- Вместо предисловия
- Неведомый миру подвижник
- I
- II
- III
- IV
- V
- VI
- Истинный пастырь Божий
- Петропавловский диакон
- Многолетний страдалец Михаил Иванович Безруков
- Матрона Наумовна (г. Задонск)
- Раб Божий Иоанн
- Георгий, затворник Задонский
- I
- II
- Жизнь блаженного старца, монаха отца Никиты
- Не от мира сего
- Обещания Богу исполняй
- Евфимия Григорьевна Попова
- Старец, достойный подражания
- У «Ивана Ивановича»
- Блаженный
- Андрей, юродствовавший в городе Мещевске
- Раба Божия Ксения
- Добрые подвиги
- В святую ночь
- Где Бог да любовь – там сила
- Поразительный пример верности
- Старец Даниил
- Признание разбойника
- Дед Лука
- Светлая кончина
- Слепая паломница
- Отец Марк
- Святое дитя (Очерк-быль)
- Из рассказов Ивана Петровича
- Честный извозчик
- Рассказ рудокопа
- Алексий, человек Божий, как образец самоотвержения для сонма русских подвижников
- Доброе сердце
- Яркий пример истинно христианской жизни в миру
- Кто мой ближний?
- Редкая семья (Из воспоминаний В. Л.)
- Замечательный благотворитель
- Замечательная кончина крестьянки (Из дневника сельского священника)
- Схимник
- Это—он!!!
- Красные яблоки
- Странник
- «По слову твоему» (Лк.5:5.)
- I
- II
- III
- IV
- Доброе дело
- Николай Матфеевич Рынин
- Христианская месть врагу
- Пример добродетели (Из наблюдений сельского священника)
- Коломенский Данилушка
- Петрович
- Мирская черница
- За чужие грехи
- Священник Иоанн (города Ельца)
- Незабвенный благотворитель
- Примечания
Доброе сердце
— Ну, так как же? — заметно упавшим тоном произнесла Вера Николаевна после того, как отец решительно высказался против ее поездки в С-кую губернию, куда настойчиво приглашала ее близкая подруга, княжна В-ская, за месяц перед тем поступившая в сестры милосердия и в настоящее время деятельно боровшаяся с тяжкою нуждою крестьян, пострадавших от недорода. — Ты, следовательно, не разрешаешь мне этой поездки?
Николай Петрович Б-ин, старый, но еще достаточно бодрый отставной генерал, ответил не сразу. По выражению его лица, быстрым и нервным движениям вокруг письменного стола в обширном кабинете заметно было, что ответ на вопрос дочери стоил ему громадного труда.
В глубине своей души Николай Петрович всецело стоял на стороне дочери. Как человек добрый и посвятивший себя в последнее время исключительно делам благотворительности, он не мог не чувствовать всей святости благородного порыва отдаться служению ближнему. Даже более того: когда час тому назад к нему в кабинет вошла Вера Николаевна и с необыкновенным жаром заговорила о печальной участи голодающих, он просто залюбовался своею дочерью. Все то, что лилось с ее уст, было так свято и дышало таким благородством и такою безыскусною искренностью, что в душе старого идеалиста, каким остался Николай Петрович, невольно стало пробуждаться чувство некоторой гордости, быть может под влиянием сознания, что все это он слышит от своей родной дочери…
Но это было только вначале. Когда же Вера Николаевна, почти со слезами на глазах, закончила свою речь и выразила желание последовать примеру княжны В-ской, в душе старика заговорило нечто иное…
— Отпустить ее, а самому остаться бобылем и вечно терзаться постоянными страхами и опасениями на ее счет, нет — это выше твоих сил! Ты этого не перенесешь, — слышалось генералу какое- то таинственное предостережение.
— Хорошо; пусть это и так. Пусть, действительно, тебе тяжело расстаться с дочерью. Но кому она нужнее в настоящее время: тебе ли, человеку кругом обеспеченному и нуждающемуся в ней, как сытый человек нуждается в приятном развлечении, или же тем несчастным страдальцам, для которых она явится чуть ли не ангелом Божиим? — слышался откуда-то из глубины души другой голос.
