Мы сидим в просторной, заполненной старинными книгами, портретами и иконами комнате и неторопливо беседуем обо всем сразу — о науке, о вере, о новомучениках, о христианах советской эпохи, о тюремной миссии. О науке отец Константин говорит так, что существование неверующих ученых кажется нонсенсом. О новомучениках — как будто они буквально только что вышли из этой комнаты. О тюрьме — так что в каждом преступнике хочется увидеть Христа…
Справка: Священник Константин Кобелев родился в Москве в семье биологов, закончил биологический факультет МГУ. Старший священник в храме при Бутырской тюрьме.
«Вот я и живу»
— Отец Константин, был ли в Вашей жизни момент личной встречи с Богом?
— В 1979 году я попал в авиакатастрофу: я помню, как в самолете внезапно загорелась лампочка, что горит двигатель. Экипаж не справился с управлением. Это было похоже на польскую катастрофу, только в ней никто не выжил, а у нас кое-кто смог спастись.
Потом я тридцать лет считал, что среди нас половина людей спаслась, и только недавно узнал, что на самом деле почти все погибли.
Больше всего на меня повлияло даже не само это событие, а то, что оно произошло в особой психологической атмосфере. У меня был очень трудный период жизни. Я заканчивал учебу. Были люди, которые обещали меня взять работать, но по распределению надо было ехать в Кишинев. Как раз незадолго до аварии я встретился со своей возможной будущей руководительницей и был очень разочарован. Про тему моей научной работы, которую я вел еще со школьной скамьи, в течение семи или восьми лет, она сказала: «Тебе это не нужно, будешь другим заниматься — будешь получать мутантов из растений с помощью радиации».
Мне все это претило, потому что все-таки я – биолог. Тем более что на самом деле никакой особенной нужды в этом мутагенезе нет. Селекционеры, изучая естественные мутации растений, все, что нужно, находят в существующих популяциях. Специально чем-то облучать, обрабатывать растения — не нужно. Такие воздействия вызывают слишком сильные изменения, и в них трудно найти что-то хорошее. Даже с чисто практической точки зрения, гораздо полезнее изучать естественный мутагенез.
И в бытовом плане я был очень огорчен. Моя руководительница сказала: «Ты будешь жить в Кишиневе, там тебе найдем какой-то уголочек, а для твоей семьи – нет. Будешь ездить к ним в командировки». Все это меня очень расстроило.
А кроме того, у меня были еще чисто внутренние, личные переживания. И в результате я пребывал в очень тяжелом состоянии, смятении. Я дошел до того, что в своем блокнотике написал: «Провидение, если Ты есть, убей меня!».
После этого случилась авиакатастрофа. И когда я вышел из самолета, я почувствовал всем своим существом голос: «Живи!». Не могу сказать, что услышал его ушами, этот призыв как бы во мне звучал. Как будто меня кто-то толкнул в спину и приказал жить. Вот и живу с тех пор.
От науки к вере
— А когда Вы впервые задумались о вере?
— Впервые я задумывался о вере в детстве, потому что я знал, что у моего дедушки брат – священник.
Он жил в Румынии, к которой отошла территория его прихода после Брестского мира. Даже по какой-то богохульной книжке пытался составить молитву «Отче наш» — она там пародировалась.
А потом — уже в стенах МГУ. Один из моих друзей был верующим, хотя он этого не афишировал, и он сподвиг меня на мысли о Боге. В его комнате я впервые прочитал какие-то строчки из Евангелия — он очень неосторожно для того времени оставил Библию на столе в общежитии. Это был явный Промысл Божий. Слава Богу, обошлось без проблем — кроме меня, Библию никто не заметил.
Вообще встреча со Христом у меня происходила в несколько этапов. Вначале был сформулирован вопрос: есть ли Бог? Можно ли все объяснить материалистически? Я тогда учился на кафедре генетики, и исходя из научных соображений, пришел к выводу, что чисто научным подходом невозможно объяснить весь мир. Нельзя объяснить зарождение жизни случайной встречей молекул. С началом жизни связана очень сложная система генетического кода, она есть в каждой клетке у животных, у растений, у микроорганизмов и обеспечивается очень большим числом молекул сложного строения, которые сами должны быть записаны в ДНК. Выходит, они там записаны и сами же должны ее читать. Молекулы должны не просто возникнуть — они должны все собраться в одну точку, да еще должна быть молекула ДНК, где они же записаны генетическим кодом. Это слишком маловероятно для совпадения.
