Тростников В.Н.
Всмотрись и увидишь

• Предисловие автора
• I. «Открылась бездна звезд полна»
• II. Описание вместо объяснения
• III. Второе начало мира
• IV. О тараканах и носорогах
• V. Вселенная начинает одушевляться
• VI. Пресвятая Троица, помилуй нас!
• VII. Тайные странствия души
• VIII. Небо и Земля неразделимы
• IX. Господь поднимет и неподъёмное
• 1. Грехопадение
• 2. Интенсивное размножение людей и разделение труда
• 3. Всемирный потоп
• 4. Откровение о Едином Боге
• 5. Боговоплощение
• X. Мир после Богоявления
• Заключение

Сия сходящая святыня с вышины,
Сие присутствие Создателя в созданье —
Какой для них язык?.. Горе душа летит…

Это — строки великого русского поэта В.А. Жуковского из его стихотворения «Невыразимое» — о величественной природе, созерцание тайн которой неизбежно приводит к мысли о Боге, о «присутствии Создателя в созданье». Два тысячелетия говорят о том же христианские богословы, философы, ученые, поэты. И святые. Созерцание прекрасного творения Божия привело святую великомученицу Варвару к откровению, что только Единый в Троице Истинный Бог мог создать эту величайшую красоту и гармонию.

Святитель Иоанн Златоуст в «Беседах на Книгу Бытия» писал: «Когда видишь землю, украшенную цветами, покрытую всюду растениями, подобно разноцветной одежде, не приписывай этих произведений земли ни ее силе, ни содействию солнца или луны…». О том, что в видимой природе, как в раскрытой книге, явственно начертаны Божиим перстом Его непреложные законы, писал и М.В. Ломоносов: «Натура есть некоторое Евангелие, благовествующее немолчно Творческую силу, Премудрость и Величество».

Книга Виктора Николаевича Тростникова, как и все предыдущие произведения этого автора не что иное как стремление показать: наука не противоречит Священному Писанию, но подтверждает Слово Божие, а истинный ученый — это тот же пророк, призванный Богом на особое служение — рассказать о Создателе на языке законов сотворенного Им мира. Автор книги — не богослов, и богословы, должно быть, найдут здесь не совсем точные мысли и даже спорные мнения. Он и не философ в собственном смысле этого слова, — философы также могли бы, вероятно, поспорить с какими-то его суждениями. Но эта книга — и не научный трактат. Что же представляет собой замечательное творчество Виктора Тростникова, столь нужное современному читателю, особенно молодому и делающему первые шаги на пути к Православной вере? Это — не что иное как свидетельство человека, эту Истину воочию увидевшего не только глазами, но и умными очами своего верующего сердца.

Истина Христова вот уже много веков явлена миру, а духовные слепцы всё умножаются и умножаются на земле. Вот, в книге В.Н. Тростникова мы читаем о том или ином великом ученом, сделавшем удивительное и гениальное открытие, которое не могло не привести его к мысли о Боге, — но нет, всё-таки не привело. Вот, В.Н. Тростников говоря о сотворении міра, пишет, что тот или иной закон физики или астрономии — это не что иное как «послание Бога людям». Но те, кому Сам Господь даровал талант эти послания открыть, — дал гениальные математические или физические способности, —  открывают послания, в которых «зашифрованы идущие от Творца сигналы», — но истинного смысла письмен так и не желают постичь. «И сбывается в них пророчество Исаиино, глаголющее: слухом услышите и не имате разумети, и зряще узрите, и не имате видети» (Мф. 13:14).

Тем ценнее и радостней нам, православным, читать книги таких замечательных писателей и ученых, как В.Н. Тростников, избравших путь свидетельства об Истине, а значит — о Христе.

Архимандрит Тихон (Шевкунов)

Предисловие автора

Как летит время! Уже целое поколение успело вырасти с той поры, когда в Париже была издана моя книга «Мысли перед рассветом», где свежие на то время научные данные, подтверждающие религиозное миропонимание. Этим текстом я убедил в существовании Бога прежде всего самого себя, и следующим этапом для меня стало вхождение в православие и воцерковление. После нескольких шагов, сделанных в этом направлении, убеждать атеистов в том, что есть Бог, стало казаться мне малопродуктивным занятием. Но не так давно некоторые мои читатели уговорили меня вновь обратиться к научной апологетике, говоря, что этим я принесу пользу людям, до сих пор ещё колеблющимся. Взявшись за знакомую мне тему, я понял, что на этот раз надо подтверждать ссылками на науку не просто веру в Бога, а конкретно христианское учение о Троице, мире и человеке — высочайшую Истину, данную нам в божественном Откровении. И тогда нужные материалы научных исследований сами потекли в мои руки, чего я и не ожидал. Может быть, это намёк свыше на то, что моя книга и вправду будет полезной?

I. «Открылась бездна звезд полна»

Судьба, которая в основном испытывает людей на прочность, иногда тешит нас подарками. Не знаю, как у других, а у меня их было явно больше, чем я заслуживал. Один из них я получил в первой половине восьмидесятых: в течение нескольких лет мне посчастливилось быть близким другом и собеседником замечательного иерея, отца Михаила Труханова. Этот опытнейший священнослужитель, чей высокий уровень духовности проявлялся в многочисленных случаях прозорливости, был тогда лишён возможности исполнять функции пастыря, так как его вывели за штат, и ограничивался нелегальным окормлением на дому очень узкого круга верных ему чад, в числе коих оказался и я. История его запрещения заслуживает того, чтобы о ней рассказать, ибо ярко иллюстрирует унизительное положение, в котором находилась Русская православная церковь в Советском государстве.

Некий высокопоставленный разведчик был направлен в Грецию для шпионажа. Не знаю, под видом кого и в каком качестве он засылался, но, чтобы быть принятым в этом качестве греческими властями, ему нужна была справка о том, что он крещён в православную веру. Он явился к отцу Михаилу, служившему в храме города Подольска, и сказал ему с прямотой власть имущего: «Я атеист и не собираюсь креститься, считая этот обряд комедией, мне нужна просто липовая справка». Батюшка ужаснулся такому цинизму и ответил: «Дать вам фальшивую справку было бы с моей стороны большим грехом, и я этого не сделаю». Разъярённый агент КГБ пожаловался кому следует, и один из лучших священников России был отправлен на покой. Через некоторое время отец Михаил встретился где-то с тогдашним патриархом Пименом, и святейший, узнав, что он за штатом, удивился: «Если такие, как вы, не служат, то кто же служит?» — «Ваше святейшество, это же от вас зависит — я готов служить», — сказал бывший пастырь. Патриарх удивился ещё раз, теперь уже наивности священника. Он вздохнул и ничего не добавил; от него на самом деле ничего не зависело.

Понятно, что для такого недисциплинированного иерея не сидеть в соответствующие времена в лагере было бы противоестественным. Он там и сидел. И однажды в особо доверительной беседе поведал мне об одном эпизоде своей лагерной жизни. Вот его рассказ, излагаемый мною по памяти.

«Однажды среди ночи я вышел из барака и увидел над собой чёрное небо, усыпанное мириадами ярких звёзд. Эта картина, всегда вызывавшая моё восхищение, на этот раз вдруг повергла меня в бездну отчаяния. Я почувствовал себя таким несчастным, каким не был никогда ни до, ни после этого. «Эти звёзды так же светили прежде моего появления на свет и будут светить после моего исчезновения, ничего обо мне не зная, а я так и сгнию здесь на каторге, — подумал я, — но если небу нет до меня никакого дела, то тем более нет до меня дела никому и на земле». И ужас одиночества и безысходности с такой силой охватил мою душу, что это нельзя выразить никакими словами. Это был самый страшный час моей жизни».

Рассказ отца Михаила неожиданно сильно задел моё воображение, но не потому, что я разделил его чувства — они вначале были для меня не совсем понятными, — а из-за возникшей смутной ассоциации: я где-то уже встречал подобный сюжет — неволя, звёздное небо над узником и его бурная реакция на это небо, только, кажется, совсем другая… И лишь на следующий день вспомнил: «Война и мир»! Долго искал это место и наконец нашёл. Вот оно:

«Ха, ха, ха, — смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: — Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня? Меня — мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!..» — смеялся он с выступившими на глаза слезами.

…Прежде громко шумевший треском костров и говором людей, огромный, нескончаемый бивак затихал; красивые огни костров потухали и бледнели. Высоко в светлом небе стоял полный месяц. Леса и поля, невидимые прежде вне расположения лагеря, открылись теперь вдали. И ещё дальше этих лесов и полей виднелась светлая, колеблющаяся, зовущая в себя бесконечная даль. Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих играющих звёзд. «И всё это моё, и всё это во мне, и всё это я, — думал Пьер.— И всё это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!». Он улыбнулся и пошёл укладываться спать к своим товарищам».

Прочитав этот текст, я понял, что чувства, возникшие при виде звёздного неба у отца Ми  хаила и у Пьера Безухова (за которым прячется, разумеется, сам Лев Толстой), не просто разные, а диаметрально противоположные. Как это объяснить? Ведь по своей натуре, по внутреннему устроению эти двое очень похожи: оба благожелательны и добры, оба идеалисты, обоих гораздо больше волнуют мировоззренческие проблемы, чем практическая жизнь, и, главное, оба верующие, хотя у отца Михаила вера осознанная и богословски правильная, а у Пьера более интуитивная. Не так уж они отличаются сами по себе друг от друга, чтобы воспринять один и тот же объект столь разительно неодинаково. Значит, на их восприятие влияло что-то внешнее — на Пьера одним образом, а на отца Михаила другим. Что же оказывало на них такое различное влияние?

Конечно, это было само время, в котором они жили, дух эпохи. Пьер и отец Михаил были близки по своей душевной организации, но первый жил в девятнадцатом веке, а второй, в двадцатом, и это заставляло их видеть вещи по-разному.

В конце восемнадцатого−начале девятнадцатого веков формообразующим началом для сознания и подсознания образованной европейской публики служила философия Канта. А этот мыслитель очень много внимания уделял как раз астрономической вселенной. Именно Кант выдвинул «небулярную гипотезу» происхождения Солнечной системы, подхваченную затем Лапласом. Но важно другое.

Кант был философом в самом точном смысле этого слова, профессионалом такой высокой пробы, какой отмечены за всю историю всего несколько человек (среди них наш Владимир Соловьёв). Его профессионализм проявлялся в том, что главный вопрос, который он поставил в своих исследованиях и поискам ответа на который подчинил весь ход этих исследований, действительно является центральным вопросом философии как истинной мудрости. Это проблема онтологии, того, что мы называем «объективной реальностью», или «внешним миром». В самих этих терминах кроется парадокс, не дававший покоя пытливым умам. «Внешний» — значит лежащий за пределами нашего внутреннего мира, которому принадлежат мысли, чувства и интуитивные догадки, а поскольку познание складывается именно из мыслей, чувств и догадок, то как же мы можем познавать то, что находится совсем в другой области, отделённой от этих элементов, как объекту положено быть отделённому от субъекта по самому определению этих терминов? А если познание внешнего мира принципиально невозможно из-за его «внешности» по отношению к познавательному механизму, то мы не вправе говорить о нём ничего определённого, даже того, что он существует.

Кант очень остро чувствовал эту антиномию и на тот момент дальше всех философов продвинулся в её разрешении. Для него было несомненным, что мы познаём не «внешний мир», а образ внешнего мира или представление о внешнем мире, которые вводятся в наш внутренний мир благодаря органам чувств и там уже подвергаются анализу со стороны соседствующих с ними мыслей, чувств и догадок. Это принимается Кантом как исходный постулат, и на эту тему он не рассуждает. Рассуждения начинаются дальше, и посвящены они одному-единственному вопросу: каким образом из цветных пятен, ложащихся на сетчатку глаза, или звуков, улавливаемых ухом, или обонятельных ощущений носа и т.д. в нашем сознании возникает образ окружающего мира и с какой степенью уверенности мы можем считать, что этот образ точен.

Образ внешней реальности, предъявленный после соответствующей обработки чувственных сигналов нашему разуму, говорит Кант, должен быть понятным для разума, т.е. умопостигаемым. И он объясняет, как именно протекает процесс такой обработки. В этом объяснении и заключается вся суть кантианства.

Случайно или нет, предложенная Кантом схема обработки доставляемой органами чувств информации получилась очень похожей на ту схему, по которой обрабатывается трава или солома, поедаемая коровой. Её желудок, как известно, состоит из четырёх отделений, и корм последовательно передаётся от одного к другому. Рубец подвергает его воздействию живущих в нём бактерий, сетка представляет собой фильтр, пропускающий дальше только достаточно мелкие частицы пищи, книжка со своей складчатой внутренней поверхностью осуществляет отсасывание воды из поступившей к ней массы, сычуг выделяет желудочный сок (кислоту плюс ферменты). Пройдя весь этот конвейер, несъедобная для нас растительная масса превращается в легко усваиваемую нами говядину. В формировании умопостигаемого образа внешнего мира тоже принимают участие четыре инстанции, каждая из которых вносит в него что-то своё. На первой из них чувственные ощущения структурируются наложением на них категорий пространства и времени, благодаря чему возникают упорядочивающие критерии «раньше», «позже», «левее», «правее», «выше» и «ниже». Вторая инстанция подчиняет составляющие сырого ещё образа закону достаточного основания, после чего они выстраиваются в причинно-следственную цепочку, а также «закону сохранения субстанции». Третья инстанция для нас самая интересная: она заставляет человека за деревьями увидеть лес — совокупность событий или предметов воспринять как целостное сверхсобытие или целостный сверхпредмет. Подчиняясь этой инстанции, совокупность всего материального мы именуем «вселенной», совокупность всех частей нашего внутреннего мира — «душой», а сумму вселенной и души — «Богом». Четвёртой же инстанцией, по Канту, является нравственный закон, требующий, чтобы мир (точнее, образ мира) был исполнен справедливости. И так же, как рубец, сетка, книжка и сычуг внутри коровы, четыре инстанции нашего «я» действуют в нас независимо от нашего желания, для нас совершенно неощутимо и всегда одинаково, посему их действие Кант называет априорным. Ясно, что, поскольку образ внешнего мира формируется механизмом, «встроенным» в человека и имеющим своей целью сделать этот образ удобным для восприятия и осмысления, ожидать какой-либо схожести с самим миром нет никаких оснований — он может быть настолько же далёким от «мира в себе», насколько бифштекс и молоко далеки от травы и сена. О вещах, какие они есть на самом деле, Кант предпочитает вообще не говорить, ибо никакое предположение на этот счёт невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть.

Со времени кончины Канта прошло больше двухсот лет. Что надо признать верным в его учении, а что ошибочным?

Основная мысль Канта состоит в следующем. То, что мы называем «окружающим миром», есть в действительности наше представление о нём, ибо ничего другого нам не дано. А поскольку в создании этого представления очень большую роль играют особенности нашего собственного сознания, то можно сказать, что человек сам является творцом окружающего мира. Это очень глубокая мысль, намечающая направление, по которому должна идти всякая настоящая философия. Кант и пошёл по этому направлению, объясняя, как именно наше сознание творит то, что потом объявляет внешней действительностью. Это объяснение он даёт с чисто немецкой систематичностью, и это стремление уложить всё в систему кое-где его подводит, заставляя делать натяжки. Одной из них является утверждение, что априорным элементом нашего сознания является «закон сохранения субстанции». Опыты швейцарского психолога Пиаже показали, что дети совершенно спокойно допускают возможность изменения объёма жидкости при её переливании из одного сосуда в другой.

Гораздо характернее ошибка Канта по отношению к третьей формирующей образ мира инстанции, которую он называет «чистым разумом». Она будто бы заставляет нас воспринимать множественность как единичный объект, и как раз поэтому в нашем сознании возникают понятия «вселенной», «души», а затем и «Бога». Вот оно — самое слабое место кантианства, я бы сказал резче: самое гнилое место! Здесь невольно вспоминается стишок, ходивший в Московском университете:

Философ Кант имел талант, —
Но был, к несчастью, протестант,
А потому талант его
И не раскрыл себя всего.

Очень точно, но не смешно, а грустно. Интеллект, равного которому не отыскать во всём восемнадцатом столетии, в главном вопросе бытия был выведен из строя идеологией протестантской цивилизации, в которой он рос и развивался, впитывая эту идеологию незаметно для себя с молоком матери. А она перевернула предыдущую католическую идеологию с ног на голову и поставила телегу опереди лошади. Раньше считали, что человек рождается в Боге, те­перь стали думать, что Бог рождается в человеке. В этом Мартин Лютер убедил предков Канта ещё за двести лет до его появления на свет, и предолеть эту обволакивающую ложь не смог даже его могучий аналитический ум. Поэтому, строго говоря, его нельзя называть «великим философом» без уточняющего третьего слова. Канта вернее всего следует определить так: «великий философ протестантизма» (как всегда определял его Павел Флоренский).

Согласно Канту, стремление человека видеть во многом единое — изначально, априорно и вкладывается в каждую особь гомо сапиенс прямо при рождении. Это стремление — фундаментальное свойство нашей натуры, и из этого свойства вытекает наше понятие о Боге как категории, объединяющей всё материальное и духовное. Человек с его натурой первичен, Бог вторичен, Его порождает наша натура. Но любому человеку, не одурманенному лютеранством, ясно как день, что если бы было так, то все народы во все века исповедовали бы единобожие, в котором только и может быть осуществлено целостное восприятие всего. Но идея Единого Бога появилась в человечестве сравнительно недавно, пробивала себе дорогу к умам людей с огромным трудом и до сих пор не овладела ими на сто процентов. Чем же объяснить тот удивительный факт, что миллионы людей так упорно сопротивляются врождённому требованию собственной натуры?

Поставим лошадь и телегу в нормальную позицию. Откровение о Едином Боге, возвещённое сначала ветхозаветными пророками, затем Христом, а ещё позже Мохаммедом, знаменовало собой значительный шаг вперёд в религиозном развитии человечества, который можно уподобить переходу учащегося из средней школы в высшую. Это была великая, грандиозная идея, весьма непривычная для доминировавшего тогда на земле язычества с его множеством не зависимых друг от друга и воевавших между собой божеств, и внедрялась она медленно и постепенно. Когда же внедрилась в достаточно большие сообщества, эти сообщества образовали христианскую и исламскую цивилизации. Поколения людей, выраставших в этих цивилизациях и даже в ответвившейся от них протестантской, генетически наследовали подсознательное представление о Едином Боге, которое у верующих переходило в ясно осознанное, а у неверующих оставалось инстинктивным, но тем не менее управляющим ходом мыслей и чувств. И Пьер Безухов ощущал своё единение со вселенной не потому, что имел в себе прирождённое стремление к такому ощущению, а потому, что принадлежал к православной цивилизации, питавшей его таким ощущением. В своей «Критике чистого разума» Кант принял цивилизационный, благоприобретённый признак за общечеловеческий, прирождённый. Такая ошибка непростительна для настоящего философа.

Но если с Пьером, почувствовавшим при взгляде на звёздное небо своё с ним неразрывное единство (и всё это во мне, и всё это я!), то реакция на то же самое небо отца Михаила Труханова может вызвать недоумение. Ведь он не только по принадлежности к православной цивилизации, но и по своей богословской подготовке искренне верил в Единого Бога. Почему же он воспринял эту вселенную как нечто чуждое и даже враждебное?

Ответ очень прост. Да, отец Михаил был достойным пастырем, целителем душ своих пасомых, мудрым наставником, горячим проповедником слова Божия. Но он был и человеком двадцатого века, в котором культ материалистической науки достиг апогея, и признание всего, что она возвещает человечеству, истиной в последней инстанции стало необходимым и достаточным признаком образованности. И образованные люди, не желая выглядеть отсталыми невеждами, стали воспринимать звёздное небо совсем не так, как предки воспринимали его раньше.

Ломоносов, один из первых русских людей, подхвативших научный взгляд на астрономическую вселенную, так писал о Солнце:

Там огненны валы стремятся
И не находят берегов;
Там вихри пламенны крутятся,
Борющись множество веков;
Там камни, как вода, кипят,
Горящи там дожди шумят.

Разумеется, то же самое он мог высказать и обо всех звёздах: они суть не что иное, как кипящие камни. А много ли дела огромному космосу до такой пылинки, как человек? Так думал отец Михаил. Но Ломоносов думал иначе:

Сия ужасная громада
Как искра пред тобой одна.
О коль пресветлая лампада
Тобою, Боже, возжжена
Для наших повседневных дел,
Что Ты творить нам повелел!

Поэт считает, что Творец создал звёздную вселенную для нас! Не подтверждается ли это мнение и Священным Писанием:

«И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной, для отделения дня от ночи, и для знамений, и времён, и дней, и годов; и да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю. И стало так.» (Быт. 1:14).

Этот библейский текст оставил нам пророк, который, удостоившись Божественного Откровения, написал его по внушению Того, Кто лучше всех знает, как создавался мир, ибо Он сам его создал. И всякий человек, поверивший сказанному в этом тексте, глядя на звёзды, вправе вместе с Безуховым воскликнуть: «Это всё моё!». Но трагедия образованных людей XX века заключалась в том, что они никак не могли ему поверить. Ведь наука выяснила, что дело обстоит совсем не так, а против науки не попрёшь.

Моё мировоззрение формировалось в ту же эпо­ху, что и мировоззрение отца Михаила Труханова. В детстве я любил ходить в Московский планетарий, благо жил от него недалеко. Чаще всего там читалась лекция «Было ли начало и будет ли конец мира?». На оба вопроса давался отрицательный ответ, подкреплённый ссылками на результаты научных исследований, доказывающих, как уверял лектор, что вселенная существовала всегда и будет существовать вечно, а библейская история сотворения мира, как и новозаветные «лжепророчества» о его неизбежном конце, просто отражают тогдашний уровень человеческого знания.

Я и раньше слышал нечто подобное. В пятилетнем возрасте, в тот единственный в жизни период, когда входящую в мир личность больше всего на свете волнуют вопросы об общих принципах его устройства, я спросил моего дядю: «А откуда взялась материя, из которой всё состоит?» Он ответил с той категоричностью, с какой изрекают прописные истины: «Ниоткуда не взялась, она была всегда и всегда будет». Подвергать сомнению сказанное взрослыми я тогда не осмеливался, и несотворённость мира стала для меня аксиомой ещё до планетария. Конечно же, до какого-то момента она была аксиомой и для отца Михаила Труханова. А как же Шестоднев, который он, будучи священнослужителем, должен был почитать за истину?

Этот вопрос относится не только к отцу Михаилу, но и ко всем священникам двадцатого века. Более того, его можно адресовать и всем мирянам, которые, признавая авторитет науки, считали себя верующими христианами. Ведь в таком важном вопросе, как происхождение вселенной, наука и христианское учение придеживались прямо противоположных мнений. Принять их оба сразу было невозможным, так как же люди выходили из положения?

Чexoв как-то признался Куприну, что с удивлением смотрит на всякого верующего интеллигента. Если принять во внимание дух эпохи, выразителями которого являются интеллигенты, то и вправду было чему удивляться. Утром на литургии интеллигент присоединяется к пению Символа веры: «Верую во Единого Бога Отца Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым», а вечером рассказывает своим детям, как под действием гравитации из газовых облаков сгущаются звёзды, которые, сжимаясь всё сильнее, разогреваются до высокой температуры, взрываются, снова превращаясь в газовые облака, и так до бесконечности. Чехов не мог этого понять.

Евангелие передаёт нам слова Христа, произнесённые в Нагорной проповеди:

«Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть» (Мф. 6:24). У образованных русских людей прошлого века, которых и Церковь, и общество, и они сами относили к верующим христианам, были фактически два претендента на владение их мыслями — Священное Писание и наука. Кому из этих господ они усердствовали, а о ком нерадели?

Эпизод, рассказанный отцом Михаилом, показывает нам, что авторитет светской науки был для тайников его души выше авторитета Библии. Этого он не сознавал, и, если бы ему это сказали, он стал бы горячо возражать, но, когда настал страшный час испытания, правда вышла наружу. Пронзённый внезапным ощущением своего одиночества и своей никчёмности, он возвёл взор к небу как к последней надежде, ожидая ответа, но понял, что оно не может ему ответить. Внимая самому сокровенному и самому честному голосу своего «я», он в отличие от Ломоносова видел над собой всего лишь кипящие камни, совершающие извечный бессмысленный цикл разогревания и остывания по столь же бессмысленным, но неумолимым законам природы. А если пастырь, служивший для своего стада примером, как раз тогда, когда твёрдая вера в слово Божие была ему так необходима, не нашёл её в своём сердце, то что же говорить о стаде, точнее, о той его части, составляющей подавляющее большинство, которая хотела быть «современной»? Чехов зря удивлялся верующим интеллигентам — в его время и ещё долго потом по-настоящему верующих интеллигентов в России не было: то, что они называли верой, было двоеверием. Даже искренне желая верить, они натыкались на науку и капитулировали перед ней. Эту капитуляцию продемонстрировал Маяковский, который, как подлинный поэт, был ярким выразителем общественного сознания. В 1913 году он глядел на небо глазами Пьера:

Послушайте!
Ведь, если звёзды зажигают —

Значит — это кому-нибудь нужно?
Значит — кто-то хочет, чтобы они были?

Но за два года с ним произошло какое-то изменение, и он стал смотреть на звёздное небо глазами отца Михаила:

Эй, вы!
Небо!
Снимите шляпу!
Я иду!
Глухо.
Вселенная спит,
Положив на лапу
с клещами звёзд огромное ухо.

Звёзды, которые ещё недавно так согревали душу поэта, что, увидя их, он говорил кому-то (а скорее всего, себе самому): «Ведь теперь тебе ничего? Не страшно?», — теперь оставались глухими к его обращению к ним.

А может, это он вместе со своим поколением сделался глухим к сигналам, которые подавали ему звёзды? Библия утверждает, что такие сигналы от них идут, что светила поставлены Творцом на небесной тверди не только для того, чтобы помочь людям отсчитывать время, но и для знамений. А под знамениями Священное Писание понимает именно сигналы, несущие людям информацию, в которой они в данный момент нуждаются. Те из людей, которые не приняли науку в качестве второго бога, как показывают примеры Пьера Безухова и юного Маяковского, понимали язык этих сигналов, а которые приняли — перестали его понимать. Но тогда возникает вопрос: почему Бог, видя такое непонимание, не сделал этот язык доступным и для двоеверцев — ведь тогда они перестали бы разрываться между учением Христа и научным мировоззрением, т.е. материализмом.

Этот упрёк во все века адресовали Богу те, кто неправильно представлял себе, чего Он добивается от нас, в чём состоит Его изначальный Замысел о человеке. Первый из таких упрёков Христос услышал ещё 2000 лет назад от своих ближайших учеников. Послушаем Его разъяснение.

«…Для чего притчами говоришь им? Он сказал им в ответ: для того, что вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано; ибо, кто имеет — тому дано будет и приумножится; а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет» (Мф. 13:10-12).

Как это понимать? Слова Иисуса звучат странно, даже пугающе. Настолько пугающе, что, боясь в них вдуматься, мы пропускаем их мимо ушей и читаем текст дальше, как ни в чём не бывало. Даже в церкви священники в своих проповедях избегают подвергать это место тщательному разбору. Они делают это по той причине, что подсознательно чувствуют себя не готовыми к такому разбору. Жестокий приговор «кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет» кажется несовместимым с образом человеколюбивого Христа, как и слова «не мир пришёл Я принести, но меч» (Мф. 10:34).

Но пугающая фраза произнесена, и произнесена она Самим Христом, поэтому обсудить её нам всё-таки придётся.

Если общепринятый образ Христа никак не увязывается с Его «жёсткими» высказываниями, значит, либо Христос лишь притворялся суровым, из педагогических соображений желая казаться не таким милосердным, каким является на самом деле, либо общепринятое представление о Нём ошибочно. Первый вариант отметается, ибо Слово Божие всегда истинно, следовательно, мы должны пересмотреть своё представление о Христе и о Его миссии. Мы называем Христа Спасителем, и это совершенно правильно. Он сошёл с Небес «нас ради человек и нашего ради спасения», как свидетельствует о Нём Символ веры. Но относительно того, каким образом и кого Христос пришёл спасать, большинство людей, считающих себя православными христианами, имеют смутное понятие и, что ещё хуже, не стремятся сделать его более ясным, хотя Евангелие предоставляет для этого обильный материал. Притчи о Сеятеле, о пшенице и плевелах, об овцах и козлищах, множество других речений Иисуса и мест из апостольских посланий с несомненностью показывают, что спасутся, т.е. войдут в Царство Божие для вечной жизни, очень немногие. Об этом говорится не только прикровенно, но и прямо: «тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Мф. 7:14), «много званных, а мало избранных» (Мф. 22:14). Ведь это тоже жестокие слова, не правда ли? Но они нас не пугают, ибо в какой-то молитве мы слышали, что Бог «всем хочет спастися и в разум истины прийти». Бог-то хочет, но хотим ли мы — вот в чём вопрос.

Бог готов принять в своё Царство каждого, но каждый ли из нас готов находиться в нём, подчиняясь его порядкам? Пьяница не захочет там жить, потому что там нет спиртного; буян — потому что там нельзя шуметь; сквернослов — потому что там нельзя сквернословить; игрок — потому что там нет ни рулетки, ни карт; развратник — потому что там царит целомудрие. Все эти люди будут страдать в раю, поэтому Господь из человеколюбия не приглашает их в рай, предоставляя им после смерти идти туда, где они смогут продолжать вести себя так, как к тому привыкли — настолько, что привычка эта стала их второй натурой. В аду они получат возможность резаться с чертями в карты, сколько угодно материться, врать, хвастаться и упиваться ненавистью ко всему миру, не оценившему и незаслуженно обижающему их. Бог не ссылает их в преисподнюю по своей жестокости, а просто определяет в такое место, где они получат хотя бы те примитивные иллюзорные радости, которые по своей подлинной сути являются плачем и скрежетом зубов. Он был бы рад одарить нас великим, несказанным блаженством жизни в Царствии Небесном, но, чтобы прорваться к этому блаженству от низменных обманчивых утех, человеку нужно переделать свою натуру, изгнав из неё всё низменное, а это очень трудно, поэтому Христос говорит: «…Царство Небесное силою берётся, и употребляющие усилие восхищают его» (Мф. 11:12). Но чтобы совершить усилие, нужно очень захотеть войти в Царство Божие, а для этого необходимо осознавать Того, Кто уготовил для нас это Царство, как живую реальность, так что первейшим условием спасения является вера. Эта мысль лейтмотивом проходит через всё Евангелие. Многие же из нас не хотят признавать Бога, поскольку унаследовали от соблазнённых Змеем прародителей желание «самим быть как боги», и никакими доводами их не убедишь. Поэтому метод уговаривания оказывается для Спасителя малоэффективным, и Ему остаётся действовать методом отбора.

«Ещё подобно Царство Небесное неводу, закинутому в море и захватившему рыб всякого рода, который, когда наполнился, вытащили на берег и сев хорошее собрали в сосуды, а худое выбросили вон. Так будет при кончине века: изыдут Ангелы и отделят злых из среды праведных и ввергнут их в печь огненную: там будет плач и скрежет зубов» (Мф. 13:47-50).

Вот почему Христос говорил притчами: этим Он отделяет злых от праведных ещё на земле, чтобы на Страшном суде Ему было меньше работы. Говорил так, чтобы слышали только «имеющие уши». Это и

есть «кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет». «Неправедный пусть ещё делает неправду; нечистый пусть ещё сквернится; праведный да творит правду ещё, и святый да освящается ещё» (Отк. 22:11). И это не злоба и не месть, а предоставление каждому свободы выбора.

Стратегия отсеивания непонятливых и нелюбопытных маловеров определяет cпецифику не только устных проповедей, произнесённых Христом в период Его земной жизни, но и все обращения Бога к людям, которые, как и притчи, всегда надо расшифровывать, что невозможно сделать без наличия подогреваемой верой заинтересованности. А количество форм подачи нам божественной информации очень велико — Творец пытается достучаться до нас всеми способами. Дальнейшие наши беседы мы посвятим последовательному рассмотрению различного рода посылаемых нам свыше сигналов и попыткам разгадать их смысл, а из того, что нам удастся понять, сделаем какие-то общие заключения.

II. Описание вместо объяснения

К счастью, отец Михаил Труханов избавился от двоеверия ещё при жизни, так что скончался он слугой не двух господ, а одного — Бога нашего Иисуса Христа. К восьмидесятым годам накопилось уже достаточно много научного материала, который заставил вспомнить слова Фрэнсиса Бэкона: «Малое знание уводит от Бога, большое знание к Нему возвращает».

Отец Михаил успел ознакомиться с частью этих новых знаний, и я надеюсь, что Господь простит мне многие грехи за то, что я содействовал его ознакомлению с ними. Сделать это мне было весьма сподручно, так как в 1979 году я закончил обзор данных науки, опровергающих материализм («Мысли перед рассветом»), и вся аргументация против мифа «Наука доказала, что Бога нет» была ещё свежа в моей памяти.

Впервые в моё сознание вкралась мысль о ложности этого мифа в пятидесятых, когда я был студентом физического факультета Московского университета. Сквозь железный занавес к нам начала проникать информация о поразительном открытии американского учёного Хаббла, работавшего на пятиметровом телескопе обсерватории Маунт-Билсон. Собственно говоря, это было не открытие, а серия открытий, каждое из которых имело огромное познавательное значение, в корне менявшее представление о вселенной.

Первое открытие состояло в том, что объекты неба, названные наблюдателями «туманностями», считавшиеся газовыми протяжённостями, оказались скоплениями звёзд, находящимися далеко за пределами нашего скопления — Млечного Пути. Эти скопления, имеющие такую же спиральную структуру, как и Млечный Путь, позже были названы галактиками. Хаббл вычислил, что ближайшая из галактик — туманность Андромеды — отстоит от нас на два с половиной миллиона световых лет (напомним, свет от Солнца доходит до Земли всего за восемь минут). Что же касается других галактик, то многие из них удалены от нашей на миллиарды световых лет. Едва привыкнув до этого к громадности вселенной, которую отождествляли с Млечным Путём, мы должны были теперь приспосабливать наше сознание к совершенно новым её размерам, во много раз большим, т.е. постигать непостижимое. Единственным выходом из положения было признание бесконечности вселенной — вообразить бесконечность психологически почему-то легче, чем расстояние в миллиарды световых лет, — но, как мы сейчас увидим, Хаббл лишил нас такой возможности.

Второе его открытие заключалось в том, что галактики не стоят на своих местах, а все до единой удаляются от нас. Выходит, наша Земля чем-то так напугала их, что они стали от неё убегать? Третье открытие Хаббла показало, что дело совсем не в этом. Он обнаружил, что скорость удаления от нас всякой галактики прямо пропорциональна расстоянию до неё. Это означает, что галактика, находящаяся от нас в двух миллиардах световых лет, убегает вдвое быстрее той, расстояние до которой составляет один миллиард световых лет, а следовательно — убегает и от неё. Каждая галактика удаляется от каждой — происходит расширение вселенной.

Сделать четвёртое открытие было уже делом тех­ники, точнее, математического расчёта. Чем дальше от нас галактика, тем быстрее она улетает. Но лететь быстрее света ни одно материальное тело не может, это доказано теорией относительности, поэтому легко найти расстояние до той убегающей галактики, за которой уже никакой другой быть не может, ибо она убегала бы со сверхсветовой скоростью, что невозможно, так что вселенная конечна, хотя и невообразимо велика: как нетрудно было рассчитать, её радиус составляет в настоящее время 13,7 миллиарда световых лет. Дальше. Если вселенная расширяется, и её фронт, продвигаясь со скоростью света, успел пробежать 13,7 миллиарда световых лет, значит, 13,7 миллиарда лет назад она была точкой, а до этого её вовсе не существовало! Получается, что мир возник из ничего, как об этом и говорит Библия!

Так, Эдвин Пауэлл Хаббл (1889—1953), которого есть все основания признать величайшим астрономом всех времён и народов, поскольку переворота такого мировоззренческого значения из его коллег не совершал никто, раз и навсегда покончил с разговорами о вечности и бесконечности матери, возвращаться к которым теперь может только невежда.

Получив в распоряжение эти поразительные факты, за работу засели физики-теоретики. Совместными усилиями они заложили основы интереснейшего раздела науки — современной космогонии, опирающейся на квантовую физику и теорию элементарных частиц. Первые их результаты стали ошеломляющими. «На кончике пера» было доказано, что вселенная возникла в результате Большого взрыва, заставившего неизвестно откуда взявшуюся материю разлетаться во все стороны со скоростью света. У многих скептиков это утверждение вызвало усмешку: мало ли что можно вывести, оперируя написанными на бумаге формулами! Но вскоре расчёты подтвердились телескопическими и радарными наблюдениями: были обнаружены летающие по вселенной фотоны, получившие название реликтовых, существование которых можно объяснить только тем, что это — догорающая вспышка света, сопровождавшая тот самый Большой взрыв. С этого момента никто из учёных не сомневается, что этот взрыв действительно произошёл.

Это возвращает нас к вопросу о сигналах, посылаемых тем из нас, кто «имеют уши». Реликтовое излучение как раз и есть такой сигнал. «Уши» в данном случае — это не только большие телескопы, о которых Господь знал, что в своём техническом развитии человечество их рано или поздно создаст, но и пытливый ум, способный правильно осмыслить показания телескопов. Давайте же проявим пытливость и заставим и работать наш ум, который, между прочим, вложен в нас Тем же, Кто послал нуждающийся в осмыслении сигнал.

Если до Большого взрыва не было материи, то, согласно общей теории относительности, не было ни пространства, ни времени. Но кое-что всё-таки было, а именно — была причина появления материи, пространства и времени. Если бы не существовало принципа причинности, любое рассуждение, в том числе и то, которое мы ведём сейчас, было бы бессмысленным, а всё, что происходит вокруг, стало бы принципиально непредсказуемым. Принцип причинности есть то минимальное, от чего мы не можем отказаться ни при каких условиях. Кстати, и в библейской космогонии сотворение мира «из ничего» не означает отсутствия причины сотворения: ею являлся Творец. Термин «из ничего» (ex nihilo) означает в Священном Писании несогласие с космогониями всех других религий, где боги создают космос из изначально существующего хаоса путём его упорядочения.

Итак, причина Большого взрыва была. Что она собой представляла?

Она не могла быть материальной, ибо материя появилась лишь в результате Большого взрыва, т.е. после него. Значит, она была духовной. А поскольку причина первичнее следствия, отсюда вытекает важный философский вывод: духовное первично, а материальное производно. Материалисты же исходят из прямо противоположного утверждения: материя первична, а всё духовное производно. Это означает, что материалисты, которые не хотят выглядеть отсталыми и малограмотными, должны перестать быть материалистами и перейти в стан либо агностиков, либо идеалистов — никакого третьего варианта для современного образованного человека не существует. Дальше. Говоря о причине возникновения вселенной, мы сказали о ней: «была». Это неточное слово, его надо заменить. Слова «был», «была», «было», «были» суть глаголы прошедшего времени, и законами языка они приложимы только к тем существительным, для которых есть прошедшее. А прошедшее, или прошлое, — это то, что на оси времени находится левее настоящего. Но та причина, которую мы обсуждаем, не знает никакой оси времени, ибо его поток возник только после Большого взрыва вместе с материей, поэтому категория «была» к ней неприложима. То, что пребывает вне времени, не может ни начаться, ни продолжаться, ни кончиться, а то, что не начинается и не кончается, мы именуем «вечным».

