Руководство для сельских пастырей
1864. Т. 3. № 36–52

Коммунистическое учение ведёт своё начало с далёкой, дохристианской древности. Уничтожение личной собственности, уничтожение семейственной отдельности, и установление одного общественного имущества, распределяемого поровну между всеми членами общины, установление самых непринуждённых, при отсутствии всяких форм брака, отношений между полами, – наконец воспитание детей и на счёт общества и заботами общества, т. е. вне семейственного круга, – всё это за несколько веков до Рождества Христова было осуществлено в законодательствах Миноса и Ликурга, на острове Крите и в Лакедемонии. Знаменитейший из греческих философов Платон, в своём сочинении о республике, представил идеалом государство, основанное на коммунистических началах¹. В христианском мире коммунистическое учение было принимаемо некоторыми еретиками, которые с христианскою религией хотели связать выродившиеся из языческой философии учения о человеке и обществе. Наконец, долго задержанное в своём развитии средними веками, столько благоговевшими пред чистотой, непорочностью и скромностью женщины и так горячо стоявшими за свободу, независимость и самостоятельность человеческой личности, – коммунистическое учение стало быстро развиваться со времени возрождения наук, со времени того увлечения классическою древностью, по которому даже папы не стыдились переплетать свои речи обращениями к языческим богам, и походили более на служителей этих богов, чем на служителей Христовых, – того увлечения, по которому христиане едва не отдавали Платону божеских почестей, и дали ему название божественного.

Восемнадцатый и девятнадцатый века, представившие такое сильное развитие всевозможных учений о государственном и общественном устройстве, представляют вместе с этим и сильно развитое коммунистическое учение. Между множеством причин, произведших революции 1789, 1830 и 1848 годов, стоит также и стремление коммунистов перестроить общество по своим идеям. Не далее, как два года назад, подобное стремление высказывалось тайно и в нашем отечестве. Энергические меры нашего правительства к подавлению польского восстания в последнее время подсекли крылья наших доморощенных коммунистов, и принудили их приостановить свои тенденции ввиду единодушно соединившихся народных сил на поддержку правительства против польского мятежа.

Не смотря, однако, на одновременное негодование против них и в литературе, и в обществе, они не отказались от желания провести свои заветные идеи в народную массу. Из столиц и других мест, служащих, между прочим, родниками и коммунизма, они заходят в самые далёкие углы нашего отечества, и не знаем уже насколько успешно, стараются распространить свои идеи в народе.

С первого взгляда на коммунизм, как на учение об известном общественном устройстве, и учение о своеобразной нравственности, или, говоря, прямо, безнравственности, отвергающей право личной собственности, и стремящейся подорвать чистые узы семейственных отношений, – ясно, что христианский пастырь, обязанный охранять чистоту и неприкосновенность не одного догматического учения, но и нравственного христианского учения, не может равнодушно смотреть и не противодействовать коммунистическому учению даже и в том случае, если бы последователи этого учения не затрагивали прямо христианства. Но в том-то и дело, что коммунисты, проповедуя столько не согласную с христианством систему нравственных правил, стараются освятить эту систему авторитетом Евангелия, первенствующей церкви христианской и различных учреждений, возникших в различное время в лоне христианства. По наивному ли невежеству, поверхностно знакомому и легкомысленно смотрящему на Евангелие и историю церкви, или умышленно рассчитывая на невежество тех, кому они внушают своё учение, коммунисты распространяют мысль, что Иисус Христос осуждал личную собственность и проповедовал уничтожение её, что он осуждал браки проповедовал безбрачие, что и в первенствующей церкви была уничтожена личная собственность и всякое различие состояний, что имущество было одно общее, и что, следовательно, будто бы настоящее истинное учение христианства относительно общественного устройства и есть учение коммунистическое.

Понятно, как соблазнительно могут действовать на людей, не углублявшихся в дух учения Христова, также в дух и значение устройства первенствующей церкви, подобные уверения, подкрепляемые двумя, тремя текстами из Евангелий и Деяний апостольских, тем более, что христианину всегда свойственно желание поверять свою жизнь и свои христианские понятия жизнью и понятиями христиан первенствующей церкви, и что коммунистическое учение всегда затрагивает и будит глубоко спящие или подавленные и затаённые страсти своеволия, недовольства на сдержанность законами и властью, зависти к чужому имуществу, и страсть к чувственным удовольствиям. Понятно, как легко коммунист, прикрывающийся авторитетом самого Христа и первенствующей церкви, может посеять в нетвёрдых христианских умах и сердцах семена разврата и заблуждения.

Вот побуждения, по которым мы предлагаем нашим читателям опровержение тенденции коммунистов связать своё учение с христианством².

I.

Евангельское учение о собственности

и семействе. – Общение имуществу

первых христиан; его характер и

непродолжительное существование.

– Коммунизм первых гностиков.

Если мы желаем правильно оценить заключающееся в первых письменных памятниках христианства учение о собственности и семействе, то, прежде всего, должны исследовать общественный быт народа, среди которого началось проповедание Евангелия.

В то время, когда явился Иисус Христос, закон Моисеев ещё могущественно господствовал в гражданских отношениях еврейского народа, который, несмотря на политическую подчинённость римлянам, всё-таки сохранял своё внутреннее устройство. Этот закон, в продолжение долгого ряда веков сроднившийся с нравами народа, освящал семейство, личную собственность и наследственность имуществ. На скрижалях, которые принёс Моисей своему народу с горы Синая, были начертаны заповеди о святости брака, почтении к родителям и неприкосновенности чужой собственности. Религиозная святыня заповедей была ограждена страшными наказаниями³. Хотя наложничество и многожёнство и не были запрещены Моисеевым законодательством, однако же, дух семейственный был основою этого законодательства и отличительною чертою в характере еврейского народа. Разделение народа на колена, из которых каждое происходило от одного известного родоначальника, принадлежность священнического служения колену Левиину в потомстве Давида, чаяние Мессии, долженствовавшего родиться от крови царя – пророка, – всё это утверждалось на глубоком основании преемственности семейств, на силе кровных уз. Весь еврейский народ не составлял ли одной великой семьи, каждый член которой мог подлинной родословной дойти до общего родоначальника? Желание сохранить свою племенную чистоту и отвращение от всякого кровного союза с иностранцами не были ли господствующими у этого народа? Надежда возродиться в многочисленное потомство, столько драгоценная сердцу патриархов не перестала жить и в их побеждённых и рассеянных по лицу земли потомках. Эта характеристическая черта не ускользнула от гения Тацита, который заметил у евреев желание увековечить своё племя и отвращение к смерти⁴. Значит, справедливо можно сказать, что ни у какого другого народа семейственное начало не проникало глубже в законы и нравы.

Не менее прочно была организована и собственность. В узаконениях о ней видимо обнаруживается вся сила того семейственного духа, который господствовал в потомстве Авраамовом. Поземельные участки и деревенские селидьбы не могли быть отчуждаемы навсегда; продажа их имела действие только на период времени, не превышавший пятидесяти лет. По истечении каждого полустолетия совершался торжественный праздник, известный под названием юбилея, который был знаком к всеобщему возвращению назад. Отчуждённые недвижимые имущества возвращались к продавшим их владельцам, или их наследникам. Этою мерой закон хотел предотвратить обеднение и погибель семейств. Настоящими собственниками и были именно семейства, а отдельные члены их облечены были только правом пользования, и не имели права отчуждения, разве только в качестве долговременной отдачи на аренду.

Тот же дух господствовал и в законах о наследовании. Наследства переходили по преимуществу к потомкам мужеского пола; дочери получали самую незначительную долю. Дочери наследовали отцу в том только случае, ежели не было сына. Но им было запрещено переносить посредством брака свои имения в другое колено. Эту систему мер, направленных к закреплению за семействами навсегда их имуществ, завершало право родственников выкупать родовые имения.

Таким образом, ясно, что коммунистические начала были столько же чужды законам иудеев и законам римлян. У этих двух народов, – из которых одному предназначено было завоевать мир мечом, а другому господствовать силою религиозных идей, – семейство и собственность представляются, хотя и с различным характером, но с одинаковою силою и прочностью склада.

Среди таким-то образом устроенного общества явился Иисус Христос проповедать новое учение, долженствовавшее возродить мир. Конечно, если бы отменение личной собственности, если бы уничтожение семейственных уз должны были быть последним выводом из начал проповеданных Спасителем людей; если система общинности должна быть высочайшим и самым полным выражением христианства, то нужно ожидать, что эта общинность будет проповедана, или – по крайней мере – упомянута в Евангелии, и что закон Моисеев, освящавший совершенно иное общественное устройство, будет положительно осуждён. А между тем ничего этого нет. Было бы напрасно искать в беседах Иисуса Христа малейшего намёка, благоприятного коммунизму, или порицания гражданских законов народа, к которому относилась Его проповедь. Напротив того, Иисус Христос возвещает, что Он пришёл не отменить закон, но исполнить его: Не мните, яко приидох разорити закон, или пророки: не приидох разорити, но исполнити (Мф.5:17). Спрашивавшим у Него, какое добро им должно сделать, чтобы наследовать жизнь вечную, – Он отвечал: должно соблюсти заповеди, – и исчислил заповеди, начертанные в десятословии: еже не убиеши, не прелюбы сотвориши, не украдеши, не лжесвидетельствуеши. Чти отца и матерь …(Мф.19:18–19). А это означает, что Он освящал ненарушимость собственности, святость брака, уважение к родительской власти. Но Он пошёл ещё далее: Он усиливал семейственное начало, запрещая развод и многожёнство. Когда против этого Ему возражали авторитетом Моисея, Он отвечал: «Моисей по жестосердию вашему повеле вам пустити жены ваша, изначала же не бысть тако. Глаголю же вам, яко иже аще пустит жену свою, разве словесе прелюбодейна, и оженится иною, прелюбы творит, и женяйся пущеницею прелюбы деет» (Мф.19:8–9).

Везде в Евангелии возглашается анафема против действий, клонящихся к нарушению великих законов о собственности и браке, – об этом славном и вечном достоянии человечества. «Исходящее от человека, – говорит Сын Божий, – то сквернит человека. Извнутрь бо от сердца человеческа помышления злая исходят, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, татьбы, лихоимства (обиды), … око лукаво» (Мк.7:20–22), словом все дурные действия, чтобы завладеть имуществом другого. Что же означала бы такая речь в устах проповедника коммунизма, для которого, по его образу мыслей, и не может быть речи о воровстве и присвоении чужой собственности?

Нет, – начала, которые пришёл Иисус Христос возвестить миру, отнюдь не коммунистические начала, отнюдь не уничтожение законов, которыми, с самого происхождения обществ, управлялись взаимные отношения людей касательно внешней природы, и не разрыв уз, связывавших взаимно супругов и отца с детьми. Христианство не содержит в себе даже зародыша этих жалких доктрин коммунистических, этой чужеядной ветви, которую некоторые извращённые умы силятся привить к столько здоровому и крепкому его дереву. Что же именно Иисус Христос проповедовал людям, – так это любовь, взаимную снисходительность, отвращение от сладострастия, отречение от благ земных. А против чего вооружался Он, – так это против той жадности к материальным наслаждениям, против того пламени эгоистических страстей, тех чувств зависти, алчности и ненависти, которые под прекрасным знаменем любви, равенства и братства укрывают притязания противообщественных кружков и дают оружие в преступные руки. Добродетель, проповеданная Иисусом Христом, есть та, которой Он же Сам служил примером, именно – смирение, безропотность в несчастиях и страданиях. Цель, которую Он указал стремлениям своих учеников, есть нравственная чистота, святость жизни предпочтительно пред материальными благами: «Не пецытеся убо, глаголюще: что ямы, или что пием, или чим одеждемся? … весть бо Отец ваш Небесный, яко требуете сих всех. Ищите же прежде Царствия Божия и правды Его, и сия вся приложатся вам» (Мф.6:31–33). Глубокие и утешительные слова, которые, освящая полное предпочтение нравственных добродетелей материальному довольству, вместе с тем показывают нам, что исполнение этих добродетелей есть и надежнейшее средство достигнуть временного благополучия. В самом деле, кто не согласится, что бедствия общественные и несчастия отдельных лиц бывают, самою большею частью, печальными последствиями безнравственности и нарушения Евангельских заповедей?

Итак, Иисус Христос не только не отвергал собственности и семейства, но напротив утверждал их, освящал их в своём проповедании высочайшей и чистейшей нравственности. Собственность, в Его устах, становится орудием благотворительности и милосердия; семейство – условием чистоты и целомудрия. Правда, Он проповедовал и безбрачие, и отречение от благ земных, Он возвещал, что трудно богатым внити в царствие небесное, – и тем, которые хотели быть совершенными, Он советовал продать имение и раздать нищими отвергнуться от всего своего, дабы следовать за Ним: но странно было бы не понимать мысли Евангелия, и видеть в этих словах осуждение собственности. Иисус Христос предлагает только добровольную раздачу её, милостыню. Но ведь распоряжение имуществом с целью благотворительности, добровольное отречение от имущества в пользу другого – милостыня возможны только под условием собственности и есть только один из способов её употребления.

Сверх того, между евангельскими заповедями должно различать те из них, которые относятся собственно ко времени проповедания Евангелия и к людям, облечённым высоким посольством этого проповедания, от тех, которые составляют вечное, всеобщее законодательство. В то время, когда христианская проповедь была распространяема между народами, они находилась на пути глубокого повреждения нравов; богатые и сильные мира необузданно предавались прихотям пожеланий, и в грабежах и насилиях искали средств удовлетворять свои беспорядочные страсти. Так как промышленность была развита мало, то труд находился в презрении, – и источником обогащения служили, всего чаще, грабежи и обман. Нужно было искоренить подобные привычки в обществе; нужно было противопоставить всеобщему разврату святость безбрачия, – стремлениям чувственным, духу обмана и насилия – аскетизм, самоотвержение, возвышенность бедности. Если теперь обратим взгляд на другую сторону, на величие посланничества первых распространителей Евангелия, на огромные препятствия, которые им предстояло преодолевать, на труды и опасности, их ожидавшие, на гонения и казни, долженствовавшие увенчать их славные подвиги; то станет понятно, что заботы о земном благополучии, попечения семейственные были бы несовместимы с заботами и попечениями апостольства. Но эти особенные, частные заповеди о безбрачии и отречении от собственности, очевидно, не относились ко всем вообще людям, и отнюдь не ослабляли того ясного одобрения, которое дал Иисус Христос великим началам, служащим основою для устройства земных обществ.

Наконец, самым неоспоримым возражением против тех, которые силятся обратись в пользу коммунистического учения авторитет Евангелия, служит то глубокое молчание, которое всегда хранил Иисус Христос относительно этого учения.

Такое молчание тем более многознаменательно, что в самой Иудее, на глазах Иисуса Христа и Его учеников, учение о общинности было распространяемо и проводимо на деле. Задолго пред явлением Христовым среди иудейского общества образовалась секта, которая смотрела на общинную жизнь и уничтожение личной собственности, как на высочайшее совершенство, и которая осуществляла свою доктрину в учреждениях, подобных учреждениям, возникшим впоследствии в монашестве. Такова именно была секта ессеев. Если бы Евангелие имело целью только усовершенствовать и распространить в народе учение ессеев, то как понять, отчего оно вовсе не упоминает об этом учении, от чего оно не соединяется с ним никаким союзом? Да и слагать на христианство заботу выводить начало общинности в то время, когда эта общинность уже была известна и осуществляема на деле, – не будет ли это значить, по известной пословице, строить Халкидон, имея ввиду берег византийский?

Только один факт мог служить благовидным предлогом для сторонников общинности, в различные эпохи ссылавшихся в подтверждение своего мнения на пример первых христиан. Мы хотим говорить об управлении, существовавшем несколько времени между апостолами и учениками по вознесении Христовом. Подвергшись гонениям со стороны Иудеев, первые верующие должны были сплотиться в теснейшее единение с тем, чтобы сохранить нерушимым драгоценное сокровище божественного слова, и противостоять ненависти своих врагов. Им нужно было для того, чтобы всецело предаться обязанностям проповедания и ревности обращения в христианство неверующих, – быть свободными от всяких материальных, житейских забот, быть обеспеченными в насущных потребностях. Отсюда – необходимость основать в пользу рождающейся церкви общий капитал, который бы предназначался на обеспечение нужд её членов. На исполнение того же самого апостольского служения, которому приносились в жертву все силы и вся жизнь, были посвящаемы и имущества.

После того, как прошло первое гонение, которому подверглись верующие в Иерусалиме, по выражению Деяний Апостольских, народу веровавшему бе сердце и душа едина, и ни един же что от имений своих глаголаше свое быти, но бяху им вся обща. И велиею силою воздаяху свидетельство Апостоли воскресению Господа Иисуса Христа, благодать же бе велия на всех их. Не бяше бо нищ ни един в них: елицы бо господие селом или домовом бяху, продающе приношаху цены продаемых, и полагаху при ногах Апостол: даяше же ся коемуждо, егоже аще кто требоваше (Деян.4:32–35).

Затем в Деяниях Апостолов рассказывается о внезапной смерти Анании и жены его Сапфиры, наказанных за ложное показание пред апостолом Петром, будто они вручили ему всю сумму за проданное ими имение, между тем как часть этой суммы утаили. Небесная кара, постигшая обоих супругов, постигла их не за удержание части суммы, но именно за их обман. Святой Пётр, обличая Ананию в его проступке, обясняет ему, что он был свободен распоряжаться по своей воле своим имением и полученною за него суммою; но виновен в том, что солгал, – и солгал не людям, но Богу.

Этот рассказ приводит к тому заключению, что в апостольской церкви пожертвование имуществ было делом доброй воли, но чуждо было всякой принудительности, что оно, хотя было и богоугодным делом, но ничуть не обязательным.

Наконец, очевидно, что порядок, основанный на распродаже имуществ верующих и на израсходовании капитала, не пополнявшегося какими-нибудь его оборотами, – такой порядок, по самому существу своему, был только временный и переходный, – и потому-то он не был заведён ни в одной из тех церквей, которые не замедлили основать апостолы.

По гласу апостолов учреждаются многочисленные собрания верующих в Сирии, Малой Азии, Греции, Македонии, Италии. Святой Павел, апостол языков, проносит божественное слово далеко за пределами синагог, и приглашает всё человечество вступить в то новое общество, идеже несть Еллин, ни Иудей, варвар и Скиф, раб и свободь, но всяческая и во всех Христос. (Кол.3:11).

Мы имеем и повествование о деяниях этих проповедников Евангелия, и послания, которые они писали ко многим новоустроенным церквам. Но тщетно стали бы мы искать в этих памятниках малейшего одобрения в пользу коммунизма. Первые христианские пастыри проповедуют любовь к Богу и ближним, умерщвление плотских пожеланий, духовность стремлений, – все мирные добродетели, которые имеют место в кругу семейственном (Кол.3); затем – любовь, обнаруживающуюся в духовном отношении долготерпением, благостью, миром, радостью, верностью, кротостью и воздержанием, – в материальном же отношении–милостынею, добровольными приношениями, тем, чего нельзя и представить без личной собственности (Гал.5:22; 1Кор.13).

В своих посланиях св. апостол Павел часто побуждает верующих споспешествовать сбору пожертвований, который делался в пользу святых и церквей Иудеи, особенно в пользу главной церкви – Иерусалимской. Эти пожертвования были чисто-добровольные (2Кор.8:3). Свобода первых верующих нуждалась только иногда в возбуждении; и апостол должен был обращаться к чувству соревнования и страху стыда, чтобы подвигнуть коринфских, напр., христиан к щедрости (1Кор.16, 2Кор.8; 2Кор.9).

Будут ли понятны эти собирания милостыни, эти добровольные приношения в таком обществе, где перестала существовать личная собственность?

Таким образом, внимательное изучение первых письменных памятников христианства приводит к следующим результатам:

1. Общинность никогда не была проповедуема Иисусом Христом, несмотря на то, что существовала на деле в секте ессеев. Полное молчание о ней равнозначительно скрытому осуждению.

2. Семейство и собственность одинаково твёрдо были установлены Евангелием.

3. Если у первых Иерусалимских верующих, по вознесении Христовом, имущества и были соединены в одно общее, то это был факт исключительный и местный, который не простирался ни на какую другую церковь из основанных апостолами.

4. Возвещённые первыми проповедниками Евангелия добродетели несовместимы с общественным бытом, основанным на коммуне.

Ввиду этих неоспоримых фактов, чем становится уверение защитников коммунизма, что община, это – христианство?⁵

Это притязание опровергается уже историей первых трёх веков церкви, – периода времени, в продолжение которого, по признанию самих реформаторских сект, она сохраняла свою первоначальную чистоту.

Далёкое от того, чтобы быть принятым церковью, коммунистическое учение было напротив исповедуемо тогда самыми опасными её противниками. Оно было дорого для философов, неоплатоников, которые были самыми жаркими врагами христианства и последними защитниками вымиравшего многобожия. Оно было характеристическою чертою первых ересей, которые своими заблуждениями и своими успехами стесняли развитие новой религии.

Учреждение коммунистической республики по образцу, начертанному Платоном, было любимою мечтою Порфириев, Плотинов и Ямвликов. Плотин горячо добивался у императора Галлиена позволения основать платоническое общество в разрушенном городе Кампании. Платонова община была, без сомнения, образцом совершенства, который софисты хотели противопоставить началу христианской любви.

В начале второго века Карпократ и сын его Епифаний – основатели одной из многочисленных сект, слившихся в ереси гностиков, провозглашали общинную складчину имуществ и освящали распутство. Упоённый мнениями Платона, Епифаний составил книгу под заглавием: «О правде»⁶, в которой он определяет правду Божию, как общину и равенство. Он стремился доказать, что общинность во всём, без исключения, вытекает из законов естественного и божественного, и что имущественная личная собственность и отдельность супружеств были введены только законом человеческим. «Он открыто отвергал, – говорит Флери, – закон Моисеев; но не отвергал Евангелия, которому хотел следовать, несмотря на то, что Иисус Христос одобрял закон Моисеев». Последователи этих ересиархов молились нагие в знак свободы; они гнушались постом; мужчины и женщины предавались служению своей плоти: купались вместе, опрыскивались благовониями и пировали. Имущества и жёны принадлежали всем одинаково; когда принимали гостей, то муж предлагал свою жену чужому: это нечестие прикрывалось прекрасным именем любви. После общего стола, который они называли, подобно православным христианам, вечерею любви, они гасили свечи, и предавались самому гнусному любострастию⁷.

В силу такой же обоюдной зависимости, какая замечается во все эпохи, и у карпократов с общинностью имуществ соединилось и смешение полов. Достоинство и чистота личности почти всегда освящались на том же самом алтаре, как и личная собственность. Есть строгое логическое отношение, по которому совпадают общинность имуществ и смешение полов – эти два отрицания начала человеческой личности: оно поражало умы большей части писателей, чрез внимательное изучение истории научившихся понимать связь, которою скрепляются различные общественные учреждения.

Беспорядочное учение и успех карпократов были одною из главных причин тех гнусных клевет, которые были возводимы на христиан защитниками язычества. «Так как все еретики, – говорит вышеупомянутый историк церкви, – носили имя христиан, то безумства, которым они учили, делали вообще христианство в глазах язычников презрительным, – а гнусности, которые они совершали, делали его ненавистным, потому, что язычники не усиливались достаточно исследовать, чтобы различить истинных христиан от ложных. Отсюда-то вышли те клеветы, которые были так обыкновенны и всеобщи в то время⁸».

Таково во все времена свойство коммунизма, – осквернять и подвергать осуждению самые благородные явления, к которым он усиливался примкнуть.

Учение карпократов было с негодованием отвергнуто в среде христиан. Просуществовав потом некоторое время в Египте и на острове Самосе, эта секта, которой торжество отодвинуло бы человечество далеко назад за самое язычество, умерла в бесславии и презрении.

Таким образом, ясно, что в продолжение первых веков своего существования церковь, не признавала учения относительно общения имуществ.

Дабы поколебать силу такого неопровержимого факта, сторонники коммунизма заботливо искали в писании отцов церкви свидетельств, благоприятствующих системе их учения. Но большая часть мест, извлечённых ими с этой целью, содержат в себе только увещания к милостыне, к благотворительности относительно бедных, к бескорыстию и умеренности желаний.

Наконец, должно заметить, что с первых же веков христианства, и самые церкви сделались собственниками. Происхождение десятин и имуществ духовенства восходит, в самом деле, ко времени, когда христианское общество начало принимать определённую форму. Каждая церковь составляла нравственную личность, которая имела свою собственность, отдельную от собственности других союзов верующих. Этот порядок, очевидно, освящал личную, частную собственность.

Таким образом слова Евангелия, положительно подтверждающие закон Моисеев, и предания, содержимые в течении восемнадцати веков христианским миром, обличают ложь притязаний коммунистических писателей.

Дело ещё вначале; оттого и опытов ещё не так много.

В Калужских Губернских Ведомостях сообщают, что учреждённый в городе Калуге комитет об улучшении быта духовенства указал, между прочим, на необходимость производить причту кафедрального собора как бесприходному пособие дровами из городского соснового бора по 114 сажен в год, на сумму около 200 р., о чём и отнёсся к калужскому городскому обществу, но общество это постановило приговором, что так как на основании закона городские общества обязаны сохранять леса, и посему даже самобеднейшие граждане города не пользуются городским лесом, то за сим считается невозможным отпускать дрова в пособие кафедральному причту. «Московские Ведомости», сообщая это⁹, прибавляют, что «может быть, калужские граждане и правы, но если подобные соображения будут обнаружены и другими градскими обществами, то не велико будет содействие общественных сил в деле улучшения быта духовенства».

Кажется, ещё раньше дело шло о том же в Одессе. Шло оно, казалось, как нельзя лучше. Городская дума определяла на содержание своего городского причта из городских сумм 30 тысяч руб. Слух о таком добром деле скоро прошёл везде, и духовенство везде начинало надеяться, что городские общества и других мест не отстанут от этого прекрасного образца. Что определение думы не было пустым слухом, духовенство не только одесское, но и других городов скоро имело удовольствие узнать из самого «Одесского Вестника», который положительно извещало состоявшемся определении думы. Чем вернее, однако казались надежды, тем неприятней должно было оказаться разочарование. «Одесскому Вестнику» вдруг сделано сообщение, что, вопреки его статье, начальство города считает нужным обявить, что городские суммы расходуются не иначе, как с утверждения подлежащей власти, последовавшего в установленном порядке; что комитет об улучшении быта православного духовенства не мог и не имел права решить, чтобы из городских сумм производимо было пособие духовенству, что городской думе не предоставлено законом налагать на город новые расходы собственною властью, и потому дума не имела права изъявлять согласие на производство вышеупомянутого расхода. Мы не входим в разбор ни того, о чём, по этому сообщению, остаётся думать думе городской, если она не может определять ни прихода, ни расхода городского, и не имеет даже права подумать о содержании своего духовенства, ни того, кто же, если так, за неё должен думать обо всём этом. Мы сообщаем только факт так, как о нём рассказано по сообщению одесского начальства в «Одесском Вестнике» и в «Киев. Епарх. Ведомостях»¹⁰. С тех пор не было уже слышно, думает ли и как думает одесское городское общество обеспечить своё духовенство.

А вот и ещё известия о том же, почерпнутые «Московскими Ведомостями» из Биржевых. На этот раз дело касается духовенства города Тотьмы вологодской губернии. «Доходы целого причта каждой церкви в 1860 г. кроме соборной, – говорят «Биржевые Ведомости», – простирались от 473 до 279 р. со включением и дохода с земли, которою владеют некоторые церкви. В каждой из этих церквей положено по штату иметь священника, диакона, и двух причётников. Доходы распределяются между ними так: священник получает половину всего дохода, диакон – четвёртую, а причётник – восьмую долю. По расчислению тех же Ведомостей наибольший доход священника не превышал, таким образом, 236 р. 50 к., а меньший равнялся 139 р. 50 к.; причётник же получал от 35 до 65 р., а 1860 год был «счастливый». Каким же образом при таких доходах существовать причту, когда воспитание сына в вологодской семинарии стоит 70 р. в год? Что касается до принадлежащих некоторым церквам земель, то они потому приносят так мало дохода, что находятся большею частью далеко от города (до 30 вёрст), а причту нет другого средства извлекать из них что-либо, как отдавать их крестьянам из полу или даже из трети. Особое присутствие по улучшению быта духовенства, открытое в Вологде, спрашивало тотемцев: какие средства могут они найти для этой цели? Не взирая на бедность этого глухого городка, чиновники и живущие там пенсионеры изъявили готовность уделить некоторый процент из своего содержания, но средства эти очень недостаточны. Поэтому некоторые из тотемских жителей выразили было следующие мысли: «собору прихода не иметь, а причт его содержать на счёт казны; из остальных, существующих в городе церквей некоторые отчислить к сельским, так, как и в настоящее время к ним приписаны подгородные селения. Затем приходскими городскими оставить только две, причт которых может быть вполне обеспечен средствами прихожан. Мысль об уменьшении числа приходов заявлена уже несколькими городами». (Моск. Вед. № 117, 1864 год).

Это – опыты обеспечения духовенства обществами по городам. В сёлах к обеспечению духовенства собственно обществами, ещё не было приступлено, и – конечно – ещё долго не явится возможности приступить. Сельский поселянин так ещё беден, что более того, что он теперь расходует, расходовать не может. Сколько неуместно было бы надеяться от него чего-либо в этом отношении в настоящую пору, видно из того, как идут и исполняются сельские приговоры, имеющие целью поддержание заведённых при церквах школ. Школы эти заведены почти везде, – и там, где их ещё нет, священники употребляют все усилия положить им начало. По количеству детей, обучающихся в этих церковно-приходских школах, нельзя не заметить, что отцы их понимают цену грамотности, и желали бы видеть своих детей грамотными. Для этого во многих сёлах они составили приговоры, которыми обязывались оказывать помощь заведённым училищам деньгами и натурою. Суммы, определяемые этими приговорами, различны: где больше, где меньше, смотря по состоянию и усердию прихожан, но везде незначительные. Нет нужды сомневаться в искренности, с которою делались эти приговоры. Но искренность желания и усердие не всегда могут быть порукой того, что как чего желаешь, так то и исполнишь. Бедность поселян во многих местах скоро дала им понять, что они не в состоянии исполнить тех приговоров в пользу своих училищ, к которым они с таким на первый раз горячим усердием приложили руки. Есть ли после того какая-либо возможность, чтобы сельские общества обеспечили причт, когда они не в состоянии обеспечить сколько-либо даже училищ своих детей? Может статься, что будет время, когда они будут в возможности лучше содержать свои причты. Но когда ещё это будет?

Впрочем, и откуда ж это у некоторых писателей зарделась светлая надежда, что общество наше – не то, что желает, а может обеспечить своё духовенство, как должно? Или это в первый раз мы обратились бы за этим к обществу? А почти вплоть до сих пор духовенство наше было на чьих руках? И насколько его считало нужным обеспечивать общество? Не могу не обратиться здесь к рассказу, помещённому в одной из статей журнала «Руководства д. с. п.» за прошлый 1863 год¹¹. Это ведь быль, и притом такая, которая повторяется сплошь да рядом. «Священник одного из богатых местечек, – говорит эта статья, – ходит перед Пасхою с молитвою. В каждом доме на столе уже приготовлена для него и плата в 2 или 1 коп. сер.; не берёт священник, прихожанин сам спешит вручить ему этот гонорарий. Вот, однако, священник входит в дом, где для него приготовлена копейка асс., то есть ¼ к. с. Ходя по домам единственно с целью сделать удовольствие прихожанами исполнить заведённый церковный обычай, он считает долгом принять от прихожанина и эту лепту в той мысли, что может быть больше и нет в доме. Идя далее, они тут видит ту же ¼. Горько становится священнику за такой гонорарий, который скорее клонится как будто к его уничижению, чем к чести. Сообразив, что подобная плата происходит не от крайней бедности, а от невнимательности, священник конечно не с целью истребовать больше, а, чтобы дать понять прихожанину несообразность его поступка, кротко говорит: «ты мне даёшь ¼ к.». «Да, батюшка». – «А что же ты дашь, когда к тебе придёт нищий?» Прихожанин смекнул, в чём дело. «Батюшка, – говорит он, – мир-то велик: в одном доме копейка (разумелась асс.), в другом, в третьем; ан, посмотришь, и много наберётся». «А сколько же, ты думаешь?», – возражает священник. «В день я наибольше обойду сорок домов: в каждом доме будут давать то, что ты даёшь – ¼ коп., сколько же, ты думаешь, наберу я, ходя по домам целый день?» Поселянин молчал: видно было, что он затруднялся или сосчитать, или признаться, как мало. Священник сосчитал, и наглядно показал, что при такой уничижительной плате ему не за что будет купить и обуви, чтобы ходить с молитвою».

В этом рассказе поселянин выражает, впрочем, не свой только, а общий большей части нашего общества взгляд на доходы священника, и на то, каким должен быть быт его, по сложившимся у народа понятиям. Недаром же целое наше общество подчас явно выражает что-то вроде завистливого чувства даже к нынешнему мало отрадному положению священников. Ему не шутя кажется, что священники и слишком богаты, и спокойны, и счастливы. Откуда в народе это обманчивое представление о блаженном положении нынешнего духовенства, свойственное у нас не одним мало просвещённым, но и людям среднего и даже более чем среднего слоя, след. таким людям, которые могли бы обсудить, если бы захотели, что нужно для священника, чтобы он мог жить прилично своему званию? Откуда? – источник такого представления низкое понятие в народе и обществе о самом звании священника. А это понятие ему дала и утвердила в нём история, с незапамятных времён присуждавшая у нас священнику быт не отличный от поселянского. Многие из нашего общества, кажется, только тогда пришли бы к сознанию, что духовенство православное живёт бедно, если бы в этом духовенстве были опыты голодной смерти, понимаемой буквально. А до тех пор, пока оно имеет кусок хлеба, хотя и чёрный, и чёрствый, и не мрёт с голоду, оно – не бедно! Что до того, что оно трудится, служит обедни, крестит, погребает, поёт молебны, исповедает, учит и прихожан, и детей их и старается быть всем вся? Считается подчас трудом и торговый обман и канцелярское хитросплетенье, а священническая служба – не труд, а отдых и покой. Как нельзя яснее это дано заметить в Моск. Вед. № 14¹², где один московский «прихожанин», чуть не за безбожие принявший обычай московских причётников ходить при богослужении с тарелочкой для собирания в пользу причта пожертвований, рекомендует духовенству вообще и в частности причётникам находить средства к жизни в рукоделии, так как апостол Павел делал палатки и «так как служение алтарю есть жертва Богу, а не выгода». Что священнику нужно по крайней мере воспитать своих детей в семинарии, это понятно не всякому, особенно это мало понятно поселянину, – и поселянское общество, если бы ему пришлось напр. хоть бы теперь определять содержание священника, конечно очень бы удивилось, если бы ему сказали, что для полного обеспечения священника нужно положить ему не меньше 800 или 1000 р. серебром. Но, скажут, было же время, когда общество хорошо обеспечивало духовенство. Когда же, однако, было так? – спросим мы. Духовенство приходское у нас всегда было бедно, и прежде оно даже беднее было, чем теперь. Общие годовые приговоры содержания причту, к мысли, о которых некоторые приходят теперь, считая это более надёжным, чем плата священнику за каждую требу порознь, – не новость. Они у нас очень были известны в то время, когда священник выходили из самого народа и самым народом выбирались. Полуграмотный кандидат священства, скитавшийся зачастую целые годы без места, приставал обыкновенно к какому-либо приходу, где не было священника, заискивал благосклонность у громады или мира, предлагал условия, или ему предлагали – что всё равно, заключал контракт о том, сколько за каждую необходимую требу брать ему: на счёт свободных треб или молитвословий большею частью за ним оставалось право торга и свободного соглашения. Образования и особенных пастырских качеств от священника в этот период церковно-служебных контрактов не требовалось. Главное, что имелось в виду, – чтобы исполнены были необходимые требы: крещение, венчание, погребение и т. п. На них и заключался контракт. Естественно – он сводился лишь к тому, чтобы обеспечить священника на столько, на сколько обеспечивался поселянин, с бытом которого тогда не разнился быт священника. Само собою при этом разумеется, что для прихода был выгодней тот священник, который брался дешевле. А брался дешевле тот, кому нужно было хоть как-нибудь пристроиться. Приходы и прихожане в то время не были требовательны. Требовательными они стали оказываться лишь в то время, когда правительство, видя общий упадок и духовенства под действием обстоятельств этих, сочло долгом принять непосредственное участие в том, какими священниками замещать приходы. Священники стали лучше, контрактов стало не нужно, потому что священник указывался приходу духовным правительством, а перебирать о быте требовательным в рассуждении священника стало легче, потому что это стало делом ничего не стоящим. Прежде никто и не думал о неприличии контрактов на таинства. Нужно было хоть на время миноваться этим контрактам, чтобы увидеть всё их неприличие. Просвещённое правительство с некоторого времени больше всего этому содействовало. С 1759 года начав обеспечивать духовенство землёю, а затем, в настоящем столетии, и жалованьем, оно подавало мысль и вместе требовало не продавать таинств и не делать торгу из святыни христианской. Мысль эта усвоена теперь (и нечего жалеть о том), всеми, и о священнике, который вздумал бы, как в былое время, условливаться с прихожанином о своём труде по случаю похоронных провод, тотчас бы прихожанин сказал, что священник о похоронах покойника, как о какой-либо скотине торжится. Возобновите, если можно, в приходах старые договоры, как они были, – и опять пойдёт по-прежнему: священниками на сёлах явятся люди дешевле, а быт их сравняется с бытом поселянина, как было прежде. Что касается до платы за молитвословия порознь, то она, как видно из приведённого рассказа, до сих пор мало потерпела изменений.

(До след. №).

В 1850 году ездил я в г. Киев для поклонения святым угодникам Киево-Печерским. Преосвященный, блаженной памяти, митрополит Филарет, к которому явился я за благословением, спросив меня о месте тогдашнем моего священнослужения, и получив в ответ, – что я служу ключарём при варшавском кафедральном соборе, между прочим, любопытствовал знать, – от чего униаты царства польского не воссоединяются с православною церковью, подобно как в 1839 году соединились в западных губерниях? На этот вопрос архипастыря я отвечал, что этому главная причина – в духе польского римско-католического фанатизма, употребляющего все усилия если не совратить униатов совершенно в латинство, то по крайней мере удержать их в униатстве. Следующая заметка может служить доказательством этого. В продолжении 17-летнего моего священнослужения в варшавской епархии, имел я знакомство с униатским протоиереем Иоанном Поцеем, бывшим прежде асессором по греко-униатским делам в правительственной комиссии внутренних и духовных дел, а потом ректором униатской хелмской семинарии. Этот духовный сановник, одарённый от природы здравым смыслом, и по образованию сперва в духовной греко-униатской семинарии, а после в университете, приобревший достаточный запас учёных познаний, особенно богословских, посвящал часы досуга от служебных занятий литературе, преимущественно духовной. Он издал на польском языке книгу: O dziesiȩcinach na Rusi (о десятине России), перевёл царские и патриаршие грамоты – о введении святейшего синода, и написал обширное сочинение под заглавием: Jezus Zbawiciel, или о первоначальном христианстве. Последняя книга его излагает обрядность православной церкви с апостольских времён до позднейших веков.

Протоиерей Иоанн Поцей, как священнослужитель униатской церкви без фанатизма, был известен нашим архипастырям – приснопамятным архиепископам сперва Антонию, потом Никанору и наконец, ВысокопреосвященнейшемуАрсению, нынешнему киевскому митрополиту. От первого он получил в дар даже некоторые книги, чтение коих могло расположить его к воссоединению с православием, как то: Правда вселенской церкви, пространный катехизис преосвящ. Филарета, книгу о возникшей в Польше Унии и другие. Он читал действительно и перечитывал эти книги, – и едва ли это не послужило для него поводом к написанию последнего сочинения «о первоначальном христианстве». Казалось, всё содействовало к воссоединению и забужских униатов с православною церковью. Протоиерей Поцей, как ректор семинарии, стоящий в главе униатского духовенства, не только не имел убеждения в истине предметов, навязанных Римом униатской церкви, но и самое учение о главенстве папы считал пустым вымыслом, а не догматом. Кроме того, он открыто говорил, что до замосцского собора униатская церковь соблюдала и вероучение, и обрядность восточной церкви цело и невредимо, но с того времени, как, вследствие сего собора, по распоряжению митрополита Афанасия Шептицкого, перепорчены церковно-служебные книги для униатов, униатская церковь много изменилась. Для показания протоиерей Поцей и написал упомянутую книгу о первоначальном христианстве. Труд его оценило само правительство. По распоряжению комиссии внутренних и духовных дел, под главным директорством генерал-лейтенанта Ивана Михайловича Викинского, это сочинение разослано по всем униатским церквам царства польского и ко всем священникам хелмской епархии. Но что было следствием всего этого? – О выходе в свет сказанной книги скоро узнал Рим. С Ватикана посыпались громы проклятия на автора. Сочинение его запрещено, а сам он подвергся папою отлучению от церкви и величайшему гонению от латинян и от своих же ниатов. Для тех и других особенно не нравились в сочинении места, в которых слова Евангелия об апостоле Петре автор объяснял в смысле понимания вселенскою церковью. Не менее показалось для них противным сказание о обрядности церкви вселенской. Поцея стали считать отступником, орудием русской пропаганды, истребителем унии забужского края. В самом Хелме – месте пребывания его, по званию ректора семинарии, к дверям комнаты его остряками–духовными воспитанниками прибита следующая эпиграмма: «Micliśmy dwóch Pociejów–Hypacysza i Jana, – pierwszego od Jezusa. Adrugiego od szotana». Несколько раз бросали ему в окно листки заграничных газет, в которых напечатано было отлучение его папою от церкви. Между тем агенты фанатиков действовали столь успешно, что книга Поцея была истребляема повсеместно, и в настоящее время едва ли можно отыскать её; – а сын его, обучавшийся в гимназии, по проискам врагов его, взят в рекруты.

Гонения католиков на протоиерея Поцея продолжались до самой его смерти. Услышав о своём отлучении, он заболел и случайно узнал, что капитула, вследствие папского повеления, определила не погребать его по-христиански, как отлучённого от церкви. Это сильно беспокоило его и ускорило его кончину. Из Хелма он выехал грубешевского уезда в село Черниев к своему зятю – униатскому священнику. Здесь он скончался в июне месяце 1858 года. Усердием и любовью родных погребён честно, – но капитула, получив об этом сведение, запретила служить по нём панихиды. По близкому со мною знакомству, протоиерей Поцей, по временам посещая мой дом, иногда со слезами рассказывал о преследованиях его со стороны латинян и самых униатов. «Что же вы медлите воссоединиться с православною вашею церковью?»– спросил я однажды о. Поцея. «Для чего вы держитесь той стороны, которую сами сознаёте не правою?» «Боюсь большей беды, – обыкновенно отвечал он, – у меня много родных в царстве польском». «И их и меня поляки задавят, в случае какого-либо возмущения в крае», – присовокуплял он, как бы предвидя и предсказывая те смуты, которыми в последнее время наполнили Польшу сумасбродные инсургенты. «Но неужели для вас и для вашего семейства и родных лучше оставаться вне православной церкви, которую вы приметно считаете истинною, уважаете и любите? Скажите мне откровенно, – снова спросил я его, какую пользу получили ваши священники от унии с мнимою главою церкви? Улучшилось ли состояние вашего духовенства от этого соединения?» – На эти вопросы он вздохнувши сказал: «никогда униатская церковь в Польше не была счастлива. Никакой пользы она не получила от своей унии. Она всегда была унижаема и презираема польским правительством. Она не менее терпела в здешнем крае, как и православие со времён брестского собора. Ваши страдания, по крайней мере, не оставались безгласными – и история и гражданские акты передают о них. Но мы – униаты – терпели, – и принуждены были молчать. Если вам желательно выслушать, присовокупил он однажды, я расскажу подробно о судьбе несчастной нашей унии», – и после того, стал мысли свои доказывать фактами, ссылками на письменные документы и приводимыми отрывками из книги «Ruthenische Frage», только что вышедшей тогда на немецком языке.

Уже более десяти лет прошло, как протоиерей Поцей сообщил мне эти сведения о судьбе униатского духовенства. Припоминая рассказ его, и имея под рукою упомянутую книгу: «Ruthenische Frage», вот что считаю нужным сказать по этому предмету:

Улучшила ли уния состояние самого униатского духовенства? – Нет. Ни епископы, ни священники, оставив православие и преклонившись к папе, ничего не выиграли. Уния не защитила их от преследований польского латинского изуверного духовенства, которым они подвергались, будучи ещё православными. Она не освободила их от относительного названия схизматиков. Римские фанатики продолжали считать их такими наравне с православными. В сказанной книге на стр. 49 говорится: «Union mit der Römischen Kirche Hat die eingewurzelten Vorurtheile gegen die Russine als schismatiker nicht beseitiget». Их, как и епископов, оставшихся православными, по-прежнему не допускали заседать в сенате, и не позволяли им давать голос на сеймах. Чрез унию они даже приведены в гораздо большее унижение, нежели в каком прежде были. На них, после соединения с Римом, стали смотреть, как на подвластных архиепископам латинским, и считать их только епископами суфраганами сих последних. Самый титул: Vestra Eminentia – ваше преосвященство. Illustrissimus– преосвященнейший, от них отнят, и дозволено титуловать их только словом: Vestra Reverentia– ваше преподобие. Древние, принадлежавшие кафедрам их имения, постепенно, под разными предлогами, отбирали и ими наделяли кафедры епископов латинских. На сеймах вменено им в обязанность, чтобы они не смели равняться в привилегиях с епископами латинскими, носить, кроме богослужения, крест на золотой цепи, и надевать другую одежду, кроме той, которая прилична монахам-базилианам (См. Zhiór wiadomości histor. i aktów o dziesiecinach kościelnych na Rusi). Права их до того стесняли, что владельцы, подстрекаемые иезуитами, запрещали приходским униатским священникам иметь с ними, как с своими пастырями, всякое общение, стараясь чрез это сих последних (приходских священников) сделать безгласными и держать их только в своей подчинённости и рабстве. Вот голос двух униатских епископов, из которых один – митрополит Велямин Рутский жалуется самому папе, а другой – хелмский епископ Иаков Суша пред польским правительством изображает тогдашние бедствия униатской церкви: «Expoliati omnibus ornamentis, –говорит Рутский, – coepimus advertere, omni humano auxilio nos destituti, unde veluti e somno expergefacti, sentimus, unde excidimus et praeteritum statum cum praesenti conditione comparando recordatione ipsa affligimur» (cм. «Chodkiewicz dissertations historico-criticae Leopoli 1770).«Conqueruntur episcopi uniti, – говорит Суша, coram Deo, coram s. s. Domino et s. Romana Ecclesia, conqueruntur inquam admirabundi, passim spargi in nostra patria, nonnullos dominos spirituales latinos procurare apud s. sedem, ut nos uniti episcopi tollamur, bona nostra episcopatibus latinis incorporentur; maneant religiosi et presbyteri seculares, sed subsint corum jurisdictioni; imo nonnullorum vox est (ut auscultamur), ut penitus tollamur ex eo, quod nihil in promotione unionis laboremus. (См. Congregat. de propaganda fide 1864)».

Если же так поступали с униатскими епископами, то чего могли надеяться подвластные им священники? – Трудно описать то презрение, какому подвергла их уния. Самое название sacerdos ruthenus (так прежде называли в Польше православных священников) стали изменять в название sacerdos rusticus, – и это потому, что в состав их приходов, за поступлением высших сословий из православия в латинство, вошли один низший класс народа – мужики rustici. Для сей самой причины самую униатскую веру начали называть мужицкою верою – chlopska wiara. Дабы не дать никому из них отличительного значения в иерархическом порядке, на варшавском сейме издана была инструкция, которою строго воспрещалось, чтобы никто из высших униатских священнослужителей, имеющих других под своим начальством, не смел называться officialem (протоиереем) или dzickanem (благочинным), или другим каким почтительным именем: для них – униатских священников – довольно, говорили, popowstwa simpliciter, aby majores titulos nie uzurpowali (cм. Zbiór wiadomości historycznych na Rusi stron. 65). Дабы не дать им средств к безбедному существованию, и заставить их приобретать для себя и своего семейства насущный хлеб грубыми, неприличными званию их работами, – отнимали у них так называемую десятину, предназначенную для них ещё благочестием равноапостольного князя Владимира, и отдавали её в пользу священников латинских (см. Zbiór wiadomości histor. stron. 45, 50). В отношении к владельцам униатские священники были самыми жалкими жертвами своеволия и наглости. Подчинив их всем обязанностям состояния податного, эти изуверы требовали от них наравне с крестьянами обрабатывания барщины, употребляли их в разные посылки, заставляли ночью сторожить свой двор и житницы, детей их брали к себе в лакеи, из сынов одному только – более способному позволяли приготовляться к священному сану, а прочих всех или держали в подданстве и рабстве, или отдавали в рекруты (Ruthenishe Frage стр. 51).

Присовокупим ещё и то, что, находясь в таком бедственном состоянии, униатское духовенство, и по своей несостоятельности, и по интригам иезуитов, не имело никакой возможности образовывать и приуготовлять детей в достойных служителей алтаря. Поэтому в униатские священники поступали совершенные невежи, ничем не отличавшиеся от простого народа. Воспитание униатского духовного юношества встречало со стороны латинского духовенства сильнейшее сопротивление. Иезуиты были повсеместными исключительными в Польше наставниками. Сначала они вовсе не допускали, чтобы существовали отдельные униатские училища. В 1694 году в Львове «ученики латинской школы напали на русскую школу, били бедных студентов, а книги их забрали и изорвали». (Kronika Źubryckiego str. 448). Впоследствии хотя в базилианских монастырях и заведены училища, – но, по интригам тех же иезуитов, они сами большею частью были и наставниками в них. Оттого богословское учение преподавалось в духе римской церкви: заставляли юношей-униатов забыть учение церкви восточной, охлаждали в них уважение к древним священным её обрядам, и мало-помалу приучали их к обрядам римским. Не удивительно после того, что униженное, ограбленное и постепенно более угнетаемое униатское духовенство, видя благоденствующим и торжествующим духовенство латинское, стало приближаться к нему и принимать в учение и обряды некоторые предметы от церкви римской. Оно думало этим ослабить свои узы и порабощением своим, в духовном отношении, купить для себя некоторое значение и свободу в мире политическом. Несчастная купля! Церковь униатская ею сама себе изменила, сама себя обезобразила – приняла много такого, что не согласно ни с духом восточной церкви, ни с условиями первоначального, на основании брестского собора, подчинения Риму, ни с данными обещаниями и обязательствами самого папы – сохранить для униатов целым и неизменным залог древней их веры и обрядовой внешности. Учение о исхождении святаго Духа с прибавлением Filioque, принятое на замосцском соборе, в 120 лет после собора брестского, введение литургии, совершаемой безгласно (mszy ciсhéj), отступление от формы как при священнодействии литургии в некоторых важнейших пунктах (касательно освящения даров, вливания теплоты в чашу и употребления губы), так и при совершении таинств крещения, исповеди и браковенчания, – применение к латинизму в строении храмов, упразднение царских врат и иконостаса, устроение боковых престолов в одном и том же храме (ołtarzyków), изменение священнических облачений и священных сосудов, самое охлаждение к строгому соблюдению постов, – вот что было плодом вышеупомянутой купли, а ничуть не возвышение униатского духовенства: судьба униатского духовенства долго оставалась одна и та же. Кровавые события в Волыни и Подоли в 1789 году были направлены к совершенному истреблению униатов. Исторические записки архипресвитера Феодосия Бродовича, изданные в Львове в 1861 году, представляют страшную картину этих событий.

Знают ли всё это коснеющие доселе в своём униатстве священники хелмской епархии, составляющей ещё более двухсот приходов в царстве польском? Чувствуют ли они своё рабство и унижение пред латинским духовенством и пред фанатическою польскою шляхтою, всегда ненавидящею исповедание восточной церкви? Ужели они так уже привыкли к своему гнёту, что если бы теперь новый Моисей захотел вывести их, своим чудодейственным жезлом, из этого египетского рабства в благодатную землю православия, – они могли бы сказать ему: остави нас, да работаем египтянам; всегдашним нашим врагам – полякам? (Исх.14:12).

Архимандрит Амвросий

23 Июля, 1864 г.

м. Почаев.

Журнал «Руководство для сельских пастырей» будет продолжаться и в следующем 1865 году. Цена годовому изданию его и место приёма подписки означаются на первой странице каждого №. Подробная программа его будет разослана гг. подписчикам особо.

Вам, братия, весьма часто приходится терпеть разные неудачи, скорби, бедствия. Один из вас горюет от того, что не удалось вовремя собрать хлеб; другой оплакивает смерть родственников; иной печалится, не имея чем уплатить подати; другой пострадал от пожара; иной лежит в тяжкой болезни и не имеет возможности ничем пособить себе.

Так, вам весьма известны скорби и бедствия. Но не думайте, что другие люди вовсе не знают ни скорбей, ни бедствий. Нет, всякому человеку приходится испытывать их, только одному больше, а другому меньше, одному раньше, а другому позже. Оттого-то всякому человеку нужно всегда быть готовым к перенесению скорбей, и учиться терпению.

Чтобы вы знали, как должно встречать и переносить бедствия, посылаемые нам от Бога, я расскажу вам пример из жизни одного великого праведника.

В глубокой древности, назад тому лет тысячи четыре без малого, на востоке от нас, в стране Идумеи, жил праведный муж по имени Иов. В то время, когда он жил, и в той стране, где жил, не только простые люди, но и знатные занимались скотоводством; им же занимался и Иов. Бог благословил его огромнейшим богатством: у него было семь тысяч мелкого скота, три тысячи верблюдов, пятьсот пар волов, пятьсот ослиц, и рабов весьма много. До 70 лет (такой возраст тогда не считался особенною старостью) Иов прожил не только благополучно, но даже весьма счастливо. У него было семь сынов и три дочери, которые жили при нём в согласии и благочестии. Не только то племя, которым Иов начальствовал, но и все соседние идумейские племена оказывали Иову глубокую любовь и уважение. Такого счастья и такой всеобщей любви Иов был вполне достоин: он боялся Бога и был во всём Ему верен, никогда не оставлял молитвы и усердно приносил Богу жертвы. С ближними поступал всегда так, как требовала справедливость. Говорил всегда истину, никого не обижал, всякому нуждающемуся помогал и советами, и милостынею. При таких достоинствах и при таком счастии, Иов, однако нисколько не гордился, напротив в обхождении со всеми являл глубокое смирение и кротость, так что Сам Бог об нём сказал пред сонмом ангелов на небе: несть, яко он, на земли человек непорочен, истинен и благочестив (Иов.1:8).

Но древний враг человеческого жития – диавол из зависти начинает клеветать пред Богом на Иова. Он говорит, что Иов служит Богу из корысти, что он исполняет заповеди Божии за то богатство и счастье, которое ему Бог послал, что он боится и почитает Бога только того ради, что Бог бережёт его дом, стада и всё имущество от всякого зла, а если бы отнято было у Иова богатство и счастье, то он перестал бы служить Богу. Всеведущий Бог видел, что диавол лжёт и клевещет, но, чтобы торжественно пред людьми и пред ангелами открылась ложь диавола и бескорыстие Иова, Бог дозволяет диаволу отнять у Иова всё, что он имел, запрещая, впрочем, касаться его самого. И вдруг обрушились на Иова величайшие несчастия, обрушились в один день и, можно сказать, в один час. Приходит к нему вестник и говорит, что все волы его и ослицы взяты в плен соседним враждебным племенем – савеянами, а рабы все избиты. Ещё не окончил речь этот вестник, является другой и говорит, что молния с вредоносными ветрами и серным дождём поразила его овец и пожрала все стада вместе с пастухами. Ещё не окончил речи этот вестник, приходит третий с вестью, что разбойники, избивши рабов Иова, заграбили всех его верблюдов. Наконец является четвёртый вестник с вестью гораздо более ужасною. Сыновья и дочери Иова ели и пили вино в доме старшего брата своего. Внезапно поднимается сильная буря, какой в наших местах не бывает, но какая случается нередко в степных или пустынных местах, где ветер не встречает препятствий ни в лесах, ни в горах: бурный ветер обхватывает дом с четырёх сторон и разрушает; под развалинами дома погибают все дети Иова.

Таким образом человек, владевший огромным богатством, отец многочисленного и счастливого семейства внезапно лишается всего своего имущества и детей, является нищим и одиноким. Мы привыкли жаловаться на промысл Божий, при самом небольшом несчастии, но скажите, кому из нас приходилось испытывать несчастия, подобные тем, какие вдруг обрушились на праведного Иова. Многим приходится терять имущество, но по крайней мере не так много и не так внезапно, как потерял Иов. Многим приходится оплакивать смерть своих близких; но по крайней мере не всех разом, не всех в один час, в одну минуту. Но слушайте, как принял все эти несчастия великий праведник. Он глубоко опечалился, особенно при вести о несчастной смерти детей, разодрал на себе верхнюю одежду, посыпал пеплом голову, однако смиренно покорился своей участи, не сказал и не думал ничего нетерпеливого и хульного против Бога, и только воскликнул: наг изыдох от чрева матери моея, наг и отиду тамо: Господь даде, Господь отят: яко Господеви изволися, тако и бысть: буди имя Господне благословенно во веки (Иов.1:21).

Казалось, оклеветавший Иова пред Богом, диавол достаточно был посрамлён и уличён во лжи; однако он не перестаёт клеветать: он говорит Богу, что Иов человек нечувствительный и безжалостный, – и оттого он спокойно смотрит на потерю имущества, рабов и детей, и не ропщет на Бога, будучи доволен тем, что Бог сохраняет его здоровье; но если поразить его самого, его плоть чувствительным страданием, то он возропщет на Бога и даже перестанет служить Ему. Бог позволяет диаволу коснуться самого Иова и поразить его болезнью, запрещая, впрочем, лишить его жизни.

Диавол избирает болезнь для Иова самую тяжкую и страшную. Болезнь эта есть так называемая проказа, притом проказа самая жестокая и опасная. Благодарение Богу, она у нас неизвестна и встречается только в жарких странах на востоке. Она начинается тем, что на лице больного показываются пятна, похожие на сильные веснушки, а колена и оконечности пальцев начинают сильно чесаться. Мало-помалу пятна увеличиваясь раскидываются по всему телу, и вся кожа переменяет цвет, делаясь или необыкновенно красною, или чёрною, в иных местах кожа складывается слоями, в иных прорывается, являются опухоли, в которых заводятся черви. Пальцы и ноги от опухоли делаются чудовищно толстыми. Дыхание становится зловонными нестерпимым, глаза мрачными, голос хриплым; волосы на всём теле выпадают; распухнувшие, навислые брови дают лицу ужасный вид. Больной теряет совершенно сон, и по ночам страдает от страшных грёз. Наконец кости прогнивают и начинают отпадать целые члены тела; по сгниении носовой кости, когда заваливается нос, дыхание делается столь тягостным, что несчастный окончательно задыхается.

Этою-то страшною болезнью поразил диавол многострадального Иова. Видя развитие у себя этой болезни, Иов добровольно оставляет дом и выходит за город, чтоб не причинить своим несчастным видом неудовольствия своим согражданам, садится на кучу пыли и навоза и, строгая черепком колена, терпеливо решается ждать конца своих мучений.

Несчастные, подвергавшиеся такой болезни, никогда почти и не выздоравливали, не знали никаких средств или лекарств против своей болезни, но смерть иногда не скоро приходила к ним, – и они весьма долго мучились. И мучения их так были тяжки, что они желали смерти и многие из них сами себя лишали жизни, чтобы прекратить свои мучения. Всё это знал Иов, – знал, что болезнь его неизлечима, что тяжкие мучения его могут долго продолжаться и всё-таки окончатся смертью. Весьма естественно, что Иов мог желать скорее смерти, как конца своим мучениям, – и вот жена его, от которой он мог ожидать утешения, вместо того предлагает ему искусительный совет прекратить свою жизнь самоубийством. Но многострадальный Иов отверг пагубный совет жены и с терпением решился ждать конца своим мучениям, говоря: аще благая прияхом от руки Господни, злых ли не стерпим (Иов.2:10). Услышали о бедствиях Иова друзья его, и трое из них пришли навестить его. Несчастный вид Иова так поражает их, что они от изумления не знают, как начать разговор и долгое время сидят около него молча, со слезами на глазах. Иов до сих пор всё почти молчал, но наконец отверзает уста свои и начинает речь, более похожую на рыдание, чем на беседу с друзьями. Иова утешало отчасти то, что он невинен ни в чём как пред Богом, таки пред людьми; но теперь друзья стараются его разуверить в этом: «нет, – говорят они, – должно быть за тобою есть грехи, которые ты скрываешь, или о которых ты сам забыл, – и за эти-то грехи Бог тебя наказывает». Таким образом друзья отнимали у Иова последнее утешение, – но он всё терпит, не произносит никакой хулы, никакого ропота, а только изъявляет желание знать, за что и для чего Бог послал на него столь тяжкие бедствия, почему добрые люди часто страдают на земле, а худые пользуются счастьем, – и просит у Бога скорее смерти себе. Итак, диавол совершенно посрамлён; Иов оказывается благодушными терпеливым в самой тяжкой болезни. Тогда над местом, где сидел Иов с друзьями, собирается грозная туча, и из тучи слышится глас Божий, Бог говорит Иову: «ты не знаешь, как Я сотворил небо и землю и как управляю ими, ты не знаешь, откуда Я посылаю на землю дождь, росу, снег, град и проч. Зачем же ты домогаешься без Моей помощи понять, как Я управляю людьми, для чего одному посылаю счастие, другому несчастие? Иов отвечает: действительно, я ничего не понимаю без Твоего откровения и готов смиренно переносить всё, что Ты на меня посылаешь». Затем Бог говорит друзьям Иова: «вы несправедливо говорили обо Мне и об Иове и заслужили гнев Мой, просите раба моего Иова, чтобы он принёс жертву и помолился за вас; тогда Я вам прощу ради Иова». – Ещё некоторое время продолжалась болезнь Иова; но когда воротились к нему друзья с жертвами, то он почувствовал облегчение, принёс Богу жертву и в скором времени совершено выздоровел, возвратился в дом свой, принялся за прежние занятия, – и Бог послал ему богатство и счастье вдвое больше против того, какое он имел прежде: у него развелось четырнадцать тысяч мелкого скота, шесть тысяч верблюдов, тысяча пар волов и тысяча ослиц. Иов прожил ещё сто сорок лет, имел семь сынов и три дочери и умер спокойно в глубокой старости.

Итак, братия, если Бог посылает на нас какое-либо несчастие, будем терпеливо переносить его, как бы тяжко оно ни казалось нам. Хотя бы мы и не находили себя виновными и заслуживающими посланного на нас наказания Божия; однако не будем роптать на Бога. Ибо мы не знаем, что будет вперёд: может быть, Господь за терпение сторицею наградит нас ещё в сей жизни. Иов, страдая в тяжкой болезни, ожидая смерти, не приходил в отчаяние потому, что верил в будущую жизнь и надеялся, что по крайней мере по воскресении из мёртвых Бог исцелит тело его от болезни: «я знаю, – говорил он друзьям, – жив мой Искупитель, Который воззовёт некогда к новой жизни лучшей прах мой, истерзанный страданиями». Будем же и мы всегда хранить твёрдую веру в Бога и в будущую жизнь, в которой все претерпевшие до конца спасутся и получат воздаяние от Бога за своё терпение. Аминь.

С. А. Г.

Вопрос об отношении простого народа к Библии, – о том уважении, какое имеют поселяне к книгам Св. Писания, о способе понимания, каким водятся они в восприятии его истин и учения, – есть один из серьёзнейших вопросов в деле религиозного народного образования.

Для раскрытия этого вопроса весьма важно было бы представить общую картину, которая изображала бы все разнообразные стороны народной, религиозной русской жизни, русской мысли, насколько та и другая соприкасаются к Библии, её учению и истории. Но и пределы журнальной статьи и трудность вообще обнять и изучить все религиозные взгляды и убеждения всего народа русского не дают нам возможности нарисовать такую картину. Кроме того, мы более знакомы с верованиями и религиозными убеждениями простого народа в Волыни, а потому пока займёмся обозрением отношения к книгам Св. Писания, их учению и истории главным образом этого народа, – в полной уверенности, что найдутся люди, которые пойдут по следам нашим и дополнят то, чего мы не могли сделать в области так важной, и для народного образования так необходимой.

Вообще православный народ наш относится к священным книгам с необыкновенным почтением и уважением.

Первое место в этом отношении занимает Святое Евангелие. Оно составляет предмет особенного чествования и уважения народного. Вот некоторые выдающиеся черты этого уважения. Когда во время малого входа священник износит Св. Евангелие на средину церкви, тогда у нас, почти везде, народ преклоняет головы, как это вообще делают православные при перенесении Св. Даров. Есть в нашем крае обычай, что зажиточные хозяева устрояют восковые свечи для церковного употребления. Такого же рода свечи устрояют и так называемые цехи, т. е. корпорации ремесленников, – кузнецов, ткачей, кожевников и т. п. Эти свечи зажигаются на всенощных бдениях и праздничных литургиях при чтении Евангелия. В любой сельской церкви во время чтения священником Евангелия, особенно на литургии, вы непременно увидите несколько поселян, которые, подклонив свои головы под священную книгу, с благоговением выслушивают дневное чтение. Подобные же явления можно видеть всегда на молебнах, при освящении воды и т. п. В иных местах после прочтения священник даёт народу целовать раскрытые слова Евангелия; – тут новые признаки народной любви и уважения к этой священной книге, выражающиеся в ревности и благоговении, с какими поселяне обыкновенно спешат целовать её. Эта живая потребность народного чувства выражать уважение к Св. Евангелию посредством подклонения головы под него во время его чтения, – была, кажется, одною из причин, что в так называемых отпустовых храмах¹³ издавна существует обычай – избирать нарочно несколько диаконов и им поручать чтение Евангелия над головами народа. Обыкновенно диаконы помещаются где-нибудь в углу храма и полуголосом прочитывают известные начала для желающих, в которых никогда не бывает недостатка. Заметно также у нашего народа желание читать как можно больше Евангелий над умершими, во время погребения их. Для этого в каждом селе есть своя условная цена за каждое чтение – от 3 до 15 копеек. Числом прочитанных Евангелий стараются иногда простолюдины перещеголять один другого, так что в иных местах просят читать 15–20 Евангелий. Замечательно также, что во время холеры и других эпидемических болезней прихожане просят священников читать Евангелие по домам. Для этой цели устрояются обыкновенно крестные ходы, во время которых в домах, а ещё чаще на подворьях у ворот, ставится накрытый стол с хлебом: около него останавливается церковная процессия: священник читает Евангелие, – и таким порядком проходит по всему своему приходу. Последнюю заключительную черту народного уважения к Евангелию составляет повсеместный на Волыни обычай не прикасаться к Евангелию обнажёнными руками. Обычай этот соблюдается всего более во время крестных ходов. В это время кроме икон износят Святое Евангелие. Но как священнику не всегда удобно самому несть Евангелие тем более, что ему нужно несть в руках крест, то он поручает Евангелие обыкновенно почтеннейшему из прихожан. Тот, кому достаётся эта честь, считает себя очень счастливыми, обвернув руки платком, с благоговением берёт и несёт эту священную книгу. По отношению к «Апостолу» народное уважение обнаруживается преимущественно благоговейным вниманием к его чтению; в это время народ прекращает шептания молитв. Уважение к Псалтири обнаруживается преимущественно в чтении её над умершими. Чтение это составляет существеннейшую принадлежность каждого погребения. Этому уважению к Псалтири способствует запрещение нашей православной церкви читать Псалтирь над произвольными самоубийцами. Народ с ужасом проникает в страшную судьбу этих несчастных, – и тем с большею ревностью спешит напутствовать чтением Псалтири своих родных или ближних, умерших в мире с церковью. Знаменательную черту народного уважения к Псалтири можно видеть ещё в гадании по Псалтири. Нельзя похвалить этой черты, отзывающейся суеверием, но из ней видно, что южнорусс издавна привык смотреть на Псалтирь, как на неложную хранительницу и провозвестницу своих судеб.

Если от изложения внешних фактов перейдём к раскрытию внутренних мотивов, служащих основанием народного уважения к слову Божию, то и тут найдём немало отрадного и утешительного.

Прежде всего народ наш имеет самое ясное и определённое понятие о происхождении Св. Писания. Он называет его словом Божиим, Писанием святым: это – такие представления, которые сразу дают понять, что сознанию народа нашего присуща самая чистая вера в божественное происхождение свящ. книг, их богодухновенность и каноническое достоинство.

То же уважение внушает к свящ. книгам и употребление, какое делает из них церковь. Народ наш вообще с необыкновенным уважением относится ко всему, что составляет принадлежность св. Престола, – а Евангелие занимает здесь самое видное место. Как же не воздавать ему и благоговейного почтения? Глубокая вера в божественное происхождение св. книг руководит поселян к столь же глубокой вере в тайнодейственную силу их. Известно, что народ приписывает Евангелию исцеление от головной боли, лихорадки, прогнание эпидемической болезни и т. п. Потому-то он с такою любовью и спешит подклонять свои головы во время чтения Евангелия, потому-то и просит читать его по домам во время эпидемии и т. п.

Не редки наконец и такие случаи, что народ наш уважает свящ. книги, по чисто разумному сознанию их благодетельного влияния на духовную жизнь человека, на его радости и горе, счастье и страдания. Хотя немногие из простолюдинов способны сами читать священное Писание, и таким образом непосредственно почерпать из него утешение, зато многие из них обладают глубокою памятью и простым чистым смыслом, которые всегда очень кстати умеют подсказывать душе евангельские утешения и в них предлагать человеку отраду и облегчение. Что может быть утешительнее и прекраснее того, когда, например, ваш поселянин, обременённый болезнью или другим каким-либо несчастием, с чувством останавливается на примере сладчайшего Иисуса и в Его любви и страданиях ищет облегчения и успокоения, – когда за временные бедствия сей жизни утешает себя надеждою благ вечных и т. п.? Примеры подобного рода так часты в среде простого народа, что невольно удивляешься народному смыслу, который умеет так хорошо подмечать утешения слова Божия и пользоваться им среди своих невзгод и горькой доли.

(Окончание следует).

П. С. Ц. в «Русском Вестнике»¹⁴ предлагает проект, чтобы государство снова вознаградило духовенство дачей земель. Но на месте давать земли в той огромной пропорции, которую предполагает автор, совсем нельзя: это значило бы нарушить прямые интересы прихожан и подать повод к непримиримой вражде между духовенством и миром. В местах удалённых малополезно, и опять-таки опасно.

Малополезно. В том же «Русском Вестнике», в декабрьской книжке, некто тоже писавший об улучшении быта духовенства уж слишком поднял доход с десятины земли священнической. Основываясь на каких-то выводах будто бы Киев. Епарх. Ведомостей, он возводит цифру дохода священнического с десятины, помнится, до 52 р. а с указной пропорции до 700 р. ежегодно. Не знаем, где и кто из священников получает такие доходы с десятины пахотной или сенокосной земли. Один из священников в своём отзыве о своих доходах писал, что, за расходами по запашке, чистого дохода с десятины среднего качества он получал 1 р. 50 к. – Может быть, это очень мало. Худой присмотр, небрежная обработка людьми, чуждыми пользам священника, – как напр. прихожане, работающие по наряду, – могли очень сократить цифру чистого дохода, который должна была принести известного качества десятина земли. Но нам приходилось и слышать, и читать, что доход с десятины пахотной земли лучшего качества оценивается в 3½, 4 и 5 рублей¹⁵, а о таких прибылях, какие высказывает автор, нам не приходилось слышать. Если бы было так, то даже наш поселянин считал бы у себя рубли не десятками, а сотнями. Может десятина принесть и 50, и 70 и 100 р., но то десятина огородная, засеянная табаком или другими ценными огородными овощами. Не всякая десятина имеет для того нужные условия. Что касается до земель удалённых, то их труднее всего поставить в эти условия. Их пришлось бы нанимать из полу или и того меньше, и процент с них получаемый, вопреки уверениям П. С. Ц., конечно не много был бы больше того, какой они дают теперь, находясь в руках палаты государственных имуществ.

Опасно. Большое скопление земель в руках духовенства всегда опасно для него. Указная пропорция в каждом приходе не даёт ещё мирянам повода завидовать или воображать, что у духовенства есть безмерные средства. Всякий своими глазами может видеть и умом сообразить, что каждый священник может извлечь из земель, приписанных к церкви. Другое дело – надел землями в том виде, в каком предполагает его П. С. Ц. Беда, если напр. киевский житель будет знать, что у киевского духовенства, кроме указных земель при киевских приходах, есть ещё огромные наделы в тамбовской, вологодской губернии, на Амуре. Не имея возможности составить определённого понятия о доходах с них, он будет воображать их безмерными. Следствия известны.

Как же повести дело, чтобы духовенство не осталось без обеспечения? Так повести, как указывает ход дел этого рода у нас, уже достаточно выяснившийся вековым опытом.

1. Если и необходимо увеличить, где есть возможность, пропорцию тех земель, которыми теперь владеет духовенство, то увеличить на местах, а не в дальнем расстоянии, – и в таком размере, чтобы земство в этом ни завидовать, ни противоречить духовенству не могло.

2. Где окажется возможность, можно, как об этом уже и идёт дело, приписать к церквам мельницы, хутора и другие оброчные статьи государственных имуществ. Это могло бы выдвинуть многие приходы и из посредственных сделать их хорошими и очень хорошими. Как показывает дело, государство не прочь от этого. Но недостаток усердия к духовенству той части общества, которая в качестве чиновников близко стоит к делу этому, едва ли также не испортит и этой меры к улучшению наших сельских приходов, как ею было перепорчено всё при исполнении «Положения» о православном духовенстве юго-западного края в 1842 году.

3. Отложив в сторону всякую мысль о возвращении к старым договорам и контрактам между священником и прихожанами, – потому что с этим нужно было бы возвратиться и ко всем порядкам или лучше беспорядкам прежних времён, – ничто не мешает оставить за духовенством свободные доходы с треб и молитвословий свободных, обязавши духовенство, как это уже и было и даже отчасти вошло и в практику, не требовать платы за требы необходимые и таинства. Как ни малы эти свободные доходы, а всё-таки они что-либо да значат, а главное – устанавливают, не говорю, связь между священником и прихожанином, как хочется воображать некоторым (основы этой связи должны быть другие), а правильное отношение между религиозными требованиями прихожан и трудом для них священника. Единственным обязательством, которое по всей справедливости ныне должны взять на себя прихожане, это священнический дом с его отоплением.

4. К земле, оброчным статьям и доходам присоединить жалованье от казны. Жалованье у нас недавнего происхождения, но мысль об нём в обществе давно. Депутаты от присутственных мест и от градских жителей в комиссии, учреждённой императрицею Екатериною в 1767 году, предлагали его, как лучшее и наиболее приличное средство к обеспечению духовенства. Ещё ранее в своих записках думал об нём и рекомендовал Посошков. Главная выгода его – определённость содержания, дающая возможность и священнику точнее определить свой быт, и прихожанам иметь приблизительно верные понятия о содержании своего священника, не увеличивая воображением до чудовищных размеров доходов его, и не подталкиваясь на чувство зависти к нему. Жалованье духовенству есть во всех государствах, за исключением разве Соединённых Штатов Америки, где церковь признаётся не больше как свободной ассоциацией, похожей на частные компании, составляющиеся для нравственных ли то или материальных целей. На западе, в государствах римско-католических, где церковь есть государство вне государства, жалования духовенству от казны или государства могло бы и не быть: оно мало согласно с принципом церкви, стремящейся стоять особняком по отношению к государству. В православии, где иерархия народная, и где церковь не имеет притязаний иметь особенную главу, вне народа, жалованье из казны государственной есть дело натуральное. Все толки о зависимости церкви от государства в случае жалованья, о не каноничности его, об опасностях от него для взаимного отношения священника и прихожан, о чиновническом свойстве, которое будто бы чрез жалованье приобретает священник, – все эти толки, на которые так много потрачено чернил в духовной и светской литературе, лишены основательности.

С. А. К-в

Вышло и обнародовано Высочайшеутверждённое «Положение о начальных народных училищах». Текст его читатели могут найти во всех периодических изданиях. Мы с своей стороны можем только сказать, что оно было плодом долговременного изучения предмета в иностранных государствах и наблюдения состояния народного образования в своём отечестве. Переводные и оригинальные статьи о народном образовании в иностранных государствах помещались едва не во всех журналах за последнее трёхлетие; наблюдения же над состоянием народного образования в настоящее время в нашем отечестве и суждения о мерах к возможному его усовершенствованию в будущем – высказывались и излагались в отдельных брошюрах, издаваемых министерством народного просвещения от имени лиц, командированных им в разные губернии для изучения дела народного образования на месте и помещались в статьях «Журнала министерства народного просвещения» и других периодических изданий¹⁶. В своё время мы тоже не оставались безучастными к современному положению этого дела. Теперь, – по смыслу распоряжений и постановлений правительства касательно этого предмета, – целью начальных народных училищ поставляется утверждение в народе религиозных и нравственных понятий и распространение первоначальных полезных знаний (§ 1). Сообразно этому, предметами учебного курса начальных народных училищ служат: а) закон Божий (краткий катехизис и священная история); б) чтение по книгам гражданской и церковной печати; в) письмо; г) первые четыре действия арифметики и д) церковное пение, там, где преподавание его будет возможно. Закон Божий может быть преподаваем в начальных народных училищах только приходским священником или же особым законоучителем, но с утверждения епархиального начальства; прочим предметам могут также обучать священно-церковнослужители (§ 15, 16). От заведывания начальными народными училищами духовенство тоже не устраняется. Для заведывания начальными народными училищами, учреждаются в каждом уезде – уездный и в каждой губернии – губернский училищные советы. Уездный училищный совет составляется из членов от министерства народного просвещения и внутренних дел, духовного ведомства православного исповедания, двух членов от уездного земского собрания и по одному от тех ведомств, которые содержат у себя начальные народные училища. Губернский совет составляют: епархиальный архиерей, как первенствующий член, начальник губернии, директор училищ и два члена от губернского земского собрания. Таковы распоряжения правительства в сущности касательно участия духовенства в деле народного образования! За всеми остальными подробностями просим читателей обратиться к самому «Положению»¹⁷.

При общем движении России на пути усовершенствований, не отстаёт и меньшая из её областей – Бессарабия, и притом в сфере, которую обыкновенно привыкли считать наиболее отсталою, – в сфере сословия духовного. Недавно по мысли и заботам преосвященного архипастыря Бессарабии Антония устроена на одни пожертвования церковь при кишинёвской семинарии, в которой давно чувствовалась крайняя нужда. Теперь, спустя только два года после того, открыто училище для девиц духовного звания, устроенное также на одни пожертвования. Начало и венец этого дела, как выразился начальник области при открытии училища, принадлежат преосвященному архипастырю Бессарабии Антонию.

Получив в управление кишинёвскую епархию, преосвященный Антоний нашёл, что дочери священнослужителей этой епархии чужды, как нигде более, всякого образования, и доля их поэтому самая жалкая. Немногие из дочерей священнических выходили замуж за окончивших курс семинарии, потому что воспитанники семинарии не видели в них сколько-нибудь надёжных себе помощниц в жизни по своему званию и служению. Большею частью роднились они вне своего звания, и часто с лицами низших сословий. Отсюда происходило два зла: кроме того, что дочери священников, покинутые своими, при бедности духовенства вообще, и бессарабского в особенности, должны выходить замуж в низшее звание, даже за поселян, лишаясь таким образом прав, принадлежащих им по рождению, – семинаристы, вступая в брак вне своего звания, вносили в своё семейство чуждые духовному званию нравы и скорее сами грубели, чем облагораживали среду, в которой поставлены. Этим между прочим, объясняется не высокий, сравнительно с другими епархиями, уровень нравственного и умственного развития бессарабского духовенства, несмотря на то, что семинария в Бессарабии существует уже несколько десятков лет. Но, с другой стороны, несправедливо было бы и обязывать семинаристов, как это делают в других епархиях, связывать свою судьбу с необразованными дочерями священников. Из такого обязательства выходит только то, что лучшие воспитанники или совсем бегут от духовного звания, или переходят в другие епархии, где обстановка духовенства несколько повыше.

Если же так жалок жребий девиц, имеющих в живых своих родителей, то что сказаться о сиротах, остающихся на попечении родственников? Если эти родственники не заботились дать какое-нибудь образование своим детям, могли ли они более заботиться о беспомощных сиротах? А между тем эти сироты были дети священников и протоиереев, служивших церкви лет 15 и 20. Преосвященный Антоний обратил внимание на этих бедных сирот. И вот, желая дать образование сиротам духовенства, которые без того оставались в самом жалком положении, благоустроить семейный быт священников, и вообще поднять уровень образования бессарабского духовенства, – он, как сам выразился в рапорте св. Синоду, в котором испрашивал благословение на открытие училища, – «счёл священным долгом своим озаботиться, по примеру других благоустроенных епархий, учредить в г. Кишинёве для образования девиц духовного звания училище, чтобы они, получив воспитание, могли быть достойными супругами служителей церкви Христовой и своею жизнью и образованием содействовать им к утверждению и в своих семействах и в народе доброй христианской нравственности». И так как доброе христиански-нравственное воспитание девиц всего удобнее совершается в монастырях, под кровом веры Христовой и под влиянием благочестивых примеров, то преосвященный предполагал вместе с тем устроить в Кишинёве и монастырь женский, или на первый раз хоть общину в монашеском духе. С этою целью преосвященный просил начальника области отвести в ведение епархиального начальства пустопорожнее место в черте г. Кишинёва, потому что, при значительном количестве в епархии монастырей мужских и женских скитов, ни одного из них нет в самом городе Кишинёве, а в отдалённом монастыре, если бы и была возможность устроить помещение, неудобно поместить самое училище. Но для постройки училища с женским монастырём удобного пустопорожнего места не оказалось в черте города, а если и есть довольно мест незастроенных, то они давно розданы городом в частные руки и оплачиваются владельцами, как собственность. С другой стороны, и средств на покупку места и на устройство заведения не было в готовности, и не предвиделось для этого прямых источников. Единственное средство было прибегнуть к христианскому усердию и добровольным пожертвованиям.

Человеколюбивая мысль архипастыря вызвала сочувствие у многих благочестивых людей, которые отозвались с полною готовностью содействовать осуществлению христианской мысли словом и делом¹⁹.

Приглашая одного из жителей г. Кишинёва, пользующегося доверием в городе у людей благочестивых, быть членом комитета для того, чтобы располагать благочестивых христиан к посильным пожертвованиям на устройство училища для девиц духовного звания, преосвященный, между прочим, писал ему (7 февр. 1860 г.): «судьба священнослужительских детей женского пола во вверенной мне Богом пастве весьма меня озабочивает. С целью доставить им хотя некоторое образование, я возымел твёрдое намерение учредить в г. Кишинёве в виде монастыря женскую общину, где будет устроен приют для воспитания. Средств для осуществления столь полезного предприятия пока готовых у меня нет. Но я уповаю, что доброму делу Господь сам помощник. В пастве моей есть много душ христолюбивых, готовых на помощь всякому богоугодному предприятию. Наш долг обратиться к их усердию с просьбою; они не откажут в посильной жертве».

И ожидание было не напрасно. Пожертвования шли, можно сказать, безостановочно по мере расширения круга сношений членов комитета и распоряжений о сборе. В течение полугодия 1862 г. собрано 644 р.; 1861 г. – 3547 р.; 1863 г. – 5964 р. 1864 год до открытия училища – 960 руб., а всего 13840 р., и ещё продолжают поступать пожертвования. Кроме того, были пожертвования камнем для постройки, утварью для церкви в заведении, мебелью для помещения начальницы и воспитанниц.

Пожертвования шли от разных лиц и источников. Так, разновременно пожертвовано: дворянами 2039 р., духовенством 3360 р.; заграничными монастырями, владеющими имениями в Бессарабии 1850 р.; монастырями бессарабскими 328 р.; кишинёвскими обывателями 611 р.; сельскими обывателями Бессарабии 1107 р.

При таких щедрых пожертвованиях устройство заведения шло безостановочно, и комитет для устройства училища мог буквально держаться распоряжения преосвященного: «производить работы по мере наличных средств или по крайней мере вернейшей надежды на скорое приобретение их, дабы от неустойки не вышло жалоб и ропота со стороны поставщиков и рабочих». Когда не доставало пожертвований, тогда помогал сам преосвященный, от которого разновременно получено до 3500 р. Этому распоряжению и щедротам преосвященного заведение обязано тем, что начинает свою жизнь без долгов, а это большое благо для заведения.

К маю 1861 года училище совершенно устроено и снабжено всем нужным, и 3 мая, в неделю св. жён-мироносиц, – после Божественной литургии открыто молебствием и речью преосвященного в присутствии многочисленных граждан г. Кишинёва всех сословий.

Здание для училища вышло прекрасное: каменный двухэтажный, в 21 сажень длины и 7 ширины, корпус со службами, на небольшой возвышенности, в предместье, сейчас же за чертой города, с одной стороны примыкает к городу, с другой к предместью, а с двух остальных сторон окружён садами, которые начинаясь отсюда простираются в одну и другую сторону на несколько вёрст, – так что местоположение заведения соединяет в себе и удобства города, без его шума и пыли, и выгоды сельской обстановки, и свежесть воздуха, необходимую для сохранения здоровья воспитанниц. Заведение имеет и свой, хоть небольшой, садик и огород, где можно будет практически учить воспитанниц хозяйству.

Внутренность здания, рассчитывая на 50 воспитанниц, поместительна и удобна. Восточную часть здания занимает церковь; нижний этаж её назначается для сторонних посетителей, на которых можно много рассчитывать, потому что в смежности нет близко церкви, а если и будет построена в предместье церковь, то стройное хоровое пение воспитанниц всегда будет привлекать соседей. В верхнем этаже хоры и смежная комната назначаются для воспитанниц. В этом же здании – в верхнем и нижнем этаже помещаются классы, квартиры для начальницы заведения, экономки и двух воспитательниц; больница в соседстве с квартирой начальницы под её ближайшим надзором. Комнаты для воспитанниц просторны, светлы, доступны свежему воздуху и укрыты от летнего зноя, – что составляет не последнее удобство в Бессарабии.

Внутренняя жизнь заведения определяется уставом. Вот несколько параграфов из него: «училище состоит под непосредственным управлением епархиального преосвященного, а как заведение духовное – и в ведении св. Синода, высшего руководителя в духовной жизни. Ближайшее заведывание училищем по всем частям заведения учебной, нравственной и экономической – вверяется начальнице училища. Начальница училища назначается образованная и благочестивая женщина, преимущественно духовная или монахиня, так как при заведении имеет учредиться со временем монашеская община, а за неимением таковых и светского звания девица или вдова, не моложе 30 лет. Для облегчения трудов начальницы и для содействия благоустройству заведения учреждается совет, который составляют ректор семинарии, начальница училища, градской благочинный и попечитель или попечительница из людей светских: последние избираются из почтеннейших дворян, или купцов, известных своим благочестием и желающих потрудиться для блага заведения.

«Курс воспитания в училище назначается 6-летний, на 3 класса, по два года в каждом. Приём и выпуск воспитанниц производится чрез два года, пред каникулами, для которых назначается время соответственно с прочими духовными училищами. Воспитанницы принимаются не моложе 10 и не старше 12 лет, только на первый раз принято несколько 13-летних, после испытания их познаний».

В училище предполагается иметь 50 воспитанниц; из них 20 на полном содержании училища. Но этот штат, а соответственно с тем и помещение, расширится с расширением средств училища: потому что сирот, требующих воспитания, оказывается гораздо больше. По сведениям, представленным благочинными, в настоящее время одних свящ. дочерей от 10 до 12 л. – 31; кроме того, 13-летних три. Своекоштных воспитанниц устав допускает и более 30, соразмерно с удобством помещения. Кроме того, в училище могут быть принимаемы для обучения девицы приходящие, не только духовные, но и других сословий. Они платят за уроки 30 р. в год. На содержание каждой воспитанницы, состоящей на полном иждивении училища, полагается по 60 р. в год, всего на 20 воспитанниц 1200 р. На жалованье начальнице и на годовое содержание училища, всего исчислено до 5000 р. сер.

Источники, из коих будут получаться эти деньги на содержание заведения, следующие:

1. Архиерейский дом ежегодно будет отпускать по 2000 р. из доходов от свечного завода, устроенного на его экономические суммы для снабжения свечами епархиальных церквей, доколе этот завод будет находиться в его управлении, – а если он перейдёт в епархиальное управление, как предполагалось недавним проектом, эта же сумма из того же источника должна отпускаться епархиальным управлением.

2. Духовенство кишинёвской епархии, по приглашению епархиального начальства, единодушно изъявило согласие и дало собственноручные подписки уделять из доходов, получаемых за исправление треб, по 5 коп. с рубля ежегодно, – что составит, судя по показанному количеству доходов, с лишком 3000 р. Они будут доставляемы по полугодиям чрез благочинных.

3. Попечительство о бедных духовного звания будет высылать в училище деньги, отпускаемые сиротам до поступления их в училище. На 20 воспитанниц – всего 200 р.

4. Сделано предложение монастырям св. мест уделять, что возможно, из доходов с бессарабских имений своих на содержание училища. Вследствие этого блаженный патриарх иерусалимский, искренно сочувствуя цели, с которою учреждается училище и твёрдо убеждённый в действительной пользе, которую принесёт это учреждение, благословил навсегда управляющему имениями гроба Господня, состоящими в Бессарабии, несмотря на значительные долги и расходы по содержанию благотворительных учреждений на востоке, отпускать в учреждаемое училище ежегодно 400 р. Афонские монастыри, вследствие письменного приглашения преосвященного Антония, определили жертвовать от бессарабских имений своих ежегодно: ватопедский 300 р., заграфский, пока позволят средства, 250 р.; обитель св. Павла 200 р. Всего 1150 р. Это пожертвование тем драгоценнее, что каждый из афонских монастырей более или менее потерял в Молдовлахии от цивилизаторских действий князя Кузы, так что с этого времени единственным источником их существования остались имения, находящиеся в Бессарабии, – принадлежащей России.

5. Епархиальные бессарабские монастыри обещаются ежегодно жертвовать деньгами в разном количестве, или продуктами: гербовецкий, имеющий чудотворную икону, по 100 р.; курковский (заштат.) 50 р.; остальные от 20 до 3 р. Гиржавский монастырь(архиерейский) обещает давать 130 пудов хлеба и 5 саж. дров на 280 р. Всего до 500 р.

6. Молдавская лавра, устрояющая в Бессарабии монастырь, в принадлежавших ей некогда и теперь вновь уступленных русским правительством имениях, обещала дать на семинарию 50 тысяч рублей. А до того времени, пока она будет в состоянии внести эту сумму, обязалась вносить ежегодно по 2250 р. Из них, с согласия семинарского начальства, по воле архипастыря, половина суммы, т. е. 1125 р., уступлена женскому духовному училищу. Всего таким образом на содержание училища соберётся до восьми тысяч рублей. Будут, конечно, и единовременные пособия. Училище имеет попечительницу, почтеннейшую помещицу, известную христианским благочестием и изъявившую готовность потрудиться для блага заведения, Анну Константиновну Катакази.

«Предметы учения назначаются следующие: а) закон Божий, т. е. катехизис, св. история Ветхого и Нового Завета и история церкви русской, – понятие о богослужении и православной церкви, в особенности изъяснение литургии и употребительнейших молитв; б) чтение на русском, славянском и на местном молдавском языках; письмо на русском и молдавском, и рисование, сколько нужно для правильного черчения узоров для вышивания в) русская грамматика и общие понятия русской словесности, составление мелких сочинений в виде рассказа, писем, описаний и кратких размышлений; г) молдавская грамматика для правильного чтения, а также изъяснения и письма на национальном наречии; д) арифметика до тройного правила включительно; решение задач в уме и на доске, счисление на счётах; е) всеобщая гражданская и русская история, география – в кратком виде, черчение ланд-карт; ж) церковное пение простое и партесное; з) рукоделия в возможно обширном размере: кройка, шитьё и вязанье всего необходимого в семейном быту, шитьё по узорам нитками, гарусом, шелками, стеклярусом и золотом; кройка и шитьё священнических риз и церковных одежд; и) домашнее хозяйство: приготовление хлеба, просфор, кушаньев, варенья и разных солений; уменье сохранять съестные припасы; уход за домашним скотом, птицей, огородом, а также, по местным обстоятельствам, за виноградными и фруктовыми садами. Воспитанницам старшего класса кроме того сообщаются понятия о физическом и нравственном воспитании детей, об уходе за больными с сведениями о простых врачебных средствах, которыми можно пользоваться за отсутствием врача».

Иностранные языки, а равно музыка и танцы не входят в круг предметов воспитания в училище, (потому что, при настоящем уровне образования и достатка бессарабского духовенства, не составляют необходимости для него). Что касается в особенности иностранных языков, то лучше, если воспитанницы, вместо французского, будут хорошо объясняться по-русски, и понимать по-славянски, так как и русский язык не должен быть для них чужой, и славянский будет не лишний.

Но первая и главная забота воспитателей и начальствующих, сообразно цели учреждения, должна состоять в том, чтобы с утверждением в юных душах воспитанниц веры православной и благочестия христианского, укоренить в них любовь к своему званию, дух кротости и взаимной любви между собою, любовь к труду и порядку, умеренность во всём, терпение и постоянство, почтительность и уважение к старшим, благонравие и сострадание ко всем.

В числе исправительных мер, наказания телесные вовсе не допускаются в заведении. Начальница и совет действуют внушениями, замечаниями и выговорами. Воспитанницы совершенно безуспешные и неисправимые, если бы таковые оказались, исключаются из заведения во всякое время, с разрешения преосвященного.

«Отличные по успехам и поведению воспитанницы награждаются похвальными листами на публичных экзаменах, производящихся каждые два года. Окончившим курс выдаются свидетельства об успехах их и поведению. Кроме того, представляется преосвященному ведомость с показанием успехов и нравственных качеств девиц, окончивших воспитание, и с предположениями, каким образом имеется ввиду пристроить сирот. Лучшие из них, по усмотрению начальства, оставляются при заведении на два и более года в качестве наставниц, остальные, при выходе в замужество за духовных, получают от училища денежное пособие, по степени их успехов и поведения, впрочем, не свыше 30 руб., из средств, какие могут составиться на сей предмет от разных сбережений по училищу, от продажи рукоделий или иными способами, могущими оказаться в распоряжении начальства».

Залогом успеха учебных заведений, особенно женских служит удачный выбор опытной начальницы, благонадёжных воспитательниц и знающих наставников.

На должность начальницы заведения приглашена преосвященным дворянка, девица, отроду 60 лет, содержавшая в г. Кишинёве образцовый пансион благородных девиц около 30 лет. Личность эта известна в Бессарабии христианским благочестием и добросовестным воспитанием юношества в духе христианском. Она перешла в новое училище с помощницами, которые, получив воспитание в её пансионе, там же довольно времени занимались, под её руководством, воспитанием благородных девиц. Она заявила искреннее желание способствовать сближению дворянства с духовенством, чрез воспитание в духовном училище и дворянских детей.

Наставники семинарии изъявили согласие преподавать в училище уроки безмездно.

Для прислуги, по распоряжению епархиального начальства, назначены из двух женских монастырей шесть послушниц, имеющих от 30 до 40 лет. Из них некоторые умеют читать и петь. Одна из них, умеющая писать, вдова священника, пожертвовавшая на устройство училища более 1000 р. назначена экономкой. Означенные послушницы не исключаются из числа сестёр своих скитов, и их послушание в училище будут считаться заодно с послушаниями монастырскими и будут принимаемы в расчёт при представлении их к пострижению в монашество. Кроме того, они получают жалованье: экономка 75 р., прочие смотря по должностям от 40 до 60 рублей, с содержанием от училища²⁰.

На таких началах, с упованием на промыслительную благость Божию, по благословению св. Синода, открыто училище для девиц духовного звания кишинёвской паствы. И уже имеется почти полный положенный по уставу комплект воспитанниц. Из них18 на содержании училища, 27 на своём (из коих 4 не духовного звания). 14 воспитанниц, как несколько подготовленных, поступили в среднее отделение, остальные в низшее.

Годовой круг журнала «Дух Христианина» начинается сентябрём месяцем. С приближением начала нового (4-го) года своего издания, редакция считает долгом объявить читателям, что журнал «Дух Христианина» будет издаваться и в будущем186⁴/₅ году, по прежней, утверждённой св. Синодом, программе, с разделением состава его на 3 отдела, с особым счётом страниц в каждом отделе.

В будущем году, согласно с обещанием редакции, будет окончено печатание перевода исторических ветхозаветных книг – покойного о. протоиерея Герасима Петровича Павского. Другое приложение журнала составит историко-статистическое описание с.-петербургской епархии, которое, по распоряжению епархиального начальства, печатается в журнале с февральской книжки сего 186³/₄ года.

Стараясь доставить пищу богословствующему уму, издание наше не преминет также заботиться и об удовлетворении благочестивого чувства православного христианина, представляя, на своих страницах, общедоступное и назидательное чтение, предметом которого будет раскрытие положительных истин веры и нравственности евангельского учения, – и даже эта именно сторона будет предметом преимущественного внимания редакции.

В текущем, третьем году, обозрение духовной журналистики, в нашем издании имело гораздо большие размеры, нежели в два предшествовавшие года. В будущем году, редакция не только не сократит объёма этих обозрений, но, по возможности, будет стараться его расширить и разнообразить.

Отдел 3-й как и в нынешнем году, будет посвящён изображению совершающихся явлений нравственно-религиозной жизни нашего общества, и редакция озаботится, чтобы придать ему более свежести, полноты и разнообразия.

Условия подписки на журнал «Дух христианина» те же и в будущем году, что и в прежние годы. За двенадцать книжек журнала, с доставкой их, платится 4 руб. сер., – без пересылки 3 р. 50 к. серебром. Рассрочка в платеже, по полугодиям и третям года, допускается только при выписке журнала чрез оо. благочинных и гг. казначеев. Остающиеся экземпляры, за 186½ и 186⅔ годы, можно получать из редакции по уменьшенной цене, именно, по 2 р. 50 к. за экземпляр, с доставкой, и по 2 р. без доставки; но 18634 3/4 год цена остаётся прежняя, т. е. 4 р. с доставкой и 3 р. 50 к. без доставки.

Подписка принимается:

В С. Петербурге: в редакции журнала, на петербургской стороне, в доме петропавловского собора, в квартире священника Димитрия Иродионовича Флоринского.

Редакторы-издатели:

Петропавловского собора священник Димитрий Флоринский.

Спасо-бочаринской, что на выборгской стороне, церкви священник Иоанн Заркевич.

Смоленско-кладбищенской, что на васильевском острове, церкви священник Иоанн Флеров.

Христорождественской, что на Песках, церкви священник Александр Гумилевский.

Прекрасно слово святого апостола Петра: пасите, еже в вас стадо Божие, посещающе не нуждею но волею. Посему желательно, чтобы и то, чего понудительно может требовать закон, с свободолюбием предлагаемо было к добровольному исполнению и добровольно принимаемо было к исполнению. В таком духе простираем теперь слово к братиям и сослужителям нашим, протоиереям и иереям, настоятелям церквей и к благопопечительным старостам церквей в богоспасаемом граде Москве.

Существует закон, чтобы при покупке и продаже церковных свеч, сверх уплаты остающиеся деньги представляемы были в непосредственное ведение святейшего Синода, для употребления крайне нуждающимся церквам, на содержание духовных училищ и на пропитание бедных детей духовенства, учащихся в духовных училищах.

Некоторые с неудовольствием взирают на сей закон: но это несправедливо. Справедливо только то, что он тягостен для некоторых бедных церквей, которым, без пособия свечных денег, трудно удовлетворить своим нуждам. Но закон сей справедлив и благодетелен.

В церкви есть особые деньги, от благочестивого усердия приносимые для удовлетворения потребностям её, так называемые кружечные и кошельковые. Свечные деньги составляют особую, придаточную собственность церкви, (которой могло и не быть), происходящую от усиленной бережливости и от искусственного оборота при покупке свеч. Посему, справедливо закон, не коснувшись денег первого рода, назначил деньги второго рода, соответственно настоятельной нужде, в распоряжение высшего духовного начальства. По апостольским же правилам, тридцать восьмому и сорок первому, и над всякою церковною собственностью имеет полную власть епископ, а тем более святейший Синод, и особенно в пользу неимущих. Какие же неимущие ближе к попечению церкви, как дети бедных священно-церковнослужителей? Священно- и церковнослужители служат церкви в пользу прихожан. По слову Божию, и по вышеприведённому апостольскому правилу, служащие алтарю и их семейства должны питаться от алтаря, то есть, от приношений прихожан. Из всего сказанного видно, что употребление свечных денег на воспитание детей духовенства, по отношению к церковным правилам справедливо, в отношении к бедным детям человеколюбиво и благодетельно, и в отношении к прихожанам облегчительно и полезно, потому что посредством сего пособия приготовляются для них достойные священно- и церковнослужители.

К сожалению, нельзя скрыть, что закон о свечных деньгах исполняется не точно. Священники, по доверию и уважению к церковным старостам, не довольно вникают в сие дело; церковные старосты, радея преимущественно церкви, не строго отделяют свечные деньги и значительная часть их, даже по признанию некоторых церковных старост большая часть, смешивается с кошельковыми и остаётся в церквах.

Да помыслят священно-и церковнослужители, и церковные старосты, что каков бы ни был закон, его должно исполнять верно, и тем более, когда есть убеждение, что он справедлив и благодетелен. Да усугубят своё внимание и старание, чтобы пред Богом и человеки быть верными исполнителями закона и с тем вместе благотворителями бедности.

Присовокупить ли, что о настоятелях и старостах московских церквей неблагоприятно по сему предмету отзываются в некоторых епархиях? Дело должно делать по долгу, для пользы, а не для мнения человеческого: но, конечно, лучше подавать другим назидательный, нежели не назидательный пример. Нас судят строже, нежели должно: в Москве церквей больше, нежели в Петербурге, а население меньше; в Петербурге церквей меньше, а население больше. Посему в Москве несравненно более, нежели в Петербурге, сгорает свеч в церквах без прибыли и несравненно менее употребляется свеч, приносящих прибыль. Однако нельзя не признать, что московские церкви более, нежели доныне, могут от свеч доставлять пособия на общую церковную пользу, и да совершится сие с добрым усердием к общей пользе.

Каждый благочинный Москвы пригласит настоятелей и старост церквей своего ведомства собраться, и прочтёт им сие, и да явится совет благий, и да приимет силу и да произведёт общеполезное действие.

Филарет М. Московский

Под таким названием, в настоящем году, в «Библиотеке для чтения»²² появилась повесть г. Н. Федоровича, – в той самой «Библиотеке», в которой назад тому два года была напечатана известная статья о духовенстве Г. Пиотровского²³. Героем этой повести представлен молодой кандидат священства, и потом священник только что окончивший курс семинарских наук, Николай Иванович Паникадилов. Автор повести хотел, как видно из всего хода её, представить в своём герое возрождающееся состояние духовенства, пробуждающееся в нём сочувствие к современному порядку и устройству дел. Для ясности очертания характера и деятельности молодого священника, автор противопоставил ему священника старика, о. Александра, уступающего место молодому священнику. Посмотрим, как автор выполнил свою задачу.

Николай Иванович Паникадилов, сын бедного пономаря, убитого горем и доведённого несчастными обстоятельствам жизни до пьянства, не мог получить хорошего воспитания в семье. Поступление в училище также, по мнению г. Федоровича не принесло особой пользы Паникадилову. «Из-под родительских розог он попал под училищные, а там и под семинарские». Всё, чем дышала душа Паникадилова, что составляло его внутреннее достоинство, было плодом собственного рвения его к чтению. «Рано одолела страсть его к чтению; ещё мальчиком, желая отдыха от домашних дрязг, забивался он куда-нибудь в уголок с книжкой, преимущественно старинным романом сказочного содержания, преисполненным страхов и таинственностей». Чтение таких-то романов, в которых благородство, истина и добро являются всегда загнанными, убитыми и угнетёнными, с ранних лет расположило Паникадилова стоять на стороне угнетаемого и притесняемого добра. Окружающая природа, среди которой он рос, её живописные виды, которыми он наслаждался во время каникул, влияла на живость его воображения и глубокость дум. Школьная же и бурсацкая жизнь, с её резкой, шероховатой, дающей себя чувствовать обстановкой, дали только более практическое направление мыслительной деятельности и развитию Паникадилова. Добро и зло, угнетаемое и гнетущее, стало представляться ему уже не в виде фантастических фигур, движимых, плохим, грубо прилаженным механизмом, как в романах, а в виде живых людей …». С протестом во имя добра и невинности, запавшим в его душу с ранних лет, Паникадилов окончил курс семинарских наук.

Таков ход образования и развития Паникадилова. Насколько верно и беспристрастно очерчен в нём образ воспитания и образования наших недавних воспитанников семинарии, читатели сами могут судить. Есть ли и были ли, лет тому даже десять назад, розги в употреблении у нас в семинарии, – читатели об этом знают. Далее, мог ли в душе сына бедного и запившего пономаря, под влиянием чтения старинных романов, с ранних лет, составиться идеал жизни, способный воодушевлять его во всё время священнической службы, – это также может быть известно каждому, мало-мальски знакомому с бытом наших сельских причётников и состоянием домашнего образования их детей. Мы с своей стороны можем только заметить, что воспитание и образование Паникадилова г. Н. Федоровичем построено довольно искусственно.

Так воспитанный и так развившийся Николай Иванович Паникадилов, в качестве жениха, является в дом о. Александра, священника Озерского прихода. О. Александр, человек уже пожилой, успевший многое видеть и многое переиспытать, нажил некоторые свои практические уроки, свой жизненный смысл. Он хорошо устроил дом: церковь в его приходе была большая и тоже хорошо устроенная. В хозяйстве был везде порядок; копейка про чёрный день была прибережена. Далее этой чисто материальной стороны жизни заботы о. Александра не простирались. – У него была дочь, «девка», как он сам выражается, «хорошая, смирная, работящая», но без всякого образования. «Была бы здоровая, да работница, в хозяйстве подмога; чего ещё деревенскому попу надо?» С прихожанами он обходился кротко, исполнял все нужные им требы, но не сближался с ними особенно, не вникал в их семейный и общественный быт, и потому не пользовался особенною любовью и расположенностью их. На вопрос Николая Ивановича Паникадилова: «любят батьку-то в приходе, или не больно?» мужик отвечал: «что не любить то... Известно в церковь ходят... Ну и на помочи народу собирается немало: больше ради угощенья, а другие и так – Николе батюшке поусердствовать... Другой будет, и к другому пойдут: нашему брату всё един – кто ни поп, тот и батька». Помогает мужичкам-то? – Что им помогать-то? – Мало ли – беда, невзгода бывает: неурожай, пожар, червяки, или что другое... – То, коли оказия выпадет, и хлебушка, и сенца продаст, – барыш хороший возьмёт, а отказу нет. – Ну а за советами к нему не обращаются? – Как не обращаться, особливо, кто по ближности живёт.... Вестимо человек грамотный, учёный, что ни на есть пользительное сказать может... Только не в осуждение сказать, мало же путного от него слыхивали: коли с помещиком не лады, – всё больше барскую руку тянет, коли на счёт судов что, к чиновнику, говорит, сходи, красненькую сунь. Ну а это мы и без него знаем... Поэтому мало к нему стали ходить...». С помещиками он тоже умел жить: хлеб-соль со многими водил, как заметил крестьянин. Таков был образ жизни и направления деятельности о. Александра, в лице которого автор желал представить тип священника прежних времён, хотя этот тип не совсем ему удался.

Живя такой жизнью и устрояя так свои дела, о. Александр видимо был доволен собою. Он с довольством показывал Паникадилову свои порядки и своё хозяйство. – То была счастливая пора, когда от духовенства действительно не требовалось более жизненного напряжения сил, более живой деятельности. Священником в приходе вполне могли быть довольны, если он был хорошим хозяином и правителем церкви и дома, аккуратно выполнял требы прихожан, не вступал в ссору и тяжбу с помещиком. Пожертвований с его стороны для материального вспомоществования, – в качестве народного учителя, в виде предначинателя других дел, способствующих нравственному развитию прихожан, облагорожению их характера, более серьёзному и правильному пониманию своих обязанностей, ещё не требовалось. Крестьянство не жило своею жизнью. Все побуждения, могущие его возвысить и облагородить, ещё не были пробуждены. Духовенству по необходимости нужно было ограничиваться узкою сферою деятельности. Если священник иногда, по сознанию долга, по желанию помочь крестьянам, хотел принять участие в тяжёлом их положении своими наставлениями, своими советами, – то это приходилось ему слишком тяжело. Ему грозила опасность потерять доверие и лишиться благоволения помещика, а чрез него и других сильных мира. А это в свою очередь могло сопровождаться потерею места. Тип, представленный г. Н. Федоровичем в о. Александре, нередко действительно осуществлялся в быте и положении нашего духовенства, – в тех лицах, которые не желали или не могли возвыситься над окружающею их средою, радели о своём собственном благе и благе своего семейства. Пред барством деревенским они преклонялись; от крестьян, угнетённых и лишённых своего голоса, держались довольно отдалённо. Такой быт создавался окружающими обстоятельствами. Все заботы, все старания должны были идти на содержание, на обеспечение семейства; на сохранение ему копейки про чёрный день. Попечительства для бедных выдавали малое пособие оставшимся сиротам; пенсия для заштатных священнослужителей не полагалась. Но были другие личности, кругозор которых был шире, деятельность которых имела более широкие размеры. Впрочем, их автор не касается.

Семейная жизнь большею частью устроялась так. Кандидат священства, принимая на себя звание священника, прежде всего готовился к тяжёлой и трудовой – хозяйственной жизни. Труд телесный, труд физический стоял на первом плане. Вследствие этого он и в жене своей искал прежде всего помощницы и сотрудницы в предстоящих хозяйственных занятиях. Устроив таким образом свою жизнь, молодой священник к тому же направлял и членов своего семейства. О детях мужеского пола он прилагал всё старание, чтобы дать им возможное образование в училищах для получения сана священства; о детях женского пола мало думал. Довольно было, если, после домашних наставлений, дочь выучивалась читать и кое-как писать. Больше не требовалось. Священница с первых дней замужества должна была становиться полною хозяйкой и в хозяйстве проводить все дни жизни.

Занятия священника, после поступления на приход, тоже по преимуществу сосредоточивались на работах полевых и домашних хозяйственных; малую часть времени он мог посвящать на прочтение прежде проходимых и выучиваемых записок и на знакомство с проповедями, сохраняющимися в церкви. Знакомство с современною светскою и духовною литературою, приобретение полезных и нужных книг, знание выходящих постановлений и распоряжений правительственных считалось роскошью, не нужною и не совестимою с состоянием.

Так жило большинство нашего духовенства в прежние времена. Но, с дарованием воли крестьянам, с сознанием необходимости их образования, иная жизнь открылась и пред лицами духовенства. Нужно было взяться за обучение народа грамоте, нужно было явиться помощником и советователем ему в его общественных и гражданских делах, нужно было войти с ним в более близкие и непосредственные отношения. Духовенство приходское поняло это призвание; из среды его явились лица, с полным сочувствием вступившие на новый путь жизни. Николай Иванович Паникадилов, в котором автор хотел олицетворить тип священника этого нового направления, приняв сан священства, на первых же порах своей деятельности в приходе иначе устроил свою жизнь. По поступлении на приход, он тотчас открыл школу для обучения детей грамоте. Дети, насмотревшиеся на мучительную выучку доморощенных деревенских учителей, сначала неохотно посещали школу. Но о. Николай умел их заохотить. Прежде всего он вёл с ними беседы, разговаривал об их житье-бытье, об их играх и забавах, об их привычках, рассказывал им отдельные пункты из священной истории, объяснял некоторые явления природы. Весть о беседах о. Николая расходилась по деревне, – и охотников слушать набиралось всё больше и больше; подчас он прочитывал им интересные статьи из книг. Детям сперва нравилось чтение о. Николая, а после и самим захотелось почитать. Тут о. Николай и воспользовался их расположенностью, и стал обучать их по новой звуковой методе. Лёгкость обучения, занимательность преподавания, привлекли многих охотников в его школу.

Иначе о. Николай стал обращаться и с прихожанами. Раз, в самой праздник Пасхи, после обедни едва о. Николай успел усесться за чашку чаю и свободно дохнуть, является работница с докладом: о. Николай! С Борку мужичек приехал, – Что ему надо? отозвалась Наталья Александровна, жена о, Николая: нечего сказать, вовремя... – Брат, говорит, помирает... Помирает? сказал о. Николай: зови-ка его сюда. Вот уж нелёгкое-то принесло, заворчала Наталья Александрова: в эдакой день покою не дадут... – Эка ты какая, смерть да болезнь не разбирает, так праздником от неё не отделаешься... Борок-то и приходу не нашего, продолжала ворчать попадья... – Мужик коренастый, неуклюжий, с чёрной курчавой бородой, вошёл в комнату и подошёл под благословение к о. Николаю. – Куда лезешь-то? Видишь, сапожища все в грязи, весь пол перепачкаешь, закричала Наталья Александровна. – Ничего, вымоем, отвечал о. Николай. – Что своего-то приходского попа не зовёте, в экую пору кто к вам поедет?» ... вмешался о. Александр, тесть о. Николая. Несмотря на такой приём, о. Николай обласкал мужика, спросил, почему он прежде не дал знать, может быть, можно было пособить, так как о. Николай не забывал сведений, вынесенных из семинарии по медицине, и обзавёлся на всякий случай небольшою аптечкою. «Да ты устал, – сказал о. Николай мужику, – постой-ка я лошадке велю овсеца всыпать, а ты чайку или водочки не хочешь ли?.. А я соберусь пойду». Ещё останавливали о. Николая Наталья Александровна и о. Александр, но он сказал: «что вы, батюшка, грех какой говорите? Что же я за священник, за пастырь... да я греха этого на душу не приму, чтобы умирающему в помощи отказать, да надо аптечку захватить: может ещё и поможем». С этими словами он отправился к умирающему, несмотря на весеннюю распутицу и на опасность переезда чрез озеро. Такое внимание о. Николая к крестьянам расположило к нему прихожан и соседних церквей. Часто к нему стали обращаться за советами и пособиями.

В иные отношения о. Николай вступил и с помещиками. Он не бегал их общества, не боялся сближаться с ними, но не унижался и не низкопоклонничал пред ними. На обратном пути от больного о. Николай, по приглашению, заехал в дом помещицы Кустарниковой. В семействе этом, жившим патриархальными обычаями и преданиями, пришлось о. Николаю повстречаться с застарелыми взглядами и на личность священника и на его быт и образование. Одна дочь Кустарниковой, подавая чашку чаю о. Николаю, всыпала туда целую пепельницу пеплу. Другие члены семейства тоже спесиво относились к нему. Аркадий, сын Кустарниковой, три года пробывший в университете и оставивший его прежде времени, за недостатком усидчивости и наклонности к труду, выходя к о. Николаю, ожидал увидеть в нём тот образчик деревенского попа, какой он составил себе частью из болтовни недоученой молодёжи, а частью из некоторых произведений литературы: «низкопоклонного, обливающегося потом, усладительно смакующего рюмку водки». От благословения он отказался с оговоркой: «под благословение не подхожу, руки не чисты». Когда мать сказала: «вот Аркаша, ты скучал, что книг нет новых: о. Николай журналы получает, у него библиотека есть»; Аркадий отвечал: «душеполезности, конечно, устремляющие душу к небесному, – это не по нашей части». Несмотря на такое обращение о. Николай умел поддержать себя. На вышеприведённое замечание Аркадия о. Николай так отвечал: «вы, вероятно, так насмешливо называете духовные журналы? Напрасно! Между ними есть хорошие издания – ну, да, впрочем, они не для всякого интересны... я имею и светские книги. – Романчики сиречь, – ну, что же? Это дело хорошее: «Таинственный монах с приличным» или в роде угнетённой невинности... только эти шутки уже мне надоели. Нет, романами я не богат, отвечал о. Николай спокойно: Гоголя старое издание есть, да Тургенева выписал недавно, а то больше серьёзные книги .... Да из журналов не угодно ли вам «Современник» и «Отечественные Записки». Защитив так себя, о. Николай умел постоять и за крестьян, когда зашла об них речь. «Скажите, батюшка, – обратилась Аграфена Ивановна к о. Николаю, – для чего это вы школу-то завели – Как для чего? – Чтобы учить, грамотность распространять в народе. – Вы верно знаете, в каком мраке находится наше простонародье. – Да грамотность-то ему зачем? Чтобы ябеды, да кляузы сочинять, – не романы же, не газеты мужику читать! – Непременно кляузы...Обучая его грамоте, я забочусь не менее об умственном и нравственном его развитии, и надеюсь, что из моей школы не выйдет ни одного ябедника и кляузника. Впрочем, что вы называете ябедою и кляузами? Если человек отстаивает свои человеческие и гражданские права, например, жалуется на притеснение полиции, на несправедливость суда, на жестокость помещика, – это ведь не кляуза... Слава Богу, если он сам сумеет заявить за себя слово, не прибегая к какому-нибудь крючку, который его же обманет, да с него же и деньги возьмёт». Так выдерживал себя о. Николай пред сельским дворянством, доколе была возможность! А когда увидел непреклонность его убеждений, то, оставаясь верным своему взгляду на дело и постепенно более и более увлекаясь своими занятиями, он мало-помалу отстал от знакомств с барами.

Таким же – несколько отлично действующим – являлся о. Николай и в своей семейной и во всей остальной домашней жизни. В семействе о. Александра, при поступлении на приход о. Николая, была ещё родственница, девица 14 лет. До этого времени, она оставалась без всякого присмотра и внимания. Ею пользовались для посылок. О. Николай, сделавшись хозяином дома, первым долгом своим считал дать этой девице приличное воспитание и образование. К Наталье Александровне, не всегда сочувствовавшей его действиям и часто даже упрекавшей его за отсталость от знакомств с барами, за излишнюю, по её мнению, фамильярность в обращении с прихожанами, он тоже не переставал быть внимательным, рассказывал ей планы своих действий, и заставлял её невольно преклоняться пред собою. – Усердно и аккуратно выполняя службы, возлагаемые на него званием священника, о. Николай не хотел отставать и от общественной жизни и от наук: он следил за их развитием, выписывал журналы, читая их на сон грядущий, потому что день его был занят с утра до вечера. Так проводил свою жизнь о. Николай. «Мало изменился о. Паникадилов, – замечает г. Н. Федорович, – после тех пор, как мы видели его ещё просто Николаем Ивановичем, а не отцом Николаем. Новое одеяние придало ему больше солидности; он несколько похудел и побледнел: да волосы и борода длинными стали, красиво оттеняя лицо своим тёмным цветом. Вообще он стал серьёзнее, хотя в глазах его незаметно было ни грусти и никакого мрачного чувства. Сначала священнические обязанности казались ему очень тяжёлыми, т. е. их обрядовая внешняя сторона, но скоро он увлёкся своим делом, весь отдался ему, – и оно стало главным источником жизни молодого священника. Он понимал дело пастыря церкви в самом широком смысле, а потому работы в среде невежественного и страждущего сельского населения оказалось так много, что дни казались слишком короткими, а собственные силы чересчур слабыми».

Такая жизнь и такая деятельность в лице о. Паникадилова заявляется в ныне действующем и в настоящее время проходящем своё служение духовенстве! Многие черты, конечно, здесь уже идеализированы, другие не успели войти и проникнуть в жизнь, но в общем мысль схвачена довольно верно. Возрождающаяся деятельность духовенства, его стремление стать в уровень с требованиями века заметны везде и во всём. Вопрос об образовании девиц духовного звания признан настоятельною и неизбежною потребностью, – и сельское духовенство несёт свои жертвы на это дело. Устройство библиотек благочиннических и священнических приходских во многих местах приводится в исполнение. Чтение газет и знание современной жизни тоже считается насущною потребностью у многих священников. Обучение народа грамоте и его образование во многих местах составляет главный предмет заботливости и деятельности духовенства. Явились лица, которые, по описанию очевидцев, усердно и с успехом трудятся на этом поприще. Г. Данилевский, посланный министерством народного просвещения в харьковскую губернию, для изучения народных школ на месте, в отчёте своём²⁴ пометил многих лиц из духовенства, прекрасно устроивших народные школы. Священник Михайловский в одной волости, харьковской губернии, открыл школу собственными усилиями, научил мальчиков, при помощи наёмного учителя, чтению, пению на клиросе и оспопрививанию. Мальчики сами, по замечанию г. Данилевского, ходят по домам и делают опыты над детьми. Такая же деятельность со стороны духовенства заявляется и в других местах, как видно из местных корреспонденций. Общая идея повести, следовательно, гармонирует с действительностью. Переворот совершается среди сельского духовенства, и совершается без всякого протеста и противодействия. Старое поколение духовенства, уже не действующее, заштатное, с спокойствием и с сознанием правости сил, пробуждающихся в ныне действующем поколении, уступает ему своё место. Старик о. Александр умирая, подозвав к себе о. Николая, говорил: «слава Тебе Господи! слава Тебе! Хвалите имя Господне, аллилуйя!.. Знаешь ли, за что я славословлю Господа? – За тебя, Николай, за тебя. Скажу тебе, друг сердечный, собираясь предстать пред Царя небесного: будь таким всегда... за тебя я славословлю Создателя... Знаю, что ты не больно-то счастлив... Брюзглива она, ну и вообще не пара тебе... знаю... Не обманывай меня. Ох, прости меня, Господи. Что делать-то: меня вини, не дочь».

Только при изображении этой живой и пробуждающейся деятельности духовенства не могут не представиться вниманию следующие стороны: 1) Для деятельности духовенства действительно открылось поприще более широкое, чем какое оно проходило доселе, настала пора большого вникания в нужды и потребности прихожан, потребовался труд более духовный и совершенный, а обстановка, тяготеющая его прежде всего к труду ручному и материальному, всё-таки нисколько не изменилась. Духовенству приходится бороться и с трудностями и тягостями прежней жизни и вступать на поприще новой жизни. Вопрос об освобождении духовенства от прежнего тяжёлого ручного труда настоятельно требует решения.

2) При увеличивающейся и расширяющейся деятельности духовенства, оно пользуется ещё малыми гражданскими правами, оно не имеет места и значения, уполномочиваемого законами, там, где голос его был бы очень полезен – в массе простого народа. При введении и учреждении волостных правлений, духовенство было совершенно обойдено; ему не было дано права заявлять свой голос в этих правлениях. Мало того: в некоторых случаях – при открытии, например, школ при предложении какой-нибудь благодетельной меры в приходе – оно поставлялось в прямую и непосредственную зависимость от волостного правления. Вред от такого порядка вещей уже вполне оказался и вышел наружу в настоящее время. Наблюдатели народной жизни описывают, как тяжело приходилось бороться духовенству с волостными властями во многих местах, при открытии народных школ. Г. Сумароков, поместивший ряд писем в «Отечественных Записках»²⁵о народной жизни, в настоящем её устройстве, представляет много случаев на эту тему. В одном, например, месте священник предложил старшине отвесть для школы избу, упразднившуюся на крестьянском дворе. Старшина подумал и отвечал: «кабы вы брали мальчишек на выучку, на отделку бы совсем брали, тогда бы крестьянам охотно было за них платить, и в школу можно было бы отвесть». Тем дело и кончилось. В других местах школы, открываемые духовенством, закрывались потому, что были открыты только без ведома сельских властей. В «Положении о земских учреждениях» духовенство не обойдено совсем. Ему предоставлено по крайней мере право участия в предварительных собраниях земских для выбора «гласных». Но такое участие слишком неопределённо. Духовенство здесь едва ли тоже не будет играть роли страдательной. Между тем ему не мешало бы предоставить право голоса, имеющего силу и значение, особенно по таким предметам, каковы: образование народа, устройство и украшение церквей, содержание и учреждение благотворительных заведений, надзор за поведением и нравственностью народа. В светской литературе высказано мнение, чтобы даже некоторые инстанции суда волостных старшин были подчинены надзору духовенства. Такое расширение и определение прав духовенства было бы весьма благотворно и полезно как для деятельности духовенства, таки для пользы самого крестьянства.

С. С.

Насколько наш народ знаком с содержанием Священного Писания? Как он понимает и хранит учение библейское?

Первая св. книга, которую народ наш знает из Библии, есть Евангелие или – точно – Четвероевангелие. Знакомство наших поселян с этою св. книгою приобретается главным образом в церкви, при богослужениях. Известно, какое важное место занимает Евангелие в наших храмах и в составе богослужения православного. Оно составляет необходимую принадлежность св. престола. здесь оно постоянно стоит или лежит на самом видном месте и притом почти всегда не в одном, а в двух, трёх и более экземплярах; им священник благословляет начало Божественной литургии; с ним совершает малые входы; его износит на средину церкви для благочестивого лобызания во время воскресной утрени и проч. и проч. Всё это – такие явления, которые не ускользают от народного внимания и необходимо заставляют народ ближе и основательнее узнать св. книгу, пользующуюся таким высоким авторитетом. Не менее оснований для знакомства простого народа с Евангелием представляют и другие частные случаи в церковно-богослужебной жизни, например, чтение Евангелия над умершими, исповедь над Евангелием и т. п. И надобно отдать честь и справедливость любознательности нашего народа: он употребляет для этого все меры для него доступные. С искренней любовью, с сосредоточенным вниманием прислушивается он, когда священник читает Евангелие в церкви или другом месте; с напряжением старается не проронить ни одного слова; с наивною простотой потом повторяет евангельское чтение у себя дома – в кругу семейства. Оттого-то слово «Евангелие» известно у нас всякому. Спросите дитя, которое только что начало говорить, – и оно скажет вам об Евангелии, что это святая книга; потому что мать, как только в первый раз привела его в церковь, сейчас указала на Евангелие, заставила его смотреть на священника, износящего эту св. книгу во время малого входа, целовать её на средине церкви, слушать, когда её читают и т. п.

Другая книга, которую народ наш знает из Библии, есть Апостол, или – точнее – книга Деяний и посланий Апостольских. Народ замечает, что Апостол читается не как обыкновенная книга на клиросе, а среди церкви. Это его интересует; он хочет знать, что это за книга, пользующаяся таким преимуществом: знакомится с нею, как и с Евангелием и знает её, хотя и в меньшей мере, чем Евангелие.

Из богослужения, наконец, известны простолюдинам некоторые частные отрывки Библии, в целом имеющие значение довольно важное и существенное. Это прежде всего паремии церковные. Хотя и меньше они известны нашему народу, нежели Евангелие и Апостол, – во всяком случае замечательно то, что слово: «паремия» довольно распространено в языке народном и всегда в сознании поселян соединяется с представлением об отрывках из Священного Писания. После паремий следует указать на Псалтирь. Часы, вечерня, шестопсалмие и кафизмы на утрени достаточно знакомят народ при богослужениях с этою священною книгою. Прибавим к этому чтение Псалтири над покойниками и употребление её в школе в качестве учебника, – и мы поймём, что эта книга легко могла сделаться для простого народа известною более всех прочих книг Священного Писания.

Кроме внимательного слушания чтений из Библии при богослужениях, православный народ наш знакомится с Библией и её содержанием и из употребляемых им утренних и вечерних молитв. Состав этих молитв следующий: после обыкновенного начала – «во имя Отца» и пр. «Царю небесный», «трисвятое», «Пресвятая Троице», «Отче наш», «помилуй мя Боже», «верую во единаго Бога» и десять заповедей. Таким образом, как видно, молитвы нашего народа слагаются из самых основных и существеннейших частей священного кодекса. Следовательно, зная молитвы, он знает вместе с тем и эти части. Знакомство это увеличивается тем более, что молитва Господня, 50 псалом и десятословие составляют наравне с Символом веры одно из самых необходимых и основных условий для исповеди и вступления в брак во всех православных приходах России. Поэтому каждая мать, каждый отец семейства считают святою обязанностью выучить детей своих этим молитвам, – а с тем вместе распространяют знакомство с Библией, из которой эти молитвы заимствованы.

Пособием к ознакомлению простого народа с содержанием Библии служат, во-первых, иконы св. православной церкви нашей. Иконы имеют великое значение в жизни христианина. На иконах изображаются не одни исторические, но часто и другие – нравственные и догматические – истины христианства. На церковном иконостасе христианин может прочитать мало не всю историю церкви Божией от начала времён ветхозаветных до последних событий из жизни Господа нашего Иисуса Христа и св. апостолов. Простой народ любит иконы более всего и по ним, как по книге, изучает все изображаемые на них библейские и церковные события. Сельские прихожане читают по иконам библейскую историю, как будто по книге, – и мы уверены, что они не забудут того, что видели и поняли в иконах. Оттого-то, между прочим, иконы св. православной церкви всегда служили для простого народа самыми лучшими учителями священной истории и проповедниками евангельского учения.

Не меньшее пособие к знакомству с содержанием Библии представляют для простого народа Господские и Богородичные праздники св. церкви. В христианской церкви есть праздники: Благовещения Пресвятой Богородицы, Рождества Христова, Богоявления, Воскресения Господня, св. Троицы и проч. В праздниках простой народ имеет полную историю нашего спасения, с каждым праздником непременно он соединяет известного рода представление историческое, нравственное или догматическое, изложенное в Священном Писании.

Наконец, в деле ознакомления простого народа с содержанием Священного Писания немалым пособием служат песни нищих – кобзарей. Нам случалось слышать много песен этого рода, – и все они содержанием своим имеют, после сказаний о святых Божиих, исторические и догматико-нравственные истины слова Божия. В них воспевается то страшный суд, то судьба богатого и Лазаря, то бедственная участь правды на земле и т. п. Во многих местах эти песни даже по языку сходны с словом Божиим; но дух их и содержание всегда строго библейские. Сюда же должно отнесть праздничные «колядки и щедривки». Это не что иное, как песни, на разные лады варьирующие евангельские сказания и истины. По крайней мере большая часть этих песен выработаны на библейской почве и хоть отчасти знакомят наш простой народ с содержанием Библии.

Вот отношение нашего простого народа к Библии! Он благоговеет пред священными книгами как потому, что они составляют неотъемлемую принадлежность храма и богослужения, так особенно потому, что простой народ верит в спасительность их содержания. С главнейшими из этих книг – Евангелием, Апостольскими посланиями и Псалтирью народ знакомится преимущественно в церкви при богослужениях и содержание этих книг переносит оттуда в свои дома, в молитвах домашних – утренних и вечерних. Созерцание святых икон и благоговейное чествование праздников ещё более знакомят простой наш народ с содержанием Священного Писания, а народные песни религиозного содержания дополняют отчасти это знакомство народа с Библией.

Из этого видно, что простой народ наш не так тёмен, как его обыкновенно представляют люди, называющиеся просвещёнными. Внимательный пастырь церкви в этом, хотя очень ещё ограниченном, знакомстве простого народа с Библией найдёт основание, на котором удобно можно созидать дальнейшее религиозное образовавание простолюдья. Зная границы народного знания, легко уже расширить их, начав распространение их с того предела, на котором остановился народ. Пусть священник пополняет и уясняет народные представления о библейских истинах. Такое пополнение и уяснение должно привести народ к понятиям более точным и определённым. Мы уверены, что, выясняя готовые уже народные представления, священник заинтересует народ незаметно к дальнейшему знакомству с полным изложением библейского содержания, потому что в таком случае его пояснение будет развитием народного сознания; а народ особенно любит уяснение ему его же собственных понятий. Только уяснивши, и, где нужно, исправивши народные представления о Библии, можно приступать к дальнейшему ознакомлению простого народа с содержанием Библии, посредством полного изложения церковно-проповедническим способом.

А. Хойнацкий

г. Кременец.

В недавнее время возник в западной церкви довольно важный спор о лионской литургии. Кардинал Бональд (Bonald), лионский архиепископ, вздумал уничтожить своеобразную лионскую литургию и заменить её римскою. Приходское духовенство воспротивилось этому, – и дело перенесено было на решение в Рим. Папа принял депутацию лионского духовенства; сущность его речи к депутации можно выразить в следующих немногих словах: «лионская литургия есть древняя и достойная уважения литургия, поэтому её нужно сохранить; но так как она была изменена архиепископом янсенистом, то её нужно заменить римскою литургией».

Таким образом, по мнению папы, Лион, отменяя видоизменения монсеньора Монтазе (Montaze), мнимого янсениста, должен принять римскую литургию, как будто древняя лионская литургия была римская.

Чтобы понять очевидное противоречие в этом папском силлогизме, нужно знать, что литургия лионская вовсе не римская, а восточная. В доказательство этого Observateur Catholique приводит об этом свидетельство одного <...>²⁶монтанского литургиста патера Геранже (Guéranger). Вот что говорит этот почтенный патер о лионской и вообще о галльской литургии:

«Литургия галльской церкви слишком отлична от римской, чтобы ей приписывать римское происхождение; напротив, всё заставляет думать, что она восточного происхождения. Прежде всего, в своём составе, она представляет много сходного с обрядами церкви восточной, и если мы укажем те страны, откуда вышли первые галльские апостолы, то это сходство легко объяснится само собою. Св. Трофим, основатель церкви в Арле (Arles) был учеником св. Павла; св. Крескент, проповедовавший в Галлии, тоже был учеником св. Павла; св. Иофин и св. Ириней – лионские апостолы – вышли из Азии, также, как и св. Сатурнин, апостол тулузский. Наконец, послание церквей лионской и вьенской к церквам азийским и фригийским, вместе со всеми другими фактами, неопровержимо доказывает, что церкви гальские суть дщери восточной церкви, и что, следовательно, литургии их также должны быть восточного происхождения.

Итак, галликанская литургия вместе с литургией св. Амвросия есть один из драгоценнейших памятников первого века христианства».

Таким образом, понятно, почему папе так желательно заменить лионскую литургию римской и почему местное духовенство так настойчиво отстаивает свою древнюю литургию. Римская литургия имеет совсем другой характер, – а между тем и духовенство, и паства лионская весьма сроднились с своею литургией и со всею неприязнью смотрят на римскую литургию, как вообще смотрят на всякие религиозные нововведения люди, сердца которых не обнял ещё совершенно холод индифферентизма.

Вопрос этот ещё не решён, и на днях мы прочитали в одном из последних номеров «L’UnionChrétienne» об этом деле следующие известия:

«Вопрос о лионской литургии продолжает занимать общественное мнение и возбуждать живые споры. Папа, в силу своей непогрешимости, отменил её, предписав, чтобы церковь лионская, для приведения своей литургии к первобытной чистоте, приняла настоящие римские книги (богослужебные). Прежде всего, настоящая римская литургия отлична от древней; потом, и древняя и новая римские литургии настолько же отличаются от древней лионской, насколько литургия восточной церкви разнится от обрядов римских. Это совершенно понятно, когда мы знаем, что церковь лионская, как и большая часть церквей южной Франции, восточного происхождения. Чтобы возвратить лионской церкви её первобытную литургию, нужно было дать ей восточную литургию; а папа, для восстановления этой первобытной литургии, хочет дать ей новейшую римскую.

«Правительство, основываясь на первом пункте органических членов Конкордата, запретило обнародовать во Франции папскую грамоту о изменении лионской литургии. Поэтому кардинал Бональд не обнародовал этого документа, по крайней мере, официально; но, чтобы привести его в действие, он написал пастырское послание, по-видимому, по случаю своего путешествия в Рим. Это послание есть чистое эхо папской доктрины. Смысл его следующий: литургия лионская есть древняя и достойная уважения литургия, следовательно, её нужно сохранить, – и папа это обещал. Но она была изменена монсеньором Монтазе, архиепископом-янсенистом. Вследствие этого её нужно очистить от нововведений Монтазе. Чтобы достигнуть этой цели, монсеньор Бональд объявил, что многие книги (церковные), введённые не далее средних веков и потому не принадлежащие древней литургии лионской, но сохранённые монсеньором Монтазе, будут удержаны. А во всём прочем нужно следовать новейшим римским книгам. Таково-то средство, употреблённое папою и кардиналом Бональдом, чтобы восставить уважаемую и древнейшую литургию лионскую в её первобытной чистоте!

Монсеньор Бональд, кажется, не надеялся силою своих доказательств убедить лионцев; он также взывал к их покорности непогрешимой главе церкви, который желает, чтобы в епархии лионской служили по римским книгам. На это можно бы возразить, что этот непогрешимый глава желает двух совсем противоположных вещей, потому что в то же самое время он желает, чтобы литургия лионская была приведена к своей первобытной чистоте. Итак, остаётся свободный выбор между этими двумя желаниями, которые оба, без сомнения, непогрешимы. Если бы лионцы хорошо понимали дело, они выбрали бы то из двух желаний, которое говорит в пользу их древней и уважаемой литургии и заметили бы папе и своему архиепископу, что книги, в которых содержится эта литургия, совсем не римские. Что сделали бы тогда эти два важные мужа, так ненаказанно смеющиеся теперь над клиром и народом лионским? Факт очевидный, что уступки их только видимые и что, несмотря на оные, следует отвергнуть меру, налагаемую ими на древнюю и уважаемую церковь, которая по праву держится древнейших обрядов, принятых ею от первых своих апостолов Иофина и Иринея. – Клир лионский умел доказать, что он понимает дело, потому что из среды его оказалось очень мало отступников. Чтобы из этого единодушия вышло что-нибудь хорошее, пусть всё приходское духовенство, не делая открытой манифестации, условятся между собою держаться своих настоящих богослужебных книг до тех пор, пока не дадут ему таких, которые содержали бы их древнюю литургию, без всякого изменения. Такой спокойный и твёрдый протест будет сильнейшим уроком, какой только можно дать людям, злоупотребляющим своею властью, для того чтобы возмущать церковь. Духовенство в этом своём протесте может даже опираться на декларации папы и своего архиепископа.

