Критический разбор Толстовского Евангелия

Проф. Московского Университета Сергей Соболевский, говоря о книге гр. Л.Н. Толстого «Соединение, перевод и исследование 4-х Евангелий» выразился, что «великий писатель земли Русской» взялся не за свое дело и потому осрамился. Когда-нибудь его книгу разберут по достоинству и предадут ее заслуженному презрению» (см. «Странник», февр. 1909 г., стр. 191). Наш почтенный автор и сотрудник журнала «Миссионерский Сборник», прот. П.И. Алфеев в своей книге «Критический разбор Толстовского Евангелия», выпускаемой в виде платного приложения к журналу за 1916 г. и поставил целью «по достоинству» разобрать «Толстовское Евангелие», чтобы оно, в виду обнаруженной несостоятельности своей и явно – кощунственного своего характера, оскорбительного для одних, истинно верующих во Христа и Его Св. Евангелие, и соблазнительного для других слабых или «малых сил», предано было заслуженному презрению. К Редакции уже не раз обращались с просьбой издать отдельной книжкой критические статьи П.И. Алфеева о евангелии Толстого.

Осуществляя все эти пожелания, Редакция «Миссионерского Сборника» и выпускает в свет эту книгу о. Алфеева, надеясь, что она не без пользы будет прочтена в наше время, – время религиозного и нравственного шатания, – которому, конечно, не мало содействовал своими безбожными писаниями и Ясно-Полянский писатель и мыслитель гр. Л.Н. Толстой.

Насколько в русском, особенно т.наз. интеллигентном, передовом, обществе превратен взгляд на достоинства «Толстовского евангелия», а отсюда – насколько велик вред этого последнего, причиненный русскому обществу и народу красноречиво говорит напечатанный в «Русском Слове» (№ 285 от 11 декабря 1912 г.) отзыв об указанном произведении гр. Л. Толстого. «Это, – по словам газеты, – основной, капитальнейший труд великого религиозного мыслителя и ученого экзегета, труд многих лет, потребовавший от писателя изучения еврейского и греческого языков». Сказавши, что «Толстовское евангелие» появилось после «Критики догматического богословия», решившей отпадение Толстого от Церкви, «Рус. Слово» отмечает, что граф сочинял свое «евангелие» под влиянием своего старшего сына «чайковца». А который, «как социалист отстаивал ту точку зрения, что Евангельское учение Христа – социалистическое». Далее речь идет о пропаганде «Толстовского евангелия». – Это то самое «Толстовского евангелие», – говорит: «Рус. Слово», – которое во множестве рукописных, гектографированных и литографированных списков распространилось по России. По этому «евангелию» и по брошюре «В чем моя вера» Россия 80-х и 90-х годов познакомилась с религиозным мировоззрением великого писателя». А если так, то какое же количество «списков» и «копий» пущено было в оборот по всей широте русской земли!? С другой стороны, ясно для каждого, какое именно значение – это произведение графа в деле религиозно-нравственной расшатанности русского народа и особенно так называемого передового, интеллигентного общества, в большинстве и так далеко стоящего от религии и Церкви. И как большой камень, брошенный в воду, будучи погружен, дает по себе волны во все стороны, мутит водную стихию, так и Толстовский камень (духовный) «евангелие», брошенный в свое время народу вместо истинного хлеба (духовного), оставил доселе по себе следы в душах немалого числа людей, возмутил и поднял в них гибельную бурю¹. И что особенно прискорбно, – разрушительно – тлетворное действие этой бури коснулось нашего юношества и нашей учащейся молодежи.

Вот почему, думаем, «Критический разбор толстовского евангелия» является весьма благовременным и необходимым. Тем более, что этот труд о. Алфеева представляет широкое исследование данного предмета. Он состоит из двух частей, первая часть – критическая, вторая – научно-историческая. Особенность критики нашего автора – это изобличение Толстого самим же Толстым. О необходимости такого издания заявлялось не раз и в печати особенно, как мы и сказали, в нашу Редакцию «Особого внимания, – писал прот. И. Кречетович, – из статей («Миссионерского сборника») заслуживают статьи о. протоиерея П.Алфеева, посвященные разбору толстовских «краткого изложения евангелия» и «соединения и перевода четырех евангелий» Исследование о. Алфеева, посвященное этому разбору, начато печатанием в 1907 г. и продолжено в следующие годы. Было бы желательно поэтому видеть в церковных и благочиннических библиотеках «Миссионерский сборник» за все годы, начиная с 1907 года»².

Н. Остроумов. Октябрь, 1916 г.

I. Краткое изложение Евангелия Графа Л.Н. Толстого. Издание М.К. Элпидина. L’Evangile, par le comte L.Tolstoi) Geneve M.Elpidine, 1890. II. Соединение и перевод четырех Евангелий Графа Л.Н. Толстого. Издание М.К. Элпидина. Том 1 (Traduction des duatre evangiles, par le comte L.Tolstoi) Geneve M.Elpidine, 1892.

1. Обаятельность имени гр. Л.Н. Толстого для большинства русской «интеллигенции». 2. Увлечение последней «Толстовским евангелием». 3. Предварительные замечания к нашему «Критическому разбору Толстовского евангелия».

Имя Толстого, обаятельное для большинства интеллигенции русского общества, и у казанные его произведения совершили и теперь еще совершают свое дело. Лично нам приходилось несколько раз слышать в обществе «интеллигентных лиц» и даже дам такие презрительные упреки по своему адресу: «Ну, вы носитесь со своим Евангелием, которому верить нельзя! Граф Толстой отыскал в нем 50 тыс. ошибок, и все перечеркал в нем, и исправил его по-настоящему!» А до какой степени интересовалось это общество «Толстовским» евангелием – можно судить по следующему факту. Одна дама, не имея свободного времени днем, будучи занята семьей и хозяйством, принуждена проводить ночи за списыванием «Толстовского» евангелия, за невозможностью приобрести напечатанный экземпляр.

Свой разбор произведений Толстого мы предваряем несколькими замечаниями.

Прежде покажем несостоятельность «Толстовского евангелия» в себе самом, а потом раскроем, с положительной стороны светлый образ Христа по каноническим Евангелиям. Пред ярким светом истинного Христа сама Собою обнаружится и отпадет вся ложь современной отрицательной критики. Здесь мы покажем, что Христос действительно был и должен быть, именно, таким каким изображают Его евангелисты, а не отрицатели.

Из рассмотрения «Толстовского» евангелия откроется, что он не исправил наше каноническое Евангелие, к чему, по-видимому, стремился, сочинил свое собственное по канве исторического. Мало сказать, что он извратил, исказил подлинное Евангелие – нет, он подменил его «своим», оставив только некоторые обрывки внешней оболочки А потому и личность Иисуса в «Толстовском» евангелии не есть действительная историческая личность, а вымышленная Толстым, совершенно другое лицо, если только можно так назвать фиктивную личность, чем действительный исторический Иисус канонических Евангелий. Если Толстой героя «своего» евангелия назвал также Иисусом, как и в канонических евангелиях, то это не должно смущать верующего, потому что имя «Иисус» не есть исключительное имя Христа, – его носили многие лица среди евреев.

При критическом разборе «Толстовского» евангелия мы не будем прибегать к неисчерпаемому арсеналу доказательств библейской науки и считаем за лучшее предоставить самому графу опровергать себя своими же собственными словами. Самое сильное опровержение – это когда автор каждое положение свое разрушает своим, очевидным для всех, противоречием.

Общие замечания о составе и разделении сочинений гр. Л.Н. Толстого. I. «Краткое изложение Евангелия» и II. «Соединение и перевод четырех Евангелий».

Весь текст «Толстовского евангелия» в I книге разделяется на 12 глав и каждой главе предпосылается содержание ее, а затем идет перевод без всяких пояснений и замечаний. А во II книге дело поставлено сложнее: постишно представляется греческий текст синодальный русский перевод и Толстовский перевод. Затем критические замечания филологического свойства и после того идут объяснения его.

Каждому сочинению предпосылается Толстым предисловие, в котором он выгружает весь багаж своего полного отрицания христианства, церкви, догматов, таинств, откровения, библии, будущей загробной жизни, личного Бога и личного бессмертия души³.

В своем предисловии «от автора» ко второму сочинению «Соединение и перевод четырех Евангелий», Толстой, издавая свою работу в неоконченном виде, так как «исправить и окончить ее он чувствовал себя уже не в силах», – говорит, «думаю, что и такою, какая она есть работа эта может принести пользу людям, если им сообщится хоть малая доля того просветления, которое я испытывал во время ее и той твердой уверенности в истинности открывшегося мне пути, по которому я иду, чем дальше, тем с большей радостью» (II, 1).

В чем состоит это «просветление» Толстого, читатель сам увидит из всех тех цитат, которыми мы охарактеризуем его произведения. А теперь, для образца укажем только на некоторые места из его книг. Назвав все Божественное откровение «глупостью»⁴ (II, 7), Толстой предлагает читателю, для пользы его, свою просветленную мудрость в таком виде.

«Сказано, что жизнь мира подобна свету в темноте. Свет светит в темноте, и темнота его не удерживает. Живое живет в мире, но мир не удерживает жизнь в себе. Теперь, продолжая речь о разумении, говорится о том, что оно было тот свет, который освещает всякого живого человека, тот настоящий свет жизни, который известен всякому человеку, так что разумение разлито во всем мире, в том мире, который жив им, но весь мир не знает этого, не знает того, что в разумении только сила, основа, власть жизни. Разумение было в отдельных людях, и отдельные люди не приняли в себя его, не усвоили его в себе, не поняли, что жизнь только в нем, или разумение было в своем собственном произведении – сыне, но сын не признавал своего Отца» (II, 31).

Нечего сказать, с «пользою для своего «просветления» читатель рассматриваемых произведений Толстого прочитает приведенную нами буквальную выдержку!

Но послушаем самого графа Толстого, что он говорит о своем «просветлении» во время работ и той пользе какую он обещает своим читателям «я был в положении человека, который собирает разбитую в куски статую. В начале еще может быть сомнение о том – есть ли этот кусок часть ноги или руки, но когда ноги собраны, то кусок уж наверно идет не к ноге, а когда еще, кроме того, кусок этот сходится с другим боковым куском и всеми линями излома совпадает с нижним куском, то уже не может быть сомнения. Это я испытал по мере движения в своей работе и, если я не сумасшедший, это чувство должен будет испытывать и читатель при чтении большого изложения евангелия, где каждое положение подтверждается в одно и то же время и филологическими соображениями, и варианта ми, и контекстами и согласием с основною мыслью» (I,11).

От души желаем всем почитателям Толстого испытать на себе это «просветленное» удовольствие графа, но только без условного «если», которое может оказаться вероломным. Дело в том, что не все, пожалуй, читатели «просветлеют» от его произведений и восчувствуют от них удовольствие, и тогда его «если» может сыграть не совсем приличную вещь, от чего храни Бог каждого!

Но, может быть, Толстой полагает для читателя просветление и пользу от своих произведений в практических выводах, которые он делает в «своем» евангелии, а не в теоретических и отвлеченных рассуждениях, образцы чего мы представили? В таком случае мы и на это, для примера, приведем хоть одно место.

«Надо быть нищим бродягой, чтобы войти в царство Божие, т.е. отрешиться от всех форм жизни. Бродяга был и есть презренное существо, которому все как будто позволено, которое вне Закона Надо быть бродягой не невольным, но вольным; надо быть бродягой не таким бродягой, для которого нет закона и все позволено, а напротив бродягой, исполняющим закон, т.е. известные правила» (II 208).

Думаем, что и такое «просветление» для практической жизни неутешительно и вполне сомневаемся в пользе для читателя от такого просветления! Мы даже отказываемся уяснить себе самый тип «Толстовского» бродяги, который в одно и тоже время «вне закона», «отрешился от всех форм жизни» и с другой стороны, «исполняет закон, т.е. известные правила». Не понимаем, как совместить в одном лице два положения: исполнять закон, устанавливающий все формы жизни, и, в тоже время отрешиться от всех форм жизни, установленных законом. Свое недоумение мы передаем на суд своих читателей.

Толстой выдает себя за христианина и только себя одного признает «истинным христианином». Но посмотрим откуда и как он почерпнул свое «истинное христианство» и в чем оно состоит.

«Я был приведен к христианству не богословскими, не историческими исследованиями, а тем, что пятидесяти лет от роду спросив себя и мудрецов моей среды о том, что такое я, и в чем смысл моей жизни, и получив ответ – «Ты случайное сцепление частиц, смысла в жизни нет, и сама жизнь есть зло», – я был приведен в отчаяние и хотел убить себя, но, вспомнив то, что прежде в детстве, когда я верил, для меня был смысл жизни, и то, что люди верующие вокруг меня–большинство людей, не развращенных богатством, веруют и живут настоящею жизнью, я усомнился в правдивости ответа данного мне мудростью людей моей среды и попытался понять тот свет, который христианство людям, живущим настоящей жизнью. И я стал изучать христианство, и изучать в христианском учении то, что руководит жизнью людей. Я стал изучать то христианство, приложение которого я видел в жизни, и стал сличать это приложение с его источником. Источник христианского учения были Евангелия, и в евангелиях я находил объяснение того смысла, который руководил жизнью всех людей, живущих настоящей жизнью» (1:9–10).

Итак, источником христианства Толстой выставляет Евангелия, как и всякий православный христианин, руководящийся ими в жизни, в тоже время он разрушает Евангелия до самых корней. Вот его слова.

«Читатель должен не забывать того, что столь привычное нам представление о том, что Евангелия, все четыре, со всеми своими стихами и буквами суть священные книги, есть, с одной стороны, самое грубое заблуждение, с другой – самый грубый обман» (I, 7). «Читатель должен помнить, что Евангелия синоптические, как они дошли до нас, есть плод медленного нарастания посредством списывания и приписывания, и соображений тысяч разных умов и рук человеческих, а никак не произведения Святого Духа, говорившего Евангелистам. Читатель должен помнить, что приписывание Евангелий в настоящем их виде апостолам есть басня, не только не выдерживающая критики, но не имеющая даже никакого основания, кроме желания благочестивых людей, чтобы это так было Евангелия отбирались прибавлялись и толковались веками» и т.д. (I, 8).

Если так смотрит граф Толстой на канонические Евангелия, то откуда же он берет свое «истинное христианство»? На чем строит он свое здание? Быть может, укажут нам на послания апостольские как источник христианства? Но об этих писаниях апостолов Толстой так говорит: «Ап. Павел, не поняв хорошенько учение Христа, да и, не зная его таким, каким оно выразилось потом в евангелии Матвея, связал его с учением о фарисейском предании и потому со всеми учениями Ветхого Завета». И это то учение о предании, о связи Ветхого Завета с Новым внесено в христианство Павлом, и это то учение о предании, этот принцип предания было главною причиною извращения христианского учения и непонимания его (I, 12).

Но этого мало во второй своей книге. Толстой еще решительнее говорить о всех апостольских писаниях. «После 1800-летнего существования этих книг читаем мы во его втором произведении, они лежат пред нами в том же грубом нескладном, исполненном бессмыслиц противоречий, виде, в каком они были». «Апокалипсис», например, и отчасти Деяния Апостолов, часто не только немеющие ничего поучительного, но прямо соблазнительных. Очевидно, что чудеса писались. Лукою для утверждения в вере, и вероятно были люди, утверждавшиеся в вере, этим чтением, но теперь нельзя найти более кощунственной книги, более подрывающей веру (II, 10).

Отсюда логический вывод у Толстого о всех новозаветных писаниях как источник христианства сам собою является в таком виде. «И так читать 27 книг подряд, признавая каждое слово истинным, как читает церковь, нельзя и ненужно, ибо придешь к тому же самому, к чему пришла церковь, т.е. к отрицанию самого себя» (II, 11). А относительно Евангелия еще сильнее делает он свой вывод: «Читатель должен помнить, что не только не предосудительно откидывать из Евангелий ненужные места освещать одни другими, но, напротив того, предосудительно и безбожно не делать того, и считать известное число стихов и букв священными» (I, 9).

Мы спрашиваем опять, откуда же Толстой мог почерпнуть свое «истинное» христианство, если он так смотрит на первоисточник его, т.е. на Евангелия и послания апостольские? Скажут нам, из учения отцов церкви? Но он сам отвечает на это так: «Со времени Павла начинается Талмуд христианский, который называется учением церквей» (I, 12). Скажут нам, из вероучения церкви? Но он на это отвечает: «Я был приведен к убеждению, что церкви никакой нет» (II, 3). Скажут, что современная иерархия могла открыть ему истину? Но он на это заявляет: «Сначала я спрашивал разъяснений у священников, монахов, архиереев, митрополитов, ученых богословов. Разъяснены были все неясные места, часто недобросовестные, еще чаще – противоречивые, ссылались на святых отцов на катехизисы, на богословие. И взял я богословские книги и стал изучать их, и вот изучение это привело меня к убеждению, что та вера, которую исповедует наша иерархия и которой она учить народ, есть не только ложь, но и безнравственный обман. В православном вероучении я нашел изложение самых непонятных, кощунственных и безнравственных положений, не только не допускаемых разумом, но совершенно непостижимых и противных нравственности и не заключающих никакого учения о жизни и о смысле ее» (II, 2).

Но, отрицая и совершенно оплевывая Евангелия, называя их «ложью» и безнравственным обманом, верить которым не только «предосудительно, но и безбожно», Толстой в тоже время говорит: «Источником христианского учения были Евангелия, и в Евангелиях я находил объяснение того смысла, который руководил жизнью всех людей, живущих настоящей жизнью» (I, 10).

Далее, отрицая послания апостольские, писания отцов церкви, учение православной церкви и современной иерархии, Толстой, в то же время, фактически признает значение и действие Евангельского учения, истолкованного церковью, как истинного и спасительного учения. Доведенный до отчаяния и готовности самоубийства неверием «мудрецов своей среды», Толстой воздержался от самоубийства и приведен был к христианству тем, что увидал вокруг себя верующих по Евангелию и живущих настоящей жизнью. Спрашивается, каким же образом Евангелие может быть «баснею», «ложью и без- нравственным обманом», как называет Толстой, когда оно дает смысл жизни верующим, делает их счастливыми и благочестивыми, а самого Толстого спасает от самоубийства? Само Евангелие искажено составителями, учение его извращено ап. Павлом, отцами Церкви и современной иерархией – везде ложь, обман, кощунство и глупость, и тем не менее верующие во Христа и живущие по Его Евангелию, усвояющие учение Его по духу церкви и руководству иерархии укрепляются в своем благочестии и святости, подвизаются в добрых делах и, мужественно перенося все невзгоды жизни, наслаждаются счастьем и спокойствием души. Выходит, что-то непонятное и необъяснимое в заявлениях графа Толстого! Но скажем лучше словами самого Толстого и сопоставим его с самим собою, чтобы рельефнее видеть противоречие и несообразность в его словах.

«Приведенный разумом без веры к отчаянию и отрицанию жизни, я, оглянувшись на живущее человечество, убедился, что это отчаяние не есть общий удел людей, имеющих эту веру и из нее выводящих такой смысл жизни, который давал им силы спокойно и радостно жить и так же умереть. Я не мог разумом выяснить себе этого смысла» (II, 1).

Но на другой странице того же сочинения об этой вере, дающей верующим смысл жизни, а также силы спокойно и радостно жить и умереть, он говорит совершенно наоборот.

«Та вера, которую исповедует наша иерархия и которой она учить народ, есть не только ложь, но и безнравственный обман. В православном вероучении я нашел изложение самым непонятных, кощунственных и безнравственных положений, не только не допускаемых разумом, но совершенно непостижимых и противных нравственности и не заключающих никакого учения о жизни и смысле ее» (II, 2).

Странно, чему же теперь верить? С одной стороны, верующие находят смысл жизни в своей вере, а с другой – эта вера не дает им никакого смысла жизни. В первом случае Толстой отказывается от разума в пользу веры («я не мог разумом выяснить себе этого смысла жизни»), а во втором – своим разумом отрицает веру, не допускает положении веры; там вера дает светло-радостную жизнь, а здесь она выставляется ложью и безнравственным обманом.

Итак, граф Толстой без Евангелия созидает какое-то «истинное» христианство, а без веры творить верующих Вера, по его словам, дает смысл жизни, счастье и спокойную радость верующим, но эта вера в то же время невозможна, так как она есть ложь и безнравственный обман и никоим образом не может быть допущена разумом. Отсюда вывод, что Толстой есть «истинный» христианин без веры Христа и Евангелия!

Мы уже достаточно представили непримиримых странностей в суждениях графа Толстого, чрез сопоставление буквальных его слов из разбираемых нами сочинений его. Но чем дальше мы подвигаемся вперед, тем больше и больше поставляемся мы в недоумение прогрессивным возрастанием отмечаемого нами явления. Так, суждение его о происхождении Евангелий вызывает в нас еще большее недоумение. Вот что он говорит по данному вопросу.

«1800 лет тому назад явился какой-то нищий и что-то говорил. Его высекли и повесили и все про него забыли, как были забыты миллионы таких же случаев, и лет 200 мир ничего не слыхал про него. Но оказывается, что кто-то запомнил то, что он говорил, рассказал другому, третьему. Дальше, больше и вот миллиарды людей умных и глупых, ученых и безграмотных не могут отделаться от мысли, что этот, только этот человек быль Бог» (I, 17).

Итак «лет 200 мир ничего не слыхал про него». Однако «миллиарды людей» – и притом еще каких? – «умных и глупых, ученых и безграмотных» – какая полнота противоположностей! – уверовали в него. Когда уверовали? Очевидно, после 200 лет незнания его миром! А как люди, совершенно не знавшие его в течение 200 лет, могли уверовать в него? Это историческая и психологическая загадка, которую может выдумать только голова Ясно-Полянского «мыслителя».

Но нас занимает здесь то, как помирить выставленные Толстым данные с следующими словами его, определяющими время и способ происхождения наших Евангелий. Вот что говорит он в той же книге L Evangile.

«Читатель должен помнить, что Иисус никогда сам не писал никакой книги, как Платон, Филон или Марк-Аврелий, даже никогда как Сократ не передавал свое учение грамотным и образованным людям, а говорил тем безграмотным людям, которых он встретил в жизни, и что только гораздо после его смерти хватились люди, что то, что он говорил, было очень важно и что не худо бы записать кое-что из того, что он говорил и делал, и почти чрез 100 лет начали записывать то, что слышали о нем. Читатель должен помнить, что таких записок было очень много, что многие пропали, многие были очень плохи, и что христиане пользовались всеми ими и понемногу отбирали то, что им казалось лучше и толковее» (I, 7 – 8).

Сопоставляя приведенные выдержки из произведений Толстого, мы недоумеваем, как могло случиться, что мир в течение 200 лет ничего не слыхал про Иисуса, когда чрез 100 лет после Его смерти стали уже записывать Его учение и дела, и этих записок явилось великое множество, и хороших и плохих, так что христианам пришлось разбирать и отбирать? Мы уже не обращаем внимания на странный анахронизм в цифрах, но отмечаем несообразность в самих фактах: люди не знали о том, над чем они усиленно работали уже в течение 100 лет! И эта несообразность в фактах еще более поражает нас, кода мы читаем следующие строки у Толстого по тому же вопросу, где он ведет речь об изуродовании учения Христа почти со дней Его жизни.

«Главная причина тех лжетолкований, которые так изуродовали учение Христа, что его трудно видеть под их толстым слоем, состоит в том, что со времени Павла, который, не поняв хорошенько учение Христа, да и не зная его таким, каким оно выразилось потом в Евангелии Матфея, связал его с учением о фарисейском предании, и потому со всеми учениями Ветхого Завета. Павел обыкновенно считается апостолом язычников, – апостолом-протестантом. Он и был таковым по внешности, по отношению к образованию и пр. Но учение о предании, о связи Ветхого Завета с Новым внесено в христианство Павлом, и это то учение о предании, этот принцип предания было главною причиною извращения христианского учения и непонимания его» (I, 12).

Сличение настоящей выдержки с двумя предыдущими вызывает в нас великое недоумение, как Толстой мог написать все то «одним» пером. Как видим, он признает ап. Павла апостолом язычников, он проповедовал Евангелие в Греции, Македонии и Риме, а потому об Иисусе Христе знали и в Киринее, и в Солуни, и в Филиппах, и в Колоссах, и в Ефесе, и во всей Малой Азии и, наконец, в Риме даже при дворе Кесаря.

Павел, по выражению Толстого, был апостол-протестант, – значит, кроме него распространили Евангелие и другие апостолы в других странах, с которыми он, допустим, не соглашался в своих воззрениях на сущность христианства, следов. имя Христа, проповедь о котором велась Павлом совместно с другими апостолами, хотя и несогласно с их воззрениями было известно не только на Западе – в Европе, но и на Востоке – во всей Азии и Африке. Как же мир мог не знать Христа в течение 200 лет?

Павел, выражению Толстого извратил учете Христа, – значит, оно было известно еще во дни этого апостола, так как извратить можно только то, что существует.

Наконец, ап. Павел закончил свою апостольскую деятельность мученическою смертью за Христа, в 68 году, в Риме, во время жестокого гонения Нерона на христиан, которые с радостью умирали сотнями и тысячами за свою веру во Христа, значит, христианство не только было известно всему миру (Рим – orbis in urbe), но и представляло грозную силу для языческого могущества, если на верующих во Христа было воздвигнуто жестокое гонение в столице всего мира.

В виду всех этих данных мы спросим теперь графа Толстого, каким же образом мир ничего не знал о Христе в течение 200 лет после Его смерти?! – Нужно иметь слишком мало уважения к печатному слову или слишком много презрения к читающей публике, чтобы преподносить ей такие несообразности!

По убеждению Толстого, «Иисус (о котором он сочиняет «свое» евангелие) был сын неизвестного отца. Не зная отца своего, он в детстве своем называл отцом своим Бога» (I 25). Потом, по словам Толстого, «его Иисус всю жизнь был бродягой» (II, 191). Как бродяга, он и вращался среди бродяг, т.е. учеников (II, 189), которым и говорил «блаженны вы, бродяги, потому что вы в царствии Божием» (II, 191). «Для вас доступно (царствие Божие), вы уже в царстве Божием, потому что вы бродяги. Для бродяг царство Божие открыто, доступно и закрыто для богачей» (II, 195). Только нищий и бродяга может войти в царство Божие, а богатые, пресыщенные и восхваляемые, не войдут, потому что богатство, пресыщенность и слава удаляют царствие Божие, и вся дальнейшая проповедь есть только доказательство этого положения» (II, 197).

Но сказанного доселе о бродягах мало. Толстой возводит проповедуемое им бродяжничество в какой-то культ, видит в нем задачу и смысл жизни, и спасение мира. В виду этого он влагает в уста «своего» героя дальнейшее развитие учения о бродяжничестве, к отрицанию всех форм жизни.

«Вы нищие – соль земли», говорить Толстой устами «своего» героя, и вы блаженны, потому что ваше царство Божие, но оно ваше только тогда, когда вы соленая соль, когда знаете, что блаженство состоит в нищенстве, когда вы хотите его. Тогда вы соль мира. Вы украшение, смысл мира. Но если вы, бродяги, хотите быть не бродягами, то вы как разсолившаяся соль, уже никуда негодны, тогда вы – отребье рода человеческого. (Значит, только по принципу бродяги – бродяги!). Бродяги, нищие; недовольные своим положением, уже никуда не годятся и по делом люди топчут их ногами» (II, 203).

Значить, «Толстовский» герой говорил так: надо быть нищим бродягой, чтобы войти в царство Божие, т.е. отрешиться от всех форм жизни. Бродяга был и есть презренное существо, которому все как будто позволено, которое вне закона.

Таким образом, проповедь «Толстовского» героя есть проповедь бродяги к бродягам о бродяжничестве, как идеал жизни. «Сам он (этот бродяга) никогда не писал» и никогда не передавал своего учения грамотным и образованным людям (бродягам), которых он встречал в жизни (I, 7). «Его («Толстовского» бродягу) высекли и повесили, и все про него забыли, как были забыты миллионы таких случаев, и лет 200 мир ничего не слыхал про него. Но, оказывается, что кто-то (?) запомнил то, что он говорил, рассказал другому, третьему» (I, 17). И вот, «чрез 100 лет (после его смерти, следов. за 100 лет до того, как вспомнили о нем), начали записывать то, что слышали о нем» (I, 7). (Не понятно, как люди могли интересоваться рассказами «кого-то» о «каком-то» бродяге до такой степени, что стали составлять записи таких рассказов. И где же эти записи?

Из этих записей составились Евангелия (Толстой видел их!). Их было много–более 100 (II, 9) (удивительная научная аккуратность графа, даже подсчитал количество записей о своем бродяге, не видавши ни одной!), но избрали только четыре. Если разуметь под этими четырьмя записями наши канонические евангелия, то не понятно, каким образом эти записи, составленные вместе с другими, чрез 200 лет после смерти Иисуса могли принадлежать перу апостолов Матфея, Иоанна и спутников (учеников) апостольских Марка и Луки, живших одновременно со Христом, т.е. за 200 лет до составления ими своих записей. Очевидно, Толстой говорить не о наших канонических Евангелиях, но совершенно о других каких-то записях, до которых христианскому миру, если бы даже он и существовали в действительности, нет никакого дела! По взгляду Толстого, эти четыре записи должны трактовать о каком-то «бродяге», который своим учением к таким же бродягам, как и он сам, возводил бродяжничество в идеал жизни, и тем самым отрицал и разрушал все формы жизни.

Вот настоящий характер «Толстовского» евангелия. Оно не имеет ничего общего и сколько-нибудь сходного с нашими каноническими Евангелиями ни по главному лицу рассказа, ни по его учению. В подлинно-апостольских Евангелиях мы читаем не о бродяге, никому неизвестном, а о воплотившемся Сыне Божием, который приходил на землю, чтобы спасти род человеческий своею смертью от вечного осуждения.

Что «Толстовский» бродяга не есть Евангельский Иисус и «Толстовское» евангелие – не наше каноническое Евангелие, это – нелогический вывод из рассуждений графа Толстого, а откровенное признание самого Толстого. В «своем» евангелии он говорит.

«Я искал ответа на вопрос жизни, а не на богословский и исторический вопрос (– два пункта, которые составляют самое зерно, всю сущность наших канонических Евангелий и все значение личности Иисуса, что Он был Сын Божий, воплотившийся, и действительная, а не вымышленная историческая личность) и потому для меня было совершенно все равно, Бог или не Бог был Иисус Христос (следов., и по второму вопросу – историческое или вымышленное лицо), и то, от кого сошел Дух Святой и т.п., и одинаково не важно и не нужно было знать, когда и кем было написано Евангелие (значит, ему историческая действительность не нужна, коль скоро он, как романист, создал воображаемого героя – бродягу, и написал уродливое повествование об этом бродяге, превратив подлинное Евангелие в карикатурное творчество), и какая притча, и может или не может она быть приписана Христу». (Без исторической критики все творчество Толстого – мыльный пузырь. Какое нам дело до фантастических героев, творимых воображением писателя!). «Мне важен тот свет (от мыльного пузыря), который освещал 1800 лет человечество (это значит, признать высшее чудо, чем те действительные Евангельские чудеса, которые отрицает Толстой), и освещал и освещает меня; а как назвать источник этого света и какие материалы его и кем он зажжет мне было все равно» (I, 11). Этим Толстой все сказал и указал всем критикам, как следует смотреть на его произведения, как романист, привыкший творить героев, он интересуется не историческою действительностью, а тою идеей, которая зародилась в его голове. Так именно отнесся и к Евангельской истории, превратив ее из действительной в фантастическое творчество. Измыслив «какого-то» бродягу и заменив им действительного Иисуса, Толстой приходит к заключению что настоящие Канонические Евангелия искажены, смысл учения извращен, так как ни то, ни другое не подходят под тип и мерку созданного им «своего» евангелия. И раз меркой исторической действительности он поставил «своего» воображаемого бродягу, то само собой понятно, все действительное, исторически верное в канонических Евангелиях, должно быть отвергнуто им, как измышленное. Все у него должно выйти на изнанку, что и подтверждает он сам следующими словами:

«Изучая христианство (по каким же источникам, когда он сам уничтожил для себя и богословскую и историческую область науки) я, говорит Толстой, рядом с этим источником чистой воды жизни (это учение о бродяжничестве-то какого-то бродяги!) нашел незаконно соединенную с ним грязь и тину (т.е. все чудеса и учение о Христе, как Богочеловеке), которая одна заслоняла для меня его чистоту (разумей – идеал учения бродяги!); рядом с высоким христианским учением (о бродяжничестве) я нашел связанное с ним чуждое ему, безобразное учение еврейское и церковное» (I,10), а какое именно – увидим ниже. «Лжетолкования изуродовали учение Христа» (I, 12), о котором Толстой не может составить понятия, помимо подлинных Евангелий и посланий апостольских, им отвергнутых. И, выходит по Толстому, что лжетолкователи «проповедуют самые чуждые (Толстовскому) Христу учения, утверждают, что эти учения проповедовал Христос. Так что по их учению выходит, что Христос объявил то, что Он искупил своею кровью род человеческий, павший чрез Адама, что Бог – Троица, Св. Дух сошел на апостолов и перешел чрез рукоположение на священство, что для спасения нужны семь таинств и т.п. Выходит, что все это есть учение Христа, когда в учении («Толстовского») Иисуса нет ни одного намека ни о чем этом» (I, 16). Вот в чем состояло, по Толстому, «безобразное учение еврейское и церковное», чуждое его, бродяге, «изуродовавшее» его, «Толстовское», учение!

Искажение наших Евангелий Толстой доказывает не историческими достоверными документами, которых у него нет и не может быть в силу того, что он даже вычеркнул «исторический вопрос» при своем исследовании (I, 11), а тем, что «толкование церкви о Сыне Божием и Бог в трех лицах, о Деве, родившей без повреждения девства, о теле и крови съедаемых в виде хлеба и т.п. не может вместиться в его здоровую голову» (II, 6–7), ту самую голову, в здравии которой он уже сам усомнился известною своею фразою – если я не сумасшедший» (I, 11). Равным образом все Евангельские рассказы о чудесах Иисуса Христа представляются искажением «Толстовского» с его точки зрения подлинного, Евангелия о бродяжничестве бродяги. «Для человека, говорит Толстой, не понимающего убедительность рассказа о чудесах, стихи эти (где идет речь о них) отпадают сами собою, по своей ненужности» (I, 7). А потому, «предосудительно и безбожно не делать этого», т.е. исключения подобных мест из Евангелия как несогласных с его Толстовским, евангелием (I, 9). Это понятно само собою, раз Толстой трактует о каком-то бродяге, то речь о чудесах немыслима в «его» рассказе, который он называет евангелием.

Итак, наши канонические Евангелия, по Толстому, «загрязнены безобразным учением» (I, 10), «покрыты толстым слоем» лжетолкований «изуродовавших учете Христа преисполнены «кощунства», «клеветы на Бога» и «мошенничества» (I, 20), так как они повествуют о вечном спасении рода человеческого смертью Единородного Сына Божия, пришедшего во плоти о Его Божественном учении и чудесах наглядно выражавших самое учение Его, о бесконечной любви Божией к страждущему человечеству, о славном воскресении верующих и вечном блаженстве со Христом, а не о «Толстовском» каком-то бродяге, который своим учением и своею жизнью возводил бродяжничество в идеал человечества и тем разрушал все формы земной жизни.

Но возникает существенный вопрос, кто же мог так изуродовать воображаемое «Толстовское» евангелие и переделать его в наши канонические Евангелия? Ответ на это дает нам Толстой самый ясный и определенный. Он говорит:

«Со времени Павла начинается Талмуд христианский, который называется учением церквей, и учение Христа делается не учением единственным божественным и полным, а одним из звеньев откровения начавшегося с начала мира и продолжающегося в церкви до сих пор» (I, 12).

Значит, Павел, «который, не поняв хорошенько учение Христа», «изуродовал учение Христа» (I, 12). А за Павлом и другие апостолы пошли тем же путем (он-де, граф Толстой, восстановил подлинное учение Христа!) Так, например, «в посланиях Иоанна, Иакова, «вызванных особенностью случая частных разъяснений», можно иногда найти с новой стороны выраженное учение Христа, но ничего нельзя найти нового. К несчастию же весьма часто можно найти, особенно в посланиях Павла, такое выражение учения, которое может вовлекать читающих в недоразумения, затемняющие самое учение. Деяния же Апостольские, как и многие послания Павла часто не только не имеют ничего общего с Евангелием и посланиями Иоанна, Петра и Иакова, но часто противоречат им. Апокалипсис прямо уже ничего не открывает. Главное же то, что как ни разновременно они написаны, Евангелия составляют положение всего учения, все остальное же есть толкование их» (II, 12).

Итак, апостолы в своих посланиях дали толкование на учение Христа. Но соответственно их толкованию и самый предмет их толкований, т.е. Евангелие, должен был по необходимости быть изменен, иначе сказать, выражаясь словами Толстого, «извращен, изуродован».

Какой же получается характер Евангелия и чем оно восполняется, применительно к толкованиям апостолов? Какую придает окраску это толкование апостолов Евангелию и каким материалом наполняет его, в извращение истины, по взгляду Толстого?

Ответ на это дает нам Толстой. Он говорит, что по посланиям апостольскими выходит, что «все от Святого Духа и всякое слово (в Писании) истинно. Все свято – и чудеса, и Деяния Апостольские, и советы Павла о вине и бред Апокалипсиса и т.п., так что после1800-летнего существования этих книг они лежат пред нами в том же виде, в каком они были. Допустив, что каждое слово Писания – святая истина, церковь дала наибольший смысл тому, что бессмысленно. Таковы вполне Апокалипсис и отчасти Деяния Апостолов, часто не только не имеющие ничего поучительного, но прямо соблазнительные. Очевидно, что чудеса писались Лукою для утверждения в вере этим чтением, но теперь нельзя найти более кощунственной книги, подрывающей веру. Может быть нужна свеча там, где мрак. Но если есть свет, то его нечего освещать свечкой, он и так будет виден. Христовы чудеса – это свечи, которые приносят к свету, чтобы осветить его» (II, 10–11).

Выходит, таким образом, что послания апостольские, давшие толкование на Евангелие, должны были, по Толстому, изменить подлинное Евангелие, и подлинного Христа применительно к своему тону и характеру, а именно в Евангелие внесено «все святое», «все чудеса», «все, что от Духа Святого и всякое слово, которое истинно» и все это, привнесенное в Евангелие, представлено там, по выражению Толстого, в грубом, нескладном виде, исполненном бессмыслиц и противоречий». Все это «святое» и «истинное», происшедшее от Духа Святого и привнесенное в Евангелие, по выражению Толстого, «бессмысленно, соблазнительно и кощунственно».

«Толстовский» герой не был таким и не должен быть таким, каким извратили и представили его апостолы, он был нищий-бродяга, и речь свою обращал к ученикам, разумея их также, как и себя – нищими бродягами» (II, 189) проповедуя им идеал бродяжничества, как цель и смысл жизни (II, 191, 195, 197, 203 и 205). А не то, что мы теперь читаем в канонических Евангелиях.

Представленные нами суждения Толстого вызывают в нас следующие вопросы, которые и предлагаем благосклонному вниманию своих читателей на их разрешение.

Каким образом «Толстовские» «нищие-бродяги», «безграмотные» и «необразованные», слушая проповедь «бродяги» о необходимости и блаженстве «бродяжничества» по принципу и призванию, могли так радикально изменить и лицо проповедника и сущность его проповеди, придать ему и святость жизни, и безграничный дар чудотворения, облечь его авторитетом Искупителя мира и изменить самый идеал его учения и деятельности, отрешить от земли и возвести на небо?

Что за цель такой радикальной перемены во взглядах этих «бродяг-апостолов» и откуда они могли почерпнуть такой идеал, который они усвоили Христу?

И, наконец, как могли подчиниться, по выражению Толстого, такому «бессмысленному», «соблазнительному» и «кощунственному» взгляду безграмотных бродяг миллиарды людей умных и глупых, ученых и безграмотных, которые доселе «не могут отделаться от мысли», что этот только человек Бог» (I, 17). Как все эти миллиарды людей всех степеней образования и состояния – по внушению бродяг – могли признать нищего за Бога? Пусть все поклонники Толстого решат нам все эти вопросы.

В предыдущем параграфе мы установили подлинными словами графа Толстого, что его «Иисус» есть «какой-то нищий-бродяга», что и «евангелие» его есть измышление дикой фантазии, а отнюдь не каноническое наше Евангелие, что между Евангельским Христом и Толстовским «бродягой», между нашим Евангелием и его «измышлением» нет и не может быть ничего общего. Теперь, становясь на точку зрения Толстого, мы посмотрим, насколько он последователен и верен самому себе в раскрытии своего предмета.

«Личная жизнь» Толстого и «личные мысли» «привели его к убеждению в том, что в Христианском учении находится истина» (I, 3). «Я не знал света, говорит Толстой, думал, что нет истины в жизни, но убедившись в том, что люди живы только этим светом, я стал искать источник его, и нашел его в Евангелиях, не смотря на лжетолкование церквей» (I, 10). Самый же процесс искания истины в Евангелиях Толстой изображает так: «Я находился в положении человека, который бы получил мешок вонючей грязи и только после долгой борьбы и труда, нашел бы, что в этом мешке, заваленном грязью, действительно лежат бесценные жемчужины, понял бы, что он не виноват в своем отвращении к вонючей грязи, и не только не виноваты, но достойны любви и уважения те люди, которые собрали и хранили этот жемчуг вместе с грязью, но все таки не знает, что ему делать с теми драгоценностями, которые он нашел перемешанными с грязью. Я находился в мучительном состоянии до тех пор, пока не убедился, что жемчужины не срослись с грязью и могут быть очищены» (Там же).

Итак, «источник христианского учения были Евангелия и в Евангелиях я находил объяснение того смысла, который жизнью всех людей, живущих настоящей жизнью (Там же).

Теперь посмотрим, какую «истину» искал Толстой в Евангелиях, как он искал и какие «драгоценные жемчужины» он нашел там.

Свое «евангелие» Толстой написал в 1881 году⁵ (II, от автора), а в дневнике его от 5 марта 1855 года, когда ему было 26 лет с половиной мы читаем следующее:

«Разговор о божестве и вере навел меня на великую громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта – основание новой религии, соответствующей развитию человечества религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле. Привести эту мысль в исполнение, я понимаю, что могут только поколения, сознательно работающие к этой цели. Одно поколение будет завещать мысль эту следующему, и когда-нибудь фанатизм или разум приведут ее в исполнение. Действовать сознательно к соединению людей религией – вот основание мысли, которая, надеюсь, увлечет меня.

«Пять лет спустя» (1860 г.) Толстой, под впечатлением смерти брата, снова возвращается к той же мыс ли «напасать материалистическое евангелие» и изобразить Христа, как «материалиста»⁶.

Задавшись еще с юношеских лет такою безумною мыслью – «основать новую материалистическую религию Христа, чуждую веры и таинственности, отрицающую будущее блаженство, и самого Христа превратить в материалиста», – Толстой называет осуществление такого плана исканием истины в Евангелиях. Но искать значит исследовать то, что есть. Толстой же основывает, «новую религию», пишет «материалистическое евангелие». Такова последовательность Толстого в мыслях и действиях! Говорит одно, а делает другое! В своем дневнике проектирует одно, а печатно заявляет другое. Но это «другое» в существе своем есть именно то, что носил он в своей душе и выразил в дневнике.

Толстой ищет свою «истину» в наших Евангелиях. Но что представляют собою эти Евангелия на взгляд его? Это – «мешок вонючей грязи», в котором «лежат бесценные жемчужины» (I, 10). И вот, эту то «грязь» он выбрасывает из мешка, чтобы достать свои «бесценные жемчужины». И выбрасывает единственно потому, что весь материал «не может вместиться в его здоровую голову» (II, 7). А не может вместиться потому, что он еще с юношеских лет решил основать «новую материалистическую религию Христа» и вследствие того, наполнил свою голову другим материалом, совершенно противоположным евангельскому. Решив основать новую материалистическую религию и превратить Христа в материалиста, Толстой, без всяких рассуждении, все божественное, высокое и святое в Евангелии обозвал «самым грубым обманом и самым грубым заблуждением» (I, 7), «баснею» (I, 8), «высшею степенью гордости и глупости» (I, 14), «кощунством», «клеветою на Бога», «мошенничеством», породившим «всевозможные злодейства» (I, 20). Все содержание новозаветных писаний Толстой представляет «в грубом, нескладном, исполненном бессмыслиц, противоречий, виде» (II, 10). Самая вера во Христа по Евангелию «есть не только ложь, но и безнравственный обман», прикрывающий собою «самые непонятные, кощунственные и безнравственные положения, только не допускаемые разумом, но совершенно непостижимые и противные нравственности» (II, 2), так что держаться всего этого не только «предосудительно», но и «безбожно» (I, 9).

Беспощадно обругав в Евангелии все божественное, высокое и святое, все спасительное, истинное и живое, Толстой успокоился в своем самообольщении, что он сделал «свое дело», очистил, исправил Евангелие! Таков именно «научный прием научного исследования» Толстого! Всякий смыслящий человек оценит его сам по достоинству! Но мы скажем от себя – обругать не значит доказать!

Выбросив из Евангелия «грязь», Толстой нашел в нем «истину», нашел «бесценную жемчужину». В чем же состоит Толстовская «истина», по изгнании им из Евангелия настоящей, действительной, божественной истины? Что это за «бесценная жемчужина», до которой он добрался, уничтожив наперед все действительно ценное в Евангелии?

Обстоятельный ответ на это дает нам сам Толстой. Мы под бесценною жемчужиною в канонических Евангелиях разумеем Божественную личность Господа нашего Иисуса Христа, как Единородного Сына Божия, воплотившегося от Духа Святого и Марии Девы, и Своею добровольною смертью искупившего весь род человеческий от смерти, диавола и греха, и своим воскресением даровавшего нам вечную жизнь, которая откроется после всеобщего воскресения мертвых. Вся деятельность Богочеловека, выражавшаяся в Его чудесах и учении, направлена к тому, чтобы восстановить в человеке человека, образ и подобие Божие, привести всех к Отцу Небесному, «сделать нас причастниками Божеского естества» (2Петр.1:4) и чрез то объединить всех между собою и с Богом (17, 21–20). Мы с благоговением преклоняемся пред тайною воплощения Сына Божия и спасения Им всего рода человеческого. Но Толстой кощунственно и грубо, цинично обозвал все это «грязью» и выбросил вон из Евангелия. А потому и «бесценная жемчужина» его, лишенная всего того, что составляет ее цену и достоинства, является уже не жемчужиною, а чем-то низким, презренным и оскорбительным для человеческого достоинства. Об этой-то Толстовской «бесценной жемчужине» мы смело, без всякого смущения совести и оскорбления религиозного чувства, скажем теперь подлинными словами самого Толстого, в полной уверенности, что его речь не имеет никакого отношения к Евангельской Жемчужине – Господу нашему Иисусу Христу. Посмотрим теперь, что такое «материалистический Христос» Толстого, над созданием которого он работал с 1855 года. Мы извиняемся пред читателем, что нам приходится повторить Толстовскую «грязь» с буквальною точностью, чтобы тем ярче показать всем – кого именно поставил Толстой на место Евангельского Христа, кем заменил он Богочеловека, Искупителя и Спасителя рода человеческого.

«1800 лет тому назад, говорит Толстой, явился какой-то нищий и что-то говорил. Его высекли и повесили, и все про него забыли, как были забыты миллионы таких же случаев, и лет 200 мир ничего не слыхал про него» (I, 17).

Тремя словами Толстой изображает все заслуги своего «нищего-героя», всю его деятельность и значение: «Его высекли, повесили и забыли». Становясь на точку зрения Толстого, мы заключаем, что если действительно герой его был такой, то нечего прибавить к его деятельности, и даже невозможно что-то прибавить, если «все про него забыли, как были забыты миллионы таких же случаев». Кому интересно помнить и знать о подобных «героях»!? Здравый разум подскажет каждому, что подобные лица бесследно исчезают из мировой истории человечества!

Но граф Толстой не удовлетворился такою обрисовкой своего «героя». Во-первых, он посвящен в интимную тайну его рождения, а во-вторых, раскрытием этой тайны он старается заклеймить его позором.

Происхождение своего «нищего» Толстой обставляет Евангельскими именами, в действительности не имеющими ничего общего с Толстовскими героями. Извращая Евангельский текст (Mф.1:18–19), и допуская грубое и злостное кощунство по отношению к личности Пресв. Девы Марии (Мф.1:27), Толстой пишет, что «Иисус был сын неизвестного отца. Не зная отца своего, он в детстве своем называл отцом своим Бога» (Мф.1:25). И эта семейная тайна сохранилась в душе его и во все последующее время его жизни, когда он, достигши 30-летнего возраста, отправился к Иоанну послушать его проповедь. Толстой с особенною настойчивостью останавливается на этом факте и повторяет его на разные лады несколько раз. «Услыхав проповедь Иоанна, Иисус удалился от людей в пустыню, чтобы понять смысл жизни человека и его отношения к бесконечному началу всего, называемому Богом. Не зная своего плотского отца, Иисус отцом своим признавал бесконечное начало всего то, что Иоанн называл Богом» (Мф.1:16).

Рассказав в общих чертах о происхождении своего «нищего-бродяги», Толстой заявляет: «И этот-то Иисус был разумнее в плоти. Он-то и явил миру Бога, которого никто не знал и не знает. И этот Иисус был тот Иисус, Сын Божий, который дал миру то учение, о котором говорит Иоанн, и которое изложено в Евангелиях Лк.2:1–21, Мф.2:1–12, Лк.2:22–38, Мф.2:13–23, Лк.2:39 (II 43).

Становясь на точку зрения Толстого мы спрашиваем его, для чего понадобилось ему раскрывать «позорное рождение» своего «бродяги»? И зачем он этому бродяге незаконнорожденному присваивает высокие и святые имена, «Сын Божий», «Иисус Христос»!? Ведь он отверг все чудесное и сверхъестественное в нашем Евангелии, признавал это недействительным, зачем же он «недействительное» принимает за действительное в извращенном виде и прилагает к своему герою-бродяге? То, что не было и не могло быть, нельзя извратить, а Толстой не существующее извращает в существующее и представляет в искалеченном виде. Такое действие называется выдумкой, измышлением, клеветой и кощунством.

Что касается высочайших и святейших для всего христианского мира имен «Иисус Христос», «Сын Божий», которые Толстой присваивает «какому-то нищему-бродяге», то имеет ли он человеческое право так поступать, злоупотреблять и оскорблять благоговейное чувство всего христианского мира? Он не может себя оправдывать тем, что под именами «Сын Божий», «Иисус Христос» он разумеет не то, что мы понимаем, как это мы раскроем в своем месте. Понимай он по-своему и придумывай для выражения своих понятий и свои наименования, свои имена! Что сказали бы люди, если бы Толстой какого-нибудь нищего-бродягу стал называть в своих произведениях «министром», а другого «императором» в виду того, что эти лица управляют и повелевают в какой-либо области своего «босяцкого мира»?

Действия Толстого непонятны и необъяснимы с точки зрения здравого разума. Но они становятся понятными, если заглянем поглубже в намерения и цель графа Толстого. Ведь он еще в 1855 году как мы сказали задумал выработать «материалистического Христа», и свои намерения он осуществил в 1881 году в разбираемом нами его произведении. Но раз он решился выставить своего «материалистического Христа», то само собою понятно, он должен осмеять, оплевать, унизить, опозорить Евангельского Христа. И эту сатанинскую цель он осуществляет тем, что, не признавая чудесного, сверхъестественного рождения Христа и вычеркивая эту историю, как недействительную, он все-таки пользуется ею, но пользуется для того, чтобы извратить ее и приложить к «какому-то нищему бродяге». В самом деле, если история рождения Христа – не действительный факт для Толстого, то зачеркни этот рассказ и больше нет нужды и оснований говорить о нем. А Толстой начинает расписывать то, что им уже отвергнуто. Чтобы опозорить Евангельского Христа, он начинает расписывать историю своего «бродяги» извращенными чертами Евангельского рассказа. Он говорит «значение всего места (где излагается сверхъестественное рождение Христа) то, что оправдывается позорное рождение Иисуса Христа. Сказано (кто сказал и где сказал?), что Иисус Христос был разумение, он один явил Бога. И этот самый Иисус Христос (которого Толстой превратил в «бродягу») родился в самых считающихся постыдными условиях – от девы. Все эти главы суть оправдания с человеческой точки зрения этого позорного рождения. Позорное рождение и незнание Иисусом своего плотского отца есть единственная черта этих глав, имеющая значение для последующего учения Иисуса Христа (II, 44).