— Если это тебе так неприятно, то я останусь и никуда не поеду. Только прошу тебя: успокойся, пожалуйста. Мне больно видеть тебя таким огорченным, — произнесла наконец Вера Николаевна, сердцем чувствуя причину волнения отца.
При этих словах старик как бы очнулся. Он подошел к дочери и, пристально всматриваясь в ее оживленное лицо, а в тоже время и как бы прислушиваясь к какому-то внутреннему голосу, медленно произнес:
— Не разрешить тебе задуманной тобой поездки я не могу, не чувствую за собой этого права… Ты ведь сама отлично должна знать, что любовь и помощь нуждающемуся ближнему — главнейший принцип моей жизни и деятельности. Пример княжны В-ской, действительно, заслуживает полного подражания. Но только одного я боюсь: сможешь ли ты быть, как говорится, на своем месте, — хватит ли у тебя физических и нравственных сил на задуманный тобою подвиг? Тяжелая нужда, постигшая голодающие местности, ведь издали, по одним только газетным описаниям, приводит нас в содрогание. Как же ты себя почувствуешь, лицом к лицу очутившись с этими ужасными, в большинстве случаев цинготными, скелетами? Сможешь ли ты подойти к этому разлагающемуся трупу без чувства брезгливости? Сумеешь ли ты поэтому стать действительно необходимым человеком и не явишься ли скорее помехой? Ведь мало в настоящем случае одного только желания послужить нуждающемуся; здесь скорее необходимо умение и физические силы.
— Ну, в этом я с тобою никогда не соглашусь. Горячее и искреннее желание быть полезным другому необходимы прежде всего. При желании всегда добьешься своей цели, — быстро перебила старика Вера Николаевна.
Старик недоверчиво покачал головой.
— И я прежде думала то же, что и ты, но теперь я чувствую и глубоко убеждена в том, что была неправа. Смотри, что пишет по этому поводу княжна, — произнесла Вера Николаевна, быстро поднося к глазам отца письмо подруги, в конце которого красным карандашом было подчеркнуто:
«Ты, конечно, помнишь, как все вы отговаривали меня от этого святого дела и как стращали грязной курной избой, предсмертными агониями цинготных и тому подобными ужасами, и как предрекали мне скорое возвращение восвояси. Теперь же я с полным правом смею уверить тебя, что вы были правы только отчасти; в главном же, безусловно, ошибались; я и не помышляю о скором возвращении в Петербург. Глубоко вы все ошиблись и в том, что здесь нужны какие-то особые люди, со стальными нервами и с какими-то специальными знаниями. Неправда это: здесь нужна единственно только горячая любовь к своему делу, все же остальное — дается само собой… Коротко скажу тебе: среди обычного безделья в вашем чопорном Петербурге я не чувствовала себя годной и необходимой для жизни. Теперь же все это, слава Богу, прошло: кормя голодных, ухаживая за больными и обмывая ребятишек, я впервые почувствовала смысл жизни — теперь я знаю, для чего я живу… Отныне я живу для дела действительно доброго, необходимого и полезного, и в этом сознании моя высшая награда!.. Теперь, в грязной и курной избе, но делая свое дело, я чувствую такое довольство и такую нравственную бодрость, как никогда и нигде…»
Старик до конца прочел подчеркнутое карандашом и глубоко задумался. Вера Николаевна не спускала глаз с отца, пристально наблюдая, как его старческая фигура оживлялась все более и более. Наконец, Николай Петрович резко откинулся на спинку кресла и быстро заговорил:
— Быть может, ты и права… Нет; не только «быть может», но несомненно ты права, как права и княжна в том, что все наше счастье в деле действительно добром, необходимом и полезном. Да,
да, — это святая правда! Человек, ничего не делающий, никогда не будет счастлив: он никогда не будет чувствовать самого необходимого для счастия — нравственного удовлетворения…
И затем, после некоторого раздумья, он с дрожью в голосе прибавил:
— Ты, следовательно, видишь теперь, что я не против твоей поездки. Если тебя влечет в данном случае искреннее, сознательное и серьезное чувство, я не запрещаю, но благословляю…
Следующие три дня прошли незаметно. В хлопотах и приготовлениях к дороге, Вера Николаевна была совершенно равнодушна к окружающему ее миру, витая всем своим существом далеко от Петербурга, в бедствующей восточной окраине. Даже и после третьего звонка, когда курьерский поезд тронулся с места и Вера Николаевна в последний раз припала к груди провожавшего ее отца, она оставалась все в том же полузабытьи, равнодушная к напутствованию провожавших и даже не замечая никакой перемены в еще более постаревшем и осунувшемся за это время лице Николая Петровича…
Чем-то мертвым повеяло вдруг на сестру милосердия Веру Николаевну Б-ну, когда она вышла на последней железнодорожной станции. На всем громадном пространстве, куда только глаз хватал, это была сплошная и выжженная солнцем пустыня, лишь по местам вспаханная и покрытая чахлою зеленью. Особенно жалки были попадавшиеся на пути поселки. Вера Николаевна, представлявшая русскую деревню по иллюстрациям в журналах, да по ближайшим к Петербургу дачным местностям, была крайне поражена при виде изодранных крыш, разобранных изгородей и лишь изредка видя пасущуюся неподалеку от жилья тощую лошаденку.
