Письма 44–86

Любовь не знает меры, нетерпение не руководствуется никакими соображениями, желание неудержимо. Так вот и мы, забывши о своих силах и думая только о том, чего нам хочется, а не о том, что сможем исполнить, решились, будучи ученицами, учить наставницу, по народной пословице: Sus Minervam (т.е. свинья учит Минерву, изобретательницу искусств). Ты, которая бросила первую искру в наш труп, ты, которая и словом и примером приглашала нас к подвигу и как кокош собирала птенцы своя под крыле (Мф. 23, 37), ты ли теперь оставляешь нас летать на свободе без матери и трепетать пред коршунами и пред всякими мимолетающими птицами? Нам осталось только вдали от тебя изливать жалобные просьбы, и не столько слезами, сколько рыданиями выражать нашу просьбу: возврати нам нашу Марцеллу, не попусти, чтобы эта кроткая, нежная, сладчайшая паче всякого меда и сот женщина осталась сурова и угрюма по отношению к тем, кого своею снисходительностью привлекла к подражанию своей жизни.

Конечно, не стыдно просить того, что хорошо. Если же мы находим себе поддержку в изречениях писания, то мы не колеблясь решаемся призывать тебя к тому, к чему ты сама сильно убеждала нас. Прежде всего – вот голос Бога к Аврааму. Изыди, сказал Он, от земли твоея и от рода твоего и иди в землю, юже покажу (Быт. 12, 1). Патриарху, прежде всех получившему обетование о Христе, повелевается оставить землю Халдейскую, оставить град смешения и Rooboth, т.е. широты его, – долину Сеннаар, в которой воздвигнута была до небес башня гордости, – повелевается, чтобы он, минуя волны века сего, минуя реку, на которой сидели святые и плакали, воспоминая Сион, – минуя ужасную пучину, из которой Езекииль извлечен был за власы, и переправился даже до Иерусалима и поселился в обетованной земле, которая орошается не снизу только, как Египет, но и сверху, и производит овощ не для больных только в пищу, но ждет с небес благовременного и позднего дождя. Земля эта гориста и расположена на возвышенности; мало в ней утех века сего, но тем более утех духовных. Наконец и Мария, матерь Господа, после того как получила от Ангела обетование и уразумела, что ее чрево стало жилищем Сына Божия, – Она, оставивши долину, идет в горняя. Из этого города после победы над некоторым иноземным врагом, когда он, пораженный в дьявольски-дерзкое чело, грянулся лицом оземь, – вышла толпа пляшущих, и десятитысячный хор поющих возвестил победу нашего Давида. Здесь ангел, держащий меч и опустошающий всякий город нечестия, определил храм Господу на земле царя Евусеев, чем уже тогда означалось, что церковь Христова восстанет не в Израиле, но между язычниками. Обратись к книге Бытия, и ты найдешь там, что начальником этого города был Мелхиседек, царь Салимский, который, прообразуя Христа, предложил Аврааму хлеб и вино, – во образ христианского таинства тела и крови Спасителя. Может быть, втихомолку ты упрекнешь нас, что мы не держимся порядка писаний, а мечемся из стороны в сторону для того, чтобы только как-нибудь подействовать на тебя. Но мы в самом начале письма заявили, что не наделены любовью к порядку и что нетерпение не знает меры. Потому и в Песни песней, как нечто трудное, повелевается: вчините ко мне любовь (Песн. 2:4), и теперь мы повторяем одно и то же не по неведению, но вследствие душевного волнения. Наконец, чтобы говорить еще больше без порядка, обратимся к давней старине. Говорят, что в этом городе (Иерусалиме), даже на этом, что и теперь месте жил и умер Адам, и будто место, на котором распят Господь наш, потому именно и называется Лобным, что на нем зарыт был череп ветхого человека, так что струившеюся со креста кровью второго Адама, т.е. Христовою, и были омыты грехи первого, лежавшего тут, первозданного Адама, причем исполнилось слово апостола: возстани спяй, и воскресни от мертвых, и осветит тя Христос (Ефес. 5, 14). Долго перечислять, сколько пророков, сколько святых мужей произвел этот город. Вся религия наша имеет родину в этой стране и в этом городе. В самых трех названиях его указывается вера в троичность, oн называется: Iebus (Евусеев город), Салим и Иерусалим. Первое название значит – «истоптанный», второе – «мир», третье – «видение мира». Так как к цели подступаем постепенно, и после путешествия становимся склонны к видению мира (отдохновению); то в Иерусалиме и родился в силу этого мира Соломон, то есть миротворец, и бысть в мире место его (Пс. 75:3). А как прообраз Христа, он получил, по этимологическому значению названия города, имя Господа господствующих и Царя царей. Но зачем говорить о Давиде и всем племени его, царствовавшем в этом городе? Насколько Иудея выше других стран, настолько этот город выше всей Иудеи. Кратко сказать, слава всей страны должна быть приписана столице, а все, что есть достохвального в членах, должно быть отнесено к голове.

Но уже самые буквы, начертанные нами, чувствуют твое нетерпение возражать, и сама бумага замечает поднимающийся против нее вопрос. Да, подтвердишь ты, и скажешь, что все то было давно, когда любил Господь врата Сионя паче всех селений Иаковлих (Пс. 86:2), и были основания его на горах святых (там же), хотя и это может быть изъяснено в другом смысле; – но что после того, как голос разгневанного Господа прогремел: се, оставляется вам дом ваш пуст (Матф. 23:38), и скорбно предсказал разрушение Иерусалима, говоря: Иерусалиме, Иерусалиме, избивый пророки, и каменем побивая посланныя к тебе, колькраты восхотех собрати чада твоя, якоже кокош гнездо свое под криле, и не восхотесте: Се оставляется вам дом ваш пуст (Лк. 13:34–35), и что после того, как разодралась завеса храма, как пролита была кровь Господа, и осажден Иерусалим войсками, – тогда отступила от него стража ангельская и благодать Христова. Ибо даже и сам иудейский писатель, Иосиф, утверждает, что в то время, когда был распят Господь, из притворов храма проносились голоса небесных сил, восклицавших: «выйдем из этих мест» (Иосиф, De bello Iud. кн. 6, гл. 5). Из всего этого и из кое-чего другого видно, что идеже умножися благодать, там преизбыточествова грех (ср. Рим. 5:20), – и что после того, как Апостолы услышали: шедше научите вся языки (Матф. 28:19), и сами сказали: вам бе лепо первее глаголати слово Божие: а понеже отвергосте е, се обращаемся во языки (Деян. 13:46), тогда вся святыня Иудеи и древнее домостроительство Божие были перенесены апостолами к язычникам.

В самом деле, возражение сильно, таково, что в состоянии поколебать даже и несколько знакомых с писаниями; но разрешается оно весьма легко. Ибо отнюдь не плакал бы Господь о разрушении Иерусалима, если бы не любил его. Он плакал и о Лазаре, потому что любил его. Да и с первого взгляда ясно, что грех принадлежал людям, а не месту. Но как избиение народа, пленение города клонились к тому, чтобы при разрушении города был наказан народ; так и храм затем был разрушен, чтобы погибли прообразовательные жертвы. А что касается самого места, то с течением времени оно стало гораздо священнее, чем было дотоле. Прежде иудеями почитались Святая Святых, потому, что там находились Херувимы, очистилище, ковчег завета, манна, жезл Ааронов и золотой жертвенник. Но не досточтимее ли кажется тебе гроб Господень? Потому что, когда ни войдем в него, всегда увидим Спасителя, лежащего в плащанице, а пробудем там немного, увидим и ангела, сидящего у ног, а в головах сударь свитый. Слава этого гроба была предсказана задолго до того, как он был иссечен Иосифом; это мы знаем из пророчества Исаии, говорящего: и будет покой Его – честь (Ис. 11:10), то есть место погребения Господня сделается для всех достопокланяемым.

Но ты скажешь, как же мы читаем в Иоанновом Апокалипсисе: зверь, иже исходит от бездны, убиет я, и трупы их оставит на стогнах града великаго, иже нарицается духовне Содом и Египет, идеже и Господь наш распят бысть (Апок. 11:7–8). Если, говоришь ты, града великого, идеже распят бысть Господь, нет другого, кроме Иерусалима, а место, где распят Господь, нарицается духовне Содом и Египет, значит Содом и Египет, где распят был Господь, и есть Иерусалим. Сначала мы хотим заметить тебе, что священное Писание вообще не может противоречить самому себе, и в особенности не может разногласить одна и та же книга, или, сказать еще ближе, – одно и то же место одной и той же книги. Но в Апокалипсисе, из которого ты теперь представила свидетельства, менее чем десять стихов назад, написано: востани и измери церковь Божию и олтарь и кланяющыяся в ней: а двор сущий внутрь церкве изнеси внеуду, ниже измери его, зане дан бысть языком: и град святый поперут четыредесять и два месяцы (Апок. 11:1–2). Если Иоанн в Апокалипсисе, написанном им уже много лет спустя после страданий Господа, называет Иерусалим градом святым, то как мог бы назвать его духовне Содомом и Египтом? Ты не можешь на это сказать, что святым называется небесный Иерусалим, будущий, а Содомом – разрушенный, поскольку в Апокалипсисе говорится на счет будущего, что зверь, иже исходит от бездны, сотворит с двумя пророками брань, и победит их и убиет я, и трупы их оставит на стогнах града великаго. Об этом граде в конце той же самой книги написано: и град на четыри углы стоит, и долгота его и широта такова, какова и высота, и измери град тростию на стадий дванадесять тысящ; долгота и широта и высота его равна суть. И размери стену его во сто и четыридесять и четыри лакти, в меру человеческу, яже есть Ангела. И бе создание стены его Иаспис; и град – злато чисто и проч. (Апок. 21:15–18). Где четвероугольник (квадрат), там нельзя говорить ни о долготе, ни о широте. И что это за представление, что такова же долгота и широта, какова и высота, и весь город из чистого золота, и стены из иасписа, и основания его и стогны его из драгоценных камней; и двенадцать ворот блестят перлами?

Значит, если всего этого нельзя принимать в вещественном смысле (поскольку нелепо утверждать, чтобы город, имея двенадцать тысяч стадий в долготу и широту, имел столько же и в высоту), то должно принять в духовном: а под великим городом, который был построен Каином, и назван им по имени его сына, должно разуметь этот мир, – который клеветником братьев своих, погибельным братоубийцею дьяволом, был выстроен из пороков, основан на злодеяниях, наполнен неправдою: он и называется духовно Содом и Египет. Об этом Содоме написано: будет возстановлен Содом в прежний свой вид (ср. Иез. 16:55), то есть мир будет восстановлен в то состояние, в каком он был прежде. Ибо нельзя же думать, что вновь будут выстроены Содом и другие города, то есть, Гоморра, Адаман и Севоим; они должны оставаться в вечных развалинах. А слово Египет в писаниях нигде не упоминается в смысле Иерусалима, но всегда в смысле этого мира. Было бы долго собирать из писаний бесчисленные тому примеры; представим одно свидетельство, где этот мир особенно ясно называется Египтом. В своем соборном послании апостол Иуда, брат Иакова, пишет так: воспомянути же вам хощу, ведущым и вам единою сие, яко Иисус люди от земли Египетския спасе, последи неверовавшыя погуби (Иуд. 1:5). Дабы не подумала ты, что здесь говорится о Иисусе, сыне Навина, вслед за сим прибавлено: аггелы же не соблюдшыя своего началства, но оставльшыя свое жилище, на суд великаго дне узами вечными под мраком соблюде (ст. 6). И чтобы удостоверить тебя в том, что где вместе упоминаются Египет, Содом и Гоморра, там они означают не местности, но этот мир, апостол тотчас приводит пример: якоже Содома и Гоморра и окрестныя их грады, подобным им образом преблудивше и ходивше в след плоти иныя, предлежат в показание огня вечнаго суд подъемше (ст. 7). Да и нужно ли искать многих свидетельств, когда евангелист Матфей рассказывает, что после страданий и воскресения Господня: камение распадеся, и гроби отверзошася: и многа телеса усопших святых восташа: и изшедше из гробов, по воскресении его, внидоша во святый град и явишася мнозем (Мф. 27:51–53). В этом месте разумеется отнюдь не небесный Иерусалим, как некоторые странно думают; не могло бы быть никакого знамения для людей о воскресении Господа, если бы тела святых явились в небесном Иерусалиме. И так, если евангелие и все Писания называют Иерусалим святым городом, а псалмопевец заповедует покланяться на место идеже стоясте нозе его (Пс. 131:7), то ты не позволишь себе называть Содомом и Египтом тот город, которым запретил Господь клясться, так как он город Царя великого.

Ставят в укор земле обетованной то, что она напаялась кровью Господнею. А почему же почитают благословенными те места, в которых пролили кровь за Христа Петр и Павел, вожди христианского воинства? Если славно исповедание слуг и людей, то почему же не славно исповедание Господа и Бога? И если покланяемся гробам мучеников, и святые останки их поставляя на виду, даже, если можно, прикладываемся к ним устами; то почему же оставлять без внимания гроб, в котором был похоронен Господь? Если не верим себе, то поверим, по крайней мере, дьяволу и ангелам его, которые всякий раз в виду этого гроба изгоняются из одержимых ими людей, трепещут, как будто стоя пред судилищем Христовым, стекаются и приносят позднее раскаяние в том, что распяли того, кого боятся. Если после страданий Господних это место, как мелет нечестивый язык, стало позорным: то, что же значило, что Павел спешил в Иерусалим, чтобы там провести пятидесятницу? И зачем он, возбранявшим это, говорил: что творите, плачуще и сокрушающе ми сердце? Аз бо не точию связан быти хощу, но и умрети во Иерусалиме готов есмь за имя Господа Иисуса (Деян. 21:13). К чему говорить долее о других святых и славных мужах, которые уже после прославления Господня приносили свои обеты и пожертвования к братьям, находившимся в Иерусалиме?

Долго было бы исчислять ныне, сколько во все время от вознесения Господня до настоящего дня, евангелистов, сколько мучеников, сколько искуснейших в церковном учении мужей ходило в Иерусалим. Все они думали, что в них меньше будет религиозности, меньше знаний, и что они не получат, как говорится, высокой руки добродетелей (summam manum virtutum), если не поклонятся Христу в тех местах, где заблистало со креста первоевангелие. В самом деле, если известный оратор, не помню только кого, считает достойным порицания за то, что тот учился греческой письменности не в Афинах, но в Лилибае, а латинской не в Риме, но в Сицилии, поскольку всякая область имеет нечто особенное, чего другая в равной степени иметь не может: то зачем же и нам думать, что без наших Афин кто-нибудь дойдет до вершины наук?

Мы говорим это не потому, чтобы отвергали, что царствие Божие внутрь нас есть, и что есть святые мужи и в других странах; но в особенности утверждаем это потому, что лучшие в этом мире христиане собираются здесь вместе. А мы пришли к этим местам не как первые, но как последние, дабы видеть здесь первых из всех народов. Конечно, чин монахов и девственниц есть, в самом деле, цвет и драгоценный камень между церковными украшениями. Каждый из лучших людей Галлии спешит сюда. Удаленный от нашего мира британец, едва только начинает преуспевать в религии, оставив запад, стремится к месту, столько известному по молве и по библейским упоминаниям. А что сказать об Армянах, Персах, народах Индии и Ефиопии, о стране близ Египта, кипящей монахами, о Понте, Каппадокии, Сирии Келенской (Calen) и Месопотамии, и о всех вообще народах Востока? Они по слову Спасителя: идеже бо аще будет труп, тамо соберутся орли (Мф. 24:28), – стекаются к этим местам и представляют нам зрелище всевозможных добродетелей. Как ни различны голоса, но религия одна. Сколько разностей народных, столько же почти и поющих хоров. Но между ними (что составляет исключительно или по преимуществу христианскую добродетель) нет никакого спора из-за своекорыстия ли, или из побуждений гордости; общее соревнование из-за смирения. Пусть будет самый последний, его почитают, как первого. Нет никаких отличий, ничего поразительного в одежде. Как бы ни заблагорассудилось ходить, – нет ни порицания, ни похвалы. И посты не возвышают никого: не превозносится неядение, не осуждается и умеренное насыщение. будет возстановлен Каждый своему Господу стоит или падает (Рим. 14:4). Никто не судит другого, дабы не быть осужденным от Господа. А грызть друг друга зубами, что так обыкновенно во многих странах, здесь этого вовсе не водится. Нет роскоши, нет и развлечений. Но столько молитвенных мест в городе, что обойти их не достанет и целого дня.

Подойдем к домику Христову и гостинице Марииной (ибо всякий хвалит более то, чем владеет): какою речью, какими словами можем мы представить тебе вертеп Спасителя? Эти ясли, в которых Он плакал, будучи младенцем, должны быть чтимы более молчанием, чем бессильною речью. Где широкие входы? где своды золоченные? Где дома убранные денежными штрафами с бедняков и трудом осужденных на казнь? Где наподобие дворцов, возведенные богатством частных лиц, храмы, чтобы расхаживало, как драгоценность, дешевое тело человека, и, как будто ничего не может быть прекраснее его в мире, засматривалось более на свои ступни, чем на небо? Вот в этом маленьком земляном углублении родился Строитель неба; здесь обвит Он был пеленами; здесь видели Его пастыри; здесь указала Его звезда; здесь поклонились Ему волхвы. Это место, я думаю, священнее скалы Тарпейской, которую так часто поражает небесная молния, показывая тем ее неугодность Господу.

Читай Иоаннов Апокалипсис и смотри, что говорится о жене, облеченной в червленицу, о позоре, написанном на челе ее, о семи горах, о водах многих и об уходе из Вавилона: Изыдите, говорит Господь, из нея, людие мои, да не прачаститеся грехом ея, и от язв ея да не вредитеся (Апок. 18:4). Обратись затем к Иеремии, и внимай написанному в том же смысле: бежите от среды Вавилона, и спасите кийждо душу свою (Иер. 51:6). Паде, паде Вавилон великий и бысть жилище бесом и хранитель всякому духу нечисту (Апок. 18:2). Конечно, и там¹ есть святая церковь, есть трофеи апостолов и мучеников; есть истинное исповедание Христа, есть вера, проповеданная апостолом, и по низвержении язычества, с каждым днем усиливается слово христианское: но самый блеск, могущество и обширность города, заставляет себя казать и людей смотреть, откланиваться и кланяться, хвалить и порицать, или слушать, или говорить, почти по необходимости видеть такое множество народа, – а все это удаляет от подвига и уединения монашеского. Если станешь принимать приходящих к тебе, то потеряешь молчаливость; не станешь принимать – упрекнут в гордости. А иногда, чтобы отдать посетителям визит, придется подходить к пышным дверям и вступать под позлащенные своды среди ругательств прислуги. Но в Христовом домике, как сказали мы выше, все – простота, и только пением псалмов нарушается молчание. Обратись куда угодно: земледелец, идя за плугом, поет Аллилуиа; покрытый потом жнец развлекается псалмами, и виноградарь, срезывая кривым ножом виноградные ветви, поет что-нибудь из Давида. Таковы в этой стране песни, и это любимые песни, как говорит народ. Они – покрикивание пастуха, они – орудие земледелия.

Но увидим ли мы исполнение своих желаний? Ах, придет ли то время, когда ангел-путеводитель принесет весть, что наша Марцелла пристала к берегам Палестины, и зашумит хор монахов и толпа девственниц? Вот уж мы поднялись спешить навстречу, и не ожидая повозки, быстро несемся пешком. Возьмем за руки, насмотримся в лице, и не оторвемся от желанных объятий. Ужели, в самом деле, не будет того дня, когда нам придется вместе войти в вертеп Спасителя? Плакать на гробе Господнем с сестрою², плакать с матерью³? Потом лобызать древо крестное, и на масличной горе с возносящимся Господом возноситься желанием и духом? Видеть выход Лазаря, повитого пеленами, и чистейшие, омывшие Господа струи Иордана? Отсюда идти к дому овчему Пастырей, молиться на гробнице Давидовой? Видеть и теперь Амоса пророка, трубящего в пастуший рог на своей горе? Поспешить воспоминанием в палатки Авраама, Исаака и Иакова и трех их славных жен? Увидеть источник, в котором Филипп окрестил евнуха? Пройти в Самарию, и поклониться останкам Иоанна Крестителя, также Елисея и Авдия? Войти в пещеры, в которых во время гонений и голода питалось такое число пророков? Пойдем в Назарет, и соответственно с значением самого названия его, увидим цвет Галилеи. Не далеко отсюда видна будет Кана, где вода превращена в вино. Взойдем на гору Фавор и увидим там жилище Спасителя, не как хотелось когда-то Петру, с Моисеем и Илиею, но с Отцем и Духом Святым. Отсюда пойдем к Генисаретскому морю, и увидим в пустыне пять тысяч и затем четыре тысячи человек, насыщенных пятью и семью хлебами. Покажется городок Наин, в воротах которого воскрешен сын вдовы. Посмотрим и на Ермоним и горящий Эндор, в котором побежден Сисара. Увидим и Капернаум, обыкновенное место знамений Господних, и вместе с ним всю Галилею. И когда за тем по следам Господа, чрез Силоам, Вефиль и другие места, в которых, как знамена побед Господних, возносятся церкви, мы возвратимся к своей пещере, тогда станем петь постоянно, часто плакать, непрестанно молиться, и уязвленные копием Спасителя, воскликнем вместе: обретох, егоже возлюби душа моя: удержах его, и не оставих его (Песн. 3:4).

Прочитав письмо твоей чести, которым неожиданно для меня почтила меня твоя благосклонность, я обрадовался одобрению со стороны почетного и красноречивого мужа; но, обратившись к самому себе, немало скорбел, сознавая, что меня, недостойного таких похвал и славы, они более тяготят, чем облегчают. Ты знаешь наше правило – держать знамя смирения и восходить на высоту, идя путем низменным. В самом деле, столько ли я значу, так ли я велик, чтобы заслуживать одобрение ученого мужа и принимать пальму первенства в красноречии от того, кто пишет столь красноречиво, что внушает мне страх – писать? Но, однако ж, должно решиться (писать к тебе), чтобы любовь, которая не ищет своих си, а яже суть ближняго (1Кор. 13:5), исполнила долг вежливости, когда не в силах принять на себя наставнические обязанности.

Приветствую тебя и святую и достопочтенную сестру твою Серениллу, которая, θερονύρως⁴ идя по волнам сего века, достигла пристани Христовой, как будто это предназначено было ей самым значением ее имени. Ибо мы читаем, что и святой Даниил назван мужем желаний (Дан. 9:23) и другом Божиим, поскольку желал знать тайны Его. Охотно исполняю то, что просила меня сделать достопочтенная Павла: советую вам и умоляю ради любви Господней подарить нас вашим лицезрением, и ради святых мест, обогатить нас таким даром. А если бы вам не понравилось наше сообщество, – то все-таки долг веры помолиться там, где стояли ноги Господа, и как бы увидеть свежие следы рождества, страданий и крестной Его смерти.

Из своих сочиненьишек я ничего не послал, потому что весьма многие из них вылетели из своего гнезда, и некстати удостоены издания в свет, и потому я опасался, как бы ни послать тебе того, что уже ты имеешь. Если же пожелается тебе позаимствовать экземпляр моих трудов, то может взять или у Марцеллы, живущей на Авентинской горе, или у Лота нашего времени, святейшего мужа, Домниона. Я же ожидаю личного свидания с тобою, и или дам тебе целый (экземпляр), когда прибудешь, или, если этому помешают какие-нибудь неблагоприятные обстоятельства, охотно пришлю, что прикажешь. В подражание Транквиллу и греку Аполлонию, я написал книгу о знаменитых мужах от Апостолов и до нашего времени, и в конце длинного ряда их, как отребие, и самого незначительного из всех христиан, я поставил и себя, когда мне необходимо было кратко указать на то, что я написал до 14 года царствования Феодосиева. Когда эту книгу ты возьмешь у выше упомянутых лиц, и по справке с указателем не найдешь у себя некоторых моих сочинений, то я прикажу мало-помалу переписывать их для тебя, если пожелаешь.

Причиною, по которой я доселе не писал к тебе, было твое молчание. Я опасался, прервав своим письмом твое молчание, не показаться тебе более навязчивым, чем учтивым. А теперь по вызову твоего дорогого письма, побудившего притом меня к обсуждению нашего образа мыслей, принимаю соученика, собеседника и друга с распростертыми, как говорят, объятиями: готовлю тебя в защитника моих сочинений, с условием, впрочем, если найду наперед в тебе милостивого судью, и притом познакомлю своего оратора со всем, в чем меня обвиняют. Ибо, как писал твой Туллий, и прежде него в одной краткой книге Антоний, первое условие победы – тщательно изучить предмет, в пользу которого намереваешься говорить.

Некоторые обвиняют меня, что в книгах, написанных мною против Иовиниана, я вдался в крайность, как в похвале девства, так и в унижении брака, – и говорят, что осуждением супружества настолько возвышается целомудренность, что, по-видимому, не остается никакого сравнения между женою и девицею. Если я хорошо помню, в чем дело, то спор между Иовинианом и нами состоял в том, что он ставил супружество наравне с девством, а мы на низшей степени: для него и девство, и брак были или равны, или безразличны; а для нас имели большое различие. Иовиниан был осужден и тобою, действовавшим о Господе, за то, что дерзнул поставить супружество наравне с непрерывным целомудрием. А если девица и замужняя безразличны, то почему он не мог услышать в Риме прощения за это мнение? Девица рождается от мужа, но муж не от девицы. Не может быть никакой середины: должно последовать или моему мнению, или Иовинианову. Если осуждать меня за то, что супружество я ставлю ниже девства, то пусть хвалят того, кто ставит их наравне. А если осудили того, кто считал их равными, то его осуждение послужит в пользу моего образа мыслей. Пусть люди века сего не довольны, что они поставлены на низшей степени, чем люди девствующие; не удивляюсь, что духовные, монахи и воздержники не хвалят того, что делают. Удаляются от собственных жен, чтобы подражать девственной чистоте, а хотят, чтобы замужние стояли на той же высоте совершенства, как и девицы. Пусть или соединяются с своими женами, которым дали обеты, или если воздерживаются от жен, то пусть лучше молча признаются, что есть нечто такое, что они предпочитают супружеской связи. Неужели я совсем невежда в Писаниях и теперь только в первый раз читаю священные книги, что я не мог провести линии и (так сказать) тонкой нити различия между девством и супружеством? Именно, я не знал изречения: не буди правдив вельми (Еккл. 7:17); и когда закрывал один бок, меня ранили в другой; а сказать яснее, когда я твердыми шагами иду против Иовиниана, мой тыл изранен Манихеем.

«Спрашиваю, не говорил ли я этого наперед, тотчас в начале моего сочинения? Ибо мы не порицаем и супружества, следуя учению Маркиона и Манихея, и не считаем вообще гнусным брачное сожитие, следуя заблуждению Татиана, вождя Энкратитов, который осуждает и пренебрегает не только супружество, но даже и пищу, сотворенную Богом на потребу. Знаем, что в большом доме есть сосуды не только золотые и серебряные, но и деревянные, и глиняные, и что на Христовом основании, положенном архитектором Павлом, иные надстраивают злато, серебро и камение честное, а иные, напротив, дрова, сено, тростие. Не отрицаемся честного брака и ложа нескверного. Мы читали в числе первых изречений Божиих: раститеся и множитеся и наполните землю (Быт. 1:28). Но мы все-таки ставим супружество ниже девства, которое рождается от супружества. Ужели серебро перестало быть серебром, потому что есть золото, которое дороже серебра? Унижение ли для дерева и жатвенных трав, если корню и листьям, стеблю и мякине предпочитаются плоды и зерна? Как плод происходит от дерева, как зерно из стебля, так и девство от супружества. Урожаи во сто, в шестьдесят и в тридцать, хотя происходят и от одной почвы и от одного даже посева, однако ж, весьма различны по количеству. Тридцать относится к замужним, поскольку даже и самое сложение пальцев в счете (XXX), как бы обнимающихся и переплетающихся в сложном поцелуе, указывает на мужа и жену; шестьдесят (LХ) ко вдовам, потому что они находятся в стеснительном и прискорбном положении, в соответствие чему и выражается это число большим пальцем, так как чем больше трудности для вкусившей удовольствий воздержаться от приманки к ним, тем больше ей и награды. Но число сто (С) (прошу читателя обратить внимание) переносится с левой руки на правую, и хотя теми же пальцами, какими на левой обозначаются замужние и вдовы, но не на той руке, изображаемое в виде кольца представляет корону девства».

Спрашиваю тебя, тот, кто это говорит, осуждает замужество? Мы сказали, что девство – золото, замужество – серебро. Мы представили, что урожай во сто, в шестьдесят и в тридцать производятся одною землею, и одним посевом, хотя и весьма различны количественно. И кто же из читателей будет настолько несправедлив, чтобы судить меня не из моих собственных слов, но по своему разумению их? А в самом деле, мы были в отношении к супружеству даже гораздо снисходительнее, чем почти все латинские и греческие толкователи, так как они сотое число относили к мученикам, шестидесятое – к девицам, тридцатое – ко вдовам; и по их мысли выходило, что замужние исключаются из числа плодов доброй земли и урожайного посева. Но чтобы свою первоначальную осторожность не испортить дальнейшею неосмотрительностью, я, обозначив части своего сочинения и приступая к рассмотрению отдельных вопросов, тотчас же сказал следующее: «Прошу вас, девственники и воздержники, супруги и второбрачные обоего пола, помогите молитвами моим усилиям». Иовиниан враг всех вообще. А в чьих молитвах я нуждаюсь, кого молю быть помощниками мне в труде, тех разве я могу осудить в манихейском заблуждении?

Перейдем к другому. Ибо и самая сжатость пределов письма не позволяет долее останавливаться на подробностях. Изъясняя вот это изречение апостола: жена своим телом не владееть, но муж: такожде и муж своим телом не владеет, но жена (1Кор. 7:4), мы присовокупили следующее (Lib. 1, сар. 4): «здесь вся речь идет о тех, которые состоят в супружестве: вопрос в том – можно ли им оставлять жен, что запрещено и Господом в Евангелии. Посему-то апостол и говорит: добро человеку жене (или женщине – uxorem vel mulierem) не прикасатися (1Кор. 7:1), как будто и в прикосновении есть опасность, и как будто не избежит ее тот, кто коснется к ней. Посему-то и Иосиф, когда хотела коснуться его египтянка, сбросил одежду, убегая из рук ее. Но кто женился, тот, поскольку не имеет права воздерживаться (от жены) без взаимного согласия, или дать разводную без вины ее, пусть исполняет супружеский долг, так как добровольно обязался исполнять его». Кто говорит, что это заповедь Господа, чтобы не отпускать жен, и что вопреки согласию, еже Бог сочета, человек да не разлучает (Мф. 19:6), можно ли о том сказать, что он осуждает супружество? Опять в следующих словах: кийждо, сказано, свое дарование имать от Бога: ов убо сице, ов же сице (1Кор. 7:7). Изъясняя эту мысль, мы сказали следующее (Lib. 1, сар. 8): «ясно, говорит апостол, чего желал бы я. Но так как и в церкви дарования различны, то допускаю и супружества, чтобы не показаться осуждающим природу. Но заметь при этом, что девство есть одно дарование, а супружество – другое. Ибо, если бы девство и супружество были безразличны, то, заповедуя воздержание, Апостол отнюдь бы не сказал: но кийждо свое дарование имать от Бога: ов убо сице, ов же сице. Где у каждого есть своя особенность, там есть и различие. Допускаю, что и супружество есть дарование Божие, но между одним дарованием и другим большое различие. Наконец, Апостол об одном каявшемся после блудодеяния сказал: сопротивное паче вы да даруете ему и утешите... Емуже аще что даруете, и аз (2Кор. 2:7, 10), и дабы мы не подумали, что должно презреть дарование человека, присовокупил: ибо аз аще что даровах, емуже даровах, вас ради о лице Иисусе Христове (ст. 10). Христовы дарования различны. Посему и Иосиф, прообразовавший Христа, имел разноцветную одежду. И в псалме сорок четвертом читаем: предста царица одесную тебе, в ризах позлащенных одеяна, преиспещрена (Пс. 44:10). И апостол Петр говорит: яко и снаследницы многообразной (multiplici) благодати Божией (1Пет. 3:7), что по-гречески читается выразительнее: – ποικιλης, т.е. многоразличной (variae).

Спрашиваю, что значит это усилие – закрывать глаза, и не видеть самого ясного света? Мы сказали, что «в церкви дарования различны, – дарование девства – одно, супружества – другое», – и не много спустя, – «согласен, что и супружество есть дар Божий: но между одним даром и другим – большое различие». И говорят, что мы осуждали то, что в самых ясных словах мы назвали дарованием Божиим. Если Иосифа считать прообразом Господа, то разноцветность одежды его должно применить к девицам, вдовам, воздержницам и замужним. Да и можно ли по одежде считать Иосифа не прообразом Христа, – когда и сама царица, то есть церковь Спасителева, как мы указывали, – в ризах позлащенных одеяна, преиспещрена? И впоследствии, рассуждая о браке, мы следовали этому же образу мыслей. Следующее за сим место не относится к предмету настоящего спора, поскольку содержит в себе мысль Господа, чтобы жена, которая не должна быть отпускаема, разве словесе любодейного, – уже будучи отпущена, не выходила замуж за другого при жизни первого мужа: или, чтобы она опять примирилась с мужем своим, подобно тому, как и в другом месте сказано: жена привязана есть законом, в елико время живет муж ея. Аще же умрет муж ея, свободна есть, за негоже хощет посягнути: точию о Господе (1Кор. 7:39), то есть только за христианина. Здесь очевидно позволяются вторые и третьи браки о Господе, тогда как запрещаются даже и первые браки с язычниками.

Прошу, пусть откроют уши мои порицатели, пусть обратят внимание на то, что мы допустили вторые и третьи браки о Господе. Кто не осуждал вторых и третьих браков, мог ли тот осудить первые? Точно также и в том месте, где мы изъяснили изречение апостола: во обрезании ли кто призван бысть, да не отторгнется: в необрезании ли кто призван бысть, да не обрезуется (Ibid. 18), (хотя некоторые даже весьма разумные толкователи Писаний утверждают, что это сказано на счет обрезания и рабства законного), не стояли ли мы самым ясным образом за супружеский союз? Ибо мы говорили (Lib. 1, с. 6): «В необрезании ли кто призван бысть, да не обрезуется. Если ты имел жену, сказано, когда принял веру, то не считай веры Христовой основанием для развода, поскольку Господь призвал нас в мире. Обрезание ничтоже есть, и необрезание ничтоже есть, но соблюдение заповедей Божиих (1Кор. 7:19 и Гал. 5:6). Без дел никакой пользы не приносит и безбрачие, и супружество, даже вера, и притом исключительно свойственная христианкам, называется мертвою, если не сопровождается делами; в противном случае могли бы считаться в чине святых девы Весталки и одномужние служительницы Юноны». И спустя немного говорится: «раб ли призван был еси, да не нерадиши (не печалься); но аще и можеши свободен быти, больше поработи себе (1Кор. 7:21). Если ты, сказано, взял жену, привязался к ней, и, исполняя свой долг, не имеешь власти над своим телом, но (сказать яснее) сделался рабом жены: то не печалься по этому поводу, и не вздыхай о потере девственности. И хотя бы ты и мог найти какие-нибудь причины для развода, чтобы наслаждаться свободою целомудрия, то не ищи своего благополучия чрез погибель другого». Наблюдай в отношении к жене умеренность, не предупреждай, когда она не вызывает. И если будешь действовать терпеливо, то жена переменится на сестру.

Так и в том месте, – где мы объяснили, почему Павел сказал: о девах же повеления Господня не имам: совет же даю яко помилован от Господа верен быти (1Кор. 7:25), – мы поставляли самое девство в связи с сохранением супружеского состояния. «Если бы Господь заповедал девство, то значило бы, что он осудил бы супружество и исторгнул бы семя человеческое, от которого рождается и самое девство. Если бы он отсек корень, то как мог бы искать плодов? Если бы наперед не подложил основания, то каким образом мог бы воздвигнуть стены и покрывающую их кровлю?» Если мы сказали, супружество корень, а девство – плод, супружество – основание, а постоянное целомудрие – стены или кровля; то кто же из моих порицателей будет столько нахален или столько слеп, чтобы, видя в доме стены и кровлю, и не заметить основания, на котором держатся стены и кровля? И в другом месте, привести определение Апостола, в котором он говорит: привязался ли еси жене, не ищи разрешения: отрешился ли еси жены; не ищи жены (1Кор. 7:27) мы присоединили к этому следующее (Lib. 1, ст. 7): «всякий держись своих границ: отдай мне мое, и возьми свое. Если ты соединился с своею женою, не давай ей развода. Если разошелся с женой, не ищи ея. Как я не разрываю брака, если им раз уже соединены, так и ты не соединяй того, что разорвано». По поводу еще одного текста нами самым ясным образом высказано, что мы думали о девстве и супружестве (Lib. 1, сар. 7): «Апостол не навязывает нам на шею петли, и не принуждает быть тем, чем мы не хотим, но убеждает к тому, что честно и прекрасно и побуждает служить Господу прилежно, быть всегда внимательными в ожидании готовой открыться воли Господней, дабы все, что ни повелит Он, мы могли исполнить тотчас, как исполняет приказания воин добрый и готовый к брани, не терпящий никакого попечения всяческаго, еже даде Бог, по Экклезиасту, сынам человеческим, еже пещися в нем (Еккл. 3:10). Под конец сравнения девства и супружества мы заключили наше исследование следующими словами (Lib. 1, сар. 7): «Где есть хорошее и лучшее, там не одинакова награда, там, конечно, различны дарования. Таким образом, между супружеством и девством столько же различия, сколько между неделанием греха и деланием добра; сказать еще проще, – сколько между хорошим и лучшим».

Впоследствии (Lib. 1, с. 8), по окончании речи о супружестве и девстве, мы снова сравнивали однобрачность с второбрачием и как супружество поставили ниже девства, так и однобрачие поставили ниже второбрачности. Все это мы сделали для того, чтобы, по нашим словам, «осторожно следуя узаконениям Писания идти между ними прямою дорогою, и не уклониться ни на десно, ни на шуе, и исполнить изречение: не буди правдив вельми (Еккл. 7:17). Не показали ли мы при этом до очевидности, что в священном Писании означается десным и шуиим, и что значит не буди вельми правдив? Именно, что левое состоит в том, если следовать страстям иудеев и язычников и постоянно жаждать сообщений; десное – если следовать заблуждению манихеев, и при наружном целомудрии путаться в сетях распутства. А дорога прямая – искать девства в такой мере, чтобы не осуждать брака. Поэтому, кто из судей моих сочинений будет настолько несправедлив, чтобы сказать, что я осуждаю первый брак, если он читал, что я говорил о втором? Апостол дозволяет вторые браки; но дозволяет желающим, тем, которые не могут воздержаться; егда бо рассвирепеют о Христе, посягати хотят, имущия грех, яко первыя веры отвергошася; и допускает потому, что некия возвратишася вслед сатаны (1Тим. 5:11–12, 15). Однако лучше им было бы, если бы они оставались без брака; и при этом апостол указывает на свой апостольский авторитет: по моему совету. А чтобы не показался незначительным авторитет апостола, как человека, он прибавляет: мнюся бо и аз Духа Божия имети (1Кор. 7:40). Где он призывает к воздержанию, там предлагает – не свой совет, а совет Духа Божия. А где дает позволение на брак, там не упоминает о Духе Божием, а дает совет простой рассудительности, – и настолько снисходительный ко всем, чтобы каждый мог его принять». Представив таким образом свидетельства, в которых Апостол дозволяет вторые браки, мы тотчас прибавили: «как девам он позволяет брак из-за опасности любодеяния, и делает извинительным то, что само по себе не составляет непременной потребности; так из-за того же любодеяния он дозволяет и вдовам вторыя замужества». Ибо лучше знать одного мужа, хотя бы он был второй или третий, чем, многих: «то есть, терпимее – быть блудницей для одного человека, чем для многих». Пусть замолчит клевета, – мы рассуждаем здесь о втором, третьем, четвертом (если угодно) супружестве, но не о первом. А дабы наших слов: «терпимее быть блудницей одного человека, чем многих», – никто не отнес к первому браку, когда речь наша исключительно шла о втором и третьем, мы заключили напоследок рассуждение о вторых и третьих браках так: «Вся ми леть суть, но не вся на пользу (1Кор. 6:12). Не осуждаю вторых, третьих, ни даже (если можно так выразиться) осьмых браков. Скажу еще более: принимаю даже блудника кающагося. Что в одинаковой степени простительно, то должно и взвешивать на одних и тех же весах».

Пусть краснеет мой порицатель, говорящий, что я осуждаю первые браки, когда читает: «не осуждаю вторых, третьих, ни даже, если можно так выразиться, осьмых браков». Не осуждать – одно, восхвалять – другое: давать позволение – одно, хвалить добродетель – другое. А если я кажусь строг в выражении: «что в одинаковой степени простительно, то должно и взвешивать на одних и тех же весах», то думаю, что меня не будет судить за жестокость и суровость тот, кто прочел как места, относящиеся к девству и супружеству, так и места, относящиеся к троебрачным, осьмобрачным и кающимся. Наконец, наше слово засвидетельствовано Христом, по плоти девственным, по духу однобрачным, так как у него – одна церковь: а подумали, что мы осуждаем брак! Говорят, что я осуждаю брак; а чьи это слова (Lib. 1, ст. 13): «Нет сомнения, что священники произошли от племени Аарона, Елиазара и Финееса: они, как имевшие сами жен, по справедливости восстали бы против нас, если бы мы, увлеченные заблуждением энкратитов, стали утверждать, что должно порицать супружество». Мы осуждаем Татиана, начальника энкратитов, отвергающего супружество, можем ли сами порицать брак? Опять из написанного мною там, где я сравниваю девиц и вдов, ясно само собою, что я думаю о браках, и как различаю я три степени: девство, вдовство или воздержание от жен и супружество. «Не отрицаю, что блаженны вдовы, которыя останутся такими после крещения: не уменьшаю заслуги и тех, которые в чистоте живут с мужьями: но так как первые имеют пред Богом более цены, чем замужние, служащие брачным обязанностям: то пусть же и они сами переносят благодушно, если им предпочитается девство».

Представив изречение Апостола к Галатам: от дел закона не оправдится всякая плоть (Гал. 2:16), мы дали ему такой смысл (Lib. 1, ст. 23). «К делам закона относятся и супружества, почему законом и осуждаются те, которые не имеют сыновей. В Евангелии же если и дозволяются супружества, то иное дело – давать позволение слабости, а иное – обещать награду за добродетель». Тут мы ясно сказали, что браки позволяются в Евангелии; но, однако, что живущие в брачном союзе не могут получать награды непорочности. Если живущим в супружестве это не нравится, то пусть гневаются не на меня, а на священное Писание, – да на Евангелистов, на пресвитеров, диаконов и весь чин священнический и левитский, на всех, которые сознаются, что они не могут приносить жертв, если служат брачным обязанностям. Не ясно ли, что мы думаем о девицах, вдовах и супругах, и из того места, где мы представили изречение из Апокалипсиса (Lib. 1, ст. 28): Сии поюще песнь нову, которой никтоже можаше навыкнути, – суть девственницы. Они суть первенцы Богу и Агнцу и без порока (Апок. 14:3–4). Если девы суть первенцы Божии, значит вдовы и находящиеся в замужестве будут после первенцев, то есть, во второй и третьей степени; а об нас говорят, что с еретическим неистовством мы осуждаем браки!

Много и еще сказано нами по всей книге с осторожною умеренностью о девстве, вдовстве и о супружествах. Но, заботясь о краткости, представлю еще только одно свидетельство, коему, не думаю, чтобы кто стал противоречить, если не захочет показаться предубежденным или безумцем. Упомянув, что Господь ходил на брак в Кану Галилейскую, после нескольких слов я присовокупил следующее (Lib. 1, сар. 25): «кто ходил на брак, тот и учил, что должны быть браки, и мог бы повредить значению девства только в таком случае, если бы мы не поставили супружества на третьей степени после девства и вдовства. А теперь, когда еретики стали осуждать супружество и отметать постановление Божие, мы охотно слушаем, что говорится в похвалу супружества. Ибо церковь не осуждает супружеств, но ставит их низко, и не презирает, но дает им известное значение, зная (как сказали мы выше), что в велицем дому не точию сосуди злати и серебряни суть, но и древяни и глиняни: и ови убо в честь, ови же не в честь (2Тим. 2:20). И всякий, кто очистит себя, будет сосуд в честь, благопотребен, на всякое дело благое уготован». Говорю, кто бы и что ни говорил в похвалу супружества, – мы слушаем охотно. Хвалят супружество, мы охотно слушаем; можем ли осуждать супружество? Церковь не осуждает супружества, но ставит низко. Хотите, не хотите, замужество поставляется ниже девства и вдовства. Церковь не осуждает супругов, пребывающих в своих обязанностях, но ставит их низко, и не презирает, но дает известное значение. Если захотите взойти на вторую степень целомудрия, – это в вашей воле. Но зачем же негодуете, если, стоя на третьей степени, не хотите взойти на высшую?

Таким образом, если я, как осторожный путник, шел почти по тысяче путей, и если так часто и многократно убеждал читателя, что я придаю замужним известное значение, по которому ставлю их ниже воздержниц, вдов и девиц; то благоразумному и благосклонному читателю, нашедши в одном месте что-нибудь, показавшееся ему несносным, следовало бы поискать объяснения того в других местах, а не осуждать меня, будто бы в одной и той же книге я выразил противоположные мнения. Кто же настолько туп, и настолько неискусен в писательстве, чтобы одно и то же хвалил и осуждал? Разрушал созданное, и созидал разрушенное? И уже одолевая врага, наконец, поразил себя собственным мечем? Если бы меня осуждали люди простые, не знакомые ни с риторическою, ни с диалектическою наукой, я извинил бы их невежество, и не стал бы опровергать обвинений. Но теперь, когда хотят более оскорблять, чем понимать меня люди красноречивые, и учившиеся свободным наукам, – я дам им краткий ответ, что они должны исправлять ошибки, а не обвинять за них. Поле открыто, войско стоит напротив, образ мыслей противника ясен, и (скажу выражением Виргилия): «Взгляни, тот напротив, кто вызывает» (Энеида II): пускай отвечают противнику. Или пусть соблюдают умеренность в споре, или пусть возьмут учительскую лозу, и тогда покажут мне, что я опустил или сказал лишнее в своих книгах. За учителями я следую, а обвинителей не слушаю. Тонкая уловка, – из-за стены считать удары, которые терпит сражающийся, и тогда как сам обмазан мазями, облитого кровью воина упрекать в трусости. Пока я этого и не говорил, я уже был виновен в тщеславии за то, что вышел на бой, когда другие спали; а теперь говорю это с тем, чтобы могли сражаться осторожнее те, которые видят меня раненным. Не советую тебе вступать в такой бой, в котором будешь только обороняться, и, не действуя правой рукой, – будешь туда и сюда ворочать щит левой. Ты должен или победить, или пасть. А победителем я не могу считать тебя дотоле, пока не вижу врага пораженным.

Ученейшие мужи, мы вместе учились в школах, вместе изучали сведения, текущие из источников Аристотелевых или Горгиевых, именно, что есть много родов сочинений, – что иное значит писать γυμνατικώς, иное – δογματικώς. В первом роде сочинений – пустое словопрение, в ответ противнику представляется то то, то другое. Доказывают, как заблагорассудится, говорят одно, думают другое; по пословице, показывают хлебы, а держат камень. Но во втором роде сочинений необходима искренность и, так сказать, открытое чело. Иное дело – спрашивать, иное – делать определения. В одном случае должно спорить, в другом – научать. Ты учишь меня, заботливый наставник, когда я стою в битве и нахожусь в опасности потерять жизнь. Не желай и не думай наносить рану с боку. Рази прямо мечем. Стыдно тебе побеждать врага коварством, а не мужеством. Как будто не в том состоит высочайшее искусство военное, чтобы с этой стороны грозить, а с той поражать. Читайте, прошу вас, Демосфена, читайте Туллия: а если вам, может статься, не нравятся ораторы (искусству которых более свойственно говорить правдоподобное, чем сущую правду), то читайте Платона, Феофраста, Ксенофонта, Аристотеля и других, которые, получив течение из родника Сократова, растеклись разнообразными ручьями. Что у них бездоказательно? Что просто? Есть ли слово без мысли? И есть ли мысль, не одерживающая победы? Ориген, Мефодий, Евсевий, Аполлинарий пишут целые тысячи сочинений против Цельза и Порфирия. А посмотрите, с какою доказательностью, в каких ясных положениях они разбивают сплетенное духом дьявольским. Но так как иногда они принуждены говорить не то, что у них на душе, а то, что необходимо сказать, то и говорят против того, что говорят язычники. О латинских писателях: Тертуллиане, Киприане, Минуцие, Викторине, Лактанцие, Иларие, – не скажу ничего, дабы не показалось, что я не столько защищаю себя, сколько обвиняю других. Укажу на апостола Павла; сколько раз я ни читал его, мне казалось, я слышал звуки не слов, а громов. Читайте его послания, а особенно к Римлянам, Галатам, Ефесеям, в которых он всецело отдается спору, и вы увидите его в свидетельствах, заимствуемых им из ветхого завета, как искусно, как расчетливо, как хитро он ведет свое дело. Вам покажутся слова его простыми словами человека, будто наивного и необразованного, который не умеет ни сам хитрить, ни отражать чужих хитростей; но вглядитесь, – это молния. Остановясь на предмете речи, он берет все, что ни соприкасается с ним; оборачивается тылом, чтобы победить; притворяется бегущим, чтобы поразить. Взведем на него клевету и скажем ему: «Свидетельства, которыми ты пользуешься против иудейства или других ересей, на своих местах гласят так, а в твоих посланиях иначе. Мы видим, что взятые тобою примеры служат тебе для победы, а на своих местах они даже не годятся и для бичей. Но не говорит ли он нам вместе с Спасителем, что мы иначе говорим на площади, и иначе – дома? Народы слушают притчи, а ученики истину (Мф. 13:11). Фарисеям Господь предлагает вопросы, а сам не высказывает их. Учить ученика – одно, а побеждать противника – другое. «Тайна, сказано, моя Мне, тайна моя Мне и моим».

Вы досадуете на меня за то, что Иовиниана я не научал, а побеждал. Еще досадуют на меня и те, которые жалеют, что он анафематствован, и, одобряя, таким образом, свое действительное состояние, изобличают свое притворство. Как будто я еще должен был просить Иовиниана, чтобы он уступил мне, а не вести его, помимо его воли и несмотря на сопротивление в оковы истины. Если бы даже из желания победы я сказал что-нибудь вопреки смыслу Писания, то и, так как это обыкновенно бывает при спорах сильных людей, свою вину я искупал бы заслугой. А теперь, когда я был более переводчиком апостола, чем самостоятельным мыслителем, и исполнял только обязанность толкователя, теперь, если что и кажется суровым, – то должно быть отнесено более к тому, кого мы изъясняли, чем ко мне изъяснявшему. Разве, может быть, апостол сказал так, а мы извратили прямое значение его слов неправильным толкованием? Кто думает это, пусть обратится к самым писаниям. Мы сказали: «Если добро человеку женщины не касаться, значит, зло – касаться: ибо противоположность добра – только зло. А если зло и все-таки прощается, то, конечно, допускается с тем, чтобы не произошло что худшее этого зла», – и проч. до начала другого отделения. Все это мы высказали по поводу слов апостола: добро человеку жене не прикасатися: но блудодеяния ради кийждо свою жену да имать, и каяжда жена своего мужа да имать (1Кор. 7:1–2). Чем же не соответствуют мои слова мысли апостола? Разве может быть тем, что он утверждает, а я говорю условно, он определяет, а я подразделяю; он решительно говорит: Добро человеку жене не прикасатися, – а я нерешительно исследую, добро ли человеку не прикасаться к жене. Так говорит только сомневающийся, а не утверждающий. Он говорит: добро не прикасатися, я присоединяю, что может быть противоположно добру. И за тем впоследствии: «замечайте мудрость апостола: он не сказал: Должно человеку жены (uxorem) не иметь, но добро женщине (mulierem) не прикасаться», как бы давая знать, что в самом прикосновении заключается, и что не избежит женщины тот, кто прикоснется к ней. Таким образом, ты видишь, что мы говорили не о супружестве, но вообще о сожитии сказали, что в отношении к целомудрию, девству и ангельскому подобию добро есть человеку жене не прикасатися. Суета суетствий и всяческая суета, говорит Экклезиаст (Еккл. 1:2). Если все твари, как созданные благим Творцом, – добрые; то каким образом всяческая – суета? Если суета – земля, то неужели суета и небо, и Ангелы, и Престолы, Господства, Власти и прочие Силы? Дело в том, что то, что – хорошо само по себе, как сотворенное благим Создателем, называется суетой сравнительно с лучшим, например: светоч по сравнению с лампадой ничто; лампада не очень светла при сличении с звездою. Звезду поднеси к луне, – она станет темна; приблизь луну к солнцу – и она перестанет светить: солнце сопоставь со Христом, и оно померкнет. Аз есмь, сказано, Сый (Исх. 3:14); значит, никакая тварь не существует, если сравнивать ее с Богом». Не предаждь, говорить Есфирь, Господи скиптра твоего сим, иже не суть (Есф. 4:17), то есть идолам и демонам. А в самом деле, ведь были идолы и демоны, которым не отдавать она просила. В книге Иова читаем также, что Валдад говорит о нечестивом: «да будет отгорожена от шатра его безопасность; да будет попирать его погибель подобно царю; да вселятся в шатрах его союзники того, которого нет» (Иов. 18, 14–15), т.е. дьявола, который, хотя и имеет союзников, – а он не имел бы их, если бы не существовал; – однакож называется несуществующим, потому что погиб для Бога. В подобном же смысле противоположения мы сказали, что зло прикасаться к женщине (а о супружестве и намека не было), поскольку добро не прикасаться. И присовокупили, что «девство называем пшеницей, супружество – ячменем, а любодеяние – скотским пометом». Конечно, пшеница и ячмень – творение Божие. Но в Евангелии ячменным хлебом насыщается более народа, а пшеничным – менее (Мк. 6:44). Сказано: человеки и скоты спасеши, Господи (Пс. 35:7). Это самое мы высказали в других словах, когда сказали, что девство – золото, а супружество – серебро, и что есть сто сорок четыре тысячи запечатленных девственников, которые не сквернились с женами; этим мы хотели показать, что все, не оставшиеся девственниками, по сравнению с чистейшею, ангельскою непорочностью, и самим Господом нашим Иисусом Христом, – скверны. Если покажется кому-нибудь грубым и достойным порицания, что мы поставили на таком же расстоянии девство от супружества, на каком находится пшеница от ячменя; тот пусть прочтет книгу св. Амвросия о вдовах; в ней он найдет между прочим, сказанным о девстве и вдовстве, и следующее: «Апостол не настолько почитает супружество, чтобы унижать подвиги девства: но призывая прежде всего к воздержанию, допускает врачевство от невоздержания. Дав награду твердым в подвиге, апостол позаботился однакож, чтобы никто не терпел недостатка в пути; одобряет первых, но не пренебрегает и последними. Ибо он знал, что Господь Иисус одним подал хлеб ячменный, чтобы не взалкали на пути (Ин. 6:5 и след.), а другим – тело свое, чтобы они достигли царства небесного». – И впоследствии: «и так супружество союза не должно избегать, как преступления, но должно принимать его, как бремя необходимости. Ибо закон осудил жену на рождение детей в воздыхании, – и на то, чтобы в отношениях ее к мужу той обладал ею (Быт. 3:16). Таким образом, болезням и воздыханиям при рождении детей подвергается жена, а не вдова, и обладанию мужа подчиняется одна замужняя, а не девица. А в другом месте сказано: ценою куплени есте; не будите раби человеком (1Кор. 7:23). Смотрите, как ясно значение супружества, как рабства». – Спустя немного: «и так, если доброе супружество есть рабство, то что же такое – худое, в котором не могут взаимно вести друг друга к святости, но к погибели?» Все, что мы в пространном слове рассказывали о девстве и замужестве, Амвросий выразил сжато, в немногих словах сказав многое. Девство объясняется им, как призвание к воздержанию, – брак, как лекарство от невоздержания. И многознаменательно переходя от высшего к низшему, девам он приписывает награду первого достоинства, а замужним дает утешение, чтобы не ослабели на пути. Одних хвалит, других не презирает. Супружество сравнивается у него с ячменем, а девство – с телом Христовым. А я думаю, что гораздо меньше расстояния между ячменем и пшеницей, чем между ячменем и телом Христовым. Наконец, он говорит, что супружество принимается как необходимое бремя, что имеет значение самого очевидного рабства, – и многое другое, что пространно исследовано в трех книгах о девах.

Из всего этого ясно, что я не говорил ничего нового о девах и замужних: но во всем следовал мнению прежних писателей, как указанного мужа, так и других, которые рассуждали о церковных правилах. Я лучше желаю подражать суровости этих мужей, чем бесчестной снисходительности кого бы ни было другого. Пусть сердятся на меня замужние за то, что я сказал: «спрашиваю, что доброго в том деле, которое препятствует молиться и не позволяет принимать тела Христова? Когда исполняю я долг супружеский, я не исполняю долга воздержания». Апостол повелевает в одном месте непрестанно молитеся (1Сол. 5:17). «Если непрестанно должно молиться, значит никогда не должно служить браку. Потому что когда бы я ни исполнил долг супружеский, я не могу молиться». На каком основании я это говорил, очевидно; я истолковывал следующее изречение апостола: не лишайте себе друг друга, точию по согласию до времени, да пребываете в посте и молитве (1Кор. 7:5). Апостол Павел говорит, что мы не можем молиться, когда сообщаемся с женами. Если сообщение препятствует менее важному, то есть молитве, то как оно не будет препятствовать гораздо более важному – именно принятию тела Христова? Петр увещевает к воздержанию, во еже не прекращатися молитвам нашим (1Пет. 3:7). Спрашиваю, в чем же тут моя погрешность? Что я преступил? в чем провинился? Если течет бурная и мутная вода, то виновато не русло, а исток. Или осуждают меня за то, что я осмелился прибавить от себя: «что доброго в том деле, которое не позволяет принимать тела Христова?» На это отвечу кратко. Что важнее: молиться, или принимать тело Христово? Конечно, принимать тело Христово. А если сообщение препятствует менее важному, то гораздо больше оно препятствует более важному. Мы сказали в той же книге (Lib. 1. с. 10), что Давид и отроки его не могли бы, по закону, есть хлебов предложения, если бы не сказали, что они уже три дня чисты от жен (1Цар. 21), и конечно, не от блудниц, что осуждалось и без того законом, но от жен, с которыми они состояли в позволительном союзе, – мы сказали также, что и целому народу, когда предстояло ему получить закон на горе Синайской, было повелено три дня воздерживаться от жен (Исх. 19). Я знаю, что в Риме у верующих существует обыкновение принимать тело Христово когда бы то ни было; этого я не порицаю, и не одобряю: кийждо своею мыслию да извествуется (Рим. 14:5). Но я обращаюсь к их совести: почему на другой день после того, как они предаются сообщению, и, по выражению Персея, ночь смывают в реке (Сатира 2), почему они не смеют идти к мученикам? Почему не ходят в церковь? Разве Христос не один и тот же в их доме и в доме, куда собирается общество верующих?⁵. Что не позволительно в церкви, то не позволительно и дома. Ничего нет для Бога сокровенного; даже и сама тьма для Него светла. Пусть всякий искушает себя и уже тогда приступает к телу Христову, не потому что один или два дня воздержания от сообщения сделают христианина более святым для того, чтобы заслужить то завтра или послезавтра, что не заслужил сегодня; но потому, что когда я скорблю о том, что не приобщался телу Христову, я воздержусь на несколько времени от объятий жены: потому что Христову любовь предпочту любви супруги. Это жестоко и невыносимо. Кто из светских может это выполнить? Кто может выполнить, пусть выполняет. Кто не может – сам знает. Наше дело говорить не о том, чего там кто не может, или чего хочет, а о том, что повелевают Писания.

Порицают меня еще за то, что в своих толкованиях на Апостола я сказал (Lib. 1, с. 4): «дабы, приняв во внимание, что за выражением: да пребываете в посте и молитве, следует: «и за тем возвращайтесь к тому же» (и паки собирайтеся вкупе) (1Кор. 7:5), – кто-нибудь не подумал, что Апостол желает этого, а не уступает только для отвращения большего зла, он тотчас прибавляет: да не искушает вас сатана невоздержанием вашим. В самом деле, хорошая уступка: «и опять возвращайтесь к тому же». Что Апостол стыдится назвать собственным именем, что приписывает искушению сатаны, чего причиною считает невоздержание, – то самое мы стараемся объяснять, и так и иначе, тогда как сам написавший это и объяснил? Сие же глаголю по совету, а не по повелению. А мы подсказываем при этом, что супружество он называет не советом (позволением, indulgentia), а повелением, как будто не в таком же точно смысле дозволяются и вторые браки, и третьи и прочие? Что я сказал тут такого, чего не говорил Апостол? Не это ли: «что он стыдится назвать собственным именем?» Я думаю, когда он говорит: «к тому же», и молчит, к чему именно, что он не называет прямо, а только застенчиво намекает на сообщение. По какой причине у меня следует далее: «что он приписывает искушению сатаны, чего причиною считает невоздержание?» А не тоже ли самое у Апостола, только в других словах: да не искушает вас сатана невоздержанием вашим? Затем я сказал: «а мы подсказываем при этом, что супружество он называет не позволением, а повелением? Если это жестоко, пусть гневаются на Апостола, который сказал: сие же глаголю по совету, а не по повелению, – а не на меня, который, кроме перестановки в порядке слов, не изменил ни мысли, ни слова.

Перейдем к остальному, ибо спешим окончить речь. Апостол сказал: глаголю же безбрачным и вдовицам, добро им есть, аще пребудут яко же и аз. Аще ли не удержатся да посягают: лучше бо есть женитися, нежели разжизатися (1Кор. 7:8–9). Мы так истолковали эти слова:

После того, как Апостол позволил замужним супружеские отправления, и показал, чего желает сам и что позволяет, он переходит к безбрачным и вдовицам, и представляя в пример себя, говорит: добро им есть, аще пребудут якоже и аз, аще ли не удержится, да посягают, разумеется, сказано также, как прежде: блудодеяния ради, и да не искушает вас сатана невоздержанием вашим. Апостол приводит и причину, почему он сказал: аще ли не удержатся, да посягают, причина такова: лучше бо женитися, нежели разжизатися. Выходить замуж лучше потому, что хуже разжигаться. Утуши пламень страсти, – и Апостол не скажет, – что лучше выходить замуж. Лучшее здесь он принимает по сравнению с худшим, а не с положительно хорошим. Он как будто так говорит: лучше иметь один глаз, чем ни одного. А спустя немного, обращаясь к Апостолу, я прибавил: «Если замужество хорошо само по себе, то не сравнивай его с пламенем; а говори просто: добро есть жениться». Подозрительна для меня доброта той вещи, которая признается меньшим злом сравнительно с другим большим злом; я не желаю и малейшего зла, но желаю положительно доброго. Апостол желает, чтобы безбрачные и вдовицы пребывали без сообщения, и, призывая к подражанию себе, называет их счастливыми, если они пребудут так, как он. А если не могут удержаться и желают погасить пламень похоти более любодеянием, чем воздержанием, то лучше им выходить замуж, нежели разжигаться. При этом мы сказали: выходить замуж лучше потому, что хуже разжигаться, излагая не собственную нашу мысль, но истолковывая выражение Апостола: лучше есть женитися, нежели разжизатися, то есть лучше иметь мужа, нежели предаваться любодеянию. Если бы ты сказал, что разжизатися или любодействовать хорошо, в таком случае лучшее предпочиталось бы хорошему. А если замужество есть лучшее только потому, что предпочитается худому; то оно несвойственно настоящей, чистой непорочности и тому блаженству, которое уготовляется ангелам. Если я скажу, что быть девою лучше, чем замужнею: то лучшее я предпочту хорошему. А если я употреблю другой оборот: лучше выйти замуж, нежели любодействовать, в таком случае я предпочту не лучшее хорошему, а хорошее худшему. Велико различие между тем лучшим, что считается лучше брака, и тем, что считается лучше любодеяния. Спрашиваю тебя, что неправильного в этом рассуждении. Моею задачею было не извращать Писания по своей воле, но говорить то, что, по моему разумению, намерены были сказать Писания. Обязанность толкователя излагать не то, что ему вздумается, но то, что думает тот, кого он истолковывает. Если бы кто-нибудь стал поступать наоборот, то он стал бы не столько толкователем, сколько противником того, кого старался объяснять. Когда я не истолковываю Писаний, а высказываю свои собственные мысли, тогда, конечно, пусть судит меня всякий, кому угодно, за то, что я скажу жесткого против супружеств. Потому что все, что ни найдет он сказанного жестко или грубо, будет падать на личность писателя, а не на обязанность толкователя.

Но мог ли бы кто-нибудь сносить то обвинение, которое взводят на меня: почему, напр., изъясняя главу Апостола, в которой он написал о брачующихся: скорбь плоти имети будут таковии (1Кор. 7:28), я сказал: «не зная дела, мы думали, что супружество доставляет удовольствие, по крайней мере плоти. Но если есть скорбь и плоти брачующихся, плоти, для которой казалось одной они и доставляют удовольствие, то что же за польза от супружества, когда от него происходит скорбь и для духа, и для души, и даже для плоти?» В чем же тут осуждение супружества, если мы сказали, что плач младенцев, смерть детей, раздоры, хозяйственные убытки и прочее тому подобное составляют скорбь супружества? Еще при жизни блаженной памяти Дамаса, мы написали против Гелвидия «о приснодевстве святой Марии» книгу, в которой, имея задачею прославлять святость девства, мы сказали многое не в пользу супружества. Осуждал ли этот правосудный знаток Писаний, девственный учитель церкви – девы (т.е. Дамас), хоть что-нибудь в этом сочинении? Так же и в книге к Евстохии мы гораздо строже говорили о браках, и никто этим не обижался. Потому что почитатель непорочности напряженным слухом ловил похвалы целомудрию. Читай Тертуллиана, читай Кияриана и Амвросия: и или осуждай меня и вместе их, или оставь нас в покое. Если люди (Plautinae familiae vel fabulae) столько заносчивые при спорах, что воображают казаться очень учеными, осуждая все, что бы кто ни говорил; даже относительно одного и того же предмета они порицают разом обе стороны, наприм., меня и моего противника, и хотя необходимо одному из двух быть побежденным, они утверждают, что побеждены оба. «Но когда, рассуждая о вторых и третьих браках, мы сказали, что лучше знать одного, хотя бы второго или третьего мужа, чем многих, то есть, терпимее быть блудницей для одного человека, чем для многих, не объяснили ли мы тотчас, почему это сказали? В самом деле, и Самарянка, означенная в Евангелии, говорившая, что она имеет шестого мужа, изобличается от Господа в том, что этот шестой не был ее мужем» (Ин. 4:18). И теперь я не стесняясь говорю, что церковь не осуждает ни вторых, ни третьих браков, и точно также позволяет выходить замуж за пятого, шестого и т. д. мужа, как и за второго: но эти супружества как не осуждаются, так и не похваляются. Они – уступка немощи, а не похвала умеренности. Посему-то и в другом месте я сказал: когда принимается один муж, то нет надобности до того, будет ли он второй, или третий, потому что однобрачие уже прекращается. Вся леть суть, но не вся на пользу. Не осуждаю вторых, ни третьих, даже, если можно сказать, осьмых браков: пусть иная примет и восьмого мужа, только бы перестала любодействовать.

Перехожу к тому месту, в котором меня обвиняют за то, что я сказал (Lib. 1. с. 9): «по еврейскому подлиннику насчет второго дня не замечено, как насчет первого, третьего и остальных: виде Бог, яко добро» (Быт. 1), и прибавил в след за этим: нам приходит мысль, что двойное число – не есть доброе, так как слагается из двух единиц и предизображает союз супружеский. Посему-то и все животныя, входившия в ковчег Ноев попарно, нечисты. Чисто нечетное число. Не знаю, за что тут обвиняют меня относительно второго дня: за то ли, что, мы сказали, «написано», или за то, что, сказали, «не написано»; или за то, что хотя и написано, но понято нами иначе, нежели как гласит прямой смысл Писаний. Что относительно второго дня не написано: виде Бог, яко добро, пусть примут не мое свидетельство, но свидетельство всех евреев, и других толкователей – Акилы, Симмаха и Феодотиона. А если не написано, тогда как при других днях написано, то пусть или представляет другое достаточное основание, почему не написано, или, если такового не найдут, то поневоле пусть принимают то, которое высказано нами. А ежели и в ковчег Ноев входили попарно животные нечистые, а чистое было число нечетное, и ежели никто не сомневается, что это написано; то пусть объяснят, почему так написано. Если ж не объяснят, то волей – неволей пусть принимают то, что изложено мною. Или предложи лучшее угощение и зови меня на пир, или будь доволен нашей, какова она ни есть, трапезой. Тут именно мне должно исчислить, кто из церковных учителей рассуждал о нечетном числе: это Климент, Ипполит, Ориген, Дионисий, Евсевий, Дидим, и из наших: Тертуллиан, Киприан, Викторин, Лактанций, Иларий. Из них Киприан – что и как говорил, рассуждая о седмиричной, то есть нечетном числе, – служит свидетельством его книга. Разве указать еще на Пифагора, Архита Тарентинского, и Публия Сципиона шестую книгу о республике, – потому что и они рассуждали о нечетном числе? Но если и этих писателей не захотят слушать мои порицатели, то я заставлю школы грамматиков кричать им: «Богу приятно число нечетное» (Virg. Есlog. 8).

Велик грех, потрясаются церкви, мир не может слышать, что девство мы назвали более чистым, чем супружество, что четное число поставили ниже нечетного, что показали, как сень Ветхого Завета относится к евангельской истине. Остальное, что порицают еще в нашей книге, я нахожу или ничтожным, или относящимся все к одной и той же мысли, и не хочу отвечать на такие обвинения, чтобы не увеличивать без меры письма, и не показаться не доверяющим твоему собственному уму, уму того, кого я уже счел ходатаем за мое дело, прежде чем просил тебя об этом. И так свидетельствую этими последними словами, что супружества я не осуждал и не осуждаю, что я отвечал противнику, но не расставлял собственных хитросплетений. Девство же я превозносил до небес не потому, что имею его, но потому более и дивлюсь ему, что не имею его. Хвалить в других то, чего сам не имеешь, это дело благородное и достойное уважения. Ужели, потому, что я пристал к земле тяжелым своим телом, мне уже не дивиться полету птиц, и не восхищаться голубем, как он «пролагает воздушную дорогу, не двигая и быстрыми крылами» (Энеид. 5)? Пусть никто не обольщается; пусть никто не поддается вкрадчивому льстецу. Первое девство – девство от рождения; второе девство от второго рождения. Не мои это слова, а древнее изречение, что никтоже может двема господинома работати (Мф. 6:24), плоти и духу. Плоть бо похотствует на духа, дух на плоть: сия же друг другу противятся, да не яже хощете, сия творите (Гал. 5:17). Когда что-нибудь покажется тебе в нашем сочинении слишком строгим, не приписывай этого моим собственным словам, но Писанию, из которого мои слова заимствованы. Христос есть Девственник, Матерь этого Девственника есть Приснодева, и Матерь и Дева. Ибо Иисус вниде дверем заключенным, и в Его гробе, гробе новом и иссеченном в самом твердом камне, не полагался никто ни прежде, ни после. Вертоград заключен, запечатлен источник (Песн. 4:12), из которого, по слову Иоиля, вытекает тот поток, который напаяет водотечь уз, или терния (в славян. сития, в евр. Ситтим, у LХХ – χοίνων), – из грешничих, связывавших дотоле грешников, – терния, заглушившего семена Сеятеля. Это – восточные врата, как говорит Иезекииль, всегда заключенные и светлые, то принимающие в себя, то выпускающие из себя Святая Святых, – врата, которыми входит и выходит Солнце правды, Иерей по чину Мелхиседекову. Пусть скажут мне, каким образом вошел Иисус дверем заключенным, а между тем показал руки для осязания, ребро для освидетельствования, и кости и плоть, дабы истинное тело не сочтено было за призрак, – и я тогда скажу, каким образом Святая Мария есть вместе и Матерь и Дева, – Дева после рождения, Матерь, прежде чем познала мужа. Итак, станем продолжать подвиг: девственник Христос и дева Мария представили начало девственности для обоих полов. Апостолы были девственники, или воздерживались после супружества. В епископы, пресвитеры и диаконы выбираются или девственники, или вдовцы, и конечно, после посвящения, навсегда остаются целомудренными. Зачем же нам обманывать себя и гневаться, если нам отказывают в награде целомудрия за то, что мы постоянно похотствуем к соитию? Мы хотим иметь роскошнейший стол, не расставаться с объятиями женщин, и царствовать со Христом в числе дев и вдовиц. Значит, одну и ту же награду получат пост и прожорливость, грязь и чистота, власяница и шелковое платье? Лазарь принял злая в животе своем, а богатый, одетый в порфиру, тучный и окруженный пышностью, наслаждался всю жизнь телесными благами: но по смерти они заняли противоположные места (Лук. 16): скорбь одного заменилась веселием; веселие другого – скорбью. В нашей воле идти за богатым или Лазарем.

Христианской скромности свойственно молчать и пред друзьями и свое смирение более поддерживать безмолвием, чем растолковывая о старой дружбе, подвергаться опасности впасть в тщеславие. Пока ты молчал, молчал и я, я и не напоминал о себе, чтобы не показалось, что я ищу у тебя не расположения друга, но поддержки более сильного сравнительно со мною человека. А теперь, вызванный тобою к переписке, я постараюсь постоянно предупреждать тебя своими письмами и не столько отвечать, сколько писать; узнай, что доселе умел я скромно молчать, а теперь еще скромнее начну говорить.

Очень хорошо знаю, что ты прятал под спуд экземпляр моего сочиненьица против Иовиниана. Это ты делал и благоразумно и с любовью ко мне. Но твое усердие ни к чему не повело. Некоторые, пришедши из Рима, читали мне выдержки из моего сочинения и говорили, что познакомились с ним в Риме. И в этой области (т.е. в Палестине) рассеяны экземпляры моего сочинения, и как ты сам знаешь – «вылетевшее слово не возвращается назад» (Horat. de art. poet.). Я не так счастлив, как многие современные писатели; не могу, когда мне вздумается, исправлять своих промахов. Только лишь я напишу что-нибудь, тотчас и друзья мои, и враги – с разными целями, но с одинаковым усердием распространяют в народе мои сочинения. И те, и другие не знают меры ни в похвале, ни в порицании, служа не литературному делу, но своему чреву (suum stomachum). Все, что я мог сделать, состоит в том, что я προσεφώνησα (высказал, представил) тебе απολογέτικον (оборону) своему сочинению; когда ты прочтешь эту апологию, то вместо нас дашь ответ прочим; а если эта апология тебе не понравится, то потрудись сам иначе объяснить ту περικοπήν (главу) Апостола, где он рассуждает о девстве и браке.

Говорю это не к тому, чтобы я, ценя твое знакомство с св. Писанием выше своего собственного, заставлял тебя принять письменное участие в споре; но, пожалуйста, убеди к этому тех, которые оскорбляют меня. Они учены, они считают себя знатоками, могут не только бранить, но и научить меня. Пусть напишут что-нибудь; из сравнения с их сочинениями тем более потеряют мои толкования. Пожалуйста, прочти и внимательно обсуди слова Апостола и увидишь, что для избежания клеветы я гораздо более был снисходителен к супружеству, чем выходит по мысли апостола. Ориген, Дионисий, Пиерий, Евсевий Кесарийский, Дидим, Аполлинарий весьма пространно истолковали это послание. Из них Пиерий, когда, при изъяснении мыслей Апостола, дошел до этого места: хощу, да вси человецы будут, якоже и аз (1Кор. 7:7), присовокупил: ταύτα λέγων ό Παύλος άντικρύς άγάμιαν κηρύσσει (говоря это, Павел проповедует безбрачие). Скажите, пожалуйста, в чем моя погрешность, в чем моя суровость? Все, что я ни писал, сравнительно с изречением Пиерия, в высшей степени снисходительно. Пересмотри комментарии всех писателей, о которых я упомянул, воспользуйся церковными библиотеками и более ускоренным шагом ты пойдешь к желаемому и начатому подвигу.

Я слышу, что все в Риме очень хорошо относятся к тебе. Слышу, что расположение первосвященника и народа одинаково склонны к тебе. Не так важно получить священство, как заслужить его. Если ты прочтешь книги шестнадцати пророков, переведенные мною с еврейского на латинский язык, и я узнаю, что ты доволен этим трудом, то этим ты побудишь меня выпустить из моего арсенала остальное, что в нем находится. Недавно я перевел на наш язык Иова, экземпляр этой книги можешь получить в обмен (т.е. на книги пророков) от соподвижницы твоей, св. Марцеллы. Прочти Иова по-гречески и по-латыни и сличи старый перевод с нашим переводом и ясно увидишь, как далеко отстоит ложь от истины. Я послал некоторые из τών ύπομνημάτων на 13 пророков св. отцу Домниону, – также Самуила и Malachim, т.е. четыре книги Царств. Если ты захочешь прочесть эти книги, то увидишь, как трудно понимать божественное Писание и в особенности пророков; ты увидишь, что по неудовлетворительности переводчиков, то, что в оригинале течет чистейшим потоком речи, у нас переполнено погрешностями. Не ищи же у младенцев красноречия, которое ради Христа ты презрел в Цицероне. Церковный перевод, если и имеет красоту слога, должен не дорожить ею и избегать ее, чтобы быть понятным не для праздных школ философов и не для немногих учеников, но для всего рода человеческого.

Письмо твое звучит вместе и любовью и упреками. Любовь принадлежит тебе; благодаря ей, ты боишься за нас даже того, что не опасно; упреки принадлежат тем, которые не любят и, ища случая ко греху, клевещут на брата своего и на сына матери своея полагают соблазн (Пс. 49:20). Ты пишешь, что какой-то монах, бродящий и кричащий на улицах, на перекрестках, на распутьях, крючкотворец, хитрый только для отнятия чужой чести, пытающийся бревном своего глаза извлечь сучец из глаза ближнего, – ты пишешь, что этот монах витийствует против меня и собачьим зубом кусает, терзает, сокрушает книги, написанные мною против Иовиниана. Ты пишешь, что этот диалектик вашего города и украшение Плавтовой фамилии не читал категорий (κατηγοριας) Аристотеля, ни περι έρμηνειας, ни άναλυτικά, ни даже τοπους Цицерона, но среди людей необразованных и на пиршествах (inter συμπόσια) с женщинами плетет бестолковые силлогизмы (sillogismos, συλλογισμούς) и будто бы хитрою аргументациею распутывает наши софизмы. Так глуп же я, что не надеялся узнать всего вышеисчисленного без помощи философов и конец стиля, которым стиралось написанное, предпочитал тому концу, которым писалось. Напрасно также я пересматривал комментарии Александра: напрасно ученый наставник чрез έισαγώγην Порфирия вводил меня в логику; и – не говоря уже о человеческих знаниях – вотще я имел своими катехизаторами в св. Писании Григория Назианзина и Дидима: бесполезно для меня было знакомство с еврейским языком и каждодневное от юности до сего возраста поучение в законе, пророков, евангелии и апостоле.

Нашелся человек, совершенный без учителя, πνευμάφορος και αύτοδίδακτος (духоносец и самоучка), который красноречием превосходит Туллия, аргументами – Аристотеля, мудростью – Платона, образованностью – Аристарха, многописанием – Халкентера, знанием св. книг Дидима и всех ученых нашего времени. Нужен ему только предмет для рассуждения и, подобно Карнеаду, он может рассуждать и так, и сяк, т.е. и в пользу истины и против истины. Мир спасся от опасности и наследственные или центумвиральные тяжбы избавились от пропасти, вследствие того, что этот человек, оставивши площадь (forum), очутился в недрах церкви. Кто может оказаться невинным, когда он не захочет этого? И какого преступника не спасет его речь, когда он начнет выкладывать дело на пальцах и растягивать сети своих силлогизмов? Стоит ему только ударить ногою, устремить очи, наморщить лоб, потрясти рукою, погладить бороду – одним этим он напустит туману пред глазами судей. Чему же дивиться, если меня, уже давно находящегося в отсутствии и без практики в латинском языке, сделавшегося наполовину греком и варваром, – одолел этот человек, остроумнейший и сильнейший в латыни? Массою его красноречия был подавлен и Иовиниан, хотя и не находился в отсутствии (Благий Иисусе! что за человек этот Иовиниан! его сочинения может понимать только тот, кто воспевает исключительно для себя и для муз). Пожалуйста, любезнейший отец, убеди этого монаха, чтобы он не говорил вопреки своему подвигу, чтобы, обещая своею одеждою непорочность, не подрывал ее словами; что, будучи девственником или воздержником (про то знает он), не уравнивал замужних с девами и не спорил понапрасну столько времени с красноречивейшим мужем. Слышу я, кроме того, что этот монах обходит кельи вдов и девиц и с важным видом философствует среди них о священных предметах. Чему же он учит женщин втайне в их спальне? Тому ли, чтобы они знали, что все равно, что дева, что замужняя, чтобы не тратили напрасно цветущий возраст, чтобы ели и пили, и ходили в баню, заботились о чистоте и не пренебрегали мазями? Или, наоборот, учит целомудрию, постам и неомовению тела? Конечно, он учит тому, что полно добродетели. Так пусть же и в обществе (publice) признает то, что говорит дома. А если он и по домам учит тому же, чему в обществе, то его нужно удалить от общения с девицами. Удивляюсь я, что юноша, монах, по собственному своему мнению красноречивый (с уст которого текут любовные речи (veneres), изящная речь которого пересыпана комическою солью и веселостью) – не стыдится обходить дома вельмож, размениваться приветствиями с матронами, превращать религию нашу в битву, и веру христианскую в словопрение, и притом отнимать честь у ближнего своего. Если этот юный монах считает меня заблуждающимся (много бо согрешаем вси, и аще кто в слове не согрешает, сей совершен муж (Иак. 3:2); то ему следовало бы письменно или изобличить или спросить меня, как и поступил муж ученый и славный Паммахий, которому я отвечал (απελογισάμην) по возможности и в довольно обширном письме разъяснил, что и в каком смысле было говорено мною. Паммахий, по крайней мере, подражал твоей скромности, так как и ты, выбравши из моего сочинения те места, которые для некоторых казались соблазнительными, расположил их в порядке с просьбою, чтобы я или исправил, или объяснил их, и не считал меня до такой степени безумным, чтобы в одной и той же книге я стал бы говорить и в пользу брака и против брака.

Пусть мой противник пощадит себя, пощадит меня, пощадит имя христианина. Пусть узнает, что монашество его состоит не в разговорах и расхаживании, а в молчании и уединении. Пусть прочтет слова Иеремии: благо есть мужу, егда возмет ярем в юности своей. Сядет наедине и умолкнет, яко воздвигне ярем на ся (Плач. 3:27–28). А если мой противник забрал себе цензорский жезл над всеми писателями и считает себя ученым от того, что понял Иовиниана (по пословице: косноязычному лучше понимать слова косноязычного), то, по суду Аттилия⁶, мы признаемся πάντες σύ συγγραφείς. Даже сам Иовиниан, συγγραφεύς άγράμματος, вполне справедливо скажет следующее: «если меня осуждают епископы, то это незаконно; я не хочу, чтобы против меня говорил тот или другой человек, могущий подавить меня своим авторитетом, но не могущий вразумить меня. Пусть пишет против меня муж, язык которого и я понимаю; если я одержу победу над ним, то разом одержу победу и над всеми. Я очень хорошо знаю (поверьте моему опыту), «каков он, поднявшись на щит, с какою быстротою мечет копье» (Aeneid. lib. X). Он храбр, в спорах привязчив и упорен и голова его полна хитрых затей. Часто с ночи и до вечера он кричал против нас на улицах; у него бока и сила атлета, и тело его изящно и крепко. Кажется, втайне он последователь моего учения. Кроме того, он никогда не краснеет, не размышляет о том, что говорит и сколько говорит: и приобрел такую славу красноречия, что слова его повторяются людьми косматыми (civvati). Сколько раз в обществе он заставлял меня объедаться и доводил до холеры? Сколько раз плевал и уходил оплеванный? Но это все – вещи простые, которые может сделать всякий из моих последователей. Я приглашаю моего противника писать книги – оставить по себе память потомству. Будем беседовать письменно, и пусть судит о нас безмолвный читатель; как я веду за собою толпу учеников, так пусть и по имени моего противника назовутся Гнафоники или Формионики⁷.

Не важна вещь, любезный Домнион, болтать по углам и в жилищах шарлатанов и голословно определять: «тот хорошо сказал, а этот худо; тот знает писания, а этот бредит; тот красноречив, а этот совсем бессловесен!» Кто судит обо всех, по чьему приговору заслужил то право? Только шутам и людям, всегда готовым на распри, свойственно греметь против кого-нибудь, где ни попало на перекрестках, и собирать ругательства, а не изобличительные пункты. Пусть мой противник протянет руку, возьмется за стиль, побеспокоит себя и, что может, изложит письменно. Пусть даст нам случай отвечать на его красноречие. Я сам умею кусаться, если захочу, сам могу больно уязвить. И мы грамоте учились: «и мы часто подставляли руку под ферулу»⁸ (Iuvenal. sat. I). И про нас можно сказать: «у него сено на рогах; беги дальше!» (Hor. serm. 1, sat. 4). Но я лучше хочу быть учеником того, кто сказал: плещи моя дах на раны,... лица же моего не отвратих от студа заплеваний (Ис. 50:6); иже укоряем, противу не укоряше (1Пет. 2:23), и после заушений, креста, бичеваний, ругательств – в заключение молился за распинающих, говоря: отче, отпусти им, не ведят бо, что творят (Лк. 23:34). И я прощаю заблуждающемуся брату: знаю, что хитростью дьявольскою прельщен он. В кругу женщин он казался себе ученым и красноречивым. Когда в Рим дошли мои произведеньица, он испугался встретить в моем лице соперника, и распространявшуюся обо мне славу пресек, чтобы не было на земле никого, благоугодного для его красноречия, за исключением тех, могущества которых он не щадит, но уступает, которых не уважает, но боится. Опытный человек хотел, подобно старому воину, одним ударом меча поразить обоих борцов⁹ и показать народу, что писание имеет именно тот смысл, какой ему угодно. Пусть же соблаговолит он послать к нам свою речь и не укорами, но вразумлением исправит наше болтанье. Тогда он поймет, что иное дело площадь, а иное дело – кабинет¹⁰; иное дело – среди веретен и корзин девиц; а иное дело – среди ученых мужей рассуждать о догматах божественного закона. Теперь он свободно и бесстыдно разглашает в народе обо мне, что я осуждаю браки, и сильно ораторствует против меня, и среди беременных женщин, крика младенцев и брачных постелей умалчивает о том, что говорит Апостол, лишь бы только возбудить ко мне ненависть. А когда он примется писать, столкнется со мной нога с ногою, и будет или сам предлагать нечто от Писаний, или выслушивать, что я буду предлагать, – тогда-то он вспотеет, тогда-то пораздумает. Прочь Епикур, дальше Аристипп, свинопасы не придут, свинья не захрюкает.

И мы, отче, не слабою рукою мечем

Стрелы и железо, и из нашей раны

Струится кровь (Aeneid lib. XII)

Если же мой противник не хочет писать, а думает отделаться только ругательствами, то пусть из-за стольких земель, рек, народов, разделяющих нас, услышит по крайней мере эхо моего голоса: «не осуждаю брака, не осуждаю супружества». И чтобы мой противник крепче удержал мою мысль, – прибавлю: я хочу, чтобы все те, которые, быть может, страха ради ночного не могут спать одни, вступали в супружество.