Если Толстой выводит это место о рождении Христа в своем «евангелии», то нужно читать его так, как понимает сам Толстой. А он во всем своем произведении (т.е. в обеих книгах, разбираемых нами) Евангельского Христа заменил своим героем – каким-то «нищим-бродягой», как это мы уже показали выше и раскроем ниже. Итак, замените в приведенной тираде имена «Иисус Христос» синонимическими словами Толстого «нищий-бродяга», что получится? Непонятная бессмыслица, или вернее – злонамеренная бессмыслица. Мы представим это на суд самого читателя. «Значение всего места то, что оправдывается позорное рождение «какого-то нищего-бродяги». Сказано, что «нищий-бродяга» был разумение, т.е. Бог (на языке Толстого «разумение есть Бог», II, 32, 21, 23, 24, 25 и др.), он (нищий-бродяга, который был бог) один явил Бога. И этот самый нищий-бродяга родился в самых, считающихся постыдными, условиях – от девы. (Что ж из того? Кому какое дело, что какой-то нищий бродяга родился от девы?). Все главы суть оправдания с человеческой точки зрения этого позорного рождения. (А кто нуждается в этом оправдании какого-то бродяги? Для кого оно требуется? И для чего Толстой ведет здесь речь об этом?). Позорное рождение и незнание «нищим» своего плотского отца есть единственная черта этих глав, имеющая значение для последующего учения какого-то нищего-бродяги». Представляем самим читателям разобраться в этом Толстовском хаосе и осмыслить данную бессмыслицу. А мы с со всей стороны только заметим, что желание автора осмеять Евангельского Христа подвергает осмеянию и осуждению самого автора – Толстого! Злая мудрость есть безумие.

«О детстве «нищего-бродяги» (т.е. Толстовского героя), вообще передается только то говорит Толстой, что и без отца он рос, мужал и становился разумен не по годам. Так что видно было, что Бог любил его. В частности, из всего детства его передается один только факт о том, как он пропал, когда Мария и Иосиф были у праздника в Иерусалиме и как его нашли в храме с учителями. Он слушал и спрашивал, и все дивились его разуму. Мать стала упрекать его за то, что он ушел от них, за то, что они искали его. А он сказал ей, чего же вы искали? Разве не знаете, где искать всякого человека – в доме Отца. У меня ведь нет отца – человека, стало быть Отец – Бог. Если бы вы искали меня в доме Отца моего – в храме, вы бы нашли меня. Рассказ этот, кроме указания на необыкновенный в детстве разум «нищего», особенно ясно выставляет тот единственный ход мысли, по которому умный, заброшенный ребенок, видавший вокруг себя детей, у которых у всех есть плотские отцы, и не знавший себе отца плотского, признал Отцом своим начало всего – Бога» (11,46–47).

Далее излагается история 12-летнего мальчика в храме Иерусалимском. После долгих поисков «Мать увидела его (в храме) и говорит: «Что ты с нами сделал, вот мы с отцом твоим горюем, ищем тебя». А он сказал им: «Где же вы искали меня? Разве не знаете, что сына надо искать в доме отца». И они не поняли слов его».

«Не поняли того, что он, зная, что плотского отца у него не было, одним отцом своим считал Бога. И после этого «нищий» жил у Матери и слушал ее во всем, и подвигался и в возрасте, и в разуме, и был в милости у Бога и людей».

«И так жил он до 30-ти лет. И все думали, что Иисус («нищий») сын Иосифа (II, 89).

Евангельская история «двенадцатилетний Отрок Иисус в Храме» вполне понятна и объяснима, с Евангельской точки зрения имеет глубокий смысл и значение, в высшей степени поучительна во всех отношениях и не вызывает собою никаких возражений и противоречий, требуются только разъяснения. Но Толстой приложил эту историю к своему «нищему-бродяге», и получилась поразительная бессмыслица. Невозможно допустить, чтобы посредственный даже писатель-романист мог написать такую бессмыслицу в своем произведении. Что же касается такой крупной силы, как граф Толстой, которого признали «великим писателем земли русской», то становишься в тупик пред таким явлением, пред таким фактом.

В самом деле, как понять и объяснить, что Толстовский герой, «нищий-бродяга», еще в детстве знал, что он незаконнорожденный сын своей матери, что «у него не было плотского отца», что у всех его сверстников есть плотские отцы, а у него нет, что он не знал и не знает своего отца? Откуда мальчик мог получить такие сведения, когда он окружен заботами Иосифа, который был мужем его матери? Кто мог из посторонних сообщить ему эту интимную тайну, когда «все думали, по словам Толстого, что Иисус сын Иосифа»? Кто мог даже знать из посторонних этот факт, когда Иосиф, муж Марии, «был человек добрый и не хотел ее осрамить, принял как жену свою»? Сам же Толстой говорит, что обрученный с нею муж пожалел ее, и, скрывая ее срам, принял ее (II, 43). Если Иосиф так отнесся к поступку заподозренной своей жены и скрыл этот позор от всех, то мог ли он сообщить эту тайну своему незаконнорожденному ребенку?! Еще более необъяснимо и нелепо предположение, что сама мать раскрыла эту тайну, т.е. свой позор, своему ребенку. Такой проступок с ее стороны был бы не только непонятен, необъясним и бессмыслен, но даже как-то противоестествен. Если сама мать открыла ему свой грех, то могла ли она после того обратиться к нему с таким упреком в храме, что ты с нами сделал, вот мы с отцом твоим горюем, ищем тебя? Ведь эти слова пишет тот же граф Толстой, который тут же влагает в уста мальчика такой ответ: «Разве не знаете, где искать всякого человека – в доме отца. У меня ведь нет отца-человека, стало быть отец – Бог» (II, 47). И этот-то мальчик, по словам Толстого, зная, что плотского отца у него не было, одним отцом считает Бога (II, 89). Этот-то умный заброшенный ребенок, видавший вокруг себя детей, у которых у всех есть плотские отцы, и не знавший себе отца плотского, признал отцом своим начало всего – Бога (II, 47).

Таким образом, данный факт, с точки зрения самого же Толстого, становится необъяснимым, и даже невозможным и неестественным – муж скрывает срам своей жены, а жена открывает это своему сыну и в тоже время так противоречит себе, называя своего мужа отцом ребенка, уже посвященного в тайну своего незаконного рождения от неизвестного отца. Такая постановка дела говорит только о ненормальности мышления. Ведь мы должны же помнить, что раз Толстой зачеркнул и выбросил из своего произведения сверхъестественное зачатие Евангельского Иисуса и историю Его превратил в историю своего бродяги, то он обязан раскрывать последнюю историю здраво и логически последовательно с естественной точки зрения! Не признает он «чудесного», так покажи нам «естественное» в форме «естественной возможности»! А он «свое естественное» превращает во что-то неестественное, невозможное с точки зрения здравого разума и логической последовательности. В данном случае, как мы показали самым делом, оправдывается то, что сказал в своей статье о Толстом г-н Кранихфельд. Толстой задался мыслью «основать новую (материалистическую) религию», «написать материалистическое евангелие» и «изобразить Христа, как материалиста», как отмечено в дневнике его от 5 марта 1855 года. В самом задании этом, пишет автор статьи, крылась ошибка, которой не заметил Толстой, но которая заранее обрекла на бесплодность все его поиски. Материалистическая религия, без веры, без таинственности, без бога есть nonsens⁷.

Подлинное учение «Толстовского» героя-«нищего» изуродовали апостолы. И изуродовали это учение, по Толстому, тем, что внесли в него это учение «самые чуждые Христу учения» (I, 16), приписывая их самому Христу, каковы, например, все догматы Христианской церкви – о воплощении Сына Божия от Девы Марии по наитию Св. Духа для спасения рода человеческого, об искуплении всего мира крестною смертью Его от первородного греха Адамова, о Св. Троице, о ниспослании Св. Духа на апостолов, об иерархии и церкви, о таинствах, как благодатных средствах духового обновления человечества, о воскресении мертвых и вечном блаженстве праведников и т.д. (I, 16).

«Измыслив сошествие Св. Духа на себя, как апостолов Христа, они тем самым дали толчок и своим преемникам приписывать и усвоять себе откровение того же Св. Духа и свое ложное, измышленное, кощунственное и богохульное» учение выдавать за божественное учение Самого Христа. Все это учение, «несообразное с здравым смыслом и совестью, не есть учение Христа, Христос не может быть повинен в том безобразном предании, которое приплели к Его учению и выдали за христианство» (I, 19).

Все эти извратители учения «Толстовского» героя, называемые общим именем «церковники», «называя Иисуса вторым лицом Троицы, понимают Его учение не иначе, как в связи с теми мнимыми откровениями Третьего Лица», которые они находят в Ветхом Завете, в посланиях соборных, отеческих постановлениях и проповедуют самые странные веры, утверждая, что это вера – Христова» (I, 16).

Называя всех последователей Христа и учителей христианской церкви «святодуховскими сектантами» (I, 15), Толстой делает подробный перечень всех источников означенного сектантства. «Таковы послания Павла постановления соборов, таковы же постановления пап, синодов ариан, павликиан и всех лжетолкователей, утверждающих, что их устами говорить Св. Дух» (I, 13).

«Заявления же о том, что выражение такого-то догмата есть выражение божественное Св. Духа, есть высшая степень гордости и глупости. А между тем только это самое говорят все соборы все символы веры, все церкви, и из этого вытекает и вытекало все то зло, которое во имя веры совершалось и совершается в мире» (I, 14–15).

«Лжетолкователи эти не допускают иного понимания Иисуса Христа, как такого, которое было бы согласно со всем предшествующим и последующим откровением, так что цель их не в том, чтобы объяснить значение проповеди Христа, а только в том, чтобы найти наименее противоречивый смысл самым невозможно разноречивым писаниям «Пятикнижия», «Псалмов», «Евангелий», «Посланий», «Деяний» и т.е. всего, что считается Святым Писанием (I, 12–13).

Не удовлетворяясь сказанным, Толстой возводит еще новое обвинение на извратителей Евангелия и в тоже время пополняет список их. «Святодуховские сектанты, говорит он, признавая последним откровением, объясняющим все предшествующее, кто Павла, кто одни, кто другие соборы, кто пап, кто еще послания патриархов, кто частные откровения Св. Духа, должны бы были так и сказать и называть свою веру по имени того, кто имел последнее откровение – отцы, или послание восточных патриархов, или папские постановления, или силлабус, или катехизис Лютера или Филарета, то так и сказать и называть свою веру, потому что последнее откровение, объясняющее все предшествующее, всегда и будет главным откровением. Но они не делают этого и вместо того проповедуют самые чуждые Христу учения, утверждают, что эти учения проповедовал Христос. Так что по их учению выходит, что Христос объявил то, что Он искупил своею кровью род человеческий, павший чрез Адама, что Бог – Троица, что Св. Дух сошел на апостолов и перешел чрез рукоположение на священство, что для спасения нужны семь таинств и т.п. Выходит, что все это есть учение Христа, когда в учении Иисуса нет ни одного намека ни о чем этом» (I, 15–16).

Таким обр. вся вселенская церковь, весь христианский мир со всеми своими подразделениями на частные церкви, вероучения и секты, все апостолы, вселенские и поместные соборы, писания св. отцов и учителей церкви, послания восточных патриархов, синоды папы, силлабусы, Лютеры и Филареты – все без исключения обвиняются в извращении учения и личности Христа, потому что, хотя они и разнятся в частных догматах и воззрениях, но в общем все признают Христа за Спасителя мира, Богочеловека, все признают св. Троицу и основные догматы христианства.

Но при таком огульном обвинении всех без исключения верующих христиан во лжи их верований, читатель подумает, что граф Толстой солидарен во взглядах на данный вопрос с теми отрицателями-рационалистами, от которых он заимствовал и самое неверие свое? Однако он сильно ошибется.

Толстой и здесь не хочет стоять рядом в уровень с другими, своим неверием он перещеголял своих западных учителей, – в этом он ставит себя выше их. Вот как говорит он об этом.

«Другие, не признавая Иисуса Богом, точно также понимают Его учение не так, как оно могло быть проповедано Им, но так, как оно понимается Павлом и другими его толкователями. Стараясь объяснить учение Иисуса, эти ученые-лжетолкователи навязывают Иисусу» то, чего Он никогда не думал говорить. Представители этой школы толкователей, начиная с самого популярного из них – Ренана, не потрудившись выделить из учения Христа того, чему учил сам Христос, от того, что на Него наклепали Его толкователи, не потрудившись понять это учение сколько-нибудь глубже, чем церковники, стараются понять смысл явления Иисуса и распространения Его учения из событий, жизни Иисуса и условий Его времени» (I, 16–17).

Итак, граф Толстой стоит особняком. Никто не подходит к нему по своим воззрениям на Христа – ни апостолы, ни соборы, ни отцы церкви и вселенские учители, ни патриархи с папами, ни Лютер со всем сонмом ученых-экзегетов всех церквей и всех времен, ни даже представитель неверия – популярнейший Ренан, превративший Евангелие в идиллию восточной поэзии с романической подкладкой! Все ниже его, потому что никто не признает Евангельского Христа за «бродягу». Отсюда у него такое заключение – все говорят ложь, обманывают, один только он, граф Толстой, владеет истиной и провозглашает ее миру! Но какая это истина – мы это видим. Его Христос – «нищий-бродяга», а не Спаситель мира, как верует весь Христианский мир!

Другое основание Толстого к отрицанию всеобщей веры, истории и науки Христианской состоит в превратном понимании им откровения. В его «здоровую голову не может вместиться» (II, 7) учение Христианской церкви о божественном откровении чрез Св. Духа, о непостижимых тайнах вечного спасения людей, раскрываемых в этом откровении, о Виновнике этого спасения и средствах, дарованных Им к достижению оного, о конечной цели бытия человеческого рода и истинном смысле и значении настоящей жизни и т.д.

Глумясь над Божественным откровением, Толстой подставляет вместо него измышленное им «откровение», которое мы и представляем благосклонному вниманию своих читателей.

Все Божественное откровение по предмету своего содержания «не может вместиться в (его) здоровую голову», говорит Толстой (II, 7). «Все то откровение ему кажется глупостью». «Все может Бог, это правда, но одного не может – это говорить глупости. А написать такое откровение, которое нельзя было бы понимать, было бы глупо» (II, 7).

Таким образом, по учению Толстого, выходит, что откровение не выходит из границ человеческого разума, не превышает способностей и сил человеческого понимания, не переходит за пределы естественного разумения. И этот взгляд он подтверждает следующим рассуждением.

«Бог открыл истину людям. Я человек, и потому не только имею право, но должен воспользоваться ею и стать к ней лицом к лицу без посредников» (II, 6).

Значит ни пророки, ни апостолы, ни сам даже Христос, как бы ни понимал Его Толстой, не должны стоять между ним, графом Толстым, и Богом в этом деле. То, что Бог открывал прежде людям чрез пророков, апостолов и Христа, обязательно должен открыть это и Толстому, если только это нужно для него. А раз Бог не открыл ему, Толстому, то, следовательно, все прежнее откровение – глупость для Толстого, которая «не может вместиться в его здоровую голову».

В виду этого, Бог обязан был, по взгляду Толстого, не только открыть ему лично все то, что открыто Им людям чрез пророков, апостолов и Христа, но открыть еще применительно к состоянию его «здоровой» головы. «Если Бог говорит в этих книгах (Свящ. Писании), продолжает Толстой, то Он знает слабость моего ума (какое смирение!) и будет говорить мне так, чтобы не ввести меня в обман» (II, 6). Но так как библейское откровение не по мозгам «слабого ума» Толстого, иначе сказать, «не может вместиться в его здоровую голову», то оно не от Бога.

Заключение Толстовское! Говорим так потому, что меркой для определения божественного характера библейского откровения выставляются здесь не объективная истина, сообщенная Богом людям, а субъективное разумение «здоровой головы» Толстого. Раз все это откровение – глупость по взгляду Толстого, а Бог не может говорить глупости; следовательно, оно – не от Бога! Силлогизм – по правилам схоластической логики. Но только одно в нем неправильно – это первая посылка, где Толстой ставит себя выше Бога, судьей самого Бога, произнося свой приговор над Его откровением, без всякой научной и исторической проверки достоверности происхождения его от Бога.

Не меньшая странность получается из слов Толстого и в виду следующих соображений. «Бог открыл истину людям, – я человек, говорит Толстой, и потому не только имею право, но должен воспользоваться ею и стать к ней лицом к лицу без посредников» (II, 6).

Православные же учат так. Бог открыл истину пророкам и апостолам, и они стоят к ней лицом к лицу без посредников.

Но Толстой отрицает это откровение пророков и апостолов.

Отсюда само собою вытекает заключение – или он не признает пророков и апостолов за людей, имеющих право на откровение, как об этом заявил он выше; или же, признавая их за людей, лишает их общечеловеческого права стоять лицом к лицу к истине без посредников, на чем, собственно, основывает он и свое личное право. Спрашивается, почему же он, требуя себе права стоять лицом к лицу к истине, во имя того, что он – человек, отказывает в этом праве другим, именно – апостолам и пророкам? Он человек, и потому имеет право на непосредственное откровение тайны, и они также люди и во имя того же принципа не могут быть лишены этого права!

Но он сказал бы нам, что в откровении пророков и апостолов заключается «бессмыслица», «кощунство», «богохульство», «клевета на Бога» и вообще «ложь и безнравственный обман» и т.п.

На это мы отвечаем – ничего не может быть бессмысленнее, кощунственнее и богохульнее как превратить Спасителя мира – Богочеловека – в бродягу, вложить в Его уста призыв к бродяжничеству и пантеистическое отрицание Бога, как, например, приписать Ему такие слова: «Отныне Бог уже не будет особенный от людей» (I, 32), «Бог есть дух в человеке» (I,41), «молись Отцу своему духу» (I, 62) и т.п.

Но оставляя более подробное рассмотрение указанных положений до другого места, мы, следуя своему определенному плану, сосредоточиваем пока здесь внимание читателей на противоречии Толстого самому себе в отрицании откровения.

Если мы с Толстовским отрицанием божественного откровения сопоставим его собственное определение откровения, то получается странная несообразность.

Отрицая божественное откровение на том основании, что оно по своей таинственности «не может вместиться в его здоровую голову», по своей чудесности превышает его разумение (II, 6–7), он в то же время дает такое определение своему откровению: «Откровением я называю то, что открывается пред разумом, дошедшим до последних своих пределов, Божественного, т.е. выше разума стоящей истины» (II, 7). Спрашивается, каким же образом истина, стоящая выше разума, как он сам признает, «может вместиться в его здоровую голову»?

Каким образом «созерцание Божественного» может быть достоянием «слабого его ума», как он сам выражается, когда его «разум» «дошел до последних пределов»? Каким образом «запредельное», т.е. стоящее за пределами человеческого разумения, может быть включено в определенные пределы Толстовского разумения? Вот какая путаница открывается нам в понятиях Толстого!

Но эта путаница еще рельефнее выступает наружу в дальнейшем определении откровения Толстым.

«Откровением я называю то, говорит он, что дает ответ на тот неразрешимый разумом вопрос, который привел меня к отчаянию и самоубийству – какой смысл имеет моя жизнь» (II, 7).

Читая эти слова, невольно удивляешься столь узкому и мелкому самомнению Толстого, который свой личный интерес возводит в предмет общечеловеческого откровения. Какое дело человечеству до того, что граф Л. Толстой, писатель 19 века, отрекшись от веры, впал в отчаяние и решился на самоубийство, не имея возможности разрешить вопроса – какой смысл имеет его жизнь, – того самого вопроса, который разрешен в Евангелии и всеми верующими вокруг него, живущими по Евангелию, как он сам говорит, спокойно и счастливо под воздействием своей веры?! Самое посягательство на самоубийство, чем импонирует Толстой, есть признак ненормального ума, как и утверждает теперь наука, и, под влиянием его, включать в тесные и узкие рамки личного эгоизма, откровение – это всеобщее достояние человечества для удовлетворения всех его духовных нужд, значит, выставлять свою непомерную гордость и презрение ко всем. Божественное откровение апостолов и пророков обнимает все духовные нужды человечества и указывает путь людям во всех обстоятельствах их жизни, не исключая, конечно, и личных нужд Толстого, доведших его до отчаяния. Чтобы выйти из тяжелых и безысходных затруднений жизни – не требуется какое-либо новое откровение, а необходимо обратиться к тому, которое дано чрез апостолов и пророков, и там искать себе спасение.

Итак, «Толстовское откровение» совершенно другое, чем библейское, подобно тому, как и Христос «Толстовский» совершенно другой сравнительно с Евангельским. И что всего удивительнее, Толстой носится с «своим» откровением, сущность которого выражается одним вопросом – какой смысл имеет его жизнь – таким вопросом, который вызвал в нем решимость на самоубийство. Носится с этим вопросом, сам не замечая того, что он давно уже разрешен в Божественном откровении – раскрытии тайны искупления и спасения всего человечества. Что же это значит – не нашел Толстой, или не хотел искать в библейском откровении решения данного вопроса? Не он сам говорит, что когда он верил в библейское откровение, то находил и видел смысл в своей жизни, подобно всем верующим вокруг него, а когда он перестал верить, то впал в отчаяние и решился на самоубийство.

Отсюда следует, если божественное откровение разрешало и разрешает его вопрос – какой смысл имеет его жизнь, как он сам испытал и засвидетельствовал о том, то для чего же изобретать еще новое откровение для решения вопроса –давно уже разрешенного? Мы думаем, что отсутствие законченности и ложь сами себя изобличают и наказывают виновных пред лицом всего мира.

Мы видели выше, что Т-й отрицает возможность откровения пророкам (Христа). Это в одном месте.

Но послушаем, что говорит Толстой в другом месте. «Откровение выразилось в душах людей, а люди передали его друг другу и записали кое-что. Из всего записанного известно, что было более 100 евангелий и посланий, непринятых церковью. Церковь выбрала 27 книг и назвала их каноническими. Но очевидно, что одни книги получше предания, другие похуже, и эта постепенность не прерывается» (II, 9).

Читатель видит теперь, что Толстой, отрицая последующие откровения Духом Святым чрез апостолов и усвояя это откровение исключительно только Христу, в тоже время признает, что оно, откровение, выразилось в душах людей, и эта постепенность откровения не прерывается доселе. Чему же верить? Первому или второму его утверждению? И почему Толстой утверждает, что откровение, если выразилось в душах людей, не могло выразиться в душах апостолов, св. отцов и учителей Церкви? И каких, именно людей подразумевает Толстой, которые имеют преимущество пред апостолами и отцами церкви? На чем основывается это преимущество первых лиц, никому неизвестных, не исключая и самого Толстого, пред последними, о которых с такою очевидностью говорит история и жизнь всего христианского мира? И если Толстой признает только свои суждения разумными, то он должен дать вполне основательные ответы на поставленные нами вопросы, чтобы оправдать свою разумность. Но пока не получим разумных ответов на свои вопросы, имеем полное право не признавать суждения Толстого разумными. И с этим заключением мы смело обращаемся к сознанию своих читателей – пусть проверят наши требования и скажут пред своей совестью – да или нет?

Далее, продолжая свои глумления над боговдохновенным откровением христианской церкви, Толстой приписывает верующим странные взгляды, будто они измеряют это откровение и весом, и мерою.

Но мы эти глумления направляем против самого же Толстого подлинными его словами. Вот его слова: «Сказать, что откровение Божие выражено в 185 листах письма на бумаге все равно, что сказать, что душа такого-то человека весит 15 пудов или свет от лампы мерою 7 четвериков» (II, 9).

Откровение как сообщение тайн Божиих людям неизмеримо в смысле физическом, т.е. не подлежит ни весу, ни пространству. Но так как откровение, полученное пророком или апостолом, записывается письменами, вносится им в книгу, то само собою понятно, оно, как сборник записей, подлежит и весу, и измерению. Сам же Толстой это именно и выражает, когда говорит: «Откровение выразилось в душах людей, а люди передали друг другу и записали кое-что. Из всего записанного известно, что было более 100 евангелий и посланий, не принятых церковью. Церковь выбрала 27 книг и назвала их каноническими» (II, 9). Если, так. обр., сам Толстой подсчитал, сколько было всех евангелий и посланий и сколько из них приняты церковью, то значит, записанное откровение подлежит измерению и весу.

Спрашивается, над кем же Толстой глумится здесь? Не над собой ли? Тот удар, который направил он против православных, не отразился ли прежде всего на нем самом? Как он ни очищай, ни сокращай наши Евангелия, а все-таки они подлежат, в конце концов, известному измерению веса и страниц. Истина сама в себе невесома и неизмерима, но книга, содержащая ее в себе, может быть и взвешена, и измерена. Библейское откровение, говорит Толстой, «не вмещается в его здоровую голову», потому что оно «бессмысленно». Но посмотрим, сколько смысла в самом понятии Толстого об откровении.

«Откровение, говорит Толстой, есть знание того, до чего не может дойти разумом человек, но то, что выносится всем человечеством из скрывающегося в бесконечности начала всего. Таково по мне, должно быть, свойство откровения, производящего веру, и такого я ищу в предании о Христе и потому обращаюсь к нему с самыми строгими разумными требованиями» (II, 8).

Прежде всего нас удивляет первая половина определения своею логическою стороною. Откровение есть знание, говорит Толстой, но мы добавляем, когда сообщено человеку. Следов., откровение переходит в знание, но само не есть знание, приобретаемое человеком. В откровении знание созидается на вере, а естественное знание строится на опыте и наблюдении. Откровение своим источником имеет Бога, а естественное знание развивается из познавательных способностей человеческого духа, наблюдающего за внутренним и внешним миром. Откровение, следов., находится вне человека, а знание исходит из самого человека.

Предмет или содержание «Толстовского» откровения еще более нас поражает, чем логическое определение понятий об откровении. Толстой говорит, что «откровение есть знание того, до чего не может дойти разумом человек». Следов., Толстой признает в своем откровении, именно, то самое, что отрицает в библейском откровении, иначе сказать, Толстой признает за «своим» откровением то, что превышает его разум, что не может вместиться в его здоровую голову. Пусть он оправдывается тем, что в последнем случае он разумеет догматы и чудеса библейского откровения. Но такое оправдание не есть оправдание для него, потому что догматы и чудеса выражают собою те самые истины, которые превышают человеческое разумение, человеческие силы. Если же мы неправильно ставим здесь вопрос, то пусть кто-либо из толстовцев пояснит нам, что же именно разумеет Толстой под тем, «до чего не может дойти разумом человек». Эта-то область недоступная для человеческого разума, и есть та именно сверхъестественная область знания, которую раскрывает пред нами библейское откровение. И если он сам (Толстой) определяет откровение таким знанием, «до которого не может дойти разумом человек», то зачем же библейское откровение измеряет своим разумом? Отыскивать я буду, говорит он, в этих (священных) книгах-то, что мне понятно, и знание непонятного равно незнанию» (II, 11).

Мы привыкли уже к противоречиям графа Толстого, когда он одно положение свое отрицает другим чрез несколько строк или страниц. Но такого противоречия, чтобы в одном периоде две половины взаимно исключали друг друга, мы находим у Толстого именно в его определении откровения. Первую половину мы уже рассмотрели и указали ее противоречия, а теперь переходим к рассмотрению второй.

В первой половине своего определения Толстой признает в откровении то, «до чего человек не может дойти разумом», т.е. считает откровение сверхчеловеческим элементом, а во второй, наоборот, откровение у него является исключительно человеческим элементом, а именно оно есть «то, что выносится всем человечеством из скрывающегося в бесконечности начала всего». Раз оно выносится человечеством, то выходит, оно находится в пределах человеческого разума, а не за пределами его. Чему же верить? Первой половине определения или второй? Затем, как понять слова Толстого, что откровение выносится всем человечеством? Когда, где и как оно выносится? И, наконец, что это за скрывающееся в бесконечности начало всего, откуда оно выносится? Все это – такой туман, который превзойдет тьму Египетскую, в которой нельзя встретить никакого проблеска света!

Но этот туман будет еще туманней для нас, когда мы сопоставим рассмотренное определение Толстого с другими местами его книги по тому же вопросу. Так, напр., он отрицает Ветхий Завет, не считая его боговдохновенным. Следов. откровение его начинается со Христа и касается только Христа, а «не выносится всем человечеством из скрывающегося в бесконечности начала всего». Вот его слова: «Ветхий Завет я не читаю, последовательности веры от Адама до нашего времени мы не можем признать, так как до Христа вера евреев была местная. Изучать веру иудеев для того, чтобы понять христианскую – все равно что изучать состояние свечи до зажжения ее, чтобы понять значение света, происшедшего от горящей свечи. Ошибка, сделанная церковью в признании Ветхого Завета таким же боговдохновенным писанием, как Новый Завет, самым очевидным образом отражается на том, что, признав это на словах, церковь на деле не признает этого, и впала в такие противоречия, из которых бы она никогда не вышла, если бы считала для себя сколько-нибудь обязательным здравый смысл. И потому я оставляю писание Ветхого Завета, писание откровенное, по церковному выражению в 27 книгах» (8–9).

Выходит так. обр. что откровение начинается со Христа и касается Христа, а не «выносится всем человечеством из скрывающегося в бесконечности начала всего». Это подтверждает Толстой следующими словами своей книги: «Истина веры должна находиться не в определенных толкованиях откровения Христа, тех самых толкованиях, которые разделили христиан на 1000 сект, а должна находиться в самом первом откровении Самого Христа. Откровение это, самое первое – слово Самого Христа – находится в Евангелиях (II, 6).

А что предметом откровения служит Сам Христос, это выражает Толстой в следующих словах: «Откровение выразилось в душах людей, а люди передали его друг другу и записали кое-что. Из всего записанного известно, что было более 100 евангелий и посланий, не принятых церковью. Церковь выбрала 27 книг и назвала их каноническими. Она выбрала так хорошо, что новейшие исследования показали, что прибавить нечего. Из этих исследований ясно стало, что все известное и лучшее захвачено церковью в канонических книгах (II, 9).

Итак, что же получается из представленных цитат?

Во 1-х, до Христа не было откровения; во 2-х, самое первое откровение – это «слово самого Христа»; в 3-х, «откровение это выразилось в душах людей, а люди передали его друг другу и записали кое-что», следов. оно не было сообщено Христом, а самостоятельно выразилось в душах людей, иначе сказать, получает характер творчества фантазии, а не реальной действительности и, вследствие того, ко Христу не имеет никакого отношения; в 4-х, откровение это записано людьми, как оно выразилось в душах людей, вследствие чего и появилось более 100 евангелий и посланий, из которых церковь выбрала только 27 книг.

Спрашивается теперь, каким же образом откровение это «выносится всем человечеством из скрывающегося в бесконечности начала всего»? Как помирить всю эту путаницу противоречивых положений Толстого относительно откровения? И где, наконец, та простота, ясность и удобопонятность его воззрений на откровение, когда всюду царит у него непроницаемая тьма Египетская?

Читатель, надеемся, теперь сам видит это своими глазами. Но мы, для большого контраста, чтобы еще ярче оттенить не разъяснимую спутанность понятий Толстого, представим положительный взгляд Православной церкви на откровение. Пусть читатель сам увидит своими глазами, где истина, свет и разум – у Толстого, или у нас в Православной церкви.

Откровение есть сообщение человеку от Бога, под благодатным озарением Св. Духа, божественных истин (тайн) о спасении его, непостижимых для ума человеческого в его естественном состоянии и вместе с тем вполне сообразных с основными законами разумного человеческого мышления. Истины сообщаются от Бога, но так, что пророк или апостол, под благодатным озарением Св. Духа, видит их сам своими духовными очами, проникает в планы божественного мироправления и уразумевает вечные непреложные нравственные законы развития жизни всего человечества, свободно воспринимает их своим умом и сердцем и делает их своим собственным достоянием при полном деятельном участии всех своих духовных сил и с сохранением своих личных индивидуальных особенностей. Как в области естественного знания человек воспринимает от человека его мысль, усвояет ее и делает своею собственностью, так и в области сверхъестественного откровения пророк или апостол воспринимает своим умом и сердцем мысль Божию, вводит ее в собственное сознание, проникается ею всем существом своим и делает ее своим жизненным началом, которое озаряет потом весь путь его жизни и деятельности. И эта мысль Божия, ставшая собственностью человека, облекается последним в соответственную его личным особенностям форму, переходит от него в сознание других укрепляется, развивается там или начинает глохнуть и умирать, смотря по личным качествам и наклонностям каждого. Мысль божественная подобно электрической искре, озаряет внутреннее самосознание пророка, открывает новые горизонты зрения, проникает в самую глубину и основы жизни и становится его собственною мыслью, облекаясь в соответственные человеческие формы.

Становится ясным, что в состав понятия об откровении привходят два элемента, – божественный и человеческий, которые гармонически сочетаются, с сохранением каждым из них полной самобытности и независимости, первый –вечный, неизменный и безусловный, а второй – ограниченный, условный и от того изменяемый. Отсюда вытекает не только возможность, но и необходимость развития (прогресса) богословской науки и разнообразие взглядов, при вечном и неизменном основании ее в божественном откровении. Божественная истина остается вечною и неизменною, но развитие и усвоение этой истины людьми временно условно и разнообразно. Отсюда разделение церквей и умножение сект, черпающих свое учение из одного источника, но облекающих в разнообразные формы с большим или менышим уклонением с прямого пути, нередко доходящим даже до положительного извращения первоисточника. Луч, проходящий чрез призму, преломляется, изменяется в своем направлении, и, смотря по свойству и качеству призмы, окрашивается в тот или другой цвет, хотя в существе своем остается тем же лучом света. И в области откровения то же самое замечается – источник один, и истина одна, свята и непогрешима в своем существе, но в усвоении и развитии ее каждый поступает по-своему: один идет прямо, а другой уклоняется в сторону, один, разъясняя истину, сохраняет ее в чистом виде, а другой своими разъяснениями затемняет ее, искажает и, наконец, совсем отрицает, наглядным примером чего и служит сам граф Толстой. То, «что не вмещается в его здоровую голову», он свободно отбрасывает и заменяет своим измышлением. Но изменяется ли от того самая сущность откровения?

Отрицая Евангельского Христа, Толстой облекается во всеоружии к отрицанию и Его учения. И одним из главных к тому оснований выставляет он деление церквей и появление разных сект. Вот его аргументы:

«Учение Бога, сошедшего на землю, не может быть понимаемо различно. Если Бог сошел на землю, чтобы открыть истину людям, то наименьшее, что мог он сделать, это – то, чтобы открыть истину так, чтобы все ее поняли, если же он этого не сделал, то он не был Бог, если же истины божеские таковы, что и Бог не мог их сделать понятными для людей, то люди уже никак не могут этого сделать» (I, 13–14).

Итак, Евангельский Христос не мог быть Богом, потому что учение Его непонятно людям и породило секты.

Но этим Толстой не ограничился, он не признает Его и за великого человека, и не признает даже в большей степени. «Если Иисус не бог, говорит Толстой, а великий человек, то учение Его еще меньше может породить секты. Учение великого человека только тем и велико, что оно понятно и ясно высказывает то, что другие высказывали непонятно и неясно» – «То, что непонятно в учении великого человека, то и не велико, и учение великого человека тем только и велико, что оно всех соединяет в единой для всех истине» (I, 14).

Нет нужды раскрывать всю несостоятельность выставленных Толстым оснований к отрицанию величия Христа, ли Он Бог или гений пока Каждый, сколько-нибудь образованный человек знакомый с историей и литературой понимает что величие гения или писателя определяется не степенью понимания его людьми, а высотою умственного и нравственного превосходства его # общим уровнем человечества В самом деле, нельзя измерять писательского таланта даже графа Толстого тем, как понимают его самоеды, кафры и готтентоты Известно также, что и просвещенные люди расходятся в своих взглядах на его произведения Мало того, даже горячие его последователи, слепые поклонники, делясь на партии, уклоняются во многом от самых основных его положений и воззрений⁹

И этот личный опыт подтверждается и всеобщим опытом, вернее сказать свидетельством всемирной истории и литературы. Пусть укажут нам хоть одно лицо из всемирной истории, относительно которого все люди без исключения были бы одинакового мнения!

Но сказанным доселе мы не исчерпываем всех аргументов против Толстого. Наоборот, мы упомянули об этом только попутно. Главным же аргументом против Толстого служит сам Толстой. К нему мы и обратимся.

Граф Толстой не признает Евангельского Христа за Бога и даже за великого человека, потому что учение Его непонятно людям, производит в них разделение на секты и не объединяет всех людей в одной истине. Становясь на его точку зрения, мы эти аргументы направляем против него же самого. А для этого мы обращаем внимание на его понятие и определение – что такое «Сын Божий» и «Бог».

«Выражение «Сын Божий», говорит Толстой, принимается церковью как наименование исключительно Иисуса Христа, но по Евангелию оно не имеет этого исключительного значения, оно одинаково относится и ко всем людям» (II, 16).

В Евангелии Луки находится место, в котором говорится не только о том, что под словом «Сын Бога» должно разуметь всякого человека, но и то, что Иисус называется Сыном Бога не в каком-нибудь исключительном смысле, а только в том, что он, Иисус, как и все люди, произошел от Бога и потому Сын Божий» (II, 17). Значит каждый человек, по взгляду Толстого, есть Сын Божий.

Толстой идет еще дальше, он говорит, что «Бог есть дух в человеке» (I, 41). Значит, пока человек дышит, он – Бог, а прекратилось дыхание – он перестал быть Богом.

Далее «Разумение жизни есть Бог» (I, 24). Следов., с пробуждением в человеке разумения, пробуждается в нем Бог.

Еще «Бесконечное начало всего» также Бог по Толстому (I, 26). Но это «бесконечное начало всего» по Толстому опять заключается в человеке же. Начало и конец всего в душе человека. Каждый человек, кроме своей плотской жизни, кроме понятного ему зачатия от плотского отца, в утробе плотской матери сознает в себе дух свободный, разумный и независимый от плоти. Этот-то дух бесконечный, и исшедший из бесконечного есть начало всего, и того, что мы называем Богом. Мы знаем Его только в себе» (I, 45).

Но здесь еще не конец. Толстой идет дальше – он говорит: «Бог – это жизнь духа в человеке» (I, 106), или в другом месте «Бог есть жизнь в человеке» (I, 119).

Мы утомили бы читателя, если бы решились представить здесь все выписки из Толстого по данному вопросу. А потому, для сокращения своего труда, ограничимся одною заключительною выпиской, которая обнимает собою все мировоззрение Толстого. Он говорит:

«Бог послал – дал сына в мир, родил сына миру. Никто не входил на небо, а только сшедший сын человеческий. Всякий человек рожден от Бога (Следов., всякий человек входил на небо и сшел с неба!) Стало быть, тот дух, который есть в человеке и который рожден от Бога, и сын человеческий, сошедший с неба и Сын Бога, данный миру, и свет, пришедший в мир – все это одно и тоже» – «Свет же есть то, что в введении (к Евангелию) названо разумением (логос, т.е. Богом, как мы уже видели). То, что свет значит тоже, что Сын Бога, и сын человеческий, и дух (который в человеке и который также – Бог по Толстому) – подтверждается во всем дальнейшем» – «И потому надо помнить, что все эти названия 1) Бог, 2) дух, 3) сын Божий, 4) сын человеческий, 5) свет и 6) разумение – имеют одно и тоже значение и употребляются соответственно отношения, в котором находятся с предметами речи» (II, 159).

Мы удивляемся, как могло «поместиться в здоровую голову» Толстого такое богатое разнообразие понятий, представлений и определений. Еще более – тому, как возможно отождествить столь различные предметы и лица и свести их к абсолютному единству. И Бог, и дух, и Сын Божий и сын человеческий, и свет, и разумение, – все это наименования одного предмета одного существа! Теперь каждый читатель сам уже видит, насколько «Толстовское миросозерцание проще, яснее и понятнее» Евангельского!

Мы отмечаем здесь тот факт, что дух каждого человека, свет, жизнь и разумение есть «Бог, и Сын Божий, и сын человеческий, уже восходивший на небо и сшедший на землю и бесконечное начало и конец всего от бесконечного начала происшедший», и, отмечая этот факт, мы требуем от Толстого решение вопросов, им же самим поставленных против Евангельского Христа, а именно каким образом могло произойти и разделение церквей, и умножение сект, и наслоение преданий в Евангелиях, и извращение подлинного откровения Христа, и противоречия в писаниях ветхозаветных и новозаветных книг, в сборных постановлениях в писаниях св. отцов и в ученых исследованиях богословов и экзегетов всех веков и т.д., каким образом могло произойти такое разнообразие в мнениях и суждениях людей, когда каждый человек в отдельности, пока находится в нем дух, жизнь и разумение, есть в одно и тоже время и Бог, и Сын Божий, и сын человеческий? И что это за «Толстовский» бог», который до бесконечности так дробится в людях? И можно ли после этого, отрицать действительное Божество Евангельского Христа, когда по Толстому каждый человек есть уже Бог? и состоятельно ли отрицание Божества во Христе, когда тоже самое основание, с точки зрения самого Толстого, прилагается еще с большею силою ко всем людям, этим «богам» Толстого? Христос – не Бог, а всякий человек, в котором проявляется «дух», «жизнь» и «разумение» есть Бог, по Толстому логично ли это? И неужели Толстовское миросозерцание, состоящее из непримиримых противоречий, яснее и понятнее учения Христа по каноническим Евангелиям, чтобы из-за него отрицать Божество Христа? Как могло случиться, что Толстой, отвергнув Евангельского Христа, измыслил своего «бродягу» и учение Христа заменил своим беспорядочным измышлением? Ответ на все эти вопросы дал нам сам Толстой своим откровенным заявлением, что Евангельское учение Христа «не может вместиться в его здоровую голову» (II, 6–7), которая оказалась переполненною его собственным хламом. Он верит бессмыслицам и отвергает все разумное, но эти бессмыслицы – его собственные, а все разумное – чужое для него!

Толстой способен беспощадно бранить всех и все; но эта брань касается прежде всего его же самого. Он пускает ядовитые стрелы против своих врагов, но ранит ими только себя одного. Он изобличает всех во лжи; но виновником и выразителем этой лжи является он сам. Таким самоизобличителем он представляется и в вопросе об откровении.

Абсолютно отрицая библейское сверхъестественное Откровение, Толстой говорит «Заявления о том, выражение такого-то догмата есть выражение божественное, Св. Духа, есть высшая степень гордости и глупости, высшей гордости потому, что ничего нельзя сказать горделивее как то, что сказанные мною слова сказал чрез меня сам Бог, и высшей глупости потому, что ничего нельзя сказать глупее, как то, чтобы на утверждение человека о том, что его устами говорит Бог сказать, нет, не твоими, а моими устами говорит Бог, и говорит совершенно противоположное тому, что говорит твой Бог. А между тем только это самое говорят все соборы, все символы веры, все церкви и из этого вытекает и вытекало все то зло, которое, во имя вер, совершалось и совершается в мире, только такое толкование, которое утверждает, что оно есть откровение Св. Духа, что оно единое, истинное, что все остальные – ложь, только такое толкование порождает ненависть и так называемые секты» (I, 14–15).

Но кого же Толстой так ругает? Прежде всего себя самого, потому что никто так абсолютно не заражен самомнением и непогрешимостью, как Толстой, никто с такими недоверием и презрением не относится к другим, как сам Толстой. Только он один непогрешим в своих мнениях, только его взгляды и мысли для него святы и истинны. Все, что «не может вместиться в его здоровую голову», им отвергается, как «глупое и не имеющее для него никакого смысла» (II, 6–7). Он верит только в себя и признает только «свое» за истину.

Так говорит он потому, что он владеет «истиной», и эту истину он получает непосредственно от «Бога», т.е. от себя, потому что он-то и есть «бог» сам в себе. Это не трудно видеть каждому, если он обратить свое внимание на то, что такое «Бог» у Толстого. Отрицая «внешнего» «личного Бога», «Творца и Владыку мира» (I, 32), Толстой исповедует, что «Бог есть дух в человеке» (I, 41), что «Бог есть жизнь в человеке» (I, 119), что «есть разумение» (II, 32), что «человек есть дух во плоти» (I, 81); а если дух во плоти есть «бог», то выходит, что человек есть «бог» во плоти. Раз человек есть «бог», то он есть самоисточник и откровения, и всякое слово его есть откровение самого «бога». Отсюда выходит у Толстого, что посредников в откровении между «богом» и человеком нет и не может быть (II, 6).

Итак, Толстой непогрешим, как самоисточник откровения, непогрешим именно потому, что «сказанные им слова сказал чрез него сам «бог», что «его устами говорит сам бог» (I, 14). А потому и брань его, направленная против других, обращается против него самого, и обвинение им других «в высшей степени гордости и глупости» есть обличение самого себя в этом. Такое самоизобличение Толстого есть логический вывод из его нелепых взглядов на откровение и заслуженная награда за его действительную «гордость и глупость» в этом деле!

Но сказанным не исчерпывается вся бессмыслица Толстовского взгляда на откровение. Становясь на точку зрения Толстого, мы должны признать, что всякий человек, как человек, пока он живет, пока имеет дух в себе и разумение, есть Толстовский «бог»; а, следов., каждый человек есть самоисточник откровения, как и Толстой, что чрез него и его устами говорит Толстовский «бог», а потому каждый человек должен считать себя непогрешимым, как и Толстой, что каждый имеет право и должен заявить, подобно Толстому, что отбрасывает все, что «не может вместиться в его здоровую голову. Теперь спрашивается, где же истина? Толстой говорит одно, мы говорим совершенно наоборот другое, Толстой отрицает, а мы утверждаем известное положение, и наоборот, Толстой утверждает, а мы отрицаем Толстой обзывает ложью известное положение, а для нас – истина, и наоборот. Раз признать воззрение Толстого на откровение, то вместе с ним обязаны признать и равноправность всех в этом деле. И если Толстой обвиняет других «в высшей степени гордости и глупости» за признаваемую ими свою непогрешимость, то и Толстого на тех же основаниях и с таким же правом должны обвинить в том же! Но где же истина при таких противоречивых воззрениях на тот или другой вопрос? Да! Толстой, превративший себя и других в «богов», должен бы был сначала снизойти с высоты своего «Олимпа» и решит нам поставленный вопрос!

Непонимание Толстым Откровения состоит в том, что он каждое различие в учении и догматах христианских вероисповеданий и сект признает за отдельные откровения. Отсюда в его голове образовался какой-то хаос непримиримых противоречий в разных вероисповеданиях христианских церквей, ересей и сект. Но он смешал разнородные вещи и отождествил неотождествимое. Откровение одно, но понимание его различно. Откровение дано Богом чрез Христа и апостолов, а в Ветхом Завете чрез пророков, оно записано в священных книгах, которые остаются неизменными. Но толкование и разъяснение откровения предоставлено людям – преемникам апостолов, пастырям и учителям Церкви и всем вообще ученым. Само откровение остается неизменным, но развитие понимания его непрерывно идет вперед, подобно как дерево, развиваясь из зерна, растет и образует ствол, сучья, листья, цветы и плоды. Откровение есть дело Божие, а развитие и усвоение его – дело человеческое. То, что Божие, – непреложно, а человеческое – изменяемо и несовершенно. Отсюда – единство основания и разнообразие здания на этом основании. Ап. Павел так именно и смотрит на дело строительства Церкви Божией. «Никто не может положить другого основания, кроме положенного, которое есть Иисус Христос. И на этом едином и единственном основании строители строят здание, употребляя на то разный материал. Один «строит на сем основании из золота», другой – из серебра, драгоценных камней, дерева, сена, соломы, каждого дело обнаружится, ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытывает дело каждого, каково оно есть. Дело может сгореть, основание же остается, «но сам потерпит урон» (1Кор.3:11–15). Кто может обвинять Христа, что мы, читая Его святое Евангелие, понимаем различно, каждый по-своему? И от нашего различного понимания Евангелия может ли измениться самое Евангелие в своем существе? Разные заблуждения, ереси и секты – дело человеческое. И это дело сгорит в «день суда», а Евангельская истина остается вечною. И такой-то простой и понятной вещи Толстой не мог понять своей «разумной головой».

Так.обр., Толстой по вопросу об Откровении высказал, с одной стороны, возмутительную бессмыслицу, а с другой –тупое непонимание простой истины! И как мы уже показали, обвинение им других в высшей степени гордости и глупости относится прежде всего и больше всего к нему же самому! Самообольщение своим разумом» доводит до безумия. Таков духовно-нравственный закон природы человека. «Господь знает умствования мудрецов, что они суетны» (1Кор.3:20).

Дальнейшее ознакомление наше с произведениями Толстого еще ярче и полнее раскроет картину кратко очерченного нами миросозерцания графа. Но не полагаясь на свой собственный суд, как бы ни был он основателен, мы и в данном случае предоставляем самим толстовцам оценить Т-го, его труд, его мировоззрение, насколько оно просто, ясно и понятно.

В своем предисловии «от автора» он откровенно заявляет, чего стоила ему эта простота и ясность его учения, когда он разрабатывал его в своем кабинете, напрягая все свои силы до полного расстройства, до невозможности работать в течение 10 лет и закончить ее по истечении десятилетнего отдыха: «Друзья мои, пишет он, предложили мне напечатать это соединение и перевод Евангелия, составленные мною 10 лет тому назад, и я согласился на это не смотря на то, что работа эта далеко не окончена и в ней много недостатков¹⁰. Исправить и окончить ее я чувствую себя уже не в силах, так как то средоточенное, постоянно восторженное душевное напряжение, которое я испытывал в продолжение всей этой долгой работы, уже может не возобновиться» (соедин. и перев четыр. еванг.)

После такой оценки самого автора, на основании его личного опыта, нельзя ожидать и требовать какой-то другой, более меткой и верной оценки! К этому можем прибавить только одно – спасибо за предостережение и откровенность!

Граф Толстой обвиняет весь христианский мир в том, что он разделился на отдельные церкви, партии и секты относительно Христа и Его учения. Такое дробление он объясняет искажением подлинного Евангелия и выставляет как доказательство то, что Христос в действительности не был ни Богом, ни даже великим человеком.

Мы не удивляемся такому делению христиан и признаем даже естественной необходимостью, в виду того взгляда, какой мы установили на откровение. И неизбежность такого явления мы уже разъяснили в своем месте так, что было бы более удивительно и непонятно, если бы не было такого деления людей. Это в порядке вещей и таков именно естественный ход развития человечества, не исключая и религиозного. Но нас поражает то, каким образом одна личность, граф Толстой, могла разделиться в своих взглядах на Христа и Его учение до непримиримых противоречий. Единство мышления и неизменность взгляда на предмет, каков бы он ни был по своему существу, всегда считался верным признаком нормального мышления. Наоборот, непримиримые противоречия во взглядах и суждениях о предмете одного лица всегда говорили о недостатке мышления. Мы предоставляем самим читателям вывести заключение, а наше дело представить только факты, указать на действительные противоречия Толстого относительно Христа.

«Лжетолкователи, по взгляду Толстого, называют Иисуса Богом» (I, 12). Но он, граф Толстой, признавая каждого человека за Бога, как это мы показали, восстает против Божества Христа.

Учение Бога, сошедшего на землю, не может быть понимаемо различно. Если Бог сошел на землю, чтобы открыть истину людям, то наименьшее, что Он мог сделать, это то, чтобы открыть истину так, чтобы все ее поняли, если же Он этого не сделал, то он не был Бог» (I,13–14). «Толкование церкви о Сыне Божием и Боге, о Боге в трех лицах, о деве, родившей без повреждения девства и т.п. не может вместиться в здоровую голову его» – Толстого (II, 6–7).

Итак, Христос не Бог, по Толстому. Но чрез несколько страниц он защищает Его Божество против ученых историков, не признающих Бога во Христе.

«Эти ученые историки христианства, говорит Толстой, так обрадовались тому, что Иисус не был Бог, и так им хочется доказать, что учение Его не божеское и потому необязательно, что забывают то, что чем больше они докажут это, что Он был простой человек, и что учение Его не божеское, тем дальше они будут от разумения занимающего их вопроса. И они все силы напрягают на то, чтобы доказать, что Он был простой человек, что потому учение Его небожеское. Чтобы видеть ясно это удивительное заблуждение, стоит вспомнить Ренана и др. Havet – тот наивно утверждает, что «Иисус Христос не имел ничего христианского» (lesus Christ n’avait rien de chretien). A Souris – тот с восторгом доказывает, что «Иисус Христос был очень грубый и глупый человек» (I, 16)

Итак, кто же был Христос по Толстому – Бог или не Бог? Два положения взаимно исключают себя, но в «здоровой» голове Толстого они спокойно мирятся и уживаются.

Далее, на основании учения Христа, оказавшегося непонятным для людей, Толстой отрицает Божество Иисуса Христа: «Если Бог сошел на землю, чтобы открыть истину людям, то наименьшее, что Он мог сделать, то, чтобы открыть истину так, чтобы все ее поняли, если же Он этого не сделал, то Он не был Бог» (I, 13–14).

