Оглавление
VI. Пресвятая Троица, помилуй нас!
«И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду ее, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их. И стало так. И создал Бог зверей земных по роду их, и скот по роду его, и всех гадов земных по роду их. И увидел Бог, что это хорошо.
И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему; и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над зверями и скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле.
И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле. И сказал Бог: вот, Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле, и всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя: — вам сие будет в пищу; а всем зверям земным, и всем птицам небесным, и всякому пресмыкающемуся по земле, в котором душа живая, дал Я всю зелень травную в пищу. И стало так. И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма. И был вечер, и было утро, день шестый» (Быт. 1:24-31).
Здесь Библия в третий раз употребляет глагол «бара» — и по отношению к животным, и по отношению к человеку. Сначала мы поговорим о появившихся в шестой день животных, а потом перейдём к человеку.
Этих животных произвела уже не «вода», как в пятый день, а «земля». Все сотворённые формы были, очевидно, сухопутными — отряды хищников и грызунов (звери), копытных (скот), входящих в состав млекопитающих, а также «гады» — пресмыкающиеся «второго издания», не являющиеся потомками динозавров (от них, как утверждают зоологи, осталась лишь гаттерия). Заметим, что не упоминаются ни рыбы, ни птицы — эти формы просто перешли в шестой день из пятого.
Новых «гадов» мы обсуждать не будем, хотя среди них есть такие привлекающие людское внимание и занявшие прочное место в мифах и фольклоре виды, как крокодилы. Главный результат первой части шестого дня творения — млекопитающие. Через них была осуществлена третья прививка к растущему древу земного бытия. Если в пятый день с «живой душой» в мир вошли простые чувства и побуждения — страх, гнев, радость, раздражение, спокойствие, забота, — то с млекопитающими с неба на землю сошли первые проблески любви.
Владельцы собак многое могут рассказать о силе любви, на которую способно это существо. Недаром сказано: неправда, что нельзя купить любовь за деньги — купите собаку. Но лучше послушаем Толстого. В Лондонском зоопарке на корм хищникам иногда отдавали бездомных собак. Одну из таких бедняжек бросили в клетку ко льву.
«Лев смотрел на собачку, поворачивая голову со стороны на сторону и не трогал её… Вечером, когда лев лёг спать, собачка легла подле него и положила свою голову ему на лапу. С тех пор собачка жила в одной клетке со львом, лев не трогал её, ел корм, спал с ней вместе, а иногда играл с ней… Через год собачка заболела и издохла. Лев перестал есть, а всё нюхал, лизал собачку и трогал её лапой. Хозяин думал, что лев забудет своё горе, если ему дать другую собачку, и пустил к нему в клетку живую собачку; но лев тотчас разорвал её на куски. Потом обнял своими лапами мёртвую собачку и так лежал пять дней. На шестой день лев умер».
Я сам хорошо помню, как в Уголке Дурова в Москве показывали живших в одной клетке кошку и мышку; по их поведению было видно, что их связывает нечто большее, чем привычка. А посмотрите, как нежно вылизывают звери своих детёнышей — в их отношении к сосущим их молоко малышам просвечивает то же самое чувство, которое испытывает женщина к своему дитяти. Милые теплокровные существа, умеющие драться и убивать, умеют при этом и любить — этот дар дан им, как и нам, людям.