Об образе жизни клириков и монахов

Дорогой мой Непоциан, в своих идущих из-за моря письмах ты просишь меня, и часто просишь – вкратце изложить тебе правила жизни, как должен идти правым путем Христовым, не увлекаясь различными порочными приманками, тот, кто, оставивши службу мира сего, стал или монахом или клириком. Когда я был еще юноша, можно сказать почти отрок и среди суровой пустыни обуздывал первые порывы страстного возраста, тогда я писал к деду твоему св. Илиодору увещательное письмо, полное слез и жалоб, чтобы он мог видеть взволнованное положение души своего товарища, оставшегося в уединении. Но в том письме по молодости лет я выражался без надлежащей серьезности: риторика была свежа в памяти и кое-что я разукрасил схоластическими цветами. А теперь голова моя уже бела, лице исчерчено морщинами, подбородок отвис, как у быков, и, «кругом предсердий льется уже холодная кровь» (Virgil. Georg. lib. 22); и в другом месте тот же поэт говорил: «все уносит время, уносит даже бодрость духа». И немного спустя: «..теперь забыто мною столько песней, и даже самый голос Maerin оставляет меня» (Bucol. Eclog. 8).

Но чтобы не показалось, что я привожу свидетельства только из языческой литературы, узнай тайны божественных книг. Давид, когда-то воинственный муж, достигши 70 лет, от хлада старости не мог согреться. Во всех пределах Израиля ищут девицу Ависагу Сунамитянку, чтобы она спала с царем и согревала старческое тело (3Цар. 1:1–4). Если будешь смотреть только на мертвую букву, то не покажется ли тебе, что это или шутовская выдумка, или Аттеланская комедия¹¹. Окоченевший старик закутывается одеждами и может согреться не иначе, как только в объятиях отроковицы. Жива была еще Вирсавия, жива Абигаил и прочие жены Давида и наложницы, о которых упоминает писание. Все отвергаются, как холодные; в объятиях одной только отроковицы согревается ветхий старик. Авраам был гораздо старше Давида, и, однако же, при жизни Сарры не искал иной супруги. Исаак был вдвое старше Давида и никогда не зяб с своею уже старой Ревеккой. Не говорю уже о древних допотопных мужах, которые проживали 900 лет и, имея не только старческие, но почти уже разлагавшиеся члены, не искали объятий отроковиц. И Моисей, вождь израильского народа, проживши 120 лет, не променял Сепфору на другую.

Что же это за Сунамитянка, женщина и девица, столь пламенная, что согревала охладевшего, столь святая, что в согреваемом не возбуждала похоти? Пусть мудрейший Соломон разъяснит нам утехи своего отца, пусть муж мирный расскажет об объятиях воина. Стяжи премудрость, стяжи разум: не забуди, ниже уклонися от глагол уст моих. Не остави ея, и имется тебе: возжелей ея, и соблюдет тя. Почти ю, да тя объимет: да даст главе твоей венец благодатей, венцем же сладости защитит тя (Притч. 4, 5–9). Все телесные добродетели изменяют старикам: возрастет одна только мудрость, все остальное слабеет; посты, бодрствование, милостыни, лежания на земле, путешествия, принятие странников, защищение бедных, постоянство в молитве, неутомимость, посещение больных, рукоделье для раздаяния милостыни, сказать кратко, все, что совершается с помощью тела, с ослаблением тела уменьшается. Я не говорю, чтобы юноши и люди зрелого возраста, которые трудом и горячим усердием, святостью жизни и частою молитвою к Господу Иисусу достигли знания, – не говорю, чтобы такие люди были скудны мудростью, которой недостает и у большей части стариков, – но я хочу сказать, что юность воздвигает сильную телесную борьбу, и среди порочных увлечений и плотских восстаний – как бы среди зеленых деревьев, огонь духа не может разгореться и явиться во всем своем блеске. А старость тех людей, которые юность свою провели в честных занятиях и в законе Господнем поучались день и ночь, старость таких людей с летами бывает ученее, в жизни опытнее, с течением времени мудрее и производит сладчайшие плоды старческих учений. Поэтому и греческий мудрец Фемистокл, когда, проживши 107 лет, заметил приближение смерти, то, говорят, сказал, что ему жаль расставаться с жизнью в то время, когда он только что начал быть умным. Платон умер на 81 году, занимаясь литературою. И Сократ провел 99 лет в научных и литературных трудах. Не говорю о прочих философах: Пифагоре, Демокрите, Ксенократе, Зеноне и Клеанте, которые уже в преклонных летах прославились мудростью. Обращаюсь к поэтам, Гомеру, Гезиоду, Симониду, Стезихору, которые в глубокой старости и при приближении смерти пропели свою лебединую песнь, превзойдя самих себя. Софокл, когда по причине глубокой старости и нерадения о домашних делах был обвиняем собственными сыновьями в сумасшествии, то прочел пред судьями только что написанную им трагедию Эдип, и представил такое блестящее доказательство мудрости в дряхлом возрасте, что трибунал строгих судей превратил в театр рукоплескающих. Неудивительно, что и Катон, бывший цензор, красноречивейший римлянин уже в старости не постыдился изучать греческий язык и не отчаялся в успехе. Не без основания и Гомер говорит, что с языка Нестора, старца уже дряхлого, текла речь, сладчайше меда. Тайна самого имени (отроковицы Давидовой) Ависаги – Abisag – означает широту старческой мудрости. Ибо слово Abisag значит: отец мой преизобильный (pater meus superfluus) или отца моего вопль (patris mei rugitus). Глагол superfluo (избыточествовать, быть лишним) имеет двоякое значение; здесь берется в лучшем смысле и означает добродетель, умножающую в старцах и их обильную и плодотворную мудрость. А иногда слово superfluus значит как бы ненужный. – Если же принять Abisag во втором значении, то слово rugitus (вопль) означает собственно шум морских волн и так сказать исходящее из моря содрогание. Это значит, что в старцах обитает могучий гром божественной речи, превосходящей человеческий голос. А слово сунамитянка на нашем языке значит пурпуровая, багряная: этим означается и теплота мудрости и горение в божественном чтении: указывается и на Таинство Господней крови и на жар мудрости. Поэтому и в книге Бытия (гл. 38) бабка навязала пурпур на руку Фареса¹², который от того, что разделил преграждение, заранее отделявшее два народа, получил имя Phares, т.е. разделитель. И блудница Раав во образ церкви свесила в окно нить, содержащую тайну крови, чтобы при погибели Иерихона спасся дом ее. Поэтому и в другом месте писание о святых мужах говорит так: сии суть ... иже преидоша от теплоты дому отца Рихавля (1Пар. 2, 55). И Господь наш в евангелии говорит: огня приидох воврещи на землю, и как хочу Я, чтобы он запылал (Лк. 12:49). Этот огонь, возгоревшись в сердцах учеников, побуждал их говорить: не сердце ли наше горя бе в наю, егда глаголаше с нама на пути, и егда сказоваше нама писания? (Лк. 24:32).

Но к чему такое длинное предисловие? К тому, чтобы ты не требовал от меня детских декламаций, цветов красноречия, кокетства в словах и в конце каждой главы каких-нибудь кратких и осторожных заключений, которые бы возбуждали крики и рукоплескания слушателей. Пусть объемлет меня одна только мудрость, пусть Ависага наша, никогда не стареющаяся, почиет на моем лоне. Она чиста и всегда девственна и подобно Марии не повреждена, хотя бы каждодневно рождала и всегда рождает. Поэтому, кажется, и Апостол сказал: духом горяще (Рим. 12:11). И в евангелии Господь предсказал, что при конце мира, когда, по слову пророка Захарии: восстанет глупый пастырь, – оскудеет мудрость и охладеет любовь многих (Мф. 24:12 Зах. 11:15). И так выслушай, как говорит блаж. Киприан, не красноречивое, но сильное. Выслушай брата по товариществу, отца по старости, который от начатков веры ведет тебя в возраст совершенный, и постепенно излагая правила жизни, в лице твоем учит других. Я знаю, что ты и научился и каждодневно учишься тому, что свято, от деда твоего блаж. Илиодора, который ныне первосвященником Христовым; я знаю, что образ его жизни ты имеешь, как пример добродетелей. Но прими и наше научение, каково бы оно ни было, и соедини мое писание с писанием Илиодора; как он учил тебя быть совершенным монахом, так от меня научись быть совершенным клириком.

Клирик, служащий церкви Христовой, пусть сначала вникнет в смысл своего наименования, и, определив свое имя, пусть попытается быть тем, чем называется. Если греческое слово κλήρος по-латыни значит sors (жребий), то клирики называются так или потому, что принадлежат к жребию Господнему, – или потому, что сам Господь есть их жребий, т.е. достояние клириков. А кто или сам принадлежит к достоянию Господнему или Господа имеет своим достоянием, тот должен так вести себя, чтобы мог и обладать Господом и быть предметом Господнего обладания. Кто обладает Господом и вместе с пророком говорит: часть моя Господь (Пс. 15:5, 141:6), тот не должен ничего иметь кроме Господа. А если кто имеет что-нибудь кроме Господа, то Господь уже не есть часть Его. Например: если кто имеет золото, серебро, имущества, различную утварь, то совместно с этими достояниями он не сподобится иметь своим достоянием Господа. Если же я есмь часть Господня и вервь наследия Его: то я не получаю удела наряду с другими коленами, но подобно священнику и левиту живу десятинами, служа алтарю, от алтаря питаюсь; имея пищу и одеяние, сими доволен буду, и последую обнаженный за обнаженным крестом. Итак, умоляю тебя, и вторично паки и паки увещеваю, чтобы ты не считал обязанности клирика чем-то вроде древней воинской службы, чтобы на Христовой службе не искал прибыли века сего, чтобы не делал новых приобретений в имуществе, и чтобы не было сказано о тебе: достояние их не полезна будут им (Иер. 12:13). Стол твой пусть окружают бедные и странники и сожительствующий с ними Христос. Клирика приобретателя, который из бедного стал богатым, из незнатного знатным, убегай как какой-нибудь язвы. Тлят обычаи благи беседы злы (1Кор. 15:33). Ты презираешь золото, а он любит его; ты попираешь богатства, а он гонится за ними; тебе по сердцу молчание, кротость, уединение, а ему нравятся многословие, тертый лоб, площади и улицы, и жилища шарлатанов (medicorum tabernae). При таком различии в нравах, что может быть общего? – В гостинной твоей пусть редко, или вовсе никогда не проходит нога женщины. Всех отроковиц и дев Христовых или одинаково не знай, или одинаково люби. Не бывай часто под их кровлею; не надейся на свою прежнюю непорочность. Ты не святее Давида, не мудрее Соломона. Помни всегда, что райского обитателя женщина изгнала из его прежних владений. Во время твоей болезни пусть прислуживает тебе святой брат, и родственница, или мать, или какие-нибудь женщины, пользующиеся общим одобрением и доверием. Если же не найдется таких родственных и непорочных личностей, то имей в виду, что церковь питает многих старух, которые могут и оказать тебе услугу и получишь награду за свое служение, так что сама болезнь твоя принесет плод милостыни. Я знаю, что некоторые выздоравливали телом и заболевали духом. Не безопасно пользоваться услугами той, лице которой ты часть видишь. Если по обязанности клирика ты посещаешь вдову или девицу, то никогда не вступай в дом ее один. Имей таких спутников, общество которых не было бы для тебя бесславно. Если за тобою следует чтец, или аколуф, или псалмопевец, то пусть они украшаются не одеянием, а нравами: пусть не завивают волос щипцами, но самым внешним видом своим обещают скромность. Не сиди один с одной, втайне без посредника или свидетеля. Если нужно сказать что-нибудь по секрету, то пусть будет при этом кормилица, старшая в доме дева, вдова или замужняя: твоя собеседница не настолько же нечеловечна, чтобы никому не смела довериться кроме тебя. Избегай всяких подозрений; заранее предупреждай всякие вымыслы, которые могут составиться с правдоподобностью. Святая любовь не допускает частых подарочков; связочек и одежд, прилагаемых к лицу, приносимых и отведываемых кушаньев, ласковых и сладких записочек. «Мед мой, мое желание, красота, утеха», все подобные, смеха достойные вежливости и другие неприличия влюбленных заставляют нас краснеть в комедиях и осуждаются в людях века сего; не гораздо ли предосудительнее подобные выражения в устах монахов и клириков, украшающих священство своим подвигом, украшаемых священством в своем подвиге? Я говорю это не к тому, чтобы боялся в этом отношении за тебя или за святых мужей; я хочу сказать только то, что во всяком подвиге, во всяком поле и возрасте есть и добрые, и худые, и осуждение злых есть похвала для добрых.

Стыдно сказать: жрецы идольские, комедианты, возничие и люди распутные получают наследства; одним только клирикам и монахам запрещается это по закону¹³, и запрещается не преследователями, но властителями христианами. Не жалуюсь на закон, но скорблю о том, почему мы заслужили этот закон. Прижигание адским камнем служит на пользу: но зачем же рана, благодаря которой я нуждаюсь в прижигании? Предусмотрительно и сурово предостережение закона, однако и этим не обуздывается любостяжательность, с помощью доверенностей (per fideicommissa)¹⁴, мы обманываем законы, и как будто бы определения императорские для нас важнее Христовых, – мы законов боимся, а евангелием пренебрегаем. Пусть будет наследовать мать детям, т.е. церковь своим пасомым, которых она породила, питала и руководила. Зачем мы вмешиваемся между матерью и детьми? Слава епископа состоит в том, чтобы заботиться о бедности неимущих. Но бесчестие для всех священнослужителей – собирать богатства для себя. Рожденный в бедном доме или в деревенской хижине, в былое время едва мог я насыщать пустой желудок просом и черным хлебом, а теперь для меня нипочем отличнейшая крупитчатая мука и мед. Мне известны роды и имена рыб, я знаю, на каком берегу собраны раковины; по запаху птиц я различаю, из каких они провинций, меня увеселяет редкость дорогих кушаньев, а в последнее время самые их недостатки.

Слышно, кроме того, что некоторые клирики отличаются постыдною услужливостью к бездетным старикам и старухам. Сами приносят горшок (matulam), сидят кругом постели, принимают в свои руки желудочную отрыжку и легочную мокроту. Они пугаются при приходе врача и трепещущими устами осведомляются, лучше ли больному; если старик чувствует себя немного бодрее, то находятся в опасности, и под видом радости скрывают тревожную любостяжательную мысль. Они боятся, как бы не пропала даром их услужливость, и живучего старика берегут Мафусаиловы годы. О, какая бы была за то награда у Бога, если бы они не ждали награды в сей жизни! С какими усилиями снискивается тщетное наследство! Жемчужина Христова могла бы быть куплена с меньшим трудом.

Чаще читай божественные писания; пусть даже никогда из рук твоих не выпадает священная книга. Учись тому, чему сам учишь; храни верное слово, сообразное с учением, чтобы ты мог утверждать других в здравом учении и противников побеждать. Пребывай в том, чему ты научился и что тебе вверено, зная, от кого ты научился, готовый всегда отвечать всякому вопрошающему тебя о твоей надежде и вере. Да не разногласят твои дела с твоею речью, чтобы во время твоего церковного собеседования кто-нибудь безмолвно не спросил бы тебя: «отчего ты сам не делаешь того, чему учишь других?» Изнеженный учитель тот, кто с полным чревом рассуждает о посте. Обличать любостяжание может и разбойник. У священника Христова лицо, ум и руки должны быть согласны между собою. Будь покорен первосвященнику своему и имей его, как отца души своей. Любить свойственно детям, бояться рабам. Аще Oтец есмь аз, сказано, то где слава моя? и аще Господь есмь аз, то где есть страх мой? (Мал. 1:6). Для тебя в лице одного мужа должны быть чтимы многие имена: монах, первосвященник, дед твой, научивший уже тебя всему, что свято. Я говорю также, что епископы должны считать себя священнослужителями, а не господами¹⁵, должны чтить клириков, как клириков, чтобы и от них получать епископскую почесть. Известно изречение оратора Домиция: «зачем, – сказал он, – я буду считать тебя начальником, когда ты не считаешь меня сенатором»? Мы знаем, что чем были Аарон и сыновья его, – то же самое епископ и пресвитеры: един Господь, един храм, едино также и служение. Будем вспоминать всегда, что апостол Петр заповедует священникам: пасите еже в вас стадо Божие, посещающе не нуждею, но волею и по Бозе: ниже неправедными прибытки, но усердно: ни яко обладающе причту, но образи бывайте стаду. И явльшуся Пастыреначальнику, приимете неувядаемый славы венец (1Пет. 5:2–4). В некоторых церквах есть очень плохой обычай, что пресвитеры в присутствии епископов молчат и ничего не говорят, как будто бы сии последние или не любят, или не удостаивают выслушивать их. Аще ли иному, говорит ап. Павел, открыется седящу, первый да молчит. Можете бо вси по единому пророчествовати, да вси учатся, и вси утешаются. И дух пророческий пророком повинуется. Несть бо нестроения Бог, но мира (1Кор. 14:30–33). Сын премудр – слава отцу (Притч. 10:1). Епископ может радоваться своему суду, если избрал Христу таких священников.

Когда ты учишь в церкви, возбуждай не крик одобрения, но плач в народе. Слезы слушателей – вот твоя похвала. Речь пресвитера должна быть основана на чтении писания. Я не хочу, чтобы ты был декламатор, крикун и болтун без толку, но сведущий в тайнах и наученный таинствам Бога твоего. Сыпать словами и скоростью речи привлекать к себе удивление несведущей черни свойственно людям неученым. Тертый лоб часто толкует о том, чего не знает, и, убеждая других, только напрасно присваивает себе знание. Мой прежний учитель Григорий Назианзин как-то на мою просьбу объяснить, что значит у Луки суббота, δευτερόπρωτον, т.е. второпервая (Лк. 6:1), с изящною шутливостию отвечал: «я научу тебя этому в церкви: там при всеобщих криках народа по неволе принужден будешь знать то, чего не знаешь. А если один будешь молчать, один всеми будешь обвинен в глупости». Нет ничего легче, как обмануть оборотливостью языка простой народ и неученое собрание, – которое чего не понимает, тому еще более дивится. М. Туллий (относительно которого самое лучшее суждение таково: «Демосфен предупредил тебя, чтобы ты не был первым оратором; ты последовал ему, чтобы он не был единственным»), в речи за Квинта Галлия говорит о благосклонности толпы и о невежественных слушателях; прислушайся к его голосу, чтобы не увлечься подобными обманами. Скажу о том, что я сам слышал в недавнее время. Один какой-то поэт, человек известный, очень образованный, написал разговоры поэтов и философов, где заставляет рассуждать между собою Еврипида и Менандра, и в другом месте – Сократа и Епикура, разделенных, как нам известно, по времени жизни не годами, но столетиями; и сколько рукоплесканий и восторженных криков вызывает он своим произведением! Это оттого, что у него в театре много соучеников, которые вместе ничему не учились.

Темных одежд не носи точно так же, как и светлых. Убранства и неопрятности одинаково должно избегать: первое говорит о любви к удовольствиям, а второе – о тщеславии. Похвально носить льняную одежду, но не обращать внимания на ее ценность. Но смешно и крайне неприлично, расставляя карман, хвастаться, что не имеешь платка для утирания пота и ораря (sudarium orariumque). Иные подают бедным немного, чтобы получить больше, и под предлогом благотворительности собирают богатства; это скорее своего рода охота, чем благотворительность. Попадаются звери, попадаются птицы, попадаются и рыбы. Полагается на крючке небольшая приманка, чтобы подцепить на него кошельки матрон. Пусть епископ, которому вверена церковь, внимательно смотрит, кто поставлен пещись о бедных и раздавать милостыню. Лучше не иметь чем помочь, нежели бесстыдно выпрашивать и прятать себе. Но с другой стороны – высокомерно притязание казаться милостивее, чем первосвященник Христов. Не все мы можем все. Иной в церкви есть око, иной – язык, иной – рука, иной – нога, ухо, чрево и прочее. Читай послание Павла к Коринфянам: как различные члены составляют одно тело (1Кор. 12). Пусть необразованный и простой брат не считает себя святым, потому что ничего не знает; пусть также брат искусный и красноречивый не полагает святость в красноречии. – И то и другое несовершенно, но гораздо лучше иметь святую необразованность, чем грешное красноречие.

Многие строят стены и ставят колонны церковные; белеет мрамор, потолки блестят золотом, алтарь украшен дорогими камнями, а о выборе служителей Христовых нет заботы. Не возражайте мне, что в Иудее был богатый храм, и в нем трапеза, светильники, кадильницы, блюда, чаши, ступы и прочие вещи, сделанные из золота (3Цар. 5–6). Это было заповедано Господом тогда, когда священники приносили жертвы, и кровь животных служила искуплением грехов. Но все это имело прообразовательное значение; писана же быша ради нас, в нихже концы век достигоша (1Кор. 10:11). А ныне, когда обнищавший нас ради Господь освятил нищету дома своего, будем помышлять о кресте его и считать богатство грязью. Зачем дивиться тому, что Христос называет мамоною неправедною (Лк. 16:9)? Зачем принимать и любить то, в неимении чего открыто признается ап. Петр (Деян. 3:6)? В противном случае, если будем следовать только букве, в золоте и богатствах храма будем видеть просто исторический факт, то нам придется вместе с золотом удержать и прочее, бывшее в ветхом завете. Пусть первосвященники Христовы женятся на девах; пусть человек, имеющий рубец и некрасивый собою, лишается священства, хотя бы был и благомыслящий: пусть на проказу телесную обращается более внимания, чем на пороки душевные. Будем раститься и множиться и наполнять землю; не будем закалать агнца и праздновать таинственную пасху, потому что по закону запрещено совершать это без храма. Будем в седьмой месяц утверждать кущи, и торжественный пост будем провозглашать звуком трубы. Если же, сравнивая духовное с духовным, и зная вместе с Павлом, что закон духовен (Рим. 7:14) и воспевая вместе с Давидом: открый очи мои, и уразумею чудеса от закона Твоего (Пс. 118:18), если все это будем понимать так, как Сам Господь понял и истолковал субботу, то или отвергнем золото вместе с прочими иудейскими предрассудками, или если нравится золото, то пусть нравятся и иудеи, которых вместе с золотом мы необходимо должны или одобрить или осудить.

Избегай пиршеств вместе со светскими людьми, особенно с теми, которые надуты почестями. Стыдно, если у священника Христа распятого и бедного и даже питавшегося чужою пищею, будут стоять при дверях ликторы консулов и воины, и судья провинции будет у тебя лучше обедать, чем во дворце. Если ты поддерживаешь подобные знакомства для того, чтобы ходатайствовать за бедных угнетенных, то знай, что светский судья лучше послушает клирика воздержного, чем расточительного, более почтит твою святость, чем богатства. А если судья таков, что слушает ходатайства клириков за несчастных только за чаркой, то я лучше удержусь от подобного благодеяния; вместо того, чтобы просить судью, я буду просить Христа, Который может помочь больше и скорее, чем судья. Лучше есть надеятися на Господа, неже надеятися на человека. Лучше есть уповати на Господа, неже уповати на князи (Пс. 117:8–9). Никогда от тебя не должно пахнуть вином, чтобы не пришлось тебе услышать изречения философа: «это не значит целовать: это значит вином потчивать». Преданных вину священников и апостол осуждает, и ветхий закон отлучает (Лев. 10). Служащие алтарю не должны пить вина и сикера. Под именем сикера в еврейском языке разумеется всякое питье, могущее опьянять: приготовляется ли оно из пшеницы или из сока плодов; вываривается ли из сотов сладкий напиток, любимый варварами, или пальмовые плоды раздавливаются и после вываривания фруктов получается густая цветистая жидкость. Всего опьяняющего и помрачающего ум избегай также, как и вина. Я это говорю не к тому, чтобы осуждать творение Божие (и Господь назван был винопийцею Мф. 11:19, и Тимофею, больному желудком, разрешено умеренное вкушение, вина, 1Тим. 5:23), но мы должны соблюдать меру в питии сообразно с возрастом, здоровьем и свойством тела. Если я и без вина разгорячен молодостью, пылает во мне жар крови, тело мое сильно и полно соков, то я охотно удержусь от стакана, в котором вижу для себя нечто вроде яда: у греков есть прекрасная пословица, – не знаю, в ходу ли она у нас: «толстое чрево не родит тонкого смысла»¹⁶.

Постись, сколько можешь. Пусть будут у тебя посты чистые, непорочные, простые, умеренные и не суеверные. Что толку не вкушать масла и искать разных приправ к пище, фиг, перцу, орехов, пальмовых плодов, крупичатой муки, меду и фисташек? Садоводство истощает все усилия, чтобы мы не питались простым насущным хлебом (предаваясь своим успехам, мы удаляемся от царствия небеснаго)¹⁷. Кроме того я слышу, что некоторые (клирики) вопреки природе вещей и людей – не пьют воды, не едят хлеба, – но вкушают прохладительные напитки, и толченые овощи, и свекольный сок, почерпая не чашею, но раковиною. О стыд! мы не краснеем, делая такия нелепости и не стыдимся наших предрассудков. Между тем, наслаждаясь утехами, мы хотим еще приобресть славу воздержания. Самый строгий пост – хлеб и вода. Но так как этим нельзя приобресть славы, ибо все мы питаемся хлебом и водою, поэтому такой пост и считается простым и обыкновенным.

Не прельщайся людскою молвою; из-за похвалы народа не окажи противления Богу. Аще бо бых, говорит апостол, еще человеком угождал. Христов раб не бых убо был (Гал. 1:10). Он перестал нравиться людям и сделался рабом Христовым. Среди доброй и худой славы воин Христов идет, не уклоняясь ни на право, ни на лево; не надмевается от похвалы, не сокрушается от порицаний, не гордится богатством, не подавляется бедностию; для него безразлично и радостное, и печальное. Во дни солнце не ожжет его, ниже луна нощию (Пс. 120:6). Не хочу, чтобы ты молился на уличных перекрестках, дабы народный вихрь не нарушил правильнаго хода твоих молитв. Я не хочу, чтобы ты влачил подол по земле и расширял воскрилия риз своих (phylacteria) и вопреки внушениям собственной совести окружал себя фарисейским тщеславием. Не гораздо ли лучше носить это¹⁸ не на теле, а в сердце, и полагаться на милость Божию, а не на взгляды людские? На этом основывается евангелие, закон и пророки, или священное и апостольское учение. «Лучше все это носить в уме, чем на теле». Ты, верующий читатель, понимаешь вместе со мною, о чем я умалчиваю, и что лучше высказываю самым умолчанием.

Пусть тебе сопутствует столько правил, сколько родов славы. Хочешь ли знать, какого Господь требует украшения? Имей мудрость, правосудие, умеренность, мужество. Бросься в эти небесныя сети: эта четверня тебя, как возницу Христова, принесет к желаемой цели. Нет ничего драгоценнее этого ожерелья, нет ничего изящнее разнообразия этих дорогих камней. Со всех сторон ты будешь ими украшен, объят и покрыт; они будут для тебя украшением, и защитою; дорогие камни превращаются в щиты.

Остерегайся также, чтобы не чесались у тебя язык и уши, то есть сам не злословь и не слушай других злословящих ближнего. В писании сказано: седя на брата твоего клеветал еси, и на сына матери твоея полагал еси соблазн. Сия сотворил еси и умолчах. Ты думал, беззаконник, яко буду тебе подобен: я тебя обличу и представлю пред лицем твоим (Пс. 49:20–21). Храни себя от злословия, наблюдай за речами своими, знай, что ты будешь отвечать за все высказанные тобою суждения о других, и с тебя взыщется все то, в чем ты укорял других. Если ты скажешь: «когда другие рассказывали мне нечто не в пользу ближнего, то я не мог же оскорбить их невниманием», – то это извинение неосновательное. Никто охотно не рассказывает невнимательному слушателю. Стрела никогда не вонзается в камень, напротив того, отскакивая иногда поражает того, кто пустил ее. Клеветник, видя, что ты неохотно слушаешь его, пусть научается, что не легко язвить. «Не входи в сношение с переносчиками, – говорит Соломон, – потому, что внезапно придет погибель их и следа не останется ни того, ни другого!» (Притч. 24:21–22), то есть ни того, кто клевещет, ни того, кто приклоняет ухо для слушания его.

Твоя обязанность – посещать больных, иметь попечение о домах матрон и детях их и хранить тайны благородных мужей. Твоя обязанность – хранить непорочными не только очи, но и язык. Никогда не рассуждай о красоте женщин; да не будет через тебя узнано в одном доме то, что делается в другом. – Иппократ, прежде чем приступает к учению, умоляет и клятвенно обязывает учеников своих хранить слова его, посредством таинства исторгает у них молчание, определяет своими предписаниями их разговор, походку, одежду и нравы. Не гораздо ли более мы, которым вверено врачевство душ, должны любить семейства всех христиан, как свои собственные? Пусть они найдут вас утешителями в печали более чем собеседниками в дни счастья. Легко подвергается презрению клирик, который не отказывается от частых приглашений к обедам.

Никогда не будем просить и редко будем принимать даже предлагаемые подарки. Блаженнее есть паче даяти, нежели приимати (Деян. 20:35). Не знаю отчего, даже тот самый, который упрашивает тебя принять подарок, когда ты примешь, судит о тебе хуже и – удивительная вещь – если ты не склонишься на его просьбы, он после того более уважает тебя. Проповедник воздержания не должен устраивать свадьбы. Читающий слова апостола: прочее, да имущии жены, якоже неимущии будут (1Кор. 7:29), зачем привлекает деву к браку? Принадлежащий к сословию единобрачных священник, для чего увещевает вдову к двоебрачию? Как могут быть клирики распорядителями и управителями чужих домов и дач, когда им предписано пренебрегать собственным имуществом? Отнять что-нибудь у другого – воровство; обмануть церковь – святотатство. Принять что-нибудь для раздачи бедным, и тогда, как многие терпят голод, раздавать осторожно или скупо, или – что уже служит вопиющим преступлением – некоторую часть денег забрать себе, – значит превзойти в жестокости всех разбойников. Я мучусь голодом, а ты рассчитываешь, сколько нужно для моего желудка? или тотчас раздай, что ты получил, или, если ты нерешителен в раздаче, предоставь благотворителю самому раздавать свое имущество. Я не хочу, чтобы ради меня наполнялся твой кошелек. Никто лучше меня не может сохранить моего. Самый лучший раздаятель тот, кто ничего у себя не удерживает.

Ты принудил меня, любезнейший Непоциан, после того, как уже побита камнями книжка о девстве, написанная мною в Рим к св. Евстохии, – ты принудил меня спустя десять лет снова открыть уста в Вифлееме и выдать себя на жертву всем языкам. Мне оставалось или ничего не писать, чтобы не подвергнуться суду людскому, – чему ты воспрепятствовал; или писать и знать, что против меня направлены стрелы всех злоязычников. Умоляю их, чтобы они успокоились и перестали злословить: я писал не к врагам, но к друзьям, не нападал на согрешающих, но увещевал их, чтобы не грешили. Я был строгим судьею не только по отношению к ним, но и по отношению к себе самому; желая исторгнуть сучец из ока ближнего, я прежде исторгнул свое бревно. Никого я не оскорбил; ничье имя не обозначено, даже описательно. Никого в частности не коснулась моя речь. Было общее рассуждение о пороках. Кто хочет гневаться на меня, пусть прежде сознается, что он таков¹⁹.

Брат Амвросий, доставивший мне твои подарки, принес вместе с тем и приятнейшее письмо, которое заключало в себе удостоверение твоей искони испытанной верности и подтверждение старой дружбы. Это истинная приязнь, скрепленная союзом Христовым, основывающаяся не на хозяйственной пользе, не на телесном только соприсутствии, не на хитром и вкрадчивом ласкательстве, но на страхе Божием, и на ревности к изучению божественного Писания. В древних историях читаем, что некоторые обходили области, путешествовали к незнаемым народам, переплывали реки для того, чтобы лично повидаться с теми, о ком узнали из книг. Так Пифагор посетил Мемфисских жрецов; так Платон с величайшими затруднениями странствовал в Египет и к Тарентинцу Архиту и в ту часть Италии, которая некогда называлась великою Грециею. Великий Афинский наставник, учением которого оглашались академические гимназии, становится странником и учеником, желая лучше скромно выслушивать чужое учение, чем с наглою самоуверенностью проповедовать свое. Наконец, гоняясь за знаниями, как бы рассыпанными по всему земному шару, Платон был захвачен в плен пиратами и продан в подданство жесточайшему тирану (Дионисию Сицилийскому), был пленником, узником и рабом; но как философ, не знал себе соперника. Мы читаем, что к Титу Ливию, испускавшему млечный источник красноречия, приходили некоторые вельможи с краев Испании (из Гадеса)²⁰ и из пределов Галлии; людей, не любопытствовавших видеть Рим, привлекла слава одного человека. Было тогда неслыханное во все века и достославное чудо: люди, пришедшие в такой город, искали чего-то иного кроме города. Апполоний (был ли он маг, как говорит народная молва, или философ, как сообщают пифагорейцы) был у Персов, прошел через Кавказ и владения Албанцев, Скифов, Массагетов, пробрался сквозь богатейшее царство Индийское и в заключение, переправившись чрез широчайшую реку Физон (Инд), достиг до владений браминов, чтобы послушать Гиарка, сидящего на золотом троне, пьющего от источника Тантальского и среди немногих учеников излагающего учение о силах природы и движении планет. А отсюда чрез страны Эламитов, Вавилонян, Халдеев, Мидян, Ассириян, Иарфов, Сириян, Финикиян, Арабов и Палестинцев, возвратившись в Александрию, Аполлоний пошел далее в Ефиопию, чтобы видеть Гимнософистов и пресловутый престол солнца на песке. Упоминаемый нами путешественник всюду находил предметы для изучения, и постоянно путешествуя, постоянно совершенствовался. Филострат написал о нем целых восемь томов.

Но зачем говорить о людях века сего? Апостол Павел, сосуд избранный и учитель языков, сознававший в себе присутствие великого посетителя, о чем говорит так: искушения ли ищете глаголющаго во мне Христа (2Кор. 13:3), – сей самый Павел, обошедши Дамаск и Аравию, пришел в Иерусалим, чтобы увидеть Апостола Петра и пробыл у него 15 дней. В продолжение этой таинственной седмицы и осмерицы дней, будущий учитель языков должен был получить проповедническое образование. Спустя четырнадцать лет, апостол Павел, взявши с собою Варнаву и Тита, снова дал отчет апостолам в своем благовествовании, да не вотще течет или протек. Живой голос имеет в себе какую-то скрытую энергию и сильнее звучит, предаваясь из уст наставника непосредственно в уши ученика. Когда в Родосе читали речь Демосфена против Эсхина и все удивлялись и хвалили, то сам Эсхин, бывший тогда уже Родосским изгнанником, со вздохом сказал: а что было бы, если бы вы послушали самого зверя, произносящего собственные свои слова?

Все выше предложенное сказано мною не потому, чтобы я сам мог и был способен научить тебя чему-нибудь, но потому, что твое прилежание и усердие к учению, помимо всякого отношения ко мне, само в себе достойно одобрения. Способность к учению заслуживает похвалу независимо от достоинства учителя. Мы обращаем внимание не на то, что ты приобрел, а на то, чего ты ищешь. Мягкий воск пригоден для лепной работы, и, хотя бы до него не касались руки художника и ваятеля, он все-таки τή δηνάμει (в возможности) содержит в себе все то, что из него быть может. Апостол Павел, по его собственному свидетельству, у ног Гамалиила изучил закон Моисея и пророков, так что, вооружившись этими духовными стрелами, он мог с уверенностью говорить следующее: оружия воинства нашего не плотская, но сильна Богом на раззорение твердем, помышления низлагающе и всяко возношение взымающееся на разум Божий и пленяюще всяк разум в послушание Христово, в готовности имуще отмстити всяко преслушание (2Кор. 10:4–6). В послании к Тимофею, от млада изучившему священные Писания, апостол увещевал его прилежно читать их, да не вознерадит о той благодати, которая дана ему чрез священное рукоположение. В послании к Титу, кратко изобразив епископские добродетели, апостол, между прочим, упоминает и о знании Писания, говоря, что епископу нужно быть держащемуся вернаго словесе по учению, да силен будет и утешати во здравом учении и противящияся обличати (Тит. 1:9). Святая необразованность полезна только для себя и насколько создает церковь добродетельною жизнью, настолько же вредит церкви, если не противится разрушающим ее. Аггей был пророк и ёще чрез него Господь говорит: вопроси иереев закона (Агг. 2:11).

Итак, в числе обязанностей священника есть обязанность отвечать вопрошающим о законе. И во Второзаконии мы читаем: вопроси отца твоего и возвестит тебе, старцы твоя, и рекут тебе (Втор. 32:7). Также и в 118 псалме: пета бяху мне оправдания твоя на месте пришелствия моего (Пс. 118:54). Также в описании праведного мужа, которого Давид сравнивает с райским древом жизни, в числе прочих добродетелей, упоминается следующая: в законе Господни воля Его и в законе Его поучится день и нощь (Пс. 1:2). Даниил в заключении священнейшего видения говорит, что праведники сияют, как звезды, а понимающие, т.е. ученые, как небо. Видишь ли, какое различие между праведною необразованностью и ученою праведностью? Одни сравниваются со звездами, а другие с небом. Впрочем, по еврейскому подлиннику и то и другое изречение может быть отнесено к ученым, потому что в еврейском тексте читаем так: и смыслящии просветятся аки светлость тверди и научающие других праведности, аки звезды в вечные веки (Дан. 12:3). Почему Павел апостол называется сосудом избрания? Без сомнения потому, что он служит хранилищем закона и священного Писания. Фарисеи поражены ученостью Господа и удивляются, каким образом апостолы Петр и Павел знают закон, не учившись. Ибо, что другим надлежало приобрести трудом и каждодневным поучением в законе, то самое было открыто апостолам Духом Святым и они были – согласно с словами свящ. Писания – θεοδίδακτοι (наученные Богом). Двенадцать лет было Спасителю, когда Он, во храме вопрошая старцев о законе, вразумлял их своими мудрыми вопросами.

Но можем ли мы назвать необразованным Петра или Иоанна, из которых каждый мог сказать о себе: аще невежда словом, но не разумом (2Кор. 11:6)? Иоанн необразованный, рыболов, неученый. Но скажите, пожалуйста, откуда это изречение: в начале бе слово, и слово бе к Богу, и Бог бе слово (Ин. 1:1)? Греческое слово λόγος имеет многие значения: оно значит и слово, и разум, и вычисление, и причину какой-либо вещи, чрез посредство которой что-либо происходит. Все это мы по истине видим во Христе. Этого не знал ученый Платон, этого не разумел красноречивый Демосфен. Погублю, сказано в Писании, премудрость премудрых и разум разумных отвергну (1Кор. 1:19). Истинная мудрость погубит ложную мудрость. И хотя в учении о кресте есть буйство проповеди, однако апостол Павел говорит: премудрость глаголем в совершенных: премудрость же не века сего, не князей века сего престающих: но глаголем премудрость Божию, в тайне сокровенную, юже предустави Бог прежде век (1Кор. 2:7). А премудрость Божия есть Христос. Христос – Божия сила и Божия премудрость (1Кор. 1:24). Эта премудрость была сокрыта в тайне, почему и надписание девятого псалма гласит: о тайнах сына, в Котором все сокровища мудрости и разума сокровенны и Который Сам был сокровен в тайне, предуставлен прежде век. Он же Был предзнаменован и предизображен законом и пророками. Посему и пророки называются видящими, ибо они видели Того, Кого другие не видели. Авраам видел день Его и возрадовался (Ин. 8:56). Отверзаются для Иезекииля небеса, заключенные для грешного народа. Открый очи мои, говорит Давид, и уразумею чудеса от закона Твоего (Пс. 118:18). Ибо закон духовен, и нужно откровение, чтобы мы могли уразуметь его и открытым лицем созерцать славу Божию.

В Апокалипсисе показывается запечатленная семью печатями книга (Апок. 5:1); и если ты дашь ее кому-нибудь из людей, знающих письмена, для прочтения, то он ответит: «не могу, потому что эта книга запечатленна». Как много людей в настоящее время воображают себя знающими письмена и, однако, держат запечатленную книгу и не могут открыть ее, если не откроет книгу имеяй ключ Давидов, отверзаяй, и никтоже затворит, затворяяй, и никтоже отверзет (Апок. 3:7). В Деяниях апостольских святой евнух, или муж (ибо и тем и другим именем называется он в Писании) при чтении пророка Исаии на вопрос Филиппа: разумееши ли, яже чтеши? отвечал: како убо могу разумети, аще не кто наставит мя (Деян. 8:30–31). Я, – скажу, кстати, о себе, – не святее и не прилежнее этого евнуха, потому, что он, оставивши царский двор, от Эфиопии, то есть от последних пределов мира, пришел во храм, и так как любил закон и божественное знание, что даже в повозке читал священное Писание и однако, держа книгу, размышляя о словах Господних, произнося их языком и устами, все-таки не понимал Того, Кого, помимо собственного сознания, чтил в книге. Пришел Филипп и показал ему Иисуса, Который скрывался заключенный в книге. О, удивительная сила учителя! В тот же час верует евнух, крещается, становится святым и верным, из ученика превращается в учителя и в уединенном источнике церкви более находит для себя, чем в позлащенном храме синагоги.

Я коротко написал об этом (ибо тесные пределы письма не позволяют более распространяться), чтобы ты уразумел, что в рассуждении о священных Писаниях нельзя идти без предшественника и путеводителя. Умалчиваю о грамматиках, риторах, философах, геометрах, диалектиках, музыкантах, астрономах, астрологах и медиках, знания которых весьма полезны для смертных и разделяются на три части: на догмат, метод и практику. Обращаюсь к менее значительным искусствам, которые производятся не столько умом, сколько рукою. Земледельцы, каменщики, ремесленники, пильщики, дровосеки, шерстобои, валяльщики сукон и прочие рабочие домашней рухляди и различных дешевых вещиц не могут обойтись без учителя.

«Медицинское искусство обещают медики, ремесленники рассуждают о фабричных делах» (Horat. Epis. Lib.1, ер.1). Только знание Писаний усвояют себе все повсюду.

«Все мы и ученые и неученые пишем поэмы» (Hor. ер. 1). И болтливая старуха, и сумасбродный старик, и многоречивый софист, одним словом все предвосхищают себе знание писаний, терзают их и учат других прежде, чем бы самим научиться. Одни, приняв важный вид и гремя отборными словами, среди женщин любомудрствуют о свящ. Писаниях. Другие, о стыд! узнают от женщин то, что передают мужчинам; мало того, благодаря легкости языка и своей смелости, учат других тому, чего сами не понимают. Умалчиваю о подобных мне, которые после изучения светской литературы, обращаясь к священным Писаниям, и искусственною речью пленяя слух народа, все, что ни говорят, считают законом Божиим и не сподобляются знать мысли пророков и апостолов, но к своим собственным мыслям приискивают несоответственные тексты, как будто бы это было хорошее дело, а не самый порочный род учения искажать мысли писания и подчинять оное своему произволу, не смотря на явные противоречия. Как будто бы мы не читали стостиший Виргилиевых и Гомеровых, и не можем (следуя т.е. произвольным толкованиям) назвать христианином даже неверующего во Христа Марона, который писал:

«Уже возвращается и девица, возвращаются времена «Сатурнова царства», «Уже новое поколение спускается с высоты неба» (Virg. Eclog. 4).

Или объяснить в смысле слов Отца к Сыну следующий стих:

«О, ты, мое рождение, мои силы, мое единственное великое могущество!»

Или сопоставить словам Спасителя на кресте следующий стих:

«Столько он вытерпел в памяти и оставался тверд»!

Свойственны детям и шарлатанам подобные попытки учить тому, чего не знаешь и даже, подчиняясь своим личным прихотям и вкусам, не знать о собственнном незнании.

Всего яснее написана книга Бытия, в которой говорится о природе мира, происхождении человеческаго рода, о разделении земли, о смешении языков и о переселении еврейскаго племени в Египет. Далее помещена книга Исход с десятью казнями, с десятословием, с таинственными и божественными заповедями. За тем следует Левит, в которой каждое жертвоприношение, каждый почти слог – и одежды Аароновы и весь чин Левитов дышат небесными таинствами. А книга Чисел не заключает ли в себе тайны всей арифметики, и пророчества Валаамова, и сорока двух станов в пустыне? А Второзаконие – второй закон и предызображение Евангельского закона, не содержит ли в себе то, что уже писано прежде, – однако так, что из старого все становится новым? Они суть Пятикнижие, те пять слов, которые апостол хотел произносить в церкви (1Кор. 14:19). Иов – образец терпения – каких таинств не объемлет в своей речи? Он начинает прозой, продолжает стихом, оканчивает простою речью; выполняет все законы диалектики во вступлении, предложении, подтверждении и заключении. Каждое слово в его речи многозначительно. Упомяну об одном, о воскресении тел Иов пророчествует так ясно и вместе с тем сдержанно, как никто другой. Я знаю, говорит Иов, что жив мой Искупитель и в последний день я воскресну от земли и опять облекусь кожею моею и в плоти моей увижу Бога; я увижу Его сам и глаза мои узрят Его, а не иной. Эта надежда скрыта в моем недре (Иов. 19:25–26). Перехожу к Иисусу Навину, который был прообразом Господа не только делами, но и именем; он перешел Иордан, ниспроверг царства врагов, разделил землю победоносному народу и под именем различных городов, сел, гор, рек, источников и границ описывает духовные царства Церкви и небесного Иерусалима. В Книге Судей сколько начальников народа, столько прообразов. Руфь Моавитянка исполняет пророчество Исаии: Посылайте агнцев владетелю земли из Селы в пустыне на гору дочери Сиона (Ис. 16:1). Самуил в смерти Илии и в убиении Саула изображает окончание Ветхого Завета. А в лице Садока и Давида указывает таинства нового священства и нового царства. Malachim, то есть 3-я и 4-я Книги Царств, описывают царство Иудейское от Соломона до Иехонии и царство Израильское от Иеровоама, сына Наватова, до Озии, отведенного в плен ассириянами. Если обращать внимание на историю, то слова просты; если же вникнуть в смысл, скрывающийся в письменах, то прочтем сказание о малочисленности Церкви и о нападениях на нее еретиков. Двенадцать пророков, заключенные в тесных пределах одного тома, предызображают гораздо более, чем дает буквальный смысл. Осия часто упоминает о Ефреме, Самарии, Иосифе, Израиле, о жене блуднице и чадах блужения, о заключенной в спальне мужа прелюбодейце, которая долгое время сидит как вдова и в плачевной одежде ждет возвращения мужа. Иоиль, сын Вафуилов, изображает землю двенадцати колен опустошенной саранчой, червями и хлебной тлей и пророчествует о том, как по кончине прежнего поколения изольется Дух Святый на рабов и рабынь Божиих, то есть на сто двадцать имен верующих, которые должны были исполниться Духа Святого в горнице Сионской; эти сто двадцать восходят постепенно, возвышаясь от первой до пятнадцатой ступени, которые таинственно указываются в Псалтири. Амос – пастух, селянин, возделыватель сикомор – не может быть изложен в кратких словах.

Ибо кто удовлетворительно выразит три или четыре преступления Дамаска, Газы, Тира и Идумеи, сынов Аммоновых и Моавитян, и в седьмых и восьмых Иуды и Израиля? Амос обращает свою речь к коровам тучным, находящимся на горе Самарийской, и пророчествует о разорении дома большего и меньшего. Амос сам видит производящего саранчу и Господа, стоящего на вылитой, или адамантовой, горе, и корзину плодов, привлекающую наказание на грешников и глад на землю: не глад хлеба и не жажду воды, но – слышания слова Божия. Авдий, имя которого значит «слуга Божий», гремит против кровавого Едома и земного человека. Духовным копьем он поражает того, кто всегда завидует брату Иакову. Иона – «голубь» прекраснейший – своим кораблекрушением предызображает страдания Господа, призывает мир к покаянию и под именем Ниневии возвещает спасение язычникам. Михей Морасфитянин, «сонаследник» Христа, возвещает разорение дочери разбойника и полагает засаду против нее за то, что она ударила в щеку судию Израилева. Наум – «утешитель» земли – порицает град кровей и после его разрушения говорит: Вот, на горах – стопы благовестника, возвещающего мир (Наум. 1:15).

Аввакум – «борец» мужественный и твердый – стоит на страже и утверждает ногу на укрепление, чтобы созерцать Христа на Кресте и сказать: Покрыло небеса величие Его, и славою Его наполнилась земля. Блеск ее – как солнечный свет; от руки Его лучи, и здесь тайник Его силы! (Авв. 3:3–4). Софония – «созерцатель» и познаватель тайн Господних – слышит вопль у ворот рыбных и плач в другой части города и видит большое разорение на холмах. Он также заповедует рыдать обитателям лощины, потому что замолк весь народ Ханаана, погибли все навьюченные серебром. Аггей – «торжественный» и радостный, сеявший слезами, чтобы пожать радостью, – обновляет разоренный храм и вводит Господа Отца, говорящего: Еще раз, и это будет скоро, Я потрясу небо и землю, море и сушу, и потрясу все народы, и придет Желаемый всеми народами (Агг. 2:6–7). Захария, «помнящий Господа своего», многообразный в пророчествах, созерцает Иисуса, облеченного в запятнанные одежды (Зах. 3:3), и тот камень, который Я полагаю перед Иисусом; на этом одном камне семь очей (Зах. 3:9), и светильник весь из золота, и чашечка для елея наверху его, и семь лампад на нем, и по семи трубочек у лампад, которые наверху его; и две маслины на нем, одна с правой стороны чашечки, другая с левой стороны ее (Зах. 4:2–3). И после видения коней вороных, черных, белых и пегих, и рассеянных колесниц от Ефрема, и коня от Иерусалима провидит и предсказывает бедного Царя, сидящего на жеребенке, сыне подъяремной ослицы.

Малахия открыто в заключение всех пророков говорит об отвержении Израиля и о призвании язычников. Нет Моего благоволения к вам, говорит Господь Саваоф, и приношение из рук ваших неблагоугодно Мне. Ибо от востока солнца до запада велико будет имя Мое между народами, и на всяком месте будут приносить фимиам имени Моему, чистую жертву (Мал. 1:10–11). Кто может понять или изложить учения Исаии, Иеремии, Иезекииля и Даниила? Из них первый, кажется мне, писал не пророчество, а Евангелие. Второй видит ореховую трость и котел, кипящий со стороны севера, и барса, лишенного пестрот своих; и различными метрами составляет четырехкратный алфавит (книга Плача). Третий (Иезекииль) в начале и конце своих пророчеств содержит так много прикровенного, что у евреев эти главы, равно как начало книги Бытия, не позволено было читать до тридцатилетнего возраста. А последний из четырех пророков, знающий времена и всего мира, ясной речью провозвещает о камне, без помощи рук оторвавшемся от горы и ниспровергшем все царства. Давид – наш Симонид, Пиндар и Алкей, также Флакк, Катулл и Серений – звучит о Христе на лире и на десятиструнном псалтири вызывает Его воскресение из гроба.

Миролюбивый и боголюбезный Соломон исправляет нравы, изучает природу, соединяет Христа с Церковью и воспевает сладостную брачную песнь святого супружества. Есфирь, прообразуя собой Церковь, избавляет народ от опасности и, вследствие убиения Амана, имя которого значит «беззаконие», доставляет потомству жребий в пиршестве и день празднества. Книга Паралипоменон, то есть сокращение древних документов, такова, что если кто, не зная ее, захочет присвоить себе знание Писаний, тот смеется сам над собой. В каждом почти имени и в каждом соединении слов затрагиваются пропущенные в Книгах Царств истории и излагаются бесчисленные евангельские вопросы. Ездра и Неемия, то есть «помощник и утешитель от Господа», заключены в одном томе; они созидают храм, строят стены города. Вся толпа народа, возвращающегося в отечество, перепись Левитов, Израиля и пришельцев, разделение труда построения стен и башен – вот что Ездра и Неемия частично изображают на древесной коре, частично хранят в сердцевине дерева.

Ты видишь, что, увлеченный любовью к Писаниям, я переступил обычные размеры письма и все-таки не написал всего того, что хотел. Речь шла только о том, что мы должны знать и чего желать, чтобы и нам можно было сказать: Возлюби душа моя возжелати судьбы Твоя на всякое время (Пс. 118:20). Впрочем, пусть исполнится на нас изречение Сократа: «Я знаю только то, что ничего не знаю». Коснусь вкратце и Нового Завета; Матфей, Марк, Лука и Иоанн – колесница Господня и поистине Херувимы, что значит «множество знания», во всем теле исполнены очей, блестят, как искры, стремительны, как молния, имеют стопы прямые и устремленные горе: они крылаты и способны летать, они поддерживают друг друга, взаимно соединены между собой и, как колеса, влекущиеся одно за другим, стремятся, куда направит их веяние Святого Духа. Апостол Павел писал к семи Церквам (ибо восьмое, Послание к Евреям, многими не ставится в этот ряд).

Он дает наставление Тимофею и Титу, ходатайствует перед Филимоном за беглого раба (Онисима). Но об апостоле Павле я думаю лучше молчать, нежели писать мало. Книга Деяний апостольских, по-видимому, содержит простую историю и излагает младенчество рождающейся Церкви, но если мы возьмем во внимание, что писатель этой книги есть врач Лука, которого «похвала во Евангелии», то также и здесь увидим, что все слова его дают врачевство для немощной души. Апостолы Иаков, Петр, Иоанн и Иуда выдали семь посланий, настолько же таинственных, насколько сжатых и кратких и вместе обширных: кратких – словами, но обширных мыслями так, что едва ли чей духовный взор не будет поражен при чтении этих посланий. Апокалипсис Иоанна столько содержит в себе таинств, сколько слов. Я сказал немного, но по сравнению с достоинством книги всякая похвала недостаточна, ибо в каждом слове заключаются многие смыслы.

Скажи, пожалуйста, любезный брат, жить среди Божественных Писаний, в них поучаться, ничего иного не знать и не искать – не значит ли это уже здесь, на земле, быть обитателем Царства Небесного? Не соблазняйся в Священном Писании простотой и как бы грубостью слов, происшедшей или вследствие погрешности переводчиков, или вследствие намеренного приспособления к назиданию простого народа; в одном и том же изречении иное услышит ученый и иное неученый. Я не настолько дерзок и туп, чтобы приписывать себе знание Писаний и похвалиться возможностью срывать на земле плоды, тогда как корни укреплены на небе, но, признаюсь, я хочу знать Писания, я не хочу сидеть на одном месте; отказываясь быть учителем, обещаю в себе спутника. Просящему дается, толкущему отверзается, ищущий находит. Будем на земле учиться тому, знание чего будет неразлучно с нами на небе.

Принимаю тебя с распростертыми объятиями, и (скажу некстати и с велеречием Гермагора) о чем ты ни спросишь, я вместе с тобой постараюсь узнать. Ты имеешь любезнейшего тебе брата Евсевия, который удвоил для меня удовольствие, полученное от твоего письма, рассказав о честности твоих нравов и о презрении к веку сему, о верности в дружбе, о любви ко Христу. О твоем благоразумии и красноречии, помимо свидетельства Евсевия, давало знать само твое письмо. Поспешай, прошу тебя, и скорее отсекай, а не развязывай веревку спущенного в море кораблика. Никто, намереваясь отречься от мира, не может выгодно продать того, что он предварительно презрел. Если потерпишь какой-нибудь убыток, вмени его вместо приобретения. Старинное изречение: «Для скупого также не существует то, что он имеет, как и то, чего не имеет». Для верующего весь мир полон богатств, а неверующий нуждается даже в оболе. Будем жить, как ничего не имеющие и всем обладающие. Одежда и пища – вот богатства христианские! Если ты имеешь в своих руках какую-либо вещь, продай; если не имеешь, не заботься о приобретении. Отнимающему ризу нужно отдать и срачицу. Если ты, откладывая постоянно до завтра, волоча день за днем, будешь осторожно и помалу продавать твои владеньица, то Христу не будет чем питать Своих бедных. Все отдал Богу тот, кто принес в жертву сам себя. Апостолы оставляют корабль и мрежи. Вдова кладет две лепты в сокровищницу и считается выше богачей. Легко презирает все тот, кто всегда помышляет о своей смерти.

В письмах своих ты умоляешь и смиренно упрашиваешь, чтобы я писал и писал к тебе, как ты должна жить и хранить венец вдовства в безупречном целомудрии. Радуется дух, взыгралось сердце, ликуют помыслы о том, что ты по смерти мужа желаешь быть тем, чем долгое время была в замужестве блаженной памяти мать твоя Тициана. Услышаны просьбы и мольбы ее. Она вымолила для своей единственной дочери наследие того, чем обладала сама при жизни. Кроме того, ты имеешь то фамильное преимущество, что из рода Камиллова (Фурия Камилла), как известно, почти ни одна женщина не вступала во второй брак, так что не хвалить тебя надобно за хранение вдовства, а порицать следовало бы, если бы ты, женщина-христианка, не соблюла того, что в течение стольких веков соблюдали женщины-язычницы.

Я не говорю о Павле и Евстохии – цветах вашей отрасли, чтобы не показалось, что я хвалю их под видом увещания тебя. Не говорю и о Блезилле, которая, отправившись (в загробную жизнь) вслед за своим мужем, а твоим родственником, в течение краткой жизни исполнила многие лета добродетелей. О, если бы мужи подражали женским доблестям и покрытая морщинами старость исполняла то, что охотно совершает юность! Вполне сознательно кладу руку в огонь; пусть машут, пусть замахиваются рукой, бровями, «пусть сердитый Хремес терзает меня яростным ртом». Конечно, станут против меня вельможи; толпа патрициев провозгласит меня волхвом, возмутителем, достойным ссылки в отдаленнейшие пределы земли. Пусть, если угодно, назовут меня и самарянином, подобно тому как называли Господа моего. Я не разлучаю дочь от родителя, я не говорю, как в Евангелии: остави мертвых погребсти своя мертвецы (Лк. 9:60). Ибо верующий во Христа жив. Верующий во Христа должен есть, якоже Он ходил есть, и сей такожде да ходит (1Ин. 2:6). Умолкнет ненависть, устами злословящих всегда старающаяся запятнать доброе имя христианина, чтобы, избегая укоризн, христиане не стремились к добродетели. Помимо писем мы не знаем друг друга. Благочестие есть единственная причина нашей связи при отсутствии личного знакомства. Уважай своего отца, но только в том случае, если он не разлучает тебя от Отца истинного. До тех пор признавай свое кровное родство с отцом, доколе он познает своего Создателя. Иначе Давид тотчас воспоет тебе: Слыши, дщи, и виждь, и приклони ухо твое, и забуди люди твоя, и дом отца твоего. И возжелает Царь доброты твоея, зане Той есть Господь Твой (Пс. 44:11–12). Велика награда за забвение родителя: Возжелает царь доброты твоея, поскольку ты видела, и слышала, и забыла люди твоя и дом отца твоего, то возжелает царь доброты твоея и скажет тебе: Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе! (Песн. 4:7). Что прекраснее души, которая называется дщерью Господней и не имеет никаких украшений? Она верит во Христа и, обогащенная этой честью, стремится к Жениху, имея Его Самого и Господом, и супругом.

Тягостную сторону супружества ты узнала собственным опытом; ты, так сказать, до тошноты пресытилась мясом перепелок (Числ. 11), твои внутренности ощутили жесточайшую холеру, ты извергла кислую и нездоровую пищу и облегчила разгоряченный желудок. Зачем же снова подвергаться тому, что было для тебя вредно? Пес возвращься на свою блевотину и свинья, омывшися, в кал тинный (2Пет. 2:22). Даже неразумные животные и перелетные птицы не попадаются в другой раз в те же силки и сети. Разве ты будешь опасаться, что пресечется род Фуриев и отец твой не будет иметь от тебя внука, который бы ползал у него на груди и марался у него на шее? Но разве все, вышедшие замуж, имеют сыновей? И разве все родившиеся дети поддерживают честь своего рода? Обнаружил ли в себе сын Цицерона красноречие отца? Ваша Корнилия, образец целомудрия и чадородия, радовалась ли тому, что она родила Гракхов? Смешно менять верное на надежды, тогда как видишь, что многие не имеют детей, или имели их и потеряли. Кому оставишь столь великие богатства? Христу, Который не может умереть. Кто будет твоим наследником? Тот же, Кто твой Господь. Опечалится отец, но возрадуется Христос; заплачут родственники, но будут приветствовать тебя Ангелы. Пусть отец делает, что хочет, со своим имуществом; ты принадлежишь не тому, кем рождена, но Тому, Кем возрождена и Кто искупил тебя дорогой ценой – Своей кровью.

Берегись мамок, и нянек, и тому подобных ядовитых животных, которые желают твоей кожей насытить свой желудок. Они советуют тебе не то, что полезно для тебя, но то, что выгодно для них. И часто визжат следующее:

«Неужели ты будешь проводить юность в печальном уединении,

И не будешь знать ни любезных детей, ни наград Венеры?» (Aeneid. 10).

Где святое целомудрие, там воздержание. Где воздержание, там убытки для слуг; всякое пожертвование они считают похищением у себя; они исчисляют размеры своих подарков, а не обращают внимание на то, сколько останется у того, кто дарит. И где бы они ни увидели христианина, тотчас кричат на перекрестках: ό θραικος, ό επιγετης. Они рассеивают самые гадкие сплетни и, выдумав что-нибудь сами, притворяются, что слышали это от других, будучи вместе и сочинителями, и распространителями сплетен. Ложное известие дает повод к молве, которая, дойдя до матрон и будучи распространена их языком, проникает в провинции. Ты видишь, что многие свидетельствуют бешеными устами и с испещренным лицом, с змеиной вертлявостью и изощренными зубами уязвляют христиан.

«Вот одна, у которой за плечами гиацинтовая шубка:

Она неразборчиво в нос говорит какие-то гадости,

Шумит и кокетливо коверкает слова» (Pers. Sat. 1).

Весь хор кричит единогласно, и кричат все присяжные судьи. Соединяются в один круг и кусающие, и кусаемые. Говорящие против нас молчат о самих себе, как будто бы они не были монахами и как будто бы все обязанности монахов не относятся даже в большей степени к клирикам, которые – те же монахи. Убыль стада есть бесславие для пастыря; с другой стороны, достохвальна жизнь того монаха, который уважает священников Христовых и не унижает тот сан, благодаря которому он сделался христианином.

Я сказал это, дочь моя во Христе, не потому, чтобы сомневаться в твоей решимости остаться вдовой (ибо ты не просила бы увещательного письма, если бы не была уверена в достоинстве единобрачия), но для того, чтобы ты уразумела бездельничество слуг, которые готовы продать тебя, и козни родственников, и заблуждения благочестивого отца. Признавая в нем любовь к тебе, я не допускаю в нем сознательной любви, говоря вместе с апостолом: Свидетельствую, яко ревность Божию имат, но не по разуму (Рим. 10:2). Подражай лучше (буду часто повторять одно и то же) святой матери твоей; как скоро я вспоминаю о ней, мне приходит на мысль ее усердие ко Христу, бледность от постов, милосердие к бедным, послушание к рабам Божиим, скромность одежд и сердца и относительно всего, сдержанная речь. Отец твой, о котором я делаю почетное упоминание (не потому, что он бывший консул и патриций, но потому, что он христианин), пусть поступает сообразно со своим именем. Пусть радуется, что дочь их рождена для Христа, а не для века сего. Но пусть всего более пожалеет о том, что и девство утратила понапрасну, и потеряла плод брака. Где муж, которого отец дал тебе? Пусть даже он был достолюбезен и добр, смерть все похитила и кончина пресекла телесную связь. Прошу тебя, воспользуйся случаем и дело необходимости преврати в подвиг добродетели. Не начало, но конец венчает христианина. Павел худо начал, но хорошо кончил. Иуда достохвален сначала, но в конце осужден за предательство. Читай у Иезекииля: Правда праведника не избавит его, в оньже день согрешит, и беззаконие беззаконника не повредит ему, в оньже день обратится от беззакония своего (Иез. 33:12). Это лествица Иакова, по которой снисходят и восходят Ангелы, на которой утверждается Господь, подавая руки падшим и Своим взором поддерживая утомленные стопы восходящих. Но как Господь не захочет смерти грешника, но еже обратитися и живу быти ему, так, с другой стороны, ненавидит равнодушных и скоро извержет их из уст Своих (Апок. 3:16). Кому более отпускается, тот более любит.

Евангельская блудница, крещенная собственными слезами, и волосами, которыми многих прежде прельщала, отирающая ноги Господа, – спасена. У ней не было ни причудливых головных уборов, ни скрипящих туфель и никаких притираний. Чем она неприбраннее, тем прекраснее. К чему на лице христианки румяна и белила? Румяна представляют поддельную красноту губ и щек, белила – поддельную белизну лица и шеи; это огонь для юношей, разжение похотей, признак бесстыднаго ума. Будет ли плакать о грехах своих женщина, слезы которой могут смыть белила с шеи и провести по лицу борозды? Это украшение не Господне, но одежда антихриста: с каким дерзновением может взирать к небу лицо, которого не узнает Создатель? Напрасно приводится в оправдание юность и младые лета. Вдова, которая отринула сладость мужа, по слову Апостола, истинная вдова, имеет нужду только в твердости. Она помнит прежние чувственные удовольствия, знает, что потеряла и чем насладилась. Пламенные стрелы диавола должны быть угашены холодом постов и бодрствований. Или нам нужно вести речь, сообразно со своею одеждою; или нужно одеваться сообразно с тем, что говорим? Зачем обещать одно, а на деле показывать другое? Язык проповедует непорочность, а все тело обнаруживает бесстыдство. Это относится ко внешнему виду и украшению. Впрочем, вдова, предающаяся увеселениям (скажу не своими, но апостольскими устами) жива – умерла (1Тим. 5:6). Что же это значит: жива – умерла? На взгляд людей, не знающих внутренности сердца человеческаго, она жива и для греха не умерла, но для Христа, знающего сокровенное, она умерла. Ибо душа, яже согрешит, та умрет (Иез. 18:4). Неких же человек греси предъявлени суть, предваряюще на суд; никим же и последствуют. Такожде и добрая дела предъявлена суть: и сущая инако утаитися не могут (1Тим. 5:24–25). Это изречение значит вот что: некоторые люди грешат так открыто и без зазрения совести, что, как скоро их увидишь, тотчас заметишь, что они грешники. А другие так скрывают свои пороки, что ты можешь распознать их только после долгого сношения с ними. Равно и добрые дела у одних очевидны с первого взгляда, а у других могут быть замечены только после долговременного наблюдения. И так зачем нам хвастаться целомудрием, которое без сопутствующих и дополнительных добродетелей – воздержания и умеренности, может еще подлежать сомнению? Апостол умерщвляет свое тело и порабощает душе, чтобы самому соблюсти то, что он предписывал другим; неужели молодая женщина, питаясь яствами, поддерживающими телесное возбуждение, может не опасаться за свою непорочность? Говоря это, я не осуждаю брашен, которые Бог создал для употребления с благодарением, но хочу у юношей и девиц отнять то, что возбуждает в них чувственность. Ни огни Этны, ни вулканическая лава, ни Везувий и Олимп не пышат таким пламенем, как юношеские утробы, наполненные вином и подогретые роскошными кушаньями. Многие презирают скупость и отлагают ее вместе с кошельками. Злословящий язык может быть исправлен безмолвным молчанием. Образ жизни и мода в одеждах меняются ежечасно. Все прочие грехи имеют место вне человека, а то, что находится вне, легко отбрасывается. Только чувственное пожелание, внедренное в нас Богом для рождения детей, – если переходит надлежащие пределы, превращается в порок и по какому-то закону природы влечет к соитию. Это подвиг великой добродетели и ревностного старания победить природное стремление, в теле жить, как бы вне тела, каждодневно бороться с собою и скрытого в себе врага наблюдать подобно баснословному стоглазому Аргусу. Эти мысли в других словах Апостол выразил так: Всяк грех, его же аще сотворит человек, кроме тела есть, а блудяй в свое тело согрешает (1Кор. 6:18). У медиков и у тех, которые писали о природе человеческих тел, в особенности же в книгах Галена, под заглавием περι ύγιανών (о здравии) говорится, что тела отроков, юношей и совершеннолетних мужчин и женщин пылают внутренним жаром, и что в этих летах вредны кушанья, усиливающие теплоту и, напротив, полезно для здоровья употреблять в пищу и питье что-нибудь холодное; напротив того, для стариков, страдающих мокротистостью и охлаждением крови, полезны согревающие кушанья и старые вина. Поэтому и Спаситель говорит: внемлите себе да не когда отягчают сердца ваша объядением и пиянством и печальми житейскими (Лк. 21:34). И апостол: не упивайтеся вином, в нем же есть блуд (Еф. 5:18). Неудивительно, что Творец знает о свойстве сосуда, сделанного им самим; потому что даже комик, задачею которого служит узнавать и описывать нравы людей, сказал: «Sine Cerere et Libero friget Venus»²¹. – И так, прежде всего, если только позволит здоровье желудка до окончания юношеских лет, пей только воду, которая по природе своей весьма холодна. Если исполнению этого правила препятствует слабость здоровья, то выслушай вместе с Тимофеем совет ап. Павла: вина мало приемли стомаха ради твоего и частых твоих недугов (1Тим. 5:23). Далее в выборе самой пищи избегай всего горячительного. Я говорю это не только о мясе, о котором сосуд избрания дал такое мнение: добро не ясти мяс, ниже пити вина (Рим. 14:21). Из самых плодов (lеguminum)²² не нужно вкушать тех, которые тяжелы и горячительны; знай, что ничто так неприлично юным христианам, как употребление ими в пищу овощей. Поэтому и в другом месте Писания говорится: изнемогаяй зелия да яст (Римл. 14:2); т.е. телесный жар должен быть умеряем охлаждающей трапезой. Так, три отрока и Даниил питались овощами (leguminibus). Они были юны и не входили еще на ту сковороду, на которой царь вавилонский изжарил старых судей (Иер. 29:22). Мы с своей стороны за употребление такого рода пищи желаем получить не укрепление тела, подобно вышеупомянутым отрокам, приобретшим телесную крепость (не говоря уже об особенной милости Божией), нет; мы желаем душевной бодрости, которая усиливается при немощи тела. Многие, из стремящихся к целомудренной жизни, останавливаются на полдороге, когда ограничиваются воздержанием от мяса, и обременяют желудок овощами (leguminibus), которые, будучи употребляемы в умеренной степени, были бы безвредны. Говорю по собственному ощущению. Ничто так не воспламеняет тело и не возбуждает родотворные члены, как неудобоваримая и выбрасываемая назад пища. Я желаю, дочь моя, чтобы лучше немного подвергалась опасности твоя скромность, чем твой подвиг. Все, что возбуждает чувственные пожелания, считай ядом. Пусть будет у тебя скудная пища и желудок, всегда истощенный трехдневным постом; впрочем, гораздо лучше ежедневно вкушать понемногу, чем изредка, но досыта. Самый лучший дождь тот, который понемногу падает на землю. А внезапный и чрезмерно сильный дождь может сразу опустошить поле.

Когда вкушаешь пищу, помни, что тебе сейчас нужно будет молиться, а также и заниматься чтением. Вычитывай определенное число стихов из св. Писания и этот урок сдавай Господу твоему. И не прежде давай покой твоим членам, как наполнив грудь священными звуками. После свящ. писаний читай сочинения ученых мужей и притом тех, правоверие которых не подлежит сомнению. Нет нужды для тебя искать золота в грязи; ценою многих жемчужин покупай одну. Стань, по заповеди прор. Иеремии, на путях многих, чтобы попасть на тот путь, который ведет к Отцу (Иер. 6:16). Свою любовь к ожерельям, и дорогим камням, и к шелковым одеждам, перемени на любовь к изучению священ. писания. Войди в землю обетования, точащую млеко и мед (Исх. 13:5). Вкушай муку и ешь масло, одевайся подобно Иосифу в пестрые одежды; приклоняй, подобно Иерусалиму, свои уши к слушанию слова Божия, чтобы отселе возрасли в тебе драгоценные семена для новых жатв. У тебя есть св. Ексуперий, человек почтенных лет и твердый в вере, наставлениями которого ты часто можешь пользоваться.

Сотвори себе други от мамоны неправды, да приимут тебя в вечныя кровы (Лк. 16:9). Отдавай свои богатства тем, которые едят не фазанов, а простой хлеб; утоляй голод, а не размножай роскошь. Разумевай на нища и убога. Всякому, просящему у тебя, дай; наипаче же присным в вере. Нагого одень, алчущего накорми, больного посети. Простирая руку к благотворительности, всякий раз помышляй о Христе. Смотри, не умножай чужих богатств, тогда как Господь Бог твой остается нищ.

Избегай общества юношей. Пусть под кров дома твоего не взойдут завитые, наряженные и сладострастные гости. Певец пусть будет изгнан, как вредный. Арфисток и гуслисток, ни тому подобных дьявольских хористок, как смертоносных сирен, выгоняй из комнат своих. Не выходи в общество в предшествии толпы евнухов, пользуясь вдовьей свободой. Очень дурно, когда слабый пол и незрелый возраст злоупотребляют собственным произволом и считают дозволенным все, что угодно. Вся леть суть, но не вся на пользу (1Кор. 10:23). Пусть не подсаживается к тебе ни завитой прокуратор, ни красивый молочный брат, ни белый и румяный паразит. Иногда об образе жизни госпожи можно узнать по поведению служанок. Старайся, напротив того, войти в сношение со святыми девами и вдовами. Если же необходимость заставит беседовать с мужчинами, то не старайся говорить без свидетелей и веди такую беседу, чтобы тебе не пришлось смутиться и краснеть, если взойдет кто-нибудь посторонний. Лицо есть зеркало души и безмолвными глазами открывает сердечные тайны. Недавно на наших глазах по всему востоку пролетела какая-то бесславная молва. Говорили о возрасте и образе жизни, об одеждах и походке, о безрассудном обществе, об изысканных пирах, о царской обстановке, о браке Нерона и Сарданапала. Чужая рана да будет для нас предостережением. И дурак становится умнее после наказания. Святая любовь чужда нетерпеливости. Ложная молва скоро пропадает, и последующая жизнь дает свидетельство о предыдущей. Быть не может, чтобы кто-нибудь прожил поприще сей жизни, не подвергаясь людскому злословию. Хулить добрых составляет утешение для злых, потому что, по их мнению, при множестве согрешающих уменьшается вменяемость их собственных грехов. Но скоро огонь, сжигавший солому, ослабевает; разливающееся пламя замирает от недостатка горючих материалов. Если прошлогодняя молва солгала, или сказала что-нибудь и правдивое, то пусть прекратится порок, прекратятся и толки. Это я говорю не потому, чтобы подозревал в тебе что-нибудь не хорошее, но потому, что в порыве нежного участия боюсь за тебя даже того, что не опасно. О, если бы ты увидела свою сестру, если бы тебе пришлось услышать речь из ее святых уст, в малом теле ты увидела бы великий дух. Ты услышала б, что из ее сердца горячим ключом бьет все содержание Ветхого и Нового Завета. Посты для нее служат игрою, молитва – удовольствием. Она берет тимпан, по примеру Мариамны, после потопления Фараона, и в хоре дев предначинает песнь: поим Господеви, славно бо прославися: коня и всадника вверже в море (Исх. 15:20). Эти песни она выучила для Христа; эти бряцания для Создателя. Так она проводит день и ночь; уготован елей для лампад и ожидается приход жениха. Подражай же ты единокровной своей. Пусть в Риме будет то, чем обладает более тесный Вифлеем. Ты имеешь богатства и тебе не трудно помогать нуждающимся в пропитании. Пусть добродетель расточит то, что приготовлялось для роскоши. Женщина, желающая презреть супружество, не должна бояться никакой бедности. Выкупай девиц, чтобы ввести их в ложницу цареву. Помогай вдовам; пусть они, как бы некие фиалки, будут смешаны тобою между девами – лилиями и мученицами – розами; соплети для Христа венок из этих цветов, вместо тернового венца, который носил Он за грехи мира. Пусть порадуется и поможет тебе знаменитейший отец твой, пусть научится от дочери тому, чему научился от жены. Уже поседела голова его, трясутся колени, падают зубы, лоб от старости изрыт морщинами, смерть при дверях, – вблизи виден костер для сжигания тела. Волею или неволею мы стареемся. Пусть отец твой приготовляет себе дорожный запас, необходимый для далекого пути. Пусть захватит с собою и то, что, не будучи предупрежден, он хотел бы оставить здесь, пусть пошлет наперед на него то, что поглотит земля, если он оставит это без внимания.

Молодые вдовы, из которых некоторые пошли вслед сатаны, когда рассвирепеют о Христе и хотят выходить замуж, обыкновенно говорят: «имение моего отца ежедневно погибает, наследие предков расточается; слуга говорит дерзости; служанка не хочет слушать. Это будет моим представителем в суде? Это выплатит земледельческие подати? Кто воспитает моих детей? Кто пригрозит домочадцам?» Странное дело! он выставляет причиною брака то самое, что одно могло служить главным препятствием к браку. Мать приводить к сыновьям не воспитателя, но врага, не отца, а тирана. Воспламененная похотью, она забывает о плодах чрева своего, и среди малюток, не знающих своего несчастия, она, когда-то плачущая мать, вступает в новый брак. К чему говорить об отцовском наследии, или о высокомерии врагов? Признайся в постыдных побуждениях. Никакая женщина не выходит замуж без того, чтобы не спать с мужем. Или, если похоть не движет тебя, то что за безумие, подобно развратным людям, жертвовать своею чистотою для приумножения богатств и из-за вещи дешевой и скорогибнущей губить целомудрие многоценное и вечное? Если имеешь детей, то зачем же вступать во второй брак? Если не имеешь детей, то отчего не боишься испытанного неплодия и из-за неверного приобретения идешь на верный стыд?

Теперь тебе пишут брачные условия, чтобы в скором времени ты не замедлила сделать завещание. Предполагается возможною болезнь мужа, и то, что он в случае продолжения жизни своей сам исполнит желаемые им с своей стороны твои посмертные распоряжения, или предполагается возможным тот случай, что если ты будешь иметь детей от второго мужа, то возгорится домашняя война, внутренние несогласия. Нельзя тебе будет любить детей и благосклонно смотреть на тех, кого ты родила. Украдкой ты будешь давать пищу своим детям. Живой муж станет завидовать мертвому; если ты не будешь ненавидеть детей от первого брака, то ему представится, что ты еще любишь их отца. Если же новый муж, имея детей от первой жены, введет тебя в свой дом, то хотя бы ты была в высшей степени снисходительна, все-таки все комики и мимографы и риторы в своих общих местах будут провозглашать тебя свирепейшею мачехою. Если пасынок захворает и заболеет у него голова, то скажут, что ты хочешь извести его. Если не дашь ему пищи, назовут тебя жестокою; если дашь, назовут потатчицею. Скажи, сделай милость, что такое за благополучие во втором браке, которое могло бы перевесить собою все эти неудобства?

Пожелаешь ли знать, каковы должны быть вдовы? Раскроем Евангелие от Луки: и бе, сказано там, Анна пророчица дщи Фануилева от колена Асирова (Лк. 2:36). Анна значит благодать. Фануил на нашем языке означает лице Божие. Асир блаженство или богатство. Поэтому, так как Анна от юности своей в продолжение 84-х лет несла бремя вдовства и не отходила от церкви Божией, пребывая в постах и молитвах день и ночь, то она сподобилась духовной благодати и заслужила наименование дочери лица Божия и участие в блаженствах своего предка.

Вспоминая вдову Сарептскую, которая, чтобы напитать Илию, решилась пожертвовать спасением своим и своего сына, так что в следующую ночь, готовясь умереть вместе с сыном, оставила у себя еще путешественника, желая потерять лучше жизнь, нежели милосердие, и из горсти муки приготовила для себя обилие жатвы Господней. Мука не убывает и масло в сосуде появляется вновь. В Иудее оскудение пшеницы, ибо зерно пшеничное там умерло (Ин. 12:24), а у языческой вдовы не оскудевал ток елея. В книге Иудифи (если кому угодно взять эту книгу) мы читаем о вдове, изнуренной постами и обезображенной плачевным видом, которая не плакала о смерти мужа, но в сокрушенном печалью теле стремилась на свидание к жениху. Я вижу вооруженную мечем руку, окровавленную десницу. Я узнаю голову Олоферна, принесенную из вражеского стана. Женщина побеждает мужей, непорочность обезглавливает похоть, внезапно переменивши вид, облекается в победоносный траур, который прекраснее всех украшений сего века.

Некоторые неосновательно причисляют Девору ко вдовам и вождя Варакка считают ее сыном: тогда как Писание дает знать нам совершенно иное. Оно сказало нам, что Девора была пророчица и причислялась к колену Иудину, и так как она могла сказать: коль сладка гортани моему словеса твоя, паче меда устам моим (Пс. 118:103), то и получила имя пчелы, летающей по цветам писания, орошенной благоуханием Духа Святого и собирающей пророческими устами сладкие соки амброзии. Ноеминь, что значит πανακεκλεμένη (т.е. утешенная), после горестной смерти детей и мужа, принесла в отечество свою непорочность и подкрепляемая этим напутствием, удержала при себе сноху Моавитянку, чтобы исполнилось следующее пророчество Исаии: «посли агнца, Господи, владетеля земли от камене пустыни к горе дщери Сиона» (Ис. 16:1). Обращаюсь к Евангельской вдове, вдове убогой, которая богаче всего израильского народа, которая, взявши зерно горчичное и положивши закваску в сатех трех муки, исповедание Отца и Сына растворила благодатью Святого Духа, и, положивши в сокровищницу церковную две лепты, все, что могла иметь в своей собственности, все богатство свое, – принесла в жертву своей веры в оба завета. Ее лепты, это два серафима, трижды славословящие Троицу и положенные в сокровищницу церкви. От этого и взятый щипцами того и другого завета, пылающий уголь очищает уста грешников (Ис. 6:6–7).

Незачем мне приводить древние примеры и на основании книг изображать добродетели жен, когда в том же городе, где ты живешь, ты можешь видеть примеры достойных подражания женщин? Чтобы избежать подозрения в лести, не стану перечислять их поименно. Довольно для тебя св. Марцеллы, которая, соответствуя своему первообразу, повторила для нас нечто из истории Евангельской. Анна семь лет от девства своего жила с мужем, Марцелла семь месяцев; Анна ожидала пришествия Христова, – Марцелла держит воспринятого Анною. Та воспевала плачущего младенца; эта предвещает о его прославлении. Та говорила об нем всем чаявшим искупления Израиля; эта с искупленными язычниками взывает: брат не избавит, избавит ли человек (Пс. 48:8)? И из другого псалма: человек родися в нем, и той основа и Вышний (Пс. 86:5). Почти два года тому назад, я издал книги против Иовиниана, где авторитетом Писания сокрушил возражения противников, заимствуемые из того места, где апостол допускает второбрачие. Нет нужды целиком переписывать из той книги то, что ты сама можешь прочесть там. Но прежде, нежели закончу письмо, хочу сказать тебе только одно: каждодневно думай о том, что ты должна умереть и никогда не будешь помышлять о втором браке.

Поистине святому и достопочтеннейшему господину брату Аманду пресвитеру Иероним.

Короткое письмо не может исчерпать обширных вопросов и сжать в тесных пределах слова то, что расширяется в мыслях. Ты спрашиваешь, что означают в Евангелии от Матфея следующие слова: не пецытеся убо на утрий; довлеет дневи злоба его (Мф. 6:34). Слово: утрий в священном писании означает будущее время; так Иаков в книге Бытия говорит: и послушает мене правда моя в утренний день (Быт. 30:33). И когда два колена Рувимово и Гадово и половина колена Манассиина соорудили олтарь и послано было к ним посольство от всего Израиля, и Финеес первосвященник спросил их, зачем они соорудили олтарь, – то они отвечали: затем, чтобы заутра у детей наших не было отнято участие в богопочтении (Нав. 22:21–23). И много подобных изречений ты найдешь в Ветхом Завете. И так Тот, Кто запретил нам думать о будущем, позволил однакоже заботиться о настоящем, по причине скоротечности человеческой жизни. А слова Господни: довлеет дневи злоба его (Мф. 6:34) понимай так: довольно нам помышлять о настоящих трудностях века сего. Зачем устремлять мысль к неизвестному будущему, чего мы или не можем достигнуть, или, нашедши, можем потерять? Ибо слово κακια – в латинском переводе malitia – у греков означает и злобу, и угнетение, которое у греков называется κακώσις; здесь вместо слова – злоба лучше бы перевесть словом: угнетение. Если же кто упорно хочет принимать слово κακια не в смысле злобы, то нужно объяснять это слово в том же значении, в каком говорится, что мир весь во зле лежит; и в молитве Господней мы читаем: «избави нас от лукаваго» (а malo) (Мф. 6:13), т.е. нужно объяснить: что достаточно для нас в настоящее время вести борьбу против злобы века сего.

Во-вторых, ты спрашиваешь о том месте из первого послания блаженного ап. Павла к коринфянам, где говорится: всяк бо грех, его же аще сотворит человек, кроме тела есть, а блудяй во свое тело согрешает (1Кор. 6:18). Начнем читать немного выше и таким образом доберемся до вышепредложенного места, чтобы не с последних строк и так сказать с хвоста главы пытаться уразуметь всю мысль. Тело, говорится в Писании, не блужению, но Господеви, и Господь телу. Бог же и Господа воздвиже, и нас воздвигнет силою своею. Не весте ли, яко телеса ваша удове Христовы суть? Взем ли убо уды Христовы, сотворю уды блудничи? да не будет. Или не весте, яко прилепляяйся сквернодейце едино тело есть (с блудодейцею)? будета бо, рече, оба в плоть едину. Прилепляйся же Господеви, един дух есть с Господом. Бегайте блудодеяния. Всяк бо грех, его же аще сотворит человек, кроме тела есть, а блудяй в свое тело согрешает (1Кор. 6:13 и след.). Святой апостол, обличая неумеренность и немного выше говоря: брашна чреву и чрево брашнам, Бог же и сия и сие упразднит (1Кор. 6:13), последовательно доводит речь до блудодеяния. Ибо неумеренность есть мать похоти; желудок, преисполненный пищею и упоенный винами, дает возбуждение для чувственности и, как сказано где-то, вместо благоустроения членов, является благоустроение пороков. Всякий грех, например, воровство, человекоубийство, грабительство, вероломство и прочие им подобные, после преступления сопровождается раскаянием и хотя возбуждается своекорыстием, но не одобряется сознанием. Только чувственность и похоть даже в самое время раскаяния терпит возбуждение и раздражение плоти и греховное разжение, так что те самые размышления, посредством которых мы желаем исправиться, служат опять поводом к падению. Иначе сказать, прочие грехи вне нас. Что бы мы не сделали, мы имеем дело с другими людьми: любодеяние же не только оскверняет сознание, но вместе и тело любодеющего и согласно с словами Господа: сего ради оставит человек отца и матерь, и прилепится к жене своей, и будета два в плоть едину (Мк. 10:7–8); и прелюбодей соединяется в одно тело с распутною женщиною и грешит в свое тело, превращая храм Христа в тело блудника. Скажем еще нечто, чтобы не опустить ни одной мысли, содержащейся в греческом подлиннике. Иное дело грешить чрез тело, и иное – в тело. Воровство, человекоубийство и прочие грехи, исключая любодеяния, мы совершаем во внешнем мире с помощью руки: одно блудодеяние имеет место внутри нас, в нашем теле, а не совершается только чрез тело над другим; предлог «чрез» содержит в себе понятие о служебном отношении; предлог «в» дает разуметь о внутреннем страдательном положении. Некоторые рассуждают так, что будто бы, по словам писания, жена есть тело мужа, и прелюбодействующий согрешает в свое тело, то есть в жену, оскверняя ее своим блудодеянием, и ее, чуждую греха, доводит до греха своим смешением. При твоем письме и приветствии я нашел небольшой клочек бумаги, на котором написано было следующее: «спросить у него (т.е. у меня) может ли женщина, оставившая мужа вследствие прелюбодеяния и содомства и против собственной воли вышедшая за другого мужа; может ли такая женщина быть принята в церковное общество без покаяния, притом при жизни своего первого мужа? Читая эту записочку, я вспомнил слова псалма: непщевати вины о гресех (Пс. 140:4). Все мы люди потворствуем своим порокам и то, что делаем по собственному желанию, сваливаем на необходимость природы. Так напр., юноша говорит: «я терплю насилие со стороны собственного тела, меня воспламеняет огонь страстей, самые родотворные органы и телесный состав ищут женских объятий». Или убийца говорит: «я нуждался в пище, у меня не было чем покрыть тела – я проливал чужую кровь, чтобы самому не умереть с голода». Поэтому сестре, которая просит у нас мнения о своем положении, отвечай не нашим, но апостольским изречением: или не разумеете, братие, ведущим бо закон глаголю, яко закон обладает над человеком, во елико время живет? Ибо мужатая жена живу мужу привязана есть законом: аще ли же умрет муж ея, разрешися от закона мужескаго. Темже убо живу сущу мужу прелюбодейца бывает, аще будет мужеви иному (Рим. 7:1 и след.), и в другом месте: жена привязана есть законом во елико время живет муж ея: аще же умрет муж ея, свободна ест, за него же хощет посягнути, точию о Господе (1Кор. 7:39). Пересекши все возможные извинения, апостол весьма ясно определил, что если жена при жизни мужа выходит за другого, то бывает прелюбодейницею. Пожалуйста, не говори мне о насилии похитителя, об увещаниях матери, об авторитете отца, о толпе родственников, о коварстве и непослушании слуг, об убытках в хозяйстве. Доколе жив муж, хотя бы он был прелюбодей, хотя бы содомит, хотя бы обремененный всевозможными преступлениями и за свои преступления оставленный женою, все-таки он считается ея мужем и ей нельзя выйти за другого мужа. Так определяет апостол не по своему мнению, но по внушению глаголющего в нем Христа, согласно с евангельским изречением Господним: всяк отпускай жену свою, разве словесе любодейнаго, творит ю прелюбодействовати: и иже пущеницу поймет, прелюбодействует (Мф. 5:32). Заметь, что сказано, иже пущеницу поймет, прелюбодействует. Сама ли жена оставила мужа, или была покинута мужем, во всяком случае, взявший ее за себя прелюбодействует. Посему апостолы, уразумевши тяжкое бремя брака, говорят: аще тако есть, лучше не женитися. И Господь отвечает им: могий вместити, да вместит (Мф. 19:10–12). И тотчас в примере трех скопцев ублажает девство, которое не подчиняется никакому закону плоти.

