Пути спасения христианина. Беседы

Представляемые благочестивому читателю «Беседы о христианских добродетелях» родились из действительных моих бесед по воскресным дням со студентами в стенах Тобольской Духовной семинарии в 1998–1999 годах. Первоначально они имели спонтанный характер, но уже вскоре обозначилась и основная их тема: поиск общего и индивидуального пути спасения. Большая часть состоявшихся бесед была записана на аудиокассеты. Идея и способ расшифровки этих бесед с целью напечатания их в «Сибирской Православной газете» принадлежала издателю этой газеты – Бакулину Мирославу Юрьевичу. Мне же пришлось включиться в эту работу поневоле, заменяя разговорную речь более книжной и выбирая основные темы.

Печатание их в «Сибирской Православной газете» началось в октябре 2002 года и продолжалось до января 2005 года. Уже с момента печатания «Беседы» получили живой отклик со стороны читателей, которым понравилась такая собеседовательная форма поиска индивидуального пути духовной жизни с нахождением во время этих поисков ответов на многие вопросы духовного порядка. В конце концов, появилась идея издания их в виде отдельной книги, тем более, что в газету мы могли помещать лишь сокращенные варианты составленных бесед. Кроме того, не раз слышались пожелания от читателей сделать сноски на приводимые в «Беседах» цитаты, что мы и сделали.

Отдельно мне хотелось бы поблагодарить всех тех благодарных слушателей-студентов, которые собирались в то немногое свое свободное время на наши беседы, проявляя неподдельный интерес к ним, и тем побуждая нас к поиску соответствующего материала. Можно сказать совершенно точно, что если бы не было у них этого интереса, не родились бы и сами «Беседы».

Издавая полный вариант этих бесед, мы надеемся, что ответы, в них содержащиеся, помогут читателям встать на путь их духовного следования в вечные обители, которые милосердный Господь обещал приготовить идущим к Нему (Ин.14:2).

иерей Вадим Коржевский, 2010 год.

Всякий рождающийся в мир сей рождается на краткое время, с минуты на минуту ожидая переселения в мир иной. По этой причине время земной жизни именуется временем странствования, земля – местом «пришельствия» (Пс.118:54), а обитающие на ней «странниками» (Пс.38:13). Таково, увы, наше положение ныне. Но не всегда оно было таково. Жизнь скитальческая началась с уходом от Бога и допущением греха, который переселил человека из Рая на землю и который гонит его далее, загоняя во гроб и мрачную темницу ада. Но несмотря на то, что путь греха ведет в погибель, идут этим путем весьма многие, ибо он «пространен» (Мф.7:13). И хотя практически невозможно остановить всеобщее стремительное движение по широкому пути суетных развлечений и греховных наслаждений, все же требуется делать попытки остановить хотя бы некоторых, отговорив их от дальнейшего шествования по пути смерти. И даже если попытки эти окажутся безуспешными, все равно их требует делать Тот, «Который хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины» (1Тим.2:4). Особенно это требует Он от тех, кто находится в числе «стражей дома Израилева». Избирая из среды народа пастырей по сердцу Своему» (Иер.3:15) и поставляя их на стражу для охраны стада Своего (Иер.31:10), Он дает каждому из них следующее наставление: «Я поставил тебя стражем дому Израилеву, и ты будешь слушать слово из уст Моих, и будешь вразумлять их от Меня. Когда Я скажу беззаконнику: «смертью умрешь!», а ты не будешь вразумлять его и говорить, чтобы остеречь беззаконника от беззаконного пути его, чтобы он жив был, то беззаконник тот умрет в беззаконии своем, и Я взыщу кровь его от рук твоих. Но если ты вразумлял беззаконника, а он не обратился от беззакония своего и от беззаконного пути своего, то он умрет в беззаконии своем, а ты спас душу твою» (Иез.3:17–19).

Одно это уже является сильным побуждением для служителя Божиего наставлять всех встречаемых ему странников земных на «путь добрый и прямой» (1Цар.12:23). Это же побуждает и нас повести беседу о пути, ведущем к райскому древу жизни (Быт.3:24), вход к которому открыт с некоторых пор и для беззаконных, если они оставляют путь беззакония хотя бы и в последний момент (Лк.23:42–43). Беззаконный «становится на путь недобрый» (Пс.35:5), потому что «не знает пути Господня и закона Бога своего» (Иер.5:4). По последнему признаку узнается дух заблуждения (1Ин.4:6). Премудрость заповедует «не вступать на стезю нечестивых и не ходить по пути злых» (Притч.4:14). Таковые пути только «кажутся человеку прямыми, но конец их путь к смерти» (Притч.16:25). Блажен тот, кто даже «не стоит на пути грешных», зная, что «путь нечестивых погибнет», а идущие по нему «как прах, возметаемый ветром с лица земли», исчезнут бесследно в пропастях ада (Пс.1:1–6).

Но как узнать путь спасения? «Так говорит Господь, Искупитель твой, Святый Израилев: Я Господь, Бог твой, научающий тебя полезному, ведущий тебя по тому пути, по которому должно тебе идти» (Ис.48:17). И первое что Он требует – это обратиться каждому от злого пути своего и исправить поступки свои (Иер.18:11), а потом послушать гласа Его и пойти по тому пути, который Он заповедает (Иер.7:23). Другими словами: «покайтесь и веруйте во Евангелие» (Мк.1:15), ибо с этого начинается путь жизни. Психологически этот процесс объясняется так. Всякое сознательное движение берет свое начало от той установки, которую имеет наш ум. Первый человек, послушав лукавый совет, данный завидовавшим ему змием, изменил первоначальную установку своего сознания и отвратил свой мысленный взор от Бога – Источника духовной жизни, обратив его к твари, живущей плотской жизнью. Сосредоточившись сознанием своим на низшем, человек стал жить этим низшим, забыв совершенно о высшем своем назначении. Воплотившись, Господь напомнил человеку о его назначении и посоветовал изменить установившееся греховное направление его сознания, возвратив его на прежнее – к Богу. «Покайся», т.е. перемени направление ума своего, отврати его от греха и веруй во Евангелие», свидетельствующее о Боге. Только с этого момента и может начаться движение по направлению к Богу, т.е. может начаться путь жизни. Надо отметить при этом, что покаяние без веры бесплодно, а вера без предваряющего его покаяния безжизненна. Покаяние само по себе без перехода в веру приводит лишь к отчаянию или унынию, а вера без покаяния не есть настоящая, спасающая вера, но вера мнимая, мертвая. Бесы ведь тоже «веруют» (Иак.2:19), но не спасаются, ибо спасает не всякая вера, а вера, рождающаяся из покаяния. И совсем неслучайно Господь сказал, сначала «покайтесь», а потом «веруйте» (Мк.1:15), ибо для того, чтобы обратиться к Богу, надо сначала отвратиться от греха.

Но начало пути еще не сам путь, и к одной и той же цели можно прийти разными дорогами. По мысли некоторых святых, путь покаяния хотя и один по направлению, но дороги ведущие по этому направлению и способы передвижения могут быть весьма и весьма разнообразными. «Как в человеческом быту, – говорит св. Григорий Богослов, – много разности между родами и правилами жизни, из которых одни выше, другие ниже, одни знатнее, другие менее славны, так и в жизни Божественной – не одно средство спасения, и не один путь к добродетели, но многие»¹. Жизнь христианская, как и любой вид жизни, имеет разные формы, а ее протекание разнообразно настолько, насколько многообразны особенности жизни и характера того или иного человека.

Как же человеку узнать путь именно свой, когда ум его так ограничен, да к тому же омрачен грехом? Так как «от Господа направляются шаги человека» (Притч.20:24), то и вопрошать надо Его, выбирая путь следования к Нему. Что же говорит Господь? Во-первых, «не учитесь путям язычников» (Иер.10:2), во-вторых, «остановитесь на путях ваших и рассмотрите, и расспросите о путях древних, где путь добрый, и идите по нему, и найдете покой душам вашим» (Иер.6:16), а в третьих, «входите тесными вратами, потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь» (Мф.7:14). Последуем данным наставлениям и, избрав в учителя себе последователей Того, Кто «истинно пути Божию учит» (Мф.22:16), послушаем, что они предлагают ищущим пути спасения.

Из всего множества путей спасения св. Иоанн Златоуст выделял три основных, допуская наряду с ними и другие возможные пути, тогда как преп. Марк Подвижник насчитывал семь или даже десять спасительных путей. Но если под путями спасения разуметь те или иные дела покаяния, выражающиеся различными добродетелями, и рассмотреть все добродетели, то окажется, что путей спасения куда больше. Св. Григорий Богослов, перечисляя добродетели любви, страннолюбия, долготерпения, кротости, воздержания, чистоты, молитвы, смирения, нестяжательности и т.п., заключает, что «каждая из этих добродетелей есть особенный путь к спасению и несомненно приводит к одной какой-либо из вечных и блаженных обителей. Ибо как различны роды жизни, так и обителей у Бога много (Ин.14:2), и они разделяются и назначаются каждому по его достоинству. Поэтому пусть один исполняет эту добродетель, другой – другую, иной – многие, а кто-нибудь, если возможно, и все; только да шествует каждый безостановочно, да стремится вперед и следует неуклонно по стопам того доброго путеводителя, который прямо направляет стезю его, и тесным путем, сквозь узкие врата (Мф.7:14), выводит на широту блаженства небесного»².

Для наших бесед мы выберем двенадцать путей спасения или добродетелей покаянного подвига, приемлемых для всех желающих идти по пути богоугождения. А именно, мы расскажем об исповеди как естественном пути спасения, о плаче как пути универсальном и для всех возможном, о смирении как кратком и легком пути, о любви к ближним как лучшем и совершеннейшем пути, о целомудрии как пути трудном для плоти, о милосердии как пути необходимом на все века, о молитве как пути удобном в любом месте и в любое время, о памяти смертной как пути «страшном» и «пугающем», о трезвении как пути монашеского характера, о чадородии как пути характера брачного, о чтении как пути особом в наше время и о терпении скорбей как пути вынужденном из-за нашей лени. Пусть это число символически обозначит полноту добродетелей, как такое же количество месяцев обозначает полноту годичного цикла, заключающего в себе все виды природных изменений. И каждый пусть выберет себе тот путь, который ему понравится и которым именно ему, а не кому-то другому удобнее будет идти.