«Будут ли так действовать лионские священники? Мы этого желаем, но не можем сказать – мы этого надеемся. Ультрамонтанизм в недрах французского духовенства произвёл такое развращение, что большая часть священников не осмелится противопоставить воле папы самого законного сопротивления. Это не то значит, что ультрамонтанизм так глубоко проник в убеждения духовенства, а только то, что он наложил на него какой-то страх, при помощи произвола известных епископов и фанатизма некоторых журналистов, так что ни один священник не считает себя в безопасности, если он окажет хотя малейшее сопротивление распоряжениям папы».

«Такое положение клира по истине достойно жалости: оно служит причиною падения церкви во Франции, – и нужно признаться, что она действительно находится в упадке. Было бы совершенно невозможно открыть в ней те великие идеи, ту любовь к знанию, те высокие чувства, которые некогда составляли её славу и которых Боссюэт составлял последний, хотя и слабый отголосок. В настоящее время учёные из французского клира не поднимаются выше легенды; они подбирают апокрифические обломки, отвергнутые древними учёными и выдают нам их за древнейшие памятники, богословы – не идут дальше тезисов о непогрешимости папы и о непорочном зачатии; колонисты – ничего не замечают, кроме актов папства и определений римских конгрегаций; моралисты – служат эхом Саншеза (Sanchez) и Эскобара (Escobar). Такова учёная пища, которою питается масса французского духовенства. Однако же, повторим, ультрамонтанизм так не сроден французскому духу, что он не мог войти в его убеждения. Дайте только немного независимости священству, – и организуется страшная реакция.

«Кто даст ему её – эту независимость? Мы сказали бы кто, но для этого нужно было бы войти в церковно-политические рассуждения, которые не дозволены нашим скромным листкам, – и потому мы удержимся от этого.

Вопрос о лионской литургии мог бы быть искрой в этом великом движении, которого всякий христианин искренно должен желать. Но мы сильно опасаемся, основываясь на том, что мы изложили выше, что из этого ничего не выйдет, кроме уничтожения лионской литургии и замены её римскою и ультрамонтанскою»²⁷.

Аббат Гёте

С разрешения святейшего правительствующего Синода, с 1 октября 1864 года, при вологодской духовной семинарии будут издаваться Вологодские Епархиальные Ведомости и будут состоять из двух частей: 1) Официальной и 2) Неофициальной. Последняя имеет быть под заглавием – Прибавление к Вологодским Епархиальным Ведомостям.

Вологодские Епархиальные Ведомости будут выходить два раза в месяц: 1 и 15 числа, выпусками от 2 до 3 листов, а в случае надобности и более; формат в 8-ю долю листа.

Цена годовому изданию четыре рубля, с пересылкой.

Желающие получать Епархиальные Ведомости посылают за четверть истекающего года, к 1 октября, рубль серебром, а к 1 января, за следующий 1865 год четыре рубля. Требования свои благоволят адресовать: в редакцию Вологодских Епархиальных Ведомостей при вологодской семинарии, в Вологде, ясно и обстоятельно обозначая свои адресы: звание, имя, фамилию и место жительства. Подписка принимается также: в вологодской духовной консистории, в духовных правлениях и у местных благочинных.

Редакция Епархиальных Ведомостей покорнейше просит всех образованных лиц содействовать ей своими трудами; в особенности, она приглашает духовенство вологодской епархии сообщать ей сведения, относящиеся к историко-статистическому описанию сей епархии, а также известия о современном состоянии церквей и приходов.

Благое дело совершили вы, братия возлюбленные, построив в веси своей сей благолепный храм, ныне освящённый благодатью Духа Святого в жилище Господу Богу, в дом молитвы, в сокровищницу даров благодатных, изливаемых свыше на верующих в Иисуса Христа, Спасителя нашего.

У вас был уже храм, созданный не так давно вами же, в коем доселе возносили вы свои молитвы к престолу Господню, и оттоле получали освящение и дары благодати во спасение душ ваших. Но вы возжелали иметь новый храм, в котором в зимнее, холодное время могли бы с большим удобством и безопасностью внимать божественной службе, – и желание ваше благоудно было Господу: Он послал средства, указал споспешников и помог привести в исполнение сие желание. Слава и благодарение щедротам Его многим и милосердию! Благословение и живот до века любящим благолепие дому Божия, действовавшим и содействовавшим в сем благом деле своим трудом, тщанием и жертвами посильными! Радуясь вместе с вами о новом вашем храме и приветствуя вас с ним, от всей души молю Господа, да будут очи Его отверсты на храм сей день и нощь, и да услышит Господь всякую молитву рабов своих, ею же помолятся на месте сем, и сотворит, и помилует и даст комуждо по путем его!

Но, братии возлюбленные! Возжелав иметь и получив храм тёплый, тщитесь всячески, чтобы молитва ваша в нём всегда была тёплая, от души согретой, от сердца горящего. Тщитесь, да исправится молитва ваш здесь, яко кадило пред Господом т. е. будет подобна кадилу, когда оно полно бывает горящих углей и воспаряющего от них к небу фимиама, и воздеяние рук ваших да будет подобно жертве, вознесённой на всесожжение, или вот этим свечам, когда они горят, возжённые вами пред святыми иконами. А иначе какая будет вам польза от тёплого храма? Молитва холодная, без тёплого молитвенного духа, это – кадило без огня, только бряцающее попусту и не издающее благовонного фимиама, это – свеча, стоящая пред иконою, но не зажжённая. Молитва не тёплая, а холодная не благоугодна Богу и в тёплом храме, также как в холодном.

Каким же образом, спросите, молитва ваша к Богу может быть тёплою?

Тёплою будет молитва, когда вы, возлюбленные, будете, во-первых, возносить её от души, согретой верою несомненною и упованием живым. Приносите же именно такую душу, когда приходите в храм на молитву. Приходите сюда всегда с твёрдою и несомненною верою, что по истине есть Господь на месте сем, – есть как потому, что Он вездесущ, – везде сый и вся исполняяй, так и потому, что сам Он обетовал особенное благодатное присутствие в храмах своих, посвящаемых имени Его святому. Сей покой мой, зде вселюся, вещает Он о всяком храме. Приходите сюда с верою, что Господу Богу известны все нужды ваши, Он видит не только дела, но и помышления наши, слышит не только слова, но и пожелания и воздыхания наши, а тем паче внемлет молитвам нашим, возносимым к Нему, ибо Он – всеведущ и всевидящ, и нет ничего сокровенного пред Ним. Приходите сюда с верою, что Господь и может сделать всё, что только нужно и полезно вам: ибо Он всемогущ, – и нет ничего невозможного для Него. Приходите с верою, что Он и знает совершеннейшим образом, в чём состоит истинное благо ваше не только временное, вещественное, но и вечное, духовное, и какие есть наилучшие средства для достижения его: ибо Он премудр и разуму Его несть числа. Приходите сюда вместе с тем и с упованием живым, что Господь не только знает и может творить для вас всё благое и полезное, но и хочет этого; в этом вся святая Его воля, это единое Его желание – благо и спасение душ наших: ибо Он есть всеблагий и многомилостивый и щедроты Его – бездна многа. Он есть Отец наш милосердый, и нам дал Он бесценное право быть и именоваться чадами Его, по благодати, по заслугам ради нас единородного Сына Его Господа нашего Иисуса Христа, Спасителя нашего, Который посему и заповедал нам так начинать молитву нашу к Богу: Отче наш, иже еси на небесех. Приходите же, братия, всегда в храм сей с душою, проникнутою такой верою и таким упованием, – и молитва ваша не будет холодною, но будет тёплая, будет точно яко кадило курящееся и свеча, горящая пред Господом.

Далее, молитва ваша будет тёплою, когда вы будете возносить её от сердца, горящего любовью к Богу. Приносите же всегда в храм сей такое сердце, и для сего возжигайте в нём всемерно любовь Божию, – возжигайте, памятуя непрестанно и живо представляя себе всякий час, при всех занятиях ваших, во всех случаях жизни вашей, то, сколько сам Господь милосердый первее возлюбил вас. Ибо – куда ни посмотрите, всюду милость и любовь Божия окружают нас и тем побуждают нас к взаимной любви. Господь дал нам бытие и жизнь, и даёт всё, что потребно для продолжения их. Он сотворил нашу душу, украшенную образом и подобием Его, одарённую разумом и свободою; Он устроил наше тело в жилище душе, и каждое дыхание уст наших, каждое биение сердца нашего есть свидетельство любви к нам Господа – Творца и Промыслителя нашего: о Нем бо живем и движемся и есмы, учит слово Божие. Они устроил всё с неизреченною отеческою любовью ко благу жизни нашей. Вот Господь простёр небо, как покров, над главами нашими, вот учинением Его пребывает день и солнце ежедневно восходит и сияет и на благие, и на злые: вот повелением Его дождь даётся и праведным, и неправедным; вот земле, возделываемой трудами вашими, заповедано износить плоды и исполнять пищей и веселием сердца наши; вот животным различным повелено служить нам, – питать, одевать, работать для нас. Благословляет нас Господь и благами общежития, миром и тишиной общественной, счастьем семейным. Промыслом своим всеблагим Господь бодрствует над нами, хранит от истления, болезней и напастей живот наш. Всё это представляя себе, братия, возжигайте в себе непрестанно святую любовь к Богу, толико благодеющему нам. Наипаче же вот о чём помышляйте; о том, как грешников нас сущих, безмерно оскорбивших Господа грехами и беззакониями своими, Господь не погубил, не предал смерти вечной, аду и диаволу, но спас и искупил от них. И как спас и искупил? Сам единородный Сын Божий, Господь наш Иисус Христос сошёл с небес, воплотился от пречистой Девы Богородицы, жил между людьми, проповедал нам святое Евангелие своё, и наконец пострадал за нас, пролил свою бесценную кровь и умер на кресте. О, здесь-то, братия, наиболее всего, пред образом креста Христова, который непрестанно должен быть преднаписан пред очами сердца вашего, учитесь любви Божией! Помните при том, что это самое тело, распятое на кресте, эту самую кровь, пролитую на нём, Он отдал вам в пищу и питие, дабы тем ещё более привлечь нас в любовь свою и усвоить Себе, и сделать нас причастниками жизни вечной, бессмертной, блаженной на небесах, для которой мы все некогда воскреснем из гробов наших, по непреложному обетованию Господню. Сею-то любовью Божией проникнутые сердца приносите в храм сей, – и верно – молитва ваша в нём не будет холодная, но будет тёплая.

Ещё – молитва ваша будет тёплою, когда вы будете приносить её от души, смиренной и сокрушённой. Такую душу приносите сюда всегда. А для того, чтобы иметь такую душу, помните, братия, с одной стороны, неизреченное величие Господа Бога, живущего во свете неприступном, Коему не довлеет и небо небес, как говорится в слове Божием, Который как всё сотворил из ничего единым словом своим, так и держит всё глаголом силы своея, и может опять единым мановением воли своея всё превратить в первобытное ничто, – а с другой помните своё собственное ничтожество пред Ним, свою нищету, свою бедность, по которым мы ничего не имеем своего, но всё довольство наше от Бога: от Него – и то, что необходимо для жизни нашей телесной, от Него – и то, что нужно для жизни нашего духа. Помните ещё, с одной стороны, беспредельную святость Божию: ибо Господь есть свет и тьмы в Нем несть ни единыя, учит слово Божие: Свят, Свят, Свят Господь Саваоф, – воспевают Ему непрестанно сонмы сил небесных: помните бесконечную правду Божию, по коей Он не терпит беззакония, ненавидит грехи и на суде своём страшном воздаст некогда людям нечестивым вечным осуждением и мучением за все их грехи и беззакония; а с другой помните непрестанно свою нечистоту пред Богом, свои неправды и беззакония, коими мы ежечасно нарушаем закон Его святой, оскорбляем Его отеческую любовь, навлекаем на себя праведный гнев Его, готовим себе там за гробом суд и вечные муки. О! кто всё это имеет в живой памяти, чья душа проникнута помышлением о сем, тот не может молиться Господу Богу холодно, но молитва его верно будет тёплая!

Наконец, молитва ваша будет тёплою тогда, когда вы будете приносить её от чистого сердца, от совести благой. Ибо как огонь не горит в душном, нечистом воздухе, так и молитва истинная не может быть в сердце, осквернённом страстями и пороками, в душе с совестью, обременённой грехами нераскаянными. Тщитесь же, возлюбленные, всячески так жить всегда, так вести себя в домашней и семейной, и общественной, взаимной с ближними нашими жизни, чтобы совесть у вас всегда была чиста от всех скверных и мёртвых дел, сквернящих и убивающих душу и лишающих её дерзновения пред Богом. Да не будет между вами в семействах ваших и в отношениях к ближним лжи и обмана, ссор и брани, зависти и ненависти, обиды и присвоения чужого, да не будет ничего противного чести и правде; но да будет мир и любовь, согласие и единодушие, правда и готовность помогать ближним во всём. Да не будет между вами лености и праздности и тунеядства, но да будет трудолюбие и тщание в делах своих. Да не будет между вами невоздержания, любодеяния и нечистоты, да не будет нетрезвости и пьянства, к которым многие, к сожалению, так падки и склонны, но которые отгоняют от человека благодать Духа святого, в которых причина и повод к бесчисленным грехам и распутству; но да будет вместо этого трезвенность и воздержание во всём, умеренность и честность! Тогда пребудет с вами и в домах ваших, и в душах ваших мир Божий и благодать Христова. Тогда весело вам будет ходить в сей храм ваш, и не холодная, а тёплая молитва будет возноситься всегда в нём из сердец и уст ваших!

Сего дара и милости Божией желаю и прошу вам, возлюбленные братия, у Господа, призвав ныне на храм сей всеосвящающую благодать Духа святого и совершив в нём в первый раз божественную службу сию. Да будет благодать сия в храме семи со всеми вами во век века! Аминь.

В брацех не токмо повеленного, но и благолепная взыскуем (Корм. час. 2, лис. 67 на обороте)

Правила церковные и гражданские постановления, относящиеся к браковенчанию, определяют: кто из священнослужителей имеет законное право совершать брак; место, где должно быть совершаемо сие таинство; время браковенчания и самый образ совершения сего священнодействия.

Получивший благодать священства, кто бы он ни был – приходский ли священник, или монах, – если только не состоит под запрещением, имеет право совершать все таинства, кроме рукоположения, или таинства священства. Но законоположения церковные и гражданские, определяющие частнейшие обязанности строителей тайн Божиих, по роду их жизни и положению в обществе, и благоустрояющие отношения пасомых к их духовных пастырям, ограничивают это право, и не всем, имеющим благодать священства, дозволяют совершать таинство брака.

По существующим узаконениям, сведения о женихе и невесте, на основании которых совершается брак, вносятся в обыскную книгу, а самое совершение брака записывается в метрических книгах. Книги эти выдаются только приходским церквам²⁹, и исправное ведение их возлагается на ответственность приходских причтов. Следственно, по существующему порядку, не должны совершать браков священники бесприходных церквей, у которых поэтому нет и метрических книг, как то: священники при соборах, при учебных заведениях³⁰, при кладбищенских церквах и проч. Равным образом не имеют права совершать таинство брака священники заштатные, если им не поручено наблюдение прихода. Не могут также венчать иеромонахи, как потому, что не имеют приходов и нет у них метрических книг, так и потому, что браковенчание признаётся номоканоном делом неприличным их званию и состоянию³¹. В 1840 г. святейший Синод дозволил совершение браков иеромонахам черноморского флота, живущим в Георгиевском Балаклавском монастыре; но это дозволение дано потому, что, вследствие настоятельной необходимости, возложены были на этих иеромонахов обязанности приходских священников – совершение всех треб, не исключая и браков, и им выданы были, как и приходским священникам, метрические книги.

Законными совершителями таинства брака признаются приходские священники, как потому, что каждый из них, будучи духовным пастырем своего прихода, не только имеет власть, но и обязан, под ответственностью пред Богом и церковью, споспешествовать нравственному преуспеянию своих пасомых совершением всех священнодействий, какие установлены церковью для духовной пользы верующих; так и потому, что приходские священники имеют полную возможность получить самые верные сведения о женихе и невесте, чтобы судить безошибочно, могут ли они вступить в брак, самое браковенчание записать в данные им книги, и таким образом содействовать государству в благоустроении гражданских прав и отношений членов общества.

Но и приходским священникам следует венчать только своих прихожан. И приходский священник предостерегается от совершения тех браков, когда желающие вступить в супружеский союз не принадлежат к его духовной пастве, и особенно строго возбранено венчать неизвестных ему лиц из иных городов или епархий. «Не подобает венчатися, – обязывает духовный регламент, – во ином приходе, в котором ни жених, ниже невеста живёт, кольми паче во иной епархии венчатися не подобает. Такоже и не звать из чужого приходу, или епархии священников на венчание»³². То же самое несколько раз подтверждено было святейшим Синодом, с угрозою строгой ответственности тех священно- и церковнослужителей, которые решаются по каким-бы то ни было побуждениям венчать лиц, не состоящих в их приходах и им совсем неизвестных³³. Духовный регламент объясняет причину, почему строго возбранено венчание в приходах, к которым не принадлежат ни жених, ни невеста. Это, говорит, вносит укоризну приходским пастырям, ещё же являет, что так женящиеся, в подозрении суть неправильного сочетания³⁴. И действительно, большая часть браков, признанных духовными судилищами незаконными, были совершены, как показывают дела наших консисторий, именно тогда, когда брачавшиеся не принадлежали к приходу совершившего брак священника. Без сомнения, если не все, то значительная часть таких браков допущена по неосторожности священно- и церковнослужителей, по неведению обстоятельств, препятствующих совершению брака, по доверенности к свидетельству поручителей по женихе и невесте³⁵. Но если при заключении брачных союзов хитрая злонамеренность успевает иногда обманывать самых опытных и добросовестных священнослужителей, если строгое исследование всех обстоятельств, относящихся к брачующимся, которых требует форма обыска, не исключает возможности обмана, лжи и неправды при совершении браков; если, наконец, священнослужители, совершившие подобного рода браки, подвергаются ответственности и большим неприятностям, хотя бы они совершили такого рода брак без всякого злого умысла, с соблюдением даже всех предосторожностей, требуемых законом: то крайне необходимо строго держаться приведённого правила и никогда не совершать браков, если желающие вступить в супружество принадлежат к чужому приходу и неизвестны священнику.

Но какой именно приходский священник имеет право совершать брак – тот ли, в приходе которого находится жених, или тот, в приходе которого живёт невеста? В своде законов³⁶ постановлено, чтобы жених заблаговременно обращался к своему приходскому священнику с письменным или словесным объявлением о себе и о своём намерении вступить в брак, также и о своей невесте. Такое требование, очевидно, показывает, что, по смыслу государственного закона, браковенчание должно совершаться в приходской церкви жениха. Но Кормчая книга и Духовный Регламент дозволяют браковенчание и в приходе невесты, где существует такой обычай. «Пастырь свойственный есть, имже венчани и благословени быти имут новобрачнии, священник в его же парохии жених есть», – говорит Кормчая. «Но убо в некиих странах в его же невеста поемлема, аще не оба от единыя суть парохии, сей венчает: по древнему убо всем каковый где обычай сдержится, сице да бывает»³⁷.

Местом совершения таинства брака должна быть церковь, в других же местах – в часовнях, в частных домах и т. под. браковенчание строго воспрещается. Брак должно венчать в церкви, говорит книга «О должностях приходских пресвитеров»³⁸. Кормчая книга указывает: «венчанию и благословению супружества в церкви совершатися пред людьми»³⁹. И государственный закон, наконец, предписывает совершать браки в церкви, в личном присутствии сочетавающихся⁴⁰. Венчание браков православных лиц вне церкви – в домах и часовнях – допускается, как исключение, вынужденное необходимостью в тех только случаях, когда, по причине огромного расстояния селений от храма, венчать в церкви невозможно. На этом основании разрешено браковенчание вне храма в Сибири⁴¹, а в 1842 г. и в закавказском крае дозволено святейшим Синодом совершать таинство брака в молитвенных домах⁴². Впрочем, и в указанных случаях, браковенчание вне храма дозволяется не иначе, как с ведома и по благословению епархиального архиерея⁴³. Это дозволение, ограничивающееся только местностями, «где расстояние селений от храма слишком велико»⁴⁴, само собою разумеется, не даёт основания и права совершать браковенчания вне церкви по каким-либо другим причинам и побуждениям. Таким образом ни по букве, ни по смыслу закона нельзя венчать в частных домах, например, по болезни одного из брачующихся лиц, препятствующей ему явиться в церковь, или по желанию брачующихся сохранить втайне вступление их в брачный союз и т. под. Такие и другие подобного рода побуждения, и желания в основании своём всегда имеют что-либо незаконное и оскорбительное для таинства.

Так как право браковенчания дано только приходским священникам, каждому в своей пастве, то местом совершения таинства брака очевидно должна быть приходская церковь жениха или невесты. Но в случае нужды, когда напр. приходской храм запечатан, находится в перестройке, починке и пр., когда в нём венчать невозможно, по желанию родных брачующихся или их самих, – браковенчание, конечно, может быть совершено и в другой церкви, священником, к приходу которого принадлежат брачующиеся, или же священником – настоятелем церкви, где брак совершается, по обоюдному их согласию. «Венчание и брачное благословение ни от кого прияти достоит, точию от самого своего приходского священника, или от иного священника, повеление от него (приходского) имущаго», говорит Кормчая книга⁴⁵. В таком случае обыск о брачующихся должен быть составлен приходским причтом, а священнослужители, совершившие брак, должны посвидетельствовать под обыском, когда, где и кем по сему обыску совершено таинство брака.

В законах церковных определены не только дни, но, можно сказать, и часы, когда браковенчание возбраняется. Уставом церкви запрещено венчать: во-первых, во все постные дни, в среду и пяток чрез весь год, также в день усекновения главы Иоанна Крестителя Господня – 29 августа, в день воздвижения Честнаго Креста – 14 сентября, и в продолжение всех установленных церковью постов, как-то: во время святой четыредесятницы, со включением недели сыропустной, во весь Петров пост, во весь пост Успенский и во время филиппова поста пред Рождеством Христовым. Во-вторых, запрещено совершать браки во все воскресные дни и в дни «великих праздников», – в праздники господские, богородичные и нарочитых святых, также во всю седмицу Пасхи до недели Фомы и в продолжение всех рождественских святок до 6 января, включительно. В-третьих, браковенчание не совершается в некоторые церковно-гражданские праздники. До 1841 года воспрещено было браковенчание во все высокоторжественные дни, но с означенного времени только дни священной коронации и восшествия на престол причислены к дням, когда нельзя совершать браков, а в прочие высокоторжественные дни венчание разрешено. Церковное счисление времени, как известно, начинается с вечера; поэтому венчание невозможно в навечерии праздничных и постных дней, но может быть совершаемо в самые эти дни. Вот почему можно совершать брак в воскресенье, в среду, в пяток и пр., но нельзя венчать «против этих дней». Что касается того, в какие часы должно совершать таинство брака, то общее правило относительно этого состоит в том, чтобы не венчать браков после вечерней службы, и вообще в позднее время; но повелевается совершать браковенчания всегда порану, вскоре после Божественной литургии, чтобы священнослужители совершали, а брачующиеся принимали таинство брака, не вкушая пищи и пития. «Да не дерзает никакоже иерей под правильною казнию, и под грехом смертным, никогоже венчати по обеде, ниже вечере, но порану ничтоже ядших, ниже пивших: абие по Божественной литургии, или иже по часех», – обязывает священнослужителей Кормчая книга⁴⁶.

Священнодействие брака состоит из обручения и венчания. В прежние времена, в греческой церкви, а по её примеру, и у нас обручение совершалось, по желанию хотящих вступать в супружеский союз, отдельно от браковенчания, иногда за несколько лет. Церковь всегда смотрела на обручение, совершённое с молитвами и обрядами, вследствие торжественного, по добровольному расположению с обеих сторон обещания брака, – как на сочетание, хотя ещё не полное и не совершенное, как на предначатие брачного союза, хотя ещё не утверждённого и не увенчанного. И потому обручение признавала равносильным браку и нерасторжимым, как самый брак, так что после обручения лицо, вступавшее в брачный союз с другим лицом, подлежало вине прелюбодеяния, а лица обручённые, вступавшие в брачный союз с другими лицами, признаваемы были второбрачными. На этом основании духовному лицу, после обручения с одною девицею вступившему в брак с другою, возбранено было священство, как второбрачному. Такое постановление возбуждало вопросы о собственном значении и силе обручения отдельно от браковенчания и ставило в разногласие постановления церкви с законами гражданскими, позволявшими обручённым расходиться и вступать в новый союз. Так, Пётр Великий постановил давать полную свободу обручённым расходиться, если кто-либо из них не пожелает вступать в супружество с другим⁴⁷. При императрице Елизавете Петровне эта свобода разлучения обручённых, обратившаяся в обычай, уничтожена, но не совсем: Высочайшая власть, по усмотрению, могла разрешать обручённым вступать в супружество с другими лицами⁴⁸. Такое постановление, хотя и ограждало святость обручения духовными наказаниями тех, кто оскорблял оную, не могло однако же устранить случаи тяжких соблазнов и грехопадений, возможных в расстоянии времени, более или менее продолжительном от обручения до браковенчания, между лицами, сблизившимся вследствие обручения. Всё это было побуждением, что святейший Синод в 1775 году, по точному смыслу древних церковных правил, признавая обручение частью браковенчания и подводя оное под одни правила с браковенчанием, постановил, чтобы обручение и венчание совершались в одно время, а не в разные времена, именно – браковенчание вслед за обручением⁴⁹. Это правило вошло и в свод действующих законов, которые обязывают совершать венчание совокупно с обручением⁵⁰. Исключение из этого общего закона допущено только для особ царской фамилии, когда они вступают в брак с лицами иных государств и вероисповеданий. Для них разрешено совершать обручение и отдельно от браковенчания, даже и заочно⁵¹.

Св. Писание неразрывность брака признаёт только до смерти одного из супругов и вступление в новый брак оставшегося не считает грехом. Жена, говорит апостол, привязана есть законом в елико время живет муж ея: аще же умрет муж ея, свободна есть, за него же хощет посягнути: точию о Господе (1Кор.7:39; Рим.7:2–3). Потому и православная церковь никогда не запрещала вторых и третьих браков и отвергала, как ложное учение, мнение тех, которые за двоебрачие хотели отлучать христиан от общения верных. Поскольку же само св. Писание полагает различие между первым и вторым браком, и двоеженцев не допускает до священства (1Тим.3:2–12; Тит. 1:6); то и церковь двоебрачие издревле почитала некоторого рода слабостью и, как за дело чувственности, требующее очищения совести покаянием, подвергала епитимии вступающих во второй и особенно в третий брак⁵². На основании такого взгляда на двоебрачие и троебрачие, второй и третий брак положено совершать по особому чиноположению, в молитвах которого испрашивается сочетавающимся прощение в их человеческой немощи, чего нет в чине совершения первого брака.

По какому чину должно совершать браковенчание, по первому ли, который в требнике надписывается «последование венчания», или по второму – «последование о второбрачных», когда одно лицо из брачующихся вступает в брак в первый раз, а другое во второй, или третий? На этот вопрос нет положительного ответа ни в Кормчей, ни в требниках. Впрочем в самом же требнике, по-видимому, есть основание думать, что по второму последованию должно совершать браковенчания только тогда, когда оба брачующиеся – женихи невеста вступают в брак не в первый раз, потому что это последование по листам в требниках надписывается – о второбрачных, и самые молитвы, в которых испрашивается брачующимся милость у Бога и прощение, зане плотскаго ражжения немогуще понести во второе брака общение сходятся, очевидно, могут относиться только к тем, которые оба вступают в вторичный брак. На этом-то основании опытные и строгие блюстители уставов церковных священники совершали и совершают браковенчание по чину, который называется в требнике последованием венчания, если одно из брачующихся лиц вступает в первый брак, и никто, сколько мы знаем, не считает такого действия неправильным и незаконным.

Был по местам в греческой и русской церкви, а может быть есть и теперь, обычай, при совершении второго и третьего браков, не возлагать венцев на главы сочетавающихся; но более общее и существу дела более соответствующее правило дозволяет употреблять венцы при всяком законном браке, и в знамение благословений небесных украшать ими не только тех, которые вступают в первый брак, но и тех, над коими совершается чин венчания двоебрачных. Патриарх Никифор исповедник в своих правилах писал: «двоеженец не венчается, но и запрещение приемлет»⁵³; но Никита, митрополит Ираклийский, живший в ХII веке, по вопросу об этом предмете, говорил: «суда закон двоебрачныя не обыче венчати; великия же церкве обычай сицевая не сохраняет, но и двоебрачным невестныя венцы полагает, и никтоже когда оглаголан бысть»⁵⁴. Требники наши прежних времён и настоящие указывают венчать как первобрачных, так и второбрачных. «И взем венцы, венчает жениха... подобне венчаети невесту …», сказано в последовании о двоебрачных в наших требниках. «Знаменает жениха крестообразно венцем, и дав ему лобызать венец: полагает на главе его... и взем вторый венец знаменает тем и невесту, а дав ей лобызать той, полагает его на главе ея...». Так действовать указано при венчании второбрачных в требнике Петра Могилы⁵⁵.

Образ совершения обручения и венчания указан в требнике со всею подробностью, определённо и ясно; там показано, когда, как и что нужно читать, делать и говорить. Следственно под руководством требника дело не трудное, не мудрёное совершать браковенчание как следует. Нужно только узнать, понять и усвоить себе всё, что сказано в нём касательно совершения сего священнодействия. Обряды браковенчания, конечно, дело не безразличное; они имеют таинственный, высокий смысл и служат наилучшим средством для выражения духа и смысла священнодействия, и надлежащее, благоговейное и точное выполнение указаний требника относительно исполнения обрядов брака обильно назидает приемлющих таинство и присутствующих при совершении оного. Посему необходимо совершать обряды браковенчания все и всецело, без всякого самовольного изменения, сокращения и опущения, помня всегда, что Господь угрожает проклятием, творящим святое дело Божие с небрежением, – и прихожане не имеют доверенности, уважения и любви к тем пастырям, которые позволяют себе холодно и безразлично относиться к обрядам священнодействий церковных и самовольно изменять и сокращать, или же исполнять их без должного внимания, усердия и благоговения.

«В брацех не токмо повеленнаго, но и благолепная изыскуем», говорит Кормчая книга. Это значит, на священнике, совершающем таинство брака, лежит обязанность не только исполнять все церковные правила и постановления гражданские касательно браковенчания, но заботиться и о том, чтобы всё, что относится к браку, было прилично великому таинству, спасительно вступающим в супружеский союз и назидательно для всех. Требование это самое законное. Кому же и заботиться о благолепном совершении таинства брака более всех, как не пастырю церкви, строителю тайн Божиих? А заботиться об этом настоит крайняя необходимость: кто не знает, сколько заблуждений, злоупотреблений и безобразия бывает у нас и прежде брака, во время сватовства, и при самом браковенчании и после него? Далеко не все, как следует, смотрят на брачный союз; очень многие понимают его как выгодную сделку, как самое обыкновенное дело, как средство удовлетворить требованию природы. Вступают в супружество не для благословенного рождения и воспитания детей и не для того, чтобы друг друга поощрять к жизни христианской, друг другу помогать в исполнении обязанностей, которые возлагает на нас закон человеческий и божественный и вместе соделовать своё спасение; а по расчётам житейским, по влечению страсти, чтобы поправить состояние, приобресть богатство, в новых родственниках найти покровителей и протекцию, приобресть рабочую силу, удовлетворить нечистым желаниям нечистого сердца, и по другим недостойным побуждениям. Часто вступают в брак дети по принуждению родителей, или родственников, которые согласие жениха и невесты считают делом совершенно не нужным. Нередко и наоборот дети вступают в брачный союз не только без согласия и благословения родителей, но и против их воли и желания. Время от зарученья до брака всё отдаётся житейской суете и различного рода посещениям и угощениям, играм и забавам неразумным, пустым, иногда соблазнительным и оскорбительным для чистого и невинного сердца. Родители готовятся к свадьбе, невеста приготовляет приданное, жених сзывает гостей, – и никто не думает о предстоящем великом таинстве... Искоренять ложные понятия касательно супружеского союза, предосудительные обычаи и действия, оскорбляющие здравый смысл человеческий в которых проходит время от зарученья до свадьбы, распространять и вкоренять в народе здравые христианские понятия о браке, указывать законные пределы родительской власти по отношению к детям, желающим вступить в брачный союз, внушать детям приступать к сему великому делу с родительского благословения, которое созидает счастье детей и упрочивает, по слову Божию, благоденствие и долгоденствие их на земле, – всё это святая обязанность пастырей церкви. Особенно же церковные правила внушают приходскому священнику обращать должное внимание на жениха и невесту и приготовлять их к достойному принятию благодати в таинстве брака. Он должен узнавать прежде совершения брака, «умеют ли оба – жених и невеста исповедание веры, си есть, верую во единаго Бога, и молитву Господню, си есть, Отче наш, также Богородице Дево; и десятословие, си есть, десять Божиих заповедей⁵⁶». Если не умеют, обязан изучить с ними Символ веры , молитву Господню и десять заповедей, и научить их, по возможности, понимать учение о вере, надежде и любви. «И никакоже да дерзнет венчати их, дóндеже сия вся добре изучат, ибо по сем чада своя сего учити должни суть». Кроме сего священник должен убеждать их приготовляться к таинству брака говением, исповедью и причастием Св. Тайн, потому что христианский брак, по разуму православной церкви, есть вещь святая и тем же и свято сию совершати достоит⁵⁷. Прежде венчания и благословения брачного, обязывает Кормчая книга, «да накажет иерей, и повелит жениху и невесте исповедь сотворити всех грехов своих; и аще мощно есть приуготовляли себя постом и молитвами и к Святому Причащению; чтобы к тайне супружества святолепно и благочестно, якоже подобает христианом, приступити»⁵⁸.

При совершении брака более, нежели при всяком другом священнодействии, наши прихожане, особенно в городах, ведут себя неблагоприлично и неблагоговейно. Толкотня, шум, разговоры вслух, смех и подобное, – вот что можно видеть при совершении почти каждого брака. Нередко и сами брачующиеся, при совершении над ними и для них великого таинства, бывают рассеянными и крайне невнимательными, – не слушают ни чтения, ни пения, разговаривают между собою или с другими, улыбаются, как-то нехотя с гримасами отвечают священнику на его вопросы, иногда, в продолжении всего священнодействия, ни разу не перекрестятся. Тяжкий грех принимает на свою душу пред Богом, и подвергается справедливому осуждению в человекоугодии и холодности к святым своим обязанностям тот священник, который указанные и подобные им бесчинства и оскорбления святыни оставляет без внимания и замечаний и не усиливается искоренить их. Пастырь церкви имеет право, данное самим Господом и обязан научать, умолять, обличать, запрещать. Пусть же он пользуется сим правом, пусть исполняет прямую свою обязанность, когда настоит вопиющая необходимость. Пусть не знающих наставит как подобает быть в дому Божием при священнодействиях церкви, пусть упорных обличит, а не покоряющимся слову увещания и вразумления запретит как пастырь, как строитель тайн Божиих, как страж дома Господня. Если он забывает это право, не видит по невнимательности и молчит по человекоугодию, когда оскорбляется святыня Господня, когда Божий дом делают местом зрелищ, разговоров и смеха, – то он недостоин имени пастыря церкви.

Наконец на обязанности пастырей церкви, совершающих таинство брака, лежит попечение о том, чтобы брак и учреждение на нём, или празднование брака совершалось со всякою тихостию и подобающею христианам честностью, во славу Божию; «не козлогласованием, ни плясании и пиянствы, яже христианом отречена суть⁵⁹, но благочестием, благоприличием, скромностью и воздержанием должно отличаться веселие христианского брака»⁶⁰. Нет причины священнослужителям уклоняться от брачного пира, когда их приглашают на оный с любовью и усердно. Сам Иисус Христос благоволил почтить своим присутствием брак в Кане галилейской. Но правила церковные повелевают священнослужителям, званным на брак, при появлении игр, служащих к обольщению и возбуждению чувственности, немедленно удаляться⁶¹, а на пир к двоебрачными совсем не ходить. «Не достоит бо презвитеру у двоеженца на браце ясти, тому бо покаяния требующу, онаго кто сподобит миловати»⁶².

Священник М. Богданов

Галиция – древняя наша русская область, где княжили потомки равноапостольного Владимира – Даниилы, Романы. Прошло уже пять веков, как судьбы истории оторвали её от великой семьи русской и бросили во власть народов, чуждых ей и по народности, и по вере. В продолжение пяти веков и вера её и народность испытывали тяжкий гнёт, получали глубокие язвы, но, как видно, не погибли, – и готовы снова воспрянуть и разцвесть, при более благоприятных обстоятельствах. Народ галицкий глубоко сознаёт, что он русский. Напрасно польское дворянство, ещё с половины 14 столетия начавшее наводнять Галицию, употребляло все усилия, чтобы ассимилировать себе народ, ополячить. Как на Волыни, Подолии и в Белоруссии, так и здесь худо удавались ему его затеи. Народ только крепче старался помнить, что он русский, а не польский. Насилия польские, глубже сознанные в последнее время, могли сделать то только, что произвели катастрофу 1846 года. Тем меньше могло сделать успехов в подавлении галицко-русской народности чуждое ей иноплеменное правительство. Зато, в соединении с господствующим в стране элементом польско-католическим, оно тем сильнее могло влиять на религиозную сторону Галиции. В уклонении галицкой Руси в унию Австрия, правда, не даст ответа; оно совершилось ещё до присоединения этой страны к Австрии, под польским владычеством. Но, конечно, если кто наиболее и ревностнее теперь содействует унии Галиции с Римом, если кто больше противодействует идее православия, которая теперь живо приходит на память галичан, так это Австрия, глава которой доселе ещё не хочет расстаться с средневековою честью носить имя католического величества.

Галиция теперь и в народном и в религиозном движении. Пароль её в настоящую пору; русская народность и греко-восточный обряд. Чтобы яснее видеть это, лучше всего привести мольбы и ноты, которыми галицкие газеты провожали в прошлом году депутатов своих в Рим, по делу самостоятельности своего русско-униатского обряда. «Расскажите всему христианскому миру, – писала тогда одна из них, – какие неправды мы терпели со времени принятия унии доселе, как в материальном, так и в нравственном отношении, а всё потому, что все распоряжения пап, касательно неприкосновенности нашего восточного обряда, были с неслыханною дерзостью безнаказанно попираемы врагами Руси. Растолкуйте целому свету, как латинская церковь на Руси, в продолжение более пяти веков, служила нечестивым орудием в руках светской власти к самому ужаснейшему беззаконию – к искоренению русской национальности. Политика латинская была и есть для вас доселе в сети и соблазны, в стрелы во очесех наших и в гвоздия в пятах наших. Расскажите, как нелепо на нас клеветали и клевещут наши лиходеи, а с ними вместе и латинский клир, обвиняя нас в схизме и московитизме, хотя мы нашим честным и откровенным поведением никакого повода к тому не подали. Протестуйте всеторжественно против той практики, которую дозволяла себе на Руси латинская церковь, против оскорбительной для нас гегемонии её над нашим прародительским обрядом, и откровенно скажите, что если Рим своею властью не запретит этого бесчиния, то Русь, пробудившаяся уже от своего оцепенения, не потерпит больше этого» и пр.⁶³. Читая эти жалобы против латинства, эти стоны Руси, можно было бы подумать, что слышишь их в Москве, Новгороде, если бы не было известно, что здесь утеснениям от Рима не было места и быть не может. С трудом понимаешь, каким образом в эту задушевную русскую речь, имеющую ввиду пред целым миром поведать о страданиях Руси, зашли выражения схизмы и московитизма, как чего-то такого, что будто совсем чуждо галицкой Руси, и чего она боится и отвращается. Схизма – это имя данное Римом православию, остатки которого с такою силою, однако отстаивает теперь Галиция. Московитизм – это изобретение или выдумка поляков, имеющая целью обмануть, кого нужно, на счёт племенного единства племени так называемого великорусского с галичанами и другими русскими племенами. Этот обман ими ведётся издавна, со всею энергией врага непримиримого, и, к несчастию, иногда удаётся. В лице польских эмигрантов всякого рода, рассеянных толпами по Европе, этот враг сыплет клеветы на московскую Русь, и старается всех уверить, что это не Русь и не славяне, а финны, монголы, татары, или что угодно, только не Русь. Русь, по уверению поляков, на Волыни, в Подолии, Белоруссии. Польшу, Литву и Русь давно соединила судьба в одно тело. Вне этой Руси нет другой. Такова система бесстыдной лжи, которую хочется полякам навязать Европе вообще и в частности Руси, входящей и не входящей в состав русской империи.

Торжество обмана редко продолжительно и всегда ненадёжно. Ложь поляков, в последнее время успевшая привести в движение против России почти всю Европу, и затем больше и больше изобличаемая, а пользы им не принёсшая, как нельзя яснее служит тому доказательством. Галицийская литература намеренно или ненамеренно позволила себе, однако, как известно, поддаться на обман этот, и этим только поставила себя же в явное с собою противоречие. Доказательством служит то, что нами приведено из неё.

Какие бы, впрочем, симпатии или антипатии ни питала к России литература галицийская, – важно то, что народ галицкий не иначе хочет и называться, и быть, как народом русским, и не иначе держать себя, как подальше от Рима. Не было, как видно, и нету него симпатий к Риму. Славянская природа его чуждается тех оков, которые Рим, пользуясь политическим его бессилием, наложил на него. Эта тога римская теснит его, душит. Латинство для него не так, как для Польши и других народов: оно что-то ему чужое, гнетущее его, стимул, болезненно вонзающийся в плоть его. Заключив унию с Римом, в неблагоприятные обстоятельства, по принуждению, против воли, в те времена, когда свобода совести слабого для сильного не значила ничего, галицкий народ чем дальше, тем больше чувствует, что он на ложной дороге, ищет той, где религиозная его жизнь могла бы пойти свободней, чувствует цену прародительского восточного обряда, всеми силами старается отстоять его от вторжений латинства, – и, кажется, близок к тому, чтобы бросить унию с ненавистным Римом, если бы можно было избежать схизмы. Схизма – вот страшное слово! Но отчего же оно для него так страшно? Вернее всего оттого, что пять веков Рим, стоя над ухом галичанина, постоянно твердил ему, что ecclesia schizmaticorum est ecclesia diabolorum (церковь схизматиков есть церковь диаволов). А могло ли бы оно потерять свой ужас? Тотчас бы потеряло, как скоро чуждой, основанной на властолюбии одного лица, римской вере предпочтена была бы вера прародительская – восточная. Такой же силы – и страх пред московитизмом.

Страх схизмы, как видно, не настолько, однако силён, чтобы заставить галичан думать и верить точь-в-точь, как хочется папе и его кардиналам. Старая схизма галичан так и рвётся у них наружу. Через пять веков унии в Галиции, Рим мог считать дело своей пропаганды в ней уже поконченным. Оставалось уничтожить самые следы православия, обратить храмы вместо востока на запад, уничтожить иконостасы, ввести органы, заменить славянское богослужение латинским. В этом духе велись действия римской пропаганды в последнее время. Известно, что они возбудили сильную оппозицию в партии, верной народным преданиям. Это оппозиция действует и с мужеством, и с раздражением.

Пример раздражения не так давно представлен возмущением студентов-униатов львовского университета против профессора догматики, униатского священника, Черлунчакевича, рьяного приверженца Рима и латинской обрядности, и не иначе хотевшего читать свои лекции по догматике как на языке латинском.

Люди солидные этой народной партии, конечно, действуют хладнокровнее и разумнее. Они настаивают на очищении восточно-униатского обряда от всего пришлого, латинского, и на возвращении своего богослужения к тому виду, в каком оно должно быть по условиям, на которых заключалось единение Галиции с римскою церковью. До нынешнего, только в прошлом году поставленного, митрополита, Галиция имела счастье видеть во главе своей церковной иерархии архипастыря, сочувствовавшего народным преданиям – Яхимовича. Действуя в духе народа, Яхимович в позапрошлом году образовал соборы по благочиниям с тем, чтобы они рассмотрели некоторые, предложенные им, вопросы о положении унии, и затем – чтобы всё это обсуждено было на общем соборе во Львове, для представления папе. Местные соборы состоялись; действовали они вообще в смысле весьма неблагоприятном видам католичества, а потому и в Риме, и в Вене употреблены все возможные старания, чтобы не допустить общего собора. Достигли ли бы униаты его созвания или нет, – неизвестно; только в то самое время, как вопрос о нём колебался, Яхимович умер. Вопрос о том, кому быть ему преемником, был важнее теперь, чем когда-либо. Газеты галицийские тотчас же поспешили заявить от имени народа, какого ему нужно митрополита в настоящую пору. Часть этих чрезвычайно энергических заявлений нами была представлена в «Руков. д. с. п.» прошлого года в статье: Славянство и его нынешнее положение по отношению к западу. Нужно сознаться, что эти заявления были в высшей степени добросовестны. Но чем нужнее было теперь для галичан получить себе в архипастыря человека, искренно преданного народному делу, тем важнее было для Рима назначить на это место своего приверженца. Из епископов-кандидатов, которые больше или меньше все были наклонны к католичеству, выбран самый ревностный – Литвинович. Дело народное однако же не было брошено. Чем меньше можно было надеяться на составление общего собора, тем меньше представлялось полезным тратить время попусту. 1 мая прошлого года в Рим отравилась депутация русско-униатского галицкого духовенства, чтобы высказать пред папою нужды и справедливые желания местной церкви. Она формулировала их, как мы сообщали в прошлом году в приведённой статье, в 12 пунктах. Пункты эти требовали от Рима главным образом: равенства обрядов, уничтожения зависимости униатского клира от латинского, утверждения униатских капитулов, которые дали бы право выбирать епископа, разрешения выбирать епископов из белого духовенства, свободного созвания областного собора и деканатских (по благочиниям) соборчиков, преподавания богословских наук на русском языке⁶⁴. Депутацию напутствовали уже известные нам энергические представления галицкой литературы. «Скажите Риму, – говорила в то время львовская газета «Слово», что если он хочет, чтобы восток ему верил и был с ним в единении, он должен буллою ко всему христианскому миру заявить, что он будет свято соблюдать обряд, дисциплину, устав, книги, календарь, обычаи и церковное право восточной церкви.... Если Рим не примет этого, то весь восток останется в убеждении, что речам римским не должно более верить, что Рим думает только олатинить восток»⁶⁵.

С депутацией отправились многие из галичан – кандидат митрополии Литвинович и львовский римско-католический епископ Вержхлейский. Последние два могли только вредить делу депутации. Зато папою она принята была самым лестным образом. «С первого же разу обдарив послов всеми чинами и титлами, – говорит протоиерей венского посольства, о. Раевский⁶⁶, – папа привлёк их к себе своею любезностью совершенно. Только и было из Рима писем от послов в Галицию о том, как любезны и внимательны к ним кардиналы, как милостив папа; всё обещает униатам, всех благ они могут ожидать от него». Но чем больше было ласки, тем меньше должно было ожидать дела.

В самом начале конференций, Вержхлейский, как местный представитель Рима, предложил, что за основание для определения отношений и примирения русско-униатского и римско-католического исповеданий удобнее всего может быть принята булла папы Венедикта XVI, начинающаяся словами: etsi pastoralis … Буллою этою отношения между униатскою и латинскою церковью поставлены так, что униаты могут переходить в латинство, но, раз перешедши, уже не могут возвращаться к прежнему исповеданию. Смыслом этой буллы, как можно тотчас же заметить, истинною церковью признаётся латинская, уния только терпима, и допускается, как переходное состояние. Из духа положений этой буллы, как прямое следствие, вытекает господство римского клира над униатским и все те утеснения, которые доселе терпела русско-галицкая церковь. Булла эта и без того действовала в Галиции, – а из ней-то выходило всё то зло, защищаться против которого прибыли в Рим галичане. Униатским епископам видно стало, что им нужно высказаться. Они сказали:

«Нам, в таком случае, незачем было приходить в Рим, ибо эта булла на деле существует и теперь в Галиции, и теперь нами распоряжается римский клир. Мы просим, чтобы обряд наш в Галиции был самостоятелен, чтобы он не был, как доселе, сыном рабыни, но сыном свободной, чтобы латинские епископы не мешались в наши дела, и нам свободно было непосредственно сноситься с папою. Мы признаём главенство папы и его преемников, но не признаём начальства над собою латинского клира. Нам представляли Рим седалищем правосудия; мы и явились требовать правосудия для чести и славы церкви католической. Но если наши желания не будут исполнены, мы оставляем Рим»⁶⁷.

Чтобы сделать депутатов сговорчивей, Вержхлейский ссылался на правительство, что оно хочет таких порядков, указывал, что стремление к обособлению от римско-католической церкви в богослужебной обрядности и других предметах, до церкви относящихся, отзывается духом схизмы и московитизма. Несмотря на всё это, собрание должно было, однако признать равноправность католического исповедания с православным.

Нужно сказать, что тем всё дело и кончилось. Немного чрез то выигрывала депутация. Равноправность обрядов – такой предмет, о котором Рим толкует на каждом шагу своим диссидентам и никогда не исполняет. Поднимать суждения о прочих частных пунктах казалось конференции и щекотливым, и опасным. Нужно было скорее отпустить депутатов, разумеется, обнадёжив их во всём, а главное обласкав. На прощальной аудиенции папа принял униатских епископов особенно милостиво, выразил полное, разумеется, притворное сочувствие их требованиям, торжественно подтвердил – как это всегда водилось и из того ничего не выходило – равноправность обрядов, с обещанием предоставить рассмотреть частности пропаганд de orientalibus; Литвиновича, представителя теперь русско-униатской церкви, почтил своим бреве на титул римского графа, и всех других лиц, прибывших из Галиции, осыпал милостями.

Можно догадываться, что русско-галицкой духовной депутации нечем было, по своём возвращении, особенно обрадовать галичан. Чувствовал и Литвинович, что ему трудно будет посмотреть своей пастве в глаза прямо, и, как можно разуметь, счёл более полезным для себя выждать, как будут приняты народом неожиданно ничтожные успехи в Риме депутации. Местом этого выжидания была Вена, где Литвиновичу, как члену имперского сейма, приличнее всего было остановиться и пожить подольше. К новому году он здесь получил новый подарок от папы – паллиум (род омофора). Этот подарок обыкновенно дорого обходится епископу, его получающему, и – что всего важнее – служит признаком и полного единения с римскою церковью и полного подчинения папской власти. Яхимович никогда не соглашался принять этот коварный подарок. Литвинович принял его в Вене, в латинской церкви, с подобающею торжественностью, от папского нунция. Видно уже, чем хочет быть по отношению к русско-галицкой унии новый митрополит Галиции. Зато раздражение в народной партии растёт больше и больше: появляются карикатурные листки, не щадящие самого митрополита. Не удивительно, что новый митрополит решился прибыть во Львов только через 9 месяцев после своего поставления⁶⁸.

В прошлом году львовская газета в статье под заглавием: «Наша будущность», рассуждая о том, с какими качествами нужен галицкой Руси в настоящую пору митрополит, громко заявляла, что «каждый диктаторский поступок митрополита, если только будет иметь целью латинизацию нашего обряда, непременно вызовет оппозицию, к которой пристанет всё, что есть лучшего между русскими; плодом же всего этого будет – раньше или позже – православие». Так говорила галицкая газета в прошлом году. Чего лучше? Что чистосердечнее? Народ вспомнил о своей чисто русской национальности и хочет удалить из своего быта всё не русское. Народ вспомнил, что он никогда не давал обета Риму быть латинским и хочет возвратить своему религиозному обряду тот вид, который в давние времена дал ему восток православный. Русско-галицкий народ, очевидно, стремится к древнему православию; недаром же и упрёки ему в схизме. Галицкая литература с первого раза умела угадать потребности народа, ну – и идти бы ей, и других вести, во этому пути. Это её – святой долг. Оказывается, иначе. Разделяя с народом стремление к обособлению от латинского обряда, она, однако, от чего-то очень обижается, если её и народные стремления понимают так, как нужно их понимать, – за стремления к православию, и не совестится иногда пред лицом всех напускать на себя такую блажь, крупнее которой с трудом можно встретить в самых темных литературных изделиях. В ответ на показания, напечатанные в нашей газете «День» о том, что униаты галицкие обнаруживают стремление к православию, львовский орган⁶⁹ говорит: «чиж духовенство наше, заявлявшее столько-кратно в «Слове» свои мысли о исправленью и очищенью под-упавшего униатского обряда, разумело коли под тем очищением заведенье православия в том точно виде, как оно существует в России? Чи намерял кто коли у нас читати церковныи книжки словянски не по нашему малорусскому, а по российскому выговору, без которого-то последнего в России ане не мыслиме есть православие»? Уверяя, что православным со времён императрицы Екатерины II повелено произносить: благаславьен, атьец, человьекалюбец «несомненно, заключает львовская газета, что дописаватель «Дня» под очищением нашего обряда разумел от-таке то выговорное очищение, а о том никто з наших обрядовцев на правду ан не думал». Отрывок этот ясно показывает или отсутствие всяких сведений в редакции галицкой газеты, или неискренность, с которою она ведёт речь о православии.

Скорее нужно принять последнее. Читая фальшь эту, невольно, по сходству, припоминаешь те до неприличия лживые манеры, к которым вошло в обычай прибегать для закрытия глаз Европе польской литературе. Опыт показал, что от её тлетворного духа не успела, к сожалению, уберечься письменность галицийская. С целью произвести рознь в племенах чисто русских, польская ложь, подсказывая свои клеветы на Россию галицийской литературе, как известно, успела завязать в Галиции ещё новую газету (Мегу), с направлением так называемым украинофильским, а в самом деле с теми же целями польскими, на средства к достижению которых поляки всегда были так и неразборчивы, и изобретательны. Так и в этом отрывке до наглядности очевидно влияние затеи польской, различающей выговор малорусский от российского и всё православие русское сводящей лишь к выговору, будто бы предписанному императрицею Екатериною II!

Торжество обмана, мы сказали, редко продолжительно и всегда не надёжно. Русскому уму, где бы то ни было, в галицкой, или московской и новгородской Руси, особенно не свойственны и не к лицу те бесстыдные кривлянья, на которые так изловчился под влиянием иезуитизма ум польский. Галицкий народ, в продолжение пяти веков умевший среди самых тяжёлых испытаний сохранить остатки своей народности и православия, стоит того, чтобы во главе его стояли вожди добросовестные, с желанием послужить искренно национально-церковным его интересам. Довольно, что пять веков его обманывал Рим и клевреты его поляки. Пусть народ галицкий знает дело, как есть, пусть он знает, что ему откликаются чистым истинно русским чувством не только на Волыни, в Киеве, но и в Москве, Новгороде, до самых берегов ледовитого моря, что и православие, драгоценные остатки которого он у себя отстаивает, есть исповедание целого востока, а главное, той многочисленной семьи, к которой принадлежит и Галиция. Зная это, галицко-русский народ будет чувствовать, что он не одинок и, без сомнения, будет устойчивей в праведном своём церковно-народном деле, а тогда и самый Рим, искусившийся в интригах, не в силах будет задержать его.

С. А. К-в

Великая семья русская празднует ныне день тезоименитства своего общего отца – Государя Императора. На всём пространстве России радость и торжество светлое. Особенно светло оно в царствующем граде св. Петра. Там покоятся нетленные останки празднуемого ныне св. князя Александра Невского, и высокий Тезоимённый там обычно преклоняет в этот день колена в горячей молитве пред самым гробом небесного своего покровителя.

Не смеем гадать, что-какие мысли и чувства угодно бывает промыслу, в нынешний день, пред ракою древнего русского святого князя полагать на сердце нашему возлюбленному монарху. Но то верно, что в душе всякого сына России, если бы ему случилось быть свидетелем молитвы Тезоименитого пред гробом святого Его покровителя, могло бы возникнуть много и чувств умилительных и мыслей сильных осветить для него судьбы нашего отечества.

Мы ищем в тысячелетней истории России имени, которое бы она завещала нам, как наиболее светлое и возлюбленное для нашего сердца и слуха, и после имени равноапостольного Владимира не находим более чистого и любезного, как то, которое, вслед за св. Александром Невским, носил Александр Благословенный и носит благополучно царствующий наш Монарх. Были Иоанны – Грозные, Петры – Великие; история ценит то, что они совершили для отечества, но безупречным и особенно сердцу близким именем остаётся в истории нашей как будто одно имя Александра, и на долю его как будто выпало у нас ближе выражать собою крепкое благочестие, особенную любовь к отечеству, и вместе со всем этим особенную мягкость и благость сердца.

Крепкое благочестие. Не касаемся домашних подвигов благочестия, прославляемого ныне церковью св. князя Невского. Чтобы видеть в нём одного из величайших исповедников веры Христовой, равного самым древним святым исповедникам, достаточно указать на ту твёрдость веры, которую он противопоставил изуверию хана в Орде. Несмотря на все угрозы, св. князь отверг идольское служение. «Огню и идолам кланяться не буду; я христианин, и лучше приму смерть, чем отрекусь от своей веры». Это – верность вере Христовой.

Столько же св. князь был верен и православию. Римская церковь в то время давно уже была отпадшей от церкви православной. Римский первосвященник уже успел устроить церковь на западе в своих лучших видах и дать ей вид земного царства. Склоняя к унии, или единению с собою, церковь греческую, он чувствовал, что нельзя оставлять без внимания церковь русскую. Как в Греции, так и у нас он рассчитывал основать свой успех на политических бедствиях, которые в то время грозили Греции со стороны турок, а над нами они уже успели обрушиться со стороны татар. Сначала были пущены в ход лесть и обещания. Ими трудно было опутать и Даниила галицкого; тем труднее было ими уловить св. Александра. За неудавшеюся лестью следовали более решительные меры. В то время целый запад был у ног папы. Формировались воинские ордена с целью распространять католичество, и целые государства считали долгом служить его видам. Немецкие страны теперь не поют хвалебных песней папе и римскому католичеству. А в то время германцы были самыми жаркими поборниками светского владычества западного первосвященника. Тому, кто хочет присматриваться к истории и её колебаниям, можно привести на память времена и религиозные войны Карла Великого, Оттонов, подвиги ливонского или – точнее – немецкого ордена в наших славянских православных странах. Римское католичество, в своём фанатизме и ещё более по духу столь свойственной ему интриги, и теперь мало делает различия между православными христианами и не христианскими исповеданиями, и его проповедники в других странах заботятся не столько о том, чтобы приобретать вере Христовой магометан и язычников, сколько о том, чтобы мутить веру и совесть готовых христиан, особенно православных. Такова их деятельность ныне в Болгарии, и вообще на православном востоке. Тем больше она была такою во время св. Александра Невского. Папская рука безразлично в то время направляла воинов крестоносцев против последователей корана и против народов, больше всего дороживших чистотой веры Христовой. Так эти же крестоносцы в лице немецких рыцарей и шведов, в то время ещё горячих католиков, направлены были и против православно-христианской Руси. Но здесь на страже православия стоял св. Александр. При всей тогдашней слабости Руси православной, он, с помощью Божией, победоносно отразил на берегах Невы меченосных проповедников и тем заслужил славное наименование Невского.

Любовь к отечеству... Высокое чувство! и кто решился бы сказать о себе, что он не любит или мало любит своё отечество? И однако же, как часто злоупотребляют этими прекрасными словами, прилагая их там, где имеется ввиду совсем не отечество, а одна своя выгода! Истинную любовь к отечеству выразительно определяет слово Божие. Больши сея любве никтоже имать, говорил Иисус Христос, да кто душу свою положит за други своя. Самую любовь слово Божие так понимает: Любы не лицемерна, любы долготерпит, милосердствует, не ищет своя си, вся терпит, то есть, любовь исполнена благих плодов (1Кор.13:4–7). В св. Александре была любовь к отечеству не лицемерная, и не искала своих си. Вся жизнь его была тяжёлым трудом для блага отечества. Нужно только припомнить хорошо, в каком положении оно было после разгрома татарского и что и сколько нужно было делать, чтобы оно не погибло вконец. Эта-то любовь к отечеству, не ищущая своего и исполненная благих плодов, заставила св. князя четыре раза предпринимать трудное путешествие в орду ненавистную, чтобы видимою покорностью от времени до времени успокаивать на счёт России свирепых варваров и отвлекать от ней глаза их. Трудные путешествия эти и расстроили здоровье св. князя, прекратив на дороге и бесценную жизнь его. Св. князь любил отечество искренно, и положил за него душу свою!

Такая жизнь св. Александра, вся посвящённая вере, благочестию и благу страны родной, не могла выйти из памяти русского народа. Такие высоко-благодетельные личности не забываются. Помимо летописей, имена и деяния их идут и переходят от поколения к поколению в преданиях народных. Пётр I – из первых, который яснее и глубже других понимал высоту, на которой стоит среди знаменитых людей земли русской лицо св. Александра Невского. Заложив новую столицу на берегах Невы, на которых св. князь подвизался за землю русскую, Пётр счёл приличнейшим украсить эту столицу святынею мощей св. героя Невского, как лучшего образца для русских царей и покровителя, и с великим торжеством перенёс их из Владимира в С.-Петербург, где их приняла вновь для того устроенная лавра александровская. Так установлен нынешний церковный праздник.

Почти столетие, однако протекло после этого, пока явился на русском престоле монарх с именем Александр. Александру Благословенному близко было всматриваться в высокий пример благочестия, любви к отечеству и благосердечия, отличавших его св. соименника, – и кто может сказать, сколько им взято было примеров с святого образца этого! Подобающее наружное благоговение Адександра Благословенного к святыне ещё памятно земле русской, внутреннее благочестие известно Богу, но мягкосердечие и любовь к отечеству неизгладимо и навеки записаны историей. Если бы все успехи войны 1812 года можно было отнести к даровитости полководцев, к могуществу стихий и тому под., то и в таком случае ему должна была бы доставить бессмертие в истории та дивная его решимость постоять за родину, которая заставила его сказать, что он «скорей наденет зипун и удалится в Сибирь, чем уступит врагу хотя малую часть земли русской». Здесь, в этих словах, в этой высокой решимости, после Бога, – разгадка спасения России в 12 году.

От судеб минувших обратимся к настоящему. Опять Россия имеет счастье жить под сенью того же светлого и любезного ей имени. И вот опять те же доблести, как бы неразрывно связанные с этим именем: усердие к вере и благочестию, любовь к отечеству, благость.

Усердие к благочестию и вере. Благочестие – тайна сердца. Но высоко благоговейное отношение Монарха и всего Августейшего семейства к святыне видит вся Россия. Об усердии к вере свидетельствует заботливость об областях, подвергшихся польско-католическому влиянию, и об устроении и украшении православных храмов.

Любовь к отечеству. Истинная любовь, как мы сказали, исполнена благих плодов. Обнимите же вашею памятью те несчётные благие плоды, те благодеяния, которые Россия и все её сословия успели уже получить в царствование нашего Монарха возлюбленного.

Широта пределов России и могущество, которого достигла она в последнее время, не мешали ей, однако страдать многими и тяжкими внутренними недугами. Многое в ней устарело, отжило, и давно уже больше вредило, чем способствовало внутреннему процветанию отечества. Нужно было уврачевать в нём застарелые язвы, обновить его. Чтобы принять эту решимость, Монарху нужно было много иметь и силы духа и любви к родной земле. Того и другого оказалось в избытке у Государя, исполненного мудрости и благости христианской.

Самая давняя и тяжёлая язва у нас была крестьянство. В благом сердце царя нашлось довольно человеколюбия, чтобы устранить крестьянство, несмотря на трудность дела этого, – и вот 20 с лишком миллионов народа благословляют его за права, которые наконец его благосердием возвращены им.

Впрочем, какое сословие не видело на себе царских щедрот, и какой род службы в государстве остался без внимания? Чтобы слово наше было возможно короче, мы только припомним: сокращение сроков и облегчение воинской службы для нижних чинов, устранение тяжких и унизительных телесных наказаний, преобразования, приготовляемые для всех учебных заведений, умножение числа их и открытие простора образованию простого народа, устройство на новых началах городского и сельского общественного управления, труды предпринятые по преобразованию суда, права, дарованные вновь некоторым другим народностям, соединённым с Россией, в то же время усмирение народностей мятежных на Кавказе и в Польше, поднятие коренной русской народности и православия на юге и западе России, бывших целые столетия под гнётом чуждого здесь польско-католического влияния.

Кругозор наш так не широк, а область деятельности Царя нашего так обширна, что значило бы или совсем не понимать дела, или слишком много брать на себя, думая в нескольких строках заключить все его благие дела и предначертания на всём пространстве великого царства русского. Довольно, если скажем, что всякая благодетельная для отечества мысль яснее, чем в ком, отражалась и отражается в Его высоком уме, всякий благородный порыв к добру возбуждается живее всех в Его душе, а всякое народное бедствие тяжелее всего падает на Его сердце.

Преклоним же благодарно колена и сердца пред благим промыслом, который даровал нам в нашем Августейшем Монархе истинного отца. С молитвою, которую воссылает он теперь к Богу и своему святому покровителю, соединим и мы своё тёплое моление к угоднику Божию – св. Александру, да хранит он бесценную жизнь Царя ему тезоименитого, да осеняет своим покровом все Его благие начинания, да поможет и нам своим предстательством содействовать Ему по мере сил наших и свято исполнять обязанности, которые возлагаются на каждого его званием. Аминь.

Священ. А. Колосов

III.

Притчи, изображающие гнев Божий на людей невнимательных к призванию в царствие небесное. Итак, вы видели, с каким расположением сердца люди неспособны бывают внимать слову Божию, в ком оно, несмотря на всю свою силу, остаётся без всяких плодов. Теперь слушайте, как Бог наказывает таких людей, которые не оказывают должного внимания слову Божию, которые не хотят оставить пороков, нажитых страстей и привязанностей к разным предметам, чтобы сделаться истинными и добрыми последователями божественной истины. (Следует чтение из Евангелия на славянском языке Лк.14:16–25 и русский перевод притчи).

Некоторый человек, это – Господь наш Иисус Христос. Большой ужин, приготовленный для многих, это – Его учение о нашем спасении и жизни вечной, имеющее огласить весь мир и всех людей. Представлено оно на этот раз под образом ужина потому, что Христос Спаситель находился в это время в доме одного начальника фарисеев на обеде. Когда один из обедавших с Ним сказал: «блажен, кто вкусит хлеба в царствии Божием», Христос Спаситель, желая указать на Себя и своё учение, могущее питать умы и сердца людей, ищущих спасения, сказал ему в ответ, что некоторый человек, разумея Себя, уже приготовил трапезу божественной пищи и званные могут ею услаждаться. Званные, это – люди способные понять уразуметь учение Христово, это прежде всего – учёные из Иудеев, так называемые книжники и фарисеи, изучившие книги Св. Писания, и строго соблюдавшие веру своих предков, затем – все Иудеи, слушавшие учение слова Божия, наконец – все те люди, которые, хотя не знали учения слова Божия, но могли собственным умом понять и познать истину проповедуемого учения. Они названы званными потому, что, как более опытные, они должны были скорее понять и уразуметь истину учения Христова, должны были более оказать ему внимания и благоговения. Таким образом смысл всей этой небольшой притчи будет таков: Господь наш Иисус Христос, подобно некоторому частному человеку, старающемуся из земных яств устроить и приготовить большой пир для своих знакомых, своим пришествием на землю, своею проповедью о нашем спасении восхотел приготовить духовную пищу для иудеев, которых Он воспитывал и приготовлял к ней. В надежде, что они придут вкусить этой пищи, – что они с охотою и любовью послушают Его учения, – Он послал к ним рабов, посланников-апостолов с приглашением: приходите, уже всё готово; всё, что хотел ваш пытливый ум, к чему стремился ваш дух, всё готово, приходите. Когда наступило время вкушения пищи, после торжественного явления Иисуса Христа людям, в виде учителя, и посланные явились с вестью, что всё готово, – дверь царствия небесного открыта, – остаётся только званным прийти и насыщаться благами духовными, званные оказываются не готовыми. Они все, как бы сговорясь, стали извиняться, стали уклоняться от предлагаемых благ. Одни говорили, что они купили землю, им нужно пойти, посмотреть её; другие, – что они купили пять пар волов и идут испытать их; третьи, – что они женились, и потому не могут прийти. Все придумали извинительные причины. Первые, это – те, которые, веря в пользу слова Божия, зная его душеспасительность, хотели бы его слушать, желали бы быть последователями и учениками Христовыми, но не могут оставить своих старых привычек, не могут отказаться от своих прежних пороков, – и вот, оставаясь в своей прежней греховной жизни, для извинения себя они выдумывают различные причины, ссылаются на необходимость занятия другими делами. Это – люди, которые хотят и Богу, и миру угодить, но не достигают ни того ни другого. Вторые, это – те, которые страдают такими же душевными недугами, какими и первые, только ещё в большей мере; они уже прямо, без всяких оговорок, говорят, что у них есть свои занятия и они идут их совершать; исправление себя, очищение сердца их мало занимает, потому, они, сказав, что имеют свои занятия, считают уже себя правыми в своём отказе – слушать предлагаемые истины. Это – люди, так называемые практические, которые думают, что если наживают, увеличивают своё благосостояние, то этим выполняют своё призвание; благородство и честность поступков не обращает их внимания на себя. Третьи, это – те, которые совершенно погрязли в удовольствиях жизни; к добрым и честным делам они не питают никакого уважения; забота о спасении своей души им кажется излишнею, они думают, что человек создан для одних удовольствий тела; потому они, без всякого угрызения совести, не считая нужным даже просить извинения, говорят, что они женились, – и потому уже не могут прийти вкушать пищу небесную. Это – люди, потерявшие уже способность даже думать о своём исправлении.

Все эти люди виновны пред Богом тем, что они не умели обходиться с предметами, которыми владели, так, как следует. Владение полями, увеличение их, или вообще приобретение богатства, закупка волов, или занятие торговлею, вступление в законный брак не только не противны воле Божией, не только не могут служить препятствием к заботе об исправлении себя, но и назначение их таково, чтобы человек, трудясь и увеличивая своё благосостояние, имел более средств к развитию и образованию себя, чтобы он был в состоянии более благодетельствовать другим. Господь Бог для того и поставил человека в этом мире, чтобы он своими трудами приобретал себе приличный кусок хлеба, и сам Он в своём учении хвалит и одобряет честных и трудолюбивых тружеников; – только Он хочет, чтобы человек с приобретением и увеличением своего имущества, с занятием разнообразными промыслами соединял в себе стремление и охоту к честности и правде, думал о благородстве своего характера, о нажитии хороших навыков и наклонностей, об увеличении своей любви к Богу и ближним. Господь Бог соединил с развитием и укреплением нашего тела развитие и укрепление душевных сил – бо́льшую зрелость ума, бо́льшую крепость воли; Он же требует, чтобы мы с приобретением и увеличением средств к жизни соединяли бо́льшую охоту, бо́льшее стремление к духовному совершенству. Самые удовольствия должны служить к облагорожению и возвышению нашего духа. Коль скоро нет такого соответствия между нашими стремлениями и действиями, коль скоро человек забывает, что труд и увеличение средств жизни должны служить к его облагорожению, к его духовному совершенствованию, тогда он делается неспособным думать о спасении своей души, о наследии царствия небесного, слух его притупляется, желания его грубеют, честному и доброму делу он затрудняется посвятить одну минуту жизни, – тогда он – живой мертвец. Господь Бог лишает своего внимания такого человека и удаляет от своей жизни, или, лучше сказать, человек сам убегает помощи божественной. Когда посланный раб доложил господину, или, лучше сказать, когда сам Господь увидел, что приготовляемые и воспитываемые Им иудеи не способны слушать и внимать Его учению, тогда Он предложил своё учение нищим, хромым и слепым – мытарям и грешникам, т. е., людям, которые не прославлялись своими добрыми делами, своим знанием закона, но у которых было чувство сознания своей виновности, которые готовы были в минуты раскаяния жертвовать всем для спасения своей души, – и дом господина или церковь Иисуса Христа наполняется такими людьми. Мало того: когда слуги, проповедавшие учение Христово, донесли господину, что ещё есть место, или увидели возможность распространить проповедь Евангелия, господин сказал им идти по дорогам и по изгородам, т. е., по местам, где не слышалось слово Божие, и уговорить прийти всех встречаемых, людей, может быть, вовсе никогда не слыхавших и не знавших учения божественного, только способных выслушать слово истины; и дом Господа наполняется и такими людьми. Те же званные, которые имели все права на вступление, у которых ум и сердце постоянно приготовлялись к принятию проповеди евангельской, но которые занялись совершено другими предметами, и занялись так, что потеряли всякое уважение к голосу истины, что забыли о духовных совершенствах своей природы, – те званные осуждаются; вход в дом Господень для них навсегда закрывается. Господь говорит, что никто из них и не отведает его ужина, т. е., никто из них и не ощутит тех благотворных плодов, которые принесла с собою проповедь евангельская, сердце их навсегда останется глухо ко всему прекрасному и истинно-доброму. Так осуждаются те люди, которые своею невнимательностью, своею холодностью, своим равнодушием к потребности развития духовного, к укреплению себя на пути честности и добра заграждают свой слух от слушания слова Божия.

Ещё бо́льшая кара, бо́льшая казнь постигает тех людей, которые свою холодность к слову Божию обращают в ненависть к нему, которые не только не слушают проповедников истин евангельских, но ненавидят и преследуют их; равно как – и тех, которые хотя не оказывают такого невнимания проповеди Евангелия, даже принимают её, вступают в число верующих и избранных, но не оправдывают своего звания христианина делами приличными христианам. Христос Спаситель выразил эту мысль в следующей притче, называемой притчею о званных на брак (следует чтение на славянском языке Мф.22:1–14 и русский перевод притчи). Царствие небесное здесь тоже означает проповедь Евангелия, или – точнее – всё промышление Божие о нашем спасении. Царь, это – Бог Отец Господа нашего Иисуса Христа; Сын его, это – Сын Божий. Царствие небесное, или всё промышление Божие о нашем спасении, уподобляется царю, устрояющему брачный пир для своего сына, потому что союз Бога с добрыми и благочестивыми людьми, ещё до пришествия Христа Спасителя на землю, часто представлялся под образом брачного союза мужа с женою (главная мысль содержания книги Песнь Песней, псал.44); теперь же, когда Сам Сын Божий явился на земле для того, чтобы скрепить и утвердить этот союз, когда Он принёс с Собою все необходимые для того пособия – небесное учение, животворящие силы Св. Духа, – теперь учреждение и устройство союза между Богом и людьми уподобляется учреждению и устройству брака земным царём для Своего сына, – торжеству самому высшему в земной жизни людей и самым тесным образом объединяющему людей между собою. Таким уподоблением высказывается особенная сила и особенное значение последнего откровения Божия на земле. И прежде Бог открывал Себя людям, и посылал к ним посланников от своего имени, и прежде Он учил и наставлял их, но теперь Он послал для этого Сына своего и дал Св. Духа, теперь для установления союза с Собою предложил людям в пищу плоть и кровь своего Сына. Последнее откровение Божие есть как бы устроение духовного брака Бога с людьми верующими и слушающими проповеди Евангелия. Это – как бы торжество, назначенное для вступления в союз Сына Божия с сынами людей. Потому-то оно представлено в виде царственного брака на земле, совершаемого с особою торжественностью и великолепием. Для празднования такого торжества, требующего особого приготовления, приглашаются не все, а только избранные – званные, приготовлявшиеся с приличною честью встретить торжество, наперёд предуведомлённые и предвозвещённые о времени появления его на земле, это – учёные люди иудейские, – книжники и фарисеи.

Как же они откликнулись на это приглашение? А вот вслушивайтесь в дальнейшее повествование Евангелия. Когда Царь небесный послал рабов своих звать званных на брак, званные не захотели прийти. Это было в первый раз, после явления Христа Спасителя миру, когда Он, избрав двенадцать апостолов, послал их с проповедью в разные места иудейской страны. Апостолы находили немногих последователей между иудеями. Вся церковь, когда Христос Спаситель возносился на небо, состояла только из ста двадцати человек: в числе коих было – 12 апостолов, 72 ученика и некоторые жёны, следовавшие и служившие Господу при Его жизни на земле. Все остальные иудеи оставались непослушными проповеди Евангелия. Когда, несмотря на такое невнимание, Царь небесный, после вознесения Господа на небо, ниспослав Св. Духа на апостолов, послал их опять к званным с таким уже приглашением: «обед Я приготовил, тельцы мои и что Я откормил, заколото, и всё готово, приходите на брачный пир»; пищу духовную, – учение, могущее приучить и руководить вас к новой жизни, жизни вашего духа. Я приготовил все средства, способные облегчить ваше шествие на пути этой новой жизни, Я тоже вам представил, Сына моего Я дал вам в пример для подражания, Духа. Св. – в пособие, приходите и внимайте; – званные пренебрегли и это приглашение и пошли иной на поле своё, а иной к торгу своему. Так поступили те люди, о которых мы упоминали выше, которые, раз предавшись своим обыденным занятиям торговле, или хозяйству дома и на поле, думают, что на них не лежит уже никаких высших обязательств и забот; все явления, относящиеся к образованию их ума, к развитию сердца, к пробуждению честной и доброй деятельности, они оставляют без внимания, пропускают незамеченными. Но не так отнеслись к проповеди апостольской прочие званные, учёные иудеи – книжники и фарисеи. «Прочие, – говорит Евангелие, – схватив рабов его наругались над ними и убили их». Учение Христа Спасителя, проповедь о покаянии и исправлении не только не смягчила их сердец, не только не привела к сознанию своей виновности и неправедности, но ожесточила, вооружила их против проповедников такого учения. Им сделалось ненавистным то, что им напоминают о их высших обязанностях, о их высшем призвании, что проповедуют религию, которая требует высоких подвигов самоотвержения, постоянного духового усовершения в делании добрых дел. И вот они сперва ругаются, смеются над проповедниками такой религии, а затем, по мере расширения и распространения ими такой религии, вооружаются против них ненавистью и убивают их. Так поступают ожесточённые враги Христовы, ненавистники добра и истинного счастья человеческого, – ослеплённые своею мнимою учёностью и знанием!

Как же Господь Бог поступает с такими званными и избранными своими? «Царь, услышав о сем, – говорит далее Евангелие, – разгневался; и, послав войска свои, истребил оных убийц, и город их сжёг». Увидев такое ожесточённое состояние своих людей, не только не способных преклоняться пред голосом истины, но ещё восстающих и вооружающихся против неё, Господь перестал прилагать об них такое попечение, какое Он доселе им оказывал. После всех своих благодеяний, не расположивших и не смягчивших Его людей, Он осудил их на истребление. Спустя несколько десятков лет, после смерти Господа, город Иерусалим, в котором преимущественно жили учёные и знатные иудеи, был сожжён и истреблён чужими войсками. Так Господь поступил с неблагодарными званными, которые не хотели воспользоваться предлагаемым благодеянием!

Между тем, так как великое дело спасения, совершённое Спасителем, не могло остаться без приложения к жизни людей, не могло не найти истинных и добрых последователей между другими народами, то Господь Бог, промышляя о благе и спасении всех людей, желая свою милость распространить на всех, – велит своим слугам идти на перекрёстки дорог, туда, где стекались люди всякого рода и звания, и приглашать всех к участию в устроенном деле спасения. «Царь, – повествует Евангелие, – говорит рабам: брачный пир готов, а званные не были достойны. Итак, пойдите на перекрёстки дорог, и всех, кого найдёте, зовите на брак». Апостолы так и исполнили; они пронесли благовестие Христово повсюду, где только можно было проповедать слово Божие, и церковь Христова, – трапеза, устроенная Богом, – наполнилась всякого рода людьми добрыми и злыми. Все – и добрые и злые, т. е. те, которые не так чувствовали благотворность и спасительность учения Христова, которые не выполняли его на деле, не прилагали к жизни, спешили под кров Христов, считали честью для себя носить имя последователя Христова. Но как же Бог принял таких своих недостойных и неискренних чтителей, и последователей? Он принял их на время, даже позволил им быть в числе возлежащих на пире; но когда Он увидел там человека не в брачную одежду одетого, сказал ему: «друг мой! Как ты вошёл сюда не в брачной одежде? И когда тот молчал, Он сказал своим слугам: связав ему руки и ноги, возьмите его, выбросите во тьму внешнюю; там будет плач и скрежет зубов». Так вот церковь Христова, царство, устроенное Христом, до времени нас всех принимает в своё лоно, все мы вступаем в её дверь, открытую нам чрез крещение, пользуемся дарами благодати и считаемся в числе возлежащих за трапезою Христовою, – носим имя христиан, – но придёт время, и Господь между нами найдёт истинных своих последователей, верно исполняющих Его заповеди, и таких, которые только носят имя христиан, а ничего христианского не делают. Первым Он скажет: «придите, благословенные Отца Моего, наследуйте царство, уготованное вам от создания мира!» На вторых Он произнесёт такой суд: «подите от Меня проклятые в огнь вечный, уготованный диаволу и ангелам его». Потому, как говорит Господь, «много званных», – много таких, которые вступают в лоно моей церкви, пользуются всеми моими благами, называются христианами, а мало, избранных, – мало таких, которые чистосердечно и искренне исполняют своё призвание, которые не по имени только, а на самом деле христиане. Так Бог осудит и тех, которые не уважают Его истины, гонят и преследуют её, и тех, которые недостойно и неискренне исповедуют и чтут её. Не одних Иудеев Он осудил на истребление, лишение отечественной страны и рассеяние по всему миру, а поступит и поступает так со всяким народом, который не оказывает истинного внимания проповеди Евангелия.

Немного найдётся таких сельских церквей, в которых бы богослужебное пение было строго удовлетворительно. В тех местах, где ещё есть старики причётники, знакомые с древним напевом, умеющие петь и по ирмологию и по октоиху, – церковное пение по своему характеру и не редко по исполнению верно своей цели, дорого для сердца русского, благотворно и спасительно по своему влиянию. А где оно отправляется певцами, приобыкшими к этому делу – по слуху с разнообразных напевов, или же певцами из крестьян тоже знакомыми с этим делом по слуху – с напевом своих малоопытных церковников, – там церковное пение уклоняется от древнего чисто русского пения, не всегда правильно, по большей части произвольно и крайне разнообразно. И мало ли певцов совсем безголосых, для которых поступление в должность дьячка и при этом испытание в умении петь на гласы и знание иных напевов составляли самые тяжёлые минуты в жизни? «Всё бы ничего, – не раз можно слышать от готовящихся к испытанию пред архипастырем, – всё пропою, но на пятый глас – «Господи воззвах» – и «Бог Господь» – не попаду, – собьюсь», и т.п. Не мало и таких, которые, и при голосе и способности перенять напев, поступив на должность, совсем не имеют средств к своему развитию, обучению, по недостатку руководств и руководителей, но поют как могут и умеют. Ведь не редкость, что священник и диакон сами иногда затрудняются в церковных напевах; – для некоторых из них пропеть величание среди церкви или другую какую-либо песнь в алтаре – составляет не малый труд или по неуменью или по безголосью. Не говорим этого о стариках священниках и диаконах; для них это дело привычное, они обучались в свою пору не так, как мы, – дорожили уменьем петь и приобретали его наряду с обучением грамоте и письму – в продолжение всего курса своего образования, когда полное образование обусловливалось нераздельно уменьем читать, писать и петь – и когда лицо священно-и церковно-служителя немыслимо было без уменья петь всё, что только поётся в церкви Божией, когда в лице, готовившемся к священнослужению, немыслимо было желание уклониться от обучения нотному пению. В наше же время за редкость принимают, если кто из молодых причётников умеет легко разбирать ноты, петь и по октоиху, обиходу и ирмологию и знаком с древними напевами, – а по большей части поют или на городской манер, или же совсем уклоняются от пения, если есть только какая-либо возможность к тому, если есть кем заменить себя, а сами берутся или за кадило, или отправляют иное какое дело по церкви. Вообще мало между молодыми священно-и церковнослужителями таких, которые бы знакомы были с церковными напевами, умели петь по церковной ноте правильно, благозвучно. Неправду сказали бы мы, если бы стали обвинять священно- и церковнослужителей в невнимании к этому святому делу, в небрежности отправления этой священной обязанности, – нет, не в том дело, – вся вина лежит в недостаточности подготовки их к церковному пению. Как обыкновенно идёт у нас эта подготовка?

Мальчик духовного рода до определения в училище ходит на клирос⁷⁰, в лад и не в лад подтягивает дьячку и мало мальски приучается к церковному пению, так, как умеет тот; затем везут его в училище, и здесь с первого же класса начинается мудрёная наука – нотная азбука, дают в руки и нотный обиход; бьётся мальчик, не вытянет ноты, не сможет перейти с ноты на ноту, и наука не даётся ему в толк. Странное дело – так бойко подтягивал дьячку на клиросе в своей родной церкви, пел с ним и «Херувимскую песнь», – не сбивался и на «благослови душе моя Господа», – тянул и «причастный стих», а теперь одной строчки не пропоёт. Дико ему! Не так он подучился, – да не так поют и в городских церквах, как пел его первый учитель – сельский дьячок. Правда, он и по обиходу заучивает, и пред учителем поёт не сбиваясь, но заучивает большею частью на память – по слуху, а заставь его на пробу – по тем же самым нотным знакам, по каким он заучил напр. хоть «Всемирную славу», пропеть слова другой какой-либо песни, – ни за что не пропоёт, разве уже очень твёрдо заучил. Таким образом и выходит, что на первых же порах он учится не читать ноты, как бы следовало изучившему вполне нотную азбуку, а учится перенимать и слухом усвоять то, как поют другие. То правда, что всё, заученное им здесь, остаётся в памяти на всю жизнь и этим знанием он должен пробавляться в своей служебной деятельности; а как оно ограничено, то всякий из нас знает. Ведь и тот краткий учебный нотный обиход не весь проходится, особенно конец его до крайности труден, да и в церквах так не поют, как там написано. Но проходит мальчик училищные классы, проходит и учебный обиход: с плеч гора долой – поступает в семинарию. Здесь петь не учат; – здесь он слушает партесное пение семинарского хора. Хоть и нельзя не согласиться с тем, что это пение отчасти способствует развитию вкуса духовных воспитанников, однако оно не пригодно для сельского богослужения. Проходит шесть лет в слушании этого пения, – и что выносит с собой оканчивающий курс семинарии, какой запас для своей служебной деятельности по части церковного пения? Ответ не отрадный, – какую-то смесь всяких напевов; – помнит он, как пел дьячок сельский, не забыл, как учился по обиходу; нравилось ему, как иногда хор громогласно певал концерты, заучил он некоторые мотивы из «Херувимской песни», из «Милость мира», – а после всего этого не осталось у него и не выработалось определённого, отчётливого уменья петь именно так, как нужно петь в сельской церкви для простого народа. И для самых участвующих в хоре насколько пригодно по службе и на приходе их уменье пропеть на бемольный или диезный тон «Херувимскую песнь», какой-либо концерт? Не редко то явление, что они, несмотря на прежнее своё искусство стройно передавать самые трудные сочетания звуков, затрудняются при пении церковных песен древнего нотного распева, – не умеют разбирать простых нот октоиха, ирмология. Это факт. Верно, ближе всего сознают недостаточность своей подготовки те из окончивших курс, которым приходилось и приходится прямо по окончании курса поступать на причётнические должности, особенно в такие приходы, где встречались они с одним священником, да ещё, может быть, и молодым, а старых причётников ни одного не было. Тяжелы, должно быть, для них первые месяцы их службы! Хорошо, если они, во время отпусков домой из семинарии, – особенно дети причётнические, участвовали при отправлении богослужения и треб церковных, заменяя на этот раз отцов своих, занятых работой: таким ещё не так трудно петь в церкви. А другим, если они ещё к тому по разным причинам и в училище уклонялись от нотного пения, привыкать к нему трудно; у кого они и как будут учиться? И как на это посмотрит народ, по большей части почти всё, что только поётся в церкви, умеющий петь? Взять бы нотную церковную книгу, разучить, делать нечего потрудиться; – так ноты разбирать сразу трудно, – поучиться бы у кого-нибудь, так, пожалуй, во всём селе не у кого. Дело плохое! А ещё к тому же в качестве учителя сельской школы как раз предложат обучать мальчиков церковному пению, – ещё хуже! Ясно, что недостаточность подготовки к церковному пению ощутительна. И неужели нельзя пособить этому горю, нельзя устранить этот общий недостаток?

Дело это само по себе так важно, что не лишним считаем сделать несколько замечаний о возможности и необходимости подготовки и обучения нотному церковному пению таким образом, чтобы поступающие на дьячковскую должность имели достаточный запас знания церковных напевов или по крайней мере удовлетворительно умели пользоваться нотными церковными книгами. На первых порах, покуда дитя не отдано в училище, на отцах лежит забота внушать ребёнку, чтобы он ходил на клирос, участвовал в пении, если пение по сознанию самих отцов удовлетворительно, верно древнему напеву, – в противном случае лучше устранить мальчика от клироса, чтоб не перенял ложного, испорченного напева: мальчик не должен уклоняться от участия в пении церковном, потому что на первых порах дорога для него проба его голоса вне всякой сдержанности, всякой формальности и условных знаков, – и отец всего вернее может определить, на сколько его ребёнок обладает слухом, голосом и переимчивостью и, сообразуясь с этим, подумать и решить, обучаться ли его мальчику в училище нотному пению, или же нет, – конечно, в этом разе не без исключений. Затем, в училище, первоначальной и главной заботою должно быть не обучение пению, распевам, а предварительное ознакомление с тем, что впоследствии даст уменье и искусно петь, именно: внимательное, по возможности не спешное изучение нотной азбуки, главных тонов и переходов, при этом развитие голоса, конечно, под руководством учителей с знанием нотного дела и не без голоса. Таким предварительным, хоть и скучным для детского возраста, занятием достигается уменье разбирать или читать ноты – сначала одни нотные знаки без слов песни – стиха, а затем уже самый поднотный текст. Приём обучения такой же, какой был недавно при обучении грамоте, – сначала буквы, слоги, а затем и целые слова с знаками препинания. Когда приобретётся уменье разбирать – читать нотные знаки (пусть это протянется на 3 года и более – не беда), тогда смело можно давать нотную церковную книгу и обучать мальчика распевам, напевам. Тут уже начнётся занятие прочное, основательное и – главное – не потребуется для него много времени, просто и понятно будет всё, и самое занятие будет в усладу души, как всякое стройное пение. Если, при настоящем порядке обучения церковному пению, под конец училищного курса класс нотного пения служит отдохновением, полезным развлечением, при сознании, что всё это легко даётся, – то тем более будет отрадно сознание уменья легко разбирать ноты, петь правильно и приятно. Далее, уменье разбирать ноты, искусство петь по ним, и по переходе в семинарию, может найти себе приложение, если даже и не открывать при ней особого класса, где бы продолжалось развитие уменья и искусство петь церковным напевом. Именно в церквах у нас редко поют по тем нотным книгам, какие издаются по благословению св. Синода для употребления. Знакомство воспитанников семинарии с этими нотными церковными книгами приобретается теоретически только в уроках о богослужебных книгах. Так вот если вместо партесных пьес, семинарские певчие стали петь по книгам, изданным от св. Синода, – по кругу простого церковного пения (на два голоса), по октоиху, ирмологию и т. д.: тогда бы, сохраняя чистоту древнего церковного пения, они с тем вместе продолжали бы своё развитие, своё обучение церковному пению именно такому, какое пригодно им и для служебной деятельности на приходе, – а остальные воспитанники семинарии по слуху свыкались бы, знакомились именно с тем, что им нужно. При этом есть у нас дорогие переложения древних напевов – знаменного, киевского, болгарского, греческого, пение которых доступно хорам и с современным запасом уменья разбирать ноты. В том обстоятельстве, что в недавнее время, на основании определения св. Синода, духовно-учебное управление прислало экземпляр собрания переложений с древних напевов протоиерея Турчанинова в библиотеку при киевской семинарии⁷¹, видим сочувствие и высшего начальства древним напевам. Как бы хорошо было в самом деле, если бы на первый раз хоть это художественное, задушевное, – единственное в своём роде переложение древнего напева, который теперь при нашей подготовке к церковному пению почти не доступен, было знакомо всякому духовному воспитаннику, истинно готовящемуся на служение церкви! Преимущественное сочувствие этим переложениям Турчанинова ясно выражается, сколько приходилось замечать в таких церквах, где поют хоры, особенно в том, что слушающие разного звания и образования совершенно неподвижно стоящие при пении «Херувимской песни» – «Милость мира», – пьес мелодичных – в итальянском вкусе, – внезапно одушевлялись в то время, как начиналось пение задостойника переложения Турчанинова или других его пьес. Обыкновенно всякий начинает подпевать с видимым сочувствием хору. Слушая правильное выполнение переложения древних напевов, воспитанники семинарии, конечно, без труда мало помалу заучивали бы эти древние напевы⁷². Наконец, по окончании курса, в качестве исправляющих должность причётническую (так как этот порядок вводится почти во всех епархиях, изобилующих духовенством) знакомство с нотным пением было бы как нельзя более пригодно и на то время, покуда пришлось бы исправлять причётническую должность и затем на священнической должности в качестве руководителей своим приходским причётникам; тогда, сознавая своё уменье, они могли бы настоятельно требовать от своих причётников пения по изданным нотным церковным книгам. Но зачем так настаиваем мы на пении по нотным церковным книгам, на пении древних напевов, – что это за книги и какой в них напев?

Ответим на этот вопрос словами одного любителя церковного пения. «Кто не знает, что с древнейших времён, с самого введения христианской веры в России, при равноапостольном князе Владимире, наше богослужение сопровождалось пением, без каких бы то ни было инструментов. С того времени до самой половины ХVII века, музыкальные звуки, их степени: «степенное гласование» их протяжение (размер) изображались безлинейными нотами, известными под названием крюковых знаков или знамен (откуда «знаменный распев»). В период времени 1651–1668 г. было по сему предмету, между прочим, предпринято по затруднительности крюков переложение наших церковных песнопений на ноты линейные, сходные с ныне общеупотребительными. В этом труде участвовали как духовные лица, так и учёнейшие знатоки музыки того времени (так называвшиеся тогда: «дидискалы»), в числе коих, вероятно, находились знаменитые: Александр Мезенец, и – позднее – Тихон Макариевский, коих рукописи, к счастью, уцелели и до наших времён. Из сих рукописей мы узнаём, что этот важный труд был совершён с полным знанием дела и ревностным тщанием о чистоте, верности и правильности переложений; узнаём и то, что трудившиеся справлялись с нотными харатейными списками «за четыреста лет и вящще», следственно со списками, восходящими к XIII и даже XII столетию. Посредством изучения древних крюковых рукописей мы легко можем убедиться, что между ними и переложением их на линейные ноты «в изданиях святейшего Синода», нет почти никаких различий, кроме самых незначительных, происходящих более от весьма возможных (по самому образу писания крюков), ошибок крюковых писцов. Во второй половине ХVIII века уже были напечатаны все ныне употребляемые нотные церковные книги и с тех пор повторяются «в изданиях святейшего Синода» без всяких значительных перемен. Таким образом мы имеем то, чем не может похвалиться ни один из европейских народов: священное песнопение в том самом виде, в каком употребляли его наши предки, по крайней мере за 700 лет⁷³. Вот какой напев, вот какого происхождения книги, введение которых в повсеместное и обязательное употребление должно составлять желание всякого истинно русского, православного человека. А долг приходских пастырей, где есть только возможность (т. е. способные, голосистые причётники), строго следить за тем, чтоб они не ленились петь по церковным нотным книгам, точно так, как в них напечатано, не позволяя себе ни малейших изменений или отступлений, как неуместных по духовному значению этого дела, так и не сообразных с высокою художественностью самых священных песнопений.

Есть довольно побуждений усердно позаботиться о поддержании в чистоте древнего русского церковного напева кроме тех, которые вызываются духовным, божественным значением церковного пения и его высокой художественностью. Певцам церковным вверена лучшая часть богослужения православной церкви, которой резко отличается она от церквей западных, и выше видели мы, что наше богослужение с древнейших времён сопровождалось пением без каких бы то ни было инструментов, по образцу церкви восточной, благолепие и торжественность богослужение которой, поразившие послов великого князя Владимира, обусловливалось отчасти сладкогласным пением певцов греческих. Есть исторические указания на то, что в некоторых восточных церквах уже в 3 веке была отдельная служебная степень певцов (ψάλται), в правилах апостольских много раз упоминается о певцах, как о низшем степени клира⁷⁴, а на соборе лаодикийском в 367 г. было постановлено, чтобы кроме установленных певцов никто не пел в церкви⁷⁵. В первые же времена, как видно из апостольских указаний, пелись духовные песни в священных собраниях, частью взятые из псалмов, частью составленные самими певцами, по внушению св. Духа – пелись иногда всеми присутствующими при богослужении; и вообще пение при общественном богослужении, как видно из посланий апостольских, было особенным предметом заботливости апостолов и отцов, учителей церкви дальнейших времён. Особенную услугу в этом отношении сделал святой Иоанн Дамаскин, сообщивший своим октоихом церковному пению и правильное однообразие, и чувства, достойные христианского служения. Верная апостольским наставлениям по этому предмету церковь восточная неизменно передала пение – характерную, отличительную черту её православного богослужения – и русской церкви, которая в свою очередь неуклонно держится апостольского предания. Чтоб на этот раз более и более сообразоваться с характером богослужебного пения церкви восточной, необходимо употреблять такую же заботливость о неизменности его, о правильности и об улучшении. Здесь кроется другое побуждение прилагать старание о поддержании древних напевов, о развитии искусства наших певцов, если вникнем в причины, побудившие, между прочим, западную церковь заменить богослужебное пение инструментальною музыкою. Именно, история ясно говорит, что до известной поры и западная церковь заботилась о чистоте и не поврежденности древнего пения, и только в половине XVIII века папа Венедикт XIV дозволял употребление инструментальной музыки при богослужении и то не более, как аккомпанемент к пению, затем, что народ не был посвящён в тайны богослужебного пения, равным образом не понимал самого богослужения, совершаемого на языке латинском, или же с целью прикрывать недостатки певцов, так как нет никакого сомнения, что хорошая инструментальная игра вызывает добрые чувствования души, более располагает к молитвенному настроению, чем нестройное пение. Очевидно, что западная церковь допустила крайность, не разрешив совершать богослужение на языке, доступном пониманию народа и не употребив надлежащего старания об улучшении вокального пения, как требовали того обстоятельства времени и степень развития христианских обществ, принадлежащих к ней. Неудовлетворительность церковного пения в наших приходских церквах, в последнее время, ясно обозначается, и недостаток этот ещё ощутительнее будет для народа, по мере его умственного развития. Поэтому настоит безотлагательная нужда приложить всё старание об улучшении церковного пения. Улучшение это опирается главным образом на то, чтоб сохранять во всей точности чистоту древнего русского напева, чтоб петь по готовым нотным книгам, тем более, что это пение доступно и мало искусному певцу. Народ наш любит это пение, большинство его знает очень многие церковные напевы, – и в том случае, когда наши сельские церковные певцы будут петь древним, чисто русским, простым напевом, знакомым народу, а народ в молитвенном настроении не удержится иной раз, чтоб не подпевать тихо, – богослужение наше напомнит нам времена древние апостольские и первых веков христианства, когда, по свидетельству св. Иоанна Златоустого, «один начинает петь, а прочие подпевают». «Отцы установили, – пишет он, чтоб народ подпевал (ὑπήχεον) сильный стих, заключающий в себе догмат»⁷⁶. Ещё в постановлениях апостольских сказано: «народ подпевает» последние стихи. Притом живое участие нашего народа в богослужении церковном, т. е. понимание им того, что совершается, читается на языке для него понятном, и поётся напевом его любимым, родным, составляет отличительную черту богослужения церкви православной от западной, где по нужде даны были народу молитвенники и музыкальная приманка. Сходство некоторых напевов церковных с известными звуками и приёмами пения простого народного, русского большое, – и это удовлетворительно объясняется, по замечанию московского священника Д. Разумовского, усердно занимающегося изучением древних напевов, тем, «что знаменный распев непрерывно и повсеместно употребляется в России с самых первых времён, что он имел силу и могущественное влияние на душу народа. Аккорды, господствующие в народном русском пении, явно следуют главным началам церковного, знаменного пения»⁷⁷. Это новое побуждение, не менее сильное, к тому, чтоб дорожить древним напевом, хранить его во всей чистоте. Народ понимает, любит его, а нового пения на итальянский лад, духом которого заражаются нередко вновь поступающие на причётнические должности, народ не смекает, – самый склад, строй голосов и звуков не по душе ему. Стоит только присмотреться к выражению лиц простолюдинов, присутствующих в храме во время пения какого-либо концерта или другой какой-либо симфонии, – и ясно будет, что они поражаются этим пением, но остаются безучастными, не вызываются к сердечному умилению и благоговению. Да и вообще – замечание, кажется, будет верно – когда поётся что-либо партесное, тогда хочется послушать или поговорить с кем-нибудь, оценить пение, вслушаться, как выполняется пьеса, а отнюдь не молиться; но когда поют что-либо в церковном духе знакомое, тут сейчас рождается желание и самому петь, так и просятся в душу слова поемой песни, так и хочется молиться; и в это время нисколько не досадуешь на то, что сосед твой в умилении начинает подпевать, пусть всё сольётся в один звук, пусть все поют, – тем отраднее; но наоборот, при пении партесной – в итальянском вкусе – пьесы всякое подпевание отравляет состояние души, мешая внимательному слушанию.

Мысль о необходимости духовным воспитанникам лучше подготовляться в церковном пении становится ещё яснее, коль скоро припомним то, что молодые люди духовного звания приглашаются участвовать и в церковно-приходских школах и народных, в коих нередко наряду с предметом обучения школьников стоит и церковное пение. Кому ближе всего доверить преподавание, этого предмета? Сколько нам известно, напр. в Киеве, открыта временная педагогическая школа, в которой приготовляются будущие народные учители под руководством профессоров киевского университета, учителей гимназии и лучших студентов университета. Здесь, между прочим, будущие педагоги знакомятся и с церковным пением, – кто же их учит? Ученик исключённый из семинарии. Кто поручится за то, что он сам знает настолько пение, чтоб приучить других, да ещё таких, которые сами впоследствии будут в качестве учителей? На этот раз, долг церковного приходского причта следить за тем, как идёт дело обучения крестьянских мальчиков церковному пению, и, в случае недостаточности уменья самого учителя, предложить свои услуги. Ясно, что исполнение этого священного долга возможно при одном условии, т. е. когда сам причт настолько знаком с нотным церковным пением, что в состоянии быть руководителем. С другой стороны, в этом деле стоит обратить внимание и на то, что и гражданское правительство в программе школьного обучения не опустило без внимания и обучения крестьянских детей церковному пению. На наш взгляд – это обстоятельство может служить тоже побуждением к тому, чтоб заботиться духовным воспитанникам о лучшей подготовке в церковном пении. Усердие и заботливость об улучшении церковного пения должны быть усиленнее особенно в юго-западном крае, где для народа, если он только не удовлетворятся церковным пением, при его столкновении с соседями и собратами римского вероисповедания, – всегда готова приманка в местных костёлах – приятный звук органов.

Наконец, если хоть коротко узнаем историю нашего нового церковного пения, какое слышится в городских церквах и нередко сельских, откуда оно заимствовано и давно ли, найдём новое побуждение сохранить чистоту древнего пения от чуждых примесей – побуждение учиться петь по своим церковным книгам. Историю этого пения передаёт в немногих словах киевский митрополит Евгений.

«По возвращении же им (государем Феодором Алексеевичем) Малороссии под российскую державу из-под владения польского, с течением времени посредством польских реентов певческих, входили при нём в России пения новейшего итальянского сложения; однако же тогда они отнюдь не принимались для церкви правилом и в церковный порядок не были введены, а только приватно и скрытно было подражаемо оному, так, как и ныне (т. е. 1804 г.)⁷⁸ те пения остаются вещью постороннею и от одного произволения зависящею.

Со времён сей эпохи даже до времён царствования императрицы Елисаветы Петровны только что несколько подражательный… итальянский вкус пения употребляем был по церквам российским. Свидетельством тому оных времён партесные ноты. Но и то ввели сей к нам обычай, как выше же сказано, бывшие дотоле в России по большей части польские реенты. В царствование же достохвальной Елисаветы в российское пение начала вводиться совершеннейшая итальянская музыкальная гармония и показались уже знаменитые в России пения реенты: каковы суть наипаче Рачинский и Березовский, что и составило пятую эпоху российского церковного пения; последняя, ещё новейшая эпоха в употреблении церковного пения, последовала в царствование блаженной памяти императрицы Екатерины II. Сия мудрая государыня, пёкшаяся о распространении искусств в России, посылала несколько своих подданных в Италию для заимствования вкуса итальянской музыки... От сего-то Россия получила себе знаменитых в певчестве учителей и сочинителей, из коих знаменитее всех других есть доныне Димитрий Бортнянский.

Но, отдавая всю должную честь всем знаменитым искусникам, подражателям итальянского пения, наконец надлежит однако же признаться, что христианская церковь не всё то приличным себе почитает, что происходит от вымысла и искусства»⁷⁹.

Так вот откуда настоящее наше пение, – и, как видим, не пользовалось оно во всё время его употребления у нас законным правом, не было введено в церковный порядок. На этом основании и на том, что церковь Христова не всё то приличным себе почитает, что происходит от «вымысла и искусства», следует оставить новые напевы, как плод искусства западного, которое отнюдь не может мириться с нашим простым и строго-художественным древним напевом.

Последнее наше слово, – лучшим средством для возбуждения в народе искреннего усердия к богослужению служит правильное, стройное церковное пение. «Ничто не возбуждает, не окрыляет так духа, – говорит святой Златоуст в беседе на 41 псалом, – ничто так не отрешает его от земли и уз телесных, ничто так не наполняет любови к мудрости и равнодушию к житейским делам, как пение стройное, как песнь священная, сложенная по правилу рифма»⁸⁰. Правильность же, стройность и благозвучие пения в наше время обусловливаются строгим выполнением древних напевов, предложенных в нотных церковных книгах, напевов чисто-русских. Доброе дело сделают приходские пастыри, если обратят внимание на этот предмет и по возможности пробудят в своих причётниках, способных и мало-мальски знакомых с нотным искусством, охоту и любовь петь правильно и точно по книгам, без всяких уклонений и отступлений, – а не так, как заучили по слуху, на память. При этом не забудем того, что в древние времена и довольно близкие к нашим, духовенство очень любило нотное церковное пение, – печатных книг до половины ХVIII века не было, – поэтому оно усердно переписывало нотники и берегло их как дорогое достояние.

Ил. Экземплярский

15 июля, в день памяти просветителя России св. Владимира, в Киеве открыто «киевское свято-владимирское, при киево-софийском соборе, братство»⁸¹. Вскоре после открытия братства издан был им, отдельною брошюрою, «Проект устава» братства. Для интересующихся перепечатываем на страницах нашего журнала этот проект. Из него читатели увидят – побуждения, цель, устройство и предполагаемые средства братства. При этом присовокупим, что учредители братства просят содействия всех православных. Желающие принести какие-либо пожертвования на содействие благим предприятиям братства, могут адресовать оные – в киевское свято-владимирское, при кафедральном соборе, братство.

Проект устава свято-владимирского, при киево-софийском соборе, братства

Положение западного края России обратило на себя, в последнее время, особенное внимание русского общества и самого правительства. Закоренелая ненависть поляков-папистов ко всему православно-русскому, составляющая отличительный характер всей польской истории, душу латинской пропаганды, проявила себя в недавнее время такими дерзкими и ухищрёнными действиями, что и для недальновидных стало ясным, в каких отношениях должно держать себя туземное, древнее, православно-русское население к давним, упорным врагам православной России. Внешняя сила латино-польского элемента, как доказали опыты, не страшна для такой могущественной державы, как Россия. Но сила внутренняя, сила враждебной нам пропаганды всё ещё крепка, всё ещё опасна для развития и преуспеяния наших православных верований. Силе этой нужно противодействовать, тем более, что как римская вера главным образом поддерживает и фанатизирует польскую национальность в её неприязненных к нам отношениях, так православная вера всегда поддерживала русскую народность против насилия и ухищрений политической польской пропаганды. Местному русскому обществу нужно самому воспрянуть духом и, совокупными силами, стать на страже своего древнего достояния, своей православной веры, коею обусловливается состояние и русской народности в здешнем крае. История завещала нам действительный, утверждённый опытами, способ ведения подобной общественной борьбы в так называемых братствах. К восстановлению таких учреждений невольно склонилось, в последнее время, общественное мнение всей России. Восстановить это историческое учреждение и в Киеве, столь славном подвигами своего древнего братства, решились и нижеподписавшиеся на следующих основаниях.

§ 1. Задача братства. Так как местное православное духовенство и простой народ, при данном правительством направлении, с мужеством и самоотвержением, возбуждающим высокое уважение, вынесли, по преимуществу, вековую борьбу за свои православные верования против врага сильного, не стеснявшегося никакими средствами пропаганды, с незапамятных времён даже до последних дней настоящего времени, – то учредители братства поставляют своею главною задачею: содействовать средствами, какие будут в его распоряжении, усилиям сих двух сословий к достижению возможно полного торжества над врагом, хотя и побеждённым со вне, но ещё способным вести упорную борьбу тайными путями.

Местное епархиальное начальство, воспользовавшись предпринятыми правительством важными реформами в отношении к простому народу, ещё с 1850 года озаботилось заведением, на всём пространстве епархии, сельских церковно-приходских школ, и в настоящее время имеет их уже 1371 с 36 420 учащимися обоего пола. Столь неимоверный успех, достигнутый почти исключительно энергическою и мудрою распорядительностью двух архипастырей и бескорыстными, самоотверженными трудами приходского духовенства, сам собою вызывает вновь учреждаемое братство обратить преимущественное, усиленное внимание на поддержание и благо-преуспеяние этих в высшей степени полезных и благовременных, но в то же время скудных материальными средствами, пособников правительства в его стремлениях к противодействию усилиям латино-польской пропаганды, тем более, что и сами враги наши, доколе не разоблачены были их козни современными обстоятельствами открытого восстания, употребляли все усилия парализовать церковно-приходские школы, или посеять в них свои плевелы.

По сим соображениям, вновь учреждённое братство имеет в виду, зависящими от него средствами, заботиться:

1) О снабжении церковно-приходских школ нужными учебниками на славянском и русском языках и другими принадлежностями школы, как то: бумагою, картинами, в пособие к изучению предметов и проч. 2) О заведении при всех означенных школах библиотек, составленных из сочинений наиболее пригодных и полезных народу, как в видах общего просвещения его, так и в видах ограждения его от действий польской пропаганды. 3) О возможном материальном пособии деятелям на сем важном поприще. Примеч. 1. Если позволят материальные способы братства, само собою оно не лишает себя права творить и другие дела христианской любви и благотворительности, как в пределах киевской епархии, так равно и других местах России. Примечание 2. Братство считает своею обязанностью содействовать, по мере своего влияния, поднятию народной нравственности, значению в обществе духовенства и утверждению православия. С этою целью братство может назначать посильные премии за сочинения особенно тому способствующие, за статьи и брошюры, направленные к обличению нареканий, клевет, происков и всевозможных посягательств на чистоту и целость православия.

§ 2. Устройство братства, его права, круг и образ действий. В воспоминание величайшего благодеяния, оказанного св. равноапостольным Владимиром Киеву и всей России, чрез принятие и распространение в ней св. православной веры, – учреждаемое братство будет носить наименование свято-владимирского, и состоять при киево-софийском, древнейшем в России, кафедральном соборе, где, в приделе св. равноапостольного Владимира, будет находиться икона св. Владимира, с лампадой и свечою братства, кружка для сбора денежных приношений в пользу братства и хоругвь его, с изображением св. Владимира на одной и св. Архистратига Михаила на другой стороне, с надписью; Хоругвь киевского свято-владимирского братства. С этою хоругвью братья могут участвовать в более торжественных ходах, при погребениях усопших братий и проч. При софийском же соборе имеются поминальные книги «помянники», в которые будут вписаны имена братьев, оказывавших особые услуги братству, для вечного поминовения в назначенные для того церковью дни и накануне праздника св. Владимира. § 3. В члены братства приглашаются совершеннолетние лица обоего пола из всех сословий и из всех местностей России, под единственным условием давней принадлежности их к членам православной церкви. § 4. Лица, желающие иметь право голоса в братских собраниях, вносят ежегодно в кассу братства не менее пяти рублей, а прочие члены братства жертвуют по мере своих средств и усердия. § 5. Братство имеет право собирать пожертвования, для умножения своих средств в пределах киевской губернии и изыскивать другие постоянные источники доходов. § 6. Оно имеет свою печать, дающую право на бесплатную пересылку её корреспонденции по всей России, – на что, по утверждении сего проекта, и испрашивает, установленным порядком, Высочайшего разрешения. § 7. Братство имеет право избирать почётного председателя и почётных членов.

§ 8. Управление братства. Как вообще направление действия братства, так и все частные распоряжения исходят из его совета, имеющего пребывание в Киеве. § 9. Совет этот, кроме шести учредителей братства, состоит из председателя, членов-братьев, числом до 12, казначея и делопроизводителя. §10. Все эти лица назначаются по выборам братьев, имеющих право голоса, в общем собрании братства, и только на один год, по истечении которого делаются новые выборы. Учредители братства остаются членами совета до тех пор, пока сами не откажутся от этих обязанностей. § 11. Лица, избранные на один год, по окончании его не лишаются права быть избранными и на другой год, третий и т. д. § 12. Каждое из этих выборных лиц может отказаться от своего звания во всякое время, но обязано заявить о своём нежелании запиской в совет. § 13. Председателем совета может быть избран как один из его членов, так и лицо, не принадлежащее к корпорации совета, а только входящее в состав членов братства, живущих в Киеве. Такой председатель будет избран в первом собрании братьев киевских, имеющих право голоса. § 14. Председатель имеет полтора голоса, а члены совета по одному.

§ 15. Обязанности председателя, казначея и делопроизводителя. Председатель созывает обыкновенные и экстренные собрания как членов совета, так и всех братьев, имеющих право голоса, входит, по указанию обстоятельств, в устные и письменные сношения с административными лицами, скрепляет приходо-расходные книги, подписывает почтовые объявления и более важные, исходящие бумаги совета, останавливает шумные совещания и горячие споры членов совета, даёт инициативу и движение делам совета. § 16. Казначей совета ведёт приходно-расходные книги братства, составляет годичные отчёты, получает с почты и отсылает по почте, или чрез благонадёжный случай, денежные пакеты, ведёт мелочные расходы по делам, касающимся нужд братства и его совета, изыскивает способы к умножению материальных способов братства и к устранению бесполезных расходов и неуместных благотворений, вообще заведует финансовою частью братства. § 17. Делопроизводитель совета заправляет канцелярскими делами братства, как то: получает с почты адресованные на имя совета братства простые пакеты, ведёт журналы бумаг входящих и исходящих, докладывает собранию совета содержание первых, и составляет, согласно решению совета, ответные бумаги, ведёт краткие протоколы заседаний членов совета и состоявшихся по ним решений бумаг входящих, скрепляет все документы братства и бумаги исходящие из совета и проч. Примеч. 1. Казначей и делопроизводитель могут быть выбраны из членов совета и пользуются правом голоса наравне с другими членами. Примеч. 2. В казначеи избирается лицо вполне благонадёжное в нравственном и материальном отношении. Если не найдётся личности, которая вела бы безмездно делопроизводство совета братства, оно должно назначить ему небольшое жалованье. Председатель и казначей совета несут свои обязанности безмездно. § 18. Совет имеет постоянные заседания однажды в месяц и экстренные, по случаю какой-нибудь особенной надобности. В экстренные заседания приглашаются члены совета повесткой за подписью председателя, или исправляющего его должность члена братства. § 19. Дела в совете решаются, после словесного обсуждения и уяснения, большинством голосов. § 20. Все обращения к братству, все заявления лиц, имеющих в нём нужду, должны поступать в совет братства, а сей последний, смотря по свойству полученной бумаги, может дать ей такое или другое движение, или оставить без внимания.

§ 21. Хозяйственная часть братства. Братские суммы составляются из добровольных пожертвований как братьев, составляющих его корпорацию, так и других лиц православного исповедания, приглашаемых к тому братством. § 22. В совете братства будут ведены книги прихода-расхода, прошнурованные и скреплённые по листам и в конце книги председателем совета, делопроизводителем и печатью братства. § 23. Кроме этих книг, братство имеет право снабдить такими же прошнурованными и скреплёнными книгами иногородних своих поверенных, которые будут приглашать разных лиц к пожертвованию в пользу братства, и препровождать эти пожертвования в совет братства. § 24. Получать из почтовой конторы денежные пакеты будет (как сказано выше) избранный советом казначей братства, по объявлениям, подписанным председателем совета и скреплённым делопроизводителем, и печатью братства. § 25. Статьи прихода и расхода вносятся в приходо-расходные книги и скрепляются подписью двух членов (в том числе и казначея) совета и делопроизводителя. § 26. При значительном накоплении капиталов братства, они будут вносимы в кредитные учреждения для приращения процентами, и билеты будут храниться, вместе с прочими капиталами, в казнохранилище киево-софийского собора, в запечатанном печатью братства и делопроизводителя сундуке, ключи от которого будут находиться один у казначея, а другой у одного из членов совета. В этом же сундуке будет храниться тетрадь, в которой записываются внос и выемка братских денег. § 27. Размен билетов и получение из казначейства денег производится по решению совета в сообществе казначея и одного члена братства. § 28. В совете братства будет также сундук для хранения денег, необходимых на текущие расходы, в количестве не свыше 500 р. с. В этом же сундуке будут храниться приходно-расходные книги, акт учреждения и важнейшие документы братства. Сундук братства будет опечатан, сверх печати братства, частною печатью председателя братства, а ключи от сундука (как сказано выше) сохраняются у одного из членов совета и казначея. На непредвиденные мелочные расходы у казначея может быть на руках братских денег до 50 рублей серебром.

Братья-учредители: кафедральный киево-софийского собора протоиерей Григорий Крамарев; Григорий Бредихин, Андрей Муравьёв, Ксенофонт Говорский, Владимир Бутович, Иван Эремич.

С 11 мая 1862 г. по 11 мая 1864 г., по особенной просьбе священника, поступило на содержание церковно-приходской школы: от А. С. Г. 3 р., от Д. Н. М. 5 р., от А. П. Г. 5 р., от А. М. Д. 6 р., от П. В. К. 3 р., – всего 22 р. Если школа вмещает, средним числом, 20 человек учащихся и не имеет каникул в течение всего года, исключая праздников: то читатели могут судить о неизбежности затруднений при содержании школы на столь ничтожные средства, с порядочной классной меблировкой, с не дешёвыми книгами для классного чтения и с библиотекою для детей, покупающих отсюда учебники. Истинное благодеяние для школы – библиотека, с продажею детских книг. Безвозмездная раздача учащимся книг и письменных принадлежностей, исключая разве чернил, стоявшая на первом плане при открытии школы, оказалась на практике мечтою, неосуществимою по недостатку средств для школы и вредною для детей, не умеющих, по известной русской пословице, оценивать дарового учебника, тем более, что родители об этом подарке могут и не знать, как, напротив того, они знают и наблюдают за книгами, купленными для детей. Одно верование в пользу школы даёт нам энергию к поддержанию и улучшению школы, – энергию, к сожалению, ослабляемую своею же братией, подозревающей, что денежные пожертвования для школы огромны, на том наприм. курьёзном основании, что прошлого 1863 года прибито было нами объявление, – о приёме священником пожертвований в пользу школы, – в здании здешних минеральных вод, откуда мы получили тогда ровно 0, за которым ныне уже и не погнались. А приходская-то школа одна-одинёшенька в городе, имеющем до 9000 жителей.

Представленный нами образчик, определяя степень народного внимания к приходским школам, не приобретшим в городах полного доверия при соперничестве других училищ, отвечает на один важный вопрос светской литературы, именно на вопрос о прочности существования приходских школ. Прочность существования этих школ заключается в энергии духовенства к поддержанию и улучшению приходских школ, как вернейшего средства к ознакомлению и сближению священника с приходом и к распространению просвещения первым в последнем.

Священник В. Сахаров

С. Р.

Намереваясь посетить град ваш, возлюбленные братья, я надеялся иметь только радость и утешение, увидев вас целыми и здравыми о Господе, благополучно пребывающими в вере святой и преуспевающими в благочестии христианском. Но вот, привелось мне быть свидетелем бедствия, только что постигшего град сей, и видеть ещё дымящиеся развалины столь многих домов, после троекратно повторявшегося пожара...

От всей души сочувствуя вам, братья, и разделяя с вами скорбь вашу, что скажу в утешение и назидание ваше? Смиритеся под крепкую руку Божию, скажу с апостолом (1Пет.5:6). Покажите все среди этого, постигшего вас, искушения, а особенно пусть покажут те, которых ближе оно коснулось, что вы истинные христиане, крепко верующие и любящие Господа своего и лобызающие десницу Его не только тогда, когда она милует, но и когда наказует, не только когда даёт, но и когда отъемлет. Явите в себе всю силу терпения христианского и благодушия, чтобы перенесть сие посещение Божие с покорностью, безропотно, как перенёс свои тяжкие лишения оный ветхозаветный праведник, который, лишившись вдруг и имения и детей и здоровья, при всём этом ничто же согреши пред Господом ниже устнами своими, и не даде безумия Богу, как сказано о нём, но, благословляя Его, говорил: якоже Господеви изволися, тако и бысть... Господь даде, Господь отъять: буди имя Господне благословенно во веки (Иов.1:21–22). Явитесь подражателями, по силам вашим, и целого сонма святых Божиих, первородных чад царствия небесного, уже унаследованного ими, коих всех воспоминает ныне св. церковь, и кои все достигли блаженного сего царствия не иначе, как путём крестным – тесным и прискорбным, единственным, пройдённым и указанным нам Подвигоположником нашим, Начальником и Совершителем веры Господом Иисусом. Все они перешли в царствие небесное, как сказано о них, от скорби великия (Откр.7:14), – и инии же избиени быша, друзии же руганием и ранами искушение прияша, еще же и уз, и темниц. Камением побиени быша, претрени быша, убийством меча умроша, проидоша в милотех и в козиях кожах, лишени, скорбяще, озлоблени. ихже не бе достоин весь мир, в пустынях скитающеся, и в горах, и в вертепах, и в пропастех земных (Евр.11:35–38). И как всё это переносила они? – Яко скорбяще, присно же радующеся, говорит апостол. Радуюся в страданиих моих, благоволю в немощех, в досаждениих, в бедах, во изгнаниих, в теснотах по Христе.... Сладце похвалюся в немощех моих... Еже бо ныне легкое печали нашея, по преумножению в преспеяние, тяготу вечныя славы соделовает нам (2Кор.6:10, 12:9–10, 4:17).

Да послужит вам, братья, и вразумлением постигшее град ваш посещение Божие. Как часто люди в благоденствии, в покое и довольстве забываются, обеспечиваются, пристращаются всею душою к земному и временному, забывая о небесном и вечном, не брегут о душе и вечном своём спасении! Как со многими бывает то же, в чём упрекал Господь сынов Израилевых: яде Иаков, и насытися, и отвержеся возлюбленный. Уты, утолсте, разшире и остави Бога сотворшаго его, и отступи от Бога Спаса своего (Втор.32:15). Осмотритесь и вы, возлюбленные. С умножением у вас довольства, не умножились ли вместе роскошь, суетность, жажда корысти и удовольствий, не увеличились ли неумеренность и невоздержание? С облегчением у вас путей сообщения к выгодной купле и продаже, не затруднились ли в душе вашей искание царствия Божия и стремление к единому на потребу? С развитием внешнего благосостояния града вашего, не оскудели ли в нём стихии внутреннего и духовного благостроения и градов и домов, и душ христианских – вера и благочестие, простота и чистота нравов, не иссякла ли любовь взаимная, братская, не только разделяющая избыток свой с ближними, но и душу готовая положить за други своя, по примеру и учению Господа? А по той мере не умножились ли беззаконие и неправда во граде сем, лихва и лесть на стогнах его? Оный храм, повреждённый огнём и едва спасшийся от него, равно и другие, коим угрожал огонь, – не были ли свидетелями пренебрежения к дням Господним, еже святити их упразднением от суетных дел житейских, не леностным посещением службы Божией и добрыми делами? Не были ль оскорбляемы они холодностью, не благоговением, невниманием ходящих и молящихся в них, за что Господь угрожал некогда предать огню и ветхозаветный храм, коим обладали и хвалились иудеи, говоря: храм Господень, храм Господень, и в то же время оскорбляли святыню его нарушением заповедей Господних? Осмотритесь, говорю, возлюбленные, и слезы скорби и болезни о понесённых вами потерях и лишениях пусть растворятся слезами сокрушения и покаянной печали по Бозе, и сердца ваши пусть всецело обратятся к Господу и взыщут Его, взыщут лица Его выну. Бедствие, постигшее град, есть общее всем, хотя и не всех оно коснулось ближайшим образом. Да соединит же оно всех вас как можно теснее друг с другом. Да погасит между вами всякую взаимную вражду и несогласие, да внушит вам крепкую друг к другу любовь, общительность и готовность помочь друг другу во всём, и понести тяготу друг друга, да тако исполните закон Христов, как говорит апостол (Гал.6:2). Помощь на удовлетворение насущных нужд наиболее пострадавших уже сделана: да не оскудеет и ещё имеющая и дающая рука! Да принесёт всякий посильную свою лепту и на возобновление храма Божия, пострадавшего от огня вместе с лицами окружавших его прихожан, да будет таким образом он всегдашним свидетелем и памятником не только бедствия, постигшего город, но и явленных по сему случаю братской любви и благочестия христианского живущих в нём.

Щедр и милостив Господь, долготерпелив и многомилостив. Не до конца прогневается, ниже в век враждует. Не по беззакониям нашим творит Он нам, ниже по грехам нашим воздает нам (Пс.102:8–10). В живом уповании на сию благость и неизреченное милосердие Господа вознесём к Нему усердные молитвы наши, призвав в помощь им ходатайство и заступление пресвятой Матери Божией, Заступницы усердной рода христианского и страны нашей, да престанет отселе гнев Божий, воздвигнутый на град сей, да отнимется всякий страх и смущение от опасения нового бедствия, да водворится спокойствие и мир и на стогнах, и в домах, и в душах ваших. Аминь.

1. Ещё недоумения о погребении и поминовении умерших.

Известно, что христиане от времён апостольских, в продолжении всех веков, принимали самое живое участие в погребении умерших собратий своих о Христе. «При погребении мёртвых, – говорится в апостольских постановлениях, – провожайте их, если они были верные о Господе, с песнопениями»⁸². Святой Дионисий Ареопагит свидетельствует, что верные исполняли это апостольское постановление с великим усердием. В седьмой главе «церковной иерархии» он описывает самый образ христианского погребения в его время. В этом описании говорится, между прочим, что «божественный священноначальник, собрав священный лик (при погребении умершего) совершает благодарственную молитву к Богу. Вслед за тем священнослужители, прочитав возвещаемые в святом слове Божием не ложные обетования о нашем священном воскресении, благоговейно поют приличные песнопения. Далее, первый из священнослужителей... по окончании молитвы, полагает тело в честном месте (οἴκῳ) в ряду других священных тел (людей) одного с почившим чина»⁸³. Из этого описания выводим очевидное следствие, что священнослужители ещё в первом веке христианства участвовали в погребении и провожании умерших христиан. Не уклонялась они от этого и во все последующие времена. Доказательством этого могут служить многочисленные свидетельства исторические. Дионисий Александрийский повествует, что во время губительной язвы в Египте, при заботах о больных и погребении умерших, «многие из братий, из коих некоторые были пресвитеры и диаконы, вкусили смерть»⁸⁴. Святой Златоуст, говоря, что при погребении умерших бывает «пение псалмов собор отцев и множество братьев»⁸⁵, намекает, конечно, на то, что при погребении умерших бывал иногда целый собор священнослужителей. Если взять к этому во внимание многие надгробные слова и речи отцов первых веков христианства⁸⁶, сказанные ими при погребении христиан, то не остаётся никакого сомнения, что в древней христианской церкви священнослужители всегда принимали участие в погребении христиан. Они не только отпевали усопших, но и провожали их к могиле, иногда неся даже гроб умершего. Так, гроб святого Василия Великого, по свидетельству св. Григория Назианзина, несён был руками святых священнослужителей⁸⁷. Св. Григорий Нисский с несколькими знатнейшими священнослужителями нёс гроб сестры своей Макрины⁸⁸²), и блаженный Иероним рассказывает, что благородная римлянка Павла несена была к могиле палестинскими епископами⁸⁹. Со временем, когда последование погребения умерших вошло в состав церковных евхологиев, священный и древний обычай, чтобы священнослужители совершали погребение умерших и провожали их к могиле, обозначился ясно в последовании погребения. Состав его показывает, что никто другой, кроме священнослужителей, не может совершать погребения христиан, а замечание, в конце последования о погребении, изображает священника участвующим и в проводе мертвеца на кладбище. «Вземше мощи, – говорится в этом замечании, – отходим ко гробу, последующим всем людям, предидущим же священником, поюще: святый Боже» и проч. Что этот древний обычай перешёл к нам от восточной церкви и хранился у нас всегда, о том свидетельствуют не только многие, дошедшие до нас, записи о погребении умерших⁹⁰, но и 26-е правило киевского собора, бывшего в 1640 году. Оно читается так: «иже церковь наша российская веру святую православную и крещение от церкве св. константинопольской, а ораз и вси звычаи и обряды церковныя приняла: зачим, яко в инших обрядах з оною згожатися хочем, так и в церемонии провожения умерлых: повагою теды теперишняго нашего св. собору установляем, абы священницы умерлого проводячи, не за телом, где покревным и иным светским христианом ити належит, але пред телом, абы от того часу ходили ведлуг звычаю св. великое церкве константинопольской»⁹¹. Из этого правила видно, что вопрос о том, должен ли священник совершать погребение умерших и провожать их к могиле, – не подлежал даже никакому недоумению и сомнению и что нужно было только определить место священника в погребальной процессии. Наконец, если возьмём во внимание догматическо-нравственную сторону погребения умерших, то и здесь найдём, что оно не без причины должно быть совершаемо священнослужителем, с проводом тела усопшего к могиле. «Это потому, – скажем словами св. Дионисия Ареопагита, – что если усопший проводил боголюбивую жизнь по душе и по телу, то вместе с праведною душою должно быть почтено и тело, сподвизавшееся ей в священных трудах. Божественное правосудие дарует душе заслуженные воздаяния вместе с её собственным телом, как сподвижником и соучастником в жизни праведной или не праведной, посему и божественный устав священнодействий дарует богоначальное общение обоим им вместе. Пение и чтение богоначальных обетований изображают блаженнейшие жребии, в которые навеки возведены будут достигшие праведной кончины. В отношении к усопшему они как бы свидетельствуют о восприятии его в вечные кровы, а в живущих ещё возбуждают желание такой же кончины»⁹². Таким образом с церковной и богословской точки зрения священник непременно должен совершать погребение умершего и проводить по усердию его к могиле. Соответственно этому и гражданские законы вменяют священнику в обязанность погребать всякого умершего православного христианина, кроме тех, которые по особенным причинам не удостаиваются христианского погребения. «Священник, – говорится в своде законов, не может уклоняться от погребения умершего, если не имеет к сему законных причин⁹³ и тот, который будет уклоняться от погребения умершего, не имея к тому причин законных, подвергается за сие исправительному наказанию, по распоряжению своего духовного начальства»⁹⁴.

Ввиду этих положительных и определённых требований не было бы, кажется, и места недоумения по вопросу о погребении и провожании умерших священником. Но в том-то и дело, что в разных местностях нашей обширной империи погребение умерших совершается не одинаково, по крайней мере не везде и не всегда по прямому указанию закона. Так, в иных местах и случаях священник только отпевает умершего в церкви или в доме, и не провожает его к могиле; в других – священник, тоже не провожая умершего, отпевает его уже на кладбище, куда приносят мертвеца одни миряне; наконец бывают и такие случаи, когда мертвецов погребают без священника, и священник, спустя иногда не малое время по смерти покойника, приезжает на кладбище и над погребённым совершает или полное последование погребения, или же только панихиду и даже литию⁹⁵. Оканчивается священнодействие во всех указанных случаях тем, что священник берёт персть лопатою, крестовидно мещет её вверху могилы и произносит: Господня земля и исполнения ея и проч. От этого последнего действия и отпевание погребённых уже называется в просторечии «печатанием», и это печатание простолюдины считают самою сущностью погребения. Очевидно, что самый правильный образ погребения есть тот, когда священник, отслужив последование погребения над умершим в доме или в церкви, провожает его к могиле и там уже «печатает», – а самый неправильный – тот, когда священник совершает только литию над давно умершим и погребённым без отпевания. Нужно желать, чтобы священники везде погребали умерших по чину и требованию церкви, отпевая их и провожая к могиле.

Но «бывают случаи, пишет в редакцию «Руководства для сельских пастырей» О. Н. Мураховский⁹⁶, что, за отсутствием или за болезнью священника, прихожане погребают тела умерших сами, и потом уже чрез несколько времени священник отправляет погребение в иных местах на кладбище при могиле усопшего, а в других – только в доме или в церкви. Последние случаи бывают тогда, когда нет возможности найти могилу покойника, например, в зимнее время. Нет ли чего предосудительного в этом»? Конечно, в таких случаях нет возможности отпеть последование погребения над телом умершего. Но если священник уклоняется от погребения умершего, (как это, к сожалению, бывает в иных местах), или потому что не надеется получить за то достаточного вознаграждения, или по отдалённости от кладбища, или по причине ненастной погоды, то мы не находим ему оправдания ни в церковных правилах, ни в гражданских постановлениях. Признаём, что провод умершего не всегда есть дело нетрудное: часто кладбище бывает от села в дальнем расстоянии и, провожая на него мертвеца, в суровые времена года, священник рискует собственным здоровьем. Особенно жаль нам тех священников, иногда престарелых, которые не пользуются даже правом употреблять при этом случае чёрную скуфью⁹⁷, и за провод умершего не имеют надежды получить хоть сколько-нибудь удовлетворительное вознаграждение. Поэтому, полагая, что священники вправе желать, чтобы им всем дано было право употребления скуфьи при погребении умерших и чтобы за труд провожания мертвецов на кладбище они не были лишаемы вознаграждения⁹⁸, мы в тоже время не можем не заявить желания, чтобы и с своей стороны священники не уклонялись от провожания умерших, особенно же от своевременного их погребения, и допускали отпевание усопших, после погребения их мирянами, только в самых крайних случаях, каковы указанные выше.

К суждению о погребении мёртвых кстати присоединить и ответ на вопрос о поминовении младенцев. О. Иоанн Воскресенский⁹⁹, в письме своём в редакцию «Руководства для сельских пастырей», ставит этот вопрос так: «на то, что об умерших младенцах должно молиться, указывает самый чин погребения младенческого, но по какому чинопоследованию совершать о них моления, – об этом я не находил никакого указания ни в требнике, обыкновенно употребляемом в церкви, ни в октоихе, ни в других богослужебных книгах. Некоторые из знакомых мне священников при подаче записок, в которых между именами возрастных включены и имена младенцев, молятся на одной и той же панихиде об оставлении грехов младенцев. Чин погребения младенческого ясно отличается от последования погребения мирских человек т. е. возрастных. В погребении младенцев святая церковь молит только о причтении их к царству небесному и успокоении со святыми, а в погребении возрастных – и об оставлении грехов; так – совершать поминовение младенцев с возрастными по одному и тому же чинопоследованию, кажется, не следует. По какому же чинопоследованию должно молиться об умерших младенцах»?