Я не мог достаточно понять, в каком смысле женщина, о которой идет речь, называется вышедшею за другого мужа против воли. Что такое значит: против воли? Быть может другой муж, собравши толпу, насильно захватил эту женщину, но в таком случае, почему же она, будучи похищена, впоследствии не удалила от себя своего похитителя? Пусть она читает книги Моисеевы и найдет там, что обрученная мужу женщина, если будет изнасилована и не станет кричать, то подвергается наказанию, как любодейца (Втор. 22). Если же женщина будет изнасилована в поле, то она неповинна в преступлении, а изнасиловавший подвергается суду по законам. Пусть и эта сестра, которая, как говорит, вследствие насилия вышла за другого мужа, пусть она – если желает принять телo Христово и не считаться прелюбодейцею – принесет покаяние, но так, чтобы со времени покаяния она не соединялась со вторым мужем, который не есть муж, но прелюбодей. Если же это покажется ей тяжелым, и, раз полюбивши второго мужа, она не может уже бросить его, то да не пренебрегает страданием Господа, и пусть услышит слово апостола: не можете чашу Господню пити и чашу бесовскую: не можете трапезе Господней причащатися – и трапезе бесовстей (1Кор. 10:21). И в другом месте: кое общение свету ко тьме? коеже согласие Христови с велиаром (2Кор. 6:15)? Я говорю нечто новое, впрочем, не новое, но древнее, подтвержденное авторитетом Ветхого Завета. Если жена оставит второго мужа и пожелает примириться с первым, то не может совершить того. Ибо написано во Второзаконии: аще же кто примет жену, и поживет с нею, и будет, аще не обрящет благодати пред ним, яко обрете в нем срамное дело, да напишет ей книгу отпущений, и даст ей в руце ея, и отпустит ю из дома своего, или умрет муж ея вторый, иже бе ю поял себе в жену, по осквернении ея яко гнусно есть пред Господем Богом твоим: и да не осквернавите земли, юже Господь дает вам в наследие (Втор. 24:1 и след.). Поэтому умоляю тебя, увещевай эту женщину и призывай ее ко спасению. Для гнилых тел нужны железо и прижигание, и это вина не медицины, но раны, когда медик с милосердною жестокостью не щадит в виде пощады, свидетельствует в виде сострадания.

Третий и последний вопрос твой касается того же апостола и в частности того места, где он, рассуждая о воскресении, говорит: подобает бо сему царствовати, дóндеже положит вся враги под ногама своима. Последний же враг испразднится смерть. Вся бо покори под нозе его: внегда же рещи, яко вся покорена суть ему, яве, яко разве покоршаго ему вся. Егда же покорит ему всяческая, тогда и сам Сын покорится покоршему ему всяческая, да будет Бог всяческая во всех (1Кор. 15:25–28). Я удивляюсь, зачем ты спрашиваешь меня об этом, тогда как св. Иларий, епископ пиктавийский, одиннадцатую книгу против Ариан наполнил исследованием и решением этого вопроса. Впрочем, скажем, по крайней мере, хоть немного. Весь соблазн в том, почему Сын называется подчиненным Отцу. Но, что постыднее и унизительнее – покориться ли Отцу (что часто служит выражением благоговейного почтения, как в псалме пишется: не Богу ли повинуется душа моя (Пс. 61:1), или быть распятым на кресте и подвергнуться крестному поношению? яко проклят всяк висяй на древе (Втор. 21:23). Удивляешься ли, что Тот, Кто ради нас подвергся проклятию, да нас избавит от проклятия, удивляешься ли, что Он ради нас покорился, чтобы и нас сделать покоренными Отцу, как и Сам говорит в Евангелии: никто же приидет к отцу, токмо Мною (Ин. 14:6), и аще Aз вознесен буду от земли, вся привлеку к Себе (Ин. 12:32)? Христос в лице верных покорился Отцу, поскольку все верующие и даже весь род человеческий считаются членами тела Его. Что же касается до неверных, то есть до иудеев, язычников и еретиков, то в лице их Христос называется непокорным Отцу, поскольку часть его членов непокорена вере. При кончине же мира, когда все члены увидят царствующего Христа, т.е. тело свое, то и самые члены подчинятся Христу, т.е. телу своему, так, что все тело Христово покорится Богу и Отцу – да будет Бог всяческая во всех. Не сказано, да будет Отец всяческая во всех, но да будет Бог; поскольку имя это принадлежит вообще св. Троице и равно может относиться к Богу Отцу, к Сыну и Духу Святому; следовательно, смысл текста таков: да подчинится человечество Божеству. Под человечеством в этом смысле должно разуметь не кротость и милосердие, что греки называют φυλανθρώπιν, но весь род человеческий. А слова апостола: да будет Бог всяческая во всех, нужно понимать так: Бог и Спаситель наш теперь не есть всяческая во всех, но только отчасти в некоторых. Например: в Соломоне мудростью, в Давиде милостью, в Иове терпением, в Данииле познанием будущего, в Петре верою, в Финеесе и Павле ревностью. Когда же придет конец всего, тогда Бог будет всяческая во всех, так, что всякий из святых будет иметь все добродетели и Христос всецело будет в каждом из нас.

Апостол Павел, имея защищаться в обвинениях пред царем Агриппою и будучи уверен в успехе своего дела, так как имевший выслушивать его мог понимать его, в самом начале уже высказывает свою радость, говоря: о всех, о них же оклеветаемь есмь от иудей, царю Агриппо, непщую себе блаженна быти, яко пред тобою отвещати днесь имам: паче же ведца тя суща сведый всех иудейских обычаев и взысканий (Деян. 26:2–3). Ибо Апостол читал оное изречение Иисуса (сына Сирахова): блажен поведаяй во ушы послушающих (Сир. 25:12) и умел речь оратора направлять сообразно с тем, что знал судия. Поэтому и я считаю себя счастливым, что имею пред опытным слухом защищаться от неискусного языка, который обвиняет меня или в невежестве, или во лжи, будто я или не умел правильно перевести чужое письмо или не хотел; обвиняет в заблуждении в первом случае, и в преступлении в другом. И чтобы обвинитель мой, по легкомыслию, с каким он все говорит, и по ненаказанности, с которою он все считает для себя позволительным, не обвинил пред вами и меня так же, как он обвинил папу Епифания, я посылаю это письмо, чтобы раскрыть ход дела тебе, а чрез тебя и другим, кои удостаивают нас своей любви.

Упомянутый папа Епифаний почти за два года пред сим послал Иоанну епископу письмо, в котором обличает его в некоторых догматических мнениях и потом кротко призывает к раскаянию. Экземпляры этого письма в Палестине разбирали нарасхват как по авторитету автора, так и по изяществу слога. В монастыре нашем был муж, между своими не бесславный, Евсевий Кремонский, который, когда это письмо было у всех на устах и по содержанию и чистоте речи возбуждало удивление всех и ученых и неученых, – стал настойчиво просить, чтобы для него я перевел это письмо на латинский язык, и, по своей способности, объяснил бы ему подробнее, потому что сам он почти не знал греческого диалекта. Я сделал по его желанию; позвавши писца, быстро и бегло продиктовал письмо, вкратце обозначая на полях, какую мысль содержит в себе каждая глава. Так как он усиленно просил, чтобы я сделал это для него одного; то я со своей стороны требовал от него, чтобы он у себя держал экземпляр и не пускал его свободно по всем. Так прошел год и шесть месяцев, как вдруг упомянутый перевод из ящиков его новым чудом переселился в Иерусалим. Какой-то лжемонах (pseudomonachus), или взявши деньги, как ясно видно, или по бескорыстной злобе, как напрасно усиливается доказать соблазнитель, укравши бумаги его и деньги, сделался Иудою предателем, и дал моим врагам повод ругать меня и разглашать между незнающими дела, будто я сделал подлог, не перевел слово в слово, – вместо достопочтеннаго употребил любезнейшаго и, – неприлично сказать – по злому умыслу при переводе, не хотел перевести слов αίδεσιμότατον Πάππαν. Эти-то и такого-то рода пустяки составляют обвинение против меня.

Прежде чем стану говорить о переводе, сначала я хочу спросить тех, кои злонамеренность называют благоразумием: откуда у вас экземпляры письма? Кто вам дал его? С какою совестью вы обнаруживаете то, что купили преступлением? Что же будет цело у людей, если мы не можем уберечь своих секретов даже за стенами и в ящиках? Что, если бы я обличил вас в этом преступлении пред трибуналами судей и подверг виновных законам? Различным предателям они уже для пользы казны определяют наказания, и хотя пользуются изменою, но осуждают изменника. Приятна, конечно, выгода от измены, но отвратительно расположение изменника. Некогда император Феодосий осудил на смерть консула Гезахия (против которого сильно враждовал патриарх Гаманиил) за то, что он, подкупивши нотариуса, овладел его бумагами. В древних историях (Т. Livii Dес. 1, 1.5) читаем, что школьный учитель, предавший Фалернских детей, связанный был передан детям и отослан к тем, кому изменил: – римский парод не принял победы, купленной преступлением. Когда Пирр, царь Епирский, в лагере лечился от раны, то Фабриций счел низким умертвить его посредством измены его врача (Horus 1. 1); не одобряя преступления и во враге, он даже отослал врача к его государю, заключивши его в узы. – Что охраняют законы общественные, что соблюдают враги, что священно среди войны и вооружения, – оказалось не безопасным у нас, – между монахами и священниками Христа. И неужели осмелится кто-нибудь из них, моргая бровями и пощелкивая пальцами, изрыгать и говорить: что же если подкупил, если обманул? – сделать это для него было выгодно. Странная защита преступления! Как будто разбойники, воры и пираты делают не то, что им выгодно. Ведь и Анна и Каиафа, обольстивши несчастного Иуду, сделали то, что считали для себя полезным.

Я хочу в своих записках писать о кое-каких мелочах: толковать кое-что из Писания, отгрызаться от обвинителей, упражняться в общих местах для сварения желудка, и стрелы, как будто отточенные для боя, отложить в сторону. Сколько я не представлю выдумок, сплетен – это для меня не обвинения, это даже и не сплетни, потому что об них не знает общественный слух. Ты подкупаешь низких рабов, обольщаешь клиентов, золотом проникаешь к Данае, как читаем в баснях (Aletam. 1. 4): и между тем меня обвиняешь в подлоге того, что сам сделал посредством обмана. Обвиняя, ты признаешь за собою преступление гораздо худшее того, в котором обличаешь меня. Один тебя обличает в ереси, другой в искажении догматов. Ты молчишь, защищаться не смеешь, язвишь переводчика, кричишь из-за букв и всю свою защиту полагаешь в том, что злословишь безмолвного. Выдумывай, будто я в переводе допустил ошибку или опустил что-нибудь. В этом вся сущность твоего дела, в этом вся твоя защита. Неужели оттого ты не еретик, что я худой переводчик? Я не то говорю, что считаю тебя еретиком, – пусть знает это тот, кто обвинил, ведает тот, кто написал, – а то, что очень глупо, когда тебя обличает один, обвинять другого, и когда у самого все тело изранено, находить утешение, уязвляя спящего.

Доселе я говорил так, как будто я изменил что-нибудь в письме, тогда как простой перевод мог бы иметь ошибку, а не преступление. А теперь, так как самое письмо показывает, что ничего не изменено в смысле, ничего не прибавлено, не измышлено какого-нибудь догмата, то «они подлинно своим пониманием показывают, что ничего не понимают» (Terent. Prol. Andr.) и желая обличить чужое неуменье, обнаруживают свое. Ибо я не только сознаюсь, но и свободно заявляю, что в переводе с греческого, кроме св. Писания, в котором и расположение слов есть тайна, я передаю не слово в слово, а мысль в мысль. И в этом отношении я следую руководству Туллия (Цицерона), который перевел Платонова Протагора, Экономикон Ксенофонта и две прекраснейшие речи Эсхина и Демосфена – одного против другого. Не время теперь говорить, сколько он в них опустил, сколько прибавил, сколько изменил, чтобы особенности чужого языка выразить в особенностях своего. Для меня довольно авторитета самого переводчика, который в прологе к тем же речам говорит так: «предпринимаемый труд я признавал полезным для учащихся, а для себя самого не необходимым. Потому что я перевел две направленные одна против другой превосходные речи двоих красноречивейших из греков – Эсхина и Димосфена, и перевел не как переводчик, а как оратор, – теми же мыслями и формами их, фигурами и словами, приноровленными к нашему употреблению. Я не считал нужным переводить слово в слово, но вполне сохранил характер и силу слов, думая, что я должен не отсчитывать их читателю, а так сказать отвешивать». «Речи их, – говорит он также в конце своего рассуждения, – я надеюсь так переложить, чтобы воспользоваться всеми их качествами, т.е. мыслями, фигурами их и расположением предметов, и держаться слов лишь настолько, насколько согласны они с нашим любимым употреблением. И хотя не все греческие слова окажутся в переводе, однако я старался переводить их равнозначащими выражениями». И остроумный и ученый Гораций в своей Ars Роёtiса такое же наставление дает опытному переводчику.

«Слово в слово не старайся переводить,

Верный переводчик»

Теренций переводил Менандра, Плавт и Цецилий древних комиков. Придерживаются ли они слов, а между тем не тем ли более сохраняют красоту и изящество в переводе? Что вы называете точностью перевода, то опытные называют κακοξιγιαν (неудачною ревностью). Поэтому и я, когда за двадцать почти лет назад переводил на латинский язык хронику Евсевия, по примеру этих людей введенный к подобное же заблуждение и к несчастью не предвидя ваших возражений, так, между прочим, писал во введении: «Срисовывая чужие линии, трудно где-нибудь не отступить от них: точно также трудно, чтобы хорошо выраженное на чужом языке удержало ту же красоту в переводе. Выражено что-нибудь особенностью одного слова; у меня нет своего слова, чтобы выразить то же самое; и когда я стараюсь выдержать мысль при помощи длинного оборота, то едва выполняю легкий очерк ее. Встречаются неуловимые метафоры, разности в этимологии, различия в фигурах, представляет затруднения, наконец, своеобразное, так сказать, природное свойство языка. Если перевожу буквально, – отзывается нескладно, если по необходимости что-нибудь изменю в расположении или в мысли, – окажется, что я отступил от обязанности переводчика». И после многого, что теперь приводить излишне, я присовокупил еще следующее: «Если кому представляется, что в переводе не изменяется красота языка, то пусть он буквально переведет Гомера на латинский язык; еще больше пусть даже переложит его в прозу греческого же языка: – тогда увидишь, как смешна расстановка слов и как красноречивейший поэт едва говорит».

Но, чтобы не показался слабым авторитет моих сочинений (хотя я хотел доказать только то, что я всегда с молодых лет переводил не слова, а мысли), посмотри, какое рассуждение об этом предмете находится во введении к книге, в которой изображается жизнь св. Антония. Буквальный перевод с одного языка на другой закрывает смысл и как бы тучною растительностью заглушает посеянное. Ибо когда речь применяется к падежам и фигурам, то едва выражает длинным оборотом то, что можно бы выразить кратко. «Избегая этого и я, по твоей просьбе, так переложил (жизнь) св. Антония, чтобы ничего не было потеряно в смысле, хотя бы и были опущения в словах. Пусть другие занимаются словами и буквами: ты заботься о мыслях. У меня не достанет времени приводить свидетельства всех, следивших при переводе только за смыслом. В настоящее время довольно назвать Илария Исповедника, который с греческого на латинский перевел беседы на Иова и очень много трактатов на псалмы. Он не корпел над мертвою буквою и не мучил себя над тухлым переводом невежд, но так сказать судом победителя переводил пленные мысли на свой язык».

И это не удивительно у других светских ли, или у духовных писателей, когда семьдесят толковников, евангелисты и апостолы делают то же в священных книгах. У Марка приводятся слова Господа талифа куми, и затем прибавлено: еже есть сказаемо, девице, тебе глаголю, возстани (Мк. 5:41); обвиняйте же Евангелиста во лжи за то, что он прибавил тебе глаголю, тогда как на еврейском есть только девице, возстани. Но он прибавил тебе глаголю для того, чтобы сделать έμφατικώτερον²³ и выразить мысль о воззвании и повелении. Также у Матфея, после повествования о возвращении Иудою предателем тридцати серебренников и о покупке на них села скудельнича, говорится: тогда сбыстся реченное Иеремием пророком глаголющим: и прията тридесять сребреник, цену цененнаго, егоже цениша от сынов Израилевых и даша я на село скудельниче, якоже сказа мне Господь (Мф. 27:9). У Иеремии этого совсем нет; а есть у Захарии, и выражено в значительно других словах и не в таком порядке. В Вульгате это место читается так: и реку к ним: аще добро пред вами есть, дадите мзду мою, или отрецытеся. И поставиша мзду мою тридесять сребреник. И рече Господь ко мне: вложи я в горнило и смотри аще искушено есть, имже образом искушен бых о них. И приях тридесять сребреник, и вложих их в храм Господень в горнило (Зах. 11:12–13). Как отличается перевод семидесяти от свидетельства Евангелиста – очевидно. И в еврейском, хотя смысл тот же, но слова перемешаны и почти совершенно различны. «И сказал им, говорится в еврейском тексте, если добро в глазах ваших, дайте награду мою, и если нет, успокойтесь. И оценили награду мою в тридцать сребренников. И сказал Господь ко мне: вложи их в горнило, приличную награду, которою я оценен ими. И принес я тридцать сребренников и вложил их в доме Господнем в горнило». Пусть же обвиняют апостола в неточности, что он не согласуется ни с переводом еврейским, ни семидесяти, – и даже ошибается в имени, вместо Захарии указывая Иеремию. Но не дерзнем говорить этого о последователе Христовом: он старался не слова и буквы схватывать, а излагать мысли догматов.

Перейдем к другому свидетельству из того же Захарии, приводимому евангелистом Иоанном по еврейскому тексту: воззрят нань, еюже прободоша (Зах. 12:10; Ин. 19:37). Вместо этого у семидесяти читаем: και έπιβλέφονται πρός με, άνθών ένωρχήσαντο, – что в латинском переводе переложено так: «и будут смотреть на меня вместо того, что обольстило, или посмеялось над ними», – и перевод семидесяти толковников и наш разногласят с переводом евангелиста: и однако различие выражений примиряется единством духа. И у Матфея Господь, предсказывая апостолам бегство их, подтверждает и это свидетельством Захарии: писано есть, говорит Он, поражу пастыря, и разыдутся овцы стада (Зах. 13:7; Мф. 26:31), и у семидесяти и на еврейском стоит гораздо иначе, потому что говорится не от лица Божия, как приводит евангелист, а от лица пророка, который просит Бога Отца: «порази пастыря и расточатся овцы стада». Я полагаю, что, по рассуждению некоторых, евангелист должен принести очистительную жертву за это место, что осмелился слова пророка отнести к лицу Божию. Тот же евангелист пишет, что, по внушению ангела, поят Иосиф отроча и матерь его и отъиде в Египет и бе тамо до умертвия Иродова, да сбудется реченное от Господа пророком глаюлющим: от Египта воззвах сына моего. В наших кодексах этого нет, но у Осии по еврейскому тексту читается: понеже младенец Израиль и аз возлюбих его и из Египта воззвах сына моего (Ос. 11:1). Вместо этого семьдесят в том же месте перевели: «поскольку Израиль младенец, и я возлюбил его и из Египта воззвал детей его». Неужели они достойны порицания за то, что это место, которое преимущественно относится к таинству Христа, они перевели иначе? Не тем ли более, напротив, им, как людям, нужно предоставить свободу, по слову Иакова: много согрешаем вси: аще кто в слове не согрешает, сей совершен муж, силен обуздати все тело (Иак. 3:2). А вот еще у того же евангелиста написано: и пришед вселися во граде, нарицаемом Назарет, яко да сбудется реченное пророки, яко назорей наречется (Мф. 2:23). Пусть ответят λογοδαιδαλοι²⁴ и спесивые критики всех рассуждающих – где они читали это, и пусть узнают, что это есть у Исаии. Ибо в том месте, где мы читаем и перевели: и изыдет жезл из корене Иессеева и цвет от корене его взыдет (Ис. 11:1), в еврейском, по особенному свойству (ίδίωμα) этого языка, значится: произойдет ветвь от корня Иессеева и Назорей от корня его возрастет. Зачем семьдесят опустили это, если и нельзя перевести слово в слово? Скрывать или не знать таинства – святотатственно!

Перейдем к другому: краткость письма не позволяет слишком долго останавливаться на частных предметах. Тот же Матфей говорит: сие же все бысть, да сбудется реченное от Господа пророком, глаголющим: се дева во чреве приимет и родит сына и нарекут имя ему Еммануил (Мф. 1:22–23; Ис. 7:14). Семьдесят перевели это место так: «вот дева во чреве зачнет и родит сына и наречете имя ему Еммануил». Если мы спорим из-за слов, то, во всяком случае, не одно и тоже «приимет и зачнет, нарекут и наречение». Далее – в еврейском написано: «вот дева во чреве зачнет и родит сына и нарекут имя ему Еммануил». Не Ахаз, который обличался в неверии, не иудеи, имевшие отречься от Господа, нарекут имя ему, но наречет, говорится, сама та, которая зачнет, сама дева, которая родит. У того же евангелиста читаем, что Ирод смутился по случаю пришествия волхвов, и, призвав первосвященников и книжников, разведывал у них, где Христос рождается, и они отвечали: в Вифлееме иудейстем, тако бо написано есть пророком: и ты Вифлееме, земле Иудова, ничимже меньше еси во владыках Иудовых: из тебе бо изыдет вождь, иже упасет люди моя Израиля. Это место в вульгате читается так: и ты Вифлеем, дом Ефрафов, невелик, чтобы быть в тысячах иудиных, из тебя произойдет мне, чтобы быть князем в Израиле. Как велико разногласие между Матфеем и Семидесятью в словах и их расположении – ты еще больше удивишься, если посмотришь в еврейском, в котором так написано: «И ты Вифлеем Ефрафа, мал ты в тысячах иудовых; из тебя произойдет мне тот, который будет владыкою в Израиле». Смотри по порядку, что поставлено у евангелиста: И ты Вифлееме, земле Иудова. Вместо земле Иудова в еврейском стоит Ефрафа, у семидесяти: дом Ефрафа. И вместо: ничимже меньше еси во владыках Иудовых у семидесяти читается: «не велик ты, чтобы быть в тысячах иудовых», в еврейском: «мал ты в тысячах иудовых». И смысл другой у евангелиста, тогда как семьдесят и еврейский текст согласны между собою: ибо евангелист сказал: ты не мал в владыках иудовых, – хотя прямо поставлено, что хотя ты мал и невелик, но однако из тебя, малого и невеликого, произойдет вождь во Израиле, по слову апостола: немощная мира избра Бог, да посрамит крепкая (1Кор. 1:27). И что далее следует: иже упасет люди моя Израиля, – очевидно у пророка стоит иначе.

Я раскрываю это не для того, чтобы евангелистов обличать во лжи (это дело нечестивцев, Цельса, Порфирия, Юлиана), а для того, чтобы обличить в невежестве своих порицателей, чтобы получить у них прощение, чтобы они позволили мне в простом письме то, что волею-неволею они должны позволить апостолам в священных писаниях. Марк, ученик Петра, так начинает свое Евангелие: «начало Евангелия Иисуса Христа, как написано у Исаии пророка: вот я посылаю ангела моего пред лицем твоим, который приготовит путь твой пред тобою. Глас вопиющаго в пустыне: приготовьте путь Господу; прямыми сделайте стези Ему». Это место составлено из двух пророков, Малахии и Исаии. Что говорится сначала: «вот я посылаю ангела моего пред лицем твоим, который приготовит путь твой пред тобою» – написано в конце (книги) пророка Малахии (Мал. 3:1), а дальнейшее прибавление: «глас вопиющаго в пустыне» и пр. читаем у Исаии; каким же образом Марк в самом начале своей книги пишет: как написано у Исаии пророка: «вот я посылаю ангела моего» (Ис. 40:3), что написано, как мы сказали, не у Исаии, а у Малахии, последнего из двенадцати пророков?²⁵

Пусть неопытный предрассудок решить этот вопросец: и тогда я буду просить прощения в своей ошибке. Тот же Марк приводит слова Спасителя к Фарисеям: несте ли николиже чли, что сотвори Давид егда требование име; и взалка сам и иже с ним; како вниде в дом Божий при Авиафаре архиереи, и хлебы предложения снеде, ихже недостояше ясти токмо иереем (Мк. 2:25–26; и Лк. 6:3–4); прочитаем Самуила, или (как значится в общем заглавии) книги царств, и найдем, что там первосвященником называется не Авиафар, а Авимелех, который впоследствии, по приказанию Саула, с прочими священниками был убит Доиком. Перейдем к апостолу Павлу. Он пишет к Коринфянам: аще бо быша разумели, не быша Господа славы распяли. По якоже есть писано, ихже око не виде и ухо не слыша и на сердце человеку не взыдоша, яже уготова Бог любящим Его. Некоторые в этом месте имеют обыкновение следить за бреднями апокрифов и говорят, что это свидетельство взято из Апокалипсиса Илии, поскольку у Исаии с еврейского так читается: от века не слыхали, и ушами не внимали. Око не видело, Боже, кроме тебя, что приготовил ты ожидающим тебя (Ис. 64:4). Семьдесят перевели это значительно иначе: от века не слышали и очи наши не видели Бога, кроме тебя, и дела твои истинны, и сотворишь милость ожидающим тебя²⁶. Понимаем, откуда взято свидетельство, и, однако, апостол привел его не слово в слово, περιφραστικώς (перифрастически), тот же смысл показал в других выражениях. В послании к Римлянам тот же апостол, заимствуя доказательство из Исаии, се полагаю в Сионе камень претыкания и камень соблазна (Ис. 8:14), равногласит с древним переводом и, однако, согласен с еврейским текстом. У семидесяти смысл не таков: «не как о камень претыкания преткнетесь и не как о камень падения», тогда, как и апостол Петр согласно с Павлом и еврейскими переводами поставил так: а противящимся камень претыкания и камень соблазна (Рим. 9:33; 1Пет. 2:7). Из всего этого видно, что апостолы и евангелисты при переводе древних писаний искали смысла, а не слов, и немного заботились о расположении мыслей, когда дело было ясно для понимания.

Муж апостольский и Евангелист Лука пишет, что Стефан, первый мученик Христа, в иудейском собрании говорил: в числе семидесяти пяти душ пришел Иаков во Египет и погребен был сам, и отцы наши перенесены в Сихем и положены были во гробе, который купил Авраам ценою серебра у сынов Емора, отца Сихема (Деян. 7:15–16; Быт. 23). В книге Бытия это представляется значительно иначе: здесь говорится, что Авраам у Ефрона хеттеянина, сына Сеора, около Хеврона, купил за четыреста драхм серебра двойную пещеру и погреб в ней Сарру жену свою. И в той же книге читаем, что впоследствии, возвратившись из Месопотамии, с женами и сыновьями своими, Иаков поставил кущу пред Салимом, городом Сихемским, в земле Ханаанской и жил там, и часть поля, на которой поставил кущу, купил у Емора, отца Сихемова, за сто агнцев, и поставил там жертвенник и призвал Бога Израилева (Быт. 33). Авраам купил пещеру не у Емора, отца Сихема, а у Ефрона, сына Сеорова, и погребен не в Сихеме, а в Хевроне, который несправедливо называется Арбохом; а двенадцать патриархов погребены не в Арбохе, а в Сихеме, и поле это куплено не Авраамом, а Иаковом (Нав. 24:32). Отлагаю решение и этого вопроса, чтобы порицатели мои видели и понимали, что в св. Писании нужно созерцать не слова, а мысли. Двадцать первый псалом на еврейском начинается тем же, что Господь сказал на кресте: eli eli lama azabthani, что значит: Боже мой, Боже мой, зачем ты оставил меня? Пусть скажут основание, почему Семьдесят толковников вставили сюда «воззри на меня», – потому что они так перевели: Боже, Боже мой, воззри на меня, зачем ты меня оставил? Конечно, ответят, что нет никакого вреда для смысла, если прибавлено два слова. Пусть же согласятся, что и я не нарушаю благосостояния церквей, если, по скорости диктовки, опустил несколько слов.

Долго рассказывать теперь, сколько Семьдесят прибавили от себя, сколько опустили – что в церковных экземплярах отмечено звездочками и значками. Евреи обыкновенно смеются, когда услышат, что мы читаем у Исаии: блажен иже имеет племя в Сионе и южики в Иерусалиме (Ис. 31:9), равно как и у Амоса после описания роскоши: аки стояща мнеша, а не яко бежаша (Ам. 6:5). В самом деле, это – риторические фразы и цицероновская декламация. Но что же мы сделаем для соглашения наших книг с подлинными, в которых не написано этого и прочего тому подобного, так что если бы представлять все это, то нужно бесконечное множество книг? Далее – сколько семьдесят опустили, об этом свидетельствуют или значки, как я сказал, или наш перевод, если прилежный читатель сличит его с древним переводом. Но, не смотря на это, перевод Семидесяти по праву получил первенство в церквах как потому, что он был первый и сделан до пришествия Иисуса Христа, так и потому, что употреблялся апостолами (у которых, однако, он не разногласит с еврейским): тогда как прозелит и спорливый переводчик Аквила, который старался перевести не только слова, но и этимологические изменения слов, по справедливости, в пренебрежении у нас. Ибо кто вместо хлеба и вина и елея мог бы или читать или понимать χέυμα, όπωρισμόν, στελπνότητα – что значит «излияние, собирание плодов и сияние». И так как у евреев есть не только άρθρα, но и πρόαρθρα²⁷, то он κακοξήλως (по неудачной ревности) переводит и слоги и буквы, и говорит σύν τόν όυρανόν και σύν τήν γήν, чего совершенно не терпит греческий и латинский язык, доказательство чего мы можем видеть в нашем разговоре. Потому, что сколько у греков есть изящных выражений, которые на латинском дурно отзываются при буквальном переводе, и наоборот, сколько хороших оборотов у нас, которые будут дурны у них, если их перевести буквально!

Но, опуская бесконечное множество предметов, чтобы показать тебе, христианнейший муж из всех благородных и благороднейший из христиан, – в какого рода лжи упрекают меня при переводе письма, я представлю начало самого с греческим подлинником письма, чтобы по одному обвинению можно было судить и о прочих. Это начало – Εδει ήμάς άγαπητέ μή τή όιήσει τών κληρών φέρεσθαι я, помню, перевел так: oportebat nos, dilectissime, clericatus honore non abuti ad superbiam²⁸. Вот, говорят, в одном стишке сколько лжи. Во-первых, άγαπητός значит dilectus, а не dilectissimus. Далее όίησις значит aestimatio (почтение), а не superbia (гордость); ибо сказано не όιδήματι или όιήσει, из коих первое значит tumor (гордость), а последнее arbitrium (произвол, мнение). Наконец, все дальнейшее: clericatus honore non abuti ad superbiam, – все это (говорят) твое. Что говоришь ты, столп науки и Аристарх наших времен, высказывающий свое мнение о всех писателях? И так напрасно мы так долго учились и часто руку протягивали под ферулу²⁹ (Luvenal sat. 1). Вышедши из пристани, мы тотчас сели на мель. Так как ошибаться свойственно человеку, а благоразумному свойственно сознавать ошибку: то я прошу тебя, так как ты обвиняешь меня, вразуми меня, учитель мой, и переведи слово в слово. Ты должен был, говорит он, перевести: «Oportebat nos, dilecte, non aestimatione clericorum ferre». Вот Плавтовское красноречие, вот аттическая красота, подобная, как говорят, речи муз! На мне исполняется истертая в народных устах пословица: теряет время и труд тот, кто посылает быка к исписанной доске. Это вина не того, под чьим именем другой разыгрывает трагедию, а учителей его Руфина и Мелания, которые за большую плату выучили его ничего не знать. Но, однако, христианина я не упрекаю за неискусство в слове: если бы все мы помнили изречение Сократа: «знаю, что ничего не знаю», и другого мудреца (как полагают, Хилона): «познай самого себя»! Не болтливое невежество, а святая простота для меня всегда были предметом уважения. Апостол говорит, что кто подражает ему в слове, должен, прежде всего, подражать добродетелям в жизни тех, в коих величие святости искупает простоту слова. Воскресший мертвец опровергал силлогизмы Аристотеля и изворотливые умствования Хризиппа. Впрочем, было бы смешно, если бы кто-нибудь из нас среди богатства Креза и удовольствий Сарданапала заботился только об одной простоте – как будто для того, чтобы были красноречивы все разбойники и различные преступники, и чтобы они скрывали свое окровавленное оружие за философскими сочинениями, а не за древесными стволами.

Преступил я границы письма, но не вышел из границ своей печали. Ибо когда меня обзывают составителем подлогов и низкие женщины за челноками и в ткальнях разбирают по частям, – я могу только отрицать обвинение, а не уничтожить его. Все предоставляю твоему произволу, прочти самое письмо – греческое и латинское, и тогда увидишь нелепости и гнусные клеветы моих обвинителей. Для меня очень довольно вразумить своего любезнейшего друга и укрываясь в келье ожидать только дня судного. Если можно будет и если позволят враги, я лучше желаю писать тебе изъяснения священного писания, чем филиппики Демосфена и Цицерона.

Благий человек от благаго сокровища сердца своего износит благая (Мф. 12:35) и от плодов познается древо (Лк. 6:44). Ты измеряешь меня своими добродетелями и великий превозносишь малых; занимаешь последнее место за столом, чтобы возвыситься во мнении хозяина. Ибо, что или как мало имею я, чтобы удостоиться похвального слова от ученого голоса, чтобы я ничтожный и незначительный получил похвалу из тех уст, которые защищали благочестивейшего императора. Не уважай меня, любезнейший брат, по числу лет, не считай седину мудростью, но мудрость сединою, по свидетельству Соломона: седина человека мудрость его (Прем. 4:9). Моисей получает повеление избрать семьдесят старейшин (Числ. 11); он сам знал, что они должны быть старцы, но они должны быть избраны не по возрасту, а по мудрости. И Даниил, будучи еще юношею, судит престарелых, и молодой человек осуждает бесстыдных стариков. Не измеряй, повторяю, веры летами и не предпочитай меня за то, что я прежде начал воинствовать в рати Христовой. Апостол Павел, сосуд избранный, обратившийся из гонителей, последний по времени, – стал первым по доблестям; хотя после всех, но больше всех потрудился. Иуда, который некогда слышал: ты же, человече, иже купно наслаждался еси со мною брашен, владыко мой и знаемый мой, в дому Божии ходихом единомышлением (Пс. 54:14–15) обличается словом Спасителя, как предатель друга и учителя.

И затягивает узел поносной смерти на высоком дереве.

(Aeneid. lib. XII).

Напротив, разбойник переменяет крест на рай и казнь за человекоубийство делает мученичеством. Сколько и теперь людей, которые долго исполняют свои обязанности, а между тем не более как гробы, наполненные костями мертвых? Непродолжительный жар лучше продолжительной теплоты.

Наконец и ты, вняв слову Спасителя: аще хощеши совершен быти, иди продаждь имение свое и даждь нищим и гряди вслед Мене (Мф. 19:21), слова обращаешь в дела и за обнаженным крестом следуя обнаженным, удобнее и легче восходишь на лествицу Иакова. Ты равнодушно переменяешь тунику и надеваешь почетное рубище; не с набитым кошельком, а чистосердечно и искренне хвалишься, что ты нищ и духом и делами. Нет ничего великого с печальным и бледным лицем принимать на себя вид постящегося, или выставлять на показ свой пост, и, получая большие доходы с имений, носить дешевое платье.

Фивянин Кратес, прежде человек очень богатый, прибывший в Афины для занятия философиею, оставил большую часть своих богатств, полагая, что нельзя вместе быть богатым и добродетельным. Мы следуем за неимущим Христом с сокрытою ношею богатства, и под предлогом милостыни заботимся о прежних стяжаниях: каким же образом мы можем быть верными раздаятелями чужого, когда боязливо бережем свое? Сытому желудку легко рассуждать о постах. Достойно похвалы не то, что был в Иерусалиме, а то, что хорошо жил в Иерусалиме. Не к тому городу нужно стремиться и не тот похвалять, который убил пророков и пролил кровь Христа, а тот, который веселят речная устремления (Пс. 45:5), который, стоя верху горы, не может укрыться, который Апостол называет матерью святых и в котором утешает себя надеждою иметь общение с праведными.

Говоря это, я не обличаю себя в непостоянстве и не осуждаю того, что сам делаю, – чтобы могло казаться, будто я, по примеру Авраама, оставляю свой дом и отечество; я не дерзаю только ограничивать тесными пределами всемогущества Божия и заключать в небольшом месте земли Того, Кого не объемлют небеса. Все верующие получают возмездие не по различию мест, а по мере веры, и истинные поклонники покланяются Отцу не в Иерусалиме и не на горе Гаризин. Бог есть дух и поклонникам Его должно покланяться Ему духом и истиною; а Дух идеже хощет дышет; Господня земля и исполнение ея (Ин. 3:8; Пс. 23:1). После того как, по осушении руна Иудеи, весь мир был окроплен небесною росою и многие, пришедши от востока и запада, возлегли на лоне Авраама, перестал быть ведом Бог только в Иудее, и в Израиле великое имя Его, но во всю землю изыде вещание Апостолов и в концы вселенныя глаголы их (Пс. 75 и 18). Спаситель, бывши в храме, обращаясь к ученикам своим, сказал: востаните, идем отсюду (Ин. 14:31), и к Иудеям: оставляется вам дом ваш пуст (Мф. 23:38). Если прейдут небо и земля, то прейдет без сомнения и все земное. Места крестной смерти и воскресения, поэтому, доставляют пользу тем только, кои несут крест свой и ежедневно воскресают со Христом, тем, кои представляют себя достойными такого жилища. Те, которые говорят: храм Божий, храм Божий (Иер. 7), пусть услышат от Апостола: вы есте церковь Бога жива и Дух Святый живет в вас (2Кор. 6:16). Небесная храмина равно видна и из Иерусалима и из Британии, ибо Царствие Божие внутрь вас есть. Антоний и весь сонм монахов Египта, Месопотамии, Понта, Каппадокии и Армении не видали Иерусалима: и без этого города им отверзлись райские врата. Блаженный Илларион был из Палестины и жил в Палестине, но только один день был в Иерусалиме, – чтобы и не показать пренебрежения к святым местам, по их близости, но вместе с тем, чтобы и не показать, что он ограничивает Господа только этим местом. Со времен Адриана и до правления Константина почти в продолжение ста восьмидесяти лет на месте воскресения стояло построенное язычниками капище Юпитера, а на горе распятия – мраморная статуя Венеры, так как гонители думали уничтожить в нас веру в воскресение и крестную смерть посредством осквернения идолами святых мест. И даже наш Вифлеем, – священнейшее место в мире, о котором Псалмопевец поет: истина от земли возсия (Пс. 84:12) – этот Вифлеем омрачала роща thamus, т.е. Адониса, и в пещере, где плакал маленький Иисус, бесновался любовник Венеры.

Зачем, скажешь ты, эти повторения в таком длинном вступлении? Затем, чтобы ты не считал каким-нибудь ущербом для своей веры, если ты не видал Иерусалима, и не предпочитал меня за то, что я живу в этом месте: здесь ли, или в другом месте – ты приимешь одинаковую мзду за дела твои от Господа нашего. Искренне сознаваясь в своих мнениях, обращая внимание на твое намерение и одушевление, с каким ты отрекся от мира, я действительно думаю о различии мест – как ты, оставивши города с их шумом, живешь в маленьком селении, ищешь Христа в пустыне, один молишься на горе с Иисусом и столько наслаждаешься близостью святых мест, т.е. что удален от города и не опускаешь обета монашеского. Я говорю это не о епископах, не о пресвитерах, не о клириках, у которых служение иное, а о монахе и монахе некогда знаменитом в мире, который цену своих имений положил к ногам Апостолов, научая, что нужно пренебрегать деньгами и живя скромно и уединенно всегда презирать то, что презрели однажды. Если бы места воскресения и крестной смерти находились не в знаменитейшем городе, где есть дворец, казармы, публичные женщины, комедианты, шуты и все, что обыкновенно бывает в других городах, или если бы этот город посещали только толпы монахов, то действительно можно бы желать, чтобы такой город был жилищем всех монахов. А теперь было бы очень глупо оставлять родину, покидать города, считаться монахом и среди большего многолюдства жить совершенно также, как бы жил на родине. Сюда стекаются со всего света. Город наполнен людьми всякого рода и бывает такое стеснение обоего пола, что чего в другом месте отчасти избегал, здесь все вынужден терпеть.

И так, если ты по-братски спрашиваешь меня, по какому пути ты должен идти, то я буду говорить с тобою искренне. Если ты хочешь исполнять должность пресвитера, если тебя прельщает служение, или, может быть, почесть епископства, то живи в городах и местечках и спасение других делай стяжанием для своей души. А если хочешь быть тем, чем называешься – монахом, т. е. одиноким, то что тебе делать в городах, где, конечно, живут не одинокие, а многие вместе? Каждое звание имеет своих представителей. Римские полководцы должны подражать Камиллам, Фабрициям, Регулам, Сципионам; философы могут ставить себе в образец Пифагора, Сократа, Платона, Аристотеля; поэты могут подражать Гомеру, Виргилию, Менандру, Теренцию; историки Фукидиду, Саллюстию, Геродоту, Ливию; ораторы – Лизию, Гракхам, Демосфену, Цицерону. И, если обратимся к своему званию, – епископы и пресвитеры должны следовать примеру Апостолов и мужей апостольских, и, будучи обличены их саном, должны стремиться и к достижению их награды. А мы в своем обете должны иметь своими образцами Павлов и Антониев, Юлианов, Иларионов, Макариев. И если я возвращусь к авторитету Писания, – наш представитель Илия, наш Елисей, руководители наши сыны пророческие, жившие в полях и пустынях и строившие себе кущи при струях Иордана. К ним же принадлежат и те сыны Рихава, которые не пили вина и сикера, жили в кущах, которые восхваляются Господом чрез Иеремию (гл. 35) и которым дается обетование, что от семени их не оскудеет муж, стоящий пред Господом. Думаю, что к ним относится и надписание семидесятого псалма: сынов Иордановых и первых пленшихся. Это тот самый Ионадав, который, по свидетельству книги Царств, сел с Ииуем в колесницу³⁰ и его дети, о которых говорится, что, живя всегда в кущах и принужденные, наконец, по причине нападения халдейского войска, возвратиться в Иерусалим, они первые были взяты в плен и, после свободы в пустыне, в городе получили заключение, как в темнице.

Поэтому, так как ты связан узами святой сестры твоей (Терасии – жены) и идешь не совершенно свободною поступью, то я прошу тебя, избегай многолюдных собраний, развлечений, посещений и пиршеств, как некоторого рода обольстительных цепей. Принимай простую пищу, овощи и зелень – и притом вечером; по временам за высшее наслаждение позволяй себе несколько рыбы. Кто вожделевает Христа и питается хлебом, тот не заботится много о слишком дорогих кушаньях для своего желудка. Прошедши чрез горло, никакая пища не производит ощущения точно также, как хлеб и вода. У тебя есть книги против Иовиниана, где подробнее рассуждается о презрении удовольствий чрева и вкуса. В руке твоей пусть постоянно будет священная книга. Чаще молись и, склонившись телом, возноси ум ко Господу. Больше бодрствуй и спи чаще с пустым желудком. Приятных слухов, маленькой славы о себе, льстивых ласкателей избегай, как врагов. Своею рукою раздавай пособия бедным и братьям. Редко можно доверять людям. Не веришь, что я говорю правду? Вспомни о ковчежцах Иуды... Не носи скромной одежды с надменным духом. Удаляйся от сообщества со светскими людьми, особенно с знатными. Какая надобность тебе часто видеть то, по презрению к чему ты стал монахом? В особенности сестра твоя пусть уклоняется от сообщества с Матронами, чтобы, запачкавшись среди шелковых платьев и драгоценных камней, или не жалеть о них, или не удивляться им, потому что от одного возникает раскаяние в обете, от другого тщеславие. Остерегайся, чтобы, быв некогда верным истинным раздаятелем своего, как-нибудь не взять для раздаяния чужих денег. Ты понимаешь, о чем я говорю, ибо Господь дал тебе разумение во всем. Имей простоту голубя, чтобы не злоумышлять против кого-нибудь, и мудрость змеи, чтобы самому не пасть под ковами других. Небольшая разница в пороке – обмануть ли, или быть обманутым христианину. Если заметишь, что кто-нибудь, помимо милостыни, которая для всех доступна, постоянно или часто говорит тебе о деньгах, то считай такого человека более прикажчиком, чем монахом. Кроме пищи и одежды и насущных потребностей никому не давай ничего, чтобы хлеба детей не ели собаки.

Храм Христа есть душа верующего; ее украшай, ее одевай, ей приноси дары, в ней воспринимай Христа. Какая польза, если стены наши блестят драгоценными камнями, а Христос терпит крайнюю нужду? Здесь все, что ты имеешь – не твое, а только вверено тебе для раздаяния. Помни об Анании и Сапфире. Они боязливо сберегали свое, а ты смотри, чтобы не расточать неразумно собственности Христа, т.е., чтобы при нестрогой разборчивости, достояние бедных не раздавать не бедным и, по словам благоразумнейшего мужа (Cicer. 1. 2. Offic.), благотворительность не потеряла бы значения от щедрости. Не

«смотря на богатыя ожерелья и пустыя имена Катонов» (Pers. Satyr. 3),

Я, говорит, узнал тебя в существе твоем и под кожею. (Lucan. Lib. X. Pharsal).

Великое дело – не казаться, а быть христианином; и я не знаю, почему миру более приятны те, кои противны Христу. Все это я высказал не так, как по пословице – свинья учит Минерву, но как друг давал советы другу, выступающему в море, – желая передать тебе более свою способность, чем свое расположение, чтобы ты шел твердою поступью там, где я падал.

С удовольствием прочитал я присланную тобою умную и изящно составленную книгу твою в защиту императора Феодосия; и особенно мне понравилось в ней разделение. Превосходя других в первых частях, в последних ты превосходишь себя самого. И самая речь выпукла и прозрачна, и, блистая цицероновскою чистотою, богата мыслями, тогда как слаба та речь (как говорит кто-то), в которой можно похвалить только слова. Кроме этого видна строгая последовательность, и одно вытекает из другого. Каждое положение составляет или заключение предыдущего или начало последующего. Счастлив Феодосий, что его защищает такой оратор Христа. Ты покрыл славою порфиру его и освятил пользу законов для веков грядущих. Доблестный муж! при таких первых опытах, каким искусным ты будешь воином! О, если бы мне можно было с таким умом переходить не Аонийские горы и вершины Геликона, как воспевают поэты, а чрез высоты Сиона, Фавора и Синая! Если бы мне удалось научить тому, чему я научился, и как бы руками передавать тайны Писания: тогда у нас явилось бы нечто такое, чего не имела ученая Греция.

Послушай же, мой сослужитель друг, брат, послушай немного, какому пути ты должен следовать в толковании св. Писания. Все, что мы читаем в божественных книгах, хотя ясно светит и сияет уже и в своей оболочке, но гораздо сладостнее в своей сердцевине. «Кто хочет съесть орех, тот должен разбить скорлупу» (Ех. Plauto). Открый, говорит Давид, очи мои, и уразумею чудеса от закона твоего (Пс. 118:18). Если столь великий пророк сознается в тьме неведения, то какая ночь незнания должна покрывать нас ничтожных, почти младенцев сосущих! А это покрывало лежит не только на лице Моисея, но и на Евангелистах и на Апостолах. Спаситель говорил народам в причтах и, свидетельствуя о таинственности того, что говорил, присовокуплял: имеяй уши слышати, да слышит (Лк. 8:8). Если все написанное не будет открыто тем, который имеет ключ Давида, который отверзает и никто не запирает, запирает и никто не отверзает, – то оно не откроется, кто бы другой ни открывал. Если бы ты имел в виду это начало, то хотя бы даже и слабая рука водила твоим пером, – мы не имели бы ничего красноречивее твоих сочинений, ничего ученее, ничего приятнее, ничего лучше в отношении к языку (latinius).

Тертуллиан богат мыслями, но тяжело выражается. Св. Киприан, как самый чистый поток льется приятно и ровно, и всецело посвящая себя увещанию к добродетелям, занятый бедствиями гонений, нисколько не рассуждал о божественных писаниях. Викторин, увенчанный славным мученичеством, не может выражать того, что разумеет. Лактанций – в некотором роде льется цицероновским красноречием, и если бы он умел также подкреплять наше, как разрушал чужое! Арнобий неровен, излишне распространяется и, не делая разделений в своих сочинениях, спутывается. Св. Иларий парит Галликанским стилем и, украшаясь цветами Греции, иногда затемняется длинными периодами и неудобен для чтения более простым братьям. Умалчиваю о других как умерших, так и еще живущих, о которых после нас другие будут судить в том и другом отношении.

Обращусь к тебе самому – сосвященнику, искреннему моему и другу, другу, говорю, моему, прежде чем я узнал тебя, – и буду просить, чтобы ты не подозревал меня в натянутой лести; лучше уже думай, что я заблуждаюсь по ошибке или по любви, чем я лестью обманываю друга. Ты имеешь великий ум и бесконечный снаряд красноречия; говоришь легко и чисто, и с легкостью и чистотою соединяешь мудрость; а когда здорова голова, то и все члены здоровы. Если бы к этой мудрости и красноречию присоединилось и изучение, и разумение Писания, то скоро я увидел бы тебя во главе наших писателей восходящим с Иоавом на кровлю Сиона (1Цар. 11) проповедовать на кровлях то, что сведал ты на ложе. Препояшься, прошу тебя, препояшься. «Жизнь ничего не дала смертным без великаго труда» (Ех Horat. 1. 1. Sat. 9). Пусть и церковь также признает тебя благородным (nobilis), как прежде сенат. Приобретай богатства, чтобы ежедневно раздавать его, – и никогда не оскудеет оно, пока бодры силы, пока голова не пестрится сединами, пока «не наступят болезни, угрюмая старость», и пока не похитит все «жестокость беспощадной смерти». Я не удовлетворяюсь ничем посредственным в тебе, – а хочу, чтобы все было превосходно, все было совершенно. С какою любовью я принял пресвитера Вигилянция – узнаешь об этом лучше от него самого, чем из моего письма. Зачем он так скоро отправился от нас и оставил нас – я не могу сказать, чтобы не оскорбить кого-нибудь. Впрочем, хотя он посетил нас как бы мимоходом и спешил, но я несколько задержал его и дал ему дружеское гостеприимство, чтобы ты узнал чрез него, чего можно желать от нас. Приветствую чрез тебя твою сослужительницу, подвизающуюся с тобою о Господе.

Ты вызываешь меня на великие вопросы и, спрашивая, поучаешь ум, коснеющий в праздности. Первый твой вопрос – что это такое: ихже око не виде и ухо не слыша и на сердце человеку не взыдоша, яже уготова Бог любящим Его (1Кор. 2:9), и каким образом, с другой стороны, так же Апостол говорит: нам же Бог открыл есть Духом Своим (ст. 10). Если это было открыто Апостолу, то мы должны знать, как он может открыть это и другим? На это можно кратко отвечать, что мы не должны спрашивать, что это такое, чего око не видело и ухо не слышало и на сердце человеку не приходило; – потому, что как же можно знать то, чего нельзя испытать? Что обещается в будущем, то не может быть определено в настоящее время. Упование видимое несть упование (Рим. 8:24), но уже действительное обладание, и как кто-нибудь мог бы сказать: покажи мне, чего нельзя видеть, расскажи, чего нельзя слышать, объясни недоступное для мысли человеческой? Поэтому должно признавать, что Апостол в этих словах высказал ту мысль, что блага духовные не могут быть обняты плотскими очами, плотским слухом и смертною мыслью. Ибо некогда еще и разумехом по плоти Христа, но ныне к тому не разумеем (2Кор. 5:16) и в послании Иоанна написано: возлюбленнии, ныне чада Божии есмы и не у явися, что будет; вемы же, яко егда явится, подобни ему будем, ибо узрим его, яко же есть (1Ин. 3:2). А что Апостол свидетельствует, что ему и святым открыто Духом, то из этого не следует, что он откроет другим. Некогда он слышал в раю неизреченные глаголы, которых не мог передать другим (2Кор. 12); иначе они не были бы неизреченными, если бы он передал их.

Во-вторых, ты говоришь, что мимоходом читала в моих сочинениях, будто овцы, стоящие одесную, и козлища, стоящие ошуюю (Мф. 25), означают христиан и язычников, а не праведников и грешников. Не помню, чтобы я сказал это где-нибудь, а если бы и сказал, то не стал бы упорствовать в заблуждении. Сколько мне представляется теперь при быстрой диктовке, знаю, что я рассуждал об этом месте во второй книге против Иовиниана, и не только об этом, но и о другом, совпадающем месте, где говорится, что «злыя рыбы будут отделены от добрых» (Мф. 13:48). Поэтому, мне кажется, можно опустить здесь то, о чем там сказано подробно.

В-третьих, ты спрашивала, что значат слова Апостола, что в пришествии Господа Спасителя некоторые живые будут восхищены в сретение Ему на облаках, так что не будут предварены умершими о Христе (1Сол. 4), и желаешь знать, неужели они встретят Его в телах, не умирая прежде, – тогда как и Господь наш умер, и Энох и Илия, по свидетельству Апокалипсиса, должны будут умереть, и вообще нет никого, кто бы не увидел смерти (Пс. 88:49). Из содержания самого места можно видеть, что святые, которых пришествие Спасителя застанет в теле, и встретят Его в тех же телах, однако так, что греховное, тленное и смертное преобразится славою, нетлением и бессмертием, так что и тела живых по своей сущности будут такие же, какими будут и имеющие воскреснуть тела умерших. Поэтому Апостол говорит в другом месте: понеже не хощем совлещися, но пооблещися, да пожерто будет мертвенное животом (2Кор. 5:4), т.е. тело не будет оставлено душою, но одушевленное ею, прежде бесславное, облечется славою. А об Энохе и Илии, о которых Апокалипсис говорит, что они придут и умрут (Апок. 11), теперь не время рассуждать, потому что вся эта книга или, как мы думаем, должна быть изъясняема в духовном смысле, или, если будем следовать толкованию плотскому, должны будем принять иудейские бредни, что опять будет построен Иерусалим, в храме будут приноситься жертвы и, с уничтожением духовного богослужения, возобладают плотские обряды.

Четвертый вопрос твой – каким образом в Евангелии Иоанна после воскресения Христос говорит Марии Магдалине: не прикасайся мне, не убо взыдох ко Отцу моему (Ин. 20:17), тогда как у Матфея, напротив, говорится, что жены припадали к стопам Спасителя (Мф. 28): во всяком случае, не одно и то же касаться ногам Его после воскресения и не касаться. – Мария Магдалина, – это та самая, из которой Иисус Христос изгнал семь бесов (Мк. 16), чтобы там, где умножался грех, преизбыточествовала благодать; и теперь, когда она сочла Господа за вертоградаря, говорила с ним как с простым человеком и живого искала с мертвыми, то она по справедливости услышала от Господа: не прикасайся мне (Ин. 20:17)! Не достойна ты касаться стопам моим – такова мысль этих слов – не достойна ты покланяться как Господу и припадать к ногам Его, если ты не веруешь его воскресению: для тебя я еще не взошел к Отцу моему. А прочие жены, которые касаются ног Иисуса Христа, исповедуют Его Господом и удостаиваются припасть к стопам Его за то, что веруют, что Он возшел ко Отцу. Если различные евангелия повествуют, что одна и та же жена и касалась ног и не касалась, то это легко решается тем, что сначала она могла получить упрек как неверующая, а потом могла быть и не отвергнута, когда заблуждение заменила исповеданием.

То же самое можно разуметь и относительно разбойников, когда один Евангелист повествует, что богохульствовали оба, а другой, – что один из них принес исповедание (Мф. 27, Мк. 15).

Последние строки твоего письма содержали вопрос: после воскресения, в течение сорока дней Господь жил ли с учениками (Лк. 23) и не был в другом месте, или Он невидимо восходил на небо и нисходил оттуда, и, тем не менее, не лишал Апостолов своего присутствия? – Если ты веруешь, что Господь, о котором идет речь, есть Сын Божий и что Он говорит: еда небо и землю не Аз наполняю? рече Господь (Иер. 23:24), и что о Нем другой пророк свидетельствует: небо престол мой, земля же подножие ног моих (Ис. 66:1) и в другом месте: кто держит небо дланию и землю горстию (Ис. 40:12), что о нем Давид воспевает: камо пойду от духа твоего и от лица Твоего камо бежу; аще взыду на небо, ты тамо еси: аще сниду во ад тамо еси: и аще вселюся в последних моря, и тамо бо рука твоя наставит мя и удержит мя десница твоя (Пс. 138:7 и след.), – если ты веруешь, что все это говорится о Господе, то нисколько не сомневайся, что даже и до воскресения Бог-Слово так обитал в теле Господа, что и в Отце был, и всю область неба заключил в себе и во всех людях был – в них и около них, т. е. все проникал изнутри и содержал извне. Поэтому неразумно ничтожностью маленького тела ограничивать могущество Того, Кого не объемлет небо: и, однако же, вездесущий был весь и в Сыне человеческом. По самой природе Божественной и Слово Божие не может рассекаться на части и разделяться по местам, но, везде присутствуя, Оно везде присутствует всецело. И так Господь в одно и то же время в продолжении четыредесяти дней был и с Апостолами, и с Ангелами, и в Отце, и в последних пределах моря; во всех местах Он присутствовал: с Фомою в Индии, с Петром в Риме, с Павлом в Иллирии, с Титом в Крите, с Андреем в Ахаии, с каждым и со всеми Апостолами и мужами апостольскими в каждой и во всех странах. Если же говорится, что Он кого-либо оставляет, то этим не полагается предела Его природе, но обозначаются только заслуги тех, коих он удостаивает или не удостаивает своего пребывания.

Умы слабые не выдерживают высоких предметов размышления и от самого усилия ослабевают, напрягшись выше сил. И чем выше предмет, о котором нужно говорить, тем больше падает под бременем его тот, кто не может выразить в словах величие своего предмета. Непоциан мой, твой, наш, даже Христов, и потому еще более наш, что Христов, – Непоциан покинул старцев, уязвленных его любовью, и поразил невыносимою скорбью. Мы погребаем того, кого считали своим преемником. Для кого теперь будет работать мой ум? Чье удовольствие восхищать будут письма мои? Где тот έργοδιώκτης³¹ наш, и голос слаще пения лебединого? Цепенеет ум, трепещет рука, темнеет в глазах, запинается язык. Что я ни скажу, все кажется беззвучным, потому что он не слышит. И самый стиль как будто не повинуется, и воск более стирается, или покрывается ржавчиною, или плесенью. Сколько я ни пытаюсь прорваться в словах и на могилу его посеять цветы эпитафии ему, – каждый раз глаза наполняются слезами, и я весь переношусь к погребению. Когда-то был обычай, что над трупами умерших в общем собрании дети произносили с кафедры похвальные речи наподобие погребальных стихов и этим возбуждали плач и рыдание слушающих. А вот теперь порядок изменился, и к нашему несчастью природа потеряла свои права. Что должен был делать юноша в отношении к старикам, – это теперь делаем мы старики в отношении к юношам.

Итак, что же делать? Плакать вместе с тобою? Но Апостол запрещает это, называя умерших христиан усопшими (1Сол. 4). И Господь говорит в Евангелии: отроковица несть умерла, но спит (Мк. 5:39) и Лазарь был воскрешен, поскольку спал (Ин. 11). Буду веселиться и радоваться, ибо восхищен бысть да не злоба изменит разум его, ибо угодна бе Господеви душа его. Но и, не смотря на сопротивление, невольно текут слезы по щекам, и при заповедях добродетели и при надежде воскресения верующий ум сокрушается привязанностью любви. О смерть, разделяющая братьев, жестокая и неумолимая разлучница соединенных любовью! Навел Господь знойный ветер из пустыни, который иссушил жилы твои и опустошил источник твой (Ос. 13:15). Поглотила ты Иону, но и во чреве твоем он остался жив. Носила ты его как мертвеца, но для того, чтобы укротилась буря мира и наша Ниневия спаслась его проповедью. Он, он тебя победил, он тебя связал, – он, бежавший пророк, который оставил дом свой, наследие свое и дал возлюбленную душу свою в руки ищущих ея. Он чрез Осию некогда с гневом угрожал тебе: «буду смертию твоею, смерть, буду язвою твоею, ад» (Ос. 13:14). Его смертью ты умерщвлена; его смертью мы живы. Ты поглотила его, и сама поглощена, и тогда как ты соблазнишься приманкою схваченного тела и считаешь его добычею своей жадной пасти, внутренности твои пронзены острым зубом его.

Благодарение тебе, Христе Спасителю, приносим мы, творение твое, что своею смертью умертвил ты столь сильного врага нашего. До тебя кто был несчастнее человека, который, уничиженный страхом вечной смерти, получил чувство жизни для того только, чтобы умереть? Ибо царствова смерть от Адама даже до Моисея и над несогрешившими по подобию преступления Адамова (Рим. 5:14). Если Авраам, Исаак и Иаков во аде, то кто же в царствии небесном? Если други твои были под наказанием преступника Адама, если и не согрешившим вменялись чужие грехи, то, что нужно думать о тех, кои рекли в сердцах своих: несть Бог, кои растлеша и омерзишася в волях своих, кои уклонишася, вкупе неключими быша, несть творяй благостыню, несть до единаго (Пс. 13:1)? Хотя Лазарь представляется на лоне Авраама и в месте прохладном, но не также ли подобно оно и аду, как и царству небесному? До Христа Авраам в аду: после Христа разбойник в раю. И поэтому-то при воскресении его, многие тела усопших воскресли и явились в небесном Иерусалиме³². И тогда исполнилось оное изречение: возстани спяй и воскресни от мертвых и осветит тя Христос (Еф. 5:14). Иоанн Креститель проповедует в пустыне: покайтеся, приближибося царствие небесное. От дней же Иоанна Крестителя доселе царствие небесное нудится, и нуждницы восхищают е (Мф. 3:2, 11:12). Кровью Христа погашено пламенное оружие, бывшее стражем рая, и удалены херувимы, охранявшие вход в него. И не удивительно, если в воскресение обещается нам, что все мы во плоти живущие не по плоти имеем отечество на небесах. И здесь, еще на земле возвещается нам: царствие Божие внутрь вас есть (Лк. 17:21).

Припомни при этом, что до воскресения Христа ведом был только в Иудее Бог и в Израили велие имя Его (Пс. 75:2). И самые ведавшие его тем не менее низводились во ад. Здесь тогда были люди всего света, от Индии до Британии, от сурового севера до знойных стран Атлантического океана: такое бесчисленное множество и столько различных народов было здесь!

«Различных как по языку, так и по нравам, одежде и оружию». (Aeneid.).

Они теснились здесь подобно рыбам и саранче, или как мухи и мошки: ибо без познания Творца своего всякий человек есть бессловесное животное. А теперь слово и письменность всех народов проповедует страдание Христа и Его воскресение. Не говорю о евреях, греках и римлянах, которых Господь предназначил к своей вере в надписании креста. О бессмертии души и ее существовании по разрешении от тела, – о котором мечтал Пифагор, которого не признавал Демокрит и о котором рассуждал в темнице Сократ для своего утешения при осуждении, – о бессмертии души теперь философствует индиец, персиянин, готф, египтянин. Дикие Бессы и толпы косматых народов³³, которые некогда в жертву за умерших закалали людей, изменили свои крики на тихую мелодию креста и весь мир единогласно исповедует Христа.

Что же нам делать, душа моя? куда обратиться? что прежде предпринять? Чего же мы молчим? или у тебя не стало наставлений риторов, и убитая горем, подавленная слезами, стесненная рыданиями, ты не сохраняешь порядка в речи? Где же приобретенное с детства знакомство с литературою и то всегда хваленое изречение Анаксагора и Телемона – «я знал, что я родил смертного»? Читаем Кратора, коего книгою пользовался, для утешения в своей скорби, Цицерон; пробегаем утешительные сочиненьица Платона, Диогена, Клитомаха, Карнеада, Посидония, которые в различные века старались облегчить скорбь различных лиц или книгами или письменами, – пробегаем, чтобы и наш ум, если иссякнет, мог почерпнуть из их источников. Представляют они в пример бесчисленных мужей, а особенно Перикла и Ксенофонта Сократика, из которых первый, потерявший двух сыновей, рассуждал в народном собрании с венком на голове; а второй, когда услышал, во время жертвоприношения, что сын его убит на войне, говорят, снял, было, венок, но возложил его снова на голову тотчас, как узнал, что сын его умер, храбро сражаясь. Не стану вспоминать я о вождях римских, которых доблестями, как бы некоторыми звездами, блистают страницы латинской истории. Пульвилл, извещенный о внезапной смерти сына в то время, когда освящал Капитолий, велел похоронить его в свое отсутствие. Луций Павел вошел с триумфом в семидневный промежуток между похоронами двоих сыновей. Умалчиваю о Максимах, Катонах, Галлах, Пизонах, Брутах, Сцеволах, Метеллах, Скиврах, Мариях, Крассах, Марцеллах, и Авфидиях, которые высказали не меньшую доблесть скорби, как и в войнах, и которых лишения раскрыл Туллий в книге об утешении, – умалчиваю, чтобы не показалось, будто я подыскиваю более чужое, чем свое. Ибо и это, коротко сказанное, служило бы к поношению нашему, если бы вера не превысила того, что представлено неверием.

Итак, перейдем к своему. Не стану с Иаковом и Давидом оплакивать сыновей, умирающих в законе; но со Христом, в евангелии, буду принимать мертвых от воскресения. Плач – иудеям, христианам – радость. Вечер водворится плач, и заутра радость (Пс. 29:6). Нощь убо прейде, а день приближися (Рим. 13:12). Поэтому, и умирающий Моисей оплакивается, а Иисус хоронится в горе без обрядов погребения и слез. Все, что можно сказать о сетовании из писания, мы коротко изложили в той книге, которою утешали Павлу в Риме. Теперь нам идти к той же цели, но другим путем, чтобы не толочься по истертому и избитому следу.

Мы знаем, что Непоциан наш со Христом, и причтенный к ликам святых, там, вблизи созерцая то, что здесь старался вместе с нами выведывать издали и к чему приходил умозаключением, говорит: якоже слышахом, тако и видехом во граде Господа сил, во граде Бога нашего (Пс. 47:9): но все же мы не можем свыкнуться с мыслью об отсутствии его, скорбя не об его, а о собственной участи. Чем он счастливее, тем более скорбим мы, что лишены такого блага. Плакали и о Лазаре сестры его, хотя знали, что он имеет воскреснуть. И сам Спаситель, чтобы выразить истинные человеческие чувства, оплакивал того, кого имел воскресить (Ин. 11). Равно и апостол его, сказавший: желаю разрешитися со Христом быти (Флп. 1:23), и в ином месте: мне еже жити Христос, и еже умрети приобретение есть (там же, ст. 21), благодарит, что Епафродит возвращен из уст смерти и ему не приложилась печаль на печаль (Флп. 2:27), – не из страха, свойственного неверию, а из привязанности, свойственной любви. Не более ли естественно тебе, дяде и епископу, отцу и по плоти и по духу, скорбеть и стонать о потерянной и как бы оторванной от тебя утробе твоей? Но умоляю, будь умерен в скорби, помни эту истину: ничего чрезмерного; обвязав поскорее рану, выслушай похвальное слово тому, чья добродетель всегда тебя радовала, и не скорби, что потерял такого, а радуйся, что такого имел. Как те, которые на малом листке очерчивают положение целых стран, так, увидишь ты, и в этом небольшом свитке набросали мы только тени, а не выразительные образы добродетелей; но прими от нас не то, что мы были в состоянии сделать, а то, что хотели.

У риторов поставлено правилом начинать речь воспоминанием о предках того, кого должно восхвалять, и о делах их, и потом постепенно переходить к нему самому; это с той целью, чтобы дедовские и отцовские доблести делали его еще заметнее, и видно было, что он или не был выродком, если они были добрые, или сам украсил их, если были посредственны. Я же, в похвальном слове душе, не стану говорить о благах плоти, которые презирал и сам хвалимый; и не стану тщеславиться родом, т.е. благами чужими: так как святые мужи, Авраам и Исаак, родили грешных, Измаила и Исава (Быт. 16 и 25), и напротив, Иеффай, которого апостол назвал, исчисляя праведных, был рожден блудницею (Евр. 11:32, Суд. 11:1). Душа, сказано, яже согрешит, та умрет (Иез. 18:4); итак, живет та, которая не согрешила. Ни добродетели, ни пороки отцов не вменяются детям. С того времени подлежим суду, когда возродились во Христе. Павел, гонитель церкви, в утро жизни волк хищник, Вениамин (Быт. 49:27), на вечер дал пищу, склоняя голову пред овцою – Ананиею (Деян. 9). Так будем представлять себе, что и Непоциан наш, как бы плачущий ребенок и отрок несмысленный, неожиданно для нас рождается от Иордана.

Иной на моем месте, может быть, описал бы, как ты для спасения его оставил Восток и пустыню, меня, дорогого товарища своего, льстил надеждою, что возвратишься, как скоро устроишь судьбу вдовы сестры с малюткою, если это окажется возможным, а если бы она отвергла совет твой, по крайней мере – судьбу дорогого племянника. Это был он самый, о котором предсказывал я тебе: повиснет малютка племянник на твоей шее. Рассказал бы, говорю, другой, как в придворной службе, под хламидою и блистающим белизною льном, тело его терла власяница; как, предстоя властям мира, раскрывал он уста, бледные от поста; как под одеждою одного воинствовал он другому, и носил это достоинство с единственною целью – помогать вдовам, сиротам, угнетенным и несчастным. Я не люблю этих отсрочек в служении Богу, носящих характер несовершенства. О центурионе Корнилие, как скоро читаю, что он был праведен, тотчас же узнаю, что он был и крещен.

Но отдадим справедливость и этим как бы начаткам рождающейся веры; тот, кто под чужими знаменами был преданным воином, должен быть увенчан лаврами, скоро стал служить своему царю. Отложив воинский пояс и переменив одежду, он расточил на бедных все, что приобрел военною службою. Ибо он читал: кто хочет совершен быти, пусть продаст все, что имеет, и даст нищим, и идет вслед мене (Мф. 19:21). И еще: не можете двема господинома работати, Богу и мамоне (Мф. 6:24). Исключая дешевого исподнего платья и такого же верхнего, которое, служа покровом для тела, защищало бы от холода, он не оставил для себя ничего. Любя лично опрятность, по обычаю провинциальному, он не выдавался ни особенною чистотою, ни неряшеством. Постоянно горел он желанием идти в монастырь Египта, или посетить сонмы Месопотамии, или, по крайней мере, уединиться в пустынях островов Далматии, отделенных от него лишь альтинским проливом; но он не смел оставить дядю, видя в нем столько примеров добродетелей, имея дома у кого поучиться. В одном и том же лице он подражал монаху и чтил епископа. С ним не случилось того, что бывает со многими: постоянное обращение с дядею не привело к фамильярности, а фамильярность к пренебрежению им; он так уважал его, как уважал бы отца, так удивлялся ему, как бы находил его каждый день новым. Чего больше? Он был клириком, и обыкновенным порядком рукоположен в пресвитера. Иисусе благий! как он грустил, как плакал, лишал себя пищи, убегал от взора всех! То был единый и единственный случай, когда он навлек на себя гнев дяди. Он жаловался, что не по силам его, и ссылался на несообразность священства с юношеским возрастом. Но чем более, тем сильнее возбуждал в отношении к его избранию общие усилия, и казался заслуживающим уже потому, что не хотел быть; тем самым становился достойнее, что вопиял о своем недостоинстве. В нем был Тимофей нашего времени, седой по мудрости; в нем был избран в пресвитера Моисеем тот, кого он сам считал за пресвитера. И так, считая звание клирика не честью, а бременем, он прежде всего старался восторжествовать над завистью смирением, а после уже о том, чтобы не подать никакого повода к соблазнительным, на свой счет, сплетням, дабы злословие, находившее пищу в его возрасте, останавливалось перед воздержанием. Он помогал бедным, навещал больных, принимал странных, облегчал ласковостью, радовался с радующимися, плакал с плачущими. Он был для слепых посохом, для голодных пищею, для бедных надеждою, для плачущих утешением. Он так был совершен в каждой добродетели отдельно, как будто не имел других. Между пресвитерами и сверстниками он был первым в труде и последним в чести (in ordine). Все, что ни делал доброго, относил к дяде. Но если что случалось иначе, чем он предполагал, он говорил, что дядя не знал, что это он ошибся. В обществе относился к нему, как к епископу, дома – как отцу. Строгость своих нравов смягчал веселостью лица. В смехе его слышалась веселость, а не хохот. Дев и вдовиц Христовых он почитал как матерей, увещевал, как сестер, со всяким целомудрием. А после того, как возвращался домой и, оставивши клирика за порогом дома, предавался подвигам монашеским, учащая молитвы и предаваясь бдениям, он приносил Богу слезы, которых не лил перед людьми; по образу погонщика, обуздывал себя постом, соразмеряя его с усталостью и силами телесными. Обедал он у дяди, и что ни предлагалось, откушивал, чтобы и суеверия избежать, и воздержание сохранить. Во время стола, он говорил все что-либо от писаний, охотно выслушивал, скромно отвечал, справедливое принимал, неправое отвергал без резкости, спорившего с ним старался более научить, чем победить. И с благородною добросовестностью, украшавшею возраст его, он откровенно сознавался, что кому принадлежало; и таким образом отклонял от себя славу учености, хотя на деле был ученейшим. Это, говаривал он, Тертуллиана, это – Киприана; то – Лактандия, а это – Гилария; так сказал Минугий Феликс, так Викторин, в таком смысле – Арнобий. Иногда приводил и мои слова, так как любил меня за дружественные отношения к дяде. Беспрестанным чтением и долговременным размышлением он обратил свой ум в библиотеку Христову.

Сколько раз своими письмами из-за моря умолял он меня написать что-либо к нему! Сколько раз напоминал он мне ночного просителя евангельского (Лк. 11:5–8) и вдовицу, докучницу жестокого судьи (Лк. 18:2–5)! И когда я отказывал более молчанием, чем письмами, и застенчивостью молчащего подбавлял застенчивости просящему, он противопоставил мне в качестве просителя дядю, который и свободнее мог просить за другого, и, по уважению к священству его, легче мог выпросить. Я исполнил, наконец, желание его, и в короткой книжице предал наши дружеские отношения вечной памяти. Получив ее, он хвалился, что превзошел по имуществу Креза и по богатствам – Дария. Ею были заняты его глаза, его руки, его пазуха, его уста. Часто перелистывал он ее в постели, и не раз дорогая страница падала на грудь уснувшего. А если заходил кто из странников или друзей, он восхищался нашим о нем свидетельством. И когда встречал в сочиненьице что-либо неудовлетворительное, он взвешивал читанное, нарочито отличая и разнообразя произношение, чтобы по самому чтению видно было, что ему нравится и что не нравится. Откуда, если не из любви Божественной, эта горячность? Откуда неутомимое размышление о законе Христовом, если не из влечения к тому, кто дал его? Другие прибавляют к монете монету, и богатства, разрывающие мешки, собирают на угождение женам (они были бы более богаты монахами, чем мирянами; служа бедному Христу, они владели бы такими богатствами, каких не имели, служа дьяволу богатому; и церковь вздыхает о тех богатых, которых мир предпочитает нищим); наш Непоциан, попирая золото, гонится за клочками писанной бумаги. Но насколько пренебрегает он собою по плоти и украшается бедностью, настолько заботится о возможно лучшем украшении церкви.

То, о чем мы имеем говорить, не так значительно, сравнительно с сказанным; но и в малом высказывается тот же дух. Как Творцу мы удивляемся не только в небесах, не только в земле, солнце, океане, слонах, верблюдах, конях, быках, барсах, медведях, львах, но и в малых животных, в муравье, комаре, мухе, червях, и тому подобных, известных нам более по своему виду, чем по имени, и во всех их благоговеем пред одною и тою же мудростью: так и ум, преданный Христу, внимателен одинаково и к большому и к маленькому, зная, что даже за праздное слово должен будет отдать отчет. Он заботился и о том, твердо ли стоит алтарь, не закоптились ли стены, чисты ли полы, надзирает ли привратник за дверьми (наружными), всегда ли завесы на дверях (внутренних), чисто ли святилище, горят ли блеском сосуды; на все, относящееся к Богослужению, простиралась его благочестивая заботливость; не пренебрегал он ни меньшею, ни большею обязанностью. В церкви встретил бы его всюду, куда ни обратил бы глаза. Древность удивляется благородному мужу Квинту Фабию, который известен и как писатель римской истории, но который составил себе имя более живописью, чем литературою. И нашего Веселиила писание называет исполненным мудрости и духа Божия, равно и Хирама, сына жены тирской: потому что первый устроил внутренние принадлежности скинии, а последний – храма (Исх. 31; и 3Цар. 7). Как тучные нивы и плодородные поля дают и роскошную солому, не только колосья: так блестящие дарования и ум, исполненный талантов, проявляются в умении взяться за все. Поэтому и у греков славится тот философ³⁴, который хвалился, что все, служившее к его употреблению, до мантии и кольца, было сделано его собственными руками. То же самое может сказать о нем (Непоциане), который церковные базилики и молитвенные дома, посвященные памяти мучеников, разрисовал под тень различных цветов, древесных листьев и виноградных лоз: так что все, чем любовались в церкви, своим расположением и внешним видом обязано было труду и заботливости пресвитера.

Что же, добродетель! таково было твое начало; каков же будет конец? О жалкое человеческое состояние и тщета всей жизни нашей без Христа! Что ты изменяешь, что вдаешься в околичности, речь моя? Как будто мы можем отсрочить смерть его и сделать его жизнь более продолжительною, что так боимся договорить до конца. Всяка плоть сено, и всяка слава человека яко цвет травный (Ис. 40:6). Где теперь это прекрасное лицо, где эта величественная наружность всего тела, которою, как бы некоторою прекрасною одеждою, была облечена красота душевная? Увы, лилия увяла от дуновения ветра полуденного, и пурпур фиалки неприметно сменился бледностью. В жару лихорадки, когда внутренний огонь иссушал источники крови, едва дыша, он утешал печального деда. Лицо его было весело, и когда все вокруг плакали, он один улыбался. Вот он сбросил мантию, распростер руки, видит то, чего не видели другие, и, как бы выпрямившись для встречи, приветствует приходящих... Не умер это он, а переселился; переменил друзей, а не оставил их. Катятся по лицу слезы, и твердостью душевною я не могу прикрыть той скорби, которая терзает меня. Кто поверит, что в такое время он вспомнил о нашей нужде, и в борьбе душевной услаждался наукою? Взявши дядю за руку, он сказал: эту тунику, которую я употреблял в служении Христовом, отошли моему возлюбленнейшему, по возрасту отцу, по сонму (к которому принадлежал) брату, и всю ту привязанность, которою должен был пользоваться я у тебя, перенеси на него, которого любил ты наравне со мною. И он умер с этими словами, держа дядю за руку, вспоминая обо мне.

Знаю, что ты не хотел бы получать доказательства расположения к тебе граждан в таких именно обстоятельствах, а желал бы видеть любовь соотчитей более в счастье. Но подобного рода заявления в счастливых обстоятельствах принимаются с большим удовольствием, а в несчастных с большею благодарностью. Его оплакал весь город, вся Италия. Тело приняла земля, а душа возвратилась ко Христу. Ты искал племянника, церковь – священника. Преемник твой опередил тебя. Чем был ты, тем, по общему суду, заслуживал он быть после тебя. Из одного дома вышло, таким образом, два первосвященника; только один вызвал благодарность за то, что отправлял служение, а другой – скорбь, что не отправлял, потому что был похищен смертью. Известна мысль Платона (Федон), что вся жизнь мудрых есть размышление о смерти. Философы хвалят и до небес превозносят это изречение. Но гораздо сильнее говорит апостол: по вся дни умираю для славы вашей (1Кор. 15:31). Иное – намерение, иное – дело; иное – жить, имея умереть, иное – умирать, имея жить. Тот намерен умереть из-за славы; этот умирает постоянно для славы. И мы, поэтому, должны размышлять о том, чем некогда имеем быть, – о том, что, хотим или не хотим, прийти не замедлит. Если бы мы перешли и за девять сот лет жизни, как жил род человеческий до потопа, и нам дан был век Мафусаила, – и тогда долгое прошедшее было бы ничтожно, как скоро перестало бы быть. Ибо, и для того, кто прожил десять лет, и для того, кто – тысячу, одинаково (ничтожно) все прожитое, как скоро для обоих настал тот же конец жизни и необходимость неотвратимой смерти; разве только старец отходит с более тяжким бременем грехов.

Счастливейший возраст для смертных несчастных первым уходит;

Подходят болезни, угрюмая старость и скорбь,

И все похищает безжалостной смерти жестокость.

(Вир. Георг. к. 3).

Поэт Невий говорит: «смертному неизбежно терпеть много бедствий». Почему древность и представляет Ниобею превращенною в камень и в разных зверей за то, что много плакала. И Гезиод, оплакивающий дни рождения людей, радуется при их погребении; а Еппий очень разумно говорит: «в одном случае чернь стоит выше царя: черни можно плакать, а царю не позволяет достоинство».

Как царю, так и епископу, даже епископу больше, чем царю. Тот управляет против желания, этот по желанию; тот подчиняет себя страхом, господство этого основано на покорности; тот охраняет тела для смерти, этот сохраняет души для жизни. На тебя устремлены глаза всех; твой дом и твое обращение, как бы поставленные на вершине горы, служат образцом для общественной жизни. Чтобы ты ни сделал, это все считают для себя обязанностью делать. Берегись, чтобы ты не сделал ничего такого, что по справедливости казалось бы осуждаемым теми, которые вздумали бы порицать, или, что принуждены были бы оставить те, которые решились бы подражать. Побеждай, сколько можешь, даже более чем можешь, слабость своего духа, и останови обильно текущие слезы, чтобы высокая любовь, в отношении к племяннику, не была сочтена умами неверными за отчаяние, в отношении к Богу. Он должен быть вожделенным для тебя как отсутствующий, а не как умерший; чтобы казалось, что ты ожидаешь, а не потерял его.

Но что я делаю? Врачую скорбь, успокоенную уже, как думаю, и временем и размышлением, а не разверну перед тобою картину подобных же несчастий царей и бедствий нашего времени, чтобы показать, что не столько нужно оплакивать того, кто лишился этой жизни, сколько нужно радоваться за того, кто избежал стольких зол! Констанций, покровитель арианской ереси, умирает в деревеньке Мопсе в то время, когда готовится против врага и, гневный, спешит к сражению, – умирает, оставляя с глубокою скорбью власть врагу. Юлиан, предатель собственной души и поругатель (jugulator) воинства христианского, узнает в Мидии того Христа, которого прежде отверг в Галлии; в то время, когда хочет раздвинуть еще более пределы римские, теряет и прежде раздвинутые. Иовиан, едва вкусивши царственных благ, погиб, удушенный угольным чадом, показывая всем, что такое могущество. Валентиниан умер, когда была опустошена его родина, умер, оставив неотомщенную свою отчизну. Брат его Валент, потерпев поражение в готской войне во Фригии, Фригию же имел местом смерти и погребения. Грациан, после измены войска, отвергнутый и городами, к которым подходил он, был посмешищем для врага своего, и твои стены, Лугдун (Лион), остаются свидетелями жестокости людской! Валентиниан, юноша и почти отрок, после бегства, после ссылки, после возвращения власти ценою множества крови, был убит вблизи города, свидетеля братней смерти, и бездушный труп его был опозорен виселицею. Что сказать о Прокопие, Максиме, Евгение, которые, пока были всесильны, были грозою народов? Все они пленные стояли пред лицом победителей и (что для некогда могущественнейших верх бедствия) были поражены бесчестием рабства прежде, чем мечем вражеским.

Кто-нибудь скажет: такова уже судьба царей, «и молнии поражают те горы, которые наиболее возвышенны» (Гор. Од. X, 2). Перейду к низшим чинам; не буду даже я говорить о тех, которые умирали в последнее двухлетие, и, чтобы не говорить о других, опишу различный конец трех недавно консульских мужей. Бедный Абунданций сослан в Питиунт. Голову Руффина носили на копье по Константинополю, а отсеченная правая рука его, в поругание ненасытимого корыстолюбия, просила по воротам милостыни. Тимазий, свергнутый внезапно в высочайшей степени достоинства, считает себя спасшимся, что живет в бесславии, в Ассах. Останавливаю внимание не на бедствиях несчастных, а на непрочности людского благосостояния. Дух ужасается исчислять бедствия нашего времени. В продолжение более двадцати лет ежедневно льется римская кровь между Константинополем и юлийскими Альпами. Скифию, Македонию, Дарданию, Дакию, Фессалию, Ахаию, Епир, Далматию и Паннонию опустошают, разоряют, грабят Готы, Сарматы, Квады, Аланы, Гунны. Сколько благородных жен, сколько дев Божиих, сколько честных и благородных тел было предметом поругания для этих диких зверей! Епископы в плену; пресвитеры преданы смерти; та же участь постигла и разных степеней клириков. Церкви разорены; к алтарям, как к стойлам, поставлены кони; останки мучеников вырыты... «Всюду плач, рыдание, и многолицая смерть» (Вирг. Энеид. 2). Римский мир разрушается, а упрямая шея наша не гнется! Что, думаешь ты, на душе теперь у Коринфян, Афинян, Лакедоменян, Аркадцев и всей Греции, которыми повелевают варвары? А между тем, я назвал только немногие города, составлявшие некогда не малые царства. Восток казался безопасным от этих бедствий; его тревожили только доходившие до него вести. Но вот, в прошедшем году, насланы и на нас из-за крайних гор Кавказа волки не Аравии уже, а севера, и быстро прошли множество провинций. Сколько пленено монастырей! Сколько рек переменили воды свои на потоки крови человеческой. Осаде подвержена была Антиохия и прочие города, лежащие на берегах Галиса, Цидна, Оронта и Евфрата. Уведены целые толпы пленных; наведен ужас на Аравию, Финикию, Палестину, Египет ..

«Не мог бы я, хоть бы имел и сотню уст,

И сотню языков, железный голос...

Не мог бы перечислить все названья казней».

(Вирг. 6 Энеид.).