Итак, «скажи мне, Господи, путь воньже пойду, яко к Тебе взях душу мою» (Пс.142:8).

Первой добродетелью покаянного подвига мы назовем исповедь греха и своего греховного состояния перед Богом, собой и людьми. Исповедь – это естественный способ выражения покаяния как осознания своей греховности. «От избытка сердца глаголят уста» (Мф.12:34). Кого постоянно мучают греховные страсти, тот и постоянно о них думает, переживает и хочет их исповедать. Необходимость исповедания своей греховности признавалась еще в Ветхом Завете (Чис.5:7). И св. Иоанн Предтеча, готовя народ к принятию Сына Божия, требовал от него исповеди грехов (Мф.3:6), называя это «достойным плодом покаяния» (Мф.3:8), свидетельством и доказательством искренности. А когда апостолы ходили в языческие страны для обращения заблудших к вере, то обращавшиеся первым делом «исповедовали им все дела свои" (Деян.19:18), ибо, как поясняют сами апостолы: «Если исповедуем грехи наши, то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши и очистит нас от всякой неправды» (1Ин.1:8–9).

Удивительна и неизреченна милость Божия, очищающая грех за одно лишь исповедание его грешником! Хочешь очиститься от греха? Признай его и скажи его. «Для этого не нужны ни труд, ни многословие, ни денежная издержка, ни что другое подобное: произнеси слово, откройся в грехе, и скажи: я согрешил»³, – наставляет св. Иоанн Златоуст. При этом есть одно немаловажное условие. Исповедовать свою вину требуется немедля, тотчас по ее осознании, дабы не последовало ожесточение, препятствующее раскаянию. Вспомним Каина, который не исповедал свой грех сразу. Потом духу уже сделать это не хватило. Ведь когда он убил Авеля, Господь, обличая, прямо его спросил: «Где Авель, брат твой? Но Каин ответил дерзко: Не знаю, разве я сторож брату своему? Тогда Господь сказал Каину: Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли» (Быт.4:9–10). И после этого наложил на него наказание, как считает св. Иоанн Златоуст, «не столько за убийство, сколько за бесстыдство»⁴, ибо Бог ненавидит не согрешающего, а не признающегося во грехе своем. Когда Каин все же раскаялся, Господь его покаяния уже не принял, потому что Каин не смог возыметь правильного покаянного настроя. Он признал несправедливым посланное ему за этот грех наказание, чем ясно доказал несовершенность своего раскаяния. Совершенно другой пример явил собой царь Давид. Впав в подобный или даже больший грех, он поначалу не сознавал этого. Тогда Господь послал к нему пророка Нафана, который его и обличил. И Давид сразу признал вину, сказав: «Согрешил я. На что Нафан так ответил ему: Господь принял у тебя согрешение твое. Ты сам осудил себя, и Он освободил тебя от осуждения» (2Цар.12:1–13). Так что, "говори ты беззакония твои прежде, чтобы оправдаться!» (Ис.43:26)

При совершении тяжкого, смертного греха, т.е. греха полностью лишающего духовной жизни, по установлению святой Церкви, требуется исповедовать его перед ее служителями – епископами или поставленными от них пресвитерами. Необходимым это является по той причине, что только через них возможно в подобном случае получить исцеление. Объясняется это тем, что в случае совершения смертного греха душа не может сама, без особого воздействия на нее со стороны, излечить полученную смертельную рану. Такой грех полностью ее умерщвляет, делает бездыханной, не дышащей Духом Святым, бесчувственной, в том числе и в отношении своего греховного состояния и бездейственной по направлению к Богу, т.е. со всеми признаками мертвеца, для которого нужна посторонняя, могущественная и вышеестественная сила, способная вернуть утерянную жизнь. В случае оживления совершившееся называется не иначе как Таинством второго Крещения или Таинством Воскресения. Подобное Таинство не может совершиться при отсутствии служителя Таинств, разве что в качестве исключения. «Бывало, – по слову св. Симеона Нового Богослова, – что некоторых посещала благодать Божия и без возложения рук священника, но то были исключительные случаи, не всем общие, но что бывает исключительно для некоторых, только немногих, того не признает общим для всех законом святая Церковь»⁵. А если кто-то под влиянием идей протестантизма, пришел к убеждению, что «христианину согрешившему не нужно исповеди и Богом установленного разрешения от духовного отца в таинстве покаяния; а довольно вздохнуть в сердце о грехе, и он прощен тотчас»⁶, то таковому мы ответим словами св. Феофана Затворника, что «отпущение грехов при вере всегда посредствуется таинством. И иначе сие не бывает и быть не может. Можно набить себе убеждение, что и без таинств простятся грехи, но это будет самопрельщение»⁷.

Впрочем, есть такого рода грехи, которые на самом деле не требуют обязательного исповедания перед служителем Таинств. Это так называемые «грехи не к смерти» (1Ин.5:16) или такие грехи, в которые и праведник до семи раз на день падает (Притч.24:16), хотя и не хочет этого (Рим.7:15). «Мы подвергаемся им с такой легкостью, – свидетельствует преп. Иоанн Кассиан Римлянин, – что, несмотря ни на какую осторожность, не можем совершенно избежать их»⁸. Именно такие грехи имеет в виду св. Апостол, когда утверждает, что «если говорим, что не имеем греха, обманываем самих себя» (1Ин.1:8). Несмертными эти грехи называются потому, что парализуют действиями своими не все действия духа, а лишь их некоторую часть, и значит могут быть уврачеваны собственными силами и средствами. Такие грехи, по утверждению св. Феофана, «как только сознаны бывают, очищаются внутренним покаянием»⁹. Объяснить это можно на примере жизни и смерти физического организма. Если физический организм поражает несмертная болезнь, то он может с ней справиться или одними своими силами, или с помощью лекарственных средств. Но в том и другом случае это будут естественные средства врачевания. Сверхъестественные способы необходимы только тогда, когда для спасения организма не хватает сил естественных и он умирает.

Таким образом, во грехах несмертных нет необходимости приносить исповедь перед церковным служителем. Достаточным будет сказать о них только тем, перед кем или в отношении кого они допущены. Это и имеет в виду св. Апостол, когда говорит: «Признавайтесь друг пред другом в проступках» (Иак.5:16). Если кроме исповеди перед лицом иерархическим не признавать более никакой другой исповеди, тогда совершенно непонятно что означают слова: «друг пред другом»? Или заповедь эта дана только лицам духовного звания, могущим принимать исповедь друг у друга? А как тогда понимать такое повеление: «Если согрешит против тебя брат твой, выговори ему; и если покается, прости ему» (Лк.17:3). А именно так и следует понимать, как говорит блаж. Феофилакт, что «не то только бывает разрешаемо, что разрешают священники; но и то будет или связано или разрешено, что мы, быв обижены, или связываем или разрешаем»¹⁰. Это же имеет в виду и преп. авва Дорофей, говоря, что «Бог дал нам власть, если хотим, прощать друг другу согрешения, между нами случающиеся»¹¹. Да и само выражение «Бог простит» является не простой метафорой, а подтверждением очевидной истины, что существуют грехи, от которых мы способны сами себя очищать. И если этими грехами, которыми и праведник до семи раз падает, все «семь раз в день согрешит против нас ближний наш и семь раз в день обратится, и скажет: каюсь», мы можем его очистить от них, простив их ему (Лк.17:4). А если еще учесть, что число семь в Свящ. Писании означает неопределенное множество, как и обиходные наши выражения, вроде таких как «сто раз» или «тысячу раз», то простить можно "не до семи только раз, но до седмижды семидесяти раз» и больше (Мф.18:22).

Если же грех несмертного свойства совершается не перед ближним, но в тайне сердца, перед одним Богом, то и исповедовать такой грех следует естественно перед Ним же одним. Это следует из слов св. Феофана Затворника, когда он говорит следующее: «Что касается до непосредственного прощения, то оно бывает лишь в отношении к грехам, ненамеренно прорывающимся, – каковых больше всего в помыслах и чувствах, меньше в словах и еще меньше – или чуть заметны они – в делах. Ревнитель богоугождения, страхом Божиим проникнутый, как только заметит такой проскользнувший грех, тотчас обращается к Господу, им всегда зримому, сокрушенно кается, осуждая себя, и прощен бывает»¹². Именно на этом непосредственном способе прощения и основывается практика нашего ежедневного исповедания в общем правиле вечерних молитв. Должно, по слову того же святителя, «всякий день, отходя ко сну, творить частную исповедь ко Господу, в коей все греховное – в помыслах, пожеланиях, чувствах и движениях страстных, равно все нечистое в делах правых открывается Богу, в чувстве покаяния»¹³. И это учение не новое. Еще преп. авва Дорофей, ссылаясь на авторитет предыдущих отцов, говорил так: «Отцы сказали, каким образом человек должен постепенно очищать себя: каждый вечер он должен испытывать себя, как он провел день, и опять утром, как провел ночь, и каяться пред Богом, в чем ему случилось согрешить»¹⁴.