И последнее. Для духовной инстанции, являющейся причиной Большого взрыва, он не мог быть необходимостью. Необходимость может обуславливаться либо предшествующими событиями, либо внешними обстоятельствами, а там, где нет времени и пространства, нет ничего предшествующего и ничего внешнего. Остаётся одно: эта причина действовала по собственной воле. Воля есть категория нематериальная, поэтому её наличие у сродственной ей по признаку нематериальности причины Большого взрыва совершенно естественно. Вот приписать наличие воли чему-то вещественному, например, камню, было бы нелепостью, в человеке же есть воля только потому, что в нём имеется духовная составляющая. А поскольку возникшей из Большого взрыва материей с самого начала управляют сложные и идеально согласованные между собой «законы природы», значит, причина, создавшая материю вместе с этими законами, обладает помимо воли ещё и разумом.

Подведём итоги. Принимая во внимание только абсолютно достоверные данные современной науки и используя в своём рассуждении только такой надёжный инструмент, как логику, мы установили, что причина возникновения материального мира обладает следующими характеристиками: она нематериальна, она вечна, она обладает волей и разумом. Открыли ли мы с вами что-то доселе неизвестное?

Много лет назад я услышал запомнившуюся мне притчу. Группа любознательных и самоотверженных учёных взбирается по крутой скале, чтобы подняться на вершину знания. Кто-то из них обмораживает ноги, но оставшиеся упорно лезут вверх. И вот наконец вершина. Они в радостном волнении вступают на неё и видят, что там сидят и спокойно пьют чай богословы.

Ультрасовременная космогония оказалась в такой же ситуации. Её создатели, никогда не раскрывавшие Библии, проделав огромный труд, рассказали о возникновении мира то, о чём имеющий уши услышит в точности то же самое, что говорится в этой древней книге. Был ли их труд напрасным? Нисколько. Тем, кто мучился доверием, они помогли от него навсегда избавиться. Образованныe христиане верили не только в Христа, но и в науку, и, полагая, будто она несовместима со Священным Писанием, раздваивались. Господь сжалился и послал им через астрономов и физиков тот сигнал, который мы с вами только что расшифровали: да, Библия права, Бог, который есть чистый Дух, по собственной свободной воле сотворил из ничего этот мир, в устройстве которого отразилась Его премудрость. Для таких людей, как отец Михаил, посылка этого сигнала была актом великого человеколюбия — я убедился в этом воочию. А как отреагировали на него другие? Ведь сегодня на земле нет практически ни одного мало-мальски культурного человека, который не знал бы о Большом взрыве, расширении вселенной и её возрасте, так следует ли отсюда, что все вчерашние атеисты сделались верующими?

По логике должно быть именно так. Но к человеческой натуре логика неприменима. Это подтверждает множество примеров, и один из самых ярких — академик Гинзбург. Замечательно то, что он имел прямое отношение к астрофизике и в подробностях знал все результаты современной научной космогонии. Но того обстоятельства, что они прекрасно вписываются в космогонию Книги Бытия, он будто не замечал и подчёркнуто бравировал своим воинствующим атеизмом, призывая правительство запретить в России «религиозную пропаганду». Не странно ли это?

Владимир Соловьёв в молодости поставил перед собой творческую задачу: опираясь на тщательный анализ научных данных, доказать существование Бога с такой очевидностью, что не признать его сможет только тот, кто не хочет этого.

Издав сочинение, содержащее такое доказательство, Соловьёв намеревался осуществить поляризацию человечества, разделив его на два стада: обладающих злой волей и обладающих доброй волей.

Соловьёв осуществил своё намерение. Его философско-богословские сочинения, особенно «Чтения о Богочеловечестве», если изучить внимательно и с желанием понять, не оставят у читателя сомнений не просто в существовании Бога, но в существовании именно того Бога, в которого веруют православные, — Пресвятой Троицы. И даже поляризация произошла, только не такая, какой её представлял себе автор. Он думал, что все грамотные люди прочитают его произведения и в результате разделятся на тех, кто приняли его аргументацию, и тех, кто её отвергли, не выдвинув против неё сколько-нибудь убедительных возражений. В действительности же поляризация пошла по-другому: сначала разделились на тех, кто прочитали книги Соловьёва, и тех, кто после двух страниц забросили их в дальний угол, не желая вдумываться в достаточно сложный текст, а уже после этого часть из прочитавших стала ве­рующей или укрепившейся в неустойчивой прежде вере, а другая часть осталась неверующей — доводы философа отскочили от неё, как горох от стенки, несмотря на то, что среди этих читателей были высокообразованные люди, прекрасно понимавшие язык метафизики, характерный для рассуждений Соло­вьёва. Так что получается не две, а три категории людей: «хочу верить, убеди меня!»; «верую, помоги моему неверию!»; «не верю и никогда не поверю, что бы мне ни говорили». Академик Гинзбург принадлежал к третьей группе. Это — люди злой воли, которых никакими силами невозможно затащить в рай, ибо они его ненавидят. Пытаться спасти этих «сынов погибели» — совершенно безнадёжное предприятие, и Господь это знает, поэтому старается не допустить их к своим Откровениям, чтобы они не кощунствовали, воздвигая перед ними искусственные барьеры.

Христова Церковь тоже придерживается такой тактики, ставя перед посетителями храмов хотя и невысокий, но труднопреодолимый для атеистов барьер особого языка: в России — церковнославянского, в Британии — староанглийского, в Грузии — старогрузинского и т.д.

Начавшаяся с открытий Хаббла эпоха коренного пересмотра наших представлений о вселенной продолжается, и эти изменения сыплются в нарастающем темпе. Такой революции в понимании мироустройства человечество не знало со времён Коперника. Эта революция имеет не только то значение, что всецело подтверждает библейскую версию происхождения мира (и, как мы убедимся дальше, весь Шестоднев), но и то, что ставит перед нами серьёзнейшие мировоззренческие вопросы, найдя ответы на которые можно надеяться понять сущее полнее, чем это позволяет сделать Священное Писание. Похоже, Творец в дополнение к Ветхозаветным и Новозаветным пророкам древности посылает нам новейших пророков, возможно, не осознающих своей харизмы, — астрономов и астрофизиков.

Повесть об одном путешествии

Походный костёр совсем потух, от него остался только рубиновый островок, ласкающий глаз на фоне погрузившейся в ночную тьму лужайки. Дежурный взял палку и пошевелил покрывшиеся пеплом угли. Они ответили на это мгновенным возвращением пламени, и стайка фотонов сорвалась с кострища и улетела вверх. Не успел ещё дежурный положить служившую кочергой палку, как эта стайка пролетела мимо Луны, а когда он вполз в палатку и стал укладываться, она была уже в окрестностях Солнца, и вскоре оно осталось далеко позади. А когда он перестал наконец перебирать в памяти события прошедшего дня и крепко уснул, фотоны пролетели мимо Плутона и навсегда покинули Солнечную систему.

Дальнейшая жизнь геолога текла точно так же, как и жизнь всех членов экспедиции: летом поиски, зимой возвращение в город и составление отчётов. Только через четыре года, когда поиски были завершены, он пере­стал быть кочевником и сделался оседлым человеком. И конечно, не знал о том, что выпущенная им когда-то на волю стайка световых частиц как раз в это время вошла в зону гравитации звезды альфа Центавра, которая слегка искривила их траекторию.

Пройдёт пятьдесят тысяч лет. Кости геолога, освободившего стайку, давно сгниют, неизвестно, что произойдёт с человечеством, климат на земле изменится, возможно, вернутся ледники, и только тогда наши фотоны, отмеряя каждую секунду триста тысяч километров, покинут Млечный Путь и выйдут в межгалактическое пространство. Оно надолго станет их окружающей средой.

Минует ещё несколько миллионов лет. Что станет с Землёй, абсолютно невозможно представить. Может, она превратится в ледяной шар; наверняка изменятся очертания материков. Но родившейся на ней стайке фотонов это будет глубоко безразлично — её примет в свои пределы другая галактика, где она, возможно, окончит своё путешествие, будучи поглощённой какой-нибудь звездой. А если избежит поглощения, опять миллионы лет будет мчаться в пустоте, изредка встречая там своих собратьев — тоже избежавших поглощения фотонов реликтового излучения, порождённых не костром, а Большим взрывом.

Наша повесть не фантастична, она описывает то, что может произойти. О чём же она нам говорит? О непостижимой людскому воображению громадности вселенной. Вместить её размеры в сознание так же невозможно, как представить себе четырёхмерное пространство. Однако Бог открыл нам её размеры, и это, конечно, есть сигнал, который мы должны расшифровать.

Повести о птичке и об улитке

На краю света стоит алмазная гора. Раз в год к ней прилетает маленькая птичка и чистит об неё свой клювик. Когда вся гора от этого сточится, на циферблате вечности пройдёт одна секунда. А всего на нём — двадцать четыре часа. Такова притча индуистов.

Христианское Священное Писание говорит конкретнее: у Бога один день как тысяча лет. Масштабы времени у человека и у Творца несоизмеримы. Ему легко понять, что такое 13,7 миллиарда световых лет, а мы этого осознать не в состоянии. Остаётся прибегнуть к наглядному образу, как это делают почитатели веданты.

Представьте себе микроскопическую улитку, которая за год проползает всего один миллиметр. Она начала своё движение сразу после Большого взрыва. И знаете, какой путь она проделала к настоящему моменту? Добралась от Москвы до Владивостока.

Осязательно ли для вас то время, которое она на это затратила? Думается, для любого человека оно представляет собой чистую абстракцию.

Ещё одна загадка, загаданная нам Богом и озвученная современными астрономами, — неимоверное количество во вселенной основных сгустков материи — звёзд. Когда хотят подчеркнуть неисчислимость чего-либо, говорят «его как песка морского». Но если прикинуть, сколько песчинок имеется на всех пляжах земли, окажется, что их меньше, чем звёзд, — чтобы сравнять их количества, нужно к береговому песку добавить ещё песок пустынь. Зачем солнц такая прорва, разве не хватило бы одного нашего?

И, наконец, ещё одна головоломка. На рубеже XXI века астрономы Перлмуттер, Рисе и Шмидт обнаружили, что расширение вселенной, которое вследствие препятствующей ему силы тяготения должно было замедляться, наоборот, убыстряется.

За это сенсационное открытие в 2011 году они получили Нобелевскую премию. Чтобы дать хоть какое-то объяснение этому парадоксальному явлению, было сделано предположение о существовании во вселенной некоей «тёмной энергии», которая распирает её сильнее, чем хочет сжать гравитация. Но пока этот новый вид энергии остаётся только термином, не получившим содержательного наполнения.

Прежде чем искать ответы на вызовы, которые бросают нам научные данные, давайте посмотрим, как отвечает на них сама наука. Она ведь не только открывает поразительные вещи, касающиеся вселенной, но и сразу же начинает их интерпретировать, широко пропагандируя свою трактовку через средства массовой информации, особенно интенсивно используя телевидение. В Америке и Англии налажено бесперебойное производство научно-популярных документальных фильмов, изготовляемых на хорошем профессиональном уровне. Они снимаются по отлаженной схеме: диктор ведёт сквозное повествование, сопровождаемое видеорядом, а на экране время от времени появляются профессора разных университетов, которые своим авторитетом повышают доверие зрителей к тому, что говорит диктор, комментируя его рассказ. Эти фильмы, поставленные уже на конвейер, переводятся на разные языки и регулярно показываются многими национальными телекомпаниями, пользуясь большим успехом. Очень популярны эти фильмы и у нас в России, где их каждодневно показывают по каналу «Культура» с повторениями. В общем, Запад поставил дело научного просветительства на широкую ногу.

Зная, что западная цивилизация насквозь прагматична, естественно задать вопрос: какую свою выгоду она преследует, знакомя миллионы людей во всём мире с новейшими научными открытиями, преимущественно с теми, которые относятся к космологии и космогонии? Наивно же думать, что они делают это из чисто альтруистического желания приобщать миллионы людей к истине. Предположение о подобной мотивации опровергается и тем, что в этих телепередачах постоянно подчёркивается, что новейшие открытия астрономов и физиков чаще ставят перед нами новые вопросы, чем отвечают на старые, так что истина не очень-то проясняется.

О нет, не альтруизм руководит в данном случае Западом, а инстинкт самосохранения, заставляющий его укреплять ту иерархию ценностей, на которой зиждется весь строй его жизни. Политика, хозяйственная деятельность и культура производны, а первичной является идеология. Сменится идеология — тут же поменяется и политика, по-иному организуется хозяйство, выйдет из моды прежнее искусство и станет популярным новое. Такая коренная перестройка экзистенции всегда болезненна, поэтому западная цивилизация всеми средствами обороняет свою идеологию, а лучший способ обороны — наступление. Идейная платформа, на которой стоит Запад уже пятьсот лет, — индивидуалистический антропоцентризм.

Приглядимся к этой платформе повнимательнее. Антропоцентризм — это философия, помещающая в центр мироздания человека, для которого и ради которого существует всё остальное. Поскольку термин «человек» можно понимать в двух смыслах — частном («человек не может прожить без воды более двадцати дней») и общем («человек осваивает Арктику»), — надо сделать уточнение: Европа поставила в центр бытия индивидуального человека (коллективного поместили туда социалисты). Но посадить на главное место человеческую личность было очень трудно, так как за полторы тысячи лет христианства европейцы прониклись убеждением, что оно принадлежит Богу. Сделать их сразу атеистами было невозможно, поэтому осуществление мечты Аама и Евы «хотим сами стать как боги» происходило на этот раз поэтапно и растянулось на несколько столетий.

Сначала Лютер отозвал Бога из космоса, оставив Его лишь в сердце человека, и это было уже скрытым антропоцентризмом, поскольку сердце с пребывающим в нём Богом есть часть человека, а часть всегда меньше целого. Следующим шагом была Реформация, нанёсшая смертельный удар западнохристианской (католической) Церкви, твёрдо державшейся теоцентризма и объединявшей вокруг себя его сторонников. И наконец, сыграв на впечатляющих успехах естествознания, культ Христа заменили культом науки. С этого момента протестантская цивилизация стала атеистической и материалистической, каковой остаётся и по сей день, хотя её было бы правильнее назвать постпротестантской из-за того, что в нравственном отношении она стала Содомом и Гоморрой, что ужаснуло бы строгих деятелей Реформации, если бы они встали из гроба.

Теперь полюбуйтесь, как преданно служат атеизму и материализму западные кинодокументалисты, и как этот цивилизационный императив связывает их по рукам и ногам, существенно обесценивая изготовляемые ими фильмы.

Принято считать, что люди науки — самые пытливые из всех, готовые, подобно малолетним «почемучкам», всегда докапываться до самого корня. Академик Арцимович говаривал, что учёный — это человек, который удовлетворяет своё любопытство за счёт государства. А поскольку современная наука зародилась на Западе, естественно предположить, что самыми назойливыми почемучками окажутся западные учёные.

В действительности всё гораздо сложнee. Европейские и американские служители науки и вправду очень дотошно и скрупулёзно ведут свои изыскания, проявляя незаурядное упорство, терпение, самоотверженность и даже фанатизм. Но как только логика исследования подводит их к той грани, за которой может возникнуть призрак Бога, их любопытство куда-то исчезает, и следующее «почему?», такое напрашивающееся, так и не произносится.

Когда Европейский центр ядерных исследований построил Большой адронный коллайдер, руководитель сказал: «Раньше мы знали, какой была вселенная спустя одну тысячную секунды после Большого взрыва, а теперь узнаем, что она представляла собой по прошествии одной миллионной секунды». Какая любознательность! Для того чтобы получить чуть более раннюю картину формировавшейся вселенной, европейские физики не пожалели потратить миллиарды евро и построить двадцатисемикилометровые ускоряющие частицы кольца. Но чтобы задать вопросы, на которые можно искать ответы совершенно бесплатно, — что было до взрыва и почему взрыв произошёл, — их любознательности не хватило.

Таким же избирательным любопытством обладают и создатели обсуждаемых нами фильмов. Как только разматываемая ими причинно-следственная цепочка подводит к нематериальному фактору, без вмешательства которого всё становится непонятно, они её обрывают. Впрочем, у материалистов искусство такого обрывания имеет двухсотлетнюю традицию, поэтому они не смущают уже ни рассуждающих, ни слушающих эти рассуждения. В начале девятнадцатого века знаменитый Лаплас сказал Наполеону, что не нуждается в гипотезе о существовании Творца, ибо доказал, что Солнечная система возникла сама собой под действием силы всемирного тяготения из газового облака.

Трёхлетнее дитя тут же спросило бы: «А откуда взялось газовое облако?», но гениальный математик, обладавший натренированным логическим мышлением, этот вопрос самому себе не задал и так загипнотизировал своим авторитетом читателей его книги «Система мира», что и они его не задавали. А ведь с точки зрения законов правильного рассуждения Лаплас сказал такую же нелепость, какой является утверждение, что у сорокалетнего мужчины не было отца, ибо он по законам биологического развития сам собой сформировался из безусого юнца.

Фильмы о вселенной очень интересны своим богатым материалом для размышления. Спасибо их создателям: они доносят до нас сигнал, посланный с неба, который намекает на то, что Замысел Творца о физическом мире гораздо глубже и сложнее, чем мы могли предположить ещё пятьдесят лет назад. Но передатчики этой информации наотрез отказываются участвовать вместе с нами в этих размышлениях, как огня избегая не только богословского, но даже и философского обсуждения сообщаемых ими фактов.

Если бы наши высказывания оценивались с точки зрения их разумности, на материалистов показывали бы пальцами как на людей, совершенно не умеющих рассуждать. Действительно, они ведь заявляют, что «в мире существует только материя и законы её движения и развития». Вторую часть своего кредо они произносят, думается, неохотно, но от неё никуда не уйдёшь: подчинённость «законам природы» составляет даже не основной атрибут материи, а самую её сущность. Но законы — это идеи, значит, по словам самих же материалистов, в мире существует наряду с материей и нечто нематериальное, да ещё такое, которое управляет материей, жёстко предписывая ей такое-то и такое-то поведение. Но то, что управляет, первичнее того, чем оно управляет, следовательно, опять мы приходим к логически обоснованному заключению: идея первична, материя вторична.

В таком же фальшивом положении оказываются создатели фильмов о вселенной. Они делают вид, будто рассказывают о космической материи: сначала она состояла из водорода и гелия, затем возникли звёзды и чёрные дыры и стали синтезироваться тяжёлые элементы и т.д. Сплошное вещество! Но на деле сама по себе материя ни им, ни людям, которые смотрят фильмы, совершенно неинтересна — главная привлекательность повествования заключается в том, что мы узнаём из него о поистине поразительных распоряжениях, поступающих к материи и организующих ту сложнейшую её эволюцию от не имеющей размеров точки до современного Большого космоса, состоящего из сотни миллиардов галактик и полного тайн, накапливающихся быстрее, чем учёные их разгадывают. Слушая это захватывающее повествование, всё время хочется крикнуть: «Эй вы, астрономы! Вы ведь умники, растолкуйте же нам, кто отдаёт эти распоряжения и какова их цель?».

Глухо.

Видно, надеяться на этих умников больше нечего. Видно, как к тому призывает Евангелие, нам придётся «употребить усилие» и самостоятельно во всём разобраться.

III. Второе начало мира

Размышляя о вселенной, мы с благодарностью выслушиваем ответ науки на вопрос «как?», однако с гораздо более интересными вопросами «что?», «почему?» и «зачем»?» остаёмся с глазу на глаз, и от этого как-то не по себе. Хотелось бы найти какую-то третью инстанцию, которая могла бы что-то подсказать. Но ведь к такой инстанции мы уже прибегали, когда шёл разговор о Большом взрыве: Книга Бытия помогла нам ответить на вопрос «почему» и вопрос «что», предложив заменить его вопросом «Кто?». Попробуем и в дальнейшем нашем экскурсе по современной научной космогонии пользоваться подсказками древних пророков, которые, конечно же, говорили не от себя, а были лишь ретрансляторами слышных только им Откровений.

Но прежде чем начать осмысление последовательности фактов, нам надо определить для себя, что мы хотим познать в конечном счёте, какое целое выявить в результате обозрения этой разрозненной последовательности. Думается, нам подскажет это аналогия. Что целое мы хотели бы познать, обозревая свою собственную биографию? Конечно, хотели бы понять, в чём состоит смысл прожитого. Но пробегая мыслью этап за этапом процесс становления нашей вселенной, мы, собственно, тоже отслеживаем её биографию от самого рождения до нынешнего состояния, т.е. охватываем внутренним взором её жизнь, значит, главное, что надо понять — есть ли смысл этой жизни, жизни вселенной.

Итак, в путь. Начать надо, разумеется, с пресловутого Большого взрыва. Мы говорили, что его причину учёные не обсуждают. Это не совсем так. Одно «почему?» ими было всё-таки задано и получило ответ, который был таким же камнем, положенным в руку вместо хлеба, как и ответ Лапласа на вопрос, откуда взялась Солнечная система. Объявив, что она возникла из газового облака, он просто отодвинул проблему на один шаг назад. То же самое сделали современные теоретики, выдвинув предположение, что Большой взрыв произошёл от соприкосновения огромной массы вещества (протонов, нейтронов и электронов) с почти такой же огромной, но на одну трилллионную долю меньшей массой антивещества (антипротонов, антинейтронов и позитронов). Равные массы аннигилировали и превратились в фотоны (в этом, собственно, и состоял Большой взрыв), а избыточная доля вещества, которой не с чем было аннигилировать, выпала в осадок, составив материю вселенной. Так осуществилось разделение мировой субстанции на то, что светится (фотоны), и то, что не светится (протоны, нейтроны и электроны). Не напоминает ли вам это что-то знакомое?

Сейчас уточним. Мы ведь на свою прогулку вдоль научной космогонии прихватили Библию.

«И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош; и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днём, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один» (Быт. 1:1-5).

Прежде чем анализировать содержание этого текста, обратим внимание на его языковую особенность. Она заключается в весьма широком понимании слова «день». Одно и то же слово употреблено для обозначения таких разных вещей, как наличие света и некоторый период времени. Причём период этот загадочен, ибо и «вечер», и «утро», входящие в состав «дня», не могут иметь того значения, которое для нас привычно: вечер есть закат солнца, а утро — его восход, но тогда никакого солнца ещё не было. И это не дефект перевода: слово «день» (йом) имеет расплывчатое значение именно в древнееврейском языке, с которого сделан русский перевод. Запомним это обстоятельство.

Теперь о сути. Отделение света от тьмы, произведённое Богом в «день один» (он же «первый» день, поскольку за ним последует «второй»), не было началом сотворения мира. До этого был ещё «нулевой» день. С рассказа о нём начинается насчитывающее более шестидесяти книг Священное Писание.

«В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою» (Быт. 1:1-2).

Оказывается, всё-таки было нечто, что предшествовало отделению света от тьмы, т.е. Большому взрыву. Что же это было?

Это была исходная мировая субстанция, сырой материал, предназначенный для изготовления из него всего сущего. Он состоял из двух частей — «неба» и «земли». Разумеется, это не астрономическое небо, созданное только во второй день и наречённое «твердью», и не геологическая земля, созданная в третий день и наречённая «сушей», а недоступная нашим органам чувств область бытия, населённая «силами небесными», и материальная вселенная, в которой живём мы с вами. Именно такую трактовку даёт Символ веры, говоря о «Творце небу и земли, видимым же всем и невидимым». Об ангельском небе дальше в Священном Писании почти ничего не говорится (видимо, этого нам знать нет надобности), зато оно подробнейшим образом излагает историю последовательного осуществления Творцом своего грандиозного Замысла в отношении видимого мира, которую христиане называют Божественным Домостроительством. В этом изложении были существенные пробелы, но многие из них, даже не собираясь этого делать, заполнила современная наука — не только астрофизика, но и другие её разделы: геология, палеонтология, молекулярная биология, генетика и т.д.

Но вернёмся к Библии. Из её первых строк можно понять, что «земля» в момент её сотворения была действительно «сырьём», требующим дальнейшей обработки: она «была безвидна и пуста». Далее следует странная фраза «Дух Божий носился над водою». Тут явно какое-то иносказание, потому что воды как Н₂О в тот момент быть не могло. Отцы Церкви, в частности Августин Блаженный, толкуют термин «вода» как обозначение текучести, отсутствия формы и структуры. Но бесформенное есть хаос. Хаос же как первоначальное состояние мира фигурирует во многих религиях, а в «Калевале» он, как и в Библии, ассоциируется с водой; в этом эпосе утка, из яйца которой возник мир, носилась над океаном. Но если в других религиях исходный хаос извечен, а боги только структурировали его, преобразуя в упорядоченный космос (слово «космос» по-гречески означает стройность и красоту, отсюда «косметика»), то в Библии и эта подлежащая дальнейшему оформлению расплывчатость творится Богом, и творится уже из ничего. Древнееврейский текст Книги Бытия подчёркивает это идеограммой, с которой начинается первый стих и которая символизирует отсутствие до сотворения неба и земли чего бы то ни было. Однако в ней сказано об этом и прямо. Во второй книге Маккавейской мать говорит сыну, благословляя его на принятие мучений за веру:

«Посмотри на небо и землю и, видя всё, что на них, познай, что всё сотворил Бог из ничего» (2Мак. 7:28).

Ветхозаветное Откровение о сотворении мира ЕХ NIHILO есть важнейший сигнал, посланный нам через древних пророков, расшифровав который мы сможем сделать огромный шаг вперёд в богопознании.

Пpедание об одном богословском диспуте

В христианском народе много ходило разговоров о том, как в давние времена христианским священникам часто приходилось вступать в спор с языческими и другими жрецами о том, чей бог сильнее. Одна из таких легенд ещё недавно была популярна на Русском севере.

Собрались как-то у костра жрецы разных вер и наш православный иерей. Стали жрецы по очереди хвалиться могуществом своего бога.

— Откройте ваши глаза и уши, — начал жрец из Лапландии, — посмотрите на эти земные просторы, послушайте шум ветра и пение птичек небесных и узнайте, что всё это создал лапландский бог из утиного яйца. Сравните размеры земли и неба с размером утиного яйца, и вы получите представление о силе нашего бога, умеющего так умножить вещество.

— Да, ваш бог силён, но наш бог посильнее, — возразил жрец, пришедший из Крыма.— Наш бог создал землю, а вдобавок ещё и луну из сливовой косточки. Согласись, лапландец, что он настолько могущественнее твоего, насколько сливовая косточка меньше утиного яйца.

— Боги, о которых вы мне поведали, — вступил в разговор священнослужитель из Индии, — могучи, но, сравнивая их с моим богом, могу сказать, что они всё-таки послабее. Наш индийский бог создал и землю, и небо, и луну, и солнце из макового зёрнышка! — сказав это, индус обвёл всех победным взором и умолк. Остальные тоже молчали, признавая тем самым своё поражение. Но тут взял слово православный батюшка.

— Хвала вам, божьи слуги, за умение выслушать друг друга. Выслушайте же и меня. Сейчас я скажу то, что покажется вам невероятным, но это истинная правда. Наш христианский Бог сотворил всё сущее — землю, небо, все небесные светила и даже ангелов — из ничего!

Все сидели в оцепенении. Потом раздался общий вздох и жрецы разом воскликнули: — «Велик Бог христианский!». Многие из них в этот день оставили свои заблуждения и приняли Святое крещение.

Пересказанная легенда предлагает измерять творческую силу создателя вселенной тем, во сколько раз он способен увеличить объём имеющейся у него изначальной данности. Такой критерий может показаться слишком примитивным, но один из авторитетнейших православных богословов святитель Игнатий Брянчанинов был вполне с ним согласен, считая, что объяснить отношения тварей к Творцу неспособна «ни одна наука, кроме математики». Усматривая в этих словах прославленного учителя Церкви благословение на численные расчёты, применим их к проблеме сотворения мира.

Пусть творческая сила созидающего мир бога выражается числом N — во столько раз в процессе творения он может приумножить объём исходной субстанции. За единицу же объёма возьмём объём, получаемый «на выходе», т.е. объём сотворённого мира.

Каким минимальным объёмом должна обладать превращаемая во вселенную исходная данность, чтобы создатель мог дотянуть этот объём до единицы? Очевидно, этому начальному объёму достаточно составить 1/N — тогда, увеличивая его в процессе сотворения мира в N раз, Бог как раз получит единицу, т.е. нормальный размер вселенной. Это можно выразить формулой:

N х 1/N = 1

А теперь будем увеличивать творческую силу бога, т.е. число N. Тогда необходимый объём «сырья», равный числу 1/N, будет соответственно уменьшаться. При неограниченном возрастании числа N (творческой силы Бога) число 1/N (необходимый объём исходной субстанции) будет столь же неограниченно уменьшаться. Дальше мы применим тот приём, за который святитель Игнатий особенно ценил высшую математику, — перейдём к пределу. В пределе творческая сила Бога станет равной бесконечности, а объём исходной субстанции обратится в нуль, и мы получим формулу:

∞ х 0 = 1

А теперь прибегнем к логике. Из последнего соотношения видно: чтобы превратить нуль в единицу, т.е. сотворить мир из ничего, надо умножить ничто на бесконечность. Откровение говорит нам, что Бог сотворил мир из ничего, следовательно, Бог есть бесконечность. Он не просто велик, Он бесконечно велик! То, что это принципиально разные вещи, объясняет святитель Игнатий.

«При посредстве неоспоримых выводов математики делается очевидным, что понятие о числе есть понятие относительное, а не существенное. Это понятие, составляя существенную принадлежность ограниченных разумных тварей, составляя неотразимое последствие впечатлений, под влияние которых твари вступают вместе с вступлением в существование, никак не может быть принадлежностью существа бесконечного. Бесконечное, объемля собою все числа, вместе с этим пребывает превыше всякого числа по свойству совершенства, не имеющего ни в чём никакого недостатка и неспособного подвергнуться недостатку. По этому свойству бесконечное, объемля все впечатления, пребывает превысшим всякого впечатления; иначе оно подверглось бы изменениям, что свойственно числам и несвойственно бесконечности. Если же число не имеет существенного значения, то вполне естественно миру быть сотворённым из ничего действием бесконечного, которое одно имеет существенное значение. Естественно действию бесконечного быть превыше постижения человеческого. Таковы нео­провержимые истины, добытые уму человеческому математикою: её нуль, изображающий идею о несуществующем, обращается в число, когда действует на него бесконечное» («Слово о смерти»).

Приводя изящное доказательство того, что только бесконечное существует в абсолютном смысле (ибо никакое прибавление и вычитание чисел его не изменяет), владыка Игнатий раскрывает второй смысл знаменитого ответа Бога Моисею на Синае: «Я есмь сущий», т.е. существующий в абсолютном смысле этого слова: это означало также «Я есмь бесконечность».

Читатель может удивиться, что русский святой середины девятнадцатого века так по-современному рассуждал о числах и бесконечности. Дело в том, что этот святой блестяще окончил Высшее инженерное училище в Санкт-Петербурге, лучшее в России учебное заведение по преподаванию точных наук.

Что ж, с «началом» мы, насколько это вообще сегодня возможно, кажется, разобрались. Мы дали ответ на вопрос «почему?»: Бог этого пожелал. Выяснили мы и то, что нечто существовало ещё до Большого взрыва. Об этом ясно свидетельствует Откровение, об этом сделано некоторое предположение и учёными. Но как происходило отделение света от тьмы, остаётся не до конца понятным.

По Библии «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет», т.е. тут опять неподотчётная Божья воля, а что касается науки, то она ждёт подсказки от Большого огромного коллайдера (на самом деле он «адронный», но народ этого слова не понимает и предлагает своё), которая пока не поступает. И совсем никакого продвижения нет в вопросе «зачем?». Однако обсуждение «нулевого» и «первого» дней творения было очень полезным, так как позволило нам лучше понять, что есть Бог.

Пока Священное Писание просветило нас больше, чем наука (не считая замечательного богословствования святителя Игнатия, использовавшего достижения высшей математики), поэтому рассмотрение второго дня творения мы начнем с Библии.

«И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. И создал Бог твердь; и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердою. И стало так. И назвал Бог твердь небом. И был вечер, и было утро: день второй». (Быт. 1:6-8).

Здесь всё загадочно, и в то же время чувствуется, что именно в описании второго дня зашифрована важнейшая информация о мироздании и мироустройстве. Тут неоднократно повторяется термин «вода». Что это значит? Научная космогония уверенно говорит нам, что долгое время после Большого взрыва во вселенной имелись только протоны (ядра водорода), электроны, нейтроны и ядра гелия, состоящие из двух протонов и двух нейтронов, а до появления кислорода, без которого нет Н₂O, должны были пройти сотни миллионов лет. Значит, и тут, как и в «нулевом» дне, «вода» — это текучесть, неоформленность, греческий хаос, а на языке Библии «безвидная земля» («безвидная» — не имеющая «вида», или формы, а «земля» — материальная субстанция будущей вселенной. «Твердь» же есть небо. Значит, библейское описание следует прочесть так: «И создал Бог небо посреди хаоса и отделил хаос, который под небом, от хаоса, который над небом». Теперь текст стал понятнее, надо только уточнить, что такое «небо». Это — «небесная сфера», открывающаяся взору из любой точки вселенной. В древности её считали хрустальной и заключающей внутри себя всю вселенную.

После этого уточнения получается следующая картина. «В начале» Бог сотворил хаос, субстанциональную основу будущего космоса (о сотворённом одновременно с этим ангельском небе мы говорить не будем). Затем посреди этого хаоса Он создал небесную сферу, разделившую ту часть хаоса, которая оказалась внутри неё, и ту, что осталась вне. В чём был смысл такого отделения и когда оно произошло? Библия об этом умалчивает, зато наука может поведать на этот счёт много интересного.

Учёные неопровержимо доказали, что отделение света от тьмы (Большой взрыв) произошло в одной точке. Библия же утверждает, что к тому времени уже существовал обширный хаос, над которым носился Божий Дух. Возникший свет, естественно, начал распространяться во все стороны со скоростью 300 тысяч километров в секунду. Так посреди тёмного хаоса возникла расширяющаяся световая сфера. Но, как утверждают учёные, «неба» какое-то время в ней не было. Материя в ней была настолько горяча, что пребывала в агрегатном состоянии плазмы, а плазма абсолютно непрозрачна. Только через тысячу лет после Большого взрыва падавшая вследствие расширения температура той части хаоса, где были фотоны и плазма, опустилась до 3000 градусов, и плазма превратилась в прозрачные газовые протяжённости (70% водорода, 30% гелия), и тогда только открылось небо, простирающееся до расширявшейся со скоростью света границы, внутри которой был фотонно-водородно-гелиевый хаос, а за её пределами — пустой исходный хаос («безвидная земля»).

Бог отделил в своём Замысле первый хаос от второго, уготовав им разную судьбу. Первый («Вода, которая под небом») стал для Бога объектом дальнейшей обработки, за шесть «дней» сделавшей из него современную вселенную, а о том, как Творец распорядился или намеревается распорядиться вто­рым («водой, которая над небом»), — на это и Писание, и наука делают лишь намёки. Настораживает, например, то, что в Евангелии постоянно упоминается «тьма внешняя». Это словосочетание идеально подходит к хаосу, оставшемуся за пределами «неба», т.е. расширяющейся вселенной: там действительно темно, ибо нет фотонов, и эта тьма действительно является внешней по отношению к нашему миру. Неужели души грешников переправляются не в преисподнюю, а выселяются за границы вселенной? Такое предположение (подчеркнём, что это пока всего лишь фантазия) ещё недавно не могло бы даже прийти в голову, ибо, по нашему убеждению, за фронт расширяющейся вселенной ничто не могло быть из неё переправлено: чтобы оказаться там, оно должно было двигаться быстрее света, а это невозможно. Но последние эксперименты в Европейском центре ядерных исследований обнаружили факт превышения этой скорости некоторыми частицами (правда, некоторые учёные утверждают, что это — ошибка эксперимента). Значит, подняться «выше неба» в принципе всё-таки можно. В связи с этим возникает соблазн конкретизировать понятие «иного мира», но в настоящее время лучше от этого воздержаться. В конце концов нам важно знать не то, где находится ад, а то, как в него не попасть.

После описания второго дня творения в Библии сразу же начинается рассказ о третьем дне, и может сложиться впечатление, будто он следует по времени непосредственно за вторым: совершив одно, Бог тут же перешёл к другому. Но по земной шкале между вторым и третьим «днями» протекло десять миллиардов лет, на протяжении которых Бог в ход вселенских событий либо вообще не вмешивался, либо вмешивался так незначительно, что доводить это до сведения людей в библейском Откровении Он не счёл нужным. Не скучно ли Творцу было так долго сидеть сложа руки и ждать, пока микроскопическая улитка доползёт от Москвы до Хабаровска?

Давайте, любезные читатели, никогда больше не задавать подобных вопросов. Давайте раз и навсегда запомним, что у Бога нет ни наручных, ни карманных, ни стенных часов, а если и есть часы, то без стрелок, поэтому нет и никакого «долго».

Но если на небесах десять миллиардов лет пролетели как одна секунда, то на земле они тянулись нескончаемо, и за этот колоссальный срок во вселенной многое произошло. Шестоднев не пишет об этом по той причине, что это происходило без участия Бога, автоматически, само собой — по тем законам, которые Он предписал мировой материи во второй день творения, а может быть, и ещё ранее.

Историческая дискуссия о Боге

Триста лет назад между двумя величайшими учёными своего времени — англичанином Ньютоном и немцем Лейбницом — разгорелся философский спор. Он вёлся по переписке, причём за Ньютона отвечал его секретарь Кларк. Вселенную тогда было принято упо­доблять огромному часовому механизму, а Бога — искусному часовщику, смастерившему и запустившему этот механизм. Разногласие между создателями дифференциального и интегрального исчислении состояло в следующем: Лейбниц считал, что, создав и запустив вселенский механизм, Бог больше не вмешивается в его действие — сидит где-нибудь на облаках и отдыхает. Ньютон же утверждал, что Творец не может себе этого позволить и время от времени ему приходится то завести пружину, то сменить какую-то шестерёнку, то произвести смазку. За такие суждения Лейбниц упрекал Ньютона в маловерии, в недооценке Бога. Такой Великий Мастер, несомненно, способен сделать механизм, не нуждающийся в том, чтобы его заводить или ремонтировать. Но Ньютон настаивал на своём, и спор не привёл стороны ни к какому соглашению.

Кто из гениев был прав? В заводе и починке вселенские «часы», созданные во второй день, действительно не нуждались, ибо законы, которым Часовщик подчинил их ход, полностью его предопределили, так что здесь вроде бы прав Лейбниц. Он действительно был бы прав, если бы, приступая к сотворению мира, Бог ставил своей целью получить машину. Но, похоже, цель у него была другая: создать не механизм, а организм, в котором, как в зеркале, отражалось бы Его Божество. Сегодня, принимая во внимание как Откровение, так и науку, о методе, позволяющем Творцу двигаться к достижению этой цели, можно сказать следующее.

Стратегия Божественного миросозидания заключается в чередовании периодов предоставления созданного самому себе и актов его усовершенствования путём вживления во вселенский организм новых видов субстанции со всё менее и менее регламентируемым поведением, благодаря чему мир обретает возрастающую степень свободы. Эти акты суть, конечно, вмешательство Бога в дела мира, так что прав был всё-таки Ньютон!

Субстанцией первозданной вселенной, порождённой Большим взрывом, были элементарные частицы, поведение которых задаётся математической формулой (уравнением Шрёдингера), так что здесь нет даже тени свободы.

Вселенная была отдана во власть физики на десять миллиардов лет. Как эта власть, которую невозможно ни разжалобить, ни уговорить, распорядилась мировой субстанцией и в какое состояние в конце концов её привела?

Книга Бытия об этом умалчивает, так как она повествует только о «днях творения», т.е. об актах вмешательства. Огромный по длительности пробел заполняется научной космогонией, за что ей искреннее спасибо.

