Когда жизнь истинствует… Культура благотворения Великой княгини Елисаветы Феодоровны - Глава 14. Уроки великокняжеской четы: русская святость и русская культура

• Когда жизнь истинствует...
• Введение
• Глава 1. Истоки
• 1.1. Рейнская Сивилла
• 1.2. Св. Елизавета Тюрингенская: жизненный путь и жертвенное призвание
• 1.3. В родительском доме принцессы Гессенской и Рейнской
• Глава 2. Русский избранник принцессы Елизаветы
• 2.1. Детство и юность Великого князя Сергия
• 2.2. Великая мать Великого князя
• 2.3. Венчание Елисаветы и Сергия
• Глава 3. Петербург. Вхождение в мир русской культуры
• 3.1. Образ дома
• 3.2. «17 тетрадей»
• 3.3. Колокола рая
• Глава 4. Хлеб-соль Москвы — Великому князю и Великой княгине
• 4.1. В Александрийском дворце и на Тверской
• 4.2. Откровение о народной душе
• 4.3. Феномен благотворительного базара
• 4.4. Дружба с творческой интеллигенцией Москвы
• 4.5. Музыка в жизни великокняжеской четы
• 4.6. Контакты Великой княгини с дирекцией императорских театров
• 4.7. Поддержка образовательных начинаний
• Глава 5. Жизнь в подмосковном Ильинском
• 5.1. В окрестностях Саввино-Сторожевского монастыря
• 5.2. Жизнь в Ильинском в дни коронования Николая II
• 5.3. Детские воспоминания Великой княжны Марии Павловны о бытии Елисаветы Феодоровны в Ильинском
• 5.4. Культурная среда в подмосковном имении великокняжеской четы
• 5.5. Екатерина Шнейдер о повседневной жизни в Ильинском
• 5.6. Ильинское в дневниковых записях Великого князя Константина Константиновича
• 5.7. Отклик Великой княгини на беды и радости Ильинского
• 5.8. Дворец великокняжеской четы в Усово
• Глава 6. Августейшая попечительница детских приютов в Москве
• 6.1. Елисаветинское благотворительное общество
• 6.2. Комитет по устройству детских очагов в Москве
• 6.3. Награды Елисаветинского благотворительного общества
• 6.4. Общество попечения о неимущих и нуждающихся в защите детях в Москве
• Глава 7. Трагедия Великой княгини
• 7.1. Завещание Великого князя
• 7.2. Москва в трауре
• 7.3. Молитвенный памятник в Кремле
• 7.4. Возведение Сергиева скита
• 7.5. В память всех погибших во время смут
• Глава 8. Милосердная помощь русским воинам (1904–1905 гг.)
• Глава 9. Великая обитель Великой Матушки
• 9.1. Устав Обители. Основные учреждения
• 9.2. Повседневная жизнь Обители
• 9.3. Великая матушка в дни стихийных бедствий
• 9.4. Великая княгиня и M.B. Нестеров в годы создания Покровского храма Обители
• 9.5. Освящение Покровского храма
• 9.6. Игумен Серафим о подвиге сестер Обители в дни Первой мировой войны
• 9.7. Неотвратимость надвигающейся бури
• 9.8. Последние годы святого духовника Обители
• Глава 10. Августейшая паломница
• 10.1. Кашинские торжества
• 10.2. Посещение обители великого Вышенского затворника
• 10.3. Верхневолжское паломничество великокняжеской четы к христианским святыням
• 10.4. Орел. Паломничество в город воинского служения Великой княгини
• 10.5. Великая княгиня в Уфимской епархии
• 10.6. Паломнические путешествия Великой княгини в 1911 и 1912 гг.
• 10.7. Соловки
• 10.8. Паломничество Великой княгини в Оптину пустынь
• 10.9. Белогорье — путь на Сибирский Афон
• 10.10. Паломничество в Кострому
• Глава 11. Духовные наставники и друзья Великой княгини
• 11.1. Духовное учительство
• 11.2. Помощь ближним
• 11.3. Память о почивших друзьях
• 11.4. Поклонение святым
• Глава 12. Комитет Великой княгини в дни Первой мировой войны
• 12.1. Основные направления деятельности
• 12.2. Источники средств
• 12.3. «Под благодатным небом»
• 12.4. Личное внимание к страждущим
• Глава 13. Святыни Дармштадта и Майнау
• Глава 14. Уроки великокняжеской четы: русская святость и русская культура
• Послесловие
• Примечания