Ещё одним элементом горнего мира, влившимся в наш дольний мир с млекопитающими, была красота. Согласитесь, что господствовавшие на всех трёх стихиях планеты в течение ста пятидесяти миллионов лет динозавры при всём том, что они оказали огромную услугу тварям шестого дня, подготовив для них подходящие ландшафтные условия существования, и при всей своей экзотичности всё-таки были безобразны. Настоящая эстетика живых форм начинается, конечно, с млекопитающих. Все мы видели в научно-популярных фильмах африканские заповедники с их рекордным количеством крупных животных на один квадратный километр площади и не можем не признать, что все эти животные прекрасны — и слоны, и носороги, и леопарды, и антилопы, и зебры, и жирафы, и, конечно, чемпионы красоты и величественности гривастые львы. Но восхищают взор и мелкие зверюшки: ловкие, изящные, гармонично раскрашенные. Разве не таковы соболя, ласки, куницы, росомахи, выхухоли, даже мышки? Если бы создания шестого дня исчезли с лица земли, нам осталось бы любоваться только пейзажами да звёздным небом. Мы не знаем, как выглядели птицы юрского периода, но, скорее всего, по внешности они были подобны динозаврам — та красота, которую мы видим сегодня в царстве пернатых, думается, явилась результатом соревнования с млекопитающими, соревнования, в котором птицы стали в отдельных случаях даже брать верх. Да что там птицы — даже «гады» вслед за зверями потянулись к эстетике — разве не очаровательны ящерки и даже крокодилы?
То, что любовь и красота вошли в мир в один и тот же день его сотворения, наталкивает на размышления. Может быть, эти категории взаимосвязаны или даже представляют собой два проявления одного и того же более глубинного начала? Достоевский
сказал «красота спасёт мир», и его за это изрядно критиковали, ибо мир спасёт всё-таки любовь. Но что если он просто перепутал синонимы?
Как бы там ни было, в шестой день на земле появилось великое разнообразие живых форм — до двух миллионов видов. После окончательного краха дарвинизма (мы уговаривались не произносить больше этого слова, но здесь по смыслу оно оправдано) механизм их появления безальтернативен: «И сказал Бог…». Слово Творца о мире жизни и резонирующие на него коды ДНК — вот и вся нехитрая и бесконечно мудрая схема усовершенствования флоры и фауны, работающая от пятого дня творения и до нашего времени. Пока фауна была яйцекладущей, геномы переписывались в яйцах старых форм, и из них вылуплялись новые формы; когда животные стали живородящими, корректировка генома происходила в утробе, и самки прежнего вида становились суррогатными матерями вида нового. Тут так и подмывает задуматься над тем, какие млекопитающие были суррогатными родителями первых людей. Вряд ли обезьяны — это параллельная, тупиковая ветвь, геном которой сильно отличается от нашего, — эволюционистов соблазняет внешнее подобие, которое на самом деле несущественно. Гораздо больше оснований предположить, что младенцы вида «гомо сапиенс» в какой-то момент стали появляться на свет в некоторой популяции вида «канис люпус», т.е., как Ромула Рема и Маугли, их вскармливали волчицы.
Хотя упомянутые персонажи полулегендарны, легенды о них основаны на реальных фактах «усыновления» и выращивания человеческих малышей волчьей стаей — фактах, строго документированных. Если волчица заботливо выхаживает приёмыша, то ещё заботливее она будет выхаживать «своего».
Теперь вернёмся к вопросу о соответствии библейского повествования и данных современной науки. Чем наука может дополнить рассказ Книги Бытия о шестом дне?
Очень интересными исследованиями, проведёнными в области экологии — науки о среде обитания. Изучая «цепочки питания» и «цепочки услуг» различных экосистем, учёные пришли к выводу, что, чем больше видов включено в эти цепочки, тем экосистема устойчивее и долговечнее. Развивая эту мысль, можно утверждать, что самой совершенной биосистемой является совокупность всех двух миллионов видов, живущих на нашей планете. Нет никакого сомнения в том, что абсолютно все эти виды, включая и «эндемические», связаны друг с другом цепочками зависимости. Чем яснее открывается перед экологами картина этих связей, тем больше изумляются они их многоступенчатости и мудрости. Двойные симбиозы, такие как актиния—рак-отшельник, северный олень—ягель, акула—рыба-лоцман, крокодил—птичка-зубочистка и т.д., изучены уже давно, после этого выявлялись симбиозы тройные, четверные и более высокого порядка, а сегодня вырисовывается тот поразительный факт, что вся живая природа есть единый симбиоз двухмиллионного порядка. Это значит, что каждый вид обладает свойствами, согласующимися со свойствами всех остальных видов земли. Естественный отбор не может выработать таких свойств, ибо влияние дальних видов на животное косвенное, опосредованное и, как правило, отложенное, к тому же естественный отбор действует строго в рамках идеи вида, а приспособить к геобиосистеме нужно саму эту идею. Придумывает же её Творец, значит, Он и должен так согласовать два миллиона разных идей, чтобы они образовали жизнеспособную систему, а к тому же и работающую на осуществление Его неисповедимого Замысла. Богу нужно было рассчитать на жизнеспособность не только отдельные виды, но и всю их совокупность. Объём ума, решившего эту задачу, должен быть практически бесконечным.
