- Часть первая
- Глава 1. Двое вышли из леса
- Глава 2. Асинкрит и другие
- Глава 3. Последний рейс
- Часть вторая
- Глава 4. Оборотень
- Глава 5. Посмотри в мои глаза
- Глава 6. Собиратель
- Глава 7. Бесы
- Глава 8. О вреде чтения газет
- Глава 9. Его величество — жизненный опыт
- Глава 10. Странные люди
- Глава 11. Женщина в белых одеждах
- Глава 12. Вот скоро настанет мой праздник
- Глава 13. Кое-что о ежиках
- Глава 14. Светлячковая поляна
- Глава 15. Маня и немец
- Глава 16. Девочка среди берез
- Глава 17. Я не волшебник…
- Глава 18. Крестный ход в лесу
- Глава 19. Живи, как дождь
- Глава 20. Старый особняк
- Глава 21. Спорят ли о вкусах?
- Глава 22. Зачем тебе это нужно?
- Глава 23. Белый родник
- Глава 24. Еж и заяц
- Глава 25. Домик в сказочном месте
- Глава 26. Кто такие шиши?
- Глава 27. Четыре строчки, оставшиеся от жизни
- Глава 28. Отец Николай
- Глава 29. Старые сказки на новый лад
- Глава 30. Что у нас за душой?
- Глава 31. Русский солдат Григорий Гребенюк
- Глава 32. Журавли
- Глава 33. Ангел в маленьком городе
- Глава 34. Была бы жизнь, а смысл найдется
- Глава 35. Вспоминая Шерлока Холмса
- Глава 36. Земля под ногами
- Глава 37. Вы любите Вознесенского?
- Глава 38. Кто такой котерь?
- Глава 39. Альфа Лебедя
- Глава 40. О пользе чтения детских книг
- Глава 41. Умеют ли прощать женщины?
- Глава 42. У жизни нет черновика
- Глава 43. Что такое любовь?
- Глава 44. Просто Петрович
- Глава 45. Вам пришлось ведь тоже трудно умирать
- Глава 46. Нет земли красивей
- Глава 47. Прощальное дерево
- От автора
Глава 42. У жизни нет черновика
В тот день Лизе так и не суждено было вымыть пол до конца. Известие о том, что Львовский «в бегах», настолько огорчило ее, что она не могла больше ничем заниматься. И вдруг Лиза вспомнила отца Николая. Надо же, во всех этих передрягах ей на память не раз и не два приходили слова старенького священника, сказанные им тогда, на ступеньках кладбищенского домика. А вот сам старик… до него ли ей было? И вот сейчас, когда Лизе было так одиноко, холодно и неуютно в пустой сидоринской квартире, она вспомнила отца Николая. И ей стало стыдно. А вдруг пожилому человеку сейчас плохо, вдруг ему нужны лекарства? Когда-то он помог умным и добрым советом им с Асинкритом, а вот сейчас…
Лиза собралась в минуту. В ближайшей аптеке купила кучу лекарств, приводя в немалое замешательство стоявшую за прилавком женщину.
— Девушка, вы скажите точнее, что вам нужно.
— Все.
— Так не бывает.
— Бывает.
— Хорошо, что у вас болит?
— Душа. Но я не для себя.
— Плохо спите?
— Очень плохо. Так, сердечное взяла. Вот здесь у вас написано — общеукрепляющее. Пробейте тоже…
Через час она уже стучалась в маленькую давно некрашеную дверь старенького домика на кладбище. Никто не ответил. Толстикова слегка подтолкнула — и дверь открылась. Еще одна дверь, в сенях. Лиза вновь постучала и произнесла:
— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную.
— Аминь, — ответил ей слабый старческий голос.
Отец Николай лежал в кровати. Если бы не зажженные в каждом углу комнаты лампады, Лиза вряд ли разглядела, как осунулось лицо священника. Она опустилась на колени и протянула руки для благословения. Отец Николай перекрестил и благословил молодую женщину, затем поманил ее к себе: «Ближе» — и поцеловал в макушку.
— Пришла? Хорошо. Значит, услышала.
— Отец Николай… батюшка, что-то вы хворать вздумали?
