- Часть первая
- Глава 1. Двое вышли из леса
- Глава 2. Асинкрит и другие
- Глава 3. Последний рейс
- Часть вторая
- Глава 4. Оборотень
- Глава 5. Посмотри в мои глаза
- Глава 6. Собиратель
- Глава 7. Бесы
- Глава 8. О вреде чтения газет
- Глава 9. Его величество — жизненный опыт
- Глава 10. Странные люди
- Глава 11. Женщина в белых одеждах
- Глава 12. Вот скоро настанет мой праздник
- Глава 13. Кое-что о ежиках
- Глава 14. Светлячковая поляна
- Глава 15. Маня и немец
- Глава 16. Девочка среди берез
- Глава 17. Я не волшебник…
- Глава 18. Крестный ход в лесу
- Глава 19. Живи, как дождь
- Глава 20. Старый особняк
- Глава 21. Спорят ли о вкусах?
- Глава 22. Зачем тебе это нужно?
- Глава 23. Белый родник
- Глава 24. Еж и заяц
- Глава 25. Домик в сказочном месте
- Глава 26. Кто такие шиши?
- Глава 27. Четыре строчки, оставшиеся от жизни
- Глава 28. Отец Николай
- Глава 29. Старые сказки на новый лад
- Глава 30. Что у нас за душой?
- Глава 31. Русский солдат Григорий Гребенюк
- Глава 32. Журавли
- Глава 33. Ангел в маленьком городе
- Глава 34. Была бы жизнь, а смысл найдется
- Глава 35. Вспоминая Шерлока Холмса
- Глава 36. Земля под ногами
- Глава 37. Вы любите Вознесенского?
- Глава 38. Кто такой котерь?
- Глава 39. Альфа Лебедя
- Глава 40. О пользе чтения детских книг
- Глава 41. Умеют ли прощать женщины?
- Глава 42. У жизни нет черновика
- Глава 43. Что такое любовь?
- Глава 44. Просто Петрович
- Глава 45. Вам пришлось ведь тоже трудно умирать
- Глава 46. Нет земли красивей
- Глава 47. Прощальное дерево
- От автора
Глава 13. Кое-что о ежиках
— Анекдот вспомнила, рассказать?
Глазунова и Толстикова сидели в кофейне, обеденный перерыв у Лизы подходил к концу, а Галине только-только предстояло «заступить на вахту», как она сама любила выражаться, — на втором этаже городской поликлиники ее ждал кабинет участкового терапевта.
Галина вдоволь отвела душу в разговоре с подругой. Женщину повело на воспоминания. Поэтому сегодня Толстикова узнала о своей собеседнице, как, впрочем, о Вадиме Петровиче и Асинкрите Васильевиче много нового.
— Расскажи, а то, чувствую, мне сегодня опять битый час предстоит печальные баллады Плошкина-Озерского слушать.
— Только анекдот того… не очень.
— Давай, какой есть.
— Заяц выходит на полянку. Смотрит, — Галина перешла на шепот, — полна поляна ежиков. Они «паровозиком» выстроились и… короче понимаешь.
— Не понимаю…
— Глупая, — Глазунова посмотрела по сторонам, — любовью занимаются.
— А… Только при чем здесь «паровозик»?
— Слушай, Алиса, у тебя есть воображение? В цепочку они выстроились и… понимаешь?
— То есть, все? — Толстикова засмеялась. — Дошло.
— Слава Богу. Делают они это, значит, «паровозиком», а тот ежик, который первый, орет во всю глотку: «Замкнули круг! Замкнули круг!»
— Потому что, он…
— Ну да!
Подруги смеялись от души, забыв об окружающих. Глазунова легла животом на столик, а Толстикова в позе розеновского мыслителя только и могла вымолвить:
— Е-ежи-ки…
— Да. Замкнуть… говорит, приказываю… черти… ой не могу!
— Бедный ежик…
— А они не замыкают.
— Не до этого…
Новый взрыв смеха.