Впрочем, в деле такого исповедания не должно ограничиваться одним лишь вечерним или утренним временем. «Нам поистине, так как мы много согрешаем, – по слову того же отца, – нужно, по забывчивости нашей, и по истечении шести часов испытывать себя, как провели мы время и в чем согрешили»¹⁵. А еще лучше каяться во грехе тотчас после его совершения и осознания, не откладывая до вечера или положенного часа. «Получил кто рану в сердце, – поучает преп. Феодор Студит, – от видения или слышания? Или увлекся помыслом бесовским и загорелся похотию злою, гневом, яростию, ненавистию, завистию, противоречием, преслушанием, или другою какою пагубною страстию? Тотчас должен приступить к врачеванию»¹⁶. То есть, если продолжить далее словами св. Феофана Затворника, «всякий помысл, всякое пожелание, чувство и движение порочное и нечистое, тотчас по сознании исповедать Богу всевидящему, с сокрушением духа, и просить в том прощения и силы избежать впредь; равно как и очиститься в эту минуту от скверны»¹⁷. Впрочем, в деле такого ежечасного и ежеминутного исповедания нужно остерегаться мнительной скрупулезности, приносящей душе скорее вред, нежели пользу. «Мы должны, – говорит преп. Варсануфий Великий, – всегда иметь такую уверенность, что согрешаем во всем – и в слове, и в деле, и в помышлении, а говорить при всяком случае: «я согрешил», не можем. Это внушают демоны, которые хотят повергнуть нас в уныние. Они же внушают нам, будто, если не говорим таким образом о каждом своем деле, то считаем себя не согрешившими. Но вспомним Екклезиаста, который говорит: «Время глаголати и время молчати» (Еккл.3:7). И поутру за прошедшую ночь, и ввечеру за день, скажем с умилением в молитве нашей ко Владыке Богу: Владыко! Прости мне все имени ради Твоего Святого и «исцели душу мою, яко согреших Тебе» (Пс.40:5). И достаточно тебе сего, подобно тому, как если кто-либо, имея постоянного заимодавца, берет у него (деньги) разновременно и, не будучи в состоянии каждый раз рассчитываться с ним в точности, расплачивается вдруг, так и здесь»¹⁸.

К этому совету преподобного должно в особенности прислушаться тем, которые не имеют возможности внимательно за собой следить. Здесь имеются в виду прежде всего миряне, не имеющие соответствующей обстановки, и те из монахов, которые мало искушены в занятиях умственных. Относительно первых можно привести следующий совет св. Игнатия Брянчанинова одному из ведущих жизнь посреди мира: «Не советовал бы я Вам входить в подробное и тонкое разбирательство грехов и греховных качеств Ваших. Соберите их все в один сосуд покаяния и ввергните в бездну милосердия Божия. Тонкое разбирательство грехов своих нейдет человеку, ведущему светскую жизнь: оно будет только ввергать его в уныние, недоумение, смущение»¹⁹. По последним получаемым плодам главным образом и познается неправильность такого рода покаяния. То же самое бывает и с теми, кто по простоте сердечной не способен разобраться во всех тонкостях различных страстей. В этом отношении примечательно наставление преп. Иоанна Лествичника: «Не приучай, прошу тебя, простосердечных иноков к тонкоразборчивости помыслов, – умоляет он всякого духовного наставника, – но лучше, если можно, и тонкоразборчивых приучай к простоте, ибо это дело преславное»²⁰. Из последних слов видно, что подробная исповедь и перед духовным руководителем не всегда бывает уместной. Подтверждением тому служит и такое наставление св. Игнатия Брянчанинова: «Когда метут комнату, то не занимаются рассматриванием сору, а все в кучу да и вон. Так поступай и ты. Исповедуй свои грехи духовнику, да и только, а в рассматривание их не входи. Св. Отцы очень запрещают это тем, которые не могут правильно рассматривать себя: такое рассматривание сбивает с толку, приводит в расслабление и расстройство»²¹. Следовательно, тому кто, попробовав таким образом исповедаться, придет в уныние от видения множественных проявлений греха или недоумение по поводу того, где наличествует грех, а где только так кажется, «не должно пускаться в тонкое разбирательство грехов, но проводить жизнь в постоянном покаянии, признавая себя грешным во всех отношениях и веруя, что милосердый Господь всякого, лишь признавшего греховность свою, приемлет в объятия Своего милосердия, в недро спасения»²².

Особенно этого правила необходимо придерживаться в отношении исповеди плотских грехов. На вопрос: должно ли, исповедуясь Богу, вспоминать и перечислять каждый совершенный грех, преп. Анастасий Синаит решительно отвечает: «Никоим образом, особенно если согрешил телом и блудом. Ибо если ты захочешь вспоминать здесь один грех за другим, то осквернишь свою душу. Вообще хорошо говорить по примеру мытаря: Боже милостив буди ми грешному»²³. И у преп. Иоанна Лествичника читаем следующее наставление: «Исповедуя грехи свои Господу, не входи в подробности плотских деяний, как они происходили, чтобы тебе не сделаться наветником самому себе»²⁴. О том же он наставляет и пастырей, говоря: «Научай послушников исповедывать Богу плотские и блудные искушения не по виду, а все прочие согрешения днем и ночью вспоминать подробно»²⁵.

Но как разобраться бедному и омраченному умом человеку в этом великом море грехов и страстей разной степени и тяжести. Ведь в области греха встречаются не только крайние его проявления, но наряду с тяжкими и легкими грехами существуют и более легкой формы тяжкие грехи или грехи легкие более тяжкой формы. И если еще не так трудно разграничить крайние проявления греховности, то совсем нелегко определить ту грань, за которой начинаются грехи немощи, но в более тяжкой форме или грехи смертные, но в более слабом своем проявлении. И все эти виды прегрешений практически невозможно определить тому, кто еще только знакомится с проявлениями греха.

Определить же эти границы обязуется духовный врач, в роли которого выступает духовник, имеющий не только власть разрешать, но и достаточную опытность, способную к «различению добра и зла» (Евр.5:14). Неразумная душа отдается во власть своего духовного руководителя, открывая свое состояние через достаточно частое исповедание своих мыслей, чувств и дел. Уже само это исповедание, как мы выяснили, для многих греховных помыслов и состояний служит достаточным средством врачевания, выражая нежелание и несогласие на совершение греха, а если к этому еще присоединится помощь и наставление духовного руководителя, то благое произволение кающегося получит необыкновенную силу, а преуспеяние необыкновенную быстроту.

Кроме того, часто исповедоваться опытному наставнику можно и должно в смысле самодисциплинирования. Притом, высказать свой грех или помысел есть нравственно-психологическая потребность человека. Поэтому и в глубокой древности в монастырях наряду с епископами и священниками, которые исповедовали и разрешали от грехов, вставали еще духовники-старцы, принимавшие исповедь помыслов. Такого рода исповедь принималась так же часто, как и непосредственная исповедь Богу. Особенная необходимость такой исповеди нужна в период напора греховных помыслов. Примером тому служит тот инок, который однажды прибегал к своему старцу семь раз за ночь, исповедуя свои помыслы, за что получил, как это было показано в видении, семь венцов. Такая исповедь перед старцем необходима для того, чтобы, с одной стороны, обличить грех, а с другой, получить указание, что делать в том или ином случае и как победить тот или иной помысел. В таком случае приходят на исповедь не столько для разрешения, сколько за духовной помощью. «Если хочешь стяжать крепость в невидимой брани, особливо против блуднаго духа, который, как и все духи, ловит в тайне, исповедуй, не стыдясь, твои поползновения старице твоей и исцелеешь»²⁶, – говорил св. Игнатий Брянчанинов одной монахине. Но старица ведь не может разрешать от грехов! Из этой практики появляется правило выбирать себе не просто разрешителя от грехов, но руководителя всей духовной жизнью. И как говорил преп. Исаия Отшельник, при выборе такого руководителя не на того обращай внимание, кто преклонных лет, но кто убелен ведением и опытностью духовной. Так что, скажем словами св. Василия Великого, всякому неопытному в деле духовном: «Постарайся найти мужа, который бы непогрешительно предшествовал тебе в образе жизни, хорошо умел руководить шествующих к Богу, украшен был добродетелями, в собственных делах своих имел свидетельство любви своей к Богу, был сведущ в Божественных Писаниях»²⁷. А относительно совершения исповеди перед священником выскажем еще одно предостережение по поводу наблюдаемого повсюду стремления расплатиться с Богом посредством подробного перечисления всего того, что представляется как грех. Подобное отношение встречается ныне очень часто, хотя оно имело место и раньше. К имевшей такое расположение женщине св. Игнатий Брянчанинов как-то обличающе заметил: «Посмотрите попристальнее! Пред исповедью между благими помыслами Вы имели помысл мелкой расчетливости, хотели на исповеди сказать все, хотели расплатиться со Христом, хотели уже не быть должными Ему! – И вышли, неся в себе не удовлетворительное чувство, а лукавый помысл, получавший к мелкой расчетливости, когда начал смущать, говоря: «Ты не все сказала на исповеди». – Поверьте. Мы говорим на исповеди, что видим в себе, но несравненно большее число грехов не видим, почему множество ведомых и неведомых грехов наших повергаем в море щедрот Христовых и после Таинства Исповеди ощущаем удовлетворяющее нас чувство спокойствия не по причине дел наших, но по причине Христовых щедрот, и пребываем Ему должными долгом неоплатным»²⁸.

Из прошлой беседы мы вывели, что спасение наше напрямую связано с видением греха и постоянным его исповеданием перед Богом, собой и людьми. Значит можно всю суть процесса спасения выразить в следующих словах: постоянно кайся во грехе. А это не может совершаться без сокрушения и слез. Поэтому логичнее всего будет сейчас поговорить о плаче. Впрочем, зачем говорить о том, что и так понятно?! Не лучше ли нам рассуждения об этом деле заменить самим делом? Действительно, давайте мы заменим беседу о плаче на сам плач?.. Давайте, братья и сестры, восплачем!..

Вижу ваше недоумение и растерянность... Увы, такова реакция современного человека на подобные призывы. Когда-то такое же предложение сделал, живший в IV веке, преподобный Макарий Великий своим современникам. Как-то раз его пригласили нитрийские монахи к себе, чтобы он преподал им наставление. Он пришел к ним. Собралась многочисленная братия, несколько сот человек. Обступили его и попросили дать слово назидания, но он предложил им то, что было предложено нами только что.

