2. Начало творческого пути
Все эти события, переживания, умственные метания и поиск, влечения, рабская зависимость от страстей, горделивое самовознесение и растерянность от собственного безволия… — составляют тот фон, на котором начиналось литературное творчество великого русского писателя.
В литературе он испытал себя достаточно рано: в 1834 году, в шестнадцатилетнем возрасте, сочинил драматическую поэму «Стено», «совершенно нелепое произведение, в котором с детскою неумелостью выражалось рабское подражание байроновскому «Манфреду» (10,263), его собственная оценка, данная, разумеется, гораздо после.
В те времена многие, даже значительные впоследствии литераторы, начинали со слабых стихов в романтическом духе; нередко образцом для подражания был Байрон, кумир молодых поэтов той эпохи, — не уберёгся этой слабости и Тургенев. К тому же эстетический вкус его ещё не был в достаточной степени развит, чувства не отшлифованы: одновременно с Байроном он превозносил Марлинского и Бенедиктова, с их наивной сентиментальностью или аффектированными «роковыми страстями», с их «набором громких фраз», по выражению Белинского. И стихи Тургенев писал вначале нe без влияния того же Бенедиктова. Однако было в них и живое чувство, зерно истинной поэзии среди псевдоромантических плевел, которое позволило П. А. Плетнёву заметить, что в авторе «что-то есть».
Плетнёв, профессор русской литературы в Петербургском университете, был прикосновенным к плеяде многих великих литераторов — другом Пушкина, Гоголя, Жуковского; Боратынского. Пушкин посвятил ему «Онегина» — лучшая, пожалуй, рекомендация. Плетнёву-то и отдал начинающий поэт Иван Тургенев свою поэму и несколько стихотворений. За поэму профессор студента (учившегося в то время на филологическом факультете университета) «отечески пожурил», а из стихотворений отобрал два и несколько спустя напечатал в журнале «Современник», который унаследовал от Пушкина.
Но этот ранний, хоть и относительный успех не придал юному поэту особой уверенности в своём предназначении к литературному поприщу. Он колебался, пробовал себя на иных путях. Завершив образование, попытался определиться на службу, но служил «очень плохо и неисправно» и вскоре подал в отставку. Затем вдруг вознамерился стать профессором философии в Московском университете и даже сдал магистерский экзамен — однако сопутствующие обстоятельства сложились неуспешно. Да и сам он почувствовал, что профессорская деятельность — не для него.
Теперь, зная итог, мы, разумеется, не сомневаемся: для Тургенева — литература. А он сомневался. И позднее, став уже сравнительно известным литератором, автором нескольких поэм и повестей, сомневаться не переставал; однажды даже подумывал оставить литературу.
Впрочем, если бы и решил, вряд ли бы оставил: литературная деятельность была единственно возможным для него видом деятельности, к которому он имел склонность и талант.
В начале 1843 года за подписью Т. Л. (т.е. Тургенев-Лутовинов) — появилась в печати отдельным изданием поэма «Параша». Это событие и можно считать подлинным началом писательской биографии Тургенева. Поэма была одобрена самим Белинским. Не нужно забывать: критик был в литературе того времени высшим авторитетом, именно он направлял и воспитывал художественный вкус молодых писателей, он же навязывал многим и мировоззрение своё, чему почти никто не противился. (С Тургеневым, впрочем, Белинский пребывал в единомыслии: недаром же оба проходили выучку у Станкевича, хоть и в разное время). Понятно, что значил для начинающего автора отзыв такого авторитета о «Параше».
Правда, в одном Белинскии все же ошибся^ ему показалось, что Тургенев станет новым великим русским поэтом, наследником Пушкина и Лермонтова. Тургенев, действительно, стал великим поэтом, но — в прозе. Как ни странно, Тургенев-стихотворец современному читателю совершенно незнаком (единственное исключение — знаменитый романс «утро туманное…»), да он не слишком долго и выступал перед публикою в этом качестве: до 1847 года. И позднее всегда неохотно вспоминал о своём стихотворстве, признаваясь, например, в одном из писем середины 70-х годов: «Я чувствую положительную, чуть не физическую антипатию к моим стихотворениям — и … дорого бы дал, чтобы их вообще не существовало на свете» (12,460). Одновременно со стихами Тургенев начал пробовать силы и в прозе. Уже в 1844 году появилась его первая повесть «Андрей Колосов».
