Служение пастыря в современном мире

Церковь была основана Господом Иисусом Христом как евхаристическая община. Избранные Спасителем двенадцать учеников, не оставившие Его даже тогда, когда многие, ходившие за Ним, засомневались и отпали, стали участниками Тайной Вечери, на которой Господь преподал им Свои Тело и Кровь и заповедал совершать Евхаристию в дальнейшем. Описанное евангелистами установление Евхаристии на Тайной Вечери наглядно обнаруживает природу евхаристической общины, а церковная история является очевидным доказательством того, что именно Евхаристия – это Таинство, которым созидается Церковь.

В начале пасхальной трапезы, ставшей Тайной Вечерей, Господь захотел Сам умыть ноги Своим ученикам. О том, как это было, подробно повествует апостол-евангелист Иоанн Богослов (Ин. 13:1–5). Возможно, что Господь встал с уже начавшейся трапезы и начал умывать ноги ученикам, услышав спор, упомянутый евангелистом Лукой: «Был же и спор между ними, кто из них должен почитаться большим. Он же сказал им: цари господствуют над народами, и владеющие ими благодетелями называются. А вы не так: но, кто из вас больше, будь как меньший, и начальствующий – как служащий. Ибо кто больше: возлежащий или служащий? не возлежащий ли? А Я посреди вас, как служащий» (Лк. 22:24–27). Сходным образом передает слова Господа и апостол Иоанн: «Вы называете Меня Учителем и Господом, и правильно говорите, ибо Я точно то. Итак, если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам» (Ин. 13:13–15). Кроме того, описанный эпизод заставляет вспомнить слова Христа: «Блаженны рабы те, которых господин, придя, найдет бодрствующими; истинно говорю вам, он препояшется, и посадит их, и, подходя, станет служить им» (Лк. 12:37).

Евангелист Иоанн далее повествует о беседе Господа с учениками, последовавшей после ухода Иуды Искариота: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин. 13:34–35). Урок любви, преподанный Спасителем апостолам на Тайной Вечере, нужно воспринимать как указание на необходимое для участия в Евхаристии устроение сердца каждого ее участника. Братская, смиренная, жертвенная, до конца очищенная от всякого властолюбия и тщеславия любовь является необходимым условием бытия евхаристической общины.

Евангелисты Матфей (Мф. 26:26–28), Марк (Мк. 14:22–24), Лука (Лк. 22:17–19), а потом и апостол Павел (1Кор. 11:23–26) в свою очередь рассказывают о том, что Господь во время пасхальной трапезы, преломив хлеб, произнес неожиданные слова, которых не могло быть в ветхозаветной пасхальной традиции: Приимите, ядите, сие есть Тело Мое, за вас ломимое», – а, взяв чашу, сказал: «Пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов, – и добавил: Сие творите в Мое воспоминание (Лк. 22:19). Так ученики в первый раз причастились Тела и Крови Христовых.

Величайшее Таинство, совершившееся на Тайной Вечере, после Пятидесятницы становится центром и средоточием жизни Христовой Церкви, исполнением замысла Божия о спасении падшего человеческого рода. Царство Божие, приходящее в силе (Мк. 9:1) этого Таинства, вдохновляет апостола Павла воскликнуть вслед за пророком Исаией: «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1Кор. 2:9).

Очевидно, что Евхаристия, совершенная Спасителем на Тайной Вечере, не может принадлежать только пространственно-временному, материальному миру. Сие творите в Мое воспоминание (Лк.22:19), сказал Господь, но совершаемая в Церкви Евхаристия – это не просто воспоминание о Тайной Вечере в обычном понимании этого слова, не повторение и не изображение ее: это та самая единственная и неповторимая Тайная Вечеря, которая пребывает в Боге и в Его мире вне времени и пространства. При ее совершении Сам Христос говорит устами священнослужителя и через это Таинство соединяет с Собой верных чад Божиих, приобщая их Своему Телу и Крови.

Апостол Павел раскрывает особый смысл этого Таинства, когда пишет Колоссянам: «Радуюсь в страданиях моих о вас... за Тело Его, которое есть Церковь» (Кол. 1:24). Церковь есть особый богочеловеческий организм, членом которого является каждый христианин, а Евхаристия – Таинство, созидающее Церковь. Именно поэтому святые отцы и учили, что всякое другое Таинство становится совершенным, т. е. достигает своей полноты только в Таинстве Евхаристии. Так, преподобный Максим Исповедник пишет: «Никакое таинство не может совершиться без Причащения»³. А по мысли блаженного Симеона Солунского, «завершение всякого священнодействия и печать всякого Божественного Таинства есть священное Причащение»⁴.

После Тайной Вечери, распятия, крестных страданий, смерти, погребения и воскресения Господь явился ученикам и даровал власть вязать и решить (Мф. 18:18), a перед Своим Вознесением повелел оставаться в Иерусалиме, пока они не облекутся силою свыше (Лк. 24:49). Через десять дней в соответствии с обетованием Спасителя: «Создам Церковь Мою и врата адова не одолеют Ее» (Мф. 16:18) – совершилось Сошествие Святого Духа на Апостолов, даровавшее им силу свыше, дар говорения на языках и благодатное знание. В книге Деяний святых Апостолов (Деян. 2:42, 46) говорится, что вскоре после этого события они крестили три тысячи вновь уверовавших и далее пребывали в общении и преломлении хлеба, с веселием совершая его по домам.

Древние памятники христианской письменности повествуют о совершении Евхаристии в разных частях христианского мира. Первоначально Таинство совершалось, насколько можно судить по тем же памятникам, в следующий после субботы день Господень, который мы теперь называем воскресеньем. Потом Евхаристию стали совершать несколько раз в неделю, и уже с давних пор она совершается каждый день. Кроме того, в первые века считалось, что все присутствующие при этом Таинстве должны приобщаться Святых Христовых Таин.

Девиз Древней Церкви – lex orandi est lex credendi, что значит: «закон молитвы – это закон веры», – ярко выражает принцип устроения евхаристической общины, в которой пребывает благодать Святого Духа, возрождающая, просвещающая и укрепляющая ее членов. Именно такая община может вести к святости, являть красоту и полноту жизни с Богом, удовлетворять жажду ищущих правды, возрождая их святым Крещением, Покаянием, соединяя их со Христом. Именно в ней открывается Божественная Истина и воля Божия, в ней обретается спасение. Одновременно такая община, состоящая из духовных чад, возглавляемых пастырем – духовным отцом, – по своей преданности Церкви и строгости жизни во многом напоминает монашескую:хотя в ней не произносятся монашеские обеты и не требуется безбрачие, но и в ней так же необходимы сыновняя любовь к пастырю и братская – к членам общины, духовным братьям и сестрам, полное доверие своему духовнику, смирение, жертвенная готовность на самоотверженное служение Церкви. Именно такие общины смогли выстоять в годы самых страшных гонений, поддерживали своих пастырей в лагерях и ссылках, воспитали новое поколение ревностных священнослужителей.

Евхаристическая община основана на следующих принципах:

1. Центром жизни общины является Христос и Его Евхаристия – Таинство Церкви, соединяющее христиан со Христом и друг с другом в единое Тело Христово. Частое причащение святых Христовых Таин – норма духовной жизни общины.

2. Жизнь в общине основана на Христовой любви. Утрата такого духовного устроения естественным образом приводит к выходу из общины.

3. Члены духовной общины живут в послушании Церкви – священноначалию и своему пастырю-духовнику. Духовник является руководителем духовной жизни своих пасомых и, следовательно, находится в курсе их жизни. Это предполагает полную открытость сердец духовных чад перед своим пастырем. Но власть духовника, это – не административная власть, а власть любви. Пастырь добрый полагает душу свою за овцы (Ин. 10:11).

В эпоху стремительного распространения христианства, наставшую после долгого периода гонений первых веков новой эры, церковная жизнь стала постепенно структурироваться и выстраиваться на основе организационных и административных принципов, определявших территориальное деление империи. Этот процесс не был быстрым и однородным. На Востоке и Западе, в Африке и на Севере он развивался по-разному, но смысл происходивших изменений был один и тот же. Охватывая все новые и новые земли и государства, быстро умножаясь численно, Церковь искала новые формы устроения своей земной жизни и стремилась приспособить их к восприятию новообращенных христиан, к необходимости адекватно устроить церковную жизнь в новых условиях.

С III в. начинается строительство христианских храмов сначала в больших городах, потом в селениях. Вокруг храмов образуются парикии (греч. παροικία – приход) – христианские общества, обитающие на окружающей данный храм территории. Если евхаристические общины, возникавшие в результате апостольской проповеди в крупнейших культурных и государственных центрах Римской империи, как правило, возглавлялись епископами, то теперь, в силу быстрого численного роста христиан, во главе парикий-приходов по благословению епископа все чаще становятся пресвитеры. Разросшиеся приходы могут иметь даже несколько храмов и нескольких священников.

Возглавляющие приходы священнослужители (пресвитеры, а в некоторых местностях – хорепископы) пользовались теми правами, которые им делегировал правящий епископ. Вначале пресвитеры посылались в соответствии с определенной епископом чередой на служение в разные парикии, но со временем приходы обретают большую самостоятельность, свой клир и относительную экономическую и хозяйственную автономию. Как сообщает В. В. Болотов, «при Юстиниане при всех церквах был свой комплект клира за исключением трех филиальных церквей, приписанных к Великой церкви, в которых богослужение по очереди совершалось софийским клиром»⁵.

Большие приходы уже не могли сохранять простоту и духовное единство древних евхаристических общин. Первоначальная интенсивность евхаристической жизни постепенно утрачивается, прихожане причащаются все реже. Настоятель – глава прихода – уже не является духовным отцом всех прихожан в точном смысле этого слова, хотя и остается духовным руководителем, направляющим в целом духовную жизнь приходской общины.

Русская Церковь и Русь как государство унаследовали от Византии строгую вертикаль церковной власти. Однако огромные просторы Руси и хронический недостаток духовенства (и епископов, и священников) делает в этой ситуации евхаристическую общину труднодостижимым идеалом, который с ходом истории все более и более предается забвению. Вместо евхаристических общин элементарными ячейками Церкви становятся «приходы» – территории, население которых приписывается к местным храмам. Приходы являются теми административно-юридическими единицами, из которых состоит епархия и строится административно-организационная структура Церкви.

В ходе исторического процесса приходам усваиваются государственные функции регистрации гражданских состояний: рождению соответствует свидетельство о крещении, браку – свидетельство о венчании, смерти – свидетельство об отпевании. Именно поэтому все эти «требы» кроме отпевания, которое совершалось там, где застанет смерть, считается необходимым совершать в своем приходе. Кроме того, император Петр I распорядился также регистрировать исповедь и причастие, участвовать в которых не реже раза в год предписывалось всему населению Российской империи, что позволяло одновременно наблюдать за благонадежностью прихожан, так как мощной оппозицией государственной власти тогда являлись многочисленные «согласия» старообрядцев. Имеющее списочный состав своих прихожан духовенство до середины XIX в. обязывалось следить за церковностью пасомых, в частности, за регулярностью их «говения», а в случае долгих пропусков – сообщать об этом властям.

Такой формальный учет членов прихода и надзорные функции сословного духовенства не содействовали укреплению веры и утверждению авторитета Церкви в народе. Навязанные государством Церкви функции способствовали формальному восприятию православия – числиться православным нужно было просто в связи с гражданской принадлежностью к православному населению Российской империи.

При этом приходы, как правило, сами должны были содержать своих пастырей и их семьи. На государственном финансировании были лишь немногие особо важные храмы, а сельские священники нередко сами большую часть своего времени проводили в поле, чтобы прокормить своих близких.

Революция отобрала у Церкви несвойственные ей бюрократические функции. С началом гонений на веру вековая административно-территориальная структура на приходском уровне стала быстро разрушаться, хотя сохранялась на уровне епархиальном. Формально православная часть российского населения (и достаточно немалая) отошла от веры, многие приняли активное участие в репрессиях в отношении духовенства и монахов, в разграблении храмов и монастырей, в осквернении святынь. Больше половины епископов и около половины священников в начале 1920-х гг. перешли в обновленчество. Ходить в их храмы православным было нельзя. Оставшиеся в Церкви в большинстве своем участвовали в приходской жизни очень осторожно, и все же сотни тысяч людей предпочли отречению от веры страдание за Христа.

В этих условиях невозможно было говорить о каком-либо учете членов прихода, но именно в этих трудных и скорбных обстоятельствах во многих храмах стали воссоздаваться духовные общины как необходимое и фактически единственно возможное устроение церковной жизни, имеющее духовное преемство с евхаристической общиной первых веков христианства и способное устоять перед любым гонением. Таким образом, гонимая Церковь уменьшилась и стала возвращаться к евхаристической жизни, сознавая, что без Евхаристии выдержать сатанинский натиск гонителей невозможно.

После того, как весьма разнообразная и духовно богатая церковная жизнь в России XIX – начала XX в. была почти полностью уничтожена в период гонений при советской власти, жизнь христианских общин теплилась вокруг тех архипастырей и пастырей, которые личным подвигом самоотверженного служения Богу и людям вдохновляли народ на путь исповедания верности Православию и Христовой любви. Не в каждом храме и не у каждого священника, но все же и тогда существовали полуподпольные духовные общины, в которых сохранялись высокие представления о церковной жизни, о строгой христианской нравственности, о духовном совершенствовании в борьбе со своими страстями и искушениями.

В таких общинах по условиям времени было немного людей. Они иногда имели свои самиздатские библиотеки, учебные кружки, свою систему взаимопомощи. Эти общины помогали священнику проходить его трудный подвиг. Искренние пастыри пользовались народной любовью, которая неминуемо делала их заметными и хорошо известными государственным службам. В первые десятилетия гонений их расстреливали без суда и следствия, позже арестовывали, отправляли в лагеря и ссылки. В последние десятилетия советской власти, уже после сталинского террора, добрые пастыри подвергались пристальному надзору и всевозможным притеснениям.

В то время, поскольку опасно было креститься или крестить младенцев в храме, их часто крестили на дому. Священнику также запрещалось посещать больницы, и, чтобы причастить больного, надо было идти туда в светской одежде, рискуя вызвать скандал. Из-за недостатка открытых храмов для совершения треб часто приходилось ехать не только на другой конец города, но и иногда и в соседние города. Только в 1980-х гг. был организован в Москве первый детский церковный хор, но он был нелегальным и не мог петь в храме, Чтобы не привлекать внимания осведомителей, исповеди часто происходили на частных квартирах. Священников, дерзавших быть пастырями для ищущей Бога молодежи, вызывали для бесед с уполномоченным, с сотрудниками КГБ, переводили из храма в храм, с одной окраины города на другую. Но чем больше скорбей и гонений выпадало на долю священника, тем больше возрастал его авторитет в церковном народе, тем больше приходило к нему людей и тем более трудным становилось его исповедническое служение.

В духовных общинах периода гонений все строилось на личных отношениях с пастырем-духовником, на послушании ему. Не было обязательных денежных взносов, общей кассы, должностей внутри общины, внутреннего устава. Но и такая, слабо организованная с административной точки зрения община, будучи соединена любовью, могла удивительно много сделать. Главное было – сохранить духовную традицию, сберечь свет веры, огонь любви Христовой, сохранить христианскую семью.

С обретением свободы наступил новый, особый период в жизни нашей Церкви. Верующие с необыкновенным энтузиазмом своими руками очищали оскверненные храмы от мусора, сами устраивали все необходимое для начала богослужения. Появились молодежные хоры из числа тех, кто при советской власти тайком учились церковному пению, появились школы иконописи, множество молодых и немолодых мужчин были рукоположены в священный сан. За 20 с лишним лет были открыты, отреставрированы и построены десятки тысяч храмов, сотни монастырей, создана целая система духовных школ и общего православного образования. Весьма показательным стал настоящий взрыв православного книгопечатания. Всему этому способствовали церковноприходские духовные общины, в недрах которых еще при советской власти готовились необходимые кадры, писались и размножались самиздатские книги. Главной же духовной предпосылкой всей этой невиданно мощной волны возрождения церковной жизни явился подвиг десятков и сотен тысяч новомучеников и исповедников Церкви Русской, пострадавших за Христа в период гонений.

Местом церковного послушания священника является приход, на который он назначается правящим архиереем в должности настоятеля или рядового священника. Если на приходе уже есть настоятель, то новый священник подчинен ему в своем служении: он включается в расписание для совершения уставных богослужений и треб, т. е. в свою «череду» совершает вечерню, утреню и литургию, исповедь прихожан, крестины, венчания, молебны, панихиды, отпевания и т. д. Рядовой священник в многоштатном приходе может оказаться, таким образом, просто совершителем богослужений и треб, тогда как на настоятеля приходского храма возлагается еще управление административно-хозяйственной жизнью прихода. Именно настоятель должен организовывать богослужебную жизнь: церковное пение, украшение храма, написание или приобретение необходимых икон, утвари, облачений, – налаживать социальную, образовательную, благотворительную деятельность, миссионерскую, катехизаторскую, молодежную работу; заниматься организацией ремонтно-строительных работ, поиском пожертвований, профессиональных педагогов, добровольцев и т. п.

Призванный к пастырскому служению священник – будь он настоятель или рядовой клирик – должен сознавать, что ему нельзя оставаться просто требоисполнителем, строителем, организатором всесторонней приходской деятельности, и что его служение – это не просто способ зарабатывать на жизнь. Административно-хозяйственные, организаторские заботы, умение общаться с «сильными мира сего», находить деньги для строительства храма и выполнения социально-образовательных программ – далеко не самое важное его дело, так как прежде всего он обязан быть пастырем. В этом смысле нет принципиальной разницы между пастырским служением настоятеля и рядового священника. Если на приходе рождается несколько «духовных семей» вокруг служащих в данном храме священников-пастырей, то, как правило, они без труда и конфликтов интегрируются в храмовую составную общину, а разумный настоятель с радостью поощряет пастырскую деятельность сослужащих ему священников. Исключением могут стать пастыри и общины, противопоставляющие себя остальной части прихода. Такие случаи иногда встречаются и требуют вмешательства правящего архиерея. Приходится или перевести такого священника в новый храм или вразумить его, научить мирно уживаться с братьями и сестрами во Христе.

Приступая к своей приходской деятельности, всякий священник должен помнить, что как пастырь он призван полностью отдать себя Христу на дело спасения человеческих душ в Церкви Христовой, что он послан «пасти овец» Христовых, проповедовать Евангелие, являть высоту и духовную красоту жизни с Богом. Если священник начнет общаться с прихожанами с любовью, то постепенно зародится и будет расти его духовная семья – община. Совершается это прежде всего через исповедь, потому что люди в Церкви всегда ищут личного, глубоко доверительного общения со священником. Духовная община созидается молитвой, любовью ради Христа, бескорыстным служением и состраданием к людям в их скорбях и житейских тяготах. На это уходят все силы священника, вся его жизнь. Самое трудное в священническом служении – это духовное окормление паствы, исповедь, духовное руководство, которые совершенно немыслимы без пастырской сострадательной любви. Как Богу не нужно формальное вычитывание правил и служб, а нужна сердечная молитва с верой, смирением и любовью, так и людям не нужны формально исполненные чины и требы, а нужны сострадание, любовь и внимание священника. Если пасомые поверят, что священник действительно любит их, то и они будут любить его как отца, слушаться его и идти за ним.

Поэтому первое, что должен сделать священник, это – организовать душепопечительную деятельность, главным образом, исповедь. Необходимо выделять время для неторопливого общения с духовными чадами, выслушивать их, вникать в их трудности, искать вместе с ними выход из проблемных ситуаций, которых у людей всегда много. Очень скоро священник почувствует, что его опыта, разума, знаний не хватает, чтобы разрешать трудные жизненные вопросы прихожан. Он почувствует тяжелую ответственность за свои духовные советы, а часто просто не сможет посоветовать, не будет иметь смелости решать судьбы людей. В такой ситуации очень важно обратиться за советом и помощью к опытному духовнику или старцу, который поможет понять, есть ли воля Божия на то или иное решение вопроса. Такое общение с опытным духовником, чаще всего со своим духовным отцом, станет хорошей школой для молодого священника. Особенно трудными являются вопросы о вступлении в брак и другие проблемы, от решения которых зависит будущая жизнь человека. В таких случаях молодому священнику следует отвести прихожанина к своему духовному отцу, чтобы получить от него нужный совет.

Второй шаг в строительстве духовной общины – это частое совершение Божественной литургии, частое приобщение духовных чад Святым Христовым Тайнам и одновременно привлечение членов общины к общему труду на благо храма, к участию в жизни общины: тех, кто имеет способности, можно обучить пению и чтению на клиросе, другим – поручить раздачу антидора, уборку храма, праздничные общие трапезы и т.п.

Третий шаг – это активное участие в административно-хозяйственной жизни прихода, служение нуждающимся в заботе и поддержке: помощь многодетным семьям, больным, престарелым, одиноким, инвалидам, сиротам, бедным членам общины, тем ближним, которых Бог посылает каждому из нас.

В Москве было проведено статистическое исследование приходской жизни на трех больших приходах. Результаты этого исследования убедительно показали, что жизнь «захожан» (так можно условно назвать тех, кто, время от времени заходя в храм, не стремится воплотить в своей жизни христианские нормы, соответствующие евангельским заповедям и канонам Православной Церкви, т. е. более или менее номинальных христиан) ничем или мало чем отличается от жизни неверующих. Такие «захожане» есть в каждом храме, но кроме них в сильном приходе обязательно есть сплоченное ядро, т. е. духовная, евхаристическая община, жизнь которой коренным образом отличается от окружающей жизни нецерковного общества⁶. Вследствие этого евхаристические общины способны справиться с, казалось бы, непреодолимыми трудностями современной жизни. Именно в таких общинах вырастает новое поколение христиан, потому что вера членов общины дает им силы взять на себя подвиг рождения и воспитания большого количества детей.

Многие современные люди забыли, что такое большая многодетная семья, сколько в ней неподдельной самоотверженной любви, радости, счастья, силы. Нормальная здоровая семья естественно бывает многодетной, и именно такие многодетные семьи становятся очагами христианской жизни, вокруг которых строится и церковная жизнь в целом, потому что семейная жизнь – это подвиг самоотверженной любви, жизнь по замыслу и по воле Божией. Поэтому одной из главных забот духовника является создание и поддержка в общине крепких христианских семей, т. е. забота об устроении благополучной церковной семейной жизни, воспитании и обучении детей.

Надо помнить, что в наше время жизнь многодетных семей чрезвычайно осложняется трудноразрешимыми жилищными проблемами, а также недостаточным для содержания семьи заработком старших. Сильный приход может помочь многодетным семьям в преодолении их трудностей. Для этого полезно создать фонд помощи многодетным, больным, одиноким престарелым членам прихода или организовать специальную службу для решения задач, связанных с улучшением их жилищных условий. Приход может найти состоятельных жертвователей, которые помогут финансировать эту деятельность. Если большие общественные фонды нередко сталкиваются с нечестностью и воровством, то в церковных приходских учреждениях такие случаи, хотя и встречаются, но только в виде исключений.

Одной из главных и важнейших задач сегодня является также воспитание и образование молодого поколения. Если необходимым условием успешного воспитания является среда с твердой традицией и культурой, то сегодня мы можем констатировать, что эта среда была уничтожена в XX в. Вернувшееся в Церковь молодое поколение, будучи само воспитано в безрелигиозной среде, семье, школе, часто не знает, как воспитывать детей в Церкви. Вследствие этого церковно-приходским общинам приходится брать на себя не только материальную поддержку многодетных православных семей, но и разрешение воспитательных и образовательных задач, создание воскресных и общеобразовательных школ, а порой даже организацию высшего православного образования.

Во всех случаях, с какими бы проблемами ни сталкивался приход, евхаристическая община остается его духовным центром, благодатной «закваской», которая постепенно одухотворяет и вдохновляет всех на полноценную церковную жизнь.

Иисус Христос заповедал – Своим ученикам: даром получили, даром давайте (Мф. 10:8), – одновременно напоминая, что делатель достоин своей мзды (Мф. 10:10). В согласии с этим и апостол Павел пишет, что проповедующим Евангелие подобает жить от благовествования (1Кор. 9:14). При этом, однако, он не имеет в виду установление платы за проповедь, а нормой пастырского служения считает безвозмездное благовествование о Христе (1Кор. 9:18).

Церковные каноны подчеркивают недопустимость корыстного расчета при совершении Таинств и обрядов. 23-е правило Трулльского Собора предписывает: «Никто из епископов, или пресвитеров, или диаконов, преподавая пречистое Причастие, да не требует за таковое Причащение от причащающегося денег или чего-то иного, ибо благодать не продается, и мы не за деньги преподаем освящение Духа, но должны без ухищрений подавать его тем, кто достоин этого дара».

Согласно церковной традиции, это правило распространяется на совершение всех священнодействий. Так, например, Стоглавый собор подчеркивает, что хотящие креститься или причаститься делают приношения «по вере и по любви ко Христу Богу, а не по принуждению», между тем как священники принимают приносимое «с благодарностью», не назначая цены за совершение священнодействия. Если же «кто из епископов или пресвитеров потребуем у кого-то что-либо за Крещение или покаяние или Причастие... все таковые да будут извергнуты из сана согласно священным правилам»⁷.

Отказ от указанных норм ведет к обмирщению церковной жизни, следствием чего является утрата доверия и любви в отношениях между пастырями и паствой. Теперь, как и всегда, для церковной миссии «простое, усердное и безвозмездное поучение в вере... гораздо более действенно... нежели усердное и красноречивое поучение, вознаграждаемое дарами»⁸. Забвение этого правила во все времена давало богатую пищу для нападок на Церковь.

В то же время реальность сегодняшней церковной жизни такова, что приход как юридическое лицо является субъектом хозяйственной деятельности. Ему на правах безвозмездного пользования или на правах собственности: передаются храм, земля, если есть – те или иные приходские здания. Эксплуатация недвижимости, ее ремонт, а часто и строительство, требуют немалых финансовых затрат. Вследствие этого коммунальные расходы составляют значительную часть приходского бюджета. Если в небольших сельских одноштатных храмах при отсутствии какой-либо приходской деятельности, кроме регулярных, но не частых служб, финансовый оборот может быть совсем незначительным, то в городах, где храмы часто бывают переполнены, а службы совершаются ежедневно, где работает воскресная школа, где в штате может быть несколько священников и диаконов, несколько хоров, ежемесячные финансовые расходы весьма велики.

Исторически сложилось несколько моделей финансового обеспечения приходской жизни.

1. Приходская жизнь обеспечивается пожертвованиями прихожан. При такой модели финансового обеспечения храм принадлежит приходской общине, и приходская жизнь обеспечивает духовные потребности общины. Вполне естественно, что члены прихода – прихожане – должны общими силами финансировать эту жизнь. Последнее предполагает регулярные пожертвования прихожан или «членские взносы», которые в сумме будут обеспечивать необходимые расходы. Такая модель реализуется в некоторых странах, где общины состоят из небольшого количества обеспеченных прихожан, членство которых в приходе надлежащим образом оформлено. Тем не менее на таких приходах зачастую бывает совсем непросто собрать членские взносы с прихожан, которые или забывают, или не спешат вносить их.

2. Приходская жизнь обеспечивается специальным государственным налогом, которым облагаются заявившие свою принадлежность к централизованной религиозной организации граждане. Эта модель реализуется, в частности, в Германии. Если, например, кто-либо из граждан страны подтверждает, что он – католик, то государство автоматически удерживает из его зарплаты определенный налог, который перечисляется Католической Церкви Германии, и она централизованно финансирует отдельные приходы. Такой же налог может быть уплачен в пользу православной или протестантской общины. Недостатком этой модели является слишком формальный способ пожертвования или взноса, который не дает почувствовать личную заботу и ответственность за жизнь прихода. Кроме того, в XX в. возникла новая проблема: все большее количество немцев стали заявлять себя атеистами или не принадлежащими ни к какой конфессии, чтобы не платить «церковный налог».

3. Доходы от недвижимости. До революции некоторые городские приходы могли иметь в собственности доходные дома. Сдавая их внаём (в аренду), приход получал хорошее денежное подспорье для своих нужд. Эта модель и сейчас практикуется в отдельных странах. Русские монастыри до революции могли иметь значительную недвижимость, полученную как вклад от князей, бояр, богатых купцов.

4. «Питание (содержание) от алтаря». Эта модель исторически закрепилась в дореволюционной России. Она состояла в том, что прихожане давали свои пожертвования священнику, когда он совершал какие-либо службы или требы. Священник мог ничего не требовать, но народ понимал, что священнику обязательно нужно что-то дать, так как других средств на жизнь у него и его часто немалочисленной семьи нет. В то же время непосредственная привязка пожертвования к совершаемому священнодействию может производить впечатление симонии в широком понимании этого термина, т. е. платы за получаемую благодать, особенно когда это связано с совершением Таинства. Это породило образ «жадного попа» и, естественно, не содействовало воцерковлению народа.

5. Содержание священника за счет светской работы. В русской диаспоре в XX в. для священников стало нормой совмещение светской работы со служением в храме по выходным дням. При этом само священническое служение совершается безвозмездно и по инициативе самого священника. Прихожане в такой ситуации также бесплатно поют в храме и по возможности помогают священнику в общем деле сохранения православной церковной жизни в инородной среде. Апостол Павел писал: «сами знаете, что нуждам моим и нуждам бывших при мне послужили руки мои сии» (Деян. 20:34). Свои материальные нужды апостол обеспечивал при помощи простого ручного труда – изготовления палаток. В наше время священнослужители в диаспоре могут иметь самые разные профессии – от продавца в книжном магазине до школьного преподавателя, университетского профессора или оперного певца⁹.

6. Содержание «от ящика». Таким условным названием можно обозначить модель, которая сформировалась в Русской Православной Церкви в период гонений при советской власти и утвердилась в особенности после «приходской реформы» 1961 г. Она основывается на идее выделения финансово-хозяйственной жизни прихода из компетенции духовенства. В соответствии с этой реформой приходское собрание и приходской совет возглавлялись старостой храма, который в богатые городские приходы назначался уполномоченным Совета по делам религий. Староста вместе со своим заместителем и казначеем управляли всей хозяйственной и финансовой жизнью прихода, а священник был поставлен в положение наемника, который за положенную ему приходским советом зарплату совершал богослужения и требы. «За ящиком» оформляли совершение треб, взимая при этом плату в соответствии с утвержденными расценками, торговали свечами, крестиками и иконками, за деньги принимали поминальные записки и выдавали просфоры. Десятилетия такой жизни приучили прихожан воспринимать храм как бюро ритуальных услуг: за все нужно заплатить, все можно купить. Тогда священник, которому по расписанию приходилось крестить, нередко попадал в тяжелую ситуацию, так как, спрашивая крестных, верят ли они в Бога, он мог услышать в ответ, что это его не касается: ведь деньги уже заплачены, и он обязан покрестить пришедших.

Эта ненормальная ситуация изменилась только после упразднения «приходской реформы» 1961 г. Теперь настоятель снова является председателем приходского собрания и приходского совета, а старосту и казначея выбирает приходское собрание.

6. От платы к пожертвованиям. Для Церкви важнейшим моментом является миссионерская проповедь веры. Для ее успеха священнику необходимо отказаться от непосредственного взимания платы за благодатное священническое служение. В ряде больших храмов, где имеются сильные духовные общины, реализована такая модель хозяйственной жизни прихода, которая предполагает, что все службы и требы в храме совершаются бесплатно, а прихожане по своему усмотрению вносят пожертвования на нужды храма. С одной стороны, это позволяет освободить священников от распространенных в наше время подозрений и упреков в корыстной заинтересованности, в продажности, жадности и тому подобных пороках; с другой – требовать от пришедших венчаться или крестить детей благоговейного и серьезного отношения к совершаемому Таинству.

При этом священник должен убедительно объяснять и настаивать на том, что все члены прихода ответственны за его жизнь и деятельность, а потому призываются регулярно жертвовать на храм, независимо от того, крестят они или венчают, или просят совершить отпевание, молебен, панихиду. Пожертвование – это не плата за ритуальные услуги, а посильное участие в обеспечении жизнедеятельности прихода. И духовенство с отеческой заботой должно воспитывать в прихожанах не потребительское отношение избалованных детей или бездумных, безответственных «захожан», а сознательное желание вместе строить общую жизнь в духовном единстве со Христом и друг с другом.

Такая мера, полностью изменяя психологию прихожан с установки «духовная торговля» на норму «добровольное пожертвование», не противоречит продаже за ящиком свечей, духовных книг, крестиков и икон, не противоречит установке в храме ящиков для пожертвований. Свеча – это очевидный символ жертвы, а покупка икон и других предметов церковной утвари ни в какой мере не наводит на мысль о необходимости заплатить за благодатное священнослужение.

Существующие опыты такого устроения финансово-хозяйственной жизни храма убедительно свидетельствуют о том, что, исполняя повеление Божие даром получили, даром давайте (Мф. 10:8), священник никогда не бывает посрамлен. Напротив, добровольных пожертвований в храме, где благодатное служение совершается без всякой оплаты, становится гораздо больше, чем мог бы получить храм, взимающий за молитву деньги.

Наконец, пастырю необходимо помнить, что в большинстве случаев материальное обеспечение прихода прямо зависит от того, насколько ревностно и жертвенно относится к своим обязанностям он сам, о чем свидетельствуют слова святого праведного Иоанна Кронштадтского: «С тех пор как я начал усиленно... заботиться о благоугождении Господу молитвами и делами милосердия ближним и другим, я почти не имею надобности заботиться о себе, т. е. о своих внешних нуждах: меня по милости Божией, одевают, обувают, угощают добрые люди и сочтут за обиду, если бы я не принял их усердия»¹⁰.

Очевидно, что дух и направление деятельности приходской общины во многом зависят от возглавляющего ее пастыря. Поэтому и искажения в общинной жизни возникают прежде всего там, где обнаруживает себя лжепастырство как сознательное или невольное уклонение священника от заданного Евангелием и церковной традицией образа пастырского служения. Принимая различные облики и формы, это лжепастырство сохраняет свою неизменную характеристику как пастырство не духовное, а душевное, иными словами, подменяющее христоцентричность общинной жизни психологической замкнутостью ее членов на фигуре и личности самого пастыря. Чтобы избегнуть подобной опасности, священнику прежде всего следует трезво оценивать свои достоинства и успехи и помнить, что пасомое им стадо принадлежит не ему, а Господу.

Можно назвать несколько наиболее заметных форм подобного душевного пастырства в наше время.

1. В числе их, прежде всего, следует назвать пастырскую тиранию, основанную на властолюбии, духовной неграмотности, обскурантизме. Пастырь такого типа становится диктатором для пасомых, выдавая себя за того, кем не является в действительности. На этой почве возникает распространенный в наше время феномен «младостарчества», опасно подменяющий духовное руководство и духовную жизнь психологической зависимостью от духовника¹¹. Вокруг такого пастыря образуется группировка, похожая на секту с мистической направленностью, характерными чертами которой становятся нетерпимость к инакомыслящим, формализм и буквоедство в соблюдении уставов и правил, невежество, оправдываемое и прикрываемое рассуждениями о том, что знание надмевает (I Кор. 8:1), объявление обновленчеством и модернизмом всего, что выходит за границы собственного ограниченного кругозора главы общины, увлечение «древлеправославными» формами быта.

Для священников этого типа нередко свойственно также самоутверждение на почве ложно понятого патриотизма и национальной идеи, понуждающих их ставить царство земное выше Царства Небесного. Таким пастырям можно было бы напомнить слова митрополита Антония (Храповицкого): «Каждому, конечно, дорого то, что он русский человек... дорого всякому и свое родное село, и соседи, а особенно дорога своя семья, своя жена и детки, но, братие, всего этого дороже должно для нас быть то, что мы – сыны Христовой Церкви, наследники обетований жизни вечной... Люби свое мирское общество, свое родное село, люби Россию, но паче того люби свой храм... люби Вселенскую Христову Церковь»¹².

2. Впрочем, не единичны случаи, когда отклонения от норм церковной жизни обнаруживаются и в общинах, возглавляемых священниками диаметрально противоположного, на первый взгляд, направления. В отличие от первых, они апеллируют, как правило, к традициям не русской, а Древней неразделенной Церкви, стоят за возвращение к первоначальной простоте и общедоступности христианства, в связи с чем весьма критично, как к поздним «наслоениям», относятся к канонам, постам, исторически сложившемуся устройству храма; сводят проблемы проповеди в современном мире к непонятности богослужебного языка Церкви и любят демонстрировать свою образованность и широту взглядов, простирающуюся от ложно понимаемого экуменизма до интеллигентского диссидентства в отношении иерархии и утверждений о противоестественности монашеского пути. Интересно, что священники этого направления, которое можно было бы назвать либеральным, имеют обычно весьма светский вид, предпочитают носить гражданскую одежду, вести светский образ жизни. Независимо от этого признаки духовной болезни в таких общинах ничем не отличаются от описанных выше: это нетерпимость к мнению других, уверенность в своей всегдашней и абсолютной правоте, убежденность, что только «наша» община живет истинной христианской жизнью, презрение ко всем, кто не принадлежит к числу избранных.

3. Третьим распространенным типом душевного пастырства является пастырство века сего, – пастырство, поддавшееся соблазну конформизма, соглашательства, теплохладности, которые теоретически обосновываются необходимостью быть открытыми миру и говорить с ним на его языке. Оправдываясь желанием привлечь в церковь тех, кто еще не готов в полной мере соблюдать требования церковной жизни (особенно часто речь идет в этом случае о представителях различных молодежных субкультур), пастыри названного типа сквозь пальцы смотрят на отступления своих прихожан не только от внешних форм церковного поведения, но и норм христианской нравственности, нередко и сами позволяя себе их. Ответ на риторический вопрос: «Кто я такой, чтобы преградить этому человеку путь ко Христу?» – зачастую оборачивается в этом случае лукавым потворством человеческим немощам и страстям.

Нередко бывает также, что священник, изначально искренне заботясь о том, чтобы наладить хозяйственную жизнь прихода, скорее восстановить храм или построить воскресную школу, окружает себя «нужными» для этого людьми. Завися от них в материальном отношении и торопясь отрапортовать о достигнутых успехах, он подчас вынужден подстраивается и под их малоцерковный образ жизни, что неминуемо сказывается и на его собственном духовном устроении, и на жизни возглавляемой им общины, в таких случаях раздираемой обычно нестроениями, завистью и враждой.

Нет нужды доказывать, что надежда такой ценой привлечь в храм людей или принести пользу Церкви тщетна, ибо здесь предается забвению важнейший принцип, высказанный Самим Господом Иисусом Христом: «кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Лк. 9:23); «Кто не берет креста своего и не следует за Мною, тот не достоин Меня» (Мф. 10:38). Невозможно быть христианином без готовности распять себя со страстями и похотями. Это значит, что тех, кто действительно имеет стремление к христианскому устроению сердца, может привлечь в Церковь только подвиг, исполненный духовной красоты и силы, подвиг стояния в вере, жизни в Духе Святом, любви к Богу и ближним в чистоте и правде, подвиг, по которому и познается истинный пастырь, готовый идти против стандартов и нравов мира сего, способный душу свою полагать за овец (Ин. 10:11).

Пастырская деятельность священника включает в себя, прежде всего, устроение евхаристической общины, организацию и осуществление регулярного благоговейного богослужения, сплочение членов общины в единую духовную семью, заботу о храме как месте, где совершается богослужение, о певцах, чтецах и других членах причта, о многодетных семьях, об одиноких и бедных, больных, престарелых, об устроении детского духовного образования, детского отдыха и т. д. При этом совершенно особенное место в пастырской деятельности занимает душепопечение. Не всякий священник сразу может стать духовником, но полноценное пастырское служение без душепопечения немыслимо.