Глава 14. Уроки великокняжеской четы: русская святость и русская культура

Завершение земного бытия Великого князя Сергия и Великой княгини Елисаветы свидетельствовали, что это зрелые плоды жизни в ее духовном, душевном и телесном выражении. В истории православия немало написано о таких понятиях, как святость и духовность. Обращаясь к рассмотрению этого вопроса, Антоний Сурожский утверждал, что святость Церкви заключается в том, что она есть место, где Бог присутствует в своей полноте среди своего народа. Мы же в какой-то мере приобщаемся этой святости в зависимости от нашей верности, от нашего врастания в тайну Церкви, в тайну Бога. Но когда апостол Павел говорит о том, что все христиане святы, он совсем не имеет в виду, что мы уже достигли святости. Святость, подчеркивает Антоний Сурожский, начинается в момент, когда мы посвящены Богу, когда мы добровольно принесены ему в дар…

Размышляя о святости, он обращает наше внимание на понятие духовность, где второе неразрывно связано с первым. Духовность, по словам Антония Сурожского, это не достижение, а путь. Духовность заключается в том, что Святой Дух действует в нас, потому что мы Христовы, и в силу этого мы постепенно возрастаем действием Святого Духа.

Появление в России таких людей, как Великий князь Сергий и Великая княгиня Елисавета, поставило перед нами вопрос о взаимосвязи русской святости и русской культуры.

Вполне понять, постичь и оценить глубину взаимосвязи русской святости и русской культуры могут люди, приобретшие высокую степень духовного совершенства. Наличие таких людей проблематично для любой эпохи. Но этот вопрос неумолимо встает именно сегодня, когда на смену самолюбивому удержанию десятка сомнительных истин приходит массовая постановка ряда ценностных аксиом:

Первая из них — переживание ценностной пустоты как катастрофы. Все в мире человеческих поступков значительно, все имеет глубокий ценностный смысл.

Вторая — способность без предвзятости и страха посмотреть на хаотичный мир ценностей современного общества, соотнося свободу выбора в этом мире с задачей его культурного самостояния.

Третья — тотальное неприятие ценностей агрессивного поведения, понимание, что на пути насилия, стяжательства, лжи и злобы ни мудрость, ни счастье не достижимы.

Четвертая — актуализация ценностей региональной культуры, акцентирующих особую значимость малой родины, своего маленького мира, защищенного от шквальных ветров.

Пятая — попытка определить систему главных хранителей ценностей национальной культуры, способных вернуть людям уверенность в базовых ценностях, среди которых Бог считается наивысшей.

Рассматривая эти ключевые неоконсервативные ценностные позиции в общем потоке современного размытого обыденного сознания, можно ощутить суть того фона, в недрах которого бьется мысль о взаимосвязи русской святости и русской культуры.

Тактика носителей неоконсервативных идей сегодня полна противоречий. С одной стороны, очевидна тенденция к возрождению ценностей консерватизма, а с другой — стремление к отрицаемому радикализму в методах проведения своих идей; с одной стороны, намерение быть вне традиционных, не оправдавших себя объединений, с другой — желание войти в них и взорвать изнутри; с одной стороны, отрицание любого эгалитаризма, а с другой — призыв к объединению консервативных элементов всех стран в некий конгломерат и т. д.