– Братья, восплачем! – сказал он. Правда, сказал он это со слезами. И что удивительно, все находившиеся там пали ниц и начали плакать, говоря ему:

– Отче, помолись о нас.

Им не понадобилось многих слов. Древние иноки, подвизавшиеся там, поняли, о чем говорит Преподобный, и выразили это слезами. Такова реакция древних христиан на подобные предложения. Реакцию современных христиан мы сейчас видели. Как говорящий не пролил ни одной слезинки, говоря это, так и слышащие только поулыбались и пожали плечами.

Действительно, в нашем обществе это звучит несколько странно даже для христиан. На самом же деле плач – основная добродетель покаянного подвига. Кроме того, это так называемая универсальная добродетель, которой можно заменить все дела покаяния, ибо плакать могут все. Поститься могут не все, бдеть не у всех хватает сил, не у каждого есть ум на разумное чтение, а плакать способен каждый: и больной, и здоровый, и немощный, и крепкий, и ученый, и неученый. Это естественно каждому человеку. С плачем человек рождается в мир, с плачем живет, плачем заканчивает жизнь свою. Плач – необходимый спутник человека, провождающего свою жизнь в этой юдоле плача. Не только грешники по делам, но и праведники Божии проводили жизнь в плаче и плачем достигали совершенства. Св. Иоанн Златоуст предлагает плач как один из путей спасения. «Ты согрешил? Плачь, и изгладишь грех. Какой это труд? Ничего больше не требую от тебя, кроме плача о грехе. Не приказываю тебе ни рассекать моря, ни входить в пристани, ни путешествовать, ни отправляться в дальний путь, ни тратить деньги, ни вверять себя бурным волнам, – но что? Поплачь о грехе»²⁹. И многие святые Отцы держатся того же мнения относительно плача. Но раз у нас не получается плакать, давайте пока заменим плач на рассуждение о плаче, заимствуя сведения об этом из Священного Писания и святоотеческого наследия.

В третьей книги Царств рассказывается об Ахаве, царе Иудейском, который однажды позарился на чужой виноградник (3Цар.21). Когда он потребовал у владельца Навуфея подарить ему свой виноградник, то владелец ему отказал, сказав, что невозможно ему отдать то, что является наследием отцов. Царь пришел домой опечаленный, лег, отвратился к стене и не хотел ни есть, ни пить. Тогда подошла к нему жена и спросила, почему он такой грустный. Узнав причину, она посоветовала ему не грустить, а сама устроила то, что Навуфея иудеи побили камнями. Когда Ахав узнал о смерти Навуфея, то хотя и опечалился, но все-таки пошел в виноградник, чтобы им завладеть. Тогда Господь послал Илью пророка, чтобы обличить его. Когда Илья объявил ему о грядущем наказании Господнем, то Ахав воскликнул: «Нашел ты меня, враг мой!» Он осознал грех и признал свою вину. Когда же Илья пригрозил ему, что за то, что он убил, да еще вступил в наследство, псы полижут кровь его, то Ахав начал плакать, сокрушаясь о грехе своем, и Господь отменил приговор, оставив его в живых. Апостол Петр, отрекшись от Христа, также плачем вернул благоволение Божие. Блудница омыла ноги Христа своими слезами и тоже получила прощение грехов. Преп. Арсений Великий всегда имел у себя на коленях платочек и когда занимался рукоделием, плетя веревки, то во время этого нехитрого занятия проливал слезы, так что платок его был мокрым от слез. По смерти его ублажили все знавшие его, сказав: «Блажен ты, авва Арсений, что в этой жизни плакал, дабы в той жизни избавиться от плача». Ибо, как говорит преп. Пимен Великий: «Невозможно не плакать или здесь произвольно, или невольно в адских муках»³⁰. Не плачущий здесь будет плакать вечно.

Преподобный Сисой, когда умирал, печально сказал: «Поистине я не знаю, сотворил ли я хоть начало покаяния моего»³¹. Хотя сей великий святой всю свою жизнь провел в плаче и слезах. Но свойство плача таково, что чем больше человек плачет и чем больше очищается плачем, тем плач его более усугубляется, не насыщая плачущего. Некто Диоскор, безмолвствуя в келье, оплакивал себя. Когда ученик его пришел к нему и застал его плачущим, то спросил:

– Отец, о чем ты плачешь?

Старец ответил:

– Плачу о грехах своих, чадо.

Ученик возразил:

– Ты не имеешь грехов, отец!

Старец вновь ответил:

– Уверяю тебя, сын мой! Если бы можно было мне видеть свои грехи, то мало было бы еще четырех человек, чтобы оплакать их³².

Как-то один брат спросил преп. Пимена Великого:

– Какое должно иметь иноку делание?

Авва ответил:

– Авраам, когда пришел в обетованную землю, то купил себе гроб и с гроба начал вступать во владение обетованной землей.

Брат спросил:

– Какое значение имеет гроб?

Авва ответил:

– Это место плача и рыдания³³.

Известно также принадлежащее ему следующее изречение: «Плач – сугуб: делает и хранит»³⁴. Это означает, что плач не только дает возможность делать другие добродетели, но и хранит эти добродетели от повреждения.

Опять спрашивает некоторый брат авву Пимена:

– Что делать мне со страстями моими, возмущающими меня?

Старец сказал ему:

– Будем всеусильно плакать пред благостью Божией, доколе она не сотворит милости с нами³⁵.

И другой брат, задав вопрос, получил подобный ответ:

– Желающий избавиться от грехов избавляется от них плачем, – и желающий не впадать вновь в грехи плачем избегает от впадения в них. Это – путь покаяния, преданный нам Писанием и Отцами, которые сказали: плачьте! другого пути, кроме плача, нет³⁶.

Отсюда становится понятным почему иноки, услышав призыв преподобного Макария к плачу, сразу же заплакали, ибо плач выражает всю суть христианской жизни.

Однажды авва Пимен шел с аввой Амуном в окрестностях одного города. Увидев там женщину, терзающуюся горьким плачем над могилой, они остановились ее послушать. Потом, отошедши, встретили прохожего и спросили, что случилось с этой женщиной. Прохожий ответил, что у нее умерли муж, сын и брат. Тогда авва Пимен, обратясь к авве Амуну, сказал: «Говорю тебе: если человек не умертвит всех плотских пожеланий своих и не стяжет такого плача, то он не может быть монахом»³⁷. Все житие монаха – плач. В плаче сущность делания иноческой жизни. Инок, вступая в иноческую жизнь, не для чего иного посвящает себя, как для плача. Все остальные добродетели только сопутствуют этому, помогают этому и рождаются от этого.

– Если нет плача, – говорил тот же авва, – то невозможно сохраниться от расстройства и смущения.

На недоумение одного инока по этому поводу он задал такой вопрос:

– Когда Бог посетит нас призывом к вечности, то что озаботит нас?

Брат ответил:

– Грехи наши.

– Тогда, – сделал вывод старец, – войдем в кельи наши, уединившись в них воспомянем грехи наши, и Господь послушает нас³⁸.

«Здесь, – поясняет св. Игнатий Брянчанинов, – должно разуметь не поверхностное, холодное воспоминание о грехах и о греховности своей, но воспоминание, соединенное с покаянием, с плачем»³⁹.

Все святые Отцы только и делали, что плакали о грехах своих и через то приобретали сверхъестественные дары. Они не заботились и даже не думали об этих дарах. Все их делание было направлено на то, чтобы очиститься от грехов, а дары были уже следствием чистоты. Распространено мнение среди христиан, что святые делали нечто особенное и за это приобретали особые способности. Но они ничего особенного не делали. Их делание было простое – это плач.

Как следствие плача являются слезы. Но они бывают не всегда. Авва Дорофей, будучи начальником больницы, спросил как-то у аввы Иоанна:

– Как же мне сохранить плач, когда я нахожусь среди людей, служу другим, забочусь о том, чтобы дать кому из больных?

Преподобный ответил:

– Не плач происходит от слез, а слезы от плача. Если человек, находясь среди других, отсекает свою волю и не обращает внимания на чужие грехи, то приобретает плач⁴⁰.

Ответ преп. Иоанна дает указания на то, как действовать в обществе человеческом. Если отсекать волю перед ближними и не обращать внимания на чужие грехи, то есть никого не осуждать, то постепенно можно приобрести плач. Ибо через это собираются помыслы, рождающие в сердце печаль по Богу, которая и есть плач, как скорбь ума и сокрушение сердца.

Впрочем, скорбь и сокрушение – это первая, низшая ступень в стяжании плача. Плач должен все-таки выражаться слезами. Это очень важно. Хотя, конечно, если нет скорби о грехах, то хотя бы человек плакал в три ручья, эти слезы никакой цены перед Богом не имеют, ибо не всякие слезы ценны. Их ценность узнается по тем побуждениям, из которых они являются. Св. Феофан Затворник в книге «Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться» приводит интересную для нашей темы притчу про Пери и ангела⁴¹. Пери – это дух, который был увлечен вместе с диаволом, а потом одумался и захотел вернуться обратно в рай. Но когда он прилетел к дверям рая, то нашел их закрытыми. Стоявший при дверях ангел сказал ему:

– Есть надежда, что войдешь, но принеси достойный дар.

Полетел Пери на землю, видит войну, на которой умирает доблестный воин и в предсмертных слезах молит Бога об своем Отечестве. Эту слезу подхватил Пери и принес, но двери рая не отворились. Ангел говорит ему:

– Хорош дар, но не силен отворить для тебя двери рая.

То есть, как комментирует св. Феофан, гражданские добродетели хороши, но они одни в рай не введут.

Летит Пери опять на землю, видит мор – умирает красавец; его невеста ухаживает за ним с самоотвержением и заражается сама. После чего, только что успев закрыть ему глаза, она сама падает ему на грудь мертвой. Были слезы и тут. Подхватил Пери одну и несет, но двери рая за эту слезу не отворились. Ангел говорит ему:

– Хорош дар, но и он не силен отворить для тебя небо.