Пастырское душепопечение – это не только внимательное, душевное отношение к прихожанам, не только добрая забота о них, но прежде всего – духовное отцовство, являющееся благодатным даром Божиим. Этот дар дается в ответ на сердечное желание и просьбу пасомого, ищущего духовного руководства как необходимого для спасения средства. Подобно тому, как заблудившийся в лесу путник, предвидя неминуемую гибель, умоляет Бога о спасении, так человек, ощутивший сердцем глубины ада, не находя способа преодолеть пленившие его губительные страсти и искушения, взывает ко Господу: «дай мне любящего руководителя в жизни, духовного отца, необходимого мне, чтобы освободиться от греховного плена, чтобы обрести благодатную жизнь и спасение». Духовное единство с духовником невозможно без любви во Христе, без полного доверия, без смирения перед духовником, без послушания ему. В свою очередь и духовничество невозможно без принятия на себя ответственности перед Богом за духовное чадо, без самоотверженной любви к нему, без сострадания и сердечного участия в его жизни.

Чтобы стать духовником, недостаточно священнической хиротонии. Для этого, прежде всего, необходим высокий уровень собственной духовной жизни священника, пастырский и жизненный опыт.

В Византии для духовнического служения избирались пожилые, опытные и известные своей доброй жизнью священники или игумены монастырей, которые поставлялись на духовничество через совершение над ними специальной хиротесии с возложением омофора и рук епископа на главу поставляемого и чтением молитвы о нем. После этого новопоставленному духовнику выдавалась соответствующая архиерейская грамота, дающая право на духовническое служение. Без такой хиротесии и грамоты принимать на себя духовнические обязанности категорически запрещалось. Естественно, что при таком понимании духовничества авторитет духовника был весьма высок.

На Руси церковная жизнь имела свои особенности. В древности духовники поставлялись из монахов и белых священников и пользовались большой властью и авторитетом. Номоканон при Большом Требнике строго запрещав менять духовника, а епитимия, наложенная духовником, не могла быть отменена другим священником. Не только духовники-монахи, но и духовники, поставленные из белого духовенства, имели «покаяльные семьи», состоящие как из простолюдинов, так и знатных людей, и точно так же, как и в монастырях, требовали от своих пасомых практически абсолютного послушания¹⁴. Выбор духовника был совершенно свободным и не связанным с местом его служения, при этом покаяльная семья была привязана к храму духовника и брала на себя заботу о нуждах духовного отца. Величина духовной семьи и ее качество во многом определялись духовно-нравственным авторитетом духовника. Такие покаяльные семьи играли весьма заметную роль в нравственном воспитании русского народа.

Воспринятая от Византии традиция поставления духовников действовала на Руси примерно до XV–XVI в., но в дальнейшем, по мере территориального роста Руси и в связи с хронической нехваткой священников, право исповедовать без специальной епископской хиротесии усваивается каждому священнику. Одновременно, если в Средние века на Руси исповедовались и причащались в основном постами, т. е. 3–4 раза в год, то в силу тех же причин, усугублявшихся неграмотностью народа, формируется устойчивая традиция причащаться один раз в год Великим постом, предваряя Причастие говением и исповедью. Так возникает представление о необходимости обязательной исповеди перед Причастием, ведь если священник не видит прихожанина целый год на исповеди, то, прежде чем допустить его к Причастию, ему необходимо убедиться в отсутствии у подобного человека тяжелых, нераскаянных грехов. За отсутствием выбора такая исповедь совершалась, как правило, просто у приходского священника и нередко воспринималась как формальность, которую нужно было соблюсти, чтобы не отклониться от бытовавших представлений о жизни. Авторитет духовника в этой ситуации уже не мог оставаться на прежней высоте, и не всякий духовник вследствие этого становился духовным отцом для своих прихожан.

Вообще, понятия «духовник» и «духовный отец» не тождественны. «Хотя у вас тысячи наставников во Христе, но не много отцов; я родил вас во Христе Иисусе благовествованием» (1Кор. 4:15), – говорит апостол Павел. Весьма распространенным явлением сегодня бывает ситуация, когда прихожанин какого-либо храма регулярно исповедуется у своего приходского священника перед тем, как приступить к Причащению, но при этом не считает его своим духовным руководителем. Такого священника тоже называют духовником, потому что открывают ему свою душу, но, конечно, это уже совсем другие отношения, не похожие на глубочайшее единство во Христе духовного отца и любящего его духовного чада, потому что только тот духовник, через которого начинается для человека подлинная церковная жизнь, когда его сердцу открывается Христос, действительно, воспринимает от Бога духовные свойства отцовства.

Духовная власть вообще и, в особенности, власть духовного отца над своим духовным чадом по самой своей природе является властью любви. Она не может основываться на административном, каноническом порядке, тем более на каком-либо назначении или распоряжении. Она предполагает полное доверие духовного чада, совершенно добровольно открывающего все глубины своего сердца и вводящего туда любимого и любящего отца. Как больной, поверив врачу, исполняет все его предписания, так и духовное чадо, убедившись, что через духовного отца действует любящая и спасающая десница Божия, с радостью и усердием исполняет возложенные на него духовным отцом послушания. Но, как только чадо потеряет доверие и любовь к своему духовному отцу, так тотчас прекращаются их духовные отношения: духовный отец перестает быть отцом, а чадо перестает быть чадом, и никаким внешнем авторитетом исправить эту утрату доверия невозможно.

Пастырское руководство не терпит насилия, оно всегда предполагает свободу пасомого – даже в том случае, если им произнесен монашеский обет послушания. Монах может оставаться послушным игумену и назначенному ему руководителю-авве, но, если между ними не будет настоящего единства и любви, то останется только чувство долга, необходимость быть верным своему обету. Внешнее послушание начальникам, старшим по должности и положению требуется от всех людей, но это не имеет никакого отношения к духовному единству отца и чада: вынужденное послушание по обязанности и свободное послушание по любви не тождественны одно другому.

Старчество, старец – эти слова имеют разное употребление. В истории Церкви понятие старчества в разные эпохи воспринималось по-разному. Утвердившиеся в России представления о старчестве наделяют старца особыми благодатными дарами, прежде всего даром возвещения воли Божией, часто связанным с даром прозорливости. Такие дары свидетельствуют о духовном совершенстве, т. е. о победе над греховными страстями и пристрастиями, о евангельской чистоте души, о даре Христовой любви.

Как известно, не может укрыться город, стоящий на верху горы (Мф. 5:14). Старцы, как и святые-подвижники, становятся известны нам прежде всего благодаря народному почитанию, которое свидетельствует об их чрезвычайных духовных дарах. Но именно в силу этого народного почитания они, как правило, не могут посвятить себя постоянному духовному руководству сколько-нибудь значительного числа людей. Только немногие самые близкие к старцу люди могут назвать себя его духовными чадами, остальные вынуждены довольствоваться единичными советами старца, получаемыми лишь в наиболее серьезных, трудных случаях. Если духовник, постоянно исповедуя свое духовное чадо, постепенно узнает его внутренний мир, характер, обстоятельства его жизни и т.п. и старается помочь ему советом, исходя из своего опыта и знания его ситуации, то старец, видя человека в первый раз или от случая к случаю, дает свой совет, исходя из открываемой ему воли Божией, а не из знания этого человека и событий его жизни. Бывает, что наделенный даром прозорливости старец знает даже, что может случиться с вопрошающим, и предупреждает его, указывая на благоприятный выход из затруднительного положения.

Несомненно, возможность увидеть святого старца, тем более поговорить с ним или попросить у него благословения на принятие того или иного важного решения следует считать особой милостью Божией. Но существует большая опасность быть введенным в заблуждение и попасть к лже-старцу, который выдает себя за прозорливца, не будучи таковым. Его советы могут стать причиной больших ошибок и несчастий для обманутого им человека. К сожалению, такие лже-старцы существуют, как существуют различные секты, умножившиеся после долгого периода атеизма, когда люди были лишены религиозной веры, культуры, образования, и в силу отсутствия подлинного религиозного опыта стали беззащитными перед лицом всевозможных псевдоучителей и наставников.

Есть и другая опасность, связанная с почитанием святых старцев. Неопытные священники, не получившие настоящего духовного воспитания у опытного духовника, нередко в наше время оказываются в плену страстей: одни стараются разбогатеть, другие побеждаются пристрастием к алкогольным напиткам, кто-то не может устоять перед блудными искушениями. Но есть среди них и такие, которые по видимости усердно занимаются пастырской деятельностью, не замечая при этом подстерегающей их опасности. Подвиг пастырского служения внушает им гордую уверенность в своем особом избранничестве, и они, уверовав, что через них возвещается людям воля Божия, берут на себя смелость направлять человеческие судьбы, решать, кому вступать в брак, кому принимать монашество, кому купить дом или уехать за границу и т.п.

Такая прелесть называется «младостарчеством», она может поразить и иеромонаха, и белого священника. Ее особая опасность обусловлена тем, что усердное пастырское служение, не так уж часто встречающееся среди молодых священников, легко может внушить доверие духовно неопытным людям, которые жаждут найти благодатного старца, чтобы под его руководством строить свою жизнь. Как и всякая прелесть, младостарчество основано на тонком самообмане и обмане окружающих. Оно с трудом диагностируется и, тем более, редко поддается исправлению. Разоблачению такого младостарца служит обычно только множество введенных им в заблуждение людей и искалеченных судеб. Чтобы не впасть в это состояние, молодому священнику следует помнить, что профилактикой младостарчества, как и любой другой прелести, является смирение, которое святые отцы считали необходимым основанием для духовной жизни вообще и, в особенности, для священнического служения.

Душепопечение осуществляется главным образом посредством исповеди. Конечно, желательны и даже необходимы духовные беседы с пасомыми, в том числе наедине, с глазу на глаз, но все же основным способом общения духовника с его чадом является исповедь. Как уже говорилось, в Русской Церкви она в силу исторических причин оказалась привязанной к Литургии, просто как приготовление к Святому Причащению. Однако Покаяние – это таинство, имеющее самостоятельную ценность. Именно таинство Покаяния как второе Крещение имеет целью возрождение кающегося грешника, отпадшего от Церкви через совершение смертного греха. Следовательно, исповедь вовсе не должна совершаться в прямой зависимости от времени служения Литургии, на которой человек собирается причащаться. Перед Литургией, конечно, нужно проверить свою совесть и покаяться в совершенных грехах, но восприятие исповеди только как необходимого условия для допуска к Святому Причастию означает непонимание существа таинства Покаяния.

С этой точки зрения необходимо помнить о другом смысле исповеди, утвердившемся за ней в ходе истории: исповедь сама по себе может и должна стать важной составляющей в школе внутреннего делания, которую проходят пасомые под руководством духовника. В этом случае на исповеди может идти речь не о смертных грехах, несовместимых с пребыванием в Церкви, а об обычных, ежедневных, так сказать, «малых грехах», которые являются результатом действия в человеке различных страстей и не выводят его за церковную ограду. Духовник является здесь своего рода врачом, всеми доступными способами стремящимся исцелить больного, а регулярная исповедь – главным средством осуществления духовного руководства и воспитания. Она может проводиться в любое удобное время.

На исповеди кающийся обнажает свои духовные болезни, подобно тому, как больной показывает врачу свои раны. Духовник должен вначале поставить диагноз, затем найти и предложить или назначить подходящее лечение. Как врач, прописывающий лекарство, должен со всей осторожностью стараться не навредить здоровью больного, так и духовник, назначая лечение, должен позаботиться о том, чтобы не повредить душе кающегося. Как врач, давая больному лекарство, внимательно следит за ходом лечения, так и духовник должен следить за ходом выздоровления, чтобы при необходимости вовремя скорректировать лечение. Как больной должен регулярно показываться врачу, так и кающийся должен обязательно регулярно приходить к духовнику на исповедь или на беседу.

При этом, в отличие от обычного врача или психолога, духовнику следует помнить, что лучшее лекарство для исцеления болезни-страсти – это действующая через него благодатная любовь Христова, животворящая и врачующая душу грешника. Поэтому принимающий исповедь священник должен обязательно просить у Бога сострадательной любви к кающемуся и вразумления, чтобы сказать грешнику нужное слово; стараться быть внимательным, осторожным и деликатным, чтобы не причинить вреда или обиды и без того страдающему человеку. Преподобный Амвросий Оптинский говорил: «От ласки у человека совсем другие глазки», указывая этими словами на целительную силу душевного тепла, нежного внимания, сердечного сопереживания и сострадания духовника, прикасающегося в момент исповеди к духовным ранам того, кто пришел к нему за помощью. Именно тогда кающийся может почувствовать присутствие Самого Христа, с любовью говорящего ему: хочу, очистись (Мф. 8:3).

Во время исповеди духовник с особой силой являет образ Христа, т. е. реализует, актуализирует тот благодатный дар, который ему дарован в таинстве Рукоположения в священнический сан. В Увещании из чинопоследования исповеди говорится: «Се чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое...» Душевное состояние духовника, все его поведение должны соответствовать высоте этих слов. Душевное тепло, отеческая чуткость и нежность, необходимые исповедующему пастырю, исходят только из сердца, наполненного благодатной евангельской любовью, простотой и чистотой, соединенной с духовной строгостью и твердостью. Образ такого устроения являет Сам Господь Иисус Христос. Достаточно вспомнить Его беседу с самарянкой, Его общение с кровоточивой женщиной или женщиной, взятой в прелюбодеянии, с блудницей, пришедшей помазать Его миром на трапезе у Симона-фарисея, с особенно любимыми Им Марфой и Марией, с Марией Магдалиной. В словах Господа безусловно отсутствуют признаки какой-либо страсти или пристрастия. Они всегда спокойны, ровны, всегда возвышают человека, а не унижают его.

Нельзя не обратить особое внимание на то, как Господь обращается к женщине-самарянке, имевшей пять мужей и пребывавшей в незаконном сожительстве: «поверь Мне, что наступает время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу.... Но настанет время и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе. Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине» (Ин. 4:21–24). В славянском переводе обращение Господа звучит еще прекраснее: «Жено, веру Ми ими». Древнееврейское слово, переведенное на славянский язык словом «Жено!», выражает самое уважительное и почтительное обращение к женщине. Именно так, например, Господь обращался к Своей Пречистой Матери. Более того: грешной самарянке, с которой иудею вообще не полагалось вступать в какое-либо общение, Господь возвещает высокие богословские истины, говорит с ней, как со Своей ученицей, не укоряя ее ни одним словом за содеянные грехи. Этот необыкновенно возвышенный, прекрасный, чистый и кроткий образ Христа нужно всегда иметь в своем сердце всякому священнику и, особенно, духовнику во время исповеди.

Чтобы отвечать указанной внутренней установке, исповедь с внешней стороны должна проводиться неспешно, без малейшей торопливости, которая способна только обидеть кающегося, желающего рассказать о наболевшем. Именно слушая исповедь, духовник может про себя молиться Богу о грешнике. Во всем поведении священника во время исповеди должно выражаться неподдельное, искреннее сочувствие, что помогает кающемуся преодолеть смущение и до конца открыть свою душу. Важно, чтобы во время исповеди ничто не мешало, не отвлекало священника, и сам он не должен перебивать или торопить исповедующегося. Если кающемуся требуется помощь, то она должна выразиться в деликатных, осторожных вопросах, чтобы не задеть и не оскорбить человека грубыми подозрениями и предположениями. Каждый духовник знает, что исповедь и вообще душепопечение является самым трудным делом во всем священническом служении, – трудным даже физически, если кающихся много и исповедь занимает по необходимости долгое время, – но еще труднее, конечно, принимать на себя ответственность за решение житейских проблем пасомого, соучаствовать в скорбях и страданиях больной, искалеченной грехом души.

Имеет свое значение и сам способ общения духовника с кающимся. Если у католиков принято использовать конфессионалы (исповедальни), чтобы духовник не мог видеть кающегося, а только слышал его слова через решетку, то на православном Востоке духовник слушает кающегося, стоя у аналоя, на котором лежит святой крест и Евангелие, и тихо беседует с ним, что-то спрашивая или объясняя. Не следует при этом преждевременно накрывать кающегося епитрахилью, заглядывать ему в лицо или позволять себе какую-либо фамильярность. Все должно быть просто и строго. Впрочем, в исповеди очень много зависит от возраста духовника и кающегося. Престарелым духовникам с древности разрешалось сидеть во время исповеди, при этом кающийся для удобства вставал рядом на колени. Однако если это совершенно естественно воспринимается в отношении пожилого, немощного, но любимого и авторитетного духовного отца, то в отношении еще достаточно молодого и здорового священника это может выглядеть как присвоение себе незаслуженных прав и льгот и только смутит кающихся.

Грехи суть обнаружение и результат действия страстей. Страсть, присутствующая в душе человека, является греховным корнем, производящим соответствующий плод – греховный поступок. Господь Иисус Христос в Евангелии неоднократно говорит, что Божьему суду подлежат не только совершенные грехи, но и греховные пожелания, греховные состояния души. Кто посмотрел с вожделением, тот уже прелюбодействовал в сердце своем (ср.: Мф. 5:28). Это значит, что само присутствие страсти в душе требует покаяния.

Святые отцы называют восемь главных страстей:

1) чревоугодие,

2) блудная страсть,

3) сребролюбие,

4) гнев,

5) уныние,

6) отчаяние,

7) тщеславие,

8) гордость.

Последовательность этого перечня основных страстей неслучайна: он начинается со страстей, в большей степени затрагивающих телесную природу человека (чревоугодие, блуд), а заканчивается чисто духовными – тщеславием и гордостью. Отцы учили также, что для успешной борьбы со страстями надо постараться определить ту главную страсть, которая живет глубоко в сердце кающегося, и вести борьбу прежде всего с ней. При этом надо помнить, что проявления страстей многообразны, и нередко одна страсть прикрывается другой. Убедительные примеры этого в своей работе «Исповедь» приводит митрополит Антоний (Храповицкий). Так, в гневливости может находить себе выход не находящее удовлетворения пристрастие к алкоголю, и даже, казалось бы, такие чисто духовные грехи как сомнения в догматах веры или отрицание спасительности церковных Таинств иногда свидетельствуют только об ищущей себе оправдания телесной страсти¹⁵.

В целом страсти подобны раковым клеткам, которые, если их не лечить, постепенно подменяют собой здоровые ткани, затем дают метастазы в жизненно важные органы и приводят к смерти. Но если опухоль вовремя удалена, то человек может выздороветь и прожить долгую жизнь, больше не вспоминая о своем недуге. Точно так же для человека, вовремя обнаружившего и победившего свою страсть, наступает время духовной свободы. И наоборот: когда страсть беспрепятственно развивается в душе человека, она подменяет собой естественные инстинкты и потребности (например, голодный алкоголик купит себе не хлеб, а водку) и, сначала уродуя духовную жизнь человека, затем поражает его психику, а нередко и тело. Так, уныние перерастает в депрессию, которая в свою очередь может довести человека до отчаяния и даже до самоубийства.

Если страсть овладела человеком настолько, что он уже не может бороться с ней и совершает очевидные греховные поступки вопреки голосу совести и нормам человеческих отношений, то это можно назвать одержимостью. Хотя обычно одержимыми называют людей, уже совершенно неспособных управлять собой, полностью подчинившихся овладевшей ими темной силе, представление об одержимости вполне приложимо, например, к тем же алкоголикам или наркоманам и подобным им пленникам разных страстей. Такой человек уже не может вместить в свое сердце благодать Божию: как правило, он перестает молиться, каяться, отходит от Церкви, теряет веру, и только чудо милости Божией может его спасти от вечной гибели. Но чтобы это чудо произошло, человек должен приложить и собственные усилия, и этой необходимой внутренней работе более всего может помочь как раз духовное руководство, регулярная исповедь, так как без покаяния невозможно победить страсть. Этим определяется необходимость иметь духовного отца, научающего борьбе со страстями и искушениями, помогающего встать на спасительный путь духовной жизни.

При этом духовнику следует помнить, что в падшем мире почти все люди в той или иной мере заражены страстями, так как падшая природа человека имеет в себе залог греха. Рождаясь с уже «испорченным генофондом», человек имеет душу, засеянную не только добрыми семенами, но и плевелами греха. Страсти развиваются вместе с душевным и физическим развитием человека. И если не будет постоянной кропотливой работы по очищению души от страстей, то, подобно заброшенной, не прополотой грядке, где сорняки подавляют доброе семя, страсти возобладают над добрыми свойствами человека, и он окажется пленником своих страстей.

Раньше борьбе со страстями способствовали многовековые нравственные традиции народа, повседневный церковный быт. Ныне он почти полностью уничтожен. Дополнительно осложняет положение пастыря то, что сегодня по разным причинам нормы общественной морали все более отдаляются от норм христианской жизни, в связи с чем возрастает опасность даже для выросшего в церковной среде человека «заразиться грехом».

Чтобы понять, как должен вести себя православный пастырь в этой ситуации, нужно обратиться к опыту первых христиан, потому что их жизнь среди развратных, грубых и злых язычников во многом была очень схожа с жизнью сегодняшних христиан в современном секулярном мире. В частности, мы видим, что апостолы и их ученики не пытались найти нравственный компромисс или «общий язык» с идолопоклонниками и развратниками. «Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих. Ибо и Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие, для самих же призванных, Иудеев и Еллинов, Христа, Божию силу и Божию премудрость; потому что немудрое Божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков. Посмотрите, братия, кто вы, призванные: немного из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных; но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и уничиженное, и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее» (1Кор. 1:21–28). Так писал апостол Павел коринфянам.

А сравнительно недавно святитель Тихон Задонский, скорбя о том, что русское общество «в языческое состояние вошло», советовал брать современным ему христианам пример с мучеников первых веков: «Что не противное закону Божию приказуют, слушай и исполняй: в противном не слушай... Тако поступали мученики святии. Повелевали им несчестивыя власти землю копать, копали; камение носить, носили; в темницу и ссылку итить, шли; под меч главы подклонять, подклоняли; имения у них отнимали, отдавали, – и прочая закону Божию не противная, делать приказывали, делали. Повелевали отрещися Христа и прочая богопротивная делать, не слушали. Так ты поступай. Велит тебе твой господин всякую работу отправлять, отправляй: велит неправду делать, обидеть, украсть, солгать, и прочая, не слушай»¹⁶.

Сегодня как никогда пастырь должен помнить: только не приспосабливаясь к греховной психологии современных язычников, не отступая от норм евангельского учения и церковной жизни, только «буйством проповеди» Христа распятого, явлением ослепительной красоты Христова учения и жизни Церкви можно привлечь ко Христу тех, в ком жива жажда добра, чистой любви, подвига и совершенства. Духовная жизнь невозможна без подвига, и именно такого подвига, а не теплохладного псевдохристианства ищет на самом деле душа человека, потому что только пламенная вера обладает притягательной силой. Такая вера светит людям, как маяк на море в штормовую ночь, она открывает людям Бога, отверзает очи духовно слепым, и духовник, с верой и любовью возводя своих духовных чад по лестнице духовного совершенствования, должен одновременно с твердостью готовить их к мужественному стоянию за веру.

Духовнику нужно иметь любовь, смирение, кротость, терпение и величайшую по мнению многих святых отцов добродетель – рассудительность. Для такого устроения своей души священник должен всегда усердно молить Бога о даровании ему этих, столь необходимых в его служении, благодатных даров и о победе над противоположными им страстями и недостатками: холодностью и окамененным нечувствием, гордыней, гневом и раздражением, резкостью и поспешностью, нетерпеливостью, легкомыслием и безответственностью. Духовник всегда должен говорить правду, стоять за правду, иметь смелость свидетельствовать об истине перед сильными века сего. Трусливый и малодушный, склонный к приспособленчеству священник никогда не сможет внушить доверия пасомым и потому не сможет быть духовником.

Для того чтобы обрести духовное рассуждение, священнику необходимо по возможности ежедневно читать Евангелие и наставления древних и новых учителей духовной жизни: Поучения Аввы Дорофея, Лествицу, «Лавсаик», древние Патерики, Добротолюбие, сочинения святителей Тихона Задонского, Игнатия (Брянчанинова), Феофана Затворника, святого праведного Иоанна Кронштадтского, письма Оптинских и современных старцев, в частности архимандрита Иоанна (Крестьянкина). Из этой сокровищницы священник всегда сможет выбрать то, что нужно стоящему перед ним человеку – мужчине или женщине, монаху или мирянину, ведь необходимо помочь кающемуся не только исповедовать грех, но и увидеть в своей душе производящую его страсть, а затем принять твердое решение победить в себе эту духовную болезнь.

Приходящие к священнику на исповедь люди часто хотят не только покаяться, но и получить благословение на дела, имеющие большое значение в их жизни. По существу, это сводится к просьбе, чтобы священник указал волю Божию или дал свое благословение на то или иное решение вопроса. Священник, не имеющий еще ни духовнического, ни достаточного жизненного опыта, должен сознавать свою неподготовленность к таким ответам и не выдавать себя за того, кем он не является. Он может рассказать, как учит святая Церковь в своих канонах и правилах, что пишут святые отцы, что советуют в подобных случаях опытные духовники, но не должен брать на себя решение несоответствующих его уровню вопросов: вступать ли в брак, на ком жениться или за кого выходить замуж, какую специальность избрать, совершать ли денежную или имущественную сделку и т.п. В затруднительных случаях молодому священнику следует отсылать вопрошающих к опытному духовнику, ни в коем случае не считая это унизительным для себя. Так молодые врачи, встретившись с затруднительным случаем в своей практике, ведут больного на консультацию к профессору.

Из сказанного, в частности, следует, что для постепенного возрастания в духовной жизни священнику, так же, как и мирянину, необходимо иметь духовника. Многие беды молодых священников происходят оттого, что, рукоположившись, они считают возможным жить уже только собственным умом. Таким скороспелым пастырям следует помнить слова Писания: спасение во многом совете (Притч. 11:14).

В наше время в больших городах священник, выходя на исповедь в субботу вечером или под праздник, чаще всего видит перед собой большую толпу самых разных людей. Прежде всего – это его духовные чада, хорошо ему известные, достаточно часто причащающиеся и регулярно исповедующиеся. Как правило, у этих людей нет тяжелых грехов, они живут церковной жизнью, стараются трудиться над своими духовными проблемами. При этом они всегда стремятся покаяться в своих мелких каждодневных согрешениях, чтобы с чистой совестью приступить к Святой Чаше. В день, когда желающих исповедоваться очень много и поговорить со всеми физически невозможно, таких духовных чад можно просто благословить причащаться или исповедовать очень кратко, если кому-то нужно рассказать о неприятном случае, смущающем совесть.

Есть обычно и другая группа людей – это пришедшие на исповедь первый раз в жизни или после долгого перерыва. Кроме того, и среди известных священнику прихожан могут быть люди, совершившие тяжкие смертные грехи. Каждого из этих людей необходимо не спеша выслушать и подробно поговорить с ним, не осуждая и не проявляя нетерпения или торопливости. Для этого священнику придется объяснить им, что в первую очередь он должен исповедать больных, престарелых, детей и тех, кто сегодня может довольствоваться совсем кратким благословением или минутной беседой. Те же, кому необходима подробная исповедь, должны либо подождать, либо прийти отдельно в особо назначенный день.

Очень важно, чтобы такой человек почувствовал и понял, что священник не осудит его, примет его исповедь, постарается ему помочь и помолится за него, но, чтобы его тяжелые грехи простились, от него потребуется не просто их перечисление, а сердечное сокрушение, желание получить от Бога прощение: желание – как у блудного сына – вернуться в Отчий дом и начать новую жизнь, не повторяя более прежние грехи.

На исповеди священник должен помочь грешнику открыть свое сердце, осторожно и деликатно, участливо, с состраданием вникая в состояние его души, и ни в коем случае не становиться судьей, назначающим грешнику следующее по церковным законам наказание. Резкий тон, формальные епитимии в душе человека, пришедшего в храм первый раз, рождают ощущение, что здесь служат безумные фанатики, что здесь нет смысла искать духовной помощи.

Епитимия – это лекарство, которое должно помочь человеку покаяться, почувствовать свой грех, поэтому назначая ее, священник должен прежде всего исходить из того, что может помочь человеку, что может быть полезным для его духовной жизни. Для кого-то это будут несколько традиционных поклонов с краткой молитвой (например, Иисусовой или молитвой мытаря), для кого-то – чтение Евангелия или какой-то нужной духовной книги, для кого-то – выученный наизусть псалом или определенное ежедневное правило. Епитимия может также быть напрямую связана с совершенным грехом. Так, например, если человек кается в нанесении оскорбления другому человеку, то в качестве епитимии он может получить совет прийти к оскорбленному и попросить прощения. Проступки, касающиеся финансовой сферы, могут быть уврачеваны соответствующей материальной компенсацией нанесенного урона (к примеру, укравший ту или иную сумму должен возвратить ее, а если возвратить невозможно, то пожертвовать на благотворительные нужды).

Многое зависит от того, в каком состоянии находится душа кающегося и как он воспримет назначенную епитимию. Нужно, чтобы ему захотелось ее исполнить, чтобы она не вызывала у него протеста. Если кающийся поймет, что Бог милостив к нему, почувствует, что в Церкви он нашел милосердную сострадательную любовь, то он обязательно придет снова и действительно начнет новую жизнь. В таких случаях священник с особой силой чувствует, что благодать Божия проходит через него, и сам по-новому начинает понимать, что такое совершаемое в Церкви таинство Покаяния, называемое вторым Крещением. И наоборот, священник, формально и холодно «пропустивший под епитрахиль» в первый раз пришедшего и возможно много нагрешившего человека, должен понимать, что он совершает преступление, за которое ему придется отвечать перед Самим Богом.

Кроме того, давая кающемуся епитимию, духовник должен помнить, что никакая епитимия не может назначаться без контроля за ее исполнением. Подобно врачу, прописывающему лекарство больному, священник должен следить за тем, как его пасомый исполняет эту епитимию: не стал ли он грешить еще хуже, унывать и не захотел ли вообще уйти из Церкви оттого, что не нашел взаимопонимания с духовником. Отношение священника с пасомым, это – отношение отцовства и сыновства, они требуют Христовой любви, отеческой заботы, сострадания и в то же время ответственности.

Вернувшись в Церковь, пожертвовав какими-то своими страстями, пристрастиями, оторвавшись от привычной греховной жизни, человек совершает подвиг, который сразу или во благовремении приносит богатые плоды. Он чувствует, что в его жизнь пришла любовь, видит новый смысл в своей жизни, ощущает благодать Божию в молитве и в Таинствах Церкви. Но если он остановится на достигнутом, благодать неизбежно покинет его, поэтому духовник должен ему объяснить, что один раз начатый подвиг обязательно нуждается в продолжении, нуждается в том, чтобы вся дальнейшая жизнь стала подвигом молитвы, любви, послушания, подвигом постоянной борьбы со своей гордыней, тщеславием, честолюбием, властолюбием, раздражительностью и другими страстями. Для этого необходимо иметь постоянное внимание к себе, к своей духовной жизни, чтобы замечать каждый свой ложный шаг, каяться в нем и исправляться.

Более же всего нужно смирение, потому что «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать» (Иак. 4:6). Смирение – основа духовной жизни, смирению учатся, живя по послушанию, через постоянное терпение скорбей, через постоянную победу над своей гордыней, тщеславием, обидчивостью. В этом духовник должен постоянно наставлять своих духовных чад, научая их, прежде всего, своим собственным примером.

Как правило, на исповеди немалую часть среди кающихся составляют те, кто исполняет обычные правила, сокращенно вычитывает утренние и вечерние молитвы, кое-как постится по облегченной схеме, на праздники приходит в храм, регулярно исповедуется и причащается. К сожалению, большинство таких людей достигает определенного уровня бытового православия и останавливается на этом¹⁷. Среди таких людей часто встречаются те, кто называют постоянно одни и те же грехи, или заучив наизусть типовую исповедь из какого-нибудь пособия в помощь кающимся: «согрешила празднословием, многоядением, раздражительностью, невоздержанием...», – или подавая священнику исповедь, написанную на листочке бумаги. Не совершая тяжких смертных грехов, такие люди нередко живут в постоянной обиде на окружающих, в осуждении ближних, в конфликте с соседями или сослуживцами, в стабильно унылом, даже депрессивном состоянии. Нередко они соединяют такую «церковную жизнь» с регулярными ссорами в семье или имеют пристрастия к курению, к телевизору, к интернету или кино. Иногда в них обнаруживаются и другие не столь ярко выраженные страсти: сребролюбие, жадность, подозрительность, лукавство и лицемерие, празднословие, лживость. Такой человек может регулярно, и даже часто, причащаться, но благодатной жизни в нем не чувствуется, и Причастие как будто бы не сказывается на его духовном облике. Все остается по-прежнему, и объяснения духовника ничего не меняют. Такой человек, если его укорить, обычно оправдывается тем, что грехи его извинительны и не требуют исправления.

Описанное отношение к христианской жизни напоминает ветхозаветное: чтобы прийти в храм и принести жертву, нужно сначала очиститься, омыться; потом можно жить прежней жизнью, а перед следующим праздником снова повторить ритуал омовения. К сожалению, подавляющее большинство тех, кто заполняет храмы, не стремится жить подвигом, эти люди как будто хотят пролезть сквозь такие «игольные уши», чтобы жизнь их называлась «духовной», чтобы можно было молиться, исповедоваться, причащаться, одним словом, считаться православными, но одновременно и жить с комфортом, «без фанатизма».

При общении с такими людьми перед духовником невольно встает вопрос: а есть ли вообще в душе пришедшего в храм действительное покаяние или все это является лишь имитацией христианской жизни, неким христианским вариантом ветхозаветного законничества и фарисейства? Как бы то ни было, но духовник не имеет права не допускать таких людей к Святой Чаше, так как никто из нас не может быть судьей другого, и выносить слишком строгий приговор духовно опасно. «Невозможное человекам возможно Богу» (Лк. 18:27). Может быть, Господь найдет способ вывести Свое чадо из состояния теплохладности и подвигнет на покаяние и изменение своей жизни. Нужно помнить слова Христа: «Милости хочу, а не жертвы» (Мф. 9:13), притчу о неправедном управителе и оказывать, казалось бы, несправедливое снисхождение таким людям, молиться за них, надеясь, что Господь Сам спасет их.

Нередко бывает также, что, если духовник пытается все же наложить на кающегося какие-то ограничения, непреодоленная гордость последнего приводит в этом случае к конфликту с духовником. Духовник, который в течение многих лет исповедовал, крестил детей, молился за семью, вдруг, сказав что-то не совсем приятное, оказывается «плохим», и обиженное «чадо» в полной уверенности, что духовник изменился и перестал его «понимать», переходит к другому священнику. Такие случаи, к сожалению, неизбежные и достаточно частые, научают священника, что настоящих духовных чад очень немного, а часть претендующих на это звание на самом деле таковыми не являются. Настоящее духовное чадо познается по стремлению к духовному совершенствованию и по отношению к духовному отцу: такой человек слушается, смиряется, не обижается, доверяет и любит своего духовного отца искренне и сильно, так что не сможет и не захочет просто уйти от него к другому пастырю.

Душепопечение обязывает духовника бдительно следить за тем, чтобы в его отношениях с пасомыми и в их жизни не произошла подмена духовного душевным. Такая подмена делает церковную жизнь имитацией истинных отношений с Богом, тем, что называется прелестью, т. е. самообманом (славянское слово «лесть» по-русски означает «ложь»).

К сожалению, такая патология в церковной жизни встречается довольно часто, причем принимает специфическую окраску в общении с женщинами. Мужчины и женщины по замыслу Божию о человеке нужны друг другу. Мужская суровость дополняется женской любовью, мягкостью, лаской. Никто не может так разделить с мужчиной скорби и трудности, как любящая его женщина. Также и женщине необходимо опереться на мужество, твердость, силу, независимость, бесстрашие мужчины. Поэтому Богом устроено так, что мужчина ищет себе спутницу жизни, а женщина ждет предназначенного ей спутника. Но мужчине найти себе спутницу легче, чем женщине обрести спутника, и поэтому многие женщины не имеют настоящей семейной жизни и, даже выйдя замуж, испытывают только страдания, обиды, и еще больше нуждаются в мужской поддержке, потому что муж стал не любящим помощником, а мучителем, не защитником, а тираном. Такие женщины часто находят себе опору в Церкви и в священнике, и в этом нет ничего плохого.

Священник может и должен помочь таким неустроенным женщинам наладить их церковную жизнь, и для этого их нужно полюбить, но любовь священника может быть только отеческой и никакой другой. В любви духовного отца духовные чада часто получают гораздо большую опору, чем в любви отца по крови, но в свою очередь и любовь девушки или женщины к священнику должна быть только такой, как у дочери к любимому отцу, любовью духовной, любовью ради Христа, любовью, которая видит в священнике посланного Богом учителя духовной жизни и никого другого. Только тогда появляется стремление смиряться, учиться, слушаться, готовность потерпеть суровое научение, строгий выговор, вера в то, что духовник тебя любит, о тебе молится заботится, даже если и не ведет с тобой постоянно приятные беседы. Только такая любовь может принести добрый плод.

Между тем нередко женщины, особенно не воспитанные с детства в вере, не имеющие духовной осторожности, движимые своим женским инстинктом, стремятся просто получить от священника то, чего им не хватает в жизни: иными словами, интуитивно ищут в священнике не отца, не духовника, а того, кто бы восполнил в их жизни отсутствие мужа, не в плотском смысле, а в душевном.

Иной раз может создаться патологическая ситуация, когда женщина влюбляются в священника и ожидает от него физической близости. Предохранить пастыря от таких ситуаций должно внутреннее памятование о носимом им сане, выражающееся в том числе и в недопустимости фамильярного и легкомысленно-светского тона в общении с женщинами, не говоря уже о выражении сочувствия или внимания через пожатие руки и другие подобного рода знаки, способные спровоцировать возникновение нечистых помыслов и ощущений. В любом случае, обнаружение подобной влюбленности требует со стороны священника самого резкого отпора, как тяжкий грех, как привнесение в Церковь прелюбодейных страстей. Если женщина влюбляется в чужого мужа – это прелюбодеяние, но, если она влюбляется в священника или в монаха, т. е. в того, кто отдал себя Богу, это гораздо хуже. Иногда это можно объяснить и помочь справиться с подобным искушением, если оно приражается неосознанно, по девичьей неопытности, но, как правило, таких женщин священнику нужно просто гнать от себя.

Как бы то ни было, даже не доходя до описанных крайностей, женщины часто стремятся к таким душевным отношениям со священником, которые позволяют имитировать некую душевную близость, общую душевную жизнь. Это не обязательно влюбленность, но некоторая душевная связь, претендующая на особые отношения. Такие женщины начинают требовать, чтобы священник обязательно уделял им большее внимание, чаще с ними разговаривал, общался, считают, что к другим он относится лучше и обижаются на него за это. Подобного рода переживания – верный знак того, что у женщины к священнику отношения душевные, а не духовные, что она не столько ищет в нем духовного отца, руководителя духовной жизни, сколько желает через общение с ним компенсировать свое одиночество, неустроенную семейную жизнь. Но если тут даже нет влюбленности, то обязательно есть пристрастность, стремление завладеть душой священника, «присвоить» его себе, и такие душевные отношения, очевидным признаком которых являются обиды на священника, духовно бесплодны и вредны, они означают прелесть. Человек думает, что он идет по правильному пути, а на самом деле оказывается на ложном, и, если его не остановить, он может уйти, заблудиться и погибнуть.

