Проповедь о «порче» вместо проповеди о Христе
К сожалению, несмотря на наши предупреждения,
в ряде храмов по-прежнему продается литература,
носящая неправославный характер, несущая суеверия...
патриарх Алексий II 1
Одна из задач церковной мысли, то есть богословия, состоит в сдерживании мифологического творчества народа. Да, православное богословие нужно не только для борьбы с ересями и внецерковными доктринами. Еще оно бывает нужно для борьбы с внутрицерковной, народной “православной” мифологией, то есть с такими верованиями, что создаются мифотворческим инстинктом народа в тех случаях, когда он оказывается не просветляем благодатью и не сдерживаем уздою закона, разума и послушания Церкви.
Славянское слово “язычество” в переводе на русский означает всего-навсего “народничество”. Все те механизмы религиозной психологии, которые исследовались светским (и даже атеистическим) религиоведением, нельзя просто отвергнуть. Они действуют: и проекция, и сублимация, и отчуждение, и “эдипов комплекс”... Но если о языческих мифологиях можно сказать, что они как раз и создаются по этим законам и являются плодом народного творчества, то о религии Библии так сказать нельзя. Ее нельзя объяснить лишь с помощью человеческой психологии. Религия Древнего Израиля явно не та религия, которая вырабатывается народом, но та, которая жестко навязывается ему сверху пророками. Стоило Моисею отойти на Синай и народ бросился к любимым магическим игрушкам. Пророки боролись со своим народом2. Народ воевал с пророками3. Когда же благодать и пророки ушли от Израиля (по распятии Христа) и он остался “один дома”, “без старших”, то он от всего сердца предался оккультно-магическим игрищам и создал себе нормальное язычество: Каббалу.
Но и в Новом Израиле когда “старшие уходят”, когда отдельные люди или массы людей оказываются без благодатного просвещения, без церковной науки, без постоянного наставления в слове Божием и в предании отцов, они также создают рукотворно-самодельные мифологемы. Вовремя распознать их и не дать им подчинить себе человека или тем более других церковных и околоцерковных людей — это одно из назначений богословия. По слову Владимира Лосского, “здесь более, чем где-либо, Предание действует критически, обнаруживая прежде всего свой негативный и исключающий аспект: оно отбрасывает “негодные и бабьи басни (1Тим. 4:7), благочестиво принимаемые всеми теми, чей традиционализм состоит в принятии с неограниченным доверием всего того, что втирается в жизнь Церкви и остается в ней в силу привычки. И в наши дни в литературе синаксариев и лимонариев можно найти такие примеры, не говоря уже о невероятных случаях в области литургики, которые однако, для некоторых суть “предания, т. е. святы”4 .
Иерархическая дисциплина и дисциплина богословская были разработаны Церковью для того, чтобы не дать возможность шальным визионерам, пророкам и чудотворцам выкрасть у людей жемчужину Евангелия.
Церкви довольно рано пришлось научиться говорить “нет” некоторым энтузиастам. Один из первых аскетических опытов в церковной истории это отказ от апокрифов и формирование канона Писания, происшедшее в сознательной борьбе с гностиками. Вторая аскетическая скрепа, изготовленная в лаборатории церковной мысли это формулирование идеи апостольского преемства, также позволившей отличать апокрифы и ереси от подлинного апостольского предания. Позднее Церковь разработала свой догматический и канонический строй для того, чтобы постараться не допустить насыщения апостольских текстов неапостольским пониманием, для того, чтобы не дать превратить христианство в игрушку сиюминутных страстей, надежд и разочарований. И с тех пор на все века церковная дисциплина (включая дисциплину догматически воспитанного богословствующего ума) призвана защищать крупицы духовных знаний от самоуверенного невежества.
Там, где этой дисциплины нет, “простецы” создают парахристианский или даже прямо языческий фольклор, а интеллигенция — утопии (утопии старообрядческие, экуменические, обновленческие, теургические, оккультные...). Протоиерей Георгий Флоровский об этой недисциплинированности религиозного ума писал так: “Изъян и слабость древнерусского духовного развития состоит отчасти в недостаточности аскетического закала (и совсем уже не в чрезмерности аскетизма), в недостаточной «одухотворенности» души, в чрезмерной «душевности», или «поэтичности», в духовной неоформленности душевной стихии. Если угодно, в стихийности... Но есть путь от стихийной безвольности к волевой ответственности, от кружения помыслов и страстей к аскезе и собранности духа, от “психического к “пневматическому. И этот путь трудный и долгий”5 . А то, что тяжело, то непопулярно. И зачем же читать Писание и богословские труды, если можно довериться бабушке?! Что нам Академии, если есть приходские пересуды о том, “что говорят старцы”6! Зачем личная аскетика, если есть амулеты и талисманы (землица с могилки “юродивой” или “старца” и наговоренная их духовными чадами вода)!
Зря этнографы говорят, что в наших мегаполисах фольклор умер. Индустриальная культура действительно вытесняет фольклор. Но в нашей стране обвал религиозной культуры был столь огромен, что мы вновь оказались на том уровне архаики, где возможно фольклорное творчество. Околоцерковным фольклором и являются рассказки, зафиксированные в тех изданиях, о которых пойдет речь в этой главе.
Фольклор бывает разный. Бывает, что некоторые народные сказания, хотя они и не приемлются Церковью в качестве авторитетного памятника православного вероучения, все же терпятся ею. Ну что плохого в обычае есть блины на масленицу? Иногда среди фольклорных произведений встречаются вещи глубоко назидательные и пусть не строгим языком и не строгой богословской аргументацией но все же пробуждающие верные чувства в человеке (вспомним переданный Достоевским рассказ о луковке 7. Но если фольклор слишком всерьез смотрит на самого себя, если бабушкины предания начинают преподноситься как норма веры тогда приходится говорить строго: Жена в Церкви да молчит!8
Фольклор (от которого неотъемлемы оккультные фантазии) в иные времена может быть терпим по миссионерским соображениям (сначала ты приими Евангелие, а потом твои языческие привычки потихоньку отпадут сами собой). Но не может быть терпимости к оккультному псевдоцерковному фольклору в условиях, когда вокруг нас слишком много людей сомневающихся и даже жаждущих чем-либо уколоть Церковь.
Не все то, к поклонению чему стремится народ, достойно христианского почитания. В былые годы устное, приходское предание было единственным источником информации о церковной жизни и вере. Сегодня же появился свободный доступ к церковным книгам. И молодому человеку не нужно смущаться возразить при необходимости самой что ни на есть почетной прихожанке: “Извините, но то, что Вы говорите, не встречается ни в Писании, ни в учении святых отцов. Не могли бы Вы сослаться не на рассказ Вашей соседки, а на подлинно церковный источник?”
Как напоминал свт. Димитрий Ростовский: “Церковь же непорочная, сущи невеста Христова, должна никаковых же баснословных умствований и самовымышленных толкований приимати, но на самом Писании Божественном утверждатися, и толкования истиннаго великих вселенныя учителей, а не простых бающих мужиков слушати”9.
Понятно, что после советского разгрома богословских школ, при одичании религиозного чувства народа, при бурном всплеске неоязычества даже у людей, искренне считающих себя православными, появляются странные, “слишком человеческие” воззрения. Появились не только “бающие мужики”, но и что опаснее “бающие (то есть богословствующие) бабы”10.
Утверждать, подобно славянофилам, будто бы народ является основным хранителем православной веры, можно было только в эпоху до социологических опросов.
Социологические опросы показывают, что даже наши постоянные прихожане весьма смутно представляют к неверию во что их обязывает вера в Христа. Опрос, проведенный среди москвичей социологическим центром МГУ, показал, что “в гороскопы верят 26% православных. Среди христиан верят в колдовство, порчу и дурной глаз – 47%, в спиритизм 18%. Стоит обратить внимание на то, что если в колдовство верят 47% христиан, то в дьявола только 32%. Значит, далеко не все считают магические чары пособничеством дьявольских сил. Если сравнивать характеристики сознания “определенно верующих” и “определенно неверующих”, то есть, по сути, атеистов, то выясняется, что именно последние в 2–4 раза меньше подвержены влиянию суеверий, оккультизма, сатанизма. Так, соотношение верящих в колдовство среди верующих и атеистов соответственно 57% и 21%, в астрологию 29% и 15%, в спиритизм 25% и 6%. Более того, распространенность веры в колдовство среди верующих прямо пропорциональна частоте посещения ими церкви. Так, численность верящих в колдовство, порчу, дурной глаз почти одинаково среди посещающих церковь еженедельно (54%), 2–3 раза в месяц (59%), 1 раз в месяц (50%), 2–5 раза в полгода (54%); снижается она только среди посещающих церковь довольно редко 1 раз в полгода и 1 раз в год (соответственно 41% и 40%), еще ниже становится среди тех, кто вообще не посещает церковь (31%), хотя, казалось бы, все должно быть наоборот. Верящих в астрологию, гороскопы также максимальное и почти неизменное число среди наиболее частых прихожан: среди посещающих церковь еженедельно 34%; 2–3 раза в месяц 39%, 1 раз в месяц 34%. Среди тех, кто не ходит в церковь, верящих в предсказания астрологов вдвое меньше 16%. Тот факт, что распространенность суеверий и оккультизма среди верующих прогрессирует по мере увеличения частоты посещения ими церкви, свидетельствует о слабом влиянии духовенства даже на постоянных прихожан, которые выходят из храма с теми же заблуждениями, что и пришли”11.
Без настойчивой, постоянной негативной, отрицающей проповеди люди, с готовностью принимающие Евангелие и православное богослужение, слишком часто даже не замечают с чем же именно Евангелие несовместимо. Обычная языческая всеядность рождает в них самоочевидное для них допущение, гласящее, что участие в церковных Таинствах нисколько не противоречит тому, чтобы после литургии “на всякий случай” пойти еще и к ворожее. Житейский опыт говорит, что при важном деле лучше заручиться поддержкой всех возможных авторитетов, задействовать все “рычаги влияния”. И если этим житейским очевидностям не противодействовать специально и осознанно — сия “мудрость” вполне естественно перекочует и в область религиозного поведения человека. Весть о том, что принятие Христа содержит в себе не только позитивное приятие, но и некий существенный заряд негативизма, то есть отречения от языческих привычек, для людей оказывается неожиданной новостью.
Поэтому церковная проповедь должна не только пробуждать религиозный энтузиазм, но и нередко –- сдерживать его, осаживать 12.
И здесь приходится сказать: на сегодня мы с этой задачей не справились. Самым опасным и распространенным типом псевдоправославного оккультизма стала массовая современная апокрифическая литература, содержащая были и небылицы о современных старцах, старицах, блаженных, откровениях и пророчествах.
Сколько хлопот доставляла древней Церкви псевдопророческая литература, приписывавшая уважаемым именам идеи или слишком человеческие, или слишком языческие, или даже просто бредовые. Сколько нужно было сил, трезвости, настойчивости, чтобы отстоять собственно апостольскую традицию и отсеять лжеименные, псевдонимные сказания. Приносил некий собиратель апостольских слов в общину “Евангелие от Петра”. И говорил: “Ну что вы читаете только Евангелие от Марка?! Марк записывал со слов Петра, а здесь слово самого первоверховного Апостола!” И кем же в его глазах становился тот, кто смел критически отзываться о принесенной рукописи? Еретиком, рационалистом, безбожником, противником Божия Промысла и личным недругом апостола Петра... Можно было найти тысячу вполне благочестивых поводов для того, чтобы принять апокриф. И нужно было изрядное упрямство и готовность идти против модного оккультно-гностического благочестия, чтобы отстоять собственно апостольское учение от очень похожих на него подделок.
По верному наблюдению Фаррара, “полный простор господствует в гностицизме, в нем нет никакой мучительной заботливости о том, чтобы отрешиться от язычества”13. Вот и сегодня во многих модных текстах заметно отсутствие трезвости, равно как и отсутствие воли проверять свои верования мерилом евангельским и святоотеческим. Как и в первые века христианства неудержимо множится круг апокрифов. Приписываются они, правда, уже не апостолам, а святым и подвижникам благочестия более близких к нам времен. Но в отличие от времени свт. Иринея Лионского как-то не заметно церковной решимости сопротивляться им14. Не секты, а вполне православные издательства выпускают, и православные храмы продают книжки и газеты, содержащие в себе чудовищные вымыслы, прямой магизм и просто непристойные нападки на саму же Церковь.
Вот, например, “научно-богословское” обоснование всякой магии — и белой, и черной, – предлагаемое газетой “Жизнь Вечная” в статье “Под проклятием”15. В ней нарисована такая страшилка: “Ученые создали аппарат, который переводит человеческие слова в электромагнитные колебания, способные влиять на молекулы наследственности – ДНК. И оказалось, что некоторые слова вызывают мутагенный эффект чудовищной силы. Корежатся и рвутся хромосомы, меняются местами гены. По оценкам специалистов, эти странные слова вызывали мутагенный эффект, подобный тому, что дает радиоактивное облучение мощностью 30 тысяч рентген! Страшно даже подумать, что стало бы с человеком после такой словесной обработки, если 50 рентген считается для него смертельной дозой. Аппарат работал от двух батареек “Орион”, которыми обычно заряжают карманный фонарик... Наследственные программы повреждались, когда исследователи говорили нечто ужасное например, злословили растению, из которого получили препарат ДНК. В принципе ученые не открыли ничего нового. Ведь их аппарат воспроизводит и усиливает способность людей воздействовать словами на программы наследственности. Эта способность человека известна с древних времен. По молитвам многих святых исцелялись безнадежно больные... И хотя по сравнению с апостолами колдуны обладают комариной силой, ее иногда бывает достаточно, чтобы одним словом телемортировать, то есть убить на расстоянии. Исследователи научились накачивать ДНК энергией света и звука. Эти чудеса человек вызывает просто словами. ДНК воспринимает человеческую речь. Молитва пробуждает резервные возможности генетического аппарата, а проклятие разрушает даже волновые программы, которые обеспечивают нормальную работу организма”.
Не стоит обманываться перед нами не защита Православия, но откровенная апология оккультизма, обоснование человекобожия и самоисцеления. Чудесам Бог не нужен. Всё производит сам человек с помощью “полей”, “волн” и батареек “Орион”. Но издатели сей “архиправославной” газеты (рекламирующие себя в качестве авторов и распространителей “единственной в мире мироточащей газеты”16 готовы простить любой оккультизм17 и материализм лишь бы это укладывалось в их главный догмат. Весь бред, занимающий полторы полосы газеты, нужен ради вывода: “Обет 1613 года о верности дому Романовых сразу и навсегда вошел в генофонд нашего народа. Знает об этом человек или нет, но, перестав соблюдать обет, он как бы вырывает куски волновых структур ДНК и переставляет их с места на место. Возникает эффект прыгающих генов. Это вызывает мутации и начинается вырождение. Но если мы станем молить Бога о восстановлении Царского самодержавия, то выйдем из-под проклятия предков”.
Эта православно-оккультная лысенковщина кощунственно пытается опереть себя на библейские слова о Боге, наказующем за грехи до третьего и четвертого рода (Исход. 20, 5). Однако новые лысенковцы забывали о словах пророка Иезекииля, которые прямо отменяют древнее установление книги Исход: “Зачем вы употребляете в земле Израилевой эту пословицу, говоря: отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина? Живу Я! говорит Господь Бог, – не будут вперед говорить пословицу эту в Израиле. Ибо вот, все души – Мои: как душа отца, так и душа сына... Вы говорите: почему же сын не несет вины отца своего? Потому что сын поступает законно и праведно, все уставы Мои соблюдает и исполняет их; он будет жив. Душа согрешающая, она умрет; сын не понесет вины отца, и отец не понесет вины сына, правда праведного при нем и остается, и беззаконие беззаконного при нем и остается” (Иез. 18:2–4 и 19–20). “Хранители православия” из “Жизни Вечной” не заметили и Евангелия с его вестью о Боге прощения и человеколюбия...
Что же касается фантастики “Жизни Вечной”, то нельзя не заметить, что она не только антинаучна, но и антицерковна. Ведь из концепции этой газеты следует, что все равно кто произносит благословение и проклятие. Анафема, произнесенная на Православие еретиками, столь же действенна, как и прещение, налагаемое Церковью. И благословение, произносимое шаманом над своими верующими, по эффективности ничем не отлично от благопожеланий, высказываемых православным священником его прихожанам. И это очень сродни приходским предрассудкам, согласно которым сила колдуна столь сопоставима с силой Божией, что “черный человек” может “унести благодать” из храма, отнять ее от иконы или от человека...
Поскольку все сказанное в “Жизни Вечной” есть обыкновенный оккультизм, то я не удивился, когда увидел ее перепечатку в газете “Голос веры” (№ 2-3 (18-19), 1997). Это газета, издающаяся в Абакане местной харизматической сектой, именующей себя “Церковь Прославления”. Это неопятидесятническая секта, основанная Кеннетом Хейгином, Ульфом Экманом и Морисом Серулло, которая в каждом городе действует под другим именем (“Живая вера”, “Живая вода”, “Новое поколение”; в Москве — “Слово жизни”). В ней есть и массовые “исцеления”, и говорение на “ангельских языках”, и “хохот во Святом Духе”. В общем – обычный шаманизм в христианской упаковке. Поскольку и в мире околоправославного “целительства” нередко встречается маскировка колдовства христианской терминологией и символикой, то для меня харизматы не оказались чем-то совсем уж новым. Американские харизматы и наши деревенские “бабки”, исцеляющие от “порчи” коров и младенцев это проявление одного и того же духовного феномена. Это все тот же Нью Эйдж (с которым я впервые познакомился через рерихианство). И потому совсем неудивительно, что у “православных” неоязычников из “Жизни Вечной” и у харизматов оказались общие вкусы, а точнее, общее безвкусие, не позволяющее отличить шаманизм от христианства.
А о нашей ответственности за грех цареубийства гораздо более трезво и по христиански сказал протоиерей Артемий Владимиров, однажды пояснивший, что мы не можем каяться в цареубийстве как в нашем личном грехе (нас тогда не было на свете). Но мы можем каяться в том, что мы верили клевете на Государя, на его семью, верили клевете на предреволюционную Россию и вообще будучи октябрятами и пионерами прикалывали к своему сердцу значок с головкой Ильича, объятой вечным пламенем...
Модернистское оккультное богословие, тиражируемое неподцензурными церковными издательствами, сопровождается и новой обрядностью. Вот пример культовой новизны в нашем приходском неоязычестве: “чисточетверговая вода”. Обряды, связанные с нею, не изучаются ни в одной семинарии, но из “бабушкиных” академий они все же нашли доступ на страницы церковной печати: “Много лет прошло с тех пор, как Господь в помощь верующим дал Чисточетверговую воду, которая очищала от всех недугов. Христиане добывали ее с любовью в водоемах в полночь с Великой Среды на Великий Четверг. Эта вода появлялась по благословению Господню, Дух Святой освящал ее”18. Вроде бы очевиден беспоповский, “самосвятский” мотив: не Церковь освящает воду, не церковная молитва, но вода в родниках и речках вдруг сама становится освященной в этот день (в который, между прочим, ни в одном из православных храмов не совершается водосвятных молебнов). Понятно, что прихожанки спутали смысл “чистоты” Великого Четверга и превратили его в телесный “банный день” вместо дня всеобщего омовения предпричастной исповедью, а от бани заключили к особой благодатности воды этого дня.
Понятна логика мифотворчества. Но зачем же публиковать такие сплетни в церковной газете? Причем публикация сопровождается подробными инструкциями и рекламкой, уверяющей, что “добытая” таким способом вода помогает не хуже подросткового крема “Клерасил”: “Находясь с водой, нельзя ругаться, грубить, выражаться недобрыми словами. Воду эту нельзя пить из общей посуды, ведь наши уста порой оскверняются плохими словами. Если же пить из общей банки, то из воды уходит Святой Дух. В этой водичке можно варить пасхальные яйца. Приведу один пример помощи святой воды. В вагоне поезда ехал один молодой человек. Все лицо его было покрыто прыщами. Его стали спрашивать, почему он не лечится? Он ответил, что никакие мази не помогают. Тогда ему подсказали умываться Чисточетверговой водой, и лицо его со временем очистилось”.