Я и предполагал не историю писать, а коротко оплакать наши бедствия. Иначе, для верного изображения бедствий, были бы немы и Фукидид и Саллюстий.

Счастлив Непоциан, что не видит этого; счастлив, что об этом не слышит. Несчастны мы, которые или сами испытываем, или видим братьев наших испытывающими это, а все еще хотим жить, и тех, которые избегают этого, считаем достойными более плача, чем блаженными! Издавна чувствуем мы гнев Бога, но не умоляем Его. Нашими грехами сильны варвары; и как бы этих поражений было еще мало, междоусобная война истребила почти более чем меч вражеский. Несчастны израильтяне, по сравнению с которыми Навуходоносор называется рабом Божиим (Иер. 25:9). Несчастны мы, так неугодные Богу, что Он изливает на нас гнев свой чрез поражения от варваров. Творил покаяние Езекия, и сто восемьдесят пять тысяч Ассириян в одну ночь было истреблено одним ангелом (4Цар. 19:35). Воспевал хвалы Богу Иосафат, и Господь поборол за хвалившего (2Пар. 20). Моисей сражался с Амаликом не мечем, а молитвою (Исх. 17:11). Подвергнемся, если хотим быть возвышены. О стыд и безрассудство, крайнее до невероятия! Римское войско, покорившее власти своей всю вселенную, терпит поражения, боится, приходит в ужас при виде тех, которые не в состоянии ходить, считают себя погибшими, если коснутся земли³⁵. И мы все еще не уразумеем слов пророка: от гласа единаго побегнут тысяща (Ис. 30:17)? Не отсекаем причин болезни, чтобы вместе с тем была уничтожена сама болезнь; иначе мы тотчас увидели бы, что стрелы уступают дротикам, тиары шлемам, и вьючные лошади боевым коням³⁶.

В утешении мы превзошли меру, и «озбраняя оплакивать одного, оплакали мертвых целого мира. Ксеркс, тот могущественнейший царь, который срывал горы, устилал (мостами) моря, когда с возвышенного места увидел беспредельные толпы людей и бесчисленное войско, заплакал, говорят, при мысли, что спустя сто лет не останется в живых никого из тех, кого он тогда видел. О, если бы и мы могли подняться на такую высоту, откуда увидели бы под ногами нашими всю вселенную! Я показал бы тебе развалины целого мира, народы, разбитые об народы и царства об царства, – одних, подверженных пыткам, других – убиваемых, этих поглощаемых волнами, тех влекомых в рабство, – здесь свадебный пир, там рыдание, – этих рождающихся, тех умирающих, – одних изобилующих богатствами, иных, просящих милостыню; я показал бы тебе не Ксерксово только войско, а людей целого мира, которые ныне живы, а в скором времени имеют умереть все... Величие предмета сковывает уста, и все нами сказанное ничтожно.

Итак, возвратимся к самим себе, и как бы, спускаясь с неба, посмотрим мельком на свое. Примечаешь ли ты, скажи, сделай милость, когда сделался дитятею, когда отроком, когда юношею, когда мужем зрелого возраста, когда стариком? Ежедневно мы умираем, ежедневно изменяемся: а считаем себя вечными! То самое, что я диктую, что пишется, что перечитываю, что исправляю, то самое уже уносится из моей жизни. Сколько точек писца, столько потерь из моего времени. Пишем и отписываемся, переплывают письма моря, и когда корабль рассекает воды, с каждою волною убавляются минуты нашей жизни. Одно имеем утешение, что соединяемся любовью Христовою. Любы долготерпит, милосердствует; любы не завидит, ни безчинствует, не гордится; вся покрывает, всему веру емлет, вся уповает, вся терпит; любы николиже отпадает (1Кор. 13:4–8). Она всегда живет в сердце; по ней Непоциан наш и в отсутствии присущ; она и разделенных такими пространствами людей заключает во взаимные объятия. Во взаимной любви мы имеем заложника. Соединимся духом, сплетемся любовью, и той твердости душевной, какую показал блаженный папа Хромаций при успении брата, будем подражать при успении сына. Пусть воспевает его каждая страничка наша, пусть звучат им все буквы. Кого не могли мы удержать телесно, – удержим в воспоминании; и с кем не можем разговаривать, о том не перестанем говорить.

Будет совершенно в порядке вещей, если тебя нисколько не удовлетворит письмо, после того, как ты не поверил собственным ушам: ты не можешь положиться на клочок бумаги, если не доверил живой речи. Но Христос показал нам на Себе пример величайшего смирения в лобзании предателю и в принятии покаяния от разбойника с креста; и я пишу отсутствующему то же, что говорил и присутствующему, – что я также читал или читаю Оригена, как Аполлинария или других писателей, которых книги не вполне принимает церковь. Я не хочу сказать этим, что все, что ни содержится в их книгах, должно быть осуждаемо; но признаюсь, что нечто должно быть порицаемо. Такова уже цель моих трудов и занятий, что я читаю многих, чтобы из многих собирать различные цветы, не столько имея в виду одобрять все, сколько выбирать, что встретится доброе; беру в свои руки многих, чтобы от многих узнать многое, сообразно тому, что написано: все читая, добрая держите (1Сол. 5:20). Поэтому, я очень удивляюсь, что ты хотел укорить меня в догматах Оригена, которого заблуждений, по многим пунктам, ты не знаешь еще и в таком возрасте. Я еретик? А от чего же, спрашиваю, не любят меня еретики? Ты православный? но если ты, сделавший донос на меня даже вопреки собственного убеждения и своих слов, сделал его по принуждению, – то ты переметчик; а если добровольно, – еретик. Ты покинул Египет, оставил все те провинции, в которых многие с полною свободою стоят за твое учение, и избрал для своих нападений меня, который порицаю и гласно осуждаю все догматы, противные церкви.

Ориген – еретик. Какое же это имеет отношение ко мне, который не отрицаю, что он еретик во многом? Он впал в заблуждение в учении о воскресении тел; заблуждался в учении о состоянии душ, о покаянии дьявола, и что еще важнее – в толкованиях на Исаию доказывал, что Сын Божий и Дух Святой суть серафимы. Я был бы сообщником его заблуждения, если бы не сказал, что он заблуждался, и не анафематствовал всего этого постоянно. Ибо мы не так должны брать его хорошее, чтобы вынуждены были принимать вместе с тем и дурное. Но во многих отношениях он хорошо истолковал писания, выяснил темные места пророков, раскрыл величайшие таинства, как нового, так и ветхого заветов. Поэтому, если я перевел его хорошее, а дурное обрезал, или исправил, или опустил, – заслуживаю ли я порицание за то, что латиняне, благодаря мне, имеют его доброе и не знают дурного? Если это преступление, то должен быть обвиняем и Гиларий исповедник, переведший из его книг, т.е. с греческого на латинский, толкование на псалмы и беседы на Иова. Виноват будет в том же исповедник верцелленский Евсевий, переведший на наш язык толкования на все псалмы еретика (Евсевия Kессарийскаго), хотя, оставляя еретическое, он перевел то, что было самым лучшим. Умалчиваю о Викторине Пиктавийском и о других, которые следовали Оригену и выжимали из него, только при изъяснении писаний, – чтобы не показалось, будто я не столько защищаюсь, сколько подыскиваю сообщников в преступлении. Обращусь к тебе лично: зачем ты держишь у себя переписанными его трактаты на Иова, трактаты, в которых он, рассуждая о дьяволе, звездах и небе, высказал нечто такое, что не принимает церковь? Только тебе τώ σοφωτατω κρανιω (умнейшей голове) можно произносить приговор обо всех, как греческих, так и латинских писателях, и как бы цензорскою палочкою одних выбрасывать из библиотек, других принимать, и, когда заблагорассудится, объявлять меня или православным, или еретиком; а мы не можем отвергать превратное и осуждать, что часто осуждали? Прочитай книги на послание к Ефесеям, прочитай другие мои сочинения, особенно – толкования на Екклезиаста; ты ясно увидишь, что я, от молодых лет, никогда не пугался ничьего авторитета, и никогда не принимал на веру кривых еретических толков.

Не пустая вещь – знать: чего не знаем? свойство благоразумного человека – знать свою меру, чтобы, возбудившись дьявольскою ревностью, не засвидетельствовать перед целым светом своего невежества. Так вот ты хочешь порисоваться и хвастаешь на своей родине, будто я не в состоянии померяться с твоим красноречием и страшусь твоей хризипповской колкости. Христианская скромность удерживает меня, и для язвительной речи я не хочу дать убежища в моей келье. Иначе я вывел бы на чистую воду πάσαν τήν άριστειαν σού καθ τροπαιοφοριαν (все знаменитыя дела твои и пышность триумфов). Говоря как христианин с христианином, я умоляю тебя, брат, не стараться мудрствовать больше, чем насколько имеешь разум, чтобы ты не обнаружил стилем своей неопытности, или простоты, или даже того, о чем умалчиваю и что поймут другие, хотя и сам ты будешь понимать, и не вызывай всеобщего хохота своими нелепостями. Одному и тому же человеку не дано быть знатоком и в золотых монетах, и в писаниях, – иметь вкус в винах и понимать пророков или апостолов. Порицаешь меня; святого брата Оксана обвиняешь в ереси; не нравится тебе образ мыслей пресвитеров Винцентия и Павлиниана и брата Евсевия. Ты один Катон красноречивейший из римлян, полагающийся только на свой глаз и мудрость! Вспомни, прошу тебя, тот день, когда я проповедовал о воскресении и действительности тела; ты подле меня подпрыгивал тогда, и рукоплескал, и топал ногами, и кричал, что я прославлен. А когда начал плавать, и гниль со дна корабля проникла до внутреннейшего мозга твоего, тогда ты признал нас еретиками! Что с тобою делать? Я поверил письму святого пресвитера Павлина, и не думал, чтобы его отзыв о твоем лице был ошибочен. Правда, я тотчас по получении письма заметил твою речь άσυμάρτητον³⁷, но предполагал в тебе более застенчивость и простоту, чем глупость. Я и не укоряю святого мужа за то, что он лучше хотел скрыть от меня то, что знал, чем в своем письме осуждать покровительствуемого им подателя письма. Но я обвиняю себя самого, что доверился более чужому, чем собственному суждению, и когда глазами видел одно, поверил в записке другому, не тому, что видел.

Оставь нападать на меня и заваливать своими книгами. Пощади, по крайней мере, свои деньги, за которые нанимаешь писцов и книгопродавцев, которые издерживаешь на писателей и благоприятелей, быть может, потому и хвалящих тебя, что видят прибыль в твоем писательстве. Если хочешь упражнять ум, предайся грамматике и риторике, изучи диалектику, займись системами философскими; когда все изучишь, станешь, по крайней мере, молчать. Впрочем, я делаю глупо, что ищу учителей всеобщему учителю, и стараюсь указать границы тому, кто не умеет говорить, и не может молчать. Справедлива известная поговорка у греков: όνω λίρα (ослу – лира). Я думал, что и имя дано тебе κατ᾿ α̉ντίφρασιν³⁸. Ибо ты дремлешь всем своим умом и глубоко уснул не столько простым сном, сколько летаргиею. Между другими хулами, какие высказали твои святотатственные уста, ты осмелился сказать, что гора, от которой, по Даниилу, был отсечен без помощи рук камень, – дьявол; а камень – Христос, как принявший тело от Адама, который чрез грехи свои вошел в союз с дьяволом, и родившийся от Девы, чтобы отделить человека от горы, т.е. от дьявола. О, язык, заслуживающий быть отрезанным и разорванным на части и куски! Представляет ли какой-либо христианин Бога Отца всемогущего в лице дьявола, и таким преступлением оскверняет ли слух всего мира? Если кто-либо, не скажу из православных, но из еретиков или язычников допустил когда-либо такое толкование, – сказанное тобою, было бы еще извинительно. Но если церковь никогда еще не слышала такого нечестия, и твоими устами в первый раз истолковал себя горою тот, кто сказал: буду подобен Вышнему (Ис. 14:14): то твори покаяние, облекись во вретище и прах, омывай такое злодеяние непрестанными слезами, и (если только такое нечестие отпустится тебе) соответственно с заблуждением Оригена, тогда получишь прощение, когда имеешь получить его, и дьявол, который никогда не был пойман в большем злословии, как чрез твои уста. Обиду, нанесенную мне, я перенес терпеливо. Нечестия, в отношении к Богу, я перенести не мог. От этого, в конце письма я решился писать более колко, чем обещал; так как было бы глупо, если бы после раскаяния, которым ты вымолил бы прощение у меня, тебе нужно было в другой раз начинать его. Да подаст тебе Христос, чтобы ты слушал и молчал, понимал и, понимая, говорил.

Узы духовные крепче телесных. Если мы сомневались в этом прежде, то доказали это теперь, когда и твоя святость соединена со мною духом, и я сопрягаюсь с тобою любовью Христовою. Откровенно и без околичностей говорю я твоему искреннему сердцу; сама бумага и немые знаки письма дышат твоим душевным расположением к нам.

Ты говоришь, что многие увлечены заблуждением Оригена, а святой сын мой Оксан оспаривает их безумие. Скорблю об этом и вместе радуюсь, – скорблю, что споткнулись простаки, – радуюсь, что помогает заблуждающимся муж ученый. Ты желаешь знать мнение моего смирения: должно ли его отвергнуть совершенно, как думает орат Фавстин, или читать отчасти, как думают некоторые? Я со своей стороны думаю, что Оригена, ради учености его, должно читать так, как Тертуллиана, Новата, Арнобия, Аполлинария и некоторых других церковных писателей, как греческих, так и латинских, – читать, чтобы выбирать их доброе и беречься дурного, по апостолу, который говорит: вся искушающе, добрая держите (1Сол. 5:20). А те, которые увлекутся своим развращенным вкусом или до чрезмерной любви к нему, или до ненависти, те, по моему мнению, подлежат известному пророческому проклятию: горе глаголющим лукавое доброе, и доброе лукавое, полагающим горькое сладкое, и сладкое горькое (Ис. 5:20). Ибо, как неправые догматы не должны быть принимаемы ради того, что суть его учение, так из-за неправоты догматов не должны быть совершенно отвергаемы изданные им изъяснения на священное писание, если какие из них полезны. Что же касается спора, который завязали между собою любители и порицатели его, в котором они не допускают ничего среднего, не соблюдают никакой умеренности, а или одобряют или отвергают все целиком: то я изберу охотнее скромную застенчивость, чем ученую хулу. Святой брат Тациан, диакон, много раз тебе кланяется.

Блаженнейшему папе Феофилу Иероним

Твое блаженство помнит, что когда ты с нами молчал, я никогда не дозволял себе нарушать своею речью должного к тебе уважения; и рассуждал не о том, что ты делал тогда по управлению, а о том, что мне следовало делать. Теперь, получивши от твоей чести письмо, я вижу, что мне принесло некоторую пользу чтение евангелия. Ибо, если часто повторяемая просьба жены побудила сурового судью решить дело (Лк. 18:5): то не тем ли более усердная докучливость смягчает отеческое сердце?

Благодарим тебя, что напоминаешь нам церковные правила: его же бо любит Господь, наказует; биет же всякаго сына, его же приемлет (Евр. 12:6). Но я знаю также, что самое древнее для нас правило – соблюдать законы Христовы, не преступать пределы, положенные отцами, и помнить веру римскую, засвидетельствованную устами апостольскими, соучастием в исповедании которой хвалится Aлександрийская церковь.

То, что ты высказываешь большое терпение в отношении к нечестной ереси (оригенианской) и думаешь исправить еретиков своею кротостью, пока они находятся в недрах церковных, – не нравится многим святым. Берегись, чтобы пока будешь ждать покаяния немногих, ты не дал пищи дерзости развратителей, и чтобы крамола не сделалась более упорною. Да поможет тебе Христос.

При чтении Ветхого Завета, и доныне покрывало лежит на лице Моисея (2Кор. 3:15). Он говорит с лицом прославленным, и народ не в состоянии перенести славы говорящего (Исх. 34:29–35). Но как скоро мы обратимся к Господу, завеса спадает, отжившая буква умирает, животворящий дух воскресает. Ибо Господь есть дух, и закон духовен. Отсюда и Давид молился в псалме: открый очи мои, и уразумею чудеса от закона Твоего (Пс. 118, 18). Еда о волех радит Бог? (1Кор. 9:9). Решительно нет. Тем менее радит Он о печени тельца, овна и козлов, о десном раме, о груди и чреве, отделяющем помет, из коих два получают в пищу, а третье удостоился получить в награду Финеес. Тук, покрывающий грудь, и перепонка печени, от жертв спасения, приносятся на алтарь; а самая грудь и правое плечо даются Аарону и сыновьям его законно вечно от сынов израилевых (Лев. 7). Смысл – в сердце; обиталище сердца – в груди. Спрашивается, где местопребывание души? Платон полагает его в мозгу; Христос – в сердце: блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят; и еще: от сердца исходят помышления злая; и еще: вскую вы мыслите лукавая в сердцах своих (Мф. 5:8, 15:18, 9:4). Чувствование и вожделение, по мнению занимающихся естественными науками, имеют пребывание в печени. Перепонку последней, развивающуюся в разные стороны и теряющуюся в отверстиях глазных, священники приносят Богу, чтобы, сказавши Богу самым делом: всесожжение Твое тучно буди (Пс. 19:4), и сожегши огнем духовным вожделение, питомник похоти, удостоились они получить в награду грудь и плечо. С грудью (удостоились получить) – чистые помышления, познание закона, истинность догматов; с плечом – добрые дела, вражду против дьявола, вооруженную руку, чтобы то, что уразумеют умом, доказали примером. Ибо Иисус начал творити и учити (Деян. 1:1). И самая грудинка называется έπίθεμα, т.е. «прибавление» или «преимущественное, превосходное»; так как и thenupho выражает то же самое в высшей степени. Сообразно с этим мы понимаем изречение Малахии: устне иереовы сохраняют разум, и закона взыщут от уст Его (Мал. 2:7). Самым главным в священниках должно быть понимание закона и учения, а добавлением благодати духовной и образуется такой муж, который может и противящихся обличити (неправых, дурных) дел, доводящих до ада, но будет иметь плечо правое и отделенное, чтобы все люди отличали дела священника, также как и качества его. Это сказано нами о жертвах, – о том, что приносится на алтарь и что дается от Господа священникам.

Но кроме начатков жертв, как от частного хозяйства, так и от общественного рынка, где дело идет не о религии, а о потребностях жизни, священникам предоставляются и другие три части: плечо, челюсть и желудок. О плече мы уже сказали. Челюсть означает красноречивого и ученого, чтобы воспринятое сердцем мы высказали устами. Желудок, вместилище пищи, пронзенный ножом священническим в блуднице Мадианитянке (Чис. 25:6–8), опошляет в помете все труды человеческие и минутные наслаждения горла, и умам, посвященным Богу, дает видеть, что все, о чем мы ни заботимся, что ни пожираем, будет выброшено в отхожее место. Поэтому и апостол говорит: брашно чреву, и чрево брашнам; Бог же и сие и сия упразднит (1Кор. 6:13). И, напротив, о живущих в роскоши: имже Бог чрево и слава в студе их (Фил. 3:19). Прах тельца, которому поклонялся Израиль, в поругание суеверия, народ получил в питье (Исх. 32:20), чтобы научился презирать то, что видел извергаемым в отхожее место. Предписывается священникам, чтобы пред служением в храме они не пили вина и сикера (Лев. 10:9), не отягчили сердец своих пьянством и похмельем и заботами об этой жизни (Лк. 21:34), и чтобы не имели на земле другой части, кроме единого Бога (Числ. 18:20). Предписывается также, чтобы они не были отмечены никакою слабостью: ни обрезанными ушами, ни поврежденным глазом, вздернутыми ноздрями, хромою ногою, ни испорченным цветом кожи; что все ставится в отношение к порокам душевным (Лев. 21:17–20). Ибо в человеке подлежит осуждению не природа его, а воля. Кто из священников семя излил, тому запрещалось приступать к священнической трапезе (Лев. 22:4); и напротив, вдова, у которой, как у Сарры, не было женского, берется обратно в дом отца ради воздержания и чистоты, и питается от сокровищницы храма (Лев. 22:13). Но если она имела детей, отдается своему племени, чтобы, по апостолу, тем доставлялось пропитание, которые суть истинныя вдовицы (1Тим. 5:3), и чтобы пользующаяся священническим содержанием не занималась ничем посторонним. Сосед и наемник не допускают к столу священника; рабы пользуются остатками пищи (Лев. 22:10–11). Уже в то время отвергались Фигель и Гермоген (2Тим. 1:15), и был принимаем Онисим. Начатки снедей, всех произведений земли и плодов древесных приносятся первосвященнику, чтобы он, имея пищу и одежду, обеспеченный и свободный, служил Господу без всякого затруднения. От животных чистых священники получают первородное, от нечистых – его цену. Выкупаются и первенцы человеческие, и так как условия рождения одни и те же для всех, цена платится одинаковая, так умеренная и небольшая, что и богач не раздражится, и бедняк не будет отягощен чрез меру. Блюстители и привратники храма получают десятину, и в свою очередь десятую часть десятины отдают священникам (Числ. 18), как настолько низшие их, насколько сами выше народа. Для жилища левитов и священников было отведено сорок восемь городов; шесть из числа их, по одну и по другую сторону Иордана, было выбрано для убежища; сроком ссылки была смерть первосвященника (Числ. 35). Все, что сказано нами в кратком и беглом очерке и таинственного смысла чего я только коснулся, но не выяснил, все это относится ко всем вообще священникам; какие преимущества были предоставлены первосвященникам, об этом коротко буду говорить.

Главы своей, сказано, да не открыет (Лев. 21:10). Он имеет кидар и имя Бога носит на челе своем, имеет совершенный возраст Христов и должен быть всегда покрыт его славою (Исх. 28:2). Одежд своих не разрывает, потому что они чистые и неоскверненные, потому что агнчие и сделанные из овечьей волны. Фамарь разорвала одежду, но когда потеряла целомудрие. Каиафа растерзал ризы свои пред народом, но когда потерял священство. Ко всякой души умершей да не приидет (Лев. 21:11). Где есть грех, и в грехе смерть, туда первосвященник не входит. Та душа умирает, которая согрешила (Иез. 18:4). Если бы известный человек был и богат, и могуществен, и много приносил жертв, но если он умер, первосвященник не прикасается к нему, не смотрит на него. Но если он воскреснет, если на зов Спасителя выйдет из гроба и разрешится от уз греховных, первосвященник войдет к нему, будет иметь пребывание у него и повечеряет с воскресшим (Ин. 11 и 12).

Над отцем своим и над материю своею да не осквернится (Лев. 21:11). Любовь заставляет нас делать многое; а между тем, когда мы озираемся на родство по телу (Лк. 9:61–62), оскорбляем Творца и души и тела. Иже любит отца или матерь паче Христа, несть Его достоин (Мф. 10:27). Когда ученик хотел идти для погребения отца, ему запрещено было это повелением Спасителя. Сколько монахов погубило свои души, сожалея об отце и матери! Нам не позволительно оскверняться над отцом и матерью, тем более над братом, сестрами, двоюродными сестрами по матери, над домашними, над служанками³⁹. Мы – род царский и священнический. Будем послушны тому отцу, который никогда не умирает за нас – будучи жив, стал мертв для того, чтобы нас мертвых оживотворить. Если в нас есть что-либо египетское, такое, что князь мира может признать своим, – когда станет удерживать нас египтянка, оставим ей это и с плащом (Быт. 39). Завернувшись в синдон⁴⁰, следовал юноша за святым Господом (Мк. 14:51); он попался бы в западню, если бы не ускользнул от нападения, благодаря своему проворству и наготе. Воздадим родителям должное им, как родителям, то только – если они живы, если славу свою полагают в том, что дети предпочли им служение Господу.

И от святых да не изыдет, и да не осквернит имени святаго Бога своего (Лев. 21:12). И за праздное слово имеем мы отдать отчет; и все, что не служит к назиданию слушающих, обращается в опасность для говорящих. Если я сделаю или скажу что-либо достойное осуждения, исхожу от святых и оскверняю имя Христа, в котором полагаю свою надежду, то тем более первосвященник и епископ, которому подобает быть без порока (Тит. 1:7), и так добродетельным, чтобы всегда пребывал во святых и был готов приносить жертвы за народ, как посредник между людьми и Богом, устами святыми совершающий плоть агнчу: яко святый елей Бога его на нем (Лев. 21:12). От святого да не исходит, да не осквернит одежды, в которую облачен. Насколько мы крестились во Христа, – во Христа облеклись (Гал. 3:17). Сохраним одежду, которую получили, сбережем ее святою в святом. Тот житель гор, который шел из Иерусалима в Иерихон, сперва был обнажен и потом уже изранен. Возливается на него масло, врачевство мягкое, растворенное милосердием; но так как ему следовало испытать мучение за небрежность, – уязвляется остротою вина (Лк. 10:30 и д.). Это для того, чтобы масло призывало его к покаянию, а вино давало чувствовать строгость Судии.

Жену деву да поймет; вдовицы же, и изгнанныя, и блудницы да не поймет, но девицу от племене своего; и да не осквернит семени своего в людех. Аз Господь Бог освящаяй его (Лев. 21:13–15). Знаю, что под первосвященником, которому даются в настоящем разе заповеди, многие понимают Христа, и то, что сказано: над отцем и над матерью да не осквернится, толкуют о девственном зачатии Марии. Действительно, гораздо естественнее толковать все это в отношении к лицу Господа: к Нему обращены слова псалма: ты иерей во век по чину Мелхиседекову (Пс. 109:4), и у Захарии: послушай Иисуса, иерею великий (Зах. 3:8); и на Него возложены грязные одежды грехов наших, да получит славу, которую имел у Отца прежде, чем был мир.

Но чтобы кто не подумал, будто я искажаю писание и так люблю Христа, что посягаю на истину историческую, я буду толковать о членах то, что относится к главе, буду понимать о рабах то, что исполняется на Господе (хотя слава Господа – слава рабов); и где представится удобный случай, так буду говорить об истинном свете, чтобы это относилось к тем, которым Христос дал, да свет будут. Тот первосвященник, который изображен в речи Моисея, не берет в жены вдову, отпущенницу и блудницу. Вдова та, которой муж умер. Отпущенница та, которая изгоняется живым мужем. Блудница – которая доступна похоти многих. Но да поймет, сказано, в жену девицу от племени своего, – не чужеродную, чтобы плоды благородного семени не переродились на другой почве, не блудницу, потому что она благосклонна ко многим любовникам, – не отпущенницу, потому что она была недостойною даже первого супружества, – не вдову, чтобы не вспоминала прежних наслаждений; но такую душу, которая не имеет ни пятна, ни морщины, которая возродилась со Христом, обновляется с каждым днем, о которой говорит апостол: обручил бо вас единому мужу деву чисту представити Христови (2Кор. 11:2). Не хочу, чтобы ученица – супруга первосвященника имела что-либо от ветхого человека. Если воскресли со Христом, будем мудрствовать о вышнем (Кол. 3:1). Забудем прошлое, будем жаждать будущего. Несчастный Симон! Он был недостоин разделить жребий Петра за то, что после крещения помышлял о древнем браке и не возвысился до чистоты девства.

Ты просила меня в своем письме, Фабиола, чтобы я написал тебе о священстве и об одеждах Аарона. Я сделал больше, прибавил маленькое предисловие о пище и начатках священнических и об образе поведения первосвященника. Вышедши из Содома и спеша в горы, ты не останавливался на жительство в городке Сигоре⁴¹. Обходя прозелитов, ты опускаешь израильтян, оставляя степень левитов и, быстролетным пером перелетая священников, ты останавливаешься на первосвященнике. Но пока ты прилежно изучаешь его одежды и умное⁴² груди его, ты не хочешь быть нашею соучастницею. И ты пользуешься желанною свободою, и вблизи Вавилона, быть может, вздыхаешь о вифлеемских полях. А мы, на Евфрате, возвративши, наконец, мир, слышим дитя, плачущее в яслях, и желали бы, чтобы до твоих ушей дошли его жалобы и плач.

В книге Исход упоминаются: скиния, трапеза, светильник, алтарь, колонны, покровы, червленица, виссон, гиацинт, багряница, различные сосуды из золота, серебра, меди, – скиния, разделенная на три части, двенадцать хлебов, полагаемые на трапезе еженедельно, в светильнике семь светил, алтарь с жертвами и всесожжениями, чаши, кружки, кадильницы, фиалы, ступки, колочки, красные кожи, козья шерсть и негниющее дерево. Такое и столькое приносится Богу в скинии для того, чтобы никто не был лишен надежды на спасение. Один пусть представит золото чувств, другой – серебро речи, иной – голос меди. В таинстве скинии отображается весь мир. Первое и второе преддверие открыто для всех. Это потому, что вода и земля даны всем смертным; а к святому святых, как в область эфира и к небу, имеют доступ и полет только немногие. Двенадцать хлебов означают круг двенадцати месяцев. Семь светил – семь блуждающих звезд (планет). Но чтобы быть короче (так как моею задачею не было – писать теперь о скинии), я перейду к одеждам священническим, и прежде чем стану исследовать таинственный смысл, изложу просто, что писано об них с точки зрения иудейской; и уже потом, когда ты увидишь священника одетым и явится он пред твоими глазами во всем своем украшении, мы изъясним смысл каждой из одежд. Изучим сперва одежды общие как священникам, так и первосвященникам.

Льняное исподнее платье, доходящее до колен, скрывает тайные члены, и верхнею частью тщательно завязывается на нижней части живота. Это для того, чтобы не открылось тайное, если они (священники) даже упадут и откроют бедра в то время, когда с поспешностью закалают жертвы, тянут быков и овнов, носят тяжести и отправляют свои служебные обязанности. Поэтому, запрещалось строить и ступени к алтарю, чтобы внизу стоящий народ не видел тайно восходящих по ним. Этот род одежды по-еврейски называется machnase, по-гречески – περισκελή, по-нашему – feminalia или bracae, простирающияся до колен. Иосиф рассказывает (в его время храм еще существовал; Веспасиан и Тит еще не разрушили Иерусалима; сам же он был рода священнического; а что видишь собственными глазами, несравненно понятнее того, о чем узнаешь по слуху), что его исподнее платье ткалось, для крепкости из сученого льна, потом кроилось и сшивалось иглою: потому что тканьем его сделать было нельзя.

Другая льняная одежда – ποδηρήγ, т.е. простирающаяся до пяток, делалась из двух кусков льняного полотна (почему и эту Иосиф называет полотняною) и называлась chotonath, т.е. χετών, что с еврейскаго языка переводится – льняная. Эта одежда надевается на тело; она так узка и с такими тесными рукавами, что на ней совершенно нет никакой складки; она спускается до голеней. Чтобы быть понятнее читателю, я хочу воспользоваться простонародным оборотом речи. Воины имеют обыкновение носить льняные – как называют их – камизии, так приспособленные к членам и тесно прилегающие к телу, чтобы носящие их сохраняли проворство в беге, и в сражении, и тогда, когда бросают дротик, управляют щитом, действуют мечем, и при всяких других неизбежных случайностях. Следовательно, если и священники, приготовляясь к божественному служению, употребляют эту одежду, то употребляют для того, чтобы и быть прилично одетыми и последовать всюду со скоростью нагих.

Третий род одежды есть тот, который они (евреи) называют abanet и который мы можем назвать cingulum, или balteum, или zona⁴³. Вавилоняне называют его новым именем – hemian. Приводим различные названия с тою целью, чтобы кто-нибудь не ошибся в предмете. Этот пояс, наподобие кожи змеи, сбросившей с себя старость, так сшит кругом, что можно принять его за длинный мешок. При тканье его, для красоты и крепости, уток употреблялся червленый, багряный, гиацинтовый, а основа нитяная; а самое тканье производилось с таким искусством, что различные цветы и распускающиеся почки их можно было принять не за вытканные художественною рукою, а за нашитые. Этим поясом, имевшим в ширину четыре пальца, стягивали ту одежду, о которой мы говорили выше, между нижнею частью живота и грудью; и так как один конец его висел до голеней, то когда нужно было приступить к жертвоприношению и отправлению дел, конец этот отбрасывался на левое плечо.

Четвертый род одежды – круглая шапочка, в какой изображают Улисса; это как бы часть сферы, рассеченной пополам; наложенная на голову. Греки и наши называют ее τιαρα, некоторые – galerum⁴⁴, евреи – misnepheth. Она не имела остроконечной верхушки и не покрывала всей головы и волос, но оставляла открытою третью часть со лба, и так связывалась лентою на затылке, что нелегко могла упасть с головы. Она была полотняная, и куски полотна сшивались так искусно, что снаружи нельзя было заметить никаких следов иглы.

Эти четыре одежды, т.е. исподнее платье, льняная одежда, пояс, тканный из пурпура, червленицы, льна и гиацинта, и шапку, о которой мы только что сказали, употребляли как священники, так и первосвященники. Остальные четыре составляют исключительную принадлежность первосвященника. Первая из них есть mail, т.е. одежда долгая, вся гиацинтовая, с пришитыми с боков рукавами того же цвета; а в верхней части, которою надевается на шею, имеющая отверстие, называемое на простонародном языке – capitium, с обшивкою из самой прочной ткани, чтобы не легко рвалась. На нижней части, т.е. у ног, привешены семьдесят два колокольчика и столько же гранатовых яблок, сплетенных из тех же цветов, какие употреблялись на пояс. Между двумя колокольчиками было одно яблоко; между двумя яблоками один колокольчик: так что они перемежались взаимно. Причина на это указывается: колокольчики привешены к одежде для того, чтобы, когда входил первосвященник в святое святых, он входил весь звенящий; иначе тотчас бы умер, если бы этого не сделал.

Шестая одежда по-еврейски называемая ephod; семьдесят называют ее έπωμιδα, т.е. нарамник (superhumerule); Аквила – έπένευμα. Мы будем называть ephod, употребительным у нас именем, и будем помнить, что всюду, где в книге Исход и Левит читается нарамник, у евреев стоит ephod. Эта одежда также первосвященническая, и я помню, что писал в одном письме (к Марцелле, 28), да и все писание свидетельствует, что это было нечто священное, приличное одним первосвященникам. То не о ней идет дело, когда в первой книге Царств пишется, что Самуил, бывший левитом, еще в детском возрасте имел ephod bad, т.е. льняной нарамник (1Цар. 2:18), и когда говорится также о Давиде, что и он носил ее пред ковчегом. Ибо иное носит ефуд, сотканный из четырех вышесказанных цветов, т.е. гиацинтового, льняного, червленого, багряного, и золота, иное – простой, льняной по подобию священников. Золотые пластинки, т.е. листы, растягиваются до чрезвычайной тонкости; нарезанные из них нити сучатся с утком из трех цветов, гиацинта, червленицы и пурпура, и с нитяною основою; таким образом, получается небольшая епанча, красоты удивительной, также ослепляющая глаза блеском, как каракаллы⁴⁵, только без капюшонов. На груди такой ткани не было; там было оставлено место для умнаго. На каждом плече одежда эта имеет по одному камню, обделанному в золото; по-еврейски они называются soom, у Аквилы, Симмаха и Феодотиона – ониксами, у семидесяти переводятся смарагдами; Иосиф, согласно с еврейским и Аквилою, называет сардониксами, чтобы обозначить или цвет камней, или их родину. На каждом камне было по шести имен патриархов, соответственно делению израильского народа. На правом плече написаны старшие сыновья Иакова, на левом – младшие; это для того, чтобы первосвященник, входя в святое святых, носил на плечах своих имена народа, за которого имел молиться Господу.

Седьмая одежда – по размерам маленькая, по священнейшая всех вышесказанных. Удвой, прошу, внимание, чтобы понять, что будет сказано. По-еврейски она называется hosen, по-гречески λουιον, мы можем назвать умное (rationale), чтобы тотчас из самого названия видна была таинственность того, о чем говорится⁴⁶. Это – небольшой кусок ткани из золота и четырех цветов, т.е. тех самых, из каких был и нарамник, величиною в квадратную четверть, и сшитый вдвое, чтобы не легко рвался. Двенадцать камней, величины и цены чрезвычайной, вплетены в него в четыре ряда так, что в каждую линию посажено было по три камня. В первом ряду всажены были: сард, топаз, смарагд. Симмах разногласит на счет смарагда, заменяя его в переводе керавпием. Во втором ряду – корбункул⁴⁷, сапфир, яспис. В третьем – лигурий, агат, аметист. Удивляюсь очень, почему в числе их не находится драгоценнейший камень – гиацинт; разве не называется ли он иначе – лигурием? Справляясь с теми, которые писали о свойствах камней, я не мог отыскать лигурия. На каждом камне, в порядке старшинства, были написаны двенадцать колен. Такие камни мы встречаем в диадиме князя тирского (Иез. 28:13), и в Апокалипсисе Иоанна, где из них созидается Иерусалим небесный (Апок. 21:19–20), и под числом и видом их указывается или порядок или разнообразие добродетелей. Величина и тяжесть камней могли изорвать нити ткани; поэтому они были оплетены и обвиты золотом. Но и это было недостаточно для прочности, если бы не было еще золотых цепочек, сплетенных для красоты из золотых колечек, а в умном, кроме двух больших колец, которые связывались с нарамником посредством золотых крючков, не было внизу других двух; так как тогда на нарамнике, с обоих боков, были золотые кольца, то они и связывались с нижними кольцами умнаго цепочками. Поэтому выходило так, что и умное привязывалось к нарамнику, и нарамник к умному, и казались смотревшим со стороны одною тканью.

Восьмая – золотая дощечка, т.е. sis zaab, на которой написано имя Бога четырьмя еврейскими буквами – jod, he, vav, he, называемое у них неизреченным. Хотя дощечка эта, на льняной шапочке, общая и всем священникам, но более выдается в первосвященнике, когда привязывается к челу гиацинтовою лентою и именем Бога увенчивает и покрывает всю красоту первосвященника.

Мы изучили одежды первосвященника, как общие ему с священниками, так и лично ему принадлежащие. Но если такая трудность встретилась в глиняных сосудах, то, какое величие должно быть в сокровище, которое скрывается внутри? Скажем сперва о том, что приняли мы от евреев; а потом уже, но обыкновению, натянем паруса духовного понимания. Четыре цвета изображают четыре стихии, лежащие в основе всего. Полотно наводит на мысль о земле, так как оно есть произведение земли. Пурпур говорит о море, потому что окрашивается морскими улитками. Гиацинт – о воздухе, по сходству цвета. Червленица – об огне и эфире, который по-еврейски называется sani, что Аквила перевел словом – διάφανον, Симмах – διάβαινον, вместо же латинского – coccus, у евреев пишется tholaht. Поэтому, совершенно справедливо замечают, что первосвященник молился Творцу не за Израиля только, но и за весь мир, если верно, что этот мир состоит из земли, воды, воздуха и огня, и эти стихии – составные части всего. В таком случае, первая одежда, льняная, означает землю; вторая, гиацинтовая – цветом своим указывает на воздух, возвышая нас мало-помалу от земного к небесному, – а самою формою, спускаясь от головы до пят, показывает, что воздух разлит от неба до земли. Гранатовые яблоки и колокольчики, привешенные к подолу, указывают на молнии и громы, или на небо и землю, и взаимную гармонию всего, или на то, что все так между собою переплетается, что в каждой вещи отдельно открывается все. А что вышесказанные цвета перемешаны с золотом, это означает, как думают, что жизненная теплота и провидение божественного разума проникают все. Нарамник и два камня, нашитые на нем сверху и покрывающие оба плеча, указывают на две полусферы, надземную и подземную, или на солнце и луну, блистающие в высоте. Тот пояс, которым охватывается грудь и стягивается льняная одежда, т.е. земля, применяют к океану, умному, лежащему посреди, дают смысл земли, которая хотя и имеет в себе все, окружена, наподобие точки, всеми стихиями. Двенадцати камням дают смысл или круга зодиака, или двенадцати месяцев, и в таком разе для каждого ряда их назначают особенные времена года, а для каждого из этих времен по три месяца. Пусть никто ни считает наше толкование языческим. Если вещи небесные и распорядок божественный обесславлены именами идолов, из этого еще не следует, чтобы должно было отрицать провидение, которое идет и дает себя чувствовать своим чередом, и заправляет всем. И у Иова встречаем созвездия Арктура и Ориона и masuroth, т.е. круг Зодиака; – читаем и другие названия звезд, только у евреев были не те же, что у нас, названия, а мы можем понимать лишь то, что говорится под названиями обычными нам. Прекрасно названо умным то, что находится посреди: потому что разум все наполняет и земное соединяет с небесным так, что даже условия земнородного и годовых времен, тепла и холода и два раза бывающего уравновешения их, соответствуют течению и системе небесной. Поэтому-то умное и привязывается так крепко к ефуду. Далее, когда говорится, что в самом умном было δήλωσις и άλήθεια, т.е. откровение и учение, или истина, то это означает, что в разуме Божием никогда не бывает лжи, но за то и самая истина открывается людям и доходит до смертных под разными знаками и образами. Так мы приобретаем познание о солнце, луне, годе, месяцах, временах, часах, ненастье, ясной погоде и обо всех предметах, под тем условием, что воспринимаем ту мудрость, какую вложил в них Бог, а эта обитательница и учительница уже и сообщает нам сведения о своем обиталище и своих произведениях. Самая верхняя из одежд, кидар, с гиацинтовою лентою изображает небо, а золотая дощечка, лежащая на челе первосвященника, и написанное на ней имя Бога, – что все дольнее управляется божественным произволением. Я думаю, что это же самое, только под другими именами, выражено в херувиме и четырех животных, которые так перемешаны и соединяются между собою, что в одном находятся и остальные, и которые идут прямо лица своего и не обращаются (Иез. 1:4 и д.), ибо времена идут, и, оставляя пройденное, спешат к будущему. А что они в постоянном движении этим показывают, как догадываются и философы, что мир движется в свою очередь и, как колесо, беспрестанно обращается вокруг своей оси; отсюда и колесо в колесе, и год оборачивается сам на себя. А самые колеса возвышаются к небу, и поверх кристалла – трон из сапфира, а поверх трона – подобие сидящего; нижние части его огненные, верхние – янтарные, это – чтобы показать, что нижние имеют нужду в огне и очищении, а верхние продолжают пребывать в состоянии своей чистоты. И как здесь, в облачении священника, золотая дощечка полагается сверху, так у Иезекииля янтарь – в груди и темени. Итак, справедливо (как мы отчасти сказали и выше), что первосвященник Божий, нося на одеждах своих изображение всех тварей, показывал тем самым, что все нуждается в милосердии Бога; а когда приносил Ему жертвы, – жертвы эти были искупительными и за весь мир; так что, и словом и одеждою, он молился не за детей, не за родных и близких, а за все творение.

Мы изложили еврейское объяснение, и, оставляя бесконечный необработанный материал смыслов до другого времени, положим только некоторые основания будущему зданию. Касательно исподнего льняного платья обыкновенно говорят следующее: условия осеменения и рождения, принадлежащие плоти, в лице ее понимаются за условия, принадлежащие земле. Почему и Адаму говорит Бог: земля еси и в землю отыдеши (Быт. 3:19). Поэтому и те способы, какими из небольшого семени и гнуснейших начатков рождается красота людей и различных вещей, закрыты и недоступны для глаз людских. В книге Левит читаем, что Моисей, по заповеди Божией, обмыл Аарона и сынов его (Лев. 8:6): так, уже в то время, тайны крещения были знаком очищения мира и святости всех вещей. Не иначе они облачаются, как омывши прежде нечистоты, и не иначе приготовляются к священнослужению, как возродившись во Христе в нового человека: ибо новое вино вливается в новые меха. Что обмывает Моисей, – этим указывается на закон. Имут Моисея и пророки, да послушают их (Лк. 16:29). И еще: от Адама до Моисея все согрешили. Нам нужно омыться заповедями Божиими; и когда, приготовив себя к одежде Христовой, сложим одежды кожаные, тогда будем облечены в одежду льняную, не имеющую в себе ничего смертного, но всю светлую; дабы, восставая по крещении, мы опоясали чресла наши истиною, и скрылась вся мерзость прежних грехов. Поэтому и Давид говорит: блажени, ихже оставишася беззакония, и ихже прикрышася грехи (Пс. 31:1).

После нижнего платья и льняной одежды, мы одеваемся в одежду гиацинтовую, и начинаем восходить от земного к небесному. Это гиацинтовая одежда, называемая у семидесяти ύποδύτης, т.е. субукула⁴⁸, и собственно отличающая первосвященника, означает, что понимание высших вещей открывается не всем, а только высшим и совершеннейшим. Такое понимание имели Моисей, Аарон и пророки, и все те, кому говорится: на гору высоку взыди, благоветствуяй Сиону (Ис. 40:9). Затем, для нас недостаточно омовения прежних грехов, благодати крещения, познания тайн, если мы не присоединим к этому и дел. Поэтому присоединяется и ефуд, т.е. нарамник, который опоясывается умным, чтобы не был просторен и распущен, но чтобы оба взаимно прикреплялись и помогали друг другу. Ибо разум нуждается в делах, а дела в разуме. Воспринятое разумом мы должны исполнить самым делом. Два камня на нарамнике означают или Христа и церковь, и содержат имена двенадцати апостолов, посланных на проповедь, или букву и дух, в которых заключается все таинство закона. На право – дух, на лево – буква. Буквы приводят нас к словам, а слова – к смыслу. Какой прекрасный порядок, дающий уразумевать таинство самым положением различных частностей! В плечах – дела, в груди – разум. Поэтому-то и грудинку едят священники. А это умное есть двойное, открытое и сокрытое, простое и таинственное, имеющее на себе двенадцать камней и четыре ряда, которые я считаю за четыре добродетели: благоразумие, мужество, справедливость и умеренность, которые стоят во взаимной связи и, в различных взаимных соединениях, дают число двенадцатое, – или за четыре евангелия, которые в Апокалипсисе изображаются исполненными очес (Апок. 4:6–8) и сияя светом Господним, освещают мир. В одном – четыре, и в четырех по одному. От этого, на груди священника – δήλωσις и άλήθεια, т.е. откровение или учение и истина. Ибо когда кто-либо оделся в разнообразную одежду, ему остается высказать в речи ту истину, какую хранит он в сердце; для того в умном и истина, т.е. знание, чтобы знал он, чему должен учить, – для того откровение и учение, чтобы мог научить других тому, что уразумел умом. Где те, которые говорят, что для священника достаточно одной непорочности? Закон ветхий сообразуется с новым; Моисей то же, что и апостол. Тот выражает знание священника самыми украшениями на одеждах; этот дает наставления касательно учения Тимофею и Титу. Имеет особенность и сам порядок одежд. Прочитаем книгу Левит. Не прежде – умное и потом – нарамник; но сперва – нарамник, а затем – умное. От заповедей твоих, сказано, разумех (Пс. 118:104). Прежде будем делать, и, делая, учиться; иначе важность учения будет подрываться пустыми делами. Об этом именно мы читаем у пророка: сейте себе в правду, соберите плод живота, просветите свет ведения (Ос. 10:12). Сперва сейте в правде и пожинайте плод жизни, потом усвоите себе знание. Не тотчас же дается окончательное совершенство, как только получил кто-либо нарамник и умное; но когда оба они скрепятся взаимно твердою связью и соединятся друг с другом. Деятельность должна быть соединена с разумом, а разум с делами, и когда все это будет предшествовать, последует учение и истина.

Если бы у меня достало времени для исследования, я изъяснил бы тебе естественные свойства и смысл тех четырех стихий, о которых мы говорили выше, двух камней ониксовых или смарагдовых, и двенадцати камней, которые были нашиты на умном; я остановился бы с большою полнотою и на вопросах о том, какое значение имеет каждый из них и каким образом сопоставляются они с отдельными добродетелями. Но достаточно и того, что пока Епифаний издал об этом предмете превосходное сочинение; если захочешь прочитать его, ты приобретешь полнейшее сведение. Я и без того чувствую, что вышел из пределов письма, и вижу, что тетради писца уже исписаны. Поэтому, перехожу к остальному, чтобы поскорее закончить. Золотая дощечка блистает на челе: знак, что нам не принесет никакой пользы изучение всех вещей, если не увенчаемся познанием Бога. Одеваемся в одежды льняные, украшаемся гиацинтовыми, опоясываемся священным поясом, дается нам круг деятельности, полагается на груди умное, – приемлем даже истину, уста наши изрекают учение: но все несовершенно, если для такой прекрасной колесницы не найдется достойный возница, если возвышающийся над тварями Творец не будет управлять Сам тем, что создал. Чему учила в древнее время дощечка, то ныне показывается в знамении креста. Кровь евангельская драгоценнее золота закона. Тогда, по словам пророка, знамение полагалось на челе плачущих (Иез. 9:4); ныне, нося крест, мы говорим: знаменася на нас свет лица твоего, Господи (Пс. 4:7). В Исходе мы два раза читаем о повелении Господнем и об исполнении повеления Моисеем касательно восьми родов священнических одежд (Исх. 28–29). В книге Левит написано только о семи (Лев. 8), и рассказывается, каким образом Моисей облек в них своего брата Аарона; но не говорится ничего о нижнем платье. Это, как мне кажется, по той причине, что закон не простирает руки своей на детородные и тайные члены; но мы сами должны скрывать и таить свое тайное и достойное стыда, и предоставлять суду Божию ведать целомудрие женщин. О других добродетелях, например, о мудрости, мужестве, справедливости, умеренности, смирении, кротости, благородстве, могут судить и другие; одно целомудрие не подлежит познанию, и глаза человеческие не могут быть верными судьями в этом предмете (исключая тех лиц, которые, по обычаю бессмысленных животных, предались похоти открыто). Поэтому и апостол говорит: о девах повеления Господня не имам (1Кор. 7:25); а Моисей как бы так скажет: я не одеваю в нижнее платье и не принуждаю к этому никого; кто хочет быть священником, пусть наденет сам. О, сколько дев, сколько мнимых целомудрий обесславятся в день суда, и сколько обесчещенных целомудрий увенчается Богом – судьею? И так возьмем нижнее платье сами; сами закроем наше срамное; не будем ждать чужих глаз. Пусть наши детородные части так покроются, чтобы, когда войдем в святое святых, мы не умерли смертью, если откроется какая-либо мерзость.

Речь подходит к концу, и я повторяю прежнее. Знание и ученость первосвященника Божия должны быть столь велики, чтобы и его одежда, и его движения, и все было звучно. Умом он постигает истину, и отзвук ее слышится во всей его одежде и украшениях; так что все, что он ни делает, что ни говорит, должно быть поучением для народа. Ибо без колокольчиков и различных цветов, без камней и цветов добродетелей он не может ни входить во святая, ни носить звание предстоятеля. Я продиктовал это скороговоркою, в одну ночь, когда уже отвязывали канат от берега и крики матросов становились все слышнее и слышнее, – продиктовал – что мог удержать в памяти и что собрал долговременным чтением в умном груди моей. Я понимаю, что более спешил, чем обсуживал, и что речь моя мутна, как поток. В указателе сочинений Септилия Тертуллиана упоминается книга об одеждах Аарона. Между тем я не мог отыскать ее и до настоящего времени. Если бы, при многолюдстве города, вы нашли ее, прошу вас не сравнивать мой стиль с богатством ее содержания. Меня должно ценить, принимая в расчет не умы мужей великих, а мои собственные силы.

Я знаю, Принципия, дочь моя во Христе, что очень многие упрекают меня за то, что я пишу по временам к женщинам и отдаю предпочтение пред мужчинами слабому полу. Поэтому, я должен сперва ответить своим порицателям, и потом уже перейти к рассуждению, о котором ты просила. Если бы мужчины спрашивали о чем-либо из писаний, я не вел бы речи с женщинами. Если бы Барак захотел идти в сражение, Деввора не торжествовала бы победу над врагами (Суд. 4–5). Иеремия заключается в темницу, и поскольку обреченный на погибель Израиль не принял пророчествующего мужа, ему воздвигается Олда пророчица (4Цар. 22). Священники и фарисеи распинают Христа, и Мария Магдалина плачет у креста, приготовляет благовонные масти, ищет в гробе (Мк. 16), расспрашивает садовника, узнает Господа, идет к апостолам, извещает об открытии (Ин. 20). Эти сомневаются, она верит. По истине πονγίτης, поистине столб, блистающий белизною и ливанский, смотряяй лице Дамаска (Песн. 7:5), т.е. на кровь Спасителя, призывающую к покаянному вретищу⁴⁹. У Сарры не было женского, и поэтому подчиняется ей Авраам и говорится ему: вся елика аще речет тебе Сарра, слушай гласа ея (Быт. 21:12). У той прекратилось женское, ты никогда женского не имела. Дева стоит выше пола, носит Христа в теле. Она владеет тем, что ожидается в будущем. Ревекка идет вопрошать Господа, и так как она была достойна ответа, слышит божественное предсказание: два языка во утробе твоей суть, и двое людие от утробы твоея разлучатся (Быт. 25:23). Та рождает двух враждующих! ты ежедневно зачинаешь, терпишь муки родов, рождаешь одного, плодотворного при одиночестве, многообразного по величию, единодушного в троичности. Мария, сестра Моисея, воспевает победы Господа (Исх. 15:20–21), и Рахиль корнем своего имени отмечает для потомства наш Вифлеем и Ефрафу⁵⁰. Дочери Салпаада удостаиваются получить наследие посреди братии (Числ. 27:4–6). Руфь, Эсфирь и Юдифь были так славны, что дали свои имена священным книгам. Анна пророчица рождает сына левита, пророка, судью, почтенного священными власами, приносит его в скинию Божию (1Цар. 1–2). Жена фекоитянка запутывает царя Давида вопросами и учит загадкою, укрощает примером Божиим (2Цар. 14). Читаем и о другой мудрой женщине, которая во время осады города, когда из-за некоего бунтовщика военачальник Иоав разбивал стены тараном, говорила к народу во имя своей мудрости, и опасность, угрожавшая целому населению, уступила силе убеждения женщины (2Цар. 20). Что скажу я о царице Савской, приходившей слушать мудрость Соломона от конец земли и, по свидетельству Господа, имеющей восстать на суд со всеми мужами Иерусалима (3Цар. 10; Мат. 12:42)? Елисавета пророчествует и чревом, и устами (Лк. 1:41–45). Анна, дочь Фануилова, живя в храме, делается храмом Бога и, пребывая в ежедневном посте, обретает хлеб небесный (Лк. 2:36–38). Жены следуют за Спасителем и служат Ему от имений своих (Лук. 8, 1–13). Тот, кто пятью хлебами напитал пять тысяч мужей, не считая жен и детей, не отказывался принимать пищу от святых жен. Он разговаривает с самаритянкою у колодезя, и насыщенный собеседованием с верующею, забывает о тех яствах, какие были куплены (Ин. 4). Акилла и Прискилла наставляют Аполлоса, мужа апостольского и ученейшего в законе, и учат его пути Господнему (Деян. 18, 24–20). Если апостолу не было бесчестно учиться у женщины, то почему бы было бесчестно мне, после мужей, учить и женщин?

Все это изложил я тебе кратко, дочь σεμοτάτη (достойнейшая), для того, чтобы ни ты не жалела о своем поле, ни мужчины не надмевались своим именем (мужчин), – мужчины, в осуждение которым в священном писании восхваляется жизнь женщин. Радуюсь, и мужество мое поддерживается как некоторым добрым предзнаменованием, когда встречаю я в Вавилоне Даниила, Ананию, Азарию, Мисаила. О, сколько старцев и судей израильских сжарил на сковороде своей царь вавилонский!⁵¹. Сколько Сусанн (что, в переводе, значит лилия) вяжут жениху букеты из белых цветов целомудрия, и терновый венок обращают в славу торжества! Там на глазах у тебя, Марцелла и Азелла, пребывающие в изучении писаний и святости духа и тела; одна из них зелеными лугами и по различным цветам божественных книг поведет тебя к Тому, Кто говорит в песни: Аз цвет польный и крин удольный (Песн. 2, 1), другая, будучи сама цветом Господним, будет достойна вместе с тобою услышать: якоже крин в тернии, тако искренняя моя посреде дщерей (там же, ст. 2). Так как мы начали говорить о цветах и лилиях, а девство всегда уподобляется цветам: то, мне кажется, будет кстати, если в письме к цветку Христову я буду рассуждать о цветах.

Читая сорок четвертый псалом, я нашел в его надписании: в конец, о изменяемых сыном Кореовым в разум, песнь о возлюбленнем. В еврейском написано: lamanasse al sosannim labne core messhil sir iditoth, что переводим мы по-латыни: victori pro liliis filiorum core, eruditionis canticum amantissimi. Симмах, по своему обыкновению, перевел яснее: торжество о цветах. И так, sosannim переводится или о изменяемых, или о лилиях и цветах; также и meсhil значит и учение, и ученнейшего; sir – песнь; icliclia – древнее имя Соломона, который в другом смысле называется миролюбивым. Всех, впрочем, четыре псалма, у которых начало надписания это же самое, хотя последняя часть его и разнится, это – сорок четвертый, пятьдесят девятый, шестьдесят восьмой, семьдесят девятый; из них средние два надписываются Давиду, а первый и последний – сыном Кореовым и Асафу. Говорить обо всех теперь не время; изъясним тот, который начали.

Хорошо с словом – конец поставлены в связи изменяемые в конце веков, о которых говорит апостол: вси не успнем, вси же изменимся (1Кор. 15, 51). Самая таинственность эта подготовляет читателя к духовному разумению. Ибо там, где смысл прост и ясен, какая была бы необходимость предрасполагать слушающего к пониманию, и говорить ему: имеяй уши слышати да слышит? Равно и песнь поется драгоценнейшему и возлюбленному, так как чрез него получат святые обещанное изменение. Под изменяемым этим можно понимать и то, которое бывает в этой жизни, когда совлекаемся ветхого человека и облекаемся в нового, обновляющегося в познании по образу Творца, и когда, созерцая славу Господа, преобразуемся, по тому же образу, как бы из славы в славу. Да и нет такого времени, когда святой не изменился бы, пройденное забывая и в будущее простираясь: ибо внутренний человек наш обновляется изо дня в день; и неизменяемый Бог, который говорит чрез пророка: Аз Господь Бог ваш, и не изменяюся (Мал. 3, 6), изменил ради нас свой образ, принял зрак раба, и, переходя из Иудеи к филистимлянам (что значит – падающие от чаши: ибо их опьянила золотая чаша Вавилона), сперва был осмеян ради юродства креста, потом принят ради славы победной. Возлюбленный же – тот, о котором поет Исаия: воспою песнь возлюбленному винограду моему (Ис. 5, 1); и евангелие: сей есть Сын мой возлюбленный, о Нем же благоволих, того послушайте (Мат. 17, 5), – тот, которому ныне воспевает хвалы не один пророк, а целый хор сынов Корея. А кто – сыны Корея, т.е. Голгофы⁵², это обстоятельнее говорится в сорок первом псалме. И нужно знать, что текст песни соответствует надписанию; он говорит о перемене из одного в другое, чтобы дщерь, которой повелевается забыть древнего отца, приготовилась к объятиям царя. Победитель же есть Тот, который говорит: дерзайте, Аз победих мир (Иоан. 16, 33), и к которому обращена известная речь юноши: от тебе победа, и от тебе мудрость, и твоя слава, и аз раб твой (2Ездр. 4, 59); это вполне узнал тот, кто преодолел, при содействии побеждающей десницы Господа, и участвует в Его победном торжестве, и кто сплел Спасителю неувядающий венец славы из блистающей белизны добрых дел и разнообразия доблестей.

Отрыгну сердце мое слово благо. Симмах вместо этого перевел: подвигнуто сердце мое к слову благому, показывая, что сердце говорящего отозвалось на речь другого, и что в то время, как Дух святой открывает будущие таинства Христа, и Сей (Христос) принял участие в речи, дабы и Он говорил о своем пришествии, как говорили другие. Отрыжка обозначает пищеварение и выдыхание сваренных яств. Как от качества пищи зависит появление отрыжки из желудка и указателем (этого качества) служит хороший или дурной запах: так слова проявляют помышления внутреннего человека, и от избытка сердца уста глаголют (Мат. 12, 84). Праведный ядый насыщает душу свою (Прит. 13, 26) и когда насытится священным учением, из сокровища благого сердца своего износит благое, и с апостолом говорит: искушения ли ищете глаголющего во мне Христа (2Кор. 13, 3)? Некоторые хотят понимать, что это сказано от лица Отца, так как Он изнес слово свое, всегда в Нем бывшее, из жизненных глубин и тайн своего сердца. По изречению другого псалма: из чрева прежде денницы родих тя (Пс. 109, 3); так что, как чрево не значит чрево – в собственном смысле (ибо Бог и не делится на члены), но указывает на тождество существа Отца и Сына: так сердце и слово, которое исходит из сердца, указывает на Отца и Сына. И то, что следует далее: глаголю аз дела моя цареви, приноровляют к известной мысли: той рече и быша; той повеле, и создашася (Пс. 32, 9); так как по слову Отца Сын сотворил. Ибо все, яже Отец творит, сия и Сын такожде творит (Иоан. 5, 15), и Отец, пребывающий в Нем, творит все чрез Сына.

Глаголю аз дела моя цареви. Лик пророческий, имеющий говорить о таинствах Христа и церкви, чтобы не оказаться недостойным песни и не было сказано ему, с целью привести его к сознанию грехов: вскую ты исповедаеши оправдания моя, и восприемлеши завет мой усты твоими (Пс. 49, 16), открывает свои произведения царю, которого имеет восхвалять, дабы Он принял их, если они хороши, или очистил, если дурны. И делает он то, что повелено: глаголи ты беззакония твоя прежде, да оправдиишся (Ис. 43, 26), и – праведный себе самаго оглагольник в первословии (Прит. 18, 18). А употреблять вместо сочинения и писания произведение (дело – opus, opusculum) в характере не только еврейского, но и латинского языка. И так, и намеревающийся воспевать хвалы Господу, свою песнь и произведение посвящает Ему, и вместо языческих муз, призывает вначале того самого, кого имеет хвалить.

Язык мой трость книжника, скорописца. Вместо этого мы перевели: «язык мой трость скорописца». Это последняя часть предисловия; и с предыдущим соединяй последующее: отрыгнуло сердце мое благую речь в хвалу Богу, и произведения мои, в которых я имею превозносить Его, я посвятил наипаче Ему самому. И так, должен я предуготовить и язык мой, как трость и перо, чтобы Дух святой писал им в сердце и ушах слушающих. Трость пишет по воску; перо – или по бумаге, или по пергамину, или по другой материи, годной для писания. Мой же язык, по подобию скорописца (под которым можно разуметь нотариуса⁵³), посредством некоторого сокращения знаков, начертал на скрижалях сердца краткую и сжатую речь евангелия. Ибо, если закон написан перстом Божиим рукою посредника, и что разрушено – прославлено: то кольми паче евангелие, которое имеет пребыть, да напишется Духом святым посредством моего языка, чтобы хвалы тому, к кому говорится у Исаии: «скоро совлекай оружие с врага, поспеши взять добычу» (Ис. 8, 1), начертала на сердце верующих быстрая речь.

Прекрасный видом паче сынов человеческих. В еврейском: «по красоте, ты прекраснее сынов человеческих». Отсюда, по окончании приступа, начинается рассказ, и делается обращение к самому возлюбленному, избранному и царю, которому посвящены произведения говорящего. Но спрашивается: каким образом прекраснее сынов человеческих тот, о ком читаем у Исаии: видехом его, и не имяше вида, ни доброты, но вид его бесчестен, умален паче всех сынов человеческих. Человек в язве сый, и ведый терпети болезнь, яко отвратися лице его (Ис. 53, 2, 3). Не спеши приходить к мысли, будто писания разногласят: там говорится о бесчестии тела по причине бичей, заплеваний, заушений, гвоздей и поносной виселицы, – здесь о красоте добродетелей в священном и досточтимом теле. Не то значит это, чтобы божество Христа было прекраснее по сравнению с людьми: ибо оно не имеет сравнения; но Он прекраснее всех, независимо от крестных страданий. Девственный от девы, родившийся не от похоти мужа, но от Бога... Если бы Он не имел чего-то божественно-прекрасного в самом лице и взоре, апостолы ни в каком разе не последовали бы за Ним тотчас же, и пришедшие с целью схватить Его не упали бы (Иоан. 18, 6). Наконец, и в рассматриваемом месте, говорящий: человек в язве сый и ведый терпети болезнь, указывает причины, по которым Он потерпел это. Яко отвратися лице Его, т.е. предоставил тело оскорблениям, поскольку скрыл немного божества. Некоторые соединяют этот стих с предшествующими так, что прекрасный видом будет относиться не к Христу, а к перу.

Излияся благодать во устнах твоих: сего ради благослови тя Бог во век. В Вульгате вместо: «благослови» читаем помазал. Но должно знать, что ошибка переписчиков не должна быть вменяема семидесяти переводчикам, которые в этом месте согласны с подлинным еврейским текстом. Читая известные слова: Иисус преспеваше премудростию и возрастом, и благодатию у Бога и человек (Лук. 2, 52), и в другом месте: дивляхуся о словесех благодати, исходящих из уст его (Лук. 4, 22) и что со властию бе слово его (там же ст. 32), мы можем понять, в каком смысле сказано: излияся благодать во устнах твоих. Ной во дни свои обрел благодать пред Богом, тоже Моисей и другие пророки. Но во устах Спасителя излияся вся полнота благодати, в короткий срок времени наполнившая вселенную. И Сам Он, как жених, изшел от чертога своего. От края небесе исход его, и сретение его до края небесе (Пс. 18, 7). Ибо и сама Мария, зачавшая Его, в которой вся полнота благодати обитает телесно, и приветствуется, как исполненная благодати (Лук. 1, 28). И апостол, зная, что его проповедь превзошла все учения мира не мирским красноречием, а силою божественною, говорит: и слово мое и проповедь моя не в препретелных человеческия мудрости словесех, но в явлении духа и силы; да вера ваша не в мудрости человечестей, но в силе Божией будет (1Кор. 2, 4, 5). И укоряя себя самого за то, что сказал: паче всех потрудихся, тотчас добавляет: не аз же, но благодать Божия, яже со мною; и опять: и благодать Его, яже не тща бысть (1Кор. 15, 10). Собственно же к Спасителю прилагается слово излияние для обозначения изобилия благодати, сообразно с написанным: излию от Духа моего на всяку плоть (Иоил. 2, 28), и любы Божия излияся в сердца наша (Рим. 5, 5). И заметь, что из всего сказанного, разумеется о лице, рожденном от Марии? Говорится, что Он благословен вовек ради благодати уст. Нечто такое проповедует и апостол: смирил себе, послушлив быв даже до смерти, смерти же крестныя. Тем же и Бог его превознесе, и дарова ему имя, еже паче всякаго имене (Фил. 2, 8. 9). Как там зрак раба условливает незаслуженные страдания, и превознесение и дарование имени приписывается Отцу: так здесь излияние благодати и благословения во век должно быть относимо к тому, кто может и умалиться и возрасти.

Препояши меч твой по бедре твоей, сильне; красотою твоею и добротою твоею. В еврейском: «опояшься мечем твоим по бедру своему, сильный; славою своею и красотою своею». Думаю, что ты превосходно понимаешь это место, ты, опоясанная бранным мечом Христовым. Ты знаешь, что девство всегда владеет мечом целомудрия, которым оно умерщвляет дела плоти и побеждает похоти. И языческая религия представляла дев – богинь вооруженными. Опоясал и Петр чресла свои, и имел горящий светильник в руках своих. А что бедром означаются отношения брачные (opera nuptiarum), ты узнаешь коротко из следующих примеров. Авраам, посылая взять жену сыну своему Исааку, говорит старейшему дома своего: положу руку твою под стегно мое, и заклену тя Господом Богом небесе (Быт. 24, 2. 3), – без сомнения тем (Богом), который имел родиться от его семени. Иаков, после борьбы с человеком, явившимся ему у потока Ябок, по выходе из Месопотамии и при вступлении в землю обетованную, получил имя Израиля не прежде, как иссохла жила стегна его (Быт. 32). И сыну сказал он, не оскудеет князь от Иуды и вождь от чресл его (Быт. 49, 10). И еще, когда готовился он умереть, – заклинал Иосифа стегном своим не погребать его в Египте (Быт. 47, 29). В книге судей также читаем: Гедеону было седмдесят сынов изшедшии от чресл его (Суд. 8, 30). В Песни песней говорится: се одр Соломон, шестьдесят сильных окрест его от сильных израилевых; вси имуще оружия, научени на брань; емуже и оружие его на бедре его (Песн. 3, 7. 8). И так умерщвляющий дела плоти славою и красотою своею, или величием и красотою Божества своего, и рожденный от Девы, Он был для будущих дев начальником девства.

И наляцы и успевай и царствуй истины ради и кротости и правды; и наставит тя дивно десница твоя. В еврейском: «красотою твоею благополучно восходи; ради истины и кротости правды, и чудесным образом сведет тебя правая рука твоя». У евреев красотою твоею написано в другой раз, да не подумает кто-либо, что то же самое повторено по ошибке переписчиков. Это – фигура, которая у риторов называется повторением. И так как в панегирике, который говорят хвалители тем, кого превозносят похвалами, – вооруженного убеждает к сражению, чтобы он, раз приобретенный перевес в войне не оставлял, но шествуя, как победитель, на большее поражение врагов, уготовил себе царство в среде тех, которых соединил под своею властью, освободив от власти дьявола, и сказал: Аз же поставлен есмь царь от него над Сионом, горою святою его (Пс. 2, 6). Нет никакого сомнения, что истиною, кротостью и правдою называется Христос, который говорит: Аз есмь путь и истина и живот (Иоан. 14, 6); так же: научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем (Мат. 11, 29); и еще: иже бысть нам от Бога правда и избавление и освящение (1Кор. 1, 30). Все это говорится о теле так, что должно быть изъясняемо о членах. Победа Господа – торжество рабов. Ученость наставника – преуспеяние учеников. А то, что следует: наставит тя дивно десница твоя, должно быть понимаемо или о тех знамениях, которые совершил Он в евангелии, или τροπικώς (в образном смысле) о поражении, которое нанес Он врагам. Сердце мудраго одесную его, сердце же безумнаго ошуюю его (Еккл. 10, 2). Христос весь одесную; антихрист ошуюю. Перевод с еврейского отличается выражениями, но не отличается смыслом.

Стрелы твоя изощрены, сильне; людие под тобою падут в сердцы враг царевых. В еврейском нет сильне, – остальное почти также. И этот стих особенно к лицу тебе, уязвленной стрелою Господа, поющей с невестою в песни: уязвлена есмь любовию аз (Песн. 2. 5). Нет ничего удивительного, что у жениха твоего много стрел, о которых говорится в сто девятнадцатом псалме: стрелы сильнаго изощрены со угольми пустынными (опустошительными – Пс. 119, 4); ибо Он стрела Отца и говорит у Исаии: положи мя яко стрелу избранну, и в туле своем скры мя (Ис. 49. 2). И Клеопа, раненный, вместе с другим, этими стрелами на пути, говорит: не сердце ли наше горя бе в нас, егда глаголаше нама на пути, и егда сказоваше нама писания (Лук. 24, 32). И в другом месте читаем: яко стрелы в руце сильнаго, тако сынове оттрясенных (Пс. 126, 4). Этими стрелами ранен и пленен весь мир. Павел был стрелою Господа; пущенный луком Господним от Иерусалима до Иллирии, он летел туда и сюда, спешил пройти до Испании, чтобы, как быстрая стрела, повергнуть к стопам Господа своего восток и запад. И поскольку у могущественнейшего царя много врагов, раненных огненными стрелами дьявола, пораженных, как олень ударом дротика в печень: то огненные стрелы Господа бросаются с опустошительными углями, чтобы очистить в сердце врагов царя, что было порочного, и вытеснить спасительным огнем огонь губительный.

Престол твой, Боже, в век века; жезл правости, жезл царствия твоего. Возлюбил еси правду, и возненавидел еси беззаконие; сего ради помаза тя, Боже, Бог твой елеем радости паче причастник твоих. В еврейском: «престол твой, Боже, в век и в вечность; скипетр правды, скипетр царства твоего. Ты возлюбил правду и возненавидел несправедливость; за это помазал тебя Бог Твой елеем восторга преимущественно пред соучастниками твоими». Разумей два лица, лицо помазанного Богом, и лицо помазавшего. Поэтому и Аквила еврейское слово eloim перевел не именительным падежом, а звательным, именно – Θεέ (Боже), и мы для понятности поставили Дее, хотя латинский язык этого не допускает, – поставили так, чтобы кто-либо не понял превратно, будто Бог, Отец возлюбленного и драгоценнейшего, называется дважды. Хотя Отец в Сыне и Сын во Отце взаимно обитают и имеют престол друг у друга, однако в настоящем месте речь обращена к царю, который есть Бог, и ему говорится, что царство его (ибо я так понимаю престол, соответственно написанному; от плода чрева твоего посажду на престоле твоем – Пс. 131:11) не будет иметь конца. Что и Марии благовествует ангел: даст ему Господь Бог престол Давида Отца его, и воцарится в дому Иаковли во веки, и царствию его не будет конца (Лук. 1, 32, 33). Не думаем, чтобы это противоречило сказанному апостолом в послании к Коринфянам, что Сын имеет передать Богу царство и должен будет покориться тому, кто покорил Ему все, да будет Бог всяческая во всех, и Христос, который в каждом отдельно проявлялся не многими добродетелями, да пребудет во всех всеми. А что скипетр и жезл отличительная принадлежность царствующих, это указывает сам пророк, говоря: жезл правости, жезл царствия твоего. Некоторые, приводя свидетельство из Исаии: изыдет жезл от корене Иессеова и цвет от корене его взыдет (Ис. 11, 1), понимают под ним человека, который дадеся нам, коему и предоставляется царство, и говорится о нем, что он царствует ради любви к правде и ненависти к несправедливости и что он помазан елеем радости паче причастник своих, как бы в помазании имеющий получить дар любви и ненависть к неправде. Но во всяком разе, мы научаемся, что в нас положены семена любви и ненависти: ибо и Сам тот, Кто начатки плоти нашей вознес на небо, и правду возлюбил и несправедливость возненавидел. Отсюда и Давид: не ненавидящия ли тя, Господи, возненавидех, и о вразех твоих истаях? Совершенною ненавистию возненавидех я (Пс. 138, 21). Следует: Помаза тя, Боже, Бог твой. Первое имя должно понимать в звательном падеже, второе – в именительном. Не мало удивляюсь, почему Аквила не перевел, как начал в первом стихе, звательным падежом, а именительным, называя два раза Богом того, кто помазал вышесказанного Бога. Этим местом Фотин опровергается⁵⁴; но Арий поднимает голову, приводя свидетельство из евангелия: восхожду ко Отцу моему и Отцу вашему, и Богу моему и Богу вашему (Иоан. 20, 17). Но когда слышит, что Он – возлюбленный опоясан мечем по бедру и царствует ради истины и кротости; помазан ради любви к правде и ненависти к неправде, и помазан паче причастник своих, о которых писано; причастницы быхом Христу аще точию начаток состава даже до конца известен удержим (Евр. 3, 14), – удивляюсь, почему, в хулу Богу, называет он Бога престолом⁵⁵: как будто все сказанное приличествует божеству слова, а не уничижению человеческому. Пусть слушает Деяния апостольские: Иисуса, иже от Назарета, яко помаза его Бог Духом Святым (Деян. 10. 38). Пусть слушает евангелие: Дух Святый найдет на тя, и сила Вышняго осенит тя; тем же и раждаемое свято наречется Сын Божий (Лук. 1, 35). Пусть почувствует самого Господа, гремящего: Дух Господень на мне, его же ради помаза мя (Лук. 4, 18). Причастниками называет апостолов и верующих, которым Он дал имя от своего помазания, так что от помазанного они называются помазанными, от Христа – христианами.

Смирна и алое и касиа от риз твоих от храмов слоновых, из нихже возвеселиша тя дщери царей в чести твоей. В еврейском: «смирна и стакти и касиа на одеждах твоих от домов твоих слоновых, в которых радуют тебя в чести твоей дочери царей». Из самого предисловия ты узнала, почему я захотел объяснять этот псалом: писав к деве, я нашел надписание о лилиях и цветах. И так, совершенно последовательно и эти стихи я отношу к тебе, для которой пишется настоящая книга. Ты умертвила свои члены на земле, и ежедневно приносишь Христу мирру. Ты благоухание Христово, и поэтому представляешь Господу стакти, т.е. каплю или слезу⁵⁶. Знатоки свойств ароматов рассказывают, что стакт есть цвет мирры. Касия, которая следует за тем, есть то же самое, что другие называют σύριγζ, т. е. гортань голосистая для хвалы Богу, и очищающая своим жаром все мокроты и насморки похотей. Так, где в наших кодексах стоит gutta или stacte, в еврейском читается haloth. Поэтому, и Никодим заготовил для погребения Господа сто фунтов мирры и алое. И жених говорит невесте: смирна, алой со всеми первыми мирами (Песн. 4, 14). А она отвечает: руце мои искаше смирну, персты мои смирны полны (Песн. 5, 5). Отвергни и ты дела смерти. Спогребшись со Христом в крещении, умри и для этого мира, и, не помышляя ни о чем, кроме небесного, говори к жениху своему: руце мои искаша смирну, персты мои смирны полны. Знаем еще помазание священническое, о котором вспоминает Давид: яко миро на главе, сходящее на браду, браду Аароню, сходящее на ометы одежды его (Пс. 132, 2): в него, вместе с другими ароматами, примешивается и стакт. Волхвы так же приносят смирну. И в настоящем разе, начать облекаться во Христа значит воспринять смерть его и показать ее на своей плоти! Вот одежды, приличные жениху твоему; он войдет, когда ты украсишь его этими одеждами. И когда ты сотчешь ему этого рода одежды, – сделаешься сама храмом Божиим, и возвеселишь его от домов слоновых, или лучше, как пишется в еврейском – от храма зубов; и будешь воспевать хвалы Господу, и, всецело умершая для мира, будешь подражать лику ангелов. Ибо слоновая кость и зубы, как это дает понять самая природа их, служат символом и смерти, и голоса. И совершенно последовательно прибавлено: из них же возвеселиша тя дщери царей в чести твоей. Твой жених царь царей и Господь господствующих. Те цари, которые под таким царем суть только царьки, суть твои отцы, родившие тебя евангельским учением. Будучи дочерью их, почитай одеждами, благовониями и храмом слоновым того, кому выше сказано: излияся благодать во устнах твоих; также – препояши меч твой по бедре твоей, сильне; и еще: стрелы твоя изощрены; и престол твой Боже в век века. То, что перевели мы от домов слоновых, некоторые из латинян, по двусмыслию слова, так как в греческом написано – άπό βαρέων έλεφαντίνων, перевели а grabus (от тяжестей слоновых, как в славянском), βάπις есть слово έπιχώριον (туземное) в Палестине: и до настоящего времени дома, заключенные со всех сторон и построенные на подобии башен и общественных стен, называются там βάπεις.

Предста царица одесную тебе в ризах позлащенных; а что читаем далее – одеяна преиспещрена, кроме вульгаты, не переведено никем из переводчиков. В еврейском: «встала супруга по правую сторону тебя в золотой диадеме». Там, где мы перевели супруга, в еврейском читается segal. Вместо этого Аквила перевел σύγκοιτον, т. е. сожительница (конкубина); Симмах и Пятое издание перевели παλλακ, т. е. любовница, а Семьдесят, Феодотион и Шестое издание – царица. Затем, где я сказал: в золотой диадиме, Симмах перевел в изящнейшем золоте; Аквила, Пятое и Шестое издание: в румянах и в золоте офирском. Те, кои суть дщери царей и приуготовляются к объятиям жениха, увеселяют смирною, стактию, касиею и домами слоновыми того, коего престол в век века. Опирающаяся же твердым корнем на камне – Христе есть церковь православная; единая голубица, совершенная и чистая, стоит она по правую сторону и не имеет в себе ничего левого. Стоит она в одеждах позлащенных, вникающая в смысл писаний и исполненная всяких добродетелей, или как перевели мы – в золотой диадиме. Ибо она есть царица, и царствует с царем; под дочерьми ее мы можем разуметь и вообще – души верующих, и в частности – лики дев. Офир есть род золота, названный так или от местности в Индии, или от цвета: ибо у евреев было семь названий золота. Под женою же и сожительницею, на основании Песни Соломона, будем разуметь ту, которая не может уснуть в отсутствии своего жениха или мужа.

Слыши, дщи, и виждь и приклони ухо твое, и забуди люди твоя и дом отца твоего, и возжелает царь доброты твоея; зане той есть Господь Бог твой, и поклонятся ему. В еврейском: «слыши, дщи, и виждь и приклони ухо твое, и забудь народ твой, и дом отца твоего, и возжелает царь красоты твоей; ибо он Господь твой, и поклонись ему». Доселе языком пророка, который сравнивается с пером скорописца, говорит Дух святой, называя одно и то же лицо царем, воителем, Богом и женихом. Отселе же вводится лицо Отца, говорящего к невесте Сына своего. Он увещевает ее, чтобы она, презрев заблуждения древнего язычества и идолопоклонства, во-первых, внимала тому, что будет говориться: за это она, чужестранка, будет названа дочерью; потом, чтобы обратила взоры или на то, что говорится, или на вселенную, из видимого поняла невидимое, в тварях познала Творца, и прилежно приклонила ухо свое, чтобы удержать в памяти то, что говорится. Как скоро же она услышала, увидела и приклонила ухо свое, и вся предалась учению и пониманию того, что говорится, – пусть забудет свой первый народ, и как Авраам, выходящий из Халдеи, пусть оставит землю рождения и родства своего. Никто не сомневается, что отцом нашим, до нашего усыновления Богу, был дьявол; почему и Спаситель говорил: «вы от отца дьявола рождены» (Иоан. 8, 45). Итак, говорит, когда ты забудешь древнего отца, и, отложив прежние нечистоты, покажешь себя такою, что убеленная станешь выше своего родства, – такою, какою может возлюбить тебя Сын мой, тогда возжелает царь доброты твоея. Не подумай, что тот, кто возлюбит тебя, один из толпы; он – царь твой и Господь твой. Те, кои суть цари и господа, хотя и цари и господа – по власти, но природы одной с теми, над кем господствуют и царствуют; я же возвещаю тебе, что сей будет и Бог, и ты должна будешь поклоняться ему. Семьдесят толковников не сказали «и поклонишься ему», а поклонятся ему, так что смысл дается такой: тот, который имеет возлюбить тебя, который имеет плениться красотою твоею, есть Бог, и Бог, покланяемый всеми. То, что мы изъяснили о церкви, избранной из среды народов, пусть каждый отнесет к самому себе и к душе верующего; пусть, оставив прежние пороки, получит усыновление; пусть приклонит ухо свое, забудет древний образ жизни, и, с апостолом⁵⁷, пусть оставит мертвого отца, и представит себя таким, каким бы возлюбил его царь. Ибо он есть Господь его, пред которым он должен приклонять колена, и, отложив гордость, подъять иго смирения.

Спросим у иудеев: кто эта дочь, к которой говорит Бог? Не сомневаюсь, что они ответят – синагога. Каким же образом говорится синагоге и народу израильскому: забуди люди твоя и дом отца твоего? Не в таком ли уже смысле – пусть оставит народ еврейский и Авраама, древнего отца? Скажут, что это относится к призванию Авраама, оставившего Халдеев; но кто же тот царь, который имеет возлюбить красоту Авраама? Подлинно, иной есть тот, который говорит: слыши, дщи, и иной, о котором говорится: возжелает царь доброты твоея. Этот иной не только царь, но и Господь и Бог покланяемый.

Дщи Тирова с дары: лицу твоему помолятся богатии людстии. В еврейском: «о дочь сильнейшего, богатые из народа с дарами помолятся лицу твоему». Еврейское слово sor, которое, следуя Семидесяти, читаем у Езекииля, может быть переводимо – «Тир, несчастие, сильнейший или сильнейшая, и кремень, т.е. твердейший камень». От этого и произошла ошибка в настоящем месте. Аквила, Семьдесят, Феодотион и Пятое издание перевели Тир; Шестое оставило еврейское слово «сор», Симмах – κραταιάν, т.е. сильнейшая. Мы отнесли это имя к Богу, так что та, которой выше сказано: слыши, дщи, и виждь, именуется дочерью сильнейшаго. Впрочем, и сама она может быть названа сильнейшею, как уподобившаяся сильному отцу, как такая, лицу коей с различными дарами помолятся богатые народы. Богатые, это – богатые всеми добродетелями и знамением; или – те, кои считаются богатыми в этом веке, мудрые мира сего и изучившие науки философские или, лучше, – те, кои были богаты прежде, имели слово Божие, заветы, пророков, т.е. народ израильский. Ибо, как до пришествия Спасителя те, кои были из Тира, т.е. из народа язычников, обращались с мольбами к богатому народу израильскому и чрез него были вводимы во храм: так после пришествия Господа все, возжелавшие уверовать из народа израильского (некогда богатые близостью к Богу и покровительством Его), придут к дочери Тира и, принеся различные дары добродетелей и исповедания Христа, помолятся ей, чтобы в среде язычников найти то спасение, которое потеряли в Иудее.

Вся слава дщери цареви внутрь, рясны (бахромою) златыми одеяна и преиспещрена. В еврейском: «вся слава дочери царевой внутри, золотыми перевязями⁵⁸ обвита она». Вместо εσωθεν, поставленного у Семидесяти и переведенного нами внутри, в некоторых экземплярах встречается esebon, что значит помышления. Из чего видно, что вся слава церкви, коей выше сказано: слыши, дщи, и виждь, и «о дочь Тира», и которая теперь называется дочерью царевою, есть внутренняя, и в помышлениях, т.е. во внутреннем человеке и не в рукотворенном, а в духовном обрезании, имеющем дерзновение совести пред Богом; как и вся красота более в силе смыслов, чем в цветистости слов. Как в основу, которая дает бахрому, вплетается уток и вся крепость одежды заключается в основе: так в различные смыслы писаний, из которых соплетается все облечение церкви, входит нечто и из природы, и из нравов; и это-то именно означает одежда Аароновa, сотканные из золота, пурпура, червленицы, виссона и гиацинта (Исх. 28. 39), – одежда, которую делали женщины, получившие от Бога мудрость тканья. И чтобы мы могли уразуметь всю красоту дщери царевой внутрь, она сама говорит в песни: введе мя царь в ложницу свою (Песн. 1, 3); в этой ложнице, заключив двери уст, нам повелено молиться Богу Отцу (Мат. 6, 6). И девятый псалом надписывается: о тайных сына. И Иосиф носил тайную одежду (Быт. 37, 3), которую соткала ему мать Церковь. К одной из этих бахромок Спасителя прикоснулась αίμορροούσα (кровоточивая) и выздоровела (Мат. 9, 20–23). Еврейское: «золотыми перевязями обвита она» значит то же самое, что и выше: «вся слава дочери царевой внутри»; пеленами смыслов божественных и обвиваются внутренние члены церкви и прикрывается все тщеславие чрева. Невеста не может забыть этих перевязей, по Иеремии (Иерем. 2, 32) – перевязей, стягивающих перси и покрывающих грудь, в коей суть помышления.

Приведутся царю девы в след ея, искренния ея приведутся тебе. Приведутся в веселии и радовании, введутся в храм царев. По переводу Семидесяти, первый стих говорит еще об украшении дщери; второй обращен к самому жениху и царю. По-еврейски говорятся все к невесте, до того места, где написано: поставиши я князи по всей земли, и читается так: «в испещренных (одеждах) вводится к царю девы вслед за нею, подруги ея вводятся туда; вводятся с веселием и ликованием, входят в чертог царя». Что есть большое различие между душами, верующими в Христа, это доказывает Песнь песней, где написано: и осмьдесят наложниц, и юнош, имже несть числа. Едина есть голубица моя, совершенная моя, ближняя, о которой говорится: видеша ю дщери, и ублажиша ю царицы, и наложницы, и восхвалиша ю (Песн. 6, 7–8). Та, которая совершенна и свята телом и духом, та удостоилась названия голубицы и ближней. Она есть та дочь, о которой выше сказано: предста царица одесную тебе в ризах позлащенных. Те же, которые возвысились над шестью днями мира⁵⁹ и вздыхают о будущем царстве, те называются царицами. А та, которая и имеет обрезание восьмого дня, но еще не вступила в брак, та называется наложницею. Все же разнообразие верующих, которое еще не может ни быть заключенным в объятиях жениха, ни рождать от него детей, называется юношами. Я думаю, что к числу тех дев, которые следуют за церковью и относятся к первой степени, принадлежишь и ты, и все, кои пребывают в девстве тела и души. Ближние же и подруги суть вдовицы и воздерживающиеся в супружестве: эти все с веселием и ликованием вводятся в храм и чертог царя, – в храм, как священницы Божии, – в чертог, как невесты царя и жениха. Этот храм видел Иоанн в Апокалипсисе (Апок. гл. 21); этого храма желал пророк.