Необъятные газовые протяжённости под дей­ствием гравитации стали постепенно образовывать сгустки, которые, всё более сжимаясь, превращались в звёзды. Продолжая уплотняться, звёзды всё больше разогревались; когда температура и давление внутри звезды достигали некоторого критического значения, там возникали ядерные реакции, и из исходных водорода и гелия стали синтезироваться средние и тяжёлые элементы. Таким образом, звёзды становились котлами, в которых варилась таблица Менделеева. Всё это происходило безо всякой коррекции свыше, исключительно по «законам природы». Это наталкивает на подозрение, что они вовсе не коренятся в природе как её необходимые свойства, а прилагаются к ней как отдельная инструкция, обеспечивающая её движение в нужном направлении. Если бы цель сотворения мира была другая, Бог подчинил бы материю совсем другим законам, которые, следовательно, имеют не абсолютный, а чисто инструментальный статус.

Ядерные реакции, протекавшие в недрах «звёзд первого поколения», как называют их астрофизики, привели к тому, что они одна за другой начали взрываться, становясь гигантскими чернобылями и фукусимами. Следует ли из этого, что Творец потерял над ними контроль? Нет, Он как раз этого и хотел. Взрываясь, звёзды превращались в газовые облака, но теперь состоящие не из водорода и гелия, а из всех химических элементов. Как это происходило, можно увидеть воочию, так как взрывы звёзд происходят и в наше время, зажигая на небосводе «новые» и «сверхновые» светящиеся объекты, иногда видимые невооружённым глазом даже днём. Одна из самых знаменитых «сверхновых» вспыхнула в 1054 годy, что было отмечено летописцами разных стран. Сейчас на её месте телескопы фиксируют так называемую крабовидную туманность.

Такого рода «туманности», т.е. газовые протяжённости второго поколения обогащённого состава снова стали сгущаться в небесные тела — в основ­ном в звёзды, а частично в холодные фрагменты взорвавшихся звёзд, недостаточно большие, чтобы саморазогреваться. Некоторые из них свободно странствуют в межзвёздном пространстве, некоторые попадают в сферу притяжения какой-нибудь звезды, образуя астероиды, кометы и планеты. Наша родная звезда, которую мы называем Солнцем, захватила и заставила обращаться вокруг себя много комет и планет, в частности, Землю.

Пробел в библейском рассказе заполнен, и мы можем снова обратиться к Откровению.

«И сказал Бог: да соберётся вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так. И назвал Бог сушу землёю, а собрание вод назвал морями. И увидел Бог, что это хорошо. И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя по роду и подобию её, и дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле. И стало так. И произвела земля зелень, траву, сеющую семя по роду её, и дерево, приносящее плод, в котором семя его по роду его. И увидел Бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро. День третий» (Быт. 1:9-13).

Здесь, как ясно из контекста, слова «небо», «земля» и «вода» имеют уже самое обычное значение. Речь тут идёт об эпохе, когда на нашей планете только-только образовались материки и океаны, т.е. о времени, отстоящем от нашего на четыре миллиарда лет. Улитка, проползающая за год всего один миллиметр, проделала бы за этот срок путь от Москвы до озера Байкал.

Очень кратко упомянув о, казалось бы, самом интересном — образовании суши и моря, — Писание останавливается на «сеянии семени по роду и подобию» как на более важном моменте, подчёркивая его важность неоднократными повторениями.

До середины прошлого века это должно было казаться странным. И только теперь стало понятным, что морфология земной поверхности была второстепенным фактором, а главным событием третьего дня являлось создание «травы».

Палеонтология разъясняет нам, что это была за трава — это были сине-зелёные водоросли, первые на земле организмы, пока ещё одноклеточные.

Тут в моей душе снова всплывают воспоминания о той золотой поре, когда я ходил в планетарий на лекцию «Было ли начало и будет ли конец мира?» и жадно впитывал каждое открытие науки как слово самой истины, а на учёных, делавших эти открытия, смотрел как на небожителей. К их числу я относил академика Опарина. Ещё бы — ведь он нанёс последний штрих в учение Дарвина о том, что жизнь на земле возникла и развивала свои многообразные формы естественным путём, иначе говоря, — сама собой. Что низшие формы жизни в силу естественного отбора превращались в высшие, это Дарвин «доказал неопровержимо», но, как появились на планете первичные, самые низшие формы, он не объяснил. Эту брешь в познании заделал Опарин: он установил, что первая живая клетка была настолько примитивной, что образовалась из раствора разных солей и кислот («первичного бульона») вследствие удара молнии, именно так соединившего химикаты, как нужно клетке. Именно за этот грандиозный вклад в науку он и получил звание академика.

Та первоклетка, о которой вёл речь Опарин, и была сине-зелёной водорослью. Сегодня мы хорошо знаем, как она устроена, и можем судить о её примитивности.

Начнём с клеточной оболочки. Казалось бы, здесь нет ничего хитрого — просто мешок или футляр. Странно, правда, что нужные молекулы совершенно случайно появились в нужном месте, как было нужно для образования цельной оболочки, но ведь за миллионы лет в лужи, омуты и морские заливы били миллиарды молний, и в одном случае ингредиенты могли сцепиться между собой в виде футляра. Но, приглядевшись к этому футляру, учёные обнаружили, что это — сложнейшее многофункциональное изделие, выполненное так тонко и точно, как не смог бы выполнить самый лучший ювелир. Внешний слой представляет собой пептидогликановый (белково-углеводный) каркас, а внутренний — типичную биомембрану. Эта мембрана, в свою очередь, состоит из двух фосфолипидных слоёв, каждый из которых не превышает нескольких десятков атомов (длины молекулы фосфолипида) — это даже не нанотехнология, а манипулирование объектами на порядок меньшими. В этот фосфолипидный слой, который сам по себе является барьером для многих молекул, встроены белки, обеспечивающие избирательную проницаемость для тех или иных ионов — разных по размерам и величине заряда. Таким образом, мембрана обеспечивает избирательную проницаемость в обе стороны: одни вещества она впускает в клетку, а другие из неё выпускает. Кроме того, она служит матрицей для других белков — ферментов, которые обеспечивают биохимические превращения сотен и тысяч молекул в другие. При этом её описанные базовые свойства чутко реагируют на десятки внешних факторов.

А внутри клетка полна такого, что хитроумность мембраны по сравнению с ним покажется лишь цветочками. Познакомимся теперь с ягодками. Во времена Опарина (а он выдвинул свою теорию в 1922 году) живую клетку представляли себе так: снаружи мембрана, в центре ядро, а объём между ними заполнен жидкостью — протоплазмой. Жидкость всегда мыслится нами как нечто однородное, т.е. бесструктурное. Но по мере того как совершенствовались сначала оптические, а затем и электронные микроскопы, выяснялось, что протоплазме присуща предельная структурированность. Множество различной величины и формы телец, органелл и аппаратов, назначение которых в большинстве случаев ещё не до конца установлено, почти не оставляет места для собственно «плазмы». Все эти митохондрии, лизосомы, рибосомы, эндоплазматический ретикулум и т.д. — неутомимые труженики, имеющие свои специфические задания и успешно их выполняющие.

Но самой большой неожиданностью было даже не это, а опубликованная Уотсоном в 1953 году двухспиральная модель ДНК и гениально предсказанный на этой основе внутриклеточный механизм синтеза белков на рибосомах под управлением нуклеиновых кислот.

Уотсон со своим коллегой Криком показали, что наши представления о колыбели, в которой выращивается феномен, именуемый жизнью, были в корне ошибочными: мы думали, что эта колыбель — химическая лаборатория, а она оказалась типографией или издательством, где непрерывно печатаются, копируются, переводятся и рассылаются разные тексты.

Главным участником белкового синтеза в клетке является полимер ДНК — колоссальная нитевидная молекула, звеньями которой служат четыре азотистых основания: аденин, гуанин, цитозин, тимин. Если обозначить их литерами А, Г, Ц, Т, то линейная структура ДНК представит собой текст четырёхбуквенного алфавита, содержащий сотни миллионов знаков. Что же это, как не СЛОВО? Это-то слово и задаёт программу изготовления соответствующих белков на рибосомах — особых устройствах, на которых осуществляется соединение аминокислот в белки. Так, Джеймс Уотсон, совершенно не собираясь этого делать (он неверующий), дал неопровержимое доказательство истинности слов апостола и евангелиста Иоанна Богослова «В начале было Слово» и дальше: «В Нём была жизнь» (Ин. 1:1-4). Слова «в начале» нам уже встречались — это первая фраза Библии. Теперь мир начался во второй раз — уже как мир жизни.

Всё сложнейшее производство, о котором было сейчас сказано, уже находилось в библейской «траве», по-научному — в сине-зелёных водорослях. Могло ли оно образоваться из какого бы то ни было «бульона» от удара молнии? Утверждать это — всё равно, что рассказывать сказку о том, как буря, поднявшая в воздух деревья, так потом случайным образом уложила друг на друга их обломки, что образовался очаровательный домик, обнесённый глухим забором. Нo если сегодня нам стыдно повторять сказанное академиком Опариным, и, если мы хоть сколько-нибудь любознательны, нам нужно попытаться своим умом понять, что же всё-таки происходило в третий день.

В этот день в физическую субстанцию вселенной, которая в результате спонтанных процессов к этому времени сделалась к тому готовой, Бог вживил новую, биологическую субстанцию, иными словами, к физике привил биологию, как прививают к дичку более качественную ветвь. Готовность же космоса заключалась в том, что на планете, образующейся вокруг одной из его звёзд, создались необходимые для существования биологической субстанции условия: нужная температура, присутствие широкого спектра химических элементов и т.д. У звёзд первого поколения таких планет быть не могло, поэтому Богу пришлось выдержать длительную паузу между вторым и третьим днями.

Биологическая субстанция, ни на йоту не нару­шая тех законов, которые управляют физической, получила от своего Творца новое свойство: стремление к самовоспроизведению. Стремление есть признак наличия воли, а воля есть начало свободы. Так вместе с «травой», воспроизводящей саму себя через «сеяние семени по роду её и подобию её», в мир вошла зачаточная форма свободы.

А что сказать о «дереве плодовитом»? Деревья, т.е. многоклеточные растительные организмы, были созданы Богом в тот же третий день, что и «трава», но геология и палеонтология приводят бесспорные доказательства того, что они появились на земле гораздо позже сине-зелёных водорослей. Это может означать только одно: третий день творения продолжался по земной шкале времени без всяких пауз полтора миллиарда лет. Если мы вспомним, что до этого акты творческого вмешательства Бога в ход мировых событий были кратковременными (по нашим критериям, конечно, ибо у Бога нет ни краткого, ни долгого: погружая тварный мир в поток времени, сам Он пребывает вне этого потока), и после них вселенная предоставлялась самой себе, то нам станет ясно, что начиная с третьего дня всё меняется: сотворение мира становится непрерывным процессом, и каждый предыдущий «день» плавно переходит в следующий. Начиная с третьего дня Творец не прекращает своего вмешательства в дела мира. Желательность такого постоянного мониторинга, как мы убедимся далее, связана с возможностью направлять развитие биологической субстанции в сторону, угодную Богу, путём изменения «слова», записанного на ДНК.

IV. О тараканах и носорогах

Последние фразы предыдущей главы читатель может истолковать в том смысле, что Творец проявлял себя в качестве Слова только в третий день, когда появилось нечто вроде бумаги для фиксации говоримого в виде полимера ДНК. Конечно, это не так. Описывая первый день творения, Книга Бытия сообщает: «И сказал Бог: да будет свет». «Сказать» — значит «произнести слово», Бог произнёс его, и оно воплотилось в свет. Библия передаёт это творящее слово как «да будет свет», но это наверняка сокращённая редакция, поскольку Творцу необходимо было сформулировать свою волю конкретнее, определив, что есть свет. Скорее всего, Он сказал нечто вроде этого: «Да будет невесомая материя, способная существовать только в движении со скоростью 300000 километров в секунду». И когда во второй день Он создавал «твердь», т.е. астрономическую вселенную, Им было сказано не просто «да будет», а дано чёткое указание, адресованное элементарным частицам, какому закону они должны подчиняться в своём поведении. До этого закона учёные докопались только в начале двадцатого века и назвали его «уравнением Шрёдингера». Это и было «слово», произнесённое Творцом во второй день. Где оно зафиксировано? Видно, в уме самого Творца, являющегося также Вседержителем.

За два столетия господства материализма западная цивилизация в философском отношении сильно одичала: оскудел категориальный аппарат метафизики, разработанный богословами средних веков, вследствие невостребованности была утрачена способность различения близких понятий. К сожалению, эта интеллектуальная деградация затронула и Россию, подпавшую под влияние Западa. И всё-таки мы, русские, остаёмся самым «философическим», самым задумывающимся народом на свете, каким когда-то были древние греки. Мы плохие прагматики и плохие политики, но, что касается вопросов мировоззренческих, «детских» вопросов, как их называл Достоевский, мы любим и умеем их обсуждать, забывая о житейских проблемах, которых всегда у нас полно. Я сам такой, для таких пишу эту книгу, поэтому предлагаю моему читателю вместе поразмышлять над предметами совершенно бес­полезными в практическом смысле, но для формирования правильного взгляда на окружающий мир весьма важными.

Мы говорим: «Бог из ничего сотворил мир». А как мы ответим на вопрос «что такое мир?». Ответим, скорее всего, так: «Мир — это материя». И сочтём, будто всё ясно. На самом деле слово «материя» абсолютно бессодержательно. Говоря и думая о «материи», мы в действительности говорим и думаем о её свойствах: плотности, инерционности, непроницаемости и т.д., а пытаясь вообразить «материю», всегда воображаем не её самое, а материальные предметы, имеющие какую-то форму. Но в настоящий момент речь идёт не о свойствах и не о форме, а о материи как носительнице свойств и форм. В девятнадцатом веке возникла иллюзия, будто этот субстрат найден: им были объявлены атомы. Но, во-первых, оказалось, что атомов слишком много и все они разные, а субстрат должен быть единым, а во-вторых, характеризовать атом данного вида возможно только указав на его свойства и форму, а определять носителя свойств и формы через них же — значит попадать в порочный круг. Две с половиной тысячи лет назад Аристотель пришёл к выводу, что исходный субстрат, принимающий форму, есть ничто, в то время как форма есть всё. Это было единственное логичное заключение, суждение настоящего философа, и нам с вами ничего не остаётся, как согласиться с ним. Конечно же, фразу «Бог создал материю» надо понимать как «Бог создал свойства материи», т.е. законы её поведения, а законы суть разновидность слова, так что слово действительно было «в начале» и «через него всё начало быть, что начало быть».

В первые два дня творения произнесённые Богом слова запечатлевались в его собственной памяти, а поскольку существует то и только то, о чём помнит Бог, эти слова-законы становились реальной силой, управляющей поведением физической материи. Но в третий день, когда настало время появиться материи биологической, произошло нечто принципиально новое: отчуждение Слова, Его экстериоризация, передача из внутренней памяти Творца во «внешнюю память», находящуюся в создаваемом мире. Организацию биологических форм теперь должны были брать на себя «телеграммы», присылаемые Творцом, а для этого нужны были телеграфные ленты, которыми и стали нити ДНК.

Зачем Господь произвёл это отчуждение? Это было начало очень важного процесса, представляющего для нас особенный интерес, ибо его анализ и осмысление могут помочь нам приблизиться к ответу на вопрос, по поводу которого до сих пор спорят богословы: для чего Бог сотворил мир?

Пока на этот счёт существуют только гипотезы. Одна из них такова: Бог по своей бесконечной щедрости решил поделиться радостью бытия с созданными Им живыми существами, прежде всего с человеком. На возражение, что люди в земной жизни больше страдают, чем радуются, сторонники этой точки зрения отвечают: в этом виноваты Адам и Ева, повредившие первородным грехом изначальную людскую природу, созданную исключительно для блаженства. Другое предположение состоит в том, что Господь сотворил мир только ради того, чтобы в нём на заключительной стадии развития появились святые, которыми Он заселит предуготованное для них ещё до начала времён Небесное Царство. Когда же Богом будет набрано нужное количество святых и рай укомплектуется, мир подвергнется «рассотворению» — небо свернётся как свиток и материя упразднится.

В доказательство приводится шестая глава Откровения Иоанна Богослова, где в утешение святым мученикам, ожидающим конца мира и Страшного суда, после которого они будут приняты в рай, было сказано, «чтобы они успокоились еще на малое время, пока и сотрудники их и братья их, которые будут убиты, как и они, дополнят число» (Отк. 6:11). Именно ради этого числа всё и затевалось.

В каждом из этих объяснений ощущается намёк на какую-то глубокую истину, но только намёк. Сама же эта истина, которая должна включить в себя что-то из первой гипотезы и что-то из второй, ускользает. Господь не удостоил нас прямым Откровением о цели сотворения мира, и, видимо, для того были причины педагогического характера: пытаясь разгадать эту тайну из тайн, мы будем вынуждены переворошить не только Священное Писание, но и те идущие от Творца сигналы, которые зашифрованы в научных открытиях, что будет способствовать нашему духовному развитию. Разве разжигание любопытства у учеников не является приёмом, используемым опытным учителем, чтобы заставить их думать? Давайте же думать.

Что было «вброшено» Богом в материальный мир в третий день творения? «Трава, сеющая семя» и «дерево, приносящее плод, в котором семя», т.е. в конечном счёте «семя», и не простое, а воспроизводящее себя по своему роду и подобию. На современном языке это — геном определённого биологического вида, главным элементом которого является вещественный носитель «слова о данном виде» — по­лимер ДНК. Идея вида рождается в уме Отца, «Творца неба и земли, видимых же всех и невидимых», детализируется Сыном, Богом Словом («через Него всё начало быть, что начало быть») и воплощается в живую структуру дыханием Святого Духа,   «Господа животворящего». Результат совместного действия Лиц Пресвятой Троицы — геном. Ясно, что, будучи автором этого генома, Троица может его «переписать» или вообще «стереть». Но вот вопрос: может ли как-то изменяться слово, написанное на этом геноме, не по воле Бога, а под воздействием окружающего материального мира, т.е. измениться «само собой»?

Дарвинисты утверждают, что не только может, но исключительно под воздействием окружающей среды и изменяется, так что во вмешательстве Творца нет никакой необходимости. Это вполне осязаемое и понятное воздействие — «естественный отбор»: он-то и сформировал всё разнообразие видов живой природы. Сторонники этой точки зрения заявляют, что она неопровержимо подтверждается наукой.

Креационисты же отвергают учение Дарвина и, чтобы показать его несостоятельность, ссылаются на ту же самую науку. Очень сильные в отрицании, отыскивая против дарвинизма всё новые и новые доводы, которые они сводят в регулярно издаваемые сборники, креационисты выглядят куда беспомощнее в утверждении, отсылая задающих вопрос «если нe по Дарвину, то как?» к Книге Бытия, причём употребляемое в ней слово «день» трактуют как двадцать четыре часа.

Среди креационистов много крупных биологов, и их аргументы действительно являются научно обоснованными и неотразимыми. К настоящему времени их накопилось много сотен, и каждого из них в отдельности было бы достаточно, чтобы навсегда забыть о дарвинизме, если бы он был тем, чем себя декларирует, то есть наукой. На самом же деле это мировоззренческий догмат, входящий в состав культа, называемого атеизмом, или материализмом. Соответственно, его последователи (дарвинисты), каков бы ни был их официальный статус, выступая в этой функции, становятся утвердителями культа безбожия. Поэтому кипучая активность креационистов бьёт мимо цели: они думают, будто полемизируют с заблуждающимися учёными и пытаются их просветить, а им противостоят непоколебимые в своей материалистической вере жрецы. Фома Аквинский был прав: вера сильнее разума. Если христианину скажут, что рассказ о накормлении Христом пяти тысяч человек пятью хлебами и двумя рыбами опровергнут наукой, он только усмехнётся, ибо для него Христос первичен, а наука вторична. Точно также усмехнётся дарвинист, если ему скажут, что удивительное разнообразие живых форм на земле можно объяснить только тем, что его сотворил Бог, ибо отсутствие Бога для него первично, а всё остальное вторично. А что значит происхождение видов без Бога? Это эволюция по законам материи, естественная эволюция, протекавшая сама собой.

Объяснение того, как виды возникли «сами собой», и есть дарвинизм. И, конечно, он сделался священной коровой атеизма: усомнись в дарвинизме, и тут же появится призрак Бога.

Будучи прежде всего верующими (в отсутствие Бога), а потом уже рассуждающими, дарвинисты хотят тем не менее выглядеть интеллектуалами, по­этому их защита принципа «само собой» имеет наукообразный характер. «Доказывать» заведомую ложь довольно трудно, но для этого выработаны соответствующие методы. Во-первых, надо выражаться как можно непонятнее, насыщая текст специальной терминологией. Во-вторых, давать много ссылок на известных авторов (всё равно никто не будет сверяться с ними). Но главная палочка-выручалочка — не язык и не стиль, а ловкая логическая подтасовка. Если её умело завуалировать терминологической трескотнёй и заумными цитатами, не очень внимательный читатель её не заметит. А состоит этот фокус в следующем. Дарвинист признаёт в своей статье или монографии, что механизм естественного появления данного вида или данного признака у такого-то животного пока не установлен, но, поскольку этот вид или этот признак появился, значит, механизм существовал и, конечно, был естественным (других же не бывает). Каково? Раз что-то появилось, значит, оно появилось само собой — вот вам доказательство того, что всё появляется само собой, — такова схема рассуждения, очищенного от отвлекающих добавлений.

Я думаю, читатель согласится с тем, что нам негоже быть такими же наивными, как креационисты, и пытаться побить дарвинистов научной аргументацией, отскакивающей от них как горох от стенки.

Надо вызвать их на дуэль на поле элементарного здравого смысла, как это всегда практиковал Сократ. Впрочем, лучше нас это сделает сам Сократ — ведь его дух бессмертен.

Разговор Сократа с профессором дарвинизма

Сократ: — Досточтимый человек будущего! Дошли до меня слухи, что через две с половиной тысячи лет после нас вы разгадали тайну происхождения живых существ. Простите мне моё любопытство, немало неприятностей мне причинившее, но я не могу его сдерживать и прошу вас открыть мне эту тайну.

Профессор:  — Да тут всё оказалось просто. Вам, конечно, известно, что у всех живых существ дети немножко отличаются от родителей — это свойство называется изменчивостью. Отличия у детей возникают случайно и бывают разными. Одни повышают жизнеспособность — мы называем их адаптивными, другие её снижают. Те дети, кому повезло стать более живучими, получают преимущество в жизненной борьбе — успешнее охотятся, лучше обороняются от врагов и поэтому интенсивнее размножаются. Это значит, что в следующем поколении переданные ими признаки получат перевес и вид немножечко изменится по своему облику. Накапливаясь из поколения в поколение, эти маленькие сдвиги приведут к сколь угодно большим изменениям формы — сначала появят­ся новые виды, потом семейства, отряды и т.д.

Сократ: — И за миллионы лет таракан превратится в носорога?

Профессор: — Если хотите, да. Таракан ведь появился раньше носорога.

Сократ: — Потому что был примитивнее, не так ли.

Профессор: — Конечно. Сложные формы развились из простейших.

Сократ: — То есть, эволюция шла в сторону усложнения форм?

Профессор: — Несомненно. Первые существа на земле были крайне просты.

Сократ: — И эволюция шла под воздействием естественного отбора, поощряющего размножение более живучих форм и препятствующего размножению менее живучих?

Профессор: — Вы очень правильно схватили идею Дарвина. Да, это точно так и происходило.

Сократ: — Давайте подведём итог. Естественный отбор направляет развитие форм в сторону живучести, так?

Профессор: — Абсолютно верно.

Сократ: — И он из примитивных форм порождает сложные, поэтому из тараканов развились носороги?

Профессор: — Так, так.

Сократ: — А кто живучее — таракан или носорог?

Профессор: — Конечно, таракан. Если в доме заведутся тараканы, их ничем не вытравишь, живучесть у них удивительная. А носорог существо весьма уязвимое, их сейчас спасают от вымирания. Самка носорога рождает одного дитёныша в три года и на него сразу нацеливаются крокодилы, гиены и прочие хищники. Это очень хрупкий, легко ранимый вид.

Сократ: — Но тогда почему же носороги под действием естественного отбора не превратились в тараканов — ведь эволюция идёт в сторону более живучих форм? Не находите ли вы, что ваше объяснение механизма эволюции видов содержит внутреннее противоречие?

Профессор безмолвствует.

Привлечение в качестве эксперта такого чуткого к нелогичности человека, как Сократ, помогло нам убедиться, что дарвинизм не надо опровергать фактами, как это делают уже полтора столетия лучшие умы, ибо он сам себя опровергает. Но мне трудно удержаться от того, чтобы продемонстрировать априорную абсурдность этого верования ещё одним рассуждением и затем поставить на теме точку.

Естественный отбор, которому атеисты приписывают неограниченную творческую силу, меняет живую форму достаточно плавно, так как отличие детей от родителей не бывает слишком большим. Следовательно, один вид может превратиться в другой только пройдя целый ряд промежуточных форм, и все эти формы должны быть жизнеспособными, иначе на какой-то из них эволюция оборвётся. Палеонтология уверенно свидетельствует о том, что млекопитающие появились на земле позже рептилий, значит, дарвинисты должны считать ящеров предками зверей (откуда ещё могли взяться звери?). А теперь попробуем вообразить себе, через какую непрерывную цепочку форм первое млекопитающее могло произойти от рептилий. Его неотъемлемыми признаками как минимум должны быть: наличие сосков и подводящих к ним молоко сосудов, химический аппарат выработки молока, включаемый после родов, а также химический аппарат усвоения молока в младенческом возрасте. Все эти признаки должны были возникнуть одновременно и сразу во всём объёме, ибо любые два из них без третьего будут бесполезны так же, как будет ненужным признак, работающий не на сто процентов. Значит, любая плавно соединяющая ящера со зверем цепочка промежуточных видов оборвётся, и приходится допустить только одно: однажды некая рептилия сразу родила млекопитающее. Но это уже не дарвинизм.

Есть такая игра: из одного слова делать другое последовательностью шагов, на каждом из которых заменяется только одна буква. При этом все слова — начальное, конечное и промежуточные — должны быть осмысленными. Вот как, например, можно превратить сушу в море: СУША — ДУША —ДУРА — ТУРА—  ТОРА — ТОРС — МОРС —МОРЕ. Предлагаю таким же методом переделать слово ТАРАКАН в слово НОСОРОГ.

Тому, кто это сумеет сделать, я торжественно обязуюсь заплатить сто тысяч рублей. Конечно, я нисколько не рискую: среди семибуквенных комбинаций лишь ничтожная часть осмысленна, поэтому создать из них непрерывную цепочку, ведущую от «таракана» к «носорогу», невозможно. А геномы реального таракана и реального носорога имеют не семь, а миллиард «букв», и зашифровывающих жизнеспособные существа, среди «слов» такой длины исчезающе малая доля. А по Дарвину эволюционная последовательность геномов должна была проходить только через них. Опять у нас нет никакой альтернативы допущению, что вопреки требуемой теорией Дарвина непрерывности эволюции геном носорога был написан сразу набело: предварительные черновики соответствовали бы родам, которые не прожили бы и нескольких минут.

Значит ли это, что в геноме жизнеспособного вида нельзя изменить ни одной буквы? Ответить на этот вопрос можно только опираясь на результаты специального научного исследования. И такое исследование было проведено. Выдающийся биолог нашего времени академик Юрий Петрович Алтухов, директор Института генетики РАН, вместе с коллективом своей лаборатории провёл тридцатилетний цикл экспериментов на самых разных животных от насекомых до млекопитающих, и пришёл к математически доказанному заключению, что геном каждого живого существа состоит из двух частей: первая занимает около 70% всего текста и является абсолютно неприкосновенной — любое изменение в ней приводит к летальному исходу, — а вторая (30%) часть допускает «переписывание» каких-то своих букв без возникновения угроз для жизни ocoби. Как признался сам Юрий Петрович, сделав это поразительное открытие, он сразу понял, что оно имеет ключевое значение для разгадки тайны происхождения жизни, и даже в своих мечтах, над которыми человек часто не властен, уж примеривался к Нобелевской премии.

И эти ожидания были вполне понятны, ибо после того, как в пятидесятых годах XX века Уотсон доказал, что жизнь есть слово, таких принципиально важных результатов никто не получал. Действительно, если, как показал Алтухов, постоянная часть генома зашифровывает саму идею вида, то никакой вид не может перестать быть самим собой и превратиться в другой вид, а значит, дарвинизм получает прямое опровержение, и других аргументов против него искать уже не надо, — следовательно, доказывается и наличие Творца (сам Юрий Петрович первым внял этому доказательству и стал верующим). Но именно поэтому эпохальное открытие Алтухова мало того что не получило должной оценки со стороны мировой общественности и информационных средств, но до сих пор совершенно замалчивается, так что многие биологи о нём даже не знают. Алтухов не просто похоронил дарвинизм, но и вбил в его могилу осиновый кол, а он — о, чудо!— преспокойно живёт и в школьных программах, и в научно-попу­лярных телефильмах, в которых постоянно упоминаются «наши предки».

Сложившаяся к настоящему времени ситуация весьма парадоксальна. Нелепая бабья сказка, несовместимая ни с фактами, ни с логикой, тысячу раз опровергнутая честной наукой, продолжает служить официальной доктриной западной цивилизации, якобы поклоняющейся науке.

Парадокс разрешается очень легко: для этого нужно наконец раз и навсегда усвоить, что МИР УПРАВЛЕТСЯ РЕЛИГИОЗНО. В течение последних веков всем людям, находящимся в зоне влияния западной (протестантской) цивилизации, с младых ногтей внушалось, будто пружиной истории является экономика, но это враньё. Силой, движущей людьми, является вера. Иначе и быть не может — ведь вера есть такое убеждение, которое принимается на веру, т.е. помимо разума, критике которого оно не подлежит, а, наоборот, контролирует деятельность разума, заставляя его изобретать такие формы рассуждения, которые его подтверждают. Вера всегда первична, а разум вторичен, наука — служанка богословия, как совершенно справедливо говаривал Фома Аквинский. А богословие может быть разное, в том числе и отрицающее Бога. Как раз в него и выродилось европейское христианство, сначала исказившее Символ веры, а потом покатившееся дальше по наклонной плоскости к Реформации, Великой французской революции, материализму, сексуальной революции и в конечном счёте к полному отпадению от Христа. И тут в освободившееся от Него сердце западной цивилизации явился совсем другой персонаж — свято место пусто не бывает. Персонаж этот с предельной чёткостью охарактеризован Самим Христом в диалоге с фарисеями:

«Ваш отец диавол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего; он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины; когда говорит он ложь, говорит своё, ибо он лжец и отец лжи» (Ин. 8:44).

Диавол прекрасно знает о существовании Бога, но очень хочет внушить людям, будто Его нет, и За­пад ревностно помогает ему осуществить это желание, сделав дарвинизм главной цитаделью безбожия. На оборону этой цитадели ему не жаль никаких триллионов — лишнее доказательство того, что вера выше экономики. Запад готов понести колоссальные расходы, чтобы послать на Марс экспедицию, которая привезёт оттуда бактерию (заготовленную, конечно, на Земле), только для того, чтобы сказать: «Вот видите, никакого Творца не было, жизнь заводится сама собой всюду, где возникают для неё под­ходящие условия!». Возможность произнести эту одну-единственную фразу для слуг сатаны дороже всяких денег.

Святые Отцы единодушно предостерегают христиан от вступления в какие бы то ни было споры с бесами. Во-первых, они владеют изощрённейшей софистикой, основанной на подлогах и бессовестных обманах, поэтому из любой дискуссии выйдут формальными победителями. Во-вторых, диспут бесов с оппонентами, которые выше их по нравственному уровню поднимает их в глазах тех, кто наблюдает за диспутом, на этот уровень. И, в‑третьих, какой смысл доказывать свою правоту прохвостам, которые и так знают, что ты прав, и поднимают галдёж только для того, чтобы обратить на себя внимание? Дарвинисты являются вольными или невольными агентами бесов, поэтому мы больше не будем возвышать их серьёзной полемикой. Цитадель, в которой они окопались, мы обойдём с двух сторон и двинемся дальше — пусть сидят в ней хоть до второго пришествия. Но, оставляя без внимания их учение, трудно выбросить из памяти тот колоссальный вред, который оно нанесло человечеству за сто пятьдесят лет своего влияния на умы. Сотни миллионов людей, ослеплённые этой ложью, так и не увидели несказанной Божьей красоты и мудрости, открывающихся в живой природе, поверив, будто это столь многообразное и столь цельное в своей гармоничной взаимосвязи чудо появилось на земле само собой. И больше о дарвинизме в наших беседах мы не произнесём ни слова.

Открытие академика Алтухова проливает некоторый свет на стратегию осуществления Богом своего Замысла о тварном бытии, а уловив суть стратегии, можно надеяться обрести более твёрдую почву для обсуждения вопроса о возможной цели сотворения мира, хотя полностью эта великая загадка может сбросить с себя покров только после нашего перехода «туда», в осуществление молитвы «не умру, но жив буду и повем дела Господня». В третий день творения, длившийся миллиард земных лет, Господь вслед за одноклеточными водорослями («травой») создал растения («деревья»). Как Он это делал, подсказывают нам соединённые вместе свидетельства Книги Бытия и современной науки: изрекал «слово» о том виде деревьев, который хотел увидеть на земле, и оно воплощалось в соответствующую последовательность азотистых оснований, т.е. в текст генома, который и управлял развитием растения. Хотелось бы узнать, каков механизм претворения невещественного слова Бога о данном биологическом виде в вещественную структуру двойной спирали ДНК, но тайна материализации духа есть одна из фундаментальных тайн мироустройства, и разгадать её можно лишь при условии, что будет постигнуто всё мироустройство, однако человеческому разумению его никогда не постичь. Пока мы можем лишь констатировать, что такая материализация происходит, ибо убеждаемся в этом всякий раз, когда возникшее в нас побуждение превращается в действие.

Всё это мы могли бы обрисовать и без Алтухова, но его открытие вносит чрезвычайно важное уточнение: геном, продиктованный Богом, только на 70% есть предписание, а на оставшиеся 30% — предложение, которое Он готов обсуждать и, если оно будет подвергнуто обоснованной критике, даже изменить. Обсуждать предложение можно лишь с какой-то внешней инстанцией, а вне Бога существует лишь творимый Им мир, — следовательно, Бог даёт своё благословение на участие этого мира в редактировании тридцати процентов текста генома, абсолютно исключая какое-либо вмешательство в его семидесятипроцентное по объёму ядро. Причина такого запрета понятна. Ядро генома кодирует самую идею вида, а, чтобы быть реализуемой в материи, она должна согласовать тысячи биохимических, электрических и механических реакций животного, их взаимодействие и размещение в пространстве, делающее такое взаимодействие возможным. Придумать вид — значит решить систему тысяч уравнений с тысячами неизвестных, а это под силу только Абсолютному уму, т.е. Божественной инстанции, — всё, что ниже неё, с этой задачей не справится. А сотворённое, конечно же, ниже Того, Кто его сотворил, поэтому давать Ему какие-либо советы, относящиеся к идее вида, оно не вправе. Придумать уже одну живую клетку никто, кроме Бога, не смог бы, тем более придумать носорога. Впрочем, лучше всего послушать, что на этот счёт говорит сам Бог.

«Знаешь ли ты время, когда рождают дикие козлы на скалах, и замечал ли роды ланей? Можешь ли расчислять месяцы беременности их? И знаешь ли время родов их? Они изгибаются, рождая детей своих, выбрасывая свои ноши. Дети их приходят в силу, растут на поле, уходят и не возвращаются к ним. Кто пустил дикого осла на свободу, и кто разрешил узы онагру, которому степь Я назначил домом и солончаки — жилищем?» (Иов. 39:1-6).

Однако помимо комплекса жёстко взаимосвязанных признаков вида существуют не входящие в него признаки индивидуального существа данного вида — особи, и эти признаки в определенном диапазоне могут варьировать. Сюда относятся, например, размер всей особи и её отдельных частей, цвет глаз, густота волосяного покрова и т.п. На кодировку этих вариабельных признаков в геноме отведено 30% текста. Как образно выразился сам Алтухов, это та разменная монета, которой животное, не тратя основного капитала, принадлежащего его виду, может расплачиваться за удобства существования в данной конкретной окружающей среде. Скажем, крабы, живущие на скалистом берегу моря, имеют более длинные лапки, чем их собратья, обитающие на песчаном берегу: такими лапками они лучше зацепляются за скалу, и прибой не смывает их в воду. Как же появились у этих крабов столь полезные для них лапки? Конечно же, их сделал такими естественный отбор, который, безусловно, имеет место в природе, создавая разновидности и породы, но не затрагивая неприкосновенной идеи вида. Именно для того, чтобы приспособительный естественный отбор был возможным, Творец выделил под него треть генома, которую можно корректировать применительно к тем условиям окружающей среды, в какие попадает та или иная популяция.

Естественный отбор есть в принципе то же самое, что искусственный отбор, с незапамятных времён производимый селекционерами. Деятельность последних хорошо изучена и документирована, и на ней лучше всего выявить особенности отбора как средства создания новых живых форм.

Во-первых, мировой опыт селекции полностью подтверждает то, о чём мы уже говорили: создать с помощью отбора новый вид невозможно. В Европе есть лаборатории, в которых целенаправленно выращивают штаммы бактерий с заранее заданными свойствами, и эта работа ведётся непрерывно уже более ста лет. Поскольку новое поколение бактерий появляется каждые 20 минут, за это время у них сменилось 2,5 миллиона поколений. У высших млекопитающих столько же поколений сменилось за 5 миллионов лет, и за это время у них возникли не только новые семейства, но и новые отряды, а у бактерий, которым помогают усиленно мутировать с помощью радиации и отбирают очень строго, так и не возникло нового вида! Что уж говорить о козах, коровах, лошадях или собаках — за тысячи лет усиленной селекции они так и остались козами, коровами, лошадьми и собаками, образовались лишь породы.

Во-вторых, практика селекции домашних животных наводит на мысль, что в выведении новой породы участвует не только человек, но и Бог. Не предположив такого соработничества, совершенно невозможно объяснить ту быстроту, с которой были созданы некоторые породы. Знаменитый орловский рысак был выращен на Хреновском заводе за полстолетия; замечательная собака доберман-пинчер тоже за примерно такое же время. Конечно, отбирают жеребят и щенков конезаводчик и кинолог, но переписать за этот срок 30% генома мог только Тот, Кто один умеет его писать. Видно, процесс происходит таким образом: выбраковывая тех новорождённых животных, которые ему не нравятся, селекционер тем самым обозначает направление, в котором хочет двигаться к новой породе; Бог моментально улавливает его желание и изменяет геном именно в этом направлении. Намёк человека подхватывается Богом, и начатое созидание породы незамедлительно доводится до конца. По такой же схеме осуществляется и естественный отбор, только начальную выбраковку производит окружающая среда. Так, в третий день творения Бог взял себе в соработники сам творимый Им мир. Миру была предоставлена возможность помогать Творцу, расширять которую можно было только предоставляя миру также и свободу.

V. Вселенная начинает одушевляться

Четвёртый день творения был особенным: никакого акта творения в этот день Бог не совершил. По существу, это была завершающая фаза третьего дня, его «вечер», когда результат, запрограммированный Творцом на предыдущей его фазе, из ожидаемого превратился в наступивший. Этот результат был так важен для Бога, что Он, диктуя Шестоднев пророку Моисею, выделил этот «вечер» в отдельный «день».