— Так ведь, слава Богу, пожил. Грех жаловаться. До Рождества точно доживу, а там…
— Батюшка, не говорите так, — и Лиза вскочила, вспомнив про сумку, — я вот лекарств вам принесла.
Отец Николай улыбнулся:
— Глупенькая ты у меня, Лизонька. Совсем еще девчонка.
Столько в этих словах было любви, что слезы сами навернулись на глаза гостьи.
— Не обижайся, — и он погладил Лизу по голове.
— А я и не обижаюсь.
— Вот и правильно. Мне сейчас совсем другое лекарство требуется, а не твои пузырьки. Ну, да ладно. Поговорить я с тобой хотел. Бери стул, садись поближе, и слушай старика.
Но Лиза не сдавалась.
— Батюшка, я чаю хорошего купила. И черного, и зеленого. Печенье…
— Ох, заботушка! Хорошо, оставь. Пригодится. А теперь я тебя кое о чем спросить хочу.
— Слушаю, батюшка.
— Вчера Михайлов день был, праздник великий — архистратига Михаила. В церковь ходила?
— Некогда было. Простите батюшка.
— Значит, за упокой отца родного и мужа даже свечки не поставила?
— Забыла! — Лиза чувствовала, что краска стыда заливает ее лицо. — Сейчас столько забот навалилось, переживаний…
— Молчи! — неожиданно повысил голос отец Николай. Затем добавил мягче:
— Когда человек оправдывается — гордыня его устами глаголет… Еще спросить хочу. С Асинкритом живете как муж и жена? Что молчишь?
Лиза стала пунцовой и еще ниже опустила голову.
— Не слышу…
— Да.
— Опять не слышу…
— Живем, батюшка. В гражданском браке.
— Как, как это называется?
— Брак. Гражданский. Мы же любим друг друга, батюшка. Когда все утрясется…
Лиза не договорила. Внезапно отец Николай приподнялся и легонько стукнул ее своим маленьким кулачком по голове.
— Эх ты, башка садовая. Утрясется! А ты не думаешь, что потому и не утрясается все?
— Почему? — переспросила заплаканная Толстикова.
— В церковь не ходишь, Бога не благодаришь. Ты думаешь, это твой Асинкрит умный такой — взял и разрешил все проблемы? Молчишь, и правильно делаешь, что молчишь. Живешь в блуду…
Толстикова не выдержала:
— Это неправда!
— Правда!
— Нет, не правда, батюшка. Мы любим…
— Не оправдывайся! Если по-настоящему любите друг друга, сначала под венец встаньте, Богу клятву дайте. И станете тогда одним целым. А то придумали — гражданский брак! Как-то ко мне приходит одна женщина. Мы, говорит, хотим лучше узнать друг друга. И моего благословения, дура, просит. Ну я и «благословил» ее — до ворот палкой гнал.
Священник замолчал.
— А что потом, батюшка? — шмыгая носом спросила Лиза.
— А потом пришла опять. Ревела, как ты сейчас. Хахаль «узнал» ее, а потом ушел «узнавать» другую.
— Сидорин не такой, — начала было Лиза, но под грозным взглядом старика остановилась. — Простите…
— Так-то же. Повезло тебе — пост начинается. Самое главное время для души: когда каешься и постишься — свое сердце до донышка видишь.
— А можно у вас исповедаться?
— Нет, слаб я, да и отказываю всем, почему тебе должен делать исключение?
Лизу огорчили последние слова отца Николая. Он заметил и это.
— Еще и обидься. Я другое имел в виду: кого больше любишь — с того больше и спрашиваешь. А вот после Рождества я соберусь силами, и Бог даст, обвенчаю вас.
— Поняла, — просияла Лиза. — Все сделаю, как вы сказали.
— Вот и хорошо. Когда Асинкрит вернется, пусть придет ко мне. Один. Без тебя. Поняла?
— Поняла, только не ругайте его сильно, батюшка. Он горячий, вспыльчивый.
— И я тоже горячий.
— Вот я и говорю…
— И зря говоришь. Другой у меня к нему будет разговор. Наш с тобой передашь ему сама. А что заступаешься за Асинкрита — это правильно, но, запомни: ответ за семью всегда мужчина держит.