Ну что тут скажешь? Приставать к юноше с вопросами о том, почему у него прыщи это тот случай, когда простота оказывается хуже воровства. Но и рекомендации по обращению с “чисточетверговой водой” таят в себе огромный соблазн. Действительно, из наших уст выходят недобрые слова. Но означает ли это, что человеческие уста, оскверненные недолжным словоизлиянием, тем самым осквернили нашу посуду? И почему то, что косвенно осквернено нашими устами, не может быть вместилищем святой воды, а сами уста, сам источник скверны, могут ее принимать? Впрочем, это уже другая и очень сложная тема для разговора о приходской психологии: по евангельскому учению Бог дает благодать грешникам и больным с тем, чтобы они ею очистились, а в приходском восприятии зачастую полагают, что надо “спрятать” эту благодать от “недостойных” и лишь самоизлечившиеся могут порою дотягиваться до нее (“часто причащаться грех!”).
В условиях, когда лишь один священник из десяти имеет хотя бы семинарское образование (а такова сегодня статистика нашей Церкви после того, как 200 000 священнослужителей было расстреляно большевиками за годы их власти19), священник слишком часто оказывается воспитан и воспитуем своими прихожанками. Его знания ненамного отличаются от знаний клирошан и храмовых уборщиц, и он, увы, не всегда может отличить святоотеческое учение от приходской сплетни (из статьи о “чисточетверговой воде” следует, что с недавних пор дятьковский благочинный сам участвует в полуночных водосвятиях под Великий Четверг 20). Прихожанки, вряд ли способные пояснить, в чем смысл двунадесятых праздников, со строгим видом внушают, что пройти между подсвечником и иконой это смертный грех. Пастыри и церковная печать не обращают внимания на эти суеверия и не проповедуют против них. А тем временем в Церковь приходят люди, в миру привыкшие учить, теоретизировать и выдвигать смелые гипотезы (объясняющие все происходящее в мире на основании двух-трех расхожих “тезисов”), но не обладающие серьезными богословскими познаниями. Среди них немало таких, что уже воспитаны на массовом оккультизме. Не приходится сомневаться, что, познакомившись с таким Православием, они весьма скоро начнут писать ученые трактаты про то, что именно бабушки сохранили “эзотерическое предание” о том, что вставший неправильно человек своей аурой экранирует энергетическое поле, в котором осуществляется полевое взаимодействие между иконой и свечами...
И попробуй только возразить против новых апокрифов тебя сразу обвинят в неблагочестии, протестантизме21 и модернизме. Попробуй усомниться в том, что данное “пророчество” или “духовное наставление” принадлежит самому отцу, попробуй предположить, что сложилось оно в путаных воспоминаниях и пересказах “духовных дочерей” спустя десятилетия после кончины старца, попробуй предположить, что некая “блаженная” была просто психически больной визионеркой и сразу обвинят тебя в неверии и в рационализме...
В наших духовных школах и монастырях слишком часто говорится о том, что ереси и модернистские учения обычно исходят от чрезмерно умничающих людей, оторвавшихся от живой церковной и монашеской традиции... Но вот я, книжник, беру в руки книги о монахах и даже написанные и изданные монахами и говорю: “Слушайте, да именно здесь проповедуется что-то новое, иное, непохожее на то, чему меня учили семинария, беседы духовника и книги отцов!” Я, например, привык считать, что до последнего своего дыхания не должно христианину отлагать покаянное делание и смотреть в наступающую вечность со стопроцентной уверенностью в благом исходе. Отцы древности в <минуту исхода плакали о том, что еще и не положили начала покаянию и христианской жизни... Понятно, какое недоумение породил во мне такой рассказ о современных старцах: “В один из последних для него дней я вышел из келии, когда же вернулся, он посмотрел на меня с недоумением, как бы не узнавая меня, и вдруг спросил: Ты кто? Святой Сергий? – Нет, отче, я монах Паисий. – А!.. Здесь сейчас, дитя мое, была Богоматерь со святым Сергием и преподобным Серафимом. Куда они ушли? – Что же тебе сказала Богородица? – Пройдет праздник Ее Рождества и уже после него она придет и возьмет меня к Себе... Сладкое чадо мое, ты будешь молиться обо мне здесь, на земле, а я о тебе там, на Небе. Верю я, что Господь помилует меня, грешного, ибо 60 лет я пробыл здесь монахом и непрестанно умолял Его: Господи Иисусе Христе, помилуй мя! Теперь я буду у Господа в раю и я каждый год буду приходить и видеть тебя”22.
Не берусь судить опыт духовных людей. Непривычное, новое и иное не всегда значит ложное. Но издателям этой книжки не могу не заметить: зачем же массовым тиражом издавать книжки с речениями, столь явно отличающимися от церковного предания? Зачем расшатывать церковные традиции в самой главной их скрепе? Зачем бороться против малейших изменений в малом, во внешнем, в обряде — и при этом проповедовать изменения в самом существенном: в духовном настрое православного христианина? Ведь прочитав такой рассказ, можно преисполниться доверия к протестантской литературе, которая как раз полна самоуверенными заявлениями людей, убежденных в неотвратимости собственного спасения... Может, действительно свят описанный в этой книжке старец и богопросвещенны его последние слова и переживания. Но стоило ли их сегодня доносить до людей? Стоило ли сеять недоумения?
И надо заметить, такая странная уверенность в собственной высоте характерна для героев многих нынешних апокрифов. Так, схимонахиня Макария в книге Г. Дурасова “Богом данная” говорит о себе: “Во всей России ни один человек не страдает так, как я. Своими болезнями я всю Россию загородила. – Матушка, есть ли еще в России человек, который, как и ты, исцеляет людей водичкой и маслицем? – Не дал Бог такого человека23”. Я, конечно, не привык к миру юродивых (да и кто же к нему может привыкнуть?!). Но в святоотеческой литературе такое возвышение себя над всеми называется просто гордыней. Юродивый Христа ради ставит себя ниже всех. То же юродство, которое приписывается автором книги Макарии, явно юродство не Христа ради. И как-то совсем не по себе становится от чтения прений Макарии с сатаной: “Он моих четок знаешь, как боится! Ну его, лохматого, я его четками отлуплю... Я ему говорю: Зачем ты к больной божественной ходишь? Чудила ты, все равно ничего не найдешь для себя в моей душе, я с Богом так и буду”24.
В описании жизни Феодосия Иерусалимского встречается та же удивительная уверенность в собственном спасении и даже святости: “Слава Тебе, Господи, эти отроки спасутся, я и в будущей жизни буду молиться о них”25.
В книге З. Ждановой о Матроне тот же мотив: “У нее спросили: Матронушка, как же нам жить? С кем мы теперь останемся, с кем советоваться будем? Она ответила: После моей смерти таких как я не будет, а вы приходите на могилку, я там всегда буду и молиться буду за вас. Я буду вас видеть и слышать, что душе вашей скажу, то и делайте”26.
О Пелагии Рязанской пишут то же: “Блаженная Поля нам говорила: Вот вы, когда на кладбище ко мне придете, меня не слышите, а я-то вас слышу! Встаньте на коленочки и говорите – когда чего надобно вам, я услышу, помогу. Буду иметь власть защищать вас на Страшном суде! – В Захарове, – говорит, – оставляю свою благодать”27.
Однако эти более чем очевидные странности не замечаются сегодняшними монастырскими цензорами. У многих православных издателей, писателей и книготорговцев мышление устроено вполне по-старообрядчески: верность мелочам нередко сочетается с самым дремучим догматическим невежеством и с безоглядным новотворчеством в области вероучения и даже богослужения. Рождаются совершенно новые богословские системы и ритуалы. Одной из характернейших черт язычества является своего рода стихийный материализм. Все бытие объявляется материальным, и даже у Бога появляется тело, у человеческой души формы, размеры и вес, да и мир “духовный” оказывается всего лишь миром “тонкой материи”. Любой читатель оккультной литературы это прекрасно знает. Но и в популярных “православных” изданиях сегодня утверждается, что оконное стекло или салфеточка, накрывающая тарелку с едой, могут стать неодолимым препятствием для бесов... И порой даже священники начинают играться в этот мистический материализм. Задают священнику вопрос: “Обязательно ли после причастия употреблять запивку?” и слышат в ответ: “После причастия обязательно надо употреблять запивку, но некоторые старцы говорят, что духовнобольным (бесноватым) можно немного подождать, ибо враг в них обжигается от Святыни, а так он прячется в воду и получает через это облегчение”.
На фоне такой богословской новизны самые прооккультные построения свящ. Павла Флоренского оказываются чем-то гораздо более близким к церковной традиции. И это очень важно заметить: слишком часто в наших семинариях говорится о том, что излишняя ученость может завести в ересь, но как-то не замечается, что в еще большие дебри может завести элементарное богословское невежество!
Уже на грани XVIII и XIX веков московскому митрополиту Платону (Левшину) приходилось сетовать на то, что православному богослову очень непросто полемизировать именно с неумеренными “ревнителями благочестия”, которые всюду видят чудеса, убеждены в богодухновенности каждой строчки, подписанной авторитетным именем или посвященной святому. Любую церковную книжку или даже сплетню они склонны воспринимать как прямо глас с Небес. По горькому признанию митрополита Платона, “Церкви Христовой пастырю и самому просвещенному невозможно иметь с раскольниками прение и их в заблуждении убедить. Ибо в прениях с обеих сторон должно быть едино начало или основание, на котором бы утверждались все доказательства. Но если у одной стороны начало будет иное, а у другой другое, то согласиться никогда будет невозможно. Богопросвещенный христианский богослов для утверждения всех истин веры Христовой не иное признает начало, как едино слово Божие или писания Ветхого и Нового Завета; а раскольник, кроме сего начала, которое и мало уважает, ибо мало понимает, признает еще за равносильные слову Божию начала и всякие правила Соборов, и всякие писания церковных учителей, и всякие повести в книгах церковных обретаемые, да их и более уважает, нежели слово Божие, ибо они для него понятнее. Но как и правила Соборов или относились к тем временам, или писаны по пристрастию и непросвещенному невежеству28; и в писаниях церковных учителей много погрешительного и с собою несогласного; а в повестях и зело много басней, небылиц и безместностей, то следовало бы правила, и отцов, и повести не иначе принять, как когда они согласны с словом Божиим и служат тому объяснениями. Но раскольник сего не приемлет и почитает хулою, когда бы ему открыть, что Соборы или отцы в иных мнениях погрешили, а повести многие невероятны. “Как? воскликнет он. Отцы святые погрешили? Да мы их святыми почитаем, они чудеса творили, их писания суть богодухновенны”. Что на сие богослов? Легко может возразить, но не посмеет, дабы не только раскольников, но и своих малосмысленных не соблазнить и не сделать зла горшего. “Вот, провозгласят, отцов святых не почитает, Соборы отвергает, повестям церковным смеется!” Итак, богослов богопросвещенный молчи, а раскольник ври и других глупых к себе склоняй”29.
Вот и ныне я вижу, как суровеют лица православной аудитории, когда я начинаю говорить нечто критическое о некоторых массовых изданиях.
Не все то, что обжилось в народном благочестии, должно быть расценено как совместимое с христианством. Ведь даже в церковных рассказах об известных и прославленных подвижниках есть апокрифически-фольклорные детали... В житийной литературе великое множество драгоценнейших жемчужин. Но есть и фольклорные элементы (см. главу “Легендарные мотивы в русских житиях” в книге Георгия Федотова “Святые Древней Руси”, основная мысль которой такова: “От чудес следует отличать легендарные мотивы, свойственные народному преданию и эпосу и распространенные в одинаковых и близких формах у разных народов и в разных религиозно-культурных мирах” 30. И поэтому даже каноническая житийная литература обладает значительно меньшим вероучительным значением по сравнению со святоотеческими творениями (вспомним выше приведенное суждение В. Лосского о некоторых сюжетах синаксарей и лимонариев). То, что составители житий не столь духовно чисты и мудры, как те, о ком они повествуют, не так уж необычно. Жития святых редко пишутся святыми же (и даже Епифаний Премудрый, написавший “Житие преподобного Сергия”, совсем не Сергий Радонежский). Чаще именно несвятые люди рассказывают о своих впечатлениях от встреч со святыми людьми. И в этих рассказах могут быть неточности, ошибки, и “приписки”, и собственные толкования. Почему и предписывалось “Духовным Регламентом” “смотреть истории Святых, не суть ли некия от них ложно вымышленныя, сказующия чего не было, или и христианскому православному учению противныя или бездельныя и смеху достойныя повести. И таковыя повести обличить и запрещению предать с объявлением лжи, во оных обретаемой” (ч. 2, гл. 3)31.
Несравненно большие недоказуемость, странность и фантастичность характерны для частных и церковно неавторизованных воспоминаний о жизни святых. Так, собеседник прп. Серафима Н. Мотовилов распространял весьма фантастические легенды о пророчествах старца. В 1854 г. он сообщил императору Николаю I, что старец Серафим “воскреснет прежде общего всех воскресения из мертвых в царствование Вашего Императорского Величества и единственно лишь только для Вас, Великий Государь”32. В 1867 г. он (ссылаясь на преподобного) рисует картины грядущей истории: “Россия сольется в одно море великое с прочими землями и народами славянскими, она составит грозное и непобедимое царство всероссийское, всеславянское Гога Магога, пред которым в трепет все народы будут. Соединенными силами России и других Константинополь и Иерусалим будут полонены. При разделе Турции она почти вся останется за Россией... Франции за ее любовь к Богородице Св. Мадонне дастся до семнадцати миллионов французов со столицей городом Реймсом, а Париж будет совершенно уничтожен... Антихрист родится между Москвой и Петербургом, в том великом городе, который будет назван “Москво-Петроградом”. До явления Антихриста должен состояться Восьмой Вселенский Собор всех Церквей для объединения и воссоединения всех святых Христовых Церквей против назревающего антихристианского направления под Единую Главу Христа-Жизнодавца... Евреи и славяне суть два народа судеб Божиих, сосуды и свидетели Его, ковчеги нерушимые; прочие же все народы как бы слюна, которую извергает Господь из уст Своих33”. Этот текст настолько странен (и экуменичен), а происхождение его настолько двусмысленно (ибо сказать, что текст происходит из архива свящ. Павла Флоренского — равнозначно утверждению, что родом он из мира оккультистов и фальсификаторов34), что даже составители энциклопедии современных апокрифов православного триллера “Россия перед Вторым пришествием” не сочли возможным переопубликовать этот текст полностью.
Еще большая раскрепощенность мифологизирующего инстинкта характерна для частных и нецерковных воспоминаний о подвижниках, которые не прославлены Церковью и у которых по этой причине отсутствует каноническое житие, осмысленное церковно-соборным разумом. Например, из книги о старце Феодосии Иерусалимском мы узнаем, что Константинополь не пал в XV веке. Оказывается, и в XIX столетии в Константинополе правил православный царь. Когда Феодосия оклеветали перед царем, повествует книжка, “царю явился во сне Ангел Господень и повелел освободить неправедно вверженного в темницу слугу Господня. Царь не выполнил повеления, и тогда оно ему было повторено. Царь вновь не выполнил повеление. Тогда и в третий раз ему было повеление освободить безвинного служителя Господня. Царь повелел привезти во дворец о. Феодосия и определил его священником храма, который был в царском дворце. Так иеромонах о. Феодосий стал совершать службу в царском храме. Придворные приходили к нему за наставлениями и благословениями и приносили много денег. При царском дворце о. Феодосий прослужил 5 лет”35. Житие приписывает Феодосию 148-летний срок жизни, а его службу в “придворном храме” Константинополя относит к первой половине XIX века, когда никаких христианских императоров в Константинополе не было и быть не могло, ибо правили Стамбулом султаны, отношение которых к православным было далеко не столь идиллическим, как его описывает составитель жития (Российской Империи постоянно приходилось вступать в войны с Турцией ради облегчения положения православных подданных Турецкой империи). От правителя тогдашнего Царьграда Феодосий мог получить назначение разве что на пост придворного имама, но никак не на место священника при царском дворе.
Много открытий в церковной истории содержит и такой пассаж: “В середине IX века на это место (Афон) пришли три патриарха: Каллист, Григорий Синаит и Григорий Палама, удалившиеся с занимаемых ими патриарших престолов в уединение”36. Все три упоминаемых подвижника жили на полтысячелетия позже — в XIV веке. Из них только свт. Каллист был патриархом (свт. Григорий Палама — архиепископ Фессалоник, а прп. Григорий Синаит был монахом)37...
Так что не все рассказы даже об истинных подвижниках истинны. Культ о. Иоанна Кронштадтского у секты “иоаннитов” — самый яркий аргумент в пользу этого суждения38. И можно представить себе, как выглядело бы житие кронштадтского пастыря, написанное иоаннитами. Не все то, что описывается в житийных текстах, заслуживает веры. И не все то, что биографами (особенно самозванными) влагается в уста их наставников и наставниц, есть действительное учение тех лиц, о которых они пишут.
Если принять на веру то, что почитатели некоторых современных старцев и стариц написали о них, то придется ставить вопрос не о прославлении этих людей, а об их анафематствовании. Поэтому именно для защиты доброй памяти о тех людях, которым посвящены современные апокрифы, надо жестко осудить сами апокрифы.
Вот отрывки из листовки, которую издатели псевдоправославной газетки “Жизнь Вечная” составили о самовольно ими канонизированной Пелагии Рязанской. Согласно советам этой “старицы” (фотография которой, приводимая в той же листовке, заставляет вспомнить об обитателях психиатрических стационаров; надеюсь, что дело всего лишь в неудачном фото), “Нельзя, встав на колени, застывать надолго в таком положении: ложиться лбом на пол или руки, выставив торчком задницу. Это страшный грех. Так делают бесы и колдуны. Благодать прибивает их к земле, они прячут головы (бесы даже опускают свои морды в болотную тину), но при этом в знак непокорности Богу выставляют свои заголенные задницы к небу”. Знаете, какой грех стоит за этим “советом”? Страсть подозрительности, которая всюду видит лишь худшее и все поступки, слова и жесты людей истолковавает лишь в самом неблагоприятном для них свете. Так можно осудить все, что угодно. Язычники воздевают руки к небесам, именно в такой позе призывая своих духов. Что же и нашим священникам запрещать воздевать руки при возгласе: “Слава Тебе, показавшему нам свет”? На архиерейских орлецах, которые при Богослужении подстилаются под ноги архиереям, изображены храмы. Будем считать, что архиереи сознательно топчут христианские святыни своими нечестивыми ногами? Многие священнические облачения истканы крестами. От пола и до плеч. Естественно, что кресты оказываются и у того места, которое привлекло столь пристальное внимание авторов листовки. Опять здесь увидим кощунство, осквернение и колдовство? Так что порой проявление “бдительности” бывает просто греховно.
Ну и еще за этим стоит не менее банальный грех невежества39. Ведь в Типиконе есть прямое предписание именно таких поклонов. При изнесении Святых Таин на Литургии Преждеосвященных Даров Типикон (“В среду первыя седмицы четыредесятницы вечера”) гласит: “Вестно же буди яко егда Божественные преносятся Тайны, вси людие поклонение Богоподобное ниц падше Христу Богу в Тайнах Сущему творят”40. И пока Дары несутся от северных врат к Престолу люди не взирают на них, но в благоговейном трепете смиренно остаются в той самой позе, которая так возмущает Пелагию.
В этой же листовке есть такой совет: “Держите в святом углу раскрытый Псалтырь, даже если не читаете псалмов, бесы и при этом уже трепещут”. Не знаю, – откуда у авторов листовки такие познания о психологии и привычках бесов. Но я знаю, что надежды на то, что некоторые отрывки из Писания (и прежде всего, – из Псалтыри) смогут защитить человека сами по себе, если их носить с собою, были присущи иудейским фарисеям. Эти выписки они хранили в т. н. “филактериях” (“предохранилищах”) и всюду носили с собою. Чтобы не давать повода воспринимать церковные святыни как “талисманы” и “амулеты”, 36-е правило Лаодикийского собора именно эти “предохранилища” назвало “узами души” для тех, кто их носит. Повинных в этом “повелели мы извергати из церкви”41. Напомню, кстати, что сатана при искушении Спасителя в пустыне очень даже спокойно цитировал Писание...