А в другом месте Толстой высказывает совершенно обратное, не в том, говорит он, чтобы доказать, что Иисус не был Бог, и что поэтому учение Его не Божеское и не в том, чтобы доказать, что он не был католик, а в том, чтобы понять, в чем состояло то учение, которое было так высоко и дорого людям, что проповедника этого учения люди признали и признают Богом. Вот это то я пытался сделать, и для себя, по крайней мере, сделал это» (I, 18–19). Чему же верить теперь – первому или второму положению Толстого?

Между тем в другом месте Толстой говорит уже совершенно иное.

«Христос не может быть повинен в том безобразном предании (разумея наши Евангелия и послания апостольские), которое приплели к его учению и выдавали за христианство; надо изучать только одно учение Христа, как оно дошло до нас, т.е. те слова и действия, которые имеют учительное значение. Читая мое изложение, такой читатель убедится, что христианство не есть смешение высокого с низким, не только не есть суеверие, но еще самое строгое, чистое и полное метафизическое и этическое учение, выше которого не поднимался до сих пор разум человеческий, и в кругу которого, не сознавая того, движется вся высшая человеческая деятельность политическая, научная, поэтическая и философская» (I, 19).

Опять Толстовский хаос на лицо – превратить измышленного какого-то бродягу, говорившего необразованным и безграмотным бродягам об идеале бродяжничества, – превратить такого неизвестного человека в двигатель всей высшей человеческой деятельности – политической, научной, поэтической и философской, противоестественное чудо способен совершать в своей голове один только граф Толстой. Он отрицает действительные чудеса и подставляет „свои» собственные чудеса и сам, в таком строе, является «чадом» в области психического мышления

Весь культурный мир современного человечества ведет летосчисление со дня рождения Господа нашего Иисуса Христа. Год рождения Христа определен теперь с неоспоримой точностью, и вся хронология Евангельских событий установлена на несокрушимом основании всемерной истории Рима.

Евангельская история раскрывается пред нами в органической связи с историей Рима, все главнейшие события ее переплетаются и направляются, с внешней стороны, с событиями Рима и указаниями из Рима. А потому Евангельская хронология определяется хронологией Рима.

Укажем на важнейшие события Евангельской истории, хронологические даты которых определяются свидетельством и указаниями Римской истории.

Христос родился в царствовании Ирода, царя иудейского (Мф. 2, 1–8), когда на Римском престоле был Август Кесарь (Лк. 2, 1–20). Ирод умер, по свидетельству Иосифа Флавия, перед пасхой (1–14 нисана, т.е. в конце марта или в начале апреля) 750 года от основания Рима¹¹. Следов, христианское летосчисление не может считаться позднее 750 г. от основания Рима. Что же касается Августа Кесаря, то смерть его по свидетельству Dio Cassius (LVI, 29) Светония¹² и Тацита, была 19 августа 767 г. от основ. Рима. Ясно, что в год смерти Августа Христу было не менее 17 лет. В 40 день рождения младенец Иисус принесен был в храм Иерусалимский для совершения обрядов, установленных законов Моисея (Лк. 2, 21–38). В это время, когда родители, выполнив требования закона, пред отправлением в Назарет (ст. 39) возвратились на время в Вифлеем, явились на поклонение младенцу Иисусу с дарами восточные мудрецы, и в ту же ночь вместо возвращения в Назарет, родители Иисуса по повелению ангела должны были бежать в Египет, чтобы спасти младенца от убийц Ирода (Мф. 2, 8–18).

Приход волхвов в Иерусалим вызывается появлением звезды. «Его», т.е. Мессии. Чудесный характер этой звезды проявляется в ее руководстве волхвами от Иерусалима до Вифлеема и в указании дома, где находится младенец Иисус. Но самая решимость волхвов идти на поклонение новорожденному царю иудейскому была вызвана неоднократным появлением необычной звезды. Ученые астрономы Кеплер, Идлер и за ними Визелер исследовали это необычное явление и по их вычислениям оказалось, что в 747 г. от основания Рима было совпадение Юпитера и Сатурна в созвездии Рыб и затем в 749 г. было совпадение всех трех планет¹³.

Иосиф и Мария, пробыв в Египте не более двух–трех месяцев после смерти Ирода, которая была перед Пасхой 750 от основания Рима, по повелению того же ангела, возвратились в свою землю и, услышав, что в Иудее царствует Архелай, отправились прямо в Назарет (Мф. 3, 19–23). Причем Иисус именуется «младенцем», как и до бегства в Египет.

Последовательность фактов ясно говорит, что если Ирод умер 750 г. в конце марта или начале апреля (до 14 нисана), от убийц которого родители Иисуса должны были скрываться в Египте, и что если это бегство было вскоре после 2 февраля, когда младенцу Иисусу было 40 дней от рождения, то факт рождения Его был 25 декабря 749 года от основ Рима. Следов., христианская хронология начинается не позднее первого января 750 г.

Верность такой даты подтверждается историей царствования Архелая, от жестокости которого Иосиф и Мария, по возвращении из Египта, прямо бежали в Назарет, не останавливаясь в Вифлееме. Архелай, сын Ирода, изгнан Августом в 10 год по назначении его этнархом¹⁴. По свидетельству Флавия¹⁵ Квириний конфисковал собственность изгнанного Архелая в 37 год после битвы при Акциуме. Но битва при Акциуме была 2 сентября 722 г. от основ Рима¹⁶. Этот 37 г., при округленном счете Флавия, заканчивается 2 сентября 760 г. от основ Рима¹⁷. Если изгнание Архелая совершилось 760 г., то отчисляя 10 лет назад, мы получаем, что смерть Ирода была в 750 г.

Затем, когда Иисусу было 30 лет, Он отправился из Назарета на Иордан к Иоанну и крестился от него. Это было в пятнадцатый год Тиверия кесаря, когда Понтий Пилат начальствовал в Иудее. Ирод был четверовластником в Галилее, Филипп, брат его, четверовластником в Итурее и Трахонитской области, а Лисаний четверовластником в Авилинее, при первосвященниках Анне и Каиафе» (Лк. 4, 23 и 1–2 ст.). Все эти лица, при которых Христос проходил свое общественное служение, с особенною точностью определяют время Его жизни. Все эти лица, отмеченные во всемирной римской истории, являются главными политическими деятелями в Евангельской истории. А потому хронология их есть в тоже время хронология и Евангельских событий. Рассмотрим это.

Пятнадцатый год царствования Тиверия, когда Христос, будучи 30 лет, выступил на общественное служение, соответствует 780 г. от основ Рима. По свидетельству Dio Cassius (LVI, 29), «Август умер на 19 августа 767 г. от основ Рима». Но за два года до его смерти управлял вместе с ним империей Тиверий. На этом основании Светоний¹⁸ и Тацит¹⁹ считают пятнадцатый год Тиверия не со дня смерти Августа, а со дня назначения его соуправителем последнего, т.е. с февраля 765 года. А потому пятнадцатый год Тиверия соответствует 780 г. и так как Христу было в это время 30 лет, то год рождения его падает на 750 г. от основ Рима.

Понтий Пилат был прокуратором от 779 до 789 г., когда он был лишен своего места, незадолго до Пасхи²⁰. Выходит, что по христианскому летосчислению он начальствовал в Иудее от 29 до 39 г. по Р. Хр.

Ирод Антипа царствовал от смерти Ирода (750 г.) до второго года Калигулы, т.е. 792 г., что соответствует 42 г. нашего летосчисления²¹.

Филипп царствовал от смерти Ирода (750 г.) до 20 года царствования Тиверия. Август Кесарь, как мы видели, умер 19 августа 767 г. Но Тиверий соуправлял с ним два года. А потому 20 год Тиверия совпадает или с 785 г. от основ Рима, если вести начало его царствования со дня соуправления с Августом Кесарем, или же с 787 г., т.е. со дня смерти Августа, что соответствует 35 или 37 г. нашей эры, начало которой падает на 750 г. от основ Рима²².

Первосвященник Анна, по свидетельству Иосифа Флавия, получил первосвященство во время переписи при Квириние, около 759 г. и был низложен в начале правления Тиверия Валерием Гратом около 767 г²³. Затем он был Nasi в синедрионе, с титулом первосвященника, с 759–784 г. от основ Рима, что соответствует периоду с 10 по 35 г. христианского летосчисления²⁴.

Каиафа достиг первосвященства в 770 г. и лишился его в 789 г., что совпадает с 40 г. христианской эры²⁵. Первосвященства он лишен был Вителлием²⁶.

Все эти лица пережили Господа нашего Иисуса Христа, который умер 33 лет, 7 апреля 783 г. от основ Рима²⁷, а по христианскому летосчислению в 34 г.

Укажем еще на одно обстоятельство для более точного определения Евангельской хронологии. В первый год общественного служения Иисус Христос пришел в Иерусалим на Пасху и изгнал из храма торгующих. Ему было 30 лет (Лк. 3:23). Когда начальники храма потребовали от Иисуса оснований для таковых Его действий, то он сказал им: «Разрушьте храм сей, и я в три дня воздвигну его». На это сказали Иудеи: «Сей храм строился сорок шесть лет, и Ты в три дня воздвигнешь его» (Ин. 2, 18–20)?

Историческая справка на это такая: Ирод начал строить этот храм весною, на 18 году своего царствования²⁸, когда Август Кесарь приходил в Сирию. Это было в 734 г. от основ Рима²⁹. Прибавим к означенной дате 46 лет и получим 780 г. – первый год общественного служения Христа. Так как ему было в это время 30 лет, то год рождения Его падает на 750 г. основ Рима, смерти Ирода и начала христианского летосчисления.

Установив с точностью начало христианской эры на основании неопровержимых фактов Римской истории, мы легко можем теперь определить хронологические даты Евангельской истории и дальнейших событий христианства. Так, последующая история нам говорит после смерти Августа Кесаря 767 г. 19 августа был Императором Римской империи Тиверий, который умер 16 марта 790 года, процарствовав 22 года 6 месяцев, 27 дней³⁰. После Тиверия управлял Империей 3 года, 10 месяцев и 8 дней Калигула, до 24 января 794 года³¹. Клавдий царствовал 13 лет, т.е. до 807 г. Нерон – 14 лет – до 820 г. Затем Гальба и Вителлий до 822. После них Веспасиан с 822–831 г. При Веспасиане его сыном Титом был разрушен Иерусалим в сентябре 823 года от основания Рима. Этот год с математическою точностью соответствует 73 году от Р.Хр³².

Мы видим теперь, что вся история римских императоров идет рука об руку с христианством, а, следов., и хронология Евангельская утверждается на незыблемых основаниях. Так, мы видим, что при Августе Христос родился 25 декабря 749 г. от основания Рима. С 750 г. – года смерти Ирода – начинается наша хронология. Затем в правление Тиверия Христос выступил на общественное служение, пострадал и умер в 780–783 г. Нерон воздвиг страшное гонение на христиан в Риме, во время которого мученически пострадали и апостолы Петр и Павел в 817–818 г. А при Веспасиане в 823 г. был разрушен Иерусалим, сожжен храм и народ иудейский рассеян по всей земле.

Так обр., в 73 году по Р Хр. закончилась история народа иудейского, который лишился своего отечества и доселе бродит скитальцем по всей земле, не находя себе отечества.

Против этих фактов и дат никто не может возражать. Живым и несокрушимым памятником исторической достоверности Евангельских событий и дат христианской хронологии служит живая история человечества. Изменить ход этой истории или сократить время ее течения немыслимо, если мы не хотим отказаться от здравого разума и доброй совести.

Теперь сопоставим хронологию Толстовского «евангелия» и Толстовского «христианства» с указанными историческими данными. Это даст нам верный ключ к пониманию того, что Толстовское «христианство» не имеет ничего общего с историческим христианством, что Толстовский герой, нищий-«бродяга» не имеет никакого отношения к Евангельскому Христу.

Исходною точкою для определения хронологии Толстовского «христианства» служит дата написания им своего «евангелия», постоянно повторяемая им самим, как это мы увидим. Такою датою служит 1880 год нашего летосчисления (1:8), и эту дату он подтверждает и во втором своем сочинении. Год издания этого сочинения указан им 1891, а самое сочинение составлено им 10 лет тому назад³³. Следов, оно написано было в 1880 году³⁴.

Выставляя 1880 г. за исходную точку для определения хронологии своего «христианства», Толстой говорит, что 1800 лет тому назад явился его «герой», которого он выдает за Иисуса (I, 17). Отбросив эти 1800, мы получаем, что Толстовский «герой» появился в 80 году нашей христианской эры или в 830 году от основ Рима. Мы видели, что Иерусалим и храм были разрушены в 823 г. или 73 г. нашего летосчисления. Следов., Толстовский «герой» явился чрез 8 лет после разрушения Иерусалима, храма и рассеяния иудеев по всей Римской империи.

Толстовскому герою было 30 лет, когда он пришел на Иордан к Иоанну, «чтобы выкупаться» у него, и «выкупался» (II, 60; I, 29). Ясно, что год рождения «героя» падает на 50 год нашей эры или на 800 г. основ Рима, когда не было в живых не только Ирода Августа Кесаря, но и Тиверия, умершего 16 марта 790 г., и Калигулы. Это было в царствование Клавдия.

Явился «нищий» к Иоанну «покупаться» в 830 г. от основания Рима или в 80 г. нашей эры – ровно чрез 48 лет после мученической смерти Иоанна, последовавшей в 782 г. или в 32 г. по Р.Хр., и чрез 47 лет после смерти Христа.

Мы указали, что год рождения я нищего падает на 50 г. нашей эры, следов. чрез 17 лет после смерти Христа.

В первый год своего выступления «нищий» явился на Пасху в храм Иерусалимский, где начальники храма потребовали от него доказательств своих прав на изгнание торгующих из него. По Толстовской хронологии это было в 80 году нашей эры, т.е. чрез 8 или, как принято, чрез 10 лет по разрушении Иерусалима и храма, когда камня на камне не осталось от него. Судили и казнили нищего первосвященники Анна и Каиафа, которые давно уже были низложены, – Анна 50 лет, а Каиафа 45 год тому назад – и которые в данный момент не могли уже существовать³⁵.

Смертный приговор утвердил Понтий Пилат, который в 789 г. был вызван Тиверием на суд в Рим и был сослан. Выходит, что Толстовский «Пилат» утверждал смертный приговор над Толстовским «бродягой» ровно чрез 45 лет после изгнания Евангельского Пилата³⁶.

Так обр., становится очевидным, что Толстовский «герой» ни в каком случае не может быть отождествлен с Евангельским Иисусом. Он явился и действовал по хронологии Толстого, чрез 47 лет после смерти Христа!

Но признавая Толстовского «героя» за бродягу, мы не можем признать его даже конкретною историческою личностью, когда-либо существовавшею в действительности. Этот «бродяга» по Толстовской хронологии явился с своею проповедью среди еврейского народа в 80 году нашей эры, ходил ежегодно на праздники в Иерусалим, учил народ в храме, а в последний раз, при торжественном входе в Иерусалим, он предсказал разрушение и погибель его и народа. Но как же все это могло случиться в периоде 80–84 г. нашей эры, когда Иерусалим и храм были разрушены десять лет тому назад (в 73 г. по Р.Хр.), вся страна была опустошена, а народ был рассеян по всей земле? Как мог он обличать начальника храма, изгонять из храма торговцев и обличать первосвященников и вождей народа, когда к этому времени от храма не осталось и камня на камне, а от первосвященников исчезла и самая тень их? Очевидно, Толстовский «бродяга» действовал не в исторической атмосфере, не в действительной конкретной среде, а в расстроенном воображении Толстого. Говорим в расстроенном воображении, потому что художники – писатели и вымышленных ими героев всегда выставляют в правдоподобной обстановке. И эта художественная черта составляет выдающуюся особенность творчества Толстого. А здесь, наоборот, мы видим у него одну только дикую несообразность!

Но эта хронологическая несообразность Толстовского «христианства» и «героя» еще более раскрывается пред нами, если мы сопоставим указанную его дату с другими фактами его измышлений.

Толстой говорит, что свет учения его «героя» – «нищего» освещает человечество 1800 лет, т.е. со дня появления его в 80 году нашей эры и до времени написания Толстым своего «евангелия» в 1880 году (I, II и 8). Далее, учение «нищего» подвергалось 1800 лжетолкованиям и первыми извратителями его учения были ап. Павел и другие апостолы (1, 11–12). Из указанных дать выходит, что в год появления «нищего» в 80 г. появилось и лжетолкование ап. Павла, который уверовал во Христа в 37 году, а пострадал в 67 году. Мы не понимаем, как ап. Павел мог извратить учение Толстовского «героя», явившееся чрез 13 лет после его смерти? Как ап. Павел мог извратить учение «нищего», когда оно еще не существовало? По Толстовской хронологии «нищий» родился в 50 г. нашей эры, а деятельность ап. Павла начинается с 37 года, т.е. за 13 лет до рождения самого «нищего» Толстого. Ап. Павел мученически пострадал в 67, а Толстовскому «герою» было только 17 лет от роду. А между тем сам же Толстой говорит, что его «герой» выступил 30 лет (I, 28; II, 46).

И вот, с легкой руки ап. Павла, говорит Толстой, «в этом обмане 1800 лет миллионы живут, закрывая на него глаза» (II, 4).

Является здесь новая несообразность после казни Толстовского «героя» в 84 г. нашей эры, все забыли его и мир 200 лет (т.е. до 284 г.) ничего не слыхал про него» (I, 17), и вдруг «в обмане ап. Павла» относительно учения «нищего» миллионы живут 1800 лет. Выходит, что в этом «обмане ап. Павла» миллионы жили и в то время, когда мир ничего не слыхал про «нищего». И это-то дикое свое положение Толстой с особенной настойчивостью повторяет, он тверд и непоколебим в «истинности его»! На той же странице своего сочинения (II, 4) он говорит: «и 1800 лет скоро, как идет это самообманывание и все еще продолжается». И это-то «самообманывание» «лжетолкованием Павла» началось еще до появления самого «нищего», так как Павел умер за 13 лет до появления «героя» Толстого.

Хронологическая дата 1800 лет тому назад гвоздем засела в голове Толстого. Всюду он сует ее, как будто бы на ней именно и стоит все его христианство. Так, по поводу значения голоса с неба при крещении Толстой говорит: «Если бы не было других доказательств в его сановности Богу, кроме голоса, который 1800 лет тому назад неизвестно кто слышал, то это предание о голосе с неба не убедило бы никого в его избранности и сыновности Богу» (II, 82). Казалось бы, что хронологическая дата не вызывается здесь самым фактом и потому можно бы обойтись и без нее, но Толстой выдвигает и ее как всепобеждающий аргумент его бессмыслицы!

Мы говорим «бессмыслицы». И эту бессмыслицу Толстой все ярче и ярче выставляет пред нами, когда он старается оградить себя и укрепить указанной датой, как несокрушимою какою крепостью. Так, наприм., все новозаветные писания, по его утверждению, появились в своем «искаженном» виде в год появления самого «бродяги». «После 1800 летнего существования этих книг, говорит Толстой, они лежат пред нами в том же грубом нескладном исполненном бессмыслиц, противоречий, виде, в каком они были (II, 10). Выходит, что все новозаветные книги появились в год появления «нищего», в тот же год они были все искажены и с тех пор до 1880 года они остаются без всякого изменения в своем «искаженном» виде.

Нелепость такого утверждения опровергает сам же Толстой. Он говорит, что Евангелия синоптические, как они дошли до нас, есть плод медленного нарастания посредством списывания и приписывания, и соображений тысяч разных умов и рук человеческих. Евангелия отбирались и толковались веками, все дошедшие до нас Евангелия IV века писаны слитным письмом, без знаков и потому и после IV и V веков подлежали самым разнообразным чтениям, и что таких разночтений Евангельских книг насчитывают до пятидесяти тысяч» (I, 8–9).

Мы спрашиваем теперь, чему же верить? Тому ли, что все новозаветные писания «после 1800-летнего существования лежат пред нами в том же виде, в каком они были», или же последнему уверению Толстого, что «все дошедшие до нас евангелия IV века и после IV и V веков подлежали самым разнообразным чтениям, отбирались, прибавлялись и т.д. Так.обр., кроме бессмысленной путаницы в хронологии появления евангелий, у Толстого оказывается не менее бессмысленная путаница и в самом характере происхождения евангелий. Но не будем уклоняться от предмета.

Может случиться, что кто-нибудь подумает, что Толстой, устанавливая хронологическую дату своего «евангелия» и «героя», случайно оговорился? Но мы видим, что он настойчиво и упорно остановился на ней. И не удовлетворяясь сказанным доселе, он не раз повторяет ее и далее и, притом, еще в не менее странной форме. Так, наприм., он говорит, что 1800 лет виляют и говорят те туманные, несвязные речи, как Павлово послание к Евреям, и весь тот сумбур в этом же роде» (II, 95).

Выходит, что и послание к Евреям со своим «сумбуром» появилось в том же году, как и Толстовский «герой»; и появилось оно в противодействие «бродяге», про которого мир ничего не слыхал еще в течение 200 лет после столь обширной литературы, направленной против него со дня его появления!

Ясно, что вся история Толстовского «христианства» есть фантастическое измышление расстроенного воображения, что ни цитата – новая несообразность, что ни слово – новая дичь и бессмыслица! Мы позволяем себе подтвердить это еще новыми данными.

В своем сочинении «Царство Божие внутри вас» (ч. 1, стр. 73) он говорит: «1800 лет тому назад среди языческого Римского мира явилось странное, непохожее ни на какое из прежних, новое учение, приписывавшееся человеку Христу». Учение это Толстой характеризует такими чертами: «Учение, отрицавшее не только всякие божества, – всякий страх пред ними, всякие гадания и веру в них, но и всякие учреждения и всякую необходимость в них».

Все это в воображении Толстого легко и просто совершается, как бы по мановению волшебного какого жезла, но бессмысленно! До 284 г. нашего летосчисления мир ничего не слыхал про Толстовского «героя», а в 80, т.е. в год появления «бродяги», учение его уже появилось «среди языческого Римского мира», и появилось не в виде какой-либо ходячей новости, но оно производило решительное действие на перемену всего строя жизни, оно низвергло «не только всякие божества, но и всякие человеческие учреждения и всякую необходимость в них».

Возможно ли, чтобы мир ничего не слыхал про такого «героя», учение которого, проповедуя нигилизм анархию и атеизм, низвергло весь строй тогдашней жизни, как религиозной, так и социально-политической? Возможно ли, чтобы учение какого-то «нищего-бродяги», которое сообщаемо было таким же «бродягам» в год своего появления в Иудеи, могло появиться и в Риме и производить такое разрушительное действие?

Общее заключение из всего нами доселе сказанного вытекает такое: никакого Толстовского «героя», как исторической, конкретной личности, никогда в действительности не существовало и что, следов., учение, приписываемое измышленной личности, есть плод расстроенной фантазии самого Толстого.

Но нас, в данном случае, более всего удивляет то, что Толстой, измыслив в 1880 году какого-то «бродягу» и учение для него, начинает так дерзко и бессмысленно измерять и определять им подлинное учение Евангельского Христа и своими ругательствами обвинять апостолов и преемников их, как извратителей измышленного им учения, которое он влагает в уста никогда не существовавшего своего «героя». Пусть читатели сами оценят такое «гениальное» творчество Толстого! Быть может, и в самом деле требуется гений на то, чтобы измыслить такую бессмыслицу, которая не может уложиться в голове логически мыслящего человека!

Итак, «евангельское» учение Толстовского «героя» существует 1800 лет³⁷, и это учение во все время своего существования пользовалось всемерною известностью. Об этом Толстой еще раз говорит с самоуверенностью в III томе своего сочинения «Соединение и перевод Евангелий» на стр. 321. Он так уверен в своей непогрешимости, что открыто заявляет:

«Истина евангельского учения (измышленного им) не нуждается в доказательствах».

«Существование его 1800 лет среди миллиардов людей достаточно показывает нам его важность. Может быть, нужно было говорить, что лес посажен Богом и чудовище его стережет, а Бог защищает, может быть, это нужно, когда леса не было, но теперь я живу в этом 1800-летнем лесу, когда он вырос и во все стороны окружает меня. Доказательств того, что он есть, мне не нужно – он есть. Так и оставим все то, что когда-то нужно было для произращения этого леса – образования учения Христа». Представляем самим читателям разобраться в этом хаосе Толстовского мудрствования и оценить его по достоинству. Но нам нужно было еще раз подтвердить словами Толстого дату его «христианства».

Отметим еще одну хронологическую несообразность Толстовского «евангелия». В 1879–1881 г. Толстой писал в своем «евангелии», что его «нищий-бродяга» появился 1800 лет тому назад, что запись учения Христа, т.е. евангелие Христа существует 1800 лет, что послания ап. Павла и других апостолов, извративших учение Христа, производят свое пагубное влияние на мир в течение 1800 лет» и т.д. Но через год или два после того Толстой пишет (зимой 1882–1883 г.) в своем сочинении «В чем моя вера», стр. 196 («Св. Сл.»), что «учение Христа, как религия, определяющая жизнь и дающая объяснение жизни людей стоит теперь так же как оно 1900 лет тому назад стояло перед миром»³⁸.

Выходит, так обр., что учение Толстовского «Христа» появилось за 100 лет до появления его, следов., за 20 до Р.Хр., и за 300 г. до того как мир в первый раз услышал о нем (I, II). Мы отметили уже много Толстовских странностей, но такой еще не встречали! Учение Толстовского «героя» появилось раньше на 100 лет самого «героя»!

Но продолжим свою выписку из Толстого.

Прежде (т.е. 1900 лет тому назад) у мира были объяснения церкви, которые, заслоняя от него учение, все-таки казались ему достаточными для его старой жизни; а теперь настало время, что церковь отжила и не может не чувствовать своей беспомощности, а потому и не может теперь не принять учения Христа (Там же).

Странно, что не только учение Толстовского «Христа» появилось за 100 лет до самого «Христа», но даже существовала и церковь, которая «заслоняла учение его от мира», «ничего не слыхавшего про него в течение 200 лет после его смерти» (I, 17). Каким образом Толстовская «церковь» могла существовать до его «Христа» и заслонять в то время не существовавшее учение не существовавшего «Христа»? Это чистейший абсурд.

В своем сочинении «Царство Божие внутри вас» Толстой, передавая отзывы иностранной критики об этом произведении, формулирует их так: «Учение Нагорной проповеди есть только ряд очень милых непрактических мечтаний du charmant docteur, как говорит Ренан, годных для наивных и полудиких обитателей Галилеи, живших за 1800 лет назад и для русских полудиких мужиков³⁹. Дата Нагорной проповеди установлена. Но четырьмя страницами раньше Толстой говорит так: «Странное дело, никому вот уже 15 веков нет места доказать то, что Христос, которого мы исповедуем, говорил совсем не то, что он говорил».

Странно и непонятно, почему Толстой жалуется, что в течение 15 веков никому нет дела до исправления и восстановления учения его «Христа». Ведь его «Христос» появился 1800 лет тому назад, и учение его появилось и извращено ап. Павлом 18, а не 15 веков тому назад, учение это остается в своем извращенном виде 1800, а не 1500 лет. Почему же Толстой свою жалобу простирает на 15 веков, а не 18-ть, как бы следовало на основании его же заявлений? Очевидно, для Толстого разница в датах на 300 или 400 лет, если относить появление учения «Христа» за 19 веков, не имеет никакого значения. Для великих людей, как Толстой, разница в 400 лет – ничтожная величина в исторических фактах! Только ничтожные «червяки могут считать и учитывать десятки и единицы хронологических дат». А Толстому низко заниматься и сотнями лет! Такая мелочь – ниже его достоинства в столь серьезном деле!

Покончив с Толстовской хронологией, мы позволим себе сделать еще одно замечание по поводу Нагорной проповеди. Толстой, считая эту проповедь сущностью всего Евангелия и основой всего своего учения о непротивлении злу, о клятве, суде войне, смертной казни, прелюбодеянии, раскрыл ее в своем сочинении «Царство Божие внутри вас» в таком виде, что иностранные критики усмотрели в ней «только ряд непрактических мечтаний, годных для наивных и полудиких обитателей Галилеи, живших за 1800 лет тому назад и для русских полудиких мужиков». И этот отзыв формулирует сам Толстой! Попросту сказать, это – есть уже самосечение!

Толстой, отрицая Св. Троицу, Божество Сына Божия и Сошествие Св. Духа на апостолов, обвиняет всех верующих христиан в том, что они не по праву присвоили себе название «христиан». Все сектанты, он, откровение Св. Духа так же, как и магометане, признают три откровения, магометане – Моисея, Иисуса, Магомета, церковники – Моисея, Иисуса и Св. Духа. Но по магометанской вере Магомет есть последний пророк, тот, который объяснил значение откровений и Иисуса, и он есть последнее откровение, объяснившее все предыдущее, и это откровение всякий правоверный имеет пред собою. Но не то с церковной верой – она, как и магометанская, признает три откровения – Моисеево, Иисусово и Св. Духа, но она не называет себя по имени последнего откровения «Свято-Духовскою», а утверждает, что основа ее вере есть учение Христа. Так что учение они проповедуют свое, а авторитет этого учения приписывают Христу» (I, 15).

Не касаясь пока самоопровержения Толстым сказанного своим противоречием, которое мы выставим ниже, считаем нелишним обратить внимание читателей на следующее:

Во 1-х, всех, признающих откровение Св. Духа, Толстой обзывает сектантами. Но так как откровение Св. Духа признают поголовно все христиане – православные, католики, лютеране, раскольники, не исключая даже и еретиков, то выходит, по Толстому, что все христиане поголовно сектанты. Кто же не сектант? Выходит, что один только он, граф Толстой, не сектант. Делить так весь христианский мир на всех и одного невозможно. Один и все – две несоразмерные величины, которые никоим образом не могут быть двумя равносильными половинами целого. Очевидно, «все» –целое, а «один» – часть, отделившаяся от целого, а не наоборот. Следов., положение Толстого, что все христианство есть сектантство, а Толстовство есть христианство, само себя уничтожает как невозможное по существу дела и здравой логике. Все христиане, как сектанты, поголовно заблуждаются, один только он, граф Толстой, владеет истиной и правильно понимает христианство. Все заблуждаются, начиная с апостолов, которые были носителями Св. Духа, и Самого даже Христа, Который обещал Своим ученикам ниспослать им Св. Духа от Отца (Ин.14:16–17, 26:16, 7:3–14), только он, Толстой, не заблуждается и в своем единственном лице представляет истинное христианство!

во 2-х, тройственная параллель откровения в христианстве и магометанстве представляется также неправильною и потому несостоятельною. Первые два члена этой параллели откровения, тождественные в обеих религиях, – это Моисей и Иисус, но третий член параллели не выражает равенства и тем более тождества, Дух Святой и Магомет. Такое кощунственное сопоставление Св. Духа и Магомета говорит только о преднамеренном извращении всякого понимания деятельности и значения Св. Духа в откровении. Деятельность Его проявлялась в служении Моисея и Христа и без Него немыслимо и невозможно никакое откровение. Без Духа Святого не было бы ни пророков, ни явления Христа, ни деятельности апостолов. Есть ли что-либо похожее в Магомете? Находится ли он в таком же отношении к первым двум членам параллели, в каком состоит к ним Дух Святой? Моисей, Иисус и Дух Святой, это три стадии раскрытая божественной истины, но центральным пунктом в этом раскрытии является Христос, о Нем, яко зерцалом в гадании, предсказывали пророки Духом Святым, о Нем проповедовали тем же Духом Святым и апостолы, как очевидцы всего служения Его. Но что такое Магомет в отношении Моисея и Христа?! Об этом излишне говорить!

Но не ограничиваясь сказанным, Толстой продолжает развивать свои обвинения всего христианства в следующих словах:

«Свято-Духовские сектанты, признавая последним откровением, объясняющим все предшествующее, кто Павла, кто – одни, кто – соборы, кто – пап, кто еще послания патриархов, кто частные откровения Св. Духа должны бы были так и сказать и называть свою веру, по имени того, кто имел последнее откровение, и если последнее откровение – отцы, или послание восточных патриархов или папские постановления, или силлабус, или катехизис Лютера, или Филарета, то так и сказать и называть свою веру, потому что последнее откровение, объясняющее все предшествующее, всегда и будет главным откровением» (I, 15–16).

Нет нужды подробно разбирать это обвинение Толстого, оно выражает намеренное непонимание им того, в каком отношении ко Христу находится Дух Святой. Для этого достаточно привести слова Самого Спасителя, Он ясно указал, что Дух Святой раскроет только то, чему учил и что совершил Христос! «Утешитель Дух Святой, говорил Он Своим ученикам, Которого пошлет Отец во имя Мое, научит вас всему (чему Я учил вас и чего еще не могли вы вместить (Ин.16:12) и напомнит вам все, что Я говорил вам» (Ин.14:26).

И Он не что либо, отличное от Моего учения, будет говорить – «Он будет (только) свидетельствовать обо Мне» (Ин.15:26).

И Своим свидетельством Он не новую какую-либо религию оснует, «Он прославит Меня, потому что от Моего возьмет, и возвестит вам» (Ин.16:14).

И что будет говорить вам, «не от Себя говорит, будет, но будет говорить, что услышит, и будущее возвестит вам». Все, что имеет Отец, есть Мое, потому Я сказал, что от Моего возьмет и возвестит вам» (Ин.16:13:15).

Из приведенных слов Спасителя ясно вытекает, что Толстовское «Свято-Духовское» сектантство есть не что иное, как кощунственное измышление графа и беззастенчивое глумление его над христианством. Сектантами называются последователи таких учителей, которые уклонились от чистоты учения Христа, привнесли в него свою ложь и заблуждения, которые тем самым откололись от целого, т.е. христианства, и представляют собою нечто своеобразное, противное духу Христа⁴⁰, между же учением Христа и апостолов, между откровением Христа и Св. Духа нет никакого различия и противоречия, как увидим ниже, а наоборот полное гармоническое единство в раскрытии одного предмета. Конечно, с Толстовским «евангелием» писания апостольские находятся в прямой противоположности, но мы уже показали, что Толстовский «герой-нищий» не есть исторически Христос, Евангельский Христос!

«Что же касается дальнейших разъяснительных обвинений Толстого, то на это дал ответ еще ап. Павел, по поводу разделений Коринфских верующих на партии, по именам апостолов проповедников. «Если между вами зависть, споры и разногласия, пишет апостол Коринфянам, то не плотские ли вы? и не по человеческому ли обычаю поступаете? Ибо когда один говорит, я Павлов, а другой я Аполлосов, то не плотские ли вы? Кто Павел? Кто Аполлос? Они только служители, чрез которых вы уверовали, и притом поскольку каждому дал Господь. Я насадил, Аполлос поливал, но возрастил Бог. Посему и насаждающий, и поливающий есть ничто, а все Бог возвращающий. Насаждающий же и поливающий суть одно; но каждый получит свою награду по своему труду. Ибо мы соработники у Бога, а вы – Божия нива, Божие строение. Я по данной мне от Бога благодати, как мудрый строитель, положил основание, а другой строит на нем, но каждый смотри, как строит. Ибо никто не может положить другого основания кроме положенного, которое есть Иисус Христос» (1Кор.3:3–11).

Прибавить к такому разъяснению поставленного Толстым вопроса нечего, кроме того, что всякая ложь всегда сама себя изобличает, что и случилось в данном случае с графом Толстым.

Действительно, Толстой, измыслив каких-то «Свято-Духовских» сектантов, приписав им какую-то новую «Свято-Духовскую» веру, в другом месте сам себя изобличает в этой лжи своим явным противоречием себе. Вопреки своему утверждению о «Свято-Духовских» сектантах, он устанавливает такие же отношения апостольских посланий к Евангелиям, в том именно духе, как высказался и ап. Павел. Он говорит, что «из 27 книг, выдаваемых за священное Писание, самые «существенные» и «важные» книги несомненно суть четыре Евангелия. Все предшествующее им может быть по большей мере только исторический материал для понимания Евангелия, все последующее – только объяснение этих же книг» (II, 11).

Если, так. образом, послания апостольские, по словам самого же Толстого, представляют собою только объяснение Евангелий, то может ли быть и речь о какой-то «Свято Духовской» вере? Говорить так значить или забывать сказанное, или отрекаться от сказанного, или же, наконец, не понимать сказанного прежде. Все три положения, какое бы мы ни избрали, говорят против Толстого и открыто изобличают его ложь.

Мы позволим себе указать еще на одно противоречие Толстого по данному вопросу.

Толстой обвиняет «Свято-Духовских» сектантов в том, что они, «признав последним откровением Св. Духа, сошедшего на апостолов и перешедшего и переходящего на мнимо избранных, они, лжетолкователи, нигде не выражают прямо, определенно и окончательно, в чем состоит это откровение Св. Духа, а между тем на этом продолжающемся откровении основывают свою веру и называют ее Христовою» (I, 15).

Итак, в чем состоит откровение Св. Духа – Толстому неизвестно. Учение этого откровения, по Толстому, нигде не выражено прямо определенно и окончательно. А между тем, тот же Толстой в другом месте ясно и определенно указывает и на то, где находится это откровение Св. Духа, и в чем оно состоит. «Из всего записанного, говорит он, известно, что было более 100 евангелий и посланий, не принятых церковью. Церковь выбрала 27 книг и назвала их каноническими. И замечательно, как хорошо она сделала – это Она выбрала так хорошо, что новейшие исследования показали, что прибавить нечего. Из этих исследований ясно стало, что все известное и лучшее захвачено церковью в канонических книгах» (II, 9).

Значит, Толстому известно, где находится «Свято- Духовское» откровение, когда он сам же указывает на канонические книги Ветхого и Нового завета, как на «Святые Писания» (I, 13), в которых, по верованию церкви, все от Духа Святого и всякое слово истинно» (II, 10). Известно Толстому и содержание этого «Свято-Духовского» откровения, когда он, в обвинение верующих христиан, говорит, что они, на основании апостольских писаний, «проповедуют самые чуждые Христу учения, утверждают, что эти учения проповедовал Христос. Так что, по их учению выходит, что Христос объявил то, что Он искупил Своею кровию род человеческий, павший чрез Адама; что Бог – Троица, что Св. Дух сошел на апостолов и перешел чрез рукоположение на священство, что для спасения нужны семь таинств и т.п.». «Церковники, называя Иисуса вторым лицом Св. Троицы, понимают Его учение не иначе, как в связи с теми мнимыми откровениями Третьего Лица, которые они находят в Ветхом Завете, в посланиях соборных, отеческих постановлениях, и проповедуют самые странные веры, утверждая, что эта вера – Христова» (I, 16).

После такого подробного перечня Толстым содержания учения апостолов и церкви один он, граф Толстой, мог сказать, что «Свято-Духовские» сектанты «нигде не выражают прямо, определенно и окончательно, в чем состоит откровение Св. Духа» (I, 15). Только логика Толстого в рассматриваемых его произведениях может мириться с такими непримиримыми противоречиями. Но эта логика – логика неверия и озлобления. Таковою она и должна быть всегда и у всех неверующих и озлобленных против религии и Бога. По ней мы можем наглядно изучать только патологию неверия.

Что касается откровения Магомета, то Толстой об этом говорит так: «Магомет есть последний пророк, тот, который объяснил значение откровений и Иисуса, и он есть последнее откровение, объяснившее все предыдущее» (I, 15).

Выходит, так обр., что апостолы, эти носители Св. Духа, затемнили и извратили учение Христа, а Магомет только «объяснил» его, что апостолы проповедовали свое учение, а Магомет разъяснил предыдущее откровение Моисея и Христа, что апостолы были лжетолкователями бывшего до них откровения, а Магомет есть последний пророк, последнее откровение и, как таковое, высшее и совершеннейшее. Такова точка зрения Толстого на апостолов и Магомета.

Чтобы не пускаться в бесплодное рассуждение по данному вопросу, мы сопоставим учение Христа апостолов и Магомета по главным и основным пунктам религиозного веро- и нравоучения. Мы ограничиваемся только основными пунктами учения потому, что подробное сопоставление учения может составить целые тома и представить собою специальный предмет для исследования.

В виду столь резкой противоположности Корана учению Христа и Апостолов, мы не понимаем, каким образом Толстой, этот всемирный глашатай учения о непротивлении злу, мог выставить Магомета истолкователем Христа и возвысить его над апостолами. Апостолы извратили учение Христа, по Толстому. А Магомет? «Он есть последнее откровение, объяснившее все предыдущее», «Он есть последний пророк, тот, который объяснил значение откровений и Иисуса»! Думать, что Толстой никогда не держал в своих руках Корана, мы не смеем в виду широкой его литературной известности. Объяснять такое недоумение тем, что мы якобы искусственно подобрали статьи Корана из такой области, где Магомет действительно расходится с Евангелием Христа и посланиями апостолов, а во всем остальном он, дескать, является верным истолкователем учения Христа, – думать так невозможно потому, что и во всем остальном своем учении Магомет также резко расходится с учением Христа и апостолов. Чтобы уничтожить всякую возможность такого предположения, мы продолжим свою параллель в кратких чертах, чтобы читатель ещё ярче мог видеть прямую противоположность между Кораном и Евангелием с посланиями апостолов.

О чистоте семейной жизни, семейного очага, Спаситель говорил: «Вы слышали, что сказано древним, не прелюбодействуй. А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем (Мф.5:27–28). Отсюда чистота сердца делает расторжение брака делом невозможным (ст. 31–32).

Такую чистоту и святость брака, выходя из мысли Христа, раскрывает ап. Павел. Брачный союз мужа и жены он ставит в параллель единения Христа с Церковью, выше и святее которого ничего нельзя представить на земле (Еф., 5 гл.).

И этот образ брачного союза Христа с Церковью еще раньше ап. Павла был выставлен Предтечей Христа (Ин.3:28–29).

Отсюда неприкосновенность брака ограждается положительною заповедью апостола: «Брак у всех да будет честен и ложе непорочно» (Евр.13:4).

Что же касается Магомета, то он дозволяет многоженство (4, 128; 4:3), разрешает пленных женщин превращать в наложниц (4:28), поощряет распутство в брачной жизни: «На вас не будет греха, если вы согласитесь между собою на что-либо сверх узаконения» (4:28), предписывает делать побои женам (4:38), держать их в заключении в своем доме до самой смерти (4:19), пользоваться беззащитностью сирот: «если боитесь, что не соблюдете справедливости в отношении сирот, то женитесь на сиротах женского пола, как скоро они нравятся вам, – на двух, на трех, на четырех, а если боитесь, что не можете равно быть правдивыми ко всем им, то – только на одной, или на той, которой завладели руки ваши (опять насилие!), в этом более удобства не уклоняться от справедливости» (4:3).

Жены, по Магомету, имеют только одно предназначение – удовлетворять гнусной страсти мужа: «Жены ваши – нивы для вас, ходите на ниву вашу, когда ни захотите» (2:223).

«Мужчины выше жен степенью своего достоинства», «Если вы опасаетесь, что оба не исполните уставов Божиих, то на вас обоих не будет греха, если она за себя даст ему выкуп» (2:229). «Кто из вас умрет и оставит супруг, они переждут для себя четыре месяца и десять дней. Когда достигнут указанного для них срока, тогда не будет на вас греха в том, что поступят они с собою добровольно. Бог ведает ваши поступки» (2:234).

Магомет подрывает самые основы семейного счастья, запрещает любить своих жен и открыто поощряет разврат в брачной жизни. «Вы не можете одинаково быть расположенными к женам своим, хотя бы этого и желали вы, потому и не привязывайтесь к ним всею привязанностью, так, чтобы они оставались при вас в каком-то недоумении. Если вы устроите все в порядке и сами будете осторожны, то Бог прощающий (искусно замаскированный разврат) милосерд. Если же они оба между собой разлучаются (для развратной жизни), то Бог обогатит их всем от своего изобилия» (4, 128–129). Если жена видит притеснение от мужа или его отвращение от нее, то не будет на них греха помириться между собою искренним миром» (каждому обзавестись внебрачным ложем) (4:127).

Магомет «объяснил значение откровений и Иисуса». И эта-то отвратительная грязь Корана внушила мысль Толстому, что «Магомет есть последнее откровение, объяснившее все предыдущее и как таковое, высшее откровение Моисея и Иисуса», что «Магомет есть последний пророк» для Толстого, не признающего истинных пророков Божиих и пророчеств Христа!

Но, быть может, Магомет возвышается над апостолами и Христом в своих воззрениях на будущую загробную жизнь? Мы дадим ответ и на этот пункт, чтобы у читателя не оставалось никаких сомнений относительно понимания Толстым откровения.

Ответ Спасителя о положении в будущей жизни таков: «В воскресении ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божии, на небесах» (Мф.22:30). Из этого ясно, что физические условия жизни изменятся там.

Ап. Павел пополняет это тем, что говорит, что «Бог уничтожит в будущей жизни и чрево и пищу».

(1Кор.6:13) И это поясняет он тем, что тела наши в воскресение изменятся в «духовные», «нетленные», «прославленные», «бессмертные» (1Кор.15:35–57), короче сказать «плоть и кровь не могут наследовать царствия Божия, и тление не наследует нетления» (ст. 50), так что и «мы, оставшиеся в живых, вместе с воскресшими мертвыми, восхищены будем на облаках на воздух, в сретение Господу и, таким образом, всегда с Господом будем» (1Сол.4:15–17).

«Царствие Божие не пища и питие, но праведность, и мир, и радость во Святом Духе» (Рим.14:17). А потому, блаженное состояние праведников будет заключаться не в чувственных удовольствиях, но в постоянном лицезрении Бога (Мф.5:8) и «праведники тогда воссияют как солнце в царстве Отца их» (Мф.13:43).

Самое же блаженство праведников представляется неизобразимым: «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1Кор.2:9). Сладость такого блаженства предвкусил ап. Павел, когда «восхищен был до третьего неба в рай». Он «слышал там неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать» (2Кор.12:2–4).

Далеко не в таком виде представляет Магомет свой рай для правоверных. Он рисует его такими чувственными чертами, что идеал настоящей земной чувственности блекнет пред тем. Правоверным, по Корану, «будет (там) известная мзда, плоды. Их, награжденных садами утех, восседящих там друг против друга на седалищах, будут обносить круговою чашею, с влагой прозрачной, для пьющих, от которой не будет головной боли, от которой не опьянеют. Пред ними будут скромные взглядами, светлоокие (гурии по 700 на каждого), подобные бережно хранимым яйцам» (37, 41–47). Эти гурии «светлоокие» будут обладать особенным свойством, после каждого акта coitus’a восставляют свою девственность, вследствие чего они вечно останутся чистыми супругами». «Обольстительна для людей страстная привязанность к женщинам, к сынам, к полновесным талантам золота и серебра, к отличным коням, к стадам скота, к полям, но это наслаждение только в здешней жизни, прекраснее же жилище у Бога. Скажи, возвестит ли мне и вам о том, что там есть лучшего? Для благочестивых у Господа их сады, по которым текут реки, в которых они будут вечно с чистыми супругами, под благоволением Божиим» (3, 12–13). «Верующих и добродетельных обрадуй благовестью, что для них будут сады, по которым текут реки (в) каждый раз, как вкусят от них плодов их, удовольствие свое, будут говорить, это таково же, чем питались мы прежде, но представляет только сходство с тем. Там для них чистые супруги, там они пребудут вечно» (т.е. чистыми) (2:23). «Верующих и делающих доброе Мы введем в сады, по которым текут реки, в которых они будут жить вечно, там для них чистые супруги и введем их в тенистую тень» (4, 60, 17; 3:194). «Для них сады Едема, по которым текут реки; они, нарядясь в золотые запястья, облекшись в зеленые одежды из штофа и атласа, будут возлежать на седалищах. Отрадная награда! Прекрасное отдохновения» (18:30)!⁴¹

Вот и весь идеал будущего блаженства праведников по Корану! И этот идеал создал «последний пророк», «объяснивший все предыдущее откровение Моисея и Иисуса».

Но какой же нравственной чистоты мы можем ожидать от Магомета, когда он Самого Бога представляет безнравственным, порочным, злым, жестоким и мстительным существом? «Бог, по Корану, ухищряется (против ухищрений неверных); Он самый искусный из хитрецов» (8:30), «хитрит» (3:47), «быстрее всех в ухищрениях» (10:22), «обманывает людей» (4:141), заинтересован в военной добыче, вернее сказать, в грабеже (8:42), позволяет нарушать клятвы (66:2) и сам отменяет свои «знамения» (2:100), устанавливает рабство (43:31), допускает с собою торг (9:112), нуждается в помощи людей (47, 8; 489), вводит людей в заблуждение (35:9), предписывает мщение, вражду и ненависть, жестокость на войне, поголовное истребление неверных и поощряет разврат в семейной жизни. И в этом-то Лев Ник. усматривает превосходство «откровения» Магомета пред Откровением Христа и Апостолов, говоривших Духом Святым! Мы ставим здесь на выбор одно из двух: или Л.Н. сознательно поставил «откровение» Магомета выше Откровения Христа и Апостолов, и в таком случае показал себя возмутительно – грязным циником, или же он бессознательно показал такую очевидную для всех умственную недалекость и тем обнаружил свое «серьезное, ученое, деловое» отношение к своему делу. С таким знанием Корана выдавать себя за поклонника Корана и ставит Магомета выше Христа и Апостолов – это есть самая верная аттестация Толстым самого себя. Грязный цинизм и возмутительное невежество – одно стоит другого. И все это возмутительное безобразие Толстой признает «последним откровением» «последнего пророка», ставит в параллель с откровением Св. Духа и укоряет всех христиан в том, что они не подражают магометанам, не называют себя «Свято-Духовцами по последнему откровению подобно магометанам, усвоившим себе такое название от «последнего пророка» Магомета.

Общий вывод из настоящего параграфа такой: если граф Толстой учение Магомета признает последним и, следов., высшим откровением, объясняющим и завершающим откровение Моисея и Иисуса, то мы не узнаем здесь того Толстого, с которым давно знакомы по всей его литературной деятельности и особенно в области моральной. Как бы враждебно он ни относился к Евангельскому учению Христа и Его апостолов, мы все-таки не можем понять, каким образом он, граф Толстой, моралист, художник 19 в., поборник учения «непротивления злу», мог возвысить магометанство пред Евангельским Христианством, выставить Магомета «последним откровением», а об апостолах Христа сказать, что «они проповедуют учение свое», а не Христа (I, 15), «самые странные веры», выдавая «мнимые откровения третьего лица» за действительные (I, 16). Но как бы ни унижал он подлинные канонические евангелия, все-таки каждый, знакомый с Кораном Магомета, скажет, что наши Евангелия выше Корана, апостолы выше Магомета и христианство не может даже быть сопоставляемо с магометанством! И мы уверены, что каждый поставит вопрос для разрешения, почему же, в самом деле, Толстой Коран Магомета признает за откровение, а наши канонические Евангелия и послания апостольские не признает? Этот факт – психологическая загадка, требующая более серьезного отношения к разбираемому произведению Толстого. Факт этот чрезвычайно важен, он ясно говорит нам, что представляет собою критические работы Толстого по исследованию канонических евангелий, какую она имеет ценность в глазах беспристрастного читателя, и как относиться, и смотреть на самый труд Толстого. Этим мы и себя оправдываем пред читателем в том, что обилием цитат из Корана, б.м., утомили его внимание.

Толстой, как мы видели, заявляет, что из церковных – канонических – Евангелий нельзя не выбрасывать ненужные места (I, 9). Разберем подробно его заявление.

Прежде всего, а) такой личный произвол Толстого в вычёркивании неугодных ему мест в Священных книгах не может быть назван научным методом. Мало ли кому что взбредет в «здоровую» голову, и все это признавать за истину? Научный метод основывается на исторической критике, а не на личном субъективизме. А историческая критика убедительно и осязательно для всех говорит за достоверность происхождения новозаветных Писаний от апостолов, за боговдохновенность их Писаний и за верность изображения в них исторической действительности, за историческую истину в их Писаниях. Раз мы имеем пред собою непрерывную цепь исторических свидетельств всего христианства в пользу несомненной достоверности Новозаветных Писаний, то личный произвол Толстого и подобных ему не имеет места в критике библейской науки. Непрерывный голос всего христианства со времен Христа и апостолов для критической науки ценнее и авторитетнее, чем голос единичной личности Толстого, опирающийся на его личный произвол! Если бы Толстой достоверно-историческими, неопровержимыми свидетельствами доказал нам, что вычеркиваемые им места из новозаветных Писаний представляют собою действительную вставку позднейшего времени и на самом деле извращают историческую личность Христа, тогда мы были бы должны считаться с его научной критикой. Но этого нет, да и не может этого быть, а потому его личный произвол ниже всякой критики!