И семейные добродетели, значит, сами по себе тоже в рай не приводят.

Пери летит опять на землю и находит кающегося грешника. Понес его слезу на небо и прежде чем приблизился к раю, все двери уже были отворены для него.

Вот только какого рода слезы способны открыть двери рая!

Таким образом, не все слезы одинаковые и не все хорошие. В зависимости от состояния природы человеческой бывают слезы сверхъестественные, благодатные, бывают слезы естественные, безгрешные, а бывают и противоестественные, греховные. Греховными слезами называются слезы, проливаемые по греховным побуждениям. К примеру, по свидетельству преп. Иоанна Лествичника, слезы во множестве и с особенной легкостью проливают люди преданные сладострастию. Так же бывают слезы, подобные слезам сладострастно проливаемым у находящихся в самообольщении и прелести. Льются обильно слезы из тщеславия, лицемерия, притворства, человекоугодия. Наконец, изливает их злоба, когда лишена возможности совершить злодеяние. К слезам естественным можно отнести слезы от огорчения, которые, впрочем, от естественной причины могут быть естественными, а от греховной – греховными. Слезы, которые мы проливаем по умершим или от многосочной пищи, тоже относятся к разряду естественных слез. Но бывают и очистительные слезы от страха Божия и страха смерти, которые уже можно отнести к действию благодатному. Видите, сколько может быть побуждений и разных слез! И не всякая слеза поэтому Богу угодна.

Как же определить, угодны наши слезы Богу или нет? «По плодам их узнаете их» (Мф.7:16). Если человек плачет и в то же время имеет в себе раздражение и гнев, значит, слезы эти – греховные, потому что слезы по Богу или печаль по Богу дают успокоение и умиротворение. Правильно плачущий против другого никогда не раздражится. Наоборот, эти слезы вызовут жажду бесчестия. При правильных слезах появляется неосуждение, безгневие, кротость. «Как вода, мало-помалу возливаемая на огонь, совершенно угашает его, – преп. Иоанн Лествичник, – так и слеза истинного плача угашает всякий пламень раздражительности и гнева»⁴².

Но бывает, что человек не чувствует потребности в плаче, потому что не видит в себе грехов и не имеет причин, чтобы плакать. Некоторые считают это хорошим признаком. Раз совесть ни в чем не обличает, значит жизнь моя богоугодна. На самом деле это есть самообольщение и душепагубное ослепление. «Спокойствие, – говорит св. Игнатий Брянчанинов, – которым ты уверяешься в верности пути твоего, есть не что иное, как несознание и неощущение своей греховности, происшедшее и происходящее от нерадивой жизни, а радость, которая по временам рождается в тебе по причине наружного преуспеяния человеческих похвал, отнюдь не есть радость духовная и святая: она – плод самомнения, самодовольства и тщеславия»⁴³. Такое состояние мнимого спокойствия святые Отцы называют состоянием нечувствия. Нечувствие есть умерщвление души человеческой. Как мертвый не чувствует ничего, так и человек, умерший душой, не чувствует своего состояния и соответственно не плачет. «Безболезненность сердца или мнимое спокойствие есть верный признак неправильности образа мысли, неправильности подвига, самообольщения»⁴⁴, – утверждает св. Игнатий Брянчанинов. Преп. Иоанн Лествичник по этому поводу даже так сказал: «Хотя бы мы и великие подвиги проходили в жизни нашей, но если мы не приобрели болезнующего сердца, то все они притворны и суетны»⁴⁵. Любые добродетели, которые бы человек не делал, если не сопровождаются чувством сокрушения и не вызывают плача – бесплодны и бесполезны. «Если не имеешь ты сокрушения, – говорят Отцы, – то знай, что имеешь тщеславие, ибо оно не дает душе придти в сокрушение»⁴⁶. Безболезненность или нечувствие происходит от невнимательной жизни, от безвременных бесед, шуток, смехословия, празднословия, многословия, от насыщения, пресыщения, от пристрастия, от усвоения тщеславных помыслов, от высокоумия и гордости. Вот причины, которые не дают развиваться плачу. А если не будет слез, то не будет никакой пользы, даже если человек уйдет от мира сего и будет жить один в пещере.

Когда у преп. Исаака Сирианина спросили, в чем заключаются достоверные приметы, по которым при посредстве ощущения подвижник может понять, что он начал зреть в душе своей сокровенный плод, то он ответил так: «Когда сподобится кто благодати многих слез, проливаемых без принуждения; потому что слезы положены уму как бы некиим пределом между телесным и духовным, между состоянием страстным и чистотою. Пока не примет человек сего дарования, совершается дело его еще во внешнем только человеке, и еще вовсе не ощутил он действенности того, что сокрыто в духовном человеке»⁴⁷. Насколько человек удаляется от Бога и приближается умом к миру вещественному, настолько у него умаляются слезы. Отсутствие слез – признак того, что человек живет по закону плоти, не имея чувствительности к миру духовному. Это состояние для невидимого врага нашего является очень важным. Он, когда человек пребывает в этом состоянии, не искушает его и вообще не трогает, оставляя его в покое, потому что одного этого уже достаточно, чтобы погубить. Почему? «Потому что, – как объясняет св. Игнатий Брянчанинов, – самомнение и самодовольство, которыми обыкновенно сопутствуется нечувствие, самообольщение и гордость, которые обыкновенно бывают последствиями укоренившегося нечувствия, достаточны для отъятия всех духовных плодов, для погибели. Нечувствие тем страшно, что обладаемый им не понимает своего бедственного состояния: он обольщен и ослеплен самомнением и самодовольством»⁴⁸. Современное состояние христиан определяется именно тем, что они не чувствуют своего бедственного состояния по причине самодовольства.

Благодатный плач – это дар Божий, но просто так он не дается; нужны дела, способствующие этому, чтобы Господь, видя желание человека приобрести сокрушение, дал ему желаемое. А что это за дела, каждый должен сам для себя определить, замечая, от чего у него более всего рождаются слезы. Преподобному Кириллу Белозерскому, например, слезы приходили во время занятий на монастырской кухне, когда он готовил пищу. Смотря на вещественный огонь, он представлял себе огонь геенский и проливал слезы. Святые Отцы повелевают пребывать именно в том делании, которое рождает слезы, и называют слезы учителем, могущим научить всему духовному. Все, от чего возникают слезы и что сопутствует им, полезно для души и необходимо для спасения. Почему? Потому что слезы очищают. Слеза, хотя по природе своей и вещественна, но способна омывать невещественную душу. Мало того, как говорит преп. Иоанн Лествичник: «Мы не будем обвинены, о братия, при исходе души нашей за то, что не творили чудес, что не богословствовали, что не достигли видения, но без сомнения дадим Богу ответ за то, что не плакали беспрестанно о грехах своих»⁴⁹. Желающий стяжать добродетели должен прежде всех добродетелей взыскивать умиление. «Как невозможно без воды вымыть загрязненное платье, – говорит святой Симеон Новый Богослов, – так невозможно и душу омыть и очистить от скверн греховных без слез. Не будем же придумывать душевредных и пустых отговорок, всегда лживых и ведущих прямо в пагубу, но от всей души взыщем это умиленное сокрушение, царицу добродетелей. Кто взыскивает его от всей души и от всего сердца, тот и находит. И лучше скажу, – оно само идет и находит того, кто ищет его с таким усердием; и пусть имеет кто сердце жесточайшее меди или железа, или даже адаманта, как только придет оно, тотчас делает его мягчайшим воска»⁵⁰. Невозможно найти человека, который без покаянного плача достиг бы святости. «Те же, которые говорят, что невозможно плакать и слезить каждую ночь и день, обличают этим, что они обнажены от всякой добродетели»⁵¹, – заключает св. Симеон. Если Отцы произнесли такое определение, то из сего явствует, что не плачущий ежедневно ни страстей не отсекает, ни добродетелей не совершает. Как садовник, если, возделав весь сад, насадит в нем все возможное, но не будет поливать посаженного, то, конечно, не добьется плода, также и человек, если исполнит все подвиги телесные и душевные, но не растворит их слезами, то никакого плода от них не получит. Таково отношение плача к прочим добродетелям.

Почему важно идти путем плача? Потому что покаянный плач есть путь непрелестный. И постоянно плачущий может не бояться уклонения в прелесть. «Диавол, когда увидит кого, в плаче живущего, – говорит преп. Григорий Синаит, – то не замедляет там, боясь смирения, пораждаемого плачем»⁵². Конечно же, враг искушает проходящего подвиг плача, но плачем удобно и прогоняется. Величайший успех христианина – увидеть, признать в себе грешника и плакать об этом в уединении. Именно в уединении, а не так, как некто, ходивший по кельям и говоривший о себе, как о самом грешном, на что впрочем, кто-то шутливо заметил ему: «Брат, ты не настолько велик, чтобы так себя умалять». Одним словом, должно не через слова свидетельствовать свою греховность, а через плач.

Когда же плачущий приобретает духовное состояние, рождающееся из его плача, то становится способен произносить такие изречения, которые для простого человека кажутся неудобопонятными и даже соблазнительными. Именно из такого состояния преподобный Пимен произнес: «Уверяю вас: куда ввергнут сатану, туда ввергнут и меня»⁵³.