Вот еще одно собрание мудрых изречений, возводимых к Пелагии: “Блаженная девица Пелагея долго рассказывала мне значение разных псалмов, многих молитв. Однажды мы были вместе целых три дня; она только говорила, а я писал о значении каждого угодника Божия, кто от каких болезней помогает, многое другое. Полную тетрадь написал! – Однажды подвижница Пелагея по поводу свадеб в Великую Пятницу сказала, что за тех, кто Божьим попущением в свадьбе участвует, даже молиться нельзя! И добавила: “Кто не согласен, получит пред Господом двойной грех!” Пелагея, “угодница Божья”, говорила, что нельзя молиться о тех, кто сжигает тела своих родственников, и о самих сожженных!” Худо будет всему роду! Сжигание телес это даже и не грех, а само служение сатане, от которого будут и жестокие мучения42! Прозорливая Пелагея предсказывала, что в России будет время, когда откроются все храмы. Но тогда храмы будут служить зрелищем для народа. Народ не будет знать молиться, а люди будут истуканами. “Страшное кощунство, говорила Пелагея, перед Причащением не делать три земных поклона! Пропала Россия без земных поклонов!” Без головного убора женщина не должна ходить и даже спать! (Иначе рак головы). Если дом освящен – поселяется Господь, а если пустили собаку в дом, благодать Святого духа уходит! У кого собаки живут в одном помещении с иконами, тот не должен допускаться к Причастию43! Многие монашки страшно плохо молились. Бог попустил, что за нерадивое отношение монашки в тюрьмах были совращены насильственно надзирателями, а затем после мученической кончины отправлялась в ад! “Страшным магом был Хрущев”, говорила блаженная девица Пелагея. Он жаждал умертвить одну треть населения и поэтому приказал вместо пшеницы засевать плевелы из Америки, чтобы истощать землю! (По молитвам Пелагеи и ее одной Хрущев был снят). Вот какая цель будет у нашего духовенства: открыть двери антихристу! Раньше Церковь готовила народ для рая, а теперь для ада. Священство и народ не знают как перекреститься! Сделано все умышленно! Большинство духовенства не имеют разума, Бога и народ не любят! Все сделано духовенством, чтобы народ молился небрежно, кое-как, хотя вся сила в крестном знамении! Блаженная Пелагея предсказывала, что в последние времена будет повышение пенсии, и объясняла, что это к приходу антихриста... У Ария разверзлось чрево и выпал кишечник по молитве святителя Афанасия Великого. Вот был молитвенник пред Богом!.. Первосвященники при помощи помещиков свергли царя! За это их постигло: кровь, мучения и смерть. Это и есть отступление от постановления Святого Духа, которое не простится вовек! Все в руках патриарха и архиереев, но они за безбожную власть44!”
Издатели, считающие себя ультраправославными, не замечают, сколь модернистский текст они пропагандируют. Им нет дела до того, что в святоотеческой традиции запрещено в молитве желать зла кому бы то ни было (даже Арию)45. Что авторам подобных текстов до того, что они обогатили церковную традицию невероятным утверждением о том, будто православная монахиня после мученической кончины может пойти во ад!
Не замечают они и того, что вызвавшее их восторг “пророчество” относится к числу очевидно ложных по тому критерию, который предложил прп. Амвросий Оптинский для различения пророчеств истинных и лживых. “Спрашивали старца Амвросия: Случается иногда встречаться с человеком, который верно говорит о прошедшем, предсказывает будущее, и сбывается, а между тем за святого его принять трудно, судя по другим сторонам его жизни. Старец дал такое пояснение: “Верить всем юродивым, блаженным дурочкам и т.п. не следует, хотя бы слова их и сбывались, так как не всякое предсказание от Бога... Отличительное свойство вражеских предсказаний то, что они всегда бывают мрачные, дурные, всегда сулят одни несчастия и всегда приносят одно смущение в душу. Если предсказывает кто-либо из рабов Божиих по внушению Святого Духа, то хотя <и они предупреждают иногда о скорбях, но это сопровождается мирным, покаянным и сокрушенным настроением души”46.
Не беспокоит их и то, что в этом экзальтированном бреду содержится и крайняя степень осуждения людей, и крайняя хула на Церковь (“Церковь умышленно готовит народ для ада”). Это важный признак, помогающий в духовной оценке возвещаемого учения. Сегодня очень важно иметь ясные, сформулированные, осознанные критерии для “различения духов”. Поскольку всевозможных видений, пророчеств и чудес сейчас более чем достаточно (от Кашпировского и кришнаитов до протестантских харизматов), то ссылка на чудеса и пророчества уже никак не может быть критерием истинности. По крайней мере, для себя я так определил порог, за которым начинается опасное пространство: церковноборческие интонации. По моему убеждению, Христос не будет воевать со Своею Церковью, которую Он стяжал Своею Кровию. Борьба с Церковью, призыв к расколу, к обособлению от Нее это уже явный сигнал тревоги.
Но издатели “Жизни Вечной” в жертву своей диссидентско-раскольнической похоти готовы принести реальную Церковь. Из номера в номер они настраивают читателей против священства: “Большинство духовенства страшно боится таких прозорливых людей, как Пелагия!.. Ведь и Спаситель пошел против священников, обличая их, а они прям зубами скрипели, говорила Пелагия Рязанская”47. И значит, дух, которым руководствуются издатели этой газетки, не есть дух Христов. И борьба с их лжепророчествами не есть борьба с крайностями “народного благочестия”, а есть противостояние прелести.
Следовательно, не только можно, но и нужно спорить с подобного рода текстами. Ибо именно в том случае, если церковная власть и церковная мысль будут безнаказанно пропускать подобного рода вещания, то и выйдет огромнейший соблазн для “несмысленных”. И соблазн будет двойным.
Во-первых, соблазн выйдет для православных, которые будут воспитываться на вере в могущество “магов”, в бесобоязни и на беспоповских декларациях.
Во-вторых, соблазн будет для тех десятков тысяч людей, которые оказались в протестантских сектах и которые свое пребывание вне православия оправдывают (и весьма небезосновательно) именно тем, что в Православном быту слишком много откровеннейшего язычества и магизма.
Протестанты убеждены, что православные не умеют поверять стихийные движения слепого религиозного чувства (того чувства, которое и порождает “естественные религии”, сиречь язычество) светом ясных истин Откровения. Своими книгами и лекциями я пробую защитить Православие от протестантских нападок48. Значит, для меня полемика с псевдоправославным язычеством не новая тема, а прямое продолжение защиты Православия от протестантизма. Полемика с псевдоправославными апокрифами оказывается просто-напросто необходимой частью миссионерской работы с протестантами. Нельзя вести с протестантами честный диалог, отмечая в их доктринах отклонения от библейских истин, и при этом молчать по поводу искажения Писания в православном быту, а сегодня даже и в литературе. Нельзя обнаруживать сучки в их глазах, при этом не обращая внимания на то, что в своих собственных впору устраивать лесозаготовки...
Постоянный миссионерский аргумент в диспуте с протестантами это призыв сравнивать не грехи тех или иных православных с добродетелями баптистов, а сравнивать и сопоставлять вероучения. Но если оказывается, что книги, продаваемые в храмах и монастырях, выпускаемые церковными издательствами и имеющие соответствующее благословение (и тем самым воспринимаемые как вероучительные), несут в себе откровеннейший заряд оккультизма, то защищать православие становится сложнее. В таких случаях необходимо следовать той тактике, которую предлагал еще в начале века славянофил Ю. Самарин: “Когда крепость готовится встретить осаду, гарнизон начинает с того, что сам налагает руку на предместья: не задумываясь и не давая места неразумной пощаде, он сносит и выжигает все деревянные хижины, всю соломенную гниль, все ненадежное и неустойчивое, все, что снаружи пристроилось к кремлевской стене и чем бы непременно воспользовался бы неприятель для подступа. Пора и нам, такою же добровольною жертвою очистить и спасти на поприще духовного боя вверенную нам твердыню”49.
Если во времена митрополита Платона разговор о недоброкачественности некоторых церковных книг мог вызвать смущение у “малосмысленных”, то сегодня, напротив, отсутствие такого разговора порождает вполне законное смущение у множества думающих людей: как церковных, так и сочувствующих Православию, как светских, так и прямых протестантов. Апостол Павел ради того, чтобы не быть препятствием для обращения других людей, отказывался от употребления мяса (1Кор. 8:13), то есть от действия, которое само по себе вполне безгрешно, но которые выглядело соблазнительным в глазах некоторых собеседников апостола. Нам же ради приближения людей к Церкви и ко Христу тем более надо уметь отказываться от того, что греховно не только в глазах некоторых людей, но и по своей сути, отказываться молчать при виде перемешивания язычества и Православия.
В числе псевдоцерковных книг, на которые надо ставить гриф “Перед прочтением сжечь”, и от которых надо защищать и православный люд, и память тех самых подвижников, которым эти книги посвящаются, на первом месте оказывается наипопулярнейшая книжка “Сказание о житии блаженной старицы Матроны”. Тираж 100 000. Со страниц этой книги подвижница, которая, по мнению Синодальной комиссии по канонизации святых, достойна прославления и почитания как местночтимая святая, предстает, скорее, в качестве колдуньи. Именно распространение такого рода книг хулит память святых, а никак не критика подобного рода апокрифов.
Книжка удачная: читая ее, так и слышишь неподдельные разговорные интонации, бабушкины пересуды. В качестве источника по этнографии, по народным верованиям она ценна и незаменима. Но боюсь, что издана она не для этнографов. И читается она скорее как введение в мир Православия. Но Православие, предстающее со страниц этой книжки очень уж странное. На всю книжку в 126 страниц ни одной цитаты из Евангелия. Лишь на последней страничке приведено одно изречение апостола Павла и это единственное место из всей Библии, воспомянутое составителями и рассказчиками.
Даже имя Христово практически отсутствует в этой книжке. Все связывают свои надежды и верования только с Матронушкой. “Умру, ходите ко мне на могилку, я всегда там буду, не ищите никого другого. Не ищите никого, иначе обманетесь”50. “Видя все это, я как-то сказала: Матушка, как жалко, что никто из людей не узнает, какие чудеса Богом вы творите, а она мне в ответ: Как это не узнают? Узнают. Ты и напишешь... Цепляйтесь все-все за мою пяточку, и спасетесь, и не отрывайтесь от меня, держитесь крепче51. “И вот вижу сон: стою и смотрю, как Матушка облачается в мундир генеральский царских времен с аксельбантами, лентой полосатой через плечо и прикрепляет на груди множество значков, а я спрашиваю: Матушка, что это такое?. Она отвечает: Это регалии мои заслуги перед Богом. Я спрашиваю: А куда же Вы так одеваетесь? А она недовольно: Куда-куда к Самому Богу Саваофу на поклон52
Не помню я такой интонации ни у кого из святых древности. Никто не называл себя “столпом России”53. Никто не говорил о своих “заслугах”, никто не считал себя последним праведником на земле. Оптинский старец Макарий именно мнение человека о себе самом считал критерием его праведности: “Из одного этого, что странник говорит вам: “В доме вашем стала умножаться благодать”; а вы пишете, что ничего особенного не видите и не понимаете, и угрожает, говоря, что “если не станете его принимать, то смотрите, не потужите, что не будет ходить”, и еще говорит, что “весь град его молитвами держится”, нельзя поверить его святости; нигде не видим в житиях, чтобы святые или праведные сами о себе так проповедовали, а напротив считали себя прах и пепел и недостойными, а благодать Божия действовала чрез них”54.
Но не только по этой причине книжка с такими сентенциями должна была быть изъята из православной книготорговли. По сути своей тот взгляд на Матрону, который выражен в этой книге, не является православным. Это скорее жизнеописание какой-нибудь магической целительницы и ясновидицы вроде Ванги, но не христианки.
Религиозная жизнь персонажей этой книжки вращается главным образом вокруг “сглазов” и “порчи”. “К Матушке приходили разные люди, в том числе и темные, после которых она болела, сникала и говорила: за борьбу с ними она расплачивается болезнями. Рассказывала она мне, что сидячей стала так: Шла в храме после причастия и знала, что к ней подойдет женщина и отнимет у нее хождение. Так и было”55. “Матушка сказала: Бывают мнимые болезни, их насылают. Боже упаси поднимать на улице что-либо из вещей или денег56. “В дни демонстраций Матушка просила закрывать окна, форточки, двери. Полчища демонов заняли все пространство, весь воздух и объяли всех людей”. Оказывается, оконное стекло может остановить демонов. Живи под стеклянным колпаком и спасешься... Но не стоит на это надеяться. Как предупреждал прп. Антоний Великий: “Если бы демоны обложены были бы такими же телами, как и мы, то могли бы они сказать: людей 57укрывающихся мы не находим, а найденным причиним вред. Тогда и мы могли бы укрыться и утаиться от них, заперев двери. Но они не таковы; могут входить и в запертые двери” (свт. Афанасий Великий. Житие Антония, 28).
Так что же это за “насланные болезни”, что это за “сглазы” и “порчи”?
Поскольку же мы ничего не узнаем о “порче” из книг по богословию и истории церковной мысли, то надо обратиться к историкам, изучавшим народные верования. Н. Костомаров так пишет об этом народном убеждении: “Под именем порчи в обширном смысле разумелось вообще нанесение вреда человеческому здоровью от злоумышления или зложелательства, при участии нечистой силы; но в тесном смысле сюда относились по преимуществу те нервные болезни, которые внезапностью и исключительным ужасом припадков потрясают воображение, настроенное к таинственным толкованиям... Порча сообщалась через разные предметы, посредством ветра и выимки следа. Равным образом колдуны пересылали свое зложелательство через подмет разных вещей, к которым случайно мог прикоснуться тот, на кого обращалось злое намерение. Не только верили, но даже избегали сомненья в том, что причины таких явлений надобно искать исключительно во влиянии злых духов, а не в обыкновенной природе. Очень часто появлялись беснующиеся и кликуши. Кликушами они называются потому, что кликали на кого-нибудь, то есть указывали, что такой-то их испортил. О таких бесноватых ходили изустно и письменно истории самые мрачные и вместе самые затейливые. В одном из сборников XVII в. есть повесть об одной священнической дочери, в первую ночь своего брака подвергнувшейся власти бесов, потому что муж ее неосторожно вышел, оставив дверь отворенной и неосененной крестным знамением. Бесы таскали ее на болото, терзали и мучили. Она делалась беременной и рождала чудовищ, наподобие змей, которые сосали ее до крови... Появление кликуш в городах было истинным наказанием для всего общества; их указания часто принимались и преследовались судом. По одному клику бесноватой <женщины брали обвиняемого ею человека и подвергали пыткам. иногда притворные кликуши служили орудием корыстолюбивым воеводам и дьякам; последние нарочно подущали их обвинять богатых хозяев, чтобы потом придраться и ограбить последних. А если кто-нибудь, обезумленный страданиями пытки, наскажет на себя, что он действительно колдун, того сжигали на срубе. Между тем правительство, получив известие о распространении порчи и появлении кликуш в каком-нибудь крае, посылало туда нарочных сыщиков отыскивать и выводить ведунов и ведуний; всеобщее зло удваивалось. Часто обыкновенная болезнь человека служила началом дела о колдовстве. Больное воображение искало причин болезни и тотчас нападало на мысль, что болезнь происходит от супостата. Томит сухота сердечная, есть-пить не хочется, свет белый не мил – верно, напустили, может быть, из-под ветру или со следа, а может быть, зелия чревно-отравного дали, что чаровница собрала в ночь Купалы. Домашние придумывали, от кого бы могла случиться беда. Они имели право указывать на ведуна и просить сыску; а нужно, чтобы только заподозрили в ведовстве – до пытки не далеко. Самый ничтожный факт, если его не могли объяснить, достаточен, чтобы обвинить человека в колдовстве... Во время войны боялись, чтобы чужие государи не подослали волшебниц испортить государеву семью. Опасение, чтобы лихие люди не нанесли порчи царю и царскому семейству, не имело границ. Чуть только случилось прихворнуть государыне или кому-нибудь из царских детей, сейчас подозревали, что их испортили, сглазили или напустили на них худобу. Если в домашнем царском быту возникал какой-нибудь спор между супругами – и этому искали причины в ведовстве и порче. Болезнь царского младенца приписывалась сглазу и порче”58.
“В старину ни одно дело не обходилось без обвинений в чародействе”, – пишет исследователь русского фольклора А. Афанасьев59. “И до сих пор (работы Афанасьева выходили в 1860-х годах) простой народ думает, что все калеки, расслабленные и хворые изурочены колдунами и нечистой силой; всякое телесное страдание и всякое тревожное чувство приписываются порче “недобрых людей”, их завистливой мысли, оговору и сглазу и называются напускной тоской; нервные болезни – кликушество, икота и падучая, а равно грыжа, сухотка, и колотье признаются поселянами за действие злых духов, <насланных на человека на срок или навсегда мстительным колдуном. Сами больные, разделяя то же убеждение, выкрикивают во время припадков имена своих врагов, подозреваемых в наслании болезни, и обвиняют их в этом мнимом преступлении”60 .
И даже прямое противодействие церковных проповедников этому верованию перетолковывалось в его же пользу. Так, когда в ХIХ столетии священник попытался разъяснить крестьянам, что подозреваемая ими женщина никак не виновата в “порче”, то есть в том, что в деревне развелось множество истеричек-кликуш, крестьяне решили, что колдунья испортила и батюшку, который однажды зашел к ней в хату и пил у нее чай. “Пошли разные толки и рассказы о том, будто бы во время службы батюшка забывает выходить с Дарами, не может вынести креста, так как он сам “спорчен”. Все это оказалось игрой воображения, лишенного всякого основания, и показывает, какой высокой степени нервного возбуждения достигло все население, едва не впавшее в массовые галлюцинации”61.
Знаменитый исследователь русского языка и народной культуры В. Даль с горечью пишет о том же суеверии: “Нигде не услышите Вы столько о порче как на Севере нашем... Болезнь эта передается от одной бабы к другим, потому что им завидно смотреть на подобострастное участие и сожаление народа, окружающее кликушу, и нередко снабжающих ее из сострадания деньгами... Покуда на селе только одна кликуша, можно смолчать, потому что это бывает баба с падучей болезнью, но как скоро появится другая и третья, то необходимо собрать их всех вместе в субботу перед праздником и высечь розгами. Двукратный опыт убедил меня в отличном действии этого средства: как рукой снимет”62.
Официальное и церковное отношение к этим повериям было двояким. Безусловно, чародейство считалось грехом. Но признавалась ли действенность этих чар?
С одной стороны, даже в крестоцеловальных записях на верность царю Борису Годунову содержалось обещание “государю, царице и их детям зелья лихаго и коренья не давати и не испортити, да и людей своих с ведовством да со всяким лихим зельем и с кореньем не посылати и их, государей, на следу всяким ведовским мечтанием не испортити, ни ведовством по ветру никакого лиха не посылати и следу не выимати”63. Воеводу князя Михаила Воротынского обвиняли в связи с ведьмами. Когда связанного князя привели к Ивану Грозному, царь спросил его: “Се на тя свидетельствует слуга твой, иже мя еси хотел очаровать и добывал еси на меня баб шепчущих”. – “Не научихся, царь, – отвечал знаменитый воин, – и не навыкох от прародителей своих чаровать и в бесовство верить, но Бога единого хвалити”64.
С другой стороны, церковные кары для чародеев были слишком мягки. За те грехи, за которые в Европе в те века сжигали, на Руси лишь налагали епитимьи. По наблюдению историка, “к великой чести нашего духовенства надо сказать, что у него колдуны отделывались куда дешевле, чем у западного. В том самом XVI веке, когда в Европе пылали костры, на которых горели живьем сотни ведьм, наши пастыри заставляли своих грешников только бить покаянные поклоны... Для наших патриархов, митрополитов и прочих представителей высшего духовенства ведун, ведьма были люди заблуждающиеся, суеверы, которых надлежало вразумить и склонить к покаянию, а для западноевропейского папы, прелата, епископа они были прямо адовым исчадием, которое подлежало истреблению”65. Обращает на себя внимание мягкость этих епитимий. Так, в патриаршей грамоте на основание Львовского братства 1586 г. предписывается за чародейство «епитимья 40 дней поклонов по 100 на день»66. Если бы издатель этой грамоты полагал, что колдовство действенно и может по-настоящему навредить человеку и даже погубить его жизнь и здоровье, или, что еще хуже, привести ко вселению беса в ни в чем не повинного человека – то епитимья должна была бы быть значительно строже и “как минимум” приравниваться к епитимье за убийство.
