Том I

Предметом вступительного нашего слова служит византинизм в церковно-историческом отношении, а задачей его является философско-исторический анализ содержания этого научного термина. Нет нужды распространяться о важности такой задачи: раскрытие содержания византинизма, как центрального и основного явления церковно-исторического порядка, до известной степени уяснит нам, что такое история Византийско-Восточной церкви, и в каком направлении должна происходить научная её разработка.

Итак, что такое византинизм как явление культурно-историческое?

Под византинизмом вообще нужно понимать всю совокупность особенностей в церковно-государственной жизни Византии, характеризующих эту Империю своеобразными культурно-историческими чертами внутреннего устройства и быта, в отличие от иных европейских государств. Византинизм, другими словами, есть синтез характеристических свойств Византии как особого, самостоятельного государства, основной дух и характер её церковно-религиозного быта, принципы политического строя, основное направление и задачи местной культуры, идеалы господствующего населения и т. п. Как явление исторического порядка, византинизм развился постепенно. Первичные его элементы возникли ещё при Константине Великом, который фактом перенесения (330г.) столицы из Рима в Византию – Константинополь положил начало господству Востока над Западом, эллинизма над романизмом, а признанием христианства единственной истинной религией и покровительственным к нему отношением сообщил эллинизму новый – христианский характер. Христианизированный восточный эллинизм и лёг в основу новой византийской культуры в государстве Константина Великого, привнёс существенное содержание в её состав и послужил главным началом, из которого постепенно развилась стройная система византинизма. Далее, в эпоху Юстиниана (527–565) наблюдается критический момент борьбы эллинизма с романизмом, этим другим важным элементом в составе византинизма, причём Запад противопоставил христианскому эллинизму Востока могущественную и стройно организованную систему римского законодательства. Но старые романские формы получили на Востоке новое содержание, были одухотворены началами церковного учения и законодательства, с привнесением и эллинистических идей, и в результате царствование Юстиниана обогатило византинизм новыми, правовыми понятиями, с существенным ущербом для романизма. При Юстиниане ещё не сформировавшаяся система византинизма испытала вторжение и славянских элементов. Славяне ещё с конца V в. стали теснить Византию с севера. Их натиск на окраины Империи сменился потом вторжением во внутренние греческие области. Славянский вопрос получил жгучий интерес для Византии. Правительство решило его весьма остроумно и вместе либерально: оно систематически втягивало славян в интересы Империи, предоставив им для оседлого обитания западные и восточные провинции и привлекая на службу в византийской армии. Вековое культурное общение мира славянского и эллинского привнесло некоторые и славянские элементы в состав византинизма, как это видно, например, из Земледельческого закона (Νόμος γεωργικός) императора Льва III (717–741). Почти одновременно византинизм испытал натиск и со стороны мира германского, но, посредством внутренних своих культурных сил, парализовал это иностранное влияние без всякого ущерба для господствующих эллинистических традиций.

В эпоху Македонской династии (ΙX-X в.) византинизм не только вполне определился в существенных своих свойствах, но и пышно расцвёл, обнаружив живую и благотворную продуктивность в жизни и церковной, и гражданской. В это время христианизированный восточный эллинизм, силой организующего своего гения, совершенно преобразовал, в свойственном ему специальном направлении, посторонние элементы – романские и славянские, осевшие на территории Византии в прежнее время, переработал их в культурном горниле Византии соответственно природным свойствам византийского гения, придав им ромейский, или византийский, характер. И проявился в строго организованной оригинальной системе византинизма, в которой разнородные элементы были претворены, как в живом организме, сделались неотъемлемым её достоянием и образовали одно органическое целое. В царствование династии Комнинов (XI-XII в.) византинизм продолжал развиваться. Императоры этой династии своей умной политикой, церковной и государственной, сообщили ему наибольшее величие и блеск, обогатили его содержание и расширили объём в высшей степени, так что в середине XII в. византинизм достиг апогея своего развития.

Но вслед за тем, в эпоху латинского господства в Константинополе (1204–1261), начался упадок византинизма. Очагом его в это время была Никейская империя, основанная греками в Малой Азии, где, с возможным успехом, и осуществлялись основные начала византинизма в жизни церковной и гражданской.

С водворением греков в Константинополе (1261г.) византинизм опять приобрёл сродную ему стихию жизни и быта и вновь пережил блестящую эпоху расцвета в царствование первых Палеологов. А затем, в конце XIV и в первой половине XV в. внешние бедствия Империи значительно поколебали его силу в области жизни гражданской, где византинизм не имел уже прежнего могущества и богатства, простора и систематической последовательности. А жил, так сказать, воспоминаниями прошлого, сиял отражённым светом прежнего блеска, горел огнём былого своего вдохновения. Но тогда как в области гражданской византинизм переживал упадок, параллельно постепенному ослаблению и имперских сил, в сфере церковно-религиозной он в последние времена Византии, напротив, не только оставался по-прежнему весьма деятельным и последовательным, не поступаясь нисколько ни своими принципами, ни их реальным осуществлением в духе и направлении исторических традиций, но и, в силу естественной реакции, постепенно усиливался, приобретал господствующее значение и давал преимущественное торжество вере, канону и Церкви над принципами жизни гражданской. С таким характером византинизм сохранился в жизни Церкви вплоть до падения Византийской империи и даже пережил это историческое событие, передав некоторые из составных своих элементов новейшему эллинизму.

Таков, в общих чертах, ход развития византинизма, постепенно обогащавший его содержанием, до создания стройной органической системы. В последнем фазисе своего развития византинизм представлял весьма сложное целое, обнимающее всю историческую жизнь Византии – и церковную, и гражданскую. Каковы же, в частности, были принципы и проявления византинизма в области церковно-исторической?

Первым существенным признаком византинизма нужно считать искреннюю и твёрдую преданность византийцев св. православной вере и Церкви. Ортодоксия, Православие – вот главное отличие христианского Востока от Запада, мира византийского от романского. Византия была разно-племенным по населению и разноязычным государством: на её территории жили греки, римляне, славяне, армяне, грузины, германцы, иллирийцы, потомки древних фракийцев и т. д. Между этими народностями происходила постоянная борьба из-за политического преобладания, с которым было связано господство и этнических интересов. В борьбе перевес оставался на стороне то одной, то другой национальности, представители коей и занимали царский престол. Но частая смена династий, в свою очередь, не могла упрочить и развить в разно-племенном византийском населении чувство династии национальной. Пёструю этнографическую смесь населения в Византии связывала и скрепляла религия, в форме Православия, так как почти все подданные византийского басилевса были православными. Православие было не только весьма прочным объединяющим началом для византийского населения, но и, можно сказать, господствующей национальностью византийского государства, основной стихией народной жизни в Византии, её глубочайшим и самым чутким жизненным нервом. Византийцы по преимуществу были верными сынами св. Православной Церкви, строгими ортодоксами в своих религиозных воззрениях, ревностными сторонниками и выразителями общецерковного богословия, точными исполнителями церковной дисциплины, обрядов, церковно-богослужебной практики. Учение святой Церкви, как оно раскрыто в определениях семи Вселенских соборов, признавалось у них божественным и непогрешимым, его исполнение почиталось делом обязательным, необходимым условием нравственного совершенства и спасения. Ересь же есть величайшее преступление против Бога, так как извращает оба источника Откровения – Священное Писание и Предание, искажает истинную веру, низвергает душу в погибель; верующие должны избегать всякого общения с еретиками. Представительство и истинное выражение Церкви составляет иерархия – сонм епископов, этих вождей и светильников для верующих, наследников св. апостолов, продолжателей служения Христа, Который есть Глава Церкви и вместе с нею образует единое, совершенное тело. Так богословствовал о Церкви и иерархии знаменитейший представитель строго-ортодоксального направления в византийской науке – патриарх Фотий, при котором впервые возникли принципиальные разногласия между Востоком и Западом в области церковного учения и жизни. Этот строго-ортодоксальный голос непрерывно звучал и во всё последующее время, вплоть до падения Византии, поддерживаемый целым сонмом писателей и учёных, святых и мучеников, которые и упрочили за Греческой церковью название православной по преимуществу, так как никогда, во всё время своего существования, она не вышла за пределы соборных определений.

Далее, во всё время существования Византии, жизненным принципом греко-восточного церковного общества была так называемая «ἡ ἀκρίβεια τῶν δογμάτων καὶ κανόνων», т. е. точное соблюдение православных догматов и канонов. Не только духовенство и монашество в своём большинстве, но и светское общество, особенно простой народ, были носителями и выразителями этого принципа, торжество которого в области церковно-религиозной жизни и мысли поддерживалось систематическим их протестом против нарушений, от кого бы они ни исходили, и упорной борьбой со сторонниками другого принципа – «ἡ οἰκονομία», допускавшими снисходительность и послабление в практическом применении некоторых точнейших церковных законов. Властители Византии могли безнаказанно экспериментировать над имуществом, личностью и жизнью своих подданных, – народ всё сносил и терпел. Но горе им было, если они отваживались святотатственными руками прикоснуться к заветной святыне – православным догматам и канонам; тогда чувство боли пробегало по всему народному организму и сопровождалось более или менее сильными нестроениями во всех сферах государственной жизни. Примечательно, что принцип точного соблюдения догматов и канонов с особой силой был выдвинут на поле мысли и жизни после VII Вселенского собора, когда церковное вероучение было всесторонне раскрыто и заключено в соборных определениях, назначенных для всеобщего исполнения. Таким образом, сторонники и выразители этого принципа были преемниками по духу отцов – участников соборов, продолжателями их служения Церкви, исполнителями в жизни тех начал Православия, которые возникли и развились в недрах Церкви в эпоху Вселенских соборов. В первый раз принцип обязательного для всех точного соблюдения церковных догматов и канонов был громко провозглашён в патриаршество Тарасия (784–806), по поводу кротких и осторожных мер этого патриарха относительно епископов и духовных лиц, разделявших прежде иконоборческие воззрения, а потом покаявшихся, и по поводу допущения им незаконного брака императора Константина VI. Против этих действий патриарха раздался протест со стороны византийских монахов, во главе с преподобным Феодором Студитом († 826г.); их авторитетный голос встретил сочувствие в среде духовенства и народа, и вот в недрах Византийской церкви образовались две партии религиозно-богословского характера, вступившие между собой в борьбу из-за вопросов принципиальной важности. Перевес в этой борьбе остался на стороне той партии, которая стояла за акривию в отношении церковных догматов и канонов. Эта партия ещё раз заявила о своём принципе и отстояла правоту своих воззрений при патриархе Никифоре (806–815), причём на её стороне оказался и византийский император Михаил Рангаве. Дальнейшие фазы в развитии принципа обязательного для всех точного исполнения догматов и канонов наблюдаются при патриархе Мефодии (843–847), в эпоху патриархов Фотия и Игнатия (IX в.), между сторонниками которых велась страстная и упорная борьба из-за этого принципа, а также в царствование Льва VI Мудрого (886–912), который, вступив в четвёртый брак, требовал от патриарха Николая Мистика признать его законным и, встретив отказ, низложил патриарха, а его преемником был потом избран Евфимий; однако, Николай Мистик, вместе со своими сторонниками из монахов и мирян, вступил с императором в борьбу за чистоту и обязательность для всех церковного учения и в результате создал новый повод для торжества акривии над экономией. Весьма ярко идеи ортодоксалов, или зилотов, выразились и в деле Никейско-Константинопольского патриарха Арсения (XIII в.) и его приверженцев – арсенитов, боровшихся с императором Михаилом Палеологом за независимость Церкви и за всеобщее точное исполнение канонов. Вообще, строго-ортодоксальная партия весьма ревностно защищала чистоту и неприкосновенность церковного учения вплоть до падения Византии. Она пользовалась каждым удобным случаем для того, чтобы дать торжество религиозным и нравственным требованиям Церкви над общественными и государственными порядками, сохранить свободу и независимость Церкви от вторжения мирской власти, соблюсти церковные догматы и каноны в их подлинной чистоте. Затем, громадная заслуга ортодоксалов для Церкви состояла в том, что они, опираясь на монашество, низшее духовенство и простой народ, обратили в ничто все попытки византийских императоров XI-XV в. вступить в унию с Римом. Наконец, именно они выдвинули из своей среды целую плеяду сильных духом и богословскими познаниями писателей, которые вступили в полемику с Римом и, в целом ряде учёно-литературных произведений, представили самые убедительные для современников доказательства правоты учения церкви Греческой и заблуждений церкви Латинской. Наивысшего своего торжества ортодоксалы достигли в XIV в. (например, в борьбе паламитов с варлаамитами), когда не только среди духовенства и монашества, но и в простом народе точное и строгое соблюдение церковных догматов и канонов почиталось делом жизни, долгом совести. Строго-ортодоксальная партия была тогда господствующей в Византии и своим подавляющим большинством придавала Империи характер по преимуществу православной.

Упрочив за собой в истории заслугу верной и ревностной хранительницы Православия, Византия передала эту величайшую национальную святыню и тем соседним народам, с которыми входила в культурные сношения. Её значение в миссионерском деле громадно: она покорила Евангелию половину Европы и часть Азии. Сербы, болгары, русские, грузины, румыны, хазары, моравы, печенеги и другие народы были духовными чадами Византии, её преемниками в наследовании драгоценного сокровища веры православной, носителями и хранителями этого величайшего завета средневекового византинизма. Приняв из Византии Православие, ново-просвещённые народы вместе с тем восприняли разнообразные блага византийской культуры, развившейся под спасительной сенью Церкви, под благотворным воздействием веры православной. И в культурном влиянии Византии на соседние народы проявился дух любви и кротости, – разумная разборчивость в выборе средств, материнская попечительность о нуждах духовных чад. Словом, как пределы, так и характер миссионерской деятельности Византии свидетельствуют о господствовавшем в стране духе Православия, о внутренней жизненности Церкви и её энергии, развившихся на ортодоксальной основе, при строгом соблюдении догматов и канонов.

Другим реальным признаком византинизма была своеобразная система взаимных отношений Церкви и государства. В противоположность государственному абсолютизму Рима, Византия провозгласила идею соподчинения целей государства и Церкви, теснейший союз, или симфонию (συμφωνία), между этими двумя учреждениями, при юридической независимости того и другого. В византийском законодательстве Церковь всегда отличалась от государства как особый общественный организм, имеющий особую, отличную от государственной, задачу, признавалась учительницей веры и установительницей церковных канонов, имела право церковного управления и суда по церковным делам. Причём власть государственная не простиралась на сферу церковных отношений – на изложение догматов веры, учреждение богослужения и установление церковных канонов. Законодательное полномочие, соединённое со званием и положением императора, обнаруживалось, по отношению к церковным делам, лишь в праве провозглашать догматы веры, исповедуемые Церковью, за общеобязательные в государственном смысле и возводить церковные правила в значение государственных законов. Точно так же и другие два полномочия церковной власти – право суда и управления – принадлежали церковной власти jure divino [Божественным правом (лат.) – Ред.], а не по уполномочию власти государственной. Даже больше, – в вопросе о взаимоотношении Церкви и государства Византия не только ограничила принцип всемогущего и всепоглощающего государства (quod principi placuit, legis habet vigorem [что угодно государю, то имеет силу закона (лат.) – Ред.]), но и на первый план выдвинула идею Церкви, провозгласила превосходство церковного канона над гражданским законом, власти церковной над светской, учения церковного над принципами общественно-политической жизни. По византийскому воззрению, государство лишь постольку выполняет своё назначение, поскольку оно проникается духом церковного учения. Именно Византии принадлежит историческая заслуга провозгласить идею церковного или теократического – в христианском смысле – государства, раскрыть возвышенное учение о том, что государство должно усовершить принцип справедливости, каким оно живёт, по руководству высшего принципа любви, каким живёт Церковь, – должно быть теократической монархией, в которой государственный принцип становится действенным лишь в той мере, в какой проникается учением Церкви, а носитель светской власти не может стоять впереди представителя власти церковной.

С задатками отмеченной системы взаимоотношения Церкви и государства, основывающейся на принципе симфонии, история знакомит нас уже на первых порах возникновения византинизма. Историк Евсевий Кесарийский свидетельствует, что император Константин Великий, достигнув единодержавия, смотрел на себя как на «служителя Божия», получившего власть от Творца для того, чтобы «воспитываемый под его влиянием род человеческий призвать на служение священнейшему закону и, под руководством Высочайшего Существа, возрастить блаженнейшую веру». При встрече с представителями Церкви на I Вселенском соборе император Константин, по свидетельству историка Руфина, сказал им: «Бог поставил вас священниками и дал вам власть судить мои народы и меня самого, поэтому справедливо, чтобы я подчинился вашему приговору: мне и на мысль не придёт быть судьёй над вами».

В законодательстве Юстиниана содержится более ясная характеристика указанной системы взаимоотношений Церкви и государства. В предисловии к шестой своей новелле Юстиниан говорит: «Два величайших Божьих дара даны людям от всевышней благости – священство и государственная власть: одно имеет попечение о предметах божественных, другое управляет и заботится о делах человеческих. Но оба, происходя из одного и того же начала, совместно благоустрояют человеческую жизнь. Поэтому у царей нет более важной заботы, как о благоустроении священства, которое со своей стороны служит им молитвой к Богу». Таким образом, здесь различаются две сферы отношений – духовная и светская, при равенстве их прав и тождестве источника происхождения, находящегося в благости Всевышнего.

Но более полное развитие теории церковно-теократического государства наблюдается уже в последующее время, после торжества Православия. Именно из эпохи Македонской династии мы имеем замечательный юридический памятник – Эпанагогу, происхождение которого связано с именами основателя династии – императора Василия (867–886) и знаменитого патриарха Фотия. В Эпанагоге содержатся общие определения власти царской и патриаршей и изображается довольно полная картина государственного строя Византии и отношений Церкви к государству. Сущность правовых воззрений Эпанагоги состоит в следующем. Церковь и государство – один сложный и нераздельный организм. Государство – материя, Церковь – творческое начало. Верховным Законодателем – Судьёй и Правителем церковно-государственного организма – является Сам Господь Иисус Христос. Его наместники на земле – царь и патриарх, из которых первый управляет телом, а второй душой, но оба они суть τὰ μέγιστα καὶ ἀναγκαιότατα μέρη τῆς πολιτείας (великая и необходимейшая основа государственной жизни (греч.)– Ред.). В частности, царь есть законодатель, высший правитель и судья людям. Конечное назначение царя – творить добро, посему царь и называется благодетелем (εὐεργέτης); самая природа царской власти извращается, когда царь ослабевает в совершении добрых дел. По отношению к Церкви царь есть хранитель благочестия и правоверия, точный исполнитель и покровитель церковных догматов и канонов; он больше всех должен отличаться ревностью о Боге. Но вся вообще власть царя находит свой предел в религиозном и нравственном законе, установленном Верховным Законодателем и Судьёй – Христом. Высоко, по Эпанагоге, и положение Византийского патриарха. Будучи равным царю представителем церковно-государственной организации, патриарх, вместе с тем, есть живой и одушевлённый образ Христа, делами и словами выражающий истину. Его назначение состоит в спасении вверенных ему от Бога людей, в жизни во Христе и сораспинании миру. Патриарх управляет Церковью на основании канонов, причём ему принадлежит исключительное право толкования этих канонов. Он должен безбоязненно свидетельствовать об истине даже перед царём, а последний, устанавливая и комментируя законы, не должен противоречить церковным канонам и вообще обязан иметь предел своей законодательной власти не только в догматах, но и в канонах. Таким образом, Эпанагога, устанавливая дуализм власти в одном сложном церковно-государственном организме, возглавляет его идеей о Христе, как Верховном Законодателе и Судье, изображает идеал царской власти на основе святоотеческого учения, намечая её истинную природу в зависимости от исполнения нравственного закона, а предел этой власти указывает в каноне, который ео ipso (по определению (лат.) – Ред.)ставится выше закона гражданского.

Несомненно, Эпанагога была действующим в Византии законом и оказала своё влияние на строй местной церковно-государственной жизни. Её постановления были внесены потом в большой и малый синопсисы Василик, а также в Синтагму Матфея Властаря (XIV в.), сохранившую за собой значение действующего юридического руководства вплоть до падения Византии. При этом эпоха Комнинов и Палеологов развила и усовершила начала Эпанагоги и ещё более одухотворила систему симфонии между Церковью и государством. Выражением истинной политики Комнинов могут служить следующие мысли императора Иоанна II (1118–1143), изложенные в письме к папе Гонорию IÏ «В управлении я признаю две стороны, совершенно отличные одна от другой: первая есть власть духовная, которую Верховный Первосвященник мира, Царь мира, Христос, даровал Своим ученикам и апостолам как ненарушимое благо, посредством которого они, по Божественному праву, приобрели власть вязать и разрешать всех людей; вторая же есть светская власть, управляющая делами временными и владеющая, по Божественному установлению, одинаковым правом в своей сфере, согласно заповеди Господа: воздайте кесарю кесарево. – Обе эти власти, господствующие в мире, раздельны и различны, но действуют в гармоническом соединении (συμφωνία), восполняя одна другую». А Византия эпохи Палеологов мыслилась уже вселенской церковно-государственной организацией со Вселенским патриархом и вселенским царём во главе. Патриарх занимает место Христа, Которым и посаждается на владычном престоле, – есть преемник чести апостолов, блюститель божественных законов и канонов, вселенский учитель для всех христиан: его власть имеет вечное значение. И вселенский царь – самодержец, высочайший и святой, пекущийся о внешнем строительстве Церкви, имеет великую честь и занимает высокое место во вселенской церковно-государственной организации; он выше всех поместных князей и государей, есть господин и начальник Вселенной, защитник и поборник всей Православной Церкви, так как и на нём почивает благодать Божия. При всём том, царство и Церковь находятся в тесном союзе и общении между собой и невозможно их отделить друг от друга. Такие положения прекрасно раскрыты и мотивированы в грамоте (1393г.) Константинопольского патриарха Антония IV к русскому великому князю Василию Димитриевичу.

Одновременно и церковные каноны получили в Византии преимущественное значение и силу, в сравнении с государственными законами, и, в случае столкновения с ними, имели перевес на своей стороне. Вообще, последние века существования самостоятельной Византии были периодом и наивысшего господства канона, духовенства и Церкви, вследствие ослабления гражданской власти и упадка имперских сил в государстве. Перед самым падением Константинополя патриарх Иосиф (1416–1439) говорил императору Иоанну Палеологу: «Церковь должна идти впереди императорской власти или рядом с ней, но отнюдь не позади».

Разумеется, система теократического – в христианском смысле – государства, допускавшая при дуализме власти равенство царя и патриарха и взаимное и согласное их действие, совершенно исключала принципиальную возможность цезаропапизма, о котором любят говорить – в отношении Византии – западные писатели, утверждая, будто византийский царь совмещал в своём лице и достоинство первосвященника, был не только главой государства, но и Церкви, узаконил не только гражданские постановления, но и каноны. Говорить о цезаропапизме как системе взаимоотношений Византийской церкви и государства, значит не понимать права и истории Византии, игнорировать юридические определения и факты, приписывать частным и временным явлениям смысл общий, принципиальный. Несомненно, с цезаропапизмом мы встречаемся в истории Византии, но это было лишь нарушение юридической и канонической нормы, злоупотребление отдельных лиц, явление временное, ненормальное и случайное. Так, император Лев III, виновник иконоборства, был и родоначальником цезаропапизма. Царь, провозгласил Лев в своей Эклоге, есть и епископ Церкви, его воля – канон для Церкви, а царский закон, как и канон, есть откровение самого Бога. Что же? Как Церковь отнеслась к этому новшеству? – Она вступила в упорную и продолжительную борьбу с цезаропапизмом иконоборцев и нанесла новым идеям полное поражение. Эпанагога, явившаяся после торжества Православия и получившая значение действующего права, не сохранила в себе и следов законодательства иконоборцев. Так было в истории Византии и всякий раз, когда системе симфонии во взаимных отношениях Церкви и государства угрожала чуждая её духу доктрина цезаропапизма: Церковь вступала с ней в борьбу и таким путём утверждала своё первенство и автономию (например, при Льве VI и Михаиле Палеологе).

С другой стороны, нет научных оснований говорить и о папизме Византийских патриархов. В византийском законодательстве дуализм власти царской и патриаршей так решительно был установлен, а представители власти духовной настолько прониклись церковным учением о божественном происхождении двоевластия в единой политии, что, при свете этих бесспорных данных, мысль о византийском папизме является тенденциозным недоразумением. Византийские патриархи никогда фактически не стремились ни к владычеству во вселенской церкви, ни к подчинению себе отдельных автокефальных Церквей, ни к присвоению себе власти гражданской, и т. п. Все попытки западных учёных (Гергенрётера, Брейэ) доказать идею папизма в отношении к тому или другому Византийскому патриарху (Фотий, Михаил Керулларий) разбивались о фактические данные и достоверные исторические свидетельства совершенно обратного значения. И вообще, не о папизме и не о подчинении себе царской власти заботилась высшая церковная власть Византии, а о том, чтобы, оставаясь верной учению Христа, церковным догматам и канонам, сообщить дух Церкви государству и обществу, возможно больше приблизить государство к Церкви, преобразовать его по началам любви Христовой, создать царство Божие на земле...

Византинизм, далее, характеризуется весьма живым и интенсивным отношением народа к религии. Византийское общество было религиозным по преимуществу. Вся жизнь византийцев – частная, семейная, общественная и даже политическая – носила отпечаток церковно-религиозных интересов. Религия составляла для них главное и исключительное начало жизни и проникала всё её содержание. Византийцы не знали отрицания религии из сознательной вражды к ней, жили преимущественно верой, питали глубокую и искреннюю преданность к «матери-Церкви», имели большое уважение к духовенству и монашеству. Вот некоторые данные, указывающие на преобладание церковно-религиозного элемента в жизни византийцев.

Прежде всего, император, по воззрению византийцев, был наместником Бога на земле и от Бога получил всё, чем владеет. Отсюда, на императора была перенесена известная степень исключительного величия, выражавшаяся в наименованиях и внешних формах, из коих образовался своего рода культ императоров. Но византийский культ не проявлялся в апофеозе императоров, как это было в языческом Риме, а был лишь способом почтения церковной власти. Приписывая этой власти божественное происхождение, византийцы прилагали к императору особые эпитеты, указывающие и на религиозный характер его полномочия. Император назывался святым, божественным, владыкой всех христиан или христианской вселенной; ему воздавалось почитание, выражавшееся в наклонении головы до самой земли и целовании руки, и в славословиях (εὐφημίαι), т. е. в многолетиях и хвалебных эпитетах. Вступление императора на престол сопровождалось церковным чином коронования, в котором ему сообщалась божественная харизма. В первый раз этот обряд был совершён над императором Львом I Фракиянином (457–474), взамен римского поднимания на щит, – и с того времени он составлял необходимую принадлежность царского вступления на престол, придавая ему религиозную санкцию. Чин коронования слагался в Византии постепенно, но его обогащение частностями и подробностями характерно в том отношении, что указывало на последовательно возраставшее влияние Церкви в акте вступления императоров на престол. Высшей степени исторического развития коронационный византийский чин достиг в XIV в., когда и церковная сторона приобрела в нём преимущественное значение. Церемония происходила в храме Св. Софии, куда император являлся для служения литургии. Перед началом богослужения он передавал патриарху собственноручно написанное исповедание веры, в котором он обещался пребывать всегда верным и неизменным рабом и сыном св. Церкви, защитником и покровителем её, милостивым и человеколюбивым в отношении к подданным. Во время литургии, перед пением «Святый Боже», патриарх выходил из алтаря, предлагал императору выслушать молитвы миропомазания и совершал самое помазание, произнося; «Свят»: затем из алтаря выносился венец, который и возлагался патриархом на голову царя, со словами «Ἄξιος». Когда наступало время перенесения Св. Даров с жертвенника на престол, император входил в алтарь, облачался в особую одежду и, держа в руках крест и скипетр, принимал участие в Великом входе. Во время причащения священнослужителей император опять входил в алтарь и причащался здесь раздельно Тела и Крови Христовой. Вообще, фактическое вступление императора на престол являлось, в представлении византийцев, актом церковно-религиозным по преимуществу, а император, в силу церковного чина миропомазания, сопричислялся к сонму архонтов Великой Христовой церкви, получал церковную должность (оффикию) депутата и приобретал, сравнительно со всеми мирянами, особые полномочия и в области церковно-религиозных отношений.

Затем, религиозный характер императорской власти проявлялся в высочайших выходах по воскресным и праздничным дням в различные церкви столицы, а преимущественно в храм Св. Софии. Эти выходы обстоятельно описаны в замечательном памятнике византийской литературы – «Придворном Уставе» императора Константина VII Порфирородного. Разделяясь на большие, средние и малые, в зависимости от праздничных дней, и на постоянные и случайные, в зависимости от назначения торжеств, все эти выходы характерны в том отношении, что сообщали власти византийского басилевса религиозный оттенок, выражали основную византийскую идею о царе как наместнике Божием, архонте – депотате и вожде народа.

Наконец, известно, что византийские басилевсы и каждый будничный день начинали молитвой в придворном храме, после чего уже приступали и к государственным делам. Таким образом, жизнь византийского царя тесно переплеталась с церковными выходами, религиозными процессиями, проходила в постоянном общении с патриархом и духовенством, совершалась под кровом Св. Софии и иных константинопольских храмов, из коих на царя и его дела всякого рода износилось благословение Божие, – где царь вдохновлялся на дела благочестия и православия, проникался сознанием о себе как наместнике Божием на земле.

Церковь освящала и политическую жизнь Византии. Она являлась посредницей между враждовавшими политическими партиями, между законным правительством и самозваными претендентами на престол, она, в лице патриарха и духовенства, призывала мятежников к повиновению законной власти, примиряла враждовавшие в недрах Империи партии, утверждала власть басилевса на идее божественного её происхождения, считая отступничеством всякое восстание против него и карая виновных анафемой. Так, в 1364г. к посредничеству патриарха Филофея и священного синода обращался император Иоанн V Палеолог, чтобы обеспечить себе верность Матфея Кантакузина, путём клятвы. Патриарх успокоил царя официальной грамотой, подтверждавшей клятвенное обещание Матфея относительно политической верности. Влияние Церкви на политический строй в Империи было так велико, что Претенденты на византийский престол, обеспечив себе поддержку со стороны войска, прежде всего, спешили заручиться содействием патриарха, авторитет которого в глазах народа имел громадное значение. Но патриархи в этом случае поступали по долгу справедливости и на основании утвердившегося в области византийского престолонаследия легитимизма. Любопытным, в рассматриваемом отношении, примером может служить эпизод из царствования Михаила VIII Палеолога, который достиг престола преступлением, ослепив законного его наследника Иоанна Ласкариса. Но современный патриарх Арсений резко осудил императора за преступление и даже отлучил его от Церкви, хотя сам и лишился за это патриаршей кафедры. Патриаршая анафема произвела на общество сильное впечатление и вызвала взрыв народного негодования против преступника. В интересах Михаила Палеолога было избавиться от патриаршей анафемы. Но её снял с императора лишь второй преемник Арсения по кафедре – патриарх Иосиф. Византийский историк Георгий Пахимер так описывает обратное принятие Михаила в Церковь, происшедшее в храме Св. Софии в день праздника Сретения Господня в 1268г. По окончании торжественной литургии отверзлись Царские врата – и взору присутствовавших открылся целый сонм архиереев, окружавших престол, во главе с патриархом. Император Михаил в сопровождении оруженосцев, членов синклита и других правительственных лиц, приблизился к Царским вратам. Навстречу ему вышел из алтаря патриарх, окружённый архиереями. Подходя к первосвятителю, царь снял с головы диадему, повергся, с открытой головой, к ногам патриарха и, громко исповедав своё преступление, пламенно просил прощения. Патриарх, выслушав исповедь, развернул находившийся в его руках свиток и прочитал над поверженным долу императором подробное изложение его вины относительно ослеплённого царевича, а в заключение произнёс и прощение, и разрешение. Царь подходил к другому, третьему архиерею, каждому кланялся в ноги и у каждого просил прощения, а они, один за другим, держа в руках свиток, читали его и прощали, подобно патриарху. При этом многие проливали слезы, видя уничижение царственного преступника. Наконец, царь поднялся, обновился священным веселием духа, помолился и, простившись, пошёл во дворец. После этого он, по словам историка, с большей энергией принялся за политические и общественные дела.

Далее, Церковь нередко утверждала политические соглашения между соправителями, основываясь и в этом гражданском деле на церковных законах и отеческих уставах. Любопытным документом этого рода может служить акт политического договора между императором Иоанном V Палеологом и его сыном Андроником, состоявшийся в мае 1381г. и санкционированный патриархом Нилом и его синодом. Между упомянутыми членами царской династии Палеологов происходила упорная политическая вражда из-за византийского престола, весьма выгодная для турок, которые пользовались междоусобиями в Империи для усиления своего политического и военного могущества за счёт Византии. Наконец, не без участия патриарха и синода, между отцом и сыном состоялось примирение. Сын обещал повиноваться отцу, который, в свою очередь, признал за ним право наследовать царский престол, – и оба поклялись свято соблюдать заключённый между ними по этому поводу письменный договор. При всем том оба они, сказано в документе, просили Святую Христову церковь утвердить и обеспечить патриаршей и синодальной грамотой то, в чём они поклялись, для лучшего сохранения, исполнения и безопасности. И вот, патриарх и синод, идя навстречу этой просьбе, подтвердили своей грамотой политический договор императора и его сына, заключённый с целью благополучия ромеев и для обеспечения твёрдости власти и непоколебимости царства. Тот из вступивших в договор, кто нарушит его условия, сперва подвергнется увещаниям со стороны патриарха и синода; если же не обратит на них внимания, то надлежащим образом будет изобличён, согласно со священными законами Церкви и уставами отцов и учителей, наконец, в случае неуспеха и этой меры, виновный пусть знает, что сам патриарх и синод будут бороться с ним и противодействовать ему как преступнику клятвы и нарушителю интересов христиан, ибо Церковь Христова, говорит синодальная грамота, есть учительница мира, любви и единодушия, а не борьбы, раздора и вражды, от которых в мир и привзошло всё зло, особенно в настоящее время.

Синод своим участием санкционировал и так называемые политические браки, которые устраивались и в Византии в интересах благополучия Империи. В 1355г. состоялось сватовство царевича Андроника Палеолога с дочерью болгарского царя Иоанна-Александра – Марией. По этому поводу между дворами византийским и болгарским был заключён политический договор, подтверждённый клятвами с той и другой стороны. Патриарх Каллист и синод особым актом утвердили этот политический брак, признали действительность и взаимных клятвенных обещаний, а в случае нарушения синодального деяния грозили виновнику отлучением от Церкви. По смерти болгарского царя Александра, Византийская церковь вновь выступила охранительницей политических интересов Империи. В 1365г. патриарх Филофей обратился к царю Иоанну, сыну Александра, с особым питтакием по поводу политического союза между двумя империями. Указав в нём на прежде заключённый между Византией и Болгарией мирный договор, весьма важный для обоих государств, ввиду наступления грозного врага – турок, патриарх увещевал болгарского царя Иоанна, чтобы он своей царской властью устранял всё то, что может вызвать беспорядки и подать повод к нарушению традиционного мира: любовь и согласие между народами – вот заповедь Христа и учение Церкви, во имя которых патриарх и обращается с увещанием к царю.

В случае нарушения политической клятвы патриарх и синод подвергали виновных весьма суровой церковной каре. В доказательство можно представить следующий пример. В царствование Андроника II Палеолога (1282–1328) население Янинской митрополии в Эпире, воспользовавшись смертью правителя Фомы, присягнуло на верность византийскому императору. Вслед за тем, во время происшедших политических смут, янинцы отложились, вопреки клятве, от Византии и признали в достоинстве деспота сперва Николая, а потом Иоанна Дуку, по смерти которого признали над собой власть его жены и сына. Но в царствование Андроника III янинцы должны были подчиниться Византии, и вот в 1337г. они обратились к патриарху Иоанну Калекасу с раскаянием и просьбой об уврачевании их тяжкого греха – клятвопреступления. Патриарх и синод наложили на них епитимию троякого рода, в зависимости от степени виновности каждой группы. Главные участники антиправительственной смуты и вожаки народного движения отлучались на три года от св. Причастия, при этом, в течение первых трёх месяцев они не должны были присутствовать за богослужением в храме, а только лишь стоять вне храма, оплакивая свой грех, лишались в это время и антидора и всякого освящения, должны были воздерживаться от мяса, а в среду и пятницу есть только сухой хлеб и пить одну воду, и каждый день, за исключением субботы и воскресенья, делать по 50 поклонов; после первых трёх месяцев виновные в течение года могли стоять в храме позади присутствовавших, наконец, в последний год и девять месяцев получали разрешение стоять и молиться вместе с верными, после чего удостаивались и Святых Тайн. Ко второй группе виновных относились те, кои примкнули к инициаторам преступления без всякого принуждения. Они отлучались от св. Причастия на два года, причём это время также разделялось на три периода (два месяца, шесть месяцев, год и четыре месяца) для постепенного прохождения епитимии, соответственно той последовательности, которая назначена и для первой группы. Для третьей группы виновных, которые действовали по принуждению и увлечению, – соответствующая епитимия налагалась на один год. Если среди виновных оказывались и лица священные, то они запрещались в священно-служении на три года, на два и на один, в зависимости от степени участия в клятвопреступлении. Женщины и дети подвергались той же епитимии, какая возложена и на мужчин, но срок её применения ограничен 40 днями. Лишь ввиду приближения смерти подвергнутый епитимии мог сподобиться св. Причастия. Наконец, те из священников Янинской митрополии, которые осмелились произнести церковное отлучение на всякого противившегося клятвопреступлению и, таким образом, присвоили себе архиерейскую власть, лишались права священнодействия и на второе трёхлетие.

Патриархи иногда высказывали свои мнения по государственным делам большой важности. Когда при императоре Иоанне V Палеологе возникло дело о политическом союзе Византии с венецианцами и генуэзцами, патриарх Каллист I, участвовавший вместе с министрами в обсуждении условий договора, в 1361г. обратился к царю с особым питтакием, в котором даёт ему совет о том, как следует заключить этот союз в интересах Византии. На первом плане стоит полная неприкосновенность Церкви, от какого бы то ни было латинского влияния, а затем в документе речь идёт о полной свободе Византии в решении её политических дел, о финансовом благоустройстве страны и т. п.

Представленных примеров достаточно для того, чтобы судить о благотворном воздействии Византийской церкви на политическую жизнь государства. Но при этом было бы несправедливо думать, будто Византийская церковь находилась на служении государству. Церковь, при всех своих сношениях с государством, стремилась сохранить свою внутреннюю свободу и независимость от вмешательства и влияния государственной власти и, оказывая моральное содействие обществу, опиралась на свои законы и каноны, провозглашая их преимущество перед законами гражданскими, и действовала на основе своего учения. В своей помощи государству Церковь стремилась к одной цели – провести свои идеи в государственную жизнь, сообщить государству характер христианского по преимуществу, преобразовать его в духе учения Христова.

Обращаясь к общественной жизни Византии, мы и в этой области наблюдаем господство церковных идей, под влиянием которых многие стороны правового положения местного населения не только всецело прониклись духом религиозности и церковности, но и достигли такой нравственной высоты, которая вызывает справедливое изумление даже и в настоящее время. Так, известно, что император Юстиниан предоставил церквам право давать под своим кровом неприкосновенное убежище лицам, которым грозила явная опасность сделаться жертвами людской злобы и несправедливости или даже подвергнуться законному наказанию (т. н. δίκαιον τῆς ἀσυλίας – jus asyli); только виновные в тяжких уголовных преступлениях – убийцы, прелюбодеи и похитители девиц – не могли пользоваться этим правом. А император Константин Порфирородный (945–959) распространил право убежища и на убийц, как тайных и явных, признав их по закону неприкосновенными и для частной мести, и для общественного суда, и предоставил суд над ними Церкви, которая и подвергала виновных публичному покаянию, церковной епитимии по канонам и заключению в монастырь на различные сроки. Новелла императора Константина о церковном суде над убийцами явными была в 1166г. подтверждена императором Мануилом Комнином, а потом внесена Феодором Вальсамоном в толкование на VIII правило св. Василия Великого. В Константинополе местом церковного убежища для преступников служила преимущественно Св. София. Такое значение знаменитого храма было подтверждено, в частности, особым указом императора Иоанна Палеолога от 1348г. Дело в том, что прибегавшие под кров церкви для спасения не желали, вследствие страха, оставаться в назначенных для них местах храма, а устремлялись в алтарь; от этого происходил некоторый беспорядок в совершении богослужения. Император Иоанн объявил в своём указе, что он намерен в точности соблюдать древние прономии святейшей Великой церкви, данные ей согласно со священными канонами и благочестивыми законами, которые всегда исполнялись и его предками, блаженными и знаменитыми царями. Ввиду этого виновные должны спокойно оставаться в назначенных для убежища местах храма, так как всякий, осмелившийся нарушить их право убежища, окажется преступником канонов и законов и должен дать ответ самому царю.

Как же Церковь производила свой суд над убийцами, которые, в силу гражданских законов, всецело подлежали её юрисдикции? Совершивший убийство, спустя несколько дней после принятия его в храм Св. Софии, являлся к патриарху и сообщал о своём преступлении. Патриарх передавал его протэкдику (председателю церковно-уголовного суда), а этот – экклесиарху, с тем, чтобы последний в продолжении 15 дней ставил виновного в притворе церкви, перед главными её вратами, для публичного возвещения всем являющимся в храм о своём злодеянии и для испрошения у них молитв за себя. Затем составлялся формальный суд над преступником под председательством протэкдика и в присутствии посторонних лиц. Подсудимый приводился в суд нагой, босой, со связанными руками. Сначала он делал три земных поклона на восток (Богу), а после трижды кланялся суду – протэкдику и экдикам. Потом председатель увещевал виновного – открыть суду без всякой лжи и утайки причину и способ совершения убийства. Виновный произносил свою исповедь, которую все, за исключением суда, выслушивали стоя; затем протэкдик, применительно к рассказу подсудимого, обращался к нему с поучением и назначал епитимию, после которой виновный опять совершал поклоны Богу, суду и посторонним, прося себе прощения, на что последние отвечали: «Бог простит тебя». Судопроизводство заканчивалось выдачей подсудимому грамоты протэкдика с подробным описанием епитимии и с внушением всем, особенно же родственникам убитого, не препятствовать виновному выполнить его епитимию, под опасением Божия наказания. Церковная епитимия налагалась на срок в 15 лет, по истечении которых убийца обыкновенно на всю жизнь заключался в монастырь. В исключительных случаях церковный суд над убийцами отступал от указанных формальностей. В 1400г. к патриарху Матфею обратился с просьбой о помиловании убийца трёх лиц, некий Георгий, уже отлучённый за это преступление от Церкви. Принося покаяние в слезах и сокрушении сердечном, он просил освободить его от прохождения церковной епитимии вследствие сильной его болезни. Снисходя к болезни преступника, патриарх снял с него отлучение, уменьшил епитимию, обычно налагаемую на убийц, и, повелев протэкдику подробно описать и вручить виновному данное ему правило (κανών), обязал в точности соблюдать его, угрожая, в противном случае, виновному гневом Божиим. Особый канон был возложен тем же патриархом и на некоего Дуку Диасорина, который в юности умертвил десять человек и за это был подвергнут епитимии со стороны патриарха Нила (1380–1388); исполнив возложенные на него каноны и епитимии (κανόνας καὶ ἐπιτίμια), Дука, однако, не успокоился и обратился к патриарху Матфею с новым раскаянием и просьбой о помиловании и прощении. Патриарх повелел ему совершать (т. е. заказывать в церкви. – Ред.) литургии и панихиды, помогать родственникам убитых и вообще бедным, вести жизнь добродетельную и богоугодную и т. п.¹

Право суда над убийцами принадлежало преимущественно Византийскому патриарху, но иногда усвоялось и епархиальным архиереям, а в последние времена существования Византии здесь создался институт «вселенских судей». Они ведали важнейшие преступления граждан и избирались, большей частью, из священников. Перед Евангелием они давали обещание судить по правде и судили в обстановке, не похожей на суды гражданские. Суд часто происходил в церкви; между книгами закона на первом месте было Евангелие, и суд производился более по правде Христовой и апостольской, чем по гражданским законам.

В византийских Евхологиях часто даже встречается и особая молитва о тех, которые перешли от вражды к любви (Εὐχὴ ἐπὶ τῶν ἀπὸ τῆς ἔχθρας εἰς ἀγάπην μετιόντων), или примирились. Очевидно, молитва имела практическое назначение. Вот её текст по списку XIII в.: «Господи Боже наш, Насадитель любви и Возделыватель мира, Податель единомыслия, даруй рабам Твоим сим, пребывавшим в несогласии, любовь, полноту закона, сокруши запутанные узы грехов их и не презри их в борьбе с дьявольскими грехами вражды, но в добром житии укрепи их, склонившихся друг к другу в любви, дабы в будущем, мужественно противостав господству лукавого, новыми подвигами избавить себя от проклятия; даруй им мудрость мира друг в друге о Христе Иисусе, дабы единодушно и едиными устами прославлять Тебя, Отца истинного Света; подаждь им воспринять друг друга в любви, как и Единородный Сын Твой воспринял нас, даруй им, по любви ко Христу, служить друг другу, дабы в них умножилась действующая по любви к Тебе благодать и дабы им исполнить закон Христа Твоего, с Ним же Ты благословен и препрославлен со безначальным Твоим Духом».

В связи с правом церковного суда над уголовными преступниками, у патриархов было и право ходатайства перед императорами о смягчении участи виновных, иначе – право печалования. Это право служило для патриархов средством проведения в административно-судебную среду начал милости и сострадания и всецело основывалось на христианской любви к ближнему. При императоре Никифоре Вотаниате патриаршее право печалования за осуждённых и ссыльных преступников было до известной степени урегулировано специальным постановлением (1079г.), в силу которого Константинопольский патриарх получал возможность три раза в год напоминать царю о подвергнутых наказанию по суду и просить о смягчении их участи или о полном освобождении. Это троекратное, в течение года, обращение к царю не исключало ходатайств патриарха и в частных случаях, в пользу того или иного осуждённого. Патриархи высоко ценили право печалования и пользовались им в широкой степени, как, например, патриархи – Иоанн Ксифилин (1064–1075), Иосиф I (1268–1275), Иоанн Векк (1275–1282). Иногда патриархи обнаруживали особое дерзновение в своих ходатайствах перед императорами. Историк Георгий Пахимер рассказывает такой факт патриаршего печалования. В царствование императора Иоанна Ватаци (1222–1254) был заподозрен в стремлении к царской власти его родственник, Михаил Палеолог. Царь, разгневавшись, приказал схватить его и заключить в тюрьму. Между тем, Михаил говорил всем, что он невинно содержится в оковах. Об этом узнал современный патриарх Мануил (1244–1255) и, воспользовавшись своим пребыванием в Лидии, где был и царь, стал ходатайствовать перед ним за узника и просил сжалиться над последним, как над жертвой клеветы. «Если ты, царь, – говорил патриарх, – отпустишь его и не совсем чистым от подозрения, то всё же он даст клятву относительно будущего времени, принимая на себя и опасность подвергнуться церковному наказанию; связанный этим, он не допустит в своё сердце не только самого дела, но и мысли об отложении, и как христианин, боясь суда Божия, останется верным присяге, данной тебе и твоему роду». Царь обещал удовлетворить просьбу патриарха, если Михаил, под поручительством иерарха, впредь будет твёрдо хранить данную царю присягу. Спустя некоторое время патриарх, готовясь совершать литургию в присутствии царя, когда уже стоял у престола, окружённый архиереями, послал к находившемуся в церкви императору одного священника с просьбой освободить Палеолога. Царь тотчас приказал дать свободу Михаилу и с удовольствием отправил его к патриарху. Патриарх и собор архиереев сначала предложили Михаилу обычные увещания, а затем подвергли его церковному наказанию. После этого Михаил возвратился к царю и, по словам историка, удостоился великого расположения.²

Влияние Церкви простиралось и на область гражданского частного быта. Купчие и государственные грамоты, завещания и другие документы правового характера заключались и составлялись не на основании лишь формальных требований гражданского закона, но по мотивам и нравственно-религиозным, с призыванием Бога и Богоматери, с возложением упования на Их защиту и покровительство в исполнении договора. Вот обычная форма купчих, употреблявшаяся в XIII в. В начале документа продавец (например, поля) и все его семейные собственноручно ставили изображения св. креста. Документ начинался такими словами: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа и истинно и совершенно Преславной Госпожи нашей Богородицы и Приснодевы Марии». Затем излагалась сущность дела, причём участники его, указывая на «честные и животворящие кресты», собственноручно ими поставленные, утверждали, что продажа состоялась добровольно, независимо от всяких причин, «запрещаемых божественными законами». Покупатель имеет право беспрепятственно пользоваться новым своим приобретением. Если же мы, говорят о себе продавцы, нарушим договор, то «не только будем иметь судьёй Христа и Бога нашего, но и наследуем проклятия и анафемы 318-и святых богоносных отец (т. е. отцов – участников Первого Вселенского (Никейского) собора 325г. – Ред.), и наш жребий да будет поставлен наряду с неблагодарным и предателем Иудой, который сказал: “Возьми, распни Сына Божия”». В заключение определялась и денежная неустойка. Документ обыкновенно составлялся в присутствии свидетелей из духовных лиц митрополии или патриархии и писался рукой митрополичьего или патриаршего юриста. Все они также подписывали документ и ставили на нём изображение св. креста.

В дарственных грамотах также преобладали мотивы религиозно-нравственные, а тем более – в завещаниях.

Особенно велико было влияние Церкви на семейную жизнь. Церковь весьма ревностно охраняла этот очаг истинной нравственности и гражданственности, устраняла возникавшие в недрах семьи разногласия и споры, содействовала добрым отношениям между родителями и детьми, защищала сирот от посторонних посягательств на завешанное им наследство и т. п. Вот некоторые исторические свидетельства относительно этого. Трапезунтский император Василий I Комнин (1333–1340) удалил от себя законную свою жену и стал жить с другой женщиной. Об этом узнал Константинопольский патриарх Иоанн XIV Калекас, отлучил эту женщину от Церкви, а Комнину отправил через Трапезунтского митрополита резкое синодальное послание, – в котором, под угрозой отлучения от Церкви, обязывал императора опять сойтись со своей женой, а митрополиту повелевал воздействовать на него в этом направлении. В 1316г. Константинопольский синод и патриарх Иоанн XII Гликис приняли постановление об опеке над имуществом несовершеннолетних детей умершего Иоанна Каваллария, ввиду того, что один из их родственников обнаруживал склонность воспользоваться этим имуществом. В число опекунов были назначены и два лица от патриархии – архонт монастырей Парадисос и диакон Семнон.

Особенно же часто приходилось патриархам и синоду разрешать дела о наследствах, о возвращении приданого, о разделе имущества между родственниками и т. п. А вот какое письменное обещание дал патриарху Матфею в 1401г. один византиец. «Я, Георгий Вастагарий, даю настоящее обещание перед святейшим нашим господином и Вселенским патриархом, – в коем и заявляю, что с настоящего дня я пребываю в мире с братом моим, люблю и уважаю его, а равно и жену его, а мою невестку; если же я откажусь от настоящего моего обещания и опять перейду к оскорблениям и беспорядкам, то подвергаюсь осуждению внести в народную казну двадцать пять золотых (иперпиров), подлежу и другому наказанию, какое присудит святейший мой господин, Вселенский патриарх».

Трогательное впечатление производит византийский обряд сыновства или усыновления (υίοθεσία, τεκνοποίησις). Он состоял не в каких-либо формальностях гражданского порядка, а в церковном освящении посредством молитвы, или даже посредством совершения целого богослужебного последования (ἀκολουθία). Обряд происходил в храме; усыновлявший и усыновляемый становились перед св. Евангелием, с зажжёнными свечами в руках, выслушивали богослужение, совершаемое священником, с призыванием Духа Святаго на их союз любви, целовали св. иконы и друг друга. В заключение священник спрашивал отца: «Кого получаешь?» – «Сына, усыновлённого Церковью», – отвечал отец. Священник тотчас вручал ему сына, со словами: «Ныне ты получаешь духовного сына молитвами Пресвятой Богородицы, честных архангелов – небесных сил, святого Иоанна Пророка, Предтечи и Крестителя, святых славных апостолов...» и т. д. Усыновлённый Церковью пользовался всеми правами родного сына.

Любопытен и обряд братотворения (ἀδελφοποίησις), соответствовавший славянскому побратимству. И он освящался Церковью и состоял в богослужебном последовании. Желавшие вступить в побратимство являлись со священником в храм. Здесь ставился аналой со св. Евангелием и крестом, перед которым и совершался обряд. Священник предлагал ищущим побратимства положить одну руку на Евангелие, перевязывал (ξώννει) их, давал им зажжённые свечи и читал молитвы с упоминанием о братьях апостолах Филиппе и Варфоломее, св. мучениках Сергии и Вакхе, великомучениках Георгии, Димитрии и Феодоре, молясь о даровании им любви нелицемерной, веры непостыдной, света познания. Дабы они в полноте были объединены светом братской любви, сохраняли обещания духовного братства, снисходили друг к другу в их падениях и не пылали злом в сердцах своих.

Вообще, идеал нравственного человека, по воззрениям византийцев, отличался по преимуществу церковным характером: на первом плане стояли искренняя набожность, соблюдение церковных уставов, посещение храма, почитание священного и монашеского чина, чтение и изучение Священного Писания и творений святых отцов и т. п. Таким образом, мирянин-византиец должен усовершаться в тех же добродетелях, которые составляют идеал стремлений и для монаха. И действительно, почти вся жизнь византийцев проходила в тесном общении с Церковью, под сенью богослужебного освящения, под руководством духовенства и монашества. Византийцы совершали общественные моления по случаю различных бедствий, например, землетрясения, эпидемии, нападения врагов, голода, наводнения, во время плена, в дни скорбей и уныния, по случаю бездождия и т. п. Молитвой они начинали и постройку дома, обитание в новом доме, устройство колодца и отыскание воды, насаждение виноградника или сада, посев поля, собирание винограда и вообще плодов земли, жатву хлеба, постройку судна и отправление в плавание, ловлю рыбы и пользование сетями. Совершались у них особые молитвословия перед началом учения детей, перед чтением книг или их слушанием, над больными различными болезнями, в какой-либо серьёзной опасности, от укушения змеи, по случаю осквернения колодца, источника, сосуда, вина и масла, по случаю приношения новины – плодов, хлеба, вина и масла, во время падежа скота, о пчёлах, при отыскании потерянной вещи и т. п. Словом, почти каждое дело общественное, семейное или частное находило себе отклик в молитве, освящалось и благословлялось Церковью.

Насколько вообще жизнь византийцев была проникнута церковным характером и являлась оцерковлённой, об этом может свидетельствовать и сочинение «Стратегикон» Кекавмена, византийского боярина XI в., занимавшего важный административно-военный пост в городе Лариссе. «Стратегикон» представляет ценный материал и высокий интерес для ознакомления с чисто византийскими воззрениями на жизнь и нравственность, на семью, общество и государство. Вот некоторые из советов и рассказов византийского боярина, предложенные им своему сыну.

«Выслушав мои слова о необходимости трудиться и бороться в жизни, – писал Кекавмен, – не вдайся в какие-нибудь неумеренные замыслы и труды и не погуби таким путём души своей и, презревши Бога, не позабудь последования псалмопений, отправляемого православными мирянами, как-то: утрени и часов, а с ними вечерни и повечерия. Ведь эти молитвы существуют на укрепление жизни нашей и по этим службам мы познаёмся как истинные рабы Божии... И не только тебе следует выполнять эти службы, но, по мере возможности, молись и в полночь, произнося хоть один псалом... И помолившись, предайся покою. Право, это не труд, а скорее наслаждение беседовать с Богом наедине» (гл. 93).

О милостыне Кекавмен говорит так: «Если кто-нибудь попросит тебя дать ему милостыню, подай с готовностью и не медля» (гл. 114). «Подавай (милостыню) во всякое время, вечером, утром и в полдень. Не имей для неё срока, но как только придёт тебе на мысль, подай» (гл. 116).

Любопытны и советы относительно чтения книг. «Когда у тебя есть время, – пишет Кекавмен, – и ты не занят обязанностями военачальника, читай книги – и по истории, и церковные. И не говори: “Какая польза воину от догматов и церковных книг?” Нет, ты получишь чрезвычайную пользу» (гл. 54). «Читай много – и научишься многому и, если не понимаешь, не теряй бодрости. Если прочтёшь книгу неоднократно, Бог пошлёт тебе разумение, и ты поймёшь её. Изучай Писание, как повелел Господь, но не делай его предметом праздного любопытства» (гл. 113).

«Чаще беседуй с монахами, – пишет также Кекавмен, – и если они не учёны, не осуждай их: божественные апостолы, будучи не образованы, просветили мир» (гл. 116).

Возвышенны суждения византийского боярина о любви и милосердии. «Я желаю, – говорит он, – чтобы ты любил всех людей» (гл. 103). «Целью и стремлением твоим пусть будет благодеяние, не только друзьям, но и врагам твоим, а не причинение зла... Не дела только людей, но и мысли – перед лицом Бога. Ум твой пусть будет устремлён на добро – и Бог соделает добро с тобой» (гл. 108).

Итак, любовь ко всем людям и даже к врагам – вот основной мотив взаимных отношений у византийцев, центральный нерв в жизни частной и общественной. Что может быть выше и совершеннее этого величайшего принципа жизни? И не свидетельствует ли он о государстве оцерковлённом, о народе истинно-христианском? – Не забудем, что этот принцип высказан в интимном слове к сыну человеком светским, проведшим жизнь среди невзгод и бурь военного времени, свободным от всякого стремления преувеличить своё значение и роль.

Признаком византинизма нужно считать и церковно-религиозный характер византийской науки и просвещения. Но ввиду того, что история духовного просвещения и богословской науки в Византии IX- XV в. послужат предметом специальных наших чтений в текущем году, – здесь по этому вопросу отметим лишь очень немногое. Подобно тому, как весь строй общественной и частной жизни византийцев носил на себе отпечаток церковно-религиозных интересов, так и наука византийская, а равно и всё просвещение развились и определились в своём составе и направлении преимущественно под влиянием мотивов религиозных, под сенью Церкви, при деятельном сотрудничестве византийского духовенства и монашества. Византийская литература, говорит профессор Эрхард, носит характер по существу церковный и богословский. Бо́льшая часть произведений византийской литературы относится к разряду богословских, представители высшей служилой византийской аристократии и даже императоры стоят, как богословские писатели, возле иерархов Церкви и монахов, равно и из писателей светских немногие не занимались обработкой богословских сюжетов. Такое явление, замечает немецкий учёный, не было знакомо на Западе. И действительно, в Византии богословие было центральным предметом литературной деятельности и изучалось почти во всех его частных дисциплинах. Догматика, полемика, апологетика, библейская герменевтика, аскетика и мистика, церковная риторика и право, агиография – вот главные отрасли богословской науки в Византии. Они получили здесь удовлетворительную научную разработку и блестящим образом представлены в многочисленных литературных произведениях, отличающихся глубиной, основательностью и всесторонностью исследования богословских проблем, творческим характером богословствующей мысли, не уклоняющейся, однако, от догмы Православия, замечательным расцветом литературной продуктивности.

Занимая центральное место в византийской науке и литературе, богословие привлекло в сферу своих интересов и другие науки, процветавшие в Византии, сообщило и светским дисциплинам богословскую окраску, привнесло церковно-религиозные элементы в содержание и светской литературы – исторической и философской.

Поэзия также развилась в Византии преимущественно на церковной почве.

Затем, византийские школы – начальные, средние и высшая (Академия в Константинополе) имели, в основном, церковный характер.

И искусство византийское развивалось большей частью на почве церковной и имело характер почти исключительно религиозный. За византийским искусством должна быть признана та заслуга, что оно впервые дало христианским концепциям вполне определённый характер. И действительно, во всей своей оригинальности и во всём объёме оно является преимущественно в религиозной области. Это и естественно, если принять во внимание, до какой степени религия была могущественна у византийцев и как она проникала все стороны жизни и быта. В византийском обществе Церковь наблюдала за художниками и руководила их работами, равно взяв их под своё покровительство. Поэтому византийская художественная деятельность проявилась с характером церковности и религиозности в архитектуре и живописи, в скульптуре и мозаиках, в миниатюрах и эмали.

Последним признаком византинизма, в его церковно-историческом обнаружении, нужно считать весьма широкое распространение в Византии монашества, выработавшего особую систему подвижничества и руководившегося в своей разносторонней деятельности своеобразными иноческими идеалами. Главная причина необыкновенного роста византийского монашества заключалась в глубокой и интенсивной религиозности местного общества, считавшего постройку и украшение монастырей делом богоугодным, а жизнь монашескую – святым подвигом, ангельским житием. Отсюда, византийское общество выделило из своей среды и многочисленных ктиторов монастырей, и бесчисленных иноков, вышедших из всех слоёв византийского населения, до лиц царского рода и коронованных особ включительно. В средневековую эпоху почти вся Византия была покрыта монастырями и наполнена монахами, так что представлялась всецело монашеским царством.

Что касается внутренней жизни византийского монашества, то и она находилась в цветущем состоянии и достигла полного своего развития. Так, в IX-XV в. вполне определились и составили стройную и законченную систему бытовые формы византийского монашества. В основе этой системы находилась первичная и элементарная форма византийского иноческого быта – анахоретство или отшельничество, т. е. одиночное подвижничество в пустынных и уединённых местах. Вторую стадию в развитии бытовой иноческой системы составляло келлиотство; келлиоты, в противоположность анахоретам, жили по двое, а иногда по трое в одной келлии и притом в соседстве с монастырём, от которого зависела келлия; келлиотство было как бы семейной жизнью в монашеском мире. Третьей стадией в иноческой системе была жизнь скитская, – когда несколько келий, составлявших скит или лавру, вверялись руководству одного старца; это своего рода товарищество в иноческом мире. От жизни скитской вполне естественен переход к жизни монастырской, составлявшей дальнейшую ступень в иноческой византийской системе. Жизнь монастырская в иноческом мире была общинной. Монастырь – это своего рода община, отдельная корпорация в ряду подобных же корпораций иноческого мира. Монастырская жизнь отлилась в две формы – идиоритм, или своё житие, и киновию, или общежитие. Идиоритм явился как результат приложения к монастырской жизни начал келлиотства; это был, можно сказать, келлиотский монастырь, основанный на началах свободы и своего жития. Киновия же, по своему устройству, носила, можно сказать, монархический характер и основывалась на принципе подчинения и общинного жития. Она, по прекрасному сравнению св. Симеона Нового Богослова, есть своего рода организм, главой которого служит игумен, а членами – иноки. Как в человеческом организме все члены выполняют свою функцию под управлением головы, так и в киновии каждый инок действует по распоряжению игумена. Каждый орган человеческого тела способен только к одному назначению, а голова комбинирует разнообразную Деятельность членов и даёт ей единство и стройность; так и в киновии под властью одного игумена, совмещающего в себе разнообразные духовные совершенства и водворяющего среди всех братий послушание и повиновение, создаётся благоустроенная община, стремящаяся к одному назначению – дать духу торжество над плотью и достигнуть вечного спасения. Наибольшее распространение в Византии имела киновия, а не идиоритм. Внутренняя жизнь византийских киновий в нашу эпоху является вполне организованной и законченной в своём развитии. Она регулировалась целым рядом правил, составлявших монастырский устав. Устав определял жизнь монастыря до малейших подробностей. Всякое проявление частной или общинной жизни монахов находило в нём то или иное предписание, на котором и должно было основываться. В монастырском уставе с особенной подробностью определялись власть настоятеля монастыря, который был ближайшим начальником киновии, и взаимные отношения монахов. Игумен был для монахов пастырем и учителем, а лучше сказать – отцом и главой. На его попечении состоял весь монастырь со всей своей разнообразной жизнью и деятельностью. Всё совершалось здесь по его воле и желанию. Не допускалось ни малейшего уклонения от его власти. Игумен был волен в каждом действии монахов и в каждом проявлении общественной жизни монастыря. От него всё исходило и к нему всё возвращалось. Он был центром всего общежития, его духом и плотью. Все монахи в киновии – духовные дети и ученики игумена. Они беспрекословно подчиняются его власти; слово игумена для всех есть изъявление Господней воли. Между собой же все иноки – братья и друзья. Они все равны и не различаются ни по роду, ни по заслугам. Друг к другу они питают чувство любви, между собой хранят мир и единомыслие, наслаждаются духовной радостью. У монахов в киновии было всё общее – и помещение, и собственность, и пища, и одежда, и порядок жизни. Все монахи занимались исключительно молитвой, чтением Божественных писаний и трудом, часы которых правильно и точно были распределены.

Игумен был главным ближайшим начальником монастыря, но не единолично нёс бремя монастырского управления. У него был целый штат помощников, которые заведовали различными сторонами монастырской жизни. В IX-XV в. институт монастырских должностных лиц достиг почти полного своего развития. В это время достаточно определились и прояснились разные отрасли монастырского управления. Появилась, таким образом, возможность поручать заведование каждой из них отдельному лицу, конечно, после точного установления круга его обязанностей. В монастырских уставах рассматриваемого времени и можно найти попытки введения некоторой систематичности в области монастырского управления. Должностные монастырские лица своим избранием были обязаны всецело игумену, которому принадлежало право и смещать их. Из них одни заведовали монастырской собственностью и хозяйством, другие – монастырским храмом и богослужением, третьи помогали игумену в надзоре и водворении дисциплины среди монахов. – Над всем монастырём возвышалась высшая административная власть в лице патриарха или местного митрополита, архиепископа и епископа, смотря по тому, от кого из них зависел или в чьём округе находился тот или другой монастырь. Исключение составляли так называемые независимые и царские монастыри, которые были самовластны и самоправны, свободны и независимы не только от епархиальной, но и от патриаршей власти. Во всех же остальных монастырях – патриарших, епархиальных, ктиторских и харистикарных – право высшего управления принадлежало местной епархиальной власти. Каждый из представителей высшего церковного управления давал разрешение на постройку новых и восстановление старых монастырей в собственной епархии, наблюдал, чтобы они строились в местах удобных и приличных; производил опись всему, что было пожертвовано новому учреждению, требовал, чтобы ктитор представлял всё нужное для обеспечения монастырского храма и братства; после возникновения монастыря каждый следил за его благоустройством и порядком в жизни монахов, утверждал игуменов, контролировал их, разрешал те или иные затруднения в жизни монастырей, восстанавливал добрые отношения между игуменом и монахами, если они расстроились, и т. п. Но Константинопольский патриарх, как высшая инстанция церковного управления, имел, по хрисовулу императора Алексея Комнина, дисциплинарную власть над всеми монастырями Константинопольской церкви, кому бы они ни принадлежали. Посредниками между патриархом и монастырями его патриархата в отношении надзора за ними и управления были – великий сакелларий с начальником монастырей и патриаршие экзархи. Таким образом, административная сторона византийской монастырской жизни IX-XV в. была вполне организованной и почти совсем законченной в своём развитии.

Нравственное и умственное состояние византийского монашества также находилось на высшей ступени развития. Весьма многие из византийских монахов вполне искренне и сознательно стремились к осуществлению монашеских принципов, оставались верны им во всю жизнь и достигали столь высокого нравственного совершенства, какое только возможно для человека. История весьма богата примерами подвижников такого рода. Многие из них Православной Церковью причислены к лику угодников Божиих. А с другой стороны, в Византии почти каждый монах знал, по меньшей мере, грамоту. Изучение грамоты имело здесь религиозную основу. Поэтому византийские монахи усердно заботились о своём образовании, изучали Священное Писание, творения святых отцов и иные произведения духовной и светской литературы, переписывали рукописи, для чего при монастырях устраивались даже целые каллиграфические школы, составляли библиотеки и для себя, и особенно при монастырях; многие из них славились своей учёностью и оставили после себя заметные следы в истории византийской литературы и просвещения.

Но византийские монахи в большинстве не только сами достигали всестороннего духовного совершенства, но и имели весьма большое и в высшей степени благодетельное значение для современной Церкви и общества. Прежде всего, не осталась без благотворного влияния на общество высоконравственная жизнь монахов. В этой добродетельной жизни современники видели пример того, что требуется от истинного христианина и как должно ему жить, – и под влиянием добродетелей византийских иноков одни из мирян пробуждались от охватившей их беспечности к святому и доброму. Другие умеряли пыл своего тяготения к миру и его интересам, иные вовремя отрезвлялись от мирской суеты, воспламенялись ревностью к подражанию иноческой добродетели и всецело изменяли к лучшему своё поведение, и т. д. Монахи благотворно действовали на византийское общество и наставлениями. Как ни старались монахи скрыть от мирян свои подвиги, слава об их добродетелях распространялась повсюду и привлекала к ним множество лиц, искавших поучения. Наставлениями монахов пользовались люди всякого звания и состояния, а особенно простой народ, – для всех, ищущих духовного совета и назидания, монастыри были главными прибежищами. Вообще, византийцы с большим удовольствием внимали душеспасительным беседам иноков и иногда прислушивались к их голосу более чем к голосу лиц духовных. Византийские монахи были для современного общества не только руководителями и наставниками в его нравственной жизни, но и безбоязненными обличителями его пороков и заблуждений. Они смело выступали на защиту нравственных начал, попираемых обществом, и беспощадно осуждали виновных. Никто и ничто не могло удержать монаха в его стремлении к обличению. Он ничего не боялся, не склонялся ни перед властью, ни перед богатством, так как отказался от всего земного и имел в виду только одно служение Господу. Он не зрел на лица и состояния, подвергая своему обличению людей всякого звания, даже императоров. Вообще, монахи были ревностнейшими поборниками нравственности в современном обществе, безбоязненными и беспощадными обличителями его нравственных заблуждений. В то же время они являлись защитниками теснимых и угнетаемых, и непреоборимыми борцами справедливости и законности против деспотизма гражданской власти. Они были, таким образом, как бы пророками для современного византийского общества.

Монахи имели весьма важное значение и в религиозной жизни Византии. Они были ревностными охранителями православной веры, крепкими защитниками церковного учения. Их принципом было точное соблюдение христианских догматов (ἀκρίβεια τῶν δογμάτων). Поэтому всякий раз, когда Церкви угрожали ложные и гибельные доктрины, византийские монахи вступали в борьбу с ними и энергично защищали чистоту церковных истин. И они оказывались вполне достойными и способными защитниками и охранителями христианского учения. Охраняя и защищая христианские догматы, византийские монахи в то же время в точности соблюдали и церковные каноны (ἀκρίβεια τῶν κανόνων). Они считали их обязательными для всех членов Церкви, какое бы общественное положение они ни занимали. Поэтому иноки одинаково резко протестовали против нарушения церковных правил, от кого бы оно ни исходило, от царей или подданных. Вместе с тем они были неумолимо последовательны в требованиях относительно применения дисциплинарных взысканий к виновным, какого бы звания они ни были. Весьма большую заслугу монахов в области религиозной жизни составляет их миссионерская деятельность. Монахи рассматриваемой эпохи усердно занимались проповедью христианского учения среди неверных и обращением их ко Христу. Из монахов-миссионеров известны: св. Никон Метаноите, проповедовавший на о. Крите и в Пелопоннесе среди славян; пр. Марфа Монемвасийская, прославившаяся миссионерской деятельностью среди языческого населения Майны; первоучители славян святые Кирилл и Мефодий, болгарский миссионер Феодор Куфара и др.

Значение монахов простиралось и на умственную жизнь Византии. Монахи не ограничивались личным образованием, в области которого многие из них достигали замечательных успехов, но много делали и в пользу образования общественного. Они учреждали народные школы и библиотеки при монастырях, занимались переписыванием манускриптов и учёно-литературной деятельностью. Особенно важное просветительное значение имели монастыри св. Горы Афона, в частности славянские обители, а также монастыри южно-итальянские. Оказывая громадные услуги обществу в религиозно-нравственной и умственной жизни, византийские монахи много содействовали и внешнему его благосостоянию. Средством к тому была благотворительная деятельность монахов. Законодатели монашества вменяли инокам благотворение в прямую обязанность, которую они исполняли, действительно, очень усердно. При весьма многих монастырях существовали странноприимницы, больницы, богадельни, дома для сирот, нищих и другие благотворительные учреждения, в которых находили себе приют и поддержку многие обездоленные судьбой и людьми лица. – Византийские монахи служили современному обществу и в качестве духовников, обязанности которых вверялись преимущественно монахам, а также – высших иерархических лиц. Ещё со времён преп. Феодора Студита († 826г.) высшие иерархические места стали замещаться преимущественно монахами, а не лицами из белого духовенства. Равно и епископские кафедры большей частью замещались монахами. Вообще монастыри были рассадниками высшего духовенства Византийской церкви. Наконец, монахи считали непременной своей обязанностью возносить молитвы за мир, испрашивать у Господа Бога видимых и духовных благ для мирян, которые и сами любили начинать всякое важное и трудное дело после испрошения у иноков молитв и благословения.

Таково было значение монашества в истории Византии. Как можно видеть, из монастырей выходили почти все лучшие начинания времени, в тиши монастырских стен сохранялось и поддерживалось почти всё, достойное уважения. Монахи были ревностными и стойкими охранителями добрых начал, на которых созидается благоустроенное и крепкое христианское общество. В этом смысле Византия имела в монашестве великую нравственную силу, оказывавшую, вследствие полного своего развития, громадное и весьма разностороннее благотворное влияние на церковно-общественную жизнь Византии, – вопреки мнению некоторых западных учёных, будто из всех действующих сил в Византии монашество наиболее всего содействовало её падению и разрушению.

В выдающемся внешнем и внутреннем развитии монашества и в громадном и благотворном его влиянии на церковную жизнь в Византии и заключается последний реальный признак византинизма как церковно-исторической системы.

* *

Что же? Неужели Византия, на всем многоразличном течении своей церковно-гражданской жизни была государством христианско-теократическим? Неужели здесь именно и существовало земное Царство Божие? – Мы утверждаем это, но только с ограничениями. Утверждаем, прежде всего, что именно Византия впервые выработала систему церковного государства, установила такие принципы личной и общественной жизни, создала такие культурно-исторические идеалы, которые в конечном практическом своём осуществлении и могли бы дать человечеству всегда привлекающее его пресловутое счастье. В этой идеальной работе, в строго организованной системе византинизма и заключается громадная культурно-историческая заслуга Византии, независимо даже от полноты её практического осуществления. Важны, главным образом, принципы и идеалы, возникающие в той или иной общественной среде, так как они указывают на то, чем движется и существует данное общество, что именно служит в нём духом жизни и быта. Коль скоро существуют идея и идеал, значит – имеются и носители их, значит – в обществе нет абсолютной мертвенности в создании из этих основ соответствующего реального быта. Так было и в Византии.

До известной степени Византия, – утверждаем мы также, – была и оцерковлённым государством. Она, в лице христиански-просвещённых выразителей византинизма, не только выносила его идеи, но и провела в жизнь, сообщила духу плоть и кровь, дала реальное бытие своеобразной системе. Такие носители и выразители византинизма вышли из царского дворца и из высшей служилой аристократии, из среды духовенства, высшего и низшего, и монашества, а также из простого народа, крепкого своей верой христианской и исполнением заповедей Божиих. Много было таких церковных людей в Византии, но, конечно, не всё население, не весь разно-племенной состав византийского народа и общества. Несогласно с исторической правдой писать панегирик Византии, допускать прикрасы и преувеличения: мы и желаем быть свободными от них. Но, с другой стороны, противно правде и замалчивание добра, ненаучное преувеличение отрицательных явлений. Истина – в золотой середине. А если так, не будем же в описании и характеристике жизни и быта Византии выдвигать на первый план отрицательные стороны. Не в них былая сила и мощь Византии, не в них и историческая её заслуга. Историческая правда будет яснее, когда будут точно указаны явления положительного порядка, намечены принципы и идеалы и представлены фактические к ним иллюстрации. Тогда только и можно понять историю Византии, а поняв, нельзя... не полюбить.

В 843г. в Византии совершилось торжество Православия над иконоборческой ересью. Это событие было глубоко знаменательно в истории Греко-Восточной церкви и имело весьма важное и разностороннее значение. Оно, прежде всего, свидетельствовало о победе святой православной веры над злой ересью, которая отвергала догмат иконопочитания, попирала церковное Предание и внесла смуту и разделения во внутреннюю жизнь Греко-Восточной церкви. Затем, в торжестве Православия заключалась победа Церкви над государством в той стадии его развития, которая нашла типичное себе выражение в чуждом подлинному византинизму законодательстве иконоборческих императоров. Ведь иконоборство было направлено не против одной только православной веры, но и против всей Церкви. По воззрению императора Льва III Исаврянина (717–741) и особенно его сына Константина Копронима (741–775), Церковь своим союзом (συμφωνία) с государством будто бы губит Империю, – она своей проповедью о духовном человеке и стремлениях к небу только отвлекает общество от интересов земной жизни, от государственных целей и задач, вносит разлагающее начало в общественную и политическую среду. Значит, Для спасения Империи необходимо парализовать будто бы разлагающее влияние Церкви на государство. Этим, с одной стороны, и объясняются преследование иконоборцами монахов и поношение аскетических идеалов святости, «реабилитация плоти» посредством земных удовольствий и успехов, гонение на иконы, которые, по представлению иконоборцев, лишь поддерживали в народе вредные религиозные суеверия и предрассудки, и стремление удалить из глаз и сознания народа его небесных покровителей. А с другой стороны, в связи с указанным взглядом иконоборцев на значение Церкви находилась и целая система законодательства иконоборческих императоров, в которой во всей своей силе проявилась чуждая подлинному византинизму теория цезаропапизма. Известно, что в законодательстве императора Юстиниана (527–565г.) была прочно установлена идея теснейшего союза, симфонии между Церковью и государством в Византии, при правовой независимости каждой из этих организаций в своей внутренней жизни. В частности, Церковь, как самостоятельный и особый организм, имеет, – по определению законодательства Юстиниана, – своё особое назначение, руководится своими собственными законами и управляется особой властью, полномочия которой по самой природе своей различны от прав и назначения власти государственной. Византийский басилевс является в отношении к Церкви лишь попечителем и защитником (эпистимонарх, дефенсор, экдик – по византийской терминологии) и имеет долг покровительства церковным установлениям и содействия церковной власти в осуществлении её назначения, путём обеспечения наиболее благоприятных внешних условий для развития церковной жизни. Но правообразующее начало в Церкви принадлежит всецело церковной власти, имеющей право учения, освящения, управления и суда, и нимало не зависит от законодательного полномочия власти государственной, царской. Напротив, – власть басилевса находит свой предел в религиозном и нравственном законе, установленном Верховным Законодателем и Судьёй, Господом Иисусом Христом, и принадлежит ему в силу церковного акта коронования. Такова сущность системы симфонии, находившейся в основе отношений между Церковью и государством в Византии до эпохи иконоборства. Но эта система не соответствовала задачам либеральной политики иконоборческих императоров, поэтому и была совершенно ими упразднена в своём законодательстве. Памятником этого законодательства является «Ἐκλογύ τῶν νόμων ἐν συντόμω γενομένη», изданная в 740г. Император, провозгласил Лев III в Эклоге, является наместником верховного апостола Петра на земле и имеет власть пасти духовное стадо, вверенное его управлению от Бога. Император оказывается в положении епископа с правом вязать и разрешать совесть членов духовной паствы, издавать законы для Церкви; он есть папа для всего греческого Востока. Совмещая в своём лице представительство гражданское и церковное, император, по Божественному полномочию, говорит Лев III, гарантирует правильное и мирное развитие политии. Так в кратких чертах формулируется в Эклоге положение басилевса в византийской политии и определяется его отношение к Церкви.³ Ясно, что здесь содержится рельефно выраженная идея цезаропапизма, с признанием басилевса и епископом Церкви, с предоставлением ему власти издавать каноны и вмешиваться во внутреннюю жизнь Церкви. Разумеется, Византийская церковь принципиально не могла допустить нарушения её внутренней свободы, вмешательства чуждой ей светской власти в сферу отношений духовного порядка, извращения природы церковной власти и существа её полномочий. И Церковь объявила борьбу против цезаропапизма иконоборческих императоров, защищая свою самостоятельность и требуя точного от всех исполнения канонов (ἀκρίβεια τῶν κανόνων), которыми ясно установлена природа церковной власти и определена область фактического применения её прав, соответственно особому назначению Церкви как отдельной от государства организации. Эта борьба завершилась победой Церкви над иконоборческим государством с его цезаропапизмом, – закончилась полным торжеством религиозно-нравственных начал над общественно политическими стремлениями иконоборства. Взамен теории цезаропапизма Церковь восстановила в Византии теснейший союз между ней и государством, при самостоятельности той и другой организации, создала систему теократического – в христианском смысле – государства. Наиболее отчётливо эта система была выражена в законодательном кодексе IX в. – Эпанагоге, в составлении которой принимал участие не только император Василий Македонянин, но и Византийский патриарх Фотий. Эпанагога, совершенно вытеснившая Эклогу, и была (вместе с Прохироном и Василиками)памятником торжества теократического государства и Православной Церкви над цезаропапистическим и противоцерковным иконоборством. Далее, торжество Православия было началом новой, сравнительно с периодом иконоборства, эпохи в истории Византийской церкви, – когда Церковь, освободившись от произвола и деспотизма иконоборческих императоров, стала пользоваться свободой и независимостью в своей внутренней жизни, обнаружила пышный расцвет своих внутренних сил и крупный успех в осуществлении основных задач своей деятельности. Когда Церковь достигла наивысшего развития при данных исторических условиях, оказала самое благотворное моральное влияние на византийское общество и государство и распространила своё духовное воздействие за пределы Византии – на те народы, с которыми Империя входила в культурные сношения. Словом, эпоха от торжества Православия до падения Византии (843–1453г.) была временем самого полного и совершенного развития церковного византинизма. Наконец, в отношении к предшествующему периоду истории христианской Церкви (313–843г.) торжество Православия было завершением продолжительной и упорной борьбы Церкви с ересями и раскрытия христианского учения путём соборного определения и решения. Актом торжества Православия формально, так сказать, закончился период Вселенских соборов и догматических споров в недрах Церкви, а взамен того в истории Церкви возникли новые факты существенного значения (прежде всего – разделение Церквей) и определились новые задачи (попытки к соединению Церквей, миссионерская деятельность Византийской церкви, оцерковление общества по руководству идеалов Православия и применительно к реальным условиям положения Церкви и т. д.). Таким образом, и в общей церковной истории торжество Православия является гранью между первым и вторым её периодами.

Ввиду важности факта торжества Православия, необходимо установить точную хронологическую дату этого события. Обыкновенно торжество Православия датируется 19 февраля 842г. Но от этой традиционной даты теперь следует отказаться, ввиду новых исторических данных, которые заставляют отодвинуть торжество Православия ровно на один год. Такие данные содержатся в недавно опубликованном житии св. Иоанникия, составленном монахом Саввой (Acta sanctorum. Изд. Болландистов. November. Т. II, d. 4. Р. 311 squ.).

Торжество Православия справедливо приурочивается ко времени Византийского патриарха Мефодия. Но когда Мефодий был избран на патриарший престол? – В житии св. Иоанникия сообщается, что этот великий подвижник Востока скончался в ночь с 3 на 4 ноября 846г., а о Мефодии упоминается, что он почил 14 июня, через восемь месяцев после кончины Иоанникия, т. е., значит, 14 июня 847г. Далее, все главные византийские источники (Генесий, Продолжатель Феофана, Зонара) дают патриаршеству Мефодия в общем четыре года и три с половиной месяца. Высчитывая этот срок назад от 14 июня 847г., приходится относить избрание Мефодия на патриаршество к самому концу февраля 843г. Значит, и торжество Православия не могло состояться при участии патриарха Мефодия в 842г. Наконец, в житии Иоанникия имеется следующее сообщение: «Во второй год боговдохновенного и угодного Христу царствования Феодоры и Михаила Церковь, благодатью Христовой, облеклась в своё украшение, которым она была украшена руками апостолов и которого руками злочестивых была лишена, и приняла Мефодия, божественного архиерея, после того как злочестивый и богохульный патриарх Иоанн (Грамматик) был низвержен» (A. fs. 732). Известно, что последний иконоборческий император Феофил скончался 20 января 842г. Значит, второй год царствования Феодоры и Михаила падает на 843г., – когда был избран (именно – в конце февраля) и патриарх Мефодий. В этом же году состоялось и торжество Православия именно в первое воскресенье Великого поста. В 843г. это воскресенье падало на 11 марта⁴. Итак, торжество Православия совершилось 11 марта 843г. Что же касается старой и традиционной даты, 19 февраля 842г., то она создалась не без влияния византийских историков и хронографов (Генесий, Георгий Амартол, Продолжатель Феофана, Кедрин, Зонара), которые, следуя своему обычному летописно-повествовательному приёму, чуждому прагматической оценки фактов, рассказывают о торжестве Православия вслед за повествованием о смерти нечестивого императора Феофила, чем и подали повод полагать, будто торжество Православия находилось в непосредственной по времени преемственности с этими событиями. Наконец, с традиционной датой торжества Православия нельзя согласиться и потому, что в течение одного месяца со дня кончины иконоборца Феофила (20 января – 19 февраля 842г.) фактически не мог совершиться целый ряд важных, предшествовавших торжеству ортодоксии, событий, о которых рассказывают византийские писатели, а именно – низложение патриарха Иоанна и избрание Мефодия, предварительные совещания иерархов и монахов о восстановлении православного учения, устройство собора при участии митрополитов и епископов, прибывших в Византию со всех концов Империи, перемена в воззрениях регента Мануила, сделавшегося сторонником иконопочитания и т. д. Вообще, традиционную дату торжества Православия (19 февраля 842г.) следует отвергнуть как не оправданную современными научными данными, а взамен её необходимо установить другую (11 марта 843г.) как согласную с этими данными.

Во второй половине IX в. в истории византийского духовного просвещения наступила эпоха постепенного подъёма и развития, продолжавшаяся более трёх веков (до 1204г.), создавшая значительный расцвет богословской науки и обеспечившая Византии славу наиболее культурного в средневековой Европе государства. Эта эпоха возникла в связи с торжеством Православия и была, с одной стороны, реакцией гибельному для духовного просвещения иконоборческому движению в VIII и в первой половине IX в., а с другой – продолжением того блестящего развития, какого богословская наука достигла на Востоке в до-иконоборческий период византийской истории. Под воздействием новых благотворных условий в положении Византийской церкви, в её пределах вновь повсюду стали возникать школы разнообразного типа и назначения, появились замечательные дидаскалы, которые своими трудами по богословию, философским и юридическим наукам увлекали византийскую молодёжь на поприще серьёзного занятия наукой. Богословская литература стала обогащаться новыми приобретениями разнообразного содержания, в обществе пробудился глубокий интерес к изучению богословия, – начала христианского просвещения стали с большим сознанием усвояться народом и глубже проникать в его религиозно-нравственную жизнь; интересами духовного знания стали увлекаться даже басилевсы, а в больших городах возникали и специальные общества для изучения богословия, при монастырях и церквах организовывались замечательные библиотеки, которые своим богатым содержанием содействовали самостоятельной и продуктивной разработке богословских дисциплин. Словом, со второй половины IX в. Византия сделалась очагом очень высокой по своему развитию духовной культуры и достигла выдающихся успехов в области богословской науки. Византийское общество как бы стремилось вознаградить себя за то оскудение в умственной жизни, которое было его печальным уделом в иконоборческую эпоху, старалось избавиться от культурного банкротства прежнего времени и с юношеской энергией и молодым воодушевлением обратилось к наукам и просвещению, любовь к которым нужно считать национальным достоянием византийско-эллинского гения. Православная Византия вновь вступила на старый путь духовного просвещения, который, по вине иконоборческих императоров и врагов Церкви, был прерван на целое столетие...

Причины подъёма византийского духовного просвещения в IX в. были различны. Так как речь идёт о просвещении церковном и о науке богословской, то объяснение факта их развития, прежде всего, следует искать, разумеется, в явлениях церковного порядка.⁵

После торжества Православия Византийская церковь вступила на путь свободного развития своей внутренней жизни. Она избавилась от цезаропапистского отношения к ней со стороны иконоборческих императоров, которое связывало её самодеятельность свыше столетия, подавляло её инициативу во внутренних делах и сковывало развитие духовных её сил. Низвергнув иго иконоборческого цезаропапизма, Византийская церковь вновь сосредоточила свою власть в лице Вселенского патриарха, опять вверила высшие административные и судебные свои функции собору, или синоду, иерархов, постоянно существовавшему при кафедре Константинопольского патриарха, вновь организовала правильную деятельность провинциальной иерархии на местах епархиального её служения и призвала низшее духовенство к каноническому прохождению своего назначения, обеспечила греческому монашеству возможность свободно строить новые и возобновлять старые монастыри, разрушенные в бурную эпоху иконоборчества, увеличиваться в своём составе и устроять внутреннюю жизнь применительно к господствующим уставам общежития, – опять в высокой степени развила свою просветительную деятельность в отношении к православной пастве. Вообще, получив свободу от вмешательства государства и гражданских властей во внутреннюю свою жизнь, Византийская церковь опять развернула свои духовные силы и, руководясь собственными законами, стала развивать многостороннюю свою деятельность в её нормальном назначении. В частности, духовное просвещение составляло одну из существенных задач Византийской церкви. В просветительной деятельности Византийская церковь руководилась, прежде всего, заповедью своего Божественного Основателя (Мф. XXVIII, 19–20: шедше научите вся языки... учаще их блюсти вся, елика заповедах вам; Мф. XVIII, 10: блюдите, да не презрите единого от малых сих), а затем – соборными канонами, которые вменяют епископам и клирикам «учение народа» в прямую обязанность их высокого служения. Так, 36 Апостольское правило предписывает отлучать от Церкви (ἀφορίζεσθαι) тех клириков, которые «не учили» (οὐκ ἐγένοντε παιδευταί) народа. Византийский экзегет церковных правил Иоанн Зонара (XII в.) в своём толковании на этот канон говорит и следующее: «Заметь, – настоящее правило требует, чтобы клирики были не только образованными, но и учительными и могли и других просвещать и научать».⁶ Затем, 58 Апостольское правило повелевает отлучать епископа или пресвитера, который не заботится о клире или о народе и не учит их благочестию, а в случае продолжающегося нерадения и беспечности – и совсем извергать. В толковании на это правило Иоанн Зонара говорит, что для всякого епископа неизбежным делом является учить подчинённый ему народ догматам благочестия и руководить в православии и нравственной жизни; равным образом и пресвитеры, по требованию канона, должны быть учительными (διδακτικοί). В таком же смысле изъясняет это правило и другой византийский экзегет – Феодор Вальсамон (XII в.), добавляя, что пресвитеры должны исполнять долг учительства не по личному усмотрению, а под руководством и с разрешения епископа.⁷ Тот же экзегет, в одном из своих ответов (№ 27) на канонические вопросы Александрийского патриарха Марка, раскрывая деятельность клириков по руководству 36 и 58 Апостольских правил, прямо говорит, что одной из главных их обязанностей должно быть обучение детей – διδασκαλία παίδων.⁸ О долге церковного учительства для духовенства говорит и 19 правило Трулльского собора, по требованию которого предстоятели (προεστῶτες) Церквей во всякий день, особенно же в дни воскресные, обязаны учить весь клир и народ истинам благочестия, руководясь в разумении и рассуждении истины Божественным Писанием, не преступая положенных уже пределов и преданий благочестивых отцов и следуя светилам и учителям Церкви в изъяснении слова Божия.⁹ Далее, 64 правило Трулльского собора запрещает мирянину произносить слово «перед народом» или учить и, таким образом, усвоять себе учительское достоинство, но повелевает повиноваться «преданному от Господа чину», т. е. иерархии. По поводу этого правила Феодор Вальсамон делает в своём толковании разъяснение, что запрещение учить перед народом и рассуждать о церковных предметах не распространяется, конечно, на клириков и монахов, как действующих по уполномочию своего епископа и обязанных, по требованию 36 и 58 Апостольских правил, учить и народ, и детей истинам православной веры.¹⁰ Наконец, о долге епископов и клириков просвещать свою паству говорят и правила – 39 Апостольское и 123 (137)е Карфагенского собора.