Нельзя не заметить резкого несовпадения ряда ценностных позиций с идеалом «чрезмерности», составляющим базовое ценностное основание образа жизни последовательных сторонников неоконсервативной парадигмы. В такой ситуации не удивительно спонтанное умножение числа людей, намеренных не только переформулировать некоторые базовые ценности, в частности представление о «чрезмерности», но реально воплотить новые в образе собственной жизни на основе диогеновского постулата о том, что лишь чрезмерным примером можно научить людей соблюдать меру. Иллюзорные представления о путях реализации в культуре основных ценностей социальной и индивидуальной жизни сочетаются с отработкой ряда действительно важных механизмов становления подлинно культурного бытия человека. К их числу можно отнести такой момент. Еще совсем недавно нарочитое безразличие людей к дефи-нированию явлений сменяется сегодня стремлением определить и сформулировать (хотя бы в духе классической гуманистической парадигмы) собственные представления о долге, чести, совести, радости, страдании, культуре и т. д., обращая это понимание в своеобразное средство преодоления внутренних и внешних конфликтов, в способ выстраивания культурных отношений между людьми.

С точки зрения интересующих нас вопросов, высвечивается притягательная для многих сегодня вереница определений таких понятий, как образованность, воспитанность, нравственность, культура, духовность и, наконец, святость.

Не рассматривая подробно каждое из этих понятий, ограничимся некоторыми раздумьями, которые неизбежно ведут к духовности как острой потребности исстрадавшегося человеческого сознания, жаждущего благородного деяния ничуть не менее, чем экономической эффективности своего дела и материальной выгоды. Активно оперируя понятием «духовность», люди принимают его как самоочевидную данность, но весьма затрудняются при определении его сущности. С одной стороны, это свидетельствует о своеобразной силе, мощи понятия, с другой — понятие, к которому обращались мыслители многих поколений, «не дается» нашему современнику, в частности и потому, что в течение десятилетий отвергались ценность и таинство внутреннего поиска личности, нарушалось ее право на самостоятельную и неприкосновенную духовную жизнь. Но еще более потому, что жонглирование в литературе этим понятием соседствовало с углублявшейся бездуховностью в реальной жизни.

Говоря сегодня о духовности как особом состоянии внутреннего мира человека, определенном строе его мыслей, чувств и отношения к другим людям, наш современник отчетливо выражает потребность в бескорыстном интересе, порой лежащем в сфере абстракции, но всегда соотносимом с высокими нравственными мотивами и принципами (если, разумеется, анализировать это понятие в интересующем нас аспекте).

Вопросы качества общения невозможно рассматривать вне взаимообусловленности и различий понятий «духовность», «нравственность» и «культура личности». Если нравственность охватывает в целом сферу поступков личности, то духовность выявляет их исходный смысл и мотивацию. Духовность шире культуры в том отношении, что проясняет замысел бытия личности. В то же время духовность личности уже ее культуры, так как последняя аккумулирует весь пройденный путь, отраженный, как в капле росы, в отдельной человеческой судьбе, являясь индивидуальным проявлением всеобщего.

Культура личности и личность — понятия в значительной мере тождественные, ибо какова культура личности, такова и личность. Подобную зависимость далеко не всегда возможно применить к духовности личности в силу реального отсутствия строгой корреляции между образом мышления, чувствования и образом жизни человека. Если подходить одномерно к духовности личности, неизбежна утрата амбивалентности, особенно в тот момент, когда человек находится во внутренне конфликтной ситуации. Ведь то, что диктуется духовностью, нередко противостоит насущным запросам бытия, тому реальному миру, в котором живет человек. И тогда процесс принятия решения может протекать весьма мучительно. В этой ситуации вводятся в действие такие координаты в структуре личности, как мужество, воля и любовь. Воля — особый компонент, отличный от культуры, нравственности и духовности, она есть актуальная, реальная способность к действию (вопреки рациональным соображениям, в ущерб себе, ради высокого смысла служения избранной идее).

