- Вместо предисловия
- Повелитель дождя
- Новый Никодим
- Конфуз
- Денька два — три
- Цветы для плащаницы
- Монах Леонид
- Другие источники
- Как я сражалась с цыганками
- Некомсомольские пряники
- У блаженной Ксении
- Голодарь
- «Досточка»
- Цыганка
- Трифон — мученик
- Крест — накрест
- Подвески королевы
- Объятье
- Про любовь
- «Не знаете, чего просите»
- Исполнение желаний
- С избытком, или Ничего лишнего
- Иди и смотри
- Вернуть мужа
- Зеница ока
- Экстремал
- Эксперимент
- Баш на баш
- Соблазн
- Исповедь вертухаю
- Волна за волной
- Во гласе трубнем
- «Наши» и «немцы»
- Пять месяцев любви
- Тайны загробного мира
- Августин
- Бог дал — Бог взял
- Халва
- Лукавая луковка
- Как у меня пропал голос
- Деньги для Саваофа
- Каллопись
- Сюжет для сериала
- Контрабанда по благословению
- Возмездие
- Прельщенный
- Как Ватикан обул наших архиереев
- Облачко
- Сократис
- Покойный муж игуменьи Серафимы
- Ангел
- Небесный огонь
- Корфу
- Об авторе
Объятье
Вообще-то мой муж, ныне отец Владимир Вигилянский, происходит из обширного священнического рода. Сама фамилия его имеет консисторское происхождение — такого рода благозвучными фамилиями награждали особо отличившихся в учении семинаристов, и они становились Благовещенскими, Вознесенскими, Богоявленскими, Преображенскими, Успенскими или Рождественскими. Вот и благочестивый предок моего мужа был поначалу просто Губин, а потом стал Вигилянским.
Всего существовало три ветви священников Вигилянских. Одна из них обнаружила себя в Санкт-Петербурге: известно, что отец Борис Вигилянский был духовником возлюбленной Лермонтова Сушковой, и он-то и отговорил ее от преступного замысла бежать с сумасбродным поэтом, как тот ей предлагал.
Другая ветвь тянулась по Владимирской епархии. Недавно настоятель храма Святой мученицы Татианы отец Максим Козлов, у которого под началом служит мой муж, показал ему фотографию своего то ли прадедушки, то ли прапрадедушки — протоиерея Козлова, около которого стоит и другой иерей Божий, по фамилии Вигилянский. И, оказывается, оба они служили некогда в одном храме в Муроме. Причем, как и ныне, Козлов был настоятелем, а Вигилянский — вторым священником.
Третья же ветвь — самая мощная — располагалась по Волге. Там были и митрофорные протоиереи, и мощный протодиакон, голос которого, возглашающий просительную ектенью, был даже записан на пластинку. И голос этот, и фотографии этих славных боголюбивых предков нам удалось услышать лишь краем уха и увидеть лишь краем глаза: вся эта роскошь хранилась у двоюродной сестры моего мужа, которая скоропостижно умерла, а имущество ее куда-то уплыло.
На отце моего мужа — Николае Дмитриевиче Вигилянском — этот славный род прервался, поскольку тот стал писателем и журналистом, потом сидел в лагере, вышел по Бериевской амнистии, был поражен в правах, поселился в провинции, где чем только не занимался — был даже учителем танцев…
Потом, уже после смерти Сталина, семья перебралась в Москву, сын Николая Дмитриевича поступил в Литературный институт и стал литературным критиком и журналистом. Казалось, что священническая династия завершилась.
Но, видимо, благочестивые предки Вигилянские молились о продолжении своего рода, и Господь остановил свой выбор на моем муже. «Не вы Меня избрали, но Я вас избрал». И наша жизнь в какой-то момент вдруг резко изменила свое русло и бурно потекла туда, куда мы и не смели заглядывать.
И вот в конце концов 14 февраля 1995 года моего мужа рукоположили в диакона. Тут все было чудесно — и то, что хиротония была назначена на день святого мученика Трифона, которого мы очень почитали, и то, что она состоялась в храме Знамения Божией Матери около метро Рижская, который был «наш», куда мы много лет ходили с детьми, где знали все святыни, все иконы, всех священнослужителей, певчих и прихожан, и то, что эту хиротонию совершал сам Святейший Патриарх Алексий Второй.
Стоя на литургии, которая уже подходила к концу, я внезапно повернула голову, как это бывает, когда кто-то смотрит на вас сбоку и вы чувствуете этот взгляд. Я повернула голову — там был левый придел с чудотворной иконой Трифона — мученика, а далее, у окна, — распятье из Гефсиманского скита, Голгофа…
Я всегда молилась перед этим распятием, когда бывала в этом храме… Я ставила перед ним свечи… Я прикладывалась к распятому Христу, целовала скорбящих возле Него Матерь Божию и святого Иоанна Предтечу…
Но сейчас, на литургии, внезапно повернув туда голову, я вдруг увидела нечто новое, что поразило меня, нечто невероятное, невиданное мною доселе, — на этот раз я увидела не прибитые ко кресту руки, не ладони с гвоздинными язвами, нет, я увидела только распахнутые навстречу мне объятья Христа, только ликующие, блаженные объятья…
Через некоторое время я написала стихотворение.
Сердце — предатель.
Сердце — всадник и странник.
Сердце — охотник в засаде и зверь в загоне.
Сердце — старый дьячок, бубнящий под нос помянник,
И — чародей на троне!
И ростовщик! Шулер! Рабовладелец!..
И фарисей. И смертник.
И смерд, бузящий в плацкарте.
Ну а паче — отшельник, безмолвник и погорелец.
И второгодник на самой последней парте!..
Сквозь все его перебои и перестуки,
Сквозь кожаные его мешочки и платья
Только одно и поймешь: как ни раскинешь руки,
Получается крест…
И Распятый распахивает объятья!
…Вскоре и наш сын Николай был рукоположен в диакона. Так что священнический род, прервавшись было, вновь восстановился.
Когда мы с моим мужем, покрестившись, попали в пустыньку к архимандриту Серафиму (Тяпочкину), можно сказать, что мы получили там дары на всю оставшуюся жизнь. Прежде всего — это были люди, с которыми мы там познакомились: священники, священномонахи, простые чернецы, богомольцы — миряне, юродивые, блаженные — Святая Русь. Одним из таких драгоценных людей был лаврский иеродиакон, который за эти годы стал уже архиепископом.
Комментировать