Изложенные каноны и служили руководящим началом в просветительной деятельности Византийской церкви в IX в. Об этом свидетельствует Номоканон в XIV титулах, редактированный в 883г. Византийским патриархом Фотием. Здесь 12 глава VIII титула говорит «О епископах, не обращающих еретиков, о епископах и клириках, не учащих народ, об ответственности епископа перед Богом за народ и об отлучении клириков за грехи народа», причём цитируются указанные нами правила, сущность содержания которых кратко и изложена в надписании главы.¹¹ Номоканон с именем патриарха Фотия имел значение действующего в средневековой Византии права и служил руководящим каноническим кодексом для местного духовенства. В частности, его предписание об учительстве нормировало деятельность византийского духовенства на поприще просвещения и побуждало его стоять в этом отношении на высоте канонических требований. А эти требования призывали иерархов и клириков к разносторонней просветительной деятельности, обязывали их и самих учиться, и просвещать других – детей, народ, всех членов Церкви, применительно к их нуждам и потребностям, до научной разработки догматов веры и истин благочестия включительно. Затем, о долге учительства для византийского духовенства говорит и один очень важный памятник гражданского права Византии IX в., а именно «Επαναγωγὴ τοῦ νόμου» императора Василия Македонянина, изданная около 885г. Эпанагога, характеризуя (в III титуле) власть Византийского патриарха, в числе его свойств на первом плане ставит учительность (τὸ εἶναι διδακτικόν) в отношении к подчинённому ему духовенству и народу и обязывает его бесстрашно возвышать голос в пользу церковной истины и в защиту догматов и перед царём. Определяя задачу патриаршего служения, Эпанагога возлагает на предстоятеля Византийской церкви обязанность возвратить в её лоно и к Православию всех – по возможности – еретиков и сделать неверных последователями веры Христовой, пользуясь для этого мерами христианского просвещения. Патриарху принадлежит право изъяснять древние каноны и определения святых отцов и соборов, а равно – устанавливать различие между постановлениями кафолическими или обще-церковными и епархиальными или местными.¹² Все такие полномочия требовали от Византийского патриарха обширных богословских познаний и энергичного исполнения обязанности учительства. Аналогичные требования Эпанагога предъявляет и к епископам (тит. VIII). В частности, и епископ должен быть учительным (διδακτικός), причём необходимые для архипастырской деятельности познания он обязан приобрести ещё до хиротонии, – так как имеющему учить других не следует уже после хиротонии оказываться в положении учащегося у других. Клирики также должны удовлетворять каноническим требованиям об их личных качествах и быть способными к учительству народа.¹³

Таким образом, идея учительства была присуща византийскому церковному сознанию в IX в. и, регламентированная в современных памятниках права, служила руководящим началом в просветительной деятельности византийского духовенства. Являясь обязательным для епископов и клириков, церковное учительство развивалось вполне нормально и свободно, – так как Византийская церковь в IX в. установила вполне правильные, основанные на симфонии, отношения к государству и не подвергалась правительственному вмешательству в свою внутреннюю жизнь. Пользуясь внутренней свободой, Византийская церковь широко развила свои просветительные задачи и сообщила духовному просвещению научный характер. В область духовного просвещения входило не только школьное обучение детей и религиозно-нравственное воспитание народа посредством проповеди, не только приготовление образованного церковного клира и положительное раскрытие перед верующими догматов Православной Церкви, в ответ на запросы пытливого ума, но и научное обоснование и раскрытие учения Православной Церкви, установление исторического преемства в её вероучении, с ретроспективным обзором догматической деятельности Вселенских соборов и богословских творений святых отцов и учителей Церкви; задачи духовного просвещения распространились, далее, на тщательное изучение Священного Писания, как главного источника веро- и нравоучения, и на его изъяснение по научным методам, с филологическими и историческими комментариями, по духу и в направлении экзегетики святоотеческой, – на кодификацию памятников права и на толкование церковных канонов в духе церковного Предания и по разуму соборной Церкви Христовой, – на раскрытие и разъяснение мистико-аскетических идеалов восточного Православия в их историческом развитии и реальном осуществлении и т. д. Вообще, одновременно с тем, как Византийская церковь стала в нормальные условия своей внутренней жизни и приобрела свободу от постороннего вмешательства в осуществлении своих основных задач, её просветительная деятельность начала постепенно развиваться и крепнуть, выразилась в научной разработке отдельных отраслей богословского знания и достигла почтенных в этом направлении результатов. Такие задачи просвещения не только определялись правовыми церковными нормами, но и шли навстречу запросам византийского общества. Это общество пережило в эпоху Вселенских соборов удивительный подъем богословствующей мысли, прониклось почти всецело интересами богословской науки, имело в творениях святых отцов и учителей Церкви богатейшее учёно-богословское наследие, в котором выражалась вековая мудрость Церкви и содержится неисчерпаемый источник истинного христианского знания. Но в эпоху иконоборства эта богатая по своему содержанию просветительная традиция почти совершенно порвалась. Однако, византийское общество хорошо знало о прежнем расцвете в Церкви богословской науки, по-прежнему хранило любовь к духовному просвещению и обнаруживало живой интерес к предметам религиозного ве́дения. И вот, когда церковная жизнь вновь получила правильное течение, а среди общества опять окрепло весьма интенсивное отношение к религии и православной вере, то вновь оживилась и его богословствующая мысль, развилась пытливость христиански просвещённого ума, возникло стремление посвящать свои силы и на научную разработку богословия. Такое просветительное увлечение, имеющее свои корни в общем церковно-религиозном строе Византии и питавшееся свойственной византийцам любовью к богословскому знанию и особенно идеей исторического преемства и родства с прошлым богословско-литературным наследием Византии, распространилось среди разных слоёв византийского общества, увлекло аристократический его класс, проникло и в царский дворец и расположило византийских басилевсов не только к покровительству духовному просвещению, но и к занятию богословской наукой. Так на поприще духовного просвещения в Византии встретились Церковь и государство, духовенство и народ, монахи и представители светского общества. Это было редкое объединение духовных сил на поприще церковного просвещения, удивительное сочетание талантов в деле разработки богословской науки, изумительный прорыв к учёности и просвещению, продолжавшийся несколько веков.

Итак, внутренняя свобода Церкви, самостоятельное её самоопределение и самодеятельность в области просвещения по заповеди Спасителя и по суду церковных канонов, применительно к историческому её положению и к современным нуждам и запросам общества, – вот первая причина подъёма духовного просвещения в Византии в IX в.

Затем, во второй половине IX в. получил своё начало исторический факт разделения Церквей – Восточной и Западной, который также послужил одной из причин развития духовного просвещения в Византии. Разделение Церквей, впервые выразившееся в столкновении Константинопольского патриарха Фотия с римским папой Николаем I, имело свои корни в глубине прежних отношений между Византией и Римом и находилось в тесной органической связи с целым рядом церковных и национальных разностей между греческим Востоком и латинским Западом. Эти разности представляли весьма удобный горючий материал, который при неосторожности обращения с той или другой стороны, легко мог вспыхнуть и произвести всеобщий пожар. Во второй половине IX в. это и произошло – по почину римского папы Николая I, который открыто заявил о своих властолюбивых притязаниях в отношении к Востоку и намеревался подчинить своей юрисдикции и Византийскую церковь. Но в лице Византийского патриарха Фотия (858–867 и 878–886) папа Николай встретил весьма сильного и просвещённого противника, который и вступил с ним в упорную и продолжительную борьбу для защиты самостоятельности Церкви и правильности её учения. Борьба была перенесена и на поприще богословской науки и литературы, привлекла внимание многих византийских богословов и выразилась в целом ряде полемических и апологетических трудов. В связи с вопросами церковной схизмы создалась довольно значительная греческая литература, в зависимости от факта разделения Церквей возникло целое научно-богословское движение, которое оживило интерес к изучению богословских дисциплин в Византии, увлекло на служение православной догме многих современных деятелей науки и вообще немало содействовало подъёму и росту византийского духовного просвещения. Центральным предметом пререканий между Православным Востоком и латинским Западом был догматический вопрос об исхождении Святого Духа, который и был подвергнут византийскими богословами самому тщательному изучению на основе Св. Писания, по руководству творений св. отцов и учителей Церкви и при свете философских о нём данных, причём вместе с положительным раскрытием догмата была произведена и разносторонняя полемико-апологетическая оценка латинского учения о Filioque. За этим главным предметом следовал ряд вопросов о дисциплинарных и обрядовых разностях между Восточной и Западной церквами, которые также служили объектом полемики византийских богословов с латинскими. В IX в. такая полемика вращалась около следующих разностей Латинской церкви: пост в субботу, разрешение на молоко и сыр в первую неделю Четыредесятницы, безбрачие священников и совершение миропомазания только епископами. Наконец, вопрос о церковном приматстве Рима также служил предметом полемики между греческими и латинскими богословами. Все эти вопросы получили принципиальное значение в богословской литературе, в силу важности самого факта разделения Церквей, – обсуждались с большой страстностью византийскими богословами и требовали от них тщательного изучения Св. Писания и святоотеческой письменности, по руководству которых они и решались, а равно и самостоятельного их исследования, применительно к современным церковным потребностям. Особенная важность принадлежала, конечно, догматическому вопросу – об исхождении Св. Духа, в положительном и полемическом раскрытии которого преимущественное участие принимал знаменитый патриарх Фотий, учёнейший муж своего времени; его многочисленные богословские труды, появившиеся в связи со столкновением Византии с Римом в IX в., не только составили весьма ценное для византийской литературы приобретение, но и дали толчок к дальнейшему оживлению научно-богословских традиций в Византии, в частности, в области полемики и апологетики.

Столкновение между Восточной и Западной церквами, получив начало в IX в., имело и своё продолжение – в веке десятом, когда оно возникло по поводу четвёртого брака византийского императора Льва VI Мудрого (886–911). В связи с этим столкновением в Византии вновь оживилась полемическая литература, причём обсуждался преимущественно вопрос о браке с догматической и канонической стороны. Но в начале XI века, под влиянием идеи разностей между Восточной и Западной церквами, область богословской полемики расширилась, применительно к задачам её в IX в., и в Византии опять возник догматический спор о Filioque. А когда в середине XI в. произошло новое столкновение между Византией и Римом, завершившееся окончательным разделением Церквей (1054г.), то одновременно в Византии усилилась и богословская разработка и оценка церковных разностей, послуживших поводом к столкновению. В греческой литературе XI в. предметами научного исследования служили вопрос об опресноках, пост в субботу, о едении удавленины, безбрачии священников, о папской власти, и др. Вообще, эпоха разделения Церквей (IX-XI в.) была и временем усиленной научной разработки в Византии тех разностей догматического, канонического и обрядового характера, которые служили предметом пререканий между византийскими и латинскими богословами. Догматика, полемика и апологетика обогатились в это время многими новыми приобретениями и значительно расширили задачи своего научного исследования, применительно к современным нуждам Церкви. Но влияние исторического факта разделения Церквей на развитие духовного просвещения не ограничилось IX-XI в. Идея различия между Востоком и Западом, выдвинутая на поле общехристианского сознания этим фактом, сохранила в Византии своё жизненное значение и в последующее время и постоянно служила одним из сильных мотивов для систематической разработки церковных вопросов, характеризующих восточное Православие в отличие от римско-католического учения. Этот мотив особенно усиливался в период униональных попыток, предпринимавшихся с целью церковного примирения между Востоком и Западом. Историческая цепь таких попыток тянется вплоть до падения Византии в 1453г. и является существенным содержанием взаимных церковных отношений Востока и Запада в XII- XV в. Но вместе с восстановлением переговоров об унии в Византии вновь возникли старые вопросы о Filioque, о папской власти, опресноках, безбрачии духовенства и т. д., которые будили богословскую мысль, заставляли византийских учёных подвергать их новой научной трактовке, вызывали некоторое научно-богословское движение и вели к дальнейшему научно-литературному прогрессу. Так разделение Церквей в связи с униональными попытками явилось сильным фактором в научной разработке богословия и создало, параллельно своему историческому движению, значительное развитие духовного просвещения в Византии, наметив для него новые задачи и особые методы научно-литературной деятельности.

Обращаясь к другим сторонам духовной жизни Византии в IX в., необходимо отметить значение миссионерской её деятельности для развития духовного просвещения. Миссионерская деятельность Византийской церкви происходила в двояком направлении. С одной стороны, византийские миссионеры просвещали светом веры Христовой различные языческие народы, обитавшие на окраинах Империи или же вне её пределов. Болгары, мораване, богемцы, сербы, хазары и русские – вот народы, входившие в IX в. в культурные сношения с Византией и воспринявшие от неё святую православную веру трудами греческих миссионеров. С другой стороны, в Византии совершалась внутренняя миссия – в отношении язычников (славяне в Пелопоннесе, греки Майны и Тайгета в Элладе), иудеев и еретиков (иконоборцы, павликиане, аревурды и др.), которых Церкви надлежало привести к св. православной вере и присоединить к своей пастве. Миссионерская деятельность требовала от Церкви сосредоточения своих просветительных сил и средств и целесообразного их применения среди язычников и еретиков. На поприще внешней миссии Византия столкнулась с Римом и вынуждена была вступить в борьбу с латинскими миссионерами. Какой страстностью сопровождалось это столкновение, – видно на примере Болгарии, где борьба между двумя миссиями послужила одной из причин церковной схизмы между Востоком и Западом. Что же касается внутренней миссии, то её интенсивность обусловливалась прямым предписанием византийского законодательства о том, что Византийский патриарх, как предстоятель Церкви, имеет долг привести к Православию и единению с Церковью всех – по возможности – еретиков, а неверных сделать подражателями веры (Эпанагога, Синтагма Матфея Властаря). Являясь крупной стороной церковной жизни в Византии, миссионерство оказало долю своего влияния как на развитие духовного просвещения в IX в., так и на дальнейший его рост, применительно к задачам внешней и внутренней миссии. Оно требовало предварительной богословской подготовки со стороны деятелей миссии, обязывало их стоять на уровне пытливых запросов от ищущих духовного просвещения, заставляло тщательно изучать источники христианского вероучения и неоскудно черпать отсюда необходимые для просвещаемых познания. Наконец, в связи с задачами миссии в Византии появилось много полемико-апологетических литературных произведений, направленных против иудейства, магометанства, язычества и разных ересей, а равно и произведений вероучительного и иного содержания (например, сочинение патриарха Фотия «Τί ἐοτιν ἕργον τοῦ ἄρχοντος», написанное болгарскому князю Борису-Михаилу). Таким образом, и миссионерская деятельность Византийской церкви содействовала усилению просветительных интересов и подъёму богословской литературы. Тесно соприкасаясь с областью духовного просвещения, миссионерство привнесло и долю своего влияния на развитие научно-богословских задач в Византии IX в. и, совместно с другими факторами, оживило литературную деятельность.

Далее, развитию духовного просвещения в Византии IX в. содействовал ряд выдающихся на этом поприще церковных деятелей.

Так, о первом по времени патриархе нашей эпохи Мефодии (843–847) его биограф рассказывает, что он, происходя от знатных и богатых родителей, в детстве получил хорошее образование. Живя в городе Сиракузы (в Сицилии), он изучил весь курс грамматики и истории, орфографии и оксиграфии. Возмужав, Мефодий отправился в Константинополь с целью поступить на службу к царскому двору, но встретился здесь с одним аскетом, который убедил его постричься в монашество. Удалившись в монастырь Хинолакка (в Вифинии), он проводил здесь философскую жизнь (ἐφιλοσόφει), а когда разыгралась иконоборческая буря и патриарх Никифор был низложен (815г.), Мефодий вместе со многими иноками отправился в Рим и здесь продолжал усовершаться в аскетическом делании и созерцании (φιλοπονώτερον ἀσκεῖ πρᾶξιν καὶ θεωρίαν). Возвратившись в Византию, он явился во дворец и обличил нового императора Михаила II (820–829) за приверженность к иконоборству, назвав его главным виновником водворившегося в Империи беспорядка и соблазнов. За это будущий патриарх был наказан 700 ударами бичом и заключён в одной гробнице на острове св. Андрея (в Пропонтиде). Здесь в заключении он пробыл девять лет. После освобождения Мефодий, горячо преданный Православной Церкви, выступил с беседами в защиту иконопочитания и спасительных догматов Церкви; отличаясь сильным и глубоким умом, хорошо зная Божественное Писание, он поучал и аскетов, с которыми жил, и членов сената, всех увещевая быть верными преданиям Церкви. Когда воцарился Феофил, то Мефодий и его обличил за иконоборство и порочную жизнь. Басилевс приказал подвергнуть его бичеванию ремнём (600 ударов) и бросить в одну подземную пещеру близ дворца, откуда его освободили христолюбивые почитатели. Однако неустрашимый воин Христов и после второго исповедничества продолжал свою просветительную миссию. Он проник с проповедью даже во дворец и склонил к Православию (ὀρθοδοξεῖν ἐξεπαίδευσε) всех ближайших родственников царя.

Но вот император Феофил скончался (842г.), и власть перешла к его сыну Михаилу с матерью Феодорой. В Византии сразу наступила большая во всём перемена. «Православная Церковь Христова, – говорит биограф, – получила свободу (παρρησία – дерзновение), ложь ереси, как созданная и утверждённая человеческой рукой, была изобличена, и все те, которые желали говорить об этом и слушать, встречали препятствие». Нечестивый патриарх Иоанн Грамматик был низложен и изгнан со всем своим клиром. Тогда стали искать достойного кандидата для утверждения на патриаршем престоле, украшенного деланием и созерцанием дел человеческих, испытанного многоопытностью в делах божественных, сильного – по Божественному Писанию – словом и делом. И вот, были указаны многие великие и святые мужи (μεγάλοι καὶ ἅγιοι ἄνδρες), но всем был предпочтён – на основании предварительной оценки его достоинства (προκρίνεται) – победоносный и мудрый (σοφὸς) Мефодий, так как он всех превосходил аскетизмом, знанием Св. Писания, красноречием, терпением в трудах, правильностью рассуждения, обходительностью и весьма приятной беседой. Биограф добавляет, что, кроме указанных достоинств, Мефодий любил переписывать священные книги: он семь раз переписал Псалтирь в полном составе (έπτὰ ψαλτήρια πλήρη ἔγραψε). Вступив на патриарший престол, Мефодий обратился с увещанием ко всему народу Церкви, – в котором, между прочим, говорил, что вверенное ему предстоятельство насколько высоко и славно, настолько же трудно и ответственно, убеждал всех хранить догматы Православия и отвращаться манихейской и других ересей. В своей церковной деятельности он стремился восстановить священный канон и закон, которые в прежнее время потеряли свою силу и практическое применение. Мефодий был отцом сирот, покровителем вдов, весьма скорой помощью для обижаемых. Он не давал очам своим сна и веждям своим дремания, пока совершенно не изгнал от всей паствы гибельную иконоборческую ересь и не утвердил в душах всех здравую и православную веру. А для этого патриарху необходимо было развить широкую просветительную деятельность. Он постоянно поучал народ истинам Православия и привлекал архиереев к ревностному просвещению своих паств. Как проницательный и остроумный мудрец (οξύς καὶ ἀγκινούστατος ὁ σοφός), Мефодий, по словам его биографа, хорошо понимал самую основу просвещения (τὸ αἴτιον τῆς παιδείας), действовал ревностно и строго и достиг в религиозно-нравственном перевоспитании византийского общества больших успехов. Биограф называет его глоссой, или устами, всего божественного и пророческого Писания (πάσης θείας καὶ προφητικῆς Γραφῆς γλῶσσα), книгой евангельского просвещения и благодати (εύαγγελικῆς σαφηνίας καὶ χάριτος βίβλος), богословом и сожителем (σύσκηνος) – в отношении ведения – великих учителей Григория (Богослова) и Василия (Великого) и последующих богословов Византийской церкви.¹⁴ Отличаясь выдающимся образованием и просветительной деятельностью среди своей паствы, патриарх Мефодий известен и богословско-литературными трудами, из которых, впрочем, лишь немногие сохранились и изданы. Прежде всего, ему принадлежат несколько проповедей (одна о святых иконах, две другие – в честь св. Агафии и св. мученика Агафоника), жития св. Феофана Исповедника¹⁵ и св. мученицы Марины, два письма – одно к Иерусалимскому патриарху Василию по поводу принятия в Церковь священников, раньше державшихся иконоборческих воззрений, а потом раскаявшихся, а другое – к инокам Студийского монастыря относительно примирения их с Церковью. Из обоих писем видно, что патриарх Мефодий руководился экономией в своей церковной политике, тогда как студиты держались акривии и осуждали примирительную политику патриархов Тарасия и Никифора, которые применяли кроткие и осторожные меры относительно клириков, разделявших прежде иконоборческие воззрения, а потом покаявшихся, а также – оказали снисхождение императору Константину VI по поводу его незаконного сожительства; Мефодий, в свою очередь, находил возможным снисходительно отнестись и к императору, и к прежним иконоборцам. Затем, духом экономии проникнуто и небольшое сочинение патриарха Мефодия «О различных по возрасту лицах, возвратившихся после бывшего отречения к православной и истинной вере», где даются руководящие канонические указания о чине приёма в Церковь бывших отступников от неё. Наконец, в греческих Минеях патриарху Мефодию приписывается сочинение против иконоборцев, которых «он совершенно ниспроверг мудрыми доказательствами и изречениями Писания и утвердил в Божиих Церквах Православную веру», а в анонимном его житии рассказывается, что он представил иконоборческому императору Михаилу II догматические томосы, или определения, Православия (τόμους δογματικούς ἤτοι ὄρους ὸρθοδοξίας – 1248С), надеясь при помощи их привести императора к Православию и восстановить низверженного патриарха Никифора на престоле.¹⁶ Но последние сочинения св. Мефодия не сохранились. – И богословские труды Мефодия, написанные в ответ на запросы времени, показывают, что этот Византийский патриарх был образованным деятелем эпохи и широко понимал просветительные задачи, лежащие на предстоятеле Церкви. Несомненно, его разносторонняя просветительная деятельность оказала благотворное влияние на возрождение богословской мысли и науки в Византии IX в.

Затем, патриарх Игнатий (847–858 и 867–878) также был одним из просвещённых деятелей своей эпохи. Он происходил из царского рода, – был сыном византийского императора Михаила Рангаве (811–813), которого низложил с престола Лев V Армянин. Этот император с большой жестокостью поступил со своим царственным противником: лишив его престола и имущества, он приказал постричь в монашество самого Михаила, его жену и двух дочерей, а двух малолетних сыновей, в том числе и Игнатия, в мире Никиту, велел оскопить, а затем всех заключил в различных монастырях на Принцевых островах (в Мраморном море). В нежном детстве испытав на себе всю тяжесть иконоборческого деспотизма, Игнатий уже в 14-летнем возрасте постригся в монахи и с ревностью предался аскетическим подвигам. В течение 33 лет он жил в монастырском уединении. Это был идеальный монах и весьма убеждённый почитатель монашеского чина. По свидетельству его биографа Никиты Пафлагонского, Игнатий проводил свою уединённую жизнь не только в аскетических подвигах, но и в ревностных просветительных трудах. «Пребывая постоянно у божественных и обильнейших вод Св. Духа, – говорит Никита, – Игнатий изучил весь Ветхий и весь Новый Завет, с большой любовью и старанием ознакомился со всеми творениями святых отцов, подражал их деланию (πράξις) и следовал их созерцанию (θεωρία) и, усовершая таким способом, и укрепляя внутреннего человека, приносил Богу весьма приятный плод добродетели», а именно: пост, бодрствование, уставное псалмопение, молитвы, преклонение колен, слезы, терпение и т. д..¹⁷ Когда скончался его руководитель в духовной жизни и настоятель монастыря, то Игнатий был избран его преемником по управлению обители, воспитывал души братства постоянными разумными беседами и мудрыми наставлениями и всех путеводил к обители Божией.¹⁸ К нему стекались для поучения и наставлений весьма многие любители иноческого чина, для которых Игнатий построил монастыри на трёх Принцевых островах – Плати, Гиатр и Теревинф и обратил эти, прежде не заселённые местности, в большие иноческие обители, с церквами и многочисленными братствами. За свои духовные доблести Игнатий был удостоен священного сана, причём сначала был рукоположен в анагноста или иерокирикса Божественных Писаний (ἀναγνώστης, ἤχοι τῷν θείων ίεροκῆρυζ Γραφῶν – Col. 497Β), иначе сказать, был назначен не только чтецом во время богослужений, но и проповедником слова Божия для иноков и мирян, стекавшихся в его монастырь Архистратига Михаила, который Игнатий построил на европейском берегу Пропонтиды, напротив Принцевых островов. А когда Игнатий был рукоположен в священный сан, то просветительная его деятельность значительно возросла. То было время иконоборческих смут и нестроений, когда православная вера подвергалась гонению, а церковное просвещение систематически подавлялось и разрушалось слугами иконоборства. Как в самой Византии, так и в провинциальных городах, школы были закрыты, народ оставался без проповеди, дети не получали ни церковного крещения, ни необходимого предварительного наставления в истинах православной веры. Даже патриарший престол вверялся лицам недостойным. Биограф патриарха Игнатия, Никита Пафлагонский, свидетельствует, что один из его предшественников – патриарх Феодот (815–821) был совершенно чужд всякого образования и доброго познания, отличался лишь мирскими делами и успехами, да привязанностью к иконоборству.¹⁹ И вот, когда Игнатий получил священный сан, к нему, как к просвещённому православному пастырю, стали стекаться христиане и из Византии, и из Вифинии и просили у него наставлений и руководства в духовной жизни. Он всех принимал с любовью и радушием, учил и наставлял каждого посетителя в догматах Православия, в разумении учения церковного и нравственном преуспеянии. Просветительная миссия Игнатия распространялась как на детей, так и на родителей и была большим препятствием для успехов иконоборства.²⁰ Когда скончался патриарх Мефодий, взоры всех были обращены на пресвитера Игнатия, просвещённого, благочестивого и добродетельного пастыря, и он, по избранию собора архипастырей, по воле императрицы Феодоры и общему желанию клира и народа, был возведён на Византийский патриарший престол. Деятельность Игнатия, как патриарха, ознаменовалась многими трудами на пользу Церкви, например, водворением церковной дисциплины среди духовенства, монашества и народа, примирением враждовавших в недрах Византийской церкви партий, обличением общественных пороков и заблуждений. Почтенна была и просветительная деятельность патриарха Игнатия. Она выражалась преимущественно в поучениях и назиданиях народа с церковной кафедры. Никита Пафлагонский свидетельствует, что проповеднические труды Игнатия совершались постоянно, утверждались на основе Священного Писания и творений святых отцов и были направлены к просвещению паствы в истинах Православия и к развитию нравственного самосознания.²¹ Такая задача просветительной деятельности патриарха шла навстречу запросам современного общества, религиозная и нравственная жизнь которого расшаталась в своих устоях во время иконоборства и получила противоцерковное направление. Патриарх Игнатий сочувственно относился и к просветительной деятельности кесаря Варды, восстановившего в Константинополе Академию, а равно и сам принимал участие в устройстве начальных школ в Византии, которые были весьма необходимы для клира и народа на первых порах после торжества Православия.²² Но литературных трудов после Игнатия не осталось.

Но особенно важное в рассматриваемом отношении значение принадлежало знаменитому патриарху Фотию. Это был величайший представитель византийской науки и литературы, отличавшийся весьма обширными познаниями и изумительной эрудицией, возвышавшийся в этом отношении над всем византийским обществом. Его многочисленные и разнообразные богословские труды относятся к догматике, полемике, изъяснению Св. Писания, церковной риторике и поэзии, каноническому праву и истории. Затем патриарх Фотий был весьма сведущ в филологии, философии, математике, физике, астрономии, естественной истории и даже медицине и оставил сочинения и по некоторым из этих отраслей знания. Богатством и разнообразием познаний Фотий возбуждал изумление не только современников, но и в позднейшее время даже у своих врагов. Его колоссальная учёность была в представлении византийцев каким-то необыкновенным, демоническим явлением. А из новейших учёных достаточно привести мнение римского кардинала Гергенрётера, который, несмотря на непримиримую вражду к этому патриарху, говорит, что «Фотий, как учёный и писатель, как философ и богослов, является в блестящем свете, заслуживает удивления и во многих отношениях благодарности потомства».²³ Учёность Фотия и его сочинения имели громадное влияние на современное византийское общество и на целые поколения последующего времени. Под его руководством воспитались весьма многие образованные мужи, которые потом посвятили себя на служение богословской науке и продолжали просветительное дело своего знаменитого дидаскала. Поэтому богословская эпоха IX-XI в. называется даже Фотианской эпохой, – в силу весьма живого и интенсивного воздействия его личности и трудов на развитие богословия в Византии. Вообще, в высшей степени благоприятным для византийского духовного просвещения явлением нужно считать литературную деятельность патриарха Фотия во второй половине IX в.: Он положил начало блестящему периоду в истории византийской богословской науки и весьма много содействовал последующему пышному расцвету византийской литературы, представив в своих учёных трудах самый яркий и убедительный образец того, к чему в области просвещения был способен византийский национальный гений. Но подробный обзор учёно-литературной деятельности патриарха Фотия будет предложен ниже – в очерке о состоянии богословской науки в Византии IX в.

В середине IX в. в Византии процветал и другой знаменитый учёный – Лев Философ, архиепископ Фессалоникийский, также оказавший большое влияние на развитие здесь духовного просвещения. Этот Дев был родом из Константинополя, где и получил первоначальное образование, изучив с большой тщательностью грамматику и пиитику. Стремясь к расширению своего образования и не имея возможности достигнуть этой цели в Константинополе, где во время его юности господствовало иконоборство, а наука подвергалась гонению, Лев отправился на остров Андрос к известному дидаскалу Михаилу Пселлу Старшему²⁴ и слушал у него лекции по риторике, философии и арифметике, а также изучал богословские науки. Но, не удовлетворившись теми познаниями, которые были им приобретены в Андросской школе Пселла, Лев предпринял путешествие с научной целью по византийским монастырям, владевшим богатейшими библиотеками, и с необыкновенным рвением принялся за изучение богословских и иных наук. Целые дни и ночи он проводил в научных занятиях, читал и переписывал кодексы, разыскивал в монастырских книгохранилищах неведомые другим учёным редкие рукописи и почерпал из них разнообразные познания. В результате Лев, по словам византийских историков (Продолжатель Феофана, Кедрин), поднялся на самую вершину знания и достиг пресыщения (κόρος) в науках. Наиболее обширными сведениями он отличался в философии, арифметике, геометрии, астрономии и поэзии. Обогащённый знанием, Лев возвратился в Константинополь, открыл здесь небольшую школу и стал обучать византийскую молодёжь различным наукам. Его училище (Καταγώριον) привлекало сравнительно немногих учеников, так как иконоборство ещё не исчезло и стесняло свободу преподавания и научного исследования. Тем не менее, Лев среди своих учеников слыл великим и философом (μέγας τε καὶ φιλόσοφος) и постепенно приобрёл большую популярность среди духовенства и монахов, которые, несмотря на притеснения иконоборцев, не отказывались совершенно от научных знаний. А затем слава Льва Философа распространилась даже за пределы Империи.

Случилось, что один из многочисленных учеников Льва попал в плен к арабам, с которыми Византия с первой половины IX в. вела непрерывные войны. Молодой пленник-византиец, хорошо изучивший у Льва геометрию и другие математические науки, был отдан в рабство одному знатному сарацину, близкому ко двору багдадского халифа Аль-Мамуна (813–833). Этот халиф был известен любовью к знаниям, изучал эллинские науки и особенно геометрию. Раз между пленником-византийцем и его господином зашла речь о науках и о занятиях Аль-Мамуна геометрией, причём юноша выразил желание послушать учёного арабского халифа и его учителей, так как – по его словам – и сам он имеет некоторые познания в геометрии. Аль-Мамуну сообщили об этом, и халиф, по рассказу византийских историков, с великой радостью (μετὰ περιχαρείας πολλῆς) призвал к себе юношу-византийца и спросил его, действительно ли он знает геометрию. Когда пленник дал утвердительный ответ на вопрос халифа, то последний, рассказывают историки, не поверил ему, так как полагал, что эта наука доступна лишь арабским учёным. Потом пленник пожелал послушать арабских учителей, и они тотчас приступили к уроку – нарисовали фигуры треугольника и четырёхугольника, изложили геометрические правила Евклида, называли фигуры их техническими наименованиями, указывали отличие одной от другой и вообще говорили смело и авторитетно. Но при этом не представляли никаких доказательств и не давали объяснений, на каком основании они высказывали те или иные геометрические суждения. И это они делали, замечают историки, не вследствие затруднений в арабской терминологии и языке, а по своему невежеству и незнанию. Юноша-византиец, когда заметил, что арабские учёные с гордостью излагают перед ним свои познания и много думают о себе по поводу сделанных ими геометрических чертежей, сказал им: «Относительно всякого слова и дела имеет значение причина, по которой они происходят, вы же излагаете одно лишь бытие и избегаете указывать его причины; значит, вы не знаете самого главного и ничему не можете научить». Арабские учёные выразили своё недоумение по поводу таких слов византийца и просили его самого объяснить и доказать геометрические теоремы. Когда же юноша стал просто и ясно излагать принципы науки, и арабские учёные услышали от него, почему та или иная геометрическая фигура применяется и какой имеет смысл, то их ум просветлел, они много поняли и с удивлением взирали на своего молодого учителя. На их вопрос, как много Византия имеет учёных мужей, юноша ответил, что число их очень велико, но сам он относится лишь к ученикам, а вовсе не к дидаскалам. О своём же учителе Льве Философе юноша, на вопрос арабских учёных, сказал, что он ещё жив, отличается всякой добродетелью, проводит скромную и простую жизнь и многим даже неизвестен, хотя и славится своей мудростью. Тогда халиф Аль-Мамун захотел пригласить Льва Философа в Багдад и написал ему письмо следующего содержания: «Как по плоду мы узнаем дерево, так и по ученику учителя. Так как ты, будучи великим в познании бытия, по своей добродетели и глубине ведения остаёшься, однако, неизвестным своим согражданам, не получил ещё плодов своей мудрости и знания и даже не удостоился надлежащей от них чести, то не откажись прибыть к нам и преподать нам своё учение. Если это исполнится, то весь народ сарацинский преклонится перед тобой, и ты удостоишься богатства и подарков, каких никто из людей и никогда не получал». Вручив это письмо юноше и наградив подарками, Аль-Мамун приказал ему отправиться в Константинополь и пригласить в Багдад Льва Философа, опять обещал ему почести, подарки и свободу от плена, если он убедит своего дидаскала оставить землю ромеев. Когда юноша прибыл в Константинополь и предстал перед Львом Философом, то между ними произошла трогательная сцена свидания, причём ученик оросил слезами лицо и грудь своего дидаскала. Вспомнив о прежних занятиях, рассказав о своём плене и о причине прибытия в Константинополь, юноша передал Льву письмо от Аль-Мамуна и от имени халифа пригласил его в Багдад. Но ввиду того, что письмо было из вражеской страны и представлялось небезопасным для подданного византийского басилевса, Лев Философ поспешил отправиться к логофету²⁵ Феоктисту, рассказал всё о своём ученике и передал письмо халифа. Это обстоятельство сделало Льва известным византийскому императору Феофилу (829–842), которому Феоктист представил письмо Аль-Мамуна. Император вполне оценил этого выдающегося учёного, приблизил к себе, обогатил его и открыл для него школу при храме Сорока Мучеников, где он и читал лекции византийскому юношеству по богословию, философии и математике. Спустя немного времени Аль-Мамун, узнав, что Лев Философ не желает оставить родину и переселиться на чужбину, отправил ему другое письмо, в котором изложил свои недоумения по вопросам из геометрии, астрологии и других наук, и просил прислать ему ответ. Византийский учёный не только разрешил все недоуменные вопросы своего багдадского корреспондента, но и в свою очередь разъяснил ему другие трудности геометрии и астрономии, чем и привёл халифа в большой восторг. Аль-Мамун после этого отправил письмо к императору Феофилу и просил его на короткое время отпустить в Багдад «знаменитого по своим познаниям в философии и других науках мужа», так как сам он, халиф, не может прибыть в Константинополь и сделаться учеником славного византийского дидаскала. В благодарность Аль-Мамун обещал прислать басилевсу двадцать кентинариев золота (κεντηνάριον – 100 литр или фунтов ­­ 28 800 золотых рублей), заключить мир и навсегда отказаться от войны с Византией. Но император Феофил отказался лишить Византию знаменитого учёного, пользовавшегося общим уважением и вызывавшего изумление своими обширными и глубокими познаниями, и не согласился отдать сарацинам благо, в котором нуждались и сами ромеи.

Вскоре Лев был хиротонисан в епископский сан и возведён на архиепископскую кафедру Фессалоники. Здесь учёный иерарх пользовался большими почестями за мудрость, хорошее знание наук и добродетельную жизнь. Историки рассказывают, что Лев, благодаря своим познаниям, имел возможность спасти жителей Фессалоники и окрестности от голода и нужды, указав им наиболее благоприятное для посева время; урожай хлеба был так велик, что надолго обеспечил народ достаточным содержанием. По этому поводу в Фессалонике были устроены торжественные литании и совершились молебные пения. Но Лев лишь три года занимал Фессалоникийскую кафедру. Он находился в родстве с Византийским патриархом Иоанном Грамматиком и разделял его иконоборческие воззрения. Когда Иоанн был низложен с престола (843г.), то и Лев Философ должен был отказаться от управления епархией. Он возвратился в Константинополь и опять стал заниматься наукой. Будучи умеренным иконоборцем, Лев потом совершенно отказался от иконоборческих воззрений и примирился с Православной Церковью.

После торжества Православия кесарь Варда, соправитель императора Михаила III и большой любитель наук и просвещения, открыл в Магнаврском дворце высшую школу и пригласил Льва для преподавания здесь философии. Другими профессорами этой школы были – ученик Льва Феодор (по Кедрину – Сергий), преподававший геометрию, Феодигий, состоявший дидаскалом астрономии, и Комитас, преподававший греческую грамматику. Варда много покровительствовал школе и профессорам, благодаря которым, особенно же архиепископу Льву, замечательному философу (ὁ πάνυ φιλόσοφος), стоявшему во главе Академии, наука достигла в Византии окончательного процветания.²⁶ Известно, что учениками Льва были – знаменитый патриарх Фотий (Hergenröter, I, 323) и просветитель славян св. Кирилл. В числе писем патриарха Фотия одно носит надписание «Λέοντι φιλοσοφῳ» и говорит об употреблении глагола εἰμὶ в Св. Писании и его значении. Вероятно, письмо было отправлено Льву, бывшему архиепископу Фессалоникийскому, профессору Константинопольской академии.²⁷

Изложенные сведения о Льве Философе, принадлежащие византийским историкам, не только вскрывают интересный эпизод из истории духовного просвещения в Византии, но и бросают свет на культурные сношения между византийцами и арабами. Последний же факт важен потому, что, по мнению некоторых историков (Куртц, Гасс, Филарет Вафиди, А. П. Лебедев), одной из главных причин развития духовного просвещения в Византии в IX в. было «соперничество греков с арабами». Но с таким мнением согласиться нельзя. Прежде всего, для такого соперничества было необходимо, чтобы и византийцы, желавшие соревноваться с арабами на поприще науки, имели достаточные для этого средства и сразу же могли выступить в положении соперников с арабами, у которых, по мнению указанных историков, наука в IX в. достигла процветания, тогда как у византийцев находилась в упадке. Коль скоро научные силы и средства обеих сторон оказывались – по суждению историков – далеко неравными, то ео ipso (само собой (лат.) – Ред.) исчезала и фактическая возможность соперничества. Затем, факт, рассказанный византийскими писателями, показывает, что в действительности у арабов вовсе не было такого процветания наук, какое им приписывается: юноша-византиец, прошедший только курс геометрии и находившийся в положении ученика, имел более основательные познания, чем арабские учёные и их высокий ученик, халиф Аль-Мамун. Если даже допустить некоторое преувеличение со стороны продолжателя Феофана и Кедрина относительно познания пленника-византийца, то ведь остаётся вне всякого сомнения факт неоднократных сношений Аль-Мамуна с императором Феофилом по поводу знаменитого византийского учёного геометра, астронома и философа Льва, которого арабский халиф хотел видеть у себя при дворе, чтобы пользоваться его обширными познаниями. Ясно, что в Византии было такое «научное благо», какого не имел Багдадский халифат под управлением династии Аббасидов. И теперь положительно известно, что хотя наука у арабов достигла в IX в. значительного процветания, но оно было обязано почти исключительно иностранному влиянию, сами же арабы исполняли в этом деле совершенно незначительную роль. «Византия, Персия и Индия, – говорит один из известных ориенталистов (Kreme), – пришли на помощь бесплодию арабского ума» и содействовали прогрессу арабской науки и литературы.²⁸ Конечно, культурные сношения между византийцами и арабами были, но в области духовного просвещения обратное влияние (халифата на Империю) было ничтожно. Что же касается взаимного соперничества, то оно было преимущественно в торговле и промышленности. Во всяком случае, выдвигать на первый план мотив соперничества в отношении к мусульманской науке и литературе, когда речь идёт о причинах пробуждения в византийском обществе интереса к науке (преимущественно богословской) и просвещению, значит уклоняться от объективного объяснения крупного исторического явления.

Кроме патриархов Мефодия, Игнатия и Фотия и Фессалоникийского архиепископа Льва Философа, и другие византийские церковные деятели IX в. оказали благотворное влияние на развитие духовного просвещения и богословской науки. Так, Кесарийский архиепископ Арефа, ученик Фотия, занимает почётное место в истории византийской литературы. Ему принадлежит ряд экзегетических трудов (например, толкование на Апокалипсис), похвальные слова в честь святых, философские трактаты (о Платоне, Лукиане), комментарии к творениям греческих апологетов и т. д. Восприняв от своего знаменитого учителя любовь к науке, Арефа не только сам посвящал свои силы богословским и философским занятиям, но и других располагал к научному труду, открыл в своей епархии несколько школ и энергично боролся против упадка народного просвещения, водворившегося здесь с эпохи иконоборства. Современником Арефы был Василий, епископ Новых Патр в Фессалии, который также занимался богословскими трудами («Толкование на всех пророков»), устроял школы в своей епархии и поощрял духовенство в деле просвещения народа.²⁹ Затем, Георгий, митрополит Никомидии, был интимным другом Фотия, имел частую с ним корреспонденцию и остался верен этому патриарху и тогда, когда он был лишён кафедры и находился в изгнании; Георгия привлекала к Фотию общая их любовь к науке и просвещению, причём Никомидийский митрополит стремился подражать своему знаменитому и великому другу и в отношении литературной деятельности, он заявил себя в истории византийской литературы преимущественно гомилетическими произведениями.³⁰ Пётр, епископ Аргоса (родился около 850г.), известен своими многочисленными похвалами в честь святых и мучеников, в которых он обнаружил большое знание Священного Писания, творений святых отцов и классической литературы. Его просветительная деятельность в Аргосской епархии совершалась в согласии с церковными канонами и отличалась большим успехом.³¹ Никита Давид, епископ Дадивра в Пафлагонии († около 890г.), носит наименование философа и ритора и был самым замечательным – после Фотия – византийским панегиристом. Он написал много церковных слов, в которых основывается, между прочим, на древних мартирологах и синаксарях. Ему же принадлежит и житие Константинопольского патриарха Игнатия, сторонником которого был Никита, поэтому здесь писатель очень резко отзывается о патриархе Фотии, который имел с Игнатием столкновение. Как деятель просвещения, Никита Пафлагонский считается предшественником Симеона Метафраста.³² Рядом с патриархами и епископами, как деятелями просвещения, стоит – по времени – пресвитер Григорий из епархии Кесарии Каппадокийской, известный своими похвальными словами и проповедями, также оказавший долю своего влияния в деле просветительного движения в IX в.³³ И другие отрасли знания имели в IX в. выдающихся представителей из среды духовенства и монашества. Так, в области церковной поэзии известны произведения инокини Кассии,константинопольского диакона (потом – митрополита Никейского) Игнатия, Иосифа Песнописца (833г.), студитов Антония, Арсения, Василия, Николая и др. На поприще исторической литературы трудился фессалоникийский пресвитер Иоанн Камениат, Георгий Монах, Амартол и др.

Вообще в возрождении византийского духовного просвещения в IX в. большое участие принимали различные церковные деятели, которые своей любовью к науке, талантливыми литературными трудами, руководительством и покровительством на поприще просвещения, а равно устройством народных школ значительно подвинули вперёд образование в Византии, создали благоприятные условия для прогресса богословских наук и оказали долю своего влияния на общий культурный рост Империи. На поприще духовного просвещения в Византии трудились патриархи и архиепископы, клирики и монахи, – которые стояли во главе общества по своему образованию и считали долгом своего служения Церкви просвещать народ в духе Православия, по требованию канонов и соответственно запросам времени. История византийской литературы украшена именами, прежде всего, церковных деятелей – иерархов, клириков и монахов, и состоит, главным образом, из церковно-религиозных и богословских произведений, почти всецело проникнутых духом церковности. Здесь выразилось первенствующее положение Церкви в деле культурного развития Византии, проявилась руководящая роль духовенства и монашества, обрисовалось значение богословия как науки. Поэтому будет вполне справедливо оттенить, в числе факторов византийского духовного просвещения, и талантливую и продуктивную деятельность православного духовенства. Оно не только оказало очень большое влияние на возрождение византийского просвещения в IX в., но и занимало первое в науке и литературе место и в последующее время, вплоть до падения Византии. Обзор памятников византийской литературы X-XV в. потом раскроет перед нами и многочисленные имена церковных писателей, и значение каждого из их трудов в отдельности, и общий ход фактического влияния Церкви и конкретного участия духовенства в развитии духовного просвещения; здесь же отметим, что просветительная деятельность византийской иерархии, клира и монашества не только утверждалась на канонических требованиях, но и обусловливалась правовым положением духовенства в Византии, а равно находилась в связи с общими задачами его исторического служения.

1. Что касается Византийских патриархов, то они занимали очень высокое положение в политии и имели громадное влияние на церковно-общественную жизнь. Только лучшим по жизни и наиболее способным и энергичным деятелям были доступны те возвышенные требования, которые общим сознанием Византийской церкви предъявлялись к кандидатам патриаршества. Но зато, когда такой кандидат указывался голосом Церкви и народа, в его лице вступал на патриарший престол действительно правоспособный и достойный предстоятельства деятель. Τύπος, или идеал, Византийского патриарха неизбежно предносился сознанию членов Византийской церкви, когда возникал вопрос о замещении вакантной патриаршей кафедры. Этот τύπος рельефно был начертан и в правовых памятниках Византии, и в общественном самосознании, и в реальных фактах жизни и истории. Эпанагога императора Василия Македонянина (IX в.), Распространённая Эпанагога (XI в.), Синопсис Малый (XII в.), Синтагма Матфея Властаря (XIV в.) – все эти правовые памятники Византии, имевшие значение и действующего закона, в аналогичных чертах живописуют τύπος первоиерарха Великой Христовой церкви. Патриарх, по их изображению, есть живой и одушевлённый образ Христа, в словах и делах выражающий истину. Задачей патриарха служит – сохранение в благочестии и нравственной строгости тех, кого он принял от Бога, обращение к Православию и единению с Церковью по возможности всех еретиков и раскольников и привлечение неверных в число подражателей веры, посредством деятельности выдающейся, удивительной, замечательной.

Конечное назначение патриарха состоит в сохранении вверенных ему душ, в жизни во Христе, сораспинании миру. Свойства патриарха – быть учительным, безусловно, одинаково относиться ко всем, как к лицам высокого, так и низкого положения, быть кротким в отправлении правосудия и обличительным относительно неповинующихся, без страха возвышать голос в защиту истины и догматов даже перед лицом царя. Далее, Византийский патриарх мыслился общим духовным отцом (κοινὸς πνευματικὸς πατήρ), поставленным свыше от Бога. Он заботится о спасении христиан всей Вселенной (ἀπανταχοῦ τῆς γῆς) и молится за всех Богу. Он носит образ Бога (φέρει τύπον Θεοῦ) на земле, Который и поставил его покровителем христиан всей Вселенной (προστάτης τῶν ἀπανταχοῦ τῆς οἰκουμένης χριστιανῶν), защитником и попечителем их душ; посему все должны чтить его и любить, оказывать ему повиновение и послушание, относиться к нему как к отцу. Патриарх есть корифей и началовождь (κορυφαῖος καὶ ἀρχηγός) всякого блага, главный пастырь Божий (ἀρχιποιμὴν Θεοῦ), путеводитель (όδηγός) ко всякому совершенству, ходатай (μεσίτης) к Богу, вселенский учитель (καθολικός διδάσκαλος) христиан в делах веры и нравственности; он имеет на земле божественные права, является духовным господином для христиан всей Вселенной, защитником божественных законов и канонов, дефенсором Господним. Глава Церкви есть Христос, но патриарх является Его наместником на земле и помазанником и до известной степени «главой» или – предстоятелем Церкви. Но папистических притязаний на фактическое господство в Церкви и на подчинение себе гражданской власти Византийский патриарх совершенно не имел, так как в отношении к остальным иерархам он признавал себя, и фактически был, только братом – равным с остальными восточными патриархами и старшим или первым (πρῶτος ἀδελφός) для архиереев Византийской церкви, а с другой стороны, идея о дуализме власти – церковной и гражданской – была одним из основных правовых воззрений в Византии.³⁴ Представленный идеальный образ (τύπος) патриарха жил в сознании византийской иерархии и общества 1X-XV в. и имел реальное своё выражение в лице отдельных представителей Византийской церкви. История свидетельствует, что на Византийский патриарший престол вступали в нашу эпоху лучшие представители общества, которые с успехом исполняли своё высокое назначение и, в частности, оказали те или иные услуги Церкви на поприще богословской мысли и литературы.

Так, патриарх Николай Мистик (901–907 и 911–925) оказал большое влияние на развитие духовного просвещения в Византии. Он был родственником знаменитого патриарха Фотия, под руководством которого и получил разностороннее образование вместе с будущим императором Львом Философом. Когда патриарх Фотий, со вступлением Льва на престол, подвергся вторичному низложению (886г.), то опала постигла, вместе с другими родственниками Фотия, и молодого Николая, который, спасаясь от царского гнева, удалился из Константинополя в Халкидонскую митрополию и здесь в монастыре св. Трифона постригся в монашество. Спустя некоторое время, когда нерасположение Льва к Фотию и его родственникам мало-помалу исчезло, Николай был вызван ко двору и даже почтен достоинством мистика – μυστικός, которому поручались государственные дела, подлежавшие тайне. По смерти патриарха Антония Кавлея [Антоний II Кавлей (893–901)] Николай был избран его преемником по кафедре. Он был предпочтён другим кандидатам патриаршества потому, что отличался выдающимся образованием и был вообще талантливым деятелем. И на патриаршей кафедре Николай оказался вполне достойным предстоятелем Церкви и много содействовал внутреннему миру, упорядочению церковного строя, торжеству церковных канонов и независимости Церкви от вмешательства гражданской власти.³⁵

Что касается его трудов в области духовного просвещения, то и в этом отношении патриарх Николай должен быть выделен из ряда других деятелей эпохи. Продолжатель Феофана говорит, что Николай имел многие преимущества сравнительно с другими в отношении мудрости (πολλὰ κατὰ τῆς σοφίας προτερήματα),³⁶ а Кедрин свидетельствует, что он первенствовал умом и мудростью (ἐπὶ συνέσει καὶ σοφίᾳ δοκῶν πρωτεύειν).³⁷ Патриарх Николай хорошо знал и понимал Священное Писание, как это видно из некоторых его писем (№ VIII-X, XXII), где он приводит тексты Писания и объясняет их, – был сведущ в святоотеческой письменности (письмо № XXXII к римскому папе Анастасию III о четвёртом браке, принятом Западной церковью) и особенно в канонах: известно, что он почти всё своё патриаршество посвятил борьбе в защиту акривии канонов, ввиду их нарушения императором Львом VI и разногласия в их оценке со стороны Римской церкви, причём был даже насильственно лишён кафедры (907г.) за свою стойкость в охранении авторитета и независимости Церкви. Затем, патриарх Николай известен и литературными трудами.

Главным памятником его литературной деятельности являются письма в числе 163, имеющие весьма важное значение для церковной истории X в. Корреспондентами Византийского патриарха были различные современные деятели: болгарский князь Симеон, Болгарский архиепископ, византийский император Роман I Лакапин, римские папы, эмир Крита, которого патриарх увещевал быть кротким в отношении к христианам, один армянский царь, иерархи Византийской церкви, светские чиновники, монахи и частные лица. В письмах патриарх Николай касается различных вопросов – административных, канонических, бытовых.

Особенную историческую ценность имеют те письма, которые относятся к столкновению патриарха Николая с императором Львом VI и Римской церковью из-за четвёртого брака басилевса. Просвещённый и энергичный патриарх, строгий блюститель церковных канонов, вовсе не хотел быть послушным орудием императора Льва, вопреки его расчёту и предположению, что придворный монах и мистик, соученик басилевса, будет и на патриаршем престоле снисходительно относиться к вмешательству царя в церковные дела. И вот, когда Лев, по смерти третьей своей супруги Евдокии, вступил во внебрачную связь с одной византийской аристократкой – Зоей Карвонопсиной (Κορβονόψις) и после пытался склонить патриарха в пользу матримониального своего намерения, то в том и другом случае он встретил со стороны патриарха только осуждение. Когда же отношение императора к Зое закрепилось рождением сына Константина Порфирородного (905г.), то Лев настойчиво стал просить у патриарха разрешения на четвёртый брак с Зоей. Для Николая начались тяжёлые испытания, ввиду категорического запрещения Восточной церковью четвёртого брака. Он даже не соглашался крестить Константина Порфирородного с царскими почестями, как желал этого Лев, и только тогда исполнил волю императора (6 января 906г.), когда он с клятвой уверил патриарха, что удалит из царского дворца Зою и оставит при себе только сына. Однако, не прошло и трёх дней после торжественного крещения Порфирородного в храме Св. Софии, как Лев не только возвратил Зою во дворец, но и стал опять добиваться от патриарха церковного благословения на вступление в четвёртый брак. Но патриарх и слышать не хотел об этом браке. Встретив с его стороны решительный отказ, император после Пасхи 906г. заставил пресвитера Фому обвенчать его с Зоей. Во время венчания Зоя получила из рук самого Льва царскую корону, тогда как по придворному византийскому регламенту императрица должна получать корону от совершающего обряд коронования патриарха. Таким образом, Лев в устроенном им венчании и короновании был для Зои «и женихом, и архиереем», как говорит патриарх Николай, подробно изложивший своё столкновение с императором в прекрасном письме (№ XXXII) к римскому папе Анастасию III.³⁸ Когда по Византии распространилась весть о противоканоническом браке императора, продолжает свою речь в том же письме патриарх Николай, то все пришли в крайнее смущение, как архиереи и клирики, так и миряне. Император не только нарушил клятвенное обещание, данное патриарху, но и допустил самочинное вторжение в область, подлежавшую исключительному ведению Церкви, попрал церковные каноны (50 правило св. Василия Великого, 10 и 11 правила патриарха Никифора) и гражданские законы (императрицы Ирины от 800г. и Василия Македонянина), запрещающие четвёртый брак, даже собственную новеллу (ХС), которой осуждался и третий брак.

Особенно был возмущён поступком царя патриарх Николай Мистик, строгий ревнитель преданий Церкви. Он увидел в четвёртом браке императора такое оскорбление непорочной Невесты – Церкви, какого прежде не наносил ей никто не только из царей, но даже из последних архонтов или придворных. «И что мне, – говорит патриарх в анализируемом письме, – надлежало делать (при таких обстоятельствах)? Хранить молчание и дремать, или же мыслить и действовать, как и надлежало другу, заботящемуся и о чести императора, и о положении Церкви? – И так у нас началась – при помощи Божией – борьба. И тех, которые находились у власти (архиереев, архонтов), мы увещевали не приходить в отчаяние, которое свойственно лишь не умеющим управлять собой, но терпеливо переносить случившееся, с благой надеждой на Христа Бога нашего. У императора же я обнимал колена, даже ноги, просил, увещевал как друга, умолял как царя, говорил, что он не всё содержит в своей власти, но должен помнить, что выше его могущества восседает Тот, Кто пролил за Церковью Свою пречистую кровь. Прибавлял я и следующее: тебе, чадо моё и царь, как богоизбранному и прославленному от Бога преимущественной мудростью и прочей добродетелью, надлежало бы довольствоваться тремя браками, хотя и третий брак недостоин твоего царства, – но, впрочем, священные каноны не отвергают его совершенно, а по снисхождению извиняют, взирая на него как на скверну для Церкви. Но чем оправдать четвёртый брак, который и у агарян не признается законным? Царь, – говорил я, – есть неписаный закон, но не для того чтобы действовать противозаконно и поступать как случится, а для того чтобы по делам своим незаписанным быть таким же, каким является писаный закон. Ведь если царь будет врагом и противником законов, то кто же будет бояться их?.. Посмотри на солнце и звёзды: если померкнет одна из последних, это незаметно, но если померкнет солнце, тьма покроет весь мир. Равным образом, если загрязнятся члены тела, в этом нет большого позора, но если загрязнится лицо, кто может не стыдиться? Но ты являешься лицом, лучше же сказать – главой христианского общества, не позорь же Тела Христова – Церкви и не подавай неверным повод к порицанию всего христианства. Говорил я, – продолжает патриарх, – и о многом другом, и не только говорил, но и просил, умолял».

От увещаний частных он перешёл к публичным, но всё было напрасно. Тогда патриарх решил действовать иначе и обратился к императору со следующей речью: «Так как, царь и чадо, державе твоей кажется всё позволительным и даже брак с четвёртой женой не представляется неуместным, прими от друга твоего и отца, безгранично тебя любящего, такой совет: пусть эта женщина пребывает пока отдельно и не сожительствует с тобой, а тем временем пусть будут приглашены представители от древнего Рима и прочих архиерейских престолов, украшенные епископством, и может быть тогда, по общему одобрению и решению, устроится то, чего ты желаешь, – лишь бы к этому злу не прибавилось и другое, худшее – церковная смута». Но всё было тщетно. Император объявил патриарху, что не только до созвания собора, но и на один день не расстанется с Зоей, которая и будет пребывать с ним как законная супруга и царица, а что касается собора, то он созовёт его, но лишь для того, чтобы он утвердил угодное ему, басилевсу.³⁹ К сожалению, это и случилось. В 907г. в Константинополе состоялся собор, на котором патриарх Николай и большинство византийских епископов не присутствовали, а деяниями руководили легаты римского папы Сергия III. Последние, опираясь на практику Римской церкви, снисходительно относившейся к четвёртому браку, не признали предосудительным и брак императора Льва с Зоей.

В анализируемом письме Николая Мистика к папе Анастасию III Византийский патриарх резко порицает снисходительную к четвёртому браку практику Римской церкви и с осуждением относится к деятельности римских легатов на Константинопольском соборе 907г. «Какой властью, – писал он папе, – вы ввели прелюбодеяние в жизнь христиан и откуда вы получили такую власть? Но, быть может, вы скажете, что это не прелюбодеяние, а брак... Если это и брак, то не по закону, данному Богом, а по закону вашему, неизвестно где записанному. Можно ли назвать браком общение с четвёртой женой? Где же ты отыскал такой брак и как ввёл его для священного народа христиан, этого царского священства? Какой евангелист, какой апостол дозволяет четвёртый брак? Брак, по словам божественного Павла, должен быть “честен во всём и ложе нескверно” (Евр. XIII, 4). Если бы твой брак был истинным, то разве священные каноны стали бы изгонять из Церкви того, кто женится несколько раз? Зачем же такой брак считают чем-то чуждым человеческой природе, омерзительным и скотским (κτηνῶδες)? Его следует прямо назвать блудом (πορνεία). Однако, римлянам кажется иначе: у них четвёртый брак считается дозволенным. Но это достойно всякого порицания, потому что, оставаясь последовательными, латиняне должны дозволять и пятый брак, и шестой... и вообще дать полный простор плотским страстям. Однако латиняне в оправдание своего пагубного нововведения ссылаются на 2 и 3 стихи VII гл. Послания св. апостола Павла к Римлянам (“Замужняя женщина привязана законом к живому мужу, а если умрёт муж, она освобождается от закона замужества; посему, если при живом муже выйдет за другого, называется прелюбодейцею; если же умрёт муж, она свободна от закона и не будет прелюбодейцею, выйдя за другого мужа”) и на 8 и 9 стихи VII гл. Первого Послания к Коринфянам (“Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я, но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак, ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться”)». Но первый текст, по объяснению патриарха Николая, относится к вдовам, которым апостол ради немощи естества позволяет вступать в брак, а затем – ведёт речь лишь о втором браке. А второй текст относится только к безбрачным и вдовам. При этом патриарх Николай ссылается на Апостольские постановления (кн. III, гл. 2), где, между прочим, сказано: «Однобрачие, бывающее по закону, правильно, как согласное с волей Божией, второбрачие после обещания (оставаться верным первому супружеству) беззаконно не по соединению, а по нарушению обещания, троеобрачие – доказательство невоздержания, а брак сверх третьего есть открытый блуд и явное распутство». И отцы Церкви, свет учения и дел которых воссиял во всей Вселенной, называют (Василий Великий, Григорий Богослов) четвёртый брак скотским и чуждым человеческой природе, прелюбодеянием, жизнью свинской... (μοιχία, βίος κτηνώδης καὶ χοιρώδης).

Но вы говорите, продолжает патриарх свою речь к папе, что четвёртого брака ищет царь и должно сделать уступку царскому желанию. Вы хорошо почитаете царскую корону и воздаёте прекрасную славу царю. Но неужели потому, что царь выше других, ему должно быть порочнее и бесчестнее других? Мне кажется, что вы больше заботитесь о чистоте ног, чем лица или даже головы, и вообще неправильно различаете высокое и низкое. Царское служение – дело великое, и должно повиноваться царям и не противиться их повелениям, но только тем, в которых выражается царское достоинство. Царь приказывает воевать с врагами и делать денежные взносы для общей пользы – эти распоряжения нужно исполнять. Но если царь, по внушению лукавого, прикажет жить нечестиво и безбожно, то это распоряжение не царское, и ему не следует верить. Но, как нечестивый приказ безбожного человека, следует вменить в ничто; и если он прикажет клеветать или расторгать чужие браки и т. д., то и это не свойственно царской власти. И кто благочестив и почитает Бога и установленное Им на земле царство, тот не послушается таких неразумных приказаний, но предпочтёт лишиться жизни, чем быть слугой такой власти.

Но вы говорите, обращается далее патриарх к папе, что римская власть допустила относительно четвёртого брака экономию (οἰκονομίαν) и поэтому не следует ей противоречить, но чтить её решение. Что же это значит? Разве римлянам позволительно допускать такую экономию, при которой поступающий беззаконно не подлежит суду и может нечистыми руками прикасаться к святыне, а равно входить в ограду Церкви, откуда должен быть изгнан? Большой же властью облечён папа; такой власти не имеет ни Тот, Кто взял на себя грехи мира, ни один из Его учеников, ни один учитель Церкви. Господь пришёл на землю избавить нас от греха, но с тем, чтобы мы перестали грешить и не делали безбоязненно того, от чего Он искупил нас. Он и исцелённому сказал: «Ты здоров, больше не греши». Заметь, что Он запрещает грешить тем, кто удостоился Его милости. И апостолы Пётр и Павел, и всякий другой никогда не оставляли греха без внимания, не объявляли грешного под ответственностью. Где же ты отыскал такую странную экономию, которая не облегчает тяжести греха, не делает его более ответственным, которая не спасает, не предаёт погибели, не очищает, но ещё более прибавляет нечистоты? Кто когда-либо знал раньше такую экономию? «Ведь экономия есть спасительное снисхождение, спасающее грешника, простирающее руку помощи, поднимающее от падения павшего, но вовсе не оставляющее лежать при падении, а тем более не толкающее в гибельную пропасть. Экономия есть подражание божественному человеколюбию, исторгающее из пасти рыкающего против нас зверя того, кому грозит гибель от этого зверя. Исторгает же, конечно, не тот, кто совершает грех, но тот, кто по божественному применению экономии стоит далеко от греха и способен отогнать его».⁴⁰Далее, вы говорите (обращается патриарх к папе), что четвёртый брак не есть блуд, и в нём нет греха. Но зачем вы извращаете природу греха? Ведь это ваша дерзость – не считать греха грехом; мы этого и не знали, и не знаем, да и вообще у нас не будет такого лжеучения, что грешить – не значит грешить. Если что-либо имеет известную природу, то оно с ней и остаётся, и никаким способом нельзя этого изменить. Блуд нельзя сделать не блудом, нельзя также изменить природу распутства или скотской и свинской жизни – в четвёртом браке. И какая странная, а лучше сказать, гибельная экономия может быть применена там, где допустивший распутную жизнь в действительности подвергается, вследствие твоего извращения природы факта, лишь большему осуждению? И вообще, гибель есть несчастье, хотя бы мы подверглись ей по неведению, когда же мы ведём себя к ней с искусством и с софистическими тонкостями, то, как можно учесть такое зло и бедствие? И я, говорит о себе Николай, когда кто-либо повинуется мне, а лучше сказать, священным законам, и я принимаю покаяние в грехах и допускаю по этому поводу применение экономии, но такой, которая уничтожает действие греха, а не располагает к дальнейшему ему служению. Ведь если грех непрерывно совершается, тогда тот, кто позволяет жить другому в постоянном грехе, не может применить к нему никакой спасительной экономии: В таком случае происходит не экономия, а какая-то насмешка и игра с помощью и во имя экономии.⁴¹

В заключении письма содержатся следующие сильные строки, обращённые к папе и римлянам: «Обратите же на себя внимание, братья почтеннейшие, и, сознав неразумие своих дел и неправильное применение экономии, поразмыслите о должном для самих себя и о чести, восходящей к Церкви и касающейся всех христиан. Не желайте сделаться предметом рассказа, что вот-де римляне, под предлогом царской угодливости, ввели четверобрачие в среду св. христианского народа; вы знаете, что зло быстро распространяется и, получив удачное начало, нелегко прекращается. Не вводите в состарившуюся уже человеческую природу чуждый для неё четвёртый брак, но возможно скорее избавьтесь от этого новшества. В исправлении нет ничего постыдного, так как оно свидетельствует и о понимании, и о любви к добродетели. Вы же допустили ошибку вследствие обмана и преступного настроения. Однако, исправление вполне осуществимо, если вы уничтожите, как ошибку, законность четвёртого брака и предадите осуждению то, что послужило причиной соблазна в Церкви, а на вас навлекло порицание».⁴²

Пространное и красноречивое письмо Николая Мистика к папе Анастасию III осталось без ответа. Однако патриарх продолжал стремиться к восстановлению церковной правды о четвёртом браке. В Рим он отправил и другое письмо – к папе Иоанну X, прося его прислать в Константинополь своих легатов для устранения соблазна, созданного на Востоке собором 907г. при деятельной поддержке римского престола. В то же время патриарх развил обширную корреспонденцию в пределах Византийской церкви и привлекал духовенство и монашество к совместной защите канонов и независимости Церкви. Одних из иерархов патриарх убеждал не оставлять своего духовного стада без архипастырского руководства, а пасти его словом, делом и собственным примером, невзирая на соблазны, возникшие в связи с противо- каноническими действиями императора Льва.⁴³ Другим епископам патриарх рекомендовал не доверять преувеличенным слухам о событиях в Константинополе и надеяться, что Церковь переживёт постигшее её критическое время и с честью выйдет из борьбы.⁴⁴ Иных иерархов Николай Мистик приглашал в Константинополь, чтобы общими силами бороться с угрожающими Церкви нестроениями.⁴⁵ Письма патриарха производили сильное впечатление и объединили духовенство в общем деле защиты Церкви от цезаропапизма.

Однако и среди митрополитов оказались такие, которые пошли на уступки и старались угодить императору. К ним патриарх обращался со словами обличения. Так, в письме «к митрополитам, находившимся вне Церкви», патриарх говорит: «К какому большому несчастью для себя, для Церкви Христовой и Бога я духовно возродил вас! По закону и приличию детям надлежит стоять за своего отца, защищать его, избавлять от опасности, и у Бога, определившего границы чести для отцов и детей, есть и воздаяние за такое сочувствие. Но у нас не так... Однако, Господь и Бог мой, по Своей неизреченной благости, доселе милостив ко мне и избавляет меня от несправедливости».⁴⁶

А когда патриарх Николай был низложен с престола и удалён на жительство в Галакринский монастырь, то различные лишения постигли и его сторонников – митрополитов, которые частью были удалены со своих кафедр, частью изгнаны и рассеяны. К ним патриарх обращался с увещанием и одобрением и вселял надежду на лучшее будущее. Таково, например, письмо патриарха к митрополитам Григорию Ефесскому и Фотию Ираклийскому, находившимся в изгнании. «От вас, чада мои, – говорится здесь, – не скрыта горькая скорбь моего смиренного сердца, да и мы знаем ваше страдание и болезни, ибо единение Св. Духа, расположившее нас к одинаковым мыслям и чувствам, не только связало нас взаимными симпатиями, но и научило понимать страдания друг друга. Итак, что же? Возблагодарим совместно Бога за то, что хотя нас и преследуют, но мы, по благодати Божией, не погибли, и хотя нас гонители наши приговорили к смерти, но мы живём под покровом животворящего Бога. Поистине, и ныне можно созерцать Божии чудеса, – как Господь избавляет Своих рабов от пасти диких зверей, и как пещь огненная сохраняет невредимыми тех, кто возлагает своё спасение на промысел Всевышнего. Когда всё это приходит мне на ум, у меня является великое утешение и ободрение в унынии. И вы, чада мои, также думайте и о себе, и хотя настоящие испытания тяжелы, надейтесь на лучшее и пребывайте выше всякой скорби, как и прилично вашему архиерейскому совершенству. Терпеливо переносите всякое притеснение. Мы имеем величайшую уверенность в Божественном заступлении и в том, что Господь до конца пребудет нашим защитником и не лишит нас Своей помощи. Если же Он и отвратится меня, то вас, во всяком случае, защитит, а тем, которые превозносятся своим злодейством, Он пошлёт больше скорбей и печали, чем удовольствия, на которое они рассчитывали. Приветствую вас и прошу молиться о моем смирении».⁴⁷

Защищая свободу Восточной церкви, патриарх Николай желал достигнуть самого полного и совершенного её торжества, без всяких уступок и компромиссов. «Моё желание, – говорит он в одном письме, – видеть Церковь Божию умиротворённой столь велико, что я готов бы ринуться для этого в геенну огненную».⁴⁸ «Я ищу мира, но такого, который бы послужил к чести Церкви, обеспечил порядок дел в настоящее и в последующее время, дабы после смерти нашей потомство не осудило нас, как безрассудных и нарушителей божественных правил, и не предало нас анафеме».⁴⁹

И пастырская ревность патриарха Николая о мире и внутреннем благоустройстве Церкви увенчалась успехом. В 920г. в Константинополе был созван собор, на котором был составлен «Τόμος τῆς ἑνώσεως», где четвёртый брак объявлен безусловно недозволенным и недействительным и сделаны соответствующие истинной христианской жизни постановления и о дозволенных браках.⁵⁰ Патриарх Николай Мистик защитил свободу Церкви и отстоял основной византийский принцип акривии канонов и этим оказал историческую услугу восточному Православию. И вся разнообразная и продолжительная деятельность патриарха в этом направлении нашла яркое себе отражение в его замечательных письмах, где со всей отчётливостью обрисовывается его выдающаяся личность. В своих письмах Николай является архипастырем, всецело преданным Православной Церкви и пастве. Он поддерживает духовенство и мирян в борьбе со злом и соблазном, вызванными незаконным браком императора Льва, внушает им уважение к церковным канонам и законам, умоляет римских пап прийти к нему на помощь и оказать содействие в прекращении церковных смут, примиряет враждующих между собой епископов, обращается и к гражданским чиновникам с просьбой о защите церковных интересов. Повсюду и во всём он держится апостольской заповеди: «Настой благовременно и безвременно, обличи, запрети, умоли со всяким долготерпением и учением». Его письма, независимо от того, кому они адресованы, – к папе или епископу, диакону или монаху, – все проникнуты характером отеческого или братского задушевного слова, отличаются сердечностью и любовью. В них нет сухой морали или теоретических рассуждений, но везде видно живое чувство, выраженное к тому же чуждым риторических украшений, простым и ясным языком. Николай Мистик был не только ревностным пастырем, знатоком Св. Писания и церковных правил, но и писателем, владевшим даром увлекательного и даже поэтического слова. И по направлению архипастырской деятельности, и по силе литературного таланта Николай Мистик был близок к своему учителю – патриарху Фотию.⁵¹

Такими же качествами отличаются и те письма патриарха Николая, которые были отправлены в Болгарию князю Симеону и местному архиепископу. По своему содержанию они также очень важны и проливают свет на политические отношения Византии и Болгарии, на культурно-просветительское влияние первой на вторую, равно и на внутренний рост нового христианского народа, воспринявшего Православие из Византии. И вся вообще обширная корреспонденция патриарха Николая поставляет его в ряду видных представителей византийской литературы.

Из других литературных трудов Николая Мистика сохранился лишь отрывок из одной его беседы, произнесённой к народу в храме Св. Софии в 904г. по поводу взятия Фессалоники сарацинами. Начало этой беседы показывает, что патриарх составил и другие гомилетические произведения, которые, однако, до нашего времени не дошли. Как проповедник, патриарх Николай отличался красноречием. Ефремий прямо говорит, что он был εὐφυὴς περὶ λόγους (Col. 402В). Патриарху Николаю также приписываются: речь к императору Льву при посвящении в патриарха, Символ веры на этот случай, устав о постах, данный проту Св. Афонской горы. Но, по новейшим данным, эти произведения нельзя относить к авторству Николая.⁵²

Итак, патриарх Николай Мистик был глубоко образованным и талантливым литературным деятелем Византии X в. По словам Гергенрётера, патриарх Фотий лучшими своими сторонами жил в своём ученике, Николае Мистике, который более, чем другие его ученики, следовал руководству и заветам знаменитого своего дидаскала.⁵³ В истории византийского духовного просвещения он, подобно Фотию, оставил довольно значительные следы своими разнообразными трудами.

Когда патриарх Николай Мистик был низложен императором Львом с престола за противодействие четвёртому браку, то его преемником по кафедре был избран Евфимий (907–9II).⁵⁴ Тогда как Николай был учеником Фотия и отчасти повторил в истории Византийской церкви славную эпоху своего учителя, Евфимий был учеником патриарха Игнатия, близко стоял к студитам, прошёл суровую аскетическую школу в монастыре вифино-мизийского Олимпа и был выдающимся византийским подвижником. В звании патриарха он отличался благочестием и аскетическим образом жизни, был ревнителем церковных канонов, кроток, великодушен и миролюбив. Что касается образования, то в этом отношении он стоял на уровне своего века. Ещё в молодости он весьма тщательно изучил Св. Писание и творения св. отцов, а когда состоял игуменом монастыря Псамафии, то любил произносить проповеди и поучать иноков и народ истинам веры и нравственности. И на патриаршем престоле Евфимий отличался учительностью, которая особенно была пригодна во время церковных смут, возникших из-за четвёртого брака императора Льва. Биограф патриарха Евфимия сообщает, что он составлял не только проповеди, но и похвалы в честь святых, и гимны, которые любил переписывать своими руками, хорошо владея искусством каллиграфии. Проповеди и церковные песнопения Евфимия были многочисленны (πλεῖστα), но до нашего времени, к сожалению, не сохранились. Но в общем Евфимий, ввиду того что занял патриарший престол в старческом возрасте, большого значения в истории византийского духовного просвещения не приобрёл, хотя и игнорировать его в этой истории будет несправедливо.

Патриарх Полиевкт (956–970) был также выдающимся деятелем духовного просвещения в Византии. Он родился в Константинополе и здесь получил образование, которое проходил в школах различных монастырей и восполнил самостоятельными занятиями в монастырских библиотеках. Историки с большой похвалой отзываются о нравственных достоинствах и выдающемся образовании монаха Полиевкта, возведённого на патриарший престол по общему желанию духовенства и народа и при содействии императора Константина Порфирородного. Это, по словам Продолжателя Феофана, был подвижник, отличавшийся аскетической жизнью, которой он посвятил себя с юных лет, прославившийся во всякой добродетели и правом учении. Многими он признавался и назывался вторым Иоанном Златоустом и не только назывался, добавляет историк, но и действительно был подобен ему. Добродетельный император Константин, увидев этого подвижника, – после того как собор указал его в числе кандидатов патриаршества, – радовался и был весьма доволен тем, что встретил столь великого мужа в дни своего царствования.⁵⁵ Кедрин, в свою очередь, говорит, что Полиевкт отличался выдающейся мудростью (τὸ τῆς σοφίας ὑπερβάλλον), нравственной высотой и нестяжательностью.⁵⁶ Зонара отмечает, что он преимуществовал перед всеми разумом и добродетелью,⁵⁷ а Ефремий называет его славой монахов, образцом всяких добродетелей, сиявшим своим просвещением и жизнью.⁵⁸ И на патриаршем престоле Полиевкт заявил себя плодотворной деятельностью, как защитник акривии канонов и независимости Церкви, как ревностный страж церковной дисциплины и внутреннего порядка и мира. Он был и покровителем просвещения. По свидетельству историка Льва Диакона, Полиевкт в течение всего тринадцатилетнего своего управления Византийской церковью оставил много памятников своих добродетелей. В частности, он достиг высокой степени совершенства (εἰς ἄκρον ἐξήσκησε) в познании божественной и человеческой мудрости и науки (σοφία καὶ ἐπιστήμη),⁵⁹ поощрял других в занятиях наукой, открывал школы при монастырях и побуждал подчинённых ему клириков и монахов к просвещению народа посредством проповеди и школьного обучения. Когда родственник императора Никифора Фоки Иоанн Лампардопул, прозывавшийся философом за свои философские и богословские познания, построил монастырь Богородицы близ Димитсаны в Пелопоннесе и обратился к Полиевкту с просьбой признать его патриаршей ставропигией, то патриарх весьма охотно пошёл навстречу желанию этого философа, утвердил и за монастырём наименование обители «Философа» (μονὴ τοῦ Φιλοσόφου), рекомендовал ктитору с особой ревностью развивать в монастыре и делание, и созерцание (πρᾶξις καὶ θεωρία), полагая в их основу тщательное изучение Св. Писания и святоотеческих творений.⁶⁰ Полиевкт отличался редким даром церковного красноречия, с беспощадной строгостью обличал пороки и заблуждения современников и смело говорил правду в защиту Церкви и канонов и перед лицом басилевсов. Не без основания он назывался новым Иоанном Златоустом. В своей проповедническо-обличительной деятельности и в покровительстве просвещению Полиевкт руководился каноническими требованиями. В совершенстве изучив божественную и человеческую философию (τὴν θείαν καὶ ἀνθρωπίνην φιλοσοφίαν είς ἄκρυν ἐκμελετήσας), Полиевкт приобрёл и то дерзновение (παρρησία), которое по преимуществу должно было отличать предстоятеля Византийской церкви перед другими её иерархами.⁶¹

Историки сообщают и некоторые данные о том, как патриарх Полиевкт пользовался правом проповеднического «дерзновения» и обличения, стремясь к водворению правды Божией в жизни современного общества. 16 августа 963г. на византийский престол вступил император Никифор Фока, увенчавший себя блестящими победами над арабами Крита, Киликии и Сирии и бывший на высоте человеческой славы, которая гремела по всему Востоку. 20 сентября того же года император Никифор женился вторым браком на Феофано, супруге императора Романа II († 15 марта 963г.). Венчание басилевса торжественно было совершено в придворном Новом храме, в присутствии многочисленной свиты и придворных чинов. В храме находился и патриарх Полиевкт.

По окончании чина венчания императрица, окружённая придворными дамами, отправилась в гинекей, а император, по византийскому обычаю, хотел пройти в алтарь, облобызать св. иконы и поклониться перед престолом. Патриарх Полиевкт взял царя за руку и, в сопровождении духовенства и свиты, повёл его к алтарю. Приблизившись к последнему, патриарх остановился, отпустил руку царя и строго посмотрел на него. Император вопросительно взглянул на патриарха. «Басилевс, венчанный Богом! – громко сказал патриарх. – Вследствие епитимии, на тебя возложенной, ты не можешь войти в это святое место. Вход в алтарь запрещён тебе Церковью на целый год. Разве ты не знаешь, что вступивший во второй брак подлежит каноническому наказанию?» Эти слова патриарха произвели на всех сильное впечатление. Перед лицом могущественного басилевса, знаменитого стратига и народного триумфатора, старец-патриарх, именем Божественных законов, которые он знал в совершенстве, диктовал свой властный приказ. Патриарх с канонической точки зрения был совершенно прав в своём требовании, так как Византийская церковь лишь терпела второбрачие в силу немощи человеческой, в то же время, подвергая второбрачных епитимии (усиленной молитве и посту по 1 правилу Лаодикийского собора, лишению Евхаристии на два года по 10 правилу патриарха Никифора). И басилевс, поражённый внезапным дерзновением патриарха, в смущении стоял перед ним и хранил глубокое молчание, а духовенство и придворные чины, окружавшие двух представителей власти в Византии, с волнением ожидали, на чьей стороне будет победа. Оправившись от смущения, император оставил патриарха и хотел направиться в алтарь. Но Полиевкт преградил ему путь и, возвысив голос, приказал удалиться из храма. И император, побеждённый представителем Церкви, уступил требованию церковных канонов и медленно, среди гробового молчания, вышел из храма. Но столкновение с патриархом так разгневало императора Никифора, что он, по словам Кедрина, до самой смерти не переставал сердиться на Полиевкта.⁶²

И по другому поводу патриарх Полиевкт обнаружил свою архипастырскую ревность и обличительность в духе Иоанна Златоуста. После брака Никифора Фоки с Феофано по Византии распространился слух о том, что император не имел канонического оправдания для такого супружества, так как он был восприемником при крещении одного из сыновей Феофано от первого её брака с императором Романом II и состоит в духовном с ней родстве. Слух шёл от придворного протопресвитера Стилиана и вызвал большие волнения среди византийского духовенства, монашества и народа, так как Византийская церковь, в силу 53 правила Трулльского собора и новеллы императора Льва IV и Константина VI от 776–780гг., осуждала брак в родстве от св. крещения. И вот патриарх, защитник и хранитель канонов, отправился во дворец и предъявил императору Никифору новое требование, предложив ему альтернативу – или развестись с Феофано, или подвергнуться церковному отлучению. Но император заявил протест по поводу действий патриарха и потребовал формального церковного над собой суда. Патриарх, исполняя волю басилевса, созвал на собор епископов, находившихся в Византии, и предложил обсудить дело императора. На собор был вызван и протопресвитер Стилиан, главный виновник распространившегося по Византии слуха о незаконном браке басилевса. Но этот единственный свидетель не мог представить на соборе бесспорного доказательства в пользу виновности императора и заявил, что он достоверно не знает, Никифор или его отец Варда был восприемником царского сына. Варда, присутствовавший на соборе, удостоверил, что Никифор не был восприемником ни одного из сыновей Феофано. Так как на соборе формально не выяснилась каноническая вина императора, то патриарх Полиевкт не нашёл возможным на ней настаивать и согласился с постановлением собора о законности брака басилевса. Но и здесь Полиевкт до конца исполнил свой архипастырский долг, явившись выразителем «правого учения» Церкви и представителем «божественной мудрости».⁶³ Такая деятельность Полиевкта служила светлым примером для византийского духовенства, располагала его идти по следам патриарха в духовном просвещении народа, – учить, обличать, запрещать и совершенствоваться в «мудрости и науке», как это и делал предстоятель Византийской церкви. После праведной кончины Полиевкта († 5 февраля 970г.) византийский поэт Иоанн Геометр составил эпитафию в стихах, где восхваляет патриарха за различные доблести и, между прочим, прославляет за ум, рассудительность и познания во всём добром и прекрасном.⁶⁴

И патриарх Василий Скамандрин (970–974) оказал долю своего благотворного влияния на развитие духовного просвещения в Византии. Когда скончался патриарх Полиевкт, то у современного византийского императора Иоанна Цимисхия (по рассказу Льва Диакона) появилась забота о том, чтобы возвести на иерархический престол мужа, превосходящего большинство добродетелями и образованием. И вот он пригласил в царский дворец иерархов и синклит и сказал им следующее: «Я знаю единую власть, самую высшую и первую, которая привела из небытия в бытие систему видимого и невидимого мира. А в этой жизни и в земной юдоли я признаю две власти – священство и царство, одной из которых Творец вверил попечение о душах, а другой дал управление телом, дабы не хромала ни одна их часть, но сохранилась целой и невредимой. Теперь, когда управлявший Церковью патриарх исполнил свой земной долг, а деяния его предстоят перед нелицеприятным оком Творца, необходимо возвести на божественное служение того, кто имеет превосходство перед всеми и больше других испытан в познании дел человеческих. А сам я рекомендую возвести на божественный трон мужа, бесспорную опытность которого давно знаю; пусть не скрывается в неизвестности и не проводит жизнь в уединении человек, прославившийся разнообразными преимуществами, получивший от Бога благодатный дар прозорливости: он, во славу Божию, предсказал мне многое из будущего, что в своё время и исполнилось». Царь сказал – и вывел на середину анахорета Василия, который от юных лет избрал монашескую жизнь и совершил многие аскетические подвиги на вершинах Олимпа. Его он и предложил избрать на патриарший престол.⁶⁵ Собор иерархов, пользовавшийся в Византии правом избрания предстоятеля Церкви, в свою очередь, входил в оценку личных достоинств Василия Скамандрина и признал его вполне соответствующим требованиям традиционного τύπος’а патриарха. И действительно, Василий вполне оправдал на патриаршем престоле доброе о нём мнение императора Иоанна Цимисхия и собора византийских иерархов. Историки Кедрин (II, 382) и Зонаpa (IV, 92) говорят о нём как об архипастыре, засвидетельствованном в совершенной добродетели, а Лев Диакон характеризует его в следующих чертах: «Это был человек почти бесплотный и всегда мало питавшийся; от юных лет он в самой высокой степени предавался аскетическим подвигам, пользовался и летом и зимой одной одеждой, которую и снимал с себя лишь тогда, когда она делалась ветхой и совершенно непригодной, вкушал из пищи и питья только сухие жёлуди и воду; говорят, что во всё время подвижничества он спал не на ложе, а на голой земле».⁶⁶ И в звании предстоятеля Византийской церкви Василий сохранил суровые аскетические привычки и проводил высокую созерцательную жизнь. Разносторонне изучив Св. Писание и творения св. отцов Церкви, Василий стремился распространить влияние истинной «философии» и на окружающую среду. Средством для этого служило духовное просвещение, об успехе которого Василий и сам заботился, и других побуждал ревновать. Лев Диакон свидетельствует, что Василий Скамандрин с особенной энергией трудился на поприще нравственного перевоспитания современного общества, обнаруживал большую в этом отношении хлопотливость, старался обо всём узнать, всюду дать свой совет и назидание, просветить и научить.⁶⁷ Церковная проповедь и школы пользовались большим его вниманием и покровительством, а иерархи, клирики и дидаскалы имели в его лице надёжного руководителя и ревностного наблюдателя. Настойчивость и энергия в осуществлении архипастырских – и в частности, просветительной – задач даже восстановили против патриарха Василия многих из подчинённых ему лиц. Суровый аскет и постник, строгий последователь канонической акривии, Василий многим не нравился за свою нелицеприятность и беспощадное преследование пороков и заблуждений. У него оказались враги, которые сумели привлечь на свою сторону и императора Иоанна Цимисхия. В вину патриарху было поставлено то, будто бы он управлял церковными делами несогласно с божественными канонами (τὰ τῆς ἐκκλησίας οὐκ εὐθύνει καθὰ καὶ πρὸς τῶν θείων κανόνων νενόμισται) и имел слишком большое влияние на гражданские дела.⁶⁸ Но последнее свидетельствовало о высоком нравственном авторитете Василия; что же касается канонического достоинства его деятельности, то в пользу его говорит выдающееся образование патриарха, широкий аскетический опыт и борьба с врагами именно на канонической почве. Когда император потребовал патриарха на свой суд, то Василий отказался явиться на этот суд, как несогласный с церковными законами, и потребовал созыва собора. И царь должен был уступить. Вынужденный оставить патриарший престол ввиду господствовавшей против него зависти (φθόνος),⁶⁹ Василий Скамандрин, во всяком случае, принадлежал по своей исторической деятельности к числу тех Византийских патриархов, которые и в отношении духовного просвещения соответствовали традиционному τύπος’у предстоятеля Византийской церкви.

Преемник Василия, патриарх Антоний III (974–980), принадлежал к братству знаменитого в Византии Студийского монастыря, где не только прошёл строгую аскетическую школу, но и приобрёл выдающееся богословское образование. Так как Студийский монастырь был рассадником духовного просвещения, приютом наук и искусств, славился своей богатой библиотекой и имел в составе своих обитателей многих выдающихся по образованию и научно-литературной деятельности иноков. Патриарх Антоний III в разных отношениях и вполне оправдал славу своей «метании» и был истинным «студитом». Историк Лев Диакон следующим образом характеризует этого выдающегося Византийского патриарха. – Антоний от юности избрал аскетический подвиг в Студийском монастыре, где и проводил апостольскую жизнь. Он никогда не носил одежд больше того, сколько было необходимо для немощной плоти, – хотя за присущую ему добродетель его очень любили и весьма благосклонно относились и сановники, и сами цари (Иоанн Цимисхий, Василий Болгаробойца). Всё, что имел и получал, он раздавал бедным, подражая Божьему милосердию, и был богат божественным и человеческим ведением, как никто другой. В его наружности, запечатлённой маститой старостью, в его действиях и характере отражалась какая-то удивительная прелесть. Кто бы ни являлся к нему из гордых и надменных преимуществами суетной жизни, каждый уходил от него в ином настроении, изменялся, делался благоразумным, почитая эту жизнь тенью и сном. И наоборот, кто приходил к нему с горем и страданиями, тот поучался от него не унывать и не печалиться, считать несчастья путём к спасению и стремиться к нему. Одним словом, замечает Лев, Антоний и по жизни, и по слову было ангелоподобным, божественным мужем.⁷⁰ А другой современник Антония, анонимный епископ Хонский, делает такой о нём отзыв. «Бог, как Сердцеведец, воздвиг достойного мужа, который пребывает в святости и правде, чист сердцем, неподкупен, достиг смирения в высшей степени, незлобив, друг простоты, радуется с радующимися, плачет с плачущими, поборник истинного и боголюбезного мира, сохранивший и при большой своей власти аскетическую настроенность без изменения, радуется каждому доброму делу, всё совершает с большим знанием и опытом в науке, муж апостольский по благодати. Порадуйся же этому божественному дару, – заключает епископ Хонский, – и поздравь Церковь, вновь получившую в Антонии блаженного воскресшего Полиевкта» ⁷¹ Значит, по своим трудам и заслугам для Церкви Антоний был подобен патриарху Полиевкту, ревностному защитнику канонов и внутренней независимости Церкви, в совершенстве изучившему божественную и человеческую философию, превосходившему других выдающейся мудростью и просветительной деятельностью. И патриарх Антоний Студит был весьма сведущ в божественной философии, прекрасно знал Св. Писание, творения св. отцов, церковные каноны и ту богословскую науку, которая существовала в Византии его времени. Отличаясь выдающимся нравственным совершенством, патриарх Антоний покровительственно относился и к просвещению, располагал духовенство и монастыри к образовательной деятельности по примеру Студийского монастыря, поощрял деятелей богословской науки и литературы в их занятиях. Патриарх и окружил себя наиболее образованными духовными лицами. Так, его синкеллом⁷² был Никомидийский митрополит Стефан, муж учёный, знаменитый мудростью и добродетелью.⁷³ При содействии иерархов Антоний III развил значительную просветительную деятельность среди народа и оказал долю и своего влияния на развитие образованности в Византии X в.

Далее, патриарх Сисиний (996–999) известен и выдающимся образованием, и литературными трудами. Хронист Кедрин говорит, что Сисиний был просвещённым мужем и, между прочим, весьма хорошо знал законы и врачебное искусство.⁷⁴ До патриаршества он исполнял должность магистра⁷⁵ и на престол был избран ещё в мирском звании, так как по своим нравственным качествам вполне соответствовал τύπος’у Византийского патриарха. И на патриаршем престоле Сисиний заявил себя выдающейся деятельностью, в частности – просветительной. То было время, когда вновь возгорелась полемика между Византийской и Римской церквами. Патриарх Сисиний выступил на защиту православного учения. Он написал окружное послание, в котором, подобно своему знаменитому предшественнику патриарху Фотию, изложил обвинение против латинян по поводу их отступлений от древнего церковного учения и обрядов, и отправил это послание всем восточным патриархам, приглашая их крепко держаться правых догматов и противостоять латинским заблуждениям. Послание раскрывает, главным образом, догмат об исхождении Св. Духа. Оно ещё не издано и хранится в одной из рукописей Московской Синодальной библиотеки под заглавием: «Σισινίου πατριάρχου Κωνσταντινουπόλεως ἐγκύκλιος ἐπιστολὴ πρὸς τούς τῆς Ἀνατολῆς ἀρχιερατικούς Θρόνους περὶ τῆς ἐκπορεύσεως τοῦ Ἀγίου Πνεύματος».⁷⁶ Затем патриарх Сисиний составил «Похвалу в честь мучеников Кирика и Иулитты» (хранится в Парижской библиотеке в кодексе № 501, XII в., 7. 76–86) и слово о чудесах св. Михаила в Хонах (Acta Sanctorum. Septemb., 8, 41–47). Два описания того же чуда принадлежат: одно – Симеону Метафрасту, а другое – клирику хонского храма Архиппу. Патриарх Сисиний, как и Метафраст, пользовался в качестве образца описанием Архиппа.⁷⁷

Наконец, патриарх Сисиний известен своими каноническими трудами. Так, ему принадлежат: «Томос», запрещающий двум родным братьям жениться на двух двоюродных сестрах, а также на тётке и племяннице,⁷⁸ синодальное постановление о невенчании второбрачных,⁷⁹ «Изложение канонов, составленное святейшим патриархом Константинопольским Сисинием и подчинёнными ему митрополитами и архиепископами» (Cod. Bodlejan. 264, fol. 159) и др. В своих канонических трудах Сисиний является большим знатоком церковных правил и законов, держится принципа акривии и имеет в виду уврачевать нравственные недуги современного общества, особенно те, которые возникли вследствие злоупотреблений в области брачного права. Любопытно в этом отношении начало «Томоса», запрещающего брак в шестой степени родства. Здесь мы читаем: для городов те врачи признаются лучшими, которые, ввиду наступления эпидемии, принимают профилактические меры и, установив правильный образ жизни, предупреждают болезнь и обеспечивают здоровье жителей. И врачи душ обязаны прибегать к мерам предупреждения зла и не допускать его до всеобщего распространения: ведь если болезнь, с течением времени, распространится, то и помощь сделается более трудной, а опасность нелегко может быть устранена. Средством борьбы с нравственным злом являются каноны и божественные законы, по руководству которых патриарх и установил врачевство против злоупотреблений в отношении к браку. И в других сторонах церковно-общественной жизни Сисиний стремился водворить законность, внести духовное врачевство, свет истинного христианского ве́дения. Владея научными познаниями в богословии и праве, Сисиний служил и образцом для подражания, и руководителем для духовенства и монашества в просветительной деятельности. Его непродолжительное управление Церковью с успехом завершило труды предшествующих патриархов X в. на поприще духовного просвещения и богословской науки в Византии. Ефремий справедливо характеризует патриарха Сисиния как образованного богослова и канониста, опытного во врачевстве не только физических болезней, но и духовных (Р. 403).