В Синодальную эпоху церковное и государственное отношение к верованиям в “порчу” становится более определенным.
Духовный Регламент обязывает епископов: “Спросит же епископ священства и прочих человек: Не делаются ли где суеверия? Не обретаются ли кликуши?67
Со ссылкой на Регламент Императрица Анна Иоанновна дала соответствующий указ Синоду: “Сего ноября 15 дня (1737 г.) в полученном Ея Императорскаго Величества за подписанием собственныя ея Императорскаго величества руки Святейшему Синоду в указе, сего же ноября 14 дня состоявшемся, объявлено: может-де памятно быть не токмо суду, но и прочим духовным и мирскаго чина подданным Ея Императорскаго Величества тщательным к твердому содержанию веры и закона Божия и догматом церковным людям, какия в прошедших летах явились в Российской Империи от некоторых незнающих совершенно закона и правил и истиннаго ко спасению души пути самовымышленныя к поколебанию и сумлительствам простого народа разные суеверия, между которыми находились инде кликуши; но все такие бездельные суеверцы тогда же, по взятии их к следствию, в тех противных закону и совести продерзостях признались и за то жестоко наказаны, и впредь того во всей Ея Императорскаго Величества Империи не токмо указами предецессоров Ея И. В. прилежно предостерегать и таких суеверцев, где б иногда кто явился, хватать и наказывать повелено... и каждому Архиерею в своей епархии тщательно наблюдать и смотреть о кликушах, чтоб оных до суеверных шалостей не допускать; и для лучшаго того смотрения указано епископам по всем городам учредить из духовнаго чина нарочных благочинных, которые б, сколь скоро где что в народе к суеверию подлежащее появилось, тотчас объявляли о том им”68.
13 мая 1773 г. последовал указ Синода о воспрещении духовенству петь молебны и читать слово Божие над кликушами и прочими порчеными людьми, о которых “не иное должно иметь рассуждение, как о прямом притворстве и обмане и суеверии”69
Ст. 937 “Уложения о наказаниях Российской Империи” гласила: “Так называемые кликуши, которые делают на кого-либо наветы, утверждая, что он причинил им зло будто бы посредством чародейства, подвергаются за сей злостный обман: заключению в тюрьме на время от 4-х до 8-ми месяцев”70. Эта норма закона не была вполне бездейственной. Так, в 1861 г. Екатеринославская уголовная палата признала священника Донцова виновным в распространении суеверных представлений о порче и кликушестве71.
Впрочем, не только некоторые представители духовенства продолжали рассказывать о порчах. Было бы странно, если бы это общенародное убеждение вовсе не просочилось на страницы церковных книг.
В требниках печатались молитвы, неотличимо похожие на заклинания. “Заклинаю вас червие, гусеницы, мыши, мухи, мравие Богом Отцом Безначальным и Сыном Его Собезначальным и Единосущным, и Духом Его Пресвятым. Заклинаю Вас вочеловечением единородного Сына Божия, еще страстию же Его спасительною...” (Чин бываемый на нивах или винограде или вертограде, аще случится вредитися от гадов или иных видов). Почему бы прямо и просто не обратиться к Творцу всяческих? Почему не сказать просто: “Господи, по беззакониям нашим и по воле Твоей святой нашли на нас сии бедствия, но не воздаждь нам по грехом и, аще возможно, минуй нас Твоей праведной и любящей карой”? Зачем еще обращаться в бездушным и примитивнейшим тварям, делая при этом вид, будто они разбираются в тонкостях церковного учения и знают, что такое “вочеловечение единородного Сына”?
Более того – это заклинание сопровождалось еще более странным: «Аще же преслушаете мене и преступите клятву, еюже заклинах вас, не имате ко мне смиренному и малейшему Трифону72, но к Богу Авраама и Исаака и Иакова, грядущему судити живым и мертвым. Тем же, якоже предрех вам, идите на дивыя горы, на безплодныя древа. Аще не послушаете мене, молити имам Человеколюбца Бога еже послати ангела Своего, иже над зверьми, и железом и свинцом свяжет вас и убиет, зане клятв и молитв мене “смиренного” отвергостеся Трифона; но и птицы, посылаемые моею молитвою, да снедят вас. Еще заклинаю вас великим именем, на камне написанном и не носившем, но разшедшемся, яко воск от лица огня, изыдите от мест наших” (Чин бываемый на нивах или винограде или вертограде, аще случится вредитися от гадов или иных видов. Заклинание св. мученика Трифона). Что это за “ангел иже над зверьми”? Почему ангел действует “железом и свинцом”? Зачем упоминать о никиих таинственно-неизреченных именах, если Христос уже открыл имя Божие человекам (см.: Ин. 17:6) и если уже нет иного спасительного имени под небесами, кроме имени Иисуса Христа (см.: Деян. 4:12)?
Откуда пришло это заклинание – неясно73. Его нет у старообрядцев и оно используется ими как предмет для нападок на никониан и их новизны74. Не было его и в “Большом требнике” киевского митрополита Петра Могилы (который вообще-то содержит – в отличие от современных чинопоследований – немалое число упоминаний о вреде от чародеев).75
Но в целом церковное богословие призывало относиться к вере в “порчу” как к суеверию. Я раскрыл несколько книг, дающих практические советы священникам76 – но нигде я не нашел упоминаний о “порче” и рекомендаций о том, как священник должен ее “снимать” и как он должен защищать свою паству от чародейств. В них говорится о том, как священник должен защищать своих прихожан от веры в действенность чародейства: “Бороться с русалками и языческими обрядами, если они не имеют безнравственного характера, малоплодоносное дело. Нужно бороться с предрассудками и суевериями наиболее жизненно вредными, особенно родящими вражду: сглаз, знахарские способы лечения”.77
Итак, народные представления действительно в центр религиозной жизни ставят борьбу “белой” и “черной” магий. А церковное богословие поступает совершенно недемократично и к голосу народа в этом вопросе все же не прислушивается.78 Почему?
Дело в том, что если принять эту народную веру всерьез, то придется приписать колдунам немалую силу. И тогда в сердце поселится страх. Тогда надо будет опасаться колдунов и бояться “порчи”.
А это станет полным забвением основной евангельской заповеди. На страницах Евангелий чаще всего из уст Спасителя и Божиих вестников мы слышим призыв: “Не бойтесь!” От благовестия Ангела Захарии, будущему отцу Иоанна Предтечи до пасхального явления Христа апостолам через все евангельское повествование проходит этот непрестанный клич: “Не бойтесь!” Но нынешние апокрифы насаждают страх и ужас: всего бойся! всего остерегайся! всюду порча и когти антихриста! Даже Причастие не защищает! Не препятствует колдунам даже то, что человек причащается Крови Господа. Колдунья сильнее: если захочет, то повредит частичке тела Христова. И наша послепричастная молитва – “пройди во уды моя” – на деле бессильна. Напрасно мы ежевечерне поем: “Иже крестом ограждаеми, врагу противляемся, не боящеся того коварства и ловительства...”. По уверению З. Ждановой, все же боимся. И как их не бояться, если даже святая бессильна защитить себя от колдунов, “которые обступали ее, а она от них болела”79 .
Что ж, попробуем более спокойно посмотреть на “порчу”. Это вопрос о том, каким может быть влияние языческой магии на жизнь христианина, который сам к этой магии не обращается и придерживается христианских принципов.
При рассмотрении любого духовно-богословского вопроса для православного христианина естественно обращаться прежде всего к Писанию, к слову Божию, затем к свидетельствам церковного предания.
Слова “порча” и “сглаз” отсутствуют в Библии. В греческом тексте Нового Завета встречаются слова и (в русском переводе “волхвование” и “волхв” [Деян. 8, 9; 8,11; 13, 6-8; Мф. 2,1,7,16]). Посмотрите эти места, и увидите, что из них никак не следует призыв “Бойтесь колдунов!”. Маги бессильны навредить чем-либо христианам.
Есть в новозаветном греческом языке слово, которое может быть переведено на славянский как “порча”80. Оно один раз встречается у апостола Павла (перечисление восемнадцати грехов, которые делают невозможным наследование Царства Небесного [Гал. 5:19-21]). И пять раз оно встречается в Откровении Иоанна Богослова.
Откр. 9:20-21: “Прочие же люди, не раскаялись в делах рук своих, так чтобы не поклоняться бесам и “идолам”. И не раскаялись они в убийствах своих, ни в чародействах своих, ни в блудодеянии своем, ни в воровстве своем”.
Откр. 21:8: “Боязливых же и неверных... и любодеев и чародеев, и идолослужителей и всех лжецов участь в озере, горящем огнем и серою”.
Откр. 22:15 говорит, что вне Града Божия будут “чародеи, и любодеи, и убийцы, и идолослужители, и всякий любящий и делающий неправду”.
Как видим, Писание упоминает о чародействе лишь как об одной из разновидностей тяжких грехов. Занятия чародейством – то, что вредит самому грешнику, но не то, что приносит беду тем, с кем этот несчастный грешник находится во вражде. Ничто в Писании не дает нам оснований считать, что колдовской грех соседа может повлиять на христианина.
Только Откр. (18, 23) предполагает, что от волшебства может быть вред другим. В этом стихе говорится о действии духа заблуждения и обмана, исходящем от Вавилона: “волшебством твоим введены в заблуждение все народы”. Однако вспомним, что слово лишь вторичным своим значением имеет “волшебство”. Первичное его значение – отравление, яд. Вавилон отравляет окружающие народы. Чем? Скажем ли на языке магии: мол, колдовскими чарами вавилонские колдуны подчиняют себе волю и умы окружающих людей? Скажем ли на современном жаргоне: Вавилон “зомбирует” их сознание? Или речь идет об отраве идеологической, о лжи, распространяемой из мировой столицы? Именно в последнем смысле понимает это место “Толковая Библия”: вина Вавилона “в волшебстве, то есть в его развращающей политике”81.
Слово “чародеи” есть в славянском переводе Писания (2Тим. 3:13): “Лукавии же человецы и чародее преуспеют на горшее, прельщающе и прельщаеми”. Русский текст говорит о “злых людях и обманщиках”. Греческое может означать и колдунов, и шарлатанов. Латинский перевод говорит о seductores – “соблазнителях”. Важно отметить, что как для апостола Павла, так и для его переводчиков опасность “чародеев” состоит не в том, что они “вредительствуют”, а в том, что они вводят в заблуждение, соблазняют, прельщают. Поэтому вполне обоснованно свт. Феофан поясняет, что под чародеями славянского перевода “должно разуметь не волхвов и магов, а лица, очаровывающие представлением лжи красною и увлекающие в след ее... Лукавии человецы и чародеи будет посему: лукавые и обольстительные проповедники лжи”82. “Чародейство” опасно не своим “колдовским” наполнением, а тем, что оно несет с собой обман и прельщение.
Так что нигде в апостольских текстах нет призывов бояться силы языческой магии. И даже на страницах Ветхого Завета мы не видим магической власти языческих жрецов над Израилем. Например, мы видим, что Сатана испросил у Бога дозволения коснуться болезнью и горем Иова, но мы не видим, чтобы он это сделал через посредство языческого жреца или колдуна.
В новозаветные же времена о всех “порчах”, “насланных болезнях” и “наговоренных продуктах” апостол Павел ясно сказал любителям “бабьих басен”: “Идол в мире ничто” (1Кор. 8:4). И тогда же он с сокрушением заметил: “Но не у всех такое знание”. Знают ли распространители современных сказаний о порчах, что во втором веке Климент Александрийский называл тайным апостольским преданием? Это было разрешение есть идоложертвенное (Строматы 4, 15). Апостольский Собор, чтобы не смущать христиан, обращающихся из иудаизма, постановил: воздерживаться от идоложертвенного (Деян. 15:29). Но для тех, кто понял суть Евангелия и избавился от еврейских привычек и языческих суеверий, апостол Павел сказал другое – “Мы имеем власть пить и есть”83. Если даже “идол ... ничто”, то зачем же верить, что будто бы через “наговоренные” иголку, воду, вещь или пищу в человека, не ведавшего ни сном ни духом об этих “наговорах”, может войти некая злая сила? Если даже в мире идол есть ничто, то зачем же приписывать ему какую-то значимость в Церкви?
Итак, Писание не дает оснований для того, чтобы жить под страхом “порчи”. В мире Библии немыслимы события, подобные следующему: “Одна женщина работала кладовщицей. И как-то одна сотрудница попросила ее подписать ей фиктивный документ, что учреждение якобы получило столько-то пищевого масла, а после этого масло потихоньку списать. Кладовщица была женщиной честной и на такой подлог не согласилась. Тогда сотрудница с угрозой ей сказала: “Ты у меня это масло всю жизнь будешь помнить”. После этого она сама или через чародеев навела колдовство84, порчу на кладовщицу и дочь ее. Кладовщица заболела эпилепсией. И как-то ранней зимой она пошла на реку, лед под ней проломился, и она утонула. Дочь ее тоже стали преследовать бесы, она перенесла в жизни много несчастий и наконец пришла к священнику на отчитку, чтобы избавиться от действия колдовства”. В этом мире нет Бога, но есть только бесы и их служители. И Бог столь бессилен, что не может избавить от колдовской мести человека, поступившего по совести и закону. И в таком мире жить поистине страшно.
Теперь обратимся к свидетельству Предания. Достовернейший голос Предания это вероучительные определения Вселенских Соборов. Но ни в догматических определениях Вселенских соборов, ни в изложениях веры и вероучительных книгах нашей Церкви, ни даже в катехизисах и “Законах Божиих” нигде в качестве части православного вероучения не именуется вера в “порчу” и в угрозу, устремляющуюся к нам со стороны языческих практиков.
Несомненно, что падшие духи могут входить в души и жизнь людей, сознательно к ним обращающихся. Несомненно, что христианин (крещеный человек), обратившийся к оккультному миру за каким-либо чудом, рискует получить “обслуживание по полной программе” вплоть до одержимости85. Спорен вопрос о границах влияния падших духов на жизнь нехристиан, если последние прямо к ним не взывают. Неясен вопрос о том, может ли один язычник магическим путем воздействовать на жизнь и здоровье другого язычника. Но если предположить, что по просьбе неких язычников падшие духи смогут контролировать жизнь и здоровье христианина, то встает вопрос от чего же нас защитил и спас Христос? Богатства и земной власти Своим ученикам Он не дал. И вот оказывается, что на частицу Его тела, на церковную частицу (даже на “божественную больную”) любая знахарка может наслать любую напасть... Утверждающие, что такая власть у язычников есть, просто хулят Христа.
Богословие наука практическая. Помимо теоретических выкладок, я предложу для пастыркого обсужения очень простой вопрос. В московском Музее искусства народов Востока открылась “школа магии”. Один из ее уроков описывается в газете “Мегаполис-экспресс” 86. По уверению оккультистки, некий “Учитель”, в Москве “исполняющий поручения своих зарубежных коллег”, “совершил надо мной обряд раскрещения”. Раскрещенная ученица, научившись оккультной практике, затем якобы смогла материализовать душу своего умершего мужа и даже зачала от него через два года после его смерти...
Предположим, что по прошествии времени эта “раскрещенная” ведьма решила покаяться и вернуться в Церковь. Должен ли священник крестить ее вторично? Священник должен проверить глубину ее покаяния да. Уяснить меру решительности ее отказа от ее колдовского прошлого да. Призвать ее к публичному отречению от сатаны и дел его да. Наложить епитимью да. Но должен ли священник перекрещивать ее? Перекрещивание означало бы, что сатана может налагать свою печать на человеческую душу с такой же силой, как и Спаситель, что он может изничтожить крещальный дар Бога человеку. Это означало бы признание того, что по влиянию на нашу жизнь Бог и диавол равномощны. Такое предположение было бы кощунством. И церковная традиция о подобных случаях говорит однозначно: как бы ни были велики грехи человека по крещении, но крещение не повторяется: “Верую во едино крещение во оставление грехов”. И это значит,что нет у сил тьмы власти до конца стереть печать Христову в душе человека.
Кроме того, вопрос здесь стоит и аскетически. К чему приковано наше зрение, что мы переживаем острее: могущество нашего врага или силу нашего Господа? Вера в “порчу” и боязнь ее есть именно привязанность взгляда ко злу. Но если в поле нашего зрения не Бог, значит, мы сами находимся в состоянии отпадения от Бога. И значит, тем беззащитнее мы пред стихиями падшего мира. Следовательно, чем более человек интересуется “порчей” и “сглазами”, чем больше боится их – тем и в самом деле он дальше от Бога и тем доступнее он для предметов своего страха. Поэтому не колдунов надо искать, а Бога, не на “порчу” озираться, а Бога взыскивать.
Поэтому в творениях святых учителей Церкви отсутствует тема “порчи” и противостояния ей. Христианин не должен обращаться к нецерковным религиозным практикам об этом Отцы предупреждают постоянно. Но если предположить, что язычество само может вторгаться в жизнь того христианина, который и не помышлял взывать к духам то что же остается от той свободы, которую, по торжественному уверению апостола Павла, даровал нам Христос?
Напомню, что свт. Василий Великий (Правила, пространно изложенные в вопросах и ответах, 55) среди причин болезни не отмечает “наведенную порчу” или вред, причиненный христианину колдуном-язычником (которых во времена свт. Василия было весьма много). И страшнее всех чудовищ, опаснее сонма бесов и всех бесноватых свт. Иоанн Златоуст полагает завистливого сребролюбца: “Я желал бы жить со множеством беснующихся, нежели с одним из страждущих такой болезнью (сребролюбием). Сребролюбцы считают врагом своим человека, не причинившего им никакого вреда, желают сделать рабом свободного и ввергают его в бесчисленные бедствия; напротив, беснующиеся ничего другого не делают, как только в самих себе питают болезнь. Первые ниспровергают множество домов, заставляют хулить имя Божие, являются заразой городов и всей вселенной; а мучимые бесами более достойны сожаления и слез... Представим себе человека, извергающего из очей своих огонь, черного, вместо рук имеющего на обоих плечах своих висящих драконов; представим у него такие уста, в которых вместо зубов вонзены острые мечи, а вместо языка находится источник, изливающий яд и испускающий смертоносное питие; представим, что чрево его пожирает более всякой печи, истребляет все ввергаемое, а ноги как бы крылатые и быстрее всякого пламени. Пусть лицо его будет составлено из собачьего и волчьего; пусть он не будет произносить ничего человеческого, но будет издавать из себя звуки нестройные, отвратительные и страшные; пусть даже в руках у него будет пламень. Может быть, вам представляется страшным сказанное мною; но я еще не изобразил его надлежащим образом. К сказанному надобно присовокупить и еще нечто: пусть он поражает встречающихся с ним, пожирает и терзает плоть их. Но сребролюбец гораздо и хуже и такого чудовища”87.
Сегодня на сребролюбцев (по-современному банкиров) навешивают церковные ордена 88, а народ пугают байками о “порчах”.
И всех, кто защищает “реализм” нынешних апокрифов, посвященных героической борьбе блаженных с “порчей”, я попрошу указать мне подобное понимание “духовной брани” в творениях свт. Василия Великого, св. Макария Великого, свт. Григория Богослова... И еще порекомендую прочитать отрезвляюще действующее Слово прп. Иоанна Дамаскина “О драконах и <привидениях” и подумать не относится ли и к ним предостережение св. отца: “Невежество вещь ненадежная”89.