Едино, говорит, просих от Господа, то взыщу; еже жити ми в дому Господни вся дни живота моего (Пс. 26, 4); и еще: Господи, возлюбих благолепие дома твоего, и место селения славы твоея (Пс. 25, 8); и в ином месте: яко пройду в место селения дивна даже до дому Божия, во гласе радования и исповедания, шума празднующего (Пс. 41, 6). Пестрая же (одежда), которою украшается для своего жениха царица, есть то самое, что у Семидесяти читается – одеяна преиспещрена⁶⁰.

"Вместо отец твоих родились сыны тебе; поставиши я князи по всей земли». В еврейском: «Вместо отцев твоих будут тебе сыновья; поставишь их князьями по всей земле». Эту речь можно понимать идущую и от лица Отца, и от лица Сына, от лица сынов Кореовых, но только – к дочери, а никак не о дочери. И так, если речь обращается к дочери-невесте, а невеста избрана из среды народов, и ей говорится выше: забуди люди твоя и дом отца твоего: то мы должны знать отцов невесты, чтобы узнать потом и сыновей. Вместо отец твоих, – тех, о которых сказал Иеремия: лживых отцы наши стяжаша идолов, и несть в них иже дождит (Иер. 16:19, 14:22), – вместо Платона и других учителей различных догматов и заблуждений, родились тебе сыновья, которых ты поставила князьями своими и сделала наставниками в среде народов. А может быть и иначе: О церковь! Сыновья, которых ты родила себе, обращаются в отцов твоих: ибо из учеников ты сделала их учителями и по всеобщему избранию возвела их на степень священства. Если же под отцами церкви разумеем мы Авраама, Исаака, Иакова и других патриархов: то под сыновьями, родившимися ей в достоинстве отцев, будем разуметь апостолов, которых Господь послал проповедывать до последних земли и крестить верующих во имя Троицы. Но спрашивается: каким образом церковь из язычников могла иметь отцами Авраама, Исаака и Иакова, когда ей сказано выше: забуди люди твои и дом отца твоего? Прочитаем Евангелие: не начинайте глаголати в себе: отца имамы Авраама; может Бог от камения сего, т. е. из жестокого сердца язычников воздвигнути чада Аврааму (Мат. 3, 9). И в другом месте: аще чада Авраамля бысте были, дела Авраамля творили (Иоан. 8, 39). Ибо, как он, по вере, был оправдан в обрезании, так оправдимся и мы, если будем иметь веру и дела отца нашего Авраама. Это же самое может быть сказанным и к Спасителю или от лица Отца, или от пророческаго лика и от Св. Духа. Вместо отец твоих, т.е. вместо племени иудеев, которые оставили тебя и отреклись от тебя, родились тебе сыновья, апостолы и верующие из народов, которых ты поставил князьями по всей земли.

Помяну имя твое во всяком роде и роде; сего ради людие твои исповедятся тебе в век, и во век века. В еврейском: «вспомяну имя твое во всяком поколении и поколении. Сего ради исповедают тебе народы в век и вечность». То, что мы перевели «исповедают тебя», Симмах перевел «восхвалят тебя». Царица, которая предстала одесную царя в ризах позлащенных, которой повелено забыть народ и дом отца своего, и еще раз было сказано: вместо отец твоих будут сынове твои, – царица, понимая, какою славою имеет она быть украшенною и какими наградами превознесенною, обращает речь свою к жениху, и обещает, что она будет вспоминать имя жениха всегда, во всяком поколении и поколении. Что обещала она, то видим и исполненным. Сама христианка, она и всем нам дала имя христиан, – имя новое, в котором благословятся все племена земные. Воспоминает же она не в одном поколении, но во всех, – указывая этим или на все народы, или и на два поколения – иудеев и язычников. Итак как не много, если имя Господа будет воспоминаться в двух поколениях: поэтому, которые будут в среде церкви, будут исповедывать и восхвалять Господа во век века. Когда и ты, Принципия, дочь моя, сопричисленная лику святых, в числе дев приведена будешь к царю, и возвеселишь жениха из домов слоновых в чести своей: вспомни тогда и меня, изложившего тебе, при откровении Господнем, смысл этого псалма, и скажи: «буду помнить имя твое». Как скоро ты поняла часть песни, – поймешь и всю Песнь песней, если жизнь не откажется быть нашею спутницею⁶¹.

Если, заботясь о благообразии тела, медицина хочет дать надлежащий цвет залеченной ране и стянутой шрамом коже, то повторяет болезненную операцию. Так и я, запоздалый утешитель, неблаговременно молчавший в продолжение двух лет, опасаюсь, не еще ли неблаговременнее я буду говорить теперь и, касаясь раны твоего сердца, излеченной временем и размышлением, не растравлю ли ее своим напоминанием. Ибо, какой жесткий слух, какое выбитое из кремня и вскормленное молоком гирканских тигриц сердце может без слез слышать имя твоей Павлины? Кто может равнодушными глазами смотреть, как увядает, преждевременно срезанная, раскрывающаяся роза, махровый бутон, увядает, не развернувшись в букет мира, не развившись красными листьями по всей окружности? Разбита драгоценнейшая жемчужина, сокрушен великолепнейший изумруд. Какое благо в здоровье, – показывает болезнь; цену того, что имели, мы понимаем больше, когда его потеряем.

Мы читаем о плодах троякого рода на ниве доброй земли – во сто, шестьдесят и тридцать раз (Мф. 23). В трех женах, соединенных и кровью и добродетелью, я узнаю три награды Христа. Евстохия собирает цветы девства; Павла влачит трудное поприще вдовства; Павлина соблюдает в чистоте брачное ложе. Мать, поддерживаемая таким сонмом дочерей, на земле достигает всего того, что Христос обещал на небе. И для того, чтобы из одного дома составлялась колесница (guadriga) благочестия и чтобы добродетелям женщин соответствовали и мужчины, в спутники им присоединяется Паммахий, истинный херувим Иезекииля, родственник, зять, супруг⁶², или лучше возлюбленнейший брат, ибо святые узы духа не терпят брачных наименований. Этою колесницею правит Иисус. Об этих конях и Аввакум воспевает: возсядеши на кони твоя, и яждение твое спасение (Аввак. 3, 8). Не одинаковые по силе с одинаковым одушевлением стремятся они к победе. Разноцветные, но единодушные в стремлении кони несут одно ярмо правящего, не дожидаясь ударов бича, но одушевляясь от словесных увещаний.

Скажем нечто и из философов. Стоики говорят о четырех добродетелях, так близких между собою и взаимно соединенных, что не имеющий одной, не имеет и прочих: мудрости, справедливости, мужестве и воздержании. Каждый из нас имеет все эти добродетели, и однакоже так, что выдается в каждой из них. Ибо кто мудрее того, который, презрев буйство мира, последовал Христу – Божией силе и Божией премудрости? Что справедливее матери, которая, разделив между детьми имение, презрением к богатству научила, что должны любить дети? Что мужественнее Евстохии, которая обетом девства разрушила преграду благородного звания и гордость консульского происхождения, и в первом городе первую фамилию подчинила целомудрию? Что воздержнее Павлины, которая, читая изречение апостола: честен брак и ложе нескверно (Евр. 13, 4), не осмеливаясь домогаться ни счастья сестры, ни умеренности матери, пожелала лучше быть совершенною в более смиренных подвигах, чем колебаться неровною поступью в более возвышенных, – хотя, однажды вступивши в брак, днем и ночью ни о чем другом не думала, как о том, чтобы, после плодов брака, получить возмездие по степени своего целомудрия, и «женщина, явившись руководительницею столь великого дела» (Aeneid. 1), и мужа присоединила к своему обету, не оставляя, а надеясь найти в нем спутника спасения. И тогда как после частых преждевременных родов и при очевидной возможности деторождения не отчаивается иметь детей и желание тещи, и печаль мужа предпочитает своей слабости; она отчасти уже пострадала по примеру Рахили и вместо сына печали (Быт. 36, 18) родила в муже наследника своего обета. Из верных источников я узнал, что она не хотела служить первому благословению Божию: раститеся и множитеся и наполните землю (Быт. 1, 29) и брачным обязанностям, но желала детей для того, чтобы рождать Христу девственниц.

Читаем, что жена священника Финееса, услышав о взятии в плен ковчега Господня, вдруг почувствовала болезнь чрева и родила сына Икабода (1Цар. 4, 19) и на руках прислуживавших женщин умерла вместе с сыном. От первой (Рахили) рождается Вениамин, т. е. сын добродетели, от второй, по имени ковчега – славный священник Божий⁶³. Нам по успении Павлины церковь родила Паммахия монаха, по знаменитости отца и супруги патриция, богатого милостынями, высокого смирением. Апостол пишет к Коринфянам: видите звание ваше, братие, яко не мнози премудри, не мнози благородни (1Кор. 1, 26). Это нужно было при начале рождающейся церкви, чтобы зерно горчичное понемногу возрастало в дерево (Лук. 13, 19), чтобы закваска евангелия поднимала всю массу церкви мало-помалу. В наши времена господствует Рим, чего мир прежде не знал. Тогда в числе христиан редкие были мудры, сильны, благородны. Теперь в числе монахов много мудрых, сильных, благородных. Всех их мудрее, сильнее, благороднее мой Паммахий, – великий из великих, первый из первых, архистратиг монахов. Таких-то детей дала нам своею смертью Павлина; и при жизни она таких желала иметь. «Возвеселись неплодная, нераждающая; провозгласи и воскликни нечревоболевшая» (Ис. 54, 1), потому что ты вдруг родила столько детей, сколько бедных в Риме.

Блестящие драгоценные камни, которыми прежде украшались шея и лицо, теперь насыщают желудки нищих. Шелковые платья и золото, растянутое в нити, переменены теперь на мягкие шерстяные одежды, которые защищают от холода, а не обнажают тщеславия. Слепой, который протягивает руку и часто зовет там, где нет никого, – теперь наследник Павлины и сонаследник Паммахия. Безногого, влачащегося всем телом, поддерживают нежные руки девицы. Двери, которые прежде впускали толпу поздравителей, теперь осаждаются бедными. Один смертельно мучится с распухшим животом; другой безъязычный и немой, не имея даже возможности просить, еще более просит – потому, что не может просить. Этот, расслабленный с малолетства, не себе просит милостыню; тот, разлагающийся от желтухи, переживает свой труп.

«Хотя бы я имел и сотню уст и сотню языков,

Не мог бы перечислить болезней все названья» (Aeneid. 6).

Он ходит в сопровождении этой толпы, в них согревает Христа, их нечистотою убеляется. Так поспешает на небо благотворитель бедных, милосердный к неимущим. Другие мужья на могилах жен садят фиалки, розы, лилии, прекрасные цветы и этими занятиями облегчают печаль сердца. Наш Паммахий святой прах и достопочитаемые кости окропляет бальзамом милостыни. Такими украшениями и благовониями он согревает покоящийся прах, зная написанное: «как вода угашает огонь, так и милостыня грех» (Сир. 3, 30). Какое значение имеет милосердие и какие награды влечет она за собою, – об этом подробно говорит в обширном сочинении св. Киприан и свидетельствует своим примером Даниил, который если хотел, чтобы нечестивейший царь выслушал его, то имел в виду своею поддержкою спасти несчастного. Радуется матерь, имея наследницею такую дочь. Она не жалеет, что имение перешло в другие руки, когда видит, что оно раздается тем же, кому и она сама хотела. Еще более она радуется, что ее намерения выполняются без ее усилий. Имение не потеряно, а только переменился распорядитель.

Кто поверил бы, что потомок консулов, украшение Фурианского рода, среди пурпуровых одежд консулов является в темной тунике и не стыдится товарищей, сам смеясь над теми, кто осмеивает его? «Есть стыд, который ведет к смерти, и есть стыд, который ведет к жизни» (Сир. 4:25). Первая добродетель монаха – презирать суд людской и помнить всегда слово апостола: аще бых еще человеком угождал, Христов раб не бых убо был (Гал. 1, 10). И пророкам говорит Господь, что он положит лицо их как город медный и камень адомантовый и столп железный (Иер. 1, 18), чтобы не страшились они преследований народа, но строгостью лица сокрушали бесстыдство посмевающихся (Иезек. 3, 8). Умы, богато одаренные, поддаются скорее стыду, чем страху, и стыд иногда побеждает тех, кого не побеждают мучения. Дело не маловажное, что человек благородный, человек образованный, человек богатый, избегает на улицах общения с знатными людьми, смешивается с толпою, пристает к бедным, присоединяется к невеждам, и из начальника делается простым человеком. Но чем он смиреннее, тем выше.

Жемчужина видна и в навозе, и блеск чистейшего драгоценного камня сияет и в грязи. Это именно обетовал и Господь, говоря: прославляющия мя прославлю (1Цар. 2, 30). Пусть другие понимают это в отношении к будущему, когда печаль преложится в радость и с прехождением мира не прейдет слава святых – я и в настоящем вижу исполнение обетований, данных святым. Прежде чем он (Паммахий) стал служить всею мыслью Христу, он был известен в сенате, но и многие другие имели проконсульские шапки: такого рода почестями наполнен весь мир. Он был первый, но между первыми. Иных он превосходил по достоинству, но и был ниже иных. Почетное звание теряет свою цену, когда его имеют многие, и даже у людей, достойных почести, унижается, если ее имеют многие недостойные. Поэтому с особенною похвалою Цицерон говорит о Цезаре, что когда хотел наградить некоторых, то не дал им известных почестей, а перемешал самый порядок их. А теперь все церкви Христовы говорят о Паммахии. Мир удивляется этому бедняку, которого прежде не считал богатым. Что почетнее консульства? Звание это – однолетнее, и прежний консул оставляет его, когда его место занимает другой. Лавровые венки, при множестве их, не заметны, и триумфы иногда теряют свой блеск от недостойных триумфаторов. Что прежде преемственно передавалось между патрициями и было достоянием одной аристократии, чего, по незнатности рода, считался недостойным консул Марий, победитель Нумидии, Тевтонцев и Кимвров, что годами за храбрость заслужил Сципион – теперь этим владеет только одно военное сословие, и блестящая тога с вышитыми пальмами покрывает теперь людей, бывших когда-то крестьянами. И так мы получили больше, чем сколько отдали. Потеряли ничтожное, имеем великое. Обетования Христа исполняются сторицею. И Исаак некогда сеял на таком же поле; приготовившись к смерти, он прежде Евангелия понес евангельский крест.

Аще хощеши, говорит, совершен быти, иди, продаждь имение твое и даждь нищим, и гряди в след мене (Мф. 19, 21). Если хочешь быть совершен. Великое всегда предлагается на волю слушателей. Поэтому и апостол не заповедует девства, поскольку Господь, говоря о скопцах, оскопивших себя ради царства небесного, в заключение сказал: могий вместити да вместит (там же ст. 12), ибо ни хотящаго, ни текущаго, но милующаго Бога (Рим. 9, 10). Если хочешь быть совершенным. Не налагается на тебя необходимое требование, – чтобы только доброе произволение твое достигало награды. Итак, если хочешь быть совершенным, желаешь быть таким, как пророки, апостолы, как Христос, продай, и не часть имения, чтобы страх бедности не служил поводом к неверности, и чтобы не погибнуть с Ананиею и Сапфирою, – а все, что имеешь. И продавши, дай бедным, а не богатым, не надменным. Дай для поддержания нужды, а не для умножения богатства. И читая изречения апостола: да не заградиши устен вола молотяща (1Кор. 9, 9), достоин делатель мзды своея (1Тим. 5, 18) и служащие алтарю от святилища ядят (1Кор. 9, 13), помни и другое изречение того же апостола: имеюще пищу и одеяние, сими довольни будем (1Тим. 6:8). Где увидишь дымящиеся блюда колхидских птиц, жареных на легком огне, серебро, ретивых иноходцев, косматых мальчиков, дорогие одежды, разукрашенные ковры, там благодетельствуемый богаче благодетеля. Давать не бедным принадлежащее бедным в некотором роде святотатство. Но для совершенного человека недостаточно презирать богатство, раздавать деньги и пренебрегать тем, что в минуту можно и потерять и приобрести. Это делал и Кратес Фивянин, делал Антисоен, делали весьма многие, известные за самых безнравственных людей. Ученик Христа должен представлять в себе больше, чем философ мира, животное тщеславия и продажный раб народного мнения и молвы. Недостаточно для тебя презирать богатство, если при этом ты не следуешь Христу. А следует Христу тот, кто оставляет жизнь греховную и сопутствует добродетели. Мы знаем, что Христос есть премудрость. Сокровище это произрастает на поле писаний, драгоценный камень этот покупается за много жемчуга. А если полюбишь пленную жену, т.е. мудрость мирскую, и будешь увлечен ее красотою, то обстриги ее, обрежь приманки волос, – привлекательные фразы, вместе с негодными ногтями. Омой ее пророческим мылом и тогда, возлегши с тобой, пусть скажет она: шуица его под главою моею и десница его объимет мя (Песн. 2, 6) и пленница даст тебе много детей и из моавитянки сделается израильтянкою. Христос есть освящение, без которого никто не узрит лица Божия. Христос искупление. Он искупитель и цена, Христос – все, так что оставивший все ради Христа, в Нем одном обретает все и дерзновенно может исповедовать: «часть моя – Господь» (Псал. 72, 26).

Знаю, что ты ревностен к божественной мудрости и не учишь, как некоторые безумцы, тому, чего не знаешь, прежде сам изучишь, чему имеешь учить. Простые письма твои благоухают пророками, отзываются апостолами. Ты не стараешься о напыщенном красноречии и не строишь силлогизмов из избитых мыслишек, подобно детям. Скоро поднимающаяся пена распадается, и опухоль, хотя бы и больная, не признак здоровья. Известно изречение Катона: «если хорошо, то скоро», – над которым (изречением) мы когда-то, еще бывши мальчиками, смеялись, когда это во введении в науку требовалось от совершенного оратора. Ты помнишь, я думаю, о нашем взаимном уклонении от этого правила, тогда как весь атеней учеников согласовался с наставлением: «если хорошо, то скоро». Счастливы были бы искусства, говорит Фабий, если бы о них судили одни художники. Поэта не может разгадать тот, кто не умеет сложить стиха; кто не знает различных мнений, тот не может понимать философов. Художники больше одобряют искусно сделанное, хотя бы и неприятное для глаз. Отсюда можешь заключить, как тяжело наше положение: нужно становиться на сторону общественного мнения и в обществе благоговеть пред тем, кого презирал бы, увидевши наедине. Я коснулся этого мимоходом, для того, чтобы ты, довольствуясь отзывами людей опытных, не слишком заботился о том, какие слухи распускают об уме твоем невежды, а ежедневно, как тайник Христа и сотаинник патриархов, пил от глубины пророков.

Читаешь ли, пишешь ли, бодрствуешь или спишь, пусть всегда трубою в ушах у тебя звучит любовь. Эта труба пусть возбудит душу твою; воспламененный этою любовью, ищи на ложе твоем, кого желает душа твоя (Песн. 3, 1), и с дерзновением говори: я сплю, а сердце мое не спит (Песн. 5, 2). И когда найдешь его и удержишь при себе, не выпускай. И если, немного задремавши, ты его выпустишь из рук, то не впадай тотчас в отчаяние. Выйди на улицы, заклинай дщерей иерусалимских (Песн. 3, 5); ты найдешь его в полдень возлежащего за столом, утомленного, опьяненного, мокрого от ночной росы, в толпе приятелей, в различных благовониях, среди райских наслаждений. Дай ему от сосцев твоих, пусть напитается от прекрасной груди, пусть успокоится посреде предел, криле голубине посребрене, и междорамия ея в блещании злата (Псал. 67, 14). Тот младенец и отрок, который питается маслом и медом (Ис. 7, 15), который воспитывается среди гор богатых сыром, скоро возрастает в юношу, быстро сокрушает в тебе врагов, мгновенно разрушает Дамаск и побеждает царя ассирийского.

Слышал я, что ты на римской пристани устроил странноприемницу, – на Авзонском берегу возрастил отрасль от дерева Авраамова⁶⁴. Как Эней, ты раскидываешь новый лагерь, и при струях Тибра, где некогда он, вынужденный голодом, не пощадил заветных корок и четвероугольных кусочков хлеба, ты строишь нам маленький городок, т.е. дом хлеба (Вифлеем) и за продолжительный голод вознаграждаешь неожиданным изобилием. Слава тебе!.. Ты превосходишь наши начинания, занимаешь высшее место, от основания достигаешь до вершины; первый между монахами, в первом городе, следуешь первому патриарху. Лот, что в переводе значит уклоняющийся, пусть избирает низменные места⁶⁵ и, по букве Пифагора⁶⁶, следует более легкому и удобоисполнимому; а ты с Сарою приготовляй себе надгробный памятник в делах возвышенных и неудобных (Быт. 23). Пусть подле будет город языческого образования: с погибелью исполинов, сынов Енака, потомство твое возвеселится и возрадуется. Богат был Авраам золотом, серебром, стадами, имением, одеждами (Быт. 24); имел столько домочадцев, что тотчас после известия об опасности мог вооружить войско из отборных юношей и, настигши в Дане, умертвил четырех царей, от которых бежали пять царей: при таком щедром хлебосольстве, он, за то, что не отвергал людей, удостоился принять Бога. Он не приказывал рабам и рабыням служить своим гостям и не уменьшал цену доброго дела, которое указывал, помощью других, но, как будто нашедши добычу, один с своею Сарою заботился об угощении. Сам умыл ноги, сам на плечах принес тучного тельца из стада, стоял как слуга во время обеда странников и, не вкушая сам, предлагал яства, приготовленные руками Сары.

Увещеваю тебя, возлюбленнейший брат, во имя любви, которою люблю тебя – не только стяжания, но и себя самого приноси Христу, жертву живую, святую, благоугодную Богу, разумное служение твое (Рим. 12, 1) и, подражая Сыну человеческому, который пришел не да послужат ему, но послужити (Мф. 20, 28). Что сделал патриарх для странников, то же оказал Учитель и Господь своим ученикам и слугам. Кожу за кожу и вся елика имать человек даст за душу свою: обаче коснися, говорит диавол, плоти его, аще не в лице тя благословит (Иов. 2, 4–5). Исконный враг знает, что борьба внутренняя бывает сильнее, чем борьба из-за богатства. Привходящее отвне легко оставляется, раздор внутренний опаснее. Связанное можно разделить, соединенное внутренне нужно рассечь. Закхей был богат, апостолы бедны. Он возвратил четверицею несправедливо приобретенное, половину оставшегося имения раздал нищим, принял в дом Христа, спасение было дому его (Лук. 19); и, однако, поскольку он был мал и не мог дорасти до высоты апостольской, не был включен в число двенадцати апостолов. А апостолы, как ничего не имели из богатства, так равно и по внутреннему расположению оставили весь мир. Если мы приносим Христу стяжания с душою своею, то он с благоволением примет их; а если мы внешнее отдаем Богу, а внутреннее дьяволу, то разделяем поровну и Господь говорит нам: егда аще право принесл еси, право же не разделил еси, не согрешил ли еси (Быт. 4, 7)?

Что ты, из рода патрициев, первый между первыми сделался монахом – это пусть служит для тебя побуждением не к гордости, а к смирению, если ты знаешь, что Сын Божий сделался сыном человеческим. Как ни будешь смиряться ты, не будешь уничиженнее Христа. Положим, ты ходишь босыми ногами, облекаешься в ветхую тунику, уравниваешься с бедными, благосклонно ходишь в хижины нищих, служишь оком слепых, рукою немощных, ногою хромых, сам носишь воду, рубишь дрова, складываешь печь: но где узы, где заушения, где заплевания, где бичевания, где страдания, где смерть? И если сделаешь все, что я сказал, то твоя Евстохия и Павла будут превосходить тебя если не по силе подвига, то наверно по своему полу. Я еще не был в Риме, тогда пустыня удерживала меня (если бы навсегда удержала!), когда, при жизни тестя твоего Токсоция, они служили миру. Но вот слышу, что они, не могшие терпеть уличной грязи, которых евнухи носили на руках, которым очень трудно было переступать по неровной почве, для которых тяжела была шелковая одежда и нестерпим солнечный жар, – теперь, одетые в грязное платье, скромные и сравнительно с прежним довольно сильные, – делают свечи, топят печь, метут мостовую, чистят овощи, готовят кушанья, накрывают столы, подают чаши, наливают блюда, бегают туда и сюда. С ними, конечно, живет много девиц: неужели, они не могли поручить другим подобных занятий? Но они не хотят и в телесном труде уступать тем, коих они превосходят силою духа. Я говорю это не потому, что сколько-нибудь сомневаюсь в ревности твоей, а для того, чтобы еще более возбудить тебя в подвиге и в сильном ратоборце усилить одушевление новым жаром.

Построив в этой провинции монастырь и около него гостиницу, чтобы как-нибудь и теперь Иосиф с Мариею, пришедши в Вифлеем, не остались без гостиницы (Лук. 2), мы так стеснены множеством монахов, стекающихся со всего света, что не можем ни оставить начатого дела, ни продолжать его выше своих средств. Поэтому, так как у нас случилось почти по слову Евангелия – что мы наперед не рассчитали издержек на постройку башни (Лук. 14, 28–39), то мы были вынуждены послать в отечество брата Павлиниана, с тем, чтобы он продал полуразрушенные поместья, избежавшие рук варваров, и имения наших общих родителей, – чтобы, оставляя начатое святое дело, не подать повода к посмеянию для порицателей и завистников.

В конце письма я вспомнил, что в нашей колеснице и не без значения, – нет пятой – Блезиллы. Я почти забыл поговорить о той, которая первая из вас предварила к Господу. Пятеро теперь как бы разделились на троих и двоих; она с сестрою Павлиною наслаждается мирным сном, а ты среди двух легче будешь воспарять ко Христу.

Священный сын мой, диакон Ираклий, известил меня, что, желая видеть нас, ты достиг уже Циссы, ты – человек из Паннонии, т.е. животное сухопутное, – не побоялся бурь Адриатического моря и подвергся опасностям моря Эгейского и Ионическаго, – и осуществил бы свое желание, если бы не удержала тебя нежная любовь братьев. Благодарю и считаю исполненным твое намерение. В друзьях ценится не дело, а расположение; первое оказывается часто врагами, последнее производит одна любовь. Вместе с этим прошу тебя не думать, что телесный недуг, которым ты страдаешь, произошел у тебя вследствие греха. Апостолы, подозревая это в слепорожденном и вопросив Господа Спасителя: кто согреши, сей ли или родители его, яко слеп родися, получили ответ: ни сей согреши, ни родителя его: но да явятся дела Божия на нем (Иоан. 9, 2–3). Как много мы видим язычников и иудеев, еретиков и неправоверующих, которые пресмыкаются в грязи разврата, обагряются кровью, которые свирепее волков и хищнее коршунов, – и, тем не менее, бич не приближается селениям их (Пс. 90), они не наказываются с другими людьми и поэтому надмеваются против Бога и даже до неба восходят уста их. И, напротив, знаем, что мужи святые страдают в болезнях, несчастиях, нищете и иногда говорят: еда всуе оправдах душу мою и умых в неповинных руце мои (Псал. 72, 13) и тотчас, упрекая себя, рассуждают: аще повем тако, се роду сынов твоих преступих (ст. 15). Если ты думаешь, что причина слепоты грех и что гнев Божий производит то, что часто излечивают врачи, то ты должен будешь обвинить во грехе бесхитростного Исаака, который до того был слеп, что по ошибке даже дал благословение тому, кому не хотел; должен будешь обвинить Иакова, у которого помрачилось зрение и который, внутренними очами и пророческим духом прозревая далекое будущее и провидя Христа, имеющего произойти от царского рода, не мог видеть Ефрема и Манассию (Быт. гл. 27, 48 и 49). Кто из царей святее Иосии? Он был убит египетским оружием. Кто выше Петра и Павла? – Их кровью обагрен был меч Нерона. И (чтобы не говорить о людях) Сын Божий потерпел поношение креста: неужели после этого ты считаешь блаженными тех, кои наслаждаются счастьем и удовольствиями мира сего? Великий гнев тот, когда Бог не гневается на грешников. Поэтому и у Иезекииля он говорит Иерусалиму: «не разгневаюсь на тебя, ревность моя отступила от тебя» (Иезек. 16, 42); его же бо любит Господь, наказует (Притч. 3:12) и биет всякаго сына, его же приемлет (Евр. 12, 6). Отец вразумляет только того, кого любит; учитель наказывает только того ученика, в котором замечает более сильные способности; врач уже отчаивается, если перестает лечить. Поэтому размышляй так: как Лазарь восприял злая в животе своем (Лук. 16, 25), так и я с радостью потерплю страдания в жизни настоящей, чтобы приобрести славу в жизни будущей; ибо Господь не отмстит дважды за одно и тоже (Наум. 1, 9). В книге Иова повествуется, почему этот святой и непорочный и неправедный муж столько претерпел в жизни своей.

Чтобы сверх меры долго не распространяться о древних событиях, я расскажу тебе маленькую историю, случившуюся во времена моего детства. Когда Афанасий, епископ Aлександрийский, для опровержения еретиков (ариан), вызвал в Александрию св. Антония, и когда к этому последнему пришел Дидим, ученейший муж, лишенный зрения, то между прочими рассуждениями относительно св. писания, удивляясь уму Дидима и восхваляя силу духа его, св. Антоний спросил его: не печалит ли тебя лишение телесных очей? Когда Дидим в смущении молчал, то, спросив его во второй и третий раз, св. Антоний, наконец, вынудил его откровенно сознаться, что он сожалеет об утрате зрения. Тогда Антоний сказал ему: «я удивляюсь, что мудрый муж скорбит о потере того, что имеют и муравьи и мухи и комары, и не радуется, что имеет то, чего удостоились одни святые и апостолы». Из этого можешь заключить, что гораздо лучше видеть духом, нежели телом, и иметь те глаза, в кои не может попасть сучец греха (Лук. 6). Хотя в этом году ты не будешь у нас, но мы не отчаиваемся в твоем посещении. Если священный диакон, податель письма, опять будет задержан твоими ласками, и ты прибудешь сюда вместе с ним, то я охотно перенесу эту отсрочку, в надежде, что замедление расплаты вознаградится большими процентами.

Никогда я не думал, сын Океан, чтобы милосердие Владыки подвергалось нареканию виновных и чтобы вышедшие из темниц, после позора и цепей, сожалели об освобождении других. В евангелии завидующему чужому спасению говорится: друже, аще око твое лукаво есть, яко аз благ есмь? (Мф. 20:15). Идеже умножися грех, преизбыточествова благодать (Рим. 5, 20). Истреблены были все первенцы египетские (Исх. 12), а между тем даже скот израильский не был оставлен в Египте. Вот возникает каинитская ересь, давно издохшая ехидна поднимает сокрушенную голову и уже не отчасти, как обыкновенно прежде, а всецело подрывает таинство Христово. Она говорит, что есть некоторые грехи, которые Христос не может очистить своею кровью и что от закоренелых грехов в телах и душах остаются столь глубокие раны, что не могут быть исцелены врачеством Его. Что иное говорит эта ересь, как не то, что Христос умер напрасно? А конечно, Он умер напрасно, если некоторых не может оживотворить. Неправду, следовательно, говорит Иоанн Креститель, и перстом и устами указывая на Христа: се Агнец Божий, вземляй грехи мира (Иоан. 1, 29), если еще в мире есть люди, грехи которых не подъял Христос. Ибо или нужно доказать, что неискупленные милосердием Христа не принадлежат миру, или, если принадлежат, то нужно избрать другое из двух. Освобожденные от грехов доказывают силу Христа, неосвобожденные говорят о Его бессилии. Но не будем думать о Всемогущем, что Он в чем-нибудь бессилен: вся яже Отец творит, сия и Сын такожде творит (Иоан. 5, 19). Слабость Сына падает на Отца. Все члены Агнца преисполнены; все послания Апостола возвещают благодать Христа. И чтобы не казалось мало простого обетования благодати, говорит: благодать вам и мир да умножится (1Петр. 1, 2) Обещается умножение, а мы проповедуем скудость.

Но к чему это? Ты имеешь в виду свою задачу: Картерий, епископ Испанский, человек престарелый и по летам и по священству, прежде крещения женился на одной, а после крещения, по смерти первой, на другой жене; ты думаешь, что он поступил вопреки наставлению апостола, который, исчисляя качества епископа, предписал рукополагать во епископа единые жены мужа. Но я удивляюсь, что ты выставляешь на вид одного, тогда как такими рукоположениями наполнен весь мир. Не говорю ни о пресвитерах, ни о низшей степени; если захочу поименно перечислить только епископов, то соберется такое число, что будет больше бывших на Ариминском соборе. Впрочем, неприлично защищать одного, как бы обвиняя многих и оправдывать множеством согрешающих того, кого не можешь оправдать разумными основаниями. В Риме один весьма образованный человек предложил мне, как говорится, рогатый силлогизм, чтобы, куда бы я ни поворотился, запутывать меня теснее и теснее. Жениться, спросил он, грех или нет? Я, не умея избежать подвоха, в простоте сказал, что не грех. Затем он предложил другой вопрос: в крещении отпускаются добрые дела или злые? И на это с тою же простотою я сказал, что отпускаются грехи. Когда я считал себя безопасным, оттуда и отсюда стали вырастать для меня рога и развертываться прежде скрытая засада. Если, сказал он, жениться не грех, а крещение отпускает грехи, то сохраняется в силе все, что не отпускается. У меня стало темнеть в глазах, как будто меня ударил самый сильный боец, но тотчас, вспомнивши софизм Хризиппа: «если ты лжешь, и это говоришь правду, то лжешь» – и, пришедши в себя, я обратил на противника прием силлогизма. Прошу тебя отвечать, сказал я ему. Крещение обновляет человека или нет? Едва ответил он, что обновляет. Всецело обновляет, далее спросил я, или только отчасти? Всецело, сказал он. Наконец, я спросил: следовательно, ничего в крещении не остается от ветхого человека? Он кивнул головою. Тогда я начал выводить: если крещение обновляет человека и всецело творит его новым, так что в нем ничего не остается от ветхого человека, то новому не может вменяться то, что некогда было в ветхом человеке. Сначала наш колючий возражатель (spinosulus) онемел, а потом, как Пизон, не зная, что говорить, не мог молчать⁶⁷; пот выступал у него на лбу, бледнели щеки, тряслись губы, прилипал язык, сохло во рту; он морщился больше от изумления, чем от старости, и наконец, разразился: «неужели не читал ты у апостола, что во священство избирается муж одной жены и что определяется сущность дела, а не времена»? Видя, что он вызывает меня на спор силлогизмами и клонит дело к запутанным словопрениям, я направил против него свои стрелы. Апостол, сказал я, избрал на епископство получивших крещение или оглашенных? Он не хотел отвечать. Я настаивал на своем и спросил во второй и в третий раз. Ты подумал бы, что это Ниобея, от чрезмерного плача превратившаяся в камень. Я обратился к слушателям и сказал: все равно, добрые судьи, связать ли врага бодрствующего или спящего; только легче наложить оковы на него, когда он успокоился, чем когда он борется. Если апостол присоединяет к клиру не оглашенных, а верующих, и верующий рукополагается во епископа, то грехи оглашенного не будут вменяться верующему. Такого рода стрелы и метательные копья я бросал в противника, погруженного в летаргию. Наконец, он встрепенулся, и как бы извергая умом рвоту и блевотину, разразился: так учил апостол Павел.

Таким образом, выставляются послания апостола, одно Тимофею, другое к Титу. В первом написано: аще кто епископства хощет добра дела желает. Подобает убо епископу быти непорочному, единыя жены мужу, трезвену, целомудру, благоговейну, честну, страннолюбиву, учительну: не пиянице, не бийце, не сварливу, не мшелоимцу: но кротку, не завистливу, не сребролюбцу, свой дом добре правящу, чада имущу в послушании со всякою чистотою. Аще же кто своего дому не умеет правити, как о церкви Божией прилежати возможет? Не новокрещенному, да не разгордевся в суд впадет диаволь. Подобает же ему и свидетельство добро имети от внешних: да не в поношение впадет и в сеть неприязненну (1Тим. 3:1–7). В послании к Титу уже в самом начале предлагаются эти наставления. Сего ради оставих тя в Крите, да недоконченная исправиши и устроиши по всем градам пресвитеры, якоже тебе аз повелех. Аще кто есть непорочен, единыя жены муж, чада имый верна, не в укорении блуда, или непокорива. Подобает бо епископу без порока быти, якоже Божию строителю: не дерзу, не напрасливу, не гневливу, не бийце, не скверностяжательну: но страннолюбиву, благолюбцу, целомудренну, праведну, преподобну, воздержательну, держащемуся верному словеси по учению, да силен будет утешити во здравем учении, и противящыяся обличати (Тит. 1, 5–9). В том и другом послании повелевается, чтобы в сан как епископа, так и пресвитера (хотя у древних епископами и пресвитерами были одни и те же, поскольку первое было именем достоинства, а второе – возраста)⁶⁸, избирались единобрачные. Что действительно апостол говорит здесь о крещенных, в этом никто не сомневается. Потому, если рукоположение возможно, хотя бы рукополагаемый и не имел до крещения качеств, требуемых от епископа (потому что требуются качества настоящие, а не прошедшие): то почему же препятствует рукоположению одно имя жены, что одно и не было грехом? Ты скажешь: так как не было грехом, то и не было отпущено в крещении. Это новость: поскольку не было грехом, то вменится в грех! Всякий разврат, грязь публичного смешения, нечестия, отцеубийство, кровосмешение, грехи противоестественные очищаются водою Христа: а пороки брачного сожития останутся, публичные домы будут иметь предпочтение пред спальнями?! Я не ставлю тебе в вину множество блудниц, толпы развратников, кровопролитие, помойные ямы, где валяются как свиньи во всякой скверне похотей; а ты, в укоризну мне, извлекаешь из гроба давно умершую жену, которую я взял, чтобы не делать того, что сделал ты? Пусть же язычники – эта жатва церкви, которою ежедневно наполняются наши житницы, – и оглашенные, – эти кандидаты веры, – пусть же они услышат, что до крещения они не должны жениться, не должны вступать в честные браки, но, по обычаю Скоттов и Антикотов и по республике Платона, должны иметь общих жен и общих детей; пусть они остерегаются даже употреблять слово супруга, – чтобы после того, как они уверуют во Христа, их не стали упрекать, что когда-то они имели не наложниц и блудниц, а законных жен.

Каждый должен испытывать совесть свою и оплакивать преступления всей жизни, и даже, сделавши себя справедливым судиею прежних грехов, должен внимать упреку Иисуса: лицемере, изми первее бревно из очесе твоего: и тогда узриши изъяти сучец из очесе брата твоего (Мф. 7, 5; Лук. 6, 42). Поистине мы как книжники и фарисеи, оцеживающие комара, и поглощающие верблюда, даем десятину с мяты и тмина и оставляем суд Божий (Мф. 23:24). Что общего между женою и блудницею? Неужели вменяется в преступление несчастная смерть супруги и увенчивается блуд? Тот, если бы была жива первая жена, не имел бы другой, а ты чем можешь оправдать свои постоянные собачьи связи? Может быть, ты скажешь, что ты боишься, вступив в брак, потерять возможность сделаться впоследствии клириком. Тот желал иметь детей от супруги: ты в блуднице потерял потомство. Его, который следовал закону природы и благословению Господа – раститеся и множитеся и наполните землю (Быт. 1, 28), покрывали тайники ложа, а тебя, который по-скотски стремился к удовлетворению похоти, возгнушалось все общество. Он с целомудренным стыдом скрывал позволительное; ты бесстыдно пред глазами всех делал непозволительное. Ему говорится: честна женитва и ложе не скверно, а тебе: блудником же и прелюбодеем судит Бог (Евр. 13, 4) и аще кто Божий храм растлит, растлит сего Бог (1Кор. 3:17). Все, говорит он, грехи отпущены нам в крещении, и после отпущения не должно страшиться строгости Судии, по слову апостола: и сими убо нецыи бесте: но омыстеся, но освятистеся, но оправдистеся именем Господа нашего Иисуса Христа и Духом Бога нашего (1Кор. 6, 11). Все грехи отпущены; хорошо и справедливо. Но спрашивается: каким образом твои нечистоты омыты, а мое чистое стало нечистым? Я не говорю, скажешь ты, что твои дела стали нечистыми, а говорю только, что они остались в том же состоянии, в каком были, потому что если бы они были нечисты, то, конечно, также были бы омыты, как и мои. Скажи, пожалуйста, что это за увертка, что за остроумие, тупее всякого песта? Это грех потому, что не грех, нечисто потому, что чисто? Бог не простил потому, что не отчего было прощать, и так как не простил, то остается все, что не было прощено!

Однако по народной пословице: из худого сука дерева нужно делать худой клин, я несколько спустя перейду к тому, какую силу имеет крещение и вода, освященная Христом в благодать. О словах: единыя жены мужа можно рассуждать и иначе. Апостол был из Иудеев; первая церковь Христова собиралась из останков Израиля. Апостол знал, что по примеру патриархов и закон Моисеев для размножения позволял патриархальному народу многоженство; и самим священникам доступно было это снисхождение. Поэтому он и повелел, чтобы такой же слабости не позволяли себе священники церкви Христовой, чтобы в одно и то же время имели не по две и по три, а по одной жене. Чтобы ты не кричал, что это мнение спорное, выслушай и другое толкование: пусть не ты один подчиняешь не произвол закону, а закон произволу. Некоторые натянуто объясняют, что под женами должно разуметь церкви, а под мужами епископов. Это утверждено даже и на Никейском соборе⁶⁹, чтобы епископ от одной церкви не переходил к другой, чтобы, оставив девственное общение с бедною, не искал объятий более богатой прелюбодейцы. Церкви называются женами епископов потому, что как неправомыслие (vitium in λογισμόις) духовных чад ставится в вину епископу, так и семейная жизнь касается и души, как и тела. Об этих женах говорится у Исаии: жены, грядущия с позорища, приидите: не суть бо людие, имуще смысла (Ис. 27, 11); и еще: жены богатыя возстаните и услышите глас мой (Ис. 32, 9). В Притчах говорится: жену доблю кто обрящет, дражайши есть камения многоценнаго таковая: уверено в ней сердце мужа (Притч. 31, 10–11); и в другом месте той же книги: мудрыя жены создаша домы: безумная же раскопа рукама своима (Притч. 14:1). И это, говорят, не должно казаться недостойным епископов, когда о Самом Боге написано: яко отвергается жена сожителя своего, тако отвержеся от Мене дом Израиля (Иерем. 3, 20). Под именем жены (γυνάικα) по двусмысленности греческого слова⁷⁰ лучше разуметь супругу (uxorem). И это толкование, скажешь ты, насильственно и довольно грубо. Дай же писанию простоту свою, чтобы мы не направляли против тебя твоих же правил. Спрошу еще и вот что: кто имел до крещения наложницу, и по смерти ее, крестившись, вступил в брак – может сделаться клириком или нет? Ты скажешь, что может, потому что имел наложницу, а не жену. Следовательно, апостол осуждает брачный договор и закон о приданном, а не совокупление? Многие по причине бедности уклоняются от брачных уз, имеют служанок вместо жен, рожденных от них детей воспитывают как своих собственных и если по какому-нибудь случаю милостью императора приобретут им столу⁷¹, то тотчас подчиняются наставлению апостола⁷² и невольно бывают вынуждены считать их за законных жен, а если та же бедность не позволит приобрести императорского рескрипта, то и постановления церкви вместе с римскими законами будут нарушаться. Поразмысли, нельзя ли слово единыя жены мужа (unius uxoris virum) понимать в смысле одной женщины (milieris), чтобы мысль апостола относилась больше к совокуплению, чем к брачному договору. Все это мы говорим не для того, чтобы опровергнуть истинное и простое объяснение, но для того, чтобы научить тебя так понимать писание, как оно написано, не уничижать крещения Спасителя и не делать тщетным все таинство страдания.

Исполним то, что мы обещали несколько выше, и по правилам риторов провозгласим славу вод и крещения. Когда еще не сияло солнце, не бледнела луна и не блистали звезды, неустроенную и невидимую материю невозделанного мира облегала великая бездна и непроницаемая тьма. Один Дух Божий подобно кормчему носился над водами (Быт. 1, 2) и образом крещения воспроизводил рождающийся мир. Между небом и землею созидается средняя твердь, из вод производится небо (по еврейской этимологии небо samaim происходит от воды) и во славу Божию отделяются воды, которые превыше небес. Отсюда и у пророка Иезекииля над херувимами представляется распростертый кристалл (Иез. 1:22), т.е. сплоченные и густые воды. Сначала из воды выходит живущее, и окрыленные верующие от земли возносятся на небо. Творится человек из персти (Быт. 2, 7) и в руках Божиих обращаются таинства вод. Насаждается рай в Едеме (ст. 8) и одна река разделяется на четыре начала, река, которая после, исходя из храма и направляясь к востоку солнца (Иезек. 47, 1), оживляет мертвые и горькие воды. Растлевается мир, и не очищается без вод потопа (Быт. 7, 17). Скоро голубь Духа Святого, по изгнании хищной птицы, прилетает к Ною, как ко Христу во Иордане, и ветвью обновления и мира возвещает мир миру (Быт. 8, 11). Фараон, не хотевший выпустить народ Божий из Египта, с войском своим погибает в символе крещения (Исх. 14, 13). И в псалмах о погибели его написано: ты утвердил еси силою твоею море: ты стерл еси главы змиев в воде: ты сокрушил главы великаго дракона (Пс. 73, 13). Отсюда происходят и скорпионы и все жалящие насекомые, и так как они произошли от воды, то они и делают водобоящихся (ύδροφοβους) и лимфатических. Море изменяется таинством креста и семьдесят пальм апостолов орошаются пучинами усладительного закона. Авраам и Исаак искапывают колодцы; чужеземцы противятся. Вирсавия – кладязь клятвенный (Быт. 21:31); и царство Соломона получает имя от источников⁷³. Ревекка обретается при колодезе (Быт. 24); Рахиль по поводу воды приветствуется целованием богоборца (Быт. 29); Моисей, отворивши колодезь, освобождает от обиды дочерей священника Мадиамскаго. Предтеча Господа в водах около Салима, что значит мир или совершенство, приготовляет народ Христу. Сам Спаситель начинает проповедовать царствие небесное после крещения, освятив воды Иордана своим омовением. Первое чудо творит из воды (Иоан. 2, 9). Самарянку призывает при колодезе, жаждущему предлагает пить. Никодиму говорит тайно: «если кто не родится водою и Духом, не может войти в царство небесное» (Иоан. 3). Как начал с воды, так и окончил водою. Ребра Христа прободаются копьем, и изливаются вместе и святыня крещения и святыня мученичества. По воскресении посылает апостолов к язычникам и повелевает крестить их в таинство Троицы. Народ иудейский раскаивается в преступлении и немедленно посылается Петром креститься. «Прежде чревоболения раждает Сион, и вдруг раждает народ» (Ис. 66:7–8). Павел, гонитель церкви и волк хищный Вениамин, преклоняет главу пред овцою Ананиею и не прежде снова получает зрение, как излечивши слепоту крещением (Деян. 9, 18). Евнух Кандакии, царицы Ефиопской, чтением пророка приготовляется к крещению Христову. Вопреки природе изменяет ефиоп кожу свою и рысь пестроты своя (Иер. 13, 23). Принявшие крещение Иоанново, поскольку не знали о Духе Святом, снова крестятся, чтобы кто из язычников не подумал, что для иудеев достаточно одной воды для спасения, без Духа Святаго. «Глас Господень над водами, Господь над водами многими, Господь потоп населяет» (Пс. 28:3). Зубы твои яко стада остриженных, яже изыдота из купели, вся двоеплодны, и не родящия несть в них (Песн. 4, 2). Если нет нераждающей и бесплодной, то все имеют сосцы, источающие обильное млеко, так что с апостолом могут сказать: чадца моя, имиже паки болезную, дóндеже вообразится Христос в вас (Гал. 4, 19); и млеком вы напоих, а не брашном (1Кор. 3, 2). Михей о благодати крещения пророчествует: той обратит и ущедрит ны, и погрузит неправды наша и ввержет в глубины морския вся грехи наша (Мих. 7, 19).

Итак, каким же образом в купели погружаются все грехи, если одна жена остается на поверхности? Блажени, ихже оставишася беззакония и ихже прикрышася греси. Блажен муж, ему же не вменит Господь греха (Пс. 31:1–2). Я думаю, что мы можем кое-что прибавить к этой песни: «блажен муж, ему же не вменит Господь жены». Послушаем Иезекииля, сына человеческого, как он предвозвещает силу будущего сына человеческаго: возьму вы от язык, и воскроплю на вы воду чисту, и очиститеся от всех нечистот ваших: дам вам сердце ново и дух нов дам вам. И очищу вы от грех ваших всех (Иезек. 36, 24–29). Из всех грехов не исключается ничто. Если очищаются нечистоты, то не тем ли более не оскверняется чистое? Дам вам сердце новое и дух новый: во Христе Иисусе ни обрезание что может, ни необрезание, но нова тварь (Гал. 5, 6). Посему мы поем песнь новую, и, совлекшись ветхого человека, ходим не в ветхости письмени, а во обновлении духа (Рим. 7, 6). Здесь новый камень, и на нем новое имя написано, которого никто не знает, только получивший его (Апок. 2, 17). Ибо елицы во Христа Иисуса крестихомся, в смерть его крестихомся. Спогребохомся убо ему крещением в смерть, да якоже воста Христос от мертвых славою Отчею, такожде и мы во обновлении жизни ходити начнем (Рим. 6:3–4). Читаем о всецелом обновлении; и, однако, нечистое имя жены не может изгладиться ни от какого обновления? Мы спогреблись Христу крещением и воскресли верою действия Бога, воскресившего Его от мертвых. И когда мы были мертвы во грехах и в необрезании плоти нашей, сооживил нас с Ним, даровав нам вся прегрешения: потребив еже на нас рукописание ученьми, еже бе сопротивно нам, и то взяв от среды, пригвоздив е на кресте (Кол. 2, 12–14). Все наше умерло со Христом, все грехи древнего рукописания изглажены: как же остается живо одно имя жены? Не достанет мне времени, если я захочу из св. писания раскрывать все, что относится к силе крещения и излагать тайны этого второго, но во Христе еще первого рождения.

Прежде окончания диктовки (потому, что я чувствую, что преступаю размеры письма), я хочу кратко изъяснить вышеупомянутые главы, в которых изображается жизнь епископа, чтобы мы признавали в апостоле учителя языков не в похвале одной жены, а во всем, что он повелевает. Вместе с этим прошу, чтобы не подумал кто-нибудь, будто все написанное я написал в поношение священников того времени; я написал это на пользу церкви. Ибо, как ораторы и философы, изображая, каким, по их мнению, должен быть совершенный оратор или философ, не оскорбляют Демосфена и Платона, а определяют самые свойства, без лиц: так и в изображении епископа и в изъяснении этого изображения предполагается только как бы зеркало священства. Каким видеть себя в этом зеркале, чтобы или скорбеть о безобразии или радоваться красоте – это дело совести и возможно каждому. Аще кто епископства хощет, добра дела желает (Тим. 3:1). Дела, а не достоинства; труда, а не наслаждений; дела, чрез которое бы уничижался в смирении, а не надмевался властью. Подобает убо епископу быти непорочну⁷⁴ (ст. 2) – то же, что и в послании к Титу: аще кто есть непорочен (Тит. 1, 6). Все добродетели обнимает в одном слове и требует почти противного природе. Ибо если всякий грех, даже в праздном слове, достоин порицания: то кто же в этом мире поживет без греха, т. е. без упрека? Но пастырем церкви избирается такой, по сравнению с которым прочие по справедливости должны называться стадом. Риторы определяют оратора так: он должен быть муж добрый, искусный в слове. Чтобы он имел достойное уважение, требуется прежде безукоризненное поведение, а потом словесное искусство, потому что теряет авторитет в учении тот, чье слово разрушается делом. Единыя жены муж; об этом мы сказали выше. Теперь мы присовокупляем только, что если требование – одной жены муж – относится и к жизни до крещения, то и все прочие требования мы должны относить и к этому времени: потому что нельзя все прочие наставления относить к времени после крещения и одно только это требование к жизни до крещения. Трезвену, или бдительному, потому что νηφάλιος значит и то и другое. Мудрому, украшенному⁷⁵, страннолюбиву, учительну. Священникам, которые служат в храме Божием, запрещается пить вино и сикер, чтобы не отягчались сердца их объядением и пьянством, и чтобы чувства, исполняющие служение, всегда бодрствовали Богу и были светлы. А присоединяя: мудрому, обличает тех, которые под именем простоты извиняют неразумие священников; потому что если мозг не будет здоров, то и все члены будут несовершенны. Украшенному – это усиление (επιτασις) предшествующего слова, т.е. непорочну. Кто не имеет пороков, называется беспорочным; кто преуспевает в добродетелях, тот украшен. Можно и другую мысль выводить из этого слова, сообразно с следующим мнением Цицерона: «высшее искусство – быть приличным в том, что делаешь. Потому что некоторые, не зная своего положения, бывают так глупы и безрассудны, что и движениями, и походкою, и одеждою, и обыкновенным разговором возбуждают смех в зрителях; и как-бы понимая, что служит к украшению, блестят одеждами и телесным убранством и пируют за роскошным столом, тогда как всякое подобного рода украшение и убранство хуже грязи». А что от священников требуется учение, об этом есть наставления и в ветхом законе, и подробнее излагается в послании к Титу. Ибо кроткое и безгласное обращение сколько полезно по своему примеру, столько же вредно по своей скромности: хищность волков нужно пугать и лаем собак и пастушеским посохом. Не пиянице, не бийце. Добродетелям противополагает пороки.

Мы научились, какими должны быть; научимся, каким не должны быть священники. Пьянство свойственно людям низким и невоздержным; желудок, разгоряченный вином, скоро располагает к похоти. В вине невоздержание, в невоздержании разврат, в разврате бесстыдство. Невоздержный – заживо мертв, и кто упивается, тот и умер и погребен. Ной, упившись в один час, обнажил лядвеи (Быт. 9, 21), которые, при трезвости, покрывал в продолжении шестисот лет. Лот от опьянения бессознательно с похотью соединяет кровосмешение, и того, кого не победил Содом, победило вино. А за буйство осуждает епископа тот, кто плещи свои дал на раны и укоряем противу не укоряше (Ис. 50:6; 1Пет. 2:23). Но кротку. Двум порокам противопоставляет одну добродетель, – чтобы пьянство и гнев обуздывались кротостью. Не сварливу, не мшелоимцу, не сребролюбцу⁷⁶. Ибо нет ничего отвратительнее надменности невежд, которые болтливость считают ученостью и всегда готовые спорить, громят подчиненное себе стадо надутыми речами. Что священник должен избегать любостяжательности – этому научает и Самуил, свидетельствуя пред народом, что он ни у кого ничего не брал (1Цар. 12), – и нищета апостолов, которые, получая от братии средства к содержанию, хвалились, что кроме пищи и одежды они ничего другого не имеют и не желают. Эту любостяжательность в послании к Титу он очень ясно называет желанием скверного прибытка. Свой дом добре правящу. Не умножать богатства (должен епископ), не устроять царские пиршества, не приготовлять на легком огне колхидских птиц, которые бы проникали до костей и тонким свойством своим размягчали поверхность тела, но должен прежде от своих домашних требовать того, что имеет внушать народу. Чада имущу в послушании со всякою чистотою, т. е. чтобы не подражали они сыновьям Илия, которые в притворе храма спали с женщинами и, считая религию средством к обогащению, все лучшее из жертв обращали в свою пользу (1Цар. 2). Не новокрещенну, да не разгордевся в суд впадет диаволь (1Тим. 3:6; Тит. 1). Не могу довольно надивиться, что это за ослепление у людей – что они спорят о женах до крещения, выставляют на поругание дело, умершее в крещении и не оживотворенное со Христом, тогда как никто не соблюдает столь ясного и очевидного повеления. Вчера оглашенный, сегодня первосвященник; вчера в амфитеатре, сегодня в церкви; вечером в цирке, утром в алтаре, некогда покровитель комедиантов, теперь посвятитель дев. Неужели апостол не знал наших уверток и нелепостей наших доказательств? Тот, кто сказал, что епископ должен быть беспорочен, трезв, мудр, украшен, страннолюбив, учен, кроток; не пьяница, не бийца, не сварлив, не любостяжателен, не новообращенный. На все это мы закрываем глаза, а видим одних жен. И кто не доказывает своим примером справедливости слов апостола: да не разгордевся в суд впадет диаволь? Скоро рукоположенный священник не знает смирения и кротости людей простых, не знает христианских слов любви, не умеет презирать самого себя, стремится от одной почести к другой: он не постился, не плакал, не укорял своего поведения, не исправил его постоянным самоуглублением, не раздал имения бедным. От кафедры ведут его к кафедре, т. е. от гордости к гордости. А Суд и падение дьявола без сомнения есть не что иное, как гордость. Впадают в нее те, которые в один час, еще не бывши учениками, уже делаются учителями. Подобает же ему и свидетельство добро имети от внешних. Каково начало, таково и заключение. Непорочного единогласно одобряют не только свои, но и чужие. Чужие и внешние церкви – это иудеи, еретики, язычники. Итак, первосвященник Христов должен быть таков, чтобы его жизнь не порицали даже враги веры. А теперь видим многих, которые или как кормчие за деньги покупают благосклонность народа, или так ненавистны всем, что и деньги не достигают того, что актеры приобретают жестами.

Вот что, сын Океан, должны с заботливым страхом соблюдать и охранять учители церкви, таковы правила должны исполнять при избрании священников, и закон Христов не толковать по личной ненависти, по частным неудовольствиям и зависти, всегда мучительной для виновного в ней. Посмотри, какое свидетельство дает тот, кого они обличают, супруг, которого ревнители ни в чем не могут упрекнуть, кроме брачных уз, и то до крещения: рекий: не прелюбы сотвориши, рекл есть: и не убиеши (Иак. 2, 11). Если не прелюбодействуем, но убиваем, то являемся преступниками закона. Иже весь закон соблюдет, согрешит же во едином, бысть всем повинен (ст. 10). Итак, когда против нас будут выставлять жену прежде крещения, то мы будем требовать от них всего того, что заповедано после крещения. Что не дозволено, они обходят, и упрекают за то, что дозволено.

Что наш Себезий исправился, это мы узнали не столько из твоего письма, сколько из раскаяния его самого. И несравненно приятнее стал исправившийся, чем сколько был неприятен заблуждающийся. Снисходительность отца и благонравие сына соревновали между собою: тогда как один не помнил прошедшего, другой давал добрые обещания на будущее. Потому и мне и тебе нужно вместе радоваться; я снова получил сына, ты – ученика.

А что ты в конце письма спрашиваешь, зачем я в своих сочинениях иногда представляю примеры из светских наук и белизну церкви оскверняю нечистотами язычников – на это тебе вот краткий ответ. Ты никогда бы не спрашивал об этом, если бы тобою всецело не владел Цицерон, если бы ты читал священное писание, и оставивши Волкация, просматривал толкователей его. Потому что кому неизвестно, что и у Моисея и в писаниях пророков нечто заимствовано из книг языческих, что и Соломон и предлагал вопросы и отвечал философам тирским? Поэтому в начале книги Притчей он увещевает, чтобы мы уразумевали слова мудрости, извития слов, притчи и темное слово, изречения премудрых и загадки (Притч. 1), – что преимущественно свойственно диалектикам и философам. Но и апостол Павел, в послании к Титу, употребил стих из поэта Эпименида. «Критяне всегда лживы, злые звери, утробы праздныя» (Тит. 1, 12), полустишие, впоследствии употребленное Каллимахом. Неудивительно, если на латинском буквальный перевод не сохраняет рифмы, когда и Гомер едва вяжется в переводе на прозу того же самого языка. Также в другом послании приводит шестистопный стих Менандра: «злые беседы растлевают добрые нравы». И у Афинян в Ареопаге представляет свидетельство Арата: егоже и род есмы, что по-гречески читается: Τού γαρ και γένος εσμέν и составляет конец героического стиха. И кроме этого, вождь христианского воинства и непобедимый оратор, защищая пред судом дело Христа, даже случайную надпись употребляет в доказательство веры. У верного Давида научился он исторгать меч из рук врагов и голову надменнейшего Голиафа отсекать его собственным мечем. Во Второзаконии (Втор. 21) он читал повеление Господа, что у пленной жены нужно обрить голову и брови, отрезать все волосы и ногти на теле, и тогда вступать с нею в брак. Что же удивительного, если и я за прелесть выражения и красоту членов хочу сделать светскую мудрость из рабыни и пленницы израильтянкою, отсекаю или отрезаю все мертвое у ней, – идолопоклонство, сластолюбие, заблуждение, разврат – и, соединившись с чистейшим телом, рождаю от нее детей Господу Саваофу? Труд мой умножает семейство Христа, тогда как любодеяние с чужою увеличивает число рабов. Осия взял жену блудницу – Гомер, дочь Девилаима, и от блудницы рождается у него сын Иезраель, что значит семя Божие (Ос. 1). Исаия острою бритвою бреет голову и голени грешников (Ис. 7) и Иезекииль, представляя в себе образ прелюбодейного Иерусалима, отрезывает свои волосы, – в ознаменование того, что в нем должно быть уничтожено все бесчувственное и безжизненное.

По свидетельству Фирмиана (Лактанция), Киприана – мужа знаменитого красноречием и мученичеством, – упрекают за то, что в сочинении против Деметриана он приводит свидетельство пророков и апостолов, которые тот считал вымышленными и подложными, а не свидетельства философов и поэтов, авторитета которых Деметриан, как язычник, не мог отрицать. Против нас писали Цельс и Порфирий; весьма мужественно противостали им: первому Ориген, второму Мефодий, Евсевий и Аполлинарий. Из них Ориген написал восемь книг, Мефодий выступил почти с десятью тысячами стихов, Евсевий и Аполлинарий составили первый двадцать пять, второй тридцать книг. Почитай их – и ты увидишь, что я в сравнении с ними очень мало знаю, и, проведши столько времени в праздности, как будто сквозь сон, припоминая только то, чему учился в детстве. Юлиан Август во время парфянского похода изблевал семь книг против Христа, и, по басням поэтов, умертвил себя своим мечем. Если я попытаюсь писать против него, неужели ты запретишь мне бить эту бешеную собаку палкой Геркулеса, – учением философов и стоиков, хотя в битве он тотчас узнал нашего Назарянина, или, как он обыкновенно говорил, – Галилеянина, и, проколотый копьем в живот, получил возмездие за свой бесстыднейший язык? Иосиф, доказывая древность иудейского народа, написал две книги против Аппиона, Александрийского грамматика; в них представляет он столько свидетельств из светских писателей, что мне кажется чудом, каким образом еврей, с детства воспитанный на священном писании, перечитал всю библиотеку греков. Что же сказать о Филоне, которого критики называют или вторым, или иудейским Платоном?

Скажу кратко о всех других: Квадрат, ученик апостолов и первосвященник Афинской церкви, для императора Адриана, когда он посещал элевзинские мистерии, составил книгу в защиту нашей религии. Книга эта имела такой удивительный успех, что блестящий ум автора укротил самое жестокое гонение. Аристид философ, муж красноречивейший, тому же императору представил апологию за христиан, которая вся была составлена из мнений философов. Примеру его впоследствии подражал Иустин, также философ, представивший Антонину Пию, сыновьям его и Сенату книгу против язычников, в которой с полною свободою защищал поношение креста и воскресение Христово. Что сказать о Мелитоне, епископе Сардийском, об Аполлинарие священнике Гераполитанской церкви, Дионисие, епископе Коринфском, Тациане, Вардесане, Иринее преемнике мученика Фотина, – которые во многих творениях объясняли начала всех ересей и происхождение их из известных философских мнений? Пантен, философ стоической школы, как славившийся особенною образованностью, был послан Димитрием, епископом Александрийским, в Индию проповедовать Христа у браминов и философов этой страны. Климент, пресвитер Александрийской церкви, по моему мнению муж ученейший из всех, написал восемь книг Стромат и столько же Χποτυπώσεων, книгу против язычников и три книги «педагога». Что в них не ученое? даже есть ли в них что-нибудь, что не относилось бы к общей философии? Подражая ему, Ориген написал десять Стромат (Stromateas), сопоставляя между собою мнения христиан и философов и все догматы нашей веры подтверждая свидетельствами из Платона и Аристотеля, Нумения и Корнута. И Мильтиад написал против язычников прекрасное сочинение, и Ипполит, и Аполлоний, сенатор римский, составили свои небольшие произведения; есть книги и Юлия Африканского, описывавшего события прошедшего (historias temporum) и Феодора, который впоследствии был назван Григорием (св. Григорий чудотворец) – мужа апостольских знамений и добродетелей, – и Дионисия, Александрийского епископа, и Анатолия, священника Лаодикийской церкви, пресвитеров: Памфила, Пиерия, Лукиана, Малхиона, Евсевия, Кесарийского епископа, Евстафия Антиохийского и Афанасия Александрийского, Евсевия Емизенского, Трифилия Кипрского, Астерия Скифополита, Серапиона исповедника, Тита епископа Бостранского, каппадокийцев: Василия, Григория, Амфилохия – все они наполняют свои сочинения таким множеством философских доктрин и мнений, что не знаешь, чему нужно больше удивляться в них – светской ли образованности, или знанию св. писания.

Перехожу к писателям латинским. Что образованнее, что остроумнее Тертуллиана? Его «Апологетик» и книги «против язычников» обнимают всю светскую ученость. Минуций Феликс, адвокат в римском форуме, в книге под заглавием: «Октавий» и в другой «против математиков» (если только надпись не обманывает в авторе) что оставил нетронутым из сочинений язычников? Арнобий написал семь книг против язычников и столько же ученик его Лактанций, написавший еще две книги de Ira и de Opificio Deï, если ты захочешь прочитать эти книги, то найдешь в них сокращение диалогов Цицерона. У мученика Викторина, в книгах его, хотя недостает учености, но нет недостатка в стремлении к ней. В сочинении: «что идолы не суть боги» Киприан какою отличается сжатостью, каким знанием всей истории, каким блеском выражений и мыслей! Иларий, исповедник и епископ моего времени, и в слоге и в числе сочинений подражал двенадцати книгам Квинтилиана, и в коротенькой книжке против Диоскора врача показал, как он был силен в светских науках. Пресвитер Ювенк при Константине в стихах изобразил историю Господа Спасителя: не побоялся величие евангелия подчинить законам метра. Умалчиваю о других как живых, так и умерших, в сочинениях которых очевидны как их познания, так и их стремления.

И не обманывайся поспешно ложною мыслью, что это позволительно только в сочинениях против язычников и что в других рассуждениях должно избегать светской учености, потому что все книги всех их, кроме тех, которые с Епикуром не изучали наук, переполнены сведениями из светских наук и философии. Хотя я представляю только то, что приходит на ум при диктовке и уверен, что ты знаешь, что всегда было в употреблении у людей ученых, но думая, что чрез тебя этот вопрос предлагается мне другим, который, может быть, – припоминаю любимые рассказы Саллюстия, – тот же Кальпурний, по прозванию шерстобой⁷⁷. Пожалуйста, поговори ему, чтобы он, беззубый, не завидовал зубам тех, кто ест, и сам, будучи кротом, не унижал бы зрения диких коз. Материя, как видишь, богатая для рассуждения, но по недостатку места для письма нужно кончить.

Совершенно неожиданно получил я твое письмо. Сколько нечаянное, столько же и приятное, оно так возбудило мою спокойную душу, что я тотчас полюбил незнакомого лично и тихо шептал: кто даст ми криле, яко голубине и полещу и почию (Пс. 54, 7), чтобы найти того, кого любит душа моя. Поистине на тебе исполнилось слово Господа: «многие с востока и запада придут и возлягут на лоне Авраамовом». Корнилий, сотник итальянской когорты, уже тогда предизображал веру моего Люциния. Апостол Павел, писавший к римлянам: аще пойду в Испанию, прииду к вам, уповаю бо мимо грядый видети вас и вами проводитися тамо (Рим. 15, 24), такими морскими путешествиями утвердил истину того, чего желал бы от этой провинции. В короткое время, положив основание евангелия от Иерусалима до Иллирии, в оковах поступает он в Рим, чтобы освободить окованных заблуждениями суеверия. Два года живет в наемной гостинице, чтобы создать нам вечный дом того и другого рода. Ловец человеков, забросив сеть апостольскую, между бесчисленными родами рыб извлек на берег и тебя, как самую красивую золотую рыбу. Ты оставил горькие воды, соленые пучины, расселины гор и Левиафана, царствующего на водах, и с Иисусом стремишься в пустыню, чтобы воспевать пророческую песнь: в земли пусте и непроходне и безводне тако во святем явихся тебе (Пс. 62, 2); и еще: се, удалихся бегая и водворихся в пустыни. Чаях Бога спасающаго мя от малодушия и от бури (Пс. 54, 8–9). Прошу и умоляю любовью отца: оставивши Содом и поспешая в горы, не оглядывайся назад, не оставляй рукояти плуга, не опускай ометов одежды Христа и власов его, смоченных ночною росою, за которые однажды взялся; не сходи с кровли добродетелей для того, чтобы надеть прежнюю одежду, не возвращайся с поля домой, не увлекайся с Лотом долинами и роскошными садами, которые орошаются не с неба, как земля святая, а мутным потоком Иордана, после того как он свои сладкие воды изменил смешением с водами мертвого моря.

Многие начинают, но не многие с успехом оканчивают. Текущии в позорищи вси убо текут, един же приемлет почесть. Но об вас говорится напротив: тако тецыте, да постигнете (1Кор. 9, 24–25). Не завидлив подвигоположник наш, и торжеством одного Он не бесславит другого, и желает увенчать всех своих борцов. Радуется дух мой, и от величия радости я испытываю страдание. Слова (Ноемини) повергают в слезы Руфь. Закхей за обращение в один час удостоился оказать гостеприимство Спасителю. Марфа и Мария, приготовив обед, приняли Господа. Блудница омывает слезами ноги и благовониями добрых дел освящает погребение тела Господня. Симон прокаженный приглашает учителя с учениками, и не отвергается. Аврааму говорится: изыди от земли твоея, и от рода твоего и от дому отца твоего, и иди в землю, юже ти покажу (Быт. 12, 1). Он оставляет Халдею, оставляет Месопотамию, ищет неведомого, чтобы не потерять того, кого нашел. Ибо он знал, что нельзя вместе иметь и отечество и Господа, и уже тогда исполнял на деле изречение Давида: преселник аз есмь у тебе и пришлец, якоже вси отцы мои (Пс. 38, 13). Еврей, то есть περάτης, прохожий, преходящий, – поскольку не довольствуется настоящею добродетелью, но, забывая прошедшее, простирается в будущее по слову: пойдут от силы в силу (Пс. 83, 8), – он получил таинственное имя и показал тебе путь, как искать не своей пользы, а пользы других. И считать родителями, братьями, ближними и сродниками тех, кои соединены с тобою во Христе. «Матерь моя, говорит Христос, и братья мои – те, которые творят волю Отца моего» (Матф. 12, 48).

Прежняя супруга по плоти, теперь у тебя супруга по духу; из жены ты имеешь в ней сестру, из женщины мужа, из подчиненной равную себе, которая вместе с тобою неся одно и то же иго Христово, предваряет в царство небесное. Бережливое, расчетливое хозяйство не скоро растрачивается. Иосиф с туникою не мог избежать египтянки. Тот юноша, который следовал за Иисусом в погребальной одежде, сложив земной покров, остался обнаженным, когда был присоединен к служителям Господа⁷⁸. Илия, взятый на небо огненною колесницею, оставил милоть на земле. Елисей переменяет быков и прежнее занятие на служение Богу. Премудрый говорит: касайся смоле очернится (Сир. 13, 1). Пока мы вращаемся в делах мирских, пока душа наша связана заботою об имении и стяжаниях, тогда мы не можем свободно помышлять о Боге. Кое бо причастие правде к беззаконию? или кое общение свету ко тьме? кое же согласие Христови с Велиаром? или кая часть верну с неверным? (2Кор. 6, 14–15); не можете, говорит Господь, Богу служити и мамоне (Матф. 7, 24). Презирать деньги – это дело начинающих, а не совершенных. Это делал и Кратес Фивянин и Антисфен. Приносить самого себя в жертву Богу – вот долг христиан и апостолов, которые со вдовицею от своей бедности принося две лепты в сокровищницу, все свое имение посвятили Христу, и поэтому удостоились услышать: сядете на двоюнадесяте престолу, судяще обеманадесяте коленома израилевома (Матф. 19, 28).

Ты и сам понимаешь, с какою целью я говорю это, понимаешь, что я иносказательно приглашаю тебя поселиться на святых местах. Твои избытки поддержали многих в нужде, чтобы и их богатство поддержало тебя в нищете.

Ты обрел себе друзей от мамоны неправды, чтобы они приняли тебя в вечные обители (Лук. 16, 9). Дело достохвальное и равное добродетелям времен апостольских, когда, продав имения, верующие приносили деньги и полагали их пред ногами апостолов, показывая, что должно попирать любостяжательность. Но Господь более желает душ, нежели богатства верующих. Избавление мужа души свое ему богатство – читаем в Притчах (Притч. 13, 8). Хотя под собственным богатством можно разуметь вообще богатство не чужое, не похищенное, по слову писания: чти Господа от праведных твоих трудов (там же 3, 9), но лучше то понимание, что собственным богатством мы должны считать те скрытые сокровища, которые ни вор не может подкопать, ни разбойник насильно отнять (Лук. 12).

Мои сочиненьица, которые не по их достоинству, а по своей снисходительности ты выражаешь желание иметь, я дал для переписки твоим людям и видел их переписанными в бумажных книгах. Я часто просил их тщательнее сверять и выправлять, потому что сам я по множеству посетителей и путешественников не мог перечитывать столько книг, и, как сами они могут засвидетельствовать, после продолжительных хлопот, начал отдыхать только во время четыредесятницы, когда они отправлялись. Поэтому, если найдешь описки или пропуски, затрудняющие для читателя понимание, то вини в этом не меня, а своих людей, невежество писцов и нерадение переписчиков, которые пишут не то, что видят, а что понимают, и, стараясь исправить чужие ошибки, обнаруживают свои. Далее, до тебя дошли ложные слухи, будто книги Иосифа и сочинения святых Папия и Поликарпа переведены мною: у меня нет ни времени, ни сил выразить на другом языке с таким же искусством столь высокие произведения. Я перевел не много из сочинений Оригена и Дидима, желая отчасти показать нашим памятники греческой учености. Канон ветхого завета, исключая осьмикнижия⁷⁹, который имею теперь под руками, я дал твоим мальчикам и писцам для переписки. Издание семидесяти толковников, я уверен, имеешь и ты; давно уже я издал его, исправив самым тщательным образом. Новый Завет сличил с греческим подлинником, потому что как книги ветхого завета нужно проверять еврейским подлинником, так нормою книг нового завета должен быть подлинник греческий.

Относительно вопросов твоих: – о субботе, нужно ли поститься в этот день, и об Евхаристии, нужно ли ежедневно принимать ее, что, говорят, соблюдает церковь римская и испанская, – писал и Ипполит, ученейший муж, и отрывками, на основании различных авторов, рассуждали различные писатели. Но я думаю кратко сказать тебе только то, что церковные предания (в особенности те, которые не вредят вере) должно сохранять так, как они переданы предками, и что обычай одних не разрушается противоположным обыкновением других. И если бы во всякое время могли мы поститься, как это делал апостол Павел и бывшие с ним верующие в дни пятидесятницы и в день воскресный, как говорится в Деяниях апостольских (Деян. 13, 20–21)! И, однако, их нельзя обвинять в манихейской ереси, поскольку они не предпочитали пищу телесную духовной. И евхаристию, без осуждения нас и без упрека совести, можно всегда принимать, внимая слову псалмопевца: вкусите и видите, яко благ Господь (Пс. 33, 9) и, воспевая с ним: отрыгну сердце мое слово благо (Пс. 44, 2). Я не говорю, что считаю нужным поститься в праздники и в день пятидесятницы, но пусть каждая провинция исполняет свои обычаи и правила предков считает установлениями апостольскими.

Два плаща из твоей одежды и амфималл⁸⁰, который ты прислал мне или для моего употребления или для раздачи бедным, я получил. Тебе и сестре твоей, как знаки нищеты и символы каждодневного покаяния, послал я четыре власяницы, приспособленные к вашему обету и вашим нуждам; послал также книгу, т.е. десять самых темных видений Исаии, которые недавно я объяснил историческим толкованием, чтобы каждый раз, как увидишь мои сочинения, ты вспоминал о своем искреннейшем друге и готовился к путешествию, которое ты мало-помалу откладывал. Но поскольку несть человеку путь его и от Господа направляются стопы человека (Иер. 10, 23), если может быть (чего не дай Бог) встретится какое-нибудь препятствие, то прошу тебя – пусть дальность расстояния не разделяет соединенных любовью, чтобы, обмениваясь письмами, я и в отсутствии чувствовал присутствие моего Люциния.

Кормчий Зенон, с которым, как говоришь, ты послал ко мне письмо твоего священства, доставил мне только одно короткое письмо блаженного возлюбленного папы, содержащее обыкновенные приветствия. И я очень удивляюсь, почему человек, прежде аккуратно передававший и твои и его благословения, оказался небрежным в передаче письма. Не думаю также, чтобы ты, ученик истины, ошибался; разве как-нибудь не затерялось ли у грека между бумагами латинское письмо. Итак, отвечаю на второе письмо, которое доставил мне священный сын мой диакон Ираклий, в котором, между прочим, ты просишь меня объяснить, каким образом о Соломоне и Ахазе говорится, что они одиннадцати лет рождали детей. Потому что если Соломон вступил на престол Израильский на двенадцатом году и царствовал в Иерусалиме сорок лет, а сын его Ровоам наследовал ему на сорок первом году от рождения; то очевидно, что Соломону (когда он родил Ровоама) было одиннадцать лет или даже десять, потому что десять месяцев требуется матери от зачатия до рождения. Также и Ахаз, сын Иоафама, сделался царем над двумя коленами Иудиным и Вениаминовым двадцати лет (4Цар. 16), царствовал шестнадцать лет (2Цар. 28), а по смерти его Езекия наследовал ему престол на двадцать пятом году: отсюда также видно, что и Ахаз родил Езекию на одиннадцатом или десятом году.

Если бы в этих повествованиях семьдесят толковников разногласили с еврейским подлинником, то мы могли бы прибегнуть к обыкновенным средствам и найти в подлиннике ключ к объяснению; но теперь, так как сам подлинник и другие переводы согласны между собою в этом, то трудность не в написанном, а в его смысле. Потому что кто из смертных поверил бы, что одиннадцатилетний мальчик родил сына? В писании говорится и о многом другом, что, по-видимому, невероятно, но, тем не менее, истинно. Природа бессильна пред Господом природы; может ли сосуд сказать горшечнику: зачем ты сделал меня так или так? Без сомнения, то, что является, как чудо, знамение или необыкновенное явление, не может создать закона природы: если в наше время в Лидде родился двойной человек, с двумя головами, четырьмя руками, одним туловищем и с двумя ногами, то неужели поэтому и все люди должны родиться такими же? Перечитаем древних историков и в особенности греческих и латинских, и мы найдем, что при очистительных жертвах, по заблуждению древних, приносились чудовищные творения как из людей, так и из скота и животных. Я слышал – Бог свидетель, не лгу, – что когда одна женщина воспитывала своего младенца и кормила его грудью, и мальчик спал с нею, то, когда ему был уже десятый год, случилось, что она, упившись вином более чем сколько позволяло целомудрие, сладострастными движениями довела мальчика до совокупления. Первое опьянение обратилось, наконец, в привычку во вторую и следующие ночи. И вот не прошло и двух месяцев, как живот женщины раздулся. Чего больше? По Божественному определению совершилось, что та, которая вопреки природе злоупотребила простотою мальчика на презрение Бога, сама была обличена Господом природы, в исполнение изречения, которое говорит: ничто же есть покровено, еже не открыется (Матф. 10, 26).

Вместе с этим обратим внимание и на то, что писание Соломона и Ахаза тайно обвиняет в разврате и нечестии. Тот и другой, происходя от рода Давидова, отступили от Господа. Один так был предан сладострастию, что имел семьсот жен, триста наложниц и бесчисленное множество развратниц и низких связей; оставил Бога отцов своих, поставил идолов весьма многих языческих народов и стал не Ididia, как прежде, т. е. возлюбленный Господа, но любитель жен (3Цар. 11). Другой послал за помощью к царю Ассирийскому и в затруднительных обстоятельствах умножил нечестие против Господа, закалал жертвы богам Дамаска, своим карателям, во всех городах Иудеи построил жертвенники для курения фимиама и прогневал Господа Бога отцов своих (2Цар. 28); похитив и сокрушив сосуды дома Господня, он даже запер двери храма Божия, поставил себе алтари во всех углах Иерусалима, ходил в путях царей израильских, вылил статуи Ваалу, воскурил всесожжение в долине Эннон и детей своих очистил огнем по обряду язычников, которых истребил Господь с пришествием сынов израилевых. При внимании ко всему этому преждевременное рождение детей может доказывать, что эти люди с малолетства были преданы сладострастию, что они начали грешить в то время, когда еще не позволяет природа.

В заключение можно сказать и то, что двенадцатилетний Соломон получил престол отца еще при жизни его, и Давид уже в царствование Соломона жил несколько лет (сколько – св. писание не говорит), которые причисляются к царствованию его, а не Соломона; по смерти же Давида Соломон царствовал сорок лет, без отца: таким образом, история показывает и начало царствования Соломона и время, когда он управлял один. Однако же не все годы жизни его обнимаются числом пятидесяти двух лет. А если сомневаешься, что когда царствуют дети при жизни отцов, время царствования их приписывается не им, а родителям, то прочти книгу Царств и ты увидишь, что Озия, царь иудейский, быв поражен проказою, жил в отдельном доме, и до самой смерти его правил царством и судил народ сын его Иоафам (4Цар. 5); и, однако же, говорится, что Иоафам царствовал шестнадцать лет – время, когда он царствовал один, по смерти отца, когда ему было двадцать пять лет. Что мы сказали о Соломоне, то же должно сказать и об Ахазе, который был сын Иоафама и отец Езекии (2Цар 27. 28). От одного еврея я слышал такого рода рассказ о пророчестве Исаии, которое недавно объяснял я в числе десяти видений: филистимляне радовались смерти Ахаза; поэтому писание, угрожая им, говорит: не радуйтеся, вси иноплеменницы, сокрушися бо ярем биющаго вы. От семени бо змиина изыдут изчадия аспидов, и изчадия их изыдут змии парящии (Ис. 14, 29), т. е. после Ахаза будет царем Езекия. Отсюда толкователь хотел заключать, что сын был избран на царство не тотчас по смерти отца, но по причине ли народных возмущений, каких-нибудь междуцарствий, или вернее, по причине неприятельских вторжений и возникших от этого войн, – вступление Езекии на престол было замедлено.

Относительно предметов темных, я представляю различные мнения, чтобы скорее казалось, что я не пишу, а лично разговариваю с тобою. Впрочем, апостол, запрещая бесконечные родословия и иудейские басни, кажется, и мне запрещает говорить о вопросах подобного рода. Какая польза гоняться за буквою, спорить из-за ошибки писца или из-за хронологии, когда очень ясно говорится: писмя убивает, а дух животворит (2Кор. 3, 6)? Перечитай все книги и ветхого и нового завета, и ты найдешь такое разногласие в годах и такую запутанность чисел между Иудою и Израилем, т.е. в отношениях того и другого царства, что обращать внимание на вопросы подобного рода может казаться делом не столько любознательного, сколько праздного человека. С благодарностью получил я присланные тобою подарочки и усердно прошу до конца продолжать любовь, которую ты начал питать ко мне, потому что добродетель требует не начинания, а постоянной верности. И от меня взаимно прими посланное с Дезидерием.

Ты прислал мне книгу άνωνυμον άδέοσποτον, и я не знаю, ты ли уничтожил имя автора в заглавии, или писавший, во избежание споров, не хотел обозначить его. Прочитав ее, я увидел, что автор в решении очень важного вопроса о первосвященнике Мелхиседеке весьма многими аргументами старался показать, что благословивший великого патриарха (Авраама) был божественной природы и что его не должно признавать кем-либо из людей. В заключение автор осмелился высказать, что навстречу Аврааму выходил Дух Святой, и он именно явился в образе человека; а каким образом Дух Святой вынес хлеб и вино и принял десятину из добычи, которую Авраам получил после победы четырех царей, – этого он совершенно не коснулся. Ты просишь меня сказать, как я думаю и о писателе и о самом вопросе. Признаюсь, я не хотел высказывать своей мысли и вмешиваться в опасное спорное рассуждение, в котором, что бы я ни сказал, всегда имел бы возражателей. Но когда я снова перечитал твое письмо и на последней странице встретил самые усиленные убеждения не отвергать твоей просьбы, то развернул книги древних учителей, чтобы пересмотреть, что говорит каждый из них, и отвечать тебе как бы с совета многих.

Скоро нашел я рассуждение о Мелхиседеке в первой беседе Оригена на книгу Бытия, где он, рассматривая предмет с различных сторон, приходит к тому, что называет его ангелом. В отношении к высшим силам он приводит почти те же самые доказательства, какие твой писатель приводит в отношении к Духу Святому. – Перешел к Дидиму, его последователю, и увидел, что он совершенно следует мысли своего учителя. Обратился в Ипполиту, Иринею, Евсевию Кессарийскому и Евсевию Емизенскому, к Аполлинарию и Евстафию нашему, который первый из Антиохийских епископов громко затрубил военную тревогу против Ария, и понял, что мнения всех их различными доказательствами и изворотами выходят на одну улицу, – говорят, что Мелхиседек был человек, родом хананеянин, царь города Иерусалима, который назывался сначала Салимом, потом Иевусом и наконец Иерусалимом. И неудивительно, если священник Бога вышнего изображается необрезанным, стоящим вне обрядового закона и племени Аарона, когда и Авель и Енох угодили Богу и приносили жертвы; и в книге Иова читаем, что он сам был священником и приносил дары и ежедневно закалал жертвы за детей своих (Иов. 1), тогда как сам Иов, говорят, был не из рода Левиина, а из племени Исава, хотя евреи думают иначе.

И как Ной, упившийся в доме своем, обнаженный и осмеянный средним сыном (Быт. 9), представил собою прообраз Спасителя, а Хам – народа иудейского; как Самсон, полюбивший блудницу и бедную Далилу, гораздо больше умертвил врагов при смерти, чем при жизни своей (Суд. 16) – в образ смерти Спасителя; как почти все святые, патриархи и пророки в каком-нибудь отношении представляли образ Спасителя: так и Мелхиседек, – тем, что он был хананеянин и не из рода иудейского – был прообраз священства Сына Божия, о котором говорится в сто девятом псалме: Ты еси священник во век по чину Мелхиседекову. А чин Мелхиседека объясняют во многих отношениях: он был вместе и царь и священник, и имел священство прежде обрезания – в образ того, что не язычники от иудеев, а иудеи от язычников получат священство; он был помазан не елеем священническим, как повелевают законы Моисея (Лев. 8, 1), но елеем радости и чистотою веры, не закалал жертв плоти и крови и не брал внутренностей бессловесных животных, но освятил таинство хлебом и вином, простым и чистым жертвоприношением Христа. Представляют и многие другие отношения, но говорить о них не позволяет краткость письма.