Молитва за умерших на литургии, панихидах и других случаях совершается святой церковью с одной стороны для того, чтобы испросить у Бога умершим отпущение грехов, с другой стороны – и для того, чтобы доставить утешение скорбящим об умерших живым христианам, чтобы утвердить в них надежду на блаженное бессмертие умерших. В первом отношении усопшие христианские младенцы, пожалуй, и не требуют церковных молитв, потому что они не успели ещё сделать сознательно прегрешений. Некоторые, поэтому, и не считают нужным совершать панихиды по младенцам. Так в записке о погребении царевича Илии Феодоровича (младенца), скончавшегося 20 июля 1681 года, замечено, что «власти по нем четыредесятницы (сорокоуста) не служили, ни на третины, ни на девятины, ни на четыредесятины, и псалтыри не говорили, и при гробе в четыредесятницу никого от церковного чина не было»¹⁰⁰. Значит, и панихид, ни даже заупокойных литий о младенце не было. Если припомним, что это было в то время, когда у нас церковный устав, особенно при царском дворе, соблюдался со всею буквальною точностью, то можем принять это указание, если не за правило, – по крайней мере за сведение, что, оставление особого поминовения усопших младенцев не противно церковным правилам. Возьмём теперь во внимание другую сторону вопроса: родственники умершего младенца ищут в церковных молитвах об нём утешения своему сердцу и укрепления своей веры. Неужели оставить без удовлетворения их благочестивое желание? В чём же после этого затруднение? – В том, что нет особенной панихиды по младенцах? Да ведь нет также особенных панихид по священниках и по монахах, хоть и есть особенные последования погребение каждого из них. Не будет греха, если совершена будет за младенца и общая панихида, тем более, что редко приходится отправлять её об одних только младенцах. Основываясь на словах Св. Писания: никто же чист от скверны, аще и един день жития его на земли (Иов.14:4–5), можно полагать, что даже моление об оставлении грехов младенца не будет лишним. «Лучше, – по выражение блаженного Августина, – преподать это благодеяние и тем, которым оно ни пользует, ни вредит, нежели отнять у тех, коим оно полезно»¹⁰¹.

2. Недоумения при крещении младенцев. «Несколько раз мне приходилось стыдиться самого себя, – пишет к нам Ф. П. Максимов¹⁰², – и краснеть при неосновательности своего ответа на вопрос: отчего нельзя родному отцу присутствовать при крещение своего дитяти? От того, сквозь зубы скажешь, что так положено правилами, – а какими правилами – не знаешь. Недавно у нас между несколькими священниками произошло по этому поводу вот какое недоумение: у соседа моего священника о. В-на, который находится один в приходе, родилось дитя. Он пригласил меня крестить младенца и быть ему восприемником; – но обстоятельства не позволили мне исполнить его приглашение, поэтому он обратился с такою же просьбою к родному своему отцу, почтенному старику, священнику другой не дальней станицы отцу Р. Несмотря на большую распутицу весеннего времени, отец Р. приехал к своему сыну и совершил над младенцем таинство св. Крещения. Скоро после того собралось на крестины к другому священнику несколько нас священников и диаконов; приехал туда и старичок о. Р. При этом случае он высказал своё неудовольствие на сына за то, что он его без нужды звал крестить дитя. Защищая отца В-на, мы говорили: нельзя же было ему не беспокоить вас, или кого-либо из товарищей, потому что родному отцу нельзя быть при крещении своего дитяти и некому было окрестить новорождённого. Отец Р., напротив, утверждал с убеждением, что сам отец новорождённого может совершить таинство св. Крещения над своим дитятей, – и мы, не имея положительных правил (?) на этот случай, не могли убедить почтенного старика в том, что при таинстве святого Крещения плотскому родителю присутствовать не следует».

Здесь представляются решению два вопроса: первый – быть или не быть родному отцу при крещении своего дитяти? и второй – можно ли священнику крестить собственное дитя?

На первый вопрос, так как он касается случая, не определённого церковной практикой, нельзя искать ответа в прямых на этот предмет церковных правилах и постановлениях. Но, чтобы устранить предложенное о. П. Максимовым недоумение священников нижне-кундрюческой станицы, считаем нужным сделать следующие замечания:

Имеем историческое основание думать, что обычай не присутствовать родным отцам при крещении своих детей – не древний. Из «Деяний Апостольских» знаем, что после первой и второй проповеди св. апостола Петра крестилось разом несколько тысяч душ. Можно с достоверностью полагать, что между крещаемыми были целые семейства и что, поэтому, и отцы не только присутствовали при крещении своих детей, но и сами крещены были вместе с ними. Ещё яснее это видно из повествования о крещении тем же апостолом Петром целого семейства Корнилия сотника.

Не останавливаясь на других фактах христианской древности, когда целые области и города, а ещё чаще целые семейства разом принимали святое крещение, припомним из своей отечественной истории тот великий день, в котором просвещена святым крещением русская земля. «Изыде Володимер, – пишется у Нестора, – с попы царицины и с корсуньскими на Днепр и снидеся без числа людий: влезоша в воду и стояху овы до шие, а другии до персий, младна же от берега, другии же млади держаще, свершени же бродяху, попове же стояще молитвы творяху и бяше с видети радость на небеси и на земли толико душ спасаемых. Се же, замечает далее летописец, не един, ни два, но безчисленное множество к Богу приступиша, святым крещением просвещени¹⁰³». Очевидно, что тут речь идёт о крещении в одном и том же месте и в один раз всех киевлян – отцов и матерей с детьми их. Таким образом нет никакого сомнения, что обычай, по которому отцы не присутствуют при крещении своих детей, не принесён к нам из Греции, как неизвестный и неупотребительный во вселенской церкви. Не имеем ни возможности, ни надобности исследовать, как давно у нас вошёл в употребление этот обычай, но в конце 17 столетия следы его находим даже при царском дворе. Так, в заметке о рождении царевича Алексия Петровича читаем, что при крещении его «царица Наталия была в предстоянии, а царь Пётр пришёл, как постригали власы»¹⁰⁴. Известно же, что пострижение власов бывает уже после крещения и миропомазания младенца. Можно думать, что этот обычай образовался у благочестивых наших предков по таким соображениям: крещение есть духовное рождение, и так как при этом духовном рождении поставляется восприемник, который, по церковному выражению, «в восприятии отрочате от божественной купели творится тому отцем духовным»¹⁰⁵; то и нет надобности и даже неприлично быть тут другому отцу – плотскому, потому что на этот раз он уступает свои права отцу восприемному. Как бы то ни было, только в настоящее время обычай, по которому отец не присутствует при крещении своего дитяти, у нас почти повсеместный и всеобщий. Но не надобно забывать, что это, хотя и не предосудительный, а всё-таки – обычай, а не закон и не правило. Следовательно, как обычай, не имеющий притом достаточного основания к обязательному исполнению его, он может быть соблюдаем и оставляем даже и по произволу, тем более по необходимости.

Случай, рассказанный отцом П. Максимовым, принадлежит к числу таких, когда обычай этот должно было оставить по необходимости и, как укажем после, по прямому церковному правилу. Именно: кроме отца дитяти не было священника, чтобы совершить над новорождённым таинство святого крещения; но крестить мирянам дозволяется только тогда, когда дитяти угрожает смерть, а нет священника. Здесь же священник был на лицо. Пусть не вводит никого в сомнение то, что этот священник был отец дитяти. Может, например, случиться, что в каком-нибудь семействе, в дороге, или на поле, во время работ, или при одиноком житье, вдалеке от села, родится дитя и при этом не случится никого, кроме мужа – отца и больной жены – родильницы, а родившееся дитя слабо и требует немедленно крещения. Неужели и таком или подобном этому случае отец не должен крестить дитя потому только, что не в обычае присутствовать отцу при крещении своего дитяти? Если же и мирянин – отец может присутствовать при крещении своего дитяти, и – в известном случае – должен даже сам крестить его, то тем более священнику нет причины уклоняться от крещения собственных детей, особенно в таком случае, когда трудно найти другого священника. На этот случай всякое сомнение устраняется прямым церковным правилом, которое и выписываем из Номоканона для тех, у кого нет великого требника: «аще несть ин поп, – священник сам да крещает свое отроча»¹⁰⁶.

3. Недоумения по поводу принятия священником даяния от прихожан за поминовение их во время проскомидии.

Это недоумение священник Н. М-ский¹⁰⁷ предлагает в таком виде: «известно, что священнослужителям не возбраняется во время совершения проскомидии принимать от прихожан даяния за поминовение живых и умерших, по особенной просьбе прихожан. Но даяния эти в разных приходах производятся не одинаково. Есть приходы, где прихожанин подаёт в алтарь или сам лично, или чрез причётника записку, в которой значатся его живые и умершие сродники. Обычай приносить подаяние в такой форме существует преимущественно в приходах, где грамотность более развита, и потому прихожане более имеют возможность писать записки. Есть приходы, где священник, совершая проскомидию, несколько раз выходит на северные двери алтаря и сам лично принимает даяния, при чём нередко бывает теснота и давка между подающими. Наконец, в иных приходах священник, при совершении проскомидии, не выходит сам, а высылает из алтаря чрез причётника просфору на блюде, на которое и полагается жертва от прихожан. Последние два обычая распространены более в таких приходах, где в массу народа не проникла ещё грамотность. – Один из благочинных нашёл существующий в некоторых приходах обычай, например, выносить на блюде просфору, при совершении проскомидии, неблаговидным и клонящимся к ущербу тем жертвам, какие обыкновенно подаются при богослужениях в кошелёк и кружки, и приказал уничтожить его. Есть ли что-нибудь неблаговидного в этих обычаях»?

О. Н. М-ский не довольно ясно выразил требование благочинного. Не думаем, чтобы он требовал совершенного уничтожения обычая подавать на частицы. Ему, конечно, известно происхождение, значение и важность частиц, вынимаемых на проскомидии из просфоры за живых и умерших¹⁰⁸. Зная всё это, он должен бы желать, чтобы священники, в видах душевной пользы своих прихожан от частиц, вынимаемых за них на проскомидии, заботились о распространении и утверждении этого обычая. Кажется, благочинный воспрещает только выносить просфору на блюде, на которое прихожане таким образом приглашаются положить даяние. Если так, то требование его благонамеренно, потому что, во-первых, неприлично понуждать прихожан к приношениям, хотя бы то и выносом только просфоры, во-вторых, – подобного рода приношения не достигают цели. Как может священник знать имена жертвователей, когда он не видит сам, кто подаёт на частицу? Но если благочинный воспрещает приём подачи на частицы и во всех других видах, (что, впрочем, сомнительно), то воспрещение его не может быть признано основательным. По нашему мнению, не следует отменять древний христианский обычай, в видах якобы церковной пользы. Кто хочет подать на церковь в кошелёк, или на какое-либо другое доброе учреждение в кружку, тот найдёт лепту и для этого также, как и для благодарности священнику за труд, – и полагать правилом, чтобы священник не смел получать этой благодарности, пока не кончится обедня, – не резонно. После обедни подать на частицу не приходится, – зачем же разом лишать и прихожан утешения быть помянутыми на проскомидии и священника законных его доходов? Можно желать только, чтобы подача на частицы получила более правильный вид. Приход в алтарь прихожан с записками, а ещё более частые выходы священника к северным дверям, за получением приношений, отвлекают его от совершения священнодействия и производят в церкви беспорядок, а вынос просфоры для побуждения к подаче на частицы несколько неблаговиден и неудобен. Как же быть? В Киеве приходящие подают большею частью свои просфоры, надписывая на нижней их части имена тех, кого желают помянуть, – и эти просфоры получают обратно после того, как священник вынет из них частицы. Этот способ хорош в том отношении, что напоминает приношения в древней церкви, но он не исключает смятения и тесноты у алтаря и неудобен на сёлах. Там некому для этого приготовлять просфоры, а если бы и было кому, то селянин, подающий на частицу грош, много два, едва ли охотно заплатит несколько копеек за просфору. Нельзя ли сбор приношений на проскомидию и запись имён, подающих на частицы поручить какому-либо причётнику, или грамотному прихожанину? Ведь здесь сбор копеечный, и доверить его можно, кажется, без опасения честному человеку; в сёлах же очень много честных и усердных к священнику людей. Впрочем, предоставляем самим сельским пастырям подумать о лучшем устройстве этого дела, применительно к местным обстоятельствам.

Д.

Церковное проповедничество – важнейший предмет церковной и общественной жизни – возбуждает к себе серьёзное внимание людей, не равнодушных к вере и жизни, присматривающихся к их нуждам и потребностям и изыскивающих лучшие пути и средства для достижения временного и вечного благосостояния человечества.

Несмотря, однако на важное значение проповедничества, несмотря на нередкие, даже печатно заявляемые, требования улучшений в нашем проповедничестве, – нельзя не сознаться, что доселе мало сделано для этого дела. Кроме слов, бесед и поучений разного рода, печатаемых в каждом духовном издании и выдаваемых за образцы или опыты проповеднического искусства, духовная литература и журналистика как-то мало представляют материалов указаний, советов и средств к усовершенствованию церковного проповедничества. Мало того: даже не решены ими, как следует, и такие общие вопросы, как например: от чего в первые века христианства зависела такая благоплодность и действенность проповеди, и от чего в наше время такая видимая бесплодность её? Отчего современники наши вообще не любят слушать проповедей? Кто этому виною – проповедники или слушатели? Как пособить этому горю? и пр. и пр. Разрешить предварительно эти и подобные им вопросы есть прямая обязанность духовной литературы и журналистики.

Останавливая внимание читателей на священной проповеди, мы низойдём с ними на минуту к её священному источнику, началу и колыбели, представим потом коротенький очерк истории её основания и развития, и, сравнив времена, проповедников и слушателей прежнего времени с проповедниками и слушателями нашей эпохи, указав благоплодность слова проповеднического с одной стороны и печальную её бесплодность с другой, постараемся вывести для себя некоторые наставления.

Известно, в какие тяжёлые условия была поставлена священная проповедь во время основания церкви Христовой и в первые века после апостольской проповеди. Запрещённая и преследуемая с неслыханным ожесточением и яростью, признанная враждебною общественному спокойствию и благосостоянию, она должна была бороться с такими препятствиями, которые казались непреодолимыми, так что, если бы не божественная сила подкрепляла её, она, при самом рождении своём, была бы подавлена усилиями своих врагов. Она не имела права ни являться открыто, ни располагать общественными средствами для своего распространения. Тогда не было никакого знака для созывания верующих слушать пастырские поучения и наставления, лишённые всякой свободы и подверженные страшному преследованию. Диаконы и преданные клирики, с списком христиан в сердце, обходили по городам и сёлам жилища верующих братий, уведомляя каждого члена малого стада о месте, дне и часе, назначенном для собрания. Сколько нужно было предосторожности, чтоб совершить это трудное поручение, чтобы не возбудить подозрения язычников, чтоб не ввести кого-нибудь в опасность, чтоб не подвергнуться измене и доносу какого-нибудь лжебрата! Следствия же измены и доноса была ужасные: смертная казнь грозила и проповедникам Евангелия, и тому, кто приходил слушать их. Церковная история представляет нам тысячи примеров благочестивых старцев и стариц, мужей и жён, юношей и дев, которые, при помощи благодати, пренебрегая ужасными мучениями и страшною смертью, приходили для присутствования при совершении Св. Евхаристии и слушания проповеди. Во время преследований, верующие собирались в сокровенных, условных местах, в каком-нибудь тёмном лабиринте, построенном за городом, или в катакомбах, принадлежавших большею частью какому-нибудь богатому, обращённому из язычников христианину, как например, подземные капеллы и гробницы под Римом, в которые вход был из дома Люцины. Если же собрание происходило в деревне или в городе, то верующие собирались на самых верхних этажах. Само собою разумеется, что при этом брались все предосторожности, чтоб не быть открытыми.

К концу десятого гонения настают для церкви лучшие времена; христиане начинают приветствовать зарю той свободы и того благословенного мира, какой дарован им св. равноапостольным Константином. Великолепные храмы и базилики возвышаются во всех городах, христианское богослужение облекается тем великолепием, которое мы видим и теперь, а вместе с тем и проповедь слова Божия делается наконец свободною и публичною.

Вот первые элементы основания священной проповеди и короткий перечень препятствий и усилий, с которыми она должна была бороться в своём начале, и под тяжестью которых ей пришлось бы неминуемо пасть, если бы Бог не поддерживал её и не покровительствовал ей. Но, божественная в своём начале, христианская церковная проповедь с победою и торжеством вышла из этих великих испытаний; скоро проповедники вышли из глубины катакомб, голос их раздался в храмах, – и верующие, слушая учение Христово, проповедуемое им, бесчисленными толпами собирались вокруг проповедников и с энтузиазмом внимали им.

Теперь обратимся к самим себе, и мысленно сопоставим с этим время, лица и вещи, протекающие пред нашими глазами. Как объяснить эти чудеса, эту благоплодность св. проповеди в те блаженные времена и её нынешнюю бесплодность, и бессилие? – Могут сказать нам на это, что божественное слово всегда одно и то же, владеет одною и тою же силою, и действенностью, но что люди, призванные возвещать его, что проповедники нашего времени не то, что были первые проповедники, имевшие дар трогать сердца, увлекать души слушателей. «Дайте нам, скажут, прежних проповедников с их речью, с их голосом, с их красноречием, с их методом проповедания, – и вы получите те же чудесные результаты; но теперь совершенно другая проповедь, совершенно другой образ и способ проповедования, а в этом и заключается истинное основание и прямая причина бессилия и бесплодности священного слова в наше время». Не совсем трудное и не невозможное дело в наше время читать речи первых проповедников евангельского учения и воодушевляться этими чистыми источниками священного красноречия. Читая их, мы удивляемся их святой ревности по истине Христовой, их знанию и слова Божия и сердечных расположений и душевных состояний своих слушателей, их величественному в своей простоте красноречию, их искусству расположения своих речей. Но, прославляя первых проповедников, как своих учителей, не будем несправедливы и к нынешним проповедникам, обвиняя их в том, будто бы они испортили все их образцы и вследствие этого делать их ответственными за отсутствие слушателей наших кафедр и безлюдность проповеди.

Сравнительная история проповеди прошедшей с настоящею не только не оправдывает этого обвинения, но совершенно, напротив, показывает очень великое соответствие и сходство проповедей первых отцов и учителей церкви с проповедями нынешних церковных учителей, принимая, конечно, в расчёт необходимо изменяющийся дух времени и самых проповедников. Мы почли бы себя бесконечно счастливыми, если бы нам удалось слышать проповеди Кирилла Иерусалимского, Григория Назианзина, Златоуста, Амвросия и других отцов церкви; однако мы обманывали бы себя, если бы стали думать, что эти святые проповедники имели чрезвычайный и исключительный образ проповеди: внимательное изучение их показывает нам, напротив, что, по форме и изложению, их речи и беседы почти то же, что и слова наших проповедников и даже последние едва ли не проще по форме и изложению. Войдём в некоторые подробности касательно этого предмета, не испещряя однако своей заметки излишними здесь цитатами¹⁰⁹.

Проповедь и в древние времена всегда начиналась чтением стиха из Св. Писания, обыкновенно из Евангелия, и собственно поучение состояло в объяснении и развитии текста. Пред чтением подавали знак к молчанию то живым голосом, то каким-нибудь условным знаком. На востоке, в большей части случаев, когда стечение народа было большое, поднимали небольшое знамя, чтоб показать проповеднику, что он может начинать чтение, а верующим, что они должны стоять на ногах. Очень древняя книга, называемая Постановления апостольские, в числе обязанностей диакона полагает наблюдение за тем, чтоб ни мужчины, ни женщины не разговаривали и не спали во время проповеди. Св. Амвросий Медиоланский, в предисловии к объяснению книги псалмов, говорит, что в Милане было очень трудно установить тишину во время его проповедей. Отсюда, во многих местах, было в обычае, что пред началом проповеди диакон напоминал о молчании и прекращении всяких разговоров словами: вонмем ... молчите! Думаем, что во многих местах и в наше время было бы весьма небесполезно такое напоминание... Святой Иларий жалуется также, что, во время его проповедей, некоторые выходили из церкви: «выходите, выходите, говорил он своим слушателям, здесь вы свободны и можете это делать; но берегитесь попасть некогда в такое место, откуда уже нельзя будет выйти»! Время и цивилизация, как видим ныне, не исправили и доселе злоупотребления, на которое жаловался святой учитель церкви.

Пред проповедью, также, как и теперь, призывалось имя св. Троицы¹¹⁰.

Что касается до так называемого, проповеднического действования, то известно, что оно было простое и что очень сильные жесты были запрещаемы православными отцами и учителями церкви. Есть очень любопытное послание, писанное в 272 году антиохийским собором к епископам, священникам и диаконам всей церкви, против Павла Самосатского, сделавшегося еретиком. Собравшиеся в Антиохию епископы в этом послании признают его, между прочим, человеком пустым и тщеславным и обвиняют его в том, что когда он проповедовал в антиохийском кафедральном соборе, то с важною дерзостью стучал руками по кафедре, по своим коленам, топал ногами и проч. Вольность на кафедре и в то время считалась не приличною.

Св. отцы смотрели на красноречие, как на священный дар, но и при этом заботливо приготовлялись к проповеди, много изучали наперёд предмет приготовляемой проповеди, много размышляли и потом писали, старательно выучивали свои проповеди на память и произносили их наизусть. Читать на кафедре по рукописи было делом очень редким и исключительным. Это случалось иногда с блаженным Августином и ещё со св. Григорием Великим. Обладая великим даром слова, они не обладали большою памятью. Сам Ориген, несмотря на своё громадное знание, никогда не говорил проповедей без приготовления, никогда не позволял себе импровизации. Один раз, во время путешествия, которое он предпринимал в Иерусалим, и где гремела уже молва о его славе, стали просить его, чтоб он сказал поучение верующим, желавшим слышать знаменитого учёного. Ориген долго отказывался, но наконец должен был уступить настоятельным просьбам. Когда он взошёл на кафедру и раскрыл Библию, то первый, попавшийся ему в глаза, стих был: грешнику же рече Бог: вскую ты поведаеши оправдания моя и восприемлеши завет мой усты твоими? (Пс.48:16). Ориген смешался и до того был тронут, что, закрывши лицо руками, начал плакать и сошёл с кафедры, не произнесши ни одного звука. Слушатели до слёз поражены были этим зрелищем, – и в этом заключалась первая и последняя импровизация Оригена.

В древности не редко призывались в церковь нарочитые скорописцы записывать проповеди; не редко также сами слушатели делали заметки для памяти. Известные катехизические поучения св. Кирилла Иерусалимского были записаны его слушателями и чрез это достигли до нашего времени. Многие из проповедей св. Григория Назианзина и некоторые из бесед св. Иоанна Златоуста были также записаны слушателями их и дошли до нас в таком виде, как были записаны. Поссидий, в описании жизни блаженного Августина, рассказывает, что когда проповедовал Августин, то слушать его проповеди стекалось огромное множество и православных и еретиков, которые записывали то, что проповедовалось.

Что касается до положения проповедника на кафедре, то оно было прямое и обыкновенное. Некоторые отцы говорили сидя. Блаженный Августин, ослабевши от долгой болезни и от лет, проповедовал сидя и извинялся в этом пред своими слушателями: «я говорю сидя, а вы трудитесь стоя». Выбор текста и предмета проповеди изменялся сообразно с временем, местом и обстоятельствами. Мы замечали уже, что проповедь начиналась знамением св. креста и призыванием имени св. Троицы. Как греческие, так и латинские отцы и оканчивали также свои проповеди, молитвою ко св. Троице, надеждою и желанием верующим вечного спасения; благословивши слушателей, проповедники сходили с кафедры.

Не все священники имели право проповедовать, – и мы знаем, что это право отнято у них было впоследствии, как, например, в Александрии, вследствие заблуждения и ереси, которую распространял священник александрийский Арий. В западной Африке особенно строга была дисциплина в этом отношении. Там один епископ имел право проповедовать, – и Поссидий свидетельствует, что когда простому священнику и позволялось проповедовать, то не иначе как в исключительных случаях, до и то в присутствии епископа, или его наместника. Совершено иначе было на востоке, где все авторитетные и способные священники могли проповедовать слово Божие. В Карфагене обязанность проповедания была возложена на нескольких образованных священников, которые назывались учителями doctorеs audientium. В Египте в каждом приходе вместе с священником был особенный учитель, назначаемый для проповеди и обучения. Миряне не могли проповедовать в церкви. Говорят, как об особенном исключении, что эта привилегия в Кесарии и в Александрии усвоена была Оригену, но проповеди его в этом случае были просто беседы с еретиками, или скорее наши лекции. Из всего сказанного мы заключаем, что священная проповедь, первых веков по форме и по сущности своей совершенно походит на нашу современную, и что если, к сожалению, проповедническое слово бесплодно у нас, то виною этому больше слушатели, их невнимание, их индифферентизм ко всему духовному и святому, и что если в чём можно упрекнуть проповедников наших, так это в монотонности, большой симметричности и отсутствии оригинальности их проповедей, и в том, что они слишком уж много блюдут формы немного устаревшие, а главное – в том, что они не слишком настойчивы в своих проповедях. Настой благовременне и безвременне (2Тим.4:2), говорит апостол Павел к одному из древних проповедников. Современные проповедники это апостольское наставление очень часто выпускают из виду. Замечая видимую бесполезность своей проповеди, они мало-помалу совсем перестают проповедовать. Впрочем, трудно указать наибольшее препятствие успеху проповеди в настоящее время. В притче о семени, Иисус Христос указывает несколько таких препятствий, и между ними – легкомыслие слушателей, загрубелость сердца и особенно слишком сильное пристрастие к материальным интересам, внешнему благостоянию, роскоши и богатству, заботам, которые суть прямые враги проповеди, требующей свободы души от внешних привязанностей. И эти причины бесплодности душевной производят и отсутствие слушателей ... Послушавши невнимательно и худо одну проповедь, при начале другой выходят из церкви, а за тем и в церковь не ходят, чтоб не слушать третьей проповеди, – и пустота, особенно в некоторых местах, водворяется около проповеднических аналоев. От этого деятельность многих нетерпеливых проповедников бесплодно утомляется, а иногда и парализуется. Чем заставить слушателей быть внимательными к проповедям церковным? Неужели подражать протестантским проповедникам, которые, для обращения своих сограждан в христианство¹¹¹, ходят с проповедью по домам, и везде, где только собираются толпы народа – на улицах, площадях, в театрах и вообще публичных местах, проповедуют христианское учение, не находя для этого слушателей во храмах? Пожалуй, это много походит на проповедь древних пророков и апостолов; но такая мера у нас, при определённости места и времени для церковной проповеди, может показаться странностью и не достигнуть цели. Гораздо лучше пожелать, чтобы наши проповедники проповедовали с большею настойчивостью и искренностью: тогда, может быть, и слушатели выслушивали бы церковные проповеди с бо́льшим вниманием и любовью.

Х. О.

Примечание. Соглашаясь с тем главным выводом автора, что церковная проповедь первых веков, по форме и сущности своей, совершенно походит на нашу современную¹¹², и что, если, к сожалению, проповедническое слово бесплодно у нас, то виною тому более слушатели, нежели проповедники, не можем однако же не заметить, что и проповедники не без вины в бесплодности своей проповеди. Автор, сообразно с своею целью, слегка только замечает недостатки наших проповедников; но, кроме замеченных им – монотонности, симметричности и не оригинальности наших проповедей и недостатка настойчивости у проповедников, – надобно сознаться, что у многих из них нет также уменья приспособляться в проповеди к потребностям слушателей, к степени их умственного и нравственного развития и наконец к их языку. Церковная проповедь, оставаясь всегда одинаковою по сущности, может однако же разнообразить и изменять свою форму и образ выражения, а главное, может и должна из множества предметов церковного собеседования избирать для него именно те, которые особенно нужны, пригодны и интересны для слушателей, – и в этом отношении не всегда разборчивы наши проповедники. Что касается невнимательности слушателей к церковным проповедям, то в ней по справедливости можно обвинять более городских жителей, нежели сельских. Сельские прихожане, сколько нам известно, никогда не позволяют себе выходить из церкви во время проповеди и большею частью слушают её с напряжённым вниманием. Пусть же предлагают им такую проповедь, которую они могли бы понимать и принимать без труда и с охотою, – и тогда церковные получения будут, без всякого сомнения, благоплодны. Каким образом это сделать, – о том не однажды было уже рассуждаемо и ещё не раз будет говорено в руководстве для сельских пастырей»¹¹³. Ред.

В статье: «вопрос об улучшении быта духовенства в связи с земскими учреждениями¹¹⁴ мы обозначили главные начала общественного строя, вносимые в нашу жизнь «положением о земских учреждениях». Там же мы высказали, каких перемен можно ожидать от приведения в действие этого «Положения» в устройстве быта наших приходских священно и церковнослужителей. Именно мы так говорили, что, с предоставлением самостоятельного распоряжения своими материальными и экономическими силами сельским обществам, большая часть забот об устройстве церквей и их принадлежностей, об обеспечении церковного клира и его содержании, может перейти в руки самих прихожан. Так мы думали на основании постановлений, уже высказанных в самом «Положении» 1 января 1864 года¹¹⁵, и на основании обычая, существовавшего в древней Руси в XV и ХVI столетиях, когда процветало общинное правление¹¹⁶. Высочайше обнародованное повеление «О приходских попечительствах при православных церквах», служащее как бы продолжением «Положения о земских учреждениях», действительно призывает прихожан к такому участию в устройстве быта и положения духовенства, в обеспечении и приличном содержании церквей. «Для попечения, – говорится в положении, – о благоустройстве и благосостоянии приходской церкви и причта в хозяйственном отношении, а также об устройстве первоначального обучения детей и для благотворительных действий в пределах прихода, учреждаются приходские попечительства из лиц, отличающихся благочестием и преданностью вере православной» (§ 1). «Попечительства состоят из местных священнослужителей, которые суть непременные их члены, и из членов от прихожан, избираемых общим их собранием на определённое число лет... Церковный староста есть непременный член попечительства. В попечительствах, устроенных в сельских приходах, присутствуют, в качестве непременных членов, волостные старшины или головы: если к одному приходу принадлежат крестьяне нескольких волостей, то в попечительстве его участвуют все старшины или головы тех волостей; если же жители одной волости принадлежат к нескольким приходам, то старшина или голова той волости состоит членом попечительств всех сих приходов» (§ 2). «Приходские попечительства обязаны заботиться: 1) о содержании и удовлетворении нужд приходской церкви и об изыскании средств для производства нужных поправлений в церковных строениях и для возведения новых взамен пришедших в упадок; 2) о том, чтобы приходское духовенство пользовалось всеми предоставленными ему средствами содержания, а в случае недостатка сих средств – об изыскании способов для увеличения оных; 3) об устройстве домов для церковного причта; 4) об изыскании средств для церковного притча; 5) об изыскании средств для учреждения в приходе школы, больницы, богадельни, приюта и других благотворительных заведений, устройство и заведывание коими лежит также на обязанности попечительств; 6) вообще об оказании бедным людям прихода, в необходимых случаях, возможных пособий, также о погребении неимущих умерших и о содержании в порядке кладбищ».

Таков главный состав и главное назначение приходских попечительств! Заявляем об этом, как о новом факте, доказывающем желание правительства более и более сблизить духовенство и земство взаимными общественными и гражданскими интересами. По «Положению» о приходских попечительствах духовенство, в лице священно-служителей, призывается к заботам о таких предметах, каковы: школы, больницы, богадельни и другие благотворительные заведения, в устройстве которых собственно нуждается крестьянство; с своей стороны, крестьяне, в лице выборных членов попечительств – церковного старосты и волостного старшины, призываются к обсуждению мер улучшения быта духовенства, к постройке домов для церковного причта, – предметов, относящихся собственно к потребностям духовенства. Искреннее участие духовенства в делах земства может возбуждать искреннее сочувствие у крестьян к интересам духовенства. Духовенство, до настоящей поры, ограничиваемое выполнением собственно приходских обязанностей, относящихся к требам, ничем не могло заявить себя среди крестьянства; – крестьяне привыкли встречать своего пастыря только при требах. Теперь оно вызывается на более широкую деятельность среди своей паствы, и может высказать себя заявлением многих полезных мер к благоустройству быта крестьянского. Нужно только, с его стороны, для требуемой от него деятельности в настоящее время, надлежащее уменье и благоразумная предусмотрительность.

По нашему мнению, для возможно лучшего выполнения, возлагаемого правительством поручения, духовенства должно 1) ознакомить прихожан с тем первоначальным устройством церкви в обществе первых христиан, которое описывается в первых главах книги Деяний Апостольских, где говорится, что верующие все были вместе и имели всё общее; продавали имения и всякую собственность, и разделяли их всем, смотря по нужде каждого (Деян.2:44–45); 2) раскрыть и изложить то учение апостола Павла о церкви, по которому глава церкви – Христос (Еф.1:23), верующие её составляющие – одно тело и один дух (Еф.4:4), пастыри церкви – служители Христовы и домостроители тайн Божиих (1Кор.4:1), служащие алтарю и имеющие право питаться от алтаря (1Кор.9:13–14), т. е. от прохождения служения священнического; 3) предложить и уяснить постановления и определения св. отцов о церкви и её принадлежностях, о необходимости содержания ею сирых и неимущих, о покровительстве ею всякого рода нуждающимся и бедным. Живое начертание картины жизни первенствующих христиан, ознакомление с учением апостольским, и представление устройства церкви со всеми её принадлежностями при знаменитых отцах церкви первых четырёх веков христианства может пробудить дух крестьян к взаимному вспомоществованию и к благодушному принятию и выполнению постановления правительства о приходских попечительствах.

Крайняя, поразительная бедность православных храмов в западной России побудила с 1831 г. наше правительство принять на себя обязанность заботиться о благоустройстве православных церквей в этом крае. А в последнее время, во время только что подавленного мятежа в Польше, когда бедственное положение православных на западе России стало известным во всех пределах нашего отечества, и частные лица, по мере средств своих и усердия стали содействовать правительству в деле благоустройства православных церквей в северо-западной и юго-западной России.

Правительство начало заботиться о благоустройстве православных церквей в западной России с 1831 г. С этого года, вслед за усмирением бывшего в то время польского восстания, оно приняло на себя устройство церквей в казённых имениях киевского генерал-губернаторства и пригласило помещиков этого края к постройке и починке православных церквей в их имениях. После воссоединения униатов с православной церковью, это приглашение было разослано помещикам и остальных западных губерний. Но это распоряжение, вполне законное, было принято помещиками-католиками как беззаконное, вопиющее насилие. Видя в устройстве русских церквей средство упрочить в западной России ненавистное им православие, польские помещики всеми средствами старались уклониться от обязанности строить и поддерживать православные храмы в своих имениях. А иные – более дерзкие – позволили даже себе издеваться над приглашением... Так, один значительный по состоянию помещик, в данной им подписке, назначил на покраску пола своей сельской церкви восемь лет; другой, давая в 1839 г. обязательство исправить церковь в своём имении в четыре года, предполагал начать работу с 1869 года и т. п.

Видя безуспешность приглашения помещиков поддерживать разрушающиеся церкви, правительство было вынуждено в 1852 г. вменить им эту поддержку в обязанность. Но и эта мера не имела успеха. Доказательством, что приглашение и понуждение помещиков не принесло пользы благосостоянию церквей в западной России, служит то, что с 1831 г. по 1858, в продолжение двадцати семи лет, пришло в обветшание, а частью в совершенное разрушение, в девяти западных губерниях, около трёх тысяч православных храмов, для восстановления и исправления которых потребно было около шести миллионов рублей серебром.

С освобождением крестьян, когда право требовать от помещиков поддержания церквей не имело уже основания, правительство всё это дело приняло на себя. На первый раз было отпущено из государственного казначейства полтора миллиона рублей серебром для возобновления храмов в Белоруссии, наиболее нуждающихся в помощи. В то же время были командированы в западные губернии чиновники с обязанностью лично осмотреть все церкви в этих губерниях, ознакомиться с местными условиями и средствами, и изыскать способы для возможно более дешёвого и удобного заготовления материалов и найма рабочих.

По сведениям, собранным в 1859 и 1860 годах, православных храмов в имениях помещичьих считалось в западной России 4 831. Все эти церкви следовало осмотреть, чтобы определить, какие из них заменить новыми и какие исправить. Вот официальные сведения, что сделано по настоящий год для благоустройства православных храмов в западном крае. В могилёвской губернии осмотрено 473 церкви. Из них 311 назначено возобновить на счёт казны: вновь построить 17 каменных и 75 деревянных, а в 219 произвести капитальные переделки. 259 церквей уже отстроены, по 44 работы окончатся в настоящем году. В витебской губернии осмотрено 183 церкви; из них назначено вновь построить каменных 3 и деревянных 27, а в 116 произвести переделки и исправления. Отстроено 11 и поправлено 55 церквей, по прочим продолжаются работы. В минской губернии осмотрены 191 церковь, оставалось осмотреть 244. Из освидетельствованных предположено воздвигнуть новых: 15 каменных и 58 деревянных, а 88 переделать и починить. Окончательно устроены 33 церкви, в остальных работы производятся. В литовских губерниях были оказаны пособия от казны для устройства только некоторых церквей, но там производятся многочисленные постройки и поправки православных храмов из конфискованных сумм, по распоряжению начальника того края М. Н. Муравьёва. Прошлым летом было осмотрено 112 церквей в подольской губернии и 155 в волынской, и сделаны распоряжения к открытию работ по устройству сих храмов и отпущены на это необходимые суммы. С недавнего времени производится осмотр церквей и в киевской губернии. Кроме постройки и исправления сельских храмов, предполагается соорудить кафедральный собор в Житомире, находящийся в развалинах с 1853 г., и соборные церкви в уездных городах, где это будет признано наиболее необходимым.

При освидетельствовании церквей оказалось, что многие из них – более 2076, – особенно те, которые прежде были униатскими, имеют крайнюю нужду в утвари церковной и в богослужебных книгах. Для удовлетворения этим нуждам разрешён был, с Высочайшего соизволения, сбор добровольных приношений. Первыми жертвователями были – Благочестивейший Государь Император и Благочестивейшая Государыня Императрица, наследник Цесаревич и другие члены царствующего дома. Они, с обычною им щедростью на благие дела, пожертвовали значительные суммы на устройство и пополнение ризниц. Следуя высокому примеру царскому, все сословия в России поспешили, по мере своих средств, содействовать благолепию храмов Божиих, в которых молятся бедные, угнетённые наши братья в западной России. Высшее духовенство, некоторые монастыри и церкви и купечество, особенно московское, сделали столь значительные приношения, что, в продолжение последних трёх лет, наиболее нуждавшиеся храмы получили всё необходимое для благолепного совершения священнодействий, а многие даже с избытком наделены дорогими священными вещами: Евангелиями, иконами, ризами и пр.

По настоящий год в губернии: волынскую, подольскую, полоцкую, могилёвскую, минскую и литовскую доставлено: св. чаш для причащения с принадлежностями 1002; сосудов для теплоты с блюдцами 296; крестов – напрестольных и запрестольных 717; Евангелий напрестольных 376; дарохранительниц 392; мирниц 414; облачений для престола и жертвенника, риз священнических и стихарей 4451; икон для иконостасов 858; лампад к иконам 623; подсвечников напрестольных и для выноса 1345; паникадил 109; кадил 331; сосудов для водоосвящения, для антидора и полиелейных 1338; плащаниц 198; купелей 826; хоругвей 270; брачных венцов 351 (пар); воздухов 382; дароносиц 351; кропил 60; миней 188 и несколько других менее ценных вещей.

Эти вещи были отправлены официальным путём, и потому число их не преувеличено; но немало приношений для церквей западного края доставлено путём частным; немало было и таких жертвователей, которые желали, чтобы их приношения не были известны никому, кроме Бога.

В настоящем году, с Высочайшего разрешения, сделано по всей России приглашение к пожертвованиям деньгами и вещами для церквей, ещё нуждающихся в посторонней помощи. Судя по сведениям, заявленным газетами, можно надеяться, что благочестивая щедрость русских, любящих благолепие дома Господня и сочувствующих нуждам своих братьев западно-руссов, не ослабеет и не умалится и в настоящем году. Для славы Божией и для блага отечества они позаботятся поднять, поддержать и укрепить православие в западном крае России, как несокрушимый оплот против всех устремлений польско-латинской пропаганды на неотъемлемое достояние России.

Возлюбленный о Господе брат! Ты ныне вступаешь в жизнь, отчасти тебе уже известную. Находясь известное время в святой сей обители, ты уже видел образцы богоугодной иноческой жизни. Теперь пред лицом Бога и церкви и сам даёшь клятвенный обет отречься мира и похотей его, – следовать за великим Подвигоположником, Господом нашим Иисусом Христом до самого гроба. На тебя возложены символы сего обета. Они будут напоминать тебе об обязанности всегдашнего бодрствования над собою, о спасительной силе креста, – будут говорить, что ты, следуя Апостолу Павлу, должен носить язвы Господа на теле своём. Ведай, что святая наша православная церковь иноческое звание ценит весьма высоко и именует его чином ангельским. Если, по слову пророка Малахии (Мал.2:7.), каждый иерей есть ангел Господа Вседержителя; то иерей-инок тем более заслуживает это название. Но он заслуживает его только тогда, когда действительно уподобляется ангелам. Ангелы суть существа духовные; они принадлежат миру духовному, небесному. Ничто земное и чувственное не привлекает их. Хочешь ли, возлюбленный брат, чтобы принятое тобою ныне звание иноческое было чином ангельским? – будь, в точном смысле слова, духовным; считай себя принадлежащим более небу, нежели земле, – ходи по духу, а не по плоти. Как же достигнуть этого, скажешь, – когда мы томимся ещё на земле, а не блаженствуем на небе, подобно ангелам, – когда и плоть в настоящей жизни требует своих прав, как существенная часть естества нашего? На этот вопрос твой отвечаю тебе, а вместе и всем вам, возлюбленная братия моя, отвечаю не моими, а святого апостола Павла словами. Хочешь ли быть существом духовным и чрез это соделаться достойным чина ангельского? Твори дела духовные, а не плотские. Последних дел не хочу даже вычислять здесь, ибо сам учитель языков выразил своё желание, чтобы подобные дела ниже именовались в вас, якоже подобает святым (Еф.5:3). Но дела духовные с охотою вычисляю, держась слов апостола Павла. Вот, по его богодухновенному учению, эти дела: любы, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание (Гал.5:28). Преуспевай же, возлюбленный, в сих добродетелях, – и ты будешь и на земле существом духовным, и нынешнее твоё иноческое звание будет достойно называться чином ангельским. Но горе иноку, если что плотское вторгнется в область духовной его жизни. Всякая страсть, какого бы рода ни была, унижает и даже уничтожает достоинство его. Он тогда носит только по имени чин ангельский, ибо на самом деле он тогда и в иноческом звании – человек плотский, а не духовный. Слышите, братия, что говорит о подобных человеках тот же апостол Павел: идеже бо в вас зависти, и рвения, и распри, не плотстии ли есте (1Кор.3:3)? – Берегись, возлюбленный, сего апостольского упрёка. И ещё послушай, почему нынешнее твоё иноческое звание святая церковь именует чином ангельским.

Ангелы на небеси выну предстоят престолу Всевышнего; они неумолкно прославляют пресвятое имя Его, непрестанными гласы взывают к Нему: свят, свят, свят Господь Саваоф; с быстротой молнии выполняют святую волю Его. Приняв с монашеским званием ангельский чин, подражай же и ты, возлюбленный, ангелам в служении Богу: день и нощь прославляй Его всем существом своим, освяти дух, душу и тело своё, соделай оные храмом Духа святаго, – да тако и другие мирские люди, видя добрые дела твои, прославят Отца нашего, Иже на небесех. Никогда не предавайся праздности: она мать пороков во всяком другом звании, тем более гибельна для жития иноческого. Душа, как и тело, поддерживается трудом, но только себе соответственным. Инок не имеет житейских попечений. Чтение слова Божия, молитва и подвижничество – вот его занятия. Упражняйся же, брате, неленостно в сих занятиях. Читай непрестанно слово Божие: этот труд и другой – подобный ему – молитва служение твоё Богу соделают служением ангельским: ибо читать слово Божие, молиться Богу есть то же, что беседовать с Богом, предстоять престолу Его славы и как бы непосредственно от Него самого принимать святую волю Его.

Но ещё взгляни, возлюбленный, на некоторые особенности ангельского служения Богу, и поучайся, как тебе проходить путь иноческого жития. Тясящи тысящ и тмы тем ангелов предстоят Господу Богу и служат Ему (Дан.7:10). И это служение Богу бесчисленного множества бесплотных существ имеет свои начальства, власти, силы и господства. Но действия всех их совершаются в любви, согласии, мире и единстве. Все они стремятся к единой цели, – чтобы служить славе Всевышнего. Из сего пусть каждый из вас, братия, возьмёт для себя урок, как совершать иноческое служение тому же Всевышнему, – как виновны те иноки, которые, и отрёкшись мира, ищут не Божией, а собственной славы, как преступен образ жизни тех, которые допускают себя распрям, зависти, клеветам и взаимной друг к другу ненависти. Да сохранит Господь святую обитель нашу от подобных явлений.

Наконец воззрим, братия, все мы вообще на отношения ангелов, которых чин приняли мы на себя, воззрим на отношения их к нам самим – человекам. Ангелы суть существа высшие нас, – духи бесплотные, одарённые волею и могуществом, и святостью своею приближённые к Богу Создателю, но вместе суть духи служебные, в служение посылаемые за хотящих наследовати спасение (Евр.1:14). Они имеют всегдашнюю любовь к нам земнородным. Наше блаженство для них вожделенно. В божественном домостроительстве, на пути к вечному спасению они наши невидимые защитники и охранители: всякое наше преуспевание в добре их утешает и приближает к нам, всякое наше уклонение в пути стропотные и лукавые их печалит и удаляет от нас. Но, подражая любви Бога Спасителя к нам грешным, они, также, как и Он, не желают смерти грешника, но еже обратитеся и живу быти ему, – и радость их о едином кающемся грешнике бывает больше нежели о девятидесяти и девяти праведниках (Лк.15:10). Таковы вообще отношения к нам святых ангелов Божиих: таковы должны быть и наши отношения, возлюбленная моя братия, ко всем вообще человекам. Бог избирает нас из среды грешного мира, повелевает нам отлучиться от него и нечистоте не прикасаться (2Кор.6:17), а вместе с тем посылает нас, как духов служебных, в служение за хотящих наследовати спасение. Наша святая и беспорочная жизнь, наше безысходное служение Богу в святой обители, наши молитвенные всегдашние подвиги о спасении мира, наша бескорыстная христианская любовь ко всем человекам, наша радость об умножении избранных, наша печаль об оскудении числа спасаемых – вот что особенно делает иноческое звание ваше чином ангельским. Размышляй о сем более сам, возлюбленный брат, а вы, братия, общими молитвами испросите для него благодатную помощь, да ни едино ни в чем даст он претыкание в новом служении своём (2Кор.6:3). – Радуйтеся о сем новом брате вашем. Будьте каждый из нас для него ангелом-хранителем; любовью и благими советами поддерживайте его духовные силы, – совершайтеся и сами, тоже мудрствуйте, мир имейте, и Бог любве и мира будет с Вами. Аминь.

Архимандрит Амвросий

1864 г.

Почаев.

Странны между вами некоторые поверья, друзья мои!

Вера в сны, разные пустые приметы, заклинания, шёпоты, наговоры, ворожба, вера в существование кладов, выдумки о ведьмах и множество других заблуждений до крайности вас занимают; между тем как всё это ничто иное, как бредни, выдуманные хитрыми людьми, бессовестными невеждами, дабы заманивать в сети людей легковерных и простодушных. Эти выдумки, по сущей справедливости, не имеют никакого здравого смысла, удаляют от Бога, гибельны для души, а особенно – ворожба, эта общая зараза людей необразованных. Случись в доме беда, потеря, или напасть какая-нибудь, – идут к ворожее. Приключилась болезнь в доме, – ведут к больному ворожею для шёпотов, наговоров и разных окачиваний холодною водою. Случилась покража: тут уж никак дело не обойдётся без ворожбы. И вообще, в напастях вы стараетесь избирать всякую дорогу, кроме той, которая ведёт к Богу. От того в бедах ваши стези не верны, ваши слезы ведут к отчаянию, ваши жалобы бесплодны. Итак, не лучше ли вам помнить при всяком несчастном случае жизни, что без воли Божией не спадёт с головы у человека ни один волос, что един Господь распоряжается судьбами человеческими, и управляет миром, как самовластный домовладыка; поэтому ни узнать Его воли, ни переменить Божиих определений не могут никакие ворожеи и колдуны, никакие шёпоты и заклинания; только от милосердия Божия мы можем ожидать помощи в делах своих. Вера, надежда, сердечная молитва – вот что помогает нам в бедственных случаях жизни. Но в том-то и беда, что вера наша слаба и в душе у нас нет той крепости, чтобы возноситься к Богу умом от всей полноты сердечного желания и нет силы совершенно предать себя в волю Божию.

Послушайте, как за ворожбу Господь наказывает людей и как чудно спасает тех, кто к Нему единому прибегает в напастях и скорбях. Во времена пророка Илии был в Самарии царь по имени Охозия. Случилось, что он упал из окна своего дворца и тяжко заболел: его поразил ужас приближающейся смерти. И вот он стал размышлять, к кому бы прибегнуть, чтобы получить исцеление? И наконец решился послать своих домочадцев в город Аккарон к идолу Ваалу, чтобы спросить, умрёт он от болезни, или выздоровеет. Послы отправились. И когда они шли дорогою, вдруг попадается им навстречу «муж космат, кожаным ремнём опоясан». Это был славный пророк Илия. Остановив путников, он спросил их: куда они идут? И не дождав от них ответа продолжал: «или нет Бога во Израили, яко вы грядете вопросити Ваала? (4Цар.1:3). Идите домой и скажите своему царю, что волшебство не принесёт ему пользы и что он уже не встанет с одра своего, за то, что презрел истинного Бога и обратился к идолу для волшебства». Вскоре сбылось предсказание св. мужа: и умре царь, по глаголу Господню, еже глагола Илия.

Но что случилось с царём Охозией, то легко может случиться и со всяким, кто в болезнях прибегает к ворожбе. Христиане, христиане! Достойны ли вы сего святого имени? Заболеет ли у вас дитя, или захворает муж – разве нет у вас на небеси помощника – Бога? Или несть Бога во Израили, яко вы грядете вопросити Ваала? Разве нет у вас Заступницы, Царицы небесной, Матери Божией? Разве нет врачей и лекарей, ибо и они суть служители Божии? Неужели вы более верите в помощь силы тёмной, нежели надеетесь на помощь Божию?

Но слушайте: вот заболел другой царь, по имени Езекия, и находился уже при смерти. Господь послал известить его о кончине пророка Исайю. «Царь, – сказал ему пророк, – от имени Божия тебе возвещаю: не заботься о лекарствах, приготовляйся к смерти – пробил твой последний час»! Таково было определение Божие. Но что же сделал Езекия? Не впал в малодушие, не обратился к ворожеям, но обратился к Богу с пламенной молитвою, и молитва спасла Езекию: Господь переменил своё определение. Не успел ещё Исайя выйти из ограды царского дома, как Господь снова явился Исайе и повелел возвестить царю, что ему ещё прибавлено 15 лет жизни. Чрез два дня Езекия выздоровел и жил ещё 15 л.

Вот два больные царя – Охозия и Езекия, оба страдали тяжким недугом; но Охозия прибегнул в болезни к помощи силы тёмной и умер, а Езекия прибегнул к Богу и выздоровел.

Бросьте же, братия, ворожбу: она есть грех весьма противный Богу. Не предпринимайте сего гибельного пути диавольского, а воспринимите путь Божий – молитвою, упованием, верою. Врач душ и телес да будет вам един Господь Иисус Христос, Ему слава и держава во веки. Аминь.

Свящ. Алексей Емельянов

С. Галановское

Вятск. губ.

Пастырское служение так трудно, что и человек добросовестный, но неопытный, и умный, но непрактический, бессознательно, или даже воображая лучше устроить дело, может повредить успеху дальнейшей своей деятельности начальными неудачными шагами.

Самый крупный промах, который часто допускают молодые священники, состоит в том, что они, явившись в приход, тотчас начинают удивлять прихожан новыми понятиями и новыми распоряжениями, к усвоению которых прихожане не приготовлены.

Потом, молодые священники нередко, ценя своё образование выше надлежащего, вдруг ставят себя в очень отдалённые, официальные отношения к другим членам причта, и тем нравственно уединяют себя для тяжёлых и сложных трудов своего служения.

Далее, иногда, вынесши из заведения какую-нибудь прекрасную идею, или при первом знакомстве с приходом открывши какую-нибудь настоятельную нравственную потребность, нуждающуюся в удовлетворении, употребляют все силы и средства свои на осуществление той идеи, или на удовлетворение этой потребности, оставляя на втором плане другие стороны своего служения, утомляются от неудач и охладевают не только к любимой идее или настоятельной потребности, но и ко всем сторонам своего служения.

Наконец, некоторые, получив священство, оставляют всякую умственную работу, погружаются в хозяйство, исполняют внешне-исправным образом все обязанности своего звания, пожалуй – заслуживают себе доброе имя от прихожан, но впадают в неподвижность умственную, отучаются от мысли, теряют сочувствие к многим духовным интересам и делаются пастырями сносными, но не вполне отвечающими потребностям времени и нуждам паствы.

Ограничимся, пока, этими четырьмя недостатками и разберём их с тем, чтобы люди, готовящиеся принять сан пастырства, или только что принявшие его, читая эти строки, встретили повод серьёзно размыслить о своих начальных пастырских действиях.

1.

Молодости свойственно увлекаться, – а увлечение идеями истины и добра, правды и общественного благоустройства делает честь свежему возрасту нашей жизни. Замечая в сельско-приходском быту присутствие грубых предрассудков, в причте – резких недостатков, воспитанники семинарии поступают на приходы священниками с рьяным намерением положить конец и предрассудкам, и недостаткам. Убеждение в своей правоте делает их самонадеянными; непонимание жизни и её силы заставляет их смотреть на застигнутый, противоречащий их идеалу, склад приходских понятий и отношений неуважительно и даже презрительно. Юного священника одушевляет благородная цель – очистить ложные понятия прихожан о предметах веры и природы и установить между собой и прихожанами истинно-пастырские отношения, – и он принимается за достижения этой цели со всею размашистостью. При первых же столкновениях с прихожанами, он высказывает им круг своего православно-просвещённого миросозерцания, которого крестьяне понять не могут; он горячо доказывает им при каждом, удобном и неудобном случае, что земля верится вокруг солнца, а не это последнее вокруг земли, что на свете нет ни домовых, ни леших, ни русалок и ничего подобного: что гром происходит от действия электричества – особой силы природы, – а не от того, будто по небу ездит св. пр. Илия на своей огненной колеснице... и пр. и пр. Всё передаёт молодой священник своим новым прихожанам, что у него скопилось на душе на счёт узкости простонародного понимания природы. Наряду с разъяснением, или лучше с ниспровержением, взгляда простолюдинов на явления природы без замены этого взгляда положительно-твёрдым и осязательным новым взглядом, молодой священник с ревностью внушает своим прихожанам, что они вовсе не знают своей православной веры, не понимают ни Символа веры, ни молитвы Господней, ни церковных песней, ни смысла служб и треб, – и старается в летучих беседах сообщить им полное понимание этих предметов. Прихожане слушают, удивляются, особенно когда речь священника для них не совсем привычна, когда она отзывается книжностью, (что случается всего чаще), но не могут усвоить толкований священника, не могут усвоить вдруг миросозерцания, которое и сам священник добыл тяжёлым, двенадцатилетним образованием. И чем больше священник хлопочет о развитии своих, новых для прихожан, воззрений, тем холоднее становятся прихожане к его непонятным речам, а наконец начинают смотреть на него, как на «учёного краснобая». Такая неблагоприятная репутация, навлечённая на священника его собственной непрактичностью, ещё более усиливается в глазах прихожан, когда он вводит неожиданные перемены в круг своих отношений к прихожанам, или в порядок издавна установившегося в селе течения приходских дел, когда, например, заявляет, чтобы прихожане являлись к нему за нуждами в кухню, между тем как предшественник принимал их в горнице, когда налагает плату на требы сверх принятого и утверждённого обычаем размера, не посоветовавшись с прихожанами... и пр. и пр. Крестьяне начинают смотреть на священника не только как на краснобая, но и как на «гордеца, на форсуна». Истинного уважения не приобретено, доверие прихожан к священнику потеряно, – и его лучшие предприятия на пользу церкви и во благо прихожан, его лучшие наставления прихожане отселе будут встречать холодно и подозрительно, будут видеть в них заднюю мысль учёного своенравия и надутого эгоизма. Годы и годы потребуются для того только, чтобы умный и терпеливый священник, догадавшись со временем о своих ошибках, сумел изгладить в своих прихожанах неприятные следы, напечатлённые первыми неудачными приёмами его пастырской деятельности.

Чтобы не стать в подобное, нравственно-разъединённое положение к прихожанам, молодому священнику надобно поступать осторожно и сдержанно. Пусть он прежде присматривается к приходским понятиям и отношениям, пусть прежде внимательно изучит их, оценит про себя и определит про себя же легчайшие и удобнейшие средства исправить и улучшить их, – и тогда только принимается за разъяснение их ложности. А внимательное изучение и обсуждение приходских понятий и отношений потребует, по крайней мере, многих месяцев, иногда – нескольких дет. До тех пор священник, как человек новый, более прислушивается, чем даёт себя слушать, если же и говорит, и учит, то лишь в форме положительной, без всяких намёков на неисправность предшественника и на жалкую религиозную незрелость прихожан. Он особенно старается избегать рассуждений и прений о таких предметах, которых крестьяне вдруг понять не могут, и о которых у них существуют свои, хоть неверные, но твёрдые представления. Молодой священник, уклоняясь от быстрой передачи прихожанам своего миросозерцания, выжидает, чтобы и крестьяне присмотрелись к нему в свою очередь, привыкли к нему, – и тогда позволяет себе развивать эти воззрения подробно, но и тут соблюдает строгий расчёт, чтобы не подавить внимания прихожан или обширностью, или недоступностью своих объяснений. Что касается приёмов, в которых обнаруживаются внешние отношения священника к прихожанам, а равно и обычаев, установившихся в несущественной стороне церковно-приходской практики, – молодому священнику лучше соображаться с прежними порядками; если же некоторые приёмы недостойны пастыря, а обычаи противны правилам или духу церкви, то отменять или изменять их не вдруг, а опять после довольного ознакомления с прихожанами, и не иначе, как с их согласия, или, где оно не требуется, – с их ведома. У молодых людей вообще, и у молодых священников в частности, есть замашка, объясняемая порывистостью возраста, ломать старый порядок вещей, в соответствие своему собственному идеалу. Эта замашка всегда показывает в деятелях забвение той практической и непреложной истины, что прежде, чем изменять привычный порядок дел или отношений какого-нибудь кружка, не удовлетворяющий идеалу деятеля, поставленного руководителем кружка, – следует привить к сознанию кружка идеал, и применять к этому идеалу явления жизни лишь в такой мере, в какой он возбудит желания членов кружка. Вот почему молодому священнику не рекомендуется производить крутые перемены в порядке приходских дел и отношений на первых порах своего служения. Пусть он прежде хорошо ознакомится с прихожанами, пусть потом разъяснит им нравственную несостоятельность или безнравственность какого-нибудь порядка или явления в их отношениях, пусть доведёт их до того, чтобы его предложение касательно перемены или отмены чего-нибудь было встречено сочувствием приходского большинства, а лучше общим сочувствием прихода.

2.

Отношения, в которые нередко ставят себя молодые священники к причту, можно назвать самыми печальными. Занятые своим полным, а иногда и счастливым, семинарским образованием, некоторые из них смотрят на остальных членов причта, как на людей недоученных, или вовсе ничего не знающих, а потому и не стоящих внимания. Такой взгляд свой на причт подобные священники выражают и на деле, признавая унижением для себя посоветоваться с дьяконом и причётником в каком бы то ни было случае. А между тем дьякон и причётники, меньше учёные, – больше опытны, больше знают и практическую жизнь, и нравы прихода, и много могли бы сообщить новому священнику дорогих сведений и касательно пастырской практики и касательно приходского духа, если бы священник сблизился с ними по-братски. Потом, выпущенные из семинарии с отличным поведением упоминаемые нами священники, встречая в членах притча непривычные для себя слабости, например, нетрезвость, грубоватость обращения, отзывающуюся для горожанина дерзостью, не упускают поводов резко наказывать членов причта выговорами, оскорбительными мерами исправления, в роде постановки на колена при народе во время богослужения. Молодому священнику интересно быть властным искоренителем причтовых слабостей, но он может не знать тех тяжёлых условий жизни, которые довели членов причта до слабостей, может забыть в отношении к причту влияние сельской среды, прививающей к людям невинную простодушную грубоватость, может, выражаясь иносказательно, бить забитых и убитых нравственно своих подчинённых. Подобное обращение оканчивается – иногда слишком рано тем, что члены причта, которые молодого священника ждали с надеждами, начинают его ненавидеть, и делаются его врагами, готовыми перетолковывать в худую сторону и самые добрые его действия. Из высокомерного, часто ненамеренного положения, в которое ставит себя священник к причту, всего легче проистекают нестроения, которыми так обильны отношения наших сельских причтов... Люди бедные, низко поставленные, мало развитые, но, так сказать, отведавшие образования, имеют в душе болезненную струну некоторого простительного самолюбия; они готовы душу отдать за человека, который их уважает, и не остановятся в средствах отмстить тому, кто их обижает не совсем рассудительно...

От самого молодого священника зависит и приобрести в лице членов причта ближайших и усердных помощников себе и установить между членами причта тесные, дружественные отношения, при которых не будут иметь места в причте ни интриги, ни ссоры, ни доносы. Пусть молодой священник сблизится с членами причта, как с людьми, достойными его общения, несмотря на их низкий, может быть сравнительно-ничтожный уровень образования; пусть умеет понять их слабости, нажитые среди бедности, среди нужд и в кругу поселян: пусть исправляет эти слабости мерами любовного вразумления, увещания, – и тогда окажутся не нужными меры карательного пристыживания, меры открытого, публичного наказания; пусть посвятит их в свои пастырские намерения, в свои планы; пусть пригласит их к сотрудничеству, укажет им предметы деятельности, от которой он мог бы получить содействие в выполнении своих пастырских целей, пусть поруководствует их советами для этого, и пр. и пр. Тогда причётники почувствуют своё настоящее значение, увидят важность своего, хоть и самого скромного, положения, которой прежде, может быть, не замечали, одушевятся высокою задачею содействия священнику в его пастырских трудах, – и, наверное, окажутся достойными доверия, с которым он отнёсся к ним, а уж непременно принесут ему много пользы в таких делах и случаях, где он один был бы бессилен. Может случиться, что в причте найдётся человек испорченный, которого не урезонить ни исправить ничем нельзя. В отношении к такому человеку молодой священник употребит весь запас своего терпения с опытной снисходительностью и с опытным всепрощением, свойственными старым летам. Священник все свои действия и речи направляет к тому, чтобы потерявшийся нравственно причётник очувствовался, пришёл к сознанию своего состояния и решился дать своей жизни лучшее направление. Благоустроение нравов и отношений причта священник производит тихим, домашним, терпеливым образом, не обращаясь за помощью ни к суду, ни к высшей власти, и только в делах важных допуская бумажные заявления. Да и тут священником всегда руководит любовь к членам причта, как к ближайшим своим сотрудникам, как к братьям и снисходительность к их слабостям, вытекающая из пониманий условий, которые довели до слабостей...

(До след. № .)

Образование

Первоначальным местом образования для всех грамотеев XVIII века и для всего духовенства, а для отличительного большинства сельского духовенства долго исключительным и единственным, была сельская церковно-приходская школа. Школы при церквях приходских встречаются на юге России в самую раннюю пору; в XVIII веке они существовали в Малороссии решительно при всех городских и сельских церквах. Эти вертограды первоначального просвещения были собственным делом прихода, и ни в административном, ни в учебном отношении не были подчинены никакому высшему надзору и руководству, контролировали их только священники и громады. Ближайшим управителем и единственным наставником этой школы был приходской дьяк (дьячок). Чтобы яснее представить себе школьную сельскую науку, мы должны отыскать здесь типическое лицо прежнего малороссийского сельского дьячка.

Мы уже несколько раз упоминали, что почти до самого преобразования епархиальных малороссийских штатов (1786 г.), дьячки и вообще церковные причётники были здесь вольнонаёмные – из людей всякого звания: казаков, мещан, крестьян и детей духовных лиц, от которых требовалось только знание церковного устава и уменье хорошо читать и петь. Священник и громада принимали и удаляли своего дьяка единственно по собственному усмотрению, без всяких сношений с высшим и низшим епархиальным правительством. Дьячковство, таким образом, было не службою, а ремеслом, и, лишённое церковного руководства, выработалось само по себе из различных элементов: народных, польско-католических с сильным влиянием особенностей киевского школярства. Дьяк – сын священника был на своём посту лицом случайным, ему постоянно грезилась «батьковщина», или наследство прихода по жене, он ожидал тридцатилетнего возраста, как предела земли обетованной, тотчас стараясь на викариатство к отцу или тестю. Если он ближайший родственник священника – шурин или брат его, и тогда дьячковство для него не специальность. Такой дьячок выведен в сочинении Феофана Прокоповича: «Разговор гражданина с селянином да с чтецем или певцем церковным»¹¹⁷: как шурин священника своего, он весь занят одним старанием – отнять у него свою батьковщину, осуждает все поступки его, ищет в них преступлений, пьянствует с влиятельными лицами громады, подущает их на жалобы, пишет им кляузы и под. Такой дьячок – ещё не заправитель деревенского образования, школа его большею частью пуста, к нему, как человеку молодому и неопытному в дьячковском искусстве, редко кто приведёт своего сына для науки, редко явится молодой парень с просьбой изучить его всему дьячковскому знанию, в видах посвятить себя тому же ремеслу. Дьяк по ремеслу – это иной, настоящий дьячковский тип, о котором говорят столько преданий в самом духовенстве, которого поминают много народных песен, пословиц, легенд и под.

Дьячковское ремесло стояло ниже обыкновенного деревенского занятия – хозяйничанья, его избирали только по нужде, большею частью сироты, ничему в детстве не обученные, не получившие никакого наследства и ожидавшие себе участи «людских попыхачей». Родные или приятели отводили его к опытному дьячку и навсегда закрепляли за школою. После долгого обучения, особенно терпения, прошедши много школьных степеней, он искал места дьяка, и отдавался ему на всю жизнь, не соблазняясь мечтами о священстве, так как вокруг него все почти приходы наследственны, так как сирота-наследница пойдёт только за дьяка-поповича, или за учившегося в латинских школах, а на приход праздный громада избирала грамотеев-хозяев из среды себя, и в редких случаях избирала своего дьяка. Такой дьяк – артист своего дела. И прежде всего, он хорошо поёт: звучный тенор и уменье петь всё – это первое достоинство его. Кроме церковного пения, он знает множество духовных псальм, частью составленных благочестивыми людьми киевской академии, а частью наследованных от католических органистов и клех (костёльный сторож и прислужник), разумеется, в переводе и переделке, – множество христославий и всяких песен. Народ – любитель грустного напева; целая литургий идёт иногда таким напевом, который потрясёт и самую чёрствую, но простую душу. На пирушках богатых прихожан дьяк, с своими подьячими, а часто и школярами – непременный гость; он поёт здесь без устали, безусловно располагая и радостью, и печалью гостей. Немногие устоят, когда он, обдающими грустью звуками, запоёт, – например:

Излий на мя, Боже,

С небесе росу,

Да сему пению

Начало принесу.

Туга мне зела,

И сердце снедает,

Аки мечем обоюдным

Сквозе пробождает.

Ах, уподоблюся

Вранови нощному,

В день и в нощи во гресех

Пребывающему… и под.

Грустные звуки быстро сменяются весёлыми. Дьяк, кроме множества весёлых песней, имеет в запасе целую бездну вирш и причитаний ко всяким обстановкам компании: никто так не поздравствуется, входя в дом, никто не поздравит так с праздником, с разными радостными событиями в семействе и в хозяйстве, не сплетёт таких благожеланий, не удивит такою ловкостью, школьною мудростью, как он. Следующая сцена из вертепа (кукольное представление событий Рождества Христова, с неизбежными, в средневековых мистериях, фарсами), сочиняемого в киевской академии, разыгрывавшегося студентами её по домам горожан, и до сих пор разыгрываемого в малороссийских городах и деревнях мещанами и грамотеями низшего сорта, несколько знакомит с этою стороною достоинств прежнего малороссийского дьячка.

Дьячок.

Дай, Бог, здравствовать, Клыме!

Клым.

А, дай, Боже, пане бакаляру!

Ты наш таки, кондяче!

Возьмы соби отсю свыню,

Бо в город¹¹⁸ все скаче.

Дьяк.

Ци-ирц, ци-ирц, ферчик,

Иже, виды, аз, нааш, есть,

Спишы ко мне зело.

Климий сотворил нам честь,

Дав свиняче тело.

(Является Иванец – школяр, или подьячий).

Иванец.

Аз путешествую я пришол

Кое ваше дело?

Дьячок.

Взем сие бремя, несы в наши клети.

Иванец.

Помозите ю на рамо подяти...

Потом дьячок благодарит Клима за подарок:

Гевал, Амон и Амалык

И вси живущи в Тыри,

Возрадуются доброти

И воспоют в Эфири.

Мы вашу обреченну жертву

Хоть живу, хоть мертву,

Со благодарностью приемлем

И выю вам обемлем.

Клым.

И тоби тее-ж од нас, пане кондяче!

Дьячок уходит, Клим глубоко растроган благодарностью его:

Дывысь, як... дяк подяковав гарно,

Що аж в мене слезы в вичью навернулысь¹¹⁹¹.

Сцена эта тем более характеристична, что Вертеп, вслед за студентами киевской академии, разыгрывался самыми дьячками и школярами их, и, значит, принималась ими положительно, с уверенностью в безусловной премудрости дьячковских приветствий и благожеланий¹²⁰.

Школяр – общее название каждого, учащегося в школе – прилагалось в малороссийских сёлах преимущественно к тем лицам, которые после обучения грамоте жили в школе, вместе с дьячком, в видах изучения всей практики и науки дьячковства и посвящения себя этому ремеслу. Наука эта не преподавалась школярам, но усвоялась ими наблюдением над жизнью и практикою учителя их. Некоторые из них оставались школярами до седых волос, встречая камень преткновения в науке пения на гласы, на подобны, догматиков и под. и в уставе; безродные, довольные куском хлеба, они переставали и заботиться о дьячковсте, и были настоящими лежебоками в деревне. Провинившись пред дьяконом и прогнанные им, они переходили из деревни в деревню, упрашивались то к тому дьяку, то к другому, и заканчивали свою жизнь в церковном гошпитале между старцями, в чине мехонош, церковных пасечников, сторожей и под. Другие же, более смышлёные, находясь в школе, получали название подьячих, псаломщиков, церковников, пономарей. Школяров бывало при иной школе по 8 и по 10. Громада не только терпела их, но и обделяла при требах, потому что они исполняли все должности при храме и все услуги при обрядах. Дьяк же имел с ними, как с своими помощниками и подчинёнными во всём, общий стол. Сам он, как вольнонаёмный и зависимый от каприза громады и священника, большею частью оставался холостым, и не заботился о земле и о хозяйстве. Жил он в приходе «на кондиции добровольного подаяния», которым не обходили его, а за ним и школяров, при каждой требе, – что всё в школе поступало в общую кассу. Поминовения, погребения, крестины и под., сопровождавшиеся торжественными обедами, пообидынами и под., открыты были для него со всею командою его. Если приходили злые дни, комора школьная была пуста, тогда дьяк снаряжал часть школяров, или и сам отправлялся с ними по домам прихожан – жебрать, мирковать, как киевские студенты мирковали под окнами богатых мещан. Собирает ли кто овощи в своём саду, празднует обжинки, возвратился кто из Крыма или из Запорожья с возами рыбы и соли, школа и тут явится с поздравлениями и благожеланиями, и навьючится всякими благами деревни.

Такой-то педагог и такая-то школьная среда принимали на себя образование священнических и других детей – будущих пастырей церкви. Курс учения для таких лиц состоял из грама́тки, часловия и псалтыри. В первой заключался весь секрет последних и всего чтения – конечной цели тогдашнего книжного ученья, а потому она была наиболее трудна для ученика. В ХVII и ХVIII в., граматки или буквари составляемы была вновь и издаваемы во множестве как на юге, так и на севере России. Южные, как и всё тогдашнее образование, были образцами для северных. В Малороссию во множестве заходили тогда и славяно-латинские буквари почаевско-униатские называвшиеся здесь елементарями (польск. Elementarz – букварь). Все эти буквари, весьма разнообразные по содержанию и составу¹²¹, совершенно сходны между собою по характеру. Первые страницы и заглавные листы уже отравляли душу ученика, и заставляли его страшиться и книги, и школы, и учителя. Здесь в картинках представлен был основной приём обучения – сечение и все роды биения ученика учителем: на одной учитель собственноручно сечёт ученика, на другой – заставляет его стоять на коленях, на третьей принимает от него земные поклоны и под.; на картинках представлялась полка с книгами, а подле них плётка, розга и под. В самом букваре, между наставлениями разного рода людям, были наставления родителям и учителям, напр.: «к вам же, отцы и учители, тако глаголем: не отымай от детища твоего казни, безумие бо есть привязано в сердце дитяти. Жезлом же наказания изженеши его... аще ли накажеши его (дитя) жезлом, не умрет от того. Ты бо жезлом биеши его, душу же его от избавиши» ... и под. Встречались и стихи в честь розги, напр.

Розга ум вострит, память возбуждает

И волю злую к благу претворяет:

Учит Господу Богу ся молити

И рано в церковь на службу ходити.

Бич возбраняет скверно глаголати

И дел лукавых юным содевати...

Жезл ленивыя к делу побуждает,

Рождших слушати во всем научает...

Целуйте розгу, бич и жезл лобзайте:

Та суть безвинна, тех не проклинайте

И рук, яже вам язвы налагают,

Ибо не зла вам, но добра желают¹²².

Эти и подобные стихи прототипом своим имели долго печатавшиеся при польских элементарях похвалы розге:

Rózka – Duch Swięty, do nieba prowadzi;

Roszczka (то же, что розга) – Duch Swięty, dziateczki bic radzi.

Roszczka bynaymniey zdrowia nie zawadzi;

Roszczka choć bije, nie połami kości,

Uczy pacierzy (молитвы), broni wszelkiej złości – и под.

Дьяк твёрдо убеждён был в магической силе розги. Вывеской педагогии его служило изречение, перешедшее в народную пословицу: «за битого, дают двух небитых» и школярская шуточная азбука:

Аз – быв мене дьяк раз.

Буки – нагрив вин мини руки.

Виды – остався я без обида – и проч.,

так что за каждую букву школьник вынес разнообразные наказания.

Если дьяк обучает по всей форме, то он свято чтит субботники. Кому и из нынешних, поживших уже на свете, малороссийских священников, дьячков и книжников всякого рода не памятны эти суббитныки? Средневековые католические подвижники каждую субботу бичевали себя, за грехи неведения, которые они сделали в течении недели. Благочестивый польский шляхтич ХVIII века, проводивший целую неделю в страшных попойках и мотовствах, зачастую стрелявший в своих мужиков, вместо зайцев и драхв, в субботу затворялся в своём покоику, обнажал всю спину, и, читая пред иконою 50 псалом, после каждого стиха с благочестивым рвением стегал себя плетью или розгами по спине и по рёбрам – с целью умилостивить правду Божию за грехи свои, и явиться чистым от них в воскресенье. Дьяк-формалист, как и польский Dureklorz, каждую субботу очищал школьные грехи своих питомцев, не успевшие получить возмездия в своё время; самый усердный и исправный школьник должен быть не без греха, и все вообще должны были получить на будущее урок терпения, покорности и страха. Уроков тогда не было, только промовляли выученное в течении недели. При сдаче повторения, каждый непременно оказывался виновным, и получал субботника. Рассчитавшийся целовал своего бакаляра в руку, благодаря за науку, и отправлялся домой.

Дьяк передавал своим питомцам все те познания, какими обладал сам; старая дьячковская школа, имевшая в древности своей (напр. в 16 в.) задачу приготовлять церковников и кандидатов священства, упорно стояла на этой же задаче и в ХVIII веке, когда приготовление последних давно уже взяли на себя другие, высшие школы. Каждый ученик непременно, в продолжение учения граматки, часослова и псалтири, должен был прислуживать в алтаре и при всех требах, читать и петь на клиросе, учиться уставу и всякому пению. В 18 и 20 летнем возрасте он мог ещё не покончить с псалтирью. Затем наступало ученье из жизни и примеров дьячка и подьячих....

Мы нарочно распространились так о дьячке и о сельской школе, потому что каждое духовное лицо того века получало от них первые семена образования и много задатков для пастырства, а для половины, если не для большинства, священников сельских, служили началом и концом всего образования, в течении едва не целого века. До последней четверти этого века, сельское духовенство не свыклось с потребностью обучать, по крайней мере, грамоте всех своих сыновей; в начале века, обыкновенно, отдавали в науку только старшего, который должен быть наследником прихода, для меньших же предпочитали какое-нибудь ремесло: сапожничество, портняжество, малярство и под., а грамоту предоставляли их охоте, которую могли возбудить, уже в 15–20 лет, мечты о женитьбе на наследнице, иногда о дьячковстве или диаконстве и под. Слухи, распространившиеся в царствование Екатерины II, о том, что неграмотных духовных сыновей возьмут в солдаты, или запишут в крепостные и в податные сословия (что и приведено отчасти в исполнение в 1766 году), установление ежегодных ведомостей (с 1772 г.) об учащихся и не учащихся детях священно и церковно-служительских сильно подвинули образование в сельском духовенстве. Но долго, и после этих мер, встречаем неграмотных: по ведомости 1783 года о духовенстве переяславской епархии, заключавшей в себе 343 церкви, неграмотных сыновей священно и церковно-служительских свыше 15-летнего возраста, считалось 56¹²³. Разумеется, что слух о солдатчине и крестьянстве заставлял священников многое скрывать, и неграмотных писать грамотными. По ведомости о духовенстве киевской епархии за 1776 год, всех не учащихся (в киевской академии) и не определённых ни к каким должностям, женатых и холостых возрастных считается 466, кроме поступивших на дьячковские и пономарские места при своих отцах, тестях и родственниках, в видах практикования в уставе и церковной службе для целей священства¹²⁴. Почему же эти 166 возрастных не определены ни к каким должностям, если они грамотны, и если они не могут получить священного сана без практикования в уставе и церковной службе? Очевидно, что если не все они, то большая часть из них вовсе неграмотны. Употребляли разные, очень наивные увёртки, если нельзя было не сознаться в неграмотности сына; в ведомостях встречаем такие, напр., отметки в графе: чему обучается, … «сын его священника обучается краецкого художества» (портняжеству) и под. Читаем здесь и такие отметки: «сын его диакона Иоанна, 14 лет, за непонятием грамоты не обучается»; или же: «в священника Никифора сын Стефан, 16 лет, от природы на голове волосов нет», – значит и достаточная причина, чтобы не учиться грамоте¹²⁵.

Если так слаба была потребность простой грамотности, то гораздо слабее было влечение к тогдашнему высшему образованию, сосредоточивавшемуся для всех сословий края в академии киевской, в семинариях черниговской и переяславской, или, как выражались тогда, в школах латинских. Каких мер не предпринимала духовная и гражданская власть, в течении этого века, чтобы заставить духовенство отдавать всех своих детей в латинские школы! Главнейшею из них было запрещение рукополагать в священники «неучёных», и замещение «учёных» на приходы не учащихся наследников. Но «учёных» не находилось и на третью часть приходов – городских и лучших сельских, которые, выжидая достойных претендентов, оставались иногда по 10 лет праздными, так что высшие распоряжения должны были изменять себе, и дозволять потом производить в священники и из не учёных¹²⁶, а наследники, пользуясь иногда родством с казацкими старшинами, принимали дубинами учёных, получивших приходы их непосредственно от архиерея. Местные епархиальные власти, кроме частых указов об определении всех духовных детей в латинские школы, прибегали к разным мерам. Так, в 1722 г., черниговский епископ Иродион Жураковский, в окружной грамоте ко всему приходскому духовенству своей епархии, укоряя его в равнодушии к латинским школам, узаконяет, чтобы каждый священнический сын, желающий вступить в брак, являлся предварительно в кафедру, с тем, конечно, чтобы здесь испытать познания его в науках, – строго запретил так же священникам держать при себе сыновей своих на дьячковстве и пономарстве¹²⁷. Киевский митрополит Арсений Могилянский, в 1763 году, в своей епархии, обнимавшей тогда большую часть Малороссии, разославши приказ, чтобы священники и диаконы отдавали всех своих сыновей в киевскую академию, узаконял, «дабы отдавали в замужье дочерей своих священники и диаконы, желающие зятей иметь на своих парохиальных местах таких, где имеется приходских дворов от 80 до 100 и выше, за учительных детей академии киевской богословов, где от 60 до 80 дворов, по крайности, когда из богословов не сыщутся, за философов, а где ниже 60 дворов, священники и диаконы прежде искали бы по прописанному из учительных, а если бы к какому приходу, как к меньшему, так и к большему не могли затем приискаться люди учительные к дочерям священническим и диаконским, по крайнему их о том старательству, то им представлять о том доношениями по порядку, а без того священникам и диаконам, равно как протопопам и наместникам дочерей своих за не учительных, проповедовать слова Божия не могущих, не выдавать»¹²⁸. Но все подобные меры действовали слабо. В 1766 году, в переяславской семинарии обучается 75 детей духовных на 942 духовных семейств и приходских лиц, следовательно, по одному на 13 с лишним¹²⁹. В 1776 году в киевской епархии, как мы сказали выше, не учащихся в латинских школах, возрастных (свыше 15 лет) было 466. В 1783 году, уже после более решительных и более плодотворных мер, в переяславской епархии считалось таких же лиц 160¹³⁰.

Причины такого равнодушия к латинским школам заключались: 1) в устройстве и направлении этих школ и 2) в положении белого духовенства, как сословия и в старинном порядке замещения приходов.

1) Киевская академия, по мысли первых своих основателей и по внутреннему своему устройству, была учреждением не сословным, духовным, но общественным, назначенным равно для всех сословий; образование давалось в ней специальное, пастырское, но общее. Словом, она была тем же, чем в своё время были западные схоластические академии и университеты, по образцу которых она была устроена вначале, и оставалась верной этому образцу до самого 1819 года. Богословие было здесь не специальностью и не особым факультетом, но, как и в схоластических университетах, только высшею ступенью к науке, венцом образования. Эта идея определяла и состав самого богословия: догмат, нравственность и полемика – вот составные части его; о пастырстве, как об особой науке, здесь и не поминали. Проповеди, большие и малые инструкции предмет пастырской практики имели здесь слишком общий характер, и расплывались в риторическом понятии о речах ораторских и доказательствах на заданную тему, и гомилетика, как самостоятельная наука, также не существовала здесь. Словом, это было общеобразовательное, духовно-светское учреждение. Семинарии – черниговская (основ. в 1700 г.) и переяславская, явившаяся уже в половине того века, до 70-х годов не имели даже богословского класса, и полный курс в них заканчивался поэзией и риторикою. И все сословия края глядели на эти три школы, не как на сословные-духовные, но как на общественные и общеобразовательные, а потому и поступали в них люди всех званий, даже светские по преимуществу, до самого открытия московского университета (1758 г.), екатерининских народных училищ и гимназий. Лица, известные в истории киевской академии в XVII и до половины XVIII века, почти все – из дворян, мещан и казаков. Светские сословия преобладают над духовным в стенах академии даже во второй половине XVIII века. Так, в единственном сохранившемся списке учеников её, в 1769–1770 году, класса пиитического, находим детей духовых лиц 47, а светских сословий 69¹³¹. В переяславской семинарии, в 1766 году, перевес духовных над светскими не большой, именно – первых, 75 (в том числе и «сын ктиторов»), последних 62¹³². По окончании курса, воспитанник не был увлекаем какою бы то ни было специальностью, шёл в старшины казацкие и мещанские, в монашество, в канцелярскую службу, или предпочитал заняться торговлею и ремёслами – с одинаковою приготовленностью. Таким образом, тогдашние школы, не имея прямой и очевидной, или же имея слишком общую связь с делом пастырства, не говорили приходскому духовенству ни о каком прямом и очевидном обязательстве его вручать им воспитание детей своих.

2) Малороссийское приходское духовенство, до издания указов о переписи семейств духовных лиц и о распределении священно и церковно-служительских неграмотных и безместных детей по податным сословиям, не признавало детей своих принадлежащими духовному сословию; священнический или диаконский сын, поступая на какую-нибудь гражданскую службу, не имел нужды в увольнительном из духовного звания свидетельстве; оставаясь без всякой службы, не считал себя строго подчинённым протопопу и наместнику, – избирал себе такой или иной род службы только с разрешения отца и матери. Вообще он волен был на все четыре стороны. Таким образом, требование об отдаче всех сыновей в латинские школы могло казаться для священника совершенно неосновательным: он обучал сына своего какому-нибудь «художеству», или отдавал в писаря, приучал к хозяйничанью, к торговле и под., и никому до этого (казалось ему) дела нет; трата денег на содержание в латинских школах слишком чувствительна, учёный хлеб – слишком отдалённый и неопределённый, – лучше обойтись без этой неверной затраты денег, и дать сыну в руки ремесло, хозяйство, службу – верный, хотя и не всегда обильный хлеб. Иное дело с наследниками: в глазах самих священников начальство имело власть над ними. Но трудно расшатать понятия, укреплённые веками и заменить их новыми. Древнейшим, единственным и весьма удобным для наследников и для отцов их, путём к священству был следующий: ученье у дьяка, пономарство, дьячковство, диаконство и викариатство при отце или тесте, которым отсюда и та выгода, незаменимая по тогдашним понятиям, что наследники не стоят им денег и, кроме этого, пособляют им в хозяйстве. Отцы недоумевали, почему именно нужно изменить этот путь на латинские школы. Шло, далее, сличение результатов обеих этих путей, и на стороне первого видели несравненное превосходство в практичности и достаточном навыке к церковному служению (разумеется – механическому) и требоисправлению, в знании устава, в умении жить с людьми... Таким образом, голословные распоряжения и убеждения бессильны были здесь, образование в латинских школах считалось роскошью и уделом того, кто имел лишние средства, или же бедных сирот, которые не могли платить дьячку за науку, в течение долгих лет, а потом найти патрона на дьячковстве. Тут нужны были меры, более сильные, чем убеждения, стращания и заманивания, – необходима была реформа в положении белого духовенства.

Эта реформа произведена в малороссийском духовенстве киевским митрополитом Гавриилом Кременецким.

(Окончание следует).

(Опыт объяснения заповедей для простого народа).

Шестая заповедь Господня читается так: не убий.

Что заповедует Господь этою заповедью?

Заповедует не лишать жизни нашего ближнего. – Жизнь есть величайшее благо, которое даёт нам Господь, – жизнь человек должен беречь более всего; потому что, потеряв однажды её уже нельзя воротить. Вот почему Господь и запрещает убивать ближних.

Как же можно убить ближнего? Можно убить ближнего телесно и духовно.

Телесно, например, убивает разбойник, когда нападает на человека в лесу или на дороге, или в доме и режет, или иным образом лишает его жизни. Телесно убивает тот, кто по злобе, из зависти или по чему-либо другому окармливает ядом человека. Телесно убивает тот, кто так побьёт своего ближнего, что тот через несколько времени умрёт. Но есть ещё такое ужасное убийство, о котором страшно и говорить. Бывает, что мать ест различные яды и снадобья, чтобы умертвить своего ребёнка ещё во утробе. Это страшное, ужасное убийство! Здесь мать делается убийцею собственного дитяти и убивает не только тело, но и душу.

Участник в убийстве также и тот, кто помогает убийце словами или оружием, кто укрывает убийцу от властей. Богач, который презирает бедного, не помогает ему, допускает его умереть с голода и холода, также виновен пред Господом в преступлении против шестой заповеди. Грешит против шестой заповеди Господней и тот, кто, имея у себя слугу, изнуряет его тело частыми и тяжёлыми работами; виновен также и тот судья, который оправдывает виновного и осуждает невинного. Убийца и тот, кто, не умея лечить, лечит других и доводит их до смерти. У нас есть ворожеи и лекарки, которые, не зная никакого толка в лекарствах, берутся лечить больных и своими лекарствами доводят легковерных до смерти.

Страшно грешит тот, кто убивает человека. Ведь Господь даёт жизнь, – значит, Он один может и отнять её. Убийца берёт чужое, берёт жизнь, которой не давал, отнимает жизнь, которой не может возвратить. Притом ближний брат наш, которого мы должны любить, как самого себя; ведь ближний наш есть сын одного с нами Отца небесного; за него Господь страдал и умер на кресте.

Значит тот, кто убивает всякого человека, убивает своего брата, стало быть – он братоубийца. Какой же после этого страшный грех делает убийца!

Кроме того, может быть, человек, которого убивают, имеет отца и мать, которых он на старости лет и поил и кормил, защищал их от всех бед, а теперь, когда он убит, они остаются без куска хлеба и в холоде, и в голоде, одинокие, без помощника и защитника, должны Христа ради под окном собирать милостыню, а если нет сил, то должны умереть с голоду в страшных мучениях. И будут они лить горькие слёзы и проклинать убийцу, и будут они молить Господа, чтобы Он покарал его. Может быть, у убитого осталась жена с малыми детьми, – осталась бедная без крова и пищи, бесприютная, с одним только горем и нуждою. Маленькие дети не дают ей работать, а то и дело просят у ней хлеба. И холодно им бедным и голодно, и мучат они свою мать слезами и просьбами. Долго страдает она бедная, долго переносит нужду и горе, а потом не вытерпит, да и пойдёт по дурному пути: или станет воровать, или пьянствовать, или предастся распутству, а детей своих бросит, – или, что ещё хуже, с отчаяния наложит на себя руки. А после неё и разбредутся несчастные дети по белу свету горе мыкать, если не возьмут их добрые люди; и некому будет научить их уму-разуму и добрым делам; и сделаются они дурными людьми, и загубят свои души. – За всё это будет отвечать убийца.

Страшно наказывает Господь убийц. Слово Божие рассказывает, как наказал Господь Каина за убиение брата своего Авеля: Господь сказал Каину, когда он убил брата своего Авеля: что ты сделал? Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли. С того времени ты проклят на земли, которая приняла кровь брата твоего. Когда ты будешь обрабатывать землю, она не даст тебе плодов. Стеня и трясясь, ты будешь скитаться по земле¹³³. Что сказал Господь, то и случилось: Каин мучился всю жизнь свою, душа его ни на минуту не вкушала покоя своей совести.

Да и люди – как смотрят на убийцу? Все его презирают, каждый говорит об нём с ужасом и отвращением. Каждый говорит: спаси Господи от встречи с таким человеком! И если отец семейства видит где такого человека, то велит своим детям бежать от него, как от чумы. «Нехороший, страшный – это человек», говорит он. Да, нехороший и страшный человек – убийца, потому что он не побоялся убить своего ближнего, своего брата.

Вот что значит слово Господа; не убий. Надобно ещё знать вам, что это слово Господь сказал ветхозаветным людям, которые не приняли от Него столько благодати, сколько мы, в которым такие законы даны были по жестокосердию их, – то есть, потому, что сердце у них было жестокое и грубое, мало способное прощать обиды врагам. Нам же христианам, которые получили от Господа благодати несравненно более, чем ветхозаветные люди, Господь не только запретил убивать ближнего, но даже и сердиться на него. Всякий, гневающийся напрасно на брата своего, говорит Господь, подлежит суду, то есть, всякий, кто только осердится на брата своего, будет отвечать за это на суде Божием, Господь накажет его за это. Вы слышали, говорит Иисус Христос, что сказано древним: не убей: кто же убьёт, подлежит суду (Исх.20:12), А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: рака, то есть, ты пустой человек, подлежит синедриону, т. е. будет судиться самым строгим судом: а кто скажет безумный, подлежит геенне огненной (Мф.5:21–22). Слышишь, каким страшным судом угрожает Господь тем, которые обижают ближнего своего словом!

А что бывает у нас? – У нас ни за что считают обидеть своего ближнего, обругать его самыми страшными, скверными словами. Ведь у нас часто из-за какой-нибудь малости человек обругает своего соседа и не думает, что он сделал дурное дело. «Ну что же, – говорит он, когда ему скажут, зачем он обидел другого, – ну что же? Экая беда: горе сорвал, – и всё тут». Нет, большой грех обидеть своего ближнего. Может быть, сосед, которого он обидел, так растревожился, что ничего не может делать и у него несколько времени пройдёт попусту, без дела, с убытком для его хозяйства, а в этом виноват тот, кто обидел. Может быть, обиженный захворал и оставил целое семейство без работника, а потому и без хлеба. Даже самое меньшее, что может произойти от обиды, – это то, что обиженный и сам захочет горе сорвать, да и обругает кого-нибудь, и сам согрешит, да и других введёт во грех. А кто виноват во всём этом? – Тот, кто первый обидел. Он более всех будет отвечать пред Богом. Видишь, как пагубно обижать других, сколько дурного может сделать обида! Да кроме всего этого, от брани недолго и до драки, а там, какой грех, и до убийства. Посему-то Господь и говорит, что будут страшно судиться те, которые обижают ближних словом.

Кроме убийства намеренного бывает убийство и ненамеренное. Случается, что человек убивает другого не потому, что он хотел это сделать, а просто по неосторожности. Если тот, кто был причиною неосторожного убийства, мог видеть, что от его неосторожности может случиться беда, то будет отвечать пред Господом, – его сильно накажет Господь за нерадение и неосторожность. Кто, например, не прибирает оружие, а держит его так, что оно может, при малейшей неосторожности, убить ближнего и убьёт, тот виновен пред Господом, хотя и менее, чем тот, кто убил с намерением. Или если у кого есть лошадь, которая бьёт ногами и хозяин не будет, беречь её, а она кого-нибудь убьёт, то он отвечает пред Богом. Священное писание говорит: аще вол бодлив будет прежде вчерашняго и третияго дне, и возвестят господину его, и не заключит его, и убиет мужа или жену: вол камением да побиется, и господин его купно да умрет (Исх.21:29), то есть, если у кого – вол бодливый и хозяин знает об этом, а вол кого-нибудь убьёт, то должно убить вола и вместе умертвить и самого господина. – Бывает, что по неосторожности ударяют беременную женщину и повреждают её ребёнка, и она родит мёртвого. В таком случае, по закону Божию человек, который был причиною смерти ребёнка, должен отдать душу за душу (Исх.21:22). Слышишь, какое строгое наказание изрекает Господь и на тех людей, которые убивают по неосторожности! Господь в ветхом завете и такого человека повелевает убивать. И святая церковь наша также осуждает тех, которые убивают по неосторожности. Верно, вам случалось видеть таких людей, которые, за убийство по неосторожности, назначались на годичное, и даже трёхлетнее покаяние в монастырь, или в какую-нибудь церковь, под надзор священника. Этот закон церковный показывает, что и неосторожные убийцы не избавляются от некоторого наказания.

Но бывает иногда, что человек, по необходимости, против собственного желания, делается убийцею другого человека. Так, иногда нападают на человека разбойники с тем, чтобы убить его, – и человек защищаясь убьёт разбойника, хотя и не решался убить его. В таком случае Господь после усердной молитвы простит убийство, если только оно сделано по необходимости.

Но не думай, что ты совершенно исполнил заповедь Божию, если никого не убил и не обидел. Нет, ты только исполнил ещё половину заповеди. Мало того, что ты сам не сделал убийства и не обидел, ты и других должен предохранять от этого, должен защищать ближнего своего в беде, должен помогать ему в несчастии. Кто, например, не помогает в беде другому, не защищает его от опасностей, тот грешит против заповеди Господней. Правда, наш мужичок всегда готов помогать своему ближнему, выручать его из несчастий; но бывают и такие, которые остаются бесчувственными к беде своего ближнего. У нас, например, часто случается, что в селе вдруг сделался пожар. Каждый выходят тотчас же из своего дома и смотрит, где горит. Иной тотчас же и бежит помогать на пожаре, а другой видит, что далеко от него, войдёт опять в дом, да и сидит спокойно, или занимается своей работой. Иной, пожалуй, и идёт, да только за тем, чтобы посмотреть и ничего там не делает, никому не пособляет. Или иной идёт по берегу реки и видит, что в ней тонет человек, – он не тотчас же бросится спасать погибающего, а прежде подумает, как бы самому не утонуть, да, пожалуй, так и уйдёт или уже соберётся тогда, когда тот уже потонул. Конечно, я не говорю, чтобы ты без ума бросался. Если ты сам не умеешь плавать, да пойдёшь спасать другого, – ты и сам погибнешь и того не спасёшь.

Нет, я говорю тебе, чтобы ты старался спасти от погибели ближнего там, где можешь спасти его. Или у нас бывает так: вот ночью вдруг на улице раздаётся крик: «караул! караул! спасите!» А мужичок вместо того, чтобы спасать, лежит спокойно на постели; ему и горя мало, что погибает ближний; да, пожалуй, если у него ещё был огонь в избе, – и огонь потушит. Кто так делает, тот страшно грешит, он делается участником погибели своего ближнего. Может быть, если бы он пошёл тотчас же на пожар, то и спас бы, пожалуй, кого-нибудь от разорения, или, даже и от смерти. Может быть, если бы он бросился в воду спасать утопающего, пожалуй, успел бы и спасти его, – а от его бесчувственности, от его нерадения утопающий погиб невозвратно. Может быть, если бы он вышел на улицу в то время, как звали его на помощь, он бы застал ещё в живых погибающего и спас бы его от смерти, а от его лени, от его бесчувственности несчастный умер в страшных муках. И за всё то страшно будет отвечать тот, кто не старался спасти своего ближнего.

Бывает также, что вот двое ссорятся между собою, около их стоят другие и нисколько не стараются примирить их. Нет, даже ещё более: стараются раздражить ссорящихся. Им приятно смотреть, как они ссорятся; дело доходит до драки, а зрители начинают смеяться и одобряют то того, то другого. Нет, – не так должен поступать каждый христианин. Если видишь ссорящихся, то старайся примирить их, потому что они могут дойти до сильной вражды, до драки и легко до убийства. Может, ведь, один из них в гневе так ударить другого, что тот тотчас же умрёт. Отвечать пред Богом будет не тот только один, кто убил, но и те, которые не старались предотвратить убийства. Убийца мог в гневе и не подумать, что он может сделать, а ведь те, которые смотрели, были спокойны, – значит, могли бы обсудить. – Кто же примирит своего ближнего, тот заслужит милость Божию. Господь Иисус Христос сказал: блажени миротворцы; ибо они будут названы сынами Божиими.

(Окончание впредь).

Во всякой деятельности скачки, односторонние увлечения, и порывистые замашки не обещают доброго исхода. Односторонним увлечением пастырской деятельности страдают те священники, которые задаются, при поступлении в приход, какою-нибудь одною целью, и, кроме этой цели, ни о чём другом не думают и не заботятся. Прихожане, встречая равнодушие священника к тем сторонам своей религиозной жизни, которые не соприкасаются с его любимою мыслью, обнаруживают холодность к этой мысли, и тем самым парализуют энергию священника. Берём намерение молодого священника – во что бы то ни стало – истребить раскол в новом приходе. Нападая с первых дней служения на раскольников, преследуя всюду и постоянно обнаружение раскола, и не имея возможности при самом увлечении одною целью одушевлённо выполнять разнообразные обязанности своего служения, священник легко надоест и раскольникам, и православным, легко охладит и тех, и других к своим усилиям и как раз кончит тем, что ему самому опротивеют бесплодные хлопоты по истреблению раскола. Берём другое намерение – искоренить пьянство. Если священник всё своё внимание сосредоточит на одном этом намерении, относясь равнодушно к другим потребностям религиозно-приходской жизни, он этим равнодушием – хотя и бессознательным – доведёт свои усилия до того, что они потеряют влияние на прихожан именно по их подавляющей порывистости. И чем более священник был занят своей мыслью, чем более потратил трудов и усилий на её осуществление, тем скорее он может впасть в уныние, в безнадёжность сделать что-нибудь полезное в приходе, при очевидной безуспешности своих усилий. А эта безнадёжность, в свою очередь, может быть фальшивою, может быть плодом воображения священника, который не успел ещё всмотреться ни в жизнь, ни в нравы прихожан, ни в природу своих обязанностей. Из хорошего, но одностороннего начала грозит выйти худой конец – апатия к труду, достойная сожаления везде, пагубная для спасения и просвещения прихожан в пастыре.

И здесь, чтобы избежать ошибок, молодому священнику нужно, держа в голове какую-нибудь любимую мысль, с одинаковым одушевлением удовлетворять всем религиозно-нравственным потребностям прихожан, особенно же тем, которые сделались привычными для их духовной жизни. Не выдаваясь до времени никакими, непривычными для прихожан заявлениями, священник пристально изучает дух прихожан, их нравы и обычаи, их нравственные желания и материальные средства. Торопливость вредит в устроении нравственной жизни людей, которая не допускает скачков; если же и есть в этой жизни случаи, требующие поспешности, то нельзя поручиться, чтобы священник, только что поступивший в приход, был в состоянии определить эти случаи верно. Пусть молодой священник с равномерным сочувствием проходит все пастырские занятия, пусть в каждом своём деле видит живое, свежее требование своего долга, пусть, исполняя каждое дело, взвешивает и свои личные силы, и состояние прихожан и отношение к этому состоянию любимой мысли, идеала, внесённого его душою в паству, но пусть полегоньку и осторожно проводит свой идеал в приходскую жизнь, пусть проводит его в жизнь на столько, на сколько видит его удобоприемлемым со стороны прихожан. Если приход не приготовлен к скорому восприятию идеала, то священник, ревностно исполняя все текущие занятия по своим пастырским обязанностям, терпеливо и благоразумно настраивает своих прихожан к восприятию его, исподволь, при удобных случаях, внушает прихожанам его значение, нужду в его осуществлении, давая такой ход своим внушениям, чтобы они будили собственное сознание прихожан и заставляли их самих думать его думою. Скоро ли удаётся успеть в этом священнику, – мы не знаем; здесь успех будет зависеть и от его пастырской опытности, и от умственно-нравственного состояния прихожан; но мы решаемся предсказать, что, если священник не соблюдёт постепенности в своих действиях и сдержанного приспособления к настроению прихожан, он замедлит успешное осуществление своей мысли на неопределённо-продолжительное время. Торопливость и азартность не раз мешала священникам приводить в исполнение самые лучшие намерения, с которыми они поступали из семинарии в приходы. Мы знаем священников, которые с первых дней своего пастырского служения вседушевно принимались за дело обращения раскольников в православие, не щадили для этого ни сил, ни здоровья, и – оканчивали тем, что, приходя в отчаяние от не успешности, впадали в равнодушие не только к приходскому раскольничеству, но и ко всем занятиям по пастырству вообще. Причиною их не успешности были: запальчивое увлечение одною крупной целью и поспешное, не рассчитанное преследование этой цели без ознакомления с почвой, на которой приходилось им работать, или, говоря проще и короче, причиною их не успешности были: незнание дела, за которое они принимались с похвальной ревностью, и предосудительная в миссионерском положении поспешность.

4.

Едва ли лучше поступают и те молодые священники, которые с первых же пор служения совершенно бросают умственные занятия, ограничиваясь только сухой работою по приходской отчётности, да редкой перепиской готовых проповедей для чередной подачи. Как бы отлично ни учился воспитанник в семинарии, жизнь, с которою сталкивается в приходе, представляет ему новое, особое поле деятельности, для уразумения которого необходимо и много читать и много размышлять. Те священники, которые по вступлении на место, погружаются в хозяйственные хлопоты или в покойную праздность, лет через10–15, обыкновенно бывают не узнаваемы своими товарищами, продолжающими самообразование и на службе: такие священники забывают почти всё вынесенное ими из семинарии, делаются робкими, боязливыми при людях развитых и образованных, и приближаются по своим понятиям к уровню сельско-крестьянского миросозерцания. Отсутствие умственной деятельности, при обилии праздного времени, за ежедневым исполнением пастырских обязанностей, с одной стороны, производит в священнике духовный застой, который задерживает его внимание на одной внешней, формальной стороне богатого смыслом и внутренней силой пастырского долга, а с другой – открывает лёгкую возможность приобретать привычки, неодобрительные и в мирянине... От таких пастырей, даже и тогда, когда простодушные поселяне-прихожане ими довольны, церковь и отечество едва ли получит положительную пользу: протянув свой век ровно, незаметно ни для себя, ни для паствы, они оставят её в том же положении, в каком нашли, оставят, не возвысив ни на перст умственного и религиозно-нравственного приходского уровня.

Но эти же самые молодые люди много сделали бы добра своему приходу, хоть не вдруг, а со временем, если бы, с поступлением во священники, не оставляли умственных занятий, если бы, внимательно изучая практическую сторону своих пастырских обязанностей, пристально следили за духовной и хоть отчасти светской литературой и таким образом не упускали бы из виду общественной жизни, общественного развития. Общественная жизнь, время от времени испытывает благодетельные перемены, которыми создаются новые условия и для крестьянского, как бытового, так и юридического, положения. Особенно богата такими новыми условиями наша пора. Прилив их, вдвинутый историей в берега жизни, отразился на гражданских нравах общества облагорожением личности и возвышением сознания своих законных прав. Священнику крайне нужно и понимать учреждения правительства, касающиеся народной жизни, и разъяснять эти учреждения прихожанам в духе законоположений. Современный священник в такой же мере может ослабить своё влияние на сельских прихожан, возбуждённых новыми учреждениями к новой общественной жизни, не заботясь о чтении всего, что касается обсуждения народных нужд и средств к их удовлетворению, в какой и поднять себя в глазах прихожан внимательным изучением их гражданских прав и гражданской ответственности. Да и самая пастырская деятельность, так разнообразная и так трудная по своему характеру, вызывает священника на ближайшее знакомство с современной духовной литературой, в которой она разъясняется с подробностями, доведёнными до предупреждения частных случаев и редких, исключительных обстоятельств. Посильно-непрерывная умственная работа поддержит в священнике энергию и среди препятствий и неудач, даст ему силы выносить тяжёлые материальные недостатки, сообщит ему внутреннее основание для самоуважения и в бедной доле приходского пастыря и не позволит ему отстать от духовно-нравственных потребностей времени, налагающих на пастыря особые, исторические обязанности в отношении к приходу, который принадлежит к известной эпохе народной жизни.

В заключение остановимся ненадолго на главном источнике, из которого проистекают все указанные промахи молодых священников. Источником этим служат: излишняя самоуверенность молодых священников, излишняя надежда на свои силы, преувеличенные убеждения в полноте и верности своих воззрений.

Похвально сознание в себе действительных сил, – но требуется всегда проверить свои силы прежде, чем взять на себя тяжёлую ношу. Молодости свойственно рассчитывать на свои силы при всех предприятиях, но дело пастырства так важно, так отлично от обыкновенных наших служений, что в нём и люди опытные сами собою не всегда могут отыскивать верные средства для достижения спасительных целей, – и люди опытные не находят иногда надлежащей опоры для успешных пастырских действий в своих собственных силах. Дело пастырства есть дело нравственное, и притом управляемое более благодатью Божией, чем человеческою мудростью. Поэтому молодой священник лучше поступит, если забудет о своих силах, как бы много он ни чувствовал их в себе, и будет искать вразумления и научения у Бога, управляющего судьбами людей, обращаясь к Нему с беспрестанною горячею молитвою. Бог же и слово благодати Его наздаст и даст внимательному к себе и к стаду своему священнику наследие во освященных всех (Деян.20:32).

Василий Соколов

У казанских татар-мусульман бывает во время лета народный праздник, известный под именем «джиин». Он не имеет никакого религиозного значения и, по всей вероятности, обязан своим происхождением ещё язычествующим финским племенам. В Казани и её окрестностях джиин празднуется не в одно время. Для деревень татарских он составляет что-то переходное. Начавшись в Казани в известную пятницу и продолжаясь три дня, джиин с наступлением другой пятницы переходит уже в известную деревню, которая отпраздновавши его уступает, в свою очередь, эту честь другим деревням. Первый деревенский джиин (в казанском уезде) называется ямаширминским (по деревне), 2) зункуак, 3) ад яр, 4) кызыл яр, 5) сярда джиины, 6) мохшы джиины, 7) кишит джиины, 8) шимбирь джиины, 9) биктау (по местности, так как собрание бывает на высокой горе в роще), 10) кабак джинн; потому что на этом последнем джиине выпивается татарами очень много вина. Джиин, начавшись ныне в Казани ещё в мае, перешёл к 12 числу июня в те деревни, которые празднуют джинн кызыл яр. Сюда же принадлежит и деревня Улуяз (по русскому названию Юлазы). Таким образом джиин празднуется не одною деревнею, а многими в один раз, так что некоторые джинны празднуются больше чем 10-ю деревнями, напр. 9-й и 10-й. На джиин к деревенским жителям собираются их родные из города Казани и других деревень так что деревни, коими празднуется джиин, вполне оживляются, принимают праздничный вид. После обеда, в пятницу, татары отправляются в кибитках, большею частью со своими жёнами в поле на джиин, т. е., в собрание. Здесь бывают игры, борьба, песни, бега. Люди молодые поют и пляшут; женский пол лакомится различными сластями, которые продаются здесь же. Впрочем, надобно заметить, что прекрасный пол находится на джиине в кибитках, откуда девушки высматривают себе женихов, которые в свою очередь высматривают невест. Разумеется, на джиин собираются большею частью люди молодые; престарелые, муллы и благочестивые туда не ходят. В субботу и воскресенье мусульмане празднуют дома. На улицах с утра до вечера вы увидите путешествующих татар, иногда даже со своими жёнами-хатунами. Молодые люди днём разъезжают по деревне на лошадях, заложенных большею частью в кибитки. Лошади несутся, молодёжь покрикивает; один бьёт в ладоши, другой наигрывает в скрипку. К вечеру вы услышите в домах татарскую песню, большею частью с заунывным однообразным мотивом; или же молодые люди собираются толпою, идут по деревне, поют, играют на скрипке и прихлопывают в ладоши.

* * *

Ещё в первых числах июня ко мне приходил мой знакомец из татар-мусульман, старик Сагид, из деревни Улуяз (каз. уезда), и просил меня приготовляться к поездке на их деревенский праздник. Вечером 10 июня Сагид снова пришёл ко мне в квартиру и почти настоятельно просил собираться в деревню, обещаясь утром заехать за мной. Отблагодаривши Сагида за приглашение и отпустивши его, я начал серьёзно думать о поездке. Приглашает меня к себе, думал я, человек почтенных уже лет и при том пользующийся в своей деревне авторитетом грамотного и умного, как передавал мне другой улуязский татарин Сидтык Аптыкеев. Отчего же не воспользоваться расположением Сагида? От чего не ехать в Улуяз? Время у меня было свободное. Пользуясь такими обстоятельствами, я решился отправиться с Сагидоми взглянуть на деревенскую жизнь татар-мусульман, надеясь что-либо узнать о религиозно-нравственной их жизни, или же говорить с ними о предметах религии.

На другой день, около 11 часов, Сагид уже явился за мной. На скорую руку собрался я не в дальний путь. Кроме самого малого количества денег, я взял с собою несколько книг, а именно: коран в арабском подлиннике, русский перевод корана, Колмакова, Новый Завет и вновь изданные переводы на народный татарский язык букваря, книги Бытия и премудрости Иисуса Сына Сирахова, и бумаги для записок. Помолившись Богу, я вышел из квартиры. У крыльца стояла небольшая лошадка, запряжённая деревенскую тележоночку, устроенную почти кое-как. На телеге сидел маленький Мурза Хабибуллин, внук Сагида, порядочно говоривший по-русски.

Дорога нам лежала по большому сибирскому тракту, коим мне ещё не случалось проезжать.

Не много пришлось проехать, как Сагид принял уже роль учителя. И странное дело: татары хотя и считают вас человеком, знающим грамоту, но непременно начнут интересовать вас своими «азами». С великим терпением я выслушал алиф, би, ти, си... и проч. до последней буквы татарского алфавита. Затем Сагид подряд читал из детской книжки «шараит иман» «калиматун таийибатун» и проч. Когда Сагид кончил калиматы, я сказал ему, что всё это давно уже мне известно, что у меня и самая книга «шараит иман» имеется. Мне было скучно. Сагид затянул нараспев некоторые стихи из корана. Он пропел «аль-хамд», или первую суру (главу) корана, пять строк 2-й суры и ещё некоторые отрывочные стихи из других ему известных глав и чаще употребляющихся при намазах; или молитвах в мечетях. Когда Сагид кончил пение, я попросил было его передать мне по-татарски пять строк арабского текста корана (из 2-й суры); но оказалось, что Сагид, как и многие другие грамотники мусульманские, не говоря уже о неграмотных, почти ничего не знает по-арабски. Он читает и поёт стихи из корана бессознательно. Он не мог перевести на татарский язык даже строки. Ему известны была по значению только слова, самые, можно сказать, употребительные. Но таких слов очень немного. В певучем чтении своём Сагид выражал немало непритворного благоговения.

Мы ехали лесом, и Сагид, обратившись ко мне, сказал: лес – это манер рая, который ожидает верующих – мусульман, а зима – манер муки адской. (По всей вероятности, из приличия Сагид не добавил, что это-де для вас кяфиров, неверующих). И, не дожидаясь никаких мнений с моей стороны, Сагид снова продолжал певучее чтение корана. Теперь он начал своё чтение, как и прежде, словами: ау́зю билляги мина́шшайтани раджи́м¹³⁴; потом тихо прокричал «азан» и заметил мне, что тот муэззин, который прокричит три года азан с минарета мечети, по смерти не подвергается тлению. «Мулла и то гниёт, – выразительно говорил Сагид, – а муэззин не гниёт». – Это кто тебе рассказывал подобные вещи? Спросил я. «У нас так говорят», отвечал он. – А ты видел хоть одно нетленное тело муэззина? Спросил я Сагида. Ответ его был отрицательный. – Не всему следует верить, что говорится тёмными людьми, сказал я. Лучше надобно подумать: нетление тела, как свидетельство Божьего благоволения, как свидетельство праведности человека пред Богом, может ли быть следствием одного лишь трёхгодичного прохождения должности азанчея, или муэззина? Другой, пожалуй, пять-шесть лет кричит азан, но всё же тело его сгниёт. Если ты хочешь звать, Сагид, о нетленных телах, то можешь спросить в Казани всякого русского о св. останках нетленных тел святителей Гурия и Варсонофия. Это были люди вполне достойные Божией милости; они были святые. Св. Гурий был первым архиереем в Казани, а св. Варсонофий первым архимандритом. Тела их нетленны. Останки этих тел всякий казанский, православный христианин видел и целовал. А нетленных тел ваших муэззинов не только русские, даже и сами мусульмане никогда и нигде не видали. А у нас, не водной только Казани, а и во многих других местах России очень много нетленных мощей православных христиан всякого звания. Недалеко от Казани, в г. Свияжске, православные христиане лобызают нетленные останки св. Германа, бывшего вторым архиереем в Казани. Разговор о св. мощах закончился тем, что на вопрос: знал ли Сагид о мощах святителей Гурия и Варсонофия, – он отвечал отрицательно.

Мы подъехали к болоту, на окраине дорожного леса, чтобы напоить лошадь. В лесу кричала кукушка. Это кричит «падша кызы», сказал Сагид. На мой вопрос о причине такого названия кукушки, Сагид рассказал следующее. В прежнее время был один государь. У него была в горнице одна только дочь и ещё какая-то птичка. Когда дочь царская достигла совершеннолетия, её отец созывал к себе, со всего своего государства молодых людей и объявил, что дочь свою он выдаст за того, на голову которого сядет его домашняя птичка. В то время выходил из моря дух – пе́ри и под видом безобразного и больного молодого человека ходил по улицам того города, где провозглашалось приглашение. Скоро молодые люди собрались. Царь велел позвать …безобразника, не зная ничего о его происхождении. Когда начался вечер и молодые люди плясали, птичка села на голову безобразного господина. Всё собрание негодовало. Царь предложил вторично то же самое условие. Повторилась та же история. Наконец государь в третий раз повторяет своё условие и даёт клятву пред своими высокими посетителями, что если и теперь птичка сядет на голову этого жалкого человека, то значит, такова судьба моей дочери! Я отдам её за него. Молодые люди начали плясать. Недолго гостям пришлось ждать решения участи царской дочери: птичка опять села на голову безобразного, – и он был повенчан на царской дочери, к изумлению и неприятности для всех. Царь облагообразил несколько своего зятя и нарядил его в лучшие одежды. После пиршества зять царя говорит своей молодой жене, чтобы она собиралась ехать к нему. Когда она была готова, счастливый муж велел подавать, лошадей. Потом они оба сели в карету и отправились к берегу моря. Здесь карета остановилась, и муж, поцеловав свою жену, как всегдашний житель моря, нырнул в глубину и был таков … Слух об этом несчастном событии скоро достиг до царя, который отрядил все свои войска к морю, чтобы стрелять в воду и убить хитрого зятя. Но во время самой осады, так сказать, моря, вдруг пе́ри является на поверхности воды, весь в золоте и изумрудах; лицо его было до того прекрасно, что все удивлялись. Царская дочь теперь увидала его в последний раз.... Он снова нырнул в бездну и не показывался более. Царская дочь пришла в такое состояние испуга, что вдруг, сказавши раза два-три: ух! ух! обратилась в птицу и вылетела из окна кареты, в которой ехала вместе с мужем. С той поры, добавлял Сагид, она всё горюет о своём муже и кричит: ух! ух! От того и получила своё название «падша кызы» дочь царская.

Мы, конечно, не перенесли бы этого рассказа в свои заметки, если бы Сагид передал нам его, как сказку. Но нет, он верил в действительность всей этой басни и даже удивлялся тому, какие были тогда времена... люди обращались в птиц... Большого труда стоило разубедить старика Сагида в таком веровании. Рядом очевидных и наглядных доказательств я довёл его до согласия с собою– и он немного понял, в чём дело. Ему было сказано, что человек никак не может переродиться, или переменить свой человеческий вид на другой какой-либо. Все существа в природе возникают только от сродных с ними же существ. Растения являются от семян по роду их, животные плодятся от подобных себе, птицы выводятся также птицами, люди рождаются от людей. Таков закон данный всемогущим Творцом при творении вселенной. Разговор наш о кукушке, или дочери царской был кончен. Мы продолжали потихоньку ехать, а между тем нас то и дело обгоняли татары на парах и на тройках. «Это слободские¹³⁵ на праздник же (джиин) едут», сообщил мне Сагид. В самом деле, в проезжающих всё говорило о жителях города. Лошади у них были хорошие, кибитки также. В кибитках сидело по две и по три женщины-татарки, которые одеты были довольно нарядно, не по-дорожному. Видно было, что они едут на праздник. – Мужья их торчали или на козлах с кучерами вместе, или же кое-как по бокам кибиток. В самых кибитках для них не было места: там на перинах и огромных длинноватых подушках сидели, полузакрывшись их жёны-татарки и придерживали своими руками самовары с чайным прибором. Сзади многих кибиток прицеплены были кумганы, или кувшины из белой толстой жести, необходимые для татарских омовений. Внимание Сагида остановилось на этих кумганах. Обогнавшие нас татары давно уже скрылись за горой, а Сагид всё ещё напевал стихи, которые сложены о кумганах. Я помещаю их здесь особенно потому, что в них видна религиозная идея, возвышающая необходимость омовений и значение самых кумганов. Вот они в русском переводе:

Я взял кумган в руки свои

И вступил на дорогу Божию.

Те, кои не берут кувшина,

Упадут на дно адово;

Дно адово ужасно.

Души их попадут в огонь,

Они опьянеют от печали;

Лица их будут красны,

Как весенний цветок,

Ад придёт

И, отверзши свою пасть,

Бросится на них, как змей

Если бы не было Мухаммеда –

Любимца Божия,

Никто бы не избавился

И не спасся от погибели.

За селом «Высокая гора», или, как татары называют его «Бик Тау», мы снова увидели многих мусульман опередивших было нас. У реки, на траве они расположились пить чай. Было не более 12 часов. Татары закурили самовары, жёны их вышли из кибиток и раскладывали чайную посуду. Отъехавши немного от этого татарского табора, вздумали покормить свою лошадку и мы. И здесь-то, когда Сагид пустил лошадь на траву, а потом также на траве прилёг со мной, я понял, почему Сагиду непременно хотелось, чтобы я взял с собой и самовар. Ему, вероятно, желательно было напиться чаю на дороге, по примеру других, но мне брать с собой самовара ужасно не хотелось, тем более, что Сагид сказал мне, что дома у него и самовар есть. Немного полежавши без разговоров, Сагид обратился ко мне и вкоротке передал мне несколько событий из жизни Мухаммеда. «Ангелы Божии, – говорил Сагид, – открывали грудь Мухаммеда¹³⁶, когда он ещё был не большой и выдавили из его сердца чёрную кровь, как зародыш греха». Потом рассказал, что Мухаммед женат был на Хадидже, сделался далее на 40-м году своей жизни пророком и получил от Гавриила (архангела) книгу коран. Наконец, сказал Сагид, Мухаммед наш пророк умер. – В параллель этому рассказу, я также передал Сагиду о рождении Иисуса Христа и заметил при этом, что Основатель вашей веры Иисус Христос был свят и безгрешен с самой минуты зачатия от пресвятой Девы Марии. При этом я говорил ещё, что Мухаммед родился от отца и матери, а всякое естественное зачатие человеческое происходит вследствие шагвата, или похотения, что, само собою видно, не совсем-то чисто и безгрешно. Потому что и у вас мусульман предписывается полное омовение после совокуплений. Вот почему и Мухаммед ваш имел в сердце чёрную кровь. Но Иисус Христос родился сверхъестественным образом, силою или наитием Св. Духа от чистой Девы Марии, без мужа¹³⁷. Следовательно, здесь не было никакой нечистоты. Таким образом кто выше – тот ли, кто был греховен и, положим или допустим, ангелами освобождён был от возможности греха, или тот, кто с самого зачатия и рождения совсем не был причастен греху, т. е. кто выше – Мухаммед, или Иисус Христос? – Когда так ясно был предложен мой вопрос и когда факт греховности Мухаммеда и безгрешности Иисуса Хряста говорил в мою пользу, Сагид уклончиво сказал: «не знаю; они оба пророки». Но потом Сагид как бы вспомнил одно доказательство в пользу своего пророка Мухаммеда. «Ты читал ли татарскую книгу «ахыр заман»? спросил меня Сагид¹³⁸. Нет, отвечал я, но я знаю об этом времени из вашего корана и своих божественных книг. Что же говорится в книге «ахыр заман»? – Там написано, что люди в последнее время перестанут учиться закону, школы и мечети опустеют, муллы начнут пить вино, курить табак и прелюбодействовать. После всего явится антихрист – Даджал, которого убьёт Иисус Христос. При этом Сагид рассказал, будто Господь Бог спрашивал Иисуса Христа во время Его земной жизни: что будет Он делать, когда наступит «ахыр заман»? Иисус Христос отвечал, будто, «Я приму мухаммеданскую веру»¹³⁹.Теперь подразумевалось: что Мухаммед не ниже Иисуса Христа, так как последний примет веру первого.... В Пятикнижии Моисея, в псалмах Давида, в книгах пророческих, в Евангелии Иисуса Христа и в откровении Иоанна Богослова, я никогда не читал такого места, чтобы Иисус Христос принял в последнее время веру Мухаммеда, сказал я, и прибавил, что Иисус Христос и не мог даже говорить таких Слов Богу. Иисус был прежде Мухаммеда, как тебе известно Сагид, следовательно, Он был прежде и веры мухаммеданской: её тогда не было. Как же Иисус мог говорить о ней? – «Он ведь Пророк был», отвечал Сагид. – Если так, то почему же Иисус Христос, соглашаясь Сам при кончине мира принять мухаммеданскую веру, не проповедовал её своим ученикам и последователям, а оставил всем им и нам всем своё св. Евангелие? Сагид ничего не нашёлся отвечать на это.

Для параллели речи я считал ещё нужным передать Сагиду о кончине мира. Не излагая всех обстоятельств того времени, описанных в Евангелии, я упомянул только, что до кончины мира будет проповедано Евангелие царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам. И тогда придёт кончина «ахыр заман» (Мф.24:14). Что в то время придёт Сын Божий – Иисус Христос со всеми ангелами сотворить суд и воздать всякому человеку по делам его (Мф.16:27), и тогда явится на небе знамение Сына человеческого, т. е. все увидят на небе крест Христов... и тогда восплачутся все племена земные (Мф.24:30), особенно же те, которые не признавали этого спасительного креста. Таким образом, Иисус Христос никогда не примет мухаммеданской веры, добавлял я, а напротив осудит всех тех, которые не имеют на себе Его знамения, тех, на ком нет креста, осудит, словом, всех нехристиан.

При таком ходе речи, я заметил в своём собеседнике следующую черту. Если я ничего не возражал ему на его слова, он считал себя каким-то непогрешимым учителем и готов был кормить меня пустяками до бесконечности, потому что рядом с дельными его словами тянулись у него, Бог весть, откуда полученные, длинные сказки, вроде приведённых выше о царской дочери и о действиях Иисуса Христа при кончине мира. Когда же следовало с моей стороны возражение, особенно, на которое Сагид ничего не находился отвечать, он сейчас переносил разговор, подобно нашему раскольнику, на другой предмет, или же молчал. Так и теперь, не отвечая ничего на мои слова о кончине мира, Сагид заговорил совсем другое почти. «У вас, – начал он, – девки старой веры говорят, слышал я, что на том свете больно (очень) хорошо будет той, которая не выходит замуж, а из мужчин тем, которые не женятся. А у нас, продолжал он, на том свете не будет хуже таких людей». Это почему же? Спросил я. – Наш алкурал¹⁴⁰ так сказал. – В пояснение того как в самом деле будет дурно состояние девственников и девственниц вообще, Сагид говорил, что у девок не замужних на том свете будут кричать в брюхе ребята. – Это как так? снова спросил я с изумлением. – Так! Я видел, что с моей стороны должны быть приняты меры как в опровержение идеи корана, допустившего многожёнство и унизившего девство, так и к уничтожению наивных предрассудков, укоренившихся и застаревших, можно сказать, в старике Сагиде, о ребятах, которые будто закричат во чреве у девиц, не познавших мужа. Я начал с первого.

Русские девицы говорят правду, Сагид. На том свете девицам, не выходившим замуж действительно будет лучше, нежели тем, кто женится или выходят замуж. Им вовсе не будет хуже, как ты говоришь, или как учит ваш коран. Чтобы яснее видеть тебе справедливость моих слов, посмотрим на людей женатых и холостых, а также на девиц и женщин. Когда человек оженится, он постоянно почти думает о своей жене, заботится как бы угодить ей, удовлетворить её. Потом, когда пойдут дети, он хлопочет об них и о жене вместе, так что о Боге ему редко приходится размышлять. Всё время у него проходит в хлопотах для семьи. Не так ли? Так, отвечал Сагид. – Хорошо, если так. Человек же не женатый, или девушка, не думающая выходить замуж, думают чаще о Боге, чаще молятся Ему, так как они не связаны заботами о доме. Правда ли? «Дюрюсь, дюрюсь»¹⁴¹, заметил Сагид. Если же это справедливо, как ты соглашаешься, то за что же таким людям на том свете будет хуже? Ужели милосердый Господь, которому девственники больше других молились и угождали, не наградит их преимущественно пред другими? Нет, Сагид, правосудный Господь Бог больше наградит того, кто больше печётся об угождении Ему. Так учит об этом и наш христианский закон. И я прочитал Сагиду, из имевшегося в то время у меня, в кармане, св. Апостола последнего издания, место из 1-го послания св. апостола Павла к Коринфянам (1Кор.7:32–34, и дал.). Сагид убедился этим наглядным доказательством. По крайней мере выражал согласие с приведёнными словами апостола и не возражал более. Что же касается до крика ребят в брюхе девственниц, то эти слова, после всего вышесказанного, ты, наверно, бросишь, Сагид, и не будешь так детски верить этому. Подумай ещё! Всякий зародыш или плод происходит от семени. Если же девица, в самом деле, берегла себя от совокупления, то какие же ребята закричат у неё в брюхе? А девицы и некоторые из мужчин – монахи, я не говорю тебе о всех, соблюдают себя очень строго. Они мало едят, большею частью молятся и держат пост, не едят мяса, не пьют вина и таким образом сохраняют себя от нечистых побуждений плоти. Сагид согласился, что в самом деле похоть плоти возбуждается более всего вином, говядиной, и присовокупил к таким же возбудителям, только в меньшей степени: пиво, сметану, яйца. Если же кто из не женатых и не вышедших замуж и падает или согрешает против своей плоти, то и тогда на том свете не будут у них кричать в брюхе никакие ребята. Грешные или павшие будут только отвечать за свои падения.

Часов около 4-х мы снова пустились в путь. На большом тракте нам оставалось проехать только русскую деревню Собакино, а потом направить путь свой влево к лесу. В этом последнем, близ самой дороги, на одном высоком сосновом дереве поставлена икона. Сагид заметил мне, что это «Микола милостивый» и прибавил, что дерево не сохнет, несмотря на то, что икона довольно глубоко врезана в самое дерево. Но мы ехали в это время не тихо, – и я не заметил, чьё изображение на иконе, впрочем, я успел увидеть, что на иконе изображён вовсе не св. Николай. Мне показалось, что, то была икона св. Иоанна Крестителя, но я не высказывал своей мысли Сагиду до верного исследования. Я счёл за лучшее спросить, не знает ли Сагид, по какому случаю, и кто именно, и как давно поставил или – вернее – врезал в сосну эту икону? Сагид на все вопросы отвечал незнанием. Лет 20 уж я вижу икону на дереве, добавил Сагид. – Далее на дороге встречались уже селения более и более известные, и знакомые Сагиду. Проезжая ими, Сагид кричал своим знакомым: гостя везу!

В селе Глухове, на улице нам встретился Улуязский мулла Мухаммер Фарса, человек средних лет, особенного ничего не внушающий. Сагид отрекомендовал меня, как своего казанского короткого знакомого своему мулле. В самый Улуяз мы прибыли уже вечером, часов в 7. Малые ребятишки-татарчата сбежались на дворе Сагида и смотрели на меня с детским изумлением. Я для них был новостью. Одни из них произносили: урыс, урыс, т. е. русак, русак! другие делали комплименты моей бороде и называли меня – сарысакал урыс, желтобородый русак. Я оглядывал детей, все они мне показались весёленькими и здоровыми. Вскоре после нас к двору Сагида подкатила лихая тройка, за которой бежала целая толпа татарчат. То приехали родные Сагида из деревни Алдермыш. Из повозки вышел толстоватый татарин не молодых уже лет, с уверенной поступью, с навислыми бровями, за ним вышла его жена, набелённая и нарумяненная старуха с внуком, небольшим мальчиком.

Домашние Сагида приготовили ужин. Он состоял из забелённого молоком супа с рисовым пшеном и луком. После ели баранину, варёную в супе. Затем подряд пили чай, после которого улеглись спать.

На другой день, рано утром (12 июня), была приготовлена для гостей баня. В баню ходил и я. Устройство бани самое гадкое, можно сказать. Первое неудобство бани – почти совершенное отсутствие в ней света. Тремя своими сторонами баня врыта в землю, последнею стороною она обращена в плетнёвый предбанник. Небольшое банное окошечко было вставлено не стеклом, а бараньей прозрачной желудочной плевой. «Что это у вас как темно в бане ничего не видать?» спросил я Сагида, бывшего со мною здесь же. «Не надо видать», отвечал он. «Чужое тело грех смотреть», добавил он. В тёмной бане скорее можно только испачкаться, чем омыться от грязи. Надобно заметить, что в бане у Сагида всё ограничивается только холодной водой и жарким паром. Входит татарин в баню, окачивает себя холодноватой водой и начинает париться. Затем выходит из бани, берёт в руки кумчан с холодною же водой, обращается лицом по направлению к г. Мекке и совершает окачивание, или омовение. Горячей воды в бане не полагается: бритую голову татарину нечего мыть, довольно окатить её одною холодной водою. По крайней мере, не было горячей воды в бане Сагида.

После бани Сагид отправился в мечеть, на утреннюю молитву (была пятница). Но Сагид или не застал молитвы в мечети, или застал очень мало, потому что слишком скоро вернулся назад. Я между тем, по выходе из бани, прилёг снова на постель и прочёл послание св. ап. Павла к евреям. Я очень удивлялся, что пришедший домой Сагид хлопотал уже о завтраке. Скоро завтрак в самом деле был готов, он состоял из белого хлеба и мёду, а также из блинов. После завтрака Сагид достал с полки связку книг и начал их показывать мне. Книги эти были следующие:

1) Алкоран, 2) рукописный избитый гавтияк, или 7-я часть алкорана, 3) рукопись «шарх Мулла» (не вся), 4) китаб юсуф (книга об Иосифе), 5) ахыр заман китаби, 6) бядавам, 7) китаб мугимматуль муслимин, 8) китаб шархи магаб мавлюд эннаби, 9) субатуль гаджизин, 10) фазаилю-шшугур, 11) бакырган, 12) фарз-гайн, 13) фяузуль-наджат, 14) крык сюннет, 15) некоторые главы и стихи из корана, отпечатанные в виде брошюр, 16) книжка о торговле, 17) шараит иман и 18) маджмугуль-адаб¹⁴².

Такое количество книг очень достаточно для деревенского азанчея, подумал я. Хорошо было бы, если бы большая часть наших православных причётников имела постольку книг, а главное – если бы у каждого причётника была Библия, или, по крайней мере, Евангелие!

Я посмотрел на небольшую брошюрку «ахыр заман», с которой уже познакомил меня Сагид дорогой ещё; посмотрел ещё книгу «маджмугуль-адаб», которую Сагид взял у меня из рук и стал читать. Чтобы убедиться, на сколько в самом деле Сагид знает арабский язык, я спрашивал его о значении тех слов, которые встречались на первой странице этой книги. Но Сагид значения многих слов вовсе не знал, а другим словам придавал такое значение, какого они решительно не имеют. Сагид видимо стеснялся моими вопросами и старался поскорее только читать. После такого испытания я сказал Сагиду, что коран его плохого издания: печать слеповата, бумага шероховата, – и тотчас я взял свой мешок с книгами, вынул оттуда свой алкоран, который оказался лучшего издания (1857 г.), и показал его Сагиду. Коран мой посмотрели и прочие гости, родственники Сагида. Меня просили прочитать 1-ю главу корана (альхамад). По окончании этой главы, я прочитал ещё две последние суры корана и передал содержание их по-русски, заметивши, что при чтении главным образом следует обращать внимание на значение слов корана, без чего собственно одно чтение, как пустой звук, бесполезно. В это время у Сагида был гость, однодеревенец его, здоровый и рослый мужчина с рыжею бородою и бегающими глазами. Он желал знать, верно ли я передаю значение двух последних глав корана. Я сказал ему, что при мне есть даже и русский коран, если угодно, я прочитаю по книге. И я достал из своего мешка русский «алкоран Магомедов», перевед. Ал. Колмаковым (2-ю часть. Спб, 1792 г.) и прочитал две последние суры (главы). Вероятно, это обстоятельство, что я показал татарам свой коран и читал из него, дало повод родственнице Сагида Васифе рассказать следующую историю, в которой проводится мысль о некотором уважении русских к вере мусульман. «Один татарин, – так начала она свой рассказ, – из какой-то деревни привёз в Казань для продажи воз овса. Один русский, богатый купец сторговал овёс у татарина и пригласил последнего в свою горницу для расчёта. Когда татарин вошёл в дом, купец позвал его в отдалённую свою комнату, которая была очень хорошо убрана и устлана коврами. Здесь купец упросил, будто, татарина показать, как татары совершают свой «биш намаз», т. е. пять дневных молитвословий. Татарин показывал, как совершаются молитвословия, а купец записывал, будто, самые слова молитв. Когда это показывание было кончено, русский купец, будто, очень благодарил татарина и вместо 5 рубл. сер., кои следовало отдать за овёс, дал татарину «красненькую» т. е. 10 рубл. сер.». Когда Васифа кончила свой рассказ, я спросил её: из какой деревни был татарин, продавший овёс, как прозывался русский купец, и давно ли всё это происходило? Но Васифа отвечала только на последний вопрос и то очень неопределённо: «это было давно», говорила она. На её рассказ я заметил, что если бы всё это было справедливо, то непременно сохранилось бы имя или прозвание русского купца, название деревни, из которой привозил овёс татарин, а равно имя последнего. Подобные рассказы выдумываются татарами для поощрения мусульман к выполнению пятивременных молитвословий. – А что это у тебя за книги ещё в мешке? Спросил меня Сагид. Разные, отвечал я. Я вынул книгу премудрости Иисуса сына Сирахова и начал читать 1-ю главу. Улуязский же гость Сагида, услышавши татарское чтение, помахивал руками и приговаривал: эй Алла! эй Алла! И затем сказал, по-татарски, что не всякого русского следует называть кафиром, что вот он (говорил он про меня) и русский хотя, а и наш закон знает и свой. После того этот человек ушёл домой и приглашал меня к себе в гости.