Вслушаемся в наставления прп. Антония Великого, переданные свт. Афанасием Великим: “Где знамение крестное, там изнемогает чародейство, бездейственно волшебство” (Житие Антония, 78). “Демоны все делают, говорят, шумят, притворствуют, производят мятежи и смятения к обольщению неопытных, стучат, безумно смеются, свистят, а если кто не обращает на них внимания, плачут и проливают уже слезы, как побежденные... Не должно нам и бояться демонов, потому что они бессильны и не могут ничего более сделать, как только угрожать” (Там же, 26-27). “Диавол есть человекоубийца искони. Между тем мы живы еще, и даже ведем образ жизни, противный диаволу. Итак, явно, что демоны не имеют никакой силы” (Там же). “Чтобы не бояться нам демонов, надо рассудить и следующее. Если бы было у них могущество, то не приходили бы толпою, не производили бы мечтаний, не принимали бы на себя различных образов, когда строят козни; но достаточно было бы прийти только одному и делать, что может и хочет, тем более, что всякий имеющий власть не привидениями поражает, но немедленно пользуется властью, как хочет. Демоны же, не имея никакой силы, как бы забавляются на зрелище, меняя личины и стращая детей множеством привидений и призраком. Посему то наипаче и должно их презирать как бессильных” (Там же). “Даже над свиньями не имеет власти диавол. Ибо, как написано в Евангелии, демоны просили Господа, говоря: Повели нам ити в свиней. Если же не имеют власти над свиньями, тем паче не имеют над человеком, созданным по образу Божию” (Там же, 29). “Посему нам должно бояться только Бога, а демонов презирать и нимало не страшиться их” (Там же, 30).
От тех же страхов избавлял свою паству и свт. Иоанн Златоуст: “Бесы без Его позволения не смеют даже прикасаться и к свиньям... Что бесы ненавидят нас более, нежели бессловесных животных, это всякому известно. Следовательно, если они не пощадили свиней, но в одно мгновение всех их низвергли в бездну, то тем более сделали бы это с обдержимыми ими людьми, которых но и таскали и влачили по пустыни, если б провидение Божие, и при самом жестоком мучении, не обуздывало и не удерживало дальнейшего их стремления”90 .
А ведь именно во времена древних отцов язычество было гораздо более распространенным, чем сегодня. Настоящие языческие жрецы, а не самозваные “посвященные”, только что вышедшие из комсомола, жили на окраинах городов и в деревнях. Да и среди христиан было множество людей, которые принесли с собою в Церковь и опыт жизни в язычестве, и языческие предрассудки (все же от атеизма обратиться к истинной вере легче, чем от язычества). И в те времена люди бывали и маловерны, и двоеверны, и малодушны... Но что-то не слышно было в те века церковной проповеди на тему: “Бойтесь языческих жрецов и колдунов!”
Так кто же это отменил слова апостола Павла о ничтожестве идолов? Где это в Писании и в святоотеческом богословии говорится о том, что язычник может навести колдовскую “порчу” на православного, крещеного, церковного человека? Где в творениях древних Отцов предупреждения о том, что наговоренная нитка, иголка или вода могут навредить христианину? С каких это пор Промысл Божий и церковная благодать не защищают людей от колдовства? На каком основании утверждается, будто какая-то тварь может отлучить нас от любви Божией?
И зачем же искать магию там, где ее и близко нет? Зачем нагнетать психоз глубокомысленными рассуждениями в стиле: “Острие меча у памятника Победы в Киеве устремлено на восток, откуда пришла звезда Рождества, откуда при крещении принимают Святого Духа. Щит отгородил людей от мирного животворящего потока. Что принесла эта злая магия нашей православной земле?91”
Вот оно как: апостол утверждает, что даже ангельские силы не смогли бы нас отлучить от Христа, ни “другая какая тварь” (Рим. 8:39), а нынешние “духовные писатели” такую силу нашли...
Пусть мне покажут тексты, написанные святыми учителями Церкви, в которых утверждается, что колдун может навести порчу на христианина, да еще на постоянно причащающегося Святых Даров, да еще на священника. В нынешних апокрифах запросто повествуются байки вроде: “Село, где служил батюшка, сплошь из колдунов состоит, на Украине это обычное дело. Однажды о. Валерий заболел. Едва взглянув на него, старица сказала: “Тебе загнали девять колов. Три кола я с тебя сняла, шесть осталось, давай молиться”. За минувшую ночь ей стало хуже: она его боль на себя взяла. Чаще всего люди не подозревали, что их облегчение ношей ложится на матушку. Обнимет, поцелует казалось бы, благословляет, а она их хворь на себя берет”92.
Ничего подобного этому нет ни у прп. Исаака Сирина, ни у свт. Иоанна Златоуста, ни у свт. Феофана Затворника, ни у свт. Игнатия Брянчанинова нигде у святых богословов не встречал я рассказов о “порченых”93. Учась в семинарии, и в Академии, ни на одной из лекций я не слыхивал о подобной напасти. И если согласно “Житиям подвижников и подвижниц благочестия ХХ века” новые подвижницы только и заняты тем, что воюют с “порчей”, то почему же в церковных школах об этом не говорят ни слова? Почему практикумы по борьбе с “порчей” не были введены в семинариях в ту пору, когда чудотворили персонажи упоминаемых здесь книг и очерков, и куда же смотрел Учебный Комитет Московской Патриархии, возглавляемый тогда митрополитом Таллинским и Эстонским Алексием, нынешним Патриархом?
Из Предания я знаю другое: в святоотеческих творениях есть прямые предостережения против того, чтобы истолковывать несчастья и немощи свои и своих ближних предположениями о “порчах” и “сглазах”.
Свт. Иоанн Златоуст уговаривал не бояться иудействующих, вступая с ними в дискуссию: “Ближний, хотя и понегодует, не может однако же сделать тебе никакого вреда... Как негодные слуги, показывая детям страшные и смешные личины (сами-то по себе они не страшны, но только представляются такими для детского ума), возбуждают большой смех, так и иудеи пугают только слабых христиан своими личинами” (Против иудеев. 2, 8 и 1, 3). И о силе языческой “эзотерики” свт. Иоанн был не более высокого мнения: “Душа их исполнена множества примет. “Например, такой-то, говорят, первый встретился со мной, когда я выходил из дому непременно случится тысяча неприятностей для меня. Сегодня ненавистный слуга, подавая мне обувь, поднес наперед левую быть большим бедам и напастям. Сам я, выходя из дому, ступил за порог левой ногой и это предвещает несчастья. Когда же я вышел из дому, у меня правый глаз мигнул быть слезам...” Закричит ли осел или петух, чихнет ли кто, и, вообще, что бы ни случилось, все их тревожит, так что они точно скованы тысячами уз, точно находятся во мраке, во всем подозревают худое и гораздо больше порабощены, чем тысячи невольников. Но не будем мы такими, напротив, осмеявши все такие суеверия, будем считать для себя страшным один только грех и оскорбление Бога. Если все это пустяки, то и посмеемся над этим, равно как и над первым виновником этого – диаволом. Возблагодарим Бога и будем стараться, чтобы нам самим никогда не впасть в такое рабство, а если кто из наших друзей будет пленен, разорвем его узы, освободим его от этого несносного и постыдного заключения, сделаем его способным для восхождения к небу, выпрямим его опустившиеся крылья и научим его любомудрию касательно жизни и веры”94.
Свт. Серапион Владимирский возмущался тем, что его паства приписывала знахарям и колдунам слишком большие возможности: “Подумал я, что уже утвердились вы... Но вы еще языческих обычаев держитесь: в колдовство верите... Из книг каких или писаний вы слышали, будто от колдовства на земле наступает голод или что колдовством хлеба умножаются? Если же верите в это, зачем тогда пожигаете их (колдунов)? Молитесь вы колдунам и чтите их и жертвы приносите им пусть правят общиной, ниспустят дожди и тепло принесут, земле плодить повелят! Вот нынче три года хлеб не родится не только в Руси, но у католиков тоже колдуны ль так устроили? А не Бог ли правит Своим творением, как хочет, нас за грехи наказуя?.. Если Бог попустит, то бесы вершат, попускает же Бог лишь тем, кто боится их, а кто веру крепкую держит к Богу над тем чародеи не властны!”95
Сравним приведенную выше “страшилку о кладовщице” с суждением старца Анатолия Оптинского: “Что касается твоей детской боязни быть во власти диавола через какую-то колдунью, то этим ты только доказываешь, что понятия твои о христианине, о Боге, о дьяволе суть понятия деревенской бабы. Если в свиней не смели войти бесы без воли Иисуса Христа, как они войдут в людей?”96 “Вся эта мглистая сила ничего не значит и ничего не сделает. Она вас только как детей пугает. Свиньи целый легион не посмел коснуться; вас ли, Божиих послушниц, тронет?”97 Кладовщица, конечно, не монахиня. Но ведь и не свинья. Допустимо ли для христианина предположить, что Господь может оставить без Своего покрова честного человека, поступавшего по совести и по заповеди?
И отговорки типа: “Это действует только на недостойных христиан” здесь неприемлемы: ибо кого же можно назвать “достойным” христианином? Или мы признаем, что благодать крещения во Христа несмываема и до конца нестираема, или мы становимся на точку зрения протестантов и донатистов и считаем, что благодатность христианских Таинств целиком и полностью зависит от нашего “достоинства”.
Сам я человек весьма далекий от чистой христианской жизни. И при этом я явным образом неудобен тем оккультно-каббалистическим оппонентам, с которыми веду постоянную полемику. По тем схемам, что предлагаются в современных апокрифических брошюрках о “порче”, теософы, неозычники и каббалисты должны были бы проводить ночи в прицельном наведении “порчи” на меня, если из схем, которые предлагаются в современных апокрифических брошюрках о “порче”, теософы, неозычники и каббалисты должны были бы проводить ночи в прицельном наведении “порчи” на меня, а я не должен был бы прожить и недели после выхода первой моей книжки, критикующей оккультизм... В суд сектанты на меня подавали. С кулаками набрасывались. Толченое стекло в подаренные продукты какие-то мои “уважаемые оппоненты” подкладывали. Но вот “порчи” около себя я не примечал. Отсутствие “порчи” в моей жизни можно объяснить четырьмя причинами. Или со стороны сект не было попыток подействовать на меня на “астрально-духовном плане”. Или моя праведность такова, что делает меня неуязвимым для этих стрел. Или магия у них слабая. Или же сила церковных таинств такова, что она покрывает и мои грехи, и наветы вражии.
Первый вариант я не могу признать вполне объясняющим мое относительное благополучие. Во всяком случае от нескольких сект я слышал обещания “помолиться” о моем вразумлении и обращении в их веру. Второе предположение я могу отвергнуть и решительно, и вполне компетентно (ибо “грех мой предо мною есть выну” [Пс. 50, 5]). В третьем вопросе я некомпетентен. Но могу заметить, что, если эта магия не действует даже на меня чего же бояться ее остальным христианам?
Так что дело не в их силе и не в моей крепости. Дело в благости Божией. И конечно в молитвах тех православных священнослужителей и мирян, которые поминают меня в своих обращениях к Богу...98
Скажем иначе: бесы желают вселиться во всех людей? Да. Нужна ли им для этого помощь посторонних людей (чародеев)? Нет. Есть ли человек, которому кто-либо не желал зла? Нет. Следовательно, и в мире видимом, и в мире невидимом у каждого из нас достаточно недоброжелателей. Но если одержимых все же относительно немного, – значит, причина каждого конкретного случая одержимости не в зложелательстве соседа, а в неисповедимом Промысле Того, Кто знает, как вразумлять сотворенных Им людей и наказывать, как миловать и предостерегать... И, значит – к Нему и должны быть обращены наши надежды и наши страхи.
Нельзя забывать (особенно перед лицом наших недругов) великих слов апостола Павла: “Если Бог за нас, кто против нас?” (Рим. 8:31). И потому “страха же вашего не убоимся, ниже смутимся, яко с нами Бог”. На каждом водосвятном молебне Церковь возглашает прокимен: “Господь просвещение мое и Спаситель мой – кого убоюся?! Господь защититель живота моего – кого устрашуся?!” Странное дело, но именно на водосвятных молебнах полно тех людей, которые пришли на них из чувства страха: освященная вода им нужна как оберег от колдунов, наведших на них и страх, и “порчу”. Не благодатную помощь от Бога в собственной борьбе против собственных страстей ищут люди в святой воде, и не поддержку собственного усилия на пути к святости, но какую-то чисто внешнюю защиту от тех, кого они считают своими врагами (как правило, в колдовстве подозреваются родственники или соседи).
Так что вместо приходских сплетен лучше довериться трезвым голосам современных монастырских духовников, предупреждающих: “К разряду грехов против первой заповеди принадлежит волшебство, когда люди, оставив веру в силу Божию, верят тайным и большею частью злым силам тварей, в особенности злых духов, и стараются действовать ими. Таким образом, в грехе волшебства виновен и тот, кто верит в тайные силы тварей, и тот, кто сам действует этими силами”.
Все эти призывы: “Бойтесь колдунов”, “Бойтесь порчи” это еще и забвение заповеди Псалмопевца, обличавшего тех, кои “тамо убояшася страха, идеже не бе страх” (Пс. 13:5). Душу, которая болеет страхом перед колдунами, должно повязать советом свт. Тихона Задонского: “Сатана, дух злобы и враг мой, невидимый мне, но присутствием злых своих советов мне познаваемый, страшен; но без воли Божией, не токмо надо мной, человеком, но и над скотами и свиньями власти не имеет (Мф. 8:31), как и всяк человек, враждующий мне... Когда Бог попустит на мене беду уже ли я ее миную? Нападет она на мене, хотя бы я ее и боялся. Когда не хощет Он попустить, то, хотя вси диаволи и вси злые люди и весь мир восстанут, ничто мне не сделают. Понеже Он един сильнейший всех, отвратит злая врагам моим. Огнь не пожжет, меч не посечет, вода не потопит, земля не пожрет без Бога: яко все, как творение без повеления Творца своего ничего не сделает. Почто убо мне всего бояться, что есть кроме Бога? Убоимся убо, братие, единого Бога, да ничего и никого не убоимся... Бог все, и кроме Бога все ничто: и злоба всех диаволов и злых людей ничто. Окаянен и беден, кто не боится Господа и Бога, ибо тот всего боится”99.
Эти недолжные страхи и порождает апокрифическая литература. Не колдуны, а грехи привлекают к нам бесов. Поэтому не колдунов, а грехов надо бояться. Ни колдунов, ни бесов не надо бояться. Страх перед “порчей” есть уже первый шаг к тому искушению, которое в аскетической литературе именуется “бесовские страхования”. В житийной литературе (вспомним опять Житие прп. Антония Великого) нередко описываются устрашающие видения недоброй силы. Если человек примет их всерьез и испугается значит, тем самым видение страха из его ума вытеснило память о Боге, Который силен любую нежить вернуть в ее изначальное небытие. А если из ума выкрадена память о Боге, то он уже гораздо более доступен для влияний и внушений. Тварь встала на место Творца. Тварь, пусть даже не прельстительно-вожделенная, а отвратительно-пугающая, заслонила собою Небо.
В течение всей своей жизни христианин должен уделять всей темной армии не более внимания, чем в первый день своей христианской жизни: не бояться их, а “плевать” в них. Заметил что-то недоброе – “плюнул”, и тут же, оборотясь, кричи ко Спасителю: “Сочетаваюся Тебе, Христе!”
Если же человек большее внимание уделяет своим оппонентам, то, как ни странно, он становится не более защищен, а более уязвим. Вера в колдовство приносит тот вред, что “когда над человеком беда случится, он не переносит ее с терпением, а на других злобствует. Кто много думает о колдовстве, тот и вправду от своей думы при попущении Божием беду может получить. Поверит человек, что на него колдун болезнь наслал, начнет беспокоиться, скучать и заболеет. Для истинного христианина не страшны наговоры и порчи, потому что не дано от Бога власти колдунам и ворожеям. Нужно во всем предаваться в волю Божию, без повеления Коего бесы не смели и в свиней внити, а не бояться колдунов” (прп. Макарий Оптинский)100.
Итак, вера в “порчу” приводит к тому, что человек не видит своих грехов (ставших причиной его злоключений), но впадает в грех осуждения других людей. Татьяна Горичева приводит диалог своего духовного отца архим. Иоанна (Крестьянкина) с некоей паломницей: “Вчера слышала, как старец говорил с одной женщиной. Она стала жаловаться, что какая-то другая паломница все хочет ее околдовать. Наш старец слушал-слушал, да и говорит: “Я 70 лет живу на свете, и ни одного плохого человека, кроме себя самого, не встречал, а ты мне про колдуний говоришь”101. И другой пастырь советует то же: “Когда человек уверен, что его уже “сглазили”, “испортили” или “прокляли”, когда его не покидает мысль, что кто-то из людей причинил ему зло, и он хочет найти этого носителя зла, такому человеку важно понять, что зло ему причинил не человек, а диавол (попущением Божиим). Что делать? Стать членом Христовой Церкви, прекратить поиски “врага” среди людей, внимательнее присмотреться к своей жизни”102. “Вы истинную веру смешали с суеверием, верите всяким силам, предчувствиям, гаданиям, колдовству. Это все наследие нашего языческого прошлого. Прошло уже тысяча лет после крещения Руси. А вы никак не можете отложить суеверия и быть действительно православными христианами”, – проповедовал архим. Иоанн103.
И именно эти увещания находятся в церковной традиции. И прежде было замечено, что люди, верящие в “порчу”, “утверждают, что их испортил такой-то или такая-то, не понимая того, что такою хитростию враг поддерживает свое над больными обладание, скрываясь под кровом питаемой в помыслах больных злобы и самооправдания.Страждущий от бесов человек должен внимательно рассмотреть себя, припомнить все грехи, совершенные им от семилетнего возраста, и сознать в особенности тот грех, в котором заключается причина болезни. Потом он должен все эти грехи искренне исповедать пред священником, примириться с ближниими, оставить всякую против них злобу, и положить твердое намерение и начало не обращаться вновь на старые грехи, и, наконец, с сокрушением приступить к принятию Святых Христовых Таин”104.
Лечиться от страха перед “порчей” прп. Иларион Оптинский советует так: “Много приводили к старцу страдающих нервными и душевными болезнями, которых обычно называют порчеными. Старец находил, что причиною подобных болезней бывают часто непримиримая вражда, раздоры семейные и тяжкие нераскаянные грехи. Старец указывал больным не мнимую, а действительно найденную им причину их болезни и приводил к сознанию, раскаянию и сокрушению о своих грехах. Если больные указывали на кого-либо как на причину своей болезни, что часто бывало с нервными больными, то о. Иларион советовал тогда испросить у того лица прощения, если оно живо, а если скончалось, то примириться с ним, отслужить на его могиле панихиду о его упокоении и дома за него молиться, принести покаяние, принять епитемию и положить начало добродетельной жизни”105.
Совсем иной рецепт “лечения” от “порчи” предлагает книжка “Сказание о житии блаженной старицы Матроны”: “Одну больную привезли, порченая была. Матрона ей рукой по голове водит, другой рукой крестит, а сама читает. Больную вырвало в таз враг вышел, ящерица с рожками, и кружит по тазу. Мать плеснула в таз кипятку ящерица сдохла, она ее в туалет спустила. А Матрона потом сказала: Надо было ее посадить в баночку и закрыть крышечкой ведьма бы сама и пришла106. “И вот пришла Прасковья, жалуется на здоровье, по всему телу и внутри какой-то кусок ходит кругом, шевелится по всему телу. Ей Матрона говорит: Завтра утром в церковь пойдешь причастишься там. После Причастия должна быть у тебя рвота, а ты не пожалей покрышку-то на голове, и прямо в нее, а после этого вместе с платком бросишь в печку. Прасковья все это сделала, вышел кусок кровяной “запеченный” и бросила в огонь. И, когда горело, из трубы шел столб черного дыма, высоко-высоко шел. И Прасковья выздоровела, и после этого Матронушка ей сказала: Ты будешь лечить людей. Она была крупная, здоровая женщина. Вывихи выправляла даже скотине. Вправляя вывихи, переломы, грыжи людям и животным. Шли к ней с зубами, с нарывами, со всеми болячками. Она исцеляла”107. Матушка говорила: Психических заболеваний нет, есть духовные, одержимые разными духами злобы... Бесы проникают в человека с воздухом при дыхании, живут в крови. Часто после приема святой воды бывают рвоты, так Матушка говорила: Это хорошо, они с рвотой выходят108. Странно, что настойчивые советы “блевать” после принятия Святыни издателям не показались кощунственными.