При этом душевное само по себе – это необязательно что-то скверное и плохое, нужно только стремиться к тому, чтобы душевное сочеталось с духовным, преображалось в духовное. Для этого священник должен поставить пришедшего к нему человека «на правильные рельсы». Когда человек находится в беде, ему просто нужно душевное тепло. Это естественная потребность человека. Очень часто одно ласковое, задушевное слово меняет его жизнь, открывает его сердце навстречу вере, и не следует думать плохо о священнике, если он обратился к кому-то тепло и душевно. Священник суровый и холодный, который любит только «духовно» и никогда до душевного не опускается может превратиться в некий манекен, пародию на духовного человека. И преподобный Сергий, и преподобный Серафим, и старец Амвросий, всегда умели обратиться к верующему с душевным теплом, сказать: «радость моя», ласково посмотреть на человека. Но это – только начало. А дальше от душевной ласки нужно перейти к духовной жизни, и потребуется много мудрости, терпения, любви, твердости, чтобы не оказаться в плену душевных отношений, чтобы никого не прельстить, но и не оттолкнуть человека так, что он уйдет в отчаянии и в Церковь больше не вернется.

В первую очередь священник должен понимать, что далеко не все душевные недуги можно исцелить духовными средствами, в некоторых случаях нужно серьезное длительное лечение. Но и оно может не привести к результату, а лишь облегчить положение страждущего. Что психическое заболевание – это непростой и тяжелый крест, который человек несет по жизни. Как бы ни раздражали или ни утомляли выходки больного, к нему нужно относиться с любовью и состраданием, понимая, что он не может отдавать отчет в своем поведении, словах, мыслях. В то же время пастырь не должен идти на поводу у психически нездорового человека. При некоторых заболеваниях страждущие склонны к длительным монологам, к повторению одного и того же. И здесь нужно следовать правилу: вести и направлять беседу должен здоровый человек, а не больной.

Во всем мире сейчас очень много душевнобольных людей и, в особенности, много их в Церкви. Церковь – это последнее прибежище для душевнобольного человека. Чувствуя, что он не нужен никому в мире, именно в Церкви душевнобольной надеется найти милосердное отношение к себе, так как верит и надеется, что Богу нужны все. Однако при общении с такими людьми священник неминуемо столкнется с необходимостью различить духовные (страсти) и душевные (психосоматические¹⁸) болезни. При этом необходимо иметь в виду следующее.

Чем дальше продвигается наука в изучении человека, тем очевидней становится конечная непостижимость человеческого бытия. Если телесная природа человека отчасти открывается науке и с большим трудом, но все же поддается экспериментальному исследованию, то душа человека остается в своей сущности непостижимой тайной и допускает исследование лишь «видимых» нашими глазами проявлений, т. е. весьма ограниченной феноменологии. Духовная же сфера и вообще позволяет постигать только то, что открыто нам о ней Богом. При этом и телесное, и душевное, и духовное начала в человеке теснейшим образом переплетены между собой и наивно думать, что природа их может быть изучена независимо одна от другой. Мы оказываемся лицом к лицу перед загадкой, когда выясняется, что те или иные гормоны влияют на психическую, душевную жизнь людей. Тем более трудно говорить о разделении душевного и духовного в человеке, и мы можем лишь фиксировать наши наблюдения за его духовно-душевной жизнью. Все остальное остается тайной, и наши рассуждения не должны восприниматься как попытки снять эту тайну. Скорее это стремление как-то описать ее, почувствовать ее глубину, услышать те откровения свыше, которые лишь в малой степени приобщают нас к ней.

Строго говоря, человек, оказавшийся в плену какой-либо страсти, например, алкоголизма, наркомании, игорного азарта или сребролюбия и т. д., безусловно, может быть назван одержимым этой страстью, а в соответствии с древним учением святых отцов – одержимым бесом этой страсти. Однако сегодня, как правило, одержимыми называют людей, уже совершенно невластных над собой, разум и воля которых полностью порабощены демоническими силами. Каждый опытный священник наверняка встречался с такими явлениями. Множество примеров подобного рода дают нам Евангелия и жизнеописания святых. Из Евангелия мы также знаем, что одного слова Христова было достаточно, чтобы бесы вышли из одержимого человека, как одного Его слова было достаточно, чтобы человека оставил телесный недуг.

От одержимости такого рода следует отличать душевные – психиатрические – заболевания, хотя иногда они тесно связаны друг с другом, либо, когда проблемы «опускаются» с духовного на психосоматический уровень (так, грех уныния может стать началом психической депрессии), либо, когда психическое заболевание поражает разумную волю человека и он не может сопротивляться нечистой силе так, как это способен делать здоровый человек. Однако нередки и такие случаи, когда психические заболевания возникают именно на психосоматическом уровне самом по себе (например, в силу определенной наследственности) и не имеют никаких признаков одержимости той или иной страстью. В этом состоянии люди могут молиться и жить благодатной духовной жизнью, при том, что их болезнь обнаруживает себя в больших или меньших умственных расстройствах, в неспособности к активной деятельности, в отсутствии адекватного контакта с окружающей действительностью и другими людьми. Во всех случаях, главным критерием одержимости остается реакция человека на святыню, Таинства, святых людей: для одержимого этот контакт всегда мучителен.

Исходя из сказанного, следует выбирать и пастырский подход к конкретному человеку, обратившемуся к священнику со своими духовно-душевными проблемами.

В случаях, когда речь идет о духовной одержимости и когда есть возможность направить одержимого к подлинному праведнику, способному изгонять бесов своей молитвой, то медикаментозное лечение, конечно, не понадобится. Но если такого подвижника, приготовившего себя постом и молитвой и получившего от Бога власть на всю силу вражию (Лк. 10:17) нет, то врачебная и медикаментозная помощь, конечно, не исключаются и могут принести заметное облегчение: например, снять ужасные аффективные проявления одержимости. При этом одержимость как духовная плененность темной силой остается, хотя и в менее явном виде. В свою очередь, медикаментозное лечение душевной болезни пойдет гораздо успешней, если духовник поможет больному правильно отнестись к своему состоянию и укрепит его духовно своевременным участием в церковных Таинствах.

В силу сказанного, общаясь с душевнобольными, священник должен быть не только духовником, но и немного психиатром: во всяком случае, священнику необходимо освоить хотя бы азы психиатрии.

В свою очередь, некоторые психиатры понимают, что нуждаются в помощи священника, так как одно дело – вывести человека из острого состояния с помощью медикаментов, а другое – вернуть его в нормальную жизнь. Действительно, подобные люди могут в Церкви хотя бы отчасти реабилитироваться, но они требуют особого внимания к себе со стороны священника и, главное – любви.

Наиболее трудным случаем для священника становятся те психически нездоровые люди, которые больными себя не признают. Такому человеку надо постараться объяснить, что душевная болезнь – это не позор, что она не вычеркивает его из жизни, что это – крест. Когда хромой приходит в Церковь, никто не требует от него, чтобы он исполнял послушания здорового человека. Аналогичным образом и душевнобольной человек не может что-то делать так, как это делают здоровые люди, но он может смиряться, молиться, посильно помогать в храме. Если такому больному удастся объяснить, что нужно смириться со своей болезнью, то он реабилитируется и сможет жить в Церкви благополучно. Для него не закрыты ни благодатная жизнь, ни Царство Божие. Если же больной смиряться и слушаться не хочет, то вокруг него возникает психически нездоровая атмосфера, которая может привести к беде, прежде всего, его самого. Таких людей обязательно надо лечить, хотя они и уверены, что лекарства им не нужны, либо потому что не считают себя больными, либо потому что ожидают и требуют для себя чудесного исцеления. Конечно, любого, самого больного человека, Бог может в одно мгновение исцелить от любой болезни, но Господь не всех исцеляет мгновенно именно потому, что для исцеления души человека нужны, прежде всего, смирение, сознание собственной немощи и принятие данного ему Богом креста. Для любого человека (и душевнобольные здесь не исключение) духовная жизнь возможна только тогда, когда человек соглашается жить с тем крестом, который Господь ему посылает. Если же он не принимает креста и не следует за Христом, не признает спасительность пути, на который Господь его поставил, то помочь ему трудно. В таких случаях священнику остается только со смирением терпеть такого человека, молиться за него и ждать, чтобы Господь Сам вмешался в ситуацию, разрешения которой человеческими средствами предусмотреть невозможно.

В заключение следует заметить, что по благословению священника душевнобольные могут причащаться, как и прочие прихожане, и даже довольно часто. Исключение составляют те случаи, когда человек находится в состоянии острого психоза и его поведение в момент Причастия становится непредсказуемым.

Дети на исповеди – явление радостное и в то же время трудное. Радостное, потому что у маленьких детей еще нет тяжких грехов, нет сильных страстей. Даже если у ребенка и обнаруживаются какие-то недобрые навыки, то эти навыки еще, как правило, не переросли в трудно преодолимые страсти, что часто бывает в более старшем возрасте. Но в то же время было бы ошибкой просто сказать ребенку, что ему исповедоваться не нужно и не в чем.

Опыт показывает, что основная трудность детской исповеди заключается в том, чтобы найти с ребенком общий язык. Очень часто взрослые люди начинают притворяться, разговаривать с ребенком на каком-то фальшивом, якобы «детском» языке, подделываться под детскую психологию, стараясь создать иллюзию взаимопонимания. Дети же, имея чистую душу, очень чутки ко всякой фальши, и действующий подобным образом священник не внушит ребенку доверия, а значит, и не поможет ему, или создаст в его душе лживый образ – очень опасный и вредный для дальнейшей жизни ребенка в Церкви.

Священник всегда должен быть простым, всегда должен быть самим собой со всеми людьми, в том числе, с детьми. Разговаривая на исповеди с детьми, священник должен быть серьезным, должен быть как бы отцом или дедушкой, должен говорить понятные для ребенка вещи. Ребенку необходимо просто и прямо сказать, что он сделал не так, чтобы он понял, что поступил нехорошо; но еще важнее, чтобы ребенок почувствовал в священнике любовь и то тепло, тот свет, которые даются благодатью Божией. Умом он этого не поймет, но если ощутит их присутствие сердцем, то священник для него станет любимым человеком, и он снова захочет прийти и сказать ему все, что у него на душе. Он будет каяться со слезами и будет исправляться, будет стараться стать лучше и будет стремиться прийти к тому, кто прикоснулся к его душе теплой и любящей рукой.

С ребенком в этом смысле гораздо проще, чем со взрослым. Если есть настоящая любовь, то ему не нужно много объяснять. Если же любви нет, если священник не стремится искренне войти в жизнь ребенка, то ничего не получится. Тогда исповедь будет напрасной и, возможно, вредной тратой времени. Тогда все превратится в формальность, и ребенок будет считать, что в Церкви, как в школе, от него требуют исполнить какой-то урок. Ведь о каком бы предмете речь ни шла, если ребенок чувствует, что он не нужен учителю, то ненужным для него становится и сам предмет, и он относится к занятию им как к неизбежной, но бесполезной трате времени. Точно так же и здесь: если ребенок не почувствует, что он священнику нужен, дорог, что священник его любит, что он священнику интересен, тогда все, что священник будет говорить или делать, и даже сама Церковь, храм, могут показаться ему ненужными.

Серьезные проблемы могут возникнуть у детей из верующих семей, которым со временем может просто надоесть то, что им внушают родители. Родители и священник должны быть к этому готовы. Раньше матери приучили детей молиться с самого рождения, каждый день утром и вечером, прочитывая «Отче наш» и «Богородице Дево, радуйся». Потом добавляли «Верую» и короткую молитву за близких родных. Когда ребенку начинало казаться, что такой краткой молитвы недостаточно, он узнавал, что есть утренние и вечерние молитвы, и сам их начинал читать по собственному желанию.

Сейчас наоборот, верующие родители нередко стараются заставить своих детей как можно больше молиться, и со временем у детей может возникнуть реакция отторжения. Между тем ребенок должен приобщаться к святыне в таком объеме, в каком он способен воспринять полученное. Причина непонимания этих простых вещей в том, что несколько поколений выпало из церковной жизни, и традиция непосредственной передачи духовного опыта прервалась. Теперь многие приходят в Церковь уже во взрослом возрасте, и таким людям, естественно, духовник дает молитвенные правила для взрослых. Когда же у них рождаются дети, то они и своим детям пытаются дать то, что раньше дали им, когда они пришли в храм. Они не знают, как воспитывать детей в церковной семье, потому что их в детском возрасте никто так не воспитывал, и стараются детей воспитать так, как воспитывают взрослых, а это – серьезная ошибка, которая может привести к плачевным результатам.

Привыкнув ко всему церковному как к чему-то само собой разумеющемуся, чему-то, навязанному старшими, чему-то, что делать не интересно, но нужно, дети начинают неосознанно избегать этого. Они хотят чего-то нового для себя, хотят испробовать недоступную для них жизнь, а все, что говорят старшие, им кажется уже скучным и неинтересным.

Такие дети легко находят недостатки у церковных людей, считая их ханжами или скучными моралистами. В церковной жизни они уже не видят ничего святого, светлого. В результате такой вектор в духовном устроении делает ребенка неспособным воспринимать благодать Божию.

Участвуя в Таинствах, даже в Евхаристии, они оказываются неспособными переживать Причастие Святых Христовых Таин как встречу с Богом. Для них это одно из привычных, воскресных, праздничных мероприятий. Xpaм в этом случае становится клубом, где можно встретиться и поговорить друг с другом, а дождавшись, когда наконец окончится служба, по секрету от родителей вместе отправиться куда-то в другой, нецерковный мир.

Бывает и хуже: такие дети начинают плохо вести себя прямо в храме, подсмеиваться над прихожанами, певчими, священниками. Они чувствуют себя маленькими профессионалами, которые способны критически оценить всех и вся. Давно уже не ощущая святость Евхаристии, они могут при этом внешне благоговейно подойти к Чаше и через минуту уже забыть об этом, чтобы вернуться к разговорам о том, что занимает их на самом деле. Одним словом, легко научить детей выглядеть православными, но это совершенно не означает, что они по-настоящему будут молиться и искать общения с Богом.

При такой церковной жизни естественно возникают серьезные проблемы на исповеди. Ребенка приводят на исповедь обычно с семи лет. Исповедь для него сначала может казаться интересной, так как ему представляется, что, чем скорее он начнет исповедоваться, тем скорее станет взрослым. Первые исповеди таких детей бывают очень серьезными, но нередко буквально через несколько месяцев оказывается, что ребенок уже привык и дальше может целыми годами подходить к аналою и привычно повторять одни и те же грехи: не слушаюсь, грублю, ленюсь и т. д. Загруженному исповедью взрослых священнику, конечно, проще, не задавая вопросов, накрыть его епитрахилью, и все это превращается в ужасающую формальность, которая ребенку больше вредит, чем помогает.

Через несколько лет оказывается: такой ребенок вообще не понимает, что он должен над собой как-то духовно трудиться. Он не способен испытывать чувство покаяния на исповеди, хотя для него не составляет никакого затруднения сказать, что он совершил скверный поступок. Священник видит это, но не знает, что сделать, чтобы достучаться до ребенка, вернуть ему благоговение, тем более что священнику по-прежнему некогда, и он молча отпускает ребенку грехи, укрепляя его, таким образом, в окамененном нечувствии. Проходит еще время, и ребенок уже не просто не слушается, ленится и обижает младших, он вопиющим образом безобразничает: в школе мешает заниматься всему классу, в семье является живым отрицательным примером для младших детей, откровенно терроризирует семью, а потом начинает вести себя скверно и в обществе – ругается матом, курит.

Если священник пытается поговорить с ним, он соглашается, что это плохо, и готов пообещать так больше не делать, чтобы его допустили к Чаше, но ни исповедь, ни Причастие не меняют его жизнь к лучшему. Священник замечает, что чем внимательнее и серьезнее он разговаривает с этим ребенком, тем быстрее исчерпываются средства возможного воздействия на него. Если священник, не находя никакого другого способа, пробует рассердиться на ребенка, контакт теряется вовсе. В конце концов однажды к священнику придет мать и со скорбью скажет, что сын потерял веру и в храм больше ходить не хочет, а желает жить, как все.

Нельзя допускать, чтобы исповедь становилась для детей просто частью церковного быта, иначе это обернется труднопоправимой бедой. Следует объяснить ребенку, что если у него нет тяжелых грехов, то он может довольствоваться разрешительной молитвой, а когда будет подходить к Святой Чаше, пусть от всего сердца молится, чтобы Господь простил ему все грехи. При этом родители должны внимательно и чутко следить за тем, что происходит в душе ребенка, должны советоваться с духовником и учить ребенка с любовью относиться к духовному отцу, доверять ему, не бояться встречи с ним, а наоборот: стремиться к тому, чтобы побыть со священником рядом, спросить его о том, что непонятно; может быть, немного помолиться с ним вместе о чем-то важном для ребенка. Нужны особые и педагогически продуманные усилия, чтобы подготовить ребенка к его собственным отношениям с духовником, нужно следить за тем, как развивается этот контакт, как воспринимается исповедь ребенком, возрастает ли его вера и любовь к Церкви. Как только появляются трудности, родители должны помочь священнику скорректировать его подход, а если это не получается, то, возможно, подумать о том, чтобы найти другого священника, способного вести ребенка ко Христу.

Пастырская деятельность не замыкается в рамках повседневной жизни общины. Священническому служению всегда сопутствуют трагические, драматические случаи. Священника часто просят прийти к больным, умирающим, ему часто приходится оказываться в критических ситуациях.

Если священника зовут к умирающему, он должен быть готов в любое время дня и ночи отправиться к нему, чтобы его исповедовать и причастить, напутствовать перед смертью. Милосердие и забота о спасении души человеческой превыше всего, поэтому даже Литургию в этом случае положено остановить, если еще не было великого входа. Если же Херувимскую песнь уже пропели, то священник должен дослужить Литургию до конца и, только окончив ее, идти к умирающему.

Бывает, что умирающий ненадолго, на остаток своих дней, становится духовным чадом священника. Такой человек бывает уже отрешен от всего земного, от земных забот, от страстей, пристрастий, он действительно думает о вечности и надеется уже только на Бога. С ним священник обычно быстро находит глубокий контакт. Умирающему просто и легко объяснить самое главное. Перед лицом смерти ложный стыд отступает и, исповедуясь, умирающий обычно старается изо всех сил вспомнить свои самые тяжкие грехи, чтобы очистить свою совесть.

От священника здесь в особенности требуется любовь и не столько духовнический опыт, сколько просто милосердие и сострадание. Для молодого священника такие случаи бывают очень полезны и многому научают его.

Следует упомянуть также о том, что в наше время все больше становится людей, в той или иной степени неполноценных. Со стороны может показаться, что священник только тратит на них свои силы, не получая отдачи, но на самом деле это не так. Священник, окормляющий несчастных, больных, обездоленных, бездомных всегда сторицею получит от Бога, потому что забота о них и служение им как раз и есть наиболее яркое проявление христианского духа, наиболее очевидное воплощение Христовой любви. И когда священник приходит к таким людям, то чувствует большую радость, ибо здесь всегда ощущается благодатное присутствие Божие.

Пастырская деятельность священника многогранна, и очень часто бывает так, что священник должен, по слову Христа, оставить 99 своих благополучных, здоровых овец, и устремиться за одной погибающей, из-за чего община, которая уже сложилась вокруг него, иногда оказывается ущемленной и обделенной. Но такова специфика священнического служения, противоречащая мирским подходам. В жизни священника с особенной силой подтверждаются слова Христа: «Пусть левая твоя рука не знает, что делает правая» (Мф. 6:3). Если священник будет служить Богу искренне, по совести, с любовью, с верой, будет жить праведно, чисто, стремясь вопреки земным расчетам и собственной выгоде исполнять заповеди Христовы, то в его жизни обязательно исполнятся и все евангельские обетования и однажды он войдет в радость господина своего (Мф. 25:21).

В начале XX в. Россия изобиловала противоречиями во всех сферах своего бытия, в том числе – и в церковной жизни. Имея более 1000 монастырей, ок. 50000 приходских храмов, 50 духовных семинарий и 4 духовные академии, 28 православных миссий и около 40000 церковноприходских школ, множество св. подвижников, замечательных святителей, миссионеров, величайшую православную культуру, мировую богословскую школу, Русская Православная Церковь все же не могла остановить сильнейший процесс духовной деградации и в народе, и в монашестве, и в духовенстве. Потерю внутреннего духовного делания в значительной части русского монашества отмечал еще свт. Игнатий (Брянчанинов) (О необходимости Собора. Приложения. С. 63–64), утрата евхаристической жизни стала очевидной реальностью. Подлинная христианская жизнь слишком часто подменялась традиционно-христианским бытом с привычным обрядовым оформлением. Прп. Серафим Саровский, оптинские старцы, св. прав. Иоанн Кронштадтский звали народ к покаянию, к частому причащению Святых Христовых Таин, предсказывали грядущие на Россию бедствия. Несмотря на то, что много было прекрасных пастырей, в целом духовный кризис в народе не был преодолен, т. е. пастырская задача в широком смысле слова не была выполнена.

Спасительная пастырская миссия является призванием земной Церкви в целом, поэтому нужно различать две составляющие церковного пастырского служения: первая – требуемое временем, необходимое для достижения общецерковной пастырской цели преобразование всего строя церковной жизни и жизни православного общества, что является, конечно, делом соборного церковного разума и архипастырского возглавления Церкви по преимуществу, и вторая – духовное преображение каждого отдельного человека, что достигается личным примером подвижнической жизни пастыря и его душепопечительной деятельностью (так называется пастырское духовное руководство жизнью пасомого, его исповедь, духовное воспитание). В деле общецерковных преобразований Церковь была в значительной степени ограничена в период синодального управления, а царская инициатива в устроении Церкви при многих своих замечательных проявлениях (строительство новых монастырей и храмов, канонизация новых святых) все же не была адекватна потребностям времени; эти обстоятельства, предопределяя собой будущие коллизии, еще более увеличивали огромное значение архипастырской и пастырской душепопечительной деятельности. Жизнь и деятельность приходского священника XIX – нач. XX вв., как правило, была посвящена совершению церковных служб, исполнению треб, преподаванию Закона Божия в школе, заботе о хлебе насущном для своей, обычно немалой семьи, поддержанию в должном порядке приходского храма. Прекрасен и глубоко поучителен характерный образ простого русского пастыря, милостивого, кроткого и смиренного, целомудренно, с верой и молитвой совершающего свой нелегкий подвиг. В огромном числе такие заурядные русские священники стали священномучениками во время гонений, последовавших при советской власти. Народ любил их и научался у них христианской нравственной жизни. Однако не все были добрыми пастырями, что обнаружилось в советское же время предательством ушедших в обновленческий раскол. Соответственно этому значительная часть народа предала свою веру, допустила разграбление храмов и монастырей, аресты и убийства священников, поругание и уничтожение святынь, а многие из различных народных слоев стали активными деятелями революции или пособниками большевизма. Необходимость с большим вниманием готовить будущих пастырей ясно осознавалась Русской Православной Церковью и привела на рубеже XIX–XX вв. к возникновению курса пастырского богословия в Духовных семинариях и академиях: в XVIII, XIX, xx вв. появляется целый ряд пособий и руководств для помощи священникам в пастырском служении. В числе их авторов были еп. Парфений (Сонковский), еп. Георгий (Конисский), митр. Платон (Левшин), архим. Антоний (Амфитеатров), еп. Кирилл (Наумов), архиеп. Платон (Фивейский), А.С. Стурдза, проф. В.Ф. Левицкий, проф. А. Солертинский, еп. Борис (Плотников), еп. Феодор (Поздеевский), иером. Иннокентий (Пустынский). Талантливым и ярким пасторологом был будущий митрополит Антоний (Храповицкий). Получивший широкую известность курс лекций по Пастырскому богословию, пасторологические статьи и речи (Собрание лекций и статей по Пастырскому богословию. М., 1909; Учение о пастыре, пастырстве и об исповеди. Нью-Йорк. 1966) сделали его одним из самых авторитетных епископов еще до революции 1917 г. Написанные в эмиграции – прекрасная книга архим. Киприана (Керна) (Православное пастырское служение. Париж, 1957), лекции протопресвитера Николая Афанасьева (Вступление в клир. Париж, 1968) и курс лекций протопресвитера Георгия Шавельского (Православное пастырство. Спб, 1996) вслед за митр. Антонием подробно раскрывают православное учение о пастырском служении, основанное на православном предании и учении древних св. отцов.

В XIX в. кроме обычного духовного окормления мирян на приходах на Руси получил сильное развитие возродившийся в особенности благодаря прп. Серафиму Саровскому, свт. Тихону Задонскому и прп. Паисию Величковскому подвиг старчества. При этом, если в древности старцем-аввой мог именоваться и великий святой, и опытный монах-подвижник, ставший учителем духовного возрастания для врученных его руководству новоначальных иноков, то возрожденное в XIX в. старчество понималось как харизматическое служение миру достигшего духовного совершенства подвижника, стяжавшего благодатные дары прозорливости и чудотворений. Старцы последнего времени обычно имели священный сан, могли быть духовниками более или менее узкого круга духовных чад, но главным в их подвиге было духовное исцеление и возрождение приходящих, возвещение им воли Божией. При двухвековой невозможности собрать церковный собор и характерной для России удаленности епископа от народа авторитет старцев стал наивысшим в православной Руси, а образ их служения стал мерилом и идеалом пастырства. Благодаря этому некоторые монастыри стали центрами не только духовной жизни вообще, но и пастырской деятельности в особенности (прежде всего, Оптина пустынь). Ярчайший и поучительный образ пастырского служения был явлен св. прав. прот. Иоанном Кронштадтским. Личным подвигом стяжав необыкновенные благодатные дары, приобретя в народе ни с чем несравнимый авторитет бесчисленными чудесными исцелениями, о. Иоанн, будучи приходским священником, не имея на то никакого призвания «от человеков», от священноначалия, принял на себя инициативу преображения народной церковной жизни. Дар чудотворений и грандиозность совершенного им дела ставят его в один ряд с великими святыми первых веков христианства. В то время, когда Церковь была лишена своей земной главы – Патриарха, а Святейший Синод уже около двухсот лет занимался в основном одними текущими административными делами, отец Иоанн по промыслу Божию стал духовным вождем народа. Он вновь поставил в центр жизни Божественную Евхаристию и стал властно звать народ к покаянию и к Св. Христовой Чаше, дал образец небывало широкого и активного социального служения. Многие осуждали его смелость, но народ безошибочно узнал в нем святого. Масштаб личности и деятельности о. Иоанна сделал его всероссийским пастырем, и он указал путь пастырского служения множеству епископов и приходских священников, призывая их выйти за рамки традиционного церковного быта, не оставаться только лишь церковными администраторами или формальными требоисполнителями. Его пример обязывал к личному подвигу, к благодатному преодолению рутинной жизни, называвшейся православной, но в действительности лишенной живого общения со Христом. Этому формальному христианству о. Иоанн противопоставил свою жизнь во Христе, убеждая всех немедля последовать за собою в борьбе с надвигающимся на Россию злом.

Другой путь был намечен в ко. XIX – нач. XX века группой священников и мирян, которые видели выход из «исторического застоя» в идейно- и организационно-преобразовательной деятельности. Их умозрительные разработки, во многом не лишенные здравого смысла и богословской образованности, не будучи, однако, основаны на личном подвиге и благодатном знании, стали теоретической базой для будущего обновленчества и модернизма, надолго скомпрометировавших рациональный подход к решению церковных проблем на всех уровнях церковной жизни. Подлинная жизнь во Христе, явленная о. Иоанном Кронштадтским, в обновленчестве была подменена пресловутой “Живой церковью”, декларативным упрощением и приближением церковной традиции к обывательскому уровню. Характерно, что при обсуждении вопроса о восстановлении Патриаршества реформаторы-предшественники обновленцев заняли резко отрицательную позицию, не понимая значение личного подвига, к которому призывался Патриарх, и противопоставляя ему прогрессивно-демократический строй управления Церковью.

На Поместном Соборе Русской Православной Церкви 1917–1918 гг., восстановившем патриаршество и избравшем св. Патриарха Тихона, большое внимание было уделено реформе церковно-приходской общины и многим другим проблемам, стоявшим перед Церковью в связи с вопросом о нормализации всего строя церковной жизни. Однако все почти труды и решения Собора, по существу, были сметены ураганом настигшего Церковь гонения. Таким образом пастырское служение в Русской Церкви XX века не стало воплощением решений Собора, и не могло быть организовано как программная деятельность общецерковной приходской структуры, но в условиях гонения было личным пастырским подвигом множества отдельных подвижников: епископов, монашествующих, представителей белого духовенства. В связи с этим исследование пастырского служения в описываемый период неотделимо от темы гонений и связано с подвигом исповедничества в большей степени, чем с принадлежностью к монастырскому или приходскому укладу. На путь исповеднического подвига в скором времени Господь призвал и отцов Собора 1917–1918 гг.

Трагедия нарастающего гонения стала причиной переориентации номинальных христиан. Большинство маловерных мирян отреклись от веры или отошли от Церкви. Неутвердившееся в пастырском подвиге духовенство под угрозами расправы ушло в обновленчество. Нельзя сказать, что оставшиеся в «тихоновской» Церкви представляли собой монолитную массу, но духовно-церковный уровень «тихоновцев» был уже совершенно иной, внутренняя жизнь оставшихся верными христиан все более приобретала вожделенную чистоту и подлинность. Оставаться в Церкви в это время нельзя было, основываясь лишь на любви к обрядам, на привычке к церковным традициям. Чтобы быть христианином, нужно было теперь жертвовать очень многим в жизни, а часто – и самой жизнью. Каждый епископ и священник оказывался перед выбором: или ценой предательства сохранить некоторое видимое благополучие, или же, оставаясь верным, идти в тюрьмы, ссылки, лагеря. Христианская жизнь с необходимостью становилась подвигом веры и верности Христу, немыслимым без благодатной помощи Божией; значение пастырского руководства необыкновенно возрастало. «Освобожденные» революцией от административно-хозяйственных забот и обязанностей, епископы и священники всецело отдались богослужению, молитве и душепопечению. В это время Церковь естественным образом возвращается к древней форме жизни: у каждого ревностного пастыря нарождается духовная община. Необходимо подчеркнуть, что “духовная община” не тождественна “церковно-приходской общине”, состоящей из прихожан и клириков храма во главе с его настоятелем. Введенный указом Сената и Синода в 1722 г. территориальный принцип объединения верующих в церковно-приходскую общину, при котором каждый христианин обязан был исповедоваться у своего приходского священника, часто не позволяет избежать формализма, при котором связи прихожан между собой остаются внешними или практически отсутствуют вовсе. При этом приходская жизнь остывает, и неизбежно возникает вопрос о ее обновлении, возрождении и т. п. Но возрождение церковно-приходской общины, задуманное в Предсоборном присутствии и на Поместном Соборе 1917–1918 гг., стало теперь совершенно невозможным, и жизнь дала иное решение проблемы, использующее древний опыт: около пастырей-духовников возникают духовные общины по принципу духовного окормления, регулярной исповеди, постоянного духовного руководства. Не все прихожане стремятся иметь такую связь со священником, и не все священники чувствуют себя равно призванными к подвигу духовничества, хотя в Русской Церкви с глубокой древности права духовника воспринимает каждый приходской священник с момента рукоположения, в отличие от древней практики, сохраненной в греческой церкви, где в соответствии с канонами в духовники через архиерейскую хиротесию поставляются почти только пожилые опытные игумены, иеромонахи или протоиереи, зарекомендовавшие себя долгим безупречным служением. Соответственно этому духовная община возникает не на всяком приходе и состоит не из всех прихожан. В наибольшей степени разница между церковно-приходской общиной-приходом и духовной общиной заметна в больших многоштатных городских храмах. Если пастыря перемещают из одного храма в другой, что нередко случалось в XX в., то духовная община следует за своим духовником, пренебрегая территориально-приходским принципом. В городах, имеющих много храмов, люди, желающие найти себе духовника, чаще всего приходят в храм не по территориальному принципу, а к определенному священнику, кем-то им рекомендованному. Члены духовной общины (или «покаяльной семьи» – этот термин употреблялся раньше) называют себя духовными чадами своего духовного отца, а между собой считаются духовными братьями и сестрами. Отношения духовных чад с духовником подразумевают полное доверие, открытость, послушание, смирение, любовь ради Христа. Вовсе не каждый, кто поисповедовался у священника один или даже много раз, становится его духовным чадом, но только тот, с кем возникают подлинные отношения духовного отцовства и сыновства, кто начинает жить в реальном послушании и под пристальным духовным руководством своего духовника. Такие духовные отношения могут возникнуть только добровольно, по обоюдному соглашению. В идеальном случае духовная община и приход могут совпадать, очень часто духовная община (может быть и несколько таких общин, если приход имеет нескольких духовников) живет внутри прихода, становясь его ядром, цементируя и активизируя приходскую жизнь.

Будучи неофициальными, связанными со своим духовным отцом узами любви, а не формально, духовные общины оказались менее уязвимыми для гонителей, они легко переходили в “катакомбы”, на нелегальное положение, укрывали и поддерживали своих пастырей, сохраняли святыни, священные сосуды, антиминсы, шили облачения, пекли просфоры, пели за богослужением и т. д. Наиболее активные общины иногда организовывали братства – уровень организации и легальности их был выше. После революции братства уже не ставили своей задачей борьбу за трезвость или какие-либо иные социальные цели, главным для них было духовное воспитание христиан, способных сохранить жизнь по вере в условиях гонений – цель их тоже была пастырская, и, как правило, они осуществляли свою деятельность под пастырским руководством. В 1918 г. возник Совет объединенных приходов, организованный и возглавляемый А.Д. Самариным и Н.Д. Кузнецовым, ставивший своей задачей юридическую защиту храмов и монастырей, которым угрожало закрытие. Совет сформировал группу охраны Патриарха Тихона на Троицком подворье, когда Патриарху угрожала расправа. В 1919 г. по благословению св. Патриарха Тихона прот. Роман Медведь учредил Братство свт. Алексия Московского, имевшее около 200 братчиков и бывшее, пожалуй, самым активным. Устраивались кружки, на которых делались доклады по насущным проблемам церковной жизни. Одним из ярких примеров такой деятельности является подвижнический труд известного еще до революции издателя «Религиозно-философской библиотеки» М. А. Новоселова. Замечательной чертой новоселовских кружков была их всецелая ориентация на святых отцов. Хорошее представление об их духовной направленности дают «Письма к друзьям» (М., 1994) – одна из нелегальных форм руководства и общения со своими учениками. Тогда зародилась машинописная издательская деятельность, которая впоследствии развилась в широкий «Самиздат». Участниками кружков бывали молодые священники, но основной контингент их – студенты. В конце 20-х – начале 30-х гг. многие из них были арестованы, отправлены в лагеря и ссылки.

Очень скоро наступило время, когда пришлось тайно, по домам крестить, венчать, исповедовать, совершать литургию. Все монастыри были закрыты, и монашеские общины пытались сохраниться, оформляясь как сельскохозяйственные или трудовые артели. Но такая возможность оставалась недолго, и вполне естественно возникло тайное монашество в миру. Изгнанным из монастырей иеромонахам иногда удавалось устроиться на приходе и служить в качестве приходских священников. Чаще такие “старички” тихо жили, скрываясь у своих духовных чад, и тайно служили, тайно же совершали монашеские постриги. Около них собирались нелегальные монашеские общины, члены которых с виду ничем не отличались от мирян, работали в гражданских учреждениях, носили мирскую одежду, скрывали свои монашеские имена, втайне исполняли свои правила и послушания. Их жизнь строилась вокруг духовника, совершавшего Божественную литургию, духовно руководившего и окормлявшего их. В это время распространяется и более широкая идея «монастыря в миру», высказанная впервые прот. Валентином Свенцицким (Диалоги. М., 1993). В первые века христианства существовали институты вдовиц и девственниц, которые организовывались при церковной общине, были ориентированы на подвиг в миру и служение милосердия. Для церковных служений некоторых из них поставляли в диакониссы – они помогали крестить женщин, причащать больных и т.п. Часто они отдавали свои имения церковной общине, служили епископам и пресвитерам. Это соответствовало монашеским обетам: безбрачию, нестяжанию и послушанию. Аналогичная ситуация возникла в ХХ в. в связи с началом гонения, которое очень быстро оставило женщин в Церкви в подавляющем большинстве. Именно женщины стояли в бесконечных очередях в тюрьмах, чтобы сделать необходимые передачи арестованным, ехали в ссылки, чтобы сопровождать и спасать от неминуемой смерти своих пастырей, давали приют гонимым и обеспечивали подпольную жизнь и церковную службу. Появилось много подвижников и подвижниц, непостриженных в монашество, но живших по-монашески. Гонения вскоре сделали невозможными или крайне затрудненными те формы пастырского окормления, которые еще недавно были нормой. Часто пастырь мог только молиться и благословлять свою паству из заточения. Тогда сильно поколебался территориальный принцип устройства церковной жизни и в отношении связей священников с епископом и епископов между собой: служили тайно там, куда сослали, и поминали «своих» архиереев, т. к. местных вовсе не было или не было известно, устоял ли местный епископ в православии или уклонился в раскол. Еще оставшиеся старцы были высланы из своих монастырей и могли принимать лишь немногих особенно близких своих учеников. Через них они отвечали на насущные вопросы церковной жизни в новых условиях, своим благословением давали духовные ориентиры и направление духовной жизни. Так, после закрытия Оптиной пустыни в 1923 г. до своей кончины в 1928 г. жил в дер. Холмищи оптинский старец Нектарий (Тихонов), а в Сергиевом Посаде – старец Зосимовой Смоленской пустыни иеросхим. Алексий (Соловьев) Затворник. К ним тайно приезжали и епископы, и известные московские пастыри. В Сергиевом Посаде скончался в 1931 г. известный московский старец прот. Владимир Богданов, в тайном постриге иером. Серафим. В Москве в 1936 г. скончался старец Троице-Сергиевой лавры схиархим. Захария.

Замечательные примеры пастырского подвига, явленные оптинскими старцами, о. Иоанном Кронштадтским, о. Валентином Амфитеатровым в Москве, старцем Варнавой из Гефсиманского скита Троице-Сергиевой лавры, старцем схиархим. Гавриилом (Зыряновым, † 1915) из Седмиезерной Казанской пустыни, старцем иеросхим. Аристоклием († 1918) с Афонского подворья, старцем схиигум. Германом († 1923) и иеросхим. Алексием (Соловьевым) († 1928) из Смоленской Зосимовой пустыни, и многими другими принесли обильные плоды. За ними последовало новое поколение архипастырей и пастырей, монашествующих и приходских духовников и старцев, в большинстве своем ставших мучениками и исповедниками при советской власти и воспитавших следующее поколение верных чад Церкви. Выдающимися архипастырями XX в. были сщмч. митр. Петроградский Вениамин (Казанский) (расстрелян в 1922), сщмч. митр. Казанский Кирилл (Смирнов) (расстрелян в 1937): архиеп. Воронежский Петр (Зверев) (скончался на Соловках в 1929) и многие другие, явившие не только образ исповедания веры и твердости до смерти, но и необычайно активную архипастырскую деятельность. Отдавая все свои силы на служение Богу и людям, они были чрезвычайно любимы народом в короткое время управления епархиями.