Конечно же, для плача необходимы условия, при которых он может не только появиться, но и сохраниться, и процвести. К этим условиям относятся: удаление от мира помыслов и оставление забот, воздержание в пище, питии и сне, воздержание языка и отсечение воли, память смерти и загробной участи, а так же слушание или чтение соответствующих размышлений. В отношении последнего самыми пригодными считаются творения св. Ефрема Сирина. Его называют самым плачевным Отцом. По свидетельству св. Григория Нисского, для Ефрема плакать было все равно, что для нас дышать⁵⁴. И поэтому естественно предположить, что с ним и самый неплаксивый заплачет⁵⁵. В его духовно-нравственных писаниях присутствует дух постоянного сокрушения о грехах. Когда он хотел расположить кого-то к смиренному сознанию своих грехов, он всегда ставил на вид собственное недостоинство. Нередко он так начинал говорить: «Будьте, по сердоболию своему, сострадательны ко мне, братия. Избранники Божии, склонитесь на воззвание человека, который обещал благоугождать Богу, и солгал Сотворившему его; склонитесь, чтобы ваших ради молитв избавиться мне от обладающих мною грехов. С детства стал я сосудом непотребным и нечестным... Увы мне, какому подпал я осуждению! Увы мне, в каком я стыде!.. Подлинно, у меня только образ благочестия, а не сила его»⁵⁶. Он умоляет свою душу плакать: «Сокрушайся, душа моя, сокрушайся о всех благах, которые получила ты от Бога и которых не соблюла. Сокрушайся о всех злых делах, которые совершила ты»⁵⁷. Подобные размышления производят обильные слезы.

Но бывает, как мы уже говорили, появляются слезы от досады, обиды, тщеславия и других греховных побуждений. Такие слезы святые Отцы советуют не просто подавлять, а попробовать их изменить размышлением о смерти, Страшном суде или грехах. Правда, при попытке переложения, слезы как правило исчезают совсем и даже плаксивый человек, пускающий слезы по любому поводу, когда нужно переложить их на слезы богоугодные, не может и полслезинки выдавить. Об этом писал св. Игнатий Брянчанинов так: «Чудное дело! те, которые по естественной наклонности проливали потоки беструдных, бессмысленных и бесплодных слез, также те, которые проливали их по греховным побуждениям, когда захотят плакать богоугодно, внезапно видят в себе необыкновенную сухость, не могут добыть из глаз ни одной слезной капли. Из этого научаемся, что слезы страха Божия и покаяния суть дар Божий»⁵⁸.

Приведем еще учение о слезах св. Феофана Затворника. «Есть слезы, – говорит он, – от слабости сердца, от большой мягкости характера, от болезни, и насильно раздражают себя иные на плач, есть слезы и от благодати. Цена слез не водой, текущей из глаз, определяется, а тем, что бывает на душе при них и после них. Не имея благодати слез, не берусь рассуждать о них, догадываюсь только, что благодатные слезы состоят в связи со многими изменениями в сердце. Главное, – сердце должно тогда гореть в огне суда Божия, но без боли и жжения, а с умилением, – приносимым надеждою от престола милосердного Бога, судящего грех и милующего грешника. Также думается мне, что слезы сии должны приходить уже под конец трудов, – не внешних, а трудов над очищением сердца, – как последнее омытие или споласкивание души. Еще – бывают они не час, не день и два, а годы. Еще – есть, говорят, какой-то плач сердца без слез, но также ценный и сильный, как и слезы. Последний лучше для живущих с другими, кои могут видеть»⁵⁹. Св. Феофан говорит здесь о себе смиренно, что не имеет дара слез. Но это-то и есть признак того, что он этот дар имел. Человек, имеющий дар слез, будет его скрывать, никогда не скажет и не будет считать, что он имеет этот дар. Кто приобретет плач, тому нужно тщательно его сохранять, как великое сокровище от различных воров и разбойников, – в частности, страстей тщеславия и гордости. Следовательно, не следует показывать свой плач людям, но совершать его лишь внутренне. Если же нет вокруг никого, тогда можно предаться и плачу наружному. Но и здесь не должно быть крайностей, ибо крайности – вещь бесовская.

Характерным в этом отношении является случай описанный архимандритом Лазарем (Абашидзе) в книге «О тайных недугах души». Как один инок пришел в монастырь и стал учить всех плачу на основе учения святых Отцов, в особенности на основе учения св. Игнатия Брянчанинова. Говорил, что слезы самое важное для нас делание и что без слез и плача человек не спасется. Говорил он верно, но монахи, слушая его и соглашаясь с ним, как-то внутренне не доверяли словам его, потому что в нем чувствовалась какая-то разгоряченность, при отсутствии той тихости и того спокойствия, которые обычно присущи правильно плачущим. Правильная слеза по слову того же св. Игнатия Брянчанинова, – это слеза тихая, которая, изменяя душу, не изменяет лица, от нее не краснеют глаза и в выражение лица проливается кроткое спокойствие⁶⁰. У пришедшего инока таких признаков не было. Когда же он стал предлагать способ своего покаянного плача, то при этом выяснилось, что нужно выйти из монастыря подальше, чтобы не смутить других иноков. Монахов это насторожило еще больше и они, отказавшись знакомиться с этим способом, начали заниматься своими делами, в то время как инок вышел из монастыря. Прошло некоторое время. Вдруг горы окрест монастыря огласились каким-то странными завываниями и стонами, холодящими кровь. Эти звуки эхом носились по ущелью от скалы к скале. Братия побросали дела и в недоумении прислушались. Оказалось, что это плачет пришедший инок.

Конечно, этот инок не сам выдумал такой вид плача. По словам св. Игнатия: «Инокам, крепкого телосложения, возможно и полезно более усиленное понуждение к плачу и слезам; для них нужно, особенно в начале их подвига, прежде, нежели они стяжают плач духа, слова молитвы произносить плачевным гласом, чтобы душа, уснувшая сном смертным от упоения греховного, возбудилась на глас плача и сама ощутила чувство плача. Так плакал могучий Давид. «Рыках от воздыхания сердца моего» (Пс.37:9), – говорит он о себе, «рыках» подобно льву, оглашающему пустыню воплем, в котором страшны и выражение силы, и выражение скорби»⁶¹. И в жизнеописаниях некоторых святых встречаются случаи занятия гласным плачем, невольно раздававшимся иногда за стенами кельи. Преп. Иоанн Лествичник, например, удалялся в пещеру и там предавался такому громкому плачу, что эти болезненные взывания были подобны тем, которые «обыкновенно испускают пронзаемые мечами и прободаемые разженным железом, или лишаемые очей»⁶². Но для такого занятия требуется смиренномудрие. Это главное условие, чтобы упражняться в подобном плаче, иначе он перерастет в нервное, кровяное, истеричное делание.

В заключение еще скажем, что богоугодные слезы не только в будущем веке, но еще в веке сем способны сообщить плачущему утешение, блаженство и радость. Правда, это является только тогда, когда отнимается грех. Тогда слезы заменяются, по выражению преп. Иоанна Лествичника, «духовным смехом»⁶³ или радостью от удостоверения в собственном спасении. Но чтобы получить такой благой плод плача, важно в делании его соблюдать постоянство. Еще премудрый Сирах говорил: «Когда кто омывается от осквернения мертвым и опять прикасается к нему, какая польза от его омовения? Так человек, который постится за грехи свои и опять идет и делает то же самое: кто услышит молитву его? и какую пользу получит он от того, что смирялся?» (Сир.34:25–26). В чем смысл изречения? По ветхозаветному закону, кто прикасался к мертвецу, тот становился нечистым и вынужден был проходить ряд всяческих предписаний, чтобы омыться от этой скверны. Поэтому прикасаться вторично после выполнения всех достаточно сложных предписаний неразумно. Преп. Иоанн Лествичник про то же сказал иначе: «Как раки удобно ловятся, потому что ползают то вперед, то назад: так и душа, которая иногда плачет, иногда смеется, иногда наслаждается, никакой не может получить пользы»⁶⁴.

Итак, плачьте, говорят Отцы, ибо другого более удобного пути не найти. Но это вовсе не означает, что кроме плача нет вообще больше путей ко спасению. В следующей беседе мы расскажем вам о ином и простом пути спасения.

Как и было обещано, мы с вами поговорим о самом кратком и самом легком пути спасения. Кому не хочется узнать о таком легком пути?! Мы ведь всегда ищем таких путей в жизни, где меньше всего встречается препятствий. Давайте поговорим о добродетели, которая на этот путь ставит.

Если употребить образную речь, то можно сказать так, что мы с вами из предыдущих бесед уже составили представление о муке и тесте, теперь же настала нужда поговорить нам о хлебе. Что означает мука, тесто и хлеб? Для начала обратим внимание на то, что из муки делается тесто, а из теста выпекается хлеб. Мука означает раскаяние, которое истончает и как бы стирает в порошок нашу душу. Тесто получается только тогда, когда мука смешивается с водой, и когда душа, истонченная раскаянием, смешивается со слезами, является плач. Далее, получая от Бога огонь благодати, это «тесто» пропекается и является добродетель, которая уже не возносится, подобно испеченному хлебу. И имя этой добродетели – смирение.

Из предыдущего сравнения, данного нам преп. Иоанном Лествичником, выходит, что раскаяние, плач и смирение имеют одну общую природу, хотя и разные природные качества. Но все же мы не можем сказать по сути, что такое смирение, потому что, как говорит тот же святой отец, «никакое слово не может изъяснить его качество»⁶⁵. И «кто думает одним сказанием своим просветить и научить невкусивших сего самым делом: тот делает нечто подобное человеку, вознамерившемуся словами и примерами дать понятие о сладости меда тем, которые никогда его не вкушали»⁶⁶. Говорить о добродетели смирения весьма затруднительно, ибо нет слов для ее описания и разума для ее постижения.

Однажды к авве Зосиме пришел философ. Старец в это время говорил о смирении. Софист, желая понять лучше, попросил объяснения:

– Скажи мне, как ты считаешь себя грешным? Разве ты не знаешь, что ты свят?

Старец был прост, неучен и не мог подобрать слов для объяснения. Философ продолжал настаивать на ответе. Старец же, не зная что сказать, повторял только:

– Не смущай меня, я подлинно считаю себя таким.

Видя, что авва Зосима недоумевает, как отвечать, присутствовавший при этом разговоре авва Дорофей попробовал объяснить философу на понятном ему языке так:

– Не то же ли самое бывает в софистическом и врачебном искусствах? Когда кто хорошо обучится искусству и занимается им, то, по мере упражнения в оном, врач или софист приобретает некоторый навык, а сказать не может и не умеет объяснить, как он стал опытен в деле. Так и в смирении: от исполнения заповедей бывает некоторая привычка к смирению, и это нельзя выразить словом.