Предположение о том, что пышное разнообразие видов явилось результатом не каких-либо «естественных» процессов, а воздействием на формирование вещественных текстов ДНК невещественного слова Главного Редактора, очень хорошо увязывается с философией жизни великого немецкого зоолога Августа Вейсмана (1834—1914). Проводя многолетние наблюдения над фауной, он заметил, что природа без колебания жертвует любым количеством особей ради сохранения вида. Этот факт стал для него отправным пунктом создания научного направления, которое потом назвали вейсманизмом. Его суть заключается в утверждении, что жизнь есть непрерывающееся существование «зародышевой плазмы» — так Вейсман назвал генетический материал, в то время ещё малоизученный. В терминах современной биологии его мысль можно сформулировать так: феномен жизни есть существование половых клеток (гамет), а особи представляют собой лишь вспомогательные устройства, делающие это существование максимально продолжительным, в идеале — вечным. Иными словами, курица есть лишь приспособление, позволяющее яйцу снести другое яйцо.
На примере Вейсмана мы ещё раз убеждаемся, как спустившийся на Европу в девятнадцатом и двадцатом веках мрак материализма и атеизма не давал даже гениальным людям видеть простые вещи. Говоря «природа жертвует особями», «природа заботится о сохранении зародышевой плазмы», Вейсман относил к тому безличному, чем тогда считалась природа, глаголы, уместные только в тех случаях, когда речь идёт о личности, и это его нисколько не смущало, как и тех, кто читал его труды. Изучая живую природу, Вейсман получил от Бога сигнал, смысл которого не смог понять. Господь сказал ему: смотри, как Я жертвую, как Я забочусь, смотри и виждь, что Я есть. А Вейсман смотрел и не видел.
Сегодня расшифровать этот сигнал нетрудно. Богу действительно были дороже всего не отдельные животные и даже не популяции животных, а видовые «зародышевые плазмы», т.е. видовые геномы, поскольку посредством их редактирования Он возводил пирамиду жизни, вершиной которой должен был стать человек. Сами по себе животные, как мы узнали из библейского рассказа о Потопе, Богу не были нужны, главное, чтобы в их икре, яйцах или в их утробе был тот черновой генный материал, который можно доводить до ума. Рыба понадобилась лишь для того, чтобы из её икринки развился маленький ящер, ящер — для того, чтобы снести яйцо, из которого вылупится млекопитающее, а млекопитающее (вид его нам неизвестен) — для того, чтобы в нём формировался эмбрион человека. Но это не значит, что с появлением её вершины пирамиду жизни надо упразднить: такой артефакт, как красота, которую человек хочет видеть вокруг себя, оправдывает её существование и после окончания главной службы ценность приобретают уже не микроскопические геномы, а доступные взору отдельные особи.
Шестой день Господень длился по земным часам шестьдесят пять миллионов лет. К концу этого периода непрерывно становящаяся под действием слова Творца всё более совершенной живая природа сделалась несказанно прекрасной и потому достойной появления на её лоне венца творения. Господь и увенчал её человеком, поселив его в одном из самых дивных мест планеты, в подлинном земном раю.
Приняв решение завершить возведение пирамиды тварных субстанций, Бог сказал: «Сотворим человека по образу Нашему и подобию Нашему». Употребление здесь множественного числа есть один из тех сигналов, которые Бог посылает имеющим уши, чтобы слышать.
