О подвыпивших
Может быть, вы будете смеяться, но мне всегда было интересно отношение пьяного человека к священнику. Спросите: почему? Да потому, что даже один и тот же человек, будучи пьяным или трезвым может относиться к тебе совершенно противоположно.
Знаешь человека в лицо, здороваешься с ним кивком головы, и так годами без всякого продолжения. И вдруг ты встречаешь этого же человека, только «перебравшего». И здесь, я вам скажу, священнику лучше сделать вид, что ты его не замечаешь, и быстренько убежать. Это опыт.
Нет, это вовсе не значит, что выпившие люди мне когда — нибудь угрожали. Не было такого. Здесь другое, просто пьяненький человек, в таком состоянии раскрепощается, оставляет какие — то условности, заставляющие нас вот так ограничиваться только кивком головы. У него появляется необходимость рассказать мне, как собственной маме, обо всех своих бедах, проблемах, и даже просто сказать о том, что ему плохо. А многим из нас и вправду очень плохо. Когда он трезвый ему не легче, но он об этом кричать не может, стыдно, мы люди гордые, и потому одинокие.
Мы разучились любить, правда, при условии, что мы это когда-то умели.
Мир, который мы себе создали, в котором пытаемся выживать, это мир греха. Он не рассчитан на сентиментальных людей.
Вчера после вечерней службы мы сидели в трапезной пили чай, отогреваясь от купания в ледяной крещенской воде. Один из наших московских знакомых, удачливый бизнесмен вдруг и говорит: «А я вот только вас одних и люблю, а всех остальных просто ненавижу». И в этой ненависти он не одинок. Ненависть, как зараза, поражает сегодня души наших людей, и особенно это заметно у детей, они непосредственнее в выражении эмоций. Причем нередко родители сами культивируют в них такие установки.
Мы лет несколько тому назад пытались ввести в первых классах нашей общеобразовательной школы предмет «Основы нравственности». Поскольку планировалось факультативное преподавание, обратились к их родителям за согласием. Так вот, треть от всех родителей прислали ответы, которые можно свести к одному: наше время — время волков, а вы хотите нашим деткам, которым придется жить в стае, притупить клыки. Не позволим. Наш девиз — выживает сильнейший.
Процентов сорок ответило, а нам все равно, хотите преподавайте, хотите нет. То есть им все равно, какими вырастут их дети. И только оставшиеся тридцать думают не столько об остроте клыков своих чад, сколько о глубине их сердец. Вот только на этих деток мы и можем реально рассчитывать в будущем. Завтра они должны будут «взять» на себя волков, а мы их сегодня к этому подготовить, иначе в скором будущем нам всем или бежать в стае, или лежать с перерезанным горлом.
Говоришь с пьяненьким. Как правило, он плачет, хочет покаяться, просит отпустить грехи, обещает завтра же непременно быть в храме. Всю жизнь начать с чистого листа. Но я то знаю, что ни завтра, ни послезавтра, в храм он не придет. Лучше спросите, кивнет ли он мне завтра протрезвевшей головой? Вот вопрос. Ему будет мучительно стыдно за свою минутную слабость. Потому и бежит батюшка от этих слезливо — сопливых словоизлияний, предупреждая завтрашние угрюмые взгляды своих знакомцев.
Таково отношение обычного выпившего человека, скажем, рядового гражданина.
Записные выпивохи, как правило, встречают батюшку бурным восторгом. Если в кампании есть женщина, то, как правило, она отворачивается, или прикрывает лицо ладошкой. Женщины, даже опустившиеся, все-таки помнят, что они женщины. Перед священником им неудобно. Кстати, женщины в состоянии подпития никогда не станут разговаривать с тобой о своем личном.
Эти люди начинают истово креститься на священника, могут оставить свою трапезу бежать к тебе, целовать руки, просить благословения. При этом не помню, чтобы кто-нибудь из них в этот момент попрошайничал. Но вот что я заметил: как бы они не выражали радость от встречи со священником, в какие бы не вступали разговоры, никогда никто из них не предложил мне с ними выпить.
Не может быть, думаю, чтобы им было жалко выпивки, ведь я же их порой спасаю. Приходят бедолаги, когда стоит вопрос жизни или смерти. Наливаю, не часто, правда, баловать их нельзя, а спасать нужно. Да и сами они не частят, а приходят лишь, когда действительно «край», понимают.
Вот и думаю, ну я же наливал тебе, ты по всем законам твоей общинной логики должен мне тоже предложить, хотя бы из уважения. Они же умные, и все понимают. Понимают, что и пить я с ними не буду, так хоть вежливость прояви. И вот однажды я неожиданно получил ответ на свой вопрос.
Как-то в один из вечеров пришлось мне совершать частную требу на дому. Освящал чье-то жилище. И вот выхожу из подъезда, в одной руке у меня саквояж, а в другой кадило.
Если совершаешь каждение, то очищать кадило от угля и сгоревшего ладана необходимо только на улице. Нельзя выбрасывать его содержимое в канализацию или нечистое место.
Так вот, выхожу и вижу, что на скамейке у подъезда, на которую я планировал поставить свой саквояж, уже, как говорит наша старост, «набросана» нехитрая закуска стоят одноразовые стаканчики и бутылки. Мужички, увидев меня, быстро сообразили что мне нужно. И без всяких вопросов освободили мне половину лавки. Я поблагодарил их и стал укладывать свои вещи.
Один из выпивающих, будучи уже навеселе, начал извиняться передо мной, что вот, мол, они здесь распивают, мешают мне и т.д. Затем в разговор включился его собутыльник, и вот уже они оба говорили мне, что грешно, конечно, живут, но без бутылки совсем тоскливо на этом свете.
Их тон подкупил меня, и я на полном серьезе стал говорить им, что и я человек грешный, и что тоже нередко согрешаю и ни в коем случае не осуждаю их. Но мои собеседники поняли мои слова буквально применимо к данной ситуации. Они сразу же прекратили жаловаться на жизнь, на своё пьянство и вонзили в меня испытующие взоры.
«Нет, батюшка», заявляют они мне ультимативно, «это мы грешники, пьяницы, а ты — святой, и должен быть святым. Так что завязывай ты с этим делом».
Тогда-то я и понял, почему мои знакомые пьянчужки никогда не предлагали мне выпить. В их глазах священник — это ниточка, связующая их с тем особым миром надежды, где реально есть правда, где действительно никого не обижают, где живет любовь. И он непременно существует где-то, там, тот таинственный град Китеж, город — сказка, город мечта, где эти надорванные алкоголем души вместо презрения и побоев получат мир и покой. Конечно, они не достойны его, но все же…
Если священник станет пить с ними, то тогда и он принадлежит к тому же миру, что и они. И их мечты, которые они, может быть, никогда и не сформулируют, но обязательно таят в себе, есть только фантом, как и тот мир, в котором они обитают и прячутся от жестокой реальности.
Может и народ наш, который мы считаем неверующим, и который мы частенько осуждаем, терпит нас, священников, закрывает глаза на наши грехи, прощает нас и кормит на свои трудовые. Чтобы дождаться из нашей среды человека, такого как преподобный Серафимушка или отец Иоанн Кронштадтский, в котором проявится и отразится Небо. Чтобы побежать к нему и припасть к этому реальному свидетельству святости, порадоваться рядом с ним, став подобно детям, в ликующей надежде, что Небо, несмотря на всю нашу нечистоту, примет нас, потому что Оно есть, и способно любить и прощать.
Комментировать