б) Такой прием произвольного вычеркивания Толстым неугодных ему мест из Новозаветных Писаний не может быть признан основательным. В его «здоровую голову не может вместиться» тайна воплощения Сына Божия, тайна искупления человечества крестною смертью Христа, тайна возрождения падшего человека благодатью Св. Духа по заслугам Христа, тайна духовного развития царства Божия на земле и т.д. Но из того, что Толстой не может понять своим умом этих непостижимых тайн Божиих, нельзя выводить заключение, что в действительности их не существует, из непостижимости их нельзя выводить отрицание их. С одинаковым правом мы можем указать ему, что в его здоровую голову не может вместиться и тайна происхождения мира, тайна перехода неорганической жизни вообще и т.п. И, однако же из невозможности постигнуть все эти тайны бытия мира, он не приходит к отрицанию самого мира, к отрицанию мировой жизни и бытия всего существующего.

Вообще путь, коим идет Толстой в своих отрицаниях Евангельских истин, есть путь непрерывных противоречий и потому он есть путь самоопровержения.

И его критические приемы образно характеризуются так. Толстой строит корабль из мыльного пузыря на том основании, что корабль плавает по воде, и мыльный пузырь может плавать по воде! Другого, более подходящего образа для характеристики «научной» критики Толстого мы затрудняемся подыскать. Несуществующее доказывать несуществующим – это свойственно одному только Толстому!

Заканчивая настоящую главу «о научной» критике Толстого в исследовании канонических Евангелий и Писаний Апостолов, мы приходим к заключению, что Толстой верно сказал, что вычеркивал в Евангелиях не на основании каких-либо исторических и научных данных, а единственно по своему личному усмотрению. Он вычеркивал все, что не вмещается в его «здоровую голову», что не нравится ему. А такой критический прием есть не что иное, как произвол.

В предыдущих отделах мы указывали на обвинения Толстым апостолов в том, что они «проповедуют учение свое, чуждое Христу», «странное», по содержанию (I, 15:16), «изуродовавшее учение Христа» (I, 12), «грубое, нескладное, исполненное бессмыслиц, противоречий» (II 10), «которое может вовлекать читающих в недоразумения, затемняющие самое учение» (II, 12), «не только не имеющее ничего поучительного, но прямо соблазнительное», «кощунственное, подрывающее веру» (II, 10) и т.п. Но ответа на все эти обвинения мы еще не дали. За что так щедро сыплются обвинения на апостолов со стороны Толстого, мы также указали раньше – за то, что апостолы учили о воплощении Сына Божия от Девы, о богочеловечестве Христа, об искуплении Им всего мира Своею смертью, о славном воскресении Его и вознесении на небо, о ниспослании Св. Духа на апостолов, о Св. Троице, о таинствах и церкви, о чудесах и т.д. (II, 6, 5; I, 6–7:16).

Дать ответ на подобные обвинения обязывает нас не столько граф Толстой, с несостоятельностью критических воззрений, которого читатели уже достаточно познакомились сколько общее направление современной отрицательной критики, противополагающее учение апостолов, учению Христа, особенно по социальным вопросам.

Постараемся же установить тот факт, что апостолы не стояли в противоречии со Христом, что учение апостолов есть учение Христа, не касаясь частностей. Своим ответом мы решим и возражения рационалистической критики, которая доселе спорит о взаимном отношении синоптиков к Иоанну, по вопросу о подложности Евангелий. Раз основное учение христианства тождественно у синоптиков, Иоанна и апостольских посланий, то все возражения и недоумения по данному вопросу сами собою решаются и падают.

Первое чудо, основание всего христианства, которое заключает все догматы и чудеса откровения – это чудо воплощения Сына Божия от Девы Марии. Как чудо, оно необъяснимо по существу, подобно всем чудесам, не исключая и «естественных» чудес природы – но, как исторический факт, оно имеет неопровержимое основание своей действительности. Евангелие Луки, без сомнения, со слов Самой Приснодевы, раскрывает нам тайну этого факта, как он мог совершиться. Сама Дева Мария в ответ на благовестие Архангела, что «она зачнет во чреве, и родит Сына и наречет Ему имя Иисус», в недоумении спрашивает «как будет это когда я мужа не знаю»? Вопрос этот говорит не только о ее девстве до момента благовестия, но и о твердой решимости остаться навсегда девою, она просила бы Архангела указать Ей мужа. В ответ на такое недоумение Девы Марии Архангел и раскрывает Ей тайну воплощения от Нее Сына Божия. «Дух Святой найдет на тебя, и сила Вышнего осенит тебя, посему и рождаемое Святое наречется Сыном Божиим» (Лк.1:26–35). Ясно, что воплощение Сына Божия от Девы Марии есть творческий акт Всевышнего по наитию Св. Духа, подобно тому, как и создание всего мира есть творческий акт всемогущества Божия зиждительною силою Духа Божия (Быт.1:1–2). Он был бы невозможен, если бы Евангелие устанавливало акт естественного рождения без мужа. Ошибка всех рационалистов в том именно и состоит, что они устраняют от вмешательства в это дело Всемогущего Бога. А потому логика констатирует настоящее положение так – факт воплощения невозможен в том только случае, если нет Бога. Но пусть Толстой и все рационалисты докажут нам, что нет Бога!

На этот творческий акт воплощения Сына Божия указывает и ап. Павел, проводя параллель между Христом и Адамом: «первый человек из земли» создан Богом без мужа и даже жены, а потому он – «перстный второй человек Господь с неба», также создан Богом, по человечеству без посредства мужа от пречистых кровей пренепорочной Девы Марии (1Кор.15:47).

В Евангелии Матвея факт воплощения Сына Божия от Девы подтверждается по поводу сомнения праведного Иосифа, который не мог примирить внутреннего чувства и глубокого убеждения в чистоте и невинности Девы Марии с внешним фактом проявления ее беременности. Ангел подтвердил ему то, что сказано было самой Деве Марии, и пояснил эту тайну воплощения от Девы пророчеством Исайи за семь с половиною веков до события (Mф.1:18–25).

Согласно с свидетельством Евангелистов, без сомнения, со слов участников этой тайны, и ап. Павел, в подтверждение ее говорит: «Когда пришла полнота времени, Бог послал Сына Своего (Единородного), который родился от жены», а не добавил и от мужа (Гал.4:4).

Завершает же раскрытие тайны воплощения Сына Божия от Девы Евангелист Иоанн. Он говорит: «и Слово, которое было в начале (т.е. от вечности существовало) у Бога и было Бог, стало плотию, и обитало с нами полное благодати и истины, и мы видели славу Его, славу, как единородного от Отца» (Ин.1:1–14), «видели своими очами, рассматривали, осязали руки наши» (1Ин.1:1).

Эту истину не раз подтвердил своим авторитетом и Христос. На обвинения иудеев за исцеление расслабленного в субботу Он отвечает раскрытием божественного характера своей деятельности: «Отец мой доныне делает, и Я делаю» (Ин.5:17). Слушатели поняли Его слова в смысле объявления Им Себя Сыном Божиим, равным Богу (ст. 18), что и подтвердил Христос всею последующею своею речью. Еще яснее выразил это Христос на празднике обновления, сказав окружавшим Его иудеям: «Я и Отец одно» (Ин.10:30).

Далее, в прощальной беседе с учениками, Христос, на просьбу Филиппа – «Господи! покажи нам Отца», – ответил: «Столько времени Я с вами, и ты не знаешь Меня, Филипп? Видавший Меня видел Отца, как же ты говоришь, покажи нам Отца? Разве ты не веришь, что Я в Отце и Отец во Мне? Слова, которые говорю Я вам, говорю не от Себя. Отец, пребывающий во Мне, Он творит дела. Верьте Мне, что Я в Отце и Отец во Мне, а если не так, то верьте Мне по самым делам» (Ин.14:8–11).

В стране Кесарии Филипповой, ап. Петр, на вопрос Христа –«За кого люди почитают Меня». Ему «Ты Христос, Сын Бога Живаго». И Спаситель подтвердил истину такого исповедания, ублажив Петра, «что не плоть и кровь открыли ему это, но Отец мой, сущий на небесах» (Мф.16:13–17).

Наконец, на ту истину, что И. Христос есть Сын Божий, Он Сам наводит неверующих иудеев в храме Иерусалимском за два дня до своей смерти. После всех вопросов, предложенных Ему с целью «уловит его и погубит», Он Сам предлагает фарисеям вопрос: «Что вы думаете о Христе? чей Он Сын?» Говорят Ему: «Давидов». Говорит им как же Давид, по вдохновении называет Его Господом, когда говорит: «Сказал Господь Господу Моему, седи одесную Меня, доколе положу врагов твоих в подножие ног Твоих? И так, если Давид называет Его Господом, как же Он сын ему? (Мф.22:41–45) Данным разъяснением Спаситель непоколебимо утвердил истину, что Он действительно Сын Божий в исключительном смысле. И это настолько ясно и определенно говорил Он о Себе, что даже неверующие враги Его кощунственно ругались над Ним, когда Он умирал на кресте, выставляя Его достойным смерти, «ибо Он сказал, Я Сын Божий» (Мф.27:43).

Учение Иисуса Христа о Себе как Сыне Божием, было основою всего учения апостолов. На этой истине, как на незыблемом основании зиждется и твердо стоит вся их проповедь, вся их деятельность и весь успех их апостольства. Они говорили: «Отец послал Сына, Спасителя миру. Кто исповедует, что Иисус есть Сын Божий, в том пребывает Бог, и он в Боге» (1Ин.4:14–15). «Бог прославил Сына Своего Иисуса», Которого распяли (Деян.3:13). «Бог воскресил Сына своего Иисуса» (ст. 26). «Бог послал Сына своего в подобии плоти греховной, в жертву за грех и осудил грех во плоти» (Деян.8:3). Отпадшие от веры во Христа «снова распинают в себе Сына Божия и ругаются Ему (Евр.6:6). Евнух, крещенный Филиппом, исповедал свою веру, что «Иисус Христос есть Сын Божий» (Деян.8:37). Савл, уверовав во Христа, «тотчас стал проповедовать в синагогах об Иисусе, что Он есть Сын Божий» (Деян.9:20).

Нет нужды приводить здесь все места из посланий апостольских, где говорится об Иисусе Христе, как Сыне Божием, потому что эта истина составляет сущность всей проповеди апостолов. Достаточно сказать, что «отвергающей Отца и Сына есть антихрист». «Всякий, отвергающий Сына не имеет и Отца и исповедующий Сына имеет и Отца» (1Ин.2:22–23). Ясно, что апостол этим повторяет Слова Иисуса Христа: «Я и Отец одно» (Ин.10:30) и потому «видевший Меня видел Отца» (Ин.14:9).

С такою же ясностью и определенною точностью говорил Христос, а за ним и апостолы учили, о Третьем лице – Духе Святом. Не веровавшие в чудеса Христа, не признававшие их за Божественные действия Христа, тем самым хулили Духа Святого, т.е. совершали такой грех, который, по словам Спасителя, не опустится ни в этом веке, ни в будущем, тогда как хула на Сына человеческого отпустится (Мф.12:31).

Затем, прощаясь с учениками, накануне своей смерти, Спаситель утешал их обещанием исходатайствовать у Отца и послать им другого Утешителя: «Я умолю Отца, говорил Он, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами во век». И этот «Утешитель – Дух Святой, которого пошлет Отец во имя Мое, научит вас всему, и напомнит вам все, что Я говорил вам» (Ин.14:11:26) и «Я истину говорю вам лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо если Я не пойду, Утешитель не придет к вам, а если пойду, то пошлю Его к вам. Когда же придет Он, Дух истины, то наставить вас на всякую истину, ибо не от Себя говорить будет, но будет говорить, что услышишь, и будущее возвестит вам. Он прославит Меня, потому что от Моего возьмет и возвестит вам» (Ин.16:7, 13:14).

Уравняв с Собою и Отцом Святого Духа, Спаситель, посылая апостолов на всемирную проповедь по своем воскресении, заповедал им крестить верующих «во имя Отца и Сына, и Святого Духа» (Мф.28:19).

Так обр. мы видим, что Христос, а за Ним и апостолы ясно раскрывали положительное учение о Святой Троице. Явление Единого Бога в Трех Лицах с особенной ясностью открывается в деле искупления падшего человечества от греха, проклятия и смерти. Этот-то божественный акт и раскрывает нам с неоспоримою положительностью Христос, а за Ним и апостолы. Евангельское учение ясно говорит, что искупление есть дело Бога Отца, Бога Сына и Святого Духа.

Действие Бога Отца так определяет Иисус Христос: «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына своего единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо не послал Бог Сына своего в мир, чтобы судить мир, но, чтобы мир спасен был чрез Него» (Ин.3:16–17). И это посольство свое от Отца Иисус Христос подтверждает своими делами, которые являются делами Отца: «Дела, которые Отец дал Мне совершить, – говорит Христос, – самые дела сии. Мною творимые, свидетельствуют о Мне, что Отец послал Меня» (Ин.5:36:38)

И этот посланный Отцом Сын есть не другой кто, как Иисус Христос. Он так говорил об этом: «Я пришел не Сам от Себя, но истинен пославший Меня, которого вы не знаете. Я знаю Его, потому что Я от Него, и Он послал Меня» (Ин.7:28–29). «Я от Бога исшел, и пришел, говорил в другой раз, ибо Я не Сам от Себя пришел, но Он послал Меня» (Ин.8:42). А кто это – «Он», Спаситель прямо говорит: «Послал Меня Живый Отец, и Я живу Отцом» (Ин.6:57), к Которому и обращается Он в Своей первосвященнической молитве «Слова, которые Ты дал Мне, Я предал им (апостолам); и они приняли, и уразумели истинно, что Я исшел от Тебя, и уверовали, что Ты послал Меня». „Как Ты послал меня в мир; так и Я послал их (апостолов) в мир». Цель этого посольства Сына Отцом и апостолов Христом – «да будут все едины как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, и они да будут в Нас едино; да уверует мир, что Ты послал Меня. Я в них, и Ты во Мне, да будут совершены во едино и да познает мир, что Ты послал Меня и возлюбил их, как возлюбил Меня». «Отче праведный! и мир Тебя не познал, а Я познал Тебя, и сии познали, что Ты послал Меня» (Ин.17:8; 18:21, 23:25). По воскресении Своем, явившись ученикам, Он сказал им мир вам! Как послал Меня Отец, так и Я посылаю вас. Сказав сие: «Дунул, и говорит им, примите Духа Святого» (Ин.20:21–22).

Итак, Бог Отец послал Сына Своего в мир исполнить волю свою. «Я сошел с небес, говорит о Себе Христос не для того, чтобы творить волю Мою, но волю пославшего Меня Отца. Воля же пославшего Меня Отца есть та, чтобы из того, что Он Мне дал, не погубить, но все то воскресить в последний день. Воля пославшего Меня есть та, чтобы всякий, видящий Сына и верующий в Него, имел жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день (значит, Он исполнил ее, Ин.6:38–40)

Тайну божественного посланничества Сына Божия раскрыли апостолы с большею подробностью, чем Христос. Но мы не будем приводить здесь все места об этом из Писаний Апостольских, а ограничимся двумя-тремя, чтобы читатель видел тождество учения апостолов и Христа вопреки ложному взгляду Толстого. «Любовь Божия к нам открылась в том, говорит Иоанн Богослов, что Бог послал в мир единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь чрез Него» (1Ин.4:9). Посольство это совершилось чрез воплощение Сына Божия, как говорит ап. Павел: «Бог послал Сына своего (единородного), Который родился от жены (без мужа), подчинился закону, чтобы искупить подзаконных, дабы нам получить усыновление» (Гал.4:4–5). Самое воплощение представляется как восприятие действительной человеческой природы, со всеми ее свойствами и немощами, кроме греха. «Бог послал Сына Своего в подобии плоти греховной, в жертву за грех, и осудил грех во плоти» (Рим.8:3). И в истинности всего этого апостолы убедились чрез непосредственное соприкосновение с личностью Иисуса, в Котором они признали Спасителя мира. «И мы видели и свидетельствуем, что Отец послал Сына, Спасителя миру». А потому, «кто исповедует, что Иисус есть Сын Божий в том пребывает Бог, и он в Боге» (1Ин.4:14–15).

Христианское учение о том, что Иисус Христос есть Второе Лицо Святой Троицы. Сын Божий, воплотившийся по воле Бога Отца, от Девы Марии для спасения человечества от греха, смерти и диавола. Толстой называет «кощунством», «клеветою на Бога», «мошенничеством, вызвавшим всевозможные злодейства» (I, 20). Но на все подобные хулы Толстого дал ответ Сам Спаситель неверующим современникам, предвидя в лице их всех последующих хулителей, и Своим ответом Он запечатлел истину о Себе как Сыне Божием так, что невозможно как-либо изменить или перетолковать Его учение. Неверующим иудеям, обвинявшим Его в богохульстве, Он сказал: «Тому ли, которого Отец освятил (ήγιασε – назначил, определил на дело спасения мира), и послал в мир, вы говорите, богохульствуешь, потому что Я сказал, Я Сын Божий» (Ин.10:36). Насколько ясно Христос раскрывал учение о Себе как Сыне Божием, видно уже из того, как понимали это учение враги Его, несколько раз даже покушавшиеся побить Его камнями. «Не за доброе дело хотим побить Тебя камнями, сказали Ему иудеи, но за богохульство», за то, что Ты, будучи человеком, делаешь Себя Богом» (Ин.10:33).

О третьем лице Святой Троицы, Духе Святом, как завершителе дела Христа и деятельном осуществлении спасения в жизни каждого верующего, не с меньшею ясностью и определенной точностью говорится в Евангелии и в Посланиях Апостольских. Прежде всего, вся деятельность Христа запечатлевается постоянным пребыванием на Нем Святого Духа: «Я не знал Его, говорит Креститель о Христе, но пославший меня крестить в воде сказал мне, на кого увидишь Духа сходящего и пребывающего на Нем, Тот есть крестящий Духом Святым» (Ин.1:33). Далее Сам Спаситель подтверждает то, что вся деятельность Его есть деятельность Святого Духа: «Если Я Духом Божиим изгоняю бесов, говорил Он своим клеветникам, то конечно достигло до вас царствие Божие» (Мф.12:28). Непризнание или отрицание этой истины Он называет хулою на Духа Святого, что «не простится ни в сем веке, ни в будущем» (ст. 32). Деятельность Христа заканчивается Духом Святым в каждом верующем: «Если кто не родится от воды и Духа, сказал Христос, то не может войти в Царствие Божие» (Ин.3:5). «Лучше для вас, сказал Христос ученикам накануне Своей смерти, чтобы Я пошел; ибо если Я не пойду, Утешитель не придет к вам, а если пойду, то пошлю Его к вам» (Ин.16:7). Ниспослание Святого Духа находится в зависимости от смерти и воскресения Христа (Ин.7:39); а смерть Его получает искупительное значение от того, что «Он Духом Святым принес Себя непорочного Богу» (Евр.9:14).

Так обр., все дело искупления мира Христом, начиная с момента воплощения до самой смерти и прославления Его, совершилось Духом Святым, без которого не было бы спасения.

Поэтому о Духе Святом говорили апостолы так же, как и о Сыне Божием. Как «Бог послал Сына своего Единородного», так «Бог послал в сердца верующих Духа Сына своего, вопиющего, Авва, Отче!» (Гал.4:4–6) А потому, «никто, говорящий Духом Божиим, не произнесет анафемы на Иисуса, и никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым» (1Кор 12:3). И «если кто Духа Христова не имеет, тот и не Его» (Рим.8:9). Наоборот, все «водимые Духом Божиим, суть Сыны Божии» (ст. 14). Все верующие «запечатлены обетованным Святым Духом, который есть залог наследия нашего» (Еф.1:13–14); «все мы одним Духом крестились в одно тело, и все напоены одним Духом» (1Кор.12:13) и устроятся в жилище Божие Духом» (Еф.2:22). Самая тайна Христова открыта святым апостолам и пророкам Духом Святым (Еф.3:5).

Из сопоставления указанных нами цитат мы видим ясно, что апостолы проповедовали не свое учение, но учение Иисуса Христа, что главный предмет их учения – это раскрытие тайны искупления, что тайна искупления есть тайна Святой Троицы, что вся эта тайна есть чудо божественной любви, всемогущества, премудрости, благости, милосердия и правды, что составляет святость божественной природы Бога.

Евангелие – благовестие, или радостная весть о спасении, принесенная с неба Сыном Божиим, – составляет главный предмет проповеди Христа и апостолов. «Ходил Иисус, – читаем мы у Матфея, – по всей Галилее, уча в синагогах их, и проповедуя Евангелие царствия, и исцеляя всякую болезнь и всякую немощь в людях» (Мф.4:23). «Проповедуя Евангелие царствия Божия», Он говорил, «покайтесь и веруйте в Евангелие» (Мк.1:14–15). Значение Евангелия для верующего таково: «кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее» (Мк.8:35). «Истинно говорю вам, нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли ради Меня и Евангелия, и не получил бы ныне во время сие среди гонений во сто крат более домов, и братьев, и сестер, и отцов, и матерей, и детей, и земель, а в веке грядущем жизни вечной (Мк.10:29–30). Отсюда заповедь Спасителя апостолам по воскресении: «Идите по всему миру, и проповедуйте Евангелие всей твари. Кто будет веровать и креститься, спасен будет, а кто не будет веровать, осужден будет» (Мк.16:15–16).

И апостолы, послушные заповеди Спасителя, «проповедали Евангелие во всех городах» (Деян.8:25). Самое происхождение его они приписывали Христу. Возвещаю вам братия, пишет ап. Павел, что Евангелие, которое я благовествовал, не есть человеческое; ибо и я (не будучи личным учеником Иисуса) принял Его и научился не от человека, но чрез откровение Иисуса Христа (Гал.1:11–12). А потому, в истинности проповедуемого ими Евангелия они настолько были уверены, что «если бы мы или Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема» (Гал.1:8). Верною гарантией истинности и непреложности Евангелия служит то, что «апостолы благовествовали Духом Святым, посланным с небес, во что желают проникнуть Ангелы» (1Петр.1:12). Отсюда «благовествование Христово» по своему внутреннему действию, есть сила Божия ко спасению всякому верующему (Рим.1:16), а по внешнему значению –критерий для оценки человеческих дел в день суда: «когда по (этому) благовествованию (апостолов) Бог будет судить тайные дела человеков чрез Иисуса Христа» (Рим.2:16).

Отсюда вытекает, что не Толстой имеет право ценить и переделывать Евангелие на свой лад, а Евангелие будет судить его, не вычеркивать он должен из Евангелия, «во что желают проникнуть Ангелы» и что, по своей глубине и непостижимости, «не вмещается в его здоровую голову», а наоборот должен подчинить свой ум в послушание Христу (2Кор.10:5), подобно тому, как всякий ученый естествоиспытатель подчиняет свои ум непостижимым тайнам творений Божиих, стараясь проникнуть в их необъятную глубину. Беспредельные тайны божественные не измеряются ограниченным человеческим умом, а наоборот, ограниченный ум расширяется до возможных пределов необъятного. Не божественные тайны принижаются до человеческого понимания, а наоборот, человеческое разумение возвышается до бесконечного созерцания божественных тайн. Толстой же в своих воззрениях на Евангелие и Христа стал ниже Магомета, которого он превозносит пред апостолами. Как Толстой мог дойти до такого самооплевания – предоставляем решать читателям; а мы со своей стороны обязаны фактически показать это. Для этого мы и сопоставляем Коранический взгляд Магомета с Толстовским на Евангелие Христа.

Евангелие

Мы не удивляемся, что Толстой в своих воззрениях на канонические Евангелия стоит ниже Магомета. Так именно и должно быть, потому что Магомет – монотеист (т.е. признает Единого истинного Бога, хотя и извращает Его природу, приписывая Ему человеческие слабости и страсти, несвойственные Богу), а Толстой – пантеист, а это тоже, что и атеист (т.е. он признает все за бога, следов. не признает никакого бога). Магомет признает наши канонические Евангелия, а Толстой заменяет их своим. Отсюда Магомет признает Евангельского Иисуса, а Толстой заменяет Его своим «нищим бродягой». Магомет верил в чудесное рождение Иисуса от Девы Марии⁴², а Толстой в принципе отрицает это чудо. Магомет признавал Евангельские чудеса, хотя рядом с подлинными допускал и апокрифические⁴³, Толстой – непримиримый враг всяких чудес. По Корану Бог укрепляет Иисуса духом святым (2, 81:254), сообщает Ему Мудрость, научает Его Писанию, Закону и Евангелию (3:43), тогда как Толстой кощунственно глумится над всяким откровением Святого Духа. Магомет защищает Деву Марию от «жестокой клеветы» и говорит, что «Бог вознес Мессию Иисуса, сына Марии, посланника Божия, к Себе» (4, 155–156). Толстой же нарочно подыскивает как можно грязные выражения, чтобы заклеймить позором чудо воплощения (II, 43–44).

Полное согласие у Магомета с Толстым только в одном, именно в отрицании Святой Троицы, а следов., и Божества Иисуса Христа, с отрицанием же Святой Троицы неразрывно соединяется отрицание и всего дела искупления Иисусом Христом всего мира. Вследствие такой солидарности в данных пунктах Толстой превознес Магомета пред апостолами, признав его за «последнего пророка». Магомет остался злейшим врагом Христианства при всем его уважении к Евангелию. В своем Коране он пишет: «Неверны те, которые говорят, что Бог есть третий в трех (тоже, что по-русски Бог есть сам третей) тогда как нет никакого бога, кроме единого Бога» (5, 76:77). «Мессия Иисус, сын Марии, есть только посланник Бога, есть слово Его, низведенное Им в Марию, есть дух Его. Веруйте в Бога и в посланников Его, и не говорите Троица» (4:169).

Логический вывод из сопоставления воззрений Магомета и Толстого на канонические Евангелия и Христа выражается в немногих словах: если Магомет, при всем уважении канонических Евангелий и Христа, с отрицанием Св. Троицы, Божества Иисуса Христа и всего искупительного акта, остается злейшим врагом Христианства, которое он предписывает поголовно истреблять беспощадно, со всею жестокостью (47, 4 9, 5 9,124, 9, 29 47, 37 8, 40; 2:187) то какое же место занимает в этой вражде к христианству наш граф Толстой! И какую злую и богохульную иронию выражает он собой, считая себя «истинным» христианином без Евангельского Христа! Какая злая насмешка над здравым разумом в словах Толстого, христианин – без Христа!

В древнеримской религии один из главнейших богов был Янус, который первоначально считался богом солнца, в противоположность jana или Диана, богини луны. На изображениях Янус имел два лица, его название janus bifrons (двуличный Янус). Храм Януса, находившийся в Риме, всякий раз перед началом войны отпирался и оставался открытым вплоть до окончания военных действий. В мирное время он, наоборот, был закрыт. Впрочем, это последнее положение в течение римской истории вплоть до Августа имело место только два раза в 235 и 29 г. до Р.X.⁴⁴.

Двуличный Янус совмещает в себе две непримиримые противоположности – войну и мир. Мы не беремся разъяснять такую загадку языческого божества, но поясняем ее еще более трудною загадкой современного «Януса», призывающего под свое знамя людей, совершение противоположных направлений и убеждений верующих и неверующих. Каким образом эти два воюющие лагеря могут стоять под командою одного лица – это своего рода чудо, более поразительное, чем действительные сверхъестественные чудеса, отрицаемые современным неверием. Здесь мы видим, выражаясь образно, что огонь и вода сливаются, свет и тьма объединяются, не теряя своих свойств.

Но покажем это самым делом.

В 4 ч. сочинений гр. Л.Н. Толстого изд. 1903 г, стр. 272, 274–5, мы читаем:

«Мне кажется, что книга детства рода человеческого (Библия) всегда будет лучшею книгой детства всякого человека. Заменить эту книгу, мне кажется, невозможным. Изменять, сокращать Библию, как это делают в учебниках Зонтаг и т.п. мне кажется вредным. Все, каждое слово в ней справедливо, как откровение, и справедливо, как художество».

Выше и правдивее этого, кажется, нельзя сказать о Библии. Но послушаем, что говорит Толстой о той же Библии в других своих произведениях. Называя Библию «откровением», он пишет в своей книге «Царство Божие внутри вас» (Москва, 1907 г. изд., М.В. Клюкина, стр. 72) так:

«Человек, верующий в боговдохновенность Ветхого Завета и святость Давида, завещающего на смертном одре убийство старика, оскорбившего его и которого он сам не мог убить, так как был связан клятвою (3Цар.2:8) и тому подобные мерзости, которыми полон Ветхий Завет, не может верить в нравственный Закон Христа.

Сказания Библии, «что Бог «сотворил мир в шесть дней, свет прежде солнца, что Ной засунул всех зверей в свой ковчег и т.п., что Иисус есть тоже Бог – Сын, который творил все до времени, что этот Бог сошел на землю за грех Адама, что Он воскрес, вознесся и сидит одесную Отца и придет на облаках судит мир и т.п., что Бог живет на небе, что небо раскрылось и оттуда сказал голос, что то, что Христос воскрес и полетел куда-то на небо и опять придет откуда-то на облаках и т.п. – не имеют для нас смысла» (ibid стр. 76).

Еще решительнее говорит Толстой об откровении в своем сочинении «Соединение и перевод четырех Евангелий» (Geneve, 1892 г., т. 1, стр. 6–7). Откровение «о Сыне Божием и Боге», о Боге в 3-х лицах, о деве, родившей без повреждения девства, о теле и крови Бога, съедаемых в виде хлеба и т.п. не может вместиться в здоровую голову. Если все, то откровение окажется глупостью, то тем лучше и Бог с ним. Все может Бог, это правда, но одного не может –это говорить глупости. А написать такое откровение, которое нельзя бы было понимать – было бы глупо».

Толстой № 1-й говорит: «Книга детства рода человеческого всегда будет лучшею книгой детства всякого человека».

Толстой № 2-й на это отвечает: «Я находился в положении человека, который бы получил мешок вонючей грязи, и только после долгой борьбы и труда нашел бы, что в этом мешке, заваленном грязью, действительно лежат бесценные жемчужины, понял бы, что невиноват в своем отвращении к вонючей грязи» («Краткое изложение Евангелия». Изд. Элпидина, Geneve, 1890 г., стр. 10).

Об этой-то «лучшей книге детства всякого человека» Толстой 2-й продолжает говорить в сочинении «Критика Догматического Богословия» (Изд. В. Черткова, СПБ, 1908 г., стр. 79). «Мы все привыкли к этой истории, вкратце заученной нами с детства, и все привыкли не думать о ней, не разбирать ее или соединять с ней какое-то не ясное, поэтическое представление, и потому подробное повторение этой истории с подтверждением ее грубого смысла и мнимых доказательства ее справедливости, невольно поражает, как что-то новое и неожиданно грубое. Представление Бога и сада, и плодов заставляет усомниться в правдивости всего, а для того, кто допустит справедливость, представляется невольно простой детский вопрос, зачем всеведущий, всемогущий и всеблагой Бог сделал все так, чтобы сотворенный им человек погиб и погибло все его потомство?»

«То, что дерево названо древом познания добра и зла, то, что змий говорит жене – ты узнаешь доброе и злое; то, что Сам Бог говорит (Быт. 3:22), что, съев плод древа, «Адам стал, как один из нас, зная добро и зло», «это все мы должны забыть, мы должны о глубокомысленном сказании книги Бытия думать самым неточным и глупым образом; и все для того, чтобы не то, чтобы объяснить что-нибудь в этом сказании, а чтобы уже в нем не осталось никакого смысла, кроме самого очевидного и грубого противоречия, что Бог все делал для достижения одной цели, а вышло совсем другое» (ibid, 78).

Толстой № 1-й о Библии говорит: «Заменить эту книгу мне кажется невозможными».

А в ответ на это сам же Толстой № 2-й с первой главы кн. Бытия и все Евангелие заменяет своим собственным измышлением. Историю грехопадения наших прародителей он подменяет так:

«Один связный смысл всей этой истории по книге Бытия, прямо противоположный церковному рассказу, будет такой. Бог сделал человека, но хотел его оставить таким же, как животные, не знающим отличия доброго от злого и потому запретил ему есть плоды древа познания добра и зла. При этом, чтобы напугать человека, Бог обманул его, сказав, что он умрет, как скоро съест. Но человек с помощью мудрости (змия) обличил обман Бога, познал добро и зло и не умер. Но Бог испугался этого и загородил от него доступ к дереву жизни, к которому, по этому самому страху Бога, чтобы человек не вкусил этого плода, можно и должно предполагать по смыслу истории, что человек найдет доступ, как он нашел к познанию добра и зла».

Хороша ли, дурна ли эта история, но так она на писана в Библии (сочиненной Толстым № 2 й). Бог по отношению к человеку в этой истории есть тот же Бог, как и Зевс по отношению к Прометею. Прометей похищает огонь Адам – познание добра и зла. Бог этих первых глав есть не Бог христианский, не Бог даже пророков и Моисея, Бог, любящий людей, но это – Бог, ревнующий свою власть к людям, Бог, боящийся людей (ibid 80).

№ 1-й говорит: «Изменять, сокращать Библию, как это делают в учебниках Зонтаг и т.п., мне кажется вредным».

А № 2-й о первых двух главах Евангелия Матфея и Луки, где описывается рождение Иисуса Христа и странствование Его с Матерью, сопровождаемое чудесными событиями и предсказаниями, в ответ № 1-му пишет: «Единственное объяснение этих глав есть то, что это легенды, образовавшиеся как они и теперь образуются, вокруг детства лица, получившего после своей смерти большое значение. Мотив этих глав есть придание как можно больше важности лицу посредством чудес и пророчеств. Низменный тон этих описаний, в особенности у Луки, напоминающий многие апокрифические сказания, поражает своей неответственностью с другими местами тех же книг. Значение всего места то, что оправдывается позорное рождение Иисуса Христа в самых, считающихся постыдными, условиях – от девы. Все эти главы суть оправдания с человеческой точки зрения этого позорного рождения. Позорное рождение и незнание Исусом своего плотского отца есть единственная черта этих глав, имеющая значение для последующего учения Иисуса Христа» (Соед. и перев., 43–44).

Что касается неприкосновенности Библии и неизменности текста даже Евангелий, то Толстой № 2-й говорит об этом ясно и выразительно так:

«Читатель должен помнить, что не только не предосудительно откидывать из Евангелий ненужные места, но, напротив того, предосудительно и безбожно не делать этого, а считать известное число стихов и букв священными» (Кратк. Изд., стр. 9).

Быть может, кто-нибудь подумает, что Толстой № 2-й отрицает в Библии только отдельные выражения и факты? На это мы отвечаем словами его самого, из которых видно, что отрицание касается самого существа содержания всей Библии. В «Ответе Синоду» (1906 г., стр. 5–6) он пишет: «То, что я отвергаю непонятную Троицу, не имеющую никакого смысла в наше время, басню о падении первого человека, кощунственную историю о боге, родившемся от девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо».

Отвергает он и все таинства, установленные Богом, по свидетельству Библии. «Все таинства, говорит Толстой №2, я считаю низменным, грубым, несоответствующим понятию о Боге и христианскому учению колдовством и, кроме того, нарушением самых прямых указаний евангелия».

Первый Толстой говорит: «Все, каждое слово в ней (Библии) справедливо, как откровение, и справедливо, как художество».

Но над этою непогрешимостью Библии, каждого слова в Писании, Толстой № 2 зло иронизирует. Церковь «положила огулом на все признанное (ею, т.е. на всю Библию) печать непогрешимости. Все от Духа Святого и всякое слово истинно. Этим она погубила и повредила все то, что она приняла. Все свято – и чудеса, и Деяния Апостольские, и советы Павла о вине, и бред Апокалипсиса и т.п., так что после 1800-летнего существования этих книг они лежат перед нами в том же грубом нескладном, исполненном бессмыслиц, противоречий, виде, в каком они были. Допустив, что каждое слово Писания святая истина, Церковь старалась сводить, уяснять, развязывать противоречия и понимать, и сделала все, что может сделать в этом смысле, т.е. дала наибольший смысл тому, что бессмысленно. Признав все святою истиною, надо было оправдать все, закрывать глаза, скрывать, подтасовывать, впадать в противоречия и увы, часто говорить неправду» (Соед, и Перев., стр. 10).

Толстой № 1-й говорит: «По Библии ребенку представляется живая и величественная картина, которой он никогда не забудет».

Но эту «живую и величественную картину» Толстой № 2 поясняет так: «Ветхий Завет я не читаю», хотя церковь «признала его таким же боговдохновенным писанием, как и Новый Завет» (Соед. и Перев., стр. 8 и 9), потому что несоединимое нельзя соединять». «Стоит не только прочесть, но пробежать Пятикнижие, в которых до мельчайших подробностей определены все действия человека в десятках тысяч самых разнообразных случаев, чтобы ясно видеть, что при таком подробном мелочном определении поступков человека не может быть места какому-нибудь продолжению, дополнению, учению закона (т.е. Новому Завету). Еще мог бы быть какой-нибудь простор для нового закона, если бы сказано было, что все законы эти – людские. Но нет, ясно и определенно сказано, что все это о том, как и когда срезать или не срезать прыщики крайней плоти, о том, как и когда побить всех жен и детей, каких людей как вознаградить за нечаянно убитого вола, ясно сказано, что все это слова Самого Бога. Как же дополнить этот закон? Дополнить такой Закон можно только новыми подробностями о прыщиках крайней плоти, о том, кого еще убить надо и т.д.», X том свода Законов и Прудон скорее могут быть соединены, чем Пятикнижие и Евангелие (id. стр. 94 95)

Осмеяв «живую и величественную картину» содержания Ветхого Завета, Толстой № 2 еще более зло глумится над учением Нового Завета. «Люди, говорит он, пользуясь всеми возможными средствами обмана и гипнотизации, уверяют детей и простодушный народ, что если нарезать известным способом, и при произнесении известных слов, кусочки хлеба и положить в вино, то в кусочки эти входит Бог и что тот, во имя кого живого вынется кусочек, тот будет здоров; во имя же кого умершего вынется такой кусочек, то тому на том свете будет лучше, и что тот, кто съесть этот кусочек, в того войдет сам Бог» (Отв. Син. стр. 7).

Итак, «книги Ветхого Завета могут лишь затемнить, но никак не объяснить смысл учения Христа» (Соед, и Пер., стр. 11–12).

Толстой № 1 неистощим в своих похвалах Библии. Величайшие умы затруднялись проникнуть в тайны откровения, даже ап. Петр отмечает в посланиях ап. Павла нечто неудобовразумительное, что невежды и неутвержденные к собственной своей погибели превращают, как и прочие Писания» (2Петр.3:16). А граф Толстой № 1-й, постигший всю мудрость содержания Библии, говорит так: «Как все понятно и ясно (в ней), особенно для ребенка и вместе с тем, как строго и серьезно! Я не могу себе представить, какое возможно было бы образование, если бы не было этой книги».

Но послушаем, что говорит о том же № 2 Толстого. «Христос – Бог, по учению Церкви – сошел на землю, чтобы открыть людям божескую истину для их руководства в жизни. Человек – простой, глупый человек, он хочет передать людям важное для них указание, всегда умеет передать его так, что люди поймут его. И вдруг Бог пришел на землю только затем, чтобы спасти людей, и Бог этот не сумел сказать то, что ему нужно было сказать, так, чтобы люди не перетолковали его слова так, «что все разошлись в их понимании» («Отв. Син.» и «Как читать Евангелие», стр. 14).

Еще рельефнее выражает эту мысль Толстой в своем «Кратком излож. Евангелия» (стр. 13–14). «Учение Бога, сошедшего на землю, не может быть понимаемо различно. Если Бог сошел на землю, чтобы открыть истину людям, то наименьшее, что он мог сделать, это – то, чтобы открыть истину так, чтобы все ее поняли, если же он этого не сделал, то он не был Бог; если же истины божеские таковы, что и Бог не мог их сделать понятными для людей, то люди уже никак не могут этого сделать».

«Бог сошел на землю, – продолжает свою речь Толстой № 2, – затем, чтобы спасти людей. Спасение их в том, чтобы верить, что он – Бог. Так что же ему стоило прямо сказать, Я – Бог, хоть не прямо сказать, а по крайней мере не иносказательно, не так, чтобы можно было без всякого желания дурного понять это иначе. Но хоть бы даже иносказательно, но так, чтобы можно объяснить его слова так, что он – Бог. Но хоть бы и не совсем точно, но так, чтобы его слова не противоречили тому, что он – Бог. А то он сказал так, что нельзя понимать иначе, как так, что он прямо утверждал многим, что он – не Бог. Но хоть бы своим ближайшим ученикам открыл он эту тайну так, чтобы они передали ее людям, но и все его ученики учили только о том, что он – праведник, посредник между людьми и Богом, а не Бог» (Крит. Дом. Бог, стр. 113).

Без Библии Толстой № 1 не может представить себе возможность самого образования. Но каково это образование по Библии, это поясняет нам Толстой № 2, обзывая все законы Пятикнижия «кучею безобразия и вздора» (Соед. и Перев., стр. 96), а учение Нового Завета «бредом сумасшедших» (Крит. Д Б., стр. 115). Характеризуя новозаветное учение о спасении, Толстой № 2 говорит, может ли быть изобретено другое более безнравственное учение (ibid стр. 85)? В учении о Боге и вере в Него он видит «самые пошлые уловки обмана» (ibid стр. 89). В посланиях ап. Павла он находит «такое выражение учения, которое может вовлекать читающих в недоразумения, затемняющие самое учение» (Сред. и Пер., стр. 12). Апокалипсис и кн. Деяний Апост. он считает «не только не имеющими ничего поучительного, но прямо соблазнительными» (ibid, стр. 10). О последней он говорит, что «теперь нельзя найти более кощунственной книги, более подрывающей веру» (ibid). «Со времени Павла начинается Талмуд христианский. Учение о предании, о связи Ветхого Завета с Новым внесено в христианство Павлом, и это-то учение о предании, этот принцип предания был главной причиной извращения христианского учения и непонимания его» (Кратк. изл. Ев., стр. 12).

При таком взгляде Толстого № 2 на Библию читатель должен подумать, возможно ли какое-либо образование без Библии по Толстому № 1-й!

Но продолжим речь Толстого № 1 о значении Библии. «Для того, чтобы открыть ученику новый мир и без знания заставить его полюбить знание, нет книги кроме Библии. Я говорю – даже для тех, которые не смотрят на Библию, как на откровение. Нет, по крайней мере я не знаю произведения, которое бы соединяло в себе в столь сжатой поэтической форме все те стороны человеческой мысли, какие соединять в себе Библия. Все вопросы из явлений природы объяснены этою книгой, все первоначальные отношения людей между собой, семьи, государства, религии в первый раз сознаются в этой книге. Обобщение мыслей, мудрость в детски-простой форме в первый раз захватывает своим обаянием ум ученика. Лиризм псалмов Давида действует не только на умы взрослых учеников, но сверх того, каждый из этой книги в первый раз узнаешь всю прелесть эпоса в неподражаемой простоте и силе. Кто не плакал над историей Иосифа и встречей его с братьями, кто с замиранием сердца не раз сказывал историю связанного и остриженного Самсона, который, отмщая врагам, сам гибнет, казня врагов, под развалинами разрушенного дворца, и еще сотни других впечатлений, которыми мы воспитаны, кат молоком матери. Пускай те, которые отрицают воспитательное значение Библии, которые говорят, что Библия отжила, – пускай они выдумают такую книгу, такие рассказы, объясняющие явления природы или из общей истории, или из воображения, которые бы воспринимались так же, как библейские, и тогда мы согласимся, что Библия отжила».

Сладкие речи Толстого № 1 приятно слушать. Своею прелестью они производить неотразимое обаяние. Читая их, невольно подумаешь, что достаточно изучить Библию, и все знание в твоем распоряжений! Мало того, «Библия открывает новый мир и без знания заставляет полюбить знание». Но послушаем Толстого № 2, и наше обаяние исчезает! Оказывается, что Толстой № 2 отрицает в Библии все то, на чем твердо стоит вся жизнь человека, вся культура и весь прогресс знания человечества, весь смысл и значение жизни человека. По словам Толстого, «Иисус отвергает Бога – Творца внешнего Бога, отвергает всякое богоугождение, кроме служения Богу делом». По Толстому, и дело, и слова писания уже так ясно говорят, что прибавить и толковать нечего. И дело, и слова ясно говорят – ваше богоугождение есть мерзкая ложь, вы не знаете настоящего Бога и обман вашего богоугождения вреден, и его надо уничтожить» (Соед. и Пер., стр. 120). Воскресение, о котором так обстоятельно говорит Библия, Толстой «признает самой кощунственной выдумкой, уронившей учение Христа», «выдуманной басней» (ib. стр. 113). Христос, по Толстовскому «евангелию», «какой-то нищий», «бродяга, которого высекли и повесили, и все про него забыли» (Кратк. изл. Ев, стр. 17). Признавать такого Христа Богом и молиться ему он «считает величайшим кощунством» (Отв. Син., стр. 9). «Человек – сын Бога по Толстому и надо его чтить, как и Бога» (Кр. Д Бог, 104). «Для всякого, изучавшего свящ. Писание в подлиннике, знакомого с критикой Писания и историей Церкви, очевидно, что в первом веке христианства в то время, когда писались послания и Евангелия, еще не было и помину о догмате божества Христа» (ib. стр. 111). «Что Христос – не Бог, это бесполезно, кто верит в Бога, для того Христос не может быть Бог» (ib. стр. 113). Над тайной искупления крестною смертью Христа Толстой зло глумится, «что благой Бог казнит самого себя и искупляет пред самим собою свою ошибку творения» (ib. 124). «Все выгоды, которые дал нам Христос своею жертвою, – все воображаемые и никто их никогда не видал и не увидит, вроде того фокусника, который смотал бесконечные волосы Богородицы никому невидимые» (ib. стр. 128).

Восхваляя Библию, которая открывает ученику новый мир и без знания заставляет его полюбить знание, которая соединяет в себе все стороны человеческой мысли, которая объясняет все вопросы из явлений природы, все первоначальные отношения людей между собой, семьи, государства, религии, – Толстой № 2 в тоже время торжественно заявляет, что он не может спокойно видеть, когда люди, «воспитанные на Библии», «своим диким суеверием» (вынесенным из Библии), как бы много их ни было, как бы старо ни было их суеверие и как бы могущественны они ни были, имя того Бога, которым я живу, и того учения Христа, которое дало жизнь мне и может дать ее всем людям – проповедуют грубое колдовство (т.е. таинства, установленные Христом и апостолами) (Отв. Син стр. 8–9). Я убедился, говорит Толстой о христианском учении Библии, что учение церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения, под которым он разумеет свое пантеистическое учение, как это показано выше.

При таком-то атеистическом понимании Библии, мы не можем себе представить, каким образом Толстой № 1 мог так горячо отстаивать «воспитательное значение Библии» и доказывать, что «Библия не отжила». Пусть те, которые отрицают воспитательное значение Библии, которые говорят, что Библия отжила, они выдают такую книгу, такие рассказы, объясняющие явления природы, или из общей истории, или из воображения, которые бы воспринимались так же, как библейские, и тогда мы согласимся, что Библия отжила».

Но от этих библейских рассказов, безусловно доказывающих «воспитательное значенье Библии» для человечества, открещивается, как от нечистой силы, Толстой № 2. Учение Библии о грехопадении прародителей, об искуплении и спасении человека воплощением Сына Божия страданием, смертью и воскресением Иисуса Христа, учение о промысле Божием, это признает он «чистым баснословием», «отступлением от здравого смысла» (Кр. Д Бог, стр. 94). «Троица ли Бог и какие его свойства? Искупил ли меня Бог или не искупил и как искупил? Промышляет ли Бог о мире и обо мне или не промышляет? Какое мне до этого дело? – восклицает Толстой № 2. Если Он – Троица или Он промышляет, если Он искупил нас, тем лучше для меня. И промышление и искупление – это Его дело. А у меня есть мое дело. Мне особенно важны и дороги указания моего дела, которое «все уменьшается и уменьшается, и в догмате искупления даже сводится на нет» (ib стр. 99).

Мы позволим себе представить здесь еще одну выписку из сочинений Толстого №1-й, о безусловном значении Библии. «Я повторяю, говорит он, свое выведенное, может быть из одностороннего опыта убеждение». Раз говорит о своем убеждении, говорит вторично, и притом, таком убеждении, которое основано на опыте, хотя бы и одностороннем, то не имеем права не верить искренности такого заявления. А потому, дальнейшие слова его имеют для нас особенное значение и силу. Мы подчеркиваем их для читателя. «Без Библии, говорит он, немыслимо в нашем обществе так же, как не могло быть мыслимо без Гомера в греческом обществе, развитие ребенка и человека. Библия есть единственная книга для первоначального и детского чтения Библия, как по форме, так и по содержанию, должна служить образцом всех детских руководств и книг для чтения. Простонародный перевод Библии был бы лучшая народная книга. Появление такого перевода в наше время составило бы эпоху в истории русского народа» (Сочинения графа Л.Н. Толстого, ч. 4, изд. 1903 г., стр. 272, 274–5).

Посмотрим теперь, какое значение придает Толстой № 2-й библейскому учению в деле воспитания детей и в жизни народа.

«Теперь я пришел к убеждению, что основная причина всего» современного зла – «это ложное религиозное учение, передаваемое воспитанием».

«Мы так привыкли к этой религиозной лжи, которая окружает нас, что не замечаем всего того ужаса, глупости и жестокости, которыми переполнено учение церкви. – Мы не замечаем, но дети замечают, и души их неисправимо уродуются этим учением. Ведь, стоит только ясно понять то, что мы делаем, обучая детей, так называемому закону Божию для того, чтобы ужаснуться на страшное преступление, совершаемое таким обучением».

Но что именно Толстой разумеет под этим «преступным» религиозным обучением – это сам он поясняет нам так.

«Чистому, невинному, не обманутому еще и еще не обманывающему ребенку», приходящему к нам со своими недоумениями и вопросами, «мы отвечаем грубой, несвязной, часто просто глупой и главное, жестокой еврейской легендой, которую мы передаем или в подлиннике (т.е. по Библии), или, еще хуже, своими словами. Мы рассказываем ему, ему, что это – святая истина, – то, что мы знаем, не могло быть, и что не имеет для нас никакого смысла – 6000 лет тому назад какое-то странное, дикое существо, которое мы называем богом, вздумало сотворить мир, сотворило его и человека, и что человек согрешил, злой бог наказал его и всех нас за это, потом выкупил у самого себя смертью своего сына, и что наше главное дело состоит в том, чтобы умилостивить этого бога и избавиться от тех страданий, на которые он обрек нас» (Л.Н. Толстой «О религ. Воспитании». Изд. «Обновление», 1906 г., № 1, стр. 27–28. Общее заглавие брошюры «Обращение к духовенству»).

Дальнейшее раскрытие религиозного воспитания по Библии Толстой № 2 представляет в таком виде.

«У ребенка есть смутное и верное представление о цели этой жизни, которую он видит в счастии, достигаемом любовным общением людей. Вместо этого ему говорят, что общая цель жизни есть прихоть самодурного бога, а что личная жизнь каждого человека – это избавление себя от заслуженных кем-то вечных наказаний мучений, которые этот бог положил на всех людей» (стр. 28–29).

Такой взгляд Толстого № 2 не ограничивается одним только Ветхим Заветом, нет, он так же смотрит и на Евангелия и вообще Новый Завет, так что своим суждением он обнимает всю Библию в собственном смысле этого слова. Так он продолжает далее.

«Не говоря уже об иконах, чудесах безнравственных, рассказах Библии, передаваемых как образцы поступков, так же, как и об евангельских чудесах, и обо всем, безнравственном значении, которое придано евангельской истории» (стр. 29)

Какую цену и значение Толстой придает школьному воспитанию по Библии, об этом говорит он так.

«Нам кажется, что это неважно, а между тем то преподавание, так называемого закона Божия детям, которое совершается среди нас, есть самое ужасное преступление, которое можно только представить себе. Истязание, у6ийство, изнасилование детей – ничто в сравнении с этим преступлением».

А потому «людям, желающим не поддержания ложного общественного устройства, а, напротив изменения его, и главное, желающим блага тем детям, с которыми они входят в общение, всеми силами стараться избавить детей от этого ужасного обмана» (стр. 29).

И этого требует Толстой, который под № 1 сказал, что «без Библии немыслимо в нашем обществе развитие ребенка и человека», что «Библия есть единственная книга для первоначального и детского чтения», что «Библия как по форме, так и по содержанию, должна служить образцом всех детских руководств и книг для чтения».