Нет, это не «Мы, Николай Второй». В древнееврейском языке не было традиции обращать к себе местоимение «мы» для подчёркивания своей значительности или, наоборот, своей скромности. Во всём Ветхом Завете Бог говорит о себе во множественном числе только один раз, в других местах Он употребляет единственное. Например, перед Всемирным потопом Бог говорит: «Истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил» (Быт. 6:7). Множественное число выскакивает лишь там, где речь идёт о богоподобии человека, и тут оно совершенно необходимо по самому смыслу.
Это была прикровенная информация о Творце, открывшаяся явно только в Новом Завете и логически осмысленная великими учителями христианской Церкви и коллективным разумом вселенских соборов.
До евангельского Откровения никто не понимал значения слова «Мы». Но оно облегчило пришедшее позже понимание этого Откровения: христиане вспомнили, что ещё ветхозаветные пророки знали (или догадывались) о троичности Бога, и это укрепляло их в правильной вере, вере в Троицу. А учение о том, что Бог един в трёх лицах, раскрывает нам главную тайну мироздания и завершает тысячелетние людские поиски истины, представляя собой вершину мировой философской и богословской мысли. К восприятию этого учения людей надо было подготовить. Проповедуя язычникам, апостол Павел сказал им, что Бог «в прошедших родах попустил всем народам ходить своими путями» (Деян. 14:16).
Прежде чем усвоить богословие Троицы, человечество должно было пройти через философию двоицы. Разработать её Господь предопределил избранной Им специально для философствования нации — древним грекам. На рубеже шестого и пятого веков до нашей эры в греческой колонии Элее на юге Италии кружок мыслителей, возглавляемый Парменидом, обогатив греческий язык соответствующими метафизическими категориями, создал учение, которое без колебания можно назвать величайшим интеллектуальным достижением античности, — космологию Единого.
Прежде всего они разделили понятия «существовать» и «быть», которые до них не различались. Согласно элеатам, существование есть потенциальное бытие, а бытие — внешнее проявление существования. Можно существовать, но не быть, однако бытие без предшествующего ему существования невозможно. Пример: «чёрные дыры» и «тёмная материя», по косвенным данным астрофизиков, существуют, но как наблюдаемых объектов их нет. Точно такое же «чистое существование» без бытия присуще девяносто девяти процентам моих мыслей, о которых никто вне меня никогда не узнает. Моя мысль обретёт бытие только в том случае, если я её выскажу.
На базе этого важного методологического уточнения элеаты приступают к осмыслению мира в целом. Главной его характеристикой является то, что он существует, отсюда его первое название — сущее. Существование — его неотъемлемый, постоянный атрибут. Это внутреннее существование мира содержит в себе всё, но в нерасчленённом, слитном виде, поэтому второе наименование сущего — «Единое» (по-гречески «Хэн»). Оно предельно богато по содержанию, но абсолютно просто по форме, ибо не имеет в себе частей. Живя своей сокровенной внутренней жизнью, Единое иногда может захотеть выплеснуть что-то наружу, переведя его из модуса чистого существования в модус бытия, и тогда оно разворачивается во Многое. В себе сущее целостно, вне себя дробно. Выходя наружу из Единого, нерасчленённое расчленяется и образует сложную структуру. Если всё содержимое Единого выйдет вовне, теряя простоту, и некто охватит его своим взглядом всё целиком, увиденное им будет другое Единого. Для самого себя сущее есть Единое, для наружного наблюдателя — его Другое.
На первый взгляд построение Парменида кажется далёкой от жизни абстракцией. В действительности же — совсем наоборот: оно очень точно описывает самую что ни на есть реальную жизнь, причём жизнь того, что дано нам непосредственно, а потом известно лучше всего остального — жизнь нашего сознания.