В ряду патриархов XI в., ознаменовавших себя теми или другими трудами в области духовного просвещения в Византии, первое по времени место занимает Сергий II (999–1019). Он происходил из той же византийской фамилии, к которой принадлежал знаменитый патриарх Фотий, был племянником последнего и проходил монашескую жизнь в константинопольском монастыре Мануила, основание которого приписывается Фотию. Сергий был духовником императора Романа II Лакапина (920–944), пользовался большим уважением со стороны басилевса и был кандидатом на патриарший престол ещё в 956г. после смерти патриарха Феофилакта, но тогда отказался от патриаршей власти, которая и была вверена его другу, монаху Полиевкту. По свидетельству историков, Сергий был очень добродетельным и образованным подвижником. Хотя он и был родом из известной в Византии фамилии, но уважался не за аристократическое происхождение, а за благородство своей души. По словам Продолжателя Феофана, он достиг высокой степени добродетели и знания, так что трудно было и установить, в каком из этих двух отношений он имел превосходство: так возвышенно было его совершенство и в науке, и в аскетических подвигах. При выдающихся своих достоинствах, Сергий имел перед остальными и то преимущество, что был скромен и прост. Он не хмурил бровей, по примеру современных мудрецов, не представлялся ни надменным, ни высокомерным, хотя речь его была слаще мёда, характер – твёрдый и непреклонный, мысль – глубокая. Император Роман Лакапин постоянно держал при себе этого знаменитого подвижника и почитал его прави́лом и руководителем своей жизни. Отличаясь выдающимся образованием, Сергий побуждал и императора позаботиться о наилучшем воспитании детей и поставить их в моральном отношении соответственно их высокому положению.⁸⁰ Патриарший престол Сергий занял уже в почтенном возрасте и оказался на высоте предъявлявшихся к предстоятелю Церкви требований. Прежде всего, в его время продолжалась полемика между греческими и латинскими богословами по поводу церковных разностей, в которой Сергий принимал большое участие. Как сведущий богослов, знакомый с традициями византийской полемики по живому примеру в лице его знаменитого родственника патриарха Фотия, Сергий восстановил эти традиции в литературной деятельности современных византийских учёных, вдохновлял их к защите церковной догмы в направлении, установленном Фотием. Весьма важное в этом отношении значение имел собор, который был устроен Сергием для нового обсуждения разностей в учении и обрядах между Восточной и Западной церквами, причём в основу соборной деятельности были положены полемические трактаты Фотия. Собор, на основании новой оценки пререкаемых вопросов, сделал по поводу их определения в духе богословствования патриарха Фотия, а патриарх Сергий приказал изгладить имя римского папы Христофора в диптихах Византийской церкви.⁸¹ Затем, патриарху Сергию принадлежит синодальный томос от 1016г. о пожаловании монастырей в харистикию и мирянам с целью их благоустройства и улучшения, а никак не для бесконтрольного пользования. Наконец, Сергий, отличавшийся красноречием, ознаменовал своё патриаршество проповеднической и учительной деятельностью.

Далее, патриарх Алексий (1025–1043) был иноком и игуменом Студийского монастыря и отличался и образованием, и добродетелью. На патриаршем престоле он придерживался традиций своей знаменитой «метании» и совмещал их с требованиями господствовавшего в Византии патриаршего типоса. Как образованный иерарх, он отличался учительностью, поощрял просветительные труды духовенства и монахов,⁸² покровительствовал богословской науке. Всю свою архипастырскую деятельность он обосновывал на церковных правилах и, как студит, держался принципа акривии. Памятниками его больших познаний в области права служат его синодальные определения об обручении и браке, в зависимости от степеней родства. Ему же принадлежит полная запись устава Студийского монастыря, где изложена действовавшая здесь литургическо-дисциплинарная практика. Наконец, патриарх Алексий издал и грамоты относительно прав и положений харистикарных монастырей. Вообще и этот предстоятель Византийской церкви был, насколько можно судить по отрывочным историческим данным, просвещённым деятелем эпохи и принимал участие в современном движении научно-богословской мысли.

Выдающимся по образованию патриархом был и знаменитый Михаил Керулларий (1043–1058). Он происходил из аристократической византийской фамилии и «в раннем возрасте обратил ум свой на науки», – как говорит византийский писатель Михаил Пселл. Усвоив в достаточной степени первые элементы знания, он занялся риторикой, причём не удовлетворялся наружной красотой речи, но в искании истины обратился к философии, которая даёт более устойчивое знание, и ознакомился с циклом философских наук. Его сверстником по обучению был родной брат, старший по возрасту, с которым он и соперничал в приобретении познаний, подражая в то же время и своему отцу, весьма образованному человеку. Михаил Керулларий потом очень полюбил философию, особенно же диалектику, причём имел склонность не к простому и формальному силлогистическому познанию, а старался узнать и самые основания силлогизмов, а равно и то, откуда эти основания вытекают, и какую достоверность имеют. Тогда как старший брат увлекался рифмами и метрами и занимался поэзией, Михаил предпочитал положительную и сильную прозу, выраженную в силлогистической форме. Он избрал предметом своего прозаического красноречия лиц умерших или посвятивших себя Богу, и составлял в их честь речи и эпиграммы. Ум Михаила окрылялся и чудесами и красотами неба: он знал и о неподвижных звёздах, и о планетах, о параллельных кругах и эклиптических соединениях, о причинах затмений и ущербов. Ко всему этому Михаил имел большую склонность, но геометрией занимался не очень прилежно и изучал в этой науке только то, что имело значение окончательного результата, – хотя он искусно изображал и основательно понимал все те геометрические правила, которые были установлены в науке. Таковы были его занятия до тех пор, пока он не возгорел ревностью к высшей добродетели. И когда он понял, что обычные научные занятия ещё не составляют достаточного блага, но служат переходом к другой, высшей цели и приводят к созерцанию, тогда он снял с себя земные крылья, надел сребровидные крылья божественной голубицы и, оставив дела мирские и гражданские, воспарил к жизни духовной. Он занялся богословием, стал изучать Св. Писание, творения св. отцов и вообще церковную литературу, достиг в этой области основательных познаний и был вполне – с этой стороны – подготовлен к предстоятельству в Византийской церкви. Но особенно он был сведущ в юриспруденции, достигшей в Византии большого развития. Когда император Константин Мономах открыл в столичном монастыре св. Георгия высшую школу – Академию, прославленную именами дидаскалов Михаила Пселла, Никиты Фессалоникийского и двух Иоаннов – Мавропода и Ксифилина, то и Михаил примкнул к возникшему тогда научно-просветительскому движению и всесторонне изучил науку права как государственного, так и церковного. Михаил Пселл свидетельствует, что Керулларий тщательно изучил отеческие предания, апостольские и соборные постановления и легко разрешал недоумения и сомнения в области церковно-канонической практики. Особенно он усвоял византийскую теорию симфонии между Церковью и государством и дуалистический принцип власти в политии, при самостоятельности и свободе священства и царства, а равно теорию церковной пентархии, лежавшую в основе фактической автокефалии Православных Церквей Востока. Вообще, Михаил Керулларий был, по характеристике историков, в высшей степени рассудительный человек, действовавший в полном согласии с теоретическими доводами ума, не подчинявшийся временным и случайным колебаниям чувства, твёрдый и устойчивый в своих решениях, с неумолимой настойчивостью осуществлявший то, что считал логически правильным и согласным с принципами мысли и деятельности. И в жизни он следовал требованиям рассудка, действовал обдуманно, на основании теоретических данных pro и contra. В то же время, как в частных, так и в общественных отношениях он контролировал свидетельство рассудка принципами «высшей науки» жизни, которая ведёт к нравственному совершенству и открывает путь к Царству Небесному. В своей частной жизни Керулларий был строгим аскетом, постником, молитвенником, последовательным подвижником благочестия. Его домашняя обстановка была весьма скромная, пища простая, постель – жёсткая, в своей келии он предавался лишь богомыслию, самоуглублению, молитве. Та же сосредоточенность и духовное величие характеризовали Керуллария и в положении патриарха. Керулларий был весьма высокого мнения о патриаршем достоинстве и представлял идеал патриарха в духе Эпанагоги и позднейших византийских узаконений. Он требовал самого почтительного к себе отношения от всего духовенства и народа. При исполнении своих патриарших обязанностей Керулларий держался величественно, был недосягаем для окружающих, обязывал всех к самому строгому послушанию и преданности. Окружающие испытывали трепет в его присутствии, не выносили одного его взгляда, не смели сделать ни малейшего возражения. На заседаниях синода, в торжественных церемониях и общих собраниях во дворце, в присутствии императора и синклита, патриарх был неподражаемо блестящ и властен, сосредоточивал общее на себе внимание, являлся в ореоле своего предстоятельства от имени всей Византийской церкви.⁸³

Обращаясь, в частности, к просветительной деятельности Михаила Керуллария, необходимо отметить, что его высокообразованная личность оказывала благотворное воздействие на развитие науки и знания в Византии. Здесь в XI в. существовало крупное богословско-философское движение, которое отчасти окрепло потому, что на патриаршем престоле восседал большой любитель просвещения и знаток богословия, философии и права – Михаил Керулларий. Он находился в постоянных сношениях с учёными своего времени, каковы – Михаил Пселл, Иоанн Мавропод, Иоанн Ксифилин, Никита Стифат, Лев Ахридский [или: Охридский. – Ред], Пётр, патриарх Антиохийский, и др., оказывал покровительство деятелям богословской науки, поощрял и руководил их в научных занятиях. И духовенство шло вслед за своим архипастырем и подражало ему в просвещении народа. Керулларий известен и литературными трудами богословско-полемического содержания, направленными против латинян, а также каноническими посланиями, касающимися брака в разных степенях родства.

Преемник Михаила Керуллария, патриарх Константин III Лихуд (1059–1063), принадлежал к аристократической фамилии Константинополя и в молодости получил хорошее образование. Пселл говорит, что он обнаруживал большую способность к учению. Когда Константин приступил к изучению элементарных наук, служивших подготовлением к наукам более совершенным, то сразу открылось, что он обладает редкими дарованиями: учителям приходилось не сокращать, но расширять размеры преподавания, – до такой степени он был восприимчив к знанию и стоял выше сверстников по своим способностям. В том возрасте, когда другие усвояют грамоту и орфографию, Лихуд уже доходил до высшего разумения, а когда он возрос и окреп, то превосходил в познаниях и старцев. Но он на этом не остановился и усердно стал изучать риторику, и достиг того, что силой слова, убедительностью и аттическим искусством возбуждал удивление в риторах: умел поставить и обработать тему, украсить речь внешней формой, изложить мысли в периодах и в простых тезисах, сказать благозвучно и гармонично, подчиняя слово рифме, и вместе с тем прогреметь с силой. Достигнув совершенства в риторике, он вступил на третье поприще: занялся после риторического искусства юриспруденцией. И в этой области знания он достиг большого совершенства и вызывал удивление и гибкостью мысли, и выразительностью языка. Судьи византийские высоко ценили юридический авторитет Лихуда, а его мнения по правовым вопросам и комментарии почитали в значении закона. Наконец, Лихуд хорошо изучил и богословие, которое в Византии занимало положение первой и главной науки и знание которого считалось обязательным для каждого образованного человека.⁸⁴ До патриаршества Константин Лихуд был первым министром императора Исаака Комнина, в чине протопроэдра, а на патриаршем престоле оказался добрым, всем доступным архипастырем, сострадательным и милостивым, – красноречивым проповедником, тонким знатоком права гражданского и церковного, проницательным и гибким аналитиком правовых норм и опытным руководителем в жизненных коллизиях, применительно к требованиям церковных канонов. О правовых познаниях патриарха свидетельствуют и два сохранившиеся его синодальные определения – о рабе-убийце, раскаявшемся и отданном Великой церковью под надзор епископа для несения возложенной на него епитимии, и о священнике, совершившем убийство.⁸⁵ Несмотря на непродолжительное управление Византийской церковью, Константин Лихуд, как хорошо образованный патриарх, также содействовал оживлению научных интересов, происходившему в Византии в XI в.

Преемник Константина III Лихуда, патриарх Иоанн VIII Ксифилин (1064–1075), отличался выдающимся образованием. Родившись в Трапезуйте в зажиточной семье, он для усовершенствования в науках был отправлен в Константинополь и здесь учился в одной школе вместе с замечательным византийским философом и богословом Михаилом Пселлом Младшим. В школе Ксифилин прекрасно изучил грамматику, поэтику и орфографию, в совершенстве ознакомился с риторическим искусством, так что всех превосходил своим красноречием, силой и лёгкостью языка. Затем он приступил к изучению философии, познакомился с аподиктическим методом, с природой, небесными явлениями и миром сверхчувственным, который постигается умом. Дальнейшим предметом его ознакомления служили математика и геометрия. С особенной тщательностью он потом изучил «политическое искусство законов (ἡ τῶν νόμων πολιτικὴ τέχνη)». В области юриспруденции Ксифилин достиг большого совершенства. Характерной особенностью его юридического образования было то, что он к изучению законов применил философский метод и пользовался в их толковании и классификации то синтезом, то анализом. Он то соединял части в одно целое, то, наоборот, целое разделял на части, систематизировал законы по их внутренним признакам, а не поступал так, как делают многие законники, которые не разделяют законов, но рассекают и разрывают их, полагая достоинство учёного в знании возможно большего количества глав (Пселл). Около Иоанна, когда он окончил учение, сгруппировались те лица, которые посвятили себя государственной деятельности, и он преподавал им законы, следуя своему философскому методу. Так он основал свою юридическую школу, которая пользовалась хорошей известностью в Константинополе. Одновременно Ксифилин получил второстепенную должность по судебному ведомству (судьи на ипподроме и экзактора), но скоро выдвинулся, благодаря своим систематическим познаниям и философскому методу, который он применял к объяснению законов и которым отличался от других юристов-практиков. Тогда как последние полагали знакомство с законами в знании возможно большего количества статей, не объединённых общей мыслью, механически раздробленных, а не расчленённых применительно к их внутреннему содержанию, Ксифилин усматривал такое знакомство в системе знаний, в правильной классификации законов, в аналитическом раскрытии их содержания и в синтетическом объяснении их смысла и значения. Систематичность знания много помогла Ксифилину при ссылках на многочисленные и сложные кодексы византийского права и при толковании законов применительно к историческому смыслу и логическому росту правовых идей: так, где другим нужно было взять в руки книгу законов, чтобы найти относящуюся к делу статью, Ксифилин легко и быстро приводил её на память; тогда как другие при толковании закона опирались на буквальный его смысл, применительно лишь к данной его статье, Ксифилин по ассоциации ссылался на сходные статьи закона, делал новые сопоставления и сближения – и таким путём приводил слушателей к рациональному толкованию сомнительного закона. Превосходные знания Ксифилина в области юриспруденции особенно обнаруживались во время судебных прений: выслушав своего противника, он разбирал и опровергал его аргументацию логически, по порядку и на основании подлинного смысла законов, а затем представлял свои доводы в пользу того или иного вопроса, причём держался аналитическо-синтетического метода, излагал свои мысли стройно, ясно, законченными периодами.⁸⁶ Когда император Константин Мономах открыл в Георгиевском монастыре Академию, то профессорскую в ней кафедру по юриспруденции занял Иоанн Ксифилин, с титулом номофилакса и магистра. А когда Мономах учредил секрет юстиции, то первым министром юстиции (ὁ ἐπὶ τῶν κρίσεων) назначил профессора Ксифилина. Но затем Ксифилин, вследствие придворных интриг, оставил эту высокую должность и удалился на гору Олимп, постригся в монашество и провёл здесь целых десять лет. Тогда как в миру главным предметом его научных занятий было гражданское право, в монастырях Олимпа Ксифилин изучал богословие и церковное право и достиг в этих науках большого совершенства. На патриаршем престоле Ксифилин заявил себя глубоким образованием, опытностью в делах и пониманием церковных нужд и потребностей. Пселл говорит о нём: «На патриаршем престоле явился муж, прежде всего, чистейший и честнейший, совершенно чуждый всякой телесной нечистоты, затем – известный совершенной нестяжательностью и презрением к предметам мира, человеколюбием к бедным и благотворительностью – не меньше знаменитого Иоанна Милостивого, наконец, – обильно украшенный всеми прочими добродетелями, выдающийся по своему уму и всякому образованию, особенно же познанием в законах».⁸⁷ И Ефремий свидетельствует, что Иоанн Ксифилин отличался образованием (λόγῳ λαμπρῶς ἐμπρέπων).⁸⁸ В частности, Михаил Пселл говорит о Ксифилине, что он собирал призреваемых и воспитываемых Церковью (τούς τῆς ἐκχλησίας συλλέγων τροφίμους) и, образовав достойный удивления сонм слушателей, читал им священные книги и в особенности каноны, которые составили св. отцы, причём объяснял казавшееся трудным и малопонятным, раскрывал имена, прославленные в благочестии, и различным образом изъяснял учение Церкви, отличая его от ересей и сообщая подлинный его смысл.⁸⁹ Вместе с ежедневными богослужениями, которые Ксифилин сам совершал в храмах столицы, его учительная деятельность, состоявшая в изъяснении учения Церкви и канонов, в чтении и толковании священных книг, имела благотворное влияние на византийское духовенство и народ. Эта деятельность вообще выражалась в преобразовании церковной жизни применительно к требованию церковных канонов и духу церковной дисциплины. Как прекрасный знаток церковного права и строгий аскет, Иоанн Ксифилин в своей учительной деятельности стремился к тому, чтобы дать торжество канонам в области церковно-общественных отношений, изгнать злоупотребления в управлении и жизни, применительно к принципу акривии, и водворить добрые нравы в пастве, основанные на христианской любви и братстве.

Иоанн Ксифилин известен и литературными своими трудами. Ему, прежде всего, принадлежит большое собрание проповедей на воскресные дни целого церковного года. Хотя лишь немногие проповеди Ксифилина изданы, но и на основании этого материала можно судить, что его гомилетические произведения отличаются простотой выражения и умеренным пользованием красотами ораторского искусства, а равно свидетельствуют о глубоком знании Ксифилином Священного Писания, на Тексты которого его слова и написаны. Ему же принадлежат юридические схолии на знаменитый памятник византийского права «Василики» – из многих других сочинений по праву, которые, к сожалению, до нашего времени не сохранились. Погибли и все философские сочинения Ксифилина, о которых упоминает Михаил Пселл, например, «О бытии и тлении», «О питании», «О природе человека», «О животных». Ксифилин в своих философских воззрениях был последователем Аристотеля и являлся горячим противником своего друга Михаила Пселла, который держался философии Платона. Столкновение на философской почве между Ксифилином и Пселлом, двумя замечательными представителями византийского просвещения в XI в., свидетельствовало об оживлении в Византии философских начал и о подъёме здесь просвещения, так как дело касалось принципиальных научных воззрений и отдельных систем знания. Философские проблемы потом получили некоторое применение и в богословии и создали здесь новое движение, обогатившее византийскую литературу многими памятниками. Но Ксифилин не отличался такой глубиной и силой философской мысли, какая была свойственна Пселлу; как юрист и аскет, он основывался в своих богословских воззрениях на строго определённых и морально-устойчивых данных и предпочитал практические отрасли богословия теоретическим дисциплинам. Кроме проповедей, от Иоанна Ксифилина сохранились три канонических определения, одно из которых приравнивает обручение к браку, другое запрещает брак в пятой степени родства, и третье строго запрещало монахам и клирикам быть ходатаями в судах светских и духовных, за исключением тех случаев, когда они выступали на суде в качестве защитников церковных интересов, по особому патриаршему повелению. Последнее определение было объявлено не только тем, кого оно более всего касалось, но и светским судьям, дабы они впредь не допускали ходатаев-монахов и клириков.⁹⁰

Патриарх Николай III (1084–1111) известен под именем Грамматика, и это наименование показывает, что в отношении образования он сравнительно выделялся из ряда других церковных деятелей средневековой Византии. Действительно, Зонара говорит о Николае, что он, проведя жизнь до патриаршества в монашестве, не оказался непричастным к образованию, хотя не участвовал в нём «до пресыщения (κατακόρως)» ⁹¹

Ефремий характеризует Николая как мужа праведного, благочестивого и кроткого по природе, образованного монаха, достойного патриаршего престола. Анна Комнина свидетельствует, что Николай не без успеха защищал церковное учение во время богословско-философского движения в Византии, созданного Иоанном Италом и его последователями. В частности, учение Итала, проникнутое неоплатоническими идеями, касалось предсуществования и вечности материи, вечных идей, по которым образуется материя, предсуществования душ и душепереселения, вечности мира; затем, Итал рационалистически объяснял чудеса и соединение естеств в лице Иисуса Христа, не воздавал должного почитания иконам и прочее. Из последователей Итала один – монах Нил – учил, что человечество во Христе обожествлено по существу, другой – Лев, митрополит Халкидонский, – неправильно учил о почитании икон, третий – Евстратий, митрополит Никейский, – утверждал, что по человечеству Христос служебно поклоняется Богу, воздаёт Ему рабскую честь и поклонение, – и таким образом в самую Ипостась Христа внёс разделение (несторианское). Учение Итала и его последователей произвело сильное волнение в Византии и потребовало от предстоятеля церковной власти ревностной и основательной защиты православных догматов Воплощения и иконопочитания. Патриарх Николай Грамматик оказался на высоте требований Церкви и на соборах, устроенных в защиту церковного учения и против еретических воззрений его противников, много содействовал торжеству Православия, обнаружив хорошее богословское образование, знание Св. Писания и святоотеческой письменности. Одновременно Византийская церковь вела борьбу с тайными еретиками – павликианами, евхитами и богомилами, которая также дала возможность патриарху Николаю Грамматику обнаружить достаточное богословское образование. Нужно только иметь в виду, что патриаршество Николая III падает на время царствования Алексея I Комнина, одного из образованнейших византийских басилевсов, любителя богословской науки, покровителя духовного просвещения. Дух времени и общие задачи эпохи требовали, чтобы и на патриаршем престоле восседал более или менее равный басилевсу по образованию предстоятель Церкви, способный идти рядом с ним или впереди, но никак – не позади. И некоторые правовые памятники, связанные по своему происхождению с именем Николая Грамматика, показывают, что он в своём управлении строго руководился церковными канонами, ревностно защищал права Церкви от вторжения гражданской власти и водворял церковную дисциплину во всей её силе и значении. Его канонические определения касаются преимущественно брака, в связи со степенями родства. Одна синодальная грамота была представлена императору Алексею Комнину и на основании канонов и законов доказывает несправедливость отделения епископий от митрополий. В грамоте ясно и прочно обосновывается положение, что в церковных делах должны применяться каноны, которые занимают господствующее положение сравнительно с законами. В документе приводятся, между прочим, такие положения, заимствованные из «Василик»: «Все церковные прономии должны соблюдаться; законы требуют, чтобы божественные каноны имели силу не меньше законов; что запрещают каноны, то не дозволяется и законами» (II, 5, 3). В свою очередь, патриарх высказал следующие принципиальные воззрения на отношение басилевсов к канонам: «Прагматическая санкция басилевса, изданная вопреки канонам, не имеет никакой силы: должны соблюдаться каноны отцов; прагматические постановления, противоречащие канонам, недействительны – οί τοῖς κανόσιν ἐναντιούγενοι πραγματικοὶ τύποι ἄκυροι είσιν». Поэтому царь, по суждению патриарха, не может распоряжаться церковными делами, которые устрояются по предписанию канонов. В частности, по вопросу об отделении епископий от митрополии патриарх указал на 12 правило IV Вселенского собора и на 25 правило Трулльского собора, запрещающие такое отделение. На основании этих данных патриарх Николай отверг право басилевса разделять церковные области и призывал Алексея Комнина всё устроять и сохранять согласно с канонами.⁹² В Византии большим уважением пользовались и канонические ответы патриарха Николая на вопросы афонских монахов, свидетельствующие о больших его познаниях в области церковного права. Ответы были потом разъяснены Антиохийским патриархом Феодором Вальсамоном и сохраняют и до настоящего времени значение действующего в Греко-Восточной церкви права.⁹³ Вообще, патриарх Николай III был именно Γραμματικός, т. е. litteris et disciplinis instructus, eruditus (Дюканж). Как иерарх просвещённый, он, несомненно, покровительственно относился к науке и знанию и оказал свою долю воздействия на развитие духовного просвещения в Византии XI-XII в., тем более что его современниками были многие выдающиеся византийские учёные и писатели (Иоанн Зонара, Скилица, Никифор Вриенний, Феодор Куропалат, Евфимий Зигабен).

Его преемник, патриарх Иоанн IX (1111–1134), называемый Ά γαπητός, или Халкидонский, был муж разумный и образованный и до занятия кафедры состоял в числе патриарших архонтов, занимая должность иеромнимона. Продолжительное патриаршество Иоанна, в царствование знаменитых Комнинов – Алексея и Иоанна, показывает, что он был на высоте призвания. Но о деятельности его почти ничего не известно. Лишь в последнее время открыты свидетельства обширной церковно-учительной деятельности патриарха Иоанна. Греческий учёный Софроний Евстратиади (ныне митрополит Леонтополя в Египте) опубликовал 25 бесед на воскресные дни, найденных им в Венской Придворной библиотеке (№ 131) и принадлежащих патриарху Иоанну Агапиту (Триест, 1903). Эти беседы составляют лишь половину общего собрания. Они свидетельствуют о выдающемся образовании и ораторском таланте патриарха Иоанна IX, которого следует причислить к наиболее видным византийским проповедникам XII в.

Патриарх Михаил II Куркуас (1143–1146) до избрания на кафедру состоял игуменом монастыря Архистратига Михаила на острове Оксии в Пропонтиде, был знаменит добродетелью и богословским («нашим») образованием (Никита Хониат),⁹⁴ в котором нисколько не уступал современным выдающимся учёным (Киннам);⁹⁵ но в светских науках (τὰ ἐκτὸς μαθήματα) Михаил не имел больших познаний (Киннам), так как почти всю свою жизнь до патриаршества провёл в монастырской келлии. Его незнание мирской жизни и послужило причиной непродолжительного управления Византийской церковью. Что же касается образования Михаила, то о нём, прежде всего, свидетельствует успешная борьба патриарха с богомилами, по поводу лжеучения которых им были составлены синодальные определения, с разбором и опровержением его на основании Священного Писания и церковных канонов;⁹⁶ затем ему принадлежат катехизические поучения о посте (Гедеон, 352) и, может быть, те 35 бесед на воскресные дни, которые надписываются именем Константинопольского патриарха Михаила, находятся в одном кодексе (XIII в.) Мюнхенской библиотеки и упоминаются Крумбахером в его «Истории византийской литературы» (S. 176).

Преемник Михаила, патриарх Косьма II Аттик (1146–1147), по свидетельству Никиты Хониата, был выдающимся по своим нравственным качествам мужем. Он изучил всякую мудрость (σοφίας ἁπάτης μεταλαχών), славился различными добродетелями, особенно же отличался великим милосердием, которое в разнообразном сонме его добродетелей, как бы в прекрасном и драгоценном ожерелье, сияло подобно лучезарному камню; он до того был сострадателен к людям, что раздавал бедным и свои одежды, и льняное покрывало с головы, и не только сам раздавал своё имущество, но и других побуждал помогать нуждающимся. За всё это Косьма был в большом у всех уважении.⁹⁷ Киннам говорит, что Косьма был достойным иерархом и по жизни, и по образованию (βίῳ καὶ λόγω Κόσμιος),⁹⁸ а Ефремий называет его украшением иерархии, вместилищем добродетели, очагом всякого блага, добрым пастырем и питателем душ (νομεύς ψυχοτρόφος), указывая в последнем эпитете на его образованность и учительность.⁹⁹

Патриарх Николай IV Музалон (1147–1151) был также просвещённым церковным деятелем. Он сначала состоял архиепископом автокефальной Церкви на Кипре и, отказавшись от кафедры, поселился в византийском монастыре Космидия, откуда потом и был возведён на патриарший престол. Несмотря на непродолжительное управление Византийской церковью, Николай ознаменовал его не только вполне успешной архипастырской деятельностью, но и литературными трудами. Ему принадлежит, например, богословский трактат об исхождении Св. Духа, направленный против латинского учения о Filioque. Этот трактат ещё не издан и хранится в рукописи (XIV в.) Московской Синодальной библиотеки (№ 239).¹⁰⁰ Затем, он составил толкование на книгу пророка Исаии по руководству творений св. отцов и учителей Церкви.¹⁰¹ И из этого труда патриарха Николая пока издан (Migne. PG. Т. CVI. Col. 1060) только пролог, в котором автор говорит о значении Св. Писания и о необходимости его толкования в духе церковного Предания. Патриарх Николай был сведущ и в канонах, как это видно из его определений о браке и об отношении клириков к своему епископу.¹⁰² В частности, он издал синодальное определение о том, что духовное родство должно в отношении к браку считаться в тех же степенях, в каких определяется и родство кровное.¹⁰³ А Вальсамон сообщает, что святейший патриарх кир Николай Музалон, узнав, что жизнь св. Параскевы, почитаемой в Калликратийской местности, описана одним местным жителем неискусно и недостойно ангельского жития святой, приказал, согласно 63 правилу Трулльского собора, предать это писание огню и поручил диакону Василию составить другое – богоугодное её житие.¹⁰⁴ Наконец, Ефремий, характеризуя патриарха Николая, называет его «питомцем (τρόφιμος) самой Церкви», учение и дух которой он воспринял в совершенстве, а равно – «учителем божественных словес Павла (διδάσκαλος τῶν Παύλου θείωυ λόγων)», указывая этим на его церковно-учительную деятельность и на богословские познания.¹⁰⁵

Патриарх Лука Хрисоверг (1156–1169) развил широкую церковно-законодательную деятельность, свидетельствующую, с одной стороны, о стремлении его устроить церковную жизнь согласно с канонами и устранить проникшие в неё те или иные злоупотребления, а с другой – о больших его познаниях в области права и ясном понимании современных церковных потребностей. С именем патриарха Луки сохранилось свыше двадцати канонических определений (о браке, против клириков, занимающихся мирскими делами, о епитимиях за различные нарушения правил, и т. д.), в которых на основании Св. Писания, творений св. отцов и церковных правил определяются руководящие нормы церковной жизни и строя. И практическая деятельность Луки Хрисоверга показывает, что он был просвещённым иерархом. Он, между прочим, принимал участие в возникшем в его время богословском споре по поводу слов Спасителя: «Отец Мой более Мене есть», и содействовал правильному их изъяснению, путём соборного рассмотрения и решения этого спора. В патриаршество Луки был решён и другой церковный спор – по поводу слов в литургиях Василия Великого и Иоанна Златоуста: «Ты еси приносяй, и Приносимый, и Приемляй», возникший раньше – в патриаршество Константина IV Хлиарина (1154–1156), причём патриарх Лука и в этом случае обнаружил совершенные познания в богословии. А в столкновении Луки с императором Мануилом Комнином, который желал допустить к участию в одной церковно-религиозной процессии находившегося в Византии иконийского султана Кылыч-Арслана, проявилось архипастырское дерзновение патриарха, в духе предписания Эпанагоги. Вообще, на основании данных о деятельности Луки Хрисоверга, сообщённых историками Иоанном Киннамом и Никитой Хониатом, можно заключать, что этот патриарх выделялся из ряда других и своим образованием. Наконец, известно, что Лука во время своего патриаршества составил, по просьбе одной благочестивой женщины, дидактическое стихотворение «Περὶ διαίτης», в котором речь идёт о жизни и поведении во время постов. Произведение начинается словами: «Δεῦρο, ψυχἠ βασίλισσα, ψυχἠ φιλοσοφοῦσα». Кроме известных строгих правил Греческой церкви о посте Четыредесятницы и других, автор в этом поэтическом труде раскрывает правила Армянской и Яковитской церквей о постах. Сохранились и другие стихотворения религиозного содержания, принадлежащие патриарху Луке. Но все они находятся ещё в рукописях, преимущественно Венской Придворной библиотеки.¹⁰⁶

Преемник Луки, патриарх Михаил III Анхиальский (1169–1177), бывший до избрания на кафедру диаконом и сакелларием Великой церкви (Св. Софии), называется ὕπατος τῶν φιλοσόφων, т. е. первым из философов, профессором философии. Значит, он и занимал должность профессора философии в Византии, и был философски образованным деятелем. Сохранилась и речь, которую Михаил произнёс в то время, когда он был удостоен почётного звания ипата философов.¹⁰⁷ На патриаршем престоле Михаил также заявил себя литературными трудами. Ему, прежде всего, принадлежит трактат против папской власти, имеющий такое надписание: «Диалог святейшего и мудрейшего патриарха Константинопольского кир Михаила Анхиальского к порфирородному царю Мануилу Комнину, когда многие из архиереев, епископов и монахов, находящихся под властью папы, прибыли в Константинополь и добивались соединения Церквей и ничего иного не требовали от Церкви, как предоставить папе первенство и право апелляции, равно и церковное поминовение». В этом диалоге патриарх, между прочим, говорит, что папа лишил себя архиерейской славы и вовсе не является ни первым, ни судьёй, ни пастырем, но овцой, притом нуждающейся в лечении (πρόβατον ψωριῶν καὶ ἰατρείων δεόμενον).¹⁰⁸ Затем, известно его письмо против Латинской церкви, с обличением догматического и иных заблуждений, причём Византийский патриарх резко высказывается против церковной унии с Римом и предпочитает агарянский плен господству латинян.¹⁰⁹ Сохранились в рукописях и некоторые риторические и поэтические его произведения, дающие основание считать патриарха хорошим ритором и поэтом XII в.¹¹⁰ Наконец, Михаил издал более десяти канонических определений (о браке, избрании епископов, рукоположении клириков, о ставропигиях), которые свидетельствуют о его достаточных познаниях в праве и богословии. Между прочим, одно определение было направлено против обряда зажигания костров и ворожбы вечером 23 июня и предписывало священникам заботиться о прекращении этого нехристианского обычая путём просвещения народа.¹¹¹

Патриарх Феодосий Воррадиот (1178–1183), подвизавшийся до избрания на престол в монастыре апостола Фомы на холме св. Авксентия в Вифинии, также был мужем просвещённым. Историк Никита Хониат называет его «величайшим Феодосием» (ὁ μέγιστος Θ.), говорит, что он «украшал» (ἐκόσμει) самый первый патриарший престол, был «украшением величайшего священства» (τῆς μεγίστης ἱεροσύνης κοσμήτωρ).¹¹² Евстафий, митрополит Фессалоникийский, знаменитый византийский писатель и деятель XII в., называет Феодосия «великим», исполненным любезной ему чистоты.¹¹³ Эти отзывы должны убеждать в том, что Феодосий вполне соответствовал идеалу патриарха, начертанному в правовых памятниках Византии. И практическая его деятельность была запечатлена духом высокой просвещённости. В его время возник церковный спор об анафеме Богу Магомета, о котором последний говорил, что он «и не родил, и не рождён» и есть ὁλόσφυρος («всеокованный», «в себе замкнутый»), Император Мануил Комнин предложил уничтожить эту формулу в Требнике как соблазнительную для обращающихся в христианство магометан. Но патриарх Феодосий заявил протест и представил «богоугодное» объяснение слов, служащих предметом соблазна. Для решения вопроса был созван собор, на котором защитником церковного учения о Боге явился патриарх Феодосий. Патриарх был и защитником церковных канонов. Когда император Андроник Комнин потребовал от патриарха разрешить один незаконный брак, то Феодосий воспротивился воле царя и предпочёл отречься от престола, чем нарушить церковные каноны. «Патриарха ни величие Андроника не поколебало, ни сила его слов не потрясла, ни угрозы не устрашили: он был непоколебим, как скала, вокруг которой вечно вздымаются огромные волны, и бушует море, и которая, разбивая волны и пренебрегая рёвом шумящего моря, твёрдо стоит на своём основании» (Никита Хониат). Памятником его канонической деятельности являются и три определения – два относительно брака и третье о том, что игумен монастыря должен быть священником. Вообще, патриарх Феодосий пользовался общим в Византии уважением, как за свои добродетели, так и за образование. Он «вырос среди добродетелей, дышал добром, как воздухом». (Палестинский Сборник. Т. VIII. выпуск 2. С. XXXIV). Был «мужем прекрасным и славой монахов и прекрасно управлял Церковью Христовой» (Ефремий).

О патриархе Василии Каматире (1183–1191) Ефремий говорит (Р. 408), что это был разумный муж (ἀνὴρ λάγιος ­ eruditus). При нём, между прочим, было составлено каноническое определение о том, что жена рукоположенного в епископа непременно должна постригаться в монашество.

При патриархе Георгии II Ксифилине (1192–1199) возник богословский спор о сущности божественного таинства Евхаристии по поводу лжеучения монаха Михаила Сикидита, который вместе с другими нелепостями также учил, что Тело и Кровь Господа нашего Иисуса Христа тленны и суть простая жертва без ума и души (θυσία μόνη ἄνους καὶ ἄψυχος). Патриарх Георгий выступил на защиту учения о нетленности Евхаристии, причём ссылался на учение отцов Церкви – Кирилла Иерусалимского, Иоанна Златоуста и других и обнаружил познание и в Св. Писании. Он же составил несколько канонических определений, преимущественно о монастырях.

Далее, историки с большой похвалой отзываются о патриархе Иоанне X Каматире (1199–1206), отличавшемся и образованием, и нравственными качествами, и архипастырской деятельностью. Никита Хониат свидетельствует, что Иоанн, вступив на престол, признал своим долгом исторгнуть с корнем лжеучение Михаила Сикидита о том, что Тело и Кровь Господа нашего Иисуса Христа тленны и суть простая жертва без души и ума, и предать Сикидита, как ересиарха, анафеме за введение новых догматов и положить конец превратным толкам, так, чтобы все, по его примеру, смотрели на Евхаристию как на таинство. С целью убедить других в этом, патриарх пользовался логическими способами доказательства, которыми и опровергал софистические и искусственные доводы своего противника. Затем он в течение постов произнёс в храме Св. Софии ряд катехизических поучений, в которых, с одной стороны, побуждал свою паству к духовным подвигам, а с другой, коснувшись пререкаемого догматического вопроса, доказывал, что лжеучители не поняли вопроса и извратили его подлинный смысл. И церковно-учительная деятельность патриарха имела полный успех: лжеучение Сикидита было Церковью опровергнуто и осуждено.¹¹⁴ Обнаружив ум и ревность в делах религиозных, Иоанн Каматир и в общественных отношениях отличался просвещённостью воззрений. Он с успехом пользовался правом печалования перед императором Алексеем III Ангелом за невинно преследуемых¹¹⁵ и осуждённых, а равно энергично защищал внутреннюю независимость Церкви. Между прочим, ему принадлежит каноническое определение о том, что одно и то же лицо не может брать в замужество двух троюродных сестёр – одну по смерти другой, – направленное против положительного решения этого вопроса светским судом, состоявшимся в том же 1199г.¹¹⁶ А когда римский папа Иннокентий III возбудил вопрос о церковной унии, то патриарх Иоанн ответил ему пространным письмом, в котором догматически и канонически оценил латинское учение о Filioque и папской власти и доказал его неосновательность.¹¹⁷ Ему же принадлежат и другие письма к папе Иннокентию с критикой церковных разностей Рима и против унии в духе папских притязаний, а равно и «Богословские ответы» полемического против латинян содержания.¹¹⁸ Некоторые «Катехизические слова» Иоанна напечатаны (Migne. PG. Т. CXXXIV. Col. 893) и свидетельствуют о выдающихся его познаниях в богословии и о литературном таланте. В рукописи (Cod. Escur. 4. 11. 10) хранится его слово на Богоявление. Вообще литературная деятельность Иоанна Каматира оценивается настолько высоко, что учёный Вальц высказал предположение (впрочем, не доказанное и неосновательное) о принадлежности ему известной «Хроники» Иоанна Скилицы. Характеризуя этого патриарха, византийский писатель Ефремий говорит, что он был сведущ во всякой мудрости и науках и прекрасно изучил божественные догматы; как бывший хартофилакс Великой церкви, он хорошо знал и церковные каноны. Его хвалит даже Гергенрётер (III, 840), называя опытным в управлении и сведущим в богословии патриархом. На долю Иоанна Каматира выпал тяжёлый жребий – видеть завоевание Константинополя латинянами в 1204г., откуда он и вынужден был бежать вместе с другими обитателями византийской столицы. Историк Никита Хониат, переживший это событие, так описывает удаление Иоанна из завоёванной столицы: «Впереди нас ехал Вселенский патриарх, не имея ни дорожной котомки, ни денег с собой, без жезла и сандалий, в одном хитоне, совершенно как евангельский апостол». После долгих странствований он поселился в Дидимотихе, где и скончался в 1209г.¹¹⁹

Первым Никейским патриархом – в эпоху латинского господства в Константинополе (1204–1261г.) – был Михаил IV Авториан (1206–1212г.). Сведения о нём вообще очень скудны, но относительно образования патриарха византийский историк Георгий Акрополит сообщает, что это был человек учёный, сведущий во всякой науке, не только богословской, но и философской, и вообще внешней (θύραθεν).¹²⁰ Ефремий, в свою очередь, замечает, что Михаил был сведущ в мудрости вместе мирской и божественной.¹²¹ Этих исторических данных вполне достаточно для заключения о том, что Михаил Авториан принадлежал к числу разносторонне образованных патриархов Византии, изучивших всю наличную мудрость, насколько она выражалась в науке и литературе христианской и классической. Разумеется, такой деятель Церкви мог только благотворно влиять на ход и развитие духовного просвещения, если бы этому содействовали и внешние обстоятельства. К сожалению, в эпоху латинского господства в Византии, Греческой церкви пришлось вести упорную борьбу с латинянами, которые, стремясь к подчинению её власти Рима, притесняли и преследовали православных, овладели храмами, монастырями и архиерейскими кафедрами, расхитили св. мощи и сокровища греческих храмов, изгнали учителей православных школ и вообще создали различные нестроения на Востоке, тормозившие и правильное здесь течение духовного просвещения. Поэтому и просвещённый патриарх Михаил Авториан не мог, в зависимости от неблагоприятных внешних условий, в большой мере развить свою деятельность на поприще образования.

Его преемник, патриарх Феодор II Ириник (1212–1215), бывший до патриаршества хартофилаксом Великой церкви, называется у Ефремия (Р. 410) ипатом философов, и значит, также принадлежал к наиболее образованным деятелям эпохи, заявившим себя познаниями в мудрости божественной и мирской – внешней, классической. Он известен и своей борьбой против папского абсолютизма и написал по этому поводу увещательную к грекам грамоту, побуждая всех неизменно держаться Православия (Byz. Zeitschr. 1901 (X). S. 182 ff.).

Патриарх Максим II (1215), бывший игумен монастыря Акимитов в Константинополе, принадлежал к числу византийских богословов-полемистов, литературная деятельность которых была направлена против латинян и особенно усилилась после завоевания последними Константинополя. Максиму принадлежит трактат под заглавием «Изложение православной веры об исхождении Св. Духа против латинян». Трактат ещё не издан и хранится в рукописи (№ 1324) Парижской Национальной библиотеки.¹²²

Патриарх Мануил I Сарантинос, или Харитопул (1215–1222), по сообщению Георгия Акрополита, был и назывался философом,¹²³ а Ефремий говорит, что он был не только философом по уму, но и точным стражем церковных законов и канонов,¹²⁴ – как это видно из факта столкновения патриарха Мануила с императором Феодором Ласкарисом из-за брака дочери последнего с латинским императором в Византии Робертом [де Куртене (1219–1228)], на сестре которого был женат сам Феодор.

Его преемник, патриарх Герман II (1222–1240), принадлежал к числу образованнейших церковных деятелей. Он был сыном рыбака, подвизался в монастыре св. Георгия Паневморфа близ Ахираны и, благодаря своим выдающимся способностям, имел возможность прекрасно изучить современную богословскую науку и литературу. Византийские историки с большой похвалой отзываются о его просвещённости. Никифор Григора говорит о нём: «Это был человек учёный, украшавший жизнь и добродетелью, и учением».¹²⁵ Ефремий свидетельствует, что Герман был велик и славен и жизнью, и ученьем, воспитался под кровом Церкви (ἐκκλησίας τρόφιμος ὤν), дух которой в полноте и воспринял.¹²⁶ Никифор Каллист Ксанфопул в своём каталоге Византийских патриархов отмечает, что Герман был мудрейшим (σοφώτατας) и святейшим деятелем Церкви,¹²⁷ а Георгий Акрополит, характеризуя вообще всю его жизнь, говорит, что Герман жил прекрасно и праведно, хорошо управлял своей паствой.

И действительно, Герман почти всю свою жизнь провёл в энергичной борьбе против римского престола. Современный ему папа Григорий IX, стремясь к соединению Церквей на основе подчинения Восточной церкви Риму, посылал в Никею послов – двух францисканских и двух доминиканских монахов, которые благосклонно были встречены императором Иоанном Дукой Ватаци и патриархом Германом. Греческие богословы устроили два диспута с папскими легатами по вопросу об исхождении Св. Духа и опресноках, в присутствии императора, патриарха, многих архиереев и членов синклита. Главными апологетами Православия на этих диспутах выступили ипат философов и великий среди современных учёных Димитрий Карик и известный философ Никифор Влеммид. Император, видя, что прения не достигают своей цели, предложил латинянам – в интересах унии – изъять прибавку в Символе веры и оставаться азимитами. На это легаты папы ответили, что Латинская церковь ни на одну йоту не отступит от своего учения, и что, напротив, Греческая церковь должна согласиться с Латинской, а все произведения греческих богословов, написанные с полемической против Рима целью, должны быть сожжены. Разумеется, греки отвергли предложение латинян. После этого патриарх Герман написал (1234г.) обширное полемическое сочинение под заглавием «Ответ на исповедание папы Григория и присланным им монахам по вопросу об исхождении Св. Духа», где на основании Св. Писания, творений св. отцов и позднейшей греческой литературы опровергает догматическую разность в учении Рима, ссылаясь и на деяния созванного им в Никее собора (1232г.) по вопросу о церковной унии. Патриарху Герману принадлежат и другие полемические произведения, пока ещё хранящиеся в рукописях, а именно: 1) «Слово об исхождении Св. Духа», начинающееся словами: «Ἐὰν ύμεῖς μένητε ἐν τῷ λόγω τω ἐμῷ», 2) «Об опресноках», к монаху Феодору Студиту (Парижская Национальная библиотека, рукопись № 1295), 3) «Об огне чистилища», 4) «Исповедание истинной веры – к монахам св. обители великого и славнейшего Пророка и Крестителя Иоанна, называемой Благословенная Скала (в Константинополе), когда они не повиновались учению латинян». В этом «Исповедании» Герман восхваляет монахов Петры за то, что они, невзирая на ухищрения, обиды и оскорбления латинян, утвердившихся в столице Византии, явились защитниками Православия и противниками западной лжи, увещевает их, чтобы они и впредь оставались верны учению Восточной церкви, и резко опровергает латинский догмат Filioque, учение об опресноках, чистилище и других нововведениях Рима. Список исповедания хранится в рукописи (№ 250) Московской Синодальной библиотеки. Известно также «Послание Германа к латинскому патриарху в Константинополе, подчинившему себе греческих священников и заставляющему их поминать папу и его, патриарха». Из этого неизданного послания предлагаем следующее извлечение.

«Увы, моих грехов! Прежнее единомыслие (между греками и латинянами) обратилось в разномыслие, и мы сделались Иудой и Израилем, стыжусь сказать – Каином и Авелем, завидующим и подвергающимся зависти, убивающим и подвергающимся убийству из-за несогласия в жертве и различии её. Впрочем, об этом речь будет в другое время, это – предмет особого плача, но, как я уже сказал, кротость и долготерпение есть благо, тирания же и насилия есть зло, особенно у епископов, которые, по заповеди, и называются, и действительно должны быть подражателями кроткого и человеколюбивого Христа. Каковы некогда были апостолы Христа? Не говоря о других, я обращу своё слово к верховнейшему из них, т. е. к славному и знаменитому Петру. Твоё (латинского патриарха) величие, быть может, устыдится его и изменится, так как ты полагаешь, что вся твоя похвала заключается только в одном этом апостоле, и ты всецело зависишь от его учения. Между тем, этот первый апостол в своём послании к верующим рассеяния говорит: “Пастырей ваших умоляю я, пастырь и свидетель страданий Христовых, пасите Божие стадо, какое у вас, надзирая за ним не принуждённо, но охотно, не для гнусной корысти, но из усердия, и не господствуя над наследием (Божием), но подавая пример стаду” (1 Петр. V, 1–3). Если ты любишь апостола, то соблюдай заповеди его, и надзирай не с принуждением и насилием и не спеши господствовать над наследием Христовым: ведь тебе нельзя будет и поверить, что ты ученик Петра, коль скоро ты не исполняешь его заповеди. Что же ты скажешь? Не устыдился ли ты апостола? Не узнал ли ты из Писания, каково его желание и насколько оно проникнуто любовью, сочувствием, насколько оно далеко от насилия? И я думаю, что ты устыдился, если ты только человек разумный и воспитан в божественном Писании. Итак, мы просим твоё величие, освободи наших священников, которых ты предал заключению, избавь от твоего многого насилия и не пытайся по принуждению подчинить их своей воле, – ибо в этом нет никакой пользы. Подобно тому как ветка дерева, растущая прямо и правильно, остаётся согнутой лишь до того момента, пока она поддерживается насильственной рукой, а потом снова выпрямляется и принимает нормальный рост, как только отнята бывает посторонняя сила, – так же точно ты разумей и человеческую волю, которая иногда по принуждению может совершить что-либо и не соответствующее её расположению. А когда она освободится от насилия, то снова принимает прежнее направление. Напомню тебе пример и из древней истории. Некогда архиереи по принуждению и насилию написали акт низложения святейшего патриарха Константинопольского Флавиана,¹²⁸ – так это угодно было тирании господствовавших тогда еретиков, но на IV Вселенском соборе те, которые сделали подпись по принуждению, были привлечены к суду и показали, что они не добровольно исполнили это, а были склонены тиранической рукой, угрожавшей им смертью, – поэтому им и оказано было снисхождение. Я же всех греков, оставшихся в Константинополе, заранее предал отлучению и не разрешил ни одному из священников принимать какое-либо приношение из рук тех, которые по душевной лености и беспечности могут склониться к подчинению и послушанию древнему Риму, не позволил и петь вместе с ними, и совершать богослужение для тех, как для изменников божественных и священных канонов и обще-преданных обычаев. И опять я прошу твоё величие, сжалься над несчастием иереев Константинополя и дай им увидеть свет свободы и с радостью предстать перед родными своими, которые скорбят и плачут о них. Ведь тюрьма и стража существуют для преступников, а никак не для людей добродетельных. Священники эти придерживаются и следуют божественным и священным канонам. Всякий, знакомый с божественными писаниями (св. отцов), хорошо знает, что святые и Вселенские соборы, которых было семь, имели в составе своих участников и современных святейших архиереев древнего Рима, которые присутствовали или лично, или через своих местоблюстителей, подавали свой голос, совместно с другими составляли деяния и издавали каноны, и правила, изданные ими, разделили всё христианское общество на пять патриархатов и каждому из них назначили отдельные епархии и, вместо преград, установили грозные отлучения, дабы никто не был увлечён властолюбием и тщеславием и не вторгался в чужие пределы; и тот, кто вопреки воле епископа области решится на это, подвергается отлучению и извержению. Это так, но я хочу сказать и о другом, но ужасаюсь и трепещу. Тот, кто изучал божественные и священные каноны, должен знать, какому осуждению святые соборы подвергают тех, кои осмеливаются прибавить что-либо или убавить в священном Символе веры. Разве для греческих священников этого недостаточно, чтобы бояться и избегать латинского подчинения, как всякий бежит от огня? Кто знает волю Господню и не исполняет её, тот бит будет Мною (Лк. XII, 47). А воля Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа состоит в том, чтобы хранить все каноны и постановления, определённые святыми и богоносными отцами нашими. Посему ты или докажи греческим священникам, что они преступают законоположения отцов, если не подчиняются древнему Риму, или, если не можешь доказать, то не притесняй их более и предоставь каждому хранить отеческую веру без всяких нововведений и повиноваться своим руководителям, с мнением которых он согласен и на языке которых говорит. Ведь в этом заключается сущность речи. К какому разряду ты относишь священников, томящихся в тюрьме? Если ты причисляешь их к православным, то пойми, как преступно причинять зло православным людям; если же они по твоему суду поставляются в числе еретиков, то ты не так должен принуждать их, если хвалишься тем, что являешься учеником Петра и Павла. Ведь Пётр ясно учит, что не следует пасти стадо Божие по принуждению, а Павел яснее говорит: “Еретика, после первого и второго вразумления, отвращайся” (Тит. III, 10). Обрати внимание, что он сказал о вразумлении, а не о насилии. Если же еретиков должно вразумлять, то почему православные подвергаются заключению? Ведь православные, по благодати истинного Бога, суть питомцы (τρόφιμοι) нашей Церкви, чтут и принимают благочестивые догматы, следуют деяниям и канонам Вселенских соборов, равно как принимают и поместные соборы, как согласные с Вселенскими. Мы написали об этом для того, чтобы ты устыдился правды и освободил греческих священников от несправедливого заключения и многоразличного страдания».¹²⁹ С такой сильной и выразительной речью православный патриарх обратился к представителю Латинской церкви в Константинополе, защищая греческих священников от его насилия и произвола.

Не ограничившись письмом к латинскому патриарху в Константинополе, святейший Герман отправил послание и римскому папе Григорию IX по вопросу о взаимном отношении Восточной и Западной церквей. «Господи, спаси! Господи, помоги!» – такими словами начинается это послание, в котором затем патриарх просит Бога о всеобщем мире и единомыслии, а потом обращается к папе и говорит: «К тебе мы направляем свою речь, святейший папа, получившему предстоятельство высочайшего престола: соблаговоли снизойти немного с высоты своей славы и обрати внимание на слова того, кто проводит жизнь на земле, говорит тихим голосом, хотя и является подражателем живущему на небесах и всё видящему Богу». После этого патриарх сообщает, что к нему прибыли беглецы не только из Константинополя, но и с острова Кипра, рассказали о бедствиях, которым подвергается местное православное население со стороны латинян, и просили оказать им помощь. «Существуют, – продолжает Герман, – пять патриархатов с определёнными для каждого границами, а между тем, в последнее время среди них возникла схизма, начало которой положила дерзновенная рука, ищущая преобладания и господства в Церкви. Глава Церкви есть Христос, всякое же домогательство главенства противно Его учению. Оно именно привело к разногласию даже в догматах, к упразднению канонов, к изменению обще-преданных обычаев, и вот в единой Церкви выросло средостение, которое раскололо её на две половины, уничтожило мир и согласие, вызвало борьбу против греков и ненависть против всего греческого, до богослужебного языка включительно. Дело дошло и до открытого гонения православных греков, например, на Кипре, где вновь возродилось мученичество за веру. Хорошо ли это, святейший папа, преемник апостола Петра? Об этом ли должен возвещать ученик кроткого и смиренного Христа? – Ведь каждый потом получит по делам своим. Впрочем, Римская церковь признаёт себя правой. Но для того чтобы с уверенностью утверждать это, необходимо взглянуть в зеркало и сопоставить образ с действительностью. Мы, греки, имеем такое зеркало, и даже не одно, а несколько, прежде всего – Евангелие Христа, послания апостолов, творения отцов. Они именно и показывают, кто и какое убеждение имеет, – истинное или ложное. Но нелицеприятный Судия явит это вскоре».¹³⁰ Таким образом, патриарх Герман дал понять папе Григорию IX, что система папского главенства в Церкви противна Евангелию и учению апостолов и св. отцов, поэтому притязания Рима на владычество в отношении к Православному Востоку не имеют авторитетного для себя оправдания. Вместе с тем патриарх осудил политику гонений на греков, которой латиняне держались во время своего господства в Византии.

Важный исторический интерес имеют и два письма патриарха Германа II, посланные православному населению острова Кипра. После завоевания Константинополя латинянами римский папа Иннокентий III отправил на Восток своего экзарха кардинала Пелагия, предоставив ему абсолютную власть для организации здесь Латинской церкви и приказав всем владетельным латинским князьям от Византии до Ахайи и Сирии оказывать ему всякое содействие. В 20-х годах XIII в. Пелагий прибыл на о. Кипр и приступил здесь к устройству Латинской церкви, при содействии короля Генриха I. Известно, что Православная Церковь на Кипре ещё III Вселенским собором была признана (правило 8) автокефальной. Но теперь её положение под властью латинян оказалось критическим. Пелагий не только изгнал с острова православного архиепископа Неофита, заменив его латинским, но и потребовал от остальных четырёх православных епископов обязательства признать над собой власть латинского архиепископа, с правами контроля и юрисдикции в пределах их епархий. Монахи кипрские, крепко державшиеся Православия, подверглись истязаниям и изгнанию, многие клирики и миряне, также противившиеся латинскому господству, принуждены были бежать с острова. Вообще, на Кипре разыгралась одна из жестоких драм римского церковного владычества и папского абсолютизма. Местная Православная Церковь, оказавшаяся в крайне бедственном состоянии, искала помощи у других Церквей. Но к кому ей можно было обратиться? Восточные патриархаты (Александрийский, Иерусалимский и Антиохийский) ещё раньше её узнали все невзгоды и бедствия латинского ига и предпочитали ему владычество мусульман; они и сами находились в бедственном положении и постоянно просили помощи у византийцев. Но, увы. Константинополь был во власти латинян, а Византийский патриарх водворился в Никее, которая была столицей и вновь основанного греками Никейского царства. Как ни оскудели в это время слава и величие Византийского патриарха, но он de jure остался тем же первоиерархом Церкви со всеми и прежде присущими ему правами предстоятельства и власти в пределах своей Церкви. Православная Церковь на Кипре и обратилась за помощью к патриарху Вселенскому – Никейскому Герману II и просила у него руководства и поддержки в затруднительном положении. Расследование и испытание (ἐξετάξειν καὶ διερευνᾶν), о которых говорит Эпанагога, патриарху Герману производить не приходилось, так как многочисленные беглецы с Кипра, духовные лица и светские и сам архиепископ Неофит – все свидетельствовали о критическом положении местной Церкви. По этому поводу патриарх Герман созвал собор митрополитов, на котором и обсуждалось дело кипрян. Примечательно при этом было то, что со стороны Никейского патриарха не было обнаружено ни малейшего посягательства на свободу и независимость автокефальной Кипрской церкви, вроде тех, какие на первых же порах латинского господства на Востоке были заявлены папой Иннокентием III. И случай, казалось, был вполне благоприятный, так как почти вся Кипрская церковь, с архиепископом Неофитом во главе, просила у Германа II покровительства, которое – в латинском понимании – обыкновенно отождествлялось с главенством и владычеством. Не так рассуждали патриарх Герман и его собор. В их послании на имя архиепископа Неофита, отправленном в конце 1223г., находятся и такие характерные для системы церковного византинизма идеи. «Повинуясь благодати Христа, мы и словом, и делом как раньше удостоверяли, так и теперь утверждаем, что все священные каноны, все божественные предания, все древние обычаи нашей Православной Церкви следует хранить и содержать в совершенной правильности и неповреждённости. Это мы всегда исповедали и ежедневно об этом молимся.

Ведь там, где не колеблется основа канонов, преданий и обычаев, и самая вера стоит непоколебимо». Исходя из такого воззрения, патриарх Герман увещевал в своём послании жителей Кипра крепко стоять за православную веру и обычаи и не подчиняться латинскому духовенству. «Вы же, кипряне, братья во Христе, – писал патриарх, – будьте подражателями церкви Константинопольской: пастыри Кипра пусть подражают её пастырям, непременно одушевляясь словами Писания и воспевая спасительную песнь; паства кипрская пусть соревнует пастве константинопольской, которая, находясь вдали от своих пастырей по вине волков, её окруживших, подвергаясь бедствиям и унижениям со стороны последних, сохранила, однако, печать веры и обличила хищников, напрасно разверзших против неё свою пасть; и некоторые овцы этой паствы, – очень немногие, – если и испытали действие заразы и гибельных ран, им причинённых, скоро, однако, поняли опасность и устремились к спасительному врачевству веры православной. А если пастыри кипрские, в борьбе с латинскими волками, ослабеют и, быть может, немного уступят им, заботясь о спасении своей паствы, то они не должны впадать в отчаяние, прибавлять беззаконие к беззаконию, но, осознав своё падение, должны порвать общение с латинянами и искать врачевства от своего недуга».

Не ограничиваясь этим посланием, Герман в 1229г. отправил на Кипр другое письмо, в котором, прежде всего, была высказана оценка римских притязаний на главенство в Церкви. Всем известно, писал здесь патриарх, что богоносные и богопросвещённые отцы наши, руководимые Божественным Духом и следуя апостольскому учению, боговдохновенно постановили и определили всю кафолическую Церковь в положении общего духовного наследия, а различным отдельным и поместным Церквам назначали пределы и для прочности указали и границы для каждой, дабы честолюбивые и высокомерные не уклонялись легко от своих в чужие Церкви, но, боясь грозных отлучений и наказаний от Бога, каждый ограничивался той областью, которую наследовал, довольствуясь своим жребием и долей. Но неразумие и ненасытное честолюбие (ἡ ἄπληστος φιλοδοξία) вменили в ничто канонический порядок, извратили существующий христианский строй и даже более того – дерзко и без страха посягнули и против Главы Церкви, который есть Христос. Все христиане знают, что у них есть один учитель – Христос, Который есть и Глава всех христиан Вселенной. Все те, которые удостоены архиерейской чести, продолжает патриарх Герман, суть братья и члены тела Христова. Об этом свидетельствует и Христос, сама Истина, и Его самовидцы и слуги. Между тем, итальянская гордость этого не желает знать, не терпит того, чтобы Христос был и именовался Главой, но, лишая Его такого значения, дарует эту честь архиерею древнего Рима, замышляет уничтожить пять по числу патриархий и стремится образовать из них одну (ἀναχωνεύειν ἐπιχειρεῖ τὰ πενταδικῶς ἀριθμούμενα πατριαρχεῖα καὶ ἐν τοῦ τῶν ἀποστ.), – итальянская гордость отваживается утвердить престол папы на облаках и уподобить его Всевышнему. Облаками же я, говорит Герман, называю патриаршие престолы, от которых идёт и дождь на земле – духовное учительство. Каких обильных слёз и великих стенаний достойно то, что мрачный дух гордыни делается причиной и величайших падений! И вот архиереи древнего Рима отвергают правила Вселенских соборов, ищут другого Христа и других апостолов, измышляют новую веру. Первая и величайшая дерзость итальянцев, продолжает патриарх, есть прибавка в св. Символе веры, хотя Вселенские соборы подвергли вечной анафеме решающихся на это (1 правило VI Вселенского собора) и хотя современные соборам папы через своих местоблюстителей одобряли их учение и соглашались с канонами. Что же отсюда следует? А то, что нынешние архиереи древнего Рима не признают и не чтут римских архиереев времени Вселенских соборов, но отвращаются от них и уничтожают, как и у нас, греков, не принимают их синодальных определений и решений и сами являются основателями новой веры и изобретателями новых канонов. Ведь богоносные отцы Вселенских соборов учили согласно слову Христа, что Дух Св. от Отца исходит. Отсюда видно, какое зло заключается в духовном подчинении измышлениям древнего Рима. Поэтому все миряне, состоящие верными сынами кафолической Церкви, должны всецело избегать повиновения заблуждающимся латинским священникам, не ходить к ним в церковь, не принимать от них благословения: лучше вам одиноко молиться Богу в своих домах, чем собираться в латинских церквях. А если кто из латинских священников украшается благочестием и доброй жизнью, то и это является обманом, потому что он не может входить в церковное с вами общение иначе, как насилием или хитростью не подчинить вас своей власти и не заставить признавать папу архиереем. Но миряне должны помнить и об отлучении, которое грозит им за общение с латинянами. И священники должны избегать подчинения латинским епископам и вступать с ними в общение по церковным делам, так как имеют свою законную власть в лице архиепископа и епископов, которым и обязаны повиноваться. Итак, стойте в вере, мужайтесь, утверждайтесь, нимало не отступайте от правых догматов и переносите ради них всякое бедствие и несчастье в жизни, стремясь лишь к тому одному, чтобы сохранить в целости сокровище веры православной, которая и обеспечит вам вечное спасение.¹³¹ Таким образом, патриарх Герман в одной части своих литературных трудов является сильным борцом против Римской церкви, обличителем её вероисповедных разностей, защитником православных от притеснений латинян и руководителем их в истинах учения Восточной церкви.

Герман II обнаружил большую ревность к утверждению своих пасомых в истинах веры и благочестия и посредством церковно-учительной деятельности. Памятником этого являются его проповеди, из которых в настоящее время изданы лишь немногие (Migne. PG. Т. CXL), свидетельствующие, однако, о хорошем его богословском образовании, даре красноречия и литературном навыке. – Наконец, ему принадлежит до пятнадцати канонических определений, изданных в ответ на современные запросы церковной жизни и разъясняющих на основе канонического предания недоумения по вопросам о браке, об отношении патриарших ставропигий к местной церковной власти, и т. д.;¹³² он также издал грамоту к Русскому митрополиту Кириллу о непосвящении рабов в священный сан и о неприкосновенности церковных имуществ и духовных судов, томос об автокефалии Тырновской архиепископии и грамоту Савве, архиепископу Сербскому, об автокефалии Сербской архиепископии. – Вообще, литературные труды Никейского патриарха Германа II дают полное основание относить его к числу выдающихся церковных деятелей в истории византийского духовного просвещения XIII в.

О преемнике Германа II патриархе Мефодии II (1240г.) историк Георгий Акрополит говорит, что он хвалился своим многознанием, в действительности же знал немногое.¹³³ Но других данных относительно образования патриарха Мефодия Акрополит не сообщает. Между тем, теперь известно, что он участвовал в полемике против латинян, и Крумбахер в своей «Истории византийской литературы» (S. 93) ставил Мефодия наряду с другими представителями византийской полемической литературы XIII в. Мефодий, между прочим, написал сочинение «Против опресноков», в котором полемизирует с латинянами.¹³⁴ Сочинение это ещё не издано и хранится в рукописи Московской Синодальной библиотеки (№ 239).¹³⁵ Затем, Мефодий до патриаршества был игуменом столичного монастыря Иакинфа (в Никее), и это даёт основание предполагать, что образование его было достаточным. Наконец, Мефодий занимал патриарший престол лишь в продолжение трёх месяцев и, разумеется, в этот краткий срок не мог заявить себя выдающейся просветительной деятельностью.

Мануил II (1244–1255) до патриаршества состоял в клире Большого царского дворца и был протопресвитером императора Иоанна III Дуки Ватаци (1222–1254). Георгий Акрополит говорит о нём следующее: «Кормилом патриаршества правил Мануил, муж благочестивой жизни и почтенной деятельности, хотя и имел жену (т. е. до патриаршества принадлежал к “белому духовенству”), вообще неопытный в науках, так что не мог разъяснить смысл того, что он читал (οὐδὲ ὧν ἀνεγίνωσκεν ἀνελίττων τὴν ἔννοιαν)».¹³⁶ Свидетельство Акрополита о недостаточном образовании Мануила II, однако, не подтверждается другими историческими данными. Так, Никифор Каллист говорит, что Мануил постоянно занимался внешними науками и отличался большими в них познаниями.¹³⁷ Затем, в патриаршество Мануила возникла новая попытка к соединению Церквей, причём патриарх Мануил обнаружил горячую ревность в защиту Православия и соглашался на унию с Римом лишь при том обязательном условии, если папа Иннокентий IV откажется от догматического и иных заблуждений Римской церкви. В таком именно смысле была патриархом дана инструкция епископам Андронику Сардскому и Георгию Кизическому, отправленным из Никеи в Рим для переговоров с папой Иннокентием IV. Разумеется, патриарх должен был хорошо ориентироваться в круге пререкаемых вопросов и понимать все тонкости богословствующей мысли по вопросам о Filioque, опресноках, безбрачии духовенства и др., так что суждение Акрополита, с этой точки зрения, представляется трудноприемлемым.¹³⁸ Далее, на одном из соборов, состоявшихся при Мануиле II, было рассмотрено и решено, под руководством патриарха, несколько канонических и литургических вопросов. Патриарх внёс на обсуждение синода вопросы, предложенные Диррахийским митрополитом Романом, которому их представил епископ Веллы. Один вопрос касается брачного развода и состоит в следующем. Некоторые мужья по ненависти к своим жёнам или по какой-либо иной причине оставляют их и живут в другом месте, а жёны остаются без них в продолжение пяти или даже более лет. Причём мужья вовсе к ним не возвращаются, и даже бывает неизвестно, живы ли они; должно ли таким жёнам вступать в другой брак? Патриарх Мануил и собор дали ответ такого рода: «Мужья, удалившиеся от своих жён по какой-либо причине и живущие в чужой местности, заслуживают отлучения, если пребывают в беспечности и не желают опять возвратиться к своим жёнам. Если же о них не будет вестей, хотя бы происходил и розыск по почину их жён, и пройдёт пятилетие, с тех пор как мужья их остаются в безвестном отсутствии, будут ли они пленниками, или исчезнут каким-либо иным образом, – то жены их беспрепятственно могут, согласно существующему закону, вступать в брак с другими мужьями. А те, мужья которых ещё остаются в живых, должны их разыскивать». Другой вопрос касается третьего брака. Некоторые миряне, вступив во второй брак, от которого имеют детей, и овдовев, причиняют церковным властям беспокойство по поводу третьего брака, хотя уже достигли свыше 40 лет, – под предлогом, что такой брак необходим им для воспитания детей; можно ли им вступать в третий брак? Патриарх и собор ответили так: достигшие 40-летнего возраста и стремящиеся вступить в третий брак ищут многобрачия, совершенно непристойного для христиан, поэтому их просьбы не должны удовлетворяться, а если они будут стоять на своём требовании, то должны подвергаться епитимии. Иные вопросы (№ 4) касаются литургической практики и церковной дисциплины и решены патриархом также в духе акривии канонов и согласно с установившимися традициями Церкви, которые хорошо были ему известны.¹³⁹ Затем, патриарх Мануил издал грамоту о том, что право перемещать архиереев с одной кафедры на другую принадлежит духовной власти, а не гражданской, и этим определением засвидетельствовал и своё знание церковных канонов, и защиту внутренней свободы Церкви.¹⁴⁰ В другой грамоте патриарх определил границы так называемого ктиторского права (κτητορικὸν δίκαιον) в отношении к монастырям. В Византии существовали и так называемые ктиторские монастыри, – которые были построены, возобновлены или украшены частными лицами и находились в некоторой от них зависимости, в силу создавшегося таким путём ктиторского права. Ктитору принадлежали право на поминовение его имени (μνημοσύνον) и на уважение со стороны братии монастыря (προσήκουσα τιμὴ), право принимать в обитель новых монахов, участие в избрании игумена и, главным образом, забота о материально-экономическом благосостоянии обители. Вообще, ктитор, по основной идее византийского ктиторского права, должен быть только попечителем монастыря, обязан был заботиться только о внешних делах (πράγματα ἐξωτερικά) обители. Что касается утверждения избранного игумена, то оно принадлежало власти местного епископа; равным образом ктитор не имел права собственности на монастырь и его владения: Как только монастырь был устроен и освящён, он уже не принадлежал ктитору, но Церкви; а также Церкви принадлежали и приписанные к монастырю владения; ктитор не имел права отчуждать их и распоряжаться по своему усмотрению. Границы отношений ктиторов к имуществу ктиторских монастырей представлялись, большей частью, неправильно и часто нарушались: ктиторы смотрели на монастыри и их владения как на частную собственность, и в связи с этим допускали различные злоупотребления. Духовная власть Византии систематически боролась со злоупотреблениями в области ктиторского права и доказывала всю неканоничность распоряжения ктиторов церковной собственностью, неотчуждаемой и подлежащей контролю только Церкви, но не мирян или государственной власти. Аналогичное постановление о ктиторском праве было издано и патриархом Мануилом. Один из викарных епископов (Димитрий) Ларисской митрополии сообщил патриарху, что ктиторы монастыря св. великомученика Димитрия, давно перешедшего под власть епископа, стремятся присвоить этот монастырь и распоряжаться его владениями как собственными, а когда епископ опротестовал их действия, они заявили, что намерены построить новый храм на доходы от владений, пожалованных ктиторскому монастырю их предками, дабы присоединить этот храм к соседней патриаршей ставропигии во имя св. Феодора. Патриарх Мануил признал действия ктиторов совершенно противными священным канонам и постановил, что владения монастыря св. Димитрия, пожертвованные его ктиторами, должны признаваться неотчуждаемыми, а сам монастырь должен остаться под властью и руководством местного епископа. А если кто- либо пожелает построить новый храм и присоединить его к патриаршей ставропигии, то должен сделать это на собственные средства, но нельзя с этой целью отнимать владения у монастыря, так как они должны составлять всегдашнюю его собственность.^{141 1} Таким образом, патриарх Мануил своей грамотой, составленной в духе церковных канонов, защищал церковные привилегии от притязаний мирян. Наконец, известно, что патриарх Мануил широко пользовался правом печалования за преследуемых и несправедливо осуждённых и имел большое влияние на императора Иоанна Ватаци. А всё это едва ли было бы возможно при недостаточной образованности патриарха – вроде той, о которой упоминает Георгий Акрополит.

Патриарх Арсений Авториан, дважды занимавший патриарший престол (1255–1260, 1261–1267), был до избрания на кафедру монахом обители у озера Аполлониады в Вифинии. Относительно его образования историками сообщаются неодинаковые сведения. Так, Георгий Акрополит говорит, что Арсений «имел познание в немногих науках, так как он прошёл только грамматическое образование».¹⁴² Феодор же Скутариот в своих дополнениях к «Летописи» Акрополита рассказывает, что Арсений, будучи сыном судьи вила Алексея Авториана, занимавшего должность в Константинополе до завоевания его латинянами, в молодости постригся в монашество в монастыре на о. Оксии и потом здесь был игуменом. Когда император Иоанн Дука Ватаци и патриарх Мануил II избирали послов для отправления к римскому папе Иннокентию IV, то вместе с архиереями Кизическим и Сардским предполагали послать и игумена Арсения. Но он отказался от этой миссии, а потом сложил с себя и звание игумена Оксийского монастыря и удалился в монастырь близ Аполлониадского озера, где и посвятил себя суровым аскетическим подвигам. Патриарх Мануил II склонял Арсения возвратиться на Оксию, а когда он отказался, сказал ему: «Патриаршества ищешь?» – Царь Феодор II Ласкарис, узнав, что Арсений живёт близ Аполлониадского озера, немедленно послал за ним, когда возник вопрос об избрании преемника скончавшемуся патриарху Мануилу, «потому что Арсений, – говорит Скутариот, – имел познание в науках, прошёл грамматическое образование и изучил общие науки (τὰ ἐγκύκλια μαθήματα), так что понимал всё, что читал, и не затруднялся в грамматических тонкостях, – от юности избрал монашескую жизнь и был многими засвидетельствован в своих добродетелях».¹⁴³ Историк Никифор Григора, рассказывая об избрании Арсения на патриарший престол, замечает, что всем намеченным кандидатам был предпочтён монах Арсений, который проходил тогда тесный аскетический путь в одном аскитирии в окрестностях Аполлониады, муж знаменитый своей добродетелью, простой по нраву и не умевший выпутываться из многочисленных затруднений в области логического знания.¹⁴⁴ Наконец, Никифор Каллист сообщает, что Арсений был довольно сведущ в общеобразовательных науках (ἐγκυκλίων γραμμάτων ἰκανῶς ἔμπειρος).¹⁴⁵ Таким образом, из представленных исторических свидетельств вытекает, что Арсений имел среднее образование: изучив грамматику и общие науки, он не усвоил всех тонкостей логического знания. Ознакомившись, как монах и игумен, с богословием, он не отличался глубокими и обширными познаниями в этой области, хотя и был правоспособен представительствовать от имени Византийской церкви перед папой в трудном деле относительно соединения Церквей. Но на патриаршем престоле Арсений и в отношении просвещения (как и в практической деятельности) заявил себя бо́льшими перед Церковью заслугами, чем от него ожидали. По сообщению Акрополита, император Феодор Ласкарис содействовал избранию Арсения на патриарший престол по той причине, что рассчитывал видеть в его лице уступчивого и снисходительного к царским желаниям патриарха. Но действительность показала, что Феодор ошибся в своей оценке Арсения, как ошибся и его преемник, император Михаил Палеолог, с которым Арсений вёл упорную и продолжительную борьбу в защиту прав и независимости Церкви от царских притязаний и одержал полную в этом победу, хотя и вынужден был оставить патриаршую кафедру.

В истории богословской литературы Арсений известен некоторыми трудами. Так, Крумбахер (S. 93) относит его к группе византийских полемистов XIII в., произведения которых были направлены против латинян. Арсению, между прочим, принадлежит «Слово о том, когда и каким способом отпала Римская церковь», находящееся в одной рукописи в Оксфорде. Учёный греческий архимандрит Андроник Димитракопул, имевший возможность ознакомиться с этим произведением, называет Арсения замечательным и по образованию мужем, как замечателен он был и по жизни.¹⁴⁶ Затем, Арсению принадлежат несколько канонических определений, например, о границах духовного родства, как препятствия к браку,¹⁴⁷ о дозволении двум братьям брать в замужество невестку и золовку, и т. д., а равно грамоты по делам монастырским и административно-епархиальным. Он также написал стихи на преславное Воскресение, в которых прославляет праздник Пасхи, призывает всех христиан к торжеству в этот знаменательный день, преимущественно же обращается к благоразумным юношам и просит их позаботиться о своём духовном возрождении, подобно всеобщему обновлению в природе.¹⁴⁸ Важное историческое значение имеет и завещание патриарха Арсения, в котором рассказывается о столкновении его с императором Михаилом Палеологом из-за нарушения последним клятвы в отношении к малолетнему царевичу Иоанну Ласкарису и по поводу униональных попыток царя, а также и вообще описывается деятельность патриарха, который в заботах о пастве не давал сна очам своим и веждям своим дремания, день и ночь трудился в пользу её духовного преуспеяния и развития; просвещение народа также служило предметом постоянных попечений патриарха, равно и печалование за вдов, сирот и обижаемых. При оценке завещания патриарха Арсения, который на смертном одре повторил произнесённое им на императора Михаила отлучение, следует иметь в виду, что патриарх стоял на канонической почве и отлучил императора не за личное оскорбление,¹⁴⁹ а за нарушение клятвы, торжественно данной им Церкви в лице патриарха и епископов. Арсений очень легко мог простить Михаилу личную свою обиду по христианской любви и по мотивам нравственного порядка, но, как представитель Церкви, опиравшийся на её каноны и законы, он мог снять с него церковное наказание только под условием исполнения церковной епитимии, чего император не сделал.¹⁵⁰ Наконец, патриарху Арсению приписываются сборник канонов, Номоканон (в рукописи) и Лексикон (в рукописи).¹⁵¹ Таким образом, и Арсений принадлежал к числу образованных Византийских патриархов, хотя тяжёлые условия времени (господство латинян) и личной деятельности (борьба с императором Михаилом Палеологом) не дали ему возможности проявить себя на поприще просвещения так же благотворно и разносторонне, как это было в области его архипастырской деятельности.

Патриарх Никифор II (1260–1261), сначала архидиакон Большого царского дворца, а потом митрополит Ефесский, также был образованным церковным деятелем. Георгий Акрополит говорит о нём: «На патриарший престол был возведён проэдр Ефеса Никифор, муж по образованию и жизни весьма почтенный и уважаемый, приятный для всех знавших его».¹⁵² Историк Георгий Пахимер называет Никифора мужем благоговейным, славившимся добродетелью и знанием словесных наук, пользовавшимся уважением и за нравственные свои качества, и за просвещённость.¹⁵³ Особенную важность имеет характеристика патриарха Никифора, сделанная его знаменитым современником, философом и богословом Никифором Влеммидом. В своей автобиографии Влеммид пишет, что патриарх Никифор вёл жизнь по Боге, взирал на Бога, был исполнен знания в Священном Писании, пользовался почётом и уважением со стороны всех его знавших, и сам оказывал всем внимание и покровительство, отличался образованием, нравственной чистотой и девственностью, сиял своим нравственным авторитетом, ревностью о священном и канонах и вообще был истинным и достойным иерархом.¹⁵⁴ Но патриарший престол Никифор занимал лишь около года и не успел заявить себя какими-либо крупными трудами на поприще просвещения, хотя, несомненно, был человеком очень образованным.

Герман III (5 июня – 14 сентября 1267г.), бывший Адрианопольский митрополит, принадлежал к выдающимся по своим личным достоинствам архипастырям Византийской церкви. По свидетельству историка Георгия Пахимера, Герман был муж нрава свободного и независимого, добродетельный и учёный в высшей степени, отличавшийся замечательным совершением богослужения. Ему известно было всё прекрасное, что могло быть полезно не только для добродетели, но и для управления делами. Сам он не был красноречив, но с должным вниманием и уважением относился к людям красноречивым, любил слушать их и был другом по преимуществу таких людей, так как высоко ценил прекрасное. Вступив на престол, Герман, прежде всего, признал необходимым почтить тех людей, которые отличались или добродетелью, или образованием, и одним пожаловал те или иные достоинства (чины), другим дал награды и подарки. Он презирал золото больше всего и раздавал его бедным и нуждающимся, охотно пользовался правом печалования, был прост в обращении с другими и обходителен. Его образование было церковным по преимуществу и было получено, главным образом, в одной из обителей Чёрной горы в Сирии, где он должно жил и совершил великие подвиги. Отличаясь этим «старым» образованием (ἀρχαῖα παίδευσις), Герман, между прочим, обратил внимание на церковное богослужение и постарался восстановить в богослужебном чине многое из того, что от времени и по нерадению было в нём забыто и оставлено. Но более важным делом Германа были заботы о церковном просвещении. После [обратного] взятия Константинополя византийцами император Михаил Палеолог восстановил местную Академию, поставив во главе её великого логофета Георгия Акрополита. Академия носила смешанный характер, обслуживая просветительные нужды и государства, и Церкви, но на первом плане стояли здесь интересы светского знания. Патриарх Арсений сочувственно относился к деятельности Константинопольской академии, но, занятый борьбой с императором Михаилом Палеологом, не выступал перед ним с ходатайством о расширении в Академии программы богословских наук. Эту задачу взял на себя патриарх Герман III. Он, как человек учёный, воспользовался для этой цели, по словам Пахимера, дарованиями и обширными познаниями современного ритора, богослова и философа Мануила (в монашестве Максима) Оловола. Признавая Оловола вполне способным для удовлетворения просветительных нужд Церкви, он с согласия басилевса вызвал его из монастыря Иоанна Предтечи, куда ритор был заключён по приказанию императора Михаила за своё сочувствие патриарху Арсению, находившемуся с ним в борьбе, приписал к Великой церкви (προσοκεῖλαι τῇ ἐκκλησίᾳ) и поручил ему заниматься обучением клириков (εἰς τὴν τῶν ἐκκλησιαστηκῶν ἀγωγὴν εἰς παδίευσιν λογιγήν – Ρ. 283₃). Значит, Герман учредил при патриархии богословскую школу для приготовления образованных лиц, в которых Византийская церковь, испытав бедствия продолжительного господства латинян на Востоке, очень в то время нуждалась. Примечательно и то, что Оловол должен был заниматься именно с клириками – οἱ ἐκκλησιαστικοί, значит, школа была не элементарной, а среднего типа. Но Герман этим не ограничился и, пользуясь расположением к нему императора Михаила Палеолога, обратился к последнему с ходатайством следующего рода: «Георгий Акрополит, великий логофет, уже достаточное время по твоему, царь, приказанию занимался преподаванием наук и утомился, и теперь является необходимость обратиться к другим лицам, именно к деятелям Церкви (οἱ τῆς ἐκκλησίας), которые по своему образованию могли бы наиболее соответствовать церковным нуждам. Итак, ходатайствуя пред тобой, царь, за Церковь, мы просим: обрати на нас внимание и будь благосклонен к Оловолу. Я намерен оказать ему почесть по заслугам и назначить дидаскалом для обучающихся словесным наукам». Когда патриарх сказал это, царь тотчас согласился и склонился на его просьбу, – так как и сам заботился о восстановлении древней славы Константинополя, в частности, в отношении просвещения. И Оловол был назначен профессором Академии, которой и заведовал около шести лет. Как ритор Великой церкви, он обратил преимущественное внимание на богословские науки и, под покровительством патриарха Германа, много содействовал развитию в Византии духовного просвещения.¹⁵⁵ К сожалению, Герман лишь три месяца управлял кормилом Церкви и в такой короткий срок не мог развить просветительную деятельность соответственно выдающемуся своему просвещению и любви к науке.

Патриарх Иосиф, бывший игумен Галисийского монастыря, дважды занимал патриарший престол Византии (1268–1275, 1282–1283). По характеристике Георгия Пахимера, это был муж духовный и добрый, простой по жизни и благонравный, не нерадеющий о всякой человеческой добродетели.¹⁵⁶ Никифор Григора, в свою очередь, говорит, что Иосиф был муж почтенный, долгое время проводивший аскетическую и созерцательную жизнь, но к эллинской мудрости он был совершенно непричастен и по жизни был вообще простым человеком.¹⁵⁷ Свидетельство Григоры лишь показывает, что Иосиф не был знаком с классической философией, знание которой высоко ценилось в Византии, но вовсе не даёт основания заключать, будто патриарх был совершенно необразован.¹⁵⁸ Напротив, имеются данные утверждать, что Иосиф, не зная эллинской мудрости, хорошо знал богословие. Об этом свидетельствуют церковные события в эпоху Лионской унии, в которых патриарх Иосиф принимал большое участие, и памятники его литературно-полемической деятельности, давшие основание Крумбахеру (S. 93) причислить этого патриарха к группе византийских богословов полемического направления в XII в.

Римский папа Григорий X возбудил в 1273г. усиленные переговоры об унии с византийским императором Михаилом Палеологом, который, по мотивам политическим, охотно пошёл навстречу желанию папы и со своей стороны предпринял соответствующие меры к достижению униональной цели. Пригласив к себе патриарха Иосифа, архиереев и некоторых наиболее образованных и влиятельных клириков, император склонял их принять унию с Римом, говоря, что нет ничего неканонического в поминовении имени папы в византийских храмах за богослужениями. Он говорил многое и другое в пользу унии, но встретил сильное противодействие со стороны патриарха Иосифа и византийских богословов. Особенно резко возражал против унии патриарший хартофилакс Иоанн Векк, который и доказал в присутствии царя, что хотя латиняне не называются еретиками, но в действительности они суть еретики. Но за эту правду Векк был жестоко наказан: по приказанию императора, его схватили и заключили в крепостную башню Анемы, под стражу кельтов – царских телохранителей. Потом царь, пользуясь содействием учёных людей, составил трактат, в котором на основании извлечений из исторических сочинений старался доказать безукоризненность латинян в делах веры, и отправил его патриарху Иосифу с приказанием дать ответ на основании истории и Писания. Царь был уверен, что в отсутствие учёнейшего хартофилакса Иоанна Векка патриарх окажется беспомощным, и заранее торжествовал победу. Но он ошибся в своих расчётах. На его трактат написал основательный ответ ученик патриарха Иосифа иеромонах Иов, подвизавшийся в столичном монастыре Иасита, а затем и сам патриарх составил апологию – Ἡ οἰκειόχειρος ἀπολογία, в которой осудил прибавку латинян в Символе веры и на основании многих убедительных свидетельств раскрыл, что нельзя внести имя папы в диптихи Византийской церкви и совершать его поминовение в византийских храмах, так как это будет доказательством канонической зависимости Византии от Рима.

«Собственноручная апология» патриарха Иосифа была издана ещё в 1628г. в Яссах. Уместно привести здесь следующее из неё извлечение, составляющее эпилог произведения. «Итак, итальянцы не имеют благословного оправдания в своём заблуждении, ибо они сами были виновниками и заблуждения, и своей гибели. Они не только возводят хулу на Духа Святого, но и совершают всякое нечестие, хотя раньше и были возлюбленным для Господа виноградником. Поэтому мы не станем вступать в общение с ними, не будем находиться в одной с ними ограде, чтобы и нам не впасть по беспечности в заблуждение и не предаться вместе с ними дьяволу. Зачем мы будет проклинать их или благословлять? – Никак! Но мы выше всего станем ценить удаление от общения с ними и избавление от их губительной болезни, мы будем охранять себя всяким способом и совершенно воздерживаться от единения с ними, вовсе не считая их врагами и не питая ненависти к ним, хотя они против нас непрерывно неистовствуют и безумствуют. Ведь они некогда были нашими братьями и возрождены к братству от купели божественного крещения, но коль скоро они заражены болезнью и нечистотой, коль скоро они безумствуют против нас, то заслуживают больше сожаления, чем ненависти. Станем же их жалеть и любить, не будем отказываться возносить за них молитвы, чтобы Господь воззрел на них и исцелил, избавил от заразы и освободил от безумия, сделал их непорочными членами Своей святой и кафолической Церкви. Если же проказа хулы разовьётся в их душе, то они будут удалены от сонма сынов Израиля и уйдут в своё место, мы же останемся чистыми, безболезненными, невредимыми, имея всю совокупность добродетелей и нимало не отступая от своих путей, но быстро направляясь к высшей жизни, к божественному обитанию на небесах, где нам уготовано жилище».¹⁵⁹ Таким образом, апология написана была патриархом Иосифом вполне спокойно, в духе братской любви, с сожалением по поводу заблуждения латинян.

При содействии патриарха была составлена и другая апология против латинян, имеющая следующее надписание: «Апология святейшего и Вселенского патриарха кир Иосифа по поводу предложений в пользу латинян, сделанных в дни царя Михаила, составленная по его приказанию иеромонахом Иовом, учеником его, и доказывающая, что не должно ни первенство предоставлять папе, как архиерею, ни признавать за ним право суда по апелляции, ни вносить имя его в священные диптихи, пока он придерживается нововведений в Римской церкви, сделанных вопреки преданиям и определениям св. отцов». В этой апологии патриарх, между прочим, говорит: «Если мы предоставим папе первенство в отношении к нашей иерархии, то мы этим обеспечим не прекращение нечестия, а утверждение, не разрешение зла, но более сильное укрепление, не устранение заразы и болезни, а приобретение гибели и смерти. Если теперь папа, то подвергаясь обличениям с нашей стороны, то выслушивая приглашения, просьбы и убеждения посредством бесед, писем и многих других способов, которыми производится напоминание ему о безрассудстве, соблазне и отвращении от братьев, – если он и ныне ни во что вменяет всё это, отвергает и противоречит, то как же он не будет больше беззаконствовать тогда, когда получит власть над нами и воссядет как судья? Как он не допустит тогда большего нечестия и не станет делать большего зла, не потушит потоком нечестия сохраняющуюся искру благочестия? Я, – говорит Иосиф, – никогда не соглашусь допустить к пастве того, кто не входит, как истинный пастырь Христов, в дверь, а проникает в ограду посредством измышлений своего безумствующего ума; ясно, что это идёт вор, который погубит и пастырей, и паству».¹⁶⁰ Наконец, патриарху Иосифу принадлежит «Питтакий к Фессалоникийскому митрополиту Игнатию, заключённому из-за дела латинян» (в рукописи)¹⁶¹ и окружные послания к православным, увещевающие их неизменно хранить древнюю веру (Пахимер).

