Замечательный рассказ о благодатных действиях Иисусовой молитвы

Многие приучаются читать разные молитвы, и когда ослабевают их силы, и они оставляют молитвенное правило, тогда, при своем малодушии, весьма унывают, недоумевая, как и спастись. Вероятно, они не довольно знают, что таким, да и вообще всем сущим в нищете духовной и печали о грехах, служит еще чудным приобретением духовных благ и великою радостью спасения, так называемая, молитва Иисусова…

Предисловие

Многие приучаются читать разные молитвы, и когда ослабевают их силы, и они оставляют молитвенное правило, тогда, при своем малодушии, весьма унывают, недоумевая, как и спастись. Вероятно, они не довольно знают, что таким, да и вообще всем сущим в нищете духовной и печали о грехах, служит еще чудным приобретением духовных благ и великою радостью спасения, так называемая, молитва Иисусова, или непрестанное призывание имени Господа Иисуса Христа. Чтобы показать пример сему и сделать молитвенный подвиг сей доступным большему числу спасаемых, здесь предлагается самый правдивый рассказ о том, как благодатно действовало на сердце одного богомольца усердное воспоминание Иисуса Христа.

Нечто о рассказчике

Вот его собственные слова: жизнь моя с самого рождения — бесприютная на земле; родился я в деревне. Орловской губернии, после отца и матери осталось нас двое: я, да старший брат мой. Ему было десять, а мне только два года; и дедушка взял нас на пропитание; он держал постоялый двор на большой дороге, и был человек зажиточный. Стали мы у него жить: брат мой был резвый и все бегал по деревне, а я около дедушки, — по праздникам ходил с ним в церковь, и дома слушал, как читал он Библию. Брат же, подрастая, испортился, приучился пить вино. Мне еще было семь лет: и однажды лежал с ним на печи, откуда он столкнул меня, и с тех пор левая рука моя повредилась, вся высохла и не стала владеть. Так остался я калекой на всю жизнь.

Дедушка, видя, что я к сельским работам не буду способен, стал учить меня грамоте: а писарь, который у нас часто останавливался, давал мне бумаги и чернил и показывал, как писать. Так я и писать научился: и дедушка был очень рад, особенно. когда плохо стал видеть, и я читал ему Библию. Наконец, мне уже стало семнадцать лет: бабушка моя померла, и дедушка стал мне говорить, вот нет у нас в доме хозяйки; Мишутка, твой брат, спился, и я хочу женить тебя. Я отказывался,представляя свое увечье; но дедушка настоял на своем, и меня женили, выбрали невесту степенную, добрую, двадцати лет. Прошел один год, и дедушка сделался болен при смерти: стал со мной прощаться и говорит: вот тебе дом мой и все наследство, и денег тысяча рублей; живи и молись Богу, да поминай нас со старухой; подавай нищим и Божиим церквам и, кроме Бога, ни на что не надейся. — И умер, и похоронили его. Брату стало завидно, и до того он стал злиться на меня, что даже хотел убить, но успел сделать только вот что: в одну ночь он подломил замок, вытащил из сундука деньги и поджег чулан. Мы проснулись, когда уже весь дом занялся огнем, — едва сами выскочили, в чем спали: но я успел захватить Библию. которая лежала под головой. Итак, все имущество наше сгорело: а брат скрылся без вести, и мы уже после узнали, когда он начал пьянствовать и хвалился, что он и деньги унес и дом спалил.

Остались мы наги и босы, хуже нищих. Кое-как, да и то все в долг, поставили себе хижинку и стали жить бобылями. Жена моя была мастерица ткать, прясть, шить: брала у людей работу, трудилась день и ночь, и меня кормила; а я и лаптей сплесть не мог. Бывало, сидит и шьет она, а я около нея читаю Библию: посмотрю и спрошу ее: о чем же ты плачешь? — и ответит: мне умилительно, как хорошо все сказано. Была у нас и охота к молитве: утром читали акафист Матери Божией, а вечером клали по тысяче поклонов, чтоб не искушаться. Итак, спокойно жили мы два года; а тут жена вдруг занемогла горячкою и, причастившись, в девятый день скончалась. Остался я одинехонек; делать с одной рукой ничего не мог: пришлось хоть но миру ходит, а просить милостыню совестно. К тому же напала на меня такая грусть, что не знал, куда деваться; бывало, приду в избу, увижу хоть платьишко покойницы, так и взвою. Итак, не мог я переносить тоски и жить дома; а потому и продал хижину свою за двадцать рублей; одежду жены раздал по нищим. Дали мне, калеке, и увольнительное свидетельство: взял я Библию и вышел из дома: пойду, думаю, поклонюсь Киевским угодникам Божиим, попрошу их помощи в скорби моей. И с тех пор вот уже странствую тридцать лет.