Вдумаемся в то, как происходит процесс претворения мысли в слова или поступки. Мысль зарождается в глубине нашего «я» не по частям, а сразу и мгновенно, как некое «озарение». В первый момент она не имеет ни словесной, ни зрительной формы, и только потом мы начинаем выражать её словами, иногда с трудом, путаясь и поправляя самих себя, подбирая более точные фразы. При этом наша мысль, возникшая вся целиком, может быть очень сложной. Великий французский математик Анри Пуанкаре рассказал, что решение проблемы автоморфных функций, над которой он бился больше полугода, пришло к нему в тот момент, когда он занёс ногу над ступенькой кареты, но ещё не успел наступить на неё. «Мне моментально стало ясно абсолютно всё, вплоть до связи автоморфных функций с геометрией Лобачевского», — писал Пуанкаре, сам удивляясь произошедшему. Но в принципе то же самое происходит не только с гениями, но и с самыми обыкновенными людьми, особенно когда они спорят друг с другом, перебивая собеседника, чтобы противопоставить его рассуждению своё, уже готовое и требующее словесного оформления, которого ещё не обрело. Заметьте: в данном случае целостная внутренняя мысль хочет выйти наружу и обрести структурное выражение, откуда мы можем сделать вывод, что ей присуща воля.
А теперь вспомним космологию элеатов. В ней Единое по своему волеизъявлению переходит из модуса слитности в модус расчленённости, и это есть его переход от жизни в себе к жизни наружной. Полная аналогия. Получается, что человек устроен по подобию парменидовской двоицы «Единое — его Другое». Но Книга Бытия говорит, что человек сотворён по подобию Бога, а Евангелие говорит, что Бог есть Троица, а не Двоица. Куда же вкралась ошибка — в философию Парменида или в наш самоанализ?
Ошибки не было ни там, ни там, но была недодуманность до логического конца. Древних греков нам уже не поправить — что они открыли, то открыли, и за это им честь и хвала, а внимательнее вглядеться в самих себя в нашей власти.
Сложная неделимая мысль хочет выйти из недр моего «я» на его периферию и стать речью или текстом. На периферии для этого существует рассудок, логический отдел моего сознания, он и трансформирует мысль, переводя её из одного модуса в другой. Но ведь чтобы осуществить такой перевод, надо знать, в чём эта мысль заключается, надо получить в своё распоряжение её содержание. Переводчик «Одиссеи» Жуковский не знал греческого, поэтому попросил знакомого немца, знавшего язык эллинов, сделать для него немецкий подстрочник, с которым и работал. Схема была здесь такая: посредник между Гомером и Жуковским сделал для последнего понятным содержание «Одиссеи», и Жуковский изложил это содержание русскими стихами. Никто не помнит о скромном посреднике, но не будь его, не было бы и прекрасного перевода Жуковского. А именно посредник и выпал из нашего анализа деятельности сознания. Когда я с нетерпением жду паузы в речи моего оппонента, чтобы его опровергнуть, я уже знаю, что ему скажу, хотя словесного выражения это ещё не получило. Мой рассудок уже прочёл возникшую во мне мысль, как Жуковский прочёл немецкий подстрочник, и теперь готов выражать её на своём родном языке, т.е. в словах. Посредника я не заметил, но он совершенно необходим для взаимодействия между недрами моего «я» и его поверхностной частью. Что же он такое? Именно в силу своей незаметности он не получил ни в науке, ни в обиходе определённого названия, но, размышляя о том, в каком смысле рассудок перед тем, как облечь её в слова, благодаря посреднику уже знает содержание мысли, точнее будет сказать, что он проникается духом этой мысли. Целостная мысль, которая способна жить только в своём сокровенном убежище и потому сама не может выйти оттуда, посылает находящемуся вне этого убежища рассудку свой сублимат, который наполняет его её духом. Так что в человеческом «я» всё-таки три составляющие, а не две: мысль (воля), рассудок (слово) и посредник, посылаемый мыслью к рассудку. В это и состоит наше богоподобие — оно есть не внешнее сходство, которого не может быть уже потому, что Бог абсолютно бесплотен и не имеет внешности (внешность Христа была внешностью человека Иисуса), а перенос на устроение человека той структуры, которая раскрывается в Боге в трёх Его ипостасях: творческая мысль и её воля к выходу наружу — подобие Отца; разум, облекающий мысль в слово, — подобие Сына, другое название которого Слово; интуиция, соединяющая нашу целостную мысль и её словесное выражение, — подобие Святого Духа. Вознамерившись сотворить человека «по образу Нашему и по подобию Нашему», Бог сразу же и осуществил это намерение, как Он осуществляет и всё другое, что задумывает.