Когда авва Зосима услышал объяснение аввы Дорофея, то обрадовался, обнял его и сказал:

– Ты постиг дело. Оно точно так и бывает, как ты сказал⁶⁷.

Итак, добродетель смирения познается опытно, по мере ее приобретения. Но и по приобретении она бывает все же непостижима. Почему так? Потому что она божественна. Смирение есть свойство и действие Божие. По этой причине невозможно объяснить ее природу. Но как можно говорить о свойствах Божиих, не зная Его природы, так же можно говорить и о свойствах или признаках смирения, что даст нам хоть какое-то о нем представление.

Авва Дорофей сказал: «Прежде всего, нам нужно смиренномудрие, чтобы быть готовым на каждое слово, которое слышим, сказать «прости», ибо смиренномудрием сокрушаются все стрелы врага и супротивника»⁶⁸. Почему старец сказал, что смиренномудрие необходимо прежде всего? Почему не сказал, что прежде всего необходимо воздержание? Ведь апостол Павел говорит, что «все подвижники воздерживаются от всего» (1Кор.9:25). Или почему не сказал, что первое – это страх Божий, от которого «начало премудрости» (Притч.1:7), или милостыня и вера, ибо сказано, что «милостыня может очищать всякий грех» (Тов.12:9) и без веры невозможно угодить Богу»? (Евр.11:6) А если без веры невозможно угодить Богу, если милостыней очищаются грехи, если страхом Господним уклоняется всяк от зла, если начало премудрости – страх Господень и если подвизающийся от всего должен воздерживаться, то, как же старец сказал, что прежде всего нужно нам смиренномудрие? Старец этим хотел показать, что ни страх Божий, ни милостыня, ни вера, ни воздержание, ни какая-либо другая добродетель без смиренномудрия не могут быть совершенными и даже спасительными. Преп. Иоанн Лествичник говорит, что «многие получили спасение без прорицаний и осияний, без знамений и чудес; но без смирения никто не внидет в небесный чертог⁶⁹. Если увидим или услышим, что кто-нибудь, в продолжении немногих лет, приобрел высочайшее бесстрастие: верь, что такой шествовал не иным путем, но сим блаженным и кратким»⁷⁰.

Он назвал путь смирения кратким. Это же утверждал и царь Давид в таких словах: «Смирихся, и спасе мя Господь» (Пс.114:6). Не постился, не бдел, не лежал на голой земле, но только смирился и спас его Господь. Таким образом, если человек приобретет смирение, тогда ему уже не нужны подвиги, тогда уже больше ему нечего делать. По слову преп. Иоанна: «Покаяние восставляет падшего; плач ударяет во врата небесные; а святое смирение отверзает оные»⁷¹.

Как научиться смирению, когда неизвестно даже, что это такое? Кто объяснит, покажет и научит ему? Конечно Тот, Кто обладает им в совершенстве. «Научитесь от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем» (Мф.11:29), – говорит Господь. Если в человека вселится Господня благодать, то она незаметно его научит смирению. Вот как все просто и легко! Но просто и легко в теории, практика же показывает, что это не так-то просто. Св. Григорий Нисский замечает со скорбью: «Никто да не почитает нетрудным и удобно приобретаемым преуспеяние в смиренномудрии. Напротив того, такое дело труднее всякого какого бы то ни было добродетельного предначинания и для естества нашего нет другого такого же зла, как этот недуг, производимый гордостью. Страсть превозношения прирождена почти всякому, кто принадлежит человеческому роду»⁷². Более того, как считает преп. Макарий Египетский, даже «в чистой природе есть возможность превозношения»⁷³. Следовательно, хотя сам путь смирения и легкий, но на этот путь трудно встать.

Каким же способом облегчить вступление на путь смирения? Есть ли какие-то средства облегчающие достижение его? Приобретению смирения, по мнению преп. Иоанна Лествичника⁷⁴, помогает нестяжательность, уклонение от мира, утаение своей мудрости, простота речи, прошение милости, изгнание дерзости, удаление многословия, благочиние во внешнем поведении, телесные труды, но главное – это послушание и правость сердца, которое не упрекает ни в чем по отношению к людям, себе и вещам. Самый же легкий путь к смирению – самоукорение. У преп. аввы Дорофея есть целое поучение о правильном самоукорении.

Однажды пришли к нему два брата скорбевшие один на другого. Старший говорит о младшем:

– Когда я говорю ему что-либо сделать, он скорбит, а я тоже скорблю, думая, что если бы он имел ко мне доверие и любовь, то принимал бы мои слова с уверенностью.

Младший отвечает:

– Прости, авва. Он говорит мне вовсе не со страхом Божиим, но повелевает, как властелин. Я думаю, потому и не располагается к доверию сердце мое.

Заметим, они друг друга укоряют. Другие двое также скорбели друг на друга и, поклонившись один другому, не успокоились, ибо в сердце не простили. Пришли к авве Дорофею. Один говорит:

– Он не от сердца поклонился мне, и потому я не успокоился.

Другой оправдывается:

– Так как он не был приготовлен любовью ко мне, когда я у него просил прощения, то потому я и не успокоился.

И авва Дорофей объясняет своему слушателю:

– Видишь ли, господине, какое смешное суждение. Бог знает, как я ужасаюсь, что и сами изречения Отцов наших мы употребляем сообразно с лукавой волей нашей для погибели душ наших. Каждому из них надлежало возложить вину на себя самого, и один должен был сказать: «Так как я не от сердца поклонился брату моему, то поэтому Бог не расположил его ко мне». Другой: «Так как я не был приуготовлен любовью к брату моему прежде нежели он просил прощения, то посему-то Бог не расположил его ко мне». То же и первые. Один должен был сказать: «Я говорю властительски, поэтому Бог не располагает брата ко мне». А другой должен был помышлять: «Брат мой со смирением и любовью приказывает мне, но я не послушен, не имею страха Божьего»⁷⁵. По той причине, что они себя не укоряли, но укоряли других и видели причину скорби в другом, они не имели успокоения и не получали пользы.

Это прямо болезнь какая-то, что мы всегда требуем от других исполнения заповедей по отношению к себе, говоря, что тот должен меня любить, а тот должен был мне сделать так-то, но не сделал. А делать все нужно наоборот и не оправдываться никогда, даже если не виноват. А если виноват, тем более не оправдываться, «ибо то угодно Богу, если кто, помышляя о Боге, перетерпит скорби, страдания несправедливо, ибо что за похвала, если вы терпите, когда вас бьют за проступки. Но если дело добро и страдаете, тогда это угодно Богу» (1Пет.2:19–20). Святые Отцы старались не оправдываться, если их обвиняли относительно их нравственного состояния. Единственное, что они оспаривали – это обвинение в еретичестве. Характерный в этом отношении случай с аввой Агафоном. Пришли к нему некоторые, желая испытать, не рассердится ли он, и заявили ему:

– Мы слышали о тебе, Агафон, что ты блудник и гордец.

Он отвечал:

– Да, это правда.

Они опять говорят:

– Ты, Агафон, пустослов и клеветник.

– Я, и это правда.

– Ты, Агафон, еретик, – вновь досаждают они ему.

– Нет, – возразил он, – я не еретик.

Потом у него спросили, почему он с первыми обвинениями согласился, а с последним – нет. Он ответил:

– Первые пороки я признаю за собой, ибо это признание полезно душе моей, а быть еретиком – значит быть в учении не от Бога, а быть в этом учении я не хочу⁷⁶.

Нельзя сказать, что первые проступки он не имел вообще. На деле, конечно, не имел, но не в помыслах, ибо страсти живут в каждом. Он ведь не уточняет степень блуда, пустословия, гордости и поэтому нельзя думать, что, признавая вышеназванные грехи, он клевещет на себя. Такое признание связано с видением приражающихся нечистых мыслей, которые рождают чувство собственной греховности. Только так можно объяснить и изречение св. Василия Великого, которого еще при жизни называли «богом во плоти», когда он признавался открыто: «Я и женщины не знаю, и не девственник»⁷⁷.

Что же касается второй части ответа преп. Агафона, то смысл его может быть и такой: «Я не хочу иметь искаженное сознание о Боге, ибо это препятствует общению с Богом и научению от Него смирения, а значит, лишает спасения». Существует глубокое убеждение среди исповедующих православное христианство, что вне этого сознания невозможно приобрести добродетели смирения. «Как невозможно пламени происходить от снега, – говорит преп. Иоанн Лествичник, – еще более невозможно быть смиренномудрию в иноверном или еретике. Исправление этого принадлежит одним православным, благочестивым и уже очищенным»⁷⁸. Следовательно, учение о смирении Францисков, Терез и прочих католических святых, а так же сектантов и приверженцев восточных религий, нельзя признать верным. Истинное смирение может образоваться только у православно живущих и то, только у благочестивых и уже очищенных.

Признаки настоящего смирения св. Исаак Сирин указывает следующие: «Кто истинно смиренномудр, тот, будучи обижен, не возмущается и не говорит ничего в свою защиту о том, в чем он обижен, но принимает клеветы, как истину, и не старается уверять людей, что он оклеветан, но просит прощения. Ибо иные добровольно навлекали на себя название непотребных, не будучи таковыми; другие же терпели именование прелюбодеев, будучи далекими от прелюбодеяния, и слезами свидетельствовали, что несут на себе плод греха, которого не делали, и с плачем просили у обидевших прощения в беззаконии, которого не совершали, когда душа их была увенчана всякою чистотою и непорочностию. Иные же, чтобы не прославляли их за превосходные правила жизни, соблюдаемые ими в тайне, представлялись в образе юродивых, быв растворены Божественною солию и непоколебимы в своей тишине, так что на высоте совершенства своего святых Ангелов имели провозвестниками своих доблестей»⁷⁹.