Среди наиболее известных имен и духовных центров (в связи с необходимой краткостью – преимущественно московских) следует назвать Чудов монастырь в Кремле, возглавляемый сначала архим. Арсением (Жадановским) (расстрелян в 1937), будущим еп. Серпуховским, затем – будущим епископом Дмитровским Серафимом (Звездинским) (расстрелян в 1937), Данилов монастырь, возглавляемый архиеп. Феодором (Поздеевским) (расстрелян в 1937) и его подвижническую братию, Марфо-Мариинскую обитель, основанную св. прмц. Елизаветой (казнена в 1918) и под Москвой – Серафимо-Знаменский скит, закрытый в 1924 г., возглавляемый схиигум. Фамарью (Марджановой) († в 1936). Из московских пастырей довоенного (до 1941 г.) времени могут быть названы: миссионер и мученик настоятель храма Василия Блаженного прот. Иоанн Восторгов (расстрелян в 1918), прот. Василий Соколов (расстрелян в 1922), прот. Христофор Надеждин (расстрелян в 1922), прот. Николай Смирнов († 1922), прот. Александр Стефановский († 1926), прот. Василий Постников († 1927), духовник Данилова монастыря архим. Георгий (Лавров) († в ссылке в 1932), ключарь храма Христа Спасителя сщмч. протопр. Александр Хотовицкий (расстрелян в 1937), прот. Роман Медведь (в постриге Иосиф) († в 1937), архим. Игнатий (Лебедев) († 1938), настоятель храма Николы–Большой Крест прот. Валентин Свенцицкий († в ссылке в 1931), настоятель храма Николы в Плотниках прот. Владимир Воробьев († в тюрьме в 1940.), клирик храма Саввы Сторожевского свящ. Александр Гомановский (в постриге Даниил) († в лагере в 1941), настоятель храма на Солянке архим. Серафим (Битюков) († в Сергиевом Посаде в подполье в 1942). В Киеве – архим. Ермоген (Голубев), прот. Дмитрий Иванов († в ссылке в 1933), священник Анатолий Жураковский († в тюрьме в 1939) и в Ленинграде – прот. Феодор Андреев († в 1929). Этот перечень нужно было бы продолжить. В качестве особенного примера следует назвать московскую общину замечательного прозорливого старца-прот. Алексия Мечева († в 1923) и наследовавшего ему его сына свящ. Сергия Мечева (расстрелян в 1942), созданную ими в храме святителя Николая в Кленниках на Маросейке и ставшую центром притяжения для многих исповедников, пастырей и пасомых на протяжении всего советского периода. В страшные годы гонений в этой общине воспитались многие новые пастыри-исповедники. В их числе будущий еп. Калужский Стефан (Никитин), архим. Борис (Холчев) и др. Даже и после закрытия Никольского храма на Маросейке 6 апреля 1932 г. община не распалась, но продолжала жить интенсивной духовной жизнью, не теряя связи с оставшимися в живых духовными руководителями: с епископами Арсением (Жадановским), Серафимом (Звездинским) и в особенности – с еп. Афанасием (Сахаровым).

В 1937–1938 гг. почти все духовенство было арестовано, огромная часть его была расстреляна. Наиболее героически настроенные члены духовных общин последовали в ссылки и лагеря за своими духовниками. Монастыри все были закрыты, монахи высланы. Духовный подъем 20-х годов был потоплен в крови. В немногих оставшихся незанятыми обновленцами действовавших православных храмах настроение было уже другим. Оставшиеся на свободе старались притаиться. Посещать храмы стало опасно. В это время молодежи и мужчин в храмах остается совсем немного, доминирующий контингент – старушки, наименее интересные для НКВД. Священников становится крайне мало, в то время как население городов, особенно Москвы, быстро растет. Количество прихожан, приходящихся на одного священника в городах, все время увеличивается. Духовные общины исчезают вовсе или остаются в небольшом составе в глубоком подполье. Нормы церковной жизни соответственно меняются. Причащение становится редким, вводится “общая исповедь”, часто со ссылкой на о. Иоанна Кронштадтского, хотя в действительности она является полной противоположностью и даже профанацией того, что делал Кронштадтский подвижник. Появляется практика массовых крестин, совершаемых через обливание, с использованием сокращенного чинопоследования. Среди прихожан все больше становится людей, не знающих святого Евангелия, не понимающих славянского языка, т. к. изучить Закон Божий в дореволюционных школах они не успели. Часто – это недавние переселенцы из деревни в города, только еще осваивающие грамоту. Процент интеллигентных или достаточно образованных прихожан делается мизерным. В это время пастырская душепопечительная деятельность сохраняется только в виде исключения и бывает обычно совершенно законспирированной. Пастыри исповедники стараются поддерживать своих духовных чад, посылая письма, используя всевозможные оказии. Часто даже самые твердые христиане, уже прошедшие тюрьмы, лагеря и ссылки, прячут иконы и стараются внешне не обнаруживать свою веру, хотя отречение от веры по евангельскому слову Господа Иисуса Христа по-прежнему считается самым страшным грехом. Отрекаться нельзя, но прятаться можно и должно – вот установка тех лет. Решимость исповедовать свою веру проявилась в нач. 1937 г., когда вопреки ранним советским декларациям была проведена всенародная перепись населения, причем в анкетах требовалось указать паспортные данные и вероисповедную принадлежность. Примерно 1/3 городского населения и 2/3 сельского, т.е. более половины всего народа исповедовали себя верующими. И это – после двадцати лет непрерывного гонения! Вполне вероятно, что результат переписи был одной из причин жесточайшей расправы над верующими в 1937–1938 гг. Трудно представить себе, как могли бы христиане выжить дальше, если бы продлилось столь же жестокое гонение, но наступила война.

Причиненные ею бедствия, горе быстро умножившихся вдов, сирот, матерей властно повлекли людей в храмы. На оккупированных территориях при немцах открылось множество храмов и монастырей, союзники требовали пересмотра репрессивной политики в отношении Церкви как условия открытия западного фронта. Сталин разрешил избрать Патриарха, вернуть из лагерей некоторую часть духовенства. Это не означает конец репрессий – аресты продолжаются, но в значительно меньшем масштабе. Сразу после войны делается очевидным, что Церковь в лице ее высшего духовенства может быть полезна для политической пропаганды в Западной Европе. После смерти Патриарха Сергия разрешается проведение Поместного Собора 1945 г. с участием представителей автокефальных церквей для избрания нового Патриарха путем открытого голосования, хотя допускается лишь один кандидат. И все же это было началом нового периода церковной жизни. Очень характерным для него явлением было «закрытие» обновленчества в 1946 г. и массовый переход обновленческого духовенства в Патриаршую Церковь. Рукоположенных в обновленчестве быстро перерукополагали. Если обновленческий архиерей был женат, он становился протоиереем. Если не был официально женат, рукополагался в епископы. Те, кто был рукоположен до перехода в обновленчество, принимался через покаяние. При такой стремительной смерти обновленчества (ярко иллюстрирующей инспирированность этой организации) и переходе его клира в юрисдикцию Московской Патриархии трудно предположить возможность неформального покаяния. А формальный переход недавних обновленцев не мог не принести свои плоды: 1) психологически узаконенную зависимость от агрессивно атеистической власти, готовность сотрудничать с ней; 2) вместо духовного подвига, стремления к духовному совершенствованию – заботу о «духовной карьере» и материальной обеспеченности; 3) резкое снижение нравственного уровня духовенства. Пастырское служение в этот и последующий (хрущевский) период претерпело пагубное влияние обновленческого восприятия церковной и духовной жизни. После войны вновь открылось сравнительно большое количество храмов, монастыри, духовные школы. В городах храмы были переполнены народом. Все шире и чаще, несмотря на осуждение самого Святейшего Патриарха Алексия I, практикуется «общая исповедь», сокращение богослужений и чинопоследований, формальное отношение к пастве. В немногочисленные духовные школы набрать учащихся стало непростым делом. Совет по делам религий тщательно следил за тем, чтобы в семинарии не могли поступить люди, имеющие высшее образование. Власти желают посвящения в сан людей явно порочных, понимая, что это самый мощный способ антирелигиозной пропаганды.

Присоединенные в 1939 г. западно-украинские и западно-белорусские области не претерпели советских гонений в той мере, что остальные территории СССР, и церковная жизнь не была там в такой степени разгромлена, как в РСФСР, хотя после войны и депортации, и волна арестов, и организованная ликвидация унии на Западе имели место. На Львовском «соборе» в 1946 г. «униатская» – Украинская Греко-Католическая Церковь объявила о самоликвидации. Поэтому именно западно-украинские села в послевоенное время вплоть до самой “перестройки” давали очень большой процент семинаристов и ставленников. Самой большой в СССР по числу храмов была Львовская епархия (более 1500 храмов), но и она не могла «трудоустроить» свои кадры, и через некоторое время по всей России, в столицах и на периферии, появилось много священников западно-украинского происхождения, воспитанных в еще недавно униатских семьях. Они не имели за плечами того опыта гонений, который стал новым богатством Русской Православной Церкви. Менее известна и понятна им была проблема евхаристического возрождения. Редкое причащение и запрет причащаться на Пасху и в Светлую седмицу, на Рождество, на святках, в Крещение, в родительские субботы, в Прощеное воскресенье снова стали печальной «нормой». Отчасти это объяснялось множеством народа в большие праздники, давкой, трудностями в проведении исповеди, но в то же время – обычный довод: «никогда у нас такого не было!» – выдавал уроженца западных областей хотя бы потому, что в русских городах еще помнили тот церковный энтузиазм, который в начале века дал мощный всплеск евхаристической жизни. В этот период подавляющее большинство прихожан не являлись в полном смысле слова духовными чадами какого-либо пастыря. Среди них были еще те простые бабушки, которые исповедовали свою веру в самые страшные годы. Они часто втайне от родителей приносили в церковь крестить своих внуков, сохраняли православные обряды и традиции, помнили церковные праздники и шли на Пасху в храм, не взирая на отряды милиции. Они довольствовались общей исповедью и редким причастием, кое-как соблюдали посты, хранили иконы. Они не умели воспитать в вере своих детей и внуков, но, имея детскую веру, оставили в их памяти светлый образ христианского устроения сердца. Эта память сегодня многим помогла найти снова путь к Богу. В послевоенное время в городах постепенно складывается новый тип духовенства, научившегося более или менее «ладить» с властью и потому допущенного к административным должностям в Церкви. Настоятели должны были организовывать заново приходскую жизнь, ремонтировать порушенные храмы, строить церковное хозяйство. Появилась денежная заинтересованность, совсем забытая исповедниками и мучениками. Городское и пригородное духовенство в эту пору обычно не бедствовало и даже относилось к зажиточной части населения, что не способствовало развитию духовности. Тем более ярко сияли отдельные оазисы церковной жизни, всегда связанные с личностью епископа, старца или священника. Это были прежде всего замечательные духовники и старцы, духовно возросшие в период жесточайших гонений и теперь выпущенные на свободу или каким-то образом избежавшие тюрем и ссылок: св. архиеп. Лука (Войно-Ясенецкий) († 1960), еп. Афанасий (Сахаров) († 1962), митр. Нестор (Анисимов) († 1962), еп. Стефан (Никитин) († 1963), митр. Иосиф (Чернов) († 1975), архиеп. Вениамин (Новицкий) († 1976), архиеп. Ермоген (Голубев) († 1978), архиеп. Мелитон (Соловьев) († 1986), около Твери – схиигум. Сергий (Сребрянский) († 1948); около Ленинграда – иеросхим. Серафим (Муравьев) Вырицкий († 1949); последние выходцы Оптиной пустыни – преп. Никон (Беляев) († 1931), в Караганде – архим. Севастьян (Фомин) († 1966); старцы Глинской пустыни – схиархим. Серафим (Амелин) († 1958), схиархим. Андроник (Лукаш) († 1975), схиархим. Серафим (Романцов) († 1975); старцы в Ельце – схиархим. Исаакий (Виноградов) († 1980), иеросхим. Нектарий (Овчинников) († 1985); старцы Псково-Печеского монастыря – схимон. Николай († 1947), схииеромон. Симеон († 1960), иеросхим. Иоанн (Андреев) († 1961), мон. Михаил († 1962); преп. Кукша (Величко) Одесский († 1964); св. архим. Лаврентий (Проскура) Черниговский († 1950); в Москве и Подмосковье – прот. Александр Толгский († 1962), прот. Александр Скворцов († 1965), прот. Николай Голубцов († 1963), схиархим. Даниил (Климков) (+† 1970), иером. Серафим (Орлов) († 1975), прот. Александр Ветелев († 1976), иеросхим. Сампсон (Сиверс) († 1979), прот. Владимир Смирнов († 1981), прот. Тихон Пелих († 1983), прот. Василий Серебренников († 1996), вернувшиеся после войны из эмиграции прот. Андрей Сергеенко († 1973), прот. Всеволод Шпиллер († 1984); в Новгороде – прот. Александр Ильин († 1971); под Ригой – архим. Таврион (Батозский) († 1978); под Белгородом – архим. Серафим (Тяпочкин) († 1982) и схиархим. Григорий (Давыдов) († 1987); в Ташкенте – архимандрит Борис (Холчев) († 1971); в Закарпатье – архимандрит Иов (Кундря) († 1985); в Тверской области – иером. Павел (Троицкий) († 1991); в Ярославле – прот. Борис Старк († 1996) и др.

В послевоенный период появились уже новые поколения людей, ничего не знавших о вере в Бога, не слышавших о Евангелии (которое, как и другие религиозные книги, практически невозможно было найти), не умеющих по-настоящему различать добро и зло. Нравственная деградация народа – поразительно быстро достигнутый результат советских десятилетий. Храмы стали наполняться людьми, которые все почти имели на совести много смертных грехов, но общецерковного обличения греха, громкого свидетельства о его несовместимости с именем христианина не было. В этих условиях оказались неприменимыми канонические нормы, сформулированные Церковью в эпоху торжества христианства. Может быть, никогда в такой мере, как в то окаянное время, не были нужны пастырю милосердие и снисхождение. Священник, окормляя свою церковно-неграмотную паству, оказывался перед мучительным вопросом буквально каждый день своего служения: «Как крестить детей неверующих родителей без церковных восприемников, зная почти наверняка, что ребенка больше никогда не принесут в храм? Как венчать практически неверующих молодоженов, пришедших в храм без всякого понимания смысла церковного таинства? Как отпевать неверовавших при жизни, хотя и крещеных людей? Как исповедовать и причащать женщин, сделавших около десятка абортов?» По строгости церковных правил священник должен отложить совершение таинства в таких случаях, настаивая на необходимой (практически невозможной) катехизации, указывая на недопустимость профанировать таинства. Но если откажешь, мучительные укоры совести не дадут покоя: “Кому отказал? Тому, кого Бог привел в храм, как в последнее прибежище, из этого ада, поглотившего все вокруг, тому, кто ничему не научен, никем не просвещен, кто, может быть, имеет сегодня единственную возможность прикоснуться к благодати Божией, кому более всего нужна любовь, милосердие, снисхождение”. Пастырю советского времени приходилось брать на себя ответственность за нарушение буквального смысла канонов, за катастрофическое ослабление покаянной дисциплины, за массовые крещения и причащение маловерных, неприготовленных людей, за сокращение чинопоследований, за неизбежные ошибки в определении допустимого, но нужно было, совершая свое служение, мучительно отыскивая правый путь, вопрошать в молитве: «Такова ли воля Твоя, Господи?» С чем сравнить и как оценить этот пастырский подвиг? Отказываясь от него, священник становился формальным исполнителем треб, отталкивающим приходящих людей холодностью своего сердца. С 1961 г., когда во время хрущевского гонения была проведена реформа прихода, в результате которой хозяином в храме стал староста, а священник получил статус наемника, когда в храмы, имеющие денежный достаток, старост, казначеев, продавцов за церковным ящиком фактически назначали уполномоченный и райисполком, искренний священник становился бескровным мучеником, не имеющим возможности воспрепятствовать возмутительным беспорядкам и насилию даже внутри храма, даже во время богослужения. На клиросе часто пели неверующие и даже некрещеные артисты, храмовой кассой распоряжались жулики, делившие церковный доход между уполномоченным, райисполкомом и своими подручными. Новые «хозяева» храма по приказу «сверху» не позволяли причащать детей, при крещении регистрировали паспорта и доносили уполномоченному, за что нередко родителей выгоняли с работы. Тем, кто сам не пережил этой эпохи, теперь трудно понять подвиг священника, который должен был молча, своей любовию, верой, смирением, терпением победить в душе пришедшего в храм человека всю громаду лжи и преступления, заполнивших собою жизнь, проникавших и внутрь церковных стен. Стоит вглядеться в лица выдающихся пастырей этого времени – столько безмолвного страдания и Христовой любви выражают их глаза. Многие из них были «распяты без гвоздей», испытали гонения от лжебратий, но пастырский подвиг их увенчан замечательным результатом – они сохранили огонь православной веры и приготовили путь возрождению церковной жизни в России. Через добрых пастырей 2-й пол. ХХ в. обильно действовала благодать Божия, благодаря которой в обстановке духовного гнета и нравственного разложения общества и нации, находясь в тяжелом плену безбожного государства, преодолевая многочисленные соблазны и разделения, они могли найти путь верности воле Божией, исполнить свой пастырский долг, осуществить духовное преемство с теми святыми мучениками, подвигами и именами которых так украсилась Русская Православная Церковь в ХХ в. Как только появились первые возможности, около таких пастырей снова стали возникать духовные общины, становившиеся самой активной частью прихода, воспитывавшие новых добрых служителей Церкви.

90-е гг. ХХ в. по Промыслу Божию стали эпохой возрождения церковной жизни. Новое поколение духовенства, призванное в последние годы, героическим трудом почти уже справилось с восстановлением порушенных храмов в атмосфере глубочайшего экономического кризиса. Но справится ли оно с духовным, нравственным кризисом в сердцах людей? Всемирная дехристианизация и в России теперь действует методом подмены: духовное заменяется душевным, внешним. Под видом христианской жизни все чаще воспроизводится что-то поддельное, по своей сущности христианству совершенно несродное. Подлинная жизнь в Духе Святом становится людям все чаще неизвестной и непонятной. Бурная внешняя деятельность: административно-строительная, образовательная, благотворительная, не заменяет собой сокровенную жизнь духа – евангельскую любовь к Богу и ближнему, молитву, смирение, кротость, чистоту сердца, мир и радость о Господе, то духовное совершенствование, которое открывает человеку врата Царства Небесного. Возрождение веры в Бога снова вдохновило евхаристическое возрождение внутри церковной жизни. Быстро вспоминается древняя традиция всем приступать к Святой Чаше в великие праздники, все больше делается причастников в воскресные дни. Возрождение евхаристической жизни, частое причащение с большой остротой ставит проблему исповеди. В греческой церкви, в православных церквях Западной Европы и Америки в связи с евхаристическим движением исповедь давно уже отделена от причастия, т. е. причащаться можно без исповеди, а исповедоваться – в соответствии с установленной нормой. Нередко это приводит к потере реального контроля над духовной жизнью тех, кто желает причащаться, не исповедуясь. Нельзя проверить и степень их подготовленности к св. причастию. В России такое решение вопроса считается неприемлемым, т. к. оно вызвало бы массовые злоупотребления и профанацию таинства св. причащения. Но проведение подробной тайной исповеди перед каждым причастием также абсолютно нереально особенно в воскресные дни и в большие праздники в храмах, где много желающих причащаться, т.е. в тех именно храмах, где причащаются часто.

Практика совершения таинства покаяния – исповеди становится одним из центральных вопросов пастырского служения. Воспринятая с древности у греков и южных славян традиция исповедоваться у своего свободно избранного духовника заменяется в ходе петровских реформ на требование обязательной регулярной исповеди-говения у приходского священника, которому государство вменяет функции политического надзора и даже доносительства в особо опасных случаях. С утверждением этого нововведения стало обычным явлением совершение исповеди и соединенного с ней причастия один раз в год Великим Постом. В конце XX в. для тех, кто стремится часто причащаться, живет церковной жизнью и не совершает тяжких, смертных грехов, постепенно возрождается древняя практика общей покаянной молитвы, краткой исповеди, прощения и благословения на причастие. Такой способ покаяния предполагает постоянное духовное руководство и регулярную (хотя и более редкую) подробную исповедь, т.к. только духовник может взять на себя ответственность допускать к святому причастию без подробной исповеди хорошо известных ему духовных чад. Таинство покаяния для вновь пришедших в Церковь, для тех, кто смертно согрешил или давно не причащался, ни в коем случае не может подменяться «общей исповедью», но должно совершаться неторопливо и со всей обстоятельностью. Постоянным участием в Евхаристии актуализируется принадлежность Церкви, но не механически, не в силу магического «ex opero operatum» (по силе совершенного действия), а при условии стремления ко Христу, движимого верой и любовию, желанием духовного совершенствования. Такая духовная жизнь требует учительного и воспитующего подвига пастыря. Духовная община XX в., выросшая из редких пастырских опытов XIX – нач. XX вв., как необходимая форма церковной жизни в условиях жесточайшего гонения, в главном имеет духовное преемство с евхаристической общиной первых веков христианства.

В последнее время начинающего священника кроме обычных соблазнов подстерегают специфические искушения. Крайность западного происхождения – демократизм в духовных отношениях пасомых и пастыря. Для него характерно свободное обращение с духовником, как бы подчеркивающее внутреннюю независимость пасомого. «Да, я у тебя исповедуюсь и считаю тебя неплохим священником, но все же не забывай, что никаких существенных преимуществ передо мной у тебя нет». Понятие о послушании своему духовнику здесь почти или полностью отсутствует. При таких отношениях существование традиционной для православия духовной общины немыслимо, она подменяется обществом, похожим на протестантское. Другая крайность, вероятно, восточного типа, – это духовная тирания, основанная на властолюбии, духовной неграмотности, обскурантизме. «Пастырь» в этом случае стремится стать диктатором для пасомых, выдает себя за того, кем не является. На этой почве возникает весьма распоространенный феномен лжестарчества, опасно подменяющий духовное руководство и духовную жизнь психологической зависимостью. Такой лжепастырь приводит человека не ко Христу, а к себе, становится для руководимых маленьким антихристом. Духовная община здесь создаться, конечно, не может, возможна группировка типа мистической секты.

С наступлением свободы появилась возможность строить при храмах крестильни с баптистериями для взрослых. Обливательное крещение взрослых, вынужденное отсутствием необходимых условий, постепенно сменяется погружательным. Главная проблема – катехизации решается с гораздо большим трудом, т. к. в православной России везде, кроме инородческих окраин, совершалось только крещение младенцев, и в связи с этим катехизация не существовала. Для масштабного возрождения древней традиции нужны подготовленные кадры, т. е. – развитая система религиозного образования. Еще в те годы, когда из-за недостатка храмов и священников должное воцерковление заблудших было невозможно, по почину монастырей в церковную жизнь вошла давно забытая на Руси практика ежегодного общего соборования. В прошлом веке таинство соборования обычно совершалось над отдельными умирающими на дому и воспринималось чаще всего как приготовление к смерти. Древняя традиция соборования ради исцеления и прощения забытых грехов вспомнилась в связи с затрудненностью полноценной индивидуальной исповеди. Перед внезапно открывшимся простором новых свобод и возможностей, как в древности и в нач. XX в., стали организовываться православные братства в разных епархиях Русской Православной Церкви. Братства стали открывать воскресные и общеобразовательные православные школы, опекать детские дома и приюты, помогать в больницах, открывать благотворительные столовые, устраивать летние детские лагеря и т. п. Они же должны были взять на себя заботу о финансировании своих инициатив и, таким образом, явились активной церковной силой в трудный начальный момент церковного возрождения. Однако, устойчивыми оказались только те братства, основой которых были церковные духовные общины и пастырское духовное руководство. Как всегда, главным в пастырской деятельности священника и бытии его общины остается вопрос о действительной жизни «со Христом и во Христе», в Духе Святом. Опыт ХХ века убедительно свидетельствует о том, что именно личный духовный подвиг архипастырей и пастырей явился залогом победы Церкви в самом страшном в истории гонении, стал способом и средством продолжения благодатной жизни, вдохновил на подвиг верности, исповедничества, мученичества народ Божий, восполнил собой многие недостатки церковной жизни и обеспечил духовное преемство и тождественность, стал славой Русской Православной Церкви.

Список литературы

1. Владислав Цыпин, прот. История Русской Церкви. 1917–1997. М., 1997.

2. О необходимости Собора по нынешнему состоянию Российской Православной Церкви. Записки Епископа Игнатия Брянчанинова. 1862–1866 гг. // В кн.: Л.Соколов “Епископ Игнатий Брянчанинов”. Киев, 1915. Приложения. С.63–64.

3. Шмеман А., протопр. Исповедь и причастие (Доклад Св. Синоду Православной Церкви в Америке). 1972.

4. Антоний (Храповицкий), архиеп. Собрание лекций и статей по пастырскому богословию. М., 1909; Митрополит Антоний (Храповицкий). Пастырское богословие. 1994; Митрополит Антоний (Храповицкий). Учение о пастыре, пастырстве и об исповеди. Нью-Йорк. 1966; Митрополит Антоний (Храповицкий). Исповедь // Даниловский благовестник. М., 1996.

5. Киприан (Керн), архим. Православное пастырское служение. Париж, 1957.

6. Афанасьев Н., протопр. Экклезиология вступления в клир. Киев, 1997.

7. Шавельский Г., протопр. Православное пастырство. СПб, 1996.

8. Покровский С. Духовный пастырь по учению св. отцов. Тула, 1892; Феодор (Поздеевский), архиеп. Смысл христианского подвига. Из чтений по пастырскому богословию. Типография Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 1911.

9. Концевич И. М. Оптина пустынь и ее время. Свято-Троицкая Сергиева Лавра. 1995.

10. А. Семенов-Тянь-Шанский, епископ. Отец Иоанн Кронштадтский. Обнинск, 1995; Сурский И. К. Отец Иоанн Кронштадтский. Белград, 1938.

11. Небо на земле. Учение св. прав. Иоанна Кронштадтского о Божественной Литургии, составленное по творениям его Архиепископом Вениамином. М., 1994.

12. Георгий Ореханов, диак. Эволюция и идея Собора и генезис представлений церковных реформаторов о структуре, роли этого органа в период 1905–1906 гг. // Диссертация на соискание ученой степени кандидата богословия. М., ПСТБИ, 1998. Рукопись;

13. Реформа Высшего Церковного Управления в работах Предсоборного Присутствия 1906 г. // Богословский сборник. Вып. 3. М., ПСТБИ, 1999.

14. Ореханов Ю.Л. Реформа Высшего Церковного Управления в работах Предсоборного Присутствия 1906 г. // в Сб.: Ежегодная Богословская конференция ПСТБИ. Материалы. 1992–1996 гг. С. 334–336.

15. Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. Т. 2. М., 1994.

16. Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. М., 1994.

17. Емельянов Н. Е. Оценка статистики гонений на Русскую Православную Церковь с 1917 по 1952 гг. // Богословский сборник. Вып. 3. М., ПСТБИ. 1999. С. 258–274;

18. За Христа пострадавшие. М., 1997.

19. Польский М., протопр. Новомученики и исповедники Русской Православной Церкви. Ч. 1, 2. М., 1994.

20. Архивы Кремля. В 2-х кн. // Кн.1. Политбюро и Церковь. 1922–1925 гг. М.–Новосибирск, 1997 (кампания по изъятию церковных ценностей).

21. “Страсти по мощам”. Из истории гонений на останки святых в советское время. СПб, 1998.

22. Смирнов С. Древне-русский духовник. М., 1913 (о духовной общине).

23. Журналы и протоколы Предсоборного Присутствия. СПб, 1906–1907 (заседания IV отдела).

24. Голубинский Е. Е. История Русской Церкви. Т. 2. Вторая половина тома. М., 1998. С. 84.

25. Следственное дело Патриарха Тихона. М., 1997.

26. Религиозно-философская библиотека. Выпуски I–XXXIX. М.А. Новоселов. 1902–1917.

27. Новоселов М.А. Письма к друзьям. М., 1994.

28. Свенцицкий В., прот. Диалоги. М., 1993.

29. Постернак А. Женское служение в ранней христианской Церкви (I–VI вв.) // Альфа и Омега. №2/3 (9/10). М., 1996.

30. Цветочки Оптиной пустыни. Воспоминания о последних Оптинских старцах о. Анатолии (Потапове) и о. Нектарии (Тихонове). М., 1995.

31. Четверухин И., прот., Четверухина Е. Иеросхимонах Алексий, старец Смоленской Зосимовой пустыни. 1995.

32. Старец Захария (1850–1936 гг.). Схиархимандрит Троице-Сергиевой Лавры. Житие: подвиги и чудеса. М., 1998.

33. Подвижник веры и благочестия. Протоиерей Валентин Амфитеатров. М., 1995.

34. Жизнь во славу Божию. Труды и подвиги старца Гефсиманского скита Варнавы (1831–1906). М., 1991;

35. Житие преподобного Варнавы, старца Гефсиманского скита при Свято-Троицкой Сергиевой Лавре. М., 1995.

36. Старец схиархимандрит Гавриил (Зырянов) и Седмиезерная Казанская Богородичная пустынь. М., 1991; Епископ Варнава (Беляев) “Тернистым путем к небу”. М., 1996.

37. Старец иеросхимонах Аристоклий. М., 1998.

38. Старец Алексий и Зосимова пустынь // К свету. № 14.

39. «Дело» митрополита Вениамина. М., 1991; Состав преступления отсутствует // Наука и религия. 1991. № 5. С. 4–13.

40. Аленов А. Н. Священномученик Кирилл, митрополит Казанский. Тамбов, 1997. Ч. 1.

41. Резникова И. Православие на Соловках. СПб, 1994 (архиепископ Петр Зверев).

42. Арсений (Жадановский), еп. Воспоминания. М., 1995 (схиигумения Фамарь Марджанова, прот. Николай Смирнов, прот. Александр Стефановский, прот. Василий Постников).

43. Серафим (Звездинский), архиеп. Житие, проповеди; Материалы к канонизации. Синодальная комиссия по канонизации Московской Патриархии. Рукопись.

44. Феодор (Поздеевский), архиеп. // Даниловский благовестник. Вып. 8. М., 1996. С. 40–44; Дамаскин (Орловский), иером. В огненном испытании // Там же. С. 45–51; Материалы к жизнеописанию Владыки Феодора // Там же. С. 52–61.

45. Дамаскин (Орловский), иером. Мученики Московские // Московский журнал. 1994. № 1. С. 34–40 (прот. Василий Соколов, прот. Христофор Надеждин).

46. Дамаскин (Орловский), иером. Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия. Кн. 1, 2. Тверь, 1996 (прот. Василий Соколов, прот. Христофор Надеждин).

47. У Бога все живы. Воспоминания о Даниловском старце архимандрите Георгии (Лаврове). М., 1997.

48. Священномученик протопресвитер Александр Хотовицкий // Даниловский благовестник. Вып. 8. М., 1996. С. 82–83.

49. Протоиерей Иоанн Кочуров. Протопресвитер Александр Хотовицкий. Жития новомучеников. СПб, 1995.

50. Доненко Н., прот. Протоиерей Роман Иванович Медведь // Московский журнал. 1996. № 3. С. 19.

51. Монашество последних времен. Жизнеописание схиархимандрита Игнатия (Лебедева). М., 1998.

52. Предисловие к кн.: Прот. В. Свенцицкий “Диалоги”. М., 1993 (прот. Валентин Свенцицкий).

53. Афанасий (Кудюк), архим. Высокопреосвященнейший архиепископ Ермоген // ЖМП., №11. 1978. С. 21.

54. Шкаровский М.В. Иосифлянство: течение в Русской Православной Церкви. СПб, 1999 (свящ. Анатолий Жураковский, прот. Федор Андреев).

55. От богословия к исповедничеству // Христианская газета Севера России. 1998. Вып. 4. №304. С. 14–15.

56. Бовкало А.А., Галкин А.К. Просветительская деятельность Ф.К.Андреева в Петроградском Богословском Институте // в Сб. Ежегодная Богословская конференция ПСТБИ. Материалы. 1998 г. С. 191–194.

57. Жизнеописание Московского старца отца Алексия Мечева // Сост. Монахиня Иулиания. М., 1999; Епископ Арсений (Жадановский). Воспоминания. М., 1995.

58. Надежда // Душеполезное чтение. № 16. Базель–Москва, 1993 (свящ. Сергий Мечев).

59. Владыка Стефан Никитин // Публ. Е. В. Апушкиной. К Свету. № 9–10. 1992. С. 40–48.

60. Светильник веры // Вступ. статья к кн. Архимандрит Борис (Холчев). О победе над грехом и смертью. Беседы, слова, поучения. М., 1996.

61. Левитин-Краснов А., Шавров В. Очерки по истории русской церковной смуты. М., 1995.

62. Марущак В., протодиак. Святитель-хирург. Житие Архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого). М., 1997.

63. Апушкина Е.В. Двое похорон // К свету. № 9–10. 1993 (епископ Афанасий Сахаров).

64. “Я боролся с неверием…” Следственное дело по обвинению епископа Афанасия (Сахарова) // Богословский сборник. Вып. 3. М., ПСТБИ. 1999. С. 228–257.

65. Фомин С. Вступительная статья // Митрополит Нестор. Моя Камчатка. Записки православного миссионера. М., 1995 (митрополит Нестор Анисимов).

66. Вступ. статья к кн.: о. Митрофан Сребрянский. Дневник полкового священника, служащего на Дальнем Востоке. М., 1996;

67. Дамаскин (Орловский), иером. Житие архимандрита Сергия (Сребрянского) // ЖМП, 1999. № 3. С. 39–55.

68. Старец иеросхимонах Серафим Вырицкий. М., 1996.

69. Филимонов В. П. Старец иеросхимонах Серафим Вырицкий и Русская Голгофа. СПб, 1999.

70. Жизнеописание иеромонаха Никона, последнего старца Оптиной пустыни. СПб, 1994.

71. Карагандинский старец преподобный Севастиан // Сост. В. Королева. М., 1998.

72. Чесноков А., свящ. Глинская пустынь и ее старцы. М., 1994.

73. Архимандрит Исаакий (Виноградов) // ЖМП, 1981. № 7. С. 13–15.

74. Жизнеописание старца Псково-Печерского монастыря иеросхимонаха Симеона. М., 1995.

75. В пещерах Богом зданных. М.: Изд-во Сретенского монастыря. 1999.

76. Жизнеописание преподобного Кукши (Величко) исповедника с акафистом. М., Народная библиотека. 1995.

77. Поучения и пророчества старца Лаврентия Черниговского и его жизнеописание. М., 1994.

78. Протоиерей А. В. Толгский // ЖМП, 1962. № 6. С. 21–23.

79. ЖМП. 1956, №3. С. 16; ЖМП. 1965. №8. С. 31 (прот. Александр Скворцов).

80. Вышеславцева О. Н. Пастырь во времена безбожия. СПб, 1994 (прот. Николай Голубцов).

81. Воспоминания П. Е. Мачкиной, духовной дочери архимандрита Серафима (Климкова) // Даниловский благовестник. Вып. 8. М., 1996. С. 63–65; Письма архимандрита Серафима к духовным чадам // Там же. С. 65–74; Дневник В. А. Потаповой, духовной дочери архимандрита Серафима // Там же. С. 80–81.

82. Протоиерей Сергий Орлов // ЖМП, 1975. № 7. С. 24–25.

83. Старец иеросхимонах Сампсон. Жизнеописание. Беседы и поучения // Библиотека журнала “Держава”. Изд. 2-е. М., 1997.

84. Протоиерей храма Илии Обыденного в Москве Владимир Иванович Смирнов // ЖМП, 1993. № 12. С. 111–115.

85. Протоиерей Василий Серебренников // ЖМП, 1997. № 2. С. 61–63.

86. Профессор протоиерей Андрей Сергеенко // ЖМП, 1974. № 2. С. 27–29.

87. Шпиллер И.В. Воспоминания об о. Всеволоде Шпиллере. М., 1995 (прот. Всеволод Шпиллер, иеромонах Павел Троицкий).

88. Белгородский старец архимандрит Серафим (Тяпочкин). Жизнеописание, воспоминания духовных чад, проповеди // Сост. Иеродиакон Софроний (Макрицкий). 1998.

89. Белгородский старец схиархимандрит Григорий (Давыдов). 1997.

90. Уголька, или отец Иов // ЖМП, 1993. № 5. С. 75–83 (архимандрит Иов Кундря).

91. Памяти протоиерея Бориса Старка // ЖМП, 1996. № 4–5. С. 60–61.

92. Шмеман А., протопр. Исповедь и причастие (Доклад Св. Синоду Православной Церкви в Америке) 1972.

Особенности пастырского служения в наше время вытекают из всего того нового, что несет в себе сегодняшний день. Без преувеличения можно сказать, что мы живем в новую эпоху, эпоху информационной революции и качественно новых технологий, в эпоху небывалых демократических свобод и небывалого духовного рабства, в эпоху, когда грех и преступление не только не встречают должного сопротивления, но, пользуясь демократической системой, захватывают власть во всем мире. Это эпоха невиданных миграций народов и наций во всем мире, эпоха новых войн. Мы все знаем о небывалой доселе всеобщей власти богатства и денег. Наконец, это эпоха новой морали, потому что сейчас христианская мораль, можно сказать, отменяется вовсе. На наших глазах исчезают понятия о совести, о чести, о стыде, о верности, о любви вообще и о любви в семье. Можно сказать, что на грани исчезновения оказывается представление о семье, об отношениях к детям. Всем известно, что в современном безбожном мире добродетель целомудрия, чистоты считается признаком ненормальности, неполноценности, вызывает насмешки и издевательства. Мы живем в эпоху небывалой свободы для греха и преступления. Эта свобода такова, что то, что называется грехом и преступлением с христианской точки зрения, теперь становится естественной нормой жизни, реализацией прав человека. Иначе говоря, христианского представления о преступлении и грехе скоро, видимо, уже не будет в этом мире.

Вся эта новая жизнь становится полем деятельности современного пастыря. Но есть еще одна характерная черта современного пастырского служения: это тяжелейший разрыв преемства. Конечно, не благодатного преемства, оно, по милости Божией, сохраняется. Но в результате долгих гонений, целой эпохи воинствующего безбожия возник разрыв преемства в самой традиции пастырской деятельности. В значительной степени утрачены многие обычаи, духовная школа, сам образ пастыря прежнего времени теперь мало кому знаком. Ни для кого не секрет, что сейчас подавляющее большинство наших прихожан – неофиты. И огромный процент духовенства тоже поставляется из неофитов.

На пути пастырского служения особенно опасными представляются соблазны обмирщения и политизации, увлечение осуществлением внешнего строительства земной жизни Церкви в ущерб ее духовному благополучию, замена в пастырях личного подвига, в котором актуализируется благодатный дар священства, смиренный и кроткий образ Христов и любовь Христова, попыткой опереться на административный авторитет власти, вытекающий из высокого положения в церковной иерархии и обществе. Очевидной бедой некоторой части современного духовенства является духовная неграмотность, теплохладность в вере, сребролюбие, любостяжание, отсутствие стремления к самосовершенствованию, безразличие к духовному состоянию паствы, непонимание того, в чем состоит главный долг и подвиг пастыря, какими способами он исполняется и совершается.

Современного начинающего священника, кроме обычных искушений, подстерегают характерные для нашего времени новые соблазны. Прежде всего это то, что можно было бы назвать либеральным пастырством. Это проявляется в излишнем демократизме в духовных отношениях с пасомыми, для которых характерно слишком свободное отношение с духовником. Понятие о послушании духовнику, о смирении перед ним здесь почти полностью отсутствует. Вокруг такого духовника возникает общество, похожее на протестантское. В нем относительно легко развивается благотворительная, образовательная, просветительская, издательская деятельность. Само христианство понимается здесь более рационально, подчеркивается его социальное значение, экуменическая направленность, терпимость к инакомыслящим, часто весьма свободное отношение к догматам, канонам, традициям, постам. Здесь постоянно ищут новые формы церковной жизни, подвергая резкой критике недавнее прошлое, хотя при этом обычно ссылаются на древнее предание. Характерно напряженно-недоверчивое или прямо негативное отношение к монашеству. Национальная русская традиция воспринимается здесь как ретроградность и провинциализм. Образцом служит Запад, интеллигентское диссидентство считается хорошим тоном или даже нормой. Интересно, что священники этого направления имеют обычно светский вид, носят штатскую одежду, ведут светскую жизнь.