О том, что Бог един в трёх Лицах, стало известно только из новозаветного Откровения; человеческому разуму подняться до этой идеи было бы невозможно. Доказательством тому является Парменид, перед гением которого преклонялся сам Платон, — он вместил в свой интеллект только Двоицу. Но, когда Откровение было получено, осмысление каких-то аспектов этой идеи стало для нас даже необходимым. Бог дал нам ключевой намёк и сказал: а дальше думайте сами, ведь Я не напрасно снабдил вас разумом. Церковь вняла этому гласу свыше и на протяжении всей христианской истории неуклонно шла ко всё более полному раскрытию этой великой тайны, хотя разгадать её до конца людям не удастся никогда.
О внутренней жизни Троицы мы можем сказать очень мало. Из библейского Откровения следует только то, что она в Ней имеется — на вопрос Моисея «Кто ты?» Бог ответил: «Я есмь сущий» (т.е. существующий; конечно, при этом имелось в виду существование в самом себе).
Да это понятно и по логике: если бы Бог не обладал существованием, Он не мог бы обладать бытием, а Его бытие, т.е. проявление Его существования, подтверждается многочисленными приходящими от Него сигналами.
Не дерзая вникать в жизнь Бога в Нём самом, мы можем, однако, предположить, что наличие в Боге трёх Лиц делает эту жизнь намного более богатой, чем она была бы в одиночном Боге, каков Аллах у мусульман. Её обогащают отношения между лицами, и одним из самых важных является любовь. «Отец любит Сына и всё дал в руку Его» — говорит Евангелие (Ин. 3:35). Любовь Отца к Сыну так велика, что Он хочет оповестить о ней всех людей. При крещении Иисуса Христа в Иордане с неба раздался громкий глас: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Моё благоволение» (Мф. 3:17). О беспредельной любви Сына к Отцу ярче всего свидетельствует Его безграничное послушание: по воле Отца Он пошёл на спасительную для человечества голгофскую жертву.
Тезис о наличии любви внутри самого Бога независимо от существования чего бы то ни было вне Него возникает только в христианстве, ибо только в нём, в Боге, имеются способные любить друг друга Лица, что выделяет христианство из всех остальных религий. Не будем говорить о язычестве, где многочисленные боги только и делают, что дерутся между собой за власть, но даже в высокой монотеистической вере магометан до сотворения человека Богу было некого любить, следовательно, любовь в бытии отсутствовала. В христианстве же, и только в нём, любовь имеет дотварную природу, изначально составляя один из фундаментальных элементов сущего. Некоторые богословы считают само сотворение мира следствием извечной Божественной любви — имея в себе её преизбыток, Господь пожелал поделиться ею с человеком. Верно это или нет, но только христианство может быть названо истинной религией любви, поскольку статус этой категории в нём много выше, чем в других верованиях.
Наличие в христианском Боге любви как неотъемлемого атрибута обеспечивает Ему бесконечную прочность.
Связь между этими характеристиками очень проста. Настоящая любовь есть прежде всего самопожертвование: любящий хочет не получать, а отдавать. Вот как пишет об этом Владимир Соловьёв:
«Смысл и достоинство любви как чувства состоит в том, что она заставляет нас действительно всем нашим существом признать за другим то безусловное центральное значение, которое, в силу эгоизма, мы ощущаем только в самих себе. Любовь важна не как одно из наших чувств, а как перенесение всего нашего интереса из себя в другое, как перестановка самого центра нашей жизни».