Не говорю о том, что подробнее рассуждается об этом в послании к евреям, которое принимают все греки и некоторые из латинян, – где говорится, что этот Мелхиседек, то есть царь правды, был царь Салима, то есть царь мира, без отца, без матери; и как это понимать – тотчас объясняется одним словом άγηνεαλόγητος (без причта рода), – не потому, что он был без отца и матери, – поскольку и Христос по той и другой природе имел и отца и матерь, – но потому, что в книге Бытия он вдруг представляется встречающим Авраама, возвращающегося после победы над врагами и ни прежде, ни после имя его не упоминается. Апостол говорит, что священство Аароново, т.е. народа иудейского, имело и начало и конец, а священство Мелхиседеково, т.е. Христа и церкви в отношении и к прошедшему и к будущему, вечно и не имело никакого основателя, и что с уничтожением священства бывает и перемена закона, чтобы не от Агари рабыни и горы Синая, а от Сары свободной и крепости Сиона исходило слово Господне, и закон Божий от Иерусалима. Уже вначале апостол усиливает трудность предмета, говоря: о нем же многое нам слово и неудобь сказаемое глаголати (Евр. 5, 11) не потому, чтобы апостол не мог объяснить этого, но потому, что было неблаговременно, поскольку он убеждал евреев, т.е. иудеев, а не верных, которым он мог бы вполне поведать таинство. Однако же, если сосуд избранный недоумевает пред таинством и признает неизглаголанным то, о чем он рассуждает, то насколько более мы, червяки и насекомые (pulices), должны сознаваться только в знании незнания и, так сказать, обширнейший дом показывать чрез маленькое отверстие, – когда говорим, что апостол сравнивает между собою два священства – народа первого и последующего? Эту мысль апостол проводит во всем рассуждении, что прежде Левия и Аарона был священник Мелхиседек из язычников, достоинство которого было настолько выше (первых), что он благословил будущих священников иудейских в чреслах Авраама. И все дальнейшее, что говорится в похвалу Мелхиседека, должно относить к образу Христа, совершенства коего суть тайны церкви.

Это я читал в книгах греков, и хотел, так сказать, в небольшом рисунке представить обширнейшие пространства земель, не растягивая широких воззрений и рассуждений, но очерчивая их только в некоторых пунктах и сокращенно, чтобы в коротком письме ты узнал мнения многих вместе. Но так как ты по-дружески спрашиваешь и все, что я знаю, будет сообщено надежному слуху, то я представляю и мнение евреев и, для полного удовлетворения любознательности, приведу самые еврейские слова: umilchesedek melec salem hosi lehem vaiain, uhu choen leel elion: vaibar cheu vaiomer baruch abram leel elion cone samaim va ares: ubaruch el elion eser maggen sarach biadach vaiothen lo maaser mecchol (Быт. 14, 18). На латинском это значит: «И Мелхиседек, царь салимский, вынес хлеб и вино; был же он священник Бога вышнего: благословил его и сказал: благословен Авраам Богом вышним, который сотворил небо и землю: и благословен Бог вышний, который предал врагов твоих в руки твои; и дал ему десятину из всего». Говорят также, что Мелхиседек есть Сим, первый сын Ноя, в то время, когда родился Авраам, имевший триста девяносто лет, которые вычисляются следующим образом: Сим, во второй год после потопа, когда ему было сто лет, родил Арфаксада, после рождения которого жил пятьсот лет, с прежним – шестьсот. Арфаксад тридцати шести лет родил Салема (Сулу), Салем тридцати лет родил Евера, а Евер тридцати четырех лет родил Регу (Регава), Регу тридцати двух лет родил Серуха, Серух, достигши тридцати лет, родил Нахора, который двадцати девяти лет родил Фарру, который семидесяти лет родил Аврама и Нахора и Аррана. Сосчитай годы каждого до рождения сына и найдешь, что от рождения Сима до рождения Авраама прошло триста девяносто лет. По расчету таким образом оказывается, что Сим тридцатью пятью годами пережил своего потомка в десятом колене – Авраама⁸¹.

Вместе с этим говорят и то, что до священства Аарона все первенцы из рода Ноя, ряд и порядок которых представляет книга Бытия, были священники и приносили жертвы Богу, и что в этом и состояли права первородства, которые Исав продал брату своему Иакову (Быт. 27). Поэтому, говорят, неудивительно, если Мелхиседек вышел навстречу победителю Аврааму и для угощения его и ратников его вынес хлеб и вино, – поскольку он должен был сделать это своему праправнуку, – и получил от него десятину из добычи от победы, или (что сомнительно) сам дал ему десятину из своего имения и оказал дедовскую щедрость в отношении к племяннику (потому что и по еврейскому тексту и по переводу семидесяти можно разуметь и то и другое – что Мелхиседек и получил десятину из добычи, и сам дал Аврааму десятину из своего имения, хотя апостол в послании своем к евреям (гл. 7) очень ясно определяет, что не Авраам принял от Мелхиседека десятину из богатства, но что священник принял часть из добычи от врагов).

А Салим не есть Иерусалим, – имя, составленное из греческого и еврейского слова, – как думает Иосиф и все наши: примесь иностранного языка показывает нелепость этого мнения; – а есть город около Скифополя, который доселе называется Салимом и там показывается дворец Мелхиседека, величественными развалинами свидетельствующий о великолепии древнего здания, о котором упоминается и в последней части Бытия: «и пришел Иаков в Сакоф, т.е. в кущи, и сделал там себе дома и кущи и перешел в Салим, город страны Сихемской, который находится в земле Ханаанской» (Быт. 33:17–18).

Нужно также обратить внимание и на то, что когда Авраам возвращался после победы над врагами, которых он преследовал до Дана (Быт. 14), страны, которая теперь называется Панеадою, – то на пути ему был не Иерусалим, стоящий в стороне, а столичный город Сихема, о котором и в евангелии читаем: бе же Иоанн крестя в Еноне близ Салима, яко многи воды бяху ту (Иоан. 3, 23). И нет нужды, называть ли его Салемом или Салимом, потому что, при очень редком употреблении евреями гласных в средине слов, по произволу и различию читателей те же слова произносятся различными звуками и акцентами.

Это я узнал от ученейших людей этого народа (греков), которые так далеки от мысли, что Мелхиседек был Дух Святой или ангел, что даже приписывают ему самое определенное имя человека. И подлинно, неразумно делают некоторые, когда на том основании, что священство Христово не имеет конца, что Он, как царь и священник, сделал нас и родом царским и родом священническим (1Пет. 2, 9), и что Он, как камень краеугольный, соединил обе стены и из двух стад, как пастырь добрый, сделал единое стадо (Ин. 10:16), – на этом основании возводят в таинственный смысл то, что говорится в прообразе, так что уничтожают истинность исторического события и говорят, что явился не царь, а ангел в образе человека; – говорят это, когда евреи так стараются показать в Мелхиседеке царя салимского, сына Ноева Сима, что передают предшествующее следующим образом: «Вышел же царь салимский в сретение ему (без сомнения Аврааму) после того как возвращался он с поражения Ходорлаомора и царей, которые были с ним в долине Саве: это есть долина царя», а за этим непосредственно следует: «и Мелхиседек царь салимский вынес хлеб и вино» и прочее. Итак, если это есть город царя и долина царя или, как перевели семьдесят, – поле, которое теперь палестинцы называют Авлоном: то, очевидно, Мелхиседек был человек, который царствовал над известною местностью, в долине и городе.

Вот что я слышал, что я читал о Мелхиседеке. Мое дело было представить свидетелей; судить об их достоверности пусть будет делом твоим. Если ты и отвергнешь всех их, то наверно не согласишься и с тем твоим духовным толкователем, который, будучи неопытен и в слове и в познаниях, с такою гордостью и авторитетом провозгласил Мелхиседека Духом Святым, что оправдал весьма справедливое греческое изречение: «неопытность рождает смелость, ученость производит осторожность». После продолжительной болезни, я мог освободиться от лихорадки только в четыредесятницу и, приготовляясь к другому труду, немногие остающиеся дни употребил на объяснение евангелия от Матфея, и с таким усердием принялся за оставленные занятия, что послужившее в пользу для изучения языка повредило телесному здоровью.

Молва часто многое извращает в ту и другую сторону и ложно расславляет и о людях добрых дурное и о дурных хорошее. Поэтому и я радуюсь свидетельству обо мне твоего священства и любви священного пресвитера Евсевия; и не сомневаюсь, что вы публично говорите обо мне иначе, но я боюсь тайного осуждения вашей мудрости. Посему умоляю вас – более помните обо мне и делайте меня достойным похвалы вашей. Что ты первый вызвал меня на переписку, и мне досталась второстепенная роль отвечать тебе – это произошло не от невнимания к друзьям, но от незнания, потому что если бы я знал, то предупредил бы твое послание.

Смысл суда Соломонова о споре двух женщин блудниц (3Цар. 3), насколько он относится к простой истории, – очевиден: двенадцатилетний отрок не по летам мудро рассудил дело, основываясь на внутреннем влечении человеческой природы. Поэтому и удивлялся ему и страшился его весь Израиль, – т. е. потому, что не могло скрыться явное от того, который так мудро понял сокровенное. А относительно прообразовательного смысла, по слову апостола: сия же вся образи прилучахуся онем: писана же быша в научение наше, в нихже концы век достигоша (1Кор. 10, 11) – некоторые из греков думают, что эту историю должно понимать в отношении к синагоге и церкви и относить все к тому времени, когда после креста и воскресения, как во Израиле, так и у народа языческого начал царствовать истинный Соломон, т.е. миротворец. А что синагога и церковь в св. Писании называются прелюбодейцами и блудницами – в этом нет никакого сомнения.

С первого взгляда это кажется богохульством; но если мы обратимся к пророкам, т.е. к Осии, который взял жену блудницу и родил сынов блужения (Ос. 1) и потом прелюбодейцу, – и к Иезекиилю, который обличает Иерусалим как блудницу, которая гонялась за своими любовниками, разлагала голени всякому мимоходящему и строила дома разврата на многолюдных местах (Иезек. 16): то увидим, что Христос пришел для того, чтобы сочетать браком блудниц, чтобы из двух стад сделать одну овчарню и, разорив средостение, собрать в один загон овец, прежде зараженных. Это два жезла, которые соединяются у Иезекииля (гл. 37) и о которых чрез Захарию говорит Господь: и прииму себе два жезла, единаго нарекох доброту, а другаго нарекох уже, и упасу овцы (Зах. 11:7). И в Евангелии та жена блудница, которая омывает слезами ноги Иисуса и отирает волосами, и которой отпускаются все грехи, очевидно, изображает собою церковь, собранную из язычников (Лк. 7:37 и дал.). Я, прежде всего, разъяснил это, чтобы кому-нибудь не показалось несообразным, если синагога и церковь называются блудницами, из коих одна по суду Соломона была удостоена обладания сыном. Благоразумный слушатель спросит: каким образом церковь может быть блудницею, церковь, которая не имеет скверны или порока (Еф. 5, 27)? Мы не говорим, что церковь осталась, но что она была блудницею. Ибо говорится, что Господь принимал гостеприимство и в доме Симона прокаженного – конечно, не потому, что он был прокаженным в то время, когда принимал Господа, но потому, что он прежде был прокаженным. И Матфей в перечне апостолов называется мытарем не потому, что и получив апостольское служение он остался мытарем, а потому, что прежде был мытарем, чтобы там, где умножился грех, преизбыточествовала благодать.

Вместе с этим посмотри, что говорит церковь против клевещущей синагоги: аз и жена сия жихом и дому едином (3Цар. 3, 17): ибо после воскресения Спасителя из того и другого народа составилась одна церковь. И как хорошо говорит далее: «и родила я у ней в ложнице»: ибо церковь из язычников, которая прежде не имела закона и пророков, родила в доме синагоги, не вышла из ложницы ее, а вошла в нее. Поэтому и в Песни Песней говорит: введе мя царь в ложницу свою (Песн. 1:3), и в другом месте: «и не отвергну тебя. Взявши, введу тебя в дом матери моей, и в ложницу той, которая зачала меня» (Песн. 3:4). И бысть по третием дни рождения моего, роди и жена сия. Если размыслишь о Пилате, который, умывая руки, говорил: неповинен есмь от крове праведнаго сего (Матф. 27, 24), о сотнике, который пред крестом исповедал: во истину человек сей Сын бе Божий (Марк. 15, 39), о тех, которые прежде страдания чрез Филиппа желают видеть Господа: то не будешь сомневаться, что первая родила церковь, а потом родился народ иудейский, о котором Господь молился: Отче, отпусти им; не ведят бо, что творят (Лк. 23, 34). И в один день уверовали три тысячи, а на другой пять тысяч (Деян. 2 и 4). И бехом купно (ибо у всего множества верующих было одно сердце и одна душа) и бе никтоже с нами, кроме обоих нас в дому: – не было никого ни из богохульных иудеев, ни из поклоняющихся идолам язычников. И умре сын жены сея в нощи: – ибо когда она соблюдает закон и к благодати Евангелия присоединяет бремя учения Моисеева, то бывает покрыта мраком заблуждения. «Во сне задавила его мать его», которая не могла сказать: аз сплю, а сердце мое бдит (Песн. 5, 2). И воста в полунощи, и взя отроча мое от объятий моих (церкви) и усни е на лоне своем. Перечитай все послание Апостола к Галатам, и увидишь, как синагога старается присвоить сынов церкви, так что апостол говорит: чадца моя, имиже паки болезную, дóндеже вообразится Христос в вас (Гал. 4, 19). Она взяла живого не для того, чтобы обладать им, а чтобы умертвить его, ибо она сделала это не из желания иметь сына, а по ненавистной ревности и сына своего, умершего в обрядах закона, подложила в лоно церкви.

Долго рассуждать о каждом предмете порознь, – как церковь чрез апостола Павла и церковных мужей не признавала своим сыном подчиненного закону и признавала во свете только того, кого не видела во тьме. От этого и возник спор в присутствии царя, когда одна говорила: «твой сын мертвый, а мой живой» и другая отвечала: «лжешь, мой сын жив, а твой умер», и таким образом спорили пред царем. Тогда царь Соломон, под которым очевидно, разумеется Спаситель (по семьдесят первому псалму, который надписывается именем Соломона, но в котором, без всякого сомнения, все содержание относится не к умершему Соломону, а к величию Христа), представляется незнающим и, по плотским расчетам, непонимающим человеческих привязанностей, как и в другом месте, спрашивает: где положисте Лазаря (Иоан. 11, 34) и жену кровоточивую: кто прикоснулся ризам Моим (Марк. 5, 30), – требует меча, о котором сказал: не мните, яко приидох воврещи мир на землю: не приидох воврещи мир, но меч. Приидох бо разлучити человека на отца своего, и дщерь на матерь свою и невесту на свекровь свою. И врази человеку домашнии его (Мф. 10:34–36), и испытывает природу Господь природы и по воле обоих хочет разделить живого сына на закон и благодать, говоря, что он хочет этого не потому, чтобы он одобрял это, а для того, чтобы обличить ложь синагоги. Она, не желая, чтобы сын церкви жил в благодати и через крещение получил свободу, охотно соглашается, чтобы дитя было рассечено, хочет не иметь, а убить его. Церковь же, уверенная, что это сын ее, охотно уступает его завистнице, чтобы он, по крайней мере, жил у соперницы, лишь бы только, разделенный на закон и благодать, не был поражен мечем Спасителя. Поэтому апостол говорит: се аз, Павел, глаголю вам, что если соблюдаете закон, Христос вас ничтоже пользует (Гал. 5, 2).

Вот что сказано под покровом аллегории. Впрочем, твоя мудрость очень хорошо знает, что в прикровенных образах тропологии не те же правила, что и в смысле историческом. Если где-нибудь я претыкаюсь и если мудрому читателю кажется произвольным написанное мною, то пусть он относит это к вине автора; потому что, истомленный долгою болезнью, я и это наскоро продиктовал писцу, лежа в постели, и написал не для того, чтобы решить вопрос, а для того, чтобы не казалось, что я вначале дружбы отказываю тебе в какой-нибудь просьбе. Помолись Господу о моем здоровье, чтобы после мучительной двенадцатимесячной болезни я мог написать что-нибудь достойное твоего внимания, и прости, если обильная речь не льется обычным течением. Диктуется не с таким изяществом, как пишется: в последнем случае мы часто перевертываем стиль, чтобы написать достойное чтения; в первом – скорою речью свертываем все, что придет на язык. С удовольствием я увиделся с Капинием, который расскажет тебе, какую тяжкую и опасную болезнь терпел я даже до настоящего дня, когда тебе продиктовал это письмо.

Пораженный горестным известием о смерти святого и почитаемого Люциния, я едва мог продиктовать краткое письмо. Не потому поражен я, что скорблю об участи его ибо знаю, что он перешел к лучшему, по слову Моисея: мимошед, увижду видение великое сие (Исх. 3:3); но страдаю по любви к нему, – от того, что я не удостоился видеть лица того мужа, который, думал я, скоро прибудет сюда. Истинно изречение пророческое о жестокости смерти, что она разделяет братьев и неумолимая и беспощадная разлучает между собою самые дорогие имена. Но мы имеем и утешение, поскольку она умерщвлена, по слову Господа, и ей говорится: «буду смертию твоею, смерть, буду раною твоею, ад», и далее: наведет Господь ветр зноен от пустыни и изсушит жилы его и опустошит источники его (Ос. 13:14–15), Ибо произошла ветвь от корня Иессеева и цвет от девственного стебля произрос (Ис. 11, 1)⁸², цвет, который в Песни Песней говорит: аз цвет польный и крин удольный (Песн. 2:1). Цвет наш – погибель для смерти; и для этого Он и умер, чтобы его смертью была умерщвлена смерть. А что говорится о ветре, который будет наведен от пустыни – этим означается девственная утроба, которая без соединения и семени мужеского родила младенца – Бога, который огнем Духа Святого осушил источники похотей и воспевал во псалме: в земли пусте и непроходне и безводне: тако во святем явихся тебе (Пс. 62:3). Таким образом, против жестокости смерти и самой неумолимой необходимости мы укрепляемся тем утешением, что скоро увидим тех, об отсутствии коих скорбим. Ибо смерть не называется смертью, а успением и сном. Поэтому и святой апостол запрещает скорбеть об усопших (1Сол. 4:13), чтобы мы веровали, что усопшие могут быть воскрешены и, после предопределенного успокоения, бодрствуют со святыми и с ангелами возглашают: слава в вышних Богу и на земли мир, в человецех благоволение⁸³ (Лк. 2:14). На небе, где нет греха, – торжество, непрерывная хвала и безустанные славословия, а на земле, где раздор, войны и негласия, должно просить мира, и мира не у всех, а у людей благой воли, и к ним относится приветствие апостольское: благодать вам и мир от Бога Отца и Господа нашего Иисуса Христа да умножится (Рим. 1:7), чтобы в мире было место его и жилище его в Сионе (Пс. 75:2), т.е. на столпе, на высоте догматов и добродетелей, в душе верующего, ангел которой выну видит лице Божие (Мф. 18:10) и откровенным лицем созерцает славу Божию.

Поэтому прошу тебя и, как говорят, возбуждаю подвизающуюся на поприще, – люби своего Люциния как брата, но и радуйся, что он царствует со Христом, ибо восхищен бысть, да не злоба изменит разум его. Угодна бо бе Господеви душа его и скончався вмале исполни лета долга (Прем. 4, 11–14). Более достойны сожаления мы, которые постоянно боремся со грехами, оскверняемся пороками, получаем раны и имеем отдать отчет в каждом слове праздном. Он уже безопасным и победителем смотрит на тебя с высоты, ободряет в подвигах, и приготовляет тебе место подле себя с тою же привязанностью и любовью, с какою и на земле уже, забыв о супружеских обязанностях, он начал иметь в тебе сестру и даже брата, так как целомудренное общение не имеет брачного пола. И если у нас, когда мы живем еще во плоти и возродились во Христе, несть иудей, ни еллин, несть раб, ни свободь, несть мужеский пол, ни женский, но вси едино о Христе (Гал. 3:28): то не тем ли более ни женятся, ни посягают, но яко ангели Божии на небеси будут⁸⁴ (Мф. 22:30; Лк. 20:35), в то время, когда тленное сие облачится в нетление, и мертвенное сие облачится в бессмертие? Когда говорит: ни женятся, ни посягают, но яко ангели Божии на небеси будут, то этим не уничтожается природа и свойство тел, но показывается величие славы. Ибо не написано: будут ангелами, но яко ангели, чем обещается подобие и отрицается тождество с ними. Будут, говорит, яко ангели, т.е. подобны ангелам; следовательно, не перестанут быть людьми. Будут прославлены и просияют ангельским светом, но, однако же, будут люди, так что и апостол будет апостолом и Мария – Мариею; и посрамится ересь, которая обещает неверное и великое и уничтожает верное и умеренное⁸⁵.

Так как я уже упомянул о ереси, то какою трубою достойного красноречия можно восхвалить нашего Люциния, который, в то время как в Испании свирепствовала подобно язве и заразительной болезни ересь Василида и опустошала все провинции между Пиринеями и океаном, сохранил чистоту церковной веры, решительно не принимая Армагиля, Барбелона, Абраксаса, Бальзама и смешного Левсибору и прочие больше чудовища, чем имена, которые для возбуждения неопытных и женских умов еретики заимствуют как будто из еврейских источников, запугивая простецов варварскими звуками, чтобы они пред непонятным тем более благоговели. Ириней, муж времен апостольских и ученик Папия, слушателя евангелиста Иоанна, и епископ Лионской церкви говорит, что некто Марк, потомок Василида сначала пришел в Галлию и своим учением заразил те части ее, чрез которые протекают Рона и Гаронна, и в особенности этим заблуждением обольщал благородных женщин, обещая тайные мистерии и приобретая расположенность к себе магическими искусствами и тайными плотскими удовольствиями. Отсюда, перешедши Пиринейские горы, овладел Испаниею, и старался привлекать на свою сторону дома людей богатых и в них особенно женщин, которые водятся различными стремлениями, вечно учась и никогда не достигая познания истины. Это написал он (Ириней) почти за триста⁸⁶ лет назад, и написал в тех книгах, которые ученейшим и красноречивейшим языком составил против всех ересей.

Пусть из этого увидит мудрость твоя, какой похвалы достоин наш Люциний, который закрыл уши свои, чтобы не слышать учения крови, и расточил все имение свое и дал нищим, чтобы правда его пребывала в век века (Пс. 111:3). И не довольствуясь благотворительностью в своем отечестве, он и Иерусалимской и Александрийской церкви послал столько денег, сколько могло бы помочь бедности многих. Многие удивляются и восхваляют его за это; а я наиболее похвалю в нем ревность и усердие к писанию. С какою любовью просил он моих сочинений, и приславший шесть переписчиков (потому что в этой провинции мало умеющих писать по-латыни) переписал для себя все написанное мною с ранних лет и до настоящего времени! Он почтил не меня, ничтожного и меньшего из всех христиан и, по сознанию грехов, живущего на скалах вифлеемской деревни, но Христа, который прославляется в рабах своих и обещает это апостолам своим, говоря: «кто вас принимает, Меня принимает; и кто принимает Меня, принимает пославшаго Меня» (Мф. 10:40).

Итак, возлюбленнейшая дочь, это письмо любви моей прими как епитафию ему, и смело приказывай – чем я могу служить тебе в деле духовном, чтобы знали века грядущие, что тот, кто говорит у Исаии: положи мя яко стрелу избранну, и в туле своем скры мя (Ис. 49:2) уязвил мечем своим двух мужей, разделенных между собою таким пространством моря и суши, так что они, и, не зная друг друга по плоти, соединены между собою духом.

Да сохранит тебя, святую телом и духом, тот самарянин, т.е. хранитель и страж, о котором в псалме написано: не воздремлет, ниже уснет храняй Израиля (Пс. 120:4); hir, что значит страж (vigil), который сошел к Даниилу, да сойдет и к тебе, чтобы и ты могла сказать: аз сплю, а сердце мое бдит (Песн. 5:2).

Хотя я сознаю за собою много грехов и ежедневно коленопреклоненный говорю в молитве: грехи юности моея и неведения моего не помяни (Пс. 24:7), но зная изречение апостола: да не разгордевся в суд впадет диаволь (1Тим. 3:6), и написанное в другом месте: гордым Бог противится, смиренным же дает благодать (Иак. 4:6), с молодых лет ничего так не старался избегать, как надменности и гордости, вызывающей против себя гнев Божий. Ибо я знаю, что учитель и Господь Бог мой в уничижении плоти сказал: научитесь от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем (Мф. 11:29) и прежде воспевал устами Давида: помяну, Господи, Давида и всю кротость его (Пс. 131:1), так как и в другом месте написано: прежде сокрушения возносится сердце мужу, и прежде славы смиряется (Притч. 18:12). Поэтому прошу тебя, не думай, что я прежде, по получении твоих писем, молчал и не относи ко мне неверности или небрежности других. Почему бы я стал молчать, вызванный твоею ласкою, и отталкивать своим молчанием твою дружбу, когда я обыкновенно даже сам ищу сближения и завожу сношения с людьми добрыми? Ибо «лучше два, чем один, и если один упадет, то его поддержит другой. Сплетенная втрое веревочка, не скоро разрывается, и брат, помогающий брату, поднимется» (Еккл. 4:9). Итак, пиши смело, и телесное отсутствие заменяй частою письменною беседою.

Не скорби, если ты не имеешь того, что имеют и муравьи, и мухи, и пресмыкающиеся, т.е. телесных очей, но радуйся, что имеешь то око, о котором в Песни Песней говорится: «уязвила ты меня, сестра моя невеста, одним из очей твоих» (Песн. 4:9), одним из очей, которым созерцается Тот, и о котором Моисей говорит: мимошед, увижду видение великое сие (Исх. 3:3). Наконец, читаем, что даже некоторые философы мира вырывали себе глаза, чтобы всю свою мысль сосредоточить на чистоте ума. И пророк говорит: взыде смерть сквозе окна ваша (Иер. 9, 21), и апостолы слышат: иже воззрит на жену ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею в сердце своем (Мф. 5:28). Поэтому и повелевается им поднимать глаза и смотреть на белеющиеся нивы, которые готовы для жатвы (Лук. 21. Иоан. 4).

А что ты просишь, чтобы нашими наставлениями умерщвлялись в тебе Навухоносор и Рапсак, и Навузардан и Олоферн, – то ты никогда не просил бы нашей помощи, если бы они жили в тебе. Но так как они мертвы и ты с Зоровавелем и Иисусом, сыном Иоседековым, великим священником (1Езд. 3) и с Ездрою и Неемиею начал созидать развалины Иерусалима и не бросаешь стяжания в дырявый кошелек, а уготовляешь себе сокровища на небеси; то поэтому ты и просишь нашей дружбы, признавая нас служителями Христа. Святую дочь мою Феодору, сестру, блаженной памяти, Люциния, которая сама себя поддерживает, ободряю и я своим словом: пусть не ослабевает она на начатом поприще, пусть многим трудом достигает святой земли через пустыню; пусть не выход из Египта считает она совершенною добродетелью, а достижение путем бесчисленных препятствий горы Навава и реки Иордана (Чис. 33); пусть примет в Галгале второе обрезание; пусть падет вместе с Иерихоном, потрясенная звуками труб священнических; пусть будет умерщвлен Адониседек; пусть падут Гай и Азор – эти некогда красивейшие города (Нав. 3:5–6, 10–11). Приветствуют тебя братья, находящиеся с нами в монастыре. Чрез тебя искренно приветствуем святых, удостаивающих нас своей любви.

Прошло много лет, как утешал я достопочтенную жену Павлу по случаю успения Блезиллы, когда была еще свежа эта рана. Проходит четвертое лето с тех пор, как, составляя епитафию Непоциану в письме к епископу Илиодору, истощил я тогда в этой печали все свои силы. Почти два года назад по случаю скоропостижной кончины Павлины, написал краткое письмо моему Паммахию, – стыдясь слишком много говорить и выставляться пред ученейшим мужем, чтобы не казалось, будто я не столько утешаю друга, сколько учу мудрого своею неразумною хвастливостью. Теперь, сын Океан, при моем собственном желании и сильном стремлении, ты налагаешь на меня должную обязанность, чтобы описанием новых добродетелей возобновил я старую материю своих посланий. В тех посланиях нужно было мерить или любовь отца, или скорбь родственника, или страсть супруга, и по различию лиц давать различные врачевания из св. Писания: для настоящего письма ты представляешь мне Фабиолу, – славу христиан, чудо язычников, сетование бедных, утешение монахов. За что я ни примусь сначала, – все теряет цену в сравнении с последующим. Буду ли превозносить пост: но милостыни превосходят его. Буду ли восхвалять смирение: но пламенная вера выше его. Буду ли говорить о рубищах, которые любила она, о простой жизни и грубых одеждах, которые носила она, презирая шелковые платья: – но уничижение духом выше, чем смирение в образе жизни. С большим трудом оставляем мы гордость, чем золото и драгоценности, потому что, и, оставив последние, мы иногда гордимся рубищами и модную бедность распускаем по ветру общественного мнения. Добродетель скрытная и окрепшая в тайнике совести видит судью только в Боге. Поэтому она должна быть воспета новыми для меня похвалами и раскрыта с первых начатков обращения и покаяния. Иной, помня школу, быть может, вывел бы на сцену К. Максима, «того, кто медлительностью поправил нам дело» (Энеид.6) и весь род Фабиев, стал бы говорить о битвах, описывать сражения, выставлял бы на вид, что Фабиола произошла от такого знатного рода, – чтобы показать в предках то, что не имело значения в отрасли. Я же, более любя гостиницу Вифлеемскую и ясли Господни, где родительница – Дева родила отроча – Бога, рабу Христову буду производить не от знатного рода древней истории, а от уничижения церкви.

И так как уже с самого начала против меня как бы скалою встает туча порицающих ее за то, что она, оставив первого мужа, вступила во второй брак: то я не прежде буду восхвалять ее за обращение, как освободивши от обвинения. Первый муж ее, говорят, имел такие пороки, которых не могла выносить даже наложница и раба. Если я захочу говорить об этих пороках, то я унижу добродетель этой женщины, которая лучше желала подвергнуться обвинению в разводе, чем обесчестить часть своего тела и открыть пороки своего мужа. Представлю только то, чего достаточно для честной женщины и христианки. Господь повелел, что не должно отпускать жену кроме вины прелюбодеяния, и если она будет отпущена, то остается небрачною (Мф. 5:32, 19:3–9). Что повелевается мужам, то, конечно, простирается и на женщин: нельзя думать, что жену – прелюбодейку должно отпускать, а мужа – прелюбодея – нет. Прилепляяйся сквернодейце, едино тело есть с блудодейцею (1Кор. 6:16): следовательно, и женщина, соединяющаяся с блудником и нечистым, делается с ним одно тело. Иные законы цезарей и иные законы Христа, иное предписал Папиан и иное наш Павел. У них для мужчин делаются послабления в нечестии: при запрещении открытого разврата и прелюбодеяния, позволяется разврат в публичных домах и наложничество, – как будто виновность зависит от нарушения чести, а не от греховного расположения. У нас же, что не позволительно для женщин, равно непозволительно и для мужчин, и одна и та же обязанность определяется одинаковым условием. И так она оставила, как говорят, развратного мужа, оставила сообщницу его и его преступления, оставила (почти сказал я) то, чего не видала одна жена, тогда как об этом кричали все соседи. А если ее обвиняют, почему она, оставивши мужа, не осталась безбрачною, то я охотно признаю эту вину, показавши впрочем, ее необходимость. Лучше есть, говорит апостол, женитися, нежели разжизатися (1Кор. 7:9). Она была очень молода и не могла сохранить вдовства, она видела в членах своих ин закон, противовоюющь закону ума ея (Рим. 7, 23) и, побежденная и плененная им, чувствовала влечение к совокуплению. Она предпочла открыто сознаться в своей слабости и осуждаемым браком навлечь на себя некоторую тень, чем под почетным именем единобрачной делать дела блудниц. Тот же апостол хочет, чтобы молодые вдовицы вступали в брак, рождали детей и противнику не давали никакого повода к порицанию (1Тим. 5:14), и тотчас объясняет, почему он хочет этого: се бо некия развратишася в след сатаны. Таким образом, и Фабиола, думая, что она законно оставила мужа и, не зная силы евангелия, в котором всякое извинение к браку при жизни мужей вменяется женами в преступление, по неосторожности допустила одно преступление, думая избежать многих козней дьявола.

Но зачем останавливаюсь я на прошлом и забытом, стараясь оправдать преступление, в котором она сама раскаялась? Кто поверил бы, что после смерти второго мужа, пришедши в себя, в то время, когда легкомысленные вдовы, сбросив иго рабства, обыкновенно ведут себя свободнее, посещают публичные бани, бродят по улицам, выставляют напоказ сладострастные лица, – она облеклась во вретище, чтобы публично исповедать свой грех; накануне пасхи, в базилике Летерана, некогда усекнутого мечем цезаря, пред глазами всего народа римского стояла в ряду кающихся и с растрепанными волосами, бледным лицом и немытыми руками поникла неубранною головою, при общем плаче вместе с нею епископа, пресвитеров и всего народа? Каких грехов не очистил бы этот плач? Каких застарелых преступлений не омыли бы эти рыдания? Петр троекратно отречение загладил троекратным исповеданием (Иоан. 21). Богохульство Аарона и слитую из золота голову тельца исправили молитвы брата (Исх. 32). Убийство святого и самого кроткого мужа, равно как и прелюбодеяние, очистил семидневный пост Давида. Он лежал на земле, был повержен в прахе и, забыв о царской власти, искал света во тьме. Взирая только на Того, Кого он прогневал, он взывал плачевным голосом: Тебе единому согреших и лукавое пред Тобою сотворих (Пс. 50:6); даждь ми радость спасения твоего и Духом владычним утверди мя (там же ст. 14). И вот, тот, кто прежде своими добродетелями давал мне пример, как должно стоять, не падая, теперь своим покаянием научил, как восставать после падения. Кто между царями был нечестивее Ахаава, о котором св. Писание говорит: «не было другого такого как Ахаав, который продан был сотворить лукавое пред Господом» (3Цар. 21, 25)? Он, будучи обличен Илиею в убийстве Навуфея и услышав гнев Божий чрез пророка: понеже убил еси (Навуфея) и приял еси в наследие (виноград его): се аз наведу на тя злая и попалю задняя твоя и пр. – разодрал ризы свои, покрыл власяницею тело свое, постился во вретище и ходил с поникшею головою. Тогда был глагол Божий к Илии Фесвитянину, и Господь сказал ему: видел ли еси, яко умилися Ахаав от лица моего; сего ради не наведу зла во днех его (ст. 29). О, блаженное покаяние, привлекшее к себе очи Божии и с исповеданием греха изменившее грозное определение Божие! То же читаем мы в книге Паралипоменон (2Пар. 33) о Манассии, у пророка о Ниневии (Ион. 3:4) и о мытаре в евангелии (Лк. 16). Из них – первый удостоился получить не только прощение, но и царство, – вторая отклонила угрожающий гнев Божий, – третий, ударяя себя в грудь, не возводил очей к небу и со смиренным исповеданием грехов вышел оправданным более чем фарисей со своим гордым хвастовством добродетелями. Не место здесь превозносить покаяние и как бы в опровержение Монтана и Новата доказывать, что эта жертва угодна Богу и представлять из св. писания, что жертва Богу дух сокрушен (Пс. 50:19), еда хотением восхощу смерти грешника, а не еже обратитися ему (Иез. 18:23); возстани, возстани, Иерусалиме (Вар. 5:5; Ис. 60:1), и многое другое, что провозглашается трубами пророков.

Теперь я скажу только то, что и полезно для читателей и идет к настоящему случаю. Она (Фабиола) не постыдилась Господа на земле, и Он не постыдился ее на небе (Лк. 9). Всем открыла она рану свою, и на безобразную язву на теле ее смотрел плачущий Рим. Разорваны были по бокам одежды ее, обнажена голова, закрыты уста. Не вошла она в церковь Божию, но как Мария, сестра Моисея, сидела отдельно, вне стана (Чис. 12:15), чтобы, по отлучении священником, им же и снова быть принятою к общению. Сошла она с престола своих удовольствий, взяла жернов, молола муку и босыми ногами прошла потоки слез; села на угли огненные и они были ей в помощь. Била себя по лицу, которым нравилась своему второму мужу, ненавидела драгоценности, не могла видеть полотен, бегала украшений. Она так скорбела, как будто совершила прелюбодеяние и хотела исцелить одну рану с большими издержками на излечение.

Долго остановились мы на покаянии, – как бы на ровном месте, чтобы отсюда без всякого препятствия открылось пред нами более широкое поле для восхваления ее. Что сделала она, когда была принята в общение пред лицом всей церкви? Без сомнения, в день счастья она не забыла о днях тмы (Еккл. 11) и после кораблекрушения не хотела снова испытывать опасностей мореплавания. Еще более – все, какое было у нее имение (а оно было огромное и соответствовало ее происхождению), раздробила по частям и продала, и, обративши в деньги, употребила его на нужды бедных; и первая из всех учредила νοσοκομέιον⁸⁷, чтобы собирать сюда бедных с улиц, и согревать истощенные недугами и голодом члены нищих. Опишу ли я теперь различные болезни людей, – изуродованные носы, выколотые глаза, до половины обожженные ноги, покрытые струпьями руки, распухшие животы, изсохшие лядвеи, раздутые голени, червей, кишащих в разъеденных и загнивших частях тела? Сколько раз сама она на своих плечах носила смрадных больных, пораженных желтухою! Сколько раз омывала гнойную кровь из ран, на которую иной не мог бы и взглянуть! Она собственноручно давала пищу, и лекарственным питьем поддерживала живой труп. Зная, многие богатые и благочестивые люди по слабости организма (stomachi) оказывают подобного рода милосердие при помощи других, и милостивы деньгами, а не руками. Хотя я не упрекаю их и слабодушие их не объясняю недостатком веры, но насколько извиняю слабость организма их, настолько же до небес превозношу ревность души совершенной. Великая вера презирает все это. Она (Фабиола) знала, чего когда-то не сделал для Лазаря богач, облекавшийся в порфиру, и на каждую казнь осуждена надменная душа его (Лук. 16). Тот, кого мы презираем, кого не можем видеть, при взгляде на которого у нас поднимается тошнота, – подобен нам, сотворен из одной с нами персти, составлен из тех же элементов. Что терпит он, то же можем потерпеть и мы. Язвы его будем считать своими собственными, и всякая суровость к другому смягчится при скромном размышлении о себе самих.

«Если бы сто уст и сотню языков имел я,

Железный голос,

Не мог бы перечислить названья всех болезней» (Энеид. 6),

какие Фабиола так облегчала для нищих, что многие здоровые из бедных завидовали больным. Подобную же благотворительность оказывала она духовным, монахам и девственницам. Какой монастырь не получил поддержки от ее богатства? Какого больного и обнаженного не прикрыли одежды Фабиолы? На чью нищету не излилась неожиданная и скорая щедрость ее? Для милосердия ее был тесен Рим, и вот, она путешествовала по островам, по всему этрусскому морю и области Вольсков, и скрытые заливы извилистых берегов, где обитают лики монахов, или лично посещала со своею благотворительностью или посылала туда свои пожертвования чрез святых и верных мужей.

Отсюда, сверх всякого ожидания, она вдруг отправилась на корабле в Иерусалим и многим оказавши здесь помощь, несколько времени была у меня. Вспоминая о свидании с нею, я как теперь вижу ту, которую видел тогда. Иисусе благий, какою она исполнена была ревностью, какою любовью к божественным писаниям! Итак, желая утолить какой-то голод, пробегала она мыслью пророков, евангелия, псалмы, то предлагая вопросы, то слагая решения их в глубине своего сердца. И не удовлетворялась она в своем желании слушать, но прилагала разум, прилагала болезнь (Еккл. 3) и, как бы подливая масла в огонь, получала большую ревность. Однажды, когда мы держали в руках Числа Моисея и она скромно спрашивала меня, что значит такое множество имен, почему колена в различных местах соединяются различно, каким образом волхв Валаам так пророчествовал о будущих тайнах Христа (Числ. 20), что почти никто из пророков так ясно не предсказывал о Нем, – я отвечал как мог и старался удовлетворить ее любознательность. Перелистывая таким образом книгу, она дошла до того места, где изображается перечень всех станов, чрез которые народ, вышедши из Египта, достиг до потоков Иордана (Числ. 35). И когда стала допрашиваться причин и основания всего описываемого, то в некоторых предметах я запинался, другие решал небезукоризненно, а большею частью искренно сознавался в своем неведении. Но тогда она стала еще более домогаться и просить решения, как будто мне нельзя было не знать, чего я не знаю, и стала говорить, что она недостойна столь глубоких тайн. Что же было делать? Стыдясь отказать, я обещал ей собственное сочинение относительно этого вопроса, которое, – как уразумеваю теперь, по воле Божией, будучи отложено до настоящего времени, будет посвящено ее памяти, – чтобы облеченная священническими одеждами первого послания к ней⁸⁸, радовалась она, что через пустыню мира достигла, наконец, земли обетования.

Но продолжим начатое. Когда я заботился о достойном помещении для столь знаменитой женщины, поскольку она так желала уединения, что не хотела расстаться с гостиницею Марии: вдруг пришел в смятение весь восток, когда разнеслось известие, что из отдаленной Меотиды, лежащей между льдистым Доном и дикими племенами массагетов, оттуда, где ворота Александра кавказскими скалами сдерживают свирепых варваров, – нахлынули толпы гуннов, которые, налетая туда и сюда на своих быстрых конях, всюду разносили опустошение и ужас. Войска римского в то время не было; междоусобные войны задерживали его в Италии. Геродот говорит, что этот народ при Дарие, царе мидийском, двадцать лет держал восток в рабстве и год брал дань с египтян и эфиоплян. Да отвратит Иисус от римского государства таких ужасных зверей. Неожиданно появлялись они всюду и, предупреждая молву своею быстротою, не давали пощады ни религии, ни почести, ни возрасту; не имели сострадания к плачущим детям. Не начавшие еще жить умирали насильственною смертью, и, не зная своего несчастия, смеялись в руках и среди копий врагов. Общая единогласная молва говорила, что они идут в Иерусалим и стремятся в этот город, чтобы удовлетворить своей страшной жадности к золоту. Стены, при беспечности в мирное время остававшиеся в пренебрежении, починивались. Антиохия была в осаде. Тир, желая оторваться от материка, переселялся на древний остров. Тогда и мы были вынуждены приготовлять корабли, быть на морском берегу, опасаться нашествия врагов и, несмотря на сильные ветры, бояться более варваров, чем кораблекрушения, заботясь не столько о собственном спасении, сколько о чистоте девственниц. В то время у нас были кое-какие раздоры и домашние распри были сильнее войны с варварами. Меня удержало на востоке уже упроченное место и укоренившаяся с давних лет любовь к святым местам. Она (Фабиола), все имение которой заключалось в котомке, и которая во всяком городе была странницею, возвратилась в отечество, чтобы жить в бедности там, где была богатою, чтобы жить под чужим кровом, тогда как прежде сама давала приют многим и (чтобы не распространяться долее) в глазах города Рима просила у бедных того, что в его же глазах некогда раздавала.

Я скорблю только о том, что опустил из святых мест драгоценнейшую жемчужину. Рим возвратил то, что некогда потерял, и наглый и злословный язык язычников посрамлен очевидным свидетельством. Ее милосердие, смирение, веру пусть превозносят другие: я наиболее восхвалю ревность духа. Книгу, которою я когда-то в юности убеждал Илиодора к пустынножительству, она знала наизусть, и, смотря на стены Рима, скорбела, что она заключена в них. Забыв свой пол, не помня своей слабости и стремясь только к пустыне, она была там, где всегда пребывала духом. Не могли удержать ее советы друзей: она так хотела вырваться из города, как будто из оков. Экономию в деньгах и бережливую раздачу их она считала некоторого рода неверием. Не хотела она, чтобы другие раздавали милостыню, но истощивши свои средства, сама хотела принимать милостыню ради Христа. Она так поспешала (ко Христу), так нетерпеливо ожидала кончины, что можно было угадывать ее скорое переселение. Поэтому смерть не могла застать ее неприготовленною, так как она всегда была готова к ней.

Среди похвал женщине представляется мне и возлюбленный мой Паммахий. Павлина почила, чтобы он бодрствовал: она упредила супруга, чтобы оставить в нем служителя Христу. Он наследник супруги, а владетели наследства – другие. Муж и жена состязались, кому устроить обитель в лоне Авраама; соревновали и о том, кто кого превзойдет человеколюбием. Оба победили и оба побеждены; оба признали себя и победителями и побежденными, поскольку чего желал один, достигли оба. Соединили они имение, соединили свои намерения, чтобы при согласии росло дело, которое могло разрушиться при соревновании. Еще не сказано, как уже сделано. Покупается гостиница, и к гостинице стекаются толпы народа. «Нет труда в Иакове, ни болезни в Израиле» (Чис. 23:21). Моря доставляют нуждающихся в успокоении на материке; спешат из Рима на кораблях, чтобы после плавания нашли приют на гостеприимном берегу. Что Публий однажды сделал на острове Мальте в отношении к одному апостолу, и (чтобы не дать места противоречию) находящимся на одном с ним корабле⁸⁹, то делают они часто и в отношении к очень многим; и не только поддерживается нужда бедных, но щедрая для всех благотворительность заботится отчасти и о людях сознательных. Равным образом весь мир слышал о странноприимнице, устроенной на римской пристани; о чем весною знали в Египте и Парфии, летом узнали в Британии.

В кончине столь знаменитой жены мы видели исполнение написанного: «боящимся Господа все споспешествует во благое» (Рим. 8:28). По некоторому предчувствию будущего она писала ко многим монахам, чтобы они прибыли к ней, разрешили ее от тяжкого бремени и сотворили бы ей друзей от мамоны неправды, которые бы приняли ее в вечные обители (Лк. 16:19). Они прибыли; друзья уготованы; она скончала так, как желала и, сложивши, наконец, бремя, легче воспарила на небо. По смерти ее Рим доказал, какое благоговение имел он к Фабиоле при жизни. Она не испустила еще духа, не отдала принадлежащей Христу души,

«Как летучая молва, такой предвестница печали» (Aeneid. 1. 1),

собрала к погребению народ со всего города. Звучали псалмы, и аллилуиа, отдаваясь в высоте, потрясала позлащенные кровли храмов.

«Здесь юношей хор, там лик престарелых

В песнях славу жены и деянья ея повествуют» (Aeneid. 1. 8).

Не торжествовал так Фурий над галлами, Папирий над самнитами, Сципион над нумантийцами, Помпей над народами понтийскими. Они побеждали тела: она поработила духовные похоти. Слышу, какие толпы предшествуют ее гробу и как кучами сбегается народ при ее погребении. Ни улицы, ни портик, ни нависшие сверху кровли не могли вместить зрителей. Рим видел тогда все свои народы соединенными в один: все торжествовали при прославлении покаявшейся. И неудивительно, если люди ликовали о спасении той, об обращении которой радовались ангелы на небе.

Вот тебе, возлюбленная Фабиола, старческий дар ума моего, вот тебе жертва поминовения за твои заслуги! Часто восхвалял я девственниц, вдов и замужних, одежды коих всегда были белы, кои последуют Агнцу, аможе аще пойдет (Апок. 14:4). Счастливо похвальное слово, которое не пятнается ни одним пороком целой жизни. Да удалится зависть, да бежит ненависть. Если домовладыка благ, то зачем око наше лукаво? Впавшая в разбойники подъята раменами Христа (Лк. 10). У Отца обителей много (Ин. 14). Где умножился грех, стала преизобиловать благодать (Рим. 5). Кому больше оставляется, больше любит (Лк. 7).

О сорока двух станах израильтян в пустыне

В семьдесят седьмом псалме, который, по евангелисту Матфею (Мф. 13:35), мы признаем изглаголанным от лица Господа, излагается история десяти казней в Египте и исхода израиля в пустыню. Никто не сомневается, что написанное здесь так составлено, что как бы иное говорит буква и иное должно уразумевать сокрытым под нею: отверзу, говорит, в притчах уста моя, провещаю гадания исперва. Елика слышахом и познахом я, и отцы наши поведаша нам (Пс. 77:2–3). Отсюда и апостол выражает ту же мысль и в тех же словах: Сия же вси образи прилучахуся онем: писана же быша в научение наше, в них же концы век достигоша (1Кор. 10:11), и: не хощу вас не ведети, братие, яко отцы наши вси под облаком быша и вси сквозе море проидоша: и вси в Моисея крестишася в облаце и в мори: и вси тожде брашно духовное ядоша и вси тожде пиво духовное пиша. Пияху же от духовнаго последующаго камене: камень же бе Христос (там же, 1 и след.). Итак, если часть истории пути из Египта принимается в смысле духовном, то и прочее, что апостолом, по недостатку времени, опущено, также должно быть понимаемо в том же смысле. Ибо тот же пророк, который в другом месте говорил: вселихся в селении кидарскими: мною пришелствова душа моя (Пс. 119:5), будучи не в состоянии переносить удаления от святой земли, со слезами вопиет и говорит: сия помянух и излиях на мя душу мою: яко (пока не) пройду в место селения дивна даже до дому Божия, во гласе радования и исповедания, шума празднующаго (Пс. 41:5) и в другом псалме говорит: открый очи мои, и уразумею чудеса от закона твоего (Пс. 118:18) и Павел говорит: закон духовен есть (Рим. 7:14) и Сам Господь: аще бысте веровали Моисеови, веровали бысте убо и Мне: о мне бо той писа (Ин. 5:46) и евангелие от Луки: и начен от Моисея и от всех пророк, сказаше има от всех писаний, яже о Нем (Лк. 24:27). Итак, иудеи – эти малолетние, которые не могут вкушать твердой пищи и питаются еще млеком младенцев (1Кор. 3:2) – пусть читают о плотском Фараоне и Чермном море, по которому он плавает в Индию, и манне, похожей на кориандр; пусть в плотском смысле понимают все написанное: о проказе домов и о проказе кожи и жил, о воле-убийце и животном, виновном в прелюбодеянии и о проколотом шилом ухе еврея, желающего служить за жену и детей. А мы, оставив Капернаум, – прекрасное некогда поле – и вышедши с Иисусом в пустыню, будем питаться Его хлебами (Мф. 14:15 и д.; Мк. 6:35 и д.), – если неразумны и подобны бессловесным – ячменными, если же разумны – пшеничными, смолотыми из того зерна, которое, упав на землю и умерши, принесло много плодов. Девятью казнями поражен был Египет и вынужден Фараон отпустить народ Божий. Наконец, он лишился первенцев, чтобы первенцы Израиля были посвящены Богу. Те, кои прежде старались удержать (израильтян), теперь настойчиво выгоняют их. Истребитель приходит и не смеет коснуться пастушеской и влажной страны Гессемской, поскольку вереи дверей (postes) израильтян были отмечены кровью агнца и самым делом говорили: знаменася на нас свет лица твоего, Господи (Пс. 4:7). Отсюда и самый праздник называется Phase, что мы можем назвать прехождением, потому, что от худшего, достигая лучшего, оставляем мрачный Египет. Но пора уже, по обещанию, проследить порядок израильских станов.

В последней части книги Чисел (Числ. 33), которая у евреев называется vaiedabber, написано: сии станове сынов израилевых, егда изыдоша из земли египетския с силою своею рукою Моисеевою и Ааронею (ст. 1), – станы, которые греки называют άπάρσεις, а мы, по особенности языка, точнее перевели словом mansiones (станы), или так как говорится о войске – castra (лагери). Излагается перечень станов от первого до последнего, и всех насчитывается сорок два, о которых Матфей говорит: от Авраама до Давида родове четыренадесяте, и от Давида до преселения вавилонскаго родове четыренадесяте, и от преселения вавилонскаго до Христа родове четыренадесяте (Мф. 1:17), т.е. всех родов сорок два. Чрез эти-то станы проходит истинный еврей, который поспевает перейти от земли на небо, и, оставив Египет мира сего, идет в землю обетования. И неудивительно, если мы достигаем царства небесного в этом таинстве числа (42-х): чрез это число Господь и Спаситель от первого патриарха достиг девы, – как бы Иордана, который, разливаясь полным потоком вод, изобиловал благодатью Духа Святого. А что написано, что народ вышел рукою Моисея и Аарона, то разумей под этим закон и священство, дела и богопочтение, из коих одно необходимо должно соединяться с другим, ибо как добродетель не приносит пользы без познания Творца, так и богопочтение не приводит ко спасению без исполнения заповедей Создателя. Сими двумя руками, как бы двумя серафимами мы возносимся на исповедание святой Троицы, взывая: свят, свят, свят Господь Бог Саваоф.

Первый стан

Воздвигошася от Рамессы в месяц первый, в пятыйнадесять день перваго месяца: наутрие пасхи изыдоша сынове израильтестии рукою высокою пред всеми египтяны. И египтяне погребаху умершия от них вся, яже изби Господь всякаго первенца в земли египетстей: и в бозех их сотвори отмщение Господь.

Рамесса некоторыми переводится: «бурное волнение», или «горечь» и «съедение моли», а я полагаю, что вернее перевести: «гром радости». В этот город, лежавший на границе, собрался народ, хотевший выйти в пустыню, потому что, оставляя треволнение мира, от прежних пороков и от тли грехов, поедающей прежде всего саму себя, воздвигался слышать претворяющий всякую горечь в сладость глас Божий, гремящий с небес на горе Синае. А что глаголы божественные и изречения св. писания в круговороте века и мира сего называются громом, – это показывает псалмопевец, говоря: глас грома твоего в колеси (Пс. 76:19). И слышавшие глас Бога Отца при крещении Спасителя считали его громом⁹⁰. Воздвигнутые евангельскою трубою и возбужденные громом радости, мы выходим в первый месяц, когда «зима прейде, отъиде себе» (Песн. 2:11), когда начинается весна, прозябает земля, когда все обновляется; и выходим в пятнадцатый день первого месяца (Исх. 12) в наутрие пасхи, при полном свете луны, вкусив агнца непорочного и, по апостолу, обувши ноги и препоясавши чресла истиною (Еф. 6:14–15) и с жезлами в руках. Хотя, празднуя пасху в четырнадцатый день месяца, мы вкусили агнца в Египте, но полный свет озаряет нас тогда, когда рукою высокою мы оставляем Рамессу (высокою она называется так потому, что поразила Египет, так и потому, что спасла Израиля в глазах египтян, которые удивляются, что мы оставляем мир, терзаются ненавистью и затем, желая удержать нас, погибают, преследуя нас), когда египтяне погребают первенцев своих, их отцы, умершие в земных делах, погребают мертвых сыновей своих. Первенцы египетские, – это, кажется мне, мнения философов, которыми они удерживают обольщенных и обманутых ими людей. Когда живой Израиль избежал их, они облекают ими своих мертвецов, чтобы они не подражали примеру уходящих. Относительно дальнейшего: «и в богах их сотворил суд» (Числ. 33:4), или как перевели Семьдесят, «мщение» – евреи полагают, что в ту ночь, когда вышел народ, все храмы в Египте были разрушены или землетрясением, или молниями. Но духовно (понимая это), мы уразумеваем, что когда мы выходим из Египта, то падают идолы заблуждений и сокрушается всякая мудрость ложных учений.

Стан второй

И воздвигшеся сынове израилевы от Рамессы, ополчишася в Сокхофе (Числ. 33, 5).

Второй стан. Здесь пекут опресноки и сначала раскидывают палатки, от чего получило название и самое место, поскольку Сокхоф на нашем языке значит «палатки», или «шатры» (tabernacula sive tentoria), и отсюда праздник кущей в седьмой месяц, в пятнадцатый день месяца. Итак, вышедши из Египта, сначала ставим палатки, зная, что нам должно простираться далее. Тогда мы не вкушаем хлеба египетского, хлеба зла и неправды, но питаемся опресноками чистоты и истины (1Кор. 5:8), исполняя на деле заповедь Господа: блюдитеся от кваса фарисейска (Мф. 16:6). В этом стане нам повелевается всегда помнить о выходе из Египта, праздновать прехождение, т.е. пасху Господню, чтобы вместо пораженных первенцев египетских, посвящать Богу первенцев чрева своего и всех добродетелей.

Стан третий

И отправившись из Сокхофа, поставили лагерь в Ефаме, который находится на краю пустыни (Числ. 33:6).

Третий стан ставится после палаток, и здесь в первый раз Господь является ночью в столпе огненном, и днем в столпе облачном, чтобы предшествовать народу и указывать путь. Ефам – значит «мужество и совершенство», о котором и Давид воспевает: «ты сокрушил реки ефамския» (Пс. 73:15), т.е. «сильных». Великое мужество – оставить Египет и остановиться на краю пустыни. Из этого заключаем, что место Сокхоф было еще около областей Египта, потому что слова: «в Ефаме, который находится на крайних пределах пустыни», – показывают, что Сокхоф был на границе между пустынею и Египтом. Уготовим себе мужество, стяжим совершенную силу, дабы среди тьмы заблуждений и мрака ночи являлся нам свет ведения Христова, и дабы день наш имел прикрывающее облако, – чтобы при этих руководителях мы могли достигнуть святой земли.

Стан четвертый

И отправившись из Ефама, возвратились к Фиагироту, который находится против Веель-сефона, и поставили палатки против Магдола.

Четвертый стан – Фиагирот, что значит «уста благородных» и пишется через букву heth. Некоторые несправедливо hiroth переводят «деревни», ошибка очевидная, потому что вместо предшествующей частицы читают букву «аи». Веел-сефон на наш язык переводится: «Господь севера», или «всход на башню», или «имеющий тайны». Далее Магдол значит «величие», или «башня». Итак, стяжавши мужество, облагораживаемся в Господе, презираем тайны идола Веел-сефона и унижаем его славу и превознесенную гордыню. Ибо он не от юга, откуда пришел Господь, и не от полудня, где жених возлежит в цветах, но обладает северным, самым холодным ветром, от которого распространяются несчастия по земле. Будучи самым холодным, он называется благоприятным, присвояя себе ложное имя добродетели и счастья, тогда как производит только несчастья.

Стан пятый

И отправившись из Фиагирота, перешли по средине моря в пустыне: и шли три дня в пустыне Ефам, и стали станом в Мара (Числ. 33:8).

Пятый стан в Мара, – что в переводе значит «горечь». Израильтяне не иначе могли перейти пучины Черного моря и видеть погибель Фараона с войском своим, как стяжав почести в устах, то есть добродетели в исповедании Господа, не иначе, как тогда, когда уверовали в Бога и Моисея – раба Его, и услышали от него: Господь поборет по вас, вы же умолкните (Исх. 14:14) и когда, как победители, за запевающею Мариею, в тимпанах и ликах воспели песни торжествующих: поим Господеви, славно бо прославися: коня и всадника вверже в море (Исх. 15:1). После проповеди евангелия, после кущей людей странствующих, стяжав мужество, после почести исповедания, снова встречаются египтяне и Фараон. Из этого мы поучаемся всегда остерегаться ков врага и призывать милосердие Божие, чтобы избежать преследующего нас Фараона, чтобы он потопляем был в нас духовным крещением. Отправившись от Чермного моря, израильтяне вступили в пустыню Сур, которая называется и пустынею Ефам; шли здесь три дня и не имели воды, и пришли в Мара, которая получила имя от горечи. Источник имел воду, но не имел сладости. Ропщет народ, видя воды, которых не может пить. Мара – разумей воды буквы, которая убивает; если к ним примешивается исповедание креста и если с ними соединяются таинства страдания Господня, то все неприятное, горькое и грубое превращается в сладость. Посему и написано: положи Господь народу оправдания и суды, и искуси его (Исх. 15:25), ибо, где величие благодати, там и сила искушения. И не страшись, если после победы придешь к огорчению, ибо совершающие истинную пасху едят опресноки с горькими травами, и терпение производит опытность, опытность – надежду, надежда – спасение (Рим. 5:4). И у врачей некоторое противоядие, умеряющее вредные испарения, составляется из горьких веществ, но восстановляя здоровье, оказывается сладким, и наоборот: наслаждения и роскошь оканчиваются горькими последствиями, по слову писания: яже на время наслаждает твой гортань, последи же горчае желчи обрящеши (Притч. 5:3–4).

Стан шестой

И отправились из Мара, пришли в Елим, где было двенадцать источников вод и семьдесят пальм, и поставили там стан (Числ. 33:9).

Шестой стан в переводе значит «овны» и «сильные». Как хорош порядок добродетелей: после победы искушение, после искушения отдохновение. От горечи приходим к овнам и сильным пастырям стада, которым Господь чрез Иезекииля (Иез. 34) грозит судом за то, что одни из них не поили водою и притесняли овец, а другие были слабы и снисходительны. О них и двадцать восьмой псалом говорит: принесите Господеви сынове Божии, принесите Господеви сыны овни (Пс. 28:1). На шестом стане – мы наслаждаемся гостеприимством. Прежде никогда не встречались чистейшие источники, разве только там, где прорывалось учение наставников. Без сомнения речь идет здесь о двенадцати апостолах, от источников коих разлитые воды напоят жаждущую почву всего мира. Подле этих вод выросли семьдесят пальм, в которых также уразумеваем учителей второго чина, как свидетельствует евангелист Лука, что было двенадцать апостолов и семьдесят учеников низшей степени, которых также Господь посылал пред Собою по двое (Лк. 6:13–16, 10:1). О них говорит и Павел (1Кор. 15, 5–7), что Господь сначала явился одиннадцати, а потом всем апостолам, – желая показать, что одни должны считаться первыми, другие второстепенными учениками Христа. Утолим жажду из этих источников, и, вкусив сладких плодов победы, приготовимся к дальнейшим станам.

Стан седьмой

И отправившись из Елима, поставили стан при Чермном море (Числ. 33:10).

Чермное море, которое по-еврейски называется jam suph представляет седьмой стан. Спрашивается, каким образом после перехода чрез Чермное море, после источника Мара и после Елима опять пришли они к Чермному морю? Может быть, на дальнейшем пути они встретили какой-нибудь залив, около которого расположились лагерем, потому что иное дело перейти море, и иное – вблизи его стать лагерем. Из этого мы научаемся, что и после учения евангельского и самых сладких плодов победы иногда появляется пред нами море и прежние опасности восстают пред глазами, – хотя большая разница – перейти море и видеть его издали. Слово jam suph у евреев составлено со слов: «море» и «красный», а suph значит и «красный» и «тростник». Отсюда мы можем предполагать, что они пришли к некоторому болоту или озеру, которое было покрыто осокою и тростником. А что всякое собрание воды св. Писание называет морем, – в этом нет никакого сомнения. В книге Исход этого стана нет, а вместо него сказано, что от Чермного моря они пришли в пустыню Син, яже есть между Елимом и Синою (Синаем), в пятыйнадесять день втораго месяца изшедшим им от земли египетския (Исх. 16:1), т.е. в тридцать первый день после выхода из Рамессы.

Стан восьмой

И отправившись от Чермнаго моря, поставили стан в пустыне Син (Числ. 33:51).

Хотя восьмой стан по порядку станов в книге Исход есть только седьмой, но нужно заметить, что вся пустыня до горы Синая называется Син, и от всей страны получило имя и место одного стана, подобно тому, как Моав есть имя и города и страны. В этой пустыне было пять станов: Ям-суф, о котором мы говорили выше, пустыня Син, Дефка, Алус и Рафидим, о которых будем говорить впоследствии. А Син значит «куст» или «ненависть», из коих и то и другое приводит к таинственному смыслу, поскольку, достигши того места, с которого будет говорить к нам Господь, навлечем на себя великую ненависть врага. Тогда увидим купину горящую и несгораемую – Церковь, сжигаемую гонениями и не погибающую, так как в ней глаголал Господь. И заметь, что в восьмом стане, в котором наши точила, – почему и восьмой псалом подписывается этим именем, – мы уразумеваем пустыню купины, – в том смысле, многа чада пустыни паче, нежели имущии мужа (Ис. 54).

Стан девятый

И отправившись из пустыни Син, поставили стан в Дефке (Числ. 33:12).

Девятый стан. Имя это у евреев называется κρούμα, т.е. «толкание», как и Господь говорит: толцыте и отверзется вам (Мф. 7:7). А в книге еврейских имен я перевел это имя словами: «сцепление» и «отпущение», – что не должно смущать читателя. Да не думает он, что здесь противоречие: потому что там я перевел по народному употреблению, когда середина слова пишется чрез букву beth, а здесь в еврейском списке я нашел это слово написанным через phe, что означает больше толкание, чем сцепление. Смысл очевиден: после глаголов Господа, после восьмого числа воскресения⁹¹ мы начинаем толкать в тайны Христовы. Мудрого и любознательного читателя прошу помнить, что я перевожу имена по еврейскому тексту; в греческих же и латинских кодексах, за немногими исключениями, я нашел все извращенным, и удивляюсь, что некоторые ученые мужи и учители церкви решались переводить то, чего нет в еврейском, и из неправильно переведенного выводили ложные объяснения, так что в настоящем случае вместо Дефка читали Рефка, принимая одну букву за другую – так как далет отличается от реш только небольшим верхом – и переводили это слово «лечением» и отсюда выводили сообразный с этим таинственный смысл.

Стан десятый

Отправившись из Дефки, поставили стан в Алусе (Числ. 33:13).

Десятого стана в книге Исход нет; полагают, что он был также в пустыне Син, как говорит та же книга: «отправилось все множество сынов израилевых из пустыни Син чрез станы свои до уст Господа (juxta os Domini) и пришли к Рафидим» (Исх. 17:1). Отсюда видно, что именем одной страны (Син) обозначаются многие станы. Алус же значит закваска, которую, вземши, жена скры в сатех трех муки, дóндеже вскисоша вся (Мф. 13:33). В этой пустыне народ поднимает ропот по причине голода и, обратившись, видит вдали славу Божию в облаке, и получает вечером крастелей и на утро следующего дня – манну (Числ. 11).

И заметь, что на десятом стане полагается закваска и после насыщения мясами посылается манна и исполняется Писание: хлеб ангельский яде человек (Пс. 77:25).

Стан одиннадцатый

Отправившись из Алуса, поставили стан в Рафидиме, и не было там воды для народа (Числ. 33:14).

В книге еврейских имен я нашел одиннадцатый стан (Рафидим) неправильно переведенными словами: «узрел лице покровительствующее им», или собственно: «видение лица сильных» лучше переводить это: «поражение сильных» или «здравие сильных», или же, применительно к языку сирийскому, «опущение рук». Об этом стане говорится и в Исходе (Исх. 17:1) после выхода из пустыни Син. Здесь народ поднимает ропот по причине жажды: из скалы Орив прорывается и течет источник; и поскольку израильтяне искушали Бога, то и место получило имя Рафидим и Мессе, т.е. «искушение». Моисей восходит на гору: Иисус ратует против Амалика; во образ креста враг побеждается, когда же опускаются руки молящегося, то побеждают враги и гонят израильтян. Моисей садится на камень, о котором говорит Захария (Зах. 2:5), камень, который имел семь очей и который в книге Самуила называется aben ezer, т.е. «камень помощи» (1Цар. 4:1), и обе руки его (Моисея) поддерживают Аарон и Ур, т.е. «обитающий в горах» и «светлый». После победы над врагом приходит Иофор, приводит Сепфору и обоих сыновей, подает совет об избрании семидесяти старейшин и во образ церкви, собранной из язычников, слабость закона восполняется помощью Евангелия. Хорошо Рафидин называется «поражением», или «здравием сильных» – как потому, что здесь поражен был Амалик, так и потому, что укреплен Израиль. А если Рафидим по-сирийски значит опущение рук, то такое имя дано этому месту по причине преступления народа – поскольку он возроптал на Господа. – Я не столько излагаю, сколько касаюсь всего этого, довольствуясь кратким указанием, что после закваски Алуса и Мессы (служащей образом) Церкви, обыкновенно восстают против нас многоразличные искушения демонов.

Стан двенадцатый

И отправившись из Рафидима, поставили стан в пустыне Синайской (Чис. 33:15).

Стан двенадцатый. Тотчас тебе должно придти на мысль число апостолов. Один из многих, но больший всех, этот стан не отделяется от других по порядку, но превосходит по важности. К этому месту израильтяне пришли в сорок седьмой день, как говорит Писание: месяца же третияго изшествия сынов израилевых от земли египетския, в сий день приидоша в пустыню Синайскую: и воздвигошася от Рафидима приидоша в пустыню Синайскую, и ополчися тамо Израиль прямо горы. Моисей же взыде на гору Божию: и возва его Бог от горы, глаголя (Исх. 19, 1–3) и пр. И еще: рече же Господь Моисею: сошед засвидетельствуй людем и очисти я днесь и утре: и да исперут ризы. И да будут готовы в день третий: в третий же день снидет Господь на гору Синайскую, пред всеми людьми (там же ст. 10, 11). Это и исполнилось. Омыли израильтяне одежды свои, отделились от сообщения с женами, и в третий день Господь сошел на гору: в то время как она была покрыта дымом, при блеске молнии, громе, мраке и трубном звуке, которые ужасали сердца смертных, Моисей говорил и Господь ответствовал ему. Если высчитаем число, то найдем, что закон дан был на горе Синайской в пятидесятый день по выходе израильтян из Египта. Поэтому и празднуется праздник пятидесятницы и потом таинство Евангелия восполняется сошествием Св. Духа, так что как древнему народу закон был дан в пятидесятый день, – в этот истинный юбилей, в истинный год отпущения и в соответствие тем истинным пятистам пятидесяти динариям, которые опускаются должникам, – так в этот же день и Дух Святой сошел на апостолов и бывших с ними, собравшихся в числе ста двадцати – в числе лет Моисея, – и по разделении языков верующих весь мир исполнился евангельской проповеди. Долго было бы развивать все, что предписано в законе: – как устроена скиния, какие были жертвы, сосуды, одежды первосвященника и священников, обряды и служение левитов, как исчислен был народ. Скажу только, что к этому стану относится половина книги Исход, вся книга Левит и многие постановления книги Чисел – разделение народа по отдельным коленам и приношения князей, и для всего этого едва ли достаточно будет многотомного рассуждения. А sinai значит «кусты», – не один, как выше, в пустыне Син, а многие, так как там было начало, а здесь завершение; там единственное число, здеcь множественное; ибо иное дело получить одну благодатную силу, и иное – получить все.

Стан тринадцатый

И отправившись из пустыни Синайской, поставили стан в гробах похотения (Числ. 33:16).

Тринадцатый стан, имя коего видно из перевода, у евреев называется cabatorh atthava. Смысл же его виден из Евангелия – что Иисус тотчас после крещения возведен был Духом в пустыню и искушаем от дьявола. Так и Израиль после ближайшей беседы с Господом, пробыв около горы Синая год и четыре дня и по удивительному расположению станов, вступив в пустыню Фаран, что значит «дикий осел», или «свирепость», подчиняется здесь злому зверю⁹², презирая хлеб небесный и желая мяс египетских; – тогда внезапный огонь истребил очень многих и пожирающее пламя только по молитве Моисея поело землю (humum consumpsit). Тогда получают крастелей и едят их до тошноты и рвоты. Избираются семьдесят старейшин, идут к дверям скинии, а двое из них – Елдад и Модад остаются – не по пренебрежению к своей власти, а по смирению, так как считают себя недостойными этой почести, – и поэтому и вдали от скинии пророчествуют; по насыщении народа, еще брашну сущу во устех их, и гнев Божий взыде на ня и уби множайшая их, и избранным израилевым запят (Пс. 77:30–31), чтобы не стремились они ко злу: поэтому и место названо было гробы похотения, или, как читаем у Семидесяти, «память желания». Из всего этого все мы научаемся, что, оставив мудрость мирскую и презрев котлы египетские, мы не должны роптать против небесного хлеба Писаний, должны искать не пряностей египтян дебелоплотных⁹³, а простой пищи манны; иначе, если опять захотим домогаться их, будем есть их до тошноты и немедленно будем поражены огнем Господа и желание наше обратится в могилы для нас, так, что мы будем гробы повапленные, иже внеуду являются красны, внутрьуду же полни суть костей мертвых и всякия нечистоты.

Стан четырнадцатый

И отправившись от гробов похотения, поставили стан в Асерофе (Числ. 33, 17).

Четырнадцатый стан – в пустыне Фаран, что переводится: «притворы». На этом стане Аарон и Мариам ропщут на Моисея из-за эфиоплянки и в прообраз ревности против церкви, собранной из язычников, народ иудейский поражается смрадною проказою и не возвращается в стан и не получает прежнего здравия до тех пор, пока не исполнится определенное время исполнения языков. И на то обрати внимание, мудрый читатель, что, поскольку, достигши в двенадцатом числе⁹⁴ высшей добродетели, Израиль возгордился и в гробах похотения возжелал египетских мяс: то теперь полагает он новое основание и вступает в притворы, т.е. в предверие добродетели, показывая нам, что и стоящие могут падать и падшие могут восставать. Ибо Иисус лежит на падение и на восстание многих (Лк. 2:34) и Сам говорит чрез пророка: еда падаяй не возстает (Иер. 8, 4)?

Стан пятнадцатый

И отправившись из Асерофа, поставили стан в Рефме (Чис. 33:18). Вместо этого выше в той же книге читаем: после того, как народ отправился из Асерофа, поставили стан в пустыне Фаран (Числ. 13:1).

А это пятнадцатый стан. Нужно заметить, что и дальнейшие восемнадцать станов, которые теперь кратко перечисляются, – от Рефмы до Асионгабера, т.е. до тридцать второго стана, заключаются в пустыне Фаран. Думаю, что все написанное об этих станах совершалось в различные времена, но так как все это не распределено по отдельным станам, то и я скажу об этом в общем, чтобы потом перейти к дальнейшему. Рефма значит в переводе «звук», или «можжевельник», хотя многие доказывают, что άρκευθον у греков обозначает дерево другого рода. О можжевельнике говорит и первый псалом степеней по еврейскому подлиннику, – где написано: «что дастся тебе, или что приложится тебе к языку льстивому?» (Пс. 119:3–4) и пророк отвечает: «стрелы сильнаго изощренныя с углями можжевельников», – вместо чего у нас читается: «с углями опустошительными». Дерево это, говорят, очень долго сохраняет огонь, так что если горячие угли его будут покрыты пеплом этого же дерева, то могут сохраниться около года. Из этого научаемся, что после гробов похотения и притворов мы переходим к дереву, которое долго сохраняет жар, – чтобы пламенеть духом и ясным и возвышенным голосом проповедовать Евангелие Господа. С этого стана и до тридцать второго содержатся истории подобного рода. Посылаются в святую землю двенадцать соглядатаев, приносится на дереве виноградная кисть, и вкратце представляется страдание Христово. Народ иудейский поднимает ропот, страшась нападения исполинов; вопреки воле Божией вступает в войну с амаликитянами и хананеями и, потерпев поражение, уразумевает, какие жертвы он должен был совершить в святой земле. Дафан и Авирон и сыновья Корея восстают против Моисея и Аарона и поглощаются разверзшеюся землею. Первосвященник, вооруженный кадильницею, проходит посредине между мертвыми и живыми, и голосом священника останавливается ярость гнева Божия. Жезл Ааронов произращает цвет и листья, и прозябшее сухое дерево освящается в вечное воспоминание. Нет еще храма и есть уже служители, нет еще священников, и левиты приносили жертвы, и таинственное слово описывает виды их. Рыжая юница сжигается во всесожжении, и пепел ее делается очистительным окроплением (Числ. 19). Все эти образы требуют особых книг, и я предпочитаю не говорить о них, чем говорить немного.

Стан шестнадцатый

И отправившись из Рефмы, поставили стан в Геммон-Фаресе (Числ. 83:19).

Шестнадцатый стан переводится по-гречески ροιάς ά ποκοπ, а по-латыни mali punici divisio – «разделение гранатового яблока». Плод этот в священном Писании принимается в двояком значении: или относительно недра церкви, которая обнимает своим покровом всю совокупность верующих, или относительно различия и вместе согласия добродетелей, применительно к словам Писания: народу же веровавшему бе сердце и душа едина (Деян. 4:32), – добродетелей, которые между собою так разделены, что все поддерживаются одною и тою же связью.

Стан семнадцатый

И отправившись из Реммон-Фариса, поставили стан в Лебна (Числ. 33:20).

Семнадцатый стан можем перевести словом «кирпич», хотя некоторые, читая lebbona, неправильно переводили словом «белизна». В книге Исход читаем о египетских кирпичах, делая которые стенал народ (Исх. 1:14); читаем о кирпичах у Малахии, – что по разрушении их Идумея старается заменить их шлифованными камнями (Мал. 4); и у Иезекииля упоминается кирпич, на котором изображается вид осажденного Иерусалима (Иез. 4:1). Из этого научаемся, что на поприще жизни сей, переходя от одного к другому, мы то возрастаем, то умаляемся, и по устроении церковного чина, часто переходим к деланию кирпичей.

Стан восемнадцатый

И отправившись из Лебна, поставили стан в Ресса (Числ. 33:21).

Восемнадцатый стан в переводе значит «удила». Ибо если после совершенства мы опять погрязаем в делах неправды, то должны быть обуздываемы, и беспорядочные и опрометчивые стремления наши должны быть направляемы удилами Писания. Сколько помнится, я не знаю, чтобы где-нибудь в другом месте встречал я это слово в св. Писании у евреев, кроме апокрифической книги, которую греки называют λεπτή, т.е. «малая» книга Бытия; там в повествовании о построении башни оно употреблено вместо поприща, на котором состязаются бойцы и атлеты и испытывается быстрота скороходов. И Псалмопевец говорит: браздами и уздою челюсти их востянеши, не приближающихся к тебе (Пс. 31:9). И Апостол: не весте ли, яко текущии в позорищи вси убо текут, один же приемлет почесть; тако тецыте, да постигнете (1Кор. 9:24).

Стан девятнадцатый

И отправившись из Ресса, поставили стан в Гаалфа (Числ. 33:22).

Девятнадцатый стан в переводе значит «церковь». В беспорядочных движениях своих состязающиеся на поприще удилами привлекаются в церковь и снова поспешают войти в двери, которые прежде оставили.

Стан двадцатый

И отправившись из Гаалфа, поставили стан на горе Сафер (Числ. 33:23).

Двадцатый стан значит «красота» и поставлен на горе красоты, о которой говорит и начало четырнадцатого псалма: Господи! кто обитает в жилищи твоем, или кто вселится во святую гору твою? Смотри, как полезны удила. Они отвлекают нас от грехов, вводят в сонм добродетелей и вселяют во Христе, – горе прекраснейшей. Это тот камень, по Даниилу, оторвавшись от горы без помощи рук, возрос в гору великую и наполнил всю землю (Дан. 2:34); он, по Иезекиилю, поразил князя тирского (Иез. 27); к нему-то по Исаии и Михею стекаются народы, говоря: приидите, взыдем на гору Господню и в дом Бога Иаковля, и наставит нас в путях своих и пойдем во стезях Его (Ис. 2:2; Мих. 4:1).

Стан двадцать первый

И отправившись от горы Сафер, поставили стан в Арада.

Двадцать первый стан в переводе значит «чудо». Какой прекрасный порядок, какое чудное сочетание совершенств верующих! После плинфоделания обуздываемся, после обуздания вводимся в церковь, за обитанием в церкви восходим на гору – ко Христу и здесь изумеваем и чудимся, так что в славословии Его бессильно слово наше, чудимся, обретая в Нем их же око не виде и ухо не слыша и на сердце человеку не взыдоша (1Кор. 2:9).

Стан двадцать второй

И отправившись из Арада, поставили стан в Мацелофе (Числ. 83:25)

Двадцать второй стан в переводе значит «собрание», ибо здесь собирается множество верующих – Церковь первородных, согласие всех добродетелей. Тогда поистине можем сказать: се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе (Пс. 132:1) и: Бог вселяет единомысленныя в дом (Пс. 67:7).

Стан двадцать третий

И отправившись из Мацелофа, поставили стан в Таафе (Числ. 33:26).

Двадцать третий стан можно переводить: «внизу», но правильнее мы переведем: «страх». Вступил ты в церковь, взошел на прекраснейшую гору, в изумлении и благоговении исповедуешь величие Христа, видишь там многих собратий своих по добродетели: – не высокомудрствуй, но бойся. Господь гордым противится, смиренным же дает благодать (Иак. 4:6). Страх есть страж добродетели, а беспечность ведет к падению. Поэтому-то и в одном псалме пророк, сказавши: Господь пасет мя и ничтоже мя лишит, на месте злачне тамо всели мя (Пс. 22:2), присоединяет к этому страх, который есть страж счастья, и присовокупляет: жезл Твой и палица Твоя та мя утешиста (ст. 4). Смысл этого такой: страшась наказаний, я сохранил благодать, которую получил.

Стан двадцать четвертый

И отправившись из Таафы, поставили стан в Фаре (Числ. 33:27).

Двадцать четвертый стан некоторые переводят словами: «злоба», или «пастбище»; они не ошибались бы, если бы это слово писалось чрез букву ai, но так как в последнем слоге двойное придыхание, то причина ошибки очевидна. В вышеупомянутой апокрифической книге бытия я нашел написанное теми же буквами имя отца Авраама, который (по словам этой книги), прогнавши воронов, опустошавших посевы, получил имя «отгонителя», или «изгнателя». Итак, будем и мы подражать Фарре, и заботливо будем отгонять птиц небесных, которые слетаются клевать посеянную при пути пшеницу. Ибо и патриарх Авраам, прообразуя Израиля, из жертвенных животных отделил те части жертвоприношения, которые не допускает пожирать птицам (Быт. 15:11). Презрительное око исторгают вороны дебрей⁹⁵; истинный Моисей женится на эфиоплянке, и Илия получает пищу от воронов. Если будешь иметь страх, то будешь рачителен, а если будешь рачителен, то не проникнет лев в загоны овец твоих. Понимай это или в отношении к предстоятелям церквей, или в отношении к охранению души своей, в которую лев – дьявол старается проникнуть через различные отверстия грехов (1Пет. 5:8).

Стан двадцать пятый

И отправившись из Фаре, поставили стан в Мефка (Числ. 33:28).

Двадцать пятый стан значит: «сладость». Ты вошел на высоту, дивился сонмам добродетелей, страшился падения, прогнал злоумышленников: теперь следует тебе награда за труд и подобно учению за горькие корни вознаградят тебя сладкие плоды, и ты скажешь: коль сладка гортани моему словеса Твоя, паче меда устом моим (Пс. 118:103), и услышишь обращенную к тебе песнь Жениха: «мед капают уста твои, сестра моя невеста» (Песн. 4:11). Ибо, что приятнее учености, что лучше образованности, что угоднее Господу? Вкусите и видите, яко благ Господь (Пс. 33:9). Поэтому и Сампсон, отгонявший птиц от плодов своих, связавший лисиц, истребляющих виноградники, и убивший рыкающего льва, в устах убитого нашел сот.

Стан двадцать шестой

И отправившись из Мефка, поставши стан в Асмона (Числ. 33:29).

Двадцать шестой стан на нашем языке означает «поспешность», – подобно тому, как в псалме говорится: «придут послы из Египта», или, как в еврейском: «придут поспешающие из Египта». Пожавши плоды труда, не будем успокаиваться в бездеятельности и праздности, но, снова поспешая к дальнейшему, забудем прошедшее и будем стремиться к будущему.

Стан двадцать седьмой

И отправившись из Асмона, поставили стан в Мозерове (Числ. 38:30).

Двадцать седьмой стан означает «узы», или «науки», – чтобы ускоряли мы стопы свои к учителям, чаще посещали жилища их, и заповеди добродетелей и тайны писаний считали вечными для себя узами, подобно тому, как говорится у Исаии: И Саваимстии мужи высоцыи к тебе приидут, и тебе будут раби и в след тебе пойдут связани узами ручными (Ис. 45:14) и у ап. Павла: аз, Павел, юзник Иисус Христов (Еф. 3:1). В писании говорится об узах двоякого рода: одни, разорвав которые Сампсон победил врагов, которые видим у блудницы: узы в руку ея (Еккл. 7:27) и о которых от лица Господа говорится: расторгнем узы их и отвержем от нас иго их (Пс. 2:3) и в другом месте: сеть сокрушися и мы избавлени быхом (Пс. 123:7). Узы же Христа – добровольные и превращаются в объятия; связанный ими скажет: шуйца Его под главою моею, и десница Его обымет мя (Песн. 2:6).

Стан двадцать восьмой

И отправившись из Мозерова, поставили стан в Ванейякане (Числ. 33:31).

Двадцать восьмой стан переводится словами: «сыны принуждения», или «скрежета». Если начнешь от одного и постепенно прибавляя, дойдешь до числа семи, то производится число двадцать восемь⁹⁶. Кто это сыны принуждения – показывает нам тот самый (двадцать восьмой) псалом: принесите Господеви сынове Божии, принесите Господеви сыны овни (Пс. 28:2). Какое же это столь сильное принуждение, которое налагается против воли? Когда изучишь писание и законы и сведения его признаешь узами истины, то будешь препираться с противниками, свяжешь их и в узах отведешь в плен и из прежних врагов, несчастных и пленных, сделаешь чад Божиих, так что скоро скажешь: «я неплодна и нераждающая, переселенная и пленная, и кто воспитал их? Я оставлена и одинока: и где были они?» (Ис. 49:21). Дивишься ты Исаии: познай тайны того же псалма: глас Господень в крепости, глас Господень в великолепии, глас Господа сокрушающего кедры (ст. 4, 5), так что по сокрушении врагов и поражении оставленных прежде народов языческих, уготовляются олени в горах и является возлюбленный яко сын единорожь и в храме Его все провозглашают славу. Далее, что мы перевели «сыны скрежета» – понимай в том смысле, что верующие, по страху мучений и того места, где плачь и скрежет зубов (Лк. 13), оставляя узы дьявола, преклоняют выи Господу Христу.

Стан двадцать девятый

И отправившись из Банейкаяна, поставили стан в горе Дадгад (Числ. 33:32).

Двадцать девятый стан значит «вестник», или «поход» и «препоясание», или собственно (что я считаю более верным) κατακοπή, т.е. «рассечение». Мы, наставники учеников и верующих, не иначе можем сделать их сынами принуждения, как умертвивши их учителей. Мы должны быть беспощадны в избиении их; рука наша не должна дрожать, когда нужно вытащить руку или край уха из уст льва. Проклят творяй дело Господне с небрежением и возбраняяй мечу своему от крове (Иер. 48:10). Поэтому и Давид говорит: воутрия избивах вся грешныя земли (Пс. 100:8). О вестнике же и препоясании мы можем кратко сказать только то, что сынам принуждения мы должны представлять высокие побуждения к добродетели, возвещая им будущие мздовоздаяния и научая их подвизаться препоясанными. Наставник, исполнявший эти три обязанности, утверждается на горе.

Стан тридцатый

И отправившись из горы Дадгад, поставили стан в Етабафе (Числ. 33:33).

Тридцатый стан значит «доброта» – чтобы, достигший в мужа совершенна, в священнический чин и в возраст исполнения Христова (Еф. 4:13), в котором Иезекииль был на реке Хобар (Иез. 1:1), мы могли с Давидом воспевать в тридцатом псалме: на Тя, Господи, уповах, да не постыжуся во век (Пс. 30:1): ибо пастырь добрый душу свою полагает за овец своих (Ин. 10:11).

Стан тридцать первый

Тридцать первый стан значит παρέλευσίς, т.е. «перехождение», или «переход». К этому стану приходит истинный еврей, т.е. περάτης, или «прохожий», который может сказать: мимошед, увижду видение великое сие (Исх. 3:3); об этом стане и Псалмопевец воспевает: и не реша мимоходящии: благословение Господне на вы (Пс. 128:8). Ибо образ мира сего преходит и поэтому святые желают перейти к лучшему и, не удовлетворяясь настоящим положением, воздыхают на всяк день. Сия помянух и излиях на мя душу мою, яко пройду в место селения дивна даже до дому Божия (Пс. 41:5). Долго было бы, если бы я захотел собрать свидетельства всего свящ. Писания о слове «перехождение».

Стан тридцать второй

И отправившись из Еврона, поставили стан в Асион-Гавере (Числ. 33:35).

Тридцать второй стан в переводе значит: «срубленные деревья мужа», или «оскабливания человека», что точнее по-гречески выражается словами Ευλοκισμοί άνδρός, и пишется через букву «аин», а не через «гимель», как неправильно думают греки и латиняне. Откуда в пустыне множество деревьев – если через это не обозначается учение рачительного и опытного наставника, посекающего безобразные деревья, оскабливающего их и делающего различные сосуды, которые нужны в доме великом (2Тим. 2:20)? «Срубленныя деревья мужа» могут изображать различные роды леса и всяких деревьев и через это – множество верующих, как говорит Давид: «обрели оное (т.е. селение Божие) в полях дубравы» (Пс. 131:6). Описываемые доселе восемнадцать станов, указанные в перечне станов, но не упоминаемые в предшествующем изображении пути, – находятся в пустыне Фаран.