— Давно я так, Галинка, не смеялась, — Толстикова вытерла слезы.
— Ну и хорошо. Я словно прежнюю Алису увидела. А то ходит вся насупленная, на людей волчонком глядит.
— Кем?
— Ну, волчонком. Образ у меня такой сложился.
— Не надо мне таких образов… Кстати, если б здесь сидел твой муж и все слушал…
— Ты про анекдот или вообще про все?
— Вообще про все.
— Не приведи, Господи. Он у меня и так что-то комплексовать начал…
— А ты его бодифлексом не пробовала?
— Это идея. Представляешь, Вадькину физиономию, когда он резко воздух выдохнет: «пах!» Глаза вытаращит…
— Ой, Галка, молчи… не могу.
Смех стал еще громче.
— Алис, представляешь, живот втянет…
— Ой, не могу… Попытается втянуть…
— Ни дать, ни взять ежик…
— Первый… Фи, Галька, какие мы с тобой бессовестные.
— Мы же по-доброму… Кстати, чего это я именно про ежиков анекдот вспомнила?
— Своего Вадима спроси, он же у тебя на Фрейде помешан. Сразу бы выдал тебе, Галина Алексеевна: «Ежик — это не спроста».
— Почему?
— О бессознательном что-нибудь слышала?
— Я же участковый терапевт. Ко мне иной раз такие бессознательные приходят.
— Вот и посуди, только вспомнила этого… как его? — Сидорина…
— Ты мне брось: «этого… как его».
— Так тебе он друг, мне с ним детей не крестить… Не отвлекай, пожалуйста. Только вспомнила, и сразу из подсознания круг появился. Пока не замкнутый. Ведь ты же анекдот заранее не собиралась мне рассказывать?
— Нет, конечно. Всплыл из памяти…
— Всплыл… Смотри, Глазунова, доиграешься.
— Ерунда, я женщина честная и верная. Так что скажет мой суженый?
— Что ты готовишь ему вкусное рагу…
Женщины прыснули.
— Да ну тебя, Алиска. Нет, здесь другое. Я же тогда совсем девчонка была. Все эти годы себя лепила.
— Ну и как?
— Со стороны виднее. Это я должна тебя спросить: «ну и как»? Мне самой нравится. Только… Что-то ушло с той девочкой… очень хорошее, светлое. А Сидорин… Ты не представляешь, Алиска, что это был за человек! Как-то раз Вадик заболел. На улице мой, сирень цветет, а у Вадима тоска в глазах, он уже койку эту ненавидит. Приходит Сидорин, собственной персоной, — Асинкрит не в общежитии, у дяди жил. Приходит, берет в соседней комнате гитару — и начинает петь. Четыре часа рел. Во всем общежитии окна открылись — здорово он пел. Визбор, Окуджава, Суханов, Анчаров… Вот только Высоцкого почему-то никогда не пел. Вот… Так о чем это я? Ах, да. Пел, пел. Вадька весь в соплях, слезах и благодарности. А Сидорин ему: ладно, мол, старик, не бери в голову. И благодарить не надо. Просто мне делать было нечего.
— И Вадим Петрович, что — обиделся?
— Конечно. Чуть драться не бросился, еле успокоился.
— Ну и глупый. Сидорин доброе дело сделал, а слов благодарных засмущался. Вот и выставил колючки…
— Теперь-то я это понимаю. И Вадим тоже.
В этот момент в кофейню вошла женщина. Вошла робко, словно бедная крестьянка, впервые переступившая порог роскошного барского дворца. Она подошла к Юрию, заказала кофе.
— Идите к подругам, Люба, я сейчас принесу.
— Спасибо. Только… Хорошо, принесите.
И Братищева, а это была она, подошла к знакомому столику.
— Здравствуйте, девочки.
— Здравствуй, Люба, — кивнула в ответ Толстикова.
— Привет, коли не шутишь. Лиса, — процедила сквозь зубы Глазунова.
— Присаживайся. — Толстикова.
— Спасибо.
— Ладно, Алиса, мне пора. Пойду я. — Глазунова.