Сказав так о значении и необходимости Библии в деле воспитания, наш двуличный «Янус» повертывается к нам вторым своим лицом и авторитетно говорит:

«Если бы вся история и Ветхого и Нового Завета преподавалась, как сказка, то и тогда едва ли какой-либо воспитатель решился бы рассказывать ее детям или взрослым людям, которых он желал бы просветить. Сказка же эта передается неспособным рассуждать людям, как самое верное сведение о жизни прежде живших людей, о том, что должно считаться хорошим и дурным, о существе и свойствах Бога и об обязанностях человека» («Обращение к духов.», стр. 8).

Прежде Толстой говорил, что Библия – это «книга детства рода человеческого, всегда будет лучшей книгой детства всякого человека», а теперь, обернувшись задним лицом, он твердит нам другое:

«Говорят о вредных книгах! Но есть ли в христианском мире книга, наделавшая больше вреда людям, чем эта ужасная книга, называемая Священная история ветхого и нового завета?» А чрез преподавание этой священной истории проходят в своем детском возрасте все люди христианского мира и эта же история преподается всем взрослым темным людям, как первое необходимое основное знание, как единая, вечная божественная истина (ibid стр. 8)

Но, быть может, кто-нибудь думает, что Толстой разумеет здесь церковное учение о догматах, обрядах, таинствах и т.д.? На это дает нам ясный положительный ответ сам Толстой в том же «Обращении к духовенству». Под «священной историей» он разумеет здесь в собственном смысле Библию. Так он говорит пастырям церкви: «Преподавание открытой вам Богом истины начинается обыкновенно с так называемой священной истории выбранных мест из Библии, еврейских книг ветхого завета, которые, по вашему учению, суть произведения Святого Духа и потому не только несомненно истинны, но и священны. По этой истории ваш ученик составляет себе первое понятие о мире, о жизни людей, о добре и зле, о Боге».

Священная история эта начинается с описания того, как Бог, живший вечно, сотворил 6000 лет тому назад из ничего небо и землю, как потом сотворил зверей, рыб, растения и, наконец, человека, Адама и его жену, сделанную из ребра Адама! Потом описывается, как, боясь того, чтобы человек с женой не съели яблока, имеющего волшебную силу давать могущество, он запретил им есть это яблоко, как, не смотря на запрещение, первые люди съели яблоко и были за это выгнаны из рая, и как за это же было проклято все их потомство, и проклята земля, которая с тех пор стала рожать дурные травы. Потом описывается жизнь потомков Адама, которые так развратились, что Бог потопил не только их всех, но и всех зверей, и оставил в живых одного Ноя с семейством и с взятыми в ковчег зверями. Описывается потом, как из всех людей Бог избрал одного Авраама и заключил с ним условие, по которому Авраам должен был почитать Бога за Бога и в знак этого совершить обрезание. Бог же обязуется дать за это Аврааму большое потомство и покровительствовать ему и всему его потомству. Потом описывается, как Бог, покровительствуя Аврааму и его потомкам, совершает в пользу его и его потомства самые неестественные дела, называемые чудесами, и самые страшные жестокости. Так что вся история эта за исключением наивных (как посещение Авраама Богом с двумя ангелами, женитьба Исаака, и других), иногда невинных, часто же безнравственных сказок (как мошенничество любимого Богом Якова жестокости Самсона, хитрости Иосифа⁴⁵, история эта, начиная с казней, посланных Моисеем на египтян и убийства ангелом всех первенцев их, до огня, попалившего 250 заговорщиков, и провалившихся под землю Корея, Дафана и Авирона и погибели в несколько минут 14700 человек, и до распиливаемых пилами врагов, и казненных Ильей, улетавшим на небо, несогласных с ним жрецов, и Елисея, проклявшего смеявшихся над ним мальчиков, разорванных и съеденных за это двумя медведицами, история эта есть ряд чудесных событий и страшных злодеяний, совершаемых еврейским народом его предводителями и самим Богом».

Отчитав «Ветхий Завет», Толстой берется далее за «Новый». Он говорит:

«Но этим не ограничивается ваше преподавание истории, которую вы называете священной. Кроме истории ветхого завета, вы передаете еще детям и темным людям историю нового завета в таком толковании, при котором главное значение нового завета заключается не в нравственном учении, не в нагорной проповеди, но в согласовании евангелия с историей ветхого завета, заключается не в исполнении пророчеств и в чудесах хождение звезды, пение с неба, разговор с дьяволом⁴⁶, превращение воды в вино, хождение по воде, исцеления, воскрешения людей и, наконец, воскресение самого Христа и улетание его на небо» (ib. стр. 6–8)

И так говорит о Библии Толстой, который в то же время патетически доказывает, что «Библия не отжила», что простонародный перевод Библии был бы лучшая народная книга», что «появление такого перевода в наше время составило бы эпоху в истории русского народа».

Не принимая на себя невыполнимой задачи примирить непримиримое в Толстом, мы можем пояснить такое патологическое явление современною теорией раздвоения личности и переживания ею двойной жизни. Пример такого явления мы читали у Бинэ, Корсакова и других психиатров, где представлены такие лица, которые после припадка забывали все о себе и начинали жить новою жизнью до следующего припадка, после которого они возвращались к сознанию прежней жизни, совершенно забывая весь период второй жизни.

Но, представляя другим научное решение данного явления, мы ставим своим читателям вопрос, какому же Толстому –первому или второму – следует верить? И тот, и другой, как мы видели, высказывает «свои убеждения», которые и отстаивает он со всею силою прямолинейного своего пера. Как в древнем римском божестве Янусе нельзя было примирить «войну и мир», так и в Толстом немыслимо примирить веру и неверие, восторженное преклонение пред Библией и сатанинское глумление над ней. В этом явлении есть что-то демоническое, а не человеческое.

Проповедь Христа Толстой изображает так: «Иисус никогда сам не писал, как Платон, Филон или Марк Аврелий, даже никогда, как Сократ, не передавал свое учение грамотным и образованным людям, а тем безграмотным людям, которых он встречал в жизни, и что только гораздо после его смерти хвалились люди, что-то, что он говорил, было очень важно и что не худо бы записать кое-что из того, что он говорил и делал, и почти через 100 лет начали записывать то, что слышали о нем. Читатель должен помнить, что таких записок было очень-очень много, что многие пропали, многие были очень плохи, и что христиане пользовались всеми ими и понемногу отбирали то, что им казалось лучше и толковее, что, выбирая эти наилучшие Евангелия церкви, по пословице «не выберешь дубинки без кривинки», должны были захватить в том, что они выразили из всей огромной литературы о Христе, и много кривинки, что много есть мест в канонических Евангелиях столько же плохих, как и отвергнутых апокрифических есть кое-что хорошего» (I, 7–8).

Вот начало Евангелий по Толстому! Несостоятельность такого начала мы уже отметили раньше, а потому нет нужды нам возвращаться к сказанному. Мы переходим к положительной стороне данного факта.

Мы также утверждаем, что Христос ничего не писал, но только говорил, устно излагал свое учение не в виде каких-либо систематически расположенных уроков, но случайным слушателям и по требованию случайных обстоятельств, но вопрос заключается не во внешней форме, а в самом существе дела, а именно в том, что Он говорил, как говорил и какое производил действие на слушателей своими словами, иначе сказать, как относились слушатели к Его словам. В этом вся сила Его слов; в этом – несокрушимая основа Его вечного Евангелия, которое само в себе носит все признаки своей истины, своей непогрешимости, своего божественного происхождения. В этом заключается верный залог его неповрежденности и в последующие времена. Мы начнем с последнего вопроса и будем восходить к самому основанию, которое в тоже время есть и вершина всего. Таков именно дивный порядок в этом деле, на первых порах непонятный для предубежденного разума.

На праздник Кущей, в последний год своей жизни, Иисус Христос учил народ в Иерусалиме. «Многие из народа, слушая Его проповедь, уверовали в Него и говорили, когда придет Христос, неужели сотворит больше знамений, нежели сколько сей сотворил? Услышали фарисеи такие толки о Нем в народе и послали фарисеи и первосвященники служителей схватить Его». Учение продолжалось и вызвало новые толки в народе. «Многие из народа, услышав слова Его, говорили: «Он точно пророк». Другие говорили: «это Христос», некоторые хотели схватить Его, но никто не наложил на Него рук». «И так служители», точные исполнители приказаний своих господ, «возвратились к первосвященникам и фарисеям», не исполнив их приказаний. И на вопрос последних, «для чего вы не привели Его», отвечали, «никогда человек не говорил так, как этот человек» (Ин.7:31–32, 40–41, 44–46).

Вот поразительный пример дивного учения Христа и неотразимого воздействия его на умы и сердца слушателей. Слуги архиерейские, явившиеся в Храм, чтобы схватить Иисуса и привести Его к первосвященникам, не могли этого седлать, пораженные Его учением, подобного которому они никогда не слыхали!

После Нагорной проповеди, «когда Иисус окончил слова свои, народ дивился учению Его, ибо Он учил их, как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи» (Мф.7:28–29).

В Назаретской синагоге, в своем отечестве, учение Его в одну из суббот вызвало такое же удивление у слушателей. «И дивились словам благодати», отмечают Евангелисты, исходившим из уст Его и говорили, не Иосифов ли это сын? Многие слышавшие с изумлением говорили, откуда у него это? что за премудрость дана Ему и как такие чудеса совершаются руками Его? Не плотник ли Он, сын Марии, брат Иакова, Иосии, Иуды и Симона? Не здесь ли между нами Его сестры» (Лк.4:22, Мк.6:2–3)?

В Капернаумовой синагоге учение Христа вызвало такое же неотразимое воздействие на слушателей. И дивились учению Его, говорят Евангелисты, «ибо слово Его было со властью». «Он учил их, как власть имеющий, а не как книжники» (Лк.4:32, Мк.1:22). „Откуда у Него такая премудрость и сила» – обычный вопрос слушателей Иисуса (Мф.13:54).

Такое действие слов Христа на слушателей говорит уже и о том, как Он говорил. В этом «как» заключается одна из причин неотразимого действия Его слов. А потому мы, для большей характеристики того, как Он говорил, вынуждаемся представить здесь еще несколько примеров на то.

Когда двое из учеников Иоанна, услышав его свидетельство об Иисусе – «се, Агнец Божий», последовали за Ним, то «пробыли у Него день тот», и результаты такой беседы с Иисусом обнаружились немедленно. Один из них Андрей, «первый находит брата своего Симона» и решительно не колеблясь, «говорит ему, мы нашли Мессию, и привел его к Иисусу». Как могло составиться такое крепкое убеждение, что Иисус есть Мессия, остается тайною беседы Христа, и говорит только о могучем, неотразимом действии ее на двух учеников (Ин.1:36–42).

«На другой день Иисус находит Филиппа, и говорит ему, иди за Мной». И действие таких слов проявилось не только в том, что сам Филипп последовал за Иисусом, но спешит увлечь с собою и своего товарища и друга. «Филипп находит Нафанаила и говорит ему, мы нашли Того, о котором писали Моисей в Законе и пророки, Иисуса, сына Иосифова из Назарета». Филиппа не смущает такое происхождение Иисуса из бедной семьи Назарета и он решительно исповедует Его Мессией. А на возражение Нафанаила – «из Назарета может ли быть что доброе» –Филипп не считает нужным рассеивать его сомнения, убеждать и доказывать возражающему истину своих слов, а просто «говорит ему, пойди и посмотри» (стр. 43–46). Чтобы увериться в справедливости моих слов, выражает свою мысль Филипп, достаточно только взглянуть на Иисуса и послушать Его. Нафанаил последовал совету друга и уверился в истине слов его гораздо глубже, чем ожидал Филипп. Нафанаил торжественно исповедал, «Равви! Ты Сын Божий, Ты Царь Израилев», о Мессии расширилось признанием Его за Сына Божия (ст. 49).

Это – первый призыв, когда ученики Иоанна сделались учениками Иисуса, по слову Его. Но дальнейшее слово Иисуса производит более могучее действие на тех же учеников, как об этом передают нам Евангелисты. Проходя близ моря Галилейского, Иисус увидел двух братьев, Симона, называемого Петром, и Андрея, брата его, закидывающих сеть в море; ибо они были рыболовы. И говорит им, идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков. И они, тотчас оставив сети, последовали за Ним. Оттуда, идя далее, увидел Он других двух братьев, Иакова Заведеева и Иоанна, брата его, в лодке с Заведеем, отцом их, починивающих сети свои и призвал их. И они тотчас, оставив лодку и отца своего, последовали за Ним» (Мф.4:18–22, Мк.1:16–20). Насколько слово Христа было могуче и действенно, видно из решительного и восторженного заявления впоследствии Петра «вот мы оставили все и последовали за Тобой» (Мк.10:28, Лк.18:28).

Читая эти факты, многие могут подумать, что такое действие слов Христа объясняется личными особенностями указанных учеников, по самой природе своей и нравственному складу своего ума и сердца способных подчиниться могучему действию слов Иисуса. Не отрицая и этой доли правды, мы отмечаем здесь то, что Спаситель сразу мог определить все свойства и качества духовной природы этих учеников и сказать им в тон их внутреннего настроения, и притом так, что Он приковал к Себе умы и сердца Своих избранников, вызвав в них твердую решимость воли оставить все ради Иисуса. Ведь это не менее поразительно с психической стороны. Но, не ограничиваясь данными примерами, мы имеем более поразительные факты могучего действия слов Спасителя на людей противоположного характера и направления. Так, мытарь Матфей, ради денег отрекшийся и от своей родины, и от веры своих отцов, и от всех обетований в будущем царстве Мессии, «грешник» на языке всех своих единоплеменников, человек, можно сказать, погрязший в своих мечтах о золоте, которое было для него и Богом, и отечеством и задачею жизни, то человек-грешник сам о себе рассказывает так: «Проходя из Капернаумовой синагоги, Иисус увидел человека, сидящего у сбора пошлин, по имени Матфея, и говорит ему, следуй за Мною. И он встал, и последовал за Ним» (Мф.9:9).

Другой пример, идя на вольные страдания и смерть в Иерусалим. «Иисус проходил чрез Иерихон. И вот, некто именем Закхей, начальник мытарей и человек богатый, искал видеть Иисуса, кто Он, но не мог за народом, потому что мал был ростом». Сгорая от непреодолимого любопытства видеть Иисуса, он «забежав вперед, влез на смоковницу» в ожидании того, что Иисус будет проходить мимо. Он не думал, что кто-либо заметит его на густолиственной смоковнице и спокойно ожидал Иисуса. Но «Иисус, когда пришел на сие место, взглянув, увидел его, и сказал, Закхей! сойди скорее, ибо сегодня Мне надобно бить у тебя в доме». И конец этих слов мы слышим в сердечном и искреннем ответе Иисусу в своем доме «Господи! половину имения моего я отдам нищим и, если кого чем обидел, воздам вчетверо» и из грешника он стал «сыном Авраама» и получил «спасение» (Лк.19:1–10)

Факт поразительный, одно слово Христа совершенно изменило человека, переродило всю духовную природу и из грешника сделало праведника! Такое действие слова Христа ясно уже говорит о том, как Он сказал его. В этом «как» заключается вся божественная сила действия Христа на умы и сердца людей одним только словом Своим. И мы ставим здесь вопрос: могли ли эти грешники, сделавшиеся праведниками от одного слова Иисуса, забыть, изменить, исказить его, если оно изменило всю духовно-нравственную природу их?

Мы позволим себе представить еще два случая в наглядное показание того, как Христос говорил.

Женщина самарянка после беседы со Христом у колодезя «оставила водонос свой и пошла в город, и говорит людям: «Пойдите, посмотрите человека, который сказал мне все, что я сделала. Не Он ли Христос?» И самаряне, поверив женщине, «пришли к Нему» из города и «просили Его побыть у них». «И Он пробыл там два дня. И еще большее число уверовали по Его слову. А женщине той говорили уже, не по твоим речам веруем, ибо сами слышали и узнали, что Он истинно Спаситель мира, Христос» (Ин.4:28–30, 39–42).

Евангелист Иоанн передает нам вкратце и самую беседу Христа с Самарянкой. И здесь мы наглядно видим, с каким глубокие знанием человеческого сердца и наличных духовных нужд человека, хранящихся в глубине его сердца, с каким совершенным знанием всех тайн интимной жизни прошлого и всех неутолимых духовных запросов будущего, начинает свою беседу самою естественною просьбою – «дай Мне пить». И на удивление женщины, вызванное такою просьбою в виду религиозной розни, и отказ ее исполнить ее, Спаситель заявляет, что если бы она знала дар Божий и кто просит у нее пить, то «сама просила бы у Него, и Он дал бы ей воду живую», от которой пьющий «не будет жаждать во век». Видимая несообразность слов Христа – жаждущий Сам владеет живою водою, от которой пьющий не будет жаждать вовек и просящий простой воды у женщины, чтобы утолить свою жажду, обещает дать ей живую воду, от которой она «не возжаждет опять» – не только не вызывает улыбки и насмешки у женщины, а глубоко заинтересовывает ее, привлекает к Говорящему и вызывает в ее душе доверие к Нему, постепенно подготовляя ее к раскрытию свое го сердца и исповеданию своей прошлой жизни и к незаметной перемене своего отказа в воде в положительную просьбу утолить ее духовную жажду – разрешить ее основной вопрос всей ее религиозной жизни. «Господи! вижу, что Ты пророк», спешит со всем жаром истомившейся от духовной жажды своей души заявить свою просьбу скажи, «где должно покланяться» истинному Богу! Что-то дивное совершается в душе женщины по мере того, как беседа Христа развивается пред ней. На предложение Спасителя – «пойди, позови мужа своего и прийти сюда» не выдает своего незаконного мужа за мужа, не обманывает неизвестного ей Чужестранца подлогом, но с открытым сердцем говорит Ему правду – «у меня нет мужа». А на подтверждение ее слов Христом и обличение Им прошлой ее жизни, она вместо того чтобы отречься от своей вины и в конфузе оставить своего Собеседника, спешит исповедать свою веру в Него и с нескрываемою радостью раскрыть пред Ним свою духовную жажду и выразить свою просьбу –дать ей живую воду, чтобы утолить ее духовную жажду! И чем более вдумываемся в эту чудную беседу Христа, тем более поражаемся благоговением пред величием Христа –Его знанием всех глубин и сокровенных тайн человеческого сердца, пред Его недосягаемою для человека тактикою раскрывать человеческое сердце, вызывать в нем доверие к Себе и заявлять о самых существенных и сокровенных нуждах своих, пред Его божественною нежностью и уменьем касаться самых чувствительных струн человеческого сердца и вызывать своим прикосновением небесные отзвуки в порочном сердце, но не озлобление и вражду к Себе. Самый краткий анализ Его беседы наглядно показывает нам небесную тайну Его слов, как Он говорил, что собеседники, в ответ на Его слова спешили раскрыть пред Ним свои сердца, трепещущие небесною радостью от одного соприкосновения с Его сердцем, обнимающим своею любовью весь мир! Нет, наш Евангельский Христос –не Толстовский «какой-то нищий» – (бродяга) который что-то говорил своим безграмотным и необразованным голодным оборванцам!

Заглянем еще раз в эти трепещущие сердца людей от божественных слов Христа, и мы еще глубже поймем то, как Христос говорил и почему Его слова производили неотразимое действие на слушателей.

Перенесемся мыслью на дорогу из Иерусалима в Еммаус в день воскресения Христа. Двое из учеников Иисуса идут и разговаривают между собою о пережитых ими событиях знаменательных дней. События эти слишком тяжелы были для них, эта тяжесть еще более увеличивалась от смутных и невероятных слухов утратою дня, которые в данную минуту могли отзываться какою-то насмешкою над их горем и увеличивать тяжесть их скорби. Приставший к ним неизвестный Путник, видя их невыразимую скорбь и тяжелое душевное состояние, спрашивает их «о чем это вы, идя рассуждали между собою, и от чего вы так печальны»? Их горе было так велико, а события дней были так необычайно ужасны, что самый вопрос представляется им неестественным и излишним, потому что все знают и должны знать «от чего они печальны». И потому «один из них, именем Клеопа, сказал Ему в ответ», с выражением своего удивления и некоторого укора неужели Ты один из пришедших в Иерусалим не знаешь о происшедшем в нем в сии дни»? И на вопрос Его – «о чем» – «они сказали Ему, что было с Иисусом Назарянином, который был пророк, сильный в деле и слов пред Богом и всем трудом; как предали Его первосвященники и начальники наши для осуждения на смерть и распяли Его. А мы надеялись было, что Он есть тот, который должен избавить Израиля, но со всем тем, уже третий день ныне, как это произошло. Но и некоторые женщины из наших изумили нас, они были рано у гроба, и не нашли тела Его и, пришедши, сказывали, что видели и явление Ангелов, которые говорят, что Он жив. И пошли некоторые из наших ко гробу и нашли так, как и женщины говорили, но Его не видели». Они излили все свое горе, всю свою глубокую скорбь и смущение от всех тех слухов, которые распространились среди них в утро того дня. Неизвестный Путник, которого они не узнали, самым вопросом своим выразил свое искреннее сочувствие к их печальному настроению и вызвал в них чистосердечную откровенность. И вот в ответ на свою исповедь и укор, они слышать от Него себе укор, изливающийся пламенною речью от искренно любящего сердца «О несмысленные и медлительные сердцем, чтобы веровать всему, что предсказывали пророки! Не так ли надлежало пострадать Христу, и войти в славу свою?» Пламенная речь Его лилась как небесная роса на их наболевшие сердца, нежно и спокойно исцеляя все глубокие раны, нанесенные событиями дней. «Начав от Моисея, Он изъяснял им из всех пророков, сказанное о Нем во всем Писаний». Как мучимые нестерпимою жаждою они ловили каждое Его слово, служившее целебным бальзамом для их сердечных ран. И им жалко расстаться с Ним, когда путь их кончился. Они просят Его зайти с ними и стараются убедить Его исполнить их искреннюю просьбу тем, «что день уже склонился к вечеру». Он исполняет их просьбу. И когда Он возлежал с ними и, взяв хлеб, благословил, преломил и подал им, тогда открылись у них глаза, и они узнали Его. Но Он стал невидим для них. «Как Он говорил им и что они пережили и перечувствовали, когда Он говорил им, об этом они сами заявляют в тот же момент друг другу, не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял Писания (Лк.24:13–35)?

Мы думаем, что к такому заявлению учеников, переживших и перечувствовавших благодатное воздействие слов Иисуса на их сердца, нечего прибавить. Мы слышим здесь свидетелей по опыту, а не по слуху или теоретическим соображениям о том, как Христос говорил, какое действие производили Его слова, что чувствовали и переживали люди, слушая Его слова. Это – не слова какие-то неизвестного «нищего», это – не Толстовское «что-то» «какого-то нищего», это – слова бесконечно любящего сердца, проникнутого безграничным желанием утешить печальных, исцелить глубокие раны скорбящих, наполнить сердца убитых горем невозмутимым спокойствием и небесною радостью! В каждом слове чувствуется небесный огонь, который соприкасаясь с сердцем слушателя воспламеняет в нем искру того же небесного огня, который пожирает в нем все нечистое, земное, греховное и тяжелое и расплавляя его божественною любовью, изменяет, перерождает в новое сердце, от которого человек становится «новым творением во Христе».

Фактически выясняя второй вопрос – как говорил Иисус, мы уже отчасти проникли и в область первого вопроса – что Иисус говорил. Этот вопрос еще более уяснить нам и третий вопрос – какое действие производил Он на слушателей, который мы уже разъяснили, начав с него. Как мы уже сказали, эти три вопроса – неразделимы между собой, так что один входить в другой и разъясняет третий. Могучее неотразимое действие Его слова вытекало из того, что это слово было слово Толстовского «нищего», а слово Богочеловека, Спасителя мира, а слово Богочеловека, по своему содержанию было слово истины и жизни. Оно касалось вечной судьбы человека, вечного спасения, следов., самого существенного важного и необходимого для человека, без чего он – не человек Толстовский, «какой-то нищий» мог говорить своим нищим бродягам, необразованным и безграмотным, только что-то, пустое, ничтожное, бессодержательное, когда сам Толстой, творец своего «евангелия», не мог вложить в уста своего героя что-либо положительное и определенное, но Богочеловек – Христос мог возвещать людям только вечное спасение, указывать путь к нему, давать средства к устранению того, что стоит на этом пути в Царство Небесное. Покажем это на деле историческими фактами.

В Капернауме, когда Христос находился в дому и учил народ, приносят к Нему расслабленного для исцеления от тяжкой болезни. Христос взглянул на больного и Своим взглядом проник в душу больного, увидал там другую болезнь, более страшную для больного, увидал весь ужас больного и, проникнутый чувством сострадания к нему, спешит к нему на помощь, какой даже не ожидал сам больной. «И видя Иисус веру их, сказал расслабленному, дерзай, чадо! прощаются тебе грехи твои», которые так мучили его и убивали в нем последний остаток жизни. Весь ужас греховного состояния исчезает, и больной чувствует, что бремя так сильно тяготившее его, снято с него. А что он не обманывается в действительности прощения своих грехов – это подтверждается фактом его исцеления от неизлечимой болезни. Но чтобы все знали, что Сын человеческий имеет власть на земле прощать грехи, Иисус говорит расслабленному «встань, возьми постель твою, и иди в дом твой». И больной «встал, взял постелю свою, и пошел в дом свой» (Мф.9:2–7).

Такие слова Христа, которыми разрешаются грехи и дается исцеление от тяжкой болезни, которыми утверждается власть Сына человеческого на земле прощать грехи, не могли быть забыты исцеленным, искажены и превратно поняты и истолкованы, когда смысл и значение их реализовались самым делом, вошли в самую жизнь как духовную, так и телесную. Но прощать грехи имеет право один только Бог, и это право закрепляется теперь за Иисусом. Возможное ли дело, чтобы слова Бога во плоти, несущие страждущему духовную и телесную жизнь, могли исчезнуть из памяти и сознания людей?

Христос в доме гордого Симона фарисея на обеде. В том городе была всеми отверженная и презираемая грешница. Позорная жизнь ее была невыносимым бременем для нее. Кто ее толкнул на этот путь разврата – история умалчивает. Но за то раскрывает весь ужас ее душевного состояния, весь трагизм ее позора, все муки ада, которые терзали ее совесть. Ни в ком из людей она не могла встретить сочувствия к своему мучительному состоянию, не с кем было поделиться своим горем, раскрыть свою душу, все мучения своего сердца. Все ее отталкивали от себя, все презирали ее и открыто клеймили ее печатью позора. И вот, «узнавши, что Иисус возлежит в доме Фарисея», спешит туда с своим горем, с своим позором в надежде, что Он, Один из всех, утешит ее и облегчит ее страдания. «Она принесла алавастровый сосуд с миром; и, ставши позади у ног Его, и плача, начала обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей, и целовала ноги Его, и мазала миром». Все это ясно говорило, как велико было ее горе, как невыносима была ее греховность, и как бессильна была восстановить свою честь, свое доброе имя. И на этот-то вопль измученной души слышится из уст Христа успокоительный ответ, полный нежной любви и сострадания к кающейся грешнице: «Прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много, а кому мало прощается, тот мало любит. Ей же сказал, прощаются тебе грехи». «Вера твоя спасла тебя, иди с миром» (Лк.7:36–50). И это слово Христа сняло с ее души тяжелое, невыносимое бремя, которое может снять один только Бог. Смысл и значение этого слова Христа оправдались самым действием его, грешница перестала быть грешницей, и это она непосредственно знала и чувствовала всем существом своим. В ее душе водворился мир, и она теперь уже другой человек! Могла ли она когда-либо забыть смысл и значение слова Христа, которое как слово Самого Бога, сделало ее новым человеком?!

Христос на праздник Кущей в Храме Иерусалимском. Он учит народ, было утро. И вот, книжники и фарисеи приводят к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии, и, поставив ее посреди, сказали Ему: «Учитель! эта женщина взята в прелюбодеянии. А Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями. Ты что скажешь?» Трепещущая женщина от страха и стыда слышит над своей головой смертный приговор из уст неумолимых и развратных своих судей. Нет ей спасения. Одна надежда на милость Иисуса, но она виновна, а Он безгрешен. Может ли безгрешный миловать и щадить грешника? И это сознание своей виновности пред лицом Безгрешного еще более увеличивает трепет ее души, грешные люди не щадят ее –может помиловать ее безгрешный Бог?! Но Христос слышит внутренний вопль ее отчаянной души, видит ее душу и читает во глубине ее сердца сознание своей вины. Он чувствует и слышит биение ее сердца, в котором начинается предсмертная агония жизни и смерти. Одно слово Его, которого с бесстыдною наглостью требуют от Него обвинители, и жизнь ее уступает свои права смерти! Еще одна минута, и смерть ринется на нее с быстротою хищного орла! Но Спаситель медлит своим ответом, «наклонившись низко, Он писал перстом на земле не обращая на них внимания». Он медлит ответом не с целью издеваться над трепетом беззащитной жертвы, уже приговоренной к смерти, но выжидает момент для проявления более глубокого чувства своей вины обвиняемой, и для нанесения более решительного удара обвинителям. «Восклонившись, Он сказал обвинителям, кто из вас без греха, первый брось на нее камень». И это слово Иисуса вызвало в них стыд. «Обличаемые совестью, они стали уходить один за другим, начиная от старших до последних». Оставшись один с женщиной посреди, «Иисус сказал ей, женщина! где твои обвинители? Никто не осудил тебя? Никто, Господи, отвечала она. И Я тебя не осуждаю, сказал ей Иисус. Иди, и впредь не греши» (Ин.8:2–11). И это слово Христа, полное всепрощающей любви, спасло жизнь несчастной женщине! И слово Христа стало делом Бога! Возможно ли забыть его, когда оно записано не пером и чернилами на бумаге, но самою жизнью на страницах истории жизни!

Представим еще несколько примеров того, как слово Христа становилось делом и, так. обр., неизгладимо отпечатлевалось в действительной жизни. Вот мы слышим раздирающие душу вопли несчастной матери хананеянки. Велико ее горе, «дочь ее жестоко беснуется». Никто не может облегчить ее горе, никто не может помочь ей спасти любимую дочь. «Помилуй меня, Господи, сын Давидов! дочь моя жестоко беснуется». Нужно быть матерью, чтобы измерить глубину сердца матери и понять этот вопль несчастной хананеянки! И Христос после испытания ее веры говорит ей, «О, женщина! велика вера твоя, да будет тебе по желанию твоему. И исцелилась дочь ее в тот час» (Мф.15:21–28). Могущество любви матери создало в ней могущество веры, а могущество веры проявило всемогущество слова Христа. И этот факт есть живой факт и доныне. Сердце матери остается скорбным сердцем за детей и теперь. И эта невыразимая скорбь любящего сердца матери творит чудеса и среди нас. А потому слово Христа остается вечным словом действительного утешения всякой скорбящей матери. И никакие силы не могут изгладить из жизни это слово утешения Христа!

Иисус в Кане Галилейской. Из Капернаума пришел к Нему отец в страшной тревоге за своего сына. «Господи! приди, пока не умер сын мой», со слезами просит к себе Иисуса. Укорив просителя за слабость веры, «Иисус говорит ему, пойди, сын твой здоров. Он поверил слову, которое сказал ему Иисус, и пошел. А на дороге встретили его слуги его, и сказали, сын твой здоров». И по проверке оказалось, что он выздоровел в тот час, в который Иисус сказал ему: «Сын твой здоров» (Ин.4:46–54). Мы не можем допустить, чтобы и это слово Христа когда-либо изгладилось из истории, когда оно, прежде всего, вызвало в маловерующем глубокую веру и, затем, больного сделало здоровым! Как Христос сказал это слово, что отец поверил ему, не видя действия его над больным сыном? И каким образом эта вера превратила слово в реальность? Это есть божественная тайна Христа, но такая тайна, которая во всем блеске являет нам Христа и тем самым неизгладимо запечатлевает в самой жизни каждое слово Христа. Слово Толстовского «нищего», брошенное на ветер, пустое и ничтожное по содержанию (Толстовское «что-то»), разносится ветром и исчезает, как дым, но слово Христа, ставшее делом, не умирает, но переходит в самую жизнь, дает жизнь и пребывает вечно!

Иисус, окруженный учениками и толпою народа, приближается к городским воротам Наина. На встречу движется печальная процессия, «выносили умершего, единственного сына у матери, а она была вдова и много народа шло с нею из города». Неизмеримо горе матери –вдовы, лишившейся единственного сына, последней опоры в своей жизни! Не всякий из нас может взвесить всю тяжесть такого горя – оно познается только опытом. Но Христос, этот «муж скорбей и изведавший болезни», как изобразил Его пр. Исаия за 712 лет до Его рождения (Ис.53:3), не мог не откликнуться на безутешную скорбь вдовы-матери, не мог оставить ее без Своей помощи и утешения. «Увидев ее, Господь сжалился над нею, и сказал ей, не плачь». Мы чувствуем некоторое облегчение в подобном горе, когда слышим такое слово утешения от искреннего любящего друга, – оно утешает нас своим сочувствием к нашему горю, хотя не изменяет, не ослабляет самого горя. Слово остается словом. Но слово Христа не таково, оно не было только звуком, оно было самым делом, оно удаляет самую причину плача и слезы превращает в радость. «И подошед, Иисус прикоснулся к одру, несшие остановились, и Он сказал, юноша! тебе говорю, встань. Мертвый, поднявшись, сел, и стал говорить и отдал его матери его» (Лк.7:11–15).

Мы не смеем более утомлять своих читателей умножением примеров, таком случае нам пришлось бы изложить все содержание Евангелий, потому мы обобщаем указанные факты и предлагаем читателям самим проверить наше обобщение.

Из сказанного выше мы видим, что Христос, как «муж скорбей», «ведый терпети болезнь» (Ис.53:3), «как сам Он претерпел, быв искушен» всеми человеческими скорбями и страданиями, спешит «и искушаемым помочь» во всех их нуждах и скорбях (Евр.2:18). Там, где слезы и страдания, где вопль безысходного горя и отчаянного положения, разливались широкою волною утешения Христа. От Него не мог скрыться ни один вздох измученной души, ни одна слеза безутешного горя. Он спешил туда, где нужда в Нем, и каждому Он отвечал то, без чего тот не мог обойтись в своей жизни в своих обстоятельствах личной жизни. И Его ответ, Его слово не были только обещанием, но исполнением самого обещания. «Придите ко Мне все утруждающиеся и обремененные и Я успокою вас. Возьмите иго Мое на себя, и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем; и найдете покой душам вашим. Ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф.11:28–30). Его слово есть слово опытного врача, хочешь видеть действие его – исполни его на деле. Рецепт врача узнается по его исполнению и действию, вытекающему отсюда! Его слово – праздное слово, но отвечает на существенные и неустранимые нужды человека, и этот ответ удовлетворяет и отстраняет самые нужды. А потому оно не может исчезнуть, коль скоро оно реализовалось в самой жизни. Рецепт врача, написанный на бумаге, может исчезнуть, утратиться, но действие рецепта – выздоровление больного, по тому рецепту остается фактом и неизгладимым доказательством рецепта. Христианство, созданное учением и жизнью Христа, есть неизгладимый памятник. Евангелие Христа есть живое Евангелие Христа. И это Евангелие было и должно быть именно таким, каково оно есть и теперь, а не таким, каким заменяет его граф Толстой. Но об этом речь еще впереди.

Итак, первый вопрос – что Христос говорил, в связи со вторым вопросом – как говорил, завершается в результатах третьего вопроса – какое действие производил Христос своим словом. Первый и второй вопрос служат разгадкой третьего вопроса. Слово Христа производило свое неотразимое действие, потому что оно было властное слово Богочеловека и своим содержанием давало жизнь и спасение людям, радость и мир, полное удовлетворение всех существенных нужд человека. Отсюда открывается божественный характер Евангелия по своему происхождению содержанию и действию. А это ручается за историческую достоверность, его божественное не может исчезнуть и измениться.

Но не окончили еще мы всю свою аргументацию, как чувствуем возражения против нее, готовятся сказать, мы доказываем тем, что еще нужно доказать историческую достоверность Евангелия, мы доказываем словами самого же Евангелия. Евангелие мы доказываем Евангелием. Это – логический круг в доказательствах, иначе сказать мы доказываем достоверность Евангелия тем, что в нем сказано то, на что мы опираемся, а сказанное в Евангелии достоверно, потому что оно сказано в Евангелии. Вот положение, которое создается по взгляду возражателей, нашим методом доказательств.

Спешим рассеять возражение своим разъяснением и разрушить логический круг доказательств, которого в действительности не существует. Неотразимое божественное действие слов Спасителя на слушателей доказывается не тем, что эти слова написаны в Евангелии, а тем, что написанное в Евангелии подтверждается и оправдывается последующим ходом мировой истории Христианства. Слова Иисуса передали нам те самые лица, которые более всех на себе испытали чудесное действие их. Это были ближайшие ученики Господа, Апостолы Христа, которые, по слову Иисуса – «следуйте за Мной», оставили все и последовали за Ним. Действительность факта доказывается всею последующею их жизнью, апостольскою деятельностью и мученическою кончиною их за Христа. Без этого слова Христа они не были бы апостолами, не сделали бы того, что они сделали и мученически не страдали бы за Христа. А что они проповедовали Христа, основали всюду церкви верующих и запечатлели истину своей проповеди о Христе смертью мучеников за Христа – это такой факт, который никто не посмеет отрицать. Так. обр., вся история говорит нам, что слова Христа – «следуйте за Мной» – были сказаны Христом, и что эти слова действительно произвели такое действие на них, какое они сами изображают в Евангелии, и что без этих слов Христа и без такого действия их на сердца призываемых не было бы того, о чем нам говорит всемерная история христианства. Следов. достоверность слов Евангелия перешла в достоверность истории, которой нельзя отвергнуть, а достоверность истории оправдывает и достоверность слов Христа, достоверность Евангелия. Пусть Толстовцы и все отрицатели Евангелия докажут нам прежде, что никаких апостолов не существовало, никакой проповеди их не было, а вместе с тем и мученическая кончина их – пустая выдумка! И тогда только, тогда они имеют право рассуждать о не подлинности слов Христа и всего Евангелия. Но этого седлать они не могут, потому что уничтожить то, что было, уничтожить историю прошлого, из которого выросло настоящее, человек бессилен.

Но раз слова Христа, превратившие Галилейских рыбаков, оказались исторически достоверными, то не трудно видеть, что и остальные все слова, передаваемые нам в Евангелии, также исторически достоверны. Если не признать этого факта, то необъяснимо будет явление христианства, успех апостольской проповеди и весь исторически ход утверждения и распространения веры во Христа. Проповедь апостолов не имела бы успеха, если бы она не опиралась на действительные факты, рассказанные в Евангелиях. Евангельские факты были бы невозможны, если бы они не опирались на действительное значение и действие слов Христа. Почему стремились к Христу с своим горем, с своими слезами и царедворец Капернаумский, и жена Хананеянка, и грешница, омывающая своими слезами ноги Иисуса, и несчастный отец (зовущий), торопящий Иисуса к умирающей своей дочери, и начальник мытарей Закхей, не смея прямо взглянуть на Иисуса, скрывается в густых листьях тенистой смоковницы, чтобы украдкой от людей взглянуть ему на Иисуса? Почему к Нему все шли с своим горем, несли свои страдания и несчастия, слагали у ног Его свои скорби, стремились прикоснуться к краям Его одежды и даже домогались того, чтобы тень Его коснулась больных, расположенных на Его пути? Возможно ли такое явление, если бы слова Христа не были в действительности такими, какими они представляются в Евангелиях? Такое явление невозможно без указанной причины, а без этого явления немыслимо и самое христианство на земле. Отсюда само собою вытекает, что историческая достоверность содержания канонических Евангелий оправдывается действительною достоверностью самой истории христианства. В том, что мы видим теперь на земле, т.е. в существовании самого христианства, заключаются залог и печать исторической достоверности и Евангелия. Действительно не подлежит никакому сомнению, что слова Иисуса, Его учение и все Его действия производили неотразимое влияние на умы и сердца не предубежденных слушателей. И это действие мы видим, выражалось не в приятном только ощущении слушателями божественных звуков гармонической речи Христа, не в эстетическом наслаждении красотою слов и изысканном подборе выражений, не в умственном удовлетворении глубокими идеями, широкими взглядами, законченным миросозерцанием, но в фактическом изменении всей жизни и деятельности, всех убеждений и взглядов, в отречении от всех прежних привычек, склонностей и т.д. – короче сказать, в обновлении и возрождении всего существа. «Вот мы оставили все, сказал Петр от лица всех апостолов, и последовали за Тобой» (Мф.19:27). «Господи! с Тобою я готов и в темницу, и на смерть идти» (Лк.22:33), и эту готовность впоследствии оправдали все апостолы, запечатлев свою проповедь мученическою смертью за Христа, эту готовность предвидел и Сам Христос, «и будете ненавидимы всеми за имя Мое», сказал Христос, «претерпевший же до конца спасется». «Изгонят вас из синагог; даже наступает время, когда всякий, убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу». «И не бойтесь убивающих тело, душу же не могущих убить, а бойтесь более того, кто может и душу, и тело погубить в геенне» (Мф.10:22, 28, Ин.16:2). «Блаженны вы, обращается ко всем людям Христос, когда будут поносить вас и гнать, и всячески неправедно злословить за меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах, так гнали пророков, бывших прежде вас» (Мф.5:11–12). И эти слова с буквальною точностью оправдались последующей историей гонений на христиан, которые с радостью умирали за Христа. Дивное дело, какая могучая сила слов Христа, когда последователи Его с радостью умирают за Него, когда в гонениях и смерти за Христа переживают небесное блаженство! И эти слова Христа имеют такое влияние не на непосредственных только слушателей Его, но и на будущие поколения, которые узнали Христа только по свидетельству других. И верность нашего заключения подтверждается жизнью наших дней. Слова Спасителя, записанные апостолами и Евангелистами, и теперь производят свое спасительное действие на сердца верующих. Божественный призыв Христа – «следуй за Мною» теперь еще слышится на земле, и многие следуют ему. «Ищите прежде царства Божия и правды Его» и доныне привлекает многих ко Христу. «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною», и теперь в самоотверженном служении Христу многих. «Блаженны вы, когда будут поносить и гнать, и всячески неправедно злословить за Меня» – и теперь наполняет сердца многих радостью и веселием. «Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель» и теперь предостережением многих от погибели. «Царствие небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» – не видим ли мы своими глазами таких непобедимых борцов за обладание царством Христа? «И на имя Его будут уповать народы» – не служит ли Он несокрушимою опорою в жизни для всех безнадежных, труждающихся и обремененных? Не спешат ли к Нему и теперь все скорбящие духом, придавленные горем, разбитые нуждой, пораженные грехом? Не облегчают ли и теперь у ног Его слезами покаяния свое тяжелое состояние, не омывают ли у ног Его свои грехи, не исцеляют ли Его милосердием свои духовные раны? Откуда сила Евангельских слов, что все несчастные спешат ко Христу с своим горем, своими скорбями, своими грехами, как и во дни Его земной жизни, и все получают то, чего искали у ног Его? Чем все это объяснить, как не тем, что Евангельская слова – подлинные слова Христа? Могли ли они иметь такую силу и действие, если бы они не были словами Христа?

И раз Евангельские слова Христа оправдываются в своем благодатном действии на сердца людей всею последующею историей христианства и современною жизнью верующих, то этим самым отстраняется возражение против нас, что мы в своих доказательствах исторической достоверности наших Евангелий опираемся на самые Евангелия, подлинность которых отрицает Толстой и все критики-рационалисты. Сила наших доказательств основывается, прежде всего, на внутренней силе самих слов Христа, записанных в Евангелии и оправдываемых жизнью и всею историей.

Так обр. , мы устанавливаем факт, если слово Христа производило и производит на слушателей такое неотразимое действие, что изменяет все существо человека, всю его природу и жизнь, то это ясно уже говорит, что подлинность его происхождения от Христа и не поврежденность его от людей доказывается не записью его на пергаменте или каменных досках, а записью на человеческом сердце, действительным осуществлением его в самой жизни изменением, под влиянием его, всего строя внутренней и внешней жизни, а следов. и направлением всей культуры человечества. И эта запись Евангельских слов Христа, самая верная, самая доказательная, и самая неопровержимая, есть самая жизнь верующих по слову Христа, – жизнь, полная самоотвержения и любви ко Христу. «Берегитесь лжепророков», – предостерегал Христос от всех извратителей Евангельской истины, со включением и графа Толстого – которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. По плодам их узнаете их. Собирают ли с терновника виноград, или с репейника смоквы? Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые. Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые. Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают, и бросают в огонь. И так по плодам их узнаете их» (Мф.7:15–20).

И эти слова исполнились во всей точности, а исполнение их подтверждает верность того, о чем мы говорим. Если слово Христа есть доброе дерево, то и плоды от него добрые. И этих плодов никто не может уничтожить, ни превратить в худые, потому что корень их во Христе. Говорим, что слово Христа не могло быть забыто и извращено потому, что оно воплотилось в жизни и стало источником жизни. Не могло быть забыто и извращено, когда верующие христиане за верность ему с радостью шли на костры, к хищным голодным зверям и умирали на крестах. Это говорит нам о том, что Евангельское слово Христа есть живое слово Живого Бога, несущее жизнь людям среди ужасов смерти! И если, когда это слово Христа было так живо и действенно, то это самый ранней период христианства, в первые годы после смерти Христа, когда перестраивалась вся жизнь человечества с верхов до самых корней, в тот самый период, который Толстой, наоборот, старается скрыть под толстым слоем непроницаемого мрака. Но никогда ухищрения человеческие не могут скрыть от нас божественный свет Солнца Правды – Евангельского Христа! И солнце не нуждается в доказательствах, что оно существует на небе, – каждый сам видит свет его, ощущает теплоту его и непосредственно чувствует жизнь одного. «Приди и виждь» – Евангельский принцип для познания истины и убеждения в ней. «Я признаю Евангелия подлинными, говорит Гете, потому что в них светит яркий свет возвышенного, исходящий от лица Иисуса Христа. Этот свет есть божественный, только Божество и может светить так на земле»⁴⁷. И только этим возможно объяснить победу Христа над миром (Ин.16:33) и, обратно доказать божественный характер Его учения и подлинность Евангелия. «Действительно, этот Иисус от Назарета, говорит Шафф, без денег и оружия, завоевал миллионы, завоевал более, чем Александр, Цезарь, Мухаммед и Наполеон без научного познания и учености. Он распространил свет на человеческие и божественные дела более, чем все философы и ученые, взятые вместе, без школьного красноречия. Он произносит такие слова жизни, какие никогда ни прежде, ни после не были высказаны, и произвел такое действие, которое далеко превышает силы какого бы то ни было оратора или поэта; не написавши ни одной строки, От привел в движете перья и дал темы для проповедей, речей, сочинений, ученых книг, произведений и искусств и сладких песен хвалы, – сделал больше, чем все множество произведений великих мужей древних и новых времен. Рожденный в яслях и как преступник распятый на кресте, Он двигает теперь судьбами цивилизованного мира, и господствует над духовным царством, которое обнимает третью часть обитателей 3емного шара. История не знает другого примера такого полного и удивительная успеха несмотря на недостаток всякого рода материальных, социальных, литературных и артистических вспомогательных средств и влияний, которые для достижения успеха необходимы обыкновенному человеку. С этой стороны Христос стоит особняком между героями истории, и представляется нам не разрешимою загадкой, если мы не захотим допустить, что Он был более чем человек, и именно, что Он был вечный Сын Божий⁴⁸.

Итак, авторитет Евангелия опирается на авторитет Христа, а авторитет Христа оправдывается действием Евангелия на судьбы человечества. А то и другое вместе ручается за подлинность и неповрежденность Евангелия. Божественное не может быть извращено, подменено и уничтожено человеком. Всякий подлог со стороны человека, со включением и графа Толстого, тотчас же изобличается Божественным светом Евангельской истины Христа.

Кровавый путь распространения христианства по всей земле, с первых дней появления его среди людей, записан не на бумаге только в писаниях мужей апостольских и преемников их, но на камнях, несокрушимых памятниках, не могущих исчезнуть с лица земли, на изменении исторического течения самой жизни человечества, на пробуждении человеческого сознания о предназначении человека к вечности, на разделении людей между собою по внутреннему самосознанию, на «пшеницу и плевелы», на «зерно и мякину», на возвышении достоинства человека до полного богоподобия и единения с Божеством. И если христианство внесло живую струю жизни в человечество, вложило в него дух и силу, вывело его из области тьмы и смерти в область света и жизни, вдохновило его сознанием своего сыновства в отношении Бога, вдохнуло в него непосредственное чувство бессмертия и бесконечного самоусовершенствования до полного объединения с Богом, то можно ли допустить, чтобы начало христианства было именно таково, каким представляет граф Толстой? Можно ли допустить, чтобы «какой-то нищий» – в состоянии был вложить в человечество такую силу, какую дает миру христианство, чтобы самое начало христианства было так пусто и ничтожно, как представляет Толстой?

Признать то, что говорит Толстой, это значит не меньшее чудо, чем само Христианство. Сказать, что какой-то «нищий», которого высекли и совершенно забыли в течение 200 лет, дал такой поворот в мировой жизни человечества, это значит признать невозможное. Мир забыл «его», а между тем история предъявляет нам неопровержимые памятники «его несокрушимого влияния на мир с момента смерти «его»! Мы обращаемся к этим неопровержимым свидетелям против Толстого – и внешним, и внутренним. И это мы делаем не с тем, чтобы изобличить только Толстого – его ложь уже достаточно раскрыта, – но с тем, чтобы и другим показать, что начало христианства не во мраке скрывается, не во тьме зародилось, а при полном свете истории и в центре мировой жизни человечества.

Чтобы видеть всю наглую ложь и бесстыдную клевету Толстого на Христа и христианство, о котором будто мир ничего не слыхал в течение 200 лет, мы заглянем в⁴⁹ Римские Катакомбы. Это – подземный христианский Рим, появившийся в истории с явлением христианства в языческом Риме.⁵⁰ Катакомбы – это подземные галереи, вырытые руками верующих христиан, местами в несколько ярусов, с разветвлениями в стороны под прямым углом, для погребения мучеников и всех христиан, когда христианство было религией недозволенною (religio illicita). Длина их, по исследованию ученых, если протянуть их в одну линию, простится до 860 верст⁵¹. Всех катакомб до настоящего времени открыто 42 (ibid). Самая ранняя из известных в катакомбах надписей относится к 72 году по Р.Хр., а самая поздняя – к 410-му году⁵². С 455 года прекращается погребение в катакомбах⁵³. Число гробниц нельзя определить даже приблизительно. Только одни известные заключают миллионы гробниц⁵⁴. Что же касается еще неоткрытых, то об этом трудно даже и гадать⁵⁵.

Катакомбы производят светло радостное впечатление на посетителя. Все здесь дышит успокоением, миром, полною надеждою на воскресение. «Миллионы людей не лежат тут мертвыми, а скорее уснули, преисполненные великого упования и какого-то особенного таинственного ожидания»⁵⁶. Символы, надписи, изображения – все проникнуто одним духом и неотразимо внушает одну мысль, что христианство-религия радости, а не мрака, жизни, а не смерти, нежности, а не суровости. Естественные украшения гробниц – это благоухающие цветы и рдеющие грозди, резвящиеся дети, воркующие голуби и зеленые листья. Все говорит здесь, что основной характер христианской жизни – это любовь, радость и простота. Все говорить здесь о жизни и воскресении. «Вечно зеленеющий листок в скульптурном безмолвии заявляет, что зима могилы не может коснуться святой души, расцветающая ветвь говорит о весенних лугах солнца за снегами этого леденящего мира, добрый пастырь показывает своим благословенным взглядом, что смертный путь, столь страшный для естественного чувства, сделался для христиан как бы углаженной тропою среди зеленеющих склонов и у берега тихих вод»⁵⁷.

И все эти украшения – не простые украшения, ласкающие глаз посетителя, но глубокие символы, скрывающие под собою глубокую и живую веру почивших христиан. Под внешнею их оболочкою скрывается необъятный горизонт их веры и несокрушимая надежда на воскресение, вызывающая любовь и всепрощение. Здесь неслышно ни болезненных стонов, ни воплей отчаяния, ни страшных проклятий врагам. Здесь не встречается ни одного намека, ни одного указания на орудия пыток, на жестокость и несправедливость судей, на бесчеловечие гонителей. О прошлом ничто не напоминает, и все устремлено в светлое и радостное утро всеобщего воскресения. Невольно чувствуешь, что там не побежденные, а победители, честно и доблестно выполнившие свой долг и теперь отдыхающие от своих трудов до утра воскресения. Пальмовые ветви и венки из цветов – это символ победы и награда победителю. Виноградная лоза и грозди – символ радости и жизни чрез единение со Христом. Голубь с масличною ветвью – это вестник мира. Горлица – символ девственности, супружеской любви и верности, а голубь – стыдливости, смирения, кротости, простосердечия, невинности и чистоты души. Добрый пастырь, так нежно несущий на своих плечах отставшую и заблудившуюся овцу – это Христос, пекущийся о каждом верующем. Рыба (ιλϑυϛ) всеми своими буквами, из которых слагается название ее, представляет инициалы фразы, выражающей всю веру и надежду упования христиан. «Иисус Христос Божий Сын – Спаситель». Корабль, плывущий среди волн под мудрым управлением Кормчего – Христа – символ безопасности христиан в борьбе с житейской суетой под невидимым покровительством Христа. Якорь с монограммою Христа – надежда верующих во Христе. Петух – это предвестник утра воскресения, вестник пробуждения от сна греховного – проповедник покаяния и радости, что проходит ночь смерти.