Понять, что произошло в четвёртый день, основываясь только на библейском тексте, невозможно. Вспомним, что там об этом говорится.

«И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной, для освещения земли и для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов; и да будут они светильниками на тверди небесной, чтобы светить на землю. И стало так» (Быт. 1:14-15).

Читателей Книги Бытия это место всегда смущало своей несостыковкой с тем, что было сказано раньше. Если солнце сотворено в четвёртый день, а земля (суша) с её водорослями и деревьями — в третий, то вокруг чего она вначале обращалась и что её обогревало — ведь без солнечного обогрева она была бы ледяной пустыней.

Информация, помогающая расставить всё на свои места, пришла из неожиданного источника — от геологов и палеоботаников, совсем не собиравшихся облегчать толкование Библии, а честно занимавшихся своими чисто научными исследованиями, имевшими целью воссоздать в воображении физические и климатические условия, в которых находилась наша планета четыре миллиарда лет назад. Эти исследования привели к выводу, что в те далёкие времена (т.е. в разгар третьего дня творения) атмосфера на земле была совсем не такой, как сегодня: в ней не было кислорода, зато содержалось большое количество водяного пара. Откуда же в ней появился потом кислород — элемент, не способный долго находиться в свободном состоянии, ибо, в соответствии со своим названием он так и норовит вступить с каким-нибудь веществом в реакцию окисления? Из-за этой его химической активности для его присутствия в виде газа он должен всё время откуда-то выделяться. Лет пятьдесят назад учёные докопались до источника свободного кислорода: его производили как раз те самые сине-зелёные водоросли и близкие к ним виды фитопланктона, которые были анаэробными, т.е. не нуждались в кислороде и не потребляли его, а выделяли. Творец знал, какой геном продиктовать первым представителям живой природы.

Таким образом, вначале Земля была окутана плотным слоем облаков, как сейчас окутана им Венера. И в этом кроется разгадка загадочного библейского текста. Там говорится: «И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной». Что понимается здесь под «твердью»? Очевидно, не то, что в описании второго дня творения. Там «твердь», т.е. небесный свод, открывалась из любой точки вселенной, так как непрозрачная плазма сменилась прозрачным газом. Но когда в третий день появилась Земля — планета с великим предназначением, замысленным Богом ещё до начала времён, — весь интерес Творца сосредоточился уже нa ней, остальное становилось для Него всего лишь отходами производства, поэтому на четвёртый день «твердь» по всей логике должна пониматься как «небо над землёй», а на этой тверди не было никаких светил из-за сплошной облачности. А вот когда анаэробные микроорганизмы наполнили атмосферу земли кислородом, вытеснившим водяные пары, на этой тверди появились солнце, луна и звёзды. «Земное» (хочется сказать «землецентрическое») восприятие происходящего, установившееся в Библии после описания третьего дня, находит своё выражение и в том, что, говоря о четвёртом дне, Книга Бытия подчёркивает пользу светил именно для земных жителей (будущих): к ним обращены знамения, им необходимо освещение, им нужны календари и т.д.

Подводя итоги четвёртому дню, мы можем сказать, что его результатом были две заготовки: кислород и прозрачное небо. Первая понадобилась уже в пятый день, а вторая — в шестой.

«И сказал Бог: да произведёт вода пресмыкающихся, душу живую; и птицы да полетят над землёю, по тверди небесной. И стало так. И сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их, и всякую птицу пернатую по роду её. И увидел Бог, что это хорошо. И благословил их Бог, говоря: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, и птицы да размножаются на земле. И был вечер, и было утро: день пятый» (Быт. 1:20-23).

В этом небольшом абзаце чувствуется такое огромное и глубочайшее содержание, что сразу приходят на ум слова Иоанна Богослова: «…если бы писать об этом подробно, то, думаю, и самому миpy не вместить бы написанных книг» (Ин. 21:25). Нo ведь и краткий комментарий нужно с чего-то начинать, а тут просто глаза разбегаются. Начнём с некоторых деталей. Обратим внимание на то, что «твердь», по которой полетят птицы, есть, несомненно, земное небо; никакого другого значения в слово «твердь» теперь в Библии не вкладывается, бесчисленные галактики писавших её пророков больше не интересуют. Из всего, что Бог создал в фауне, птицы были подлинным творческим шедевром. Птицы не только виртуозы сладкоголосого пения, они умеют и говорить, как это делают помимо попугаев и некоторые другие виды, и готовы поспорить с человеком по сообразительности, пример чему являют городские вороны. Слепорождённая святая Матрона Московская рассказала, что Господь однажды разверз ей очи и показал красоту сотворённого Им мира, и вы знаете, что Он показал ей прежде всего? Птичек! А ведь и правда: рай можно представить себе без лисиц, зайцев и даже безо львов, но без райских птиц он уже не будет настоящим раем.

Любопытно также утверждение, что крупных наземных животных произвела вода. Оно согласуется с мнением многих палеонтологов, считающих, что многоклеточные организмы обитали сначала в приливной зоне, а потом уже перебрались на сушу. Если, так, то становится понятным, для чего Творец снабдил Землю таким спутником, как Луна: без действия её гравитации не было бы приливов и отливов.

Очень важно и подтверждение Библией того обстоятельства, что механизм самовоспроизведения сложных живых существ остался таким же, каким был предписан более простым: как угодно дальнее потомство принадлежит к тому же виду, что и предки (это подчёркивают слова «по роду»).

По каждому из отмеченных нами моментов можно было бы защитить десятки докторских диссертаций, но главное, что произошло в пятый день, не поместится ни в какую диссертацию. В этот день Бог сотворил живую душу.

Остановимся сперва на самом глаголе «сотворил». Это — перевод древнееврейского слова «бара», фигурирующего в подлиннике, которое используется только тогда, когда речь идёт об особенно трудном и требующем большого напряжения творческом акте. Когда же говорится о таком созидательном действии, которое является для его свершителя «делом техники», употребляется глагол «аса», переведённый в нашей Библии как «создал». В Шестодневе «бара» встречается три раза: в описании «нулевого» дня («сотворил Бог небо и землю»), пятого дня («сотворил Бог рыб больших» и т.д.) и шестого дня (сотворены млекопитающие и человек ). А в «нулевой» день вместе с «землёй» было сотворено и «небо», т.е. ангелы, обладающие душами.

В нашем разговоре о Шестодневе наступил переломный момент. В осмыслении того, что происходило с первого по четвёртый день творения, нам очень помогла современная наука, раскрывавшая в подробностях то, что кратко сказано в Библии. Начиная с пятого дня наука становится для нас бесполезной, потому что с этого дня в творимом Богом мире (речь идёт только о «земле», так как «небо» с самого начала мы не обсуждаем) появляется «живая душа», сущность которой понять с помощью науки принципиально невозможно.

Вы скажете: но ведь существует такая отрасль знания, как психология, что в переводе с греческого означает «наука о душе». Да, она существует и, несмотря на то, что к ней примазывается много шарлатанов, бывает полезной, однако она изучает всего лишь внешние проявления души, отвечает на вопрос, как среднестатистическая душа ведёт себя в тех или иных обстоятельствах, каковы ее наиболее ожидаемые реакции на воздействия со стороны других душ и материального мира, но не отвечает на вопрос, что это такое. Правда, у науки нет ответа и на вопрос, что такое материя, но учёных это не смущает, поскольку они познали её главный атрибут — подчинённость законам физики, а у души главный атрибут таков, что наука ни математически, ни словесно и никаким другим способом описать его не может. Этот атрибут — свобода. Материя — носительница жёстких закономерностей, т.е. несвободы, душа — носительница нарушения закономерностей, т.е. свободы. Наука приспособлена лишь к тому, чтобы изучать закономерности, поэтому то, что их нарушает, находится вне её компетенции.

Но это вовсе не значит, что феномен свободы является для нас непознаваемым. Смысл сладкого слова «свобода» открывается нам не через научные определения, а непосредственно в нашем личном опыте. Моя внутренняя жизнь — поток мыслей, чувств и желаний — есть не что иное, как жизнь моей души, и этот поток неразрывно связан со свободой, ибо я могу направить его туда, куда захочу. Жизнь моей души — это не сама свобода, а ощущение мною моей свободы, без которого не было бы жизни моей души, а следовательно, и самой души. Откуда же берётся во мне свобода — необходимое условие существования во мне живой души?

Ответ на этот вопрос вытекает из сопоставления двух фраз Иисуса Христа, обращённых к апостолам. Первая: «истина сделает вас свободными» (Ин. 8:32). Вторая: «Я есть путь и истина и жизнь» (Ин. 14:6). Вочеловечившийся Бог говорит своими святыми устами, что свободу обретает тот, кто приобщён к истине, а в другом месте Им сказано, что истина есть Бог, т.е. свобода есть следствие приобщения к Богу, получения какой-то Его частицы, которая станет тем общим, что есть и у получившего её, и у Бога. Высочайшая форма приобщения чело­века к Богу происходит на литургии в Таинстве евхаристии, когда под видом хлеба и вина верующий принимает в себя частицу тела Христова и каплю Его Крови, поэтому оно именуется также Причащением. Но приобщаться тварное существо может к разным атрибутам Бога. В церковном причащении человек приобщается к такому Его атрибуту, как бессмертие, и делает это сознательно, однако помимо этого Бог приобщает к себе всё живое, не спрашивая его согласия, и приобщает к тому атрибуту, который и делает живое живым — к свободе. Большие рыбы, птицы и пресмыкающиеся оказались той тварью, через которую в мир впервые стало втекать начало свободы. Ползущий по земле динозавр был волен повернуть направо или налево, птица сама решала, взлететь ей или оставаться на земле. Эту свободу они обрели только потому, что Бог вложил в них свою маленькую частицу, тем самым войдя в творимый Им мир.

Пятый день творения был великим днём, вполне достойным глагола «бара» — мир, который до этого был для Творца чисто внешним объектом, теперь перестал быть таким. С этого дня в процесс формирования вселенной начала вплетаться совершенно новая составляющая — феофания, или Богоявление, которая становилась всё более значительной и две тысячи лет назад обрела своё наиболее полное выражение в той потрясшей её свидетелей феофании, которая произошла при крещении Иисуса и которую православная Церковь празднует 19 января. Не заключался ли в этой составляющей весь смысл сотворения мира? К обсуждению этой темы мы вернёмся после того, как наберём достаточно материала.

Слово «душа» в языковой практике получило массу разных значений, но если руководствоваться Священным Писанием, его следует понимать как «жизнь». Слова Христа «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин. 15:13) надо понимать как «положит жизнь». Входя в тело, душа даёт ему жизнь, когда же она выходит из тела, тело умирает, все биологические процессы в нём прекращаются. Это означает, что у одушевлённых существ, сотворённых в пятый день, жизнь тела (деление клеток, обмен веществ, дыхание и т.д.) производна от жизни души, являющейся первичной данностью, а жизнь души есть жизнь внутренняя, сокровенная, непосредственному наблюдению со стороны не поддающаяся, ибо она нематериальна. А так как душа и жизнь синонимы, то нематериальна и душа. Этого, собственно, и следовало ожидать, поскольку душа есть вложение в тело частицы Бога, а Бог есть чистый Дух, совершенно чуждый всякой плоти, даже самой тонкой.

В романе Лескова «Соборяне» есть такой эпизод. Учитель гимназии, по тогдашнему времени весьма «прогрессивный», водил детей в анатомичку. На следующий день он спрашивает на уроке:

—  Вчера были на вскрытии?

— Были.

— Внутренности человеческие видели?

— Видели.

— А душу видели?

— Не видели.

— То-то и оно-то. Значит, никакой души нет, всё это выдумки и суеверия.

В этом диалоге учитель подавил детей своим авторитетом, попросту говоря, взял их нахрапом. Но в своей самоуверенности этот материалист не заметил, что, как говорят боксёры, открылся и подставил себя под удар. Если бы оппонент попался ему чуточку серьёзнее, он не преминул бы восползо­ваться ситуацией и этот удар нанёс бы, что сразу и решило бы спор. Ведь на самом деле учитель хотел доказать не то, что души нет — он же не мог отрицать наличия в человеке внутренних переживаний, которые мы называем деятельностью души, — а то, что эти переживания материальны, ибо, по его убеждению, «в мире существует только материя», и самым триумфальным для него исходом вскрытия было бы обнаружение в грудной клетке маленького чёрного ящика с золотой надписью «душа». Отсутствие же такого ящичка свидетельствовало о том, что наши мысли, чувства и желания не представляют собой чего-то вещественного, что их нельзя увидеть или пощупать, а это — вода на мельницу не материализма, а идеализма. Добавим, что презумпция нематериальности души сразу снимает неразрешимый для материалиста вопрос о том, как в нашем маленьком мозгу помещается такое бесчисленное количество знаний и воспоминаний — для невещественных реалий, пребывающих вне пространства, нет проблем «тесноты», возникающих лишь в трёхмерном мире.

Только что приведённое рассуждение о нематериальности души, ответив на один вопрос, тут же приводит к другому: как объяснить тот факт, что нематериальная, следовательно, внепространственная душа связывается с конкретной материальной структурой, а именно с центральной нервной системой биологического организма, и становится его душой?

На этот вопрос ответил выдающийся английский нейрофизиолог, нобелевский лауреат Чарльз Шеррингтон (1857—1953). На закате своей почти столетней жизни, умудрённый всеми видами опыта, сделавший ряд важнейших открытий, касающихся деятельности нервной системы, познавший устройство человеческого мозга лучше, чем кто-либо другой на свете, он пришёл к убеждению, что мозг не продуцирует мысли и чувства, а улавливает их подобно тому, как радиоприёмник улавливает звуки, рождающиеся далеко от него в передающем центре. Чтобы приёмник улавливал радиостанцию, в него надо встроить определённую материальную структуру, состоящую из ёмкостей, индуктивностей и сопротивлений: не будь этой структуры, ни музыки, ни голоса диктора из приёмника не доносилось бы. Точно то же самое с центральной нервной системой живых существ: она представляет собой такую структуру из разных типов клеток и тканей, которая оказывается способной «принять» и локализовать эмоции и желания (а у человека и мысли), источник которых находится не просто вне этой структуры, но и вообще вне тварного мира. Думать, будто жизнь существа заключена внутри него самого, так же ошибочно, как полагать, что в радиоприёмнике, из которого льются звуки симфонии, сидит оркестр.

Сотворив в пятый день «живую душу», Бог со­вершил второй по счёту акт «прививки». В третий день Он к физике привил биологию, теперь к биологии привил психику. Основной характеристикой этой стратегии Божественного созидания является то, что законы, управляющие прививаемым, не отменяют законов, управляющих тем, к чему оно прививается, а лишь добавляются к ним. Вследствие этого большие рыбы, птицы и млекопитающие, сотворённые за триста миллионов лет до нас, соединили в себе физику, биологию и психику, сделавшись трёхприродными. Движение динозавра и его перемещения по земле продолжали подчиняться законам механики, деление его клеток и обмен веществ управлялись теми же законами молекулярной биологии, что и у сине-зелёных водорослей, но плюс к этому их поведением стали руководить некие правила, которые сподручнее всего изучать психологу. Как мы убедимся далее, эта сквозная божественная стратегия так и останется определяющей, и в момент одной из поздних «прививок» Бог сам раскроет тайну своей стратегии, сказав: «не нарушить пришёл Я, но исполнить» (Мф. 5:17) — слово «исполнить» в церковнoславянском языке означает также «дополнить», «пойти в каком-то деле дальше» (сравните «исчерпать» — продолжить черпание до конца).

Однако сотворение мира методом последовательных прививок по принципу «не нарушить» требует согласования на каждом этапе уже имеющихся законов с добавляемыми, иначе добавляемые законы не впишутся в имеющиеся, и произойдёт их нарушение. В частности, законы физики, относящиеся к мёртвой материи, с самого начала должны были быть такими, чтобы в них вписались появившиеся позже законы биологии и психики. Предписывая правила поведения атомам, Творец должен был рассчитать эти правила таким образом, чтобы через миллиарды лет стало возможным образование биологических полимеров — белков и нуклеиновых кислот. Каким образом Бог делает свои расчёты, для нас непостижимо, но, когда учёные в семидесятых годах прошлого века начали их перепроверять, они применили математику. В результате ими был открыт так называемый антропный принцип мироздания — ещё один сигнал, посылаемый Богом тем из людей, которые, имея уши, слышат.

Кому первому пришло в голову поставить перед собой этот вопрос, сегодня установить уже не удастся; одним из претендентов на приоритет можно считать московского профессора Розенталя. Тут понадобилось сочетание трёх факторов: природной любознательности, наличия некоторого досуга и доступа к достаточно мощной ЭВМ. А вопрос был вот какой. Известно, что в законы физики входят некоторые «мировые константы». Четыре из них определяют силы взаимодействия, возникающие внутри материального мира: гравитационная постоянная заставляет притягиваться друг к другу астрономические объекты; электромагнитная задаёт силу притяжения или отталкивания между заряженными частицами; константы сильного и слабого взаимодействий регулируют поведение протонов и нейтронов, собранных, соответственно, в атомном ядре. Эти четыре константы измерены физиками с точностью до многих знаков после запятой, на них и держится наша вселенная такой, какая она есть. А что, если бы все константы или какая-то часть из них были бы немножко другими в своём цифровом выражении?

Уже первые прикидки привели к поразительному выводу. При другом наборе констант вселенная получилась бы непохожей на нашу в самых разных отношениях: возникали варианты как более величественные, так и совсем убогие, но при всём внешнем разнообразии у всех этих виртуальных миров было нечто общее: все они оказывались безжизненными. Сдвинется гравитационная постоянная — не станут образовываться звёзды, и без этих кастрюль не сварятся средние и тяжёлые элементы, необходимые для биополимеров. Оставим постоянную всемирного тяготения прежней, но сдвинем ядерную константу, и внутри звёзд не будет тех реакций, которые дают таблицу Менделеева — кастрюли будут, а пища в них так и не сварится. А самая капризная и чувствительная — электромагнитная константа: до неё даже дотронуться нельзя, тут же всё на земле вымрет.

Чтобы биологическая составляющая мира воспроизводилась, необходим полимер ДНК — «семя, сеющее по роду своему и по подобию своему». Эта линейная двухнитчатая молекула должна обладать достаточной прочностью на разрыв, которая обеспечивается ковалентными связями между звеньями полярной цепи. Но для разъединения двух нитей, что необходимо для считывания информации, связи между нитями должны быть слабыми — именно такими и являются водородные и ван-дер-ваальсовы связи. Наличие двух типов внутримолекулярных связей, а также способность углерода образовывать цепи возможны только при одном-единственном значении электромагнитной константы, и это значение Творец придал ей задолго до того, как на земле появились биологические организмы. Вот эту-то заблаговременную нацеленность физики на биологию и назвали «антропным принципом». Надо сказать, что с формальной точки зрения они переборщили в своём определении: ими было установлено лишь то, что набор мировых констант именно такой, какой обеспечивает возможность образования биологических полимеров, а не появление антропоса-человека. Но интуиция подсказала им правильную формулировку. Пирамида вселенских субстанций изначально замышлена так, чтобы её вершиной, т.е. венцом творения, стал человек. Ни морской планктон, ни деревья, ни рыбы, ни птицы, ни ящерицы, и даже ни появившиеся после них млекопитающие сами по себе Творцу не нужны, и об этом Он сам признаётся в Книге Бытия.

«И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время. И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и воскорбил в сердце Своём. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю» (Быт. 6:5-7).

Это место просто замечательно. Провинились перед Богом только люди, а птицы, гады и скоты никакого преступления не совершили, но и они наметились к уничтожению. Почему? Ответ очевиден: ценность для Творца представляет только вершина пирамиды, и, если вершина не удалась, пирамиду надо отозвать. Отметим ещё один момент: из приведённого текста следует, что Творцу нужен не просто человек, а праведник.

До сих пор мы имели очень хорошее соответствие между Шестодневом и современной научной космогонией: каждый «день» творения подтверждался и дополнялся последними данными науки. Согласованность двух источников — божественного Откровения и человеческого исследования — распространяется и на пятый день. Сотворив живую душу рыб, птиц и рептилий, Бог сказал им: «плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, и птицы да размножаются на земле», и палеонтология подтверждает, что именно в «пятый день», т.е. после одноклеточных и растений и до млекопитающих, вода, суша воздух наполнились массой одушевлённых существ, самыми яркими из которых были освоившие все три стихии динозавры (в Библии — «гады»). Их доминирование на нашей планете, как это установлено учёными, началось около 230 миллионов лет до наших дней, а 65 миллионов лет назад динозавры внезапно исчезли.

Специалисты по истории земли, а также много­численные любители разгадывать всяческие «тайны прошлого» каких только гипотез не выдвигали для объяснения ухода динозавров со сцены: в качестве причины выдвигались и катаклизмы, и падение метеорита, и похолодание, и жара, и дефицит пищи, и т.д. и т.п. Но самое простое и естественное предположение почему-то никак не высказывается, хотя оно буквально лежит на поверхности. Чем же оно так не подходит изощряющимся в самых смелых гипотезах умникам? Тем, что оно несовместимо с атеизмом, а эта секта всё ещё столь влиятельна, что монополизировала средства массой информации и не подпускает к ним в неё не входящих. Но если атеисты дают всевозможные объяснения исчезновению динозавров, то почему бы и не принадлежащим к ним не дать своего объяснения, тем более что оно кажется им единственным и полностью снимающим проблему. Динозавры исчезли с лица земли по той элементарной причине, что они выполнили свою функцию в творимом Богом мире, и Бог отозвал их, как потом собирался отозвать всё живое вообще. Творцу не надо было для этого устраивать Всемирный потоп или сталкивать Землю с астероидом, Он действовал точечно, чуточку изменив текст ДНК всех динозавров (может быть, всего несколько десятков «букв»), после чего они просто перестали размножаться. Когда-то Бог сказал им: плодитесь и размножайтесь, теперь последовала иная команда: прекращайте это делать. Я породил тебя, о динозавр, Я тебя и убью.

Почему же ящеры стали лишними существами? Потому, конечно, что должны были уступить место млекопитающим, — этой последней ступени пирамиды, непосредственно на которой будет водружена её вершина. Жить вместе с заполнившими землю драконами звери и скоты не смогли бы, и Бог убрал драконов, передав землю более высокоразвитым существам. Это произошло шестьдесят пять миллионов лет назад в шестой день творения. Но прежде чем перейти к обсуждению шестого дня, давайте попробуем предметно воссоздать в своём воображении то, что происходило в день пятый.

Его начало было ознаменовано сотворением одушевлённых тварей, которых раньше на земле не было. Главной особенностью этих тварей является наличие сложной нервной системы, способной улавливать «звуки иного мира», образующие их внутреннюю жизнь. Но такая структура может разместиться лишь в достаточно большом многоклеточном организме. Откуда же взялись такие организмы?

Конечно, Бог, сотворивший небо и землю из ничего, мог и этих тварей сотворить из ничего. Но внимательно вглядевшись в процесс сотворения мира, можнo заметить одну особенность Творца: Он, насколько это возможно, минимизирует затрату своей созидающей энергии и старается создавать новые формы не из ничего, а из уже имеющихся форм, т.е. акту «бара» предпочитает акт «аса». Этой минимизации, кстати сказать, подчинена и «стратегия прививок», о которой мы говорили выше. Создание сразу готовой сложной живой формы из ничего есть действие намного более энергоёмкое, чем внесение изменений в текст генома, податливые азотистые основания которого чутко резонируют на Божье слово и выстраиваются в соответствии с ним. «Большую рыбу» Бог мог без труда создать из одноклеточной водоросли, переписав её геном таким образом, что она стала икринкой. Другая водоросль перепиской кода ДНК могла быть превращена в миниатюрное яйцо первого ящера. Скорее всего, так и было: ведь в Библии сказано, что рептилий произвела вода!

Если бы какое-нибудь турагентство располага­ло машиной времени, следовало бы заказать такое путешествие: поехать на 250 миллионов лет назад, а потом развернуться и убыстренным темпом, скажем, со скоростью 10 миллионов лет в час, двигаться вперёд, к нашей эпохе. Картина, развернувшаяся перед нашим взором, была бы потрясающей. Впрочем, мы можем обойтись и без услуг агенства, так как у каждого из нас есть своя машина времени — собственное воображение. Включив его, мы увидим, как в первобытном океане, не содержавшем ничего, кроме планктона, вдруг появились мириады крошечных рыбёшек. Как стайки мальков в летней подмосковной речке, они мечутся в беспредельной водной стихии, заглатывая планктон, из которого сами же вылупились, и, время от времени нерестясь, откладывают икринки чуть больше прежних, которые развиваются в более крупных рыбок. Всё пространство океана кишит этой молодой жизнью, всё оно стало областью её расширенного воспроизводства…

Не успев прийти в себя от этого грандиозного зрелища, мы въезжаем в новое, не менее впечатляющее: на прибрежную полосу суши начинают выползать из моря неисчислимые малюсенькие ящерки, вылупившиеся из рыбных икринок, с подредактированным геномом — Бог произнёс своё слово, ДНК икринок изменила часть текста, и началось массовое нашествие на берег юрких ящерок. Они уползали всё дальше от приливной зоны, и естественный отбор научил их не зарывать свои яйца в песок, а находить для них укромные местечки в лесу. Как и рыбки, от поколения к поколению рептилии становились всё крупнее и разнообразнее по своему облику, но это был уже не естественный отбор, неспособный менять идею вида, а непрерывная работа принадлежащего Творцу редакционно-издательского отдела, адресующего земной биомассе всё новые и новые тексты ДНК в соответствии с изначальным планом возведения пирамиды жизни. На вторые сутки нашего путешествия во времени мы пришли бы в восхищение от колоссальных размеров, которых достигли ящеры, как приходят от них в восторг современные дети, которым мультики показывают игуанодонов, цератозавров и диплодоков. Эти гиганты, заселившие всю землю, протаптывали тропы в девственных лесах, удобряли почву миллионами тонн навоза, и первобытный ландшафт, вначале негостеприимный, становился всё более комфортным для живых существ — даже не таких могучих и тяжёлых, как динозавры. Окультуривая сушу, ящеры старались для себя и своих потомков, но по Промыслу Божьему они работали на тех, совсем других, тварей, которые должны были прийти им на смену. И когда эти твари появились, потомков у динозавров не стало. Здесь нам следует притормозить нашу воображаемую машину времени и пристальнее вглядеться в происходящее. Новыми тварями, упразднившими своим появлением динозавров, были млекопитающие — продукт уже шестого дня творения. Но, расставаясь с пятым, нам важно понять, как они связаны с его фауной. Ответ подсказывает зоология. В Австралии сохранились два архаичных вида млекопитающих — утконос и ехидна, которые отличаются от остальных видов этого класса способом воспроизведения: они откладывают яйца. Если предположить, что первые появившиеся на земле млекопитающие были тоже яйцекладущими, то их вероятный генезис не будет чем-то особенно таинственным.

В какой-то момент (несколько десятков миллионов лет назад) определённый вид ящеров начал не­сти яйца, из которых вылуплялись уже не ящеры, а млекопитающие: геномы этих яиц подверглись основательной переписке свыше. Как выглядели эти первичные «утконосы», с помощью одной только фантазии представить себе нельзя — тут нужна настоящая машина времени. Но какими бы они ни были, дальше всё пошло с минимальным творческим напряжением: новые виды млекопитающих, всё более совершенные, создавались тем же самым способом, что и в случае с рептилиями, — воздействием Божьего слова на ДНК имеющихся.

VI. Пресвятая Троица, помилуй нас!

«И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду ее, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их. И стало так. И создал Бог зверей земных по роду их, и скот по роду его, и всех гадов земных по роду их. И увидел Бог, что это хорошо.

И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему; и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над зверями и скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле.

И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле. И сказал Бог: вот, Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле, и всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя: — вам сие будет в пищу; а всем зверям земным, и всем птицам небесным, и всякому пресмыкающемуся по земле, в котором душа живая, дал Я всю зелень травную в пищу. И стало так. И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма. И был вечер, и было утро, день шестый» (Быт. 1:24-31).

Здесь Библия в третий раз употребляет глагол «бара» — и по отношению к животным, и по отношению к человеку. Сначала мы поговорим о появившихся в шестой день животных, а потом перейдём к человеку.

Этих животных произвела уже не «вода», как в пятый день, а «земля». Все сотворённые формы были, очевидно, сухопутными — отряды хищников и грызунов (звери), копытных (скот), входящих в состав млекопитающих, а также «гады» — пресмыкающиеся «второго издания», не являющиеся потомками динозавров (от них, как утверждают зоологи, осталась лишь гаттерия). Заметим, что не упоминаются ни рыбы, ни птицы — эти формы просто перешли в шестой день из пятого.

Новых «гадов» мы обсуждать не будем, хотя среди них есть такие привлекающие людское внимание и занявшие прочное место в мифах и фольклоре виды, как крокодилы. Главный результат первой части шестого дня творения — млекопитающие. Через них была осуществлена третья прививка к растущему древу земного бытия. Если в пятый день с «живой душой» в мир вошли простые чувства и побуждения — страх, гнев, радость, раздражение, спокойствие, забота, — то с млекопитающими с неба на землю сошли первые проблески любви.

Владельцы собак многое могут рассказать о силе любви, на которую способно это существо. Недаром сказано: неправда, что нельзя купить любовь за деньги — купите собаку. Но лучше послушаем Толстого. В Лондонском зоопарке на корм хищникам иногда отдавали бездомных собак. Одну из таких бедняжек бросили в клетку ко льву.

«Лев смотрел на собачку, поворачивая голову со стороны на сторону и не трогал её… Вечером, когда лев лёг спать, собачка легла подле него и положила свою голову ему на лапу. С тех пор собачка жила в одной клетке со львом, лев не трогал её, ел корм, спал с ней вместе, а иногда играл с ней… Через год собачка заболела и издохла. Лев перестал есть, а всё нюхал, лизал собачку и трогал её лапой. Хозяин думал, что лев забудет своё горе, если ему дать другую собачку, и пустил к нему в клетку живую собачку; но лев тотчас разорвал её на куски. Потом обнял своими лапами мёртвую собачку и так лежал пять дней. На шестой день лев умер».

Я сам хорошо помню, как в Уголке Дурова в Москве показывали живших в одной клетке кошку и мышку; по их поведению было видно, что их связывает нечто большее, чем привычка. А посмотрите, как нежно вылизывают звери своих детёнышей — в их отношении к сосущим их молоко малышам просвечивает то же самое чувство, которое испытывает женщина к своему дитяти. Милые теплокровные существа, умеющие драться и убивать, умеют при этом и любить — этот дар дан им, как и нам, людям.

Ещё одним элементом горнего мира, влившимся в наш дольний мир с млекопитающими, была красота. Согласитесь, что господствовавшие на всех трёх стихиях планеты в течение ста пятидесяти миллионов лет динозавры при всём том, что они оказали огромную услугу тварям шестого дня, подготовив для них подходящие ландшафтные условия существования, и при всей своей экзотичности всё-таки были безобразны. Настоящая эстетика живых форм начинается, конечно, с млекопитающих. Все мы видели в научно-популярных фильмах африканские заповедники с их рекордным количеством крупных животных на один квадратный километр площади и не можем не признать, что все эти животные прекрасны — и слоны, и носороги, и леопарды, и антилопы, и зебры, и жирафы, и, конечно, чемпионы красоты и величественности гривастые львы. Но восхищают взор и мелкие зверюшки: ловкие, изящные, гармонично раскрашенные. Разве не таковы соболя, ласки, куницы, росомахи, выхухоли, даже мышки? Если бы создания шестого дня исчезли с лица земли, нам осталось бы любоваться только пейзажами да звёздным небом. Мы не знаем, как выглядели птицы юрского периода, но, скорее всего, по внешности они были подобны динозаврам — та красота, которую мы видим сегодня в царстве пернатых, думается, явилась результатом соревнования с млекопитающими, соревнования, в котором птицы стали в отдельных случаях даже брать верх. Да что там птицы — даже «гады» вслед за зверями потянулись к эстетике — разве не очаровательны ящерки и даже крокодилы?

То, что любовь и красота вошли в мир в один и тот же день его сотворения, наталкивает на размышления. Может быть, эти категории взаимосвязаны или даже представляют собой два проявления одного и того же более глубинного начала? Достоевский

сказал «красота спасёт мир», и его за это изрядно критиковали, ибо мир спасёт всё-таки любовь. Но что если он просто перепутал синонимы?

Как бы там ни было, в шестой день на земле появилось великое разнообразие живых форм — до двух миллионов видов. После окончательного кра­ха дарвинизма (мы уговаривались не произносить больше этого слова, но здесь по смыслу оно оправдано) механизм их появления безальтернативен: «И сказал Бог…». Слово Творца о мире жизни и резонирующие на него коды ДНК — вот и вся нехитрая и бесконечно мудрая схема усовершенствования флоры и фауны, работающая от пятого дня творения и до нашего времени. Пока фауна была яйцекладущей, геномы переписывались в яйцах старых форм, и из них вылуплялись новые формы; когда животные стали живородящими, корректировка генома происходила в утробе, и самки прежнего вида становились суррогатными матерями вида нового. Тут так и подмывает задуматься над тем, какие млекопитающие были суррогатными родителями первых людей. Вряд ли обезьяны — это параллельная, тупиковая ветвь, геном которой сильно отличается от нашего, — эволюционистов соблазняет внешнее подобие, которое на самом деле несущественно. Гораздо больше оснований предположить, что младенцы вида «гомо сапиенс» в какой-то момент стали появляться на свет в некоторой популяции вида «канис люпус», т.е., как Ромула Рема и Маугли, их вскармливали волчицы.

Хотя упомянутые персонажи полулегендарны, легенды о них основаны на реальных фактах «усыновления» и выращивания человеческих малышей волчьей стаей — фактах, строго документированных. Если волчица заботливо выхаживает приёмыша, то ещё заботливее она будет выхаживать «своего».

Теперь вернёмся к вопросу о соответствии библейского повествования и данных современной науки. Чем наука может дополнить рассказ Книги Бытия о шестом дне?

Очень интересными исследованиями, проведёнными в области экологии — науки о среде обитания. Изучая «цепочки питания» и «цепочки услуг» различных экосистем, учёные пришли к выводу, что, чем больше видов включено в эти цепочки, тем экосистема устойчивее и долговечнее. Развивая эту мысль, можно утверждать, что самой совершенной биосистемой является совокупность всех двух миллионов видов, живущих на нашей планете. Нет никакого сомнения в том, что абсолютно все эти виды, включая и «эндемические», связаны друг с другом цепочками зависимости. Чем яснее открывается перед экологами картина этих связей, тем больше изумляются они их многоступенчатости и мудрости. Двойные симбиозы, такие как актиния—рак-отшельник, северный олень—ягель, акула—ры­ба-лоцман, крокодил—птичка-зубочистка и т.д., изучены уже давно, после этого выявлялись симбиозы тройные, четверные и более высокого порядка, а сегодня вырисовывается тот поразительный факт, что вся живая природа есть единый симбиоз двухмиллионного порядка. Это значит, что каждый вид обладает свойствами, согласующимися со свойствами всех остальных видов земли. Естественный отбор не может выработать таких свойств, ибо влияние дальних видов на животное косвенное, опосредованное и, как правило, отложенное, к тому же естественный отбор действует строго в рамках идеи вида, а приспособить к геобиосистеме нужно саму эту идею. Придумывает же её Творец, значит, Он и должен так согласовать два миллиона разных идей, чтобы они образовали жизнеспособную систему, а к тому же и работающую на осуществление Его неисповедимого Замысла. Богу нужно было рассчитать на жизнеспособность не только отдельные виды, но и всю их совокупность. Объём ума, решившего эту задачу, должен быть практически бесконечным.

Предположение о том, что пышное разнообразие видов явилось результатом не каких-либо «естественных» процессов, а воздействием на формирование вещественных текстов ДНК невещественного слова Главного Редактора, очень хорошо увязывается с философией жизни великого немецкого зоолога Августа Вейсмана (1834—1914). Проводя многолетние наблюдения над фауной, он заметил, что природа без колебания жертвует любым количеством особей ради сохранения вида. Этот факт стал для него отправным пунктом создания научного направления, которое потом назвали вейсманизмом. Его суть заключается в утверждении, что жизнь есть непрерывающееся существование «зародышевой плазмы» — так Вейсман назвал генетический материал, в то время ещё малоизученный. В терминах современной биологии его мысль можно сформулировать так: феномен жизни есть существование половых клеток (гамет), а особи представляют собой лишь вспомогательные устройства, делающие это существование максимально продолжительным, в идеале — вечным. Иными словами, курица есть лишь приспособление, позволяющее яйцу снести другое яйцо.

На примере Вейсмана мы ещё раз убеждаемся, как спустившийся на Европу в девятнадцатом и двадцатом веках мрак материализма и атеизма не давал даже гениальным людям видеть простые вещи. Говоря «природа жертвует особями», «природа заботится о сохранении зародышевой плазмы», Вейсман относил к тому безличному, чем тогда считалась природа, глаголы, уместные только в тех случаях, когда речь идёт о личности, и это его нисколько не смущало, как и тех, кто читал его труды. Изучая живую природу, Вейсман получил от Бога сигнал, смысл которого не смог понять. Господь сказал ему: смотри, как Я жертвую, как Я забочусь, смотри и виждь, что Я есть. А Вейсман смотрел и не видел.

Сегодня расшифровать этот сигнал нетрудно. Богу действительно были дороже всего не отдельные животные и даже не популяции животных, а видовые «зародышевые плазмы», т.е. видовые геномы, поскольку посредством их редактирования Он возводил пирамиду жизни, вершиной которой должен был стать человек. Сами по себе животные, как мы узнали из библейского рассказа о Потопе, Богу не были нужны, главное, чтобы в их икре, яйцах или в их утробе был тот черновой генный материал, который можно доводить до ума. Рыба понадобилась лишь для того, чтобы из её икринки развился маленький ящер, ящер — для того, чтобы снести яйцо, из которого вылупится млекопитающее, а млекопитающее (вид его нам неизвестен) — для того, чтобы в нём формировался эмбрион человека. Но это не значит, что с появлением её вершины пирамиду жизни надо упразднить: такой артефакт, как красота, которую человек хочет видеть вокруг себя, оправдывает её существование и после окончания главной службы ценность приобретают уже не микроскопические геномы, а доступные взору отдельные особи.

Шестой день Господень длился по земным часам шестьдесят пять миллионов лет. К концу этого периода непрерывно становящаяся под действием слова Творца всё более совершенной живая природа сделалась несказанно прекрасной и потому достойной появления на её лоне венца творения.  Господь и увенчал её человеком, поселив его в одном из самых дивных мест планеты, в подлинном земном раю.

Приняв решение завершить возведение пирамиды тварных субстанций, Бог сказал: «Сотворим человека по образу Нашему и подобию Нашему». Употребление здесь множественного числа есть один из тех сигналов, которые Бог посылает имеющим уши, чтобы слышать.

Нет, это не «Мы, Николай Второй». В древнееврейском языке не было традиции обращать к себе местоимение «мы» для подчёркивания своей значительности или, наоборот, своей скромности. Во всём Ветхом Завете Бог говорит о себе во множественном числе только один раз, в других местах Он употребляет единственное. Например, перед Всемирным потопом Бог говорит: «Истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил» (Быт. 6:7). Множественное число выскакивает лишь там, где речь идёт о богоподобии человека, и тут оно совершенно необходимо по самому смыслу.

Это была прикровенная информация о Творце, открывшаяся явно только в Новом Завете и логически осмысленная великими учителями христианской Церкви и коллективным разумом вселенских соборов.