— Подожди, Галина, мне вам кое-что сказать надо.
— Вот только без этого. Хорошо, Любочка?
— Без чего?
— Без штучек твоих лисьих. Поплачь еще. Вот и слезы выступили.
— Галина, не надо. Видишь человеку плохо? — вступилась Толстикова за Любу.
— Сама виновата. И рыбку скушать захотела и…
— Галя, — настойчиво повторила Лиза, — ты очень хорошо сказала про девочку. В каждой из нас была такая девочка. Твоя смотрит сейчас на тебя…
— Нет, что я должна — целоваться с ней?
— Хотя бы выслушай.
— Да, говорить она умеет. Хотя, нет… спрошу. Скажи мне, Любочка, помогли тебе твои ляхи?
— Какие ляхи? А, ты в этом смысле…
— Во всех. Когда в «Экспресс-газете» статью читать?
— Статьи не будет.
— Что так? Не взяли?
— Я решила не посылать. Во-первых, в «Окраине» первую статью изуродовали, у меня не так все было. По-человечески. А во-вторых… Впрочем, это уже не важно.
— Молодец, Люба.
Братищева благодарно улыбнулась Толстиковой, но улыбка также быстро погасла, как и родилась.
— Я, собственно, попрощаться зашла. Мало ли что. Знала, что увижу вас, вот и зашла. Сейчас в соцзащиту заходила… рядом… вот и решила…
— Ты что, уезжаешь куда? — спросила Толстикова.
— От себя, от совести своей не убежишь, — глубокомысленно изрекла Галина.
— Завтра в больницу ложусь, а в конце недели обещали сделать операцию.
— Погоди, ты о чем говоришь? — Глазунова будто впервые увидела Любу.
— Я не говорила раньше, а потом… вы сами понимаете, — Братищева говорила, с трудом подбирая слова. — Уставать стала быстро, голова болела и кружилась. Думала, что работаю много. Оказалось, что щитовидка.
— У кого ты была? — Галина стала по-врачебному деловита.
— У Розы Петровны…
— У Максимовой? Хорошо. Врач от Бога. Узлы?
— Два. Сказала большие, надо оперировать. Это рак, Галя, да?
— Почему сразу рак? После операции возьмут узлы на исследование и…
— Девочки, мне нельзя умирать. У меня Олька…
— Раньше времени не хорони себя, — сердито перебила Братищеву Галина.
— Люба, а сейчас куда ты ее устроила? — спросила Лиза.
Братищева махнула рукой, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать.
— Вы же знаете, никого у меня. Родителей своих никогда не видела, а бабушек и дедушек, тем более.
— Прости, — не успокаивалась Толстикова, — а муж? Ну, то есть отец ребенка?
— Отец ребенка… Где-то катается колобком на бескрайних просторах Родины. Да он и не знает, что у него дочь растет… Я зачем в соцзащиту ходила? На время операции Ольку в интернат устроили. Сходила я туда. Ой, девочки, — и она все-таки заплакала, — это ужас. Сама детдомовская, но такого тогда не было. Представляете, вот такие крохи — и матом ругаются… Бедная моя девочка!
Зашмыгали носами и остальные. Первой взяла себя в руки Глазунова.
— Никаких интернатов!
— Правильно, Галя, — поддержала подругу Толстикова, — Олечка поживет у меня.
— Почему у тебя? — удивилась Глазунова.
— У меня хорошая квартира, я живу одна. Считаю, это лучший вариант.
— Лучший после моего. Не обижайся, Алисочка, но у тебя никогда не было детей…
— Причем здесь это? Ты считаешь, что я не смогу…
— Алисочка, ты все сможешь, — мягко перебила ее Галина, — а про детей я — еще раз прости меня, пожалуйста — по другой причине сказала: тебе придется весь свой уклад жизни менять. А у меня растет такая же, да к тому же еще и подружка Ольгина. Если у меня Любина дочь поселиться, никто даже не заметит, они и так целыми днями вместе. Это раз. Школа возле дома, а тебе ее придется через весь город возить — два. Убедила? И к тому же, мне без твоей помощи не обойтись все равно.