Другой соблазн – это направление, которое, можно было бы назвать духовной тиранией, основанной на властолюбии, на духовной неграмотности, обскурантизме. Пастырь такого типа становится диктатором для пасомых, выдавая себя за того, кем не является в действительности. На этой почве возникает распространенный в наше время феномен младостарчества, опасно подменяющий духовное руководство и духовную жизнь психологической зависимостью от духовника. Не каждый священник ощущает в себе призвание к духовничеству. С другой стороны, не каждый священник, желающий быть духовником, может действительно им стать в короткое время после рукоположения. Необходимо отличать духовническое служение от старчества, которое является харизматическим даром, и не может быть присуще каждому желающему. Тем не менее, пастыри такого направления очень часто себя считают старцами. И такой лже-пастырь приводит человека не ко Христу, а к себе. Вокруг него возникает группировка, похожая на секту с мистической направленностью. Характерным является нетерпимость к инакомыслящим, формализм и буквоедство в соблюдении уставов и правил, противопоставление себя «интеллигентным умникам», которые объявляются обычно евреями, масонами, обновленцами и т.д. Традиции и правила, в которых воспитан такой «пастырь», приобретают в его глазах статус чуть ли не Священного Предания, канонизируются. Всякое иное устроение церковной жизни рассматривается как модернизм, обновленчество. «Никогда такого не было», – звучит в качестве окончательного довода, хотя на самом деле этот довод означает только то, что для произносящего эту формулу не имеет права на существование все то, чего он не знает, не встречал. Для направления этого типа характерно самоутверждение на почве ложно понятого патриотизма, национальной идеи, истолкование которых вызывает серьезные сомнения в своей согласованности с Евангелием Христовым.

Период гонений ХХ века вернул и прояснил для нас образ доброго пастыря и пастырства, явленного великим примером святого праведного отца Иоанна Кронштадтского, оптинских старцев, святого старца в миру отца Алексия Мечева и многих других²¹. Во время гонений была воссоздана духовная община, как необходимая и почти единственно способная к выживанию форма церковной жизни, имеющая духовное преемство с евхаристической общиной первых веков христианства. Такая община, состоящая из пасомых духовных чад, возглавляемых пастырем, духовным отцом, во многом напоминает монашескую общину по своей преданности Церкви и строгости жизни. В ней, конечно, не произносятся монашеские обеты, не требуется безбрачие, но считается необходимым полное доверие своему пастырю, смирение, потенциальная готовность на самоотверженное служение, сыновняя любовь к пастырю и братская – к членам общины, духовным братьям и сестрам. И такие общины смогли выдержать самые страшные гонения, поддерживали своих пастырей в лагерях и ссылках, воспитали новое поколение ревностных священнослужителей.

Мы имеем ряд замечательных примеров таких общин. Одним из самых ярких примеров является Маросейская община отца Алексея Мечева и отца Сергия Мечева. Есть и другие. Например, братство отца Романа Медведя, община отца Владимира Богданова и целый ряд других. Духовные общины и сейчас являются основой, ядром благополучных приходов, … многих церковных начинаний и дел. Они оказывают наибольшее сопротивление наступлению зла, соблазну внутреннего разложения…, активно возрождают подлинную христианскую церковную жизнь. Духовные общины образуются около священников, сохранивших духовную преемственность с теми пастырями, которые в своем исповедническом подвиге смогли найти путь праведного пастырского служения Христу, созидая в своем сердце любовь, мир, смирение, кротость, чистоту, верность до смерти.

Главным в пастырском служении всегда остается вопрос о духовной подлинности, действительности жизни пастыря и его общины со Христом и во Христе, с Духом Святым.

Одним из особенно опасных искушений нашего времени является соблазн либерального христианства, по существу, соблазн конформизма, соглашательства, теплохладности, которые богословски и теоретически обосновываются и оправдываются. Здесь предается забвению важнейший принцип христианского устроения сердца, высказанный самим Господом Иисусом Христом: «Аще кто хочет по Мне идти, да возмет крест свой и по Мне грядет» (Лк. 9:23), «Кто не берет креста своего и не идет за Мною, несть Мене достоин» (Мф. 10:38). Это означает, что быть христианином невозможно без крестного подвига, без готовности распять себя со страстьми и похотьми. Исповедническое настроение либералами объявляется фанатизмом, но тем не менее только оно имеет настоящую притягательную силу. Только за подвижниками идут люди, ищущие добра и истины. Страшно, если в погоне за молодежью пастырь соглашается отказаться от тех нравственных норм, которые были изначально присущи христианской жизни и морали. Напрасен расчет такой ценой привлечь молодежь, не потерять ее. Может быть, кого-то и удастся не потерять, но это будут не те люди, которые могут быть солью мира. Тех, кто действительно имеет стремление к христианскому устроению сердца, может привлечь только подвиг, исполненный духовной красоты и силы, подвиг стояния в вере, жизни в Духе Святом, любви к Богу и ближним в чистоте и правде. Не по течению, а против течения пролегает христианский путь. Добрый пастырь познается по готовности идти против течения мира сего и «душу свою полагать за овцы» (Ин. 10:11). Для современного пастыря как никогда важна образованность, широта взгляда, внутренняя свобода и духовная красота. Теперь нельзя формально применять те канонические и дисциплинарные нормы, которые были сформулированы Церковью в далекой древности в совершенно иных обстоятельствах. Но духовный смысл этих норм остается всегда неизменным. Пастырь должен со всей любовью и снисходительностью, которые требуются нынешним временем, звать и вести свою паству ко Христу и той духовной жизни в Духе Святом, которую принес на землю Господь Иисус Христос.

Наш век характеризуется евхаристическим возрождением. Мы в то время, как мир спешит к апокалиптическим катаклизмам, стараемся вернуться к подлинной духовной церковной жизни со Христом. В связи с этим неизбежен пересмотр дисциплинарно покаянных норм и того понимания таинства покаяния, которое, неоднократно меняясь, сложилось к нашему времени. История чинопоследования таинства покаяния непроста. И понимать таинство покаяния можно по-разному. Древнейшее понимание таинства как «второго крещения», необходимого для тех, кто отпал от Церкви вследствие совершения какого-нибудь смертного греха, соединяется впоследствии с монашеским отношением к исповеди, как откровению помыслов, средству, необходимому для духовного возрастания, регулярного очищения сердца. Если в древности таинство покаяния не считалось необходимым для участия в Божественной Литургии и для причащения, то в России в последние столетия было установлена категорическая связь двух таинств: без исповеди причащаться нельзя. Это соответствовало упадку евхаристической жизни – причащались редко.

Иллюстрацией этого страшного явления может служить Императорский указ 1716 года, предписывающий всем православным Российской империи ежегодно исповедоваться и причащаться Святых Христовых Таин под угрозой денежного штрафа. Изучая историю таинства покаяния, мы видим, что оно никогда не совершалось часто. Теперь настало новое, счастливое время возрождения евхаристической жизни. И очень многие беспрепятственно приступают ко причастию регулярно и часто, стараются проводить христианскую жизнь под руководством духовника. На больших приходах это порождает неизбежные проблемы. Каким образом исповедовать несколько сотен желающих причаститься в каждое воскресенье, в каждый праздник? Греческая Церковь, православная диаспора в Европе и Америке и католики вернулись к древнему разделению таинства покаяния и причащения, то есть у них причащаться можно без исповеди. Результаты этой меры в наше время неоднозначные, нередко плачевные. Вместо профанации исповеди теперь зачастую получается профанация причастия, потому что в современной действительности при отмене обязательной исповеди любой, зашедший в храм человек, может подойти к чаше и причаститься. В древней Церкви у дверей храма стояли стражи, которые не допускали чужих, не членов общины, в храм. Теперь этого нет, двери храмов открыты, поэтому профанация таинства причастия теперь совершается очень часто.

Но и в нашей практике получается не лучше. Появляется так называемая общая исповедь, нисколько не похожая на общую исповедь, проводившуюся отцом Иоанном Кронштадским, распространяемая на пришедших с улицы грешников, которые, получив вместо таинства покаяния разрешительную молитву, идут к чаше, в то время как для них необходима подробная индивидуальная исповедь. В многолюдных приходах опытные духовники находят выход из этого трудного противоречия, обращаясь к древней практике, существовавшей на православном Востоке. Для членов общины читалась разрешительная молитва, и они причащались Святых Христовых Таин²². Современные духовники часто проводят необходимое разделение: для тех, кто известен духовнику своей христианской церковной жизнью, кого духовник считает возможным допустить к причастию, проводится общая исповедь и читается разрешительная молитва. Для тех же, кто пришел впервые в храм, или кто тяжко согрешил, или давно не причащался, необходима исповедь подробная, неторопливая, которая и осуществляется в храме независимо от Литургии. Такого человека надо остановить и сказать: «Тебе надо сначала подробно поисповедоваться, а причащаться ты будешь потом, когда духовник тебя благословит». Это пробуждает неформальное, благоговейное отношение к таинству покаяния, и позволяет избежать совершения неоправданно частой подробной исповеди, составляющей препятствие к частому причащению для тех, кто живет действительно христианской церковной жизнью.

Для преодоления профанации таинства покаяния, все еще практикуемой в церковной жизни, было бы, конечно, очень важно получить соответствующее благословение священноначалия.

Важная задача Русской Церкви проявляется в совершенствовании пастырского служения, очищении его от всевозможных искажений, приобретенных и приобретаемых в исторических коллизиях бытия Церкви в этом мире. Спасительная пастырская миссия является призванием земной Церкви в целом. В ней можно различить две составляющие. Первая – это необходимое для достижения общецерковной пастырской цели преобразование всего строя церковной жизни и жизни православного общества, что является делом соборного церковного разума и архипастырского возглавления Церкви по преимуществу. Вторая – это духовное преображение каждого отдельного человека, что достигается личным примером подвижнической жизни пастыря и его душепопечительской деятельности. Для такой душепопечительской деятельности в наше время требуется, конечно, особенная подготовка, школа воспитания современных священников и духовников. Нужно учить современных священников тому, что только духовный подвиг, подвиг любви настоящей, подвиг пастырского милосердия, жертвенности может противостоять морю зла, готовому поглотить современную жизнь. Сейчас очень часто в храм приходят люди, ничего не знающие о христианстве или с самыми дикими представлениями о нем. Люди, по большей части прошедшие, как говорят, огонь, воду и медные трубы, т. е. прошедшие все степени греха. Это напоминает нам первые века христианства, когда язычники приходили в церковь. Но те язычники были малыми детьми по сравнению с современными грешниками. Церковь тогда была иной, Церковь встречала их подвигом мучеников. Это были времена гонений, и Церковь была удивительно чистой, удивительно прекрасной. Вот именно эта красота христианской жизни, которая являлась в Церкви, она преображала тот мир, она привлекала к себе язычников. Они каялись и становились христианами. Сейчас, к сожалению, очень часто мы не умеем явить эту красоту, эту любовь, этот подвиг, эту верность и веру.

Я думаю, что поднятый вопрос является одним из основных для нашей церковной жизни. Потому что она устраивается не только авторитетными постановлениями или решением важных церковно-политических вопросов, но и духовной жизнью мирян, которая немыслима без евхаристической жизни.

Евхаристическая жизнь Церкви в церковной традиции всегда связывается с понятием церковной, евхаристической общины. Есть, конечно, другая форма – приход, если приход не является общиной. Она появляется в истории церкви с охлаждением евхаристической жизни. Поэтому нашей целью, мне кажется, должно быть возрождение евхаристической общины. О проблемах прихода и церковной общины много говорилось на Поместном Соборе Русской Православной Церкви 1917 года.

Для евхаристической общины характерно, что у нее есть глава, предстоятель, духовный руководитель, у нас он называется духовником, который должен близко знать все проблемы духовной жизни членов общины. Если удается такую общину создать, то для нее часто не годятся те подходы и нормы, которые сложились в истории для совершенно другой жизни. Например, правило, которое мы сегодня обсуждаем: о долгом говении, о вычитывании длинных предварительных последований к причащению, обязательной подробной исповеди перед причастием и т.д. – это все возникло в позднее время, когда евхаристическая община в основном ушла из церковной жизни и Церковь как всегда ориентировалась на существующую реальность, на значительное охлаждение к евхаристии. Тогда надо было принять какие-то «охранительные» меры, для того чтобы не получалось так, что Святые Тайны – Тело и Кровь Христовы остались бы без внимания и отдавались людям не готовым, не живущим настоящей церковной жизнью.

В России это связано еще с тем, что она слишком велика. Этот фактор никогда нельзя забывать, ведь все восточные традиции сложилась в маленьких странах. Например, сейчас в Греции живет 9,5 млн человек, у них более 1000 монастырей, огромное количество приходов, 70 епископов – это нормальная жизнь православной церкви на Востоке. А у нас, как вы знаете, до сих пор, скажем, один епископ на всю Якутию, на Архангельскую епархию и т. д. Это с точки зрения традиций древнего православия абсолютная бессмыслица. Это обусловливает отрыв епископа от церковного народа. Недаром до революции епископы не могли объехать свою епархию, и большинство русских людей епископа вообще никогда не видели.

Вот эту русскую реальность мы забываем, когда говорим о наших традициях. Наши традиции в значительной степени были вызваны этими совершенно новыми для Византийской Церкви обстоятельствами. Ведь даже чин венчания вошел в народную жизнь в России очень поздно. Венчание очень долго оставалось привилегией высшего общества, потому что не хватало священников, которые могли бы венчать всех желающих вступить в брак. Если вникнуть в церковную историю, найдется много таких важных подробностей – они объяснят нам возникновение сегодняшней, доставшейся нам по наследству, практики.

Но сейчас все очень резко изменилось. И не нужно ставить возрождение евхаристической жизни в связь только с проповедями святого праведного Иоанна Кронштадтского. Нужно рассматривать все в комплексе: ХХ век, патриарх Тихон, Поместный Собор Русской Православной Церкви 1917 года, страшное гонение, когда все смешалось в Русской церкви. Все основы были потрясены. И сейчас нужен собор, который привел бы в порядок нашу жизнь в соответствии с потребностями дня. К сожалению, такого Собора у нас пока не может быть еще и потому, что мы все не готовы к нему. Как следствие – каждому духовнику нужно самому выстрадать решение, искать свой ответ, основываясь на духовных авторитетах, привлекая собственный опыт. Поэтому плюрализм неизбежен. Нужно допустить этот плюрализм, не должно быть в этой области строгих запретов («только так и больше никак»).

Сейчас время поиска, время, когда наша Церковь ищет решение, поэтому обязательно должна существовать какая-то свобода. И недопустимо, чтобы все, кто решает эти вопросы несколько иначе, оказывались под подозрением. Это только помешает принять здравое решение.

Практика нашего прихода храма свт. Николая в Кузнецах в основном восходит по преемству к протоиерею Всеволоду Шпиллеру, долгое время бывшему настоятелем нашего храма. В 1950-м году отец Всеволод вернулся в Россию из Болгарии – он был хорошо знаком с практикой Восточной и Западной Церкви. Поэтому мог широко посмотреть на то, что происходит в России. Он старался вернуть евхаристическую жизнь в приход, возродить евхаристическое общение. В те времена это было почти невозможно. Но все-таки он, будучи очень традиционным священником, научил нас смотреть на эти вопросы шире, чем принято в «школьных учебниках».

Сегодня наша община живет такой жизнью: мы знаем, что церковному человеку естественно часто причащаться. В древних Апостольских правилах говориться, что если человек не причащается более трех недель без особой причины, он считается отпавшим от Церкви. Мы, конечно, никого не отлучаем. Но говорим, что если человек хочет быть членом Церкви, то конечно, он будет часто причащаться. Потому что причастие соединяет нас со Христом! Потому что это самое великое таинство Церкви. И если человек остается равнодушным к нему, «теплохладным», то вопрос о его церковности встает очень остро. Если человек живет церковной жизнью: соблюдает евангельские заповеди, если в его сердце утверждена христианская нравственность, если он соблюдает посты и постные дни, праздники, если молится Богу, стремится постоянно открывать душу духовнику, то мы не видим препятствий, чтобы часто допускать его к Святой Чаше. В нашем приходе многие причащаются раз в две недели, раз в десять дней. На великие праздники мы считаем, что обязательно нужно причащаться. Какой же праздник без причастия Святых Христовых Таин!

Я помню, когда я начинал служить, слышал много разных мнений от священников. Мне говорили, что Пасха для радости, а для Причастия – пост. А когда я спросил у батюшки: «Зачем же вы причащаетесь на Пасху? Радуйтесь!» Он на это ответил, что «мы священники». Соответственно считалось, что ни в коем случае в Пасхальную седмицу нельзя причащаться: «Все же разговелись!». Но батюшка вчера на моих глазах поросеночка кушал, ему-то можно? И снова: «Но мы же священники!». Мне казалось это очень странным. Поэтому в нашей общине практикуется облегченный способ подготовки к святому причастию. Для тех, кто живет глубокой христианской жизнью, молится Богу, регулярно ходит в храм, соблюдает постные дни и годичные посты, для того чтобы причащаться в воскресенье нужно поститься в среду и пятницу, а в субботу не вкушать мясо, нужно прочитать последование ко святому причащению. Чтения всех канонов мы не требуем.

В нашей общине очень давно принято, что семья должна жить естественной жизнью: в семье должно быть столько детей, сколько Бог даст. Никаких мер по ограничению рождаемости мы не благословляем. У нас в приходе очень много многодетных семей: в воскресные дни причащаются порядка 400 детей; у нас много семей, где по семь-восемь детей; есть семьи, где девять детей, даже двенадцать. Родители в таких семьях живут подвижнической жизнью. Требовать, чтобы многодетная мама, всю жизнь отдающая своему подвигу, вычитывала все каноны и акафисты, а если нет, то ее до причастия не допускать… Мне кажется, тут нужен индивидуальный подход, посильное правило.

Если человек живет ревностной жизнью, хочет причащаться чаще, душа его требует быть со Христом, в Церкви, то нередко разрешаем причащаться каждую неделю. Сказано в Писании: «Духа не угашайте!» (1Фес. 5:19). Зачем же мы будем его угашать?

С другой стороны, в приходе есть, конечно, очень серьезная проблема с людьми, которые пришли в Церковь недавно, которые не освободились от своих страстей и греховных навыков, мало что знают. Они, может быть, и хотят устроить жизнь по-христиански, но так, чтобы при этом все было можно. Духовник должен знать таких людей, и к таким нужно проявлять определенную строгость, осторожность. Потому что для них очень частое причащение делается формальным, они теряют благоговение. Это не любовь ко Христу, а просто легкий способ новой жизни. Или они относятся к причастию как к лекарству: «Вот я себя плохо чувствую, а причащусь – и мне будет легче». Это магический подход. И священник должен все это понимать, чувствовать, знать и ограничивать таких людей.

Ведь причастие может быть и в осуждение. Кроме того, приходилось видеть, и не раз, что молодые священники допускают новоначального причащаться чуть ли не каждый день, а проходит некоторое время – и этот человек не только перестает ходить в храм, но и делается врагом Церкви. Нельзя к нему относиться безответственно, легкомысленно. И если священник не пропускает все через свое сердце, не ощущает своей ответственности, то его советы, его руководство не внушает доверия. Здесь не может быть формального подхода.

По поводу исповеди. У нас в приходе каждое воскресенье совершается три литургии. В будние дни – две литургии. На Пасху в первый день мы совершаем четыре или пять служб. В первый день Пасхи у нас причащается около двух тысяч человек. В обычное воскресенье человек шестьсот причащается. Вы понимаете, что исповедовать каждый раз всех невозможно. Хотя у нас выходит на исповедь десять – двенадцать священников, все равно шестьсот человек поисповедывать непросто. Но не только в этом дело.

Среди людей, которые приходят на исповедь, многие хотят просто поговорить со священником, пообщаться с ним. То есть они подменяют таинство покаяния разговором с батюшкой. А это разные вещи! Общение со священником тоже нужно, но нельзя его путать с таинством покаяния. Однако, требовать от человека, чтобы он каждую неделю проходил таинство покаяния, тоже неправильно. За две тысячи лет христианской истории часто таинство покаяния в его настоящем понимании никогда и нигде не совершалось. В первые века таинство покаяния вообще совершалось один раз в жизни, как второе крещение. Потом стало совершаться неоднократно, но только в случае смертных грехов, отпадения от Церкви. Именно в России, когда наступила «эпоха» редкого причащения, таинство исповеди постепенно присоединяется к причастию, устанавливается обязательная связь. Но при этом причастие делается очень редким – раз в год. Теперь, когда возрождается евхаристическая жизнь в нашей Церкви, и люди стремятся часто причащаться, неестественно, нелогично, неканонично и с точки зрения церковного учения о таинстве покаяния бессмысленно требовать от человека, чтобы он проходил таинство покаяния еженедельно. В ответ на требование священника: «Кайся, кайся», – человек начинает подменять таинство покаяния неизвестно чем. Это вовсе не отменяет покаянного настроя души. Христианин всегда должен пребывать в покаянии – это не нужно путать с таинством покаяния.

Таинство покаяния – это великое таинство. Я думаю, каждый священник такое переживал: к исповеди подходит человек первый раз в жизни, и происходит его возрождение в таинстве покаяния, как во втором крещении – священник чувствует, как благодать проходит через него и человек уходит от исповеди другим. Но по своему опыту я могу сказать, что это бывает совсем не часто. А обычно «прощаю и разрешаю» – и ничего не чувствуется особенного, потому что «кающийся» ничего серьезного на исповедь не принес. Какой отсюда вывод? Думаю, что вопрос об обязательной исповеди перед причастием должен быть пересмотрен. Тем более, что фактически в тех храмах, где часто причащаются, таинство покаяния полноценно не совершается для всех причастников.

Однако я также уверен в том, что пойти по пути Восточной или Западной Церкви и допускать к Чаше всех, кто желает, без всякого контроля, в России было бы гибельно. Во-первых, мы не имеем право делать такие крутые повороты, все-таки у нас сложилась уже какая-то практика, и народ знает, что так нельзя, – и это очень хорошо, что знает. Во-вторых, это невозможно в силу нашей малограмотности из-за периода гонений, когда людей отлучили от Церкви. Если мы сейчас так сделаем, то прямо с вокзала пойдет толпа к Чаше – неизвестно, кто, как, с какими грехами? Это будет кощунственно. Должно обязательно сохранить благословение на причастие. И наш народ знает, что без благословения на причастие причащаться нельзя.

Священник, если у него есть община, знает, кого он может допустить к причастию, а кого нет. К такой практике мы должны вернуться. Священник несет ответственность за своих духовных детей, и если у него есть община, то он ее научил, что со смертными грехами, без поста, без подготовки причащаться нельзя, и благословение на причастие таким «наученным» духовным чадам занимает две минуты – это не проблема. В древности перед литургией, или во время литургии перед причастием предстоятель читал молитву для тех, кто собирался причащаться Святых Христовых Тайн. Эта молитва имела покаянный характер и содержала прошение о том, чтобы причастие не было бы в осуждение. Так, например, вторая молитва из чинопоследования таинства покаяния впервые встречается в древней рукописи в составе одной из сирийских литургий. Можно было бы и теперь перед началом Божественной литургии читать несколько молитв – сокращенное последование перед исповедью и разрешительную молитву – благословение на причастие тем, кого священник хорошо знает и считает возможным причастить. Но зато людям, которые приходят совершенно неготовыми, невоцерковленными, с тяжелыми грехами, нужно указать на необходимость пройти полноценное таинство покаяния.

Без преувеличения можно сказать, что мы живем в новую эпоху, эпоху информационной революции и новых технологий, небывалых демократических свобод и небывалого духовного рабства, когда грех и преступление не только не встречают должного сопротивления, но, пользуясь демократической системой, захватывают власть во всем мире. Это эпоха невиданных переселений народов во всем мире, эпоха новых войн и небывалой доселе власти денег. Наконец, это эпоха новой морали, потому что на наших глазах исчезают понятия о совести, чести, стыде, верности, любви. А то, что в христианстве называется грехом и преступлением, теперь – естественная норма жизни, «реализация прав человека».

Вся эта новая жизнь становится полем деятельности современного пастыря. Еще одна характерная черта современного пастырского служения – это тяжелейший разрыв преемства. Конечно, не благодатного преемства – оно, по милости Божией, сохраняется. Но в результате долгих гонений, целой эпохи воинствующего безбожия в значительной степени утрачены многие обычаи, традиции духовной школы, сам образ пастыря прежнего времени теперь мало кому знаком. Ни для кого не секрет, что сейчас подавляющее большинство наших прихожан – неофиты. И огромная часть духовенства также новоначальны в вере.

На пути пастырского служения особенно опасными представляются соблазны обмирщения и политизации, увлечение внешним строительством земной жизни Церкви в ущерб ее духовному благополучию, подмена личного пастырского подвига, в котором осуществляется благодатный дар священства, попытка опереться на административный авторитет власти, вытекающий из высокого положения в церковной иерархии и обществе. Очевидной бедой некоторой части современного духовенства являются духовная безграмотность, теплохладность в вере, сребролюбие, любостяжание, отсутствие стремления к самосовершенствованию, безразличие к духовному состоянию паствы, непонимание того, в чем состоит главный долг и подвиг пастыря, какими способами он исполняется и совершается.

Либеральное пастырство

Современного начинающего священника, кроме обычных искушений, подстерегают и новые соблазны. Одно искушение мы назовем либеральным пастырством. Оно проявляется в излишне вольных отношениях с пасомыми. Понятие о послушании духовнику, о смирении перед ним в этом случае почти полностью отсутствует. Вокруг подобного духовника складывается сообщество, похожее на протестантское… Христианство понимается здесь более рационально, подчеркивается его социальное значение, экуменическая направленность, терпимость к инакомыслящим. Часто встречается весьма свободное отношение к догматам, канонам, традициям, постам. В такой общине постоянно ищут новые формы церковной жизни, подвергая резкой критике недавнее прошлое, хотя при этом нередко ссылаются на древнее предание. Характерно также напряженно–недоверчивое или даже отрицательное отношение к монашеству. Национальная русская традиция воспринимается здесь только как ретроградство и провинциализм. Образцом, как правило, служит Запад, интеллигентское диссидентство считается хорошим тоном или даже нормой. Священники этого направления имеют обычно весьма светский вид, носят штатскую одежду, ведут светскую жизнь.

Духовная тирания

Другой соблазн – это направление, которое можно было бы назвать духовной тиранией, основанной на властолюбии и духовной неграмотности. Пастырь такого типа становится диктатором для пасомых, выдавая себя за того, кем на самом деле не является. На этой почве возникает распространенный в наше время феномен младостарчества, опасно подменяющий духовное руководство и духовную жизнь психологической зависимостью от духовника.

Не каждый священник ощущает в себе призвание к духовничеству. С другой стороны, не каждый священник, желающий быть духовником, может действительно им стать, особенно в короткое время после рукоположения. Необходимо отличать духовническое служение от старчества, которое является особым харизматическим даром и не может быть присуще каждому желающему. Тем не менее пастыри такого направления очень часто считают себя старцами. К сожалению, такой лжепастырь приводит человека не ко Христу, а к себе. Вокруг него образуется группировка, похожая на секту с мистической направленностью. Характерным является нетерпимость к инакомыслящим. Формализм и буквоедство в соблюдении уставов и правил, противопоставление себя «интеллигентным умникам», которые объявляются обычно евреями, масонами, обновленцами и т.п. Традиции и правила, в которых воспитан такой «пастырь», считаются его паствой чуть ли не Священным Преданием. Всякое иное устроение церковной жизни рассматривается как модернизм, обновленчество. «Никогда такого не было», – звучит в качестве окончательного довода, хотя на самом деле этот довод означает только то, что для произносящего эту формулу не имеет права на существование все та, чего он не знает, не встречал. Утверждается такое направление порой на почве ложно понятого патриотизма, национальной идеи, характер истолкования которых вызывает серьезные сомнения в своей согласованности с Евангелием Христовым.

Главное – подлинность жизни во Христе

Период гонений XX века вернул и прояснил для нас образ доброго пастыря и духовничества, явленного великими примерами святого праведного отца Иоанна Кронштадтского, оптинских старцев, святого старца в миру о. Алексия Мечева и многих других. Во время гонений была воссоздана духовная община как необходимая и почти единственно способная к выживанию форма церковной жизни, имеющая духовное преемство с евхаристической общиной первых веков христианства. Такая община, возглавляемая духовным отцом, во многом напоминает монашескую общину по своей преданности Церкви и строгости жизни. В ней, конечно, не произносятся монашеские обеты, не требуется безбрачие, но считается необходимым полное доверие своему пастырю, смирение, готовность к самоотверженному служению, сыновняя любовь к пастырю и братская – к членам общины, духовным братьям и сестрам. Такие общины смогли выдержать самые страшные гонения, поддерживали своих пастырей в лагерях и ссылках, воспитали новое поколение ревностных священнослужителей. Кроме общин о. Алексия Мечева и о. Сергия Мечева, можно назвать братство о. Романа Медведя, общину о. Владимира Богданова.

Подобные общины и сейчас являются основой и подлинным ядром благополучных приходов, необходимым условием осуществления многих церковных начинаний и дел. Они оказывают наибольшее сопротивление наступлению зла, деятельно противостоят соблазну внутреннего разложения, возрождают подлинную христианскую церковную жизнь. Эти духовные общины образуются около священников, сохранивших духовную преемственность с теми пастырями, которые в своем исповедническом подвиге смогли найти путь праведного пастырского служения Христу, созидая в своем сердце любовь, мир, смирение, кротость, чистоту, верность до смерти. Главным в пастырском служении всегда остается вопрос о подлинности жизни пастыря и его общины во Христе Иисусе.

Соблазн теплохладности

Одним из особенно опасных искушений нашего времени является соблазн либерального христианства, конформизма, соглашательства, теплохладности, которые богословски и теоретически обосновываются и оправдываются. Здесь предается забвению важнейший принцип христианского устроения сердца, высказанный Самим Господом Иисусом Христом: «Кто не берет креста своего и следует за Мною, не достоин Меня» (Мф. 10:38). Это означает, что быть христианином невозможно без крестного подвига, без готовности распять себя со «страстьми и похотьми». Исповедническое настроение объявляется либералами фанатизмом, но именно оно имеет настоящую притягательную силу. Только за подвижниками идут люди, ищущие добра и истины. Страшно, если в погоне за молодежью пастырь отказывается от нравственных норм христианской жизни. Напрасен расчет такой ценой привлечь молодежь, сохранить ее для блага. Может быть, кого–то и удастся привлечь, но это будут вовсе не те люди, которые могут быть солью мира. Тех, кто действительно имеет устремление к христианскому устроению сердца, может привлечь только подвиг, исполненный духовной красоты и силы, подвиг стояния в вере, жизни в Духе Святом, любви к Богу и ближним в чистоте и правде. Не по течению, а против течения пролегает подлинный христианский путь. Добрый пастырь познается по готовности идти против течения мира сего и «душу свою полагать за овцы» (Ин. 10:11).

Для современного пастыря как никогда важны образованность, широта взгляда, внутренняя свобода и духовная красота. Ныне нельзя формально применять те канонические и дисциплинарные нормы, которые были установлены Церковью в далекой древности в совершенно иных обстоятельствах. Но духовный смысл этих норм всегда остается неизменным. Пастырь должен со всей любовью и снисходительностью, которые требуются нынешним временем, звать и вести свою паству ко Христу и той духовной жизни в Духе Святом, которую принес на землю Господь Иисус Христос.

Важная задача Русской Церкви проявляется в совершенствовании пастырского служения, очищении его от всевозможных искажений, приобретенных и приобретаемых в историческом бытии Церкви в этом мире. Спасительная пастырская миссия является призванием земной Церкви в целом. В ней можно различить две составляющие. Первая – это преобразование всего строя церковной жизни и жизни православного общества, что является по преимуществу делом соборного церковного разума и архипастырского возглавления Церкви, Вторая – это духовное преображение каждого отдельного человека, что достигается личным примером подвижнической жизни пастыря и его душепопечительской деятельности. В наше время для нее требуется, конечно, особая подготовка, школа воспитания современных священников и духовников. Нужно учить современных пастырей тому, что только духовный подвиг, подвиг любви настоящей, подвиг пастырского милосердия, жертвенности может противостоять морю зла, готовому поглотить современную жизнь.

Сейчас очень часто в храм приходят люди, ничего не знающие о христианстве или с самыми дикими представлениями о нем. Люди, по большей части прошедшие, как говорится, огонь, воду и медные трубы, т.е. прошедшие все степени греха. Это напоминает нам первые века христианства, когда язычники приходили в Церковь. Но те язычники были малыми детьми по сравнению с современными грешниками. Церковь тогда была иной, Церковь встречала их подвигом мучеников. Это были времена гонений, и Церковь была удивительно чистой, удивительно прекрасной. Эта красота христианской жизни преображала тот мир и привлекала к себе язычников. Они каялись и становились христианами. Сейчас, к сожалению, чаще всего мы не умеем явить миру эту красоту, эту любовь, этот подвиг, эту верность и веру.

Опора для одиноких душ

Следующая патология имеет место преимущественно среди женщин. Это подмена духовной жизни жизнью душевной. Мужчины и женщины так созданы Господом, что они друг другу нужны. Мужскому сердцу необходимы женская любовь, женская ласка, женская мягкость, понимание. Именно женское. Никто не может так разделить скорби, трудности, как любящая женщина. Поэтому и существует брак. Точно так же и женщине нужна опора в мужчине. Нужны мужские свойства души – мужество, твердость, крепость, сила, мощь, независимость, бесстрашие. И поэтому закономерно, что мужчина всегда ищет спутницу жизни, а женщина ищет себе спутника. Это так устроено Богом. Но жизнь такова, что мужчине найти себе спутницу легче, чем женщине спутника. И многие из них не вышли замуж и не имеют настоящей семейной жизни, а если даже и вышли замуж, в семейной жизни получают одни только беды, страдания, обиды и еще больше нуждаются в мужской поддержке, потому что муж стал мучителем, а не любящим помощником, не стал более сильной половиной, а стал тираном.

Такие женщины очень часто приходят в Церковь и в священнике ищут опору, компенсацию мужского начала. Это вполне законно, естественно, в этом нет ничего неправильного, плохого. Священник может и должен дать женщине эту опору и может около себя приютить таких людей, помочь им жить, устроить их церковную жизнь.

Но здесь возможна неправильность. Священник не может быть мужем ни для кого, кроме своей матушки. И не только в смысле плотском, но и в смысле душевном. Он может быть отцом, и это очень много. Часто женщины в отце получают опору мужского сердца. А в духовном отце гораздо больше, чем в отце по крови. Но непременно должно быть такое отношение, как у дочери к отцу. Это необходимо. Только такое отношение может быть законным. Но женщины очень часто этого не улавливают или, не имея духовной осторожности, правильного понимания, движимые естеством, стремятся получить нечто большее, то, чего им не хватает в жизни. Они хотят, чтобы священник для них был не просто отцом, не просто духовником, а чем–то другим. Чтобы он восполнил в их жизни то, чего им не хватает. Здесь не имеется в виду тот крайний патологический случай, когда женщины просто влюбляются в священника. Такое тоже, к сожалению, бывает. Но это случай совершенно патологический, который не хочется даже рассматривать. Он требует самого резкого отпора со стороны священника. Это просто тяжкий грех. Это принесение в Церковь прелюбодейных, даже страшнее чем прелюбодейных, страстей.

Когда женщина влюбляется в чужого мужа, это плохо. Но если она влюбляется в священника или в монаха, т.е. в того, кто обещал себя Богу, это гораздо хуже. В таких тяжелых случаях священнику нужно просто гнать от себя таких женщин. Но иногда можно объяснить, вразумить, поставить на место и помочь справиться с этим, так как это часто случается неосознанно, не вполне серьезно.

В поисках душевного комфорта

Но я не об этом хочу сказать, а о том, что, не доходя до таких крайностей, женщины очень часто стремятся устроить со священником такие душевные отношения, которые будут имитировать некую общую жизнь. Это не обязательно влюбленность, но это некоторый душевный комфорт. Они начинают требовать, чтобы священник обязательно уделял им внимание, чтобы с ними разговаривал, общался:

– А почему вы не спросили меня о чем–то, а почему вы мимо меня прошли, почему вы вот с той говорите долго, а со мной коротко? А почему вы так со мной суровы, я вам безразлична?..

Подобного рода переживания и чувства всегда означают, что у женщины к священнику отношения душевные, а не духовные. Она ищет в нем не духовника, а компенсацию своей неустроенной душевной жизни. Тут еще может не быть влюбленности, но всегда есть какая–то пристрастность.

Привязанность, вообще говоря, – это неплохо, вполне естественно любить своего духовного отца, это нормально. Это даже должно быть, и такая любовь может быть очень сильной, даже самой сильной в жизни человека – любовь к духовному отцу. Но важен характер этой любви. Нужно, чтобы это была любовь дочери к отцу. Нужно, чтобы это была любовь духовная, ради Христа. Любовь, которая видит в священнике посланного Богом учителя духовной жизни. Когда хочется смиряться, учиться, слушаться, когда есть готовность потерпеть даже суровое научение, строгий выговор, когда есть вера в то, что духовник тебя любит, о тебе молится, думает и совершенно при этом не обязан тебе ничем, не обязан вести с тобой «приятные» беседы или что–то еще в этом роде.

Такая любовь будет и хорошей, и плодотворной. А душевные отношения, особенно там, где начинаются обиды на священника, духовно бесплодны и вредны, они означают прелесть. Прелесть – это славянское слово, «лесть» переводится на русский язык словом «ложь». Прелесть означает самообман. Человек думает, что он идет по правильному пути, а на самом деле идет по ложному. Если его оставить на этом ложном пути, он может уйти и заблудится обязательно, погибнет. Священнику здесь бывает очень трудно. Потому что долг подсказывает, что он должен одернуть человека, должен сказать:

– Нет, это совсем не то, что нужно. Ты должна совершенно иначе жить. И отношения должны быть совершенно другими.

Он говорит, а она обижается:

– Ну да, вот ей вы этого не говорите. Ее вы любите, а меня нет. Она не требует, чтобы была влюбленность, но ей просто нужна душевная ласка, душевная любовь. Само по себе душевное – это не есть какая–то проказа, это не есть что–то такое скверное, обязательно плохое, вовсе нет. Человек имеет душу и тело. И эта душа может потом соединиться с духом Божиим, может начаться духовная жизнь в этой душе. Духовное очень часто начинается с душевного. Но начинается это именно в душе, в душевной жизни. Так что, как говорят духовники, душевное должно сочетаться с духовным, должно происходить преображение душевного в духовное. А священник должен суметь перевести человека на правильные рельсы. Приходит человек и плачет, ему просто нужно душевное тепло. Ему нужно сказать:

– Ну, что ты, так огорчаешься, приходи, я тебе помогу, скажу тебе что–нибудь…

И одно такое душевное слово человека преображает, меняет его жизнь, привлекает его. Оно нужно человеку, это законная потребность человека. Поэтому не надо думать, что плохо, если священник с таким душевным теплом обратился к кому–то. И если священник суровый и холодный, который только «духовно» любит и никогда до душевного не опускается, то это некий манекен, в жизни этого не бывает. И преподобный Серафим, и преподобный Сергий, и старец Амвросий – они всегда умели это душевное тепло показать, сказать: «радость моя», могли дать конфетку или там еще что–нибудь, ласково посмотреть на человека. Но это должно быть только началом. А дальше от душевной жизни, от душевных отношений, от душевной любви должен быть обязательно переход к жизни духовной. Когда пришел человек, движимый душевным чувством или душевной потребностью, то очень скоро нужно ему сказать:

– Ну, а теперь ты смиряйся, вот теперь ты увидела, нашла Церковь, нашла церковную жизнь, новый путь. Теперь давай смиряться, трудиться, жить подвигом. Теперь я буду тебя не по головке гладить, а требовать, чтобы ты исправлялась.