По уходе однодеревенца Сагид не очень-то лестно аттестовал мне его. «Он даром что слушал тебя, но он человек не хороший, он вор»¹⁴³. Мне было не совсем-то приятно выслушивать такой отзыв о человеке, который сознательно и с убеждением недавно заявил, что не всякого русского можно называть кафиром. Чтение более уже не продолжалось. Этому помешали вновь приезжие гости из деревни «Убря». Началось чаепитие. За чаем меня рекомендовали вновь прибывшим гостям, причём не замедлили сказать, что я имею у себя книги на татарском языке и читаю их. Но случилось так, что женщины пили чай после мужчин, так как на всех за раз не доставало чайных чашек. Напившись чаю, я был свободен. Женщины-татарки заметили это и попросили меня почитать для них о чём-нибудь из моих книг. Я взял книгу «акыл быря турган», т. е. книгу премудрости Иисуса сына Сирахова и прочитал подряд с 1 до 8 главы. Особенно внимательными были две женщины, которые, казалось, боялись проронить одно слово. Одна из них просила даже после, на дворе, прочитать что-либо о женщинах. Я прочитал из упомянутой же книги IX главу. Во время этого чтения подошли ко мне некоторые мальчики. Докончивши IX главу, я вынул из кармана букварь и начал читать сначала краткие нравоучения и изречения из св. Писания, а потом прочитал молитвы пред обедом, после обеда и на сон грядущим. Мальчики слушали очень внимательно. Тут же были два кучера из татар, и они слушали. Мальчики скоро распространили по небольшой деревне слух о том, что я знаю по-татарски.

Около обеда я пошёл взглянуть на мечеть. Мальчики на улице окружили меня. К счастью, на улице стоял пряничник. Я взял у него на 8 коп. сер. орехов и оделил ими ребят. Потом пошёл к мечети. Мечеть в Улуязе самая бедная и ветхая. Она без минарета с худою крышею и полом; на одну сторону она несколько покосилась. Это просто – худая, полуразвалившаяся, можно сказать, избёнка. Муэззин – Сагид взлезает по лестнице до крыши мечети и с верхней ступеньки лестниц кричит азан. На этот раз народ мусульманский что-то плохо собирался в мечеть, несмотря на то, что была пятница, в которую обыкновенно, особенно к полуденной молитве, народ собирается в большем количестве, чем в другое время. С полчаса прошло времени в ожидании муллы Мухаммеда Фарса. Сагид сам сходил за муллой на дом. Спустя ещё немного времени, пришёл и мулла, но намаз всё ещё не начинался: народу было очень мало. Набралось три ряда мусульман, а каждый ряд, примерно, состоял человек из 5 или 6. Мне кажется, народ скоро не собирался сколько потому, что не все, быть может, слышали крик азанчеи, или же многих останавливали приезжие гости; но мог быть поводом и не скорый приход в мечеть самого муллы. Татары знают, что мулла не тотчас после азана имеет обыкновение приходить в мечеть, и остаются дома. Так бывает, между прочим, и у нас в городах и сёлах. В иной церкви начнут благовест. Народ соберётся, а священника все ещё нет. Прихожане довольно уже утомятся (без богослужения человек утомляется скорее), а служба ещё не начиналась. После прихожане уже не вдруг спешат в церковь за первым ударом колокола: они начинают уже выжидать «трезвона». В городах же такие церкви, где священник имеет обыкновение долго не являться в церковь, большею частью посещаются, сколько я замечал, очень немногими. Большая часть прихожан таких церквей ходят по чужим приходам.

По приходе муллы, намаз начался, но продолжался не очень долго. Во время молитвы дверь мечети была отворена, – и я видел внутреннее устройство мечети, не входя туда. Справой стороны мечети на окне стояла банка с бальзамином, или «гульква», любимым цветкому татар. Минбар или кафедра, в правом переднем углу, нисколько не возвышалась от полу, а только была огорожена перильцами. На передней стене красовалась картина, изображающая город Мекку. К этой же стене была приделана полка, на которой лежал коран. В мечети три окошка. Вот всё украшение мечети. Мои наблюдения над мечетью не остались без внимания у некоторых мужчин и даже женщин. После я слышал, что некоторые толковали мои осматривания мечети в свою пользу, т. е. татары и татарки говорили, что я потому ходил около мечети и слушал чтение муллой корана, что, вероятно, мне нравится их вера. Когда я услышал такие речи, я сейчас же заметил, что я ходил около мечети вовсе не потому, чтобы мне нравилась мусульманская вера, а собственно потому, что хотелось узнать, как усердны к исламу сами мусульмане. И я действительно мало видел усердия: в мечеть пришли очень немногие, да и то, как мне казалось, не улуязские, а городские. Впрочем, и этих привлекло, по-видимому, не усердие, а желание щегольнуть своими пёстрыми шёлковыми халатами.

Е. Малов

(Продол. до след. №).

Уже два месяца французские газеты и журналы пишут о скором выходе в свет сочинения известного Гизо́, имеющего целью защитить христианскую религию от нападений современного неверия. В июльской книге «Revue de deux mondes» был помещён отрывок из этого сочинения под заглавием «Наука и сверхъестественное» (La science et le surnaturel).Теперь, пишут, появилось и самое сочинение, под названием «Размышления о христианской религии» (Ме́ditation sur la religion chrétienne). Что же побудило почтенного историка и бывшего государственного человека Франции на закате дней своих взяться за серьёзный и не лёгкий богословский труд? Что заставило светского человека и писателя взять на себя защиту христианства?

Внимательный взор наблюдателя западноевропейской жизни не мог не замечать в последнее время сильного движения и восстания против положительного учения христианства, усиливающихся стремлений подорвать не только внешнюю сторону христианской религии, но и её существенные основы и догматы. Жгучий, иссушающий дух скептицизма и материализма охватил, по-видимому, общество; он – в моде, он делается современным, передовым, как говорят, направлением; он проникает и отображается всюду – в учёных трудах, в беллетристике, в общественной жизни и её вкусах. Явление, скажут, не новое в истории... Правда, нападения на христианство и проявление духа неверия были и прежде; но с одной стороны они никогда не достигали таких широких размеров, а с другой – никогда не принимали такого направления, как теперь. Все выработанные приёмы и методы современной науки прилагаются и направляются теперь к подорванию и западазриванию самых существенных пунктов христианского вероучения; выставляются самые жизненные, дорогие интересы общественной и народной жизни, и во имя этих интересов провозглашается отвержение христианства, как религии отжившей и несовременной для высшей ступени настоящей цивилизации человечества; от каждой науки, от каждого явления стараются взять что-либо против христианства. Но, что всего важнее, рядом с этим постоянством и систематическим упорством в своих целях, школа отрицания и неверия принимает в последнее время иное направление, иной манёвр, которые могут отозваться опасными последствиями для ослеплённого ею человечества. Мы говорим о возникшей недавно у противников христианства мысли – популяризировать свои воззрения в теории. Недовольные как бы тем, что их усилия оставались доселе бесплодными, они оставляют уже поле учёной борьбы и хотят писать простым, общедоступным языком, писать для народа, для масс, желая посвятить их в лжемудрования своих антихристианских теорий. Так, в настоящем году Штрас и Ренан предприняли популярные издания сочинения «Vie de Jésus»; так в настоящем же году появилось сочинение Пейра «Elе́mentaire et critique histoire de Jésus», где автор излагает свои воззрения в виде простого объяснения Евангелия для народных школ. При таком посягательстве этих не признанных учителей неверия на воспитание народа, страшно становится за судьбу тех поколений, которые могут расти и воспитываться под тлетворным влиянием антихристианских идей. И всякий здравомыслящий, честный человек невольно призадумается над вопросом: что станется с настоящим развитием человечества, с христианскою цивилизацией Европы, если судьбами этого развития, этой цивилизации будут заправлять люди неверия, или фанатизм возбуждённых, и ослеплённых масс? и не священный ли долг потому каждого человека, сочувствующего и ценящего христианскую цивилизацию, принести всё и всем жертвовать для её защиты? На западе начинают чувствовать и сознавать эту опасность существующего порядка, и смутные предчувствия близких бед раздаются и высказываются по сторонам. Эти голоса принадлежат не одному только духовенству и богословским писателям; они принадлежат также и писателям светским. В очень недавно вышедшем сочинении Эженя Пуату́ «Современные французские философы и их религиозные системы» (Les philosophes français contemporains et leurs systèmes religieux), полном точного понимания различных направлений современной мысли и проникнутом глубокими христианскими убеждениями и чувствами, прекрасно охарактеризована эта опасность. «Религиозные вопросы, – говорится в введении в это сочинение, – долгое время пренебрегаемые и откладываемые в сторону, стоят теперь пред нами с неотразимою силою и нуждою. Они занимают теперь не только людей мыслящих, но даже толпу; они тревожат уже сознание многих, – и не далёк, может быть, тот день, когда они заставят самых равнодушных и легкомысленных людей взглянуть им прямо в глаза. Для понимающего дело ясно, что мы переживаем критическую минуту. Движение идей не везде одинаково, но оно везде есть, оно – всеобще. Кажется, будто густые облака застлали от нас небо. Вот уже двадцать лет идёт наплыв скептицизма и атеизма под различными именами. Не то, чтобы прямо и открыто отрицали Бога, – нет, это имя берегут и даже произносят с уважением; но, рассуждая о Боге, сомневаются в Его действительности, по меньшей мере, отрицая Его личность, что равносильно Его уничтожению» ... Эти зловещие признаки опасности если не действительной, то видимой занимают и беспокоят многих. Естественно, что они ещё более беспокоят и вызывают к противодействию людей хорошо знакомых с историей и жизнью народною, а особенно тех, кто с этим знакомством соединяет зрелую опытность, не увлекающуюся новизной блестящих иногда современных теорий и гипотез, – таков напр. Гизо́. Ещё до издания упомянутого нами сочинения своего, он явился в начале настоящего года защитником христианской веры в известном заседании пресвитериального совета реформатской церкви в Париже, собравшегося 26 февраля для выбора г. Атанаса Кокереля (сына) в должность пастора-суфрагана. Обстоятельства были действительно важные: неверие начало проникать не только в среду христианского общества, но и в ряды тех, кто, по слову Спасителя, призван быть солью земли, – в ряды французского духовенства. Пример явился в лице Атанаса Кокереля, пастора-суфрагана реформатской церкви, занимавшего эту должность уже четырнадцать лет. Он возбудил против себя нарекание и негодование открытым своим сочувствием Ренану, известному сочинителю книги «Vie de Jе́sus»; защищая его, он пародировал известные евангельские слова: если все оставят тебя, Я не оставлю. Заседания пресвитериального совета были бурны и оживлены горячими спорами двух партий реформатской церкви – одной, защитницы безграничного права свободного суждения в церкви, другой – хранительницы положительного, определённого христианского вероучения. Когда стали вновь баллотировать Кокереля и для решения вопроса: следует ли оставлять его на прежней должности, потребовали от него исповедания своей веры, – совет начали упрекать в посягательстве на свободу личного убеждения, на свободу совести и в том, что он берётся быть непрошенным судьёй христианства. Члены совета прекрасно ответили, что когда их избирали членами совета, то они открыто объявили свои убеждения и свой взгляд на веру, и только после такого исповедания их призвали бодрствовать и охранять интересы церкви, и что этот-то священный долг они исполняют в настоящем случае. На этом-то заседании, отвергшем большинством голосов вторичное избрание Кокереля, подал голос против этого избрания и Гизо́ в следующих энергических выражениях: «как, разве мы не имеем права требовать от г. Кокереля исповедания его веры? Мы призваны быть представителями и охранителями христианской веры, – а потому, избирая нового пастыря, мы вопрошаем его о его вере, о его учении. Мы исполняем здесь свою строжайшую обязанность... Настоящее положение церкви тяжело; она уже десять лет испытывает сильнейшие нападения, – и мы не должны оставлять этого без внимания. Как же быть нам равнодушными теперь, когда наша пастыри объявляют открыто, что они не верят в сверхъестественное, что они не признают чудес, что, по их мнению, И. Христос был простой человек?.. Мы должны обратить на это серьёзное внимание... Мы не хотим изгонять никого, каждый может оставаться в церкви. Но можем ли мы ставить пастырями и учителями в церкви тех, которые так равнодушно относятся к догматам, которые отвергают то, на что мы смотрим, как на основание нашей веры».

Среди таких-то, далеко не отрадных явлений современной жизни приступил Гизо к изданию книги, посвящённой защите христианства. Есть что-то трогательное в этом примере историка и государственного человека, путём научного и общественного опыта, убедившегося в истине и достоинстве христианства и посвящающего теперь свои последние дни его защите в сочинении, которое, может быть, будет последним прекрасным венцом его многотрудной и многоплодной деятельности. «Я провёл, – говорит он, – тридцать четыре года своей жизни на бурной арене, в борьбе за восстановление политической свободы и законного порядка. В трудах и опытах этой борьбы я дознал, что значит христианская вера и христианская свобода. Их интересам я посвящаю в тиши своего уединения теперь остаток своих дней и своих сил, – и это для меня лучшая милость и честь, которые дарует мне Бог».

Посмотрим же, как смотрит Гизо на опасность современного состояния человечества в вопросах веры, и как смотрит он на мир сверхъестественный, против существования которого так восстают теперь многие мыслители.

* * *

1. «Уже девятнадцать веков, – замечает Гизо, – христианская религия испытывает и подвергается нападениям, но никогда эти нападения не были так важны, как в настоящее время». Было время, когда её преследовали и гнали, было время, когда её защищали и проповедовали вооружённою рукою. Теперь христианская религия живёт среди свободы: она имеет дело с свободною мыслью, с свободным убеждением. Теперь она должна сама защищать себя, и сама доказывать каждому свою моральную и историческую истинность, своё право на мысль и душу человечества. Время религиозных преследований прошло, и видимо становится, что религиозная свобода готова стать общепринятым фактом в образованном мире. Это явление особенно резко выдаётся по своей связи с совершающимся на наших глазах интеллектуальным и социальным переворотом, – с свободным развитием научных исследований, с преобладанием демократических стремлений и духа политической свободы. Со всеми этими выдающимися явлениями и чаяниями современной цивилизации должны мириться и приноравливаться к ним и общественные учреждения, и моральные начала. Христианская религия также не избавлена от этого испытания. По своей божественности, она, конечно, преодолеет его, как и прежде преодолевала многие другие испытания. Но дело первой важности здесь – в том, как христианская церковь будет смотреть на эту предстоящую ей борьбу, что она будет считать опасностью для себя и какое оружие примет для борьбы. А между тем против христианской религии идут сильные нападения: «одни считают её ложною, другие признают слишком требовательною и стеснительною». А между тем верующие христиане с своей стороны с трудом мирятся с явлениями новейшей цивилизации; их на каждом шагу смущают и раздражают новые идеи, новые требования … Вековая область прошлого, прожитого тяжёлым воспоминанием ложится между той и другой стороною, теми и другими верованиями. Взаимные несправедливости и страдания не скоро забываются, и нелегко излечиваются от взаимных опасений; с другой стороны, нелегко переходить от привилегий к общности права, и от господства к свободе. А между тем только в свободной борьбе и в полном развитии собственной свободы можно найти силу, необходимую для торжества христианства в настоящее время. Как же смотрит на эти важные вопросы христианская церковь? Хорошо ли она понимает их? На верной ли она дороге к восстановлению прочно мира и гармонии между собою и обществом, среди которого она живёт?

Такие вопросы задаёт себе Гизо, и при этом прибавляет, что он ставит эти вопросы для всей церкви христианской, а не для той или другой частной церкви. «Когда, – говорит он, – отрицают область сверхъестественного, боговдохновенность св. книг и божество Иисуса Христа; то этим самым наносят удары всем христианам-католикам, протестантам и грекам, подрывая основы их общей веры». В эту минуту общей опасности должны смолкнуть и отойти на второй план разногласия между церквами на счёт частных вопросов, – и вся церковь христианская должна подвинуться на защиту общего источника её жизни. Но он опасается, что не все церкви достаточно ясно и глубоко понимают эту общую для христианства опасность, а потому и не все одинаково относятся к ней. Многие католики убеждены, что вера будет спасена, если уничтожится свобода мысли; многие протестанты ставят ни во что основы и источники веры и полагают всю сущность в свободном исследовании. «Первые слишком боятся свободы, вторые слишком страшатся авторитета»; одни полагают, что с раз-навсегда определёнными пунктами веры в жизни христианского общества не должно быть движения и прогресса, – другие думают, что не должны существовать именно эти определённые пункты, и сводят всю область религии к индивидуальному только религиозному чувству и верованию. Гизо упрекает в крайностях то и другое направление. Но замечательно и странно, что он ничего не говорит здесь о восточной православной церкви, о её взгляде и отношении к развитию человечества.

Гизо надеется, впрочем, что Бог не попустит началам и интересам христианской религии остаться без сильных и искусных защитников. Он думает, что они найдутся как между католиками, так и между протестантами, не придерживающимися крайностей своего направления. Правда, что наше общество далеко от христианского идеала; но, правда и то, что его нельзя назвать и антихристианским. Вообще оно не враждебно христианской религии, оно сохраняет обычаи и чаяния христианские, оно считает веру сильною охраною порядка и мира; фанатические противники христианства более его беспокоят, чем увлекают, и даже в увлечении своём оно втайне страшится их успеха. Такие признаки, по мнению Гизо, дают право думать, что наше общество ещё может быть выведено из своего религиозного равнодушия и невежества и приведено к вере. Но, замечает он, это приведение могут взять на себя только те, которые, защищая и проповедуя христианство, остерегутся затрагивать общество в его заветных современных идеях и интересах. Общество, как и религия, имеет свои определённые пункты и непобедимые стремления, – и гармоническое согласие между ними могут установить только те, которые с истинною и глубокою симпатией относятся к интересам той и другой стороны, которые сочувствуют и делу христианской веры, и делу человеческой свободы. «Правда, – замечает Гизо, – полного и совершенного успеха ожидать нельзя; в области свободы добро и зло, истина и заблуждения смешаны» … Но эта борьба, а не покой, не завещана ли самим Спасителем своей церкви на земле, когда Он сказал, что Он пришёл принести на землю не мир, но меч? Только такая разумная борьба, где будет постоянная победа истины над ложью, но победа не окончательная, и возможна, по мнению Гизо. В случае же несоблюдения разумной осторожности, в случае преобладания крайностей и увлечений с той или другой стороны – человечеству, по мнению Гизо, грозит страшная опасность. «Я далеко не думаю, – заключает он, – чтобы от этих ошибок исчезла христианская религия и человечество лишилось своего света и опоры, так как её судьбы выше человеческих заблуждений; но думаю, что в таком разе произошёл бы один из тех грозных переворотов, одна из тех громадных смут, уроками которых человечество может пользоваться только после страшных пережитых бедствий и скорбей» ...

2. Указав опасность, грозящую христианской религии, или, лучше сказать, христианскому миру от наплыва нападений на существенные пункты и основы христианства, Гизо приводит свой взгляд на мир сверхъестественный, на мир тех возвышенных вопросов и чаяний, которыми полно человечество во все периоды своего развития и которых разрешение и удовлетворение составляет содержание религии, – и старается доказать разумность, законность и необходимость их для человечества.

История показывает, замечает Гизо, что человечество всегда неудержимо стремилось и стремится к разрешению этих высших метафизических вопросов не из простого любопытства и жажды знания, но по более глубокому и могущественному побуждению. В этих вопросах и ответах на них заметна тайна не только мира окружающего человека, но и тайна его собственного внутреннего мира, его собственной судьбы. «Потому, – говорит он, – эти властные проблемы для человека – не научные вопросы, но вопросы жизненные; пред ними можно воскликнуть с Гамлетом: быть, или не быть, – вот в чём вопрос». И эти-то врождённые человеку проблемы, то темно предчувствуемые, то ясно полагаемые, составляют отличие человека в ряду других тварей. Из них возникают все религии, их разрешение составляет сущность и основу религии. Но в настоящее время сильно распространены два направления, враждебно относящиеся к положительной стороне религии. Одно направление сводит понятие религии к одному религиозному чувству, стараясь доказать, что в этом только личном религиозном чувстве, в этих только индивидуальных, возвышенных порывах и чаяниях, посредством которых дух наш входит в соотношение с миром потусторонним, – независимо от всякой положительной догмы, от всякой организованной церкви, – и должна состоять религия. «Но, – замечает Гизо, – такого определения религии – мало: дух наш в порывах религиозного чувства ищет не одного только наслаждения бессодержательного, – он томится также жаждой знать и верить во что-нибудь определённое, он ищет в религии света знания и успокоения веры». Другое направление поставляет своею задачей смело и прямо отрицать существование и необходимость этих метафизических проблем и решения их. По его мнению, во всём мироздании нет никаких тайн, нет ничего сверхъестественного, а есть только естественные факты и необходимые законы, к познанию которых и стремится человеческая наука. Такое мнение, конечно, сразу решает весь вопрос, потому что отрицает всё духовное и в мироздании, и в человечестве. Что сказать об этом взгляде? говорит Гизо. «Нужно только удивляться такому презрению к самобытным и всеобщим стремлениям человечества, такому забвению или непониманию фактов всей истории и векового развития человечества».

Таким образом, по мнению Гизо, решительный приговор, произносимый современными мыслителями над христианством, сводится к одной главной мысли, которую они считают неопровержимою: это – мысль, что христианство имеет своим началом и основанием сверхъестественное, тогда как сверхъестественного ничего нет. Мысль – не новая; но теперь её стараются доказать всеми выводами науки или, лучше сказать, всех наук. По поводу этого явления Гизо замечает, что он желал бы для чести науки, чтобы они не так исключительно предзанимались своими специальными целями и не упускали из вида существенных и всеобщих интересов человечества. Отрицание сверхъестественного, по его мнению, есть грубое предприятие, противоречащее вере в сверхъестественное, как натуральному, первобытному, всеобщему и постоянному факту жизни и истории человечества. Это врождённое и неразрушимое верование человечества считается теперь многими мыслителями радикальным заблуждением; его хотят уничтожить, говорят даже, будто народ не верит и не хочет этой веры в сверхъестественное... Непонятное заблуждение! замечает Гизо. По совершающемуся в уголках, по направлению временному, по успехам случайным в науках некоторых, произносят приговор, во имя народа, не понимая ни его, ни его истории! Проникли ли вы, спрашивает он подобных мыслителей, в сознание целых миллионов душ, где вера в сверхъестественное остаётся живою и жизненною? «Вы не знаете, какое глубокое различие есть между глубиною и поверхностью этого сознания, между переменчивыми, набегающими думами и неизменными началами, заправляющими жизнью. Правда, в наше время можно встретить в народе многих отцов, матерей и детей, считающих себя неверующими и даже смеющихся над чудесами... Но, взгляните на их внутреннюю, домашнюю жизнь, на них самих в годину испытаний и бед! Что делают эти родители во время болезни своего дитяти, эти земледельцы во время засухи, эти матросы во время бури? Они поднимают свои взоры к небу, они молятся, они призывают на помощь то самое сверхъестественное могущество, которого вы, по-видимому, не находили в их мысли, – и этими самостоятельными, неудержимыми поступками они дают вашим и своим собственным словам блестящее опровержение» ... Что же, спрашивает Гизо, вводит людей науки в такое непонятное заблуждение? Главная ошибка противников сверхъестественного, по его мнению, состоит в том, что они борются с сверхъестественным миром во имя человеческой науки, включая и этот мир в её область, – тогда как сверхъестественный мир не подлежит этой области, и стремление понять и объяснить его, как факт обыкновенного знания, ведёт прямо к его отрицанию. Есть вещи, которых наука человеческая не может никогда включить в область своих точных знаний; есть границы, за которые не может проникать ум человека и за которые влечёт его только его духовная природа. Гизо старается объяснить эту истину поэтическим примером и уподоблением. «Под туманным небом севера, – говорит он, – наш взгляд на даль останавливает туман; глаз наш мог бы и далее видеть, но ему мешает внешнее препятствие – недостаток света. Под чистым и светлым небом юга нет этого внешнего препятствия, и взор мог бы проникать в самую далёкую даль; если же этого не бывает, то причина заключается в ограниченности силы нашего глаза. Ум знает, что есть вещи и за пределами нашего кругозора, но глаз отказывается следить за полётом духа». Вот подобие того, что случается с умом человека при созерцании и исследовании всего мироздания. Он достигает до пункта, где не хватает у него силы, где его знание останавливается; это не значит, что здесь и конец всего, а значит только то, что здесь граница научного могущества человека. За этими пределами есть другая область: он её предугадывает, верит в неё, но ему не дано охватить и определить её; он не может ни отвергнуть, ни познать её, не может ни сделать её предметом научного знания, ни отказаться от веры в неё...

Что же делать человеку с этими великими метафизическими проблемами? спрашивает, наконец, Гизо. Нужно, чтобы человек, не отказываясь от них, лучше познал самого себя, чтобы он сознался в том, что его силы бесконечно менее его стремлений, и что, следовательно, ему невозможно научным образом познать этот бесконечный и идеальный мир своих стремлений. Этот мир составляет для него предмет веры, но не знания. «Пусть же человек глубоко почувствует эту двойную истину, пусть он сознается в ограниченности своего научного могущества, сохраняя свои духовные стремления. Тогда он не преминет признать также и то, что в отношениях своих к бесконечному предмету своих стремлений он имеет нужду в высшей помощи и что в этой помощи нет недостатка. Бог дал человеку то, чего сам человек не мог приобрести себе; божественное откровение раскрыло для его веры мир бесконечного, который познать сам собою он не мог» ...

* * *

Таков взгляд Гизо на современное положение христианства и на те стороны его, которые составляют его основы и теперь более всего подвергаются нападениям и сомнениям. Знаменитый историк и государственный человек, с свойственною ему проницательностью, поставил прямо вопрос; он прямо взглянул в глаза близкой опасности, не маскируя сущности дела. Состояние современного человечества, несмотря на блеск его цивилизации, невольно пугает его своим забвением и отвержением, во имя науки, самых внутренних, существенных и вечных потребностей человека. Он страшится не за вечную, божественную истину, но за близкое будущее человечества, не признающего и отвергающего её. Дознав, как он сам говорит, путём тяжёлой опытности значение христианской веры и христианской свободы, он указывает опасность, грозящую этой вере и свободе, – и призывает всю христианскую церковь обратить серьёзное внимание на смутные явления современного человечества, оставив в стороне частные несогласия и разногласия частных церквей; они призывает к соединению и дружной обороне сущности христианства всех – католиков, протестантов и греков, т. е. православных. Что же, наконец, значат эти скорбные призывы на помощь? В какой степени они относятся к нам – к нашей православной церкви, к нашему православному обществу?..

С одной стороны, нельзя не разгадывать, что под этими скорбными призывами на помощь кроется крайне неудовлетворительное и грустное в религиозном отношении состояние западной Европы. Католичество и протестантство – две вековые формы, в которые отлилась религиозно-нравственная жизнь западного человечества в его христианской истории, оказываются несостоятельными для будущего этого человечества. Временные явления временных потребностей и исторических нужд западного мира, они носят уже в самих себе очевидные признаки временной, а не вечной, истинности и необходимости своих исключительных, крайних начал, ошибочно принятых ими за жизненный нерв истинного христианства и истинной христианской церкви. Тяжёлые для них самих, ещё более тяжёлые для человечества следы этих крайностей обнаруживаются ныне во всей своей силе. Католичеству близка минута отречения от краеугольного (ложного) камня всего здания католицизма – абсолютной идеи непогрешимого папства. Пред протестантством грозным призраком является им же созданное и доведённое до крайности начало свободного исследования и суда в области веры, развивающееся теперь с ужасающим, ни пред чем не останавливающимся упорством. Вот – объяснение, отчего, по словам Гизо, католицизму так трудно примириться с требованиями и интересами современного человечества, а протестантству так трудно мириться с вечными, раз навсегда определёнными, пунктами положительного христианского вероучения, – отчего одни боятся свободы, другие страшатся авторитета. Что же? есть ли выход для католической и протестантской церквей из подобного положения, с сохранением своих отличительных сущностей? Из слов Гизо видно, что он допускает этот выход, что примирение и гармоническое отношение между положительными догматами христианства и современной цивилизацией возможны в недрах католической и протестантской церкви. Для нас же слишком сомнительна допускаемая им возможность такого примирения, потому что в этом примирении забыта необходимость отречения от многих существенных и отличительных признаков той и другой церкви, с лишением коих та и другая церковь перестанут быть католическою или протестантскою церковью, а должны войти в недра единой, истинной, православной церкви, которую Гизо проходит здесь молчанием, неизвестно почему....

С другой стороны, нельзя не обратить внимания на этот призывный голос и нашей православной церкви, и нашему православному обществу. Общие интересы христианства, его существенные, жизненные пункты должны быть дороги для всех христианских церквей, для всего христианского человечества, по словам Гизо. В какой же мере этот призыв запада относится к нам, насколько мы должны обратить на него внимание и бороться с выставленною опасностью у себя, в своём православном обществе? Конечно, наша православная церковь и наше православное общество находятся в другом положении, при других условиях. В нашей церкви нет роковых исторических уклонений от истинного духа христианства; в нашем обществе нет восстаний и протестов против духа православия, во имя интересов современной цивилизации. Но и для нашей церкви должны быть дороги интересы христианства везде, где бы им ни угрожала опасность; и наше общество должно внимательно прислушиваться к отголоскам религиозно-нравственной борьбы, где бы эта борьба ни происходила. Наконец, вполне ли безопасна и наша церковь от тех опасностей, на которые указывает этот призывный голос с запада, вполне ли чисты и безукоризненны мы сами? Кто внимательно прислушивается к духу и направлению современной нашей жизни, от того не ускользнут тайные, глухие симптомы не совсем удовлетворительного религиозно-нравственного состояния нашего общества, обнаруживающиеся часто в религиозном равнодушии и холодности, а отсюда в какой-то мертвенной сухости и индифферентности наших мыслей и действий... Правда, они не проявляются наружу, не волнуют общества открытыми и упорными своими требованиями. Но молчание не всегда служит признаком спокойствия и благосостояния; иногда под ним скрываются тайные недуги, внутренние боли и скорби... Во всяком случае, нам кажется далеко не лишним обращение серьёзного внимания на призывный голос страждущего в этом отношении запада, – внимания как со стороны самого общества к своей религиозно-нравственной жизни, так особенно внимания со стороны наших пастырей и учителей, которым сам Бог вверил охрану духовных, жизненных интересов человечества. Когда раздаются глухие подземные удары вдали, – не мешает оглянуться вокруг и осведомиться, не колеблется ли почва и под нами самими.

Юр-ский

17-го сентября мелецкого первоклассного николаевского монастыря (волын. губ.) настоятель архимандрит Серафим, после непродолжительной, но тяжкой болезни скончался на 70 году жизни. Архимандрит Серафим, в мире Сергий Чепурин, уроженец курской губернии из духовного звания. По окончании семинарского образования в 1819 году поступил священником к покровской церкви села Липовца, обоянского уезда. Чрез год он лишился жены, потом управлял липовецким приходом около 16 лет, как пастырь примерно-честной жизни. В 1838 году поступив в монашество, проходил разные должности по курской епархии. В 1843 году возведён в степень архимандрита, и, состоя экономом при курском архиерейском доме, постоянно обращал на себя внимание начальства. В 1854 году определён настоятелем курской коренной рождество-богородичной пустыни, а в 1862 г. Назначен настоятелем мелецкого монастыря, бывшего некогда знаменитым, по вниманию к нему князей Острожских. В 1861 г. Сопричислен к ордену св. Анны 2-й степени с короною. – Постоянная ревность к строгому соблюдению правил монашества, простота жизни, неутомимое трудолюбие по хозяйственной и строительной части, к чему был он весьма способен, и примерное воздержание, – были главными чертами покойного архимандрита.

28 сентября 1864 г.

м. Почаев.

1. Об издании в 1865 году журнала «Домашняя беседа»

Читатели, конечно, сами могли видеть, что журнал наш с каждым годом всё более и более расширял свою деятельность, яснее и точнее обозначал свой характер и направление, и касался таких вопросов, которые, по-видимому, не должны были входить в круг тесно понимаемого народного чтения. Это произошло само собою. По мере того, как наши передовые печальники всеобщего благоденствия стали проводить в массу народа понятия только, по их мнению, благопотребные; по мере того, как в самом народе пробуждалась жажда к чтению наших газет и журналов, очень часто не безукоризненных, – оставаться равнодушным ко всему этому нам казалось преступным и прямо противным той задаче, какую мы поставили себе, при начале нашего издания. Строго держась учения церкви православной и коренных основ нашего благосостояния, мы смело и небоязненно возвещали истину и обличали заблуждения, ища в этом случае не своих си, но существенно блага ближних наших. На сколько мы, при помощи Божией, успели в этом, – судить не нам.

Но наконец мы увидели, что материалов день ото дня, час от часу является все больше и больше, и что объем нашего журнала слишком тесен для того, чтобы вместить в себе рассмотрение всего, что энергически проводится в массу народа писателями и журналистами, большею частью чуждыми его истинных верований, преданий, стремлений и желаний. С половины 1860 года мы изменили шрифт, оставив прежний только для передовых статей, с намерением выиграть более места для накоплявшихся материалов; а с 1861 года, вместо обязательного полулиста, стали давать нашим читателям не менее листа большого формата и убористой печати, увеличив цену годового издания только полтиною. Не взирая на это, весьма многие из подписчиков стали требовать от нас ещё большего расширения нашего издания, предлагая увеличить ценность его вдвое и даже втрое. Мы и сами усматривали в том настоятельную необходимость, но, опасаясь увеличением ценности отягчить тех, для кого каждая копейка составляет счёт, продолжали наше издание на прежних основаниях. Тем не менее мы вынуждены были, с 1862 года, давать почти постоянно читателям нашим, вместо одного листа, полтора, два и даже более, в явный ущерб изданию¹⁴⁴

Но это бы ещё туда-сюда: главное то, что нет никакой возможности, при таком тесном объёме нашего журнала, уследить за всеми явлениями жизни общественной и её литературных органов. В редакции нашей есть довольно статей, которые по году и даже по два ожидают своей очереди, и всё-таки не могут явиться в свет, быв оттесняемы животрепещущими явлениями, настоятельно требующими оглашения. Некоторые из них, как говорится, совсем выветрились, и лишились своего моментального, журнального значения; а иные, по необходимости, тянутся в нескольких номерах, теряя через это свой интерес при чтении вразбивку, как это было, например, с огромною статьёй о Пирогове.

Такие обстоятельства заставляют нас обратиться к читателям нашим с следующим предложением:

1. С января будущего 1865 года, если Бог благословит, мы намерены расширить объём «Домашней Беседы», и, вместо одного обязательного листа, давать до двух и более, смотря по обстоятельствам.

2. Соответственно этому, и цена за годовое издание неизбежно должна возвыситься. Вместо теперешних трёх, иногородние подписчики вносят пять рублей, с доставкой журнала на дом; городские же, с доставкой, – четыре р. пятьдесят коп.; без доставки четыре рубля.

Но, не утверждая окончательно такого распоряжения, Редакция покорнейше просит читателей «Домашней Беседы» заявить в возможно-непродолжительном времени решение своё по сему предмету. Если к декабрю текущего года мы будем иметь хоть только тысячу подписчиков, изъявивших своё согласие на получение вашего журнала по объявляемой цене и в предполагаемом объёме, то мы решимся приступить к исполнению нашего предначертания.

При сем, чтобы облегчить для иногородних получение нашего журнала, мы допускаем рассрочку уплаты денег. Таким образом, в первое полугодие вносят они только три рубля, а в другое (никак не позже конца июня месяца) остальные два рубля.

«Домашняя Беседа» по-прежнему будет выходить еженедельно по субботам.

Подписка принимается – в Петербурге преимущественно в конторе Редакции журнала – у Измайловского места, в доме г. Жданова, кварт. № 10, а также в книжном магазине Николая Григорьевича Овсянникова в Гостином дворе с Невского проспекта № 17; в Москве в Библиотеке для чтения Андрея Николаевича Ферапонтова на Никольской улице.

Редакция, вместе с сим, имеет честь предложить всем – как столичным, так и иногородним книгопродавцам открыть у себя и принимать подписку в будущем году на «Домашнюю Беседу». За комиссию господа книгопродавцы имеют право пользоваться двадцатью пятью копейками с каждого, высылаемого по их востребованию, экземпляра. Деньги пересылаются ими ежемесячно, на счёт Редакции. При сем контора не замедлит им выслать, если они того востребуют, по нескольку экземпляров «Домашней Беседы» за все годы, для распродажи на опубликованных условиях.

Редакция в настоящем объявлении находит себя вынужденною повторить покорнейшие свои просьбы к её подписчикам:

1. Заявлять требования свои на журнал заблаговременно, хотя бы и без присылки в тоже время денег, дабы таким образом дать возможность хоть приблизительно определить, в каком количестве печатать «Домашнюю Беседу».

2. Точнее обозначать имена и фамилии, а также и почтовые конторы, в которые должна быть адресуема высылка журнала, избегая по возможности перемены адресов.

3. Избавить редакцию от всех посторонних поручений, не относящихся к её обязанностям.

4. Тем из господ, которые присылают в контору свои статьи, не требовать особых, письменных уведомлений, так как об этом будут они своевременно извещаемы печатно в отзывах Редакции. При сем повторяется, что подлинное имя автора непременно должно быть объявляемо Редакции, без чего напечатание самой благопотребной статьи допущено быть не может. Неудобные к напечатанию статьи, по истечении года, если не будут вытребованы авторами их на свой счёт, будут уничтожаемы.

В конторе Редакции состоят в продаже:

1. Домашняя Беседа 1858 г. (Издание второе). Цена 50 к. с пересылкой 75 к.

2. Домашняя Беседа 1859 г. цена 1 р. 50 к. с пересылкой 2 р.

3. Домашняя Беседа 1860 г. цена 1 р. 50 к. с перес. 2 р.

4. Домашняя Беседа 1861 г. цена 2 р. с перес. 3 р.

5. Домашняя Беседа 1862 г. цена 2 р. с перес. 3 р.

6. Домашняя Беседа 1863 г. цена 2 р. с перес. 3 р.

7. Домашняя Беседа 1864 г. цена 2 р. с перес. 3 р.

8.Чтение для православного народа. Цена 25 к. с пересылкой 40 к.

9. История Киевской духовной академии. Цена I р. 50 к. с пересылкой 2 р.

10. Биография Амфитеатрова. Цена 75 к. с перес. 1 р.

11. Рассказ очевидца о действиях преосв. Иакова. Цена 15 к.. с пересылкой 30 к.

12. Записки Звонаря. Цена 15 к. с пересылкой 30 к.

13. Асмодей нашего времени. Цена 1. р. с перес. 1 р. 50 к.

Редактор-Издатель В. Аскоченский

2. Об издании «Духовного вестника» в 1865 году

«Духовный Вестник» будет издаваться в1865 году в том же направлении, в каком заявил себя читающей публике в первые свои три года.

В программу нашего журнала входят следующие отделы: I. христианское учение; II. история христианской церкви; III. критическое обозрение духовной литературы, IV. современное обозрение.

«Духовный Вестник» будет выходить, по-прежнему ежемесячно, книжками до 10-ти печатных листов. Цена журнала с пересылкой и доставкой на дом – 7 руб., без пересылки и доставки – 6 руб.; для лиц же духовных, а также для учебных заведений и для выписывающих в количестве не менее двух экземпляров, цена 6 руб., с пересылкой.

Для облегчения подписчикам, контора соглашается, чтобы желающие высылали плату по частям, чрез своё начальство, в начале каждого полугодия, не менее половины подписной цены.

Цена журнала за 1862, 1863 и 1864-й годы 6 руб., с пересылк. Редакция с удовольствием будет принимать статьи иногородних сотрудников, присылаемые для помещения в журнале, и обещает их авторам денежное вознаграждение, если они того пожелают, по роду и достоинству статей.

Подписка принимается:

В Харькове: в главной конторе журнала, в доме градского Воскресенского собора протоиерея И. Л. Чижевского, и в книжном магазине П. И. Апарина, а также в университетской типографии.

В С.-Петербурге: в конторе журнала «Духовный Вестник», при книжном магазине Д. Е. Кожанчикова, на Невском проспекте, против Императорской публичной библиотеки, в доме Демидова, а также в книжных магазинах Н. Г. Овсянникова, Кораблёва, Сырякова.

В Москве: в книжных магазинах Ф. И. Салаева и А. Н. Ферапонтова.

Иногородние, желающие подписаться на получение журнала, благоволят обращаться с своими требованиями исключительно в контору Духовного Вестника, в Харькове. Почтамту известен адрес конторы. Причём контора журнала покорнейше просит точно и чётко прописывать свой адрес, обозначая отчётливо своё имя, чин или звание и место жительства (губернию, уезд, город, или почтовую контору), куда следует доставлять книжки.

Подписавшиеся на журнал, когда бы то ни было получат все книги сполна, начиная с январской, хотя при этом контора покорнейше просит всех подписчиков «Духовного Вестника» обращаться с своими требованиями заблаговременно, дабы она, сообразивши сколько придётся печатать экземпляров, могла в своё время удовлетворить всех подписчиков.

Редактор, ординарный профессор богословия в Харьковском Университете, протоиерей В. Добротворский

Сотрудник-редактор, протоиерей И. Чижевский

Иисус Христос, часто говоривший притчами, однажды произнёс своим слушателям следующую притчу. Один человек сеял семена. Когда он сеял, одни семена пали на дорогу, где были потоптаны и поклёваны птицами; другие семена пали на каменистую землю, где хотя и взошли, но скоро посохли: некоторые пали в дурную траву, которая скоро заглушила их, а некоторые – на хорошую землю, где выросли и принесли обильный плод.

Сеющий человек означает Иисуса Христа, а семя – слово Божие. Дорога, на которую упали некоторые семена, означает людей, которые хотя слушают слово Божие, но тотчас приходит к ним диавол и похищает оное из их сердец. Каменистая земля означает людей, которые, слушая слово Божие, с радостью его принимают; но, не имея к Богу достаточной любви, в одно время держатся Его, а в другое отпадают, смотря по тому, хорошо или худо им от того на сем свете. Дурная трава означает людей, в которых слово Божие заглушается заботами, богатством и разными житейскими удовольствиями. Хорошая земля означает людей, имеющих добрую душу, которые, раз услышав слово Божие, во всю жизнь его держатся н не нарушают его. (Лк.8:5–15).

Итак, вот от чего часто пропадает бесплодно в нас слово Божие, несмотря на то, что мы с словом Божиим родились, с словом Божиим выросли, с словом Божиим живём, с словом Божиим пойдём на тот свет. Сколько раз каждый из нас бывал в церкви! Сколько хорошего, назидательного и душеспасительного мы слышали, стоя здесь пред Богом! Сколько раз были прочитаны нам св. Евангелие и другие книги Священного Писания и были слушаемы нами со вниманием! Но всё напрасно: ссоры между нами не уменьшаются, злоба снедает нас по-прежнему, распутные не исправляются, воры продолжают своё гнусное ремесло, пьяницы не остепеняются, злоязычники не унимаются и многие из нас продолжают жить так, как будто слова Божия никогда не слыхали.

Первая причина такой холодности нашей к слову Божию, по словам И. Христа, есть диавол. И точно, у диавола только и дела, только и заботы, чтобы всеми средствами препятствовать нашему спасению. Впрочем, надобно знать, что диавол ничего не может сделать с нами такого, чего мы сами не захочем; он ни к чему не может нас принудить. Он вкладывает в нас худые мысли, склоняет нас к худым делам; но мы всегда вольны послушаться его, или не послушаться. Осторожный и истинно набожный человек никогда не даст диаволу власти над собою; а кто отдался ему без сопротивления, оставил свою душу без внимания, не озирается на себя и не наблюдает за своими поступками, тому чего ждать хорошего? Стало быть, те люди очень ошибаются, которые всякий содеянный ими грех складывают на диавола, стараясь оправдать себя в своих грехах. То верно, что диавол участвует в наших грехах, но не более, как советом, внушением, наущением, а не принуждением; чрез его участие в наших грехах нисколько не уменьшается наша виновность в них; мы сами чувствуем, что на каждый грех была наша полная воля. Диавола Бог уже судил и осудил на веки: и мы не минуем подобной ему участи, когда соглашаемся, даже иногда с какою-то радостью, жить по диавольской воле. Следуя всегда за диаволом в здешней жизни, мы и на том свете с ним не расстанемся, а вместе с ним будем терпеть нескончаемые мучения. Чтобы избегнуть этого, будем, братия, слушать слово Божие чаще и внимательнее. Сначала, может статься, нам придётся принудить себя к тому, потом непременно будем слушать с охотою, наконец мы почувствуем признаки благодати; этим способом мы крепко затворим от диавола храмину нашей души, так что он к нам и не подступит. Диавол подступает и входит только в тех людей, в которых видит для себя приготовленный дом празден, пометен и украшен (Мф.12:44).

Итак, если мы грешим и гибнем, так грешим и гибнем не от диавола, а единственно от самих себя. Сердце у многих из нас подобно камню, на который хотя и падает слово Божие, но остаётся без действия. Слово Божие мы слушаем, и слушаем часто с радостью, только худо его исполняем. Нельзя сказать, чтобы мы не имели желания спастись; нет, мы желаем спастись, и желаем столько, что, кажется, ничего не пожалели бы для своего спасения; но мы всё только хотим, всё только намереваемся, а на деле за спасение не принимаемся. Иной человек и добр, и усерден к Богу; но приди недобрый час, случись соблазнительное обстоятельство, – и доброта пропала, и усердия как не бывало. От чего же это? От того, что нет в нас искренней приверженности к Богу; слово Божие коснулось души, но в ней не укоренилось; заповеди Божией мы поверили, но не полюбили. С таким холодным сердцем я люблю людей, пока не вижу от них никаких себе неприятностей; но скажи мне кто обидное слово, – и самый лучший друг становится моим врагом. Я охотно молюсь Богу; но позови кто меня на прибыток, на пир, удовольствие, – я оставляю молитву и бегу. Я всем делаю добро; но приди ко мне нужда, – и я вдруг переменяюсь: начинаю обижать других, притеснять, творить неправду, поступать против совести.

Иисус Христос упоминает ещё о заботах, о богатстве, о житейских удовольствиях, которые заглушают в нас слово Божие. Ах, сколько препятствий нашему спасению! Только не от нас ли самих все эти препятствия? Действительно, никто столько не препятствует нашему спасению, как мы сами: мы сами себе в этом случае первые враги. Всякое нужное дело исправляется нами без дальнейшего отлагательства; одно спасение откладывается день за день, год за год, от молодости до старости, от старости до последнего вздоха. Молодой ещё не довольно навеселился, не довольно насладился жизнью, чтобы решительно приняться за спасение, как будто на долю спасения не осталось ни одной радости, ни одного наслаждения; старик ещё не устроил дел своих, не заготовился на чёрный день, не пристроил детей, ещё не удовольствовался сам приятностями жизни. Бедный ещё не поправил своего состояния, а богатый ещё не столько нажился, сколько бы ему хотелось. У всякого человека есть свои дела, своя занятия, свои желания, которые мы не умеем или не хотим уладить с одним главным делом – спасением души. Вечная забота! Непрестанные хлопоты! Именно одна смерть положит конец всем этим суетам жизни; одна смерть напомнит нам, и напомнит поздно, что душа наша не готова явиться на страшный суд Божий.

Ах, братия, не спастись нам никогда, если мы будем все жить так, как живём теперь. Кто действует по внушению диавола, тот с ним вместе и погибнет на веки; кто не возлюбит Бога от всей души и сердца своего не предаст Его святому слову, тот не придёт к Богу, тот не выстоит и против малого искушения, не вынесет и лёгкой напасти; кто меняет своё спасение на земные дела и в заботах житейских забывает о нуждах своей души, тот так и кончит жизнь свою с одними житейскими заботами, ничего не приготовивши для души; надежда на спасение не сбудется, душа не сподобится царства небесного. Думаете ли, чтобы царство небесное достигалось кое-как, доставалось без трудов, без усилий? Нет, царствие Божие, по словам Иисуса Христа, усилием приобретается, и только усильные искатели входят в него (Мф.11:12). Будем же почитать спасение делом самым важным на земле, не терпящим никакого отлагательства; будем непрестанно помнит и чувствовать, что в нас есть душа, которой неминуемо должно явиться на суд Божий; каждую минуту будем стараться что-нибудь запасти на будущую бесконечно долгую жизнь; только в таком случае мы будем истинно на пути спасения. К добрым делам мы тогда привыкнем; все диавольские козни будут разбиваться о нас, как о камень; страшный суд будет казаться нам столь близким, точно быть ему завтрашний день. А главное дело, надобно стараться, чтобы сердце наше было исправно привязано к Богу. Без этого говори нам о спасении, проповедуй нам слово Божие, сколько угодно: послушать мы послушаем, но скоро забудем, заповедей Божиих не исполним и мук вечных не минуем. Аминь.

Священник Пётр Красовский

В повествованиях евангелистов, с особенною подробностью передающих историю последних дней земной жизни Христа Спасителя и старающихся, так сказать, не опустить ни одного слова, сказанного Христом в эти последние дни, ничего не говорится об освящении мира, тогда как это обстоятельство по своей важности не могло быть опущено евангелистами, если бы оно было. Не разделяя мнения римских богословов, утверждающих, что первое миро освятил сам Иисус Христос после тайной вечери, наша православная церковь во все времена признавала и признаёт св. миро, составляющее существенно необходимое вещество в совершении таинства миропомазания, учреждением апостольским и по началу божественным и основывает такое признание на свидетельствах слова Божия и св. отцов первенствующей церкви. Правда, апостолы сначала низводили на верующих, принявших крещение, дары св. Духа чрез возложение рук, как это видим из книги Деяний Апостольских (Деян.8:16–19, 19:1–7). Но это нисколько не противоречит вере церкви в апостольскую древность святого мира. Св. Иоанн Богослов в первом своём послании, явившемся после книги Деяний¹⁴⁵, свидетельствующей об употреблении в начале апостолами возложения рук вместо миропомазания, пишет: и вы помазание имате от святаго и весте вся (1Ин.2:20). Слова эти, означая внутреннюю благодатную силу таинства, сообщающего верующему дары св. Духа, ясно указывают и на видимое помазание. В одном из своих посланий, явившемся тоже после книги Деяний, ап. Павел говорит: помазавый нас Бог: Иже и запечатлевый нас и давый обручение Духа в сердца наша (2Кор.1:21–22). Место это, из которого несомненно взяты самые слова, произносимые при помазании крещённого св. миром: «печать дара Духа святаго», определённо указывает на внешнюю видимую сторону миропомазания, существовавшего при апостолах, потому что слово печать σφραγίς есть одно из употребительнейших названий таинства миропомазания у отцов церкви первых веков. В Апокалипсисе, явившемся после всех книг новозаветного канона, члены церкви небесной, торжествующей, черты которой частью принадлежат и церкви воинствующей, называются запечатлёнными, имеющими печать (σφραγίν) на челах (VII, 34, XIV, 1); в этих наименованиях едва ли можно разуметь одно внутреннее помазание от святого, а без сомнения должно разуметь и внешнее вещественное помазание св. миром, как знак помазания духовного. Из этих апостольских свидетельств, изречённых после написания книги Деяний, убеждаемся, что апостолы, в начале низводившие на крещённых дары св. Духа возложением рук, впоследствии стали низводить оные посредством мира, или миропомазанием. Причиною такого заменения, без сомнения, послужило умножение верующих, при многочисленности которых апостолы и ближайшее их преемники-епископы сами не могли возлагать рук своих на главу каждого крещённого. Руковозложение заменено миропомазанием сообразно и внутреннему действию руковозложения, сообщившего дары св. Духа, и миропомазанию ветхозаветному, установленному самим Богом и сообщавшему дары св. Духа как лицам, которые помазывались тем миром, так и вещам, назначенным для священного употребления (Исх.30:23–38; 1Цар.14:13; Исх.29:36; 3Цар.1:39). В писаниях святоотеческих, из которых некоторые современны самим апостолам, находим в свою очередь непререкаемые свидетельства существования в древней церкви св. мира, чрез помазание коим в таинстве миропомазания сообщались дары св. Духа принявшим крещение. Вот что читаем у св. Дионисия Ареопагита, ученика ап. Павла. «Крещаемый вводится иереями в воду и подводится к иерарху…. который, запечатлев его богодейственнейшим миром, объявляет наконец достойным причащения»¹⁴⁶. В постановлениях апостольских помазание крещённого миром называется учреждением апостольским¹⁴⁷. Феофил, один из первых епископов Антиохии, прямо говорит: мы называемся христианами, (помазанными – χρειστιάνοι от χρείζω¹⁴⁸ мажу), поскольку мажемся елеем Господним¹⁴⁹, под которым, как увидим ниже, в свидетельстве Кирилла Иерусалимского разумеется миро. Тертуллиан, упоминая в 207 году о всех семи таинствах православной церкви говорит: «плоть омывается водами крещения, дабы душа очистилась, плоть помазывается, дабы душа освятилась¹⁵⁰. Подобные же свидетельства о помазывании и притом именно св. миром находим у Киприана¹⁵¹ и в определениях лаодикийского¹⁵² и карфагенского соборов: шестое правило последнего, говоря о помазании миром, как о действии, заменившем возложение рук, ясно говорит об освящении мира и притом одними епископами, с предоставлением, впрочем, права «возложения мира на верных», по причине умножения христиан, и пресвитерам. Вообще в четвёртом и в последующих веках в святоотеческих творениях говорится о помазании св. миром, как повсемственном необходимом действии в таинстве миропомазания. Второй вселенский собор, отзываясь о видимом помазании, как о древнейшем, говорит: мы приемлем верующих запечатлевая, то есть, помазуя их св. миром, во-первых чело, потом очи, и ноздри, и уста, и, запечатлевая их, глаголем: печать дара Духа святаго¹⁵³. Приведённые свидетельства св. отцов в свою очередь подтверждают истину того, что употребление святого мира ведёт начало от времён апостольских и, должно быть, ими установлено вместо возложения рук. Несомненная связь между ветхозаветным и новозаветным помазанием, равно и то, что с первых веков помазание миром и самое миро назывались: елеем Господним (Феофил Антиохийский), помазанием святым, освящённым (Тертуллиан, Киприан) и прямо миром всеосвященным и священно-совершительным (Дионисий Ареопагит), приводят к мысли, что святое миро и в древней христианской церкви освящалось особым священнодействием, подобно тому, как оно освящалось ещё в ветхозаветной церкви, где сам Бог учредил св. миро, указал вещества, из которых оно должно составляться, повелел освятить оное особым священнодействием и запретил под страхом отлучения от общества иметь оное для обыкновенного употребления (Исх.30:23–38), и где до позднейших времён существовала особая почётная должность миротворца (1Пар.9:31). Впрочем, каким именно священнодействием и как освещаемо было миро в первенствующей Христовой церкви, – неизвестно. «Как хлеб и вино в Евхаристии, – говорит Кирилл Иерусалимский¹⁵⁴, – по призвании на них св. Духа и по благословении, суть уже не простой хлеб и вино, но тело и кровь Христовы, так и св. миро после того (призывания св. Духа и благословения) не есть более простое и обыкновенное, но дар Христа и Духа святаго присутствием Божества Его бывающий действительным». Из этого места, сопоставляющего совершение мира с совершением Евхаристии, видно только, что св. миро освящалось, и притом освящалось, по свидетельству 17 правила карфагенского собора, не иначе, как епископом посредством молитвенного призывания св. Духа и благословения, под которым у отцов разумеется и молитвенное благословение, и благодарение св. Троицы и крестное знамение. Вот и всё, что известно о внешнем виде и способе освящения мира в первые века церкви, – способе, без сомнения, апостольском. Когда явился в церкви полный богослужебный «чин миротворения», ныне совершаемый, – определить трудно. Симеон Солунский не только описывает в таком порядке, виде и составе приготовление вещества мира, варение и освящение его, как это делается теперь, но и выясняет духовный смысл действий, молитвословий и обрядов, ныне совершаемых¹⁵⁵; Гоар, имевший, как сам он свидетельствует¹⁵⁶, списки весьма древних греческих богослужебных обрядов, последований и чинов и поместивший последование св. мира по четырём спискам разных времён, представляет его с теми же обрядовыми действиями, возгласами, молитвами и даже с таким же подробным списком веществ, из которых составляется миро, с какими чин миротворения совершается в наше время. Всё различие между тем и нашим чином в немногих словах и выражениях и ещё в том, что у Гоара в последованиях св. мира нет предварительной части обряда, определяющей время приготовления вещества мира, и его варения, а также молитвословий, на эти случаи положенных в нашем чине¹⁵⁷. Отсюда становится несомненным, что чин освящения мира, совершаемый теперь в нашей церкви, есть тот самый, какой совершался с древнейших времён в православной церкви. Но с какого времени он стал действующим у нас, решить трудно. Рукописных чинов последования св. мира от времён митрополии до нас не дошло; древнейшие летописцы в свою очередь ничего не говорят относительно этого предмета. Впрочем в первом по времени печатном требнике, изданном в Угровлахии в 1534 году, в числе других чинов есть и чин св. мира¹⁵⁸; есть он также и в стрятинском требнике, напечатанном 1606 г. и в большом московском требнике 1651–52 г.¹⁵⁹. В чине мироосвящения, помещённом в этих требниках и буквально почти сходном с последованием св. мира, находящимся у Гоара, говорится, что освящает миро обыкновенно архиерей. Московским собором, бывшим в 1675 году, постановлено: освящать миро по мере надобности в нём только в киево-софийском и Московско-успенском соборах. Ограничение места освящения мира было следствием редкости и большой ценности веществ, необходимых к составлению мира¹⁶⁰. Mиpoтворение, по мере надобности, совершается обыкновенно в Великий четверток¹⁶¹.

С. Г.

В слободе Беловодске, харьковской губернии, старобельского уезда, между жителями, православно исповедующими христианство, есть немалое число раскольников, издавна выселенных сюда из средней России правительством. Время от времени, входя в торговые и разные общежительные сношения с местным населением слободы Беловодска, они, к сожалению, не только не оставляли своих раскольнических заблуждений, но по временам увлекали в свои общины и православных. Одни из этих раскольников принадлежат к толкам поповщины, а другие к толкам беспоповщины.

Как известно, раскол с самого своего начала помешался на мысли о пришедшем будто бы антихристе и наступлении кончины мира. Меры правительства гражданского и духовного, клонившиеся к ограничению и к искоренению его, он считал действиями антихриста, а потому и ответственность по суду признавал страданиями за веру, богоугодными и спасительными. Ложное это учение последствием своим имело другую крайность: страдания для сохранения веры, как единственный путь ко спасению при царствовании антихриста, обнаружились в самосожигании, морельщенстве, утопленничестве и вообще в насильственном посягательстве на собственную жизнь. Власть духовная и светская время от времени облегчали свои меры против раскола, действуя на него убеждением, просвещением и указанием ему более определённых молельных мест, так что благомыслящему раскольнику не должна была воспоминаться мысль о страдании от антихриста за веру; между тем раскол, помешавшись, как мы сказали, на этой мысли с самого начала, всячески старался, приводить себя к ней, и, изрекая хулу на православную церковь и правительство, твердил своим последователям, что они, как страдальцы за веру, имеют несомненную надежду на спасение. Но вот, наконец, правительство уничтожением крепостного состояния, отменою телесных наказаний, как мерами, касавшимися всех подданных, облегчило судьбу и раскольников, а кроме того отняло у них даже повод к нареканию на притеснения и гонения введением новых правил относительно расколоучителей и совратителей в раскол. Раскольники точно не могли не убедиться, что ни духовное, ни светское правительства не суть гонители их, и казалось, должны бы, вдумавшись в свои заблуждения, бросить свои галлюцинации о гонениях от антихриста и мнимых страданиях за веру и войти в недра православия, в котором собственно и заключается спасение. Но раскольники, о которых мы ведём речь, иначе объяснили себе эти меры и своё благополучное существование в Беловодске, как видно из ниже помещаемого рассказа, который мы заимствуем из № 38 газеты «День».

Одна особа, слышавшая от человека той местности, дельного и разумного, который сам по себе любил вникать и по роду своей службы мог иметь достоверные сведения о мнениях раскольников, рассказывает вот что: «было, рассказывает этот человек, спасённое время», сказывал мне, как лунь седой, в большом раздумье старик, «и становой приедет – тащит тебя, и исправник тебя волочёт; а как временное-то отделение найдёт – всех в перебор переберёт. В острог засадят, в кандалы тебя закуют; а ты терпишь, значить, за веру, и спасенье есть. А ноне какое спасенье? Никто тебе ничего. Хоть в новую веру переходи – всё одно, коли в старой спасения не стало. Нет, батюшка ты мой, не глумись того... знать подошли последние времена», сказывал старик двуперстно крестясь и всею грудью воздыхая о своём былом староверческом спасении. А что же вы теперь, спросил старика любопытствующий человек, молитесь за нашего общего православного государя – за царя молитесь? «А за кого же нам и молиться, как не за царя? – ответил старик, поднимая суровые брови. Царь – от Христовой благодати царь; да слышь ты: спасенья не стало».

В этом рассказе мы видим новое и странное понятие раскольников о своём спасении. Как будто человек спасается только тогда, когда его гонят и мучат, и как будто, при мире, спокойствии и благоденствии в государстве, спасение не может и быть?! Зачем сожалеть о миновании внешних гонений и притеснений за веру, когда жизнь каждого христианина должна быть непрестанным подвигом ради царствия Христова? Царствие Божие усилием приобретается и святость достигается чрез исполнение евангельских правил и осуществление в себе совершенств Христовых.

Слова рассказчика: «хоть в новую веру переходи – всё одно, коли в старой спасения не стало» показывают, что иные, а может быть и очень многие из раскольников, в настоящее время находятся в колебательном состоянии касательно своей веры. Благоразумию священника естественно предлежит труд воспользоваться этим состоянием раскольников, для приведения их в правую истинно христианскую православную веру. А так как раскольники редко где живут отдельными общинами вдали от православных, большею же частью живут смешанно с православными в одних местностях и приходах и могут иметь с ними рассуждения о спасении, подобные рассказанному, и иметь вредное влияние на них; то мы сочли нужным сведение о новом мнении раскола относительно спасения представить вниманию пастырей Христовой церкви, которых да умудрит Господь положить конец этому давнему, закоренелому, ложному и несостоятельному раскольническому мнению о действии антихриста в мире и спасении будто бы только в недрах раскола при измышлённых расколом страданиях за свои заблуждения.

П. Попов

Когда татарское молитвословие кончилось, я был на дворе Сагида в тени у ворот. Около меня собралось человек шесть: три мальчика с бабками в руках, два кучера и ещё один татарин улуязский, по имени Гомар Баширов. Я спросил мальчиков, хотят ли они послушать от меня урок-саба́к? Они согласились, и я прочитал им три первые главы из книги Бытия. Мальчики всё понимали. Но вот на дворе начали приготовляться к отъезду в рощу на джиин: запрягали лошадей, бренчали колокольчиками. Урок наш прекратился. Гости Сагида уехали на джиин не все. Я также остался дома, в надежде почитать кому-либо ещё что-нибудь. В самом деле я был вполне награждён и нимало не скучал. Я сидел в избе и, прижавшись к окну, записывал, на скорую руку, заметки и впечатления дня, как вошла ко мне Васифа и сказала, что одна женщина, из деревни Битяман, очень желает видеть меня и послушать хотя немного моего чтения. Как она узнала обо мне? спросил я. Оказалось, что Васифа сама рассказывала обо мне женщине из Битяман при встрече с ней. Что же, пусть войдёт сюда, сказал я. Женщина не молодых уже лет, с прямодушным выражением в лице вошла вместе с Васифой, и обе сели на лавку. Я взял книгу Бытия и прочитал им с I до VI главы, потом прочитал ХХ, ХХVII и половину XXVIII-й главы. Вновь пришедшая татарка осталась не без назидания, как было заметно. В продолжение чтения первых глав книги Бытия, она не раз вздыхала и вслух произносила знаки удивления. После, поблагодарив меня, вышла. Старушка Васифа, между тем, сделала мне комплимент, что за меня она дала бы пятерых татар.

Наступила пауза. Хозяйка дома, жена Сагида, видя, что я свободен, предложила мне закусить. Она поставила густого кислого молока, пшеничного хлеба и оладьев. Она вынула также пива. Жаль, что ей почти вовсе не приходилось слушать моего чтения, но, вероятно, ей что-либо уже передавали другие женщины. Хозяйка – старушка добрая и хлопотливая.

Закусивши, я ненадолго прилёг в кибитке на дворе. К моему пробуждению гости вернулись с джиина домой. Я вошёл в избу и увидел на лавке русского мужика с женщиной. На нарах сидела Хусни-Зямаль с Васифой. Эти последние просили меня немного почитать. Я начал им читать из букваря 10 заповедей Божьих. Во время чтения вошёл в избу довольно подгулявший татарин Гайнулла; он что-то ворчал про себя, но, заметивши наше чтение, притих и начал внимательно вслушиваться, так что конец каждой заповеди повторял за мной и сам. Прочитавши заповеди, я стал читать объяснение на них, помещённое в конце букваря. Это объяснение нравилось очень моим слушателям, а подгулявший татарин особенно внятно повторял, глядя на женщин, объяснение V заповеди (на стр. 51–52 букваря, издан. 1864 г. Казань). Когда женщины выслушали объяснение относительно почитания св. икон, они говорили, что покланяться иконам не надо. Я снова прочитал им объяснение и указал на планы Мекки и стихи корана, коими иногда татары украшают стены своих домов и мечетей. И женщины как бы поняли, в чем дело. Гайнулла спросил меня, какую я держу веру? – Христианскую, отвечал я; и книга, которую я читаю теперь, также о христианской вере, а на татарский язык переведена для крещённых татар. Гайнулла встал с места, подошёл ко мне, взял мою руку и, крепко пожавши её, сказал, что он много доброго услышал. После он просил меня к себе в гости. Чтение кончилось. Приехавшим с джиина была предложена закуска. Я сидел на лавке праздным. Русский мужичок обратился ко мне и просил меня почитать что-либо в назидание ему, только по-русски. Я взял св. Апостол и прочитал 1-ю и 2-ю главы из соборного послания св. ап. Иакова. Потом прочитал 42 стиха из V главы Евангелия от Матфея. Русская женщина также слушала. По местам я разъяснял этим моим слушателям слова Евангелия. «Какая это у тебя книга? спросил меня мужичок. – Это св. Евангелие Господа нашего Иисуса Христа. Воянгелье, повторил за мной он. Нет, Евангелие, ясно и раздельно снова сказал я. «Где бы купить мне такую книгу? – В Казани можно. Сколько она стоит? – Весь Новый Завет, эти две книги (я показывал Евангелие и Апостол последнего издания) можно купить за 17 коп. сер. «Мне бы вот для мальчика, продолжал он, а то мы не знаем, какие книги ему читать». А между тем и женщина от души пожелала иметь эти книги для своего сына. «У меня только теперь два семишника (4 к. сер.), родимый, а то я бы купила у тебя эти книжки для сынка. Он у меня букварь и часовник уже прошёл, говорила как-то жалостно женщина. Признаюсь, в душе у меня была борьба. Мне и жаль было этих слушателей, и хотелось бы отдать им Новый Завет, но и без него остаться было нельзя. Я рад бы подарить вам эти книги, но теперь мне остаться без них нельзя: других таких книг со мной здесь нет, а быть может придётся ещё кого-либо встретить из русских, что тогда делать? не по пальцам читать! Если вы бываете в Казани, то я прошу вас отыскать там духовную академию (на арском поле) и спросить там меня. Тогда я добьюсь вам таких книг. Они обещались быть в моей квартире. Когда эти мои родные, так сказать, и единоверные слушатели вышли из избы Сагида, татары спрашивали: что ты читал им и о чём они плакали? Я читал им Евангелие, закон Иисуса Христа, ответил я.

Вечером уже, когда я снова записывал происшествия дня, а Сагид с своими родными гостями довольно раненько ужинал (я отказался от ужина, потому что меня кормили раза 4 в день и без того уже), пришёл татарин Гумар, слушавший моё чтение из книги Бытия у ворот. Он видел, что я пишу, а потому ничего не говорил мне. Его посадили на нары к ужину. Как скоро я кончил писать, Гумар начал просить меня идти с собой в гости, как говорил он. Я согласился и взял с собой уютные книжки – букварь, книгу Бытия и книгу премудрости Иисуса Сына Сирахова и положил их в боковой карман сюртука. Гумар повёл меня почти на конец деревни, к избе Тухфийки, где у забора сделана небольшая лавочка, на которой сидел тесть Тухфийки, старик Амир и женщина. Меня прямо просили присесть на эту лавочку и читать что-нибудь. Вот в какие гости просили меня, подумал я, слава Богу! Я оглянулся вокруг себя и вижу, что к забору собралось уже по крайней мере до 10 женщин и человек 5 мужчин. Я вынул из кармана книгу Бытия и начал знакомить своих слушателей с историей творения мира и человека. Прежде всего я сказал, что в руках у меня «тюб княгя», т. е. коренная или основная книга. Во время чтения первой главы тишина была удивительная. Она прерывалась только разве вновь подходящими слушателями и слушательницами, коим сейчас же объявлялось, чтобы они молчали и слушали «тюб княгя». Я читал до 19 стиха IV главы¹⁶². Затем начал 25 стих той же главы и далее до 6 стиха V главы. С 6 до 28 стиха V главы я оставил также, так как здесь говорится о детях и потомках Адама, имена которых не могут удержаться в памяти татар, а между тем мне хотелось, чтобы они узнали дальнейшую судьбу первоначального рода человеческого. Во время чтения VII главы (о потопе), произошло одно небольшое обстоятельство, прервавшее ненадолго наше чтение. Один татарин, немного выпивший, шёл по улице. Заметивши толпу мужчин и женщин около меня, он подошёл к нам, и, увидав меня русского, среди этого собрания читающего неизвестную пока для него книгу, стал грозить на меня пальцем. Я прекратил чтение и, обратившись к пьяному, сказал ему по-татарски: «прежде тебе следовало бы послушать, а ты начал грозить мне, не зная, что я читаю; (или) прежде тебе следовало поздороваться со мной». Слушатели мои журили нетрезвого сожителя и говорили ему, чтобы и он послушал, так как я читаю «алланын тюб княгя сын». Татарин подал мне свою руку, извинялся и просил не сердиться. Я успокоил его, что вовсе не сержусь, и продолжал читать. Но, так как только что подошедший татарин не знал, о каком потопе читалось, то, прервавши чтение, он спросил меня: «когда это будет»? Я отвечал, что всё это было давно. Слушатели рассказали ему вкоротке, о чём я читал. Я прочитал до 19 стиха IХ главы. Затем начал читать ХII главу и прочитал до 10 стиха; потом семь стихов ХV главы, а затем с ХVI главы до 30 стиха ХIХ главы¹⁶³. Когда я кончил 29 стих ХIХ главы, довольно уже стемнело, а слушателей и слушательниц набралось уже очень много, так что я не преувеличу, если скажу, что человек 30 было. Меня окружили со всех сторон, от чего темнота ещё более увеличивалась. Я встал с лавочки на ноги и вздумал переменить чтение книги Бытия на книгу премудрости Иисуса Сына Сирахова. Но читать довелось недолго. Я прочёл одну III главу. Уже стемнело. Народ начал расходиться. Всякий говорил по уходе: «бик гайбят! Рахмят синга, рахмят!¹⁶⁴». Одна татарка подошла ко мне близко, потрепала меня ладонью по плечу и говорила: «рахмят синга, бик рахмят!». И потом спросила, как называются эти книги, которые я читал. Я снова прочитал татарский заголовок книги Бытия: т. е. эта книга переведена из коренной Божией книги. Она показывает, как сотворён мир, начиная от праотца Адама до смерти Иосифа, кто был, как на земле жил и что делал. Взял букварь и прочитал его заголовок также по-татарски: эта книга учит грамоте, потом даёт наставления, учит молитвам, потом сокращённо излагает заключающиеся в коренной Божией книге древние дела, а в заключение учит вере. При чём я раскрыл 17 стр. букваря и прочитал три молитвы: пред вкушением и после вкушения пищи и пред сном. Последнюю молитву я заканчивал только словами: «саклаучи син узинге». Аминь. Потому что мои слушатели ещё не крещёные и мало, или даже, можно сказать, вовсе ничего не слыхали из учения о св. Троице. Затем я прочёл заголовок: «акыл биря турган княгя» т. е. книга, научающая премудрости. При этом многие женщины выразили какое-то удивление и вместе удовольствие, что они слышали хотя не много из этих книг. Я видел, что большинство окружающих теперь меня людей были женщины-татарки и счёл не лишним прочитать введение, помещённое при книге «акыл биря турган». Когда я приводил сравнение пчелы (стр. II), одна женщина сказала: эй мулла, эй мулла кши! Яхши! Тоже самое было, когда я говорил, что следует брать одну жену во избежание семейных раздоров. Это особенно нравилось женщинам¹⁶⁵. Один татарин (из другой какой-то деревни) заметил на слова женщины, ставившей меня в один уровень с муллой, что ты говоришь: эй мулла! лучше даже муллы он... что наш мулла (говоря вообще)?! Он читает, а мы не понимаем, что такое он читает, а вот если бы он нас также учил, как этот урыс»! … Отблагодаривши меня, все разошлись.

Вот вечер единственный в моей жизни! Говорить ли вам, любезнейший читатель, о том впечатлении, какое производили на меня жаждущие слушатели? Говорить ли о той светлой радости, какая наполняла в то время мою душу? Благодарение Господу, так устроившему! Моё утешение было велико. Слава Богу!

Я вернулся на квартиру, положил свои книжки и отправился пройтись вдоль деревни. Проходя улицу, я замечал у некоторых изб сидящих или стоящих, и до меня подчас доходили слова: «мна укута турган урысь жюрий». Или «мна ак киим урыс, бик мулла кши»! Т. е. вон гуляет русский учитель! Или: вон белоодежный русский, очень учёный человек! В эту прогулку я был остановлен почти среди улицы женщинами. Среди их была и старушка Васифа. Две из остановивших меня женщин особенно сожалели, что они не слышали чтения, а одна рассказывала трём остальным (с Васифой их было 5), что я приехал к Сагиду и привёз с собой целый капчик (мешок) всяких книг, и как только понадобится какая, засовываю туда свою руку и вытаскиваю (и женщина наглядно представляла эти мои действия). Я выслушал эти слова, подивился тому, как женщины передают одна другой о всех моих действиях, и вместе с Васифой отправился на квартиру. Я заснул спокойно. Так кончилось для меня 12 число июня!

13 число. Утро. Как и вчера мы ходили с Сагидом в баню, другие также. После бани начался завтрак. Я отказался и от завтрака, и от пива, которого мне подавали и предпочёл немного ещё полежать в постели. Время было ещё очень раннее. Я взял с собою св. Апостол, но мне удалось прочесть для себя только I главу из 1-го послания св. ап. Павла к коринфянам. Сон одолел меня. С час спустя Сагид разбудил меня, и мы занялись с ним его книгами. Он читал брошюру «ахыр заман». Я сказал, что о кончине мира и у нас есть, и так как Сагид читал из своей книжки очень мало, то я сейчас же взял св. Евангелие и прочитал Сагиду редко с посильным переводом на татарский язык из XXIV главы с 3 до 32 стиха; потом прочитал ещё 36 стих той же главы. Когда я кончил, Сагид спросил нет ли у меня всего этого на татарском языке? Я сказал, что есть, но только в Казани, а не при мне (со мной хотя и было Евангелие на татарском, перевод Мирзы Ал. Казембека 1855 г., но я знал, что этот перевод очень неудобен. В нём много ещё арабских слов, учёных книжных оборотов, делающих речь непонятною для простых татар. В этом я убеждался не раз, убедился и в деревне Улуяз, когда давал Васифе прочитать V главу ев. Матфея. Она грамотница, а между тем очень мало понимала, тогда как при чтении букваря, книги Бытия и премудрости Иисуса сына Сирахова, переведённых на народное татарское наречие, она понимала решительно всё, как и другие слушатели. Говоря с Сагидом, я имел в виду начатый труд перевода Евангелия на народный же татарский язык, Н. Ив. Ильминского и В. Тимофеевича, наставников при миссионерском противо-мусульманском отделении при казанской академии). Когда придёшь в Казань, я там прочитаю тебе сполна по-татарски. Сагида особенно занимали последние прочитанные мною слова: «о дне же том и часе никто не знает, ни ангелы небесные, а только Отец Мой Един». У нас показано, когда будет «ахыр заман», т. е. в каком году, сказал мне Сагид. – Нет, я этого ещё не слыхал, отвечал я ему. В коране говорится в двух местах только о продолжении дня судного, без означения, когда именно этот день будет, но и о самом продолжении судного дня говорится в коране так различно, что я не знаю, какого счисления можно держаться мусульманину. В ХХХII, 4 говорится, что он продолжится 1000 лет, в суре LXX, 4 для него назначено 50000 лет¹⁶⁶».

Разговор наш остановился на этом, потому что подали закуску, или новый завтрак, и Сагид собрал все свои книги и положил на полку. К завтраку пришёл какой-то, навеселе, татарин. Язык его развязался, и он зачастую прикрашивал свою речь гнилыми, бранными русскими словами. Я удивлялся, что хозяин Сагид не приостановит его тем более, что за завтраком сидели две женщины, а далее за занавеской находились и др. личности прекрасного пола. Я не вытерпел и довольно осторожно заметил татарину, что ругаться вообще неприлично, особенно при женщинах, и даже грешно пред Богом, тем более, что все мы теперь за пищей. И что же бы вы думали? Татарин не только не извинялся пред хозяином и гостями, но даже пустился доказывать мне, что ругаться по-русски вовсе не грешно, да и женщины русского языка не понимают, след. по его убеждению никакого неприличия в его ругани не заключается... О нравы! О убеждения! подумал я. Впрочем, татарин после моего замечания заметно сдерживался, и очень редко прорывались у него ругательства. Едва мы позавтракали, как к Сагиду вошёл сухощавый, болезненный татарин Хамед Рафигов из деревни Шиханаз. Он подсел ко мне на лавку и просил меня почитать ему что-нибудь. Случаи такого рода вообще затрудняли меня. Если бы я получше знал того или другого человека, упрашивающего меня почитать, я знал бы тогда, какое лекарство дать его душе; если бы я жил среди тех или других татар месяц, два, три или даже год, два и больше, тогда, конечно, я знал бы, кому что почитать, кому что сказать. В наших божественных книгах можно найти утешения и в болезнях, и в несчастьях житейских и вообще полезное, и спасительное против многоразличных обстоятельств жизни. Я взглянул на татарина: лицо его было просто и доверчиво. Я взял книгу премудрости сына Сирахова и прочитал VII и VIII главы и часть ХI-й. Он послушал и сказал: «вот мне сказывали, что ты хорошо учишь. Я пришёл хоть взглянуть на тебя; у нас мулла в деревне ничего нам не читает». Я просил Халида на двор, так как в избе очень душно и одолевают мухи. На дворе, когда я уселся на лужайку, чтобы продолжать чтение, малые ребята подступили ко мне и говорили «габрят бир багя» т. е. дай нам наставление! поучи! Я сходил в избу за букварём и стал читать всем изречения из св. Писания и наставления из писаний св. отцов. Из избы вышел и Сагид и сел около нас же на траву. Подошёл ещё татарин из деревни Инса. Были ещё какие-то трое из молодых татар. Кончивши нравоучения и дочитавши из краткой св. истории до происхождения еврейского народа от Авраама, прочитал историю Иосифа и о законодательстве Моисея. После я прочитал объяснение 10 заповедей Божиих с 49 стр. букваря до конца.

По окончании чтения Халид Рафигов отправился со двора и простился со мной. Дети также побежали на улицу. Мы с Сагидом вошли в избу. Немного спустя в избу пришёл русский, средних лет мужчина с умным выражением лица. Его сопровождал новобранец-рекрут. Пришедшим подали пива. Скоро я узнал, что оба они были из соседней русской деревни Шуман¹⁶⁷. Улуязские татары завели знакомство и хлебосольство с русскими ближних, соседних деревень. Когда бывает праздник у русских, татары идут к ним в гости; случается праздник у татар, русские ходят из дома в дом по знакомым татарам. Мне не без горести сердечной пришлось видеть пьяных русских мужиков среди татар. Очень было тяжело у меня на душе, когда один татарин подошёл ко мне и, указавши на пьяного русского мужика, лежавшего около забора в холодке, сказал: «наши татары не пьют так»! Я ничего не отвечал на это, потому что татары если бы и напились также, домашние их не допустили бы им валяться на улице. А русские здесь – чужие; беречь их здесь некому, если они сами не берегут себя. Из числа таких же посетителей Улуяза был и И. А. шумановский мужичок. Он был ещё, правда, на своих ногах, но язык его уже развязался, и он временем произносил неприличные, ругательные слова. Я сидел рядом с ним на лавке, в руках у меня была книга премудрости Иисуса сына Сирахова на татарском языке. По виду И. А. был простой русский мужичок, который, можно сказать, только ещё начинал падать и падать в своей нравственной жизни. Я тихо на ухо сказал ему, что грешно, очень грешно пред Богом ругаться. Он схватил мою руку крепко, сжал её, поглядел на меня как-то вопросительно и сказал: «родимый мой! Я ведь не ругаюсь, когда трезв, а когда немного выпью, ну не сдержусь, привык; диво, а прежде я не ругивался». Вот то-то и есть! Пьянство от одного порока ведёт к другому. А не угодно ли, я тебе прочитаю, какое зло происходить от ругани, или от нашего языка, когда мы не удерживаем его? – Почитай, родимый мой, почитай! Я взял св. Апостол и прочитал ему 26 стих 1 главы из послания св. апостола Иакова; потом прочитал с 2 до 11 стиха III главы того же послания. Каждый стих, как ни прост он в русском переводе, я всё-таки толковал перифразом и, кажется, был понятен. Слушатель мой с каждым стихом глубже и глубже понимал значение языка и виновность свою пред Богом. Я прочитал 29 стих IV главы и 4 стих из V главы послания к ефесеям; после этого я заметил И-у А-чу, что сквернословие его от вина, как и сам он говорил, что в трезвом положении он не ругается. Послушай, друг мой, сказал я не только сквернословие, а и друге грехи ещё более тяжкие происходят от пьянства. Св. ап. Павел говорит: «не будьте не рассудительны, но, познавайте, что есть воля Божия и не упивайтесь вином, от которого бывает распутство, но исполняйтесь духом» (Еф.5:17–18). Этого было достаточно, чтобы сильно тронулась душа русского человека. ««Родимый ты мой», – сказал он, – я никогда ведь не слыхал этого!». Я не буду говорить здесь о той сердечной исповеди, можно сказать, которую принёс передо мною точно пред священником, И. А. Я только изумлялся влиянию божественных глаголов, потрясающих человека и сдерживал себя от слёз, которые готовы были выступить из глаз моих. Мужичок дрожащим голосом спросил меня ещё как ему вести себя в отношении к родителям, которые сильно его журят (выговаривают) как за то, что он выпивает, так и за то, что ходит к татарам, ест и пьёт с ними. – Нет ли чего об этом у тебя в книгах? спросил меня И. А. – Есть, друг мой, и на это наставление. Я прочитал ему 4 стиха из VI главы к ефесеям. Почитай своих родителей: они тебя худому не будут учить. Что же касается до того, что ты ходишь к татарам, пьёшь и ешь у них, то скажи своим родителям, что в этом греха нет, лишь бы ты вкушал пищу у них с молитвою и благодарением к Господу. Скажи родителям, что св. ап. Павел позволяет вкушать пищу у неверных (я читал при этом И-у А-чу 27–31 ст. Х главы 1 послания к коринфянам). Только щади и родителей своих: если они соблазняются тем, что ты ешь с татарами, то успокой их тем, что ты стараешься сблизиться с татарами ради пользы своей веры, чтобы при случае передать им что-либо из христианского закона. Вот что имей всегда ввиду! а напиваться у татар до пьяна никак не следует, ругаться также. Попомни это, друг мой! И. А. как будто отрезвился. Он твёрдо ступал ногами, когда стал выходить из избы Сагида. Надобно заметить, что обстоятельства много благоприятствовали моему назиданию русского мужичка. Домашние Сагида одни ушли в другую избу, а другие хотя и оставались около нас, но решительно ничего не понимали из русского языка. Провожатый И. А., племянник его, ничего не говорил во всё время, разве только скажет «благодарю», когда выпьет пива, а потом снова замолчит по-прежнему.

Ты куда теперь пойдёшь И. А.? спросил я. «Да ещё к одному знакомому татарину зайду, а потом надо будет идти домой». Послушай, И. А., не ослабей! вместо одного, не зайди к двоим или троим! Нет, не зайду. – До свидания. После этой в высшей степени назидательной и для меня самого беседы, я отправился за селение, по направлению к деревне Починкам. Я ходил там по горам, набрал различных полевых цветов, связал букет и возвращался в Улуяз. Среди улицы вдали от меня шёл И. А. Завидевши меня, он закричал почти во всю улицу: милый ты мой! и развёл руками. Когда мы встретились, он целовал меня крепко, и, признаюсь, меня это нисколько не стесняло. Домой что ли собрались? спросил. – Домой, домой! – Идёмте, и я провожу вас немного, на гору. Когда мы перешли мостик, что через речку, и вступили в узкую дорогу, между высокою рожью, И. А. опять обратился ко мне за советами. Мы шли с ним тихо, нога за ногу, так что племянник его гораздо опередил нас. «Скажи, пожалуйста, – начал мой собеседник, – как мне поступать с женою?» – Как поступать! разумеется, ты должен любить её одну, должен обходиться с ней ласково, осторожно, особенно не следует её бить, надобно снисходить иногда недостаткам жены. «Ах, а я грешен: я бил свою жену», – сказал И. А. Да за что же ты бьёшь, или бил свою жену? За что? Придёшь ину-пору навеселе, кричишь её, а она нейдёт... Как же мне поступать с нею в таких случаях? Скажи, пожалуйста! Этой просьбой я был приведён в затруднение: дело касалось супружеских отношений, которые для меня известны только по книгам. Но оставить И. А. без наставления было, как мне представлялось, нельзя. Я передал ему слова ап. Павла (1Кор.7:4) и в объяснение их сказал следующее: когда ты, друг мой, возвратишься домой не совсем в трезвом положении, то слушайся больше жены. Засни лучше один. Иначе, кроме семейной распри и неприятности, может выйти огромное зло: и в отношении к потомству. Поэтому будь, любезный мой, осторожен. Я удивлялся после И-у А-чу: каждое слово моё он сильно принимал к сердцу и, желая отблагодарить меня, неотступно звал меня к себе в деревню. Я и родители мои «ублаготворим» тебя всем, – говорил он, – только пожалуйста пойдём. Ты и родителей-то моих поучишь немного. Мы никогда таких речей не слыхали. У нас часовня... да говорят всё не знай-что, сказал целующий меня И. А. Но я не пошёл в Шуманы, так как на следующий день (14 числа) намеревался отправиться в Казань. Да я тебя и в Казань сам доставлю, говорил И. А. Я благодарил его за услуги. Нечего сказать, я и до сих пор интересуюсь Шуманами и часовнею, вероятно, раскольническою, о которой как-то мимоходом проговорился мне И. А.

Возвращаясь с проводов шумановского мужичка, я заметил в огороде Сагида собравшихся женщин, которые сидели в полугоре и посматривали на молодёжь, которая толпилась и прохаживалась на низу вдоль речки. Когда завидели меня женщины, начали меня звать к себе. Скоро я был уже около женщин-татарок. Их было, по крайней мере, до 15. По их желанию, я прочитал об искушении Богом Авраама и о Лоте. Потом прочитал из букваря молитвы пред и после вкушения пищи, а также «Богородице Дево». Шум и говор внизу усиливался; читать было трудно. Я остановился. Но подошла ещё одна женщина и непременно желала послушать что-нибудь. Я прочитал для неё III главу из книги «акыл биря турган». Когда кончил я и это чтение, одна татарка, больная глазом, открыла перевязку и просила меня взглянуть на её глаз и посоветовать, чем лечить. Я взглянул на глаз, его было не видно: веки рделись и опухли. Муж что ли это избил тебя, или от чего другого? Нет, муж у меня смирный. Сама не знаю, от чего заболел глаз мой. Рад бы тебе помочь, но я не лекарь, а советовать употребить какое-либо лекарство я опасаюсь. Глазная болезнь очень серьёзна, пожалуй, можно потерять или попортить зрение. Она думала видеть во мне лекаря, и я пожалел, что под рукой у меня не было народного лечебника; быть может, я нашёл бы там простое какое-либо средство против воспаления глаза.

Скоро Сагид крикнул меня, Васифу и Хуснизямаль, которые и теперь были в числе моих слушательниц, к вечернему чаю, который был устроен на дворе среди ульев (у Сагида пчельник на дворе). После чаю отправились делить ночь, как говорится. Так прошло для меня 13 число.

(Окончание будет).

«Nescire autem, quid antea quam natus

sis, acciderit, id est semper esse

puerum». (De oratore Cicer.)

Поверье о пребывании различных земноводных, животных в человеческом организме пользуется ещё пока доверием большинства простого народа и даже многих людей образованных, конечно не специалистов. Поверье это, по-видимому, невинное и безвредное, приносит однако много вреда людям чересчур доверчивым, мнительным и не по заслугам набивает карманы шарлатанов, всегда готовых воспользоваться невежеством публики.

Мнение о возможности пребывания земноводных животных в человеческом организме имело, как и всякое суеверие, свой исторический ход. Первый, допустивший возможность вхождения земноводных в живой организм человека, был Гиппократ. У него есть рассказ об одном молодом человеке, заснувшем в палатке, после порядочного кутежа; в это время змея – Аргос, вползла в его рот, несчастный проглотил её и умер в жесточайшем мучении. Плиний рассказывает подобный же случай. Аэпий и Диоскорид упоминают уже о болезненных явлениях, следовавших за проглатыванием саламандр, лягушек и жаб, хотя ещё не утверждают, чтобы подобные животные могли продолжать своё существование внутри человека. Первый же писатель, полагавший возможность более или менее долгого пребывания земноводных животных в живом организме, был Цезарий из Гейстербаха, живший, в начале XIII столетия. В ХV веке Пётр из Абано уже положительно говорит о проглатывании лягушек, змей и улиток, которые живут и даже растут в желудке. В XVI столетии опасение проглотить земноводное, преимущественно же змею, сделалось всеобщим. Эразм, в своих «Colloquia», не только рассказывает о заползании змей в рот спящим, но даже указывает на средства облегчить ужасные припадки следствия их присутствия. Средства эти: молоко, как успокаивающее, и чеснок, убивающий этих животных. И вот с этого-то времени, даже в медицинской литературе, стало появляться множество рассказов о земноводных, извергаемых рвотою. Рассказы эти, совершенно отвергнутые нынешнею медициною, были один другого нелепее, так как все они были основаны на ложно вымышленных фактах, вполне противоречащих действительности. Так Мейбомий в 1620 году в Ганновере был очевидцем такого факта: портной, напившись молока, извергнул рвотою двух маленьких, белых слепых собачонок! О многоразличных же историях с кротами, мышами, крысами и говорить нечего. Замечательно, что во всех этих рассказах, когда говорится о змеях или ящерицах, извергнутых рвотою, упоминают, что они сами заползли в рот, напротив во всех повествованиях о саламандрах, лягушках и проч. постоянно говорят, что пившие что-нибудь, особенно мутную воду, чувствовали при глотании какое-то твёрдое, инородное тело. Без сомнения, земноводные могут быть проглочены произвольно или случайно, но в таком случае они будут тотчас извергнуты рвотою живыми или мёртвыми; если же рвота не явится, то, по прошествии известного времени, части этих животных, как то: ноги, голову, кости, куски кожицы, можно найти в испражнениях. Эти обстоятельства впервые сообщены Серрьером в 1807 и Мандлем в 1833 г. Известно много случаев совершенно безвредного проглатывания людьми живых земноводных. Так, Ледель в 1678 г. видел одного обжору, которого обманом заставили проглотить лягушку; когда ему рассказали об этом, он, до сих пор чувствовавший себя совершенно здоровым, стал жаловаться на тошноту и боль в желудке, воображая, что он отравлен. Но, истребивши изрядную дозу испанского вина и приняв слабительное, проспался и почувствовал себя как нельзя лучше. Якобеус в 1673 г. упоминает об одном человеке, проглотившем нарочно большую жабу; четыре часа спустя он пожаловался на боль в желудке, но других болезненных припадков он не чувствовал. Многие исследователи полагали, что земноводные, происшедшие из проглоченных яиц, в продолжении некоторого времени могут проживать в организме. Хотя эти сказания совершенно противоречат природе земноводного, но тем не менее подобные рассказы некоторое время пользовались доверием. Самым лучшим опровержением подобного мнения может служить анатомическое вскрытие самого земноводного, и если в желудке и в кишках вскрытого организма найдутся остатки насекомого или растения, которым земноводное питается на свободе, то, конечно, это лучше всего докажет кратковременность его пребывания в человеке. Впрочем, если в организме животного и не оказалось бы ничего подобного, то всё-таки это не даёт нам права заключать о долгом пребывании животного в организме человека, так как весьма часто случается встречать в желудке или кишках лягушки, жабы и саламандры, живших на свободе, что содержимое состоит из незначительного количества слизи, желчи и кала. Уже с начала XVII века прилежно испытывали земноводных, извергнутых рвотою; но все эти розыски не давали никаких результатов, так как по содержимому в организмах этих животных основательные заключения всегда могли быть оспариваемы. В нашем веке тоже не оставляли этих случаев без внимания. Так в 1837 году доктор Виберс вскрыл лягушку, извергнутую рвотою 25-летней женщиной. У последней, по её словам, вышло уже 13 лягушке, из которых 9 живых и 4 мёртвых. Исследованная Ваберсом лягушка, по сравнению с лягушкою, жившею на свободе, представляла нежное строение внутренних органов и в желудке её было найдено 3 комка зеленоватой зернистой массы, жирной на ощупь, в кишках её находилось желтоватое сальное вещество. Извержение этих лягушке рвотой происходило несколько раз в присутствии доктора Виберса, домашних и множества почтенных лиц, назначенных для того местным начальством. Между прочим, оставшаяся в живых лягушка ловила так ловко мух и ела их с такою же жадностью, как и живущая на свободе. Больную взяли в больницу Charité в Берлине; в продолжении четырёх месяцев за нею тщательно присматривали, но она более ничего не извергала. Её выписали из больницы, заподозренную в притворстве, и вопросы: действительно ли лягушка жила в её организме также удобно, как и в болоте, остался не решённым. Только 2 года спустя, когда у этой женщины появились судороги и колики в желудке и после рвотного были ею извергнуты куски ленточной глисты, спрошенная, она с полным раскаянием созналась в прежнем притворстве. В 1813 г. доктор Бертольд был уведомлён, что 15-летняя девочка извергла со рвотою ящерицу; ему показали в траве массу извергнутых веществ, состоявшую из желудочной слизи, кусков картофеля и другой пищи, съеденной ею накануне вечером. В сосуде, наполненном водою, плавал двухгодовой укол или тритон, (trito taeniаtus); это животное вышло у неё рвотою и его тотчас положили в воду. Бертольд унёс тритона и скоро удостоверился, что он случайно находился в том месте, где больная извергла свой ужин. Он поместил укола в тёплую воду, где он вскоре и умер. Спрашивается: отчего бы ему было умирать в тёплой воде, если он мог перенести температуру человеческого желудка? Сверх того, анатомическое вскрытие того же укола ясно показало, что содержимое желудка и кишок положительно противоречило возможности пребывания его в продолжении нескольких дней в желудке. У девушки 27 лет в Лангентале вышли рвотою 2 лягушки (ranae temporariae); их исследовали и подвергли вскрытию; судебное дознание показало, что здесь не было подлога, что факт должен быть признан верным. Эта девушка долго страдала судорогами, преимущественно в желудке, кровавою рвотою, запором, тоской и чувствовала в груди присутствие какого-то тела, поднимавшегося по временам кверху. В продолжение нескольких недель страдания, она извергла ещё 7 лягушек различной величины. Спустя 2 недели у неё, в присутствии местного начальства и других посторонних лиц, вышло 3 лягушки. Однако же, тщательно допрошенная, она наконец созналась, что ни разу не вырвала ни одного животного, но, постоянно имея при себе несколько лягушек, она во время рвоты клала их себе в рот и выбрасывала снова вместе с слизью и кровью; в других же случаях, когда за нею не следили, она просто сама бросала их в сосуд. Право, удивительно, как это от времён Гиппократа до нашего времени не может вполне искорениться так очевидно ложный взгляд на самые простые вещи. Оно, впрочем, отчасти и понятно, так как часто случалось, что самые, по-видимому, компетентные судьи в этом деле брались поддерживать достоверность разбираемого нами предмета: они представляли, что, хотя анатомическое исследование земноводного может в некоторых случаях явно обнаружить обман, но тут же представляли весьма рационально неудовлетворительность этого опыта в большей части случаев. Некоторые из них утверждали тождественную возможность пребывания земноводных в организме, с присутствием в нём других животных, а именно: животных внутренних и некоторых видов внешних чужеядных. Они ещё приводили в подтверждение своего мнения то обстоятельство, что земноводные могут быть без пищи более года. Некоторые основывали своё мнение на физиологических опытах, доказывающих известную степень живучести земноводных животных. Так Тревиранус заметил, что земляные улитки, заключённые в определённом пространстве атмосферного воздуха, поглотив из него весь кислород, всё-таки продолжали ещё известное время выделять уже – кислоту. Но как ни важны доводы защитников разбираемого факта, всё-таки они неудовлетворительны; они упускают из виду одно очень важное обстоятельство, а именно, что в человеческом организме существует деятель, совершающий постоянное и определённое отправление, – деятель столь же полезный и необходимый для человеческого организма, на сколько и вредный для холоднокровных позвоночных – теплота 36° Ц., которая неизменно сообщается всем телам, находящимся в человеческом организме. Из достоверных опытов известно, что ни ящерицы, ни медяницы, ни уколы, ни лягушки, ни саламандры, равно как и немногие виды из семейства мягкотелых, пауков, насекомых, тысяченожек и проч., которые, по предположениям вышеупомянутых господ, могли в продолжение известного времени находиться в организме, никогда не в состоянии выносить температуры человеческой крови. Хотя некоторые из холоднокровных животных живут даже в очень высокой температуре, каковы круглоротки (cyclostoma thermalis) – в тёплых источниках Альбана, внутренние глисты и личинка овода – в человеческом теле и в теле других теплокровных животных; но причины этого исключения в точности ещё не известны. Мы знаем только, что животные, обитающие в пресной воде и те из них, которые живут в солёной, одарены различными свойствами, так что только весьма немногие из последних могут жить и в водах пресных и в солёных. Самым убедительным доказательством ложности предположении о пребывании земноводных более или менее продолжительный срок в организме человека служит неспособность их переносить в продолжительное время температуру, равную температуре человеческого тела. Доларош и Спалинцани в 1810 году делали опыты над лягушечьей икрою; они нагревали её в воде от 30° до 800°, вся икра, доводимая выше 45°, теряла способность развиваться, те же части её, которые были нагреваемы до 30°, развивались очень хорошо; икра эта, нагреваемая постепенно, произвела небольшое число головастиков. Головастики же, лягушки и уколы умирали, лишь только температура достигала 35°. Мы могли бы привести тут множество примеров и опытов, относящихся к этому предмету. Но это увеличило бы только объём статьи, и без того довольно сухой и длинной. Достаточно будет упомянуть, что если ещё древние писатели высказывали своё мнение о невозможности долговременного пребывания земноводных в организме человека, по причине растворяющего действия желудочного сока, испорченности воздуха этих частей и едкости желчи, то мы в настоящее время, владея огромным количеством всякому доступных физиологических сведений, никак не можем допустить, чтобы лягушка, для которой обмен веществ чрез кожу важнее лёгочного¹⁶⁸ и температура крови которой никак не может возвыситься до 36° Ц., без вреда для её жизни, могла бы зарождаться, расти и существовать в организме. Но что же за причина тому, что ипохондрики чаще всего усваивают себе понятие о существовании в их организмах которого-нибудь из земноводных животных? Нужно заметить, что ни один человек не занимается так усердно своим здоровьем, как ипохондрик. Постоянно читая медицинские книги и с напряжённым вниманием следя за всеми отправлениями своего организма, они вырабатывают в себе способность приписывать себе болезни с мало-мальски правдоподобно подходящими признаками. Так, во времена Каimpfа ипохондрики относили все свои страдания к расстройству брюшных органов. Andral рассказывает, что, когда журналы занимались прениями относительно камнесечения, ипохондрики прочитав, что больные, страждущие камнем, имеют частое побуждение к испражнению мочи, останавливались на каждом уголке улицы, чтобы удовлетворить этому побуждению. Все же они большею частью страдают катаральным состоянием желудка и кишок, вырабатывающих достаточное количество газов, могущих способствовать ложным ощущениям. К этому не лишнее прибавить, что очень часто самые многоразличные припадки болезни ипохондриков исчезают совершенно и их заменяет необыкновенная весёлость и прекрасное расположение духа – по большей части следствия перемен луны. Спрашивается: какая сила в состоянии разубедить ипохондрика, если шарлатан, ловко воспользовавшись предстоящим периодом, представит ему вышедшую из него каким бы то ни было путём лягушку, или что-нибудь в этом роде? А ведь за подобными людьми остановки не будет. «Был бы хлеб – рты найдутся», гласит пословица. К несчастию, подобные люди ещё не вывелись, хотя на половину потеряли свой кредит, благодаря всё быстрее и быстрее распространяющейся цивилизации; они всегда готовы воспользоваться слабостями или иллюзией ближнего и тотчас же опутать его своими сетями. Итак, уничтожить поверье о возможности существования земноводных в живом организме значит сделать двоякую пользу обществу – с одной стороны предохранить многих от гибели, которой подвергаются жертвы роковой мнительности, с другой – сделать подрыв шарлатанам, которые, увидя себя лишёнными клиентов, быть может, примутся за честный труд.

И во аде возвед очи свои (богатый), сый в муках, узре Авраама издалеча, и Лазаря на лоне его. И той возглашь рече: отче Аврааме, помилуй мя и посли Лазаря, да омочит конец перста своего в воде и устудит язык мой, яко стражду во пламени сем (Лк.16:23–24).

Вот какой ужасно плачевной участи подвергся упоминаемый в ныне чтенном Евангелии богач по смерти своей! После радости, и веселия, которыми наслаждался во время земной жизни своей, он по смерти обречён Богом на муки там, где плач, скрежет зубов и где червь не умирает, огнь не угасает, то есть, в аду, и притом на муки вечные. Видно, что муки его были невыносимо тяжелы для него, когда он обратился с воплем и мольбами к Аврааму послать Лазаря, который наслаждался блаженством на лоне его, к нему, чтобы тот, омочив конец пальца своего в воде, прохладил горевший язык его. Вы спросите: за что же сей богач подвергся таким нестерпимым адским мукам? Ужели за то, что он был богач и, как богач, одевался в порфиру и виссон? Нет, – не за то, бр., а за то, что, когда жил здесь на земле, он был человеком крайне жестоким к ближним своим и бесчеловечным: обладая огромным богатством, он не хотел дать ни приюта, ни пищи бедному Лазарю, так что тот принуждён был и в холод, и в зной, и во всякую непогоду лежать у ворот богача и питаться, подобно псам, одними крошками, которые падали со стола его.

Братия христиане! Чтобы избавиться нам по смерти своей от злой участи, какой подвергся упоминаемый ныне в Евангелии богач, то есть, от ада и вечного мучения, поставим себе долгом оказывать милосердие ко всем ближним нашим, а для сего, исполняя заповедь Господа нашего Иисуса Христа, повелевающего нам уподобляться в деле милосердия Отцу небесному (Лк.6:36), поучимся у Него, как именно нужно нам быть милосердыми к ближним своим.

Бог есть истинный Отец всех людей: Он объемлет своею бесконечною любовью и добрых, и злых, и праведных, и неправедных (Лк.6:35). И нет на земле такого человека, который не пользовался бы бесчисленными и разнообразными дарами Его благости. Ими пользуются не только те, которые исповедуют святое имя Его и покланяются Ему, но и те, которые не знают Его и не служат Ему. Точно также должны поступать, и мы в отношении к ближним своим. Именно: мы должны обнаруживать любовь и милосердие своё не только к тем, которые оказывают нам какие-либо благодеяния, как то: к родителям, друзьям и благодетелям, но и к тем, которые делают нам зло, к врагам нашим. Должны помогать им во всём, что способствует их счастью и благополучию, – и, в случае их несчастия, не должны жалеть для них ни имущества, ни сил, ни здоровья, ни даже самой жизни своей, если только этим самопожертвованием можем спасти их от постигшей их беды. Помните, братия, что, больше сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя (Ин.5:13).

Нет того дня и часа… что я говорю: дня и часа? нет той минуты, в которую бы мы не огорчали и не раздражали Отца нашего небесного; потому что нет той минуты, в которую бы мы не грешили если не делом, то словом, если не словом, то мыслью, или желанием. А всякий грех, даже самый маловажный в наших глазах, служит величайшим оскорблением бесконечной святости Бога и заслуживает наказание по суду Его правды. После сего судите сами, бр., что было бы с нами, если бы Бог восхотел поступать с нами по своему правосудию, требующему наказания всякого грешника? По грехам и неправдам нашим мы не существовали бы на земле и минуты. Но Бог, как видите сами, не по беззакониям нашим творит нам и не по грехам нашим воздаёт нам: Он не только не погубляет нас, чего мы вполне заслуживаем своими грехами, но и постоянно ущедряет нас своими благами; ибо воздух, которым мы дышим, вода, которую мы пьём, пища, которую вкушаем, одежда, которою одеваемся, словом всё, чем мы пользуемся, не наше, а дар Божий. Господня земля и исполнение ея (Пс.23:1), то есть, Божие всё, что находится на ней. Мало того: нередко случается, что чем больше человек грешит, тем больше изливает Бог на него свои милости, чтобы обратить его своими благодеяниями на путь спасения (Рим.2:4), – и, когда человек обращается к Нему с искренним раскаянием во грехах своих, – с любовью прощает его, забывая все грехи и неправды, какими он оскорблял Его и вчиняет Его в число друзей своих (Лк.15:11–32). Так Он поступил с Закхеем, мытарем, блудницею и со многими другими грешниками. Таково бесконечное милосердие Отца небесного к нам грешным. Подобным образом и мы должны поступать в отношении к тем, которых считаем врагами своими, если хотим быть милосердыми, как Отец небесный. Пусть враги наши огорчают нас словами, пусть они строят нам ковы и сети для нашей погибели, пусть они преследуют нас злоречием, клеветою, ненавистью, словом, пусть они делают нам всякое зло. Подражая Отцу небесному, мы не только не должны платить им злом за зло, но должны оказывать им всякое добро, какое только можем, – и чем более они оскорбляют нас и вредят нам, тем более мы должны благодетельствовать им. Помните, братия, что благодеяния, оказываемые нами врагам нашим, послужат самым лучшим средством к усмирению их. Послушайте, что говорит об этом апостол Павел: аще убо алчет враг твой, ухлеби его, аще ли жаждет, напой его. Сие бо творя, углие огнено собираеши на главу его (Рим.12:20). И если враги наши, побеждённые нашими благодеяниями, будут у нас просить прощения в том, что оскорбляли нас и вредили нам, то мы, подобно Отцу небесному, с распростёртыми объятиями должны принимать их и прощать им все те обиды и оскорбления, которые они причинили нам.

Братия христиане! Любовь и неразлучное с нею милосердие к ближним составляют основание всех христианских добродетелей в отношении к ближним (Рим.13:10): без любви и милосердия к ближним не имеют цены в очах Божиих ни пост, ни молитва, ни смирение, ни самоотвержение, словом, никакая добродетель, даже самая высокая. Послушайте, что говорит об этом апостол Павел: аще языки человеческими глаголю и ангельскими, любве же не имам, бых яко медь звенящи, или кимвал звяцаяй. И аще имам пророчество и вем тайны вся, и весь разум, и аще имам всю веру, яко и горы преставляти, любве же не имам, ничтоже есмь. И аще раздам вся имения моя, и аще предам тело мое, во еже сжещи е, любве же не имам, никая польза ми есть (1Кор.13:1–3). Постараемся же, братия, быть к ближним своим также милосердыми, как и Отец наш небесный милосерд есть, если хотим быть сынами Его – Вышнего и, как сыны Вышнего, удостоиться того неизреченного блаженства, которое уготовано любящим Его и милосердым к ближним своим (Мф. 24:34–40). Аминь.

В предыдущий раз я беседовал с вами, братия, о том, как мы должны оказывать милосердие ближним нашим, дабы явиться подражателями Отца небесного, который милосерд есть. Сегодня намерен поговорить с вами о том, как мы должны проявлять своё милосердие в частности к тем из ближних наших, которых постигли какие-либо несчастия. Образец этого явил нам сам Господь наш Иисус Христос в воскрешении сына наинской вдовы. Обходя во время земной своей жизни разные иудейские города и селения, с проповедью о царствии Божием, Иисус Христос однажды направил путь свой к небольшому городу Наину. Приближаясь к нему, Он встретился с погребальною процессией: из города сего, в сопровождении множества народа, несли на погребение мертвеца, сына одной вдовы. Скорбь и отчаяние сей вдовы были неописанные. И это очень понятно: с смертью сына своего, она лишилась всего, что составляло в жизни её радость и утешение. Он был единственный сын у неё, и потому, по смерти мужа своего, в нём одном она находила отраду и утешение в настоящем, и видела покой и опору свою в будущем. Судите сами, братия, мог ли остаться спокойным и равнодушным при виде этого несчастия вдовы Тот, Кто был весь любовь и милосердие, то есть, Иисус Христос? И Он, как показывает евангельская история, не остался холодным свидетелем ужасного несчастия её: видя скорбь её люту зело, он сжалился над нею. Этого мало: желая вполне успокоить возмущённое горестью сердце её, Иисус Христос обратился к ней сначала с словом утешения: и рече ей, не плачи, потом, коснувшись одра, на котором несли умершего, сказал ему: юноше, тебе глаголю, востани. И мёртвый, по слову Его, встал из гроба и отдан был матери его Иисусом Христом.

Братия христиане! Поступок Господа с вдовою наинскою ясно показывает, как именно мы должны проявлять своё милосердие к тем из ближних наших, которые впадают в какие-либо беды и напасти.

Иисус Христос, как показывает евангельская история, милосердие своё к наинской вдове явил первее всего в том, что любвеобильным сердцем своим принял живое участие в тяжком горе, постигшем её, по смерти сына её: видев ю, говорит евангелист, милосердова о ней – сжалился над нею, то есть, собственным сердцем своим принял как бы часть её горя. Подобным образом и мы, братия, должны принимать самое живое участие во всех бедах и напастях, каким подвергаются ближние наши, то есть, их скорби и страдания должны производить на нас такое действе, как будто бы они были собственными нашими скорбями, собственными нашими страданиями. Мы называем бесчувственными, жестокими, бесчеловечными тех людей, которые обнаруживают полное равнодушие, совершенную холодность к несчастиям ближних своих, и подобного названия, по истине, достойны все, которые остаются совершенно холодными и бесчувственными при виде скорбей и страданий ближних своих. Ведь ближние наши – братья наши и по плоти, и по духу, ведь они произошли от одного с нами родоначальника – Адама, и имеют одного с нами Отца Бога, ведь они назначены к одной с нами цели – вечному блаженству, а потому и им, также, как и нам, дарованы одни и те же духовные силы и способности. Поэтому-то апостол Павел и заповедует нам радоваться с радующимися и плакать с плачущими.

Но Иисус Христос не ограничил своего милосердия к наинской вдове тем только, что принял живое, сердечное участие в ужасном горе, постигшем её. Чтобы успокоить её сердце, Он, вместе с чувством сожаления о ней, высказал слово утешения. И рече ей, говорит евангелист, не плачи. Подражая Иисусу Христу, и мы должны утешать словами ближних наших в скорбях и напастях их. Вы, может быть, спросите: как это мы можем сделать? Отвечаю: очень просто. Если ближний ваш страдает таким несчастием, от которого можно избавиться, то подайте ему добрый совет, укажите верные и законные средства к избавлению от его несчастия и тем, без сомнения, утешите его. Если же несчастие ближнего вашего таково, что никакие силы человеческие не в состоянии уничтожить его, то старайтесь, по крайней мере, удержать его от малодушия, ропота на Бога и особенно отчаяния; для сего с любовью внушайте ему, что несчастие его не есть дело случая, что оно послано на него Богом или для наказания его за грехи, или для испытания твёрдости его веры и терпения, и что великодушное, безропотное перенесение бедствия доставит ему великую награду если не в сей, то в будущей жизни. Будьте уверены, что такие и подобные внушения и увещания, особенно если будут исходить из глубины сердца вашего и будут одушевлены искреннею любовью вашею к страждущему, прольют не мало утешения в истерзанное горем сердце страдальца.

Наконец, Господь наш Иисус Христос, утешивши вдову наинскую словом, утешил её более всего делом. По божественному слову Его, умерший единственный сын вдовы восстал из гроба и тем самым возвратил ей прежнюю радость и веселье. Так и мы, утешая словами ближних наших в несчастьях их, в то же самое время ещё более должны помогать им делом. Вы скажете: мы не можем делать для несчастных того, что сделал Иисус Христос для вдовы наинской. Мы не можем, подобно Иисусу Христу, оживлять мертвецов, тем не менее смело могу сказать, что нет беды и напасти самой ужасной, нет горя и страдания самого невыносимого, которых бы мы не могли если не уничтожить, то по крайней мере облегчить. Мы не можем, например, возвратить бесприютным сиротам умерших их родителей; но можем принять их на своё попечение и иметь к ним такую же любовь, какою они пользовались от своих родителей. А это не будет ли для них величайшим утешением в их сиротстве? Мы не можем восстановить здоровье страждущих неизлечимыми болезнями, но можем с нежною и глубокою любовью ухаживать за ними, успокаивать их, доставлять им всё, что им нужно и полезно. А это не будет ли служить для них облегчением их мучительных недугов? Мы не можем сделать богатым того, кто по какому-либо несчастному случаю лишился всего состояния своего, но можем уделить ему что-либо от избытков своих и тем избавить его от горькой нищеты, которая неминуемо в противном случае последовала бы за его разорением. А это не облегчит ли его горя и страданий? Так, братия, мы можем не мало помочь ближним своим даже в тех бедах их, избавление от которых выше сил наших. Тем более мы можем облегчать страдания тех, которые подверглись не так великим несчастиям, если только будем питать искреннюю любовь к ним и заботиться о благосостоянии их. И как хорошо бы было жить на земле, если бы все мы, братия, обнаруживали искреннее сочувствие к несчастиям ближних и выражали это сочувствие и словом, и делом! Я не утверждаю того, что тогда не было бы вовсе несчастных на земле: беды и напасти, скорби и страдания составляют необходимый удел человека с тех пор, как Адам нарушил заповедь Божию в раю. Скажу только то, что бедствия, постигающие людей, не были бы тогда так чувствительны и тяжелы для них, как теперь. Согласитесь, что большая часть жестоко страдает под гнётом несчастий, между прочим, потому самому, что окружающие их люди холодны и нечувствительны к их горю, и не помогают им не только делом, но и словом.

Братия христиане! Никто из нас не может быть уверенным в том, что он не подвергнется тому или другому несчастью, какое испытывают ближние наши. Но само собою разумеется, что, в случае какой-либо беды, мы не имеем права на сочувствие к нам других, если мы сами никогда не будем сочувствовать ближним своим в их скорбях и страданиях. Не будет ли это в высшей степени тяжело для нас? Посему, если мы хотим встречать сочувствие от ближних наших в своих скорбях и страданиях, то должны и сами помогать всем страждущим словом, и тем более делом. Для сего будем твёрдо помнить, что Бог, у Которого не остаётся без возмездия и чаша студёной воды, поданная во имя Его, сторицею воздаст нам за нашу помощь ближним нашим, оказанную в их несчастьях, и воздаст непременно если не здесь на земле, то там на небе. Ибо сам Иисус Христос сказал: блажени милостивии, яко тии помиловани будут. Аминь.

Свящ. П. Смирнов

Не так давно в разных повременных изданиях было напечатано известие о решении одесской градской думы, – отпускать ежегодно из городских доходов до тридцати тысяч рублей на содержание одесского духовенства. Решение это состоялось в думе; для приведения в исполнение этого прекрасного решения, ему нужно было пройти ещё другие правительственные инстанции. Что сделали с ним в этих инстанциях, – нам не известно. По крайней мере известно то, что решение это доселе не приведено в исполнение. Затем, с учреждением местных губернских присутствий об улучшении быта духовенства, к участию в которых между прочим, приглашались губернские предводители дворянства и градские головы, стали появляться в печати известия о том, как отнеслись к этому делу разные градские общества. С нетерпением ожидали мы рассуждения об этом интересном для нас деле киевского градского общества. Нам представлялось, что если Одесса, которой половину и, может быть, влиятельнейшую общества, составляют иностранные и иноверные купцы, так сочувственно отнеслась к делу духовенства, то, наверное, православный Киев, эта мать градов русских, в котором, после недавнего польского мятежа, русский православный элемент явился не только господствующим, но и исключительным, не отстанет нисколько в этом деле от Одессы. Мы так полагали, между прочим, и потому, что правительство особенно и прежде других частей империи заботилось о духовенстве западных и юго-западных губерний (в числе их и киевской): в прошлом и в настоящем году оно ассигновало на вспомоществование беднейшему духовенству этих губерний довольно значительную сумму. Наконец, мы дождались этого вожделенного дня, когда дума киевская приступила к обсуждению интересующего нас вопроса. На днях мы прочитали в местной киевской газете¹⁶⁹, по видимому, извлечение из протокола заседания думы, в котором обсуждался вопрос о вспомоществовании киевскому градскому духовенству из общественных средств города. «29-го минувшего сентября, киевское городское общество, собравшееся в городском контрактовом доме, обсуждало ходатайство киевской духовной консистории (не губернского ли комитета по делам духовенства?) о наделе причтов киевских церквей городскими лугами и об отпуске леса из городских лесных дач на устройство при церквах помещений для тех же причтов». На этом обсуждении общее решение думы состоялось не в пользу духовенства. Приведши несколько, именно шесть причин, не позволяющих обществу оказать вспомоществование духовенству, чрез наделение его лугами и снабжение строевым лесом, заседание так заключило своё рассуждение по этому делу: по всем изложенным соображениям, ввиду учреждаемых (?) приходских попечительств, ходатайство киевской духовной консистории о предоставлении духовенству городских лугов и отпуск строевого леса из городских дач оставить без удовлетворения. Коротко и ясно.

Посмотрим однако же, что это за соображения, опираясь на которые, дума произнесла такое неутешительное для духовенства решение.

а) Постоянное возрастание нужд города, вызывающих усиленные расходы и крайняя необходимость в удовлетворении их; б) значительный недостаток средств в покрытии означенных расходов и упадок многих доходных статей города. Причины эти слишком общи и не вполне удовлетворительны. Кто не знает того, что потребностей как частных лиц, так и целых обществ, с развитием цивилизации, более и более расширяются и удовлетворение им требует всё больших и больших средств? И однако же в частной жизни мы видим, что это расширение потребностей не препятствует людям удовлетворять своим религиозным нуждам и издерживать на это такую, или другую часть своих материальных средств: люди и теперь, также, как и прежде, ходят в церковь, ставят свечи, правят панихиды, молебны и прочие требы. Правильное развитие жизни общественной и частной требует, чтобы, с расширением потребностей, расширялись и средства к удовлетворению их: иначе выйдет прогресс уродливый. Каким же образом могло случиться так, что у городского общества развились такие потребности, которым оно удовлетворить не в состоянии? Не приняло ли оно на себя ложных, не нужных потребностей? И так ли настоятельны и неизбежны эти нужды, чтобы из-за них отказать в самой незначительной доле вспомоществования духовенству, служащему частным и общественным религиозным нуждам?

в) «Городские луга, за исключением немногих, состоят в арендном содержании у частных лиц, по заключённым контрактам, сроком от 4 до 12 лет». И эта отговорка тоже ничтожна. Ведь есть же хотя некоторая часть лугов не в арендном содержании; да и арендные контракты не все же заключены в настоящем году: одни из них, без сомнения, приходят к концу, другим миновал уже половинный срок. Стало быть, если бы общество захотело дать некоторую часть своих лугов в надел духовенству, оно всегда нашло бы к тому возможность; тем более, что надел этот не требуется непременно сейчас же для всех церквей. Можно бы некоторые беднейшие церкви наделить теперь же, другие – чрез год, чрез два, а некоторые, более богатые, могли бы остаться и без всякого надела. В прошлом году был опубликован циркуляр, которым предписывалось ведомству министерства государственных имуществ содействовать зависящими от него мерами предполагаемому улучшению быта духовенства: отпускать безмездно, или по уменьшенной цене лесной материал духовенству, давать ему в арендное содержание разные оброчные статьи и проч. Что если все палаты государственных имуществ на этот призыв правительства будут отвечать также, как отвечала киевская дума: что леса их скудны, что оброчные статьи их состоят в арендном содержании частных лиц и проч.? Что станется тогда с предполагаемым улучшением быта духовенства? Откуда придётся ждать его тогда? А ведь палаты могут отвечать так, опираясь на те же самые основания, на какие опирается киевская дума.

г) «Предоставление духовенству городских лугов во всяком случае ослабит доходы города (ещё бы не ослабить!) и вместе с тем не послужит верным обеспечением для духовенства (да пусть послужит хоть каким-нибудь пособием – и то хорошо), ибо по опыту известно, что арендаторы городских лугов не возвращают затраченных на обработку оных капиталов, а тем более те же луга в руках духовенства, отвлечённого сложностью прямых своих обязанностей, далеко не могут дать им того, что приносят опытным арендаторам». Да на что же это опытные арендаторы затрачивают такие капиталы, которых не могут возвратить из доходов, выручаемых за скошенное сено? Не завели ли они искусственного травосеяния, или искусственного орошения лугов, не затрачивают ли они капиталов на осушение болот и проч.? Но нет, не слышно, чтобы они прибегали к таким хитростям немецкой науки; у них всё хозяйство ведётся по старорусскому обычаю, натурально, – что Бог пошлёт то и получат. А чтобы опытные арендаторы не выручили капиталов, затраченных на сохранение лугов и на уборку сена, – в этом очень и очень можно усомниться. В последние годы, цена на сено была так хороша, что проиграть на сенном хозяйстве мог только самый не опытный или самый беззаботный хозяин. Мы не берём здесь во внимание каких-нибудь особенных потерь, или неудач: потери эти возможны во всяком хозяйстве. Итак, думе нечего опасаться, что в руках духовенства луга не принесут тех доходов, какие они приносят опытным арендаторам: досмотреть луга, собрать вовремя сено и сохранить его, кажется, оно сумеет также, как и опытные арендаторы. – Что касается того, что отделение некоторой части городских лугов в пользу духовенства ослабит доходы города и вместе с тем не послужит верным обеспечением для духовенства, то на это можно заметить, что предполагаемое ослабление доходов будет слишком ничтожно для городского хозяйства, что желательный надел градского духовенства лугами вовсе не предполагается исключительным средством к верному обеспечению его, и что, при других источниках, он послужит значительным подспорьем к удовлетворению материальных нужд духовенства.

д) «Не имея в виду, какое приблизительно количество строевого леса потребуется на постройку жилья для причтов городских церквей, нельзя в настоящее время судить, на сколько удовлетворение этого требования будет отвечать нынешнему состоянию лесного городского хозяйства». Да почему же «не имея в виду»? Ведь, кажется, город в состоянии привести в известность, сколько нужно построить церковных домов и какое количество лесных материалов потребуется для этой цели; и потом уже, соображаясь с своим лесным хозяйством, постепенно удовлетворять этой потребности. Такое дело, как устройство церковных домов для духовенства, само собою, не может быть кончено в один-два года. Кажется, что эту постройку можно разложить годов на десять, постепенно устрояя церковные дома и начиная с беднейших причтов. При такой рассрочке, устройство домов для духовенства было бы вовсе не обременительно для города и нимало бы не повредило лесному хозяйству его. При многих церквах в Киеве уже есть церковные дома или для всего причта, или только для священника, или причётников. Поэтому, городу пришлось бы устроить дома при десяти или пятнадцати церквах. Разлагая это на десять лет, придётся отпускать строевого леса каждогодно на один, много на два дома. Думаем, что такой отпуск леса из городских лесных дач нимало не расстроил бы лесного хозяйства города.

е) «Высочайше утверждённым 2 августа положением о приходских попечительствах при православных церквах, заботы об изыскании способов для увеличения средств содержания приходского духовенства и об устройстве домов для церковного причта возложены на приходские попечительства, которые должны учредиться во всяком приходе». Мало ли чего не предположено; да всё ли исполняется так, как предполагается? Ведь вот было же предположение о вспомоществовании духовенству из разных доходных статей ведомства министерства государственных имуществ; а в какой мере оно осуществилось? Было же предположение – просить городские общества содействовать зависящими от них средствами, проектируемому улучшению быта духовенства, – и как же они помогли? Так и предполагаемые приходские попечительства – оправдают ли те надежды, какие возлагает на них киевское городское общество, само собою единственно потому только, чтобы сложить с себя всякое обязательство по делу материального улучшения быта духовенства? Где дума видит эти приходские попечительства? На бумаге? Да, им может быть придётся ещё долго, долго оставаться на бумаге. А если они и устроятся, то вправе ли мы ожидать от них полного обеспечения духовенства, как самоуверенно выражается дума, – вправе ли мы даже возлагать на них все заботы по этому обеспечению? Ведь приходские попечительства – не банк и не казначейство; если бы они даже и имели искреннее желание вполне обеспечить духовенство, будут ли они богаты для этого материальными средствами? Какими, например, средствами может владеть приходское попечительство церкви, при которой считается двадцать, или тридцать домов приходских? А такие церкви в Киеве не редкость. Не обратятся ли такие попечительства куда-нибудь за пособием, хоть, например, к городу? А с другой стороны, кто поручится нам за искреннюю готовность будущих членов приходских попечительств помогать материальным нуждам духовенства всеми доступными для них средствами? Ведь в киевских приходских попечительствах, если только они устроятся, будут заседать те же самые члены киевского городского общества, которые так мудро решили вопрос о снабжении духовенства строевым лесом и наделе его сенокосными лугами¹⁷⁰.

Нам кажется, что рассматриваемое предложение отвергнуто городским обществом, не на основании тех соображений, какие оно выставило на вид: соображения эти, как мы видели, не ведут к такому прямому и решительному отказу. Обществу представляется, что духовенство наше не нуждается в этом, что оно и без того богато: отзыв этот нам самим неоднократно случалось слышать. Правда, в Киеве есть священники (но только священники, а не вообще причты), вполне обеспеченные и не нуждающиеся ни в каком вспомоществовании; но это меньшинство. Большинство же кое-как перебивается. Само собою, и оно ест, пьёт, одевается и даже, при случае, ездит, а не пешком ходит: но при всём том его нельзя считать вполне обеспеченным. При большем развитии духовенства, сравнительно с массою прихожан, потребности его гораздо обширнее, нежели последних. И потому прихожане нередко смотрят на удовлетворение священником своих насущных потребностей, как на прихоть. «Если он тратит деньги на пустяки, думается им, то значит, он богат и не нуждается ни в чём». Такое мнение приводит нам на мысль взгляд сельских прихожан на своего священника. «Если бы мне столько жалованья, – говорит крестьянин, – и столько земли, сколько даётся священнику, то я жил бы паном, ни в чём бы не нуждался». Правда относительно мужика, но не относительно священника.

П.

«Дние лет наших, в нихже седмьдесят лет, аще же в силах, осмьдесят лет», – сказал пророк Давид в 89 псалме (Пс.89:10). Этим свидетельством Давида натуралисты пользуются для поколебания истинности библейских повествовании о долголетии древних патриархов. Псалму этому, говорят, почти три тысячи лет, а он как будто написан теперь, для изображения жизни людей настоящего времени. Редко кто и теперь достигает восьмидесяти лет, а ста лет – слишком немногие. Значит, таков срок для жизни человеческой, и если от Давида до нас, в продолжение почти трёх тысяч лет, жизнь человеческая не сократилась; то значит, что и до Давида, по крайней мере, на три тысячи лет, предел её был такой же, и, следовательно, сказание Библии о долголетних патриархах не заключает, будто бы в себе вероятия, относительно действительности их долголетия.

Но натуралисты должны бы принять в соображение, что в указанном псалме Давида говорится про обыкновенную жизнь людей, удел большинства, закон общий для всех, но не говорится, чтобы не было изъятий из этого закона: не говорится, чтобы Творец не мог продлить чью-либо жизнь и гораздо далее 80 лет. И точно, как изъятие из общего правила всегда и везде возможно и бывает, так оно не только возможно, но действительно есть и в настоящем случае. Древние долголетние патриархи и суть особенности из обыкновенной жизни. Об этих-то особенностях и повествуется в Священном Писании Ветхого Завета, а не об общем для всех пределе жизни человеческой. А что точно они жили столько времени, сколько исчисляет Священное Писание, в доказательство сего приводим не хронологию библейскую, в которую натуралисты стараются не верить и которая, однако несомненно верна, но такие личности из настоящего времени, которые или не так давно жили или и теперь живут свыше ста лет. Эти-то личности и должны служить для натуралистов объяснением долголетия древних патриархов, которое составляет камень преткновения. Спешим оговориться, что приводимые ниже примеры¹⁷¹ долголетия, встретили мы с удовольствием в газете «Голос» (1864 г. № 264) и решились, сделав известными читателям «Руководства для с. Пастырей» направить их к подтверждению истинности библейского повествования о долголетии древних патриархов. В передаче этих примеров соблюдаем возможную краткость.

В мае нынешнего года был большой праздник в Смольном монастыре: праздновали столетний юбилей этого старейшего в Петербурге воспитательного для девиц заведения, учреждённого 5 мая 1765 г. По обычаю, на праздник были приглашены бывшие питомцы института, которых, говорят, явилось довольно. В числе гостей было немало пожилых и даже очень пожилых дам, но одна из них отличалась от всех: это была такая древность, пред которою обыкновенная старость могла считать себя не более, как зрелым возрастом – это была особа 108 лет. Говорят, что эта дама –воспитанница первого приёма в смольный. Вероятно, никто ещё, нигде и никогда не видывал, на столетнем чьего бы то ни было юбилее живых свидетелей празднуемого события. Может быть, этой старушке суждено прожить и ещё не один десяток лет? Может быть, это будет в женщинах такая же знаменитая личность, как в мужчинах был, например, Фома Парр¹⁷², о долговечности которого вот уже около десятка поколений рассказывают одно другому.

Из числа людей, умерших в Москве, во время десятилетия с 1851 по 1860 год, известен как самый старейший из всех отставной капитан Пётр Григорьевич Сосновский. Он родился 4 августа 1731 года, на 80 году служил ещё в московском ополчении 1812 года, после того ещё прожил более сорока лет и скончался 29 сентября 1853 года, на 128 году жизни. Когда Сосновский был ещё в пелёнках родился в Моравии, в Братесдорфе, близ Шенберга, другой человек, которому назначено было тоже необыкновенно долго жить: когда родилась старушка, праздновавшая юбилей в смольном, этот человек служил уже солдатом и собирался в семилетнюю войну; а когда старушка праздновала столетний юбилей, старец доживал ещё безболезненно свои долгие дни. Это был Иоанн Георг Диц, родившийся 3 февраля 1732 года и умерший в городе Литтау, в Моравии, 8 мая нынешнего года, следовательно, на 133 году от рождения. Говорят, что он женился 107 лет на 19-летней девушке, оставил по себе 45-летнюю вдову, сына и дочь, из коих последней теперь 25 лет, что он до конца жизни был совершенно бодр, исполнял лично все домашние и даже полевые работы, никогда не был болен и скончался так тихо, что родные до самой смерти его не заметили в нём никакой болезни. Это точно Фома Парр, знаменитый крестьянин Шрепшира, умерший в 1635 году – с тою, впрочем, разницею, что Парр женился вторично уже в таком возрасте, в каком москвич Сосновский окончил жизнь, а будучи 30-ю годами старее его и 20-ю старее упомянутого ровесника, пировал ещё при дворе английского короля Карла I, которым был призван на погляденье, когда тот узнал, что в его королевстве оказалась диковинка, какой никто и вообразить не мог – человек проживший 9 царствований и живший уже десятый год в десятом из них. Говорят, что при дворе закормили старика, у него сделалось несварение желудка, однако должно быть не сильно беспокоившее его, потому что он за несколько минут до смерти ещё покушал; но натура отказалась служить, – и старик скончался, прожив на свете 152 года и 9 месяцев. Знаменитый Гарвей, которому медицина обязана открытием кровообращения, анатомировал его. Он нашёл тело жирным, грудь широкою, и лёгкие наполненными значительным количеством крови; сердце было большое и жилистое, грудные хрящи оказались не только не окостенелыми, как это часто бывает у стариков, но гибкими и упругими; внутренние части были совершенно здоровы и сильны, в особенности желудок, хотя покойник совершенно не берёг его; мозг был совершенно свеж; одним словом все внутренности в столь хорошем состоянии, что смерть нельзя было приписать ничему иному, как перемене воздуха и образа жизни. Не случись переезда из деревни в столицу, не будь пышных угощений с некоторым избытком вина, этот чудный старец, по словам Гарвея, мог бы ещё долго прожить. Он ещё не чувствовал другой слабости, кроме некоторого ослабления зрения и памяти; рассудок его был ещё твёрд на шестнадцатом десятке лет, а когда ему был уже четырнадцатый десяток, то его ещё видали в деревне работавшим, наравне с прочими поселянами, при уборке и молотьбе хлеба. Однако, до чего же бы дожился Фома Парр, ежели бы не обкушался? Бог знает! Пожалуй, он пережил бы праотца нашего Авраама, который умер 175 лет. Если бы Гарвей не вскрывал тело Парра, если бы не было других примеров долговечности, можно было бы подумать, что 153 года составляют maximum человеческого существования, что организм человека решительно не в силах вынести жизнь долее этой нормы; но тело было анатомировано, да ещё такою знаменитостью, которой нельзя не верить, следовательно, по неволе нужно было предоставить времени решение вопроса: может ли, или не может жить человек долее 153 лет? Время решает вопрос этот утвердительно, показывая, что человеческий организм способен к жизни ещё продолжительнейшей. По свидетельству академика Германа, в 1809 году оказался в России один умерший в возрасте около 160 лет, а в 1836 году, значился в таблице смертности, опубликованной академией наук, человек, проживший от 160 до 165 лет. Академия наук допустила эти цифры, и мы, ссылаясь на авторитет её, остановим внимание наше на последнем примере. Этот пример указывает, что менее 30 лет назад ещё жил в России ровесник, а может быть и старейшей Петра Великого человек, что он прожил одиннадцать царствований и умер на одиннадцатом году двенадцатого из них.

Если это вероятно, то, конечно, вероятно и то, что даже в настоящее время может ещё жить у нас такой человек, который своими глазами видел и помнит великого преобразователя России, умершего около 140 лет назад. Вероятность и достоверность – не одно и то же, но вот что известно многим, не исключая и врачей, а в числе их засвидетельствовано и знаменитым Гуфеландом, как факт, не подлежащий сомнению: в церкви Больтона, близ Ричмонда в Йоркшире, есть могила рыбака Дженкинса, прожившего 169 лет и умершего в 1670 году. Об этом англичанине рассказывают, между прочим, что он был призван однажды для засвидетельствования такого события, которое случилось 140 лет назад и, по этому случаю, явился в сопровождении двух сыновей, из которых одному было 102, а другому 100 лет. Отец их прожил, следовательно, 17 лет больше Фомы Парра, за что, вероятно, и удостоился почётного погребения в церкви, которое, как известно, в Англии удаётся весьма немногим из простонародья.

Выходит, что Дженкинс жил только шестью годами менее долголетней жизни великого в библейских праотцах Авраама... Но по смерти Авраама протекло уже более сорока столетий, а что видим мы? Видим, что жизнь необычайная, даже в четыре тысячи лет, от Авраама до нас, не обнаруживает ничего заслуживающего сомнения в истине Священного Писания. Следовательно, жизнь необычайная некоторых личностей настоящего времени и служит неопровержимым оплотом против натуралистических нападок на библейские повествования о долголетии древних патриархов.

Из приведённых нами примеров видно, что старейший из всех, умерших в последнее время, ближайшее к нам, есть англичанин Дженкинс. Но есть и между умершими в России пример долголетия жизни человеческой, пример, который превышает возраст Дженкинса и оспорил бы преимущество у англичан, если бы надлежащие сведения о нём и его жизни были собраны на месте его жительства и опубликованы в своё время. Этот пример находится, по свидетельству академика Германа, в ведомости, опубликованной 1811 года, в которой значится один умерший старик, проживший более двухсот лет. Нет сомнения, что и в настоящее время у нас умирают люди незапамятных лет; но подробные сведения об их жизни и истинные доказательства их действительного долголетия остаются неизвестными. Конечно, самою важною опорою у нас для доказательства истинности долголетия известного лица могли бы служить наши метрические книги; но, как известно, они явились у нас в конце первой четверти прошедшего столетия, и потому в настоящее время ещё не могут иметь действительного приложения для доказательства истинности долголетия умирающих лиц, превышающего полтора и даже два обыкновенные человеческие века. И потому желательно было бы, чтобы наши православные священники, как можно рачительнее, вели свои метрические записи, дабы иметь на будущее время неопровержимый оплот против натуралистических натисков на библейские повествования о долголетии древних патриархов и отнять, пожалуй, честь долголетия жизни человеческой у англичан. А пока существование наших метрических книг продолжится, по крайней мере, свыше двухсот лет, желательно, чтобы священники, составляя ведомости об умерших в глубокой старости, не заканчивали записей о них метрическими книгами, но собирали бы подробные и точные сведения о них и старались бы их опубликовать; так как самая долголетняя жизнь их и подробные сведения об образе их жизни, кроме пользы для науки, могут доставить читателю любопытство, пользу и назидание. Вероятно, журналы не отказывались бы помещать на своих страницах сведения о долголетних личностях, как об этом заключаем из того, что известие о 135-летнем заштатном священнике кишинёвской епархии Харлампиеве, доселе по временам совершающем церковные требы и о сыне его, заштатном же свыше столетнем священнике перепечатали многие периодические издания духовные и светские.