До евангельского Откровения никто не понимал значения слова «Мы». Но оно облегчило пришедшее позже понимание этого Откровения: христиане вспомнили, что ещё ветхозаветные пророки знали (или догадывались) о троичности Бога, и это укрепляло их в правильной вере, вере в Троицу. А учение о том, что Бог един в трёх лицах, раскрывает нам главную тайну мироздания и завершает тысячелетние людские поиски истины, представляя собой вершину мировой философской и богословской мысли. К восприятию этого учения людей надо было подготовить. Проповедуя язычникам, апостол Павел сказал им, что Бог «в прошедших родах попустил всем народам ходить своими путями» (Деян. 14:16).

Прежде чем усвоить богословие Троицы, человечество должно было пройти через философию двоицы. Разработать её Господь предопределил избранной Им специально для философствования нации — древним грекам. На рубеже шестого и пятого веков до нашей эры в греческой колонии Элее на юге Италии кружок мыслителей, возглавляемый Парменидом, обогатив греческий язык соответствующими метафизическими категориями, создал учение, которое без колебания можно назвать величайшим интеллектуальным достижением античности, — космологию Единого.

Прежде всего они разделили понятия «существовать» и «быть», которые до них не различались. Согласно элеатам, существование есть потенциальное бытие, а бытие — внешнее проявление существования. Можно существовать, но не быть, однако бытие без предшествующего ему существования невозможно. Пример: «чёрные дыры» и «тёмная материя», по косвенным данным астрофизиков, существуют, но как наблюдаемых объектов их нет. Точно такое же «чистое существование» без бытия присуще девяносто девяти процентам моих мыслей, о которых никто вне меня никогда не узнает. Моя мысль обретёт бытие только в том случае, если я её выскажу.

На базе этого важного методологического уточнения элеаты приступают к осмыслению мира в целом. Главной его характеристикой является то, что он существует, отсюда его первое название — сущее. Существование — его неотъемлемый, постоянный атрибут. Это внутреннее существование мира содержит в себе всё, но в нерасчленённом, слитном виде, поэтому второе наименование сущего — «Единое» (по-гречески «Хэн»). Оно предельно богато по содержанию, но абсолютно просто по форме, ибо не имеет в себе частей. Живя своей сокровенной внутренней жизнью, Единое иногда может захотеть выплеснуть что-то наружу, переведя его из модуса чистого существования в модус бытия, и тогда оно разворачивается во Многое. В себе сущее целостно, вне себя дробно. Выходя наружу из Единого, нерасчленённое расчленяется и образует сложную структуру. Если всё содержимое Единого выйдет вовне, теряя простоту, и некто охватит его своим взглядом всё целиком, увиденное им будет другое Единого. Для самого себя сущее есть Единое, для наружного наблюдателя — его Другое.

На первый взгляд построение Парменида ка­жется далёкой от жизни абстракцией. В действительности же — совсем наоборот: оно очень точно описывает самую что ни на есть реальную жизнь, причём жизнь того, что дано нам непосредственно, а потом известно лучше всего остального — жизнь нашего сознания.

Вдумаемся в то, как происходит процесс претворения мысли в слова или поступки. Мысль зарождается в глубине нашего «я» не по частям, а сразу и мгновенно, как некое «озарение». В первый момент она не имеет ни словесной, ни зрительной формы, и только потом мы начинаем выражать её словами, иногда с трудом, путаясь и поправляя самих себя, подбирая более точные фразы. При этом наша мысль, возникшая вся целиком, может быть очень сложной. Великий французский математик Анри Пуанкаре рассказал, что решение проблемы автоморфных функций, над которой он бился больше полугода, пришло к нему в тот момент, когда он занёс ногу над ступенькой кареты, но ещё не успел наступить на неё. «Мне моментально стало ясно абсолютно всё, вплоть до связи автоморфных функций с геометрией Лобачевского», — писал Пуанкаре, сам удивляясь произошедшему. Но в принципе то же самое происходит не только с гениями, но и с самыми обыкновенными людьми, особенно когда они спорят друг с другом, перебивая собеседника, чтобы противопоставить его рассуждению своё, уже готовое и требующее словесного оформления, которого ещё не обрело. Заметьте: в данном случае целостная внутренняя мысль хочет выйти наружу и обрести структурное выражение, откуда мы можем сделать вывод, что ей присуща воля.

А теперь вспомним космологию элеатов. В ней Единое по своему волеизъявлению переходит из модуса слитности в модус расчленённости, и это есть его переход от жизни в себе к жизни наружной. Полная аналогия. Получается, что человек устроен по подобию парменидовской двоицы «Единое — его Другое». Но Книга Бытия говорит, что человек сотворён по подобию Бога, а Евангелие говорит, что Бог есть Троица, а не Двоица. Куда же вкралась ошибка — в философию Парменида или в наш самоанализ?

Ошибки не было ни там, ни там, но была недодуманность до логического конца. Древних греков нам уже не поправить — что они открыли, то открыли, и за это им честь и хвала, а внимательнее вглядеться в самих себя в нашей власти.

Сложная неделимая мысль хочет выйти из недр моего «я» на его периферию и стать речью или текстом. На периферии для этого существует рассудок, логический отдел моего сознания, он и трансформирует мысль, переводя её из одного модуса в другой. Но ведь чтобы осуществить такой перевод, надо знать, в чём эта мысль заключается, надо получить в своё распоряжение её содержание. Переводчик «Одиссеи» Жуковский не знал греческого, поэтому попросил знакомого немца, знавшего язык эллинов, сделать для него немецкий подстрочник, с которым и работал. Схема была здесь такая: посредник между Гомером и Жуковским сделал для последнего понятным содержание «Одиссеи», и Жуковский изложил это содержание русскими стихами. Никто не помнит о скромном посреднике, но не будь его, не было бы и прекрасного перевода Жуковского. А именно посредник и выпал из нашего анализа деятельности сознания. Когда я с нетерпением жду паузы в речи моего оппонента, чтобы его опровергнуть, я уже знаю, что ему скажу, хотя словесного выражения это ещё не получило. Мой рассудок уже прочёл возникшую во мне мысль, как Жуковский прочёл немецкий подстрочник, и теперь готов выражать её на своём родном языке, т.е. в словах. Посредника я не заметил, но он совершенно необходим для взаимодействия между недрами моего «я» и его поверхностной частью. Что же он такое? Именно в силу своей незаметности он не получил ни в науке, ни в обиходе определённого названия, но, размышляя о том, в каком смысле рассудок перед тем, как облечь её в слова, благодаря посреднику уже знает содержание мысли, точнее будет сказать, что он проникается духом этой мысли. Целостная мысль, которая способна жить только в своём сокровенном убежище и потому сама не может выйти оттуда, посылает находящемуся вне этого убежища рассудку свой сублимат, который наполняет его её духом. Так что в человеческом «я» всё-таки три составляющие, а не две: мысль (воля), рассудок (слово) и посредник, посылаемый мыслью к рассудку. В это и состоит наше богоподобие — оно есть не внешнее сходство, которого не может быть уже потому, что Бог абсолютно бесплотен и не имеет внешности (внешность Христа была внешностью человека Иисуса), а перенос на устроение человека той структуры, которая раскрывается в Боге в трёх Его ипостасях: творческая мысль и её воля к выходу наружу — подобие Отца; разум, облекающий мысль в слово, — подобие Сына, другое название которого Слово; интуиция, соединяющая нашу целостную мысль и её словесное выражение, — подобие Святого Духа. Вознамерившись сотворить человека «по образу Нашему и по подобию Нашему», Бог сразу же и осуществил это намерение, как Он осуществляет и всё другое, что задумывает.

О том, что Бог един в трёх Лицах, стало известно только из новозаветного Откровения; человеческому разуму подняться до этой идеи было бы невозможно. Доказательством тому является Парменид, перед гением которого преклонялся сам Платон, — он вместил в свой интеллект только Двоицу. Но, когда Откровение было получено, осмысление каких-то аспектов этой идеи стало для нас даже необходимым. Бог дал нам ключевой намёк и сказал: а дальше думайте сами, ведь Я не напрасно снабдил вас разумом. Церковь вняла этому гласу свыше и на протяжении всей христианской истории неуклонно шла ко всё более полному раскрытию этой великой тайны, хотя разгадать её до конца людям не удастся никогда.

О внутренней жизни Троицы мы можем сказать очень мало. Из библейского Откровения следует только то, что она в Ней имеется — на вопрос Моисея «Кто ты?» Бог ответил: «Я есмь сущий» (т.е. существующий; конечно, при этом имелось в виду существование в самом себе).

Да это понятно и по логике: если бы Бог не обладал существованием, Он не мог бы обладать бытием, а Его бытие, т.е. проявление Его существования, подтверждается многочисленными приходящими от Него сигналами.

Не дерзая вникать в жизнь Бога в Нём самом, мы можем, однако, предположить, что наличие в Боге трёх Лиц делает эту жизнь намного более богатой, чем она была бы в одиночном Боге, каков Аллах у мусульман. Её обогащают отношения между лицами, и одним из самых важных является любовь. «Отец любит Сына и всё дал в руку Его» — говорит Евангелие (Ин. 3:35). Любовь Отца к Сыну так велика, что Он хочет оповестить о ней всех людей. При крещении Иисуса Христа в Иордане с неба раздался громкий глас: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Моё благоволение» (Мф. 3:17). О беспредельной любви Сына к Отцу ярче всего свидетельствует Его безграничное послушание: по воле Отца Он пошёл на спасительную для человечества голгофскую жертву.

Тезис о наличии любви внутри самого Бога независимо от существования чего бы то ни было вне Него возникает только в христианстве, ибо только в нём, в Боге, имеются способные любить друг друга Лица, что выделяет христианство из всех остальных религий. Не будем говорить о язычестве, где многочисленные боги только и делают, что дерутся между собой за власть, но даже в высокой монотеистической вере магометан до сотворения человека Богу было некого любить, следовательно, любовь в бытии отсутствовала. В христианстве же, и только в нём, любовь имеет дотварную природу, изначально составляя один из фундаментальных элементов сущего. Некоторые богословы считают само сотворе­ние мира следствием извечной Божественной любви — имея в себе её преизбыток, Господь пожелал поделиться ею с человеком. Верно это или нет, но только христианство может быть названо истинной религией любви, поскольку статус этой категории в нём много выше, чем в других верованиях.

Наличие в христианском Боге любви как неотъемлемого атрибута обеспечивает Ему бесконечную прочность.

Связь между этими характеристиками очень проста. Настоящая любовь есть прежде всего самопожертвование: любящий хочет не получать, а отдавать. Вот как пишет об этом Владимир Соловьёв:

«Смысл и достоинство любви как чувства состоит в том, что она заставляет нас действительно всем нашим существом признать за другим то безусловное центральное значение, которое, в силу эгоизма, мы ощущаем только в самих себе. Любовь важна не как одно из наших чувств, а как перенесение всего нашего интереса из себя в другое, как перестановка самого центра нашей жизни».

Любящий стремится отдать любимому всё, что у него есть, в том числе и свою волю. Он говорит любимому: «Господствуй надо мной, я во всём буду тебя слушаться».

Но любимый, если он и сам любит, тоже хочет отдать всё своё, включая волю, хочет, чтобы господствовал не он, а тот, кого он любит. Так между ними начинается соревнование в самоотдаче, которое никогда не может кончиться. Первый говорит второму: «Господствуй надо мной, я покоряюсь тебе», а тот отвечает: «Хорошо, я согласен быть твоим господином и как твой господин повелеваю тебе стать моим господином». Получив на какое-то время больше власти, любящий употребляет её на то, чтобы заставить любимого взять её обратно с прибавкой. Затем действие повторяется, только его участники меняются ролями, и так до бесконечности. Говоря научным языком, здесь возникает динамическое равновесие: неограниченно продолжающиеся колебания около середины. Теория управления отнесла бы любовь к отрицательной обратной связи (усиление одной части автоматически приводит к её осла­блению), которая является условием устойчивости. Впрочем, об этом всегда знал и простой народ: недаром на свадьбах старики неизменно дают жениху и невесте совет, представляющий собой наилучший рецепт сохранения семьи: «Во всём уступайте друг другу».

Заметим, что, если лица соединены отношениями конкуренции, тут можно говорить о положительной обратной связи: небольшое преимущество в силе, полученное одним, неизменно будет использовано им для наращивания своего преимущества, и это неизбежно кончится тем, что он сведет значение другого к нулю. Коллективная власть эгоистов неустойчива по самой своей природе.

От жизни Бога «в себе» перейдем к Его деятельности «для нас», т.е. от Его существования к Его бытию. Главное Его внешнее действие — создание этого внешнего, сотворение мира, включающее сотворение человека. Какое значение имел для этого тот факт, что Бог есть Троица? Спрашивать об этом надо прежде всего великих учителей Церкви, которые на основе Священного Писания составили православный Символ веры.

«Верую во единого Бога Отца Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым».

Тут всё более или менее ясно: Творцом материальной вселенной («земли») и ангельского неба является Отец; на нём же всё сотворённое и держится. Читаем дальше.

«И во единого Господа Иисуса Христа Сына Божия единородного, иже от Отца рожденного прежде всех век, света от света, Бога истинна от Бога истинна, рождена, несотворенна, единосущна Отцу, Им же вся быша».

Последние четыре слова могут привести в недоумение. В первом члене Символа утверждается, что мир сотворил Отец, теперь говорится о Сыне «Им же вся быша», т.е. мир сотворён и Сыном. Что же это за путаница? Господа богословы, вы сначала разберитесь между собой, кто сотворил мир, а потом уже сообщайте народу…

Богословы тут ни при чём, они-то всё хорошо знают. Просто когда-то при переводе Символа веры с греческого на церковнославянский была допущена неудачная формулировка. Более правильное выражение мы находим в Евангелии, которое по времени предшествовало Символу и должно быть для нас образцом. В нём о Сыне сказано следующее:

«Все чрез него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть» (Ин. 1:3).

Согласитесь, что «чрез Него» — это совсем не то же, что «Им». Конечно, древний переводчик понимал своё «Им» так же, как Евангелие понимает «чрез»: Отец, творивший мир, пользовался Сыном («Им») как инструментом, но сейчас его слова воспринимаются иначе. Так как нам понять это «чрез» получше?

В одной церкви на эту тему состоялась беседа между прихожанами и священником. Послушаем, как она протекала и к каким выводам пришли её ученики.

Беседа мирян со священником о сотворении мира

— Батюшка, мы тут никак не можем уяснить себе, каким образом Отец и Сын вместе творили миp.

— В вашем вопросе уже содержится часть ответа. Между Отцом и Сыном, а также Святым Духом при сотворении мира действительно произошло некое разделение труда, поэтому, если быть точным, надо сказать, что мир сотворён Троицей. А чтобы понять, что каждое Лицо при этом взяло на себя, я сначала задам вам один вопрос: кто построил Новоиерусалимский храм на Истре?

После паузы, во время которой прихожане совещались между собой, один из них ответил:

— Патриарх Никон.

— Верно. Но ведь он не был зодчим, не умел делать чертежи и рассчитывать толщину стен и балок, чтобы сооружение не рухнуло.

— Для этого у него был опытный строитель, по-нашему прораб.

— Тоже верно. Но прораб, выполнив все расчёты, не положил лично ни одного кирпича. Кто же их клал?

— Каменщики, возглавляемые бригадиром.

— Совершенно правильно. А теперь скажите: появился бы храм на Истре, если бы не было Никона?

— Нет!

— А если бы не было прораба?

— Тоже нет!

— А если бы не было каменщиков?

— Никакого храма тоже не было бы.

— Почему же мы говорим, что храм построил Никон?

— Потому, что ему принадлежала идея, а идея важнее всего.

— И с этим я соглашусь, но только потому, что мы ведём речь о людях, живущих на земле, о грешных существах. Из грешников выше тот, кто ближе поднялся к Богу. Идея приходит от Бога, поэтому тот, кого она озаряет, становится более близким горнему миру, чем те, кто воплощает эту идею в материале. Ведь ни чертёж, ни кирпичи ничего высокого собой не представляют. Поэтому все любующиеся храмом воздают хвалу Никону, имя прораба знают только специалисты, а кто был бригадиром каменщиков, не знает никто. А теперь представьте себе, что Никон, прораб и бригадир были бы великими святыми, чудотворцами, ходившими по воде как посуху и воскресавшими мёртвых. Осмелился ли бы кто-нибудь из вас сказать, что Никон был выше и главнее других двух?

— Никто из нас не дерзнул бы так говорить. Небожителей расставлять по ранжиру смертные не вправе.

— Спасибо, что вы это понимаете. Я думаю, что после всего сказанного вы поймёте и то, о чём спросили вначале. В деле сотворения мира роли между Лицами Троицы распределялись так: вклад Отца — сама идея будущего мира и воля к её воплощению; Святым Духом содержание идеи в целостной форме было передано Сыну, Который претворил её в последовательность божественных слов, в частности, слов о законах физики и о геномах живых существ. После этого Святой Дух снова включился в работу и своим животворным дыханием превратил словесную структуру Сына в структуру материальную.

— Так кто же всё-таки Творец?

— Поскольку всё началось с идеи, а идея принадле­жит Отцу, и поскольку воля к реализации идеи принадлежит тоже Отцу, Творцом следует назвать Его, как это и сделал составитель Символа веры святитель Афанасий Александрийский. Все три Лица, участвовавших в сотворении мира, божественны, а божество есть абсолют, который не может быть меньше или больше другого абсолюта.

На этом приходская беседа закончилась, и миряне благодарили батюшку, говоря, что теперь им в принципе стало понятно, как единый в трёх Лицах Бог создавал наш мир. Поблагодарим его и мы — он нашёл оригинальный способ доходчиво разъяснить суть первого выхода Троицы из внутренней жизни во внешнюю активность. Но помимо этого, исходного наружного проявления Божества, в дальнейшем последовали и другие его внешние проявления, или «выходы наружу», многие из которых обращены к нам, людям. Эти доступные нашим органам чувств Его проявления, Его вторжения в созданный Им мир, иногда явные, иногда завуалированные, мы назвали «сигналами» и поставили главной задачей нашего разговора фиксировать эти сигналы и по возможности давать им правильную интерпретацию. В споре Лейбница и Ньютона мы встали на сторону последнего, отвергая концепцию «невмешательства» Бога в дела сотворённого Им мира: если бы Бог не продолжал заботиться о своём творении и опекать его, почему Он именовался бы Вседержителем? И самую большую озабоченность Богу доставил сотворённый Им по своему образу и подобию человек. Долго почивать после шести дней творения Богу не пришлось — после затишья седьмого дня у Творца возникли новые заботы.

VII. Тайные странствия души

Жаль всё-таки, что спиритизм ныне вышел из моды: было бы любопытно вызвать с помощью блюдечка дух Лейбница и спросить его, как высказанное им в письме к Ньютону убеждение, будто Бог, сотворив мир, больше не вмешивался в его жизнь, совместить с Библией, которую он читал не только по-немецки (в переводе Лютера), но с его знанием языков, вероятно, и в подлиннике. Да, в Книге Бытия есть такой текст: «И совершил Бог к седьмому дню дела Свои, которые Он делал, и почил в день седьмый от всех дел Своих» (Быт. 2:2). Но ровно через две страницы, рассказав об ослушании Адама, та же книга повествует: «И выслал его Господь Бог из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят. И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни» (Быт. 3:23). Разве это не вмешательство в земные дела? А Всемирный потоп? А смешение языков? А сожжение серным огнём Содома и Гоморры? А десять египетских казней? А манна небесная? Будучи протестантом, Лейбниц не был обязан дословно верить Ветхому Завету, но от веры в Евангелие Лютер его не освобождал, а в Евангелии свидетели поведали нам о вочеловечении Бога, изменившем весь ход мировой истории.

Лейбниц не мог этого не знать, тем не менее упорно настаивал на том, что, создав мир и человека, Творец предоставил их самим себе. Почему же? Конечно, потому, что вместе со всеми протестантами он хотел, чтобы так было, и выдавал желаемое за действительное. А суть желаемого была очень проста: не хотим иметь над собой Бога, хотим сами быть как боги. В дальнейшем мы подробно проанализируем, к чему привела именно эта вспышка антропоцентризма, а сейчас заметим только, что она была до банальности неоригинальной: обозревая историю человечества, можно сбиться со счёта, пытаясь установить, сколько в ней было таких вспышек. А о самой первой мы узнаём из Библии: змей сказал нашим прародителям «будете, как боги» (Быт. 3:5), и они тут же соблазнились этим обещанием. Потом такому же искушению поддавались и вавилонские столпостроители, и жители Содома и Гоморры, и многие другие гордецы. Такая регулярность заявок человека на то, чтобы занять место в центре бытия, вытеснив оттуда Бога, наводит на предположение, что это как-то связано с самой нашей природой. Такое предположение справедливо.

В библейском рассказе о сотворении человека есть одна деталь, которой не было в описании сотворения других существ. «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни» (Быт. 2:7). Может быть, Творец так же «вдувал» своё дыхание в лицо больших рыб, птиц и ящеров, но об этом в Шестодневе просто не упомянуто? Вряд ли. Против этого говорит не только то, что как-то странно говорить о «лице» трески или аиста, в которое Бог вдувает нечто по методу «рот в рот» искусственного дыхания, но и более серьёзные соображения. Несмотря на то, что как минимум в течение двухсот лет наука приучает нас к мысли, что мы, люди, на общих основаниях входим в фау­ну земли, принадлежа вместе с лемурами и обезьянами к отряду приматов, интуиция подсказывает нам, что мы отличаемся от даже очень похожих на нас шимпанзе больше, чем шимпанзе отличаются от плоских червей. Внутренний голос говорит нам, что есть два миллиона видов живых существ и есть особое живое существо — человек, — и между ними пропасть. Да, тело наше можно классифицировать как тело примата, но в это тело вложено нечто такое, чего нет больше ни в ком. Вероятно, именно это нечто и «вдунул» Господь в Адама. Что же представляет собой этот вдунутый в нас уникальный дар?

Найти ответ на этот вопрос не так уж трудно, если вспомнить сказанное в предыдущей главе. Уникальной характеристикой человека является его богоподобие, несвойственное животным, т.е. подобие Троице. В животных есть что-то от Отца, ибо в них возникают целостные идеи или побуждения (например, у рыбы возникает идея съесть червяка), и что-то от Духа, ибо они способны переводить эти идеи на язык поступков (рыба, пожелавшая съесть червяка, бросается на него и заглатывает). Но в них начисто отсутствует подобие Сыну, и именно поэтому они называются бессловесными тварями. Вот где пропасть: мы причастны Богу Слову, а они — нет. Дар слова — это и было то таинственное, что вдунул Господь в человека во второй половине шестого дня творения.

Появление в материальной вселенной существа, наделённого этим даром, изменило в ней все расклады, создало небывалые перспективы её развития и в то же время смертельные угрозы. С этим даром во вселенную вошла колоссальная степень свободы, в чём, собственно, и таились угрозы Божьему Замыслу о мире, направлять движение которого в нужном направлении стало теперь неизмеримо труднее.

Маленькую калиточку для свободы Творец приоткрыл в мир ещё в пятый день, сотворив «живую душу». В первой половине шестого дня Он отворил её побольше. Собака или свинья могли самостоятельно выбирать варианты своего поведения в довольно широком диапазоне. Но как бы ни радовались эти животные возможности самоутверждаться, им не дано выскочить из пределов, обозначенных принадлежностью к своему биологическому виду: собака всегда останется собакой, свинья — свиньёй. А человек, перед которым ворота свободы распахнуты настежь, может, если пожелает, перестать быть человеком и сделаться паршивым псом или неблагодарной свиньёй. Но и более того: мера отпущенной ему свободы так велика, что он может создавать какие ему заблагорассудится собственные миры, отличающиеся от Божьего мира. И всё это благодаря дару слова.

Бытует широко распространённое убеждение, будто человек живёт в объективно существующем и совершенно от него не зависящем мире. Это глубокое заблуждение. Всякий из нас живёт, мыслит, чувствует и действует не в мире, каков он сам по себе, а в своём представлении о мире, которое лишь частично определяется объективной реальностью, а далее достраивается «изнутри», и эта достройка неизбежно оказывается субъективной. Человек не может знать, каков мир на самом деле, но ему необходима определённость, поэтому он создает в своем сознании модель мира, которая может изменяться, но в которую в каждый момент времени он верит как в подлинный мир и к которой приспосабливает и настройку своих эмоций, и своё поведение. Уверенность в правильности своего представления о мире, без чего у человека не будет необходимого ему чувства правоты, поддерживается логическим обоснованием этого представления, а в основе всякой логики лежит логос, мысль, воплотившаяся в словесную структуру. Поэтому «мой мир» есть «моё слово о мире» — если не высказанное, то виртуальное, прячущееся в подсознании. Это значит, что, награждая человека даром слова, который одновременно есть дар построения логических конструкций, Бог делает его потенциальным творцом миров, конкурирующих с тем, какой творит Он сам. В этом состоит подчёркиваемый богословами Божественный риск. Детям опасно давать в руки спички, взрослому человеку ещё опаснее вручать такой мощный инструмент миросозидания, как слово. Дети могут спалить дом, построенный родителями, и погибнуть сами; взрослые, пользуясь даром слова, могут возвести та­кой дом, который рухнет и раздавит их, в результате чего задуманная Творцом пирамида бытия останется без главного — без вершины. И всё-таки Господь пошёл на этот риск.

Чтобы осознать сказанное об опасности предоставления в собственное распоряжение человека такой страшной силы, как слово, приведём один из многочисленных исторических эпизодов, в которых люди, безответственно играя со словом, доигрывались до печальных последствий. В XIX веке умело владевший словом Карл Маркс распространил несколько текстов, предлагая с их помощью собственное представление о мире и задачах живущего в нём человека, которое очень многими было сочтено правильным. Особенно пленились этим представлением в России, где нашлась группа энтузиастов, решивших переселить в эту модель мира, принятую ими за сам мир, всех трудящихся земного шара. И это им почти удалось, во всяком случае, они создали громадный «соцлагерь», население которого должно было решать соответствующие марксовому представлению о мире задачи. Этот массово растиражированный мир, разумеется, рухнул, «и падение его было велико», как сказано в Евангелии о доме, построенном на песке.

Людям были предложены и другие словесные миры — некоторые раньше коммунистического (классический конкурентный капитализм), некоторые позже (троцкизм, маоизм, «мейнстрим» современной экономики, монетаризм), и каждый нашёл своих поселенцев. Но все они обрушатся, как обру­шился марксистско-ленинский мир. Это не брюзжание скептика, это прогноз, основанный на железной логике, может быть, единственный из прогнозов, осуществление которого можно гарантировать на сто процентов.

О Юре, Славике и Пете и новогодней стенгазете

Вечером к Пете пришли его друзья Юра и Славик, чтобы поработать над стенгазетой своего «3 А», приуроченной к окончанию второй четверти. Петя уселся переписывать набело текст передовицы под названием «Все дороги нам открыты», Юрка печатными буквами начал выводить стихотворение «Хочу быть космонавтом», а Славик рисовал шаржи на лентяев. Вдруг настольная лампа, под которой они трудились, погасла. Сначала ребята засмеялись, но потом им стало не по себе — газету надо повесить рано утром, ещё до занятий, а без яркого света как её сделать? Надо устранить неисправность. Но как?

— Это штепсель шалит, дай отвёртку, я его сейчас починю, — заявил Юрка.

— Нет, это розетка барахлит, её нужно проверить, — сказал Славик.

— Не мудрите, коллеги, это просто лампа перегорела, — усмехнулся Петя, — сейчас я её заменю, где-то у нас есть запасные.

И ребята занялись ремонтом, каждый по-своему. Но лампа так и не зажигалась. По счастью, пришёл Петин папа и, узнав о погасшем свете и о том, как дети собираются его вернуть, расхохотался.

— Ребятки, вот в чём ваша ошибка: вы думаете, что всё необходимое вам для жизни в этой квартире, в частности, электричество, в ней же и находится. А ток подаётся сюда снаружи, и, чтобы он снова стал поступать, надо выйти из квартиры на лестничную клетку и ввернуть пробку, которая выскочила от какой-то перегрузки. — Папа так и сделал, свет зажёгся, и газета получилась хоть куда.

Начиная с XVI века, а особенно после Великой французской революции, европейцы, потянувшие за собой и других, стали всё больше походить на несмышлёных детей, думавших, что свет лампы продуцируется самой лампой и находящейся в комнате проводкой: они вообразили, будто причины всего того, что происходит в материальной вселенной, заключены в ней самой. Такого безумия не было никогда раньше в человеческой истории. Все народы прекрасно знали, что видимый слой бытия тесно взаимосвязан с невидимым, и невидимый слой даже важнее, поскольку в нём завязываются и развязываются узлы видимого. Поэтому общество считало своим главным делом «налаживание хороших отношений» с потусторонней действительностью; её «задабривание», установление контактов с нею. В архаических культурах связь с невидимым миром осуществлялась челночными «путешествиями» туда шаманов, которые назывались также колдунами (в Африке), друидами (у кельтов), авгурами (у древ­них римлян) и оракулами (в Древней Гpeции). Душа шамана, вышедшая из тела в результате камлания, посещала иной мир и возвращалась оттуда с чем-то полезным для соотечественников — например, с благодатью, исцеляющей больного. Во времена язычества богам, которыми люди населили иной мир, приносились многочисленные жертвы, в том числе и человеческие. В Древнем Египте огромные средства тратились на строительство пирамид — усыпальниц фараонов; по смерти фараона его торжественно провожали в Небесное Царство, чтобы он вошёл там в сонм богов и, пользуясь своим статусом, добивался оказания вышней помощи оставшимся на земле египтянам. О таких же «ходатайствах» свидетельствуют славянские курганы. В дальневосточных цивилизациях уповали на заступничество не только почившего монарха, но и умерших предков.

Кто-то скажет, что это были суеверия, но пусть он задумается над тем фактом, что цивилизации, основанные на этих «суевериях», просуществовали по нескольку тысяч лет каждая, а та, что опровергла суеверия и полагается только на то, что можно потрогать, за четыре века своего существования пережила пять революций и вошла сегодня сразу в несколько кризисов — экономический, политический, экологический и демографический, — вряд ли отпразднует своё пятисотлетие.

Однако мы нарушили хронологию сотворения мира и забежали вперёд. До государства ещё далеко, пока мы добрались лишь до создания человеческой личности. И отличительной особенностью этой личности, тем признаком, который, собственно, и делает её личностью, а не просто индивидом, стал дар слова, дающий возможность создавать свои личные миры, в разные периоды жизни разные.

Как возникают эти личные миры, число которых в точности равно числу человеческих личностей, ибо среди них, как среди снежинок, нет двух одинаковых?

Первыми поставили этот вопрос древнегреческие философы элейской школы (VI в. до н.э.). Сама его постановка была столь важной вехой в развитии человеческой мысли, что её следует считать началом философии как отрасли знания. До этого предполагалось, что мир есть только один — тот, который «существует». Элеаты справедливо указали на то, что это утверждение останется пустым звуком, если мы не дадим определения понятию «существует». Так была осознана центральная проблема философии — проблема онтологии. Парменид и Зенон дали своё решение этой проблемы: существует то, что может быть познано; того, что не может быть познано, не существует. Механизм познания не сводился у них к логическому анализу, а включал также интуицию (умозрение), но результат познания должен быть ясно сформулирован. Это означает следующее: существует то, и только то, что может быть описано словами. Значит, вариантов существующего может быть столько, сколько может быть предложено его описаний.

С наступлением христианской эры проблема онтологии целиком перешла в ведение религии и вернулась в философию только в VIII веке, когда она отделилась от богословия. В принципе соглашаясь с элеатами в отождествлении существования и познаваемости, Иммануил Кант (1724—1804) сделал следующий шаг в развитии их идеи и дал своё объяснение тому, как человек познаёт то, что он называет «окружающим миром», давая ему тем самым статус существующего. Его учение о четырёх отделах, проходя через которые оформляется наше представление о вещах, мы уже излагали выше.

Создавая человека, Творец наделил его органами чувств, аналогичными тем, которыми уже обладали высшие животные, зрением, слухом, осязанием, вкусом, обонянием. Они обеспечивают поставку того сырого материала, из которого нами делается «окружающий мир», — цветных пятен, звуками разной высоты, запахов и т.п. Первичная обработка этих сигналов, которую Кант назвал «восприятием», состоит, по его мнению, в том, что они вводятся в русло времени и пространства. Это — сильное упрощение. Восприятие претворяет пятна и звуки не просто в последовательности и конфигурации, а в образы, причём образы знакомые. Кто из нас, проснувшись среди ночи и видя в полутьме висящий на стуле пиджак, не принимал его за человека? На кого не глядело из полной луны чьё-то лицо? Многочисленные эксперименты, проделанные психологами в XX веке, привели их к теории «умного глаза»: наш глаз видит в недостаточно чётких изображениях не что попало, а именно то, в чьём существовании мы убеждены заранее. А что мы заранее считаем существующим, какие образы настолько нам близки, что мы бессознательно ищем их повсюду? Светская наука может дать только один ответ на этот вопрос: привычка к определённым образам вырабатывается опытом жизни — как самого человека (в онтогенезе), так и его предков (в филогенезе). Я с детства созерцаю вокруг себя человеческие лица, созерцали их и мои пращуры, передавшие мне свою привычку к ним генетически, поэтому мой глаз и норовит углядеть во всём эти лица. То же самое скажет наука и о других типичных образах, которые нам мерещатся.

Весьма убедительное объяснение. И так оно и осталось бы окончательным и исчерпывающим, если бы та же самая наука не открыла в пятидесятых годах прошлого века удивительное явление, которое получило название «парадоксального», или «быстрого», сна.

До этого считалось, что наше путешествие в сон проходит пять стадий: А — расслабленное бодрствование, В — дремота, С — сон средней глубины, Д — глубокий сон, Е — очень глубокий сон. Пройдя весь этот цикл, человек возвращается к состоянию В или даже А, т.е. просыпается, после чего входит в новый точно такой же цикл. За ночь мы проходим четыре или пять таких циклов (к утру они удлиняются. Такую картину рисовали специалисты. И только в 1953 году оказалось, что они проглядели ещё одну фазу сна, наступающую после стадии Е, — после самого глубокого сна. Аспирант Чикагского университета Азеринский, применив появившиеся к тому времени датчики, обнаружил, что цикл заканчивается не стадией Е, а особым состоянием спящего, сопровождаемым быстрыми движениями глаз и странными физиологическими характеристиками: в этой фазе человека труднее всего разбудить, и в то же время показания тонуса мышц, частоты пульса, нервной и мозговой активности поднимаются до уровня, который имеет место при бодрствовании. В первом цикле парадоксальный сон длится 5–6 минут, в последнем — до 25 минут. Его общая доля от всего сна — около 15%.

Новооткрытый «быстрый» сон (названный так по свойственным ему быстрым движениям глаз) сразу же стал предметом всестороннего изучения. Его результаты оказались один любопытнее другого.

Во-первых, выяснилось, что именно в этой фазе сна человек видит сновидения. Разбуженные при быстром движении глаз испытуемые почти всегда говорили, что только что видели сон (такие показания давали даже те, кто утверждал, что никогда не видит снов, откуда следует, что видят сны все люди, но некоторые при пробуждении их забывают). Было установлено, что у детей доля парадоксального сна в цикле заметно выше, чем у взрослых. Оказалось также, что быстрый сон является неотъемлемой ча­стью сна животных. Но самое интересное начало обнаруживаться, когда на добровольцах стали проделывать опыты по лишению сна.

Человек устроен таким образом, что время от времени он должен принимать пищу. Причина этого понятна: жизнедеятельность требует расхода энер­гии, а её мы получаем от еды и питья. Приём пищи есть не что иное, как энергетическая заправка, ана­логичная заправке автомобиля бензином. Это доказывается тем, что голодающий лишается сил, всякое физическое действие становится для него мучительным, активность резко снижается, его тянет лечь и не двигаться. В общем, тут всё ясно.

Но кроме еды и питья человеку необходим сон. В среднем после шестнадцати часов бодрствования он должен восемь часов поспать, т.е. пройти четыре или пять циклов «поверхностный сон — глубокий сон — парадоксальный сон со сновидениями». Всё выглядит так, будто во сне мы тоже чем-то заправляемся, но чем — вот в чём вопрос.

Раньше наука давала такое объяснение (которое и сегодня разделяется большинством населения): в активной фазе жизнедеятельности в человеческом организме накапливается усталость, и у него возникает потребность отдохнуть, а сон — это самый лучший, самый полный отдых. Но ведь отдохнуть можно и просто полежав на диване — зачем же обязательно спать и видеть сны?

Чтобы понять, для чего человеку нужно спать, проще всего посмотреть, что с ним будет, если ему не давать заснуть. Ещё в прошлом столетии психологи решили это выяснить, и, как всегда, тут же нашлись волонтёры, готовые пострадать во имя науки (справедливости ради надо заметить, что некоторые исследователи ставили опыты и на самих себе). Вот как резюмирует результаты таких опытов наш крупнейший специалист по сну профессор Вейн:

«Зрение становится расплывчатым, теряется глубина зрения. Через 90 часов появляются галлюцинации. Короткие сновидения переплетаются с реальностью. Через 100 часов умственные задания испытуемые практически не могут выполнить. На 170‑м часу появляется деперсонализация. К 200-му часу испытуемый чувствует себя жертвой садистского заговора и проявляет яркое психомоторное возбуждение. По такому типу с небольшими вариациями протекало подавление сна у всех испытуемых».

Это — внешние признаки. Они достаточно красноречивы сами по себе, но современная лабораторная техника позволяет дополнить их фиксацией того, что происходит у человека, лишаемого сна, «внутри», в его сознании. Для этого существует энцефалография, выводящая на самописец электрические сигналы, испускаемые мозгом. Разные типы этих сигналов отождествляются специалистами с определёнными состояниями психики. Опять предоставим слово профессору Вейну:

«По мере продолжения исследования даже при внешнем проявлении бодрствования на энцефалограмме могут быть признаки достаточно глубокого сна. Американский электрофизиолог Блейк записал биопотенциалы Клейтмана, который не ложился по 100 часов. В записи отмечались дельта-волны, исчезавшие только при чрезвычайном усилии испытуемого (эти волны — признак глубокого сна). Грань между бодрствованием и сном исчезала, субъективного ощущения засыпания не было, но мышечный тонус настолько снижался, что рука не удерживала катушку».

Приведённых данных достаточно для того, чтобы сделать логические выводы. Из них ясно, что сон человеку нужен вовсе не как отдых — испытуемые не особенно жаловались на усталость, — а как что-то необходимое не телу, а душе. Именно душа начинает волноваться и нервничать, когда у неё отнимают быстрый сон со сновидениями, которому по какому-то таинственному закону должен предшествовать глубокий сон. В знак протеста она получает то, что у неё отнимают и без чего она не может нормально функционировать, контрабандным путём — погружается в глубокий сон наяву и наяву же видит сны, которые Вейн называет галлюцинациями.

Анализируя полученные учёными материалы, мы можем ответить на два ключевых вопроса, после чего феномен сна перестанет быть загадкой: 1) чем мы «заправляемся» в быстром сне? 2) почему мы можем попасть в быстрый сон только из глубокого сна, а не прямо из бодрствования?