Любящий стремится отдать любимому всё, что у него есть, в том числе и свою волю. Он говорит любимому: «Господствуй надо мной, я во всём буду тебя слушаться».
Но любимый, если он и сам любит, тоже хочет отдать всё своё, включая волю, хочет, чтобы господствовал не он, а тот, кого он любит. Так между ними начинается соревнование в самоотдаче, которое никогда не может кончиться. Первый говорит второму: «Господствуй надо мной, я покоряюсь тебе», а тот отвечает: «Хорошо, я согласен быть твоим господином и как твой господин повелеваю тебе стать моим господином». Получив на какое-то время больше власти, любящий употребляет её на то, чтобы заставить любимого взять её обратно с прибавкой. Затем действие повторяется, только его участники меняются ролями, и так до бесконечности. Говоря научным языком, здесь возникает динамическое равновесие: неограниченно продолжающиеся колебания около середины. Теория управления отнесла бы любовь к отрицательной обратной связи (усиление одной части автоматически приводит к её ослаблению), которая является условием устойчивости. Впрочем, об этом всегда знал и простой народ: недаром на свадьбах старики неизменно дают жениху и невесте совет, представляющий собой наилучший рецепт сохранения семьи: «Во всём уступайте друг другу».
Заметим, что, если лица соединены отношениями конкуренции, тут можно говорить о положительной обратной связи: небольшое преимущество в силе, полученное одним, неизменно будет использовано им для наращивания своего преимущества, и это неизбежно кончится тем, что он сведет значение другого к нулю. Коллективная власть эгоистов неустойчива по самой своей природе.
От жизни Бога «в себе» перейдем к Его деятельности «для нас», т.е. от Его существования к Его бытию. Главное Его внешнее действие — создание этого внешнего, сотворение мира, включающее сотворение человека. Какое значение имел для этого тот факт, что Бог есть Троица? Спрашивать об этом надо прежде всего великих учителей Церкви, которые на основе Священного Писания составили православный Символ веры.
«Верую во единого Бога Отца Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым».
Тут всё более или менее ясно: Творцом материальной вселенной («земли») и ангельского неба является Отец; на нём же всё сотворённое и держится. Читаем дальше.
«И во единого Господа Иисуса Христа Сына Божия единородного, иже от Отца рожденного прежде всех век, света от света, Бога истинна от Бога истинна, рождена, несотворенна, единосущна Отцу, Им же вся быша».
Последние четыре слова могут привести в недоумение. В первом члене Символа утверждается, что мир сотворил Отец, теперь говорится о Сыне «Им же вся быша», т.е. мир сотворён и Сыном. Что же это за путаница? Господа богословы, вы сначала разберитесь между собой, кто сотворил мир, а потом уже сообщайте народу…
Богословы тут ни при чём, они-то всё хорошо знают. Просто когда-то при переводе Символа веры с греческого на церковнославянский была допущена неудачная формулировка. Более правильное выражение мы находим в Евангелии, которое по времени предшествовало Символу и должно быть для нас образцом. В нём о Сыне сказано следующее:
«Все чрез него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть» (Ин. 1:3).
Согласитесь, что «чрез Него» — это совсем не то же, что «Им». Конечно, древний переводчик понимал своё «Им» так же, как Евангелие понимает «чрез»: Отец, творивший мир, пользовался Сыном («Им») как инструментом, но сейчас его слова воспринимаются иначе. Так как нам понять это «чрез» получше?
В одной церкви на эту тему состоялась беседа между прихожанами и священником. Послушаем, как она протекала и к каким выводам пришли её ученики.
Беседа мирян со священником о сотворении мира
— Батюшка, мы тут никак не можем уяснить себе, каким образом Отец и Сын вместе творили миp.
— В вашем вопросе уже содержится часть ответа. Между Отцом и Сыном, а также Святым Духом при сотворении мира действительно произошло некое разделение труда, поэтому, если быть точным, надо сказать, что мир сотворён Троицей. А чтобы понять, что каждое Лицо при этом взяло на себя, я сначала задам вам один вопрос: кто построил Новоиерусалимский храм на Истре?