П. Попов

Малов Ефим. Четыре дня среди мусульман. (Окончание) // Руководство для сельских пастырей. 1864. Т. 3. № 45. С. 374–384.

Воскресенье (14 число июня). Рано утром я отправился в рощу по шумановской дороге. Утро было прекрасное. В роще воздух был самый приятный от цветов и трав. Я походил по роще, набрал различных цветов, связал из них душистый для себя букет, набрал также небольшую кисть земляники для детей-внучат Сагида и сел в полугоре почитать Евангелие. Я открыл IV главу Евангелия от Иоанна и прочитал до VII главы. Признаюсь, какая-то особенная настроенность была у меня при чтении. Очень, и очень многие места из этих трёх глав поражали меня, но преимущественно пред всеми оказали влияние на моё сердце 68 и 69 стихи VI главы, именно, слова Симона Петра: «Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни. И мы уверовали и познали, что Ты Христос Сын Бога живаго». Это место сильно растрогало меня: я точно слышал из уст самого Господа беседу Его с самарянкою, всемогущие целительные слова царедворцу о его сыне (Ин.4:50) и человеку, находившемуся в болезни 38 лет (Ин.5:8), и эти предостерегающие слова: не греши же, чтобы не случилось с тобою хуже (Ин.5:14). А обличительные и вразумительные слова иудеям (Ин.5:19–47) снова как бы пронеслись пред умом моим. По истине это глаголы живота (Ин.5:21, 24–26, 29, 39). Затем чудо насыщения пятью хлебами и двумя рыбами около пяти тысяч человек и чудесное хождение Иисуса Христа по морю и при этом Его слова сколько успокоительные, столько же и оживляющие: это Я; не бойтесь! (Ин.6:20). Наряду с этими словами не могу не указать и следующих мест (Ин.6:33–35, 39, 40, 47–51, 53–58, 63), которые так назидательно западают в душу и так животворно, можно сказать, одушевляют её, т. е. приносят ей жизненную силу и крепость. По истине, Господи! Ты имеешь глаголы вечной жизни, и к кому больше идти нам и слушать, как не Тебя, единого спасающего нас грешных своею беспредельною любовью!

Довольно уже высоко взошло солнце, когда я вышел из рощи. Подходя к мостику, я увидел по другую сторону речки русскую женщину, которая выговаривала татарке за то, что эта моет на речке платье в день воскресный. «Экая нехристь какая, говорила русская женщина. Дня-то Божьего не знает!» ... Татарка ничего не отвечала, вероятно потому, что не знала русского языка: и ничего не поняла из слов проходящей мимо её русской женщины. Я встретился с последней на самом мостике. «Э, родимая, начал я, ты журишь татарку за то, что она полощет платье в воскресенье; да она ведь и Христа-то не чтит так, как чтут христиане – православные». «Вестимо так, отвечала она мне, – да всё как-то хочется, чтобы и татары почитали этот день: чрез кого мы и сыты, как не чрез Христа. Он ведь наш Кормилец». Последние слова русской женщины мне очень понравились. Откуда ты и куда идёшь теперь? спросил я. Да я из села Глухова; иду собирать милостыньку Христа ради вот в Починки, и она указала рукою на видевшуюся деревню. Я, к счастью, имел при себе мелкую медную монету, и отдал её женщине. Около обеда, другая русская женщина взошла к Сагиду в избу и, подавая мне кисть из ягод клубники и земляники, сказала: глуховская женщина просила меня передать тебе ягоды. Признаюсь, такая признательность женщины за малое подаяние в высшей степени изумила меня. Отведавши несколько ягод сам, я разделил кисть детям и отправился на двор в тень дерев. Около меня собрались маленькие мои слушатели: 19 мальчиков (я даже пересчитал в это время детей, потому что их было довольно много и притом, большею частью, кажется, сверстники или – вернее – ровни по возрасту). Я прочитал им из букваря нравственные наставления из Св. Писания и изречения св. отцов. Прочитал 10 заповедей с объяснением. Под конец чтения подоспели ещё двое довольно взрослых и спрашивали разъяснение 2-й заповеди, именно, как согласить с нею поклонение св. иконам. Я прочитал им из букваря ответ на их вопрос, и они больше ничего не спрашивали. Когда я доканчивал чтение, мимо нас проходил Сагид. Откуда ты? спросил я. – Муллу приглашать ходил, помянуть умерших родителей.

Я покончил чтение с детьми, наказав им, чтобы они помнили и не позабывали того, что слышали. Потом отправился в избу, с намерением посмотреть, как будет совершаться мусульманская панихида. Избу немного приубрали, как и следовало. Скоро явился мулла Мухамед Фарса́ с зятем и братом. На мулле была чалма. Все трое они сели на нарах. Минуты три спустя мулла стал читать нараспев XXXVI суру из корана¹⁷³. Чтение продолжалось минут 10 – если не больше. Поминки собственно устроил Бикчентай, приехавший из деревни Алдермыш. Чтение муллы не производило на татар почти решительно никакого влияния. У Бикчентая, Сагида и других ничего не выражалось особенного на лицах. Главное потому, кажется, чтение не производило на них влияния, что было для всех непонятно по арабскому языку. Когда чтение корана кончилось, Бикчентай дал мулле 10 к. сер., да родным его также 10 к. Мулла прочитал альхамд тихо. Сагид дал мулле 5 коп. сер., а обоим его родным 6 к. сер. Мулла опять прочитал альхамд. Потом Васифа чрез мужа дала мулле 10 к., а родным его 6 к. Следовал опять альхамд. Потом зять Сагида дал одному только мулле 3 к. сер; мулла прочитал опять альхамд. Таким образом все надавали за панихиду, которая состояла только в прочтении XXXVI-й суры корана, 50 коп. сер¹⁷⁴. Затем следовал обед. Подали прежде всего лапшу с лошадиным мясом. Сагид не сажал меня за это кушанье. Потом следовал круглый пирог с так называемым куртом (т. е. с сушёными молочными пенками, изрубленными и облитыми маслом), который кушать посадили и меня. После следовали тонкие сочни на бараньем сале, пирямяш или белый хлеб с яйцами и сметаной наверху (род нашей ватрушки). Резаная кобылятина заменяла жаркое. Мне подали несколько курятины, которою также была прикрыта кобылятина, нарезанная в блюде. Зять муллы спросил меня: можно ли мне есть с ними? Я отвечал утвердительно, и в подтверждение той мысли, что общение в пище с иноверным не оскверняет человека, указывал на слова апостола Павла (1Кор.10:27–31) и слова самого Иисуса Христа (Мф.15:16–20). Мулле и его родным слова из Евангелия очень понравились. Но Сагид, не совсем вслушавшийся в мои слова, заговорил о необходимости омовений, обыкновенных у татар. «У нас, заговорил он, сказывают, что один мулла не наблюдал омовений, не омывался даже после супружеских отношений (да извинят мне читатели, что мне приходится записывать подобные вещи: такова среда! У татар всё вертится около омовений и женщин). Когда он умер, то Бог заменил его, т. е. велел Бог ангелу взять его тело из могилы и от среды мусульман, наблюдавших все омовения, отнести на русское кладбище, как кладбище неверных¹⁷⁵. А из русского кладбища ангел взял тело какой-то русской девки и положил оное в могилу муллы». Я отвечал на всё это Сагиду тем, что обрядовые омовения – другое дело, другой вопрос, и что весь его рассказ есть только забавная выдумка какого-либо мусульманина для того, чтобы заставить таким примером детей и вообще всех совершать омовения; всех их, таким образом пугают русским кладбищем.

За обедом же мулла очень дельно направил разговор о жалкой улуязской мечети. Пользуясь минутой, он даже предлагал Бикчентаю изъявить своё усердие к мусульманской вере, построить новую мечеть в Улуязе на свой счёт. Но Бикчентай лично сам отказался, впрочем, указал мулле очень надёжный и очень верный источник. «Ты обратись, говорил Бикчентай мулле, в Казань к Рахматулле Амирханову, дай ему в подарок 25 рубл. сер. и попроси его похлопотать пред богатыми купцами казанскими о постройке мечети». – Да где мне взять 25 р. для Амирханова? говорил мулла. – Где хотите, возьмите. Я только предлагаю лучшее средство, повторил практический Бикчентай и присовокупил: твои 25 р. не пропадут: ты возьмёшь вдвое. Когда купцы согласятся строить мечеть, спросят тебя: сколько нужно лесу? Тогда ты и пиши вместо двух брёвен четыре, вместо 4 говори – надо 8. Тогда ты не только мечеть поставишь, но и дом себе выстроишь новый. Твои 25 р., я говорю, не пропадут, заключил Бикчентай.

После обеда мулла и его родные ушли домой. Мухаммед Фарса приглашал меня к себе пить чай. Но мне у него как-то не довелось быть. Вскоре по уходе муллы из дома Сагида, я увидел на стене чёрненькие чётки. Я снял их и начал перебирать в руках. Сагид взял их у меня и, перебирая их, говорил мне, что 30 шариков мусульманин перебирает и говорит: «сюбухан-Алла», т. е. да будет Бог далёк от хулы, или да будет прославлен Бог! Когда перебирает другие 30 шариков, мусульманин говорит: «альхамдю ли-лля (ги)!» т. е. слава Богу. Наконец, когда перебирает остальные 30 шариков, он произносит «Алла акбар!» т. е. велик Бог! А знаешь ли, какие это чётки? спросил меня Сагид. Шарики эти из растения, сказал я. В корсунском уезде (симбир. губер.) я видел в одном купеческом доме банку с растением, семена которого и есть эти самые шарики. Только я позабыл название этого растения. Семена этого растения занесены к нам в Россию, кажется, с востока, сказал я. А знаешь ли, как выросло это растение? Откуда оно появилось? Разумеется, от семени! Нет, не от семени, сказал Сагид, и рассказал мне такую наивную историю происхождения чёрных шариков, на чётках, что поместить этот рассказ здесь, и притом целиком, право, было бы неприлично немного. Растение это, будто, возникло следующим образом когда Авраам, желая привести Богу жертву, резал указанного ему Богом же самим барана, то помёт бараний, находящийся в кишках, и кровь Авраам бросил, будто, тогда в море. Из этого-то бараньего помёта произросло растение, плоды коего чёрным видом своим и круглою формою близко походят на овечий помёт, из этих-то плодов и делают чётки татары. Из крови же явился в море красноватый камень, известный у татар под именем «ахык», это кажется, наш сердолик. Ахык носят девицы-татарки в перстнях и в браслетах. Пригодность чёток известна; от ахыка также немало пользы. Когда болит у татарина внутренность, то на чайном блюдечке пишут чернилами какие-либо стихи из корана, наливают потом в блюдечко воды и ахыком смывают или стирают слова корана, а после эту воду, которая проникается словами корана и ахыком, дают пить больному. Когда я говорил Сагиду и доказывал, что чётки его не есть произведение помёта, а что каждое растение возникает из семени по роду своему, Сагид как-то колебался. Он даже сказал, что чётки эти он купил дорого, за 50 к. с. у хаджи (путешествующего к св. местам) Насреддина, из деревни Бярянгу. Насреддин три раза будто ходил в хадж и рассказывал Сагиду о происхождении чёток¹⁷⁶. Я постарался выяснить, что и самый уважаемый Сагидом Насреддин верил только молве татарско-народной, нисколько не понимая сущности дела. Сагид только сказал: «может быть!».

К вечеру этого дня гости Сагида начали разезжаться. Хрени-Зямаль с мужем отправилась в деревню Битаман, куда приглашали побывать и меня. Потом Сагид провожал зятя с дочерью в деревню Убря. Он положил этим в деревянный маленький ставешок ложек пять меду и потом читал над мёдом, раз 9, кажется, альхамд, после каждого раза он дул на мёд. Когда Сагид кончил такие действия, я спросил: что это он делал и зачем? У них в Убре есть один татарин больной, так это ему лекарство. Зять отдал Сагиду 3 к.с., вероятно, присланные на лекарства от самого больного. Сагид взял деньги и прочитал альхамд. Меня просили побывать и в Ибря.

Проводив гостей этих, мы с Сагидом отправились «на зады» как говорится, к речке. Мы сели на траве и смотрели на окрестности. Потом я прочитал Сагиду из букваря о Моисее. Причём Сагид рассказал мне, что у него есть молитва, при посредстве которой Моисей прошёл, как посуху, чермное море и взят был к грому, как выражается Сагид, т. е. на небо, при посредстве той же молитвы, другие пророки спасались от бедствий, например, Адам – от неуважения детей, Ной – от потопа, наконец при посредстве этой же молитвы Иисус избежал, будто, смерти крестной от иудеев и вознёсся на небо. Сагид обещался доставить мне эту молитву после, а теперь искать её очень долго, так как она где-то далеко у него спрятана. Когда мы встали с травы и пошли домой, Сагид обернулся и поплевал на то место, где лежал. Это зачем? спросил я. – Шайтан чтобы не пристал ко мне. Чем плевать на землю, ты бы лучше молитву какую прочитал, сказал я: шайтан ваших плевков не боится, он боится молитвы к Богу.

Вскоре после возвращения домой, я проходил улицей Улуяза с одного конца до другого. Почти на средине улицы меня позвали женщины, сидевшие у ворот одной избы, и просили почитать. Их было довольно. Среди их я увидал и Васифу. Я начал читать книгу Бытия с первой главы. Из мужчин было, кажется, только трое. Против меня стояла какая-то старушка-татарка, которую я скоро посадил около себя, потому что заметил её особенное внимание к чтению. По другую сторону у меня сидел какой-то не совсем здоровый татарин. Между этими моими вечерними слушателями была одна татарка-пиявочница из г. Казани. Скоро она дала мне почувствовать, что она сама грамотница. Только начал я читать о сотворении Адама, как она сейчас же своими объяснениями и прибавлениями перегоняла меня, так что я должен был заметить ей, что все ею сказанное, только без некоторых подробностей, ещё прочтётся мною. Я продолжал читать о падении первых человеков. Но пиявочница своим звонким голосом опять начала рассказывать падение по-своему и даже заметила, что в моей книге всё хорошо, но немного не так: «эзэз кна шулай тугюль», т. е. не в мусульманском духе. Я видел, что она мне может мешать в дальнейшем чтении книги Бытия; поэтому я вынул книгу премудрости Иисуса сына Сирахова и начал читать с 1-й главы. Чем дальше читал, тем внимательнее становились женщины. Я прочитал семь глав и потом просил себе отдыха. Особенно были довольны чтением старушка и сидевшей подле меня же нездоровый татарин. Пиявочнице ничего не оставалось говорить против моей книги. Она только разъясняла некоторые изречения мудрого другим. Я ушёл от женщин, которых было больше 10. Впрочем, я не совсем спокоен был духом: как бы пиявочница не стала чего-либо говорить татаркам о моих книгах, коих она хорошенько не знает, и как бы не подорвала у меня то доверие, которое замечал я и коим я начинал пользоваться осторожно. К моему величайшему счастью, ничего не вышло. Все было по-прежнему.

15-е (понедельник). Поутру, когда я вышел на улицу, мальчики просили меня почитать для них «о большой лодке – зур кима», т. е. о потопе. Я исполнил их желание. Возрастные просили меня дать им наставление, т. е. почитать из книги премудрости Иисуса сына Сирахова. Я удовлетворил несколько и этим. Перед обедом Сагид и Васифа просили меня почитать им коран. Я взял арабский алкоран и начал читать и переводить для них 71 суру о патриархе Ное. Я особенно старался доказать Сагиду и Васифе бесполезность одного чтения, без понимания значения читаемого. Мои слушатели, напротив, доказывали, что хорошо читать божественную, по их убеждению, книгу коран, хотя бы и не понимал читающий самого смысла читаемого. «Бог знает, что человек читает: Ему приятно, что люди читают книгу коран». Я, с своей стороны, говорил, что знание смысла читаемых из корана мест совершенно необходимо для самого человека, а не для Бога, Который, без всякого сомнения, знает всё. Если человек знает содержание, или смысл молитвы, то он и настраивает себя несравненно лучше своего обыкновенного положения, сердце его воспламеняется, ум возносится к Бесконечному и благоговеет пред Его щедротами. Тогда как при незнании смысла читаемых слов, душа человека остаётся холодною, ум – без движения; двигается один только язык. Не правда ли, Сагид? Так, так! Но Васифа немного не соглашалась. Она говорила, что трудно узнать значение корана; потому что каждая буква корана, как говорил ей какой-то мулла, имеет глубокое и таинственное значение. Сагид же между тем ближе понимал, в чём дело, и сказал, что ему придётся снова учить гафтияк и спрашивать у муллы значение почти каждого слова в коране, для разумного чтения этой книги. Несмотря на то, что 71-я сура не слишком большая, мы её не докончили, а прочитали только стихов 10. Время уже клонилось к вечеру: мне следовало собираться в путь – в Казань.

Сагид начал провожать Бикчентая и Васифу с внуком. При отъезде Бикчентай убедительно просил меня непременно приехать к нему в деревню Алдермыш к 10 числу июля. Он наказывал вместе с женою Васифой, чтобы я привёз к ним и книги свои. Я дал слово быть в Алдермыш, если Господь продлит моё здоровье. Скоро Сагид проводил и меня. Я отправился из Улуяза с сыном Сагида Сиразиддином, человеком не совсем-то разговорчивым. Мы мало разговаривали с ним дорогой, большею частью молчали. Он только и передал мне, указывая на новую мечеть в деревне Ковалях, что эту мечеть построил на свой счёт казанский купец Юнусов, которым построено много мечетей по казанской губернии. Когда мы проезжали рощей, что близ деревни Собакина, я слез взглянуть на икону, врезанную в сосновое дерево больше, чем на вершок. Икона изображает Спасителя со свитком в руке, где написано: «приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененные, и Аз успокою вас!». Икона в небольшом киоте за стеклом. Из-под киота спускается пелена длиною в аршин, на пелене изображён или вернее вышит крест из жёлтых ленточек. Такие же пелены замечал я и на часовенках, близ околиц или ворот у многих деревень русских в казанской епархии.

Утром 16 числа Сирази доставил меня в мою квартиру, и когда лошадка немного вздохнула, он отправился обратно в свою деревню.

Так проводил я время на деревенском народном празднике у мусульман. Когда я отправлялся в Улуяз, я и не думал даже, что первое моё путешествие к мусульманам, с миссионерски-образовательною целью, будет иметь такие отрадные результаты. Одного того уже достаточно было для меня, что все почти татары-мусульмане с большой охотой слушали меня. А что чтение христиански-православных книг мусульмане слушали не без пользы, что чтение производило на их души значительное влияние, за это, мне кажется, может ручаться несколько и то, что многие убедительно просили меня в другие деревни к себе, просили меня записать их имена, чтобы прямо приехать к ним и непременно с книгами. Улуязские жители приглашали меня также приехать к ним опять осенью, когда они уберут с поля хлеб свой. Всё это утешало меня. Пред вами теперь, благосклонный мой читатель, мои заметки, в которых я старался только о том, чтобы быть верным действительности. Никаких выводов я пока ещё не делаю; потому что думаю побывать в других селениях у татар, и когда соберётся больше фактов, тогда и выводы или заключение делать будет гораздо легче и с большею основательностью.

Ефим Малов

Ныне ми совершаем память св. великомученицы Екатерины. Взглянем кратко на её обращение ко Христу и на её страдания за Христа, и выведем для себя наставление.

Екатерина была идолопоклонница, но так любила девство, чистоту душевную и телесную, что отвергала все предложения ей знаменитейшего супружества, чтобы не лишиться ей чистой, девственной жизни. Однажды, на сильные и неотступные убеждения со стороны матери своей к замужеству, она сказала: если угодно, чтобы я приняла супружество, то найдите мне такого юношу, который равнялся бы со мною по знатности рода, красоте, образованию и богатству. На это один христианский священник сказал Екатерине: я знаю такого дивного юношу, который без всякого сравнения превосходит тебя во всех дарованиях, которые ты желала бы видеть в женихе своём. Красота сего юноши светлее солнца, мудрость управляет всем миром, знаменитость выше всех царей, по богатству Он обладает всеми возможными сокровищами. Екатерина, услышав это, смутилась и спросила: можно ли мне видеть этого чудного юношу? Священник отвечал: можешь видеть, если исполнишь, что прикажу тебе. Возьми вот это изображение пресв. Девы, матери того дивного Юноши, и помолись ей дома с верою, чтобы Она показала тебе славного её Сына; и я надеюсь, что она исполнит усердную твою молитву. Мудрая девица с радостью согласилась на предложение священника, и, поставивши св. икону Богородицы у себя дома, начала усердно молиться Деве Марии, чтобы она явила ей своего Сына; и, когда от усталости заснула, пред ней предстала Богородица, держа на руках Сына своего, Иисуса Христа, сияющего паче солнца. Но Он отвратил от Екатерины своё божественное лице, хотя она и старалась посмотреть на Него. Матерь Божия сказала своему Сыну: взгляни на эту прекрасную девицу. Он отвечал: Я не могу смотреть на неё, потому что она и безобразна, и низка, и бедна; если же хочет Меня видеть, то пусть сделает то, что велит ей оный христианский священник. Встревоженная таким видением, Екатерина проснулась, и тотчас побежала к священнику, и неотступно просила научить её, как бы заслужить милость и любовь явившегося ей дивного Сына Девы Марии. Священник, научив Екатерину христианской вере, просветил её святым крещением. Возвратившись домой, она опять поверглась пред св. иконою Богородицы, и со слезами молилась, чтобы удостоиться ей видеть лице божественного Сына Девы Марии. Утомлённая молитвенным подвигом, она заснула, и вот видит: пред нею опять пресв. Богородица с своим Божественным Сыном Иисусом; но теперь Спаситель уже прямо смотрел на Екатерину, и весело сказал своей Матери: теперь эта девица и прекрасна, и благородна, и разумна, и богата, и я избираю её своею невестою; затем Он подал ей перстень и сказал: ты теперь Моя невеста, не избирай же себе другого жениха. От сильной радости Екатерина проснулась, и бесценный перстень остался на руке её. Она же всем сердцем и всею душою возлюбила своего небесного жениха Христа.

Вскоре после того, царь-идолопоклонник узнал, что Екатерина оставила идолов и сделалась ревностною христианкой. Призвав её, он начал склонять опять к идолопоклонству. Но св. дева не могла уже и слышать без омерзения об идолах и смело пред всеми обличала безумного царя и его языческих мудрецов. И чего не испытал над юной девицей рассвирепевший царь? и ласки, и угрозы, и страшные терзания её тела: но св. Екатерина, до последней капли крови своей, до последнего издыхания, пребыла твёрдою и непоколебимою в вере и любви к небесному жениху своему – Христу.

Любовь к девственной, чистой и непорочной жизни удостоила св. Екатерину видеть ясно преславное лицо Господа Иисуса, уверовать в Него, и принять за имя Его венец мученический. Так и мы, братия мои, не иначе можем быть достойными зреть своего Господа, как только если станем сохранять своё сердце от худых мыслей, желаний и чувствований, и своё тело в чистоте и непорочности: потому что, по слову евангельскому, только чистыи сердцем Бога узрят (Мф.5:8).

Св. Екатерина, по своей твёрдой вере и крепкой любви к Господу Иисусу, такие претерпела муки, что нам и подумать о них страшно; почему она и названа – великая мученица. Нам ныне, братия мои, нет ни гонений, ни страданий за веру Христову, но есть горести в жизни, есть разные несчастия: будем же с верою в промысл Божий принимать сии горести и с любовью к Отцу небесному терпеть эти несчастья. Без воли Божией «и влас главы вашея не погибнет» (Лк.21:18), а терпение скорбей соделывает спасение нашей души. Аминь.

Священник Андрей Флегматов

II. Аскетические общины

В подтверждение своего мнения, что коммунизм имеет тесную связь с христианством, коммунисты, кроме ссылок на Евангелие и указаний на жизнь первых христиан, указывают ещё на учреждения, развившиеся в последствии под влиянием христианства, – учреждения, в которых начало общинной жизни получило продолжительное и многостороннее приложение, именно на учреждения монашеских орденов. Но посмотрим, имеют ли эти учреждения какое-либо отношение к коммунистическим учениям?

У большого числа народов были люди, которые, стремясь к высшей степени мудрости и добродетели, удалялись от общества и избегали от мирских забот, чтобы тем с большею свободою достигать идеального совершенства. Иногда эти люди жили по одиночке в уединении, но чаще соединялись и образовывали под управлением начальников, выдававшихся среди них своею мудростью и благочестием, союзы, подчинённые началу общинной жизни и однообразным правилам. Таковы были, в древности, мудрецы Индии, Пифагорейские философы в Италии, и Ессеи в Иудее.

Удаление от материальных удовольствий, пренебрежение к благам мира, лестным для остального человечества, стремлению к знаниям, или нравственному совершенству составляли характеристическое отличие всех этих общин. Они наблюдали строгую дисциплину и допускали в свои недра только людей избранных, испытанных долгим и тяжёлым искусом¹⁷⁷.

Начало монашеской жизни у христиан открывается в IV в. по Рождестве Христовом. В продолжение первых трёх веков христиане оставались среди гражданского общества, подчиняясь его законам. Монастыри произошли уже тогда, как христианство восторжествовало при Константине над язычеством.

Египет дал первый пример монашеской жизни. Около 305 года святой Антоний, уроженец нижней Фиваиды, удалился в глубину пустыни, окаймляющей берег чермнаго моря чтобы жить там в уединении. За ним последовали туда многочисленные ученики, и построили себе жилища около приюта, избранного Антонием на горе Колзим. Так произошёл первый монастырь. Этот пример нашёл многочисленных подражателей. Монашеские скиты быстро размножились на песках Ливии, скалах Фиваиды и берегах Нила. Сорок лет спустя св. Афанасий ввёл в Риме известность и опыт монастырской жизни, которая скоро и распространилась в Европе. Подражатели же св. Антония, между тем, распространились уже и в Азии, и в Африке.

Мы не думаем излагать здесь историю монашеских орденов. Достаточно будет показать ту их цель, те стремления и те условия, при которых могла существовать у них общинная жизнь¹⁷⁸.

Первые христианские монахи отнюдь не искали в общинной жизни материальных удовольствий. Напротив, она была для них средством наложить на себя строгие лишения и самые суровые испытания. Аскетизм был исходною точкою и конечною целью монашеской жизни.

Обращаясь к первым ученикам, Иисус Христос увещевал их отречься от всего земного, оставить семейства, чтобы пронести Его проповедь; ввиду языческого разврата Он указывал с похвалою на безбрачие. Эти-то заповеди, данные Спасителем людям, облечённым высокою миссией евангельской проповеди, монашествующие вменили себе в долг наблюдать со всею строгостью. Таким образом они стали давать обеты нищеты и целомудрия, вносили свои имущества в общины, предались богомудрию и молитве, и вполне удалялись от остального мира.

Известно, до какой степени был доведён аскетизм у первых монахов: плотское удовольствие и преступление стали синонимами на языке монашеском. Продолжительные посты, бдения, бичевания и лишения всякого рода были в их глазах самыми надёжными средствами достигнуть вечного блаженства. Совершенное воздержание, самое строгое разлучение полов были первым их законом. Забыть, что такое отец, сын, жена или брат, отрешиться совершенно от семейства, родины, человечества полагалось условием к достижению совершенства.

Такое направление не могло иначе держаться, как при условии жертв со стороны свободы и води. Страдательное повиновение возлагалось на членов общины, и каждый из них должен был без размышления исполнять приказания настоятеля, каковы бы они ни были. Так, по приказанию своего начальника, монахи в продолжении трёх лет поливали палку, посаженную под палящим солнцем в безводных песках Египта. Такой образ жизни, очевидно, мог согласоваться только с исключительными натурами; поэтому-то желавшие поступить в монахи были допускаемы в монастыри только после долгого и тяжёлого искуса.

Каждый монашеский орден имел свой кодекс правил, составленный его основателем и отличавшийся от других только некоторыми частностями. Но все они вообще внушают трезвость, воздержание, самоумерщвление и послушание. Малейшие проступки были строго наказываемы.

Первые обитатели монастырей занимались ручными работами; только некоторые ордена, основанные в средние века, занимались расчисткой и обрабатыванием земли. Религиозное возбуждение и начало послушания могли, в известной мере, заменять интерес личный, который служит самым энергическим и самым настойчивым побуждением человеческой деятельности. Но большая часть монашеских орденов не знала таких трудных занятий, или не признавала их. Одни из монашеских орденов жили милостынею; другие, более многочисленные, находили обильный источник доходов в имуществах, приносимых вновь поступающими в монастырь, и щедрости светских лиц. В продолжении средних веков богатства монастырей сделались безмерно огромными; аббаты монастырские были включены в число феодальных сеньоров, и многие из них дошли до равенства с владетельными принцами.

Несмотря, однако же, на силу религиозного возбуждения, на строгость уставов и абсолютную власть настоятелей, добрый порядок и дисциплина часто подвергались в монастырях важным нарушениям. Вопреки всем сдерживающим условиям, личные страсти человеческие не могли не сказываться здесь. Церковь нередко осуждала беспорядки между монашествующими; часто необходимы были реформы; иногда даже нужно было прибегать к светской власти, чтобы остановить соблазны и религиозные возмущения неверных своим обетам.

Широкое распространение и долгое существование христианских монашеских общежитий не говорят ровно ничего в пользу применения теорий новейшего коммунизма. На деле между принципом этих теорий, и принципом, лежащим в основе монашеского общежития, беглый очерк которого мы набросали, существует глубочайшее различие ...

Коммунизм ставит на первом плане удовлетворение физических потребностей; он желает этого удовлетворения в размерах возможно более широких, хотя и равных для всех. Он убеждает человечество к отречению от собственности и распределению поровну имуществ именно во имя чувственных потребностей, во имя нужд материальных.

Напротив, монашеские общины имели основною задачею аскетизм, то есть, отречение от телесных удовольствий; они осуждали эти удовольствия, ограничивали потребности, укрощали страсти, освящали лишения и страдания. Цель, которую они преследовали, состояла в нравственном совершенстве, высочайшем благочестии и святости. Общинная жизнь для монашествующих служит только средством как можно полнее отрешиться от предметов земных и сосредоточить все силы на предметах небесных.

Не менее полное противоречие между коммунизмом и аскетическими общинами открывается и с точки зрения экономической. Именно: монашеские общины отнюдь не разрешили задачи насчёт абсолютного уничтожения собственности, равно и задачи о производстве исключительно общинным трудом предметов, необходимых для жизни. Они находились среди великого общества, основанного на принципе собственности, и держались в своём существовании только при помощи этого общества. Они были и сами собственниками, и существовали главным образом плодами чужого труда, получая его или под именем ферм, десятин, оброков, или под именем милостыни.

Ничего подобного нет в коммунизм. Он стремится овладеть всеми основаниями общества, и сплотить в огромную единицу все нации, так чтобы община, не находя ничего более вне себя, должна была довольствоваться сама собою. Здесь-то и скрывается неодолимая трудность организовать общинный труд и в замене личного интереса и семейного духа установить новые побуждения для деятельности.

Если посмотрим на управление, то и здесь аскетические общины окажутся гораздо более удобными к поддержанию их и управлению ими, чем общества, основанные на началах коммунизма и лишённые движущей религиозной силы. Действительно, первые принимали только лиц избранных, испытанных продолжительным послушничеством и связанных строгими обетами. Часто они и очищали себя, изгоняя от себя в мир тех, которые не имели достаточного призвания к монашеской жизни. Коммунизм, напротив, претендует заставить жить под законом абсолютного равенства всех людей без исключения, со всевозможными разнообразиями их характеров, страстей и эгоизмов.

Между прочим, общинная жизнь монашествующих могла существовать только под условием поручения настоятелям абсолютной власти, под условием отречения от всякой личной свободы и всякой произвольной деятельности; припомним знаменитое изречение: подчинённый пред волею начальника должен быть подобен трупу (perinde ac cadaver). Теперь спросим: каким же страшным могуществом должно было бы вооружить власть, на которую было бы возложено управление общиной, заключающей в себе целые народы?

Наконец, должно заметить, что вообще все религиозные общины налагали на лица, вступавшие в их лоно, обязанность безбрачия и отречения от кровных уз. Основатели общин вполне чувствовали несовместимость существования семейства с уничтожением собственности, – несовместимость, которую одинаково хорошо понимают и признают и добросовестнейшие из коммунистов. Если монахи отрешаются от семейств строгим разделением полов, то коммунисты хотят разрушить семейство смешением их.

* * *

С некоторого времени русские беллетристы для своих рассказов и повестей не берут предметов в высшем кругу общества, имеющем исключительное притязание на изящество, не спускаются в низшие слои общества и изображают жизнь людей, которые доселе вовсе не обращали на себя внимания ни читателей, ни писателей. Начали появляться этнографические очерки, в которых выступает с своими нравами, обычаями, с своим жалким способом существования бедное, загнанное, забитое сельское население. – Быт сельского духовенства, с его незавидною обстановкой, с его однообразным скучным содержанием, казался прежним романистам также предметом, не пригодным для беллетристики: но теперь являются писатели, которые, вопреки прежнему обычаю, находят интерес в быте сельских священнослужителей и рисуют его в своих рассказах и повестях. Как же изображают современные беллетристы быт сельского духовенства?

В повести: «Озерский приход», которая помещена была в «Библиотеке для чтения» и которая известна уже нашим читателям, тип молодых священников нового направления представлен с самой хорошей стороны, даже отчасти уже идеально. Нельзя сказать того же о рассказе, который помещается в последних книжках «Современника» под заглавием: «Ставленник». В этом рассказе изображаются воспитанники семинарий и описывается, как один из окончивших курс семинарии ищет прихода и невесты. При этом автор рассказа делает краткий очерк того, как устрояются семейства в духовном сельском быту, и рисует состояние и взаимные отношения членов семейства сельского духовенства.

Автор мало находит доброго в быту описываемых им лиц сельского духовенства. Кажется, даже едва ли он не поставил себе задачею показать ошибку тех молодых людей духовного звания, которые ещё доселе не отчаиваются окончательно в улучшении судьбы белого духовенства и, имея средства к выходу в другие сословия и классы общества, принимают на себя смиренную долю сельских священников.

Мы не берёмся судить о задаче, достоинствах и недостатках всего этого рассказа¹⁷⁹; а остановимся на одном месте из него, где автор выставляет на вид особенную плодовитость духовного сословия, показывает её причины и следствия.

«Священник и дьякон не могут быть холостыми, говорит автор. Этот закон¹⁸⁰ установлен, вероятно, потому, чтобы размножить духовное сословие (?). Благодаря этому закону и праздной жизни этого сословия, детей действительно много размножилось. У редкого священника или дьякона, нет детей мужеского и женского пола: Кроме священников и дьяконов есть ещё пономари, причётники (?) и дьячки, большая половина которых тоже женатые, и у редкого из женатых нет детей. Плодовитость этого сословия всякому известна; редкий из белого духовенства не жалуется, что у него куча ребят, а эта-то куча ребят поедом ест бедного отца. В каждой семинарии, положим средним числом, учится 500 человек юношей, да в духовных уездных училищах в уездных городах до 300 мальчиков в каждом училище, да в домах ещё есть один или два ребёнка мужеского пола».

Итак, духовное сословие отличается особенно плодовитостью, – такою плодовитостью, которая всякому бросается в глаза, и потому всякому известна. Причины этой плодовитости, по разумению автора, две – закон, не позволяющий священникам и дьяконам быть холостыми и праздность духовного сословия. Следствие её – то, что духовные лица чрезвычайно обременены заботами о детях, и, стало быть, в семейной жизни имеют препятствия к исполнению прямых своих обязанностей.

Положим, что в духовном сословии много семейств, потому что белое духовенство всё почти состоит из людей женатых. Но семейная жизнь не есть ещё порок, который нужно было бы скрывать или порицать. Соглашаемся с тем, что в каждой епархии есть семинария и по крайней мере два уездных училища; что в семинарии бывает до 500 с лишним человек, а в иных училищах до 200 учащихся; но не надобно забывать, что в каждой почти епархии до тысячи церквей, следовательно, по крайней мере, 1000 священников, столько же дьячков, столько же пономарей, да человек триста диаконов. Если, по словам автора, большая половина причётников бывают женаты; то выходит, что в епархии бывает до двух тысяч с половиною духовных семейств. Разве на такое количество семейств, много – тысяча учащегося юношества? Пусть и в домах остаётся ещё один, или два ребёнка на семейство. Если обратим внимание на класс простого народа, то там найдём и численность семейств, не меньшую сравнительно с духовным сословием, и плодовитость семейств гораздо большую. Каждый простолюдин женится в ранних летах, исключая тех, которым мешают какие-либо непреодолимые препятствия, и каждый почти из женатых имеет детей. Очень может быть, что в духовных семействах больше вырастает детей; потому что за ними лучший присмотр, тогда как в простом классе многие дети умирают от недосмотра¹⁸¹; но в плодовитости семействам простолюдинов принадлежит едва ли не первое место. Купеческий класс и мещанский также, без всякого сомнения, не уступают духовенству в плодовитости. Кого же превосходит плодовитостью духовенство? Дворян и чиновников? Быть может. Но между дворянами и чиновниками только меньшая пропорция людей женатых, а семейства, как и в прочих сословиях, бывают иногда очень многочисленные. Итак, напрасно автор выставляет плодовитость духовного сословия, как что-то необыкновенное, резко бросающееся в глаза и всякому известное. Плодовитость тут дело очень обыкновенное, как и в других классах общества.

Теперь обратим внимание на причины, которыми автор объясняет плодовитость духовного сословия. Не от одного только закона, воспрещающего священникам и дьяконам быть холостыми, зависит то, что многие лица духовного звания рано женятся. Помимо этого закона, вовсе не существующего, есть в России обычай рано жениться, – обычай, по которому и лица не духовного звания добровольно вступают в брак в молодых летах. В низших сословиях всего русского государства, все почти без изъятия вступают в брак тотчас, как достигают совершеннолетия. Обычай рано вступать в брак, независимо от измышленного автором «Ставленника» закона, коренится в убеждении, разделяемом многими добрыми людьми всех сословий, что лучше с молодых лет переносить невыгоды семейной жизни, чем подвергать себя опасности разврата¹⁸². Кроме мнимого закона, автор объясняет ещё плодовитость духовного сословия его праздностью. Рассудим беспристрастно, есть ли хоть доля правды в этом упрёке? Если потому плодовито белое духовенство, что оно живёт праздно, то должно быть и простой народ проводит время в праздности, потому что он ещё более плодовит, чем духовенство. Мало, значит, занимаются делом также купцы и мещане; потому что и они довольно плодовиты. Но кто добросовестный осмелится упрекнуть эти сословия в праздности? Точно также нет никакого основания обвинять в праздности целое духовное сословие. Уж не кажется ли автору, что отправление богослужения, совершение таинств и треб христианских не составляет никакого труда? Правда, есть такие господа, которые говорят, что за труд молиться. Богу? Но если бы они ближе были знакомы с обязанностями священнослужителей, то они поняли бы, что труд духовенства – физический и нравственный, – нисколько не менее механических трудов и не ниже трудов умственных. Странно полагать, что праздность может быть причиною плодовитости людей; скорее она может вести к расслаблению и бесплодности. Выставленную в неблагоприятном свете многосемейность духовных лиц автор «Ставленника» представляет важным препятствием к успешному отправлению ими своих обязанностей. Если семейства отчасти и затрудняют духовенство, в исполнении прямых его обязанностей, то с другой стороны они предохраняют его от многих пороков, которые вредно действовали бы на целое общество. Между тем семейная жизнь имеет, без всякого сомнения, очень благотворное влияние и на священнослужителей, и на прихожан. Наше сельское духовенство имеет ввиду, обучая простой народ вере и доброй жизни, научать ей не только словом, но и собственным примером. А в таком случае, для наших сельских прихожан, очень пригоден пастырь, сам добре правящий своим семейством, сам занимающийся обработкой церковного участка земли, сам подающий пример честной, трудолюбивой и безукоризненной жизни. Его семейная и хозяйственная трудовая жизнь служит назидательным примером для его прихожан, его необильные речи, краткие назидания, основанные на опыте жизни общей ему и его прихожанам, никогда не останутся праздными и бесплодными. Мы не говорим ничего и против бессемейной жизни духовенства. Прекрасные примеры её видим мы в нашем монашествующем духовенстве, но не находим ничего предосудительного и в том, что наше сельское, так называемое, белое духовенство имеет семейства, и, не обинуясь, можем сказать, что, вследствие семейного своего состояния, оно в нравственном отношении несравненно выше, чем бессемейное римско-католическое духовенство.

Свящ. А. Громаковский

Киевский митрополит Гавриил Кременецкий, как член святейшего синода (первый в этом звании из малороссийских архиереев), действовал не частными распоряжениями, но общими и притом с авторитетом высшей власти. Впрочем, он сделал здесь только то, что прежде того отчасти уже сделано было в духовенстве великорусском. Прежде всего он занялся дьячковством и сельскими школами, в которых, примером школяров-лежобоков, не стремившихся дальше пения на гласы и знания церковного устава и дьячковской практики, отравлялось, для священнического сына, понятие о науке в самом зародыше своём; – ученик проникался этою средою, и, подвизаясь в ней в течение нескольких лет, охваченный свободою школярского быта и широтою всезнания дьячковского, не понимал никакой другой науки, не желал другой школьной жизни. Митрополит Гавриил, в 1771 году, узаконил, чтобы: 1) при каждой церкви было только по два причётника (при двух священниках 4, при 3 – 6) т. е. дьячок и пономарь; они должны быть не вольнонаёмными, но получать свою должность в кафедре архиерейской, посвящаться здесь в стихарь, оставаться в духовном звании, и не покидать его, не переходить на другое место, без разрешения епархиальной власти; 2) ни при одной школе не держать школяров, кроме приходящих учиться грамоте из домов родительских, а кандидатами на дьячковство избирать обученных сыновей духовных лиц. В 1778 году, без сомнения, по его старанию, последовал указ о разборе священнических детей¹⁸³: всех не учащихся и не определённых ни к каким должностям велено записывать впредь в податные сословия, а неграмотных в крестьянство. С тех пор трудно было, после обучения грамоте, проживать «при отце своём», потому что о таких тотчас доносило протопопское правление епархиальному начальству, которое и препровождало их к гражданскому ведомству. Но самым решительным делом Гавриила было уничтожение права наследства приходов и сокращение приходских штатов. В 1778, по указу святейшего синода, уничтожены приходские викариатства, всех штатных викарных велено разместить на самостоятельные места, от викарных – наследников, живших при своих отцах для помощи им, отобраны ставленические грамоты, с запрещением богослужения, пока не будут размещены на другие приходы, по усмотрению епархиального начальства. С этих пор приходы раздавались единственно по усмотрению архиерея, который, таким образом, получил полную возможность давать учёным кандидатам лучшие места, замещать учившихся в латинских школах помимо не учившихся, и тем всех, имевших ввиду службу священника, привлекать в училища.

Но если сельское духовенство мало давало от себя латинским школам, то гораздо меньше само получало от них. ХVIII век, открывший с самого начала своего такие огромные реформы во всех частях государства и множество новых учреждений, но бедный учреждениями образовательными, увлекал воспитанников малороссийских училищ, считавшихся лучшими между всеми возникавшими тогда духовными семинариями, на дороги более видные и более выгодные, чем скромное поприще сельского тогдашнего священника. Полное образование в киевской академии в тот век значило далеко не то, что в нынешний век значит образование высших духовных и светских училищ, – оно открывало воспитанникам лучшие места в духовной и светской службе, государство и церковная иерархия высоко ценили их, и разбирали их нарасхват.

Мы видели, что в малороссийских латинских училищах детей светских и духовных лиц было по крайней мере наполовину. Первые, окончив-не окончив ученья, если не избрали для себя монашества, то возвращались в своё звание. Дети мещан, при широком, льстившем эгоизму и воображению магдебургском праве, и дети казаков, бывших первым сословием в крае, по выходе из училища, в редких случаях обращались к службе священника, которая считалась тогда ниже службы в мещанстве и в казачестве, и не давала независимого состояния, – для них открыты были места в представительстве своих сословий. Магдебургское мещанство и казачество считались, по-тогдашнему, весьма образованными сословиями, и это образование они получали единственно в киевской академии. Но и детям духовных лиц отрыт был доступ к разным должностям в казачестве и в мещанстве, именно – в канцеляриях их, где они могли получать должности подканцеляристов, канцеляристов, войсковых товарищей и писарей (секретарей). С 70 годов, прилив детей духовных лиц в училища сильно увеличивается; но вместе с тем сильно увеличивается и выход их в светскую службу. Ещё в 1754 году, Высочайшим указом повелено было принимать в гражданскую службу и в фармацевтическую школу воспитанников духовных училищ, начиная от риторического класса, – и с тех пор туда выходили ученики ежегодно десятками¹⁸⁴. В 1775 году, государство разделено на губернии, явилось много новых канцелярий, в которые велено принимать преимущественно учеников духовных школ. Нужда в чиновниках, так была велика, что из киевской академии просили на службу учеников, которые неспособны к продолжению учения¹⁸⁵. В киевскую академию являлись приглашения на службу не из Малороссии только. В 1778 г. орловский наместник Репнин обращался в неё с таким приглашением, обещая каждому на первый раз казённый мундир и жалованья от 40 до 100 руб. К нему тотчас поехали 23 студента¹⁸⁶. Все местные канцелярии наполнялись преимущественно учениками духовных школ, так как других училищ, до 90 почти годов, здесь не было. Риторический класс стал для ученика заветною мечтою, до которой он шёл нетерпеливо, чтобы надеть мундир и получать хорошее жалованье. Являлись новые учреждения, открывались и новые места, для учеников духовных училищ. Между скудными записями киевской академии, большею частью погоревшими в 1811 году, осталось несколько записей о выходе воспитанников её в эти места. Выслано самим начальством академии:

а) в медицинскую академию: в 1758 году – 37 студентов, в 1783 году – 4 студента, в 1792 г. – 15, 1794 г. – 4, в 1795 г. – 30; в том же году требовали ещё 25 студентов, но уже не нашлось охотников;

6) в елисаветградский госпиталь в 1788 году 29 студентов.

в) в главное народное училище в 1786 году – 45, в 1790 г. – 25.

г) в канцелярии присутственных мест в 1784 году –12, в 1795 году – 30 студентов¹⁸⁷.

В записях показывались только те из учеников, которые отправляемы были самою академией, по особым приглашениям; но не показаны здесь те, которые сами выходили из училища для приискания себе места, а таких, без сомнения, было ежегодно много.

В богословский класс поступало, сравнительно с количеством всех воспитанников, мало. В 1727 году, в Киевской академии, когда в черниговской семинарии и в целой России (кроме московской академии) не было богословского класса, обучалось богословию 48 человек. В московской академии учеников богословия было тогда 12. Следовательно, на целую Россию, в этом году, было только 60 учащихся богословским наукам¹⁸⁸. В 1783 году, в переяславской семинарии студентов богословия было 5¹⁸⁹. Число «богословов» уменьшалось по окончании курса, для духовной службы выходами в разные места, – кроме указанных выше, в переводчики, в домашние учители к богатым и знатным особам, в посольства и под. Такие лица, как Безбородько, Завадовский, Козицкий и др., составившие себе государственную известность, вышли из окончивших полный курс киевской академии. В духовной иерархии богословов ожидали более почётные места, чем места сельского священника. В течение целого почти века, кафедры епископов в целой России, настоятельства в лучших монастырях, начальство и учительство в духовных училищах, открытых с 1723 года во всех епархиях, вообще все высшие должности в русской иерархии заняты были преимущественно малороссийскими «богословами». Московская академия, до митрополита Платона (1775 г.) имела своими начальниками и учителями, преимущественно воспитанников киевской академии¹⁹⁰. Немного, значит, оставалось «богословов» для местных иерархических должностей. Но и эти немногие избирали для себя преимущественно монашество. До 1786 года, в Малороссии считалось более 40 мужских монастырей (кроме приписных), в которых должности настоятелей, при тогдашнем весьма сложном управлении монастырском, требовали людей образованных. В Киево-Печерской лавре всегда десятками считались монахи, окончившие курс академии. Всё епархиальное управление, до 1786 года, сосредоточивалось в кафедре архиерейской. Это был (кафедральный) монастырь, члены которого были епархиальными чинами: кафедральный наместник был то же, что теперь кафедральный протоиерей, кафедральный писарь был начальником консисторской канцелярии, архидиакон нёс обязанности, лежащие ныне на ключаре; тут же был особый экзаменатор, духовник, казнодел и другие чины, имевшие своё место в епархиальном представительстве. Тут же постригались молодые студенты, избиравшие для себя службу епархиальную, так что кафедральные монастыри наполнены были сплошь людьми учёными, и действительно были образованнее всего епархиального духовенства. В консисториях, до 1768 года не было ни одного лица из белого духовенства, а с этого времени, до 1786, по указу св. синода, в киевской, черниговской и переяславской консисториях, было только по одному члену из среды его. Понятно, таким образом, какую сильную потребность в людях учёных представляло тогдашнее епархиальное монашество, и куда направлялись студенты богословия, остававшиеся в своей епархии.

При стольких, заманчивых для дарования и усердия перспективах, при таких выходах воспитанников латинских школ в гражданскую и высшую церковно-иерархическую сферу, что получало от этих школ белое и притом сельское духовенство? В половине описываемого века, даже в самом Киеве, священник претендует на «старейшинство» пред многими из своих собратов, если он «учился по философии», и притом именно на том основании, что он достигнул даже до философии. Если же такой учёный принимал приход в деревне, то он уже безусловно считает себя выше всех священников своего округа. Если он, прослужив несколько лет, не получал никаких знаков особенного внимания к нему епархиального начальства, он прямо заявлял последнему о такой обиде, и просил «отличить его пред прочим священством», и «наградить его каким-нибудь чином», чтобы он не оставался «без всякого авантажа пред прочими». Такие жалобы и просьбы всегда уважались в кафедре архиерейской, и обыкновенно доставляли претенденту высшее место в общих собраниях священников, в торжественных молебнах, процессиях и под. Местничество было тогда весьма сильно; крайне прискорбные сцены производило оно не только в протопопских собраниях, но даже в храмах во время торжественных молебнов. Сама консистория мирила споривших о месте, и установляла порядок в заседаниях и предстояниях указами. Нечего и говорить, что такие лица считали себя кандидатами на протопопство и наместничество, и получали эти должности. Иной, соскучив от долгого ожидания начальнической должности, просил, и, если к тому был членом наместничего или протопопского правления, получал титул кандидата протоиерейства, которым и подписывался на всех делах, или же титул крестового иерея, дававший совершенную независимость от наместника и протопопа, с подчинением непосредственно консистории¹⁹¹. Всё это служит очевидным свидетельством того, что даже не окончившие полного курса наук тогдашних были очень редки между сельским духовенством. В последней четверти этого века, местничество мало-помалу исчезает, – признак того, что учёные являются в среде сельского духовенства в значительном количестве. И действительно, учившихся в латинских школах между священниками встречаем тогда по крайней мере наполовину против не учившихся.

Но кто были эти учёные, и что принесли они для дела пастырства в ту среду, которая имела свой тип священника, сложившийся веками, помимо латинских школ? К сожалению, латинская наука, т. е. система старых духовных училищ сама чуждалась пастырского элемента, тем самым не давала своим адептам никаких прямых побуждений к пастырской, приходской службе, и не имела ввиду, или же только не успела вступить в борьбу с этим старым типом священника, – преобразовать, развить и дополнить его... Окончившие полный курс тогдашних наук всё-таки и в конце века были большою редкостью; для имеющего в перспективе сельский приход не было никаких побуждений оканчивать курс вполне, потому что самые строгие требования того века от кандидата священства заповедовали, чтобы он был или богослов, т. е. хотя бы только что поступивший в богословский класс (продолжавшийся 4 года), или философ, т. е. ученик философии. Богослов и философ имели уже законное право жениться и получать священный сан. Но и для риторов и даже пиитов существовало много путей (разумеем последнюю четверть века) к священному сану. Со времени указа митрополита Арсения Могилянского (1765 г.) о браках наследниц, распространился оригинальный обычай, державшийся почти до наших дней. Наследницу привозили к архиерею, и, объявив, что к ней «не случается» ни богослов, ни философ, просили его дать ей жениха по своему усмотрению. Архиерей отправлял невесту к училищному начальству, которое сообщало об этом богословам и философам и вызывало их на «оглядины», иногда – что совершенно в тогдашних нравах – поставив для этого невесту у дверей классных. Понятно, какого рода богословы и философы хватались за такие жертвы! Но аматорами на импровизированные женитьбы являлись особенно риторы, к которым также переходила невеста, если не успела привязать к себе ни богословского, ни философского сердца, что было почти всегда. Ритор учится в школах уже шестой год, имеет зрелые лета¹⁹², а впереди его ещё ожидает шесть неизвестных лет науки... уничтожить шесть лет нетерпеливых ожиданий, это – высокое приобретение! Возрастной ритор всегда уже поджидал «оглядин». Риторы помоложе поступали в консисторскую канцелярию, или в другие письмоводительские должности, духовного или светского ведомства, что давало им, чрез несколько лет, право не только на приход, но и на повышение, как людям, знакомым с производством дел и опытным по письменной части, что было большою заслугою между священством того века.

Понятно, таким образом, какого рода были учёные, начавшие размножаться между сельским духовенством в последней четверти XVIII века. Простодушная, неучёная собратия их, называла их просто «латинниками», «латинью губы помазавшими», потому что существенною чертою их на приходе, составлявшею гордость их пред неучёными, псалтырниками, было щегольство латинскими терминами и фразами, проникнутое спесивою верою в безусловную премудрость латыни вообще. В сочинении Феофана Прокоповича: «Разговор гражданина с селянином, да с чтецом или писцом (дьяком) церковным», есть несколько слов о латинниках этого рода, одинаковых в целый тогдашний век, как и вся вообще латинская наука. Гражданин находится вынужденным убеждать дьячка, что «философия не значит собою латинский язык, ибо может быти философ и русский человек, и на всяком языке любомудрствовати мощно». Убеждения эти поднимают тёмные инстинкты дьячка, и он сам начинает сомневаться в премудрости латинников.

«– Дьячок. Аще свободно сказать истину, и латинники не вси письменнии».

«– Гражданин. Письменнии почитай вси суть, но не вси сказуй разумнии; инии бо токмо читать или писать знают, и тем величаются; аще же разглагольствовать по латине умеют, уже зело себе мудрых быти мечтают, презирая гордо прочиих всех не учившихся письма латинского».

«– Дьячок. И таковыи убо латинники из числа невежд суть».

«– Гражданин. Воистину, и горшии от невежд имеются... Лучше было бы, аще бы не училися, понеже мнения ради высокого о своём латинском учении, всё что им на ум привержается, абие без размышления, право ли, худо ли и противное писанию, приемлют аки за самое известнейшее и православнейшее, не отступая мнения своего и на ноготь един» ... Затем гражданин бранит их так, как один только Прокопович умел бранить¹⁹³.

В письме к Иродиону Жураковскому, епископу черниговскому, от 14 февр. 1730 г. он ещё резче бранит «школяриков, латинью губы примаравших»¹⁹⁴.

В общем виде и характере старая наука оставалась одинаковою во всё своё время, и, хотя суждения Прокоповича, подозревавшего в ней наклонность к папизму и неприязнь к тем реформам, которые он производил в церкви, отзываются раздражительностью, однако и нынешний век хорошо помнит латинников, для которых вся премудрость замыкалась в латыни, и всё достоинство разговора состояло в сплошной перемешке речи латинскими терминами и фразами. Без сомнения, что у латинников низшего разряда, недоучек, эта притязательность являлась грубее и кругозор латыни их был весьма ограничен, отличаясь грубым хвастовством пред псалтырничеством, и постоянным спесивым повторением: reverendissime, honestissime Pater et Frater. Dominus, Amicus, Stultus, Asinus, Haedo... Salve, Vale... in nomine Patris et Filii... (божба и вместе приветствие) и проч. и проч. неказистых терминов и фраз. Лучшая сторона старого образования – крепость смысла и убеждения, строгость выдержки, энергия характера, труд без устали и без горячности, скоро потухающей – в недоучках, оставшихся на всей своей воле, сказывалась упорством, идущим напролом, самоуверенностью, неуступчивостью. Так называвшиеся тогда «заводные» дела, или дела «о ссорах» между псалтырниками весьма редко не оканчиваются взаимным примирением тяжущихся, – это черта, сильно поражающая при рассматривании тогдашних тяжб. Но тяжбы латынников, поднимавшиеся наибольше из-за мнимого оскорбления, нарушения права, «лишения чести», не прекращаются, пока не доставят обиженному «справедливой сатисфакции», состоявшей в том, что обидевший, на священническом съезде, кланялся в ноги оскорблённому и торжественно просил у него извинения, чем оскорблённая честь вполне удовлетворялась. Беда настоятелю-псалтырнику, если викарным являлся у него латинник, – ссоры там беспрестанные. Простодушный старик, мало знакомый с письмом, сильно тревожился, когда латинник обзаводился пером, чернилами и бумагою – редкостями тогдашней деревни. Тяжбы таких викарных с настоятелями заключают в себе длинный реестр всех «противузаконных» поступков настоятеля, с точным определением года, месяца, числа, времени дня, свидетелей и обстановок этих поступков. Такими же боязливыми глазами смотрели на латынников и другие члены деревни. Помещики и казацкие старшины иногда формально просили архиерея, при назначении в их деревню священника (если не было наследника), дать им простого человека, а не латынника, на том основании, что латынник неспокойно живёт. Народ по-своему судил о них, и взваливал на них всякую беду свою. «Хлеб тогда (при отцах и дедах) лучше родил Бог, нежели ныне, когда письменнии и латынники умножилися», упорно утверждает селянин в упомянутом нами разговора Ф. Прокоповича.

При этих недостатках, латинники не были бесполезны для деревни. Первая половина этого века дышит совершенною, древнею патриархальностью. Большинство священников умеет только подписаться на бумаге; указа, распоряжения, требования оно никак не выразумеет вполне; во всём видит милостивую волю начальства, а не настояния долга, всегда рассчитывает на милость и прощение, а не на обязательность и точное исполнение дела. Оттого-то, все отчётности по приходам, напр. метрические книги, исповедные росписи, описи церковного имущества, ежегодные донесения о состоянии нравственности прихожан, – несмотря на то, что одни из этих учреждений установлены регламентом, а другие гораздо прежде (метрические записи введены Петром Могилою), – всё это входит в надлежащую норму и ведётся непрерывно, только со второй половины описываемого века. Вообще, всем нынешним порядкам священнической службы деревня обязана школам латинским.

Но дальше внешности пастырской, старая наука не шла. Мы упоминали уже, что сама тогдашняя богословская наука признавала себя не более, как только высшею ступенью знаний и не давала в себе места системе пастырства, или – лучше – она смотрела на него, как на плод общего образования. От того, и высшее тогдашнее пастырство и лучшие произведения духовной литературы того века определяются почти исключительно основаниями школьной логики и задачами отвлечённого порядка, строгости, рассудка. В одном и том же тоне написан и духовный регламент и какой-нибудь, напр. хоть и воинский устав Петра I; одни и те же приёмы видим и в губернаторской канцелярии, и в духовной консистории. Вообще, дух веры и религиозной жизни для тогдашней науки не имел самостоятельности; категории логические, доказательства всех родов и силлогизмы давили его. Понятно, что недоучка тогдашней школы, не владеющий действительными познаниями о жизни, лишённый внутреннего образования, не мог сделать из своих школьных приобретений никаких солидных приложений к пастырству своему. Получив священный сан латынник не имел пред собою и не подозревал возможности иного образца пастырства, как тот, который живёт уже веки, имеет за собою силу преданий и полной гармонии с давними обычаями и навыками народа, определён притом в каждой своей черте, даёт руководство в каждом случае. Псалтырничество в этом случае – главном результате познаний и подготовки священника – безусловно господствовало над латинью. Во всех случаях, где латинник являлся, как пастырь, его никто не мог различить от псалтырника, – те же воззрения на своё дело, то же поведение, то же отношение к прихожанам. Тут воскресали наставления дьячковской школы, её дрессировка и практика, латынь не находила себе здесь никакого приложения... Вот почему, до недавних ещё дней, типом и идеалом священника считался в деревне простой человек, с смыслом старого, уважаемого хозяина деревни, с глубоким уважением ко всему, что от дедов и прадедов уважает деревня, постоянно, на старости, шепчущий псалмы, каноны и молитвы всякие, чинящий по-батьковски расправу за грехи, не тратящий слов на непонятные наставления, – тип, сложившийся, в богослужебных понятиях, из католической священнической практики, в частных отношениях из деревенских примеров и уставов в целой деятельности одушевлённый дрессировкой дьячковской школы.

Е. Крыжановский

1.

Со многих сторон рассматривается вопрос об улучшении быта русского православного духовенства; приняты во внимание даже и мелкие предметы, входящие в состав сего вопроса: но, перечитывая духовные и светские журналы, трактующие об улучшении материального быта духовенства, мы нигде не встречали никакого мнения, и даже ни слова о больных священно-и церковнослужителях, состоящих в штате, а исправлять своей должности не могущих. Между тем этот предмет очень виден в практике духовенства. Заболел причётник, за него исправляет должность товарищ его; а где нет двух причётников, – пособит грамотный прихожанин. Заболел диакон, священник и без него отслужит всякое богослужение. Заболеет же священник, кто за него будет исправлять требы христианские в его приходе? Где два священника, там, при болезни одного, не будет упущения в требоисправлении; а где один священник в приходе, там неизбежно упущение. Соседнее село не ближе 10 вёрст, благочинный в 25 вёрстах и дальше: пока дойдёт донесение до благочинного, и от него предписание ближайшему священнику, пройдёт по крайней мере неделя времени; а в неделю сколько может быть упущений и в требоисправлении и в доходах? Притом же приписной священник имеет свой приход, из которого извлекает свои интересы; с братской ли любовью и с непритворной ли охотою будет он отлучаться из своего прихода, чтобы исправить какие-либо требы в приходе соседа-священника? Поедет ли он в чужое село, чтобы отслужить литургию в праздничный день, когда обыкновенно отправляются молебны и в церкви, и по домам прихожан, – за какую-нибудь половину дохода, тогда как он должен упустить весь свой доход у себя в приходе? Едва ли. Таким образом больной священник остаётся с своим семейством без куска хлеба, если он не успел до своей болезни сделать запас про чёрный день.

Не лучше ли и тому священнику, который сам-друг при одной церкви? Требоисправление, правда, не прекращается, – все дела по церкви идут исправно: но доход кому достаётся? Половина дохода, который гласен пред лицом всего притча, правда, ещё достаётся болящему; но у священников есть доходы причту мало ведомые; в этих доходах болящий уже редко имеет часть. Жаловаться на подобные беспорядки нельзя потому, что трудно иметь доказательства утайки доходов. А своекорыстным то и на руку.

К кому теперь должны прибегать больные священно-церковнослужители под покровительство? Где им искать материальной поддержки при несчастных обстоятельствах жизни? предлагаем этот вопрос для всеобщего обсуждения. Быть может, опытнейшие из наших собратий найдут средства отереть многие горячие слезы семейств болящих священников. По нашему мнению, для удаления этих неприятностей от больных и командируемых священников необходимо иметь в благочинии двух, или трёх сверхштатных священников и самого благочинного без прихода, с выдачею им хорошего – удовлетворительного жалованья, которые исправляли бы за больных и отлучающихся священников все требы безмездно. А где им взять жалованье, о том скажем сейчас же.

2.

К средствам содержания, или обеспечения материального быта духовенства можно с пользою обратить мельницы (разумеем водяные); всюду имеющиеся, в церковное достояние, потому что они главным образом принадлежат не частным владельцам, а целым обществам. Частное владение мельницами, на основании государственного закона, ограничивается 50 годами, по истечении коих мельницы должны поступить во владение обществ. Общества, как видно из приговоров их, даваемых известным лицам на постройку и владение мельницами, при неисправном содержании их сими лицами, имеют полное право передавать их другим лицам; но никак не далее того срока, на какой они отданы во владение первым. Рано, или поздно мельницы, устроенные на реках, обратятся в общественную собственность; почему бы не обратить это общественное достояние на содержание духовенства, всецело зависящее от обществ, и ранее 50 лет? При настоящем настоятельном изыскании средств на содержание духовенства, удобно переменить и срок на содержание мельниц частными лицами, которые, владея ими десять лет и более, уже покрыли свои издержки на постройку их и получили тройные барыши.

В нашем краю есть мельницы в 300 р., есть и в 3 тысячи р. Трёхсотрублёвая мельница зарабатывает в год до 200 руб., а трёхтысячная до полторы тысячи р. В 10 лет та и другая мельницы, исключая ремонтных издержек на них, далеко окупились и дали хорошие барыши своим хозяевам, которые, следовательно, не будут в проигрыше, сдав их в пользу церквей, тем более, что многие хозяева владеют своими мельницами далеко более 20 и 30 лет.

Положим, что, поступив во владение церквей, эти мельницы не будут приносить столь же обильные доходы, какие они приносят теперь; потому что духовенство не может управлять ими само, а должно отдавать их в аренду если не за половину доходов, то за 2/3 оных, предоставляя остальную часть доходов в пользу арендаторов, по тому единственно уважению, что водяные мельницы от напора лишней воды постоянно подвержены прорывам плотин и требуют иногда значительных издержек на исправление их (чего однако же духовенство на свой счёт принимать никак не может); но всё же из 80 мельниц при 20 сёлах сбор аренды будет восходить до 70 тысяч руб. В 20 сёлах предположим 25 священников, 16 диаконов, 40 причётников, 20 просфирен, 50 сиротствующих; на содержание их если употребить 47 т., то на остатки мельничных доходов можно постепенно выстроить поместительные дома для сельских училищ и приличные для духовенства; а также на эти остатки, скажем кстати, можно содержать при 20 церквах благочинного на полторы-тысячном жалованьи без прихода, и 3-х или 4-х священников сверхштатных, с выдачею им по тысяче р. жалованья, для той надобности, чтобы на них возложить обязанность безмездно исправлять должность за больных, отлучающихся и запрещаемых в священнослужении священников. А чтобы они не были праздны, определить их наставниками к училищам и возложить на них обязанность катехизаторов. Благочинный также свободное время преимущественно проводил бы в проповедовании слова Божия в том приходе, где будет его резиденция.

3.

У нас на Кавказе по всем сёлам и станицам у духовенства существует древний обычай собирать с прихожан известную долю нови, состоящей из зернового хлеба, шерсти, льну, пеньки и проч., – обычай, занесённый из внутренних губерний России. Зерновой хлеб духовенство по большей части собирает само, а для сбора шерсти, льну и проч. священники посылают сторожей, или усердных старушек; а прочий причт это дело поручает своим жёнам. Обычай этот: 1) основывается на, так называемых, заручных одобрениях, некогда дававшихся обществами нашим дедам и отцам, в которых общества, при приёме известного духовного лица к своей церкви на службу, выражали своё обязательство выдавать ему, кроме денежных доходов за требы, известные доли зернового хлеба, баранов, шерсти, пеньки и проч.; и 2) выражается ещё с большими подробностями в обязательных бумагах обществ, при построении ими церквей.

Ныне заручные одобрения, при определении членов причта к церквам, не берутся от обществ; а обязательные бумаги о содержании причтов, при постройках церквей, изменили свой древний характер; обычай же – льновать, как вспомогательный доход духовенства, не только не изменился, но более развивается: а следовало бы изменить его, не лишая, впрочем, сего дохода духовенства. Нам очень не нравится в этом обычае то, что, при охладении народа к духовенству, прихожане обижают духовенство малыми жертвами и даже, не зная силы обязательства по сему предмету дедов своих и отцов, приметно уклоняются от сих жертв.

Итак, чтобы помирить обе стороны, не лучше ли ввести по приходам сбор хлеба, баранов, шерсти и проч. посредством самих обществ чрез их сборщиков? Это осуществить можно следующим образом: избрать в каждом обществе по три, или по четыре старика, выдать им приходно-расходные книги и поручить им производить сбор хлеба и прочих предметов льнованья с своих односельцев. А чтобы они менее затруднялись в этом деле, указать им известную долю сбора. Пусть этот сбор они вносят в приходно-расходные книги и выдают духовенству подоходно под личную расписку. Это было бы и благородно, и чинно.

Свящ. Василий Тимофеев

Пятигорск.

Последние события в константинопольской патриархии, по поводу болгарского церковного вопроса, ясно показывают, что вопрос этот запутывается всё более и более, и решение его затягивается на неопределённое время от того, что греческое духовенство ни в чём не хочет уступить болгарам и, во что бы то ни стало, усиливается удержаться в Болгарии в том положении, какое оно занимало там до настоящего времени.

Смешанная комиссия по церковному вопросу в Болгарии не могла решить второй пункт требований болгарских депутатов о составе синода константинопольской церкви и совета при патриархе. Греки не соглашались, чтобы в синоде и в патриаршем совет число членов, со стороны болгар, было такое же, какое и со стороны греков. Пункт этот, по определению комиссии, был передан на рассмотрение и окончательное заключение Порты, с обязательством беспрекословно принять её решение, каково бы оно ни было¹⁹⁵. Порта, рассмотревши основания, представленные греками, почему они не хотят уступить болгарам права иметь равное с ними число членов в синоде и патриаршем совете и доказательства болгар на это право, предложила с своей стороны, для решения спорного вопроса, постановить, чтобы только епархии, состоящие не менее, как из пятидесяти тысяч православных христиан, имели право посылать своего епископа, или митрополита заседать в синоде на пять лет, а епархии малочисленные должны соединяться, чтобы составить требуемое число и избирать из нескольких только одного епископа для присутствования в синоде. Болгары охотно приняли это предложение правительства, потому что, по такому расчёту, они имели бы в синоде не менее шести членов из своих пастырей. Но это решение отнимало, или – по крайней мере – слишком ослабляло значение и силу греков в синоде. Их многим епархиям, вообще малочисленным¹⁹⁶, пришлось бы собираться в один избирательный округ, чтобы иметь право послать в константинопольский собор, из нескольких архиереев, только одного представителя. И потому, несмотря на данное обязательство, – принять без возражений решение Порты, греки отвергли это решение и обещались с своей стороны представить другой, по их уверению, более справедливый и для обеих сторон удовлетворительный способ решения данного вопроса.

Уклончивый образ действий высшего греческого духовенства, видимо направленный к тому, чтобы задержать, запутать и совсем, если возможно, замять дело о самостоятельности церковной иерархии в Болгарии, возбудил крайнее раздражение в народе, и во многих местах вызвал открытое восстание не только против архиереев-фанариотов, но и против епископов из болгар, которые подчинялись константинопольской иерархии. Многие города перестали платить архиерейскую подать; во многих местах, пасомые не хотели иметь никакого общения со своими пастырями. Бывали нередко случаи, что народ оставлял богослужение и выходил из церкви, когда приходил в неё епископ, и храм оставался совершенно пустым. Бывали и такие случаи, что епархии не принимали посылаемых к ним епископов, а некоторые силою выгоняли от себя своих владык. Из Вратцы выгнали епископа Паксия, родом болгарина за то, что он подчинялся греческой иерархии. Его же выгнали и из Плевны, где он усиливался примирить болгар с греками. Жители города Тернова подали турецкому правительству прошение, чтобы оно вызвало их архиерея Григория в Константинополь, и не высылало им другого до тех пор, пока решится церковный вопрос их. В своём прошении терновцы говорили, что они не примут к себе епископом ни грека ни даже болгарина, если только он будет подчинён константинопольскому патриарху. В Пироте народ восстал также против своего владыки. Владыка сей получил два письма, в которых писали, что он рискует потерять жизнь, если чрез десять дней не оставит города, и он уехал в Константинополь. Жители Виддина тоже угрожают своему епископу, несмотря на то, что он состоит под особым покровительством местного паши. Вообще ненависть к нынешнему греческому духовенству дошла до того, что во всей Болгарии народ открыто выражает желание и намерение силою выгнать из всей болгарской страны – из Македонии, Фракии и Болгарии всех архиереев, состоящих в зависимости от константинопольской патриархии. «Движение против епископов происходит почти во всех областях Турции», пишет корреспондент Московских Ведомостей из Константинополя, «и можно смело сказать, что у нас месяцев через десять не будет ни одного епископа во всей Болгарии – всех выгонят»¹⁹⁷.

Такое раздражение целого народа, которое может дойти до всеобщего восстания с оружием в руках, крайне опасного для слабой турецкой империи, заставило Порту потребовать от патриархии как можно скорее положить конец церковному болгарскому вопросу, чтобы успокоить встревоженные умы. Али-паша, министр иностранных дел, потребовал от святейшего патриарха окончательного ответа, касательно состава синода константинопольской церкви. Патриарх, ссылаясь на то, что он, недавно вступивши на престол, мало знаком с этим делом, и знает о нём только из разговоров с греками, требовал времени для рассмотрения этого вопроса. Члены комиссии из болгар, в числе трёх человек, поспешно явились к патриарху и объяснили ему, каким образом болгары желали бы видеть решённым церковный вопрос. После этого, патриарху нельзя уже было более уклоняться от запроса правительства касательно состава синода, и они явился к министру с заранее обдуманным и приготовленным ответом, в сопровождении других трёх патриархов, в надежде придать более важности и силы своему ответу. Болгары хотят, говорил патриарх, чтобы половина членов св. синода состояла из архиереев болгар на том основании, что в болгарских епархиях число православных жителей значительно, хотя самых епархий немного. Но, по понятиям церкви, св. синод должен состоять из архиереев, а не из всех христиан, и на участие в нём имеет право каждый епископ, несмотря на то, большою или незначительною епархией он управляет. Чтобы удовлетворить желанию болгар, не нарушая правил церкви, патриарх предложил министру разделить большие болгарские епархии на столько, сколько нужно, чтобы число болгарских епископов равнялось числу греческих архиереев. В таком случае, объяснял патриарх, св. синод константинопольской церкви мог бы составиться из болгар и греков поровну. Если же представители болгар не примут этого проекта, то, просил он, пусть высокая Порта благоволит отстранить их от вмешательства в церковные дела, как лиц мирских, и пусть Порта предоставит церкви самой споразуметься о болгарском церковном вопросе с одним болгарским духовенством. Но болгары отвергли, и правительство не решилось навязывать им этот проект.

Болгары не приняли предложения патриарха на том основании, что деление больших болгарских епархий на малые совершенно не нужно для церкви, оно нисколько не освободит болгарскую церковь от тяжкой зависимости от константинопольской патриархии, и только затруднит окончание церковного вопроса; оно падёт невыносимою тягостью на бедный народ, потому что ему, с увеличением числа епископских кафедр, придётся платить владычнюю подать в два и в три раза более против настоящего оклада. Патриархия надеется, говорят болгары, что через три, четыре года сам народ, удручённый тяжёлым налогом, потребует уничтожения новых епархий, а с уничтожением их, само собою уничтожится и право болгар на равномерное участие их в синоде. Особенно болгарам не понравилось предполагаемое патриархом удаление мирян от участия в церковных делах. Патриархия, думают болгары, уверенная в возможности навязать свои мнения и требования духовным лицам, взятым, из болгарского народа, хочет заменить теперешних представителей, которые, как миряне, свободны от её угроз, – лицами, которые будут её бояться¹⁹⁸.

Когда показанный выше проект был отвергнут, патриарх выпросил у Али-паши семидневный срок, который, впрочем, был оттянут на несколько месяцев, для составления другого соображения о способе решения спорного вопроса. Для совещаний по этому предмету святейший патриарх созвал 21 февраля настоящего года чрезвычайное собрание из местных лиц духовных и мирян, числом более шестидесяти, между которыми находились как бывшие константинопольские патриархи, живущие теперь на покое, так и некоторые другие патриархи востока. Но члены комиссии из греков и болгар, которым хорошо знаком церковный болгарский вопрос и которым официально было поручено решение сего вопроса, – эти лица были обойдены. В этом собрании были и болгары, но большая часть их – были лица без речей; только немногие осмелились говорить в пользу своей церкви, и, разумеется, без всякой пользы. Защищали требования болгар Панарет, митрополит филиппопольский, Анфим, митрополит преславский, Дорофей, митрополит софийский, – все родом болгары, и один болгарин из мирян – Крестович; но и доказательства и убеждения не нашли в собрании сочувствия, речи их даже показались собору обидными и оскорбительными не только для церкви, но и для правительства¹⁹⁹.

В первом заседании (21 февраля), после долгих споров, все члены собрания пришли к тому заключению, что все они недостаточно знакомы с болгарским вопросом; и потому было решено составить комиссию, которая бы изучила и тщательно исследовала этот вопрос. Труд этот приняли на себя девять учёных греков, рьяных приверженцев эллинизма. Более месяца учёные греки занимались этим делом и составили пространную записку о болгарском вопросе для доклада собранию. Записка учёных греков была прочитана в втором заседании 12 апреля. Болгарский вопрос учёными греками решён во всех отношениях в пользу греческого высшего духовенства и выведено заключение, что церковные дела на востоке должны остаться по-прежнему, и не следует даже в церковных делах упоминать о болгарской национальности. Чрез месяц – 17 мая – состоялось третье заседание чрезвычайного собрания. Здесь сначала было прочитано мнение о болгарском вопросе бывшего патриарха Григория, неблагоприятное болгарам во всех их желаниях. Патриарх Григорий в делах, касающихся церкви, не признаёт никакого различия народностей, и на этом основании не допускает состава синода из шести болгарских и шести греческих епископов. Касательно избрания епископов поддерживает правило, повелевающее избирать архиереев, не обращая внимания на то, какой он нации; нужно смотреть только на то, чтобы он знал язык той паствы, для которой назначается. «Требования болгар, касающиеся великой церкви и уменьшающие её власть, не могут быть не только приняты, но их не стоит и рассматривать», так заканчивается мнение патриарха Григория. Греческие богословы, которыми позволено было изложить свои мнения о болгарском вопросе, соглашаясь во всём с мнением Григория, настаивали, – на будущее время ни в каких актах не употреблять слов: болгарский народ, болгаре, болгарские епархии, болгарские архиереи; но везде эти названия заменять общими словами: православие, православный, большие епархии и другими подобными фразами. Четвёртое заседание 22 мая было продолжительнее других и отличалось от прежних бо́льшим беспорядком и шумными спорами членов собрания. После долгих рассуждений и споров собрание пришло к заключению что, некоторыми ограничениями власти константинопольской патриархии, допущенными в последнее время, и некоторыми уступками болгарам в 1861 г., – сделана большая ошибка. Для исправления этой ошибки, было решено не признавать никаких уступок; слово уступка заменить словом нужда православия и строго смотреть, чтобы ни в каком акте вперёд не были употребляемы слова: народность, болгарин, грек. 30 мая было пятое заседание. Прения во время сего заседания были бесплодны и остались без результата. Последнее шестое заседание собрания было 12 июня. В этом заседании формулировано и изготовлено решение болгарского вопроса и составлен ответ для представления турецкому правительству.

Сущность этого решения состоит в следующем²⁰⁰: 1) требование болгар, чтобы половина членов св. синода состояла из епископов-болгар, собрание находит несправедливым и противным каноническим правилам церкви, и потому постановляет: не обращая внимания на численность епархий, вызывать для заседания в св. синоде одних вслед за другими всех подчинённых вселенскому престолу архиереев в определённом равном расстоянии времени. 2) При избрании архиереев в овдовевшую епархию всегда предпочитать для канонической кандидатуры те лица, которые были представлены для внесения в каталог от той епархии; если же в каталоге не найдётся таких лиц, то будут предпочитаться более достойные и более знакомые с правами, обычаями и языком овдовевшей епархии из лиц, предложенных соседними епархиями. 3) Дать право мирским представителям, присылаемым из епархий, участвовать при избрании патриарха, в числе пятидесяти восьми, согласно с мнением смешанной комиссии, вместо двадцати восьми, как было до сего времени. 4) поскольку правила церкви не позволяют властвовать в одной и той же епархии двум совершенно единоверным начальникам: то отказать болгарам в исполнении их желания составить в Константинополе независимый болгарский совет из архиереев и мирян болгар под председательством архиепископа. Это решение константинопольским патриархом представлено турецкому правительству на утверждение.

Итак, в чрезвычайном собрании церковный болгарский вопрос решён так, как хотелось грекам.

Патриархия считает теперь вопрос этот поконченным; но не так смотрит на это противная сторона. Болгары не приняли этого решения, да и правительство не имеет намерения утвердить соображения собрания из страха вооружённого восстания ожесточённых болгар. Теперь, пишет корреспондент Московских Ведомостей из Константинополя от 15 июля, повсеместно слышен ропот и угрозы; все говорят во всеуслышание, что если не будут удовлетворены народные требования, то надобно обнажить меч. Ропот дошёл до турецкого правительства, и оно струсило не на шутку. Турки, как известно, и в Азии, и в Европе, грозятся – на словах – истребить всех гяуров, но на самом деле боятся даже детей. Али-паша, ещё несколько дней тому назад, объявил болгарам, что церковный вопрос их решён, и что Порта желает, чтобы болгары помирились с греками; а теперь тот же самый Али-паша советует болгарам не соглашаться на решение патриаршего синода и подать правительству прошение, в котором изложить свои нужды, свои страдания под греческим игом, свои желания и причины неудовольствия на синодальное решение²⁰¹.

Такое положение церковных дел на востоке грозит большою бедою политическому быту турецкой империи и благосостоянию церкви православной. До сих пор болгары смиренно требовали своих прав и обращались к турецкому правительству, моля его о покровительстве и защите от греков; но теперь, убедившись, что турки их обманывают пустыми обещаниями, которых никогда не исполнят, болгары готовы взяться за оружие, и силою приобрести совершенную и полную независимость от греков для своей церкви. Настоящее положение церковных дел на востоке опасно также и для церкви в том отношении, что даёт возможность миссионерам католичества и протестантства совершать свою миссию смело и, к несчастию, не без надежды на успех. Прислужники папы в настоящее время открыто, даже в болгарских православных храмах, осмеливаются совращать народ в католичество, уверяя, что для него нет другого средства спастись от греков и других врагов, как принять католическую веру, или же унию. Под этим условием они обещают бедному народу крепкого защитника и надёжного покровителя в лице императора французов, который избавит его от греческого духовенства²⁰². Против православия в Болгарии действуют в настоящее время и протестантские проповедники, которые блуждают по Болгарии и проповедуют свою веру. Особенно вредно в этом отношении действуют на болгар члены библейского общества. До сих пор влияние этого общества на болгар было незаметно, но теперь открывается, что и между болгарами есть не мало таких, которые открыто восстают против православия. В городах: Адрианополе, Филиппополе, Тернове и м. др. много людей, готовых стать протестантами. Число таких изменников православию увеличивается с тех пор, как началось в Константинополе гонение на протестантских миссионеров. Простодушный народ считает их пророками, потому что они предсказали о гонении, которое теперь против них воздвигнуто турками, верует их словам и отдаётся их водительству. В настоящее время нам грозит упадок православия и совершенное распадение, уверяет константинопольский корреспондент Московских Ведомостей. «Одни из болгар примут унию, другие – протестантство, третьи католичество, и отечество погибнет»²⁰³.

Такою бедою Болгарии и православию на востоке грозит болгарский церковный вопрос!

Б.

В 1865 году, с месяца января, с разрешения святейшего Синода, будут издаваться Смоленские Епархиальные Ведомости.

Издание назначается преимущественно для священно-церковнослужителей смоленской епархии. Потому, при выборе статей, имеющих входить в состав его, редакция будет иметь ввиду главным образом удовлетворение потребностям означенных лиц. Но, сообразуясь с нуждами и понятиями священно-церковно-служителей, она всячески будет стараться и о том, чтобы издание её могло быть полезным, назидательным и интересным и для всех других читателей, как духовных, так и светских. Редакция надеется, что ведомости будут соответствовать этому своему назначению, если они будут издаваться по следующей программе:

Часть официальная.

Здесь будут помещаться:

1) Высочайшие манифесты и повеления по духовному ведомству, указы и распоряжения святейшего Синода, касающиеся или всего духовенства вообще, или только духовенства смоленской епархии. 2) Свод прежде обнародованных важнейших постановлений и указов, касающихся духовенства вообще. 3) Такой же свод постановлений по училищному ведомству. 4) Распоряжения епархиального и училищного начальства. 5) Обще-духовная хроника. 6) Известия о новых духовных учреждениях, о перемене высших начальников духовного ведомства, о наградах, получаемых лицами смоленской епархии от святейшего Синода, равно как и о наградах Высочайших; назначение и увольнение должностных лиц по епархиальному и духовно-учебному ведомству смоленской епархии.

Часть неофициальная.

В ней могут быть помещаемы:

1) Выписки из святоотеческих творений, имеющие отношение к пастырям и пасомым. 2) Лучшие слова и поучения, произнесённые духовными особами в разных местах епархии и преимущественно простые поучения для поселян. Здесь же кстати будут по временам помещаться правила для успешного составления народных поучений и очерки истории церковной проповеди в нашем отечестве. 3) Духовные совета, примеры благочестия при разных случаях жизни, и, вообще, назидательные размышления и рассуждения по разным отраслям богословских наук, – преимущественно же о таких предметах, о коих в настоящее время у священника могут возникать беседы с прихожанами разных сословий и образования. 4) Объяснение обрядов богослужения православной церкви, Апостолов и Евангелий, – вообще: объяснения Священного Писания, особенно имеющие отношение к каким-либо современным обстоятельствам смоленской епархии и переводы синаксарей. 5) Сведения о состоянии духовенства смоленской епархии и о религиозно-нравственном быте народа, о сельских народных школах, существующих при церквах, под руководством духовенства, о способах преподавания и об успехах в этих школах. При этом могут быть предлагаемы новые способы образования народа и советы об улучшении старых. 6) Статьи по части истории древностей и статистики смоленской епархии: сюда относятся грамоты, акты, дарственные записки, описи древних церквей и икон, чудотворных икон и другие документы. 7) Воспоминания о лицах, оставивших добрую память о себе в жителях смоленской епархии какою-либо деятельностью общественною, или частною, известных своими трудами в деле образования духовенства, народа и проч., вообще некрологи, или биографии должностных лиц и священно церковнослужителей смоленской епархии. 8) Краткие заметки о церковных делах за границей. 9) Библиографические сведения как о вновь выходящих духовных книгах, так и о других книгах, особенно назидательных и полезных для благочестия; известия о духовных периодических изданиях, с краткими библиографическими указаниями лучших статей в них. Редакция, если позволят средства, может издавать по временам отдельно от Ведомостей брошюрки для чтения ученикам сельских школ, или для других потребностей. Само собою разумеется, что в каждой книжке Ведомостей не могут быть помещаемы статьи по всем указанным предметам. Ведомости предполагается издавать с 1 января, следующего 1865 года выпусками от 3 до 5 листов в месяц за два раза в начале и половине каждого месяца.

Цена Смоленским Епархиальным Ведомостям с пересылкой четыре рубля пятьдесят коп. серебром.

Подписка на Смоленские Епархиальные Ведомости принимается в канцелярии правления смоленской семинарии.

Редактор, ректор семинарии, архимандрит Павел

Когда Господь Бог избирает из среды людей то или другое лице орудием исполнения особенных предначертаний своих, тогда все события в жизни богоизбранного лица, даже обыкновенные, запечатлеваются характером необычайного величия, таинственности и непостижимости. Так Бог действует чрез своих избранников на человеческий род. Таким действием Божиим было и введение во храм преблагословенной Девы Марии. Начатое по благочестивому желанию праведных родителей богоизбранной отроковицы и будучи священным обрядом, совершавшимся и над другими лицами, посвящавшими себя служению Богу, оно в тоже время было и особенным действием благодати Божией, направленным к совершению велией благочестия тайны (1Тим.3:16), сокровенной от век и от родов в Бозе (Кол.1:26) и только в последок дней открытой воплощением Единородного Сына Божия, Господа нашего Иисуса Христа. Ветхозаветные люди желали проникнуть в тайну воплощения Сына Божия, но не постигли её; желали проникнуть в неё и ангелы, но и они, не постигая её вполне, в связи с соприкосновенными ей обстоятельствами, только удивлялись непонятному для них введению трёхлетней отроковицы во храм для всегдашнего пребывания в нём, и в удивлении говорили: «како Дева вниде во святая?». Но чем некогда вход во храм Богоотроковицы возбудил удивление в ангелах, тем самым он поучителен и назидателен и для христиан, именно – своим характером, – как дело человеческое, и своим значением, как дело Божие. Как дело человеческое, он представляет православным христианам великий пример самоотверженной любви к Богу, а как дело Божие, он имеет ближайшее отношение к делу нашего спасения.

Праведные Иоаким и Анна, до самых преклонных лет, страдали тем горем, которое и в настоящее время почитается тяжёлым бременем для супругов, в ветхом же завете было почти невыносимо; они были неплодны, а это влекло за собою уничижение и всеобщее презрение. Неплодных, как бы они ни были чисты и невинны, иудеи считали великими грешниками, отверженными от Бога. Опыт унижения за неплодство, сохранённый преданием, испытал праведный Иоаким. Когда в один великий праздник праведный Иоаким, после долговременной скорби и сетования о неплодстве, принёс дары Господу Богу в храм иерусалимский, тогда Иссахар, бывший первосвященником, не только не принял даров его, но ещё всенародно укорил праведника за неплодство. «Недостоит, говорил он ему, прияти от рук твоих даров, яко безчаден еси, не имый Божия благословения тайных ради некиих грехов твоих» (Чет. Мин. 8 сент.). Сколько же глубоких, душевных страданий и невыразимо мучительной сердечной скорби должны были перенесть праведные Иоаким и Анна во все время своего многолетнего неплодства! – Наконец, долговременными пламенными молитвами, всегдашним постом и горькими слезами они уже под старость лет удостоились испросить себе у Господа дщерь Марию. Не стало скорби о неплодстве, прекращено поношение за неплодство; есть залог утешения за прежние страдания; есть опора старости. Не естественно ли было, после сего, праведным Иоакиму и Анне всю родительскую любовь, которая так долго заготовлялась и таилась в их сердцах, излить на юную Марию? Бытописатель говорить, что патриарх Иаков любляше Иосифа паче всех сынов своих, яко сын в старости ему бысть (Быт.37:3); но преблагословенная Дева Мария не только была дочерью глубокой старости своих родителей, но и была единственною их дочерью. Прибавим к этому, что она в самом младенчестве обладала богатством обильных даров благодати Божией и украшалась совершенствами телесными. «Божественная благодать, – свидетельствует церковное предание, – ея же полна бе внутрь, сияше от пресветлаго лица ея» (Чет. Мин. 8 сент.). «Растущую Деву Марию, говорит то же предание, соблюдаху родители яко зеницу ока и любяху ю, яко дщерь от многих лет вожделенную». Но кто не знает, что, чем сильнее любовь, тем горестнее и тяжелее разлука с предметом любви. Патриарх Иаков любил сына своего Иосифа паче всех сынов, и потому, когда он был продан братьями, чувствовал смертельную скорбь. Не хотяше утешитися глаголя: яко сниду к сыну моему сетуя во ад, и плакася о нем (Быт.37:35), – и это тогда, когда при нём оставались другие сыновья. Что же составляет для праведных Иоакима и Анны разлучение с единственною их дочерью? Значило бы не возобновить только тяжесть прежних страданий, а увеличить её – потерять всё, сохранить только сердце, чтобы непрерывно вздыхать, и глаза, чтобы плакать. – И что же? Прошло только три года, и праведные Иоаким и Анна, несмотря ни на собственную старость и немощь, ни на слабость и нежность возраста своей дочери, ни на силу и искренность родительской любви к ней, ни на краткость времени, в продолжение которого они ещё не успели достаточно наглядеться на неё, разлучаются с нею навсегда. Почему? По недостатку ли, или ослаблению родительской любви? Но где же бы так скоро сокрылась эта любовь, которая недавно так чисто и так усердно выражалась то в пламенных молитвах, то в горьких слезах, и у которой был только один любимейший предмет на земле – юная Мария? По недостатку ли средств к приличному воспитанию дочери? Но кто же приносил Господу Богу богатые дары в храм иерусалимский, как не родители пречистой Марии? По обязанности ли? Правда, Иоаким и Анна ещё во время своего неплодства дали Господу Богу обет рождённое от них дитя посвятить на служение Ему, и исполнение сего обета было необходимо, но срок исполнения его не был назначен. Разве же нельзя было отложить исполнение его до другого времени, когда дитя подрастёт и укрепится в силах? По уверенности ли в высоком призвании преблагословенной Девы? Но как часто эта уверенность остаётся бессильною! Кто из нас не уверен, что все мы призваны в благодатное царство Христово и предназначены к вечной блаженной жизни; а творим ли благие дела, сердцем ревнуем ли о благочестии?

Только любовь к Богу способна одолеть природное чувство родительской любви; только для неё не существует такая великая жертва, которой она не в состоянии была бы принести Господу; только любовь к Богу во всём мире Божием не находит предмета выше и дороже самого Бога. Вменяю вся уметы быти, говорит апостол, да Христа обрящу (Флп.3:8). Сия-то любовь была единственным побуждением к разлуке благочестивых родителей с благочестивою дщерью, – сия-то любовь с таким пламенным рвением спешила и в чувстве святого восторга порывалась посвятить юную Марию служению Богу с ранних лет. Утешались праведные Иоаким и Анна милостивым посещением Божиим; искренно любили дочь, Богом дарованную им. Но если она – предмет радости их – была дорога для них, сколько же достоин был славы Тот, Кто даровал им её? Чувствовали это праведные Иоаким и Анна, пламенели любовью к Богу, искали средств и случая для выражения своей любви к Нему; но замечали, что для этого недостаточны обыкновенные дары, что любовь к Богу состоит в достойном, богоприличном хранении и воспитании дочери. Где же можно было и сохранить её в богоприличной чистоте, как не во храме, куда не проникают соблазны мира, но где царствует божественная красота, божественное веселие, где всё дышит святынею? Когда естественнее было начать это святое дело, как не с ранних лет, когда мир ещё не успел оставить никаких следов своего влияния на непорочной отроковице? И как можно было достигнуть этого, как не посвящением её Богу? Вот почему Иоаким и Анна не скорбят при разлуке с дочерью, а радуются сами и других приглашают к сорадованию: «Срадуйтеся ми вси, говорит св. Анна, яко и матерь и производительница днесь показахся, не царю земному мою дщерь приводяще, но Богу Царю небесному ю отдающе» (Чет. Мин. 21 н.). Вот почему она убеждали дочь свою оставить родительский кров: слыши дщи, виждь и приклони ухо твое, забуди люди твоя и дом отца твоего (Пс.44:11). Вот почему умоляли первосвященника не отринуть жертвы, которую любовь их приносит Господу. «Приими о пророче, говорит св. Анна, мою Богом дарованную дщерь, приими и введ посади ю в горе святыни, в готовом жилище Божием» (Чет. Мин. 21 ноябр.). И только тогда успокаиваются, только тогда свободно предаются духовной радости и излиянию чувств благодарения Господу, когда желание сердца их исполнилось. «Возвратишася в дом со всеми сродники своими и учреждение велие сотвориша, веселящеея и благодаряще Бога». Покорная воле родителей и движимая тем же святым чувством любви к Богу, и сама трёхлетняя Мария оставляет всё, что было и что могло быть для неё драгоценнейшего в жизни: оставляет родительский кров, под которым впервые испытала утехи жизни, разлучается с ближними и знакомыми, покидает отца и мать, не помышляет о таком будущем, которое так часто увлекает и, увлекая, обманывает нас, и – вдали от всего близкого и дорогого сердцу – поселяется в тесной келье храма, с решительным намерением всю жизнь свою посвятить на служение Господу и навсегда сохранить девство. Какой высокий пример самоотверженной любви к Богу!

Невольно призадумаешься, когда вспомнишь, что мы сократили нашу любовь к Богу до того, что иногда не хотим разделить с Господом даже кусок хлеба в лице меньших Его братий наших, нередко тяготимся посвятить Господу несколько часов времени, нарочито определённого церковью для богослужения. Что отвечали бы мы Господу Богу, если бы Ему угодно было предложить кому-либо из нас такой же вопрос, какой некогда предложен был апостолу Петру: любиши ли Мя (Ин.21:15)? Между тем все мы обязаны любить Господа прежде всего и боле всего – любить до всецелого самоотвержения. Не все ли мы о Господе живём, движемся и есмы? Не за всех ли нас и для нас любовь самого Сына Божия, невинного и безгрешного, распялась на кресте? Не каждому ли из нас говорит сам Иисус Христос: возлюбиши Господа Бога твоего всем сердцем твоим (Мф.22:37.) т. е. так, чтобы не разделять сердца между миром и Богом? Не ко всем ли нам относятся слова Спасителя: иже любит отца или матерь паче Мене, несть Мене достоин. И иже любит сына или дщерь паче Мене, несть Мене достоин (Мф.10:37)? Конечно, мир Божий прекрасен, и не надобно отвергать даров, посылаемых нам Богом; надобно пользоваться и дарованными нам благами, надобно любить всех, даже врагов, – но так, чтобы первым и высшим предметом нашей любви был Бог, для славы Которого не надобно дорожить ничем, надлежит, если потребуют того обстоятельства, пожертвовать родственными связями, самою жизнью. К таким мыслям приводит христианина воспоминание о введении Божией Матери во храм, как о деле человеческом, деле истинного и полного самоотвержения.

А как дело Божие, оно имеет отношение к делу нашего спасения. Не на небе только в превечном совете Пресвятой Троицы, но и на земле самым делом должно было совершиться наше спасение. Несомненную надежду на это подал сам Господь Бог в ту решительную минуту, когда в лице прародителей наших один раз навсегда определялась божественным правосудием участь всего человечества: и вражду положу между тобою и между женою, говорил Бог змию искусителю, и между семенем твоим и между семенем тоя. Той твою блюсти будет главу и ты блюсти будеши Его пяту (Быт.3:15). Ho долго эта надежда не исполнялась. Доколе Господи? спрашивал Господа не один ветхозаветный праведник. До тех пор, пока Дева во чреве зачнёт и родит Сына, и нарекут имя Ему Еммануил (Ис.7:14), отвечал Господь Бог устами пророка, т. е. по смыслу этой надежды первым необходимым условием совершения нашего спасения поставлялось рождение от Девы обетованного семени – Иисуса Христа (Гал.3:16.), имевшего в едином лице своём соединить два естества божеское и человеческое и вследствие сего род человеческий соединить с Собою, а потом чрез Себя и с Богом Отцом. Но долго ещё ни одна из дщерей человеческих не обреталась достойной быть Матерью Господа; только уже в последок дней в городке Галилейском обрелась преблагословенною дщерь праведных Иоакима и Анны – Мария. Ей суждено было послужить орудием исполнения воли Божией о нашем спасении – ей предназначено было соделаться Матерью обетованного Мессии Иисуса Христа. Но божественное предизбрание её требовало высшего и божественного приготовления. Таковым приготовлением и было введение во храм пресвятой Девы Марии. Сие приготовление началось теми высокими действиями и ознаменованиями благодати, которыми сопровождалось самое введение. По сказанию предания, введение во храм преблагословенной Девы Марии совершено было в присутствии не людей только, но и целого сонма ангелов: «вкупе с земным видимым ликом деве чистых, приобщившися к ним невидимый лик безплотных умов невидимо идяше, пречистую Деву Марию совводяще во святая» (Чет. Мин. 21 н.). И могло ли быть иначе, когда она предназначена была Богом соделаться честнейшею херувим и славнейшею без сравнения серафим? Лица, посвящавшие себя на служение Богу, обыкновенно помещались в особенных местах для сего устроенных при храме иерусалимском: но пречистая Дева Мария введена была во святая святых, т. е. внутреннейшую часть храма иерусалимского. В эту часть храма Божия имел право входить первосвященник один раз в год с кровью очищения; на неё с трепетом взирали ангелы, в ней ближайшим образом являлся сам Бог для изъявления воли своей о людях своих. Где же было, как не во святом святых, воспитываться той, которая имела соделаться Матерью невместимого, всесвятого и всеосвящающего Христа Бога? И в сию-то священнейшую часть храма отроковица Мария введена была непосредственно самим Духом святым: «во святая святых, святая и непорочная святым Духом вводится», говорит святая церковь (ст. на вел. вечерне). Кому же было и заняться богоприличным воспитанием пречистой Девы, назначенной быть Матерью Сыну Божию, как не Духу святому, Который имел осенить Её во время зачатия Сына Божия особенною благодатью своею? Начатое чрезвычайными действиями благодати Божией, приготовление пречистой Девы в Матерь Сыну Божию продолжено и совершено было долговременным пребыванием Её во храме, в котором она большую часть времени проводила в благочестивых занятиях, молитвах и богомыслии. «От утра до третьяго часа дне стояше на молитве. День же от дне ей растущей и креплящейся Духом, подвижнейше в ней и житие растяше, с трудолюбием и молитва умножашеся; идяше бо от силы в силу, дóндеже сила Вышняго осени ю» (Чет. Мин. 21 н.).

Так именно смотрит на введение во храм Богоматери святая церковь. «Днесь храм неземнаго царя в храм входит, Тому уготоватися в божественное жилище». «Совет превечный предвечного Бога нашего во исполнение грядет, предгрядущей всенепорочной отроковице воспитатися во святая святых. Яко да будет Владыце всех божественный престол». Вот почему св. церковь торжественно воспевает: «в храм Божий ясно Дева является и Христа всем предвозвещает» (троп. праздн.).

П. Попов

Не только убийство противно шестой заповеди Господней: ей противны и те страсти, которые нередко ведут к убийству: гнев, ненависть и зависть. Гневливый человек в душе своей убивает ближнего, потому что теряет всякую любовь к нему; он готов убить ближнего и иногда действительно убивает. Случается слышать, что какой-нибудь человек в гневе убивает своего ближнего и даже свою жену и своих детей. Ненавистник, также как гневливый, в душе убивает своего ближнего; он желает ему зла; он никогда не поможет ему, и всегда готов помочь тому, кто решится убить ненавистного ему человека. Если он не убивает своего ближнего, то только потому, что боится, как бы его за это не наказали. Слово Божие называет ненавистника человекоубийцею. Всякий, не любящий брата своего, есть человекоубийца (1Ин.3:15). Завистливый также ненавидит своего ближнего, не бывает спокоен, когда ближний его счастлив. Он радуется, когда ближний находится в несчастии. Зависть порождает в людях вражды и ссоры. Сколько каждый знает примеров, когда от зависти произошли между самыми близкими друзьями ссоры, которые довели их до ненависти друг к другу! Вот два человека, два соседа живут душа в душу, – что есть у одного, то есть и у другого; один старается помочь другому, живут между собою, как братья. Но вот нашёлся человек, который позавидовал их дружбе. Он все силы употребляет, чтобы рассорить друзей, – начинает одному наговаривать на другого. Ну и рассорит их и сделает, что два друга сделаются двумя врагами. Завистливый человек употребляет всё, чтобы только повредить своему ближнему. Завистник если не может лишить счастья своего ближнего, то распускает про него дурные слухи и чрез это лишает его доброй славы. Зависть доводит человека и до убийства, Каин позавидовал своему брату и убил его.

«Но у меня есть враги, – скажешь ты, – которые ненавидят меня, делают мне зло, постоянно обижают меня. Как же мне любить их? Как будет лежать к ним моё сердце?»

Когда враги ненавидят тебя, когда они стараются делать тебе зло, пусть они обижают тебя, тогда они делают великий грех, – и Господь осудит их и накажет за это. Но ты не должен их ненавидеть за это, ты должен простить им обиды и за зло делать добро. Посмотри, как делали святые отцы. Враги обижали их, а они благословляли своих врагов, желали им добра. Мучители христианские в первые времена, когда только начало распространяться христианство, возводили святых людей на костры и жгли их живых. А святые мужи и в самом огне молили Бога, чтобы Он простил их мучителей. Так, святой архидиакон Стефан молился за своих врагов. Нечестивые люди вывели святого Стефана на поле, чтобы побить его камнями, и когда кидали в него камнями, он молил Господа простить его мучителей. Сам Господь наш Иисус Христос молился за врагов своих во время своих мучений. Отче, сказал Иисус Христос во время своих жесточайших мучений, прости им т. е. мучителям, ибо не знают, что делают (Лк.23:34). И нас слово Божие научает любить врагов своих. «Любите, говорит Иисус Христос, врагов своих, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас (Мф.5:44). Кто ударит тебя в правую щёку твою, обрати к нему и другую. И кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду (Мф.5:39–40). Никому, говорит св. апостол Павел, не воздавайте злом за зло; но пекитесь о добром пред всеми человеками. Если возможно, с своей стороны, будьте в мире со всеми людьми. Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение. Я воздам, говорит Господь (Втор.32:35). Итак, если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напой его (Притч.25:22). Не будь побеждён злом, но побеждай зло добром (Рим.12:21). Да, если мы будем ненавидеть своих врагов, то чрез это мы не только не принесём себе никакой пользы, но даже ещё сами повредим себе. Враг, которого мы возненавидим, ещё более возненавидит нас, ещё более будет стараться делать нам зло. Если же мы будем делать добро своему врагу, то ему совестно будет делать нам зло, он сам устыдится своей ненависти. Ненависть ко врагу ещё более раздражит против нас врага, а любовь победит самого закоренелого врага. Вражду злом побеждать то же, что соломою огонь тушить: чем больше бросаешь соломы в огонь, тем сильнее пожар; чем больше делаешь зла врагу, тем больше он будет ненавидеть тебя.

Шестая заповедь Господня не только запрещает убивать других, но и самого себя. Самоубийца губит свою душу и тело. Живой человек ещё может раскаяться в сделанном грехе, но самоубийца, убивая себя, делает грех и не может в нём раскаяться. Во аде же кто исповестся Тебе? говорит слово Божие (Пс.6:6), т. е. кто умрёт, тот уже не может раскаяться. Значит, что каждый самоубийца погибает, лишается царства небесного и вечно будет мучиться во аде. Святая церковь наша и сама не молится за самоубийцу, запрещает также молиться и другим.

Но самоубийца не тот только, кто наложит на себя руки: удушится, зарежется, или утопится, или другим каким-нибудь образом вдруг лишит себя жизни, а и тот, кто своею дурною жизнью сокращает дни свои. Кто постоянно пьянствует и распутничает, тот постепенно сокращает жизнь свою, тот есть медленный самоубийца. Скупец, который ни дня, ни ночи не знает покоя, опасаясь, чтобы его не обокрали, или заботясь о приобретении новых богатств, постоянно сокращает жизнь свою и медленно убивает сам себя.

Ты, пожалуй, скажешь: «ведь начальство казнит же смертью; не грешит ли и оно, когда казнит смертью преступника? Не нарушает ли оно шестую заповедь Господню?»

Нет, начальство поступает здесь справедливо; оно наказывает такого человека, который сделал важное преступление, который вреден для общества. Притом начальство, как я уже сказал, имеет власть от Господа. Всяка душа, говорит апостол Павел, да будет покорна высшим властям: ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога уставлены. Следовательно, начальство имеет право наказывать преступников смертью.

Теперь я покажу, как иногда человек, сам не зная того, согрешает против шестой заповеди. Случается, например, что вот у мужичка какой-нибудь праздник. Он призывает гостей и начинает угощать их вином. Подносит одну рюмочку; гость сначала отказывается, потом по просьбе хозяина выпивает. Тем бы и кончилось. Нет, хозяин подходит с другою и третьею рюмкой, почти насильно заставляет гостей пить вино и напоит их до того, что они тут же упадут, да и спят. А известно, как излишнее употребление вина убивает тело человека; оно страшно вредно для здоровья. И на другой день у гостей болит голова, или, что ещё хуже, другие и захворают от угощенья. Виноват хозяин. Зачем было насильно угощать вином? Даже нужно и того остановить, кто просит вина много. Или вот ещё бывает нередко: матери стараются насильно кормить своих детей, кормить их до такой степени, что у них начинает расти живот, открываются различные болезни и дети умирают. Здесь мать, хотя и не зная того, ускоряет смерть своего ребёнка. Также бывает дурное обыкновение поить грудных детей и вообще маленьких ребят вином. Спать лучше будет, говорит мать, давая своему ребёнку вина. Пожалуй, что ребёнок и заснёт, да после-то что будет? Маленькому ли ребёнку перенесть силу вина, когда от него безумеют и большие, когда от вина и у старых людей страшно болит голова и расстраивается здоровье? Ну, вот ребёнок и начинает болеть всё более и более, а мать и не знает, от чего это. А дело просто; ребёнок хворает от того, что вино повредило его слабому телу. Много и других подобных вещей, которые так обыкновенны между простым народом и которые сильно портят их здоровье.

Страшно и грешно убийство телесное, страшно взыщет за него Господь; но ещё страшнее, ещё грешнее убийство духовное. Не бойтесь, сказал Иисус Христос, убивающих тело, душу же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу, и тело погубить в геенне. (Мф.10:28).

Как же кто убивает ближнего духовно? Духовно убивает ближнего тот, кто лишает его святой веры христианской, лишает его добрых дел и ввергает душу его во ад.

Бывают такие люди, которые говорят христианам богопротивные слова, учат неверно и нечестно и своими словами соблазняют и обращают христиан на путь неверия или не правоверия, на путь нечестия. Так, раскольники ходят по сёлам и говорят православным крестьянам: «зачем вы молитесь пред своими иконами, зачем ходите в свою церковь, зачем слушаетесь архиереев и священников?» Говорят, что все должны слушаться их одних, потому что будто они одни содержат святую веру Христову. Они притворяются святыми, говорят ласково и красно, с умилением читают святую Библию и жития своих святых, которые на самом деле величайшие грешники, водят православных мужиков в свои молельни. Всем этим они стараются соблазнить простых людей. Правда, наши православные мужички свято чтут устав святой церкви, благоговейно покланяются своим святым иконам, усердно ходят в храм Божий, слушаются архиереев и священников и не верят этим соблазнителям, которые притворяются святыми, а на самом деле предаются различным порокам. Но есть и такие, которые, не умея разобрать, правду или нет говорит такой человек, а видя, что он говорит красно, соблазняются, отстают от матери нашей православной церкви, перестают поклоняться своим святым иконам, ходить в храм Божий и слушать своих духовных отцов. Так люди погибают навеки, губят свои души; потому что лишаются спасения, ибо спасение находится в одной православной церкви. Да и как может спастись человек, если не будет ходить в церковь? В церкви православной все таинства, которые нужны для вашего спасения. – Значит, если человек отстанет от православной церкви, то непременно погибнет. А кто его соблазнил, тот его духовный убийца. И не только тот духовный убийца, кто намеренно распространяет пагубные для души речи, но и тот, кто говорит их без всякого намерения, просто по своему развращению. Таковы все люди, которые не молятся Богу, не исполняют Его заповедей и говорят в своё оправдание, что это не грех, и чрез то соблазняют других.

Духовный убийца тот, кто своими словами, или примером соблазняет других на развратную жизнь. Иной, например, предаётся распутству сам, да и начинает учить других делать то же, что и он; описывает им порок так заманчиво, так красно, что они невольно соблазняются и начинают идти по следам того, кто их научил, предаются распутству и другим порокам и чрез это губят свои души. Кто виноват в их развращении? Тот, кто научил их тому. Стало быть, он их духовный убийца. Или иной хозяин ворует, не скрываясь от своих работников, а те видят, что их хозяин ворует и не попадается, а всё только более и более богатеет, соблазняются и сами начинают воровать. – Виноват в их погибели хозяин, потому что научил их воровать, – значит, он их духовный убийца. Здесь также виноват и отец, который пускает своего сына в дурные общества, где он может развратиться, виноват начальник, если он пускает своего подчинённого в дурные собрания. Виноват тот, кто мог бы предохранить ближнего от погибели и не предохранил его, а по своей бесчувственности допустил его развратиться.

Но – что всего хуже – у нас иногда сами родители делаются духовными убийцами своих детей. Иногда сам отец своею жизнью подаёт дурной пример детям. Бывает, что вот мужичок придёт сердитый домой, да и начинает ругаться скверными словами, а дети слышат его, да и сами начинают также ругаться, начинают сквернословничать. А сквернословие большой грех. Никакое гнилое слово, говорит апостол Павел, да не исходит из уст ваших. Сквернословие и пустословие и смехотворство неприличны вам, а напротив благодарение. Ибо знайте, что никакой блудник, или нечистый, или любостяжатель, который есть идолопоклонник, не имеет наследия в царстве Христа и Бога (Еф.4:29, 5:4–5). А что бывает у нас? У нас маленькие семилетние дети, только ещё выучившиеся чисто говорить, ругаются самыми скверными словами. Кто же виноват в их ранней гибели? – Отцы, от которых они научились. Отцы, стало быть, их духовные убийцы. Или отец приходит домой пьяный, да и начинает говорить, что выпить вина приятно и весело: и горе и беду забудешь, море по колено. Дети слышат от отца эти слова и сами захотят испытать, как приятно быть пьяным. Им уже не стыдно. «Ведь отец говорил же нам, – скажут они в своё оправдание, – что пьяному хорошо, а он лучше нас знает». Ну, и приучаются пить вино и делаются после страшными пьяницами, и у отца же воруют деньги на вино. А известно, что один порок ведёт за руку и другой. Пьяные они начнут обижать своих родителей, предадутся распутству и сделаются людьми погибшими, ни на что негодными, – в тягость себе и другим, – загубят свои души. Кто же их научил всему этому, кто загубил их души? – Отец, который научил их всему этому, отец, который сам первый подал им пример дурной. Отец виновен в том, что они сделались и пьяницами, и сквернословами и ворами и распутными, и непочтительными к нему самому. Он, значит, их духовный убийца. И какой грозный суд Божий будет произнесён тем, которые соблазняют других, какое страшное наказание постигнет их! Кто соблазнит, говорит Иисус Христос, одного из малых сих, верующих в Меня: тому лучше бы, если бы повесили ему мельничный жёрнов на шею и потопили ею в глубине морской (Мф.18:6). Горе тому человеку, чрез которого соблазн приходит (Мф.18:7).

Кроме того, каждый христианин не только не должен соблазнять сам других, но должен ещё удерживать и других от соблазнов. Так, например, кто видит, что простого, неопытного человека соблазняет какой-нибудь развратник, тот должен предохранить ближнего от соблазна. Так, например, иной видит, что в селе ходит лжеучитель, учит народ неверию и нечестию и не старается предохранить от него других. Он грешит здесь, потому что допускает погибнуть своему ближнему. Если он не может обличить его сам, то должен сказать об этом духовному отцу, который обличит его, или, по крайней мере, должен всем сказать, что это ложный учитель, губитель душ человеческих, которого должно убегать.

Итак, если хочешь исполнять заповедь Божию, то никого не убивай, не обижай ни словом, ни мыслью; защищай каждого от беды и несчастия; если можешь это сделать, тотчас же спеши на помощь к своему ближнему. Не соблазняй своего ближнего на дурные дела, не совращай его с доброго пути, а всегда веди его на путь добра, предохраняй его от соблазнов. Тогда ты исполнишь эту заповедь Господню во всей силе и полноте.

И. В.

1. Как быть с такими христианами, которые на исповеди сознаются в тяжких грехах, но не решаются оставить их? Удостаивать ли их приобщения святых тайн? Священник о. Иоанн Фаворский²⁰⁴, предложивший этот вопрос, разъясняя свою мысль, говорит: духовник, с своей стороны, употребляет все возможные меры к исправлению – и наставления, и советы, и увещания, – но ничто не действует. На самые угрозы духовника отлучить нераскаянного грешника от св. Причащения, ему отвечают хладнокровно: как тебе угодно, батюшка, если не велишь, не буду приобщаться, но грех свой, хоть он и тяжек, не брошу (так наприм. не целомудрие). Спросишь его, почему же не хочешь отстать от сего греха? а потому, отвечает он, что у меня природа грешная. Притом же у меня было три жены, и все они умерли; стало быть, без жены мне скромно жить невозможно. С такими мыслями он отходит от своего духовного отца.

Вопрос этот, поставленный в таком частном виде, по-видимому, решить не трудно. С одной стороны, выходя из понятия о таинстве покаяния, которое состоит не в исчислении только грехов, а в чистосердечном раскаянии, в сокрушении о грехах, в намерении и обещания на будущее время, по мере сил, удаляться от греха и исправить своё поведение, можно уже видеть, следует ли всякого, приходящего на исповедь, удостаивать св. Причастия тайн. А с другой стороны, нужно бы только справиться с кормчею книгою, краткое извлечение из которой прилагается и в требнике, чтобы знать, какому запрещению подлежит тот или другой грешник. Там, между прочим, сказано: «блудник 7 лет да не причастится, по 59 правилу Великого Василия». При этом духовник берёт, конечно, во внимание и лицо, и место, и время, при котором совершён был грех плотской и сообразно тому полагает запрещение или епитимью. Таким образом, кто добровольно, искренно и с намерением исправить своё поведение исповедует свой грех пред духовником, тому, по смыслу правил св. Григория Нисского, сокращается время запрещения; а ятому во грехе и обличённому явно, также не подающему надежды и обещания на исправление, время запрещения церковного не сокращается²⁰⁵. Наконец, троеженец по тому самому, что он троеженец, подлежит уже церковному покаянию. «Двоеженец лето едино или два да отлучатся, троеженец же три или четыре лета и пять, по нынешнему обычаю»²⁰⁶.

Но, очевидно, о. Иоанн не того хотел, чтобы указывали ему правила из кормчей книги, в которых определённо говорится, какому запрещению подлежит грешник, исповедующий грехи свои. Всякий священник и сам может знать эти правила, и, по требованию их, претить грешнику отлучением от св. Причащения, запрещением. Но если такая угроза, и, по всей вероятности, самое отлучение не производят благого действия, то что далее делать? Ужели оставить подобного грешника, без всякого призрения, предоставить его воле Божией? Но в таком случае не взыщет ли Господь с пастыря, который не радит о овцах своих? Словом, как поступать с людьми, преданными такому или другому греху и не изъявляющими желания оставить свой грех?

В приведённом выше примере представлен человек, одержимый любострастием. Бывают, конечно, светлые минуты и в жизни такого человека, когда он сознаёт всю мерзость греха и ответственность пред Богом, приходить на исповедь, исповедует свой грех; но, предоставленный самому себе, он не в силах бороться с своею страстью, не может победить её. У такого человека рассудок нередко потемняется испорченным воображением, и воля находится в порабощении у страсти. В таком состоянии человеку нужна посторонняя помощь, – и пастырь церкви может и должен явиться к сему несчастному страдальцу с своею помощью, как врач духовный. В чём же может состоять эта помощь?

Известно, что пылкость воображения и чувственное его направление поддерживает и усиливает любострастие. Страсть эта имеет ту особенность, что тут в воображение привходит представление чувственного удовольствия, потому-то она и действует соблазнительно и сильно. Поэтому пастырь должен прежде всего обуздать пылкость воображения у врачуемого им, внушениями разума нравственного чувства и законов веры. Притом же, действие воображения может быть направлено на другие предметы, более достойные внимания человека. Изображение жизни ангелов на небе и святых Божиих человеков на земле может отвлечь внимание от картин сладострастия и дать воображению лучшую пищу. Вместе с этим, указание низости и мерзости греха пред Богом и пред людьми, противности его законам Божеским и человеческим, вреда от него в сей жизни и наказания за него в будущей, и потом изображение счастливого состояния человека, не зависящего от греха, с спокойною совестью, с чувством правоты и надеждою награды от Бога, – всё это если не вдруг, то мало-помалу может, без всякого сомнения, отвратить многих не только от указанного о. Иоанном, но и от других пороков. Но любострастие, на некоторое время, обузданное бдительным вниманием, может легко возбудиться от столкновения с примерами и лёгкими случаями ко греху. Обращение с людьми не целомудренными имеет пагубное влияние даже на невинных; пример сильно действует на душу, и, как скоро представится лёгкий случай ко греху, самая невинность нередко падает. Так как это чаще всего случается с людьми, у которых нравственные убеждения слабы, то необходимо внушать их. Чистота нравов находится в строгой зависимости и подчинении у религии, и чем сильнее действуют убеждения религии, чем ощутительнее для человека сии убеждения, тем выше стоит он в нравственном отношении. Посему пастырь обязан вкоренять постоянно в сердцах своих пасомых истинные понятия религиозные, убеждения нравственные. Убеждения нравственные всего более препятствуют возбуждению похоти. Известно также, что пресыщение и пьянство часто бывают причиною не целомудренной жизни. Надобно, поэтому, внушать склонным к плотскому греху правила воздержания и особенно христианского поста, соединённого с молитвою. Пост, действуя благотворно на тело, укротит страсть и в тоже время успокоит душу, а усердная, пламенная молитва к Богу и к тем святым, которым, по благодати Божией, дана сила освобождать от подобных страстей (св. Антоний печер., Moисей Угрин, Иоанн многострадальный), есть самое надёжное и действительное средство как к уврачеванию томимых плотоугодием, так и к освобождению от всякого прегрешения. Поэтому в исповедующихся, но нераскаянных нужно более всего возбуждать дух молитвы.

Можно надеяться, что если будут употреблены священником все эти меры, то и у самых закоренелых грешников пробудится наконец совесть и явится искреннее желание употребить, по крайней мере, все усилия для того, чтобы оставить свой грех.

2. Имеет ли право диакон раздроблять святый Агнец на частицы для причастников, и может ли он, служа с правилом, а тем более без правила, брать с престола св. Агнец и переносить его на антиминс (во время Преждеосвященной Литургии)?

а) На первый из сих вопросов отвечаем отрицательно. Из самого установления св. таинства Евхаристии видно, что совершитель и раздаятель св. таинства есть и может быть только епископ или пресвитер; диакон же есть лице служебное, которое прислуживает только при совершении таинства, но не совершает оного. Раздробление же Агнца на части существенно входит в совершение и преподаяние сего таинства. Ядущим же им, прием Иисус хлеб и благословив преломи и даяше учеником своим (Матф.26:26.). Участие диакона в священнодействии божественной Литургии ясно и определённо выражено и в чине совершения Божественной Литургии; но в нём не говорится, чтобы диакон имел право раздроблять святый Агнец на частицы для причастников. Правда, что в древней церкви диаконы относили оставшиеся от Причащения св. дары к отсутствующим, как-то, болящим и заключённым, Христа ради в темнице.²⁰⁷ Но они относили сии дары, как нужно полагать, уже раздробленными на части руками священническими. В 18 правиле первого вселенского собора ясно сказано: диаконы в своих мерилех да пребывают, да ни просфир проскомисают, ни причащения пресвитерам да не подают, и прежде их к святыне да не прикасаются...

б) В ответе на другой вопрос заметим, что в первенствующей церкви, по причащении народа, оставшееся на дискосе Тело Христово диаконы вносили в притвор²⁰⁸. Притом, им же поручаемо было относить Св. Дары и к отсутствующим, как сказано выше. Поэтому нет сомнения, что и теперь диакон может переносить св. Агнец с престола на антиминс, но не считаем этого нужным, потому что священник и сам может сделать. Ответ наш можно бы этим и кончить, если бы в вопросе, на который он сделан, не было ещё речи о служении диаконском с правилом и без правила. Священники позволяют иногда служить диаконам без правила, т. е. без приготовления к Святому Причащению. Законно ли дозволяется диаконам служить без правила? На этот вопрос считаем необходимым отвечать обстоятельнее.

В первые века христианства все верующие, присутствуя во храме Божием, при совершении Божественной Литургии, непременно должны были приступать и к св. таинству Причащения. В 9 правиле св. апостолов читаем: «всех верных, входящих в св. Божию церковь и Священное Писание послушающих, не пребывающих же в молитве и Св. Причастии, яко бесчиние творящих, отлучати должно». Но усердие и горячность первых христиан к исполнению сей св. заповеди мало-помалу стали охладевать; против такого охлаждения к вере и благочестию отцы церкви сильно восставали, почитая не достойным и самое присутствие во храме христиан, не приступающих ко Святому Причащению²⁰⁹. Впрочем, снисходя к слабости человеческой природы, пастыри церкви впоследствии сделали снисхождение для мирян в этом случае, допуская их к слушанию Божественной Литургии и вменяя им в обязанность причащаться Св. Тайн, по крайней мере, четыре раза в год, т. е. во все главные посты годовые. Можно ли такое снисхождение церкви к мирянам применить и к диаконам? Нельзя. Св. Василий Великий в одном из своих посланий к Кесарию пишет: «приобщаться в каждый день и воспринимать Тело Святое и Кровь Христову добро есть и полезно». Мы (говоря о клире) в каждую седмицу четырекраты приобщаемся: в неделю, в среду, пяток и субботу; также и в другие дни, если память коего святого совершаться будет²¹⁰. По 8-му же правилу апостольскому, пресвитер и диакон, или ин кто священного чина, если не причащается во время Божественной литургии, то «да глаголет вину, ея же ради не причастися; исповедав же вину подобну, помилован будет»²¹¹. «И потому ныне в церкви только сие правило наблюдается, что диакон, ежели не приобщается, то не сослужительствует со священником»²¹². В силу этих правил, черниговское епархиальное начальство, в настоящем году, на вопрос: следует ли выдавать доходы диакону, когда он по не приготовлению не допускается священником к богослужению? сделано следующее определение²¹³. Так как по правилам святой церкви, священнослужители к достойному служению Божественной литургии должны приступать не иначе, как по довольном приготовлении к Причащению Пречистых Тайн Христовых то, для искоренения греховного бесстрашия к святости своего служения, вошедшего у некоторых диаконов в обычай, те нерадивые диаконы, которые дерзают приступать к служению Божественной литургии без должного приготовления, не для спасения души своей, а ради прибытка, не только не должны участвовать в получении литургийных доходов, но и не должны быть допускаемы к самому служению, а должны заниматься чтением и пением на клиросе с прочим клиросом. Законно и благонамеренно.

С. И. Г.

Древняя вселенская церковь не отвергала безусловно родового преемства в священном служении. Из истории Евсевия видно, что в иерусалимской церкви епископство долго сохранялось между родственниками по плоти Иисуса Христа, а в церкви смирнской Поликрат насчитывает 7 епископов из его рода, бывших его предшественниками на смирнской кафедре и передавших ему своё служение, как бы по наследству²¹⁴. Но подобное родовое преемничество священнослужения допускалось только в том случае, когда в известном роде сохранялись наследственно и те высокие нравственные качества, какие требуются от священнослужителей христианской церкви. Но так как в конце седьмого века, в Армении, замечен был обычай рукополагать в клирики только таких лиц, которые были из рода священнического и обычай этот до того усилился там, что дети священников занимали должности чтецов и певцов, даже без пострижения епископского, считая эти должности как бы своим наследством; то трулльский собор осудил этот обычай, как иудейский. 33-м правилом своим он строго предписал, при поставлении в клирики, руководствоваться тем, что на этот счёт принято церковными правилами, а не тем, были ли предки ставленника священниками или нет. Постановление трулльского собора, соблюдавшееся в греческой церкви, принято было в руководство и церковью русскою и сохранялось в ней во весь период её древней истории. Священно- и церковно-служительское звание до самых времён Петра Великого не было в русской церкви исключительно наследственным. Хотя священнические, диаконские и причётнические места преимущественно были занимаемы лицами, происходившими от священно- и церковнослужителей; однако и из других сословий всякий мог также занимать эти места, лишь бы признан был к тому способным. В силу этой не замкнутости духовного звания, и дети духовенства имели из него свободный выход в другие сословия. Такой порядок дела в этом отношении, утвердившийся и определившийся исторически и канонически, сохранялся даже в первые годы царствования Петра Великого. Главные меры его были направлены к тому, чтобы пробудить в духовенстве охоту и любовь к образованию. Так, в 1708 и 1710 годах были царские указы: «чтоб поповым, дьяконовым, пономарёвым, дьячковым, сторожевым и просвирницыным детям учиться в греческой и латинской школах, а которые в тех школах учиться не похотят, и их в попы и во дьяконы в отцевы места и никуда не посвящать, и в подьячие и ни в какие чины, опричь солдатского, не принимать»²¹⁵. В 1714, 1716 и 1720 годах, по указам Императорским, дети духовенства, кроме греческой и латинской школ, должны были определяться и «к светским наукам, которые светскими командиры спрашиваются», именно – «в арифметические школы для учения цифири и геометрии»²¹⁶. Регламент предполагал обязать, чтобы «вси протопопы и богатшие и иншие священницы», присылали детей своих учиться в академию. Но проектированная им школа должна была готовить воспитанников ко всякой службе, «до которой будет угоден, и позван указом государевым», – ко всякой, от духовной до дипломатической²¹⁷. Вообще, до двадцатых годов 18 столетия, Пётр Великий относился к духовенству, как к одному из высших, привилегированных состояний государственных и, своими мерами в отношении к нему, обещал ему одно из передовых мест в той новой жизни, которую созидал для Росси. Чтобы теснее соединить это состояние с другим, равно привилегированным, он постановил, между прочим, чтобы в духовное звание вступали кадеты дворянских фамилий, которые, в таких случаях, приобретали четырёхлетнею службою право на владение вотчинами благоприобретёнными, наравне с старшими членами дворянских родов²¹⁸ ... Указ 4 апреля 1722 года, состоявшийся во время производства первой ревизии, представляет решительную перемену в преобразовательных планах Петра, на сколько они касались духовенства²¹⁹.

Начав указом 4 апреля, правительство стало записывать детей священнических и дьяконских за помещиками, отдавать их в солдаты и проч., редко спрашивали, к кому или куда они похотят, спрашивали только, кто похочет их взять. При второй ревизии было велено всех детей духовенства, которые по прежней ревизии были положены за протопопами, попами и проч., переписать за помещиков, так как протопопы, попы и т. д. «собственных деревень и земель²²⁰ не имеют и иметь им не велено». Так, в калужской провинции было записано в подушный оклад за протопопами, попами и дьяконами 798 поповских детей и племянников; указом от 13 февраля 1748 г., было предписано публиковать, не захотят ли взять их за себя окружные помещики? – Если нет, велено было писать их в цехи или в дворцовые волости²²¹. Последняя оговорка была, конечно, для одной формы: кто из помещиков, в самом деле, отказался бы от лишней рабочей силы, которую предлагали ему, не требуя и грошовой платы?

Но указ 4 апреля 1722 года не ограничился отрицанием старинных прав русского духовенства; он радикально преобразовывал это состояние в государстве, полагая в основу его особое начало. Обратив в податное состояние и крестьянство заштатных священников и дьяконов с детьми их, всех, как заштатных, так и штатных – дьячков и пономарей с их семействами, всех сирот духовенства – поповских и дьяконских племянников и внучат, ограничив духовное звание только священниками и дьяконами, состоявшими на действительной службе во время обнародования указа, Пётр Великий обратил его в сословие, которое одно служило бы церкви обязательно и потомственно. Под этим только условием, ему и дозволено было пользоваться тем остатком древних прав, который указ 4 апреля сберегал для духовенства. Указ гласил, что детям оставленных при церквах священников и дьяконов «быть при церквах во дьячках и пономарях (так как все прежние дьячки и пономари были отчислены от церквей), и из них же учить в школе, и производить на убылые места». Указ предписывал назначать их к церквам, не стесняясь ни пределами приходов, в которых жили отцы их, ни даже пределами епархии; излишних в одной епархии предписывалось брать в другую. Указ простирался как на детей священнослужительских, так и на детей самих детей. Все потомство уцелевшего духовенства раз навсегда закреплялось за церковью...

Что же могло побудить Петра Великого установить законом порядок дел, вызвавший некогда осуждение вселенской церкви?

Между причинами раскола, открывшегося в русской церкви в половине ХVII века, самою наглядною представлялось всегда глубокое невежество тогдашнего духовенства. Масса народа, из которой выходило оно, от верхних до нижних слоёв своих, одинаково страдала суеверием, предрассудками и полным отсутствием всякого разумного образования. Попытки стоглавого собора устроить по городам и сёлам школы, для распространения в народе грамотности и религиозных познаний, оказались безуспешными. Когда возникли беспорядки и волнения в церкви при патриархе Никоне, духовенство не только не думало вразумлять народ, а в большинстве случаев руководило им в спорах и возмущениях за двуперстие и аллилуйю. Изыскивая средства успокоить русскую церковь и остановить дальнейшее развитие раскола, собор 1667 года порешил возвысить, во что бы то ни стало, уровень образования в русском духовенстве. С этою целью была открыта греко-латинская школа в Москве; с этою же целью, собор, между прочим, постановил: «повелеваем, яко да всякий священник детей своих научает грамоте и страху Божию и всякому церковному благочинию, со всяким прилежанием, яко да будут достойни в восприятие священства и наследницы по них церкви и церковному месту; а не оставляти им детей своих наследников мамоне, а церковь Христову корчемствовати, и во священство поставлятися сельским невеждам (иже инии ниже скоти пасти умеют, колми паче людей)»²²². Мысль собора, в известной мере, стала приводиться в исполнение. Если верить Посошкову, в начале ХVIII века священнослужительские места, главным образом, замещались уже священнослужительскими детьми. Но если принять во внимание смысл свидетельств Посошкова²²³, равно и другие памятники того времени, состояние духовенства от этого далеко не улучшилось в желанной мере. Раскол не только продолжался, но и усилился в царствование Петра Великого, по поводу предпринятых им преобразований. Пётр I боролся с ним во всё продолжение своего царствования, и когда все, предпринятые против него, меры оказались безуспешными, решил довести до конца меру, предначертанную собором 1667 года.

Собор 1667 г. высказал мысль о наследственности в священнослужении, которую он хотел применить к русскому духовенству; но ни собор, ни последующее законодательство не делали этой наследственности безусловною. Священнические дети сохраняли за собою свободу избирать род жизни и службы; могли они приготовлять себя к занятию мест отцовских, но могли поступать и в подьячие, и во всякие чины, могли приписываться и к посадам. На основании закона 1669 года, они не подлежали даже суду церковному, – судились, как и «пономари не освящённые» во всём, как миряне, судом светским²²⁴. Духовное образование, поэтому, не было для них до такой степени обязательным, чтобы они вынуждены были направить к нему все свои силы. Пётр Великий решил сделать для них это образование именно таким, чтобы побудить их волею-неволею быть достойными пастырями церкви. Ему казалось, что достигнуть этого легко, если, с одной стороны, закрыть детям священническим и дьяконским всякий выход в другие звания и состояния, с другой подвергнуть лишению прав состоянья всех тех, которые окажутся негодными, по своему образованию и поведению, для занятия священнослужительских должностей.

Действительно, указ 4 апреля 1722 г. закрывал детям духовенства всякий свободный выход в другие звания и состояния. Естественным следствием его был повсеместный недостаток в священнослужителях. Епархиальные архиереи пытались было восполнять его из тех детей духовенства, которые, по ревизии, записаны были в подушный оклад. Но строгие сенатские указы возвращали такого рода ставленников в прежнее состояние и постоянно подтверждали архиереям – пополнять причты только из детей наличного духовенства, которые предоставлены были в их полное распоряжение²²⁵. Церковное правительство вынуждено было преградить совершенно для детей духовенства выход из своего звания. Меры, принятые им в этом смысле, были поддержаны и правительством гражданским. В том же 1722 г., менее чем через месяц после указа 4 апреля, последовал синодский указ, которым запрещено было духовенству отдавать детей своих «к светским наукам», а предписано было представлять их в архиерейские школы²²⁶. В следующем 1723 г. 2 сентября вышел указ Именной, которым повелевалось поповских и причётнических детей брать в архиерейские школы «не волею, и учить их в надежде лучшего священства». Указ был разослан по всем епархиям, с предписанием, брать в школы всех детей, от 7 до 8 лет²²⁷. Так как и после того «священники и дьяконы и прочие церковные причётники, вопреки вышеупомянутым указам, отдавали детей своих в разные коллегии и приказы в подьячие»: то св. синод, в 1731 г. (по жалобам ректоров московской славяно-греко-латинской академии на недостаток в школе учеников), подтвердил снова духовенству детей своих «отдавать без всякого отлагательства и отговорок в школу, а в подьячие, по коллегиям и канцеляриям, также и в другие чины отнюдь не отдавать, под лишением чинов своих и под беспощадным наказанием»²²⁸. Наказания, в подобных случаях, бывали, действительно, «беспощадны». В 1769 году, например, было предписано губернаторам собрать сведения о церковнослужительских детях, поступивших в светскую службу, и отдать в солдаты тех, которые определены в неё без увольнения от духовного ведомства²²⁹. А до какой степени увольнение это бывало иногда затруднительно, можно видеть из того, что по указу 1800 г. для него требовалось Высочайшее утверждение²³⁰.