— Вы же сказали — одно целое…
— Ишь ты, вспомнила! Сказал. Да и не я это сказал, а Другой, — и отец Николай торжественно перекрестился. — И вообще, девонька, мудрость — она не в умении правильные слова говорить, а в том, чтобы вера без дела не жила. Ко мне иной раз приходят — чаще совсем молодые, смотрят чуть ли не в рот, мол, научи, батюшка, как правильно жить. Говорят — «правильно», а думают — счастливо. Очень просто, отвечаю. Почитай отца и мать свою — и будешь долголетен. Не суди никого — и болеть не будешь. Если ты женщина — почитай мужа своего, если мужчина — береги и заботься о жене, Богом тебе данной. Детей воспитывай в любви и строгости. Всегда твори милостыню. И за все благодари Господа. Как, спрашивают, и это все?
Вдруг отец Николай засмеялся:
— Они, видать, меня дурачка с каким-нибудь тибетским гуру перепутали. Думают, сяду сейчас в позу лотоса, подниму руки к небу, затем поднимусь к потолку и произнесу оттуда сверху что-нибудь вумное. — Он так и сказал — «вумное». И вновь засмеялся, искренне и открыто, как ребенок.
Лиза улыбнулась, а затем неожиданно даже для себя, спросила, пряча хитринку в глазах:
— А разве вы этого не умеете?
— Чего?
— Левитировать?
— Чего-чего?
— Ну, летать. В воздух подниматься.
Отец Николай погрозил Лизе пальцем, затем сказал:
— А чего тут уметь? Это все фокусы, девонька. Для тех простаков, кто вроде бы истину ищет, а на самом деле — приключений и чуда. Поэтому и прутся в эту Шамбалу, прости, Господи.
— А идти не надо?
— Почему же? Надо. Только не туда, а к Нему, — и одними глазами старец показал на икону Спасителя. И вновь перекрестился — медленно и торжественно. Перекрестилась и Лиза.
— А если человек хороший, добрый, но не верит в Бога, тогда что, батюшка?
— Все равно идти надо — навстречу своему сердцу.
— Что к нему идти, оно всегда с нами, — притворилась непонимающей Толстикова. Ей, как и любой женщине, хотелось больше конкретики, а старец выражался символами.
Отец Николай улыбнулся:
— Хорошо, скажу по-другому: живи сердцем и не стой на месте…
— А если захочется передохнуть?
— Нельзя.
— Но почему?
— Или — вперед, или — назад. Третьего не бывает.
— Батюшка, но ведь иной раз просто паузу требуется взять…
— Для чего?
— Чтобы жизнь обдумать свою…
— Иди вперед — и обдумывай.
— А если человек решится все начать с нуля?
— То есть по-новому?
— Да.
Старец замолчал, будто решая, сказать — или не сказать. Позже Лиза поняла: отец Николай очень не хотел предстать перед ней «фокусником», боялся той самой «прелести», которую имел в виду, говоря о восточных «мудрецах». Но в конце концов он решился, видимо, посчитав, что вера Толстиковой достаточно крепка, чтобы не соблазниться услышанным.
— Когда Асинкрит жил в Тамбове, он купил в магазине маленькую зеленую книжку — стихи местной поэтессы. Слыхала такую фамилию — Дорожкина?
— Нет, не слыхала. Это он вам рассказывал?
— Ничего он не рассказывал.
— Дорожкина, говорите?
— Заметила, какая «говорящая» фамилия? Ему стихи не понравились, и он отложил книгу в сторону. Но не выбросил ее. Так вот, когда он приедет, попроси его найти эту книгу, открыть наугад и прочитать одно стихотворение. Хорошо? И тогда ты поймешь, почему нельзя стоять на месте…
— Именно наугад?
Старец кивнул.
— Все. А теперь иди с Богом. Устал я очень.
* * *
Сидорин приехал через два дня. Лиза кормила его ужином. Странно, но в этот момент она чувствовала себя простой деревенской бабой, которая сидит, подложив руку под подбородок, и рассказывает мужу новости, случившиеся за то время, пока его не было дома. И она рассказала Асинкриту о своей встрече с отцом Николаем. Немного заколебавшись, поведала даже о том, как придя домой, попыталась найти зеленую книгу. Перевернула вверх дном весь дом, но произведения неизвестной поэтессы Дорожкиной в доме не оказалось. Молча поглощавший до этого пищу Сидорин, со вздохом отложил вилку и сказал:
— Тебе же сказано было, Алиса: пусть Асинкрит возьмет, откроет и прочтет.