Стан тридцать третий

И отправившись из Асиан-Гавера, поставили стан в пустыне Син: это – Кадес (Числ. 33:36).

Спрашивается, каким образом восьмой стан теперь является тридцать третьим? Но нужно заметить, что тот пишется чрез букву «самех» и значит «куст», или «ненависть», а этот через «цаде» и в переводе значит «повеление». Другое же слово: Кадес значит не «святая», как многие думают, а «измененная», или «перенесенная». В книге Бытия, в том месте, где говорится, что Иуда, считая Фамарь блудницею, послал ей дары (Быт. 38:21), – в еврейском подлиннике читаем, что посланный с дарами спрашивает: где cadesa, т.е. «блудница», платье которой было отменно от прочих женщин. И во многих местах встречаем то же самое. А если же переводится «святая», то это нужно понимать κατά άντίφρασιν⁹⁷, – подобно тому, как Парки называются так потому, что совершенно беспощадны, война – потому что нисколько не прекрасна и роща, потому что нисколько не светит⁹⁸. На этом стане умирает и погребается Мария, из-за вод пререкания (Числ. 20:13). Моисей и Аарон прогневляют Господа и им воспрещается переход чрез Иордан, через послов просят у Едома позволения пройти через него и не получают. После столь великих успехов кто мог бы опасаться ропота народа, падения учителей и отказа в переходе чрез землю Едомскую? Мне кажется, что в Марии умерло пророчество, что в кончине Моисея и Аарона положен конец закону и священству иудейскому; кажется, что и сами они не могли перейти в землю обетования, и верующий народ не могли вывести из пустыни мира сего. И заметь, что после смерти пророчества являются и воды пререкания, и евреи не могут перейти чрез плотской и земной Едом, не получают позволения на это даже после многих просьб и усилий, но против них выступает Едом со множеством народа и рукою сильною. И значение имени соответствует смерти и оскорблению и отказу в переходе. Ибо где повеление, там грех; где грех, там оскорбление; где оскорбление, там смерть. Об этом-то стане Псалмопевец воспевает: «потрясет Господь пустыню Кадес» (Пс. 28:8).

Стан тридцать четвертый

И отправившись из Кадеса, поставили стан на горе Ор, на границе земли Едомской. И взошел Аарон священник на гору, по повелению Господа, и умер там в сороковой год изшествия сынов израилевых из земли египетской, в месяц пятый, в первый день месяца. И был Аарон ста двадцати трех лет, когда умер на горе Ор. И услышал хананейский царь Арад, который жил к югу в земле ханаанской, что пришли сыны Израилевы (Числ. 33:37 и след.).

Тридцать четвертый стан многие переводят «свет», – что не было бы ошибочно, если бы слово Ор писалось чрез букву алеф; другие переводят «кожа» – что также было бы справедливо, если бы стояло «аин»; некоторые переводят «скважина» – что можно было бы допустить, если бы была частица «гет»; но так как читается чрез «ге», то лучше переводить словом «гора» и читать: «взошел Аарон священник на гору горы», т.е. на вершину горы. Отсюда замечаем, что первосвященник умер не просто на горе, но на горе горы, – чем обозначается место, достойное заслуг его. Умирает же он в тот год, в который новый народ имел войти в землю обетования, на границе страны Идумейской, и хотя на горе оставил он священство сыну своему Елеазару, чтобы закон исполнителей своих возводил к высшему (совершенству); но самая высота – не за струями Иордана, а на крайних пределах земных дел. И оплакивает его народ в продолжение тридцати дней. Аарон оплакивается, а Иисус не оплакивается. В законе схождение во ад, в Евангелии переселение в рай. И услышал Хананей, что пришел Израиль и на месте соглядатаев, где некогда народ прогневал Господа, вступает в битву и берет пленников у Израиля; снова дает сражение на том же месте; вследствие обета победитель побеждается, побежденные побеждают и дается имя месту тому «Орма», т.е. анафема. Не трудно для меня и необходимо для читателей сказать и то, что судьба человеческая на поприще жизни сей постоянно изменяется, и что один умирает в долине, другой на полях, иной на горе, и не просто на горе, но и на горе горы, т.е. на высокой вершине. И когда на нас, лишившихся помощи Божией, нападет враг и отведет в плен, не будем отчаиваться во спасении, но снова вооружишься к борьбе. Может быть, что там, где были побеждены, мы победим и восторжествуем на том самом месте, где прежде были взяты в плен.

Стан тридцать пятый и тридцать шестой

И отправившись от горы Ор, поставили стан в Телмоне. И отправившись из Телмона пришли в Финон (Числ. 33:41–42).

Этих двух станов – тридцать пятого и тридцать шестого – нет в ряду исторического повествования, но вместо них написано: и воздвигшеся от Ора горы путем, иже к морю Чермному, и обыдоша землю Едомлю (Числ. 21:4). Из этого видно, что эти станы были на границах и по окружности земли Едомской. И не говорится по обычаю: «и, отправившись из горы Ор, поставили стан в Селмоне» или «в Финоне», но обошедши землю идумейскую, пришел (Моисей) на конец ее и сказал: «отправившись, сыны израилевы поставили стан в Овофе» (Числ. 21:10); не сказал: «отправились из того или другаго места», потому что умолчал о двух станах, но, умолчав о них в подробном изложении, представляет их в общем выводе. Первый стан – Селмона – значит «маленькое изображение», второй – Финон – уменьшительное от слова «от»⁹⁹. На этих станах, по смерти Аарона, народ поднимает ропот против Бога и Моисея, высказывает недовольство манною, уязвляется змеями и яд дьявола уничтожается прообразом Спасителя, на древе крестном победившего истинного и древнего змия. Отсюда и «маленькое изображение» истинного и точного образа Сына Божия, и взирающий на страдание Его исцеляется, и чему верует сердцем, исповедует устами, по слову апостола: сердцем веруется в правду, усты же исповедуется во спасение (Рим. 10:10). И заметь при этом, что тот и другой стан называются уменьшительно, поскольку отчасти видим и отчасти пророчествуем, и видим ныне якоже зерцалом в гадании (1Кор. 13:12).

Стан тридцать седьмой

И отправившись из Финона, поставили стан в Овофе (Числ. 33:43).

Тридцать седьмой стан значит «волхвы», или «чревовещатели» или, но словам Гелиу, «большие бутылки, которые, будучи наполнены свежим вином и закупорены, разрываются от него». Волхвы ратовали против Моисея и Аарона (Исх. 7 и след.); царь израильский обольщается женщиною, которая жила в Ендоре и имела, по Семидесяти толковникам, духа чревовещательного, а по еврейскому подлиннику – духа волшебного (1Цар. 28:7). Много очарований, бесчисленное множество сетей опутывают души человеческие, но мы, уповая на Господа, будем говорить: сеть сокрушися и мы избавлени быхом (Пс. 123:7) и аще пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси (Пс. 22:4); в стороне от нас падет тысяча, и десять тысяч одесную нас (Пс. 90:7). Не убоимся от нападения и духа полуденнаго, но заткнем уши свои, чтобы не слышать голоса соблазнителей и будем презирать чары сирен. После образа Божия, который начертывается в помышлении сердца, и исповедания веры, которое произносится устами, восстают змеи и дьявольские козни вызывают нас на борьбу. Но мы, имеющие драгоценнейшее сокровище в сосудах скудельных (2Кор. 4:7), которые могут сокрушиться, так, что едва останется черепок, которым можно почерпнуть немного воды, – всяким хранением будем блюсти сердце свое.

Стан тридцать восьмой

И отправившись из Овофа, поставили стан в Иеабариме, на границах Моава (Числ. 33:44).

Тридцать восьмой стан значит: «кучи камней прохожих». Есть святые камни, которые катятся по земле, легкие, гладкие и круглою формою своею похожие на колеса, есть и другие камни, которые пророк повелевает снимать с дороги, чтобы об них не претыкались ноги проходящих. Кто же эти прохожие? Конечно, те путешественники и прохожие, которые через мир сей спешат перейти к иным обителям. А что говорится «на границах Моава» и как выше сказано (Числ. 21:11) «в пустыне, которая обращена к Моаву против востока солнца», – то этим – в буквальном смысле – показывается, что доселе они были на границах земли идумейской, а теперь, переходя от одной страны к другой, пришли к пределам Моава. Ибо, не об одной добродетели нужно всегда заботиться, но по писанному: пойдут от силы в силу (Пс. 83:8), от одной добродетели должно переходить к другой, поскольку они взаимно соединяются и так связаны между собою, что не имеющий одной не имеет и всех других. И однакоже переходить от одной добродетели к другой собственно возможно только тем, кои созерцают восход солнца правды.

Стан тридцать девятый

И отправившись из Иеабарима, или (как в другом месте в еврейском) Иама, поставили стан в Дивон-Гаде (Числ. 33:45).

Тридцать девятый стан в переводе значит: «сильно ощущаемое искушение». Вместо этого в историческом повествовании написано иное. После того, как поставили стан в Иеабариме на границах Моава против востока солнца – после этого читается: «отправились оттуда и обратились к потоку Заред. И отправившись из этого места, поставили стан за Арноном, который находится в пустыне пределов аморрейских, потому что Арнон на границе между моавитянами и аморреями» (Числ. 21:12–13), и после этого пришли к колодезю, где воспел Израиль эту песнь: «возвеличься, колодезь, который ископали князи и открыли вожди народов в законодателе и жезле его: и из пустыни (пришли) в Матфана, и из Матфана к источникам Божиим, и от источников Божиих на возвышенности, и с возвышенностей в долину, которая находится в стране моавитской, на вершине Фасга, обращенной к пустыне» (там же, 17 и след.). Некоторые, объясняя эти места в пределах аморрейских, думают, что это не станы, а переходы, и что подробного изложения не должно предпочитать перечню станов; некоторые же, объясняя духовное духовно, полагают, что обозначаются не области, а под именами местностей разумеются совершенства добродетелей: именно, что после волхвов и собрания камней, мы часто приходим к источникам «Заред», что значит «неудобный спуск», и остановившись на спуске, переходим в Арнон, что значит «проклятие», которое лежит в пределах Аморреев, то есть, или «жестоких» врагов, или «велеречивых» гордецов. А если перейдем границы Моава, который рожден от кровосмешения и удалился от истинного отца, то тотчас встречается нам колодезь, который ископал не кто-либо из простого народа, не кто-либо неблагородный, но князи и вожди, которые дают законы народам. Воспевая песнь на воде колодезя и радуясь дарам Божиим, пророчествуют (израильтяне), куда они должны идти, к каким местам стремиться, т.е. что из пустыни должны идти к Матфана, что значит «дар», и из Матфана в Наалиил, то есть «к источникам Божиим», и из Наалиила в Вамоф, что значит «возвышенности», или «приближающаяся смерть». Когда мы делаемся сообразны смерти Христовой, то встречается нам долина уничижения, которая, однако, находится на вершине горы Фасга, что значит «обделанный» – что не имеет ничего безобразного и грубого, но обделано рукою художника. Гора эта обращена к пустыне, что по-еврейски называется Исимон; ибо, когда мы будем поставлены на вершине добродетелей, тогда увидим ничтожество всего мира и пустоту всех грешников. При беглом рассуждении я почти забыл сказать, почему Дивон-Гад означает «сильно ощущаемое искушение». После Дивон-Гада ведется война с Сеоном, царем аморрейским, и Огом, царем васанским; и мы научаемся, что достигши вершины и вкусивши от источника князей и царей, взошедши на гору Фасга, – мы не должны надмеваться гордостью, но должны представлять лежащую пред нами пустыню. Ибо сердце мужа возносится пред сокрушением и смиряется пред славою.

Стан сороковой

И отправившись из Дивон-Гада поставили стан в Алмон-Девлафаиме (Числ. 33:46).

Сороковой стан в переводе значит: «презрение смокв», или «поношений». И через этот стан мы научаемся презирать в мире все наслаждения и приманки похотей и не упиваться вином, в нем же есть блуд (Еф. 5:18). Мед не приносится в числе жертвоприношений Богу (Лев. 2), и не воск, содержащий сладость, освещает скинию, а масло самое чистое (Исх. 25), которое производится из горькой оливы. Ибо «мед каплет с уст жены блудницы» (Притч. 5), от которого в таинственном смысле, думаю, вкусил Ионафан, – случайно уличенный и едва спасенный просьбами народа (1Цар. 14). А что должно презирать поношения и что они дают блаженство, если они несправедливы, – то об этом весьма пространно учит Спаситель.

Стан сорок первый

И отправившись из Алмон-Девлафаима, поставили стан в горах Аваримских пред лицем Наво (Числ. 33:47).

Сорок первый стан значит «горы проходящих» и находится в виду горы Наво, где умирает и погребается Моисей, увидев прежде землю обетования. Наво в переводе значит «заключение», в котором оканчивается закон и не обретается памяти его. Благодать же Евангелия распространяется бесконечно: во всю землю прошло вещание его и в концы вселенной глаголы его (Пс. 18:5). И однакоже обрати внимание на то, что хотя жилище путешественников находится на горах, но оно еще требует усовершения. После очень многих гор мы нисходим на долины Моава и к потокам Иордана, что значит нисхождение. Ибо, как мы часто говорили, ничто так не опасно, как честолюбие, тщеславие и надменность в сознании добродетелей.

Стан сорок второй

И отправившись от гор Аваримских, поставили стан в долинах Моава на Иордане подле Иерихона, и там поставили палатки. От дома пустыни до Авел-Ситима в равнине Моавитской (Числ. 33:48–49).

Расскажем кратко о случившемся на сорок втором стане, который вместе есть и последний стан. Находясь на этом стане, народ по повелению Божию благословляется прорицателем Валаамом, которого подкупил Валак, сын Сепфоров, и проклятие превращается в славословие: народ слышит глас Божий, провещающий устами язычника: возсияет звезда от Иакова, и возстанет человек от Израиля, и погубит князи моавитския и пленит вся сыны Сифовы и будет Едом наследие его (Числ. 22:17–18). Любодействует с дочерьми мадиамскими: и Финеес сын Елеазара, возревновавши ревностью о Господе, пронзает ножом Замврия и блудницу мадианитянку: за что и получил награду – в вечную намять – плечо жертвы. Снова исчисляется народ (Числ. 26), чтобы, по избиении нечестивых, сделать перепись нового народа Божия. Пять дочерей Салфаада обращаются с просьбою и по определению Господа получают наследие между братьями своими (Числ. 36:6), и таким образом и женский пол не исключается из наследия Божия. Иисус последует за Моисеем на гору и поучается от закона, что должен он духовно совершать в церкви. Во-первых, что должен совершать ежедневно, потом, что в субботу, что в первый день месяца, что в пасху, пятидесятницу, в новомесячье седьмого месяца, что в пост того же месяца в десятый день, что в праздник кущей, когда устрояются палатки, в пятнадцатый день вышеупомянутого месяца. Напоминается, что обязательства жен и дочерей без утверждения отцов и мужей не имеют силы; ведется война с мадианитянами, умирает прозорливец Валаам, разделяется добыча, и часть ее приносится в скинии Божией. Рувим и Гад, и половина колена Манассиина первые получают владения в пустыне за Иорданом; ибо колена эти имели много скота и еще не достигли до того, чтобы могли жить с храмом. Народ получает наставление разрушить идолов в святой земле и не оставлять в живых никого из прежних ее обитателей. Описывается давно желанная страна и отделяется наследие половине двух колен. Перечисляются князи колен, которые должны войти в святую землю (Числ. 34); Левиты получают сорок два города с их предместьями на тысячу локтей в окружности – столько же числом, сколько и станов. Присоединяется к ним шесть городов для ищущих убежища – три по эту и три по ту сторону Иордана, так, что вместе составляется сорок восемь городов (Числ. 35), и определяется, кто из ищущих убежища должен быть принят, кто должен быть умерщвлен, кто должен быть охраняем до смерти великого первосвященника. Последует затем Второзаконие – второй закон – руководство к Евангелию, и из него узнаем вкратце, что Моисей говорил народу между Фараном и Тофелем, и Лабаном и Азерофом и золотыми местами (loca aurea) и, отвергши несчастнейшего Иуду – в одиннадцать дней пути от Хорива через гору Сеир до Кадис-Варни; – и, наконец, поется песнь (Втор. 32), в которой весьма явно отвергается синагога и собирается церковь Господу: уты, утолсте, разжире: и остави Бога возлюбленный и отступи от Бога Спаса своего (Втор. 32:15), и еще: злейший род, сыны неразумные: сами подвигли Меня к ревности в том, кто не был бог. Раздражили Меня в идолах своих и Я раздражу против них народы и против народа неразумнаго возбужду их (ст. 20, 21). Благословляются сыны Израилевы. И опять в Симеоне исключается несчастный Иуда. Моисей восходит на гору Наво, на вершину Фасга, которая находится против Иерихона, и показывает ему Господь всю землю Галаадскую до Дана и Неффалима и Ефрема и Манассии, и всю землю Иудину до моря великого к югу, и равнину Иерихона, города пальм, до Сегора (Втор. 34). Кто может постигнуть столь великие тайны? Тот, кто, будучи поставлен на границах закона и на пределах жизни сей, понимает, что ему постоянно должно воинствовать и что полная победа дастся тогда, если он будет на равнине, если в Авель-Ситиме, что значит «плач терний», он оплачет прежние грехи и те терния, которые заглушили семя слова Божия (Лк. 8) и о которых пророк говорит: возвратихся на страсть, егда унзе ми терн (Пс. 31:4). Тогда приготовившись, по прекращению манны, пусть под предводительством Иисуса перейдет он Иордан (Нав. 3) и, препоясавшись мечем Евангелия, прежде всего пусть вкусит от небесного хлеба; тогда-то явится ему архистратиг силы Господней, чтобы вкушать истинную пасху не в Египте, но в пределах святой земли. О, глубина богатства премудрости и разума Божия; яко неиспытанни судове Его и неизгладимы путие Его (Рим. 11:33). Ибо правы пути Господни и праведные пойдут в них; противники же падут на них.

Опасаюсь, чтобы обязанность не показалась честолюбием, и о том, что я делаю по примеру того, кто сказал: научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем (Матф. 11, 29), не сказали, что я делаю это, добиваясь славы – что я не утешаю вдову, поставленную в затруднительные обстоятельства, а прокрадываюсь в царский дворец и под предлогом назидания, заискиваю расположения знати. Без сомнения, этого не подумает тот, кто знает, что предписано: да не приимете лица нищаго в суде (Лев. 19, 15), чтобы под предлогом сострадания мы не судили несправедливо. Каждого должно судить не по указанию среди людей, а по значению его деятельности. И богатому не вредит богатство, если он хорошо пользуется им и бедного нищета не делает почтеннее, если в рубищах и в бедности он не блюдется от грехов. Свидетельства того и другого представляют патриарх Авраам и ежедневные примеры. Тот при огромнейшем богатстве был другом Божиим; тогда как другие, будучи постоянно уличаемы в преступлениях, получают наказания по законам. Итак, я утешаю бедную богачку, которая сама не знает, что имеет, так как я рассматриваю не кошелек ее, а чистоту души; я обращаюсь к той, лица которой я не знаю, но знаю добродетели, которую превозносит молва, целомудрие которой еще более возвышает молодость. О смерти своего молодого супруга она так плакала, что подала пример супружеской любви, и (эту смерть) так перенесла, что считала его как бы отошедшим на время, а не навсегда потерянным. Тяжесть вдовства была побуждением к благочестию. К своему Небридию отсутствующему она так стремится, как будто знает, что он присущ ей во Христе. Итак, зачем же я пишу к той, которой не знаю? На это есть причины. Первая – что по долгу священства я люблю всех христиан как детей и преуспеяние их – моя слава; вторая – что отец покойного питал ко мне искреннюю дружбу; последняя и самая сильная – что я никак не мог отказать в просьбе сыну моему Авиту, который частыми письмами превосходя вдову, умолявшую жестокосердого судию (Лук. 18), и представляя мне примеры многих, к которым я писал о подобных предметах, заставил меня так стыдиться отказа, что я более имел в виду его желание, чем то, что с моей стороны было бы приличнее делать.

Иной быть может, восхвалил бы Небридия с той стороны, что, будучи сыном сестры императрицы и воспитанный на руках тетки, он вошел в такую милость у непобедимейшего императора, что тот приискал ему супругу самого высокого происхождения и ее, как бы заложницею, подчинил себе Африку, волновавшуюся в междоусобных войнах¹⁰⁰. – Мне с самого начала нужно восхвалить то, что он, как бы предчувствуя близкую смерть, среди придворного блеска и высших почестей, которые превосходили возраст его, жил так, как будто был уверен, что скоро отойдет к Христу. Священная история повествует, что Корнилий, сотник итальянской когорты, так был благоугоден Богу, что Бог послал к нему ангела, и все таинственное видение, посредством которого Петр от узкости обрезания переносился к широте необрезания, относится к заслугам того, который первый, принявши крещение от апостола, предвозвестил спасение язычников. О нем написано: муж некий бе в Кесарии, именем Корнилий, сотник от спиры, нарицающейся италийския, благоговеин и бояйся Бога со всем домом своим, творяй милостыни многи людем и моляйся Богу всегда (Деян. 10, 1. 2). Что говорится о нем, тоже самое, переменив имя, я могу приписать моему Небридию. Он так был благочестив, так любил целомудрие, что женился, сам, будучи девицею¹⁰¹; так боялся Бога со всем домом своим, что, забыв о знатности, имел сообщество только с монахами и клириками и так много раздавал милостыни в народе, что двери его дома осаждали толпы нищих и убогих. Поистине он так молился Богу, что все обстоятельства слагались самым лучшим для него образом. Восхищен бысть, да не злоба изменит разум его, угодна бо бе Господеви душа его (Прем. 4, 11. 14). Поэтому и я справедливо могу сказать о нем словами Апостола, который говорит: поистине разумеваю, яко не на лица зрит Бог: но во всяком языце бояйся Его и делаяй правду, приятен Ему есть (Деян. 10, 34–35). Ему в подвигах нисколько не служили препятствием ни военное платье, ни перевязь, ни отряды телохранителей; поскольку служа по внешности одному, он подвизался для другого. Так и наоборот: иным не приносят никакой пользы бедное платье, черная туника, нечистота тела и притворная нищета, если почтенное имя они бесславят своим поведением. Читаем также и в Евангелии свидетельство Господа о другом сотнике: ни во Израили толики веры обретох (Матф. 8, 10). Возвратимся еще к более древнему: – Иосиф, который и в бедности и богатстве показал опыты добродетелей и, быв и рабом и господином, научил свободе духа, – Иосиф не был ли после Фараона почтен царскими отличиями и между тем, не благоугодил ли Богу – так, что преимущественно пред всеми патриархами сделался родоначальником двух колен? Даниил и три отрока так управляли Вавилониею и были в числе первых вельмож в городе, что под внешним видом служения Навуходоносору, духом служили Богу. Мардохей и Есфирь, облекаясь в порфиру, шелк и драгоценные камни, победили гордость смирением и так возвысились, что, будучи пленниками, властвовали над своими победителями.

Речь эта клонится к тому, чтобы показать, что родство с царским домом, обилие богатства и отличия власти служили для моего юноши средством к добродетели, по слову Екклезиаста: «как полезна мудрость, также полезно и богатство» (Еккл. 7, 11). И не будем поспешно думать, что этому противны изречения: аминь глаголю вам, не удобь богатый внидет в царствие Божие (Матф. 19, 23. 24) и еще: удобее есть велбуду сквозе иглины уши проити, неже богатому в царствие Божие внити (Марк. 10, 24–25). В противном случае нам покажется несогласным с этою мыслью, что мытарь Закхей, которого св. Писание называет весьма богатым, получил спасение. Но как невозможное у людей возможно у Бога, показывает совет Апостола, который пишет к Тимофею: богатым в нынешнем веце запрещай не великомудрствовати, ниже уповати на богатство погибающее, но на Бога жива, дающаго нам вся обильно в наслаждение (1Тим. 6, 17). Пусть они благодетельствуют, пусть будут богаты добрыми делами, без сожаления раздают; пусть дают другим и сокровиществуют себе благое основание на будущее, – чтобы стяжать истинную жизнь. Вот как верблюд может пройти сквозь иглиныя уши, – вот как неуклюжее животное, сложив вьючную ношу, может получить крылья голубя и почить в ветвях дерева, которое выросло из горчичного семени (Матф. 13, 31). Читаем у Исаии, что верблюды из Мадиама и Ефы и Савы привозят золото и ливан во град Господень (Ис. 60, 6). Подобно этим верблюдам измаильтянские купцы доставляют египтянам миртовую смолу и фимиам и благовонную масть, которая производится в Галааде (Иер. 8, 22) и излечивает накожные раны, – и удостаиваются такого счастья, что покупают и продают Иосифа, и эта купля их делается спасением мира. И басня Эзопа говорит, что наполненное брюхо мыши не могло пройти в узкую дыру. Итак, возлюбленный мой Небридий, постоянно помня оное изречение: хотящии обогатитися впадают в напасти диавола и похоти многи (1Тим. 6, 9), употреблял на бедных все, что давали ему щедрость императора и почетное положение при дворе. Знал он, что Господь заповедал: аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение свое, и даждь нищим, и гряди в след Мене (Матф. 19, 21). И поскольку, имея жену, малолетних детей и большое семейство, не мог он выполнить этой заповеди: то творил себе друзей от мамоны неправды, чтобы они приняли его в вечные кровы (Лук. 16, 9). Не оставлял он имущества, подобно апостолам, оставлявшим отца, сети и лодку: – но для равенства, в восполнение недостатка бедных давал свой избыток, чтобы после их богатство послужило в восполнение его недостатка (2Кор. 8, 14). Та, к которой пишется эта книжка, сама знает, что я рассказываю не самому мне известное, а слышанное от других, и что я своею речью не хочу отблагодарить его за какое-нибудь благодеяние ко мне – по обычаю писателей греческих. Да будет далеко от христиан это подозрение. Имеюще пищу и одеяние сими довольни будем (1Тим. 6, 8). Где дешевая овощ, простой хлеб, умеренная пища и питье, там нет никакой лести, там чрезмерное богатство, которое преимущественно приносит плод. Отсюда следует, что верно свидетельство, которое не имеет причин ко лжи.

И чтобы кто не подумал, что я в Небридие восхваляю одни милостыни – хотя и это великое дело, и об них говорится: «как вода погашает огонь, так милостыня погашает грех» (Сирах. 3, 30), – я перейду к другим его добродетелям, какие мы замечаем у людей незначительных. Кто без обжога вошел в печь царя вавилонского (Дан. 3)? Какого юноши верхнюю одежду не удержала госпожа египетская (Быт. 39)? Какая жена евнуха не рождает детей, – победив похоть? Кого из людей не устрашает оное рассуждение: Вижду ин закон во удех моих, противу воюющ закону ума моего и пленяющ мя законом греховным, сущим во удех моих (Рим. 7, 23)? Странно сказать – воспитанный в дворце, живший и учившийся вместе с Августами (Аркадием и Гонорием), для стола которых приносят свои произведения весь мир, все страны и моря, среди изобилия во всем – он в первом цвете лет был так целомудрен, что был стыдливее девицы и не давал даже малейшего повода к скандальной молве. Далее – близкий, друг, родственник Порфирородных, вместе с обоими ими получивший образование в науках (что возбуждает уважение даже посторонних), – он не был надут гордостью, не презирал с высокомерием других людей, но любезный со всеми, самых императоров он любил как братьев, почитал как господ, и высказал, что его счастье заключается в счастье их. А их придворных и весь дворцовый штат, которым окружено царское величие, он так привлекал к себе своею любезностью, что низшие по заслугам считали себя равными в отношениях к нему. Победить знаменитость добродетелью и быть любимым теми, кого превосходишь – дело трудное. Какая вдова не была поддержана его помощью? Какой сирота не нашел в нем отца? Епископы всего востока представляли ему просьбы несчастных и желания угнетенных. Просьбами его пред императором были только: милостыня бедным, освобождение пленных, милосердие к несчастным. Поэтому и сами императоры охотно исполняли его просьбы, потому что знали, что благодетельствуют не одному, а многим.

О чем дальше распространюсь я? Всяка плоть сеть и всяка слава человеча яко цвет травный (Ис. 40, 6). Земля возвратилась в землю свою; почил о Господе и приложился к отцам своим исполненный дней и света, созревший в старости доброй: ибо седина человека есть мудрость его. В недолгом возрасте исполнил он лета долгие (Прем. 4). Вместо него имеем мы его милых детей. Супруга его наследовала его целомудрие. Маленький Небридий напоминает собою отца для тех, кто любил отца. «Так держал он глаза, так руки, так лицо» (Aeneid. 67, 3). Искра отеческой доблести просвечивает в сыне и сходство в характере проглядывает сквозь оболочку тела. «В тесной груди носит великие думы» (Georg. 4). К нему присоединяется сестра, украшение роз и лилий, соединение слоновой кости и пурпуровой краски. Она напоминает лицем отца, обещая большую красоту, и вместе представляет такой портрет матери, что в одном теле узнаешь обоих. Так она мила, так приятна, что ею гордятся все родственники; не гнушается держать ее сам Август и с удовольствием ласкает на руках своих царица. Все наперерыв хватают ее к себе; вешают на шею, держат на руках все. Говорунья и картавая, она еще милее от недостатков своего языка.

Итак, есть у тебя, Сильвина, кого воспитывать, есть кому напоминать тебе разлучившегося мужа. Се достояние Господне сынове, мзда плода чревняго (Пс. 126, 3). Вместо одного взрослого ты имеешь двоих детей; число предметов любви увеличилось. Любовью к тем, которые с тобою, умеряй печаль о том, кого нет. Хорошо воспитывать детей – не малая заслуга пред Богом. Послушай увещание апостола: вдовица да причитается не меньши лет шестидесятих, бывши единому мужу жена, в делех добрых свидетельствуема, аще чада воспитала есть, аще святых нозе умы, аще странныя приять, аще скорбным утешение бысть, аще всякому делу благу последовала есть (1Тим. 5, 9–10). Вот перечень добродетелей твоих, – того, что ты обязана сделать для своего звания, какими заслугами должна обладать, прошедши ступень целомудрия. И тебя не должно беспокоить то, что вдовицею должна избираться шестидесятилетняя, и не думай, что апостол унижает молодых. Верь, что и тебя избирает тот, кто говорил ученику: никтоже о юности твоей да нерадит (1Тим. 4, 12) – разумея не воздержание, а возраст. Иначе все овдовевшие прежде шестидесяти лет по этому правилу выйдут замуж. Но поскольку он (ап. Павел) устроил юную церковь Христову, заботился о всем чине ее и преимущественно о бедных, попечение о коих было вверено ему с Варнавою: то он хочет, чтобы от имущества церковного получили пособие те, кои не могут работать своими руками, кои суть истинные вдовы и которых рекомендует и возраст и жизнь. Священник Илий прогневал Бога пороками детей: следовательно, и наоборот, Бог благоугождается добродетелями их, «если пребудут в вере и любви и святости с цедомудрием» (1Тим. 2, 15). «О, Тимофей! храни себя чистым» (1Тим. 5, 22). Не подумай, чтобы я позволил себе подозревать относительно тебя что-нибудь нехорошее: – но от избытка сердца предостерегать в скользком возрасте – дело благочестивое. Что буду говорить я – относи не к себе, а своим юношеским летам. «Вдова сластолюбивая заживо умерла» (1Тим. 5, 6). Это говорит Сосуд избранный; это износится из сокровища того, который с убеждением говорил: «неужели вы ищете доказательства на то, Христос ли говорит во мне?» (2Кор. 13, 3). Это возвещает тот, который искренно в своем лице сознавал слабость человеческой плоти. Не еже бо хощу доброе, творю: но еже не хощу, злое (Рим. 7, 19), и поэтому умерщвляю тело мое и порабощаю, да не како, иным проповедуя, сам неключим буду (1Кор. 9, 27). Если опасается он: то кто из нас может быть безопасен? Если Давид – друг Божий, и Соломон – возлюбленный Его, были побеждены как люди, чтобы дать нам и пример падения в предостережение, и пример покаяния во спасение: то кто же на скользком пути не должен бояться падения? За обедами твоими пусть не будет колхидских птиц, жирных горлиц, ионийского рябчика и всех птиц, с которыми улетают самые огромные имения. И не думай, что ты не ешь мяса, если гнушаешься есть свиней, зайцев, оленей и четвероногих животных; потому что принимается в рассуждение не число ног, а приятность вкуса¹⁰². Знаем, что апостол сказал: всякое создание Божие добро и ничтоже отметно, со благодарением приемлемо (1Тим. 4, 5); но он же говорит: добро не ясти мяс, ниже пити вина (Рим. 14, 21), и в другом месте: не упивайтеся вином в немже есть блуд (Еф. 5, 18). Всякое создание Божие добро. Пусть слушают это те женщины, которые заботятся нравиться мужьям. Пусть едят плоть те, которые служат плоти, горячность которых располагает к похоти, которые, будучи связаны с мужьями, заботятся о рождении и о детях. Чьи утробы произращают детей, тех и внутренности пусть наполняются мясами. А тебе, которая в могиле мужа погребла все похоти, которая нарумяненное и набеленное лицо омыла слезами над гробом его, сбросив белую одежду и вышитые золотом башмаки, приняла темную тунику и черные туфли – тебе должно только пребывать в посте. Бледность и рубище должны быть твоими драгоценными камнями, мягкие пуховики не должны нежить молодые члены; банный жар не должен воспламенять свежую кровь молодой женщины. Послушай, что от лица воздержной вдовы (Дидоны) воспевает языческий поэт:

«Тот, кто первый связал меня с собою, –

Он унес мои радости: пусть они будут у него,

Пусть он хранит их во гробе» (Aeneid. lib. 4).

Если так ценится самая дешевая стеклянная блестка: то насколько выше драгоценнейшая жемчужина? Если по общему закону природы языческая вдова осуждает все удовольствия: то чего должно ожидать от вдовы христианской, которая свое целомудрие должна хранить не только для погребенного, но и для того, с которым она будет царствовать?

Прошу тебя, – не подозревай обиды для себя в этих общих увещаниях и не думай, что я пишу с целью укорять тебя, а не потому, что опасаюсь за тебя: мое желание – чтобы ты не знала того, чего я опасаюсь. Добрая слава целомудрия в женщинах – вещь нежная, и как самый красивый цветок скоро увядает при самом легком ветерке и портится от легкого дуновения, в особенности, когда и возраст побуждает к пороку, и нет мужнего авторитета, и тень которого есть охрана для жены. Что должна делать вдова среди множества домочадцев, в толпе служителей? Я не хочу, чтобы она презирала их как рабов, но она должна стыдиться их как мужчин. Да, если приличие дома требует этих служителей, то пусть она поставит над ними начальником старика честного поведения, должностью которого пусть будет охранение чести госпожи. Я знаю многих (вдов), которые, заперши двери для общества, не гнушались низкими связями с рабами, которых делали подозрительными или неумеренная роскошь в одежде, или белизна растолстевшего тела, или лета, располагающие к похоти, или самоуверенная гордость от сознания тайной любви, гордость, которая как ни искусно маскируется, часто обнаруживается в обществе и презирает своих собратов как рабов. Это сказано мною от избытка любви, чтобы всяким хранением блюла ты сердце свое и остерегалась всего, что может быть вымышлено о тебе.

Пусть не ухаживает за тобою ни завитой прокуратор, ни лицемер, прикидывающийся женщиною, ни дьявольский певец с ядовито-сладким пением, ни вертлявый и выглаженный юноша. В твоей домашней жизни пусть ничего не примешивается из сценического искусства, ничего изнеженного. Имей при себе сонмы вдов и девственниц, имей развлечения приличные твоему полу. О госпожах судят и по нравственности их прислужниц. И так – как с тобою живет святая матерь твоя и около тебя тетка, навсегда оставшаяся девственницею: то ты не должна с опасностью для себя искать общества людей посторонних, которые равнодушны к твоему обществу. Пусть всегда в руках твоих будет божественная книга; чаще молись, чтобы все стрелы помыслов, которые уязвляют людей молодых, были отражаемы этим щитом молитвы. Трудно, даже невозможно кому бы то ни было избежать начатков греховных волнений, которые греки очень выразительно называют προπαθείας, а мы, переводя буквально, можем назвать предстраданиями, – трудно, потому что возбуждения греховные щекочут души всех людей, и как бы в средоточии души находится наше произволение – отвергнуть ли эти помыслы, или принять. Поэтому и Господь природы говорит в евангелии: от сердца исходят помышления злая, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, татьбы, лжесвидетельства, хулы (Матф. 15, 19). Отсюда видно, что, как свидетельствует другая книга, сердце человека от юности – более склонно ко злу (Быт. 8, 21), и что между делами плоти и духа, которые исчисляет апостол (Галат. 5), внутреннее средоточие души (media anima) колеблется, избирая то первые, то последние.

«Ибо без пороков никто не родится; лучший тот,

Кто страдает меньшими из них» (Horat. Lib. I Sat. 3),

подобно тому, как и

«На прекрасном теле можно заметить усеянные родимые пятна»

(Ibid. I Sat. 3).

Это тоже, что пророк выражает другими словами: смятохся и не возглаголах (Пс. 76, 5) и в той же книге: гневайтеся, и не согрешайте (Пс. 4, 5); тоже говорит и Архит Тарентинский небрежному управителю: «я убил бы тебя, если бы не был раздражен». Гнев бо мужа правды Божия не соделовает (Иак. 1, 20). Что сказано об одном греховном волнении, то можно относить и к другим. Как гневаться хотя свойственно человеку, но христианин не должен поддаваться гневу: хотя всякая плоть вожделевает плотского и некоторыми приманками влечет душу к пагубным похотям: но мы должны страсть похоти воздерживать большею любовью ко Христу и необузданное животное обуздывать постом, чтобы оно искало и желало не похоти, а пищи, и чтобы тихою и ровною поступью несло возседающего на нем Духа Святаго.

Для чего я говорю это? Для того чтобы ты знала, что ты человек и подвержена страстям человеческим, если не будешь осторожна. Все мы созданы из одной персти, составлены из одних и тех же стихий. В шелковых одеждах и в рубищах господствует одна и та же похоть. Она не боится и порфиры царей, не гнушается и грязи нищих. Гораздо лучше тебе болеть телом, чем духом, господствовать над плотью, чем рабствовать ей, быть не твердою в походке, чем в целомудрии. И пусть не утешают нас средства покаяния, которые служат врачевством для несчастных. Нужно бояться раны, которая исцеляется болезнью. Иное дело войти в пристань спасения с неповрежденным кораблем и с целым грузом, и иное – нагим схватиться за доску и от частого напора волн ударяться об острые камни. Пусть не знает вдова о дозволительности двоебрачия, пусть не обращает внимания на слово апостола: лучше есть женитися, нежели разжизатися (1Кор. 7, 9). Уничтожь худшее – разжизатися, и само собою не будет благо женитися. Да будут далеки от нас порицания еретиков¹⁰³. Мы знаем брак честен и ложе нескверно (Евр. 13, 4). И по изгнании из рая, Адам имел одну жену. Гнусный, кровожадный Ламех, происходивший из племени Каина, первый разделил одну кость на две¹⁰⁴, – и казнь потопа скоро уничтожает рассадник двоебрачия. Поэтому и апостола к снисходительности побуждает только страх прелюбодеяния, когда он пишет к Тимофею: хощу юным вдовицам посягати, чада раждати, дом строити, ни едины же вины даяти противному хулы ради (1Тим. 5, 14); и почему он делает такое снисхождение, тотчас же присовокупляет: се бо некия развратишася в след сатаны (ст. 15). Из этого видим, что он не твердым подает, а только ниспроверженным простирает руку. Вот каков второй брак: он только предпочитает публичным домам: се бо некия уклонишася в след сатаны. Поэтому-то молодая вдова, которая не может или не хочет воздержаться, пусть лучше берет мужа, чем дьявола.

Поистине прекрасное и привлекательное дело, которое избирается по сравнению с сатаною. Соблудил некогда и Иерусалим и разложил колена всякому мимоходящему (Иезек. 16, 25). Прежде всего в Египте он лишен был невинности, и там сокрушены были сосцы его. И когда пришел в пустыни и в нетерпении от медлительности вождя Моисея, как бы неистовствуя в похоти говорил: сии бози твои, Израилю, иже изведоша тя из земли египетския (Исх. 32, 4): то получил заповеди не благие и оправдания самые жестокие, которые служили бы не к жизни, а к наказанию. Что же удивительного, если и невоздержным вдовицам, о которых в другом месте апостол говорит: «молодых вдовиц не принимай; ибо они, впадая в роскошь в противность Христу, желают вступать в брак. Они подлежат осуждению; потому что отвергли прежнюю веру» (1Тим. 5, 11–12) – невоздержным вдовицам дал не благие заповеди и жестокие оправдания двоебрачия, дозволяя второго мужа также как и третьего и, если угодно, двадцатого, чтобы они знали, что этим для них не столько позволяются мужья, сколько отстраняются блудники? Вот что, возлюбленнейшая во Христе дочь, я хочу внушить тебе и очень часто повторяю, чтобы, забыв заднее, ты простиралась вперед, в своем звании имея образцами для подражания из еврейской истории Иудифь, и из света евангельского Анну, дочь Фануила, которые день и ночь жили в храме и молитвами и постом охраняли сокровище целомудрия. И поэтому-то одна в прообраз церкви сокрушила главу дьявола, другая первая приняла Спасителя мира, созерцая будущие тайны. В заключение беседы прошу тебя не думать, что кротость письма происходит от скудости речи или бедности материи, но я стыжусь и опасаюсь долго говорить для незнакомого мне слуха и боюсь тайного суда читателей.

Что ты был долго в Риме, – это показывает твоя речь. Я не сомневаюсь, что ты возвратился в отечество по любви к духовным родителям и медлил отправлением по причине скорби о смерти матери, чтобы на месте этой потери не сетовать еще более о том, что и вдали едва мог перенести. Ты жалуешься, что каждый служит своему чреву и не полагается на суждение наше: но Господь свидетель моей совести, что по восстановлении дружбы я не питал никакой злобы, чтобы оскорбить кого-нибудь, еще более – я со всею осторожностью старался, чтобы какое-нибудь обстоятельство не подало повода к нерасположению. Но что же мне делать, если каждый свои действия считает справедливыми и думает, что не столько он оскорбляет, сколько оскорбляют его? Истинная дружба не должна лицемерить в своих чувствах. Ко мне прислано краткое введение к книгам περι ‘ Αρχών; по слогу его я узнал, что оно твое, и в нем ты косвенно и даже прямо метишь в меня. С каким намерением оно написано, – ты знаешь сам; в каком смысле нужно понимать его – очевидно и для дураков. Я часто публично опровергал хитрые сплетни и мог бы кое-что повторить из давнишнего искусства, и тебя похвалить по твоему же приему. Но я не хочу подражать тому, чего не одобряю в тебе; я даже настолько сдерживаю свое суждение, чтобы и отклонить взведенное на меня обвинение и чтобы, сколько это возможно, получив оскорбление, не оскорбить друга. Только прошу тебя – если уже хочешь подражать кому-нибудь, то довольствуйся только своим суждением. Мы избираем или хорошее или дурное; если хорошее, то оно не нуждается в поддержке другого, если дурное, то множество заблуждающихся не оправдывает заблуждения. Попросить тебя об этом, друг той, я признавал лучшим, чем во гневе публично неистовствовать против тебя, чтобы ты видел, что я свято почитаю восстановленную дружбу, а не держу, как выражается Плавт, в одной руке камень, тогда как другою подаю хлеб.

Брат мой Павлиниан еще не возвратился из отечества, и, думаю, что ты увидишь его в Аквилее, у святого папы Хромация. И священно-пресвитера Руффина мы послали по одному делу чрез Рим в Медиолан и просили, чтобы он свидетельствовал вам нашу любовь и почтение. И прочим друзьям мы тоже свидетельствовали, – чтобы во взаимных распрях нам не погибнуть друг от друга. А не подавать сварливым никакого повода к ссорам, чтобы не найти кого-нибудь не похожего на меня, кому бы могли нравиться разукрашенные похвалы, – это дело кротости твоей и твоих собратий.

Письмо твое, показывая, что ты обладаешь наследием Господа, который, отходя к Отцу, говорил апостолам: мир Мой даю вам, мир Мой оставляю вам (Ин. 14:27), свидетельствует, что ты причастен и Его блаженства, так как именуются блаженными и миротворцы (Мф. 5). Ты ласкаешь как отец, вразумляешь как учитель, наставляешь как первосвященник. Ты явился к нам не с наказующим жезлом, но в духе любви, кротости и смирения, так что, прежде всего уже в слове своем ты отобразил смирение Христа, Который спас род смертных не перунами и громами, а плачем в яслях и молчанием на кресте. Ибо ты читал, что сначала в прообразе Его было предсказано: помяни, Господи, Давида и всю кротость его (Пс. 131:1) и что потом осуществлено было в Нем самом: – научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем (Мф. 11:29). Поэтому, многое, собирая из священных книг в похвалу мира и облетая, подобно пчеле, по различным пажитям писаний, в художественном слове своем ты пожал все, что было там сладкого и направленного к миру. Итак, во время борьбы мы призываемся к миру; распущенные для плавания паруса надуты свежим ветерком твоего увещания, так что не столько недовольными и гордыми, сколько гордыми и полными устами, мы пили сладкие потоки мира.

Но что же нам делать, если в нашей власти только желать мира, а не водворять оный? И хотя и желание имеет у Бога свою награду, как намерение, но не совершенное дело и желающих сокрушает печалью. И апостол, зная это, говорит, что совершеннейший мир утверждается при желании той и другой стороны: аще возможно, еже от вас, говорит он, со всеми человеки мир имейте (Рим. 12:18). И пророк говорит: «мир, мир. И где же мир?» (Иер. 4:10). Не велика заслуга иметь мир на словах и разрушать его на деле; стараться об одном, а показывать другое; на словах провозглашать согласие, на деле требовать рабства. И мы хотим мира, и не только хотим, но и просим; но мира Христова, мира истинного, мира без вражды, мира, в котором не скрывалось бы ссоры, мира, который не порабощал бы как врагов, но соединял бы как друзей. Зачем порабощение мы называем миром и не даем каждому предмету своего имени? Где есть ненависть, там пусть упоминают о вражде; где любовь, там и только там пусть говорится о мире. Мы не рассекаем Церковь и не отделяемся от общения отцов, но от самых, так сказать, колыбелей напитаны млеком православия. Ибо никто столько не принадлежит к церкви, как тот, кто никогда не был еретиком. Но без любви мы не знаем мира, без мира не знаем общения. В евангелии читаем: аще принесеши дар твой ко олтарю и ту помянеши, яко брат твой имать нечто на тя: остави ту дар твой пред олтарем, и шед, прежде смирися с братом твоим, и тогда пришед, принеси дар твой (Мф. 5:23–24). Если без мира мы не можем приносить даров своих: то не тем ли более – принимать тело Христово? С какою совестью приступлю я к евхаристии Христовой и буду отвечать «аминь»¹⁰⁷, когда сомневаюсь в любви преподающего?

Прошу тебя терпеливо выслушать меня и истину не считать лестью. Имеет ли кто-нибудь общение с тобою против воли? Простирая руку, отворачивает ли кто-нибудь лицо, и во время святой вечери дает ли целование Иудино? Я полагаю, что при твоем прибытии монахи не трепещут, а радуются, когда наперерыв выходят тебе навстречу, и, выходя из пустынных убежищ, стараются превзойти тебя своим смирением. Кто побуждает их выходить? Не любовь ли к тебе? Кто cобирает воедино рассеянных по пустыне? Не преданность ли к тебе? Ибо, как отец должен любить, так отец и епископ должен быть и предметом любви, а не страха. Старая мысль: «кого кто боится, того ненавидит: кого ненавидит, тому желает погибели» (Cicer. lib. 2. Officior.). Поэтому и в наших писаниях, хотя начатки несовершенных полагаются в cтрахе, но совершенна любы вон изгоняет страх (1Ин. 4:18). Ты не требуешь от монахов подчинения себе, и оттого более подчиняешь их. Ты целуешь их, они подклоняют выи. Ты представляешь собою простого воина и требуешь вождя, как бы один в числе многих. Свобода при угнетении скоро возмущается. От свободного никто не выигрывает более, как тот, кто не принуждает к рабству. Я знаю правила церкви; известны мне определения каждого из них, и чтением и ежедневными примерами до сих пор я многое узнал, многое испытал. Кто бьет скорпионами и думает, что персты его толще чресл отца, тот скоро расточает царство кроткого Давида (3Цар. 13). Римский народ не потерпел гордости и в царе. Тот вождь израильского войска, который поразил Египет десятью казнями и которому служили и небо, и земля, и моря, представляется самым кротким из всех людей, каких тогда производила земля. И потому-то он и сохранял власть в продолжение сорока лет, что высоту власти умерял смирением и кротостью. Народ готов побить его камнями, а он молился за побивающих, он даже хочет быть изглаженным из книги Божией, лишь бы не погибло вверенное ему стадо. Он хотел подражать тому Пастырю, о котором знал, что Он понесет на раменах своих и заблудших овец. Пастырь добрый, говорит этот Пастырь, душу свою полагает за овцы (Ин. 10:11). И ученик этого доброго Пастыря желает быть отлученным за братьев своих и сродников своих по плоти, т.е. израильтян (Рим. 9:4). И если он желает погибнуть, чтобы не погибли погибшие: то не тем ли более добрым отцам должно заботиться, чтобы не раздражать чад своих и излишнею строгостью не ожесточить даже самых кротких?

Письмо требует краткости, а огорчение заставляет писать пространнее. В своем миролюбивом, как он¹⁰⁸ говорит, но, как я думаю, самом язвительном письме он пишет, что я никогда не оскорблял его и не называл еретиком. Зачем же он сам оскорбляет меня, обзывая меня зараженным самою опасною болезнью и возмутителем церкви? Зачем он, будучи раздражен другими, хочет щадить врагов и оскорблять невинного? Он говорит, что до рукоположения брата моего (Павлиниана) между ним и святым папою Епифанием не было никакого спора о догматах. Что же побуждало его всенародно рассуждать, как он сам пишет, о том, о чем никто не спрашивал? Ибо мудрость твоя знает, что споры подобного рода опасны и что безопаснее всего молчать, если почему-нибудь нет необходимости говорить о предметах важных. Справедливо ли, что он стал таким великим умом и такою рекою красноречия, что говорили, будто бы он в одном трактате о церкви обнял все, о чем порознь о каждом предмете ученейшие люди написали бесконечные тысячи стихов? Впрочем, какое же мне до этого дело? Пусть знает тот, кто слышал, ведает тот, кто написал, и пусть он сам освободит меня от обвинения его. Я не был при этом и не слыхал. Я один из всех, даже и не я один молчал, когда многие кричали. Сравним лица истца и ответчика и поверим больше тому, кто окажется выше или по заслугам, или по жизни, или по учению.

Видишь ли, что я, как говорится, закрывши глаза, говорю об этом деле, не столько высказывая то, что знаю, сколько показывая то, о чем хочу умалчивать. Я понял и одобрил твою осторожность, – что заботясь о мире церковном, ты обходишь эти споры, как песни сирен, закрывши уши. С малых лет изучив священное Писание, ты знаешь, в каком смысле нужно говорить о том или другом, знаешь, каким образом в мнениях спорных твое взвешенное слово должно и не осуждать чужого и не отвергать и своего. Но чистая вера и открытое исповедание не нуждается в изворотах и словоизвитиях. Во что просто веруется, то должно быть и исповедуемо просто. И я легко мог возвысить голос и среди войны и вавилонских огней сказать: зачем не на то отвечают, о чем спрашивают, зачем исповедание не просто, не искренне? Оно всего боится, ограничивает, все оставляет двусмысленным, движется как будто на иглах. Но при желании и ожидании мира и во время волнения страстей, отвечает он, не спрашивают: каким образом. Его безнаказанно ругают другие, которых сам он, поруганный, поносить не смеет. Я между тем молчу: свою расчетливость теперь буду представлять или невежеством или страхом. Что он сделает мне, если я буду его обвинять, когда он, как сам говорит, бранит меня, когда я хвалил его?

Все его письмо наполнено не столько изложением дела, сколько ругательствами против меня. Имя мое часто выставляется и без всяких приличий, какими мы, люди, обыкновенно приветствуем друг друга, подвергается ругательствам, поносится, как будто я изглажен из книги живущих, как будто его письма могут замарать меня; или как будто я когда-нибудь занимался подобными пустяками, я, который с молодых лет, запершись в стенах монастырских келий, желал более быть чем-нибудь, чем казаться. С тем, чтобы уязвить, он дает некоторым из нас почетные названия, – как будто и мы не можем говорить о том, о чем никто не молчит. Злословит клирика, рукоположенного из рабов, тогда, как и сам не имеет таких клириков; пусть прочитает он, что и Онисим, возрожденный во время уз Павловых, сделался диаконом из рабов (Фил. 1). О, если бы и я мог говорить, о чем многие кричат, и находить удовольствие в ругательствах. Тогда бы он понял, что и я знаю то, что знают все, и что я слышал о том, что известно всякому. Он говорит так, как будто ему назначена награда за клевету. Кто не устрашится такого едкого и проницательного ума? Кто в состоянии отвечать такой реке красноречия? Что выше: переносить клевету или клеветать? обвинять того, кого после полюбишь, или прощать грешника? Что легче перенести: то ли, что клеветник делается едилем, или, что он делается консулом¹⁰⁹? И сам знает, о чем я умалчиваю, о чем говорю, что слышал и – чему, быть может, по страху Христову, не верю...

Он обличает меня, что я перевел Оригена на латинский язык. Это не я один делал, а делал и исповедник Иларий; но оба мы переводили только полезное, отсекая кое-что вредное. Пусть сам почитает он, если знает (потому что я думаю, что при постоянном сообщении и ежедневных сношениях с римлянами ему не безызвестен латинский язык), или если в совершенстве не знает, то пусть ему переведут люди, обыкновенно занимающиеся этим, и тогда он узнает, что в том самом, за что он упрекает меня, я достоин похвалы. Ибо, передавая перевод и объяснение Писания, достоинство коих всегда признавалось за Оригеном, я постоянно отстранял его нечестивые мнения. Разве я когда-нибудь выпускаю в публику Оригена или других простых авторов? Знаю, что иной авторитет апостолов и иной прочих учителей, – что те всегда говорят истину, а эти в некоторых предметах заблуждаются, как люди. Это новый способ защиты – так признавать заблуждения Оригена, чтобы с ним осуждать и других, т.е. не осмеливаясь явно защищать его, прикрывать подобным же заблуждением многих. Шести тысяч томов Оригена не мог никто читать – так как он их не написал, и я, считая вероятнейшим, что здесь солгал передававший эти слова, а не тот, кому их приписывают¹¹⁰.

Брата моего (Павлиниана) он называет причиною раздора, человеком, который спит в монастырской келье и считает духовный сан не почестью, а тяжестью; и кроме того, до настоящего дня, успокаивая нас наружным видом дружелюбия, он взволновал западных священников, говоря, что этот юноша и почти отрок рукоположен пресвитером в его округе – Вифлееме. Справедливо ли это – знают все палестинские епископы: ибо монастырь, в котором брат мой рукоположен в пресвитера и который по прозванию св. папы Епифания называется древним, лежит в елевферополитанском, а не в иерусалимском округе. Далее – его возраст известен и твоему блаженству, и так как он простирается уже до тридцати лет, то я думаю, что в нем этот возраст, который во Христе таинственно показан был возрастом совершенным, не заслуживает порицания. Пусть он вспомнит о древнем законе: и он увидит, что из колена Левиина избирались во священники и после двадцати пяти лет (Числ. 8); или, если в этом одном свидетельстве он следует еврейскому подлиннику, то узнает, что священник поставлялся тридцати лет. И чтобы он не говорил: древняя мимоидоша, се быша вся нова (2Кор. 5:17), пусть послушает с Тимофеем: никтоже о юности твоей да нерадит (1Тим. 4:12). И сам он, когда был рукоположен во епископа, немного был старше моего брата. Если же это позволительно в отношении к епископам, а не позволительно для пресвитеров, чтобы они не казались противоречащими своему имени¹¹¹: то зачем же сам он рукоположил пресвитера таких же лет или даже моложе его и что еще больше – рукоположил священнослужителем другой церкви? Он может иметь мир с братом только как с подчиненным и когда епископ донес о сделанном им рукоположении, он показал, что он не столько желает мира, сколько мщения под предлогом мира и удовлетворяется спокойствием тишины и мира не иначе, как имея наготове угрозы. И если бы он сам рукоположил его, то, конечно, так любя скрытность, он молчал бы, чтобы что-нибудь не побеспокоило его. Если же он произвел раздор в церкви, то ему не должно бы оказывать ничего, кроме почтения, следующего всем священникам.

Вот как далеко протянулась его защитительная и даже обвинительная изворотливая речь против меня. Я отвечал ему в письме кратко и мимоходом, чтобы из сказанного мною он понял, о чем я умолчал, и знал, что мы люди – животные разумные и можем понимать его мудрость и не так несмысленны сердцем, чтобы подобно бессловесным скотам слышать только звук слов, а не мысли. Теперь же прошу тебя простить моему огорчению. И ответить ему было делом гордости, и еще более – обвинить, хотя я так ответил ему, что более обнаруживал пред ним свое молчание, чем свою речь. Зачем они ищут мира вдали и хотят, чтобы его внушали нам другие? Пусть сами они будут миролюбивы, и тогда будет мир. Зачем они злоупотребляют против нас именем твоего святейшества, чтобы застращать нас, и тогда как твое письмо звучит миром и кротостью, зачем их слова грозят жестокостью? Наконец, свое самое миролюбивое и призывающее к примирению письмо ты прислал через пресвитера Исидора: отсюда мы видим, что этого письма не хотели доставить те, которые лицемерно восхваляют мир. Итак, пусть они выбирают что угодно: мы или хороши или не хороши; если хороши, то пусть оставят молчание: если не хороши, то зачем же они ищут общения с недобрыми? Как много может смирение, он узнал из опыта. Кто теперь расторгает то, что когда-то он сам по своему желанию соединил из разделенного, тот показывает, что соединенное прежде, теперь он разрывает по воле другого.

Недавно он¹¹² требовал, домогался, чтобы я отправился в ссылку. О, если бы он мог исполнить это, чтобы как ему желание это вменяется в дело, так и я не только по желанию, но и по исполнению этого получил бы венец ссылки! Церковь Христова излиянием крови и терпением основана более чем нанесением обид. В гонениях возросла она, получила венец чрез мученичество. И если те одни, с которыми мы имеем дело, любят жестокость, не умеют терпеть гонений, а умеют производить их: то и здесь есть иудеи, есть еретики различных толков и в особенности нечестивейшие манихеи: почему они даже словом не осмеливаются оскорбить кого-нибудь из них? почему меня одного хотят изгнать, обо мне одном, имеющем общение с церковью, говорят, что я рассекаю церковь? Скажи мне, не то же ли значит это требование, что они изгоняют их (т.е. еретиков) вместе со мною, или, что меня терпят вместе с ними – с тем только предпочтением для меня, что, по крайней мере, ссылкою отделяют от еретиков? О, позор! монах грозит ссылкою, домогается ссылки монахам же, – и это делает монах, который хвалится, что он имеет апостольскую кафедру! Народ этот не умеет поддаваться страху и к висящему над ним мечу протягивает шеи, а не руки: ибо кто из монахов, будучи ссыльным из отечества, не состоит в ссылке из всего мира? Зачем общественная власть, казенные издержки, суета по всему миру? Пусть только двинет пальцем, и я охотно выйду. Господня земля и исполнение ея (Пс. 23:1). Христос не ограничивается местом.

Кроме того, так как он пишет, что я через тебя и римскую церковь привожу в общение с тою, от общения с которою я, по-видимому, отделен¹¹³, – то не нужно заходить далеко, чтобы полагать, что и здесь в Палестине таким же образом я имею общение и с нею. Именно – в вифлеемской веси я, насколько от меня зависит, имею общение с пресвитерами этой церкви. Отсюда видно, что свою неприятность не должно считать делом церкви и каприз одного лица и даже через него и каприз других не должно называть общим словом церкви. Поэтому я и теперь повторяю сказанное в начале письма – что я хочу мира Христова, желая согласия: и прошу тебя убедить его, чтобы он не силою вынуждал мир, а желал его. Пусть удовольствуется он неприятностью наших прежних ссор; застарелые раны пусть, по крайней мере, закроет новою любовью. Пусть будет таким, каким был прежде, когда по своей собственной воле любил меня. Пусть не текут у него слова от чужого чрева; пусть делает то, что сам хочет, а не то, чего хотеть побуждают его другие. Пусть он или как первосвященник управляет всеми одинаково, или, как последователь апостола, одинаково служит спасению всех. Если он покажет себя таким, то я охотно подаю ему руки, распростираю объятия; он будет иметь во мне и друга и слугу, и увидит, что я и ему подчинен во Христе, как и всем святым. «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, все переносит, всему верит» (1Кор. 13:4, 7). Любовь есть матерь всех добродетелей и крепка как втрое сплетенный канат (Еккл. 4, 12), по слову Апостола: вера, надежда, любы. Веруем, надеемся и, таким образом, вследствие веры и надежды соединяемся узами любви. Ибо, и отечество оставил я для того, чтобы жить в пустыне спокойно и без всякой вражды; чтобы первосвященников Христовых (если только они проповедуют правую веру) почитать не со страхом, как владык, а с уважением, как отцов, чтобы епископам воздавать должное, как епископам, и чтобы под именем одного не принуждали меня служить другим, которым я не хочу служить. Я не так надменен, чтобы не знать, что следует воздавать священникам Христовым. Ибо кто принимает их, не столько их принимает, сколько Того, чьи они епископы. Но пусть они довольствуются своим почетным саном. Пусть они знают, что они отцы, а не господа, и в особенности для тех, кои, презрев мирские почести, ничего не предпочитают спокойствию и миру. Молитвами же твоими Христос Бог всемогущий да даст нам соединиться не под притворным именем мира, а с истинною и верною любовью, чтобы, угрызая друг друга, нам не быть истребленными друг от друга (Гал. 5:15).

Иероним братиям Паммахию и Океану желает здоровья.

Присланное вами письмо причинило мне почетное оскорбление – превознося мой ум до унижения истины веры. И поскольку то же самое добрые люди привыкли разглашать обо мне и в Александрии и в Риме и почти во всем свете и так любят меня, что без меня не могут быть еретиками: то я оставлю в стороне лица и буду отвечать только на дело и обвинения. Ибо, отвечать злословием на злословия беcполезно для дела и грызть противников по их заслугам не должно тому, кому заповедуется не воздавать злом за зло, а побеждать благим злое (Рим. 12:17; 1Сол. 5:15), – насыщаться поношениями и ударяющему представлять другую ланиту (Мф. 5:39).

Упрекают меня, зачем я иногда хвалил Оригена. Если не ошибаюсь, есть два места, в которых я его похвалил: это – краткое введение к Дамасу на беседы о Песни Песней и пролог на книгу еврейских имен. Что же там говорится о догматах церкви – об Отце, Сыне и Св. Духе, о воскресении тела, о состоянии и сущности души? Простое толкование и назидание я похвалил простым словом. Ничего там не раcсуждалось о вере, ничего о догматах. Предметом раcсуждений служат только места, касающиеся нравственности, и при помощи ясного толкования раcсеевается туман аллегории. Похвалил я толкователя, а не догматиста, ум, а не веру философа, философа, а не апостола. Если хотят знать мое суждение об Оригене, пусть почитают комментарии на Екклезиаст, пусть раскроют три книги на послания ко Ефесеям, и тогда увидят, что я всегда был против его мнений. И как глупо так хвалить чье-нибудь учение, чтобы следовать и его богохульству! И блаженный Киприан, как показывают его сочинения, пользуется Тертуллианом, но, услаждаясь умом этого ученого и пламенного мужа, не следует с ним Монтану и Максимилле. Аполлинарий пишет против Порфирия самые сильные сочинения; Евсевий прекрасно составил церковную историю; но один из них ввел половинное домостроительство¹¹⁵, другой, самый отъявленный защитник нечестия Ария. Горе, говорит Исаия, глаголющим лукавое доброе, и доброе лукавое, полагающим тьму свет, и свет тьму, полагающим горькое сладкое, и сладкое горькое (Ис. 5:20). Не должно порицать добрые качества и врагов, если они имеют что-нибудь хорошее, не должно хвалить пороки и друзей; и то и другое должно судить по значению не лиц, а самого дела. И Люцилия бранят за нестройность его речи, и, однако, хвалят его остроумие и игривость.

В юности я объят был удивительною любовью к учению и, вопреки предрассудку некоторых, сам учился. В Антиохии часто слушал и уважал Аполлинария Лаодикийского и тогда, как он наставлял меня в священном писании, я никогда не принимал его спорного, неразумного учения¹¹⁶. Голова уже пестрилась сединою и более соответствовала учителю, чем ученику: но я отправился в Александрию, послушал Дидима и за многое ему благодарен. Чего не знал, тому научился; не потерял при его руководстве и того, что знал. Люди думали, что я положил конец учению. Я возвратился в Иерусалим и Вифлеем. С каким напряжением, с каким удовольствием я учился по ночам у Варанины! Он боялся иудев и был для меня вторым Никодимом (Ин. 3:1). Обо всем этом я часто вспоминаю в своих сочиненьицах. Без сомнения, учение Аполлинария и Дидима между собою противоположно. Пусть же теперь та и другая сторона тащит меня к себе, потому что я признаю обоих своими учителями. Если позволительно ненавидеть людей и презирать какой-нибудь народ, то я преследую необыкновенною ненавистью обрезанных, ибо они и доселе преследуют Господа нашего Иисуса Христа в сатанинских синагогах. Ужели же кто-нибудь возразит мне: зачем у меня был учителем иудей? Неужели кто-нибудь будет выставлять на вид мои письма к Дидиму, как учителю? Великое преступление для ученика, если я человека ученого и старца назвал учителем? Однако я хочу взглянуть на само письмо, которое столько времени оставалось в пренебрежении. В нем нет ничего кроме почтения и приветствия. Это пустяки и вздор. Лучше докажите, где я защищал ересь, где я хвалил нечестивое учение Оригена. В чтении Исаии (Ис. 8), в котором изображаются два серафима восклицающие, которые по его толкованию означают Сына и Св. Духа – не изменил ли я это недостойное изъяснение на два завета? У меня на руках и книга, изданная за двадцать лет. Как часто, в столь многих своих сочинениях, и в особенности комментариях, я поражаю язычество. Возражают, что я преимущественно пред всеми собрал все книги его (Оригена): о, если бы я имел книги всех авторов, чтобы косность ума вознаграждать прилежанием в чтении! Сознаюсь, я собрал его книги; и поэтому-то не следую его заблуждениям, потому что знаю все, что он написал. Поверьте опытному; говорю вам, как христианин христианам: его мнения (dogmata) пропитаны ядом, далеки от свящ. писания, насилуют писание. Читал, говорю, читал Оригена и если в чтении есть преступление, то сознаюсь, александрийская бумага опустошила и мой кошелек. Если верите мне, то я никогда не был оригенистом; если не верите, то теперь перестал быть им. Если же и этим вы не удостоверяетесь, то побуждаете меня для своей защиты писать против любимца вашего, чтобы, если не верите, когда я отрекаюсь от него, по крайней мере, поверили, когда я буду обвинять его. Но охотнее верят мне, как заблуждающемуся, чем как исправившемуся. И не удивительно, потому что думают, что я его (Оригена) сотаинник (συμμύστης) и не хочу явно исповедать его учение из-за плотских и непосвященных людей. Ибо у них (оригенистов) правило – что не должно легкомысленно бросать бисер пред свиньями и давать святыню псам (Мф. 7:6), но говорить с Давидом: в сердце моем скрых словеса твоя, яко да не согрешу тебе (Пс. 118:11), так же, как и в другом месте он говорит о праведнике: «который говорит истину с искренним своим», т. е. с людьми, близкими по вере. Они хотят, чтобы из этого выводили, что мы, как еще непосвященные, должны слушать ложь, чтобы подобно малолетним, питающимся молоком, младенцам, не обремениться питательностью более твердой пищи. А что они (оригенисты) с клятвопреступлениями и ложью соединяются между собою на оргиях – это очень ясно показывает шестая книга Стромат (в которой наш догмат он приравнивает к мнениям Платона).

Итак, что делать? Отрицать, что я держусь того же учения? Не поверят. Клясться? – будут смеяться и скажут: дома у нас есть это. Сделаю то, чего только они не опасаются – выставляю пред всеми их священные обряды и таинства и обнаружу всю их премудрость, которою они прельщают нас простецов, чтобы, не веря голосу отрицания, они поверили бы, по крайней мере, обличительному стилю. Они в особенности опасаются, чтобы их сочинения когда-нибудь не понимались вопреки их главе. Они многое с клятвою говорят то, что после нарушают с другою ложною клятвою. Отказываются от подписи и ищут отговорок. Один говорит: не могу осудить того, чего никто не осудил; другой: отцами ничего не поставлено относительно этого, – чтобы, требуя авторитета целого мира, отстранить необходимость подписаться. А кто-то еще упорнее сказал: как мы осудим тех, кого не коснулся никейский собор? потому что, осудив Ария, он, конечно, осудил бы и Оригена, если бы не одобрял его мнений. То есть: все болезни вместе должно лечить одним лекарством, и поэтому должно отрицать и величие Духа Святого – так как о Естестве не говорили на этом соборе. Тогда вопрос был об Арие, а не об Оригене, о Сыне, а не о Духе Святом. Исповедали то, что отрицалось, и о том, о чем никто не спорил, – умолчали, хотя косвенно осудили Оригена, как источник Ария; ибо, осуждая отвергавших, что Сын есть от существа Отчего, осудили равно его и Ария. Иначе по такому доказательству не должны быть осуждаемы ни Валентин, ни Маркион, ни катафригийцы¹¹⁷, ни Манихей, потому что собор Никейский не называет их, хотя они, несомненно, были прежде собора. И когда их начнут понуждать и им нужно будет или подписать (осуждение) или выйти из церкви, то ты увидишь удивительные извороты. Они так ограничивают слова, так изменяют порядок их, придумывают такие двусмысленности, что держатся исповедания и нашего и наших противников, и еретик слышит одно, а православный другое. Не в таком ли духе и Аполлон Дельфийский и Локсиас¹¹⁸ давал порицания Крезу и Пирру, – не в одно время, но играя одинаковым оборотом? Представлю кое-что для примера.

Веруем, говорят они, в будущее воскресение тел. Если это правильно понимается, то это исповедание чистое. Но поскольку есть тела небесные и земные, и воздух и легкий ветерок по природе своей называются телами: то они употребляют слово тело, а не плоть, чтобы православный, слыша о теле, разумел плоть, а еретик признавал дух. Это первая западня их; если ее заметят, они строят новые ковы; прикидываются невинностью, называют нас коварными и как просто верующие, говорят: веруем в воскресение тел. Когда же они скажут это, необразованная чернь считает это достаточным для себя, в особенности потому, что и в символе исповедуется то же самое. Ты спросишь далее: начинается круговращение, благодетели кричат: ты слышал о воскресении: чего больше требуешь? И, перетолковав в дурную сторону наши усилия, нас называют лукавыми, а себя простецами. Если ты примешь строгий вид, и, держа рукою плоть, начнешь допрашивать, ту ли плоть признают они имеющею воскреснуть, которая видима и осязаема, которая ходит и говорит: они сначала смеются, потом кивают головою. И когда мы говорим: в воскресение останутся ли в целости волоса и губы, грудь и чрево, руки и ноги; тогда они не могут удержаться от бесчинного смеха и, разразившись хохотом, замечают, что нам нужны и цирюльники, и пироги, и лекаря, и портные. Затем спрашивают, не веруем ли мы, что воскреснут и детородные члены обоего пола, наши косматые и женские нежные щеки, и различные по различию мужчины и женщины свойства тела? Если мы дадим им это, они тотчас требуют женского родотворного уда и совокупления и прочего, что в чреве и под чревом. Частные члены отрицаются, и говорят, что тело, которое состоит из членов, воскреснет.

Не время теперь распространять риторическую речь против нечестивого учения. Недостаточно было бы для меня богатого языка Цицерона, пламенная речь Демосфена не могла бы выразить огня души моей, если бы я захотел представить хитрости еретиков, которые, признавая воскресение на словах, отрицают оное в душе. Их бесстыдные женщины обыкновенно хватают себя за груди, ударяют по животу, трогают чресла, лядвеи и вонючие подмышки и говорят: какая нам польза в воскресении, если воскреснет бренное тело? – мы будем подобны ангелам, будем иметь и природу ангельскую. Явно гнушаются они воскреснуть с плотью и костями, с которыми воскрес и Христос. Но пусть я заблуждался в юности, и, образованный в учении философов, т.е. язычников, в начале веры не знал догматов христианских и думал видеть у апостолов то, что читал у Пифагора, Платона и Емпедокла: зачем же вы следуете заблуждению юного во Христе, младенца сосущего? Зачем научаетесь нечестию от того, кто еще не познал благочестия? Искренно исповедать вину – это вторая доска после кораблекрушения. Вы подражали заблуждающемуся: подражайте и исправившемуся. Заблуждались мы в юности: исправимся в старости. Соединим воздыхания, совокупим слезы, восплачемся и обратимся к Господу, сотворшему нас (Пс. 94); не будем ждать покаяния дьявола. Суетна оная надменность и влечет во глубину геенны: здесь или приобретается или теряется жизнь. Если я никогда не следовал Оригену, то напрасно стараетесь меня обесславить; если я был его учеником, то подражайте кающемуся. Вы верили мне, когда я признавал (учение Оригена): верьте, когда я отрицаю оное.

Если, говорят, ты знал это, как рассказываешь, то зачем же ты хвалил его в своих сочиненьицах? Я и теперь похвалил бы, если бы вы не хвалили его заблуждений. Мне не перестал бы нравиться его ум, если бы некоторым не нравилось и его нечестие. И апостол заповедует: вся искушающе, добрая держите (1Сол. 5:21). Лактанций в книгах своих и в особенности в посланиях к Деметриану совершенно отрицает лицо (substantiam) Духа Святого и по иудейскому заблуждению говорит, что Он относится или к Отцу или к Сыну, и под Его именем обозначается освящение (santificatio) того и другого лица. Но кто мне может запретить читать книги его наставлений, в которых он весьма сильно писал против язычников, – запретить потому, что вышеозначенное мнение достойно отвращения? Аполлинарий написал прекрасные сочинения против Порфирия: и я одобряю труд этого мужа, хотя осуждаю неразумное во многом его учение. И вы признаете, что Ориген в некоторых предметах заблуждался, и я (против этого) не скажу ни слова. Вы говорите, что он худо мыслил о Сыне, еще хуже о Св. Духе; нечестиво учил о падении душ с неба, воскресение плоти признавал только в буквальном выражении, а отвергал в выводе, учил об одном общем чрез много веков восстановлении, – что Гавриил будет то же, что дьявол, Павел то же, что и Каиафа, девственницы то же, что и блудницы. Если вы отбросите это и как бы цензорским жезлом отделите от веры церкви: прочее я буду читать безопасно и, приняв противоядие, уже не буду бояться яда. Не повредит мне, если я скажу: «Ориген, превосходя всех в других книгах, в Песни Песней превзошел сам себя», и я не побоюсь мысли, с какою я когда-то в молодых летах назвал его учителем церквей. Только, может быть, я должен был обвинить того, по чьей просьбе переводил его сочинения, и сказать в прологе: «тот, чьи книги я перевожу, – еретик; читатель, остерегайся читать их; беги змеи; или если захочешь читать, то знай, что переведенное мною испорчено неблагонамеренными людьми и еретиками, хотя бояться ты не должен потому, что я все испорченное исправил». Другими словами – это значит сказать: я, переводчик, – православный, а тот, кого я перевожу, – еретик. Наконец, и вы довольно просто, прямодушно и без лукавства, – конечно, мало уважая риторические правила и фокусы ораторов, – признавая его книги περι ‘ Αρχών еретическими и желая свалить вину на других, предлагаете читателям безделицу, чтобы они проследили всю жизнь автора и из других его книг сделали вывод в отношении к настоящему вопросу. Я, хитрец, исправивший (Оригена), умалчивая о своих видах и скрывая заблуждения его, не высказал ненависти к виновнику. И враги говорят, что тяжелые болезни не должно лечить, а нужно предоставлять природе, чтобы лечение не усилило слабости. Почти сто пятьдесят лет прошло с тех пор, как Ориген умер в Тире. Кто из латинян когда-либо осмеливался переводить книги его о воскресении, περι ‘ Αρχών, στρωματέας и Τόμους? Кто хотел обесчестить себя самого таким гнусным делом? Я не красноречивее Илария, не тверже в вере Викторина, которые его беседы перевели не как переводчики, а как авторы собственного произведения. Недавно св. Амвросий сделал такую компиляцию из его Гексамерона, что следовал более мнениям Ипполита и Василия. Я сам, которому вы, как говорите, ревностно подражаете, и в отношении к которому у вас зрение диких коз, тогда как в отношении к другим – глаза крота, – я сам, если бы был нерасположен к Оригену, перевел бы эти самые вышепоименованные книги, чтобы его недостатки сделать известными и латинцам; но никогда этого не сделал и не хотел согласиться, хотя об этом просили многие; потому что я не имею обыкновения ругаться над заблуждениями тех, уму коих я удивляюсь. Сам Ориген, если бы еще жив был, разгневался бы на вас, своих благодетелей, – и сказал бы с Иаковом: «вы сделали меня ненавистным в мире» (Быт. 34:30).

Хочет ли кто-нибудь хвалить Оригена? – Пусть хвалит так, как я хвалю. Великий был он муж от юности и истинно сын мученика (Леонида – мученика); в Александрии управлял церковным училищем, заняв место ученейшего мужа пресвитера Климента; так бегал похотей, что по Божественной ревности (но, однако, не при помощи знания)¹¹⁹ – обрезал железным орудием родотворные члены; презирал скупость, Писания знал на память и в трудах объяснения их работал дни и ночи. Тысячу и более того бесед сказал он в церкви, издал кроме того бесчисленное множество комментариев, которые он называет Τόμους и о которых я теперь не говорю, чтобы не казалось, что я составляю каталог его сочинений. Кто из нас может столько прочитать, сколько он написал? Кто не удивлялся уму его, пламенно-ревностному к изучению Писаний? И если какой Иуда завистник противопоставит нам его заблуждения, то смело можем сказать ему:

Дремлет подчас великий Гомер –

Но в долгом труде и ему можно предаться и сну. (Horat. Art. Poet.).

Не будем подражать порокам того, чьим достоинствам не можем следовать. Заблуждались в вере и другие, как греки, так и латиняне, коих имена нет необходимости упоминать, чтобы не показалось, что я защищаю его не его собственными заслугами, а заблуждением других. Это значит, скажешь ты, не оправдывать Оригена, а обвинять других. Так, – если бы я не говорил, что он заблуждается, если бы я думал, что в неправоверии можно слушать, по крайней мере, апостола Павла или ангела с небеси. А теперь, когда я искренно признаю его заблуждение, я буду читать его так же как других, потому что он заблуждался так же как и другие. Но ты скажешь: если его заблуждение разделяют многие: то почему вы преследуете одного? Потому, что вы одного восхваляете, как Апостола. Оставь излишнюю привязанность, и мы оставляем сильную ненависть. Вы выписываете заблуждения других из их книг для того только, чтобы защитить его заблуждение, вы так до небес превозносите Оригена, что говорите, что он ни в чем не заблуждался. Защитник новых догматов! – прошу тебя пощадить римский слух, пощадить веру, одобренную устами Апостола. Зачем через четыреста лет ты стараешься научить нас тому, чего мы прежде не знали? зачем предлагаешь то, чего не хотели проповедовать Петр и Павел? До сего дня мир христианский не имел этого учения. В старости я сохраню ту веру, в которой возрожден был в детстве. Нас называют Пелусиотами, непотребными, чувственными и плотскими, потому что мы не приемлем духовного, как будто они сами – иерусалимляне, матерь коих на небесах. Не презираю я плоти, в которой родился и воскрес Христос; не гнушаюсь персти, которая, будучи обожжена на чистейший сосуд, царствует на небе; и, однако, дивлюсь, почему презирающие плоть живут по плоти, греют и изысканно питают своего врага, – разве, быть может, не потому ли, что хотят исполнить слова Писания: любите враги ваша, благословите кленущия вы (Мф. 5:44). Люблю я плоть чистую, девственную, постящуюся, люблю не дела плоти, а сущность ее, люблю плоть, которая знает, что имеет быть судима, люблю ту, которую в мученичестве за Христа усекают, терзают, сожигают.

А как несправедливо то, что утверждают, будто книги его (Оригена) некоторыми еретиками и злонамеренными людьми испорчены – это может быть доказано из следующего. Кого можно найти умнее, ученее, красноречивее Евсевия и Дидима, – защитников Оригена? а первый из них в шести книгах апологии Оригена утверждает, что Ориген мыслит так, как он сам, а второй, не отрицая написанного, но перетолковывая смысл автора, так оправдывает его заблуждения, что, однако, сознается, что эти заблуждения – и его собственные. Иное дело, если что-нибудь прибавлено еретиками, и иное – если что-нибудь защищает (мнение Оригена) как правильное. Из всех нашли одного Оригена, сочинения коего должны быть подложны, из книг которого как будто по посланию Митридата¹²⁰ в один день изглажена всякая истина. Если испорчена одна книга его, то неужели могли испортить вместе и все его сочинения, изданные им в различных местах и в различное время? Сам Ориген в послании, написанном к Фабиану, епископу города Рима, рассказывает, зачем он написал такие сочинения и причины беспорядков слагает на Амвросия – что он выпустил в свет сочинения, написанные секретно. Зачем же еще пустословить, что то, что им не нравится – чужое?

Далее, – что Памфила выставляют почитателем его – за это я благодарю их от своего имени, так как они удостоили меня порицать вместе с этим мучеником. Если вы говорите, что книги Оригена испорчены его врагами, с целью унизить их: то почему мне нельзя сказать, что друзьями и последователями его составлена под именем Памфила книга затем, чтобы она свидетельством мучеников защитила его (Оригена) от позора? Вот вы одобряете в книгах Оригена то, чего он не писал, а удивляетесь, если кто-нибудь издает книгу, которой он (Памфил) не издавал. Вы в изданном сочинении можете находить доказательства для себя; тогда как он, который ничего другого не издавал, легче может подвергаться обвинению. Дайте какое-нибудь другое сочинение Памфила; вы нигде не найдете его; это – единственное его сочинение: откуда же я удостоверюсь, что это сочинение Памфила, чтобы, то есть, слог и склад речи мог убедить меня в этом? Я никогда не поверю, чтобы ученый муж первые плоды своего ума посвятил спорам и брани, а между тем самое название апологетики показывает обвинение, потому что защищается только то, что обвиняется. Теперь представлю я одно обстоятельство, говорить против которого может только или дурак, или человек бессовестный. Та книга, которая считается Памфиловою, содержит начало шестой книги Евсевия в защиту Оригена, почти в тысячу стихов, и в других местах автор ее¹²¹ представляет свидетельства того же сочинения (Евсевия), которыми старается доказать православие Оригена. Евсевий и Памфил здесь так согласны между собою, что можно считать их людьми единодушными, как будто один принял имя другого. Каким же образом теперь они могли так разногласить между собою, что Евсевий во всем своем сочинении доказывает, что Ориген был защитник арианского учения, а Памфил – что он был защитником бывшего впоследствии Никейского собора? Отсюда видно, что это произведеньице или Дидима или кого-нибудь другого, который, отсекая голову от шестой книги (Евсевия), прочие члены составил (сам). Но согласимся – из милости, – что это сочинение Памфила, но еще не мученика, потому что он написал его прежде, чем потерпел мученичество. Почему он удостоился мученичества? Ты скажешь, для того, чтобы мученичеством загладить заблуждение, чтобы единственный проступок очистить пролитием крови своей. Сколько во всем мире мучеников, которые прежде убиения подвержены были различным порокам? – Будем же защищать грехи, – потому что те, кои впоследствии стали мучениками, прежде были грешники!

Вот что, возлюбленнейшие братья, я бегло продиктовал на ваше письмо, преодолевая трудную задачу писать против того, чей ум я прежде восхвалял, и, желая лучше погрешать в своей оценке, чем в вере. Друзья мои поставили меня в такое положение, что если я буду молчать, то буду признан виновным, если буду отвечать, то – врагом. Тяжело и то и другое положение; но из двух я выбираю более легкое: вражде можно помочь, богохульство непростительно. А сколько подъял я трудов при переводе книг περι ‘ Αρχών, предоставляю судить вам, – когда и изменять что-нибудь из греческого, значит не переводить, а извращать, и переводить буквально невозможно тому, кто хочет сохранить изящество в языке.

Обращением ко мне ты вызываешь меня на переписку, но красноречием своим пугаешь; слогом писем своих так напоминаешь ты Туллия! Если я посылаю тебе, как жалуешься ты, письма коротенькие и бесцветные, это зависит не от небрежности, а от опасения, чтобы многословием своим не дать тебе более предметов для порицания. Притом, признаться откровенно святой душе твоей, в единственное благоприятное для плавания на запад время от меня требуют разом столько писем, что я решительно не мог бы успеть, если бы захотел каждому писать все. От того и бывает, что, отбросив подбор слов и старательность сочинительства, диктую, что ни попадет на ум, и смотрю на тебя как на друга, а не как на судью такой моей речи.

Два вопроса задал ты мне в своих письмах. Во-первых: зачем Бог ожесточил сердце Фараоново (Исх. 4:21, 9:20), и почему сказал апостол: ни хотящаго, ни текущаго, но милующаго Бога (Рим. 9:16) и т.д.; что, по-видимому, уничтожает свободную волю. Во-вторых: каким образом святы те, которые рождаются от верных, т.е. от получивших крещение¹²², когда они не могут спастись без дара благодати, уже после получаемой и сохраняемой.

На первый из этих вопросов очень основательно отвечает Ориген в книгах περι ‘ Αρχών (о началах), которые я перевел недавно по поручению нашего Паммахия. Занятый этим-то делом, я не мог исполнить данного тебе обещания, и опять отложил до другого раза своего Даниила. Отложил бы я до другого времени исполнение воли Паммахия, если бы это была воля одного, хотя и любезнейшего мне и превосходнейшего мужа, но об этом же просило все почти братство Рима, уверяя, будто многие находятся в опасности и склоняются на превратное учение. Поэтому я вынужден был перевести книги, в которых более дурного, чем хорошего, и соблюдать такую точность, чтобы не прибавить и не убавить ничего, и с чистотою латинской речи совместить буквальный смысл греческой. Экземпляры их ты можешь достать у вышесказанного брата. Впрочем, ты можешь удовольствоваться и греческим подлинником, и не имеешь нужды искать мутных ручейков нашего маленького ума, потому что пьешь из самых источников.

Кроме того, поскольку я говорю с мужем ученым и знающим как писания божественные, так и науки светские, – хочу предостеречь тебя, чтобы ты не подумал, будто я, как грубый пустомеля, охуждаю все, что ни написал Ориген (в чем обвиняют меня его άκατσοσπδασται¹²³ и укоряют, будто я, как Дионисий философ, вдруг переменил свое мнение); я отвергаю только его превратное учение. Я знаю, что одинаковому проклятию подлежат и называющие доброе дурным, и считающие дурное добрым, – делающие горькое сладким, а сладкое горьким (Ис. 5:20). Да и мыслимо ли такое упрямство – до того хвалить учение известного лица, чтобы разделять и его богохульство?

О втором вопросе твоем рассуждал Тертуллиан в книгах «о единобрачии»; он утверждает, что дети верных называются святыми потому, что они как бы кандидаты веры и не оскверняются никакими нечистотами идолослужения. Вместе с этим прими к соображению и то, что сосуды в скинии и прочие предметы, относящиеся к обрядам богослужения, называются святыми, хотя в собственном смысле святым может быть только то, что мыслит и чтит Бога. Таково уже свойство языка писаний, что в них употребляется, по местам, название – «святой» вместо – «чистый», «очистивший», «загладивший грехи». Так Бетсабея пишется освятившейся от нечистоты своей, и самый храм называется святилищем.