В параллель с этими мерами, закрывавшими для духовенства выход из своего состояния, шли не менее энергические меры, побуждавшие его быть достойным предназначенного ему служения. Указ 4 апреля постановил – священников и дьяконов, состоявших на действительной службе, их детей и детей этих последних в подушный оклад не класть. Но эта льгота отнюдь не была безусловною. Правительство оставляло за собою право – взять её назад, если не по отношению ко всему духовенству, по крайней мере к тем членам его, которые окажутся излишними, или негодными, по его мнению, для церкви. 10 августа 1722 г. св. синод назначил штаты для духовенства соборного и приходского. Излишних священнослужителей он оставил за штатом, до приискания ими мест и открытая вакансий. На основании указа 4 апреля, св. синод постановил оставшихся за штатом «до приискания праздных мест от тех церквей, при которых обретаются, не отрешать, и детей их в подушный оклад не класть»²³¹. Сенат принял к сведению распоряжение св. синода о штатах; но в следующем 1723 году 11 марта постановил: не записывать в подушный оклад только сверхштатных священников и дьяконов, а детей этих лиц, равно как и сверхштатных причётников и их детей обратить в податное состояние²³². В 1736 году Именным указом повелено было, для укомплектования армии и гарнизонов, сделать набор из лишних детей духовенства. Правительство уже предвидело излишек в них для удовлетворения нуждам церкви, хотя не далее, как за пять лет перед тем св. синод, под лишением чинов и беспощадным наказанием запрещал духовенству определять детей своих по коллегиям и канцеляриям. Но главным образом – правительство хотело очистить сословие духовное от негодных членов Предварительная перепись детей духовенства должна была производиться так, чтобы никто и не догадывался о её цели. Печатные указы о сборе этих сведений долженствовали быть «под таким претекстом, что та перепись чинится для того, что... детям велено в надежду священства учиться в школах… а по разобранию, годные в школу будут определены, а перерослых спрашивать будет не велено». Секретное ведение дела принято было с тою целью, как говорит указ, «чтоб архиереев... за негодных утруждения не чинили»²³³. – Не прошло и пяти лет после этого набора, как в 1740 году производился уже новый. На этот раз дозволялось детям духовенства ставить за себя купленных людей, с амуницией и взносом 200 рублей. В таком разе, они освобождались от военной службы с тем, чтобы непременно обучались грамматике и риторике, и кто охоту возымеет, философии», и чтобы чрез три года выдержали экзамен по этим наукам пред архиереями «обще с губернаторами и воеводами»²³⁴. Во время производства второй ревизии, 1743 г., касательно духовенства велено было снова принять в соображение синодские штаты 1722 г., и оставить при церквах столько причта, сколько назначено его по тем штатам. Все остальное духовенство, равно и не состоявших на службе протопопских, поповских и дьяконских детей, и излишних причётников и детей их велено было, смотря по их желанию, распределить в посад и в ремесленные люди, и на фабрики и заводы, или на государевы и синодальные, и монастырские и другие вотчинниковы пашенные земли … А которые пожелают – в военную службу, также и которых в посады и к вотчинам и в другие места из платежа подушных денег никто не примут... тех всех отсылать для определения в полки в военную коллегию»²³⁵. Так как св. синод отозвался, что после первой ревизии, а особенно после предшествовавшего набора, «при многих церквах не точию недостаток есть (в причте), но и многие церкви за не имением при них священно- и церковно-служителей стоят праздны», то сенат постановил – не класть в подушный оклад всех находящихся в славяно-греко-латинской академии, а других священно- церковно-служительских детей переписать особо и разбор их предоставить «общей правительствующего сената с святейшим синодом конференции …»²³⁶. Подобные разборы духовенства, все более или менее одинакового рода, повторялись, как известно, периодически до тридцатых годов настоящего столетия. Им подпадали все те члены духовного сословия, которые не успели или не могли получить священно-церковно-служительских мест или по недостатку образования, сравнительно с другими кандидатами на эти места, или по неудовлетворительному для духовного лица поведению, или, наконец, даже по многочисленности естественно нарождавшегося и в ту же пору замкнутого в себе сословия; подпадали им и все те, которые потеряли такие места, тоже вследствие разных причин ...

После указа 4 апреля 1722 г., прошло более полутораста лет. Духовенство давным-давно покорилось своей участи. Мало того: оно даже привязалось к своей замкнутости. Несмотря на то, что с 1806 г. выход из духовного звания для священнослужительских детей облегчён: потому что с того времени только окончившие курс в средних и высших духовно-учебных заведениях увольняются из духовного звания, с разрешения св. синода, а прочие по определению духовных консисторий, с утверждения епархиального архиерея²³⁷, – духовенство в редких случаях пользуется этою льготою. Не в очень давнее время постановлено даже – принимать в гражданскую службу священнических и дьяконских детей на одинаковых правах с детьми личных дворян²³⁸; но и эта привилегия не привлекает детей духовенства «ни в подьячие и ни в какие иные чины». Если в тридцатых годах прошлого столетия, ректоры московской славяно-греко-латинской академии жаловались на недостаток учеников, то теперешние ректора семинарий и училищ духовных могут пожаловаться разве на многолюдство учеников и недостаток помещения для них в училищных зданиях. Нет уже и строгих запрещений «отдавать детей своих к светским наукам»; но кроме самых редких исключений, духовенство будто и забыло о существовании этих наук, и избегает отдавать в светские училища детей своих даже в таких случаях, когда духовная наука решительно им не даётся. Духовное правительство не только не имеет нужды в образованных кандидатах на священнослужительские места, но и тяготится их излишком. Но какие последствия всех указанных нами правительственных мер как для дела церкви, так и для самого духовенства?.. – Остановимся на одном из последствий этих мер для духовенства, обратившем на себя в настоящее время Всемилостивейшее внимание Государя Императора и вызвавшем тщательное обсуждение как в среде самого духовенства, так и в обществе и литературе. Это последствие крайнее сословное обеднение духовенства.

(Окончание следует).

Заботы об улучшении материального быта белого духовенства правительство приняло на себя. По его распоряжению, открыты в настоящее время губернские комитеты, занимающиеся изысканием местных средств к возможно лучшему устройству быта белого духовенства. Попечение же об улучшении быта духовно-учебных заведений оно предоставило ведению высшего духовного правления – святейшему синоду. – Содержание духовно-учебных заведений в настоящем их виде производится из сумм свечного настоящего сбора и процентов капитала, образовавшегося из свечных сборов за прежнее время и находящегося в кредитных учреждениях в ведении святейшего синода. Из отчётов, печатавшихся в наших духовных изданиях о состоянии свечных сборов, о выручках, получаемых из процентов и суммах ежегодно из них расходуемых, сделалось ясным, что источники эти в настоящем их виде весьма недостаточны к удовлетворению всех нужд наших духовно-учебных заведений и на покрытие всех расходов по содержанию наших епархиальных семинарий и училищ в теперешнем их даже положении, а нечего уже говорить о возможности насчёт их требуемых в настоящее время усовершенствований и улучшений в наших духовно-учебных заведениях. Вследствие этого, в литературных суждениях²³⁹, занимавшихся изысканием средств к улучшению быта духовно-учебных заведений, и в заседаниях комитета, составленного по распоряжению святейшего синода, для рассуждений о преобразованиях в духовно-учебных заведениях, высказывалось мнение о предоставлении содержания семинарий каждой епархии на счёт своих собственных средств, собираемых из свечных сборов и других возможных источников и состоящих в ведении епархиального духовенства, под надзором епархиального епископа²⁴⁰. В настоящем году, преосвященный Антоний, епископ смоленский и дорогобужский, принимая во внимание неудовлетворительное состояние духовно-учебных заведений своей епархии и вместе зная о невозможности пособить ему на счёт средств, находящихся в руках высшего духовного правления, просил святейший синод, дабы дозволено было ему изыскать эти средства в вверенной ему епархии, с тем, чтобы свечная сумма, представляемая из церквей этой епархии предоставлена была непосредственно в распоряжение епархиального начальства. Святейший синод, между прочим, признал нужным при этом иметь более подробные сведения как о количестве суммы, потребной для полного, по возможности, обеспечения смоленских духовно-учебных заведений, так и о действительной состоятельности самых способов, из которых предполагалось заимствовать нужные суммы. Вследствие этого, преосвященный Антоний, поручив семинарскому правлению, совместно с училищным начальством и при двух депутатах, избранных градским смоленским духовенством из приходских священников Смоленска – войти в надлежащее соображение и самым тщательным образом составить смету суммы, какая была бы потребна, без всяких излишеств, на ежегодное содержание семинарии и училищ в удовлетворительно-обеспеченном и по возможности благоустроенном виде, пригласил духовенство особым циркуляром, разосланным по епархии²⁴¹ к участию в деле обеспечения духовно-учебных заведений. Именно, он просил священно-и церковнослужителей смоленской епархии, по смете, составленной семинарским правлением и выборным градским духовенством, увеличить сбор свечной вдвое против прежнего, – вместо 22000 износимых прежде, взносить 41849 р. Немного позже было обнародовано в тех же видах приглашение, настоятелям московских церквей и церковным старостам высокопреосвященного Филарета, митрополита московского²⁴².

Редакция газеты «День»²⁴³, входя в обсуждение циркуляра преосвященного Антония, для успешного приложения его, высказала такие положения: 1) полезно было бы освободить, по возможности, систему церковного управления, хотя бы только в данном случае (т. е. в отношении к денежной отчётности и к содержанию училищ и семинарий на счёт приходских церквей) от казённости и вообще от формализма, – внести в эту область как можно более жизни, простора и света, призвав к непосредственному участию в делах каждого прихода, вместе с причтом, кроме церковного старосты, и приходскую общину, и в деле духовно-учебного управления в епархии допустить также участие того же приходского или вообще епархиального духовенства и приходских общин (мирян). 2) Предоставить каждой епархии ведать, содержать и совершенствовать свои училища, семинарии и пр. с участием мирян и епархиального духовенства. 3) Установить приходские собрания и общие собрания мирян и духовенства всей епархии в лице избранных от приходских общин. Высказывая эти мнения, редакция газеты «День» говорит, что она совершенно не согласна с теми, которые бы желали отнести содержание духовных училищ на счёт государства, или слить их воедино с гимназиями. Она желает полной автономии духовно-религиозному образованию. При этом она изъявила желание знать, как смоленское духовенство отзовётся на циркуляр преосвященного Антония.

В 38 № той же газеты напечатан ответ на вопрос редакции. Неизвестный автор статьи: «ответ на вопросы «Дня», по поводу циркуляра смоленского преосвященного, епископа Антония», говорит, что циркуляр преосвященного Антония, приглашающий смоленское духовенство к улучшению быта смоленских духовно учебных заведений собственными средствами епархии, имел в среде духовенства полный успех. Он встречен всем без исключения духовенством с полным сочувствием и благодарностью преосвященному за попечение его о благосостоянии подведомных ему духовно-учебных заведений и с готовностью содействовать всеми зависящими от духовенства мерами улучшению быта сих заведений. Некоторые лишь причты обещали увеличить требуемый износ несколькими рублями; другие указали значительную цифру. Многие признали возможным увеличить целою третью, а некоторые вдвое и даже более против прежнего, предположив все – составлять взносимую сумму в усиленном виде не из одних свечных доходов, оказавшихся недостаточными, а из всех церковных сумм. Те причты, которые отказывались от увеличения взноса по затруднительным обстоятельствам церкви, обещали восполнять его из собственных небогатых средств.

Такое сочувствие своё к требуемому делу духовенство не ограничило одним словесным заявлением. «Важный вопрос, по словам автора статьи, об устройстве духовно-училищной экономии на новых началах сильно занял внимание духовенства, и оно во время совещаний по сему предмету вошло в обстоятельное рассмотрение его, высказало касательно его много весьма дельных соображений и подготовило немало данных для справедливого во всех отношениях и основательного разрешения вопроса. При решении вопроса о церковном взносе в пользу духовно-учебных заведений, духовенство постоянно должно было иметь ввиду два интереса: – интерес церквей и интерес духовных училищ, и подготовить такое решение вопроса, чтобы доставить училищам достаточные для благоустроенного существования их, и притом твёрдые и постоянные средства, без отягощения в то же время для церквей ...». Наиболее удобным признано принять за основание для определения и раскладки взноса между церквами количество прихожан мужеского пола, принадлежащих к известной церкви ... При составлении сметной суммы на содержание духовно-учебных заведений, процент с церковных доходов, равняющийся 6 рублям со 100 прихожан мужеского пола, может быть признан обще приложимым, нормальным и практическим для взноса со стороны большинства церквей. Во внимание к особым обстоятельствам и хозяйственным условиям некоторых церквей такой взнос может быть понижаем с 6 до 5½, 4½ р. и даже менее, смотря по средствам, со 100 прихожан; зато в других церквах богатых такой взнос может быть возвышен до 8, 10 и более рубл. При этой норме, возможно-уравновешивающей пожертвования со стороны церквей в пользу духовно-учебных заведений, духовенство смоленское находит возможным содержание и обеспечение сих последних при своих собственных усилиях и сумму 41000 обещает доставлять из пополнения от других сборов.

Смоленское духовенство показало себя истинно сознающим и чувствующим неудовлетворительное состояние наших духовно-учебных заведений в их настоящем быте и вполне вняло голосу своего архипастыря, изъявив желание помочь им и возможными пожертвованиями с своей стороны, и устройством церковной экономии на лучших началах. Сочувствуя смоленскому духовенству, мы, однако же, не можем не высказать некоторых замечаний касательно возможности совершенного обеспечения духовно-учебных заведений одними церковными средствами.

1) Из циркуляра преосвященного Антония и заметок корреспондента газеты «День» видно, что для предполагаемого улучшения быта духовно-учебных заведений требуется взнос с церквей почти двойной против прежнего. Именно: прежде духовенство доставало 22000 свечного сбора, а по сделанной смете от него требуется 41800. Не будем скрывать того, что духовенство, с согласия с церковными старостами, удерживало и удерживает часть свечного сбора на другие необходимые церковные издержки, и что, при лучшем устройстве церковной экономии, оно может значительно увеличить свечной взнос (что высказало и смоленское духовенство). Но увеличить этот сбор вдвойне, несмотря на все старания, едва ли будет возможно. По всем соображениям смоленского духовенства, явившегося, по отзыву корреспондента, не только сочувствующим к этому делу, но и компетентным в решении вопроса, сбор свечной в смоленской епархии может простираться только до 38000; две тысячи предполагается собрать от продажи венчиков, сбор остальных не указан. Таким образом недочёт является на первых порах.

2) Чем духовенство поручится, что оно будет в состоянии всегда аккуратно выполнять обещаемый взнос – 6 рубл. сер. со 100 душ мужеского пола? Ведь этот взнос составит значительную прибавку против прежнего, и его никак нельзя будет приводить в исполнение без участия прихожан. А взгляд прихожан на взнос церковных денег в пользу духовно-учебных заведений известен. Они косо и с недоверием посматривают на все пожертвования, делаемые церковью. По их мнению, все деньги церковные должны поступать на содержание церкви. Совет редакции газеты «День» призвать к участию в этом деле прихожан и возложить на них заботы по обеспечению духовно-учебных заведении едва ли может быть практическим на этот раз. Прихожане наши ещё не так развиты, чтобы понять важность и настоятельность этих мер. А то участие, которое они высказывали по отношению к церкви и духовенству в XV и XVI веках, может только постепенно подготовляться и создаваться такими положениями, каково «Положение» о земских учреждениях и распоряжение о приходских попечительствах. Высказаться же в настоящее время в таких размерах оно не может. Без добровольного же участия прихожан, принимаемые меры могут возбуждать только ропот. И содержание духовно-учебных заведений может подвергнуться случайностям.

3) Введение епархиального содержания духовно-учебных заведений требует значительных реформ в нашей духовной администрации, как по отношению к духовно-учебным заведениям, так и – епархиальному управлению. Нужно, как замечает газета «День», предоставить полную автономию епархии как в распоряжении своими экономическими средствами, так вообще в управлении, нужно призвать к участию в этом деле духовенство и прихожан, с предоставлением и точным обозначением прав каждого. А всего этого у нас ещё нет.

Всё это приводит нас к той мысли, что одних церковных средств, хотя бы они, при усердии духовенства и прихожан, и были удвоены, недостаточно для полного обеспечения духовно-учебных заведений. Разумеем, по крайней мере, такое обеспечение, каким пользуются в нашем отечестве светские учебные заведения, и это считаем необходимым потому, что только при равенстве средств можно требовать и ожидать от духовно-учебных заведений таких же успехов, какими хвалятся светские. От кого же должно ждать этого уравнения в средствах? Если правительство нашло нужным заботиться об улучшении быта всего православного духовенства, то естественно желать, чтобы оно помогло и улучшению духовно-учебных заведений государственными средствами. Только при совместности пособия от правительства и усиления церковных средств возможно надлежащее обеспечение духовно-учебных заведений.

В будущем 1865 году «Христианское Чтение» будет издаваться при С.-Петербургской Дух. Академии по той же программе, по которой оно было издаваемо в 1864 году, а состоять из четырёх следующих отделов:

Отдел I. Перевод св. книг Ветхого Завета, с еврейского языка, в том порядке, в каком они стоят в славянской Библии. В следующем году будет помещаться перевод первой книги Царств и следующих за нею, с особым счётом листов и страниц.

Отдел II. Творения св. отцов и учителей древней вселенской церкви. В этом отделе в наступающем 1865 году Редакция будет продолжать перевод бесед св. Иоанна Златоустого на разные случаи. Особенный счёт листов даст подписчикам возможность иметь, кроме журнала, отдельный том бесед знаменитого церковного оратора IV века.

Отдел III. Статьи, относящиеся к христианской жизни. В этом отделе Редакция постарается обратить особенное внимание на то, чтобы размышления, повествования, имеющие поучительный характер, и проповеди приспособлены были к потребностям жизни общественной и семейной, и по образу изложения, ясности и простоте языка были доступны пониманию всех классов читателей.

Отдел IV. Богословские учёные исследования. Догматы веры, исследования церковно-исторические, канонические, богослужебные, полемические будут излагаться, по возможности простым и ясным языком, так чтобы и люди, мало знакомые с богословской терминологией, могли читать и понимать эти учёные исследования.

«Христианское Чтение» будет выходить ежемесячно книжками от 10–12 листов. Подписная цена за годовое издание в С. Петербурге без доставки на дом 6 рублей серебром, а с доставкой и пересылкой во все города 7 руб. сер. Желающие получить «Христианское Чтение» в конце года в корешковом переплёте благоволят высылать за экземпляр 10 руб. серебром.

При Академии и у книгопродавца Кораблёва ещё продаются полные экземпляры «Христианского Чтения» за прежние годы, именно; 1822, 1823, 1824, 1825, 1826, 1827 1833, 1836, 1839, 1840, 1843, 1844, 1845, 1846, 1847, 1848, 1849, 1850, 1851, 1852, 1853, 1854, 1855, 1856, 1857, 1858, 1859, 1860, 1861, 1862, 1863 и 1864. Каждый экземпляр отдельно за 1822–1848 годы по 5 руб. сер. без пересылки, а с пересылкой по 6 руб. сер.; экземпляры годовые 1849–1864 по 6 руб. сер. без пересылки, а с пересылкой по 7 руб. сер. Кто пожелает выписать имеющиеся экземпляры за все годы в совокупности, или с 1822 по 1827, и с 1833 по 1847 включительно, тому будет уступлен каждый экземпляр одного года по 3 руб. сер. без пересылки, за которую нужно прилагать на пять фунтов для каждого экземпляра.

Беседы св. Златоуста к антиохийскому народу и церковную историю Евсевия, помещённые в 1848 году, можно получать и отдельными книгами. Цена каждой 2 р. и на пересылку за два фунта. Можно также получать в Редакции отдельными книгами:

1) Беседы св. Иоанна Златоустого на псалмы (в 2 том.), помещённые в Хр. Чт. за 1860 г. Цена 3 р., на пересылку за 2 фунта.

2) Его же беседы на разные места Св. Писания, помещённые в Христианском Чтении за 1861 год. Т. 1. Цена 1 р. 50 к., на пересылку за 2 ф.

3) Его же беседы на разные места Св. Писания, помещённые в Христианском Чтении за 1862 год. Т. 2-й. Цена 1 р. 50 к., на пересылку за 2 ф.

4) Его же беседы на разные места Св. Писания, помещённые в Христианском Чтении за 1863 год. Т. 3-й. Цена 1 руб. 50 к., на пересылку за 2 ф.

5) Его же беседы на разные места Св. Писания, помещённые в Христианском Чтении за 1864 г. Т. 1. Цена 1 р. 50 к., на пересылку за 2 ф.

6) Его же беседы на Евангелие св. апостола и евангелиста Иоанна Богослова. В 2-х томах (около 70 листов). Цена 2 р., с пересылкой 2 р. 50 к.

7) Его же беседы на 1-е Послание св. апостола Павла к коринфянам. В 2-х томах. Цена 1 р. 50 к., с пересылкой 2 р.

8) Указатель сочинений, содержащихся в 88 частях Христианского Чтения. Цена (с пересылкой) 50 к. сер.

9) Указатель сочинений, содержащихся во всех частях Христианского Чтения с 1843 по 1860 г. включительно. Цена 20 к. сер., на пересылку за 1 ф.

10) Исторический список епископов и потом патриархов св. и великой церкви Христовой, находящейся в Константинополе, от 36 года по Р. X. по 1834 год. Спб. Цена 50 к., с пересылкой 75 к.

В канцелярии правления с.-петербургской дух. акад. продаются следующие книги:

1) Богослужебные каноны на греческом, славянском и русском языках. Второе, исправленное издание профессора Е. Ловягина. Цена 1 р. 65 коп., а с перес. 2 руб. – Те же каноны на славянском и русском языках. Цена 1 р. а с перес. 1 р. 50 к. – Те же каноны на русском языке. Цена 45 коп., а с пересылкой 75 к.

2) История с.-петербургской д. академии. Соч. профессора И. Чистовича. Цена 2 руб. сер.; на перес. за 2 фунта.

3) История прав. церкви в Финляндии и Эстляндии, принадлежащих к с.-петербургской епархии. Соч. его же. Цена 1 р., на перес. за 1 фунт.

4) Систематическое изложение логики. Соч. профессора Карпова. Цена 1 р. 50 н., на перес. за 2 фунта.

5) Об антихристе против раскольников. Соч. бакалавра с.-петербургской академии И. Нильского. В 2-х частях. Цена с пересылкой 2 р. 50 к. сер.

6) О необходимости священства против беспоповцев. Соч. бакалавра А. Предтеченского. 1861 г. Цена с перес. 1 р. сер.

7) Обозрение посланий святого апостола Павла к коринфянам. Профессора спб. д. академии М. Голубева. 1861 г. Т. 1. Цена 1 р. 75 к.| с перес. 2 р. сер.

8) История христианской церкви Т. I. Соч. профессора И. Чельцова. 1861 г. Цена 1 р. 50 коп. – На пересылку прилагается особо за два фунта на каждый экземпляр, от 10 до 20 к. смотря по расстоянию.

9) Решиловское дело. Феофан Прокопович и Феофилакт Лопатинский. Материалы для истории первой половины XVIII столетия И. Чистовича. 1861 г. Цена с пересылкой 1 р. с.

10) Новые материалы для Решиловского дела и для истории первой половины XVIII столетия. Соч. его же. Цена 30 коп., на пересылку за 1 ф.

11) «В защиту русского православного духовенства от современных обвинений и нареканий». Соч. экстр. проф. А. Предтеченского. Цена 1 р. с. с перес.

12) Чтение для детей, пастора Тодда. Перевод с английского прот. Е. Попова. Цена 50 коп., за пересылку за 1 ф.

13) Вновь отпечатаны и поступили в продажу сочинения Платона, переведённые с греческого и объяснённые профессором Карповым, в 4-х част. Цена за них у книгопродавцев, без пересылки, 6 р.; на пересылку прилагается за 6 ф. Но если требования будут поступать либо на имя самого издателя, либо в редакцию Христианского Чтения, то все четыре тома будут отпускаемы, без пересылки, за 5 руб., а с пересылкой за 6 р.

14) Отпечатана и поступила в продажу книга: Публичные чтения о неверии, преимущественно современном. Экстраорд. проф. А. Предтеченского. 1864 г. Цена 1 р., с пересылкой 1 р. 25 к.

15) Отпечатана и поступила в продажу книга: «Практическое изложение церковно-гражданских, постановлений в руководство священнику на важнейшие случаи его служения по церковным требам». Соч. бакалавра, священника Алексея Парвова. 1864 г. Цена с пересылкой 1 руб.

16) Поступила в продажу книга: «Несколько слов о русском расколе». Соч. экстраорд. проф. И. Нильского. 1864 г. Цена 75 к. с пересылкой.

Благодать тебе и мир от Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, возлюбленный о Христе. В сих словах священных приими благожелание церкви православной, которая с кротостью, свойственною истинной, доброй матери, ежедневно молится о соединении с нею всех неправомыслящих, неправоверных. – И молитва ея не тща бысть и среди нас, братия мои, свидетели сего торжества. Сей доблий воин царя земного, по добровольному своему желанию, без всякого искательства и усилия с нашей стороны, потщался вписаться в число воинов церкви православной, истинно воинствующей на земли. По предварительном наставлении его в догматах веры и благочестии истинно-христианских, он присоединён к православной церкви. Ныне восполнены ему в таинстве миропомазания, сейчас совершённом над ним, и те дары благодати, яже к животу и благочестию, каких он лишён был по небрежности или недоразумению церкви римско-католической. Приимите его с радостью христианскою в среду свою; о нём радуются ныне ангелы Божии и вся церковь, торжествующая на небеси.

Но, чтобы ты знал, возлюбленный, и твёрдо помнил, каких заблуждений ты отрёкся пред лицом всей церкви православной и в какое общество христиан, истинных по вере, ты вступил, хочу ещё раз, после частных наших бесед и домашнего обучения, перечислить тебе те несогласия и указать то неправоверие, в котором коснеет церковь римско-католическая. Внимай и помни!

1) Церковь римско-католическая, в недрах которой ты рождён и первоначально воспитан был, прежде всего и более всего старается внушить своим последователям то ложное и зловредное мнение, по которому епископ римский или папа почитается видимою главою церкви христианской, который будто бы стоит выше соборов вселенских и непогрешим по вере. Она утверждает, что папа есть верховный судия, полновластный и самодержавный монарх, непосредственно от самого Иисуса Христа получивший все права и дары благодати, необходимые в церкви и сообщающий их всем святителям (патриархам, митрополитам, архиепископам и епископам) целой вселенной. – Наша же церковь православная, которая с любовью приемлет тебя, смиренномудренно верует, что един есть глава церкви – Христос (Еф.5:23). «Если же архиереи, управляющие церквами, и именуются главами оных: то сие должно принимать в том смысле, что они суть местоблюстители Христовы, каждый в своей области и главы частные»²⁴⁴. Но все они равны между собою по дару и власти. «Где бы ни был епископ, говорит один блаженный отец, чествуемый и римскою церковью, он имеет одинаковое достоинство и одинаковое священство. Огромность богатства и смиренное убожество не делают епископа ни высшим, ни низшим. Все они равно преемники апостолов»²⁴⁵. Откуда же произошло такое неправое учение в церкви римской, – довольно тебе объяснено в домашних наших беседах. Здесь же прилично коротко напомнить, что такое учение произошло от самомнения и гордости римских епископов и от неправильного, натянутого толкования римско-католическими богословами некоторых мест Св. Писания и Предания.

2) Римская церковь сильно также упорствует в заблуждении о личном свойстве святого Духа, третьего Лица пресвятой Троицы. Именно, она учит, что Дух Св. исходит и от Бога Сына. Святая же церковь православная верует и исповедует, что Дух Святой исходит от одного Отца. Сначала верование западной церкви в исхождение Святого Духа и от Сына было не более как частное мнение немногих, а потом возведено на степень догмата, и на соборе тридентийском ограждено анафемою. Много было споров и несогласий и в самой церкви западной о сем предмете; церковь же восточная в самом начале осудила сие неправое учение²⁴⁶. Посему мы твёрдо веруем и несомненно исповедуем, что Дух Святой исходит от одного Отца, утверждаясь в сем учении, между прочим, на словах самого Спасителя, Который говорил своим ученика так: егдаже приидет Утешитель, Его же Аз послю вам от Отца, Дух истины, Иже от Отца исходит, той свидетельствует о Мне (Ин.15:26). Что же касается других мест Свящ. Писания, где Дух Святой именуется Духом Христовым, то сии места разумей о временном ниспослании Духа Святого, а не о вечном Его исхождении. Так учили о Святом Духе отцы церкви, так утверждено, определено веровать на св. вселенском соборе. Но латиняне не усомнились исказить и самый Символ веры , утверждённый на вселенских соборах, и внесли в него не правое учение, будто бы Дух Святой от Отца и Сына исходит.

3) Не менее важно заблуждение римской церкви и о пресвятой Деве Богородице, по которому латиняне признают и учат, что, хотя пресвятая Дева родилась от Иоакима и Анны естественным образом, однако зачатие её, по особенному преизбытку благодати, не было причастно греху первородному, от Адама распространившемуся на весь род человеческий²⁴⁷. Ново сие учение и погрешительно. Церковь святая искони веровала и учила, что все люди, как плод крови и похоти плотской и похоти мужеской (Ин.1:13), зачинаются в грехе первородном (Пс.50:7). О пресвятой же Деве Марии исповедует, что Она очищена от греха сего Духом Святым (Служб, 25 март. стих. на лит. 4). А латиняне вопреки голос вселенской церкви в последнее время (1854 г.) начали учить противно сему. Впрочем, и на западе (во Франции) сами же католики говорят, что папа, введший сие новое учение, какого прежде не было, колеблет таким образом самую веру²⁴⁸. Итак, и по суду самих католиков ново сие учение и погрешительно.

4) В учении о семи таинствах церкви римская церковь во многом не согласна с церковью восточной православной; много допущено в ней заблуждений. Перечислим их коротко. – Таинство крещения католические священники совершают посредством обливания, а не чрез погружение, как крестился сам Господь во Иордане, как заповедал Он крестить св. апостолам, и как поныне совершается сие таинство в церкви восточной. Правда, что и у нас в некоторых местах допускается в этом разе обычай церкви католической, но крещение чрез обливание, перешедшее во времена унии из запада и к нам, наша церковь допускает только для слабых и больных младенцев. – Таинство миропомазания имеет право совершать, по учению римской церкви, только один епископ, и то тогда, когда крещаемый достигнет юношеского возраста. Но это несправедливо, да и не разумно. Освящать миро имеет власть один епископ – это правда. Но помазывать сим миром крещаемых дано право и всякому священнику, правильно рукоположенному²⁴⁹. Притом благоразумно ли то, что вследствие такого неправого учения многие из католиков, по отдалённости ли от места жительства епископа, или и по другим причинам, остаются не миропомазанными до глубокой старости, а многие, быть может, и умирают, не сподобившись миропомазания? И время, и образ миропомазания у католиков различны от нашего, и не имеют канонического основания. – Таинство Евхаристии в католической церкви совершается на хлебе пресном, вопреки установлению самого Господа, Который Тайную Вечерю совершил на хлебе квасном; вопреки обычаю святых апостолов и всей первенствующей церкви, в которой Евхаристия совершалась, как и ныне совершается в церкви восточной, на хлебе квасном. Далее, католические священники сами приобщаются Тела и Крови Христовой, под обоими видами – хлеба и вина, а мирянам преподают таинство Причащения под одним только видом хлеба, между тем как Спаситель установил сие Таинство²⁵⁰ под обоими видами, для всех христиан, а не для одних только священников. Наконец, младенцев они вовсе не причащают, доколе сии не придут в возраст, вопреки ясной заповеди Господней: пийте от нея вси ... и таким образом лишают их благодатного общения со Христом. Таковы заблуждения католиков в учении о Таинстве Причащения. К ним нужно прибавить ещё одно заблуждение их и о времени пресуществления Св. Даров. – В учении о покаянии особенно странно учение католиков о так называемых индульгенциях, т. е. грамотах, выдаваемых папою за деньги, в которых не только разрешается всякий грех, но посредством которой можно освободить душу от ада преисподнего и сделать грешную душу святою, усвоив ей преизбыточествующие заслуги Спасителя, сверхдолжные добрые дела Богородицы и святых. Странно и погрешительно это учение. Его кажется, стыдятся и сами католики. – В учении о таинстве брака замечательно то, с одной стороны, что брак гражданский в настоящее время на западе более уважается, нежели церковный; а с другой стороны, что брак церковный возбраняется приходскому духовенству, так что, кто не произнесёт у них обета всегдашнего девства, того не возводят они на степень священника и диакона²⁵¹. Но безбрачие приходских священников, по представлению египетского епископа Пафнутия, девственника и строгого подвижника, устранено ещё на I вселенском соборе²⁵². А римские первосвященники, по некоторым своим корыстным видам, а не по побуждению нравственной чистоты, нарушили и сие правило св. собора. – Касательно таинства елеосвящения католики заблуждаются в том, во-первых, что говорят будто бы елей для сего таинства должен быть освящён епископом. Но св. апостол Иаков прямо говорит: болит ли кто в вас, да призовет пресвитеры церковные т. е. священников. А во-вторых заблуждаются они и в том, что позволяют совершать сие таинство только над такими больными, которым не осталось никакой надежды на выздоровление²⁵³. Но это последнее заблуждение их произошло от того, что, по их понятию, в таинстве Елеосвящения врачуются не телесные немощи болящего, но духовные; между тем православная церковь исповедует, что посредством Елеосвящения врачуются и телесные и душевные немощи елеосвящаемого, как это ясно выражено в следующих словах апостола Иакова: и молитва веры спасет болящаго и воздвигнет его Господь, и аще грехи сотворил есть, отпустятся ему (Иак.5:15).

5) Наконец, и ещё одно заблуждение, довольно важное, встречаем мы в учении римской церкви, именно – в мнении её о последней судьбе каждого человека. Католики думают, что души усопших, не получивших ещё разрешения каких-либо лёгких грехов, или и получивших разрешение грехов, но не понёсших за них временного наказания на земле, находятся в чистилище, и там терпят мучения до тех пор, пока совершенно не очистятся и не сделаются, достойными вечного блаженства. Чистилище же, по учению католиков, есть некоторое среднее место между небом и адом, где души грешников, удовлетворяя правде Божией, с одной стороны терпят мучение за грехи, а с другой – очищаются посредством огня. Но церковь православная не допускает ни места, ни состояния среднего между небом и адом, в котором грешники удовлетворяли бы правде Божией, терпением мучений²⁵⁴, а учит, что после частного суда, одни из умерших предвкушают блаженство, а другие мучение; потому что, по учению православной церкви, ни души праведных не получают полной награды, ни души грешников – полного наказания до времени всеобщего суда Божия. Но при этом мы веруем, что молитвы живущих на земле и бескровная жертва, приносимая за умерших, много способствуют им к достижению блаженной жизни²⁵⁵.

Не станем распространяться здесь о прочих заблуждениях церкви римско-католической, касающихся Св. Писания и соборов вселенских. Не станем доказывать, что римская церковь даже в обрядовой стороне богослужения уклонилась во многом от устава церкви православной, и не имеет простоты и чистоты, свойственной богослужениям и обрядам древней вселенской церкви. Довольно и сказанного для обличения неправоты римской церкви.

Помни же, возлюбленный о Христе, и навсегда сохрани в сердце и уме своём сии замечания. А как ты ныне уже православный христианин, то заключу наше собеседование словами из завещания в Бозе почившего, православного архипастыря, от рук которого и я недостойный приял сан священства: завещаю тебе первее всего и паче всего хранить твёрдо и непоколебимо святую православную веру²⁵⁶!

C. И. Г.

Святые евангелисты оставили нам повествование о земной жизни Иисуса Христа; – конец их благовестия есть повествование о вознесении Господа на небо. Книга «Деяния Апостольские» продолжает повествование св. евангелистов. В десятый день по вознесении Иисуса Христа, в день праздника пятидесятницы (этот праздник был установлен самим Богом для еврейского народа в память закона, данного народу еврейскому на горе Синае, чрез Моисея), св. апостолы, собранные все в одном доме, где они совершали свои общие молитвы, приняли обещанный им Спасителем дар Св. Духа, в виде огненных языков; – с того самого времени и начинается их апостольская проповедь учения Христова. Апостол Пётр первый начинает слово и говорит с таким убеждением и силою, что тогда же обращаются ко Христу несколько тысяч людей.

Вслед за тем апостолы все совокупно начинают проповедь о вере в Сына Божия, пришедшего спасти людей, о покаянии и прощении грехов верующим во имя Его, о воскресении и вечной жизни, дарованной людям чрез Него. Проповедь эта сопровождалась необыкновенными чудесами и дивными делами любви и милости, которые совершали св. апостолы во имя Иисуса Христа. Они проповедовали о Божией любви к людям, и учили, что любовь и милость должны отличать и тех, кто верует в Бога, возлюбившего людей. И, действительно, первые христианские общества заметно отличались духом любви и милосердия, так что сами св. апостолы свидетельствовали об этом в своих писаниях. Богатые и достаточные люди охотно уделили от своего имения часть в пользу бедных; даже были примеры, что приносили в жертву братской любви всё своё имение. Бедные – вдовы, сироты, старые люди находили призрение от попечения милосердных людей, которые служили им и снабжали необходимым из добровольных приношений. Для такого служения бедным и болящим избирались из среды верующих способные и сердолюбивые люди, которые безмездно брали на себя эту священную обязанность.

Но церкви Христовой не суждено было промыслом Божиим мирно и спокойно распространяться и возрастать. Спаситель предсказал это своим ученикам: «се Аз посылаю вы, яко агнцы посреди волков»; Он предсказал им и те скорби и гонения, которые будут терпеть верующие во имя Его. И рано начались эти тяжёлые испытания для Его церкви. Возрастающая сила и успех божественного учения, проповедуемого св. апостолами, вооружают против них иудеев, которые с ненавистью к имени Иисуса Христа соединяют злобу и к Его последователям. Первыми жертвами их гонения были св. первомученик христианский, архидиакон Стефан, побитый камнями, св. апостол Иаков, брат апостола Иоанна Богослова, усечённый мечом от Ирода в угоду иудеям, и позже св. апостол Иаков, брат Господень, сверженный с церковной кровли.

Но Иисус Христос невидимо хранил свою ново основанную церковь, и в утешение и укрепление верующих послал ей нового, великого учителя и апостола, св. апостола Павла, который из ревностного иудея-гонителя христиан чудесным явлением ему на пути Иисуса Христа обратился в ревностнейшего проповедника Его имени и учения.

Такими необыкновенными чудесами Господь распространял свою церковь, – но вместе с возрастанием числа верующих, всё более и более усиливалась вражда иудеев к христианству. Тогда ученики Христовы оставляют Палестину, землю иудейскую, и обращаются с проповедью к язычникам, идолопоклонникам, за спасение которых наравне с иудеями от греха и смерти Единородный Сын Божий пролил кровь Свою. Чудодейственная сила Божия помогает им распространить учение о Спасителе мира в пределах всей империи римской и основать на всём её пространстве церкви, поставить святителей, священников, диаконов, и устроить повсюду чин и порядок христианской жизни.

Св. апостолы и их ученики учили о Боге главным образом словесно, пользуясь всеми случаями к проповеди – на улице, на площади, по домам, в темнице, на пути, в общественных собраниях и т. под. Но они оставили нам и письменное изложение своего боговдохновенного учения о Богочеловеке Иисусе Христе и о жизни, какую следует проводить верующим в Него. Четыре апостола – Матфей, Марк, Лука и Иоанн Богослов написали св. Четвероевангелие, в котором передали нам учение, жизнь, страдание, смерть, воскресение и вознесение на небо Господа нашего Иисуса Христа. Апостол же Лука оставил нам описание подвигов апостольской проповеди в книге «Деяния св. Апостолов». Апостолы – Иаков, Пётр, Иуда, Иоанн Богослов и Павел оставили целый ряд своих посланий или писем, которые они писали к разным лицам и целым христианским обществам разных городов. Вместе с Евангелием эти апостольские писания составляют Священное Писание Нового Завета, и кто хочет быть истинным последователем Христа Иисуса, тот должен читать все эти апостольские писания, ибо в них изложено всё учение христианское, и на основании его дальнейшие учители церковные распространяли учение об истинном Боге.

Ко времени апостольской проповеди относится начало богослужения, которое называется литургией или обеднею. Первый, составивший чин литургии, был св. апостол Иаков, брат Господень. К тому же времени относятся начало св. икон или изображений ликов Иисуса Христа, Божией Матери и прочих святых. Предание говорит, что евангелист Лука написал лик Богоматери.

Апостолы старались утвердить новое учение не каждый отдельно, сам по себе; напротив, они собирались воедино, составляли так называемый апостольский собор, на котором были составлены апостольские правила. Или указывались главнейшие требования христианской жизни, возбуждались верующие к чистоте жизни и воздержанию от всего, что нечисто и недостойно христианина, остерегались от общения с идолопоклонниками.

Не словом только, но самою жизнью апостолы учили истинной вере в Бога. Все они много страдали и терпели за имя Иисуса Христа и кончили свою проповедь о Нём мученическою смертью. На иконах они изображаются с орудиями мучений, ими претерпленных. Так св. апостол Павел изображается с мечом, св. Андрей – с крестом, св. Фома – с копьём, св. Варфоломей – с человеческою кожею, содранною с тела, что он сам потерпел.

После апостолов христианское учение быстро распространялось и подобно тому, как в первое время вооружило против себя иудеев, так нашло врагов себе в языческих царях и владыках. Целые триста лет они преследовали, мучили, предавали смерти христиан. Христиане смело и торжественно исповедовали свою веру в Господа Иисуса, не боясь никаких мучений и страданий, и только молились о помощи и спокойно шли на смерть – кто на огненный костёр, кто под меч, кто под груды камней, кто в челюсти лютых зверей, кто на дно моря, кто в темницу на голодную смерть, кто под железные ногти, раздиравшие тело, кто на чугунные раскалённые сковороды и кровати... все за имя Иисуса и за веру в жизнь будущего века. Целые христианские города предавались истреблению; целые тысячи христиан умерщвлялись, как один человек. Так в одном храме сожжено их было около 20000 (две тмы, по церковнославянскому счёту). В это-то тяжкое время пострадали за Христа те Божии святые, которых мы благоговейно чтим, называя их мучениками и великомучениками: св. Феодор Тирон, св. Пантелеймон, св. Димитрий, св. равноапостольная Фёкла, св. Прокопий, св. великомученицы Варвара и Екатерина и прочие св. великомученики и мученики.

Времена гонений на христиан тем ещё остались памятны в истории церкви Христовой, что они расположили некоторых ревностных христиан к особенного рода христианской жизни – отшельнической. Некоторые из верующих, принимая к сердцу обетования Евангелия оставляющим мир, избегали общения с языческим обществом и, желая свободнее благоугодить Богу, уходили в пустыню. Так и было положено начало отшельнической жизни. Первый пустынножитель был препод. Павел Фивейский; почти в одно время с ним жил в пустыне великий отец иноков (монахов) препод. Антоний Великий, который уже собрал вокруг себя и других, ищущих безмолвия и пустыни, и был им наставником. Это был первый образец братского пустынножительства. Когда же препод. Пафнутий Великий составил устав монастырской жизни, с того времени монастыри наполнили собою пустыни Египта и палестинские горы. Здесь прославились святым подвижничеством и духовною мудростью великие отцы: Макарий египетский и александрийский, Евфимий, Савва освященный, Феодосий и другие великие ревнители христианского совершенства.

Начало монашества относится к концу 3 века по рождестве Христовом, когда ещё гонения на христиан были во всей силе, и многочисленные мученики обильно питали землю своею кровью. Но самое тяжкое и продолжительное гонение на церковь Христову было последнее, за которым в начале 4 столетия, после бури гонений, настала тишина для церкви Божией, в царствование Константина равноапостольного, римского императора. Св. равноапостольный Константин был чудесно обращён ко Христу явлением крестного знамения на небе со словами: «сим победишь» накануне страшной битвы с неприятелем, которого он, действительно, и поразил. Он вместе с достойною матерью своею, равноапостольною царицею Еленою, искренно любил христианство и сделал его господствующим во всей римской империи.

(Окончание впредь).

Практика католичества и протестантства по отношению к вопросу об участии мирян в делах церковных, как известно, представляет две противоположные крайности. Католицизм церковные и даже духовно-образовательные права заключил в папстве и представляющей его иерархии и совершенно отстранял мирян от участия в делах церковных. Протестантство, напротив, признавая церковь только невидимую и общее священство всех христиан, совершено уничтожило существенное различие между иерархией и мирянами и оставило духовенство и духовное правительство в смысле только представительной власти от общества, от которого и получает оно все свои права. Отсюда, в противоположность католическому монархизму, в протестантстве образовалось демократическое устройство церкви. Церковное управление в консисториях и синодах, церковные дела на съездах, конференциях и т. п. разделяются здесь в равной мере лицами духовными и светскими; церковная община в делах прихода имеет одинаковые права с духовенством: избрание пасторов безусловно принадлежит народу или духовно-светским консисториям, в богослужении участвует весь народ. Между этими крайностями практика церкви православной представляет средину. Признавая богоучреждённую иерархию и предоставляя ей, по праву божественному, управление церковью, священнослужение и учение веры, православная церковь не может допустить безусловной свободы мирян в делах церковных. Но вместе с тем так как средства и права божественные не исключают средств и прав человеческих и поскольку каждый член церкви, как человек и христианин, может и должен содействовать общему делу церкви (1Кор.12:12,21,25–26): то она в известной степени и допускает участие в делах церкви как частных людей из мирян, так и всю церковную общину, или приход и государство.

Церковная практика первых трёх веков, далёкая и от протестантского демократизма и тем более от католического монархизма, вполне оправдывает основную идею тех отношений мирян к делам церкви, какие утвердились в церкви православной. По особенно высокому характеру нравственного единства между духовенством и обществом, по особенно живому участию мирян в делах веры и церкви, практика первых веков христианства представляет особенный интерес. Не считаем бесполезным обратить на неё внимание наших читателей и ввиду современных вопросов об отношении мирян и церковной общины к делам церковным, ввиду заявляемых желаний более тесного сближения прихода с духовенством по делам церковным и допущения мирян к делам церковного управления²⁵⁸. Несмотря на различие исторических обстоятельств, условливавших особенно широкое участие мирян в делах первенствующей церкви, общий дух и характер этих отношений не может не иметь значения для нашего времени.

I. Церковь и общество в ветхозаветной и новозаветной церкви. Единство первенствующей церкви

Церковь, как общество людей, в каком бы смысле она ни понималась, необходимо должна иметь известное устройство и известные законы; следовательно, в ней необходимы правильно организованное управление и с этим разделение её членов на управляющих и управляемых, пастырей и пасомых. «Как в войске не все одинаковым образом исполняют воинскую службу, но разделяются на различные чины, говорит св. Златоуст, так и в церкви один занимает место учителя, другой ученика, иной простого человека»²⁵⁹. Еда вси апостоли? Еда вси пророцы? Еда вси пастыри и учители? (1Кор.12:29).

Начало церкви точно также немыслимо без иерархии, как и её продолжение; и излишне было бы доказывать, что и церковь первых трёх веков имела иерархию в том же самом смысле, как и церковь веков последующих²⁶⁰.

«Христос есть глава церкви, говорит Ориген, священники по справедливости могут быть названы очами церкви, диаконы и прочие служители – руками, потому что ими отправляют все духовные дела, а народ – ногами церкви»²⁶¹. Как возвышались права иерархии над правами мирян в церковных делах, как существенно отличался и отделялся клир от общества мирян в первенствующей церкви, – можно видеть уже из того, что отцы и учители первых веков, говоря о значении иерархии христианской, сравнивают её с иерархией ветхозаветною. Так нередко сопоставляет права и обязанности той и другой иерархии св. Климент римский²⁶²; «священство ветхозаветное было прообразом священства новозаветного», говорит Тертуллиан²⁶³. По учению св. Киприана, иерархические лица в Новом Завете также, как и в Ветхом, служат посредниками между Богом и людьми и права их также святы и неприкосновенны, как и права иерархии ветхозаветной²⁶⁴. «Епископы ваши, говорится в постановлениях апостольских, суть первосвященники; место священников теперь занимают у вас пресвитеры, и левитов – диаконы, чтецы, певцы» и пр.²⁶⁵. «Что предания апостольские, говорит также Иероним, заимствованы из Ветхого Завета, это можно видеть из того, что епископы, пресвитеры и диаконы в церкви имеют те же права, какие имели Аарон и дети его в храме»²⁶⁶.

Уже это учение о сходстве между иерархией ветхозаветною и новозаветною показывает, что нужно иметь крайне односторонний взгляд, чтобы с протестантами утверждать безразличие клира от мирян в первенствующей церкви и отвергать его особенное значение во всех делах церковных. Но настолько же было бы несправедливо и иудейско-католическое представление о первоначальной церковной иерархии. При всём сходстве иерархии новозаветной с ветхозаветною, на которое так часто обращают внимание отцы и учители первых веков, нельзя не видеть и существенного различия между ними, определяемого различием в самом духе обоих Заветов. Обрядовый закон, воспитание юного Израиля посредством внешней формы, действием внешнего на внутреннее определяло обособленность иерархии ветхозаветный, её племенную замкнутость, наследственность иерархических прав и отсюда совершенное отстранение от дел церковных всех, не принадлежавших к колену Левиину. Закон благодати, заменивший закон обрядовый, необходимо изменял и отношения новозаветной иерархии к обществу. Служители Нового Завета, не письмени, но духа, не могли быть только исполнителями обрядовых служб и формальными представителями закона; главнейшая обязанность их поставлена в том, чтобы пасти – нравственно руководить верующих во спасение учением веры и наставлением жизни христианской – по образу апостолов, и отсюда прежде всего различие новозаветной иерархии обнаружилось в том, что она не явилась замкнутым сословием, а вышла из среды мирян, слилась с обществом по единству происхождения и доступности для каждого мирянина иерархических степеней, и поэтому естественно, примыкая к обществу, и сама должна была открыть этому обществу или мирянам больший доступ к делам церковным. Это уничтожение замкнутости, сословности в новозаветной иерархии, сближение её с обществом, так сказать по единству происхождения, было главнейшим основанием широкого участия мирян в делах первенствующей церкви. Дух первых христианских обществ, сложившийся под влиянием христианства, как нельзя более условливал необходимость такого участия. Христианство, по своей высочайшей истинности, по внутренней благодатной действенности и по внешней чудесной силе, сопровождавшей его первоначальное распространение, имело особенную силу привлекать к себе умы и сердца людей. Воспринимаемая не столько рассудком, сколько верующим сердцем, евангельская истина составляла предмет глубочайшего убеждения; эта истина, ради которой христиане вменили вся тщету быти, в жертву которой они приносили и доброе имя и положение в обществе, и удобства жизни, и самую жизнь, была предметом высочайшей любви, как высшее благо и цель жизни. Принимаемая по силе этого живого убеждения, вопреки всем условиям жизни общества, для которого она казалась безумием, обрекая своих исповедников на презрение и гонение от общества, как врагов религии политической, эта истина служила основанием и высокого нравственного единства церкви. Дух братства и любви, особенно характеризующий первые христианские общества, как существеннейшее отражение христианства в жизни²⁶⁷ ещё более утверждал это нравственное единство первенствующей церкви. Оно отпечатлевалось и на всей церковной жизни верующих. Общее имение, общие богослужебные собрания, общая вечеря любви с лобзанием мира, наименование братства были выражением этого единения. Учение апостола Павла и древнейших отцов о единстве церкви, как одного тела, имеющее значение догматическое, вместе с тем служит особенным выражением духа и характера церкви первенствующей. Якоже тело едино есть, говорит апостол, и уди, имать многи, вси же уди единаго тела, мнози сущи едино суть тело: тако и Христос (1Кор.12:12). Церковь в собственном смысле была единое духовное тело, в котором все члены были теснейшим образом соединены в общем животворном начале веры и любви, так что, по слову апостола, аще страждет един уд, с ним страждут вси уди, аще ли славится един уд, с ним радуются вси уди (1Кор.12:25–26). Это беспримерно высокое единство, нравственное, образованное духом веры Христовой, естественно проявлялось и в единстве церковной жизни, в единстве, так сказать, церковно-административном. В формах между церковных сношений в первые три века каждая церковь представляется не только единым телом по духовно-нравственным связям, но и одним административным целым, общиною, соединённою в тесном единстве, между иерархией и мирянами и по делам церковным. Так в Апокалипсисе ангелы церквей отожествляются со всею церковью, и, хотя нельзя признать, что откровенные апостолу наставления касаются всей церкви без различия епископов, которые здесь называются ангелами, но нельзя также по некоторым указаниям не видеть, что слова Господа относятся вместе с епископами и ко всей церкви (2, 10. 13. 15, 3, 10. 17. 18 и др.). Апостолы свои послания предназначают не епископам только и пресвитерам, имя которых даже редко употребляется, но ко всей церкви, хотя в этих посланиях содержатся не только догматы веры и правила нравственные, но и правила церковного управления (напр. 1Кор.5, 2Кор.2). Климент римский своё послание также пишет не от своего только имени и не пресвитерам и епископам коринфской церкви, но от всей римской церкви и всей же церкви коринфской²⁶⁸). Подобные же отношения представляют: церковь смирнская в послании к «церкви филомелийской и всем повсюду святым и кафолическим церквам», лионская и виеннская в послании о мучениках – церквам азийским и фригийским²⁶⁹, св. Игнатий, Поликарп и Александр, епископ александрийский и др. в своих посланиях, назначая их ко всей церкви²⁷⁰. Киприан писал много посланий к клиру и всему народу римскому²⁷¹. Такое обращение ко всей церкви, бывшее почти общею формою посланий первых трёх веков (вследствие чего эти послания и читались в общем собрании церкви²⁷²), или сообщались к общему сведению²⁷³, не было только условною формальностью, но выражало действительное, живое отношение всей церковной общины к делам церковной жизни. Не все были апостолами, не все были пророками, не все были пастырями и учителями, но вся церковная община и все члены церкви, по мере сил и свойственных каждому естественных или благодатных дарований, вносили свою долю участия общему делу церкви и, не нарушая прав иерархии, соединялись с нею общею попечительностью о благе церкви. Мнози удове, едино же тело, говорит апостол Павел. Не может око рещи руце: не требе ми еси, или глава ногама: не требе ми есте (1Кор.12:21). «Посмотрим на повиновение воинов своим военачальникам, пишет так св. Климент Римский церкви коринфской по случаю возникших в ней раздоров, – посмотрим на различные чины предводителей, тысяченачальников, которые все исполняют повеления царя и полководцев: и из этого можем познать, что ни великие без малых, ни малые без великих не могут существовать и только их взаимная связь доставляет пользу. И в человеческом теле голова и ноги ничего не значат друг без друга и малейшие члены нужны и полезны для целого тела, так что оно сохраняется согласием всех отдельных частей его»²⁷⁴. И чем труднее было положение церкви во времена гонений, чем больше было у неё потребностей, когда новые истины христианства ещё не проникли в общественное сознание и в духе самых верующих вступали в борьбу с иудейскими и языческими представлениями, когда, вместе с тем, церковная практика ещё не была определена во всех подробностях, тем больше церковь нуждалась в совокупном действовании всех членов своих. Сообразно с этими нуждами обильно излившиеся на первоначальную церковь благодатные дары естественно также условливали участие в делах церковных и мирян, независимо от иерархического чина. Посему-то первенствующая церковь допускала особенно широкое участие мирян в делах церковных и дорожила этим участием, призывая всех к содействию делу церкви, да возрастим в Него всяческая, как говорит апостол, Иже есть глава Христос, из Него же все тело составляемо и счиневаемо приличне, всяцем осязанием подаяния, по действу в мере коеяждо части возращение тела творит в создание самаго себе любовию (Еф.4:15–16).

Укажем главнейшие моменты этого участия.

(До след. №).

В христианской церкви, в одно время, принято было за правило не поставлять в клирики людей богатых. Это – на том основании, что богатым справедливее нести тягости общественных повинностей, а бедным – поддержаться на счёт церковных богатств²⁷⁵. Но такой закон существовал давно, и притом, в империи греко-римской. Там при императоре Константине (которому и принадлежит издание этого закона), церковь, действительно, располагала огромными имуществами как движимыми, так и недвижимыми. Из своих богатых доходов, она могла не только обеспечивать священно и церковнослужителей, но и целую треть этих доходов ежегодно ассигновать на помощь бедным всех званий и состояний. Русская церковь никогда не бывала в таком блестящем материальном благосостоянии. Правда, до второй половины прошлого столетия, она владела довольно обширными недвижимыми имуществами; но имущества эти были исключительно распределены между монастырями и архиерейскими домами. Белое духовенство было предоставлено частью собственным средствам, частью усердию приходов. Положение его было ещё не так грустно, пока оно набиралось из всех званий и состояний. В состав его могли вступать и дети боярские, имевшие наследственные земли, и люди посадские, скопившие капитал торговлею сами, или получившее его от дедов и прадедов, и более или менее зажиточные поселяне, владевшие хоть какою-нибудь родовою осёдлостью. Когда же таких сторонних средств обеспечения не было, положение его, и в то время, бывало иногда крайне жалким. Вот как в начале XVII века, московского уезда села Болтина поп Мина описывает своё состояние в челобитной, поданной им Лжедмитрию: «хочется мне, государь, нищему богомольцу твоему государеву жить в твоём государевом селе Болтине, где прежде его живал, и кормиться от твоей государевой милости и от миру; заводцу у меня, государь, никакого нету, ни хлебца, ни клячки нету, взять негде, а купить нечем. Милосердый государь ..., пожалуй меня нищего твоего богомольца своим царским жалованьем на хлебец или на клячку, чем ты государь пожалуешь, чтобы твоё царское богомолье впредь без пения не было, и я бы нищий твой богомолец, с женишком и детишками меж двор волочась, вконец не погиб»²⁷⁶. Но если и бывали примеры такой бедности, – состояние семейств, подвергавшихся ей, не было не поправимым. Оно могло улучшиться с возрастом детей священника, которые были вольны выбирать для себя род службы и занятий. Они могли определиться в подьячие, – заменить, таким образом, неблагодарную – в материальном отношении – службу отца другою более выгодною; в крайнем случае, – могли обратиться к промыслам и торговле. До Уложения, они могли заниматься промыслами и торговлею даже без платежа за это каких бы то ни было пошлин. Уложение уничтожило эту привилегию, принудив их в таких случаях приписываться к посадам, но практические люди предпочитали состояние посадского человека состоянию духовного лица²⁷⁷, и дети духовенства пользовались, конечно, этим выходом для поправления дел своих разорившихся семейств. Установление духовного сословия Петром Великим повергло духовенство в бедность уже безвыходную.

Потомственное прикрепление известного количества семейств к какому-либо ремеслу или промыслу, соединённому с известными материальными выгодами, созидает в пользу их монополию, которая, при скольких-нибудь благоприятных обстоятельствах может служить только к увеличению их благосостояния. Но, при создании духовного сословия, известное количество семейств было закреплено потомственно за таким служением обществу, для которого, прежде всего, требуется самоотвержение и полное бескорыстие. И здесь установлялась монополия, но монополия на высоконравственный подвиг, с которым несовместима мысль о материальных приобретениях.

Законы церковные и гражданские запрещают священнослужителям промыслы и торговлю: всякое занятие, соединённое с хорошею прибылью, считается для них предосудительным, как отвлекающее их от святого служения алтарю; всякая попытка получить большее (чем предлагается усердием прихожан) вознаграждение за труды по службе осуждается, как святотатство. Вынужденное потомственное закрепление за таким служением известного количества семейств неизбежно поведёт его – рано, или поздно – к потомственному нищенству – пролетариату.

Обстоятельства сложились так невыгодно для нашего духовенства, что это неизбежное следствие его сословной замкнутости обнаружилось гораздо скорее, чем можно было ожидать. Указ 4 апреля 1722 года, ограничивая состав русского духовенства известным количеством семейств и их прямым потомством, ограничивал и частные имущества имевшего возникнуть духовного сословия тем количеством движимостей и недвижимостей, какое застал в распоряжении означенных семейств. Никакое новое лицо, из других званий и состояний, не могло вновь привнести с собою что-либо в состав этого капитала. Но если к увеличению этого капитала были закрыты способы, зато уменьшение его шло чрезвычайно быстро. В состав частного имущества духовенства, в эпоху закрепления его, входили, между прочим, и земли частью не населённые, частью населённые крестьянами. Право владения такими землями скоро было отнято у духовенства. Уже в 1744 году, во время второй ревизии, Шипов и князь Мещерский на том основании, что духовенству «деревень и земель... иметь не велено», отбирали от церквей и отдавали помещикам даже собственно церковные земли, заселённые бобылями²⁷⁸: нечего и говорить, что такие ревностные исполнители буквы закона не могли оставить во владении духовенства лично принадлежавших ему земель. Усадебная осёдлость сама собою перестала быть потомственною недвижимостью духовенства с тех пор, как духовное правительство стало определять детей духовенства на священно- церковнослужительские места, не стесняясь ни пределами приходов, в которых жили отцы, ни даже пределами епархий. Духовенство лишилось, таким образом, своих родовых недвижимостей. Если в некоторых семействах, в первое время, и сохранялись нажитые дедами и прадедами денежные капиталы, – и от них также не могло остаться следов, после того, как духовенство вынуждено было обратить все свои средства или на воспитание детей в архиерейских школах, или на поставку за них в рекруты «купленных» людей, с амуницией и взносом 200 рублей ...

Духовенству предоставлено было потомственно довольствоваться обработкой незначительных церковных наделов поземельных, да случайными подаяниями от прихожан за исправление церковных треб, так как прежние постановленья о запрещении ему промыслов, сколько-нибудь выгодных, и торговли не только остались во всей своей силе, но и были распространены на всё его потомство. Но и этот источник обеспечения, и сам по себе скудный, с учреждением духовного сословия, стал ещё скуднее. Как ни велики были средства содержания клириков в древней греческой церкви, и там размножение клириков повело к истощению этих средств и, в одно время, привело было даже константинопольскую (самую богатую) церковь к полному разорению. Император Юстиниан вынужден был сильно сократить состав духовенства, чтобы улучшить его материальное положение²⁷⁹. При известной бедности русской церкви, количество русского духовенства было весьма велико и в допетровское время. Но в составе его редко встречались диаконы, а ещё реже – дьячки и пономари. Последние, по большей части, бывали «неосвящённые», и служили при церквах по особенному договору и найму от священников и прихожан. С зачислением же священнических и дьяконских детей в дьячки и пономари, последние уже все без исключения вошли в состав духовного сословия; частные договоры их с прихожанами и священниками и наймы от них не имели более места. Содержание их было отнесено на те же средства, какими до того времени пользовались одни священники. Правда, святейший синод предвидел скудость этих средств для удвоенного и устроенного количества духовенства, и издал известное постановление о штатах. Но эта мера, благодетельная для духовенства в одном отношении, скоро оказалась бедственною в другом. При каждой новой ревизии, при каждом разборе духовенства, сенат стал справляться с этими штатами, чтобы забирать в военную службу, записывать за помещиками и проч. весь излишек духовенства, сравнительно с штатами. Духовное правительство само стало отступать от штатов, чтобы как-нибудь спасать от разгромов несчастное сословие, виноватое только в том, что размножалось. Мало-помалу ему удалось привести штаты в забвение, приходы раздробились снова; состав причтов был увеличен ещё особенно дьяконами. Прикровенная защита человеколюбивого правительства духовного сберегала этим путём, хотя отчасти, детей духовенства от рекрутчины и крепостного состояния; но зато незначительные наделы церковные поземельные раздроблялись между бо́льшим и бо́льшим количеством рук; ничтожные доходы за требы делились на более и более мелкие части.

Упорный, чёрной, личный труд, да бедное подаяние во имя Бога, предоставленный духовенству потомственно, не могли быть достаточны даже для удовлетворения насущных нужд семейства и для доставления детям такого образования, которое спасло бы их от рекрутчины, дав право на священнослужительские места. Тем менее эти средства могли обеспечить будущность семейства духовного лица, ввиду несчастных случайностей. Нищенство осиротевших семейств духовенства было неизбежно, и обнаружилось ещё в прошлом столетии.

В 1747 году, святейший синод предназначал кошельковые и из продажи свеч вырученные деньги, кроме расходов по содержанию церкви, «и на нищенствующих таких, кои сами о себе питомства промыслить не могут», для чего и оставлял их в полном распоряжении местных начальств²⁸⁰. Но в 1799 году, он должен уже был, по Высочайшему повелению, изыскивать средства вспомоществования вдовам и сиротам самого духовенства. Духовное правительство, как оказалось, уже знало о беспомощном состоянии этих лиц и, по отличавшему его всегда человеколюбию, принимало к облегчению его свои меры. В докладе Государю, в ответ на Высочайшее повеление, св. синод говорил, между прочим: «хотя до сего времени и не было сделано никакого постановления о таковых вдовах и сиротах, однако епархиальные архиереи, внимательно имея пастырское об них попечение, доставляли к содержанию их каждый, по усмотрению своему и возможности, разные способы». Способы эти были: помещение беспомощных вдов и сирот в богадельни, существовавшие ещё в то время при архиерейских домах; предоставление за некоторыми из вдов должности просвирниц при церквах. Но главный способ был следующий: «Дети умерших священнослужителей мужеского пола, говорил св. синод, отдаются в училища духовные на казённое содержание, с предоставлением притом за некоторыми из них, для пропитания семейств их, священно- и церковнослужительских мест; а дети женского пола, по достижении узаконенных лет, выдаются в замужество за церковников, коим преимущественно пред другими даются места, доставляющие содержание им, а также и прочему семейству умершего»²⁸¹. Этот способ обеспечения вдов и сирот духовенства, представленный на Высочайшее благоусмотрение вместе с другими, как прежде существовавшими, так и вновь предположенными святейшим синодом, удостоился Высочайшего утверждения, и с тех пор остаётся для семейств престарелых, увечных и умерших священно и церковнослужителей единственным спасением от нищенства.

Но мера эта, в существе дела, мера паллиативная. Она устраняет проявление ужасного недуга духовенства; но недуг не только остаётся, но и усиливается постепенно. В массе, духовенство страдает всё больше и больше, и страдания его будут увеличиваться до тех пор, пока правительство, освободившее миллионы семейств, прикреплённых к землям помещичьим, не применит подобных же человеколюбивых мер к улучшению быта тысяч семейств, закреплённых за святыми, но потомственно-непосильным служением церкви.

Один сельский диакон предложил редакции «Руководства для сельских пастырей» вопрос в таком виде: «священнодействуя (?) Божественную литургию, я, по чувству памяти об усопших родителях и благотворителях моих, произнёс в приличном месте ектенью об них. По окончании Божественной литургии, местный священник сказал мне, что диакон не имеет права возносить молитвы за усопших (?) и основывался на каком-то предании святых отцов, которого не указал. Посему прошу разъяснить, имеет ли право диакон, во время священнослужения, возносить молитву об усопших на амвоне, хотя бы не получил на то позволения священника?».

Святой Дионисий Ареопагит, описывая в своей церковной иерархии «тайнодействие, совершаемое над благочестиво усопшими», между прочим, говорит, что, после чтения Священного Писания и пения псалмов священнослужителями, первый из священнослужителей удаляет оглашенных, провозглашает имена прежде почивших святых (христиан), вместе с которыми удостаивает и новопреставльшегося одинакового поминовения и приглашает всех просить ему блаженного совершения во Христе²⁸³. В толковании Георгия Пахимера слова «первый из священнослужителей» переводятся словом «архидиакон»²⁸⁴. Из этого видно, что и в древней церкви христианской, как и теперь, обязанность возглашать имена усопших на ектеньях принадлежала и принадлежит диакону, там, где он есть. Но имеет ли право диакон, без позволения священника, возглашать на ектеньях имена усопших, – это другой вопрос, который не может быть уже решён в пользу диакона. Отцу диакону, предложившему этот вопрос, должно быть известно, что он сам по себе, без священника не может совершать никакого богослужения. Иначе и быть не может; потому что диакон рукополагается не для совершения священнодействий, а для служения таинствам²⁸⁵. Поэтому-то и всякое богослужение, и каждое священнодействие, в котором участвует диакон, он начинает и сопровождает за благословением священника. Это благословение должно предшествовать всякому действию в священнослужении диакона. Так, приступает ли он к облачению, – «взем стихарий свой и орарий, приемлет от священника благословение и, целовав десницу его, облачается»; берёт ли кадило, для возношения фимиама Господу, – «приходит к священнику, и, прием благословение от него, кадит»; исходит ли для чтения Евангелия, – он предначинает это чтение словами: «благослови владыко благовестителя и проч.», вообще, всякое своё священнослужение диакон начинает словами: благослови владыко²⁸⁶. Значит, диакон не иначе может участвовать в богослужениях, как за благословением – заведомом и позволением священника. Кроме этих общих оснований, ясно показывающих зависимость диакона от священника при богослужении, можно указать и применительно к трактуемому здесь вопросу, частнейшие причины, по которым диакон без ведома священника не должен возглашать на ектеньях имена усопших. Известно, что на церковные молитвы имеют право только те, которые умерли в мире с церковью, т. е. получили отпущение грехов и разрешение от запрещений и епитимий. Но разрешение это даётся священником, а не диаконом, потому что диаконам не дана власть вязать и решить. Поэтому-то и естественно спросить диакону у священника, достоин ли усопший того, чтобы его имя было возглашаемо в церковных молитвах об умерших. Полагаем, что имена тех, кого хотел помянуть диакон, он должен был предъявить священнику как по указанной причине, так ещё и потому, что священник, не будучи предуведомлён об этом, не может знать, о ком он должен произносить возглас после ектеньи.

Если же диакону хотелось помянуть кого-либо из усопших по своему личному усердию и усмотрению, без заявления о том предварительно священнику, то он мог сделать это по праву тогда, как после освящения даров «кадит святую трапезу окрест»²⁸⁷. Но это поминовение должно быть совершено им тихо, а не во всеуслышание.

После этого позволяем себе и с своей стороны предложить вопрос отцу диакону: почему ему не хотелось испросить у священника благословение помянуть родных на ектеньи? Боялся ли он отказа? Но думаем, что никакой священник не воспретил бы диакону помянуть своих родителей и благотворителей. Или он уклонился от священнического благословения потому, что не считал его для себя обязательным, – потому что желал действовать самостоятельно, вследствие превозношения, не любящего подчиняться старшему? Но в таком случае, о. диакон поступил вопреки 18-му правилу первого вселенского собора, в котором, по случаю замеченного собором у некоторых диаконов стремления к превышению власти, в том, что они позволяли себе приобщаться прежде священников, говорится так: «диаконы да пребывают в своей мере, зная, что они суть служители епископа и низшие пресвитеров. Да приемлют Евхаристию по порядку после пресвитеров, преподаемую им епископом или пресвитером. Но ниже сидети посреди пресвитеров позволено диаконам, ибо то бывает не по правилу и не в порядке». Даже и в таком случае, когда диакон имел достоинство, то есть, какую-либо церковную должность, по 7-му правилу шестого вселенского собора, «не занимати ему места выше пресвитеров; ибо ... достоинства или должности духовные превосходнее должностей, относящихся к миру». Если же, наконец, о. диакон возгласил на ектеньи имена усопших, без ведома священника, просто по недоумению; то полагаем, что он теперь выведен из этого недоумения.

Д.

В Allg. Kirchenzeitung помещена следующая корреспонденция из Иерусалима. «В Иерусалиме, на равнине к северо-западу от города, Россия производит ряд построек под управлением архитектора Эпингера. Строится 1) соборная церковь в византийском стиле с 7 куполами, и двумя колокольнями; 2) великолепный корпус с помещением для епископа и для духовной миссии, т. е. временно проживающих в Иерусалиме духовных лиц, также с помещением для богомольцев высших сословий и духовенства и с домовою церковью; 3) гостиница мужская; 4) женская гостиница; 5) просторная больница; 6) различные службы. Сумма, ассигнованная на эти постройки, простирается до 2½ миллионов франков (625000 р.). Эти расходы показывают, как и теперь ещё дорог Иерусалим для русских всех сословий. Кроме лиц высших классов, сюда ежегодно стекается около 1200 богомольцев. Постройки должны быть окончены в течение четырёх лет.

– Та же газета помещает довольно любопытные известия о результатах экспедиции сенатора Сольси и аббата Мишона в Палестину и заиорданскую Аравию. Результаты этой экспедиции довольно богаты. Сольси и Мишон первые имели возможность свободно исследовать внутренние стены Соломонова храма, которые доселе исследовались только секретно. Они построили подмостки, и сделали оттиски и снимки драгоценных остатков соломоновской архитектуры, уцелевших при сожжении храма при взятии Иерусалима Титом. – Но самая главная заслуга экспедиции это отрытие или полное открытие обширного древнего кладбища, известного под именем «гроба царей». Надгробный памятник, поставленный Иродом над этими гробами, после их осквернения и разграбления заключавшихся в них сокровищ, снова найден среди развалин, запиравших главный вход в катакомбы. – Кроме этого, учёные исследователи имели неслыханное счастье открыть ещё нетронутый, весьма искусно запечатанный склеп, в котором поставлен был драгоценный мраморный саркофаг царя иерусалимского. На передней стороне саркофага вырезана роскошная надпись еврейскими буквами из древнейшей эпохи. Труп царя рассыпался в прах, при первом прикосновении внешнего воздуха. Этот памятник, единственный в своём роде, подобного которому не имеет ни один европейский музей, вместе с другими древностями, открытыми экспедицией, привезён в Лувр. Сольси имеет в скором времени издать подробный отчёт о результатах своей экспедиции.

Когда и в нынешнем году Пий IХ имел утешение принимать депутацию из 300 католиков различных стран, то в ответ на их сочувствие своему положению и протест против врагов церкви папа сказал, что, уповая на провидение, защищающее справедливость, он надеется своему преемнику передать наследие церкви неумаленным. Папа имел основание выразить такую надежду. Итальянский вопрос остаётся в прежнем statu quo. Император Наполеон упорно держится консервативной политики, и римский вопрос, а с ним и вопрос о жизни и смерти папства, о жизни и смерти всего католицизма по-прежнему висит на волоске, поддерживаемый лишь тысячами французских штыков. Положение очень нетвёрдое: но можно утверждать, не смотря даже на конвенцию 3 сентября, что император французов не изменит своей политики относительно папы до последнего дня жизни Пия IХ. Только с его смертью ждут более или менее радикального переворота в судьбах Италии, папства и самого католицизма.

Между тем, если папа, отстаивая свои настоящие владения против притязаний итальянского правительства, немного теряет материально: то нельзя того же сказать о прочей католической иерархии в пределах нового итальянского королевства. Вся эта иерархия от высших прелатов и до сельских священников продолжает дорого расплачиваться за свою непрактичную оппозицию и разъединение с правительством. Итальянское духовенство, без сомнения, осталось бы неприкосновенным в своих правах, получило бы, может быть, ещё более видное значение, если бы стало под знамя нового итальянского королевства и помогло правительству в трудном деле созидания нового государства; но, ставши однажды на сторону панства, оно упорно держится своего ультрамонтанизма и старается действовать наперекор всем реформам правительства ... Удивительно ли, после этого, что и правительство, в свою очередь, враждебно относится к духовенству и употребляет все средства к отстранению и ослаблению своего врага? Мы упоминали о множестве конфискованных монастырей и упразднении епископских кафедр с 1861 по 1864 год. В начале этого года правительство конфисковало ещё 13 домов и монастырей иезуитских. В южной Италии в целой провинции Абруццо осталось только два епископа на своих кафедрах, и семь находится под арестом или в ссылке. В Романье положение дел – не лучше: епископы и архиепископы, назначенные папою, не допускаются правительством к занятию кафедр. В Тоскане епископские кафедры в Ареццо, Пистойа-Прато, Физоле и Соване давно уже остаются вакантными. Кардинал-епископ Анконы, кардинал-архиепископ Фермо, архиепископы болонский, озимский, сполетский и урбинский находятся под судом. «Словом, говорит один корреспондент из Рима, это чистое преследование епископства. Одного подвергают суду за то, что он говорит, другого за то, что он молчит, как раз по принципам Декия и Диоклетиана». Враждебная политика правительства не щадит даже религиозных потребностей народа, если удовлетворение их сколько-нибудь сталкивается с его интересами. Так, с целью ослабить влияние духовенства на народ в неаполитанской области, запрещены все вечерние богослужения и проповеди, хотя, по местным обстоятельствам, народ имеет возможность присутствовать только при вечернем богослужении. Язык двух третей королевско-итальянской прессы дерзостью и бесцеремонностью, особенно против папства, превышает все понятия. Так, один министерский журнал, ещё имеющий претензию на благородство тона, по поводу посылки в Америку кардинала Мерода, говорит, что папа посылает американцам хуже жёлтой лихорадки и чёрной смерти – кардинала Мерода. Когда эта итальянская пресса не могла молчать о выздоровлении папы, давно уже обречённого ею на смерть, то она не затруднилась прямо высказать своё сожаление, что не сбылись её надежды.

Но в особенности вражда между Римом и Турином в последнее время высказалась в проекте Пизанелли об уничтожении монашеских орденов. По этому проекту, все, доселе признававшиеся законом, религиозные общества и конгрегации должны быть уничтожены. Члены этих обществ, по выходе из монастырей, пользуются всему гражданскими и политическими правами. Им обеспечивается пенсион от правительства, – от 600 до 150 франков – сообразно с суммою прежних доходов каждого. Только состоящие на лицо монахини и члены нищенствующих орденов (доминиканцы и францисканцы) пожизненно могут оставаться в своих киновиях. Все имения как поземельные, так и городские, принадлежащие епископствам, соборным церквам и монастырям, равно как и прочие бенефиции имеют быть проданы и рента с этого капитала будет обращена на содержание духовенства. Эта рента, по расчётам правительства, будет простираться до 76 миллионов, и самый капитал – до миллиарда франков.

Без сомнения, только крайнею степенью ожесточения правительства против духовенства можно объяснить такую меру. «Время духовных орденов прошло, восклицает антиклерикальная пресса; нам не нужны их школы, как бы они ни старались приравнять их со светскими учреждениями, потому что они всегда стоят на стороне наших врагов; нам не нужны и их благотворительных учреждения, потому что эти учреждения должны быть освобождены от всякого духовного элемента и стать институтами чисто светскими». Нельзя без удивления читать подобных возгласов со стороны радикалов против монашеских орденов, которые, при всех своих недостатках и слабостях, в продолжении веков составляли самый живой нерв Италии, вошли в плоть и кровь её исторической жизни и оказали и доселе оказывают, бесспорно, важные услуги именно своими школами и благотворительными учреждениями. «Пусть только будет принят проект Пизанелли, говорит один из римских корреспондентов газеты Allg. Kirchenzeitung, и тотчас обнаружатся следствия этой вопиющей несправедливости против орденов, которым Италия обязана столькими благодеяниями. Независимость церкви нарушится в своих существенных основах. Под предлогом более правильного распределения церковных доходов, правительство продаст церковные имения и этими нечестно приобретёнными деньгами будет покрывать и, конечно, немало покроет дыр в своём бюджете, уничтожит до основания множество прекрасных и древнейших учреждений, к своим незаконным приобретениям присоединит новое, в высшей степени недостойное, сделает невознаградимую потерю для нации, оттолкнёт ещё более людей благомыслящих и всё-таки не сойдётся с врагами церкви, которые не удовлетворятся до тех пор, пока ещё будет оставаться камень на камне от древнего и могущественного здания».

Негодование католического духовенства на подобные притеснения, вызывающие справедливые жалобы, увеличивается ещё больше появлением антиклерикальных и особенно анти-иезуитских сочинений, тем более опасных, что для них избирается самая популярная и распространённая форма – романа. Наши читатели помнят содержание вышедшего в начале года романа «Проклятый», наделавшего шума не менее пресловутой книги Ренана, в свою очередь, сильно скандализировавшей католический мир. В мае появился другой роман в подобном роде – «Монахиня» (la Religieuse). Эта книга имела ещё больший успех и теперь уже вышла восьмым изданием. Идея этого романа – показать все безнравственные средства и происки папского духовенства, посредством которых оно доводит до безвыходно-отчаянного положения несчастных жертв своего сребролюбия и жадности. Впечатление романа тем сильнее, что автор является ревностным защитником веры и умеренно спокойным тоном своих отзывов о католическом духовенстве внушает к себе доверие читателя, не ослабляя тем впечатления, сообразного с целью романа.

При колебательном положении папства и вообще при ослаблении внутренней силы католицизма в последнее время, протестантство всё больше и больше распространяется среди католических государств, особенно во Франции и Италии. Во Франции число протестантов простирается до 750000; что же касается до Италии, то действия протестантских проповедников, или евангелистов, как они называют себя, по энергии и успехам, напоминают действия иезуитов в счастливые эпохи их превратной судьбы. В продолжении каких-нибудь двух-трёх лет последнего времени протестанты успели организовать миссионерские отделения почти по всему протяжению полуострова; строят молитвенные дома и церкви и особенно успешно действуют посредством школ, которые своим, сравнительно лучшим, способом образования больше и больше привлекают к себе сочувствие католиков. Борьба католического духовенства с правительством очень много способствует усилению протестантства. Влияние духовенства на народ, большею частью заметно ослабело, когда оно объявило себя врагом всех государственных реформ в духе общеевропейской цивилизации; а с другой стороны и самое освобождение Италии, вызвавшее стремление к более серьёзному и свободному образованию, много способствовало успеху протестантской пропаганды. Протестанты удачно пользуются этими обстоятельствами и не жалеют десятков тысяч франков на содержание миссионеров и постройку церквей, особенно в значительных пунктах, как напр. в Турине и Милане ... Правительство издали покровительствует делу протестантов, – и если разрыв с папством и католическим духовенством ещё больше усилится, то очень вероятно, что само правительство станет во главе церковной реформы.

Несмотря на все эти невзгоды, в которых многие видят предсмертную агонию папства, а с ним и католицизма, – само папство как будто не хочет признать изменившихся обстоятельств и тяготеющей над собою судьбы и по временам обольщает себя мыслью, что ещё не прошло время былого абсолютизма. Именно, если теперь уже в общественном сознании даже католического мира пали все основы папства, то само оно твёрдо верует в свою непогрешимость и абсолютную истинность всего, что канонизовано римскою церковью. В этой крепкой уверенности оно продолжает вести свои index'ы librorum prohibitorum, на которые никто не обращает внимания, преследует за распространение Библии, как за ересь и осуждает всею строгостью своего авторитета все даже очень невинные уклонения от католических догматов. Мы не будем говорить о длинном процессе испанца Матамороса, судимого и изгнанного из Испании за распространение Библии и о деле мюнхенского профессора Фрогшаммера, судимого за некоторые в сущности незначительные, уклонения от католических догматов. Кроме этих и многих подобных фактов очень несовременного свойства, в нынешнем году папство заявило притязание в духе чисто-римской исключительности – это известное дело о лионской литургии²⁸⁸. В вопросе о лионской литургии папа действовал на основании своей любимой поговорки – «один папа, одна литургия». Тем не менее, впрочем, когда это дело огласилось, и французское правительство дало чувствовать своё неудовольствие и лионскому кардиналу, и папе, за его нескромные выражения, то Пий IХ должен был отменить своё требование или, по крайней мере, заменить его менее притязательным. Он издал грамоту на имя де-Бональда, которою он повелел сохранить древне-обрядовую литургию, но отменить только древний служебник.

I. От редакции Духовной Беседы

Еженедельный духовный журнал «Духовная Беседа» будет издаваться и в 1865 году по той же программе, тою же редакцией, за ту же годовую плату и, надеемся, с тою же неизменною точностью и исправностью, как и в 1864 году. Он состоит из двух главных частей. В первой, по-прежнему, будут помещаться разнообразные статьи духовного содержания: беседы, поучения, заметки, изречения, рассказы, исследования, статьи по всем отраслям богословских наук, педагогии, дидактике и христианской философии. Вторая часть, под названием Церковной Летописи, будет, по-прежнему, состоят из пяти отделов: синодального, епархиального, иностранного, библиографического и смеси.

В будущем 1865 году нынешний размер Духовной Беседы значительно увеличится, так что в двух листах каждого еженедельного номера будет больше содержания, чем теперь в двух с половиною. Особенное внимание редакции будет обращено на Церковную Летопись: мы постараемся, сколько возможно, придать ей больше полноты, современности и полезной занимательности. С этою целью мы решились отделить Церковную Летопись от Духовной Беседы особым счётом страниц и печатать особым убористым шрифтом. По окончании года, читатели будут иметь два тома Духовной Беседы и один большой том Церковной Летописи. К этим томам будут и приложения, как и в нынешнем году, по мере средств редакции и потребности читателей. Редакция только покорнейше просить подписчиков Духовной Беседы на будущий год присылать свои требования заблаговременно, в декабре 1864, или к 1 января будущего 1865 года, чтобы избавить редакцию от лишних издержек, а себя самих от неприятности получить наш журнал несвоевременно, или и совсем не получить. Просим также наших читателей прописывать свой адрес ясно и обстоятельно, а на первом месте обозначать город, станцию, или вообще ту почтовую контору, чрез которую желают они получать журнал. Адресовать свои требования следует прямо в редакцию Духовной Беседы, в С.-Петербурге, в квартире протоиерея крестовоздвиженской церкви (у Иоанна Предтечи, на Лиговке).

В редакции принимается подписка и на текущий год; подписчики получат все вышедшие номера, с пятью приложениями, заключающими в себе более двадцати печатных листов; цена прежняя – 4 рубля с пересылкой. По той же цене можно получать Духовную Беседу и за 1863 год, сброшюрованную в три больших тома. В той же редакции можно получать следующие книги:

1) Письма к отступнику православия (иезуиту аббату И. Гагарину), прот. Е. Яхонтова, цена 1 руб. с пересылкой.

2) О праздниках православной церкви, соч. прот. И. Яхонтова, цена 50 к., с пересылкой 60 к.

3) Слова и приветствия высокопреосв. Иосифа, митрополита литовского и виленского; цена 50 к. с перес.

4) Катехизические беседы, прот. И. Яхонтова. Три выпуска, цена 2 р. с перес.

5) Краткое описание св. земли, его же; цена 25 к.

6) Объяснение богослужения св. православной церкви, священника В. Владиславлева; 2 тома, ц. 1 р. 50 к.

7) Объяснение Литургии Преждеосвященных Даров, его же. Цена 75 к., с перес. 1 р.

8) О чудотворно-явленной Тихвинской иконе Божией Матери, и о замечательных с неё списках, с изложением некоторых чудотворений, совершившихся пред ними. Цена 40 к., с перес. 50 к.

Редактор, протоиерей Иоанн Яхонтов

II. От редакции черниговских известий

Поступило в продажу вновь напечатанное сочинение преосвященного Филарета, архиепископа черниговского: Православное догматическое богословие в 2-х частях Чернигов. 1864 г. Цена обеим частям в корешке, с портретом автора 3 р. 40 к. без пересылки; в бумажке, без портрета 2 р. 70 к., тоже без пересылки. Адрес: в г. Чернигов, в редакцию Епархиальных Известий.

С того времени (св. равноапостольного Константина) христиане стали совершать своё богослужение открыто, без преследований; разрушались идольские капища и, по повелению императора, воздвигались христианские храмы. В этом святом деле особенно усердствовала мать Константина, Елена. Она построила много церквей на святых местах, освящённых жизнью и смертью Спасителя; она же открыла зарытый в земле Животворящий Крест, на котором был распят Иисус Христос. В память этого торжества и совершается ныне в церкви праздник Воздвижения Креста. Сам Константин ничего не щадил для распространения и утверждения христианской веры. И учители церкви теперь вместо безмолвного страдания и терпения возвышают свой голос и всю свою жизнь посвящают на устроение св. церкви. К этому времени относятся великие святители и учители церкви: Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, св. Николай чудотворец, св. Афанасий Великий. Св. Иоанн оттого и назван Златоустым (т. е. золотые уста), что красноречиво и убедительно учил христианской жизни своих духовных чад; после него осталось много сочинений, которые и доныне читаются многими православными с особенною любовью.

Но, кроме гонений внешних, промысл Божий послал своей церкви другие, не менее тяжёлые испытания – это ереси, т. е. неправые, ложные учения, противные Евангелию и несогласные с учением православным, истинным, вселенским, апостольским. Начиная с первых веков христианства, и до 9 века истинная, православная церковь много терпела от этих ересей. Но для обличения и поражения их составлялись в церкви общие совещания учителей церкви, так называемые вселенские соборы, на которых мудрые отцы и учители церкви, вразумляемые Божиим Духом, опровергали ложные учения и единодушно утверждали истину евангельского учения о Боге Творце, Его Единородном Сыне, Спасителе мира, о св. Духе, о вечной жизни и других предметах христианской веры. Таких вселенских соборов было семь. На первых двух, бывших в 325 году и 381 году, составлен был символ православной веры, который и до сих пор остаётся неизменным исповеданием православной апостольской церкви. «Верую во единаго Бога Отца» и т. д.

В то же время, как на вселенских соборах утверждались основные догматы христианской веры (т. е. такие истины, признание и вера в которые необходимы и обязательны для всякого верующего), в то же время христианское учение передавалось верующим и другим образом. Святые мужи писали, по особенной своей любви к св. церкви, священные песнопения, которые и пелись, и доныне поются в православных храмах. Так составились почти все каноны, которые поются и читаются на утрени, и другие церковные песнопения, которые мы привыкли слышать при богослужении. Известнейшие св. мужи, украсившие церковь своими песнопениями, были: св. Косма Майумский, св. Феофан и Феодор, св. Роман сладкопевец, и особенно св. Иоанн Дамаскин, который написал торжественные каноны Воскресения и Рождеству Христову: он же написал и погребальное пение, умилительное по своим христианским чувствам; он сочинил и догматики восьмигласные, которые поются на воскресной вечерне: «Всемирную славу»; «Кто Тебе не ублажит пресвятая Дево» и другие. Ещё замечателен один священный песнопевец – св. Андрей Критский, который сочинил великий канон, поемый и читаемый в Великий пост на повечериях, в течение первой постовой недели (поклоны; Андреево стояние – в среду 5-й недели Великого поста).

К 9 веку ереси перестали волновать церковь Божию. Последний седьмой вселенский собор был в 787 году, и был созван благоверною греческою императрицею Ириною против иконоборцев, отвергавших православное учение об иконопочитании. Чин богослужения окончательно устроился также в это время и получил тот благолепный вид, какой имеет оно и доныне в православной церкви; верующим оставалось только в мире едиными усты и единым сердцем исповедовать святую веру и жить по христианскому закону в любви и мире.

Но промыслу Божию не угодно оставлять своей церкви без испытаний, которыми верующие достигают совершенства веры и вечного спасения. Церкви Божией грозят новые бедствия. Ещё за 100 лет до последнего вселенского собора появился в Аравии, азиатской стране, злейший враг христианской веры, Магомет. Он объявил себя посланным от Бога, высшим всех пророков и самого Иисуса Христа, Которого почитал только пророком; этот лжепророк стал проповедовать своё новое, им измышлённое учение. Его учение разрешало и делало законною такую жизнь, которая запрещалась христианским законом. Так, он позволял многожёнство, проповедовал вражду ко всем, не последующим его учению, обещал и по смерти чувственные телесные удовольствия и пр. Великое множество последователей Магомета распространили его учение огнём и мечом, истребляя христианское население областей, которые подпали их свирепой власти. Тогда подпали их владычеству христианские пустыни Египта, святые места Иудеи с Иерусалимом и гробом Господним, который и доныне, по изволению Божию, находится в их нечистых руках. Впоследствии власти их подпала самая столица греческой империи, Константинополь, Царьград (в 1453 году), а с нею и вся восточная греческая империя, вслед за тем магометане-турки покорили себе и единоплеменные, и единоверные нам, православные славянские области – Болгарию, Сербию, Черногорию и др. славянские земли. Много веков прошло с того времени, как магометане свирепствуют в местах, прежде населённых чистым православным населением. Много крови христианской пролито в это длинное время; много святых мучеников разных званий, возрастов и пола приняли смерть от их жестокой руки; много христианских храмов и святых обителей разграблено и сожжено; много зла, неправды и разврата содеяно ими на христианской земле. Но и теперь ещё не истощилась их зверская злоба к христианам в то время, как мы русские наслаждаемся миром и безопасностью под кровом православного Царя, наши единоверные братья – славяне доныне терпят страшные насилия всякого рода; они доныне рабы свирепых турок, которые безнаказанно, издеваются над христианскою верою, не дают им никакого правосудия, оставляют беззащитными на произвол всякого басурмана, и дают всякому волю ограбить, христианина – болгарина или серба, и делать ему всякие другие насилия и притеснения. И это делается в то время, когда мы, русские, живём по соседству с этим злодеем, когда наш православный Царь всячески старается обуздывать его зверство, когда русская земля не однократно объявляла и вела войны с турками за свободу и жизнь единоверных христиан ... Что же было в прежние времена, когда турки были грозою всех государств, когда некому было обуздать их зверство? И сколько бедствий потерпела от них святая церковь в продолжение всех этих веков!

Но не одно это бедствие постигло умиротворённую после ересей вселенскими соборами церковь Христову. Чрез 100 лет после седьмого последнего вселенского собора начались несогласия между церковью восточною и западною (восточною называется христианская церковь, которая первосвятителями своими признаёт патриархов константинопольского, иерусалимского, александрийского, антиохийского и в наше время вместо всероссийского патриарха святейшей синод; а западною – та, которая, считает своим единственным главою римского папу, т. е. патриарха). Римские папы большею частью были заражены честолюбием и гордостью: они стремились издавна к тому, чтобы подчинить себе других восточных патриархов, стать во главе всей христианской церкви и самовольно управлять ею. Но так как это было противно апостольским правилам и вселенским соборам, то восточные патриархи считали нужным удерживать такие стремления пап в надлежащих пределах. Это и было главною причиною несогласий между западною и восточною церковью. К этому присоединились различные нововведения, которые приняла римская церковь без согласия восточной; ею даже вновь выдуманы были новые учения и догматы, несогласные с учением Евангелия и апостолов, утверждённым вселенскими соборами. Так был выдуман ею догмат исхождения св. Духа и от Сына, между тем учение апостольской, вселенской церкви именно то, что св. Дух исходит только от Отца. Мы веруем «и в Духа святаго, Господа животворящаго, Иже от Отца исходящаго». Несогласия и противоречия дошли до того, что западная церковь окончательно отделилась от единой православной, соборной и апостольской церкви и римский папа стал самым закоренелым врагом её.

Впрочем, хотя отпадение западной церкви от единства с восточною и было горестным событием в церкви Божией; но вместо западной церкви всеблагой промысл Божий призывает в общение веры новые страны, новые народы. В 988 году св. Владимир Равноапостольный, великий князь русский, принял христианство от греческой православной церкви, и вся его страна, весь русский народ с того времени постепенно стал христианским православным народом, в тесном, духовном союзе с восточною православною церковью. Оттого и говорят: «святая Русь, Русь православная»! Из Греции мы, русские, приняли первых наших митрополитов и священный причт. От греческой же церкви мы получили бесценный дар – слово Божие, Священное Писание, на родном, понятном языке, таком, как мы его и теперь слышим в наших православных храмах. Из Греции были принесены и святые иконы (икона Успения Божией Матери, что и доныне благоговейно чтится всею необъятною русскою землёю в Киеве, в лавре над царскими вратами великой церкви) и святые мощи (так напр. мощи св. великомученицы Варвары). В распространении и утверждении христианской веры и христианского просвещения в России много потрудились единоплеменные и единоверные нам славяне-болгары и сербы, тогда ещё не страдавшие под игом магометан. Они щедро сообщали нам духовные книги, которых у них было тогда довольно; они делились с нами своими духовными благами, они много помогли нашим предкам в познании истинной веры.

Когда совершилось просвещение русской земли христианскою верою, с того времени и доныне римские папы много раз покушались подчинить себе русскую православную церковь и сделать русский народ католиками; но наши православные князья заодно с богомудрыми святителями всегда отвергали их льстивые и коварные предложения и оставались верными со всем своим народом вере своих отцов. Так долго никакие папские попытки не удавались. Но после страшного нашествия татар, православный Киев со всею юго-западною Россией, по сю сторону Днепра, вошёл в состав великого княжества литовского, которое основал смелый литовский князь Гедимин – язычник, а потом, вместе с этим княжеством все русские православные области, принадлежавшие этому княжеству, должны были подчиниться католической Польше. Тогда-то честолюбивый римский папа снова возобновил попытки подчинить себе русскую православную церковь и лишить русский народ веры его отцов, лишить его богослужения на своём родном языке и наслать ему своих латинских священников. Польша в то время была католическая страна, и поляки с своим королём – самые ревностные католики. Посредством их-то папа сделал в юго-западной и западной России то, что ему так долго не удавалось. По его козням, поляки и их ксёндзы стали распространять в русском православном народе свою латинскую веру. Но предки наши не соглашались изменить вере своих отцов, и решились крепко, до смерти, стоять за свою родную веру. Тогда поляки стали преследовать православных, где только и в чём только могли, угнетать их, лишать их законных прав, которыми они пользовались даже под властью литовских языческих князей. Народ русский вооружился, начались кровопролитные войны малороссийских казаков с неистовыми поляками; много православной крови пролито ими; вожди и лучшие русские люди предавались поляками жесточайшим пыткам и мучениям ... и бедным пощады не было. Несчастная Малороссия вспомнила тогда про своё родство со всею русскою землёю, про то вспомнила, что, до подчинения своего литовским князьям, составляла она с православною русскою землёю одно целое, имела и одного первосвятителя – митрополита киевского, и при своём гетмане Богдане Хмельницком присоединилась, хотя и не вся, опять к русской державе, тому уже 200 лет назад. Но поляки не оставили своего замысла – сделать католическим православный народ во всех своих русских владениях; они придумали хитрую ловушку – это так называемая уния, т. е. единство веры под властью папы и с непременным признанием главных догматов латинской церкви; впрочем позволялось до времени служить церковную службу на родном славянском языке, оставлялись и некоторые православные обычаи. Эта коварная уния многих совратила от истинной православной веры, и часто случалось, что из униатов, т. е. принявших унию, делались настоящими католиками-латинянами. Дошло до того, что в западной России было несколько миллионов униатов.

Но преследования латинской Польши не прекратились и после унии, много бед перенесли русские области под властью Польши, много вопиющих оскорблений своей веры, своих храмов, своих священников должен был сносить бедный беззащитный православный народ, доведённый до крайней нищеты и невежества гордыми панами-латинянами. Про то и доныне сохранилась память у претерпевшего все эти несчастья православного русского народа. Так было до того времени, пока Польша жила и существовала, как особенное государство, и владела русскими областями. Когда же она потеряла свою самобытность и распалась, когда Россия присоединила к себе все свои православные, родные ей, области, исстари ей принадлежавшие; тогда только прекратились явные, открытые страдания православной церкви в западной России, т. е. в том крае, который носит название Малороссии и Белоруссии. Настало, наконец, отрадное время, когда и отпадшие миллионы униатов снова были присоединены к единой, вселенской, православной, апостольской церкви в 1839 году, в царствование в Бозе почившего императора Николая I. С того времени поляки-паны, опираясь только на свою господскую, панскую власть, тайно старались вредить православному русскому народу, втихомолку издевались над его верою, называя её хлопскою; по-прежнему презирали его священников, и тайно, разными своими кознями и ухищрениями, мешали им учить народ православный грамоте и Божьему закону. Но Бог судил и этому положить конец. В 1861 году объявлена была царская воля, чтобы не было больше панских людей, чтобы паны не владели людьми, чтобы православный русский народ управлялся сам своим обществом – громадою, миром, и знал только православного Царя и его верных слуг, да своих православных пастырей, отцов духовных. Польские паны озлились за то на православного Царя и на всю православную русскую землю, и чего нельзя было уже воротить явною силою, то задумали вернуть себе коварством и хитростями – стали мутить православный народ, распуская ложные золотые грамоты, будто они даруют ему всю землю без денег, будто ему не нужно будет отбывать ни барщины, ни рекрутчины ... пусть только откажется от покорности русскому Царю и признает их власть. С помощью католических ксёндзов стали заводить школы, как будто благодетели, желающие добра нашему народу, а там ещё распускали в народе книжки польские с польскими молитвами и иконками, заманивали его в свои панские костёлы органами, своею лицемерною набожностью и льстивыми речами, одним словом сказать, старались обмануть православный народ, а потом сделать с ним всё, что хотели – ополячить и окатоличить, т. е. сделать польскою шляхтою, ибо и польская шляхта была когда-то чисто-русским православным народом, а в то же время, прикидываясь такими добродеями для православных, поляки готовили втайне измену православному Царю и наконец подняли открытый мятеж против православной России, и опять началось было то, что было прежде – гонение на православных священников и других верных русских людей, и открытое презрение ко всему православному. Мучениями и пытками от их рук скончались не один православный священник, не один православный русский человек.

Но Богу было угодно подавить мятеж и посрамить козни врагов православия, посмеяться над их нечестивыми замыслами. Православный Царь, православный народ остались победителями, – и нам, верным сынам православной церкви, остаётся теперь усердно молиться Господу и Спасу нашему Иисусу Христу, да пребудет с нами Его благодать во веки, да сохранит Он в нас нерушимою веру отцов наших, да избавит церковь свою от козней лукавого, да не прогневается Он на нас за наши грехи и беззакония и да не лишит нас бесценного сокровища православной веры, да исполнятся над нами Его божественные слова: се Аз с вами есмь во вся дни до скончания века.

Николай Богатинов

По примеру предыдущих годов, мы и в этом году представляем обзор вновь вышедших книг духовно-нравственного содержания, особенно приспособленных к употреблению в первоначальных народных школах.

1) Жизнеописания первосвятителей и чудотворцев всероссийских: Петра, Алексия, Ионы и Филиппа, составленные А. Невским. М. 1863 г. Цена 25 к²⁸⁹. Издание общества распространения полезных книг.

2) Жизнь святого Иоанна Дамаскина. М. 1863 г. Ц. 35 к. Издание того же общества.

Общество распространения полезных книг, кроме азбук и других руководств, приспособленных к школьному преподаванию и весьма удобных для употребления в первоначальных народных школах, издаёт немало книг, с целью – дать полезное домашнее чтение как детям, так и взрослым людям из простого народа, обучившимся грамоте, но не получившим дальнейшего образования. Книги, издаваемые обществом, имея, конечно, различное относительное достоинство, все более или менее достигают своей цели и могут с пользою быть распространяемы между детьми и грамотными простолюдинами. Между прочим, к чести общества, в числе других полезных книг оно нашло необходимым издать несколько книг духовно-нравственного содержания. Так, кроме книг, поименованных нами, в конце 1863 г. уже находились в печати жизнеописания: св. апостола и евангелиста Иоанна Богослова и русских просветителей: св. князя Владимира и св. княгини Ольги; приготовлялось к печати: жизнеописание царя Давида.

Имея ввиду книжки, поименованные нами выше, мы прежде всего должны вполне одобрить мысль излагать на русском языке жизнеописания святых для чтения детям и грамотным простолюдинам. Приучение народа к чтению полезных книг непременно должно быть начато с книг духовно-нравственных; но последние бывают различны по содержанию. Одни излагают теоретические рассуждения о добродетелях и пороках, другие – практические примеры доброй жизни. По нашему мнению, последние должны иметь преимущество пред первыми, при употреблении в первоначальных школах и при распространении в народе, потому что вообще пример сильнее действует, чем общая мысль и в особенности сильнее действует на простой народ, который всякую идею тотчас облекает в образ и всякую мысль понимает только тогда, когда она представляется ему в частном примере. Но чтобы жизнеописания святых, изложенные на русском языке, охотно читались народом, нужно соблюдать при изложении их некоторые условия, из которых самое главное то, чтобы слог их приближался к возвышенной простоте церковно-славянского слога. Народ привык к церковно-славянскому языку, считает его священным и единственно достойным изображать высокие предметы; потому и не нужно отрывать народ от церковно-славянского языка и взамен этого – привычного языка давать ему новый для него язык – литературный. Мы не то говорим, что книги, назначаемые для народа, должны быть испещрены славянскими словами и оборотами; такая пестрота, равно как и всякая подделка под тон славянский или простонародный, весьма неприятно поражает читателя. Но самый строй речи в книгах, издаваемых для народа, должен сближаться с строем церковно-славянской речи; язык этих книг должен быть чужд всяких диалектических тонкостей, должен быть прост и вместе благороден, как проста и благородна речь и целая жизнь всякого простого, близкого к натуре человека, не испорченного утончёнными пороками цивилизованного общества, как проста и благородна была речь наших предков – древних славян. В этом отношении указанные нами книги хотя и не представляют совершенства и оставляют ещё многого желать, однако же могут быть порекомендованы сельским священникам и вообще учителям сельских школ для употребления в народных школах и для распространения в народе. Деньги, извлекаемые из скудных средств сельских народных школ на покупку книг для чтения, при покупке указанных нами книг, сколько нам кажется, не пропадут без пользы.

3) и 4) Часы благоговейных размышлений, издаваемые Кораблёвым и Сираковым. Книги первая и вторая. Спб. 1858 г. Цена каждой кн. 1 р. 15 к.

Издатели этих книг хотели пополнить замеченный ими пробел в духовной литературе. По мнению издателей, отдельные статьи духовно-нравственного содержания, печатаемые маленькими книжками, ускользают от внимания публики; а духовно-нравственные сочинения, печатаемые в периодических изданиях, доступны только для выписывающих журналы. След. остаётся, так сказать, непочатым большинство, не выписывающее журналов, не обращающее внимания на маленькие книжки духовно-нравственного содержания, а между тем чувствующее потребность в духовно-нравственном чтении. Вот на это-то большинство и рассчитывали подействовать своим изданием гг. Кораблёв и Сиряков, и для этого они решились издавать часы благоговейных размышлений «не в определённые сроки и не в известном количестве книжек», а так – по временам, по мере накопления материалов.

Цель, конечно, прекрасная; но, судя потому, что издание не пошло дальше двух книжек, изданных в одном и том же году, нужно полагать, что или издатели ошиблись в определении степени силы и качества той потребности, которой они хотели удовлетворить своим изданием, или для достижения своей цели употребили несоответствующие средства. Нам кажется, что причиной неуспеха издания служили оба условия: и непонимание качества существовавшей тогда в обществе потребности духовно-нравственного чтения и неуменье приискать надлежащие средства для удовлетворения этой потребности. Собственно говоря, обо всём этом не стоило бы и говорить, потому что книжки изданы давно и давно уже прекратилось дальнейшее издание их. Но так как вообще из прошедшего нужно извлекать уроки для настоящего и будущего, и так как потребность духовно-нравственного чтения действительно существовала и существует в нашем обществе и даже постепенно усиливается и развивается, следовательно могут снова явиться и действительно являются люди, желающие изданием духовно-нравственных книг удовлетворить этой потребности, то мы сочли не лишним объяснить, какие для себя уроки могут извлечь настоящие и будущие издатели духовно-нравственных книг из неудавшегося повременного издания часов благоговейных размышлений. Если бы даже издатели и не обратили внимания на наши объяснения, то, по крайней мере, наши читатели-священники из них яснее увидят, какого именно характера и направления духовно-нравственные книги нужно выбирать для распространения в приходе, чтобы они как раз соответствовали характеру современных потребностей духовно-нравственного чтения.

До пятидесятых годов книги, наполненные, подобно «Часам благоговейных размышлений», отвлечёнными созерцаниями и общими размышлениями о возвышенных предметах, имели большой успех в публике. Тогда и периодические духовные издания наполнялись преимущественно такими общими созерцаниями и размышлениями. В то время и «Часы благоговейных размышлений», вероятно, имели бы значительный успех. Но «Часы благоговейных размышлений» изданы как раз в то время, когда вся энергия общества, всё его внимание были обращены на явления и потребности практической жизни. Тогда действительно была ощутительна потребность в духовно-нравственных книгах, но не отвлечённых, а таких, которые бы с религиозно-нравственной точки зрения объясняли значение, достоинства и недостатки современной общественной жизни. Это время характеризуется началом издания «Православного обозрения» и других журналов, более или менее идущих по одному с ним направлению и верно угадавших потребности современного общества. Изданные в это живое и деятельное время «Часы благоговейных размышлений» естественно мало имели успеха в обществе, но нашли своё применение главным образом в первоначальных школах и в низших слоях читающей публики, но они не вполне соответствуют потребностям этой части читателей, и только за недостатком духовно-нравственных книг, более соответствующих пониманию детей и потребностям простого народа, могут быть употребляемы в первоначальных народных школах в качестве книги для домашнего чтения.

Поэтому, если хотят издавать книги духовно-нравственного содержания для общества, т. е. для читателей более или менее образованных, то пусть наполняют их статьями, имеющими большее или меньшее отношение к явлениям, потребностям и стремлениям современной общественной жизни. Если же хотят издавать подобные книги для народа или для первоначальных школ, то необходимо отвлечённые религиозно-нравственные мысли и понятия изображать в частных образах и примерах благочестия, которыми с избытком полна история православной церкви.

5) О пользе чтения Библии, сиречь книг Священного Писания. Спб. 1863 г. Ц. 1 p.

Читая эту книгу, мы не могли определить: для кого и по какому побуждению писал её автор? – Читающая публика в настоящее время может быть разделена на несколько классов, и каждый автор, предполагая написать какую-нибудь книгу, должен ясно определить себе, для какого класса читателей он пишет, чтобы изложение избранного им предмета вполне соразмерялось со степенью понимания читателей. Читает книги простой народ; но для него, как мы уже говорили прежде, понятие о грамотности неразрывно связано с понятием о чтении церковных книг, во главе которых стоить Библия; он иначе не может и представить грамотности, как в виде уменья читать духовные книги. Следовательно, нет нужды убеждать простой народ в необходимости читать Библию. Для простого народа нужно только как можно более распространять Библию в дешёвых изданиях, потому что прежние дорогие издания были для него недоступны. Полезно также для народа распространение объяснений и толкований на Библию, написанных – разумеется – просто и понятно для простого народа. Но рассматриваемая нами книга ни в каком отношении не годится для народного употребления. В ней изложены некоторые части богословской системы, и притом изложены весьма кратко, сжато и очень витиевато, и всё направлено к одной цели, доказать, что чтение Библии полезно. Впрочем, из самой книги очевидно, что автор пишет не для народа. В первых строках своей книги автор высказывает, что он имеет ввиду тех грамотных, у которых находятся «книги разного рода, даже такие, в которых трудно предположить надобность и пользу, но очень часто глаз не встречает книги самой необходимой и полезной – священной Библии». Следовательно, автор написал свою книгу для читателей образованных. Но и эта публика по отношению к книге автора может быть разделена на два разряда: один разряд состоит из людей благочестивых, вполне убеждённых в необходимости и пользе чтения Библии. Это разряд – самый многочисленный; но доказывать людям, принадлежащим к этому разряду, пользу чтения Библии, убеждать их в том, что Библия есть самая лучшая и высшая книга на свете, что она написана по вдохновению Божию и т. п., совершенно излишне, потому что они уже прежде, помимо всех этих доказательств и убеждений, предлагаемых автором, убеждены во всех подобных истинах. Очевидно, что автор книги о пользе чтения Библии имел ввиду не этот класс читателей, иначе он не стал бы так усиливаться в доказательствах боговдохновенности Библии и превосходства её учения пред всеми другими учениями, в обличениях неверия, которыми весьма изобильно наполнена его книга. Очевидно, что автор написал эту книгу для другого класса читателей – для людей, заражённых неверием и отрицанием, отвергающим пользу чтения Библии, или, по крайней мере, сомневающихся в этой пользе. Конечно, и такие люди есть в нашем обществе, потому что зачем же в противном случае стали бы наполнять издатели духовных журналов свои издания статьями, направленными против людей неверующих и антирелигиозных, зачем стали бы писатели духовные издавать отдельные книжки, подобные той, которую мы теперь рассматривали? Но боимся, что эти нечестивые люди не обратят никакого внимания на книгу «О пользе чтения Библии, сиречь книг Священного Писания».

6) Новый Завет в картинках, фотолитографированных с рисунков Ю. Шпорра. Текст составил Гр. Лаврентьев. Издание А. Траншеля и Н. Водова. Сиб. 1862 г. Ц. 2 р. 25.

7) Священно-библейская история Ветхого и Нового Завета в лицах. 240 изображений с рисунков профес. Ю. Шпорра. Выпуски 1 и 2. Издание В. Е. Генкеля. Сиб. 1864 г²⁹⁰.

Эти издания представляют новое явление в нашей духовно-нравственной литературе. Прежде всего заслуживает внимания та идея, к осуществлению которой направлены эти издания. В том возрасте, в каком обыкновенно начинается учение детей, рассудок у них бывает ещё весьма мало развит. Поэтому отвлечённое объяснение каких-бы то ни было предметов знания, основанное на чисто рассудочном понимании и направленное к тому, чтобы и в детях вызвать такое же рассудочное понимание объясняемых предметов, такую же отвлечённую работу мысли, бывает всегда безуспешно. Дитя не понимает отвлечённых объяснений и рассуждений своего учителя, поэтому первоначальное обучение должно состоять преимущественно в образном представлении предметов знания, равно и тех понятий и мыслей, которые учитель считает нужным передать детям. Только образное представление может быть усвоено и понято детьми, и если учитель хочет передать своему маленькому ученику понятие о каком-нибудь отвлечённом предмете, то пусть он постарается облечь это понятие в образ; в такой форме ученик поймёт то, что хочет сказать ему учитель, поймёт, быть может, по-своему, не так, как понимает это учитель, но тем не менее поймёт и впоследствии, при дальнейшем развитии способности мышления, сумеет отыскать идею, заключённую в усвоенном им образе. И простой народ легче усвояет образы, чем отвлечённые понятия, легче увлекается примером, чем идеей. Следовательно, все учебные пособия, облегчающие учителю возможность передавать своим ученикам предметы знания в образных представлениях, должны иметь бо́льшую цену для первоначальных школ, особенно народных. К числу таких учебных пособий относятся и поименованные нами два издания священной истории. Законоучитель прежде всех других учителей первоначальных школ встречается с затруднением – объяснить и передать детям такие понятия, которые относятся к предметам сверхчувственным, созерцательным. Чтобы легче преодолеть это затруднение, советуют начинать преподавание закона Божия не с катехизиса, который заключает в себе изложение догматических истин о Боге и отношениях человека к Богу, но с священной истории, которая излагает события исторические; и представляя картину последовательных и непрерывных действий божественного примышления о роде человеческом – постепенно и незаметно доводит учащегося до понятия о Боге – Промыслителе и Спасителе. Но и священная история, хотя она излагает события исторические, не во всём может быть понята и усвоена детьми первого возраста, потому что события, повествуемые ею, случились давно, в то время, когда жизнь людей и обстановка её были иные, чем теперь. Следовательно, и при изучении священной истории может оказать важную услугу изложение её в картинках: рисунки могут наглядно предоставить детям многие характеристические черты из той жизни, о которой повествует священная история, и из той обстановки, среди которой происходили повествуемые ею события. Таким образом при пособии рисунков рассказы из священной истории живее могут быть представлены детям и сильнее запечатлеются в их памяти. Потому-то мы и сказали, что поименованные нами два издания священной истории в лицах составляют весьма замечательное явление со стороны той идеи, которую они стремились осуществить. И прежде священные истории издавались большею частью с рисунками; но в прежних изданиях рисунки составляли незначительную часть книги, служили только дополнением к тексту. В рассматриваемых нами изданиях рисунки напротив имеют главное значение, а текст служит только объяснением к ним. Изданная в таком виде священная история может служить прекрасным пособием при первоначальном обучении детей. Насколько же издатели выполнили в своих изданиях ту идею, которая положена в основании их?

Даже при поверхностном сравнении двух рассматриваемых нами издании священной истории, нельзя не отдать предпочтения изданию В. Е. Генкеля пред изданием гг. Траншеля и Водова. Рисунки, в издании г. Генкеля уже тем лучше, что они обширнее по объёму и, следовательно, дают возможность более наглядного представления изображённых на них священных событий. Мы не берёмся судить о выполнении их в художественном отношении: оно, сколько нам случалось слышать от людей, понимающих это дело, – далеко от совершенства. Но для употребления в первоначальных народных школах пригодны, за неимением лучших, и эти не очень художественные картинки священной истории.

Притом же рисунки в издании г. Генкеля не соединены в одну книжку, а представляют собрание отдельных картинок; это даёт возможность обходиться одним экземпляром для многих учеников, что весьма важно при скудости средств многих народных школ. Также весьма разумным мы находим и то, что к изданию г. Генкеля не приложено отдельного текста священной истории, а вместо этого внизу каждой картинки напечатано изречение Св. Писания, соответствующее содержанию картинки и заключающее в себе главный момент изображённого события. Помещение внизу картинок текстов из Св. Писания в виде объяснения к ним очень полезно, потому что придаёт картинкам характер священных изображений. Вообще издание г. Генкеля, по-нашему мнению, если не выполнено, то по крайней мере задумано удачно и стоит внимания, как учебное пособие в первоначальных школах. Оно с пользою может быть распространяемо и в простом народе.

Новый Завет в картинках, изд. А. Траншеля и М. Водова, по нашему мнению, значительно ниже священно-библейской истории В. и Н. Завета в лицах, изд. В. Е. Генкеля. В нём и картинки хуже, да и самый текст мало приспособлен к пониманию детей, особенно крестьянских. Кроме того, текст не соответствует заглавию издания; оно оглавляется: Новый Завет. Эти слова имеют особенное значение и усвоены каноническим книгам Св. Писания: четырём Евангелиям, Деяниям св. апостол, посланиям апостольским и Апокалипсису. Поэтому как-то странно встретить название: Новый Завет, которое мы считаем священным, в заглавии обыкновенного человеческого сочинения. Но если уже допущено такое заглавие издания, то составитель текста должен был строго держаться повествования новозаветных священных книг и не вводить в своё изложение новозаветной священной истории никаких сказаний, не вошедших в состав евангельского повествования: его повествование о жизни Спасителя должно было быть верным и точным сокращением повествования евангельского. Между тем составитель текста, г. Гр. Лаврентьев позволил себе ввести в состав евангельских повествовании о жизни Спасителя сказания, заимствованные из преданий, не канонизированных церковью, хотя и не отвергаемых ею. Так наприм. при описании путешествия пресвятой Богородицы с Богомладенцем и Иосифом в Египет рассказывается предание о нападении разбойников на св. семейство и о заступничестве одного из разбойников – того, который после был распят вместе со Спасителем и получил от Него пред смертью обетование: днесь со Мною будеши в раю, равно как и другие предания о том, как деревья сами собою склонялись и образовали своими ветвями шатры для успокоения св. путников, как чудесно являлись источники воды, падали идолы и бежали из них бесы. Повторяем, в состав книги, носящей заглавие: Новый Завет, не должны входить подобные частные предания, тем более, что эта книга издана для таких читателей, которые не имеют богословского образования и след. не могут сами различить Священное Предание, принимаемое церковью за руководство для своего богословия, от обыкновенных благочестивых преданий. Наконец, одно ещё замечание: нам кажется, что издатели напрасно включили в своё издание изложение и изображение содержания Апокалипсиса. Это таинственное откровение будущих судеб мира может быть с пользою читаемо только человеком с глубоким религиозным чувством и с основательными богословскими сведениями. Но по отношению к детям мы боимся, что изображение этих таинственных откровений произведёт на них такое же впечатление, какое производит какая-нибудь волшебная сказка. Если это опасение наше заключает в себе что-нибудь справедливое, то избави Бог, чтобы дети получали подобные впечатления от священных предметов: это было бы непростительной профанацией подобных предметов.

Точно так и г. Генкелю не следовало бы, по нашему мнению, помещать в своей священно-библейской истории в лицах изображений творения мира. Акт творения мира не может быть изображён на картине, точно так, как нельзя, например, нарисовать на картине того, как растёт дерево, или как развивается человек. Вследствие этого в картинках, изображающих творение мира, антропоморфизм доведён до крайней степени, в чём читатели сами могут убедиться, просмотревши эти картинки. В самом деле, как наприм. нарисовать на картине первобытную тьму и первый момент явления света? Особенно странно изображено творение растений: Бог с неба сеет семена на землю. Конечно, подобные картинки не принесут никакого вреда мальчику из семейства образованного; если он и получит из них превратные представления о некоторых предметах, то эти представления тотчас же будут им оставлены, потому что все, его окружающее, имеют другие понятия, а одиночное мнение всегда неизбежно уступит мнению всеобщему. Но наших крестьянских детей, при отсутствии всякого образования между крестьянами, такие картинки могут вводить в заблуждение, тем более что наш простой народ слепо верит в печать и считает всё напечатанное непогрешимо верным.

Π. Ρ.

В редакцию Руководства для сельских пастырей присылаются иногда от сельских священников вопросы по поводу недоумений в неопределённых случаях церковной практики. Рассуждение о таких вопросах необходимо для уяснения и определения тех случаев церковной практики, которые, вследствие ли особенных местных условий, или по причине своей исключительности, не имеют определённого решения в церковных постановлениях, известных сельским пастырям. Редакция никогда не отказывалась давать на такие вопросы ответ, на основании церковной практики или по соображениям, основанным на таких указаниях соборных правил и отеческих писаний, которые могут быть неизвестны многим из сельских пастырей. При этом редакция с особенным вниманием относилась к тем вопросам, при которых предъявлено было и местное решение их на практике, или, по крайней мере, заявлено было суждение и соображение, ведущие к решению вопросов. Такого рода предъявления указывают, что́ в вопросе понимается правильно, или неправильно, и что́, поэтому, требует особенного внимания при решении его. Но были присылаемы в редакцию и такие вопросы, которые остались без ответа. К таким вопросам относятся.

1. Вопросы, придуманные на досуге и никогда не возникающие в действительной жизни церковной. Разумеем вопросы казуистики, которая придумывает самые затруднительные случаи и стечения обстоятельств, пожалуй, возможные, но никогда не осуществимые. Такого рода вопросы часто показывают остроумие и замысловатость вопрошающих, но вместе с тем обнаруживают и безучастие их к действительным, а не мнимым потребностям сельских пастырей. Было когда-то время, когда казуистика была в ходу. Схоластика придумывала казуистические вопросы не потому, чтобы решение их имело действительно применение к жизни, о котором тогда вовсе не заботилась наука, но – для изощрения разума учащихся. Теперь же, если и от всех отраслей наук требуется, чтобы они имели применение к жизни, то тем более требуется эта практичность от знаний, относящихся к религии, которой главная задача состоит в усовершении жизни нашей. Поэтому не считаем нужным трудиться над такими вопросами, решение которых не вносит в нашу жизнь церковную никаких данных, пригодных для сельских пастырей. К этому же роду вопросов причисляем и слишком частные, мелочные недоразумения, в роде следующих: когда, в какие колокола и как звонить? или как держать Евангелие и читать молитву: «Царю святый и благоутробне», когда таинство елеосвящения совершает один священник? Очевидно, что первый вопрос решается легко обычаем, а решение второго становится ясным, при небольшом внимании к содержанию молитвы. Решение таких и подобных им вопросов не представляет никакого интереса для наших читателей.

2. Остаются без ответа вопросы, решение которых известно большинству сельских священников из существующих узаконений, правил и уставов церковных. Спрашивают иногда, когда и какой именно издан указ по такому-то предмету? Ответ на подобные требования считаем лишним потому, что указ, неизвестный одному священнику может быть, или, по крайней мере, должен быть известен всем священникам. Ещё Пётр Великий узаконил, что неведением закона никто не может извиняться, в случае нарушения оного. Это узаконение и теперь остаётся во всей своей силе. Правда, молодому священнику не легко даётся знание всех государственных законов, также синодальных и консисторских указов, обнародованных в прежнее время. Но, несмотря на то, редакция не может взять на себя обязанности справочного по этому предмету места. Для решения недоразумений, проистекающих от незнания законов, она с своей стороны может только порекомендовать следующие меры. Для познания государственных законов, если нет средств иметь полный «свод законов», полезно священнику иметь извлечения из него узаконений, относящихся к духовному ведомству православного исповедания²⁹¹. Что же касается указов св. правительствующего синода и духовных консисторий, то при каждой церкви имеется книга, в которую должны списываться копии с этих указов. В этой книге можно находить и справки об указах. Согласны, что это дело не лёгкое в таком случае, когда в книге при копиях указов не означено коротко содержание их. Но где этого нет, там можно сделать на будущее время, а для ознакомления с прежними указами необходимо употребить несколько нарочитого труда. Нам случалось видеть у молодых священников экстракты из прежних указов, сделанные ими на первых же порах своего пастырского служения. Такие священники, конечно, не затрудняют никого приисканием для них указов. А если заведутся везде епархиальные ведомости, в которых, между прочим, должны печататься и указы синодальные и консисторские, то полагаем, что священники избавятся даже от труда списывать копии с указов и будут иметь в епархиальных ведомостях готовый кодекс указов, необходимых им для сведения и руководства.

3. Наконец остаются без ответа и такие вопросы, которые присланы без подписи корреспондента. Если корреспонденция предназначается к печати, то, по желанию пишущего, его имя может быть и не напечатано; но во всяком случае редакция, для предъявления цензору, должна непременно знать подлинное имя корреспондента.

II. Характер церковного управления в первые три века. Участие мирян в делах церковного суда

Дух братского единения и любви, проникавший все отношения первенствующих христиан между собою, определил и отношения иерархии к мирянам. Преобладание, произвол неограниченного управления, властолюбие не согласны были с духом смирения, любви и уважения к достоинству каждого, как человека и христианина – смирения и любви, образ которых дал сам Господь, и которые внушал Он апостолам (Мк.9:35; Лк.9:48; Mф.20:21–26). «Тот, кто поистине больший в нас, говорит Ориген, да будет как юнейший, т. е. как отроча по простоте и смирению пред другими, а предстоятель (я думаю, так должно называть тех, кои именуются епископами) должен поступать так, как бы начальник над начальствующими»²⁹². Сообразно с этим характером смиренномудрой любви, епископы и пресвитеры первенствующей церкви, говорит св. Исидор Пелусиот, «более сохраняли, нежели попирали общее равенство всех христиан, признавая, что их служение подлежит ответственности, а не власть несудимая, отеческая попечительность, а не самоуправное самозаконие, домостроительная распорядительность, а не безотчётное властвование»²⁹³.

Эти высоконравственные отношения иерархии к мирянам определили главным образом и особенный, значительно изменившейся впоследствии характер церковного управления первых христианских обществ. Управление церковью, как мы говорили, принадлежало иерархии по праву божественному. Оно не было общинным, демократическим, в котором народ имел равные права с иерархией, так чтобы иерархия имела власть только представительную (как некоторые думают), потому что инициатива, первенство всегда принадлежало иерархии, но и не было правлением одних епископов и пресвитеров, с чисто-страдательным безучастным отношением к нему мирян, потому что посредствовалось участием всего общества. Иерархия представляла в себе авторитет божественный, и в этом значении естественно имела первенство во всех делах церковных; ей собственно только и принадлежало право созидания церкви посредством распоряжения с внутреннею деятельностью, как и посредством учения и священнослужения; но вместе с тем, так как авторитет божественный не исключает и авторитета человеческого и для успеха духовно-нравственной деятельности церкви может иметь важное значение и авторитет последний: то церковь и открывала место и этому авторитету человеческому, представителями которого были миряне, – или требуя от них согласия на свои распоряжения, или призывая их в свидетели своих действий, или требуя их совета и указания. «С самого начала своего епископства, – говорит св. Киприан, определяя общий характер церковного правления в своё время, – я установил ничего не делать по своему собственному усмотрению, без совета пресвитеров и народа»²⁹⁴. «Кротость, благочиние и самая жизнь наша требуют, – говорит он в другом послании, – чтобы мы, предстоятели, собравшись с клиром, в присутствии народа, которого также должно почитать за веру и благоговение, распоряжались во всём по общему соглашению»²⁹⁵. Церковь в собственном смысле, по определению того же Киприана, была «обществом, сосредоточенным в своём епископе и стадом нераздельным от своего пастыря»²⁹⁶.

Укажем прежде всего на участие мирян в деле церковного суда – в отлучении от церкви, публичном покаянии и принятии в общение.

Обычай отлучения от церкви мог быть заимствован из обыкновения иудейских синагог, где члены общества исключали из своей среды и не допускали присутствовать при богослужении людей, нарушавших законы веры и правила синагоги²⁹⁷, хотя в христианстве имели они высшее значение. Но в особенности союз всего христианского общества в единстве веры и общая ревность к соблюдению её чистоты, преимущественно во времена неблагоприятных отношений к христианству язычников, побуждали к бдительному, совокупному охранению чистоты церкви в поведении каждого члена её. Составляя братский союз, церковь не могла не принимать живейшего участия в деятельности каждого из членов её, – и как преуспеяние в добродетели известных лиц относила к славе своей, так признавала себя оскорблённою и в лице согрешивших (2Кор.2:5, 1Кор.12:25–26).

Более общею практикою церкви при отлучении требовалось согласие всего общества. Принятие в церковь чрез крещение в первенствующей церкви предварялось торжественным обетом отрицания сатаны, всех дел и аггелов его. Новообращавшийся, при возложении рук предстоятеля, произносил этот обет пред лицом всей церкви, как бы свидетельствуя пред всем обществом, что, сочетаваясь Христу, он имеет строго блюсти закон Его и удаляться всего противного духу новой святой веры²⁹⁸. В связи с этим торжественным обрядом и виновные в особенно тяжких преступлениях (отступлений от веры, идолопоклонстве, богохульстве, блуде, прелюбодеянии, корыстолюбии и убийстве²⁹⁹, как нарушители обета, данного пред всею церковью, отлучались от церковного общения в молитвах и Евхаристии всем же церковным обществом. Пример такого отлучения представляет ещё церковь апостольская. Ап. Павел, отлучая кровосмесника от церкви коринфской, извещает об этом всю церковь и представляет отлучение как бы делом всех членов её. Судих, говорит он, яко тамо сый о имени Господа нашего Иисуса Христа собравшимся вам и моему духу с силою Господа нашего Иисуса Христа, предати таковаго сатане (1Кор.5:3–5). Далее – апостол, запрещая всякие сношения даже совершение вечери любви с братом – блудником, сребролюбцем, идолослужителем и хищником и повелевая христианам извергать развращённого из среды своей, даёт право и вменяет в обязанность отлучать преступников – всей церкви (1Кор.5:11–13). Ересь также навлекала на виновного отлучение от церкви, и, как дело веры, суд над еретиками, принадлежа преимущественно епископам и клиру, разделялся в известной степени и мирянами. Так, по случаю распространения ереси Монтана, говорит Евсевий, многие верующие во многих местах Азии часто собирались для исследования нового учения. По тщательном рассмотрении во многих церквах, оно было отвергнуто, как еретическое и объявлено нечестивым, и преданные ему были отлучены верующими³⁰⁰. Аполлоний также говорит у Евсевия о монтанисте Александре, что церковь того места, где он родился, не приняла его, как грабителя³⁰¹. Такое участие мирян в церковном суде и отлучении от церкви сохранилось и в веке Киприана. Когда Новат, избранный в Риме незаконно, хотел присвоить себе епископскую власть и произвёл раскол своим честолюбием, то посылал послов к главнейшим церквам, ища их общения. Когда посланные по этому случаю к Киприану хотели отклонить карфагенскую церковь от общения с законным епископом Рима Корнилием, то, по словам Киприана, они говорили, что могут пред клиром и народом доказать его преступления, за которые он должен быть отлучён от церкви³⁰². Суд над Новатом производился при общем собрании мирян, и для этого, по желанию народа, был назначен особый день³⁰³. Пять римских пресвитеров, уклонившихся к расколу Фелициссима, также были осуждены и отлучены от церкви всем народом³⁰⁴.

Отлучённые от церкви, или впавшие в ересь или раскол также большею частью принимаемы были в церковное общение при участии народа после публичного покаяния, когда, по истечении известного срока епитимьи, допускаемый в общение искренно, с внешними знаками сердечного раскаяния и с обещанием исправления исповедовал свой грех пред всею церковью. Когда кровосмесник, отлучённый апостолом Павлом и коринфскою церковью, сокрушался печалью о своём преступлении, то апостол Павел просит всех коринфян простить его, утешить и принять в любовь, да не многою скорбию пожерт будет (2Кор.2:7–8) и в деле принятия в общение вполне соглашает волю свою с волею коринфского братства (ст. 10). Публичное покаяние, назначавшееся епископами или пресвитерами виновным в особенно тяжких преступлениях³⁰⁵, было в употреблении в продолжение всех первых трёх веков. Вооружаясь против тех, которые из ложного стыда не хотели исповедовать грехов своих пред всею церковью, Тертуллиан говорит: «Многие или избегают, или откладывают со дня на день своё открытое исповедание (publicationem sui), но между братиями и сослужителями, где общая надежда, страх, радость, печаль, страдание, ибо общий дух в общем Господе и Отце – зачем ты признаёшь их иными, нежели себя? Зачем убегаешь как насмешников людей, одинаковых с тобою по обстоятельствам? Тело не может радоваться о повреждении одного члена, оно необходимо вместе с ним болезнует и печётся об исцелении»³⁰⁶. Ориген, упрекая слушателей в нерадении к церковному поучению, говорит, что они приходят в церковь едва только в праздники и иногда по поводу публичного покаяния³⁰⁷. Приносивший публичное покаяние должен был с внешними знаками покаяния и после поста и молитвы исповедать грех свой пред церковью и просить о принятии во общение не только епископов и пресвитеров, но и мирян. Это покаяние Тертуллиан называет exomologesis – исповедью. «Исповедь, говорит он, есть учреждение, служащее к смирению и уничижению человека; она определяет даже известную пищу и одежду, повелевает покрываться пеплом и вретищем, сокрушаться духом печали, в скорбной речи поведать свои грехи... припадать к пресвитерам, коленопреклоняться пред угодниками Божиими (caris Dei, т. е. исповедниками) и умолять всех братий»³⁰⁸. Обращавшиеся к церкви от ереси и раскола также должны были подвергаться общим правилам церковной дисциплины относительно публичного покаяния. Они должны были также всенародно отречься от ереси и могли быть приняты в общение не иначе, как с согласия народа. Ириней говорит, что некоторые жёны, увлечённые гностиками в ересь и нечестие, при возвращении своём в церковь исповедали пред всею церковью свои грехи и заблуждения, а другие, не желавшие подвергнуться этому испытанию, впали в отчаяние³⁰⁹. Подобный этому факт участия всей церкви в принятии еретиков представляет Евсевий. Когда некто Наталий, увлечённый ересью Феодота и отлучённый от церкви епископом Виктором, после чудесного вразумления ангелами, решился возвратиться к церкви, то умолял о принятии его в церковь не только епископа Зефирина, но и весь народ. «Он пал к стопам епископа, говорит Евсевий, валялся не только в ногах клира, но и мирян, пока наконец своими слезами не тронул чадолюбивую церковь и милосердого Христа»³¹⁰. Корнелий у Евсевия говорит, что пресвитеры Максим и Урбан, раскаявшись в своём уклонении к ереси Новата, при возвращении в церковь раскаивались в своём отступлении не только пред епископами и пресвитерами, но и пред мирянами³¹¹. Дионисий Александрийский говорит о Геракле, епископе римском, что он принимал отлучённых от церкви еретиков не иначе, как после всенародного отречения их от ложного учения³¹². Обыкновение принимать в церковь не иначе, как с согласия братий, после публичного покаяния, Киприан называет древним обычаем, употреблявшимся и его предшественниками³¹³, нередко выражает неудовольствие, когда, во времена гонений, этот обычай оставлялся³¹⁴. Что же касается до его собственной практики, то, постановивши правилом ничего не делать по своему личному усмотрению, без совета клира и народа, Киприан всегда требовал народного согласия на принятие в церковь еретиков и падших. Так, когда во время гонения Деция с множеством исповедников являлось и весьма много падших, и исповедники, по снисходительности нередко давали отпустительные грамоты без должного внимания к внутреннему исправлению и искренности раскаяния обращающихся опять к церкви, то в переписке по этому поводу с римским клиром Киприан весьма часто требовал, чтобы дела о падших были подвергнуты суду всей церкви и по окончании гонения обещал обсудить этот вопрос вместе с клиром и народом, что, как известно, и было исполнено на соборе карфагенском 2-м в 252 году³¹⁵. Также когда карфагенские пресвитеры и диаконы просили Киприана рассмотреть дело некоторых падших, то Киприан отказывается решить его, говоря что оно должно быть исследовано с согласия не только всех его сослужителей, но и всего народа³¹⁶.

Без сомнения, такое участие народа в церковном суде имело весьма важное нравственное значение для первенствующей церкви. Служа выражением тесного братского общения между всеми членами церкви, оно вместе с тем питало и поддерживало этот высокий нравственный союз, основанный на единстве веры и любви. Соединяясь для церковного суда, или для принятия в общение того или другого брата, христиане естественно возбуждались чувством духовного братского единения, сознавали себя единым телом и укреплялись взаимною любовью в чувстве общей и печали, и радости и надежды, и страха, по выражению Тертуллиана³¹⁷. С другой стороны, эта публичность суда имела весьма важное нравственное значение в отношении к отлучаемому или принимаемому в общение: в первом она сильнее возбуждала раскаяние в грехе при обнаружении его пред всею церковью, для второго возвышала радость воссоединения с церковью и укрепляла нравственное расположение; по отношению к церкви этот общественный суд мог давать самые сильные нравственные уроки для каждого, участвовавшего в нём³¹⁸.