— Девчонки, как-то вы так… спасибо. Честное слово, я даже не ожидала. Не подумайте… вот, — и Братищева полезла в сумочку — направление уже взяла…
— Порви, — сказала Лиза. И неожиданно добавила:
— «Туда, где ругаются матом, идти ни за что не надо». Ой, это из меня Плюшкин — Озерский лезет.
— Я бы по-другому сформулировала, — решила тоже блеснуть поэтическим мастерством Глазунова. — «Где дети ругаются матом, идти надо с автоматом».
И добавила:
— Все равно из них ничего путного не получится.
— Они же не виноваты. И вообще, ты же врач! — возмутилась Толстикова. Но потом сбавила тон:
— А вообще-то ты, наверное, права.
— Однако мы отвлеклись. С Ольгой решили, что делать. Как быть с тобой? — Глазунова посмотрела на Любу, явно что-то прикидывая.
— А что со мной? Или… Ты же сама сказала…
— Да не о том я. Не надо тебе у нас в городе операцию делать.
— Но для Москвы у меня денег нет.
— Какие деньги. Люба? — искренне удивилась Толстикова. — Вадим Петрович обязательно достанет направление в Москву. И ты сделаешь операцию. Бесплатно. Правда, Галя?
— Ох, Алиска, совсем ты у нас ребенок! — улыбнулась Глазунова.
— Почему? Я сама видела по телевизору: если по направлению, то…
— Правильно, бесплатно. А потом перед операцией к Любашке подойдет анестезиолог. Все, что надо расспросит, в конце добавит: если, мол, у вас ко мне какие пожелания будут, милости прошу ко мне в кабинет. Люба возьмет конвертик, положит туда энную сумму — и в кабинет…
— Мне одна женщина рассказывала, — перебила ее Братищева. — Она не поняла, что еще ей желать. Такой милый человек, все расспросил. А потом она, уже после операции, два дня от унитаза не отползала.
— Это же… — у Лизы даже не нашлось слов, — он же клятву Гиппократа давал!
— Правильно. Но он же хозяин своего слова — сначала дал, потом взял обратно. К тому же, сама подумай, где сейчас Гиппократ? Сидит на Олимпе, и в ус не дует, а за него другие отдуваются… И вообще, Алиска, — продолжила Глазунова, — к нашему делу это отношения не имеет. Мы просто констатируем факты. А они вещь упрямая. После анестезиолога будет «сам» или «сама» — кто операцию сделает. Намекать никто не станет — больной придумает, как отблагодарить.
— Нянечке, чтобы палату вымыла, тоже надо, — меланхолично добавила Люба.
— Надо, — философски согласилась Галина, — а еще медсестре. Все дело в количестве драгоценного металла. Что говорить, Москва зажралась, конечно, но уровень там и у нас — небо и земля.
— Послушай, Галя, ты так спокойно об этом говоришь. Может, и ты — берешь?
— А кто бы мне дал, Алисочка? Я — участковый врач, терапевт. Чернорабочая медицины. Мое дело — ОРЗ и гипертония. У Вадима — другое дело. Захочет человек ребенка от армии отмазать — все отдаст.
— Хочешь сказать…
— Слушай, солнце мое, ты будто вчера родилась! — вскипела Глазунова. — Хорошо тебе было — за Мишей, как за каменной стеной, а на нашу зарплату попробуй, поживи. Ладно — мир? Все это разговоры. Что делать с Любой — вот вопрос.
— А вот Роза…
— А что, Роза? Она свое дело хорошо сделала, теперь надо, чтобы и другие все сделали хорошо.
Братищева сделала еще одну попытку:
— Роза Петровна говорила, что оборудование у нас отличное…
— Кто бы спорил… Решено. Ты, лиса, поедешь в Обнинск, — Галина была довольна собой. — Это то, что надо. Во всех смыслах.
Комментировать