Совершенно особым понятием является святость, которую можно определить как бескорыстную и безусловную, молитвенную и действенную любовь к Богу, к ближним и дальним. Определение «русская святость» вбирает в себя те же компоненты, но, помимо того, в течение долгих веков соотносится не только с любовью к ближним и дальним, но с глубочайшей православной верой, абсолютной преданностью Государю и Отечеству вплоть до ежесекундной готовности принять смерть ради Христа.

Такое представление о русской святости всегда коррелировалось с понятием «христианская культура», которая, согласно И.А. Ильину, есть дело, сущность которого состоит в том, чтобы усвоить Дух Иисуса Христа и творить из него земную культуру, принимая на себя ответственность за все свои решения, постоянно при этом взывая к Богу.

Русская святость и русская культура в определенной мере синонимичны, когда носитель этой культуры имеет Дух Иисуса Христа в мыслях, в сердце и в делах. И тогда не анахронизмом, а спасительным импульсом отзовется в нас понятие «христианский национализм», который, по слову И. Ильина, есть восторг от созерцания своего народа в дарах Божией благодати. Поэтому «истинное величие почвен-но. Подлинный гений национален»[771].

Причем было бы неверным в качестве носителей русской святости и культуры видеть лишь выдающихся личностей — ученых, художников, композиторов — свв. Андрея Рублева, Александра Невского, Дмитрия Донского и др. Отблеск христианской святости пронизывает всю толщу народной жизни, не только деяния ее мучеников, но и исповедников. В этой связи Достоевский в своем Дневнике за 1876 год вспоминает «Семейную хронику» Аксакова, тот эпизод, когда мать умолила мужиков перевести ее через широкую Волгу в Казань к больному ребенку, по тонкому льду, весной, когда уже несколько дней никто не решался ступить на лед. Через несколько часов после перехода лед взломался и прошел. Мужики, совершив этот опасный подвиг, и денег брать не хотели, т. к. сделали это «из-за слез матери и для Христа Бога нашего»[772].

Поэтому писатель призывает судить о русском народе не по тем мерзостям, которые он порой совершает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в мерзости своей постоянно воздыхает. Ведь в народе, как замечает Достоевский, есть прямо святые: сами светят и всем путь освещают. Писатель призывает судить наш народ не по тому, что он есть, а по тому, чем желал бы стать. А идеалы его сильны и святы, но они-то и спасли его в века мучений[773].

Подтверждением этой мысли Достоевского были те события, которые развернулись в России летом 1876 года, когда лучшая часть граждан Отечества, ее офицеры и солдаты, сотнями отправлялись в православную Сербию и слагали там свои головы во имя Христовой истины, воплощая в жизни славянскую идею, понимаемую как потребность жертвы ради братьев, ради всеславянского единения. В то лето, как и в предыдущие, казалось, что народ заражен материальным и духовным развратом, что он не уберег в своем сердце, давно похоронил память о своих духовных истоках. И вдруг — чудо. Вся Россия проснулась. Достоевский приводит достоверный факт. Вместе со всем потоком христиан в Сербию устремляется старый воин, который мог бы быть на покое. Идет пешком, спрашивая дорогу, идет за тысячи верст, чтобы защитить сербов от турок, и ведет с собой девятилетнюю дочку, уверенный в том, что, пока он воюет, христиане поберегут его дитя, — «а уж я пойду, послужу делу Божию». И таких примеров, как подчеркивает писатель, тысячи. Это лучшие люди, которые видны с первого взгляда. «Лучший человек, — пишет Достоевский, — по представлению народному — это тот, который не преклонился перед материальным соблазном, тот, который ищет неустанно работы на дело Божие, любит правду и, когда надо, встает служить ей, бросая дом и семью и жертвуя жизнью»[774].