Но какое же юридическое значение имело это участие мирян в деле церковного суда? Было ли оно только условною формальностью, требовалось ли только как свидетельство со стороны народа, или голос его имел действительное значение наряду с голосом клира? Было бы противно исторической истине утверждать, что это участие было только формальное. 1) В присоединении к церкви еретиков и падших, как можно думать по некоторым указаниям из практики третьего века, у мирян спрашивали мнения, и дело решалось большинством голосов. Так, это мы видим в принятии в церковь римскую исповедников – Максима, Урбана, Сидония и Макария, уклонившихся к расколу Новациана. Епископ римский Корнелий в письме к Киприану, упомянув о своих совещаниях по этому вопросу с епископами и пресвитерами, продолжает: «затем, как следовало, всё это дело надлежало сообщить народу, дабы все знали о присоединении к церкви тех самых, которых столь долго с соболезнованием видели заблудшими и потерянными. Узнавши их расположение, братство стеклось в великом числе. Все единогласно воссылали благодарение Богу, выражая сердечную радость слезами, обнимая обратившихся как бы освобождённых недавно от темничного наказания... и всех их приняли огромным большинством народного мнения, предоставивши всё прочее Богу всемогущему»³¹⁹. 2) Народное согласие признавалось необходимым условием законности принятия в церковь, по крайней мере, в век Киприана. Так, упрекая, Терания за то, что он принял в общение пресвитера Виктора прежде исполнения срока епитимьи, Киприан вместе с этим ставит ему в виду и то, что принятие Виктора, в общение было сделано без народного согласия³²⁰. Отсюда о принятии в церковь отлучённых епископы давали знать народу, если это принятие было произведено без предварительного согласия народа³²¹. 3) Миряне иногда служили посредниками между принимаемыми в церковь и иерархией и ходатайствовали пред епископами о принятии в церковь. Так Евсевий говорит, что один из епископов, по неосторожности рукоположивших Новата, раскаявшись в этом, прибегал к ходатайству народа, по которому и был принят в церковное общение³²². С другой стороны, и наоборот – епископы ходатайствовали пред народом о принятии в церковь, как это напр. известно о св. Поликарпе, ходатайствовавшем пред народом о принятии в общение отлучённого за корыстолюбие пресвитера Валента и его жены³²³. Миряне, имея более возможности знать внутреннее расположение и всю прошедшую жизнь обращающихся, иногда весьма упорно не соглашались принять в церковь не вполне нравственных людей, и епископам весьма трудно было убедить их к этому. «О если бы, возлюбленный брат, пишет Киприан Корнелию, ты мог быть здесь с нами, когда эти нечестивые и развращённые возвращаются от раскола! Ты увидел бы, чего стоит мне склонить к терпению наших братьев, чтобы они, умеривши сердечную досаду, согласились на принятие злых и на заботу об них. Они радуются и довольны, когда возвращаются менее виновные и ещё сносные люди; напротив, ропщут и противятся всякий раз, когда возвращаются в церковь люди неисправимые и дерзкие, запятнанные прелюбодеянием, или идолослужением и к тому ещё гордые. Едва убеждаю я народ, даже силою вынуждаю, чтобы не противились принятию таковых. И досада братства сделалась тем справедливее, что тот или другой, принятые по моей снисходительности, несмотря на сопротивление и противоречие народа, впоследствии оказывались гораздо хуже, чем какими были прежде»³²⁴.

Все эти факты и свидетельства достаточно показывают, что миряне имели не формальное, а действительное значение в деле церковного суда, и голос их имел положительное влияние. Но также было бы несправедливо отсюда заключать, что этим влиянием мирян или церковной общины нарушались права иерархии, или совершенно уравнивались с правами мирян. Последние были представителями авторитета человеческого, имевшего важное значение, при живом единстве между народом и иерархией, но авторитет божественный, божественное право вязать и решить, ненарушимо оставалось принадлежностью иерархии. В деле церковного суда, в публичном покаянии и принятии в общение, это божественное право выражалось возложением рук на кающегося. Оно всегда принадлежало епископам и пресвитерам; и как для отлучения от церкви необходимо требовалось согласие клира, так и возложение рук составляло необходимое условие действительности публичного покаяния и принятия в церковь – даже для тех падших, которые получили от мучеников или исповедников отпустительные грамоты³²⁵. Обстоятельство – весьма важное в вопросе о значении мирян в древне-церковном суде. Участие всей церковной общины в публичном покаянии и принятии в церковь требовалось в значении общественной молитвы за грешника, в значении ходатайства и прощения всей церкви, оскорблённой преступлением³²⁶, но не сообщало благодати освящающей. Посредниками этой благодати были только епископы и пресвитеры, и знаком её, необходимым символом действительности покаяния служило возложение рук. И хотя оно в случае нужды дозволялось и диаконам³²⁷, но отнюдь не было только совершительною формою молитвы, и не молитва только всей церкви давала отпущение грехов кающимся, как это хотят доказать протестанты из некоторых мест Тертуллиана; Климента Александрийского, Оригена и Киприана о силе молитвы³²⁸. Протестанты, при этом, забывают, что в древней церкви были два рода покаяния, и что покаяние частное пред одним священником, или епископом имело также значение таинства, как и покаяние общественное. И как в первом возложение рук священника не было только формою, или знаком молитвы, но было выражением действительности отпущения грехов, так и в последнем возложение рук служило необходимым символом таинственной благодати, сообщаемой при посредстве епископа или пресвитера.

Так как божественное право вязать и решить и составляло основание церковного суда, а таинственное благодатное разрешение или запрещение – его сущность: то, с одной стороны, иерархии или клиру, как представителям этого божественного права, всегда принадлежало высшее значение в деле церковного суда, с другой стороны авторитетом иерархии иногда устранялось народное участие в этом суде, как условие не составлявшее безусловной необходимости, наравне с властью иерархическою, хотя и требовавшееся церковною практикою для большей правильности и нравственного значения церковного суда. Так, в отлучении кровосмесника главное участие принимает сам апостол Павел, хотя и представляет дело отлучения как бы делом всей церкви. Поликарп, Ориген и Киприан право церковного суда вообще усвояют иерархии³²⁹, и из представленных нами фактов видно, что это право, главным образом, принадлежало епископам и пресвитерам, и иногда они отлучали от церкви, или принимали в церковное общение и без согласия народа, но напротив народ никогда не мог этого сделать без клира. Так, правила апостольские усвояют право суда только епископам и пресвитерам³³⁰. Маркион за прелюбодеяние отлучается от церкви только отцом своим епископом. Киприан говорит, что отлучение есть дело священников (iudicium sacerdotum)³³¹, и отлучение Фелициссима приписывает только Корнелию и другим епископам³³².

А. Воронов

(Продолжение будет).

I. Об издании православного обозрения в 1865 году

В 1865 году Православное Обозрение будет издаваться, не изменяя своего направления и своей программы, ежемесячно книжками в 12 и более печатных листов. Относительно подробностей содержания журнала в будущем году считаем нужным сказать:

1) В течение года редакция, продолжая печатание переводов ветхозаветных канонических книг Св. Писания на русский язык – арх. Макария, надеется напечатать русский перевод следующих неканонических книг Ветхого Завета, известных на греческом языке: Премудрости Иисуса сына Сирахова, пророка Варуха, 2 книги Ездры, 1 книги Маккавейской и неканонических частей в книгах Есфири и пр. Даниила. Эти переводы редакцией уже приготовлены к изданию.

Мы вполне сознаем потребности большинства читателей, ищущих чтения назидательного. Не будем скрывать, что за скудостью современной духовной письменности по этой части, читатели принуждены довольствоваться большею частью такими статьями, которые хотя внешнею своею стороною, общими мыслями и приёмами, и отвечают названию статей назидательных, но в сущности мало удовлетворяют делу действительного живого духовного созидания, редко говоря сердцу, а ещё реже – уму. Составление статей истинно назидательных, при кажущейся простоте задачи, собственно есть одно из дел самых трудных. Мы всегда соблюдали и будем соблюдать строгость выбора в отношении статей этого рода. Имея в руках несколько таких статей, по нашему мнению, с несомненным внутренним достоинством, находим возможным в будущем году расширить отдел общедоступного назидательного чтения.

2) Какова бы ни была деятельность нашей духовной журналистики в последние годы, но она сделала то, что светские люди значительно изменили к лучшему своё отношение к духовной литературе и духовной учёности. И мы думаем, что в настоящее время не только чтение религиозное вообще, но и чтение научно-богословское становится далеко не безынтересным, для многих и не считается, как прежде, обязанностью одних духовных. Принимая это во внимание, редакция, с самого начала поставившая своею задачею – служить сближению духовной науки с жизнью, намерена с будущего года усилить отдел научно-богословский и помня твёрдо свою задачу, представить читателям ряд научных, но не школьных, статей о предметах веры, особенно оспариваемых в настоящее время учениями антирелигиозными. Таковы вопросы – о бытии Бога, о личном бессмертии, о творении, о сверхъестественном вообще, о лице Иисуса Христа, о боговдохновенности и подлинности книг Св. Писания и т. п.

3) Отдел обозрения иностранной богословской литературы, расширенный в нынешнем году периодическим обозрением французской и немецкой духовной журналистики, редакция будет продолжать по-прежнему и надеется пополнить известями о замечательных произведениях английской духовной литературы. Критическое обозрение отечественной духовной литературы условливается особенными обстоятельствами нашей письменности.

Впрочем, произведений дельных мы не будем проходить молчанием.

4) Заметки православного обозрения год от году увеличиваются в объёме, и по обилию и важности современных вопросов должны увеличиваться. Таковы, без сомнения, вопросы – об улучшении быта духовенства, о преобразовании духовно-учебных заведений, о церковно-свечной сумме, о приходских попечительствах, об участии духовенства в земских учреждениях, о народном образовании, о современном положении и надеждах раскола, и опять повторим – вопрос о цензуре, разрешение которого для светской письменности ожидается в самом скором времени и, конечно, не останется без такого или иного влияния не только на состояние духовной литературы, но и церковно-религиозной жизни. Печатая статьи и заметки по этим вопросам, в будущем году мы постараемся в статьях руководящих сводить накопляющиеся материалы – не только для большей видимости их содержания, но и для указания тех направлений, какие могут или должны выходить из тех или других данных в приложении к жизни. По-прежнему приглашаем лиц духовных и светских содействовать редакции присылкой корреспонденций, известий, заметок и статей по означенным вопросам.

5) В Приложении будет продолжаться издание памятников христианской древности в русском переводе с предисловиями пояснительными примечаниями.

В трудах редакции принимают постоянное участие священники: Г. П. Смирнов-Платонов и П. А. Преображенский.

Условия подписки.

Цена за годовое издание: в Москве без доставки на дом шесть рублей серебром, с доставкой на дом в Москве, равно с пересылкой в другие города семь рублей серебром.

В Москве можно подписываться: в конторе редакции Православного Обозрения, на Остоженке, в приходе Нового Воскресения, в доме свящ. Смирнова-Платонова, – в конторе университетской типографии, на Страстном бульваре, – и в книжных магазинах гг. Базунова, Глазунова, Ферапонтова, Салаева, Черенина, Анисимова и у других книгопродавцев Москвы.

В Петербурге: в книжных лавках гг. Базунова, Овсянникова, Крашенинникова, Кораблёва, Исакова, Давыдова и других книгопродавцев Петербурга.

Иногородние, во избежание различных недоразумений, для скорейшей и вернейшей доставки журнала, благоволят адресоваться с своими требованиями прямо и исключительно в контору редакции Православного Обозрения в Москве. Адрес конторы известен Почтамту.

Редактор свящ. Сергиевский,

ординарный профессор Богословия в Московском Университете.

II. «Странник» и «Современный листок»

Редакция духовного учёно-литературного журнала «Странник» и – соединённая с ней, с 1 января 1864 года, редакция газеты «Современный Листок» политических, общественных и литературных известий, поставляя своих подписчиков в известность о продолжении обоих изданий в будущем 1865 году, покорнейше просят гг., желающих возобновить на них подписку, сделать это по возможности заблаговременно. Условия подписки остаются прежние, а именно: 1) за годовое издание «Странника», состоящее из двенадцати книжек, со всеми приложениями, портретами и т. п., с пересылкой во все почтовые места империи, четыре рубля серебром; 2) за годовое издание «Современного Листка», состоящее из 104 номеров (эта газета выходит два раза в неделю), с пересылкой во все почтовые места, также четыре рубля серебром; 3) для подписывающихся на «Странник» и «Современный Листок» вместе, годовая цена на последний понижается до трёх рублей, или за оба издания – до семи рублей серебром.

Те, которые сочувствуют направлению журнала «Странник», надеемся, будут удовлетворены и газетою «Современный Листок», главным образом посвятившею себя – пользам духовенства, составляющего ныне предмет общего внимания и забот правительства. В этой газете мы предполагаем сделать на будущий год значительные улучшения, и формат её увеличить.

Издававшиеся при «Страннике» в 1863 и 1864 годах особые тома – «Проповеди» и «Чтение для детей» на будущий 1865 год приостанавливаются, и подписка на них не принимается – впредь до особого объявления, которое последует в таком лишь случае, когда своевременный выпуск книжек журнала будет вполне достигнут и упрочен.

Из 4-х тетрадей «Чтения для детей», обещанных на нынешний год, 3-я приложена при августовской книжке «Странника», а 4-я тетрадь, равно как и полный том «Проповедей» 1864 г., на все воскресные и праздничные дни (в порядке чисел 1865 года) разошлются при одной из последних книжек журнала за текущий год.

В конце нынешнего же – пятого года нашего периодического издания, подписчики получат подробный алфавитный указатель за все пять лет издания духовного журнала «Странник», по всем пяти отделам и приложениям, в 60-ти месячных книжках, или 20-ти томах (не считая особых четырёх томов «Проповедей» и «Чтения для детей»). Указатель этот укажет как статьи, так и писателей-сотрудников, принадлежащих не только к духовному званию, разных иерархических степеней, но и ко всем сословиям, без различия пола.

Желающие могут выписывать полные годовые издания «Странника» из 12 месячных книжек, или 4-х томов, со всеми бывшими при них приложениями, за 1860, 1861, 1862, 1863 и нынешний 1864 год; а также прибавочные тома Проповедей и Чтения для детей, издания 1863 и 1864 года (всего 4 тома).

Цена остаётся прежняя, за каждый год журнала: 3 р. 50 к. без пересылки, и 4 руб. сер. с пересылкой, а за каждый том либо Проповедей, либо Чтения для детей – по 1. р. с. Но кто пожелает вдруг выписать издание журнала за все прошедшие пять лет (двадцать томов), и также оба тома «Проповедей», и оба тома «Чтения для детей», тому делается уступка: за все 24 тома, вместо 24 руб. сер., благоволит он выслать всего двадцать руб. серебром, с пересылкой. Адресоваться исключительно: в редакцию духовного журнала «Странник», в С. Петербурге.

Редактор и издатель, протоиерей Василий Гречулевич

С 1865 года мы делаем некоторые изменения как в наружном формате «Дня», так отчасти и во внутреннем его составе. Объём газеты, по количеству строк несколько увеличивается, но формат избран нами, кажется, более удобный для чтения, и листы будут вкладываться один в другой, так чтоб не было надобности подбирать их и сшивать вместе.

Нечего и говорить, что программа «Дня», его направление, его знамя – те же, что и прежде. Но мы намерены в будущем году дать особенное развитие критическому отделу и представить читателям целый ряд критических обзоров как отдельных книг, так и журналов. Получив дозволение открыть у себя политической отдел, мы имеем теперь возможность и право отзываться чаще и полнее, чем до сих пор на события внешней политики. Затем, кроме передовых статей, мы дадим место небольшим беглым заметкам редакции по вопросам второстепенным и явлениям ежедневной общественной жизни.

«День» будет по-прежнему выходить еженедельно, по субботам, в числе 52 №№ в год. Подписная цена в Москве и С.-Петербурге – за год: без доставки шесть рублей, с доставкой на дом и с пересылкой во все города семь рублей; за полгода: без доставки 3 р. 50 к., с доставкой и пересылкой четыре рубля.

Подписка принимается: в Москве: в редакции газеты «День» на Большой Никитской, в доме князя Воронцова и в книжном магазине И. В. Базунова на Страстном бульваре; в С.-Петербурге: в конторе «Дня», в книжном магазине Д. Е. Кожанчикова на Невском проспекте и в книжном магазине А. Ф. Базунова; в Вильне при книжной торговле Реньковского и К°. и в Казани в книжном магазине Д. Е. Кожанчикова, а также в газетных экспедициях и у всех известных книгопродавцев обеих столиц. Редакция, впрочем, отвечает за исправную доставку номеров только тем подписчикам, которые подписались в самой редакции, или в С.-Петербургской её конторе.

Согласно выраженному нам желанию, допускается для гг. чиновников подписка с рассрочкою в платеже, но не иначе, как в редакции или в книжном магазине Д. Е. Кожанчикова, и чрез официальное посредство гг. казначеев тех мест, где они служат.

Редактор и издатель Иван Аксаков

С изображениями: наружных и внутренних видов пещер, гробниц, почивающих в них угодников, древних и святых вещей, находящихся в пещерах, видов лавры, чудотворной иконы Успения Богородицы (хромолитография, печатанная золотом), и планами пещер, с точным, по масштабу показанием на них всех мест покоя угодников и пещерных церквей. Книга напечатана на веленевой бумаге. Цена за экземпляр 60 коп., с пересылкой 75 коп.

* * *

Остаётся от продажи небольшое число экземпляров книги: «Киев, его святыня, древности, достопамятности и сведения необходимые для его почитателей и путешественников». Соч. П. Сементовского.

Книга украшена 55 политипажами, собственно для этого издания гравированными за границею, с фотографией и планами. Цена 1 руб. 75 коп., с пересылкой 2 руб.

С требованиями обращаться: в Киев, в контору типографии Сементовского.

История искусства украшать храмы в нашем отечестве в течении рассмотренного нами периода – со времён монголов до Петра Великого показала, что, несмотря на пламенную любовь наших предков к благолепию храмов, оно немного подвинулось вперёд. Но при этом дорого то, что во весь этот период, несмотря на мрак, распространённый монголами, и ложный свет, проникавший с запада, оно сохранило свой высокий характер, принятый от Византии вместе с православием. Это величие византийского стиля покрывало все недостатки искусства, – так что в иконописи несоразмерность частей, неестественность положения изображаемых предметов, толстая накладка красок, отсутствие теней и рельефа, в обстановке – грубость, тяжёлость – не ослабляли в наших предках благоговения к красоте церковной. И теперь даже эти древние иконы и украшения, при развившемся вкусе, способы поддерживать и возвышать чувство молящегося³³³. Это, наверное, всякий подтвердит, кто удостоился посетить какую-либо из древних наших святынь – например Сергиеву лавру. В этом отношении положение церкви русской было выгоднее церквей западных, где не доставало сдержанности как от обстоятельств, так и от невнимания пастырей, где слишком рано оставлен был древний византийский стиль и проявилось стремление подражать природе в произведениях христианского искусства. Не осуждаем этого стремления, – оно возвело христианское искусство на высшую степень совершенства; но, пока достигло совершенства, оно имело много недостатков, которые отнимали у него священное достоинство и убивали в молящемся истинное религиозное чувство. Правда, такие художники как Бондоне, Фиэсоле, Мазаччо, Кастаньо, Вероккьо, Микель Анджело Буонарроти и Рафаэль Санцио сделали огромный шаг в развитии этого искусства и своими талантами, и благочестием возвращали церковному искусству священный характер, возвышая его над светским; но таких талантов было не много, – произведения их могли украсить только немногие церкви. Остальное же большинство храмов должно было наполняться произведениями посредственных художников, которые, поддавшись этому направлению, совсем лишили церковное искусство священного характера, заменив небесную – духовную красоту, земной – плотской. Быть может, такой упадок и извращение характера церковных украшений на западе были одною из причин того, что, при первом пробуждении религиозного чувства во времена реформации, они вызвали против себя протест и даже ожесточение, доходившее до того, что по многим городам и деревням и старый, и малый, и жёны и девы бросались в храмы, неистово рубили и сжигали иконы и церковную утварь, как бы в отмщение за оскорбление святого религиозного христианского чувства.

Зная такие печальные перевороты в западной церкви, нельзя не поблагодарить наших предков за то, что они так крепко держались старины и не спешили ни сами вырабатывать новые формы, ни пользоваться готовыми произведениями, подражая гениальным художникам запада. Стремление к усовершенствованию искусства, так долго сдерживаемое у нас, пошло в ход в благое время, когда и на западе успело созреть это искусство и стряхнуть с себя плотскую оболочку, и у нас, по мере распространения образования, было довольно людей способных достойно оценить какое бы то ни было художественное произведение. Это случилось при Петре Великом, когда возбуждена была вообще вся народная жизнь.

Такой переворот в столь громадной империи не мог совершиться вдруг. И долгое время при преемниках Петра, даже в начале нынешнего столетия, художники русские, рассеянные по всей империи, держались старого направления, – чему служат ясным свидетельством множество храмов, основанных в конце прошедшего и в начале настоящего столетия. По крайней мере, со времён Петра начало быстро созревать новое направление в столице. Сам Пётр Великий, видевший прекрасные образцы церковной живописи за границей, а равно и его преемники не жалели никаких сумм для приобретения художественных священных изображений, преимущественно итальянской школы. Подражая примеру монархов, вельможи, бывавшие за границей, тоже не упускали случая приобретать дорогие произведения. Не довольствуясь этим, как Пётр Великий, так, и его преемники вызывали знаменитых иностранных живописцев и скульпторов в Россию, давая им богатое вознаграждение. Особенною щедростью к художникам отличалась Екатерина II, предоставлявшая даже самим художникам назначать цену за свой труд. При ней все лучшие художники всех стран Европы стремились в северную Пальмиру принесть свой труд и услуги Семирамиде севера, как называл её Вольтер в своих поэтических посланиях к ней. А между тем со времён же Петра русское правительство постоянно посылало талантливых людей за границу для художественного образования. Многие из них скоро заявили плоды своего образования. Все эти произведения, как купленные за границей, так и сделанные художниками, вызванными из-за границы и русскими, воспитывавшимися там, – первоначально составляли украшение дворцов и придворных церквей, изредка соборных и приходских церквей новой столицы, – и, следовательно, влияние их на образование вкуса русских не могло быть обширно. Сознание этого ещё в 1746 году вызвало мысль о необходимости прочного водворения художеств в России посредством академического изучения³³⁴. С Высочайшего утверждения, основание академии было положено в 1758 году генерал-поручиком Н. И. Шуваловым. Сюда для образования под руководством знаменитых наставников были вызываемы ежегодно по сорока человек из студентов московского университета. Екатерина II ещё более содействовала эстетическому образованию русских художников устроением Эрмитажа, где помещена была большая часть приобретённых доселе художественных произведений, которые, при общедоступности Эрмитажа, могли быть всегда предметом наблюдения и изучения желающих. Влияние этих благодетельных мер скоро обнаружилось. Явились целые иконостасы, например, в Александро-Невской лавре, во многих церквах Петербурга и окрестностей его, устроенные новыми художниками в новом вкусе. Художники – Лосенко, Акимов, Угрюмов, Боровиковский, Иванов, Егоров преимущественно прославили себя трудами в этом роде. В скором времени это новое искусство начало распространяться и по отдалённым местам нашего отечества. Многие помещики, проживавшие в С.-Петербурге по делам службы для образования, или для удовольствия, не могли, при развившемся вкусе, не обратить внимания на высокое достоинство этого искусства и, верные древней русской привязанности к благолепию храмов Божиих, старались приобретать произведения нового искусства для украшения храмов в своих поместьях. А между тем многие из воспитанников академии художеств, расходясь на свои родины, продолжали здесь трудиться и даже заводили живописные школы. И здесь, т. е. в провинциях, повторилось тоже самое, что и в столице: художественных произведений, купленных там, или сделанных художниками-академиками, сначала было немного, а затем мало-помалу стали появляться в церквах целые иконостасы в новом вкусе, особенно в богатых помещичьих имениях.

Эти новые произведения, украсившие храмы сначала в столице и её окрестностях, а потом и в провинциях, представляли резкое отличие, если не противоположность, от произведений древнерусского искусства. Вследствие чего, многие, по невежеству до фанатизма преданные старине, выразили негодование на это нововведение и даже поставили его в числе причин, не позволяющих им быть в единении с церковью. Это был совершенно новый стиль искусства западного, в основании которого, кроме христианского духа, лежит подражание природе. Несмотря на то, эти произведения пастырями православной церкви приняты были с любовью, и не было причин вооружаться против них. В них выражение небесных истин доведено было до высшего совершенства. Ясно просвечивали они и в византийском искусстве, но там не доставало полного слития их с материей и формами: там они стояли как бы за прозрачной завесою и являли только самые резкие свои стороны – небесное величие, строгость, отрешённость от земного, – там трудно было высказать отношения небожителей к слабым людям, трудно высказать милосердие, снисходительность к немощам, готовность пособить в нужде, их борьбу с духом лжи, злобы и коварства, их скорбь; там материал и форма как бы цепенели пред величием стоящей позади их мысли, и отличались какой-то неподвижностью. Там вокруг не видно никакой живой обстановки, всё отличается чем-то невиданным, небывалым. Вследствие этого там была бедность в формах: одни и те же типы служили для выражения многих лиц, так что для различия их нужно было отмечать их золотыми венцами и надписями; изображения святых разве только отличались густотой и цветом волос, долготой бороды и красками одежд. Новое же искусство, принесённое с запада, наоборот сливает совершенно небесную истину с формой и материалом, здесь форма и материал являются не оболочкой, а её собственным телом, здесь, так сказать, истина воплощается; здесь лица небожителей представляются живущими и действующими среди земных людей, но отличаются от них ни цветом тела, ни одеждой, здесь в материале и форме всё направлено к выражению мысли, – и потому мысль эта является в них не в общих чертах, а до самых мельчайших подробностей и оттенков³³⁵. Вследствие сего этому искусству доступно выражение всевозможных идей христианских, как-то: любви, кротости, сострадания и т. п.; здесь лица представляются во всех возможных состояниях, говорят они, ходят, поют, плачут, радуются и т. п., вокруг них всё те же предметы, какие привыкли мы видеть вокруг себя, вследствие чего здесь нет определённых типов для выражения тех или других лиц, а бесконечное разнообразие; при всём том сама мысль говорит за каждое лицо, так что в группе без венцов и надписей с первого раза можно узнать лик Спасителя, Богоматери, апостола, мученика среди обыкновенных людей.

Нельзя сказать, чтоб в западном искусстве совершенно не было недостатков. Проникнутые идеей и в то же время думавшие о возможно-натуральном осуществлении её, художники запада забыли о немощи людей, не посвящённых в тайны искусства и допустили в своих произведениях то, что вместо святого благоговения может иногда вызывать у людей слабо религиозных не совсем чистые чувства. Но, переступивши на почву православия, западное искусство не принесло с собой этих недостатков. Принимая произведения его в число предметов, украшающих храмы, пастыри церкви позаботились предостеречь русских художников от этих недостатков. В начале ХVIII столетия были изданы указы, которыми повелевалось строго держаться обычаев православной церкви при иконописании и не допускать в священных изображениях чего-либо мирского³³⁶.

Западный стиль, доставив православной церкви возможность возвысить красоту своих храмов, не вытеснил из них древнего искусства, столько веков украшавшего храмы. Византийский стиль у нас сохранился и доселе во всей целости; и не мог он быть вытеснен. Не мог потому, с одной стороны, что художественных произведений западного стиля в таком совершенстве, как мы описали, было немного, следовательно, они не могли удовлетворять религиозной потребности народа такой обширной империи; и хоть с каждым годом увеличивалось число художников русских, подражающих этому стилю, но весьма немногие из них копировали удовлетворительно, а несовершенные их произведения естественно не могли стать выше древнего стиля. А с другой стороны, если бы даже и много было талантливых художников, если бы даже они могли своими произведениями наполнить все храмы, и в таком случае новое искусство не могло вытеснить древнего по той причине, что в церкви русской много чудотворных икон, которые, по своей святости, в глазах православных стоят выше всяких требований эстетического вкуса, – и, следовательно, не позволяют ни малейших изменений, оставаясь неприкосновенной святыней в роды родов. Пред этими священными ликами мысль останавливается не на изображении, но сосредоточивается на благодати, всегда присущей им и теряется в благоговейном трепете пред ними. Это же религиозное чувство требует, чтоб снимки с этих икон, так распространённые в наших храмах, отличались возможною точностью. Православные, благоговея пред подлинниками, и снимкам с них дают важнейшие места в ряду икон, украшающих храмы, особенно там, где храмы воздвигнуты в честь прославленных икон, каковых храмов у нас весьма много как по городам, так и по сёлам. Имея в чудотворных иконах таких высоких представителей, византийский стиль должен был оставаться в церкви русской во всей силе. Но, с водворением нового искусства, он не мог не воспринять влияния его, особенно с технической стороны. Не касаясь выражения идей, западный стиль способствовал уничтожению недостатков в древнем искусстве, каковы: темнота красок и толстая накладка их, отсутствие теней и рельефа, неправильность линий, несоразмерность членов, неестественность поз и драпировки одежд и т. п., – таких недостатков, которые прямо бросаются в глаза и которых давно желали избежать русские, что доказывается введением в употребление, в допетровские века, резных икон, никогда не одобряемых церковью³³⁷. Этого мало: он придал живость и разнообразие изображениям византийского стиля. Такое влияние проявилось очень рано – ещё в ХVIII столетии, и не в частных опытах, в произведениях не некоторых только художников, но в общем направлении, даже в самих правилах, какие обыкновенно служили и служат руководством для наших иконописцев. Для доказательства этого стоит только сличать подлинники XVII столетия и XVIII.

Подлинники XVII столетия отличаются строгим соблюдением предания до мелких подробностей, причём исключительно обращено внимание в них на внешность – на форму и материал. Для образца можно представить несколько выдержек из рукописи начала XVII века, содержащей в себе лицевой подлинник с толковыми надписями над миниатюрами и известный теперь под именем подлинника графа Строганова.

«Сентября 10 числа святой мученицы Минодоры: верх красна вохра, исподь лазорь. У Нимфодоры риза дичь, исподь лазорь. На Митродоре верх лазорь, исподь кеноварь».

«Мая 2 числа святого Бориса шуба бакан, исподь лазорь, камка. Святого Глеба шуба кеноварь, исподь прозелень, камка».

«Декабря 4 числа. Преподобный Иоанн Дамаскин: седь, ряска санкир с белилом».

«Января 6 числа. Святое Богоявление Господа нашего Иисуса Христа. На Иванне риза санкир, исподь лазорь. Ангели стоят: на первом риза багор, исподь лазорь; второму риза прозелень, третьему кеноварь: гора черлень с белилом».

Или, например, в прибавочной статье подлинника, относящегося тоже к началу XVII столетия, сделанной, как видно, художниками именно этого столетия, можно видеть, на какие подробности обращено было внимание иконописцев.

«Преподобный Стефан, новый исповедник. Сед, брада долга до пояса, на концы узка, не подвоилась, но повисла в один косм. В схиме. В правой руке крест со младенцем, а держит от себя мало на сторону: в левой свиток, а в нем писано: «Владычице приими молитву раб своих». Исподь дичь».

«Благоверный князь Роман, рязанский чудотворец. Млад, кудреват; в шапке – залом черн. Шюба на нем кеноварь, исподь лазорь. Правая молебная, а в левой держит град, а во граде церковь»³³⁸.

Совсем другой характер представляют подлинники XVIII века, когда проникло к нам западное искусство и успело пробудить эстетическое чувство русских. Тут уже встречаются в подлинниках не одни только внешние подробности, а проглядывает стремление выразить дух и характер изображаемого святого. Составители этих подлинников старались научить художников представлять лица и события в таком виде, в каком представляет их история и по возможности давать каждому лицу его индивидуальные оттенки и отличительный характер, между тем как прежние описания отличаются бесцветностью. Даже выставляют на вид художники, при описании мелких внешних подробностей лица, какую-нибудь замечательную особенность, характеризующую обычаи и образ жизни изображаемого лица. Так, например, описывается Благовещение (под 25 числом марта): «Архангел Гавриил пришед стоит перед храминою, помышляя о чуде: како повеленная ми от Бога совершати начну. Риза на нем киноварная, багряная, светлая, исподь лазоревой. Поник главою умиленно и вошел в палату. Стоит перед пречистою Девою с светлым и веселым лицем, и благоприятной беседою рек к ней: радуйся, обрадованная, Господь с Тобою. В руках скипетр. Пречистая сидит, а перед нею лежит книга разогнутая, и в ней написано: се Дева во чреве зачнет и родит Сына и наречеши имя Ему Еммануил. Верхняя риза багор темный, исподь лазорь. Одна палата вохра, а где Богородица сидит, палата прозелень. Вверху на облаках Саваоф; от Него исходит Дух святый на Богородицу».

Под 2 числом сентября к тому, что описано в прежних подлинниках, в подлиннике ХVIII века прибавлена характеристическая подробность: «около него, (Мамонта) олени и дикие козы и прочие звери».

Под 4 числом ноября к тому, что описано в прежних подлинниках, в подлинниках XVIII века прибавлена замечательная особенность, характеризующая обычаи и образ жизни изображаемого лица, – именно: «сей божественный муж Иоанникий с жезлом ходити обыче старости ради»³³⁹.

Несмотря на такое сильное влияние со стороны западного искусства, византийский стиль не утратил своего характера, напротив скорее можно сказать, что при помощи западного искусства, он возвратился к первобытному совершенству, к тому совершенству, какое он имел от времени Юстиниана до Константина порфирородного. Ведь в Россию, как замечали мы в прежних статьях, перешёл он уже во времена упадка его в Греции, и здесь, как мы видели опять, он не мог во всё течение веков усовершиться.

Весь этот переворот, т. е. перенесение западного искусства на почву православия и возрождение древнего русского искусства под влиянием первого, совершился в продолжении ХVIII столетия. И в ХIХ веке, у нас появилось уже много художников, способных давать произведения как того, так и другого стиля; и многие из них, проникнутые глубоким религиозным чувством, исключительно посвятили всю жизнь свою на труды для украшения храмов³⁴⁰ и успели на будущее время образовать множество учеников³⁴¹, так что в наше время всякая церковь, имеющая сколько-нибудь достатка, может пробрести произведения нового искусства. Впрочем, при обилии произведений того и другого искусства, правительство церковное и гражданское постоянно отдаёт преимущество стилю византийскому, на что были и указы как святейшего синода, так и верховной власти государственной.

При всём старании своём ознакомить русских с достоинствами западного искусства, Пётр Великий нисколько не думал об уничтожении нашего древнего иконного письма, или о преобразовании его по образцам школ итальянских. Иконостас походной его церкви, которым ныне украшен храм Чесменской больницы, вышит шелками и золотом по бархату в старинном греческом вкусе. Кроме того, указом, данным св. синоду от 12 апреля 1722 года, Пётр повелел быть, под синодальным смотрением, надзирателем над иконописцами Ивану Заружеву. Одна только икона, представляющая нерукотворный образ Спаса, бывавшая, как говорят, всего чаще в походах с Петром и теперь стоящая в его деревянном домике под Невой, кажется, не русской кисти. Более всех своих предшественников отличалась любовью к искусствам Екатерина II и ревностнее всех заботилась о развитии эстетического вкуса в своём народе, – и она была проникнута глубоким уважением к византийскому стилю иконописания. Заметив, что покровительствуемые ею художники своевольно стали уклоняться от древних образцов и изображать святые лики в странном и соблазнительном виде, она указом запретила такое своеволие и повелела подвергать строжайшему наказанию иконописцев, поступающих вопреки сему запрещению, – (Указ 22 августа 1767 года), а при возобновлении в трёх древних московских соборах иконного и стенного письма 1770 года подтвердила, чтобы вся эта живопись произведена была так точно, как древняя – без отличия. Блаженной памяти государь Николай Павлович повелел, чтобы нигде, ни под каким предлогом в древних церквах, без Высочайшего соизволения, не производилось ни малейшего исправления, возобновления и изменения живописи и других предметов давнего времени. (Указ 1843 года от 20 апреля). Вообще в своде законов есть довольно постановлений, которыми предписывается, чтобы церкви украшались преимущественно иконами древне-византийского стиля, но писанными искусно³⁴². И действительно, нельзя не отдать преимущества стилю византийскому. Неоспоримо совершенство западного искусства, – но нужен талантливый художник, чтоб по стилю западному написал икону, достойную храма, и нужно образованное общество, чтобы понять это совершенство и благоговейно чтить его. Между тем как держась византийского стиля, и с посредственными способностями художник может написать икону – достойную украшать храм, и общество, стоящее на низшей степени развития, способно понять её достоинство и благоговейно поклоняться ей.

И не один недостаток талантливых художников, не одна неразвитость публики возвышают достоинство византийского дела: он сам по себе, по своим свойствам, имеет неоспоримое преимущество пред западным стилем, – особенно в его теперешнем восстановленном виде. Степенность в лицах и позах, составляющая отличительный характер этого стиля, истощённость лиц, свидетельствующая о подвигах их и отрешённости от мира, небывалая обстановка и самая яркость колорита, – всё в этом стиле с первого раза даёт знать, что это не простые картины, а изображения священные, достойные благоговейного чествования. Да если бы и этого не было, он дорог для каждого православного русского, как его древняя, родная святыня. Если мы дорожим всякими памятниками своей старины – в литературе, в обычаях и т. п., то тем более дороги для нас те предметы, пред которыми с глубокой древности наши предки изливали свои чувства в радости и скорбях. Если всякий остаток древности, всякое напоминание о народности способны окрылять дух в стремлении к великим целям, – тем более эта могучая сила принадлежит священным остаткам старины. Но эта старина – не только русская, но чисто христианская. Что составляет образец для византийского стиля? Нерукотворный образ Спаса, образ святого евангелиста Луки. Стало быть, в этом стиле слышится учение апостолов, учение самого Христа. С такими достоинствами не могут сравниться никакие совершенства стиля западного.

Имея теперь под руками два стиля с их неоспоримыми достоинствами – западный, в котором проглядывает ярко эстетическая сторона, и византийский с его неотъемлемым священным характером, мы не можем, однако же, сказать, что теперь искусство украшать храмы не пойдёт далее в своём развитии. Оно, как теперь идёт, так и после будет идти к совершенству по мере того, как человечество глубже и глубже будет проникать в понимание духа христианского. Высшая степень понимания этого духа не замедлит отразиться в искусстве. В подробных чертах этого совершенства мы вообразить ещё не можем. По крайней мере с уверенностью можно предполагать, что этот верх совершенства будет заключаться в слитии этих двух элементов – священного характера стиля византийского с эстетическим – западного; так как эти элементы сами по себе суть вечные и неизменные принадлежности иконописного искусства.

С ХVIII же столетия, как явились у нас иконы, писанные искусными руками, прочие украшения храмов, как то: драгоценные металлы и камни стали отодвигаться на второй план, а наконец в настоящем столетии и совсем выходить из употребления. И действительно, прежде, когда иконы была письма малоискусного, – золото, серебро и камни имели своё назначение при украшении их, а теперь самая красота, художественность икон делают лишними украшения, как например чеканные ризы ... Как бы ни была искусно вычеканена риза, она всё-таки не может изобразить того, что доступно живописи, например, оттенки, перспективу и драпировку одежды, не говоря уже о цветах.

Соответственно художественности иконописных произведений, и обстановка их принимает у нас более и более художественный вид. Киоты уже не носят на себе отпечатка грубости и топорности работы, а напротив отличаются лёгкостью и изяществом, так что при взгляде на них всякий останавливает внимание на форме, совершенно забывая о тяжести и ценности материала. Вместо громадных древних киотов изображения окаймляются тонкими рамами; колонны ставятся преимущественно там, где постановка их целесообразна, т. е. где нужно поддержать тяжесть верхнего яруса; на них не громоздят тяжестей наподобие крыш домовых, но напротив верхи киотов венчаются резным изображением облаков или сияния. Колонны преимущественно употребляются коринфского ордена, где капитель представляет форму корзины, наполненной букетами цветов с зеленью. Золото не расточается на простенки, а украшает только рамы, колонны, а иногда только одни капители и основания. Углы рам украшаются резьбой листьев, цветов, виноградных кистей. Видны стремления представить и здесь естественность, близость к природе, и уже не заметно грубого, уродливого воспроизведения растительного царства, или причудливых произведений фантазии. Как в отдельном каждом киоте господствуют правильность, симметрия, так и в общем расположении икон стараются соблюсти эти необходимые условия красоты. Если же в резных украшениях икон стараются придерживаться древнего стиля византийского или готического, то и тут опять проглядывает та же лёгкость, то же изящество. При таком преобладании мысли над формой и материалом, само собою разумеется, оказывается лишним рассыпать драгоценности на украшения, разве уже в тех храмах, где льются богатства от вельмож и царей.

Если взглянуть на храмы новейшие в столицах, губернских и уездных городах и даже сёлах, то можно с уверенностью сказать, что в наших соотечественниках не только не ослабело рвение к благолепию храмов в сравнении с предками, но даже усилилось.

Нет надобности представлять примеры для этого, нет надобности описывать храмы, стоящие в столицах и больших городах и богатых сёлах, как например, во владимирской губернии: там легко украшать их, потому что там много богатства. Желающий увериться в искренности и любви народа к украшению храмов пусть заглянет в места малоизвестные, где жители не отличаются богатством, где большинство даже терпит бедность, и там нередко можно найти храмы, не уступающие в благолепии столичным. В рязанской губернии есть город³⁴³, заброшенный в глуши; не проходят чрез него большие дороги, не протекают вблизи него судоходные реки, не занимается народонаселение его выгодною торговлею, или промышленностью, большинство его снискивает себе пропитание малодоходной горшечной работой, а взгляните на храмы в этом городе ... Не говоря о том, что все они каменные, что большая часть из них может вмещать в себе целые тысячи народа, что почти при каждом храме высокая колокольня с большими колоколами, почти в каждом из них есть иконы новейшего искусства, резьба украшает иконостас, и стенная живопись лучших художников, и почти в каждом из них найдутся две-три и более того иконы, обложенные серебром. Откуда всё это? – От усердия, и единственно от усердия прихожан. А таких примеров усердия в нашей обширной империи можно насчитать целые тысячи.

Религиозные секты евреев, от падения Иерусалима до наших времён, и описание их религиозных обрядов, по Иосту. Издание Манухина. Москва, 1864 г. Богослужение, праздники и религиозные обряды нынешних евреев. Соч. А. Алексеева. Новгород, 1863 г.

Известно, что современные евреи во многих отношениях далеко не таковы, какими они были во времена Моисея, пророков и во времена существования второго храма иерусалимского. Но как дошли они до настоящего религиозно-обрядового и семейно-бытового состояния, как они живут теперь, к чему стремятся, чего надеются, – на эти и подобные, по многим причинам важные, вопросы немногие могут дать научно-удовлетворительные ответы. И это нисколько не удивительно. Дельными историческими исследованиями о новом иудействе не могла похвалиться до позднейшего времени даже западная литература, ограничивавшаяся по части истории нового иудейства средневековою историей иудеев по падении Иерусалима – Сальвадора, трудами Моисея Мендельсона и раввина Франка, разысканиями о талмуде и его содержании – Драха и под.

Наша литература в этом отношении ещё скуднее. За исключением переводной «Истории иудеев» – Капифига, – истории не полной, так как она доведена только до конца XV века, и имеющей предметом одну внешнюю, политическую жизнь иудеев, мы ничего лучшего не имеем по части истории иудейства на русском языке и принуждены в этом отношении довольствоваться отрывочными сведениями, рассеянными в разных курсах гражданских и церковных историй и в некоторых периодических изданиях. Религиозная и нравственная жизнь современного иудейства также мало известна нам. В этом отношении приходилось довольствоваться или такою литературною ветошью, как «Вразумление евреям» – марокского раввина Самуила, или теми скудными сведениями, какие сообщает книга г. Григорьева³⁴⁴ и курсы наших обличительных (сравнительных) богословий. А между тем знакомство с новым иудейством, с его историей и современным состоянием имеет для нас немалый интерес. Не говоря о том, что с успехом полемизировать с заблуждением нового иудейства можно только на почве его истории, что история эта может служить наглядным подтверждением св. истины христианства, – прошедшая судьба иудейства, и особенно, современные в нём движения и стремления к самым широким реформам, свидетельствующие о недовольстве им современных евреев, о его изветшалости и негодности, невольно останавливают на себе внимание всякого мыслящего человека, невольно заставляют вникнуть в смысл их и значение в истории мира и церкви. Понятна после этого благовременность появления в нашей литературе, поименованных в заглавии настоящей статьи книг о новом иудействе. Удовлетворяя в значительной мере настоятельному запросу серьёзного знакомства с историческою судьбой и современным положением дел в иудействе, поименованные книги, особенно первая из них, заслуживают полного внимания не только наших богословов и пастырей церкви, но и каждого просвещённого христианина.

Первая из поименованных книг «Религиозные секты евреев, от падения Иерусалима до наших времён, и описание их религиозных обрядов» есть сокращённый перевод получившей громкую известность на западе «Истории иудейства и его сект (Geschichte des Judenthums und seinen Secten)» – известного еврейского учёного, доктора истории и права, Иоста. Книга эта и в подлиннике, и в переводе состоит из двух частей, не равных, впрочем, по объёму. В первой части, заключающей около девяти десятых всей книги, излагается в последовательном порядке история нового иудейства и возникших из него сект. В ней, после краткого введения, изображающего обстоятельства возникновения нового иудейства, автор, имея ввиду выяснить первоначальное его образование, дальнейшее движение и распадение на разные секты и направления, останавливается то на замечательнейших раввинах, так или иначе влиявших на своих собратий и на возникшее новое иудейство, то раскрывает историческую судьбу различных его школ и сект, собирая и выясняя замечательные характеризующее дело факты. Во второй части книги кратко очерчена современная религиозно-нравственная жизнь евреев талмудического закона, именно: современные их обряды, праздники, посты, обеты; также – обряды брачные и погребальные. Вторая из указанных книг – А. Алексеева, обратившегося в христианство из евреев и известного уже в духовной литературе своим сочинением «Торжество христианского учения над учением талмуда», раскрывает те же предметы, только с большею подробностью, какие описаны во второй части «Религиозных сект евреев... по Иосту». В ней автор говорит о богослужении современных евреев талмудического закона, об их праздниках и религиозных обрядах. Предоставляя самим читателям вполне познакомиться с этими полезными книгами, мы, с своей стороны, долгом считаем выяснить интерес их для сравнительного богословия и на миссионеров между евреями. В частности, покажем научный и практический интерес указанных книг в деле серьёзного ознакомления с источниками нового иудейства, с догматом его о времени пришествия Мессии и, наконец, с его учением о способе оправдания.

Источниками нового иудейства, кроме одной секты его – караимов, доселе держащихся одного писанного ветхозаветного закона, неправильно только толкуемого и радикально искажаемого ими, почитаются: талмуд и каббала. Евреи потому единственно доселе и остаются евреями, что в своём заблуждении считали и считают указанные источники непреложно истинными по содержанию и божественными по происхождению. Однако, этот основной догмат их в обоих указанных пунктах, не выдерживает даже не совсем строгой исторической критики. Из истории узнаём, что не только источники нового иудейства, но и самое иудейство возникло в то время, когда прекратилось явление пророков, что ему положили начало люди обыкновенные и даже без особых нравственных достоинств, именно, раввины – Иоханан, Гамлиель, Акиба, Мейер и другие. «Постепенное образование нового религиозного закона, пишет беспристрастный Иост, было делом одних школ. Свобода учить была не ограничена: каждый мог набирать себе последователей, учеников, нисколько не отвечая за своё учение ... Так было незадолго до разрушения Иерусалима... Едва миновались сильные потрясения (возмущение евреев, римская война, разрушение храма и проч.), как учители, покинувшие меч, собрались вместе и прежде всего в Ямнии, или Ябне, городе постоянно верном римлянам, который, по просьбе Иоханана-бен-Закхея, был предоставлен Веспасианом, как место убежища, ему и его друзьям. Там собрались ученики и друзья первого и таким образом началось новое духовное возбуждение (Религиоз. сек. евр. стр. 2–3). Итак, по свидетельству учёного еврея, новоиудейская религия есть дело школы, дело обыкновенных еврейских учёных раввинов. Начало ей положено в эпоху разрушения второго храма Иохананом-бен-Закхеем в основанной им ямнийской (афской) школе. Этот-то Иоханан и его последователи, основавшие новые школы в Беат-Шеариме, Тивериаде, Сефорисе, Лидде, также учители вавилонской раввинской школы, возникшей немного позже Ямнийской, и положили, по свидетельству истории, начало одному из важнейших источников нового иудейства – талмуду. Лишившись Иерусалима и храма, евреи лишились вместе с тем возможности точно выполнять закон Моисея и не могли поэтому оставаться иудеями в библейском смысле этого слова. Они должны были или отказаться от веры отцов и своей национальности, или, сохраняя их, изменить по необходимости Моисею и пророкам, следовать которым вне Палестины и без храма не было никакой возможности. Евреи должны были пойти и действительно пошли вторым из указанных путей. Чтобы помириться с новым положением, первые учители нового иудейства начинают учить, что для угождения Богу недостаточно исполнения одного Моисеева закона, что необходимо для этого знать и исполнять предания старцев, закон устный, который и выше будто бы и спасительнее закона писанного. Усвоив это начало, раввины с неутомимою ревностью начинают собирать предания, сказания и изречения старцев, соединяют потом всё это вместе и таким образом полагают начало основному тексту Мишны, т. е. кодексу устного закона. С течением времени, свод этот увеличился прибавлениями и дополнениями, сделанными Тозифою и Барантою. Так как многие изречения, узаконения и сказания Мишны оказались тёмными и не для всех понятными, то возникает сама собою потребность в комментариях на текст Мишны. Труд этот, начатый ближайшими преемниками Иоханана, впервые приведён в порядок Иехудахом Га-кадошом и получил название Гемары. В то же время вавилонские школы, бывшие в союзе с палестинскими, разделявшие их учение и разрабатывавшие появлявшиеся в Палестине источники иудейства, обращают внимание на истолкование, в духе преданий и всевозможных вымыслов, писанного закона и пророков и дают начало так называемым Мидраш-Тегеллим, переродившейся в последствии в Мазору. Эти-то труды древних учёных раввинов и целых школ, собранные и принятые в руководство в вере и деятельности отвергшими И. Христа евреями, составили впоследствии талмуд. Начало его, как мы видели, восходит к первой четверти второго века; собрание же в одну книгу главных его частей, или так называемого основного текста талмуда, относится к началу VI, а полный его состав к концу VIII в. нашей эры.

Так, по рассказу Иоста, появился и окончательно сформировался главный источник современного иудейства талмудического толка. Раввины питали и питают к нему неограниченное уважение, большее даже, чем к самому Св. Писанию. Иехудах Га-кадош говорил своим ученикам: «кто занимается одним Св. Писанием, тот имеет заслугу и не имеет её; но кто занимается Мишною, тот имеет заслугу, которая приносит награду: хотя ничто не пропущено в Гемаре, однако ревностнее занимайся Мишною, чем Гемарою (стр. 21 Религиоз. сек. евреев)». Вообще раввины сравнивают Св. Писание с чистою водою, предание (Мишну) – с вином, а Гемару «с тем благовонным напитком, который услаждает вкус знатных». Странными, между тем, оказываются подобные отзывы о достоинстве талмуда. Не говоря об его содержании, изобилующем разного рода недостатками, свидетельствующими о человеческом происхождении и нового иудейства и его источников, история талмуда слишком наглядно подрывает авторитет его. Первоучители нового иудейства, трудившиеся над собранием и составлением талмуда, были большею частью людьми самыми обыкновенными и даже с не совсем безукоризненною нравственностью. Учёные собрания первоучителей иудейства, почитаемых у евреев людьми святыми и великими мудрецами, ничем не отличались, по отзыву Иоста, от нестройных сборищ грубых болтунов и мелочных совопросников и софистов. Вместо спокойного, солидного обсуждения дела, в собраниях этих то и дело слышались нестройный шум, ссоры и чуть не драки, свидетельствующие о мелочном эгоизме и превозношении первомудрецов нового иудейства. Нетерпеливость начальников школ к мнениям, несогласным с их собственными, весьма часто выражалась грубою бранью и отлучением от синагоги тех, кто имел неосторожность заявить своё мнение. В талмуде внесены, между прочим, подробные, наприм., правила о встречах в школах и синагогах так называемых насси, т. е. патриархов или – что то же – начальников школ, помещённых в талмуде, по требованию одного вавилонского насси, обидевшегося тем, что, однажды при входе в школу, ему не было оказано любимого им встречного церемониала ... Мирится ли такой поступок с понятием мудрости и святости, усвояемых евреями своим первоучителям? Самый процесс образования талмудического закона сопровождался ошибками, увлечениями, страстями, и учение первых талмудистов было встречаемо несогласием и недоверием их же собратьев, отделявшихся от них и основывавших свои особые школы с направлениями враждебными первой. Так, при преемниках основателя нового иудейства «некто Нагум из Гимзо, учитель в Лидде, не замедлил пойти своею особою дорогою. Он считал все незначительные, как бы вспомогательные, слова Св. Писания за важные и за указания к разъяснению закона... Напротив того, его современник Иехониах-бен-Хакканах избрал другую дорогу: он не столько обращал внимание на форму выражения, сколько на содержание (писания) Оба способа нашли себе ревностных последователей: первому предался Акиба, последнему – Измаэль-бен-Елиша. Спустя немного в отношении самого предания (Мишны) появились расколы ... закону таким образом грозила в самом начале опасность многих расколов (Религиоз. сек. евр. стр. 7)». После Га-кадоша возникает вражда даже между почитателями Мишны и Гемары – главных частей талмуда. Иехудах-бен-Илай внушал своим ученикам: «… ваши враги суть учители Мишны, которые думают сделать всё простым повторением закона»; за такой нелестный отзыв почитатели Мишны называли Илая «диким, разнузданным конём и заносчивым сумасбродом, учащим от своего чрева». Подобные несогласия между собирателями и составителями талмуда, начавшиеся очень рано в истории иудейства, повторялись с течением времени всё чаще и чаще, и были причиною появления различных направлений и сект в новом иудействе и, прежде чем был собран основной текст талмуда, кончились великим расколом, именно, появлением в половине VII в. в недрах иудейства караимов, отвергших, предания раввинов, как «измышление человеческое, неизвестное древним» и принявших в руководство писанный закон, с толкованиями, непосредственно дающихся простым его смыслом. Не удивительно, поэтому, если сам Иост, определяя достоинство талмуда со стороны его происхождения и содержания, отзывается о нём не совсем хорошо. Вот главные мысли его длинного отзыва о достоинстве талмуда. Талмуд есть произведение многих учёных, многих школ, веков и времён. По своей громадности, многосторонности и древности он есть почтенный литературный памятник. Нельзя того же сказать его внутренних свойствах. Талмуд – это коллекция всевозможных металлов, минералов и простых камней: здесь по местам блестят искорки чистого золота, замечаются куски серебра, но попадаются в избытке необделанные и грубые по природе шлаки и камни ... Знаменитый Маймонид, живший задолго до Иоста, сознавался, что в талмуде много басней, которые, взятые буквально, противоречат и здравому смыслу и самим себе и недостойны ни Бога, ни человека.

Второй главный источник нового иудейства есть каббала. Это крайне мистическая система на почве иудейства, по своему достоинству, ещё ниже талмуда и, по нашему мнению, отнюдь не заслуживает названия религиозного источника. Она, по отзыву самих раввинов, «есть плод больной фантазии полупомешанных мистиков», не удовлетворявшихся мёртвым буквализмом караимов, подавляющим гнётом преданий и ложных правил талмуда и непомерною разнузданностью позднейшего иудейского рационализма. И в самом деле, каббала, рассматриваемая со стороны исторической, лишена даже тех мнимых достоинств, какие раввины приписывают талмуду. Начало каббалы, как тайного новоиудейского учения, самые усердные почитатели её едва возводят к временам цветущего состояния палестинских и вавилонских школ. Но на самом деле каббалисты, как отдельная секта в новом иудействе, появляются не раньше ХIII в. между французскими и испанскими евреями. По одному древнему сказанию, которое передаёт Иост, генеалогия первоучителей каббализма следующая: «пророк Илия явился одному назиру, Иакову Люнельскому и научил его каббале; последний передал её Абрагаму Аб-Бен-Дин в Монтелье, Абрагам передал Абрагаму-бен-Давиду в Поскиере, этот – своему слепорождённому сыну Исааку, Исаак-Азриелю, этот – Моисею-бен-Нахману, умершему в 1240 году (Религ. сек. евр. стр. 145)». Первые из указанных здесь лиц покрыты в историческом отношении непроницаемым мраком, говорит Иост, прибавляя, что «мрак этот немного рассеивается только со времён Азриеля, который жил в конце ХII века (там же стр. 145–146)», и которому приписывается первое сочинение в каббалистическом духе, называемое Иезирах (вера и упование). Значит, тайное каббалистическое учение появляется в письмени не раньше конца ХII в. Следовательно, самая Зогара – главная символическая книга каббалистов, которую Иост называет талмудом каббалы, явилась не раньше первой четверти ХIII в. и стоит в тесной связи с жизнью Абрагам-бен-Самуила Абулафия из Толедо. Чтобы правильно судить о внутреннем достоинстве каббалы и отношении к ней евреев в эпоху её появления, достаточно обратить внимание на биографию упомянутого Абулафия. Вот что пишет о нём Иост. «Фантазия вместе с остроумием довели мышление Абулафия до крайних пределов каббалы и поселили в нём убеждение, что он пророк. Книга Иезирах, которую он изучал у 12 учителей, привела его к тому, что он возвысился до мнимого познания Бога и духовного соединения с Ним, посредством особенных сочетаний букв из различных наименований Бога ... Впрочем, сочинения его, большею частью пророческого характера, встречены были везде сомнением, а сам он открытыми преследованиями. В Турине он был посажен в тюрьму... В Риме, где он, увлёкшись самообольщением, хотел обратить в иудейство папу, едва не попал было на костёр... В Сицилии, где он в 1285 г. объявил себя за пророка и Мессию, равно и в других местах он постоянно встречал открытые преследования от своих единоверцев, которые смотрели на него, как на полупомешанного мечтателя, а на его учение, как на опасный раскол в иудействе; вследствие чего он должен был бежать и навсегда уединиться, бросив свои мечтательные надежды, на острове Камино близ Мальты». Чтобы видеть, до какой степени каббалисты удалились от истинного понимания Моисея и пророков и до какой степени искажаются ими коренные истины библейские, достаточно для примера указать на учение одного из них (Нахманица) о происхождении мира. По его словам, из бесконечности, или предвечного духа, истекла двойственная стихая т. е. небесная и земная, а из сей последней, после выделения света, развился весь видимый мир и притом будто бы сам собою, по силе законов вещества. Дни творения, по его учению, означают не дни, а какие-то шесть сфер; под десятикратным изречением Иеговы: да будет – разумеются десять Сефиротов, истекших из какой-то сферы божества (Религ. сек. стр. 146). Кто не узнает в этом учении пантеиста эманатического взгляда на происхождение мира, – взгляда, существенно враждебного простому, ясному учению Моисея и пророков о творении мира словом Божиим из ничего и вере в этот коренной догмат иудейской и христианской церкви?

Таковы, по своему происхождению и внутреннему достоинству, религиозные источники нового иудейства. Их человеческий с человеческими недостатками характер, их историческая безавторитетность, их, наконец, внутренняя несостоятельность до того очевидны при историческом знакомстве с новым иудейством, что излишне было бы и доказывать это. Не лучшими оказываются при свете истории и главные догматы нового иудейства.

Иудеи держатся упорно своих заблуждений главным образом потому, что не признали и не хотят признать Мессии, уже пришедшего в лице Христа Спасителя, утверждая в упорном ослеплении, что истинный Мессия ещё не пришёл, что он должен прийти. С какою очевидностью история иудейства изобличает тщету такого ожидания! Странно даже, как евреи доселе не разубедились в своём легковерном ожидании Мессии после стольких непререкаемых исторических доказательств тщетности такого ожидания! Это странное явление в религиозной жизни евреев поставило бы наблюдателя историка в безвыходное затруднение, если бы нам не было известно, что слепота и упорство сынов Израиля относительно христианства есть дело предопределения Божия, что на глаза их, за отвержение И. Христа, наложена тёмная завеса, препятствующая им до предопределённого времени познать истину, обратиться и получить спасение верою во Христа Иисуса (Рим.11). В самом деле, сколько раз ослеплённые сыны Израиля были обмануты и поруганы пред целым светом в самых дорогих своих надеждах относительно Мессии, за Которого многократно были признаваемы ими лица, мало или даже вовсе не выходившие из круга людей посредственных! С чем сравнить позорь ослеплённых объюродевших евреев, не устыдившихся в близкое к нам время связать свои мечты о Мессии с лицом Наполеона I, с домом банкиров Ротшильдов и, наконец, в состоянии безнадёжности и отчаяния, измысливших следующую поговорку: «кто имеет деньги, для того Мессия пришёл»? Всех лиц, которые выдавали себя за Мессию и принимаемы были за него, и пересчитать трудно; поэтому укажем лишь на известнейших в этом отношении.

Лжемессии начали появляться между иудеями очень рано. Так, ещё при Адриане (132 г.) выдал себя впервые за Мессию известный Бар-кохба (сын звезды), названный впоследствии самими евреями Бар-козба – сын лжи. Он безрассудно возмутил против Рима своих соплеменников, сам сделался жертвою возмущения, погубил лучших раввинов своего времени, наприм., Акибу и был виновником 17-летнего движения евреев, затопивших потоками своей крови не только Палестину, но и северные берега Африки, и страны малоазийские, лежащие по Евфрату. Чрез насколько времени, иудейский род, с нетерпением ожидавший со дня на день Мессии, признал было таковым Га-кадоша; но, обманутый в своих надеждах, перешёл в великом числе на сторону Магомета, признав его Мессиею Иеговы. Чрез шесть с лишком веков выдаёт себя за Мессию известный уже нам Абулафия – отец каббалы, едва избегший костра в Риме и, обесславив своё имя, заживо погребший себя на острове Камано. После него легкомысленные израильтяне останавливают взоры на раввинах: Маймониде, Каро, Меире-бен-Губбае и на других; все они, большим или меньшим числом евреев признаны были за Мессию, хотя сами они и не дерзали усвоять себе это святое имя. Наконец, во второй половине XVII в. является знаменитый в истории иудейства каббалист Шаббате Цви, разбудивший уснувшие было надежды Израиля на тщетно ожидаемого Мессию. Шаббате Цви был сын Мардохея Цви из Смирны. Вследствие долговременного углубления в каббалистические сумасбродства, Цви начинает видеть пророческие сны; затем ему начинают будто бы уже наяву являться ангелы и души древних пророков. Тени мнимых небожителей твердят всё чаще и чаще о его необыкновенном призвании и, наконец, открывают, что он ожидаемый евреями Мессия. После первой рекомендации себя в этом звании в Палестине, иерусалимская синагога приговаривает его к изгнанию и в большую сумму оценивает его голову. Мнимый мессия бежит в Египет, где, под покровительством богатых родственников, приобретает себе доверие, избирает 12 апостолов, 70 пророков и целый сонм пророчиц, и с помощью их приобретает огромное число последователей в трёх частях света. После женитьбы на некоей Сарре, дочери бедного еврея из нашей Украины, которой мнимо-пророческие сны предопределили быть женой Мессии, и которая была отыскана и привезена в Египет последователями Цви, – он в 1666 году опять является в Иерусалим с видами восстановить на веки царство Давида, отца своего. Синагога иерусалимская и палестинские общины опять не признали его Мессиею. Вследствие сего между палестинскими общинами и последователями лжемессии завязалась упорная борьба. Возраставшее движение и последовавшие за тем драки и междоусобия между теми и другими побудили султана Ахмеда Кеприли обратить внимание на появление мнимого иудейского мессии. Он приказал представить его себе живого или мёртвого. Цви столько был внимателен к воле повелителя правоверных, что сам отправился к нему в Адрианополь, где и окончил своё мессианское поприще самым комическим и унизительным для иудейства образом. На допросе султана Цви сознался, что он не Мессия, а простой равви, в котором другим только угодно было признать Мессию. Дело было так: когда Ахмед, желая увериться в мессианском достоинстве Цви, велел пустить в него три ядовитые стрелы, то последний страшно испугался при одном слухе об этом, открыл чистосердечно, что он простой смертный, даже отнюдь не предан Моисею и, в подтверждение своих слов, тот же час принял магометанство. В награду за такое доблестное, в глазах Махмеда, дело, Цви был произведён в капиджи-баши, а спустя немного – в звание эффенди. Приверженцы Цви большею частью также перешли в магометанство. Так кончилось предприятие Шаббате Цви, которого Иост называет «помешавшимся фантазёром, поддержанным в своём заблуждении случайным успехом»! Эта новая неудача, кончившаяся такими печальными результатами для иудейства, очень важна по своим следствиям и влиянию на новоиудейский догмат о пришествии Мессии. После истории с Цви лучшие евреи стали далеко не такими легковерными относительно этого предмета, как были прежде. Моисей Гаиим Луцато из Падуи, утверждавший, будто «он залетал на небо, видел в лицо Бога, принял от ангелов откровение, говорил с пророком Илиею и самим Адамом» и, наконец выдавший себя в 1727 г. за Мессию, – встретил у своих единоплеменников или презрение и насмешки, или открытое преследование. Такая же участь постигала впоследствии и других подобных ему мечтателей. Словом, после Цви в символе каббалистов явился следующий член веры: «веруем, что воплощённый Мессия не явится; Иерусалим больше не восстановится» (Рел. сект. евр. стр. 190). Кроме того, со времён Цви и Моисея Гаиима даже евреи секты талмудической начинают с одной стороны заметно путаться в определении времени пришествия Мессии и по-своему понимать его пришествие, с другой – начинают (особенно образованнейшие из евреев) колебаться и не верить в самую возможность его пришествия. Время, в которое по вычислениям древних раввинов должен был явиться Мессия, давно прошло. Поэтому одни из новых талмудистов, в видах успокоения своей мятущейся совести, думают, что Мессия пришёл, но где-то до времени скрывается, другие, мыслящие последовательнее, успокаивают себя тем предположением, что под пришествием Мессии нужно разуметь не лицо, а время возрождения иудейства в политическом и бытовом, а не в религиозном отношении; третьи учат, что время явления Мессии есть недоведомая тайна и грозят проклятием и отлучением от синагоги тех дерзких, которые дерзнут определять и вычислять это время. Четвёртые, наконец, самые учёные талмудисты, недовольные современным религиозным состоянием своих единоверцев и требующие уничтожения обрядовых форм нынешнего иудейства и самых радикальных в нём реформ, отказались от веры в пришествие Мессии как в несбыточную, лишённую и догматических исторических оснований, мечту.

Перейдём теперь, под руководством истории Иоста, к оценке учения нового иудейства о способе оправдания. По учению древних и новейших раввинов, оправдание и спасение зависят от безусловного выполнения закона, под которым разумеются религиозно-обрядовые и нравственные предписания талмуда, ещё точнее – от исполнения раввинских заповедей, религиозных обрядов, праздников и постов. Излишним считаем выяснять несостоятельность и очевидную ложь этого раввинского учения пред судом древнего закона и пророков. Всякому из нас известно, что, по ясному учению Ветхого Завета, закон имел только прообразовательное значение в деле оправдания и спасения, что древний закон служил только средством к познанию греха и, не освобождая от рабства греховного, был в указанном смысле только пестуном во Христа, спасающего туне, по благодати, под условием веры в Него. Излишне также доказывать и историческую несостоятельность новоиудейского догмата об оправдании чрез исполнение закона, так как опять известно, что исполнение древнего богоданного закона сделалось невозможным с падением Иерусалима и храма и с утратою законного левитского служения, и так как нынешние евреи под законом разумеют, собственно говоря, не богоданный древний закон, а предание и раввинские заповеди. Принимая во внимание указанные обстоятельства, считаем достаточным для нашей цели указать и оценить, под руководством поименованных в заглавии нашей статьи книге, те средства, с помощью которых современные иудеи надеются получить оправдание и спасение.

Не имея возможности выполнить в настоящем состоянии закона Моисеева, на исполнения которого иудеи времён Иисуса Христа и апостолов основывали оправдание и спасение, последователи нового иудейства думают достигнуть сего безусловным повиновением раввинским предписаниям и строгим выполнением постановленных ими обрядов, праздников и постов, большая часть которых не имеет ни авторитета божественного установления, ни библейски-исторической давности. Весьма немногие обряды нынешних евреев установлены Моисеем во времена пророческие. Большею часто они выдуманы и установлены раввинами на ложном толковании слов закона и на преданиях часто смешных и лишённых всякого основания. «Некоторые из обрядов нынешних евреев, по отзыву Иоста (стр. 171), представляют смесь суеверия, веры в астрологию, кабалистику и другие тайные науки». «Богослужение нынешних евреев, пишет А. Алексеев, установленное раввинами, совершенно отлично от древнего (ветхозаветного) богослужения; оно не имеет того, что требовалось от чтителей или чад ветхозаветной церкви (Богосл. праздн... Алексеев. стр. 5). В праве ли евреи таким обрядам и богослужению усвоять божественный авторитет, существенно необходимый для них, как, для мнимых средств угождения Богу, оправдания и спасения? Правда, некоторые из религиозных обрядов нового иудейства, например, обряд брака, ужичества, развода, обрезания и большая часть праздников и постов (суббота, пасха, пятидесятница, пост в память разрушения Иерусалима, два новых года – церковный и гражданский, день очищения, праздник кущей) получили начало во времена библейские. Но и они почти совершенно потеряли свой библейский характер; дерзость и своеволие раввинов не пощадили и этих священных обрядов. Читая описания современного их совершения, видим, что одни из них искажены непростительно. Так, учреждённый самим Богом брак, долженствующий быть единым, искажён допущенным раввинами многожёнством: развод, допущенный Моисеем единственно по жестокосердию древнего плотского Израиля (Мф.9:1–9), допускается теперь из-за самых пустых предлогов, напр. если невеста не получит на другой же день свадьбы так называемого утреннего дара не менее как в 25 талеров, если у жены дурно пахнет изо рта, если она играет в карты и разговаривает с чужими мужьями, если не сказала до свадьбы, что носит на руке фонтанель и из-за других не менее пустых причин. Закон ужичества тоже легкомысленно попирается и превращён в предмет корыстолюбия, так как от ужичества теперь большею частью или откупаются, или отказываются от прав на наследство после умершего бездетно родственника, только бы уйти от исполнения обряда (Религ. сек. евр. стр. 302–304). Древние обеты обращены в предмет пустого честолюбия, поскольку всегда соединяются с ожиданиями житейских от них выгод. Обеты, как известно, даются обыкновенно торгующими евреями; дающий их прежде всего рассчитывает, сколько он может получить барыша, при счастливом окончании дела и соразмеряет всегда ценность дара – золота, серебра, или пяти книг Moисея, написанных на пергаменте большими еврейскими буквами (любимейший предмет обетов нынешних евреев) – с ожидаемыми барышами. Другие из сохранившихся древних обрядов сопровождаются теперь самыми грубыми и нелепыми суевериями. Суеверия эти, выдуманные и поддерживаемые раввинами, выполняются в обрядах с большею точностью и строгостью, чем существенное в обряде, которому еврей не придаёт никакого почти значения. Так, при совершении брака главное внимание обращается на мелочные, выдуманные раввинами, обычаи, в роде того, наприм., чтобы на вопрос раввина «стоит ли кольцо сие хотя копейку»? – не ответил брачующийся отрицательно, потому что такой ответ, по мнению еврейских богословов, уничтожает самую сущность брака; или, чтобы жених половчее разбил рюмку, в которой при совершении брака подаётся ему вино, и первый наступил правою ногою на разбитые склянки, потому что первенствовать будет в противном случае не он, а жена! (Религ. сек. стр. 299–301; о богослуж. нынеш. евр. стр. 165–174). Когда у евреев умирает кто-либо в доме, в головах покойника тотчас вешают белое полотенце и ставят сосуд с водою, чтобы малах хамовод (ангел смерти) мог вымыть и вытереть свой меч; для того же, чтобы он не вымыл окровавленного меча в другом сосуде, евреи в минуты смерти покойника выливают вон всю воду, находящуюся в доме. По опущении покойника в могилу, каждый из присутствующих, бросив три лопаты земли в могилу, должен поспешно убегать, потому что в это время, по верованию евреев, является к покойнику ангел с раскалёнными цепями и начинает допрашивать его о совершенных в течение жизни грехах и проч. (Рел. сек... 304–305; богос... нын. евр. 179–183). Обрезание и празднование пасхи сопровождаются не менее суеверными и мелочными обрядами, имеющими при всём том чрезвычайную важность в глазах евреев (см. богос. праздн... стр. 63–148). Самое общественное богослужение их, их религиозные собрания и молитвословия, сопровождающиеся неистовыми криками и воплями, унижающими св. дело молитвы, в свою очередь обезображены множеством предрассудков и суеверий. По правилам талмуда, еврей никогда не должен плевать в синагоге в правую сторону, иначе он наплюёт в лицо ангела хранителя!.. Молиться он должен на древнееврейском языке, иначе ангелы, по уверению талмуда, не поймут и не вознесут молитвы к Богу. В праздник Пятидесятницы и в ночь под Пасху можно молиться только на сирском языке для того, чтобы в первом случае ангелы, не знающие по-сирски, не позавидовали будущему блаженству еврея, которого он испрашивает в день Пятидесятницы и которое последует с пришествием Мессии; в последнем случае, т. е. в ночь под Пасху молитвы читаются по-сирски для того, чтобы диавол не подслушал их и не явился еврею на следующий день в образе его знакомого (Религ. сект. евр. стр. 177–278). Слепая вера евреев в существование счастливых и несчастливых дней сильно отразилась, между прочим, и на их богослужении, в силу чего в понедельник, четверг и вообще в дни полнолуний богослужение их совершается торжественнее, чем в остальные дни, так как поименованные дни считаются в числе счастливых (там же стр. 281). – Вот каковы по характеру и выполнению новоиудейские обряды, праздники и обрядовые обычаи, в соблюдении которых еврей полагает основание оправдания и спасения! Да, если бы хоть эти искажённые обряды могли быть выполнимы для еврея во всей их полноте и строгости. Но в том и дело, что всех обрядов, предписаний и заповедей раввинских, заключающихся в талмуде, не в силах выполнить самый благочестивый еврей. С того дня, как еврейский ребёнок начинает лепетать, ему начинают уже толковать о безусловном исполнении обрядов, примером чего служат ему его родители. Впоследствии времени это понятие до того сильно вкореняется в нём, что взрослый еврей готов жертвовать всем – даже жизнью, только бы исполнить все обряды и заповеди талмуда. Но тщетными оказываются вся его ревность и любовь к закону: новоиудейский закон неисполним для еврея во всей его строгости и полноте! Если бы еврей исполнял всё, что велит ему закон, то он, по словам Иоста, должен посвятить ему всё время от раннего утра до глубокой ночи; ему некогда было бы заняться не только житейскими делами и обязанностями, но даже он не имел бы времени удовлетворить насущным физическим потребностям. Отзыв этот нисколько не преувеличен. Если обратить внимание на те бесчисленные правила, которые он должен, по предписанию талмуда, выполнить: ложась спать и вставая с постели, одеваясь, умываясь, приступая к комнатной молитве, которые затем предписывают, как идти в синагогу, что и как делать там, как вести себя при возвращении из синагоги, как вести себя впредь, во время и после стола, как приступать к житейским обязанностям, совершать их и заканчивать, как вести себя во время вечерней общественной и домашней молитвы, во время и после ужина; – то убеждаешься вполне, что еврей всего этого решительно не может выполнить, если не бросить всех своих житейских занятий и обязанностей. Притом исполнением религиозно-обрядовых предписаний обыкновенного дня далеко не исчерпывается вся область религиозных обязанностей нынешнего еврея. Относительно, например, дня субботнего существует в талмуде несколько тысяч правил и постановлений даже на основании одной заповеди Божией: да не сотвориши всякого дела в день субботный (Исх.20:10), теперь существует 949 раввинских постановлений, из коих одно запрещает тушить свечу, другое – носить в кармане платок, так как он составляет будто бы ношу (Богос., празд. стр. 40–42). Одно из субботних постановлений запрещает даже еврею плевать в субботу на воздух, потому что это действие похоже на веяние неочищенной ржи, и друг. под. Касательно запрещённых еврею яств существует в талмуде более 3000 постановлений и сверх того о запрещении Божием не есть квасного в Пасху 265 постановлений, касательно умовения рук измышлено до ста, о солении мяса до двухсот постановлений: есть даже постановления относительно способа обрезывания ногтей и бесчисленное множество других мелочных, пустых и суеверных обрядов и постановлений, возведённых талмудом в догматы с характером непременной обязательности.

Само собою разумеется, что всех многочисленных обрядов и постановлений раввинских не в силах выполнить самый ревностный поклонник талмуда. Это-то обстоятельство, равно как и сознание мелочности, нелепости и суеверности большинства талмудических правил и обрядов служат, по нашему мнению, объяснением как того, почему великое множество современных нам учёных евреев увлекается на сторону новоиудейского рационализма и самого разнузданного материализма, так и того, почему партия более умеренных учёных талмудистов всё сильнее и настоятельнее заявляет о необходимости радикального преобразования талмуда и иудейской обрядности. Члены этой партии, ставшей известною под именем общества раввинов-реформаторов, с половины прошлого года требуют не только очищения своей обрядности от всего мелочного и бесполезного, но простирают свои виды и на обряды догматической возможности. Одни из них советуют, напр., евреям совершать обрезание не в 8-й день, как требует закон, а на 10–12 году, и даже, в случае болезненности мальчика, советуют совсем не обрезывать его, доказывая, что обрезавший, в случае смерти обрезанного, есть явный убийца последнего. Другие из реформаторов смотрят на обряд посвящения первенцев Богу (Исх.13:2), утративший с разрушением храма своё значение и обратившийся в так называемый пиден габен т. е. выкуп, как на обряд, лишённый смысла и требуют его отменения. Некоторые, наконец, советуют вместо обряда возложения богомолия на еврейских мальчиков, совершаемого на 14 году их возраста ввести обряд помазания подобный христианскому; советуют также, в видах сбережения рабочего времени, перенести празднование субботнего покоя на воскресенье³⁴⁵. Что-то последует с новым иудейством дальше – в будущем? Не при дверях ли то время, о котором божественный Павел в духе пророческого ясновидения написал следующие знаменательные строки: не бо хощу вас не ведети тайны сея, да не будете о себе мудри, яко ослепление от части Израилеви бысть, дóндеже исполнение языков внидет. И тако весь Израиль спасется. (Рим.11:25–26)? Во всяком случае современное состояние нового иудейства и происходящие в нём движения многое говорят уму наблюдателя и заслуживают серьёзного внимания христианских миссионеров.

* * *

Мы познакомили наших читателей с тою стороною поименованных в заглавии настоящей статьи книг о новом иудействе, с какой они особенно интересны для сравнительного богословия и для миссионеров, трудящихся в деле обращения евреев. Но интерес их не исчерпывается указанною стороною. Поименованные книги и особенно первая из них может служить лучшим пособием для ознакомления с историческою судьбой нового иудейства и возникших в нём сект и для выяснения происхождения и исторического смысла многих обрядов нового иудейства, совершенно непонятных вне его истории. В этом отношении сокращённый перевод истории иудейства Иоста, изданный Манухиным, можно рекомендовать всякому, почему-либо интересующемуся знанием истории иудейства, как книгу, лучше которой (несмотря даже на недостатки, допущенные переводчиком в языке и в произвольном сокращении и изменении фактов, изложенных в подлиннике) нет пока на русском языке. Книга же г. Алексеева, не совсем правда грамотная по языку и довольно монотонная по изложению, не бесполезна для тех, кто желает обстоятельно познакомиться с религиозно-обрядовою стороною нынешних евреев талмудистов.

С. Грушевский

Известно уже, что римское католичество на западе колеблется и трон его первосвященника едва держится. Решительным шагом к этому падению римского католичества послужило объединение итальянских государств в новом итальянском королевстве, присоединение к последнему некоторых частей от римской области и произошедшая вследствие этого вражда между тем, что пристало к вновь образовавшемуся королевству и тем немногим, что ещё осталось за Римом. Рим проклял всё, что пошло за единой Италией, подобно тому, как во II веке он в лице одного из своих легатов дал несчастный повод к разделению востока и запада в Константинополе. Зато и Италия отделяется от Рима, не вдруг, но, быть может, также навсегда, как навсегда совершилось отделение востока от запада. В газете Temps напечатана корреспонденция из Кавы, близ Неаполя от 5 сентября, в которой сообщаются подробности о движении, совершающемся в Италии против римской церкви. Вот что сказано, между прочим, в этой корреспонденции, как мы её заимствуем из Моск. Ведомостей, № 197.

«Три класса людей заняты в настоящую минуту в Италии противодействием римской церкви: 1) протестанты, 2) священники-либералы, 3) свободномыслящие, франкмасоны и другие.

Вот что я могу сообщить вам относительно успехов протестантизма за последний год. Обращение в протестантскую веру совершеннолетних случается редко; такие случаи бывали в Болонье, в Ливорно, во Флоренции и в Неаполе, где евангелическая пропаганда имела наиболее успеха. В этих городах, и особенно в Неаполе и Ливорно, религиозно-полемические беседы в вечерних собраниях имели большое влияние на молодёжь. В Неаполе между университетскою молодёжью и отчасти между работниками богословские прения в смысле протестантских идей приняли значительные размеры. Мне случалось иногда бывать в этих богословских клубах: народа в них всегда много и внимание сильно возбуждено. Многие протестантские пропагандисты пользуются значительною популярностью. Два-три человека из простолюдинов ревностно усвоили себе евангелическое учение и проповедуют его очень красноречиво на неаполитанском наречии. Богослужение совершается в частных домах, иногда в нижнем этаже, что привлекает много жителей. Влияние протестантизма заметно преимущественно в основании школ. В каждом несколько значительном городе существует протестантская школа, действующая очень успешно. В Неаполе в протестантской школе 300 учащихся, и число это увеличивается потому, что она считается одною из лучших в городе. Что касается до Библии, то итальянцы читают её мало, да и вообще они до чтения не охотники.

«Относительно либерального католицизма в обществе, основанных им в разных городах Италии, можно заметить, что священники-либералы северной и средней Италии должны были примкнуть к неаполитанскому обществу освобождения, единственному, которое ещё существует и имеет значение. Это общество, во главе которого находится доминиканец отец Прота, проповедующий в монастыре Сан-Доменико-Маджоре на глазах у своих начальников, руководствуется двумя правилами: оставаться верными папе в религиозном отношении и вместе с итальянцами идти на Рим. От того оно и не желает обращаться к протестантизму; оно во всеуслышание, энергически заявляет любовь свою к единству под сенью кафедры св. Петра. «Да здравствует папа; долой папу-короля!» вот его пароль. Идеи этого духовенства, этих монахов, и в особенности отца Проты чрезвычайно либеральны по всем вопросам церковной дисциплины. Ими был возбуждён вопрос и о браках священников. Отец Прота в статьях схоластической формы доказывал, что священники могут вступать в брак, и что, при настоящих обстоятельствах Италии, они сделали бы хорошее дело, если бы отказались от безбрачия.

Католичество чувствует своё падение и берётся за все средства, чтобы поддержать своё значение. Чтобы подогреть суеверие в невежественных массах, оно на западе выдумывает небывалые догматы, учреждает новые и странные празднества, канонизует разного рода святых, собирает соборы епископов, чтобы объединить их в интересах колеблющейся светской власти римского первосвященника, заводит новые церковные процессии, поддерживает или даже вновь установляет такие обряды, которые своею странностью могли бы изумить и христианина 12 столетия. На востоке с тою же целью оно рассеивает миссии, чтобы мутить веру и совесть православных, как это особенно видно в Болгарии, или же, мешаясь в политику, поддерживает мятеж в фанатизированной его духовенством Польше. И здесь цель римского католичества была, чтобы усилить этот передовой свой оплот на востоке, и с независимостью, которой добивалась Польша, дать последней возможность свободнее действовать в видах католицизма на юго-западные русские страны. Но вот и ещё новое средство, к которому в последнее время для поддержания себя прибёг католицизм: это католический конгресс, о котором сообщает один очевидец – корреспондент Московских Ведомостей³⁴⁶.

Образцом для него и примером, кажется, послужили протестантские конференции последнего времени, бывшие в видах то объединения слишком уже раздробившегося на секты протестантства, то улучшения церковной дисциплины и поддержания христианской веры и нравов христианских в обществе, под влиянием протестантизма чуть не потерявшем самое христианство. Впрочем, римское католичество могло и может рассчитывать на католический конгресс также, и в том же отношении, как рассчитывает на свои конференции протестантство. Как протестантская религиозная распущенность должна была привести к неверию, так тем же должен был покончить и действительно кончает римский абсолютизм. Рим чувствует, что ему уже мало верят, что мысль и цивилизация народов берут своё, что так называемых либералов мысли и веры так уже много, что с ними справиться мало предвидится возможности, и вот он не прочь войти с ними в соглашения, чтобы устроить, может быть, если окажется возможным, и известную сделку. Так, по крайней мере, представляется конгресс этот, на котором свободно высказывают свои убеждения и ультрамонтаны – крайние католики и свободно мыслящие.

Замечательный конгресс этот недавно во второй раз состоялся в г. Мехельне, недалеко от Брюсселя, служащем и местопребыванием примасу Бельгию, кардиналу архиепископу Стерку и главною квартирою бельгийскому духовенству. В прошедшем году речь г. де-Монталамбера о союзе церкви с свободой возбудила много неудовольствий, и смелые демократические заявления оратора едва не навлекли на него осуждения в Риме. Некоторое время, говорит корреспондент Московских Ведомостей³⁴⁷, сильно сомневались, чтобы конгресс мог собраться снова. Новые собрания, составляющие что-то среднее между собором и митингом, где вопросы, относящиеся к религиозным интересам, обсуживаются свободно духовными лицами всех степеней вместе с мирянами, были и есть нечто непривычное особенно для высших сфер римско-католической иерархии. Только просвещённый либерализм мехельнского архиепископа и его влияние дали возможность открыться в нынешнем году новой сессии конгресса, продолжавшейся от 29 августа по 3 сентября. Мы имеем извлечь только существенное из известий об этой сессии,

Собрание также, как и в прошлом году состояло из членов от 3 до 4 тысяч, из которых около трети принадлежало к духовенству. Чтобы участвовать в нём, требовалось, по крайней мере, пользоваться репутацией доброго католика. Конгресс разделялся на пять отделов: 1) религиозные учреждения, 2) христианская экономия, 3) христианское обучение и воспитание 4) литература и изящные искусства с христианской точки зрения, духовная музыка, 5) религиозная свобода, изделия, ассоциации, организация. Отделы, в которые записывались по специальности утром, обсуживали в особых залах вопросы программы конгресса, и мнение, утверждённое большинством голосов в отделе, представлялось общему собранию. После обеда были общие собрания в большой зале; тут уполномоченные от различных частей католического мира говорили о положении католицизма в различных странах и произносили речи о предметах их интересовавших.

Убранства огромной залы не станем описывать. На самом видном её месте красовался портрет Пия IХ, окружённый изображениями ангелов. Мехельнский архиепископ как кардинал являлся на первом месте в пурпуровой одежде, по обе стороны его сидело пять-шесть епископов в фиолетовых костюмах. Затем, говорит очевидец-корреспондент, следовали многочисленные члены собрания; черные кафтаны перемешивались с светскими костюмами. Монашеские одеяния прежнего времени составляли большой контраст с современными одеждами мирян обоего пола, потому что в общие собрания допускались и лица женского пола.

Самый знаменитый из всех ораторов, по словам корреспондента, был Дюпанлу, епископ орлеанский, сын савойского крестьянина, с лицом умным и хитрым, подобно французскому парламентскому оратору, Тьеру, скорее беседующий, чем произносящий речи, в продолжении трёх часов говоривший о народном воспитании, или, лучше, обо всём понемногу. Чтобы унизить бельгийских и других либералов, он предложил, между прочим, называть их на будущее время liberâtres, подобно тому как говорят marâtre (злая мачеха). Либералы не остаются в долгу, и в свою очередь стали называть горячих католиков catholatres.

После Дюланлу виднее других г. де Риансе, один из лучших писателей католической партии, сказавший на конгрессе много хорошего о мании, господствующей преимущественно в католическом мире унижать настоящее и сожалеть о прошедшем. «Необходимо, заметил он, между прочим, не только идти за своим веком, но и любить его, не ослепляясь на счёт его недостатков, если желаешь принести ему какую-нибудь пользу». Керкгов восставал против узкого духа политических национальностей и предлагал заменить их национальностями религиозными. Лучше ли было бы заменить политические столкновения народов столкновениями религиозными, – это, конечно, ещё вопрос. Отец Феликс, красноречивый, но не глубокий оратор церкви парижской Богоматери, очень искусно развивал тему: in necessariis unitas, in dubiis libertas, in omnibus charitas, но несомненно погрешил против приличий, потребовав у собрания трёх акклямаций: первой в честь Иисуса Христа, второй в честь папы Пия IХ, третьей в честь католической церкви. Рукоплескать при имени Спасителя это уже католическое нововведение.

Замечательнее других были суждения г. О́Релли, члена английского парламента, при помощи некоторых цифр представившего убедительные аргументы в пользу отделения церкви от государства, – тезы, приобретающей в Бельгии всё более и более сторонников. Г. О́Релли представил отчёт о положении католиков в Ирландии, где, как известно, католическое духовенство не получает никаких субсидий от правительства, и где сверх того оно должно выдерживать конкуренцию с господствующею церковью. Желаете ли вы знать, сколько в этой несчастной Ирландии, которой эмиграция оставила едва 6 миллионов жителей, доставляют католики добровольных вкладов на содержание белого духовенства, не считая монахов, число которых в 1800 году простиралось до 10 и теперь возросло до 2000? Они доставляют не менее 17 миллионов франков ежегодно, между тем как в Бельгии, например, где население простирается до 5 миллионов, правительство считает себя весьма щедрым относительно духовенства, назначая, ему субсидии в 5 миллионов. Очевидно, что если бы духовенство отказалось от этих субсидий, то материальное положение его не сделалось бы нисколько хуже; напротив того оно улучшилось бы, ибо добровольные вклады верующих, конечно, превзошли бы насильственные взносы плательщиков податей³⁴⁸.

Вопрос об устройстве религиозных обществ и о владении на праве мёртвой руки (manus mortua³⁴⁹) был предметом самых одушевлённых прений первого отдела. Два элемента, говорит корреспондент, на которые разделяется католический мир, один считающий своим идеалом средние века, другой действующий в деле современных идей и требующий изменений в устройстве церкви, которые поставили бы её в уровень с улучшившимся экономическим и социальным положением дел, – эти два элемента встретились почти в одинаковых силах и вступили в жестокую борьбу между собою. Старинные духовные корпорации владели на праве мёртвой руки в том смысле, что собственность их принадлежала им на вечные времена: это были духовные майораты. Но так как эти корпорации не выпускали имений из своих рук, приобретая их всегда в виде даров или иным способом, то они и захватили себе наконец значительное пространство земли. В то же время религиозная ревность ослабевала, а с другой стороны, участники в доходах этих обширнейших имений нисколько не желали увеличивать числа своих собратий; вследствие этого монастыри становились числом братии малочисленнее, тогда как богатство их постоянно возрастало ... Отсюда произошла насильственная революционная ликвидация 1789 года во Франции и инкамерации итальянские и иные. Понятно, что духовенство не должно желать в собственном своём интересе восстановления системы, порождающей подобные злоупотребления, за которыми следуют такие наказания. Вот что начинают понимать юные католики; требуя для духовенства и для религиозных заведений права собственности, они не же дают, однако восстановления системы, которая необходимо должна была бы снова подчинить их революционным возмездиям. К несчастью, мёртвая рука находится в каноническом праве, и это составляет, по мнению утопистов прошедшего, мечтающих о возвращении средних веков, аргумент неотразимый. Этот аргумент не восторжествовал, однако, и первый отдел постановил следующее решение: «Собрание, сохраняя всё уважение к каноническим законам, управляющим церковными имуществами в других странах, энергически отвергает упрёк, взводимый на бельгийских католиков в том, будто они стремятся восстановить в пользу духовенства и духовных орденов, наперекор публичному праву Бельгии, мёртвую руку, или какое-либо другое постановление, уклоняющееся от общего права.

Вообще, заключает корреспондент, впечатление, которое произвёл на меня, очевидца совершенно беспристрастного, этот огромный религиозный митинг, было благоприятное. Я мог убедиться, что если священники южных стран, преимущественно испанцы, являются и до сих пор как будто современниками инквизиции, то большинство бельгийского духовенства, начиная с кардинала – архиепископа мехельнского и до низших степеней, глубоко сочувствует идеям свободы; что если римско-католическая церковь и стремится сделаться независимою от государства (правильнее сказать: от духа преобладания над государством), то число отсталых мечтателей, желающих снова поработить ей мир силою, весьма ограниченно.

I. О продолжении издания журнала «Дух христианина» в 1865 году

Духовно-литературный журнал «Дух Христианина», поступив в исключительное распоряжение нижеозначенных редакторов-издателей, будет издаваться в 1865 году с января, ежемесячно книжками от 8 до 12 листов. Не изменяя прежней утверждённой Святейшим Синодом программы, редакция будет заботиться главным образом о том, чтобы статьи, помещаемые в журнале, были сколько возможно общедоступны и жизненны. Цена журнала остаётся прежняя 4 р. с. с пересылкой и доставкой и 3 руб. 50 коп. сер. без пересылки.

Полные экземпляры журнала «Дух Христианина» за 1861/62 и за 1862/63 можно получать в редакции по 2 р. 30 к. сер.; а цена экземпляров за 1863/64 год остаётся прежняя: 4 р. с. с пересылкой и 3 р. 50 к. сер. без пересылки.

Подписчиков просим обращаться с требованиями исключительно: в редакцию журнала «Дух Христианина», помещающуюся в квартира священника христорождественской, что на Песках, церкви Александра Васильевича Гумилевского.

Редакторы-издатели:

Священник Александр Гумилевский

Священник Иоанн Флеров

Часть официальная.

1) Высочайшие манифесты и повеления по Духовному Ведомству, указы и распоряжения Святейшего Синода – общие, узаконительные и относящиеся собственно к черниговской епархии; распоряжения епархиального начальства, касающиеся всей епархии, или значительной части оной.

2) Известия о новых духовных учреждениях, о перемене высших правительственных лиц Духовного Ведомства, Высочайших наградах и изъявлениях благословения и благодарности от лица Святейшего Синода и епархиального начальства за особенные заслуги.

3) Назначение и увольнение должностных лиц по местной консистории, семинарий, училищам, попечительству и священнослужительским местам епархиального ведомства. Распоряжения начальства об открытии новых приходов, или упразднении существующих, по особенным местным уважениям, об увеличении или сокращении приходов и изменении в штатах оных.

4) Вызов просителей и лиц духовного звания к явке в консисторию, в попечительство о бедных духовного звания, в семинарское правление и проч., на основании существующих на сей предмет узаконений.

5) Объявление о праздных священно- и церковнослужительских местах при церквах, о постройках и подрядах по епархиальному ведомству, о пожертвованиях в пользу монастырей, церквей и проч.

6) Сведения о постройке и освящении церквей, об улучшении благосостояния духовенства, об особенных замечательных происшествиях в епархии, о крещении иноверцев, присоединении к православию, успехах православия в местах, населяемых раскольниками.

7) Сведения об открытии сельских школ, о содействии духовенства народному образованию, об успехах распространения грамотности в народе.

8) Извлечения из годовых отчётов по разным местам епархиального управления, как то: по консистории, семинарии, попечительству о бедных духовного звания, духовным училищам, богадельням, сельским школам и проч.

* * *

Прибавление к епархиальным известиям

1) Краткие выписки из творений святых отцов и писателей духовных, имеющие отношения к духовным нуждам паствы и к руководству пастырей по местным обстоятельствам.

2) Объяснение Священного Писания.

3) Описанье по частям всего, что в епархии есть особенно примечательного касательно исторических событий и древностей церковных, церквей, св. икон, утварей, крестных ходов, священных урочищ и проч.

4) Пастырские наставления пастве, лучшие из поучений и бесед, особенно образцы простых наставлений, при разных случаях, для поселян.

5) Духовные для нравственной жизни советы, особенно поучительные опыты и наставления в прохождении пастырского служения

6) Жития святых, или в полном виде, или в частях, как примеры благочестия, и назидательные размышления.

7) Известия о замечательных событиях в церкви Христовой.

8) Обозрение духовной литературы.

Черниговские Епархиальные Известия будут выходить отдельными номерами, в 8-ю долю листа, официальные чрез неделю, а иногда чрез две, неофициальные всегда чрез две.

1) Цена годовому изданию с пересылкой пять руб. пятьдесят коп. (3 р. 50 к.).

2) Не принадлежащие ведомству черниговского епархиального начальства могут выписывать неофициальную часть отдельно без официальной по цене 3 р. сереб.

Все подписчики в сем 1865 г. имеют получать, как особое приложение к Известиям, продолжение «Русские Святые».

Подписка принимается в редакции Епархиальных Известий.

Иногородние подписчики благоволят адресоваться в редакцию Епархиальных Известий, означая звание, имя, фамилию и место жительства.

Редакция Епархиальных Известий покорнейше просить всех образованных лиц содействовать ей своими трудами. В особенности она приглашает всех священников черниговской епархии присылать свои статьи для помещения в неофициальной части.

При редакции есть в продаже: 1) Общий обзор черниговской епархии: а) Начало христианства в краю. Паства и архипастыри церкви черниговской. б) Кафедральные монастыри: Ильинский, Елецкий и Борисоглебский. Ц. 1 р. 25 к.

2) Православное догматическое богословие в 2-х частях. Сочинение Филарета, архиепископа черниговского. Чернигов 1864 г. Цена обеим частям в корешке, с портретом автора 3 р. 40 к. без пересылки; в бумажке, без портрета 2 р. 70 к., тоже без пересылки.

3) История русской церкви. Периоды: I, II, III, IV и V. Изд. 4-е. Чернигов, 1862 г. Цена 3 р. сер. за пересылку прилагается за 3 фун. Отдельно I период 1 р. с пересыл.

4) Слова и беседы, в 4 частях. Чернигов. 1863 г. Ц. З р. с., и за пересылку за 2 фун.

5) Луг Духовный. Блаженного Иоанна Мосха. М. 1853 г. Ц. 1 р. 50 к. с., за пересыл. за 2 фун.

6) Беседы о страданиях Спасителя. В 2-х ч. М. 1857 г. Ц. 1 р. 50 к. с перес.

7) Глас Божий к грешнику, Чернигов. 1860 г. Ц. 40 к. с пересылкой.

8) Историческое учение об отцах церкви. Ч. 1–3. Спб. 1859 г. Ц. 4 р. без пересылки.

9) Описание харьковской епархии, в 5 отделениях, М. 1857 г., за каждое отделение 75 коп. с перес.

10) Обзоры русской духовной литературы. Отд. И. Харьков. 1859 г. Ц. 1 р. 60 к. с перес. за 2 фун.

11) Обзор духовной литературы. Отд. ИИ, изд. 2 умноженное. Чернигов. 1863 г. 1 р. 50 к. с пересылкой за 2 фун.

12) Исторический обзор песнопевцев и песнопения греческой церкви, Спб. 1860 г. 1 р. 50 к. с пересылкой.

13). Русские святые: за январь, февраль, март, апрель, май, июнь и июль месяца по 50 коп. за месяц без пересыл.

14) Чернигов. Ч. 1863 г. Цена 30 коп. с.

15) Опыт объяснения на послание апостола Павла к галатам. Чернигов 1862 г. Цена 75 коп.

Можно адресоваться во все книжные магазины Петербурга и Москвы, а преимущественно – в Чернигов в канцелярию его высокопреосвященства.

I.

Спаситель наш Иисус Христос говорит: дух есть Бог и иже кланяется Ему, духом и истиною достоит кланятися (Ин.4:24), и этими словами научает нас, что наше угождение Богу, служение, молитва, по-видимому, свойственны только духовные. А между тем сам же Он, Господь и Спаситель наш, во время молитвы своей к Отцу небесному, возводил очи на небо, повергался на землю, преклонял колена, одним словом, при совершении молитвы употреблял внешние действия (Ин.17:1, Лк.22:41, Мф.26:39). Есть, следовательно, надобность, есть смысл и значение в наших внешних или телесных действиях во время молитвы. Св. апостол Павел, несравненно лучше нас с вами понимавший и возвестивший учение Христа Спасителя о молитве, и не старается доказывать нам, что Господу Богу должно служить не душою только, но и телом, а прямо говорит: прославите Бога в телесех ваших и в душах ваших, яже суть Божии (1Кор.6:20). И св. церковь требует, чтобы мы, при молитве, клали поклоны, читали слова, крестились и другие различные действия телесные совершали. Для чего же именно употребляются и какое имеют значение, во время молитвы, наши телесные действия? Нахожу нужным побеседовать с вами об этом предмете потому в особенности, что вы, как я вижу, не имеете должного понятия о внешних действиях в молитве, как-то: поклонах, чтения или произношении молитв, крестном знамении и других, и приписываете этим действиям цену более надлежащей; значит, молитесь не всегда правильно.

Человек состоит из души и тела. И главная, господствующая часть его существа есть душа; тело есть низшая сторона, подчинённая душе, служебная. Оно делает то, чего хочет наша душа; чрез посредство тела душа выполняет свои мысли и желание; тело обнаруживает, выражает, делает видимыми наша внутренние разнообразные состояния. Человеку, напр., приятно, весело на душе, – и лицо его принимает весёлый вид. Человек скорбит о чём-нибудь, печалится, мучится от тоски душевной, его скорбь, печаль, тоска выражаются на лице его и нередко сопровождаются потоком слёз. Человек спокойно размышляет о чём-либо, думает, – и вид его в то время бывает спокойный, или задумчивый. И вообще, что происходит в нашей душе, каково её состояние, то обнаруживается и выражается чрез тело. А из этого, что я вам говорю, выходит, как можете понять, то, что все наши внешние, телесные действия, или знаки молитвенные суть не что иное, как обнаружение и выражение нашего внутреннего, душевного настроения или расположения молитвенного. Например, в молитве телесный взор наш бывает обращён горе́ – к небу, почему? потому что туда – к Господу Богу обращена в это время наша душа (Ин.17:1). Во время молитвы мы опускаем взоры свои вниз к земле, наклоняем голову, преклоняем колена, в знак глубокого смирения и благоговения к Богу, которое, тогда чувствуем (Лк.18:13; Пс.28:2; Пс.98:5; Деян.20:36; Еф.3:14). Мы поднимаем, при совершении молитвы, свои руки к небу потому, что тогда душа наша стремится к Богу (1Тим.2:8). Мы во время молитвы воздыхаем, плачем от того, что душа наша сокрушается, скорбит о грехах наших, и эти наши вздохи, вопли и слезы суть не что другое, как знак глубокого сердечного сокрушения нашего о грехах (Рим.8:26, Евр.5:7). Когда молимся, – произносим известные слова, читаем молитвы; – это действие молитвенное есть словесное выражение наших душевных чувств и желаний, потому что от избытка, от полноты чувств сердечных, как говорит сам Спаситель наш, уста глаголют (Мф.12:34). Иногда чувства наши бывают так возвышенны, душа приходит в такое благодушное состояние, что мы как бы не довольствуемся простым, обыкновенным выражением их в слове, но желаем продолжить их, долее остановиться на них, и выражаем их посредством пения. Самое употребительное внешнее действие во время молитвы, без которого мы и не молимся, есть крестное знамение. Оно есть выражение, знак нашей веры в распятого за нас Господа Иисуса Христа. После того, как человек согрешил и своим грехопадением прогневал и оскорбил всесвятого и всеблагого Бога, он не смел и взглянуть на небо, не имел дерзновения приступить к Господу. Христос Спаситель, своею смертью крестною, загладил наши грехи, умилостивил прогневанного Бога и приобрёл нам право быть чадами Божиими. Мы снова получили дерзновение обращаться к своему Отцу небесному, – молимся Ему, просим о своих нуждах, благодарим за Его благодеяния, прославляем Его бесконечную благость, любовь и премудрость; но мы осмеливаемся приступать к престолу Божию только во имя Христа распятого, будучи уверены, что Он на кресте пострадал за нас и своею смертью избавил нас от греха, осуждения Божия и смерти вечной, и эту свою уверенность душевную выражаем крестным знамением, которое употребляем в молитве.

Таким образом вы видите, братия мои, что означают телесные действия, или внешние знаки наши при совершении молитвы. Они служат выражением наших внутренних чувств молитвенных, молитвы нашей души. Поэтому, в деле молитвы, не о том только надобно заботиться, чтобы, наприм., положить столько-то поклонов, прочитать такие и такие молитвы, но главным образом о том, чтобы в душе нашей было истинно молитвенное настроение. Коль скоро в душе есть такое настроение, коль скоро она горит желанием излить свои чувства пред Богом, то тело само собою, как бы невольно будет выражать эти чувства души во внешних действиях: потому что оно и создано способным выражать различные состояния и движения души, и все члены его приспособлены к тому.

Всё сказанное теперь должно утвердить вас в той мысли, что главное, существенное, необходимое в молитве есть духовная сторона её, и что мы прежде всего должны заботиться о том, чтобы душа наша имела молитвенное настроение и расположение, чтобы молитва наша проистекала из самого сердца нашего, а телесные действия чтобы служили выражением нашей внутренней молитвы. Тогда молитва наша будет правильною молитвою. Аминь.

II.

Из предыдущего собеседования мы узнали, братия, что внешние действия молитвенные, как то: поклоны, молитвенные слова, крестное знамение и другие, суть выражения, знаки нашей внутренней молитвы и что прежде всего в деле молитвы надобно заботиться о том, чтобы в душе нашей было молитвенное расположение. Но что делать, спросите вы, в таких случаях, когда в душе нет охоты и расположения молиться, а между тем правило церковное обязывает нас, как христиан, исполнить долг молитвенный? Не помыслите, что тогда должно будто бы не приступать к совершению молитвы, в ожидании духа молитвенного. Кто и говорит, что одна внешняя молитва есть правильная и истинная? Но и её отлагать нельзя, а надо употреблять, прося Господа и Царицу небесную дать этой неподлинной молитве нашей силу вести нас к молитве истинной, пробуждать в нас молитвенные чувства. Каждый из нас знает это по собственному опыту. Иной раз вовсе не хочется молиться; несмотря на то, по принятому порядку, становишься на молитву, прочитаешь или прослушаешь положенное правило, положишь несколько поклонов, и, по совершении молитвы, в душе своей чувствуешь перемену: в ней меньше холодности к благочестивым упражнениям, остаётся приятность от занятия молитвенного. И чем продолжительнее и прилежнее упражняетесь вы в деле молитвы, тем большую замечаете в душе своей перемену, по совершении её. Нет иногда охоты идти в церковь; но – праздник, совестно не пойти, и идёшь хоть нехотя. Если заставишь себя слушать и замечать всё, что совершается в храме Божьем, и исполнять молитвенные обряды церковные, несомненно получишь пользу: душа твоя оживится, пробудятся в ней добрые мысли и чувства, и из храма Божия ты выходишь в лучшем расположении, нежели в какому входил в него. Таким образом внешние молитвенные действия, служа выражением нашей внутренней молитвы, и сами могут возбуждать и усиливать в нас молитвенное настроение. Поэтому надобно заставлять себя молиться и тогда, когда бы не хотелось молиться, чтобы чрез молитвенное упражнение, по крайней мере, пробудить в душе своей добрые чувства и мало-помалу приучить себя молиться с охотою и расположением сердечным. Это ведь лень наша заставляет нас иногда говорить в своё оправдание: да как и буду молиться, или чего я пойду в церковь, когда нет охоты и усердия? Зачем-де обманывать Бога? Будет охота и расположение, – буду тогда молиться и проч. Оправдание недобросовестное и неизвинительное! Кто-ж виноват, что у тебя нет охоты на молитве? И почему не заботишься приучить себя молиться с охотою? Молись, непременно молись хоть и нехотя, чтобы потом молиться охотно; употреби усилие, чтобы смягчить свою душу и расположить её к молитве. «Каждому надлежит приневоливать и нудить себя, даже и против хотения сердца своего, в молитве, равно как и к прочим благочестивым занятиям», учит один св. отец, «чтобы Господь, видя при сем наше усердие и произволение, даровал нам всего Себя, и чтобы сам Господь во всей чистоте и истине без труда и усилия совершал в нас всё то, чего прежде, по причине живущего в нас греха, не могли мы сохранять, даже с усилием»³⁵⁰. Так, по учению отца святого, за одно наше старание и усилие в молитве, за то, что мы принуждаем себя молиться, хотя бы и не хотелось, и желаем расположить душу свою к молитве, Господь награждает нас тем, что даёт нам свою благодать, с которою мы потом без труда и охотно молимся. Знайте же, братия мои, что мы должны неопустительно и аккуратно исполнять правила молитвенные, какие предписываются св. церковью, т. е. молиться непременно в то время, какое назначает устав церковный, и при совершении самой молитвы соблюдать правила и указания устава церкви.

Нахожу нужным и предостеречь вас от неправильной, неистой молитвы. Старайтесь, чтобы исполнение правил молитвенных не сделалось машинальным, т. е. чтобы не привыкли вы читать молитвы, класть поклоны, употреблять крестное знамение и другие внешние действия молитвы без участия ума и сердца. Одна внешняя молитва, совершаемая без участия ума и сердца, не приемлется Господом. Вот что Он говорил древним иудеям, которые думали угодить Богу исполнением только внешних обрядов молитвы: приближаются Мне людие сии усты своими и устнами своими почитают Мя, сердце же их далече отстоит от Мене, всуe же почитают Мя (Ис.29:13). В особенности же, при совершении молитвы, должно беречься духа лицемерия. А это бывает тогда, когда мы, исполняя обряды молитвы, вовсе не думаем о пользе душевной, а хотим только пред другими показаться людьми набожными и благочестивыми, чтобы приобрести себе похвалу и уважение, как это делали, во времена Иисуса Христа, фарисеи, которые совершали продолжительные молитвы, выходили для этого на дороги и перекрёстки, где проходило и проезжало много народа, пришивали к своим одеждам разные молитвенные знаки, – и всё это делали не ради пользы душевной, а чтобы только пред народом показаться людьми набожными и заслужить у него уважение. За такое кощунственное обращение их с молитвою Иисус Христос изрёк им грозное осуждение. Когда вы молитесь, хотя и неохотно, но в ожидании пользы душевной от молитвы, напр. чтобы прогнать ту холодность душевную, или беспечность, какую замечаете в себе, тогда ваша молитва, хотя и несовершенная, – потому что не соответствует внутреннему, душевному вашему расположению, – приемлется однако же Богом, как труд для Него, как старание ваше и желание исполнять долг свой и мало-помалу привести себя к молитве истинной, к молитве с охотою и расположением душевным.

Помните же, братия мои, что означают внешние действия, или знаки, которые мы употребляем при совершении молитвы, как то: крестное знамение, поклоны, произношение слов молитвенных, коленопреклонение и другие. Они, во-первых, служат выражением нашей внутренней молитвы, наших чувств молитвенных – чувства благоговения, умиления, сокрушения о грехах, смирения и других; во-вторых, пробуждают и поддерживают в душе нашей эти и подобные чувства молитвенные, при недостатке оных у нас. Внешняя молитва, или телесные наша действия молитвенные сами по себе, одни, когда т. е. или не выражают нашей внутренней молитвы, или, по крайней мере, не приводят к ней, не возбуждают её, ничего не значат пред Богом, даже осуждаются Им и вменяются нам в грех. А это бывает, как мы говорили, тогда, когда человек молится, – крестится, кладёт поклоны, читает слова молитвенные машинально, без внимания, рассеянно, или, что ещё хуже, когда молится лицемерно, чтобы пред другими показаться набожным: Да сохранит вас Бог от нерадения, или притворства в таком святом деле, каково дело молитвы. Молитесь, молитесь усердно, даже принуждайте себя молиться, если не имеете охоты, но никогда не оставляйте молитвы, чтобы Господь, видя ваше старание, даровал вам дар молитвенный. Аминь.

Что нам, православным христианам, нужно делать, чтобы мы не именем, но и делом были истинные православные христиане? Нужно:

1) Познавать волю Божию о нашем спасении. А познать её мы можем из учения о вере нашей, о Боге, о душе нашей; – и всё это мы найдём в слове Божьем, в Священном Писании, в св. Евангелии и в Апостольских посланиях, а также в книгах Ветхого Завета. Нужно, след., внимательно и прилежно читать Священное Писание, но также нужно и то, чтобы мы учились понимать его от наших духовных пастырей, которые на то и поставлены Богом, чтобы заботиться о нашем духовном вразумлении и просвещении. Как, поэтому, важно для нас уметь читать и понимать, как, поэтому, важно учиться!

2) Нужно постоянно посещать храм Божий в праздничные дни, а если позволяет время, то в будни, и стоять там не только чинно и благоговейно, но со вниманием слушать слово Божие и прочее, что читают и поют: нужно идти в церковь с охотою, и не только самому идти, но и вести с собою всё своё семейство, вообще стараться о том, чтобы и другие бывали во храме Божьем. Так делали и первые христиане.

3) Нужно и дома жить в добром согласии и мире со всеми; не ссориться, не браниться, не говорить праздных, т. е. пустых, неразумных речей, а тем более нужно воздерживаться от речей скверных, гнусных, и также от всяких соблазнительных, греховных действий: нужно и дома жить пред очами Божьими. Так проводили свою семейную жизнь первые христиане.

4) Родители должны воспитывать своих детей в христианском законе, обучить их грамоте, научить добру, уму-разуму, но не побоями, не проклятиями и бранью, а прежде всего своим добрым примером, своею доброю, трезвою, честною и трудолюбивою жизнью. Такова заповедь христианская.

5) Дети должны чтить своих отца и мать, любить их, заботиться об их здоровье, и когда состарятся и потеряют силы, должны покоить их преклонную, болезненную старость, не огорчать их, не попрекать хлебом-солью. А умрут родители, дети должны молиться о упокоении их души и творить поминовения о них, по православному закону. Сам Бог заповедует чтить родителей, и слёзы их о непокорных и грубых детях уже есть жалоба на них пред Богом-Судиею.

6) Не об одних своих родичах мы должны радеть и печься; любовь христианская учить нас думать и заботиться не о себе только, не о своей только семье и роде, – а радеть о всяком, жалеть всякого, желать всякому добра, помогать всякому, чем можем, в добром деле терпеть и прощать обиды, не злом воздавать за зло, не мыслить зла даже врагам своим, молиться за них Богу, чтобы Он простил их и смягчил их сердце; любовь христианская учить нас думать о пользе и добре и чужих нам людей, радоваться с радующимися и плакать с плачущими. Так учил Христос Спас; так учили и св. апостолы, – и первые христиане так и жили.

7) Добрый христианин не одним только достатком своим должен помогать бедным, он весь должен быть готов к возможным для него услугам и с охотою исполнять всё, что ему можно сделать на пользу ближнему. Особенно с усердием он должен служить всякому благому делу, которое делается во славу Божию, ради спасения души. Так, он особенно должен заботиться о бедных своего прихода, и всячески стараться пристроить сироту, научить его закону Божию, упокоить бедного старика или старуху и всякого больного... Так жили первые христиане, и апостол Христов с любовью припоминал об этой готовности их на благое дело. Одну христианку он называет своею матерью, другую – возлюбленною сестрою; того христианина он зовёт возлюбленным братом, другого – ревностным сотрудником и т. д. Так и нам следует жить.

8) В отношениях к государству добрый христианин чтит православного царя: молится Богу за него и за его царскую семью, за их здоровье и многолетие; поставленным от него чиновникам воздаёт должную почесть; – но это не значит, что он должен исполнить прихоти дурных царских слуг, или то, чего они от него потребуют не по закону, или против закона. Тем менее он не позволит себе подкупать их какими-нибудь дарами, деньгами или другим каким-нибудь добром. Это противно закону Божию, который заповедует нам одну чистую правду везде и во всём.

9) Истинный христианин всегда есть и добрый гражданин, усердный член своей общины, своей громады или мира; не тяготится общественными должностями, которые на него возлагает его мир, или громада, исполняет их усердно, честно, не щадя себя, и радея только об общей пользе; он же не противится разным общественным раскладкам, и старается, чтобы все общественные повинности был назначаемы по правде, безобидно для всего мира, всей общины – равно одинаково как для богатого, так и бедного, по достатку и состоянию каждого. Так жили и первые христиане. Кто читает слово Божие, тот знает, что говорится об такой согласной общественной жизни в книге «Деяний Апостольских».

10) Но мир Божий велик, церковь Христова заключает в себе сотни миллионов людей. Между этими, далёкими от нас, людьми, есть и несчастные всякого рода; есть люди-братья, которые страдают под тяжким игом турок-магометан: это наши бедные братья – славяне, болгары и сербы: они обращаются к нам, русским, с мольбами о помощи, ждут нашей братской любви. Есть люди, омрачённые тьмой магометанства, а прежде предки их были истинными православными христианами. Это – там на Кавказе, где находятся много христианских церквей в развалинах, где теперь стараются восстановить православную веру, и просят верующих помочь этому святому делу. Есть ещё дальше, в далёкой Сибири, грубые язычники, подданные нашего же православного царя, – и к ним отправлены священники-проповедники, чтобы обращать их ко Христу; но эти труженики, эти достойные преемники апостолов, для такого великого дела, нуждаются во многом ... и тоже просят православный мир помочь им. Об этих нуждах истинный христианин не забывает, и от своего избытка тоже уделяет и бедным славянам, и на Кавказ, и в Сибирь, конечно, всё это не сам собою, а в складчине, целым миром. Как употребить эти деньги и куда послать, – об этом грамотным людям не трудно знать, да и священник может надоумить на доброе дело, или и сам взяться доставить жертву мира, куда следует. Так жили и первые христиане, одно христианское общество помогало другому, а апостолы сами принимали собранное в одной церкви и вручали другой. Для того же, чтобы эти жертвы ни для кого не были тяжелы, они советовали каждый праздник отделять постольку, сколько кто может, и собранное уже разом посылать в другую церковь. Так и нам, православным, следует жить по апостольскому примеру.

11) Обязаны мы и молиться не о себе только, но, после царя и своих духовных пастырей, о всём мире, о всех верующих в Бога, и просить им усердно спасения и вечной жизни. Так учит нас и св. церковь молиться о плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных и о спасении их; учит молиться о всякой душе христианской, скорбящей же и озлобленной и милости Божией и помощи требующей; учит нас самих себя, и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предавать.

Так по всему этому и будем жить по православному закону. Будем в мире укреплять себя истинной, правой вере, чтобы, если Господь пошлёт своей церкви новые испытания, мы могли быть «верными» Ему и Его св. церкви «даже до смерти».

Николай Богатинов

Не все миряне имели равные права в делах церковных. С одной стороны, авторитет мудрой опытности, честности и безукоризненной нравственности, а с другой особенные подвиги в деле веры преимущественно отличали некоторых из мирян, и церковь, независимо от иерархического чина, предоставляла им особенные права в делах церковных. Это были. 1) старцы, 2) исповедники.

В некоторых церквах запада, где практическая сторона церковной жизни была преимущественно развита, вместе и рядом с иерархией мы встречаем некоторых из мирян, особенно уважаемых за свои достоинства, – в качестве ближайших советников и помощников клиру в делах церковных. Хотя, вопреки мнению некоторых протестантских ученных, из свидетельств о старцах Тертуллиана и Киприана³⁵², нельзя думать, что это были старцы из народа, а не пресвитеры, но тем не менее несомненно, что в некоторых африканских церквах было несколько избранных из народа лиц, не имеющих церковной степени, которые пользовались особенным уважением и правами в церковном управлении. Так, в письме Пурпурия, епископа нумидийского в «Purgatio Felicis et Goeciliani» упоминается о старцах из народа, имеющих вместе с клириками расследовать некоторые разногласия и споры о делах церковных³⁵³. Самое письмо Пурпурия к циртским христианам надписывается: «clericis et senioribus certhensibus in Domino aeternam salutem»³⁵⁴. Oптат говорит также, что карфагенский епископ Менсурий, принуждённый оставить церковь свою во время гонения Диоклетиана, церковные украшения и сосуды поручил верным старцам³⁵⁵, и Албастиней, объясняя это место, говорит, что кроме клириков в древней церкви церковными делами заведовали уважаемые старцы из народа³⁵⁶. Августин одно из своих писем иппонийской церкви надписывает: «клиру, старцам и всему народу»³⁵⁷, и во многих других местах упоминает о старцах и в некоторых других церквах³⁵⁸. В актах соборов африканской церкви также упоминаются старцы, как лица отличные от клира, но участвовавшие в церковном суде и присутствовавшие на соборах³⁵⁹. По недостатку более полных исторических свидетельств, нельзя в точности определять отношения этих старцев к делам церковным. Но и из представленных нами свидетельств можно видеть, что вообще это было как бы представительство от общества по делам, касающимся церкви. Не принадлежа к клиру, старцы, кажется, составляли то же, что впоследствии – братства при церквах: не разделяя прав клира относительно церковного учения и богослужения, старцы составляли как бы церковный совет, имели большее значение сравнительно с другими мирянами в церковном суде, по своему нравственному влиянию содействовали клиру в духовно-нравственном образовании паствы и имели особенное попечение о церковном благоустройстве и благочинии³⁶⁰.

2) Другую, особенно уважаемую в церкви, часть мирян составляли мученики, или исповедники. Как неуклонные последователи св. веры, не устрашившиеся подъять страдания за имя Христове, исповедники признавались святыми и назывались cari Dei, угодниками Божиими. Послания св. Киприана к исповедникам, исполненные высоких похвал этим «светильникам веры, непобедимым воинам Христа, увенчанным Христа, увенчанным венцом небесной победы», служат полным выражением того благоговения, каким они пользовались в древней церкви³⁶¹. В отношении к делам церкви исповедники имели особенный авторитет: их предпочитали в избрании на церковные должности, при котором относительно их не требовалась даже народного согласия³⁶², во всех важных делах церкви спрашивали их мнения, и голос их уважался преимущественно. Но особенно важное значение имели они в принятии в церковное общение падших, или отступивших от веры во время гонения. Церковь веровала, что молитвы святых исповедников могут исходатайствовать пред Богом отпущение грехов падшим. «Славный оправданием исповедания и во веки достохвальный по величию подвига голос ваших молитв, говорит Киприан об исповедниках, проникает в ушеса Божии, и, отверзши себе небо, восходя от стран дальнего мира к горнему, по благости Божией получает по своему прошению. Ибо чего вы просите от Бога, чего бы недостойны были получить, вы, которые так твёрдо сохранили заповеди Божии и учение Евангелия, вы, которые с неувядаемою славою утвердили колеблющуюся веру многих истиною своего исповедания»³⁶³. Поэтому, на исповедников, в которых как бы преизбыточествовала любовь к св. вере, церковь возлагала обязанность восполнять недостаток этой любви ходатайством пред Богом и врачевать болезнь неверия в падших. Епископы иногда не решались сами принимать падших в церковное общение и посылали их к исповедникам, чтобы они прежде разрешили их от греха. Церковь даже как будто сознавала, что грех отступления от веры не столько оскорблял всю церковь, сколько был противен главным образом исповедникам и что падшие в особенности погрешали против них³⁶⁴. И сами падшие добровольно обращались к ходатайству исповедников, в надежде, что, опытно познавши всю трудность подвига мученичества, они снисходительнее примут их раскаяние, нежели вся церковь, отказывавшая им в общении по великости их падения. «Не получая отпущения в церкви, говорит Тертуллиан, падшие приняли обыкновение просить его от мучеников в темнице»³⁶⁵. Не только отступившие от веры по страху мучений, но и впавшие в прелюбодеяние, блуд и другие грехи обращались за разрешением к исповедникам³⁶⁶. При публичном покаянии кающиеся также должны были преимущественно умолять исповедников³⁶⁷. В знак своего ходатайства за отлучённого или падшего исповедники обыкновенно давали так называемую libellum intercessionis – просительную записку, в которой, за своим подписом, свидетельствовали, что известный отлучённый принёс покаяние и может быть допущен в церковное общение.

Но как ни важно было ходатайство исповедников за падших, оно было только ходатайством, но никак не полным разрешением от грехов. Получивший от исповедника просительную записку, или отпустительную грамоту должен был явиться с нею к епископу, или пресвитеру, принести пред ними частное или публичное покаяние и только по возложении рук мог быть принят в церковное общение³⁶⁸. При этом надобно заметить, что это право ходатайства, имевшее глубокое основание, не было чуждо и злоупотреблений. С одной стороны, или по излишнему добродушию, или по пристрастию, а иногда и по недовольно строгому суждению о грехе падения, – суждению, которое часто стояло в связи с порочною жизнью некоторых из самых исповедников, они давали просительные записки без строгого испытания падших и допускали в общение недостойных, в чём нередко упрекает их св. Киприан. С другой стороны, падшие, опираясь на свою многочисленность и закрываясь всеобщностью греха, настойчивыми и наглыми требованиями вынуждали исповедников к разрешению³⁶⁹. Наконец, нередко являлись и подложные записки или граматы, подписанные именами особенно славных исповедников, в руках людей не заслуживавших церковного общения³⁷⁰. Все эти злоупотребления, которыми, может быть, и объясняется отрицательный взгляд на это право мучеников Тертуллиана³⁷¹, побудили св. Киприана как можно более ограничить это право исповедников требованием частного покаяния от падших пред пресвитерами.

Участие мирян на соборах

Высшею формою церковного управленья был собор, как представительство всей вселенской или поместной церкви, при решении особенно важных вопросов церковной жизни. Собор был высшим выражением божественного авторитета, управляющего церковью; в нём соединялась вся власть и все права, данные церкви Иисусом Христом. Поэтому, как видимое выражение божественного авторитета, действующего в церкви, собор по преимуществу объединял в себе представителей церкви – епископов и пресвитеров, как непосредственных органов или ближайших посредников этого авторитета божественного и уже по самому служению своему более способных к определению церковных дел. Но вместе с тем, так как действия собора касались общего дела всей церкви и имели простираться на всё церковное общество, то, вместе с представителями внутреннего, божественного авторитета, церковь не отстраняла и авторитета внешнего, человеческого, представляемого обществом мирян и, в духе общего единства, допускала и мирян к участию на соборах, хотя с гораздо меньшими правами сравнительно с иерархией.

Первый образец соединения на соборе клира и мирян представляет собор апостольский. Когда в Антиохии стало распространяться лжеучение об обязательности закона Моисеева и необходимости обрезания для христиан: то Павел и Варнава были посланы антиохийскою церковью в Иерусалим ко апостолом и старцем о вопрошении сем. По этому случаю в Иерусалиме составился собор, на котором, по общему определению апостолов, пресвитеров и братии, постановлено было не возлагать на христиан излишнего бремени закона Моисеева. Тогда изволися, говорит дееписатель, апостолом и старцем со всею церковию, избравше мужа от них послати в Антиохию ... написавше рукама их сия: апостоли и старцы и братия сущим во Антиохии и Сирии и Киликии братии ... изволися нам собравшимся единодушно избранныя мужи послати к вам (Деян.15). Из этого описания видно, что на соборе собирались и в решении его участвовали единодушно не только апостолы и старцы (пресвитеры), но и братия – миряне (апостолы, старцы и братия – изволися нам). Поэтому и послание к антиохийской церкви пишется не от одних только апостолов, но и всей братии (изволися апостолом и старцем со всею церковию послати в Антиохию).

Искренняя ревность к вере и живое сочувствие делу церкви и были естественным побуждением и давали право для мирян к участию в соборных действиях иерархии; когда дело веры было общим делом всех верующих, то церковь не желала охлаждать благочестивой ревности мирян отстранением их от соборных совещаний, касались ли они учения, или практики церковной. По примеру собора апостольского, и впоследствии миряне присутствовали на соборах, хотя исторические свидетельства мало говорят о степени их участия. Так Евсевий говорит, что, по случаю ереси Монтана, многие верующие во многих местах Азии часто собирались для исследования нового учения, и, по тщательном рассмотрении, оно было отвергнуто как еретическое и преданные ему были отлучены верующими³⁷². История не сохранила подробных деяний соборов восточной церкви 2 и 3 века, соборов, которые, впрочем, у Тертуллиана называются «представительством всего христианского имени»³⁷³; но по некоторым свидетельствам из практики древне-британской церкви, заимствовавшей свои обычаи с востока и церквей малоазийских, можно заключить, что на восточных соборах необходимо требовалось участие мирян. По свидетельству Беды Достопочтенного, когда проповедник католицизма Августин предложил епископам британским присоединиться к римской церкви и принять католические обряды, то епископы отвечали, что они не могут этого сделать без согласия духовенства и всего своего народа, и когда составился собор, то на нём присутствовали и миряне³⁷⁴. Больше сведений даёт история соборов запада, при большем развитии здесь практической стороны христианства. На многих соборах африканской церкви вместе с епископами и клиром участвовали и миряне. Так на соборе, бывшем по вопросу о крещении еретиков, кроме 87 епископов, многих пресвитеров и диаконов, было и множество мирян³⁷⁵. По вопросу о падших св. Киприан необходимо требовал соборного рассуждения при участии мирян. Сообщая римскому клиру и народу своё намерение, по прекращении гонения, исследовать дело о падших, Киприан говорит, что, положив правилом с самого начала своего правления ничего не делать по своему частному усмотрению, без совета клира и народа, он считает себя обязанным и этот вопрос обсуждать вместе с клиром и народом³⁷⁶. Римский клир вполне одобряет это намерение. «Как приятна нам твоя мысль, пишет римская церковь Киприану, которую ты и прежде высказывал, что в столь важном деле о падших для сохранения мира нужно рассуждать, сносясь во мнениях с епископами, пресвитерами, диаконами, исповедниками, равно как и со всем предстоящим народом. Ибо нам кажется весьма неприличным и неприятным исследовать не при посредстве то, что сделано многими и произносить частное суждение, когда столь важное преступление увлекло за собою столь многих, поскольку не может быть твёрдым постановление, не подтверждённое согласием большинства»³⁷⁷.

Обычай допускать к участию в соборных действиях и мирян сохранился в продолжение всех первых веков христианства, особенно на западе, где власть императорская не могла заменить народного представительства, как это было на востоке, со времени соединения церкви с государством при Константине Великом. На первом вселенском соборе было очень много мирян, а на соборах западных мы видим следы участия мирян до 8 века. Вот как 4 толедский собор (633 г.) описывает форму поместных соборов, начало которой относят к первым векам христианства: «Сперва войдут епископы и займут места по порядку своего постановления. После епископов призовутся пресвитеры, которые по какой-либо причине обязаны будут быть на соборе, потом диаконы с таким же ограничением. Епископы сядут вокруг, пресвитеры займут место позади их, а диаконы должны стоять пред епископами. Потом пусть войдут миряне, признанные достойными быть на соборе; пусть призовутся также нотарии, для того чтобы они читали и записывали всё, что будет необходимо. После молитвы и прочтений канонов, касающихся предметов соборных рассуждений, митрополит просит всех, кто имеет предложить собору какое-либо дело, обращаться к собору чрез архидиакона, который доносит о том митрополиту, а митрополит собору»³⁷⁸.

Какое же значение имели миряне на соборах? Было бы странно доказывать, что они присутствовали на соборах только в качестве свидетелей, или безучастных зрителей. На соборе апостольском, как видно, и миряне участвовали в прениях и рассуждениях об обязательности закона Моисеева. Когда начали говорить апостолы, то, по словам дееписателя, умолча все множество (Деян.15:12), до тех пор, следовательно, не молчавшее. История не сохранила указаний, в чём выражалось участие мирян на позднейших соборах; но довольно обратить внимание на настойчивые требования и заявления Киприана о необходимости общецерковных совещаний вместе с мирянами, чтобы видеть, что они не как свидетели только призывались на собор, но имели право голоса и в соборных совещаниях. При единстве интересов и воззрений, миряне не могли на соборах вступать в противоречие с духовенством, – и поэтому, может быть, не осталось свидетельства о их мнениях, но это самое единство церкви и живое участие общества во всех делах церкви необходимо требует допустить, что и миряне, на сколько были способны, заявляли свой голос на соборах.

Но, не предполагая безучастно-страдательного присутствия мирян на соборах, мы должны однако же заметить, что они имели здесь далеко не равное значение с епископами и другим духовенством. Собор, как мы заметили, главным образом был выражением божественного авторитета, поэтому высшее право определения, право окончательного суда и решительного голоса принадлежало всегда иерархии. На соборе апостольском главное значение имеют апостолы. К ним обращается антиохийская церковь для разрешения вопроса, сами апостолы делают окончательное определение, тогда как всё общество хранит молчание (Деян.15:12), и решение вопроса приписывается им и пресвитерам (Деян.16:4). При этом, конечно, нужно заметить и то, что в вопросах веры и церкви никто не мог быть более авторитетным судьёй, как епископы и пресвитеры, как лица и наиболее знакомые с этими вопросами и теоретически и практически, и притом избираемые в первые века из учёнейших и нравственнейших представителей общества³⁷⁹. Поэтому, не только по праву божественному, но и по естественному превосходству над мирянами, епископы и пресвитеры на соборах должны были иметь пред ними несравненно высшее значение. Отсюда постановления почти всех соборов, от которых сохранились акты, приписываются одним только епископам. Так это замечается о соборах 2 века по вопросу о праздновании Пасхи³⁸⁰, о соборе против Новата³⁸¹ и о соборах африканских, бывших в 3 веке касательно крещения еретиков и мн. др. На соборе африканском при св. Киприане по вопросу о крещении еретиков, на котором присутствовали и миряне, мы постоянно встречаем выражения: «все епископы сказали: угодно» или «угодно всем епископам, собравшимся на соборе»³⁸². Поэтому и определения соборов подписывались только епископами или их уполномоченными, как это видно во всех соборных актах; подписей мирян нигде не встречается.

А. Воронов

Все лица белого духовенства, на основании существующих юридических учреждений, пользуются правом передавать другим и получать от других движимое и недвижимое имущество путём так называемых «Духовных Завещаний». По существующему древнему обычаю, пишущие духовные завещания долгом считают иметь в числе свидетелей своей последней воли своего духовного отца. Делается это весьма часто и тогда, когда завещание составляется завещателем в здоровом состоянии и за несколько лет до кончины. Когда же завещание совершается во время предсмертной болезни незадолго до смерти, тогда участие в завещательных актах священника, долженствующего присутствовать у постели опасно больных и умирающих с целью их напутствия, является вообще делом необходимости. В последнем случае участие священника в составлении духовных завещании входит отчасти в круг пастырских его обязанностей. Из всего этого открывается, что священнику полезно, а в некоторых случаях и необходимо обстоятельное знакомство с юридическими постановлениями относительно духовных завещаний. Известно, как часто законные наследники и светского и духовного звания лишаются права на получение наследства по духовным завещаниям единственно потому, что в этих завещаниях не выполнены, по-видимому, самые маловажные формальности, в роде, например, несоблюдения принятой формы завещательных актов, места подписи в них свидетелей, числа свидетелей и законного срока для заявления завещаний, куда следует. Известно также, что из-за несоблюдения подобных формальностей выпадает немало беспокойств и неприятностей на долю духовников-свидетелей завещательных актов. Кто заглядывал в архивы консисторий, тот, без сомнения, не мог не заметить хранящихся там исковых и спорных дел о неправильно составленных духовных завещаниях, – дел, состоящих из многих дестей бумаги, тянувшихся по нескольку лет и из-за формальностей маловажных самих по себе, но очень важных по своему влиянию на судьбу и движение завещаний, поставлявших и консисторию, и духовников-свидетелей в неприятную необходимость переписки с разными судебными инстанциями.

Пересматривающему указанного рода дела и бумаги можно легко убедиться, что большая часть споров и исков по духовным завещаниям, оканчивавшихся признанием последних недействительными, являлись и являются вследствие незнания существующих юридических постановлений и порядков относительно завещательных актов. Самое же незнание, как видно, из поименованных бумаг, выражалось и выражается или в том, что составители духовных завещаний, совершали их наобум и как попало, без знания и выполнения существующих на этот предмет постановлений действующего законодательства, или ещё чаще в том, что составители завещаний руководствовались при совершении оных старыми обычаями и порядками, давно вышедшими из употребления. Это последнее обстоятельство, в свою очередь свидетельствующее о необходимости серьёзного знакомства с действующими законами о духовных завещаниях, вместе с тем указывает и на способ, каким может быть приобретено наилучшим образом подобное знакомство. Именно в видах юридически правильного составления духовных завещаний и для избежания промахов в этом деле, необходимо обстоятельное знакомство не только с действующими в настоящее время законами о духовных завещаниях, но и с историческою судьбой их в нашем отечестве. Проследим сперва в общих чертах историю духовно-завещательных актов в России и затем укажем правила и условия законного составления, заверения и исполнения их по действующему своду законов.