Можно ли молиться непрестанно?

Мысль эта постоянно меня занимала: непрестанно молитесь и, как говорит Апостол, всегда радуйтесь (1Фес. 5:16-17). — Да как же это можно непрестанно быть на молитве? и в нашей ли воле — всегда радоваться? Но растолковать этого никто мне не мог, пока не догнал я под вечер одного старичка, но виду, будто из духовных. На вопрос мой сказался, что он схимонах из пустыни, которая верстах в десяти от большой дороги, и звал меня зайти в их пустынь, а мне что-то не хотелось. Но желание, не разрешит ли этот моего недоумения, повлекло за ним, и я поспешил спросить: сделайте милость, батюшка, объясните мне, что значит — непрестанно молиться, как Апостол заповедует нам? — «Непрестанная молитва есть внутренняя», так начал объяснять мне старец: «она состоит в призывании имени Иисуса Христа то устами, то умом и сердцем. Она выражается в таких словах: Господи Иисусе Христе, помилуй мя! Если кто навыкнет сему призыванию, то будет ощущать великую радость и творить молитву эту будет без умолку, так что без молитвы ничего и делать не захочет; даже, и спать когда будет, молитва в сердце сама будет совершаться». «Бога ради, научи меня, как достигнуть сего»! воскликнул я от радости. И он продолжал: «есть книга «Добротолюбие», в которой более, чем двадцатью отцами изложена наука о непрестанной молитве, наука, — без труда и потов во спасение вводящая, как выразился один отец». И когда пришли мы в пустынную обитель, взошли в его келлию, где и читал он мне об этой молитве из «Добротолюбия», и мы просидели всю ночь, — так, не спавши, и пошли к утрени. И я все молился, чтобы Бог помог мне научиться внутренней непрестанной молитве.

Думал я, где бы мне поселиться на лето, чтобы ходить к старцу и пользоваться его наставлением; и, к счастью моему, за четыре версты от пустыни в деревне, нанялся я у мужика жить на огороде, в шалаше, караульщиком. Здесь прилежно занялся я сердечною молитвою, и вначале как будто дело и пошло; потом нашла скука, леность, сон, и разные помыслы тучею надвинулись на мою душу — тягость сделалась невыносимая. Со скорбью пришел я к старцу и рассказал, в каком я положении; а он с любовию заговорил: «видно, тебе рано еще искать сердечного входа, чтоб не погрузиться в диавольскую прелесть — гордость и самомнение, и не сказать: богат есмь, и ничтоже требую» (Отк. 3:17). И тотчас из «Добротолюбия» начал читать слово Никифора монаха: «если, и много потрудившись, не возможешь войти умом внутрь сердца, то сделай сие: знаешь, что способность говорить у всякого человека есть в груди его и тогда, когда уста молчат. Вот и принудь себя постоянно внутри взывать: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя! Когда будешь так делать, не принимая в ум никакой мысли, тогда и сердце отверзется для принятия ума внутрь себя. Это дознано опытом».

С радостью я принял такое наставление и пошел в свое место. Старец дал мне четки и велел совершать стоя, сидя и лежа по три тысячи молитв в день, не спешно произнося: Господи Иисусе Христе, помилуй мя. Умом же всегда представлять Его присутствующим близ себя. — Два дня мне было трудно так упражнять себя в молитве и чуждаться всякой мысли; а потом сделалось легче, и явилось какое-то понуждение творить молитву, которая стала и произноситься удобнее, не как прежде. После, когда объявил я старцу, что привычка мне помогла совершать легко три тысячи молитв в день, он велел удвоить. И вот я целую неделю каждодневно произносил Иисусову молитву по шести тысяч, не обращая внимания ни на какие помыслы, — и что же? так к ней привык, что, если и на короткое время перестану, то чувствую, как будто чего — то не достает. Начну молитву, и опять сердце спокойно; когда встречусь с кем, то и говорить не охотно могу; все бы находился один и творил бы одну молитву. Так я привык к ней и полюбил ее!