— А что же это у вас не видно ни полей, ни стад и почти ничего живого? — не удержалась Вера Николаевна, чтобы не спросить у ямщика.
— Эх, барышня, барышня, ничего-то Вы, почитай, не знаете, что у нас теперь деется. Куды уж нам думать о полях да о стадах разных, когда и сами-то мрем теперь как мухи, — сумрачно ответил ямщик, хлестнув без всякой надобности лошадь.
Тон, с каким сказаны были эти слова, как острым ножом кольну в сердце молодой девушки: в нем слышалось полное отчаяние человека, потерявшего всякую надежду на какой бы то ни было просвет и на лучшее будущее. Это был вопль человека, твердо уверенного в своем неизбежном погребении заживо…
— Что вы, что вы? — вдруг заторопилась молодая девушка. — Разве можно мрачно смотреть на жизнь и окружающую нас, хотя бы и печальную, действительность? Правда, настоящее бедствие у вас велико, но ведь и добрых людей на свете немало. Вот хотя бы и теперь: вам и лошадок казенных закупили, и семян призапасли, и кормят, и лечат вас… А вы говорите: помрем все, как мухи….
— Это что и говорить, барышня: свет, действительно, не без добрых людей, — нам помогают отовсюду, да что толку в помощи-то этой?.. Вы сказали: у нас и лошадки казенные, и семена нам дают.А вот что я у вас спрошу: много ли у нас теперь лошадей-то этих самых, а главное — много ли у нас теперь работников путевых? Голодный да больной немного, почитай, наработает… Может, добрые люди и не дадут всем нам помереть голодною смертию, да только — скоро ли мы снова на ноги встанем? Крестьянина-то добро — что твой дорогой перстень, — и не заметишь, как потеряешь, а нажить-то его ох трудно…
Тяжело на сердце стало у Веры Николаевны, когда она почувствовала в словах ямщика долю горькой правды. До сих пор она представляла голод если и тяжелой бедой, то все же бедой поправимой. Теперь же предстоявшая ей деятельность стала рисоваться тем сказочным чудовищем, у которого на месте отрубленной вами головы быстро вырастают новые две…
С заметно упавшим духом подъехала Вера Николаевна к Б-скому и при виде громадного полуразрушенного и уныло пустынного села как будто усомнилась в своей вере во всепобеждающую силу любви. Беспредельное море человеческого бедствия, волной захватившее и Б-ское, показалось ей таким страшным и бурным, борьба с каким невозможна…
Когда ямщик остановился у большой и просторной избы, служившей «главной квартирой» для отряда княжны В-ской, в ней никого не оказалось.
— Придется, барышня, пообождать вам маленько, пока не возвратится княжна. Они, наверное, скоро придут; а то и вот еще что сделаем: я снесу ваши вещи, а потом и поищу княжну, — предположил ямщик.
— Нет, зачем же? Вы не беспокойтесь, да и княжны не отрывайте от дела. Я с удовольствием теперь пройдусь по селу и заранее ознакомлюсь с ним, — ответила молодая девушка, направляясь по улице в надежде где-нибудь встретить подругу.