Не я один об этом задумывался. Наши контролеры, которые проверяли все, что издается в Советском Союзе, пропустили статью об эволюции из журнала «Nature», в которой была такая фраза: «ученые всего мира пытаются найти генетическую систему на один элемент более простую, чем та, которая есть и работает в клетке».
Дело в том, что в клетке работают множество молекул. Если мы одну из них уберем, работа прекратится. Ученые смотрят и проверяют: вот идет синтез белка; если не хватает чего-нибудь одного, он прекращается. Проверили все молекулы, все варианты — ничего лишнего не могут найти. Белок формируется только при совпадении всех существующих элементов. Так вот, пропущенная нашими бдительными цензорами фраза из этой книги помогла мне понять, что наука не может объяснить такие вещи, и привела меня к мысли о существовании другой силы.
Я не мог жить с таким пробелом в своем мировоззрении. Но я еще не знал, что это за сила, какой это Бог, где Ему молиться. И даже думал, что искать надо в других религиях, Православие-то мы знаем, по научному атеизму проходили…
Ко Христу через людей
Встреча со Христом произошла на следующем жизненном этапе, уже непосредственно через людей и конкретные события. Из умозрительных соображений не поймешь, где истинный Бог, какая вера правильная, какая неправильная… Даже после авиакатастрофы мне все равно еще не было ясно, какая должна быть вера.
— Расскажите о людях, которые привели Вас к Православию, какие люди являются для Вас примером?
— В Церковь я пришел через моего крестного, Анатолия Гармаева, будущего священника (сейчас он уже протоиерей). Он бурят по национальности, и я думал, что он буддист. А потом у нас заболел старший сын, у него было двустороннее воспаление легких, и супруга моего будущего крестного исцелила его по благословению одного из известных московских батюшек. Она просто сделала то, что батюшка сказал: подержать над головой больного Евангелие и окропить святой водой.
И произошло чудо. Ребенок вылечился прямо на глазах. Буквально только что он висел на руках у матери, а после — эта женщина, Александра говорит: «Надо его покормить». А он уже несколько дней ничего не мог есть, а тут вдруг съел тарелку каши, да ещё добавку осилил!
Когда на следующий день мы пришли с ним к врачу, врач даже вздрогнула, потому что боялась, что может случится что-нибудь плохое с ребенком (мы отказались от госпитализации). Дрожащими руками стала слушать его фонендоскопом – и ничего не находит. Что такое, что случилось? Это было зафиксировано. Сама эта врач — тоже верующая сейчас. Ее сын стал священником.
Крестный мой в то время был учителем биологии. Он проводил занятия, которые назывались «скрытые резервы человеческого общения». Его гоняли по Москве, он в каком-нибудь микрорайоне проводил занятия, пока его не раскусывали и там. До него добирались органы и запрещали. Тогда уходил он в другое место.
Так он по Москве и скитался. Мы, его ученики, за ним ходили то там, то там. А он завуалированно, эзоповым языком, преподавал нам христианские понятия.
Он нас тогда воспитывал. Я и сейчас продолжаю дружить с некоторыми его учениками. Мы терялись, потом опять находились…
Один из моих друзей, с которым я поддерживаю связь с тех самых пор, привел меня к моей будущей крестной матери — Елене Владимировне Апушкиной. Он предупредил меня, что она будет отказываться. «А ты все равно проси!». Действительно, она долго отказывалась, говорила: «Я человек старый, крестников у меня много, поищи кого-нибудь помоложе». Потом все-таки согласилась и сама же сказала: «Ты правильно сделал, что меня уговорил. Буду за тебя на том свете молиться». Она меня готовила ко Крещению, знакомила с основными понятия христианства. Потом научила читать по-церковнославянски, понимать службу… Она многих известных священников подготовила к поступлению в семинарию, к принятию сана. Мой духовный отец, протоиерей Александр Егоров, на мои вопросы порой отвечал: «Спроси у своей духовной матери».