И вот среди таких-то символических украшений мы читаем лаконические эпитафии, которые самою своею краткостью говорят о величии почивших. Здесь нет титулов, званий и часто даже имен – все это земное, для них уже ненужное и не соответствующее величию и высоте их настоящего положения, здесь слышится одно, что они в мире, они в блаженстве, они в Боге. Раз они в Боге, то они по самому положению своему известны всей вселенной, а потому излишне писать их имена на мраморных досках. Мы представим несколько из эпитафий Римских катакомб. Пусть Толстовцы знают, что имя Христа не только было известно в Риме со второй половины первого века, но оно увековечено на мраморных досках в подземном христианском Риме. Не доверяющий книгам может сам на месте прочитать эти несокрушимые временем памятники христианства с первого века. И, ознакомившись с ними, он поймет и дух христианства первых веков, и характер самого Христа, который является здесь во всем Своем величии Божества. Представляя подлинный текст надписей под строкою, мы даем здесь перевод их.

«Мир Христа с тобою»⁵⁸. «Да пребывает мир с тобою»⁵⁹. «Вечно живи в мире»⁶⁰. «Спи в мире Господа»⁶¹. «В мире и прохлаждении»⁶². «Покоится в мире»⁶³. «Ты живешь в славе Божией и в мире Господа нашего Христа»⁶⁴, имя Спасителя означено здесь монограммой. «В мире и вечном доме Божием»⁶⁵.

Короче, сильнее и выразительнее нельзя написать. Но вместе с тем полнее, яснее и существеннее нельзя придумать. После таких надписей Толстовское «евангелие» является не исправлением наших Канонических Евангелий, а и диким и наглым абсурдом!

Толстой, отвергнув Евангельского Христа и заменив Его своим «нищим», в своем основании то, что Христос, с его точки зрения, не признавал и не мог признать вечной жизни и личного существования за гробом, что эти взгляды, эти идеи навязали Христу по истечении 200 лет, после того как Его вспомнили и начали припоминать, что он что-то говорил. И это «что-то» придумали за Него и приписали Ему уже через 200 лет. Но эпитафии катакомб, появившиеся еще в первом веке – с 64 года – изобличают Толстого во лжи. Мы часто встречаем в этих эпитафиях выражение желания вечной жизни и блаженства умершему. Так, мы читаем.

«Живи в Боге», «Живи между святыми»⁶⁶. В других надписях высказывается более утвердительно, что умерший среди избранных, как, например, «Он приобрел спокойствие в Боге», «Мы знаем, что ты во Христе», «Фруктуосус, душа твоя с праведными», «Он получил спокойствие в Боге Отце и в Его Христе», «Приятая Богом», «Принят Богом»⁶⁷.

Иногда в могильных надписях слышится молитва. За погребенного, как, например, «Господи, прошу Тебя, да увидит он свет рая», «Господи, да никогда душа Венеры не будет омрачена»⁶⁸.

Рай в надгробных надписях первых христиан называется местом света и сияния. «Душа его была принята в свет Божий», «Веруя во Христа, он имеет наградой свет», «Вечный свет тебе Тимофей во Христе»⁶⁹.

Нередко верующие поручают себя покровительству умерших, души которых, по их верованию, находятся в раю. «В твоих молитвах моли за нас, потому что мы знаем, что ты во Христе», «Прошу тебя, потому что знаю, что ты в блаженстве», «Моли за родных твоих», «Моли за нас, дабы мы были спасены», «В молитвах твоих проси за нас», «Аттикус, душа твоя в блаженстве, моли за родных твоих»⁷⁰.

В противоположность этому есть надписи, в которых просят читающих молиться за спасение души усопшего. «Тот, кто из братьев прочтет это, да просит он Бога, чтобы дражайшая и чистая душа была принята Господом»⁷¹.

Часто в надписях выражается пожелание умершим быть в «прохлаждении» (in refrigerium), под которым верующие разумели небесные вечери, вообще райские блаженства, «Душа твоя в прохлаждении», читаем мы, «В прохлаждении и в мире», «Антония, сладкая душа Бог да освежит тебя», «Бог да освежит твою душу».

Во всех надписях слышится только о мире в Боге, о жизни во Христе, о прохлаждении или блаженстве в обществе святых, о воскресении или пробуждении к вечной жизни. «Здесь лежит верующий в воскресение»⁷², «Верую, что в последний день воскресну», «Здесь покоится в мире Лаврентия, верившая в воскресение».

На смерть христиане первых веков смотрели, как на переход к лучшему, как, наприм., «Счастливее (переживших его), он поручил свою душу Богу». А в другой надписи читаем: «Федула, оставившая свет милосердием Бога, покоится в этой гробнице», «Здесь покоится в мире Филипп ребенок верующий», «Здесь покоится в мире верующая Емельяна», «Здесь покоится в мире Ингелуа христианка верующая», «Аурелиус Meлитус ребенок христианин верующий».

Читаем мы и молитвенные обращения к умершим с ходатайством за живых пред Богом. «Прошу тебя, потому что знаю, что ты в блаженстве», «Моли за нас, дабы мы были спасены», «Моли за единственное дитя, оставленное тобою».

Какая живая связь, какие крепкие узы любви между живыми и умершими чувствуются в этих надгробных надписях подземного христианства первых двух веков. Среди этих могил в подземном полумраке чувствуешь себя во свете вечного блаженства с верующими – вечно живыми во Христе! Среди них и сам предвкушаешь вечное блаженство в Боге и забываешь настоящую жизнь со всеми ее невзгодами и скорбями, со всею злобою и неправдой! Там, в этих катакомбах, чувствуешь царство Христа и понимаешь, каково оно и в чем оно. Это – жизнь духа, это – мир души, это – полное успокоение в Боге, это – царство святости, любви и мира, это – вечная радость, вечное блаженство, которое чувствуется в каждой надписи, в каждой монограмме, в каждом символе. И при таких-то неопровержимых памятниках, существующих до ныне, которых заподозрить в подлинности, признать за подделку никто не посметь, если он не лишился здравого разума, Толстой решился изрыгнуть хулу на Бога, клевету на Христа и христианство – «будто мир в течение 200 лет, после смерти Христа, ничего не слыхал и не знал о Христе!»

2) Гробница Аверкия еп. Иерапольского. В 1882 году Рамсей открыл гробницу Аверкия еп. Иерапольского⁷³ с следующей эпитафией, написанной самим епископом, которая является также неопровержимым свидетельством против Толстого. В этой эпитафии, написанной грубым греческим гекзаметром, мы читаем следующее: «Я, гражданин избранного города⁷⁴, сделал сие во время моей жизни, чтобы в должное время иметь место упокоения чистого для моего тела. Аверкий по имени, я ученик пастыря⁷⁵, который питает свои стада, овец на горах и равнинах⁷⁶, который имеет великие очи, смотрящие во все стороны⁷⁷, ибо Он научил меня верным писаниям⁷⁸, послал меня в царственный Рим видеть его⁷⁹ и посмотреть на златоодеянную и златообутую царицу⁸⁰, и там я видел также народ, который имеет яркую печать⁸¹. И я видел равнину Сирии и все города, даже Низибию, переправившись за Евфрат⁸². И повсюду я имел спутников. С Павлом я путешествовал, и Вера водила меня повсюду⁸³, и повсюду служила для меня пищей рыба из источника⁸⁴, весьма большая, чистая, которую уловила чистая Дева, и она (Вера) дала это друзьям в постоянную пищу, предлагая превосходное вино, давая вино вместе с хлебом⁸⁵. Эти слова, стоя здесь, я, Аверкий, и велел так написать. Я истинно прожил мой семьдесят второй год. Пусть всякий собрат христианин, читающий это, помолится за меня»⁸⁶.

«В этой наиболее древней и, несомненно, подлинной надписи мы имеем в высшей степени замечательнее доказательство возрастания христианства подлинности новозаветных книг, высокого значения двух главнейших таинств, любви, веры и простоты христиан во 2 веке. Эпитафия эта, во всех своих чертах, обнаруживает те же самые особенности, как и надписи в катакомбах, представляющие нам некоторые из наиболее драгоценных, данных для ознакомления с духом древних христиан»⁸⁷.

Если Толстовцы желают отстоять свой взгляд на начало христианства, то пусть докажут подложность этого исторического памятника!

3) Письмо Плиния к Траяну. Этот правительственный документ, с ответом на него императора Траяна, является одним из важнейших свидетелей против Толстого. Вопрос о христианах становится вопросом Правительства, озабочивает последнее и вызывает его на мероприятия против быстрого распространения христианства в отдаленных областях Римской Империи. И раз само Правительство озабочено принятием действительных мер против христиан, то как возможно сказать, что их и совсем не было в то время, что мир даже не слыхал про Христа до 3-го столетия? Мы выставляем и этот документ против Толстого не столько ради самого Толстого, чтобы изобличить его в абсолютном незнании Римской истории, сколько для исправления других, представляющих начало христианства во мраке, как мы об этом уже заявили выше. Мы повторяем, что при появлении христианства на земле мировая жизнь человечества била кличем, все проверялось, старое отжившее умирало, а новое зарождалось, новое устанавливалось, а старое вступало в ожесточенную борьбу за права прошедшего, мякина отделялась от зерна, но это отделение сопровождалось болезненным актом анатомического отсечения омертвелого и зараженного от живого и здорового.

В этих только видах мы, выставляя невежество Толстого в знании истории, пораздвинули несколько рамки своей задачи, чтобы, вместе с ним, исправить и рассеять заблуждения тех, которые начало христианства представляют в превратном виде, покрывают его густым слоем непроницаемой тьмы и, создав искусственно вокруг себя мрак, строят всевозможные теории, из которых одна нелепее другой, рассчитывая на свой успех и свою нравственную безответственность в том предположены, что люди не разберутся в такой тьме которою, они окружили начало христианства. Насколько возможно, мы и стремимся рассеять эту тьму.

«К концу первого столетия Христиане сделались уже весьма многочисленными и распространенность Евангелия в Вифинии была такою, что заставила Плиния (который сделался пропретором в сентябре 111 года) заняться вопросом касательно того, что с ними делать, терпеть ли их или угнетать. Вследствие этого, осенью 112 года, он писал к Траяну из Амиза (Ески–Самсун), на Черном море свою знаменитую просьбу о руководстве в этом отношении. Он знал, что христианство – запрещенная, но не имел еще юридического опыта в отношении к христианам, с которыми он, вероятно, пришел в столкновение в Амастре (Амассера). Нужно ли делать какое-либо различие при наказании христиан? Наказывать ли молодых так же строго, как и старых, слабых так же, как и сильных? Нужно ли их наказывать даже тогда, если они откажутся от своего христианства? Наказывать ли их просто за то, что они христиане, или только за совершение преступлений в качестве христиан? Затем он сообщает Императору, как он действовал в этом отношении доселе. Он приказывал казнить всех тех, кто упорствовали в исповедании Христа, думая, что, во всяком случае, упорство и непреклонное упрямство заслуживали наказания. Многие обвиняемы были пред ним анонимно, и тогда если они соглашались принести курение образу императора, или проклясть Христа, он отпускал их. К этому он прибавляет превосходное свидетельство о их безупречности. Даже те, кто уже давно отказались от своей веры, говорили ему, что вся их вина или заблуждение состояло в том, что они пред восходом солнца собирались вместе и пели гимны Христу, как Богу, и затем связывали себя взаимною клятвою или таинством – не для какой-либо худой цели, как говорили язычники, но – никогда не воровать, не грабить, не совершать прелюбодеяния, не нарушать своего слова или не обманывать. После этого они расходились и опять собирались вместе за простою и невинною трапезой вечером, каковой обычай оставлен был ими, когда он объявлен был незаконным. Плиний подверг пытке двух бедных диаконис, но нашел, что они не могли признаться ни в чем другом, кроме как в извращенном и чудовищном суеверии. Он допускает, что христианство уже распространилось повсюду по деревням, и что храмы скоро опустеют совсем, если христиан не принуждать к отступничеству. Траян в своем ответе выразил ему общее одобрение. Плиний не должен нарочито отыскивать христиан, но если они приводятся к его трибуналу надежными свидетелями, то их нужно наказывать. «О, приговор внутренне самопротиворечивый!» восклицал по этому поводу юрист Тертуллиан, «он говорил, что их не нужно – отыскивать, как будто они невинны, и в то же время повелевает наказывать их, как будто они виновны»⁸⁸.

Мы выставляем этот исторический факт против Толстого, потому что он раскрывает пред нами широкое распространение христианства в 1 веке, юридическое положение его в государстве отношение к нему Императорского правительства, освещает нам внутреннюю жизнь христиан, нравственный характер их, религиозные обряды, враждебное отношение к ним при отсутствии какой-либо вины с их стороны. Все это ясно говорит, что христианство является в мире какой-то новою и непобедимою силою, пред которою задумываются правители, не имея возможности понять и оценить ее по существу. Пред неизвестностью этой всепобеждающей силы трепещут власти, гонят, подвергают мучениям и пыткам невинных христиан, в надежде открыть что-то опасное для государства, и ничего не находят, кроме похвального и заслуживающего подражания и поддержки. Все эти необычайные действия властей ясно говорят о необычайном явлении самого христианства, по существу, по своему внутреннему содержанию и воздействию на людей. И вдруг, при такой наличности этой непобедимой и всепобеждающей силы христианства, Толстой говорит, что про Христа мир ничего не знал и не слыхал в течение 200 лет! Нет, ответим ему, история осязательно говорить, что мир не только знал христианство, но и считался с ним, не только слышал про Христа, но и жил Христом и побеждал врагов истины. Имя Христа пробудило всех – одни гонят и убивают за Христа, а другие сами идут с радостью на смерть за Христа! И как возможно сказать, что мир ничего не слыхал про Христа?!

4) Апологии. Несправедливые и жестокие гонения на христиан вызывали из среды их убежденных защитников христианства, которые писали апологии и подавали их Императорам Ясно что эти апологии переносили вопрос о христианстве к трону Римских Кесарей, выясняя последним характер и сущность учения Христа в опровержение ложных доносов на Христиан местных властей. И раз вопрос о христианстве восходит к Императорам с двух противоположных сторон, то возможно ли, чтобы мир ничего не слыхал про Христа в течение 200 лет? Притом этих апологий было не одна и не две, а целых шесть с 126 до 177 года. Такое частое напоминание Императорам о невинности христиан не могло вести к забвению имени Христа, а совершенно наоборот – к большему прославлению Его. Хронологическая последовательность их такая – апология Квадрата в 126 году, Аристида в 133 г., Иустина первая около 140 г., вторая – 155 г., Клавдия Аполлинария в 176 г., Афинагора в 177 году.

Первые две апологии были поданы Императору Адриану. В 125 году Император Адриан посетил Афины и в это время был посвящен в Елевзинские мистерии. Это обстоятельство пробудило в язычниках надежду на удовлетворенные своей ненависти в отношении к христианам. В виду этого евангелист или миссионер Квадрат и обращенный в христианство философ Аристид обратились к Императору с письменными доказательствами в пользу своей религии. Апологии эти, по-видимому, были приняты благосклонно, и они сделались первыми в том роде творений, в которых основательно и с успехом выяснялись истины Евангелия в противоположность с баснями и пороками язычества⁸⁹.

Рядом с указанными апологиями мы отмечаем другой факт не менее важный для нас по данному вопросу. Один языческий магистрат, Серенний Граниан заявил Императору ходатайство в пользу справедливости и веротерпимости. Он доложил Адриану о тех жестокостях, которые совершались из потворства народным кликам против христиан, и Император вследствие этого обратился с письмами к Минуцию Фундану и другим правителям провинции⁹⁰. Он повелевает, чтобы христиане не были выдаваемы по требованию черни в случае обвинения их в каком-либо преступлении, они должны быть осуждаемы сообразно с их проступками, но при этом должны быть тщательно соблюдаемы все формальности закона и виновники в неосновательных обвинениях должны быть строго наказываемы. Это повеление имело большое значение, так как давало защиту против новой формы гонения, но оно было еще далеко от провозглашения полной веротерпимости, так как не определяло, считать ли христианство само по себе преступлением, так. обр. представляло все дело на благоусмотрение или каприз местных властей⁹¹.

Св. Иустин Философ в своей первой апологии отражает нападение на христиан за содержание ими недозволенной религии за безбожие, за то, что будто бы некоторые христиане были злодеями, и за стремление их к достижению особого царства (3–22). Потом защищаешь христианское учение против различных возражений, будто бы у христиан не было достаточных данных в пользу божественности Христа, и что их вера приводит к фатализму и представляет собою нечто совершенно новое в мире (23–61). Наконец объясняет учение и обычаи христианства, как наприм. евхаристию и соблюдете воскресного дня. Иустин заканчивает апологию ссылкой на рескрипт Адриана к Минуцию Фундану, которым давалось христианам по крайней мере право на добросовестный суд.

Во второй апологии он занимается главным образом страданиями христиан, их невинностью, их стойкостью, и теми причинами, почему Бог допустил их до страданий. Рассуждение посвящено доказательству, что Моисеев закон не обязателен более, что Христос есть Сын Божий, и что христиане теперь суть истинные сыны Авраама⁹².

После Иустина защитниками христианства выступают Феофил Антиохийский, написавший к Автолику три книги в защиту христианства Афинский философ Афинагор, автор апологии или «послания» к Марку Аврелию, Антонину и Л. Авр. Коммоду, и трактата о воскресении Ермий написал резкую, но талантливую сатиру на языческих философов Иудейский христианин Егизипп нежный Дионисий Коринфский, Мелитон Сардийский, Аполлинарий Иерапольский и другие жившие во 2 веке, известны нам только по отрывкам их сочинений⁹³.

Итак на защиту христианства выступали образованнейшие мужи своего века, изучившие философию и языческие религии. С своими апологиями обращались к императорам, выясняя им истину Евангельского учения Христа, защищая невинность христиан и несправедливость гонений на них и оправдывая от взводимых на них ложных обвинений и всяких клевет. Мало того, даже языческие власти обращались к императорам с ходатайством об ограждении христиан от несправедливых и жестоких преследований христиан со стороны озлобленной черни. И такое состояние христиан и озлобление против них народа проявлялось не в одной какой-либо глухой местности, но во всех областях Римской Империи, начиная с самого Рима и Императора Нерона, возбуждавшего народ против верующих христиан. И после этого сказать это – мир ничего не знал о Христе – это свойственно только или крайне бессовестному, или крайне невежественному в знании истории!

5) Общая ненависть к христианам. Факт в высшей степени знаменательный, что христиане сделались предметом всеобщей ненависти. И этот факт был предуказан Христом и резко отмечен ап. Павлом. Христос предсказал ученикам и их последователям: «Тогда будут предавать вас на мучения и убивать вас, и вы будете ненавидимы всеми народами за имя Мое» (Мф.24:9; 10:22, Мк.13:13; Лк.21:17). И ап Павел констатировал этот факт, выводя его из характера и самой сущности Евангельской проповеди. «Мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Эллинов безумие, для самих же призванных Иудеев и Эллинов, Христа, Божию силу и Божию премудрость» (1Кор.1:23–24).

При такой всеобщей ненависти к Христианству, могло ли оно остаться незамеченным в мире, так, чтобы Толстой имел хоть какое-нибудь основание сказать, что мир совершенно не знал и не слышал про Христа в течение 200 лет?

Первое враждебное отношение к себе встретило христианство при своем появлении в мире со стороны Иудеев, среди которых и их верований, которых оно зародилось. Затем, при встрече с язычеством, которое, к слову сказать, неприязненно относилось к Иудейству, оно вызвало яростное презрение к себе, фанатическую ненависть, выразившееся в страшных гонениях. В наше время мы едва ли можем составить себе точное представление об этой злобной ненависти, говорит Фаррар. Она появляется уже так рано, как царствование Нерона. Это человекообразное чудовище, конечно, не могло бы свалить с себя на христиан ужасного подозрения в поджоге своей столицы, если бы он не знал, что они были предметом народной ненависти. Чтобы устранить народную молву, Нерон, говорит Тацит, провозгласил обвинение против людей, ненавидимых за свои безобразия, – людей, которых простой народ называл христианами. Упомянув об осуждении Христа Понтием Пилатом, историк прибавляет, что «это ужасное суеверие, будучи подавлено на время, вновь проявилось не только по Иудее, где возникло самое зло, но даже и по всему городу, который есть общая клоака и столица всего отвратительного или постыдного». Их человеконенавистничество было, говорит он, достаточным оправданием для их осуждения, но тот ужасный способ, которым они были мучимы, пробудил некоторое сожаление и к ним, хотя они и были виновны и заслужи вали самых сильных наказаний⁹⁴.

Враждебно относились к христианству не кесари только и правители, но и ученые философы, и писатели. Они описывали христианство так, как: Тацит, стараясь заклеймить его позором и презрением; Плиний в своем письме к Траяну называет его «безобразным и чудовищным суеверием, усугубляемым еще упрямством и непреклонным упорством»; Светоний называет его «новым и зловредным суеверием»; Пицилий, языческий собеседователь в «Октавии» Минуция Феликса, называет христиан «людьми беззаконной, бессовестной и отчаянной секты и их веру пустою и безумною». Язычник у Лактанция называет его «нечестивым и грубым суеверием», «христиане – общественные враги»⁹⁵ было общим приговором римлян, «люди позорной и отчаянной партии». «Долой безбожников», кричала чернь в амфитеатре. «Долой ведьму!», «долой волшебницу» раздавались крики, которыми была встречена мученица св. Анастасия. Галерий называет новую религию «гнусным заговором». Чего-чего не возводили на Христиан Иудеи и язычники! Среди всеобщей ненависти и возмутительных клевет они должны были опытом познать блаженство⁹⁶ исполнения слов Христа: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать, и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах» (Мф.5:11–12).

«Но кроме отвращения к христианству, как к религии, со стороны иудеев, язычников и еретиков, образовалось еще действительная общественная и политическая враждебность вследствие отношения христиан ко всем тем многочисленным классам, которые в своих источниках жизни зависели от удовольствий идолопоклонства и общих учреждений языческой жизни. Художники, занимавшиеся выделкой серебряных храмиков в Эфесе, поднявшие мятеж с целью умерщвления ап. Павла, были именно представителями этих классов. Все те, кто занимались приготовлением идолов, продажей цветов, доставкой жертв, архитекторы храмов скульпторы, живописцы, декораторы, оракулисты, предсказатели, авгуры, астрологи гороскописты, гонители, гладиаторы, бойцы, атлеты, актеры, мимисты, пантомимисты, певцы танцоры и танцовщицы, содержатели таверн – вся та масса безнравственных и отпетых людей, которые жили на счет доставления преступных удовольствий, дружно восстали против христиан, торжество которых грозило сделаться для них гибелью⁹⁷. Политики ненавидели их как людей, подкапывавшихся под древние учреждения. Такие обманщики, как Александр Абонотих и поддельные циники, в роде Kpeсцента в Риме, ненавидели христиан как людей, изобличавших их проделки и лицемерие. Философы, пожалуй, так же ясно говорили, как и христиане, о «постыдной своре богов»⁹⁸, но они никогда не давали себе труда понять различие между их собственными взглядами, которыми выше всего ценилось возможность самоубийства⁹⁹ и ликующей радостностью Евангелия, веры, которая благодарила Бога за жизнь, и с большим миром взирала на смерть, чем сколько это могли они. Они разделяли вместе с простым народом нелепое убеждение, что христиане поклонялись голове осла¹⁰⁰. Что историки и писатели думали о христианстве, это мы можем видеть не только у Лукиана, этого Рабле своего века, но и у Тацита, Плиния Цельса и в языческих издевательствах, воспроизводимых и опровергаемых всеми апологетами последовательно. Грубый и безграмотный grattito, нацарапанный на одной из стене дворца кесарей и найденный в 1857 году, где изображается человек, боготворящий ослиную фигуру на кресте, с надписью «Алексамен молится своему Богу»¹⁰¹, представляет собою нечто более, чем ходячие отношения язычников к христианству. Если случалась засуха, в ней обвиняли христиан, появлялась зараза – Эскулапий значит, прогневался из за христиан. «Долой нечестивых» и «христиан ко львам!» – были самыми обычными криками в Амфитеатрах Греции и колоний Рима¹⁰².

Ясно, что христианство коснулось всех сторон жизни и всех слоев общества древнего, отжившего мира, и всецело перестраивало жизнь с самых высших сфер до последних подонков общества. И религия, и наука, и политика, и социальная жизнь, и промышленность, и семейный очаг, и искусства, и удовольствия, и разврат, праздничная и будничная жизнь, дома и вне дома, и сокровенные тайники сердца, и высшие порывы воли, грубый материализм и бессмысленный цинизм, – одним словом все в человеке, чем он жил, о чем мечтал, к чему стремился, приходило в столкновение с христианством и под воздействием его все перестраивалось на новый лад – вся жизнь, все миросозерцание, все обновлялось и в человеке, и в обществе, и в государстве, и в политике, и в науке, и в религии. И не было человека, и не было в человеке области, такой стороны, которая не затрагивалась бы новым учением Христа. Этим объясняется, с одной стороны, всеобщая ненависть к нему разлагавшегося древнего мира, а с другой стороны, необыкновенная живучесть его для способных обновиться. И те и другие должны были столкнуться с христианством – одни с враждой и ненавистью к нему, а другие с трепетным чувством благоговейной радости, вызываемой обновлением и возрождением их в новую, лучшую, святую жизнь. И после всего сказанного заявить, что мир ничего не знал про Христа в течение 200 лет – это значит абсолютно не знать истории и не понимать христианства!

В заключение настоящего нашего «Критического разбора Толстовского евангелия» мы представляем в особой главе «разбор Толстовского взгляда на чудо воскрешения Лазаря» для более наглядного ознакомления читателей с характером и духом отрицательного отношения графа Толстого к Евангелию. Пусть читатели сами из подлинных слов Толстого еще раз увидят, кто он такой и к чему он призывает. Показать это необходимо особенно в настоящее время, когда слышится призыв со стороны некоторых газет «следовать за Толстым и исполнять его заветы» («Рязанская Жизнь» за 1913 г. от 7 ноября № 257) и когда он выставляется как «великий религиозный мыслитель и ученый экзегет» («Рус. Слово» за 1912 г. от 11 декабря № 285).

«Как ни ясна бессмыслица таких чудес, говорить Толстой в своем «евангелии»¹⁰³, мы 1000-летним одурением, напускаемым на нас церковью, доведены до того что нас сразу не поражают такие бессмыслицы, и потому я считаю не лишним разъяснить, как понимаю теперь такие рассказы о чудесах».

Не сказав еще ни одного слова о самом чуде, Толстой спешит обозвать его «бессмыслицей» и потом уже начинает излагать свое глубокое «понимание начинает разъяснять» свой глубокий смысл. Последуем за ним.

«Лазарь человек, о жизни которого ничего не сказано, умер. Иисус приходит. Он в гробу и смердит. Иисус говорит слова, и он воскресает. Это должно доказать мне истинность того, что Иисус был сын Божий – Бог, и что он пришел спасти нас и дать нам учение истины».

Гениально сказано. В пяти строках Толстой умел изложить факт Воскрешения Лазаря и раскрыть смысл и значение его. Евангелист Иоанн, очевидец чуда, употребил на это 57 стихов, а Толстой – только пять строк! Но посмотрим, что же вышло у него

«Лазарь умер». Вот и все. Но при каких обстоятельствах он умер – ни слова у Толстого. А ведь эти-то обстоятельства весьма ценны, они утверждают подлинность рассказа и достоверность факта. По ним каждый может судить о значении факта и его влиянии на последующую судьбу Иисуса. В них-то и заключается вся суть факта. Но эта бессмыслица будет принадлежать не факту, а извратителю факта.

Но кто же такой Лазарь? Личность Лазаря Толстой определяет так: «это – человек, о жизни которого ничего не сказано». В этом определении одно только слово верно, что «Лазарь – человек», а не зверь или птица. Но все остальное – наглая ложь у него. Евангелист определяет личность Лазаря словами сестры его: «Господи! Вот, кого Ты любишь, болен» (ст. 3). Она не называет даже по имени своего брата, а указывает только на любовь Иисуса. И после этого Толстой говорит, что о Лазаре ничего не сказано! Да можно ли больше этого сказать что о человеке?! Лазарь поставлен на такую высоту – друг Иисуса, которого любит Иисус и, следов, который стоить рядом с Иисусом, вдруг ничего не сказано о нем! Да и что еще нужно знать человечеству о Лазаре, если оно знает, что Лазарь–друг Иисуса! И все это Толстой, выдающий себя за глашатая Евангельской любви, а себя за единственного истинного христианина, исключительно понявшего любовь Христа, – то Толстой зачеркнул в Евангельском рассказе о Воскрешении Лазаря, самое высокое для нас, самое ценное и для всего человечества самое святое – любовь Христа к Лазарю! Ведь так обезличить факт – непонятно для человека, добросовестно относящегося к историческому факту. Всякий согласится с нами, что это наглая ложь и гнусная клевета на Евангелистов, что они будто ничего не сказали о Лазаре.

Наоборот, всякий, читающий Евангелие, видит, что о Лазаре в нем сказано слишком много сравнительно с другими упоминаемыми там лицами. Так, мы видим, что «Лазарь был из Вифании». Селение это стало известно тем, что «там жили Мария и Марфа, сестра ее». А сестры эти выдвигаются из общего уровня тем, что Христос бывал у них в доме, и они с особенным радушием принимали дорогого Гостя (Лк.10:36–42). В этих приемах отмечены даже характерные черты обеих сестер, из коих одна, Мария, «сидела у ног Христа и слушала слова Его», а другая, Марфа, заботилась о большом угощении и пожаловалась даже на свою сестру, что она не помогает ей. Что сказал Иисус в ответ на жалобу, известно теперь всему миру (ст. 42).

Но этого мало. Евангелист еще точнее определяет Марию таким фактом, о котором сказал Сам Христос «истинно говорю вам, где ни будет проповедано Евангелие сие в целом мире, сказано будет в память ее и о том, что она сделала» (Мф.26:13, Мк.14:3–9, Ин.12:1–8).

Но и этого еще мало. Евангелист Марк представляет еще новый факт. Он говорит, что Иисус, после торжественного входа в Иерусалим, осмотрев все (в храме), как время было уже позднее, вышел в Вифанию с двенадцатью» (Мк.11:11). Ясно, что Вифания, лучше сказать, дом Лазаря, была местом отдохновения Иисуса после бурных столкновений Его в Храме Иерусалимском, в последние дни Его жизни. Само собою понятно, что такой дом, как дом Лазаря, должен был пользоваться всеобщею известностью во времена Христа и апостолов.

Такая широкая известность семьи открывается даже и в том обстоятельстве, что когда Лазарь умер, то «многие из Иудеев пришли из Иерусалима, находившаяся от Вифании в пятнадцати стадиях, к Марфе и Марии, утешать их в печали о брате их» (Ин.11:18–19).

При такой известности Вифанской семьи невозможно, чтобы Евангелист, и притом такой ученик, «его же любляше Иисус» (Ин.21:7), мог приписать ей то, чего не было. Очевидец всех дел Христа не мог скрыть или исказить такое дело, которое, с одной стороны, вызвало небывалый энтузиазм всего народа, а с другой стороны, невыразимую злобу и ненависть со стороны членов Синедриона не только к Иисусу, но и к Лазарю.

Об энтузиазме народа мы читаем, «народ, бывший с Ним (Иисусом) прежде, свидетельствовал (в качестве очевидца) что Он вызвал из гроба Лазаря, и воскресил его из мертвых. Потому и встретил Его народ (так торжественно – с пальмовыми ветвями и радостными восклицаниями «осанна»), что Он сотворил это чудо» (Ин.12:17–18).

А в ответ на этот восторг народа – ненависть и злоба первосвященников и фарисеев, говорили, «видите ли, что не успеваете ничего? весь мир идет за Ним», т.е. Иисусом (ст. 19).

А чего касается их безуспешность, об этом Евангелист говорит так после воскрешения Лазаря: «некоторые из пришедших к Марии и видевших чудо пошли к фарисеям, и сказали им, что сделал Иисус. Тогда первосвященники и фарисеи собрали совет, и говорили, что нам делать? этот человек много чудес творил. Если оставим его так, то все уверуют в Него и придут Римляне, и овладеют и местом нашим, и народом. Один же из них, некто Каиафа, будучи на тот год первосвященником, сказал им, вы ничего не знаете и не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели, чтобы весь народ погиб». И «с этого дня положили убить Его и дали приказание, что, если кто узнает, то объявил бы, дабы взять Его» (Ин.11:46–50, 53–57).

Такая тревога первосвященников и фарисеев и такие решительные меры их против Иисуса вызваны тем, что чудо воскрешения Лазаря вызвало чрезвычайно сильное движение в народе. Очевидец Евангелист описывает это так, когда Иисус был в Вифании (это было спустя некоторое время после чуда), то «многие из иудеев узнали, что Он там, и пришли не только для Иисуса, но, чтобы видеть и Лазаря, которого Он воскресил из мертвых» (Ин.12:9). «А первосвященники, чтобы пресечь такое движение народа, «положили убить и Лазаря, потому что ради его многие из Иудеев приходили, и веровали в Иисуса» (ст. 10–11).

И после таких исторических подробностей, которые передает нам очевидец и которыми он разъясняет дальнейший ход Евангельской истории и трагический конец жизни и деятельности Иисуса, сказать о Лазаре, что «о жизни его ничего не сказано» возможно только человеку, потерявшему человеческую совесть. Толстой, как неверующий в Личного Бога Творца, Промыслителя и Искупителя мира, может не признавать чудес и вычеркивать своею дерзкою и богохульною рукою все Божественное, сверхъестественное и чудесное из Евангелия, что он и делает, но он не имеет права, при наличной действительности указанных фактов, говорить, что «о жизни Лазаря ничего не сказано». Чего же он еще требует от Евангелистов и апостолов-очевидцев? Неужели Иоанн должен бы изобразить нам Лазаря такими чертами, какими размалевывает Толстой своих героев, им создаваемых? Евангелие – не роман, евангелисты изображают нам встречающихся там лиц только с тех сторон, какими они соприкасаются с Иисусом, содействуют раскрытию Его славы и уяснению всего дела Его, которое Он совершил, т.е. дела искупления всего рода человеческого. Евангелисты, выставляя тех или других лиц в своих Евангелиях, указывают нам, у кого какие были скорби и страдания, кто чем болен и физически и морально; кто какие советы и утешения получал от Христа, кому какие средства давал Христос к духовному исцелению от неизлечимой болезни, как и чем насаждалась вера во Христа и чем спасались верующие во Христе; кто этот Спаситель, в которого люди веруют и чем оправдывается их вера в Его спасительное действие и т.д. Вот что нужно было сказать Евангелистам, и это они сказали в такой мере, что больше для человека не требуется чего-либо нового. Евангелистами и апостолами дано столько, что все человечество, усиленными трудами, во все время своего существования на земле, не в силах раскрыть и усвоить того, что дано ему в Евангелиях и Писаниях апостолов. А Толстой, при таком неисчерпаемом материале говорит «ничего не сказано» и потому он вынуждается сказать от себя.

Что же он говорит и как говорит? Повторим его слова.

«Лазарь, человек, о жизни которого ничего не сказано, умер». Ну что же из того, что какой-то неизвестный человек умер? Кому это нужно и для чего о нем говорить? И что же дальше?

«Иисус приходит». Куда приходит? Зачем приходит? Как Он приходит, случайно или по вызову? Какая связь и соотношение между двумя фактами – смертью неизвестного Лазаря и неизвестным приходом Иисуса в какое-то пространство? Но пойдем дальше.

«Он в гробу и смердит». Кто это – он. Лазарь или Иисус? Лаконизм речи допускает то и другое. Но будем держаться контекста речи и отнесем слово «он» к Лазарю, а не к Иисусу. Но что же из этого вытекает? Раз «смердит», то, значит, Лазарь действительно умер. И это устанавливает Толстой. Но что же дальше?

«Иисус говорит слова, и он воскресает». Какие слова говорит и для чего говорит? Какая связь слов Иисуса с воскресением Лазаря? Поговорил о чем-то. Иисус и Лазарь, который уже смердит, воскресает! Ведь это хуже, чем самое глупое фокусничество!

И вот весь рассказ Толстого об историческом факте воскрешения Лазаря! Ведь это явная бессмыслица, подобных которой нельзя встретить даже в детских сказках. А Толстой, сочинив такую бессмыслицу, считает это верхом своей мудрости, ставит выше рассказа Евангелиста и основывает на ней свое дальнейшее суждение о евангельском факте. Он говорил:

«Это должно доказать мне истинность того, что Иисус был сын Божий – Бог, и что он пришел спасти нас и дать нам учение истины». Да кто же будет такой бессмыслицей убеждать Толстого, что Иисус есть Сын Божий? Мы убеждаем Евангельским фактом, где каждая черта сама за себя говорит и указывает нам Христа, кто Он, где каждое слово утверждает историческую достоверность Евангельского факта и раскрывает нам Божественный характер личности Христа.

Историческая достоверность факта открывается из той проникновенности рассказа, которою дышит и согрета каждая черта в нем. Никто, кроме очевидца, никто из очевидцев, кроме возлюбленного ученика Христа, не мог так глубоко и так метко и верно изобразить событие, охарактеризовать всех действующих там лиц. Каждое слово в рассказе указывает нам на автора его, ап. Иоанна. Читая его рассказ, мы видим пред собою живыми всех упоминаемых там лиц, и именно такими, какими они были и какими они должны быть, судя по общему ходу Евангельской истории. И Евангелист, изображая пред нами чудо, раскрывает нам не столько внешней характер его, сколько внутренний смысл и значение его как для Самого Христа, так и для всего человечества, верующего в Него. Чудо является венцом всех предшествующих чудес Христа, а вместе с тем, залогом и основанием всех последующих чудес – воскресения Самого Христа и всеобщего воскресения мертвых. Чудо является воплощением всего учения Христа и печатью Божественного характера как личности Христа, так и всего дела Его. Зачеркните чудо, и вы вместе с тем зачеркиваете и все чудеса Христа. Опустите чудо, и вы тем самым уничтожаете и все учение Христа. Христос без воскресения – не Христос и не Спаситель мира. Христос без воскресения – не Сын Божий и все учение Его – несбыточная мечта. Без Христа Искупителя нет для нас будущей жизни, а потому и ненужно нам Его учение, если мы не воскреснем. С отрицанием чуда уничтожаются все возвышенные идеалы человечества и непреодолимые стремления к осуществлению их. Если нет воскресения мертвых, если нет будущей жизни, то все высокое, идеальное святое уничтожается на земле, и человек превращается в самое жалкое и ничтожное существо, более жалкое, чем животное и последний червяк, не носят в себе Божественного огня, который горит в сердце человека. Потушить в себе этот огонь человек не в силах, а носить его и думать о своем уничтожении и ограничивать все свои желания и стремления пределами настоящей жизни – невыносимо мучительно и больно. Это – муки ада. Ясно, что такое глубокое понимание чуда могло показать в самом раскрытии его один только Иоанн Богослов, который своею пламенною любовью ко Христу и глубоко сосредоточенным умом проникал как бы в самое Божество Христа. Чудо воскрешения Лазаря есть исключительное чудо и совершено было при исключительных обстоятельствах и, можно сказать, с исключительною целью – сломить упорное неверие Иудеев пред явлением во всем блеске и величии Своего Божества, или сделать их безответными в их ожесточенном озлоблении против Христа. Им все дано было, чтобы они видели славу Христа и, уверовав в Него, спаслись. Но призыв Христа остался бесплодным, а Иудеи стали безответными. «Сколько чудес сотворил Иисус пред ними (Иудеями), и они не веровали в Него» (Ин. 12:37). Так мог сказать в Евангелии только тот, кто понял и раскрыл нам чудо воскрешения Лазаря. – Нельзя вычеркнуть чуда из истории и жизни Иисуса потому, что тогда непонятен был бы и самый ход Евангельской истории. Без этого чуда необъяснима была бы и смерть Христа, потому что злоба и ненависть ко Христу книжников и фарисеев не переступала еще своих границ. До этого чуда Христос еще был терпим и сносен для врагов Его. Но только чудо вызвало окончательно и бесповоротно взрыв ненависти ко Христу. Чудо поставило вопрос пред врагами. Христа Он или они! Только чудо объясняете нам трагический конец Христа на Голгофе. Без него мы не имели бы достаточных причин такой смерти Христа.

Что же касается яркой характеристики лиц, выставленных в рассказе, то все это ясно говорит только о том, что писателем рассказа был ап. Иоанн и что только он один мог так верно и точно скопировать действительную картину того, что он видел своими глазами и пережил своим сердцем. Боязнь учеников идти в Вифанию и горячая любовь ко Христу, вызывающая в Фоме решимость не оставлять Иисуса, но идти с Ним и умереть за него и с Ним, глубокая и чистая любовь Марфы и Марии к Иисусу, живая и пламенная вера в Него и в тоже время неизбежное колебание ее пред наличностью столь поразительного факта (умерший брат уже смердит), излияние безутешного горя пред Христом и в тоже время ясный луч живой надежды на полное утешение с Его стороны, искренняя любовь и непонимание, как могло случиться, что брат, которого любил Христос, умер на их руках, строго выдержанная и верная характеристика сестер, это ясно говорит нам, что писателем этого чуда был Иоанн, который, вместе с Марией, сидел у ног Иисуса, слушая Его учение и вместе с Иисусом удивлялся радушному и озабоченному гостеприимству Марфы, которая усердствовала более об угощении дорогого Гостя, чем о назидании Его учением. А скорбь Иисуса, Его возмущение и слезы при гробе Лазаря, возмутительное неверие присутствующих, это мог понять и оценить только очевидец Иоанн, который возлежал на груди Иисуса во время вечери, чувствовал и понимал биение сердца Его. Никто так не понимал воплощенную любовь во Христе, как Иоанн, который и прозван всем миром апостолом любви.

Все это ясно говорит о том, что о чуде рассказывает нам очевидец – Иоанн, который не только видел его своими глазами, но и переживал своим сердцем. Глубокий его взгляд и глубокое понимание им значения чуда говорят о том, что он не мог отнестись к нему поверхностно, легкомысленно, безразлично. Наоборот, мы видим, что каждое слово, движение, каждая черта взяты с наличной действительности и выставлены с такою им тщательностью, что нельзя допустить даже ненамеренной какой-либо неточности и, тем более, ошибки. Слишком важен и дорог был для него этот факт, чтобы изобразить его кое-как.

Теперь, если историческая достоверность факта не подлежит и не может подлежать сомнению, то значение его для определения личности Христа становится ясным для всех, и нам нет нужды теперь много об этом говорить. Раз Христос воскресил четырехдневного мертвеца Лазаря, уже подвергшегося разложению, то ясно, что Он – Сын Божий во плоти человеческой. А если Он Сын Божий, то Он воскреснет Сам на третий день после своей смерти на кресте, как об этом Он Сам многократно говорил, и пророки предсказывали. А Его воскресение есть начало и залог и нашего воскресения. Иначе не понятно, зачем нужно было Сыну Божию сходить на землю, принимать на Себя плоть человеческую, умирать на кресте и воскресать из мертвых. Конец и разъяснение всего этого – в нашем воскресении.

И вот, этот-то дивный рассказ Евангелиста Иоанна, который своею историческою достоверностью действительно говорит о Божестве Иисуса Христа, Толстой превратил в дикую бессмыслицу. «Лазарь умер, Иисус приходит. Он в гробу и смердит, Иисус говорит слова, и он воскресает».

Придумав такую бессмыслицу, Толстой начинает далее еще бессмысленнее рассуждать о своей бессмыслице, воображая, что он умно, очень умно осмеивает Евангельское чудо. Но ведь чудо – в Евангелии, а в его изложении – бессмыслица. Какие же тут могут быть еще рассуждения? Но послушаем его.

«Прежде всего, говорит он, что такое значит воскресить мертвого? Если человек умер и пахнет, то значит, что все тело его стало разлагаться и жизнь плотская кончилась. Человек опять стал жив, что же это значит? Или то, что человек не умер, т.е. не совершил процесса смерти, или то, что случилось то, что разрушает мое понятие о жизни и смерти, то, что для меня уже нет различия между смертью и жизнью. В обоих случаях нет ничего удивительного. Если он не умер, то не о чем и говорить. Если же мои понятия о смерти и жизни плотской не верны, то тоже нечего удивляться».

Мы удивляемся и не понимаем, каким образом Толстой, прославляемый за гениальное творчество в художественной литературе, отбросив все детали Евангельского факта, при чтении которых невольно бьется сердце от умиления и восторга, восполняет свой дикий рассказ пустою и бессмысленною болтовней. Он ставит вопрос: «прежде всего, что такое значит воскресить мертвого?» Да неужели Толстой, этот излюбленный мудрец двадцатого века, не понимает, что значит воскресить мертвого? Неужели он при рассказе о чудесном исцелении больного будет также спрашивать, что значит исцелить больного? Спроси ребенка, и тот скажет, что это значит. Всякий, даже самый непросвещенный, знает и понимает, что исцелить больного значит сделать его здоровым, воскресить мертвого значит возвратить его к жизни, мертвого сделать опять живым. Но для Толстого это слишком просто и, потому, непонятно. И вот, он начинает мудрствовать. «Если человек умер и пахнет, то значит, что все тело его стало разлагаться и жизнь плотская кончилась». Удивительную открыл истину! Да кто же этого не знает? И кому нужна такая пустая бессмысленная болтовня? Кто не знает того, что смерть проявляется в разрушении?

Объяснив, что такое смерть, Толстой далее глубокомысленно ставит вопрос и на счет воскресения. «Человек опять стал жив, что же это значит?» А мы на это скажем, неужели Толстой и этого не понимает? Ведь это хуже метафизика в яме, который, вместо того чтобы поспешить воспользоваться данной ему веревкой для спасения из ямы, пустился в длинные рассуждения на счет самой веревки, что это за вервие такое?

Но метафизик в басне имел хоть какое-нибудь основание для своих вопросов. Естественно, что прежде, чем воспользоваться веревкой, необходимо исследовать ее, что это за орудие спасения, удобно ли оно, выдержит ли тяжесть его тела и т.д. Но Толстой что может сказать в оправдание своих вопросов? Другое дело, если бы он поставил вопрос, как мертвый опять сталь живым? На это мы сказали бы ему – силою Божественного всемогущества, что остается тайною для нас. И если кто верит в Бога, то признает Его всемогущим, потому что ограниченный Бог не есть Бог. А признавая Бога всемогущим, он признает и чудо воскресения мертвого естественным для Бога явлением. Противоречия здесь нет. И человеку остается только проверить факт со стороны исторической достоверности его. А если Толстой не признает Личного Бога, Творца и Промыслителя вселенной и Искупителя мира, как об этом он заявляет в своем «евангелии», то совершенно излишне ставить какие-либо вопросы о чуде. Тогда остается ему не вычеркивать только, по своему усмотрению, некоторые места из Евангелия, а зачеркнуть все целиком Евангелие, а вместе с тем и самое Христианство, что он и сделал в действительности, потому что без Личного Бога нет и не может быть Христианства! Без личного Бога нет Христа, а без Христа нет и христиан! Какое же, после этого, имеют значение все рассуждения Толстого о чуде и Христе? Ответ один – значение какого-то болезненного самоуслаждения своей бессмысленной болтовней. Как маньяк носится со своей idee fixe и видит в ней спасение мира, так и Толстой, сочинив свое нелепое и богохульное «евангелие» самоуслаждается всякою нелепостью своего произведения, и чем бессмысленнее положение, тем ярче и сильнее он подчеркивает его Доказательства на лицо.

«Человек опять стал жив что же это значит?» глубокомысленно ставит он вопрос. Это и значит, ответит каждый, что опять стал жив. Был мертв и даже разлагался, а затем опять стал жив. Значит, мертвый призван опять к жизни, по-нашему – воскрес. Но Толстой не так думает, как все люди думают, он умудряется дать свое мудрое толкование. Он говорит, «это значит то, что человек не умер», первое его объяснение. Да как же не умер, спросит каждый с недоумением, когда он пахнет, стал разлагаться? Всякому понятно, что разлагающийся труп человека говорит о смерти человека. К чему же Толстой разводил такую пустую и глупую болтовню? Разлагающийся труп умершего человека, по Толстому, «не совершил процесса смерти». Уж если Толстой не хочет признать умершего мертвым, то должен бы наперед вычеркнуть в своем собственном рассказе слова «смердит», «пахнет».

Но нелепость своей бессмысленной болтовни Толстой думает оправдать своим вторым положением. Если не признают силы за первым его положением, то будут побеждены вторым, если отвергнут первое положение, то должны будут принять второе, а с принятием его они побеждены, т.е. должны согласиться с мнением Толстого. Третьего положения нет, следов., и выхода нет.

Посмотрим же теперь, в чем состоит второе положение его убийственной дилеммы.

Толстой говорит, если «человек опять стал жив, то это значить», «что случилось то, что разрушает его понятие о жизни и смерти, что для него уже нет различия между жизнью и смертью». Вот как высоко ставит Толстой свой взгляд на чудо воскрешения Лазаря! Если люди признают достоверность этого исторического факта, иначе сказать, если признают, что умерший Лазарь действительно опять возвращен к жизни Божественною силою Христа, то этим разрушают понятие Толстого о жизни и смерти, что для него уже не будет различия между смертью и жизнью! Да, страшная угроза всему миру от такого разрушения в голове Толстого его понятий о жизни и смерти! Ведь это безумные слова слепого самообожания! Да какое нам дело до его головы! Неужели люди должны отречься от чуда из-за того, чтобы не разрушить нелепых и безбожных понятий в голове Толстого!

Вместе с гордостью самообожания, Толстой проявляет здесь и свое умственное убожество, проще сказать, крайнее безрассудство. В самом деле что он выражает своим положением? Вникнем в его слова. Он говорит:

«Если человек умер и пахнет и опять стал жив, то это значит, что случилось то, что разрушает его понятие о жизни и смерти, что для него уже нет различия между смертью и жизнью». Мы не понимаем, да и едва ли кто поймет, как это выходит у Толстого, что для него нет теперь различия между жизнью и смертью. Всякому понятно, что живой человек не есть мертвый, а мертвый не может быть живым. Одно положение исключает другое. Если человек жив, то он не мертв, а если мертв, то уже не жив он. Для Бога и Христа нет такой резкой противоположности между жизнью и смертью, как для нас, но тем не менее и Христос различает эти два состояния, когда смерть называет Он сном, а жизнь бодрствованием. Но сон и бодрствование – не одно и тоже состояние. Если Сам Христос различает эти состояния, то как же Толстой мог додуматься до такого абсурда, что жизнь и смерть для него не различаются при допущении чуда воскрешения Лазаря? Во всяком случае выходить какая-то дикая аргументация Толстого, направленная им против чуда воскрешения Лазаря! Выскажи такие доводы другой кто-либо, давно все единогласно признали бы сумасбродом, а Толстой с своим сумасбродством стоит на недосягаемой высоте, и поклонники его зорко и ревниво охраняют неприкосновенность его положения. Но продолжим аргументацию Толстого.

Если он, Лазарь, не умер, то не о чем и говорить. Да как же не умер, когда тело его уже разлагалось? Ведь сам Толстой внес даже в свой уродливый рассказ выражения «Он в гробу и смердит». И если «не о чем и говорить», то зачем же Толстой говорит так много и так странно об этом? Достаточно было сказать ему только два слова – Лазарь не умирал, а потому и не воскресал.

А если он умер и если, вследствие того, «понятия Толстого о смерти и жизни плотской не верны, то тоже нечего удивляться». Да никто и не думает удивляться. Напрасно Толстой так предупредительно заявляет об этом. На первых порах, когда Толстой взялся за извращение Евангелия и христианства, удивлялись такому повороту в его литературной деятельности. Но теперь уже попривыкли ко всем его странным, диким и богохульным выходкам в области религии. Но мы не понимаем, к чему он говорит об этом? И как связать такое заявление с тем, что он только что сказал выше?

