- Вместо предисловия
- Неведомый миру подвижник
- I
- II
- III
- IV
- V
- VI
- Истинный пастырь Божий
- Петропавловский диакон
- Многолетний страдалец Михаил Иванович Безруков
- Матрона Наумовна (г. Задонск)
- Раб Божий Иоанн
- Георгий, затворник Задонский
- I
- II
- Жизнь блаженного старца, монаха отца Никиты
- Не от мира сего
- Обещания Богу исполняй
- Евфимия Григорьевна Попова
- Старец, достойный подражания
- У «Ивана Ивановича»
- Блаженный
- Андрей, юродствовавший в городе Мещевске
- Раба Божия Ксения
- Добрые подвиги
- В святую ночь
- Где Бог да любовь – там сила
- Поразительный пример верности
- Старец Даниил
- Признание разбойника
- Дед Лука
- Светлая кончина
- Слепая паломница
- Отец Марк
- Святое дитя (Очерк-быль)
- Из рассказов Ивана Петровича
- Честный извозчик
- Рассказ рудокопа
- Алексий, человек Божий, как образец самоотвержения для сонма русских подвижников
- Доброе сердце
- Яркий пример истинно христианской жизни в миру
- Кто мой ближний?
- Редкая семья (Из воспоминаний В. Л.)
- Замечательный благотворитель
- Замечательная кончина крестьянки (Из дневника сельского священника)
- Схимник
- Это—он!!!
- Красные яблоки
- Странник
- «По слову твоему» (Лк.5:5.)
- I
- II
- III
- IV
- Доброе дело
- Николай Матфеевич Рынин
- Христианская месть врагу
- Пример добродетели (Из наблюдений сельского священника)
- Коломенский Данилушка
- Петрович
- Мирская черница
- За чужие грехи
- Священник Иоанн (города Ельца)
- Незабвенный благотворитель
- Примечания
Кто мой ближний?
«Туманное раннее утро. Мелкий частый дождик. В воздухе пронизывающая сырость. Маленький дворик церковного дома несмотря на сырую погоду переполнен народом. Дверь квартиры священника, отца Петра Горемыкина, теперь, как и всегда, открыта для знакомых посетителей, только он сам уже не встречает с радушным приветом приходящих к нему. Добрые глаза его навеки скрыты, добрые уста его никогда не скажут слово утешения. — Он скончался вчера, а сегодня все прихожане собрались поклониться останкам горячо любимого пастыря. Двор все наполняется и наполняется несмотря на то, что побывавшие в доме уже уходят, но другие появляются с улицы, и толпа все густеет. Да и не удивительно такое стечение народа — усопший был им всем не отцом, а родной матерью. С редкой любовью, с нежной заботливостью относился он к каждому и помогал, чем мог: кому советом и молитвой, кому деньгами и покровительством. Все грустны, но странно — входят все печальные, сумрачные, а выходят радостные, просветленные. Одним из последних пришел во двор церковного дома студент. Глубокое горе написано на сумрачном, не по летам серьезном лице. Видно было, что жизнь не баловала его, что тяжело приходилось ему подчас и что эта голова и эти руки уже успели довольно поработать на своем веку.
— Становитесь в очередь, так нельзя, — говорил кто-то в толпе. В толпе обнаружилось движение и мало-помалу все чинно вытянулись в длинную нитку, несколько раз обвившую двор внутри. Студент как-то тупо и безразлично смотрел на все это и как пришел, так и встал одним из последних. Ждать пришлось довольно долго. Мысли одна за другой пролетали в его уме. Давно ли, кажется, узнал он этого человека, а как сильно к нему привязался какой-то благоговейной любовью и сыновним почтением, и какую сильную роль сыграл усопший в его жизни! Пред молодым человеком вставали картины одна безотраднее другой. Вот видит он последние годы в гимназии — перебивается изо дня в день. Он существует грошовыми уроками — семья бьется как рыба об лед. Он дотягивает, сдает экзамен и уже видит венец своих стремлений — университет. Гроши сколочены, он вносит за лекции — он принят. Начинается новая пытка, новые поиски работы, новые непосильные труды, но мать еще тогда работала, все шло недурно, казалось вот-вот найдет он выгодный урок, она — заказы, — они перебьются, а впереди надежда на возможность получить место, жить с большей пользой для общества. Но вот, в один ужасный день, мать заболевает, заболевает сильно и опасно. Последние гроши уходят на ее лечение, но он не унывает, он содержит ее своим уроком; грошей хватает даже на лекарство. Однако болезнь затягивается, средства убывают, приходится брать вперед, дома некому присмотреть за больной. Поневоле приходится иногда не ходить на урок, урок этот — насущный хлеб, а после бессонных ночей и с больной душой и урок-то дается как-то плохо. Одним словом, через несколько времени ему пришлось услышать вежливый отказ, и он с десятирублевой бумажкой в руке, с тупым сознанием полной безнадежности, понуря голову, добрел до дому. Матери хуже. Ненадолго хватило этих десяти рублей, а там пошла нищета, нищета непокрытая… Занятий не находилось, он рад был и дрова рубить, но и на это находились более сильные и умелые руки, да и редко попадалась и такая работа. Всего натерпевшись, видя с ужасом, что мать угасает от истощения, он пошел побираться под окнами соседей, он вымаливал гроши на лекарство, но окружающие были сами бедны и не много давали, а богатые не дали бы ничего, да и просить у них не хватало духа. Вот в таком состоянии запала ему наконец в голову отчаянная мысль покончить разом с собою. Не видеть более страданий дорогого человека, не будучи в силах их утолить, и не терзаться самому безысходной мукой. С этой целью ушел он ночью на набережную реки и, с твердым намерением прекратить свои мученья, решил броситься в воду. Как теперь, помнит он эту страшную минуту. В нем все застыло, все — исключая тупого страдания. Он более не колебался. Смерть лучше этой невыносимой жизни. Мать — все равно ей не выжить, ему ничего более не остается, как глубокое, безысходное отчаяние.
Кругом тишина. Вот он готов броситься в воду, как вдруг вблизи раздаются шаги… «Ах, — подумал он, — помешают, придется подождать». Эти мысли неясно промелькнули у него в уме. Он не переменил позы и тупо ждал, пока шаги затихнут. В эту минуту кто-то ласково и твердо положил ему руку на плечо и чей-то голос, полный любви и участия, произнес:
— Голубчик, пойдем ко мне!
Он не шевельнулся. Он, казалось, не слыхал, но внутри, по больному месту, эти ласковые слова точно отделили от него какой-то отболевший член.
— Голубчик, пойдемте ко мне! — продолжал настаивать голос. В нем слышалась и просьба, и властное приказание, но такое нежное, сострадательное, такое сердечное, что снова в душе его что-то резнуло и словно еще отделило какой-то больной член. Бедняга еще раз услыхал тот же ласковый призыв и наконец бессознательно двинулся за незнакомцем. Он не сознавал, что он делает, куда и зачем идет. Невольно и как бы под гипнозом шел он за своим избавителем, шатаясь и едва передвигая ноги. Тот привел его в свой дом, ввел в свой кабинет и придвинул ему мягкое кресло. Тут только он безотчетно рухнул лицом на стол и горько зарыдал. Долго рыдал он, и, казалось, слезы смываливсе, что наболело в его сердце, а ласковые слова незнакомца убаюкивали его. Добрый человек между тем приготовил ему постель, уложил его и успокоил холодным компрессом его горячую голову. Студент заснул в первый раз после многих бессонных ночей, заснул как убитый, но когда проснулся, было темно, он вскочил как ужаленный, вспомнив о матери.
— Где я? — вскричал он.
— У меня, — ответил, поднимаясь и подходя к нему, сидевший неподалеку священник. — Как я рад, что Вам лучше. Я стал уже бояться, как бы Вы не заболели. Скажите, голубчик, что вас заботит, скажите пожалуйста.
— Мать моя при смерти, а я здесь… — угрюмо ответил тот.
— Поедемте к ней сию же минуту, — возразил священник, помогая ему одеваться. — Что же с ней? Не отчаивайтесь, Бог даст, поправится.
— Ах, Вы не знаете, — вырвалось у него, и он смолк, но священник тихо и осторожно и настойчиво расспросил студента, и тому пришлось сознаться. Он не мог устоять против испытующего, пристального взора пастыря душ.
Поспешно вышли они из дому, наняли стоявшего на углу улицы ночного извозчика и поехали по адресу, данному студентом.
Приезжают в одну из трущоб города, в большой дом со множеством мелких квартир и ужасных углов и там застают больную в ужасном положении. В тесной, грязной и нетопленной, а поэтому крайне сырой комнате, на плохенькой постели стонала она беспомощно, мечась в жару. Насилу отыскали огарок. Комната осветилась и стала еще непригляднее.
Священник подошел к больной, оглядел ее опытным глазом и заметил, обратившись к студенту:
— Она больна от истощения, но не безнадежна. Вы это не думайте. Я уверен, что еще не поздно и мы ее выходим. — Больная, как бы в подтверждение этих слов, открыла глаза.
— Не желаете ли облегчить совесть исповедью? — спросил священник.
— Мы евреи, — поспешно и угрюмо сказал студент.
— Ах, я не знал, — возразил священник, — но это все равно, помолимся вместе, вы по-своему, а я по-своему. — Он встал на колени и кротко помолился, осенив себя крестным знамением. Затем быстро встал и, сказав студенту подождать его здесь у постели больной, поехал в ближайшую аптеку. Там он взял всего, что могло подкрепить силы больной, истощенной женщины и поспешил вернуться. Здесь он поднес к ее устам прохладительное и вместе с тем питательное миндальное молоко. Больная прильнула к стакану и выпила молоко с жадностью. Тогда он разогрел на принесенной из аптеки спиртовке настой из крепкого бульона, положил туда немного белого хлеба и дал его больной. Силы, казалось, мало-помалу возвращались, и через полчаса она уже могла сказать несколько слов. Сын ее все время не спускал глаз с своего благодетеля и едва мог удерживать радостные слезы при виде его хлопот около его матери.
Между тем рассвело, священник протянул ему двадцатипятирублевую бумажку, сказав: «Сходите, купитe дров, чаю, сахару, провизии, всего, что нужно, а я пока посижу у больной, а то мне скоро же придется идти домой».
Как в чаду исполнил студент поручение. Возвратясь с запасами, он как мог благодарил своего благодетеля, но тот не дал ему договорить. «Полноте, полноте. Завтра я буду снова у вас, привезу вам еще денег и, быть может, доставлю вам занятие. Не беспокойтесь, вы мне все это со временем вернете, в этом я убежден».
Когда он вышел, Симонсон, так звали студента, не знал, что с ним делается: радость ли, недоумение ли брали верх в хаосе его мыслей. Он видит только избавление от нищеты рукой православного священника.
И на другой, и на третий день добрый человек посещал убогий угол, превращенный теперь в уютное помещение. Мать стала понемногу поправляться, а сыну доставлен был хороший заработок и взнос за лекции. Все пороги обил добрый отец Петр и нашел искомое.
Теперь мать его снова принялась за работу. Он продолжает учиться, близки и экзамены, а впереди ждет обещанное место, место, выхлопотанное тем же отцом Петром. Симонсон обеспечен, но в это время умирает отец Петр…
Мир праху твоему, добрый, необыкновенно добрый человек! Ты, пастырь православных, не погнушался всей душой войти в положение иноверца, ты не пожалел ни денег, ни хлопот, чтобы вытащить из ямы совершенно чуждого тебе человека, ты продолжал о нем заботиться и ни разу не попытался склонить его на переход в твою веру. Он был индифферентен, но ты, горячо верующий, ни словом не обмолвился при нем о вере, и, между тем, какой громкий гимн хвалы Христу и Его любвеобильному учению пропел ты своим молчанием и своими делами. Дела твои проповедали за тебя…
С этими мыслями, влекомый очередью, вошел он в комнату. Шедший перед ним положил земной поклон, осенив себя крестным знамением, и приложился к св. Евангелию, лежавшему на груди усопшего иерея. Он тоже опустился на колени, поднявшись, весь орошенный слезами, он жаждал взглянуть в дорогое ему лицо — но оно было покрыто воздухом…
«Так вот конец пройденного тобою пути, — подумал он. — Спасибо тебе, учитель мой, спасибо», и он прильнул к его холодной руке, державшей крест… и, внезапно осененный, положил на себя крестное знамение и приложился ко кресту… Вера, которая направляла такого человека, которая порождала такие дела, и есть истинная вера. «Я пойду по твоим стопам, учитель мой, я отдам весь свой излишек тем, кто нуждается, и если встречу несчастного, помогу ему, не считая, как сделал ты», — подумал он, выходя. А лицо его светилось неизведанной дотоле радостью.
(«Кормчий», 1906 г., № 29)
Комментировать