Прошло десять дней, и старец сам пришел навестить меня; я ему объяснил свое состояние: а он велел мне удвоить число молитв и чрез каждые две недели приходить к нему на совет. На первый день едва успел я кончить новое правило уже в поздний вечер и почувствовал усталость языка, а в нёбе рта легкую боль. На другой день одеревенел палец у левой руки, которой перебирал четки, и заболела кисть до локтя. Так прошло дней пять, и я рано пробудился, молитва меня разбудила; я чувствовал, что язык мой беспрестанно шевелился, и сдержать его уже нет сил. Стал читать утренние молитвы и с трудом их мог говорить; а когда начал Иисусову молитву, язык и уста сами выговаривали без всякого понуждения. Весь день я провел в духовной радости и с легкостью окончил двенадцать тысяч молитв ранний вечер. Хотелось и еще творить молитву, но не решился нарушить приказание старца. Таким образом и в прочие дни продолжал я призывать имя Иисуса Христа по влечению, с легкостью и сердечною охотою. Потом пошел и подробно объявил все старцу; а он велел творить молитву без счета.

Принявши такое благословение, я все лето проводил в безмолвной Иисусовой молитве, и был очень покоен: помыслы совсем утихли, и я ни о чем не думал, как только о молитве. Ум мой сам собою начал углубляться в сердце, и по временам я ощущал теплоту в нем и чудное утешение. Во сне часто случалось, что сердцем творю молитву: а днем, когда встречался с кем, все без изъятия казались мне так любезны, как будто родные, хотя и не знакомился с ними. Бывало, стоишь в церкви, и длинная монастырская служба кажется коротка, и не была, как прежде, утомительна. А уединенный шалаш мой представлялся великолепным чертогом, и я не знал, как Бога благодарить, что Он послал мне такого старца и чрез него такую милость. Но не долго я пользовался наставлением богомудрого и любезного моего отца; в конце лета он скончался. Со слезами я с ним простился, от души поблагодарил его за учение меня, убогого и нищего, и выпросил на благословение четки, с которыми он молился. Итак, опять остался я один. Наконец, и лето прошло, и из огорода убрали, и мне стало жить негде, и пошел я странствовать, как и прежде: но уж, не с нуждою: молитва Иисусова веселила меня на пути, да и люди все стали для меня добрее, — точно они обновились в любви.

Однажды пришло мне на мысль, куда девать мне деньги, которые я получил за лето, — а их было два рубля, — и на что мне они? Но постой! думаю, старца теперь не стало, учить меня некому; дай куплю «Добротолюбие», да и стану по нему учиться внутренней молитве, которая бывает в сердце. Дошел до города, спросил, что стоит такая-то книга: просят три, а у меня только и есть два рубля. Поторговался, но купец не уступил, а только сказал, спаси его Бог: «вон к церкви той поди, там у старосты есть старенькая такая книга; может, он уступит тебе и за два рубля». И действительно, купил я за два рубля ветхое, все избитое «Добротолюбие», но как обрадовался я несказанно этому новому учителю! Починил его, кое-как собрав, и сшил все листки крепко и положил в сумку в месте с Библией. Иду и творю молитву; и вот что дивно мне, — замечаю, от нее бывает: когда прохватит меня холод, и я сильнее твержу: Господи Иисусе Христе, помилуй мя, — и скоро от чего-то, Бог знает, весь согреваюсь. Также борюсь и голодом; или болезнь застигнет, ломота поднимется в ногах, спине, — как начну внимать молитве, и боли уже не слышу. Оскорбит ли кто, усладительная Иисусова молитва и тут поможет мне, приведет в забвение всякую обиду и из всякого врага сделает мне друга и благодетеля: так это чувствуется в сердце. И одному Богу известно, что такое со мною делается; я и сам себе удивляюсь: в душе своей я стал, как глупенькое дитя, и нет у меня ни о чем заботы, ни что меня не занимает, ни на что бы суетливое и не глядел я, но все бы в уединении занимался одною молитвою. А когда занимает мой ум и вмещается в сердце мое имя Христово, мне бывает очень весело. Вот теперь только ясно я понимаю, что значит изречение Апостола: всегда радуйтесь, непрестанно молитесь (1Фес. 5:16-17)!