«В обоих случаях, говорит Толстой, нет ничего удивительного». А по-нашему – слишком много удивительного и непонятного, человека не здравомыслящего признают гением и поклоняются ему как божеству. А что касается того, что в бессмыслице Толстого нельзя искать человеческого смысла – в этом нет ничего удивительного. Но вооружимся терпением и пойдем дальше за Толстым. За бессмыслицей он переходит к дикому глумлению, а от глумления к грубому кощунству и затем – к дерзкому и бессмысленному богохульству.

«Но положим, говорит Толстой, мы забудем это рассуждение и скажем, что воскресение есть проявление могущества Бога. Если так, то вместе с могуществом Бога мы невольно думаем и о мудрости его и не может не спросить себя, зачем он воскресил Лазаря, а не Ивана и Петра, и зачем он воскресил Лазаря, а не сделал того, чтобы у Лазаря выросли крылья или две головы? И мы должны признаться, что в этом действии Бога вместе с могуществом не выразилась его мудрость».

Толстой, допуская на время всемогущество Бога в чуде воскрешения Лазаря, не видит здесь мудрости Бога, а потому и не признает действительным этого факта. В чем же он видит отсутствие здесь мудрости Бога?

Во-первых, в том, что Он воскресил Лазаря, а не Ивана и Петра. А во-вторых, в том, что он воскресил Лазаря, а не дал ему двух крыльев и не наставил ему двух голов! Вот если бы он воскресил Ивана или Петра, тогда Он проявил бы свою мудрость, и такому воскресению поверил бы он, Толстой. Или, еще больше, если бы Бог не воскресил Лазаря, а приставил бы ему крылья и две головы, тогда он поверил бы чуду! В этих действиях Бога, по мнению Толстого, «выразилась бы вместе с могуществом и его мудрость».

Нам стыдно за человеческое достоинство Толстого и его беспримерную глупость дикого глумления над Богом. Человек, уважающий сколько-нибудь себя, никогда не позволит себе так бессмысленно глумиться над Богом, в которого верует человечество. Такое глумление говорит только о безумии Толстого и его атеизме. Для него нет Бога, если он предъявляет Ему такие безумные требования.

Далее Толстой, путем видимых и бессмысленных уступок, доводит речь свою до возмутительного абсурда, говорим «возмутительного», потому что он соединен с грубым кощунством – Христа он ставит в разряд фокусников, кудесников и всяких обманщиков. И для доказательств действительности чуда предъявляет Ему сумасбродные немыслимые, пустые и бесцельные требования. И раз таковые требования не выполнены Христом, то Он – не чудотворец, и мертвого Лазаря не мог воскресить, потому что все фокусные проделки шарлатанов – не действительные факты, а наглый обман. Но предоставим говорить самому Толстому, чтобы читатель видел своими глазами справедливость сказанного нами.

«Сказано, продолжает Толстой, что Иисус воскресил Лазаря, затем, что он пожалел сестер – это что-то не божеское. Но положим, мы и это забудем (первая уступка). Проявилось могущество Бога, чтобы доказать его истинность. Но если и положим, что это так (вторая уступка), мы не можем не спросить, какая связь между истинностью Бога и тем, что Лазарь воскрес? (Далее следует разъяснение Толстого). Я сомневаюсь, что монета, которую мне дают – настоящая золотая. Мне показывают, что монета эта имеет свойства, положим, хоть издавать звуки. (Убедительный аргумент и гениальная постановка доказательств!) Да, хорошо, он воскресил Лазаря, а монета издает звуки (Доказательства от сопоставления монеты с воскрешением Лазаря: монета издает звук, а Лазарь воскрес, монета издает звук, следов., она настоящая золотая, а Лазарь воскрес, следов. это настоящее чудо. Заключение от бессмыслицы первого положения, гениально придуманного Толстым, к отрицанию второго положения), но чем же это мне доказывает, что Иисус – Бог, и что монета золотая? (Об этом следует спросить самого автора, что он сам придумал, пусть и разъяснить нам!) Причинной связи нет никакой. (Да кто же не знает того, что между звуком монеты и качеством ее металла нет причинной связи. Всякая монета издает звук, ей свойственный. Зачем же Толстой пускает в оборот такие аргументы)? Но положим (третья уступка), что мы и это забудем и согласимся, что чудеса удостоверяют нас в истинности божества (подобно тому, как звук монеты, а не пробирное исследование, убеждает Толстого, что она – золотая). Хорошо, Иисус доказал свою божественность тем, что воскресил мертвого. Но если он даже и воскресил, то это плохое доказательство его божества, потому что волхвы (по-нашему – колдуны) воскрешали (Толстой признает это за факт, которым обесценивает Евангельский факт), и спириты материализовали Кетти Кинг. Если уж Бог хотел необыкновенным образом (а воскресение четверодневного, уже разлагающегося Лазаря для Толстого – дело обыкновенное, заурядное, не стоящее внимания!) доказать свое могущество, то он выбрал бы что-нибудь необыкновенное (как наприм., «чтобы у Лазаря выросли крылья или две головы»), такое, в чем бы не могли ему подражать люди (оказывается, что и указанные самим Толстым диковинки недостаточны и неубедительны, потому что и люди могут в этом подражать – он предъявляет теперь Богу еще более поразительные требования, которые и во сне не снились человеку, а именно) он бы что-нибудь поудивительнее сделал, какую-нибудь звезду бы сделал четвероугольной (Какое же после этого имеет понятие Толстой о Боге?! Предъявлять Богу такие требования для глумления есть уже явное и сознательное богохульство. Для Толстого нет Бога, иначе он не позволил бы себе спуститься до такого богохульства!), но забудем и про это (четвертая уступка), допустим, что Бог забыл (еще новая хула на Бога), что точно такие же чудеса (по дикому взгляду Толстого) будут делать (но не фокусники и спириты, а истинно верующие, которым и обещана такая власть, Ин. 1:14–12) или рассказывать, что делают люди и допустим (пятая уступка), что это чудо, единственное и не повторявшееся, Бог, чтобы доказать людям свою истинность, воскресил мертвого Лазаря. Хорошо, он воскресил Лазаря, чтобы людям доказать свою истинность».

Мы вставили только беглые замечания в текст Толстого. Но остановимся на этом отделе несколько повнимательней.

«Сказано, что Иисус воскресил Лазаря затем, что он пожалел сестер; это что-то не божеское».

Мы спрашиваем Толстого, где же это сказано? Ведь он зачеркнул всю 11 главу Евангелия Иоанна, где говорится о воскрешении Лазаря, оставив из нее только два стиха (25 и 26). Сам же рассказ об этом чуде он сократил в две с половиною строки, как это мы видели в начале. Если он так ставит дело, то на чем основывает свои возражения? Признай он прежде Евангельский рассказ за исторический документ (подлинный или подложный – это его дело), и тогда уже опирайся на него в своих суждениях в ту или другую сторону, опять его дело!

Но допустим, что Толстой в данном случае и имеет в виду Евангельский рассказ Иоанна. Обращаемся к нему и ищем, где же там сказано, что Иисус воскресил Лазаря из жалости к сестрам. Что Христос любил Лазаря и сестер – это верно, что Лазарь и сестры любили Христа – это факт, что Христос считал Лазаря общим другом – своим и апостолов – об этом заявил Он открыто ученикам, что эта дружба была не тайная, а явная для всех – это замечено было даже посторонними Иудеями. Ясно, что Толстой извратил Евангельский документ, внес в него то, чего там нет и, внесши, он не только исказил подлинник, но и налгал на Христа. Ведь Христос ясно сказал, когда получил известие о болезни Лазаря, «сия болезнь не к смерти, но к славе Божией, да прославится чрез нее Сын Божий» (ст. 4). Если бы мотивом чуда было сожаление к сестрам, то Он исцелил бы его заочно, чего и ожидали сестры, пославшие к Нему только с извещением о болезни брата, а не с просьбою об исцелении его. Затем, осведомляя учеников о смерти Лазаря, Христос говорит, «Лазарь умер. И радуюсь за вас, что Меня не было там, то, что Он не допустил бы тогда умереть – дабы вы уверовали» (ст. 14–15). Марфе, когда она на слова Спасителя «отнимите камень», «Господи! уже смердит», Он ответил «не сказал ли Я тебе, что, если будешь веровать, увидишь славу Божию» (ст. 39–40). В молитве к Богу Отцу пред совершением самого чуда Он говорит, «Отче! благодарю Тебя, что Ты услышал Меня. Я и знал, что Ты всегда услышишь меня, но сказал сие для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что Ты послал Меня» (ст. 41–42). Вот мотив, цель и значение чуда. А Толстой приписывает его тому, что «Христос пожалел сестер» и возвратил им умершего брата.

Но может быть Толстой, давая такое освещение факту, имел в виду следующие подробности события, переданные Иоанном, что «Иисус, когда увидел Марию плачущую и пришедших с нею Иудеев плачущих, Сам восскорбел духом, и возмутился», потом «прослезился» и наконец «опять скорбя, внутренне пришел ко гробу» (ст. 33, 35 и 38)? Но эта скорбь Иисуса, Его слезы и возмущение относились не к сестрам Лазаря, не к его смерти, но к неверующим Иудеям, к печальным последствиям их неверия и к невидимому виновнику их неверия, который чрез них усиливался разрушить все дело Христа, возбуждая против Него ненависть первосвященников, книжников, фарисеев и всего народа. В слезах Иисуса при гробе Лазаря немыслимо видеть слезы жалости к сестрам по случаю смерти их брата, когда Он тут же благодарит Бога Отца за чудо его воскрешения. Только близорукий Толстой, намеренно извращающий все Евангелие, мог так понять слезы Христа.

Но допустим, что в слезах Иисуса скрывалась и жалость Его к сестрам Лазаря. Что же тут «не божеского»? Неужели сожаление, милосердие, сострадание – не божеские свойства? Ведь Христос требует от своих последователей милосердия, выставляя идеалом его Самого, Бога, будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд (Лк.6:36). Ко Христу несчастные обращались с просьбою «сжалься над нами и помоги нам» (Мф.9:22). О Христе мы читаем в Евангелии, что Он, «видя толпы народа, сжалился над ними, что они были изнурены и рассеяны как овцы, не имеющие пастыря» (Мф.9:36). И часто Евангелисты говорят, что Иисус, увидев множество людей, сжалился над ними, и исцелил больных их» (Мф.14:14). О вдове Наинской говорится, что, «увидев ее, Господь сжалился над нею, и сказал ей, не плачь». И тотчас же отер ее слезы, возвратив к жизни умершего ее сына (Лк.7:11–15). В притче о блудном сыне Христос изображает Бога под образом отца, который, увидев возвращающегося к нему погибшего сына, «сжалился, и, побежав, пал ему на шею, и целовал его» (Лк.15:20). И после всего этого Толстой заявляет, что «пожалеть» – «это что-то не божеское». Если Бога он лишает такого свойства, то каким же он представляет Его себе? Неужели он представляет Его себе жестоким, мстительным, злобным существом? Нет, не хочется верить, чтобы Толстой так думал о Боге! Так зачем же он так говорит?!

Далее Толстой говорит в чуде, «проявилось могущество Бога, чтобы доказать Его истинность. Но какая связь между истинностью Бога и тем, что Лазарь воскрес»?

Мы не понимаем, как Толстой мог даже ставить такой вопрос. Если Христос одним словом вызвал из гроба четверодневного разлагавшегося мертвеца живым, то это слово есть слово Всемогущего Истинного Бога. Ведь только Творец, создавший человека из праха, мог опять восстановить к жизни разрушающийся прах человека. Ложный бог не может создать жизнь из праха, вложить жизнь в прах. А потому, чудо воскрешения Лазаря, проявляя Божественное всемогущество Христа, указывает в Нем Истинного Бога всему разумному миру, как об этом засвидетельствовал Сам Христос. «Видевший Меня видел Отца» (Ин.14:9).

Но Толстой ставит такой вопрос и не видит никакой связи между чудом воскрешения Лазаря и истинности Бога, потому что он Самого Христа приравнял к волхвам, знахарям, колдунам, фокусникам, спиритам, морочащим простой народ, а в делах Христа видит фокусы и обман. Конечно, при таком взгляде на Евангельские события, нет и не может быть никакой связи между чудом, всемогуществом и истинностью Бога. Но посмотрим, чем и как он доказывает эту безумную нелепость? Доказательства его вполне соответствуют величию предмета, о котором он рассуждает, и достойны его гениального ума! Толстой верен себе, у него полная гармония во всем. Уж если сказал он бессмыслицу, то он проведет ее по всем ступеням и доведет ее до Геркулесовых столбов.

«Я сомневаюсь, приводит свои доказательства Толстой, что монета, которую мне дают, настоящая, золотая. Мне показывают, что монета эта имеет свойство, положим, хоть издавать звуки. Да, хорошо, он воскресил Лазаря, а монета издает звуки, но чем же мне это доказывает, что Иисус – Бог, и что монета золотая? Причинной связи нет никакой».

Раз Толстой вступил на такой путь, то он уже не может остановиться и с каждым шагом все ниже, ниже спускается в своем диком безрассудстве. Так, он не удовлетворяется тем, что Христос разлагающегося мертвеца воскресил. Это по его понятию, и фокусники могут проделать. Поэтому он требует от Христа, чтобы Он для доказательства истинности Бога, «сделал что-нибудь поудивительнее, какую-нибудь звезду сделал четвероугольною».

Но ведь он не понимает, что такое бессмысленное требование есть злой каприз богохульства! И если бы каким-либо образом такое требование было выполнено, то Толстой предъявил бы бесконечный ряд новых требований, более нелепых и бессмысленных, как это мы и видим из постепенно возрастающего требования им невозможного. «Христос воскресил Лазаря, а Толстой предъявляет свой запрос. Зачем он воскресил Лазаря, а не Ивана и Петра?» Бог воскресил Лазаря, а зачем не сделал того, чтобы у Лазаря «выросли крылья или две головы». «Это плохое доказательство его божества», и Толстой требует еще нового, «чего-нибудь поудивительнее», как, наприм., пусть «он сделает какую-нибудь звезду четвероугольною». Но и на этом Толстой не остановился. Его болезненный мозг работает дальше в таком же направлении и предъявляет требования более чудовищные, для формулирования которых является на сцену расстроенное ненормальное воображение. Покажем это самым делом, представим дальнейшие его требования новых доказательств, чтобы убедить его в действительности чуда.

«Я человек, что же мне через 1800 лет доказывать то, что Бог в виду десятка людей, 1800 лет тому назад будто бы воскресил человека, Я был бы рад этому верить, если бы я видел, а то я не видел».

Требование невозможное. Толстой не видел, как он выходил из утробы своей матери, следов., он не верит, что родился от матери. Толстой не видел ни древних Фараонов Египетских, ни Навуходоносора Вавилонского, ни Кира Персидского, ни Александра Македонского, ни Юлия Цезаря, ни Карла Великого, ни Ивана Грозного, ни Петра Великого, – следов., не верит в их существование. Толстой не видел, как земля произошла, звезды появились, и вся вселенная образовалась – он не видел их происхождения, но видит теперь, т.е. когда писал свое «евангелие», следов., все это существует от вечности. Толстой не видел, кто и как посадил столетний дуб в его саду, но он видит его теперь, он от вечности существует. Толстой не видел, как родился «Царский слон в зоологическом саду Петербурга, но он видит его теперь, следов., слон вечен! С такими запросами и с такой логикой скоро можно попасть в специальное заведение, устроенное для таковых. О своем печальном положении Толстой сам заявляет: «Я был бы рад этому верить, если бы я видел, а то я не видел, и потому не могу верить». Какой же он жалкий и беспомощный человек, если он строго держится такого правила!

И вот он взывает о помощи предъявляя Богу новые требования.

«Чтобы Богу воскресить человека, да и оставить его жить до сих пор? Ему бы ничего не стоило» сделать это для него, Толстого. И тогда он, Толстой, вполне уверился бы в действительном существовании этого человека. Но кто тогда уверил бы Толстого, что этот человек 1800 лет тому назад действительно был воскрешен? Ведь свидетели – очевидцы, давно сошли в могилу, да им Толстой и не поверил бы, так как он верит только тому, что он сам видел своими глазами. Самому воскрешенному Толстой также не поверил бы. А может быть он какой-нибудь спирит или колдун-волхв, который морочит людей. Значит, опять требуется самому Толстому быть очевидцем чуда, чуда, сотворенного Христом 1800 лет. Само собою выходит, что недостаточно воскресить мертвого и оставить его жить до сих пор, в течении 1800 лет, а требуется еще и самого Толстого вызвать из утробы матери, существовавшей в 19 столетии, еще 1800 лет тому назад, поставить его пред гробом Лазаря и в присутствии его вызвать мертвеца из гроба! Вот какая сложная махинация требуется для того, чтобы убедить Толстого в действительности чуда! Но мы не ручаемся за то, что Толстой останется доволен исполнением его требований и не будет предъявлять еще новых запросов. По крайней мере дальнейший ход рассуждений Толстого вполне оправдывает наше опасение.

В связи с предъявленным требованием Толстой выставляет другое. Он говорит:

«Чтобы Богу воскресить человека, да и оставить его жить до сих пор? Ему бы ничего не стоило (А ради Толстого почему бы не сделать этого?) Или дерево заставить расти на листьях вверх кореньями, или звезду сделать длинную, как палку, на одном месте? Тогда бы уже не было сомнения. А то я ничего не видел (Опять, для убеждения Толстого, требуется проделать и все эти фокусы пред самым носом Толстого, – иначе он опять заартачится и сиротливо скажет, а я этого ничего не видал!) Вижу, что точно такие же штуки (какие же именно – четверодневных мертвецов воскрешают, или деревья заставляют расти на листьях вверх корнями, или звезду превращают в длинную палку?) делают Митрофаны и спириты, да делают не 1800 лет назад, а теперь в наше время (и все это видел Толстой своими глазами, как деревья растут на листьях вверх корнями, и как звезды превращают в длинную палку; он не сказал бы, «вижу»), и пишут в книжках, и свидетелей приводят. Так отчего же я тому буду верить больше?»

Конечно, по логике Толстого выходит так. Ведь он верит только тому, что видел своими глазами. Как Христос воскресил Лазаря, он не видал. А как Митрофаны проделывают такие же штуки, как воскрешение Лазаря, в роде того, например, что заставляют деревья расти на листьях корнями вверх, а звезды превращают в длинные палки, это Толстой видел своими глазами! Раз он сам заявляет об этом, то мы должны отнестись с доверием к его вере. Ясно что все это – бред сумасшедшего. Но бред больного для больного – абсолютная истина, неопровержимая реальность.

Жаль, конечно, что Толстой дошел до такого болезненного состояния! Но еще более жаль, что его болезненный бред перешел в открытое богохульство Свое положение он выставляет безнадежным.

«Так что ни за что ухватиться нельзя, и выходит одно, что Бог осрамился (какая логика), взялся доказывать свою истинность и не доказал, да мало того, что не доказал – этим самым приемом самых плохих доказательств признал то, что хороших у него нет, что монета не золотая, а мне хотят всучить фальшивую».

Это уже не человеческая критика Божественных действий, а сатанинская клевета на Бога! Так говорить о Боге может один только сатана.

Свои дикие и богохульные сумасбродства Толстой заканчивает нападками на писателя Евангелия ап. Иоанна Богослова. Толстой обвиняет (вернее клевещет) возлюбленного ученика Христа в том, что он ничего не понимает об учении Христа, а что он, Толстой черпая из самой книги Евангелиста истинное учение об учении Христа лучше и вернее самой·' писателя понимает Евангельское ' Христа Ведь такую дичь мог сказать только Толстой, свихнувшийся с истинного пути в своих религиозных верованиях и суждениях. Вот что он говорит.

Если писатель (Евангелия) действительно думал, что Иисус воскресил из мертвых Лазаря и этим доказал свою божественность, то я не могу не видеть, что писатель ничего не понимает в учении Христа. А он, Толстой, все понимает! Откуда же он получает свое понимание учения Христа? Из того же Евангелия Иоанна, как он сам об этом заявляет.

«Между тем я из самой книги (Евангелие Иоанна) почерпаю истинное знание об учении Христа».

Да как же это случилось? Писатель Евангелист, излагая учение Христа, ничего не понимает в учении Христа, а Толстой, читая его Евангелие, все понимает и получает истинное знание об учении Христа? Ведь это какой-то магический фокус, которого не в силах проделать и Митрофаны с спиритами и волхвами! Ведь это гораздо мудренее, чем «заставить дерево расти на листьях корнями вверх или звезду сделать длинною, как палку на одном месте». В фокусах, обыкновенно, морочат людей, отводят глаза, как говорит народ, притупляют и усыпляют способность мышления, гипнотизируют, под влиянием чего могут видеть своим воображением всякую небылицу в лицах. Все это так или иначе могут еще объяснять. Но как в области ясного мышления, духовного просветления, допустить явление знания из незнания, истинное понимание из абсолютного непонимания? Иоанн Богослов, написавший Евангелие, «ничего не понимал в учении Христа», а Толстой, читающий его Евангелие, «почерпает из него истинное знание об учении Христа!» Но продолжим буквальную выписку из Толстого.

«Между тем я из самой книги (Евангелия) почерпаю истинное знание об учении Христа» и даже в этом месте я нахожу слова стиха 25-го, которые прямо противоречат (чего не заметил Иоанн, а Толстой открыл к уличил писателя) рассказу о материальном воскресении мертвого, «тот, кто верит в Меня, если умрет, оживет», значит то, что говорится во всем учении, что жизнь истинная не во времени и зависит от воли человека, по рассказу же оказывается, что воскресение Лазаря произошло по воле Иисуса, не пришел бы он – не дали бы ему знать, как не дали знать о миллионах умерших с верою в него, и он не воскрес бы. Вот это-то внутреннее противоречие нужно объяснить. А мнимо научный тон о том, что думал какой-то мнимый писатель, никому не может быть интересен».

Толстой, не признающий ни Личного Бога, ни загробной жизни, ни всеобщего воскресения мертвых, находит какое-то внутреннее противоречие в рассказе Иоанна о воскрешении Лазаря и в словах Христа «верующий в Меня если и умрет, оживет» (ст. 25). Но эти то слова именно и подтверждают действительность воскресения верующего после смерти. А что Христос под смертью разумел естественную смерть тела, а под оживлением материальное воскресение, т.е. воскресение с телом, это с особенною ясностью видно из слов Его – «наступает время, в которое все находящиеся в гробах, услышат глас Сына Божия, и изыдут (из гробов) творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло в воскресение осуждения» (Ин.5:28–29). Ясно здесь говорится о воскресении с телом. Предсказывая о своем воскресении в третий день, Христос разумел воскресение с телом после смерти (Мф.17:9; Мк.9:9; Мф.20:19; Лк.18:33; Мк.10:34; Мф.16:21; Мк.8:31; Лк.9:22, 24–7).

Мы не будем останавливаться на странном учении Толстого «об истинной жизни не во времени», которая «зависит от воли человека», а продолжим его речь о воскресении Лазаря.

«Принять всю главу (11) с рассказом о воскресении Лазаря нельзя тому, кто понял и поверил в учение Иисуса. Принять эту главу и подобные ей могли только люди церковные, т.е., которые никогда и не понимали учения Христа. Для всех же прочих, кто ищет учения, не может быть и вопроса о том, что значит рассказ о воскресении – он ничего не значит, как и все чудеса. Это надо очистить и отбросить, и останутся одни слова стихов 25 и 26-го.

«Иисус сказал ей, Я есмь воскресение и жизнь, верующий в Меня, если и умрет, оживет (ст. 25).

И всякий живущий, и верующий в Меня, не умрет вовек. Веришь ли сему (ст. 26)?

Позволим себе сделать несколько замечаний на эти заключительные его слова.

Толстой отрицает и Личного Бога, и личное существование человека по смерти, и будущее воскресение мертвых и, след., будущую жизнь, и в тоже время говорит об «истинной жизни человека», которая «зависит от воли человека». Как же может существовать воля человека, когда уничтожается самая личность человека? С прекращением личности человека прекращается и его сознание, в таком случае, как возможно допытать существование воли человека без сознания человека? Наконец, если истинная жизнь человека не во времени зависит от воли человека, то, как эта воля допускает человеку болеть, страдать и умирать? Все эти явления, во всяком случае, нежелательны для человека, и он употребляет все свои усилия, чтобы отклонить их от себя и, насколько возможно, избежать их. И однако не было случая, когда воля человека могла бы спасти его от смерти и дать ему существование «не во времени». Ясно, что воля человека бессильна дать человеку то, о чем говорит Толстой.

Затем, возможно допустить существование человека без личности, сознания и воли? Если бы мы признали возможность такого бытия, тогда мы этим признали бы то, что человек перестал быть человеком.

Далее все ограниченное и конечное может существовать только во времени. Вне времени бывает только то, что вечно, как наприм., Бог.

Так. обр., Толстой придумал для человека какое-то «бытие небытия», не существующее бытие, немыслимое в теории и невозможное в действительности, и носится с такой бессмыслицей, как с гениальным каким открытием, до которого никто еще из людей, кроме него, не дошел.

Гордый таким абсурдом, он, между прочим, отрицает воскрешение Лазаря на том основании, что оно, по рассказу Евангелиста, совершилось по чужой воле, т.е. по воле Иисуса, а не по воле самого Лазаря. Но ведь этот аргумент сам в себе носит и свой приговор, которого не видит Толстой в своем гордом самоослеплении. Ведь если бы Лазарь мог воскреснуть по своей собственной воле, то он прежде всего, и не умер бы. Ясно, что воскреснуть он мог только по воле Иисуса. И само собою понятно, что если бы Христос не захотел воскресить Лазаря, то он и не воскрес бы. Затем именно и пришел Он в Вифанию, чтобы «разбудить» Лазаря от сна смерти (ст. 11). И к чему тут упоминает Толстой о миллионах умерших с верою людей, которых Христос не воскресил? Христос приходил на землю не для того, чтобы всех воскресить, а для того, чтобы всех спасти. И воскресил Он Лазаря¹⁰⁴, как некоторых и других по требованию особенных и исключительных обстоятельств, в удостоверение того, что и все умершие, в день всеобщего Суда, когда явится опять Христос, услышат глас Его как Сына Божия и услышавши, оживут и изыдут из своих гробов, чтобы каждому получить по своим делам (Ин.5:25, 28:29).

Но по Толстому выходит, что все признающие чудо воскрешения Лазаря начиная с Еванг. Иоанна Богослова, поступают безбожно. Один только он, Толстой, из всего христианского мира не безбожник, а истинный христианин, правильно понимающий учение Христово! И вот, все, что «не может вместиться в его здоровую голову, не имеет для него никакого смысла»¹⁰⁵, и он беспощадно черкает, не желая быть безбожным.

Обращаясь опять к Толстовскому мудрствованию относительно воскрешения Лазаря, мы не можем не отметить странности в его логике. Всю одиннадцатую главу Иоанна он, как мы видели, зачеркнул. Оставил из нее только два стиха (25 и 26). А самый факт он сократил до дикого и бессмысленного уродства, как это мы показали. И вот, мы не понимаем, как он, зачеркнув всю главу, признал только два стиха? Ведь эти стихи без чуда не имеют никакого значения. Эти стихи с отрицанием Божества Христа немыслимы даже. Если Христос не воскресил Лазаря и не явил Себя Сыном Божиим, то как Он мог сказать Марфе: «Я есмь воскресение и жизнь, верующий в Меня, если и умрет, оживет» (ст. 25)? Если Христос не воскресил Лазаря и не Сын Божий, то как Он мог приписать Себе такую силу и значение, что «всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек» и требовать веры в действительность этого «Веришь ли сему?» (ст. 26). Ведь эти слова ясно говорят о том, что Христос есть Сын Божий и в Его руках власть над смертью и жизнью. Так ложь всегда сама себя изобличает и выставляет на позор все сумасбродство лжеца и клеветника!

В журнале «Миссион Обозрение» за 1915 г. в № 1 (янв.) на стр. 86–92 помещен «указатель литературы против толстовства».

В виду интереса самого вопроса и частых обращений к нам за указанием полемических пособий против лжеучений Толстого и «толстовства», в интересах миссии, считаем полезным и необходимым обратить внимание читателей на «указатель» означенной литературы против «толстовства», помещенный в вышеназванном журнале.

1) «Правда о графе Льве Толстом». Изд. 3, Москва, 1901 г., 24 стр., цена 15 к. Брошюрка издана очень хорошо. Она представляет из себя перевод одной статьи «Лже-Толстой» из Лондонского журнала. Брошюра написана живо, доступным языком. В ней наглядно изображено противоречие между словом и делом графа Л.Н. Толстого.

2) Аггеев Константин, свящ. «По поводу толков в современном образованном обществе, возбужденных посланием Святейшего Синода о графе Л. Толстом». Киев, 2 изд., А Т, 1901, 70 стр., цена 25 к. Брошюра заслуживает внимания потому, что автор ее известен интеллигенции, как «либеральный и просвещенный» священник. «Либеральный» священник признает хорошее, сделанное графом, ценит это и благодарит его сиятельство за доставленное добро; но потому именно вдвойне скорбит об отречении графа от Спасителя, о переходе от жизни в смерть. Все толки автор подвергает тщательному разбору и показывает их несостоятельность, оправдывает Синодальный акт 21 февраля 1901 года и, хотя бегло и туманно, в подстрочном примечании, но устанавливает твердо то положение, что миросозерцание графа периода его художественной деятельности и периода его философствования одно.

3) Антоний, архиеп. Волынский (Харьковский) «Беседы о превосходстве православного понимания Евангелия, сравнительно с учением Л. Толстого». Изд. 2, СПб, 1891 г., цена 15 коп., 1–48 стр.

4) Он же «Беседы о православном понимании жизни и его превосходстве над учением Л. Толстого». СПб, 1889 г., ц. 35 к., 1–55 стр.

Обе брошюры популярного автора широко известны читающей публике, и это их лучшая рекомендация. Заслуживает внимания полемический прием автора. Ни одного резкого слова. Нет мелочной придирчивой критики. Автор рисует читателю два понимания Евангелия и жизни –православное и толстовское. Чистота и святыня, глубина и высота первого перед вторым так ясны, что спора о превосходстве одного пред другим не может и быть. Брошюры написаны для интеллигентных читателей, а не для простецов.

5) Титлинов Б., проф. ««Христианство» графа Л. Толстого и христианство Евангелия». СПб, 1907 г., 1–183 стр., цена 1 рубль. Сравнительный метод, принятый высокопреосвященным Антонием в отношении двух указанных выше вопросов применен и проф. Б. Титлиновым в отношении всего «религиозного» миросозерцания гр. Толстого. Книга заслуживает внимания серьезностью тона изложения. Нельзя не согласиться с автором, что в «христианстве» гр. Л. Толстого нет христианства Евангелия, что учение Л. Толстого, весьма далекое от подлинного христианства, лишь имеет христианскую окраску. В книге г. Титлинова две части. В 1-ой он проследил ход внутреннего развития графа Л. Толстого и изложил его «веру», во 2-ой он рассмотрел миросозерцание гр. Л Толстого при свете евангельского христианства. Книга может быть полезной священникам-миссионерам в их борьбе с толстовством. Написана книга, к сожалению, не для простецов.

6) Гусев А., проф. «О сущности религиозно-нравственного учения гр. Л.Н. Толстого». Казань, 1902 г., цена 2 руб. 50 к. Книга проф. Гусева может быть рекомендована как заключающая в себе самую подробную из всех существующих в продаже противотолстовских книг и брошюр критику толстовства. Написанная весьма просто и популярно, она доступна и мало образованному читателю. В этом ее выгодное преимущество по сравнению с указанными сочинениями архиепископа Антония и проф. Б. Титлинова, написанными для интеллигентных и более развитых читателей. Высока, к сожалению, цена книги проф. А Гусева. Но если не для всех церковных библиотек, то, по крайней мере, для библиотек благочиннических ее приобретение является весьма желательным.

7) Аркадьев М. «Меморабилия», СПб., 1908 г., 1–16 стр., 8-о, ц. 10 к.

8) Новоселов М.А. «Открытое письмо графу Л.Н. Толстому по поводу его ответа на постановление Святейшего Синода», 2 изд., г. Вышний-Волочек, 1908 г. 1–16 стр. 8-о, цена 0 к. Две небольшие и доступные по цене брошюры двух бывших толстовцев г. Аркадьева и Новоселова прекрасно дополняют одна другую. Аркадьев живо и картинно рисует практическую жизнь и деятельность толстовцев и самого графа Толстого, Новоселов указывает на самообман теоретических положений толстовства. Оба автора, пережившие увлечение идеями толстовства, прекрасно изображают их непоследовательность. «Слова у Толстого хорошие, а в душе пустота получается по прочтении их, не чувствуется в них жизни, веяния Духа Божия, все мертво, холодно, рассудочно».

9) Буткевич Т., прот. проф. «Нагорная проповедь. Опыт изъяснения учения Господа нашего Иисуса Христа, с опровержением возражений, указываемых отрицательною критикой новейшего времени. По поводу лжеучения гр. Л. Толстого, ч 1-я – о евангельских блаженствах». Харьков, 1893 г., цена 1 рубль.

10) Он же «Последнее сочинение графа Л. Толстого «Царство Божие внутри нас» (критическ. разбор). Харьков, 1895 г., цена 60 к. Обе книги о. Буткевича доступны по цене, дают обстоятельный разбор толстовских и других отрицательных взглядов на Евангелие, в частности на евангельские блаженства, на христианское веро- и нравоучение. Защита христианского веро- и нравоучения сделана основательно. Книги дают много материала и для самодеятельности читателя, приглашая его прочитывать указанные места из Свящ. Писания и ими обличать толстовство. Заслуживает внимания во второй книге заключение. В нем о. Буткевич знакомит читателя с отзывом об учении Толстого, высказанным популярным французским писателем Максом Нордау. Нордау рассматривает толстовство, как проявление острой массовой душевной болезни. Толстовство – настоящие «сумерки народов», в некотором роде «чума вырождения и истерии».

11) Никанор, архиеп. «Беседы против графа Л. Толстого». Изд. 4, Одесса, 1903 г., 1–235 стр., цена 50 коп. Большая книжка в 235 стр. весьма доступна по цене 50 коп. В книжке 8 бесед, в которых обличаются все главнейшие пункты или заповеди Толстого. Особенно подробно изложены 7 и 8 беседы о христианском супружестве, о Церкви и о государстве. Все беседы написаны чрезвычайно живо и картинно. Есть места, где проповедник очень резок в своих словах. Это обстоятельство заставляет осторожнее рекомендовать книжку знаменитого святителя-богослова и философа. Светские люди, – знаю по опыту – возмущались этими резкими выражениями и из-за них не усваивали прекрасных и богатых своим содержанием бесед.

12) Бронзов А.А., профессор «Друг или враг Христов – Толстой?» СПб., 1912 г., 1–30 стр. 8-о, цена 50 коп. Часто в обществе приходится слышать, что проповедь толстовства есть проповедь истинного христианства, что граф Л. Толстой как он и сам говорил о себе, открыл и возвестил миру истинную проповедь Евангелия. Тем, кто заблуждается таким именно образом, можно горячо рекомендовать брошюру проф. А.А. Бронзова. Лица, разделявшие указанное заблуждение, потребовали от профессора, чтобы он опроверг их неправоту, пользуясь исключительно лишь собственными произведениями Толстого. Проф. А.А. Бронзов так и сделал. В своей брошюре он обнаруживает полное знакомство со всеми произведениями гр. Л.Н. Толстого. На основании этих произведений он показывает, что гр. Толстой всецело расходится с христианским мировоззрением по вопросам: 1) о Боге; 2) о творении мира и человека; 3) о Сыне Божием; 4) о Духе Святом; 5) о Церкви; 6) о таинствах и 7) о воскресении мертвых и жизни вечной. Проф. А.А. Бронзов твердо устанавливает, что гр. Толстой отрицает все, что делает христианство христианством, и что «Толстой не друг Христов, а враг это – безусловная истина!»

13) Галахов И., прот. – проф. «Религиозное мировоззрение гр. Л.Н. Толстого», Томск, 1911 г., 1–28 стр., цена 16 к. Для знакомства с религиозным мировоззрением гр. Толстого брошюра вполне достаточна, как написанная на основании обширного знакомства с сочинениями гр. Толстого и литературой о нем, но для целей полемических брошюра дает мало Брошюра написана не для простецов.

14) Айвазов И.Г. «Граф Л. Толстой», Москва, 1913 г., цена 20 к., 1–19 стр.

15) Варжанский Н. «В чем вера гр. Толстого», СПб, 1911 г., 1–20 стр. Издание В.М. Скворцова. Цена 10 к. Брошюры гг. Айвазова и Варжанского дают популярную характеристику мировоззрения гр. Л. Толстого. Предназначены они для широких масс народа. По цене более подходящею является брошюра г. Варжанского. Что касается изложения, то могу сказать, что оно в обеих брошюрах меня не вполне удовлетворяет. Было бы лучше пользоваться дня широкого распространения в народе статьей г. И.Г. Айвазова. «Кто такой гр. Толстой». Но, к сожалению, эта статья, –первоначально напечатанная в «Церковных Ведомостях», издаваемых при Св. Синоде, в 1908 году, и перепечатанная отсюда многими провинциальными и некоторыми столичными периодическими изданиями, и в оттисках цензурной властью изъята из продажи и распространения в обществе. Этот факт, очевидно, отразился на изложении второй брошюры г. Айвазова и не в ее пользу. Брошюры гг. Айвазова и Варжанского я давал читать различным лицам из общества. По отзыву читавших обе они достаточно убедительно излагают то, что стремятся доказать.

16) Остроумов Н. Ив. «Толстой и современное неверие», Рязань, 1909 г., 1–21 стр., цена 15 коп.

17) Он же «Где же правда? К вопросу дня о гр. Толстом», Рязань, 1910 г., 1–18 стр., цена 7 коп. Обе брошюры почтенного автора, испытанного ревнителя и борца против расколо-сектанства, редактора Рязанского «Миссионерского Сборника», живо откликающегося на все новые явления в жизни русского расколо-сектантства, заслуживают полного внимания со стороны пастырей церкви и миссионеров. Они прекрасно дополняют друг друга. В первой – характеристика мировоззрения Л. Толстого, во второй – правда об его ужасной смерти. Во второй статье сообщены новые сведения о посещении графа Толстого Тульским Архиепископом. И Остроумов много потрудился в обличении толстовства. Он не только напечатал свои статьи, но в журнале «Миссионерский Сборник» (Рязань) поместил длинный ряд статей разных авторов по данному вопросу. Особенного внимания из этих статей заслуживают статьи о протоиерея П. Алфеева, посвященные разбору толстовских «краткого изложения евангелия» и «соединения и перевода четырех евангелий». Исследование о. Алфеева, посвященное этому разбору, начато печатанием в 1907 г. и продолжено в следующие годы. Было бы желательно поэтому видеть в церковных и благочиннических библиотеках «Миссионерский Сборники» за все годы, начиная с 1907 года.

18) Скворцов Д. И «Трагедия души Л. Толстого» Тула, 1911 г., 1–13 стр., цена 20 коп. Брошюра г. Скворцова излагает вопрос о смерти Толстого, сравнивая эту брошюру, где на 13 страницах, оцененных в 20 коп., излагается трагедия души Л. Толстого, по поводу его «ухода» и смерти, с брошюрой г. Остроумова «Где же правда?» в 18 страниц за 7 коп., отдаешь предпочтение последней брошюре и по ее содержанию и по ее большей доступности.

19) Еп. Никон «Смерть гр. Толстого» (дневник из «Троицкого Слова») Троицкий цветок № 71, цена 10 к., Сергиева Лавра, 1911 г., стр. 1–128. В брошюре изложено:

I) за что граф Толстой отлучен от Церкви? Здесь же приведено целиком послание Свят. Синода об отлучении.

II) Почему Церковь не может молиться за гр. Толстого?

III) Тонкое язычество среди именующих себя христианами.

IV) Допустимо ли чествование памяти гр. Толстого среди православного русского народа.

V) Протест членов Государственного Совета против чествования памяти гр. Толстого.

VI) Отповедь князю Мещерскому на его негодование против архиепископов, отказавшихся в Государственном Совете почтить память графа Толстого вставанием.

Все поставленные вопросы изложены ясно и общедоступно. Православным читателям «Троицкий цветок» может сослужить прекрасную службу изложением вопросов, связанных с отлучением и смертью Толстого и указанием того, каково в действительности должно быть отношение православных людей к памяти Толстого.

20) Скворцов В.М. «По поводу отпадения от Православной Церкви графа Л.Н. Толстого». Издание вновь дополненное XI – 685 стр. Цена 2 р.

Это – исчерпывающий сборник статей в разъяснение вопросов, связанных с отпадением гр. Толстого от Православной Церкви. Первое издание сборника разошлось все целиком и потребовалось второе издание. Это – лучшая рекомендация книги. Желательно видеть сборник В.М. Скворцова в каждой благочиннической библиотеке.

21) Розанов В.В. «Л.Н. Толстой и русская церковь», СПБ, 1912 г., 1–22 стр. Цена 30 коп. Автор пользуется лишним случаем, чтобы послать несколько укоров православному духовенству, «не понявшему графа». Было взаимное непонимание.

«И Толстой, со своей стороны, совершенно не понимал церкви, Отзыв г Розанова, имевшего личное общение с гр. Толстым, очень важен Ценно узнать, что ничтожна данная Л Толстым критика церкви и богословия–что образованные атеисты шумно приветствовали эту критику только потому, что вообразили, будто она что то разрушает, что этой критике обрадовались сектанты по чувству своей вражды к церкви Это свидетельство от „внешних» и потому оно особенно дорого.

22) Бодиско Д. Под впечатлением драмы «Воскресение». Открытое письмо гр. Толстому. Изд. В М Скворцова, СПб., 1903 г., 1–16 стр., цена 5 коп. Автор письма преклоняется пред художественным гением графа и шлет ему горячий призыв обратиться ко Христу. Призыв оказался, как знаем, гласом вопиющего в пустыни.

23) Бородкин М. «Граф Л.Н. Толстой, как учитель жизни», СПб, изд. И.Л. Тузова, 1897 г. 1–110, I–VII стр., цена 40 коп. Книжка г. Бородкина довольно популярный очерк главнейших воззрений гр. Л. Толстого и краткий свод сделанных ему возражений. В ней три главы: I) о смысле и цели жизни; II) о бессмертии, счастии и любви; III) правила жизни Евангелия. К книжке на 7-ми стр. приложен, хоть и не полный, библиографический указатель литературы. Свод возражений против нравственного учения толстовства говорит, что Л. Толстой пренебрег догматами, а потому его нравственное учение осталось плодом, висящим в воздухе. При доступной цене и богатстве содержания книжка заслуживает рекомендации.

24) В С-ов «Правда о гр. Л.Н. Толстом п в связи с ней о нашем „обществе“ («Мис. Обозр», 1909 г., №№ 9, 11:12).

25) Тихомиров А.А. д-р зоологии, попечитель Московского учебного округа «Самообман в науке и искусстве». Издание 3, Москва 1914 г., 40 коп. Еще дороже и ценнее для православных апологетов названная брошюра выдающегося европейски известного ученого, прославившего себя миру открытием «искусственного парееногенезиса«. Брошюра эта вышла третьим изданием. Надо пожелать ей в самом скором времени 33-го издания. Желательно видеть эту брошюру в каждой православной семье, в руках каждого сомневающегося. Брошюра состоит из двух частей. В первой обличается теория Дарвина – самообман в науке, во второй обличаются умствования и полное невежество (в науке) гр. Л. Толстого – самообман в искусстве. К третьему изданию приложена еще статья, где автор проводит ту глубоко верную мысль, что надо гр. Л. Толстого оценивать всего, не разделяя его литературной деятельности на два периода. Эта мысль мне лично особенно дорога, так как приходилось много раз ее проповедовать изустно, а 28 августа 1908 г., по случаю юбилея гр. Толстого, засвидетельствовать и печатно в своей статье «Торжество развратной плоти». В этой статье, в газете «Волга», я писал: «Я искренно убежден в том, что совершенно напрасно разделяют Л. Толстого на художника-писателя и богослова-философа. Он один. Ведь и став религиозным мыслителем, Толстой не оставил изящной литературы, он дал сомнительное по этике и кощунственное «Воскресение» и на склоне дней своих пишет порнографическую повесть «Отец Сергий». Не думайте, что между этими произведениями и «Анной Карениной», и другими его произведениями первых лет нет связи. Связь есть. Что в зародыше, почему и незаметно для слабых глаз, было в первых, то во всей наготе проявилось в последних». Чрезвычайно приятно узнать, что это же мнение высказал и высоко авторитетный ученый. Для понимания гр. Толстого и для его обличения это мнение, бегло выраженное и о К. Аггеевым, чрезвычайно важно. Из всех названных книг и брошюр брошюру А.А. Тихомирова для интеллигентных читателей рекомендую, как самую полезную. Все книги и брошюры, под №№ 1–23 можно выписать от И.Л. Тузова, Птг., Гостиный двор, 45 Брошюру А.А. Тихомирова можно выписать из Московской Комиссии по устройству чтений для рабочих.

Для широкого и бесплатного распространения в народе обличения толстовства полезно выписать из редакции газеты «Церковность» (Москва, Лихов переулок, Епархиальный дом) маленькую брошюру Н. Ю Варжанского против Толстого, цена одного экземпляра три копейки, при массовой выписке дешевле. В свое время были изданы и широко распространены противотолстовские листки в Саратове. Полезно было бы запросить издательскую комиссию братства св. Креста в Саратове, имеются ли сейчас в продаже эти листки, и если имеются, то также выписать.

Для лиц, которые плохо читают серьезные книги и относятся к ним отрицательно, воспринимают же некоторые идеи лишь тогда, когда они даны в беллетристическом изложении, я горячо рекомендую две книги – 1) Соловьев Владимир «Три разговора о войне» и 2) Хейденфельдт «Из женской жизни». По поводу «Крейцеровой сонаты». Пер. с нем. В Мосоловой, Москва, 1895 г. Изд. Гросман и Кнебель.

И в той и другой книге (вторая первоначально была напечатана в «Русском Богатстве») содержится уничтожающая критика толстовства, в частности по вопросу о браке.

Не называю многочисленных журнальных статей. Их трудно достать. Указываю лишь то, что можно купить на книжном рынке. Для обличения толстовства считаю также полезными и следующие книги: 1) Орфано Александр «В чем должна заключаться истинная вера каждого человека». По поводу книги гр. Толстого «В чем моя вера?» Москва, 1887. Ц 1 р. 50 к. 2) Преображенский Ф. «Граф Л.Н. Толстой как мыслитель-моралист». Критический очерк, Москва, 1893. К сожалению, не могу сказать, имеются ли эти книги в продаже. В свое время они имели самое благотворное влияние на читателей.

Чтобы покончить с гр. Толстым, я выражаю усердное пожелание всем его почитателям внимательно прочесть 473–480 страницы ученого исследования В.И. Семенского «Крестьянский вопрос в России в XVIII и в первой половине XIX века». Том 2, СПб, 1888. Теоретическое и практическое отношение гр. Л Толстого к крестьянскому вопросу, по моему мнению, особенно убедительное доказательство неизменного разлада между словом и делом сиятельного графа.

Прот И. Кречетович

В дополнение к представленному «указателю» Редакция «Миссион. Сборника» со своей стороны считает полезным также отметить все, что напечатано на страницах ее журнала в изобличение лжеучения Толстого и в разъяснение его личности. Вот эти статьи.

1) «Пастырские письма против толстовщины». I С (1892 г., № 9–10; № 11–12).

2) «Письма пастыря к колеблемой учением гр. Льва Толстого» Иерея Сэ (1894 г., № 1, 2; 1896 г., № 1, 2;).

3) «Разрушительный характер учения графа Л.Н. Толстого». Прот. П. Алфеева (1898 г., №№ 3 и 4).

4) «Как нужно понимать заповедь Христа о непротивлении злу» (1903 г., № 6).

5) «Под влиянием идей великого русского писателя (против толстовства)» (1904 г., №№ 2 и 4).

6) «Исповедание» толстовцев. (Разбор одного, принадлежащая толстовцам, документа). Н. Смирягина (1906 г., №№ 3, 4, 5:6).

7) Разбор соч. Л.Н. Толстого «Краткое изложение евангелия» и «Соединение и перевод четырех Евангелий». Πрот. П Алфеева (Исследование это, начатое печатанием в 1907 г. № 4, продолжается до 1910 г. и печаталось в 1913 г.).

8) «Л.Н. Толстой пред судом покойного философа Вл.О. Соловьева» А. Никольского (1910 г., № 2).

9) «О поклонении Богу в духе и истине» (против гр. Л.Н. Толстого и современных сектантов)». Прот Алфеева (1910 г., № 6–7).

10) Н.И. Троицкий «Крест Христов – щит от соблазнов». По поводу юбилея гр. Л Н Толстого (1908 г., №№ 3–4).

11) «К предстоящему юбилею Л.Н. Толстого» (ibid).

12) «Русское Слово» о «Евангелии» Толстого. Краниева П. (1913 г., № 2).

13) «Толстой и современное неверие». Н.Ив. Остроумова (1909 г., № 1–2. Изд. и брошюрой, 1909 г.).¹⁰⁶

14) «Где же правда?» (К вопросу дня о Л.Н. Толстом). Н.Ив. Остроумова, 1910, № 11. Изд. и брошюрой 1910 г.).

15) «Последовательность Толстого в критических работах по исследованию Евангелия». Прот. П. Алфеева (1911, №2).

16) «Толстой, как обвинитель апостолов». Его же (1911 г., №4).

17) «Толстой и Магомет в своих воззрениях на Евангелие и Христа». Его же (1911, № 4).

18) «Л. Толстой и русская интеллигенция в ее погоне за кумирами». А Никольского (1911, №№ 5,6,7,8,10,12; 1912, №№ 1,3,4,5,7:12).

19) Л.Н. Толстой о Библии или janus bifrons в современной жизни. Прот. П. Алфеева (1911, г. №9).

20) «За границей о Толстом» (1911, № 2).

21) Свящ-ка Г. Богословского «К вопросу о церковном браке по поводу драмы Л.Н. Толстого «Живой Труп» (1912, №№ 11, 12; 1913, № 1).

22) Доклад Раненбург. Миссион Собраннию Попечителя Урусовского церков. прихода дейст. ст. Сов. Ивана Ивановича Бабина (По поводу появления толстовства в пределах Урусовского прихода Данков у.) (1912, № 1).

23) «Отпевание» графа Л.Н. Толстого с Евангельской и церковной точки зрения (по поводу современной газетной шумихи). Прот П. Алфеева № 3 за 1913 г.

24) Иисус Христос никогда не учил, что «властей между людьми не должно быть». Его же, № 3–4 за 1915 г.

25) «Великий писатель земли Русской» или «правда о двух стариках» (критический этюд с 2-мя снимками). Николая Ив. Троицкого, № 11, 1915 г.

26) Философия войны у гр. Л.Н. Толстого и В.С. Соловьева № 11, 1915 г.

27) «Великий писатель земли Русской» или «покушение на науку с негодными средствами» (Критический этюд) «Ν 10–11 за 1916.

28) Русский народ и гр. Л Н Толстой (Голос из народа). Ив. Шелудякова № 7–8 за 1913 г.

29) Как толстовцы раздувают славу Толстого (Образчик публичной лекции) № 6 за 1913 г.

30) К вопросу о постановке памятника гр. Л Н Толстому (по поведу газетных слухов) Н. Остроумова № 3 за 1914 г.

31) Иеромонах Анатолий о Л.Н. Толстом №1–2 за 1914 г.

32) Д. Акнинский, бывший инспектор народных училищ «Гр. Л.Н. Толстой как моралист»¹⁰⁷ 1914 г., ц. 65 к., 150 стр. Склад издания у автора г. Спасск, Ряз. г. (Отзыв об этом издании: «Такая книга против толстовства давно нужна была. Тон книги – «не укоризненный» (Тит. 2:8), читается легко и интересно». См ж. «Ревнитель», 1915, № 4–5).

1) Нагорная проповедь (Критический разбор социалистического учения Камерлюка). Рязань. Ц. 25 к. Одобрена Учебным Комитетом при Св. Синоде для фундаментальных и ученических библиотек, духовных семинарий и женских духовных училищ (Церк. Вед. 1911 г., № 11, стр. 56).

2) Теософское учение (Критический разбор его). Сергиев Посад, 1910 г. Ц. 30 к. (Отзывы «Вера и Разум», № 23, 1910 г., стр. 590. «Цер. Вед.», 1910 г., № 22, стр. 916–917. «Бог Библиогр. Листок», 1910 г., № 5–6, стр. 168–169, № 7–8 стр. 112 и др.).