Поскольку при лишении быстрого сна у человека исчезает нормальное восприятие окружающего мира и своего собственного «Я» (деперсонализация), то, очевидно, в быстром сне мы заряжаемся этим представлением, т.е. тем образом действительности, который даёт возможность в ней нормально существовать. Сами придумать этот образ мы не способны. Душа, которая есть не что иное, как наше тонкое тело, спрятанное под грубым биологическим телом, уходит в находящийся где-то рядом с нашим иной мир и видит там некие эталонные образы, которые приносит в этот мир и которые после пробуждения остаются в нашем подсознании. Наш сон — это периодическая сверка здешних «часов» с «тамошними», которые созданы «Мудрым Часовщиком», по терминологии Лейбница. «Там» наши часы и заводятся, но этого завода хватает ненадолго. То, что в парадоксальном сне мы именно видим эталонные образцы, показывают быстрые движения глаз. Уходя в подсознание, эти образы не запоминаются нами, как заряд аккумулятора, они остаются неощутимыми, а сновидение возникает как побочный эффект просматривания нашей душой неземных реалий — какие-то их фрагменты переводятся на понятный нам земной язык, но в большинстве скоро забываются.

Что же до необходимости перед быстрым сном погружаться в фазу глубокого сна, то тут всё хорошо понятно. Быстрый сон — это «подключение к аккумулятору», т.е. к миру образов, а чтобы такое подключение осуществить, надо сначала отключиться от мира цветных пятен, от физических процессов. В бодрствовании наша активность настроена на восприятие земных вещей, и, чтобы перейти к восприятию других реалий, эту активность надо прекратить или значительно снизить. Такое снижение и происходит в глубоком сне, как показывают датчики, а когда после этого начинается активная «зарядка», физиологический и нервный тонус снова повышается, но уже для другой цели.

Всё это настолько просто и очевидно, что у кого-то может возникнуть недоумение: почему же раньше люди не давали правильного объяснения феномену сна? Такому человеку я бы ответил вопросом на вопрос: а откуда вы взяли, что не давали? Сущность сна давно разгадало народное сознание, что отражено в мировом фольклоре, а знаменитые философы Платон и Кант вплотную подходили к созданию научной базы теории сна, и будь у них энцефалография, они не хуже разобрались бы в предмете, чем современные психологи.

Во многих сказках пытающемуся решить свои проблемы в конце дня герою некто более умный (например, ведьма) говорит: «Ложись-ка ты спать, утро вечера мудренее». Это равносильно тому, что сказать: «Твой аккумулятор за день разрядился, и ты стал видеть вещи неправильно; подключись к источнику, который восстановит твоё зрение, тогда решение придёт само собой».

Народная мудрость всегда считала сновидения отрывочными воспоминаниями о том, что видела душа в тех местах, куда она попадала, выйдя во время сна из тела. Большой знаток малороссийского фольклора Гоголь использовал это представление в одном из лучших своих произведений — в повести «Страшная месть». Казак Данило, спрятавшись между ветвями дуба, видит через окно, как колдун с помощью магических действий вызывает к себе душу его жены Катерины и слышит их разговор.

«— Ты помнишь всё то, что я говорил тебе вчера? — Спросил колдун так тихо, что едва можно было расслушать.

— Помню, помню; но чего бы не дала я, чтобы только забыть это!

Бедная Катерина! она многого не знает из того, что знает душа её.

«Это Катеринина душа», — подумал пан Данило; но всё ещё не смел пошевелиться.

……………………………………………………………………..

— Как хорошо ты сделал, что разбудил меня! — говорила Катерина, протирая очи шитым рукавом своей сорочки и разглядывая с ног до головы стоящего перед ней мужа.— Какой страшный сон мне виделся! Как тяжко дышала грудь моя! Ух!.. Мне казалось, что я умираю…

— Какой сон, уж не этот ли? — И стал Бурульбаш рассказывать жене своей всё им виденное.

— Ты как это узнал, мой муж?— спросила, изумившись, Катерина. — Но нет, многое мне неизвестно из того, что ты рассказываешь. Нет, мне не снилось, чтобы отец убил мать мою; ни мертвецов, ничего не виделось мне. Данило, ты не так рассказываешь».

Сама земля наша, пропитанная древними преданиями и прозорливостью святых подвижников, поведала русскому национальному гению о человеческой душе то, что можно считать настоящим От­кровением. Если бы наука серьёзно относилась к таким подсказкам, в этом отрывке из Гоголя она нашла бы для себя ценный материал. Но для неё это всего лишь фантазия невежественной массы…

А что, Игнатий Брянчанинов, окончивший одно из лучших высших учебных заведений Европы — Санкт-Петербургское инженерное училище с наибольшей суммой баллов за всю его историю, — он тоже был невеждой? А ведь его понятия о душе человека в точности совпадали с теми, которые воспроизведены в «Страшной мести». Душа — это наше второе тело, прячущееся под первым, биологическим, имеющее форму, повторяющую форму первого тела, но состоящее из более тонкой материи, недоступной нашим органам чувств. Святитель Игнатий подчёркнуто настаивает на том, что душа вовсе не бесплотна, хотя её плоть не столь груба, как та, которую материалисты наивно считают единственно существующей. Благодаря большей тонкости своей плоти она стоит ближе к Богу Который один только абсолютно бесплотен), чем наше земное тело, имеющее массу, так что способна входить в промежуточное «ангельское небо», куда периодически отправляется во время быстрого сна и окончательно переселяется после смерти массивного тела. Тонкость субстанции, из которой соткана душа, обеспечивает ей и повышенную тонкость восприятия духовных реалий, поэтому многое из того, что доступно душе человека, не вмещается в его земное сознание, связанное с высшей нервной системой. Моя душа знает больше, чем знаю я сам, но неизвестное мне знание моей души не является для меня совершенно бесполезным — оно принадлежит моему подсознанию и формирует мою интуицию, которая во многом определяет работу моей мысли и мое поведение. А в общем, как сказал апостол Павел, здесь мы обречены видеть образы «сквозь тусклое стекло», и, чтобы оно не потускнело ещё больше, мы каждую ночь отправляем свою душу туда, где она видит образы «лицом к лицу», и утро получается мудренее вечера.

Не верил в способность человека самому построить правильную картину мира и Платон; необходимость помощи в этом деле «оттуда» была для него очевидной. Помощь эту человеку тоже подаёт его душа, которая знает больше, чем её хозяин, но она знает так много не потому, что совершает регулярные челночные рейсы, а потому, что до своего вселения в тело находилась в мире идей, и то, что она там узнала, способна припомнить и поделиться этим знанием со своим земным владельцем.

Через 2000 лет после Платона заявил о себе философ, которого тоже принято называть великим. С основательностью немца он вновь поставил в качестве центральной проблему онтологии, заброшенною в период умственного одичания, характерного для эпохи материализма. Он не сомневался в том, что «внешний мир» есть на самом деле образ внешнего мира, конструируемый человеческим сознанием, и убедил в этом многих, этого не понимавших. И в то же время он продемонстрировал, каким непреодолимым препятствием на пути к истине является протестантский антропоцентризм, где не человек в Боге, а Бог в человеке. Согласование образов внешнего мира, которые конструируются отдельными индивидами, необходимое для их совместной жизни, осуществляется у Канта не извне, а изнутри — априорными законами работы нашего сознания, одинаковыми для всех людей. Мудрость народа подошла к истине ближе, чем мудрость знаменитых философов. А истина — спасибо науке!— теперь прояснилась: согласование индивидуальных образов внешнего мира, вырабатываемых живущими на земле существами, необходимое для того, чтобы они хоть сколько-нибудь понимали друг друга, есть результат их периодического ознакомления со стандартом, по которому надо вырабатывать эти образы. Наше видение мира спускается к нам «сверху», и не только людям, но и всем одушевлённым тварям, у которых тоже зафиксирован учёными быстрый сон, и его лишение приводит их к той же неадекватности восприятия, что и человека. Слово «адекватность» надо понимать здесь как предписываемый всему живому стандарт. Именно благодаря его универсальности у человека может установиться удивительно близкое взаимопонимание со своей собакой — он смотрит на мир такими же глазами, как и она, поскольку их глаза получают настойку в одном и том же месте.

Открытие феномена быстрого сна и его функции имеет громадное мировоззренческое значение. Оказалось, что самостоятельность нашего существования в этом мире сильно нами преувеличена! Мы буквально ни дня не можем прожить нормальной жизнью сами: пройдя несколько шагов, мы бессознательно хватаемся за руку, протянутую нам из мира иного.

Как хотелось бы знать, что реально видит наша душа во время «подзарядки», в какой форме получает инструкцию, касающуюся того, как управлять ясным сознанием своего хозяина! Но это, видимо, промыслительно должно оставаться для нас тайной: Господь не хочет лишать нас иллюзорного ощущения своей независимости и самодостаточности, чтобы не отнимать у нас свободы, которая, по слову Церкви, для Него священна.

Впрочем, тут кое-что можно всё-таки выведать. У нас есть показания людей, побывавших в ином мире не в быстром сне, где предусмотрена конспирация, а помимо него. Это, во-первых, шаманы, чьи души уходят туда в результате камлания, а во-вторых, те, кто побывал в состоянии клинической смерти, а потом ожил и смог кое о чём рассказать.

Oтчёты шаманов, к сожалению, мало что проясняют — они выглядят слишком аллегоричными. Уходя в иной мир, по их словам, они плывут по реке, изобилующей порогами, и за седьмой порог заплывать им никак нельзя — оттуда уже не будет возврата.

По пути они высаживаются на лесистый берег и совершают там какое-то действие, которое благотворно отзывается на жизни племени. Один шаман рассказал, что он вытащил «там» мышку из волосяной петли, и от этого больная женщина, ради которой он совершал камлание, выздоровела. Согласитесь, здесь очень мало информации, принцип засекречивания тоже, видимо, соблюдается.

Более конкретно описывают впечатления вышедшей из тела души «вернувшиеся с того света». Американский врач-реаниматолог Моуди занялся изучением опыта таких пациентов и обобщил их показания в нашумевшей в своё время книге «Жизнь после жизни». Практически все опрошенные сходились на том, что они двигались с большой скоростью по тёмному туннелю, в конце которого их встречал яркий свет. От него исходил весьма благожелательный голос, предлагавший умершему самому дать оценку прожитой им жизни. Все видели свой труп с высоты двух-трёх метров, но в это же самое время могли находиться и где-то совсем в другом месте. Хотя душа созерцала оставленную ею материальную оболочку внизу, она с удивлением ощущала, что имеет форму — у неё было что-то вроде рук, ног и прочих частей, составляющих некое «эфирное тело». Этим подтверждается предположение, что между миром грубой материи и чисто духовным Божественным бытием существует промежуточное царство «тонкой материи», подчинённой законам, отличным от законов физики. Отдельные собеседники доктора Моуди говорили, что встречали «там» ранее умерших знакомых.

Я лично имел случай расспросить человека, который побывал в морге, оттуда по настоянию жены был перемещён в реанимационную палату, там пришёл в себя и прожил ещё несколько лет. Речь идёт о Владимире Высоцком. Однажды мы посидели в дружеской компании, где он спел пару своих песен, и стали расходиться. В коридоре я оказался с ним с глазу на глаз и спросил, правда ли, что его «Кони привередливые» отражают загробный опыт. — Да, правда, — ответил Высоцкий.— Только не думайте, что я там и вправду видел коней. То, что я там видел, невозможно передать людским языком, для этих образов у нас на земле не выработано названий, ибо тут их нет. Поэтому мне пришлось взять такие земные образы, которые ближе всего передают чувства, возникшие во мне от созерцания того, что мне предстало: быстрое движение, неуправляемые кони, собственная беспомощность, пропасть…

Это показание особенно ценно. Высоцкий виртуозно владел русским языком, был непревзойдённым мастером точных описаний, и, если даже он не мог подобрать слов для передачи увиденного «там», значит, таких слов действительно «здесь» не существует.

Всё это любопытно и даёт пищу для размышлений, но вряд ли поможет понять, в чём состоит «подзарядка» нашего сознания во время быстрого сна. Ведь, скорее всего, при шаманском камлании душа идёт в одно место, в первые минуты после смерти в другое, а на «инструктаж» вызывается в третье. «У отца Моего обителей много», сказал Иисус апостолам, и среди них наверняка есть секретные обители. К ним, видимо, и принадлежит та, где нам нашёптывается, как нужно представлять себе окружающий мир.

Подсказки по конструированию «действительности» одинаковы для человека и животных — это приводит всё одушевлённое сообщество к одному знаменателю, погружая его в общее пространство чувственного восприятия. Но есть и особое нашёптывание, обращённое только к человеку, — нашёптывание языка. Душа, которую Господь вдунул в человека, коренным образом отличается от души животных: она способна понимать «язык небес» — средство мышления и коммуникации ангелов, населяющих мир тонкой материи. Это — абстрактная (мысленная) ангельская лексика, и соответствующий абстрактный синтаксис, управляющий соединением беззвучных слов в содержательные сочетания, иначе говоря, язык чистых смыслов. Разговор на этом языке не требует участия речевого аппарата — в тонком мире нет носителей звука, и мысли передаются там каким-то прямым путём. А вот материальное тело, в которое вселяется душа человека, снабжено языком, губами, горлом с голосовыми связками и мышцами, обеспечивающими артикуляцию и нужные сотрясения воздуха. Беззвучные слова души трансформируются человеком в звучащие фонемы. Как осуществляется перевод языка моей души в мою земную речь? Ответ подсказывается Священным Писанием.

«И внезапно сделался шум с неба, как-бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святого и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать» (Деян. 2:2-4). Перевод с беззвучного языка, общего для ангелов и человеческих душ, на звучащий национальный язык осуществился при сотворении человека так же, как язык иудеев, на котором говорили апостолы, собравшиеся в день Пятидесятницы в Иерусалиме, был переведён на другие земные языки действием Третьего Лица Единого Бога.

Это совершенно естественно — Евангелие лишь подтверждает то, чего следовало ожидать. Как мы знаем, во внутренней жизни Троицы Святой Дух является связующим звеном между Отцом и Сыном, а во внешнем её проявлении — связующим звеном между облечённым в Сыновнее Слово Замыслом Отца и воплощением этого Замысла, т.е. тварным миром. Помните, как объяснял функцию Святого Духа священник своим прихожанам: Он кладёт кирпичи, переводит идею мира с языка «чертежей» на язык «стройматериалов». В пятый день творения Святой Дух начал переводить геномы одушевлённых существ на язык азотистых оснований ДНК, а в шестой день — переводить дарованный только человеческой душе язык мыслей на акустический язык звучащих слов. А что говорит об этом наука?

Как в вопросе о происхождении видов сторонникам материалистической теории, название кото­рой мы уговорились не произносить, всё труднее отстаивать свои позиции, абсурдность которых становится всё более очевидной, так и в вопросе о происхождении языка учёные всё чаще прислушиваются к здравому смыслу и дистанцируются от того детского лепета, который представляют собой теории постепенного формирования языка из звукоподражания или жестов. Эти высосанные из пальца кабинетные построения нелепы уже потому, что их авторы совершенно не понимают, что такое человеческий язык: они думают, что это лексика и средство коммуникации, а он есть синтаксис и средство мышления. Серьёзные лингвисты не могут этого не знать, поэтому среди них растёт число «креационистов». Ярая эволюционистка Светлана Бурлак в недавно вышедшем компилятивном тексте «Происхождение языка» с возмущением пишет о таких ере­тиках: «Как ни удивительно, до сих пор ещё иногда всерьёз обсуждается идея о том, что язык был дан человеку в готовом виде одномоментно высшими силами». В общем, кто-то кое-где у нас порой… Но эти отступники от веры просто-напросто поняли, что язык не мог сформироваться постепенно, ибо он есть в первую очередь синтаксис, а одна четверть синтаксиса и даже его половина не может существовать, ибо она бесполезна: синтаксис есть целостная система, охватывающая и существительные, и глаголы, и причастия, и другие части речи во всей их совокупности. Отступники появляются ещё и потому, что уважающему себя исследователю становится уже неприлично солидаризоваться с фантазиями, выдающими себя за научные труды. Приведём лишь один пример такой фантазии, которая изложена всё в той же книге Светланы Бурлак и подчёркнуто названа «научной гипотезой» (в отличие от некоторых других гипотез, которые Бурлак считает недостаточно обоснованными).

«Психолог Майкл Корбаллис возрождает теорию происхождения звучащей речи от жестов. Когда предки человека стали ходить на двух ногах, их передние конечности — руки — освободились, и это дало возможность жестикулировать. Кроме того, выпрямившиеся люди стали смотреть в лицо друг другу, и мимика стала играть большую роль в общении. Но потом люди стали делать орудия, и их руки оказались заняты, — тогда, по мнению Корбаллиса, основная нагрузка легла на мимические жесты (и сопровождающие их возгласы). В результате жесты постепенно сместились внутрь рта — превратились в артикуляцию языковых звуков».

Можно было бы привести ещё много такого же рода «научных гипотез», но негуманно утомлять читателя подобной пошлостью. Скажем лучше об умном исследователе. «Очень много сторонников имеет гипотеза Н. Хомского — гипотеза врождён­ности языка и наличия в мозгу человека Универсальной Грамматики», — с досадой признаёт Бурлак. Под «Универсальной Грамматикой» Хомский понимает ровно то самое, что мы назвали «беззвучным языком ангелов и людских душ». Конечно, Бурлак осуждает такую позицию, но для нас её осуждение является самой лучшей характеристикой Хомского как подлинного учёного. Давайте же закончим главу прямым его цитированием.

«Язык не является коммуникацией в собственном смысле слова. Это система для выражения мыслей, т.е. нечто совсем другое. Её, конечно, можно использовать для коммуникации… Но коммуникация ни в каком подходящем смысле этого термина не является главной функцией языка».

Как мы видим, и языковеды вслед за биологами стали подбираться к той вершине знания, на которой давно уже обосновались богословы.

VIII. Небо и Земля неразделимы

Возникновение в ходе нашего разговора темы Святого Духа означает, что беседа вступила в новую фазу. С этого момента Шестоднев становится для нас бесполезным, и обращаться к нему мы больше не будем — всё, что можно было взять от него, мы с вами взяли. О главной особенности Бога, определяющей всё остальное, — о Его Троичности — Ветхий Завет сообщает лишь намёками, а одних намеков нам уже недостаточно. Логика исследования сигналов, посылаемых нам Богом, требует раскрытия механизма этой сигнализации, который, разумеется, не может не быть связанным с «разделением труда» между Лицами Троицы. Рассуждение, подкреплённое фактами, привело нас к мысли, что персональным доставителем сигналов «оттуда» является Третье Лицо Единого Бога. Искать её подтверждения мы должны по-прежнему в Священном Писании, но уже не в Ветхом, а в Новом Завете и, конечно, в современной науке.

Христос говорит в Евангелии: «Всякий грех и хула простятся человекам; а хула на Духа не простится человекам; если кто скажет слово на Сына Человеческого, простится ему; если же кто скажет на Духа Святого, не простится ему ни в сем веке, ни в будущем» (Мф. 12:31-32). Эти слова у многих вызывают недоумение, ибо самое незаметное Лицо Троицы, о котороги мы меньше всего вспоминаем, представлено здесь вроде бы главным. Но удивляться тут нечему — Святой Дух и вправду главный, только не в Троице (в Ней все Лица равновелики и равночестны), а в нашей земной действительности.

…Живёт в Москве старик. Каждый месяц почтальон приносит ему пенсию. Старик может сколько угодно хулить мэра и президента — они на него не обидятся: они знают, что пенсия маленькая, но знают и возможности бюджета, и прибавить её не могут. Но если пенсионер начнёт хулить почтальона и встречать его дубиной, тот перестанет приносить ему деньги, и хулитель помрёт с голоду. Приведённые слова Сына Божия — не запугивание, не угроза мести, а попытка предостеречь неразумных от нанесения самим себе непоправимого вреда. К Святому Духу нам следует относиться с особым почтением, поскольку любой контакт с небом здесь, на Земле, может осуществляться только через этого чрезвычайного и полномочного представителя Отца и Сына, а без таких контактов нам долго не прожить. В частности, именно Святой Дух является тем Лицом, которое делает нам тихие подсказки относительно смысла сигналов, посылаемых нам свыше.

Новозаветное Откровение о Святом Духе вносит в ход нашего разговора о сигналах, посылаемых с небес жителям Земли, нечто новое — тему посыльного. Сигналы эти идут от Единого Бога, т.е. от Троицы, но доставляет их сюда её конкретное Лицо, а именно Третье, о котором Второе Лицо специально нас предупреждает, что к Нему надо относиться особенно почтительно и благочестиво. После такого предупреждения само собой возникает желание внимательнее вглядеться в это непосредственно вторгающееся в нашу жизнь Лицо, чтобы разглядеть и запомнить Его черты. Мы должны знать их так же хорошо, как монарх должен знать посла дружественной иностранной державы, с которой он решает общие вопросы, поскольку для Святого Духа каждый человек независимо от его положения в обществе является таким же суверенным, как монарх. За описанием этих черт естественно прежде всего обратиться к тому же источнику, которому мы обязаны информацией о совершенно исключительной роли в нашем земном бытии Святого Духа, — к Евангелию. Тем более что апостол Иоанн посвятил пересказу слов Христа о Святом Духе целую главу (третью). Вот эти слова:

«Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие; рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух. Не удивляйся тому, что Я сказал тебе: должно вам родиться свыше» (Ин. 3:5-7).

Прервём на минуту цитирование. Здесь, очевидно, речь идёт о Таинстве крещения, при котором, наряду с погружением в воду происходит призывание Святого Духа. Так осуществляется необходимое условие вхождения в Царство Небесное (спасение души), не являющееся, однако, достаточным: благодать, полученную при крещении, необходимо возобновлять и приумножать исполнением заповедей, регулярным исповедыванием грехов и причащением. Но никаких специфических черт Святого Духа мы пока не видим. Что же говорит Христос дальше?

«Дух дышет, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа» (Ин. 3:8).

Какое разочарование! Мы спрашиваем Бога-Слово: «Каков Бог Дух?», а Он отвечает: «Таков, что если явится к вам, то не представится и не откроется, только скажет — не то за дверью, не то за окном, не то внутри вас — «это Я!» — и исчезнет, неизвестно, на время или навсегда. А если не явится, то вообще ничего знать о Нем не будете».

Нужны ли нам визиты столь законспирированного анонимного почтальона, с которым и поговорить-то невозможно? Что может он доставить нам с небес при такой скрытности?

Символ веры говорит о Нём как о «Господе животворящем». Это значит, что Святой Дух творит жизнь, поддерживает её в нас. Нужен ли людям такой дар?

А вот специальное к Нему молитвенное обращение:

«Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю! Прииди и вселися в нас, и очисти нас от всякой скверны, и спаси, Блаже, души наша!»

Здесь собрано всё главное, что стоит за не показывающимся нам посланцем Троицы.

«Царю Небесный» — значит абсолют, равноценный двум другим абсолютам, Отцу и Сыну.

«Утешителю, Душе истины» — Его визит утешает, даёт радость и одновременно открывает Истину. В этой радости и в этом приобщении к Истине и состоит сокровище, приносимое Им тем, кого Он посещает, принося им благо.

«Жизни Подателю» — подтверждается, что Он «Господь животворящий».

«Везде сый (существующий) и вся исполняяй» — Он вездесущий исполнитель воли Троицы.

«Очисти нас от всякой скверны» — Его благодатное действие попаляет всё дурное в человеческом сердце, очищая его от зла.

«Спаси, Блаже, души наша» — Святой Дух вводит нас в Царство Небесное.

Христианская гимнография изобилует дивными молитвами, но есть среди них четыре, которые образуют каркас всякого развёрнутого обращения к Богу как в церкви, так и дома. Это — Господняя молитва, адресованная Богу Отцу («Отче наш…»); Иисусова молитва, адресованная Богу Сыну («Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешного», сокращённо просто «Господи, помилуй»); только что приведённая молитва «Царю небесный…», обращённая к Богу Святому Духу, и молитва к Троице в целом, т.е. к Единому Богу («Пресвятая Троица, помилуй нас…»). Кто их авторы?

Господней молитве научил нас Сын Того, к кому она обращена (Мф. 6:8), а поскольку Он не мог сделать этого без воли на то Отца, то можно утверждать, что автором молитвы Богу Отцу является сам Бог Отец. Автором молитвы, обращённой к Сыну, является сам Сын, который на примере мытаря показывает, как надо к Нему взывать (Лк. 18:13). Что же касается молитвы «Царю Небесный», то её составил оставшийся неизвестным Святой Отец первых веков, сподобившийся соответствующего Откровения и озвучивший текст, продиктованный ему свыше, а поскольку диктовать земному существу неземное сообщение может только Святой Дух, значит, и здесь молитве научил нас Тот, кому она адресована. А это означает, что перечисленные в ней свойства Святого Духа являются наиболее характерными для Него и наиболее существенными для нас: Он ведь точно знает, что Он такое и каковы Его функции. Но из этого перечня следует, что ответить на вопрос, что есть для нас Святой Дух, надо так: Он для нас — всё, без Него в нас и жизни-то не было бы, а если бы и была, то правильно её прожить мы не смогли бы. Сам Ньютон, отвергавший точку зрения Лейбница о невмешательстве Бога в земные дела, недооценивал интенсивности и регулярности этого вмешательства.

Но если божественная опека над нами имеет столь плотный характер, то не отнимает ли она у нас нашу свободу? Нет, не отнимает, ибо осуществляющий эту опеку Святой Дух крайне деликатен, и Его вмешательство в нашу жизнь, объективно имеющее огромное значение, субъективно остаётся неощутимым.

Выше мы говорили, что с появлением на земле наделённого словесным даром человека в мир влилась огромная порция свободы, несоизмеримая с той, которую внесли до этого бессловесные животные. Теперь следует уточнить эту мысль: мы можем говорить не о реальной свободе, а только об ощущении свободы. Вопрос о том, насколько человек свободен «на самом деле», даже и поднимать не имеет смысла, поскольку любой ответ на него принципиально невозможно ни доказать, ни опровергнуть.

Причина проста: единственным непосредственным критерием того, свободен я в своих решениях или несвободен, является то, насколько я чувствую себя в этом отношении свободным, все остальные доводы являются косвенными и недостоверны.

Ведь свобода по самой своей сути есть категория внутренняя, поэтому убедиться в её наличии или отсутствии можно только изнутри. Говорить об объективной свободе нелепо, ибо понятие свободы может относиться только к субъекту, и более того, субъект и свобода — синонимы. Есть свобода, есть и субъект; нет свободы, есть заводная кукла, т.е. объект. Субъект может сидеть в темнице скованный по рукам и ногам, но он остаётся полноценным субъектом, поскольку свободно распоряжается своими мыслями, чувствами и воображением. Лейбниц, который начинает претендовать на рекорд по числу наших упоминаний, был убеждён в абсолютной предопределённости всего, что происходит с человеком, но он был достаточно умён, чтобы не делать из этого вывода об отсутствии у него свободы. Лейбниц признавал, что если некто взял книжку и начал её читать, то он сделал это потому, что ему захотелось в данный момент почитать, но он верил и в то, что уже тысячи лет назад Божий Промысл предписал этому человеку именно в эту минуту взять книгу и читать её.— Но ведь причиной чтения было его желание почитать!— возмутится всякий, кто сразу не сможет оценить глубины мысли великого философа.— Конечно, — ответит философ, — причиной явилось его желание, но это желание было предусмотрено ещё в начале времён, о чём почувствовавший его человек, разумеется, не подозревал. Чтение стало результатом его свободного волеизъявления, и оно ни на йоту не сделалось менее свободным из-за того, что было запрограммировано очень давно.

Не надо думать, что сторонником детерминизма сделала Лейбница его принадлежность к протестантизму, одним из догматов которого (резче всего сформулированным в кальвинизме) является предопределение для каждого человека его посмертной судьбы: одни уже при появлении на свет, приговорены к спасению души, другие — к её погибели. Православие тоже считает, что Бог видит будущее человека так же ясно, как его прошлое и настоящее. В молитве св. Симеона Нового Богослова, читаемой накануне причащения, есть такие слова, обращённые к Богу: «Несоделанное моё видесте очи Твои, в книзе же Твоей и еще несодеянная написана Тебе суть». Выходит, и кальвинисты, и православные ничем не отличаются в данном вопросе от древних греков с их верой в рок и являются такими же фаталистами?

Нет, между этими тремя религиями в трактовке предопределённости имеется на первый взгляд небольшое, но в действительности весьма существенное различие. У эллинов судьбу нельзя изменить, но всякий может её узнать — для этого достаточно обратиться к оракулу. У кальвинистов она тоже неотвратима, но получить о ней информацию гораздо труднее — она предоставляется не всем, а лишь тем, которые предназначены к спасению, да и им она даётся не в подробностях, а в форме смутного предчувствия спасения. В православии же судьбу, которая тоже «на роду написана», можно и узнать, и, что самое главное, изменить.

Вера в то, что предначертанную долю человека можно изменить, пронизывает не только сознание, но и подсознание православного христианина и определяет его повседневное бытие. Да, у Всевышнего есть книга, в которой нюансы всей нашей жизни, как здешней, так и тамошней, «написаны суть», но это не слишком большая беда — Господь может их и переписать. Лишь при таком допущении обретают смысл молитвы за ближних не только за живых, но и за усопших. Действенность таких молитв, т.е. факт вычёркивания Богом каких-то строк из Книги Судьбы и замены их другими строками, неопровержимо доказана на практике и не подлежит никакому сомнению. «Молитва матери со дна морского достанет», говорят в народе, и так оно и вправду случается. Есть документированное свидетельство о том, что один из декабристов (Рылеев) в детстве смертельно заболел. Мать обратилась с горячей молитвой к Богу о его выздоровлении и, ослабев, впала в забытьё. Во сне ей явился ангел и сказал: «Лучше будет, если твой сын сейчас умрёт, ибо ему в будущем предназначена позорная казнь. Впрочем, если ты согласна на такую его участь, Господь может сделать так, что сейчас он выздоровеет». Мать вскричала: «На всё согласна, пусть выздоровеет!» Мальчик выжил, а через двадцать с лишним лет его повесили.

Эта история замечательна тем, что из неё можно извлечь ряд любопытнейших выводов богословского характера. Во-первых, она подтверждает существование Божьего Замысла о будущем (для Него оно такая же актуальная данность, как и настоящее), включающего в себя и судьбы отдельных лиц. Иными словами, этот Замысел основательно детализирован. Конечно же, у премудрого Творца и Вседержителя детали Замысла не могут не быть идеально согласованными между собой — неважно, относятся ли они к прошлому (в нашем понимании), к настоящему или к будущему. Замысел возникает в уме Отца в целостном виде, необъятный по громадности содержания, но ещё нерасчленённый на части — они возникают уже в уме Сына, Бога Слова, когда Святой Дух передаёт Ему идею Отца. Вот тогда и возникают в структурированной теперь идее такие детали, как судьба упомянутого декабриста. Его повешение было сцеплено с миллионами других «запланированных» событий, которые лишь в своей совокупности могли бы приоткрыть нам глубину и величие Замысла, но мы всё равно не способны эту совокупность вместить, и задумка Творца остается для нас непостижимой, как непостижима задумка шахматной партии чемпиона мира для третьеразрядника, наблюдающего за его ходами.

Но самое поразительное начинает вырисовываться дальше. Оказывается, идея тварного мира, охватывающая всё его прошлое и всё его будущее, не является обязательной для исполнения, а легко может быть заменена другой идеей, причем эта замена бывает, как можно думать, результатом как собственной инициативы Автора идеи, направленной на её усовершенствование, так и учётом Им происходящего в творении. Вот иллюстрация к этому случаю.

Из рассказа о декабристе явствует, что в уме Богa изначально существовала версия замысла о мире, в которую в качестве детали входила казнь бунтовщика через повешение. Но потом из каких-то своих соображений (может быть, из жалости) Автор заменил её другой версией, по которой декабрист умирает в детстве и тем самым избегает повешения. Однако тут раздаётся вопль обезумевшей от горя матери, и Господь, исполняя её мольбу, возвращается к первой версии.

Хотя у нас уже предостаточно материала для осмысления, для верности дополним его еще одной историей, тоже подтверждённой показаниями участников и свидетелей. У преподобного Серафима Саровского в тот период, когда он являлся духовником Дивеевского женского монастыря, был очень дельный помощник по имени Мантуров, занимавшийся хозяйственными вопросами. И вот этот незаменимый работник тяжко заболел, и надежды на выздоровление не было. А дальше начало происходить нечто невероятное.

Старец Серафим пригласил к себе в келью сестру Мантурова и сделал ей ошеломляющее предложение: не согласится ли она умереть за своего брата? Когда Мантурова оправилась от шока, в который повергли её эти слова, преподобный объяснил бедняжке, что с уходом брата материальная часть обители неизбежно придёт в упадок, а это будет угрожать самому её существованию. Успокоившись, Мантурова признала доводы батюшки убедительными и ответила на его предложение согласием. С этого момента её брат начал выздоравливать, а она заболела и умерла.

Но раз уж говорят, что Бог любит троицу, ознакомьтесь ещё с одним сюжетом, на этот раз современным, развернувшимся совсем недавно на глазах сотен, если не тысяч и ныне здравствующих свидетелей, в том числе и автора этих строк. Жил в Москве художник, входивший в знаменитую «двадцатку» нонконформистов, устроившую выставку на Большой Грузинской, Сергей Симаков. Почему светские люди иногда приходят к Богу и воцерковляются — всегда тайна, но с Симаковым произошло именно это. Он оставил живопись, принял священство и вместе с красавицей женой, тоже художницей, уехал восстанавливать совершенно заброшенный приход в шести верстах от Углича, в густом лесу. Я не буду описывать подробностей этой эпопеи, поскольку о ней рассказано в документальном фильме «Попы», который каждый желающий может посмотреть. Через некоторое время церковь Михаила Архангела на Бору стала духовным центром, притягивающим к себе множество людей. Храм был восстановлен; верующие принесли старинные иконы, отец Сергий и его матушка реставрировали их и написали несколько новых. Начальство прониклось таким уважением к оживившему приход священнику, что провело к храму асфальтовую дорогу. Но рак не разбирает своих жертв, и он поразил отца Сергия. Оставалось жить ему по заключению врачей совсем недолго, и он уже смирился с их приговором. Но супруга горячо молилась о его исцелении, и молитва её была услышана: смертельная опухоль у мужа исчезла, будто её и не было. Но она сама, до этого абсолютно здоровая, заболела раком и скончалась. Овдовевший иерей Сергий принял постриг и стал иеромонахом Рафаилом, в каковом качестве и несёт свою службу и по сегодня.

Вот теперь мы полностью готовы приступить к обдумыванию того, какие поправки надо внести в наше представление о предопределённости. Поскольку в силу крайней экстравагантности этих фактов коррективы обещают быть серьёзными, нам надо проявлять осторожность в заключениях, но уже понятно, что ни о каком фатализме у православного человека не может быть и речи. Господь предначертал мою судьбу в своей Книге, но Он волен и переначертать её, а соответствующий текст подредактировать — своя рука владыка. В каждый данный момент всё предопределено до самого конца времён, но в следующий момент, принимая во внимание происходящее в тварном мире, Бог может предопределить для него другое развитие, и тоже до самого конца. Главное для Творца состоит в том, чтобы конец был таким, какой Ему нужен, чтобы цель творения была достигнута. Те же детали земной жизни, которые не влияют на достижение цели, могут подлежать перепрограммированию, в частности, и по нашим молитвам. А поскольку цель создания мира для нас абсолютно непостижима, и понять связь событий мы по ограниченности своего ума не способны, то каждая наша молитвенная просьба к Богу должна завершаться хотя бы мысленной фразой: «Если это не нарушит твоего благого Промысла». Мы всего лишь робко выражаем своё пожелание, возможно, неразумное, возможно, губительное для нас самих, а исполнять его или нет — Господу виднее. Такому взгляду на вещи учит и православная литургия, на которой мы поём: «Сами себя и друг друга и весь живот наш Христу Богу предадим». Это не фатализм, а выражение доверия к Спасителю, который «хотением не хощет смерти грешника, но живу бытии ему и в разум истины прийти». Мы доверяем искусству вселенского Кормчего, зная, что Он ведёт свой корабль к неизвестной нам прекрасной гавани, но мы знаем также, что к этой гавани ведут множество путей, и тот, который сейчас высвечен на штурманском мониторе, по воле Кормчего может погаснуть, и на экране появится другой путь, ведущий туда же, но в каком-то месте делающий небольшой зигзаг, и некоторые из таких зигзагов наносятся на карту ради нас, так что мы тоже участвуем в прокладке маршрута! Какой же здесь фатализм? Капитан корабля сам приглашает нас к такому участию: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам» (Мф. 7:7), и ещё: «Просите и получите, чтобы радость ваша была совершенна» (Ин. 16:24). И христиане уже две тысячи лет только и делают, что просят, ищут и стучат, и хотя не всё для них исполняется, даётся и отворяется, но своей активностью они меняют ход истории. Разве такое снилось эллинам с их неотвратимостью рока?

Явившись посреди античного мира, Христос освободил этот мир от рока, призвал человека раскрыть все свои таланты, возвестил, что каждый, если сильно захочет и проявит решимость, подогреваемую верой, может сделать карьеру, несоизмеримую с карьерой успешного царедворца и даже с участью самого царя: обретёт после окончания земной жизни вечное блаженство! И целый сонм святых, пребывающих в Царстве Небесном и посылающих нам оттуда и помощь, и утешение, свидетельствует об истинности этого обетования.

Но далеко не все наши просьбы исполняются Богом, а сказать точно, большинство из них не исполняется. Причина тут двоякая. Во-первых, как бы горяча ни была наша просьба, Господь соглашается удовлетворить её только в том случае, если просимое для нас полезно, а относительно того, что для нас полезно (особенно для нашей души), мы часто имеем самые превратные представления. Один крупный химик в детстве молил Боженьку, чтобы Он помог ему стать пастухом — очень уж хо­телось играть на рожке. В какой-то степени мы все такие несмышлёныши. Ты молишься о выигрыше в лотерее автомобиля, а Бог, зная твой характер, предвидит, что ты станешь лихачить и разобьёшься, поэтому не посылает счастливого билета. Отклоняются Господом и такие прошения, исполнение которых, хотя и принесло бы благо подавшему прошение, нарушило бы движение определённого комплекса взаимосвязанных событий к более масштабному благу, распространяющемуся на некую группу людей, на целую нацию, на всё человечество или даже на потусторонний мир, заселённый ушедшими отсюда душами.

Похоже, что именно такая ситуация возникла в случаях Мантурова и Симакова. Начнём с первого.

Для чего-то нам неведомого помощник преподобного Серафима должен был умереть, и Господь попустил ему тяжко захворать. Мы обычно воспринимаем смерть как уход, но она, может быть, даже в большей степени есть прибытие: душа, покидая здешний мир, появляется в тамошнем. А он живёт скрытой от нас, но наверняка весьма активной жизнью, в которой все события имеют своё предопределение и свой смысл, поэтому приход в него каждой новой души является каким-то вкладом в его жизнь, иногда необходимым и ожидаемым элементом Божьего Замысла о Небесном Царстве. И настал момент, когда Богу стало нужно призвать Мантурова к себе. Но Мантуров был нужен и великому святому Серафиму Саровскому, выполнявшему волю Божию здесь, на земле. Из возникшего тупика благодаря молитвенному общению преподобного с Богом всё-таки нашелся выход: было решено, что то дело, ради которого отзывался из дольнего мира в горний Мантуров, может сделать близкий ему по духу и по крови человек, а именно его сестра. Согласившись умереть за брата, она фактически согласилась сделать за него это дело, что окончательно подтвердило приемлемость замены.

Прошло без малого двести лет, и сюжет повторился один в один. Опять человек, приносящий большую пользу земной Церкви, получает повестку оттуда в виде скоротечного смертельного заболевания. Опять в дело вступает некое заинтересованное лицо и молитвами добивается того, что повестка переадресуется, а вызванный освобождается от явки. Если Господь согласился на замену, значит, в заменившем было то же самое, ради чего потребовался Царству Божьему заменённый. Что же именно?