Мертвая тишина царила вокруг. На улице не было ни души. Вдруг из ближайшей избы до слуха Веры Николаевны донесся плач ребенка и какие-то тяжелые стоны. Молодая девушка направилась в избу.
Чем-то промозглым и кислым пахнуло сразу в лицо Веры Николаевны, когда она распахнула пред собою дверь, за которою раздавался плач ребенка и чьи-то стоны. Молодая девушка невольно остановилась, после яркого солнечного света слабо различая предметы в полутемной избушке.
— Ох, батюшки, помогите, — вдруг донесся откуда-то из угла слабый женский голос, и молодая девушка быстро, хотя и ощупью, направилась в тот угол.
В углу, на нарах, покрытых какими-то грязными и зловонными лохмотьями, лежала бледная женщина; около нее ютились две детские фигуры, а в люльке, неподалеку от нар, плакал ребенок, высовывая оттуда свои беспомощные и сухие как плети ручонки.
При виде этой картины молодая девушка совершенно растерялась.
— Ох, барышня, ради Бога, помоги ребенку, найди ты ему соску, она там где-то в люльке, — княжна час тому назад оставила.
Вера Николаевна поспешила к ребенку и он, действительно, скоро унялся.
— Однако, как же вы тяжело страдаете! — не могла удержаться от восклицания молодая девушка, подходя к постели и усаживалась около стонавшей женщины.
— Правда твоя, родная, сущая правда. Да что поделать?.. Мне бы еще ничего, кабы одной страдать. А то вот ребят этих жалко; за них болеешь, родимая.
— Что же вы — вдова? — спросила Вера Николаевна, не видя в избе мужчины.
— Нет, благодарение Господу, у меня муж жив, да только далеко отсюда; около трех месяцев он ушел на Дон искать заработка, а и до сих пор о нем ни слуху, ни духу… Чай, и самому сам несладко приходится.
— Чем же вы теперь кормитесь?
— Чем? А почитай, что ничем… Что принесут добрые люди, тем и сыты. Раньше я с ребятишками именем Христовым побиралась, все что-нибудь да перепадало, по крайней мере, ребятишки были сыты. А теперь слегла, да с собой и ребят всех уложила. Немоглось уж мне очень; кабы не добрая княжна да ейный доктор один, по сю пору, пожалуй, и Богу душу отдала бы; да спасибо им, отходили… Сама отошла, а вот Васютка-то занемог, — произнесла больная, указывая рукой на лежавшего сбоку мальчугана лет девяти.
Вера Николаевна сняла мальчика с постели и, осмотрев его, к ужасу своему увидела все признаки грозной цинги.
— Вот ты где, — раздался вдруг в двери голос княжны В-ской, — еле нашла тебя. Однако же ты и молодец, — только что с дороги и прямо за работу.
Обе молодые девушки расцеловались и, вместе осмотрев больного ребенка, вышли из избы, пообещав принести обед и привести с собою доктора.
— Спасибо тебе, милая, что ты приехала, — говорила дорогом княжна своей подруге, — у нас теперь так много работы, что сил наших буквально не хватает, отдыхать почти не приходится; это бы все не беда, а вот худо, что средства наши почти истощаются; боимся, как бы скоро и совсем не остаться с одними голыми руками… Одна надежда на милость Божию да на добрых людей…
«Сегодня я приехала в Б-ое и сразу же лицом к лицу встретилась с настоящим голодом и этой неумолимой цингой, — писала отцу в тот же день вечером Вера Николаевна, — ты не можешь себе представить, что это за бедствие. Самые яркие газетные описания — ничто по сравнению с тем, то я увидала. Бедствие это не поддается описанию, да и не описывать его нужно, а бороться с ним всем своим существом… Я бесконечно счастлива, что могу служить этим несчастным, хотя бы стоило мне даже самой жизни… Да и к чему жизнь, если пользоваться ею так, как я доселе пользовалась? Чтобы доставлять только себе удовольствия? Нет, на это я не согласна и с сегодняшнего дня, уверена, не соглашусь никогда! Моли Бога, чтобы Он помог нам справиться с нашей задачей! Прости; больше писать некогда. Твоя Вера».
(В. Александров, русский Паломник», 1899 г., № 28)
Комментировать