— Но ведь интересно же было узнать, почему…
— …нельзя останавливаться?
— Почему нельзя… Слушай, ты что, смеешься надо мной?!
— Не-а. Дивлюсь на тебя, душа моя. Ты же глубоко почитаешь отца Николая. И вот старец тебе говорит: сделай так-то и так-то. И что же мы видим? Едва придя домой, не дождавшись мужа…
— Пока мы не венчанные, ты мне не муж! — неожиданно выпалила Лиза.
— Хорошо. Не дождавшись чужого для нее человека, Асинкрита Васильевича Сидорина…
— Ты мне не чужой…
— Еще лучше. Не дождавшись не совсем чужого ей Асинкрита, нарушает просьбу старца. Интересно, когда я завтра пойду к нему, рассказать об этом или нет?
— Только посмей!
Асинкрит, засмеявшись, вдруг погладил Лизу по голове.
— Только попробуй скажи, что я глупая…
— Кто? Ты? Да умнее тебя на всей Среднеевропейской возвышенности нет женщины. Вот те крест! Только объясни мне, неужели ты думаешь, что если он знает о какой-то зеленой книжке, купленной в Тамбове неведомо когда, знает о каком-то стихотворении какой-то Дорожкиной, то почему не знает о том, как ты вчера…
— Позавчера…
— Господи, неужели важны детали?
— Очень важны.
— Соглашаюсь. Как ты позавчера наводила шмон в моих вещах?
— Фи, Сидорин: шмон. А еще борец за чистоту русского языка.
— Не уводи меня в сторону, не получится. Так ответь мне: как ты думаешь, он сейчас там, лежа в своей кровати, знает об этом…
— Знает.
— Ну?
— И все равно: попробуй скажи — убью! И еще. Если будет ругать тебя, вали все на меня.
— Что валить?
— Все! Ладно, хватит об этом. Скажи, где книга Дорожкиной?
— Знаешь, Алиса, здесь на самом деле все забавно получается…
И Асинкрит рассказал, что перед отъездом в Москву он собрал несколько книг, которые пылились у него и лежали мертвым грузом, решив подарить их местной библиотеке. Книг было немного, и Сидорин решил занести «ценный груз» по пути на вокзал. Но в тот день в библиотеке был выходной. Пришлось вести их сначала в Москву, а затем обратно домой. Асинкрит поднялся и принес из прихожей свою сумку. Минута-другая, и вот уже маленькая зеленая книжка лежит на столе. Он видит, как волнуется Лиза.
— Открывай!
— Ты уверена?
— Абсолютно.
— Алиса, я не знаю, что имел в виду отец Николай, но сейчас скажу честно: стихи мне не понравились: типично женские стихи.
— Слушай, что-то ты стал нашего брата критиковать…
— Хочешь сказать, вашу сестру?
— Вот именно. Тебе было сказано: открывай наугад.
— Как прикажете. Кстати, ужин был очень вкусный.
— На здоровье. Так ты откроешь?
Сидорин взял книгу, открыл ее. С минуту он молчал, а затем стал читать:
Все беспокойней ночи темные,
Все беспокойней мыслей нить.
Мои года, мне отведенные,
Кому дано остановить?
И от кого зависит это —
Длинна ли жизнь иль коротка?
Означен день полоской света
У жизни нет черновика…
Рассвет, закат. Еще немного,
И вот — окончен путь земной.
К обрыву подойдет дорога,
А дальше? Дальше — путь иной.
Как?! Не увижу птичьи стаи
И в синем небе облака?..
Прошепчет дерево листами:
«У жизни нет черновика…»
Смятенье вдруг охватит душу,
Сожмет и не отпустит страх,
И только выплеснешь наружу
Сквозь зубы стиснутые: «Ах!..»
Ах, если б знать, что так получится,
Иначе б жил, наверняка…
Но скажет черная попутчица:
«У жизни нет черновика…»
Комментировать