Мантуров был хорошим производителем строительных работ. Вряд ли это его качество нашло бы своё применение в ином мире, где нет ни досок, ни кирпичей. Если бы Мантуров понадобился на небесах для какой-то тамошней стройки, Бог не принял бы вместо него его сестру, которая не имела о строительных работах никакого понятия. Зато у них была одна общая фамильная черта — великое послушание, преданность Богу и готовность трудиться Ему во славу, не покладая рук, в чём бы этот труд ни состоял. При допущении, что там ценится именно это, замена перестаёт казаться удивительной.

А что общего было между отцом Сергием Симаковым и его матушкой? Помимо одинаковой готовности работать на Бога в любых условиях, что они доказали, сменив московский комфорт на неудобства деревенской жизни, у них обоих был безупречный художественный вкус, ставшая второй натурой приобщённость к идеалам высокого искусства. Выходит, это и было востребовано «наверху».

Сказанное наталкивает на два совершенно определённых вывода, а также на очень глубокие, но весьма предположительные богословские размышления.

Первый вывод. Видимый и невидимый миры взаимодействуют гораздо теснее, чем об этом принято думать. Если, как мы доказываем в данной книге, невозможно усомниться в том, что «оттуда» постоянно оказывается на нас разнообразное воздействие (идут «сигналы»), то наличие обратного воздействия материального слоя бытия на нематерильный как-то упускается нами из виду. Две наши истории с «заменой» показывают, что такое воздействие может быть достаточно серьёзным — во всяком случае, «кадровые проблемы» Царства Небесного в значительной степени решаются в земном царстве. Точнее, Бог, являющийся Вседержителем для обоих царств, направляет их движение к какой-то единой цели, возможно, к их слиянию, не по отдельности, а согласованно. Ведь это только для нас «ангельское небо» есть что-то противоположное нашему миру, а для Бога, сотворившего «небо» и «землю» в один и тот же нулевой день, они нераздельны, и нам в нашем философствовании тоже надо постепенно переходить от концепции обмена между ними сигналами к концепции их нераздельности.

Второй вывод. В Царстве Небесном пришедшие отсюда оцениваются не по тому, что они умели делать на земле, а по своим душевным качествам. Впрочем, этого можно было ожидать: ведь поскольку туда идёт не тело, развившее в себе такие-то профессиональные навыки, а душа, земная деятельность может влиять на посмертную участь лишь в той мере, в какой она содействовала выработке в душе поощряемых на ангельском небе свойств. Каких конкретно — об этом ясно сказано в Заповедях блаженства, где, кстати сказать, нет никаких рекомендаций по поводу того, какая мирская профессия более всего помогает спасению.

Наконец, о самом интересном. То, о чём мы сейчас будем рассуждать, есть великая тайна, которую, пока мы находимся «здесь» и смотрим «туда» сквозь тусклое стекло, нам не дано разгадать, так что наши суждения, если называть вещи своими именами, будут домыслами. Но они не будут ересью, которой я боюсь как огня и тщательно слежу за тем, чтобы и тени ее не было в моих высказываниях. Ересь — это такое богословское утверждение, которое противоречит определениям Матери Церкви, а по теме, которую мы сейчас затронем, никаких определений православная церковь не выносила, и мы вступаем здесь на никем пока не обработанную целинную землю. Конечно, по ней следует идти осторожно и со страхом, но любознательность, вложенная в человека Творцом, перевешивает страх.

Вопрос вот в чём. Если стратегическая программа Творца предусматривает тактическое перестроение, и Он действительно меняет замысленное будущее (что неопровержимо доказывается историями с Мантуровым и отцом Серафимом Саровским, не говоря уж о факте исполнения многих молитвенных просьб на протяжении веков), то меняет ли Он и прошлое? Если у нас нет уже никакого сомнения в том, что Замысел о будущем всё время подвергается корректировке, предусмотренной Замыслом о Замысле, то не будет ли естественным предположить, что такая же корректировка осуществляется и в отношении прошлого? Ведь это только в нашем сознании прошлое находится позади, а будущее впереди, а для Бога они ничем принципиально не отличаются, присутствуя в нём сразу и целиком. И если те страницы Книги, где «несодеянная написана суть», подвергаются редактированию, то почему бы не подвергнуться такому же редактированию и страницам, описывающим уже содеянное?

Теоретически такое допущение кажется вполне здравым и логически неизбежным. Но из него следует вывод, который переворачивает самые основы нашего миропонимания: истории человечества и истории вселенной как описания того, что было на самом деле, существовать не может, ибо в один момент нашей земной жизни до этого было одно, а в другой момент — другое.

Против этого вывода восстаёт всё наше существо, но, я думаю, к нему надо привыкать, поскольку он правилен. Жёстко фиксированного прошлого у нас нет и быть не может, ибо иначе вследствие взаимодействия всех событий было бы фиксированным и будущее, а оно таковым не является.

Можно привести косвенные аргументы в пользу такой точки зрения. Всем известно, как по-разному видят прошлое профессиональные историки. В этой области знания особенно много школ, направлений, концепций. Мы считаем, что это — множественность трактовок, а может быть, это множественность вариантов того, что было на самом деле? В вопросе о смерти царевича Димитрия прав и Карамзин, прав и Скрынников. В начале XIX века у Бога программа будущего была такова, что по взаимосвязи событий в прошлом приказывал убить царевича Борис Годунов, а в конце XX века Бог изменил программу будущего, и по той же связи царевича в прошлом приказали убить противники Годунова. Дело в том, что в самом понятии «было», как в понятии «будет», имеется некоторый «люфт», в пределах которого, двигаясь по причинно-следственной цепочке, мы выводим ровно то, что «есть». Так что жаркие споры об истории чаще всего бессмысленны.

Ещё одним доводом в пользу вариабельности прошлого служит твёрдое убеждение Святых Отцов, что при искреннем исповедании грехов в Таинстве покаяния грехи изглаживаются, то есть с этого момента всё равно, что их не было в жизни покаявшегося. По-моему, ради только одного желания реального, а не психологического освобождения от греха после причастия стоит принять изложенный сейчас взгляд на прошлое.

IX. Господь поднимет и неподъёмное

Те читатели, которых шокирует допущение, что Борис Годунов то убивает царевича Димитрия, то не убивает, могут успокоиться: к этой теме мы возвращаться больше не будем. И не потому, что такое допущение абсурдно — абсурднее не верить во всемогущество Бога, — а потому, что здесь мы затрагиваем тайну феномена времени, разгадать которую человеку не дано. Ещё Блаженный Августин сказал: «Если я пойму время, я пойму всё», но и он со своим громадным интеллектом его не понял.

После Канта стало ясно, в чём заключается причина непознаваемости категории времени: всё, что в нашей земной жизни мы воспринимаем, представляем и обдумываем, может восприниматься, представляться и обдумываться только в рамках этой категории (наряду с категорией пространства), а чтобы понять её, надо выйти из неё и взглянуть на неё со стороны, что принципиально невозможно — нельзя же объяснить время через время. Только там, где мы увидим мироустройство «лицом к лицу», нам откроется сущность априорных рамок, из которых наше сознание бессильно выскочить здесь, так что давайте подождём — это только кажется, будто ждать придётся долго.

А вот другую тему, затронутую в конце предыдущей главы, нам надо развить. Это — тема тесной взаимосвязи между двумя составляющими мира — «небом» и «землёй».

Какую информацию даёт нам на этот счёт Откровение? Ветхий Завет, сказав в первой своей фразе, что Бог сотворил небо, дальше на всём своём протяжении не издаёт о нём ни единого звука, если не считать упоминания о том, что благочестивый Енох и каратель неблагочестивых Илья-пророк были взяты туда живыми (что они там увидели и чем стали заниматься — об этом Библия умалчивает). Той же установки на неразглашение продолжает придерживаться и Новый Завет: от настойчивых приставаний учеников рассказать им что-нибудь о «небе» Иисус отделывается лаконичным ответом «В доме Отца Моего обителей много» (Ин. 14:2). Так же сдержанно рассказывает о небе апостол Павел, которому Бог однажды показал какой-то его фрагмент:

«Не полезно хвалиться мне; ибо я приду к видениям и откровениям Господним. Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет, — в теле ли — не знаю, вне ли тела — не знаю: Бог знает, — восхищен был до третьего неба. И знаю о таком человеке, — только не знаю, в теле, или вне тела: Бог знает, — что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать» (2Кор. 12:1-4).

Есть множество и других свидетельств побывавших «там» и возвратившихся, некоторым из них был показан не только рай, но и ад, однако все они были только внешними наблюдателями, не принимавшими ни малейшего участия в тамошней жизни; её ход остался для них непонятным. Их показания — моментальные фотографии, а нам хотелось бы посмотреть кинофильм, который позволил бы понять, что там происходит, в чём смысл происходящего и как оно соотносится с происходящим у нас на земле.

В общем, догадываться о том, что за род существования рано или поздно ожидает каждого из нас, мы можем лишь по каким-то косвенным данным. Трудно поверить, что Господь призывает к себе душу человека, иногда совсем юного, только для того, чтобы она пассивно несла наказание за грехи или наслаждалась блаженством за праведность — Троице, ещё не завершившей своё сотворение мира, наверняка и там понадобится от нас, как от свободно-разумных субъектов, какая-то активность, без которой и блаженства-то никакого быть не может.

Возражая начавшему распространяться у нас в XIX веке атеистическому убеждению, что смерть есть исчезновение человека (Базаров у Тургенева говорит: умрёшь — лопух вырастет), святитель Игнатий Брянчанинов описывает, как оживает весной совершенно прекративший свою жизнедеятельность на время зимы монастырский сад: если Творец предусмотрел возобновление жизни после видимой смерти у какой-то там яблони, то неужели Он не позаботился о продолжении существования такой ценности, как человеческая душа, после видимой кончины человека, т.е. после смерти его тела? Пример хорош, да не совсем: весенний сад пробуждается oт зимней спячки в том же качестве, в каком пребывал до неё, а умерший человек пробуждается в совсем другую жизнь. А меж тем в природе есть такой прозрачный намёк на нашу посмертную участь, что прозрачнee некуда. Но, видно, эта подсказка — из тех, смысл которых Господь «утаил …от мудрых и разумных и открыл… младенцам» (Мф. 11:25).

Дедушка и внучек

Вадик рос в небольшом посёлке в тридцати вёрстах от Москвы. Это уже после войны там леса вырубят и болота осушат, а тогда они были ещё нетронутыми. Весной тучи майских жуков перелетали с одного зелёного массива на другой, и Вадик сбивал их, бросая вверх кепку. Всюду было много ужей, Вадик их не боялся и иногда, хвастаясь своей храбростью, носил за пазухой. Но гадюк, обитавших во влажных лощинах, опасался. По ночам к дому приходили ёжики, а из соседнего озерца в определённое время года доносились громкие звуки лягушачьего концерта. Особенным разнообразием поражал мальчика мир насекомых. Каких только жуков он не встречал прямо на участке — скарабеев, жуков-оленей, жуков-носорогов, а однажды поймал даже жука-геркулеса. На бронзовок, которые сейчас в Красной книге, он и внимания не обращал — кусты были ими буквально облеплены. Но самыми прекрасными существами были бабочки. И однажды дедушка подбил Вадика на серьёзное дело — собирать коллекцию бабочек. Достали марли и проволоки сделали профессиональные сачки (покупные никуда не годятся), смастерили расправилку, принесли из аптеки пузырёк эфира. И у обоих — старого и малого — началась, быть может, самая интересная полоса их жизни. Капустниц и крапивниц было, конечно, как мух, но и их для полноты собрания прикололи. Не составила особого труда и поимка павлиньего глаза и траурницы. Большой удачей была поимка адмирала. Но самым волнующим моментом был тот, когда на цветок перед верандой сел залётный махаон. Пожимая крыльями, которые украсили бы даже университетскую коллекцию на Моховой, он бросал внуку с дедом вызов: попробуйте-ка меня поймать! Но пока бегали домой за сачком, он выпил свой нектар и взмыл в высокое небо. Зато повезло в другой день: выйдя утром в сени, Вадик остолбенел: в стекло бились четыре дивной красоты огромные бабочки, в которых он сразу узнал красных ленточниц. Накрыть сачком одну из них было минутным делом. Но Вадик недоумевал. откуда они тут взялись ? И услышал от деда нечто глубоко его поразившее.

— А ты не видел в саду гусениц с рогом?

— Да, видел. Рог у них почему-то сзади.

— Это гусеницы бражников, ночных бабочек. К бражникам принадлежат и красная, и голубая ленточницы. А также мёртвая голова, но она водится на юге.

— И что?

— А то, что гусеница в положенное время превращается в куколку, которая прицепляется к чему-то твёрдому и не движется, будто мёртвая.

— Значит, гусеница умирает?

— Да, став куколкой, делается как мёртвая. Но только с виду. Ведь куколка, казавшаяся мёртвой, вдруг превращается в бабочку, которая расправляет крылья и летит.

— Значит, гусеница умирает, а потом оживает в виде бабочки?

— Именно так.

— А человек, когда умрёт, в каком виде оживёт?

— А бог его знает.

— А я знаю. Он оживёт в виде ангела — он тоже получит крылья, как гусеница, ставшая бабочкой.

— Может быть.

— Не «может быть», а точно. Когда я был маленький, я часто видел во сне ангелов. Это те же люди, только красивые и с крыльями. Это — бывшие люди. И мы с тобой такими будем, а сейчас мы знаешь кто?

— Кто?

— Сейчас мы с тобой гусеницы! Понял, деда?

Переход от одной формы существования к другой через фазу видимой смерти свойственен насекомым и земноводным, появившимся на земле задолго до млекопитающих. Почему же эта изящнейшая схема жизнеутверждения перестала применяться Творцом к высшим животным? Ответим так: кто вам сказал, что она перестала применяться? Думается, эта идея является универсальной, она вовсе не была отменена, а, наоборот, получила дальнейшее развитие. Просто примитивные виды во второй своей жизни оставались и остаются на земле, а высокоразвитые, входя в неё, перемещаются на небе­са, диалектика же процесса в обоих случаях одна и та же. Наладив эту диалектику на низших формах жизни, Творец применил её затем к высшим уже по-новому.

Хотя Бог и открыл ребёнку то, что утаил от Святителя, по малости лет Вадик слегка ошибся. Да, все мы гусеницы и после кратковременного пребывания в гробу в виде куколки оживаем прекрасными или уродливыми бабочками, пусть и без крыльев, но в тонкой плоти, позволяющей легко передвигаться в пространстве. Но мы не делаемся ангелами, мы только попадаем в ту же область сотворённого бытия, в которой они обитают от самого начала мира. Нашим душам легко общаться с ними — ведь души, как и ангелы, «говорят» на беззвучном умопостигаемом языке. Добавим, что под словом «ангелы» мы понимаем здесь и падших ангелов, обычно именуемых «бесами» или «демонами». С ними сподручнее общаться тем из людей, которые ожили некрасивыми бабочками. А вот кого мы не встретим в будущей жизни — это насекомых. Ни в райских кущах, ни в адовых вертепах не будет ни тараканов, ни клопов — вылупившись из личинок, они остаются на земле. Не будет там и бактерий, а значит, и инфекционных болезней. А тигры будут, но бояться их никто не станет — ведь это будут тигры в тонкой плоти, которой не нужно питаться чужой плотью, так что рядом с ними могут спокойно лежать антилопы. И райским птицам не нужно будет ничем питаться, так что отсутствие насекомых не приведёт их к голодной смерти.

Похоже, уже на очень ранней стадии своего развития феномен жизни оказался неразрывно связанным с механизмом метаморфозы, который отрабатывался и совершенствовался в течение сотен миллионов лет. Для чего нужна была эта отработка? Ответ напрашивается сам собой: для того, чтобы подготовить метаморфозу человека, без которой было бы невозможно заселение душами праведников уготованного для них до начала времён Царства Божия. Так мы получили ещё один аргумент в пользу того мнения, что мир сотворён Богом именно с целью набора из него нужного числа святых. Впрочем, есть весомый аргумент и против этого мнения. Я сформулирую его несколько позже, сначала напомню читателю, что, обсуждая вопрос о цели создания мира, мы занимаемся чем-то вроде квадратуры круга: конечная цель для нас непостижима. Максимум, что удаётся сделать, это свести вопрос о цели сотворения мира к вопросу о цели сотворения человека, поскольку и Книга Бытия, и наука, открывшая «антропный фактор», согласно свидетельствуют о том, что пирамида бытия сотворена только ради того, чтобы увенчать её человеком — без этого венца она лишается всякого смысла. Законы физики нацелены на то, чтобы могли существовать одушевлённые твари и богоподобный человек. Каждый уровень творимого бытия оправдывается следующим уровнем, что вполне логично. По этой логике человек тоже должен быть оправдан каким-то следующим уровнем, уже не человеческим, а, условно говоря, «сверхчеловеческим». Но постигнуть, что это за уровень, оставаясь людьми, мы принципиально не способны. На языке физики можно понять очень многое (Ньютон и Шрёдингер доказали это), кроме одного: зачем нужна физика. Это стало ясно, когда появились биополимеры — на языке молекулярной биологии можно понять очень многое, в том числе и то, зачем нужна физика (Уотсон доказал это), но нельзя понять, зачем нужны биополимеры. Это выяснилось, когда появились одушевлённые существа и человек; на языке гуманитарных наук удалось объяснить очень многое (Платон, Кант и Владимир Соловьёв доказали это), кроме одного: зачем нужен человек. Это выяснится только тогда, когда появится то, ради чего он создан, и возникнет новый, расширенный, язык, на котором сформулируется оправдание сотворения человека. Но такого языка пока нет. И предположение о том, что человечество (а значит, и мир) создано ради выращивания в нём святых, ничего не объясняет, так как при этом немедленно возникает вопрос: «А зачем Богу нужны святые?», на который, конечно, никто, кроме самого Бога, ответить не может. А по этому поводу никакого Откровения мы пока не получили — вероятно, потому, что всё равно не смогли бы его вместить.

Но в таком случае стоит ли нам рассуждать о том, что заведомо непознаваемо? Не является ли это пустой тратой времени?

Нет, не является. Более того, такие рассуждения очень полезны. Многовековые попытки осуществить квадратуру круга немало способствовали развитию геометрии и дали в качестве побочного результата ряд замечательных теорем. Точно так же попытки проникнуть в сущность Божьего Замысла о человеке, если они предпринимаются ради того, чтобы участвовать в осуществлении этого Замысла, не могут не быть вознаграждены обретением каких- то частичных истин, которые встретятся нам по пути к непостижимой полной Истине.

Сейчас мы увидим, как это происходит. Я сказал выше, что есть сильный довод против утверждения, будто мир сотворён ради выращивания в нём необходимого числа святых. Довод заключается в указании на несоразмерность цели и средств, которыми она достигается. Объём производственных затрат тут многократно превышает объём конечного продукта, предприятие выглядит явно нерентабельным. В нём задействованы сотни миллиардов галактик, каждая из которых содержит сотни миллиардов звёзд со средним диаметром в миллион километров; на протяжении почти четырнадцати миллиардов лет вся эта невообразимо гигантская кухня ни на миг не останавливает свою стряпню — варит, жарит, выпекает, потом разбрасывает выпечку, чтобы снова её собрать, и всё это только для того, чтобы на планете, обращающейся вокруг затерявшейся во вселенной, как песчинка на океанском пляже, звезды, в конце этого невообразимого времени появились существа, из которых можно будет набрать «малое стадо» праведников и на этом закрыть производство. А ведь это производство не должно быть убыточным, на что указывает греческое название осуществляемого им процесса Божественного Домостроительства — Икономия. А запуск такой махины, как звёздная вселенная, ради ограниченного количества святых представляется на первый взгляд крайне неэкономным.

Тем не менее тема жатвы как финального акта миросотворения не только постоянно звучит в Евангелии, но и организует вокруг себя всю композицию Откровения святого Иоанна Богослова, придавая смысл всему остальному, что было ему показано и велено записать. Кстати, этот источник проливает свет и на размер «малого стада», предназначенного быть «сухим осадком» вселенской истории.

«И взглянул я, и вот, Агнец стоит на горе Сионе, и с Ним сто сорок четыре тысячи, у которых имя Отца Его написано на челах. И услышал я голос с неба, как шум от множества вод и как звук сильного грома; и услышал голос какбы гуслистов, играющих на гуслях своих: они поют какбы новую песнь пред престолом и пред четырьмя животными и старцами; и никто не мог научиться сей песни, кроме сих ста сорока четырёх тысяч, искупленных от земли. Это те, которые не осквернились с женами, ибо они девственники; это те, которые следуют за Агнцем, куда бы Он ни пошёл. Они искуплены из людей, как первенцы Богу и Агнцу, и в устах их нет лукавства; они непорочны пред пре­столом Божиим» (Отк. 14:1-5).

Это — тот самый цвет человечества, о котором пишет апостол Павел: «Те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли» (Евр. 11:35). Таких наберётся к концу мира сто сорок четыре тысячи.

Обратим внимание на утверждение апостола, что «весь мир» недостоин отобранного из миллиардов людей «малого стада». Во всех своих посланиях под словом «мир» он понимает сотворённую вселенную, и нет основания думать, что здесь в него вкладывается какой-то другой смысл. Но тогда это утверждение эквивалентно следующему: все сотни миллиардов галактик вместе с четырнадцатью миллиардами лет своего функционирования дешевле ста сорока четырёх тысяч святых, которые накопятся ко второму пришествию Агнца, т.е. предприятие, запущенное в ход четырнадцать миллиардов лет назад и потребовавшее огромного объёма последующих вложений, окупится, и можно не сомневаться, что оно с самого начала было запроектировано не как убыточное, а как прибыльное.

Почему же нам так трудно согласиться с этим? Причина, конечно, в несопоставимости линейных размеров и отрезков времени, в которых протекает жизнь астрономической вселенной и жизнь святых. Их стосорокачетырёхтысячное собрание заняло бы всего два футбольных стадиона, а если разместить их на лугу, они заняли бы максимум квадратный километр. Поскольку истинный поперечник вселенной невообразим, давайте мысленно сократим его до десяти миллионов километров. Какого размера в этом масштабе получится площадка, занятая свя­тыми? Это будет размер атома водорода. Атом, который перевешивает прижатые друг к другу тысячу солнц — можно ли такое себе представить?

Очень даже можно, если только учесть, что наше сравнение было чисто количественным, а есть ещё и такая сторона всякой вещи, как качество. Что такое секстиллионы звёзд, наполняющих вселенную? Всего лишь секстиллионы кипящих камней. Велика фигура, да дура. Мал золотник, да дорог. Народная мудрость хорошо понимает такую диалектику.

Мёртвая материя берёт громадностью, живая материя берёт сложностью. Физика и астрономия ведают необозримым пространством, но укладываются в написанные на нескольких страницах математические уравнения. Живые существа занимают небольшой объём, но, если даже заполнить всю землю текстами, этих текстов не хватит, чтобы описать их устройство и их действие. Миллиарды лет мир оставался величественным по количественному критерию, но примитивным по качественному, и в один прекрасный момент в нём начало происходить то, ради чего, по-видимому, он и был сотворён, — переход количества в качество. В некоторой точке вселенной появилось и стало совершенствоваться нечто столь же невообразимое по тонкости, изысканное и продуманности устройства, сколь остальная вселенная невообразима по размерам. И оказалось, что подлинное величие творения сконцентрировано в этой точке, которую мы называем Землёй.

Является ли эта точка Божьего торжества единственной во вселенной? Атеисты никак не хотят согласиться с её единственностью и тратят большие деньги на радарное прослушивание неба в надежде поймать сигналы «внеземных цивилизаций». Сигналы, в изобилии приходящие к ним со всех сторон от Бога для их вразумления, они пропускают мимо ушей, а к этим прислушиваются с таким напряжением, что они начинают им казаться. Есть ли у них какой-нибудь шанс возликовать?

Конечно, утверждение, что где-то за миллион световых лет от нас существуют населённые планеты, прямой проверкой опровергнуть невозможно — всю вселенную не обследуешь. Остаются только умозрительные соображения, и они на стороне тех, кто верит в уникальность земли. Зачем пирамиде бытия несколько вершин — это было бы даже как-то неэстетично. Из Священного Писания можно заключить, что одного праведника хватает для того, чтобы оправдать существование города, так неужели сто сорок четыре тысячи праведников не оправдают существования звёздной вселенной? А что она такая большая, так это не для того, чтобы набирать святых ещё и из других её мест, а потому, что меньшее основание не смогло бы обеспечить появление такой дивной вершины.

Возьмём для примера наше земное материальное производство. Чем сложнее изделие, тем бóльшую площадь занимают предприятия, так или иначе втянутые в его изготовление, — проектные конторы, заводы и фабрики, поставляющие комплектующий набор и запасные части, подсобные цеха. В одном месте делают одни детали, в другом — ругие, а сборочный цех, в котором находится главный конвейер, один. Для того чтобы собрать автомобиль, требуется значительная общая площадь производственных мощностей, а для сборки авиалайнера такой площади не хватает — он сложнее, в нём больше деталей. Но самый современный самолёт — изделие крайне примитивное по сравнению даже с одноклеточным организмом, а что уж сказать о человеке, а что уж говорить о человеке высочайшего качества — о святом! Это изделие потребовало для своей сборки на земле вспомогательных цехов, занявших пространство в миллиарды световых лет. Меньшими площадями обойтись было невозможно — ведь требовалось варить таблицу Менделеева, а кастрюли меньше миллиона километров в диаметре для этого не годились. Сырьём же для изготовления самих кастрюль служили произведённые для этого колоссальные гелиево-водородные протяжённости, и будь они меньше, звёзды из них не стали бы сгущаться. Дальше читатель сам может вспомнить, как всё цеплялось друг за друга в ходе становления материального мира. На законы физики было наложено требование со стороны антропного принципа, а появление этих законов произвело побочные эффекты, которые не имели прямого отношения к сотворению человека, и одним из таких эффектов могла быть грандиозность размеров нашей вселенной. Наука пока бессильна объяснить, почему человек не мог быть изготовлен на более компактном производстве, но раз Творец отвёл ему такую большую площадь, значит, меньшей площадью обойтись было нельзя.

Евангелие сравнивает человеческую душу с храмом. Храмы людских душ возводятся только на планете Земля, где для этого соединились все условия. Но стройплощадкой служит вся вселенная, в которой идёт огромная подсобная работа. Непосредственное строительство этих храмов — заключительная фаза Божественного Домостроительствa — производилось на земле и заняло несколько тысяч лет.

Эти последние тысячелетия составляют меньше одной миллионной доли от всего срока существования тварного мира, но для нас они особенно интересны, я бы сказал, захватывающе интересны. До этого миллиарды лет протекала история сотворения мира, теперь началась история создания венца творения — история, потрясающая по своему накалу, драматизму и остросюжетности. Причина такой напряжённости истории человечества понятна: в самом Замысле сотворения человека содержалось отрицание этого Замысла; Творец поставил перед собой цель, которая по всей логике не могла быть достигнута. Бог задумал создать человека по своему подобию, который выполнил бы для Него какое-то секретное задание. Но богоподобное cyщество не может не иметь свободы выбора, ибо свобода есть один из главных атрибутов Бога, а если оно свободно в выборе, то может не захотеть работать на Бога и будет работать на себя. Вот стержневая антиномия Замысла о человеке. Представьте себе конструктора роботов, который peшил продемонстрировать высокий уровень своей квалификации — создать робота, обладающего свободой воли, но в то же время не опасного для окружающих, в том числе и для своего создателя. Ясно, что это невозможно. Но «невозможное человекам возможно Богу» (Лк. 18:27), поэтому «Бог поругаем не бывает» (Гал. 6:7). Но эта непоругаемость не даётся Богу даром: Ему непрерывно приходится следить за человечеством, чтобы своевременно реагировать на каждую его попытку свернуть с того пути, который ведёт к исполнению Замысла. Дело осложняется ещё и тем, что к такому сворачиванию людей постоянно подталкивают падшие ангелы, которые по гордыне восстали когда-то против Творца и были низринуты с неба в преисподнюю; теперь они всячески ухищряются подбить на такое же непослушание и людской род. Таким образом, осуществлению Замысла препятствует не только непредсказуемость поведения наделённого свободой выбора человека, но и столь же непредсказуемые козни бесов. Активность трёх действующих лиц — Бога, человека и диавола — ра­зыгрывает на подмостках всемирной истории пьесу такой закрученности, какая и не снилась Шекспиру и Островскому. Она уникальна уже тем, что её конец точно известен и совершенно неизвестен: известно, что она закончится так, как хочет Бог, но чего Он хочет — неизвестно.

Туманом окутано и начало пьесы. Наука, досконально изучившая живших сто миллионов лет назад динозавров, ничего вразумительного не может сказать о появлении на земле вида гомо сапиенс, всё время подсовывая нам каких-то гоминидов. «Величайший биолог всех времён» так потряс сознание антропологов теорией происхождения человека от обезьяны, что у них до сих пор с головкой не всё в порядке, и они с маниакальностью шизофреников копают не там, где зарыто. Остаётся единственный источник — Книга Бытия.

Но и тут возникает затруднение. Дело в том, что, как указал Ориген, Ветхий Завет содержит в себе три наложенных друг на друга аспекта: исторический, нравоучительный и богословский, которые чрезвычайно трудно отслоить один от другого. Для этого нужно овладеть наукой, называемой «герменевтика», которую преподают в семинариях. Нас в данный момент интересует исторический аспект, но автор Шестоднева почти целиком погружён в аспект нравоучительный, поэтому хронология для него имеет второстепенное значение, и приводимые им даты и сроки можно считать условными и не принимать всерьёз. Невозможно, например, принять библейскую версию о сотворении человека семь тысяч лет назад, поскольку уже тридцать тысяч лет назад в Европе существовал такой же, как мы, хомо сапиенс, названный кроманьонским человеком. Но, не доверяя датам Библии, можно не сомневаться, что важнейшие события ранней истории человечества располагаются в ней в том же порядке, в каком они сменялись в действительности, ибо в этом порядке имеется очевидная логика. Так мы и выстроим эти вехи в нашем ретроспективном обзоре.

1. Грехопадение

Созданный Богом Адам был поселён в Едемском саду, «чтобы возделывать его и хранить его» (Быт. 2:15). В дальнейшем, увидев, что Адаму одному «нехорошо», Бог из его ребра сотворил женщину — Еву. Змей соблазнил их, и они вкусили запретного плода, за что были изгнаны из земного рая Так люди впервые дурно распорядились своей свободой и впервые были за это наказаны (потом это будет повторяться без конца). Свой приговор Господь начал с Евы: «…умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твоё, и он будет господствовать над тобою. Адаму же сказал: за то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о котором Я заповедовал тебе, сказав: «не ешь от него», проклята земля за тебя, со скорбию будешь питаться от неё во все дни жизни твоей. Тернии и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою. В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят; ибо прах ты, и в прах возвратишься» (Быт. 3:16-19).

2. Интенсивное размножение людей и разделение труда

«Адам познал Еву, жену свою; и она зачала и родила, Каина, и сказала: приобрела я человека от Господа. И ещё родила брата его, Авеля. И был Авель пастырь овец; а Каин был земледелец» (Быт. 4:1-2). Coвершив братоубийство, Каин уже не мог быть хлебопашцем, так как земля, политая кровью Авеля, не плодоносила ему; он начал скитаться, а потом стал строителем и основал город, назвав его в честь своего сына Еноха. В первом поколении наши прародители отличались необыкно­венной плодовитостью — живя в среднем по 700–900 лет, каждый из них регулярно рождал детей, так что земля быстро наполнилась их потомством, среди которых продолжилась дальнейшая дифференциация по роду занятий. Скажем, Иавал стал отцом всех скотоводов-кочевников, Иувал — всех музыкантов, а Тувалкаин — всех кузнецов, изготавливающих орудия из меди и железа. Адам, проживший 930 лет, тоже вносил свой вклад в демографию, производя детей до самой кончины не хуже своих правнуков и праправнуков.

Как мы видим, после грехопадения Творец резко поменял свою стратегию подготовки человека к исполнению своего предназначения. Дав людям необыкновенную производительную силу (до изгнания из рая у Адама и Евы вообще не было детей), Он явно перешёл к методу отбора, использовать который можно только в том случае, когда есть из кого отбирать. Эта стратегия действует и до сих пор, но в первый момент своего применения она чуть не дала сбой.

3. Всемирный потоп

Хотя долгоживущие патриархи наводнили землю людским материалом, вскоре оказалось, что почти весь этот материал негодный и отбирать, в сущности, не из кого. Как в своё время Адам и Ева, их размножившиеся потомки опять приняли своё богоподобие за божественность, выпали в гордыню и стали угождать не своему Создателю, а себе самим.

«И сказал Господь: не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками, потому что они плоть; пусть будут дни их сто двадцать лет» (Быт. 6:3). Но хотя после этой меры прирост населения сократился, население продолжало быть некачественным. И тогда Творец принял кардинальное решение: сначала вознамерился вообще истребить сотворённых Им людей, но, обратив внимание на праведника Ноя, оставил в живых его семью, чтобы от неё произвести более добротную популяцию. Если даже изображение этого истребления в виде Потопа есть обычная для Священного Писания метафора и произошло какое-то иное космическое потрясение, его результат состоял в том, что на земле остались только восемь человек — Ной, его сыновья Сим, Хам и Иафет и их жёны. Принято считать, что все мы происходим от Адама и Евы; точнее сказать, что мы происходим от этих восьми. Заметим, что Потоп не знаменовал собой перехода Творца к новой стратегии — он явился лишь экстремальным актом всё того же отбора.

4. Откровение о Едином Боге

Послепотопные люди стали значительно более религиозными, чем допотопные. Но их религия была примитивной. Сначала по всему миру распространился шаманизм, затем у многих народов его сменило язычество, т.е. поклонение тварным объектам (солнцу, луне, некоторым животным и т.д.), многобожие и человеческие жертвоприношения. Это была эпоха пребывания человечества в начальной школе. Но три тысячи лет назад настал момент, когда оно созрело для перехода в средние классы, где должно было получить более правильную информацию о Боге, а именно — узнать, что Он один. Это ещё не вся истина о Нём, но очень важная её часть, без усвоения которой нельзя двигаться дальше. Для проповедования единобожия всему миру Господь избрал дикое пастушеское племя из потомков Сима, не отягощённое культурными традициями, всегда мешающими воспринять новую идею, и на Синайской горе открылся ему в лице его вождя Моисея как Творец всего, помимо которого нет никаких других богов. С избранным народом Богом был заключён договор (завет), содержащий следующие пункты:

1) «…если вы будете слушаться гласа Моего и соблюдать завет Мой, то будете Моим уделом из всех народов: ибо Моя вся земля; а вы будете у Меня царством священников и народом святым» (Исх. 19:5).

2) «…если … не послушаете Меня … опустошу землю вашу, так что изумятся о ней враги ваши, поселившиеся на ней. А вас рассею между народами» (Лев. 26:27-33).

И опять человеческая гордыня расстроила задуманное Богом: израильтяне истолковали свою избранность не как обязательство, а как привилегию. Священники, рукоположенные чтобы служить, возомнили, будто они лучше всех, поэтому не они должны служить Богу и другим народам, а им должны служить остальные народы. И второй пункт договора был реализован в точности так, как был согласован сторонами. Тем не менее известие о том что Бог всего один, которое евреи получили первыми, стало распространяться всё шире.

5. Боговоплощение

Осечка с израильтянами позволила Богу поставить окончательный диагноз своему созданию: какими дарами ни осыпь человека, он вообразит, будто сам одарил ими себя. Видимо, это повреждение глубоко въелось в саму его плоть после первородного греха. Ситуация становилась чрезвычайной: Бог создал камень, который не мог поднять обычным способом. Пришлось ввести в действие запасной экстраординарный вариант, «ибо так возлюбил Бог мир, что oтдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасён был чрез Него» (Ин. 3:16-17).

«Спастись» означает «войти в Царство Божие». «Спасти мир» — не значит переселить в Царство Божие людей, живущих в мире — принять туда можно только тех, кто уверует в Спасителя и будет выполнять Его инструкции. Если таких наберётся сто сорок четыре тысячи (или иное, известное одному Богу, число), сотворение мира будет оправдано. «Спасти мир» — значит спасти Замысел, связанный с сотворением мира. Его-то и спасал воплотившийся в человека Иисуса Сын Божий. В чём заключалась суть этой беспрецедентной спасательной операции?

Её смысл таков. Первородный грех, совершённый в тот момент, когда генетический код человека только ещё формировался, внёс в него «огрех» и сделал его бракованным. Мы не знаем, закрался ли брак только в ДНК или засел в нас на каком-то субмолекулярном уровне, относящемся к «тонкой материи» души, но избавиться от него можно только сменив всю нашу материальную составляющую — и грубую, и тонкую, вместе образующие нашу «плоть», — на новую, неиспорченную. Сам человек мог бы обновить свою плоть следующим способом: почувствовав наследственное побуждение к греху, не откликаться на него. Если поступать так раз за разом в течение многих лет, эти побуждения атрофируются и телесно-душевная плоть станет беспорочной. Однако такого подвига никто из людей совершить не сможет, ибо генетическое повреждение ослабило и нашу волю. Сын Божий для того и взял на себя нашу плоть, чтобы совершить этот подвиг за нас: ежеминутно соблазняемый этой плотью в качестве человека, Он побеждал все соблазны в качестве Бога на протяжении всей земной жизни от Рождества до крестной смерти. В результате Он преобразовал греховную человеческую плоть в безгрешную богочеловеческую, и с ней вознёсся к Отцу на сороковой день после Воскресения. И теперь каждый желающий, соединяя собственные усилия с Божьей помощью, может постепенно преобразовать свою плоть и сделать её пригодной для пребывания в Царстве Небесном, «где несть печали, воздыхания, но жизнь бесконечная». Для этого нужно часть повреждений души и тела изживать своими силами посредством покаяния и невозвращения к грехам, в которых покаялся, а повреждения, так въевшиеся в нашу плоть, что нам оттуда их не выкорчевать, вытеснять вместе со своей плотью той плотью, которую Христос взрастил на Себе и подаёт нам в Таинстве причастия (евхаристии). Он сам призывает нас к этому: «истинно, истинно говорю вам: если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни; ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день» (Ин. 6:53). Об этом же, в сущности, говорит и апостол Павел: «Наше же жительство — на небесах, откуда мы ожидаем и Спасителя, Господа (нашего) Иисуса Христа, Который уничижённое тело наше преобразит так, что оно будет сообразно славному телу Его» (Флп. 3:20). Только облёкшись в тело Иисуса, можем взойти на небеса в Царство Божие.

Между прочим, среди тех искушений, которые Христос побеждал ради обновления нашей плоти, было и самое страшное — искушение той чашей физических страдаиий, которую Он, как человек, просил Отца пронести мимо, но как Богочеловек принял. Действительно, Бог сильно возлюбил мир, точнее, человечество, точнее — тот плод, которого ожидает от человечества, если послал на такое единородного Сына.

X. Мир после Богоявления

Чем значительнее по своим последствиям произошедшее на земле событие, тем незаметнее оно совершается. Изобретение в 1313 году монахом Бертольдом Шварцом пороха не наделало шума, а через много лет позволило европейцам превратить половину остального мира в свои колонии и изменило политическую карту мира. Зато большой шум произвели Лиссабонское землетрясение 1755 года и взрыв вулкана Кракатау 1883 года, но на ход истории ни первое, ни второе события не оказали ника­кого влияния.