Долго я странствовал по святым местам, везде мне сопутствовала молитва Иисусова; она ободряла меня во всех опасных случаях и утешала, когда встречали меня и скорби. Наконец, стал я чувствовать, что лучше бы где-нибудь остановиться, как для удобного изучения «Добротолюбия», так и для навыка постоянно углубляться умом в сердце. Ибо я начинал уже чувствовать, как молитва сама собою переходит иногда в сердце, и при всяком биении его произносятся сами собою слова в нем, например: при первом ударе слышится: Господи, при втором: Иисусе, и так далее. Поэтому я перестал уже произносить языком сию молитву, а прилежно только внимал, как говорит сердце; и притом умом своим взирал внутрь его. И как это было приятно! Хотя и ощущал я духовную болезнь внутри себя, сопровождаемую воздыханием неизглаголанным: но в сердце такую чувствовал любовь к Иисусу Христу, что, кажется, если бы я где Его увидел, кинулся бы к Его ногам и, сладко лобызая, не отпустил бы их от уст своих. Так утешительно мне было видеть Его умом своим и слезно благодарить, что Он явил такую милость грешному Своему созданию! От этой ли горячей любви к Богу или от иного чего, по временам стала у меня являться какая-то благотворная теплота в сердце и распространяться по всей груди, что и обратило меня к прилежному чтению «Добротолюбия», дабы поверять по учению отцов ощущения мои: ибо без поверки я опасался, как бы не впасть в прелесть, приняв естественные действия за благодатные, как я слышал от покойного старца. Для того, чтобы иметь время на чтение «Добротолюбия», я шел более по ночам, а дни проводил в лесу, где под ветвистыми деревьями сидел, как бы в раю, когда углублялся умом в изречения премудрых отцев. Ах, сколько нового, сколько дивного и доселе недоведомого открыло мне это чтение! Упражняясь в нем, я вкушал такую сладость, какой до сего времени и вообразить не мог!

Но, верно, я не в меру вкушал духовного меда и искал себе сердечной услады без должного смирения: это подтверждалось даже тем, что я видал во сне моего старца, который заботливо склонял несмысленную душу мою к самоуничижению и смирению. А под конец лета начали постигать меня и жестокие искушения — именно: однажды вечером нагнали меня два человека и стали требовать денег: я отозвался тем, что у меня их нет. «Врешь», закричал один: «странники много набирают денег». И хвать по голове дубиной, и я упал без памяти. Не знаю,долго ли я лежал, но, очнувшись, увидел, что я весь раздерган и сумки моей нет за плечами. Встал я кое-как и горько заплакал, не столько от головной болезни, сколько о том, что лишился книг моих, драгоценного моего сокровища, которого я и не думал уже нажить. Лишился я, несчастный, Библии, которую с малых лет читал, и того «Добротолюбия», из которого так много почерпал и вразумления и утешения! Лучше бы думал я, малодушный, совсем меня убили, — как я останусь без духовной пищи. Два дня едва я передвигал ноги, изнемогая более от горя; а на третий выбился из сил, свалился под куст и заснул, и вот вижу во сне: будто я у старца в пустыне оплакиваю свое горе; а он, утешая, говорит мне: «это тебе урок, чтобы не иметь пристрастия к земным вещам, для удобнейшего шествия к небу. Это попущено, чтобы ты не впал в сладострастие духовное. Ободрись и веруй, что с искушением дано будет и утешение с избытком. Обрадуешься ты вскоре гораздо более, чем теперь скорбишь». И, действительно, чудно Бог меня утешил; чрез три дня после сего возвратил Он мне и вещи мои. И как же это случилось!.. Видно, что всякое Божие дело дивно!

Дня три еще путешествовал, но без скорби; молитва начала опять действовать в сердце. Вдруг вижу, доходит до меня партия арестантов, и между ними двух человек, которые меня ограбили; они шли на краю, и я поклонился им в ноги и убедительно стал просить, чтобы сказали, где мои книги. Сначала они молчали, а потом один и сказал: дашь ли целковый, так скажем, где твои книги? Я побожился, что дам; хотя ради Христа испрошу, а непременно отдам. Они сказали, что книги в обозе везут за этапом. Как же могу а получить их? Попроси капитана, который ведет нас. Я поклонился капитану и рассказал, как было дело; а он говорит: этих воров вчера поймал один ямщик, у которого они хотели отнять тройку, и он их стоптал лошадьми. Пожалуй, я выдам твои книги, только иди на ночлег еще версты четыре. И в тот же день отыскал и выдал мне книги; дал мне еще рубль серебром на проход, и я расплатился с моими, сказать можно, друзьями, которым на прощанье проговорил я так: «кайтесь и молитесь: Господь человеколюбив. Он, ведь, простит вас».