Впрочем, в житийной литературе (даже той, что вошла в Четьи Минеи) встречаются рассказы об успешных действиях колдунов против христиан (то есть о “порче”). Но не есть ли это тот случай, о котором говорил митрополит Платон: “В повестех церковных зело много басней, небылиц и безместностей»? Что сказалось в этих житийных эпизодах (например, в Житии прп. Макария Египетского повествуется о том, как колдун превратил некую христианку в лошадь, а в Житии свт. Киприана о том, как он сам, в бытность свою колдуном, превращался в птицу)? Эти эпизоды написаны в соответствии с учением Церкви или навеяны народным восприятием “духовной брани”? Вновь повторю: в церковно-учительной литературе, в творениях святых богословов такое понимание “духовной брани” отсутствует. Не было у подвижников благочестия веры в то, что колдун на кого хочет, на того и нашлет свою “порчу” и во что хочет, в то и превратится.
Сегодня некоторые православные писатели (правда, не могу сказать, что по делу) упоминают библейский стих о том, что “создал Бог зверей земных по роду их” (Быт. 1:25), как аргумент для полемики с теорией эволюции и развития животных видов. Но если в этом стихе видеть отрицание того, что из одного животного может появиться другое то не тем ли резче этот стих отвергает возможность “перевоплощения” человека в лошадь или птицу? Так что у меня вопрос к духовным академиям и к Синодальной богословской комиссии: обязан ли православный христианин, почитающий жития святых как одно из свидетельств церковного предания, верить во все, что в них написано в том числе и в оборотней? Если обязан, – то не дополнить ли Символ веры соответствующей формулировкой? “Верую в оборотней, в сглазы, в суккубов и инкубов...”
Очень многое в нашу церковную жизнь приходит минуя цензуру богословского разума. Приходит, обживается. И спустя несколько поколений уже начинает казаться частью Предания (скажем, убеждение в том, что нельзя есть арбуз в день усекновения главы Иоанна Предтечи, или уверенность в том, что страшный грех – передавать свечку через левое плечо). Здоровое чувство церковного консерватизма требует найти духовный смысл и оправдание любой подробности церковного быта. И уже не от своего опыта, а под давлением некоего “авторитета” человек говорит: “Да, пожалуй, раз это встречается в церковных рассказах, то в этом есть смысл...” Именно такая интонация все же мелькает у двух оптинских подвижников, когда они касаются темы народной веры в “порчу”. Они ссылаются на то, что им представляется частью подлинного церковного предания. Так, прп. Амвросий Оптинский пишет: “От очес призора, от ревности и зависти и от невидимых духов молится священник избавить родительницу и новорожденного. Значит, сомневаться в дурном глазе нельзя”109. А прп. Макарий Оптинский свое согласие с существованием порчи обосновывает ссылкой на три житийных рассказа110.
Но у агиографической литературы долгая и сложная история. Нельзя просто так ссылаться на жития (в тех случая, когда они говорят о вещах, не подтверждаемых Писанием и учением древних отцов), не задаваясь вопросом о том – когда и кем было написано это житие, какие оно имеет варианты, когда и кем оно правилось... То же можно сказать и о чинопоследованиях наших треб и служб.
Когда и кто составил именно тот вариант молитвы “В первый день внегда родити отроча”, на который ссылается прп. Амвросий? В “Требнике” митр. Петра Могилы, изданном Киево-Печерским монастырем в 1646 г., это прошение читается так: “Ей, Господи, от недуга и язвы, от рвения и зависти и от очеснаго негодования...” Имеет ли отношение это “очесное негодование” именно к магии, или же это просто синоним зависти?
По поводу перевода этого неясного места из “Требника” А. Г. Дунаев подготовил справку, которую уместно здесь привести:
“Для выяснения богословской и филологической значимости аргумента оптинского старца, ссылающегося на Требник в доказательство существования “порчи” и влияния ее на христиан, необходимо обратиться к оригинальному греческому тексту. Он гласит: “.... Слово имеет два значения: первое “волшебство”, второе – “зависть” (A Greek-English Lexicon, compiled by H.G.Liddell and R.Scott, revised... by H.S.Jones... with a Supplement. 1968, Oxford, impression 1994, s.v., p.310), которые были тесно связаны между собой. Например, в третьей книге романа Гелиодора “Эфиопика” сглаз объясняется передачей зависти по воздуху. В словаре G.W.H.Lampe’а (A Patristic Greek Lexicon. Oxford, 1961, impression 1995, s.v., p.293) – самом авторитетном лексиконе для перевода греческих отцов – засвидетельствованы эти же значения, только “сглаз”, “волшебство” (evil eye, bewitchment) встречается гораздо реже – приведен лишь один пример (у Евсевия Александрийского, 7-я гомилия, PG 86, col. 356 B). Можно даже сказать, что значение “волшебство”, засвидетельствованное у Евсевия (да и то надо еще посмотреть, в каком контексте), чрезвычайно редко у святых отцов (и, значит, вообще не встречается в том смысле, который позволял бы говорить о каком-то сглазе против христиан). Просмотрев множество святоотеческих текстов (около ста пятидесяти – вместе с контекстами!) по компьютерной версии Thesaurus linguae graecae (1993, CD ROM), я не нашел ни одного примера употребления этого слова христианскими авторами в смысле “волшебство” (за исключением приведенного ниже). У всех святых отцов слово встречается в подавляющем большинстве случаев вместе со словом(зависть) и т.п., являясь его почти полным синонимом (у Игнатия Богоносца, Епифания Кипрского, Василия Великого, Иоанна Златоуста, Палладия, Романа Сладкопевца, Иоанна Дамаскина и т.д.), однако без добавления “очес”.
Единственный пример, привлекший мое внимание, – надгробная речь св. Григория Нисского на кончину епископа Мелетия (Oratio funebris in Meletium episcopum, ed. A.Spira, Gregorii Nysseni opera, vol. 9.1. Leiden: Brill, 1967, pag. 447). Перевожу: “Жаль мне тебя, церковь! К тебе обращаюсь я, Антиохия [букв. град Антиоха]. Жалею я о твоей столь внезапной перемене. Како обезобразилась красота? Како украдено украшение? Како внезапно опал цветок? Поистине “изсше трава и цвет отпаде” (Ис. 40:7). Какой глаз лукавый, какая зависть злая [или: какой дурной глаз, какое злое волшебство] произвели нашествие [глагол значит “принимать участие в священной процессии” (о вакхических или египетских мистериях), откуда более общие значения] на ту церковь? Как все изменилось! Иссяк источник, высохла река”. Ясное дело, св. Григорий в традициях греческой риторики создает картину горя Антиохии, потерявшей архипастыря. “Дурной глаз” – в ряду кораблекрушения и проч. Тем самым расхожее выражение, связанное по своему происхождению с языческим волшебством (глагол подчеркивает эту аллюзию), превращается просто в литературный прием (естественно, св. Григорий не связывал смерть епископа с “сглазом”!). Ведь и в русском языке “положил глаз” означает иногда просто “позавидовал”.
Теперь обращаемся к анализу Требника. “Призор” стоит сразу после “зависти”. Эта позиция чрезвычайно напоминает большинство святоотеческих контекстов (см. выше) и дает довольно веский аргумент, чтобы понимать и второе словосочетание как синонимичную замену. С другой стороны, вроде бы мешаются “глаза”. Приведенное место из Григория Нисского, как кажется, подчеркивает, что интересующее нас слово может принимать свое первое значение “сглаз”, если соединено с “очесами”. Однако это же место из гомилии св. Григория доказывает и то, что выражение может иметь фигуральный смысл.
Таким образом, трудное место из Требника мы можем с полным правом переводить двояко. Если учесть обычный святоотеческий контекст, то понимание будет следующим: “и от завистливых глаз”, или “от завидующих очес”, или (букв.) “и от зависти глаз”. С такой интерпретацией совпадает и специальное толкование разбираемого выражения в болгарском Требнике (на это обратил мое внимание протоиерей Валентин Асмус) – а именно в плане “психологическом”, а не “мистическом”. Именно так переводит это место и Петр Могила (“негодование”, хотя можно было бы выразиться точнее и удачнее).
Пример другого перевода, опирающегося не на предшествующую “зависть”, а на “очеса”, – толкование прот. Григорием Дьяченко (Полный церковно-славянский словарь. – М., 1993, с. 495–496) этого места из Требника: “порча от глаз, очарование”. Такой перевод мне вовсе не представляется единственно возможным (сам же Дьяченко говорит далее, что это слово вообще может иметь и другое значение – “призрение”, т.е. “смотрение”, также “зависть” или “ненависть”), хотя, положа руку на сердце, такое толкование представляется более естественным. Правда, лишним аргументом против такой интерпретации может служить то, что народное поверье говорит несравнимо чаще (если только я не ошибаюсь, ибо не специалист по фольклору) о “сглазе” младенца, нежели матери.
Однако если Дьяченко и прав, то отец Андрей Кураев совершенно справедливо пишет о невыясненности истории многих текстов Требника. Петр Могила брал их из разных источников. В специальных исследованиях перечисляются три: а) греческие, б) латинские и в) неизвестного происхождения (народные в обработке Петра Могилы либо составленные им самим). Но прекрасно известно, что первые печатные греческие книги издавались на Западе. Допускаю (но вовсе не уверен), что эта молитва могла проникнуть в первопечатные греческие требники из каких-то латинских источников. По поводу же латинских средневековых “заклинательных молитв” (одна из черт их – подробнейшее перечисление частей тела) уже давно существует научная (хотя, наверное, и не без конфессиональной заинтересованности) литература, вскрывающая народно-языческие корни подобных “молитв” (об этом можно прочесть в главе “Народная магия и церковный ритуал” в книге А.Я. Гуревича “Средневековый мир и культура безмолвствующего большинства”. – М., 1990, особенно сс. 294 и далее, 298 и далее, 302, где указано и соответствующее немецкое двухтомное исследование: Franz A. Die kirchlichen Benediktionen im Mittelalter. Bde 1–2. Graz, 1960). Кроме того, известны и другие сомнительные выражения в Требнике (не случайно именно из него А.Ф. Лосев в “Диалектике мифа” приводит пример “развертывания мифа из первичного магического имени” – см.: Лосев А.Ф. Миф. Число. Сущность. М., 1994, с.197). Например, в последней части молитвы Трифону об избавлении полей от всякой живности есть место, исключенное Петром Могилой (или известное ему в кратком варианте), но имеющееся в старых греческих печатных изданиях, как я имел случай убедиться собственными глазами. Этот пассаж о “неведомом имени” переиздается в наших требниках и, к слову сказать, до сих пор инкриминируется православным старообрядцами (так что я допускаю, что в славянских рукописях и у старообрядцев мог сохраниться более древний вариант). Впрочем, все это не более чем догадки, пока не проведена соответствующая текстологическая работа над греческими и славянскими рукописями и нет критических изданий церковных текстов (на тему отсутствия сколько-нибудь существенного “любопытства” в русской и греческой науке к истории священных и богослужебных текстов можно было бы написать целую книгу). Посему я предпочитаю не брать греха на душу, если есть иная возможность, и остановиться на предложенном переводе и толковании Могилы/болгарского Требника как согласном со словоупотреблением святых отцов. По-моему, все же можно говорить решительнее о “зависти”, что позволяют как семантика греческого и славянского слов, так и святоотеческий контекст”.
И даже если считать “очеса призора” “дурным глазом”, а в “дурном глазе” видеть колдовство то ведь молитва-то читается над матерью и младенцем, который еще не крещен. И в молитвах крещения и в последующих об этой опасности уже и речи не идет. Молитва первого дня говорит о том злоключении, которое может подстерегать некрещеного человека. Но можно ли опасения дохристианского мира переносить в мир крещеный?
Наконец, после прочтения такой молитвы уже как-то и негоже опасаться того самого, от чего молитва просит избавить. Ибо такое опасение означало бы прежде всего неискренность молитвы и неверие в силу Божию, в готовность Божией любви защитить младенчика и его мать от злых сил. Как верно заметил оптинский старец Иларион, колдунов “боятся малодушные”111.
Взрослый человек может сознательно встать на путь тех грехов, от которых вроде бы просит себя избавить. Господь может попустить человеку беды (об избавлении от которых он молится) для его же, человека, вразумления или наказания. Но младенца-то не вразумишь и не накажешь, и грешить младенец не может. Так что малыша Церковь просто вверяет воле Божией, покрову благодати, и просит защитить его.
Вновь скажу: пока малыш находится в некрещеном, “языческом” состоянии, с ним могут случиться вещи, обычные в языческом мире. Но крещение есть та грань, за которой он обретает защиту.
И я убежден, что за этой гранью (если человек сам сознательно не обращается к язычеству) не может язычник-сосед повлиять на духовную жизнь и здоровье христианина. Через предмет, который сам принимающий его не считает идольским, языческим и магическим, не может темная сила вселиться в христианина. На этот счет есть ясное обетование Спасителя: “Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: ... будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им” (Мк. 16 18). Да хоть весь ад упросит колдун воздействовать на нас через подсунутую нам иголочку 112 – “нет нам дороги унывать”. Да хоть все ведьмы подлунного мира будут колдовать над подаренной нам бутылочкой с водой или над блинчиком, поставленным на панихидный столик, для частицы Тела Христова, каковой является каждый крещеный христианин, нет в том ничего “смертоносного»113.
Но почему-то эта радостная защищенность христианина умаляется сегодняшней церковной литературой и особенно околоцерковными пересудами. Они стали слишком много приписывать могуществу темных сил, умаляя силу Божию и Промысл Творца. Если в святоотеческой литературе под “печатью антихриста” понималось сознательно-вольное поклонение ему (“Волею ли приходишь ко мне?” “Да, волею!”114), то теперь стали модны разговоры о том, что эту печать можно принять как-то совсем незаметно, чуть ли не просто зайдя в магазин и купив пакет сока со штрих-кодом. И, не желая отречься от Христа, – ты вдруг его утратишь в результате какого-то постороннего прикосновения к тебе или к твоей пище...115
В этом магическом материализме не отношение человека к скверне рождает грех, а сам “заговоренный” предмет оказывается и скверной, и излучателем, радиирующим грех вокруг себя и чуть ли не навязывающим его всем проходящим. Но нет в Писании призывов: “Бойтесь идолов!” Есть призывы: “Бойтесь поклоняться идолам!” Бойтесь раскрывать свое сознание языческим практикам и падшим духам.
У отцов есть ясный совет: бояться христианину нужно лишь двух вещей Бога и греха 116. Но в современных апокрифах открывается еще один источник страха: “В этой жизни бойтесь колдунов и колдовства”117. “Приносили и заведомо испорченные колдунами наговоренные продукты. Случалось, съешь что-нибудь из принесенного без матушкиного благословения и не знаешь, куда после этого деваться от боли в животе так и крутит! Но стоило лишь испить матушкиной водицы и растереться ее маслицем, как все сразу проходило. Поэтому она и старалась предупредить: “Истопи молочко, что принесла эта женщина. Если оно не порчено, то крови не будет, а если порчено, внизу будет кровь118. “О чем же рассказывает Царица Небесная схимонахине Макарии? Когда-то Она ее наставляет: Кто тебя не слушает, ты с тем не разговаривай. Тебе, матушка, нельзя “темных” людей брать в дом, они на тебя темноту наведут 119. Портят того, говорила схимонахиня, кто им мешает. Вот я мешаю колдунам, они меня и портят. Я век буду страдать. Я же на кресте, у Господа Бога крест такой никто не несет120 .
Странно, что к этим страхам с сочувствием относятся люди, которые вроде бы наизусть должны знать 90-й Псалом. Может, из-за того, что в церковном обиходе он читается на церковно-славянском языке, от слушающих и читающих его ускользает категорическое утверждение: “Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: “прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!” Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы; перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен... Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень... Ибо ты сказал: “Господь упование мое”; Всевышнего избрал ты прибежищем твоим; не приключится тебе зло, и язва не приблизится к жилищу твоему... на аспида и василиска наступишь; попирать будешь льва и дракона” (Пс. 90:1-13).
Как видим, не человек защищает себя от “ужасов в ночи”, разбрызгивая вокруг святую воду и развешивая повсюду талисманы. Господь хранит того, кто полагает в Нем свою надежду. И сам этот псалом никого и ни от чего не защитит. Защита не в том, чтобы носить его в кармане, привязать к притолоке или обвязать вокруг талии121. Не псалом защищает, но Господь если человек верит в Бога как в Господа (то есть в то, что воля именно Божия, а не колдовская определяет ход событий в его жизни и господствует над нею), в Его защиту, в Его могущество (а не в могущество пояска, бумажки или своей молитвы-заклинания). Каково условие того, что Господь дает такую защиту? Просто вера человека в нее. “Ибо ты сказал: Господь упование мое”. И этого обращения сердца к Богу достаточно для защиты. Дальнейшее определяется только волей двух: волей Бога и волей человека (не отречется ли он от Завета, обернувшись в сторону язычества?). Желания же всех остальных: врагов, колдунов, язычников, бесов здесь уже бессильны.
Так что приходится заметить, что увлеченность современных приходских пересудов и апокрифических изданий темой “порчи” есть серьезное нарушение норм христианской жизни и веры. Это забвение Бога, который спасает не только от “порчи”, но и от малодушия (Избавь “мя от малодушия и от бури» Пс. 54, 9, церковно-славянский перевод). Те малые упоминания о “порче”, которые были в церковной традиции, все же не дают основания говорить об этом феномене с такой частотой, убежденностью и экзальтацией, как это имеет место в книгах типа “Сказание о житии блаженной старицы Матроны” или “Богом данная”. Если во всем корпусе святоотеческих, находим лишь два, причем позднейших, кратких упоминания о “порче” (да и то в частных письмах отцов, а не в публичных проповедях) почему же сегодня целые книги посвящаются этой теме? В наследии святых отцов, за два тысячелетия составивших огромную библиотеку, лишь одна страничка посвящена этой теме. Святоотеческие тексты, призывающие не бояться колдунов и не придавать значения языческим игрищам, являются более древними, более авторитетными; наконец, они просто многочисленнее. Так почему же сегодня проповедь о “порче” разрастается подобно флюсу?
Проповедники “порчи” не осознают, что они провоцируют семейные и человеческие раздоры, внутриприходские конфликты (“всю-то благодать колдуны из нашего храма унесли!”). Они способствуют росту авторитета магии. Поверивших этим книжкам человек, прежде религиозно равнодушный, скажет: “Раз уж христиане магию признают и ее боятся, – значит, и в самом деле там что-то есть”. Не учитывают они и еще одного следствия своей проповеди. Ведь среди читателей этих брошюрок немало женщин с весьма неустойчивой психикой – и если они всерьез поверят в наведенную “порчу”, то их психическое здоровье окажется разрушенным. Как об этом писал акад. В. М. Бехтерев: “При существовании религиозного внушения о возможности “порчи”, достаточно для предрасположенной личности уже самого незначительного повода, чтобы развилась болезнь. Если такая личность случайно взяла из рук подозреваемого в колдовстве лица какую-либо вещь или поела его хлеба, выпила воды или квасу из его рук или даже просто встретилась с ним по дороге, – всего этого уже достаточно, чтобы болезнь развилась в полной степени” 122.
Но ни предостережения ученых, ни авторитет общецерковного предания ничего не значат для составителей апокрифов. Дело в том, что в апокрифических рассказах сквозит явное желание найти некую “неофициальную” духовность. Мало святынь в Москве? И не к мощам князя Даниила, не к Владимирской иконе, не к Иверской, не к кремлевским святителям, не к преподобному Сергию в Лавру надо ехать с молитвой, а на могилку к Матроне? Троицкая братия сетует, что в последние годы заметно меньше стало приезжать паломников к преподобному в дни его памяти... Не потому ли, в частности, что люди наслушались “духовных советов” вроде Пелагииных: “Есть такие люди, которые мечтают: Загорск! Загорск! А что – Загорск! Там колдунов полно. Где святыня, там и нечистая сила слетается! Кого там просто соблазняют, а кого и портят! Вот вам и Загорск!.. Потом Полюшка еще рассказывала, что в Москве в Елоховском соборе служил такой-то священник, а ведь он колдун был! Так она его при всех обличила!”123.
Здесь мы видим, как почитание неканонических святынек вполне сознательно и систематично подрывает доверие к святыням древнейшим. Чаще же это делается менее осознанно, но итог выходит таким же: в сознании многих людей, воспитанных на книжках и рассказах вроде тех, что послужили предметом для этой главы, Причастие, исповедь и крещенская церковно-освященная вода не приносят столько пользы, как самосвятски наговоренная водица.