3) Иуда предатель. Рязань, 1915 г. Ц 1 р. (Отзывы «Сарат. Еп. Вед.» 1915 г., № 6, 21 февр., стр. 232–237. «Миссион. Обозр.», 1915 г. Март, № 3, стр. 429–431. «Мис. Обозр.», 1915 г., № 3, стр. 434–439. «Истор. Летопись», Кн. V, № 5, Май 1915 г. Бесплатное приложение к журн. «Русский паломник» за 1915 г., стр. 627–630. «Миссион. Сборн.», 1915 г., № 1–2, стр. 149–150).

4) «От Гефсимании до Голгофы». Часть 1-я, «От Гефсимании до Претории Пилата». Рязань, 1915 г. Ц 1 р. 25 к. (Отзыв «Рус. Паломник», 1915 г., № 42).

5) Часть II. От Претории Пилата до Голгофы. Рязань, 1917 г. Цена 2 р. 25 к.

6) «На Голгофе». Рязань, 1915 г. Цена 1 р.(Отзыв из «Рус. Пал.», 1915 г., №42 перепечатан в «Мисион. Сборн» 1915 г., № 11, стр. 889–891).

7) «Идеал христианского брака по Евангелию и учению Церкви», 1916 г. (При Ред. Миссион. Сборн. Приложение к журналу за 1916 г.) ц. 1 р.

8) «Иисус Христос никогда не учил, что «властей между людьми не должно быть»« (Против толстовцев). Рязань, 1915 г. Ц. 7 к.

9) «Разбор Толстовского взгляда на чудо Воскрешения Лазаря». Рязань, 1914 г., ц. 10 к.

10) «Религиозная вера Толстого Л.Н. по его евангелию». Рязань, 1914 г. Ц. 10 к.

11) «Христианский памятник Царю Освободителю». Рязань, 1886 г. ц 1 р.

12) Родословие Господа нашего Иисуса Христа. 1913 г. Ц. 10 к.

13) Когда родился Господь наш Иисус Христос. Ц. 10 к.

14) Перепись Квириния. 15) «Отпевание» гр. Л.Н. Толстого с Евангельской и Церковной точки зрения. Рязань, 1915 г., ц.10 к.

16) Кто такое были русские масоны и какие цели они преследовали (Критические замечания на брошюру Барона Фон-Криденера). Ц. 2 коп.

17) О спасении (по поводу ложного понимания сектантами 14 ст. 10 гл. посл. ап. Павла к Евреям). Ц 2 к.

18) О спасении (по поводу ложного учения баптистов об их совершенстве в деле спасения чрез одну веру) Ц. 5 к.

19) «Уклонение от правильного понимания христианского покаяния» (против сектантов, католиков и современных рационалистов) Ц. 6 коп.

20) Касимовская противомусульманская миссия 1899 г. Ц. 25 к.

21) Христианский памятник Царю–Освободителю. 1886 г., Рязань (Первое издание все распродано) Ц. 1 р. 25 к.

22) Высокое религиозно-обрядовое значение церковной свечи при правосл. Богослужении, 1892 г.

23) Отеческое вразумление о необходимости употребления восковой свечи при церковном богослужении. 1892 г.

Листки «Живое Слово»

1) Смысл и значение Евангельских чудес.

2) Божественное учение Господа нашего Иисуса Христа.

3) Отношение книжников и фарисеев к учению Иисуса Христа.

4) Общий характер учения Иисуса Христа.

5) Состояние человечества в момент явления Спасителя в мир.

6) Почему Иисус Христос учил притчами?

7) Притча о сеятеле.

8) О плевелах.

9) Богохульное издевательство над Исусом Христом после суда Каиафы.

10) Молитва со креста Лк. 23, 34.

11) Как разносится яд неверия в наше время.

По поводу современной мировой войны

12) Современная война с библейской точки зрения.

13) Что такое война и откуда она, по учению Библии.

14) Неизбежность войны, по учению Христа.

15) Взгляд Иисуса Христа на войну.

16) Отношение Иисуса Христа к войне.

17) Оборонительная война – долг христианина и выполнение заветов Христа.

18) Война от диавола, по допущению Божию, в наказание и исправление людям.

19) Современная война есть повторение прошлого, а прошлое предрешает судьбу настоящего.

20) Война есть наказание Божие за беззаконие людей.

21) Война, распространяя опустошение кругом, несет погибель и самому опустошителю.

22) Голос пророков о войне есть голос Бога и предсказание пророков о судьбе всемирных завоеваний выражают непреложный закон Божественного мироправления.

23) Неизбежная погибель мировых монархий, созданных мечом и неправдою, и вечное царство Христа как царство любви, святости и мира.

24) Суд Божий над мировыми царствами древних язычников как верный указатель исхода настоящей войны.

25) Усердная молитва верующего помогает на войне.

26) Видимая помощь молитвы верующего на войне.

27) Настоящая мировая война есть залог всеобщего воскресение мертвых, с Библейской точки зрения. Из указанных листков многие имеют быть напечатаны вторым изданием. Цена от 2–8 коп.

Отзывы печати о сочинениях Прот. П. Ив. Алфеева

1) Иуда Предатель. а) «Миссион. Сборник», 1915 г., №1–2, 149–153. «Спешим познакомить читателей с только что вышедшей из печати книгой «Иуда Предатель».

Нет нужды много говорить о ней. Об этом каждый может судить сам, если он познакомится с общим характером книги, постановкой вопросов и решением их.

Задача и метод исследования об Иуде, а также и самый интерес книги лучше всего определяется содержанием книги. В этих видах мы представляем здесь весь материал содержания книги.

Страшный грех Иуды. – В чем состояла сущность греха Иуды. – Грех Иуды в его фактическом проявлении. – Любил или ненавидел Иуда Христа. – О чем говорит конец Иуды. – Доказательства из Евангелий на то, что Иуда, предавая Господа, не думал, что Его убьют. – Как тяжел грех Иуды, если он, предавая Господа, не имел в виду убить Его? Если Иуда имел превратное понятие о царстве Мессии и сердце, неспособное к восприятию истинного учения о нем, то как Христос мог избрать его в число двенадцати своих учеников? – Отвечает ли Иуда за свой грех, если он действовал во исполнение ветхозаветных пророчеств? Был ли Иуда приобщен на Тайной вечери Тела и Крови Господа нашего Иисуса Христа? Подготовление на вечери учеников к причащению Тела и Крови Иисуса Христа (Продолжение по вопросу о причащении на вечери Иуды). – Предательство Иуды. – Погибель Иуды».

Вопрос об Иуде заслуживает тем большего внимания, что «наши академические журналы» в своих взглядах на данный предмет разделились на три категории. «Богословский Вестник», в статье проф. М.Д. Муретова «Иуда Предатель» доказывает, что Иуда был приобщен Тела и крови Христовой. «Христианское Чтение» представляет справки на то, что Иуда был приобщен только Тела, без Крови. «Труды Киев Д. Академии», в статье проф. Д.И. Богдашевского утверждают, что Иуда удалился с вечери до установлены Евхаристии (стр. 53). Автор книги из самого установления Евхаристии и значения Таинства доказал, что Иуда не мог присутствовать на вечери в это время.

Вопрос о причащении Иуды имеет значение в борьбе с расколо-сектантами и выставленные основания к решению его дают миссионерам несокрушимую опору к утверждению истины. Но в сравнении с другими вопросами, решенными в книге прот. Алфеева, он занимает второстепенное место. Гораздо важнее вопросы о том, в чем состоял грех Иуды, по каким побуждениям он Господа, отвечает ли Иуда за свой грех, если он был выполнителем ветхозаветных пророчеств, и как смотреть на печальный конец его, опровергающий все существующие теории ученых о предательстве его и т.д.? Все эти вопросы решены автором, вопреки установленным взглядам академических журналов, на основании слов Самого Иисуса Христа и ясного понимания всего искупительного дела Христа. Излишне говорить, что все теории западных ученых богословов и экзегетов, при таком решении автора, сами собою отпадают.

Пользуемся случаем сказать, что тот же автор печатает дальнейшее продолжение дела Иуды – суд над Иисусом Христом, Его страдания и смерть, под заглавием «От Гефсимании до Голгофы». Свой труд автор посвящает «всем обидимым, страждущим и скорбящим». Самое посвящение говорит уже о характере книги.

б) «Миссион. Обозрение»,1915 г., март № 3, стр. 429–431. «Только что вышла из печати кн. Прот Алфеева «Иуда Предатель».

Широта кругозора автора, масса исторических и богословских познаний его, дают право книге Прот. Алфеева на почетное место среди богословской литературы».

в) «Миссион. Обозр.» 1915 г., № 3, март, стр. 434–439. «В первой книжке журнала «Миссион. Сборн.» за нынешний год помещена весьма содержательная и интересная статья Протоиерея П.И. Алфеева под заглавием «Был ли Иуда приобщен на Тайной вечери Тела и Крови Господа нашего Иисуса Христа?»¹⁰⁸

По мнению автора, хотя этот вопрос не представляет собою догматической важности и решение его в ту или другую сторону не изменяет сущности христианского миросозерцания, но он сам по себе интересует умы многих и в виду разнообразия решения его, не излишне дать более или менее твердую почву для правильного уяснения его.

По данному вопросу существуют три мнения: а) одни допускают, что Иуда приобщен был Тела и Крови наравне с другими апостолами; б) другие признают, что он приобщен был одного только Тела, но не Крови; в) а третьи утверждают, что Иуда удалился с вечери до установления Евхаристии.

Наши академические журналы, в своих взглядах по данному вопросу, разделились также на три категории.

Автор рассматривает вопрос по существу на основании сказаний евангелистов, а сначала изучает произведения западных писателей по данному вопросу.

При внимательном рассмотрении всех евангельских сказаний о Тайной вечери и сличении их между собою, становится ясным и непоколебимым, что Иуда при установлении таинства Евхаристии не присутствовал на последней вечери и, следов., не был приобщен, вместе с другими Апостолами, Тела и Крови Господа нашего Иисуса Христа.

По убеждению автора, изобличение Иуды и установление Евхаристии – это два момента, тесно связанные между собою, но несовместимые один с другим».

г) «Историческая Летопись» Кн. V, № 5, Май, 1915 г. Бесплатное приложение к журналу «Русский Паломник» за 1915 г., стр. 627–630. Иуда Предатель (Книга прот. Π.И. Алфеева, 1915 г.)

«В Миссион. Сборн.» подробно отмечен недавно появившийся ценный труд Прот П.И. Алфеева под вышеприведенным названием.

Книга эта сама за себя говорит.

«Иуда лобзанием предавший Своего Учителя, стал страшным именем на языке человеческом» и т.д. (Выписка из кн. автора).

«Читатель видит, что вопрос об Иуде имеет не только научный интерес, но и жизненно-практическое значение» и т.д.

«Страшный грех Иуды и пр.» (См. там же).

В одном из выпусков журнала «Миссион. Сборн.» автор разрешил напечатать одну главу из своей книги по специальному вопросу «Был ли Иуда приобщен на Тайной вечери Тела и Крови Господа нашего Иисуса Христа»? С этим вопросом обратились в 1911 году в редакцию «Миссион. Сборн.», а еще ранее, в 1897 году, в редакцию «Христианского Чтения».

Вопрос этот заслуживаете тем большего внимания, что «наши академические журналы» в своих взглядах на данный предмету разделились на три категории (См. выше). Автор книги из самого установления Евхаристии и значения таинства доказал, что Иуда не мог присутствовать на вечери в это время.

Вопрос о причащении Иуды имеет значение в борьбе с расколо-сектантами и выставленные основания к решению его дают миссионерам несокрушимую опору к утверждению истины. Но в сравнении с другими вопросами, решенными в кн. Прот. Алфеева, он занимает второстепенное место. Гораздо важнее вопросы о том, в чем состоял грех Иуды, по каким побуждениям он предал Господа, отвечает ли Иуда за свой грех, если он был выполнителем ветхозаветных пророчеств, и как смотреть на печальный конец его, опровергающий все существующие теории ученых о предательстве его и т.д. Все эти вопросы решены автором, вопреки установленным взглядам академических журналов на основании слов Самого Иисуса Христа и ясного понимания всего искупительного дела Христа Излишне говорить, что все теории, западных ученых богословов и экзегетов, при таком решении автора, сами собою отпадают.

Пользуемся случаем сказать, что тот же автор печатает дальнейшее продолжение дела Иуды – суд над Иисусом Христом, Его страдания и смерть заглавием «От Гефсимании до Голгофы». Свой труд автор посвящает «всем обидимым, страждущим и скорбящим». Самое посвящение говорит уже о характере книги».

д) «Саратовск. Епарх. Ведомости», № 6–21, февр. 1915 года, стр. 232–237.

«Глубокий психологический анализ мы видим в статьях давнего сотрудника «Миссионерского Сборника» Прот. Павла Алфеева «Был ли Иуда приобщен на Тайной вечери Тела и Крови Господа нашего Иисуса Христа» и «Страдающий Христос – в страдальцах мира»¹⁰⁹. (В назидание и утешение в переживаемую годину великого общенародного испытания). Первая из этих статей составляет часть последования Прот. Алфеева «об Иуде Предателе», а вторая – предисловие к имеющей скоро выйти из печати книге «от Гефсимании до Голгофы». У читателя является желание непременно сосредоточить свое внимание на соответствующих страницах Евангелия и прочитать полностью исследования о. Алфеева на такие занимательные темы».

(Отзыв этот перепечатан в «Миссион. Сборн.», 1915 г. № 3–4, стр. 231).

2) От Гефсимании до Голгофы. Часть 1-я, стр. 1–208. Рязань, 1915 г. Цена 1 руб. 25 коп. Книжным магазинам обычная уступка. Склад издания, Рязань, Типография Братства. Кроме того, продается в книжных магазинах Тузова, Петроград и др.

Содержание книги. – Предисловие. – От Гефсиманского сада до двора первосвященников. – На дворе первосвященников. Иисус пред лицом первосвященника Анны. – На суде первосвященника Каиафы. – После суда Каиафы. – На суде Синедриона. – От Каиафы до претории Пилата. – Примечания к тексту книги.

Подробная характеристика содержания книги и значение ее даны на страницах «Миссион. Сборника» (1915 г. № 1–2, стр. 168–176). Берем оттуда несколько строк.

«Беспримерный во всемирной истории суд над Иисусом иллюстрирует все Евангелие Христа и отношение всех классов Еврейского общества и всех народов земли к учению и личности Христа. В этом суде пред нами выступает лицом к лицу, с одной стороны, Божественная правда, любовь и милосердие во Христе, а с другой стороны, человеческая неправда, ненависть и жестокость озлобленных судей. Здесь развертывается пред вашим взором непримиримая борьба истины с ложью, правды с клеветою, любви с ненавистью, милосердия с жестокостью, смирения и кротости с гордостью и презрением, чистоты и святости с мерзостью человеческого греха. Посланник Неба стоит пред извергами ада, Спаситель мира – пред человеконенавистничеством врага, разрушающего вечное спасение человека, словом, Царство Христа сталкивается в решительной борьбе с царством сатаны, в лице убийц Христа.

«В этом суде целой вереницей проходит пред нами нескончаемый ряд мировых типов, доселе живых и никогда не умирающих на грешной земле. Это – Иуда, первосвященники, слуги и дворня архиереев, вооруженные стражи и судьи Синедриона, безбожные саддукеи, лицемерно-благочестивые фарисеи, ученые книжники, гордые своим пустым знанием, и надутые своею властью князья – старейшины народа. Мы видим и слышим здесь наглые лжесвидетельства клеветников, их грубые издевательства и тонкие глумления над Христом, ядовитые остроты, кощунственные насмешки и богохульные ругательства над Богочеловеком. Пред нами развертывается какая-то дикая оргия выходцев из ада. И среди них очутились смущенные апостолы, страдающие за Христа. А там пробуждаются толпы народа, доселе преданного Христу, но теперь восставшего против Христа и неистово требующего смерти Христа. Суд Пилата и Ирода, поругания и бичевания на дворе Пилата, крестный путь на Голгофу, плачущие женщины и утешения Христа в такие минуты, это представляет какой-то волшебный калейдоскоп, где все смешалось, перепуталось, где люди беснуются, шумят, неистово требуют, не зная чего. Все это покрывает землю каким-то непроницаемым мраком, где люди безумствуют в своей слепоте, сами не сознавая того. И в этом мраке не видно Бога, а действует одна только «власть тьмы» (Лк. 22:53). Здесь, в словах Христа, – разъяснение всей картины».

«Заглянуть в души всех действующих лиц, охарактеризовать их отношения ко Христу и показать облик их в современных живых людях, одним словом, раскрыть психологию панорамы проходящих пред нами всех групп – это значит поставить Христа лицом к лицу с человечеством, христианство с иудейством и язычеством. В этом – глубокий интерес понимания исторической жизни всех народов земли.

Достаточно и приведенных первых строк из предисловия книги, чтобы судить о характере и значении книги, захватывающем интересе ее. Это – не шаблонный пересказ Евангельских событий, а раскрытие внутреннего смысла и мирового и вечного значения их для человечества. Книга посвящается «всем обидимым, страждущим и скорбящим», которые в страданиях Христа найдут себе утешение, ободрение и силу к перенесению всех обид, скорбей и страданий».

3) Нагорная проповедь. (Критический разбор социал-демократического взгляда Камерлюка на Нагорную проповедь Христа). Рязань, Ц. 25 к. Одобрена Учебным Комитетом при Св. Синоде для фундаментальных и ученических библиотек духовных семинарий и женских духовных училищ (Церк. Вед. 1911 г., № 11, стр. 56).

4) От Гефсимании до Голгофы.

5) На Голгофе.

«Рус. Паломник», 1915 г., № 42 – «Мы уже имели случай недавно видеть одно из ценных сочинений прот. П.И. Алфеева «Иуда Предатель», где талантливым автором раскрыты психологические глубины тех разносторонних влияний, которые сделали имя Иуды Искариотского нарицательным именем на языке человеческом.

Теперь пред нами другие две книги того же автора, раскрывающие во всей глубине «беспримерный во всемирной истории» суд над Христом и Его смерть, над тайной которой «преклоняется и мир ангельский».

Правдив автор, говоря, что в суде над Христом, в котором принимали участие люди различных психологий, «Царство Христа сталкивается в решительной борьбе с царством сатаны в лице убийц Христа», – иначе чем объяснить ту исключительную злобу, которой пылали враги к Иисусу Христу – возвращавшему зрение слепым, исцелявшему расслабленных, воскрешавшему мертвых, давшему людям законы абсолютного совершенства!

«В этом суде, – говорит автор, – в гипнотическом каком-то сне целой вереницей проходит пред нами нескончаемый ряд мировых типов, доселе живых и никогда не умирающих на грешной земле. Это – Иуда, первосвященники Анна и Каиафа, слуги и дворня архиереев, вооруженные стражи и судьи Синедриона, безбожные саддукеи и лицемерно благочестивые фарисеи, ученые книжники, гордые своим пустым знанием и надутые своею властью князья – старейшины народа».

И как ярко выведены о. Алфеевым все эти типы «выходцев из ада», затеявших, подобный дикой оргии, суд, на фоне которого выделятся своей чистотой смущенность апостолов, страдающих за своего Учителя.

«А там пробуждаются толпы народа, доселе преданного Христу, но теперь восставшего против Христа и неистово требующего смерти Христа, Суд Пилата и Ирода, поругания и бичевания во дворе Пилата, крестный путь на Голгофу, плачущие женщины и утешение Христа в такие минуты – все это представляет какой то волшебный калейдоскоп, где все смешалось, перепуталось, где люди беснуются, шумят, неистово требуя, не зная чего. Все это покрывает землю каким-то непроницаемым мраком, где люди безумствуют в своей слепоте, сами не сознавая того. И в этом мраке не видно Бога, а действует одна только «власть тьмы».

Раскрывая психологию всего этого, автор сопоставляет, таким образом, как выражается он, Христа с человечеством, христианство – с иудейством и язычеством, и в сопостановлении этом представляется умственному взору нашему Христос, как «всечеловек», т.е., как сын человеческий, абсолютное совершенство человека, в котором, «как в чистом зеркале, отражаются все духовные и нравственные извращения и уродства всего человечества».

Выясняя вопросы, стоящие в связи со смертью Христа, прот. Алфеев имеет целью «решение всех споров и недоумений разных христианских исповеданий и различных толков наших сектантов, вытекающих из неправильного понимания искупительной смерти Христа и действия ее на нравственную свободу человека.

Далее автор углубляется в сущность молитвы со креста, рассматривает значение искупительной жертвы, и затем, отвечает на крестохулительство сектантов раскрытием славы креста Господня через творения боговдохновенных писателей.

Описание событий, которым прот. Алфеев посвятил рассматриваемые книги, ведется художественной, увлекательной речью, а в глубине психологических анализов современной Христу эпохи и соприкасавшихся с Ним людей становится ощутительным то огромное влияние, которое имел Сын Человеческий на нравственный уклад сынов людских.

Эти «сыны людские», в связи с голгофской трагедией, переживали свои личные драмы, настолько своеобразные, поскольку самобытны характеры их, и уменье дать почувствовать читателю эти драматические переживания, выяснить – почему данное лицо так, а не иначе реагировало на миссию Христа – надо поставить в большую заслугу прот. Алфееву.

От способности автора быть художником и психологом, между строк евангельского повествования о суде над Христом и Его крестной смерти восстают из дали девятнадцати веков живые, реальные образы, и становится вполне понятным то значение, какое имели на осуждение Христа сцепления психологических причин.

Побольше бы таких книг, и люди перестали бы погребать Живого Бога под ложным пониманием правды Его, иссякло бы место лукавым мудрствованиям, и в правдивых психологических описаниях облик Христа отразился бы как в кристаллически чистой воде.

А. Фадеев

6) Теософское учение. (Краткий критический разбор его). Сергиев Посад, 1910 г. Ц. 30 к.

Эта брошюра весьма и весьма обращает на себя внимание. И хотя автор называет ее «Кратким критическим разбором», но в действительности, – говорит журнал «Вера и Разум» (№ 23, 1910 г., стр. 590), – она очень полно и обстоятельно затрагивает и критически обследует наше современное теософское движение. В особенности весьма сильно и хорошо автор устанавливает отношение современной теософии к христианству, к Его Божественному Основателю и к православно-христианскому чувству и сознанию вообще. Его очерк в виду быстро распространяющейся в последнее время в России теософской литературы по всем отраслям и в виду самых смутных в обществе нашем сведений о теософии, – действительно получает, по выражению «Церковных Ведомостей», – «важное значение» и заслуживает книга самого широкого распространения (См. отзывы о ней в «Церк. Вед.», 1910 г., № 22, стр. 916–917, «Вера и Разум», № 23, 1910 г., стр. 590, в «Бог. Библгогр. Листке», «№ 5–6, стр. 168–169, № 7–8, стр. 212, 1910 года и др.).

Руководственные правила к объяснению Евангелия для пастырей и миссионеров в их борьбе с неверием и сектантством. Рязань, 1915, 75 стр. Ц. 50 к.

«Богослов. Бибигогр. Листок» (прил. к ж. «Рук. для сельск. паст.»). 1915 г., вып. 8–9, стр. 146–147.

«Наше разногласие с сектантами объясняется, между прочим, различным пониманием одних и тех же библейских текстов. Отсюда понятно, насколько важно установить приемы правильного истолкования Слова Божия. Такие приемы указываются в названной книге о прот. Алфеева. Здесь прежде всего устанавливаются общие правила, которых должно держаться при чтении Евангелия. Так как Евангелие есть благая весть о нашем спасении, то читать его нужно не для приобретения научных познаний, не для подсчета того, сколько раз то или другое слово встречается у одного евангелиста и каким словом оно заменяется у другого (к чему сводится метод многих немецких исследователей Библии), тем более не для критики, не для отыскивания в нем мнимых противоречий, каковое отношение к Слову Божию прямо преступно, а для постижения путей и средств ко спасению, для уяснения Лица и учения Спасителя нашего Иисуса Христа, для усвоения себе Его духа. Истинность евангельских событий и учения Христа не нуждается в диалектических доказательствах; Евангелие, при надлежащем чтении его, непосредственно убеждает в этой истинности, нужно только читать Евангелие в простоте сердца, без всякого рационалистического предубеждения, и проверять его опытом жизни, тогда сама собою станет ясна Божественность Христа и благотворность Его учения для духовной жизни человека; Евангелие нужно не читать, а переживать.

В частности, для правильного понимания отдельных мест Св. Писания, нужно брать их не в отрывочности, как большей частью делают сектанты, а принимать во внимание их контекст и даже общий дух Христова учения. Необходимо также следовать пониманию св. отцов, толкования которых суть «не теоретическая исследования человеческого ума, но изыскания доброго и благоговейного сердца, введенный в самую жизнь и оправданный опытом жизни». Не излишне обращаться также к филологическим, историческим и археологическим данным.

Как видно из кратко изложенного содержания рассматриваемой книги, автор ее в прямом ответе на поставленную тему не дает чего-либо нового. Но все же книга не лишена известной ценности, так как, кроме прямого ответа на тему, в ней находится немало, хотя и побочных, но глубокомысленных рассуждений по вопросам, касающимся содержания Евангелия и его божественного достоинства.

Обращаем внимание почтенного автора на одно неудачное выражение. В § 50 он говорит: «Христианский мир делится на множество исповеданий, а каждое исповедание подразделяется множество сект, неужели и православное исповедание разделяется на секты?¹¹⁰.

Книги, статьи и брошюры Н.Ив. Остроумова

1) Какие читать молитвы наш простой народ? (Тульск. Губ. Вед., 1898 г. № 125; перепечатано Тульск. Епарх. Вед. 1899 г., № 14. Пастырск. Собеседн. 1899 г. № 28).

2) Профессор Иван Николаевич Корсунский. Тула, 1900 г., цена 20 коп.

3) Редкий человек (из воспоминаний об Ив.Н. Корсунском, проф. Москов. Дух. Академии). Москва, 1900 г., ц. 15 к.

4) Мысли Аристотеля о воспитании и о значении музыки в деле воспитания. Тула 1903 г., ц. 20 к.

5) Д.Ф. Голубинский (воспоминания). Москва, 1904 г., ц. 15 к.

6) Чему научает нас жизнь препод. Марии Египетской? (Тульск. Губ. Вед. 1904 г., № 54).

7) Аналогии и их значение при выяснении учения о св. Троице, по суду блаж. Августина («Правосл. Собесед.», 1904 г., № 2).

8) Добрые души (рассказы из быта народа и духовенства). Москва. 1905 г. Издание составляет собственность книжного магазина Ступина.

9) Свадебные обычаи в древней Руси. Историко-этнографический очерк. Тула, 1905 г., ц. 60 к.

10) Блаж. Августин как обличитель отрицательно рационалистического воззрения на христианское учение о св. Троице. Рязань, 1907 г., ц. 20 к.

11) «Великий молитвенник и подвижник русской земли». Из сказаний о препод Серафиме Саровском (по неизданной рукописи; «Тульск. Е.В.», 1904 г., № 15).

12) Из сказаний современника о Саровском подвижнике Серафиме (по поводу хулы на него со стороны старообрядцев). Рязань, 1907 г. Цена 10 к.

13) «Толстой и современное неверие» (Мысли и наблюдения). Рязань, 1909 г., ц. 15 к.

14) Вопрос о «странничестве» или бегунстве на IV-Всерос. Мис. Съезде. в г. Киеве («Мис. Сборник», 1909 г., № 5).

15) Памяти пастыря-миссионера о прот. Василия Аф. Динариева (23 янв., 1910 г.). «Мис. Сборник», 1910 г., № 1.

16) По поводу 25-летнего юбилея В.М. Скворцова (3-го сен., 1909 г.). «Мис. Сборн.», 1909 г., № 5.

17) Клевета старообрядцев на исправленной текст 16 стиха 24 гл. книги Левит (Миссионерская заметка). «Мис. Сборник» за 1910 г., № 8.

18) Современные запросы общества пастырю Церкви («Мис. Сборник» за 1910 г., № 6–7).

19) Памяти священника-миссионера о Дометия Иерофеевича Холопова (†). («Мис. Сборник», 1911 г., № 2).

20) «Современное неверие и христианское воспитание детей». (Размышления по случаю праздника Благовещения Пресв. Богородицы). Слово, произнесенное 25 марта 1910 г. в Ал.-Нев. Церк. Троицкой слободы г. Рязани («Мис. Сборник», 1911 г., № З). Изд. и отд. брошюрой ц. 10 к.

21) «Миссионерский Съезд в Нижнем Новг. в 1907 г. Рязань, 1908 г., 15 к.

22) «Св. Димитрий Ростовский, как архипастырь миссионер (к 200-летию со дня блаженной кончины его † 28 окт. 1709 г.). К брошюре присоединено «Послание лжеепископа Анастасия о фальшивых мощах, распространенных в расколе». Рязань, 1909 г., 10 к.

23) «Современное расколо-сектантство и меры воздействия на него со стороны приходских пастырей церкви. Рязань, 1909 г., 15 к.

24) «Где же правда?» (К вопросу дня о Л.Н. Толстом). Рязань, 1910 г., 10 к.

25) «Кто – за хлыстом, тот – не со Христом, а кто – не со Христом, против Христа (Мф. 12:30). а) «Новейшее мистическое сектантство и православная миссия»; б) «Против хлыстов старого и нового времени» (Исповедь о. Архим. Паисия) – 55 стр. 12 к.

26) «Св. Примирительница». (По поводу восстановления всецерковного прославления св. благов. княг. Анны Кашинской). Рязань, 1909 г., 5 к.

27) «Истинный и ложный пути жизни». Рязань, 1914 г., 10 к.

28) Кому мы служим? (О современных кинематографах). Рязань, 1914 г., 8.к.

29) «Древняя мудрость – о воспитании, в виду живого и жизненного его значения в настоящее время». Рязань, 1914 г., 25.

30) «Страшное падение» (Облик немецкого народа в нынешней войне). Рязань, 1914 г., 8 к.

31) «Балтизм – враг Православия и русской народности». (Очерк о рационалистическом сектантстве в связи с нынешней войной). Рязань, 1914 г., 12 к.

32) Бессилие неверия. О Льве Толстом и о «Толстовщине». Рязань, 1915 г., 20 к.

33) «Катасоно-Феодоровцы», новая фракция хлыстовской секты. «Новый Израиль, их новооткрытым духовным песням».

34) «Наша священная война и газетная театральная шумиха». Рязань, 1915 г., 25 к.

35) Современная «авакумовщина» в расколе старообрядчества (Краткая литературная справка). «Мис. Сборн.», 1916 г., № 6–7, 3 к.

Адрес для выписки: г. Рязань, Дух. Семинария, Преподавателю Николаю Ив. Остроумову, а также Петроград, кн. магазин И.Л. Тузова, Гост. Двор, № 45.

Отзывы печати о сочинениях Η.И. Остроумова

1) «Мысли Аристотеля о воспитании и о значении музыки, в деле воспитания». 1903 г, Тула 1-е изд.

Та же книга, в несколько дополненном виде, издана 2-м изд. под заглавием «Древняя мудрость – о воспитании, в виду живого и жизненного его значения в настоящее время». Рязань, 1914 г., ц. 25 к.

Журн. «Вера и Церковь», 1904 г., кн. З-я, стр. 498–499; «Книжка г. Остроумова интересна и полезна. В наш век религиозных шатаний, политических колебаний и нравственной неустойчивости твердые принципы Аристотелевой педагогики при надлежащем использовании их принесут добрый плод. В книжке г. Остроумова нет ничего лишнего, поэтому она при стройности плана и простоте речи читается легко. Впечатление от книжки заставляет нас добрым словом приветствовать ее появление».

2) «Толстой и современное неверие» (мысли и наблюдения). Рязань, 1909 г., 1-е изд.

Та же книжка, значительно дополненная, выпущена 2-м изданием, под заглавием «Бессилие неверия» О Льве Толстом и о «толстовщине». Рязань, 1915 г., ц. 20 к.

Отзыв о книжке в 1-м ее издании дан на стр. «Синод Церк. Ведом» за 1909 г. и перепечатан в журнале «Миссион- Сборник» за 1909 г., № 6, стр. 468. «Толстовская эпопея, говорит «Церк. Ведомости», начинает уже стушевываться, и личность великого писателя земли русской не имеет того обаяния, какое имела лет 5–6 тому назад, но яд лжеучения, пущенный в народ, не только не выдохся, а еще сильнее действует в современном обществе, переходя из одного организма в другой. Н.И. Остроумов, редактор журнала «Миссионерский Сборник», в своих «Мыслях и наблюдениях» передает несколько эпизодов из столкновения с жертвами Толстовского яда и беседу Преосвященного Парфения, епископа Тульского, посетившего Толстого в Ясной Поляне. Все, передаваемое брошюрой, обрисовывает облик человека, отторгнувшегося от единства веры в Господа нашего Иисуса Христа, человека, не сознающего ограниченности своего рассудка и возомнившего себя «учителем жизни», а между тем ученики и последователи этого учителя от Толстовского лжеучения не жизнь себе ycвoяют, а смерть духовную, но нередко с духовной смертью соединяется и физическая – самоубийство.

Брошюра объемом 20 страниц, написана понятным и живым языком.

3) «Блаж. Августин, как обличитель отрицательно рационалистического воззрения на христианское учение о св. Троице». Рязань, 1907 г., ц. 20 к.

Проп. Обозр. вып. III, – прилож. к «Дух Бес.» за 1909 г. «Догмат христианского вероучения о св. Троице, являющийся камнем преткновения для всех рационалистов, считающих свой разум высшим критерием всякого познания, раскрывается в названной брошюре на основании знаменитого сочинения блаж. Августина «De Trinitate». Признавая невозможность для нашего разума всецело постичь тайну Троицы, бл. Августин в своем сочинении старался уяснить ее путем аналогий, заимствованных как из окружающей природы физической, так в особенности из природы человеческого духа. Передача аналогий блаж. Августина составляет содержание брошюры. Известно, что блаж. Августин, как глубочайший психолог, обладавший тонким психологическим анализом, довел свои аналогии до высшей, предельной, так сказать, точки развития, а потому, помещенные в брошюре, аналогии бл. Августина имеют для рационалистов даже нашего времени неоспоримых, наглядным доказательства догмата о св. Троице, заимствованные и основанные на проявлениях нашего духа; брошюра издана оч. удовлетворительно».

4) «Современное расколо-сектантство и меры воздействия на него со стороны приходских пастырей Церкви». Рязань, 1909 г. Ц. 15 к.

«Синод Церк. Вед.» за 1909 г. (перепечатан отзыв в «Мисс. Сборнике» за 1909 г., № 6, стр. 467).

«По нашему времени можно только приветствовать появление в свет книжек и брошюр, направленных к освещению непроглядной тьмы расколо-сектантских дебрей. Озаглавленная здесь брошюра на 28 страницах хотя кратко, но живым словом и с основательными доводами дает интересные сведения относительно новых оригинальных сект, их происхождения и молитвенных собраниях, указывает на причины успеха сектантской пропаганды и на средства против этой пропаганды. Говорится здесь и об оживлении в старообрядчестве, особенно в расколе австрийского толка. Не упущено из внимания и злохудожное дело Иннокентия и Михаила (Семенова). Книжка заканчивается указанием на новые условия для православной мессии, созданные законами 17-го апреля и 17 октября, и на меры воздействия на расколо-сектантство со стороны приходских пастырей. Цена за эту брошюру 15 коп., выписать можно от автора, чрез Рязанскую духовную семинарию, или Редакцию «Миссион. Сборника».

5) Истинный и ложный пути жизни (Новогодние мысли и благожелания). 23 стр. Ц. 10 к.

6) Древняя мудрость – о воспитании, в виду живого и жизненного его значения в настоящее время, 39 стр. Ц 25 к.

7) Кому мы служим? (О современных кинематографах). 16 стр. Ц. 8 к. Рязань, 1913 к.

«Богосл. Библгогр. Листок» – вып. 4–1. Апр. 1914 г. (Прилож. к «Рук. для Сельск. Пастырей»).

«Названные брошюры принадлежат известному деятелю на поприще нашей миссии и духовной журналистики, –редактору «Миссионерского Сборника». В них освещаются различные современный явления. В первой брошюре содержится призыв к пастырям Церкви – в виду распространена сектантства, упадка нравов, расстройства семейных основ и т.д. – с новой ревностью проходит свое великое служение. Во второй брошюре излагаются педагогические воззрения Аристотеля; многие мысли этого философа остаются поучительными и для нашего времени. Третья брошюра затрагивает один из современных педагогических вопросов – о влиянии кинематографов, в последнее время широко распространившихся. Автор приводит факты преступлений, совершенных детьми для приобретения денег, чтобы иметь возможность пойти в кинематограф; но и помимо того, содержатели кинематографов, обычно имеющие целью не поучение публики, а наживу, часто ставят такие картины, которые действуют на зрителей, и особенно на детей развращающим образом. Автор и призывает к борьбе с этим злом».

8) «Катасоно-Феодоровцы», новая фракция хлыстовской секты. «Новый Израиль», – по их новооткрытым духовным песням. Рязань, 1912 г., стр. 1–11 + 104 + 1 – IV ц. 1 р.

«Миссион. Обозрение» за 1915 г., № 9, стр. 80.

«Под вышеуказанным заглавием преподаватель Рязанской дух. семинарии по расколо-сектантству, редактор ж. «Мис. Сборник», Н.И. Остроумов выпустил весьма интересную, а для миссии полезную книгу, которая по своему новому материалу, доселе никому не известному, по своему строго-научному и правдивому освещению хлыстовской секты с внутренней стороны, заслуживает особенного внимания Новая секта «Катасоно-Феодоровцы», еще неизвестная в науке, есть новейшая отрасль хлыстовства – точнее фракция хлыстовской секты «Новый Израиль». Вопрос о «Новом Израиле» в настоящее время интересует всех его обсуждаешь пресса не только духовная и специально миссионерская, но и светская, причем высказываются об этой секте далеко не всегда согласные между собою мнения. Что же касается новой фракции хлыстовской секты «Новый Израиль», названной автором «Катасоно-Феодоровцы», то эта новейшая отрасль хлыстовства появляется в печати в первый раз.

Интерес книги г. Остроумова в том состоит, что автор выясняешь существо секты раскрываешь внутреннюю сторону и силу ее действия на окружающих, показывает жизненно практическое значение ее, отношение к христианству, Православной Церкви, обществу и государству. Автор, пользуясь исключительным материалом, так сказать ключом к раскрытию внутренней стороны секты, искусно замаскированной совне, выносишь на свет Божий миросозерцание секты отношение последователей ее к Православной Церкви, ее учению, таинствам, богослужению, обрядам, к гражданской власти и духовенству, к почитанию икон и пр. Желающим познакомиться, как хлысты, вложив в библейскую терминологию свой смысл, свое содержание, заменили истинное христианство своим богохульным и развращенным измышлением, мы искренно рекомендуем сочинение г. Остроумова, имя которого хорошо известно по его миссионерским и вообще литературным трудам Книга издана тщательно, выписывать ее можно от автора».

Напечатаны листки и брошюры «Живое Слово», – в виде приложения при журн. «Миссион. Сборник» (г. Рязань)

№ 1-й «Смысл и значение евангельских чудес».

№ 2-й – «Божественное учение Господа нашего Иисуса Христа».

№ 3-й – «Отношение книжников и фарисеев к учению Иисуса Христа».

№ 4-й – «Общий характер учения Иисуса Христа».

№ 5-й – «Состояние человечества в момент явления Спасителя в мир».

№ 6-й – «Христиане, не оскверняйте праздников!».

№ 7-й – Иисус Христос учит притчами?»

№ 8-й – «О вере в Церковь».

№ 9-й – «Кому мы служим?» (О современных кинематографах).

№ 10-й – «Притча о сеятеле».

№ 11-й – «Древняя мудрость – о воспитании в виду живого и жизненного его значения в настоящее время» 25 к.

№ 12-й – «Богохульное издевательство над Иисусом Христом после суда Каиафы».

№ 13-й – «Молитва со Креста» (Лк. 23:34).

№ 14-й – «Как разносится яд неверия в наше время?»

№ 15-й – «Как пьянство довело сына до убийства своего отца?»

№ 16-й – «Притча о плевелах».

№ 17-й – «Закрыта «жалобная книга"». Против пьянства. (Наблюдения и религиозные размышления в настоящую войну).

№ 18-й – «Как православному человеку вести себя во время войны?» – (Религиозные размышления в настоящую войну).

№ 19-й – «Чем может женщина послужить церкви?» (Мысли архипастыря).

№ 20-й – «В чем истинное звание христианина?» (Из вечерних праздничных чтений – бесед пастыря с народом).

№ 21-й – «Каков должен быть брак, по учению Иисуса Христа?»

№ 22-й – «Страшное падение» (Облик немецкого народа в нынешней войне).

№ 23-й – «Современная война с Библейской точки зрения».

№ 24-й – «Победа Русской души».

№ 25-й – «Что такое война и откуда она, по учению Библии».

№ 26-й – «Неизбежность войны, по учению Христа».

№ 27-й – «Усердная молитва верующего помогает на войне».

№ 28-й – «Видимая помощь молитвы верующего на войне».

№ 29-й – «Голос пророков о войне есть голос Бога и предсказания пророков о судьбе всемирных завоеваний выражают непреложный закон Божественного мироправления».

№ 30-й – «Война, распространяя опустошение кругом, несет погибель и самому опустошителю».

№ 31-й – «Отношение первых христиан к войне и в военной службе».

№ 32-й – «Взгляд Иисуса Христа на войну».

№ 33-й – „О немцах и о сектах немецкого порождения».

(Слово пастыря-миссионера к православной пастве по случаю нынешней войны).

№ 34-й – «Неизбежная погибель мировых монархий, созданных мечом и неправдою, и вечное царство Христа как царство любви, святости и мира».

№ 35-й – «Суд Божий над мировыми царствами древних язычников, как верный указатель исхода настоящей войны».

№ 36-й – «Отношение Иисуса Христа к войне».

№ 37-й – «Оборонительная война – долг христианина и выполнение заветов Христа».

№ 38-й – «Война от диавола, по допущению Божию, в наказание и исправление людям».

№ 39-й – «Святая Четыредесятница – время духовного обновления» (Слово Архипастыря).

№ 40-й – «Христос Воскрес – воскреснем и мы».

№ 41-й – «Духовное перерождение безбожника на войне, по молитвам умершей матери».

№ 42-й – «Современная война есть повторение прошлого, а прошлое предрешает судьбу настоящего».

№ 43-й – «О. Иоанн Кронштадтский – о причинах и цели войн».

№ 44-й – «С земного удела Божией Матери».

№ 45-й – «Война есть наказание Божие за беззакония людей».

№ 46-й – «Святая скорбь по умершим сынам родной земли».

№ 47-й – «Лживость современного неверия и его пагубные действия».

№ 48-й – «Жизнь без Христа – погибель мира».

№ 49-й – «Родословие Христа – золотая цепь, объединяющая между собою и с Богом всех людей».

№ 50-й – «Против карточной игры».

№ 51-й – «Против зрелищ накануне праздничных дней в настоящие дни великой брани».

№ 52-й – «О молитве за пленных воинов».

№ 53-й – «Поучение ко вдовам воинов».

№ 54-й – «О реформе прихода».

№ 55-й – «Родословие Христа – золотая цепь» (окончание листка № 49).

№ 56-й – «Мысли о воспитании современного юношества».

№ 57-й – «Как граф Л.Н. Толстой пришел к учению о непротивлении злу?»

№ 58-й – «Друг или враг Христов Л. Толстой?»

№ 59-й – «Запрещает ли Слово Божие христианину воевать?»

№ 60-й – «Жертвовать на войне своею жизнью за ближних, значит, исполнить заповедь Спасителя «нет больше той любви, как если кто положит душу свою аз друзей своих«» (Иоан. XV, 13 ст.).

№ 61-й – «Убийство одного человека другим на войне есть ли преступление, тяжкий грех?»

Все эти листки и брошюры выписывать можно из Редакции журн. «Миссион. Сборник» (г. Рязань). Цена их, кроме помеченных, от 2–8 к.

Кроме сего напечатаны при «Мис. Сборник» брошюры

1) «Наша священная война и газетная «театральная шумиха»» 25 к.

2) «Подъем религиозной веры, вызываемый современной войной» (Страдальцы за веру Христову и идеалы человечества).

3) «Баптизм – орудие воинственного германизма».

От Редакции «Миссионерского Сборника»

(г. Рязань)

К сведению о благочинных, миссионеров пастырей Церкви, миссионерских Братств и Советов

Согласно полученного разрешения Св. Синода, при Редакции журн. «Миссион Сборник» издаются популярные мисс. брошюры и листки. В настоящее время изданы брошюры.

№ 1-й – Ив.П. Строева «Святейший патриарх Иосиф и троеперстники» (1–8 стр.) ц. 2 к.

№ 2-й – Краниева П. «Кто были русские масоны и какие цели они преследовали». (Критические замечания на брошюру барона А.Г. Фон-Кридинера). 1–8 стр. ц. 2 к.

№ 3-й – Свящ. мис. М. Ремезова «Разбор главнейших доказательств в лжеучении хлыстов старого и нового времени (Нового Израиля) о перевоплощении Христа» (1–24 стр.) ц. 6 к.

№ 4-й – Ив.П. Строева «Святейший патр. Иерусалимский Феофан и троеперстники» (1–8) ц. 2 к.

№ 5-й – Гефсиманского П. О спасении (по поводу ложного понимания сектантами 14 ст. 10 гл. посл. ап. Павла к Евреям) (1–8) ц. 2 к.

№ 6-й – Его же. О спасении (по поводу ложного учения баптистов об их совершенстве в деле спасения чрез одну веру) (1–16) ц. 5 к.

№ 7-й – «Отпевание» гр. Л.Н. Толстого с Евангельской и церковной точки зрения. (По поводу современной газетной шумихи) 1–36 ц. 10 к. 100 экз. (уступки 10%), 1000 экз. (уступки 15%) – без пересылки.

Кроме сего, в Редакции «Миссион Сборника» можно приобретать издавна и имеющие в настоящее время особо важное значение для ознакомления и полемики с хлыстовскими сектами (старо и ново хлыстами, «братцами», «старцами», «хлыстами или селевцами» и пр.) брошюры.

1) «Кто – за хлыстом, тот – не со Христом» (Исповедь Архим. Паисия). 1–55 стр. ц. 12 к. 100 экз. 10 р 1000 экз. 70 р. без пересылки.

2) «Голос св. Отца Церкви о современных «братцах» и «старцах». 1–14 стр. ц. 4 к.

Некоторые печатные отзывы о „Миссион Сборнике“ его изданиях и приложениях

I. В журнале «К Свету» (г. Тверь) в статье «что выписывать?», между прочим о журнале «Миссион. Сборник» напечатано – «Замечательно талантливо и разнообразно ведется журнал «Миссионерский Сборник», издаваемый Братством Св. Василия, Епископа Рязанского (ц. 4 р. в год). Миссионерский Отдел отличается полнотою и основательностью взглядов. Хороши также и приложения, освещающие с православно-христианской точки зрения все заблуждения современности, не исключая Толстовства и неоязычества интеллигенции» (1917 г. № 3).

II. Газета «Жизнь Волыни» от 17 ноября 1915 г. говорит: «В настоящее время борьбы с духовным влиянием немцев на Россию в религиозной области, с чувством глубокого нравственного удовлетворения останавливаешься на издающемся в г. Рязани журнале «Миссионерский Сборник», поставившем своей целью разоблачение и раскрытие подпольной и открытой войны немцев против церковного упования России. Журнал в этом направлении дает сообщения, заметки и ценные исследования. С 1916 г. журнал вступает в 26-й год своего издания. Глубоко церковный, интересный и разнообразный по содержанию, журнал заслуживает большого внимания не только духовенства, которому Высокопреосвященный архиепископ Евлогий рекомендует журнал для выписки («Вол. Епарх. Вед.», 1915 г., № 46), но и широких общественных кругов, интересующихся вопросами веры и христианской жизни».

III. С чувством глубокого нравственного удовлетворения нельзя не отметить и того, что журнал «Миссионерский Сборник», как удовлетворяющей насущные нужды миссии и как старейший из существующих миссионерских журналов, одобренный всероссийскими миссионерскими Съездами и расширенный в своем объем по желанию ІV Всер. Мис. Съезда в Киеве в 1908 г., в настоящее время ставится даже в пример организации миссионерских изданий в некоторых епархиях. Позволим себе здесь указать на Подольскую Епархию, где среди, духовенства и миссионеров недавно возникла мысль об издании особого миссионерского журнала в целях объединить пастырей в их борьбе с развивающимся сектантством и неверием. И вот что сообщается на страницах «Православной Подолии», еженедельного органа Подольской епархии: «Вопрос об издании особого мис. журнала в Подолии давно обсуждался на страницах нашей епархиальной печати. Существующий у нас орган духовенства «Православная Подолия», как имеющий общий характер, не может быть использован со специальной целью освещать дела миссии, здесь могут помещаться лишь случайные и отрывочные статьи и заметки миссионерского характера. Епархиальные органы печати существуют во всех епархиях, но в некоторых из них организованы особый миссионерские издания, как, например, в Рязанской епархии, где издается известный солидный и содержательный журнал «Миссионерский Сборник», при Братстве Св. Василия». («Прав. Подолия» 1915 г. № 41 от 29 ноября)

IV. По случаю исполнившегося 25-летия издания журнала «Миссионерский Сборник» среди полученных Редакцией многочисленных теплых, сочувственных отзывов и благожеланий из разных концов России, обращает на себя внимание печатный отзыв и привет нашему родному органу со стороны центрального органа православной миссии «Церковного Вестника», издаваемого Синодальным Миссионерским Советом. В виду большого интереса и значения этого отзыва для всего духовенства Рязанской епархии, призываемого в настоящее особенно тяжелое для Церкви и Родины время к усиленной пастырской миссионерской работе, представляется благовременным и целесообразным привести его к сведению как пастырей церкви Рязанской, так и всех, кто глубоко заинтересован успехом у нас миссионерского дела. Вот этот привет-отзыв:

«Тяжела и терниста нива православной миссии в России! Куда ни глянешь, «жатвы много, а делателей мало». «Жатвы много», но и тернием она проросла обильно, жать невероятно трудно. «Делателей мало», да и те стонут под бременем не только непосильной «жатвенной ноши», но и нередкого пренебрежения их трудом со стороны «хозяев» жатвенно-миссионерских полей. И неудивительно, что с этих полей «делатели» бегут – и ныне больше, чем когда-либо, бегут под кров иной, где тепло и уют. Немногие остаются на миссионерских полях, распахивая их годами своих непомерных трудов. И как отрадно смотреть на этих ветеранов миссии! Они годами ведут миссионерский корабль среди бушующего моря разных расколов, сект, неверия. Они принимают на себя страшные удары беснующихся волн еретичества и безбожия. Одно только последнее двадцатилетие чего стоит!

И вот когда исполнилось 25-летие миссионерской журнальной ладьи – «Миссионерского Сборника», куда четверть века миссионеры, точно пчелы в улей, сносили плоды трудов, куда они несли свои думы, терзания, надежды, пожелания, как отрадно видеть эту ладью не только сохранной, но и приукрашенною.

Кто не знает, как трудно снаряжать и пустить в дальнее плавание миссионерский журнальный корабль! Сколько на пути его роковых скал и отмелей! Сколько злобы яростно пенящихся и мутью своею его заливающих волн неверия и лжеверия! Об этом знают только деятели миссионерско-журнальной семьи.

И все это препобеждено любовью к миссионерско-журнальной ладье ее снарядителей, ближайших кормчих и гребцов-соработников. И на все еще мрачном у нас миссионерском фоне хоть этот юбилей «Миссионерского Сборника» пусть ласкает взор ветеранов миссии и ее искренних друзей!

Пожелаем же от души «Миссионерскому Сборнику» расти и приукрашаться во славу дорогой нам миссии. («Ц. Вест.», 1916 г., № 15).

V. Мысли и пожелания в переживаемое время об устроении Православной миссии и учебно-школьного дела в России. Издание журнала «Миссионерский Сборник», Рязань, 1915, 74 стр., Ц 50 к.

Названная книжка содержишь четыре статьи прот. П. Алфеева, Н. Остроумова и Д. Аннинского. Как показывает самое заглавие сборника, в этих статьях высказываются пожелания касательно правильной постановки преподавания в школах народных и духовных, особенно преподавания в последних богословских и миссионерских наук, а также касательно возвышения православной миссии, главным образом чрез религиозный подъем самих миссионеров и приходских пастырей. Все эти пожелания вполне заслуживают внимания («Бог библ. Лист», вып. 8–9, 1915 г., стр. 154).