Таким образом, патриарх Иосиф в отношении образования стоял на высоте своего положения, как предстоятель Церкви, и, достигнув во время обитания в Галисийском монастыре достаточных богословских познаний, не только успешно противодействовал унии с Римом, но и заявил себя полемическими трудами, соответствовавшими современным потребностям Церкви. Ефремий называет его столпом Православия, славой монахов и пресвитеров, сильным борцом за правые догматы.¹⁶²

Иоанн XI Векк (1275–1282) был выдающимся церковно-общественным деятелем и богословом-писателем византийской эпохи. До избрания на патриарший престол Векк состоял хартофилаксом Великой Христовой церкви, т. е. канцлером Константинопольского патриарха, его постоянным представителем в делах церковного учительства и правосудия, хранителем патриаршего книгохранилища и архива. Историки с большой похвалой отзываются о его образовании. Никифор Григора говорит, что Векк был человек умный, питомец красноречия и науки, наделённый такими дарами природы, какими не обладал никто из его современников. Ростом, приятным и важным лицом, свободной и плавной речью и в высшей степени находчивым умом – всем этим природа щедро наделила его как бы для того, чтобы имя его с уважением произносили цари, правители и учёные.¹⁶³ По свидетельству Георгия Пахимера, Векк пользовался величайшей известностью, и когда возник вопрос об избрании его на патриарший престол, то Векк показался наиболее достойным кандидатом, как по другим преимуществам, так и по его учёности, влиянием которой, равно как и долговременной опытностью и красноречием, он смог уничтожить возникший тогда в Церкви раскол между сторонниками бывших патриархов Арсения и Иосифа. Поэтому архиереи, собравшись в святом и великом храме, его одного избрали и в первый, и во второй, и в третий раз.¹⁶⁴ К сожалению, слава учёного Византийского патриарха омрачена была его приверженностью к унии в духе латинского её понимания. Векк, впрочем, не сразу сделался сторонником унии. Когда император Михаил Палеолог затеял, по мотивам политическим, церковное единение Византии с Римом, выразившееся потом в форме известной Лионской унии, то он встретил в своём намерении сильное противодействие со стороны патриарха Иосифа, духовенства, монахов и народа. Горячим противником унии был сначала и Векк, который открыто называл латинян еретиками и мужественно сопротивлялся царскому распоряжению принять церковное общение с ними. Царь старался склонить его на свою сторону и личными убеждениями, и посредством доводов со стороны учёных своих единомышленников, но всё было напрасно: силой своего ума и слова Векк совершенно спутал всех, а возражения оппонентов «распустил точно Пенелопову ткань», так как по гибкости ума, красноречию и знанию церковных догматов все казались перед ним детьми (Григора). Тогда Михаил избрал другое средство для того, чтобы сломить сопротивление этого «льва». Он приказал схватить Векка вместе с некоторыми его родственниками и заключить в тюрьму. Но и в положении узника Векк сначала не изменял Православию. Потом в его богословском мировоззрении произошла резкая перемена – Векк поколебался в своём правомыслии, перестал признавать унию гибельной для Греческой церкви и сделался единомышленником царя. «И вот тот, кто прежде был обоюдоострым мечом для латинян, – с грустью говорит Никифор Григора, – теперь обратился в противную сторону и стал доставлять им победу». Он и для царя сделался всем – языком, рукой и тростью скорописца, – он говорил, писал и излагал догматы применительно к унии с латинянами.

Что касается изданных сочинений Векка (Migne. PG. Т. 141), то они относятся к разряду догматико-полемических произведений византийской средневековой литературы. Самое большое его сочинение носит заглавие «Об унии и мире Церквей старого и нового Рима» (Περὶ τῆς ἐνώσεως καὶ εἰρήνης τῶν τής παλαῖας καὶ νέας Ρώμης ἐκκλησιῶν). Сочинение разделяется на две части. В первой из них Векк пытается доказать, будто древние св. отцы Греческой церкви – Афанасий Великий, Василий Великий, Григорий Нисский, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Епифаний [Кипрский], Кирилл Александрийский и Максим Исповедник держались латинского учения. С этой целью он предлагает здесь выдержки из их творений, располагая их в порядке возражений со стороны православных (о Filioque, папской власти, опресноках и т. д.). Вторая часть сочинения посвящена исследованию трудов позднейших греческих богословов, которых Векк считает главными виновниками создания и распространения противоположного – православного учения. Здесь он полемизирует, главным образом, с патриархом Фотием, затем – с Иоанном Фурнисом, Николаем Мефонским и Феофилактом Болгарским. К первой части указанного сочинения Векка примыкает и его труд под заглавием «Ἐπιγραφαί», представляющее собрание мест из творений отцов в доказательство учения, что Дух Святый исходит «и от Сына», и что выражения «ἐξ Yἱοῦ» и "δἰ Yἱοῦ» тождественны. В этом сочинении к вышеупомянутым св. отцам Векк присоединил и следующих богословов: Софрония Иерусалимского, Иоанна Дамаскина, Феодора Раифского, Тарасия, Феодора Студита и Симеона Метафраста.¹⁶⁵ К нему надо присоединить и другой полемический труд Векка «Об исхождении Св. Духа», в котором речь идёт о некоторых текстах из творений Василия Великого, Кирилла Александрийского и Иоанна Дамаскина, изъяснявшихся со стороны православных несогласно с латинским учением. Как продолжение этих полемических сочинений, является ряд специальных этюдов Векка против главных основателей и распространителей греческого православного учения, к которым Векк относит Георгия Мосхампара, Андроника Каматира и Григория Кипрского: по поводу сочинений этих писателей в защиту православного учения об исхождении Св. Духа, на основании святоотеческих трудов и, в частности, сочинений патриарха Фотия, Векк выступил с новыми доказательствами, заимствованными из творений блаж. Иеронима, Августина и Григория Великого. Далее, особую группу составляют сочинения Векка, написанные для его единомышленников. К ней принадлежат «Три книги Феодору», епископу Сугдеи в Мисии, составленные в ответ на письмо последнего с просьбой, чтобы Векк научил и просветил его. По- видимому, для того же Феодора написан небольшой очерк «О всех сочинениях» Векка, который производит впечатление введения к более обширному труду, составлен Векком в тюрьме и может быть рассматриваем как последний его труд. К некоему Константину были составлены «Четыре книги», в которых по новому плану рассматриваются старые возражения против латинского учения, высказанные Григорием Кипрским. Один из единомышленников Векка, диакон Алексий Агаллиан, перешёл на сторону православной партии; узнав об этом, Векк написал ему во время заключения в тюрьме послание, в котором порицает его неустойчивость. Наконец, последнюю группу составляют сочинения, написанные Векком о личных своих делах. Сюда относятся: слово по поводу вступления на патриарший престол, исповедание веры, отправленное в 1277г. римскому папе Иоанну XXI, три этюда по поводу несправедливого лишения его патриаршего престола и апология его деятельности в пользу унии.

Многочисленные сочинения Иоанна Векка обеспечивают ему первое место в ряду византийских друзей Рима, и в своё время имели большое влияние на приверженцев и сторонников унии, а с другой стороны, вызвали большую полемическую литературу православных богословов, выступивших с опровержением воззрений Векка и с защитой православного учения, каковы: хартофилакс Великой церкви Георгий Мосхампар, патриарх Григорий Кипрский, его ученик Феодор Музалон, Александрийский патриарх Афанасий. В сочинениях Векка выразилась громадная его эрудиция, хорошее знание подробностей истории разделения Церквей и горячее стремление к их примирению. Но, к сожалению, Векк склонялся своим умом и сердцем на сторону Рима и, в деле соединения Церквей, на первом плане ставил интересы Римской кафедры, в ущерб и к унижению Православной Греко-Восточной церкви. Поэтому его литературные труды давно получили лишь историческое значение и, конечно, не к славе бывшего Константинопольского патриарха.

Впрочем, в науке ещё не разъяснена загадочная перемена в богословском мировоззрении Векка, а равно пока не раскрыто в подробностях его учение по вопросам веры, пререкаемым латинянами, и ещё остаётся невыясненным, признавал ли Векк чистое латинство, или он был только сторонником своеобразной с ним унии и допускал какое-либо среднее между латинством и Православием учение. В своих сочинениях Векк нередко говорит о принципе «экономии», которым православным следует руководиться в своих отношениях к латинянам, – т. е. допускает некоторое снисхождение и отступление от канонической точности и строгости, применительно к особой и высокой задаче – всеобщему единению в вере. С точки зрения экономии и нужно оценивать богословские воззрения Векка и разъяснять ту своеобразную унию, сторонником которой он сделался. А это может привести к выводу, что Векк не разделял чистого латинства с его характерными особенностями сравнительно с Православием и не признавал полного и совершенного единения в вере с латинянами. К изучению необходимо привлечь все сочинения Векка, как изданные, так ещё и не изданные, и тогда, быть может, придётся несколько уменьшить тяжесть греха отступничества, лежащего на этом православном патриархе, ознаменовавшем своё управление многими делами благотворения, любви к пастве, печалования.¹⁶⁶

А затем известно, что после смерти императора Михаила Палеолога и со вступлением на престол его сына Андроника Векк был низложен (26 декабря 1282г.) с престола, удалён в монастырь Парахронты, а потом предан церковному суду на соборе по обвинению в ереси. Ему ставили в вину то, что он «дерзнул слабым человеческим разумом углубиться в смысл божественных изречений, превышающих всякое разумение и, руководясь предосудительным любопытством, хотел проникнуть в божественные тайны, которые до́лжно чтить благочестивым молчанием», – говорит историк Пахимер (II, 27). В частности, Векк, – по обвинению на соборе, – встретив у отцов Церкви, рассуждавших о Св. Духе, изречение, что Дух Св. исходит от Отца через Сына (δἰ Yίοῦ), воспользовался этим изречением для того, чтобы признать прибавление, сделанное латинянами к Символу (Filioque), чем-то неважным. Но опасаясь, чтобы его не обвинили за это в дерзости, он со страшными клятвами уверял, что делает это не с целью обвинить православных в каких-либо погрешностях или принять мнение латинян как лучшее, а единственно с целью снять наложенное на них пятно ереси, имея в виду не итальянцев оправдать за это прибавление, а тех из православных, которые вступили в общение с ними для восстановления мира и древнего согласия. Он старался также доказать, что предлоги διὰ и ἐκ в изречениях отцов Церкви, говоривших об исхождении Св. Духа от (ἐκ) Отца через (διὰ) Сына, заменяются один другим, как в тех изречениях, где говорится об исхождении Св. Духа, так и в тех, где говорится о рождении Сына. Это было сделано с целью доказать, будто бы и у православных есть нечто подобное сделанному латинянам прибавлению в Символе. Наконец, с целью отклонить от себя всякий упрёк, Векк прибавил три главы к определению (ὄρος), читаемому в неделю Православия, именно включил анафему, во-первых, тем, которые считают Сына виновником Духа, во-вторых, тем, которые считают Сына виновником Духа вместе с Отцом, и, в-третьих, тем, которые имеют общение с теми и другими. К этому он прибавил, что и отнимать от предлога διὰ всякую тень причинности, ввиду многочисленных и точных изречений отцов Церкви, было бы большой дерзостью. Вот всё, что Векк говорил и писал, и больше ничего.¹⁶⁷

На соборе Векк, выслушав обвинение, принёс перед патриархом Иосифом извинение за то, что занял патриарший престол при жизни последнего, отрёкся от престола и подписал «свиток раскаяния – λίβελλος μεταγνώσεως», содержавший в себе изложение веры, направленное против тех пунктов латинского учения, которые он в известном смысле защищал в своих сочинениях. Вот этот примечательный покаянный документ. «Во время недавней неудачной попытки восстановить церковное единение посредством благоразумного приспособления к обстоятельствам (οἰκονόμοια) случилось мне, – сообщает Векк, – с целью привести всех к миру, говорить и писать о церковных догматах и при этом употреблять выражения, несогласные со священными и божественными догматами и опасные. Именно, я говорил, что Дух Св. имеет виновником своего исхождения (ἐκπορεύσεως) Отца и Сына, находя подтверждение этой мысли в изречении – “Дух Св. исходит от Отца через (διὰ) Сына”, – вследствие чего оказались две причины Духа, подразумевались два начала исхождения – ближайшее и отдалённое, и Сын настолько есть виновник бытия (ὑπάρξεως) Св. Духа, насколько это выражается в предлоге διὰ – через. Так как все эти выражения я употреблял и в устных беседах, и в сочинениях, а вместе с тем говорил и писал, что Отец и Сын являются (в акте исхождения) не двумя виновниками, а единым виновником Св. Духа и что Дух Св. имеет бытие от Них, как от одного начала и источника, то от всего этого, равно и от другого подобного, заключающего в себе такие же неуместные уклонения от догмата, я перед Богом и страшными Его ангелами, равно как и перед этим божественным и священным собором отвращаюсь от всего сердца, без всякого лукавства и тайной мысли, отметаю всё это и отвергаю как угрожающее конечной гибелью душе. О Святой Троице, едином Боге, я сердцем и устами исповедую и мудрствую так, как издревле исповедует св. кафолическая Церковь, а именно: Отец не получил бытия ни от другого, ни от Себя Самого, а безначален и безвиновен; Единородный Сын Божий получил бытие от Отца посредством рождения и имеет Своим виновником Отца; относительно Св. Духа исповедую и верую, что Он имеет бытие от Бога и Отца посредством исхождения (ἐκπορευτῶς), и что Отец, по словам священных учителей, есть виновник Сына и Св. Духа, так как изречение: “Дух Св. исходит через (διὰ) Сына” – вовсе не делает Сына виновником Св. Духа, ни Самого по Себе, ни вместе с Отцом, так чтобы Сын и Отец, по неосновательному представлению некоторых иномыслящих, представляли единого виновника и единое начало Духа. Так я мудрствую об этом и молю Бога, да сподобит Он меня мудрствовать так и до последнего моего издыхания, равно и быть единомысленным со св. кафолической Церковью Божией и относительно всех других догматов; всех же мудрствующих иначе я считаю находящимися вне общения с Церковью, отверженными, далеко отступившими от православной христианской веры. Так я содержу благочестие по Бозе и всецело принимаю Евангелие и отеческие догматы. За дерзновение же, с которым я безрассудно посягнул на некоторые из божественных догматов, я присуждён патриархом Вселенским Иосифом и священным собором к лишению архиерейского сана, принимаю это лишение как законно и канонически состоявшееся, доволен им как законным и справедливым, и никогда не буду пытаться возвратить себе священство».¹⁶⁸ Судя по представленной покаянной записи, Векк раскаялся в своём заблуждении. Однако после собора он был удалён в ссылку в г. Прусу, где и скончался в 1293г.

Патриарх Григорий II Кипрский (1283–1289) был одним из наиболее замечательных византийских писателей XIII в. Он родился в 1241г. на острове Кипре, находившемся тогда под влиянием латинян, учился первоначально во франкской школе в г. Каллиникисах, но достиг здесь небольших познаний, так как преподавание происходило на чужом – латинском – языке. Затем он отправился в Никею, чтобы продолжать здесь образование в греческой школе и на родном языке. Достигнув Ефеса, он пытался сделаться учеником знаменитого богослова и философа Никифора Влеммида, проводившего жизнь в строгом уединении, но не был им принят и лишился возможности слушать этого дидаскала. В Никее Григорий хорошо изучил грамматику и поэтику, но выдающихся учителей риторики и философии, к которым очень стремился, он здесь не нашёл. Лишь в Константинополе, который был отнят византийцами у латинян в 1261г., Григорий получил возможность хорошо изучить и философию, и богословие. Здесь его дидаскалом был известный своим образованием историк и политический деятель Георгий Акрополит, который стоял во главе открытой императором Михаилом Палеологом Константинопольской академии. У Георгия Акрополита Григорий специально изучал философию Аристотеля, геометрию Евклида и арифметику Никомаха. При патриархе Германе III (1267г.) в Академии была расширена программа богословских наук, и это дало возможность Григорию Кипрскому хорошо ознакомиться с догматикой и полемикой. Центральным предметом изучения служил пререкаемый латинянами вопрос о Filioque вместе с иными церковными разностями Рима. Ещё до вступления на патриарший престол Григорий принимал участие в борьбе с латинянами, а во время патриаршества он заявил себя и многочисленными литературными трудами. По свидетельству Никифора Григоры, это был человек замечательный по своей учёности; при богатых дарованиях и выдающемся трудолюбии, он, можно сказать, вывел на свет и как бы даровал возрождение благородной музыкальности и ритмичности в произведениях Эллады, а равно аттическому языку, которые уже продолжительное время оставались в забвении.¹⁶⁹ Пахимер, в свою очередь, говорит, что Григорий был воспитан в науках и за свои обстоятельные богословские познания был при патриархе Иосифе причислен к придворному клиру и занимал должность протоапостолария, т. е. был первым дидаскалом апостольских Посланий, которые он и читал во время богослужений и обязан был разъяснять народу. Один из учеников Григория, Михаил Хумн, говорит о нём: «Это был мой руководитель, воспитатель и учитель в течение всей жизни, великий по мудрости, великий по познанию, великое чудо современной жизни, знаменитый Григорий, архиерей и дидаскал всей Вселенной».¹⁷⁰ Историк Ефремий называет Григория мужем мудрым, изучившим философские науки, очагом (ἑστέα) муз; он из любви к образованию и наукам ещё в детстве оставил родину, поселился потом в Константинополе, предался научным занятиям и достиг великой глубины познания.¹⁷¹ Наконец, Геннадий Схоларий, знаменитый Константинопольский патриарх турецкой эпохи (с 1453г.), в своих замечаниях по поводу собора, состоявшегося при патриархе Иосифе против Иоанна Векка, говорит следующее; «Кто не знает Григория Константинопольского, этого прекрасного богослова и философа, а вместе с тем математика, отличного оратора, обнаружившего в своих письмах и словах способности и силу древних аттических риторов, – тот, конечно, ничего ясно не представляет».¹⁷² И действительно, Григорий Кипрский был талантливым и продуктивным деятелем византийской литературы, произведения которого свидетельствуют о высоком развитии наук в Византии. Главные труды Григория относятся к полемической против латинян литературе и трактуют почти исключительно по вопросу об исхождении Св. Духа. К ним относятся: «Трактат об исхождении Св. Духа», «Изложение томоса (свитка) веры против Векка», «Апология против нападок на его свиток», «Исповедание» и др. Ввиду того, что догматико-полемические произведения Григория Кипрского являются очень важными по своему содержанию и значению в истории византийской полемической литературы, подробный их обзор будет предложен в особом очерке. Здесь же отметим произведения Григория смешанного содержания.

В числе их важное значение имеет «Автобиография» (Διηγήσεως μερικῆς λόγος τὰ καθ’ ἑαυτὸν περιέχων) Григория Кипрского. В начале её автор ведёт подробную речь о своём обучении, представляющую большой исторический интерес для ознакомления со школами и курсом преподавания в Византии XIII в.¹⁷³ Получив разностороннее образование, Григорий, по его словам, сделался совсем другим человеком и начал составлять такие сочинения, которые у многих имели значение образца для подражания. Впрочем, количество его произведений, продолжает Григорий, в общем было ограничено, так как у него было мало свободного времени для научных занятий. Свои литературные занятия он начал на 26 году жизни, окончил на 33. Продолжать же свои труды ему помешали, с одной стороны, церковные смуты и нововведения в догматах, связанные с провозглашением на Востоке Лионской унии, а с другой – патриаршество, к которому он был привлечён против своей воли, так как предполагал вести жизнь философа или свободного учёного. Вступив на высочайший из патриарших престолов, притом в смутное время, когда господствовало схизматическое движение арсенитов, находясь во главе Церкви, удручаемый различными бедствиями, Григорий не мог производить благородных творений слова: как у самого быстрого человека вдруг отнимается вся лёгкость и подвижность, если ему положат на ноги, ради безопасности, железные оковы, так и автор по необходимости должен был прекратить всякие занятия. Вот причина, почему он написал немного литературных произведений. К этому нужно прибавить ещё разнообразные телесные недуги, особенно головные боли, и работы по переписке произведений древних учёных. Человек он был бедный, говорит о себе Григорий, а книги любил как зеницу ока; к тому же у него был довольно хороший почерк. И так как денег на приобретение этих драгоценных сокровищ у него не было, то он приобретал их своим трудом, и сделался таким искусным переписчиком книг, каким едва ли был кто-либо другой из занимавшихся письменными работами. А что не все его произведения отделаны с одинаковой тщательностью, – это понятно само собой. Как у мастеров позднейшие произведения бывают лучше первых и ранних, так и у писателей и риторов труды зрелых лет бывают совершеннее первоначальных. И из произведений нашего автора тщательно отделанные должны быть отнесены к зрелому возрасту, а менее искусные – к молодым годам и к поре неопытности. Что касается литературных форм, то автор был разборчив в этом отношении, заботясь о правильности оборотов, о ясности, возвышенности, благородстве и строгости стиля, о лучших приёмах литературного навыка и благозвучном сочетании слов, избегая форм обыкновенных и выражений вульгарных.^{174 1} Любопытно указать, что и Григора отметил в литературных произведениях Григория «благородную музыкальность и аттически звучащую речь». – Таким образом, «Автобиография» Григория Кипрского, представляя значительный литературный труд патриарха, раскрывает и одну из сторон его просветительной деятельности.

Важное историческое значение имеют и многочисленные письма патриарха Григория, которые теперь опубликованы Леонтопольским митрополитом Софронием Евстратиади в александрийском журнале «Ἐκκλησιαστικὸς Φάρος» (с 1908г.). Письма отличаются, как и автобиография, простотой и ясностью изложения, хорошим литературным языком, богатым и разнообразным содержанием. Корреспондентами патриарха были император Андроник Палеолог, его ученик, великий логофет Феодор Музалон, учёный Георгий Акрополит, многие современные церковные и гражданские деятели Византии. В письмах речь идёт об унии с Римом, об арсенитском расколе, архипастырской деятельности патриарха ввиду смут и волнений в Церкви, и т. д. Как церковный оратор, патриарх Григорий известен «Словом в честь святого и великомученика и победоносца Георгия».¹⁷⁵ Это – обширное слово, произнесённое в день памяти великомученика в одном из храмов, посвящённых его имени, содержащее подробный рассказ о жизни святого и чудесах, им совершенных, проникнутое чувством благоговейного к нему почитания. Писатель является здесь красноречивым оратором, хорошо знающим Св. Писание, излагающим свои мысли в музыкальных периодах аттической речи, которую он изучил в совершенстве, – в логической последовательности, без вычурных риторических форм и приёмов.

Такими же литературными достоинствами отличается «Похвальное слово св. Евфимию, епископу и чудотворцу Мадитскому, написанное Григорием Кипрским».¹⁷⁶ Мадит – город на европейском берегу Дарданелльского пролива, где св. Евфимий и занимал кафедру в начале XI в. Византийцы глубоко чтили память этого чудотворца, как об этом свидетельствует и писатель XI в. Михаил Пселл в похвальном слове патриарху Михаилу Керулларию, который во время своего изгнания посетил Мадит исключительно для поклонения мощам св. Евфимия.¹⁷⁷ В своём похвальном слове св. Евфимию патриарх Григорий рассказывает и о его начальном образовании, которое он получил в Константинополе. Евфимий имел большую любовь к учению, был трудолюбив и быстр в усвоении наук, превосходно писал образцы сочинений, имел он и другие способности и превосходил своих сверстников. Поступив в один из византийских монастырей, Евфимий занялся здесь изучением Св. Писания и творений св. отцов и достиг больших богословских познаний. В «Слове» содержатся исторические сведения о внутренней организации византийских монастырей и о характере иноческой жизни. Сделавшись епископом Мадита, Евфимий заботился и о просвещении клира. Взяв под своё покровительство способных и нравственных юношей, он воспитывал их в наставлении Господнем, а когда они достигали необходимого возраста (30 лет), причислял их к клиру. Вместе с тем, он занимался и просвещением народа, как и другие иерархи, например, Коринфский епископ X в., упоминаемый (без имени) в житии, отличавшийся [благой] жизнью и образованием, весьма способный к учительству и с успехом просвещавший свою паству. Таким образом, в «Похвальном слове» содержатся сведения и по вопросу о духовном просвещении. Преимущественно же патриарх Григорий рассказывает здесь о чудесах св. Евфимия, исполняя просьбу иеромонаха Мелетия, игумена мадитского монастыря Рождества Иисуса Христа. «Похвальное слово» также написано ясно и просто, хорошим литературным языком.

Менее удачны в историческом и литературном отношении две «похвалы» (ἐνκώμια) Григория – одна императору Михаилу Палеологу, которого панегирист называет «Новым Константином» за его отношение к вере и Церкви, а другая – императору Андронику Палеологу Старшему. Автор здесь неискренен и пристрастен, многоречив и фразист, чужд обычного для него спокойного литературного стиля и звучной аттической речи. За громкими и вычурными фразами у него здесь исчезает и достоверность некоторых исторических фактов политического значения, так что «похвалы» ничего не прибавляют к литературной известности Григория Кипрского. К риторическим произведениям Григория относятся также – христианско-философского содержания – «Похвала морю, или всему водному естеству» и некоторые иные приветственные и похвальные речи.

Представляют интерес и «Пословицы, собранные святейшим патриархом кир Григорием Кипрским и расположенные в алфавитном порядке». Собрание пословиц довольно значительно по своему составу и сопровождается объяснениями автора по поводу каждой из них. Объяснения показывают, что пословицы были собраны с дидактической целью и предназначались для чтения в школе. Очевидно, Григорий Кипрский до своего патриаршества не был чужд педагогического труда и пользовался в своей школе особым руководством (Migne. PG. Т. CXLII). О живом со стороны Григория интересе в педагогическом деле свидетельствует и его «Учебная книга», которая ещё не издана и хранится во многих рукописях библиотек Вены, Мюнхена и др. Она состоит из прозаического перевода басен Эзопа и некоторых мифологических рассказов, например об Ифигении, Энее и др.¹⁷⁸ Хотя идея составления подобного учебника для византийских школ и не может быть признана новой в отношении к школьному руководству [со стороны] патриарха Григория и специально была разработана [ещё] в трудах Никифора Василаки и Константина Акрополита, тем не менее, учебник этого патриарха показывает, что он занимался и педагогической наукой, как сведущ был и в богословии, философии, риторике. Ясно, что в его лице на патриаршем престоле Византии восседал разносторонне образованный церковный деятель, который живо интересовался наукой и оставил довольно крупный след в истории византийской литературы.

Патриарх Афанасий I, дважды занимавший престол (1289–1293, 1303–1311), был строгим подвижником Афона и Гана, с детства привык к аскетическим подвигам и ознаменовал своё двукратное патриаршество разнообразными реформами в духе акривии канонов. Он требовал от архиереев и клириков самого точного исполнения обязанностей, подчинил монахов суровой дисциплине, строго обличал мирян за беспорядочную жизнь, следил за истинно христианским провождением постов и праздников, требуя посещать храмы Божии, избегать пиршества и т. п., всем внушал жить в страхе Божием. Вообще, Афанасий в своей архипастырской деятельности представлял тип патриарха-зилота, строгого блюстителя церковной правды, безбоязненного обличителя современных пороков и заблуждений. Его двукратное вступление на престол свидетельствовало, что его деятельность была полезна Церкви и шла навстречу назревшим нуждам. Что касается его образования, то оно было вполне достаточным. Из жития Афанасия известно, что он внимательно изучал в юности божественные и священные науки, в особенности же всё боговдохновенное и полезное Писание, как Ветхого, так и Нового Завета, и, в немногом усвоив многую мудрость, представлялся для всех вполне благоразумным.¹⁷⁹ Свои познания, приобретённые в юности, он потом обогатил во время продолжительного подвижничества в монастырях Афона, Галисия и Гана и был в отношении богословского образования вполне достойным патриаршества. Правда, историк Григора говорит, что в первое своё патриаршество Афанасий наложил руку на «учёных клириков» и изгнал из столицы архиереев, известных своей учёностью и бывших знатоками церковных канонов. Но это далеко не значит того, что Афанасий был врагом просвещения, так как из других сообщений историка видно, что он ведёт речь о тех клириках, которые были расположены к унии, и о таких архиереях, которые без достаточного основания приехали в столицу и жили здесь продолжительное время, оставляя свои епархии без архипастырского надзора.

Афанасий известен и литературными трудами, которые, впрочем, изданы далеко не в полном составе. Имеем в виду его грамоты, преимущественно к императору Андронику Палеологу по делам Церкви, и письма к различным лицам. Те и другие имеют исторический интерес. Так, одна грамота разъясняет православные догматы, ввиду латинских разностей, и побуждает императора и других в точности исполнять их. Другие грамоты склоняют императора жить по правде, оказывать милосердие бедным и нуждающимся, заботиться о водворении повсюду справедливости. В одном письме патриарх настаивает, чтобы прономии Церкви соблюдались в точности, а народ воспитывался в духе уважения и преданности Церкви. Любопытна и та грамота, в которой патриарх внушает царю воспитывать своих детей в страхе Господнем и просвещать весь народ в послушании церковному учению. «Ты, – писал патриарх царю, – не воспитываешь своих детей по заповеди Господней, ты не заботишься о подданных, как отец о детях; Церковь Божия осквернена и унижена, так как в святилище её входят не только такие люди, о недостоинстве которых многие не знают, но и те, о недостатках которых всем известно. Народ не только остаётся без обучения (ἀδίδακτος), но и оскверняется общением с иудеями и армянами; преступники не только не подвергаются ответственности, но и пребывают в дальнейшей неправде и нечистоте. Правда и справедливость, суд и милость исчезли; народ Божий предался разным порокам; монахам и монахиням никогда не предоставлялась наибольшая возможность для погибели, как ныне. Если ты, царь, позаботишься при помощи Божией об искоренении этих недостатков, то не только будешь выше угроз и погибели, – ты сам и твои подданные, – но и с этим царством наследуешь Царство Небесное».¹⁸⁰ Это смелое письмо Афанасия представляет интерес и в том отношении, что свидетельствует о просветительных стремлениях патриарха, который желал воспитать в духе церковного учения и царских детей, и монахов, и весь народ. Наконец, Афанасию принадлежит одно синодальное определение смешанного содержания, утверждённое императором Андроником Палеологом в 1306г. в качестве гражданского закона и поэтому называющееся новеллой (νεαρὰ). Царский скипетр, говорит здесь патриарх, вручается Христом и для того, чтобы справедливо управлять, мудро судить и оказывать покровительство благочестию. И мы уповаем, продолжает патриарх, что в твоём лице имеем защитника Церкви. Это и даёт основание патриарху обратиться к царю с просьбой утвердить своим указом постановление духовной власти, полезное и для государства. Именно, по смерти лиц, не имеющих ни детей, ни родственников, имущество их должно поступать не только в государственную казну, но и в пользу Церкви. Незаконные браки и внебрачные сожития должны вызывать наказание для виновных не только по канонам, но и по законам. Имущество убийцы не должно всё переходить в пользу государственной казны, но часть его должна отдаваться родителям или родственникам убитого. Монахи должны постоянно жить в монастырях, а не странствовать, вопреки канонам и уставам, по городам. В праздники и особенно воскресные дни все христиане не должны работать, но обязаны посещать божественные храмы и здесь поучаться истинам веры и нравственности; увеселительные заведения должны быть закрыты с вечера субботы до полудня воскресенья и по ночам. Установленные Церковью посты должны соблюдаться во всей строгости. Добрая жизнь в городах обеспечит государству и народу милость Божию, поэтому необходимо регламентировать её не только церковными предписаниями, но и гражданскими законами. Император так и сделал и издал свою новеллу, утверждавшую синодальное постановление в достоинстве гражданского закона.¹⁸¹ Грамота и письмо патриарха Афанасия вполне удовлетворительны и в литературном отношении – написаны хорошим языком, ясно и просто и свидетельствуют о его литературном навыке и хорошем догматическом образовании. В заключение уместно отметить, что Фабриций (Bibl. Graeca, VIII, 201) приписывает Византийскому патриарху Афанасию сочинение об исхождении Св. Духа только от Отца. Но это сочинение принадлежит другому Афанасию, патриарху Александрийскому, современнику Афанасия Византийского, который, действительно, написал против Векка полемическое исповедание, как свидетельствует Пахимер.¹⁸²

Патриарх Иоанн XIII Гликис (1315–1320) был одним из образованнейших деятелей эпохи. Ещё до занятия патриаршества, находясь в светском звании, Иоанн Гликис славился своей учёностью. Никифор Григора рассказывает, что когда император Андроник II Старший (1282–1328) искал невесту для своего сына царевича Михаила, то отправил с этой целью посольство к армянскому царю. Посланниками в Армению были избраны лучшие из современных учёных Византии (οἱ κρείττονες τῶν τηνικαῦτα σοφῶν), а именно Феодор Метохит и Иоанн Гликис. Первый был логофетом императорского двора, а второй – логофетом дрома. Они были избраны не только потому, что имели опытность в делах, но и потому, что далеко превосходили всех остальных глубиной познаний и обширной учёностью, касавшейся как божественных православных догматов, так и эллинской науки. Ведь посланниками к иноземным народам и необходимо, говорит Григора, отправлять людей с подобным образованием, дабы они первенствовали своим искусным красноречием во всех разговорах, какие бы там ни происходили. Посольство сначала отправилось на Кипр, а потом в Киликию, смежную с Арменией. Обо всём том, что с послами произошло во время путешествия в городах, гаванях и на море, о трудностях его и удачах ясно и отчётливо рассказал в своей книге один из них, а именно Иоанн Гликис, описавший всё красноречивым и изящным языком, способным вызвать удивление со стороны каждого образованного человека.¹⁸³ Но, к сожалению, эти мемуары будущего патриарха не сохранились, и наука лишена, по-видимому, интересного литературного труда.

После удаления (1314г.) с патриаршего престола Нифонта, не имевшего большого образования, его преемником был избран Иоанн Гликис, бывший и тогда логофетом дрома, имевший жену, сыновей и дочерей. По характеристике того же историка Григоры, это был человек учёный и среди наиболее просвещённых мужей своего времени вполне сохранивший благородную афинскую речь, которой и пользовался, как бы божественным прототипом, в отношении и литературного стиля, и способа произношения; глубиной познаний, рассудительностью и чистотой нравов он [также] далеко превосходил всех. За это он и получил патриарший престол, как заслуженную награду, причём жена его немедленно приняла монашеский образ. Конечно, и Иоанн из уважения к престолу и по господствующему в Византии обычаю хотел облечься в монашеский образ, но его удержал от этого император Андроник Старший. Незадолго перед этим в его организме разлились какие-то злокачественные соки, вследствие чего он в определённые периоды года весьма тяжко страдал, и ему, по совету врачей, необходимо было пользоваться мясом; поэтому ему не позволено было принять монашескую схиму.¹⁸⁴ Так Иоанн Гликис и остался «белым» или мирским – κοσμικός – патриархом. Болезнь лишила этого патриарха возможности и с успехом исполнять свои многотрудные обязанности и побудила его преждевременно отказаться от престола. Но это был редкого образования человек. К числу его учеников принадлежал, между прочим, весьма просвещённый византийский историк Никифор Григора, который ещё в молодости прибыл из Ираклии в Константинополь и завязал тесные сношения с замечательными здешними богословами. Патриарх Иоанн Гликис питал к нему отеческую любовь, обучал его риторике и богословию и незадолго до своей смерти поручил ему написать продиктованное им духовное завещание, поражающее глубокой верой в Промысел Божий, чистотой нравственных воззрений и основательным миропониманием. Патриарх Иоанн имел глубокое просветительное влияние и на других представителей византийской науки в начале XIV в. и стоял во главе научного здесь движения, развившегося и под покровительством императора Андроника Старшего.

Из литературных трудов Иоанна Гликиса известны лишь очень немногие. Так, в одном русском кодексе Парижской Национальной библиотеки (Paris. 1210) сохранились проповеди на воскресные дни, принадлежащие этому патриарху. Ему же, вероятно, принадлежит и обширный Кириакодромион в той же рукописи, содержащий поучения на воскресные дни целого года. Но эти произведения ещё не изданы. Однако Парижский кодекс с гомилетическими произведениями Иоанна Гликиса даёт основание Крумбахеру (S. 81) относить этого патриарха к числу выдающихся византийских проповедников XIV в. Затем, при патриархе Иоанне XIII было издано до пятидесяти канонических определений разнообразного содержания (о браке, разводе, суде над клириками и мирянами), свидетельствующих о широком развитии административно-канонической его деятельности на основе и по руководству церковных правил.¹⁸⁵

Затем, Иоанн, будучи по образованию и грамматиком, написал и специальный труд о синтаксисе, под заглавием «Патриарх кир Иоанн Гликис о правильном синтаксисе». Труд этот отличается логичностью и ясностью мысли, но не представляет полной синтаксической системы, а трактует лишь о главных её предметах, например падежах, причастии, варваризмах. В предисловии помещён философский трактат, где автор ведёт речь о происхождении и развитии языка как дара Божия. Из древнегреческих писателей автор цитирует в своём труде Гомера, Фукидида, Платона, Демосфена, а равно ссылается на греческий перевод Семидесяти. Из «Синтаксиса» патриарха Иоанна издана только часть (Cramer. Anecd., I, 401).

Остаются неизданными также и письма патриарха Иоанна (Paris. 2022), в частности, его письмо к императору Андронику Палеологу Старшему и другое – к великому логофету, а равно письменное его отречение от кафедры.

В заключение можно отметить, что знаменитый Дюканж в своём греческом глоссарии (Р. 51) упоминает о произведении некоего Иоанна Глика под заглавием «О суетности жизни», но это сочинение не имеет никакого отношения к знаменитому Византийскому патриарху и тождественно с хорошо известным в печати произведением «Скорбь смерти» (Πένθος θανάτου), которое относится к XVI в. и принадлежит некоему Иусту, сыну Иоанна Гликиса (Lagrand, I, 179, 238).

Итак, патриарха Иоанна Гликиса нужно отнести, по сохранившимся его трудам, к числу византийских гомилетов и грамматиков, а вообще по его образованию, засвидетельствованному историками Григорой и Ефремием (εἷς ὤν ἀρίστων καὶ σοφῶν λόγων ἴδρις – Ρ. 416), нужно считать образованнейшим деятелем эпохи.

Иоанн XIV Калекас (1334–1347), называемый также Апринос – по происхождению из г. Апро, был до патриаршества пресвитером Большого царского дворца, во время царствования Андроника III Младшего (1328–1341), и пользовался расположением как этого императора, так и великого доместика Иоанна Кантакузина, впоследствии императора, при содействии которого он и занял патриарший престол. Кантакузин рассчитывал, что Иоанн Калекас будет угодливым в отношении к нему патриархом и станет подчиняться его желаниям и воле в управлении Церковью, но ошибся в своих предположениях. Иоанн действовал вполне независимо и разошёлся с Кантакузином как в церковной политике, так и в оценке государственных дел своего времени.

Никифор Григора в следующих чертах характеризует патриарха Иоанна. Это был муж не старый по возрасту, но очень красивый лицом, имевший способность беспрепятственно и красноречиво говорить обо всем; он от юности весьма был сведущ в церковных канонах и в тех гражданских законах, которые касаются часто возникающих судебных дел. Что касается эллинского (философского) образования, то он лишь отчасти был с ним знаком и не проходил его систематически. Но этот недостаток у него восполнялся большими природными способностями; он был очень умён и обладал такой хорошей памятью, что мог говорить в течение двух или трёх часов о том, что некогда прочитал и знал. Имея обширную память и красноречие, хорошо зная Св. Писание, он, будучи патриархом, любил произносить перед собравшимся народом беседы, причём говорил – как читал по книге, ни разу не встретив затруднения в выборе слов и выражений, не забывая основной мысли, излагая поучение вполне гармонично и стройно, в полном согласии идей и форм их выражения.¹⁸⁶ Таким образом, по характеристике Григоры, Иоанн Калекас был образованным деятелем Церкви. Специальным предметом его познаний было право, как гражданское, так особенно церковное; затем, он был красноречивым церковным оратором, учительное слово которого создало ему славу выдающегося проповедника. Другой византийский историк, Иоанн Кантакузин, находившийся во враждебных отношениях к патриарху, отмечает лишь его величественное совершение богослужения¹⁸⁷ и ничего не говорит относительно его образования, хотя при избрании собором архипастырей нового предстоятеля Византийской церкви очень хвалил Иоанна и признавал его наиболее достойным кандидатом на патриарший престол.¹⁸⁸

Патриарх Иоанн Калекас принимал большое участие в известном богословском движении в Византии, возникшем в связи со спорами паламитов и варлаамитов из-за трудного вопроса христианской гносеологии – о Фаворском свете или об отношении между Божественной сущностью и действиями. Впрочем, в этом движении патриарх Иоанн отделился от св. Григория Паламы и держался воззрений противоположной партии, но, несомненно, он должен был иметь достаточное богословское образование, чтобы разбираться в деталях спора и высказывать свои суждения по трудному пререкаемому предмету.

В первый год патриаршества Иоанна римский папа Иоанн XXII прислал в Византию двух латинских епископов для новых переговоров об унии с Римом. Патриарх, идя навстречу общему в Византии желанию, намеревался вступить с ними в прения относительно Filioque и других церковных разностей, но известный современный греческий учёный Никифора Григора убедил его в бесполезности диспута и отклонил от прений.¹⁸⁹ Латинские епископы, перед отъездом из Византии в Рим, получили от греков следующий краткий ответ для папы: «Твою верховную власть, распространяемую тобой на своих подданных, мы вполне признаём, но перенести твоё величайшее высокомерие мы не можем; мы не в силах примириться и с твоим сребролюбием; дьявол с тобой, потому что Господь – с нами».¹⁹⁰

Патриарх Иоанн Калекас известен и своими литературными трудами. Он примыкает к группе византийских писателей-проповедников XIV в. В библиотеках Вены и Афона сохранилось рукописное собрание его проповедей на воскресные дни, в числе 60.¹⁹¹ Из них изданы только две – одна на воскресенье перед Воздвижением Креста Господня, а другая на третье воскресенье Великого поста, или в неделю Крестопоклонную. В первом слове проповедник выясняет спасительное значение крестной смерти Христа и поучает слушателей воспользоваться благими её последствиями. «Крест, – говорит проповедник, – пленил дьявола и смерть, проклятие и грех, а нас, подчинённых власти дьявола и порабощённых смерти, проклятию и греху, он освободил, даровал нам путь жизни и спасения, сделал участниками таинства, удостоил благодатных и духовных даров». «Умертвим же движения и помыслы плоти, – заключает слово проповедник, – отвержемся самих себя и не станем ничего ставить выше Христа: ни богатство, ни роскошь, ни славу, ни телесные удовольствия, ни самую жизнь настоящую, но пренебрежём ею и будем с готовностью исполнять повеления Божии; ведь и мы имеем жестоких преследователей, видимых и невидимых врагов и противников, искушающих и устрашающих нас ежедневно, оскорбляющих и возмущающих, препятствующих исполнить заповеди и повеления Христовы. Не станем же, прошу, малодушествовать и вести себя беспечно, не будем подчиняться их наступательным действиям, но мужественно и с постоянным настроением станем противостоять им и бороться, чтобы нам достигнуть нескончаемой славы и наслаждения вечными благами во Христе Иисусе».¹⁹² Второе слово сказано на текст Мк. VIII, 34: «Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною», содержит подробное его изъяснение и заканчивается нравственным назиданием применительно к потребностям слушателей.¹⁹³ Оба слова свидетельствуют о хорошем знании проповедником Св. Писания и правильном его понимании, написаны простым и ясным языком и, действительно, являются произведениями вполне ораторской речи патриарха, которую отметил в своей «Истории» и Никифор Григора. Наконец, патриарху Иоанну принадлежат тридцать четыре документа канонического характера, в которых речь идёт о браке и семейной жизни, о епархиальном управлении и монастырях.¹⁹⁴ Эти канонические определения, составленные в согласии с церковными правилами, свидетельствуют о господстве канонической акривии в патриаршество Иоанна XIV.

Патриарх Исидор (1347–1349) был очень образованным церковным деятелем. В его житии, составленном Византийским патриархом Филофеем, подробно рассказывается и о воспитании будущего предстоятеля Византийской церкви. Исидор был сыном священника в Фессалонике, где и получил очень хорошее образование. Фессалоника в византийскую эпоху славилась своими школами и дидаскалами и конкурировала с Константинополем на поприще просвещения. Исидор прошёл длинный и сложный курс обучения. Сначала он изучил элементарные священные науки, объединявшие в своём курсе основное учение Православной Церкви в общедоступном его изложении, читал книги Св. Писания, как Ветхого, так и Нового Завета, и вообще усовершался в законе христианском и Господнем, изучая его день и ночь в страхе Божием. Достигнув достаточных познаний в священных науках (τὰ ἱερὰ γράμματα), Исидор стал знакомиться и с науками внешними, общеобразовательными. Он прошёл весь основной курс светских наук (ἐγκύκλιον), изучил греческих поэтов и риторов, ознакомился с грамматикой, отдельно пройдя этимологию и синтаксис, и вообще приобрёл большие познания в области классической литературы. Дальнейшую стадию в его образовании составляла философия, которая также весьма тщательно была им изучена как в общем своём развитии, так и в отдельных представителях философской мысли, особенно Платона и Аристотеля. Параллельно шло изучение и богословских наук, с наиболее тщательным и подробным исследованием Св. Писания и творений св. отцов Церкви. В результате, Исидор представлял такого византийского мудреца (ὁ σοφός), или учёного, который, по византийскому обычаю, имел до известной степени энциклопедическое образование и в своих познаниях объединял всю наличную мудрость, выражавшуюся в науках богословских, философских и риторических. Как мудрец, знавший риторов и грамматиков, поэтов и философов, равно и богословов, Исидор, закончив своё образование, выступил на почтенное в Византии и всеми уважаемое педагогическое поприще. Он сделался дидаскалом в Фессалонике и имел большой успех у своих учеников, как талантливый и просвещённый профессор (καθηγητής). В то же время он совершенствовался и в своих познаниях, сосредоточившись преимущественно на высшей философии (ἡ ἀνωτάτω φιλοσοφία), мудрствовавший о божественном (τα θεῖαφιλοσοφεῖν). Путь к этой философии состоял не только в научно-богословских занятиях, в чтении и новом изучении Св. Писания и творений св. отцов, но и в аскетических подвигах, в жизни во Христе и сораспинании миру. Занимаясь науками и заботясь о своём умственном развитии, Исидор одновременно совершенствовался и в нравственном отношении и, находясь в мире, проводил монашескую жизнь. А затем он и совсем оставил мир и удалился на св. гору Афон, эту мастерскую добродетелей (ἐργαστήριον ἀρετῶν), где одновременно с точным исполнением строгих требований иноческого устава продолжал изучать и богословие, тем более что тогда на Афоне уже возник принципиальный вопрос о Фаворском свете и обсуждался с большой страстностью, поделив и подвижников Св. Горы на отдельные партии.

В 40 годах XIV в. Исидор был предназначен на епископскую кафедру в городе Монемвасии, но после низложения Иоанна XIV Калекаса был избран на патриарший престол Византии.¹⁹⁵ Его избрание состоялось ввиду того, что он по своим моральным качествам и особенно, по своему образованию вполне соответствовал традиционному τύπος᾿у Византийского патриарха, как это и видно, в частности, из его жития, где нравственный облик Исидора изображён в редком согласии с Эпанагогой и другими [правовыми] памятниками Византии. И историк Иоанн Кантакузин называет патриарха Исидора мужем прекрасным по своему характеру и кротким по нраву, имевшим, по природному своему влечению, расположение к святым делам; Исидор весьма хорошо знал и науки, равно и догматы Церкви, причём держался принципа акривии (περὶ λόγους καὶ ἀκρίβιαν δογμάτων κάλλιστα ἐξησκημένον).¹⁹⁶ И на патриаршем престоле он вполне оправдал своё назначение. Кантакузин свидетельствует, что он «сиял» на престоле и боголюбезно (θεοφιλῶς) пас духовное стадо.¹⁹⁷ В частности, Исидор большое внимание обращал на просвещение народа. Как в Фессалонике, так и в Константинополе, он заявил себя выдающейся учительной деятельностью и почти ежедневно поучал паству христианской жизни, пользуясь для этого и проповедями, и своими сочинениями.

Многие гомилетические произведения Исидора относятся к известному спору паламитов и варлаамитов, в которых патриарх примыкал к сторонникам св. Григория Паламы. Фессалоникийский архиепископ Симеон (XV в.) свидетельствует, что Исидор, ещё будучи в Фессалонике, с большой ревностью опровергал лжеучение Варлаама и Акиндина и в своих познаниях о божественном нимало не уступал древнему и мудрому соимённому с ним мужу – св. Исидору Пелусиоту.¹⁹⁸ На патриаршем престоле он обнаружил ещё большую ревность в защите церковного учения, пререкаемого варлаамитами, и в своих беседах на воскресные дни и в словах поучал народ правильному пониманию отношений между Божественной сущностью и действиями. Проповеди патриарха Исидора дают основание Крумбахеру относить его к примечательным представителям византийской гомилетической литературы,¹⁹⁹ – хотя его произведения остаются ещё в рукописях.

Затем, от патриарха Исидора осталось примечательное «Завещание» (Διαθήκη), имеющее значение и как литературно-исторический памятник. В нём патриарх, между прочим, говорит следующее. «Моей родиной и местом воспитания была Фессалоника, где я сам получил образование и преподавал науки всем желающим; здесь было и много свидетелей моей жизни и поведения, которые могут удостоверить, что я старался избегать упрёков совести, жил перед видящим всё оком Божиим, хранил в себе страх Божий, во всех делах своих призывал в свидетельство Бога как нелицеприятного Судью... По такой своей жизни и делам я был примером для многих, особенно для юношей, и многим содействовал в нравственном совершенствовании. А когда я сделался монахом, то взяв на себя более лёгкое иго Господне, оставил Фессалонику и отправился на святейший Афон, это училище монахов (διδασκαλεῖων μοναχῶν) и мастерскую добродетели; здесь я предался помышлению о смерти; о моей жизни на Св. Горе хорошо знают те достигшие неба обитатели Афона, у которых я учился и совершал дела монашеские, причём я не желал ни одного из благ земных, а мою душу не снедала ни любовь к славе, ни желание богатства; у меня была непрестанная забота – это бедность, и единственное богатство – ничего не иметь, моим стремлением было истощение плоти, а вся жизнь моя состояла в служении Богу посредством исихии. Но вот внезапно в Церкви Божией возгорелась сильнейшая борьба. Все знают о безбожнейшей ереси калабрийца Варлаама, которую он породил, а Акиндин воспитал, замышляя самое ужасное и действуя против Бога Живого. Тогда святейший архиепископ Фессалоники (Григорий Палама) был вызван современным патриархом (Иоанном XIV) в великий город (Константинополь), чтобы опровергнуть Варлаама и вступить с ним в беседу относительно его новшеств, которые он безумно распространял против истины...». Исидор примкнул к нему и совместно с Григорием и обществом своих братьев ниспроверг и победил Варлаама. Рассказав затем о низложении патриарха Иоанна Калекаса, сочувствовавшего варлаамитам, Исидор продолжает: «Стали искать того, кто должен украсить Вселенский престол. Я, будучи призван к этому, повиновался, хотя прежде ни стремился, ни просил об этом ходатаев, не обращался к архонтам, не льстил перед архиереями, не предпринимал в пользу этого ни большого, ни малого, – это знает Бог. Впрочем, я, – продолжает Исидор, – хорошо зная величие престола и своё недостоинство, прекрасно понимая и то, что патриаршество менее всего представляет возможности для исихии, отказался бы от этого подвига, если бы Матерь Божия в таинственном видении не склонила меня к патриаршему служению... И облёкшись в подвиг священного домостроительства, я не имел в виду собирание богатства, не предался роскоши и, взирая на величие престола, не смотрел высокомерным оком на всех остальных, не унижал священства, не презирал обижаемых, не переставал приглашать гуманного басилевса к ещё большему человеколюбию, всем указывал спасительные пути и постоянно боролся с теми, которые были одержимы болезнью Акиндина». Затем в завещании идёт речь о борьбе патриарха с Варлаамом и Акиндиным и разъясняется, почему Церковь осудила их лжеучение, а в заключение этого отдела Исидор говорит: «Всем, православно верующим во Христа, я начертываю это краткое своё завещание, – со всем усердием избегайте безбожнейшего новшества Варлаама и Акиндина и общения с их единомышленниками и знайте, что общение с последними ничем не отличается от общения с демонами, потому что они были виновниками многих бедствий для Церкви Божией, впали во многие заблуждения, в особенности же оскорбили VI Вселенский собор и вменили его в ничто». Далее патриарх обращается с просьбой к императорам Иоанну V Палеологу и Иоанну VI Кантакузину – со всей ревностью хранить православную веру, защищать благочестие, покровительствовать Церкви и отгонять от неё лютых волков – еретиков. Трогательное впечатление производит, затем, просьба патриарха к Кантакузину о бедных клириках Св. Софии, которые имели очень малые доходы, жили преимущественно ругой, которая выдавалась им от царского двора, не имели возможности иметь других занятий, так как были обременены службой при патриархии, и вследствие этого находились в нужде и бедности: патриарх просит царя не отнимать у них ругу, выдавать её без опоздания и вообще облегчить бремя горя и нужды, тяготевшее на монахах и белом духовенстве, составлявших патриарший клир. «Промыслу Божию и попечению благочестивого царя я оставляю, – продолжает патриарх, – мать свою, братьев и сестёр, которые также бедны, взирают на Бога и надеются на царя; ведь я знаю сострадание басилевса и его заботу о них, знаю, что он и Богом поставлен и в действительности есть отец бедных. А всем христианам я оставляю, как некоторое наследие, прощение у Бога и отпущение грехов и желаю достижения Царства Небесного. Немного хлеба и вина, находящихся в патриархии, я желаю разделить на три равные части, из которых одну должны взять поровну клирики, другую – бедные монахини, а остальную пусть возьмут братья – монахи и миряне, находившиеся около меня.

Братьям моим, находившимся со мной, я оставляю свои одежды и убогое моё ложе». В заключение патриарх говорит, что вследствие бедности патриархии и своей болезни он сделал долги и, между прочим, занял несколько золотых монет (иперпиров) у остиария Андрея и хлебника (ἀρτοποιός) Вальсамона; в уплату должникам патриарх оставил свой энколпий и, кроме того, просил уплатить одну часть долга из казны, а другую из доходов с имения при церкви Паспара, принадлежавшего патриархии.²⁰⁰

Таким образом, завещание Исидора, являясь памятником литературного значения, проливает свет и на нравственную личность и деятельность этого патриарха, а вместе с тем и вообще знакомит с бытом патриархов в XIV в. Оказывается, бедствия эпохи – внешние и внутренние, политические неурядицы и церковные нестроения наложили своё бремя и на экономический быт патриархии, которая по временам, – как при Исидоре, – испытывала большие финансовые затруднения, так что этот патриарх вынужден был обратиться к материальной помощи своей синодии.

Далее, патриарх Исидор, по свидетельству Григоры, занимался церковно-поэтической деятельностью и составлял священные гимны в честь Троицы, Девы Марии и святых, которые и употреблялись в церковном богослужении. Содержание этих песнопений касалось вопроса о сущности Божества и божественных действиях и находилось в связи с богословским спором паламитов и варлаамитов. Но эти произведения патриарха не сохранились, и о качествах их приходится судить лишь по отзыву Григоры, противника и патриарха Исидора, и св. Григория Паламы; разумеется, при такой оценке трудно рассчитывать на беспристрастие, – и Григора, действительно, высказывает отрицательный отзыв о церковных гимнах Исидора.²⁰¹

Наконец, патриарху Исидору принадлежат шестнадцать канонических документов по церковным делам, проливающих свет на характер его административной деятельности, которая совершалась в строгом согласии с церковными правилами.²⁰²

Патриарх Каллист I, по фамилии Тиликудис,²⁰³ дважды занимал Вселенский престол (1350–1354 и 1355–1363). И он принадлежал к числу образованных представителей Византийской церкви. Каллист был учеником известного византийского подвижника и исихаста св. Григория Синаита († 1346г.), жил с ним продолжительное время, следовал по стопам его и с радостью, как верный и преданный раб, воспринял дух его. Св. Григорий был для Каллиста, по свидетельству последнего, любвеобильным отцом, а Каллист для него – как бы родным сыном, к которому великий подвижник относился с искренней любовью и расположением, с готовностью посвящал в тайны созерцания и с большой полнотой раскрывал их перед ним. Каллист сделался учеником св. отца в то время, когда последний в начале XIV в. поселился на св. Афонской горе. Когда на эту гору сделали набег турки, Каллист вместе со своим учителем и отцом отправился в Фессалонику, а потом совершил с ним ряд странствований, которые вызывались самим характером исихастского учения – (φεῦγε, ἡσύχαξε, σιώπα) – и являлись необходимым моментом в нравственно-аскетической деятельности св. Григория. Когда последний скончался, Каллист возвратился на Афон и поселился здесь в Иверском монастыре, откуда в 1350г. и был приглашён занять Константинопольскую патриаршую кафедру. Таким образом, Каллист был самым близким учеником св. Григория Синаита и стремился в полноте воспринять дух и учение своего руководителя и отца, который именно за нравственное превосходство и ценил его больше всех иных своих учеников и последователей, постоянно имел при себе и оказывал преимущественное внимание и доверие. Как просвещённый и добродетельный инок, Каллист и был удостоен предстоятельства в Византийской церкви. На патриаршем престоле он заявил себя разносторонней и почтенной деятельностью. Каллист примыкал к группе защитников Православия и борцов за Церковь против еретического движения Варлаама и его сторонников, неправо учивших о существе и энергии Божества. По поводу этого лжеучения были созваны соборы в 1351г. и 1352г., на которых, по поводу разностороннего обсуждения предмета спора, учение св. Григория Паламы, которого держался и Каллист, было признано согласным с учением св. отцов Церкви, а Варлаам, Акиндин и их сообщники были анафематствованы. Результаты соборных постановлений в 1352г. были внесены и в состав провозглашаемого в неделю Православия Синодика. Как отголосок этой защиты церковного учения от еретического иномыслия, явились некоторые грамоты патриарха Каллиста по поводу того или иного отношения частных лиц (например, афонского иеромонаха Нифонта) к лжеучению Акиндина. Затем, патриарх много заботился о благоустройстве приходской жизни и с этой целью назначил особых экзархов из священников, которым предписал следить за поведением духовенства, внушать приходским священникам долг учительства и побуждать их к ревностному просвещению народа посредством проповедей.²⁰⁴ Эта сторона в деятельности патриарха, направленная к возвышению религиозно-нравственного просвещения народа, является очень важной и свидетельствует о ревностном и внимательном его отношении к запросам паствы. Патриарх и сам неоднократно обращался к подчинённому ему духовенству с посланиями, призывая усердно исполнять обязанность церковного учительства, ввиду того, что среди населения столицы и городов возникли разного рода пороки и суеверия.

Патриарх Каллист известен и своими литературными трудами. К сожалению, многие из них остаются ещё в рукописях. Так, его собрание из пятидесяти двух бесед и поучений известно во многих списках. В печати издана только одна беседа на Воздвижение Креста,²⁰⁵ свидетельствующая о знании автором Св. Писания и о хорошем ораторском таланте. Затем, Каллисту принадлежат девять молитв на разные случаи, внесённых и в греческие Евхологии. Пять из них написаны по поводу народных бедствий – голода, эпидемии и т. п., одна – по поводу отправления царя в военный поход и содержит прошение о победе византийского войска над врагами, одна молитва составлена на Воздвижение честного и животворящего Креста – перед началом войны, во время народных бедствий, восстаний и революций, когда византийцы имели обыкновение устраивать литании с преднесением св. Креста и икон; в молитве у Господа испрашивается мир для народа, объединение всех христиан, победа царю и войску; наконец, две молитвы составлены на обновление или освящение храма. Молитвы Каллиста имели в Византии и практическое назначение.²⁰⁶ Некоторые творения Каллиста относятся к разряду нравственно-аскетических, а именно: «Главы о молитве», «Об исихастском делании», «О молитве и внимании»,²⁰⁷ и раскрывают внутреннюю сторону византийской исихии как особого нравственно-аскетического настроения, достигаемого путём продолжительного морального совершенствования и после многих иноческих подвигов. Не сохранились полемические труды Каллиста против латинян и варлаамитов, особенно же против Никифора Григоры, противника св. Григория Паламы, но они послужили для Григоры основанием к резкому порицанию патриарха, которого он обвиняет в невежестве и разных моральных недостатках. Разумеется, это обвинение нельзя признать и беспристрастным, и правильным, тем более что со стороны другого историка эпохи, императора Иоанна Кантакузина, высказывается отзыв, совершенно противоположный. Кантакузин хвалит Каллиста I и за образование, и за выдающиеся нравственные качества,²⁰⁸ – хотя патриарх управлял Церковью вполне самостоятельно, не льстил императору и не делал ему уступок в незаконных притязаниях (дело о короновании Матфея, сына Кантакузина).

Весьма важное историко-литературное значение имеет житие св. Григория Синаита, написанное патриархом Каллистом. Как автор жития, патриарх заслуживает большой похвалы. Он был не только современником (σύγχρονος) святого, но и его любимым учеником – сподвижником, свидетелем и очевидцем его деяний и трудов. Он, таким образом, имел полную возможность ознакомиться с подвигами св. Григория путём непосредственного наблюдения и восприятия. И действительно, в своём творении он описывает, прежде всего, то, что, следуя по стопам святого мужа, видел собственными глазами. Затем, сведения о своём [духовном] отце и учителе Каллист собирал от других его учеников, усердных и добродетельных, которые с радостью повествовали о нём всё, что знали. Так, о подвигах св. Григория на острове Кипре, очевидцем которых Каллист не был, он собрал сведения от одного кипрянина, по имени Лев, человека учёного и мудрого, прибывшего для научных занятий в Константинополь во время патриаршества Каллиста. О духовных трудах св. Григория во время подвижничества на Синае нашему автору сообщил достоверные сведения приближённый и любимый ученик св. мужа – инок Герасим. Значит, как писатель жития, патриарх Каллист находился в самых благоприятных условиях, и его авторская компетентность и достоверность не подлежат, в данном отношении, никакому сомнению. Далее, житие св. Григория очень богато содержанием. Здесь находятся весьма обстоятельные сведения о подвигах и деятельности одного из замечательных аскетов Греко-Восточной церкви, который прославил своими духовно-нравственными трудами Кипр, Крит, Синай, Афон и Парорию (во Фракии). Всюду он явил себя высоким и ревностным носителем монашеских идеалов, основывал келии и лавры, собирал учеников, распространял истинные аскетические понятия, проповедовал так называемое исихастское учение, которое имело весьма важное значение в общем мировоззрении византийско-восточного монашества. Наряду со св. Григорием, Каллист характеризует и его многочисленных учеников и сообщает важные исторические сведения о синодии своего учителя. Кроме того, житие проливает исторический свет на положение иночества на горах Синае и Афоне в конце XIII и начале XIV в. и в пустыне Парорийской и на некоторые факты из внутренней жизни современной Византии. Правда, житие не содержит точных хронологических дат относительно описываемых событий, но некоторые подробности, здесь сообщаемые, дают ключ к хронологическому пониманию фактов. Вообще, в богословско-историческом отношении житие св. Григория является очень важным и ценным. Что касается собственно литературной его стороны, то нужно, прежде всего, отметить удачную авторскую концепцию биографического материала, выразившуюся в довольно удовлетворительном плане. Житие открывается введением, в котором автор говорит о суетности мирской славы и вечном значении добродетельной жизни и т. д., потом следует повествовательная часть, где подробно излагается нравственно-аскетическое мировоззрение св. Григория и описываются его подвиги, и, наконец, помещено заключение, где речь идёт о значении св. Григория. При этом автор всюду держится преимущественно фактической стороны, избегает риторических прикрас, краток и ясен в своих суждениях. Несомненно, патриарх Каллист, – как можно судить по житию св. Григория, – был опытным и образованным писателем. Его труд, действительно, является вкладом в область агиографической византийской литературы, как автор и желал этого (καὶ μοι σθοδρα ἦν βουλομένῳ καὶ γλῶσσαν ἀξίαν πλουτῆσαι, οἱ ἧς ἔμελλον το προσῆκον χρέος ἀποδιδόναι ταῖς εὐφημίαις, 3, 5–7). Житие написано просто и безыскусно, по естественному плану, к чему автор также стремился. Его речь богата и разнообразна в лексическом отношении и блещет выдержками из Св. Писания, которое автору хорошо было известно, а иногда – из творений св. отцов и произведений классических писателей, украшено народными пословицами и пространно изложенными сравнениями, причём автор заимствовал их преимущественно из жизни животных, и выразительно изображает печаль одинокого оленя, тоску соловья, заключённого в клетке, нравы пчёл, собирающих в улей мёд с цветов луга, и т. п. Но слог автора иногда тяжеловат, вследствие длинных и не всегда удачно построенных периодов, как это наблюдается и у многих других византийских писателей. В общем, житие св. Григория Синаита, написанное патриархом Каллистом, является хорошим и полезным агиографическим произведением.²⁰⁹

В таком же научном достоинстве оценивается и похвала (ἐγκώμιον) патриарха Каллиста Иоанну Постнику, восстановившему в XI в. монастырь Петра [Скалы] в Константинополе (Krumbacher, 81. 4).

Таким образом, и Каллист I был образованным предстоятелем Византийской церкви, ознаменовавшим себя и почтенной литературно-богословской деятельностью. Этот вывод необходимо оттенить, ввиду иной высказанной в литературе оценки личности и деятельности Каллиста.²¹⁰

Филофей, по фамилии Ко́ккинос, также дважды занимал Византийский патриарший престол (1354–1355, 1364–1376). По свидетельству историка Кантакузина, Филофей отличался умом и образованием, как внешним – философским, так и богословским, равно и нравственными доблестями. Он с детства постригся в монашество и долго жил на Афоне, где потом был игуменом Лавры св. Афанасия и пользовался общим здесь уважением. И на патриаршем престоле он заявил себя почтенной деятельностью. Здесь он своей жизнью и учением светил как яркий светильник, проводил святую жизнь, управлял Церковью в строгом согласии с канонами и своим красноречивым учительным словом успешно наставлял народ в вере и благочестии.²¹¹

Большую заслугу Филофея составляет борьба с ересью варлаамитов, причём он, как иерарх учёный и образованный, действовал на отщепенцев силой убеждения и богословских доводов и в значительной степени содействовал умиротворению Византийской церкви. Памятником такого рода деятельности патриарха являются, прежде всего, несколько синодальных определений с осуждением лжеучения Варлаама и Акиндина, состоявшихся по поводу отречения от него различных лиц (иеромонаха Нифонта, иеромонаха ф).²¹²

Затем, патриарх, как сторонник св. Григория Паламы, написал обширный полемический труд под заглавием «Двенадцать защитительных слов против сочинения философа Никифора Григоры, направленных против священного томоса Церкви, о Божественном действии и благодати, равно и о чудесном Богоявлении на Фаворе и о Божестве».²¹³

Это произведение является главным трудом патриарха Филофея. В нём речь идёт о Божественной сущности и действии и о несозданном Божественном свете, причём писатель раскрывает вопрос со своей частной точки зрения, внося и некоторые детали в византийскую специальную литературу о Фаворском свете. Между прочим, патриарх обвиняет варлаамитов в арианстве и других ересях, иным – сравнительно с предшественниками – образом объясняет изречения из творений отцов Церкви, послужившие поводом к разномыслию для варлаамитов и паламитов. К этому главному сочинению приложены ещё два слова и эпилог, где речь идёт опять о Фаворском свете и изъясняется одно извлечение из творений Василия Великого. К разряду полемических против варлаамитов сочинений Филофея относятся и некоторые ещё не изданные, например: «Разбор 14 глав Варлаама и Акиндина», «Два догматических слова против Акиндина», в которых говорится о природе Фаворского света, пространное «Исповедание веры», относящееся к 1352г., трактат против одного сторонника Варлаама.²¹⁴

В связи с этими сочинениями находится «Похвальное слово Филофея иже во святых отцу нашему Григорию, архиепископу Фессалоникийскому, Паламе, с историческим описанием его чудес»,²¹⁵ где автор рассказывает о борьбе св. Григория с Варлаамом и его последователями по вопросу о Фаворском свете, восхваляет св. отца за подвиги и труды в защиту церковного учения и сообщает о чудесах, совершенных после праведной кончины. Эта похвала имеет важное историческое значение для ознакомления с некоторыми подробностями праведного жития св. Григория. Патриарх Филофей написал и всё церковно-богослужебное последование св. Григорию, как прославленному угоднику Божию.

Патриарх Филофей вёл литературную борьбу и с латинянами, обличал их заблуждения, особенно Filioque и употребление опресноков. Но эти труды его ещё не изданы (Taur. 151).²¹⁶

Иные произведения Филофея относятся к разряду экзегетических. Так, известны его «Три речи к епископу Игнатию с объяснением изречения Притчей “Премудрость созда себе дом и утверди столпов седмь”» (IX, I).²¹⁷ Это – пространный и весьма основательный комментарий к тексту Притчей, составленный на основании глубокого понимания Св. Писания и прекрасного знакомства писателя со святоотеческой литературой, свидетельствующий о большой богословской его эрудиции. Такими же достоинствами отличаются и два его слова с объяснением XXXVII псалма («Господи, да не яростию Твоею обличиши мене»), где речь идёт о покаянии. Эти слова известны по рукописи Иверского на Афоне монастыря (№ 590). Здесь находятся и три его слова о евангельских блаженствах, написанные благочестивейшей царице ромеев Елене.²¹⁸

Далее, во многих рукописях сохранилось целое собрание бесед патриарха Филофея на воскресные дни всего года. Но из них ещё ни одна не издана, а в печати известно только его «Слово на Воздвижение честного и животворящего Креста». Вот заключение этого слова: «Не допускайте несправедливости в суде и не отвергайте суда, просимого бедняком. Не взирайте с изумлением на лицо сильного, не берите подарков, судите и малого, и великого, и вырывайте из рук обидчика похищенное им. Не давайте веры пустому слуху. Ведь некоторые бывают недоброго поведения и не имеют ни одного достоинства, по которому можно было бы судить о них, а они хвастаются лишь своими пороками и участием в преступлениях других. Не надейтесь на неправду и не стремитесь к похищению чужого. Творите суд и правду, чтобы иметь защиту в страшный день Суда. Не обижайте вдов и сирот... Устрашимся же, братья мои, и ужаснёмся божественного суда, раскайтесь все вы, пребывающие во зле, неправде, хищении, корыстолюбии и неверии. А все те, которые пребывают в добродетели, правде, истине и вере, пусть не малодушествуют и не ослабевают, дабы и честной и поклоняемый Крест, утверждение вселенной, непоколебимая защита Церкви Христовой, непобедимое оружие и оплот православных царей, утвердил их своей неодолимой силой, даровал провести остаток жизни нашей свято и богоугодно, явил православных царей победителями всех воюющих против нас, оскорбляющих и ненавидящих врагов, дабы нам достигнуть мира и тишины в настоящей жизни и неизреченной радости и веселья в жизни будущей».²¹⁹ Таким образом, слово носит оттенок и современности,²²⁰ а в главной своей части содержит прославление Креста Господня и раскрытие его спасительного для нас значения.

Важное значение имеют и агиографические произведения патриарха Филофея, Как синаксарист, он относится Крумбахером (§ 90) к числу наиболее видных представителей этого рода византийской литературы в последние века существования Империи. В печати известны две его похвалы в честь мучениц Анисии Солунской и трёх отцов Церкви: Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста²²¹ и слово в честь св. великомученика Димитрия.²²² Особенно же важны его «Жизнь и деятельность иже во святых отца нашего Афанасия, архиепископа Константинопольского» и «Жизнь, деятельность и похвала иже во святых отца нашего Исидора, патриарха Константинопольского».²²³ В этих агиографических трудах содержатся подробные описания деятельности двух замечательных византийских патриархов, о которых в этих исторических памятниках сохранились скудные сведения, характеризуется бурная по внутренним событиям в Церкви эпоха XIV в., отмечаются характерные подробности некоторых сторон в церковно-общественной жизни, например, духовного просвещения, монастырской жизни и т. п. Автор обнаружил здесь познания в Св. Писании и творениях св. отцов, которые он цитирует по различным поводам, сообщает о борьбе св. Григория Паламы с Варлаамом, пишет хорошим литературным языком, хотя иногда и прибегает к длинным периодам и образному выражению своих мыслей. Из житий видно, что Филофей был очень образованным и начитанным писателем, имел опытность в литературном труде, и с большим искусством пользовался приёмами литературного творчества. Важное историко-литературное значение имеет и «Житие и деятельность преподобного и богоносного отца нашего Саввы Нового, подвизавшегося на Афонской горе» (1349г.), описанное патриархом Филофеем.²²⁴ Здесь также содержатся сведения о варлаамитском движении на Афоне, характеризуется афонская исихия, описывается быт афонских подвижников и сообщаются сведения о подвигах и добродетелях одного из наиболее ярких выразителей византийской иноческой исихии. Неизданным пока остаётся составленное патриархом Филофеем житие преподобного Германа Святогорца.

Патриарху Филофею принадлежит и один исторический труд под заглавием «Исторический рассказ об осаде и взятии латинянами города Ираклии во время благочестивых царей Кантакузина и Палеолога», где содержатся интересные данные о политическом состоянии Империи в XIV в. и о быте византийцев.²²⁵

Иные его произведения относятся к группе литургических и канонических памятников византийской литературы. Так, он составил «Чин диаконского служения, или О том, как диакон служит со священником во время Великой вечери, утрени и литургии», где даёт важные в историко-литургическом отношении сведения по указанному вопросу.²²⁶ Затем, известно его «Опровержение составленных Арменопулом анафематизмов». В Византии анафемой поражались не только догматические заблуждения, но и политические преступления. Так, в 1026г. при императоре Константине VIII и патриархе Алексие было составлено синодальное определение о том, что все те, кои замышляют восстание и подстрекают подданных к возмущению против царя, будут подвергаться церковной анафеме. При императоре Мануиле Комнине было составлено синодальное определение об анафематствовании тех, кто путём заговора или восстания станет стремиться к свержению малолетнего сына его, царевича Алексея II. Подобное же соборное постановление было издано при императоре Михаиле Палеологе относительно сына его Андроника. Но все эти анафематствования не сохранились в известных списках византийского Синодика. Вероятно, они и совсем сюда не вносились, или, быть может, уничтожались по минованию в них надобности. Вместе с тем, в Византии ещё со времён св. Иоанна Златоуста существовало воззрение, неблагоприятно относившееся к анафеме вообще и к политической в частности. Такого воззрения держался, между прочим, знаменитый византийский канонист Феодор Вальсамон, который в предисловии к своему толкованию правил Гангрского собора говорит, что в его время политические анафематствования не имели практического применения, и синодальные о них постановления оставались недействительными. Между тем, известный номофилакс XIV в. и вселенский судья (καθολικὁς κριτὴς) Арменопул в своём юридическом руководстве «Шестокнижие» не отметил того, что указанные синодальные томосы не имели практического значения. Это и дало основание патриарху Филофею написать своё опровержение, в котором он приводит извлечение из комментария Вальсамона и высказывает свой взгляд на предмет в духе св. Иоанна Златоуста.²²⁷ В патриаршество Филофея также было составлено до 145 канонических определений по различным вопросам церковного управления и суда, причём в них явно отразилось стремление этого патриарха обеспечить торжество акривии канонов и преобразовать общественную жизнь по руководству и на основе церковного учения.²²⁸

Наконец, патриарх Филофей известен и поэтическими своими произведениями. Крумбахер сообщает о двух его диалогах в стихах, один из которых ведётся между Господом Иисусом Христом и Богородицей, а второй – между Богородицей и апостолом Иоанном. Отдельные строфы этих произведений связаны акростихами. Акростихом первого, более обширного, диалога служит греческий алфавит, но не в прямом, а в обратном порядке (Ω – А), а второй диалог объединяется акростихом из имени автора (Φιλόθεος). Содержанием первого диалога служат просьба и обращение Богоматери ко Христу, а второго – благодарение Богоматери. Как произведения поэтического характера со своеобразной византийской особенностью (акростихи), и эти памятники литературной деятельности Филофея заслуживают внимания и изучения.²²⁹

Таким образом, патриарх Филофей является видным представителем византийской литературы, произведения которого относятся к различным ответвлениям богословия и свидетельствуют о выдающемся его образовании и талантливости. Нельзя не выразить лишь сожаления о том, что многие из трудов патриарха ещё не опубликованы. Когда все его литературные произведения будут приведены в известность и изучены в системе, личность патриарха Филофея, как учёного и писателя, предстанет перед исследователем в ещё более достойном и полном изображении.

Патриарх Нил Керамевс (1380–1388) был учеником замечательного афонского подвижника Марка и в юности тщательно изучил Св. Писание и творения св. отцов. Вообще, это был образованный церковный деятель, известный в богословской литературе. Так, ему принадлежит «Похвала (ἐγκώμιον) иже во святых отцу нашему Григорию, архиепископу Фессалоникийскому, Паламе»,²³⁰ имеющая важное историческое значение. Здесь выясняются заслуги св. Григория в защите церковного учения от нападок Варлаама и Акиндина и раскрывается церковный взгляд на иноческую исихию, а равно сообщаются некоторые подробности о жизни св. Григория. Затем, Крумбахер относит патриарха Нила к выдающимся византийским проповедникам. Ему принадлежат 43 беседы на воскресные и праздничные дни и слово в честь св. Анфима, архиепископа Афинского.²³¹ К сожалению, эти произведения патриарха ещё не изданы. Но известный русский учёный, епископ Порфирий Успенский, имевший возможность ознакомиться с проповедями патриарха Нила, высказывает о них весьма похвальный отзыв. «Если бы кто сравнил проповеди Нила с проповедями великого Иоанна Златоуста, – говорит этот византолог, – и признал их сёстрами, то не погрешил бы против истины».²³² В рукописи хранится и один аскетический трактат Нила, в котором речь идёт об исихии (Coisl. 243). К патриаршеству Нила относятся и до 45 канонических документов, составленных по различным церковным делам (о браке, епархиальном управлении, монастырях и т. п.).²³³ В заключение отметим питтакий патриарха Нила к римскому папе Урбану VI от сентября 1384г. То было тяжёлое для Византии время. Турки постепенно сокращали пределы Империи и овладевали византийскими провинциями и городами. Воспользовавшись бедственным положением Византии, папа вновь возбудил вопрос о соединении Церквей. На это Византийский патриарх ответил ему так: «И мы сильно желаем мира и соединения Церквей, дабы было так, как угодно Богу и как было до разделения. Но несправедливо то, что некоторые говорят о нас, будто мы желаем иметь первенство (τὰ πρωτεῖα) и по этой причине не принимаем унии. Мы исповедуем, что желаем поступать согласно с канонами св. отцов, а единение должно состояться по их руководству. Неверно и то, что те грамоты, которые посылаются нам, первоначально отправляются туркам, потому что мы, хотя по воле Божией и терпим за грехи наши бедствия от турок, но, однако, пользуемся великой свободой, так что можем получать письма и посылать в ответ, хиротонисать епископов и отправлять, когда желаем, и беспрепятственно совершать все церковные дела даже среди самих неверных».²³⁴ Изложенный питтакий, помимо исторического сообщения о положении христиан среди турок, важен и в том отношении, что характеризует взгляд патриарха на соединение Церквей: оно весьма желательно, но не в смысле папского главенства и на Востоке, а на основе церковных канонов, не оправдывающих идею папского приматства в Церкви, – которая чужда и подлинному византизму.

Патриарх Каллист II Ксанфопул (1397г.), занимавший Вселенский престол в течение лишь трёх месяцев, также был образованным церковным деятелем. Он был родом из Константинополя, где и получил первоначальное образование, затем удалился на Афон и подвизался здесь в исихастирии св. Онуфрия (в пределах Пантократорского монастыря). На патриаршем престоле он, конечно, мог лишь немногое сделать для Церкви. Отказавшись от власти, он поселился в константинопольском монастыре Ксанфопулов (отсюда и его эпитет). Вместе с Игнатием Ксанфопулом Каллист написал сочинение «Μέθοδος καὶ κανὼν συν Θεῷ ἀκριβης». Это – как бы система аскетики, разделённая на сто глав. Здесь на основании творений св. отцов разъясняется, как должно жить тем, которые избрали исихию, монашество и мистическое житие, и какие блага проистекают от истинной исихии.²³⁵ Фессалоникийский архиепископ Симеон хвалит это сочинение патриарха Каллиста и придаёт ему большое значение для уяснения вопроса о подлинной подвижнической жизни.²³⁶ От Каллиста сохранилось исповедание веры, начертанное им перед хиротонией и важное в том отношении, что представляет позднейшую редакцию патриаршей омологии с осуждением догматических заблуждений XI-XIV в.²³⁷

Патриарх Матфей (1397–1410) был учеником известного афонского аскета Марка и сподвижником патриарха Нила. От первого он воспринял уроки нравственного совершенства и сам достиг высших иноческих доблестей. А вместе с Нилом, отличавшимся выдающимся образованием, Матфей изучал Св. Писание и творения св. отцов, знакомился с богословием и вообще много работал над своим образованием. Впоследствии Нил официально свидетельствовал, что Матфей был самым точным подражателем его обычаев и научных занятий. Как инок образованный и вполне способный к церковному учительству, Матфей в 1387г. был возведён на Кизическую митрополию, а через десять лет занял патриарший престол.²³⁸ Но о научной деятельности Матфея известно очень мало. В рукописях сохранились его «Наставления к монахам», с описанием обстоятельств жизни патриарха, и «Устав», составленный Матфеем в 1398г. для епископов и клира Великой церкви Божией.²³⁹ Канонические определения, состоявшиеся в патриаршество Матфея (до 166), основываются на акривии церковных правил.²⁴⁰ Между прочим, в двух грамотах о монастырях (Богородицы Евураниотиссы и Пантократора в Константинополе) речь идёт о сохранении священных и драгоценных книг; по-видимому, и здесь отразилась любовь патриарха к источнику знаний.

Патриарх Евфимий II (1410–1416) был муж «святейший и мудрейший» (ἁγιώτατος καὶ σοφώτατος). Он вёл полемику с латинянами по вопросу о Filioque и опресноках и весьма основательно защищал православное учение. Но литературные труды его ещё не изданы. Как полемист против латинян, Евфимий очень восхваляется известным защитником Православия Марком Евгеником, митрополитом Ефесским, который написал в прославление его особый канон.²⁴¹ Патриарх был сторонником соединения Восточных и Западных церквей, но не в смысле унии латинян, которые стремились к подчинению Риму и Греческой церкви, но в смысле возвращения латинян к древнему учению Вселенской церкви. Такую униональную идею патриарх Евфимий защищал и в своих сочинениях, и осуществлял в практических сношениях с Римом в царствование Мануила II Палеолога.²⁴²

Наконец, патриарх Григорий III Маммис (1443–1450) известен своими полемическими трудами, которые, к сожалению, были написаны в защиту учения Римской церкви, Флорентийского собора (1439г.) и унии с Римом в духе латинского её понимания. В своих богословских воззрениях Григорий примыкал к патриарху Иоанну Векку, под сильным влиянием которого и написал свои трактаты о Filioque, о власти папы и опресноках.²⁴³ Несомненно, Григорий был начитан в богословской литературе, но он не имел той глубокой и разносторонней эрудиции, которой отличался Иоанн Векк.

В заключение исторического очерка об отношении Византийских патриархов X-XV в. к духовному просвещению и богословской науке необходимо сказать, что патриархи оказали большое содействие росту духовного просвещения и развитию богословской науки и литературы в Византии указанного периода. На патриарший престол восходили лучшие люди своего времени, с выдающимися моральными достоинствами, пользовавшиеся уважением и за свои добродетели, и за своё образование, соответствовавшие высоким требованиям традиционного для предстоятелей Церкви τόπος’а. До своего вступления на престол они проходили ту или иную жизненную школу, которая возвышала их до уровня τύπος’а и вполне подготовляла к предстоятельскому в Церкви служению. Об этом могут отчасти свидетельствовать статистические сведения относительно среды, из которой намечались кандидаты патриаршества и потом избирались патриархи. В течение периода с середины IX до середины XV в. (843–1453г.) Византийский престол занимали семьдесят пять патриархов. Из них сорок шесть до избрания на патриаршество принадлежали к братству того или иного византийского монастыря, или были настоятелями обителей. Затем, девятнадцать лиц до занятия патриаршего трона или входили в состав патриарших чинов и клира Св. Софии, или принадлежали к придворному духовенству. Шесть патриархов достигли предстоятельства в Церкви путём перемещения в Константинополь из других епархий, где они раньше занимали митрополичьи кафедры. Наконец, четыре патриарха были избраны на Вселенский престол непосредственно из мирского звания. Представленные данные ясно показывают, что Византийские патриархи избирались преимущественно из монашеской среды. Настроение относительно монахов, как кандидатов патриаршества, оставалось твёрдым в продолжение всей нашей эпохи и особенно окрепло к концу её. Этот исторический факт находит своё объяснение в том, что монахи в Византии проводили истинно-аскетическую жизнь, обнаруживали искреннее и сознательное стремление к осуществлению иноческих идеалов, достигали высокого нравственного совершенства, прославили себя святым подвижничеством и имели громадное, разностороннее благотворное влияние на всё византийское общество. А с другой стороны, и образование весьма высоко стояло в византийских монастырях, которые были истинными очагами духовного просвещения, рассадниками богословской науки, приютом учёных мужей, хранителями богатейших библиотек, вмещавших в себе всю наличную и внешнюю, и христианскую мудрость. Естественно поэтому, что преимущественно среди иноков находились в нашу эпоху такие лица, которые и по образованию, и вообще по моральным своим качествам более всего соответствовали традиционному τόπος’y Византийского патриарха. И на Вселенском престоле патриархи из монахов заявили себя почтенной просветительной деятельностью. Из представленных раньше сведений видно, что из их общего числа большинство (32) отличались выдающимся образованием, любили науку и просвещение, покровительствовали учёным, заботились о духовном развитии народа, посвящали себя литературно-богословской деятельности. К сожалению, о некоторых патриархах не сохранилось никаких сведений по вопросу об их образовании, а о других имеются сведения неясные и неопределённые. Но с несомненностью можно сказать, что патриархи из монахов, [даже] не выделявшиеся из среды современников своим образованием, отличались выдающимися нравственными доблестями и оказывали на общество громадное влияние своим моральным авторитетом; а с другой стороны, недостаточная их просвещённость имеет относительный смысл, потому что в византийских монастырях образование вообще стояло высоко и расценивалось наряду с уставными иноческими подвигами. Так, о патриархе Антонии II Кавлее (893–901) известно, что он, хотя и не имел систематического образования, был, однако, строгим аскетом и оказывал большое воздействие на паству своими добродетелями, которыми он отличался ещё во время своего подвижничества на Олимпе Вифинском.²⁴⁴ Патриарх Трифон (928–931), подвижник одного из монастырей на горе Опсикии, был, по сообщению историков, «засвидетельствован в благочестии и святости».²⁴⁵ И на патриаршем престоле он сиял добродетелью, как яркий светильник. Однако добродетельный предстоятель Византийской церкви был неугоден современному императору Роману Лакапину. Последний, пользуясь несовершеннолетием Константина Порфирородного, законного наследника престола из славной в Византии Македонской династии, сумел захватить в свои руки высшую власть в Империи и, женив Константина на своей дочери и фактически устранив его от управления, составил хитрый план совсем заменить на престоле Македонскую династию фамилией Лакапинов. Одним из путей к полному торжеству этого замысла был захват и патриаршего престола, так как Византийский патриарх имел громадное влияние на утверждение той или другой царствующей династии. И вот, Роман решился возвести на патриарший престол своего младшего сына Феофилакта, клирика-иподиакона и синкелла патриарха Николая Мистика. Но патриарший престол был занят Трифоном. Когда царь стал домогаться его низложения, то Трифон, не зная за собой никакой вины, в ответ на происки царя стал требовать формального над собой суда, с предъявлением справедливых к нему обвинений и законной их оценки, а пока «обеими руками держался за предстоятельство в Церкви» (Продолжатель Феофана). Так как законных причин к низложению патриарха не было, то царь прибёг к хитрости. На помощь к нему пришёл Кесарийский митрополит Феофан, льстивый и коварный человек, враждебно относившийся к патриарху. Он явился к Трифону и держал перед ним такую речь: «Велико, владыка, нападение на тебя со стороны царя, который ищет причин для низложения тебя с престола, но при всех усилиях не находит. Да и как обвинение может коснуться невинного? Однако, сторонники твоего низложения предъявляют к тебе ещё одно обвинение. Именно, они утверждают, что ты совсем не умеешь писать. Если бы мы могли это отвергнуть, то все злоумышляющие против тебя окажутся в положении волка, напрасно разинувшего пасть. И вот тебе мой совет: в присутствии всего синода напиши на чистой хартии своё имя и титул и отправь царю, чтобы он убедился в противном и, лишившись этой последней надежды, отказался от дальнейших замыслов против тебя». Совет показался Трифону полезным. Тотчас был созван синод и Трифон в его присутствии сказал следующее: «Божественные сослужители! Желающие несправедливо низвести меня с престола употребили много усилий к тому, чтобы найти благословную причину для изгнания меня, но не нашли. Наконец, они предъявили ко мне последнее обвинение и говорят, что я неграмотный (ἀγράμματος). И вот теперь, в виду у всех вас, я начертываю эти письмена, дабы клеветники, увидев и ознакомившись с ними, отказались от несправедливого против меня обвинения». Патриарх сказал и, взяв чистую хартию, на виду у всех написал так: «Трифон, милостью Божией архиепископ Константинополя, нового Рима, и Вселенский патриарх». Написав, он через Кесарийского митрополита Феофана отправил хартию царю Роману Лакапину. Последний, получив в свои руки эту подпись патриарха, сверху приспособил другую чистую хартию и написал на ней отречение, будто бы Трифон, являясь недостойным, добровольно удаляется с патриаршей кафедры. Когда это отречение было представлено собору, то, несмотря на протесты со стороны его членов – митрополитов, Трифон был удалён с престола, причём он горько жаловался на обман и упрекал царя и митрополита Феофана за насилие и несправедливость к нему. При содействии римского папы Иоанна XI, императору Роману удалось посадить на патриарший престол и своего сына Феофилакта, но его план окончательно захватить в пользу династии Лакапинов и царство, и священство не осуществился. Сам Роман в 944г. был своими сыновьями Стефаном и Константином свергнут с престола и насильственно пострижен в монашество; такая же участь постигла и этих царевичей, которых император Константин Порфирородный, опасаясь возмущения, приказал схватить и против их воли заключить в монастыре на о. Проте; наконец, Феофилакт, после недостойного патриаршества несчастно окончил жизнь. Византийские историки, сообщающие об этом факте, склонны видеть в неудаче Романа божественное возмездие императору-отцу и патриарху-сыну за посягательство на свободу Церкви и нарушение установленных св. отцами правил для внутренней её жизни.²⁴⁶ Что же касается вопроса относительно образования патриарха Трифона, то факт насильственного его низложения под предлогом полной его безграмотности вовсе не даёт основания признавать этот предлог правильным и достоверным. Напротив, факт свидетельствует, что Трифон был достаточно образован, в чём были уверены и царь, и митрополит Феофан, употребивший свой хитрый приём в расчёте на совершенный его успех, в чем чувствовал себя твёрдо и сам Трифон, без колебания согласившийся доказать врагам достаточное своё образование при помощи хитро предложенного со стороны средства. Во всяком случае, прямой вывод из предложенного рассказа состоит не в том, что патриарх Трифон был необразованным, – как это некоторыми и утверждается,²⁴⁷ – а в том, что в Византии иногда допускалось императорами цезаропапистское вмешательство в церковные дела, как это и выразилось в факте насильственного низложения патриарха Трифона императором Романом Лакапином, при содействии Кесарийского митрополита Феофана. Впрочем, поступок Романа, с явно цезаропапистским характером, встретил в Византии открытое порицание. Не только Церковь осудила его – в акте канонизации Трифона и путём протеста византийских архиереев против избрания Феофилакта, но и византийские историки (Кедрин и Лев Грамматик) признали неканоническими как низложение Трифона, так и избрание Феофилакта;²⁴⁸ наконец, и судьба зло посмеялась над виновниками оскорбления Трифона. К сожалению, наука не располагает другими доказательствами по вопросу об образовании патриарха Трифона, но и теперь, однако, нет достаточного основания принижать его в указанном отношении сравнительно с другими византийскими патриархами.

Далее, патриарх Косьма I (1075–1081) не был замечателен ни своим происхождением, ни образованием, но это был весьма благочестивый инок, прибывший из Иерусалима в Византию, обративший на себя внимание императора Михаила VII Дуки (Парапинака) своими добродетелями и за нравственные качества возведённый на патриарший престол. Косьма был в полном смысле слова подвижник, владевший, по убеждению современников, даром предвидения, к которому часто обращались желавшие проникнуть в будущую свою судьбу. Это был человек не от мира сего, импонировавший всем своим нравственным авторитетом. Многотрудные обязанности патриаршего служения тяготили этого аскета, и он добровольно отказался от престола. 8 мая 1081г. патриарх, отслужив литургию в храме Иоанна Богослова в Евдоме, прибыл в патриаршие палаты и, обратившись к слуге, сказал: «Возьми Псалтирь и следуй за мной». После этого он удалился в монастырь Каллия, откуда, несмотря на неоднократные приглашения, отказался возвратиться на патриарший престол.²⁴⁹ Ефремий называет Косьму, иерусалимского монаха, мужем прекрасным, божественным вместилищем добродетелей. Церковь почитает память его (2 января) как чудотворца.²⁵⁰

Выдающимися нравственными доблестями отличались и патриархи Феодор (1151–1153), бывший монах и игумен константинопольского монастыря Воскресения, Неофит I (1153г.), монах столичного монастыря Богородицы Эвергетиды, Харитон Евгениот (1177–1178), игумен Манганского монастыря в Константинополе, Иоанн XII Созопольский (1294–1303), игумен обители Богородицы Памакаристы, Антоний IV (1389–1390, 1391–1397), бывший иеромонахом, и другие патриархи из иноков.²⁵¹ Своим нравственным авторитетом они благотворно влияли на византийское общество, оказывались – в своём большинстве – вполне достойными предстоятелями Византийской церкви и в той или другой степени соответствовали традиционному τύπος’у патриарха Византии. К сожалению, в исторических источниках не сохранилось достаточно сведений относительно их образования. А с другой стороны, не приведена ещё в известность и рукописная византийская литература, в изобилии рассеянная по библиотекам Востока и Запада. Это обстоятельство обязывает историка с осторожностью относиться к оценке просветительной деятельности немногих Византийских патриархов из монахов, о которых в его распоряжении имеются вообще скудные сведения, тем более что большая часть патриархов этой группы, по достовернейшим свидетельствам историков и памятников литературы, ознаменовала себя выдающимися и разнообразными трудами на поприще духовного просвещения в Византии IX-XV в.

Большинство (13) патриархов и второй группы известно почтенной просветительной деятельностью, которая благоприятно отразилась на общем развитии образования в Византии и на разработке богословской науки. Лишь о немногих из них нельзя сказать ничего определённого, по недостатку исторических сведений, хотя, например, патриарх Стефан I (886–893), бывший до патриаршества клириком и синкеллом знаменитого Фотия, по самой близости своей к этому учёнейшему мужу не мог не проникнуться общей в то время любовью к просвещению и науке, а патриарх Лев Стиппис (1134–1143), бывший диакон и эконом Великой церкви, современник и сподвижник образованнейшего императора Иоанна Комнина, принимавший участие в состязании (в 1135г.) с латинским епископом Ансельмом по вопросам об исхождении Св. Духа, опресноках и папской власти, не мог не стоять по своему образованию на уровне века;²⁵² то же самое нужно сказать о патриархе Константине IV Хлиарине (1154–1156), бывшем диаконе и сакелларии Св. Софии, современнике новой со стороны Рима попытки (при папе Адриане IV) завязать унию с Византией и участнике в борьбе Церкви против лжеучения Сотириха Пантевгена, неправо изъяснявшего слова: «Ты еси Приносяй и Приносимый»; кроме того, патриарх Константин издал синодальное постановление о том, что за убийство разбойников при необходимой обороне и ради общей пользы виновные должны подвергаться такой же епитимии, какая назначается и за убийство на войне, а за убийство без нужды возлагается более строгая епитимия; клирики, виновные в том или другом убийстве, подвергаются извержению из сана.²⁵³ Вообще, патриархи и второй группы, за весьма немногим исключением, стояли на высоте требований относительно образования предстоятелей Византийской церкви.

То же самое можно сказать и о тех патриархах, которые достигли предстоятельства путём перемещения на Вселенский престол с епархиальных кафедр Византийской церкви.²⁵⁴

Наконец, все патриархи из мирян (Фотий, Сисиний II, Константин III Лихуд и Иоанн XIII Гликис) были весьма образованными предстоятелями Византийской церкви и оказали большое влияние на развитие духовного просвещения и богословской науки в Византии.

Итак, не подлежит сомнению, что одним из самых сильных и постоянных факторов в прогрессивном развитии духовного просвещения в Византии X-XV в. и в продуктивной разработке богословских дисциплин была благотворная в этом направлении деятельность Византийских патриархов, которые в громадном своём большинстве были образованными мужами, любили науку и знание, сами занимались литературной деятельностью и покровительственно относились к другим учёным. Необходимо с особой силой оттенить этот могучий фактор как в силу исторической правды, так и потому, что просветительная деятельность патриархов обыкновенно учёными или совсем замалчивается, или тенденциозно освещается.

Наряду и совместно с патриархами, на поприще духовного просвещения в Византии трудились епархиальные архиереи и клирики, которые также с любовью относились к богословской науке, занимались учёно-литературными трудами, открывали народные школы и руководили их деятельностью, просвещали народ посредством учительного своего слова. Просветительная деятельность византийского духовенства покоилась на канонических и вообще правовых требованиях и развивалась в неразрывной связи с основными задачами его служения в Церкви. Известны церковные правила (36 и 58 Апостольские правила, 19 и 64 Трулльского собора) о долге учительства епископов и клириков, которое, в объяснении византийских канонистов, возрастало до научно-богословской деятельности включительно, применительно к нуждам и потребностям церковного общества. О широких задачах церковного учительства говорят и гражданские правовые памятники Византии – Эпанагога и Василики, где в титулах о епископах и клириках, их избрании и деятельности речь идёт и о соответствующих образовательных качествах этих деятелей Церкви, дабы они оказывались вполне способными к просвещению народа по духу и учению Церкви, могли право изъяснять догматы и целесообразно руководить всех в истинных богословских познаниях. Наконец, и в официальных грамотах, которые выдавались византийским митрополитам, архиепископам, епископам и священникам при их рукоположении, Долг их церковного учительства всегда оттенялся с особой силой и выразительностью. Так, в одной архиерейской грамоте сказано: «Должно тебе никогда не ослабевать в учении, но непрестанно воспитывать (ἐκπαιδεύειν) вверенный тебе народ в делах спасения и учить (διδάσκειν) не только лично, но и при посредстве других, способных исполнять служение учительства... ты должен евангельски руководить свою паству, просвещать (φωταγωγεῖν) пребывающих во тьме греха, сиять перед паствой светом и истинного учения, и добродетельной жизни».²⁵⁵ В другой грамоте патриарх внушал вновь назначенному на кафедру митрополиту, что он должен быть истинными учителем и пастырем (διδάσκαλος) народа, отцом православных, покровителем их и судьёй, обязан повсюду в своей епархии учить паству истинам благочестия, с корнем исторгать всякое лжеучение и деятельно насаждать добродетель; и своими помощниками он должен избирать лиц благочестивых и благоразумных, способных к церковному учительству и к просвещению народа применительно к его нуждам.²⁵⁶ В иной грамоте митрополит повелевает подчинённому ему епископу учить и наставлять всех в спасительных догматах и заповедях, произносить устные назидания и проповеди, а равно поучать паству и примером своей добродетельной жизни.²⁵⁷ Подобные наставления и повеления давались и епархиальными архиереями вновь рукоположенным и подчинённым клирикам, с обязательством со стороны последних со всей ревностью исполнять учительство среди народа и быть готовыми дать каждому ответ на вопрос о церковных догматах и истинах.²⁵⁸

Обращаясь к фактам истории, мы находим здесь многочисленные свидетельства в пользу больших заслуг византийских архиереев и клириков на поприще духовного просвещения. Уже один из первых – по времени – Византийских патриархов нашей эпохи, св. Игнатий, «воссоздал новую Церковь в Византии (ἀνίστησιν ἐκκλησίαν καινὴν)», избрав архиереями и священниками таких лиц, которые твёрдо стояли на основании православной веры, были образованны, ревностно исполняли долг учительства и вообще с любовью и [живым] интересом относились к богословской науке и знанию.²⁵⁹ Патриарх Фотий также был окружён просвещёнными иерархами. Один из них – митрополит Сиракузский Григорий был человек образованный, отличался ораторским талантом, был отличным живописцем, заботился о распространении образования, наук и искусств и собирал около себя людей просвещённых или склонных к науке и любивших знание. Даже Гергенрётер (I, 369) говорит о Григории, что он и сам занимался науками, и учил других, имея много учеников, которые, по-видимому, отличались смелым критическим направлением. Образованными деятелями IX в. были и митрополиты – Захария Халкидонский, друг патриарха Фотия, связанный с ним общими научными интересами, Георгий Никомидийский и особенно Амфилохий Кизический, с именем которого соединяется происхождение одного обширного богословского труда Фотия «Τὰ Ἀμφιλο᾿ χια». Эти иерархи и сами занимались наукой, и содействовали развитию просвещения в своих епархиях. Вообще, Фотий избирал на кафедры епископов, сколько благочестивых, столько же учёных и образованных, которые могли бы в своих епархиях распространять истинные понятия о православной вере и разностороннее просвещение применительно к потребностям современного общества. И среди иерархов, враждебно относившихся к Фотию из-за столкновения его с Игнатием, были лица, известные своими литературными трудами. Таковы, например, Митрофан, митрополит Смирнский, и Стефан Стилиан Маппа, архиепископ Неокесарийский. Первый написал четыре книги против павликиан, похвалы св. Поликарпу Смирнскому и в честь архангелов Михаила и Гавриила, толкование семи соборных посланий, а также письмо к патрицию Мануилу, проникнутое враждой к Фотию. Второй написал небольшое сочинение о Св. Троице и два письма к римскому папе Стефану VI (против Фотия). В эпоху Фотия был известен учёный священник Сантаварин.²⁶⁰ Патриарх Николай Мистик, оставивший крупный след в истории византийской литературы, также избирал на епископские кафедры преимущественно образованных лиц, которые могли бы с успехом исполнить обязанности церковного учительства. Некоторые из современных ему епархиальных архиереев заявили себя и литературными трудами. Так, Марк, епископ Отрантский, известен своими гимнографическими творениями, Феодор, митрополит Кизический, написал похвалу св. Власию, Афанасий, епископ Коринфский, составил полемический против яковитов труд, из которого издано лишь предисловие,²⁶¹ и т. д.

И в последующее время Византийские патриархи, на которых лежало общее руководительство церковной жизнью в Византии, замещали вакантные архиерейские кафедры лучшими кандидатами, отличавшимися как нравственными своими качествами, так и образованием, любовью к науке, способностью к церковному учительству. Это было вполне естественно и оправдывалось многими мотивами. Сами патриархи были, в громадном большинстве, вполне образованными деятелями: епископское служение, многотрудное и разнообразное, также обязывало патриархов с особым вниманием относиться к избранию наиболее достойных лиц; потребности церковной паствы, в частности, относительно просвещения, постоянно развивались и умножались, а вместе с этим повышались и требования народа к своим духовным архипастырям. Так в Византии создалась и окрепла традиция, в силу которой члены церковной иерархии избирались из лиц образованных и учёных. Об этом свидетельствует, например, историк Никифор Григора. По его словам, Византийская церковь имела многочисленных учителей. В частности, в Константинополе в разные дни и в разных местах постоянно совершалось церковное учительство. Один из них [т. е. учителей] объяснял песни пророка Давида, другой – послания великого Павла, иной – евангельские законы Спасителя. В свою очередь, те из дидаскалов, которые были облечены в священный сан, по очереди ходили по частным домам и проповедовали Божественное слово в тесном кругу обитателей того или другого дома и их соседей. И это было, по словам историка, некоторое божественное приобретение для жизни, истинное познание благочестия и руководительства ко благу, или, лучше сказать, – это было какое- то духовное орошение слушателей из великого и божественного источника, которое касалось их души, изменяло их и располагало к лучшему.²⁶²

С другой стороны, историк свидетельствует, что весьма многие (πλεῖστοι) из архиереев его времени были учёными деятелями и весьма сведущими в церковных законах (πάντες ἐλλόγιμοι καὶ νομίμων ἐκκλησιαστικῶν ἐμπειρότατοι). О таком подборе учёных иерархов заботился, в частности, патриарх Григорий Кипрский. Я не знаю, говорит историк, почему он так делал, – потому ли, что таков был давний обычай в Византии, или потому, что патриарх имел личное убеждение в исключительной пользе учёных иерархов и заботился о лучшем, дабы у подчинённой им паствы были мудрые воспитатели и учители (σοφοὶ παιδευταὶ καὶ διδάσκαλοι) и крепкие защитники благочестия, которые могли бы оказаться подобными непоколебимой скале, легко разбивающей волны противных течений, если бы против веры и Церкви возникла враждебная буря.²⁶³ Итак, в Византии, по свидетельству Григоры, существовал обычай избирать на архиерейские кафедры лиц учёных и мудрых. Это было явлением общим и постоянным. О нём свидетельствуют и другие византийские историки, у которых сохранились те или иные сведения о митрополитах, архиепископах, епископах и клириках, отличавшихся образованием, проповедническим талантом, богословско-литературной деятельностью. Называть всех их по именам и отмечать заслуги каждого из них на поприще духовного просвещения нет необходимости; для нашей задачи будет достаточно указать только некоторых деятелей просвещения из среды иерархов и клириков, выделив и из них – для последующей специальной оценки – наиболее крупных и видных представителей богословской науки.

В течение X-XV в. в Византии научно разрабатывались различные отрасли богословского знания, и каждая из этих отраслей имела достойных представителей и из среды иерархов и клириков Византийской церкви. Такие представители были, прежде всего, на поприще научного исследования догматики, полемики и апологетики. В частности, Димитрий, митрополит Кизический (X в.), написал, по поручению императора Константина Порфирородного, «Краткое изложение учения яковитов»,²⁶⁴ где содержатся исторические и хронологические сведения о яковитах. Иоанн, диакон Св. Софии (XI в.), известен своим догматическим трудом «О домостроительстве Божием в отношении к человеку»;²⁶⁵ сочинение разделяется на две части, в первой из которых речь идёт о Божественном домостроительстве от начала мира до Христа, а во второй – о новом Адаме, т. е. Господе Иисусе Христе. Лев, архиепископ Ахридский (XI в.), принимал участие в полемике с латинянами в эпоху разделения Церквей, когда написал несколько сочинений по вопросам – об исхождении Св. Духа только от Отца, опресноках, посте в субботу и других латинских церковных разностях; ему же принадлежат «Пятьдесят глав» аскетического содержания (Vindol. theol. 204).²⁶⁶ Затем, диакон-хартофилакс Никита, живший в Никее (XI в.), написал небольшие сочинения «Об опресноках» и «О причинах разделения между Греческой и Латинской церквами от императора Грациана до 1054г.».²⁶⁷ Другой Никита, диакон и дидаскал Св. Софии в Константинополе, потом архиепископ Ираклийский, составил (около 1075г.) трактат «О Св. Троице и Св. Духе, на основании посланий апостола Павла, Евангелий, творений Амфилохия, Афанасия, Василия, Кирилла и остальных отцов» (в рукописи).²⁶⁸ Евстратий, митрополит Никейский, процветал при императоре Алексее Комнине, около 1110г., и был, по свидетельству Анны Комниной, мужем мудрым в науках богословских и светских, и во время богословских прений, нередко происходивших при дворе, хвалился своими познаниями не меньше, чем философ классической Академии. Он принимал большое участие в полемике с латинянами и написал много сочинений, из которых издана только часть. Восемь его трактатов посвящены вопросу об исхождении Св. Духа и разносторонне обозревают предмет и положительно, и критически – в отношении к латинскому учению. Два сочинения трактуют об опресноках – против латинян. Современник Евстратия, иконийский клирик Никита Сеид, известен тремя полемическими против латинян сочинениями, два из которых трактуют об исхождении Св. Духа и одно об опресноках. Далее, Никита, архиепископ Никомидийский, живший в XII в., был муж красноречивый и весьма образованный. Когда германский император Лотарь II отправил (1135г.) в Константинополь своего легата, Гавельбергского епископа Ансельма, для переговоров об унии, то византийский император Иоанн Комнин устроил богословский с ним диспут о разностях между Восточной и Латинской церквами, происходивший публично в храме Св. Софии; со стороны византийских богословов тогда выступил именно Никита Никомидийский; его полемическая против латинян речь была потом записана. Она сохранилась, между прочим, и в сочинении Ансельма, посвящённом этому диспуту. Нил Доксопатр, архимандрит Великой церкви, нотарий патриарха, протопроэдр синкеллов и номофилакс, процветал около 1140г., некоторое время провёл в Сицилии при короле Роджере и, по совету последнего, написал сочинение «Σύνταγμα περὶ τῶν πέντε πατριαρχικῶν θρόνων», направленное и против латинян. Писатель не признаёт правильным учение латинян о первенстве папы, которое он получил будто бы от апостола Петра. Приведя 28 правило Халкидонского собора, Нил говорит: «Видишь ли, что настоящим правилом ясно обличаются в легкомыслии те, которые утверждают, будто Рим был предпочтён ради апостола Петра? Ведь канон определённо говорит, что Рим имеет предпочтение потому, что был столицей. Но после, в течение многих лет, царь посылался в Рим императором из Константинополя. Когда же Рим перестал быть столицей вследствие захвата его иноплеменниками, под властью которых он и теперь находится, то ясно, что город, лишившись значения столицы, потерял и первенство, которое он раньше имел как столица, и первым остался престол истинной столицы – Константинополя, так как прежний престол потерял своё царственное значение, – тем более что он отделился и от остальных престолов».²⁶⁹ Василий Ахридский первоначально состоял первым секретарём патриарха Константинопольского, потом был хиротонисан в сан архиепископа Фессалоникийского. Это был иерарх мудрый и добродетельный. В 1154г. римский папа Адриан IV послал к византийскому императору Мануилу Комнину двух послов для переговоров об унии и написал письмо о соединении Церквей и Фессалоникийскому архиепископу Василию, который своей учёностью был известен и на Западе. Василий написал папе Адриану ответ, в котором изложил свой взгляд на церковную унию, согласно с канонами и вопреки латинскому её пониманию – в смысле подчинения Греческой церкви Риму. Кроме того, он написал полемический трактат в форме диалога с латинянином, где раскрыл учение Православной Церкви об исхождении Св. Духа и опресноках. Трактат ещё не издан. Замечательным богословом XII в. был Николай, епископ Мефонский в Пелопоннесе, многочисленные труды которого заслуживают обозрения в специальном отделе. Иоанн, митрополит Клавдиопольский, присутствовал на Константинопольском соборе 1166г., состоявшемся по поводу богословского спора об изречении: «Отец Мой болий Мене есть». Этот митрополит написал полемическое сочинение «Об опресноках», где речь идёт и об исхождении Св. Духа, о посте в субботу, едении удавленины и других разностях Латинской церкви. Георгий, митрополит Керкирский, был в 1178г. отправлен в Рим императором Мануилом Комнином для участия на соборе по вопросу об унии, но по болезни не смог прибыть на этот собор. Ему принадлежат (в рукописи) два трактата против латинян – о чистилище и опресноках.

В XIII в., когда Константинополь находился во власти латинян, полемическая против них литература византийских богословов возросла. В ряду писателей этого века известен, прежде всего, Иоанн, епископ Кипрский, автор сочинения «Об обычаях и догматах латинских». Николай, епископ Гидрунта, был очень образованным иерархом. В 1205г. римский папа Иннокентий III отправил в Константинополь своего местоблюстителя кардинала Бенедикта, поручив ему вести переговоры с греками по церковным делам. Переводчиком при этих сношениях латинян с византийцами был епископ Николай, как он сам свидетельствует в сочинении об опресноках. Ему принадлежит шесть полемических сочинений – об исхождении Св. Духа, опресноках, посте в субботу, о нестрижении бороды и о других разностях латинян.²⁷⁰ Другие полемические сочинения Николая направлены против иудеев. Иоанн, митрополит Навпактский, процветал в царствование Иоанна Ватаци и патриарха Германа; современный епископ Короны Афанасий обратился к нему за разрешением некоторых канонических вопросов о браке и о латинских произведениях, на которые Иоанн дал соответствующие ответы, представляющие интерес также с догматико-полемической точки зрения. Георгий Мосхампар, диакон-хартофилакс Великой церкви, присутствовал в 1284г. на состоявшемся в Константинополе соборе, который осудил уклонившегося в латинство бывшего патриарха Иоанна Векка и его единомышленников Константина Мелитиниота и Георгия Метохита. Георгий написал много сочинений против латинян, но из них известно (в рукописи) только одно, состоящее из 33 глав и направленное против учения Векка. Сочинение получило одобрение и современного патриарха Иерусалимского Григория, который даже и подписал его. Георгий Пахимер, известный византийский историк, состоял сначала диаконом, потом иеромнимоном при патриаршем дворе. Ему принадлежит и полемическое сочинение об исхождении Св. Духа, имеющее важное значение в догматико-полемической литературе XIII в. Наконец, архиепископ Болгарский Геннадий, состоявший в 1289г. кандидатом на Византийский патриарший престол вместе с Афанасием, написал сочинение об исхождении Св. Духа и опресноках (в рукописи).

В XIV в. на богословско-полемическом поприще подвизались такие выдающиеся литературные деятели Византии, как Нил Кавасила, св. Григорий Палама и Николай Кавасила, последовательно занимавшие архиепископскую кафедру в Фессалонике.²⁷¹ Затем, Анфим, архиепископ Болгарский, написал (около 1347г.) сочинение об исхождении Св. Духа. Феофан, архиепископ Никейский († 1381г.), был весьма образованным иерархом. Известный деятель Греко-Восточной церкви, Вселенский патриарх Геннадий Схоларий, следующим образом оценивает его литературную деятельность: «Нельзя забыть об истинном архиепископе Никеи Феофане, который много написал против учения латинян, так что я и не знаю, на какое место его поставить: так он был великолепен. У него была столь сильная богословская мысль, так много познаний и столь большая ревность к св. вере, что он издал прекрасный трактат и против ереси Варлаама и Акиндина, а другую книгу – большую и сильную – против иудеев, где с редким искусством обличил их неверие; однако, в сочинении против латинян он представляется мне более удивительным по учёности мужем». Но его замечательные труды остаются и теперь в рукописях (Московская Синодальная библиотека № 246).

Наконец, в XV в. прославились своей литературной деятельностью: знаменитый Симеон, архиепископ Фессалоникийский, которому принадлежат девять полемических против латинян сочинений по пререкаемым вопросам; Макарий, митрополит Анкирский, автор сочинения против латинян, Варлаама и Акиндина, состоящее из 100 глав (в рукописи); Адриан и Матфей, архиепископы Болгарии, Николай, епископ Закинфский, знаменитый Марк Евгеник, митрополит Ефесский, Феодор Агаллиан, диакон, иеромнимон и дикеофилакс Великой церкви, автор трёх полемических против латинян трактатов; Сильвестр Сиропул, диакон, великий экклисиарх и дикеофилакс Великой церкви, прекрасно образованный клирик; он присутствовал на Флорентийском соборе и по принуждению подписал его определения, от которых потом отказался; по просьбе друзей, Сиропул со всей искренностью и объективностью написал историю Флорентийского собора, имеющую большое научное значение; наконец, Матфей Камариот,сын священника, незадолго до завоевания Константинополя турками прибыл в столицу и занимался здесь преподаванием богословия, философии и риторики; он написал два сочинения – «Раскрытие священного Символа [веры]», направленное против латинян, и «Историю падения Византии», где трагически описывает судьбу Империи и её столицы Константинополя.

Далее, в области священной герменевтики особенно известны Икумений, епископ Трикки в Фессалии, и Феофилакт, архиепископ Болгарский, труды которых относятся к экзегетике книг Св. Писания Ветхого и Нового Завета. К ним примыкает Николай, архиепископ Реджии в Калабрии, написавший экзегетический трактат на послания апостола Павла (XII в.). Иоанн Кастамонит, митрополит Халкидонский (XII в.), составил изъяснение Евангелий. В XIII в., вследствие неблагоприятных условий в положении Византийской церкви, экзегетическая литература имела очень мало представителей, но в XIV в. число их возросло. Так, Феодор Мелитиниот, сакеларий, архимандрит и «дидаскал дидаскалов», написал толкование на четыре Евангелия. Всё сочинение разделяется на девять книг, каждая из которых состоит из четырёх бесед. Писатель обращается к прежней экзегетической литературе, в которой и обнаружил большую начитанность. Ему также принадлежит «Жизнь Константина Великого», о которой он упоминает в своём экзегетическом труде. Писатель был сведущ и в астрономии и написал «три книги» астрономического содержания.²⁷² Родственник Феодора, священник Иоанн Мелитиниот, также известен экзегетическим трудом, относящимся к Евангелиям (в рукописи). Никита, епископ Навпактский, написал экзегетические трактаты на четыре Евангелия, Деяния св. Апостолов и послания ап. Павла. В своих воззрениях и способе экзегесиса он находился в зависимости от св. Иоанна Златоуста и Феофилакта Болгарского. Соответственно высокому уважению, которым у византийцев пользовались творения св. Отцов Церкви, они также служили предметом толкования и изъяснения. Большая часть византийских схолий на творения св. отцов Церкви посвящена литературным трудам св. Григория Богослова. В нашу эпоху такие схолии были составлены Илией, митрополитом Критским (не позднее 960г.), Василием Новым, митрополитом Кесарии Каппадокийской (912–959г.), Никитой, митрополитом Ираклийским (XI в.), пресвитером Григорием. Все эти труды заслуживают изучения в патрологическом и литературно-историческом отношениях, так как дают возможность правильнее установить подлинный текст святоотеческих творений, являются памятниками византийского литературного языка и содержат сведения о церковной жизни и духовном просвещении того или другого времени. Но из указанных схолий изданы лишь немногие, а большая часть хранится в рукописях. В рукописях известны и относящиеся к нашей эпохе схолии к творениям Дионисия Ареопагита, например, схолии пресвитера Феодора ([на это указывает] Крумбахер).

Мистико-аскетическая литература разрабатывалась в Византии преимущественно писателями-иноками, но в нашу эпоху на этом поприще были деятели и из среды византийских иерархов. Во главе их нужно поставить Фессалоникийского архиепископа Николая Кавасилу (XIV в.), творения которого («О жизни во Христе» и др.) являются весьма важными для раскрытия мистико-аскетических воззрений византийских богословов. Затем Феодор, епископ Андидский (в Каппадокии), составил мистико-символический труд о Божественной литургии, который имеет своей задачей научить священников, что литургия символически изображает всю жизнь Спасителя.²⁷³ Иоанн Костометр, митрополит Халкидонский, написал три трактата мистического содержания (в рукописи), пресвитер Лука составил увещательное слово к девственникам (в рукописи), Евхаитский митрополит Михаил известен письмом к монаху Иоанну, посвящённым аскетическим вопросам, никомидийский пресвитер Исаия составил слово о литургиях мистического характера (в рукописи) и т. д. Отдельно от указанных писателей нужно поставить Евстафия, митрополита Фессалоникийского (XII в.), автора многих произведений различного характера, известного своим трактатом «Обозрение монашеской жизни с целью исправления тех, которые проводят её». Сочинение написано с большой смелостью и силой, носит обличительный оттенок, а вместе с тем содержит наставление фессалоникийским монахам относительно лучшей жизни и вообще является очень важным в историческом отношении.

Церковное красноречие также имеет многих представителей из среды византийских иерархов и клириков. Так, константинопольский диакон Лев (X в.) написал слово в честь архангела Михаила и несколько других бесед на различные праздники (в рукописи), а константинопольский пресвитер Леонтий (X в.) известен словами на св. Пятидесятницу и о слепорождённом. Иоанн Мавропод, митрополит Евхаитский (XI в.), один из образованнейших византийских иерархов, известен целым собранием гомилетических произведений.²⁷⁴ Крупное значение в гомилетической литературе XII в. принадлежит: Феофану, архиепископу Россанскому (в Калабрии), Евстафию, архиепископу Фессалоникийскому, и – Михаилу Акоминату, митрополиту Афинскому.²⁷⁵ Другой Афинский митрополит, Григорий Вуртзи, известен словами на Страстную Седмицу, одно из которых (на св. и Великий Четверг) издано.²⁷⁶ В XIV в. проповедническими трудами ознаменовали себя – Макарий Хрисокефал, митрополит Филадельфийский, и Исидор, архиепископ Фессалоникийский. Первый составил четырнадцать слов на различные праздники, из которых издано лишь одно – на обретение Креста;²⁷⁷ второму приписывается до 30 бесед на воскресные дни и 4 беседы на Богородичные праздники; последние содержат, между прочим, извлечения из апокрифических книг; фессалоникийский номофилакс Евгений в Синодике Фессалоникийской церкви очень хвалит Исидора за то, что он ежедневно просвещал свою паству посредством своих слов и писаний; но из его проповедей изданы лишь немногие.²⁷⁸ Кроме того, Анатолию, архиепископу Фессалоникийскому, принадлежит несколько бесед. Григорий, диакон и референдарий, составил похвалу в честь св. Димитрия; епископ Лука написал 6 слов; Паисий, митрополит Родосский, считается автором 30 бесед на разные праздники; Фотий, диакон и скевофилакс церкви св. Апостолов в Константинополе, написал похвалу мученику Лукиллиану, есть и синодия его и слово в честь св. Луки; Симеон, архиепископ Хиосский, составил несколько бесед. Но произведения этих авторов хранятся пока в рукописях. В заключение укажем на Ираклийского митрополита Иоанна (XIV в.), о котором Никифор Григора свидетельствует как о весьма образованном и добродетельном иерархе. Он с юных лет образовывал ум свой всякими науками – духовными и светскими, отличался выдающимся красноречием и приобрёл всё необходимое для просвещённого учителя духовной паствы. Своей жизнью и своим учением он преподавал своим пасомым такие законоположения и правила, которые сообщают человеку нравственную красоту, сдерживают в нём излишние порывы, приучают умерять желания и останавливают великое неразумное стремление. До глубокой старости он, несмотря на болезни, нимало не ослаблял для себя строгостей подвижничества.²⁷⁹ Но рукописное предание не сохранило гомилетических произведений этого образованного иерарха, как не осталось в нём следа о литературной деятельности и многих других византийских учёных, о которых соответствующие сведения сообщаются различными византийскими историками.

Представленный список византийских писателей из среды духовенства, как высшего, так и низшего, можно было бы увеличить и многими другими именами и сочинениями, но для нашей цели достаточно и предложенных исторических данных, из которых с несомненностью вытекает, что византийские иерархи и клирики X-XV в. принимали немалое участие в разработке богословской науки и заявили себя многими литературными трудами, относящимися к той или иной богословской дисциплине.

Наконец, и византийские монахи заявили себя почтенной деятельностью на поприще духовного просвещения и богословской науки в Византии IX-XV в. Прежде всего, относительно образованности византийских монахов указанного времени следует отметить, как характерный признак, то, что в Византии каждый монах обязан был знать, по крайней мере, грамоту. В инструкции, которая вручалась игумену монастыря, предписывалось, чтобы он поставлял монаха в ту или другую монастырскую должность не прежде, как найдёт его хорошо изучившим Псалтирь и все церковные чинопоследования, которые необходимо нужно знать и всякому монаху, дабы избежать великой опасности для души. Таким образом, изучение грамоты имело у византийских монахов религиозную основу. Монах должен был выучиться читать, потому что это полезно для души и содействовало достижению целей монашества. Через грамотность ему открывалась возможность познакомиться с теми произведениями христианской письменности, которые способствуют одухотворению человека, отвлекают его ум и сердце от мира и возносят к Богу. Чтение помогало монаху избегать греховных мыслей и сосредоточивало его ум на предметах душеспасительных. Оно было таким же подвигом, как и молитва. Чтению, как делу святому и богоугодному, монах ежедневно должен был посвящать несколько часов. Если же он не знал грамоты и не умел читать, то подвергал свою душу большой опасности. В силу этого византийские монахи усердно заботились о своём образовании. Не получившие его в детстве восполняли этот недостаток в зрелом возрасте при помощи своих сподвижников или путём самообразования. Св. Лука Элладский († 946), происходивший из простого звания и не получивший в детстве образования, лишь только прибыл из уединённых мест, где первоначально подвизался, в город Коринф, тотчас пожелал научиться грамоте. Он с ревностью предался науке и усердно стал изучать Св. Писание. Св. Нил Россанский († 1005), приняв к себе в качестве ученика необразованного поселянина Стефана, на первых же порах стал учить его грамоте; под руководством Нила Стефан изучил Псалтирь и многие молитвы. Иноки, получившие образование в миру, не пренебрегали им и в монастыре, но с большим интересом относились к знанию и науке. Уставами византийских монастырей иноки обязывались всё свободное от молитвы и богослужения время чередовать между трудом и чтением. Главным предметом чтения монахов были книги Св. Писания, а из них преимущественно Псалтирь, а затем – святоотеческие творения. «Исследуй божественные Писания и особенно писания св. отцов», – поучал монаха преп. Симеон Новый Богослов. А дальше стояла область научно-богословской деятельности, которая также раскрывалась перед любителями знания и привлекала к себе наиболее способных из них и подготовленных к научным занятиям.

И история может представить немало примеров того, что монахи действительно очень усердно исполняли предписания иноческих уставов относительно чтения душеполезных и иных книг и с любовью предавались научно-богословским занятия. Так, св. Нил Россанский, знаменитый греческий подвижник Южной Италии, получил в детстве прекрасное образование. Ещё до поступления в монастырь он любил читать жития отцов-пустынников – Антония, Саввы, Илариона и др. Сделавшись же монахом, он удвоил своё усердие к чтению и изучению религиозно-нравственных книг. Его биограф рассказывает, что в монастыре Меркурия он в точности исполнял все требования устава относительно чтения; в свободное от послушания время он обыкновенно садился с монахом Фактином, своим сподвижником, и читал Св. Писание. Братья подходили к ним, и все молча слушали Божественное слово из его уст. Слава об образовании Нила достигла до инока Иоанна, игумена соседнего монастыря, человека также начитанного и учёного, Иоанн, кроме Св. Писания, постоянно читал творения св. Григория Богослова и изучил их в таком совершенстве, что у всех слыл под именем Нового Богослова. Этот Иоанн неоднократно приглашал к себе Нила, и они совместно занимались изучением Св. Писания и творений св. отцов и вели целые прения по богословским вопросам, уясняя наиболее трудные места из древней христианской письменности и раскрывая общецерковное учение... Удалившись из монастыря в уединение, Нил ежедневно от шестого часа вечера до девятого занимался чтением, исследуя закон Господень, творения отцов и учителей Церкви. Он знал наизусть многие изречения и слова Григория Богослова и прочих учителей и произносил их во времена вечерних прогулок, когда предавался богомыслию. Св. Нил читал, между прочим, и следующие книги: «Церковную историю» блаженного Феодорита, епископa Киррского, «Похвалу св. Апостолам», написанную Иоанном Дамаскиным ямбическими стихами, «Откровение» св. Симеона, подвизавшегося на Дивной горе близ Антиохии, творения святых Василия Великого, Иоанна Златоуста, Ефрема Сирина, Феодора Студита. Он достиг таких больших познаний в богословии и так хорошо был начитан в святоотеческой и иной литературе, что свободно отвечал на самые трудные богословские вопросы, которые предлагались ему и монахами, и мирянами, из лиц наиболее образованных.²⁸⁰ – Изучением Св. Писания и творений св. отцов занимались в Византии и монахини, следуя уставам киновии. Так, св. Ирина, игуменья константинопольского монастыря Хрисоволанта, наряду с другими подвигами, так прилежно изучала Св. Писание и жития святых, что, казалось, имела вдохновенные пророческие уста.

Византийские монахи, изучая богословскую и иную письменность, любили и книги, приобретали их и собирали для себя. Так, св. Христодул, основатель монастыря апостола и евангелиста Иоанна Богослова на о. Патмос, был редким библиофилом. Он начал приобретать книги ещё в то время, когда жил на горе Латре в монастыре Стила. Некоторые из них были подарены ему Константинопольским патриархом Николаем Грамматиком, но большую часть он приобрёл на свои средства. Христодул составил и каталог своих книг, подлинность которого была засвидетельствована его подписью. Находясь на смертном одре, великий аскет призвал одного из своих учеников, Савву, и передал ему для временного хранения все свои книги, а подлинный каталог отправил в Константинополь патриаршему нотарию Феодосию и просил его передать все книги во владение монастыря апостола и евангелиста Иоанна. Из частных монашеских библиотек можно указать ещё на библиотеку инока монастыря апостолов Петра и Павла в Южной Италии Герасима, в завещании которого (1135г.), наряду с другими предметами, значились и книги – богослужебные, творения св. отцов – Василия Великого, Иоанна Дамаскина, св. Ефрема Сирина и Афанасия Великого, Феодора Студита, Исаака Сирина, а затем – Номоканон, книга законов, изъяснение литургии св. Василия, жития святых, толкование на книгу Деяний апостолов и другие.

Что касается монастырей, то почти каждый из них имел свою библиотеку. Монастырские библиотеки составлялись различными путями. Прежде всего, сами ктиторы, устраивая монастыри, старались наделить их и книгами. Так, Григорий Пакуриан дал (1084г.) своему монастырю Богоматери Петриценитиссы довольно большое собрание творений св. отцов. Монах Схоларий, построив монастырь Пантелеймона в Сицилии, отдал в его распоряжение и свою библиотеку. В её составе были шесть служебников на пергаменте, четыре Евангелия с серебряными украшениями, два кодекса посланий ап. Павла, два кодекса Деяний св. Апостолов, три кодекса Номоканона, два мартиролога, минеи на целый год, творения св. отцов, жития святых, а всего – триста кодексов. Иеромонах Нил снабдил книгами свой монастырь Богородицы Махера на Кипре. Он составил и каталог всем монастырским книгам, а также и правила относительно пользования и порядка чтения книг в библиотеке, которых было, по словам Нила, много (βίβλοι πολλαί). Затем, в монастырские библиотеки делали приношения книг и простые миряне, клирики, епископы, императоры. Так, император Василий Македонянин сделал богатое приношение книг в монастырь св. Диомида, а Лев Мудрый – в обитель Псамафии, патриарх Николай Грамматик пожертвовал много кодексов монастырю св. Павла на горе Латре, а Серрский митрополит Феодор снабдил (1178г.) книгами монастырь Богородицы Икосифиниссы в Македонии и т. д. Наконец, и сами монахи восполняли библиотеки своих монастырей. Получив книги от ктиторов и других жертвователей, они со своей стороны прилагали всё усердие к их сохранению и умножению, а равно и сами делали приношения книг в обители, как при вступлении в число их братства, так и во всякое другое время. Так, в 1165г. некто Филипп, постригшись в монастыре св. Иоанна Териста, принёс в его библиотеку и книги – Деяния св. Апостолов, две Псалтири, грамматику, творения некоторых отцов Церкви, книгу астрономического содержания и т. д. В лавре св. Афанасия на Афоне находился кодекс посланий ап. Павла с комментариями отцов и учителей Церкви, имеющий следующую приписку: «Эта книга отдана в Лавру монахом Афанасием для спасения души его самого и ещё – Исаии монаха, Михаила и Иринея; читающие пусть молятся о них». Монахи приобретали для монастырских библиотек книги и посредством покупки, обмена и т. п. Так, иеромонах Арсений (XI в.) купил для монастыря св. Саввы кодекс с 34 словами св. Григория Богослова и положил его в этой обители. Но больше всего монахи обогащали библиотеки монастырей книгами собственной переписки. Основание библиотек этим путём, т. е. через собственноручное переписывание книг, имело широкое распространение у византийских монахов. Некоторые составители уставов прямо предписывали в свободное от молитвы и ручных трудов время заниматься или чтением, или переписыванием старинных кодексов. Они смотрели на переписку книг как на дело богоугодное, своего рода подвиг. Этот взгляд был общим у всех византийских монахов. Поэтому они очень усердно заботились о копировании рукописей. В некоторых монастырях существовали даже целые каллиграфические школы. Это были правильно организованные общины монахов-писцов, главной обязанностью которых было пополнить библиотеку своего монастыря. Во главе их стояло одно лицо – главный каллиграф, под ближайшим руководством которого школа и выполняла своё назначение. В свою очередь, и монастырский устав предписывал ряд правил специально относительно каллиграфических занятий, которые были обязательны для всей школы. Игумен следил за точным выполнением этих предписаний. Такая каллиграфическая школа существовала, например, в монастыре Николая Казолы близ Отранто. Устав этого монастыря, написанный игуменом Николаем, вменял настоятелю и монахам в прямую обязанность заниматься списыванием рукописей. На это дело должны были избираться более способные иноки, как на труд святой и богоугодный. Игумен обязан был следить за аккуратностью, точностью и правильностью переписки. Каллиграфу грозила епитимия в том случае, если он неточно списывал оригинальный манускрипт, если с безусловной правильностью не воспроизводил ударений и точек, если ломал перо, портил или пачкал манускрипт. Наказанию подвергался и тот монах, который, придя в школу к каллиграфам, рассеивал [их внимание] или мешал им в столь важных моментах. И было что-то особенное в трудах византийских монахов-каллиграфов. Сидя в отдельном помещении или келлии, монах-каллиграф сосредоточенно разглаживал и линовал пергамент, благоговейно и с молитвой на устах переписывал какую-либо древнюю божественную книгу, тщательно разрисовывал начальные буквы книг или главы красной, голубой или зелёной краской и золотом, с удовольствием выводил витиеватые рисунки в конце книг или глав и переписанную неутомимой рукой, в продолжение многих дней и бессонных ночей, рукопись заканчивал каким-либо благочестивым пожеланием и просьбой к читателям молиться о многогрешной душе переписчика... Каллиграфическая школа существовала и в лавре св. Афанасия на Афоне. Основатель лавры, св. Афанасий, как видно из его жития, и сам весьма усердно занимался каллиграфическим искусством. Ещё, будучи в монастыре св. Михаила Малеина на горе Кимине, он в свободное от монастырских послушаний время занимался каллиграфией. Оставляя Кимин, Афанасий взял с собой только две книги, им самим переписанные, – Четвероевангелие и Деяния св. Апостолов, и с этим достоянием прибыл на Афон. Здесь, поселившись на расстоянии трёх миль от Карса, он доставлял себе пропитание, главным образом, занятиями каллиграфией. К этому времени он достиг большого совершенства в каллиграфическом искусстве. По словам его биографа, он писал так скоро, что в шесть дней заканчивал всю Псалтирь, и так искусно и красиво, что не имел себе равных. Благодаря этому, он на заработанные таким ремеслом деньги мог содержать не только себя, но и некоторых других афонских анахоретов. Афанасий не оставлял занятий каллиграфией и после того, как устроил лавру и стал во главе большой общины монахов. Даже во время болезни, однажды его постигшей, он «по обычаю занимался каллиграфией, переписывая в шесть дней Псалтирь и в сорок дней Патерик». Естественно, этот великий мастер каллиграфии, высоко ценивший свои занятия и находивший их вполне согласными с задачами иноческой жизни, распространил своё искусство и среди братии основанной им лавры, имел последователей и учеников в этом деле, а потом организовал и целую каллиграфическую школу. Одним из его учеников был каллиграф Иоанн, который, по смерти Афанасия, и был его преемником по управлению лаврской школой каллиграфов. Каллиграфическая школа существовала и в знаменитом Студийском монастыре, которую основал здесь ещё преп. Феодор Студит. В нашу эпоху из школы Студийского монастыря вышло очень много манускриптов самого разнообразного содержания и большой ценности – по своему изящному письму и тонкому исполнению украшений. Замечательная каллиграфическая школа существовала и в Криптоферратском монастыре (в Южной Италии). Основание ей было положено устроителем монастыря св. Нилом Россанским, который был искусным каллиграфом своего времени. В его житии рассказывается, что Нил, поселившись, вскоре после пострижения, в пещере близ монастыря Меркурия, ежедневно по три часа посвящал копированию рукописей. Он писал очень быстро, письмом мелким и убористым, и ежедневно изготовлял тетрадь. Пергамент он приобретал в г. Россано, куда посылал за ним своего ученика Стефана. Нил, по сообщению жития, достиг такого искусства в каллиграфии, что в продолжение нескольких дней мог переписывать по три Псалтири. Вообще, биограф хвалит ловкость и опытность Нила в деле каллиграфии, заботливость и старание, с которыми он относился к этому занятию. Нил преподавал своё искусство и другим монахам, исправлял их почерк, побуждал к переписке. Когда он основал Криптоферратский монастырь, то вокруг него была сгруппирована целая школа учеников-каллиграфов. Школа имела свои традиции в области каллиграфического искусства, которые долго здесь держались и в точности соблюдались. Рукописи, переписанные в Криптоферратском монастыре, отличались правильностью текста и очень искусным его воспроизведением. Так, о четвёртом преемнике Нила по игуменству в Криптоферратском монастыре, монахе Варфоломее (1005г.), его биограф повествует, что этот инок весьма красиво переписывал рукописи, подобно самому искусному писцу, так что в его время никто не мог скопировать книгу с большей аккуратностью и правильностью, чем он. Рукописи изготовлялись в этом монастыре в громадном количестве. По словам учёного Монфокона, обитель была как бы фабрикой греческой письменности.

Что касается переписывания рукописей отдельными монахами, по личному побуждению и желанию, или по повелению игуменов, то оно практиковалось почти в каждом византийском монастыре. Копированием занимались и игумены, и монахи, и даже монахини. Так, монах св. Афанасий († 860), живший в монастыре апостолов Андрея и Иоанна на реке Сангарисе, с таким усердием занимался каллиграфией, что едва совершенно не лишился зрения. Выздоровев, он с прежней энергией предался этому делу и в продолжение 28 лет заработал перепиской 900 золотых, которые все и раздал нищим и бедным. Св. Илия Пещерник(† 960) в свободное от молитвы и рукоделий время обыкновенно занимался каллиграфией. Искусством в переписывании рукописей отличался и игумен Псамафийского монастыря Евфимий, впоследствии патриарх Константинопольский. В Императорской Публичной библиотеке в Санкт-Петербурге хранится Евангелие, которое, по преданию, было написано восстановительницей иконопочитания императрицей Феодорой в то время, когда она жила в монастыре Гастрии, где была пострижена своим сыном, императором Михаилом III. В 1037г. монах Иоанн, по приказанию императора Михаила Пафлагона, переписал «Лествицу» св. Иоанна Климака, и т. д.

Таким образом, византийские монахи весьма ревностно занимались перепиской рукописей. Они изготовляли их в громаднейшем числе. Эти рукописи расходились по всей Византии. Но прежде и больше всего они поступали в пользование самих монахов и в распоряжение монастырей. Монастыри, по естественному ходу дела, были главными хранителями рукописных произведений византийских монахов, и неудивительно, что почти каждый из монастырей имел свою библиотеку, – тем более что собирание книг производилось различными способами.

Монастырские библиотеки состояли из книг самого разнообразного содержания. Для примера можно указать на опись книг монастыря Всемилостивого Спаса в Редесто, сохранившуюся в уставе ктитора Михаила Атталиата (1077г.). Одни из книг этого монастыря были подарены ему игуменом Михаилом, другие пожалованы ктитором, иные приобретены или переписаны монахами. Кроме книг Св. Писания и богослужебных, в описи содержатся кодексы творений св. отцов, рукописи экзегетического и аскетического содержания, жития святых, Номоканон, Патерик и т. п. В библиотеке монастыря Николая Казола близ Отранто, кроме многих священных, святоотеческих и богослужебных книг, были сочинения Аристотеля и Аристофана, словарь, «Вопросы и ответы» богословского содержания и пр. Вообще, в монастырских библиотеках находились преимущественно книги церковно-богословского характера, а наряду с ними помещались и кодексы содержания философского, исторического, естественно-научного и других областей знания.

Монастырские библиотеки были самыми богатыми в Византии. Они пользовались известностью среди представителей и светской науки, и церковной. Многие из тех и других обогатились знаниями именно в монастырских библиотеках. Примером человека светски образованного, обязанного своим просвещением монастырям, может служить Лев Философ, архиепископ Фессалоникийский. Это был замечательный учёный своего времени, всю жизнь свою посвятивший науке. Сначала он слушал лекции по философии, риторике и математике у замечательного дидаскала Михаила Пселла Старшего в его школе при одном из монастырей Андроса, которые славились своими богатыми библиотеками, вмещавшими в громадном числе самые разнообразные произведения человеческого ума. Исчерпав всю мудрость своего учителя и познакомившись с книжными сокровищами Андроса, Лев потом предпринял научное путешествие по византийским монастырям, рылся в их библиотеках, проводил дни и ночи в изучении рукописей и таким образом достиг блестящей эрудиции в риторике, философии, математике, геометрии, астрономии и других науках. Византийские историки с удивлением рассказывают о необыкновенных познаниях, какие Лев почерпнул в монастырских библиотеках.

Затем, преимущественно в монастырских библиотеках получил своё замечательное и разностороннее образование и Никифор Влеммид († 1272), один из самых выдающихся учёных средневековой Византии.

Эпоха, в которую жил и действовал Никифор Влеммид, была одной из наиболее исключительных в истории Византии: то было время, с одной стороны, господства латинян в Константинополе (1204–1261г.), а с другой стороны – создания и упрочения греками Никейской империи. Крестовые походы, предпринятые западными ополчениями для освобождения Гроба Господня от господства мусульман, принесли Православному Востоку немало бедствий. Греки потерпели от крестоносцев гораздо больше вреда, чем мусульмане ([это мнение французского учёного] Мишо). Бедствия эпохи не только обострили религиозную рознь, но и крайне увеличили национальную вражду греков к латинянам. Разорение латинянами цветущего города Фессалоники в 1185г., завоевание Константинополя в 1204г., сопровождавшееся диким разгромом столицы православной Империи, грабежом храмов и монастырей и оскорблениями греческого духовенства, монашества и народа на почве церковно-национальной розни, систематические притеснения греков в области религиозных отношений, подавление православной веры и угнетение Церкви в период господства латинян в Византии – вот некоторые исторические следствия западного крестоносного движения на Восток. И Восток ответил на такое отношение Запада непримиримой ненавистью и глубокой враждой, которая надолго сделалась характерной особенностью в сношениях греков с латинянами. Однако потеря гражданской независимости в Константинополе дала толчок к образованию другого центра политической свободы византийцев, который возник в Никее, ставшей столицей Никейского царства. Под управлением династии Ласкарисов Никейское царство унаследовало преемство всех основных начал византинизма – гражданского и церковного, и явилось продолжателем исторической жизни разорённой Византии, которой оно в 1261г. вновь и передало сохранённое им наследие византинизма. Большая заслуга никейско-византийских императоров в том и состояла, что они сохранили не только политическую, но и церковную свободу своего народа н содействовали восстановлению Византийской империи в прежней силе и могуществе, а равно и дальнейшему процветанию Православной Церкви, которая в эпоху латинского господства в Константинополе много страдала от произвола и насилия западных церковных деятелей. Но свою великую миссию в отношении к государству и Церкви никейские правители совершили при содействии выдающихся своих современников, которые то внушали им правила политического благоразумия и житейской опытности, то помогали в великом униональном деле между Востоком и Западом, считая соединение Церквей залогом мира между народами и разностороннего их процветания, то занимались научно-литературной деятельностью с целью просвещения современного общества и наибольшего оцерковления его. К числу таких деятелей XIII в. относится знаменитый Никифор Влеммид.

Никифор Влеммид (Βλεμμύδης, а не Βλεμμίδης) родился в 1197г. в Константинополе в интеллигентной византийской семье (его отец занимался медициной) и семи лет от роду переселился вместе с родителями в вифинский город Прусу, – после того как Константинополь оказался во власти латинян. Первоначальное образование он получил в элементарной школе города Прусы, под руководством дидаскала Монастериота, впоследствии Ефесского митрополита. Хорошо изучив здесь грамматику, Влеммид, отличавшийся склонностью к наукам, потом отправился в Никею, где изучал поэтику, риторику – по руководству известных греческих риторов Исократа (V в. до P. X.), Гермогена (II в. по P. X.) и Афония (IV в. по P. X.) и, наконец, логику. В 1213г. Влеммид отправился для занятий в Смирну и изучал здесь логику под руководством «ипата философов» Димитрия Карика. Здесь же он пользовался покровительством учёного митрополита Николая. В 1215г. Влеммид посвятил себя изучению врачебного искусства и в течение семи лет знакомился с ним то в Смирне, то в Ефесе, а потом вместе со своим отцом стал заниматься и врачебной практикой. В 1222г. Влеммид, под влиянием одной неудачи личного свойства, оставил Смирну и поселился в Нимфее, близ Никеи, где некоторое время проживал при царском дворе, а потом отправился в город Скамандр и здесь посещал школу известного дидаскала Птохопродрома. Под руководством этого дидаскала Влеммид в течение небольшого времени (менее года) изучал арифметику, физику, оптику, катоптрику и астрономию и сделал большие успехи по логике и философии. Однако духовная жажда Влеммида не была удовлетворена и этими успехами. Но, не находя среди современных учёных таких дидаскалов, которые могли бы дать более широкое образование, Влеммид возвратился в Нимфей и стал самостоятельно заниматься науками. На первом плане у него были в этом отношении речи знаменитых ораторов, сочинения философов и труды из области медицины. В это же время он изучил и юриспруденцию. Познания Влеммида были настолько уже серьёзны, что в Смирне он имел учёный диспут с бывшим своим дидаскалом Димитрием Кариком и не оказался побеждённым в этом учёном споре. Из Смирны Влеммид удалился в один из монастырей в области реки Скамандра и здесь сосредоточился на изучении Священного Писания и святоотеческих творений. Эти занятия доставили ему полнейшее удовлетворение. Влеммид наконец нашёл то, что он так долго и старательно искал. В монастыре, под влиянием чтения слова Божия и творений святых отцов, Влеммид подготовился и к общественной жизни и деятельности.

В конце 1223г. Влеммид прибыл в Никею и скоро обратил на себя внимание патриарха Германа, который рукоположил его в сан диакона, назначил на должность своего логофета и даже поселил в своём доме.

Как талантливый и весьма образованный человек, превосходивший своими познаниями многих выдающихся современников, как искренно религиозный и высоконравственный клирик, Влеммид пользовался любовью и уважением, как патриарха Германа, так и почти всего населения Никеи. Но были у Влеммида и враги – из среды никейских клириков, которые, из зависти к образованному и ревностному в делах веры патриаршему логофету, пытались оклеветать его перед Германом и унизить, но – безуспешно. Патриарх Герман, поняв истинный мотив возведённых на Влеммида несправедливых обвинений, стал ещё больше ценить его и уважать. Так, отправившись из Никеи в другие малоазийские города для борьбы с еретиками-манихеями, Герман возложил на Влеммида временное управление Никейской епархией, а возвратившись из этого миссионерского путешествия, он назначил Влеммида заместителем епископа в Нимфее, где деятельность Никифора была продолжительна и успешна. Однако Влеммид больше тяготел к иноческому уединению, чем к жизни в миру, хотя и в высоком церковно-общественном положении. И вот, склонив патриарха освободить его от должности логофета и архиерейского епитропа, Влеммид сначала отправился на остров Лесбос, надеясь здесь, вдали от шума общественной жизни, всецело посвятить себя науке, а потом поселился в монастыре «Двух Холмов – Δυοῖν Βουνῶν» на горе Латре, недалеко от города Милета. Здесь в то время существовала идеальная иноческая община, всецело преданная самому строгому исполнению аскетических требований. Никифор Влеммид нашёл здесь то, к чему давно стремился: самую высокую и совершенную иноческую жизнь, воплощавшую в себе аскетические идеалы византийско-восточного монашества. И он посвятил себя аскетическим подвигам и постепенно пришёл к мысли навсегда отказаться от мира и общественной жизни и принять монашество. Но это решение было исполнено Влеммидом не в монастыре горы Латра, а в одной из обителей г. Ефеса, где он поселился около 1223г. и, с благословения архиепископа Манассии, великого аскета и подвижника, был включён в состав ново-начальных иноков. В течение двух лет Влеммид находился здесь на испытании, в строгом послушании нёс обеты и подвиги иночества и нашёл полное успокоение от невзгод прежней жизни. Пользуясь спокойствием и досугом, он с величайшим прилежанием отдался и богословским занятиям, изучал, главным образом, Св. Писание и написал свои труды экзегетического характера – «Толкование на псалмы», «Песни Моисея» и др. Под влиянием изучения Св. Писания у Влеммида появилось сильное желание совершить путешествие в Иерусалим для поклонения Гробу Господню. Осенью 1233г. он действительно и предпринял паломничество в Палестину, но достиг лишь острова Родоса, где и поселился в монастыре близ горы Артамита и опять посвятил себя научным занятиям и иноческим подвигам. В 1234г. Влеммид, вследствие политических нестроений, вынужден был отказаться от продолжения паломничества во Св. Землю, покинул Родос и снова отправился в Ефес.

В Ефесе Влеммиду пришлось принять участие в соборных совещаниях греков с латинянами относительно соединения Церквей. В 1234г. римский папа Григорий IX, идя навстречу желанию Никейского патриарха Германа II, прислал в Никею своих легатов – Гуго и Петра из ордена братьев Проповедников и Аймо и Радульфа из ордена Миноритов – для переговоров о соединении Церквей. Со стороны греков прения с латинянами сначала вёл Димитрий Карик, бывший учитель Влеммида, а затем – сам Влеммид, который, между прочим, составил блестящую апологию учения Восточной церкви об исхождении Св. Духа и с успехом опроверг латинский догмат о Filioque и доводы латинян в защиту опресноков. Примирение между греками и латинянами, бывшее предметом собора 1234г., не состоялось, так как латиняне и приступили к переговорам, и вели их с открытым намерением подчинить Восточную церковь Риму, а греки не только были совершенно далеки от всякой готовности признать над собой власть римского папы, но не склонны были делать какие-либо уступки латинянам по главным вопросам соборного рассмотрения – об исхождении Св. Духа и Евхаристии. Мало того, – соборные совещания ещё более обострили вероисповедную вражду между греками и латинянами, которая на одном из заседаний собора проявилась во взаимных укоризнах. Латиняне укоряли православных в том, что они презирают таинство Евхаристии, совершаемое на опресноках, омывают престолы в храмах, где священнодействовали латинские священники, исключили папу из диптихов, считая его еретиком, и ежегодно публично отлучают его от Церкви. Православные же укоряли латинян в ниспровержении алтарей и осквернении церквей, в похищении св. мощей и презрительном обращении со святынями Православной Церкви, в исключении патриарха из латинских диптихов задолго до такого же акта на Востоке по отношению к папе. Все попытки никейского императора Иоанна Дуки Ватаци установить примирение между двумя сторонами оказались безуспешными. Не имело значения и предложение императора латинянам – удержать опресноки и отказаться от Filioque, и грекам – принять формулу ἐκ τοῦ Πατρὸς и признать опресноки. Папские легаты заявили, что Римская церковь ни на йоту не отступит от своего Символа, и греки, в интересах унии, должны принять опресноки и исповедовать исхождение Духа Святого «и от Сына», а всё написанное против учения Римской церкви предать сожжению. Но греки и слышать не хотели об этих условиях и, в свою очередь, требовали от латинян отказаться от своих нововведений, а император, недовольный ответом папских легатов, в гневе сказал: «Решительно не вижу никакого средства к примирению». Последнее заседание собора (11 мая 1234г.) закончилось даже взаимными анафематствованиями. Другого исхода прений трудно было и ожидать при взаимной ненависти и общем раздражении. Но Восточная церковь, несмотря на все бедствия и невзгоды во внешнем своём положении, сохранила чистоту и неповреждённость своего учения, посягательство на которое было предпринято со стороны Римской церкви под предлогом новой униональной попытки. Заслуга в защите православного учения принадлежала и Никифору Влеммиду.

По окончании собора 1234г. Никифор Влеммид возвратился в Ефесский монастырь, а в следующем году, будучи 38 лет от роду, принял монашество. Ефесский митрополит Манассия, совершивший пострижение Влеммида, через восемь дней рукоположил его в иеромонаха. С величайшей точностью и суровостью Влеммид исполнял правила монашеской жизни. Он даже уклонился от посещения умиравшего отца и не обратил внимания на то, что имущество последнего было расхищено. «Я желаю быть наследником не того, что принадлежит земным родителям, а того, что принадлежит Богу», – говорил Влеммид в ответ на убеждения принять меры к возвращению похищенного имущества. На некоторое время Влеммид удалился для подвигов на уединённую гору Иду, близ Ефеса, а потом поселился в ефесском монастыре Паксамадии. На третьем году пребывания в иноческом звании Влеммид, по примеру многих других подвижников средневековой Византии, совершил (1237г.) паломничество во Св. Землю; по возвращении из Палестины он поселился в ефесском монастыре св. Григория Чудотворца, где и занялся научными работами. В это время он уже выступил в звании «учителя философии». В монастыре св. Григория он основал школу и преподавал здесь философию. В числе его учеников был Георгий Акрополит, будущий историк и выдающийся общественный деятель. Школа Влеммида пользовалась покровительством императора Иоанна Дуки Ватаци. К своим ученикам Влеммид относился очень строго, так что не все из его питомцев были довольны своим суровым дидаскалом. За добродетельную жизнь и за высокий научный авторитет Влеммид был избран игуменом монастыря св. Григория Чудотворца. Но на некоторое время Влеммид, под влиянием возникшего в обществе недовольства суровой дисциплиной в его школе, должен был оставить Ефес и удалился на о. Самос, где поселился в т. н. Пифагоровом общежитии (τὸ Πυθαγόρον σπήλαιον). Отсюда он был вызван императором Иоанном Дукой, который не только особым хрисовулом восстановил его в должности игумена монастыря св. Григория, но и возложил на него научную миссию – собрать священные и другие книги во Фракии, Македонии, Фессалии и на Афоне, иные из них купить на средства императора, а о других сообщить ему сведения, касающиеся их содержания. Влеммид с успехом исполнил это поручение и извлёк из путешествия большую для себя пользу. Он нашёл очень много книг, раньше ему неизвестных, дни и ночи проводил за их изучением и составлял заметки относительно их содержания. В результате, он достиг блестящей научной эрудиции, так что современники (Георгий Акрополит, Георгий Пахимер) с удивлением рассказывали о его необыкновенных познаниях. По возвращении в Ефес Никифор получил предложение занять местную архиерейскую кафедру, но он отказался от епископства, опять поселился в монастыре св. Григория и вновь открыл школу, а также занялся изучением Св. Писания, творений святых отцов и другими научными работами. С 1240г. в школе Влеммида стал обучаться Феодор Ласкарис, будущий император Никейский (1254–1258г.), известный своими богословскими трудами. Влеммид имел очень большое влияние на своего царственного ученика, внушил ему любовь к науке и знанию и много содействовал нравственному его развитию. Феодор Ласкарис сам свидетельствовал, что он по преимуществу от Влеммида научился философии и добродетели, только благодаря ему приобрёл знания и мудрость; заняв престол, Феодор по-прежнему называл Влеммида своим учителем, переписывался с ним и всегда относился к нему с любовью. Это было трогательное, но нередкое в Византии общение между учителем и царственным учеником, возникшее на почве общей любви к науке и знанию и свидетельствовавшее о высоком авторитете дидаскалов в средневековой Византии. Будучи воспитателем сына басилевса и пользуясь любовью своего царственного ученика, Влеммид, однако, не изменил своей строго подвижнической жизни и отклонял все почести, какие исходили от царского двора. «Единственной необходимостью для него было только благочестие, сохраняя которое, он отвергал всё прочее» (Пахимер). О высоте нравственно-аскетических воззрений Влеммида свидетельствует и его столкновение с фавориткой императора Фриггой, которую он удалил из храма монастыря св. Григория Чудотворца, когда она, облечённая знаками царского достоинства, в сопровождении блестящей свиты, торжественно явилась к божественной литургии, совершавшейся в монастырском храме... Вопреки ожиданию Фригги, Влеммид не только не оказал ей никакого внимания, но приказал монахам прекратить богослужение, а безнравственной фаворитке басилевса – удалиться из храма, так как «этот праведный муж считал несправедливым, чтобы бесстыдная женщина своими скверными и преступными ногами попирала священный пол» (Григора). В страшном озлоблении и гневе на Влеммида Фригга принесла жалобу басилевсу и побуждала к мщению. Но Иоанн Ватаци отнёсся к этому столкновению с истинно царским достоинством и величием: он не только не склонился на просьбу о наказании Влеммида, но чистосердечно раскаялся в своём грехе и весь в слезах и в полном сокрушении о своих грехах сказал: «Зачем вы советуете мне наказывать человека праведного? Я сам дал повод бесчестить себя и своё достоинство и получаю приличное возмездие: дурные семена приносят свои плоды» (Никифор Григора). Дерзновенное обличение Никифором преступного поведения басилевса только возвысило его авторитет в представлении современного общества. В 1249г. Влеммид построил собственный монастырь в Имафиях, близ Ефеса, и поселился в нём.

Поселившись в своём монастыре, храм которого был посвящён Богу Сущему (Θεοῦ τοῦ Ὄντος), Влеммид привлёк сюда многочисленных подвижников и учеников. Став во главе обители, он намерен был всецело предаться научным занятиям, но современные церковные обстоятельства вновь выдвинули его на поприще церковно-общественной деятельности. Поводом к этому послужила новая униональная попытка, состоявшаяся при участии никейского императора Иоанна Дуки Ватаци и римского папы Иннокентия IV. Последний в 1249г. прислал своих послов в Никею, где в следующем году состоялся собор для обсуждения вопроса о соединении Церквей. Прения касались, главным образом, учения об исхождении Св. Духа, причём от лица Греческой церкви на соборе 1250г. первенствовал Влеммид, который без затруднения опроверг все доводы и возражения латинян в пользу Filioque. В том же году Влеммид вёл прения с еретиками-теопасхитами, прибывшими в Никею из Киликии; они учили, что божество Иисуса Христа подвергалось страданию, и утверждали, что песнь «Трисвятое» относится не ко всем трём Лицам Пресвятой Троицы, а только к одному второму, поэтому они и внесли в «Трисвятое» прибавку «Христе». И возражения теопасхитов против православного учения были опровергнуты Влеммидом, который рассуждал с еретиками о времени установления Иисусом Христом таинства Евхаристии, о хлебе и вине для таинства, о таинственном соединении верующих со Христом. Прения Влеммида с теопасхитами были более успешны в смысле результата, чем соборные его совещания с латинянами по вопросу о соединении Церквей: единение между Церквами опять не состоялось, вследствие крайней заносчивости латинян и в силу совершенной нерасположенности греков к миру с поработителями их отечества. Что касается самого Влеммида, то он пламенно и искренно желал восстановления церковного единства между Востоком и Западом. Этого единения он желал не по каким-либо временным и случайным мотивам, а «исключительно вследствие религиозных соображений и благочестивого желания видеть Церковь – это единое и нераздельное по идее тело – одушевлённым единым связующим началом мира и любви. Это желание Влеммида исходило из его любвеобильного духа, веровавшего в действительность обетования Христа Спасителя о едином стаде и Едином Пастыре». Поэтому, возвратившись после собора 1250г. в свой монастырь, Влеммид снова занялся разрешением весьма важного вопроса о том, каким образом возможно с успехом достигнуть примирения Церквей. В течение пяти лет Влеммид безвыходно предавался в своём монастыре богомыслию и научно-богословским занятиям и написал в это время несколько сочинений (например, Похвальное слово в честь апостола и евангелиста Иоанна Богослова, Слово об исхождении Св. Духа – к архиепископу Болгарскому Иакову, и «Βασιλικὸς Ἀνδριάς»). В 1255г. Влеммид был избран на патриарший Никейский престол, но – отказался от патриаршества, несмотря на просьбы нового императора Феодора Ласкариса и собора архиереев. После избрания на патриарший престол монаха Арсения Влеммид отказался и от должности экзарха всех монастырей Никейской империи, которая была предоставлена ему новым патриархом и императором, так как он по-прежнему стремился к уединению и посвящал время и силы преимущественно научным занятиям. Но до конца жизни императора Феодора († 1258г.) он имел очень большое на него влияние и своим нравственным авторитетом много содействовал благоприятному разрешению разного рода конфликтов в жизни придворной и общественной.

После смерти императора Феодора, Влеммид всецело затворился в монастыре в Имафиях и больше уже не выходил из него до конца своей жизни. Главным его занятием в этот период была педагогическая деятельность. Поставив целью жизни духовное совершенствование, Влеммид считал священным для себя долгом и просвещать других. В его монастыре существовала школа, о которой известный Константинопольский патриарх Григорий Кипрский (1283–1289) говорит в своей автобиографии, что она пользовалась большой известностью и привлекала в свои стены, как место вожделенное, пришельцев и из стран отдалённых. В школе Влеммида, устроенной в монастыре Θεοῦ τοῦ Ὄντος одновременно с учреждением обители, преподавалась философия, которая была в то время всеобъемлющей наукой. «Философия, – разъясняет сам Влеммид, – делится на умозрительную (θεωρητικὸν) и практическую (πρακτικόν). Умозрительная познает сущее, практическая улучшает нравы. Цель умозрительной – правда, цель практической – благо. Умозрительная философия делится на философию о естестве (φυσιολογικὸν), математику и богословие (μαθηματικὸν καὶ θεολογικόν). Наука естественная занимается исключительно вещественным, богословие – исключительно невещественным, математика – предметами, имеющими вещественную и невещественную сторону. Математика делится на арифметику, музыку, геометрию и астрономию. Практическая философия делится на этику (ἠθικόν), экономику (οἰκονομικὸν) и политику (πολιτικόν). Этический философ тот, кто умеет приводить в порядок свои и чужие нравы; экономический – тот, кто может воспитывать целый дом; кто же хорошо управляет городом или городами, тот философ политический. Практическая философия приводится в исполнение посредством законодательства и правосудия (διὰ νομοθετικοῦ καὶ δικαστικοῦ). Ибо практический философ издаёт законы для города, для дома, для ученика и для себя и судит других, восхваляя хорошо поступающих и порицая поступающих дурно». Значит, философия, по воззрениям византийцев, обнимала, кроме логики и метафизики, науки естественные, математические (арифметику, музыку, геометрию и астрономию), богословие, этику, политику, юриспруденцию и другие. Все эти науки обнимали тогда весь круг «высшего образования». Никифор Влеммид и был представителем этой универсальной философии и занимался преподаванием «всех указанных наук» в своей школе в Имафиях. Об этом свидетельствуют его сочинения – руководства для учеников: толкование на некоторые псалмы, составленное для учеников-монахов, сочинения по логике, физике, географии, астрономии, медицине. Некоторые из этих сочинений, например, по логике и физике, были школьными учебниками в Византии и долгое время после Влеммида. Из учеников Влеммида известны Георгий Акрополит, выдающийся деятель XIII в., и император Феодор Ласкарис, который, по собственному его отзыву, «тщательно изучил у Влеммида всё, что есть лучшего в философии». Вообще, Никифор Влеммид славился своей педагогической деятельностью и привлекал в свою школу немало лиц, желавших поучиться у знаменитого философа. «Сюда стремились лучшие люди того времени, здесь усматривали источник мудрости, здесь учились добродетели».

Последние годы своей жизни Никифор Влеммид провёл в научных занятиях и аскетических трудах в своей обители, мало интересуясь современными политическими и церковными событиями. Он скончался в своей обители в 1272г., среди общего уважения со стороны народа и монахов. Его обитель Θεοῦ τοῦ Ὄντος была присоединена к Галисийскому монастырю. Впоследствии она была совершенно разрушена, а вся та местность, где некогда возносились в многочисленных монастырях ежедневные молитвы Господу Богу о мире и спасении всего мира, стала представлять пустынную область.

Современники были весьма высокого мнения об уме, познаниях и нравственном характере Никифора Влеммида. Так, император Феодор Ласкарис называл его «мудрейшим», «сокровищем мудрости», «источником разума», «кладезем словес», «скалой догматов», «истинным философом, возвышающимся над всем миром», «жилищем всякой мудрости». Своей педагогической деятельностью и учёными трудами Влеммид создал Никее славу города философов. «Как Коринф некогда славился музыкой, Фессалия тканями и пр., так Никея – философией». А Никифор Григора говорит о Влеммиде: «Это был муж, отлично знакомый с учёностью: и с той, которую передали потомкам древние греки, и с той, которой ознаменовали себя представители и ораторы нашей Церкви». С большой похвалой о благочестии и учёности Влеммида отзывались последующие писатели – иезуит Петавий, историк Бароний и другие. Вообще, «не восхвалять Влеммида было невозможно», – писал император Феодор Ласкарис.

И как моральная личность, Никифор Влеммид заслуживает большого внимания. Глубокая религиозность Влеммида и непрестанное стремление к Богу, пламенная любовь к науке и научным занятиям, любовь ко всем людям и даже к врагам, суровая подвижническая жизнь, исполненная и иноческого делания, и мистического созерцания, смирение и непрестанное служение церковной правде, прямота и независимость в моральной оценке поступков и лиц, высокое нравственное воздействие на окружающую среду – вот некоторые особенности Влеммида как моральной личности в высшей степени цельной, оригинальной и исключительной.

Сочинения Влеммида многочисленны и написаны по самым разнообразным вопросам. В частности, богословские его труды разделяются на догматико-полемические и догматические, нравственно-аскетические, экзегетические, литургические, церковно-поэтические, церковно-исторические и другие.

К догматическим его трудам относится сочинение «О вере», где излагается учение о Св. Троице и, в частности, исследуется вопрос об исхождении Св. Духа. Последнего вопроса Влеммид касается и в своей «Автобиографии», более же подробно он излагает учение об исхождении Св. Духа в «Слове» к Болгарскому архиепископу Иакову и в «Слове» к императору Феодору Ласкарису. Влеммид отличался глубиной богословствования в сравнении с другими церковными писателями XIII в., но уступал в этом отношении некоторым из последующих писателей, например, Иосифу Вриеннию. Тем не менее, заслуга Влеммида в разъяснении вопроса об исхождении Св. Духа немаловажна. В этом учении Влеммид держался общецерковного верования, утверждённого на Св. Писании и определениях Вселенских соборов, защищал предвечное исхождение Св. Духа от одного Отца и посланничество Его через Сына и от Сына и опровергал латинское учение о Filioque. Он также доказывал современникам, что выражение «Дух Святый исходит от Отца через Сына» употреблялось в творениях св. отцов и тогда, когда они вели речь о вечном исхождении Св. Духа. Таким аргументом Влеммид пролагал путь к научно-богословскому раскрытию догмата об исхождении Св. Духа и, вместе с тем, указывал православным богословам на оружие, при помощи которого они могли с успехом полемизировать с латинянами, обосновывающими своё учение о Filioque не на творениях св. отцов, а «на софистических мудрствованиях». Наконец, в деле единения Церквей заслуга Влеммида состоит в том, что он правильно указал на один из основных пунктов религиозной унии между Востоком и Западом, определив его в указанном святоотеческом выражении, которое в последующую византийскую эпоху и служило главным основанием для фактического осуществления униональной проблемы, как это видно, например, из творений известного византийского богослова эпохи Флорентийской унии Иосифа Вриенния. И в новейшее время, «Международная конференция друзей церковного единения», состоявшаяся в Бонне в августе 1875г., рассуждая о средствах к восстановлению взаимного общения и союза Восточной и Западной церквей, пришла к той же мысли, какую ещё в XIII в. высказал знаменитый Влеммид, а именно, – учение святых отцов древней неразделённой Церкви об исхождении Св. Духа от Отца через Сына есть единственный путь для соглашения восточного учения с западным по вопросу об исхождении Св. Духа. Третий пункт принятой здесь согласительной формулы – «Дух Святый исходит от Отца через Сына» – представляет буквально выраженное учение, которое, на основании творений св. Иоанна Дамаскина и других святых отцов, раскрывал и защищал Никифор Влеммид в своих трудах, относящихся к вопросу о церковной унии между Востоком и Западом.

Вторую группу богословских трудов Никифора Влеммида составляют сочинения нравственно-аскетические, при посредстве которых этот выдающийся подвижник и добродетельный муж проводил свои морально-аскетические принципы в окружающую среду. К таким сочинениям относятся два: «О добродетели и аскетизме (Περὶ ἀρετῆς καὶ ἀσκήσεως)» и «Окружное послание (Ἐπιστολὴ καθαλικωτέρα)». Первое сочинение было написано Влеммидом в последние годы его жизни, является дополнением к догматическому его трактату «О вере» и служит предсмертным его завещанием монахам обители Θεοῦ τοῦ Ὄντος. Здесь содержатся правила нравственности, которыми монахи должны руководиться в своей жизни после смерти Влеммида, с целью достижения нравственного совершенства. В частности, здесь речь идёт о необходимости молитвы, об удалении от дурного общества и памятовании о подвигах и добродетельной жизни праведных мужей, о справедливости, целомудрии, духовном созерцании и смирении как главнейших иноческих добродетелях, а также о пороках, о пище и одежде монахов, о непрестанном бодрствовании и т. д. «Окружное послание» было написано (около 1248–1249г.) Влеммидом после того, как он изгнал из церкви монастыря св. Григория Чудотворца фаворитку императора Иоанна Ватаци – Фриггу, выясняет мотивы такого поступка аскета и содержит ряд нравственных наставлений для императора и современного византийского общества.

К третьей группе богословских трудов Влеммида относятся экзегетические сочинения, а именно: «Толковая Псалтирь (Ἐξηγημένον ψαλτήριον)», составленная в 1232–1233г., когда Влеммид ревностно занимался изучением Св. Писания, и представляющая изъяснение всех псалмов, «Изъяснение на некоторые псалмы (Ἐξήγησις εἴς τίνας τῶν ψαλμῶν)», составленное в обители Бога Сущего (1249г.) и отличающееся философским характером, в отличие от первого толкования – богословского, и «Изъяснение на песни Моисея и других (Σχόλια εἰς τὰς ᾠδὰς τοῦ Μωσέως καὶ τῶν ἄλλων)», составленное в 1232–1233г. и представляющее краткие толкования на две песни Моисея, песнь Анны, матери Самуила, молитву пророка Аввакума и т. д. Последнее сочинение Влеммида ещё не издано. Влеммид был одним из главных византийских экзегетов XIII в.

Четвёртую группу богословских произведений Влеммида составляют сочинения литургические и церковно-поэтические. Наиболее важны литургические труды Влеммида, которые занимают первое место после догматических его произведений. Из литургических произведений Влеммида первенствующее значение принадлежит сочинению «Ἐκλογὴ ἐκ τῆς βίβλου τῶν ψαλμῶν», по названию Гейзенберга, или «Ἐκλογὴ στίχων ἐκ τοῦ ψαλτηρίου», как оно надписывается в одной рукописи афонского монастыря Дохиара (№ 222–2896). Труд сохранился во многих греческих рукописях, но в печати он ещё не издан. По своему содержанию это сочинение Влеммида представляет собрание взятых из Псалтири отдельных стихов, которые расположены применительно к праздникам целого года и предназначены к пению за всенощным бдением, после полиелея. Будучи предназначено для богослужебных целей, «Ἐκλογὴ» Никифора Влеммида первоначально применялось за богослужением только в его обители Бога Сущего, а затем стало применяться и в других монастырях Византии, но уже после смерти Влеммида, когда его монастырь потерял самостоятельность и был упразднён, а монахи разошлись по другим византийским обителям. С течением времени «Ἐκλογὴ» Влеммида мало-помалу вошло в состав всенощного бдения как необходимая его часть, и к концу XIV в. стало употребляться в монастырях всей Византии. Сделавшись составной частью всенощного бдения в Греческой церкви, «Ἐκλογὴ» Никифора Влеммида потом стало применяться за богослужением и в других Церквах. Сначала оно появилось в южно-славянских Церквах, а затем и в Русской. По этой причине «Ἐκλογὴ» Влеммида можно находить во многих славянских и русских рукописях богослужебного характера и Следованной Псалтири. "Ἐκλογὴ ἐκ τῆς βίβλου τῶν ψαλμῶν« Влеммида представляет собой так называемые «Псалмы избранные в праздники Господские, и во дни нарочитых святых», или точнее – «Избранные от псалмов стихи», которые «поются по полиелеи, во владычныя праздники, и во все святыя имущия полиелей». Теперь избранные псалмы печатаются в русских богослужебных книгах (Следованная Псалтирь и Ирмологий) без имени Никифора Влеммида, но в славяно-русских рукописях они надписываются его именем. Нашему автору известно до 60 рукописей, в которых избранные псалмы надписаны именем Никифора Влеммида. Кроме того, существует немало таких рукописей, в которых избранные псалмы не надписаны именем Никифора Влеммида, но принадлежность их последнему несомненна, ввиду тождества их по содержанию с избранными псалмами, надписанными именем Влеммида.

По своему содержанию избранные псалмы, как в греческих рукописях, так и славяно-русских, не всегда одинаковы, причём состав избранных псалмов в более поздних по написанию славяно-русских рукописях гораздо шире состава их в рукописях греческих и древнейших славяно-русских.

Другим существенным различием в составе избранных псалмов, находящихся в греческих и славяно-русских рукописях, являются так называемые «величания» на двунадесятые Господские и Богородичные праздники и в честь святых, которые в славяно-русских рукописях также надписываются именем Никифора Влеммида. Но «величания» Влеммиду не принадлежат; авторами их являются валашский монах Филофей и некий блаженный Макарий. Что касается Никифора, то он был автором избранных псалмов на все двунадесятые Господские и Богородичные праздники, св. Предтече и Крестителю Господню Иоанну и так называемых общих избранных псалмов для прославления памяти пророков, апостолов, святителей, мучеников, преподобных и бесплотных сил. В указанном составе избранные псалмы Никифора Влеммида находятся в древнейших греческих и славяно-русских рукописях и в этом же составе они первоначально употреблялись за богослужением как в Греческой церкви, так и в Русской. Но последующая судьба избранных псалмов в той и другой Церкви неодинакова. Тогда как в Греческой церкви избранные псалмы Влеммида применяются за богослужением лишь в монастырях и преимущественно на Афоне, – в Русской церкви те же псалмы хотя и находятся во всеобщем богослужебном применении, но в сокращённом виде. Печатаемые в настоящее время, как и раньше, в русских изданиях Следованной Псалтири избранные псалмы с величаниями значительно отличаются от состава их в рукописях и прежних изданиях, причём различие касается надписания, состава и числа стихов избранных псалмов. Впервые надписание избранных псалмов именем Влеммида было исключено в Псалтири, напечатанной в Москве в 1658г., состав и число стихов их значительно сокращены и сделаны другие изменения; с того времени избранные псалмы печатались во всех последующих московских изданиях в том виде, как они появились в Псалтири 1658г. В юго-западных изданиях Псалтири те и другие изменения в составе избранных псалмов произошли после 1722г. Лишь у старообрядцев, да в московских единоверческих изданиях Следованной Псалтири с 1825г. по 1906г. избранные псалмы сохранили надписание имени Никифора Влеммида и древний их состав до 1658г. Таким образом, в Русской церкви избранные псалмы Никифора Влеммида не сохранились в первоначальном виде. Только находящиеся в греческих и древнейших изданиях Псалтири избранные псалмы более соответствуют оригиналу «Ἐκλογὴ» Никифора Влеммида.

Другим произведением литургического характера является «Типикон» Влеммида, или устав для устроенного им монастыря Бога Сущего. Но из этого устава сохранились лишь четыре главы – IV, IX, XI и XIII, а изданы Гейзенбергом только три последние. В частности, девятая глава говорит «о приходящих к монашеству», одиннадцатая – «о пище подвижников» и тринадцатая – «о совершении богослужения без песней и о всяком благолепии в храме». В уставе Влеммида сообщаются интересные сведения о воспитании детей в монастыре, которых, по воззрению Влеммида, надлежит обучать «наукам и искусствам». Вообще же, предписания устава Влеммида отличаются строгостью и ригоризмом.

Наконец, Влеммид известен и как песнописец, хотя его произведения и не были вполне оригинальны, а написаны по подражанию св. Иоанну Дамаскину. По своему внешнему построению песнопения Влеммида отличаются искусственностью, проявляющейся в образных выражениях, сравнениях, уподоблениях, противоположениях и других риторических приёмах. В отношении же содержания они проникнуты духом благочестия, глубиной и возвышенностью мыслей, а местами – теплотой и искренностью чувства. Из сохранившихся церковно-поэтических произведений Никифора известны – последования св. Григорию Богослову и св. Григорию Чудотворцу (Неокесарийскому), два гимна (Σύ Κύριε μόνος ἀγαθός и Εἰς τὸν ἀναρχον Θεὸν καὶ Πατέρα) и несколько молитв, употреблявшихся за богослужением в обители Влеммида.

К пятой группе богословских трудов Влеммида относятся сочинения гомилетические и церковно-исторические. В молодости Никифор Влеммид был патриаршим логофетом, на обязанности которого лежало и составление катехизических поучений для народа. Но от этого периода деятельности Влеммида не сохранилось ни одного проповеднического труда. Ныне известно только одно гомилетическое его произведение, составленное не ранее 1250г., а именно – «Похвальное слово в честь великого апостола и св. евангелиста Иоанна Богослова». Это слово ещё не издано и [известно лишь] по описанию Гейзенберга. Слово состоит из двух частей, из коих в первой излагается жизнь св. апостола, а во второй выясняется догматическое учение о Лице Господа Иисуса Христа, причём основная мысль этого догматического исследования выражается в положении, что «всё происходит от Отца через Слово или Сына – πάντα παρὰ τοῦ Πατρὸς διὰ τοῦ Λόγοῦ ἤ διὰ τοῦ Yἱοῦ γίνεσθαι». Гейзенберг относит «Похвальное слово» в честь св. евангелиста Иоанна к числу лучших произведений Никифора.

К церковно-историческим сочинениям Влеммида относятся «Житие св. Павла Латрского» и два «автобиографических очерка». «Житие св. Павла» ещё не издано. Вероятно, «Житие» было составлено Влеммидом не ранее 1250г., на основании материала, собранного во время подвижничества в Латрской обители св. Павла, и предназначено было для назидания и поучения иноков обители Влеммида. Что касается двух кратких автобиографических очерков Влеммида – «Περὶ τῶν κατ’ αὐτὸν διήγησις μερικὴ, λόγος πρῶτος» и "Περὶ τῶν κατ’ αὐτὸν διήγησις μερικὴ, λόγος δεύτερος», то они изданы Гейзенбергом и имеют очень важное научное значение. Первый очерк был написан Влеммидом в мае 1264г., а второй в апреле 1265г., с целью устранить пробелы первого рассказа и дополнить его; кроме того, второй очерк был предназначен для образованных читателей, тогда как первый имел в виду читателей простых. Автобиография Влеммида сообщает много интересных и ценных сведений как о личности и деятельности писателя, так и о церковных и политических событиях на Востоке в XIII в.

Богословскими трудами не ограничивалась научно-литературная деятельность Влеммида, который одновременно занимался и писал по вопросам политики и философии, географии²⁸¹ и медицины, составлял приветственные стихотворения и оставил громадную переписку с друзьями.

К числу произведений этого рода относится, прежде всего, политический трактат «Βασιλικὸς Ἀνδρίας», посвящённый Влеммидом своему воспитаннику – императору Феодору II Ласкарису. Влеммид поставил своей задачей начертать в этом труде идеал басилевса, – показать, каким должен быть царь, дабы он мог служить образцом всех добродетелей и быть по внутренним своим качествам настолько же прекрасным, насколько прекрасна по внешнему своему виду статуя знаменитого древнегреческого скульптора Поликлета. Такая литературная задача Влеммида обусловливалась как общественно-политическим его служением обществу, порабощённому в то время латинянами и сильно нуждавшемуся в авторитетной и просвещённой власти, так и субъективными его отношениями к молодому царю Феодору Ласкарису, на которого современное византийское общество возлагало большие надежды в связи с восстановлением разорённого царства. «Βασιλικὸς Ἀνδρίας» Влеммида представляет глубокое отражение патриотического настроения писателя, его горячей любви и преданности отечеству, а вместе с тем – и выдающихся познаний в области политических вопросов. Трактат состоит из четырнадцати глав. Писатель говорит здесь о том, каких пороков должен избегать царь и в каких добродетелях должен совершенствоваться, каковы должны быть его обязанности к народу и каков вообще должен быть нравственно-политический идеал царя. По суждению Влеммида, «царю необходимо упорядочить, прежде всего, себя самого, а потом уже управлять и подданными». В частности, он должен иметь искреннюю веру и любовь к Богу, отличаться целомудрием, смирением, кротостью, щедростью, правдивостью, избегать гордости, гнева, скупости и других пороков. В основе отношений царя к подданным должна находиться философия, понимаемая не как совокупность отвлечённых идей, а как проникновение в истинную сущность вещей и наилучшее познание жизненных дел. Для блага Империи царь с особой внимательностью должен прислушиваться к советам мудрых людей, быть осторожным в выборе советников, назначать честных судей и достойных чиновников, содержать войско и флот и т. д. Влеммид ярко начертал идеал царственного лица, многие черты которого не потеряли своего значения и в настоящее время. Как «поучительное слово, осуждающее зло и восхваляющее добро», трактат «Βασιλικὸς Ἀνδρίας», соответствующий нуждам греческого общества в XIII в. и ценный по своему содержанию, получил распространение в народе и увеличил славу Влеммида как мудрого политика и блестящего писателя.

Из философских сочинений Влеммида наиболее важными следует признать «Сокращённую логику (Ἐπιτομὴ λογικῆς)» и «Сокращённую физику (Ἐπιτομὴ φυσικῆς)», написанные им в качестве учебников для своих учеников. «Логика» была составлена не ранее 1238г. (а не в 1255г., как думает первый её издатель Wegelinus), когда Влеммид, по назначению императора Иоанна Ватаци, выступил в должности учителя философии. После 1250г. он дополнил её и предназначил для учеников школы в монастыре Бога Сущего. Влеммидова «Логика» в большей своей части представляет сокращённое изложение «Organon’a» Аристотеля и «Isagoge» Порфирия, – как это показывает и самое название сочинения. В своём труде Влеммид проводит мысль, что логика есть одно из лучших средств для достижения истины; а так как стремление к истине есть стремление к Богу, Который есть Истина, то тщательное изучение логики является делом совершенно необходимым. «Логика» Влеммида состоит из предисловия и сорока глав. В предисловии речь идёт преимущественно о пользе для человека философии, которая есть самая важная из наук, стоит во главе искусств и знаний и определяет законы развития последних. Будучи необходимым для всякого человека, философское познание особенно полезно для правителя народа. Когда царствование, говорит Влеммид, бывает соединено с философией, то получается власть наиболее совершенная, подобная власти Божией, которая только и может дать людям счастье на земле и вечное блаженство на небе. Только царь-философ может хорошо управлять своими подданными. В первой и второй главах «Логики» речь идёт об определении и разделении, о чем у Аристотеля говорится мало, так что эти главы являются, по мнению Вегелина, наиболее ценными в труде Влеммида. Главы III-VII можно назвать введением к «Логике» Влеммида. Здесь говорится об опытном познании, о различии между искусством и знанием, о способностях души (III), о шести определениях философии – у Пифагора, Платона и Аристотеля (IV), о различии понятий (V), о семи философских школах (VI), о разделении философии на теоретическую и практическую и о подразделении на части той и другой (VII). И эти главы, особенно седьмая, являются самостоятельными и свидетельствуют о значительной философской начитанности Влеммида. Дальнейшие главы «Логики» Влеммида представляют заимствования из сочинений Аристотеля или Порфирия. Так, глава VIII есть сокращённое изложение первой главы сочинения Аристотеля «О категориях», главы IX-XIII представляют сокращённое изложение первой части «Εἰσαγωγὴ» Порфирия, главы XIV- XXV – дальнейшее сокращение сочинения Аристотеля «О категориях», главы XXVI-XXX являются сокращённым изложением сочинения Аристотеля «Об истолковании», главы XXXI-XXXVI заимствованы Влеммидом из «Первой аналитики» Аристотеля, а главы XXXVII- XXXIX – из сочинения Аристотеля «Опровержение софистов». Глава XL самостоятельна и ведёт речь о предложении, категорическом и условном, силлогизмах и о софистических доказательствах.

«Сокращённая физика» Влеммида посвящена обзору законов и явлений мира физического, написана в 1252г. и представляет переложение «Физики» Аристотеля, а также его сочинений – «Метафизика», «Категории», «Топика», «О душе», «О возникновении и уничтожении», «Метеорология», «Космос», «О небе» и «Этика». Кроме того, Влеммид при составлении своего труда имел в виду сочинения Платона, Птолемея, Евклида, Овидия, Плотина и некоторых других писателей, – пользовался творениями святых Василия Великого и Иоанна Дамаскина и блаж. Августина, а в некоторых случаях, в подтверждение своих взглядов приводит тексты Священного Писания. В отличие от «Логики», «Физика» Влеммида не имеет единства в содержании: здесь наряду с вопросами о мире физическом, сообщаются сведения по географии, астрономии, астрологии и богословию, – но с целью лучшего уяснения некоторых более общих вопросов. Главным же предметом «Физики» Влеммида служит учение об основных началах и причинах в природе, а затем учение об элементах и явлениях мира физического. «Физика» состоит из 32 глав, но последняя глава представляет толкование на 8 псалом и содержит размышление писателя о Божьем всемогуществе. В частности, в «Физике» Влеммида речь идёт о естественных началах и причинах, о материи и форме, о движении, месте и времени, о кометах и Млечном пути, о землетрясении, воздухе, звёздах и т. д. Вообще, «Физика» свидетельствует об обширных познаниях Влеммида относительно видимого мира, а равно о критическом его отношении к научному материалу. «Логика» и «Физика» Влеммида, представляя переложение сочинений Аристотеля, написаны в доступной и простой форме, снабжены многими пояснительными примечаниями и в своё время были весьма полезны в качестве руководств для изучения философии Аристотеля. Поэтому они имели большое распространение в Византии и оказали влияние на дальнейшее развитие философской мысли не только на Востоке, но и на Западе. В частности, «Логика» сделалась «основой обучения» и «любимейшим учебником» в византийских школах, как свидетельствуют многочисленные, сохранившиеся до нашего времени, списки этого труда Влеммида в библиотеках, как Востока, так и Запада. «Логика», а равно «Физика» Влеммида переписывались в греческих монастырях даже в XVIII в. И на Западе оба труда Влеммида долго пользовались уважением учёных и, несомненно, оказали долю своего влияния на развитие здесь философской мысли, как это отчасти раскрыл Прантль. По его суждению, «“Логика” Влеммида есть одна из лучших книг этого рода». Дрёзеке отметил, что Влеммид своей «Логикой» надолго приобрёл себе признательность потомства. А Гейзенберг говорит, что «“Логика” и “Физика” Влеммида в течение многих веков пользовались самым широким распространением и доставили автору бессмертное имя».

Из других философских сочинений Влеммида известны трактаты «О душе (Περὶ ψυχῆς)» и «О теле (Περὶ σώματος)». Сочинение «О душе» было написано Влеммидом в марте 1263г., представляет переложение в простой и ясной форме аналогичного труда Аристотеля и предназначено для учеников его школы. Вслед за Аристотелем, Влеммид даёт в своём труде научное обоснование психологии, – разъясняет термин ψυχή, даёт определение самой души и различает душу животных и человека, рассматривает силы души и говорит о бессмертии души человека и о воскресении. В некоторых пунктах (например, об индивидуальном бессмертии души человека) Влеммид расходится с учением своего руководителя Аристотеля. Сочинение «О теле» было написано Влеммидом в апреле 1267г. – в дополнение к «Физике» и также предназначено было для учеников. Задачей сочинения служит рассмотрение вопроса «о телесных началах и элементах», их определение и подробное указание их соединений. Но это сочинение, как и труд Влеммида «О душе», не имело в Византии большого распространения и было известно преимущественно среди его учеников.

Таким образом, Никифор Влеммид в своих философских трудах примыкал к той византийской философской школе, которая утверждалась на философии Аристотеля и вращалась преимущественно в сфере его научных проблем. Но Влеммид был знаком и с философией Платона, которая вдохновила на научные труды таких представителей философского мышления в Византии, как Михаил Пселл, Иоанн Итал, Феодор Метохит, Гемист Плифон. В деле популяризации философского учения Аристотеля Влеммид оказал большую услугу византийскому обществу.

Третью группу сочинений Влеммида светского характера составляют его письма. В настоящее время изданы в печати 33 письма Никифора – к императору Феодору Ласкарису (31), деспоту Михаилу (1) и патриарху Михаилу (1), да известны ещё 49 писем к Никифору Влеммиду – от императора Феодора (48) и некоего Саввы (1). Эта обширная переписка имеет важное научное значение.

К четвёртой группе относятся поэтические произведения Никифора светского характера, а именно – два стихотворения к императору Иоанну Дуке, одно к императору Феодору И Ласкарису, одно в честь св. Димитрия, два в прославление монастыря Сосандр, и одно в честь Николая, епископа Мефонского, ревностного защитника Православия.

К пятой группе относятся географические сочинения Влеммида, который написал два труда: «История Земли (Ἱστορία περὶ τῆς γῆς)» и «Всеобщая география (Γεωγραφία συνοπτική)». Оба сочинения были предназначены Влеммидом для его учеников, первое для учеников младшего возраста, а второе – старшего. В первом сочинении кратко говорится об отношении Земли к другим планетам, о её величине и измерении, о круглой её форме, долготе и широте и о продолжительности дня в разных местах. Сочинение было составлено около 1241г., когда в его школу поступил будущий император Феодор Ласкарис. Задача второго сочинения состоит в том, чтобы «описать всю ойкумену и показать, на какие части она делится, и какие на ней находятся племена, города и реки». Оно составлено по руководству географического сочинения Дионисия Периегета. Истинное значение географических трудов Влеммида определил Крумбахер, который говорит, что в XIII в. в области географических познаний в Византии был упадок, и только комментарий Евстафия на Дионисия и два географических сочинения Никифора Влеммида восполняют пробел того времени. Но «Γεωγραφία συνοπτική» содержит материал и для исторической географии южной России, как это уже показал в своих трудах по этому предмету академик В. В. Латышев.

Далее, Никифору Влеммиду принадлежат несколько небольших сочинений по медицине («Обозрение целебных средств», «О крови» или «Правило кровопускания у больных», «Об обучении врачебному искусству» – всё ещё не изданы), астрономии («Περὶ μετεώρων») и естественно-научным вопросам («Περὶ χρυσοποιίας» и др.). В частности, сочинения по медицине составлены для учеников, а некоторые из них даже написаны в форме церковных песнопений, вероятно, с целью лучшего запоминания.

Вообще, Никифор Влеммид был одним из замечательнейших византийских деятелей XIII в. Это был человек высокообразованный и талантливый, глубоко верующий богослов и суровый аскет, ревностный поборник Православия, опытный наставник юношества, великий патриот, честный, суровый и неподкупный представитель византийского церковного общества, выдающийся деятель византийской науки и литературы. Историческая его деятельность тем более знаменательна, что падает на критический период в истории Византии, в судьбе которой он и прославил себя заслугами, как в церковном, так и в гражданско-политическом отношении. Его имя неразрывно связано с политической деятельностью императоров Никейской эпохи – Иоанна Ватаци и Феодора Ласкариса. А его защита Православия, охранение православных догматов и канонов, участие в униональных прениях, суровое подвижничество, упрочение монашеского быта, просвещение молодёжи в духе Православия и церковности и разнообразные научно-богословские труды характеризуют Влеммида как наиболее видного носителя и выразителя византийской православной церковности в средневековую эпоху. Поистине, это был «φιλοσοφώτατος, μακαριώτατος, ρητορικώτατος» представитель науки и подвижнической жизни. За своё нравственное величие, за обширные и глубокие познания и за выдающуюся просветительную деятельность Влеммид пользовался громадным уважением современников и ещё при своей жизни многими почитался за святого. Важно, наконец, отметить, что обширные свои познания по философии, физике и другим светским наукам Никифор Влеммид приобрёл преимущественно в монастырских библиотеках.

Известно также, что монах одного из фессалийских монастырей Георгий Лакапин (XIV в.) написал несколько сочинений по филологии. Михаил Пселл Младший, живший некоторое время в монастырях Олимпа Вифинского, известен многочисленными трудами по философии, физике, филологии, истории, юриспруденции, поэзии и даже медицине и т. д.

Что касается лиц со специально-богословским образованием, полученном в монастырях, то прекрасным примером в этом отношении могут служить сами монахи. Византийские иноки высоко ценили книжные сокровища, бывшие у них в распоряжении, и извлекали из них всю пользу, какую они могли дать. Многие из них славились своей учёностью и оставили после себя письменные памятники, свидетельствующие о любви их авторов к просвещению и науке.

Так, в области догматики и полемики известны, прежде всего, труды Никиты Стифата (XI в.), монаха Студийского монастыря, иноки которого вообще славились учёностью. Он был учеником преп. Симеона Нового Богослова и отличался высокой аскетической жизнью. Его монастырское уединение было нарушено известным столкновением между Греческой и Латинской церквами при патриархе Михаиле Керулларии, когда в Константинополь прибыло из Рима посольство от папы Льва IX, во главе с кардиналом Гумбертом, выступившим с полемическим против греков сочинением. Это дало Никите повод написать несколько сочинений против нововведений латинян и обличить их в заблуждениях. К его трудам относятся: «Об опресноках, посте в субботу, браке священников и о том, что не должно в Четыредесятницу совершать полную литургию», «Об исхождении Св. Духа», «Диалог с франками, или латинянами», «Против армян и латинян о хлебе квасном и опресноках». Полемические труды Никиты, в которых латинские заблуждения опровергаются на основании Св. Писания, святоотеческих творений и логических доводов, имели важное в своё время значение и являются теперь полезным материалом для истории полемики между греческими и латинскими богословами в XI в. Другая группа творений Никиты Стифата относится к литературе аскетической и содержит богатейшую сокровищницу нравственных уроков и идей о духовной жизни человека. Таковы его «Деятельные главы», «О душе», «О рае», «Увещательное слово к покаянию» (в рукописи) и др.

Иоанн Фурнис, монах и игумен одного из монастырей на Панской горе, процветал в начале XI в. Когда римский папа Пасхалис II послал в Константинополь своего легата, Медиоланского архиепископа Петра Хрисолана, для переговоров с императором Алексеем Комнином об унии, то в Византии был устроен диспут по вопросу об исхождении Св. Духа, происходивший в присутствии императора и собора. Противником латинского богослова на этом диспуте выступил монах Иоанн Фурнис, который и поколебал все доводы папского легата. Его «Защитительная апология» содержит ясное и довольно полное раскрытие православного учения об исхождении Св. Духа. Другие сочинения Иоанна состоят из бесед и слов на воскресные и праздничные дни.

В царствование Алексея I Комнина жил и замечательный византийский богослов Евфимий Зигабен, монах столичного монастыря Перивлепта. Он составил «Догматическую паноплию», направленную против всех ересей, существовавших до времени писателя. Сочинение было написано по поручению императора Алексея и издано с похвальным его отзывом. Зигабен отличался большой начитанностью в Св. Писании и святоотеческой литературе и составил несколько экзегетических сочинений.

Далее, Иоанн Зонара, византийский сановник XII в., постригшийся потом в монашество и скончавшийся в монастыре св. Илии на Афоне, написал в стихах несколько полемических против латинян сочинений по вопросу об исхождении Св. Духа, а также догматический канон Пресвятой Богородице, каждый тропарь которого имеет своим предметом какую-либо ересь, например, Ария, Савеллия, Македония, Аполлинария и т. д., а последний тропарь девятой песни говорит о ереси латинской. Он читается следующим образом: «Защити, о Дево, паству Твою, избавь от гибельной ереси итальянцев, которые учат о двух началах в отношении к единой природе и совершенно странно говорят о двойном исхождении Духа, и сохрани нас от их заблуждения». Кроме того, Зонара написал «Историю», обнимающую события от сотворения мира до Алексея I Комнина включительно. А равно известен своими толкованиями канонического кодекса Византийской церкви: как «История», так и толкование Зонары имеют большое научное значение и свидетельствуют о выдающемся образовании этого византийского писателя. Феодор Продром (XII в.), в монашестве Иларион, называемый также «Птохопродромом» за его бедность, был очень учёным человеком и пользовался покровительством императоров Иоанна и Мануила Комнинов. Продрому принадлежат многочисленные и разнообразные сочинения – рассказы, поэмы, эпиграммы, трактаты по астрологии, грамматике, философии, риторике и богословию. Между прочим, он в ямбических стихах написал полемическое против латинян сочинение, где опровергает их учение о Filioque. При Михаиле Палеологе против латинских заблуждений боролся иеромонах Иерофей, который за свои убеждения и пострадал от этого императора, приказавшего заключить его в тюрьму. Многочисленные сочинения Иерофея ещё не изданы, трактуют главным образом по вопросу об исхождении Св. Духа и направлены против воззрений Иоанна Векка. Тогда же на защиту православного учения выступил и константинопольский иеромонах Иов Иасит, ученик патриарха Иосифа и автор «Апологии», в которой опровергалось латинское учение о приматстве римского папы; за это Иов был удалён в вифинскую крепость Кавею. Мелетий Исповедник, монах Галисийского монастыря, написал трактат против латинских заблуждений и обнаружил необыкновенную ревность в защите Православия, когда император Михаил Палеолог заключил унию с Римом; так как Мелетий отказался признать эту унию, то ему, по приказанию царя, был отрезан язык. Никифор Хумн, постригшийся в старости в монашество с именем Нафанаила, был родственником императора Андроника Старшего, от которого и был почтён достоинством квестора, мистика и начальника каниклия; это был человек учёный и красноречивый, пользовавшийся общим уважением за свои большие и разносторонние познания. Он написал много сочинений по философии («О материи», «О душе», «О природе», «О первоначальных и простых телах», «Критика учения Платона»), являясь последователем Аристотеля, и риторике, а равно занимался и богословием. Между прочим, он написал полемический трактат под заглавием «Разбор латинского учения об исхождении Св. Духа», в котором по своим воззрениям и способу их раскрытия примыкает к патриарху Григорию Кипрскому и другим противникам Векка.

Максим Планудис, монах константинопольского монастыря Акаталипта, родился в 1260г. в Никомидии, получил прекрасное образование и всецело потом посвятил себя научным занятиям, исполняя в Константинополе обязанности дидаскала. В 1296г. он, по приказанию императора Андроника Старшего, путешествовал в Венецию в качестве царского посла и с успехом исполнил возложенную на него миссию. Скончался он в 1310г. Максим принадлежал к числу весьма образованных византийцев. Большая его заслуга состояла в том, что он хорошо знал латинский язык и литературу, которые обычно игнорировались в Византии, в силу вероисповедной вражды. Планудис перевёл на греческий язык некоторые латинские сочинения (Овидия, Цезаря, Цицерона, Августина – «О Троице») и этим проложил мост между Востоком и Западом, которым потом воспользовались византийские беглецы, провозвестники [возрождения] эллинизма в Италии. Повод к изучению латинского языка Максиму дали догматические споры между греками и латинянами. Он и сам писал полемические против латинян сочинения – «Об исхождении Св. Духа», «Слово о вере» и др., в которых защищал учение Православной Церкви. Другие сочинения Максима относятся к грамматике. Известно также его собрание писем (в издании Тгеп), сборник извлечений из сочинений древних историков, географов и др.

Матфей Властарь, фессалоникийский иеромонах, написал (кроме «Алфавитной Синтагмы» – 1335г.) несколько сочинений против латинян – «Об исхождении Св. Духа», «Обличение заблуждений латинян», «Слово об опресноках», – в которых на основании Св. Писания и творений св. отцов опровергает учение латинян по указанным вопросам и защищает православное учение. Полемическими трудами также известны: монах Григорий Стронгил (XIV в.), автор «Полемического слова против латинян», монах Арсений Студит, современник св. Григория Паламы, написавший два сочинения против латинян об исхождении Св. Духа, Нил Дамила, иеромонах обители Каркасийской в Иерапетри на Крите, автор «Ответа греко-латинскому монаху Максиму на его письмо в защиту латинских нововведений в вере»,²⁸² и особенно Иосиф Вриенний, монах Студийского монастыря (XV в.), написавший много полемических сочинений против латинян, преимущественно по вопросу об исхождении Св. Духа.

В области экзегетики известны, например, сочинение монаха Пахомия (XIV в.) о пользе Св. Писания, со ссылками на творения Иоанна Дамаскина; толкование монаха Иова на псалмы, схолии монаха Феодула (XIV в.) на творения св. Григория Богослова и др.

Св. Симеон Новый Богослов, игумен монастыря св. Маманта в Константинополе (XI в.), оставил много сочинений мистико-аскетического содержания, имеющих большое значение для уяснения мировоззрения византийского монашества. В таком же достоинстве являются и творения св. Григория Синаита (XIV в.). Менее важны аскетические творения Симеона Студита, учителя Симеона Нового Богослова, монаха-пресвитера Василия (XII в.), игумена лавры Малийнской, афонского монаха Никифора (XIV в.), монахов Даниила, Дионисия, Евсевия, Исаии (XIV в.) и других (Крумбахер).

Наконец, монахи заявили себя литературными трудами в области церковного проповедничества, церковной поэзии, агиографии, права и пр.

* *

Итак, исторический очерк отношений к духовному просвещению со стороны Византийских патриархов, епархиальных архиереев, клириков и монахов и участия их в разработке богословских наук показывает, что и возрождение, и дальнейшее развитие образованности вообще и богословской в частности совершались в Византии IX-XV в. под их покровительством и при непосредственном и постоянном сотрудничестве. В этом живом и непрерывном соприкосновении духовенства и монашества с наукой и просвещением и заключается один из могучих факторов прогресса византийской культуры в средневековую эпоху.

Наконец, весьма важное значение в подъёме и развитии духовного просвещения в Византии IX-XV в. имело меценатство басилевсов. Византийские императоры указанного времени в своём большинстве с любовью относились к просвещению, покровительствовали учёным, содействовали процветанию в Империи наук, особенно богословских, открывали школы и оказывали всяческую помощь дидаскалам, сами предавались научным занятиям, в частности богословским, и даже посвящали себя научно-литературным трудам, имеющим своё значение и в истории богословской мысли в средневековой Византии. Покровительство императоров духовному просвещению и их участие в разработке богословских наук представляют весьма интересное и важное явление в культурной истории Византии, заслуживающее подробного рассмотрения и разносторонней оценки.

Первым басилевсом нашей эпохи был Михаил III (842–867), за малолетством которого Империей правила его мать Феодора, при содействии логофета Феоктиста, своего дяди Мануила и брата Варды. Душой правительства был кесарь Варда, образованный и талантливый человек, с большой любовью относившийся к духовному просвещению. Варда был первым – в нашу эпоху – державным покровителем просвещения, и он положил начало тому царственному меценатству, которое характеризует басилевсов Византии вплоть до её падения. Став во главе правительства, умный и образованный Варда прекрасно понимал всю опасность для Империи недостатка просвещения в обществе, совершенно оскудевшего в эпоху иконоборства. Законы государства были забыты народом, в судах царила неправда, суеверия и предрассудки господствовали в обществе. Единственным средством к внутреннему благоустройству Империи было просвещение. И Варда, – по свидетельству византийских историков, – с необыкновенной энергией приступил к созиданию и распространению просвещения в народе. Высоко ценя мудрость, он стал заботиться о её водворении в обществе, взамен невежества и грубости, которые в то время господствовали в Византии.²⁸³ Он восстановил в Магнаврском дворце в Константинополе высшую школу, профессорами которой назначил лучших учёных своего времени. Школа с успехом исполняла своё назначение и скоро, по словам Продолжателя Феофана, «рассеяла тьму невежества и далеко изгнала незнание», – так как её питомцы, по окончании учения, посвящали себя и научно-литературной деятельности, и своими трудами распространяли свет знания по всей Империи.²⁸⁴ Так Варда положил начало прогрессу просвещения в Византии. Его заслуга в этом отношении тем более важна, что школы, подобные константинопольской, он устроил и в других больших городах Империи, дав и здесь толчок просветительному движению.

Император Василий I Македонянин (867–886), основатель знаменитой Македонской династии в Византии (867–1057), не получил систематического образования, но отличался сильным природным умом, любил науку и покровительствовал литературным занятиям. Академия, основанная Вардой в Магнаврском дворце, продолжала существовать и при этом императоре и пользовалась его вниманием и поддержкой. Затем, Василий предпринял обширную законодательную реформу с целью восстановить право Юстиниана, потерявшее практическое значение в эпоху иконоборства, и дополнить его новыми юридическими нормами применительно к состоянию государства и Церкви после торжества Православия. Памятником законодательной деятельности Василия был, прежде всего, «ὁ Πρόχειρος Νόμος», представляющий практическое руководство для изучения права и для пользования им в судах. По свидетельству Константина Порфирородного, Василий нашёл в современных гражданских законах много неясностей, вследствие смешения пригодных и непригодных законов, вышедших из употребления и действующих, и задался целью с возможной тщательностью привести их в порядок: он уничтожил законы, вышедшие из употребления, пересмотрев бесчисленное множество законов, ещё имевших применение, ограничил их, сократил и разделил на главы, чтобы сделать доступным их изучение.²⁸⁵ Таковы были мотивы составления Прохирона, которое было исполнено при содействии современных византийских юристов. По своему содержанию памятник касается и церковного права. В частности, здесь речь идёт о браке и разводе, о поставлении епископов и пресвитеров. Прохирон Василия Македонянина имел в Византии большое практические применение: им пользовались не только светские юристы, но и духовенство – по вопросам как церковного, так и гражданского права. С именем императора Василия соединяется происхождение и другого замечательного памятника византийского права – Ἑπαναγωγὴ τοῦ νόμου τοῦ σύν Θεῷ ἐμφανεστέρου ὑπὸ Βασιλείου καὶ Λέοντος καὶ Ἀλεξάνδρου τῶν παναγάθων καὶ εἱρηνοποιῶν βασιλέων. Эпанагога представляет второе издание Прохирона, дополненное на основании «Ἀνακάθαρσις’а τῶν παλαιῶν νόμων», или «Ревизии древних законов», также исполненной при Василии с целью оценки всего юридического материала, которое осталось в силе со времени законодательства Юстиниана. В составлении Эпанагоги принимал участие не только сам Василий, но и знаменитый патриарх Фотий, учёнейший канонист, дополнивший гражданское содержание памятника церковными воззрениями на правовые отношения и действия. Эпанагога объединила действующее византийское право, прежде разбросанное по многим сводам, переработала его в новом, специально-византийском направлении и получила значение действующего закона. Памятник имеет большое значение и в церковно-историческом, и в правовом отношениях. Так, здесь изложено возвышенное учение о Византийском патриархе и его полномочиях, характеризуются отношения между Церковью и государством, идёт речь об избрании епископов и клириков, о церковных имуществах, браке и разводе, о наказаниях за преступления против веры и нравственности, и т. д. На основании и при свете Эпанагоги представляется возможным нарисовать яркую картину правового положения Церкви в Византии в конце IX в.

Наконец, с именем императора Василия известны в византийской литературе и два «Увещания» к сыну императора – Льву Мудрому. Одно из них, изложенное в более обширной редакции, носит такое заглавие: «Василия, императора ромеев, 66 увещательных глав к сыну его Льву, имеющих акростих: Василий, во Христе царь ромеев, Льву, возлюбленному сыну и соправителю». Сочинение носит религиозно-нравственный характер и содержит ряд советов и постановления по различным предметам веры и морали. Так, царь говорит здесь о православной вере и поучает своего сына в чистоте хранить её и нимало не отступать от догматов Церкви, внушает ему оказывать почтение священникам, ведёт речь о милостыне, добродетели, смиренномудрии, почитании родителей, мире и т. д. Представляют особый интерес те главы, которые своим содержанием касаются вообще просвещения. Трактат и начинается главой об образовании. «Образование, – говорит император Василий, – есть полезное для жизни и весьма важное приобретение не только для царей, но и для частных лиц. Тем, кто приобрёл образование, последнее приносит пользу как в духовной жизни, так и в гражданско-общественной: в первой посредством изучения Божественных Писаний, а во второй – путём совершения добрых и правильных дел. И я, отец твой и соправитель, – продолжает Василий, – внушаю тебе, возлюбленный сын, чтобы ты имел просвещение во главе твоего царства. Ведь просвещение и царство украшает, и царям создаёт бессмертие. Подобно тому, как на земле, когда нет солнца, всё остаётся во тьме и мраке, так и в душе, которой не коснулось образование, всё происходит неправильно и в беспорядке. Итак, заботься о просвещении, соединённом с добродетелью, так как одна добродетель из всех приобретений бессмертна».²⁸⁶ В другое главе «Увещания» император пишет о просвещении следующим образом: «Достойнейшее дело царя состоит не только в наблюдении за положением царства, но и в заботах об интересах подданных. Недостаточно лишь самому царю служить добрым примером для приближенных, но необходимо и детей своих поставить в положение образца своей добродетели. Как тот, кто хорошо воспитывает детей, приносит пользу целому царству, так и тот, кто оставляет детей без воспитания и грубыми, наносит вред всему государству. Итак, послушай, сын, моих отеческих наставлений (о необходимости обучения и воспитания детей), и ты принесёшь пользу и себе, и Империи, да и мне окажешь этим добрую память».²⁸⁷ А вот как император наставляет своего сына в делах веры. «Началом всей жизни и непоколебимым основанием признавай искреннюю веру во Христа. Поклоняйся Отцу и Сыну и Св. Духу, Троице единосущной, нераздельной и неслиянной, единому и только одному Богу. Веруй в домостроительство во плоти Сына Божия, посредством Которого мир был освобождён от рабства тления, как поучает определение Матери-Церкви. Это есть исполнение всех добродетелей. Такая вера есть основание всех благ. Её имей ненарушимым наследием, так как в этой именно вере ты был воспитан с детства. Я являюсь учителем для тебя в этом отношении, не посрами же любящего тебя отца. Если художник должен правильно изображать черты лица, то дети царей обязаны быть духовными образами добродетели своих отцов. Имей здравое разумение православных догматов и в наивысшей степени (περίσσῶς) почитай Матерь твою Церковь, которая во Св. Духе вскормила тебя и вместе со мной через Христа в Боге возложила венец на главу твою. Ведь если ты обязан почитать и уважать плотских родителей, то тем более ты должен во всей силе чтить духовных своих родителей о Боге. Первые дают детям временную жизнь, а вторые посредством возрождения приготовляют нам жизнь вечную. Почитай же Церковь, чтобы и самому заслужить милость от Бога, с благоговением относись к священникам как духовным отцам и ходатаям нашим перед Богом, ведь честь иереев восходит к Богу».²⁸⁸ В «Увещании» имеются особые главы и относительно чтения и изучения Св. Писания и творений св. отцов. Подобно тому, как молодое растение, орошаемое водой, цветёт и потом приносит плод, говорит император, так и ум твой, сын мой, просвещаемый и духовно орошаемый изучением Божественных Писаний, ещё более разовьётся, усовершенствуется и принесёт плоды добродетели. Ведь тело питается соответствующей пищей, душу же воспитывают и развивают духовные словеса, причём это питание создаёт вечную радость и ведёт к нетлению. Занимайся же изучением этих полезных словес, дабы ты прекрасно мог управлять и царством.²⁸⁹ С той целью, чтобы жизнь твоя украшалась во всех отношениях, продолжает император, не пренебрегай чтением древних писаний и изучением их наставлений, так как ты найдёшь в них много полезного. И прежде всего, читай книги Соломона и Исократа, а затем изучай советы и наставления Иисуса, сына Сирахова, так как ты отсюда можешь извлечь сведения о добродетелях гражданских и царских. Что же касается всех остальных спасительных словес Боговдохновенного Писателя, то тебе совершенно необходимо постоянно изучать их. И когда ты достигнешь совершенства в разумении Писаний, тогда ты поблагодаришь и меня, твоего отца и руководителя, а потом и сам будешь учить других, – тем более, что хорошо поймёшь будущую судьбу каждого человека и неизбежность божественного над ним суда.²⁹⁰ Император Василий рекомендовал своему сыну читать и исторические книги. Не пренебрегай изучением древних историй, говорит он, потому что ты без труда найдёшь в них то, что другие собрали с большим трудом. И ты узнаешь отсюда о добродетелях людей знаменитых и о пороках лиц безнравственных, о различных переменах в жизни, непостоянстве мира, быстром падении власти и т. п.; вообще, из истории ты научишься, как необходимо тебе избегать пороков и недостатков, чтобы не подвергнуться осуждению, и как важно тебе следовать добродетели, чтобы получить достойную награду.²⁹¹

Таким образом, в обширном «Увещании» императора Василия содержится ряд наставлений общего характера, которые, однако, дают возможность оттенить его любовь к духовному просвещению и церковное направление его мышления. Таким же церковно-религиозным характером отличается и другое, краткое «Увещание» императора Василия своему сыну Льву. В начале его царь говорит, что Господь, сотворив человека по образу Своему и подобию, увенчав его славой и честью, даровал ему высшее благо – мудрость (σοφία), при посредстве которой он, в меру возможности, познаёт Бога и непрестанно прославляет Творца. И ты, сын мой богохранимый, говорит Василий Льву, воспитанный в мудрости, будь философом, поскольку боишься Бога: ведь начало премудрости – страх Господень. Посему люби Господа от всей души своей и сердца твоего, служи Ему и прославляй Творца неба и земли и моря, и Он будет помощником тебе во всё дни настоящей жизни и в будущем веке. Изучай назидающую о Боге мудрость; будучи идеальной сама по себе, она усматривается в человеке и познаётся двояким образом – в словах и добродетелях. Почитай священников и старцев, с готовностью помогая бедным и нуждающимся, будь кроток, и пр. В Церкви сохраняй мир, повинуйся словесам Божиим и всегда обращай ум свой к Господу. Занимайся чтением и изучением божественных книг, люби мир, отвращайся от соблазна. В точности исполняй слова своего отца, потому что никто так искренно не поучает другого, как отец – сына: обыкновенно учитель завидует ученику, когда он бывает выше его, но отец имеет великую славу, когда видит, что сын превзошёл не только его, но и всех остальных людей. Послушай же наставлений отца, и пусть жизнь твоя, и слово, и ум украшаются правильным образом.²⁹² И из этого «Увещания» видно, что император Василий любил науку, особенно богословскую, к изучению которой и располагал своего сына Льва. Как обширное, так и краткое «Увещание» Василия нельзя признать в литературном отношении вполне оригинальными произведениями, так как византийская литература прежнего времени была уже знакома с подобными увещательными главами. Имеем в виду «Увещательное слово» Агапита, диакона святейшей Божией Великой церкви, обращённое к императору Юстиниану и имеющее сходство с аналогичными трудами Василия Македонянина. По-видимому, император Василий имел перед собой этот оригинал, а равно заимствовал свои наставления и из творений святых Василия Великого и Григория Богослова. Возможно допустить, что авторство императора разделялось здесь, как и в Эпанагоге, сотрудничеством знаменитого патриарха Фотия, – как это уже и отметил Крумбахер (S. 458). При всём том, император Василий Македонянин оставил добрую по себе память в истории византийского духовного просвещения как своей любовью к науке и покровительством образованию, так и своими литературными трудами.

Но более важны и разносторонни были заслуги на поприще духовного просвещения сына и преемника Василия, императора Льва VI Мудрого (886–912). Лев получил прекрасное образование. Его учителем был знаменитый Фотий, лекции которого по богословию он слушал в Константинопольской академии, учреждённой Вардой. В этой Академии Лев изучил и философию, юриспруденцию и грамматику. Его познания в науках выделяли его из ряда других питомцев Академии, где воспитывались дети преимущественно аристократических византийских фамилий. Лев рано выступил на научно-литературное поприще, а разнообразные его труды быстро упрочили за ним почётное в Византии наименование философа, учёного и мудреца (ὁ σοφός). Вступив на царский престол, Лев больше занимался наукой и литературой, чем государственными делами. Обладая хорошими умственными дарованиями и сильной любознательностью, он проникся убеждением, что наука составляет главное его призвание. С особым интересом он изучал греческих и римских классиков и астрологию, которой увлекались его современники. Царский дворец сделался приютом для учёных и философов, с которыми Лев постоянно вёл научные беседы, забывая об интересах государства. Представители различных отраслей знания, дидаскалы и писатели пользовались большим вниманием царственного покровителя, охотно посвящали себя литературной деятельности. Со всех концов Империи стекались они ко двору, иногда даже по вызову самого императора, как, например, был царём приглашён Никита – философ из Пафлагонии, отличавшийся большими познаниями и прославившийся как знаменитый дидаскал (Vita Euth., 56). Царский дворец «превратился при Льве в сократовскую или платоновскую школу, в новую Академию и Лицей», причём некоторые учёные пользовались даже царским столом. Оказывая широкое меценатство учёным, Лев заботился и о распространении образования в народе, открывал школы и оказывал им материальную помощь из царской казны. В частности, Константинопольская академия в его время процветала. Вообще, Лев разными средствами старался поднять упавшую в иконоборческую эпоху византийскую науку и литературу. И его значение в этом отношении велико. Лев именно положил начало новому процветанию в Византии науки и литературы, в частности – богословской, и стоит в первом ряду писателей так называемого Македонского периода. Он не только оказывал просвещённое воздействие на окружающую среду, покровительствовал учёным, любил науку и знание, но и сам занимался литературными трудами, посвящая им не часы досуга, но почти всё своё время. Некоторые его произведения относятся к разряду богословских.

Как писатель-богослов, император Лев известен, прежде всего, своими проповедями. Поучение своих подданных император признавал долгом своей духовной любви к ним, поэтому часто обращался с назиданиями к народу и в собственном дворце, и в храмах во время богослужений. Когда же Лев не мог присутствовать в храме и сам произнести проповедь перед народом, то поручал исполнить это кому-либо из приближённых лиц. Император обыкновенно говорил свои проповеди по предварительному приготовлению, но были случаи, когда он произносил поучение экспромтом (например, слово на Благовещение). Всех проповедей императора Льва известно 33, но из них изданы только 19, в том числе – на Рождество Богородицы, Введение Её во храм, Благовещение, на Сретение Господне (два), Рождество Христово, Вербное воскресенье, на Воздвижение св. Креста, на Воскресение и Вознесение Христово, на Пятидесятницу и Сошествие Св. Духа, Успение Богородицы, в неделю всех святых, на Усекновение главы Иоанна Предтечи, в честь св. Николая Мирликийского и св. Иоанна Златоуста, слово в Великую пятницу и увещание ко всем верующим. В рукописях сохранились и слова императора Льва на Преображение Господне, Рождество Христово, в честь святых Димитрия, Климента Анкирского, ап. Павла и др.

По своему содержанию проповеди Льва относятся к разряду панегирических, или похвальных, составленных для прославления какого-либо лица или события из библейской и церковной истории. В них заключаются элементы – догматический, исторический и нравственный, причём преобладает какой-либо один из них. С общим типом проповедей императора Льва могут познакомить извлечения из некоторых его слов. Так, слово на Введение Богоматери во храм начинается целым рядом витиеватых вопросов проповедника. «Кто это расцветшая, как лилия среди терний, порождённых порочностью людей? Что это за необычайные начатки, которые не только необыкновенно новы и прекрасны, но и посвящаются в храме совершенно с особой целью? Кто это со славой вступает в чертоги Царя? Кого это с почётом окружает хор юных дев, сретая как невесту, в прекрасном одеянии и с радостью входящую в брачный чертог? – Эти начатки, – отвечает проповедник, – принадлежат тому, кто ещё недавно, подчиняясь проклятию, приносил тернии, а теперь изменился и стал приносить добрый плод, имеющий сладость благоволения, вместо прежней горечи. Эти начатки, как драгоценный дар, приносятся теперь Подателю всех благ. Невеста же одарена истинно брачной красотой и избрана для Единородного. Посему она и водворяется в чертогах Божиих, а юные девы сопровождают её и сорадуются как Деве. А что же мы? – опять вопрошает проповедник. – Неужели мы не примем участия в этом Божественном хоре и не насладимся общей радостью юных дев? Может быть, и мы совместными усилиями составим Её похвалу и все примем участие в священном шествии, станем служить Ей и прославлять? Прославление Богоматери, – говорит проповедник, – будет не только приятно для нас, но и полезно». «Чем больше мы станем восхвалять Её, тем большую получим от Неё награду». Но прежде чем приступить к прославлению Богоматери, проповедник обращается с прославлением к Её родителям и, между прочим, спрашивает, почему они, радуясь посвящению своей Дщери, возносят Ей и молитвы. «Не указывает ли это на то, что посвящённая Дева, как умилостивительная жертва, приносится за всех? Не вменяется ли Она для умилостивления Бога за всех людей?» – Ответ на эти вопросы и составляет главное содержание анализируемого слова. Проповедник разъясняет, что человек, сотворённый Богом, под воздействием демонов подпал власти греха. Однако всеблагий Бог определил искупить человека. И св. Дева была для людей даром неба для удовлетворения правды Божией. «О, блаженная Сокровищница, из Которой излилась Божественная нам благодать, – говорит проповедник о св. Деве Марии. – О, Дева, предназначенная дать плоть Творцу нашему. О, Ты, через Которую Бог определил войти в общение с нами, хотя мы по природе своей подобны праху». Проповедник всех приглашает торжествовать вместе с девами, сопровождающими Богоматерь в храм, и он обращается к пророку Давиду с просьбой стать во главе хора юных дев и верующих, окружающих Богоматерь, и устроить в честь Её достойное песнопение и прославление. И дальше проповедник приводит изречение Псалмопевца («Слыши, Дщи, и преклони ухо твоё», «Слыши, Дщи, забуди дом отца твоего и люди», «Слыши, Дщи, и забудь народ твой») и, комментируя их, прославляет Деву Марию. А в заключение слова обращается к Деве, похвале нашего спасения, якорю надежды, с прошением избавить всех от грехов и от нападения врагов внешних и внутренних, оградить Своим покровительством и всех привести в спасительную пристань Сына Своего, где господствуют совершенная радость, веселие и мир.²⁹³

Слово на Воздвижение начинается сравнением древа познания добра и зла со св. Крестом – орудием нашего спасения. «Как прежде человек через древо лишён был образа Божия, так и теперь через древо снова приобрёл его и возвратился в своё отечество. Прежде плод древа причинил смерть, а теперь крестом сокрушены смерть и грех. Злой демон воспользовался древом для соблазна, а Господь даровал нам через древо орудие спасения... И теперь произошла полная перемена печали в радость, проклятия – в благословение, терний – в сладкие плоды. Осталось неизменным только наказание, которому подвержен враг за то, что он совершил с нами». Указав на предызображение креста Моисеем, поднятие рук которого было гибельно для амаликитян, проповедник продолжает: «Подобно рукам Моисея, был поднят крест, который блеском своим изгнал, как мрак, самого дьявола из пределов земли». Воздвигнутый преступными руками иудеев, распявших Господа славы, крест уничтожил злейшего врага нашего. Блеснули лучи его, и исчез мрак, давно наступивший. Явился царский жезл, и беспомощный тиран, поражённый страхом, повергнут в величайшее затруднение. «Враг сокрушён, и человек избавился от рабства греха, получив вновь древо жизни, через которое даётся и рай, и бессмертие, и единение с Творцом, и древние преимущества». «Ныне людям дано орудие спасения, при помощи которого они выходят победителями из всех козней». Указывая на спасительную силу креста, проповедник говорит: «При его помощи мученики лишили князя мира сего власти и могущества. Силой креста св. мученицы тяжко поражали сильного во зле и тем искупили грех, возникший по вине жены. С помощью креста духовные пастыри не допускают хищных зверей к своей пастве и оберегают её от всех козней. Силой креста люди проводят на земле праведную жизнь. Крест – основание Церквей, слава пастырей, венец царей, сила государств, помощь верующих, охрана всего мира. Крест объединяет весь мир и уничтожает средостение вражды, всюду водворяя мир и благоволение». Слово заключается молитвенным обращением к Богу Слову, чтобы Он объединил силой спасительного Своего креста и тех, которые не знают Его, дабы все едиными устами и единым сердцем прославляли всесвятое Его имя.²⁹⁴

Слово на день Сошествия Св. Духа на апостолов отличается догматическим характером и довольно стройно и логически убедительно раскрывает православное учение о Св. Духе. В слове есть и полемический элемент, направленный отчасти против иудеев, отрицавших Божество Духа, а главным образом против латинян, дерзнувших ввести новое учение о том, что Св. Дух получает бытие и от Сына. Проповедник опровергает это учение на основании Св. Писания и логических доказательств. В заключение слова проповедник говорит: «О разум, о мудрость, о Дух Святый! Укрепи наш разум Своим водительством, избавь нас от мрака, который Ты некогда рассеял, избавь от заблуждения в наших делах, помоги в управлении кораблём, нам вверенным. Царствуй вместе с нами над теми, заботу о которых Ты нам поручил, чтобы народ, нами управляемый, избежал несчастий здешней жизни и достиг небесного блаженства».²⁹⁵

Догматическим характером отличается и слово на Пятидесятницу, где раскрывается православное учение о Св. Троице. Слова в честь святых Николая Мирликийского и Иоанна Златоуста имеют по преимуществу историческое содержание и представляют анализ их житий. В частности, в слове в честь св. Иоанна Златоуста царственный проповедник воспроизводит сведения о жизни святителя, сообщаемые в исторических трудах Сократа, Созомена и Палладия Еленопольского. Оба слова написаны живо и просто и производят впечатление своей назидательностью. Нравоучительным характером отличается только одно слово Льва, написанное в форме увещательного послания ко всем христианам. Автор внушает здесь своим слушателям, что они должны быть достойными наследниками Бога и той свободы, которая им дарована, и в своей жизни должны соблюдать милосердие, незлобие, простоту, терпение и пр., а сам проповедник со своей стороны обещает делать всё возможное для прославления Бога, вверившего ему царство.

Вообще, анализ проповедей императора Льва показывает, что он был хорошим оратором и писателем. Он владел достаточными познаниями в Св. Писании и богословской литературе, не без успеха раскрывал догматико-полемические темы, пользовался церковно-историческими и житийными материалами, нередко прибегал к классическим примерам для иллюстрации своих мыслей (в слове в честь святителя Николая есть извлечение из Пиндара, col. 225) и вообще не встречал затруднений в отношении содержания поучений. И по форме его слова носят все признаки риторически правильных произведений. Каждое из них имеет вступление, тему, изложение её и заключение, в форме молитвенных обращений. Речь проповедника полна сравнений и образов, часто вращается в пределах драматических приёмов, содержит и вопросы, и ответы с разнообразными вариациями основной идеи, в восклицаниях выражает настроение и мысли проповедника. Всё это – приём схоластической проповеди, элемент риторической науки. Но не нужно забывать, что речь идёт о проповеднике X в., выступившем на поприще народного учительства в самом начале возрождения в Византии духовного просвещения. А затем, в словах Льва есть и элемент современности – в тех небольших заключениях проповедей, где автор делает общий вывод из слова применительно к моральным потребностям своих слушателей и призывает последних к миру, духовному единению, делам добродетели, а сам обещает употреблять все силы к доброму управлению вверенным ему народом. Составленные по всем правилам ораторского искусства, выраженные в громких и витиеватых фразах, содержащие и краткие моральные наставления применительно к запросам живой действительности, проповеди царственного иерокирикса производили в своё время большое впечатление на слушателей, представляли целое событие для населения Византии, переписывались в большом количестве экземпляров и расходились по всему Православному Востоку. Об успехе проповеднической деятельности Льва свидетельствует и многочисленность кодексов с его словами, сохранившихся в библиотеках Православного Востока.

Затем, император Лев известен и как церковный поэт. Его перу принадлежат несколько гимнографических произведений, которые вошли и в состав богослужебных книг. Как человек образованный и начитанный в Св. Писании и богословской литературе, Лев примкнул к тому церковно-поэтическому движению в Византии, которое возникло ещё под влиянием преп. Иоанна Дамаскина, Косьмы Маюмского и Феодора Студита, поддерживалось преимущественно в Студийском монастыре и имело в конце IX и начале X в. многих представителей. Магистр и патриций Лев Хиросфакт, Никомидийский митрополит Григорий, Марк Отрантский, патриарх Евфимий, доместик Новой церкви старец Ксенас – вот византийские песнотворцы времени императора Льва Мудрого, ознаменовавшие себя теми или другими гимнографическими творениями. И Лев, подчиняясь господствовавшему настроению, составил довольно много церковных стихир. Русский учёный епископ Порфирий Успенский приписывает Льву до тридцати стихир, которые он читал в афонских рукописях, но источники – рукописные и печатные – разногласят в этом вопросе, поэтому трудно с точностью решить, все ли стихиры, надписываемые именем «Льва Деспота», бесспорно принадлежат именно императору Льву. С несомненностью можно лишь утверждать, что Лев Мудрый составил одиннадцать воскресных (утренних) стихир евангельских,²⁹⁶ известную стихиру «Приидите, людие, триипостасному Божеству поклонимся», положенную в вечерне Пятидесятницы, и умилительную песнь о втором пришествии Господа нашего Иисуса Христа (ᾠδάριον κατανυκτικὸν), где в стихах изображается ужас дня Страшного суда и изливается молитва мятущейся в грехах души о Божественной помощи.²⁹⁷ Все эти творения приписываются Льву и рукописными кодексами, и печатными изданиями. Некоторые из своих песнопений император Лев полагал на ноты, как это видно из одной рукописи (παπαδική) в Ватопедском монастыре. В большие праздники, когда духовенство, во главе с патриархом, по византийскому придворному уставу, приглашалось императором во дворец на обед, Лев приказывал придворным хорам исполнять эти композиции во время трапезы, под управлением четырёх доместиков, по всем правилам певческого искусства. Впоследствии Византийский патриарх Иоанн Гликис (1313–1320), славившийся знанием церковного пения и занимавшийся обучением современных певцов, также положил на ноты некоторые утренние стихиры Льва.²⁹⁸

Все церковные песнопения Льва были написаны прозой, за исключением песни о втором пришествии Господа Иисуса и гимна в честь св. Климента Анкирского, сохранившегося только в отрывке, – которые составлены в стихах. По своей форме эти последние приближаются к анакреонтическим стихотворениям и представляют попытку со стороны Льва восстановить классический стихотворный размер, основанный на качестве слогов, тогда как в христианской поэзии давно уже господствовал ритмический стих, в котором имеет значение число слогов и ударений, и который был более удобен для выражения душевных настроений и поэтического подъёма церковных песнотворцев. Очевидно, в этом рецидиве Льва отразилась его начитанность в классической литературе и приверженность к древним образцам.

По своему содержанию церковные песнопения Льва представляют изложение евангельских событий, за исключением стихир на Пятидесятницу – «Приидите, людие, триипостасному Божеству поклонимся», которые своим источником имеют Слово св. Григория Богослова. Мысль писателя ясна и в церковных песнопениях, религиозное его чувство искренно и сильно, поэтическое вдохновение полно жизненности и творческого подъёма. Некоторые и евангельские стихиры Льва (7-го гласа – «Се тьма и рано, и что у гроба, Марие, стоиши», 6-го гласа – «По еже во ад сошествии и из мертвых воскресении») можно поставить наряду с творениями великих христианских песнотворцев – святых Иоанна Дамаскина и Косьмы Маюмского.

Далее, император Лев продолжал законодательную деятельность своего отца Василия I. С его именем связывается происхождение «Василии (Τὰ Βασιλικὰ βιβλία)», или «Царских книг», которые имели в Византии значение действующего права вплоть до её падения. Дело в том, что Прохирон и Эпанагога, составленные при императоре Василии, при всех своих достоинствах, имели один недостаток – краткость, а отсюда и неполноту по некоторым сложным и запутанным вопросам юридической практики. Этот недостаток и был восполнен Василиками,представлявшими новую «ревизию древних законов» или свод всего сохранившегося в силе Юстинианова права, но переработанного в особом византийском направлении, применительно к современным потребностям, в согласии с новейшими комментариями, с переводом латинских терминов на греческий язык. Василики разделяются на 60 книг, каждая из которых делится на титулы, а титулы – на главы и параграфы.²⁹⁹ Книги I, III-V касаются церковных лиц и отношений. В частности, в книге I речь идёт о Святой Троице и кафолической вере, в третьей – о епископах и клириках, о хиротонии и прономиях, о числе клириков Великой Константинопольской церкви, о переходе клириков из одной церкви в другую и о постройке храмов; книга IV посвящена монастырям, монахам и аскетам и их жизни, а пятая говорит о церквах, монастырях и молитвенных домах, об их имуществах и правах, об отчуждении церковных имуществ, церковных канонах и их значении. О Церкви и её установлениях речь идёт и в других книгах Василик, например, о браке и разводе говорится в седьмом титуле XXVIII книги, об усыновлении и его отношении к браку – в первом титуле XXXIII книги, и т. д. Как официальный памятник действовавшего в Византии права, Василики имеют весьма важное значение и для церковного историка. На основании именно этого памятника, прежде всего, следует изображать правовое положение Церкви в Византии от начала X в., именно при его свете нужно разъяснять те или иные правовые нормы в отношении к духовенству, монашеству, храмам, церковному имуществу и т. д., дополняя, где следует, этот гражданский источник и позднейшими правовыми данными церковного и государственного происхождений. Важно, между прочим, отметить отношение Василик к церковным канонами. В третьем титуле V книги говорится: «Мы узаконяем, чтобы св. церковные каноны, изложенные и утверждённые святыми семью соборами, имели значение гражданских законов (τάξιν τῶν νόμων); догматы этих св. соборов мы принимаем как Божественное Писание, а каноны их мы храним как законы».³⁰⁰ Василики требуют также от всех членов Церкви в чистоте хранить св. веру и повиноваться всем церковным установлениям (I, 1). Вообще, Василики оказали немалое влияние на создание и развитие церковной системы византинизма, и с этой точки зрения должны подлежать внимательному изучению историка.

Другая заслуга Льва в области законодательства выразилась в издании «Новелл», или «Новых законов (Νεαραὶ διατάξεις, ἢ τῶν νόμων ἐδιανορθωτικαὶ ἐνακαθάρτεις)», число которых достигает 118. Василики, как ни велико было их значение, не обнимали некоторых явлений жизни. Понять эти явления и дать им соответствующее выражение в законе – такова была задача Льва и назначение его новелл. Новеллы касаются различных явлений не только гражданской, но и церковной жизни, отчасти вводили в жизнь византийского общества совершенно новые положения, отчасти существенно поправляли и даже упраздняли старые правовые нормы. По своему характеру эти новеллы, сравнительно с соответствующими положениями прежних законодателей, отличаются большей гуманностью и более правильным отношением к запросам жизни. Они имели практическое применение не только в византийскую эпоху, но и в позднейшее время, а некоторые из них и ныне являются действующим правом для Православной Греческой церкви, так как были внесены в толкование Феодора Вальсамона на Номоканон Фотия, в Шестокнижие Арменопула и Синтагму Матфея Властаря. В новеллах выразилось и выдающееся богословское образование Льва, который часто делает здесь ссылки на Св. Писание, апостольские, святоотеческие и соборные правила. Не говорим уже о прекрасном его знании гражданских законов, обязательном для него как басилевса и законодателя. Ввиду большого исторического и практического значения новелл Льва Мудрого, из которых очень многие (до 50) направлены к ограждению интересов Церкви и к упорядочению её отношений, представляется необходимым подвергнуть анализу наиболее важные из них.

1. Одна из новелл Льва касается духовенства и монашества. Так, новелла II говорит о хиротонии епископов. Дело в том, что император Юстиниан I в CXXIII своей новелле запретил избирать и хиротонисать в сан епископа лиц, имеющих детей от прежнего своего законного брака, так как такие епископы из расположения к детям будут тратить на них своё и церковное имущество. Между тем, 48 правило Трулльского собора не налагает такого запрещения на кандидатов архиерейства, разрешая и лиц женатых хиротонисать в епископский сан, под условием обязательного пострижения их жён в монашество, – если не встретится каких-либо других препятствий. По мнению императора Льва, новелла Юстиниана не только не согласна с каноном, но и несостоятельна по существу: строго следуя ей, нельзя удостаивать епископского сана и того, кто имеет братьев и других родных, так как и здесь препятствием может служить родственное расположение. Но божественные каноны, имея это в виду, предоставили епископам право оказывать вспомоществование из церковного имущества и своим родственникам, если они испытывают материальную нужду. «Посему наше от Бога царство, – заключает Лев, – признавая более справедливым следовать божественным заповедям, издаёт согласный с ними закон, чтобы каждый, достойный – по каноническим основаниям – чести, возводился в архиерейский сан, хотя бы у него и были законные дети, а гражданский закон, что дерзновенно противоречит канонам, впредь не должен иметь практического значения».³⁰¹

Новелла XI говорит о рабе, достигшем епископства без ведома своего господина, и определяет, чтобы те рабы, которые тайно достигли архиепископства, лишались его, в силу 82 Апостольского правила,³⁰² и вновь обращались в рабское состояние. Император следующим образом мотивировал своё распоряжение: «Мы не только не прощаем и вообще тех, кто достиг какой-либо цели обманом или воровством, и не позволяем им пользоваться тем, что они приобрели, но и нередко наказываем их как преступников; тем более мы не позволим, чтобы спокойно жил и пользовался двумя самыми почётными преимуществами – свободой и священством, тот, кто осмелился получить их путём воровства, пронырливости и постыдного обмана». Посему, если какой-либо раб, по неведению своего господина, будет хиротонисан в епископа, то это нисколько не поможет ему избежать рабства.³⁰³ Таким образом, и эта новелла была направлена в защиту церковных правил и против злоупотреблений в достижении епископского сана.

В новелле III речь идёт о времени вступления священнослужителей в брак. Божественными канонами, говорится здесь, требуется, чтобы принимающие священный сан или в течение всей жизни соблюдали безбрачие, или, если для них это невозможно, предварительно вступали в брак и потом уже воспринимали божественное служение.³⁰⁴ Между тем, в настоящее время господствует обычай (ἐπὶ τοῦ παρόντος κρατοῦσα συνήσεια), по которому ищущие священства получают его до вступления в брак, а потом им предоставляется право жениться по желанию, в течение двух лет после посвящения. Император признал это незаконным и неприличным, поэтому в своей новелле повелел, чтобы рукоположение в священный сан совершалось согласно древнему церковному установлению (κατὰ τὸ ἀρχαῖον τῆς ἐκκλησίας διάταγμα), т. е. после вступления в брак, – ибо тому, говорит император, кто посредством духовного совершенствования возвысился над плотским низменным чувством, недостойно опять подчиняться плотскому стремлению, а напротив – следует восходить к более возвышенному и чистому состоянию и проникаться своим божественным служением.³⁰⁵

Новелла VII содержит постановления о клириках, произвольно пытающихся возвратиться в мирское состояние. В делах гражданских, говорит император, должны применяться и соблюдаться и законы гражданские, а в делах церковного порядка полезны законы церковные и священные, сообразно с которыми и следует поступать. И мы, согласно с церковным постановлением (κατὰ τοῦ τῆς ἐκκλησίας θεσμόν),³⁰⁶ узаконяем, что того клирика, который по неразумию променяет своё звание на мирское положение, сколько бы раз он ни впадал в такое безумие, следует и против его воли восстановить в прежнем достоинстве.³⁰⁷ Таким образом, новелла, по разъяснению канониста Феодора Вальсамона, предписывает клирикам не издеваться над священным званием и одеждой.³⁰⁸

В XXV новелле определяется возраст для рукополагаемого в иподиакона. Новелла начинается следующими словами: «Если в гражданских делах значение священных постановлений иногда бывает более действенно, чем значение гражданских узаконений, касающихся тех же самых предметов, то тем большее преимущество перед гражданскими распоряжениями принадлежит священным определениям в делах церковного порядка». – О чём же речь? – VI Вселенский собор 15 правилом определил, что иподиакона должно рукополагать в возрасте от 20 лет, а гражданский закон (CXXVII новелла Юстиниана, гл. 13), в противоположность ему, назначил для иподиакона 25-летний возраст. Итак, исходя из мысли, что священноначалие должно подчиняться священному закону, мы узаконяем, что достойные рукоположения в иподиакона должны быть двадцати лет.³⁰⁹

Из новелл, касающихся монашества, десятая говорит о рабе, принявшем иночество без ведома своего господина. Мы знаем, говорит здесь император, насколько почтенен обет монашеской жизни и какого большого уважения и чести заслуживают принявшие это полезное и блаженное иго. Поэтому не с целью принуждать монашество, но с намерением устранить недостойное к нему отношение император признал необходимым издать новое о нём узаконение. Ведь насколько изумительно и божественно монашество, настолько с достойным удивления благоговением следует относиться к нему, чтобы не дать повода к недостойным отзывам о нём. А разве это не повод для неодобрительных суждений о монашеской жизни, когда раб принимает иночество против воли своего господина, от которого он убежал? – Закон Юстиниана (CXXIII новелла, гл. 35) установил трёхлетний срок, в течение которого господин имеет право взять из монастыря убежавшего и принявшего иночество раба. Но опыт показал, говорит Лев, что трёхлетний срок недостаточен для этой цели и подаёт повод к злоупотреблениям в монастырской жизни. Ввиду этого император Лев узаконил, что бежавший в монастырь раб, сколько бы времени он ни состоял в иночестве, должен вновь возвратиться к своему господину, если будет им открыт. И раб в этом случае не должен оправдываться благочестивым своим расположением к монашеской жизни, потому что он, бежав от своего господина, оказавшего ему расположение, обнаружил свою порочность, а если он оставил господина из-за возложенных на него трудных обязанностей, то, как после этого он может возлюбить иноческую жизнь, которая возлагает долг непрерывно взирать на крест Христов и Его смерть?³¹⁰

Новелла VIII была издана императором по просьбе Византийского патриарха Стефана, ввиду злоупотреблений со стороны монахов, допустивших произвольный переход из монастыря в мирское звание. Кто необдуманно избрал иночество, говорит император, и вместо жизни похвальной и достойной ведёт беспорядочную и дурную, тот заслуживает самого худого о себе мнения и не может быть оправдан в своих порочных порывах и стремлениях. И надо удивляться, каким образом древний закон (новелла Юстиниана СХХШ, гл. 42; Василики, IV, § 14) тем, которые приняли монашество, потом оставили его и возвратились в мирское состояние, как псы возвращаются на свою блевотину или свиньи к прежней грязи, – каким образом древний закон позволил им совершать такое постыдное дело. Ведь этот закон предписал, что монаха, возвратившегося в мир, опять следует водворить в монастырь, а если бегство повторится, то виновный отдаётся в солдаты. Императору Льву этот закон представляется непоследовательным: если признаётся делом нормальным (καλόν) вообще перемена жизни монашеской на мирскую, то почему не сразу обращать монаха в мирское состояние, зачем нужно ожидать вторичного его бегства из монастыря, куда он вторично был водворён против своей воли? А если справедливо последнее решение, т. е. беглеца-монаха нужно опять водворить в монастыре, то к чему уклонение от этого решения и как бы раскаяние после вторичного его бегства, когда этот несчастный отдаётся в солдаты? – По мнению Льва, всё это является незаконным, и несправедливо включать в ряды мирского войска того, кто вступил в сонм воинства божественного. Поэтому император, согласно с церковным постановлением (7 правило Халкидонского собора), узаконил, что инок, сколько бы раз ни отвергал монашескую жизнь, опять должен водвориться в монастыре, а не принимать мирской образ: ведь гражданский закон, рассуждает Лев, допускающий, наконец, возможность выхода из монастыря в мир, лишь поощряет в неразумных стремлениях того, кто охватывается жаждой мирских удовольствий.³¹¹

Некоторые новеллы Льва (V-VI, XIV) содержат подробные предписания о распоряжении имуществом лиц, принимающих монашество. Между прочим, в V новелле Лев узаконил, что имущество, которое будет получено монахами уже после их пострижения, не должно тотчас переходить в собственность монастыря, но оставляется в распоряжении иноков; при этом император настаивает, что такие имущества должны идти всецело на дела благотворительные: у монахов могут быть бедные родственники, которым они и должны помогать, нуждающиеся друзья, которых следует утешить материальным пособием, монах обязан выкупить раба, протянуть руку помощи нищему, больному и т. д., ничего же подобного не будет, если в распоряжении монаха не окажется никакой собственности.³¹² Значит, император Лев, разрешая частную собственность монахам, назначает её исключительно для целей филантропических, дабы не только целые монастыри благотворили в пользу нуждающихся, странников и больных, как это предписывалось их уставами, но и отдельные обитатели монастырей, в меру имущественных своих средств, оказывали необходимую материальную помощь.

2. Далее, император Лев издал несколько новелл относительно брака. Так, Лев уравнял рабов и свободных в правах на вступление в брак. В Византии, в силу унаследованного от языческих времён воззрения на природное неравенство рабов и свободных, долго не было устойчивого законодательства об одинаковых правах тех и других вступать в церковный брак. Правда, ещё Юстиниан в XXII своей новелле (гл. II) признал законность брачных союзов между рабами и свободными, если рабы получали от своих господ разрешение на брак, а вместе с тем и свободу. Но императрица Ирина в новелле от 797–802г. запретила девицам, находившимся в положении рабынь, вступать в законный брак и называться супругами (σύξυγοι), особенно тех лиц, которые занимают высокое общественное положение; сожительства с рабынями должны признаваться противозаконными (παράνομοι), а дети – незаконными (νόθοι).³¹³ Однако, Эпанагога отменила это постановление, а взамен его узаконила (XVI, 20), что господин, освободивший рабу, может жениться на ней, а дети от этого брака должны признаваться законными (νόμιμοι). Император Лев в своих новеллах пошёл несколько дальше этого узаконения. В новелле С речь идёт о браке между рабами и свободными. Император говорит, что закон должен идти навстречу жизни и устранять возникающие жизненные затруднения и коллизии. Особенно часто такие затруднения возникают на почве брачных отношений между лицами свободными и несвободными. И Лев узаконил, что тот, кто женится на несвободной, должен уплатить её господину определённый денежный выкуп, который и предоставляет обоим супругам свободу, – или же обязывается работать в пользу господина по найму, пока своим вознаграждением не покроет весь выкуп; если же господин умрёт до истечения срока такого «добровольного» рабства, то оба супруга немедленно получают свободу. – Если же один из супругов-рабов, говорится в новелле CI, получит свободу от своего господина, то это отражается на юридическом положении и другого супруга, который также освобождается от рабской зависимости. Настоящий закон, добавляет император, теряет свою силу лишь тогда, когда раб-супруг самовольно добивается свободы, предупреждая волю господина: в таком случае, по вине одного, может потерять свободу и та сторона, которая уже получила её, так как допущено злоупотребление оскорбления закона.³¹⁴ – Значит, Лев уравнял свободных и рабов в отношении брака и подчинил тех и других одинаковым нормам.

Новеллой XCI император Лев запретил конкубинат, или гражданский брак. «Мы не позволим, – писал император, – чтобы в нашем государстве допускалось распутство... Согласно с божественными заповедями, приличествующими христианам, мы запрещаем наносить оскорбление как вере нашей, так и природе».³¹⁵

В связи с запрещением конкубината находится весьма важное постановление Льва Мудрого о том, что сожитие супругов, как свободных, так и рабов, должно начинаться непременно по благословению Церкви. «Древность по своему безразличию, – говорит Лев в LXXXIX новелле, – пренебрегла молитвами и священным богослужением при акте усыновления (υίοθέτησις), полагая, что никаким религиозно-нравственным требованиям здесь не наносится оскорбление. На таком же основании древность пренебрежительно относилась и к брачному сожитию, допустив и его без установленного благословения. Но, может быть, у древних был какой-либо предлог для такого выбора, у нас же, достигших, по благодати Божией, более совершенного возраста, не должно быть того или иного пренебрежения к браку». Поэтому Лев узаконил, что как усыновление, так и супружество должны утверждаться церковными и священными благословениями, а где не будет благословения Церкви, там и брак не может быть правильным и законным. Между браком и безбрачием не может быть среднего состояния. Если кто имеет стремление к супружеской жизни, тот обязан исполнить брачные законы, а кто не ищет супружества, тот должен жить честно и не осквернять безбрачие ложью и обманом.³¹⁶ Значит, церковное венчание, в силу новеллы Льва, получило обязательное для всех значение, которого раньше оно в Византии не имело.

Установив всеобщность церковного венчания, император издал закон и о том, чтобы родные дети известного лица не вступали в брак с детьми, им же усыновлёнными. До Льва браки родных сыновей с приёмными дочерями, или их сёстрами по усыновлению, совершались беспрепятственно, так как усыновление не всегда сопровождалось и церковным благословением, ограничиваясь лишь гражданским актом этого правового действия. Но император Лев предписал, чтобы усыновление непременно совершалось по церковному чину. А вместе с тем новеллой XXIX он и узаконил, чтобы впредь не допускались браки между детьми родными и усыновлёнными одного и того же лица, так как между ними возникает духовное родство, препятствующее браку.³¹⁷

Лев особым законом определил и возраст вступающих в брак, ввиду допускавшихся злоупотреблений. По предписанию LXXIV новеллы, сватовство или обручение должно происходить незадолго до венчания, а не в семилетием возрасте жениха и невесты, когда у них не может быть и сознательного отношения к акту, – хотя гражданский закон и допускает это, венчание же и вступление в брак должно совершаться лишь тогда, когда жениху исполнится 14 лет, а невесте пойдёт 13-й год, – как это было узаконено CIX новеллой Льва. В заключении последней новеллы прибавлено, что в исключительных случаях, в силу принципа οἰκονομία и для достижения каких-либо высших целей, басилевс, которому от Бога вверено домостроительство мирских дел, может для блага своих подданных отступать от всей строгости указанного закона и допускать вступление в брак ранее исполнения назначенного для жениха и невесты возраста.³¹⁸ Здесь имеются в виду так называемые политические браки и разные затруднительные жизненные коллизии, требующие выхода из неустранимых препятствий.

Супруги после заключения брака должны проводить жизнь в согласии, любви и чистоте. Нарушение чистоты брачной жизни влечёт для виновных большое наказание. Преступление прелюбодеяния, говорит Лев в XXXII новелле, требует не меньшего наказания, чем убийство. Ведь убийца своей преступной рукой лишает жизни большей частью одного человека, между тем как прелюбодейка губит жизнь мужа, детей, других родственников, одним ударом ниспровергает всех прикосновенных к данному браку лиц. По определению императора, и прелюбодей, и прелюбодейка должны наказываться отсечением носа, а потом жена заключается в монастырь, где в душевном сокрушении о грехе и должна проводить жизнь, но насильственно не постригается в монашество; её приданое отдаётся в распоряжение пострадавшего мужа, а остальное имущество разделяется между монастырём и детьми или её родственниками; если же жена, живя в монастыре, остаётся в мирском звании, то получает доходы от имущества, которыми и распоряжается по своему желанию.³¹⁹

В новеллах Льва регламентируются и поводы к разводу. Так, в XXX новелле император, в отмену закона Юстиниана, постановил признать достаточным поводом к разводу соглашение жены, при жизни её мужа, с другим лицом относительно вступления в новый брак. «Разве не справедливо, – говорит здесь Лев, – чтобы совершенно была отсечена от единения, как заранее себя отделившая, та, которая посредством брачного союза была соединена с мужем в плоть едину, но не возлюбила его, которая оскорбила соединившего их Творца тем, что обратила свой взор к другому, а вместе с тем прониклась враждебным настроением к мужу? Какое ещё нужно доказательство того, что жена питает к мужу ненависть, коль скоро она, отвращая свой взор от близкого человека, с преступным помыслом сосредоточивает его на другом и переносит на него свою любовь?»³²⁰ В XXXI новелле Лев признал бракорасторгающим поводом истребление женою плода.³²¹ В XXXIII новелле император совершенно запретил, вопреки законодательству Юстиниана, вступать в новый брак мужьям и жёнам пленников, а жёнам воинов, пропавших без вести, разрешил вступать в брак лишь в случаях удостоверенной военными властями смерти их мужей, иначе они подвергались телесному наказанию за прелюбодеяние вместе с новыми своими мужьями, а воинские начальники – денежному штрафу в пользу пострадавшего от их лжесвидетельства мужа.³²²

В новелле CXI император говорит о сумасшествии жены как поводе к разводу, причём необходимым условием для расторжения брака признает трёхлетний период болезни и происхождение последней помимо вины мужа и его родственников. После развода больная жена отдаётся на попечение своих родственников, а если их нет, то вверяется заботам местного епископа, который должен поместить больную в одной из женских обителей, под надзором опытной игуменьи. Если же будет доказано, что муж повинен в болезни своей жены, то его подвергают телесному наказанию, лишению имущества, всегдашнему безбрачию и даже заключению в монастыре. Во время болезни жены, происшедшей без вины мужа, последний обязан принимать все меры к её излечению.³²³ В новелле CXII речь идёт о сумасшествии мужа как поводе к разводу, причём назначается пятилетний срок болезни. Если же сумасшествие мужа (или жены) будет обнаружено в самый день заключения брака, то последний немедленно должен быть расторгнут, хотя бы священнодействие было уже совершено, – подобно тому, как и обручение (μνηστεία), в случае обнаруженного сумасшествия жениха или невесты, немедленно расторгается и теряет своё значение.³²⁴

Представляет интерес и ХС новелла Льва, запрещающая вступление в третий брак. Человек (говорится здесь) есть творение Божие, украшенное разумом и волей, и не должен в своих действиях уклоняться от добродетели: такое уклонение настолько для него предосудительно, насколько разумная природа выше неразумной. В частности, в делах брачных люди должны хранить целомудрие. Однако в действительности бывает не так, и люди, не принимая во внимание снисхождения священных законов к нашей немощи, пренебрегают епитимией за второй брак (по 4 и 87 правилам св. Василия Великого – отлучение от св. Причастия на год и на два, по 10 правилу Никифора Исповедника – лишение Евхаристии на два года) и даже вступают в третий брак. Между тем, гражданский закон (Прохирон) высказал только порицание вступившим в третий брак и не следует в этом отношении церковному учению. Ввиду этого император узаконил, что вступившие в третий брак должны подвергаться наказанию по канонам, т. е. лишению св. Причастия в течение пяти лет (11 правило св. Никифора).³²⁵

3. Из новелл общего церковно-религиозного содержания одна (LIV) узаконяет покой воскресного дня. Почтенны по своим делам те христиане, говорится в этой новелле, которые исполняют божественные законы, данные для спасения людей, выражающие волю Божию и имеющие преимущество перед законами гражданскими. Так, законом св. апостолов (правило 66) предписано хранить покой в воскресный день. Между тем, закон гражданский (Василики, VII, 17, 19) не вполне следует церковному закону и, повелевая судьям и ремесленникам оставлять свои занятия в воскресный день, позволяет земледельцам продолжать свои работы в этот день. Ввиду несправедливости гражданского закона и противоречия его с законом церковным, Лев постановил, что покой воскресного дня должен быть обязателен для всех христиан, без различия звания и сословия.³²⁶ Затем, новеллой XII Лев утвердил за храмом Св. Софии все владения, приписанные к нему со времени императора Юстиниана, причём часть доходов от них была предназначена, как и прежде, на погребение умерших бедняков и нищих.³²⁷ Наконец, в новелле LV Лев повелел, чтобы иудеи принимали крещение и жили по христианскому обряду. По древнему закону, говорится здесь, иудеи должны жить по Писанию, не отказываться от своих обычаев, обрезывать детей и пр. Но наш предшественник по престолу и отец, ревнуя об их спасении, не остановился на прежних законах, привлекал иудеев к св. крещению и повелевал жить по-христиански. И мы, признавая деяния отца разумными, упраздняем и все древние законы о евреях и повелеваем, чтобы они жили по предписаниям чистой и спасительной веры христианской. А кто будет уличён в отречении от христианских законов и в уклонении в иудейское учение, тот должен подлежать смертной казни как вероотступник.³²⁸

Таким образом, император Лев VI Мудрый развил выдающуюся деятельность в области церковного права. Здесь его имя может быть поставлено наряду с именем знаменитого Юстиниана, законодательство которого, вообще говоря, было полезно для Церкви. И новеллы Льва были направлены к благу Церкви. В них император раскрывал важность и значение церковных канонов, ограждал их чистоту и неприкосновенность, распространял их влияние на область гражданско-общественных отношений, подчинял гражданский закон канону, чтобы создать полное торжество церковных идей в жизни общества. Разумеется, его новеллы, как постановления государственной власти, имели задачей возвести церковные правила в значение гражданских законов и сделать определения Церкви обязательными для всех подданных в качестве государственных законов. С научно-литературной стороны новеллы свидетельствуют о больших познаниях Льва в области права, касающегося Церкви и богословия. Лев часто цитирует здесь свод государственных законов – Василики вместе с их источниками, критикует законодательство Юстиниана, исправляет его и дополняет, отмечает несоответствие его требованиям времени и даёт правовым нормам более совершенную регламентацию. Император Лев хорошо знал и источники церковного права, которым придаёт первенствующее значение сравнительно с гражданскими законами, сопоставляет их текст и смысл с постановлениями гражданскими, ссылается на Св. Писание (новеллы II, XCVIII и др.). Язык новелл Льва вполне литературный и довольно ясный и простой.

Император Лев написал и аскетический труд под заглавием «Οἰακιοτικὴ ψυχῶν ὑποτύπωσις» – «Устав для руководительства душ». Произведение представляет как бы нравственно-аскетическое руководство для монахов, с изложением идеалов иночества и способа их осуществления.

Сочинение было написано для духовного отца императора – Евфимия, когда последний состоял игуменом константинопольского монастыря святых Косьмы и Дамиана в Псамафии (893–896г.), построенного Львом. Оно разделено на три книги и состоит из 190 небольших глав. Каждая глава разделяется на две части, из коих первая написана чисто классическим языком и предназначалась, как разъясняет Лев, для более образованных монахов Псамафийского монастыря (διὰ τούς φιλοπονωτέρους), а вторая написана более простым языком, содержит толкование первой части и имеет в виду менее образованных иноков, не способных понять сжатую, синтетическую речь первой части. Уставный характер сочинения сближает его с так называемыми ктиторскими Типиками византийских монастырей, имевших большое распространение в средневековую эпоху. Автор обнаруживает здесь большую начитанность в византийской аскетической литературе, а вместе с тем и прекрасное знание древнеэллинской речи. Сочинение было издано лишь в 1909г.³²⁹

Кроме того, императору Льву приписываются: полемическое послание к сарацинскому князю Омару и каталог епархий, подчинённых Константинопольскому патриарху. Но послание к Омару раскрывает латинское учение о Filioque, тогда как император Лев в своей проповеди на день Сошествия Св. Духа решительно опровергает это учение, а затем и по своему элементарному содержанию оно не может принадлежать Льву, отличавшемуся серьёзным богословским образованием. Что касается каталога епархий, то и он в целом своём составе не может принадлежать Льву, так как значительная часть его содержания относится к 1084–1140г.

Ввиду возникшего обвинения Льва в излишней привязанности к языческой философии, он должен был написать «Апологию» (в стихах), в которой он раскрыл свою веру в Господа Иисуса Христа. Другие произведения Льва в стихах («Эпиграммы», Καρκῖνοι), а равно его «Оракул» (Χρησμός), имевший большое распространение в средневековую эпоху, и «Ἐπαρχικὸν Βιβλίον» относятся по своему содержанию к светской литературе. Наконец, «Военная тактика», надписываемая именем императора Льва, принадлежит не Льву Мудрому, а Льву III Исаврянину.

Итак, император Лев VI не без основания был назван Мудрым. Он был достойным учеником патриарха Фотия и ознаменовал себя выдающейся просветительной деятельностью. Влияние знаменитого патриарха выразилось и в том, что его царственный ученик хорошо изучил богословие, сам занимался богословскими трудами и всей вообще литературной своей деятельности сообщил церковный характер. Проповеди Льва показывают, что он легко ориентировался и в трудных богословских проблемах, каковы учение о Св. Троице и вопрос об исхождении Св. Духа; литургические его произведения свидетельствуют о вдохновенном поэтическом даровании писателя, а законодательные труды имели значение «новых» правовых норм, стоявших на уровне правового самосознания церковного общества. Большая заслуга Льва состояла в том, что он покровительствовал просвещению, собирал ко двору людей учёных, поощрял их к занятиям и содействовал литературному оживлению в Империи. В его именно царствование выступили на литературное поприще патриархи Николай Мистик и Евфимий, Кесарие- Каппадокийский митрополит Арефа; Никита Пафлагонский; Никомидийский митрополит Георгий; Марк, эконом при церкви св. Мокия, потом епископ Отрантский; монах Григорий, составивший житие св. Василия Нового; магистр и патриций Лев, автор экзегетических трудов по Св. Писанию Ветхого и Нового Завета и тропарей на некоторые праздники; Косьма Веститор, составивший похвальные речи в честь св. Иоанна Златоуста, Иоакима и Анны, пророка Захарии и канон на Богоявление; Никифор Философ, автор похвального слова в честь патриарха Антония Кавлея. Наконец, Лев своей любовью к науке, литературной деятельностью и всем вообще отношением к просвещению обеспечил и дальнейшее его процветание в Византии, которое с особой силой и продуктивностью выразилось в царствование его сына – Константина VII Порфирородного.

Константин VII Порфирородный занимал престол в продолжение 47 лет (912–959), но фактически начал управлять Империей лишь с 945г., когда он освободился от влияния и опеки своего тестя Романа I Лакапина (920–944) и его сыновей, захвативших в свои руки власть в Византии и державших Константина вдали от государственных дел. Впрочем, порфирородный наследник престола не тяготился ни этой опекой, ни удалением от политики. Сын Льва Мудрого, он получил хорошее образование³³⁰ и унаследовал от отца большую любовь к науке и весь свой досуг посвящал учёно-литературным занятиям. Царский дворец сделался приютом учёных, которые составляли постоянное общество для юного басилевса, читали вместе с ним книги по богословию, философии, юриспруденции и истории, вели непрерывные беседы по научным вопросам, живо интересовались научными изысканиями и литературными работами. Получая от своего экономного тестя небольшой денежный фонд на содержание, молодой царь могущественной и богатой Империи расходовал и эти деньги преимущественно на приобретение драгоценных кодексов. С необыкновенной ревностью предаваясь научным занятиям, Константин приобрёл обширные и разнообразные познания. Своей учёностью он превосходил всех современников и был как бы царём учёных в многочисленном их сонме. Наука была для него истинным призванием в жизни. Он остался верен этому призванию и тогда, когда императорская власть фактически перешла к нему, и он стал во главе обширной Империи. Константин по-прежнему занимался преимущественно наукой и литературными трудами и интересовался книгами и учёными беседами куда более чем политикой и вообще государственными делами. Даже во время военных походов он имел при себе библиотеку, которую и приказывал перевозить с места на место, по мере передвижения войск. В этой библиотеке были книги преимущественно церковно-богословского содержания, а равно руководства по военной тактике.³³¹ Что касается познаний Константина Порфирородного, то они были обширны и разнообразны. Несомненно, он был очень сведущ в богословии, знание которого было в Византии необходимым признаком каждого образованного человека. Между прочим, Продолжатель Феофана свидетельствует (Р. 457), что Константин высоко чтил великого учителя Церкви св. Иоанна Златоуста, проповеднические творения которого он изучил в совершенстве. И «мудрость», или философия, была любимой наукой басилевса. Затем, он был не только историком и юристом, но и археологом и этнографом. Его исторические сведения поражали современников своей широтой и детальностью, а юридическое образование дало ему возможность издать несколько новых узаконений, дополняющих Василики и новеллы Льва Мудрого. Как археолог, Константин с большим интересом описывает развалины дворца Диоклетиана в Сполетто, начертывает его план, говорит о качестве материала. Он изучал и нумизматику, как вспомогательную науку для археологии. Как этнолог, он сообщает важные сведения о народах, входивших в состав населения Византийской империи. Константин был замечателен и как филолог, знал языки соседних народов (например, славян) и представлял редкое в этом отношении исключение среди византийских учёных. Он хорошо знал искусство живописи и вызывал изумление современников своими правильными и точными суждениями о художественных произведениях. Продолжатель Феофана говорит, что басилевс был сведущ и в некоторых мастерствах – золотых и серебряных дел, в кузнечном мастерстве и т. п. (Р. 450). Военная тактика и морское дело также были хорошо известны ему по литературным своим источникам (Theoph. Contin., 451). Он был причастен и к музыке и поэзии и, по сообщению Продолжателя Феофана (Р. 457), занимался составлением церковных песнопений. Словом, император был на редкость образованный и талантливый человек. Он всецело жил интересами науки, а его двор представлял как бы новую Академию. Разумеется, не во всех областях знания он достиг одинаково выдающихся результатов, но из его сочинений видно, что это был далеко не дилетант...

Имея большую любовь к науке и знанию, император Константин много заботился о распространении просвещения в народе. Кедрин свидетельствует об императоре, что он своими трудами восстановил в Византии науки – арифметику, музыку, астрономию, геометрию, стереометрию и первенствующую над всеми – философию, которая в прежнее время пришла в упадок вследствие небрежения императоров; Константин отыскивал и находил отличных и сведущих людей в каждой из этих наук, назначал их учителями, собирал желавших учиться и покровительствовал им; и вот император в короткое время изгнал невежество, и Империя снова процвела просвещением. Он также заботился о ремёслах и искусстве и привёл их в большое совершенство.³³² Продолжатель Феофана, в свою очередь, говорит, что Константин был царь благочестивый и добродетельный (φιλόθεος καὶ φιλόκαλος) и прилагал все усилия к тому, чтобы всё в Империи исправить и улучшить, развить прогресс во всех сторонах культурно-общественной жизни (φιλοκαλίαν καὶ καλλιεργίαν καὶ τῆς πρὸς πάντα διόρθωσιν καὶ βελτίωσιν μέλλων διηγεῖσθαι). Ввиду того, что науки и искусства ещё под влиянием иконоборства пришли в Империи в упадок, император принял меры к их восстановлению. Он обратил внимание как на делание, так и на созерцание (πρᾶξις καὶ θεωρία), приближающее нас к Богу. И если первое – πρᾶξις – пригодно преимущественно в государственных делах, второе – θεωρία – выражается в делах духовных и разумных, причём они помогают друг другу. Искусство практическое (τὸ πρᾶκτικὸν), продолжает историк, достигается посредством занятий и усовершенствования в риторике, а теоретическое образование (τὸ θεωρητικὸν) приобретается философией и естественным познанием бытия. Император и стремился осуществить в просвещении народа эту двойственную задачу – практическую и теоретическую, и устраивал народные школы с таким расчётом, чтобы они приготовляли просвещённых деятелей на различные поприща общественной и государственной жизни.³³³ Во главе византийских школ времени Константина Порфирородного стояла Константинопольская академия, в которой существовали четыре факультета – философский, риторический, геометрический и астрономический. А затем, характеризуя Константина, Продолжатель Феофана добавляет, что царь так почитал добродетель и знание, как никто другой из прежних царей. Если он встречал образованного человека, знающего законы государства и способного к полезной деятельности, то не оставлял его без своего внимания и старался предоставить ему лучшее место и более высокое положение. И тогда, свидетельствует историк, можно было повсюду наблюдать правый суд и господство закона, потому что сам Порфирородный был любитель законности и порядка. Константин также улучшил положение крестьян, которые притеснялись властителями, построил благотворительные заведения, освободил многих из заключения и вообще, как басилевс гуманный и просвещённый, поднял благосостояние Империи в разных отношениях, заслужив наименование доброго и христо-подражательного правителя (χριστομίμητοςἂναξ).³³⁴ И сотрудниками царя на культурном поприще были образованные питомцы Византийской академии. Один из них, составивший по поручению басилевса «Γεωπονικά», или Земледельческую энциклопедию, в предисловии к своему труду говорит, что император своим гением и мудростью вызвал к жизни философию и риторику, возродил знание и искусство, протянув им свою могущественную руку.

Что касается сочинений Константина Порфирородного, то из них лишь некоторые имеют церковно-историческое значение. Во главе их нужно поставить «Ἔκθέσεις τῆς βασιλείον τάξεως», или Придворный Устав Константина VII, известный преимущественно под латинским заглавием «De cerimoniis aulae bysantinae». Устав не в полном своём составе принадлежит императору Константину, который был не столько его автором, сколько редактором, объединившим в одном издании несколько отдельных трудов, составлявшихся постепенно, в течение более или менее продолжительного времени. Дело в том, что Устав состоит из придворных обрядов (ἀκολουθίαι), чинов (τάξεις) или церемониалов, вырабатывавшихся в Византии на основании продолжительной практики, и написан с целью закрепить на будущее время установившийся порядок, особенности и подробности царских выходов, торжественных приёмов, празднеств и т. п., достойные сохранения в будущем и способные поддержать «великолепие и престиж византийского двора и царской власти в сознании как византийцев, так и чужеземных народов». Таким образом, задача писателя состояла не в сочинении нового, неизвестного и небывалого, а в сохранении старого, в констатировании принятого и практиковавшегося. Император Константин был автором только тех обрядов, которые он впервые записал и внёс в Придворный Устав, в отношении же к другим материалам он был только редактором, – собрал прежние записи, привёл их в порядок и систематизировал. Устав состоит из двух книг, каждая из которых предваряется предисловием. Вторая книга памятника почти в целом составе принадлежит Константину, который и записал здесь различные придворные обряды, совершавшиеся частью до него, частью при нём. Материалом для первой книги служили записи Петра Магистра (VI в.), дополненные Константином на основании официальных придворных сборников, касавшихся византийского церемониала. Придворный Устав Константина Порфирородного имеет большое значение для истории Византии и древностей – церковных, политических, военных, придворных и частных, словом, для всех сторон византийской жизни. Первый издатель Придворного Устава, учёный Рейске (Т. 1–2. Лейпциг, 1751–1754г.), следующим образом оценил значение этого памятника: «Если в настоящем веке и, можно сказать, вообще когда-нибудь, была издана книга, важная для изучения римской и византийской истории, так это именно – Придворный Устав Константина Порфирородного. Нет такого предмета, в области как церковной, так и гражданской, которого бы эта книга не касалась и не разъясняла. Кто пожелает изучить церковные обряды и порядки, тот узнает из этой книги, какова была Греческая церковь в X в., как избирались патриархи, каковы были их сношения с императорами, каково было устройство храмов, каков был порядок праздников, в какие дни и куда совершались крестные ходы и религиозные процессии. Кого более интересует политическая история, для того здесь открывается обширное и приятное поле для созерцания и исследования; в сочинении сообщаются сведения о короновании императоров, свадебных торжествах, крещении царских детей, производстве в чины, о торжественных выходах в праздничные дни, приёме послов, отправлении царей на войну и т. п.. Эта книга гораздо более, чем какая-либо другая, знакомит с византийскими сановниками и чиновниками, высшими и гражданскими, с гвардейскими отрядами и свитой царей». Таким образом, Придворный Устав имеет весьма важное научное значение, в частности, для церковной истории. С целью осветить это значение представим анализ некоторых подробностей в содержании памятника.³³⁵

В Уставе, между прочим, описаны торжественные царские выходы по воскресным и праздничным дням: в ту или другую церковь Константинополя, преимущественно в храм Св. Софии. Эти выходы разделялись на большие, средние и малые, в зависимости от праздничных дней и поводов к их совершению. В частности, большие выходы в Св. Софию (на Пасху, в праздники Пятидесятницы, Преображения и Рождества Христова, Крещения Господня) происходили следующим образом. Ранним утром праздничного дня, в который назначался царский выход в Св. Софию, в Большой царский дворец собирались многочисленные придворные чины и располагались в тех помещениях, где они должны были приветствовать царя на пути в храм и присоединиться к его свите для дальнейшего шествия. Самые высшие и ближайшие к царю сановники, чины кувуклия и царские телохранители, располагались в палатах близ Хрисотриклина, или Золотой палаты, откуда выходил царь. Все придворные чины были одеты в соответствующие парадные облачения – скарамангии³³⁶ и хламиды разного цвета и материй. В восьмом часу утра из внутренних покоев царь, облачённый в скарамангий, выходил в Золотую палату и молился пред образом Спасителя в восточной конке. К нему немедленно являлся препозит (министр двора), кланялся и, вступив в обязанности распорядителя церемонии, приказывал веститорам подать царю обшитый золотом плащ. Облачившись в него, царь, в сопровождении препозита, паракимомена, протовестиария, китонита, папия и других высших чинов кувуклия, выходил из Хрисотриклина в соседнюю палату – Сигму Триконха, где его встречали и приветствовали высшие сановники и чины царской свиты и охраны – логофет дрома, протоасикрит, протонотарий, протоспафарии и спафарии и т. д. Предшествуемый и сопровождаемый всеми этими чинами кувуклия и охраны, царь направлялся во дворец Дафны, где, прежде всего, заходил в дворцовый храм (εὐκτήριον) Пресвятой Богородицы, брал у препозита зажжённые восковые свечи, совершал троекратный поклон и молился, после чего кувикулярии ставили эти свечи перед иконами. Отсюда царь шёл в соседний дворцовый храм Св. Троицы, где также молился, совершая три поклона со свечами в руках, а после заходил в Крестильницу при дворце Дафны, молился перед стоявшими здесь большими и великолепными крестами и приказывал препозиту поставить свечи. В то время как царь молился в этих евктириях, придворные чины собирались в тронной палате Дафны (Августей), где и приветствовали царя, когда он входил сюда из Крестильницы. Затем царь направлялся в придворный храм св. Стефана, молился со свечами в руках и поклонялся большому и великолепному кресту св. Константина Великого и, наконец, достигал Китона (Покоя) Дафны, где и ожидал того момента, когда патриарх через своего референдария известит его о ходе службы в храме Св. Софии, дабы царь мог прибыть в церковь перед малым выходом. В Китоне кувикулярии и китониты снимали с царя скарамангий и плащ и облачали его в дивитисий,³³⁷ который в ΙΧ–ΧΙ в. составлял необходимую принадлежность парадного царского облачения. Когда патриарший референдарий докладывал царю через препозита о времени следования в храм, то царь в дивитисии выходил из Китона Дафны в соседний триклин Октагон, где веститоры, по возгласу препозита: «Повелите», облачали царя в хламиду, а препозит надевал на его голову корону. Теперь царь был в полном парадном облачении и начинал торжественное шествие. Сопровождаемый и предшествуемый чинами кувуклия, с паракимоменом позади, с проэдром синклита впереди, царь выходил в Августей, а потом в портик его, называвшийся Золотая Рука,³³⁸ где происходил первый приём высших чинов, входивших сюда по рангам. Царь занимал особое возвышенное место, вокруг него в определённом порядке стояли чины кувуклия и почётная стража.

Когда таким образом все занимали свои места, препозит, по знаку царя, становился перед ними, делал поклон царю наклонением головы, и затем, обернув руку хламидой, делал знак остиариям, стоявшим с золотыми жезлами у входа, приказывая вводить для поклонения царю сановников, стоявших в соседней палате (Онопод). Сановники вводились группами, сообразно с чином и рангом должности (сначала магистры, потом анфипаты, патрикии и т. д.) и, войдя в залу, падали перед царём ниц, а потом занимали свои места перед царём в два ряда, справа и слева, образуя перед ним широкий путь. Когда все высшие чины удостоятся чести лицезреть царя и поклониться ему раньше и отдельно от низших чинов, препозит, сделав басилевсу поклон, громко возглашал: «Повелите». Все присутствовавшие чины хором возглашали: «На многие и счастливые времена да продлит Бог ваше справедливое царство». После этого возгласа все шли в следующую залу – Онопод, соблюдая тот порядок, в каком стояли – младшие впереди и дальше от царя, старшие – ближе, и становились там в том же порядке, в каком совершали шествие. Царь с чинами кувуклия и телохранителями шёл вслед за синклитом и входил в Онопод тогда, когда члены синклита занимали здесь места в определённом порядке. В Оноподе басилевса встречали другие чины – низшего ранга (друнгарии виглы и флота, спафарии, спафаро-кандидаты). Когда царь становился на возвышении у двери Онопода, то все находившиеся здесь чины падали перед ним ниц, вставали и, после возгласа церемониария: «Κελεύσατε», говорили: «На многие и счастливые годы да продлит Бог царство ваше». Отсюда вся процессия направлялась в триклин Консистории, где царя встречали новые чины (асикриты, царские нотарии, хартулларии и пр.). Царь входил в Консисторию через главную среднюю дверь и вступал на возвышение под балдахином. Весь присутствовавший синклит опять повергался ниц, поклонялся царю и после возгласа силенциария: «Повелите», хором отвечал: «Да продлит Бог царство ваше на многие и счастливые годы». Затем царь со всем синклитом, кувуклием и телохранителями вступал в Палату экскувитов, где его встречали знаменосцы с римскими скипетрами и знамёнами, а также и другие придворные и служилые чины (канкелларии, номики), которые пели особые песнопения, приноровлённые к дню торжества. Встречаемый и сопровождаемый песнопениями (или духовными стихами) и многолетиями, царь, предшествуемый синклитом, знамёнами и скипетрами, идёт в Лихны (Λύχνοι – светильники) и с зажжёнными свечами в руках трижды поклонялся здесь серебряному кресту. Отсюда он направлялся в Трибунал, где уже стояли димы Ипподрома, знатные иностранцы и посланники города со своими сотрудниками, представители городских цехов, члены городского управления.

Собрание представляло величественное и блестящее зрелище. Царь был окружён многочисленной свитой в парадных облачениях с множеством знамён, с крестом Константина и жезлом Моисея,³³⁹ которые приносились из храмов св. Феодора и св. Стефана. Кругом стояли стража и гвардейские отряды разных наименований, в красивых одеждах и с оружием, украшенным золотом, серебром и драгоценными камнями. Великолепию и блеску собрания соответствовало украшение Трибунала, о котором всегда заботился эпарх города. Придворные поставщики и купцы, торговавшие дорогими материями и коврами, шёлковыми тканями и златотканными одеждами, украшали Трибунал всеми этими предметами своей торговли, а банкиры и золотых и серебряных дел мастера, ювелиры расставляли и развешивали здесь изящные и дорогие сосуды разного рода и блестящую утварь. Царь, стоявший в полном облачении на виду всего многочисленного и блестящего собрания, являлся теперь и своим подданным, и иностранцам во всём блеске и величии христианского православного царя-самодержца, представителя могущества и культуры великой Византийской империи. При виде такого блеска и величия все иностранцы должны были проникнуться уважением к силе, богатству и могуществу ромейского басилевса, единственного во всём мире законного царя, – по мнению византийцев, – а подданные проникались национальной гордостью и благоговением к басилевсу как защитнику православной веры, покровителю Церкви и носителю византийской культуры. Выразителями благоговейных и верноподданнических чувств к царю являлись представители народа – димы, или партии, Ипподрома как носители общественного мнения и настроения. Они встречали и провожали царя своими славословиями и многолетиями. Первый приём царь оказывал загородному диму венетов. Предварительно главный начальник (димократ) партии приближался к царю и кланялся ему в ноги, а потом подносил ливелларий, или свиток, с приличными празднику поздравлениями, пожеланиями и славословиями, а потом певчие и димоты возглашали: «Многие вам лета, божественное царство», «Многия вам времена, служители Господни, самодержцы ромеев», «Да сохранит Бог святое царство ваше долголетним» и пр. Во время пения димотов димократ венетов стоит перед царём и трижды осеняет его крестным знамением при каждом многолетствовании. После этих славословий процессия двигалась через Трибунал в Палату схол, где происходил второй приём – загородного дима прасинов. Димократ партии подходит к басилевсу, кланяется ему в ноги, целует их и рукой, покрытой хламидой, подносит царю ливелларий с приветствиями, после этого становится на своё место и рукой, обёрнутой концом хламиды, осеняет царя крестным знамением, когда поют димоты. Последние возглашают: «Многие вам времена, избрание Св. Троицы, самодержцы римлян, служители Господни, владыки, с царицами и багрянородными вашими». После каждого возгласа также поют: «Свят, свят, свят». Пение заканчивается многолетием: «Да сохранит Бог святое царство ваше на многая лета». При входе царя и при удалении его из палаты певчие, как и в Трибунале, поют ещё духовные стихи на гласы, например, на Рождество Христово – «Без матери на небеси, без отца рождается на земле» (глас 3), на Крещение – «Христос святым крещением очищает Церковь» (глас 8) и т. д. Затем по пути в Св. Софию совершалось ещё четыре приёма димов (городского дима венетов и городской партии прасинов), причём певчие и народ опять возглашали духовные песнопения, славословия и многолетия, варьируя их в зависимости от дня торжества, но неизменно выражая идею о божественном происхождении царской власти, о долге царей защищать веру православную, покровительствовать Церкви, жить под её благодатной сенью. Иногда димы прославляли подвиги и доблести царей. Так, в Троицин день 963г., во время выхода в Св. Софию царя Никифора Фоки, певчие пели: «Вот грядёт утренняя звезда, восходит заря, отражает лучи солнца, бледная смерть сарацинов, Никифор властитель. Многая ему лета. Народ, покланяйтесь ему и почитайте, склоняйте выи свои». Здесь выражалась признательность Никифору за его победу над сарацинами Крита, который был возвращён под власть византийского басилевса.

Но вот царь достигал храма Св. Софии и через красные (главные, западные) ворота вступал в нарфик, где препозит снимал с него корону. У входных дверей нарфика царя ожидали все священнослужители во главе с патриархом, который держал крест, между тем как архидиакон нёс Евангелие, а диаконы – кадила и светильники, так как царь входил во время совершения малого входа. Войдя в нарфик, царь прикладывался к Евангелию и кресту, затем он и патриарх кланялись и приветствовали друг друга, причём патриарх кадил царя, который со словами: «Χαῖρε, κύριε πατριάρχα», целовался с патриархом и, взяв его за правую руку, шёл с ним через нарфик к Царским вратам, ведущим из нарфика в храм. Патриарх читал входную молитву, а царь со свечами в руке совершал троекратное поклонение перед Царскими вратами, над которыми было изображение царя, поклоняющегося Христу Спасителю, восседающему на троне с Пресвятой Богородицей и архангелами по сторонам. После входной молитвы царь опять прикладывался к св. Евангелию и кресту, затем духовенство продолжало совершать малый вход при пении «Приидите, поклонимся», а царь, опять взяв патриарха за правую руку, проходил посреди храма на солею: впереди их шли служившие с патриархом духовные чины, архидиаконы с Евангелием, диаконы с кадилами и светильниками. Весь духовный синклит шёл с царём и патриархом среди наполнявшего храм народа и чинов царского синклита, которые входили в храм большими дверями раньше царя и занимали каждый чин определённые места на правой южной стороне. Царя окружали только высшие чины кувуклия. Знамёна царских и гвардейских отрядов и скипетры, носимые впереди процессии, водружались на солее, а крест св. Константина вносился в алтарь. Когда царь и патриарх проходили среди чинов, последние хором возглашали царю: «Да продлит Бог святое царство ваше на многие годы», а церковные певчие пели многолетия царю и патриарху. Когда патриарх и царь входили на солею и приближались к св. вратам, т. е. к средним дверям алтаря, то патриарх прикладывался к ним и со словами: «Вниду в дом Твой», входил в алтарь, а царь останавливался перед св. вратами, брал у препозита зажжённую свечу и совершал перед ними троекратное поклонение, потом возвращал свечу препозиту и входил в алтарь, причём патриарх и архиереи приближали ему для поклонения св. врата. Войдя в алтарь, царь подходил к св. престолу и, помолившись, прикладывался к покрову св. престола, а потом брал у препозита, который входил в алтарь боковыми дверями, принесённые в дар воздухи, расстилал их на престоле и ставил на них принесённые в дар храму чаши, дискосы и другую священную утварь, употреблявшуюся при совершении Евхаристии, затем прикладывался к стоявшим на престоле священным предметам и пеленам и, наконец, ставил на разостланные платы сосуд с деньгами, так называемый апокомвий. Последнее приношение считалось обязательным и, например, в Великую субботу каждого года царский апокомвий для Св. Софии простирался в ΙΧ–Χ в. до ста фунтов (кентинарий) золота (около 75 фунтов на наш счёт), который приносился в золотых монетах (νόμισμα ­ ¹/₇₂ фунта ­­ 1 золотник ­­ 4 золотых рубля). Мешок с деньгами, назначенными для пожертвований в Св. Софии, приносил на плечах один из кувикулариев, который принимал участие и в торжественной процессии из Хрисотриклина, шёл позади царя до св. ворот, а потом боковым ходом проникал в алтарь и передавал апокомвий препозиту, который вручал его царю, а последний полагал его к подножию св. престола, на одной из его ступеней. Но величина апокомвия вообще была не одинакова и зависела от усердия царя и общего состояния государственной казны. Апокомвий приносили и царицы, наследники престола и другие царственные особы, но в меньшем размере сравнительно с приношением автократора.

Положив к престолу свой апокомвий, царь, обойдя вместе с патриархом св. престол, входил в восточную нишу со свечой в руках, молился перед находившимся здесь вызолоченным Распятием, прикладывался к нему и, взяв у патриарха кадило, совершал каждение перед св. Распятием. Необходимо здесь отметить, что царь входил в алтарь и совершал каждение как депотат и экдик Церкви (δεποτάτος καὶ ἔκδικος τῆς ἐκκλησίας), т. е. как бы один из патриарших или церковных архонтов – в составе которых депотат занимал третье место в девятой (последней) пентаде, а экдик – первое место в третьей пентаде (в XII в. протэкдик был перемещён в первую пентаду). Такие полномочия басилевс получал в силу хрисмы в чине венчания на царство.

Совершив каждение Распятию, царь прощался с патриархом, причём они оба кланялись друг другу и целовались, а затем император уходил в мутаторий – особое помещение близ алтаря, где и слушал литургию. Когда наступало время перенесения св. Даров с жертвенника на престол, царь вместе с чинами кувуклия в преднесении знамён и в сопровождении чинов синклита, выходил из мутатория к амвону. Между амвоном и Царскими вратами стояли уже вышедшие из алтаря священнослужители со св. Дарами, окружённые архидиаконом и диаконами, здесь же стояли подсвечники с зажжёнными свечами, один из которых должен был нести перед св. Дарами во время великого входа сам царь как депотат и экдик Церкви. Препозит подавал подсвечник царю: взяв его и поклонившись св. Дарам, басилевс, предшествуемый знамёнами и чинами синклита, начинал шествие, или великий вход, от середины храма к св. вратам. За царём священнослужители несли св. Дары, архидиакон нёс дискос с агнцем, служащий архимандрит – чашу, другие архимандриты, протоиереи и иереи несли кресты, копия и пр. Дойдя до св. врат, царь отдавал подсвечник препозиту, а сам останавливался перед открытыми св. вратами, в которых стоял патриарх и приветствовал царя поклоном, а один из диаконов в это время кадил того и другого. Архидиакон, нёсший дискос с агнцем, когда проходил мимо царя, возглашал: «Царство твоё да помянет Господь Бог во царствии Своём всегда, ныне и присно и во веки веков», а подходя к патриарху, говорил: «Архиерейство твоё да помянёт Господь Бог во царствии Своём». Патриарх, принимая от архидиакона дискос, молился о благочестивейшем царе, о духовных и государственных чинах, и ставил дискос на престол. Также и архимандрит, нёсший чашу, проходя мимо царя, говорил: «Царство твоё да помянёт...», а перед патриархом возглашал: «Архиерейство твоё...». Патриарх, принимая чашу, опять молился за царя и ставил чашу на престол. С такими же возгласами за царя и патриарха входили в алтарь и другие священнослужители и занимали здесь свои места, после чего царь и патриарх кланялись друг другу и прощались, и басилевс опять уходил в мутаторий.

Далее, император принимал участие в целовании любви, совершаемом духовенством на литургии после возгласа: «Возлюбим друг друга и пр.». Когда наступало время целования, патриарх посылал своего референдария к царю с извещением об этом. Царь, в сопровождении чинов кувуклия и синклита, опять выходил из мутатория на солею и останавливался у алтаря, направо у св. врат, но не в алтаре. Сюда, через южную дверь алтаря, выходил патриарх и совершал целование любви с царём. За патриархом подходил к царю синкелл, как приближенное к патриарху духовное лицо, затем совершали с ним целование митрополиты, архиепископы и епископы, патриаршие архонты и все духовные лица, служившие вместе с патриархом, и, наконец, три ново-крещённых, которых подводил к царю патриарший референдарий. Совершив целование любви со всеми духовными лицами, царь и патриарх опять кланялись друг другу, после чего царь, опустившись на несколько ступеней солеи, приступал к целованию с чинами своего синклита, которых подводил к нему церемониарий, причём все кланялись царю до земли. После целования царь возвращался в мутаторий.

Когда наступало время выхода для причащения Св. Таин, патриарший референдарий опять извещал царя через препозита, и царь обычным порядком снова выходил из мутатория в солею и останавливался перед алтарём на правой стороне близ стоявшего здесь царского антиминса, или переносного престола, покрытого богатым и великолепным покровом, сделанным из хорошего материала. Подойдя к антиминсу, возле которого на верхней ступеньке стоял патриарх, царь кланялся ему, поднимался и становился перед антиминсом, на котором патриархом поставлялась чаша с Кровью Христовой и дискос с Телом Христовым. Царь, как депотат и дефенсор, приобщался под обоими видами отдельно. По объяснению византийского богослова XV в. Симеона Фессалоникийского, такое причащение царя было установлено искони; царь получил эту честь через помазание на царство, как занимающий место депотата св. Церкви, как защитник её, как помазанник Господа и как возведённый на престол царь христианского народа; но причащение басилевса патриархом совершалось после приобщения священнослужителей. Приняв святых тела и крови Христовых, царь молился и кланялся патриарху, после чего уходил в мутаторий, а патриарх приобщал царских сановников как обыкновенных мирян.

По окончании литургии царь через препозита приглашал патриарха в мутаторий, где его торжественно встречали царские архонты. По обыкновению, царь и патриарх кланялись друг другу, целовались и, побеседовав немного, отправлялись к выходу из храма. На паперти перед южными вратами Св. Софии царь и патриарх останавливались, потому что совершалась раздача царских «благодеяний», или денежных наград, стоявшим здесь священнослужителям и бедным. Для этих «благодеяний» заранее были приготовлены кошельки с деньгами, которые хранил аргир (царский кассир). Аргир и возглашал: «Такому-то (имя и звание), добрые владыки», передавал кошелёк препозиту, а препозит вручал его царю. Названный подходил и получал от царя кошелёк. «Благодеяния» раздавались клирикам Св. Софии, патриаршему архимандриту и диаконам, певчим, остиариям, пресмонариям и другим должностным лицам Великой церкви, наконец, бедным и нищим. После раздачи «благодеяний» препозит подавал патриарху царскую корону, которую патриарх и надевал на царя, а потом вручал ему «евлогии», т. е. просфору, и флакон с благовонным и целебным освящённым маслом. Получив этот дар от патриарха, царь, в свою очередь, вручал ему апокомвий, состоявший обыкновенно из десяти фунтов золота, или 720 номисм (7,5 наших фунтов). Взяв апокомвий, патриарх кланялся царю, а царь патриарху, потом они прощались, целовались и расходились, – патриарх возвращался в храм, а царь – во дворец, причём на обратном пути опять совершался приём димов, которые прославляли царя своим пением, многолетиями и славословиями.

Так – в общих чертах – описывается в Придворном Уставе Константина Порфирородного великий царский выход, совершавшийся в Господские праздники. Но кроме больших и весьма торжественных выходов, византийские цари ещё совершали в храме Св. Софии средние – в понедельник Пасхальной недели, в Антипасху, на Благовещение, Рождество Богородицы и в Великую субботу, которые отличались меньшей торжественностью сравнительно с первыми, и выходы малые, происходившие на Крестовоздвижение, в неделю Православия и в понедельник первой недели Великого поста. В Придворном Уставе подробно описаны выходы и двух последних видов, происходившие, конечно, с меньшей торжественностью сравнительно с великими выходами, причём памятник опять отмечает религиозный характер царской власти в Византии, тесное взаимообщение между басилевсом и патриархом, покровительство царей вере и Церкви, стремление басилевсов подчинять себя руководительству св. Церкви и жить под её благодатной сенью. В частности, средние выходы, происходившие в праздники в честь Богородицы, сопровождались церковными процессиями, совершавшимися из Св. Софии в храмы Халкопратийский и Влахернский, посвящённые покровительнице и защитнице Константинополя, его «взбранной Воеводе». В этих крестных ходах и богомольях принимал участие и царь, который шёл в процессии с зажжённой свечой в руках, заходил в храмы и часовни, расположенные по пути, возлагал апокомвии, слушал потом литургию во Влахернах или Халкопратиях, где также оставлял денежные пожертвования, и, наконец, торжественно возвращался верхом на коне в Большой дворец, окружённый чинами кувуклия и синклита, сопровождаемый блестящей свитой и военной охраной, встречаемый в пути приветствиями и славословиями димотов и народа. Богомольные выходы совершались царём и в храм св. Апостолов, построенный Константином Великим и возобновлённый Юстинианом, хранивший в себе множество драгоценных реликвий, религиозных и политических. Здесь была и усыпальница византийских царей и патриархов. Сюда совершался крестный ход 21 мая [старый стиль], в день святых равноапостольных Константина и Елены, установленный Константином Порфирородным. Торжество происходило по типу среднего выхода.

Кроме того, во Влахернах находился священный источник (агиасма), в водах которого византийские басилевсы совершали обряд омовения. В сопровождении высших чинов кувуклия император приезжал сюда утром в пятницу. В притворе Влахернского храма Богоматери царя встречали скевофилакс и весь клир. Император сначала входил в храм и совершал поклонение ризам и иконе Богоматери и другим святыням, потом направлялся к священному источнику, надевал на себя златотканую рубашку, возжигал свечи перед находившимися в священной омывальне иконами и воскурял благовоние. Вступив в часовню, где была купель, царь и здесь возжигал свечи перед мраморной иконой Богоматери, из рук которой струилась агиасма. Затем, взяв из рук препозита благовонную мазь (ἡ στακτἡ), он крестообразно натирался ею. Один из пресвитеров Влахернского храма читал молитву над купелью или бассейном, погружал в воду крест, и часть воды, оставшейся на кресте, подавал царю, который после этого входил в бассейн и, при чтении пресвитером ектении, трижды погружался в воду...³⁴⁰

А вот как, по описанию Придворного Устава, совершалось погребение византийских басилевсов. По смерти царя, тело его полагалось на богато украшенном золотом ложе, в короне, дивитисии и золотой хламиде. Во дворец являлся клир Св. Софии и, в присутствии всего синклита, чины которого были облачены в траурные скарамангий, совершал литию по обычному церковному чину. Потом, по знаку препозита, к почившему басилевсу подходил церемониарий и громко произносил: «Изыди, царь, зовёт тебя Царь царствующих и Господь господствующих». И возглашал так трижды. Затем, царские протоспафарии поднимали золотое ложе и несли его из дворца в храм св. Апостолов. Здесь совершались отпевание и погребение. Перед погребением церемониарий, по знаку препозита, опять трижды возглашал: «Изыди, царь, зовёт тебя Царь царствующих и Господь господствующих». А после этого говорил: «Отложи венец от главы твоей». И тотчас препозит снимал с головы царя венец и возлагал на неё простую пурпуровую повязку, после чего совершалось погребение. Такой же чин и обряд, по замечанию Устава, применяются и при погребении императрицы, причём церемониарий также трижды возглашает: «Гряди, царица, зовёт тебя Царь царствующих и Господь господствующих».³⁴¹

В Придворном Уставе содержатся весьма важные сведения об избрании Византийских патриархов,³⁴² о церквах и монастырях Византии, церковной архитектуре, богослужебных принадлежностях, о чине богослужения в Великой Христовой церкви, церковном календаре, чинопоследованиях крещения, брака, венчания на царство, возведения в гражданские должности,³⁴³ об отношении басилевсов к Церкви и духовенству и т. д. Вообще, многие важные вопросы церковно-исторического характера не могут быть правильно исследованы и решены без помощи Придворного Устава императора Константина VII, поэтому изучение этого памятника является обязательным для каждого византолога.

Из других сочинений Константина Порфирородного нужно отметить его «Рассказ о Нерукотворном образе Христа Бога нашего, посланном Авгарю, и о перенесении его из Эдессы в Константинополь».³⁴⁴ «Рассказ» составлен на основании различных исторических повествований, как это отмечено и самим автором, например, «Церковной истории» Евагрия, сообщений патриархов Иова Александрийского, Христофора Антиохийского и Василия Иерусалимского. Перенесение чудотворного образа в Константинополь состоялось при Константине Порфирородном, при содействии его тестя – императора Романа Лакапина. Значит, автор о многом рассказывал как очевидец. Его труд состоит из 31 главы, написан прекрасным литературным языком, содержит несколько исторических деталей о пребывании Нерукотворного образа в Эдессе во время нашествия персидского царя Хосрова, повествует о чудесах, проникнут глубоким религиозным чувством и вообще является хорошим историко-археологическим памятником. Другой аналогичный труд Константина – о перенесении мощей св. Иоанна Златоуста – ещё не издан.³⁴⁵

Затем, императору Константину принадлежит несколько новелл по делам Церкви. Две из них (X и XI) касаются права церковного убежища. Дело в том, что ещё император Юстиниан лишил jus asyli убийц, так как священные места, по его суждению, должны давать законную защиту не виновным, а оскорблённым. Император Константин признал это ограничение в jus asyli несправедливым, поскольку дело идёт об убийцах. Мотивы и способы убийства, рассуждает император в X новелле, бывают различны: одни совершают его добровольно, обдуманно и после предварительного приготовления, другие – в состоянии гнева или защиты, когда у виновника оказалось оружие для собственной охраны, или, случайно, – например, на охоте и в борьбе, некоторые убивают под влиянием опьянения. И закон различает виды убийства, причём убийца добровольный и намеренный не заслуживает снисхождения закона и защиты под кровом Церкви. Но, по мнению императора Константина, возможно при этом и соблюсти закон, и сохранить прономию Церкви. Когда какой-либо человек, оставленный промыслом Божиим, совершит убийство, которое останется неизвестным и безнаказанным, а потом убийца явится в церковь и раскроет здесь своё преступление, то он поступает под защиту Церкви и, в силу этого, становится неприкосновенным для общественного правосудия и частной мести. Значит, император Константин предоставил личную безопасность тайным убийцам, сознавшимся перед Церковью в своём преступлении.³⁴⁶ Новелла XI касается явных убийц, успевших воспользоваться правом убежища в Церкви. Император предписал, чтобы такой убийца, прежде всего, был отдан в ведение духовной власти и подвергнут церковной епитимии по канонам, а затем он подлежал всегдашнему изгнанию из места, где совершил убийство, дабы ничто не напоминало ему о преступлении, а родственники убитого не могли мстить ему за убийство. Преступник лишался и своего имущества, часть которого отдавалась его жене и детям, часть – монастырю (если виновный постригался в монашество), или поступала в пользу жены и детей убитого и пр. Кроме того, убийца навсегда лишался права занимать какую-либо общественную должность или входить в состав церковного клира, но пребывает в бесчестии. Да и жить-то ему дозволяется лишь по человеческому снисхождению.³⁴⁷ Таким образом, Церковь, в силу законодательства Константина VII, формально получила право брать под свою защиту от руки карающего правосудия даже убийц, как тайных, так и явных.

Наконец, одна новелла (XII) Константина предписывала, чтобы третья часть имущества лиц, умерших бездетными и не оставивших завещания, поступала в пользу Церкви Божией. Я, говорит император, часто удивлялся тому, что правители Империи и законодатели установили отдавать родственникам всё имущество таких лиц, которые скончались без детей и не оставили завещания, а Богу, Творцу и Промыслителю, даровавшему нам всё, из этого имущества ничего не посвящается. Между тем, родственники умершего при его жизни, быть может, нисколько не помогали ему и даже не знали о нём. Нам, сонаследникам Христа, не следует так поступать. Посему царь издал свой закон, который должен служить, по его мнению, попечителем государства и покровителем общества. Именно, из имущества бездетного владельца часть должна идти родственникам, часть в государственную казну, а часть должна посвящаться Богу и Царю всех для спасения души умершего; если у умершего были рабы, то они должны получить свободу после кончины их господина. Если же всё состояние умершего состояло из рабов, то и в этом случае царь узаконил всем им давать свободу. «Пусть не огорчаются этим родственники умершего, – говорит царь, – а казна пусть не жалуется на убытки: ведь смерть есть общий удел, и все мы в своё время будем нуждаться в небесной помощи. И мы полагаем, – заключает царь, – что настоящий закон спасителен для умерших, угоден Богу и Царю всех, весьма полезен для государства, и наше от Бога царство посвящает его Господу, царствующему над всем».³⁴⁸ Таким образом, Константин VII руководился в своём законодательстве возвышенными мотивами, во главе которых стоит душевное спасение всех и угождение Богу, затем – благосостояние Церкви и польза Империи. С этой точки зрения его новеллы являются показателем господства церковных идей в Византии X в.

Далее, императору Константину принадлежит «Исторический рассказ о жизни и делах знаменитого царя Василия» Македонянина, деда автора. Рассказ этот составляет пятую книгу «Истории» Продолжателя Феофана (Theophanes Continuatus).³⁴⁹ Здесь подробно излагается деятельность основателя Македонской династии, в частности, его церковная политика. Но сочинение носит панегирический характер и имеет задачей прославить и увековечить заслуги Василия на византийском престоле. Отсюда, читатель обязан критически относиться к этому труду царственного автора, хотя император Василий во многих отношениях был, бесспорно, замечательным басилевсом Византии. Константин Порфирородный обнаружил здесь большой авторский талант. Его «Исторический рассказ» послужил образцом для других позднейших монографий подобного типа и, кроме того, открыл эру подъёма исторической науки, пришедшей в упадок в эпоху иконоборства.

Важными трудами Константина нужно признать и его трактаты «О фемах (Περὶ θεμάτων)» и «О народах (Περὶ ἐθνῶν)», которые составляют как бы одно целое и обыкновенно цитируются под общим заглавием «De administrando imperio», данном первым их издателем Меурсием. В сочинении «О фемах» содержится описание Византийской империи по провинциям, причём иногда излагается и их история. Оно разделяется на две части: в первой речь идёт о провинциях в Азии, во второй – о фемах в Европе. Источниками для автора служили – «Синекдим» (Список областей и городов Византийской империи) Иерокла (VI в.), «Географический словарь» (Ἐθνικά) Стефана Византийского (Vв.) и «Антология» (эпиграммы) Анафия. Автор ссылается также на важнейших классиков – Гомера, Гесиода, Геродота, Фукидида, Ксенофонта, Полибия, Страбона и на лучших византийцев – Прокопия, Агафия и Менандра. Сочинение было написано в 934г. или немного позже, когда Константину было около 30 лет. Сочинение «О народах» написано Константином в виде поучения своему сыну Роману. Здесь описываются все народы Империи и пограничных стран на севере, востоке и западе (печенеги, россы, хазары, арабы, грузины и пр.). Автор пользовался «Тактикой» Льва, разными дипломатическими документами, рассказами современников и пр. Сочинение было составлено между 949–952г. Оно написано на общедоступном языке, содержит элементы народной речи, славянские и другие иностранные слова.

Император Константин Порфирородный не только сам занимался учёно-литературными трудами и составил несколько сочинений различного характера и значения, но и стоял во главе целого учёного общества, работавшего под его руководством и покровительством. Иконоборческая смута, захватившая в Византии все стороны внутренней жизни, очень сильно понизила здесь общий уровень образования. Желая поднять науку, император Константин и сам энергично работал в области научных изысканий, и других старался привлечь к научным занятиям. Он собрал около себя многих учёных, организовал как бы просветительное общество и возложил на него обязанность собирать и обрабатывать научные материалы. И вот Константин быстро «украсил и обогатил мудростью всё ромейское государство». Результатом научной деятельности Константинова просветительного общества было составление энциклопедий различного содержания. Во главе их нужно поставить «Историческую энциклопедию». Цель этого издания выражена в предисловии следующим образом. «В течение многих веков произошло бесчисленное множество событий, написано великое число сочинений, и объём истории распространился до беспредельности и недоступности для пользования. А с другой стороны, с течением времени люди в своих стремлениях стали клониться к худшему, не радели о прекрасном, стали ленивы в приобретении знаний о прошлом и поставили полезное чтение ниже других занятий. Так история “покрылась мраком неизвестности”, как от недостатка и редкости полезных книг, так и потому, что читатели приходили в страх от множества и обширности сочинений. По всем этим причинам, порфирородный Константин, православнейший и благочестивейший из всех царей, одарённый умом деятельным, предававшийся глубокому изучению всего прекрасного, признал делом благим и полезным – во-первых, приложить старание к собиранию со всех концов земли многих книг, содержащих в себе науку во всём её многообразии, и, во-вторых, разделить их на малые части и в таком виде издать в свет для общего пользования. Император полагал, что вследствие такого выбора и разделения книг византийцы станут внимательнее и чаще читать их и усвоять красоту и содержательность речи. И царь со свойственной ему рассудительностью и проницательностью решил разделить разные сочинения по предметам, число которых простирается до пятидесяти трёх. В них заключается всё обширное содержание истории. Ни один предмет не останется без рассмотрения и исследования. Разделением частей нимало не нарушится связь сочинения, которое должно представлять одно целое». Но из громадной «Исторической энциклопедии», составленной по указанию и по почину Константина Порфирородного, сохранились лишь четыре книги, притом не в полном составе. В частности, сохранились книги: «О посланниках» (Excerpta legationibus), где сообщаются исторические сведения о дипломатии ромейской и иностранной – при византийском дворе; «О добродетели и зле» – свод рассказов назидательного характера; «О гномах» (De insententiis) [т. е. о кратких, афористических высказываниях]; «О замыслах, бывших против царей» (De insidiis). Эти книги показывают, что научное предприятие было задумано и исполнено в больших размерах. Император привлёк к работе всех лучших современных учёных, из которых известно лишь имя Феодосия Малого. Комиссия учёных располагала богатейшим историческим материалом, из которого делало выбор применительно к 53 предметам общего плана. В распоряжении комиссии были труды из классической литературы – Геродота, Фукидида и Ксенофонта, из александрийского, римского и византийского периодов – сочинения Полибия, Диодора Сицилийского, Дионисия Галикарнасского, Николая Дамаскина, Иосифа Флавия («Иудейские древности»), Аппиана, Арриана, Диона Кассия, Евсевия, Евнапия, Зосимы, Приска, Малалы, Иоанна Антиохийского, Прокопия, Агафия, Феофана, патриарха Никифора, Георгия Монаха. Византийские учёные старались критически использовать находившийся в их распоряжении исторический материал, но, по-видимому, у них не все необходимые сочинения были в полном составе. Судя по источникам «Энциклопедии», она обнимала различные вопросы из придворного устава и государственной политики, каковы – посольства и дипломатия, восшествие на престол и престолонаследие, областное управление, колониальная политика, военные дела, дворцовые перевороты и т. п., равно касалась литературы (описания, речи, письма, сентенции), Церкви, религии и морали. Значит, нельзя не пожалеть, что из обширной энциклопедии в 53 книги до нашего времени сохранилась лишь небольшая часть.³⁵⁰

Кроме того, под покровительством Константина Порфирородного и по его указанию неизвестный автор около 950г. составил энциклопедию по земледелию – «Γεωπονικὰ» и посвятил её императору, другой аноним издал «Энциклопедию по медицине» (Ἰατρικὴ ἐγκυκλοπαιδεία), к которой приложено руководство по гиппиатрике (Ἐγχειρίδιον τῆς ἱππιατρικῆς), иным анонимным авторам принадлежат сочинения о диете, по астрономии и т. п.

Наконец, меценатство Константина Порфирородного побудило многих талантливых лиц его времени выступить на учёно-литературное поприще. Явилась целая плеяда литературных деятелей, взявших на себя задачу удовлетворить запросам народной любознательности и воскресить в Византии прежнее время процветания наук и искусства. Во главе произведений, написанных в эпоху Порфирогенета, нужно поставить исторические труды – хроники Генесия и Продолжателя Феофана, повествование Иоанна Камениата о завоевании Фессалоники сарацинами, колоссальный агиографический труд Симеона Метафраста, эгзегетические разыскания Василия Нового, проповеди Феодора Дафнопата и т. д.

Таким образом, в лице императора Константина VII Порфирогенета на византийском престоле восседал разносторонний учёный, талантливый писатель, руководитель просвещения, меценат, трудами которого просвещение вновь было насаждено в Византии, достигло большого развития и приобрело благоприятные условия для дальнейшего своего прогресса.

В последующее время просвещение в Византии постепенно развивалось, благодаря меценатству басилевсов. Прежде всего, сын и преемник Константина VII по престолу, император Роман II (959–963), получивший очень хорошее образование и унаследовавший от отца любовь к просвещению, также покровительственно относился к школам и учёным. Но он недолго управлял Империей и скончался в молодом возрасте. Его преемники Никифор II Фока (963–969), Иоанн I Цимисхий (969– 976) и Василий II Болгаробойца (976–1025) известны преимущественно своими победами на бранном поле и воинскими доблестями и не имели возможности посвящать себя и просветительной деятельности. В частности, Василий Болгаробойца не имел и достаточного образования и не особенно ценил науки и учёных людей. Его брат, император Константин VIII (1025–1028), также был мало сведущ в науках. Но вот его зять и преемник император Роман III Аргир (1028–1034) был очень образованным человеком. Он очень хорошо знал греческую литературу и латинский язык, умел пользоваться силлогистической речью и любил философствовать. Вступив на престол, он окружил себя философами, риторами и другими учёными, часто беседовал с ними по научным вопросам, причём надевал на себя вместо императорской порфиры философскую мантию. Он покровительственно относился к школам и дидаскалам, в заботах же о науке хотел подражать, по словам Пселла, Марку Аврелию и Августу. Вообще, на науку и просвещение Роман обращал больше внимания, чем на государственные дела. Большой любовью к просвещению отличался и император Константин IX Мономах (1042–1054). Он имел – в общем – среднее образование, очень охотно занимался астрологией и чувствовал большое расположение к науке вообще и к учёным её представителям, собирал их в свой дворец и вёл с ними беседы по научным вопросам. При дворе Мономаха можно было встретить и молодых, начинающих учёных, и почтенных старцев, убелённых сединой и обогащённых разнообразными познаниями. Среди придворных учёных находились, между прочим, Михаил Пселл, Иоанн Ксифилин, Иоанн Мавропод и Никита [Фессалоникийский]. Все они состояли дидаскалами в Константинополе и обучали византийскую молодёжь различным наукам. Пселл – философии, Ксифилин – юриспруденции, Никита – грамматике и риторике, Мавропод – богословию и другим наукам. Воспользовавшись услугами этих учёных, Константин Мономах обратил серьёзное внимание на столичную Академию, заместив профессорские её кафедры этими деятелями науки и в разных отношениях благоустроил высшую византийскую школу. Во время Мономаха Константинопольская академия достигла большого процветания и оказала, под покровительством басилевса, разностороннее влияние на ход и развитие духовного просвещения.

Византийская академия продолжала процветать и при преемниках Мономаха, которые также покровительственно относились к народному просвещению. В частности, основатель династии Комнинов император Исаак I Комнин (1057–1059), хотя сам был мало образован и не обладал достаточными познаниями в законах и даже в грамматике (Пселл), однако питал глубокое уважение к науке и людям учёным, приглашал последних к своему двору, милостиво принимал их и оказывал великое содействие в их литературных занятиях. Он стыдился своей необразованности, уклонялся собственноручно писать резолюции и при каждом удобном случае старался восполнить недостатки прежнего своего обучения. Преемник его, император Константин X Дука (1059–1067), был большим любителем науки и просвещения. Его двор стал приютом учёных, среди которых первенствовал знаменитый философ и богослов Михаил Пселл, друг императора, его неизменный собеседник в научных диалогах и постоянный руководитель в книжных занятиях. Константин Дука не раз говорил своему другу Пселлу, что он предпочёл бы славу учёного положению басилевса. Император особенно интересовался риторикой, философией и богословием, любил вести богословские рассуждения о тайне воплощения Бога Слова и других трудных проблемах христианской догматики, часто читал Св. Писание и старался понять таинственный его смысл и вообще в часы досуга от государственных дел с удовольствием занимался книгами. Его супруга, императрица Евдокия, была также весьма образованной женщиной своего времени и покровительницей просвещения; она, по примеру своего мужа, занималась и философией, и богословием, любила проводить время в беседах с учёными. Выйдя вторично замуж за императора Романа IV Диогена (1067–1071), Евдокия по-прежнему интересовалась наукой и покровительствовала просвещению. В то время как Роман Диоген был занят походами против турок, императрица, не щадя издержек, приобретала рукописи, увеличивала императорскую библиотеку, поощряла учёных в их занятиях и сама занималась литературными трудами. В одном письме к своему мужу императрица справедливо говорит, что византийское государство украшено наукой, учёными мужами и их серьёзными научными трудами.³⁵¹ Далее, историк Пселл свидетельствует, что сын Константина X и Евдокии и его ученик – император Михаил VII Дука (1071–1078), до страсти был предан наукам. Высшим наслаждением для него было чтение книг и литературные занятия. Он любил сочинять стихи, писать исторические повествования, беседовать с учёными мужами, так что совершенно забывал о государственных делах. Вообще, царственная фамилия Дук вполне унаследовала от Македонской династии традицию меценатства в отношении к просвещению и учёным. Не только Константин X и Михаил VII были «науколюбивейшими» (φιλολογῶτατοί) императорами, по отзыву Анны Комниной, но и другие члены этой фамилии заявили себя большим расположением и заботами о народном просвещении. Так, брат Михаила Андроник Дука был склонен к занятиям наукой и любил вдаваться в глубокие исследования по различным вопросам философского и богословского знания. Дядя Михаила, кесарь Иоанн, был преисполнен уважения к учёным людям и любил читать книги и почерпать из них сведения по разным отраслям знания, особенно же по стратегии. Наконец, император Никифор III Вотаниат (1078–1081), по свидетельству историка Михаила Атталиата (Р. 312), любил читать книги как богословского содержания, так и светского, причём посвящал этому занятию не только дни, но и ночи. Он отличался сильным и ясным умом и достиг больших познаний относительно дел божественных и человеческих.

Итак, византийские императоры из династий Македонской и Дук отличались большой любовью к просвещению, а своим меценатством много содействовали его оживлению и развитию в X и XI в.

Большие заслуги в области духовного просвещения в Византии оказала царственная династия Комнинов. Из басилевсов этой династии Алексей I Комнин (1081–1118) отличался большой любовью к богословскому знанию. Это был религиозный и просвещённый деятель, стремившийся создать наиболее благоприятные условия для процветания церковной жизни в различных отношениях. С особенным усердием он занимался изучением Св. Писания и тщательно исследовал наиболее трудные проблемы христианской догматики. Историк Анна Комнина, дочь Алексея, свидетельствует в своей «Алексиаде» (I, 251), что её отец и мать, императрица Ирина, целые дни и ночи проводили в занятии божественными науками. Когда в Империи усилилась ересь павликиан, то император и сам принимал участие в борьбе с нею. Находясь в 1115г. в Филиппополе, служившем центром павликианских колоний, император устраивал богословские диспуты с еретиками, пригласив к себе на помощь местного епископа и Никейского митрополита Евстратия, отличавшегося глубокими богословскими познаниями, а также своего зятя кесаря Никифора Вриенния, хорошо знакомого с богословием. Диспуты происходили в царском дворце, при участии басилевса, с правом для еретиков свободно высказывать свои мнения и суждения. Алексей был неутомим в пререканиях с еретиками, проводил в спорах с ними целые дни и даже ночи, забывая о пище и сне, стараясь привлечь павликиан в лоно Православной Церкви, терпеливо выслушивал их возражения на представленные им богословские доводы и снова опровергал их. Диспуты царя с павликианами прерывались лишь на время военных его выступлений против варварского народа команов, а потом царь опять возвращался к миссионерским своим занятиям. Его успех в этом отношении был очень значительный: многие еретики отказались от своего лжеучения и сделались верующими членами Церкви Христовой. Для них император основал близ Филиппополя новый городок – Алексиополь, благоустроил их в материальном отношении и вообще пожаловал ново-обращённым те или другие награды (пенсии, должности). Возвратившись в Константинополь, царь и здесь не прекращал миссионерских своих забот о павликианах. Менее успешны были миссионерские его труды в отношении к еретикам-богомилам, которых он также пытался путём увещаний отклонить от приверженности к ереси. Но вообще император был достаточно сведущ в богословии и любил заниматься преимущественно вопросами, пререкаемыми теми или другими отщепенцами Православия. Он воздействовал на них не только устными своими беседами и наставлениями, но и литературными полемическими трудами. Так, в печати известно «Слово великого царя кир Алексия Комнина, составленное им против армян, неправо учащих о единой природе во Христе».³⁵² Слово было направлено против современного еретика – монаха Нила, впавшего в евтихианство, или монофизитство, опровергает его лжеучение, принятое и армянами, жившими в Константинополе, и содержит увещание к еретикам относительно обращения в лоно Православной Церкви. Произведение царственного автора проникнуто чувством сострадания к заблуждающимся монофизитам и желанием прийти им на помощь путём раскрытия одного из догматов Православия, отречение от которого произошло по недоразумению. Автор обосновывает свои аргументы на текстах Св. Писания, пишет просто и ясно, в форме отеческого поучения. Подобное же увещательно-полемическое слово было написано императором Алексеем и против Константина Хрисомала, примыкавшего в своих воззрениях к богомильской ереси (Крумбахер). Император также принимал участие в борьбе против богословствования Иоанна Итала, учение которого было проникнуто элементами неоплатонической философии. Вообще, при императоре Алексее Комнине в Византии существовало крупное богословско-философское движение, возникшее под влиянием двух «ипатов философов» XI в. – Михаила Пселла и Иоанна Итала и централизовавшееся в Византийской академии. Император примыкал к этому движению, живо интересовался успехами знания философского и особенно богословского и, встретив в учении современных представителей знания такие теории, которые расходились с догматами Церкви, выступил на защиту церковного Предания и внёс и свою долю в научную разработку жизненных проблем времени. Как защитник и покровитель Церкви, её эпистимонарх, император Алексей издал в 1107г. новеллу по церковным делам, в которой коснулся и церковного учительства. Император здесь свидетельствует, что глава всех православных есть, конечно, священный собор, т. е. патриарх и его синод, и если этот собор пребывает в хорошем состоянии, то и весь церковный организм и члены его стремятся к совершенству, а если первый находится в болезненном состоянии, то и всё тело клонится к совершенной гибели. Но достигнуть совершенства все члены Церкви могут только тогда, когда они будут руководствоваться божественными канонами. Поэтому книга Номоканона (τὸ τοῦ Νομοκανόνος βιβλίον) должна иметь обязательное для всех значение.

В частности, император озабочен возвышением церковного учительства, которое составляет долг клириков. Обращаясь к современному патриарху Николаю III Грамматику, император указывает некоторые меры к возвышению религиозно-нравственного состояния народа. При Великой Константинопольской церкви, говорит басилевс, состоят не только штатные клирики, входящие в каталог девяти пентад патриарших чинов и получающие от царской казны ругу, но и такие, которые, не получая руги, ожидают назначения их в состав патриарших архонтов. Было бы, по суждению императора, весьма важно, если бы все патриаршие клирики отличались не только добродетелями, но и учительностью, и желательно, чтобы те из них, которые не имеют последнего качества, восполнили недостаток при заботливом отношении к ним патриарха. Затем, кандидаты священства, имеющие получить должность при Великой Христовой церкви, должны подвергаться предварительному тщательному исследованию относительно своей жизни и образования. Те из них, которые по своим добродетелям и просвещённости будут отличаться от других, должны быть выделены из всех остальных по своему положению в составе патриаршего клира. А не удовлетворяющие высоким требованиям относительно образования и практической деятельности должны усовершаться под руководством патриарха, прежде чем будут допущены к посвящению. На низшие церковно-служительские должности должны также приниматься лишь те лица, которые способны к учительству. Сначала и они несут церковно-учительское служение, а потом назначаются на должности архонтов, с получением содержания из царской казны. Делатель, не получающий награды, говорит император, считает себя обиженным, будет без усердия относиться к делу учительства, – какую же пользу он может принести народу? Те из дидаскалов, которые доказали добродетельную жизнь и силу учительного слова, должны рукополагаться в священный сан, имея подобающую честь в отношении доходов и ранга в общем составе патриарших клириков. Они не только должны учить народ и назидать всему прекрасному, но и отклонять от неправильной жизни, пользуясь силой своего учительного слова, обращаясь в необходимых случаях к руководительству патриарха и даже к помощи басилевсов. Они должны наблюдать за религиозно-нравственным состоянием народа и следить, чтобы среди руководителей мирян не было волков, вместо пастырей. Дидаскалам, сделавшимся иереями, назначается и большее содержание.³⁵³

Изложенная новелла императора Алексея Комнина проливает некоторый свет по вопросу о духовном просвещении в Византии. Здесь речь идёт о клириках Константинопольской Великой церкви, получавших из царской казны постоянную ругу и от царя – праздничные «благодеяния», нёсших служение и при царском дворе, что и дало императору Алексею основание предъявлять к ним повышенные требования относительно церковного учительства. В составе этих клириков находились учитель Евангелия, учитель Апостолов, учитель Псалтири и ритор (4 пентада), на обязанности которых лежало изъяснять народу Св. Писание, говорить общедоступные поучения или ораторские речи в торжественные дни, просвещать всех в истинах православной веры. Все эти клирики Св. Софии должны ревностно исполнять долг учительства, подчиняясь руководительству патриарха и действуя по его указаниям, но и царь, со своей стороны, выразил желание поощрять их за ревность повышением и улучшением их материального содержания. Значит, царь желал действовать в области просвещения в союзе с патриархом и стремился оказать духовенству, – насколько от него зависело, – свою помощь в просветительном его служении... Алексей Комнин заботился и об устройстве народных школ. Византийская академия находилась под его покровительством и стояла во главе современного научного движения. В столице и провинциальных городах были основаны и школы риторики, грамматики и философии. Совершенно новую школу император учредил при великолепно устроенном им в столице орфанотрофии, где дети-сироты обучались священным наукам и получали воспитание в церковно-религиозном духе.³⁵⁴ И при церквах и монастырях Византии, и в городах (Фессалоника, Афины) в царствование Алексея возникло много начальных школ, которые значительно подняли религиозность и нравственность в народе. Вообще, под покровительством басилевса и при его участии просвещение в Византийской империи достигло высокого развития и выразилось в усиленной разработке богословских и философских наук. По свидетельству Анны Комниной (I, 246), во времена царя Алексея образование, при ревности любителей просвещения, вновь ожило и возвысилось, так что Византия своими школами привлекала и иностранцев. Между прочим, сюда прибыл из Лонгобардии Иоанн Итал, стремившийся восполнить своё образование в столице Империи, где в XI в. не было недостатка в науках и искусствах. Найдя в Константинополе людей с учёным направлением и сблизившись с местными дидаскалами, людьми строгих нравов и суровыми, Итал получил от них серьёзное образование и часто проводил время в беседах с известным философом и богословом Михаилом Пселлом, который (по сообщению Анны) отличался природной восприимчивостью и остротой ума, и покровительствуемый Божественной благодатью за горячие молитвы своей матери, непрестанно бодрствовавшей перед иконой Богоматери в храме Кира, достиг высоты всякой мудрости, был знаком с греческой и халдейской литературой и повсюду славился своей учёностью. Пселл, подобно орлу, возвышался над Италом и во время философских и богословских диспутов с ним легко опровергал хитросплетённые софизмы своего противника. Когда же Пселл удалился из Византии, Итал стал первенствовать среди византийских учёных, давал направление всей философии в качестве главного дидаскала, почитался «ипатом философов» и занимался объяснением сочинений Аристотеля и Платона, раскрывал учения Прокла, Порфирия и Ямвлиха. Он был очень силён в диалектике и имел большое влияние на византийскую молодёжь. Уже при самом вступлении Алексея на престол, в Византии существовало значительное просветительное оживление, и тогда все стремились учиться. Царь, со своей стороны, старался ещё более развить это движение и всех, кто имел склонность учиться, постоянно побуждал к научным занятиям, «приказывая только предпочитать эллинскому образованию занятие Божественными Писаниями» (Анна Комнина). Узнав, что Иоанн Итал производит в византийском обществе соблазн своими богословско-философскими воззрениями, император поручил своему брату, севастократору Исааку, «испытать» Итала и ознакомиться с его мировоззрением. Исаак Комнин, подобно своему брату, «очень любил науки и был весьма опытен в них». Побеседовав с Италом, Исаак быстро понял неправильность его богословствования и, воспользовавшись случаем, публично обличил его в собрании и потом, по повелению своего брата и царя, передал его Церкви, которая впоследствии и осудила Итала как еретика.

Рассказанный историком Анной Комниной эпизод характеризует подъём просвещения в Византии в царствование Алексея Комнина, а вместе с тем проливает свет и на общее отношение Комнинов к образованию. Оказывается, что не только сам царь, но и брат его Исаак был хорошим богословом и философом и сумел доказать неправильность воззрений Итала, который учил о предсуществовании и вечности материи, о вечных идеях, по которым образуется материя, о предсуществовании душ, рационалистически объяснял чудеса и соединение естеств в лице Иисуса Христа, отрицал иконопочитание и т. д. Значит, севастократор Исаак имел серьёзную научную подготовку, коль скоро мог оппонировать самому «ипату» византийских философов. И другие члены фамилии Комнинов отличались любовью к богословию и научными стремлениями. Супруга Алексея императрица Ирина, подобно своему мужу, постоянно занималась «божественными науками». Анна Комнина рассказывает о своей матери следующее: «Я помню, – говорит она, – как царица, моя мать, часто, когда подают обед, приносила в руках книгу и читала догматические творения святых отцов, преимущественно же философа и мученика Максима (Исповедника), – потому что занималась не столько вопросами о природе, сколько изучениями догматов, желая достигнуть истинной мудрости. И нередко приходилось мне удивляться этому, и я с изумлением говорила ей: “Как это ты можешь свободно устремлять свой взор на такую высоту? А я боюсь и не дерзаю даже отчасти заняться этим, так как глубокая созерцательность и высота мыслей этого мужа (Максима) способны, говорят, вызвать у читателей какое-то затмение”. На это мать с улыбкой сказала: “Я понимаю твой похвальный страх и сама не без трепета приступаю к таким книгам, однако же, не могу оторваться от них; а ты не спеши в своих занятиях, и когда предварительно изучишь другие сочинения, тогда поймёшь и узнаешь сладость этих, более трудных книг”» (I, 232). Кроме богословия, императрица Ирина занималась классической поэзией и покровительствовала придворному поэту Иоанну Тцетци. Наконец, в 1118г. Ирина написала устав для основанного ею в Константинополе монастыря Благодатной, в котором подробно регламентировала внутреннюю жизнь обители. Устав имеет важное научно-историческое значение. Далее, порфирородная дочь Алексея, Анна Комнина, принадлежала к числу весьма образованных лиц своего времени. Историк Иоанн Зонара говорит, что «Анна постоянно занималась науками; она получила учёное воспитание, говорила чисто аттическим языком, имела ум, способный к высшим созерцаниям, способности её были остры, прилежание неутомимо, она любила проводить время с книгами да с учёными людьми, с которыми внимательно беседовала».³⁵⁵ Сама Анна пишет о себе, что была знакома с науками, глубоко изучила греческий язык, не без ревности занималась риторикой, читала сочинения Аристотеля и диалоги Платона, укрепила свой ум математическими науками – астрологией, геометрией, арифметикой и вообще имела большое стремление к знанию (1,1). О выдающемся образовании Анны свидетельствует и её исторический труд «Алексиада», в котором излагается в 15 книгах история Алексея Комнина за время с 1069 до 1118г. Из него видно, что Анна, как и большинство византийских принцесс, была поставлена в весьма благоприятные для своего образования условия. Сначала её воспитанием руководила Мария, вдова императора Никифора Вотаниата, а потом за нею следила императрица-мать. Она читала Гомера, Геродота, Фукидида, Аристофана, трагиков и Полибия, особенно же Св. Писание, знакомство с которым видно и из её сочинения: она также обнаружила в «Алексиаде» познания из древней мифологии, географии и истории, в риторике, диалектике и философии. После смерти отца Анна удалилась со своей матерью в столичный монастырь Богородицы Благодатной, где написала своё замечательное сочинение и занималась изучением богословия (11, 292). Наконец, муж Анны, кесарь Никифор Вриенний, также принадлежавший к семье императора Алексея Комнина, был образован не менее, чем просвещённая составительница «Алексиады». По свидетельству Зонары, Никифор Вриенний также постоянно занимался науками. Анна, в свою очередь, говорит, что Вриенний далеко превосходил всех своих сверстников и преимуществами красоты, и высотой ума, и точным знанием наук; своих занятий науками он не бросал и среди постоянных государственных трудов и военных подвигов (1, 4). В другом месте своей «Алексиады» (1, 319) Анна, упомянув о Вриеннии, который скончался в 1137г., продолжает: «Коснувшись воспоминаний о нём, я смущаюсь духом и готова плакать... Это был человек мудрый по уму и ещё более мудрый по красноречию. Он был украшен всеми достоинствами души. Отлично зная воинские дела, кесарь не пренебрегал также и учёностью. Читая всякие книги и занимаясь всякими науками, он приобрёл большую мудрость». Наконец, Никита Хониат рассказывает, что императрица Ирина и Анна Комнина, составив хитрый план – возвести на престол по смерти Алексея – Никифора Вриенния, помимо законного наследника Иоанна, рассчитывали на громадный авторитет нового претендента среди византийского общества, создавшийся под влиянием его выдающихся нравственных достоинств и больших познаний в науках (I, 13). Этот план не удался, но, несомненно, Вриенний был очень образованным деятелем эпохи. Об этом свидетельствует и его «Исторический труд об Алексее Комнине», описывающий жизнь последнего в период 1070–1079г., т. е. до вступления на византийский престол. Автор пользовался обширным материалом, критически оценивал его и вообще составил очень полезный исторический труд, который был продолжен его супругой – Анной Комниной.

Сын и преемник Алексея император Иоанн Комнин (1118–1143) продолжал, по примеру отца, покровительствовать духовному просвещению в Империи и поддерживать школы, возникшие в прежнее время. Это был редкий по своим выдающимся нравственным качествам человек, глубоко религиозный, сердечный и добрый, проводивший благоугодную жизнь, сострадательный к бедным, покровитель духовенства и монашества, с особенной любовью относившийся к школам, устроенным при церквах и монастырях. Он и сам основал в Константинополе монастырь Пантократора, для которого написал в 1136г. устав, представляющий по своему содержанию важный и интересный памятник в группе византийских ктиторских Типиков. При монастыре император основал и школу. Двор императора был приютом для образованных клириков и монахов, с которыми басилевс часто вёл беседы по богословским вопросам, живо интересуясь преимущественно проблемами христианской аскетики.

Третий из Комнинов, Мануил Комнин (1143–1180), был одним из наиболее образованных византийских басилевсов. Он тщательно изучил Св. Писание, был хорошо знаком со святоотеческой литературой и любил вести богословские и философские беседы с учёными представителями знания. Историк Иоанн Киннам говорит (Р. 281), что «Мануил, хотя и не получил полного диалектического образования, но природной мудростью и глубиной понимания превосходил всех вообще людей своего времени. И никто не отрицал в нём этого, – не только из тех, которые стояли близко ко двору и к царской фамилии (ибо таких можно было бы подозревать в лести), но и из людей, ему неизвестных. Если он принимался объяснять что-нибудь, то раскрывал вопрос с большим искусством, ясностью и простотой выражения, из какой бы части философии не был взят вопрос, из естественных ли наук, или из богословских, равно и из других, потому что император изучил и божественное, и светское учение, много мог говорить и о Марсе, и о Меркурии, – хотя почти никогда не отрывался и от воинских занятий». Когда в Византии возник богословский спор по поводу слов «Отец Мой болий Мене есть» (Ин. XIV, 28), то в нём принял .участие и Мануил, причём во время прений обнаружилось, что «царь лучше понимает смысл Св. Писания», чем другие византийские богословы (Киннам, 283). Мануил участвовал и в других богословских спорах его времени – об Евхаристии, как жертве, и о боге Магомета, обнаружив правильные и глубокие познания в области христианского учения. По поводу этих богословских споров историк Никита Хониат высказывает (I, 271 и сл.) не вполне одобрительное суждение об императоре Мануиле. Для большей части ромейских басилевсов, – говорит он, – решительно невыносимо только повелевать, ходить в золотых одеждах, пользоваться общественным достоянием как своим, раздавать его, как и кому угодно, и обращаться с людьми свободными как с рабами. Они считают крайней для себя обидой, если их не признают мудрецами, людьми, подобными богам по своему значению, героями по силе, богомудрыми подобно Соломону, богодухновенными руководителями, вернейшим правилом из правил,-одним словом, непогрешимыми знатоками дел божеских и человеческих. Поэтому вместо того, чтобы обличать, как бы следовало, людей неразумных и дерзких, вводящих новое и неизвестное Церкви учение, или даже предоставлять это тем, кто по своему призванию должен знать и проповедовать о Боге, они, отнюдь не желая и в этом случае занимать второе место, сами бывают в одно и то же время провозвестниками догматов и их судьями и установителями, а часто и карателями тех, кто с ними не соглашается. Вот и этот царь (Мануил), владевший красноречием и богато наделённый от природы прекрасным даром слова, не только писал красноречивые послания, но и сочинял огласительные слова, которые называют селенциями (κατηχητήριοι λόγοι – σελέντια), и читал их вслух всем. А впоследствии, продолжая идти этим путём, он мало-помалу дошёл и до божественных догматов и начал рассуждать о Боге. Часто, прикрываясь недоумением, он предлагал вопросы из Св. Писания, доискивался их решения, собирал к себе и спрашивал всех, кто отличался учёностью. Но и за это его ещё можно было бы похвалить, если бы он, простирая так далеко свою пытливость, вовсе не касался непостижимых догматов или, даже и касаясь их, не был упорен в своих мыслях и не перетолковывал во многих случаях смысл Писаний применительно к своим целям, привнося и делая свои толкования там, где правильное разумение определено уже отцами, – как будто бы он всецело обнял своим умом Самого Христа и от Него Самого яснее и совершеннее наставлен во всём, что до Него касается. Так, когда возник вопрос об изречении Писания, в котором говорится, что воплотившийся Бог и приносит [жертву], и вместе приносится [в жертву], и учёные того времени разделились на противоположные стороны, – исследования продолжались довольно долго и с обеих сторон сыпались положения и возражения; но когда вопрос был решён надлежащим образом и царь пристал к тому мнению, которое было богоугодным и лучшим, то за разногласия подверглись низложению сторонники противо-церковного мнения (Сотирих Пантевген, Евстафий Диррахийский и др.)».³⁵⁶ Представленное мнение Никиты Хониата о богословствовании Мануила не отличается строгой последовательностью: он то хвалит императора за стремление доискиваться решения трудных богословских вопросов, то упрекает за пытливость, с одной стороны – обвиняет за привнесение толкований там, где уже имеются определения св. отцов, с другой – констатирует, что царь в пререкаемом вопросе разделял мнение богоугодное. Из «Истории» Никиты Хониата также не видно, что Мануил почитал себя «непогрешимым судьёй дел божеских и человеческих», так как богословские споры, происходившие в его время, завершились решением их на соборах (в 1156г. – по поводу слов «Ты еси приносяй и приносимый», в 1166г. – по поводу слов «Отец Мой болий Мене есть»). Затем, по вопросу об участии Мануила в богословских спорах имеется и другой авторитетный источник – речь Фессалоникийского митрополита Евстафия, замечательного византийского учёного и писателя, современника Мануила, иерарха искреннего и неподкупного. Его суждение тем более важно, что Евстафий резко разошёлся с императором в воззрениях по вопросу об анафеме Богу Магомета и, значит, Фессалоникийского митрополита нельзя подозревать в пристрастии. «Мануил, – пишет Евстафий, – во время заблуждений по вопросам веры иногда принимал другую сторону, противоположную той, какой держались присутствовавшие на собрании, видоизменял вопрос, рассматривал предмет рассуждения с другой точки зрения. Дело получало иное направление, неожиданный оборот; неотразимая сила убедительных доводов басилевса скоро склоняла на его сторону и других слушателей. Последние один за другим не только соглашались с ним, но и все, наконец, одобряли его мнение. Обсуждение, по-видимому, заканчивалось, цель собрания казалась достигнутой. Но император, желая лучше уяснить вопрос, ещё раз возвращался к его рассмотрению, неожиданно оставлял прежнюю свою точку зрения и снова принимал другую сторону, опять оценивал представленные доказательства, строго разграничивал элементы спорные от несомненных, вероятное от действительного, привносил нечто новое там, где вопрос казался убедительным, и опять, в конце концов, торжествовал победу при помощи своей сильной аргументации». Такие приёмы оценки вопроса обусловливались тем, что Мануил, по суждению Евстафия, не был подобен древним греческим софистам, которые мало заботились о раскрытии предмета диалектического спора, но был истинным философом, искателем мудрости. Евстафий заключает свою характеристику Мануила свидетельством, что при решении богословских вопросов никогда не случалось, чтобы после Мануила, когда он уже высказал своё мнение, кто-нибудь мог бы придумать что-либо лучшее.³⁵⁷ Таким образом, учёный Фессалоникийский митрополит видел достоинство Мануила в том, что он занимался решением волновавших общество богословских вопросов.

Мануил не только содействовал оживлению богословских интересов в Империи своим участием в догматических спорах, не только привлекал во дворец всех, кто отличался учёностью и любил заниматься божественными догматами, но и сам составлял огласительные слова по вопросам веры (σελέντια) и произносил их в собрании византийских богословов. Наука пока не располагает этими литературными произведениями императора, но зато в её распоряжении имеется несколько новелл Мануила, свидетельствующих о его покровительстве Византийской церкви и стремлении благоустроить церковно-общественную жизнь. Так, двумя новеллами (1148 и 1153г.) император подтвердил неприкосновенность недвижимых имуществ всех византийских церквей вообще и Св. Софии в частности и освободил их от всяких государственных налогов. Тремя новеллами (1146, 1158 и 1159г.) император обеспечил неприкосновенность имущества византийских монастырей различного типа. В 1166г. император, как эпистимонарх Церкви, издал, по просьбе патриарха Луки Хрисоверга и синода, новеллу, запретившую браки в седьмой степени кровного родства, подтвердив ею синодальное об этом определение, и объявил её в достоинстве гражданского закона. Указанное определение синода состоялось на основании божественных канонов. Император, в свою очередь, признал его согласным и с гражданскими законами. И так как, говорит он в новелле, часто происходят браки между лицами царского рода и другими самыми благородными и знатными по чинам и званию, а затем в нашей столице не без царского согласия женятся и иностранцы, приезжающие из соседних государств, которыми управляют цари (ρῆγες) и короли, то нашему царству весьма важно знать синодальное определение по брачным вопросам, дабы в этом городе, который является венцом и диадемой всех городов нашей Империи, а в отношении законов служит образцом и предметом подражания для всех, не произошло какое-либо незаконное брачное венчание, несогласное со священными канонами и определениями законов. Поэтому царь, как эпистимонарх Церкви и представитель государства, издал постановление о том, что браки между родственниками в седьмой степени кровного родства не допускаются, виновные, помимо расторжения брака, подвергаются отлучению, как кровосмесители, а священник, повенчавший брак, лишается сана.³⁵⁸ Как эпистимонарх Церкви, Мануил Комнин в 1166г. издал, при участии патриарха и синода, новеллу о праздниках, разделив их на великие и малые. Дело в том, что чиновники судебного ведомства, пренебрегая исполнением своих обязанностей, не производили разбора судебных дел в дни малых церковных праздников, и таким образом – произвольно увеличивали круг своих неприсутственных дней. Конечно, правильное судопроизводство от этого страдало, – и на имя царя стали поступать систематические жалобы на медленность рассмотрения судебных процессов. Тогда Мануил Комнин обратился к патриарху Луке Хрисовергу и синоду с просьбой оказать содействие в устранении произвола, вредного для общественного порядка. Духовная власть, после предварительного обсуждения вопроса, разделила праздничные дни на великие и малые. Руководясь этим постановлением, а также имея в виду, что цель праздников есть служение Богу, которое лучше всего достигается делами милосердия, император и в отношении судебной деятельности разделил праздники на великие и малые. В большие праздники (Господские и в честь Богородицы) судопроизводство совсем прекращалось, дабы судьи могли присутствовать за богослужением, а после него заняться делами милосердия; лишь в крайнем случае, по особому распоряжению царя, можно было в эти дни, после литургии, производить и заседания суда. В праздники малые (св. Димитрия – 26 октября, Косьмы и Дамиана – 1 ноября, св. Григория Богослова – 25 января, св. Иоанна Златоуста – 27 января и т. д.) судьи должны были прекращать занятия лишь во время литургии, дабы присутствовать в храме. Наконец, в так называемые царские дни (рождения басилевса, вступления на престол) Мануил приказал разбирать судебные дела, как и в дни будничные, причём добавил, что и сам он будет в эти дни работать в пример другим и требует и от подданных честного и добросовестного исполнения своих обязанностей.³⁵⁹ Вообще, Мануил Комнин, насколько можно судить по его узаконениям, держался вполне правильной политики в отношении к Церкви, что отчасти проявилось и в участии его в современных богословских спорах: он был лишь эпистимонархом Церкви, покровителем её внешнего благосостояния, стремившимся обеспечить ей мир и порядок во всех отношениях, но без нарушения привилегий Церкви и прав духовной власти, без распространения влияния государственной власти на внутреннюю церковную жизнь. Характерная в этом отношении речь ведётся в одной новелле Мануила от 1145г.: «Для того чтобы надлежащим образом сохранить и почтить и величие императорских и архиерейских постановлений, и точное исполнение законов и канонов (ἡ τῶν νόμων καὶ κανόνων ἀκρίβεια), должно идти средним или, как говорят, царским путём (τῆν μέσον καὶ βασιλικὴνὁδόν) и соблюдать и то и другое, т. е. и канон и закон, архиерейские постановления и царские предписания, потому что каждое из них имеет силу и значение в своей области, закон – в гражданской, канон – в церковной, первый имеет в виду благо государства, а второй – благо Церкви, средний же путь и должен привести к самостоятельности обеих организаций политии – Церкви и государства – в их внутренней жизни».³⁶⁰

Наконец, император Андроник Комнин (1183–1185), несмотря на невысокие нравственные свои качества, по сообщению Никиты Хониата (1, 417, 444), ценил образование, приближал к своему престолу людей учёных, часто поощрял их дарами и удостаивал больших почестей. Он и «небесную» философию считал делом важным, весьма высоко ценил и одобрял красноречивых ораторов и чрезвычайно уважал искусных правоведов. Но император крайне не одобрял существовавшего в Византии обычая спорить о божественных догматах и отнюдь не любил говорить или слушать какие-либо новшества в учении о Боге, полагая, что Церковь в эпоху Вселенских соборов в полноте раскрыла своё догматическое учение. Поэтому он очень был недоволен, когда учёнейший епископ Новых Патр кир Евфимий и Иоанн Киннам подняли в царском дворце спор о словах Богочеловека «Отец Мой болий Мене есть», который уже был решён Церковью. В то же время Андроник в течение всей своей жизни любил читать послания божественного апостола Павла, часто наслаждался источаемой ими сладостью и нередко в прекрасных своих письмах цитировал неотразимо убедительные изречения апостола. Икону этого великого апостола – произведение древней художественной руки – Андроник украсил золотом и поставил в возобновлённом им величественном храме Сорока Мучеников. Никита Хониат рассказывает, что незадолго до смерти Андроника эта икона источала из глаз слезы. Царь, узнав об этом, сильно опечалился и сказал, что, вероятно, св. апостол плачет о нём и предвещает ему большое несчастье, так как он чтит его священное изображение и высоко ценит его боговдохновенные изречения. Действительно, Андроник трагически погиб во время дворцового переворота от руки мятежной столичной толпы.

Таким образом, и династия Комнинов оставила крупный след в истории духовного просвещения в Византии. Басилевсы этой династии были просвещёнными деятелями Византии, с любовью относились к науке, покровительствовали учёным, окружали себя философами и риторами, любили с ними беседовать, сами занимались научно-литературными трудами и других поощряли к этому. Благодаря меценатству Комнинов, их эпоха прославлена в Византии целой плеядой блестящих представителей различных отраслей знания. Так, разработкой догматики, полемики и апологетики в царствование Комнинов занимались Евфимий Зигабен, Николай Мефонский, Феориан, Андроник Каматир, Никита Акоминат, Иоанн Фурнис, Евстратий, митрополит Никейский, «ипат философов» Феодор Куропалат, Никита Сеид, Михаил Гликис и многие другие; экзегетическими трудами прославил себя Феофилакт Болгарский, в области аскетики и мистики известны труды монаха Иоанна, впоследствии Антиохийского патриарха, и Евстафия Фессалоникийского, в области истории работали Никифор Вриенний, Анна Комнина, Иоанн Киннам и отчасти Никита Хониат (или Акоминат), Иоанн Скилица, Михаил Пселл (философ и богослов), Иоанн Зонара, Константин Манасси и др.

Конец XII в., когда византийский престол занимала династия Ангелов (Исаак II Ангел – 1185–1195г., Алексей III Ангел – 1195–1203г., Исаак II вторично – 1203–1204г. с сыном Алексеем IV и Алексей V Дука Мурзуфл – 1204г.), был временем упадка духовного просвещения, так как Империя переживала критическое время вследствие нашествия крестоносных западных ополчений и внутренних нестроений и смут. Однако, насколько возможно, императоры охраняли интересы просвещения. Об Исааке Ангеле известно, что он обладал достаточным образованием, знал Св. Писание, читал творения св. отцов. Один из латинских вождей, Балдуин, с целью унизить Исаака как военачальника, упрекал его в том, что он вместо военных действий «занимался суетным ученьем, ходил с детских лет в школу к учителю и, вместо щита, держал в руках орудие письма» (Никита Хониат, 15). Очевидно, грубому латинскому вождю школа и наука представлялись праздным занятием, недостойным для басилевса делом. Так различны были воззрения латинян и византийцев на духовное просвещение. При царе Алексее III в Константинополе существовала целая корпорация учёных, которую расточительный царь обложил, наравне с другими классами византийского общества, дополнительными налогами; но это вызвало большой протест, так что царь поспешил сложить эти налоги (Никита Хониат, 176). А когда возник богословский спор о тленности или нетленности Евхаристии, то в нём принял участие и Алексей, который держался церковного учения по этому вопросу.

В 1204г. Константинополь был завоёван латинянами, и царский византийский престол был перенесён в Никею. Историк Никита Хониат горько оплакал падение Константинополя, который, по его характеристике, был вождём веры, путеводителем Православия, «попечителем просвещения» (λόγων μήλημα), вместилищем всякого блага. Теперь приютом греческого просвещения сделалась новая столица Империи – Никея, где под покровительством императоров стали мало-помалу возникать школы, не имевшие недостатка в учителях, которые прибыли сюда из Византии. Уже второй из басилевсов Никейской империи, Иоанн III Дука Ватаци (1222–1254), известен своими заботами о просвещении. Любопытные о нём сведения сообщает Георгий Акрополит, хорошо знавший басилевса. Акрополиту было 16 лет, когда он оставил Константинополь, где изучал «энциклион, или грамматику», и прибыл в Никею к императору, по рекомендации своего отца, знатного византийца. Император Иоанн Дука и его супруга, императрица Ирина, приняли юношу по-родственному: дали ему помещение в своём дворце, содержали его и воспитывали. Император и императрица были люди очень умные и добрые, высоко ценили научное образование. И потому они, прежде всего, озаботились дать Акрополиту лучшее по тогдашнему времени образование, тем более что отец его вскоре же скончался. Да и сам Акрополит стремился к образованию. Будучи проникнут любовью к изучению математики и высших словесных наук, он, как сообщает в своей «Истории», вместе с другими юношами стал изучать их у лучшего дидаскала столицы – Феодора Экзаптерига. Передавая Акрополита этому дидаскалу математики и риторики, император сказал своему любимцу речь, которая хорошо характеризует басилевса в его отношении к просвещению. «Когда мы предстали перед лицом императора, – рассказывает Акрополит, – он обратился ко мне и сказал: “Этих (товарищей Акрополита по учению) я взял из Никеи, а тебя привёл из собственного дома учиться с ними. Докажи же на самом деле, что ты вышел из моего дома, и сообразно с тем и занимайся математикой. Сколько получает годового жалованья воин от царской милости, столько же или ещё более, по знатности твоего рода, будет отпускаться и тебе. А когда изучишь философию, то удостоишься больших почестей и званий, потому что нет в мире людей почётнее царя и философа”» (Acropolites. Р. 48. Ed. Heisenberg). Но о первом своём дидаскале Акрополит сохранил не вполне приятные воспоминания. По его словам, Экзаптериг был не очень сведущ в математике, но красноречив, потому что долго изучал риторику и приобрёл навык выражаться изящно, за что и пользовался большой известностью. Однако, Экзаптериг разъяснил ученикам «все пиитические хитрости и искусство сочинения ораторских речей». Вторым учителем Акрополита в Никее был Никифор Влеммид, лучший знаток философии; у него Акрополит изучал логику, которая много содействовала его развитию. Император внимательно следил за его образованием. Императрица Ирина, в свою очередь, живо интересовалась вопросами знания. По характеристике Акрополита, она отличалась рассудительностью и истинно царским величием, любила вести научные беседы и с удовольствием слушала людей учёных, которых чрезвычайно уважала, как и видно из одного факта, рассказанного историком. «Однажды, – пишет Акрополит, – во время солнечного затмения, случившегося около полудня, я пришёл во дворец, и императрица спросила меня о причине затмения. Хотя я и не мог в точности объяснить ей, так как в то время лишь начинал своё знакомство с тайнами философии, под руководством учёного Влеммида, однако, от своего ума, насколько мог в ту минуту сказать, говорил, что причина затмения есть помещение Луны между Землёй и Солнцем, что нам только кажется, будто Солнце затмилось, а на самом деле тут бывает не полная утрата блеска, и т. д. Так как наш разговор затянулся надолго, то мои слова начал опровергать врач Николай, человек мало сведущий в философии, но искусный в своём деле; опровергая меня, он говорил очень много, а императрица во время этих разговоров назвала меня “глупеньким (μωρός)”, а потом, как бы поняв, что сделала нехорошо, обратилась к императору и сказала: “Неприлично я сказала, назвав его глупеньким”. “Ничего, – ответил царь, – он ещё юноша (μειράκιον)”. Мне был тогда 21 год, – продолжает Акрополит, – и потому нельзя сказать, чтобы это название вовсе не шло ко мне». «Тем не менее, – возразила императрица, – всё же нам не следует так называть человека, который ведёт философские речи». «Я, – замечает историк, – рассказал об этом для того, чтобы показать, как императрица любила рассуждения и уважала тех, кто умел вести их».³⁶¹

Император Феодор II Ласкарис (1254–1258), по свидетельству Акрополита, был весьма образован. Он был учеником знаменитого дидаскала и философа Никифора Влеммида, который внушил ему большую любовь к науке. Несмотря на тревожные политические обстоятельства и на слабость своего здоровья, Феодор постоянно предавался богословским и философским занятиям и предпочитал их военным и административным делам. Свою склонность к научным занятиям и книгам этот басилевс выразительно увековечил на монетах своего времени, на которых было вычеканено его изображение с крестом в правой руке и с кодексом в левой. Построив в Никее храм мученика Трифона, император открыл при нём и школы грамматиков и риторов, назначил дидаскалов и привлёк учеников и всем определил получать из царской казны щедрое содержание.³⁶² Император известен и многими богословскими трудами, из которых издана лишь часть. Главный богословский его труд – «Περὶ Θεωνυμίας» («Об именах Божиих»), разделённый на восемь слов и трактующий о Боге, о Св. Троице и об исхождении Св. Духа. Из него издано только четвёртое слово, которое всё состоит из имён, определяющих Божество и свидетельствующих о богатстве литературного языка басилевса-богослова.³⁶³ По вопросу об исхождении Св. Духа Феодор II написал специальное полемическое сочинение против латинян, адресованное епископу Короны Иоанну и подвергающее латинское учение о Filioque подробному критическому обзору на основании Св. Писания и святоотеческой литературы. Император написал также беседы о Троице, слова на Благовещение и в честь святых Евфимия, Косьмы и Дамиана, Трифона, равно и аскетические трактаты о добродетели, мудрости и посте, молитвы и несколько канонов в честь Приснодевы. Но лишь немногие из этих трудов изданы, бо́льшая же часть хранится ещё в рукописях (Paris. 1193. Ambros Cod. 308). В частности, «Умилительный канон в честь Пресвятой Богородицы», напечатанный у Миня (CXL, 771), проникнут сильным религиозным чувством писателя и свидетельствует о большом поэтическом его таланте. Вообще же богословские труды Феодора II Ласкариса показывают, что царственный автор был начитан в богословской литературе, любил заниматься богословскими исследованиями и с успехом разрабатывал избранные вопросы. Царь хорошо знал и философию с математикой, как это видно из его сочинения «Περὶ τῆς φυσικῆς καινωνίας» в шести словах. Здесь автор рассуждает о единстве природы и доказывает свой тезис доводами и примерами из физики, геометрии, математики и философии. Это сочинение было написано Феодором II ещё до вступления на царский престол.

В 1261г. Константинополь был отнят у латинян императором Михаилом VIII Палеологом (1261–1282), и для духовного просвещения опять наступило лучшее время, и были созданы более благоприятные условия. Развитию просвещения много содействовал император Михаил, стоявший во главе царственных меценатов из фамилии Палеологов, которые подобно Комнинам, Дукам и Ласкарисам, прославили себя крупными заслугами в истории византийской культуры. Михаил VIII очень заботился о восстановлении древней славы Константинополя (Пахимер, I, 260). Поэтому, утвердившись в столице, он принял меры и к поднятию здесь просвещения. Почти одновременно он открыл здесь несколько школ. На первом плане была знаменитая Византийская академия, в которой дидаскалами состояли Георгий Акрополит, а потом ритор Оловол. Тогда как при Акрополите в Академии преимущественное внимание обращалось на светские науки, Оловол сосредоточил внимание питомцев Академии на богословии, причём учащиеся здесь принадлежали по своему происхождению преимущественно к духовному званию (Пахимер, I, 260). Другая школа была открыта императором при храме апостола Павла, в «древнем орфанотрофии», и называлась грамматической. Пахимер рассказывает (1, 266), что Михаил Палеолог оказывал этой школе всякое покровительство и содействовал в её занятиях. Он назначил из царской казны годовое содержание, как учителям, так и ученикам, нередко сам посещал эту школу и узнавал, как ведут своё дело учителя, достойны ли они своего назначения, и, если заслуживали, надлежащим образом поощрял их, учащихся же побуждал к занятиям, относился к ним отечески и даже сам назначал время отдыха и перерыва в занятиях. В Константинополе возникали и частные школы. Одна из них принадлежала монаху Иакинфу. Этот дидаскал имел свою школу ещё в Никее, где жил при храме Архистратига, около патриархии, собирал к себе детей и не только учил, но и кормил их (Пахимер, I, 271). Никейский патриарх Арсений обратил внимание на этого дидаскала, и так как он учил детей без его разрешения, то потребовал к себе, но, увидев, что он человек разумный и образованный, позволил ему продолжать своё дело. Переселившись потом в Константинополь вместе со своими учениками, монах Иакинф и здесь занимался старым делом, причём обучал своих питомцев преимущественно богословским наукам.

Сын Михаила Андроник II Старший (1282–1328) был один из лучших басилевсов Византии по своему образованию и любви к науке и учёным. При нем повторились лучшие времена из истории просвещения, какие были в его прошлом при Константине VII Порфирородном, при Дуках и Комнинах. Историк Никифор Григора рассказывает, что царь сделал свой дворец не только училищем благочестия и всякой добродетели, владея богатыми приобретениями в этой области, но и «превосходнейшей гимназией умственного развития, полем для состязания людей учёных». К его двору стекались все любители просвещения. Ведь обособленное изучение наук, как разъясняет этот факт историк, не даёт полного знания и его одухотворённости, не располагает к более широким обобщениям и выводам, тогда как общение с другими учёными, обмен с ними мнениями и беседы способствуют лучшему пониманию явлений жизни и предметов знания, развивает природные дарования и расширяет поле умственной деятельности (Григора, I, 319–320). Поэтому и царь Андроник, покровитель просвещения, отличавшийся любовью к науке и учёным, собирал ко двору всех любителей знания – богословов и философов, устраивал как бы научные заседания с произнесением речей и обсуждением их, обеспечивал коллективный труд на научном поприще. Своим красноречием и силой ума Андроник, по характеристике Григоры, далеко превосходил других. Басилевса, как Пифагора, постоянно окружали ученики, которые с напряжённым слухом и сдержанным дыханием внимали его речам. Царь свободно отвечал на всевозможные вопросы, удивительно рассуждал о предметах, неизвестных многим, и обладал сведениями из разнообразных областей знания. Если древние греки говорили об Академии, Лицее и Стое, имели Платона, Сократа, Зенона и других философов, то и в Византии времени Андроника Старшего были подобные древним школы и философы, к числу которых историк относил и императора. Своими речами, говорил Григора Андронику, ты делаешь из своего дворца и Академию, и Лицей, и Стою, и его справедливо можно назвать жилищем всякого образования. Участники занятий во дворце приобретали и нравственное преуспеяние, и умножение знания, и усовершенствование в красноречии, и искусство правильно рассуждать. Отсюда все выходили обогащённые познаниями, все приносили прекрасные плоды под покровительством царя, «подобно тому, как птицы прекрасно поют при утреннем зефире». Среди придворных учёных были свои и Демосфены, и Платоны, и Сократы. «Анаксагор говорил, – продолжает свою речь Григора, – что тот ум премудр, который всем управляет и всему бывает причиной. Но и ты, царь, при всей удивительной мудрости, управляешь всеми делами государства и, при необыкновенном уме, всех верно ведёшь к совершенству» (Там же, I, 329). Если даже иметь в виду, что Григора преувеличил личные дарования и заслуги Андроника в области просвещения, то и при этом остаётся немалая доля правды, так как и другие византийские писатели – Георгий Пахимер и патриарх Григорий Кипрский – отметили выдающееся красноречие императора и его сильный ум, а затем имеются и дополнительные сведения о подъёме в его царствование духовного просвещения. Григора свидетельствует, что византийские архиереи этого времени были, в своём большинстве, люди учёные, знатоки церковных канонов (Там же, I, 174).

Из лиц светских, отличавшихся выдающимся богословским образованием, были известны министры Феодор Метохит и Иоанн Гликис (Григора, I, 186). Метохит достиг «вершины всякой учёности», был как бы «живая библиотека», написал «множество полезных книг» (Там же, I, 265), а Гликис был писателем изящным, остроумным и плодовитым (Там же, I, 187). Метохит «сделал наследником своей учёности» историка Никифора Григору, который, в свою очередь, обучал его сына и дочь, объяснял им трудные места, встречавшиеся в книгах как светского, так и духовного содержания, и «ночь этих мест обращал в день» (Там же, I, 300). Григора, изучивший риторику, философию с богословием и астрономию, а потом примкнувший к кружку учёных, группировавшихся около басилевса, имел и свою школу, которую посещали многочисленные ученики. Он слыл в обществе под именем мудреца и философа (σοφός, φιλόσοφος), являлся любимым для молодёжи профессором. У него учились лица всякого звания, состояния и возраста, не только студенты и начинающие учёные, но и закончившие своё образование философы, астрономы и риторы. Школа Григоры существовала и в следующее царствование – Андроника Младшего. Школами славилась и Фессалоника, куда прибыл из Калабрии известный противник Григоры – Варлаам, стремившийся пополнить свои познания греческим образованием. Потом Варлаам явился в Константинополь и открыл здесь свою школу для греческой молодёжи. Варлаам хвалился перед слушателями своими познаниями и превозносил себя сравнительно со всеми византийскими учёными. Он унижал даже Метохита и Григору и предложил последнему помериться с ним своими научными силами. Григора принял вызов дерзкого пришельца. Был устроен диспут, при торжественной обстановке в присутствии императора Андроника и целого собрания учёных. Во время состязания Григора довёл своего противника до сознания, что он вовсе не знаком ни с астрономией, ни с грамматикой, ни с риторикой и искусством поэзии. Вместе с тем византийский учёный доказал, что Варлаам недостаточно знает и философию Аристотеля, хотя тот и хвастался, что в совершенстве изучил её. Григора был провозглашён победителем и занял первое место среди византийских учёных, а его противник Варлаам, видя своё унижение, удалился в Фессалонику.

Какая научная атмосфера господствовала при византийском дворе времени Андроника Старшего, об этом может свидетельствовать следующий рассказ Григоры. Однажды этот учёный по обыкновению пришёл во дворец и занялся научными беседами с царём и другими учёными, составлявшими постоянное общество этого просвещённого басилевса. Царь много говорил об астрономии, о небесных светилах, о движении звёзд блуждающих и неподвижных, и вызывал Григору на разговор. Воспользовавшись этим случаем, Григора превознёс похвалами астрономию. Она, говорил этот учёный, просветляет умственный взор и сообщает яркие, цветные краски всем другим наукам, так что без неё все прочие искусства и знания, доступные людям, представлялись бы в неясных и неопределённых очертаниях. Так как в то время при дворе очень интересовались вопросом о времени празднования Пасхи, то Григора коснулся этого вопроса и изложил целую научную теорию об исправлении юлианского календаря по началам астрономической науки. Не все слушатели одинаково понимали сложные астрономические рассуждения Григоры, которые он излагает в своей «Истории», но царь Андроник прекрасно понимал его и обнаружил перед всеми редкую сообразительность. Выслушав с удовольствием все объяснения и соображения Григоры, царь склонен был приступить и к делу исправления календаря, но побоялся произвести волнение среди простого народа и вызвать разделение в Византийской церкви, поэтому оставил поднятый вопрос нерешённым. «Нелегко, – говорил он, – согласить всех наших единоверцев, живущих на материке и на островах, и склонить их в пользу исправления календаря, но и праздновать Пасху несогласно с точными данными науки не совсем хорошо». Поэтому царь отказался от реформы, но Григора стоял за исправление. «Если нельзя было бы, – пишет он, – склонить всех единоверцев к такому исправлению в один год, то можно бы сделать это в два, три года, как в древности не раз и бывало» (Григора, I, 359).

Научное оживление в Византии, существовавшее при Андронике II, продолжилось и при его преемнике Андронике III Младшем (1328–1341), который также покровительственно относился к просвещению и унаследовал общую Палеологам любовь к знанию и учёным. При его дворе также происходили собрания учёных, среди которых первенствовал Никифор Григора. Когда в 1333г. в Византию явились от римского папы Иоанна XXII два латинских епископа для обсуждения вопроса о соединении Восточной и Западной церквей, то патриарх Иоанн Калекас возложил на Григору почётную миссию вступить в богословское состязание с латинянами. Но прежде чем исполнить это поручение, Григора устроил частное собрание в присутствии патриарха и некоторых учёных епископов и обратился к ним с речью. Оратор говорил, что он со всем рвением готов вступить в состязание, так как у него вооружён не только язык, но прежде всего та сила духа, которая служит источником слова. Но ведь дело идёт о торжестве Православия, о непререкаемости его догматов. Опыт же неоднократно показал, что греки никогда не могут согласиться с мнениями латинян, хотя бы это утверждали все камни и все деревья, ни латиняне не примкнут к мнению греков. Какая же для греков будет цель вступать в состязание с латинянами, и какая может быть выгода от этого? Затем, в таком важном деле, как вероисповедный спор, необходимо посредничество третьего лица, авторитетного и нейтрального. Но его в данном случае нет. При таких условиях дело суда должна взять на себя одна из состязающихся сторон. По мнению Григоры, это право должно принадлежать грекам, потому что их догматическое учение исповедуется одинаково православно обеими сторонами, а допущенные латинянами нововведения, прибавления и уклонения от богомыслия представляются безукоризненными только для них одних. Таким образом, пока ещё не решён вопрос, нужно ли грекам разделять с латинянами их нововведения, право судить и произносить приговор должно усвоить именно грекам, а не латинянам, как подлежащим ответственности. Далее, латиняне в спорах обыкновенно пользуются силлогизмами. Но, по мнению Григоры, силлогизм не должен иметь места ни как научное доказательство, ни как логический вывод там, где идёт вопрос о Боге и о Божественной Живоначальной Троице. Св. Григорий Богослов говорит: «Выразить Бога невозможно, а понять – тем более невозможно». К тому же, состязание с латинянами в данное время будет лишь повторением недавнего с ними спора, не принёсшего положительных результатов. Наконец, что определено древними отцами однажды и навсегда, то не следует подвергать новому обсуждению, и т. д. Пространная речь Григоры расположила в его пользу и патриарха, и учёнейших архиереев византийских, которые и отказались вступить в прения с латинянами по вопросу об унии (Григора, 1,497 и сл.). И при Андронике Младшем Григора некоторое время исполнял обязанности профессора, стоял во главе Византийской академии и имел большое влияние на слушателей.

По смерти Андроника III Палеолога царский престол в Византии наследовал малолетний его сын Иоанн V Палеолог (1341–1376), при котором власть в Империи захватил близкий родственник династии Палеологов – Иоанн VI Кантакузин (1341–1355), бывший великий доместик и эпарх Фракии. Кантакузин, опасаясь, что сильная придворная партия лишит его всякого влияния на политические дела, поспешил узурпировать власть и вскоре по кончине Андроника III надел на себя царскую диадему. Однако лишь в 1347г. он вступил в столицу Империи, когда, после упорной и страстной династической борьбы, был признан Палеологами опекуном малолетних царских детей. Но уже в 1355г., в расцвете сил и возраста, Кантакузин вынужден был отказаться от престола, встретив сильную оппозицию со стороны Иоанна V, и надел монашескую одежду вместо царской порфиры. С именем монаха Иоасафа Кантакузин сначала жил в Манганском столичном монастыре, а потом в одном из монастырей Афона. Он скончался в 1383г. в Пелопоннесе. Царь Иоанн Кантакузин должен быть поставлен в ряду замечательных византийских писателей, сочинения которого относятся к богословию и истории. Как богослов, Кантакузин известен своими полемическими произведениями. Он принимал участие в споре исихастов, который возник между св. Григорием Паламой и Варлаамом с их сторонниками и долго волновал Византийскую церковь. Кантакузин разделял воззрения св. Григория и защищал церковную точку зрения в столкновении между паламитами и варлаамитами. Будучи императором, Кантакузин написал полемический трактат, в котором обличил «хулы» на византийских монахов-исихастов со стороны Варлаама и его последователя Акиндина. Но большую часть полемических своих сочинений против варлаамитов он написал уже после отречения от престола, когда заключился в монастыре. Главное из них, разделённое на четыре книги, которые, в свою очередь, делятся на главы, направлено против самого Варлаама, а также против Акиндина и их сторонников – Прохора Кидониса, Исаака Аргира и Константинопольского патриарха Иоанна Калекаса, которого Кантакузин низложил в 1347г. Но это важное сочинение ещё не издано. Вторая группа полемических трактатов монаха Иоасафа Христодула, бывшего императора, направлена против иудеев и магометан. Сочинения против иудеев, в числе девяти, ещё не изданы, а сочинение против магометан, написанное Иоасафом в форме апологии своего друга Ахеменида, перешедшего из мусульманства в христианство и принявшего монашество с именем Мелетия, адресовано некоему Сампсатину, который приглашал Мелетия отречься от христианства, и представляет ответ в защиту св. веры. Апология состоит из двух частей, каждая из которых имеет четыре главы. Вначале автор излагает основные догматы христианства и защищает их ввиду возражений Сампсатина, а потом подвергает подробной критике Коран Магомета, доказывает неосновательность главных его положений и отмечает многочисленные в нём противоречия, унижающие этот основной источник мусульманства и подрывающие принципы ислама как религии. Писатель был знаком с Кораном по переводу монаха-миссионера Рихарда, который был распространён в Византии учёным Димитрием Кидонисом. Сочинение это (Migne. PG. Т. CXIV. Col. 372–692) свидетельствует о глубоких познаниях Кантакузина в богословии и о его выдающемся литературном таланте. Но полное и окончательное суждение о Кантакузине, как писателе-богослове, можно произнести только тогда, когда все полемические его трактаты будут изданы. Что же касается его «Истории», то она является весьма важным и полезным трудом. Сочинение состоит из четырёх книг и представляет систематический обзор византийских событий с 1320 до 1356г., а некоторые частные сведения доходят до 1362г. Наконец, он составил подробный анализ толкования первых пяти книг Никомаховой этики (в рукописи Британского музея Addit. Ms. 1900).

Мануил II Палеолог (1391–1425) и как правитель, и как писатель должен быть поставлен в ряду наиболее замечательных деятелей Византии последних веков исторического её существования. Из современных исторических источников с несомненностью вытекает, что император Мануил был не только весьма симпатичным человеком, но имел выдающиеся нравственные и духовные достоинства, которые, бесспорно, обеспечили бы ему блестящую культурную деятельность, если бы он жил в более счастливую по внешним условиям эпоху. Он хорошо знал военное и морское дело, прекрасно понимал государственные потребности, а главное – обладал всей полнотой современных научных знаний. Известный византийский учёный Виссарион Никейский свидетельствует о богатстве его познаний, которое он блестящим образом доказал и в многочисленных своих сочинениях, а равно – о неутомимой его деятельности. В своих сочинениях император Мануил предстаёт перед читателем прекрасным знатоком аттического языка, хорошим богословом, выдающимся диалектиком и замечательным писателем, имя которого могло бы занять почётное место и в лучшие времена византийской литературы. В том, что Мануил, будучи императором, серьёзно занимался богословскими вопросами, никто, знающий историю времён Палеологов, его упрекать не станет. Вопрос о соединении Церквей имел тогда и жизненное значение, а богословские споры увлекали и духовенство, и народ, являлись господствующим настроением общества, тесно переплетались с политикой и приобрели для всех самый жгучий интерес. Современный византийский басилевс никак не мог игнорировать богословское движение в обществе. И Мануил со всей серьёзностью и добросовестностью относился к одной из существенных задач своего правления. К сожалению, политическое положение Византии было в то время крайне тяжёлым, и Империя медленно, но неизбежно приближалась к трагическому концу. Турки постепенно сокращали её пределы и своими могучими военными силами, как бы железным кольцом, мало-помалу окружали Константинополь и стягивали к этому центру всё былое величие и господство Империи. Ещё находясь при дворе турецкого султана Баязета в Прусе, Мануил видел колоссальные средства и конечные стремления своих врагов, поэтому, заняв престол, он употребил все свои усилия к тому, чтобы предотвратить опасность. Хотя церковные отношения между Византией и Римом были по существу непримиримыми, а политика Западной Европы была далека от задач христианской державы на Востоке, тем не менее, Мануил, под давлением некоторой части греческого духовенства, отправился в качестве просителя в Италию, Францию и Англию (1399–1402г.), чтобы вымолить помощь христианам против турок. Когда же это путешествие убедило императора в том, что нет никакой надежды на необходимую помощь, он, возвратившись в Византию, прибёг к помощи испытанной в опасностях византийской дипломатии и, при искусном её содействии, заключил, по крайней мере, временное соглашение с султанами Сулейманом и Магометом I. Но это была последняя эпоха сравнительного спокойствия для Византийской империи. Конец её стал близок, когда воцарился султан Мурат II, который в 1442г. предпринял грозное нашествие на Константинополь. Незадолго до своей смерти Мануил вынужден был подписать унизительный договор, в силу которого он обязался платить султану дань. Император и скончался (1425г.) среди забот и трудов в пользу Империи, а вместе с тем среди несчастий и унижений.

Однако и при весьма печальных обстоятельствах в положении Империи Мануил II находил время и возможность заниматься научно-литературными трудами. Его сочинения многочисленны и разнообразны. На первом месте нужно поставить богословские его произведения. Императору, когда он путешествовал на Западе, был вручён во Франции полемический трактат об исхождении Св. Духа, с доказательствами в пользу Filioque. На него Мануил написал обширный ответ, разделённый на 157 глав, где на основании Св. Писания, творений св. отцов и логических аргументов доказывал истинность учения Восточной церкви об исхождении Св. Духа. Другое полемическое сочинение Мануила – это «Диалог» о христианской вере с одним персом, разделённый на 26 слов. Оно составляет самую обширную византийскую апологию против магометанства и написано брату императора Феодору Палеологу († 1407). В основу сочинения положены богословские беседы, которые Мануил вёл с одним образованным турком в Анкире (Галатия), когда он, в звании начальника охранного отряда, помогал Баязету в войне против какого-то эмира (1390г.). Вероятно, он вскоре же и записал свои беседы, так как в сочинении встречаются намёки на частные обстоятельства его богословского диалога. Впоследствии автор несколько переработал свой труд, посвятив его своему брату, деспоту Пелопоннеса. Из 26 бесед до настоящего времени изданы только две (Migne. PG. Т. CLVI), вместе с кратким предисловием. В одной из них речь идёт об ангелах и душе, а в другой – о небе и земле и их обитателях, о падении Адама и смерти Христа, о рае Магомета. Остальные беседы трактуют о душе животных, о враждебных действиях ислама, о превосходстве Моисея перед Магометом, о нравственном преимуществе христианства, о Промысле и Божественном предопределении. В 12 и следующих диалогах раскрываются основные догматы, а именно – о Св. Троице, почитании икон и искуплении, а также говорится о таинстве Евхаристии и заповеди, данной Господом ученикам. Порядок в раскрытии тем, не имеющий строгой систематичности, очевидно, подсказывался ходом устной беседы. Собеседник императора был расположен к христианству, поэтому его возражения не представляются сильными. Однако он не был лишь литературным противником императора, но – действительным лицом, с которым Мануил фактически вёл беседы по вопросам христианства: в заключение автор сознается, что ему не удалось убедить собеседника принять христианство. Но сочинение показывает, что Мануил знал богословие и относящуюся к спору литературу, в частности, полемический труд Иоанна Кантакузина, и вообще был очень начитан.