Прошу тебя не обвинять меня мысленно в суетности или лживости. Свидетель Бог совести моей, что вышесказанная необходимость отвлекла меня от толкования, когда я был уже наготове к делу и приступал к нему; ты знаешь сам, как не хорошо выходит то, что делается с предзанятым умом. Шапочку, малую по ткани, но широчайшую по любви, назначенную для согревания старческой головы, я получил с удовольствием, и радовался о даре и дарителе.

Блаженнейшему папе Феофилу Иероним.

На днях получил я письмо твоего блаженства, вознаграждающее давнее молчание и призывающее меня к обычной обязанности (отвечать). Хотя с прибытием святых братий Приска и Евбула ты прекратил с нами беседу; но поскольку мы видели, что они, возбуждаемые ревностью по вере, быстро обходили страны Палестины и, рассеяв василисков, преследовали до самых нор: то и писали коротко, что весь мир радуется и хвалится твоими победами, что массы народные с восторгом взирают на знамя креста, поднятого в Александрии, и на блестящие победы над ересью. Мужайся, добродетель, мужайся, ревность по вере! Ты показал, что твое молчание до последнего времени было не соизволением, а благоразумным расчетом. Откровенно говорю твоей чести: мы скорбели, что ты чрез меру терпелив; не зная соображений правителя, мы желали губителям погибели. Но, как вижу, ты долго поднимал руку и наводил удар, чтобы поразить сильнее. За принятие некоего лица ты не должен скорбеть на первосвященника этого города; в письмах твоих ты ничего не предписывал, и было бы безрассудно судить за то, что он не знал. Я думаю, что он и не посмел бы, и не захотел оскорбить тебя в чем бы то ни было.

Блаженнейшему папе Феофилу Иероним.

Письмо твое доставило мне удовольствие вдвойне: как тем, что подателями его были святые и досточтимые епископ Агафон и дьякон Афанасий, так и тем, что ясно показало ревность по вере против нечестивейшей ереси. Голос блаженства твоего прогремел на весь мир, и, к радости всех церквей Христовых, яд дьявола потерял свое действие. Древний змий уже не шипит, но скрученный и испотрошенный, кроется во мраке пещер, будучи не в силах выносить светлого солнца. Правда, я послал уже на запад письма по этому предмету еще прежде, чем писал ко мне ты, открывая отчасти своим соотечественникам обман еретиков (думаю, не без домостроительства божественного случилось, что в то же самое время и ты писал к папе Анастасию, и без ведома своего, подтверждал наше мнение). Но в настоящее время, вследствие побуждения с твоей стороны, мы приложим еще большее старание. Мы не побоимся навлечь на себя ненависть некоторых: ибо должны угождать не людям, но Богу; чем горячее они защищают ересь, тем более будем поражать ее. Вместе с этим прошу тебя, если имеешь какие-либо окружные послания, пришли ко мне: тогда, опираясь на авторитет такого первосвященника, я мог бы смелее и самоувереннее открывать уста свои за Христа. Винцентий пресвитер прибыл из Рима за два дня пред посылкою этого письма; он чистосердечно приветствует тебя, и беспрестанно с торжеством рассказывает, что Рим и вся почти Италия обязаны свободою (от ереси), после Христа, твоим письмам. Итак, приложи всяческое старание, возлюбленнейший и блаженнейший папа, и при всяком случае пиши западным епископам, чтобы они не переставали, как ты сам выражаешься, подсекать острым серпом дурные отпрыски.

Отдел четвертый, содержащий письма, писанные Иеронимом с конца 401 до 420 г., или до конца жизни его.

Снова обогащаю вас произведениями востока, и александрийские богатства пересылаю, прежде всего, как и следует, в Рим¹²⁵. Бог от юга приидет, и святый от горы Фаран, осененной тенью (Авв. 3:3); почему и радуется невеста в Песне Песней, говоря: под сень Его восхотех и седох, и плод Его сладок в гортани моем (Песн. 2:3). Теперь поистине исполняется пророчество Исаии, который говорит: в той день будет жертвенник Господеви в земли египетстей (Ис. 19:19). Идеже умножися грех, преизбыточествова благодать (Рим. 5, 20). Кто оказал покровительство Христу-младенцу, те защищают с пламенною верою Его – достигшего зрелого возраста; так что избегший при их содействии руки Ирода, избегает при помощи их же и еретика богохульствующего. Кого изгнал из города Александрова Димитрий, того отовсюду гонит Феофил, к которому Лука писал Деяния апостольские, который получил имя от любви к Богу. Где теперь этот извивистый змей? Где эта ядовитейшая ехидна – верхняя часть человека... приставленная к волчьему чреву (Энеида 3)?

Где ересь, что шипела в мире, что разглашала обо мне и папе Феофиле, как сторонникам своего заблуждения, и лгала о нашем сочувствии, чтобы обмануть простых людей лаем неразумных псов? Она подавлена его (Феофила) властью и красноречием и, по обычаю демонических духов, говорит из-под земли: ибо не знает того, кто, пришед от горних, глаголет горняя.

И если бы, порождение змеиное, или признало без околичностей наше, или твердо отстаивало свое, чтобы мы могли знать, кого нам следует любить, кого бояться! Так нет, – теперь новый род покаяния: ненавидят нас, как врагов, а наше исповедание веры не смеют отрицать всенародно! Спрашиваю, что за болезнь, которую не врачует ни время, ни лечение? Часто под сверкающими мечами, между разбросанных тел и текущих потоков крови, враги подают друг другу руки, и неожиданный мир сменяет бешенство брани. Только сторонники этой ереси не в состоянии соединиться с приверженцами церкви: так как осуждают в уме то, что принуждены высказать языком. И если когда-нибудь открытое богохульство дойдет до общественного слуха и они увидят, что произведенное этим смятение повсюду направляется против них, тогда, приняв вид простоты, говорят, что слышат в первый раз, что до того времени и не знали, говорил ли так учитель. Когда же станут изобличать их сочинениями, они отказываются на словах от того, что утверждали письменно. Что за необходимость – осаждать Пропонтиду¹²⁶, менять места, обходить различные страны и бешеными устами терзать знаменитейшего первосвященника Христова и его учеников? Если вы говорите правду, – перемените же прежнюю горячность заблуждения на горячность веры. Зачем сшиваете вместе собранные то отсюда, то оттуда лоскутья злословия, и черните жизнь тех, чьей вере противостоять вы не в силах? Разве вы перестанете быть еретиками, если некоторые, со слов ваших, поверят, что мы грешники; и разве уста ваши не останутся оскверненными нечестием, если вы в состоянии указать рубец на нашем ухе? Какую помощь или пользу принесет вашему вероломству кожа эфиопа и пестрота барса, если на нашем теле откроется пятнышко (родимое)? Вот папа Феофил с полною свободою обличает Оригена в ереси: они и не защищают обличаемого места, но выдумывают, будто оно изменено еретиками, и говорят, что подобным образом искажены книги многих; так что защищают его не чистотою его учения, а чужим обманом. Против этих еретиков, свирепствующих против нас с несправедливою ненавистью, но справедливости может быть сказано, что они изменяют тайне своих мыслей, и вынаруживают отраву своего сердца неизлечимостью его болезни.

Вы, светила христианского сената, получите в этом году и греческое послание вместе с латинским, чтобы еретики снова не стали лгать, будто мы многое прибавили или изменили. Признаюсь, я довольно потрудился в нем над тем, чтобы сохранить изящество речи в соответственной ей красоте перевода, и чтобы строго держась определенной границы и ни в чем не выступая из них, не потерять потоков его красноречия, но те же самые предметы передать такою же речью. Достиг ли я этого, или нет, оставляю судить вам. Имейте в виду, что оно разделено на четыре части. В первой оно увещевает верующих к празднованию пасхи Господней; во второй и третьей поражает Аполлинария и Оригена; в четвертой, т.е. последней, призывает еретиков к покаянию. Сказанное здесь против Оригена коротко содержится в послании прошлого года, и потому настоящее, только что переведенное нами послание, ради краткости, и не должно было говорить против него пространнее. Но его ратующая против Аполлинария сила убеждения и чистота исповедания не лишены диалектической тонкости, которая поражает врага исторгнутым из его же рук оружием.

Помолитесь же Господу, чтобы правящееся на греческом не потеряло прелести своей и на латинском, и чтобы Рим принял с радостными объятиями то, чему удивляется и что превозносит весь восток. Пусть кафедра апостола Петра подтвердит своею проповедью проповедь кафедры евангелиста Марка. Впрочем, из знаменитой речи стало известно, что папа Анастасий разделяет ту же ревность (потому что разделяет те же мысли) в преследовании еретиков, скрывающихся в своих норах, и его послание дает знать, что и на западе осуждено то, что осуждено на востоке. Помолимся же, да умножатся ему годы, чтобы постоянно оживающие черенки ереси умерли, наконец, долго и старательно сушимые им.

Блаженнейшему папе Феофилу Иероним.

С тех пор, как получил я письмо твоего блаженства с приложением пасхального послания, до настоящего дня я до такой степени был расстроен то скорбью об умершей, то заботами, то различными слухами о состоянии церкви, доходившими то оттуда, то отсюда, что едва был в состоянии перевести твою книгу на латинский язык. Ты знаешь прекрасно, что, по старой поговорке, угрюмый не бывает красноречив, особенно, если с болезнью души соединяется болезнь тела. И это самое письмо диктовал я с чрезвычайной поспешностью, в жару лихорадки, лежа в постели уже третий день, – диктовал, с целью кратко уведомить твое блаженство, что большого труда стоило мне, чтобы в переводе его передать все мысли с равносильною красотою и чтобы латинская речь, хотя отчасти, соответствовала греческому красноречию.

В начале ты философствуешь, и рассуждая общим образом, учишь всех, но поражаешь одного; в остальном же, что особенно трудно, ты соединяешь философию с ораторским красноречием и совмещаешь для нас Демосфена с Платоном. О, как красноречиво говорится против роскоши, какими похвалами превозносится воздержание, и с какою глубокою мудростью описывается смена дня и ночи, течение луны, движение солнца, природа этого мира! И самое рассуждение это ты основываешь на авторитете писаний, дабы не показалось, что в пасхальном послании ты почерпнул что-либо из светских источников. Сказать короче: боюсь хвалить тебя в этом отношении, чтобы не навлечь на себя обвинения в ласкательстве. Книга превосходна и в философском отношении, и в том излагается взятый предмет, не оскорбляя лиц. Затем, прошу тебя извинить и мою недеятельность: я до такой степени был убит смертью достопочтенной Павлы, что со времени перевода этой книги до настоящей минуты не писал ничего другого из божественного. Ибо мы неожиданно потеряли, как и сам ты знаешь, такую помощь, которою пользовались (свидетель тому Бог совести нашей) не для собственных нужд, но для облегчения святых, которым она заботливо служила. Приветствуют тебя от чистого сердца дочь твоя Евстохия, не получившая еще никакого утешения в потере матери, и все братство. Книги, написанные тобою, как сказал ты в прежнее время, перешли нам или для прочтения или для перевода. Преуспевай во Христе.

Господину поистине святому, и папе блаженнейшему Августину, Иероним во Господе желает здравия.

Письмо блаженства твоего дошло до меня в самую минуту отправления святого сына нашего Астерия иподьякона, моего друга. В этом письме ты оправдываешься, что не посылал в Рим сочинения, направленного против моего ничтожества. Я и не слышал, чтобы дело было так. Но брат наш Синезий дьякон принес мне сюда экземпляры чьего-то письма, написанного как бы ко мне. В этом письме ты советуешь мне пропеть на известную главу апостола παλινφδιαν¹²⁸, и взял за образец Стезихора, колеблющегося между порицанием и похвалою Елене, который за злословие потерял зрение, за похвалу снова получил его. Признаюсь откровенно твоей чести: хотя слог и έπιχειρήματα¹²⁹ показались мне твоими, я не решился однако поверить экземплярам письма, не обдумав дела; иначе, если бы я стал отвечать на него, ты, оскорбившись, имел бы полное право потребовать, чтобы я доказал предварительно, что сочинение действительно принадлежит тебе, а потом уже отвечал на него. Дело замедлила, кроме того, продолжительная болезнь святой и достопочтенной Павлы. Пока проводили мы долгое время у постели больной, письмо твое, или того, кто писал под твоим именем, мы почти забыли, помня известный стих: мусикия во плачи безвременная повесть (Сир. 22:6). Итак, если письмо твое, напиши прямо, или пришли более верные экземпляры его: тогда без всякой раздражительности станем рассуждать о писаниях, и или исправим свою ошибку, или вразумим другого, что он порицал напрасно.

Никогда не осмеливался я коснуться чего-либо в твоих сочинениях. С меня довольно оправдывать свое, но чужого не осуждать. Впрочем, мудрость твоя прекрасно знает, что всякий богат собственным смыслом и что детскому только тщеславию свойственно (как это имели обычай когда-то делать мальчишки), – искать славы, порицая мужей знаменитых. Я не так глуп, чтобы считать за оскорбление себе, если ты не сходишься со мною в образе понимания; да и ты не оскорбишься за противоположность наших мыслей. Но то будет действительною ссорою между друзьями, если, не обращая внимания на свою суму, станем, по Персею¹³⁰, заглядывать в чужой чемодан. Поэтому люби того, кто тебя любит, и будучи юношею, не вызывай старика на поле писаний. Мы имели свое время, и мерялись в беге, сколько могли; теперь бежать и оставлять за собою большие пространства тебе, а нам должен быть дан покой. Да, кстати (сказать с твоего позволения и не в обиду твоей чести), чтобы не показалось, будто ты только предлагаешь мне нечто из поэтов, припомни Дареса и Ентеллия¹³¹, и народную поговорку, что усталый бык тверже ступает ногою. С грустью диктовали мы это; о, если бы мы удостоились твоих объятий и имели возможность при взаимном собеседовании или научить чему-либо друг друга, или научиться!

Кальпурний, по прозванию шерстобой¹³², прислал мне, с обычным безрассудством, свои проклятия, которые, как узнал я, благодаря старанию его, дошли и до Африки. Я отчасти отвечал на них коротко, и послал вам экземпляры этого сочиненьица: более полное сочинение я намерен послать вам при первом благоприятном случае. Я опасался при этом нарушить в чем бы то ни было правила христианского взаимного уважения, а желал только опровергнуть ложь и бред сумасброда и невежды. Не забывай меня, святой и достопочтенный папа. Смотри, до какой степени люблю я тебя, если решился отвечать тебе, не будучи вызван на это тобою, и не верю, чтобы твоим было то, что я сильно порицал бы в другом. Общий брат наш смиренно приветствует тебя.

Господину поистине святому, и блаженнейшему папе Августину Иероним во Христе желает здравия.

В прошлом году, отвечая с поспешностью на приветствие, я послал чести твоей письмо через брата нашего Астерия иподьякона, которое, думаю, доставлено тебе. Теперь же через святого брата моего Президия дьякона прошу тебя, прежде всего, вспомнить обо мне, потом – принять в свое благорасположение подателя письма, – считать его за самого родного мне, помочь ему, в чем ни окажется нужда, и дать ему пропитание. Не потому прошу об этом, чтобы он, при помощи Христовой, имел в чем-либо нужду; но потому, что он с величайшим нетерпением жаждет общения имуществ¹³³ и соединение их сочтет величайшим для себя одолжением. А зачем он отплыл на запад, можешь узнать из его собственного рассказа.

Мы, хотя и заключились в монастыре, зыблемся то оттуда, то отсюда набегающими волнами, и терпим неприятности путешествия. Верим только в Того, Кто сказал: дерзайте, яко Аз победих мир (Ин. 16:33), – верим, что при Его помощи и под Его водительством одержим победу над врагом дьяволом. Прошу тебя приветствовать от моего имени святого и досточтимого брата нашего, папу Алипия. Святые братья, трудящиеся вместе с нами в монастыре в служении Господу, от всего сердца приветствуют тебя. Всемогущий Господь наш Иисус Христос да сохранит тебя, господин истинно святой, и достойный удивления папа, невредимым и помнящим меня.

Господину истинно святому и блаженнейшему папе Августину Иероним желает о Господе здравия.

Часто шлешь ты ко мне письма и постоянно побуждаешь отвечать на известное твое письмо, экземпляры которого, без твоей подписи, доставлены мне, как я уже писал тебе, братом Сисинием дьяконом. Ты говоришь, что посылал его через брата Профутура, а потом через кого-то другого; но Профутур был возвращен с дороги, поставлен епископом, и скоро затем скончался; а тот, о чьем имени ты умалчиваешь, испугался опасностей моря, и отложил намерение плавать. Если это было так, то я не могу довольно надивиться, каким образом то самое письмо имеется, говорят, у многих и в Риме, и в Италии, а не дошло только до меня, которому именно оно послано; – особенно, когда брат наш Сисиний говорил, что нашел это письмо почти за пять лет перед этим, между другими твоими трактатами, не в Африке, не у тебя, а на одном из адриатических островов.

От дружбы должна быть устранена всякая подозрительность, и говорить с другом должно так, как бы с другим собою. Некоторые близкие мне люди и сосуды Христовы, которыми преизобилует Иерусалим и святые места, внушали мне, что ты сделал это неспроста, но добиваясь похвалы, молвы и славишки у людей, – сделал, чтобы на наш счет возвыситься, чтобы многие пришли к мысли, будто ты вызываешь нас на спор, а мы боимся принять его, что ты пишешь как ученый, а я молчу как невежда, и что наконец-то открыли человека, который заставил молчать и ограничил мое пустословие. А я, признаюсь твоей чести, сперва не хотел отвечать потому, что не вполне верил, чтобы письмо было твое, чтобы ты, как говорится в народной поговорке о некоторых, намазал медом меч. Затем я опасался показаться дерзко отвечающим епископу, с которым нахожусь в общении, и порицать что-либо в письме порицающего, – особенно, когда находил в нем нечто еретическим.

Наконец, разве ты не в праве был бы жаловаться и сказать мне: «из-за чего это? Разве ты видел мое письмо и узнал в подписи почерк знакомой тебе руки, что так бесцеремонно оскорбляешь друга и за чужое бездельничество ругаешь меня?» Итак, как писал я и прежде, или пришли то письмо, подписав его собственноручно, или перестань обижать старика, скрывающегося в келье. Если же хочешь или упражнять, или выказать свою ученость, – ищи молодых и красноречивых, и знаменитых, которых, говорят, очень много в Риме; они будут и в силах, и отважатся вступить с тобою в состязание, разделят с епископом труды в разъяснении Писаний. А мне, когда-то воину, теперь инвалиду, должно только хвалить победы твои и других, а не самому, с изможденным телом, вступить снова в борьбу; и чтобы ты не вынуждал меня часто отвечать на твои письма, напомню тебе известную историю о К. Максиме, низложившем своим терпением юношески тщеславного Ганнибала.

Все уносит время, и самую душу...

Помню я долгие детские дни, проводимые

В песнях. Много стихов позабыл я теперь.

И самый голос потерян Мерисом (Вир. Екл. 9).

Но скажу тебе лучше от писаний: известный Верзеллий галаадитин, предоставляя юноше сыну царские благодеяния Давида и все удовольствия (2Цар. 19,52–38), показал тем самим, что старость не должна ни искать этого, ни принимать, если предложено.

Что же касается твоей клятвы, что ты не писал против меня книги и не посылал в Рим, потому самому, что не писал; если же в твоих сочинениях и может что-либо найтись такое, что не согласно с моим образом мыслей, то этим ты не оскорблял меня, а писал так, как казалось тебе справедливым, – прошу тебя терпеливо выслушать меня. Пусть ты не писал книги; каким же образом сочинения, писанные другими, представлены мне, как писанные тобою в мою укоризну? Зачем появилось в Италии то, чего ты не писал? По какому побуждению требуешь, чтобы я отвечал на письмо, а отказываешься, что не писал его? Я не так туп, чтобы считать себя оскорбленным тобою, если ты думаешь иначе, чем я. Но если только что сказанное мною порицаешь, если требуешь отчета в сочинениях и, что написал я, побуждаешь исправить, вызываешь на παλινφδιαν и глаза мне вставляешь, – этим оскорбляется дружба, этим нарушаются права сердечной привязанности. Не покажем перед другими, что мы спорим по-ребячески, и не дадим предмета для обоюдного спора как доброжелателям нашим, так и поносителям; пишу это тебе потому, что хочу любить тебя от чистого сердца и по-христиански, и не хочу держать на душе своей того, чего не бывает на устах. Не к лицу мне, от юности до настоящего возраста трудящемуся в поте лица вместе с святыми братьями в монастыре, дерзко писать что-либо против епископа, с которым я в общении, и притом, того епископа, которого я стал любить прежде, чем узнал, который первый предложил мне дружбу, – кто порадовал меня, выступая в след за мною на изучение божественных Писаний. Итак, или скажи, что книга не твоя, если она действительно не твоя, и перестань требовать ответа на то, чего ты не писал; или, если книга твоя, сознайся откровенно: в таком случае, если я напишу что-либо в свою защиту, будешь виноват ты, который вызвал, а не я, который вынужден был отвечать.

Ты присовокупляешь, кроме того, что если в твоих сочинениях мне что-либо бросилось в глаза, и я захотел бы это исправить, то примешь по-братски, и не только посмотришь на это, как на доказательство моего благоволения к тебе, но и будешь умолять, чтобы я непременно это сделал. Скажу еще раз, что думаю: вызываешь ты на бой старика, заставляешь говорить молчащего, высказываешь тщеславие ученостью. Не в мои лета выставлять себя зложелателем тому, кому я более всего должен быть доброжелательным. Если и в евангелиях и в пророках люди с превратным умом находят такое, что стараются порицать: неужели удивился бы ты, если бы в твоих книгах, а особенно в истолковании писаний оказалось что-либо или весьма темным, или уклоняющимся от истины? Говорю это не потому, чтобы я действительно думал, что в твоих сочинениях есть нечто достойное порицания: я никогда и не трудился читать их, да и экземпляров их у нас не так много, исключая книг твоих «Самособеседований» и некоторых толкований на псалмы, – толкований, которые, если бы я захотел разобрать их, могли бы оказаться не согласными – не говорю со мною, который – ничто, но – с толкованиями древних греков. Прощай, мой дорогой друг, по летам – сын, по сану – отец, и позаботься, прошу тебя, вот о чем: когда будешь мне писать что-нибудь, делай так, чтобы оно прежде всего доходило до меня.

Возлюбленнейшим братьям Суннии и Фретеле и всем, вместе с вами служащим Господу, Иероним.

Истинно на вас исполнилось слово апостольское и пророческое: во всю землю изыде вещание их, и в концы вселенныя глаголы их (Рим. 10, 18; Пс. 18, 5). Кто поверил бы, что варварский язык гетов хочет выражать еврейскую истину и в ту пору, как греки нерадят о ней, даже оспаривают ее¹³⁵, – сама Германия прилежно изучает изречения Св. Духа? Поистинне разумеваю, яко не на лица зрит Бог; но во всяком языце бояйся Его и делаяй правду, приятен есть Ему (Деян. 10:34–35). Рука, некогда покрытая мозолями от того, что держала постоянно меч и палицы, приученная только к бросанию стрел, смягчилась до трости и пера; и воинственные сердца усвоили кротость христианскую. Ныне мы видим исполнившимся на деле и пророчество Исаии: и раскуют мечи своя на орала, и копия своя на серпы: и не возьмет язык на язык меча и не навыкнут к тому ратоватися (Ис. 2, 4). И еще у него же: пастися будут вкупе волк со агнцем, и рысь почиет с козлищем, и телец и юнец и лев вкупе пастися будут, и отроча мало поведет я: и вол и медведь вкупе пастися будут, и вкупе дети их будут, и лев и вол ясти будут плевы (Ис. 11, 6–7); так что не простосердечие обратится в свирепость, но свирепость научится простосердечию.

Вы спрашиваете меня о предмете, требующем труда кропотливого и устраняющем всякую зависть, – о таком, в котором может высказаться только ученость, а не дарования имущего. В тех случаях, когда я желаю судить о других, я должен отдавать и себя на суд всех; а в рассмотрении псалтири я должен буду только, следуя указанию вашего письма, во всех тех местах, где ни существует спор между греками и латинами, указать, что более согласно с еврейским. Приступая к делу, коротко напомню вам: имейте в виду, что иное издание, которое Ориген, Евсевий Кесарийский и все толкователи греческие называют κοινήν, т.е. общим и вульгатою, а в настоящее время известно у многих под именем Λουκιανός, – а иное семидесяти толковников, которое находится в кодексах έζαπλόις, с точностью переведено нами на латинский язык и поется в Иерусалиме и в церквах восточных. О том же, как и вы, предмете спрашивал меня не раз и святой сын мой Авит. Так как в лице брата нашего Фирма пресвитера, вручившего мне ваше письмо, представился благоприятный случай, то, пиша вам и ему, я и дам общий ответ и уплачу дружбе значительные проценты, – так как они бывают тем больше, чем больше мы уплачиваем долгов. Как по отношению к новому завету, если возникнет когда-нибудь спор между латинами и окажется разность в экземплярах, мы обращаемся к источникам на греческом языке, на котором написан он (новый завет): так по отношению к ветхому завету, если когда-нибудь окажется разногласие между греками и латинами, мы прибегаем к еврейскому подлиннику, чтобы открыть в греческих то, что вытекает из источника. Вышесказанное κοινή, т. е. общее издание, есть то же самое, что и – семидесяти. Но между обоими то различие, что издание κοινή, в разных местах и в разные времена, по произволу писцов, издавна испорчено; а то, которое находится в Еζαπλόις, и которое мы перевели, представляет собою перевод семидесяти толковников в таком неповрежденном и чистом виде, в каком сохраняется он в книгах мужей ученых. Итак, что не согласно с этим последним, то, без сомнения, не согласно и с еврейским подлинником.

Первый вопрос был по поводу псалма пятого: и не будет обитать с тобою лукавый (Пс. 5, 6). По-гречески вместо этого читается: ούδέ παροικήσει σοι πονηρός (не приселится к тебе лукавый или) πονηρευόμενος (лукавнуяй), как содержится в вульгате. Вы удивляетесь, почему латинский переводчик не перевел παροικίαν, т. е. «присельничество» (incolatum), но поставил вместо него «обитание» (habitationem), которому соответствует греческое κατοικια. В другом месте он нашел нужным сделать это: увы мне, яко пришельствие (incolatum) мое продолжися (Пс. 119, 5). А в четырнадцатом псалме опять вместо присельничество (incolatum) поставил обитание: Господи, кто обитает (habitabit) в жилищи твоем (Пс. 14, 1). Но нужно знать, что если бы мы захотели сказать: «Господи, кто приселится в жилище твое» (Domine quis incolet tabernaculum tuum), или указанное место из пятого псалма: и не приселится к тебе лукавый (neque incolet juxta te malignus), – речь потеряла бы έύφωνίαν (благозвучие): соблюдая в переводе κακοζηλίαν (рабское подражание), мы лишаем переложение всякой красоты. Таково уже правило хорошего перевода – ίδιώματα чужого языка выражать свойствами своего языка. Мы знаем хорошо, что так делал и Туллий в переводе Протагора Платонова в Όικονομικώ Ксенофонта и в речи Демосфена против Эсхина, и Плавт, Теренций и Целилий, мужи ученейшие, в переводах греческих комедий. Но, да не подумает кто-нибудь на основании этого, будто латинский язык очень беден, если не может переводить от слова до слова: и греки переводят околично очень многое наше и слова еврейские стараются переложить не с буквальною точностью, а сообразно свойствам своего языка.

Из того же псалма: исправи предо мною путь твой (Пс. 5, 9). В греческом стоит вместо этого: κατεύθυνον ένώπιον σου τήν όδόν μου, т.е. исправи пред тобою путь мой. Так не читается это место ни у семидесяти, ни у Аквилы, ни у Симмаха и Феодотиона, а только в издании κοινή. Наконец и в еврейском я нашел это место изложенным так: oser laphanai darchach; что все переводили одинаково: исправи предо мною путь твой. Подобно тому, как в молитве Господней говорится – Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое не потому, чтобы по молитве нашей освятилось то, что свято само по себе, но чтобы мы просили, да святое по самой природе своей, святится оно и в нас: и здесь пророк просит, чтобы путь Господень, который сам по себе правый, исправился и для него.

Из шестого псалма: да постыдятся и смятутся сильно вси врази мои (Пс. 6, 11). Вы говорите, что в греческом нет «сильно». Но его нет в вульгате; а в еврейском есть «mod», т е. «сильно»; и все переводили это слово одинаково – σφόδρα.

Из седьмого псалма: суди ми, Господи, по правде моей (Пс. 7, 9). В греческом стоит вместо этого κατά τήν δικαιοσύνην σου, т. е. по правде твоей. Но это не верно: потому что в еврейском стоит «sedeci», что переводится – «правда моя», а не «sedecach», что значило бы – «правда твоя». Да и все переводчики перевели одинаково: по правде моей. Да не покажется кому-нибудь дерзким, что (пророк) требует судить его по его правде; ибо то же самое означает и следующий стишок: и по незлобе моей на мя. Да и шестнадцатый псалом начинается так: услыши, Господи, правду мою (Пс. 16, 1). И в семнадцатом псалме говорится также: и воздаст ми Господь по правде моей, и по чистоте руку моею воздаст мне (Пс. 17, 25). В двадцать пятом псалме также пишется: искуси мя, Господи, и испытай мя, разжзи утробы моя и сердце мое (Пс. 25, 2). В четвертом говорится: внегда призвати ми, услыша мя Бог правды моея (Пс. 4, 1). В восемьдесят пятом: сохрани душу мою, яко преподобен есмь (Пс. 85, 2). Иаков говорит также в книге Бытия: и послушает мене правда моя во утрешний день (Быт. 30, 33).

Из восьмого псалма: яко узрю небеса твои (Пс. 8, 4). Вы говорите, что слова – твои нет в греческом. Это правда; но в еврейском читается samacha, что значит в переводе – небеса твои, и к семидесяти толковникам прибавлено это слово из Феодотионова издания под звездочкою. Смысл этого я объясню вам в немногих словах. В тех местах, где в греческом недостает чего-либо сравнительно с еврейским подлинником, Ориген добавил недостающее из перевода Феодотионова, и поставил над ним знак в виде звездочки, т.е. звезду, которая осветила бы и выяснила то, что прежде казалось темным; а где в греческих кодексах встречается такое, чего нет в еврейском, там поставил обелон (obelon), т.е. грозящий прутик, который мы можем назвать по латыни – veru¹³⁶, чем показывается, что нужно уничтожить и выбросить совершенно то, чего в подлинных книгах не находится. Такие знаки встречаются как в греческих, так и в латинских поэмах.

В шестнадцатом псалме: очи твои да видета правоты (Пс. 16, 2). Вы сказали, что в греческом прочитали вместо этого: οί οφθαλμοί μου, т.е. очи мои: но очи твои правильнее, потому что и выше пророк сказал: от лица твоего судьба моя изыдет (Пс. 16, 2), и очи Господни в пророке, творящем правая, взирают не на злое, но на правое. В том же псалме: сохрани мя яко зеницу ока (там же, ст. 8). – Вы говорите, что в греческом читается: сохрани мя, Господи. – Этого нет ни в еврейском, ни у кого-либо из переводчиков. Там же: воскресни, Господи, предвари его и запни ему (ст. 13). В греческом вместо этого стоит: πρόφθασον αύτούς, т.е. предвари их и запни им; но лучше, если читается в единственном числе, потому что сказано о нечестивом, о котором непосредственно продолжается – и запни ему: избави душу мою от нечестиваго. Нет никакого сомнения, что это относится к дьяволу.

В семнадцатом псалме: град и углие огненное (Пс. 17, 13). Спрашивается, почему греческий текст не повторяет этот стишок через два следующие стиха¹³⁷. Но должно знать, что к семидесяти толковникам стишок этот (в другой раз) присоединен под звездочкою из еврейского и Феодотионова издания. В том же псалме: совершаяй нозе мои яко еленей (ст. 34). Вы пишете, что в греческом вместо этого находится: ώσέι έλάφου, т.е. яко еленя, – единственное число вместо множественного. Но в еврейском поставлено множественное число chajaloth, и все переводчики перевели во множественном числе. Там же: и дал ми еси защищение спасения твоего (ст. 36). Вы говорите, что читали вместо этого на греческом: τής σωτηρίας μου, т. е. спасения моего. Но в еврейском jesacha значит спасения твоего, а не моего; так перевели и все переводчики. В том же псалме: спял вси востающия на мя под мя (ст. 40). Вы говорите, что в греческом вместо этого нашли больше: вся востающия; но вся прибавлено. Там же: жив Господь, и благословен Бог мой (ст. 47) Вы говорите, что в греческом нет мой. Это стоит не под звездочкой, но переведено с еврейского подлинника самими Семьюдесятью; и в этом разе согласны все переводчики. В том же псалме: избавитель мой от народов гневливых (ст. 49). Говорите, что в греческом нашли: от враг моих сильных или могущественных. Посвятив себя раз навсегда истине, мы должны чистосердечно признавать и исправлять то, что искажено или по торопливости переводчика, или по ошибке переписчика. В еврейском есть только: избавитель мой от враг моих. Семьдесят же прибавили гневливых. А вместо народов, как в еврейском, так и у всех переводчиков поставлены враги; и я удивляюсь, каким образом враги заменены народами.

В восемнадцатом псалме: возрадуется ако исполин тещи путь свой (Пс. 18, 6). Вы говорите, что в греческом нет свой; но мы находим, что это слово прибавлено под черточками (sub veru), – знак, что его в еврейском нет.

В девятнадцатом: даст ти по сердцу твоему (Пс. 19, 5). Вы говорите, что в греческом нашли прибавленным к этому стишку имя Господа. Но оно здесь излишнее, потому что подразумевается само собою, после предыдущих слов: έπακούσαι σου Κυριος, которыми псалом и начинается. В каком смысле говорится там: услышит тя Господь в день печали (ст. 1), в таком же и здесь: даст ти по сердцу твоему, т. е. даст тот же Господь, о котором выше сказано. В том же псалме: и услыши ны в день, который призовем Тя (ст. 10). Вы говорите, что читали вместо этого: в оньже аще день (в какой день ни...); но первое согласно с еврейским подлинником, где стоит biom, т. е. в день.

В двадцать первом: Ты же, Господи, не удали помощь твою от Мене (Пс. 21, 20). Вы говорите, что нашли мою; это согласно с истиною, и так следует исправить. Ибо мы думаем, что нельзя долго безрассудным спором защищать то, что изменено по ошибке писцов. В том же псалме: все семя Иаковле возвеличьте Его (ст. 24). Вместо этого в греческом написано: δοξάσατε αύτόν, т.е. прославите Его. Но нужно знать, что всюду, где по-гречески написано прославите, латинский переводчик переводил возвеличите (magnificate). Так делал он, сообразуясь со сказанным в книге Исход: поим Господеви, славно бо возвеличися (Исх. 15, 1). По-гречески вместо этого стоит прославися; но если так переводится по-латыни, перевод оказывается негодным. И мы, занимаясь некогда исправлением Псалтыри, всюду, где смысл тождествен, не решались изменять перевода древних, чтобы излишнею новизною не пугать усердного читателя.

В двадцать втором псалме: чаша моя уповающи яко державна (Пс. 22, 5). Вы говорите. что в греческом читали вместо этого – чаша твоя; но это появилось в Κοινή вследствие ошибки. Да и у Семидесяти, и в еврейском подлиннике, и у всех переводчиков читается чаша моя, что по-еврейски говорится chosi; в противном случае, если бы было чаша твоя, говорилось бы chosach.

В двадцать четвертом: да постыдятся все беззаконнующии (Пс. 24, 3). Вы говорите, что в греческом нет все, и хорошо, если нет, потому, что нет его и в еврейском, а у Семидесяти добавлено под черточкою. Там же: незлобивии и правии прилепляхуся мне, яко потерпех Тя (ст. 21). Вы говорите, что в греческом нашли Господи; это – лишнее.

В двадцать шестом: и ныне се вознесу главу мою (Пс. 26, 6). Но се – лишнее. В том же псалме: взыска лице мое (ст. 8). В греческом стоит вместо этого: взыска Тебе лице мое. Но выше приведенное чтение, лучше.

В двадцать седьмом: Услыши глас моления моего (Пс. 27, 2). Вы говорите, что нашли – услыши, Господи; но и это – добавление.

В двадцать восьмом: и в храме его всякий глаголет славу (Пс. 28, 9). Вместо этого в греческом стоит πάς τις. Если бы мы захотели перевести это буквально – всякий кто, впали бы в κακοζηλίαν, и перевод вышел бы нелепым. В том же псалме: Господь потоп населяет (ст. 10). Вы говорите, что читали вместо этого: Господь в потопе обитает. В первом случае речь идет о благодати по отношению к верующим, во втором о жилище того, в которого веруют. Но поскольку слово jasab двусмысленно, и может означать то и другое: ибо дает представление и о седении и об обитании; и так как в том же псалме говорилось о благодати крещения: глас Господень на водах: Господь на водах многих, и слова: глас свершающего елени, и открыет дубравы, и в храме Его всякий глаголет славу (ст. 3 и след.) мы разумеем о тех, которые прославляют Господа: то и перевели – Господь потоп населяет.

В тридцатом: яко Ты еси защититель мой (Пс. 30, 5). В этом месте имя Господа прибавлено снова; и чтобы не повторять постоянно одного и того же, заметьте раз навсегда, что имя Господа и Бога очень часто добавлено, и следуйте тому исправлению, какое мы сделали на основании еврейского подлинника и Семидесяти толковников. В том же псалме: аз же рех во изступлении ума моего (ст. 23). В латинских кодексах читалось вместо этого – в ужасе моем, а мы перевели, следуя греческому – έν τή έκστάσει μου, т. е. в изступлении ума моего, ибо по-латыни слово έκστάσιν можно выразить только исступлением ума. В еврейском я прочитал иначе: в ужасе и изумлении моем.

В тридцать первом: ниже есть в духе его лесть (Пс. 31, 2). Вы говорите, что в греческом прочитали вместо этого: έν τώ στόματι του, т. е. во устах его, так перевел только Симмах. Напротив того у Семидесяти толковников, у Феодотиона, в пятом и шестом издании, у Аквилы и в самом еврейском тексте стоит в духе его, что по-еврейски говорится – brucho; а если бы было в устах его, было бы написано – baffio. В том же псалме: изменился я в бедствии моем (возвратихся на страсть, ст. 4). Вы замечаете, что в греческом нет моем. Слово это привнесено из еврейского и из перевода Феодотиона, под черточкою; в еврейском читается lasaddi.

В тридцать четвертом: вся кости моя рекут, Господи (Пс. 34, 10). В греческом, говорите вы, нашли в этом месте Господи два раза. Но нужно знать, что у евреев много есть и таких экземпляров, в которых слово Господь не употреблено и один раз.

В тридцать шестом: и пути его восхощет (Пс. 36, 23). Вы говорите, что в греческом прочитали восхощет зело. Это – прибавлено, и не встречается ни у одного из переводчиков.

В тридцать восьмом: обаче всуе мятется всяк человек (Пс. 38, 6). В греческом не нашли, говорите вы, мятется. Но и у Семидесяти это прибавлено под черточкою. И у вас и у многих других являются недоразумения от того, что вследствие небрежности переписчиков звездочки и черточки исчезли, и перемешалось все, что хотели отличить.

В тридцать девятом: и закон твой посреде сердца моего (Пс. 39, 9). В греческом нашли, говорите вы, посреде чрева моего; так это и в еврейском, patthoch meai. У латинян переведено в сердце ради благозвучия; тем не менее, скрывать истину мы не должны. В том же псалме: Господи, во еже помощи ми вонми (ст. 14). В греческом, говорите вы, нашли σπεύσον, т. е. поспеши. Но у Семидесяти поставлено πρόσχες т. е. вонми.

В сороковом: и если вхождаше видети (Пс. 40, 7). Вы говорите, что в греческом нет если. Но слово это поставлено очень ясно и в еврейском и у всех переводчиков; да и Семьдесят перевели: καὶ εἰ εἰσεπορεύετο τού ἰδεῖν.

В сорок первом: спасение лица моего, Бог мой (Пс. 41, 6). Вы говорите, что вместо этого нашли и Бог мой. Нужно знать, что выражение это встречается в том же псалме два раза: в первом случае оно читается: спасение лица моего Бог мой, – во втором, т. е. в конце самого псалма: спасение лица моего, и Бог мой; только в последнем союз и добавлен под звездочкою из еврейского и из Феодотиона. Там же: поношаху ми угнетающие меня (ст. 11). Вы сказали, что нашли вместо этого οί έχθροί μου, т. е. врази мои. Но хотя у Семидесяти поставлено: οί θλίβοντές με, – у евреев – sorara, т. е. врази мои. Там же: уповай на Бога, яко исповемся ему (ст. 12.). Вы говорите, что в греческом не нашли еще. Это прибавлено под звездочкою, потому что в еврейском сказано это так: chi od, что значит δτι έτι, а по-латыни говорится – потому что еще. Так нужно понимать известную разность и в сорок втором псалме.

В сорок третьем: и не изыдеши в силах наших (Пс. 43, 10). Вы говорите, что встретили в греческом: и не изыдеши, Боже; но это лишнее. В том же псалме: положил еси нас в сравнение языкам (ст. 15). В греческом вместо этого пишется: έν τοίς έθνεσιν; но если сказать по латыни: в сравнении в языках, было бы χαχόφωνον; почему и сохранено изящество перевода без ущерба смыслу. Некогда я находил в еврейском это место так изложенным: положил еси нас в притчу во языцех. Там же: воскресни, помози нам (ст. 27). В греческом, по обычаю, и здесь прибавлено имя Господа.

В сорок четвертом: стрелы твоя изощрены (Пс. 44, 6). Вы говорите, что читали вместо этого в греческом: изощрены, Сильне. Но это не хорошо, и добавлено из предыдущего стишка, в котором говорится: препояши меч твой на бедре твоей, Сильне (там же, ст. 4).

В сорок седьмом: яко се царие собрашася (Пс. 47, 4). Вы говорите, что читали вместо этого в греческом: яко се царие его собрашася. Но что это лишнее, видно из самой связи речи; а в древних латинских кодексах писалось – царие земстии, что мы опустили, потому что не нашли ни в еврейском, ни у Семидесяти. В том же псалме: якоже слышахом, тако видехом (ст. 9). В греческом, вы говорите, нашли: тако и видехом. Это лишнее, потому что в еврейском читается chen rainu, что переводится ούτως έιδομεν, т. е. тако видехом. Там же: прияхом, Боже, милость твою посреде храма твоего (ст. 10). Вместо того, что перевели мы с еврейского и из Семидесяти толковников – храма твоего, вы прочитали в греческом, как говорите, людей твоих. Это неправильно. В еврейском поставлено echalach, т. е τού ναού σόυ – храма твоего, а не ammach, которое значит народ твой.

В сорок восьмом: человек в чести сый (Пс. 48, 13). Вы говорите, что нашли в греческом: и человек в чести сый. Но нужно иметь в виду, что стишок этот читается в том же псалме два раза, и в первом случае к нему придан союз и, в последнем – нет. В том же псалме: и обладают ими правии (ст. 15). Вы говорите, что вместо правых вы прочитали в греческом εύθείς, т е. прямые. Но так переведено по-латыни для εύφωνίας. Иное дело в известном месте, где читаем: в книге τού εύθούς (Нав. 10,13), разуметь книгу праведнаго; сказать так буквально мы не должны, чтобы, гоняясь за благозвучием речи, не потерять смысла подлинника. Там же: из руки адовы, егда освободит мя (ст. 16). В греческом вы прочитали, говорите: егда приемлет меня. Так перевели и мы из Семидесяти, и я удивляюсь, кем бы могло быть испорчено это место в вашем кодексе.

В сорок девятом: седя на брата твоего говорил (Пс. 49, 20). Вы говорите, что нашли в греческом: κατα­%` τού άδελφού σου κατελάλεις, и думаете, что мы перевели не хорошо, когда сказали: на брата твоего говорил; а должны были бы сказать: на брата твоего клеветал. Но не много нужно иметь смысла, чтобы видеть, что сказать так было бы нескладно и несообразно с нашим языком. Мы знаем хорошо, что κατελαλια значит клевета; но если бы мы захотели удержать это понятие, мы не могли бы сказать: на брата твоего клеветал, а о брате твоем клеветал. Сделай же мы так, – опять какой-нибудь злой спорщик о словах сделает нам запрос, почему не сказали κατα` τού άδελφού σου, т. е. на брата твоего. Все это пустое и нам не следует мучить себя над грубой буквальностью перевода в тех случаях, когда смысл не терпит ущерба, потому что каждый язык, как мы и прежде сказали уже, имеет свойственные себе обороты. В том же псалме: да не когда похитит, и если кто избавит (ст. 22). Вы говорите, что в греческом нашли: и не будет избавляяй. Так и мы перевели, и так читается в наших кодексах; и я удивляюсь, каким образом вы относите к ошибке переводчика погрешность сонного переписчика! Уж не было ли так (ne quando rapiat, nec sit qui eripiat), что он вместо пес, написал et. Там же жертва хвалы почтит мя (ст. 23). В греческом стоит вместо этого δοξάσει με, т. е. прославит мя. На этот счет мы говорили уже выше. В евангелии, в известном месте, где по-гречески читаем: Πάτερ, δόξασόν με τή δόξή, ή εἶχον παρά σοί πρό τού τόν κόσμον γενέσθαι¹³⁸, по-латыни стоит: Pater, clarifica me¹³⁹. – Мы не захотели переменять чтения древних, потому что смысл был тот же самый.

В пятьдесят четвертом: чаях того, кто спас меня (Пс. 54, 9). Вы говорите, что нашли в греческом: чаях Бога; но это прибавлено. Там же: от малодушия ветра. А в греческом вы нашли, говорите, άπο όλιγοφυχίας, что собственно значит малодушие. Но нужно знать, что Аквила, Симмах, Феодотион и пятое издание вместо όλιγοφυχία перевели άπό πνεύματος, т. е. от веяния ветра; и в еврейском стоит merua. А полный смысл этого места у них таков: поспешу, да спасусь от веяния бури и вихря (Пс. 55, 9, с евр.). В том же псалме: яко аще бы враг злословил (ст. 13). В греческом поставлено ώνείισεν, т. е. поносил. Но ясно, что злословие и поношение не разнятся между собою в смысле.

В пятьдесят пятом: яко мнози борющии мя, от высоты дня убоюся (Пс. 55, 3–4). Вы говорите, что в греческом нашли не убоюся; это прибавлено. Сочетание же слов здесь такое: яко мнози борющии мя, того ради я от высоты дня убоюся, – т. е. убоюся не борющих мя, но твоего вышнего света. В том же псалме: гневом люди сокрушиши (ст. 8). В греческом читается вместо этого κατάξεις, т. е. низведеши или извергнеши; в латинском же, вместо низвергнеши, т. е. κατάξεις удержана, к сожалению, ошибка, κατέάξεις, т. е. сокрушиши¹⁴⁰. Ибо и в еврейском стоит hored, т. е. καταβιβασον, что можно выразить нашим словом низложи, а Симмах перевел κατασείσαι.

В пятьдесят восьмом: яко Бог заступник мой (Пс. 58, 10). В греческом поставлено вместо этого: заступник мой еси Ты. Но нужно знать, что в еврейском нет ни еси, ни Ты; а есть то и другое только у Семидесяти. В том же самом месте: Бог мой, воля Его предварит мя (ст. 11). В греческом поставлено вместо этого τό έλεος αύτού, т. е. милость Его; это и вернее. Но в еврейском читается: милость моя предварит мя. В том же псалме: Бог явит мне на вразех моих (ст. тот же). В греческом поставлено вместо этого Бог мой; но мой прибавлено. Там же: не убий их, да не когда забудут народ твой (ст. 12). По-гречески вместо этого написано: закон твой; но, ни у Семидесяти, ни в еврейском нет народ твой, а народ мой; так перевели и мы. Там же: и увидят яко Бог владычествует Иаковом, концы земли (ст. 14). В греческом стоит вместо этого: и концы земли; но союз и прибавлен; а сочетание слов таково: уведят, яко Бог Иакова владычествует концы земли.

В пятьдесят девятом: кто наставит (проведет) мя до Идумеи (Пс. 59, 11). В греческом вместо этого читается: или кто наставит мя; но это лишнее.

В шестидесятом: яко Ты, Боже мой, услышал молитвы моя (Пс. 60, 6). В греческом вместо этого читается: яко Ты, Боже, услышал еси молитвы моя. Слова этого (мой) нет ни в еврейском, ни у Семидесяти; в латинском оно прибавлено. Там же: воспою имени твоему во век века (ст. 9). В греческом вместо этого стоит: во веки; а в еврейском есть только laed, во веки, а не lolam, что значит – во век.

В шестьдесят первом: яко Бог помощник нам во веки (Пс. 61, 9). В греческом вместо этого: Бог помощник нам. Во веки стоит под черточкою.

В шестьдесят втором: возжада Тебе душа моя (Пс. 62, 2). В греческом вместо этого стоит: возжада Тебе¹⁴¹ душа моя. Но в еврейском не attha, что значило бы тебе, но lach, означающее тебя; так перевели и все переводчики. На латинский язык это переведено сообразно со свойством латинской речи.

В шестьдесят третьем: стрелы младенец быша язвы их (Пс. 63, 8). В греческом вместо этого: стрела младенец; но было бы нескладно на латинском сказать так: стрела младенец быша язвы их. В еврейском изложено это место лучше: поразит их Бог стрелою нежданною, и нанесутся раны им.

В шестьдесят четвертом: ты, кто возмущаешь глубину моря, шум волн его (Пс. 64; 8). Вы пишете, что в греческом прибавлено: кто поддерживаешь. Это излишнее: ибо кто возмущает глубину моря, тот, подразумевается, поддерживает и шум волн его. В том же псалме: уготовал еси пищу им, яко тако есть уготование ея (ст. 10). Вы говорите, что в греческом нет ея; между тем в еврейском thechina, ясно, имеет значение – уготование ея, – т.е. земли, о которой сказано выше: посетил еси землю, и упоил еси ю (тот же ст.).

В шестьдесят пятом: всесожжения тучна вознесу Тебе со фимиамов овнов (Пс. 65, 15). В греческом, вы говорите, нашли вместо этого: с фимиамом и овнами; но это неправильно, потому что в еврейском написано: em cathoroth elim, что переводится – μετά θυμιάμα­τος κριών, т. е. с фимиамом овнов. В том же псалме: сего ради услыша Бог (ст. 19). В греческом, вы говорите, нашли: услыша мя Бог, это – излишнее.

В шестьдесят седьмом: возрадуйтеся пред лицем Его (Пс. 67, 6). В греческом, вы говорите, нашли вместо этого: и возрадуйтеся пред лицем Его. Так перевели это место и мы; но кто испортил его в вашем кодексе, я не могу знать. В том же псалме: ибо не веруют, еже вселитися Господу Богу (ст. 19). Вы говорите, что прочитали вместо этого в греческом: καί γάρ άπειθούν­τες τού κατα­σκηνώσαι (т. е. ибо противящыяся еже вселитися), но неверно в том и другом. Мы перевели: даже и неверующия, еже вселитися Господу Богу; так что смысл будет следующий, вытекающий из предыдущего: взошел еси на высоту, пленил еси плен, приял еси даяния в человецех, и тех (приял) которые не веровали, что Господь может поселиться между смертными. В том же псалме: Бог благословен Господь день дне (ст. 20). Вы говорите, что в греческом вместо этого нашли: Господь благословен Бог, благословен Господь день дне; но выше приведенное лучше и вернее. Там же: видели вшествия твоя, Боже (ст. 25). В греческом вместо этого стоит: видена быша вшествия твоя, Боже. В еврейском читается так: rau alichothach; Аквила, Симмах и Феодотион перевели это: видели пути твои, Боже, и следующее за тем: пути Бога моего Царя, иже во святем. Поэтому и нам следует читать: видели шествия твоя, Боже, и исправить ошибку переписчика, который именительный падеж поставил вместо винительного (хотя у Семидесяти и в Εξοπλοίς я встречал так: έθεωρήσαν αί πορείαι σού, о Θεός, а вместо έθεωρήσαν, т. е. видели, во многих кодексах стоит έθεωρήθησαν. Такое чтение и вошло в обычай). Там же: вшествия Бога моего, царя моего, иже во святем (тот же ст.) – разумеется, видели вшествия Бога моего, царя моего. Вы говорите, что во втором случае, к слову царь, не прибавлено – моего; но это очевидная ложь, потому что ласкающее чувство повторяет Бога моего, царя моего, умоляя, чтобы Бог и царь всех был в особенности его Богом и царем, приемлющим приносимое Ему служение. Наконец, и в еврейском стоит: heli melchi, что значит Бог мой и царь мой. Там же: царства земния, пойте Богу, воспойте Господеви (ст. 33). Вы говорите, что воспойте Господеви не должно быть в этом же самом стишке, потому что непосредственно следует: Села. Воспойте Богу, возшедшему на небо небесе на востоки (ст. 34). Но поскольку, следуя еврейскому подлиннику, стишок этот скорее должен читаться: пойте Богу, воспойте Господеви; а в начале следующего стиха воспойте Богу не встречается в подлинных списках, но обозначено черточкою: то и вам нужно следовать более истинному чтению. Иначе, приняв добавление, вы пропустите действительно написанное пророком.

В шестьдесят восьмом: восхвалю имя Бога с песнию (Пс. 68, 31). Вы говорите, что в греческом нашли вместо этого Бога моего; но моего – лишнее.

В семидесятом: Боже, не удалися от Мене (Пс. 70, 12). Боже мой, находящееся, по словам вашим, в греческом, лишнее. В том же псалме: Боже, научил мя еси от юности моея (ст. 15). И в этом месте, где вы нашли, как говорите, в греческом Боже мой, мой – лишнее. Там же: дондеже возвещу мышцу твою (ст. 18). Вы говорите, что в греческом нашли – чудеса твоя; это взято от предыдущего стиха, и доныне возвещу чудеса твоя. Итак, здесь хорошо поставлено – мышцу.

В семьдесят первом: и поклонятся Ему вси царие (Пс. 71, 11). Царие земстии, которое, по словам вашим, нашли вы в греческом, – лишнее. В том же псалме: благословен Господь Бог, Бог Израилев (ст. 18). Вы говорите, что в греческом слово – Бог не употребляется два раза; но оно есть два раза и в еврейском и у Семидесяти; и троекратное наименование Господа и Бога весьма ясно указывает здесь на таинство Троицы. Там же: и благословено имя славы Его во веки (ст. 19). В греческом, вы говорите, нашли во веки и в век века; знайте, что это прибавлено без нужды, и не находится ни в еврейском, ни у Семидесяти толковников.

В семьдесят втором: изошло яко из тука (Пс. 72, 7). Вы говорите, что в греческих кодексах нашли έξελευσεται, т. е. изыдет; это неправильно. Ибо у Семидесяти толковников написано так: έξελεύ­­σε­ται ώς έκ στέα­τος ή άδικία αύτών. В том же псалме: како увиде Бог (ст. 11). В греческом, вы говорите, нет Бог; но и у Семидесяти написано: πώς έγνω ό Θεός, и с еврейского все переводчики также перевели: Там же: разумея в последняя их (ст. 17). Вы говорите, что вместо этого читали в греческом: и разумею: но союз и здесь лишний. В том же псалме: исчезе плоть моя и сердце мое (ст. 26). Вместо этого в некоторых кодексах некстати читается в обратном порядке: исчезе сердце мое и плоть моя. Там же: возвестити ми вся возвещения твоя (ст. 28). Вы сказали, что в греческом прочитали вместо этого: τάς αἰνέσεις σου, т.е. хвалы твоя. Но нужно знать, что в еврейском поставлено malachothach, что у Аквилы переведено άγγελίας σού, т. е. вестников твоих; Семьдесят же перевели τάς έπαγγελίας σού, т. е. возвещения или обетования твои. Впрочем, оба слова, и хвала, и возвещение (разславление) имеют одинаковое значение.

В семьдесят третьем: вскую, Боже, отринул еси до конца (Пс. 73, 1). Не хорошо, что в греческих кодексах читается это место в измененном порядке: вскую отринул еси, Боже. В том же псалме: елика лукавнова враг во святем (ст. 3). Удивляюсь, кто, исправляя, извратил это место в вашем кодексе, так что вместо во святем, поставил во святых; в нашем кодексе читается во святем. Там же: сожжем вся праздники Божия от земли (ст. 8). В греческом вместо этого стоит κατα­παύσωμεν; так перевели и мы: заставим умолкнуть вся праздники Божия на земли. Но, к удивлению моему, какой-то безрассудный пришел к мысли, что нужно вписать в текст примечание, сделанное нами на поле для ученого читателя, такого рода: употреблено не κατα­παύσωμεν, как думают некоторые, а κατα­καύσωμεν, т. е. сожжем. Так как святой пресвитер Фирм, вызвавший меня на этот труд, известил меня, что из-за этого возник спор между очень многими: то мне кажется необходимым поговорить об этом несколько больше. В еврейском написано: sarphu chol moedau el baares; Аквила и Симмах перевели это: ένεπυρισαν πάσας τάς συναγωγάς τού Θεού, т. е. зажгли все празднества Божии на земле. Пятое издание перевело κατεκαύσαν, т. е. сожгли, Шестое – κατακαύσωμεν, т. е. сожжем; известно, что так и в переводе Семидесяти, который помещен в Гекзаплах. Феодотион перевел также έμπυρίσωμεν, т. е. зажжем. Из этого видно, что нужно петь псалом так, как перевели мы; но иметь в виду и то, как читается это место в еврейском подлиннике. По переводу Семидесяти нужно петь в церквах из уважения к древности; а последнее нужно иметь в виду ученым для понимания писаний. Из этого видно также, что если что-либо добавляется на поле к сведению, – того не следует вносить в текст, чтобы ради произвола переписчиков не запутать первоначального перевода. В том же псалме: стерл еси главы змиев в водах; Ты сокрушил еси главы змия (ст. 13, 14). Порядок чтения таков, что в первом стихе нет слова ты, но есть во втором; и воды пишутся во множественном числе, а не в единственном. Так и Аквила перевел еврейское слово ammain, τών υ’δάτων, т. е. вод. Там же: не забуди гласы недругов твоих (ст. 23). Вы говорите, что в греческом вместо этого написано: τών ίκετών σου, т.е. молитвенник твоих. В еврейском же читается sorarach; это слово Аквила перевел врагов твоих, Симмах – борющихся против тебя, Семьдесят и шестое издание – недругов твоих. Такой смысл вяжется и с предыдущим: помяни поношение твое, еже от безумнаго весь день: гласы недругов твоих не забуди, т. е. гласы, которые хулят Тебя, поносят Тебя, в народе твоем: в следствие чего гордыня ненавидящих Тя восходит выну; т. е. пока Ты откладываешь наказание, они закореневают в богохульстве.

В семьдесят четвертом: повем чудеса твоя (Пс. 74, 2). У греков это место читается нехорошо: повем вся чудеса твоя.

В семьдесят пятом: вси мужие богатства руками своими (Пс. 75, 6). – А не так, как читаете вы, вследствие неизвестно чьей порчи – в руках своих. В том же псалме: страшному, и тому, кто отъемлет дух князей (ст. 13). Вы говорите, что в греческом нет тому; это правда. Но если бы мы не прибавили тому, перевод не отозвался бы латинскою речью, потому что не будет правильно, если сказать: страшному, и который отъемлет дух князей.

В семьдесят шестом: и нощию сердцем моим размышлях, и поучался и изметал¹⁴² дух мой (Пс. 76, 7). В еврейском читаем вместо этого: воспоминал я песни мои в нощи, говорил с сердцем моим, и изметал дух мой. Вместо поучения Семьдесят перевели άδολεσχίαν, т. е. говорливость и вместе – размышление; а вместо того, что мы перевели изметал, они поставили έσκαλλον. Последнее Симмах перевел άνηρεύνων, т. е. изыскивал или изследывал; подобным же образом перевело и Пятое издание. Собственно же слово σκαλισμός: употребляется в земледелии о вырывании негодной травы, т. е. о полотье; и как там травы перебираются бороздником, который подсекает их, так и Псалмопевец переследование своих размышлений выражает μεταφορικώς – представлением, занятым от бороздника. Нужно знать, кроме того, что έσκαλλον выражает действие неоднократное, а многократное. В том же псалме: от рода в род (ст. 9). Последующее за этим сконча глагол, найденное вами, как говорите, в греческом, правильно опускается в латинском, потому что не встречается ни у кого из переводчиков.

В семьдесят седьмом: и поведят сыновом своим (Пс. 77, 6). В греческом стоит вместо этого άπαγγελούσιν, т. е. возвестят. Но нужно знать, что в еврейском пишется – iasaphpheru, что Аквила и Симмах перевели поведят. В том же псалме: и уби туки их (ст. 31). Так это место читается и в еврейском, т. е. bamasmnehem, что Аквила перевел έν λιπαροίς αύτών, Симмах – τού’ς λιπαρωτέρούς αύτών, а Семьдесят, Феодотион и пятое издание – έν τοίς πίοσιν αύτών¹⁴³. В этом последнем переводе, некоторые неразумные думали читать вместо πίοσιν – πλείοσιν¹⁴⁴. Тан же, возлюбиша Его усты своими, и языком своим солгаша Ему (ст. 36). В еврейском стоит также: ichazbulo; и все перевели единогласно: έψεύ­σαν­το αύτώ, т. е. солгаша Ему. А кто вздумал вместо Ему – поставить Его, – судить не мое дело. Там же: и милостив будет к грехам их и не погубит их (ст. 38). Вы говорите, что в греческом нет их, – это и правильно; но мы, для определенности смысла, дополнили латинскую речь, сообразно с ее свойствами. Если же кто думает, что διαφθερή (значит не пагуба, а растление, тот пусть припомнит известное надписание, в котором говорится: είς τό τελος μή διαφθειρής, т. е. в конец да не погубиши, а не так, как очень многие κακοζήλως переводят, да не растлиши¹⁴⁵. В том же псалме: и введе я в гору святыни своея, гору, юже стяжа десница Его (ст. 54). У Семидесяти вместо этого читается: όρος τούτο έκτήσατο ή δεξιά αύτού, а не так, как вы думаете – δ έκτήσατο, т. е. юже стяжа десница Его. Симмах, принимая во внимание свойство еврейского языка, перевел лучше: гору, юже стяжа десница Его. Там же: и отвратишася, и не сохранили договора, якоже и отцы их (ст. 57). Знаю, что слова договор нет в еврейском; но как скоро все перевели одинаково – ήυν­θέτησαν, а συν­θήκη у греков значит договор: то одно слово и дает понятие: не сохранили договора (впрочем, Семьдесят употребили ή­θέτησαν¹⁴⁶). Там же: на земли, которую основал на веки (ст. 69). Вы говорите, что нашли вместо этого: на земли основал ее на веки. В еврейском читается так, как перевел и Симмах: ώς τήν γήν ήν έθεμελίωσεν είς τόν αίώνα. Если же не о земле говорится, что она основана, а о другом предмете, который представляется основанным на земле: то пусть покажут, взяв во внимание предыдущее и последующее, что будет за смысл, если представляется основанным на земле что-то такое, о чем не говорится. Если же под основанным на земле разумеют святилище, – Псалмопевец должен был бы написать: на земли основал его на веки. В том же псалме: и в разумех руку своею наставил я есть (ст. 72). Не – έν τή συν­έσει в единственном числе, как вы пишете, а έν ταίς συν­έσέσιν, – что значит в разумениях; так читается это и в еврейском – bathabunoth, т. е. в разумех.

В семьдесят восьмом: положиша Иерусалим в овощное хранилище (Пс. 87, 2). Греческое όπωροφυλάκιον иначе и нельзя перевести, как перевели мы. Слово это означает шалаш, в котором обыкновенно живут сторожа посевов и плодов; смысл тот, что от обширнейшего города едва остался небольшой шалашок. Так понимается у греков. У евреев, впрочем, стоит liin, что Аквила перевел λιθόριον, т. е. кучу, груду камней, от которых обыкновенно очищают виноградники и поля.

В семьдесят девятом: и насадил еси корения его отсюда (Пс. 79, 10). Вы говорите, что в греческом нет отсюда; это и хорошо, потому, что и в наших кодексах нет этого слова; и я удивляюсь, какой невежа мог испортить ваши книги.

В восемьдесят втором: да наследим святилище Божие (Пс. 82. 13). Вы говорите, что в греческом так читается: κληρο­νο­μήσωμεν έαυτοίς, т. е. да наследим себе. Добавка – лишняя, потому что когда говорится наследим, – разумеется уже и себе.

В восемьдесят третьем: сердце мое и плоть моя возрадовался о Бозе живе (Пс. 83, 3). В греческом, вы говорите, написано: возрадовастася. Спорить здесь не о чем. Если мы читаем возрадовася, то разумеется – и сердце мое возрадовася, и плоть моя возрадовася; а если – возрадовастася, то оба одинаково возрадовастася, т. е. сердце и плоть. И я прошу вас, чтобы вы избегали нелепых и ненужных споров о такого рода разностях, которые нисколько не изменяют смысла. В том же псалме: блажен муж, емуже есть заступление у Тебе (ст. 6). Вы говорите, что в греческом нашли: емуже есть заступление его у тебе, и что нас упрекают за то, что мы сделали пропуск в латинском переводе. Но кто не поймет, что было бы как нельзя более – ясною ошибкою, если бы мы захотели сказать – емуже есть заступление его, и что после емуже не должно следовать его? Не за то ли разве обвиняют нас в ошибке, что мы избежали ошибки? Там же: во юдоли слез (ст. 7). Вы говорите, что в греческом вместо этого написано κλαυθμώνος, т. е. плача; но плач ли, рыдание ли, стенание или слезы – смысл один. А мы следуем такому правилу: где смысл нисколько не изменяется, там заботимся об изяществе латинской речи.

В восемьдесят четвертом: благословил еси, Господи, землю твою (Пс. 84, 1). Вы говорите, что вместо благословил в греческом стоит εύδόκησας, и спрашиваете, каким образом следовало бы выразить это слово по-латыни. Если упрямо держаться слов и их составных частей, – мы можем выразить так: благоугодною явилась, Господи, земля твоя; но в ту пору, как гоняемся за буквою, мы теряем строй мысли. Правда, для сохранения строя речи нужно прибавить что-нибудь, – сказать так: благоугодною явилась пред Тобою, Господи, земля твоя. Но если бы мы так сделали, от нас снова потребовали бы объяснения, зачем мы прибавили пред Тобою, когда этого слова нет ни в греческом, ни в еврейском. Поэтому в переводе должно следовать тому же правилу, о котором мы часто говорили: в тех случаях, где нет ущерба для смысла, должны быть соблюдаемы εύφωνία и природные свойства языка. В том же псалме: милость и истина сретостеся (obviaverunt sibi, ст. 11). Вы говорите, что в греческом нет (возвратного местоимения) ся (sibi). Его нет и в еврейском, а у Семидесяти отмечено черточкою (когда подобные значки, вследствие небрежности переписчиков, опускаются, как излишние, по мнению многих, – в чтении является большая ошибочность). Но если бы это местоимение не было прибавлено, можно было бы подумать, что милость и истина не друг к другу вышли на встречу, а к кому-то иному; равно правда и мир не себе взаимно дали лобзание, но другому.

В восемьдесят пятом: и не предложиша Тебе пред собою (Пс. 85, 14). Вы говорите, что в вашем кодексе нет Тебе. Прибавьте – Тебе, и, исправляя погрешность переписчика, исправите и свою ошибку. Там же: и Ты, Господи Боже, щедрый и милостивый (ст. 15). В греческом, вы говорите, нашли: и Ты: Господи Боже мой. Это лишнее, потому что слова мой нет ни в еврейском, ни у Семидесяти.

В восемьдесят восьмом: велий и ужасный (Пс. 88, 8). Вы говорите, что в греческом нашли φοβερός, что значит внушающий страх, боязнь, опасение. Я думаю, что и ужасный значит одно и то же: ужасный разумеется не в том презрительном и безобразном смысле, в каком представляет это толпа, как например: «Ужас холодный в трепет приводит мне члены» (Энеид. кн. 3). Или: «Ужас отвсюду входит мне в душу, и самая тишь трепет наводит» (там же кн. 2). Или: «Урод ужасный, громадный». (там же, кн. 4); и многое тому подобное. В том же псалме: тогда глаголал еси в видении святым твоим (ст. 20). Вы говорите, что в греческом нашли вместо этого сыновом твоим. Но нужно знать, что в еврейском стоит laasidach, что все перевели τοίς όσίοις, т.е. святым твоим; и одно лишь Шестое издание перевело пророкам твоим, придерживаясь более смысла, чем буквы. Только в Κοινή, я встретил вместо святых сынов. Там же: Ты же отринул еси, и обозрелся (respexisti, ст. 89). Вы говорите, что нашли вместо этого по-гречески έξουδένωσας! – Не – обозрелся (respexisti), перевели мы, а презрел (despexisti), и вменил в ничто. Разве не думаете ли вы уже, что έξουδένωσας следует перевести не презрел, а по примеру красноглаголивого переводчика нашего времени, – уничтожил, в ничто привел, в ничтожество обратил¹⁴⁷, или каким другим диковинным словом, скованным неискусными изобретателями?

В восемьдесят девятом: от века и довека, Ты еси, Боже (Пс. 89, 3). Вы говорите, что в греческом нет Боже. Но известно, что в греческом есть это слово, потому что оно есть и в еврейском; и как все другие переводчики, так и Семьдесят перевели одинаково – άπό­%` τού αίώνος, και έως τού αίώνος σύ εί ό Θεός, что на еврейском так читается – meolam ad olam ath el. В том же псалме: яко прииде кротость, и накажемся (ст. 10). Вы говорите, что в греческом нашли – кротость на ны; но это – лишнее.

В девяностом: речет Господеви: заступник мой еси Ты (Пс. 90, 2). Вы говорите, что в греческом нет еси; а я вам скажу больше, что у евреев нет ни еси, ни Ты, но то и другое поставлено у Семидесяти и у латинян для εύφωνίας и для плавности речи.

В девяносто третьем: блажен муж, егоже Ты накажеши, Господи (Пс. 93, 12). В греческом, вы говорите, нет Ты. Это и верно с подлинным; но у латинян поставлено это слово для εύφωνίας. Ибо, если бы мы сказали: блажен муж, егоже накажеши, Господи, – в сочетании слов недоставало бы изящества. А когда говорится – Господи, и делается к Господу обращение, – смыслу не вредит нисколько, если прибавляется Ты. В том же псалме: и по лукавствию их погубит я (ст. 23). В греческом, вы говорите, нет предлога по, но читается: лукавство их погубит. Но нужно знать, что в еврейском и у всех переводчиков стоит: по лукавствию их погубит я. Если же бы захотели мы читать лукавство их погубит: то слово я, которое у Семидесяти заканчивает этот стишок, будет и лишним и вредящим смыслу.

В девяносто седьмом: помяну милость свою (Пс. 97,8). В греческом, вы говорите, нашли вместо этого: милость свою Иакову. Но слово Иаков здесь лишнее.

В сотом: очи мои на верныя земли, чтобы они пребывали со Мною (Пс. 100, 6). Вы говорите, что по-гречески нашли вместо этого: τού συγκαθήσθαι αύτούς μετ᾿ έμού. Но кто не решился бы избегнуть буквального перевода, когда бы ему приходилось, придерживаясь буквы, сказать так: ut consederent ipsi mecum¹⁴⁸?

В сто первом: бдех, и бех яко птица особящаяся на кровле (Пс. 101, 8). Вы говорите, что в греческом нашли έπι­%` δώματι, что древние латинские кодексы перевели на здании. Словом δωμα в восточных странах называется то же самое, что у нас кровлею, потому что в Палестине и Египте, где священные книги писались или переводились, нет кровель с верхами, но – δώματα, которые в Риме называются solaria или meniana, т. е. кровли плоские, поддерживаемые поперечными перекладинами. Поэтому, когда говорится в книге Деяний апостольских, что Петр взошел на горницу (doma), – должно разуметь, что он взошел на кровлю здания (Деян. 10, 9). Равным образом, когда предписывается нам, чтобы мы сотворили ограждение дому (domati) нашему (Втор. 22, 8), – предписывается, чтобы мы сделали вокруг кровли некоторые возвышения для безопасности от возможного падения. И в евангелии говорится: еже во ушы слышите, проповедите на кровлех (Матф. 10, 27). И у Исаии: что бысть вам, яко возлезосте вси на храмины тщетныя. (Ис. 22, 1)? – и многое тому подобное. В том же псалме; сделался я как νυκτικόραξ на доме (ст. 7). Место это также читается и в греческом. Вы спрашиваете, что значит νυκτικόραξ у латинян. В еврейском вместо nycticorax поставлено cos; Аквила, Семьдесят, Феодотион и Пятое издание перевели это слово ночной ворон, Симмах – удод, Шестое издание – сова; с последним больше и мы согласны. Затем там, где у нас и греков читается: сделался я как nyctorax на доме, – у евреев говорится: сделался я как сова на развалинах.. Очень многие, впрочем, оспаривая указанное значение, утверждают, что слово это значит – филин. Там же: от лица гнева твоего и ярости твоея (ст. 11). Вы говорите, что в греческом нашли вместо этого: от лица гнева твоего. Но известно, что у евреев и у Семидесяти толковников это место читается так: άπό προ­σωπου τής όργής και τού θυμού σου. Там же: яко благоволиша раба твоя о камении его, и землю его ущедрят (ст. 15). Вместо земля в еврейском стоит aphav; слово это все перевели – χούν, и оно может значить и прах, и землю.

В сто втором: не навсегда прогневается (Пс. 102, 9). В греческом, вы говорите, нашли: не до конца. Но еврейское слово nese, смотря по связи речи, может означать и всегда, и конец, и победу.

В сто третьем: творяй ангелы своя духи (Пс. 103, 4). В греческом, вы говорите, нашли вместо этого: ό ποιών τούς άδγέλους αύτού. Но посудите сами, каким образом речь, обращенную к Богу, пророк прервал бы неожиданно, как бы обращаясь к другому лицу? – Особенно, когда он начинает так: Господи, Боже мой, возвеличился еси зело: во исповедание и в велелепоту облекся еси. И еще: покрываяй водами превыспренняя его, т. е. небо, полагаяй облаки на восхождение свое, ходяй на крилу ветреню; и тотчас затем: творяй ангелы своя духи, и слуги своя пламень огненный. Основаяй землю на тверди ея. А немного далее: от запрещения твоего побегнут, от гласа грома твоего убоятся. И еще: в место, еже основал еси им. Посылаяй источники в дебрех. И затем: да изведешь хлеб от земли. Итак, если вся речь обращена ко второму лицу, т. е. к Богу, каким образом в одном стишке, без всякой связи с предыдущим и последующим, неожиданно вводилось бы третье лице? В том же псалме: от гласа грома твоего убоятся (ст. 7). И в еврейском есть грома твоего; удивительно, каким бы образом у латинских писцов это было пропущено по ошибке. Там же: сие море великое и широко простирающее руки (ст. 25). Вы говорите, что в греческом нет руки; я это знал. Но слово это прибавлено к тексту Семидесяти, под звездочкою, из еврейского и из Феодотионова издания. В еврейском же читается так: ze haiam gadol varab idaim; Аквила перевел это: αύλη καί πλατεία χερσιν, а все другие переводчики: αύτη ή θάλασ­σα ή μεγά­λη καί εύρύχωρος χερσιν; и говорится так, сообразно с свойством еврейского языка, μεταφωρικώς, т. е. представляется, будто море широко разбрасывает руки и все в себя принимает. В том же псалме: да изведешь хлеб от земли (ст. 14). Вы говорите, что нашли вместо этого – да изведет; но не может быть, чтобы одно говорилось к Нему, другое о Нем. Или пророк все говорил, обращаясь к Богу; или все говорил о Нем, обращаясь к другому. Когда большая часть речи обращена к Нему, тогда и то, что кажется обоюдным, должно быть обращено к Нему же. Там же: еродиево жилище предводительствует ими (ст. 17). Вместо еродий, что по-еврейски говорится asida (аист), Симмах перевел ίκτίνος, т. е. коршун. Затем и мы перевели это место на латинский язык так: там птицы совьют гнезда: коршуну ель, жилище его, потому что он, действительно, вьет гнезда, обыкновенно на деревьях высоких и неприступных. Шестое издание перевело еще яснее: коршуну кипарисы для витья гнезд. Но вместо елей и кипарисов в еврейском стоит barusim; а слово это скорее значит ели, чем кипарисы. Там же: камень прибежище ежам (ст. 18). Вместо этого в еврейском стоит sphannim, и все переводчики перевели это одинаково – χοιρογρυλλίοις, исключая Семидесяти, которые перевели – заяцем. Нужно знать, что еж – животное небольшое, похожее на мышь и медведя; почему он и называется в Палестине άπκτομύς¹⁴⁹. Порода эта весьма распространена в тех странах, и обыкновенно живет в каменных пещерах и земных расселинах.

В сто четвертом: дала земля их жаб (Пс.104, 30). Вы говорите, что в греческом прочитали вместо этого – έξήρψεν, что может быть переведено так: воскипе земля их жабами. Но и то чтение не изменяет смысла, и потому, исправляя древний перевод, мы не захотели изменять то, что было безвредно. В том же псалме: и сотры древо предел их (ст. 33). Вы говорите, что нашли вместо этого в греческом: всякое древо. Но слово это прибавлено, и при том – без нужды. Там же: яко помяну слово святое свое, еже имел ко Аврааму рабу своему (ст. 42). Вы говорите, что в греческом прочитали вместо этого: δν διέθετο, т. е. которое завещал. Но в еврейском, и у Семидесяти толковников место это читается так: έμνήσθη τού λόγου τού άγίου αύτού τού προ­ς’ Αβραάμ τόν δούλον αύτού. Итак, δν διέθετο, употребленное в этом месте в греческом, лишнее, и должно быть выскоблено.

В сто пятом: исповедайтеся Господеви, яко благ (Пс. 105, 1). В греческом, вы говорите, читали вместо этого χρηστός, т. е. приятный. Но нужно знать, что слово χρηστος можно перевесть и благий, и приятный. Но так как в еврейском стоит – chitob, и все единогласно перевели это – яко благ: то очевидно, что под χρηστός разумеется благий. В том же псалме: не помянуша множества милости твоея (ст. 7). Вы говорите, что в греческом находили: и не помянуша. Союз и здесь лишний. Там же: и раздражили восходяще в море, море Чермное (ст. тот же). Вы говорите, что вместо этого б греческом нашли παρεπίκραναν, и думаете, что слово в слово нужно перевести это – и преогорчиша. Но это похоже на вопрос, так перевести – уничтожить ли, или в ничтожество привесть¹⁵⁰. Читайте Иезекииля, и найдете, что в том месте, где говорится: οίκος παροπικραίνων, т.е. дом преогорчиваяй, παροπικρασμός всегда выражает и раздражение, и огорчение (Иезек. 12, 2 и след.). В том же псалме: и виде, внегда скорбети им, и услышаше моление их (ст. 44). Все, что вы нашли, как говорите, кроме этого в греческом, – лишнее.

В сто шестом: и поставил бурю его в тишину, и умолкоша волны его (Пс. 106, 29). Найденное нами вместо этого, по словам вашим, в греческом: καί έπετιμησεν τή κατα­ιγίδι αύτής, καί έστη¹⁵¹, – лишне. Там же: и настави я в пристанище хотения их (ст. 30). В греческом, вы говорите, нашли вместо этого: в пристанище хотения своего. Но в еврейском стоит не ephcau, которое значит хотения своего, а ephcam, что выражает – хотения их.

В сто седьмом: востани слава моя (Пс. 107, 3). Вы говорите, что этого нет в латинском; и хорошо, что нет, потому что нет ни в еврейском, ни у кого либо из переводчиков, а есть в пятьдесят шестом псалме (ст. 9), откуда, как мне кажется, и внесено кем-то в это место. Там же: мне иноплеменницы сделались друзьями (ст. 10). Вы говорите, что нашли вместо этого в греческом ύπετάγησαν, т. е. покоришася. Но это слово читается в пятьдесят девятом псалме (ст. 10), и здесь у всех переводчиков находим следующее: έμοί άλλόφυλοι έφιλίασαν, т. е. сделались друзьями. По-еврейски говорится это – ethroe.

В сто девятом: жезл силы твоей послет ти Господь от Сиона (Пс. 109, 2). Вы говорите, что в греческих кодексах не читали силы твоей; но известно, что так читается и в еврейском, и у Семидесяти. Там же: господствуй посреде врагов твоих (ст. тот же). Вы говорите, что в греческом читается: и господствуй; но этого нет ни в еврейском, ни у Семидесяти, и потому это – лишнее.

В сто десятом: исповемся Тебе, Господи, всем сердцем (Пс. 110, 1). В греческом, вы говорите, нашли: всем сердцем моим; но и это – лишнее.

В сто тринадцатом: Бог же наш на небеси (Пс. 113, 11). В греческом, вы говорите, читали: на небеси и на земли; но и это – лишнее.

В сто четырнадцатом: и во дни моя призову Тебя (Пс. 114, 2). Вы говорите, что в греческом нет Тебя, и хорошо, что нет; следует выскоблить это слово и из ваших кодексов. Там же: благоугожду Господу во стране живых (ст. 8). В греческом, вы говорите, читали вместо этого: благоугожду пред Господем; но это – лишнее,

В сто семнадцатом: и именем Господним, ибо противляхся им (Пс. 117, 10). Вы говорите, что в греческом нет – ибо; но и в латинском оно должно стоять под звездочкою.

В сто восемнадцатом: и поучахся в заповедех твоих, яже возлюбих (Пс. 118, 47). В греческом, вы говорите, прибавлено – зело; но это – лишнее. В том же псалме: воздвигох руце мои к заповедем, яже возлюбих (ст. 48). В греческом, вы говорите, читали: к заповедем твоим; но и это – лишнее. Там же: помыслих пути моя (ст. 59). В греческом, вы говорите, читали: пути твоя; но это – неправильно, – вернее читать – пути моя. Там же: и возвратих нозе мои во свидения твоя (ст. тот же). В греческом, вы говорите, читали – и возврати¹⁵²; но и это – неправильно. В том же псалме: аз же всем сердцем испытаю заповеди твоя (ст. 69). Вы говорите, что в греческом читали: всем сердцем моим; но слово – моим здесь лишнее. Там же: душа моя в руку моею выну, и закона твоего незабых (ст. 109). Вы говорите, что в греческом читали вместо этого: душа моя в руку твоею выну. Но нужно знать, что у евреев и у Семидесяти, и у всех других переводчиков поставлено – в руку моею, а не – в руку твоею. По-еврейски это говорится – bachaffi; так изъясняют это место у греков и все церковные толкователи, и смысл здесь, вкоротке, таков: я в опасности каждый день, и как будто ношу кровь свою в руках своих; и однакож не забываю твоего закона. В том же псалме: исходища водная изведосте очи мои, понеже не сохранили они закона твоего (ст. 136). Вы говорите, что в греческом прочитали вместо этого: понеже не сохраниша закона твоего. Но это не верно, потому что и в еврейском читается: потоки вод текли из глаз моих, потому что не сохранили они закона твоего. Там же: провещает язык мой словеса твоя (ст. 172). Вы говорите, что вместо провещает вы читали – φθέγξεται. Но перевесть ли это слово – провещает, или гласит, или скажет, – смысл будет тот же. Наконец, и с еврейского мы переводим так: изречет язык мой слово твое.

В сто девятнадцатом: Господи, избави душу мою от уст неправедных, от языка льстива (Пс. 119, 2). В греческом, вы говорите, читали: и от язык льстива; но и – лишнее.

В сто двадцать шестом: блажен муж, иже исполниша желание свое от них (Пс. 126, 5). Вы говорите, что в греческом нет – муж; но очень известно, что слово это есть и в еврейском, и у Семидесяти толковников.

В сто двадцать девятом: закона ради твоего потерпех Тя, Господи (Пс. 129, 4). Вы говорите, что в греческом нашли: имене ради твоего. Признаемся, что в большей части экземпляров и мы нашли также. Но так как мы заботились об истине, то и должны высказать откровенно, как это место читается в еврейском. Вместо имени или закона у евреев читается thira; Аквила перевел это φόβος, страх; Симмах и Феодотион, по причине сходства букв иод и вав, которые различаются между собою только величиною, читали thora, и перевели νόμος, т.е. закон. Пятое издание перевело – страх. Шестое – слово.

В сто тридцать первом: яко клятся Господеви, обещася Богу Иаковлю (Пс. 131, 2). Вы говорите, что вместо обещася, как мы перевели, в греческом вы читали ήύξατο, и полагаете, что мы должны были бы перевести – молился. Но это не верно, потому что слово εύχή, смотря по месту, в котором стоит, значит и молитва, и обет, как например, в известном месте: воздаждь Господу обеты твои (Пс. 49, 14), т. е. τάς εύχας σού.

В сто тридцать пятом: сотворшему светила велия (Пс. 135, 7). Вы говорите, что в греческом находите велия единому; но это прибавлено из предшествующего стишка, где читаем: сотворшему чудеса велия единому (ст. 4). Там это следует читать, а здесь, как лишнее, не следует писать.

В сто тридцать седьмом: яко возвеличил еси над всем имя твое святое (Пс. 187, 2). В греческом, вы говорите, нашли над всеми. Но у Семидесяти это место читается так: ότι έμεγάλυνας έπί πάν τό όνομα τό άγιόν σου, – так, как и мы перевели на латинский. Впрочем, примите к сведению, что у евреев это место изложено так: яко возвеличил еси над всем имя слово твое; этим, совместно с латинским изданием, смысл дается такой: яко возвеличил еси над всем имя, т. е., то имя, которое и на небеси и на земли может быть названо святым, – сына твоего.

В сто тридцать восьмом: яко несть речи на языце моем (Пс. 138, 4). Вы говорите, что в греческом читали вместо этого: яко несть льсти в языце моем; но так перевело только Шестое издание. Впрочем, и у Семидесяти, и у всех переводчиков, да и в самом еврейском стоит или λαλία, или λόγος, т. е. речь и слово. Наконец, по-еврейски говорится – mala.

В сто тридцать девятом: ужы препяша в сеть (Пс. 129, 5). Вы говорите, что в греческом нашли вместо этого: ужы препоша сеть ногама моима. Но здесь это лишнее. В том же псалме вместо: вселятся правии с лицем твоим (ст. 14), в греческом, вы говорите, нашли: и вселятся; но союз и здесь лишний.

В сто сороковом: расточишася кости наши при аде (Пс. 140, 7). Вы говорите, что читали вместо этого по-гречески – кости их, но это неверно.

В сто сорок шестом: ниже в лыстех мужеских благоволит Он – (Пс. 146, 10). Вы говорите, что читали вместо Он – Господь; но это неверно.

А чтобы исполнить просьбу, которую изложили вы в конце вашего письма, и которую не раз настойчиво повторял и святой сын мой Авит, я замечу коротко, каким образом следовало бы переводить греческие слова¹⁵³. Неомения значит начало месяца, – время, которое мы, сообразно с свойством латинского языка, можем назвать календами. Но так как у евреев месяц исчисляется сообразно с лунным течением, а луна у греков называется μήνη: то начало месяца и называется – неомения, как бы новая луна. Слово же έρημος значит пустыня, или уединенное место. Θρόνος – седалище, или престол. Νοκτικόραξ, как мы сказали, – сова. Κοινόμυία должно писать не чрез греческую букву υ, чтобы выходило, как переводили латиняне – песия муха; но, сообразно с еврейским смыслом, следует писать чрез δίφθογγον (двоегласную) οι, чтобы читалось κοινόμυία, т. е. всякий род мух. Аквила перевел πάμμικτον, т. е. всякого рода муха. Слово же λαξευτήριον, которое латинский переводчик перевел топор, мы переводим именем железного орудия, служащего к обтесыванию камней. Переводя с еврейского, мы так выразились: и ныне изваяния его бердышом и киркою истребили (сечивом и оскордом разрушиша и) (Пс. 73, 6). Итак, λαξευτήριον может быть переведено словом кирка.