Эссе - Француз и англичанин

(21 голос: 4.5 из 5)

Содержание Полный текст Пред. глава След. глава

Француз и англичанин

Надеюсь, всякому ясно, что любовь к чужим народам — одно, подражание чужим народам — другое. Все хорошие люди любят чужие народы; многие плохие люди отказываются от своего. Чтобы стать интернациональным, надо быть национальным. Золотой век хорошего европейца похож на христианский рай, где все любят друг друга, а не на буддийский рай, где все друг другом станут.

Чем больше человек восхищается чужой страной, тем меньше хочет он ей подражать — он знает, что в ней есть неповторимые глубины, которых не перенять чужеземцу. Если англичанин увлечется Францией, он попытается стать французом; если он полюбит Францию, он останется англичанином. Это особенно важно, когда речь идет о Франции.

У французов есть странное свойство: все их пороки на виду, все их добродетели — под спудом. Можно даже сказать, что их пороки — цветы, а добродетели — корень. Французы фривольны, потому что пылко любят во всем гласность, откровенность. Крестьяне их скупы, потому что над ними нет хозяина. Горожане не слишком вежливы на улице, потому что равноправны. Женщины измотаны и сварливы, потому что серьезно относятся к бремени дома и семьи. Мужчины резки, потому что никто не сравнится с ними на поле брани.

Из всех стран на свете Франция опасней всего для глупых, поверхностных людей. Дуракам лучше ненавидеть Францию — если дурак ее полюбит, он скоро станет мерзавцем. Он будет восхищаться самым худшим; более того — он будет восхищаться тем, чего нет. Он заразится ветреностью и разгулом от самого здравомыслящего и домовитого народа в мире. Он не поймет французов, но еще хуже он поймет себя.

Если англичанин думает, что действительно любит французских реалистов, действительно понял французскую драму, действительно не пугается французских карикатур, он восхищается тем, чего не знает; жнет, где не сеял; смакует изысканный плод французского цинизма, но не вскапывал грубую и жирную землю французской добродетели.

Чтобы это было понятней, пойдем от противного. Представим себе, что француз приехал в Англию, где и сейчас на всем лежит тень знатных домов и сама свобода пришла от аристократов. Если француз увидит и полюбит наше чванство, если он полюбит наш снобизм и станет нам подражать, вы сами знаете, что мы о нем подумаем. Мы подумаем, что этот француз — дешевый выскочка, мелкий сноб, подражающий английским порокам, которых не понимает.

Он не понял, как много в них добродетели; не увидел тех свойств, которые прогревают изнутри наше чванство, — добродушия, гостеприимства, бессознательной поэтичности, простодушного умиления сказочной жизнью знати.

Француз видит, что мы славим и любим короля. Подло славить короля сильного; славить же слабого — почти подвиг. Бессилие ганноверского дома придает английскому роялисту печальное рыцарство якобита.

Француз видит, что наши слуги почтительны, но он не знает английской легенды о верном и веселом слуге, таком же умном, как хозяин, — о Калебе Балдерстоне, о Сэме Уэллере.

Француз видит, что мы поклоняемся знати, но не знает, что мы больше всего ценим в ней простоту, приветливость и щедрость; плебей может быть подобострастным, вельможа не должен быть гордым.

Лорд для англичанина — символ «настоящей жизни», а суть и прелесть этой жизни в свободе, широте, доброй легкости, великодушии мотовства. Вот почему кебмен не сочтет вас джентльменом, если вы заплатите ему сколько следует. Вы не обсчитали его, а оскорбили в лучших чувствах, запятнали его идеалы, развеяли мечту о безупречном принце.

Все это очень сложно, почти неуловимо; в английском преклонении перед лордом трудно отделить подобострастие от чистой любви к благородству. Французу нелегко это понять. Он увидит угодливость и, если она ему понравится, станет пресмыкаться и льстить. Так англичанин примет французскую простоту в обращении за обыкновенную наглость и, если она ему понравится, станет грубить.

Нельзя сразу, с маху перенимать черты чужой нации. Катились долгие годы, медленно росли парки, покрывались копотью дубовые балки, созревало темное вино в погребах и тавернах, лениво и привольно текла английская жизнь, чтобы расцвел безобидный цветок нашего чванства. Стрельба и баррикады, уличные песни, оборванные люди, умирающие за идею, породили и оправдали огненную розу французской фамильярности.

Когда я недавно был в Париже, мы с приятелем видели несколько очень коротких — минут на двадцать — пьес. Все они были убедительны, а одна убеждала так сильно, что, выйдя из театра, мы чуть не подрались. Автор этой пьесы решил показать, как люди действительно ведут себя во время кораблекрушения — как они бьются, кричат, давят друг друга, бессмысленно цепляются за жизнь.

А в довершение всего, с жуткой иронией Вольтера, он выпустил на сцену государственного мужа, который произнес речь о том, как достойно они себя вели и погибли с честью. Мой друг долго жил в Париже и, когда мы вышли, сказал, как истый француз: «Замечательно, правда?»

«Нет, — сказал я, принимая, по мере сил, классическую позу Джона Булля — Нет, не замечательно. Если автор просто развлекался, я не возражаю. Но если он что-то имел в виду, я не согласен. Он хотел доказать нам, что под личиной манер люди — не только звери, но и загнанные хищники. Я не так уж много знаю о людях. Зато я знаю, что одни пьесы возвышают дух, другие — ломают. После „Сирано“ (где актеры говорили еще быстрей) человек становится лучше, после этой пьесы — хуже».

«Как можно подходить к искусству с нравственной, сентиментальной точ…» — начал мой спутник, но я перебил его — я вдруг понял. «Я повторю вам, — воскликнул я, — то, что Жорес сказал Либкнехту: „Вы не гибли на баррикадах“. Вы — англичанин, как и я, и вы обязаны быть сентиментальным. У них есть право на жестокое искусство — они умеют победить жестокость в битве.

Они смеют пытать души, потому что выдержали пытки в тюрьмах. Они проливали кровь за бедных. Они проливали кровь за веру. Я — англичанин, я люблю удобства, ищу приятных развлечений. Они идут сюда не для уюта — они не тешат здесь, а бередят душу. Быть может, их, мятежников, вдохновляет на борьбу мысль о человеческой низости. Но упаси Господь, чтобы она пришлась по вкусу двум праздным англичанам!»

Пред. страница К оглавлению След. страница

Проза, Очерки, Зарубежная классика