Ах! с какою радостью увидел я мою Библию! с какою любовью раскрыл «Добротолюбие»! Как будто увиделся с родным отцем, воскресшим из мертвых, или встретился как бы с другом, бывшим долго в дальней стороне. Я неоднократно лобызал мои книги и со слезами благодарил Бога, возвратившего мне их. И когда я начинал молиться сердцем, все окружающее меня представлялось мне в восхитительном виде: деревья, травы, птицы, земля, воздух, все как будто говорило, что это существует для человека, — все, все свидетельствовало Божию неизреченную любовь к человеку. И я понял сказанное в «Добротолюбии», что есть ведение словес твари и узнав способ, как всякая тварь воспевает и прославляет Бога.

Шел я в Сибирской стороне к Святителю Иннокентию Иркутскому по лесам и степям один себе, и возжелалось уже очень мне, где бы пожить на одном месте, возложив, впрочем, все упование на Промысл Божий. И не долго ждать привелось мне Божией милости. Шел я проселочной дорогой и зашел в такое место, где дня три не попадалось ни одной деревни; сухари мои съел, и я гораздо приуныл, как бы с голода не умереть. Но вот, прошедши не много, как боязнь смерти напала на меня, увидел я возле дороги, пролегавшей близ огромного леса, впереди меня дворовую собаку; я поманил к себе, и она подбежавши, начала ласкаться. Вот, подумал я, милость-то Божия, где и не ожидаешь ее! Непременно в этом лесу есть кто-нибудь, — вишь, это ручная собака. Повертевшись около меня и видя, что нечего взять у меня, — я и сам другие сутки уже, как поел, — собака завернулась, да и в лес по узенькой тропинке. Я за ней, прошел, быть может, сажен двести, и вот из за толстого дерева выходит худой, бледный мужик, средних лет. Он спросил, — как я сюда зашел; а я спросил, — зачем он тут живет. И мы ласково с ним разговорились; он объявил себя сторожем этого леса, купленного на срубку, завел меня в свою землянку и предложил хлеб-соль. «Завидую я тебе», были слова мои, «что ты можешь так удобно жить в одиночестве, не как я — толкаюсь меж народом и скитаюсь с места на место». — «Есть охота», заговорил он, «так и ты, пожалуй, живи здесь; вон недалеко и землянка прежнего сторожа, хоть старая, но летом еще можно жить. Паспорт у тебя есть, а хлеба для двоих достанет, мне каждую неделю приносят из деревни; вот и ручеек, — показал рукою, — который никогда не пересыхает. Я и сам лет уже десять ем хлеб только, да воду пью». Выслушав это, я от радости готов был броситься в ноги ему и не знал, как благодарить Господа за такую мне милость. Итак, я остался жить в указанной мне землянке.