Такая обратная зависимость легко объяснима. Жизнью человечества управляют идеи, а они тихи и невидимы. Их важность обнаруживается лишь в обилии приносимых ими видимых плодов, а эти плоды являются не сразу.

Воплощение Второго Лица Пресвятой Троицы в человека Иисуса было не просто важнейшим событием всемирной истории — оно было также событием космическим, которому дивились и ужасались все силы небесные.

Боговоплощение разделило весь процесс Божественного Домостроительства на два периода: до него и после него. К идеям, направлявшим этот процесс, оно добавило две новые — необходимость покаяния и необходимость регулярного причащения — помощь психологическую и помощь мистическую всем тем, кто желают войти в Небесное Царство.

О покаянии надо сказать подробнее. Людям всегда было свойственно сожалеть о каком-то своём поступке, рвать на себе одежду, бить себя в грудь и посыпать голову пеплом. В Ветхом Завете, хотя и очень редко, мы встречаем описание такого поведения. «Когда я был обращён, я каялся, и когда был вразумлён, бил себя по бёдрам» (Иер. 31:19). Но это совсем не то, что понимается под словом «покаяние» в Новом Завете, где оно встречается чуть ли не на каждой странице. Это греческое слово «метанойя», что в буквальном переводе означает «изменение образа мысли». Вот что говорит Христос о времени поста, отведённом специально для покаяния: «Когда поститесь, не будьте унылы, как лицемеры; ибо они принимают на себя мрачные лица, чтобы показаться людям постящимися… А ты, когда постишься, помажь голову твою и умой лице твое, чтобы явиться постящимся не пред людьми, но пред Отцем твоим, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Мф. 6:16-18). Покаяние, к которому призывает Христос, есть не уныние, навеваемое воспоминанием о совершённом грехе, а радость освобождения от греха, к которому ты твёрдо решил не возвращаться.

Освобождаясь с помощью покаяния от греховных поступков, а через это и от греховных помыслов, человек постепенно меняется. Появление таких изменённых людей и было результатом земной проповеди Иисуса, действие которой усиливалось производимыми Им чудесами. Эти люди и открыли собой второй период Божественного Домостроительства; его наступление торжественно провозгласил апостол Павел:

«Итак, кто во Христе, тот новая тварь; древнее прошло, теперь всё новое» (2Кор. 5:17). Бывший гонитель учеников Христа первым понял, что во вселенской истории началась новая эра. Впоследствии её так и назвали, и этот термин до их пор употребляет весь мир, совершенно не вдумываясь в его глубочайший смысл.

Первые века новой эры были ознаменованы явлением, которому светские историки до сих пор не могут найти научного объяснения, — быстрым распространением христианства в Римской империи, захватившим все слои общества. И это несмотря на то, что время от времени на христиан воздвигались свирепые гонения, их мучили, казнили, под крики толпы «христиан ко львам!» выводили на арены. Если интеллектуалов в христианстве могла пленить философская глубина учения о Троице, то что привлекательного находил в нём простой народ, не способный оценить этой глубины? И ещё: когда в V веке германцы и кельты сокрушили Империю и вторглись в её пределы, они в массовом масштабе начали принимать христианство. Ясно, что этим варварам понравилось в христианстве не более убедительное по сравнению с языческим богословие, а нечто другое. Что же это могло быть?

Только одно: сама христианская жизнь.

Призвав человека к «изменению образа мысли», которое сделает его «новой тварью», Христос далее подробно объясняет, каков должен быть его новый образ мыслей и новое поведение. Это бесценное наставление заключают в себе евангельские заповеди и евангельские притчи, не затрагивающие никаких богословских тонкостей и понятные каждому ребёнку. Поддерживая друг друга в «метанойе», собираясь на молитвенные трапезы (агапы), представлявшие собой раннюю форму причащения, христиане входили в жизнь, которая оказывалась настолько радостной и светлой, что, изведав её, нельзя было уже променять её ни на какую другую. Секрет эпидемического распространения христианства в начале новой эры состоял в следующем: «заболевший» им начинал понимать, что он не заболел, а выздоровел, и хотел и впредь оставаться в добром здравии, благодаря Бога за исцеление. Попав в христианскую общину случайно или «за компанию», человек уже не выходил из неё, потому что в ней лучше, и это приводило к тому, что новая религия, получив первоначальный импульс от Христа и апостолов, дальше распространялась уже сама.

Жизнь по заповедям Христа есть не что иное, как раскрытие имеющегося в душе каждого человека потенциала любви. Это о нём говорил Блок: «В моей душе лежит сокровище». Но если оно просто «лежит», это всё равно, что его нет; чтобы насладиться им, его надо раздавать, и, чем щедрее душа изливает из себя любовь, тем больше любви в ней остаётся — таким создал человека Творец. Но это чудо происходит только тогда, когда любовь изливается на кого-то другого — на Бога или ближнего, в котором она помогает увидеть Божий образ. Если же любовь адресуется самому себе, она мгновенно превращается в гордыню, а к Богу и к ближнему возникает ненависть — рождаются два чудовища, которые не дают душе покоя и делают её несчастной.

Убедиться в том, что единственный способ стать счастливым — жить по Евангелию, можно только на собственном опыте. Глядя на эту жизнь со стороны, никакого счастья в ней не увидишь, ибо оно внутри неё. Из тысяч персонажей, описанных Толстым, по-настоящему счастливыми были только Платон Каратаев и Алёша Горшок, но редкому современному читателю захочется подражать им, поскольку извне они кажутся обделёнными судьбой и достойными жалости. Точно так же не бывавшему в горах кажется «чокнутым» альпинист, каждое лето обмораживающий пальцы и рискующий жизнью; чтобы понять, ради чего он это делает, надо самому взойти на вершину. С точки зрения человека, не живущего христианской жизнью, евангельские Заповеди блаженства указывают верный путь не к блаженству, а к тому, чтобы сделаться несчастным. Ведь они ставят в пример нищих духом, безропотных, плачущих, изгоняемых и поносимых, т.е. обречённых на проигрыш в жизненной борьбе. Чтобы побеждать в ней, надо быть наглым, горластым и самоуверенным, честолюбивым. Так рассуждали и рассуждают до сих пор пребывающие вне христианской общины и не вкусившие сладости принадлежать к стаду, пасомому самим Сыном Божиим.

Казалось бы, совершенно ясно, как «внешние», которых Евангелие именует «мир», должны относиться к сирым и убогим, сбившимся в послушное сомнительному пастырю стадо (не выдумали ли они сами этого пастыря по неспособности жить самостоятельно?), — с жалостью и сочувствием. Ты сильный, они слабые, так прояви к ним хоть каплю сострадания! А если не найдёшь в себе такого чувства, отвернись и успокой себя философской сентенцией «пусть неудачник плачет, кляня свою судьбу». Но вот парадокс: ни жалости, ни даже равнодушия мир к христианам не испытывает, он клокочет по отношению к ним злобой и ненавистью.

Для тех, кто в стаде, эта ненависть не является чем-то удивительным, они относятся к ней спокойно, так как были заранее о ней предупреждены. «Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел. Если бы вы были от мира, то мир любил бы своё; а как вы не от мира, но Я избрал вас от мира, поэтому ненавидит вас мир» (Ин. 15:18-19).

Ненависть возникает здесь как замещение неудавшейся жалости (психологам хорошо известно, что несостоявшееся чувство всегда замещается противоположным). Хозяин жизни был готов пожалеть неудачника, но обнаружил, что тот вовсе не нуждается в жалости, не клянёт свою судьбу и, более того, так доволен ею, что смотреть на него сверху вниз никак не удаётся. Не веря ни в какую духовную мотивацию поведения, мирской человек приходит к убеждению, что христианин извлекает какую-то реальную выгоду из пребывания в стаде, a бессребреником прикидывается из ханжества и лицемерия. Излюбленная фраза нынешних атеистов «попы разъезжают на «Мерседесах» есть лишь современная редакция извечной шпильки, которой мир колет служителей Христа уже две тысячи лет.

Получается, что Боговоплощение раскололо человечество на два лагеря? Конечно. Христос сам подтвердил это: «Не думайте, что Я пришёл принести мир на землю; не мир пришёл Я принести, но меч; ибо Я пришёл разделить человека с отцем его, и дочь с матерью её, и невестку со свекровью её» (Мф. 10:34-35). Конечно, это разделение прекрасно укладывается в стратегию отбора и, более того, облегчает использование этой стратегии, так как резко сокращает численность группы, из которой производится отбор.

Обращаясь к той небольшой группе последователей, которую Он успел собрать за время земной жизни с помощью апостолов, Христос сказал ей: «Не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство» (Лк. 12:32). Читая это место, мы обычно воспринимаем его как обетование верным Царства Небесного. Но в Евангелии каждое изречение имеет сразу несколько смыслов, как хорошо знают об этом толкователи. Тем, кто пошёл за Ним, Христос дал и земное царство — Римскую империю, которая в начале четвёртого века стала христианской. «Малое стадо» неудержимо росло, и, когда составило большинство населения, Константин сделал христианство государственной религией.

Непрерывный и неуклонный рост христианской общины в первые века обусловливается двумя причинами — внутренней и внешней. Первой причины мы уже коснулись — это привлекательность самой христианской жизни, то умиротворение, которое приносит душе человека следование евангельским заповедям. Но отвечая требованиям души, учение Христа отвечает также и требованиям разума, ибо содержит в себе полноту истины. Это очень важный момент, на котором нужно остановиться.

Христианское учение не просто отводит понятию истины важную роль, оно, в сущности, отождествляет себя с истиной. Иисус говорит апостолу Фоме: «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин. 14:6), а уверовавшим в Него иудеям — «…истина сделает вас свободными» (Ин. 8:32). А вот что сказал Он народу: «Я свет миру; кто последует за Мною, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни» (Ин. 8:12). Этому вторит, говоря о Христе, Его любимый ученик: «В Нём была жизнь и жизнь была свет человеков» (Ин. 1:4).

Суммируя эти самоопределения, мы получаем следующую картину: Сын Божий сошёл на землю, чтобы помочь человеку в выборе жизненного пути. Многие пути ведут к погибели, и только один — к вечной жизни. Поскольку человека нельзя лишать свободы, ибо тогда он перестанет быть богоподобным, он должен сделать этот выбор сам. Но если человек пребывает во тьме, какой может быть у него свободный выбор — он же не видит, какие пути куда ведут, — поэтому их надо осветить для него светом истины, объяснить ему, что с ним будет, если он встанет на тот или иной путь. Только свет т.е. истина, сделает его выбор действительно свободным. Такова взаимосвязь между евангельскими понятиями пути, истины (она же — свет) и вечной жизни, которая раскрывает точный смысл каждого из них.

Как нужно понимать утверждение, что христианство открыло человечеству полноту истины, которой нет в других религиях, содержащих лишь частичную истину? Конечно, не в том смысле, что оно сообщило нам всё о Боге, мире и человеке. Например, о Втором пришествии сам Христос говорит апостолам: «…Не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти» (Деян. 1:7). Узнав от Сына Божия, что у Его Отца «обителей много», мы остаёмся в неведении, сколько их и каковы они. Непроницаемой завесой скрыта от нас цель сотворения мира, и вообще многое мы видим «сквозь тусклое стекло». Не сказало нам Евангелие и о том. что атом состоит из протонов, нейтронов и электронов — до этого человечеству приходилось походить собственным умом…

Полноту христианского Откровения нужно понимать так: оно содержит необходимый и достаточный минимум информации о мироустройстве, позволяющий человеку наилучшим образом в него вписаться, т.е. оптимально пройти земной отрезок существования и после этого обрести вечную жизнь на небесах. По форме подачи и по языку эта информация рассчитана на массового потребителя и может быть усвоена любым человеком независимо от уровня его образованности и остроты интеллекта. Более того, простым людям она даже понятнее, чем умникам, которые сложность изложения считают признаком глубины содержания.

В ходе наших рассуждений мы несколько отвлеклись от основной темы — сигналов, посылаемых Богом человечеству, и о том, как их следует расшифровывать. Сейчас наступил подходящий момент вернуться к этой теме. Самым содержательным, самым ясным и самым драгоценным из таких посланий является поразительный текст Евангелия, который мог выйти из-под пера малограмотных рыбаков через много лет после описываемых событий не иначе, как только под диктовку свыше. Этому тексту не пришлось долго придумывать название — он сразу стал распространяться как «Благая весть», ибо он учил правильной жизни и открывал истину, а что может быть для человека большим благом?

Воплотившийся в человека Иисуса Сын Божий в течение трёх лет проповедовал в Палестине, совершил бесчисленное множество чудес, был казнён, воскрес и вознёсся к своему Отцу, оставив нам на память Евангелие и Церковь, открывшие путь к радостной жизни и здесь, и там. И к этой потянулись слабые, податливые, безответные, смиренные, кроткие, подставляющие щёку. И каким-то странным образом приобретали такую силу и несгибаемость, что Империя в конце концов пала к их ногам. Как это случилось, что они такого сделали, что, будучи до этого ничем, стали всем? Ничего особенного. Просто поверили трём фразам Христа, сказанным Им во время земного служения. Мы уже приводили их, повторим ещё раз.

1) «Дух животворит, плоть не пользует ни мало» (Ин. 6:63);

2) «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам» (Мф. 6:33);

3) «Царство Божие внутри вас есть» (Лк. 17:21).

Первая фраза — фундаментальный принцип мироздания. Творец сообщает человеку, что дух первичен, а материя вторична, значит, и жить надо прежде всего духовной жизнью, а не плотской. На вопрос человека «а как мне быть с запросами плоти?» Господь отвечает: ищи Царства Небесного, и эта проблема разрешится сама собой. «Но где его искать?» — хочет знать человек. «В своей собственной душе — оно там», — ставит точку в диалоге Создатель.

Всего три подсказки для тех, кто имеет уши, чтобы слышать. Таких в языческом Риме нашлись миллионы, и они изменили мир, создав великую цивилизацию, затмившую все предыдущие по культуре, искусству, литературе, науке, технологии и материальному производству, по внешней пышности и грандиозности. А ведь имевшие уши искали совсем другого — правды Божьего Царства, которая внутри. Какая диалектика: углубившись в себя, в невидимый мир души, христиане открыли там своё богоподобие, одним из признаков которого является способность творить из ничего, и, как по воле Творца возник видимый мир звёзд и галактик, так по их воле на одной из планет возник ещё один мир, тоже видимый и осязаемый, — современная техносфера.

В связи с Боговоплощением можно задуматься вот над чем: почему оно осуществилось именно в тот момент, когда осуществилось? Почему Бог не подал руку помощи людям раньше — ведь было ясно, что своими силами они устранить своё наследственное повреждение не могут. Век проходил за веком, а Царство Небесное не пополнялось.

Ответ очевиден. Если бы Христос явился на землю раньше, от Его явления не было бы никакого толку. Во-первых, невозможна была бы вселенская проповедь Евангелия, ибо до образования Римской империи не существовало единого политического, языкового и коммуникационного пространства проповеди. Республиканский Рим бурлил гражданскими столкновениями, а до этого его территория была небольшой, и апостолы со своей миссией быстро наткнулись бы на непроницаемые границы соседей.

Сын Божий ждал именно появления Империи с её «Римским миром» (Pax Romana), и уже при первом императоре (Августе) принял на себя человеческую плоть.

Но срок определился не только этим. Божия премудрость проявилась в том, что людям было предложено в корне изменить свою жизнь как раз в такое время, когда они в максимальной степени были готовы откликнуться на такое предложение. Ведь прежде чем принять новый образ жизни, нужно оставить старый, а это обычно очень трудно сделать, ибо привычка — вторая натура. Легче всего порвать с общепринятым укладом тогда, когда он становится невыносимым. В языческом Риме первых веков он таким и стал. Полная бездуховность жизни делала ее бессмысленной, душе не за что было уцепиться, чтобы отвлечься от мыслей о самоубийстве. Ложиться в ванну и вскрывать вены стало модой в верхнем слое общества, что же касается черни, то в ней чувство пустоты существования заглушалось предоставлением «хлеба и зрелищ». Но это было временное сдерживание, потому что требовало огромных расходов. Раньше они покрывались за счёт награбленного в захватнических войнах, но после того, как расширение Империи, достигнув своих естественных границ, прекратилось, этот источник пополнения казны иссяк, и возникла кризисная ситуация.

Первопричиной кризиса античного мира был характерный для всякого языческого общества, но в позднем Риме достигший своего апогея культ плоти. Ещё у греков национальными героями были победители Олимпийских игр. Но у них соревнования и ристалища заканчивались по крайней мере бескровно. Римлян это уже не удовлетворяло, обладатель более совершенного тела должен был доказать своё превосходство над противником самым убедительным образом — убив его.

Только физическое уничтожение одной плотью другой плоти по-настоящему возбуждало толпу и вызывало её восторг. Кровавых зрелищ устраивалось всё больше, амфитеатры возводились во всех городах. Восхищение вызывали сила и ловкость не только гладиаторов, но и диких зверей, с которыми заставляли сражаться людей. Главной заботой римского гражданина была забота о собственном теле — его всячески ублажали, холили и лелеяли, применяя для этого дорогие мази и благовония. Богачи соревновались друг с другом в изысканности кухни, в искусстве своих поваров, в роскоши и комфорте, а для простого народа открывались бесплатные бани (термы).

Поставив на первое место в своей шкале ценностей телесные наслаждения, античная цивилизация искала всё более утончённые способы угождения плоти и закономерно пришла к половым извращениям, которые получили широчайшее распространение. Женщины стали цениться мужчинами меньше, чем юноши, и у Платона мы находим даже философское обоснование такого предпочтения (диалог «Пир»). Английский писатель и публицист Честертон (1874—1936) был убеждён, что гибель античного мира была небесной карой новым Содому и Гоморре — история здесь повторилась, только методы были другие: тогда Бог низвёл с неба огонь, а теперь наслал с востока варваров. Похоже, он был прав. Как Лот в своё время пытался устыдить содомитов и тем самым отвести от них Божие наказание, так апостол Павел стыдил римлян. «Называя себя мудрыми, обезумели …и предал их Бог в похотях сердец их нечистоте, так что они сквернили сами свои тела; они заменили истину Божию ложью и поклонялись, и служили твари вместо Творца, Который благословен во веки, аминь. Потому предал их Бог постыдным страстям: женщины их заменили естественное употребление противоестественным; подобно и мужчины, оставив естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг на друга, мужчины на мужчинах делая срам и получая в самих себе должное возмездие за своё заблуждение» (Рим. 1:22-27).

Для чего бы Бог ни создал человека, понятно, что люди, погрязшие в разврате и самоугождении, Ему ни с какой стороны не нужны. Что же Ему с ними было делать — истребить? Но ведь античное общество состояло не из одних извращенцев, в нём было немало и весьма достойных личностей. Господь решил не уничтожать заблудших, а помочь им изменить свою жизнь. Веком раньше Рим не принял бы помощи, ибо развратничать ему ещё нравилось, поэтому Господь не торопился её подавать, ожидая того момента, когда скотская жизнь сама начнёт вызывать тошноту у тех, кто её ведёт. Этот момент совпал с апогеем римского владычества над огромной территорией, так что одновременно явились и пространство проповеди, и готовность к ней прислушаться. Такое совпадение, конечно, промыслительное, и обеспечило успех миссии Христа.

Отвратившись от плоти и обратившись к духу, люди обрели совершенно новое мироощущение. Это очень хорошо видно на примере двух выдающихся римских императоров, один из которых жил во втором веке, ещё в языческом государстве, а другой — в шестом веке, уже в христианском. Император Марк Аврелий пишет:

«Время человеческой жизни — миг; её сущность — вечное течение; ощущение — смутно; строение всего тела — бренно; душа — неустойчива; судьба — загадочна; слава — недостоверна. Одним словом, всё относящееся к телу подобно потоку, относящееся к душе — сновидению и дыму. Жизнь — борьба, странствие по чужбине; посмертная слава — забвение».

Император Юстиниан, создатель самой великолепной православной церкви в мире — Константинопольской Святой Софии, не жалуется на жизнь, а благодарит за неё Бога:

«Единородный Сыне и Слове Божий, бессмертен сый, изволивый спасения нашего ради воплотитися от Святыя Богородицы и Приснодевы Марии, непреложно вочеловечивыйся, распныйся же Христе Боже, смертию смерть поправый».

Пошедшие за Христом тоже распяли свою греховную плоть и получили от Него новую, и не только индивидуальную, биологическую, но и коллективную, материально-техническую, созданную могучей силой пробудившегося человеческого интеллекта, —   покрыли землю железными дорогами, стали летать по воздуху, высадились на Луне, построили атомные электростанции. И тут-то снова, как Адам и Ева, решили, что не нуждаются больше в Боге.

Заключение

У Бога тысяча лет как один день. Двадцать веков пролетели как сон, и сейчас не знаешь, были ли они или действительно приснились. Неужели и вправду существовали эти миллионы тихих и законопослушных, которые сами доносили начальству на свою принадлежность к христианству, чтобы принять мученическую смерть как высшее благо? Неужели для простого народа был так жизненно важен вопрос о естестве Христа, что об этом велись жаркие споры на рынках? Неужели нищенствующие монашеские ордена имели в Европе куда большую силу и власть, чем богатейшие вельможи и владетельные особы? Неужели самыми знаменитыми личностями были не спортсмены и актёры, а богословы, и, когда в город приезжал с лекцией Фома Аквинский или Дунс Скот, это было главным событием года? Неужели дворянская честь реально ставилась выше любой корысти и любой карьеры? Неужели Бог в самом деле был не в силе, а в праще, и поэтому Жанна д᾿Арк спасла Францию, а Александр Невский — Русь?

Неужели сонм русских подвижников, исповедников и мучеников — не позднейшая выдумка клерикалов?

Куда же делась вся эта красота жизни, да и была ли она? Двадцать столетий будто выпали из истории, и нашим вчерашним днём стал языческий Рим, образ жизни которого мы продолжаем, слегка модифицировав. Модификации не имеют принципиального характера, настрой остаётся в точности тем же самым, они обусловливаются лишь изменившимися обстоятельствами. Например, современные гладиаторы редко убивают друг друга на ринге (хотя это случается), но только потому, что публика имеет возможность созерцать пролитие морей крови по телевидению и в кинотеатрах. Римские амфитеатры заменили стадионами, которые заполняются до отказа той же беснующейся толпой. Разжигаемая и поощряемая страсть черни к праздненствам удовлетворяется повсеместным устроением фестивалей, а также возрождёнными Олимпийскими играми. Что же касается угождения плоти и бытового комфорта, то тут мы вплотную приближаемся к римским патрициям — наша косметическая, фармацевтическая и парфюмерная индустрия прилагает все усилия, чтобы вывести нас на их уровень. Впрочем, кое в чём мы их даже обогнали — у них, например, не было посудомоечных машин и пылесосов. Колесницы же и носилки заменены всё больше совершенствующимися автомобилями, обсуждению достоинств и недостатков которых у нас уделяется столько же времени, сколько римляне тратили на разговоры о лошадях. Но показательнее всего то, что у нас, как и в античном обществе, становятся нормой половые извращения: опять возвращаются Содом и Гоморра.

Как же так получилось, что «древнее», о котором апостол сказал, что оно «прошло», вовсе не прошло, а обрело своё непосредственное продолжение в настоящем?

Получилось вот как. Послушав Христа, открыв в себе Царство Божие и сосредоточившись на поисках его правды, европейцы в составе этой правды познали законы, управляющие материей, подчинили её себе, заставили на себя работать и так полюбили эту свою рабу, что перестали искать другую, более высокую правду, объявили материалистическую науку окончательной правдой, а материю — первичной данностью, и снова стали язычниками, поклоняющимися природным стихиям. Не желая понять, что их успехи в математике, физике, химии и техноло­гии приложились, они приписали эти успехи силе своего собственного ума, возгордились и решили, что Бог им теперь не нужен. Следствием этого было прекращение Божьей помощи людям. Бог перестал посылать им направляющие их жизнь сигналы, и людская жизнь зашла в тот же самый тупик, в какой зашла она в языческой античности. Ещё раз мы с вами убеждаемся, что все громадные исторические перемены вызываются очень простыми причинами, гнездящимися в сердце человека.

Важно отметить, что двухтысячелетний круговой путь от великой духовности к великой бездуховности, от крайнего идеализма к крайнему материализму совершило не всё человечество (которое никогда не было монолитным), а одна из человеческих цивилизаций, которая сначала была Христовой и апостольской, потом папской и католической, а затем протестантской и постпротестантской, — западная цивилизация. Она-то и затащила остальное человечество в нынешний тупик, причём и механизм этого затаскивания, и природа самого тупика были ровно теми же, что и в Древнем Риме.

Действительно, Рим, присоединяя к себе окрестные народы, соблазнял их своим культом плоти, предлагая к нему присоединиться — верхам утопать в роскоши, а низам наслаждаться хлебом, зрелищами и банями. Для существования такого гедонистического общества были необходимы значительные средства, и одна только эксплуатация рабов их не обеспечивала, тем более что рабы, глядя на господ, тоже старались больше сибаритствовать, чем трудиться. До поры до времени выручали грабительские войны, но когда всё, что Рим мог завоевать, он завоевал, наступил глубокий и совершенно безысходный экономический кризис. Его безысходность коренилась в том, что для выхода из него надо было изменить законы арифметики. А этого людям не дано. Дело в том, что жизнь, ориентированная на угождение телу и развлечения, требует серьёзного материального обеспечения: предметы бытового комфорта и оснащение празднеств кто-то должен производить, т.е. трудиться, и трудиться всё интенсивнее, поскольку гедонистическое общество требует всё новых и новых материальных благ (старые быстро наскучивают), а интенсивный труд плохо совместим с установкой на комфорт и увеселения. Арифметика же здесь вот при чём: в гедонистическом обществe объём труда всегда будет существенно меньше того объёма, который может обеспечить его потребности. Поэтому без внешней подпитки оно существовать не может. Получается что-то вро­де теоремы: замкнутое гедонистическое общество невозможно. Как только языческая Римская империя стала замкнутой, она сошла со сцены, и на её месте возникла христианская Империя, поменявшая всю шкалу ценностей на противоположную.

Западная цивилизация тупо повторяет самоубийственный путь античного мира. Всё существенное — как под копирку, отличие только во второстепенных нюансах. Например, внешнюю подпитку своего гедонистического уклада, который принято называть сегодня «потребительским», Запад осуществил несколько иначе, чем Рим: захваченные силой оружия колонии подвергались не только прямому ограблению, но и косвенному — через навязанную им кредитно-банковскую систему, которая держится на печатаемых в Америке долларах, — но результат тот же. Только масштаб увеличился. Тогда половина мира трудилась, чтобы Рим мог жить в комфорте, сегодня уже весь мир трудится, чтобы в комфорте жил «золотой миллиард». Ясно, что это не может длиться вечно: глядя на западное жизнеустроение (а Запад сам его активно пропагандирует, что под­тверждает пословицу «кого Бог хочет погубить, того лишает разума»), все начинают хотеть жить так же.

Мы сегодня вступили в ту фазу исторического процесса, когда желание перейти из категории производящих в категорию потребляющих становится уже всепланетным. В клубе главных потребителей — элите США — это вызывает нешуточную тревогу. Нобелевский лауреат Стиглиц недавно опубликовал проект, тут же подхваченный Бжезинским: Западу следует немного потесниться и впустить в свою компанию потребителей Россию и Турцию. Нo это лишь ненадолго отсрочит развязку: умасливание этих двух стран вызовет зависть других, и их тоже придётся умасливать подачками, а если миллиард расширить до девяти миллиардов, он перестанет быть золотым, и подачки будет неоткуда брать.

Чем же всё кончится? Вот мы всё говорим о сигналах, посылаемых Богом; не пошлёт ли Он нам предупредительный сигнал о грядущей судьбе?

Такой сигнал уже послан. Тайнозрителю Иоанну Богослову давно было показано, что ожидает современную западную цивилизацию. Стиглицу и Бжезинскому, вместо того, чтобы умничать, полезно было бы послушать его рассказ, но здесь они сразу заткнут уши. Что ж, послушаем его мы.

«После сего я увидел иного Ангела, сходящего с неба и имеющего власть великую; земля осветилась от славы его. И воскликнул он сильно, громким голосом говоря: пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу, пристанищем всякой нечистой и отвратительной птице; ибо яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы, и цари земные любодействовали с нею, и купцы земные разбогатели от великой роскоши её. И услышал я иной голос с неба, говорящий: выйди от неё, народ Мой, чтобы не участвовать вам в грехах её и не подвергнуться язвам её; ибо грехи её дошли до неба, и Бог воспомянул неправды её. Воздайте ей так, как и она воздала вам, и вдвое воздайте ей по делам её, в чаше, в которой она приготовляла вам вино, приготовьте ей вдвое. Сколько славилась она и роскошествовала, столько воздайте ей мучений и горестей. Ибо она говорит в сердце своём: сижу царицею, я не вдова и не увижу горести! За то в один день придут на нее казни, смерть и плач и голод, и будет сожжена огнем, потому что силён Господь Бог, судящий её. И восплачут и возрыдают о ней цари земные, блудодействовавшие и роскошествовавшие с нею, когда увидят дым от пожара её» (Отк. 13:1-9).

По времени появления этого текста можно было бы подумать, что под Вавилоном имеется в виду Рим, которому и предрекается гибель. Но, вглядываясь в него внимательнее, видишь, что это не так — по всем признакам он относится именно к нашему времени, к двадцать первому веку.

Во-первых, Иоанну было показано то, что произойдёт в самом конце времён, а в первом веке до этого было ещё очень далеко. Для Бога эта дистанция не имела никакого значения, ибо у Него один день как тысяча лет. То, что в Апокалипсисе раскрывается суть событий нашего времени, доказывается, например, тем, что в нём упомянуто о «звезде Полынь», отравившей треть вод, т.е. о произошедшем в 1986 году атомном взрыве в Чернобыле, название которого и означает по-украински «полынь» (Отк. 8:11). Реалии нашей эпохи проступают и в повторяющемся сюжете о наложении на чело и правую руку «числа зверя», о чём всерьёз сегодня задумываются банкиры. Во-вторых, если бы под вавилонской блудницей подразумевался Рим, вряд ли делался бы акцент на торговле как на источнике её богатства, поскольку Риму основной доход приносили военные победы; а вот нынешний капиталистический Запад высасывает соки из всего мира именно через неравноправную торговлю. В «царях», участвующих в блудодеяниях Вавилона, легко узнать марионеточных правителей стран-сателлитов США, подкупленных и по своему образу жизни совершенно американизированных (достаточно вспомнить шаха Ирана Резу Пехлеви). Так что не обольщайся, Запад, это не про Рим, это про тебя! Можешь уволить своих футурологов — твоё будущее и без них известно. Если бы ты покаялся, оно могло бы измениться, однако Тайнозритель видел, что ты не покаялся.

Но ведь западный Содом и Гоморра — ещё не всё человечество, а человечеству-то что делать?

Делать остаётся лишь то же самое, что делали наиболее мудрые и чуткие жители языческого Рима, не желавшие погибать вместе с ним: в корне изменить иерархию своих предпочтений, принять новые внутренние установки, освоить новые источники радости и душевного спокойствия, повернуться к новым идеалам и соответственно этому решительно изменить образ жизни. Человечество может спасти только его вторая спиритуализация, подобная той, которая произошла в Европе в первых веках. Это не уговоры, не увещевания, не благие советы — это констатация факта, того факта, что потребительский образ жизни нельзя распространить на всё население земного шара, ибо потребители могут существовать только при наличии обслуживающих их производителей. Нынче же все хотят жить как американцы и западноевропейцы, т.е. быть потребителями, а значит, мир хочет невозможного. Выход только один — захотеть другого. Презреть материальные блага и обратиться к благам духовным.

Сможет ли человечество сделать такой поворот? Западная цивилизация, насквозь пропитанная материализмом и гедонизмом, не сможет, поэтому «закат звезды её кровавой» предрешён, как был он предрешён для Рима. Этот закат и был показан в аллегорической форме апостолу Иоанну Богослову. Для остальных же четырёх цивилизаций, поделивших между собой нынешнее геополитическое пространство, такой поворот вполне реален.

Три из них составляют огромный по территории и по населению мир, выступающий в нашем сознании как «Восток» — термин, понимаемый не столько в географическом смысле, сколько в культурном. В него входят дальневосточная цивилизация, ядром которой служит Китай; индуистская цивилизация и исламская цивилизация. Когда после всяческих «оранжевых революций», попыток политических реформ и прочих потрясений, спровоцированных всеобщим порывом подняться на западный уровень материального благосостояния, окажется, что это невозможно, Восток сравнительно спокойно откажется от несбыточных мечтаний и вернётся в русло тех представлений о прохождении жизненного пути, которые вырабатывались у него веками. Все религии, господствующие на Востоке, призывают к скромности и непритязательности, к погружению в себя. Философия индуизма считает материю иллюзией («майя»), буддизм ставит в центр внимания метафизику и эсхатологию, считает высшим состоянием человеческой души нирвану — отсутствие желаний, абсолютное отрешение от внешнего мира; Лао-цзы учит смирению, советует воздавать добром за зло; конфуцианство делает ударение на этике и житейской мудрости, главным признаком которой является умеренность; Коран выше всех добродетелей ставит исполнение воли Аллаха, а зависть бедных богатым рассматривает как большой грех.

Созерцательный Восток, всегда воспринимавшийся Западом как нечто сонное и неподвижное, был взбаламучен этим самым Западом, навязавшим какой-то его части «раскрепощённость», в том числе и нравственную, но это всё-таки было волнение на поверхности океана, в глубине остающегося спокойным. Уйдя с исторической сцены, западная цивилизация перестанет нагонять эти волны, и на Востоке всё уляжется. Уже и сегодня исламский мир поднимается, чтобы оградить себя от тлетворного западного влияния и подумывает о том, чтобы воз­вратиться к шариату.

А что можно сказать о русской православной цивилизации? В процессе неизбежной спиритуализации человечества она будет играть ключевую роль. Дело в том, что учения восточных мудрецов при всей своей практической ценности суть плоды наблюдений за эмпирической действительностью, и только; их системы не являются логически и философски замкнутыми, а потому, строго говоря, не являются стопроцентно убедительными. Это и понятно: их ведь создавали люди. Пусть это были гении, пусть им был дан пророческий дар слышать подсказки свыше, но всё равно они оставались существами с ограниченной вместимостью сознания, не способными удержать в уме и передать другим полноту спасительной истины. Это смог сделать лишь сошедший на землю Бог, Который вмещает не только спасительную, но и вообще всю истину, но передал Он людям только ту её часть, которая была для них жизненно важной, и вверил не гениям и пророкам, а Святой вселенской апостольской церкви (в русском переводе Символа веры вместо «вселенская» сказано «соборная», что не соответствует подлиннику), основанной Им в день Пятидесятницы. Эта Церковь, называемая сегодня «православной», и хранит Христову истину, получив её по преемственности от Византии, и, чтобы приобщиться к этой истине, надо приобщаться к православной церкви. Об этом очень точно сказал Хомяков: «Ты понимаешь Писание, во сколько хранишь Предание и во сколько творишь дела, угодные мудрости, в тебе живущей. Но мудрость, живущая в тебе, не есть тебе данная лично, но тебе как члену Церкви, и дана тебе отчасти, не уничтожая совершенно твою личную ложь, — дана же Церкви в полноте истины и без примеси лжи. Посему не суди Церковь, но повинуйся ей, чтобы не отнялась от тебя мудрость».

Конечно, Хомяков имеет здесь в виду Церковь не как административный аппарат, а как мистическое Тело Христово, именно в силу своей мистической природы вмещающее полноту истины.

Хомяков ухватил самую суть Вселенской апостольской церкви, пребывающей одновременно на Небе («торжествующая Церковь») и на земле («воинствующая Церковь»). В своей небесной ипостаси она содержит полноту истины актуально, т.е. сразу всю целиком; в земной ипостаси — потенциально, открывая человеку тот из её фрагментов, в котором он в данный момент нуждается. Никакая человеческая теория не обладает этой потенциальной полнотой — в любой из них могут возникать вопросы, на которые она не даёт ответов. И только в учении Христа, сбережённом православной церковью, существует ясный ответ на любой из неограниченного множества возможных вопросов.

Когда после глобального кризиса потребительского жизнеустроения человечество повернётся к тому, чтобы потребности души ставить выше потребностей тела и люди перестанут быть скотами, а сделаются людьми, проблемы внешнего обустройства жизни сменятся у них проблемами внутреннего обустройства своей личности, и в связи с этим у них возникнет много соответствующих вопросов. Ни одна цивилизация, кроме нашей, не сможет исчерпывающе на них ответить, ибо располагают лишь человеческой мудростью, а наша — мудростью Бога.

Когда на литургии священник читает в алтаре Евангелие, перед Царскими вратами ставят зажжённую свечу — она напоминает нам слова Христа: «Я свет миру» (Ин. 8:12). Россия должна стать такой же свечой для человечества, когда в нём начнёт появляться всё больше людей, алчущих и жаждущих правды. Для этой миссии Господь уберёг Русь и от восточных, и от западных завоевателей, для неё совершил великое чудо спасения Русской православной Церкви от уничтожения ненавидящими её и располагавшими огромной силой безбожниками. Как Иоанну Богослову было дано увидеть падение Вавилонской блудницы — западной цивилизации, — так в уста другого великого святого, преподобного Серафима Саровского, было вложено пророчество о возвышении на малое время перед концом света России. А что есть в глазах открывшего ему эту тайну Бога «малое время» — нам неведомо.

В наших беседах мы старались уловить посылаемые нам нашим Создателем сигналы, чтобы приободриться и укрепить свою веру. Оказалось, что их великое множество, и они шли к нам с самого начала истории человечества. Но самый верный, самый сильный, самый надёжный и самый доступный сигнал — свет Евангелия. И другой, paвный ему, — ощущение присутствия Бога в православном храме, которое иногда бывает очень сильным.

Рассказ прихожанина

Это произошло со мной весной семьдесят девятого в церкви Иоанна Предтечи, что на Красной Пресне. Я пришёл в храм пораньше, чтобы исповедаться и причаститься. Причастников было человек двадцать, и я стал в очередь. Тут-то всё и началось. Мне вдруг сделалось невыносимо, невозможно стоять. Каждая секунда ожидания была мучением. Прикинув, что мне придётся ждать ещё минут двадцать, я пришёл в ужас — разве можно такую вечность выстоять? Самое странное, что я не понимал, в чём конкретно заключается причина такого моего страдания. Сперва я подумал, что мне душно, но тут же увидел приоткрытую боковую дверь и почувствовал, что из неё веет прохладным майским воздухом. Температура у меня была явно нормальной, сердце билось в обычном ритме, никаких признаков простуды тоже не было, но при самых жестоких болезнях, при воспалении лёгких, ангине, в жару и в бреду я не чувствовал себя так плохо. И тут меня осенило: кто-то очень не хочет, чтобы я причастился. Тогда я сказал себе: умру, а дождусь исповеди. А исповедники, как нарочно, долго что-то говорили батюшке, и, каюсь, я их ненавидел за это многословие, подгоняя мысленно: ну скорее, ну кончай! И дождался-таки своей очереди. А как только накрыл меня священник епитрахилью, мгновенно стало легко, будто никакой муки и не было. Покаялся, поцеловал крест и встал поближе к солее. И вспомнил слова из молитвы «делюнов нелющные дерзости». Увидев, что я всё-таки подойду к чаше, хвостатый отстал.

А знакомый иконостас показался мне совсем другим — лучезарным, таинственным, нездешним. Думаю, что Бог воздал мне за мой тайный подвиг терпения: приоткрыл на минуту то невообразимо прекрасное и родное, что я когда-нибудь увижу лицом к лицу.