Елена Владимировна мало говорила о себе. Знаю, что она была чадом о. Алексия Мечева, потом — о. Сергия Мечева и других московских старцев. Была в ссылке, возможно — и в Бутырской тюрьме.
Елена Владимировна привела меня к своему духовнику. Это был клирик храма пророка Илии Обыденного, о. Александр Егоров. Сказала про него – «он большой молитвенник». Я убедился в справедливости этих слов неоднократно. О. Александр на многие годы стал для меня и отцом, и другом, и старшим сослужителем. Под его влиянием окончательно сформировалось моё мировоззрение. Он дал мне путевку в священническое служение. Девизом же его служения можно поставить слова: «Да никто из храма не уйдёт неутешен».
Еще один мой друг — Алексей Ушаков, чтец в Коломенском храме. Мы с ним учились вместе в МГУ. Он входил в группу, которая ходила по Москве в поисках старых закрытых храмов, составляла список. Этой информации нигде не было, надо было в исторической библиотеке читать старые книги. Особенно сложно было, когда перестроенный храм находился в составе какого-то здания.
Я тоже ходил немного с этой группой. Был у нас интерес к нашей русской истории, было и сожаление о том, что разрушены Храм Христа Спасителя, Казанский Собор и так далее.
В жизни примером для меня всегда является мама, её целеустремлённость, организованность, цельность натуры. Она крестилась уже лет через десять после меня. И, тем не менее, она выучила молитвы почти все наизусть. В чем-то она, может быть, усерднее исполняет церковные каноны, чем я. Очень рада сейчас, что я пощусь. Если построже попостишься, то более близкие люди сомневаются: надо ли так, можно ли так делать. Матери позвонил, рассказал. Она говорит: ой как хорошо! Имя ее также Елена, именины у нас в один день.
Слава Богу, мне не приходилось испытывать предательства со стороны друзей. Все-таки мои друзья остаются друзьями, и верующие, и неверующие, некоторые еще из университета. Бывало, что меня в сети «одноклассники» вычеркнули из друзей, чтобы у них священник в друзьях не высвечивался. Но при этом они извинялись, не переходили на личность, просто объясняли свою позицию.
«Жаль, что есть люди неверующие»
— Какое в Вашей жизни самое сильное разочарование и вообще переживание?
— Самое сильное переживание — болезни близких. Это тяжело переносить. Разочарования надо принимать как есть, благодарить Бога за все, но переносить это трудно.
Жалко, конечно, что есть люди неверующие. Но у каждого человека своя судьба. Тем более что на приходе видишь много разных случаев. Например, пришел молодой человек и говорит: «Батюшка, знаете, почему я пришел сегодня? Потому что мамы нету. Она меня насильно в храм тащит, я не хочу, чтобы она знала, что я в храм зашел. Только ей не говорите!»
То есть иногда люди не ходят в храм из-за нас. В молитве «Отче наш» есть слова «да святится Имя Твое». Это не только наше пожелание, это еще призыв к нам. Мы должны своим поведением и жизнью своей прославлять Имя Господне, нашу веру, нашего Бога. И часто, к сожалению, мы нарушаем эту заповедь, которая звучит в этой молитве Господней. И через нас Имя Божье хулится.
Конечно, когда замечаешь, что ты повредил человеку в его движении к Богу — это самое болезненное переживание. Ведь человек может разочароваться в вере и в жизни по моей вине. Это самое страшное, — отвратить другого от Бога. А ведь такое, боюсь, случается и со мной…
— Удается ли сохранить веру в человека?
— Да, Слава Богу.
Господь так промышляет, что в людях бывают разочарования, но потом смотришь и налаживаются отношения. Это главное для священника – уметь понимать людей, прощать. Самое трудное – когда не понимаешь мотива: «Как так он мог поступить?» Но когда поймешь, уже легче.
Отец Константин говорит о вере в человека с особой внутренней убежденностью. Имеет право: среди его паствы в Бутырской тюрьме есть и те, веру в кого слишком многие утратили…
Продолжение беседы отца Константина Кобелева на сайте Правмир.ру
Комментировать