В Тургеневе совершалась в тот период невидимая внутренняя работа, складывались основы характера, мироосмысления, самого типа мышления. Правда, внешние формы его поведения не всегда (лучше сказать: почти никогда не) соответствовали внутренним его стремлениям. Друзья (среди них — Герцен, Белинский) видели в нём подобие Хлестакова. Однако Белинский, укоряя Тургенева за его хлестаковщину, замечал: «Что мне за дело до промахов и излишеств Тургенева. Тургенев написал «Парашу»: пустые люди таких вещей не пишут»[17].
В 40-е годы, как мы помним, в Москве, в Петербурге ведутся неистовые, до хрипоты, споры о насущнейших проблемах времени. Можно без преувеличения сказать, что именно в тех спорах рождалась русская интеллигенция — со своей весьма противоречивой ролью в отечественной истории. И Тургенев пребывал там, среди спорщиков. Правда, всегда он держался сдержаннее прочих. «В близких кругах он не был многоречив… — читаем у одной из мемуаристок. — Если Тургенев не расположен был говорить, он способен был провести у кого-нибудь несколько часов молча <…>; он смотрел тогда апатично, не поддерживал разговора и отвечал односложными словами. Анненков объяснял это тем, что и в обществе Тургенев обдумывал свои повести и располагал сцены»[18].
Тургеневым же владела в то время одна мысль, одно стремление: выделиться, стать не похожим на окружающих, возвыситься над толпою. «Самым позорным состоянием, в какое может попасть смертный, считал он в то время то состояние, когда человек походит на других»[19], — вот наблюдение Анненкова. Герцен обнаруживал у Тургенева безграничное самомнение. Мы сталкиваемся тут с проблемою самоутверждения, которую писатель передал затем едва ли не всем своим героям. Передал как свою собственную внутреннюю муку, ибо что как не муку способен испытывать человек, ищущий истины вне спасения… Эта мука нередко выявляется в терзающей душу рефлексии, какою также наделил автор своих героев.
Каждый большой писатель непременно обладает индивидуальностью своеобразной, неповторимой — это, в сущности, трюизм. Однако неповторимость эта — внутренняя по сути своей, а не внешняя: внешне-то человек может выглядеть весьма заурядно. Прав был Белинский, когда утверждал: написавший «Парашу» не может быть пустым, а внешнее не так существенно. Но Тургенев ещё не был уверен, какой он писатель, не знал ещё внутренних своих возможностей, и немалое внимание обращал на наружное выражение своей «неповторимости». Оттого-то на первых порах его стремление к оригинальности проявлялось несколько неуклюже, в, ложных, а часто и комичных формах. Собственно, и ранний его байронизм, подражание Манфреду в сочинениях и в жизни одна из форм, в которую облекалось его стремление к самоутверждению. Проницательный Анненков отметил точно: «Цели юного Тургенева были ясны: они имели в виду произведение литературного эффекта и достижения оригинальности. В этом заключается ключ к их правильному пониманию»[20].
Следует добавить, что оригинальность, индивидуальность (как нечто противоположное безликости) ощущались Тургеневым категориями эстетическими в основе своей: «Ведь Красота — единственная бессмертная вещь, и пока продолжает ещё существовать хоть малейший остаток её материального проявления, бессмертие её сохраняется. Красота разлита всюду, она простирает своё влияние даже над смертью. Но нигде она не сияет с такой силой, как в человеческой индивидуальности; здесь она более всего говорит разуму…» (12,91) — писал он Полине Виардо в сентябре 1850 года.