Для нас подобные примеры являются яркими свидетельствами глубоких христианских прорастаний в народе. Но рядом налицо иная позиция, когда безусловный отблеск православной святости воспринимается как лишенный гуманистического смысла стереотип, концептуальный пережиток, как символическая дань христианской идеологической установке.

В такой ситуации пристальное исследовательское внимание взаимосвязи русской святости и русской культуры — не роскошь, не привилегия, но путь спасения, путь совершенствования культурной среды обитания современного человека.

И в наши дни, и рядом с нами уверенно звучит недобрый голосок, твердящий из года в год, из века в век псевдоинтеллигентский рефрен — «чернь всегда есть чернь», забывая о том, что образованность не панацея от бескультурья, игнорируя действительно значимые традиции в оценке духовности народа, развивающиеся из глубин русской культуры.

Все, что в ней есть прекрасного, по словам Достоевского, взято из народа, начиная со смиренного простодушного типа Белкина, созданного Пушкиным. Поворот поэта к народу в столь раннюю пору его деятельности до того был беспримерен и удивителен, представлял для своего времени столь неожиданное новое слово, что «объяснить его можно лишь если не чудом, то необычайною великостью гения»[775].

В вопросе об отношении к народу, по мнению писателя, заключено все наше будущее. Он считает необходимым преклониться перед народом, перед правдой народной и ждать от него и мысли и образа. «Мы должны склониться как блудные дети, двести лет не бывшие дома, но воротившиеся однако же все-таки русскими, в чем, впрочем, великая наша заслуга»[776].

Отблеск святости, который навсегда запечатлен на лучших представителях народа, часто неграмотных или полуграмотных крестьянах, в той же мере почивает и на просвещенной его части. Эту мысль неоднократно акцентировал в своих работах Георгий Петрович Федотов, который писал: «Заслуга Нестора в том, что он передал в русский агиографический канон… книголюбие, любовь к духовному просвещению, пресекая с самого начала на Руси соблазн аскетического отвержения культуры»[777].

Пытаясь найти некий общий коэффициент для характеристики древнерусской святости, Федотов указывает прежде всего на отсутствие в ней радикализма, отмечает пост и трудничество как основные разновидности аскезы. Во-вторых, выделяет в качестве основных составляющих милостыню и благотворительность — как непременное условие процветания святых обителей. Третьей характерной чертой святости считает абсолютное бесстрашие ее носителей перед властью. Отмечает, в-четвертых, непременное знание святоотеческой литературы, иконописания, гимнографии, иных видов церковного искусства и богословия. И, наконец, специально подчеркивает, что глубокое смирение русских святых нередко граничит с юродством. Худые ризы великих святых старцев нередко вводили в соблазн мирян. Безгневие и безвластие святых порой с трудом удерживало в допустимых пределах монастырскую дисциплину. Но в этом уничижении святых виделся образ самого Спасителя, не покидавшего Россию.

Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил благословляя. (Ф. Тютчев)

Г. Федотов видит большую разницу в проявлениях святости в Древней Руси и в более поздние времена, что находило свое отражение в характере веры народной. Древняя Русь была сильна простой и крепкой верой, до конца утоляемой в ограде Церкви. А теперь «ищут небывалой, несбыточной святости в потонувшем Китеже»[778].

Это замечание Г.П. Федотова могло бы послужить отправной точкой для одной из типологий русской святости, выстроенной по соотнесению ее временных характеристик. Возможны, разумеется, и другие принципы типологии, обусловленные, в частности, особенностями пути к достижению святости.

Один путь отмечен возрастанием святого в монастыре, в скиту, запечатлен аскетическими подвигами, умным деланием. В этом случае можно даже не приводить специальных примеров, ибо целые школы агиографов создали незабываемые образы русских святых, торжествующих над временем.