И Причастию найдены заменители. Вот как эта суррогатная обрядность выглядит по книге Анны Ильинской: “Старец Феодосий привез чудесную воду из Иерусалима и благословлял ее пить духовным чадам. Это вода с Животворящего Креста, на котором Сам Спаситель был распят, приговоривал он, кто эту водичку пьет, в ад не годится124 Итак, не литургический Хлеб Жизни спасает человека, а водичка старца Феодосия. Более того не любовь Божия, не литургия, а кусочек коры мамврийского дуба оказывается хранителем Вселенной: “У Антонины Порфирьевны хранился крест из древа Мамврийского дуба с частицей Животворящего Креста... Батюшкины святыньки опора миру, гибнущему в беззакониях”125. И опора эта находится только в Минеральных Водах...
Таинство Исповеди также обретает совершенно новое толкование, и – как это характерно для язычества – оно сводится к некоей магической “технологии”: “Царица Небесная учила меня: Когда идешь на исповедь, покупай свечку. Общая исповедь будет. Когда идешь на разрешение грехов к батюшке, то свечу положи. На этой свече сгорают грехи. Ты ведь не знаешь – может, свеча пойдет в алтарь. А люди свечи покупают на исповедь. Или ставят раньше. А когда подходят на разрешение грехов, то свеча уже сгорела. На чем же грехи будут сгорать? Так они и остаются126.
Еще более яркий пример подмены церковных Таинств самодельными святыньками обретается в книге о Матроне: “Однажды приходит Верочка к Матушке, а та сидит с поднятыми руками. Верочка спрашивает: Что с вами? А Матушка говорит: Вот, смотри, что нам с Митрофаном сделала хозяйка дома, и показывает под обеими руками чирьи. Потом подозвала блаженного Митрофания и сказала: Покажи, что у тебя! Он сдвинул брюки, а там кила 127 опухоль с большой графин. Матушка говорит Верочке: Спаси нас, скорее поезжай на Немецкое кладбище и слей нам водички с креста Господня (на этом кладбище стоял чудотворный образ Спасителя бронзовая статуя с крестом в руке). Статуя находилась в центре кладбища, перед кирхой. Обратно Верочка вернулась уже поздно. Матушка говорит: Скорее, скорее мочите тряпочки и прикладывайте к нарывам мне и Митрофану128. Что ж, интересный пример экуменизма...
Для меня же печальнее всего то, что даже в случае церковной канонизации Матроны я вряд ли смогу искренне ей молиться. Просто потому, что при упоминании этого имени у меня перед глазами так и будет стоять эта картинка: баба, демонстрирующая чирьи под мышкой, а рядом мужик, показывающий “килу”129... И не моя вина будет в этом, а вина издателей такого рода текстов130.
Но более всего в этой книжечке меня покоробил апокриф о св. Иоанне Кронштадтском. “Накануне войны или в начале войны, чекисты захотели вскрыть гробницу о. Иоанна. Едва чекист “прыгнул вниз на край гробницы, батюшка встал во весь рост в лиловато-голубой ризе в полном облачении, как был похоронен, вытянул правую руку и внятно, грозно сказал: “Нечестивцы! Потоплю город кровью и уморю голодом!” и упал. Тот, кто прыгнул, был мертв, а эти двое тряслись от ужаса”131. Нечестивцы составители и распространители подобных хул на святого! Как же вам не стыдно на совесть о. Иоанна навешивать сотни тысяч уморенных в блокаде и погибших на фронте?! Где ваши христианские убеждения? Неужели они совсем отмерли от увлечений “порчами”?! Да разве за осквернение своей могилы святой будет мстить миллионам безвинных людей?!
В замечательной книге С. Фуделя “У стен Церкви” рассказывается о похожем случае. Один монах, тяжело потрясенный кощунственным вскрытием мощей прп. Сергия Радонежского большевиками, дерзновенно вопросил преподобного: “Отче Сергие! Как же ты допустил такое глумление над твоими честными мощами?” И в ответ услышал: “Я захотел пострадать вместе с моим народом. Распята Россия, и я хочу предать мое тело на поругание и сострастие с нею”132 ... Этому рассказу веришь, потому что он проникнут истинно христианским духом. В отличие от кощунственного апокрифа из книжицы о блаженной Матроне.
Я не берусь произносить суждения о самих людях, которым их жизнеописатели приписали столь странные словеса. Я понимаю, что есть разница между человеком и его литературным отражением. Кутузов реальной истории и Кутузов “Войны и мира” совсем не одно и то же. Поэтому духовно-трезвых почитателей тех людей, о которых идет сейчас речь, я попросил бы не возмущаться: я выступаю не против самих этих подвижников, а против литературных персонажей, носящих их имена.
Может быть, Матрона и Макария истинные угодницы Божии. Но рассказы о них написаны людьми явно находящимися в состоянии прелести (то есть духовной лжи). Даже переиздатели жизнеописания Матроны вынуждены были высказаться по поводу манеры повествования З. В. Ждановой о своей наставнице: “Богословская неосведомленность рассказчиц накладывает свой отпечаток на дух и стиль повествования, порой смущая современного читателя, внимательного и требовательного. Кое-что в рассказах о блаженной Матроне может вызвать у него нежелательные ассоциации с экстрасенсами”133. Тогда, правда, возникает вопрос: а зачем же ученые монахи Даниловского монастыря не отредактировали этот простодушный текст, если своею простотой он вводит не в Царство Божие, а в соблазн? Зачем тиражировать то, что в их собственных глазах является сомнительным (о чем сами же издатели и предупреждают, но как-то слишком уж ненавязчиво: “обладая детской нерассуждающей верой, рассказчики без тени сомнения сообщают о случаях “сглаза” и “порчи” о колдовстве злых людей своих знакомых и соседей и о борьбе с этими носителями зла матушки Матроны”)? Если, по признанию самих же издателей, «порой у нас нет уверенности, что слова и действия блаженной Матроны переданы и описаны вполне точно” то почему это сомнение никак не отразилось на редакционной правке? Откуда такая терпимость?
Ведь когда издатели говорят от своего имени, не скрываясь за “простонародными рассказчиками”, они действуют очень здраво. Достаточно сравнить, как показана сцена лишения Матроны возможности передвигаться самостоятельно в описании Ждановой и в даниловском изводе жития. У Ждановой, как мы помним, колдунья “испортила” Матрону. В монастырской версии об этом же событии говорится иначе: “На семнадцатом году жизни у нее внезапно отнялись ноги. Что это была за болезнь и пытались ли родные лечить страдалицу, нам неизвестно”134. И все же недостойно для пастыря отделываться суждениями типа: “В народе говорят... в народе считается...” (именно в этой интонации издатели Данилова монастыря говорят о “порче”135). Обязанность пастыря состоит не в том, чтобы повторять все, о чем сплетничает народ, а в том, чтобы учить его, исходя из слова Божия и учения Церкви. Этнографические изыскания и церковное учительство – это разные жанры. И если этнограф должен уметь бережно протоколировать любые народные обряды и поверия, то богослов, проповедник, пастырь должен сказать твердое “нет” неоязычеству.
Однако подобного “нет” не было сказано ни книжке Ждановой136, ни творению Дурасова. Причем, по своей поразительной антицерковности книжка последнего явно превосходит воспоминания З. Ждановой. Согласно Г. Дурасову, схимонахиня Макария в основном была занята целительством, совершаемым через раздачу освященных масла и воды. “Часы приема святой воды каждому были установлены определенные, и их сочетание назначала Матушка по ей одной ведомому закону. Для одного это было семь утра и девять вечера, для другого добавлялся еще и прием в три дня, третьему к тому же добавляла еще один прием в шесть вечера... Необходимо было доливать святую воду при мытье в ванну. Хранить воду следовало в чистом месте, но нельзя было ее ставить в холодильник или наливать в термос. Хранить дольше трех месяцев не рекомендовалось... Масло благодать не теряет десять и более лет и будет стоять, если его никто не испортит”137. При храмах копают специальные колодцы, чтобы святую воду после крестин не спускать в городскую канализацию, а прятать ее от попрания под землю. Даже освященные вербочки благочестивые христиане не выбрасывают на свалку, а зарывают в лесу или сжигают. А тут – святую воду рекомендуют и в канализацию сливать, и скотине скармливать138. В церковной традиции считается, что освященная вода может изгонять злое присутствие, а здесь все выходит наоборот: чародей может лишать освященную воду ее благодатности (“испортить”).
Впрочем, вода освящалась Макарией по некоему особому способу, не по-церковному: “Чтобы знать, как освящать, надо на Небе, на Престоле, книгу “Небесный Устав” прочесть. Мне же не велено никому говорить. Да еще благословение надо получить. Меня благословили Спаситель, Матерь Божия, Иоанн Креститель и архангел Михаил... Всех молитв никто не знает, есть молитвы тайные, которые только знают Матерь Божия и святые”.
Здесь само христианство толкуется как некая магия. В церковном понимании Таинство свершается как плод встречи двух любящих воль: в ответ на призыв просящей человеческой любви Божия любовь излучает себя в наш мир. Здесь же для совершения освящения надо знать некие “тайные молитвы”, заклинания и формулы. Ходатайство Божией Матери не потому действенно, что Ее любовь к Ее Сыну безмерна, а потому, что Она знает такие тайные формулы, которым воля Бога не может воспротивиться.
Автор этого апокрифа, г-н Г. Дурасов, пишет: “Я спрашивал Матушку, не может ли вся ее благодать перейти в воду, на что она отвечала: Вся благодать не уходит; сколько надо ее у меня остается, а сколько надо уходит в воду. Чем больше сосуд, тем дольше надо было освящать содержимое. Так, три литра масла освящала Матушка 4 часа. Как-то я спросил ее, а не налить ли для освящения целое ведро масла, ведь тогда его хватит надолго. Но она с улыбкой заметила: Около целого ведра я должна сидеть, освящая, ночь и еще полдня139 А ведь это уже не христианство; это Алан Чумак, своей энергией заряжающий баночки.
Кто говорит, что в наше время благодать убывает? Судя по этой книжечке и ей подобным 140, небывало возросла. Это преподобным Сергию Радонежскому и Серафиму Саровскому Божия Матерь являлась лишь изредка, и за всю жизнь они сподобились лишь нескольких посещений Владычицы. Но не то у героини книги “Богом данная”: “Чуть не каждый день в три часа Царица Небесная сходит с Неба и сразу пойдет аромат. От нее пахнет, как от ягодки какой141 .Часто и подолгу ли бывает у тебя, Матушка, Владычица? допытываюсь я. У меня давно не была, с горечью вздыхала схимонахиня Макария, в доме колдуны все испортили, а там, где не чисто, Она не бывает.“Еще в мае 1985 г. схимонахиня Макария сказала, что Царица Небесная взяла благодать с нашей земли. Было ли это связано с начавшейся тогда перестройкой?142 ”А был ли у тебя, матушка, Илья Пророк? Они все понемногу бывают143, отвечала она. А последним кто у тебя, Матушка, был? А Симеон Богоприимец. Говорит: “Какие у тебя ножки плохие”. А когда он был у тебя? А недели не прошло 144
И это уже так похоже на голоса и видения Елены Рерих. У нее тоже был непрестанный поток посетителей; она даже порой не могла понять, кто же именно пришел к ней в гости. “Мне обидно, что я не могу еще различать по звуку, кто со мною говорит, – жалуется Елена Ивановна своему Духу, а тот ей дает перечень ее собеседников, Дух принимает и лучи, и провода не только Мои и К. Х., но и Тер., и Тары Китайской, и Мох., и Лао Цзы, и Вог., и Конфуция, конечно, Будды и Хр.”145. Вообще, как можно понять из заметок Е. Рерих, “учителя человечества” чуть ли не в очередь записываются для того, чтобы удостоиться чести беседы с Еленой Ивановной: “Лучшие духи из Астрала мечтают прибегнуть к Нашим рабочим кельям”146. Вот и в книжке “Богом данная” та же интонация. И если это визионерство есть Православие, то я лучше в рериховцы пойду...
Как это обычно для язычества, Бог в апокрифах ощущается как нечто очень далекое. Он ушел, Он не слышит людских молитв. И поэтому лучше обращаться к тем духам, которые поближе к героям и полубогам. Так и в восприятии Макарии (или ее жизнеописателя) оказывается, что у Божией Матери и у святых больше терпения, любви и милосердия, чем у Самого Христа. Просит Макария Божию Матерь помочь России, а в ответ слышит: “Все дело в Спасителе. Я и так за народ свою душу отдала”147. Или: “В 1989 г., на Страстной седмице, с 24 по 28 апреля в Москве ожидали землетрясения. Я поехал к схимонахине Макарии и просил ее умолить Господа, чтобы не случилось этого бедствия. Эпицентром называли густонаселенный район Москвы Царицыно. “Я четверг и пятницу молилась: Матерь Божия, спаси их всех, говорила мне потом Матушка. И Царица Небесная ей ответила: Я одна не могу умолить Господа, а со всеми своими помощниками-небожителями похлопочу. 28 апреля Матерь Божия явилась подвижнице и сказала, что Господь отсрочил бедствие”148.
Или еще эпизод, из которого видно, что евангельский христоцентризм напрочь чужд автору книжки (или же ее персонажу): “Однажды Матушка рассказывала мне, как молилась она Царице Небесной и просила: Матерь Божия! Принеси мне Своего маленького. У меня никогда не будет своих, а я люблю маленьких деточек. Матерь Божия явилась ко мне и принесла Своего Младенца. Положила на кроватку, а Он курчавенький, Он красивый такой!149
Здесь кстати заметить, что не только для Г. Дурасова характерно забвение Бога, Который становится слишком далек от людей. И в более серьезных изданиях появляются публикации с а-теистическими утверждениями: “Я считаю, что именно Госугарю Николаю II мы обязаны тем, что в Великой Отечественной войне нам оказал покровительство св. великомученик и победоносец Георгий. Это наш государь умолил Пресвятую Богородицу взойти на престол российский в его отсутствие (явление иконы Державной Божией Матери), и она теперь хранит и заступает своими мольбами землю Русскую. Молитвами св. государя, по его Благословению, привел к победе над германскими агрессорами святой великомученик и Победоносец Георгий”150.
Что в этой фразе поражает так это неупоминание Бога. Святые действуют сами по себе, сами общаются друг с другом без посредства Творца и сами решают все вопросы, отвечают людям как бы вне Бога. Эту конструкцию можно было бы принять, ничего из нее не вычеркивая, если бы в ней была еще одна черточка: если бы в ней был упомянут Господь Вседержитель. Увы, в том виде, в каком этот текст опубликован, этот текст перестает быть христианским. В этих сложных взаимоотношениях между святыми Бог оказывается как-то почти и ненужным. Если это не языческий политеизм, где в отсутствие вознесшегося и отрешенного единого первобога (deus otiosus) выясняют свои отношения боги второго ранга то что такое язычество?
Вообще во многих нынешних православных изданиях бывает много чувства, но мало продуманности. Хочется сказать о России нечто положительное и обнадеживающее. Это понятное и доброе стремление. Но зачем извращать вселенскую библейскую и церковную историю, пробуя все ее обетования превратить в странички лишь истории национальной? По мнению А. Ильинской, “в год тысячелетия крещения Руси сатана, связанный на тысячу лет, вышел из бездны”151 .
Во-первых, это просто дерзость объявлять о времени исполнения предельных апокалиптических пророчеств.
Во-вторых, церковное предание гласит, что сатана выйдет из бездны лишь на время правления антихриста (то есть на 3,5 года)152. Если Ильинская уверяет, что это время сократится (по известным ей “пророчествам” старцев) до одного года то зачем же она пишет, что сатана раскован вот уже десять лет?
В-третьих, почему это сатана оказался раскован не в 1917 году, когда началось гонение на Церковь, а в 1988, когда гонение прекратилось?
В-четвертых, как это утверждение (о том, что сатана оказался раскован именно в России), связать с уверениями г-жи Ильинской, что-де “по пророчеству богоносных старцев Россия останется цитаделью Православия в час, когда мир будет уже захвачен антихристом. Она одна окажет противобогу сопротивление”153. Дивеевская “канавка”, которую не одолеет антихрист, теперь расширилась до пределов всей России? Но точно ли это “пророчество” родом из Православия? Не от тех ли оно “старцев”, что обещали “победу коммунизма в одной, отдельно взятой стране”? А за этим стоит и еще более серьезный вопрос: точно ли именно государство (Россия) с танками, милицией и ракетами должно противостать антихристу, или же это должна делать Церковь своим духовным оружием? Не навеяно ли такое представление фильмами типа “Омен”, согласно которому антихриста можно остановить с помощью кинжала?
В-пятых, чем вообще Ильинская считает время Вселенских Соборов и древнейших отцов Церкви? По ее схеме получается, что до 988 года, до крещения Руси, тысячелетнего Царства Христова на земле не было и сатана не был связан. И Москва никак не Третий Рим, а просто-таки первый и единственный154.
И наконец, что самое печальное, Ильинская не первый человек, от испуга давший подобное поспешное истолкование Апокалипсиса... Уже Андрею Курбскому в падении Константинополя виделось, “яко разрешен бысть Сотона от темницы своей”155. Так что хотя бы простое знание церковной истории (как русской, так и вселенской) должно было бы сдерживать любителей использовать газеты для истолкования книги Откровения.
От г-жи Ильинской, не имеющей никакого церковно-богословского образования156, и от светского журнала, издающего ее опусы, трудно ждать богословской корректности. Но созданием схожей “авторской апокалиптики” (весьма отличной от апокалиптики библейской) занялся и автор редакционной статьи в издаваемом Отделом религиозного образования и катехизации журнале “Православная беседа”: “И тогда на крови новомучеников вновь воскреснет “Святая Русь”, в страданиях излечившаяся от всех своих болезней, и станет вновь великой и могучей. Тогда мы увидим, что времени как бы нет и стоит над Россией один долгий и светлый день”157. “Времени как бы нет” это вообще-то скрытая цитата из Апокалипсиса. Это клятва Ангела: “Времени уже не будет” (Откр. 10:6). Это то, что будет по ту сторону Второго пришествия, а не до него. И “невечерний день” никак не сможет простираться именно над Россией просто потому, что осияет он “новое небо и новую землю” (Откр. 21:1) на которой уже не будет ни иерусалимского храма (Откр. 21:22), ни России. Если ошибку автора статьи перевести на богословский язык, то ее придется назвать ересь хилиазма158.
Между прочим, по сообщению Анны Ильинской, время уже кончилось: “Незадолго до своей блаженной кончины матушка Антонина сказала, что время кончилось. Она отошла ко Господу 28 сентября 1996 г.159”
Однако современным церковным сознанием прощаются любые ошибки, и даже прямые ереси и отступления от Православия, если только лицо, высказывающее нечто подобное, подает свою позицию как “правую”. Даже намек на ересь с “левой” стороны мы давно научились распознавать. Церковное мнение и церковная пресса встречают попытки либерализации и обновленчества ясной и по большей части содержательной критикой. Но угрозы “справа” мы почти не ощущаем и совсем уж не умеем им противостоять (да, пожалуй, и не имеем желания). А ведь не все ли равно с какой стороны подкапывать “столп и утверждение истины” (1Тим. 3:15), сиречь Церковь? Не все ли равно ересь Ария или Евтихия разрывает Евангелие? Евангелие надо защищать от любой цензуры не только “левой”, но и “правой”.
Однако наиболее грандиозным памятником нашему богословскому и нравственному одичанию остаются изданные Валаамским монастырем воспоминания князя Жевахова. В них утверждается, что Бог Ветхого Завета это Сатана: “Еврейский бог Яхве, бог-ревнитель, не удовлетворявшийся скромной ролью бога евреев, а именовавший себя богом богов и претендовавший на мировое господство... за этим еврейским богом стоит сам диавол, который и назвал евреев своим избранным народом”160. В Евангелии “товарищ обер-прокурора” видит поддельные главы161. Первые пять книг Библии, “якобы откровения самого Яхве, приписаны полулегендарному Моисею”162, да и пророческие книги полны подлогов. Жевахов возлагает большие надежды на возрождение оккультизма163 и роняет мимоходом поразительные замечания типа “Ленивые умы наших иерархов, начиная с Филарета Московского...164”. Он призывает к объединению с католичеством165 и созданию “Христианского Интернационала”166 и уверяет, что слова Христа о Церкви, которую не одолеют адовы врата (см. Мф. 16, 18), не относятся к Православию167. Книга полна странных фамильярностей типа: “Христианская совесть никак не может согласиться с мнением апостола Павла... Апостол Павел смотрел односторонне... Апостол Павел упустил из виду...168”. И где же хоть одна публикация, предупреждающая о глубоко нецерковных убеждениях г-на Жевахова?