И вот тут–то бывает, что человек доходит до какого–то рубикона и дальше идти не хочет. Особенно женщины часто дальше не хотят идти. Им нужна душевность и больше ничего, и они начинают коснеть в этом. Священника это начинает тревожить, он начинает требовать, объяснять:

– Так бессмысленно, бесполезно, это бесплодный путь.

А в ответ – одни обиды. В ответ – слезы, истерики, упреки, скандалы, иногда неприличные. Есть много случаев, когда духовник не умеет выйти из этого положения, даже опытный, хороший. Если духовные силы безграничны, потому что они даются Богом, питаются благодатью Святого Духа, и чем больше потребность, тем больше дается от Бога этих сил по принципу «рука дающего не оскудеет», то душевные силы священника ограниченны. Он начинает изнемогать, не может больше так, наконец, сорвется и скажет:

– Убирайся вон. Больше не могу и не хочу, сколько это может продолжаться!

Требуется много мудрости, терпения, любви, подвига, чтобы не оказаться в плену душевных отношений, чтобы никого не прельстить, не обмануть, не потакать обману, но и не оттолкнуть человека так, что он уйдет в отчаянии и в церковь больше не придет.

Умеем ли мы быть духовными детьми?

Очень часто случается, что духовные чада начинают разочаровываться в чем–то, они тоже жить подвигом не умеют, не хотят. Они не ищут духовной жизни, духовного подвига, они ищут какого–то комфорта, каких–то особых отношений. Они перестают искать смирения, послушания, а начинают требовать от своего духовника, чтобы он их понимал, чтобы он уделял им время, чтобы он их слушал, чтобы он с ними беседовал без конца, чтобы он к ним как–то относился, начинают хамить, дерзить своим духовникам. В наше время это очень–очень часто бывает.

По существу, нужно признать, что духовных детей очень мало. Их почти что нет. Возможно, есть огромная толпа народу, но это все не духовные дети. Душевные дети, которые духовною жизнью жить даже не собираются. Если так называемое духовное чадо хамит своему духовнику, то это не духовное чадо, уверяю вас. Точно так же, если духовное чадо не желает слушаться, ему говоришь раз, два, три, а оно не слушается, то это, конечно, не духовное чадо, только название одно осталось. И вот здесь священнику нужно прозреть и со всей очевидностью признать, что чего–то высокого не вышло, не выходит у него, и смело сказать этим своим так называемым духовным детям:

– Не надо обманывать друг друга. Не хочешь так, иди куда–нибудь в другое место, и все. Зачем играть в послушание, в какие–то отношения. Зачем это делать? Это будет гораздо лучше, гораздо честнее.

Обычно священник к этому приходит, в конце концов. Он начинает избегать этих бесплодных отношений, отношений, которые оставляют только одну тяжесть на душе. И поэтому мы очень часто видим пожилых священников, очень хороших, у которых духовных чад почти что нет. Когда–то были приходы, а на старости лет никого не осталось. Может, есть два–три человека, а может, пять. Почему? Потому что не стало сил у этого батюшки исповедовать без конца, и беседовать он не может уже, душевного интереса он не представляет больше для этих душевных чад. А людей, которые действительно хотят его слушаться, которые верят ему, оказывается очень–очень мало. Может, была община человек 500, а осталось, может быть, пять. Остальные все куда–то разбрелись.

Людей, по–настоящему желающих искать подвига духовной жизни, очень мало. Подавляющее большинство ищет жизни душевной, душевного комфорта, душевных отношений, жизни земной, а не небесной, не хочет освобождаться от своих страстей, не хочет отказываться от своей воли, не хочет ничем существенным жертвовать. Людей, желающих отказаться от своей воли, стать послушными, искать волю Божию, очень мало.

И поэтому священнику нужно не давать ввести себя в заблуждение. Кипит деятельность, все оживает, все растет, строятся храмы, вроде все плодоносит, священнику дают награды, повышают его в чинах, все образцово, все прекрасно. Он может поверить в то, что все действительно прекрасно… Нужно помнить обязательно всякому пастырю, что прекрасно будет только тогда, когда он будет приближаться к Богу и когда его паства тоже будет идти к Богу, к духовной жизни, к жизни благодатной. Тогда только будет прекрасно, когда все лучше и лучше будет совершаться Божественная литургия, когда на совести, на душе, появится благодатный свет, когда все меньше будут иметь значение всякое земное благополучие, земные достижения, награды. Все это будет он ни во что вменять, если прикоснется к жизни благодатной, к жизни с Богом. Вот если так он будет жить, то к нему постепенно будут собираться духовные чада, которые будут иметь такое же устроение. Если же он, в основном, погружен в земную деятельность, то и чада его будут такими же, земными, а не духовными.

Более всего священнику должно бояться подмены, потому что подмена несет в себе дух антихриста вместо Духа Христа. Он должен смотреть – а он не заблудился, сам–то он не забыл единственно правильную цель? Ко Христу ли он идет и готов ли он пожертвовать всем ради того, чтобы остаться со Христом? И должен смело признавать, что мало он умеет, мало получается, и среди тех, кто идет за ним, очень мало настоящих духовных чад. И занимаясь всевозможной деятельностью – и благотворительной, и преподавательской, и организаторской, и строительной, и просто отправлением служб и треб, – священник должен помнить о едином на потребу: о том, что самое главное, чем никогда нельзя пожертвовать, нельзя поступиться, – реальная жизнь с Богом, жизнь благодатная. Все остальное без благодатной жизни не имеет никакой цены, никакого смысла и будет давать только обратный результат.

25 лет со дня основания отмечает Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет (ПСТГУ) 18–19 ноября 2017 года. Университет является первым в истории России высшим учебным заведением, обеспечивающим богословское образование для мирян (ранее богословские дисциплины в рамках высшего образования изучались только в духовных школах, имеющих целью подготовку клириков). Студенты всех факультетов получают базовое богословское и гуманитарное образование. Имеет государственную аккредитацию по пяти образовательным направлениям: теологии, религиоведению, педагогике, филологии и истории, а также по специальностям: историко-архивоведение, искусствоведение, методика начального образования, социальная педагогика, дирижирование, живопись и декоративно-прикладное искусство.

Мы поздравляем основателей, преподавателей и студентов университета с этой важной датой и хотим вспомнить в этот день интервью «Фомы» с ректором ПСТГУ – протоиереем Владимиром Воробьевым.

Уйти из Академии наук ради храма

Отец Владимир, было ли для Вас неожиданным принятие священнического сана? Как это произошло?

С одной стороны, неожиданным не было. Я с детства чувствовал, что должен стать священником. В семье мне часто рассказывали о деде – Владимире Николаевиче Воробьеве. Он был московским благочинным, членом епархиального совета патриарха Тихона. Его три раза арестовывали, и умер он в тюрьме в 1940-м году. А через год родился я – и отец назвал меня в честь моего деда, которого очень почитал и любил.

В детстве неоднократно случалось, когда мы с мамой приходили к какому-нибудь батюшке, он говорил, что я буду священником. Когда, уже будучи взрослым, я первый раз приехал к известному подвижнику архимандриту Серафиму (Тяпочкину), он тоже сказал, что мне надо быть священником. Я и сам это чувствовал и хотел этого.

С другой стороны, непонятно было, как это осуществить. Дело в том, что я вырос в интеллигентной семье, получил высшее образование, занимался наукой… В те времена в подобной ситуации трудно было представить, каким образом можно быть рукоположенным. В священники не рукополагали без семинарского образования. А в семинарию не брали с высшим светским образованием. Такой вот замкнутый круг.

Шло время. Я был уже кандидатом физико-математических наук, и вот однажды мой духовный отец протоиерей Всеволод Шпиллер сказал, что благословляет меня принимать сан. Он, правда, добавил, что сам не знает, как это может произойти. Однако я полагался на волю Божию и благословение духовного отца.

И все устроилось. Для того, чтобы поступить в семинарию, нужно было уйти из Академии Наук и пойти работать в храм. Все мои знакомые стали спрашивать, могут ли меня взять – истопником, алтарником, уборщиком – кем угодно. Но ни один священник не соглашался, потому что знал, что все рабочие места были под контролем уполномоченного по делам религий – была такая государственная должность. От этого человека в жизни любого прихода зависело очень многое – «гласный надзор» за церковной жизнью был весьма жестким. Все прекрасно понимали, что уполномоченный никогда не пропустит человека с высшим образованием, а тем более – кандидата наук. Священника, пожелай он меня принять, ожидали бы большие неприятности.

Поэтому найти место работы я не мог. В это время священник Николо-Кузнецкого храма отец Александр Куликов, был приглашен в Богоявленский собор для чтения проповеди – тогда был такой обычай: священники разных московских храмов должны были периодически читать проповедь в кафедральном соборе Москвы. После службы отец Александр подошел к старосте собора, Николаю Семеновичу Капчуку, и спросил у того, не нужны ли ему алтарники. И – совершенно неожиданно – Николай Семенович согласился взять на работу кандидата наук. Примерно полгода я проработал в Богоявленском соборе уборщиком алтаря.

Бросить Академию наук, уйти подметать пол в храм… Сегодня эта история звучит почти как фантастический рассказ, не правда ли?

Далее события развивались так. В собор нередко приезжал тогдашний ректор Московской духовной академии и семинарии архиепископ Владимир, ныне – Блаженнейший митрополит Киевский и всея Украины. И Николай Семенович попросил его взять меня в семинарию. Владыка согласился, но сказал мне, что я должен подать заявление 31 июля в 16 часов – не раньше. Дело в том, что до четырех часов все документы забирал на проверку уполномоченный. Но в четыре он уходил, а документы можно было подавать до пяти. Это и был мой единственный шанс. Так я и сделал. После подачи документов, по совету Владыки Владимира, я не появлялся дома. Как оказалось, не напрасно: когда в конце августа, уже после зачисления в семинарию, я приехал домой, почтовый ящик был забит повестками в военкомат – меня вызывали на военные сборы. Удивительно, что в течение долгого времени обо мне никто не вспоминал, а тут вдруг я понадобился Вооруженным Силам СССР. Наверное, это было неслучайно.

Прямо детективная история получается. Но на этом Ваши злоключения завершились?

Нет. Следующие проблемы возникли в связи с моим рукоположением в священники. Инспектор академии и семинарии, ныне покойный архиепископ Александр (Тимофеев) сказал, что обычным порядком рукоположить меня не удастся. Причина была все та же: документы на рукоположение проверял уполномоченный, который ни за что не пропустил бы кандидата наук. Тем более что меня уже «проглядели», когда я поступал в семинарию. Однако и здесь мы нашли лазейку: Владыка Александр сказал, что во время страстной и пасхальной седмицы документы на проверку не забирают. Но рукоположения из-за этого не останавливали, а просто потом посылали документы постфактум.

Так я стал священником. Уполномоченный был рассержен – он даже запретил на три месяца рукополагать москвичей. Первым после меня был рукоположен отец Дмитрий Смирнов.

Обойдемся без посредников?

Отец Владимир, один из самых распространенных вопросов о священстве: зачем посредник между Богом и человеком? Ведь Церковь же говорит, что человек может и должен сам встретить Христа, и Христос должен жить в его сердце. Как это объяснить?

Это как раз очень просто. Зачем человеку нужны мать или отец? Разве он не может сам вырасти, воспитать себя, образовать и проч.? Ответ очевиден. Зачем ребенку нужен учитель? Думаю, что ответ и на этот вопрос не вызывает сомнений. В большинстве цивилизаций учитель пользуется огромным уважением и почитанием. И это закономерно.

Если в обычной, повседневной жизни человеку нужны отец и мать, если на его интеллектуальном пути нужен наставник и учитель, то – тем более – для общения с Богом, для духовного пути, для вхождения в духовный мир, неведомый и таинственный – нужен помощник, проводник, поводырь. Для такого пути, для такой – не скажу, науки, но области сердечного знания, духовного опыта, наставник и учитель обязателен.

Как свечка зажигается от свечки, так обычно и сердце человека зажигается верой и любовью к Богу от другого сердца. Каждый, кому удалось в жизни встретить духовного учителя, знает, как это важно. Это жизненно необходимо – найти человека, сердце которого горит верой и любовью. Такая встреча может означать духовный переворот, духовное рождение. Почему о священнике говорят «духовный отец»? Потому что он – подобно отцу физическому – рождает человека в новую духовную жизнь. Как говорил апостол Павел: «Я родил вас во Христе Иисусе благовествованием» (1Кор. 4:15).

Родить для духовной жизни, для жизни с Богом, привести ко Христу – вот основная задача священника, задача посредника. И в ней нет – и не должно быть – ничего, мешающего общению с Богом. Наоборот. Такой посредник – это не лишнее звено, а необходимое, без которого встреча может и не произойти. Даже перед приходом Христа был посредник – Иоанн Креститель, Предтеча, который готовил народ израильский к встрече со Христом. Почему же сегодня мы должны думать, что нам такие посредники не нужны? У Христа, жившего среди людей и общавшегося с ними непосредственно, были ученики – апостолы. Разве современный человек более готов к встрече с Богом, чем две тысячи лет назад?

Давайте представим, что сегодня нет священников, нет Церкви. Что тогда будет с людьми? Куда и к кому они пойдут?

Кто-то скажет: я могу все сам. Что ж, можешь – попробуй. Но, уверен, ты очень скоро увидишь, насколько это сложно. Неужели жизнь духовная проще, чем таблица умножения или даже высшая математика?

И еще одно важное замечание: священники ведь тоже не сами всё придумали. Они получили благодать по преемству своего служения, у них тоже были – и есть – духовные учителя, наставники, посредники. И это естественный, нормальный путь.

Каковы, по-вашему, задачи священника? Что говорит о священническом служении Церковь?

Священник несет в себе образ Христа. Поэтому служение священника есть служение Христово. А служение Христа было служением священника, царя и пророка-пастыря.

Во-первых, это есть именно служение священническое, посредническое, связующее человека и Бога, небо и землю. В отличие от ветхозаветных священнослужителей, приносивших Богу жертвы, Христос, дабы связать человека и Бога, Сам принес Себя в Жертву. И священник, будучи образом Христа, в своем служении становится жертвой, должен всегда приносить себя в жертву.

Каждый священник должен быть, прежде всего, священнослужителем, то есть – совершителем Таинств. Через него подается благодать Святого Духа для этого мира. Даже Христос крестился в Иордане не Сам, а с помощью Иоанна Крестителя. Так и нам нужен священник для совершения Таинств, через которые человеку посылается благодать Божия, и он входит в таинственное общение с Творцом.

Во-вторых, служение священника есть служение царское. Подобно Христу, Который вел народ, священник является вождем своей паствы. Конечно, вождем в жизни духовной, а не общественно-политической. Священник должен вести народ к Богу, к добру, как власть имущий.

В-третьих, служение священника есть служение пророческое. Это служение проповеди, свидетельства Истины. И здесь священник тоже уподобляется Христу – он должен быть пастырем, то есть являть любовь, заботу, проповедовать слово Божие. Он должен и обличать, и научать.

А что из перечисленного Вы бы поставили на первое место?

Все служения священника важны, и выделять что-то одно было бы, на мой взгляд, неправильным. Но я бы подчеркнул, что священник в своем служении сам становится жертвой. Это, если хотите, неизбежная закономерность нормального священнического служения. Это может произойти явным образом – во времена гонений на Церковь, или просто в повседневной жизни, когда священник полностью всего себя отдает людям. Это закон жизни. Мир так устроен, что без жертвы ничто доброе не совершается.

Священник обязан это понимать и не должен бояться смерти. Он должен всегда быть готовым пожертвовать собой, потому что он носит в себе образ Христа. И горе священнику, если он забудет о своем призвании, о том, что он вступил на путь служения Богу, и начнет здесь собирать себе богатство, или искать власти, станет уподобляться людям, которые не знают духовной жизни, не знают духовного мира. Тогда горе ему – напрасно он воспринял дар священства. Дар, конечно, трудный и ко многому обязывающий, но в то же время – приносящий столько радости и утешения, столько любви Божий и людской, что настоящий священник никогда не пожалеет о выборе своего пути.

В Русской Церкви есть выразительный обычай: когда совершается рукоположение в священники, то у рукополагаемого епископ снимает обручальное кольцо и кладет на престол – в знак того, что отныне он уже принадлежит в основном Богу, и даже его семья отходит на второй план.

Мне представляется, что для многих наших читателей такое понимание священства станет откровением. Думаю, что Ваши слова звучат обязывающе не только для духовенства, но и для мирян, которые должны понимать жертвенность священнического пути и всячески помогать священникам. Не так ли, отец Владимир?

Не хотелось бы говорить на эту тему подробно, но – к сожалению – часто приходится сталкиваться с тем, что многие люди неблагодарны. Нередко легко верят разным наветам на своего духовника, по сути, предают его. Меня это всегда поражало: как же так? Ты столько лет знаешь своего духовного отца, он столько для тебя сделал, принимал твои исповеди, молился за тебя, и вдруг ты сразу веришь каким-то сплетням, наговорам, пустой болтовне?!

Но мы живем в падшем мире. И предательство – свойство падшего человека. И как Христос был предан Иудой, как Его в какой-то момент оставили почти все ученики, так и священнику приходится испить эту чащу.

Но ведь священники – те же люди, как же они могут исполнить служение, которое кажется превышающим человеческие силы?

Священническое служение требует сверхчеловеческих сил, превосходит все человеческое. Поэтому священство не есть результат заслуг человека, но благодатный дар. Поэтому нужна благодатная помощь Божья, для того, чтобы это служение исполнять.

Конечно, любой священник, будучи человеком, порой испытывает немощь, бессилие. Иногда в отчаянии взывает – как взывал к Богу пророк Моисей: «Разве я родил этот народ, разве могу носить его? Зачем Ты на меня возлагаешь такое бремя, которое я понести не могу?». Священник тоже, чувствуя свою немощь, очень часто взывает к Богу о помощи и говорит: «Я не могу совершить то, что должен. Господи, помоги мне». И эта помощь всегда приходит.

Любой искренний священник может свидетельствовать, что как бы ни был он немощен, как бы ни было ему тяжело и одиноко, но если он помолится от всего сердца во время литургии Богу, то обязательно получает помощь и силу для дальнейшего служения.

Плохой хороший человек

Батюшка, говорят, что есть хорошие священники и плохие священники. Вы согласны с таким утверждением?

Хороший священник – это тот, который совершает свое священническое служение с любовью, для которого его служение Богу, людям – это задача его жизни. Служение священника, пастырское служение – это, прежде всего, любовь, милосердие, смирение, кротость. Христос говорил: «Научитесь от Меня, ибо я кроток и смирен сердцем» (Мф.11:29). Прежде всего, священники должны научиться этому. Таких священников стало сейчас меньше, но они есть. Это хорошие пастыри, добрые. Это всегда видно: если батюшку ждет народ, то это о многом говорит. Бывают, конечно, случаи, когда настоящее пастырство подменяется сектантством, псевдостарчеством. Но все-таки обычно человек сердцем чувствует, где добрый пастырь.

А возможно ли «отделить» священника от «просто человека»? Может ли плохой человек быть хорошим священником?

Я не думаю, что можно человека разделить на части. Конечно, возможен хороший ученый – и одновременно злодей. Такое бывает. Но священническое служение – это не какое-то ремесло, которое можно исполнять хорошо, будучи нравственно гнилым.

Про священника нельзя сказать – хороший, потому что у него, скажем, красивый голос и поэтому он хорошо служит в храме. Но если в сердце нет любви и верности, то пастырское служение исполнять хорошо невозможно. Народ очень чутко относится к священнику, обмануть людей трудно. Да и зачем обманывать?

В этой связи нужно сделать оговорку: поскольку Таинства церковные совершает Сам Бог, и священник есть лишь проводник благодати, проводник этих Таинств, то его недолжное нравственное состояние не обязательно препятствует совершению Таинств. Но на восприятие, отношение людей дурное поведение священника влияет очень сильно, авторитету Церкви наносит тяжкий урон.

Не секрет, что в современной жизни часто к священникам приходят с разными вопросами, не только с духовными, но и с бытовыми. Как отличить: сейчас священник рассуждает как пастырь, а теперь – просто рассуждает вместе с тобой? И нужно ли вообще проводить такое отличие?

Добрый пастырь всегда говорит как пастырь. Он не будет просто так сотрясать воздух, понимая, что слова священника отзываются в душах людей. Пустая болтовня – это совсем неприличное для пастыря занятие.

Священник сам должен обозначить, когда он просто вместе со своим духовным чадом рассуждает о каких-то жизненных вопросах, а когда говорит то, что, на его взгляд, важно исполнить, необходимо сделать. У апостола Павла есть слова, где он подчеркивает, что говорит от Господа, и где – просто от себя. Так и священник должен себя вести.

Вряд ли приходящие в храм задаются вопросом, нужен или не нужен священник. Но что делать, если не находишь человека, у которого сердце горит любовью ко Христу? Или если сталкиваешься с невниманием, с грубостью?

Я думаю, что священника нужно искать. Это как в школе: бывают учителя хорошие, а бывают плохие. И от того, что попался плохой учитель, дети обычно не бросают школу или учебу, а ищут хорошего учителя. Конечно, плохой учитель может оттолкнуть, может надолго затормозить обучение. Но все же не нужно отчаиваться, надо искать. А хорошие учителя есть. Можно с уверенностью сказать, что если бы не было хороших священников, то Церковь не стояла бы. Поэтому их можно найти.

А как искать? Как понять, где, действительно, этот твой священник?

Могу поделиться своим личным опытом. Моя молодость прошла при советской власти, когда еще было мало священников. Да и к тем нелегко было попасть, пообщаться. Но я всегда молился, чтобы Бог послал мне духовного отца, старца. Я даже говорил Богу, какого именно старца я хотел. И сейчас, на старости лет, могу засвидетельствовать со всей определенностью, что Бог исполнил буквально все мои просьбы. Просто буквально. И дал мне ровно то, что я хочу. Хотя тогда, когда я молился, это казалось несбыточной мечтой, чудом, казалось, что этого быть не может.

И я уверен, что именно так и надо делать – молиться Богу, прежде всего, просить у Бога и искать. И Бог обязательно пошлет.

Не секрет, что сегодня, в силу разных причин отсутствует культура церковной жизни. И миряне нередко просто сваливают на плечи священника все свои заботы и попечения – причем далеко не всегда духовного свойства. Просто им не хочется думать, самостоятельно принимать решения. Пусть все за меня решает священник… Правильно ли это? Каково должно быть отношение прихожанина к своему пастырю? Как правильно относиться к священнику?

Отчасти Ваше утверждение верно. Но только с поправкой: люди, которые хотят все перевалить на священника, одновременно с этим – как бы парадоксально это ни звучало – часто не способны к самому элементарному послушанию. Они хотят избежать ответственности, но не хотят трудиться – по лености, слабоволию, общей расслабленности.

Сейчас таких людей очень много. Как к этому относиться? А скажите, разве в школу приходят уже грамотные дети? Нет. Их учат. Так и к священнику приходит человек, который ничего не знает и ничего не умеет в духовной жизни. И священник будет его постепенно учить. Пусть человек приходит таким, какой он есть. А найти дорогу к его сердцу – это и есть основная задача пастыря. Не причесывать всех под одну гребенку, а любовью открыть сердце каждого человека, нужным для него способом навстречу Богу и Истине.

Иными словами, здесь не может быть никакого алгоритма. И мы, наверное, не можем сказать читателю: внимание! Сейчас мы вам все объясним – раз и навсегда… Выходит, это – дар Божий?

Конечно, это дар Божий. Как хороший брак, хорошая семья – всегда дар Божий. Недаром говорят, что браки совершаются на небесах. То есть только Бог может соединить двух людей и сделать их счастливой семьей. Так и в отношениях человека и пастыря. Это дар Божий – когда пастырь дается человеку.

Отец Владимир, недавно в редакцию пришло письмо читательницы с неприятным, острым вопросом: «От священников люди ждут чистоты нравственной, честности, и желают видеть в них подобие Христа. Но нередко мы сталкиваемся с другим. Я не понимаю, почему Церковь таких священников не обличает? И куда я, столкнувшись с неподобающим поведением священника, могу обратиться с жалобой?» Что бы Вы ей ответили?

Пожаловаться всегда можно. Епископу. Епископ, в переводе с греческого буквально означает «блюститель», то есть это как раз та высшая инстанция, которая должна наблюдать за порядком, чтобы было все всегда хорошо. Роль епископа в Церкви чрезвычайно велика и важна. Поэтому к епископу всегда можно обратиться с жалобой.

Другой вопрос – когда нужно это делать. Я думаю, что сначала необходимо все очень тщательно проверить. Если окажется, что священником совершается очевидное злоупотребление, то надо сообщить правящему епископу. Покрывать безобразия не нужно.

Чего нельзя делать – клеветать на священника. Это очень большой грех, приносящий вред прежде всего самому человеку. По своему опыту могу сказать, что проще всего – если что-то смущает в священнике – откровенно поговорить с ним. Уверяю Вас, что в большинстве случаев недоразумение разрешится.

В каком споре рождается истина

В последнее время мы, миряне, сталкиваемся с полемикой между священниками по вопросам духовной, культурной, общественной жизни. А потом в пастве идут разговоры: «Мой батюшка сказал так! – А мой – так!» Возникают сложности, противоречия… В «Фоме» после публикации материалов авторитетных священников нам приходилось сталкиваться с негативной реакцией на эти тексты от других пастырей, не менее авторитетных и уважаемых… Что Вы думаете по этому поводу?

Это неизбежно. Искать истину всегда очень трудно и мучительно. Апостол Павел говорил, что «надлежит быть и разномыслию между вами, чтобы открылись искуснейшие» (1Кор.11:19). То есть уже во времена первых христиан между ними были споры. Нам известно о полемике между апостолами Петром и Павлом. Повторяю, это неизбежно. Поиск истины включает в себя такую полемику.

Здесь, на мой взгляд, важно помнить одну раннехристианскую формулу: в главном – единство, в спорном – свобода и во всем – любовь. Очень важно, чтобы споры, которые служат выяснению истины, проходили в духе любви. Чтобы среди христиан не возникало ожесточения, недоверия друг к другу, подозрительности. Если это – споры в духе любви и в искреннем поиске истины, то они вреда не принесут.

Но если для кого-то его священник становится неким непогрешимым гуру, и такой человек говорит, что-то вроде: «А мне мой батюшка сказал так, и я больше знать ничего не хочу, потому что мой батюшка лучше всех все знает, он абсолютный святой», то это похоже на прелесть – лжедуховное состояние. Никогда никакой священник не может претендовать на то, что вся истина у него в кармане, у него одного, и что он все знает лучше всех. По крайней мере, святые люди никогда так не поступали и в таком духе не высказывались.

Уверен, что внутренняя жизнь священника практически полностью закрыта для мирян, неизвестна и непонятна. Может быть, поэтому рождаются и некоторые ложные стереотипы?.. Не знаю, уместно ли будет задать Вам такой вопрос, но я хотел бы спросить: что чувствует священник во время исповеди или после исповеди? Мне кажется, что мы, миряне, зачастую даже не задумываемся о том, как это тяжело – выслушивать откровения десятков, сотен других людей…

Это особый вопрос. Когда человек приходит и по-настоящему, со слезами кается, то совершается Таинство исповеди, которое недаром названо в Требнике вторым крещением. Обычно такой бывает первая исповедь, или покаяние после тяжких грехов, или когда после долгого блуждания человек возвращается в храм. В такие моменты священник чувствует, как через него проходит благодать Божья, исцеляющая и возрождающая кающегося. Это всегда согревает сердце чувством победы, радости, чувством близости к Богу. Радуешься об исцеленном человеке, радуешься, что ты – священник, и Господу угодно было, чтобы это исцеление совершилось через тебя. Думаю, чувства эти похожи на то, что испытывает мать, когда рождается ребенок. Непередаваемое чувство – ощущение счастья, духовной радости…

К сожалению, большинство наших исповедей совершенно другие. Нередко приходится слышать рассказы об ужасных падениях и тяжких грехах, но не видеть настоящего покаяния: человек приходит, он весь сломлен, он весь раздавлен грехом, даже просит помощи… Но не кается по-настоящему. Приходится его убеждать, что нужно покаяться. Это очень тяжело, потому что он не слышит, он не готов, его надо как-то к этому привести… Если в первом случае, когда человек кается, самые страшные грехи преодолеваются, побеждаются, не оставляют этого гнетущего чувства, то во втором случае, когда человек не кается, груз грехов наваливается и на священника и придавливает его к земле. И остается чувство ужасной тяжести.

Это трудно словами передать… Исповедь – самое тяжелое священническое служение… Бывают и другие случаи. Когда люди приходят на исповедь формально, просто для того, чтобы «подойти и что-то сказать». Но при этом сердце у человека остается холодным. Может, у него нет даже больших грехов, но нет и этой горячности сердца, сердечного тепла. Нет больших грехов – хорошо, слава Богу. Но должно быть сознание необходимости духовного роста, духовной борьбы. Пускай не смертные грехи, но есть же у тебя гордыня, чувство алчности и так далее. И все это нужно преодолевать.

Особенно тяжко, когда человек приходит и начинает бранить окружающих вокруг, близких, родных, всех осуждает, и ни в чем не кается. И думает, что это его исповедь. И когда ему говоришь, что это не исповедь, он просто не слышит. От таких встреч остается усталость, сознание неисполненного долга, невыполненного служения. Это похоже на то, как врач лечит больного, но не находит, чем ему помочь.

И, тем не менее, священник должен горячо молиться и за таких духовно расслабленных людей, зная, что любой человек свободен, любой человек может изменить свое сердце, а там, где есть горячее желание меняться, но не хватает человеческих сил – там действует Бог. Невозможное человекам возможно Богу.

Об актуальных проблемах православного пастырства, о вызовах, которые ставит перед священником современный мир, и пастырских возможностях, которые этот мир открывает – в интервью с ректором Свято-Тихоновского университета и настоятелем храма святителя Николая в Кузнецах протоиереем Владимиром Воробьевым.

Отец Владимир, какие, на Ваш взгляд, самые актуальные на текущий момент проблемы православного пастырства?

Пастырь должен помнить то, что написано на кресте: «Образ буди верным словом, житием, любовию, духом, верою, чистотою» (1Тим 4:12). Священник должен иметь огненную веру, хранить чистоту сердца, нравственную чистоту, быть любящим, молиться в своем сердце, быть готовым на подвиг.

Настоящее пастырское служение не может не быть подвигом самоотвержения, подвигом любви ко Христу и ближнему. Конечно, пастырство требует и аскетизма, и готовности отдать свою жизнь, свои силы, свое время на служение Церкви, на служение ближнему. Пастырь должен быть совершенно чужд всякой корысти, всяких денежных расчетов, стремлению к своей личной выгоде, своей карьере. Это мне кажется главным.

Во-вторых, пастырь должен быть готов заниматься пастырской деятельностью, которая состоит в индивидуальном душепопечении, быть открытым к любому, кого Господь к нему прислал. Быть готовым выйти на встречу и принять каждого человека с любовью, помочь ему.

Кроме того, он должен заботиться о своем стаде, о своей пастве в общем смысле слова. То, что священник должен формировать свое стадо, свою общину, современные пастыри часто, к сожалению, забывают и избегают этой деятельности. Она очень трудная, требует много сил, фактически забирает у священника всю его жизнь. Этой пастырской работы – создания церковной, евхаристической общины – очень не хватает в современной церковной жизни.

Какие самые острые вопросы, так называемые вызовы ставит перед священниками современная жизнь?

Прежде всего, это страшная нравственная деградация и связанная с ней потеря веры. Для того чтобы узнать Бога, нужно иметь чистое сердце: как сказано в заповеди блаженства, «Блаженны чистии сердцем, яко тии Бога узрят» (Матф 5:8). А знание Бога, духовное знание и есть вера, в отличие от знания рационального и иррационального. И то неверие, которое сейчас всё больше охватывает весь мир, связано с потерей чистоты. Человек, который не хранит чистоту, не способен узнать Бога, не способен его увидеть своим духовным взором, знание Бога делается недоступным для него. Это проблема сегодняшнего дня.

Конечно, это относится и к самим священникам. Если священник не ведет чистой в нравственном отношении жизни, то он тоже делается немощным в вере, теряет дерзновение, теряет живое знание Бога, живой контакт с Богом и уже не может священствовать как должно. И люди, которые приходят к священнику, тоже часто не готовы услышать Евангельские слова о Христе, о Боге, уж очень далеко ушло нравственное разложение. Они не воспринимают слова веры, Евангельские слова.

Во-вторых, сегодня мир уводит людей в виртуальную жизнь. Реальная жизнь подменяется неким индивидуалистическим существованием в этом виртуальном мире, общение между людьми тоже становится не настоящим, не живым, а виртуальным. Это калечит душу человека и делает ее мало способной к церковной жизни. Сейчас трудно проповедовать, а особенно трудно находить общий язык с современными молодыми людьми. Они очень часто уходят из Церкви, даже воспитываясь в вере с детства, если родители и духовники не сумели уберечь их от зависимости – компьютерной, наркотической или от какой-нибудь порнографии.

Такие трудности сегодня встречает священник в своем служении, и это еще не весь список.

Мы живем сейчас в редкое время большой свободы, и этой свободой нужно пользоваться. Конечно, в первую очередь это свобода проповеди и свобода в организации церковной жизни.

Сейчас есть много возможностей для создания церковной общины, которых при советской власти просто не было. Можно делать что хочешь: открывать православную школу, детский сад, устраивать паломнические поездки, проводить детские лагеря. Этими возможностями нужно пользоваться, более того – жизнь этого требует, потому что Церковь может противопоставить тлетворному влиянию современных искушений именно такую богатую, благодатную, радостную, счастливую общинную жизнь.

В Церкви человек получает то, чего не может получить нигде в миру: в церковной общине актуализируется христианская любовь, человек обретает семью, дом, радость. И это самое большое богатство. Если священник сумеет так устроить жизнь своих пасомых, тогда его храм будет наполнен людьми и все его добрые начинания будут с помощью Божией и с помощью его паствы осуществляться успешно.

Так что возможностей много – но делателей мало.

Что главное и с чего начать?

Священников не хватает для всего. Конечно, главное призвание и миссия священника и главный его долг – это молитва, служить и быть пастырем.

Молодому священнику я бы не советовал погружаться сразу в душепопечение, в исповедь прихожан. Молодым священникам, которые со мной советуются, я обычно говорю не исповедовать первое время, а сначала войти в служение, в Литургию. Исповедь – это особое дело и требует от священника очень много опыта. Конечно, начинающему священнику можно исповедовать детей, может быть, с детей и следует начинать свою исповедальную миссию.

Но пастырское служение – это не только исповедь. Можно начинать с молодежи, с детей. Священнику уместно начать свое пастырство с воскресной школы (а может быть, и не только воскресной), с детских лагерей. Здесь от него потребуется как раз то, что он может дать – быть любящим, радостным, самоотверженным, быть для детей старшим братом или отцом. Постепенно дети будут расти, и с ними будет расти опыт, и священник очень скоро почувствует, что может помочь кому-то и постарше, и понемногу войдет в полноту своего пастырства.

Потом общинная жизнь – это не только исповедь и попечение, хотя, конечно, полноценным пастырем может быть только тот, у кого есть духовные чада, кто уже создает покаяльную семью, общину. Но начинать можно не с этого, начинать можно с заботы о пасомых. Современным людям же очень трудно, в особенности многодетным семьям. Священник может организовать им помощь, и так постепенно войдет в душепопечение.

А если у него есть талант заниматься научной богословской деятельностью – это, конечно, слава Богу, таких богословов очень не хватает. Но это всё-таки не прямое священническое служение. Наукой может заниматься и человек без сана, а служить Литургию без сана нельзя. Это неотменное служение стоит на первом месте, и с него нужно начинать сразу: только что рукоположенному священнику полагается пройти ежедневное служение Литургии в течение сорока дней. А раз священник служит Литургию, то к нему придут люди, которые захотят причащаться, и возникает евхаристическая община. О ней сразу же нужно прилагать свою заботу.

В наше время еще требуется много сил уделять заботе о немощных, о престарелых, одиноких, бездомных, о сиротах, о больных людях, и это тоже может делать молодой священник. Ходить в больницу, в тюрьму, в дом престарелых тоже будет очень хорошим началом пастырской деятельности.

Отец Алексий Мечёв был духовником одного представителя дворянства, который захотел принять священный сан, отец Алексий его благословил. И ему как представителю дворянства сразу хотели дать настоятельство в большом храме. Но отец Алексий сказал: «Ни в коем случае, сначала пойди в больничный храм, послужи больным». И этот священник, отец Константин, довольно долго был больничным священником, а уже потом имел свою общину, свой приход. Так войти в пастырское служение очень хорошо.

Все служения священника важны и выделять что-то одно было бы, на мой взгляд, неправильным. Но я бы подчеркнул, что священник в своем служении сам становится жертвой. Это, если хотите, неизбежная закономерность нормального священнического служения. Это может произойти явным образом – во времена гонений на Церковь, или просто в повседневной жизни, когда священник полностью всего себя отдает людям. Это закон жизни. Мир так устроен, что без жертвы ничто доброе не совершается.

Священник обязан это понимать и не должен бояться смерти. Он должен всегда быть готовым пожертвовать собой, потому что он носит в себе образ Христа. И горе священнику, если он забудет о своем призвании, о том, что он вступил на путь служения Богу, и начнет здесь собирать себе богатство, или искать власти, станет уподобляться людям, которые не знают духовной жизни, не знают духовного мира. Тогда горе ему – напрасно он воспринял дар священства. Дар, конечно, трудный и ко многому обязывающий, но в то же время – приносящий столько радости и утешения, столько любви Божий и людской, что настоящий священник никогда не пожалеет о выборе своего пути.

Интервью с настоятелем и духовником одного из крупнейших московских приходов протоиереем Владимиром Воробьевым и его сыном, преподавателем ПСТГУ и Свято-Петровской школы, многодетным отцом иереем Иоанном Воробьевым.

«Чтобы не было раздвоения между храмом и бытом»

– Отец Владимир, Вы вырастили четырех детей – один сын пошёл по Вашим стопам и стал священником (с ним мы тоже побеседуем в рамках этого интервью), другой – глубоко верующим и уважаемым врачом-онкологом, обе дочки стали женами замечательных батюшек. Все Ваши дети выросли искренне верующими людьми и стали счастливыми многодетными родителями. Какие Вы могли бы дать советы молодым священникам по воспитанию детей в священнической семье?

– Каких-то особенных секретных способов нет, да они и не нужны. Нужно, чтобы в семье была атмосфера любви, веры, благоговения. Чтобы не было раздвоения между храмом и бытом.

В моей семье мы жили всегда мирно. Мы никогда не ссорились с матушкой. Всегда у нас была атмосфера любви и ласки, старались не раздражаться, не повышать голос.

– А как совмещать эту любовь и активное служение? Если у священника много послушаний, как ему уделять достаточно время детям и матушке?

– Конечно, священник не может быть семьянином в обычном понимании слова или может с очень больши́м трудом, именно потому, что у него не остаётся ни сил, ни времени. Служение священника – Церковь, община, помощь нуждающимся, болящим, тем, у кого какие-то скорби. Своей семье, конечно, остаётся мало времени и сил.

Матушка и дети не то что прощают это, а принимают, если видят, что он искренне всё делает, что отец любит их по-настоящему. Если чувствуют благодать его жизни.