Однако в современной агиографической традиции все более пристальное внимание уделяется рассмотрению другого пути человека к святости, который, получив мощный христианский импульс в детстве, до конца своих дней жил как светский человек, овладевший богатствами как религиозной, так и светской культуры. Одним из удачных примеров личностей, в которых соединились и русская святость и русская культура, можно считать великокняжескую чету Сергия и Елисаветы Романовых. Постоянная домашняя и церковная молитва, многочисленные посещения монастырей органично соединялись в их жизни с овладением основами отечественной и мировой культуры. Прикоснувшись к архивным материалам дневникам, различным записям, фотографиям, их письмам можно ощутить всю глубину понимания ими той трагедии, которой было окрашено бытие современной им России, увидеть реальные попытки противостоять ей, которые могли позволить себе только святые люди, в любую минуту готовые пожертвовать жизнью за правду. Вместе с тем это люди, постоянно, до последнего дня жизни впитывавшие в себя богатства светской культуры, преданные ближним и дальним, способные ценить комфорт дружеского общения, стремящиеся одарить близких красотой и благородством.

Множество великолепных педагогов, заботливо отобранных матерью Императрицей, позволили Великому князю получить разностороннее образование, хорошее знание русского, английского, французского, немецкого, итальянского языков, русской и зарубежной литературы. О своих любимых педагогах Великий князь помнил и помогал им материально в течение всей жизни.

В архивных документах немало сообщений об увлечении великокняжеской четы театрами, мистериями на христианские темы, танцами, пением, играми.

Как же соотносится все это с русской святостью и русской культурой? Ведь путь высокочтимых русских святых был иным. Наверное, такое времяпрепровождение было бы печально для души, если бы налицо был глубокий разрыв между образовательным, духовным и нравственным потенциалом личности, а жизнь выглядела бы как наполненная мишурой пустота. Однако необходимо слышать «чистый тон» личности, видеть конкретную жизнь в ее гармоничной обустроенности, поднимаясь над двусмысленностью оценок, над произволом суждений, ригористичностью вымышленных норм-запретов, если речь идет о человеке — носителе благородного культурного стиля, последовательном хранителе этики и этикета своего рода, главных истин православия.

Обратим внимание на последнюю книгу подлинных дневниковых записей Великого князя. На каждый убегающий день жизни ровно одна маленькая страница. Изменил ли Великий князь своим культурным пристрастиям в эти последние месяцы и дни жизни? Нет, они остались прежними, хотя привычные слова, которые Великий князь каждый год писал в самом начале дневника, впервые выдают его тревогу: «Господи, благослови и пощади нас!» Да еще несколько жестких слов о забастовках, выстрелах и т. д. А в остальном все так же. Только решительный отказ от охраны, нежелание подвергать кого бы то ни было опасности. Дневник пестрит сообщениями о деловых встречах, дружеских и семейных чаепитиях. Почти каждый день запись: «Читал детям».

А вот самая последняя запись 3 февраля 1905 года, о которой следует сказать еще раз, где Великий князь пишет о восторге детей от очередного семейного посещения оперы, в которой пел Ф. Шаляпин[779].

Здесь нет никаких внешних намеков, внешних свидетельств его будущей славы христианина, которого Великая княгиня Елисавета Феодоровна всегда считала святым. Нельзя думать, что краткость записей в дневнике была явлением случайным. Можно лишь догадываться о причинах этой краткости. Сквозь скупые строки дневника Великого князя, тем не менее, прорывается его безупречное отношение к Русской Православной Церкви и к русской культуре, детям, жене и близким. Краткость текстов не заслоняет суетности мира, в котором живет Великий князь, позволяет увидеть борьбу, которая идет между разными порядками чувств, но сводит к абсолютному минимуму представление об основных мотивах его повседневного подвига. Дневник Великого князя обнаруживает его особый духовный такт, звучит как голос его совести, не позволяя ни одной строке вырваться за пределы нравственно допустимой информации.