Боже мой, — какую почувствовал я радость, как только переступил за порог этой пещеры, вернее сказать, могилы, которая представилась мне чертогом, исполненным духовного утешения и веселия! С умиленными слезами благодарил я Бога, ибо о чем скорбел, чего желал, то неожиданно получил теперь. Слава Тебе, Господи! теперь вот я займусь моим «Добротолюбием»! — ибо мне хотелось узнать из него тот способ, как происходит непрерывная самодействующая молитва в сердце. Итак, начал я со вниманием исследовать писания двадцати четырех любобезмолвных делателей молитвы Иисусовой, и, по прочтении. увидел, — какая глубина святыни и премудрости в них содержится! Прочитал раз, прочитал и другой, и от сего чтения распалилось в душе моей усердие, чтобы все прочитанное испытать на деле. Прежде всего приступил я к отысканию сердечной клети; по наставлению Симеона, нового Богослова, закрыв глаза, смотрел умом своим внутрь себя, где находится сердце, и слушал его биение. По наставлению же Григория Синаита, вместе с дыханием вводил в себя молитву Иисусову, то-есть, втягивая воздух, говорил: Господи Иисусе Христе, а: помилуй мя, грешного — произносил тогда, как выдыхал воздух. Сперва сим занимался по часу и по два в день: потом чем дальше, тем чаще, и, наконец, почти целый день проводил в этом занятии. Чтение же «Добротолюбия» более и более располагало меня с прилежанием упражняться в молитве, так что весь ум мой был занят только ею, и в этом находил отраду и спокойствие. Скоро начал я чувствовать по временам разные ощущения в сердце и уме: иногда что-то усладительное кипело внутри меня, а на душе такая была радость, легкость, свобода, что я весь изменялся и приходил в восторг. Иногда возгоралась в сердце пламенная любовь кИисусу Христу и ко всему Божию созданию; тогда всякого человека, кажется, я обнял бы и расцеловал, и в это время сами собою лились из глаз сладкие слезы благодарения Господу, милующему меня, окаянного грешника. Также замечал: такое делалось просвещение разума, что легко я понимал в Библии и то, чего никак не мог обдумать прежде, и размышлял о том, что никогда и в ум не приходило. Тогда мне понятно стало, что такое есть потаенный сердца человек, что значит поклоняться Богу духом, или: Сам Дух ходатайствует о нас воздыханиями неизглаголанными; также — и ходить пред Богом, и облещись во Христа и дать Ему свое сердце, у которого стоит Он и толцет, чтобы войти в него и вечерять с Ним. Все это стал разуметь, и сокровенный смысл Божиих слов мне открылся во всем духовном свете, который просвещал мою душу и озарял всякую мысль мою. Часто я с глубоким умилением чувствовал вездеприсутствие Божие, ощущал величайшую радость от призывания имени Иисуса Христа и познавал сказанное Им: царствие Божие внутрь вас есть. Испытывая все сии и подобные им действия Духа Утешителя, я замечал, что последствия внутренней молитвы изображаются в трех видах: в духе, чувствах и разуме. В духе, — когда сладость Божией любви, воспоминание Бога и внутренний покой веселит меня; в чувствах, когда сладостное волнение сердца наполняет всю внутренность и разливается по всем членам, так что входит и в самые кости, как вода живая, по слову Пророка: и возрадуются кости смиренные. От сего вот и происходит легкость, бодрость в теле, приятность жизни, нечувствительность к болезням и скорбям. Наконец, еще бывает следствием молитвы потаенного в сердце человека дивное некое просвещение ума, познание Божественного Писания, отрешение от суеты, уверение в бессмертной жизни. И все это подается именем Иисуса Христа, все изливается от сего Источника вечной жизни.

Проведши месяцев пять в этом уединении, при чтении и молитвенном занятии, я так привык к сердечной молитве, что упражнялся в ней без всякого усилия: чувствовал даже, что она не прерывается у меня и во сне: аз сплю, а сердце мое бдит, не перестает оно воспоминать Бога ни на малейшую секунду. Чтобы я ни делал — пил, ел, ходил, дрова носил, — душа моя непрестанно благодарила Господа, и сердце истаивало от непрерывной радости. Наконец, пришло время рубить лес, начал собираться народ, и я принужден оставить мое безмолвное жилище. Поблагодаривши лесовщика и помолившись в землянке, я поцеловал тот клочек земли, на котором Бог удостоил меня такой великой милости, и, надев сумку с книгами, пошел опять к Иркутску. И продолжал я путь свой в радости и питании сердца непрестанною молитвою. Боже мой! так думал я, какие таинства заключаются и в самом человеке! как будто теперь я раздвоился, точно не один я существую в теле моем, а живут два человека: один — смертный, а другой — бессмертный. И живу я теперь не для себя уже, как было прежде, но живет во мне Христос. Возвеличился Ты, Господи Боже мой, во всех Своих делах, и вся премудростью сотворил еси!

Молитва ко Господу нашему Иисусу Христу

Владыко Господи Иисусе Христе Боже мой, Иже неизреченнаго ради Твоего человеколюбия, на конец веков в плоть оболкийся от Приснодевы Марии, славлю о мне Твое спасительное промышление раб Твой, Владыко: песнословлю Тя, яко Тебе ради Отца познах: благословляю Тя, Егоже ради и Дух Святый в мир прииде: покланяюся Твоей по плоти Пречистей Матери, таковей страшней тайне послужившей: восхваляю Твоя ангельская ликостояния, яко воспеватели и служители Твоего величествия; ублажаю предтечу Иоанна, Тебе крестившаго, Господи: почитаю и провозвестившыя Тя пророки, прославляю апостолы Твоя святыя: торжествую же и мученики, священники же Твоя славлю: поклоняюся преподобным Твоим, и вся Твоя праведники пестунствую. Таковаго и толикаго многаго и неизреченнаго лика божественнаго в молитву привожду Тебе всещедрому Богу раб Твой, и сего ради прошу моим согрешением прощения, еже даруй ми всех Твоих ради святых, изряднее же святых Твоих щедрот, яко благословен еси во веки, аминь.
 
См. также: «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу».