- Вместо предисловия
- Неведомый миру подвижник
- I
- II
- III
- IV
- V
- VI
- Истинный пастырь Божий
- Петропавловский диакон
- Многолетний страдалец Михаил Иванович Безруков
- Матрона Наумовна (г. Задонск)
- Раб Божий Иоанн
- Георгий, затворник Задонский
- I
- II
- Жизнь блаженного старца, монаха отца Никиты
- Не от мира сего
- Обещания Богу исполняй
- Евфимия Григорьевна Попова
- Старец, достойный подражания
- У «Ивана Ивановича»
- Блаженный
- Андрей, юродствовавший в городе Мещевске
- Раба Божия Ксения
- Добрые подвиги
- В святую ночь
- Где Бог да любовь – там сила
- Поразительный пример верности
- Старец Даниил
- Признание разбойника
- Дед Лука
- Светлая кончина
- Слепая паломница
- Отец Марк
- Святое дитя (Очерк-быль)
- Из рассказов Ивана Петровича
- Честный извозчик
- Рассказ рудокопа
- Алексий, человек Божий, как образец самоотвержения для сонма русских подвижников
- Доброе сердце
- Яркий пример истинно христианской жизни в миру
- Кто мой ближний?
- Редкая семья (Из воспоминаний В. Л.)
- Замечательный благотворитель
- Замечательная кончина крестьянки (Из дневника сельского священника)
- Схимник
- Это—он!!!
- Красные яблоки
- Странник
- «По слову твоему» (Лк.5:5.)
- I
- II
- III
- IV
- Доброе дело
- Николай Матфеевич Рынин
- Христианская месть врагу
- Пример добродетели (Из наблюдений сельского священника)
- Коломенский Данилушка
- Петрович
- Мирская черница
- За чужие грехи
- Священник Иоанн (города Ельца)
- Незабвенный благотворитель
- Примечания
Не от мира сего
Уже второй день, как мы бродим по вековому бору. Второй день шумит под нашими ногами прошлогодняя хвоя да мягкий опавший лист. Обступила нас со всех сторон лесная чаща. Темно-зеленым шатром сомкнулись над нами головы лесных великанов. Выползли на дорогу корявые корни дубов, протянули свои ветви кусты волчьего лыка да ломкой крушины.
Лес заполнил весь край. Покрыл он и долины, разбежался по скатам песчаных пологих холмов и подступил к песчаным берегам и узким отмелям Днепра. Угрюм и неприветлив этот край Полесья, весь поросший вековыми лесами да окутанный синими туманами бесконечных вековых болот.
Теперь идет рядом со мной низкорослый крестьянин с желтоватой, точно мочальной, бородкой, в худых липовых лаптях, рваной свитке, с печатью крайнего уныния и подавленности на землистом лице.
Беден народ, бедны и убоги лесные села. На небольшой поляне-поруби ютится жалкий, серый поселок Сосновичи.
За селом, в расстоянии не более трех верст, на берегу болотистой речки Перелесянки, стоит небольшая деревянная хата местного знахаря и пасечника, деда Карпа. Срублена она из толстых неотесанных сосновых бревен. Крепко закупорены щели желтым лесным мхом, а крыша покрыта снопами очерета и соломы. Несколько вишневых деревьев склонили свои ветви на самую крышу, растут перед окнами невысокие раскидистые кусты красной смородины и крыжовника. За хатой среди поросли молодого березняка раскиданы деревянные пни-ульи, над которыми с непрерывным жужжанием носятся целые тучи пчел.
Был жгучий полдень, когда мы пришли на пасеку. Дед Карп сидел в тени под хатою и сосредоточенно чинил дырявый бредень. Небольшая рыжая собачонка, с лохматой, как войлок, шерстью, с громким и сердитым лаем бросилась нам навстречу. Дед кликнул ее назад и, заслонив глаза ладонью, пристально всматривался в гостей.
Мы подошли и поздоровались. Передо мною сидел высокий старик с ясными и кроткими голубыми глазами и седой длинной бородой. Белая посконная рубаха лежала длинными складками на его худом теле, на поясе болтался деревянный гребень и два ключа какой-то странной формы. На загорелом, обветрившемся лице старика играла ясная, тихая улыбка.
— Пожалуйте, господин, в мою келью, что же стоять на солнце. Охотились, должно быть?
Дед бодро встал и широко открыл дверь хаты.
Мы вошли. В полутемных прохладных сенях стояли деревянные кадки, покрытые чистыми сосновыми досками, лежало несколько старых бредней, а на полках была расставлена глиняная посуда, как оказалось, — работы самого деда Карпа. Стены хаты были чисто выбелены известкой. В красном углу под образами стоял небольшой стол, покрытый камчатой скатертью, а по стенам были развешаны пучки сухих трав. Пахло душистым запахом липы и пряными цветами. Солнечный свет широким ярким снопом врывался в окошко, и под его блеском ярко горели вызолоченные венчики на иконах, блестели и переливались разноцветные стекла дешевой лампадки. Всюду веяло тишиной и миром.
Мы уселись на деревянной скамье, а дед принялся хлопотать над самоваром. На полке под образами лежали книги в старых, затасканных переплетах. Здесь были Евангелие и Библия на церковно-славянском языке и старый крестный календарь 1872 года. Одна из страниц Библии была заложена обрезком красного кумача: очевидно, дед Карп смягчал свое одиночество чтением.
Не без особенного любопытства всматривался я в убогую обстановку сильного духом человека, о котором священник соседнего села говорил, как о человеке «не от мира сего».
О своей прежней жизни редко с кем-нибудь беседовал старый знахарь. Известно только было, что дед Карп когда-то был одним из самых богатых купцов-старообрядцев посада Ветки, Могилевской губернии. Вниз по Днепру до Киева и даже до Екатеринослава ходили его барки, нагруженные хлебом, а амбары и склады товара были и в Могилеве, и в Минске. Рассказывали, что у него были жена и сын, но давно умерли, что он роздал все свое богатство и пришел доживать век в лесу в одиночестве, как истый отшельник-монах. Дед не любил, когда его об этом расспрашивали. «Что было, то прошло, назад уж не вернется, а жить уже, слава Богу, недолго», — говорил он особенно любопытным собеседникам и на этом прекращал разговор.
Окрестные жители знали его, как святого человека и знахаря, и со всеми своими нуждами стучались в его дверь. Придавит ли человека какое-нибудь безысходное семейное горе, заболеет ли кто-нибудь в семье или просто захочется кому-нибудь отвести свою душу от ежедневных дрязг — все они от мала до велика идут на пасеку. Дед лечит болезни настойками каких-то целебных трав, читает и толкует главы Евангелия, утешая тоскующих, дает всевозможные советы практической жизни…
Дед вошел, принес шипящий самовар, связку баранок и большую «посудину» душистого сотового меда. За чаем мы разговорились.
— Не скучно тебе жить здесь одному?
— Чего же скучать? Кругом благодать Божия. Лес шумит, птицы по зорькам перекликаются. Всякая трава по-своему шепчет и силу свою имеет. Ты, барин, только вслушайся да пойми, что всякая тварь говорит, и сердце твое, как птица, заколышется да забьется. Красота Божия в лесу!
— Да, летом хорошо, но зимой ведь жутко и скучно. Я думаю, что твою келью с крышей заносит.
— Заносит-то оно заносит, на все воля Божия, а только и зимой хорошо. Зайчишки к самой двери подбегают, я им хлебные корочки да капустку бросаю. Снегири краснобокие на вишнях посвистывают, синицы стрекочут. Что зимой, что летом — одинакова благость да красота Божия. Вам, горожанам, не понять этого. Отступил от Господа человек и ни твари Божией, ни брата своего присного не любит. Что, разве не правду говорю?
— Правда, — согласился я, и разговор на минуту замялся. — Ну, а чем же ты живешь, дед? Деньжонки свои имеешь, что ли? — спросил я снова.
— Прежде имел, да большой от них соблазн и погибель. Нет теперь у меня ничего. Вот мед продаю, грибы сухие в город посылаю. У Господа Бога милости много, на всех хватает. Грех запасы чинить. Смерть, что рубаха к телу, близка. Не веси ни дня, ни часа. Богатством да корыстью ни души не успокоишь, ни жизни вечной не стяжешь. «Скорей верблюд пройдет в игольное ухо, чем внидет богач в царствие Божие». Был я богат, да миловал меня Бог от богатства.
— А в церковь часто ходишь? Тебе, кажись, очень далеко?
— Нет, недалече. Лесом-то дорога не утомительна. Идешь, смотришь да слушаешь. Укрепляет пока Господь. А, может, как стар совсем стану, ближе к селу да к погосту переберусь.
— А давно ты здесь живешь?
— Да годов двадцать, а, может, и всех двадцать пять наберется. Прежде я жил за Днепром, в Черниговской губернии; тоже пасеку держал, но и пчела там не пошла, и народ озорной. Все нет-нет, да и норовит тебе, чем попало, досадить. Креста- то на груди не чтит.
— А сколько тебе лет?
— Мне-тο? Восьмой десяток к концу подходит. Дед задумался. Солнце клонилось к западу. Его косые лучи ярким красноватым светом скользили по стволам сосен, золотом горели развесистые вершины высоких берез. Я поблагодарил знахаря за гостеприимство и стал прощаться. Он не удерживал.
— Будешь в лесу, заходи снова отдохнуть, чайку попить, побеседовать.
Мы вышли из пасеки. Лес уже собирался на отдых. Угасал розовый свет на его вершинах, сонно посвистывали мухоловки да зяблики, слышнее разносился в бодром освежающем воздухе смолистый запах сосны и грибов.
Тихо опускалась чудная ночь, тихо окутывала она полным непроницаемых тайн покровом громады дерев-великанов и сеяла повсюду чарующие сны и безмятежные грезы. И вспомнились мне слова только что покинутого деда:
— Пойми, что говорит тебе всякая тварь, что шепчет тебе лес, и не будет в сердце твоем ни уныния, ни злобы.
(В. Васильев. «Русский Паломник», 1907 г., 24)
Комментировать