Из договора Олега с греками, записанного в летописи преподобного Нестора, узнаём, что имение, оставшееся после русского, умершего в Греции неуряженным, т е. без надлежащего распоряжения и назначения известному лицу, отсылалось на Русь к ближним его; если же было уряжение, то имущество отсылалось тому, кому было назначено. Из этого можно заключить, что в древние дохристианские времена, когда существовало у предков наших во всей силе семейное и родовое начало, предсмертные завещания составлялись и исполнялись без всякой юридической формальности. Завещания беспрекословно приводились в исполнение старшим в роде без постороннего вмешательства. Но после того, как языческий родовой быт стал проникаться взглядами и убеждениями христианской религии, не могло не произойти заметных изменений в семейных, личных и имущественных отношениях, не могло также не последовать изменений и в существовавших понятиях о духовных завещаниях. Влияние, впервые произведённое от вне на духовные завещания, принадлежало церкви, её пастырям. Присутствуя у одра умирающих, разрешая их и напутствуя, пастырь, как духовный отец умирающего, должен был волею или неволею входить в мирские отношения умирающего и иметь важное влияние на его последнюю волю относительно имущества. Такого рода влияние замечается в нашем законодательстве весьма рано. Так, хотя в «Уставе св. Владимира» о церковном суде и в «Русской Правде» не видно никакого ограничения власти завещателя и исполнения его «ряда», зато в них все спорные дела о наследстве без завещания должны были, по смыслу этих уставов, решаться лицами духовными³⁸³. Влияние это вначале частное, не имевшее определённого юридического характера, становилось тем сильнее и необходимее, чем глубже и шире развивалось религиозное чувство наших предков, и, с течением времени, должно было принять определённые формы. Значительные княжеские частные вклады в монастыри и церкви, полагавшиеся умирающими на помин души своей, налагали на духовенство обязанность заботиться о строгом и непременном исполнении таких предсмертных распоряжений и обеспечить их непререкаемость определёнными постановлениями и правилами. За такими постановлениями и правилами незачем было ходить далеко: они были под руками – в Номоканоне, которым руководствовалась греческая церковь и который перешёл к нам и вошёл в употребление вместе с верою христианскою. Как совершение завещаний, так и все дела к нему относящиеся и составлялись, и исполнялись под непосредственным наблюдением духовенства: по крайней мере, все завещания, дошедшие до нас от XV, XVI и XVII веков, составлены при непосредственном участии духовенства и состояли в его ведении. Во всех делах, относящихся к этому предмету, духовенство руководствовалось готовыми постановлениями номоканона, с помощью которого постепенно вводимы были систематические правила в деле составления завещательных актов³⁸⁴, и на основании которого эти акты во все времена древней Руси признавались исключительно подлежащими суду святительскому³⁸⁵.

Укажем в общих чертах, на основании дошедших до нас древних духовных завещаний, общие правила, которыми в период до петровской Руси руководствовались при совершении и исполнении завещаний и которыми определялась их законность, или незаконность.

Правом передачи и правом приобретения имущества от других посредством завещания пользовались в древности свободные лица всех званий, состояний и сословий, не исключая даже монахов³⁸⁶, монахинь³⁸⁷, монастырских людей; требовалось только, чтобы получающие по завещанию и завещающие были в здравом уме и были совершеннолетние, т. е. чтобы лица мужеского пола имели не менее 14-ти, а женского – не менее 12-ти лет. Лишены были указанного права люди не свободные, к которым в те времена относились: холопы всех родов, смерды, поселенцы на княжеской земли, также безумные и сумасшедшие. О последних так говорится в «судном законе людем: устрояти имение здравым ходящим и целым умом»³⁸⁸. Кроме лиц, имевших законное право завещать и получать по завещаниям, таким же правом пользовались церкви и монастыри, которым умирающие для спасения своей души завещали не только движимые, но и недвижимые имущества, т. е. поместья и вотчины. Впрочем, правом этим безусловно пользовались монастыри и церкви только до Иоанна IV. С этого времени начинается ряд запрещений монастырям приобретать посредством завещаний недвижимые имущества³⁸⁹, – запрещений, то отменявшихся, то опять появлявшихся и получивших окончательно силу только в позднейшие времена. Завещать можно было всё, чем обладал свободный человек и чем он имел право распоряжаться, как собственным имуществом. В состав имущества входили вотчины, поместья, тяглые земли, дворы, холопы, денежные капиталы и разные движимые имущества. Имуществом своим завещающий имел право распорядиться в пользу жены, детей, родственников. В распоряжениях завещателя имуществом стояли всегда на первом плане, как видим из всех дошедших до нас древних духовных завещаний, вклады в монастыри и церкви на помин души; потом следовали распоряжения имуществом в пользу родных и ближних, если они были. Впрочем, с течением времени древнее родовое бесконтрольное право распоряжения имуществом со стороны завещателя начало под влиянием знакомства с греко-римскими учреждениями ограничиваться правительством, сознававшим нужду взять дело о завещаниях под свою опеку. Прежде всего правительство, как было уже замечено, начинает обращать внимание на вклады в монастыри. Оно первоначально отнимает у завещателя право отдавать монастырям родовые княжеские вотчины (Иоанн III и Василий Иоаннович), а свои собственные позволяет завещать не иначе, как за ведомом государя (Иоанн IV). С 1572 г. запрещено совершенно жертвовать вотчины богатым монастырям; бедным же дозволено не иначе, как с разрешения государя (в 1580 г.); потом правительство воспрещает в 1562 г. отписывать без воли государя вотчины в пользу кровных и далёких родственников, когда нет прямых наследников в мужеском колене³⁹⁰, наконец, в видах государственной и экономической централизации, оно воспретило продавать, дарить и передавать недвижимую собственность менее, чем в половинной части³⁹¹. Судя по дошедшим до нас самым древним завещаниям: преп. Антония римлянина 1147 г., владимиро-волынского князя Владимира Васильковича 1286 г. и кн. москов. Ивана Даниловича 1328, способ составления завещаний был обыкновенно следующий. Чувствуя приближение кончины, завещатель избирал прежде всего «испоручника» или душеприказчика, каковыми наичаще избирались лица духовные. Во всяком случае требовалось, чтобы он не был ни пьяницею, ни расточителем, ни зложелателем завещателя. Избирались также «благосмотрительны», если завещание делалось не пред самою кончиною, семь, или, по крайней мере, пять «послухов» или свидетелей, которые «свидетельствовани добре, а не будут разбойницы, ни пьяницы, ни татье, ни иноея никоея злобы имуще»³⁹². В числе послухов непременно находится духовный отец завещателя, который имел самое важное между ними значение. Послухом или свидетелем не мог быть муж при завещании, устрояемом женою и – наоборот, также холоп и наёмный слуга. Сначала следовало устное изъявление воли завещателя, потом воля его об имуществе записывалась большею частью посторонним лицом, писцом, тоже «свидетельствованным добре». Обыкновенно духовные завещания начинались так: «Во имя Отца и Сына и Св. Духа. Се аз худый раб Божий такое-то пишу сию душевную грамоту при своем животе», или «написах сие рукописание, отходя сего света своим целым умом и разумом, никем ненужен» …; потом излагались самые распоряжения, в которых или сначала помещались распоряжения об имуществе, а потом перечислялись долги завещателя на других и других на нём, или – наоборот, сперва исчислялись долги, потом распоряжения имуществом. Затем следовали подписи: духовного отца, послухов и наконец подпись писца с обозначением его звания и того, какою печатью завещание было запечатано. Хотя законом требовалось не менее семи, или пяти послухов, но не воспрещалось иметь их и меньше, и больше; случалось, например, что духовную подписывали четыре послуха, два и даже один духовник с призванием во свидетели самого Бога. С начала XVII века входит в обычай обозначать в конце завещания год (от сотворения мира), месяц и число совершения акта. В некоторых завещаниях, относящихся к указанному веку, встречаются заклинания завещателя о непременном выполнении последней его воли в таком роде: «а кто сие рукописание преступит, судится со мною пред Богом в день страшнаго суда» … и под.³⁹³. Если к духовным делались прибавления, пополнения и изменения, то совершались в той же форме, как и самые завещания с теми же рукоприкладствами. Для полной законности духовные завещания, таким образом составленные, заявлялись или самим завещателем, или после его смерти его душеприказчиком епархиальному епископу. По снятии показаний с душеприказчика, писца и послухов в подлинности показаний в завещании, последнее вписывалось дьяком в особую, существовавшую на этот предмет, актовую книгу, подлинное же завещание после подписи епископа и его дьяка возвращалось заявителю оного. С завещательного акта, как и со всех других актов древней России, брались в пользу епископской казны пошлины, количество которых в разные времена было не одинаково. В ХVII в. при заявлении духовных брали с рубля по семи копеек. Исключение составляли имущества, жертвованные в монастыри и церкви на помин души. Завещание, не заявленное указанным порядком, не имело никакой силы; впрочем, сроков, в которые должно было быть заявлено завещание, не существовало в то время.

Так совершались и заявлялись духовные завещания до времён Петра Великого, при котором последовала значительная перемена в судьбе завещаний. Преобразователь России не издал совершенно новых и во всех отношениях обстоятельных постановлений о духовных завещаниях. Реформа, произведённая им в духовных завещаниях, состояла прежде всего в том, что дела о них он перевёл к суду светскому, повелев писать духовные завещания не домашним порядком, как было прежде, а в ратуше добрым подьячим ратушской палаты³⁹⁴. Кроме того, он отменил порядок словесных завещаний, дав законную действительность одним письменным³⁹⁵, установил новую форму, с отменением древнего: «се аз многогрешный», с обозначением в начале года, месяца и числа составления завещаний, повелев писать оные на гербовой бумаге³⁹⁶ и брать пошлины не с рубля, а соответственно ценности имущества от 100, до 200, 500, 1000 руб. и так далее, с обращением таковых пошлин в государственную казну³⁹⁷ и назначил определённый двухмесячный срок для явки завещаний³⁹⁸. Правила относительно права завещания имущества и права приобретения оного путём завещаний, также правила о послухах, или свидетелях, в числе которых духовник имел по-прежнему чрезвычайное значение и другие, остались те же самые. Притом и указанные выше постановления долго не имели применения в практике и были по нескольку раз то отменяемы, то вновь учреждаемы, то значительно изменяемы и пополняемы при преемниках Петра, особенно при Екатерине II, Павле I и Александре I; так что, собственно говоря, на время Петра и его ближайших преемников должно смотреть, как на переходное состояние в истории духовных завещаний в России.

Уложение о духовных завещаниях в том виде, в каком оно ныне действует, явилось в близкое к нам время. Основание сему положено составлением по разным указам и узаконениям прежних времён «Положения о духовных завещаниях 1 октября 1831 года», которое перенесено в изданный в следующем году свод законов и в новые его издания 1842 и 1857 годов. Имея ввиду сельских пастырей, которым необходимо обстоятельное знакомство с существующим положением о завещаниях как потому, что они пользуются правом собственности и правом передачи оной посредством завещаний, так и потому, что им, по случаю выполнения обязанности напутствования умирающих, приходится быть свидетелями и участниками совершения завещательных актов, – мы считаем нужным выяснить из действующего уложения о духовных завещаниях не только их права и обязанности, как свидетелей последней воли завещателей, но и всё то, что юридически важно при составлении завещательных актов³⁹⁹.

«Духовное завещание есть законное объявление воли владельца о его имуществе, на случай его смерти. Приступающим к составлению духовного завещания, равно и тем, кто призывается быть свидетелем подлинной воли завещателя, необходимо прежде всего знать, кто по существующим законам имеет право делать законное завещание о своём имуществе и, кто не имеет этого права. Равным образом необходимо знать, кому по закону можно завещать имение, и какое именно, кому нельзя. Эти-то понятия прежде всего и сообщает положение о духовных завещаниях тотчас после понятия о завещании. Общая мысль законодательства о праве получать и передавать путём завещаний имущества может быть выражена в следующих немногих словах: всякий, пользующийся правами гражданства и имеющий право собственности, волен как составлять завещание о своём имуществе, так и приобретать оное по духовным завещаниям, если этому не препятствуют гражданское и сословное положения и физические качества завещателя и предполагаемого наследника. На этом основании не имеют права писать завещания и получать по завещанию, во-первых, лица, не имеющие гражданских прав собственности. Сюда относятся прежде всего несовершеннолетние, не достигшие двадцати лет с годом, которые, не имея до указанного возраста права составлять завещания, могут приобретать имущества по духовным завещаниям, только не вступают в распоряжение завещанным до исполнения совершеннолетия; люди, лишённые по суду всех гражданских прав состояния, когда приговор им объявлен, до объявления же такового, даже состоя под арестом, они не лишены права передавать имения по завещанию⁴⁰⁰; лица, состоящие под опекою по долгам до тех пор, пока не будут ими удовлетворены законные заимодавцы⁴⁰¹. К лицам, не имеющим права по своим физическим и нравственным качествам завещать другим и получать по завещанию что бы то ни было, относятся: безумные, сумасшедшие, умалишённые, когда они находятся в состоянии умопомешательства, и самоубийцы, когда существуют несомненные доказательства преступного их намерения⁴⁰². В сословном отношении существуют следующие ограничения права завещать и приобретать по завещаниям, не имеют права получать по завещаниям недвижимые дворянские имения лица, не имеющие права владеть ими; дворяне, не имеющие заселённых недвижимых имений, или, что то же, не владеющие крестьянами, не имеют право и приобретать путём духовных завещаний дворовых людей и крестьян без земли. Само собою разумеется, что по положениям 19 февраля 1861 года последние постановления должны остаться не действительными.

Все белое духовенство в отношении права завещания и приобретения по завещаниям имуществ водится общими на этот предмет постановлениями. Что касается простых монашествующих, то они, как отрёкшиеся от мира, лишены права как составлять завещания о своём имуществе, так и получать наследство по завещаниям; оставшееся после них имущество поступает в монастырскую казну⁴⁰³. Архиереи, архимандриты и прочие монашествующие власти имеют право делать завещания о их частном движимом имуществе, кроме вещей к ризницам принадлежащих и только в церкви употребляемых, хотя бы эти вещи были устроены ими самими и на собственное иждивение, но права приобретения по завещаниям наследства и они, со времени пострижения их в иноческий чин, не имеют по закону⁴⁰⁴. Завещать населённые и ненаселённые недвижимые имущества монастырям и церквам не воспрещается, но не иначе, как по испрошении на это чрез св. синод Высочайшего соизволения⁴⁰⁵. Католические монастыри и лютеранские кирхи лишены этого права: им можно приобретать по духовным завещаниям только движимое имущество, т. е. деньги и вещи⁴⁰⁶. Впрочем, и православные монастыри и церкви приобретать населённые имения крепостных людей не имели и не имеют права⁴⁰⁷. Относительно движимого имущества не существует для православных церквей и монастырей на этот предмет никакого ограничения. Наконец, по одной из статей закона, чиновники, служащие при карантинах, ни в каком случае не могут быть ни наследниками, если не будут таковыми по закону, ни душеприказчиками по завещанию тех, кои, выдерживая карантин, пишут свои завещания.

Для сознательного совершения законного завещательного акта и участия в нём в качестве свидетеля, недостаточно знать, кто может законно совершать завещания и иметь право на получение имущества по завещанию. Для сего необходимо ещё знать предмет, и содержание таких актов, и самый способ их составления. Под содержанием духовных завещаний законодательство разумеет последнюю волю завещателя о его имуществе с точным обозначением, кому и на что оно назначается (Зак. граж. т. Х, ст. 1010). Имущество, как одна из статей содержания завещаний, по определению «положения», бывает двух родов: наследственное и благоприобретённое. Относительно того и другого закон о духовных завещаниях постановляет следующее: имуществом благоприобретённым завещатель имеет право распоряжаться, как ему угодно. Располагая им, по определению законодательства⁴⁰⁸, «свободно и неограниченно, он имеет право дарить и завещать его по собственному произволу», т. е. не только жене, детям, но близким и дальним родственникам и даже лицам, не состоящим в родстве с завещателем. Право это простирается на имущества как движимые, так и недвижимые. Последнего рода имущества могут быть завещаемы избранному наследнику и в родовую собственность последнего и на время только его жизни: в последнем случае по смерти избранного наследника имущество возвращается к родственникам завещателя⁴⁰⁹. Нужно, впрочем, заметить, что по смерти лица, в пользу которого завещано имение благоприобретённое, последнее ни в порядке управления, ни в порядке дальнейшего его перехода, произволу первого вотчинника подлежать не может (Зак. граж. т. Х. ст. 1006). Хота арендные имущества относятся, по установившемуся на них взгляду, к имуществам благоприобретённым, но, при составлении завещательного акта, не должны быть подводимы под общее законоположение о правах передачи имений благоприобретённых по завещанию. Они, т. е. арендная имущества могут быть до истечения срока переданы посредством завещания только жене, детям, или же одному из наследников по прямой линии, передавать же оные посторонним лицам ни в каком случае не дозволяется⁴¹⁰. Касательно имуществ родовых, наследственных существует следующее общее правило: если у завещателя есть жена, дети или ближайшие наследники по прямой линии, в таком случае родовое имущество не должно даже входить в содержание завещания: оно переходит к законным наследникам само собою, прямым законным путём. Исключение из этого общего правила бывает только тогда, когда завещатель не имеет ни детей, ни родственников, по прямой линии от него происходящих. В этом случае он вправе, оставив супругу, или супруге во владение седьмую часть всего родового имения, передать по завещанию помимо ближайших родственников не по прямой линии, или всё, или часть остального родового имущества лицам из отдалённых, или ближайших (не по прямой линии) наследников, даже не носящим фамилии завещателя, только бы эти лица принадлежали к тому роду, от которого перешло имение к завещателю⁴¹¹. Когда, в указанном выше случае, завещатель распоряжается имуществом, доставшимся ему от двух или трёх родов по наследству, в таком разе он обязан избрать по одному наследнику от каждого из всех родов⁴¹². Нужно, впрочем, заметить, что подобные распоряжения родовым имуществом тогда только имеют непререкаемую силу закона, когда духовные завещания совершены у крепостных дел при жизни завещателя. Если же они совершены порядком домашним, то получают силу только тогда, когда будут внесены самим завещателем для хранения в опекунский совет, или в комитет человеколюбивого общества, или в закавказский совет общественного призрения. Впрочем, в случае тяжкой неожиданной болезни, завещатель может составить завещание с указанными выше распоряжениями о передаче родового имущества и дома, и просить надлежащий суд о засвидетельствовании оного на месте жительства⁴¹³.

Перейдём теперь к определениям закона о составлении завещательных актов и явке оных, куда следует. Законоположения относительно этих пунктов заслуживают особенное внимание, так как от соблюдения правил и условий составления и явки завещательных актов зависит главным образом их законность и сила.

(До след. №).

Автор этого сочинения Карл Фогт, известный современный естествоиспытатель Германии, ученик Агассиза, принадлежал к самым ярым членам левой стороны франкфуртского народно-германского парламента, был изгнан из Германии и, удалившись в Женеву, сделался профессором и членом правительственного совета. Подобно Молешоту и ученику его Бюхнеру, Фогт принадлежит к ревностным представителям школы новейшего материализма. Высказать свои мысли о сочинении его «Человек и место его в природе» мы были принуждены единственно нравственным смыслом этого сочинения. Сочинение это глубоко затрагивает важнейшие и священнейшие убеждения человечества; выводами своими силится разрушительно потрясти все основания нашей нравственной и религиозной жизни. И так как результатом этого труда для некоторых могут быть мысли, подкапывающие и уничтожающие то, что даже сами материалисты не могут не признать в жизни необходимейшим, то мы и вознамерились, как можно нагляднее, передать несколько истин об этом предмете пастырям церкви, как лицам, которым этот предмет не может быть индифферентным и как лицам, долженствующим по положению своему в обществе, предотвращать пагубные последствия извращённых воззрений.

В начале своего сочинения К. Фогт, желая выразить всю важность его, на стр. 3 говорит, что «исследование само по себе и для себя, без результатов для жизни, без пользы для масс, заслуживает столько же уважения, сколько напрасное копание в земле, которому ипохондрик может, пожалуй, ежедневно уделять время, чтобы расшевелить свои застоявшиеся соки. Тогда только работа получает право на уважение, когда оказывает какую-либо пользу ближнему». Прекрасно. Чего же заслуживает то исследование, которое поставило себе задачею отнять у человека все права, ему принадлежащие, и какого уважения заслуживает та работа, которая поставила себе целью унижение человека на степень животного, отнятие у него всего сокровеннейшего в мире и лишение задушевнейшей надежды на жизнь загробную? К. Фогт, говоря об исследованиях человеческого рода, на стр. 11, делает весьма важный упрёк науке в том, будто бы она всегда заранее имела ввиду цель, которую ей предстояло доказать; таким образом «несколько данных, считающихся исстари за непогрешительные и безусловно верные, обязаны быть предварительным условием научного исследования». Этот упрёк по преимуществу должен быть отнесён к самому автору книги «Человек и место его в природе». Кто будет настолько прост, чтобы поверить, что такой специальный труд был предпринят без заранее задуманной цели? Неужели такое подробное сравнение человека с животными в самих даже мелочах сделано чисто из-за научных целей? Разве не ярко высказывается пристрастный взгляд материалиста во всём сочинении? К. Фогт искренно написал следующие слова на стр. 10: «мы должны, впрочем, сознаться, что относительно всех диких животных определение различий и места, какое должны они занимать в классификации, зависит по большей части от личного расположения исследователя». Из всей книги автора видно, какое он имел расположение. Сообразно с ним, он сделал и самый выбор характеристических фактов, имеющих действительное значение для выводов, который отнюдь не может назваться безупречным. Его слова на стр. 16: «мы пойдём беспристрастно рука об руку с исследованием и относительно суматохи, произведённой нами, скажем словами поэта: «Громкий лай вам доказывает только, что мы едем», – высказывают не спокойствием учёного мужа, а едкость пристрастного исследователя, стремящегося всевозможными способами отклонять возражения, естественно долженствующие возникнуть при чтении сочинения «Человек и место его в природе» с его раньше задуманными положениями. Едкость не может служить признаком беспристрастия; и учёный труд мало говорит о беспристрастии исследователе, когда едкость его заявляется публично.

Во второй лекции автор много распространяется о важности метода исследования в естественных науках и сознаётся, что, несмотря на часто повторявшиеся требования, лишь в последнее время была произведена основательная оценка методов и сделано несколько слабых попыток установить, с согласия отдельных исследователей, общий метод, как путеводную нить. Но, читав предлагаемые исследования, мы мало находим данных в пользу непогрешимости ново-установленного общего метода. Известно, что результат исследования тогда только даёт действительную основу для научных выводов, когда исследователь, располагая средствам, определяющими точно всё исследуемое, в то же время докапывается истины без заранее установленной цели и не опирается исключительно на личное чувство и индивидуальное понимание. Посмотрим же, насколько удовлетворяет этим требованиям автор рассматриваемого сочинения. Обвиняя на стр. 25 Бера и Велькера в неудовлетворительности произведённых ими измерений черепа и основательно высказывая возражения относительно их точности и целесообразности, а также и то, что измерения эти не могут быть переведены одно на другое, К. Фогт в то же время смело утверждает, «что всякая система измерения головы и черепа, не принимающая существенным пунктом слухового отверстия, должна считаться ошибочною и неполною». Но если этим положением, по-видимому, много выигрывается в том отношении, что измерения в одно и то же время применимы и к живому организму и к трупу, зато смело можно сказать, что для точности измерения должно искать кое-чего другого. Всякий даже не специалист убедится, что слуховое отверстие как на живом, где мягкие части образуют самой разнообразной величины, как в ширину, так и в длину, известную полость, доходящую до барабанной перепонки, так и на скелет, где слуховое отверстие проходит до лабиринта, не может быть опорным пунктом, так как точное измерение тогда только может быть вполне верным, когда имеет в основании какую-нибудь определённую точку, а не воронкообразную полость изменчивой величины. Впрочем, не будем вдаваться в специальность, почему не будем распространяться о трудности найти нормальную вертикальную линию, а также и нормальную горизонтальную плоскость для черепа, но нельзя не сказать несколько слов о седельном угле, служащем Карлу Фогту для обусловливания степени сходства человека с животным. Автор говорит о важности этого угла, могущего быть достаточною мерою развития мозга, а следовательно и умственных способностей индивидуума⁴¹⁴. Угол этот определяется: корнем носа, где носовые кости сходятся с лобною, передним краем затылочной дыры и седельным бугром⁴¹⁵. Спрашивается: не пристрастие ли это, чтобы одним каким-либо измерением по направлению одной линии, образующей угол снизу наперёд, оставив почти без всякого внимания все другие отношения частей черепа, можно было достоверно объяснить желанные выводы? Положим, камперовский⁴¹⁶ лицевой угол, принимаемый при исследовании разности племён, имеет свои недостатки; допустим тоже, что исследование Блюменбаха⁴¹⁷ есть не измерение, а просто приблизительная оценка отношения черепа к мозгу; признаём несостоятельность Кювье, разделяющего череп на две боковые часть и определяющего различие величины черепа и лица по поперечнику: но тем не менее в таком положительно специальном труде весьма важно было бы, а пожалуй и необходимо, обратить должное внимание и на другие части того же самого основания черепа, как-то: на положение затылочной дыры более к переду или к заду, на расстояние переднего её края от заднего края твёрдого нёба и зубного края нижней челюсти, ширину и изогнутость скуловых дуг, на расстояние друг от друга сочленовных впадин для нижней челюсти, на расстояние и кривизну сосцевидных отростков, на направление слуховых проходов и изогнутых каменистых костей, наконец на высоту и ширину задних носовых ходов. Умалчивание обо всём этом, впрочем, весьма естественно, так как результаты, полученные при подобном исследовании, дали бы Фогту совершенно не желанные выводы. Если же это обойдено, то могут ли быть удовлетворительными определения, выводимые измерением какого-нибудь одного угла? Не есть ли это чересчур искусственная система исследования разности черепов, долженствующая вести к желанному результату? Заметим, кстати, что естествоописание никогда не может быть верным, не обнимая в совокупности всех явлений. На стр. 87 автор, упрекая из исследователей за не обращение должного внимания при исследовании черепов на половое различие, существующее в пределах одного и того же вида, восхваляет Велькера, заметившего, по его мнению, совершенно основательно, что мужские и женские черепа принадлежат как будто к различным видам, что тот и другой в своих размерах и отношениях расходятся более, чем иные, так называемые, типические черепные формы, или же чем черепа различных рас. По Велькеру женский череп, как в горизонтальной окружности, так и по величине внутренней полости, меньше мужеского. По-нашему же мнению, при этих измерениях, допускаемых даже со всеми погрешностями, всегда неизбежными в подобных случаях, выпущено из виду немаловажное обстоятельство, а именно, принятие во внимание роста измеряемых неделимых. Очевидно, процентное отношение большего роста мужчин всегда значительно больше такого же количества женщин одной и той же расы людей. Между величиною черепа и величиною тела вообще существует известное отношение, и если бы эти господа не стремились доказать, со всем пристрастием им свойственным, заранее предположенную мысль, то уверились бы из фактов, что череп мужчин хотя объёмистее женского, но у первых, по отношению к величине тела, он меньше, чем у последних.

На стр. 90 сам автора, убеждаясь в необходимости полного внимания и осмотрительности при разработке вопроса сравнительного изучения мозга, и без того чрезвычайно затруднённого множеством условий, обращает излишне внимание на взвешивание мозга, утверждая, что таким образом достигаются достаточно точные результаты относительно степени развития умственных способностей, а также предлагает воспользоваться цифрами определённого веса мозгов, при разборе отношений человека к роду обезьян. Но для того, чтобы вполне убедиться, имеет ли он достаточно основания утверждать справедливость выводов из указанных таблиц, скажем, что при взвешивании не обращено ни малейшего внимания на болезненные изменения, прекратившие жизнь неделимого, которому принадлежал взвешиваемый мозг. А при решении вопроса об умственных способностях и творческой силе какого-нибудь лица, на основании веса его мозга, необходимо принять во внимание, что взвешиваемый мозг принадлежал субъекту, одержимому пороком сердца, воздушною опухолью лёгких, тифозною горячкою, анемическим состоянием и проч., так как консистенция мозга во всех этих случаях далеко не одинакова и, конечно, при взвешивании даст немаловажные разности. Во всех же таблицах, представленных в разбираемом нами сочинении, говорится о сравнительной величине мозгов Кювье, Шиллера, Тидемана, Гаусмана и других учёных, знаменитых людей, без малейшего намёка на болезненное их изменение; автор совершенно упускает из виду обстоятельство, что мозг пред смертью мог быть пропитан кровью, сукровицей, экссудатом, если при том же объёме обеднён совершенно жидкими частями.

Излагая ход своих мыслей таким образом, чтобы незаметно провести внимание слушателей и читателей по целому ряду авторитетов, настолько же беспристрастных, как и сам господин Фогт, последний старается насытить любознательность своих слушателей и читателей сентенциями этих только авторитетов; все же доводы здравого разума и действительно беспристрастной науки он смягчает, или совсем скрывает и в то же время казнит злою насмешкой авторитеты, не разделяющее образа его мыслей, или, лучше сказать, не подходящие под его мерку. Доказательство этого читатели могут найти на стр. 91 и 93 в отзывах автора о Тидемане и Гаусмане. Своих личных умозрений он вообще высказывает весьма немного, а высказанным придаёт важность неопровержимых результатов, подтверждённых целым рядом авторитетов. Так, анализируя различные отношения, представляемые расположением извилин мозга, для вывода заключения об особенностях характеристики плана, будто бы существующего в каждой группе млекопитающих, Фогт на стр. 94 говорит: «позвольте мне остановиться несколько на результатах новейших исследований по этому предмету. Стало несомненно, что человек, по основным чертам строения своего мозга, принадлежит решительно к ряду обезьян. «При сравнении ряда обезьяньих мозгов с рядом человеческих, говорит Грасиоле, много занимавшийся этим предметом, легко заметить поразительную аналогию мозговых форм во всех экземплярах этих двух рядов. В извитом мозге человека, также, как и в гладком мозге дистихи, сходны четыре признака: зачаточная обонятельная луковица; задняя доля, совершенно закрывающая мозжечок, вполне выраженная сильвиева изель⁴¹⁸, задний рог бокового желудочка большого мозга. Эти признаки, продолжает Грасиоле, находятся все зараз только у человека и обезьян. Мозжечок у всех остальных животных остаётся не прикрытым, большею частью существует огромная обонятельная луковица, как например у слона и, за исключением лемуров, ни одно животное не представляет щели, подобной сильвиевой, с заключённою в ней центральною долькой. Существует, следовательно, форма мозга характеристичная для человека и обезьян; равным образом и в мозговых извилинах их, если они развиты, видно одно общее расположение, один план, типический для этих животных». Несмотря на все красноречивые выводы, и комментарии, выводимые, при этом удобном случае, Карлом Фогтом и целым рядом подобных ему учёных исследователей, мы в опровержение скажем, что если уже пошло дело на авторитетство, то и мы напомним этим господам о существовании величайшего анатома нашего времени, авторитета которого различные Грасиоле, разве только из презренной зависти, решатся не признать, а именно – Ричарда Оуэна. Этот великий английский анатом, несмотря на значительное количество противников, отстаивающих свои доводы с замечательным упорством, доказал огромнейшим количеством безошибочных опытов, что именно задняя мозговая доля, задний рог и птичий коготь составляют исключительную принадлежность человеческого мозга. В тесной связи с образованием человеческого типа вообще и с развитием умственных способностей в особенности ставят ещё сложность извилин, мозга; но и это обстоятельство говорит в пользу человека самым очевидным образом. При всей затруднительности определить точным образом как поверхность извилин, так и длину разделяющих их борозд, путём опыта убеждаемся, что компликации, в виде и расположений лобных извилин, далеко разнообразнее у человеческого индивидуума, чем у самой человекоподобной обезьяны. Не ссылаясь на авторитеты и не вдаваясь в специальность, самое красноречивое опровержение мнимого сходства человека с обезьяной, в общем строении их мозга и расположений различных его областей, мы легко находим в том, что никакое воспитание, ни самая тщательная дрессировка не могут выработать в самой понятливой обезьяне способности говорить, т. е. сочинять и артикулировать известным образом отдельные звуки, для выражения мысли, воли и ощущения. Из таблицы измерений черепов, представленной Оуэном, нельзя не заметить, что между человеком и обезьяной существует чрезвычайно значительная разница в относительном развитии черепной и лицевой части головы: ни у одной из человекоподобных обезьян длина мозговой полости не достигает даже половины целой длины черепа; между тем как, напротив, у людей, даже стоящих на самой низкой степени развития, длина лицевой части составляет, по отношению к полной длине черепа, лишь незначительную дробь. Так, у австралийского негра лицевая часть не достигает даже и четвёртой части всей длины черепа. Далее, исследуя лицевую часть черепа в отдельности, можно найти большое различие между человеком и обезьяной в форме носовых костей и в образе их соединения. У обезьян они широки, сплюснуты, обыкновенно сросшись посредине, носовое отверстие, вследствие этого, направлено поперечно, в виде лежащей цифры 8 и при взгляде снизу – параллельно с линией глазных отверстий. При рассматривании ряда зубов в целом, как они находятся в челюстях, нельзя не заметить у обезьян нарушения гармонии клыками. Они выдаются над уровнем остальных зубов и полное закрытие рта допускается только присутствием промежутков, в которые должны входить эти выдающиеся зубы. Вместе с тем и на морде у обезьяны видно сильно выдающееся вздутие, поднимающееся по направлению к носу, соответственно объёмистому и крепкому корню клыка. Между прочим, следует упомянуть, что у шимпанзе клык своею формою напоминает короткий, кривой кинжал, несколько напоминающий свиной. Затем Фогт на стр. 156, желая опровергнуть мнение о беззащитности нагого человека, –обстоятельства, на которое многие указывают, как на побудительную причину в стремлении к развитию дарованных ему способностей, спрашивает: «какое оружие имеет, например, обезьяна предпочтительно пред человеком»? На вопрос этот предоставляем ответить любому туземцу, хотя однажды испытавшему на себе силу клыков обезьяны, при посягательстве на её свободу. У обезьян вообще, как высшей, так и низшей организации, нижняя челюсть тяжела, массивна и горизонтальная её часть гораздо длиннее, шире и крепче, чем у человека, а что всего важнее у неё не достаёт выпуклости, образующей подбородок. При всём пристрастии, могущем руководить исследователя, ни один из них не осмелится отвергать характеристичность этого признака у самых даже косозубых человеческих рас.

Поставив себе задачею опровергнуть значение и важность существующих определённо типических сторон человеческих и, в тоже время, стремясь доказать, что эти характеристические стороны в человеке не больше, как явления, определяющие последнюю и высшую животную форму, автор позволяет себе прибегнуть к следующего рода уловке; на стр. 157 он говорит так: «вертикальное положение свойственно не исключительно одному человеку, если принять во внимание всё животное царство; например, также между двуногими птицами (кто не помнит ощипанного петуха Платона и Диогена?) есть роды, особенно пингвины, которые держатся и ходят так же вертикально, как и человек. Собрание пингвинов с белой грудью и чёрными крыльями, в роде фрака, где-нибудь на скале ледовитого моря, напоминает, пожалуй, собрание наших пасторов». Не очевидно ли здесь пристрастие и пристрастие в сильных размерах? Где же тут неуклончивое стремление естествоиспытателя к истине, взявшегося ясно указать ступень, занимаемую человеком в ряду млекопитающих? Не обрисовывается ли здесь яркими красками уловка заранее расположить и подготовить внимание слушателей и читателей на предварительно уже им решённой задаче? Почему бы не сознаться добросовестно в исключительной принадлежности человеческой природе вертикального положения, не свойственного ни одному из млекопитающих животных? Достаточной величины череп человека утверждается в равновесии на опорных пунктах позвоночного столба. Устройство сочленовной поверхности атланта⁴¹⁹ и эпистрофеи⁴²⁰ приноровлено мудрейшим образом, дающим возможность голове человеческой покоиться в равновесии, а также доставляет ей характеристическую возможность свободно двигаться во все стороны. Мускулы, сухожилия и связки, прикрепляющие голову человека, едва натянуты и настолько свободны, что достаточно самого незначительного усилия воли для того, чтобы восстановить нарушенное равновесие головы на вертикальной оси. Напротив, тяжёлый череп животных покоится на конце горизонтального позвоночного столба. Остистые отростки шейных позвонков вытянуты к заду в виде крепких плоских опор, к которым прикреплена эластическая связка затылочная, сросшаяся с затылком. Ось головы с осью позвоночного столба образует почти прямой, у некоторых пород несколько тупой, угол, а, следовательно, находится в отвесном положении; длина же челюсти ещё более оттягивает голову вперёд. Отношения грудной клетки и таза у человека тоже сильно разнятся от таковых же отношений у самых человекоподобных обезьян, не говоря уже о других, менее совершенных, породах млекопитающих. У человека поперечник груди справа налево больше, чем спереди назад, тогда как у млекопитающих животных совершенно наоборот. Человеческая грудная клеточка сплющена спереди и сзади и выпукла с боков, у животных млекопитающих она сжата с боков и клинообразно заострена на грудной кости и задней части позвоночника. Сочленовные поверхности, служащие прикреплению рук человеческих к туловищу, представляют совершенно отличные отношения таковых же даже у совершеннейших обезьян. Руки, с их кистями, у человека свободно висят по сторонам груди, могут свободно двигаться по всем направлениям, почему положительно способны к чрезвычайно разнообразной деятельности.

Теперь понятно, зачем понадобилась Карлу Фогту вся едкость, ярко высказывающаяся во многих местах разбираемого нами сочинения: «Человек и место его в природе»; понятна также и цель предлагаемых им своеобразных методов исследования, а равным образом и появление огромного количества разнообразных упрёков, сыплющихся весьма обильно как на отдельных замечательных исследователей, так и на науку, из-под ловкого пера Карла Фогта. Мы полагаем, что, прочитавши всё сказанное нами, легко убедиться в степени правдивости его слов, приведённых на стр. 203. «Идя строго научным путём и опираясь на добытые до сих пор факты, мы пришли к заключению, что различия между человеком и обезьяной всё-таки не столь значительны, чтобы ими уничтожалось тесное родство человека с ближайшими к нему животными». Затем господин Фогт довольно сильно предполагает, что всё уже решено на счёт этого вопроса и что, следовательно, сомнению о необыкновенном сходстве человека с обезьяной нет места. Он весьма предупредительно хлопочет в пользу зоологической классификации, сливающей весь обезьяний мир, от уистити до гориллы, в один общий поток, захватывающий и человека с его расами, что, по мнению его, весьма легко достигается: стоит только виды обезьян, с короткими и длинными хвостами, с огромнейшими различиями во внешнем виде тела, условиться добровольно принять за расы и разновидности, – и род человеческий, по своему зоологическому характеру, окажется лишь одним из семейства обезьяньего типа. И вот на странице 204 говорится: «не будем более противопоставлять одно родовое понятие «человек» – другому «обезьяна», а обратимся к известным определённым человеческим типам и сравним их один с другим, чтобы найти сумму особенностей, которыми они различаются между собою. Для сравнения возьмём два типа, крайние почти в ряду человеческих форм, именно, негра с одной стороны и германца с другой. При возможно полном всестороннем сравнении нашем, результатом будет определение степени различия, существующего между двумя выбранными типами. Результат этот, конечно, будет точным выражением, фактов; запасшись ими, в следующей лекции, мы попробуем произвести по тому же самому методу сравнительную оценку различий, представляемых двумя хорошо установленными видами обезьян. И тогда сравним выводы, полученные из последнего исследования, с теми, которые получим из первого. Таким путём очевидно решится вопрос: на сколько сумма отличий между двумя человеческими расами больше или меньше суммы отличий между двумя видами обезьян»? Помня, что все фактические данные могут черпаться исключительно только в наблюдении и изучении единиц, а также и то, что нет ни одной животной единицы, которая была бы абсолютно сходна с другою и зная, что степень различия бывает иногда чрезвычайно значительна, причём однако же нисколько не переходится черта, отделяющая нормальное строение неделимого от уродливого, а также имея ввиду подлинные слова самого Фогта на стр. 264: «разумеется, определение границ разновидностей, в каждом данном случае, должно зависеть единственно от такта и чутья наблюдателя», – мы нимало не должны удивляться, читая окончательный вывод Фогта, приводимый на стр. 274: всё указывает человеку подобное место над обезьянами, какое занимают полуобезьяны, ниже обезьян. Но так как у человека есть ещё особенное образование стопы, не вполне достигаемое даже схватывающею стопою гориллы, то потому только принимается отделение человеческого рода в особенный порядок от обезьяньего порядка с таким же правом, как и установление особенного порядка тюленей, которые, по зубной системе и по мозгу, принадлежат вполне к типу плотоядных, но расходятся с ними в образовании конечностей. Итак, по моему мнению, человеческий род есть представитель особенного порядка наряду с порядком обезьян; но оба эти порядка имеют один и тот же общий план организации; оба вместе составляют один круг форм в классе млекопитающих животных». Много чести, почтенный автор! Удивительно, право, как милостив господин Фогт к человеку. Ведь, выводя такие результаты из определения разновидностей, единственно основанных на чутье и бесконтрольном произволе наблюдателя, ему весьма нетрудно было бы вывести порядок, в котором бы человек занимал первое место после петуха. Стоит, право, позавидовать господам натуралистам, которыми овладел примерный дух прогрессивного смирения. Правда, всякая эпоха имела свой особенный характер, свои особенные стремления и различным образом пыталась разрешить вечные задачи человечества. Но в нашем веке подобное отрешение от человеческих интересов, прав и задач жизни, для того чтобы добиться чести стать на одной ступени с животными, заслуживает полного удивления. Всякий мыслящий человек, при виде окружающих его живых существ, как животных, так и растений, одно другого совершеннее, при виде изумительного приспособления их к внешним условиям жизни, и каждой отдельной их части, каждого их органа к его определённому отправлению, ощущает, какое-то возвышенное чувство самодостоинства, сознавая своё бесконечное превосходство над всем этим миром живых существ. Но если люди, подобные автору сочинения «Человек и место его в природе», отказываются от прав, дарованных свыше, то пусть они пребывают в своём заблуждении, потому что никакие доводы и убеждения не могут быть для них достаточно убедительными, и самое стремление раскрыть им глаза было бы скорее пагубно, чем послужило бы им в пользу, так как, по всему вероятию, оно вызвало и побудило бы их ещё к большим крайностям. Всё же, что мы обязаны сделать, это постараться предотвратить от их заразительного прикосновения неопытных, завлечённых соблазнительными приманками материалистического нигилизма и поражённых оригинальностью их суждений, совершенно не задавая себе труда вникнуть в нравственный смысл их. К сожалению, явление это не пустой вымысел: сам Фогт, в начале своего сочинения «Человек и место его в природе», говорит, что он принуждён был писать его самою эпохою науки, когда общественное мнение понуждает всякого примкнуть к известной партии и что не сочувствующего требованиям века должно встретить неизбежное наказание. Что же касается до убеждения автора, проглядывающего в разбираемом сочинении, состоящего в возможности подчинения истины тем или другим личным взглядам наблюдателя, напомним, что в науке этот принцип считается менее всего терпимым; потому что здесь ни в каком случае не допускается основывать суждения об истине на том или другом личном чутье или такте наблюдателя. А совершенно наоборот: истина никогда не должна быть подчиняема заранее подготовленным планам наблюдателя. Но вот в чём дело: решение судьбы истины, вопреки мнению гг. натуралистов, подобных К. Фогту, не находится в зависимости от их личного произвола. Им дано только право наблюдать, догадываться, верить или не верить, но ни в каком случае – решать. До сих пор свет, теплота, электричество означают неизвестные причины, которым лишь приписывают известные состояния материи; состояния же эти смешиваются обыкновенно с самими причинами. Сущность же этих причин недоступна человеку, и исследованья науки могут привести только к знанию законов этих сил, которыми определяются известные свойства материи. Точно также физиолог может изучить только законы жизни, т. е. правила, по которым живые существа родятся, живут и умирают; но ни в каком случае он не имеет права, на основании своего чутья, решить вопрос о водворении жизни. Ведь химик в своей лаборатории может произвести много веществ, которые в состоянии произвести только животное или растение в своём организме: он может из дерева приготовить сахар, составить таурин желчи и мочевину, но никогда химик не в силах произвести в своей лаборатории клеточку, мускульное волокно, нерв, словом сказать, истинно-органическую, одарённую жизнью хотя бы малейшую частицу живого организма. В заключении автор разбираемого нами сочинения говорит на стр. 281. «Я заключу следующими словами Вундта: животные, это – существа, сознание которых отличается от человеческого только степенью достигнутого развития. Между человеком и животными нет большей разницы, чем какая встречается в пределах самого животного мира. Все одушевлённые организмы составляют сплошную цепь однородных существ, которая нигде не разрывается. Пускай старая психология, с её разнообразными душевными способностями и силами, проводит пограничные черты, распределяет здесь такие, там другие свойства, мы же будем утверждать своё». – Из этих слов ясно видно, что никакие возражения этими господами не будут принимаемы за рациональные. Предоставим же всякому здравомыслящему человеку, не обладающему даже специальными познаниями по части психологии, судить о характере пограничной черты между человеческим миром и миром животных; полагаем, многие согласятся с нами, что характеристическая отличительная черта человеческого царства выражается суммою качеств, которые делают человека обладателем религиозных понятий, а также и понятий нравственного, доброго и злого, существующих во всех человеческих обществах. У самых диких народов и племён мы находим привычки и обыкновения, ясно доказывающие существование понятия, означающего добродетель и порок, добро и преступление; но нет, без всякого сомнения, ни малейших намёков на существование этих понятий у животных, даже самых высших классификаций. Допустим, пожалуй, что животное чувствует, желает, помнит и рассуждает, но разве это похоже на то, чем располагает человек? По нашему разумению, тут существует самая резкая пограничная черта. Всё, что сделал человек, чем располагает и до чего может достигнуть, составляет положительно иное, исключительно ему только свойственное. Стоить взглянуть на человека, деспотически располагающего громадным слоном, конём, верблюдом, волом, заставляющего движение ветра, течение воды, силу огня, пара, действия химического сродства, света и прочее помогать себе в работах и способствовать своим целям. Человек устраивает железные дороги, пароходы, дающие ему возможность властвовать над сушею и над громадными водяными поверхностями океанов, разделяющих части света: он всё истребляющим огнём освещает, согревает жилища, варит пищу, превращает кремнезём в стекло, плавит металлы, превращает воду в пар для тысячи разнообразных целей; он изобретает приборы и инструменты в тысячи различных видах; опускается вглубь моря, изучает морское дно; взрывает подводные скалы, отыскивает и вытаскивает потонувшие корабли с их грузом; снимает даже светописные изображения морского ила; с помощью качанья маятника человек определяет сжатие земного шара у полюсов и доказывает его круговое вращение. Молниеносная сила служит ему средством для передачи и обмена идей в каждую минуту дня и ночи за несколько тысяч вёрст из одной страны света в другую. Помощью солнечного луча он изображает предметы с такою быстротой и верностью, каких никакая невооружённая человеческая рука не может достигнуть. Человек же вычислением движений планет и комет, предсказывает сроки их появления и затмения целыми столетиями вперёд. Не ясно ли всё это указывает на различие и притом в высшей степени человека от неразумного животного, а также, конечно, хотя бы и от самой человекоподобной обезьяны, которую самая тщательная дрессировка не может возвысить до такой степени, чтобы ею можно было заменить вполне самого бессмысленного работника на фабриках и плантациях?

После всего вышеизложенного нами спросим читателя о том, имеем ли мы достаточное количество рациональных данных для того, чтобы признать за человеком отдельное царство, не находящееся положительно ни в какой зависимости от животного мира, долженствующего бесспорно быть от него в безусловной подчинённости? Заметим, мимоходом, что определение пограничной черты, существующей между человеком и животным, не есть вымысел старой психологи, как выражается К. Фогт; оно и в настоящее время ни в каком случае не требует для своего доказательства искусственной натяжки, своеобразных сентенций, излишней едкости, эффектных фраз, уместных уловок и проч., и проч., которые так кстати понадобились автору сочинения «Человек и место его в природе».

C. B.

Издание Полтавских Епархиальных Ведомостей будет продолжаться и в будущем 1865 году по прежней, утверждённой Святейшим Синодом программе.

Полтавские Епархиальные Ведомости будут выходить по-прежнему 1 и 15 числа каждого месяца отдельными выпусками в объём от 3 до 4 и более печатных листов. Во избежание утраты вкладных листов, все экземпляры будут брошированные.

Цена годовому изданию остаётся прежняя: без доставки и пересылки 4 руб. 50 коп., а с пересылкой и доставкой 5 рублей серебром.

Подписка принимается в Полтаве, в редакции Епархиальных Ведомостей.

Редакторы: Прот. Д. Юзефович

Прот. Н. Думитрашко

издававшийся в1832 и 1833 Андреем Бюргером, ныне, по благословению Святейшего Синода, вновь издаётся под ответственностью прежнего издателя А. Кассиановым.

Главная цель его; раскрытие источников, из которых, и путей, по которым приходят к нам преимущественно с запада заблуждения, силящиеся подрыть православие.

Цена за 12 книжек в год с доставкой:

Для церквей, училищ и лиц при них, на простой бумаге, при требовании от ст. совет. Бюргера, служащего в духовно-учебном управлении при Святейшем Синоде, 5 р., с высылкой притом денег по частям, и после каждых 3-х книжек, а без пересылки и доставки по 4 р. за экземпл.; для приходских же сельских училищ и с доставкой 3 р. сер.

Подписка принимается, кроме Бюргера, в С.-Петербурге у книгопродавцев Кораблёва и Сирякова, в Москве у Салаева и Ферапонтова, и других, также в почтамтах и почтовых конторах.

Его высокопреосвященство, высокопреосвященнейший митрополит с.-петербургский, по просьбе редактора о дозволении журнал его с предлагаемою уступкой выписывать церквам на их суммы, изволил положить резолюцию: «По известной благонамеренности издателя и несомненной пользе издаваемого им журнала, дозволить причтам выписывать оный для церковных библиотек на кошельковую сумму».

Его Императорское Величество, в 22 день августа текущего года, согласно определению Св. Синода, Высочайше разрешить соизволил учредить короцкую женскую общину во имя Святителя Тихона.

Село Короцкое находится новгородской губернии, в валдайском уезде; получило известность между благочестивыми людьми с того времени, как стало известно, что прославлённый многочисленными чудотворениями и нетлением св. мощей, Святитель Тихон в этом селе родился, провёл детские годы и положил первое начало своей святой жизни; там и до ныне почивают родитель и предки его.

Тогда же усердствующие к новоявленному угоднику Божию и чудотворцу, желая ознаменовать место его рождения и начальной жизни, возымели расположение обновить Короцкую церковь, в которой св. Тихон принял крещение; но когда сделано было воззвание о помощи на сей предмет, то пожертвователи изъявили желание устроить здесь женскую общину, необходимую по местным обстоятельствам. В судьбах Вышнего определено быть на этом месте дому Божию и селению святых; тут и в древности была обитель, разорённая шведами в начале XVII века.

Едва распространилась весть о сем, как с самых отдалённых пределов России стали получаться приношения, которых собрано до 21 т. рублей. Сверх того, для возведения здания общины и на содержание личного её состава пожертвовано священнослужителями Короцка г-жою Фёдоровой значительное количество земли.

С приобретением этих средств, призвавши, молитвами св. Тихона, помощь от Господа, немедленно приступлено было к устроению самих зданий. Для сего избрано живописное место на расстоянии одной версты от Короцка, на высоком берегу большого озера. По настоящее время уже воздвигнуты: каменный корпус в три этажа и церковь в самом здании, предназначенная быть с куполами и колокольнею; длина корпуса 34 сажени, ширина 8 сажен. Вблизи построен другой двухэтажной деревянный корпус, по фасаду в 8 сажен и в глубину 5 сажен. Эти здания вчерне окончены и покрыты железом. Всё делалось экономическим образом, с возможною бережливостью.

Делая о сем известным для усердных почитателей Святителя Тихона, считаем долгом присовокупить, что для окончательного устройства общины остаётся вывести купола для церкви и колокольни, и произвести по всем зданиям внутренние работы: штукатурную, столярную, малярную и печную, также – приготовить и поставить иконостас, завести церковную утварь, ризы, богослужебные книги, отлить колокола, построить другой деревянный корпус параллельно первому, обнести здания оградою, устроить гостиницу, странноприимный дом и другие хозяйственные заведения. К производству сих работ и к приобретению всего нужного не имеется более средств.

Между тем уже немало находится желающих, даже из лиц почётных званий и благовоспитанных, поступить в общину, по особенностям её назначения. Община устрояется в честь и прославление новоявленного угодника Божия, Святителя Тихона, во имя которого будет и посвящён один из трёх престолов общинной церкви. Жизнь сестёр короцкой общины имеет быть устроена по правилам общежития. Заботясь о спасении души, сестры постоянною молитвою будут призывать благословение Господне и спасительную благодать Божию, по молитвам св. Тихона, на всех православных. Они будут нести разные общественные послушания, для чего при общине предполагается иметь лечебницу для приходящих больных, которые будут получать пособие безмездно, и бесплатное училище для девиц окрестных селений. В отдельных деревянных корпусах будут особые келии с некоторыми удобствами в помещении, для таких лиц, которые пожелали быть в числе сестёр общины, но по своим летам, состоянию сил и другим уважительным причинам, не могут вести общественных послушаний, а намерены проводить время в священном уединении и молитве, помышляя о спасении себя и ближних.

Местные жители Короцка, имея ввиду сии обстоятельства и не находя способов к покрытию предстоящих расходов, усерднейше обращаются к почитателям новоявленного угодника Божия Святителя и Чудотворца Тихона, прося их содействия для окончания и открытия общины. Постоянная молитва за жертвователей и за усопших, по присылаемым спискам, будет совершаться ежедневно при богослужении и непрерывно, день и ночь при псалтирном чтении.

Усердствующие к Святителю Тихону благоволят присылать приношения свои к настоятелю Иверского монастыря архимандриту Лаврентию, в город Валдай, новгородской губернии. О получении их извещается в газетах. По окончании же всех построек будет представлен подробный отчёт в расходе пожертвований.

Народная Беседа вступает в четвёртый год своего существования и постоянно старается приноровиться к настоящим потребностям народа, сделаться действительно полезным народным журналом.

Поставив себе задачею служить образованию, просвещению народа, и будучи убеждены, что образование может постепенно проникнуть в дома и семьи не иначе, как через посредство школ, мы решилась приноравливать наше издание так, чтобы оно было пригодно преимущественно школам.

К статьям, по мере надобности, прилагаются рисунки и чертежи. По мере возможности присоединяются полезные приложения.

Годовая цена за двенадцать книжек (по 5 и 6 печатных листов) 2 р. с. с пересылкой во все почтовые конторы. Иногородних просим обращаться прямо в редакцию, обозначая свой адрес точно и чётко. Надписывать: в редакцию Народной Беседы, в С.-Петербурге. Письма адресуются Василию Васильевичу Дерикеру.

Редактор-издатель В. Дерикер

Поминайте наставники ваша, иже иже глаголаша вам слово Божие: взирающе на скончание жительства, подражайте вере их. Евр.13:7

Этими словами заповедуется нам, братия, поминать наших духовных наставников, то есть, апостолов и их преемников – пастырей и учителей, которые проповедовали и проповедуют нам слово Божие, и подражать вере их.

Празднуя ныне день святителя и чудотворца Николая, вознося ему молитву, хвалу и благодарение и совершая другие дела, свойственные праздничному дню, мы этим показываем, что почитаем память угодника Христова. В чём же должно состоять наше подражание вере его, на которую св. церковь указывает нам как на правило, образец для нашей веры?

Название, усвояемое церковью святителю Николаю, – правило, образец веры, показывает, что он совмещал в себе все свойства истинной веры: правоту и чистоту её, твёрдость и непоколебимость в ней, всецелую преданность ей и прочее, как то действительно показал святитель в жизни своей, по свидетельству историй. Поэтому каждый из нас, заботясь о приобретении какого бы то ни было качества истинной веры, образец для этого качества может найти в вере святителя Николая, и подражать ему. Но над всеми высокими свойствами в вере святителя преимуществуют – ревность, или самое живое и деятельное попечение как о распространении, так и о сохранении в целости и чистоте св. веры Христовой, и простота, или правило – верить так, как заповедано, с совершенным подчинением церкви. Ревность по вере делает святителя самым непоколебимым поборником православия и неустрашимым обличителем нечестивой ереси Ариевой на вселенском соборе, а простота веры подаёт ему непреоборимую силу доказательства истины и самое сильное оружие против врагов веры. Чтобы доказать божество Иисуса Христа, он, не прибегая ни к каким утончённым рассуждениям, только ссылается на всеобщее верование церкви, – именно говорит, что «все христиане, начиная от апостолов, постоянно веровали в божество Иисуса Христа, и одним этим доказательством утверждает истину и посрамляет еретиков, так что на соборе, после того как святитель Николай указал на всеобщее и непрерывное верование церкви в божество Иисуса Христа, признано неуместным и бесполезным вести дальнейшие споры и рассуждения по поводу ереси Ария.

Понятно проявление и достоинство высокой ревности в святителе Николае: она была в нём, как должна быть и во всяком истинном христианине, плодом его твёрдой уверенности в святости исповедуемой им веры и всецелой при этом преданности ей. Кто сознает правоту своей веры и искренно любит её, тот не может не принимать самого живого участия в её требованиях. Холодное, безучастное отношение ко благу веры обличает в христианине недостаток твёрдого убеждения в её достоинстве и искренней любви к ней. Но каким образом святая ревность изыскивает себе силу в простоте веры? Какое особенное значение имело указание пастыря церкви Христовой на всеобщее верование христиан, в доказательство божественного достоинства Иисуса Христа? И почему в этом указании заключалась непреоборимая сила доказательства истины?

Заметьте, слуш. благочест., что в указании на всеобщее и постоянное верование христиан, или, как обыкновенно называют, на голос вселенской церкви, верующие во все времена находили самый правильный и вполне надёжный способ разрушения всяких религиозных вопросов, какие когда-либо возникали в ней. Ныне, когда враги Христовы опять возобновляют, в различных видах и степенях, нечестивое дело Ария, ко времени слово о силе и значении вселенского голоса церкви в вопросах веры, дабы благочестивая ревность, в борьбе с современными лжеучениями, имела правильную и прочную опору в своём действовании.

Нет сомнения, что в предметах веры окончательный суд, последнее решение должно принадлежать вере же. Или: так как Бог открыл нам веру, то предметы её должны определяться и поверяться словом, или голосом самого же Бога. Если бы человек взялся решать предметы веры единственно по своему крайнему разумению, то он, кроме того, что дерзновенно предвосхитил бы не принадлежащее ему право, – взял бы на себя дело совершенно не по силам своим и не мог бы совладеть с ним. Неизбежным следствием незаконных и превышающих его способности усилий должны быть безвыходные противоречия, а отсюда – заблуждения, в чём, к сожалению, всякий может увериться из опытов людей, которым хотелось бы предметы веры подчинить своему уму и беспредельную, божественную истину исследовать, решить и определить собственным сознанием. В области веры не исключается деятельность разума человеческого, – напротив сам Господь внушает нам исследовать истины богооткровенные (Ин.5:39), чтобы сколько-нибудь приблизить оные к нашему сознанию; при всём том разум наш не может быть непогрешительным судьёй и решителем этих истин, восприемля, по своей ограниченности, в собственное сознание только часть их, одну какую-либо сторону, будучи не в состоянии всецело обнять необъятное. Даже и в возможном для него круге деятельности, эта деятельность его тогда только безопасна для него, когда он совершает её под руководством веры. Первоначально он сам должен подчиниться вере, – должен быть пленен, как говорит апостол, в послушание Христово (2Кор.10:5), и, взяв этот светильник за руководительное начало, совершать путь исследования, или испытания с тем, чтобы опять возвратиться к вере же, так что исходным началом для ума, отправлением его деятельности, затем путеводителем в исследовании богооткровенных истин, а напоследок и концом должна служить одна и та же вера. Какой же закон деятельности для нас, в познании богооткровенных истин, определяет вера? Каким началом, или правилом, по указанию её, должно руководствоваться нам, чтобы не уклоняться от истины, но держаться правого пути?

Некоторые по простоте, другие по другим причинам, смотрят на Св. Писание, или на Библию, и как на единственный источник истин веры и как на самое главное руководство в исследовании и познании тех истин. Но спрашивается: когда мы обращаемся к Библии, то, прежде нежели начинаем читать её, не имеем ли уже готовых, определённых, хотя, быть может, и самых общих познаний о предметах веры? И то, что мы читаем в Библии, не служит ли только подтверждением, поверкой, или же раскрытием и объяснением того, что уже есть в нас готового? Существует, значит, прежде Библии, другой какой-то источник истин веры. Но, положим, вы отрешаетесь от всяких предварительных знаний о предметах веры и приступаете к чтению Библии, в намерении из ней одной почерпать эти знания, не имея в себе ничего готового, – чего, заметим, на самом деле быть не может, и люди, таким образом думающие, сами себе, как показывает опыт, противоречат, – что из того выйдет? Чрезвычайное, даже до противоречия, разнообразие понятий и учений о предметах веры и – ничего определённого, и общего; потому что каждый будет понимать предметы по своему крайнему разумению, как ему кажется, и каждый своё убеждение может считать правильным. Таким образом истина, которая непременно должна быть одна, не достигается, и, кроме того, само Св. Писание отдаётся в жертву разума человеческого, который становится судиею откровенного слова Божия и распоряжается им, как ему хочется. Укажут ли при этом на внутреннее озарение, или просвещение от Духа Божия, которое само божественное откровение усвояет верующим и по которому они, как говорит апостол, знают всё потребное для них и не требуют, чтобы кто-либо учил их (2Ин.2:20,27), и станут ли утверждать, что этим уже не человеческим, а божественным началом должны объединяться и соглашаться все христиане, и, следовательно, одинаково понимать Св. Писание и одни и те же иметь познания о предметах веры? Но, во-первых, опыт несомненно удостоверяет нас, что не все христиане, а только истинные, способные, по нравственной чистоте своей, удостаиваются непосредственного благодатного озарения, или просвещения. Иначе, как объяснить не только разности, но и противоречия в религиозных понятиях людей, которые говорят, что они руководствуются непосредственным просвещением Божиим, – противоречия не только одного лица другому, но и одного и того же лица самому себе? Во-вторых, просвещение от Духа Божия есть действие внутреннее, таинственное и сокровенное, необходимо требующее ручательства за свою достоверность, или внешнего свидетельства, как для самого обладающего этим озарением, так тем более для посторонних лиц. В противном случае легко может случиться, что люди собственные мечтания могут выдавать за внушения Духа Божия, может быть, и сами того не подозревая, чему опять очевидным доказательством служат противоречивые понятия о предметах веры известного направления людей, которые утверждают, что они в познании предметов веры руководствуются непосредственным озарением Божиим; – Бог не может себе противоречить.

Таким образом даже Св. Писание, заключая в себе истинное слово Божие, не может быть окончательным судиею и решителем истин веры. И это совершенно понятно из того назначения, для которого писание дано верующим. Вера Христова проповедана живым словом, и первые христиане веровали в Иисуса Христа по одному преданию, не имея у себя никакого писания новозаветного. Писание произошло от апостолов в разное время, дано верующим для напоминания, для поверки того учения, которое они слышали уже, и в разных частных церквах сделалось известным не вдруг, а спустя довольное время, так что ещё во 2 веке св. Ириней, епископ лионский, указывает «многие народы, уверовавшие во Христа без письмени», которые однако же, как свидетельствует сей св. отец, сохраняли веру во всей чистоте апостольского предания и были чужды всякого разномыслия в предметах её⁴²². Что это действительно так было, то есть, что первые христиане научались правой вере и жизни посредством живого голоса, и предания и что писанное слово Божие дано верующим для напоминания и поверки проповеданного им учения, – об этом свидетельствуете само же Св. Писание. Оно прямо объявляет нам, что в нём содержится не всё, чему учил и что творил Иисус Христос и что проповедовали Его апостолы, и что, поэтому, для полноты веры и правильности жизни надобно обращаться к другому источнику – живому преданию. Так евангелист Иоанн, в заключение своего благовествования, говорит: суть же и ина многа, яже сотвори Иисус, яже аще бы по единому (подробно) писана быша, ни самому мню всему миру вместити пишемых книг (Ин.21:25). Апостол Павел, преподавая коринфским христианам разные наставления в вере, в своём письменном к ним послании, замечает, что он не всё нужное преподал им: о прочих же, говорит, егда прииду, устрою (1Кор.11:34). Такое же точно предупреждение делали и прочие апостолы в своих посланиях к христианам, ясно этим научая их не ограничиваться в деле веры одним писанным словом (2Ин.1:12, 3Ин.1:13–14). Наконец, ап. Павел даёт положительную заповедь христианам – твёрдо и неизменно хранить учение, преданное им как чрез писанное, так равно и чрез устное слово. Братия, писал он фессалоникийским христианам, стойте и держите предания, имже научистеся, или словом, или посланием нашим (2Фес.2:15). Так вот, между прочим, почему одним писанием нельзя решать истин веры: при нём необходим другой, дополнительный источник учения христианского – слово Божие не писанное, а устно проповеданное, – предание.

Каким же образом, спросит кто-либо в недоумении, в продолжение многих веков могло сохраниться слово Божие не писанное, или предание? Иисус Христос своим божеским словом удостоверяет, что скорее небо и земля прейдут, нежели хоть одна йота, или одна черта из закона Божия (Мф.5:18). Значит, Он, по своей премудрости и всемогуществу, предуготовил вернейшие средства, чтобы божественное слово не только писанное, но и неписанное могло сохраниться между последователями Его до скончания века, без малейшей утраты, или изменения. Хранительница слова Божия писанного и неписанного есть церковь Христова, которую, поэтому, св. апостол называет столпом и утверждением истины (1Тим.3:15). Из понятия о церкви, как она устроена Иисусом Христом, объясняется способ перехождения как писанного, так и неписанного слова Божия от одного времени к другому. Церковь Христова, в продолжение всего своего существования на земле, из всех верующих образует единое неразрывное целое, одно, как учит откровение, тело (Рим.12:4–5), так что в известное данное время своей жизни она не представляет в себе всей полноты своей, а только часть оной. Всё то, чем жила она в предшествовавшее время, каким учением руководствовалась, какими законами управлялась, какими средствами пользовалась, – всё это, по закону единства и непрерывного преемства, передаётся от одного времени к другому и не престанет передаваться, доколе совершится полнота её; потому что, в противном случае, церковь тратила бы одно или многие из существенных своих свойств и перестала бы быть церковью истинною, тогда как: сам божественный Основатель её сказал: созижду церковь Мою, и врата адова не одолеют ей (Мф.16:18). Дабы в учении Христовом не могло произойти и малейшего изменения и к преданиям божественным не примешались человеческие, Господь даровал своей церкви особенные, чрезвычайные силы и средства, пользуясь которыми, она действительно не могла и не может уклониться от богопреданного ей учения. Он сам обещал не оставлять свою церковь, но пребывать в ней во вся дни до скончания века (Мф.28:20); Он умолил своего Отца небесного ниспослать церкви Духа святого, который, пребывая с верующими вечно, научал бы их всему, и воспоминал всё то, что Сам говорил им (Ин.14:16, 26); Он установил в церкви своей особенное служение – пастырское, чтобы, между прочим, посредством его не только распространять своё учение, но и сохранять его в неизменной чистоте и не поврежденности, чтобы члены церкви не были, как говорит апостол «младенцами, колеблющимися и увлекающимися всяким ветром учения, по лукавству человеков, по хитрому искусству обольщения» (Еф.4:11–15); наконец, Господь уполномочил церковь свою (Мф.18:20; Деян.15:5–31), чтобы она, по особенным побуждениям, в общем собрании верующих, под непосредственным руководством Духа святого, поверяла свою веру, как это церковь и делала на вселенских соборах – этих высших представителях прав её, на которых учению её дано полное определение, а богослужению – определённое, постоянное и неизменное устройство.

Итак, говоря словами одного св. отца, «где сложены дары Господа, там и должно учиться истине»⁴²³. В церкви хранится слово Божие как писанное, так и неписанное, –изустно преданное; следовательно, она имеет возможность одно другим восполнять и объяснять. Суждения церкви в предметах веры непогрешительны, так как её руководит божественный Глава её – Иисус Христос и научает Дух святой, следовательно, понимание и объяснение ею слова Божия совершается вполне правильно. Отсюда – одно непосредственное и единственное заключение, что одной церкви Христовой принадлежит право окончательного суда и решения в вопросах веры, и больше – никому. Потому-то, какие бы, когда вопросы о подобных предметах ни возникали, всегда верующие последнего и самого правильного разрешения их искали и находили в голосе церкви, восходя, путём непрерывного предания, к самым древним временам, к самому даже началу христианской веры и слыша разрешение это как бы из уст самых первых проповедников веры, и этим способом скорее всего поражали врагов своих. Еретики не так боялись Св. Писания; потому что могли толковать его по-своему; но, когда церковь, в доказательство истины, призывала всеобщую веру христиан, они лукаво уклонялись от этого способа решения истины, стараясь отвлечёнными тонкостями запутать дело, или просто умолкали. Вот потому-то и голос святителя Николая так силён был на соборе: он указал собору самый правильный способ решения предмета, о котором производилось соборное рассуждение.

В настоящее время обнаруживается особенное стремление к пониманию и уяснению истин веры, стремление сколько законное и достойное разумного существа, столько же и благотворное как для каждого верующего в частности, так и для всей церкви вообще; потому что чем яснее мы сознаём истины богооткровенные, тем твёрже становится наша собственная вера и тем сильнее её влияние на нашу жизнь: чем обширнее запас наших сведений в предметах веры, тем удобнее нам бороться с врагами веры. Но при этом стремлении не должно забывать, что истина откровенная, как произведение ума божественного, беспредельна и необъятна для нашего ограниченного ума. В настоящей жизни мы, как говорит апостол, верою ходим, а не видением (2Кор.5:7), и только отчасти познаем то, что Бог открыл нам (1Кор.13:12). Отсюда само собою очевидно, что, при всём своём усилии, мы можем только отчасти объяснять своим умом истины веры и не можем представить от себя вполне ясного и совершенно понятного ответа в вопросах веры, но окончательный суд и решение на эти вопросы должны находить в свидетельстве Божием, которое выражается в голосе вселенской церкви. Если кто не послушает и этого свидетельства, тот, явно, богоборец и упорный противник истины, и не послушает уже больше никакого свидетельства, – даже если бы и мёртвый встал и изобличил его (Лук.16:31).

В одном из недавних распоряжений, Благочестивейший Государь наш Александр Николаевич, поручая рассмотрению особого присутствия предметы, относящиеся исключительно к усилению материальных средств, прав и преимуществ духовенства, несмотря на то, что эти предметы не касаются устройства самой церкви, а тем менее, её святого учения, всегда неприкосновенного, – Высочайше соизволил повелеть – при рассмотрении тех предметов, «строго и неуклонно держаться постановлений св. церкви, деяний вселенских и поместных соборов и правил св. отец»⁴²⁴. Отрадно видеть такую твёрдую веру и непоколебимую преданность церкви в венценосном первенце её, по которой он не только святое учение церкви считает совершенно неприкосновенным, но и в решении вопросов второстепенной важности, совершенно внешних по отношению к вере и церкви, признаёт необходимым «строго и неуклонно» держаться правил и примера древней церкви вселенской. Пример в высшей степени поучительный для современных сынов православной России! Будем молиться Господу Богу, чтобы в наших царях, для счастья и блага самого отечества нашего, никогда не оскудевала эта вера и преданность св. матери церкви. Помолимся о первенце царёвом, благоверном Государе и великом князе Николае Александровиче, чтобы Господь, предстательством угодника своего Николая, соблюдал и более, и более утверждал его в правоверии и благочестии прародительском и явил его истинным преемником и наследником духа своего благочестивейшего родителя. Аминь.

Архимандрит Ферапонт

Настоящее состояние нашего общества и народа требует от служителей церкви особенной заботы о распространении в народе правильного понимания обрядовой стороны христианской религии, посредством которой она соприкасается с жизнью человека и обнимает собою все его жизненные действия. В этом, между прочим, убеждает нас чрезвычайное развитие литургической литературы в последнее время. Можно насчитать множество сочинений о богослужении православной церкви за последние два-три года. Сколько нам кажется, мы живём в эпоху господства практической деятельности, и этот общий характер эпохи был причиной сильного развития литургической литературы. Церковные богослужения составляют ту именно сторону христианства, которою оно непосредственно соприкасается с жизнью, и притом соприкасается не с общими и отвлечёнными законами жизни, но с частными её явлениями, с частными фактами её. Поэтому даже предметом проповедей, напечатанных в последнее время, большею частью служит объяснение церковных богослужений, если только внимание проповедника не обращено на какой-нибудь непосредственный факт практической жизни. Но, чтобы распространить в народе понятие о неразрывной связи богослужения со всею жизнью человека и чрез то развить и укрепить в нём практически-деятельное религиозное чувство, для этого недостаточно объяснять богослужения только с церковной кафедры, потому что человек, формально относящийся к богослужению, будет формально относиться и к проповеди, составляющей часть богослужения, – и такое формальное отношение к проповедничеству составляет, как уже не раз указывали в духовной литературе, один из самых печальных фактов современной жизни. Чтобы объяснения церковных богослужений достигали своих практических целей, т. е. чтобы распространяли в народе ясное понимание внутреннего смысла и жизненного значения церковных богослужений, для этого необходимо внести эти объяснения в обыкновенную, будничную жизнь народа. Пусть пастырь церкви распространяет между своими прихожанами здравые и ясные понятия о богослужении в своих обыкновенных, ежедневных беседах с ними. Пусть он пользуется каждым удобным случаем, представляющимся в практической жизни народа, для объяснения того, как церковь своими богослужениями старается освятить каждый жизненный шаг человека, на каждое его доброе действие и начинание низвести споспешествующую благодать Божию. Тогда распространится и окрепнет в народе убеждение в том, что богослужение составляет один из самых существенных актов практической жизни. Вместе с тем распространится и окрепнет убеждение в необходимости строго исполнять в практической жизни заповеди и повеления Того, Чьё благословение на нашу деятельность мы призываем, участвуя в церковных богослужениях.

Но так как приходской пастырь, несмотря на свои близкие отношения к прихожанам, всё таки не всегда, даже не часто может вступать с ними в такие собеседования о церковных богослужениях, то для развития в народе правильных понятий о богослужении, при нынешнем распространении между простолюдинами грамотности, весьма полезно распространить в нём такие сочинения о богослужении церковном, которые по внешней форме изложения и по языку были бы вполне доступны пониманию народа и могли бы заинтересовать его, привлечь к себе его внимание. При распространении таких сочинений в народе и самые объяснения церковных богослужений, излагаемые в форме проповедей с церковной кафедры, сделались бы для него гораздо понятнее и сильное запечатлевались бы в его памяти. Выслушавши в церкви объяснение известного богослужения, простолюдин мог бы, придя из церкви домой, в минуты, свободные от трудов и занятий, прочитать у себя в книжке объяснение того же богослужения и таким образом лучше уяснить себе понятие о нём. Но при этом, разумеется, необходимо, чтобы самая книга была написана так, чтобы она не охлаждала нашего благочестивого настроения, напротив усиливала и укрепляла его. Для такого именно домашнего употребления весьма пригодна книга И. И. Белюстина. Она написана языком хоть не везде точным, но простым, удобопонятным для всякого. Читатель встретит в этой книге живую речь человека, проникнутого глубоким религиозным чувством, возбуждённым в нём прекрасным и возвышенным строем богослужений православной церкви, об отношениях человека к Богу и о молитве, как выражении этих отношений. Обилие практических применений учения о богослужений делает книгу интересною для чтения, а внимательное чтение её неизбежно наводит читающего на мысль о том, что богослужения церковные имеют целью освящение всей нашей жизни на служение Богу, направление всех наших действий и отношений к ближним во славу Божию, и что только соединяя строгое исполнение всех богослужебных постановлений церкви с ясным пониманием и точным исполнением этого внутреннего и жизненного значения её богослужений мы можем сделаться истинными христианами. В этом отношении книга И. И. Белюстина вполне соответствует потребностям тех читателей, для которых она назначена.

При указанных нами достоинствах книги, которую мы рассматриваем, она имеет однако же один крупный недостаток, который легко может заметить каждый образованный читатель. Именно, если под влиянием благочестивого настроения вы начнёте читать книгу И. И. Белюстина, то каждое письмо, взятое в отдельности, даже каждая часть письма, содержащая в себе объяснение какого-либо отдельного, определённого богослужебного действия, или богослужебной принадлежности, произведёт на вас хорошее впечатление, поддержит и усилит ваше благочестивое настроение, возбудит в вас понятие о том, как несвойственно христианину, строго исполняя обрядовые постановления церкви, в то же время преступать заповеди Божии в практической жизни, и вообще возбудит в вашей душе много добрых мыслей о вашей практической жизни и деятельности и об отношениях церковных богослужений к этой жизни и деятельности. Но когда вы прочитаете всю книгу до конца, то не вынесете из неё никакой определённой идей о богослужении, никакой общей и цельной картины богослужебного чина церкви. Ваше внимание будет рассеяно по частностям, по подробностям, но цельного представления о богослужении церковном, объемлющего в одно стройное целое все его подробности и частности, вы не получите из книги. Вследствие этого рассматриваемая нами книга хотя весьма пригодна для домашнего чтения, потому что читается легко, с интересом и с немалою практическою пользою, возбуждает в душе читателя много добрых, истинно благочестивых мыслей о практической жизни и деятельности, но в то же время касательно своего специального предмета не достигает цели, т. е. не даёт читателю совершенно ясного и отчётливого, вполне сознанного и законченного представления о церковном богослужении. По прочтении книги И. И. Белюстина с первого раза можно подумать, что автор избрал церковное богослужение предметом своей книги не для того, чтобы дать читателям ясное понятие о самом богослужении, но для других целей, именно, для целей религиозно-нравственных, для того, чтобы, пользуясь этим удобным случаем, возбудить в читателях стремление к более сообразному с началами христианской нравственности устройству своей практической жизни и деятельности.

Указанный нами недостаток книги И. И. Белюстина произошёл от недостаточного выяснения и развития идеи о неразрывной связи церковного богослужения с практическою жизнью человека, идеи о богослужении, как о самом главном и существенном акте практической жизни человека. Между тем в его книге, судя по цели, с какою она писана, – эта идея должна быть господствующею. Правда, автор о чём бы ни говорил какой бы элемент богослужения ни описывал, всегда на первом плане ставит объяснение жизненного значения известного богослужебного действия, объяснение его отношения к практической жизни и деятельности. Соответственно этой идее о церковном богослужении он и начал своё первое письмо изложением понятий о молитве. Большая часть мирян, особенно людей простых, малообразованных, преданных интересам и нуждам практической жизни, причащается только однажды в год, в Великий пост, а во всё остальное время года ходит в церковь для того, чтобы помолиться Богу и молитвою освятить предстоящий день, с его нуждами, заботами и трудами. Следовательно, если автор хотел быть последовательным и верным своей основной идее, он прежде всего должен был объяснить своим читателям, что такое молитва, почему и как нужно молиться Богу и почему, кроме молитвы одиночной и домашней, нужно ещё участвовать в молитве общественной – церковной.

Таким образом начало книги показывает, что автор её старается применить свои изъяснения к состоянию и потребностям современной практической жизни и для этого в основание своих изъяснений полагает не теоретическую богословскую идею о церковном богослужении, как известной определённой части богословской системы, но чисто-практическую идею о богослужении, как одном из самых существенных актов практической жизни. Но, при дальнейшем чтении книги, становится очевидным, что автор её ещё не совершенно ясно и отчётливо выяснил себе эту идею о богослужении церковном, и потому не успел вполне последовательно развить её в своём сочинении. Вследствие этого и замечается в его книге некоторая непоследовательность и бессвязность в изложении предмета и те скачки, и неожиданные переходы от одного предмета к другому, которые, развлекая внимание читателя, не дают ему возможности вынести из книги цельное представление о богослужении. Автор, отказавшись от обыкновенного метода изложения, господствующего во всех почти литургических сочинениях, которые все почти более или менее приближаются к типу учебника, или богословского учёного трактата, вместе с тем ещё не успел вполне выработать новый метод изложения, который бы строго соответствовал его практической идее о богослужении. От того в некоторых местах его книги представляется как бы совершенное отсутствие всякого метода и совершенно произвольный выбор предмета объяснения, тем более, что и самая внешняя форма сочинения, форма писем, даёт большую возможность для такого произвольного, не методического, выбора предметов объяснения. Автор, без сомнения, знает, что если учёные сочинения, назначенные для специалистов, должны отличаться строго-последовательною систематичностью, то и сочинения популярные, назначенные для народа, ни в каком случае не должны отличаться отсутствием последовательности и систематичности изложения. Отличие последних сочинений от первых состоит в том, что исходною точкою учёного сочинения служит общая идея, из которой последовательно развиваются частные законы, управляющие известным определённым кругом явлений жизни; в популярных же сочинениях должен господствовать противоположный метод, который требует, чтобы сочинение начиналось не с общей идеи предмета, но с тех частных фактов, в которых выражается эта идея. Люди простые, малообразованные, мало развитые не могут сразу, одним общим взглядом, окинуть целую группу частных явлений и объединить её в одном общем представлении. Внимание их приковано к этим частным явлениям, непосредственно окружающим их, и с описания этих частных явлений и нужно начинать популярное изложение предмета. Потом, указывая признаки, общие нескольким частным явлениям и собирая их таким образом в общие группы, обнимающие собою уже несколько частных явлений, нужно постепенно возводить читателя к высшим, более общим понятиям, чтобы наконец, путём такого постепенного восхождения от низших частных понятий к высшим более общим, довести его до сознания общей идеи, равномерно выражающейся во всех частных явлениях, общего представления, обнимающего собою всю совокупность частных явлений. Вот тот метод, который должен господствовать в популярных сочинениях. И в книге И. И. Белюстина мы находим стремление следовать этому метолу: но автор очевидно не успел ещё вполне освоиться с ним. От того, будучи в начале своей книги верен этому последнему методу, именно, начавши свою книгу с изъяснения тех сторон богослужений церковных, которыми они непосредственно соприкасаются с практическою жизнью, он так и остановился на этих сторонах богослужения, а до общей идей церковного богослужения, до представления цельной картины богослужебного чина православной церкви не довёл читателей.

Но, сравнивая второе издание книги с первым, нельзя не заметить, что в сознании автора постепенно уясняется избранный им метод изложения. Поэтому можно надеяться, что в следующих изданиях его книги совсем исчезнет та непоследовательность в изложении, которая ещё заметна во втором издании.

«Мирское Слово», как видно уже из самого заглавия, есть народная газета, которая рассчитывает на подписчиков и читателей преимущественно из простого народа, для чего и назначена ей цена самая дешёвая, какая только возможна для газеты, выходящей два раза в месяц, – один рубль за годовое издание. На сколько она удовлетворяет потребностям своих читателей, об этом здесь не место говорить: но, судя по тому, что она издаётся уже два года и будет издаваться и в следующем 1865 году, нужно думать, что она имеет достаточное число подписчиков, иначе, при своей дешёвой цене, она не могла бы существовать. Желая успеха этой газете, равно как и всем изданиям, заключающим в себе полезные для народа сведения, мы считаем нужным сделать замечание об изображении иконы Пресвятой Богородицы «утоли моя печали» приложенном к 20-му № газеты. Неизвестно, с какого оригинала снято изображение иконы Пресвятой Богородицы, приложенное к Мирскому Слову, но в киевском «собрании акафистов» икона Пресвятой Богородицы «утоли моя печали» изображена не так. На иконе, напечатанной в киевском собрании акафистов, Пресвятая Богородица изображена во весь рост, обращённою лицом на левую сторону, стоящею на облаках и окружённою сиянием, держащею Младенца-Спасителя на левой руке и самое положение Богомладенца не такое, каким оно изображено в приложении к «Мирскому Слову», между прочим, в руках у Богомладенца не хартия, но держава в левой руке. А на снимке, приложенном к «Мирскому Слову, изображение Богородицы поясное, лице Её обращено в правую сторону, левою рукою Она поддерживает ножки Младенца, а правая Её рука поднесена к лицу и персты её сложены благословляющим, или, молитвенным перстосложением. Конечно, можно на это заметить, что уклонения, замеченные нами в изображении иконы Пресвятой Богородицы, приложенном к Мирскому Слову, не важны, потому что несущественны и касаются только внешней постановки изображения. Но во всяком случае в деле иконописания не может быть допущено произвола. Икона не есть поэтическое произведение фантазии художника; она должна быть верным и точным изображением известного священного лица или события; в ней должна быть с одной стороны историческая, с другой – религиозная правда. Если допустить произвол в изображении хотя бы самых внешних и несущественных черт в иконописании, то вслед за этим неизбежно последует искажение и самых главных существенных черт, и тогда иконы потеряют то значение, какое они имеют в православной церкви. Так именно и случилось с изображением иконы Пресвятой Богородицы, приложенным к «Мирскому Слову». Допущение незначительного, по-видимому, уклонения в изображении Пресвятой Богородицы повело к тому, что вместе с тем была допущена и другая, весьма важная ошибка в изображении, именно, персты правой руки Пресвятой Богородицы имеют сложение не православное, а старообрядческое. В древние времена у нас не было такого строгого наблюдения за иконописанием, как теперь. От того и самые иконы изображались различно, смотря по личным настроениям писавших их людей, так что и теперь можно иногда найти довольно значительное различие между, например, древнею иконой, сохранившейся у старообрядцев, и изображением той же самой иконы, находящимся в православных храмах. Различие это основывается именно на том, что иконы, употребляемые в православных храмах, все пишутся по одному образцу, принятому православною церковью, соответственно преданиям церковным и событиям историческим, между тем как иконы, сохраняющиеся у старообрядцев в качестве древней святыни, писаны произвольно, и носят на себе печать тех ложных и суеверных мнений и предубеждений, которые господствовали в народе в то время, когда были писаны эта иконы. Следовательно, если кто-нибудь в настоящее время решается писать икону, то не всё равно, с какого бы оригинала он ни сделал свой снимок; напротив, он должен делать свой снимок с той именно иконы, которая принята и усвоена православною церковью, а не с той, какая первая попадётся под руку. Тем более так должна была сделать редакция Мирского Слова, имея ввиду, что изображение иконы Пресвятой Богородицы, приложенное к её газете, разойдётся целыми тысячами экземпляров в простом народе. Хотя указанная нами ошибка в изображении иконы Пресвятой Богородицы с первого взгляда кажется не очень важной, но она легко может повести к весьма дурным последствиям. Известно, с каким – можно сказать – суеверным уважением простой народ относится ко всему печатному. Опираясь на это уважение простого народа к печати, какой-нибудь опытный в совращениях расколоучитель легко может убедить совращаемых им в неоспоримой верности раскольнических мнений на том основании, что даже и печатные иконы, прилагаемые к газетам, издающимся в Петербурге, изображаются по раскольническим образцам. Представьте себе положение священника в сельском приходе, когда, например, во время спора его о перстосложении с расколоучителем последний вынет из кармана 20-й № Мирского Слова и покажет народу приложенное к этому № печатное изображение иконы Пресвятой Богородицы с раскольничьим перстосложением в доказательство того, что священник говорит неправду и что даже и в печати перстосложение старообрядческое признается правильным. Таким-то образом ошибки и недосмотры, по-видимому, неважные, могут сделать то, что в ином приходе, заражённом расколом, в один раз может уничтожиться всё то влияние православного священника этого прихода, которое он приобретал и укреплял в течение долгого времени своего служения.

П. Р.

Интересы народа, церковной общины ни в чём так близко не соприкасались с интересами церкви, как в избрании пастырей, епископов и пресвитеров. Нравственная связь между паствою и пастырем никогда, без сомнения, не была так тесна, как в первые века христианства. Обособленная от общества языческого, – заключённая сама в себе – исключительно в интересах христианства и церкви, христианская община больше чем когда-нибудь сосредоточивалась вокруг своего пастыря, как своего представителя и руководителя, и наставника веры и христианской жизни. Как представитель духовной мудрости и духовной власти, как наставник св. веры и образец жизни, пастырь действительно был отцом своих духовных детей; и любовь паствы тем больше сосредоточивалась на своём пастыре чем труднее было внешнее положение церкви и чем полнее и выше была её внутренняя духовно-христианская жизнь. При таких отношениях было естественно, чтобы ни в чём так сильно не обнаруживалось участие мирян, как в избрании епископов и пресвитеров.

Как сами апостолы были избраны только непосредственно Иисусом Христом, так и первые пастыри в новосозидаемых церквах естественно могли быть избраны только по усмотрению самих апостолов, без участия новообращённых общин, который не могли ещё иметь значения в деле избрания (Деян.14:23; Тит.1:5; 2Тим.1:6; Евсев. ист. III, 23). Непосредственное указание Духа св. также исключало народное избрание как во времена апостолов, так и впоследствии⁴²⁵. Но, по устроении церкви и при естественном ходе дел, согласие народа при избрании клириков было необходимым условием, требовалось общею практикою церкви, так что история первых трёх веков почти не представляет примеров уклонения от этого правила.

В практике церкви апостольской общественное участие выражается уже в избрании лиц уполномоченных, посылаемых от одной церкви к другим по делам церковным. Так, отправление Павла и Варнавы от церкви антиохийской к апостолам в Иерусалим, по вопросу об исполнении закона Моисеева, представляется делом всей церкви (Деян.15:1–3). Избрание сотрудников апостолами в деле проповеди (2Кор.8:19) представляется также делом всего общества (2Кор.8:23; Флп.4:18). Но особенно ясно высказывается общественное участие в избрании апостола на место Иуды и семи диаконов. В первом случае ап. Пётр представляет всем братиям, которых было до 120, необходимость восполнить лик апостолов, и всё общество избирает из среды своей Матфия и Варсаву, из которых первый, после молитвы, по божественному указанию, и сопричисляется к апостолам (Деян.1). Также поступают апостолы и при избрании семи диаконов (Деян.6:2–7).

Утверждённый апостольскою практикою обычай призывать народ к участию в избрании пастырей повсюду сохранялся в первые три века. Климент римский называет его преданием апостольским и говорит, что первые преемники апостолов были поставлены апостолами и после них другими достоуважаемыми мужами с согласия всей церкви⁴²⁶. Киприан называет этот обычай установлением божественным и преданием апостольским⁴²⁷ и говорит, что сам он всегда держится его. «При проставлении клириков, пишет он карфагенскому клиру и народу, я имею обыкновение прежде советоваться с вами, возлюбленные братия, и по общему совету оценивать нравственность и заслуги каждого»⁴²⁸.

Избрание пастырей народным голосом было самою нормальною формою при тогдашнем положении церкви и имело весьма важное практическое значение. В первые три века духовенство не составляло собою сословия, выделенного от общества, с наследственными сословными правами: на служение церкви избирались лица из самого же общества мирян: естественно, что никто не мог так хорошо знать свойства, способности и жизнь избираемого, как миряне, из среды которых избирались будущие пастыри. «Мы знаем, говорит Киприан, Богом постановлено, чтобы священник был избираем в присутствии народа, пред глазами всех, и чтобы его достоинство и способность были подтверждаемы общественным судом и свидетельством... Пред всем сонмом повелевает Господь поставить священника (Чис.20:25–26), то есть, учит и показывает, что поставление священника не иначе должно быть совершаемо, как с ведома предстоящего народа, чтобы присутствующие могли открыть и преступления злых, и возвестить заслуги добрых, и чтобы таким образом поставление было справедливо и законно, как основанное на общем приговоре и суде. То же, по божественному наставлению, соблюдаемо было и впоследствии». Представляя в пример избрание апостола и семи диаконов, в котором участвовал весь народ, Киприан продолжает: «так внимательно и осторожно, при собрании всего народа, было совершаемо это дело для того, чтобы кто-либо недостойный, не поступил на служение алтарю и на священническое место... Поэтому тщательно надобно хранить и соблюдать то, что по божественному преданию и апостольскому примеру и соблюдается у нас и почти во всех странах; для правильного поставления все ближайшие епископы должны собраться в ту паству, для которой поставляется предстоятель, и избрать епископа в присутствии народа, вполне знающего жизнь и ознакомившегося с делами избираемого чрез своё обращение с ним»⁴²⁹.

С другой стороны, ничто не могло так упрочить нравственной связи с обществом и авторитета избираемого, как это народное избрание. Пастырь, избранный по единодушному желанию всего общества, являлся как бы произведением общественной любви и доверия, и естественно делался средоточием этой любви. В общественном избрании полагался залог нравственного единения всей паствы с своим пастырем его нравственного влияния на свою паству, и устранялись возможные нарекания и неудовольствия. «При поставлении священника, говорит Ориген, требуется присутствие народа, чтобы это было делом всем известным, потому что во священство избирается тот, кто имеет преимущество пред всеми, кто всех учёнее, святее и отличается всеми добродетелями: и это делается в присутствии народа, чтобы после кто-нибудь не стал прекословить, и чтобы не вышло какого-нибудь неудовольствия»⁴³⁰.

При избрании клириков и в особенности епископов весь народ обыкновенно собирался в церкви и здесь вместе с клиром рассуждал о выборе нового епископа. Это обыкновение, повсеместное в последующие века, было и в третьем веке, как видно из свидетельства Евсевия о избрании Фабиана в епископа римской церкви, когда по этому случаю все братия собирались в церковь⁴³¹. Вот как изображается порядок избрания епископа в постановлениях апостольских: «Епископом должен быть поставлен тот, кто беспорочен и избран всем народом. Когда он будет наименован и одобрен, весь народ, собравшись, в присутствии епископов и пресвитеров должен дать своё согласие. Старший из епископов должен спросить пресвитеров и народ: тот ли это, кого они требуют в предстоятели? И когда они ответят утвердительно, он должен опять спросить: имеет ли он свидетельство от всех, что он достоин сего великого и важного начальствования?.. И когда все вместе по справедливости засвидетельствуют это, пусть в третий раз будут спрошены: действительно ли он достоин служения? да при двух или трёх свидетелях будет всякое слово. И когда все в третий раз подтвердят, что он достоин, от всех надобно потребовать знак согласия»⁴³². Народное согласие требовалось не только при избрании епископов и пресвитеров, но и низших клириков⁴³³.

Уже представленные нами свидетельства достаточно показывают, что голос народа в деле избрания пастырей имел решительное значение. Нет нужды доказывать, что народу принадлежало только избрание, которое само в себе ещё не давало власти, сообщавшейся только рукоположением епископов и пресвитеров; известно также, что епископ или пресвитер, рукоположенный без согласия народа, не лишался своего сана⁴³⁴. Но относительно самого избрания участие народа далеко не было только страдательным заявлением своего согласия, а имело решительное значение, гораздо более сильное, чем в других делах церковных. Иерархия, не имея оснований сомневаться в чистоте побуждений народа и отказывать ему в доверии, предоставляла ему выбор самых кандидатов, как это видно из представленного нами места постановлений апостольских. С другой стороны, и в тех случаях, когда выбор кандидатов зависел от духовенства, окончательное утверждение их к рукоположению необходимо зависело от народного согласия: народ свидетельствовал о не достоинстве кандидата, – и он лишался права на рукоположение⁴³⁵. Киприан говорит, что народ имеет право избирать священников достойных и отвергать недостойных⁴³⁶. Вообще рукоположение в церковные степени без воли народа считалось незаконным⁴³⁷, – и если, в крайних обстоятельствах, совершалось рукоположение без согласия народа, то епископы письменно сообщали ему об этом. Киприан когда лично назначал даже низших клириков, то считал нужным известить об этом клир и мирян, говоря, что он имеет обыкновение в этом деле прежде советоваться с ними и в общем совете обсуждать поведение каждого рукополагаемого⁴³⁸. Широкие права мирян при избрании пастырей иногда доходили до злоупотреблений, простирались далее границ, указанных церковным правом. Так, иногда миряне без всяких достаточных оснований не хотели принимать рукоположенных без их согласия⁴³⁹ и часто, прежде нежели приходило предписание о избрании, то или другое общество уже назначало преемника на епископскую кафедру⁴⁴⁰. И если последующая история в особенности римской церкви представляет так много примеров беспорядков при выборе епископов, несогласий между клиром и народом, разделений и вражды партий, – беспорядков, вследствие которых при выборах обыкновенно присутствовала полиция, то, вероятно, широкое значение народа в избрании нередко сопровождалось подобными явлениями и в III веке.

Учение веры никогда не могло иметь такого важного значения, как в период первоначального распространения христианства. Не говоря о трудностях, соединённых с внешним его распространением, требовавшем особенно усиленной деятельности и возможно большего количества проповедников, – и внутреннее созидание уже образовавшихся церквей требовало возможно широкого развития церковной проповеди. Как учение божественное, как религия духа, благодати и истины высочайшей, христианство не могло мгновенно озарить сознание и перевоспитать людей, воспитанных в сфере иных, совершенно противоположных плотских понятий иудейства и язычества; истины веры Христовой хотя скоро принимались сердцем, но нужен был продолжительный и усиленный труд пастырей и учителей, чтобы эти истины стали достоянием ума и сознательным законом жизни для новообращённых. На пути к этой цели стояли преградами иудейство и язычество и современная философия по стихиям мира и самая высота недоступного для ума, но необходимо возбуждающего пытливость его, духа веры Христовой. При таком положении христианской истины, значение устного поучения ещё более возвышалось потому, что для многих церквей оно было единственным источником вероучения. Удивительно ли, что как дело апостольства не могло ограничиться деятельностью одних апостолов, но требовало содействия многих других споспешников, так и дело церковного учения не могло быть сосредоточено в одном клире? И самая любовь к св. истине естественно побуждала каждого члена церкви приносить ей свою посильную долю участия. Как голос живого и самого драгоценного убеждения, она требовала высказаться и в одушевлённой проповеди иудеям и язычникам и в частной беседе с братом-христианином и в общем собрании церкви. Насколько было сильно это сердечное стремление, показывает пример Аполлоса. Наставленный только в начатках учения евангельского, зная только крещение Иоанново (хотя учёный и сведущий в писании Ветхого Завета), но горя духом, по выражению апостола, он из Александрии пришёл в Ефес и небоязненно начал проповедовать в синагоге Иисуса Христа. Аккила и Прискилла сочли нужным подробнее изложить ему учение Евангелия (Деян.18:24–19:2).

Но вместе с этими естественными условиями, объединявшими всё христианское общество в служении делу веры, – общее участие в церковном назидании условливалось и особенным чрезвычайным возбуждением века апостольского. Внося в мир новые божественные начала истины и жизни, христианство не могло преобразовать духовно-растлённого человечества одними этими истинами. Как ни ясно было превосходство их над всеми укоренившимися началами жизни древнего мира, но без высшей сверхъестественной и более очевидной помощи христианство не могло бы достигнуть своей цели – обнять собою и обновить ветхий мир и ветхого человека: ветхие мехи были неспособны к принятию нового вина. Поэтому христианство не только сообщило человечеству откровенные истины и ими воздействовало на дух, но вместе с ними должно было дать непосредственное возбуждение этому самому духу, оживотворить самое существо духа новыми благодатными силами, чтобы он мог понять и принять эти истины. Эти благодатные силы, как действия открывшейся во Христе спасительной любви Божией к человечеству (Рим.5:5; Гал.4:6; Тит.3:6), были духовные дарования. Как внутренние, сообщаемые духу человеческому силы, апостол приписывает духовные дарования Духу святому, который как при творении мира, так и в обновлении человечества искуплением осуществляет и совершает божественные цели (1Кор.12:4), как служения или проявления в деятельности – Иисусу Христу (ст. 5), как Домовладыке церкви (Еф.4:11), и как спасительные действия в роде человеческом – Богу Отцу (ст. 6), Первоначалу и Первоисточнику всех сил и всякого бытия. Дух человеческий таким образом духовными дарованиями воссоединялся с высшим началом христианства, и из этого-то живого воссоединения, из возвышения человеческого духа к Духу божественному и проникновения им, и происходило то полнейшее религиозное одушевление, та высочайшая, крепкая как смерть любовь к божественной истине, то искреннейшее убеждение в ней, которое было самым характеристическим, не повторявшимся уже явлением в истории христианства. Век первого распространения христианства есть та чудная эпоха, когда вся жизнь христианского общества была особенно сильно возбуждена в самой внутреннейшей глубине своей, когда божественные силы со всею полнотною излились в мир человеческий, чтобы совершить в нём новое творение по образу Богочеловека (Гал.4:49); это была эпоха, когда вся действовал сам божественный Дух, а люди были как бы только носителями, органами его, действовали только под его благодатным наитием. Эти явления Духа, или духовные дарования, – чисто ли сверхъестественные (дар чудотворений, исцелений, пророчества в собственном смысле, дар языков), или освящавшие и возвышавшие деятельность естественных сил (вера, учение, истолкование языков, различение духов, управление) – эти духовные дарования, имея целью способствовать к распространению и утверждению царства Божия на земле, обнимали все потребности и духа каждого верующего и целой церкви относительно как её внешнего распространения, так и внутреннего созидания словом и управлением, так что вся совокупность благодатных даров представляла как бы полный организм чрезвычайных деятелей к созиданию нового творения о Христе – в каждом человеке и нового благодатного тела церкви – во всём человечестве.

При таком состоянии церкви, когда в ней вся действовал един и тойжде Дух, разделяя властию коемуждо, якоже хощет – под благодатным наитием Его, – она естественно составляла единое тело, в котором все части могли быть равны, равно служа орудием Духа св., независимо от иерархического чина. Егда сходитеся, говорит апостол коринфянам, кийждо вас псалом имать, учение имать, язык имать, откровение имать, сказание имать (1Кор.14:26). Комуждо дается явлениие Духа на пользу, говорит апостол в другом месте и опять безотносительно, овому Духом дается слово премудрости, иному же слово разума о томже Дусе; другому же вера тем же Духом, иному же дарования исцелений о томже Дусе; другому же действия сил, иному же пророчество, другому же разсуждения духовом, иному же роди языков, другому же сказания языков. (1Кор.12:8–11; Рим.12:6–8). Эти благодатные деятели, данные на время первого распространения и утверждения христианства, определяли совершенно своеобразное созидание церкви, отличное от последующего более естественного её возрастания. Под влиянием этих благодатных дарований все верующие без различий имели право церковного поучения. Из некоторых примеров апостольского века мы также видим, что церковное поучение не зависело от иерархического чина. Так Иуда и Сила в церкви иерусалимской имели дар пророчества, т. е учения, хотя не были ещё ни апостолами, ни пресвитерами, как это видно из того, что они называются только нарочитыми из братии (Деян.15:22) и что Сила, посланный в Антиохию остался в этом городе, что едва ли он мог бы сделать, будучи пресвитером иерусалимской церкви (Деян.15:34). Эта свобода учения, под влиянием даров Духа св., выражалась и по всей церковно-служебной практике века апостольского. В этом отношении порядок учения в первоначальной церкви христианской был несколько подобен практике иудейских синагог. Как здесь все способные могли читать и изъяснять св. Писание и предлагать поучение (как это видно из примеров Иисуса Христа и апостолов Мф.4:23, 9:35; Лк.4:25,31,44; Ин.18:20; Деян.5:21,28 и др., хотя они по отношению к иудейской церкви были не более, как миряне), так и в церкви апостольского века право учения могло принадлежать всем призываемым к нему благодатным возбуждением.

В каком же отношении стояло это общее право церковного поучения к частному праву епископов и пресвитеров? Епископское и пресвитерское право церковного учения, как и право управления, только ограничивалось, но не исключалось всеобщностью духовных даровании. Так как эта дарования не были повсюдными, не в равной степени разделялись церквам (1Кор.1:7) и во всяком случае не могли обнимать всю область церковной жизни и церковного устройства, то, без сомнения, они и не могли исключать никаких более естественных, обыкновенных прав и обязанностей епископов и пресвитеров, которые, поэтому, с самого начала церкви всегда поставляемы были «из первенцев верующих» и «для будущих верующих», как говорит св. Климент римский⁴⁴¹. И хотя, при существовании в церкви чрезвычайных даров, в посланиях апостольских предстоятели разделяются от учителей, но несомненно, что не только в век Иустина, оставившего нам первое ясное свидетельство об этом, но и в век апостольский, по примеру самих апостолов (Деян.20:11), преимущественное право учения принадлежало епископам и пресвитерам. Апостол Павел весьма часто заповедует епископам и пресвитерам учить (Тит.1:9; 1Тим.3:2. См. также Деян.20:28) и требует особенного уважения к пресвитерам, подвизающимся в слове и учении (1Тим.5:17). Притом, по существенной связи управления церковью с правом учения, вероятно, и при господстве в церкви даров духовных, епископы и пресвитеры избирались преимущественно из лиц, обладавших этими дарами, как это отчасти можно заключать из примера Тимофея и Тита.

С другой стороны, всеобщее право учения, разделявшееся и мирянами вследствие благодатных дарований, было явлением исключительным. Оно вызывалось потребностями времени. Потребности церкви, а вместе с ними и духовные дары имели более и более сокращаться по мере того, как истины новой веры Христовой более и более воспринимались, утверждались и распространялись; вместе с этим естественно должно было ослабевать и участие мирян в церковном учении. Дальнейшее созидание довольно распространившейся и утвердившейся церкви могло совершаться более посредственным действием Духа св. чрез известные исключительные органы – иерархию. Поэтому-то в дальнейшей истории мы действительно видим с постепенным оскудением даров духовных и постепенное ограничение права мирян в церковном поучении. Это изменение могло произойти и от того, что, при появлении многих ересей и расколов (из опасения которых уже и апостолы старались ограничивать право всеобщего учительства⁴⁴²), православная церковь особенно старалась теперь охранять чистоту веры, и поэтому дело церковной проповеди вверяла только предстоятелям церкви, которые бы по нравственным своим достоинствам вполне соответствовали предлагаемому слову, по умственным – вполне непогрешительно раскрывали истины веры и по своему нравственному авторитету имели более влияния на слушателей. Посему то Иустин, Климент александрийский и Ориген уже исключительно приписывают право учения епископам и пресвитерам и не упоминают об участии мирян в церковном проповедничестве.

Несмотря, однако же, на это, положительные запрещения мирянам учить мы встречаем только с половины третьего века, и до этого времени видим некоторые факты, показывающие, что миряне не были ещё совершенно лишены этого права.

Следы свободы в церковном учении, хотя не совсем ясные, видим в конце I века. Св. Ерма в «пастыре» поставляет учителей наряду с апостолами⁴⁴³ и в аллегорическим изображении столпа, означающего церковь, камни для которого собраны из различных гор, причисляет епископов к иной горе, нежели апостолов и учителей, чисто проповедующих слово Божие в церкви⁴⁴⁴. Св. Ириней, у Евсевия, говорит, что чрезвычайные дарования – исцелений, пророчества и языков продолжались ещё в церкви и в его время⁴⁴⁵. Быстрому распространению монтанизма и тому обстоятельству, что Монтан, Феодот и Алкивиад признавались в народе истинными пророками, по свидетельству Евсевия, также много содействовало то, что во многих церквах ещё существовали чрезвычайные духовные дарования⁴⁴⁶. Эти свидетельства дают право думать, что, при продолжении духовных дарований, мирянам не было воспрещено право церковного учения. Дальнейшие немногие свидетельства относительно этого предмета дают ту общую мысль, что в большей части церквей только весьма немногие из мирян и очень редко принимали на себя дело церковного учения. Евсевий говорит, что когда Ориген, по случаю междоусобий в Александрии, отправился в Палестину и был в Кесарии, то здесь местные епископы просили его беседовать и изъяснить писание в церкви, хотя он тогда ещё не был пресвитером. Услышав об этом, Димитрий, епископ александрийский, в письме к епископам – иерусалимскому Александру и кесарийскому Феоктисту, упрекал их в дозволении публичной проповеди непосвящённому в клир и говорил, что никогда не слыхано, да и теперь не в обычае, чтобы в присутствии епископов проповедовали миряне. Отсюда можно заключать, что в церкви александрийской миряне не имели права учить во времена Оригена. Но ответ епископов иерусалимской и кесарийской церкви показывает, что здесь, как в некоторых других церквах, право церковного учения разделялось и мирянами. «Не понимаем, отвечали они Димитрию, как можешь ты так явно говорить неправду. Святые епископы, как скоро находили людей способных принести пользу братиям, приглашали их проповедовать народу. Так поступили блаженные братия: в Ларанде Неон с Евелпидом, в Иконии Цельс с Павлином, в Синнаде Аттик с Феодором. Так, вероятно, было и в других местах, только мы того не знаем»⁴⁴⁷. Отсюда можно заключать, что, хотя в некоторых случаях и особенно достойным лицам из мирян епископы позволяли проповедовать, но это были исключительные случаи. Посему-то, может быть, Климент александрийский и Ориген не оставили нам ясных указаний на участие мирян в деле церковного учения⁴⁴⁸. Последний свидетельствует, что в его время уже почти совершенно прекратились духовные дарования⁴⁴⁹ а вместе с ними, без сомнения, миряне лишились и права церковного поучения, обязанность которого Климент и Ориген постоянно и исключительно приписывают клиру. В постановлениях апостольских мы, наконец, встречаем положительное запрещение учительства не только мирянам, но и даже диаконам⁴⁵⁰.

Впрочем, надобно заметить, что африканская церковь в этом отношении пользовалась преимущественною свободою. Так, Тертуллиан говорит об учителе из братии, одарённом благодатью мудрости⁴⁵¹. Дионисий александрийский около 263 г., когда был в арсинойском округе для обличения распространившейся там ереси Непота, созвал, говорит Евсевий, «пресвитеров и учителей тамошних братий поселян и убедил их исследовать учение Непота всенародно»⁴⁵². В африканской церкви право учения предоставлялось мирянам и в продолжение всего IV века. В первый раз оно было запрещено на собор карфагенском в 398 году 98 правилом и притом не безусловно: «мирянин в присутствии клириков да не дерзает учить, разве только по их повелению»⁴⁵³. Только частное домашнее поучение и поучение оглашаемых могло быть правом каждого, способного к этому мирянина⁴⁵⁴.

Мы кончили свою задачу – указать главнейшие моменты участия мирян в делах церковной, преимущественно практической жизни в первые три века.

Сквозь даль времён вечно ясным, немерцающим светом сияет пред взорами христианского мира первая эпоха христианства. Век первоначальной чудесной силы и жизненности христианства, эпоха единственного не повторявшегося религиозного одушевления, век непосредственной чистоты, простоты и истинности христианства, – эта эпоха всегда является высоким идеалом христианской жизни во всех её формах и проявлениях; к ней обращается и в ней ищет руководства церковь и христианский мир всех времён. Церковно-общественная жизнь не менее других сторон привлекает сочувственное внимание. Высоконравственный характер отношений между иерархией и обществом, тесное объединение общины около своих пастырей, живая связь между духовенством и мирянами, при отсутствии сословности и всяких разъединяющих элементов, и отсюда жизнь церковных общин, самое живое и деятельное участие мирян во всех делах, соприкасающихся вере и церкви – вот те светлые пункты, в которых ищет для себя образцов церковь времён последующих.

Переносимся от этого идеала церкви к её действительному современному положению... Практика православной церкви относительно вопроса об участии мирян в делах церковных не допускает ни католического аристократизма иерархии, ни протестантского демократизма, нарушающего самую идею иерархий. Миряне не устраняются от участия в делах церкви, насколько оно согласно с понятием о иерархии, как богоучреждённым правительстве церкви, обличённом правами ближайшего распоряжения церковными делами. Они имеют своё представительство в церкви отчасти в лице государственной власти, как в древней церкви (с IV века) так и теперь заменяющей общественное представительство, – отчасти в непосредственном участии церковной общины в делах церковных, которое выражается в институте церковных старост, в голосе народа при избрании пастырей, и в некоторых других правах, предоставляемых приходу⁴⁵⁵. Теперь в менее широкой области и далеко не с такими правами выражается это участие мирян, сравнительно с практикою первенствующей церкви. Странно было бы, без сомнения, и желать восстановления в современной церкви порядков и дисциплины первых веков: положение церкви в обществе слишком значительно изменилось, чтобы думать об этом, и пример протестантства отчасти показывает, как несообразна может быть реформа современной церкви по отвлечённому идеалу церкви первенствующей. Не говоря уже об участии мирян, например, в деле церковного поучения, даже и избрание пастырей собственно голосом народа, при современном положении духовенства, представляется совершенно неудобным. Тем не менее, однако же, в виду древне-церковной практики, мы не можем не желать усиления общественного участия в делах церкви, на сколько оно возможно при современных условиях. Прежде всего мы не можем не желать более тесного сближения духовенства с обществом во всех отношениях, не можем не желать, чтобы церковная община ближе примыкала к делам церкви, имела не формальное только представительство в лице одного своего члена (церковного старосты), при полном безучастии других, но по возможности всецело разделяла ведение церковно-общественными делами. В этом отношении мы не можем не сочувствовать развитию и распространению приходских попечительных советов и церковных братств. Но, при всех подобных желаниях, возбуждаемых и идеалом церкви первенствующей и положением древнерусской церкви, мы не должны забывать того основного начала, из которого тогда развилась широкая церковно-общественная жизнь Начало это – живое сочувствие делу веры и церкви. Нужно, чтобы в обществе усилилось сочувствие к религиозно-церковным интересам; нужно, чтобы пало разделение между наукою, жизнью, знанием духовным и светским, нужно чтобы теснее сплотились, пришли в большее взаимодействие эти две области, больше и больше расходившиеся в нашей новейшей истории: тогда само собою возникнет и разовьётся церковно-общественная жизнь даже в тех формах, какие теперь кажутся неудобными и тогда и только тогда участие мирян в делах церковных не будет только официальным, формальным и, следовательно, малоплодным для дела веры и церкви.

А. Воронов

Мы видели, что в период допетровской Руси имели силу завещания не только письменные, но и словесные и что как те, так и другие совершались тогда постоянно домашним порядком. Со времени Петра Великого словесные завещания отменены однажды навсегда, как не имеющие никакой силы и кроме того велено было составлять завещания непременно у крепостных дел, т. е. не домашним, а судебным порядком⁴⁵⁶. Постановление это не выполнялось большею частью на практике; поэтому со времён Екатерины II дозволено – что вошло и в действующее законодательство – совершать духовные завещания и крепостным и домашним порядком⁴⁵⁷.

Так как в наше время завещания составляются всегда почти домашним порядком и так как в этом преимущественно случае священник, как духовный отец, может участвовать в качестве свидетеля завещания, при его составлении, то мы обратим главное внимание на правила и условия правильного составления завещаний домашним порядком, – относительно же составления завещаний крепостным порядком скажем только то, что знать существенно необходимо.

Чтобы духовная была составлена законно и имела силу, необходимо иметь в виду и выполнять:

1) Требования закона относительно материала и формы духовного завещания. Когда завещание совершатся у крепостных дел, бумага, на которой оно пишется, должна быть гербовая ценою в 90 коп. по прежнему тарифу. На духовные, составляемые домашним порядком, правило это не простирается. В этом случае духовное завещание может быть писано и на простой бумаге всякого формата и цвета: требуется только, чтобы лист был полный т. е. состоял из двух полных полулистов. Завещание, написанное на лоскутке, не имеет никакой силы⁴⁵⁸. Определённой строгой формы закон не требует от завещательных актов, если они пишутся домашним порядком. Обычай старой Руси начинать духовную словами: во имя Отца, и Сына, и св. Духа, может быть и соблюдаем и не соблюдаем; и то и другое законом не воспрещается. Зато год, месяц и число составления завещания должны быть непременно обозначены в начале завещания. Затем, по принятому обычаю, строгое выполнение которого не требуется законодательством, выражаются причины, побудившие завещателя, сделать распоряжение об имуществе, с обозначением его состояния психического и нравственного, в таком роде: «NNN, находясь в болезни, в старости (или в других обстоятельствах), состоя в здравом уме и твёрдой памяти, по собственному желанию, не будучи никем нудим, делаю на случай моей смерти (или по другой причине) распоряжение о своём движимом и недвижимом имуществе благоприобретённом, или родовом». Следуют далее самые распоряжения об имуществе с обозначением оного, о том, кому оно завещается и при каких условиях, о долгах, если они имеются, – распоряжения, оканчивающиеся обыкновенно подписями завещателя, или лица, им доверенного, свидетелей и переписчика, если завещание писано не самим завещателем. Но о подписях будет сказано ниже. Завещания вообще должны быть писаны на русском языке. Впрочем, в губерниях западных завещания могут быть писаны и на польском языке, если они составляются домашним, а не крепостным порядком (Зак. граж. т. Х, ст. 1014). Иностранцы могут писать их на своих языках, но при явке завещания эти должны быть переведены на русский язык.

2) Требования закона относительно написания и подписей завещания свидетелями. Как домашнее, так и крепостное духовное завещание пишется или собственноручно завещателем всё, кроме подписей свидетелей, или по просьбе и со слов его другим⁴⁵⁹. В том и другом случае воля завещателя должна быть выражена ясно и точно, как касательно имущества, с определённым обозначением оного, так и касательно лиц, в пользу которых делается завещание⁴⁶⁰: очевидные ошибки в лице, в пользу которого сделано завещание, и в имуществе завещаемом делают недействительными и самые завещания⁴⁶¹. Впрочем, не означение чина и звания завещателя, равно как и общие обозначения имущества в роде след.: всё движимое и недвижимое имущество, или такую-то часть его – с определённым обозначением оной, не отнимают силы у завещания⁴⁶². Вообще завещание бывает недействительно вполне только тогда, когда в нем допущены противозаконные распоряжения; все же другие, законам не противные, остаются в своей силе (Зак. граж. т. Х, ст. 1029). Если во время написания в завещании будут допущены описки, поправки и приписки между строк, то должны быть оговорены в подписи завещателя, если они не сделаны собственноручно им самим, сделанные же другою рукою и не оговорённые в подписи завещателя считаются ничего не значащими, хотя всё остальное, изложенное в завещании, и не теряет чрез это своей силы⁴⁶³. За изложением в завещании воли завещателя, оно должно иметь законные подписи. Число их может быть неодинаково – три, четыре, пять и больше. Главным образом требуется: подпись завещателя, или подпись доверенного им лица, если за болезнью, или по неграмотности завещатель не мог сам подписаться, – дальше подпись свидетелей и наконец подпись писца, если почему-либо не сам завещатель писал духовную. В подписи завещателя, кем бы она ни была совершена, должно быть обозначено имя, отечество, чин, звание и фамилия (опущение имени, или обозначение его одною начальною буквою не уничтожают законности завещания); кроме того, в ней должно быть показано, что завещание совершено завещателем в здравом уме и твёрдой памяти, если подпись совершена не им самим, а доверенным лицом⁴⁶⁴. Подписей свидетелей должно быть три, или, если в числе их есть духовный отец завещателя, даже и две; само собою разумеется, что и большее число подписей этого рода не возбраняется. Каждая из подписей свидетелей должна точно обозначать имя, отечество, звание и фамилию завещателя, заверение, что последний находился в здравом уме и твёрдой воле, и сверх того, имя, отечество, звание и фамилия свидетеля⁴⁶⁵. Впрочем, не всякий безразлично может быть свидетелем, и особенно доверенным лицом завещателя. Не могут быть таковыми по закону следующие лица: 1) те, в пользу которых составлено завещание, 2) родственники сих лиц до четвертой степени и свойственники до третьей, если завещание сделано не в пользу прямых наследников, вполне, или хотя частью, 3) душеприказчики и опекуны, назначенные по духовному завещанию, 4) те, которые по закону не могут сами завещать, 5) все те, которые по закону не могут быть свидетелями, как то: не достигшие 15-тилетнего возраста, умалишённые, глухонемые, разбойника, воры, душегубцы, портившие тайно межевые знаки, учинившие в суде ложную присягу, склонивши других к ложному свидетельству, изгнанные из государства, публично наказанные за преступление, лишённые прав чести и состояния, явные прелюбодеи, не бывшие никогда у св. Причастия, иностранцы, коих поведение неизвестно, раскольники у завещателя православного обряда, у лиц же одинакового с ними обряда они могут быть свидетелями, только отнюдь не в качестве духовных отцов⁴⁶⁶. В губерниях черниговской и полтавской в свидетели не допускаются и женщины вообще⁴⁶⁷.

Наконец если завещание писано по причине болезни, или неграмотности завещателя не им, а писцом, то и этот последний должен подписаться; подпись его должна следовать непосредственно за завещанием пред подписью завещателя, впрочем, быв поставлена на ином месте, она не теряет своей действительности⁴⁶⁸. Подписи свидетелей не должны быть на оболочке листа, а в самом листе в средине, или на обороте оного⁴⁶⁹. Составленное таким образом духовное завещание может быть, если того пожелает завещатель, изменено в целом составе, или в частях и даже совсем отменено. Изменение и отменение домашних завещаний можно совершить и домашним и крепостным способом, крепостных же – только последним способом. Они состоят в том, что или составляется новое завещание после уничтожения, при прежних свидетелях, первого, или в отменении только прежнего, о чём или сообщается от завещателя свидетелям и писцу, если завещание было домашнее, или завещатель вступает с прошением об отменении в судебное место, где было составлено завещание, если оно было составлено крепостным порядком. Отмены, изменения и перемены подлежат по закону тем же правилам в их составлении, как и самое завещание⁴⁷⁰.

3) Относительно хранения составленного завещания до смерти завещателя. В этом отношении закон не стесняет завещателя. Когда завещание совершено крепостным порядком, то, по отобрании допроса, укрепления оного, надписи и записи в актовую книгу, оно вручается завещателю⁴⁷¹. После этого оно, равно как и домашнее завещание, может быть вручено наследнику или душеприказчику, или другому доверенному лицу, может, наконец, быть внесено для хранения в опекунский совет, или в закавказский приказ общественного призрения, в гражданскую палату и в другие учреждения. В последнем случае требуется, чтобы завещание явлено было самим завещателем, которому выдаётся копия с открытого объявления, при котором завещание внесено, за подписью членов учреждения, с следующею припиской в конце: дана в принятии вышеозначенного, такого-то года, месяца и числа⁴⁷². Эта копия служит распиской. В случае потери оной и желания получить новую руководствуются общими постановлениями относительно утраченных документов.

4) Требования закона относительно явки т. е. предъявления завещания в известное судебное учреждение для выполнения воли завещателя после его смерти. В деле этом, по смыслу существующих постановлений действующего законодательства, необходимо обращать внимание на лица, обязанные предъявить завещание, на формальности, выполняемые при его заявлении, на срок, в который оно должно быть явлено и, наконец, на законные пошлины, взимаемые с завещаний. – По смыслу общих положений законодательства, духовное завещание должно быть явлено теми, в руках которых оно находилось до времени явки оного т. е. или наследниками, или их опекуном, или душеприказчиком завещателя, или вообще лицами, родством и интересом соприкосновенными к делу (гражд. зак. т. Х. ст. 1062; т. ХI. устав. кред. ст. 1029), или, наконец, теми учреждениями, в которые завещание внесено для хранения, каковы: опекунский совет, попечительный комитет человеколюбивого общества, закавказский приказ общественного призрения и под.⁴⁷³ Указанные лица, или учреждения, получив свидетельство о смерти завещателя от полиции, или от причта, совершившего обряд погребения над завещателем, предъявляют оное вместе с завещанием в гражданскую палату, или в другое равное ей присутственное место⁴⁷⁴. Явка эта должна быть произведена непременно в законный срок, если наследники не хотят рисковать действительностью завещательного акта (граж. зак. т. Х. ст. 1065). По закону, завещание должно быть явлено живущими в России в течении годичного срока, живущими за границею – в течении двухгодичного срока, считая срок со дня смерти завещателя; по истечении же указанного срока завещания не принимаются к явке и считаются ничтожными⁴⁷⁵. Впрочем, если указанные сроки пропущены по незнанию, или по другим уважительным причинам, то наследникам предоставляется законом право иска существующим на этот случай порядком⁴⁷⁶.

Так как самое выполнение должно производиться с соблюдением известных формальностей; то в заключение скажем несколько слов и о нём, окончательном акте юридической процедуры по делам духовных завещаний. Имения благоприобретённые – движимые и недвижимые – отписываются духовными завещаниями или в пользу частных лиц – наследников, или в пользу человеколюбивых обществ и богоугодных заведений, или, наконец, в пользу церкви. В первом случае выполнение завещания или, что то же, ввод во владение совершается так. Наследник предъявляет ближайшему присутственному месту, в ведении которого находится имущество (уездному суду, городовому магистрату или ратуше, гражданской палате), акт укрепления⁴⁷⁷ и если оно не находит никаких препятствий законных, то предписывает местной полиций немедленно ввести наследника во владение по копии с вводного листа, вручаемого наследником от временного отделения земского суда за его скрепою⁴⁷⁸. Об этом вводе немедленно объявляется печатно во всеобщую известность, не предъявит ли кто права оспаривать духовное завещание, на что полагается двухлетний срок от дня печатного объявления. Законными препятствиями к вводу служат спор о правах на наследство, если он заявлены при самом предъявлении завещания в присутственное место, запрещение имущества и фальшивое составление завещания⁴⁷⁹. Если спор об имуществе и о незаконности составления завещания предъявляется пред вводом, то до окончания оного спора имение поступает в ведение опекунского совета. Когда же спор и протест начнутся после ввода, то имение остаётся в распоряжении введённых наследников, истцу уже предоставляется право ведаться формою суда⁴⁸⁰. Впрочем, малолетние могут заявлять протест против незаконности завещательного акта, по исполнении им законного совершеннолетия, в течении двухлетнего срока⁴⁸¹. Оспаривание завещания по прошествии указанных сроков не допускается.

Если имущество движимое, или недвижимое отписано в пользу человеколюбивых и богоугодных заведений, то, в случай завещания им имущества движимого, за исполнением завещания блюдут опекунский совет, или закавказский приказ общественного призрения, в которые вносятся обыкновенно самими завещателями их духовные завещания, с точным выражением их воли об имуществе⁴⁸², а когда отписано им имущество недвижимое, заведуют этим делом палаты гражданского суда и приказы общественного призрения и о сделанных распоряжениях дают знать соответственному министерству, которому в этом случае принадлежит высший надзор и контроль над выполнением воли завещателя⁴⁸³. Когда отписаны деньги, или другие движимые имущества в пользу церкви, как то: в пользу монастырей, церквей, архиерейских домов, то палаты гражданские, после формальной процедуры и утверждения духовных завещаний, дают о том знать местным консисториям, с препровождением в оные нужных выписок из духовных завещаний лиц и из дел о них. По смыслу закона, имущества, отписываемые духовными завещаниями, равно как и всякими другими актами церквам православным, должны быть употребляемы соответственно воле завещателя или дарителя в самом строгом смысле этих слов⁴⁸⁴.

Сергий Гр-ский

Назад тому лет пятьдесят и менее, у нас, особенно в тех губерниях, где мало живёт евреев, если где они являются только проездом, на них смотрели, как на людей нечистых, с которыми не только не пристойно православному христианину жить вместе, есть и пить, но даже опасно иметь всякие сношения, например, торговые. В настоящее время такой взгляд на евреев мало-помалу изменяется, особенно в тех местах, где живут евреи. Со дна на день, во всех классах нашего общества более и более является людей, мало отличающих еврея от христианина во многих отношениях. Защиту этого угнетаемого и оскорбляемого племени приняла на себя наша литература. Усердие её в этом отношении простиралось до того, что она выставляла достойным всякого осуждения поступком – назвать печатно еврея жидом. С такою переменою отношений общества к евреям совпали и некоторые меры законодательства, которыми улучшается положение евреев, и они уравниваются отчасти в общественных правах с христианами. Впрочем, как в обществе нашем ещё не все согласились в том, как именно должно держать себя в отношении к евреям, так и в законодательстве ещё не решено окончательно, какие именно общественные права дать евреям и каких не дать. Словом, у нас возбуждён вопрос об евреях, но ещё не решён.

Очевидное дело, что общественные права евреев имеют близкое отношение к тем привилегиям и правам, которыми в нашем отечестве пользуется господствующая православная церковь. Некоторые ограничения и стеснения, которым подвержены евреи, прямо вытекают из привилегий, предоставленных православной церкви. Так, например, евреям запрещено держать прислугу из христиан; это – потому, чтобы предотвратить совращение христиан в еврейскую веру. Такое постановление есть следствие того покровительства, какое оказывает наше государство православной церкви. Отменить ограничения евреев, подобные приведённому, можно только в таком случае, когда мы допустим, что церковь не должна пользоваться содействием государства, равно как и государство содействием церкви. Отсюда следует, что вопрос об евреях не есть чисто гражданский, но вместе и канонический. Поэтому и нашей духовной литературе следовало бы обратить внимание на этот вопрос.

Мы не берёмся решать вопрос об евреях с той стороны, с которой он касается взаимных отношений между церковью и государством. Но обратим внимание на соприкосновение его с пастырскою деятельностью многих священников, в приходах которых есть евреи.

В обществе нашем происходит неопределённое колебание в отношении к евреям, – колебание, которое, начинаясь где-нибудь в столицах, нисходит до сельских приходов. Здесь мы замечаем, что одни спешат высказать свою любовь к евреям, завязывают с ними всякие сношения, даже дружбу, другие продолжают к ним питать предубеждение и не расположенность. Впрочем, с течением времени, число последних сокращается, а число первых возрастает. Даже в простом народе всё более и более является таких людей, которые нисколько не брезгают находиться в услужении у евреев, употреблять еврейскую пищу и проч. Можем ли мы, приходские священники, оставаться хладнокровными зрителями такой перемены отношений между нашими прихожанами и евреями? Если не можем, что же мы должны делать? Сочувствовать ли и содействовать сближению своих прихожан с евреями? Или, напротив, препятствовать и удерживать их от такого сближения?

Одна из главнейших целей, к которым стремится христианская религия, есть взаимная любовь между людьми, да любим друг друга. Следовательно, всякое обнаружение любви между людьми, всякое сближение их между собою отнюдь не должно быть противно служителям веры Христовой. Основываясь на этом общем начале, мы, конечно, должны радоваться тому, что давняя взаимная ненависть между христианами и евреями в настоящее время ослабевает, и не должны безусловно препятствовать их сближению. Но не всякое сближение христиан с евреями есть именно обнаружение любви, притом любви чистой, которую заповедует нам Евангелие. Есть, конечно, люди, которые не боятся входить в сношения с евреями, не брезгают принимать от них услуги и сами услуживают им, в несчастных случаях оказывают им сострадание и помощь, – и делают всё это на основании того убеждения, что евреи такие же люди, как и все прочие, делают потому, что не забывают об их человеческом достоинстве и считают их своими ближними, согласно с учением Христа Спасителя, Который учит нас любить всех людей, не различая родства, племени, дружбы и даже религии. Если бы наше общество потому сближалось с евреями, что в нём час от часу умножаются люди, столь высоко понимающие свои христианские обязанности и столь широко прилагающие их к делу, то нам осталось бы только радоваться и благодарить Бога и всячески помогать содействовать сближению христиан с евреями. Но действительно ли только на основании этих чисто христианских начал происходят это сближение с евреями? Евреи народ чрезвычайно деятельный, оборотливый, предприимчивый: где их много, там в их руках сосредоточивается почти вся торговля, промыслы и ремесла. Жителям тамошним по необходимости во многих случаях нужно обращаться к евреям, и они обращаются и находятся в постоянных с ними сношениях. Подобные сношения христиан с евреями, основанные на одной житейской нужде, хотя не составляют какой-нибудь чести для христиан, но и не представляют сами по себе какого-нибудь вреда для религии и нравственности христиан. Вредны, может быть, эти сношения для христиан в экономическом отношении, о чём мы не берёмся рассуждать. Во всяком случае это – такого рода сношения, которых мы не имеем права ни осуждать, ни одобрять. Но наше внимание в этом отношении особенно должно обращать на себя то обстоятельство, что многие сближаются с евреями и совершенно равняют их с христианами вследствие своего равнодушия к вере. Равнодушие, безразличие в делах веры, или индифферентизм есть очень распространённая религиозно-нравственная болезнь нашего времени. Нам нет надобности подробно раскрывать характер и свойства этой болезни; но всё-таки мы считаем обязанностью указать хоть кратко на некоторые её признаки. Люди, заражённые этою болезнью, никогда не станут опровергать необходимость религии, но не станут её и доказывать, никогда не станут вооружаться против важных истин религии, каковы, напр., бытие Божие, божество Иисуса Христа, бессмертие души, но не станут и защищать их. Они равнодушно слушают других – и опровергающих, и защищающих эти истины. По-видимому, для них всё равно, хотя они открыто не объявляют того, есть ли Бог или нет, Сын ли Божий Иисус Христос, или простой человек, должно ли ожидать будущей жизни, или нет. Эта болезнь принимает самые разнообразные видоизменения у разных лиц, подобно тому как всякая физическая болезнь, при общих своих признаках, каждого отдельного субъекта принимает некоторые особенные свойства. У некоторых индифферентизм, по крайней мере, по их собственному мнению, есть плод их философских, или учёных размышлений и исследований. Они не хотят называться и не считают себя индифферентистами. Они, по собственным их словам, только надлежащим образом понимают дело религии и знают точно, где оканчивается область религии и где начинаются другие области. Нисколько не вооружаясь против религии, они только тщательно указывают те границы, где должна оканчиваться её область. С делом религии, по их взгляду, не должно смешивать ни дело народного образования, ни науку, ни область права. Продолжающие до конца это разграничение приходят в недоумение, есть ли где-нибудь место для религии в кругу общественной и частной жизни человека, и не должен ли он обходиться на земле вовсе без религии. Это индифферентизм учёный, который бывает теоретический и практический. Иные только думают и говорят, что народное просвещение, науки, право могут и должны стоять вне влияния религии, но на самом деле, в практике жизни допускают это влияние сознательно или бессознательно. Иные, наоборот, на словах считают и выдают себя за людей религиозных, с самыми точными и определёнными религиозными убеждениями, а на деле поступают так, как будто они или не знают, или сомневаются в самых важных истинах религии.

Можно бы думать, что индифферентизм есть достояние преимущественно образованных классов общества; но оказывается, что болезнь эта не чужда и нашего простонародья: и в нем нередко обнаруживается холодность к вере, равнодушие, безразличие. Простой человек, разумеется, не высказывает на словах равнодушия к истинам религии, но равнодушие его к вере открывается в религиозной практике: для него, напр., всё равно, пойти ли в церковь или не пойти и проч. Но какое бы ни имел основание и как бы ни выражался индифферентизм, он может служить причиною и основанием для сближения христиан с евреями. В самом деле, какое существенное различие между христианином и евреем может находить тот, для которого всё равно, – Сын ли Божий Иисус Христос, или нет, между христианином и евреем, из которых первый признает божество Иисуса Христа, а последний отвергает? Будучи причиною сближения христиан с евреями, индифферентизм, в свою очередь, сам может усиливаться от этого сближения, особенно в простом народе, в котором он не имеет ещё прочных основ и не пустил глубоких корней, и в котором он гораздо легче может быть искоренён без этого сближения, нежели при нём.

Из сказанного нами естественно вытекают следующие выводы касательно пастырской практики сельских священников. Мы вполне спокойно можем смотреть на сближение с евреями только тех христиан, которые хорошо понимают догматическую и нравственную стороны своей религии, искренно и сознательно веруют, и свято исполняют евангельские заповеди; потому что только для таких христиан это сближение совершенно безопасно. Но отнюдь не должны равнодушно смотреть на сближение с евреями людей не твёрдых в вере и таких, которые веруют слепо, которые лишены надлежащего религиозного образования; потому что это сближение окончательно может подорвать их веру. Простой народ наш, по большей части, не понимает хорошо учения христианской религия; различие своей веры от еврейской он видит только в обрядах и внешней обстановке, которыми быт евреев отличается от быта христиан. Поэтому простой народ мы должны по возможности удерживать от сближения с евреями и мерами нам предоставленными, т. е. преимущественно своим одобрением должны поддерживать те разности, которыми быт нашего простого народа, как христианский, отличается от быта евреев. Ибо чем более будут сближаться христиане с евреями, чем более будут сглаживаться разности в самом быте тех и других, тем более будет затемняться в народе понятие о различии христианской веры от еврейской и тем более будет в нём распространяться равнодушие к своей вере, или индифферентизм. Для успокоения наших евреофилов, мы заметим здесь, что удерживать народ от сближения с евреями не значит поддерживать в нём вражду к ним. Мы считаем обязанностью пастырей наблюдать, чтобы простолюдин наш не потерял ясного представления о существенном религиозном различии между христианином и евреем; но такое представление он может хранить без ненависти к евреям. Следовательно, нам нет надобности поддерживать последнюю.

Свящ. А. Громаковский

Киевские Епархиальные Ведомости будут издаваться и в наступающем 1865 году с 1 января, по прежней программе, утверждённой Святейшим Синодом.

Киевские Епархиальные Ведомости будут выходить, как и прежде, два раза в месяц, 1 и 16 чисел, выпусками от 1½ до 3 листов.

Цена остаётся прежняя, т. е. с пересылкой и без пересылки три рубля серебром.