После паузы, во время которой прихожане совещались между собой, один из них ответил:
— Патриарх Никон.
— Верно. Но ведь он не был зодчим, не умел делать чертежи и рассчитывать толщину стен и балок, чтобы сооружение не рухнуло.
— Для этого у него был опытный строитель, по-нашему прораб.
— Тоже верно. Но прораб, выполнив все расчёты, не положил лично ни одного кирпича. Кто же их клал?
— Каменщики, возглавляемые бригадиром.
— Совершенно правильно. А теперь скажите: появился бы храм на Истре, если бы не было Никона?
— Нет!
— А если бы не было прораба?
— Тоже нет!
— А если бы не было каменщиков?
— Никакого храма тоже не было бы.
— Почему же мы говорим, что храм построил Никон?
— Потому, что ему принадлежала идея, а идея важнее всего.
— И с этим я соглашусь, но только потому, что мы ведём речь о людях, живущих на земле, о грешных существах. Из грешников выше тот, кто ближе поднялся к Богу. Идея приходит от Бога, поэтому тот, кого она озаряет, становится более близким горнему миру, чем те, кто воплощает эту идею в материале. Ведь ни чертёж, ни кирпичи ничего высокого собой не представляют. Поэтому все любующиеся храмом воздают хвалу Никону, имя прораба знают только специалисты, а кто был бригадиром каменщиков, не знает никто. А теперь представьте себе, что Никон, прораб и бригадир были бы великими святыми, чудотворцами, ходившими по воде как посуху и воскресавшими мёртвых. Осмелился ли бы кто-нибудь из вас сказать, что Никон был выше и главнее других двух?
— Никто из нас не дерзнул бы так говорить. Небожителей расставлять по ранжиру смертные не вправе.
— Спасибо, что вы это понимаете. Я думаю, что после всего сказанного вы поймёте и то, о чём спросили вначале. В деле сотворения мира роли между Лицами Троицы распределялись так: вклад Отца — сама идея будущего мира и воля к её воплощению; Святым Духом содержание идеи в целостной форме было передано Сыну, Который претворил её в последовательность божественных слов, в частности, слов о законах физики и о геномах живых существ. После этого Святой Дух снова включился в работу и своим животворным дыханием превратил словесную структуру Сына в структуру материальную.
— Так кто же всё-таки Творец?
— Поскольку всё началось с идеи, а идея принадлежит Отцу, и поскольку воля к реализации идеи принадлежит тоже Отцу, Творцом следует назвать Его, как это и сделал составитель Символа веры святитель Афанасий Александрийский. Все три Лица, участвовавших в сотворении мира, божественны, а божество есть абсолют, который не может быть меньше или больше другого абсолюта.
На этом приходская беседа закончилась, и миряне благодарили батюшку, говоря, что теперь им в принципе стало понятно, как единый в трёх Лицах Бог создавал наш мир. Поблагодарим его и мы — он нашёл оригинальный способ доходчиво разъяснить суть первого выхода Троицы из внутренней жизни во внешнюю активность. Но помимо этого, исходного наружного проявления Божества, в дальнейшем последовали и другие его внешние проявления, или «выходы наружу», многие из которых обращены к нам, людям. Эти доступные нашим органам чувств Его проявления, Его вторжения в созданный Им мир, иногда явные, иногда завуалированные, мы назвали «сигналами» и поставили главной задачей нашего разговора фиксировать эти сигналы и по возможности давать им правильную интерпретацию. В споре Лейбница и Ньютона мы встали на сторону последнего, отвергая концепцию «невмешательства» Бога в дела сотворённого Им мира: если бы Бог не продолжал заботиться о своём творении и опекать его, почему Он именовался бы Вседержителем? И самую большую озабоченность Богу доставил сотворённый Им по своему образу и подобию человек. Долго почивать после шести дней творения Богу не пришлось — после затишья седьмого дня у Творца возникли новые заботы.
Комментировать