Напомню, что один из главных критериев, по которым древняя Церковь отделяла канонические Евангелия от апокрифов, было как раз отношение к Ветхому Завету. Гностики, которым уподобляется Жевахов, видели в Ветхом Завете самооткровение сатаны, тогда как Церковь видела в нем то самое Слово Божие, которое позднее стало плотью.
Порой же в церковной публицистике встречаются суждения, с которыми даже и спорить невозможно. Остаются только беспримесное чувство изумления и вопрос: откуда столько мужества у авторов небывалых утверждений, безоглядно входящих в противоречие хоть с богословием, хоть с философией, хоть с наукой и причем сразу? Например: “Сегодня дни несутся с бешеной скоростью. Часовая стрелка пробегает круг быстрее обычного. На земле может пройти семь лет, когда в очах Божиих лишь год. Недавно состоявшаяся конференция математиков официально установила, что с некоторых пор время движется быстрее. Спрессованное, сконцентрированное, оно такое плотное, что может ранить. Время захвачено врагом, ниспавшим от ангельского величия. Когда мы вырвем у супротивной силы захваченное не по праву, Отец запечатлеет милость. Свою благодатными дарами Святого Духа, которые снимут с души скорбь”169.
Вот ведь бесстрашная душа, готовая вырвать у сатаны время, невзирая на те раны, которые “спрессованное время” может ей причинить. Посторонись, архистратиг Михаил: то, что нам зачем-то нужно (ибо зачем время искателям Вечности?), “мы вырвем у супротивного” сами... Вслед за светским издательством, опубликовавшим эту писанину, и редакция церковного журнала “Православный паломник”, перепечатывает ее170, тщательно вписывая в текст яти и еры и тем самым стилизуя его под что-то очень древнее и потому несомненно православное, и не замечает, что стиль-то этого текста родом из эпохи “научного атеизма”, когда тоже было принято авторитетно ссылаться на неких анонимных “ученых”: “Наука доказала (не указывалось, правда, где, когда и каким образом), что Бога нет”. Этой формуле атеистической пропаганды близко столь же анонимно-доверительное сообщение о том, будто некая “конференция математиков официально установила, что с некоторых пор...” Именно не с некоторых, а со вполне конкретных пор, с тех самых, как была отменена церковная цензура, и стало возможным появление в церковной печати подобных открытий.
Стало возможным и появление книг, отметающих церковное учение с помощью таинственных ссылок на анонимных “старцев”. Очень это сейчас модно: вместо строгого обоснования своих утверждений действовать по принципу “одна баба сказала”. Например: “Одна монахиня, приехавшая с Греции, рассказала, что на Западе уже все готово для принятия лжемессии”171. Эта “монахиня” – она, что, член оргкомитета по подготовке прихода антихриста, если может столь авторитетно и категорически заявлять: “Вся программа выполнена, все намеченное к визиту уже готово”?
Или: “По свидетельству св. отцов, завершающий историю Страшный Суд по земным меркам будет длиться недолго, сколько шестопсалмие на утрени”172. Но какие это отцы? Нельзя ли конкретнее: кто именно? В советские времена студенты бойко рапортовали на экзаменах по “диамату”: “Карлмаркс-Фридрихэнгельс писал...” А сегодня в церковной среде сплошь и рядом слышишь: “Отцы учат...”, “Святии отцы рекоша...” Уточняющих ссылок обычно не приводится. А то и просто с необъяснимой дерзостью публикатором какой-нибудь басни называется откровенно нецерковный источник: “В одном апокрифическом документе современности содержится любопытное сообщение, что перед Вторым пришествием Господь откроет миру 70 книг живых, через которые будут преданы тайны, до сих пор неизвестные земле173. Этими книгами закончится странствие тварной природы и ее переход в нетление. Далее из текста выясняется, что эти 70 книг суть 70 избранников Божиих в честь 70-ти апостолов, которых Господь пошлет на проповедь в последние времена. Пророк Ездра именовал их книгами, а это люди, через которых Дух Святой передаст миру неизреченную Премудрость Божию. Через них Господь возвестит истины, доселе сокрытые от земнородных, да приготовятся встретить годину, которая найдет внезапно, чтоб испытать веру Христову по лице земли». Итак, ждите “нового Евангелия”, “Третьего Завета”, “нового Откровения”...
Естественно, что люди, знающие об отцах понаслышке, а из Писания читавшие разве что Апокалипсис, не могут отличить христианства от язычества. Выше уже рассказывалось о том, что в Отделе религиозного образования Патриархии продается книжка с призывом “служить духам природы”. В книге же Анны Ильинской есть нечто очень близкое: “В голосеевском доме обитало множество котов. С ними было связано нечто таинственное. Очевидно, они тогда пребывали на службе у матушки, деля с ней труды по исцелению ближних. Мать Алипия несла тяжелый крест, вымаливая больных, и звери ей в этом помогали. Чувствуя, что человеку плохо, четвероногие друзья подключаются на расстоянии и посылают больному земную нежность свою. Матушкины котики были больные, с гнойничками, с сухими лапками. Звери как бы принимали удар на себя. Такой порченый народ приходил, что, подключая на помощь зверушек, матушка истощала природу, и она мучилась. Курочки тоже были тощие, шелудивые. “Почему у вас звери такие больные?” однажды спросили матушку. “Люди блудно живут, кровосмешение желают, все отражается на тварях земных”. Отгонит, бывало, врага от человека, тот разозлится, в картошку уйдет. Все грядки в соку, а один куст завял, сморщился нечистый дохнул. Природа страдает за согрешившего человека, ибо берет его грех на себя... Разумен рядом со старицей был и растительный мир. Духи леса голосеевского были почтительны к матушке. И земля была для нее живая. Одна женщина упала, ушиблась. “Поезжай туда, где споткнулась, скажи: Мать-земля, прости меня. Она наказала, а ты смирись, мать у нас справедливая”... Птицы небесные надежные предстатели пред Господом. Во многих случаях, когда надо вымолить грешную душу, старцы благословляют кормить голубей. Вот и матушке Алипии было виднее, за кого какую жертву принести. За одних подавала на панихидный стол, других вручала предстательству голубиному”174.
Так что может, правы Е. Блаватская с ее “элементалями” и Даниил Андреев со своими “стихиалями”? Может, правы “магистры магии”, уверяющие, что “порчу” с человека можно перевести на животное, на картинку или на воду? Вот уже и православная пресса пишет о “духах леса”, которые вдобавок столь благочестивы, что почтительно относятся к юродивой. И как дивно они перевоспитались! В традиционном житии если и упоминалось о каких-либо локальных духах (пустыни или леса), то только с целью подчеркнуть их сопротивление подвижнику Христову. Теперь же “духи леса” вдруг стали благосклонны к христианам. Духи стали другими за годы советской власти, или за это время появились подвижники нового типа, дружащие с лешими? И если “духи леса” и русалочки, “стихиали и элементали” появились уже и в церковной литературе так, может, вообще у православных нет ни права, ни оснований для полемики с оккультистами?
Формула “мать-земля, прости меня” есть типичнейшая формула анимизма. Ильинская так прямо и пишет в другой своей книге: “Земля живое тело”175.
Голуби, молящиеся за людей, это уже полный переворот в библейском учении. В православном видении мира молитва человека может обновить мир и избавить его от власти суеты и тления. Но чтобы природа, не имеющая Божия образа, молилась за человека такого ни в Писании, ни в Предании нет. Христиане знают, что Христос взял наш грех на Себя, но, чтобы еще и картофельный куст, курочки и котики брали на себя грех людей, такого доселе не слыхивали.
К “духовно-литературному” творчеству А. Ильинской вообще надо относиться с крайней осторожностью. Например, в полном противоречии со словом Господним о том, что “сын не понесет вины отца” (Иез. 18:20), находится чудовищная сентенция, которую А. Ильинская приписывает матушке Алипии: “Духовник это страшно, открыла матушка. За него надо молиться, чтобы Господь ограждал его от всякого зла, ведь грехи отца ложатся на чадо”176. В церковных преданиях можно найти рассуждения о том, что духовный отец берет на себя грехи своих чад, что духовнику на Суде Божием предстоит дать отчет не только за себя, но и за судьбы тех людей, которыми он руководил... Но чтобы грех духовника ложился на исповедника такого еще не бывало. Это какая-то радикальная форма ереси донатистов (они полагали, что благодатность Таинства прямо зависит от личной добродетельности священнослужащего)...
Бесцензурное распространение фольклорной литературы, издаваемой от имени Церкви, может привести просто к гонению на Православие и к запрету самой Церкви. Но страдать мы будем в этом случае не за веру в Христа, а за собственное невежество. В новом Законе “О свободе совести и религиозных объединениях” статья 14, 2 среди оснований для запрета на деятельность религиозной организации называет “склонение к отказу по религиозным мотивам от оказания медицинской помощи лицам, находящимся в опасном для жизни и здоровья состоянии”. Вообще-то эта норма появилась для того, чтобы противодействовать “свидетелям Иеговы”, которые запрещают своим последователям совершать переливание крови и сдавать ее на медицинские анализы. Но и в псевдоцерковной литературе есть такие призывы, что позволяют апеллировать к указанной статье. Например, для А. Ильинской запрет на медицинское лечение есть один из излюбленных мотивов: “Всякое вмешательство медицины в божье посещение, каким является болезнь, особенно хирургическое, принималось ею с подозрением. Болящим матушка преподавала особую мазь, приготовленную специально для этого случая. Ею должен был пользоваться только тот, кому она предназначалась. Остатки матушка велела выбрасывать, чтобы злые люди не воспользовались... Когда у него (о. Ионы) спрашивали, прибегать ли к врачам, совет был такой: Если хочешь скорее в гроб, лечись, а если хочешь жить, то не лечись, а молись177.
Свт. Василий Великий считал все же иначе, призывая пользоваться искусством врачей178. По его мысли, хотя болезни и приходят к нам от Промыслителя, но Им же созданы и врачи. Уклоняться надо только от тех видов целительства, которые используют магию и внушения. Надо беречься того, чтобы кто-нибудь под предлогом помощи твоему телу не вторгся в твою душу. А обычное лечение никогда не возбранялось Церковью. Даже самые строгие церковные правила возбраняют лишь обращаться к врачу-иудею179, но не запрещают обращения к врачам как таковым. Да и Писание смотрит на этот вопрос иначе, чем говорит персонаж А. Ильинской. Премудрый сын Сирахов говорит: “Почитай врача... по надобности в нем, ибо Господь создал его, и от Вышнего – врачевание, и от царя получает он дар. Знание врача возвысит его голову, и между вельможами он будет в почете. Господь создал из земли врачевства, и благоразумный человек не будет пренебрегать ими... дай место врачу... и да не удаляется он от тебя, ибо он нужен” (Сир. 38, 1 4). Так готова ли г-жа Ильинская, пренебрегшая советом Писания, нести ответственность (и перед Богом, и перед законом) за судьбы тех людей, которые, прочитав ее книгу, откажутся от медицинской помощи? А избегает ли она сама врачей и лекарств?
И еще под одну статью закона “О свободе совести...” А. Ильинская подводит православную Церковь. Уже упоминавшаяся ст. 14, 2 Закона допускает запрещение деятельности религиозной организации, если она проповедует “принуждение к разрушению семьи”. Но в книге А. Ильинской о старце Феодосии жизнь в гражданском браке с невенчанным мужем именуется и “незаконным сожительством”, и грехом и блудом180. Слова апостола Павла о том, что “если какой брат имеет жену неверующую, и она согласна жить с ним, то он не должен оставлять ее; и жена, которая имеет мужа неверующего, и он согласен жить с нею, не должна оставлять его. Ибо неверующий муж освящается женою верующею, и жена неверующая освящается мужем верующим” (1Кор. 7:12-14) оказались забыты. Эти слова апостола на Епархиальном собрании Москвы в декабре 1997 г. напомнил Патриарх Алексий II, указав на несовместимость с апостольским заветом практики некоторых священников, которые именуют гражданский брак незаконным и требуют развода с мужем, если он не верует, и потому отказывается венчаться181. Обвинение замужней, но невенчанной женщины в блуде есть прямое понуждение ее к разводу. Дальше стоит только одному такому брошенному мужу найти Глеба Якунина и через него оформить иск к Московской Патриархии и... См. ст. 14, 2.
Кроме того нельзя не заметить, что в экзальтированно эмоциональных текстах Анны Ильинской обретают литературную форму совершенно нехристианские басни.182 “Однажды утром мы проспали, кое-как повскакивали и, не умывшись, не убравшись, побежали на исповедь, рассказывает одна из духовных чад схиигумена Саввы. Отец обличил нас: Когда посуда не помыта, злая сила лижет и оскверняет все, а мы потом эту нечисть поглощаем и заболеваем. Нужно и постель убирать сразу, когда встаете. Когда она не убрана, бесы кувыркаются, оскверняют ее блудом, и, когда человек потом ложится спать, на него нападает блудный бес. Если не можете сразу помыть посуду, ее нужно чем-то покрыть и перекрестить. Также нужно покрыть и перекрестить постель, тогда не будет доступа злой силе. Встав от сна, надо быстро умыться, причесаться, чтобы темная сила не путалась в волосах и не навевала плохие помыслы.
Кажется, я теперь знаю, как ограждаться от злых сил: надо накупить париков, сплести из них волосяные силки и обвесить ими свою комнату вот все духи и будут в них путаться, а до меня не доберутся. А. Ильинской же можно посоветовать наладить выпуск таких антикомариных и антибесовских сеток.
Кстати, здесь снова заметен языческий мотив нецерковной “беспоповщины”: не благодать Христова, получаемая в Таинствах, хранит человека от вражеских приражений, а нечто вполне обыденное. Полиэтилен, фольга, стеклянная крышечка, свежее постельное белье вполне могут сделать ваш быт недоступным для искушений. По логике рассуждений “одной из духовных чад” самое святое место на земле это дорогие отели. Там уж точно белье меняют каждый день и за чистотой следят неуклонно. Самыми отъявленными праведниками по этой логике должны быть бритые рокеры, а больше всего греховных помыслов должно обретаться в головах нестригущихся монахов.
Но самая дивная басня, которую Анна Ильинская приняла на веру и передала своим читателям, все же другая. Вонмем! “Пред самой кончиной о. Феодосий сказал: Вы не знаете, кто я такой, а когда Господь придет во славе, глазами не поверите, где я буду ... Пришли как-то к о. Феодосию три матушки. За кого ты меня почитаешь? спросил старец м. Варвару.Ты Илия-пророк. Нет. А ты за кого меня почитаешь? спрашивает м. Людмилу. Ты Моисей-пророк. Нет. А ты за кого меня почитаешь Ты Иоанн Богослов. Правильно... Один священник, когда у него до канонизации старца попросили благословение читать ему акафист, сказал: Читайте евангелисту Иоанну Богослову, это одно и то же 183
Так что творчество Анны Ильинской дает немало поводов к тому, чтобы вспоминать строгие слова апостола Павла: “Негодных же и бабьих басен отвращайся” (1Тим. 4:7). Впрочем, можно вспомнить и еще более жесткие слова св. Иоанн Златоуста, характеризующие эти “басни”: “Бредни пьяных старух и детские пугалы”184.
Каким бы неполным ни было наше путешествие по миру современных псевдоцерковных апокрифов, но и из него можно сделать уже вполне обоснованный вывод: святоотеческое Православие надо защищать не только от протестантских, экуменических и униатствующих прожектов. Существует угроза еще и со стороны людей, которые готовы Православие защищать, но только понимание Православия у них оказывается слишком уж своеобразным. Те самые люди, о которых апостол Павел с горечью говорил: “Но не у всех такое знание” (1Кор. 8:7), сегодня начали учить от имени Церкви. Немощи ближнего надо терпеть. Их даже не надо стараться обличать. Но лишь до той поры, пока “немощные” Пелагии, хулящие Церковь, Жеваховы, не верящие в Библию, Макарии, знающие “тайные” молитвы от “порчи”, не возводятся в степень церковных учителей. Тогда приходится говорить печальную правду: это не мир святоотеческого предания. Это оккультизм.
Сам же я к написанию этой печально-полемической главы был ведом, кажется, всю мою церковную жизнь. Ведь служу я в храме св. Иоанна Предтечи что на Пресне. В этом храме я был крещен, в этом храме мне дали рекомендацию для поступления в семинарию... А дело в том, что это – специально миссионерский храм, построенный для борьбы с народными суевериями. По благословению патриарха Иоакима храм в честь Иоанна Крестителя был построен на Трехгорке, у той излучины Москва-реки, к которой ходили суеверные москвичи праздновать ночь Ивана Купалы (первое упоминание о нашем храме относится к 1687 г.). «Москва-река с тремя притоками, высокие горки, близость к городу делали это место очень привлекательным для купальских игрищ. Самое многолюдное из московских гуляний XVII века было на Трех горах в Иванов день. Поэтому-то патриарх Иоаким и повелел воздвигнуть здесь храм в честь великого Пророка и проповедника покаяния. У нашего храма было изначально особое миссионерское служение, потребность в котором не миновала и в наши дни” 185.
Прекрасно понимаю, что в ответ на мою критику новых апокрифов их издатели и почитатели объявят, что истинные православные они, тогда как я заявил о себе как о конченом рационалисте-протестанте. Так уже произошло в моих отношениях с дугинцами. Некогда эти товарищи, именуя себя “традиционалистами” и православными, приглашали меня к сотрудничеству и даже с одобрением цитировали в своих изданиях мою книгу “Традиция, Догмат, Обряд”. Но слишком уж отчетливо для меня звучала оккультная нотка в дугинских текстах. Как и подобает “эзотерикам” (то есть людям, стоящим в прихожей каббалистики), А. Дугин рассуждает: “Могу сказать, что наркотический опыт крайне интересен. Определенному типу людей, людям более материалистической природы, это могло бы открыть глаза на жизнь. Я считаю, что наркотики крайне интересны и положительны для западных людей и менее интересны для русских, не потому, что они хуже или вреднее. Я, кстати, даже считаю, что они не так уж вредны на самом деле, в каком-то смысле даже полезны для расширения сферы восприятия. Это то же самое, что с масонством. На Западе масонство неизбежно, потому что там католическая церковь организация настолько узкая, убогая и недуховная, что без масонства ей просто нечего делать. А в масонстве присутствует (или присутствовал) компонент настоящего мистицизма. Но нам оно абсолютно не нужно, потому что церковь наша сплошь мистична”186.
Я не счел возможным сотрудничать с оккультистами, как обычно, провозглашающими и верность Православию, и “новую религию” 187. И вскоре после моего отказа “заединиться” с ними я услышал в ответ: “Дьякон Кураев последователь Меня. Последнее время церковные консерваторы его стали считать своим за то, что он развил антисектантскую деятельность. Это ошибочное и поспешное заключение. Если вчитаться в его труды, то станет очевидно, что сам его “консерватизм” не имеет ничего общего с истинным Православием, но является перенесением на православную почву сугубо католических представлений. Крайне опасная для Церкви фигура, поскольку в отличие от откровенных либералов-экуменистов-меневцев, он действует не открыто, но тайно и исподволь, рядясь в тогу “консерватора”. Кураев такой же агент влияния Запада в церковной сфере, какими являются Кургинян и Подберезкин в политической светской оппозиции. Православные, будьте бдительны! Бес пролезает к алтарю!”188 Эти поборники Православия и “антиэкуменисты” в том же номере, на той же полосе и в той же колонке рекомендуют “великого мыслителя”, эзотерического исламиста Гейдара Джемаля...189
Не сомневаюсь, что и теперь найдутся желающие объявить жизнь под страхом колдовства, “сглаза” и “порчи”, веру в оборотней и кентавров неотъемлемой ча