Священник часто уделяет другим людям гораздо больше внимания и времени, чем своим детям, но иногда всё-таки нужно находить возможность побыть с детьми и с семьёй. Обязательно нужно. Нельзя совсем списывать со счёта свою семью. Когда эти редкие моменты случаются, то прожить их нужно со всей любовью, со всем теплом.

– Отец Иоанн, скажите, пожалуйста, как Вас воспитывали родители, и что из этого помогло Вам в жизни? Что Вы применяете при воспитании своих детей?

Папа, на мой взгляд, всегда был очень строгим во всем, а особенно в вопросах церковного воспитания и веры. Мама, конечно же, всегда поддерживала папу во всех его воспитательных усилиях, но делала это более мягко. Точно могу сказать, что в вопросах воспитания у них не было никакого разногласия, и я думаю, что это такой необходимый момент в воспитании ребёнка.

Конечно, для всех нас, для моих братьев и сестёр, папа был непререкаемый авторитет в семье, и этот авторитет сказался впоследствии в том, что его дело жизни, его служение естественным образом стало и моим делом. С детства у меня перед глазами был этот образ отца, который всю жизнь кладёт на служение Церкви. Естественно, что этот образ очень привлекает.

– Отец Иоанн, Вы сказали, что между Вашими родителями не было разногласий по поводу воспитания. Что делать, если такие разногласия вдруг возникают в семье священника – между ним и матушкой?

Разногласия – это всегда тяжело. И конечно, главной жертвой семейных разногласий становятся дети. Как в Евангелии сказано: любое царство, которое разделяется, не может устоять.

Так же получается в семье. Ребёнок начинает выбирать, где ему удобнее и с кем ему удобнее. На самом же деле детское сердце разрывается на части, если нет единства у мамы и папы. А когда он подрастает – он становится хитрым и просто лавирует. Разногласия могут нанести колоссальный урон воспитанию. Дай Бог, если они не настолько велики, чтобы такая психологическая травма осталась с человеком на всю жизнь.

«Главное – воспитать благоговение в душе ребёнка»

– Как священнику, у которого есть дети, сохранять цельность образа в их глазах, быть авторитетным для своих детей?

Прот. Владимир Воробьев: Я всегда старался ходить дома в подряснике. Я вообще хожу в подряснике везде, уже много-много лет. При советской власти мне иногда приходилось как-то переодеваться, но с перестройки я подрясник не снимаю. И дома я всегда был таким же, как и в храме.

Губительней всего для воспитания детей то, когда для священника труден его священнический облик, священническое поведение, и он с радостью переодевается и делается обычным человеком.

Приходит домой, и дома у него всё по-другому, он как будто и не священник. В пижаме ходит, образно говоря. Дети видят это и говорят: «Вот как эти священники живут – это такие же люди, как и все».

Особенно ужасно, когда такая атмосфера бывает в алтаре. При закрытых дверях, к сожалению, не все священники себя ведут достаточно благоговейно. Дети, которые попадают в алтарь, очень часто разочаровываются: вместо того, чтобы в алтаре увидеть особенное благоговение, особенную благоговейную тишину, почувствовать молитву, совсем особенный настрой, гораздо более молитвенный и особенный, чем в храме, они видят какую-то закулису, где священники расслабляются. Для мальчика-алтарника это совершенно губительно, он видит эту театральность, и тогда теряет если не веру, то во всяком случае благоговение. А самое главное – это воспитать благоговение в душе ребёнка.

Иер. Иоанн Воробьев: На своём опыте я могу сказать, что это очень тяжело; и, наверное, у меня многое не получается. Но если у священника есть перед глазами такой образ, к которому он стремится, и есть некоторый пример, и служение Богу для него главное в жизни, главное, что у него есть, то эта цельность достигается. А если молодой священник распыляется – тогда эту цельность можно потерять.

– Отец Владимир, а большая ли разница между воспитанием детей в семье мирян (активных прихожан) и в семье священника?

– Конечно. Именно потому, что у священника особая жизнь. Эта жизнь должна быть более строгой, более аскетичной, чем у мирян. Дети видят, постится ли папа или только говорит другим поститься, а сам придёт домой и потихонечку поест, как хочет.

Если обычный человек раздражается или ссорится – это плохо; но это ещё как-то, может быть, можно объяснить усталостью, неприятностями на работе или ещё чем-то. А если священник раздражается, ссорится и скандалит, то это совершенно разрушает его образ в сознании ребёнка. Священник должен быть всегда добрым, милостивым, справедливым, мирным, тихим – должен быть благодатным. Его жизнь должна быть благодатной, и дети это очень чувствуют.

В семье священника должна быть атмосфера, соответствующая его служению, чтобы не было раздвоения, фарисейства. Тогда дети вырастают благоговейными.

С какого возраста вводить мальчиков в алтарь?

– Как Вы считаете, в каком возрасте можно вводить мальчиков в алтарь? И как помочь им не потерять благоговение к алтарю?

Прот. Владимир Воробьев: Вопрос, алтарничать ли детям священника, очень индивидуален. Нужно почувствовать устроение ребёнка, не каждый может быть включён в богослужение в таком качестве.

Например, отец Иван алтарничал с детства, лет с девяти или десяти. Он был прекрасным алтарником, он всё делал так чётко, смиренно, кротко, всё вовремя и без ошибок. И он очень это любил, всегда вовремя приходил, никогда не опаздывал. У него как-то это было в крови. И потом он захотел стать и священнослужителем.

Но не все дети так могут. Бывает, что и у священнослужителей дети не способны к этому. А если ребёнок начинает вести себя в алтаре плохо, то это, конечно, для него просто губительно. Родители должны почувствовать заранее, сможет ли он. Если может – хорошо. А если нет, если ему это не под силу, трудно, если видно, что он не справится с какими-то трудностями и искушениями, которые там могут быть – то лучше тогда его в алтарь не брать.

Иер. Иоанн Воробьев: В каком возрасте вводить детей в алтарь – во многом это вопрос индивидуальный. Есть мальчики, которые с детства воспитаны в благочестивом духе и с раннего детства помогают в алтаре. Бывают ситуации, когда у священника нет других помощников, и он вынужден привлекать своих детей.

Всегда сложный, в какой-то степени неопределённый момент, когда ребёнок подходит к переходному возрасту. Тогда начинается ломка, сомнение, какое-то отторжение, и никто не может заранее сказать, каким образом этот ребёнок пройдёт через этот период. И хорошо было бы, чтобы в этот момент для него Святыня оставалась Святыней, а не чем-то привычным, бытовым, лёгким. Есть некоторая гарантия того, что это благоговение не потеряется, если ребёнок приводится в алтарь в конце или после переходного возраста. Хотя это индивидуально.

– То есть в большинстве случаев лучше приводить ребёнка в алтарь не раньше переходного возраста?

Иер. Иоанн Воробьев: Да, мне кажется, где-нибудь в классе 9-м.

В нашей Свято-Петровской православной школе алтарничают школьники, и мы стараемся приводить в алтарь именно старшеклассников. Просто потому что мальчик должен с благоговением относиться к своему служению, и когда он выходит из алтаря, то должен и в школе, и на переменках, и на уроках этот образ тоже не терять. Его одноклассники смотрят на него, и он не может быть одним в алтаре или со свечой перед народом на солее, и совсем другим, когда он вышел из алтаря и снял стихарь. Такое раздвоение не приводит ни к чему хорошему. Многие вещи по-настоящему можно уже когда человек становится более сознательным.

Как молиться с детьми?

– C какого возраста и в каком объёме детей приобщать к молитвенному правилу?

Прот. Владимир Воробьев: Дома мы всегда старались молиться вместе с детьми. Какие-то молитвы просто пели вместе хором. Дети у нас все музыкальные, и они все с удовольствием пели. Когда они подрастают, у них появляется собственное правило, но маленькое. Мы никогда не требовали, чтобы они вычитывали в детском возрасте большие правила. Один замечательный старец как-то написал моей дочке: «Читай только “Отче наш” и “Богородице Дево, радуйся” и дальше помолись за папу, маму и за близких, и всё». Детей не надо нагружать несвойственными их возрасту правилами, это только вредно.

Иер. Иоанн Воробьев: Мы всегда молились вместе с самого раннего детства. Маленький ребёнок не понимает ещё совсем ничего, но он уже участвует в этой молитве (или, по крайней мере, на ней присутствует). И когда он вырастает, для него это оказывается чем-то естественным.

Если ребёнку тяжело, он не понимает текста, и его заставляют стоять, то когда он вырастет, у него кроме отторжения и нелюбви ничего не будет. Поэтому, естественно, для маленьких детей нужно сокращённое правило. Может быть, даже лучше, если там не будет чтения, а будет одно пение – мы так практикуем. Если тексты знакомы и поются всеми вместе, этого достаточно.

– А что делать, если у священника, по причине занятости, нет возможности молиться вместе с матушкой и детьми?

Иер. Иоанн Воробьев: Такие дни есть и у нас. Мы решаем этот вопрос таким образом: матушка молится без отца с детьми точно так же, как если отец есть. Но, конечно, нужно стараться, чтобы были дни, когда отец может присутствовать на этой молитве.

«Не хочешь в храм? Не ходи»

– Как часто детям стоит посещать богослужение?

Прот. Владимир Воробьев: Мы сначала жили далеко от храма. Тогда машины у нас не было, нужно было ехать на метро, это было довольно трудно. И я, конечно, всегда уезжал раньше, потому что надо совершать Проскомидию, а матушка одна везла детей в храм или ей помогал кто-нибудь из близких. А однажды она мне сказала: «Ты уходишь – дети спят; приходишь – опять дети спят. Дети даже не будут тебя знать. Как я их буду воспитывать?» А я ей ответил: «А ты привози их в храм, и тогда всё будет в порядке», и она стала привозить их часто.

Маленьким детям трудно выстаивать долго. На Всенощную можно прийти к Полиелею и уйти после помазания. На сколько приводить на Литургию, зависит от ребёнка. Моя старшая дочка очень музыкальная, ей с детства очень нравилось церковное пение. Когда я ещё не был священником, я приходил с ней (ей было тогда года два), она так погружалась в это пение, слушала хор, смотрела на батюшку, на дьякона, не шелохнувшись. У меня не было никаких проблем простоять службу всю целиком с ней на руках. Она вся была поглощена этой службой, просто не хотела никуда уходить.

Другие дети были более живые и непоседливые, и таких не надо заставлять, мне кажется, через силу быть на службе. Нужно их приучать к тому, что в храме должно быть очень строго, благоговейно, тихо, сосредоточенно. Родители должны понимать, сколько ребёнок может выдержать, и именно на это время его приносить, а потом пусть он уходит и бегает возле храма, а не по храму. В храме должно быть благоговейное поведение. Мы никогда не позволяли детям в храме бегать, разговаривать.

Бывает, что дети вдруг восстают и почему-либо не хотят ехать в храм. Однажды один мой сын сказал: «Я не хочу идти в храм». Я говорю: «Хорошо, не ходи. Конечно, если ты устал, тебе трудно – то оставайся дома». А все остальные стали собираться, он подумал и сказал: «Я тоже пойду». Я ему говорю: «А зачем? Ты же не хотел идти. Оставайся» – «Нет, я пойду» – «Ну, смотри. Если хочешь – пойдём; а если не хочешь – оставайся»; и больше никогда в жизни он не говорил, что он не хочет идти в храм.

Всякое давление всегда вызывает ответную реакцию, сопротивление. Невольник – не богомольник. В духовной жизни не следует давить ни на детей, ни на взрослых, навязывать им чего-то. Дети сами привыкнут. Если всё делать хорошо и правильно – им полюбится, понравится; они сами будут потом молиться, сами будут в храм ходить.

Получилось так, что храм стал для наших детей вторым домом. У них вся жизнь устроилась вокруг храма. Мы сделали православную школу, которая сначала была при храме. Потом сделали православный университет – тоже при храме. И у них вся жизнь сложилась так, что центр – это храм. Тут у них и все друзья, и все дела. Даже когда они собираются ехать в велосипедный поход или на лыжах, то место встречи у них в храме. Они все приезжают с велосипедами или с лыжами, собираются во дворе храма и оттуда едут. Храм – это для них родной дом. Они очень любят храм. Потом они, конечно, стали постарше и просто чувствуют, что они имеют к храму прямое отношение.

Иер. Иоанн Воробьев: Могут быть разные практики. От слишком частого посещения богослужения, особенно если родители будут заставлять выстаивать целиком, у ребёнка может возникнуть отторжение из-за непонимания того, что происходит. Редко бывает так, что с малых лет ребёнок может стоять спокойно и смирно молиться – ведь тексты становятся понятны сильно позже. Поэтому нужно подходить к этому вопросу разумно, аккуратно, обязательно советоваться с духовником. Может быть, приводить не к началу службы, а к какому-то торжественному главному моменту. Может быть, нужно объяснять заранее дома, что за день и что за праздник, какие части службы что означают, почему так происходит и что делает священник в этот момент, чтобы ребенок понимал, о чём идёт речь.

– Что делать священнику, если он служит на отдалённом приходе и у него есть возможность взять на службу детей только очень рано, заранее до её начала?

Иер. Иоанн Воробьев: Ситуация, конечно, не очень хорошая. Мне кажется, что тогда должно быть место в храме, где ребёнок может отдохнуть, расслабиться. Потому что когда священник приезжает в храм, он должен сам подготовиться к службе и приготовить богослужение. И всё это время ребёнок должен стоять где-то перед иконой в храме и ждать, пока всё это произойдёт – он просто устанет еще до начала службы. Это неправильно. Должна быть возможность ребёнку где-то отдохнуть: посидеть, может быть, даже полежать, поспать, пока происходит вся эта подготовка.

«Свобода, осознанность и собственная внутренняя работа»

– С какого возраста, по Вашему мнению, можно приобщать детей к Таинству исповеди?

Иер. Иоанн Воробьев: Считается, что с семи лет. Хотя могут быть разные духовнические практики, и этот вопрос тоже во многом индивидуальный. Иногда ребёнок может до семи лет совершать какие-то вещи, которые требуют исповеди – изредка такое бывает. Бывает так, что до десяти лет у ребенка совершенно чистая душа и он ничего особенно плохого не делает, и для него эта исповедь, может быть, скорее не какое-то осмысленное очищение, а некоторое приучение к церковной дисциплине. Но в среднем – где-то в 7−8 лет. Ребенку в этом возрасте уже можно объяснять, что такое грех, какими бывают грехи и что означает покаяние.

– Что ещё нужно объяснить ребенку, чтобы подготовить его к первой Исповеди?

Иер. Иоанн Воробьев: Это тоже зависит от того, насколько ребёнок готов сознательно и серьёзно подойти к этому вопросу и в какой среде он воспитывается; что он, собственно, может осознать из того, что он делает; что он может исправить. Чаще всего дети такого возраста говорят о том, что «я подрался с братом, поссорился» или «не послушался маму или папу». Может ли родитель объяснить, что это грех, как его исправлять, как с этим бороться – это самая большая задача. Брать книгу с перечнем грехов и начинать по ней ребёнка готовить к Исповеди категорически вредно. Все эти книги рассчитаны на взрослых людей, часто не очень церковных. Ребёнок, когда вывалят весь этот список грехов ему на голову, убежит, наверное, спрятавшись где-нибудь в шкафу. Лучше этого не делать.

– Может ли священник сам исповедовать своих детей и матушку?

Прот. Владимир Воробьев: Я читал где-то (мне кажется, в Номоканоне, я не помню точно, где), что священнику не следует исповедовать своих детей и свою матушку. Духовные отношения не должны переплетаться с бытовыми и родственными. Это возможно в исключительных случаях: если нет близко никакого другого священника, если кто-то заболел.

Так что это не безусловный запрет, но в принципе правильнее, чтобы у детей был духовник. И у священника с матушкой может быть общий духовник, и это, наверное, более правильно.

Духовника для детей родители сами подыскивают для своих детей, возможно, еще в младенческом возрасте. Но это не означает, что ребёнок так и останется с этим духовником на всю жизнь. Он вырастет и может сказать: «Нет, у меня не получилось с ним, и я хотел бы ходить к другому батюшке». Такое может быть. И нужно, чтобы у ребёнка была такая свобода. Каждый человек должен когда-то сам себе найти по сердцу духовного отца.

Иер. Иоанн Воробьев: Насколько я знаю, с канонами на эту тему всё сложно, есть разные интерпретации. Но в духовнической практике, мне кажется, это не совсем правильно и не принято. Некоторый субъективный подход неизбежен. Я думаю, что и самому священнику как духовнику может быть трудно исповедовать или какие-то советы давать детям и матушке.

Просто в Таинстве Исповеди принять исповедь, прочитать молитву, я думаю, вполне возможно. А духовничество, видимо, нужно разделять.

– А как в таком случае выбрать духовника для своих детей?

Иер. Иоанн Воробьев: Лучше всего, если это устоявшаяся семейная традиция. Если у родителей есть духовник, то естественно, что дети будут ходить к этому же духовнику. А когда они вырастают до возраста, когда они сами определяются и решают – если они выбирают какого-то другого священника, с которым им как-то легче – то я думаю, что сопротивляться этому не стоит, это может только способствовать их воцерковлению, церковной жизни.

Заставлять в церковной жизни делать то, что человек не хочет делать, всегда вредно. В воспитании в церковной семье, мне кажется, должна быть какая-то свобода, осознанность и, наверное, собственная внутренняя работа человека. За него невозможно осуществлять духовную жизнь, будь он хоть сыном или дочерью. Можно за него молиться, и это очень важно. Но за него каяться, за него причащаться – не получится. Человек должен сам осознанно делать какие-то шаги. Поэтому неправильно заставлять ходить к такому-то священнику, а к такому-то не ходить.

«Пост сами соблюдали, но не принуждали»

– C какого возраста и в какой мере стоит приобщать детей к соблюдению поста?

Прот. Владимир Воробьев: Посты мы всегда соблюдали, но детей не принуждали. Часто маленькие, года в 3−4, сами просили: «А мы тоже хотим попоститься, как и вы». Тогда скажешь: «Хорошо, давай поститься вместе». Но мы никого не заставляли.

Иер. Иоанн Воробьев: Разные бывают традиции, и здесь важен индивидуальный подход. Бывают дети, которые готовы поститься с раннего возраста. В житии преподобного Сергия сказано, что он в младенческом возрасте уже не пил материнского молока. А бывают дети, которым очень тяжело поститься даже в школьном возрасте.

Тут нужна постепенность, и это не должно быть навязыванием правил, неудобоносимых для человека. Любая церковная традиция не должна ребёнком с детства восприниматься как кодекс запретов. Сейчас в обществе распространена такая точка зрения, что Церковь – это сплошные запреты: «Сюда не ходи!», «Этого не делай!», «Это не ешь!», «Туда не смотри!» А на самом деле, церковная жизнь – это другое, это не запреты.

Да, есть много ограничений, но они имеют другой смысл. Не в том дело, что ты формально соблюдаешь все эти запреты и получаешь в награду Царствие Небесное. Если в ребёнке аккуратно воспитывать чувство традиции – тогда он увидит во всех этих запретах и красоту, и смысл, и радость церковной жизни, а не сплошное давление и пресс.

Духовные опасности

– Какие духовные опасности и искушения могут подстерегать детей из семьи священника?

Прот. Владимир Воробьев: Главное – это вольность в обращении, ощущение, что «я всех видел, я всех знаю, меня владыки к себе на коленки сажали». Легко потерять страх Божий и забыть, что такое священнослужитель. Это неправильно и опасно для ребёнка. А прививка лицемерия и фарисейства вообще губительна для ребёнка.

Я всегда думаю, что священник не должен требовать с мирян того, что не выполняет сам. Ребёнок это очень чувствует, он скажет: «Ты говоришь одно, а живёшь по-другому». Этого быть не должно.

Главное, конечно, должна быть христианская любовь. И молитва, и любовь, и сочувствие. Нужно, чтобы дети видели, что отец служит Богу и людям не тогда, когда совесть проснётся, а всё время.

Иер. Иоанн Воробьев: Мы можем выделить два основных момента.

Первое – привыкание к Святыне, потеря благоговения. Родители в силу своей жизни слишком часто водят своих детей в церковь, и для детей Святыня уже перестаёт быть Святыней.

А вторая опасность – это неофитское рвение. Родители заставляют детей выполнять сложные взрослые правила, которые детям не по силам (и даже взрослым порой не по силам), и это вызывает у ребёнка отторжение. Особенно в переходном возрасте, когда ребенок ещё не может отвечать за себя по-настоящему, но про себя решил, что он уже вполне взрослый и начинает противоречить родителям. В священнических семьях строгость в воспитании выходит детям боком, они просто отталкивают от себя не только то, что предлагают родители, но и все церковные правила.

Готовить ли сыновей в священники, а дочерей в матушки?

– Должен ли и может ли священник каким-то образом подталкивать своих сыновей к принятию священного сана?

Прот. Владимир Воробьев: У меня два сына и две дочери. Обе дочери стали матушками, а сын стал священником.

Подталкивать не нужно никого никуда. Зачем подталкивать? Когда толкают в спину, человек всегда упирается, это реакция на опасность.

Так же и в духовной жизни. Подталкивать никого не нужно, тем более к священству. Нужно звать. Ко Христу нужно звать своим примером. Нужно вперёд забежать, и чтобы было видно, как там хорошо – там, куда ты побежал, и тогда за тобой пойдут. А если ты топчешься на одном месте, а людей толкаешь лезть на гору, то никакого отклика не будет.

– А должен ли священник как-то поговорить с детьми, например, спросить у них: «А не хочешь ли ты быть священником?».

Прот. Владимир Воробьев: Можно, конечно, но так, чтобы это было не подталкиванием, а свободно и просто.

Иер. Иоанн Воробьев: Если вы целенаправленно будете всё время говорить своему ребёнку, что он должен быть священником во что бы то ни стало, или дочери, что она должна обязательно выйти замуж за будущего священника – вы за них делаете выбор. А если этот выбор становится естественным результатом вашего воспитания, и при этом вы ни слова им об этом не сказали – это совершенно по-другому.

Это всё равно что в каком-нибудь учреждении есть директива, спущенная сверху: она никогда не будет воспринята подчинёнными как что-то, что ими будет делаться с интересом. Они будут выполнять эту директиву с напряжением, с тем, чтобы отделаться от начальства. А когда та же самая идея рождается в коллективе, вы совершенно по-другому будете ее воплощать, и результат тоже будет другой.

Если ребёнок приходит к этому выбору сам, самостоятельно, значит, образ родителей дал свой эффект.

– А как вы считаете, сто́ит ли священникам отдавать детей в православную школу, если есть такая возможность, или в обычную, светскую?

Иер. Иоанн Воробьев: Думаю, что лучше, конечно, отдавать в православную. Светская школа сейчас не ставит никаких воспитательных целей, туда отдавать детей страшно. Даже в приличной светской школе дети видят всякую грязь, и их детские, открытые, чистые сердца оказываются не готовы к такому противоречию между школьной средой и тем, как они воспитываются дома. Это может быть тяжелейшей травмой для ребёнка – и нравственной, и психологической. Зачем это делать, если есть возможность поместить их в среду, которая ближе к тому, что происходит дома?

Строгость без крика

– В чём ещё выражается эта свобода и осознанность, которую священник даёт своим детям?

Иер. Иоанн Воробьев: Сейчас демократическое общество построено так, что воспитание воспринимается не как некоторая степень свободы, а наоборот, как насилие. Якобы родители не должны вмешиваться в жизнь своих детей чуть ли не с самого раннего возраста. В Европе считается, что ребёнок должен с ранних лет выбирать, мальчик он или девочка, а родители здесь ни при чём. Но ведь это всё равно, что ребёнка выставить на улицу, за дверь, завязать ему глаза, сказать: «Иди», – и думать, что он не попадёт под машину. Обязательно с ним что-нибудь случится. Это не воспитание любви и любовью, а игра в какую-то видимую «свободу». На самом деле это не свобода, а оставление человека на произвол судьбы. Любящие родители и любящий педагог будут стараться направить человека на правильный путь.

Человеку дают некоторые направления выбора, но выбор человек делает сам, осознанно, самостоятельно, и идёт в правильном направлении, а неправильные направления он не выбирает. Но при этом педагогом этот выбор подготовлен, но человек считает, что он выбор сделал сам.

Для человека, для ребёнка, которого вы пытаетесь воспитать, должен быть естествен правильный ход мыслей, правильный выбор, и это результат вашего воспитания, а не его «свободного выбора».

Есть два способа воспитания. Можно тянуть ребёнка за руку, и он будет упираться всеми силами, а ты будешь всё равно тянуть: «Нет, нам надо сюда идти». И дальше, если вы его руку отпустите – то ребёнок побежит в другую сторону от вас. А можно дать ему возможность идти вперёд самому, но идти сзади и помогать ему. Я думаю, что второй вариант правильный. Вариант, когда вы за него переживаете, вы ему помогаете, но при этом не ограничиваете его свободу.

О свободе говорить вообще очень сложно. На мой взгляд (и в законодательстве это так) ребёнок до конца школы за себя отвечать полноценно не может. И это правильно. Пока человек формируется как личность, пока у него формируются сознание, образ мысли – ему нужно, чтобы ему помогали, чтобы у него была поддержка и опора.

Прот. Владимир Воробьев: Я думаю, что во всех христианских семьях вообще, а тем более в священнических семьях нужно детей воспитывать в строгости. Не в том смысле, что на них нужно кричать, сердиться и всё время их муштровать. А в том плане, что должны быть строгие понятия о жизни, исходя из того, какие сейчас особенно распространились искушения и грехи.

Сейчас всё наше общество просто одержимо заботой о деньгах. Деньги, деньги, всё за деньги, всё и везде деньги, всё какая-то прибыль, где заработать и как. В нашей семье этого никогда не было. Я всегда сам не хотел об этом думать, и детей мы воспитывали так, что у нас разговоров о деньгах никогда не было, и заботы такой не было. Мы всегда верили, что Господь пошлёт; если мы будем служить Богу, то Господь пошлёт нам всё, что необходимо. Бывали периоды, когда было беднее, были периоды, когда побольше. Но что Господь послал – то и хорошо, и я никогда не заботился и не спрашивал о деньгах. Я даже не знал, сколько я получаю.

Мне кажется, очень важно, чтобы не было сребролюбия, чтобы люди жили по любви, а не из расчёта; чтобы была бескорыстная душа и бескорыстное отношение к жизни.

Второе страшное искушение, которое сейчас массово распространено – это блуд. Так называемая «сексуальная революция» привела к тому, что у людей поменялось сознание. В моём возрасте слово «гомосексуализм» было неприличным, его нельзя было произнести. Советские фильмы снимали очень целомудренными. Теперь, как мы знаем, всюду и везде, и больше всего в интернете, лезет в глаза сексуальная тема, и дети приучаются к вольному поведению, к распущенности; они об этом всё время думают, говорят, читают, смотрят, пишут в социальных сетях.

У нас в семье это было просто исключено, эта тема была всегда недопустимой. Мы воспитывали детей в том, что должно быть целомудрие и чистота в отношениях. Девушка должна быть неприкосновенной; и девочек в этом воспитывали, и мальчиков. Мальчик должен быть уважителен к девушке; он должен быть защитником, а не обидчиком; должен уступать ей дорогу, должен всегда ей помочь. Если ребенок видит старшего человека – ему надо уступить место; если видит какую-нибудь бабушку, которая несёт тяжёлую сумку – надо помочь ей донести.

У нас всегда было принято, что ничего чужого брать без спроса нельзя. Даже за столом, если хочешь взять себе что-нибудь – сначала спроси у мамы: «Можно мне вот это?»

Так же в одежде. Мы старались, чтобы дети были одеты прилично, но чтобы одежда была скромной. Мои девочки не носили никогда никаких серёг, никаких украшений, никаких ногтей себе не красили. У нас в семье этого просто не могло быть. Я как-то сам никогда не понимал смысла в украшениях, моя мама никогда не пользовалась ничем таким. И они видели, что если они что-нибудь сделают, я просто не пойму. И они как-то восприняли такую психологию. Они всегда думали и считали, что у человека должна быть красивая душа. Нужно, чтобы человек хорошо и красиво говорил. У нас в доме всегда предавалось большое значение речи, слову. Чтобы была красивая, литературная речь, красивый, чистый язык, без вульгарных слов. У нас никогда в семье не звучит слово «дурак» или «дура». Чтобы мальчик сестре сказал «дура» или наоборот – это только в виде исключения.

Мне кажется, это очень важно, чтобы дети воспитывались в быту по-христиански.

Мы всегда считали, что дети должны достаточно рано прочитать Евангелие. Можно сначала какое-то детское изложение, а потом уже прочитать Евангелие полностью. Свою веру надо исповедовать сознательно.

Как говорил отец Павел Флоренский: «Служба – это синтез искусств». Это нужно почувствовать. И как в любом искусстве, у неё должен быть свой ритм. Например, если идёт концерт, и музыкант играет сонату, то он должен играть её в определённом темпе, в определённом ритме, без сбоев, без драматизма. Также и в любом другом искусстве. И служба должна быть произведением искусства. Она должна быть гармоничной, должна быть спокойной, молитвенной. И в то же время, она должна быть динамичной, потому что молитва вялой быть не может. Мы знаем, как молился отец Иоанн Кронштадтский – очень быстро, порывисто, огненно.

Научиться служить непросто. Но когда служба бывает настоящей, то она властно вовлекает людей. Сама собой привлекает, и люди идут туда, потому что они хотят на ней быть, она учит их молитве.

Мне приходилось служить в одном храме, где настоятель считал, что самый главный способ зарабатывать деньги – это читать записки. Он на сугубой ектенье выносил стопку записок и вслух читал их минут 40. Сначала прихожане вздыхали, мучились, а потом начинали выходить из храма, даже хор выходил. Так нельзя служить – служба этим как бы разламывается и разваливается вся.

Так же как домашняя молитва должна отвечать возможностям детей, так и служба должна отвечать возможностям молящихся. Мы же учим детей столько молиться, сколько ты можешь, главное – чтобы осталось в сердце, а не заниматься «вычитыванием» канонов. Так и здесь. Литургию можно служить и за 40 минут, и за час, и за полтора часа, и за три – за сколько хочешь.

Помню, был такой замечательный благодатный старец под Белгородом – отец Серафим (Тяпочкин). Я у него не раз бывал. Приходишь в храм в пять утра: батюшка начинает совершать Проскомидию, а тем временем другой священник сначала исповедует, потом читает утреннее правило, потом «Последование ко Святому Причащению», потом начинает читать каноны, акафисты, – а отец Серафим всё совершает Проскомидию. Я был у него в алтаре, у него гора записок, и он за каждое имя с молитвой вынимает частичку. Проскомидия заканчивалась к 12-ти часам дня. Потом, не торопясь, отец Серафим служил Литургию, а после Литургии – молебен. Из храма его выносили под руки, часа в четыре или ближе к пяти вечера, сам он идти уже почти не мог.

А потом батюшка удивлялся: «Тут, – говорит, – село такое большое, Ракитное, народу много живёт, а никто на службу не ходит. В храме одни приезжие стоят, а эти, наши, думают, что отец Серафим за них помолится, и в храм не идут». Понятно, что если приехать с Камчатки к отцу Серафиму один раз в жизни или раз в пять лет – то можно пожертвовать день, и постоять с пяти утра до пяти вечера. Но, если ты тут живёшь и каждый раз, каждое воскресенье надо приходить, и весь день проводить в храме – то никто ходить не будет, так жить невозможно.

Современная жизнь имеет другой ритм, другой темп. Священнику нужно сделать так, чтобы прихожане могли с ним молиться. Нужно выбрать время, которое для них удобно. Всё должно быть очень рационально: поисповедовать в одно время, совершить проскомидию – в другое, и так далее. Чтобы служба была цельной, не разрывалась на части, тогда и люди будут ходить.

Главное, что должно быть у священника, что он должен уметь – это молитва. Потому что молитва и есть общение с Богом. Если я служу Богу, мне нужно общаться с Ним. Под молитвой я имею в виду не правила, а именно молитву. Молитва есть наше общение с Богом. А правила – это правила. Они, наверно, учат молитве, но не заменяют молитву саму по себе.

Вычитка правил без молитвы ничего не дает человеку. Не стоит успокаивать себя, что ты всё вычитал: если ты при этом не помолился – это фарисейство. Многие духовники называют такую вычитку воздухобиением: когда человек хорошо читает вслух и сотрясает воздух, но сам не молится, то его чтение никому ничего не дает.

И как бы красиво священник или диакон ни служил, ни возглашал ектеньи, ни делал возгласы, если он не вкладывает свое сердце, если он не молится при этом, то его служение не будет иметь в себе самого главного, что должно быть в священническом служении.

Такая молитва может быть разной. Это может быть Иисусова молитва, может быть молитва своими словами, может, даже безмолвная молитва (такая тоже бывает: когда человек сердцем своим обращен к Богу). Но молитва должна быть. Нужно, чтобы священник не терял из виду Господа, где бы он ни был, чтобы всегда и везде шел, направляя свой взор к Богу и стараясь услышать волю Божию.

Воля Божия открывается чистому сердцу, навстречу подвигу духовной жизни, и священник должен быть её проводником. Конечно, это великий дар, и дается он не всем и не сразу, но в какой-то мере священник не может от этого отречься. Он призван к тому, чтобы быть посланцем Божиим здесь на Земле, и это главное в его жизни.

Часто спрашивают, можно ли священнику пойти купаться на пляж или поиграть в футбол с молодежью. Не знаю, можно ли быть на пляже или играть в футбол, бежать с мячом, кричать – и при этом ощущать связь с Богом.

Всё, что отделяет вас от Бога, нужно убирать из жизни, это и есть священнический аскетизм, священническое самоотвержение.

Придется отказаться от многого, но священник должен быть таким. А если он не готов, то зачем тогда стал священником, для чего? Насильно же никто не рукополагает.

Православный Свято-Тихоновский богословский институт открылся в те годы, когда Церковь получила долгожданную свободу. Он стал продолжением Катехизаторских курсов, которые поначалу были созданы общинами нескольких московских храмов. Эти общины были дружны между собой, потому что их возглавляли священники-друзья. Так вышло, что мы вместе учились, были духовно близкими людьми и многое делали сообща. Так же вместе мы открыли институт.

Задачи его были очень ясные. Во-первых, нужно было отворить дверь в Церковь для широкого круга людей, жаждавших слышать слово Божие. Жажда эта была необыкновенная. Первые наши лекторы проводились в кинотеатрах (другие залы не вмещали всех желающих), и эти кинотеатры ломились от людей. Если не было мест, чтобы сесть, люди готовы были стоять по несколько часов – и не уходили…

А во-вторых, нужно было готовить пастырей. Это было очень важное дело. При советской власти в последние годы на территории Советского Союза действовало только четыре семинарии и две духовные академии. Конечно же, священников выпускалось мало. А в 1990-х годах государство стало возвращать храмы Церкви, образовались тысячи новых общин! Каждый день открывалось в среднем по три храма – и в каждый требовался священник. Рукополагали тогда почти что всех желающих, боялись: откажемся от этого храма – потом уже не отдадут.

Священников в семинариях в то время готовили только на очных отделениях, а на заочных могли учиться только те, кто уже имел священный сан. И получалось, что уже сложившиеся, семейные люди, имевшие светскую специальность, получить духовное образование никак не могли. Дневное отделение им не подходило, ведь днем они работали, чтобы прокормить семью. А на заочное их не брали: там учились уже рукоположенные священники, и других не принимали.

Специально для таких взрослых, сложившихся людей, мечтавших послужить Церкви, мы создали вечернее отделение. К нам тут же пришло множество желающих – и потом из них получились прекрасные священники. Сегодня они служат в Москве, и под Москвой, и в других регионах.

В 2004 году мы получили здание Московского епархиального дома в Лиховом переулке, то самое, где в 1917–1918 годах проходил Поместный Собор Русской Православной Церкви, где был избран патриарх Тихон, имя которого носит наш университет. Десять лет ушло на то, чтобы восстановить это здание и приспособить его для занятий. И вот тогда у нас появилась долгожданная возможность открыть пастырский семинар, дать молодым священникам и будущим пастырям возможность встретиться с более опытными пастырями, воспринять опыт, накопленный старшим поколением.

Участников этого семинара становилось все больше, и возникла идея открыть сайт, объединяющий священников молодых и зрелых, готовых делиться опытом. Так родился портал «Пастырь». Родился и сразу же оказался очень востребованным. Ведь он стал тем самым местом, где можно откровенно обсуждать непростые вопросы современной пастырской практики. Сейчас таких вопросов особенно много, потому что жизнь наша, как говорил еще в 1930-х годах священномученик митрополит Кирилл Смирнов, складывается теперь «не по букве, а по духу канона». Многие каноны применить по букве в наше время невозможно, потому что составлены они полторы тысячи лет назад и к современной реальности часто неприложимы. Но духу канонов нужно быть верными.

Как научиться не быть формалистом, буквоедом? Как сродниться с мыслью, что суббота для человека, а не человек для субботы (Мк. 2:27)? Как, с другой стороны, сохранить живую преемственность пастырской традиции, тот дух, которым столетиями дышала Церковь, который еще в ХХ веке живо ощущали и оставили нам в наследство новомученики и исповедники Русской Церкви. Все это мы стараемся обсуждать с молодыми священниками, в том числе, и на площадке «Пастыря».

Наиболее важные и актуальные из этих вопросов мы вынесли на страницы настоящей книги.

Духовный опыт передается из рук в руки, из поколения в поколение, поэтому невозможно переоценить значение института духовничества для Церкви. Каждый священник нуждается в духовнике, очень многому от него научается, но разные духовники могут быть носителями разных подходов, разного духа, и все эти подходы важно интегрировать в единую традицию. Святитель Тихон Задонский использует образ пчелы, которая собирает нектары для меда с разных цветов. Так и для священника очень важно познакомиться с разным опытом, увидеть разных подвижников, изучить разные пастырские практики для того, чтобы воспринять и обобщить в своей практике все лучшее, дать такую возможность современному священнику. Вот задача этой книги.

В то время, когда я родился и рос, в церковной среде было принято говорить, что время старцев, опытных духовников прошло: остается учиться по книгам святых отцов. Тогда, в середине ХХ века казалось, что никого из подвижников уже не осталось: всех арестовали, расстреляли, старцев больше нет и не будет. В течение всей своей последующей жизни я узнал множество замечательных святых людей. Оказалось, именно в это время, в эпоху гонений, Русская Церковь просияла подвижниками, мучениками, исповедниками, старцами. Мне посчастливилось лично знать отца Иоанна (Крестьянкина), отца Кирилла (Павлова), отца Тавриона (Батозского), отца Серафима (Тяпочкина), отца Павла (Груздева). Довелось хорошо знать или общаться с близкими духовными чадами целого ряда выдающихся епископов, – владыки Афанасия (Сахарова), владыки Стефана (Никитина), владыки Гермогена (Голубева), владыки Михея (Хархарова) и многих других. Этот живой опыт общения с людьми святой жизни еще хранит старшее поколение современных пастырей. Он неоценимо дорог, и молодым священникам обязательно нужно к нему приобщаться. Я искренне надеюсь, что выпуск нашей книги послужит этой цели.

Творчество и развитие находятся внутри его личной жизни, внутри его духовной жизни. Что такое духовная жизнь? Это жизнь с Духом Святым, когда человек живёт с Богом в сердце своём. И если эта жизнь не теплохладна, а полна любви, если человек живёт для Бога, отдал Ему своё сердце, то никогда его служение не станет рутинным, скучным, неинтересным, – мол, «а, всё одно и то же». Для такого священника каждая служба, каждая Литургия – встреча с Богом. Вот когда стоит священник у Престола – он говорит с Богом; он стоит (если можно так сказать) лицом к лицу с Богом, и обращается к Нему. Может ли это быть рутинным делом?