В приведённом суждении много любопытного. Несомненно, Тургенев воспринимает Красоту (и мыслит её с большой буквы, как бы обожествляет) как проявление чисто земного бытия, сотворяя себе из неё в этом бытии кумира. Земная же красота двойственна по природе — не устанем этого повторять. Поэтому обожествление красоты лишь усугубляет любые внутренние противоречия: там, где земная красота не мыслится отражением Красоты Небесной, — там она может служить безблагодатному соблазну. Впрочем, Благодать он незадолго перед тем как бы и отверг, предпочтя ей рассудок, — логично поэтому и сопряжение им своего кумира с разумом; красота самоутверждающейся индивидуальности обращена, по его словам, именно к разуму. Но ведь красота, даже и земная, действует скорее вне рассудка, затрагивая иррациональное, хоть и не самообособленное вовсе, эстетическое чувство, потребность души. Как видим, самоутверждающаяся индивидуальность, апеллирующая лишь к разуму, оказывается и в этом отношении ущербной.
У людей заурядных «оригинальность» так и остаётся на уровне чисто внешних проявлений. Тургенев же вырабатывал свою индивидуальность, пытаясь отстоять прежде всего внутреннюю независимость, хотя и внешним увлекался также. «Тургенев защищал своё право стоять особняком от господствующих течений в обществе, не подчиняясь деспотизму принятых условий существования ни в каком их виде, и оградить себя от разного вмешательства посторонней силы в дела своей души…»[21] писал Анненков. Если бы этого не было, то и ничего бы не было. Вернее, Тургенев смог бы сделаться лишь средним, весьма заурядным литератором, способным добросовестно повторять чужие идеи, подчиняясь господствующим шаблонам мышления.
Но: слишком пристальное внимание к внешнему, хоть и недолгим временем ограниченное, всегда действует в ущерб истинному, внутреннему в человеке. Всё-таки и Тургенев до конца не смог отстоять полную нешаблонность собственного мировоззрения. Располагаться «особняком от господствующих течений в обществе» — как мог быть способен к тому Убеждённый западник?
Оттого и сомнения его не оставляли. Всё осложнялось вдобавок тем, что Белинский начал охладевать к нему как к писателю, художнику. Основных причин было две. Во-первых, Белинский с самого начала увлекся своей мечтой: Тургенев должен занять место Пушкина в русской поэзии. Тургенев же надежд не оправдал: стихи писал неплохие, но отнюдь не гениальные. В прозе также не преуспел на начальных порах. Во-вторых, одержимый идеей борьбы с николаевским деспотизмом и крепостничеством, неистовый критик стремился обрести в писателях прежде всего идейных союзников. Всё, что выходило за рамки этой борьбы, он подвергал отрицанию, а порою и сокрушительной критике. В лучшем случае оставался равнодушным.
А что создал тогда Тургенев? В 40-е годы выходят повести: «Андрей Колосов», «Бреттёр», «Три портрета», «Жид», «Петушков». Материала для обличений социально-политического устройства они могут дать весьма немного. И Белинский равнодушнеет к творчеству Тургенева. У него появился тогда новый кумир — Достоевский, который выступил в 1846 году со своим первым романом «Бедные люди» (право да, некоторое время спустя Белинский разочаровался и в авторе «Двойника» — и по той же причине).
Тургенев воспринимал охлаждение Белинского болезненно. Внешне это, пожалуй, никак не проявилось. Но не на пустом же месте возникло намерение оставить литературу. Он и сам признавался через тридцать лет: «… уезжая в конце 1846 года за границу, решился было совсем прекратить и изменить свою деятельность» (11,419). Лишиться поддержки такого авторитета, как Белинский, для начинающего писателя — не шутка. Лишь появление в журнале «Современник» первых рассказов будущего цикла «Записки охотника» вернуло Тургеневу расположение критика.
Итак: поиски жизненной цели и сомнения, любовь и бесчисленные увлечения, хлестаковщина и стремление к внутренней независимости, поэзия и проза, страсть самоутверждения и неизжитая шаблонность мышления — и упорные, невидимые никому усилия, работа, рождение мастера и художника.
«Без горького постоянного труда не бывает художников» (6,236), — не из праздных и отвлечённых размышлений явилась ему эта истина.
Комментировать