Другие произведения императора Мануила относятся к области церковного красноречия. Известно его слово в день Успения Богоматери (Migne. PG. Т. CLVI. Col. 91), в котором раскрывается значение праздника и прославляется Пресвятая Дева. Другие слова на праздники Господские, в честь Богоматери и иные ещё не изданы. Сохранилось также надгробное слово царя своему брату Феодору Палеологу, деспоту Пелопоннесскому, представляющее блестящее произведение ораторского искусства, написанное чисто аттическим языком, с риторическими приёмами изложения, со всеми особенностями царственного панегирика; слово имеет и историческое значение, проливая свет на тяжёлые условия во внешнем положении Византии незадолго до её падения (Migne. PG. Т. CLVI. Col. 181), Царь также написал две утренние молитвы и религиозный гимн в стихах, свидетельствующие об искренности его религиозного чувства (Ibid., Col. 563 и сл.). В латинском переводе известен и его канон Богородице, воспеваемый в виду опасностей. Царь также составил трактат религиозно-нравственного содержания, разделённый на семь слов. В первом из них речь идёт о важном значении красноречия, необходимого особенно для правителя, а также о добродетели последнего и духовных качествах. Во втором слове говорится о добре и зле, о добродетели и счастье, а в следующих – о свободной воле человека, об отношении его к удовольствиям, о грехе и покаянии, о милосердии Божием, о любви к другим, о смирении. Сочинение представляет ряд назидательных уроков, написанных просто и ясно, по руководству слова Божия и при свете исторических примеров, проникнуто искренним стремлением автора прийти читателю на помощь в деле нравственного совершенства и разъяснить ему основные вопросы христианской морали. Подобным характером отличается и «Завещание» Мануила своему сыну Иоанну, разделённое на сто глав. Здесь император даёт сыну ряд наставлений политического и нравственного содержания, раскрывая перед ним обязанности правителя в отношении к государству и подданным. Завещание составлено ранее 1417г. и в своих отдельных главах связано акростихом: «Царь Мануил отец – царю Иоанну сыну приносит плод души своей, как пищу для расцветающей его души; да будет Бог помощником». В этом наставлении Мануил, между прочим, поучает своего сына заниматься чтением и изучением Писаний и творений св. отцов и вообще заботиться о просвещении народа. Сочинение написано по образцу завещания Василия Македонянина, наставлений Феофилакта Болгарского и других и является типичным памятником византийского поучения отца к сыну. Мануилу принадлежат и многие другие исторические произведения (о здоровье императора, о снах, о политическом браке и пр.). Наконец, от него сохранилось целое собрание писем – к брату Феодору, императору Трапезунта, Димитрию Кидонису, Николаю Кавасиле, епископам и митрополитам, имеющих важное историческое значение, так как они касаются современного положения и Церкви, и государства (издал Е. Legrand).

Последние Палеологи – Иоанн VIII (1425–1448) и Константин XI Драгасис (1448–1453) были всецело заняты борьбой с турками и лишены возможности посвящать свои силы и научно-литературным занятиям, по примеру предшественников из династии Палеологов. Но просвещение не погасло в Византии и в это тяжёлое и печальное для Церкви и государства время. Оно по-прежнему украшало византийцев и выражалось преимущественно в богословских трудах, относящихся к вопросу о соединении Церквей. Когда, наконец, Византия пала (29 мая 1453г.) под ударами оружия османских турок, носители духовного византийского просвещения устремились на Запад и своими учёно-литературными трудами и занятиями заложили здесь идеи гуманизма и содействовали возрождению наук и искусств в Европе. Так византийская культура своим прикосновением с Западной Европой зажгла здесь новый очаг просвещения и передала ему многие из творческих своих приобретений, подобно тому, как ещё раньше, в период распространения христианства у славянских народов, Византия и среди них распространила возвышенные и плодотворные идеи своего духовного просвещения, возродив и славянский мир к жизни новой, христианской, культурной.

Что касается отдельных деятелей духовного просвещения в эпоху династии Палеологов, то на поприще догматики, полемики и апологетики трудились – Матфей Ангел Панарет, иеромонах Иерофей, Иов Иасит [Ясит], Мелетий Исповедник, Георгий Мосхампар, Григорий Кипрский, Феодор Музалон, Георгий Пахимер, Константин Акрополит, Никифор Хумн, Максим Планудис, Матфей Властарь, Нил Кавасила, Григорий Палама, Николай Кавасила, архиепископ Никейский Феофан, Димитрий Хрисолорас, Нил Дамила, Симеон Фессалоникийский, Иосиф Вриенний, Марк Евгеник и многие другие; герменевтикой священного текста занимались Никифор Каллист, Никифор Григора, Феодор Мелитинион, Иоанн Мелитинион, монах Пахомий; в области аскетики – Григорий Синаит, Николай Кавасила и т. д.

Итак, духовное просвещение в Византии с середины IX до середины XV в. находилось то в периоде расцвета, то в поре упадка. Подъём просвещения начался, вследствие различных причин, во второй половине IX в., а в последующее время, вплоть до конца XII в., просвещение постепенно росло и развивалось. Впрочем, византийский историк Михаил Пселл рисует несколько иную картину состояния просвещения в Византии XI в. В панегирике патриарху Иоанну Ксифилину Пселл говорит, что в старое время в Византии были училища и преподавания наук и искусств, существовали знаменитые кафедры не только пиитики, но риторики и философии, многие заботились также о юриспруденции. Но времена и обстоятельства, продолжает Пселл, изменились к худшему, и светочи наук почти погасли. Общественные зрелища процветают, но занятия науками доступны лишь немногим. В панегирике Иоанну Италу Пселл говорит, что почти вся Эллада и колония её Иония утратили отцовское наследство, жребий достался ассирийцам, мидянам и египтянам, варвары превратились в эллинов и эллины в варваров; многие из них не знают природы, ни того, что выше природы, остальные же думают, что знают, а в действительности не знают и дороги к знанию. Многие из так называемых философов находятся в разряде учеников, хотя с торжественным видом и занимаются изучением Аристотеля. «Я, – говорит Пселл, – не встретил достойных дидаскалов и не нашёл даже зерна мудрости ни в Элладе, ни у варваров. А так как я в Элладе много слышал о философии, изучил её в афоризмах и простых положениях, то, опираясь на них, стал искать большего и встретил некоторых истолкователей знания, от которых и узнал путь к философии, причём каждый из них указывал особую дорогу к знанию – один к Аристотелю, другой – к Платону. Ныне ни Афины, ни Никомидия, ни Александрия в Египте, ни второй Рим (ибо что касается первого, то он уступает второму, который его превосходит), ни один вообще город не славился науками; эти золотые, серебряные и другие не столь ценные россыпи лежат скрытыми для всех». Затем, касаясь отношения к просвещению императора Василия II Болгаробойцы, Пселл замечает: «Для меня удивительно, что при таком невнимании царя к учёным занятиям в то время было немалое оживление среди философов и риторов; вероятно, объяснение этого состоит в том, что тогда учёные занимались науками ради их самих и не пользовались ими для каких-либо посторонних целей; но многие из учёных (οί παρὰ τὴν παίδευσιν) – да будет им стыдно – поступают не так и высшей целью наук считают пользу, ради которой и занимаются ими, и как скоро цель достигнута, то прекращают занятия» (Saphas, IV, 18). Говоря о любви Романа III Аргира к науке и учёным, которых он собирал ко двору, Пселл замечает: «В то время было немного учёных, да и те стояли у Аристотелевых преддверий, лишь касаясь своими устами Платоновых символов, но не знали ничего сокровенного, были незнакомы ни с диалектикой, ни с аподиктикой; не обладая основательным мышлением, они и не оправдали ожиданий» (Там же, IV, 30–31).

Нельзя не заметить некоторой непоследовательности в характеристике у Пселла общего уровня византийского образования: он то превозносит образованность варваров, то говорит, что не нашёл науки ни у греков, ни у варваров; говоря о Греции, он замечает, что науки для всех здесь закрыты, а в то же время утверждает, что население её распадается на две части, из которых одна совершенно не образованна, а в другой имеются философы, риторы и другие учёные, занимавшиеся изучением Аристотеля. Очевидно, Пселл руководился какими-либо особыми соображениями в своей характеристике, поэтому и допустил в ней противоречия. Такими мотивами для него служили – желание возвысить свои заслуги в деле просвещения и его нерасположение к философии Аристотеля. Пселл был высокого мнения о своих трудах на учёном и профессорском поприще, был убеждён и других старался убедить, что лишь ему принадлежит честь восстановления и оживления научных интересов в Византии; до него наука как бы умерла в Империи, а он вновь поднял её из мёртвых, до него источники мудрости были засорены, а он очистил их и стал всех желающих поить чистыми водами знания, ничего не взимая за это сокровище (IV, 120–123). Несомненно, Пселл имел немалые заслуги перед школой и наукой, но он, с одной стороны, преувеличил их, а с другой – умалил фактическое состояние просвещения в прежнее время, чтобы возвысить своё значение. Отсюда и утрирование, как плод самовосхваления и пристрастия к себе. Другой мотив неправильной оценки просвещения в первой половине XI в. состоял в том, что Пселл был преданным поклонником философии Платона, между тем как в Византии господствовал Аристотель, и число его приверженцев значительно превосходило группу сторонников Платона. Ввиду того что преобладающее в науке направление в начале XI в. было аристотелевское, которое Пселл, как платоник, ставил очень низко и не считал мудростью, он и в общей характеристике эпохи оценивает его очень невысоко. Разумеется, если бы на месте платоника был аристотелик, то у него картина духовного просвещения в Византии в XI в. была бы более светлой. Словом, философское пристрастие имело в этом случае не меньшее значение, чем пристрастие Пселла к своим заслугам как учёного и дидаскала. В действительности же и в первой половине XI в., которой Пселл и касается, просвещение стояло довольно высоко. Сам же Пселл говорит, что в Элладе он изучил философию, хотя и в форме, его не удовлетворившей, следовательно, здесь была школа, в которой преподавалась и философия. Подобные школы существовали и в других больших городах – Фессалонике, Смирне, Ефесе, особенно же в Константинополе, служившем центром просвещения, хотя в областях, особенно на окраинах Империи, уровень образования стоял ниже, вследствие этнографических потрясений и экономических неурядиц. А затем, Пселл также отметил, что древний Рим уступал Византии, новому Риму, в отношении наук. Замечание это может быть распространено и понято в смысле научного превосходства Византийской империи вообще над современной ей Западной Европой, которая в отношении просвещения стояла в указанное время значительно ниже Византии. Последняя могла бы играть роль учительницы по отношению к Западу. И известны факты, когда западноевропейцы, в поисках за наукой, отправлялись обыкновенно на Восток. Так, в XI в. некто Адам из Парижа, для довершения образования, решился отправиться в Афины и Византию, хотя сам обладал уже достаточными богословскими познаниями. Тогда же прибыл с научной целью в Византию философ Иоанн Итал. Вообще, и в первой половине XI в. просвещение в Византии было выше тенденциозно указанного Пселлом уровня, а во второй половине его, в царствование Константина Мономаха, последовало большое оживление, которое, под покровительством Дук и Комнинов, существовало до конца XII в.

В эпоху латинского господства в Константинополе (1204–1261г.), когда греки сосредоточились в Никее, духовное просвещение находилось в упадке. Некоторый свет на его состояние в то время проливает «Автобиография» Григория Кипрского, патриарха Константинопольского (1283–1289). Он родился на Кипре, занятом в 1193г. английским королём Ричардом «Львиное сердце», в греческой семье среднего достатка. Первоначальным его воспитанием занимались родители, а когда наступило время учиться у грамматиков, он был отправлен в г. Каллиникисы, издавна славившийся людьми, знавшими гораздо больше элементарных учителей, хотя на самом деле там не оказалось ни одного хорошего дидаскала. По рассказам стариков, шёл уже шестнадцатый год с тех пор, как остров находился во власти иностранцев, и во всё это время не появилось ни одного человека, который произвёл бы что-нибудь выходящее из ряда обыкновенных «жалких букварей». Не найдя в греческих школах ничего достойного изучения, Григорий поступил в латинскую школу, где предметы преподавались на латинском языке. Здесь он также провёл немного времени, усвоив лишь тень грамматики, а не самое грамматическое искусство; такая безуспешность зависела и от краткости времени, и от языка учителей, чужого для него и испорченного, так что Григорию стоило большого труда понимать его, а вместе и углубляться в смысл преподаваемого предмета. По той же причине и из «Логики» Аристотеля он изучил в латинской школе только введение, да и то крайне смутно. Возвратившись на родину, Григорий в праздности проводил здесь время, так как не было учителей, которые могли бы преподавать науки на греческом языке. Затем он, стремясь к учению, решил отправиться в Никею, представлявшуюся, по слухам, древними Афинами, для желающих учиться, по обилию учёных людей. Тайно оставив родину, Григорий прибыл в Ефес. Здесь, как и в окрестностях, пишет он, у всех на устах было имя Никифора Влеммида; говорили, что этот муж превосходил учёностью не только современных эллинов, но и всех людей. Но Григория ученики Влеммида даже не допустили к своему учителю. Отправившись в Никею, он по дороге зашёл в царский лагерь, где обращался к некоторым знатным особам с просьбой дать ему средства к пропитанию во время учения, но ни от кого не получил никакой помощи. Потом вместе с армией, отправившейся приступом на Константинополь, он добрался и до стен Византии, а когда попытка императорской армии не увенчалась успехом (весной 1260г.), Григорий прибыл в Никею, чтобы стать у самого дивного и многочисленного источника учёности, к которому он стремился. Но, увы, восклицает Григорий, на деле оказалось совсем другое. Тамошние учёные ничему другому не могли научить, кроме грамматики и поэтики, да и этим наукам обучали поверхностно; что же касается риторики и философии, равно как и других наук, которые следует знать каждому, о тех они и краем уха не слышали, даже, и не зная об их существовании. Всё это весьма опечалило Григория. Для чего им были принесены многочисленные жертвы – оставление родителей в печали и слезах, дальнее и опасное путешествие, бедность и лишения, странствование по материку? – Для того, чтобы за всё это получить блистательную награду – изучение склонений и спряжений, рассказы о том, как похищена была дочь Тиндара, как после продолжительной осады погиб из-за одной женщины город Приама, как дети Эдипа, поссорившись, перебили друг друга, и о многом другом, что сонм поэтов, по вольности искусства, придумал и набаснословил, гоняясь за удовольствием и весьма мало заботясь об истине. Но вот Бог возвратил ромеям великий город, отняв его у латинян, и положение просвещения сразу изменилось к лучшему.

Таким образом, в автобиографии Григория Кипрского ярко изображена картина упадка греческого просвещения и на Кипре, где водворились латиняне, и в Никее, где общее внимание было обращено не на науки и знания, а на военные доблести в борьбе с латинянами. Но византийцам и в тяжёлые периоды их истории были присущи любовь к науке и стремление к знанию, как это показывает пример Григория Кипрского, не останавливавшегося ни перед какими жертвами в достижении просвещения. А когда, с возвращением Константинополя, наступили лучшие времена, в благоустройстве школ и в обеспечении условий для развития просвещения соперничали в Византии патриархи и цари, патриаршие архонты и царские сановники, клирики и миряне, – все содействовали его росту и прогрессу, все стремились учиться. Так было в Византии до середины XV в., когда систематический натиск турецких полчищ парализовал внутренние силы народа, подорвал его стихийную творческую мощь, разрушил старые просветительные традиции. Наконец, завоевание Византии турками послужило гранью для нового периода в истории греческого просвещения, совершенно непохожего на прежнюю пору его глубокого разностороннего развития.

Духовное просвещение в Византии распространялось и поддерживалось посредством школ различного типа и устройства, которые в средневековую эпоху были очень многочисленны и с успехом выполняли своё назначение. Византийские школы, в зависимости от курса обучения и преподавания, можно разделить – пользуясь современной терминологией – на низшие, средние и высшие, причём представляется возможным проследить – в общих чертах – и историческую судьбу каждого из этих типов.

Что касается школ начальных, или элементарных, то возрождение их в нашу эпоху совпало с торжеством Православия. Давно невиданное зрелище представляла Византийская империя в 843г., когда состоялось торжество победы Православной Церкви над иконоборческой ересью. Церковно-общественная жизнь Византии, более столетия изнемогавшая под тяжёлым бременем иконоборческих смут и бедствий, приняла, наконец, естественное и нормальное направление и возродилась во всех своих сторонах. Оживилось и византийское просвещение, сильно опустошённое иконоборческой бурей, – вновь развернуло свои силы и скоро достигло блестящего состояния. Возрождение византийского просвещения в IX в. и его процветание в дальнейшее время совершилось под покровительством государственной власти Византии и при помощи Православной Греко-Восточной церкви. Церковь и государство в деле народного просвещения действовали в Византии единодушно и совместно, и история многочисленными свидетельствами устанавливает теснейший союз государства и Церкви на этом поприще. Прежде всего, на поприще народного просвещения в Византии трудились представители власти церковной. Православная Греко-Восточная церковь всегда считала просвещение народа одной из существенных своих задач, согласно заповеди своего Божественного Основателя (Мф. XXVIII, 19, 20; XVIII, 10; Мк. IX, 42; X, 15) и правилам святых Вселенских соборов (например, 19 и 64 правила VI Вселенского собора). Просвещение народа должно совершаться не только в храме, во время богослужений, но и вне храма в школах, учреждённых под сенью Церкви. И в обозреваемую эпоху, как и прежде, византийское духовенство широко пользовалось принадлежащим ему правом народного учительства и принимало весьма деятельное участие в образовании народа. Духовенство вместе с монашеством учреждало начальные школы, содержало их за свой счёт, бесплатно учило в них и воспитывало население в духе Православия и церковности. В деле народного просвещения во главе духовенства стояли Константинопольские патриархи, представители истины словом и делом. В длинном ряду Вселенских патриархов IX-XV в. можно указать много просвещённейших мужей, ревностных покровителей народного образования и усердных его руководителей. Таковы были патриархи: Фотий, Николай Мистик, Михаил Керулларий, Николай Грамматик (XI в.), Михаил Анхиал (XII в.), Герман II, Герман III, Иоанн Векк, Григорий Кипрский (XIII в.), Афанасий I, Иоанн Гликис, Каллист I (XIV в.), Нил, Матфей и многие другие. За патриархами, право учительства которых простиралось на всю Византийскую церковь, стояли епархиальные архиереи, которые руководили народным просвещением в своих епархиях. Основываясь на наставлении (ἔνταλμα), которое преподавалось епископам при хиротонии и возлагало на них обязанность учить и воспитывать народ, они несли долг просвещения народного не единолично, но привлекали к этому делу низшее духовенство и монашество. Клирики и монахи и были ближайшими просветителями населения в народных школах.

Затем, многие византийские императоры IX-XV в. отличались высоким покровительством народному просвещению, сами занимались науками и побуждали к занятиям других, открывали на свои средства народные школы и наблюдали за их состоянием, с уважением относились к народным учителям и оказывали щедрую помощь просветительным учреждениям. В самом начале этого периода, а именно в середине IX в., таким ревностным покровителем народного образования был кесарь Варда, управлявший государством вместе с императором Михаилом III. Вардой открывается целый ряд державных покровителей просвещения, с высоты царского трона наблюдавших за его развитием и опытной рукой руководивших его движением. Таковы были императоры IX и X в.: Василий Македонянин, основатель Македонской династии меценатов, Лев Философ, питомец патриарха Фотия, Константин Порфирогенет, учёнейший муж своего времени, Роман III Аргир и Константин IX Мономах, стремившийся создать век процветания наук и искусств. В XI и XII в. замечательной любовью к просвещению отличались династии Дуков и Комнинов, вполне унаследовавшие традиции Македонского дома по отношению к народному образованию. Из императоров-меценатов этого времени особенно известны: науколюбивейшие (φιλολογώτατοι) Константин и Михаил Дуки, Алексей, Иоанн и Мануил Комнины, создавшие в Империи сильное научно-литературное движение. Время латинского господства в Византии (1204–1261) было периодом упадка и оскудения народного образования: Константинополь, бывший центром просвещения, и другие города лежали в развалинах; церкви, монастыри и школы или были закрыты, или находились во власти латинян. Общественная жизнь Византии перетекла в Малую Азию; здесь в городе Никее горсть патриотов, с Феодором Ласкарисом во главе, образовала очаг свободы и политического движения против латинян, приковавший к себе помыслы всех эллинов; здесь же возник и временный приют народного просвещения. Обратное завоевание Константинополя греками у латинян создало и совершенно иное положение для просвещения. Свет образования снова – и очень ярко – загорелся в Византии и не исчезал до её падения. Ревностными покровителями народного просвещения в XII-XV в. были императоры из династии Палеологов, особенно Михаил VIII (1261–1282), открывший в Константинополе несколько школ, Андроник Старший (1282–1328), дворец которого, по выражению Никифора Григоры, был «жилищем всевозможного образования, превосходнейшей гимназией умственного обучения и полем для состязания людей учёных», и Мануил II (1391–1426), человек учёный, известный своими богословскими сочинениями.

Благодаря совместной и единодушной деятельности представителей Церкви и государства, народное образование составляло принадлежность Византии в течение всей нашей эпохи. Но во вторую половину периода (XIII-XV в.) оно не имело того блестящего состояния, какое наблюдается в первую (IX-XII в.). Господство латинян, а затем войны с турками-сельджуками, норманнами, болгарами и османскими турками постепенно ослабляли Византийскую империю и расшатывали её государственный организм. Вместе с упадком общественной жизни постепенно в XIII-XV в. потухало и просвещение, горевшее прежде ярким пламенем. Однако византийцы имели возможность учиться в родных школах вплоть до падения Константинополя в 1453г.

Какие же школы существовали в Византии для просвещения народа? В зависимости от того, кто открывал и содержал византийские начальные школы, они разделялись: на царские, патриаршие, епископские, церковные, монастырские и частные со школами домашними. Царскими школами назывались такие, которые основывались византийскими императорами и содержались на их средства. Эти школы были казёнными учреждениями, учащиеся в них пользовались содержанием из царской казны, а учители получали от царя жалованье. Жалованье это было иногда невелико, и императоры назначали учащим дополнительное содержание в виде руги. Царские школы существовали преимущественно в Константинополе и назначались для детей аристократических фамилий Империи. В середине IX в. такая школа была при храме св. Сорока мучеников; в X в. несколько царских школ было основано императором Алексеем I Комниным (1081–1118) при сиротском доме (орфанотрофии) в Константинополе; школа была прекрасно устроена в материальном отношении, имела несколько преподавателей для обучения питомцев орфанотрофия школьным наукам и даже ремёслам; император внимательно следил за воспитанием и обучением детей школы, сам назначал лиц для заведования и обучения в школе и щедро награждал их за службу. Подобная же школа существовала при другом сиротском доме на острове Оксии, близ Константинополя. В эпоху латинского господства в Византии, когда столица была перенесена в Никею, и в этом городе возникли царские народные школы, при участии императоров из дома Ласкарисов. Обратное завоевание греками у латинян Константинополя было началом устройства здесь и новых царских школ.

Император Михаил Палеолог, лишь только завладел Византией, вскоре открыл низшую, т. н. грамматическую школу при храме святого апостола Павла. По свидетельству историка Георгия Пахимера, император Михаил назначил годовое содержание, как учителям, так и ученикам этой школы; иногда он сам посещал её и расспрашивал, хороши ли учителя, каковы успехи детей; усердных дидаскалов император награждал, а заботливость его об учениках простиралась до того, что он сам назначал для них время каникул. Царские школы существовали в Византии и в последующее время, как это видно из писем Максима Планудиса и из жития Григория Паламы, о котором известно, что он учился в придворной школе и воспитывался за счёт императора Андроника II.

Кроме царских школ, образовательным нуждам константинопольского населения удовлетворяли школы патриаршие. Они открывались патриархами, находились под их ве́дением и содержались за счёт патриархии. Патриарших низших школ в Константинополе было несколько; одна из них постоянно существовала при патриархии, а другие открывались при столичных храмах. Школа при патриархии была подготовительной к другой – средней патриаршей школе, питомцы коей пополняли ряды «белого» и «чёрного» византийского духовенства. Между прочим, патриаршая школа существовала при храме св. Петра.

Столичным патриаршим школам в епархиях соответствовали школы епископские, которые открывались епархиальными архиереями, находились в их заведовании и содержались на средства епископий. Епископские школы были довольно распространены в Византии и иногда служили предметом весьма внимательного отношения со стороны епархиальной власти. Из них известна, например, епископская школа в городе Кесарии, где получил начальное образование подвижник IX в. Никита, игумен Мидикийского монастыря; при митрополите Арефе (X в.) Кесарийская школа достигла процветания и имела многочисленных учеников, в числе которых был другой Никита – Пафлагонянин, известный в византийской литературе. В X в. существовала епископская школа в Пелопоннесском городе Короне, где учился инок Феодор, подвизавшийся после на острове Кифере. Епископские школы существовали в городе Фессалонике, где народное образование достигло высокого развития в XII в. при знаменитом митрополите Евстафии, и Афинах, где о народном просвещении много заботился не менее знаменитый митрополит Михаил Акоминат. Последний отличался большой любовью к науке и, вступив на Афинскую кафедру в 1182г., прежде всего, занялся восстановлением и благоустройством народных школ, которые были в упадке. Когда Афины в 1204г. были завоёваны латинянами, Михаил вынужден был удалиться на соседний остров Кеос, где продолжал свои труды по народному образованию. Он учредил здесь начальную школу, в которой под его руководством занятия вёл Георгий Варданис, вполне подготовленный к школьному делу. Этот Георгий был сын епископа города Каристы, учился у Михаила Акомината и некоторое время состоял учителем епископской школы в Каристе. Переселившись вместе с Михаилом на остров Кеос, Георгий заявил себя как опытный и энергичный учитель. По словам Михаила Акомината, во всей Элладе не было народного учителя лучше Георгия. Впоследствии (в 1228–1236г.) Георгий был митрополитом Керкиры и, конечно, по-прежнему деятельным просветителем народа. Из других епископских школ известны: в Ираклии, где в начале XIII в. получил начальное образование Никифор Григора под руководством митрополита Иоанна, в Серрах, где под руководством епископа Никиты учились братья Феофилакта Болгарского, в Афанаиде, где существовала епископская школа в XIV в.

Епископские школы служили в Византии образцом для школ церковных, существовавших в каждой епархии. Церковными школами назывались те, которые открывались при церквах городских и сельских, находились под ближайшим заведованием и руководством приходского духовенства и содержались на церковные средства. Правительство не оказывало им никакой материальной помощи, не принимал участия в их устройстве и народ, в форме церковной общины – прихода. Они устраивались по распоряжению лишь церковной власти, были делом исключительно пастырского долга византийского духовенства и существовали благодаря его заботам о просвещении народа. Византийское духовенство руководилось в этом случае постановлением VI Вселенского собора,³⁶⁴ которым прямо вменяется священникам в обязанность открывать в сёлах и деревнях школы для обучения детей прихожан. Это правило ясно сознавалось в византийскую эпоху, как видно из одного ответа знаменитого канониста XII в. Феодора Вальсамона, который прочно устанавливает право священников, диаконов и вообще клириков заниматься обучением детей (διδασκαλία παίδων).³⁶⁵

Византийские церковные школы не имели однообразного внутреннего устройства; в городах они были поставлены лучше, чем в сёлах и деревнях. В последних существовали преимущественно школы элементарные или – по современной терминологии – школы обучения грамоте. Обучение в церковных школах было бесплатное, но родители могли и вознаграждать учителей за обучение детей по мере своего усердия и средств. Школы церковные были очень многочисленны в Византии. Не говоря уже о центрах византийского просвещения – Константинополе, в котором, по известиям средневековых писателей, было до 350 храмов. Фессалонике, где, например, была школа при церкви святого Евфимия, Афинах, Никее и других больших городов, церковные школы существовали в глухих сёлах и местечках. Так, знаменитый византийский подвижник X в. Павел Латрский получил начальное образование в школе при храме святого Стефана в вифинском селе Марикате, а святой Христодул, живший в XI в., первоначально учился в школе своего родного села близ Никеи. Епископ Асский Григорий, XII в., родившийся в селе Акорни на острове Митилине, здесь и приобрёл элементарные знания. Мелетий Галлисиот, скончавшийся в 1250г., посещал в детстве школу в деревне Феодоте, где временно находился его отец, состоявший на военной службе. Подвижник XV в. преподобный Серафим учился первоначально в школе местечка Зели в Беотии, где он и родился.

Не менее многочисленны были в Византии школы монастырские. Известно, что монашество в средневековой Византии достигло весьма большого развития. Вся Византийская империя была усеяна монастырями, так что с некоторым правом могла быть названа сплошным монастырём или монашеским царством. Византийское монашество имело громадное влияние на умственную жизнь Империи. Оно выражалось, между прочим, в устройстве при монастырях народных школ, в которых бесплатно преподавались элементарные знания. Византийское монашество, как и духовенство, занималось обучением детей по долгу своего звания и по распоряжению церковной власти. Кроме того, многие ктиторы монастырей, учреждая обители, основывали при них и народные школы и вменяли монахам в непременную обязанность учить детей. Народные школы существовали как при столичных монастырях, так и в провинции. В столице народной школой славился Студийский монастырь. Высокого процветания эта школа достигла при святом Феодоре Студите (нач. IX в.), когда она имела многочисленных питомцев и была известна далеко за пределами столицы. Сюда прибыл для учения в IX в. преп. Николай Студит, родом из Кидонии. В его время школа помещалась в особом здании, близ монастыря, и была прекрасно обставлена в педагогическом отношении. Кроме низшей элементарной школы, при монастыре была и средняя, где изучались философия и богословие. В XI в. в Студийской школе учились Исаак и Иоанн Комнины, из которых первый в 1057г. занял византийский престол. В XIII в. народная школа существовала при Константинопольском монастыре Хоры, в которой преподавали монахи обители, и настолько успешно, что питомцы школы впоследствии поступали в клир. Школа особенно была благоустроена при ктиторе монастыря Феодоре Метохите. Известна была также начальная школа при столичном монастыре святого Маманта. Из провинциальных обителей школами славились монастыри на святой Афонской горе, на Олимпе Вифинском, на острове Андросе и др. Афон имел школу при Иверском монастыре. Время её процветания падает на конец XI и начало XII в. Тогда в ней обучалось 80 человек. Школе покровительствовали и грузинские цари, и византийские императоры. В школе монастыря Агавров на Олимпе учился подвижник IX в. святой Иоанникий, а в монастыре Авксентия долгое время школой руководил учёный инок XIV в. Максим Планудис. Процветание андросских школ связано с именем Михаила Пселла Старшего, просвещённого мужа IX в.

В XI в. существовала школа при Банковском монастыре Богоматери близ Филиппополя, устроенная ктитором монастыря Григорием Пакурианом. Школа помещалась в особом здании при церкви святителя Николая, принадлежавшей монастырю. В ней обучались дети в числе шести человек, под руководительством почтенного и добродетельного иерея-старца. Школа содержалась на средства монастыря, из казны которого выдавалось жалованье учителю и руга ученикам. По предписанию Пакуриана, монастырская школа должна прекратить своё существование лишь вместе с обителью.

Замечательным деятелем по народному образованию в XIII в. был монах Никифор Влеммид. Он всю жизнь посвятил науке, достиг редкой учёности и много потрудился в звании учителя. Так, сделавшись в 1236г. архимандритом монастыря святого Григория Чудотворца в Ефесе, он открыл при монастыре школу, слава о которой достигла до императора Иоанна III Ватаци, который отправил в школу Никифора для обучения нескольких человек, принадлежавших к знатным никейским фамилиям. На содержание их он послал учёному архимандриту денег, хлеба и съестных припасов. В числе учеников этой монастырской школы был Феодор Ласкарис, впоследствии император (1255–1259). Устроив в 1242–1248г. близ Ефеса свой монастырь Θεοῦ τοῦ Ὄντος, Никифор и при нём основал школу, которой руководил до своей смерти. В уставе, написанном для этого монастыря, Никифор предписывает монахам принимать в монастырь детей и обучать их в монастырской школе наукам и добродетельной жизни. Монастырские школы существовали и в последующее время, до самого падения Византии, и были обычным местом элементарного обучения и воспитания многих видных впоследствии представителей византийского духовенства и монашества.

Наконец, в Византии для просвещения народа учреждались школы частные. Они открывались частными лицами за свой счёт, в собственных или чужих домах. Обучение в частных школах производилось за определённую плату с учащихся, на которую школа и существовала. Частные школы устраивались преимущественно в больших городах, где был и большой спрос на образование. В Константинополе в X в. существовала частная школа магистра Моселла, где обучался святой Никифор, впоследствии епископ Милетский. Школа помещалась близ церкви святого Акакия, находилась под управлением своего основателя и была довольно известной в столице. Никифор прибыл сюда из области Букеллария. Он жил не в помещении школы, а вне её и ежедневно ходил в школу. Так как он имел лишь восемь лет отроду, то вскоре после его приезда в столицу к нему переселилась его мать и нередко сопровождала сына на занятия. В XI в. в Константинополе существовала частная школа Иоанна Мавропода, впоследствии митрополита Евхаитского. Иоанн обучал детей в своей школе бесплатно и был одним из усерднейших дидаскалов своего времени. Такие идеалисты-педагоги, преимущественно из монашества и лиц, расположенных к Церкви, встречаются и в последующее время, и устраиваемые ими частные школы просвещали народные массы наравне с другими. В XIV в. в Константинополе была известна частная (сначала начальная, потом – средняя) школа Халкоматопула.

К частным народным школам нужно отнести и школы домашние. У богатых и знатных византийцев было в обычае обучать детей дома; для этого нанимался отдельный учитель, который и учил властельских детей вместе с их товарищами, иногда из низшего класса населения. Такая форма обучения наблюдается в течение всей нашей эпохи. Например, святой Виталий Сицилийский (X в.) первоначальное образование получил дома от дидаскала, приглашённого его родителями. То же известно о святом Дорофее (XI в.), Никифоре Влеммиде, Максиме Кавсокаливите (XIV в.), Никаноре Чудотворце (XIV в.) и др.

Таким образом, Византийская империя была богата просветительными учреждениями для народа. Во главе с императорами, о народном образовании заботились представители церковной власти, на этом поприще трудилось «белое» духовенство и монашество, при участии лучших людей из светского общества. Народные школы учреждались не только в городах и сёлах, но и в отдалённых местечках Империи. Свет знания проникал всюду и везде разгонял тьму народного невежества. Центром народного просвещения был Константинополь, «попечитель просвещения», по выражению Никиты Хониата, очаг знания и науки, руководитель народного образования. Из этого центра по всем сторонам расходились лучи света народного, направляемые опытной рукой гражданской и духовной власти. Народное образование ярким пламенем горело и в Фессалонике. Этому городу, по словам Иоанна Камениата, знание было так же свойственно, как глазу – способность видеть.

Просветительное народное движение наблюдалось в Афинах, на острове Кипре, а в эпоху латинского господства и в Никее: всюду образовательным потребностям народа удовлетворяли школы разных видов.

В византийских начальных школах учились дети всех сословий и классов населения, как высших, так и низших, чиновной аристократии и богатых землевладельцев, купцов и ремесленников, военного сословия и духовенства, крестьян и рабов. Так, святой Евдоким Праведный (IX в.), учившийся в одной константинопольской школе, был сын патрикия. К богатому классу населения принадлежали: Никифор, учившийся в частной школе Моселла, Григорий Критский (IX в.), Евстратий Чудотворец (IX в.), Григорий Палама, Никифор Григора, получившие образование в различных начальных школах. Симеон, игумен Афонского монастыря Филофея, и преподобный Нифонт (XIV в.), учившиеся в церковных школах, принадлежали к духовному званию. Павел Латрский (X в.) и Мелетий Галлисиот (XIII в.) происходили из военного сословия. Филарет Младший (XI в.), учившийся в Панорме у местного священника, был сын крестьянина. Святой Андрей Юродивый (X в.), хотя и был рабом у константинопольского протоспафария Феогноста, получил, однако, некоторое образование при содействии своего господина. Наконец, известно, что и царские дети учились в монастырских школах (Исаак и Иоанн Комнины, Феодор Ласкарис).

Начальные школы открывались не только для мужской половины византийского общества, но и для женской. О существовании в Византии женских школ в достаточной степени свидетельствует одно то, что многие из византийских женщин получали в детстве элементарное образование, подобное тому, какое сообщалось в начальных мужских школах. Так, святая Афанасия Эгинская (IX в.) в детстве изучала Псалтирь и церковное богослужение, а её современница Феодора, воспитывавшаяся под руководством своего отца-священника, изучила священные науки и приобрела любовь к божественной философии, которая потом и побудила её удалиться в монастырь. Сделавшись игуменьей одного фессалоникийского монастыря, Феодора развила среди монахинь любовь к церковному пению и Священному Писанию. Святая Феоктиста Лесбосская, лишившись в детстве родителей, была помещена родственниками в детский приют (παρθενών), находившийся при монастыре, где она потом и постриглась. Таким образом, византийские женские монастыри, вероятно, были, подобно мужским, рассадниками просвещения среди женской половины византийского населения, так как преимущественно среди инокинь встречаются лица грамотные, интересовавшиеся книгами и занимавшиеся чтением. Образованность византийских монахинь труднообъяснима без существования школ в женских монастырях. Кроме школ монастырских, образование сообщалось женщинам в школах домашних, под руководством особо приглашённых дидаскалов. Такой способ обучения женщин имеет место преимущественно в семьях царских и властельских. Вообще, в Византии обращалось внимание и на обучение женщин. В одном византийском сочинении, подобном русскому «Домострою» («Стратегикон» Кекавмена), внушается необходимость учить и сыновей, и дочерей, а византийская писательница Анна Комнина сообщает, что в царствование её отца Алексея Комнина в Византии все учились.

Какие лица учили в византийских школах и заведовали ими? – Относительно школ патриарших, епископских, церковных и монастырских положительно нужно сказать, что учительство в них и руководство принадлежало исключительно византийскому духовенству и монашеству. Духовенство и монахи учреждали эти школы и содержали их за свой счёт, они же были в них дидаскалами и руководителями. В частности, для учительства в епископских и монастырских школах епархиальной властью и игуменами обыкновенно назначались особые лица из клира или монастырского братства, которые исполняли обязанности дидаскалов. Руководство школьным делом всей епархии принадлежало местному епископу. Многие из византийских иерархов с большим вниманием следили за состоянием епархиальных школ, а иные даже исполняли в них обязанности дидаскалов. Писатель X в. Иоанн Камениат, сообщая о процветании в городе Фессалонике наук, приписывает это влиянию на молодёжь фессалоникийских иерархов, которые просвещали народ под сенью многочисленных городских храмов, посредством проповеди и школ. В истории Фессалоники особенно знаменит митрополит Евстафий. Он был учёнейшим мужем своего времени и до поступления в монашество был дидаскалом в Константинополе. Он имел громадное влияние на своих учеников и своей учёностью, и нравственной жизнью. Сделавшись Фессалоникийским митрополитом, Евстафий предпринял преобразование внутренней жизни своей паствы, и сильнейшим орудием этой реформы были школы. Достойным учеником Евстафия был Афинский митрополит Михаил Акоминат. Заняв в 1182г. Афинскую кафедру, Михаил за первым же богослужением в новом месте произнёс речь, в которой убеждал духовенство учить народ, обещая быть для него руководителем в этом отношении. Свою деятельность в Афинах Михаил начал с того, что возобновил кафедральный храм во имя архистратига Михаила, а потом приступил и к просвещению народа: не только проповедью, но и посредством школ. Не менее знаменитый Феофилакт, архиепископ Болгарский, в одном из своих писем выражает скорбь по поводу разлуки с воспитанными им болгарами, а в другом преподаёт увещания и наставления своему ученику Никите, состоявшему диаконом в Халкидоне. От него же сохранилось несколько писем, адресованных Никите, епископу Серрскому, под руководством которого учились братья Феофилакта. Большое просветительное влияние на народ имел и епископ Милетский Никифор (X в.), получивший хорошее образование. А о епископе Асском Григории (XI в.) известно, что он учил (ἐδίδασκε) мальчика Льва, сына одного священника. Обязанности дидаскалов школ несли и другие лица. Так, Антоний Кавлей, бывший Константинопольским патриархом (IX в.), учился в одном монастыре под руководством игумена, преподобный Нифонт (XIV в.) имел дидаскалом экклесиарха монастыря святого Николая. Иногда в церковных школах учили и светские лица, но под руководством и по назначению духовной власти. Один монах XIV в., Игнатий, получил элементарное образование в епископской школе г. Афанаиды, в которой дидаскалом был племянник епископа. Что же касается школ царских и частных, то в них дидаскалами состояли преимущественно монахи и лица духовного звания. За это говорит уже то, что эти школы при орфанотрофиях были вверены руководству духовных лиц. В письмах патриарха Фотия сохранилось одно с надписанием Григорию, диакону и орфанотрофу. У Шлюмберже³⁶⁶ представлены снимки с печатей константинопольских орфанотрофов XI в. Михаила Тетраполита, диакона и клирика, и монаха Иоанна. Когда Иоанн Ватаци основал в 1244г. царскую школу в Никее, то для заведования ею приглашал монаха Никифора Влеммида, но последний отклонил это предложение. В звании дидаскалов состояли и светские лица. Моселл, в частной школе которого учился святой Никифор, принадлежал к византийской аристократии. Светским лицом был и Халкоматопул, заведовавший в XIV в. одной общественной школой в Константинополе. Никифор Григора, в молодости состоявший учителем детей великого логофета Феодора Метохита, в то время ещё не был монахом.

Итак, обязанности народных учителей в Византии исполняли почти исключительно монахи и лица «белого» духовенства. Редкий из византийцев не проходил начальную школу под их руководством, редкий не имел своим учителем монаха или клирика.

Учительство клириков и монахов в народных школах было явлением самым обыкновенным, делом общепризнанным, установившимся в прежнее время и перешедшим по традиции и в византийскую эпоху. Ещё VI Вселенский собор (680г.) постановил, что право учить народ принадлежит епископам, по назначению которых могут учить и другие (правила 19 и 64); тот же собор вменил священникам в обязанность открывать в сёлах и деревнях школы для бесплатного обучения детей. Эти постановления собора отчётливо сознавались в византийскую эпоху, как свидетельствует Вальсамон. В это время за право духовенства учить народ стояла не только церковная власть, но и гражданская, как это видно из новеллы императора Алексея I Комнина от 1107г. Император, имея в виду поднять нравственность и развитие народа, ходатайствовал перед патриархом Николаем Грамматиком, чтобы при Великой церкви в Константинополе были назначены особые дидаскалы из священников и диаконов, которые обязаны учить народ как в храмах во время богослужения, так и вне богослужения, вероятно, в школах. Дидаскалам назначалось жалованье из царской казны, и они, в случае успешного исполнения своих обязанностей, могли достигать высших должностей. Император Алексей возлагал большие надежды на церковных дидаскалов и в них одних видел наиболее подходящих народных просветителей и воспитателей. Да и сами византийцы держались того же взгляда и считали духовных лиц и монахов своими единственными руководителями и наставниками. Биограф святого Нила Россанского (XI в.), сообщая о некоторых его увлечениях в молодости, приписывает это тому, что он воспитывался под руководством сестры и не имел никого из обычных наставников юношества, а именно из епископов, священников, игуменов и монахов.

Чему и как учили в византийских начальных школах? – До нашего времени не дошли программы обучений в византийских школах, а учебники ещё хранятся в рукописном виде в различных европейских библиотеках, поэтому о предметах, входивших в круг школьного преподавания, и о способах обучения приходится судить по конкретным примерам отдельных лиц, учивших или учившихся в низших школах Византии.

Курс преподавания в византийских школах открывался обучением чтению. Из письма митрополита Афинского Михаила Акомината к игумену монастыря Святых Исповедников можно видеть, что чтение изучалось по буквенному, аналитическому способу. Но, конечно, не во всех византийских школах обучение совершалось по определённому методу. В том же письме Михаила Акомината есть замечание, что в некоторых монастырских школах учение проходило без всякого метода (ἀμεθοδεύτως). Вероятнее всего, что в большинстве школ буквы изучались в алфавитном порядке, потом из них составлялись слоги и слова. В житии Антония Кавлея сообщается, что он, прежде всего, изучил буквы. И святой Христодул, учившийся в сельской школе, предварительно изучил буквы (τὰ πρῶτα τῶν γραμμάτων στοιχεῖα). По изучению азбуки ученику давалась книга, по которой он и навыкал чтению. Первой учебной книгой в византийских школах была Псалтирь. Это подтверждается многочисленными примерами из житий византийских подвижников. Так, Антоний Кавлей (IX в.), изучив буквы и усвоив в храме во время богослужения некоторые молитвы, стал потом читать священные псалмы. Святой Иоанникий (IX в.), научившись читать в монастырской школе, прежде всего, выучил 30 псалмов. Святой Феодор Эдесский (IX в.), получив чудесным образом способность быстрого запоминания, легко изучил в школе, по словам его биографа, и псалмы Давида, – стоило ему только прочитать два раза псалом, и он уже усваивал его. Некоторые изучали в школе всю Псалтирь. Таковы были, например, святые Никита Мидикийский (IX в.) и Симеон, впоследствии игумен Афонского монастыря Филофея. Псалтирь изучалась в византийских школах не механически, а сознательно, при помощи кратких изъяснений и толкований. Учёный монах XIII в. Никифор Влеммид, учредивший школу при монастыре Θεοῦ τοῦ Ὄντος, близ Ефеса, составил для школьного употребления изъяснение некоторых псалмов. Вообще Псалтирь была первой и самой распространённой учебной книгой в византийских школах. В молитве, которая читалась перед отправлением детей в школу, у Господа испрашивалась учащимся помощь для изучения, прежде всего книги псалмов. В монастырях знание Псалтири считалось обязательным для всех монахов. Детей, которые поступали в обители, и вообще всех монахов, прежде всего, следовало обучить Псалтири. Знание Псалтири было необходимо и для духовенства. VII Вселенский собор (правило 2) вменил в обязанность епископам умение читать и изъяснять Псалтирь. Через школу и монастыри Псалтирь проникала и в народ и была любимой народной книгой во всю византийскую эпоху.

Кроме Псалтири в византийских школах читались и другие книги Священного Писания. Во многих житиях византийских подвижников сообщается, что они в школьном возрасте читали и изучали τὰ θεῖα καὶ ἱερὰ γράμματα. Такие сведения находятся, например, в житиях святых Антония Кавлея, Иоанникия Бриеннского, Никиты Мидикийского (IX в.), Христодула (XI в.), Григория Асского (XII в.), Максима Кавсокаливита (XIV в.) и других. Предметом чтения у византийских школьников служили также творения святых отцов Церкви и жития святых, как это видно на примерах преп. Симеона Нового Богослова (XI в.), читавшего аскетические творения святых Марка, Леонтия Иерусалимского (XII в.), преп. Нифонта (XIV в.) и Нила Россанского (XI в.), читавших жития святых. Последний в молодости ознакомился, между прочим, с житиями преп. Антония Великого, Саввы Освященного и Илариона.

Вторым предметом школьного курса в Византии было письмо. Как предмет школьного преподавания, письмо понималось у византийцев в смысле умения писать правильно, красиво и быстро. Отсюда обучение письму распадалось на обучение орфографии, которая входила в состав и грамматики, каллиграфии и тахиграфии, или оксиграфии. Вообще письмо было одним из главных школьных предметов и на него обращалось серьёзное внимание. В житии святого Мефодия, патриарха Константинопольского, рассказывается, что в детстве наряду с другими предметами он хорошо изучил правописание и скоропись (ὀρθογραφίαν καὶ ὀξυγραφίαν). Большого совершенства в скорописи достиг и святой Николай Студит, учившийся в школе при Студийском монастыре: своим умением быстро писать он превзошёл всех сверстников. Святой Симеон Новый Богослов (XI в.), учившийся в Константинополе, был известен как каллиграф; святой Дионисий, подвизавшийся на Олимпе, в детстве прекрасно изучил каллиграфию и впоследствии занялся перепиской душеполезных книг. С особенным вниманием письмо изучалось в монастырских школах. Византийские монахи высоко ценили искусство письма и смотрели на переписку рукописей как на дело богоугодное, своего рода подвиг. В некоторых монастырях существовали целые каллиграфические школы из монахов-писцов, на обязанности которых лежало переписывать рукописи для монастырской библиотеки. Писцам-монахам хорошо было известно искусство письма в различных его формах; как каллиграфия или криптография и как хрисография (письмо золотом). Каллиграфические школы существовали при монастырях: Николая Казолы близ Отранто, святого Афанасия на Афоне, Криптоферратском и Студийском, при котором была и начальная школа. Вполне естественно, что монахи, в ведении которых находилось народное образование, с любовью преподавали в школах письмо и создавали из своих питомцев прекрасных писцов, расходившихся по всей Византии. Неудивительно, что некоторые лица посвящали себя почётному занятию каллиграфа (св. Дионисий Олимпийский).

В курс византийских школ входило и обучение церковному пению. Святой Иоанн Кукузель (XII в.), учившийся в придворной школе в Константинополе, обратил на себя внимание царского двора чрезвычайно нежным голосом, миловидностью и отличными дарованиями. Пение Кукузеля было настолько приятно, что по окончанию школьного курса он был сделан придворным певцом. Феофилакт, архиепископ Болгарский, сообщая в письме протоасикриту Григорию Каматиру об упадке школ в Болгарии во время движения через страну крестоносцев, не советовал ему присылать сюда для обучения своего сына Феодора, прибавляя, что теперь он может усвоить в болгарских школах разве только пение и управление хором. Святой Максим Кавсокаливит (XIV в.) во время обучения в школе при храме Пресвятой Богородицы в Лампсаке, имел возможность хорошо изучить и церковное пение. Прибыв для подвигов на Афон, он, как знающий церковное пение, был назначен псалтом. Пению научались в школе и в церкви во время богослужений, когда школьники участвовали в пении. О Павле Латрском (X в.) рассказывается в его житии, что он, прибыв в молодости в Карийский монастырь на Олимпе, участвовал в богослужебном пении, подпевая братии монастыря. Изучение церковного пения посредством участия в богослужебном пении в храме было обычным явлением у византийских школьников, ввиду тесной связи школы с Церковью. Особенно удобно было практическое изучение пения в школах монастырских, в которых иногда изучалось и церковное богослужение. Так, в уставе монастыря Богородицы на Кипре, данном в 1210г. иеромонахом Нилом, предписывается обучать поступивших в монастырь детей Псалтири и всему церковному последованию (ἀκολουθία). В византийских школах пение изучалось как устно, с голоса, так и при помощи нот. Византийские ноты были двоякого рода: одни употреблялись при чтении (Евангелия и Апостола), а другие при пении. Церковное нотное пение в византийскую эпоху было унисонное, как это видно из образцов нот, помещённых в снимках с различных византийских кодексов в труде Монфокона «Palaeographia Graeca».

В византийских школах изучалась и грамматика. В житии святого Мефодия, патриарха Константинопольского, сообщается, что он изучил в детстве всё грамматическое искусство. То же сообщается о святом Николае Студите, который из курса грамматики особенно усиливал правописание. Пселл (XI в.), поступив десяти лет приходящим в одну из константинопольских школ, изучил здесь и грамматику с правописанием. Изучали грамматику в школах также преп. Симеон Новый Богослов (XI в.), Михаил Акоминат (XII в.), Григорий Кипрский (XIII в.) и Никифор Влеммид. Последний имел восемь лет отроду, когда отец отдал его (в 1205г.) в городе Прусе для обучения одному монаху, который и преподавал ему грамматику. Никифор изучал её в течение четырёх лет. Таким образом, грамматика составляла один из необходимых предметов школьного курса в Византии. Она изучалась по особым учебникам, написанным для школьного употребления. Несколько учебников по грамматике было написано Никифором Григорой (XIII в.), который был народным дидаскалом, имел много учеников и, между прочим, учил малолетних детей великого логофета Феодора Метохита. В библиотеке Коалена, описанной Монфоконом и находящейся теперь в Парижской Национальной библиотеке, хранится один кодекс грамматики от начала XV в., в котором, после определения науки, речь идёт об ударениях, придыханиях, о слогах долгих и кратких, излагаются правила об именах мужского рода, женского и среднего, дальше идут склонения и спряжения. В другом кодексе, от X в., помещён синтаксис с подробным указанием глаголов, требующих различных падежей.

К грамматике тесно примыкала пиитика, которая также преподавалась в византийских школах. Пиитика заключалась в чтении классических поэтов и изучении их произведений со стороны языка, стихосложения и содержания. Пиитику изучал в начальной школе, например, Михаил Пселл. Он рассказывает о себе, что способности у него были хорошие и при этом большая охота учиться. Так что в течение года он изучил всю «Илиаду» и не только умел читать её по размеру, но и знал правила стихосложения и разбирал Гомера с риторической точки зрения, мог указать у него удачные метафоры и гармонию в сочетании слов. Пиитику (τὴν τοῦ ἐπικοῦ κύκλου χρηστομάθειαν) изучали также Михаил и Никита Акоминаты, а Никифор Григора преподавал её детям Метохита; он объяснял им сочинения древних писателей, классических и церковных, превращая, по его выражению, ночь трудных мест в день. При чтении классических и древних писателей школьники пользовались особенными словарями, в которых объяснялись труднопонимаемые слова и выражения. В каталоге Монфокона указаны два кодекса X в., в одном из которых помещён лексикон к богослужебным канонам на Рождество Христово, Крещение и Пятидесятницу, а в другом – к некоторым книгам Священного Писания и творениям отцов Церкви. В некоторых школах изучение пиитики стояло так высоко, что школьники сами занимались составлением стихов (στίχους γράφειν). Так было в частной константинопольской школе Халкоматопула (XIII в.).

В состав школьного курса в Византии входила и арифметика, знание которой вызывалось и потребностями жизни. Феофилакт Болгарский в письме к Григорию Каматиру говорит о занятиях сына последнего, Феодора, и арифметикой. Арифметика преподавалась в школах монахов Никифора Влеммида и Максима Планудиса, которые славились своими математическими познаниями, особенно последний.

В некоторых школах преподавалась и география, например, в школах при монастыре Никифора Влеммида. Никифор написал два учебника по географии; один для низшей школы, а другой – для средней. В первой книге он говорит о форме, природе, величине Земли и её отношении к другим планетам, а во второй – о странах и городах. В первом учебнике автор по тому или иному вопросу сначала приводит мнения других, а потом излагает свои взгляды. Сведения излагаются здесь популярно и приспособительно к детскому пониманию, так что не может быть сомнения в школьном назначении этого сочинения.

Наконец, есть одиночное свидетельство о преподавании в византийских школах истории. О Мефодии Константинопольском сообщается в его житии, что он с детства изучил и историю. Можно ещё предполагать, что исторические сведения сообщались школьникам на уроках пиитики и грамматики, при чтении и изучении классических авторов.

Таким образом, курс византийских школ был довольно сложен. Впрочем, нет оснований утверждать, что он был одинаков во всех школах. Общими для всех школ предметами следует признать лишь чтение, письмо, пение, грамматику и счисление: пиитика же, география и история входили в курс только некоторых школ. Но и в этом ограниченном объёме курс оказывался вполне достаточным для сообщения учащимся общего образования и требовал немало времени для ознакомления с ним. Учение начиналось в Византии обыкновенно с 7–8-летнего возраста, хотя известны случаи поступления в школу и в 5-летнем возрасте (Антоний Кавлей, Феодор Эдесский, Михаил Пселл); заканчивался же курс в 15–16-летнем возрасте. Тем не менее, начальная школа, по мнению византийских писателей, имела лишь приготовительное значение, она была только εἰσαγωγή, προπαιδεία, а за ней стояли школы средняя и высшая.

Византийские народные школы были не только учебными учреждениями, но имели ещё воспитательное значение для учащихся. За воспитательный характер византийских школ говорит уже то, что они открывались преимущественно при церквах и монастырях и находились под руководством духовенства и монашества. С другой стороны, в византийских исторических памятниках содержатся многочисленные свидетельства о том, что византийские школы внушали учащимся любовь к Православной Церкви, развивали в них послушание её заповедям, учили доброй жизни по вере. Так, св. Николай Студит, прибыв 10-летним мальчиком в Студийский монастырь, знаменитое и славное училище добродетели (τὸ περιφανὲς καὶ περίδοξον τῆς ἀρετῆς παιδευτηρίον), и поступив в местную школу, одновременно с изучением наук совершенствовался и в доброй жизни. Он часто посещал монастырский храм, под кровом которого жил, прежде всех приходил к богослужению и после всех уходил, слушал наставления и священные рассказы монахов, старался подражать их жизни и таким образом достигал совершенного знания.

«Вот к чему приводит, – замечает его биограф, – заботливость руководителей» (ἡ τῶν κυβερνωντών ἐπιμέλια). Св. Филарет Младший († 1070), учившийся в Панорме под руководством священника, человека религиозного и благочестивого, прежде всего воспринял от него первые начала страха Божия, который есть основа премудрости, стремился к добру, избегал греха, часто посещал храм Божий и всецело проникся любовью к Господу. Отец св. Мелетия († 1250) отдал его в детстве учителю затем, чтобы он научил его священным наукам и добродетели. Учитель внимательно следил, чтобы его воспитанник дважды в день посещал церковь, изучал Священное Писание и проникался чувством страха Божия. И Мелетий, действительно, скоро оказался выше своих сверстников и по развитию, и по доброй жизни. Вообще, в византийских школах воспитание было неразрывно связано с обучением и составляло вместе с ними школьное дело.

Как воспитание, так и обучение детей происходило в византийских школах в духе церковно-религиозном. Школы открывались в Византии преимущественно при церквах, церковность же проникала и всё византийское школьное учение. Правда, в школах преподавались и светские предметы (арифметика, грамматика и пиитика), но в основе всего учения лежало религиозное начало; византийские школы учили детей страху Божию, воспитывали их в наказании и учении Господнем. Изучение Псалтири, чтение Священного Писания, творений святых отцов и житий святых, переписывание рукописей религиозно-нравственного содержания, пение церковных песнопений – вот что наполняло учебную жизнь византийского школьника. Эти занятия отодвигали на второе место предметы светские, но не подавляли их и не вытесняли из школьного курса. Только церковность сообщалась и этим предметам, так что всё византийское школьное учение носило на себе церковно-религиозный отпечаток. Церковно-религиозное учение и воспитание было идеалом византийской школы. Этот идеал яркими чертами изображается и в сочинениях византийских императоров («Наставление» Василия Македонянина своему сыну Льву), и в творениях византийских архипастырей (Феофилакт Болгарский, Афанасий, патриарх Константинопольский), и в исторических трудах (Иоанн Киннам, Анна Комнина, Никита Хониат), а особенно в житиях византийских подвижников. Замечательно, что и молитвы, которыми напутствовались дети перед отправлением в школу, надписывались так: «Εὐχἠ, ὄταν ἀπέρχεται παιδίον μανθάνειν τὰ ἱερὰ γράμματα» – «Молитва, егда приходит отроча учитися Священным Писанием», по славянскому переводу. В Евхологии Гоара предложены две такие молитвы. А в рукописном греческом Евхологии конца XIV в., Иерусалимской патриаршей библиотеки, написанном, вероятно, рукой Иерусалимского патриарха Дорофея, молитва перед учением читается так: «Господи Боже наш, Творец всей твари, даровавший рабу Твоему Давиду дух премудрости воспевать Тебя, истинного Бога, псалмами, пением и песнями духовными, и ныне воззри на учение и наставление отрока сего, дабы он, недостойный раб твой, (всем сердцем) возжелал богоучения Давидова, молитвами пренепорочной Госпожи нашей Богородицы и Приснодевы Марии и святых апостолов Павла и Матфея, и молитвами святых отцов наших Иоанна Златоуста, Василия Великого и Григория Богослова, и святых мучеников и нотариев Маркиана и Мартирия, и помоги сему рабу Твоему в изучении книги псалмов и познании всего Писания».

Церковно-религиозный характер византийской народной школы придавал ей особенное значение в строе общественной жизни средневековой Византии. Школа не только распространяла просвещение среди народа и сообщала ему истинные знания в пределах общеобразовательного курса, но и развивала в нём религиозную настроенность, внушала любовь к Церкви и её установлениям, вызывала расположение к духовенству и монашеству, располагала и к нравственной жизни, – создавала, словом, в народе церковность и религиозность. Средневековое византийское общество было религиозным по преимуществу. Вся жизнь его носила отпечаток церковно-религиозных интересов. Сильнейшим фактором такой религиозности византийцев и были, между прочим, начальные народные школы, которые по справедливости можно назвать церковными.

Наряду с начальными школами в Византии в большом числе существовали и школы средние. Хотя в отношении многих школ трудно установить господствующий их тип, как по недостатку исторических данных, так и вследствие подвижности их курса, то понижавшегося до уровня элементарного обучения, то возвышавшегося до программы средней школы, в зависимости от тех или иных дидаскалов, в ней преподававших, тем не менее, в общем строе народного образования в средневековой Византии тип и устройство средней школы представляются с достаточной отчётливостью. Прежде всего, по своему происхождению средние школы, как и начальные, принадлежали к группе или патриарших, или монастырских, или частных и пр. Так, средняя школа, несомненно, существовала при Вселенской патриархии в Константинополе. Начальной к ней ступенью служила элементарная патриаршая школа, по окончании курса которой учащиеся переходили в школу среднюю. Она содержалась на средства патриархии и находилась под наблюдением патриархов. Но в неблагоприятные для Церкви времена, когда патриархия испытывала финансовые затруднения, средства на содержание школы получались от сборов учеников, от их платы за обучение. Любопытное в данном отношении сведение содержится в одном из ответов известного византийского канониста Феодора Вальсамона, данном при патриархе Георгии Ксифилине (1192–1199) на вопрос Александрийского патриарха Марка. Последний спрашивал: справедливо или нет некоторые учителя требуют от своих учеников вознаграждение? – Вальсамон дал следующий ответ: если дидаскалы назначены своими епископами с тем, чтобы они благовествовали в церквах народу спасительное, то таковые не должны получать награды от просвещаемых ими слушателей, дабы св. домы Божии не сделались местом торговли. Да и слушатели должны избегать корыстолюбивого учителя, который благовествует за деньги, но все такие учителя получают вознаграждение из церковных доходов и от епископского дома. А если учителя добровольно взяли на себя обучение детей и по целым дням занимаются с ними, сообщая им священные познания, то таким не запрещается требовать вознаграждение от своих учеников, которое и устанавливается по взаимному их соглашению.³⁶⁷ Такая практика намечена для неблагоприятной в истории Византии эпохи – в конце XII в., накануне завоевания Константинополя латинянами, когда и царский двор, и патриархия испытывали большие затруднения в материальных средствах. Но содержание учителей на вознаграждение от учеников имело применение в средней патриаршей школе и в другие времена. Так, патриаршая школа при храме св. Петра в XI в. имела программу школы средней, благодаря своему дидаскалу – Иоанну Мавроподу, известному византийскому учёному. Иоанн, живя у своих родителей, ежедневно должен был ходить в патриаршую школу, находившуюся далеко от его дома. Это составляло немалое для него затруднение, так как он привык дорожить временем, которое всецело посвящал научным занятиям. К тому же он не получал от патриархии постоянного вознаграждения, а пользовался доходами от своих учеников. И это его тяготило, поэтому Иоанн в одном своём письме просит патриарха освободить его от занятий в школе и дать ему другое назначение.³⁶⁸ Но обыкновенно Вселенская патриархия, когда не переживала финансового кризиса, на свои средства содержала и школу, которая по образовательному курсу была духовной или богословской, и учителей, так как её питомцы, по окончании учения, вступали в ряды церковных деятелей на различных поприщах. И при некоторых столичных монастырях существовали средние школы, с увеличенной программой богословских наук. Так, школа Студийского монастыря к тому времени, когда в числе её питомцев находились Исаак и Иоанн Комнины, из которых первый занял потом (в 1057г.) византийский престол, принадлежали уже к разряду школ средних. И школа при монастыре Хоры, когда находилась под покровительством Феодора Метохита (XIII в.), также имела повышенную программу, соответствовавшую требованиям средней школы. Вне столицы известна была Иверская школа на Афоне, имевшая и многочисленных учеников, и выдающихся дидаскалов.

Многие и из частных школ принадлежали к разряду средних. В Константинополе дидаскал Иоанн Мавропод, устроив в своём доме сначала элементарную школу, потом расширил курс преподавания. Известные византийские учёные Иоанн Ксифилин и Михаил Пселл также имели свои школы, которые по своему курсу возвышались над элементарными школами. Преподавательская профессия для многих служила средством к жизни, и на деньги, полученные от учеников, дидаскал содержал и себя, и школу. Когда у Пселла появился соперник в деле обучения византийской молодёжи и стал извлекать материальные выгоды из преподавания философии, то Пселл восстал против него и упрекал за «материализм». «Какой ты философ? – обращался он к своему противнику. – Ты лавочник, а не философ, и говорить с торгашом нет нужды, ему следует только дать обол – и он готов к услугам».³⁶⁹ Однако и сам Пселл не пренебрегал вознаграждением от учеников, на которое и содержал свою школу. Но он пользовался большим авторитетом и привлекал многочисленных учеников.

Учительство в Византии было и почётным, и свободным занятием. Ученики по своему выбору слушали того или иного дидаскала. А если он не соответствовал предъявляемым требованиям, то они оставляли его и переходили к другому-лучшему. Поэтому дидаскалы соперничали друг с другом, старались не уступать один другому в искусстве преподавания и заботились о привлечении возможно большего числа слушателей. В XI в. в Византии славились, как дидаскалы, сначала Пселл, потом Иоанн Итал, в XIII в. известны были школы Георгия Акрополита и Никифора Григоры, в XIV в. – Халкоматопула. Ввиду того, что частные школы с успехом исполняли своё назначение и много содействовали росту просвещения в Империи, правительство не ставило стеснений в их устройстве. Однако, по существовавшему в Византии закону, не все дидаскалы имели право на материальное вознаграждение. Так, в Малом Синопсисе Василик (XIII в.) сказано: «Дидаскалы наук и свободных искусств, а именно – грамматики, геометры и риторы получают от архонта соответствующее вознаграждение за те занятия, которые они ведут» (в правительственных школах), так как они относятся к числу «воспитателей» – παιδευταί – народа. «Но философы, – продолжает законодатель, – стоят во главе всех воспитателей по превосходству своей мудрости, однако и они не получают ничего, никакого жалованья, потому что должны презирать деньги (διότυ χρημάτων καταφρονεῖν οφείλουσι)», да и в законе (Василики) так буквально и сказано: «Их занятие – священно (τὸ πρᾶγμά ἐοτιν ἱερόν), и они должны пренебрегать золотом. Толкователи законов также относятся к числу преподавателей наук, и они не должны требовать денег в вознаграждение за изучение и преподавание законов. Но если кто-либо добровольно станет вознаграждать их, то им не возбраняется получать, и они за это не ответственны, но если будут требовать, то должны подлежать ответственности по суду».³⁷⁰ В изложенном законе выразился возвышенный взгляд византийцев на значение философии (вместе с богословием) и юриспруденции, преподавание которых признавалось делом священным и свободным от всяких материальных расчётов. И в истории Византии встречаются примеры бескорыстных и самоотверженных тружеников, которые из любви к науке всецело посвящали себя этому священному делу. Таков был, например, Иоанн Мавропод, который, имея в своём доме школу, целые дни, даже ночи посвящал наукам и занятиям с учениками, одно исправляя, другое сочиняя, наставляя учеников, исполняя обязанности дидаскала, готового дать ответы всем желающим у него учиться, прилежно занимаясь сочинениями и книгами; в своей школе Иоанн сам приобретал знания и раздавал их другим, делая всё это даром (προίκα) и безвозмездно содействуя юношам становиться мудрецами.³⁷¹ Но фактически многие философы и юристы, конечно, встречали большие затруднения в бесплатном прохождении почтенной и ответственной должности профессоров и воспитателей учащейся византийской молодёжи. На помощь им обыкновенно приходили императоры, которые из царской казны выдавали им жалованье, приглашали профессоров к царскому столу, назначали на платные должности в правительственных секретах и, так или иначе, обеспечивали их в материальном отношении. А за всем тем, оставалась возможность частного соглашения между дидаскалами и учащимися, предусмотренная и законом в отношении к профессорам юриспруденции. Фактически он распространялся и на философов, как это видно из писем Михаила Пселла.

Средние школы, кроме столицы, существовали и в больших провинциальных городах – Фессалонике, Афинах, Патрах (митрополит Лев), Евхаитах и пр.

Что касается учебного курса средних школ, то он известен под именем trivium и quadrivium. В состав trivium’a входили науки: грамматика, риторика и философия (с богословием), a quadrivium составляли: арифметика, музыка, геометрия и астрономия. Фактически курс в средних школах нередко отступал от указанного идеального образца, видоизменялся и разнообразился в зависимости от познаний дидаскалов, особенно в школах частных, и от запросов учащейся молодёжи. Но полный образовательный цикл – ἐγκύκλιος παίδευσις – совмещал в себе, вместе с элементарными предметами, и науки той или другой группы. Что касается грамматики, то в средней школе дидаскалы сосредоточивались на изучении синтаксиса, истории языка и просодии, так как чтение, письмо и орфография были уже знакомы учащимся из курса начальной школы. Образцами служили произведения древнегреческой литературы, а руководителями – византийские труды, составленные на основе древних грамматических сочинений. Так, грамматический труд Дионисия Фракийского, следы которого наблюдаются в армянских и сирийских руководствах, а также труды Феодора Александрийского, Аполлония и его сына Иродиана, во многом были использованы византийскими грамматиками. Из византийских грамматических трудов были известны по школьному их употреблению: пресвитера Михаила, бывшего и синкеллом Иерусалимского патриаршего престола (IX в.), «Руководство к составлению слов»; константинопольского диакона Никиты, потом митрополита Серрского (XI в.), «Стихи о грамматике», где автор излагает правила орфографии и синтаксиса. Причём в качестве учебного материала пользуется церковными песнопениями. Это сочинение предваряется характерным эпиграфом: «Время сна – и следовало бы спать, но для вас, дети, нужно бодрствовать». Затем, Коринфский митрополит Григорий (в конце XII и в нач. XIII в.) написал сочинение «Об особенностях диалектов», где в системе расположил относящийся к предмету грамматический материал из произведений Пиндара, Фукидида, Аристофана и особенно Феокрита. Другой труд Григория посвящён анализу «Риторики» Гермогена; патриарх Иоанн Гликис известен своим трудом о синтаксисе, в предисловии к которому о происхождении и развитии языка и в самом сочинении представляет извлечения из произведений Гомера, Фукидида, Платона, Демосфена, а также из перевода Семидесяти. Насколько можно судить по указанным и другим византийским трудам, изучение грамматики в византийских школах было основано на классических образцах, но нередко были отступления и в сторону памятников христианской литературы. Чтение древних и христианских писателей сопровождалось тщательным их разбором и извлечением выводов о природе языка, его истории, о правилах этимологии, синтаксиса, просодии, а также объяснением содержания авторов, а в связи с этим сообщались сведения из истории древнегреческого государства, литературы, поэзии.

Риторика тоже с большой ревностью изучалась в византийских школах, – чтобы развить язык, научить красиво и убедительно говорить, легко и искусно писать. Она основывалась и на классических образцах (Демосфен, Исократ, Гермоген, Афиней), и на творениях св. отцов Церкви. В школах читались, разбирались и изучались указанные образцы. А главное, по их руководству составлялись письменные работы в форме басен, рассказов, хрий, рассуждений аналитического и синтетического рода, гномов или сентенций, нравоучений и, наконец, целых ораторских слов, которые и завершали курс риторического образования, приготовляя учащихся к произнесению речей на суде, при дворе, с церковной кафедры. В школах патриарших, епископских и монастырских предметы для риторических упражнений учеников избирались преимущественно из литературы и истории Церкви. Учащиеся составляли речи и эпиграммы в стихах и прозе, где прославляли святых и угодников Божиих, описывали их жизнь и деятельность, характеризовали их значение для Церкви; в этих случаях преподавание риторического искусства неизбежно сопровождалось изучением и церковной истории. В библиотеках Востока и Запада до настоящего времени сохранилось в числе рукописей очень много школьных византийских упражнений по риторике, что свидетельствует и о громадной работе византийской молодёжи в этой области, и о церковном направлении риторического искусства в Средние века. Школьные руководства по риторике также были многочисленны. В числе авторов можно назвать Михаила Пселла, Никифора Василаки (XII в.), Иоанна Тцетци [Цеца], Григория Коринфского, Георгия Пахимера, Максима Планудиса, Георгия Плифона («Краткий обзор некоторых частей риторики») и, наконец, Матфея Камариота («Руководство по риторике»), который в середине XV в. учил в Константинополе философии, риторике и грамматике. Риторическим искусством также отличались патриарх Фотий, митрополит Евстафий и Михаил Акоминат, патриарх Григорий Кипрский, Никифор Хумн, Димитрий Кидонис и многие другие.

Философия в византийскую эпоху была всеобъемлющей по своему содержанию наукой и имела своим предметом познание мира, человека и Бога. В её состав входили науки философские в собственном смысле, математические и естественные. Но в их изучении существовал известный порядок, распространявшийся на курс как trivium’a, так и quadrivium’a. На первом плане стояла логика, или диалектика, трактовавшая о формах человеческого мышления и о познании, ведущем к истине. Учащиеся знакомились с силлогизмами, анализом и синтезами, с диалектическим и аподиктическим способами доказательства, и т. д. Затем изучалась история философии. В византийскую эпоху весь философский интерес сосредоточивался на системах Платона и Аристотеля, причём в одно время первенствовал в умах византийских мудрецов первый, а в другое – второй, но вообще философия никогда не замирала в Византии и как школьный предмет, и как цель свободного творческого изучения. Кроме Платона и Аристотеля, в византийских школах изучалась и философия Плотина, Порфирия, Ямвлиха и Прокла. На втором плане стояла группа наук математических – арифметика, основывавшаяся на трудах преимущественно Никомаха, геометрия (Евклида), физика, знакомившая с Землёй, её устройством и обитателями и заключавшая в своём составе также географию, зоологию, ботанику и даже медицину, далее – астрономия, знакомившая с небом и небесными телами, музыка – трактовавшая о гармонии и мелодике, об отношении чисел, линий и звуков и служившая переходом от эмпирического знания к чистому, метафизическому. Математические науки особенно процветали в Византии в эпоху Палеологов, когда среди византийских учёных выделялись своими познаниями в этой области Феодор Мелитиниот, Феодор Метохит и Никифор Григора. Завершением философских наук служила метафизика, как чистое знание – καθαρά ἐπιστήμη. К изучению её приступали тогда, когда учащимся были уже известны результаты отдельных дисциплин, и они путём синтетических построений приходили к познанию единства бытия, к уразумению высшего блага, как совершенного начала всего существующего.

Одновременно с метафизикой в византийских школах изучалась и первая наука (πρώτη ἐπιστήμη) – высшая, небесная или божественная философия (ἡ ἄνω φιλοσοφία, ἡ θεία φιλοσοφία), т. е. богооткровенное знание, богословие. Это знание только отчасти доступно уму и подлежит познанию по законам мышления, в существенном же своём содержании оно превышает познавательную силу человеческого ума и своим основанием имеет слово Божие и творения св. отцов Церкви. Отдельные элементы богословского знания, некоторые отрасли богословской науки изучались и в продолжение предшествующего курса. Так как учащиеся то читали Св. Писание и творения св. отцов, то знакомились с произведениями церковной риторики и делали целые экскурсы в область церковной истории, то исследовали памятники агиологии, и т. п. Но в конце курса им предлагалась целая система христианского богословия, главным образом – догматики, полемики, апологетики и учение о христианской нравственности. И тот не считался в Византии учёным, мудрецом (ὁ σοφός) или философом, кто не был знаком с богословием, не знал системы христианского веро- и нравоучения, не умел вести полемических бесед с латинянами, иудеями и мусульманами, не мог защитить Православие от нападок лжеименного и еретического знания. Высшая и божественная философия только и венчала полный образовательный цикл, она лишь и завершала сложную систему обучения в византийских школах.

Наконец, в некоторых средних школах преподавалось и законоведение, или политическое искусство (πολιτικὴ τέχνη ἥ ἐπιστήμη). Задача этой науки состояла в систематическом изложении законов применительно к современному состоянию права в Византии и жизненным потребностям общества. Ввиду того что законодательство Византии было весьма сложно и регламентировалось в разнообразных и многочисленных памятниках права, изучение юриспруденции было делом трудным, но вместе и необходимым. Оно требовало и философской подготовки. Поэтому к изучению законов обыкновенно приступали после достаточного ознакомления с философией. А так как византийское гражданское право весьма тесно переплеталось с церковным, то наряду с изучением государственных законов происходило изучение и священных канонов (ἱερών κανόνων, ἱερατικῶν θεσμῶν). Главным же образом юриспруденция преподавалась в высшей византийской школе – Академии.

Курс средней школы проходился учащимися в Византии в возрасте от 16 до 22 лет.

О порядке и методах обучения в средних школах Византии могут дать некоторое представление и конкретные примеры отдельных лиц, бывших учителями или учениками. Так, Иоанн Мавропод, Евхаитский митрополит XI в., прошёл полный и систематический курс обучения, начиная с элементов и оканчивая высшими и более трудными науками. Его обучали лучшие дидаскалы, из которых один был Клавдиопольским епископом, а другой – миссионером у болгар. Сделавшись потом дидаскалом, Мавропод скоро перешёл от низшей школы к средней, где обучение начиналось преподаванием риторики, потом приступал к философии и завершал курс политическим знанием, или юриспруденцией. Риторическое искусство Мавропод понимал как умение и навык говорить и писать кратко, сильно и содержательно, избегая многословия и широковещательности. Образцами ораторского искусства для него служили св. Григорий Богослов, Демосфен и Исократ, причём он старался выбрать из их творений наилучшее и представить удачное сочетание их достоинств. Большое удивление среди учащихся Мавропод возбуждал и преподаванием философии: он разделял целое на части (анализ) и части соединял в одно целое (синтез), составлял силлогизмы, определял посылки, пользовался и диалектическими приёмами, и аподиктическими аргументами, в умозаключениях старался определить их основания и избегал софизмов. От логики он переходил к физике и другим наукам, начинал с простых элементов и восходил к общему, – странствовал по суше, как выражается Пселл, плыл в разные города, возносился к небу, касался души человеческой, исследовал то, что находится в животных и растениях. Наконец, пользуясь философскими науками, Мавропод переходил от тел к бестелесному, от материального и сложного – к духовному и несложному, познавал первое единство, главенствующее бытие, первообразы блага, возводил своих питомцев уже к познанию Божества. Одновременно он знакомил их и с мудростью законов.

Никифор, митрополит Ефесский (XI век), много трудился над эпосом, метром и произведениями древних писателей, изучая грамматику, потом перешёл к исследованию природы и её причин, от видимой природы вознёсся к бестелесному и духовному, и изучал философию. В то же время он не пренебрегал гражданскими законами и церковными постановлениями, знакомясь с современным правом. Наконец, он занялся первой философией (ἡ πρώτη φιλοσοφία), которая возносит наш ум к Богу; и он действительно вознёсся на эту высоту, говорит Пселл, и при этом не пренебрегал науками, которые украшают жизнь частную и общественную, так как в совершенстве изучил их.

Иоанн Ксифилин, патриарх Византийский, также сначала изучил риторику, потом философию, математику, геометрию и юриспруденцию, применяя к последней философский метод.

Григорий Кипрский, стремясь к образованию, был очень недоволен тем, что в латинской школе на Кипре, где он обучался, неудовлетворительно преподавали грамматику и логику. В Никее он также не изучил ни риторики, ни философии. И лишь в Константинополе он нашёл хорошего дидаскала философии (Аристотеля), арифметики (Никомаха), геометрии (Евклида) и риторического искусства.

Георгий Акрополит после грамматики изучал риторику и математику у дидаскала Экзаптерига и философию у Никифора Влеммида.

Никифор Григора первоначальное образование получил от своего дяди, Ираклийского митрополита Иоанна, а потом изучал красноречие – под руководством патриарха Иоанна Гликиса и астрономию – у Метохита.

Таким образом, несомненно, что в Византии были лица, которые фактически проходили полный курс среднего образования, соблюдая известную последовательность в изучении наук и достигая обширных и разносторонних познаний. Но большинство питомцев византийских школ, конечно, не проходило этого идеального образовательного курса и ограничивалось лишь частью его, так как далеко не все византийские школы совмещали в своих программах весь образовательный курс и не все имели достаточный контингент вполне подготовленных дидаскалов. А с другой стороны, и внешние обстоятельства не всегда благоприятствовали систематическому и законченному образованию, как это было, например, в эпоху латинского господства в Константинополе. Можно даже полагать, что число средних школ далеко уступало количеству школ начальных. Но в то же время несомненно, что иные из средних школ выходили за пределы своей обычной программы и приближались по характеру преподавания к типу школы высшей. Особенно это нужно сказать о средних школах столицы. Наконец, в Константинополе в нашу эпоху существовала и замечательная высшая школа.

Академия была учреждена в Константинополе императором Феодосием II в 425г. при церкви в Халкопратиях, устроенной на месте прежней еврейской синагоги. Учебное заведение содержалось на средства казны, имело 28 дидаскалов и многочисленных учеников и много содействовало оживлению научных интересов в Византии. Но первый период существования Византийской академии продолжался недолго: император Фока (602–610), не расположенный к науке и просвещению, закрыл школу и удалил из столицы её дидаскалов. Но преемник его, император Ираклий (610–641), весьма покровительственно относился к науке и вскоре по вступлении на престол восстановил Византийскую академию при содействии учёного патриарха Сергия (610–638). Ираклий щедро награждал преподавателей Академии, привлекал их и к политической деятельности в интересах государства, обеспечивал материальными средствами и учеников и вообще привёл эту высшую школу в цветущее состояние. Оно продолжалось целое столетие – до наступления иконоборческой эпохи. Когда Лев Исаврянин (717–741) вступил на престол, Академия по-прежнему помещалась при церкви в Халкопратиях, имела целый штат преподавателей – в числе 12 – и ректора, который назывался οἰκουμενικός διδάσκαλος, пользовалась большим вниманием византийского общества, как единственная высшая школа, и была по-прежнему казённым учебным заведением. Когда в Византии возникло иконоборческое движение, то Академия – в лице своих профессоров и питомцев – не примкнула к нему, осталась верна учению Церкви и выступила на его защиту против ереси. Это обстоятельство послужило для Льва III основанием к закрытию Академии. И в течение всей иконоборческой эпохи Академия, как учебное заведение с целой корпорацией преподавателей и многочисленным составом студентов Византии, не существовала. А результатом этого было то, что изучение наук, прекращённое безумием императоров-иконоборцев, как говорит хронист Георгий Амартол, исчезло в Империи до времени благочестивых царей Михаила и Феодоры. Впрочем, уже император Феофил (829–842) в начале своего царствования открыл общественную школу в Константинополе при храме св. Сорока мучеников, но в ней преподавал лишь один – хотя и замечательный – дидаскал Лев Философ, впоследствии (в 839г.) архиепископ Фессалоникийский, а затем школа прекратила своё существование накануне торжества Православия (843г.). Честь восстановления Византийской академии, как постоянного и самостоятельного учебного заведения, с целым штатом профессоров и многочисленным составом студентов, как обеспеченного в своём существовании из средств государственной казны, принадлежит кесарю Варде, который управлял Византийской империей от имени своего племянника, императора Михаила III. Варда восстановил Академию в Магнаврском столичном дворце и назначил её профессорами лучших учёных своего времени. Во главе их стал Лев Философ, бывший архиепископ Фессалоникийский, преподававший в Академии философию. Другими профессорами Академии были: ученик Льва, Феодор, преподававший геометрию, Феодитий, читавший лекции по астрономии, и Комитас, знакомивший своих слушателей с древнеэллинскими грамматиками. Варда щедро награждал профессоров за их труды и много заботился об успехах учившейся в Академии византийской молодёжи. Образование давалось здесь бесплатно, сам Варда часто посещал школу, хвалил и награждал слушателей и возбуждал их любезность и соревнование путём выяснения пользы от просвещения и наук. Школа с успехом исполняла своё назначение и скоро, по словам Продолжателя Феофана, рассеяла тьму невежества и далеко изгнала незнание. Из среды её питомцев вышли первые – в нашу эпоху – византийские учёные, которые потом посвятили себя разработке различных наук и распространяли свет знания и в других городах Империи. Программа школы была потом расширена, с дополнением её науками богословскими, изучение которых считалось необходимым для каждого византийского «мудреца». Некоторое время дидаскалом Академии состоял знаменитый Фотий, преподававший здесь богословие. Он ещё больше содействовал процветанию Византийской академии и распространил её славу по всему Востоку.³⁷²

Византийская академия, восстановленная Вардой, существовала с некоторыми перерывами в своей деятельности в течение всей нашей эпохи. Она пользовалась постоянным покровительством византийских императоров и, субсидируемая средствами из царской казны, развила в Империи выдающуюся просветительную деятельность. Из императоров Македонской династии особое покровительство оказывал Академии Константин Порфирородный. Для школы император, по сообщению Продолжателя Феофана, пригласил новых профессоров из числа более известных учёных (ἄριστοι παιδενταί) и открыл здесь несколько отделений или факультетов (τὰ παιδοτριβεῖα). Философское отделение (τὸ τῶν φιλοσόφων παιδοτριβεῖον) в Академии он вверил руководительству протоспафария³⁷³ Константина, исполнявшего при дворе и обязанности мистика, или государственного секретаря. Во главе риторического отделения (τὸ τῶν ρητόρων παιδοτριβεῖον) он поставил Никейского митрополита Александра; во главе геометрического (τὸ τῆς γεωμετρίας) – патриция Никифора и астрономического (τό τῶν ἀστρονόμων) – асикрита Григория. Главное значение принадлежало философскому факультету, на котором, кроме философских наук, преподавалось и богословие. Император обнаруживал большую заботливость о студентах (οἱ φοιτηταί) Константинопольской академии. Очень часто посещая школу, он вступал в беседы с ними, приглашал во дворец и ежедневно имел за своим столом сотрапезников из среды учащихся, давал им деньги и вообще своими разговорами располагал их к научным занятиям. И немного прошло времени, продолжает историк, как великие науки и искусства, благодаря вниманию и покровительству императора, получили правильное развитие. А вместе с тем из среды учившихся в школе император стал избирать должностных лиц, причём многие были удостоены звания судьи и секретаря, а иные были сделаны митрополитами. Так ромейское государство украсилось и обогатилось мудростью (τῇ σοφία).³⁷⁴ Значит, Константинопольская академия была не только научным учреждением и занималась разработкой богословских, философских и иных наук, не только служила чистому знанию и «мудрости», но преследовала практическую цель: Она приготовляла просвещённых деятелей для Церкви и государства, которые или занимали митрополичьи кафедры, или несли государственную службу судей, чиновников, или посвящали себя учительству в византийских школах.

В последующей истории Византийской академии особенно важны заслуги императора Константина IX Мономаха (1042–1054). Прежде всего, этот император переместил Академию из Магнаврского дворца в основанный им монастырь св. великомученика Георгия в Манганах. Этот монастырь был устроен императором с большим великолепием. Монастырский храм был изукрашен золотыми звёздами, наподобие неба, его своды были вызолочены и из центра распространялись золотые ручьи с обильными разветвлениями (Пселл). Кругом храма на большом расстоянии были раскинуты здания, площадки, сады с цветниками, проложены были водопроводы, устроены аллеи и бассейны. Кроме монастырских построек, здесь возвышались царские палаты, в которых император потом и поселился, были основаны странноприимница, дома для призрения стариков и убогих. Наконец, при монастыре была устроена и Академия. Император назначил для неё щедрое содержание из царской казны. Он открыл здесь четыре кафедры, на которые назначил лучших учёных своего времени. Профессора назывались маистрами (μαΐστορες). Один из них – Михаил Пселл – занял кафедру философии, с титулом ипата философов. Иоанн Ксифилин занял кафедру юриспруденции, с титулом номофилакса, Никита – кафедру риторики, с титулом маистра риторов, и Иоанн Мавропод – кафедру богословия. Маистрам Академии было дано от казны определённое содержание. На положение Академии при Константине Мономахе проливает свет его новелла, касающаяся учреждения здесь кафедры юриспруденции. В этой новелле император говорит о возможном значении законов и о необходимости для всех знать их, особенно же для лиц, желающих занять те или иные государственные должности. Но в последнее время были поставлены в большое затруднение все те граждане, которые стремились получить место судей и нотариев или записаться в корпорацию адвокатов: от них требовалось удостоверение в знании законов Империи, а равно необходимо было указать, у какого дидаскала они слушали юриспруденцию и сколько времени изучали право; между тем, многие из них не могли представить требуемого удостоверения и лишались прав на государственную службу, другие же восполняли пробелы в юридическом образовании у случайных дидаскалов, которые сообщали им не вполне правильные сведения, а это, в свою очередь, вносило замешательство и путаницу в судебные решения и дела. Для устранения этого крупного недостатка император решил открыть в Академии при монастыре св. Георгия особую кафедру для преподавания (διδασκαλικός θρόνος), которая будет называться школой для изучения законов (διδασκαλεῖον τῶν νόμων), а профессор этой кафедры – номофилаксом. Он будет причислен императором к числу наиболее почётных сенаторов (τοῖς μεγαλοδόξοις συγκλητικοῖς) с правом во время торжественных царских выходов и церемоний занимать место после министра юстиции, ежегодно будет получать жалованье в четыре литры золотом (1152 золотых руб.), а кроме того – шёлковую одежду (βλάττιον), царский пасхальный подарок и всё содержание (σοτηρέσια). Номофилакс обязан знать языки греческий и латинский и весь свод законов. На свою профессорскую должность он назначается пожизненно, обязан преподавать юриспруденцию безвозмездно, не взимая от своих слушателей никакой платы, и читать лекции ежедневно, за исключением воскресных и праздничных дней. Все лица, желающие вписаться в корпорацию адвокатов, табуллариев и писцов и вообще заниматься практической юриспруденцией, обязаны прослушать курс юридических наук у номофилакса, сдать экзамен и получить соответствующее удостоверение, в противном же случае никто не будет допущен к прохождению должностей по министерству юстиции. Первым номофилаксом был назначен судья на ипподроме и экзактор Иоанн Ксифилин, весьма сведущий в законах и отличавшийся образованием.³⁷⁵

В царствование Константина Мономаха Византийская академия достигла большого процветания и привлекала учеников из всех областей Империи. Михаил Пселл даже свидетельствует, что слава её распространилась далеко и за пределами Византии – в Западной Европе и землях сарацинских, откуда также являлись ученики для слушания лекций в Византийской академии. Все профессора принадлежали к числу наиболее просвещённых деятелей времени и с успехом несли почётное служение. Но особенно отличался Пселл, ипат философов, пользовавшийся в Империи авторитетом первого мудреца. Он был весьма ревностным последователем философии Платона, которого считал величайшим в мире мыслителем и провозвестником христианских догматов. Но с ним расходился в воззрениях на Платона другой учёный – Иоанн Ксифилин, который был приверженцем и защитником Аристотеля. Он даже написал полемический философско-богословский трактат, в основу которого было положено учение Аристотеля и «халдейские» догматы александрийских философов. Пселл ответил Ксифилину двумя сочинениями о халдейских догматах и в защиту Платона. Завязалась полемика, которая внесла оживление и в среду учившейся в Академии молодёжи. Спор касался двух основных систем древней философии и имел принципиальное значение для современного научного настроения. Научным движением увлёкся и император Константин, и стремился восполнить своё образование при помощи академических маистров. Пселл и Мавропод часто приглашались во дворец и читали лекции Мономаху, который, по свидетельству Пселла, даже записывал их.³⁷⁶ Мономах пользовался их советами и по государственным делам. Пселл за свои услуги получил должность протоасикрита, дом в Византии и поместье. Мавропод был взыскан различными подарками от царской щедрости, а Ксифилин был назначен министром юстиции с оставлением в звании номофилакса.

Византийская академия продолжала свою просветительную деятельность и в последующее время – при династиях Дук и Комнинов, весьма покровительственно относившихся к науке и учёным. Из профессоров её известны – Иоанн Итал, занявший кафедру философии после Пселла, Феодор Смирнский, преемник Итала, Хиросфакт, преподававший риторику после Никиты, получившего митрополичью кафедру в Фессалонике, Гарида, профессор права; кроме того, синайский монах Офрида, добивавшийся получить кафедру юриспруденции после Ксифилина, но безуспешно.

Академия прекратила своё существование лишь в конце XII в., а когда Константинополь был освобождён (1261 г.) от латинского господства, эта высшая школа опять была восстановлена императором Михаилом VII Палеологом, который очень ревновал о процветании наук и искусств. Открыв Академию, царь назначил главным дидаскалом Георгия Акрополита, который всех превосходил учёностью, вместе с царём заботился о восстановлении древней славы Византии и очень скорбел по поводу упадка здесь просвещения, созданного латинским господством. Освободив Акрополита от обязанностей великого логофета, которые он исполнял при дворе, Михаил VIII поручил ему вести исключительно дело учительства. И вот он, по рассказу Георгия Кипрского, воссел на кафедру как учитель, готовый к услугам всякого, желавшего слушать его уроки, и начал изъяснять философию Аристотеля, геометрию Евклида и арифметику Никомаха. Немало стекалось к нему лиц, увлечённых любовью к науке. Акрополит преподавал с большим искусством и имел сильное влияние на своих слушателей. Кроме указанных наук, в Академии преподавалась риторика, и обращалось большое внимание на литературные занятия учащихся, которые, посредством целого ряда дидактических приёмов, приучались красиво выражать свои мысли и писать, что считалось необходимым для каждого автора. Когда Георгий Акрополит достаточно потрудился в звании первого дидаскала Академии, он, по ходатайству современного патриарха Германа III, был освобождён от этой обязанности, а заместителем его был назначен (в 1267г.) ритор, богослов и философ Оловол, сосредоточивший внимание слушателей преимущественно на богословских науках. Оловол хорошо знал латинский язык. Из его сочинений сохранились толкование на первую книгу Аналитики Аристотеля, трактат о гипотезе, ямбические стихи церковно-религиозного содержания.

В царствование Андроника II и Андроника III в числе профессоров Академии состоял Никифор Григора. Школа по-прежнему пользовалась большой известностью в Империи и привлекала многочисленных учеников. С некоторыми перерывами, зависевшими от тяжёлых внешних и внутренних условий в исторической судьбе Византии, Академия существовала почти до самого её падения. Незадолго до этого трагического события, в Константинополе был известен, как дидаскал, Матфей Камариот, преподававший здесь богословие, философию и риторику. Он был даже взят турками в плен, где вскоре и скончался. Камариот был последним учёным представителем Византийской академии, турецкий плен которого можно считать последним известным нам фактом из истории этой высшей школы.