И каждый день такому священнику предлагается масса новых скорбей и радостей. Очень много разных прошений священник получает непрерывно. Теперь есть телефон, и священнику всё время звонят: «Помолитесь о том», «Помолитесь о сём»; одному – делают операцию; другая женщина – едет рожать ребёнка и звонит; третья – случился какой-то инфаркт или инсульт, или ещё что-то такое; кто-то летит в самолёте и просит помолиться. И так каждый день.

И если у священника есть община и есть духовные чада, то у него не остаётся никакого времени для себя. Община поглощает естественным образом всё его время, занимает всё его сердце. Как многодетная мать или отец, когда у них десять человек детей наполняют дом и суетятся, всё время смотрят, как бы кто чего не натворил, как бы кто не упал, не схватил острый предмет, или ещё что-нибудь, – они всё время в заботе, всё время во внимании – так и духовник всё время думает о своих чадах. Он помнит, что вот у этого сегодня такое-то дело, этот сдаёт экзамен, этот поехал хлопотать о квартире, а другой поехал заграницу, а кто-то болен. Так что у священника очень много таких духовных забот и с этими заботами он приходит к Богу.

Об этом лучше всего, пожалуй, говорит святитель Амвросий Медиоланский. У него есть такая чудная молитва для священника, готовящегося совершать Евхаристию. И так, как он сказал – я сказать, конечно, не смогу. Это такие прожигающие сердце слова, которые описывают, как он собирается служить, что он приносит Богу. Он просит Бога о том, чтобы быть услышанным, чтобы совершить эту Евхаристию и, несмотря на свою немощь человеческую, совершить её достойно. Так что, когда священник вот так идёт служить, то ни о каком рутинном служении не возникает даже мыслей.

Когда же сердце охладевает, когда в нём нет молитвы, когда вера делается теплохладной, когда теряется непосредственный контакт с Богом – тогда получается рутинное и формальное служение: «Всё одно и то же, всё скучно». И такой священник уже только и думает, как бы поскорее отбарабанить чинопоследование, скинуть рясу, подрясник, одеть пиджачок и бежать к телевизору футбол смотреть или ещё что-нибудь такое делать. Но это, по существу, расцерковление.

Мне кажется, внутреннее и внешнее в данном случае не следует противопоставлять. Конечно, главной всегда остаётся внутренняя составляющая: молитва и сосредоточенность. Но если ты служишь священником или диаконом – то, конечно, желательно, чтобы и служба тоже была красивой. Поэтому имеет смысл позаниматься и голосом, и дикцией, и может быть, слух развить. Обычно в этом могут помочь старшие собратья сослужители. Или можно просто послушать, как служат известные и знаменитые дьякона́, и поучиться у них. Сейчас очень много записей, это не так сложно сделать.

Когда нет сильного голоса, трудно его развить, но можно пользоваться микрофоном. Я считаю, что это очень важно: у нас храмы достаточно большие, и без микрофона плохо слышно. Раньше, до революции, духовенство выбирали по голосам. Вокальный генофонд находился в ведении духовного сословия, и самые великие певцы выходили чаще всего из духовного сословия. Но духовное сословие при советской власти было уничтожено. В результате генофонд в России, где хранились эти вокальные таланты, оскудел до крайности, и теперь даже музыкальные учебные заведения не могут набрать людей с хорошими голосами, особенно мужчин. Их осталось очень мало в России. На Украине положение лучше, а в России очень большое оскудение голосов.

И поэтому сегодняшних священников уже не выбирают по голосам, и часто службы проходят очень невнятно, их плохо слышно в храме. Но зато теперь можно с помощью электроники усиливать голоса. Этим пользуются во всём мире, и нам тоже нужно так делать. В Храме Христа Спасителя, как говорят, прекрасная «озвучка». Я считаю, обязательно нужно этим пользоваться. И тогда, даже имея небольшой голос, можно сделать службу красивой.

В молодости очень важно, чтобы был духовный отец; а для священника особенно важно, чтобы был опытный священник, который бы ему помогал и руководил бы им. Лучше, конечно, чтобы так оставалось на всю жизнь. Лучше до самой смерти иметь духовного отца. Но это не всегда получается.

Очень часто бывает так, что в старости уже не получается иметь таких отношений с духовником, с духовным отцом, как это было в молодости. Но это вполне естественно, потому что старый священник может поисповедоваться у молодого, но воспринимать его как духовного отца и как руководителя он не сможет. А искать другого старичка, который будет ещё старше и ещё опытнее… Обычно эти старички уже так замучены и загружены, что такого контакта и не получится.

Пока у меня была возможность, я ездил к отцу Иоанну (Крестьянкину) и к отцу Кириллу (Павлову). Но ездить часто было невозможно – только с какими-то особо важными вопросами, потому что к ним всегда стояла очередь, они всегда были загружены. Так что у старых священников это получается с трудом, и они тогда обычно на последнем этапе жизни довольствуются просто периодической исповедью.

А для молодого священника это очень важно, и найти более опытного руководителя реально. В случае смерти этого руководителя нужно постараться найти нового.

В принципе, конечно, можно носить. За границей и священники носят кольца, и диаконы. Там очень часто клирики работают на светской работе, и ходят они и в подрясниках, и в светских костюмах, и носят кольца, и никакой проблемы в этом нет.

Но в Русской Церкви сложилась устойчивая традиция снимать кольцо перед хиротонией. Эта традиция весьма символична. Она подчёркивает, что, принимая священный сан, и диакон, и священник отныне принадлежат прежде всего Церкви, церковной семье; что их кровная семья отступает на второй план. Когда венчают жениха и невесту, то берут с Престола кольцо и надевают им на руки; а перед хиротонией это кольцо возвращают на Престол.

Я бы не стал нарушать этот обычай. Он не имеет ни догматического, ни сакраментального смысла, но традиции, если в них ничего нет плохого, надо хранить.

У нас семь храмов, в которых постоянно идёт служба, и около 30 клириков. Но благодаря тому, что все они преподаватели нашего университета, у нас никаких серьёзных разногласий никогда не было и не возникает. Если появляются какие-то вопросы, мы их легко разрешаем и друг с другом никогда не ссоримся. Так что могу сказать только то, что вполне можно так жить.

Но мне приходилось видеть и переживать самому, ещё при советской власти, такую ситуацию: в храме, где три-четыре священника, эти священники не могут договориться друг с другом. Бывает и так. Но это зависит от единодушия духовенства, от того, стараются ли они делать какое-то общее дело, и от того, какое они получили направление в своём церковном воспитании. Все наши клирики вполне единодушны, поэтому нам не трудно. Мы с радостью вместе служим, и весь наш приход очень дружен. Хотя в этом приходе много микрообщин: у каждого священника есть свои духовные чада, которые приходят к нему, но все микро-общины составляют один большой дружный приход, и между ними нет никаких противоречий.

Важно, чтобы такое единство было достигнуто между священниками. Отчасти это забота настоятеля; если не получается – то, наверное, и епископ может как-то в этом помочь. Если люди не могут согласиться друг с другом и договориться, может быть, их нужно развести в разные храмы.

Всем известны слова Спасителя о том, что делать, когда согрешит против тебя брат – сначала обличи наедине, потом вдвоем или втроем, а потом уже скажи Церкви (см.: Мф. 18:15–17). В наше время церковный мир проникся представление, что любая жалоба начальству – это стукачество. Но если человек сначала обличил брата один, потом вместе с несколькими людьми, и настоятелю сказал, а клирик не исправляется, то что тогда делать?

Если клирик ведёт себя плохо, это – очень большая церковная беда, и если на это не реагировать, получится попустительство, и при таком попустительстве грех будет развиваться очень быстро.

Что такое «доносительство»? Это ведь не просто рассказ. Например, если в семье дети поссорились друг с другом, и один ребёнок обижает другого, а обиженный пошел и попросил у родителей защиты: «Он меня уже замучил, он пристаёт ко мне», – это что, донос? А к кому же ребёнку идти, если он маленький, а тот большой? Разве ему нельзя искать защиты? Это не донос. Тем более что мама этого старшего ребенка не хочет ему вреда, она просто ему строго скажет: «Ты так не делай!» Никакой беды ему от этого не будет, только польза. Это нельзя назвать доносом.

Так же и на исповеди, когда священнику говорят про проблему, в которой кто-то третий что-то не так делает. Теперь такая мода – говорить, что человек «поисповедовался на кого-то», т. е. донёс. Если священник для прихожан – просто администратор, который несправедливо накажет – тогда, может быть, можно рассматривать это как донос. Но если священник это – отец, пастырь, то ему всё можно рассказать, нужно просить его помощи, совета, и это не вред принесёт, а пользу всем: и виновному, и невиновному. Священник постарается помочь, остановить грех, остановить злоупотребление. Поэтому это – не донос.

Так что, если человек, которому рассказывают, честный, порядочный, добрый, который не обидит зря и зла не сделает, то рассказать ему очень даже хорошо. А если есть опасность, что он, не разобравшись, будет наказывать как-то несправедливо – тогда это уже будет похоже на донос.

Моя матушка всю жизнь ходила ко мне на службы, и никаких кривотолков не было, а было очень хорошо. Даже было так, что когда у меня дети были маленькие, то матушка мне говорила: «Ты уходишь – дети спят, приходишь – дети спят. Они тебя вообще не видят». А я ей отвечал на это: «Ты приходи с детьми в храм, и они будут меня видеть, и я буду их видеть, и мы будем общаться». Она так и делала – с детства детей приводила в храм, и наш храм для детей стал родным домом. И они все выросли верующими, все очень любят службу, могут петь на клиросе, и своих детей воспитывают точно так же, в вере.

Мне кажется, наоборот, очень важно, чтобы матушка и дети были в храме вместе с отцом и могли помогать ему, если у них есть к этому стремление.

Наша Церковь учит, что никакие болезни через причастие Святых Христовых Таин не передаются. Мы это учение демонстрируем, можно сказать, каждый день, когда служим Литургию, и священник или диакон потребляет Чашу после того, как из неё причастились сотни людей. И я не знаю ни одного случая, чтобы кто-нибудь из-за этого заразился какой-то болезнью. И не только я, но и от других не слышал, чтобы такое было. Если мы будем дезинфицировать лжицу, мы продемонстрируем наше маловерие.

Мне вспоминается история, как митрополит Кирилл (Смирнов), который, будучи епископом, викарием Санкт-Петербургской епархии, должен был освящать воду на Неве в день Богоявления. Но в это время была эпидемия то ли холеры, то ли какой-то другой тяжёлой болезни, и ему дали предписание, чтобы он освящал воду не в реке, а кипячёную воду в каком-то баке. И владыка с явным неприятием этого не послушался, пошёл и освятил воду в реке, и эту воду раздал всем. Потому что, если мы верим, что «днесь освящается естество», если мы с верой молимся о том, чтобы Благодать Святого Духа сошла на эту воду, то эта вера не совместима с мыслью о том, что теперь от этой воды все будут заражаться холерой.

Ни священник, ни епископ, никто из священнослужителей никогда не должен впадать в такое маловерие и демонстрировать его другим людям. А если мы будем показывать своё маловерие, то тогда люди тоже потеряют веру или уйдут от нас, и всё.

Если грех не очень значительный, то можно подождать, помолиться, потерпеть в надежде, что человек осознает свой грех и скажет. Необязательно выводить его сразу на чистую воду.

Смертный грех несовместим с пребыванием в Церкви. Будет кощунством делать вид, что его нет и допустить человека к причастию, если он, например, вор или убийца, хоть и не говорит об этом. В таком случае священник, конечно, должен обязательно указать на грех прямо или косвенно.

Во многих случаях можно как-то деликатно подвести человека к покаянию, сказать, что бывают такие-то случаи, описать что-то похожее, и человек поймет и покается.

Но если он сознательно не хочет исповедоваться и каяться, а ты знаешь, что он этим грешен, то можно сказать прямо. А как быть? Как это можно допустить? К сожалению, очень много людей дерзают приступать к Чаше, имея на совести явные преступления. Мне это непонятно. Ведь если ты так любишь свой грех и хочешь грешить, то можешь не причащаться, зачем же ты идешь к Чаше? Таких священник должен остановить.

Придется выяснить все – конечно, сначала более деликатно, а потом и напрямую. Если человек покается – хорошо; если не покается и уйдет – значит уйдет, что ж делать. Не быть же с ним соучастником.

Был у меня такой случай. Я выхожу после Литургии, и тут подходит ко мне женщина, которую я никогда не видел раньше, и говорит, что хочет причаститься. Конечно, я мог причастить ее запасными дарами, если бы была какая-то необходимость.

Начинаю ее спрашивать: «А почему Вы пришли позже?» – «Я не могла» – «А почему, что такое?» – «Первый раз» – «Вам нужно поисповедоваться. А кто Вы?» – «Я учительница» – «А что вы преподаете?». Выясняется, что преподает она то ли обществоведение, то ли еще что-то такое, а было это при советской власти. Я спрашиваю: «Скажите, пожалуйста, Вы говорите детям, что Бога нет?» – «А как же? Конечно». Тут я говорю: «Простите, а как же Вы хотите причащаться Христовых Таин, говорите, что Вы верующая, а детям объясняете, что Бога нет? Как это у Вас получается?» – «Ну что Вы не понимаете? Вы что не знаете, как у нас в школе теперь устроено, я же не могу отказаться, это стоит в программе» – «От программы Вы не можете отказаться? А от Бога можете? Так получается? Зачем тогда Вам причащаться, если Вы говорите детям, что Бога нет, то есть совершаете страшное преступление?».

Она страшно разозлилась на меня, хотя я разговаривал с ней очень мягко, очень осторожно, старался никак не оттолкнуть. Сказала: «Что с Вами разговаривать, от Вас вином пахнет», повернулась и ушла. Разве нужно было ей сказать: «Ну хорошо, сейчас причащу и продолжайте в том же духе»?

Конечно, если я не проявил должной любви, тогда это мой грех, человек должен стараться с любовью говорить с любым человеком. Но есть люди, которые не хотят покаяться и измениться.

Вот другой пример. К счастью, это было не со мной, мне рассказывал один священник. К нему пришел на исповедь человек средних лет и сказал, что ему очень тяжело на душе, что его все время мучают какие-то сны, мерещится, что за ним кто-то ходит. «А чем Вы занимаетесь, кто Вы такой?» – «Я киллер». Священник очень удивился, переспросил: «Как киллер?» – «Вот так». «Что, Вы убиваете людей?» – «Да» – «Зачем?» – «Это моя работа, у меня жена, дети, я должен содержать семью. И я так работаю» – «Но это же несовместимо с церковной жизнью, зачем Вы пришли сюда, в Церковь?» – «Потому что мне плохо, мне тяжело» – «Вам плохо потому, что Вы занимаетесь таким делом» – «Что ж мне делать?» – «Покаяться в страшном грехе убийства и прекратить это раз и навсегда». «Я подумаю», – сказал этот человек и ушел.

Через неделю он совершенно неожиданно снова приходит. Священник обрадовался, думает, пришел каяться, а он подходит и говорит: «Я пришел сказать Вам, что я всё-таки не могу оставить свою работу, я ничего другого больше делать не умею, и я должен содержать свою семью». Повернулся и снова ушел.

Может быть, если бы на месте того священника был апостол Иоанн Богослов или какой-нибудь другой святой, он сумел бы расположить его к покаянию, но это не так-то просто сделать. Если человек так закоснел в своем грехе, то он совершает какие-то безумные вещи и приводит безумные доводы. Видите, он приходит в церковь, говорит священнику о том, что он киллер, не боится, что его арестуют – то есть ему уже настолько плохо, что он сам идет рассказывать о себе, не собираясь прекращать свою преступную жизнь. Как до него достучаться? Ведь невозможно насильно человека обратить к Богу, к вере, к покаянию.

Следуя 102 правилу Трулльского Собора, священник может налагать трудноисполнимые епитимьи (такие как отлучение от причастия, назначение большого количество поклонов, строгих постов и т. п.) исключительно в тех случаях, если он имеет возможность и собирается в дальнейшем следить за исполнением наложенных епитимий, их духовной пользой для кающегося и, при необходимости, корректировать их срок и строгость.

Если епитимья наложена на человека священником, который заведомо не мог следить за её исполнением, она может считаться недействительной. Другими словами, если к священнику на исповедь пришел человек, регулярно у него исповедающийся, получивший от другого священника, например в паломнической поездке, какую-либо епитимью, то духовник, основательно разобравшись в обстоятельствах, может разрешить эту епитимью полностью или частично не исполнять.

Если же священник не знаком (или мало знаком) с человеком, который к нему пришёл и просит снять епитимью, он должен объяснить этому человеку важность регулярной исповеди у одного священника и то, что только такой священник, у которого он будет духовно окормляться, может помочь ему в решение вопроса с данной епитимьей.

Если к священнику пришёл человек, регулярно у него исповедующийся и считающий его своим духовником, и сообщил, что наложенную на него этим священником (духовником) епитимью снял другой священник, то духовник, основательно разобравшись в обстоятельствах, вправе либо попросить этого человека продолжить исполнение данной епитимьи, либо порекомендовать ему искать духовного руководства у того священника, кто с него эту епитимью снял.

Если человек на исповеди не кается в каком-либо из соделанных грехов и не желает с ним бороться (например, живёт в блудном сожительстве и не намерен эту ситуацию менять), при этом кается в некоторых других своих согрешениях, в таком случае священник после исповеди не может читать над таким человеком разрешительную молитву, даже если тот просит отпустить ему хотя бы часть грехов. Священник должен постараться, не оттолкнув такого человека, донести до него суть Таинства Покаяния и напомнить слова Апостола: «Кто соблюдает весь закон и согрешит в одном чем-нибудь, тот становится виновным во всем» (Иак. 2:10).

Я в таких случаях всегда говорю: «Я не имею права прочитать тебе разрешительную молитву, потому что сам Христос говорит в Евангелии: «Если вы не прощаете согрешения вашим ближним, то и Отец Мой Небесный не простит вам согрешений ваших» (см.: Мф. 6:15; Мк. 11:26). Если Господь говорит, что Он не простит, как я могу прочитать «Прощаю и разрешаю…»? Не могу, ты уж не обижайся. Если ты не прощаешь, то и сам не получишь прощения. Это Господь сказал, это не я говорю».

Обычно люди, услышав это, говорят, что они всё прощают. То есть всё сразу понимают и действительно прощают.

И потом. Литургия начинается, как известно, словами дьякона: «Миром Господу помолимся». «Миром» – то есть мы должны все быть в полном единении, в мирном устроении сердца. Если сердце не мирно – совершать Литургию нельзя. Именно «миром Господу помолимся», «О свышнем мире и спасении душ наших, Господу помолимся», то есть мир – это одно из главных условий нашего предстояния Богу.

Это зависит от того, умеет ли священник войти в контакт с пришедшим человеком. Нужно, конечно, чтобы у пришедшего было доверие к исповедующему священнику. Этому очень помогает, прежде всего, возраст и опытность священника. У молодого священника еще недостаточно опыта. А когда священник – уже старенький дедушка, проживший длинную жизнь – ему легче открыться, рассказать о своих грехах и посоветоваться.

Опытный священник легче устанавливает контакт. Ему легче почувствовать и понять душу пришедшего человека, его проблемы. Важно стараться дойти до сути: ребенка расспросить, что он чувствует по поводу своего поступка, любит ли папу и маму; поговорить со взрослым, как он вообще живет, что он чувствует и как он может так поступать.

Ни в коем случае нельзя исповедь превращать в формализм. Это убийственно для исповеди, и очень вредно для приходящих, которые на этом могут просто потерять веру. Нужно понять и почувствовать, что в душе пришедшего человека, какие у него проблемы, что его мучит.

Большинство священников вспомнит десятки и сотни случаев, когда нецерковные люди даже после бесед перед Крещением или Венчанием искренне и воодушевленно обещали жить по-христиански, исповедоваться, ходить в храм. А получив желаемое, благополучно исчезали. Не лучше ли мягко показать таким людям, что они еще не готовы, и посоветовать подождать два-три меясца: пройти катехизацию, влиться в жизнь общины?

На протяжении всей истории Церкви практика была разной. В Деяниях святых Апостолов, например, мы видим, что первые крещения совершались очень быстро. Например, после Сошествия Святого Духа на Апостолов в День Пятидесятницы они вышли на кровлю и проповедовали; и после проповеди Петра крестились сразу 3000 человек. Тут не было никакой катехизации, одна проповедь – и 3000 человек крестились. И потом также быстро апостол Пётр крестил Корнилия и его семью, а апостол Филипп крестил евнуха, так сказать, по дороге. Во времена гонений мы не находим следов особо длинной и долгой катехизации.

Потом, после Миланского эдикта, когда строятся большие храмы, когда эти храмы наполняются вчерашними язычниками, уже не пережившими гонений, уже не готовых страдать за свою веру (то есть вера у них уже не была такой выстраданной и глубокой), появляется необходимость катехизации, и катехизация распространяется по всей территории Римской империи, вырабатывается определённая методика, появляется институт катехизаторов.

Но и это не продержалось слишком долго и окончилось тогда, когда практически стало доминировать крещение младенцев. Младенцев катехизировать нет смысла, они ничего не понимают, их крестят «в кредит». И катехизация отмерла, и ее не было более тысячи лет.

Необходимость в ней снова возникает в СССР где-то в середине советской власти, когда опять появляются некрещённые взрослые. Сначала, даже и при советской власти, все были крещёнными с детства. А потом, где-то в 30-е, и в основном в 40-е, годы, в 50-е годы, появляются люди некрещёные, но уже взрослые. Однако катехизировать их не было никакой возможности, потому что советская власть не позволяла этого делать и негде было катехизировать – ни в храмах, ни в квартирах. За то, что организовали какой-то кружок по изучению Закона Божия, уже могли посадить в тюрьму на два года (был такой закон при советской власти). Так что для катехизации не было возможности. А люди приходили и просили креститься.

Я сам застал это время и хорошо помню, что я очень болезненно переживал, когда приходят крестить младенцев, и я вижу, что родители неверующие. И я начинаю с ними говорить, а они мне отвечают: «Хватит разговаривать! Вы деньги взяли с нас – делайте своё дело!». А я деньги не брал, их взяли за ящиком. За ящиком сидели сотрудники старосты, старосту назначал уполномоченный, казначея назначал председатель райисполкома. Например, у нас в храме (здесь, в Кузнецах) казначеем была некрещённая любовница председателя райисполкома. Они собирали деньги, и без квиточка об оплате я не имел права кого-либо крестить. За всем следили, всё было схвачено. Священник был в положении наемника. Его нанимает приходской совет и платит ему зарплату, и он «от сих до сих» имеет право что-то делать. Он не имел права пойти и причастить больного на дому, если не выписана квитанция и не оплачено.

Какая могла быть катехизация в этих условиях? Что можно было сказать в ответ? Действительно, деньги взяли, а меня не спрашивали. Я, может быть, сказал бы: «Не берите с них деньги, они не готовы», но меня никто к этому не подпускал. А они приходят и просят крестить младенца. Отказать?

Было несколько таких вопиющих случаев, когда я отказывал, и получался скандал. Сразу скандал. И главное, что потом возникало острое чувство, что сделал что-то не то, какие-то угрызения совести. Возникали мысли примерно такого плана: «В этом аду, в котором мы живём здесь, на земле, где безбожие царствует, и остались последние храмы, которые ещё как-то живут, всё-таки Господь привёл к тебе этого человека, и он просит крестить его, а ты его оттолкнул! Что, для этого тебя Господь поставил священником? От него ты требуешь того, чего он сделать не может! Ты ему ни в чем не предложил помочь, не можешь ему предложить катехизацию, не можешь дать ему книги. Евангелие дать не можешь, потому что Евангелие не издавалось. А значит, ты просто берёшь и отталкиваешь его, и всё». В этих условиях совесть была спокойнее, если всё-таки покрестишь. И было много случаев, когда покрестишь, а потом люди приходят к вере. Хотя часто проверить это было невозможно. Часто люди приходили к вере, становясь взрослыми. Они знают, что они крещённые, и потом взрослыми почему-то приходят к вере и к церковной жизни.

Пути Господни неисповедимы. С канонами и нормами тысячелетней давности трудно сориентироваться в новых условиях: к кому их применять и как их применять.

Конечно, положение изменилось после перестройки, когда появилась свобода, когда появилась возможность печатать книги, Евангелие, организовать кое-какую катехизацию. И это было сделано. Понемножку, не сразу, а постепенно. Сначала даже не было баптистериев для взрослых. Мы вынуждены были крестить всех обливанием, потому что некуда было погрузить. Но постепенно это было преодолено. Но преодолеть менталитет не так просто. Все, кто жил при советской власти, привыкли, что священник пришёл – и покрестил. Может быть, ты заплатил, а может быть, и не заплатил, но ты просишь покрестить – и тебя крестят. А тут тебе вдруг говорят про какую-то катехизацию.

Поэтому мы пробовали и пробуем делать такую катехизацию как раньше, но мы никого не заставляем. Мы зовём, предлагаем, и приходит небольшое количество людей, слушают эти беседы, участвуют, задают вопросы. Но это несколько десятков людей. А большинство, наверное, не хочет ходить. Если мы им предлагаем катехизироваться, то они говорят: «Спасибо большое», – и уходят в другой храм, где их не будут заставлять.

Опять же стоит вопрос: отталкивать их или нет? Мне кажется, что сейчас и наше священноначалие в лице Святейшего Патриарха и епископов, и самые опытные духовники всё-таки приходят к такой норме, что в наше время требовать чего-то от кого-то очень трудно. Надо стараться с любовью привлечь людей, увлечь, вдохновить их на то, на что они способны. Не отказывать, не прогонять, а предложить: «Прочитайте Евангелие, и мы поговорим после этого. Вы зададите какие-то вопросы». По крайней мере, я стараюсь так делать. И если человек чувствует доброе отношение, какое и должно быть всегда у священника к людям, если он чувствует, что его принимают с любовью и не хотят оттолкнуть, то очень часто он как-то отзывается.

Я неоднократно причащал людей в коме, но только тех, кто живёт церковной жизнью. Но если неизвестно, верующий ли перед тобой человек, то причащать нельзя.

Однажды некая женщина пригласила меня причастить умирающую мать. Когда я приехал, оказалось, что мать находится в коме. Выяснилось, что она не ходила в храм, не причащалась и не понятно, верует ли в Бога. Я тогда был еще молодым священником и позвонил по телефону замечательному московскому пастырю, протоиерею Александру Куликову. Он посоветовал, сначала послужить молебен, и если женщина во время него придёт в себя и выразит желание, то причастить. Я отслужил молебен, но она оставалась в коме. Я сказал её дочери, чтобы она спросила свою мать, если та придёт в себя, хочет ли она причаститься, и если она захочет, то я приеду и причащу. Через некоторое время ко мне приехала эта женщина и сказала, что мама приходила в себя и захотела причаститься. Когда я приехал, она снова была в коме, но я всё же спросил, хочет ли она причаститься, и вдруг она открыла глаза и сказала, что хочет. И я её причастил.

Таинство соборования включает в себя чтение Евангелий, апостольских посланий и длинных проникновенных молитв, что подразумевает участие больного. Если больной в коме, то такой длинный чин в значительной степени теряет свой смысл, т.к. сознательно участвовать в нём больной не может. Если больной – церковный человек, можно воспользоваться сокращённым чином, но всегда нужно помнить, что Таинство – это не магия, и нельзя совершать Таинство как некое магическое действие. Если человек церковный – важнее всего его причастить.

Соборовать же людей нецерковных не следует. Все Таинства совершаются внутри Церкви именно, как преподание Даров Святого Духа внутри Церкви–Тела Христова. Даже Таинство Крещения имеет смысл рождения Церковью нового своего чада. Таинство Покаяния называется Вторым Крещением. Таинство Соборования предназначено для болящих членов Церкви и не может заменять Таинство Покаяния, которое требует от грешника сознательного решения и готовности полностью изменить свою жизнь, чтобы стать членом Церкви. В Таинстве Соборования прощаются забытые грехи, но, конечно, не в том случае, когда человек вообще никогда не исповедовался, т. е. не является членом Церкви.

Когда я был ещё молодым священником, у меня был такой случай. Ко мне пришла женщина, уже немолодая, и сказала, что она живёт, как бы теперь сказали, в «гражданском браке». Её брак не зарегистрирован и не венчан, живет она уже давно, лет 10 или 15, и так они собираются продолжать жить вместе с сожителем или, как она его назвала, «мужем». И вот она пришла в Церковь и хочет воцерковиться и причащаться. Я ей сказал, что не могу её причащать, пока она не узаконит свою жизнь с этим человеком. А он не готов. Она очень переживала, очень огорчилась и поехала к замечательному старцу, отцу Тихону Пелиху. Я знал отца Тихона очень близко. Он был святой человек, прозорливый, замечательный подвижник. Он принял эту женщину, обласкал, утешил, причастил. И через короткое время она привела мужа, и муж поисповедовался. Потом они расписались, повенчались и воцерковились. Отец Тихон всё это прозревал, видел, и так сделал.

В математике есть такое понятие – «производная». Вектор развития – направление движения. Если очевидно, что такое-то решение послужит воцерковлению, тогда мы можем проявить икономию, помочь этому воцерковлению.

Нельзя быть формалистом и не всегда стоит отслеживать букву канона – нужно понимать его дух, духовный смысл.

Но, если священник не чувствует возможности такого доброго развития, если человек не собирается воцерковляться, если он хочет просто «воцерковить свой грех», остаться в грехе, но только ещё и причащаться – то потакать этому будет преступлением. Тогда церковная жизнь превращается неизвестно во что. Тогда можно, например, воровать – и причащаться; убивать – и причащаться; блудить – и причащаться. Это неправильно и даже преступно.

Такие вопросы теперь осложняются тем, что во всём мире, и у нас в России тоже, по существу говоря, уничтожается семья. Отменяются все традиционные нормы не только семейной жизни, но и вообще отношений между людьми. Между однополыми людьми во многих странах уже узакониваются содомистские сожительства. В этом смысле мы живём в ужасное, дикое время; пожалуй, такого никогда не было. Содом и Гоморру – два города Господь сжёг огнём. А сейчас и Европу, и Америку, и весь мир охватывает этот смертный грех.

Дети воспитываются в самых извращенных понятиях. От молодёжи, школьников и студентов, сейчас приходится слышать: «А почему нельзя сожительствовать? Что в этом плохого? Это же естественно». Они так смотрят: если человек хочет есть, почему ему нельзя поесть? Это же естественно: поесть и утолить свой голод. Если есть плотские потребности, почему их нельзя удовлетворять? Это же естественно. И объяснить им, в чём состоит грех, очень трудно, потому что они говорят, что так все вокруг живут, и ничего. И действительно, государство и общество теперь живущих в блуде и извращениях не осуждает.

Объяснить это сложно. Люди начинают это понимать, когда уже поздно: когда у них разрушена жизнь, когда они уже изуродовали и себя, и всю свою жизнь, и окружающих людей. Тогда они иногда приходят в себя и каются; и то не всегда.

Так что здесь задача духовника очень затруднена. И дать какие-то однозначные рецепты: «Не принимать! Никого не допускать!» – будет неправильно.

Однажды я встретился с одним архимандритом, который, по-видимому, был из старообрядцев и никого не причащал у себя на приходе. Служит Литургию и никого не причащает. Почему? Он говорит: «Они все грешники. У них грехи, и я им даю епитимию по Требнику. Там написано: 3 года, 5 лет, 7 лет, и я даю. Он не исполнил – и я добавляю. Если он ещё чем-нибудь согрешил – я ещё прибавляю» – и все прихожане у него были под епитимиями, никто не мог причащаться. И так он и считает, что это нормальная, церковная жизнь.

Но превращать Церковь в такое судебное репрессивное учреждение невозможно и неправильно. Священник должен быть отцом, и он должен со всей болью и состраданием каждый раз решать для себя проблему: «Как привести к покаянию? Как помочь вернуться в отчий дом заблудшему человеку?» Это бывает очень непросто. Нельзя просто всех гнать, а нужно с любовью, не осуждая, с пониманием объяснять, что это больша́я ошибка в жизни, что так нельзя. Можно так сказать: «Когда ты это поймёшь и исправишь, тогда мы будем дальше двигаться. А если ты сейчас начнёшь причащаться и при этом продолжишь так жить, – это будет тебе только в осуждение, и ты благодать не воспримешь. Благодать Божия не пребывает в сердце блудника, это невозможно». Нужно объяснить человеку, что такое брак.

Сейчас люди живут философией гедонизма. Это – жизнь ради наслаждения, проникает и в Церковь тоже. И люди думают, что брак существует для того, чтобы удовлетворять свои плотские потребности. А детей можно двоих родить – и всё. А зачем ещё дети? Начинают предохраняться от рождения детей и думают, что в этом нет греха. А ведь человек создан Богом таким образом, что плотская супружеская жизнь имеет своим прямым следствием рождение ребёнка. Это замысел Божий. Искажение этого замысла – грех.

Почему так Господь устроил? Потому что Бог есть любовь; и человек тоже должен быть любовью. А любовь – это не наслаждение, это не влюблённость. Любовь – это прежде всего сострадание, сорадование; это – жизнь не для себя, а для того, кого ты любишь. Это самоотдание.

Дети научают любви, и являют любовь. И когда у родителей рождаются дети, они их кормят, воспитывают, учат – отдают себя им; они живут по любви, подвигом любви. Этот подвиг и создаёт семью. А если люди не хотят этого подвига, то любовь уходит, и результат очевидный – разводы. Если во главу угла поставлена гедоническая цель – наслаждение, удовлетворение своих похотей – то жена в конце концов надоест, и муж постарается найти себе другую партнершу.

Откуда это массовое, повальное движение к разводам? Сейчас (по недавней статистике, которую проводили в Петербурге) среди молодёжи 90% браков разводятся. По всей стране примерно 50% разводятся, тоже совершенно ужасная цифра; а среди молодёжи – 90%! Это значит, что современная молодёжь не способна любить, эта способность убита блудом, а без любви жизнь в браке становится пыткой. Если нет любви у людей, то брак превращается в муку, и люди разводятся, а потом уже меняют своих партнеров как перчатки.

Пост – это всегда воздержание и некая жертва, некоторый отказ от того, чего тебе хочется. Вот, например, мне хочется сладкого, а я отказываюсь – это пост. Хочется мясного или молочного, а я отказываюсь и ем только растительную пищу – это пост.

Точно также и воздержание в плотской жизни для супругов – это тоже своего рода пост. Он, конечно, является общим установлением Церкви и в этом смысле обязателен для всех её членов. Поэтому просто взять и смягчить, а то и отменить всё это… Если идти в русле западных, католических уступок (там у них уже все посты отменили, кроме поста в течение нескольких часов в Страстную Пятницу) – можно всё и отменить. Но какой результат мы видим у них? – Храмы пусты, и никто уже не помышляет о том, чтобы католичество вернулось в жизнь их народов, в жизнь их стран.

Если мы пойдём по этому пути – тоже потеряем всё: и людей, и нашу веру. И нужно помнить слова Откровения Иоанна Богослова о теплохладности, когда Господь говорит ангелу Лаодикийской Церкви, что: «Ты тёпл, ты не холоден, и не горяч, и потому изблюю тебя из уст Моих. О, если бы ты был холоден, или горяч!» (Откр. 3:15–16). Когда человек холоден или горяч, то, оказывается, ему легче обрести истину, потому что у него сердце ищущее, неравнодушное. А когда у тебя теплохладность, когда тебе всё равно – то вера уходит, и с Богом так жить невозможно. Невозможно к Богу относиться теплохладно. Тут действует правило: «Всё или ничего».

Если ты пришёл к Богу, то должен услышать слова: «Сыне, дай Мне сердце твоё, а всё остальное Я Сам приложу тебе». Богу нужно наше сердце. Богу нужно, чтобы мы Ему всё отдали. Бог не приходит к человеку на второе место, только на первое. Что это значит? Это значит, что мы должны быть готовы отказаться от своих страстей, от своих вожделений (тем более плотских) ради того, чтобы быть ближе к Богу. Когда человек воздерживается, постится – ему легче молиться. Когда он отказывает себе в чём-то, особенно в плотских желаниях, то этот аскетизм помогает ему настроиться на духовную волну. И все знают очень хорошо, что если попостишься как следует, то и молитва легче даётся. Не даром говорят: «сытое брюхо к учению глухо» – если человек живёт мыслями о еде, не может победить своей страсти, то у него в сердце не остаётся места для Бога.

То же касается и супружеского поста. Иногда говорят, что некоторым трудно поститься – но поститься всегда немножко трудно. Да, бывает, что люди болеют (желудок, язва или ещё что-то), и им поститься нельзя. Но в супружеских-то отношениях поститься всем можно. Если что-нибудь случается – командировки или еще что-то, или, допустим, война – люди постятся, и ничего не происходит с ними.

Некая женщина выдвинута на должность судьи. Светский закон запрещает ей занимать эту должность, если кто-либо из её близких родственников занимает административную должность, а её муж – офицер и является руководителем подразделения. Они вынужденно официально развелись, но живут вместе и свои отношения разрывать не хотят. Что делать?

Каждый такой случай должен рассматриваться всегда индивидуально. То есть никаких универсально-общих решений в принципе не существует. Хотя и существуют правила, каноны, но, тем не менее, каждого человека священник должен принять в своё сердце, войти в его положение, как говорится, прочувствовать как следует, что внутри, в душе у этого человека, и тогда принимать решение.

В данном случае всё довольно просто. Если для людей регистрация брака – это формальность (как часто говорили при советской власти: «Что такое печать в паспорте?! Наш брак – это же не документ, это – наша любовь и наши отношения. Давай потом распишемся, а сейчас нам неудобно»), если это так, то тогда такие люди вполне логично поступают, не регистрируя свой брак. Но если для них брак – это благодатное единство, которое даётся в Таинстве, то им не безразлично, совершилось ли над ними Таинство или нет, соединены они благодатью Божией или нет. Эта ценность будет для них гораздо выше, чем работа; и верующий человек в такой ситуации, конечно, скажет: «Нельзя мне быть судьёй – так и не надо, не буду судьёй, но с мужем разводиться, конечно, не буду. Я хочу с мужем быть и расписана, и обвенчана». И никакие должности или деньги не заставят её отказаться от этого.

Так что священник, конечно, должен вникнуть в обстоятельства. Если приходят люди из неверия со всем этим накопленным багажом, то к ним нужен индивидуальный подход. Может быть, в виде исключения, их можно и причащать, если они честно живут друг с другом семейной жизнью, понемножку их воцерковить и привести к тому, чтобы они в итоге расписались и повенчались. Но если же они, будучи якобы церковными людьми, пошли на такие для себя послабления, то здесь процесс идёт в обратном направлении, не в Церковь, и из Церкви. И священник, конечно, не должен этому потакать.

Священник – это не артист, который выходит на сцену, играет свою роль, а потом ему похлопали – и до свидания. Священник – это пастырь, который должен жить со своей паствой и должен её знать. И, конечно, настоящие члены приходской общины нуждаются в серьезном, глубоком контакте со священником, они хотят о себе рассказать, попросить совета.

К кому бежит ребенок в беде? Конечно, к отцу, к матери. Так же и духовное чадо приходит к своему духовнику, потому что надеется получить от него помощь.

Другое дело, что на исповеди бывает невозможно со всеми разговаривать, особенно если паства многочисленная. Тогда священник должен выделять специальное время для общения с пасомыми, вне всякой исповеди и, не совершая Таинство, просто обсуждать с ними их проблемы, отвечать на их вопросы. Тут можно и утешить, и подбодрить, и строго что-то сказать.

А если на исповеди стоит три человека, то можно и на исповеди поговорить более подробно.