Никогда не меркнущим светом будут сиять в нашей жизни и те подвижники благочестия, чьей характеристикой является прежде всего святость, и те, в чьей жизни сливаются понятия святость и культура. Каждый из них в грядущие времена получит свое имя на том белом камне, о котором говорил Иоанн Богослов. Именно тогда станет очевидной выстраданная народом русским истина, что «вся Россия для того только и живет, чтобы служить Христу и оберегать от неверных все Вселенское Православие»[780].

В 1914 году Великая княгиня Елисавета Феодоровна пишет свое завещание, которое называет последним, отменяющим все предыдущие распоряжения на случай ее смерти. За четыре года до трагической кончины она пишет так, будто предвидит этот конец, завещая брату и сестре выполнить все ее поручения. Отдельным пунктом она сообщает: «Целью моей жизни — окончательно устроить обитель Милосердия и скит при ней, а затем собственными деньгами накоплять капитал, чтобы содержать мою обитель на тот случай, если доброхотные пожертвования не будут для сего достаточны»[781].

Как и завещание Великого князя Сергия, оно отличается той силой покоя и достоинства, которая венчает состоявшуюся жизнь святого человека. Здесь спокойно подводится итог напряженным духовным исканиям и направляются последние распоряжения близким людям. Особенно важно подчеркнуть, что в завещании содержится настоятельная просьба о захоронении (или перезахоронении ее, если смерть настигнет за границей) непременно в Москве, в Марфо-Мариинской обители милосердия.

Великая княгиня просит не возлагать на ее могилу венков — лучше предназначенные для этого деньги передать в ее Обитель. Если все-таки венки будут, металлические она просит отдать в приюты, а серебряные — переплавить, обратить их в слитки, сделать из них ризы к иконам, церковные сосуды с указанием лиц и учреждений, возложивших эти венки[782].

Тяжелый, трудный путь из Алапаевска в Иерусалим в 1921 году был завершен. В Египте мощи встречала сестра Великой княгини Виктория. Встреча с покойной Эллой состоялась в греческом храме, куда на ночь были поставлены гробы. «Там были отец Серафим, монах, который ни разу не оставил их еще с Алапаевска… Было очень тихо и уединенно и спокойно в этой маленькой часовне, — пишет Виктория брату. — Только по одной свече горело у изголовья каждого гроба. Казалось таким странным — идти при лунном свете в этом отдаленном городе через пустые улицы, — идти и встретить все, что осталось от нашей дорогой Эллы…»[783].

Связывая хрупкий мир прошлого с ощущениями этой трагической ночи, Виктория в идеальном образе Эллы увидела не только бесконечно дорогого человека, но целый огромный мир ее души, наполненный вселенской отзывчивостью, мир святого человека, провидевшего свое будущее.

Благоговейная, почтительная тишина наполняла в ту ночь часовню, подтверждая абсолютное значение подвига страстотерпиц.

Великокняжеская чета явила собой новое измерение культуры. Своей жизнью и смертью они утверждали, что поиск истинного пути ради общего блага возможен повсюду. Они показали, что главная задача человека культуры — нести в себе Божественный свет и даровать его людям. Эта подлинность вынашивалась силой духа. Духовно расколотый человек всегда неудовлетворен. Внешние блага не утешают его, так как не достигнута гармония между верой, знанием и культурой. Расколотое сознание свидетельствует о болезни духа. Как мы стремились показать выше, великокняжеская чета постепенно становилась центром духовной жизни, которая упорядочивала бытие многих людей, помогала сконцентрировать их силу. Контраст света и тьмы так очевиден при доброжелательном взгляде на эту жизнь. И нет сомнения в том, что переход в инобытие стал для них радостной вестью, самым сильным аргументом в пользу состоявшегося искупления.

Апокалиптическая окраска жизни, постоянная осознанная память о смерти, вера в великую миссию русского народа создали незабываемые образы святых людей, которые, по слову о. Иоанна Восторгова, свидетельствовали о том чуде, «когда жизнь истинствует».

---