Однажды к авве Симону, одному из великих египетских отшельников, должен был прийти кто-то из начальства для благословения. Братья предупредили:

– Авва, приготовься.

Это значило: приберись в келье, оденься лучше и т.п. Он ответил:

– Ладно, приготовлюсь.

Надев на себя платье, сшитое из многих разноцветных лоскутков, взяв в руки хлеб с сыром, авва сел у двери и стал есть. Заметим, что для отшельника есть сыр означает то же, что для монаха есть мясо. Естественно, когда пришел начальник со свитой, то он посмотрел на старца с презрением и сказал:

– Это тот отшельник, о котором мы слышали?

И тотчас удалился. Так старец скрыл свои добродетели⁸⁰.

Другой премудрый старец духовно увещевал гордящегося брата. Но тот ему ответил:

– Прости мне, отче, я не горд.

Мудрый старец возразил:

– Чем же ты, сын мой, яснее можешь доказать, что ты горд, как не тем, что говоришь: я не горд⁸¹.

Очевидно, и смирение никогда не считает себя смиренным в отличие от смиренничания, которое только кажется смиренным, не будучи таковым на самом деле. Ибо одно дело совершать смиренные поступки и казаться смиренным и совсем другое дело быть смиренным на самом деле. Как правило, ложное смирение видит себя смиренным и даже хвалится своим состоянием, доказывая другим о наличии в себе смирения разными способами, поэтому подвижники заповедуют не злоупотреблять смиреннословием и смиренноделанием.

«Смиренномудрый, – говорит св. Иоанн Пророк, – не должен стараться выказывать свое смирение на словах, но довольно для него говорить: «прости меня», или «помолись о мне». Не должно также самому собою вызываться на исполнение низких дел; ибо и то и другое ведет к тщеславию, препятствует преуспеянию»⁸². И преп. Иоанн Лествичник наставляет: «Находясь в общежитии, внимай себе, и отнюдь не старайся в чем-нибудь показываться праведнее других братий. Иначе ты сделаешь два зла: братию уязвишь своею ложною и притворною ревностию, и себе дашь повод к высокоумию. Будь ревностен, но в душе своей, нисколько не выказывая сего во внешнем обращении, ни видом, ни словом каким-либо, ни гадательным знаком»⁸³. Когда не хвалят жаждущего похвал, то тщеславие, одевшись во одежду смирения, выказывает себя сначала намеками, а потом и откровенно заявляет о своей смиренности, чтобы удовлетворить свою жажду. Узнается же такое скрытое тщеславие по тому, что не имеет качеств свойственных смирению. Вспомним хотя бы, как некоторый инок рассказывал св. Игнатию Брянчанинову о том, что он в новоначалии своем старался упражняться в смиреннословии, полагая в нем по неведению своему что-то особенно важное. И когда однажды он так смиреннословил, говоря: «Я грешный, братия! Простите меня», то слышавшие его, вместо того, чтобы признать это ложью и тем ублажить его, согласились с ним, чем привели его в негодование, открыв ему, что грешным себя он не считает⁸⁴. Поэтому, как заключает св. Игнатий: «Перед людьми должно вести себя осторожно и благоговейно, но просто, молчанием отвечая на похвалы, им же на порицания, кроме тех случаев, когда прошение прощения и, при нужде, умеренное объяснение могут успокоить и примирить к нам порицающего»⁸⁵. Люди, преуспевшие в христианской жизни, имеют особенную свободу и простоту сердца, которую не могут не обнаруживать в обращении с ближними. Они не нравятся миру и мир признает их гордыми. Спросят: «Неужели употребление смиренных слов, называемое смиреннословием, душевредно? Кажется оно очень приличествует монаху, и очень назидает мирских людей, которые приходят в умиление, слыша смиреннословие монаха». Но в том-то и дело, что «лицемерство и человекоугодие не могут быть причиною назидания; они могут понравиться миру, потому что они всегда нравились ему; они могут вызвать похвалу мира, потому что они всегда вызывали ее; могут привлечь любовь и доверенность мира, потому что они всегда привлекали их», но они не могут быть свидетелями смирения⁸⁶. Угождающего Богу никогда мир не будет хвалить или любить, ибо мир любит только свое, а того, кто не от мира сего, он на самом деле «ненавидит» (Ин.15:19).

Обычно людей судят по наружности. И о смиренности судят также. Мир любит таких «смиренных», которые всем кланяются, на всякое слово отвечают «простите», имеют смиренный вид и услуживают во всем. Но кто по-настоящему имеет смирение, тот не имеет нужды одеваться во одежду смирения. Есть у св. Игнатия Брянчанинова повествование о некоем старце, весьма преуспевшем в духовной жизни, который приехал однажды в монастырь с новоначальным учеником своим. Некоторые благочестивые миряне из желания увидеть старца приглашали его к себе в гости, но при близком знакомстве он не вызывал у них симпатий, зато нравился ученик его, который, входя в богатые знатные дома, поражался земным величием и всем раздавал низкие поклоны. «Какой он смиренный!» – говорили миряне с особенным удовольствием. Но как объяснил св. Игнатий: «Старец провел жизнь свою в плаче о греховности своей; признавал величайшим счастьем человека – открытие в себе греховности, и с искреннею любовью, с состраданием к бедному человечеству, равно бедному и в палатах и в хижинах, с простотою сердца, с необыкновенною проницательностью, доставляемою такою же чистотою ума, желал поделиться духовными сокровищами с ближними, вопрошавшими его о спасении: этим возбудил против себя неудовольствие»⁸⁷. Но кроме этого, можно, наверное, сделать еще одно замечание о поведении старца. Евангелие заповедует все добродетели делать в тайне. Очевидно, это относится и к смирению, которое, так же как и другие добродетели, необходимо скрывать от собственного тщеславия, не показывая ни словом, ни видом, ни даже намеком о наличии его. Следовательно, смиренный будет стараться вести себя с людьми так, чтобы скрыть свое смирение. Конечно, скрыть его в полной мере невозможно, но невозможно лишь от взора духовного. Недуховный же взор не может различить внутреннего смирения от смирения внешнего. Когда Иисус Христос стоял перед Пилатом, тот Его молчание принял за гордость, хотя перед ним стояло само смирение. Св. Игнатия Брянчанинова тоже многие считали гордым и находящимся в прелести, поскольку он жил сам по себе, почти не имея руководства. Но «высокая душа, душа с надеждою небесною, с презрением к тленным благам мира, неспособна к мелкой человекоугодливости и низкопоклонности. Ошибочно называешь ты эту душу гордою, потому что она не удовлетворяет требование страстей твоих»⁸⁸, – писал он как бы в свое оправдание.

У Антона Павловича Чехова есть рассказ об экзекуторе Червякове («Смерть чиновника»), который сидел как-то раз в театре и смотрел спектакль, пребывая на верху блаженства. Но вдруг лицо его поморщилось, глаза подкатились, дыхание остановилось. Он отвел глаза от бинокля, наклонился и чихнул. Чихать никому нигде не возбраняется. Червяков утерся платочком и огляделся вокруг себя – не обеспокоил ли он кого своим чиханием. И тут он увидел, что старичок впереди него старательно вытирает свою лысину и шею и бормочет что-то. В старичке Червяков узнал статского советника Брюзжалова, служащего по ведомству путей сообщения. «Я его обрызгал, – подумал Червяков, – не мой начальник, чужой, но все же неловко. Извиниться надо».

– Извините, ваше-ство, я вас обрызгал, я нечаянно.

– Ничего, ничего.

– Извините, ради Бога, я ведь не хотел.

– Ах, сидите, пожалуйста, дайте слушать.

Червяков сконфузился, стал глядеть на сцену.

Глядел, но блаженства больше не чувствовал. Его начало мучить беспокойство. В антракте он подошел к Брюзжалову, походил возле него и, поборов неловкость, пробормотал:

– Я вас обрызгал, ваше-ство, простите, я ведь не то чтобы.

– Ах, полноте, я уже забыл, а вы все о том же, – сказал генерал и нетерпеливо шевельнул нижней губой.

«Забыл, забыл, а у самого ехидство в глазах, – подумал Червяков, подозрительно поглядывая на генерала, – и говорить не хочет. Надо ему объяснить, что я вовсе не желал. Это закон природы. А то подумает, что я плюнуть хотел. Теперь не подумает, так после подумает». Придя домой, Червяков сказал жене о своем невежестве. Жена, как ему показалось, слишком легкомысленно отнеслась к происшедшему. Она только испугалась, а потом, как узнала, что генерал чужой, успокоилась.

– А все-таки ты сходи, извинись, – сказала она.

– Подумает, что ты себя в публике держать не умеешь.

– То-то ведь и есть – я извинялся, но он как-то странно, ни одного слова путного не сказал, да и некогда было разговаривать.

На другой день Червяков натянул мундир, постригся и пошел к Брюзжалову объяснить. Войдя в приемную генерала, он увидел там много просителей, а между ними самого генерала, который уже начал прием. Дошел до Червякова.

– Вчера в «Аркадии» не припомните, ваше-ство, я чихнул и нечаянно обрызгал.

– Какие пустяки, Бог знает что! Вам что угодно? – обратился он к следующему. «Говорить не хочет! – подумал Червяков, бледнея. – Сердится значит. Нет, я ему объясню». Когда генерал кончил беседу с последним просителем и направился во внутренние апартаменты, Червяков шагнул к нему и забормотал:

– Ваше-ство, если осмелюсь побеспокоить ваше-ство, то имею чувство раскаяния, ненарочно, сами изволите знать.

Генерал состроил плаксивое лицо, махнул рукой:

– Да полно, да вы просто смеетесь, милостивый государь, – и скрылся за дверью. «Какие уж тут насмешки, – подумал Червяков, – генерал, а не может понять. Когда так, не стану больше извиняться перед этим фанфароном. Напишу ему письмо, а ходить к нему не стану, ей Богу, не стану». Так думал Червяков, идя домой. Письма генералу он не написал, думал-думал, не выдумал. Пришлось на другой день идти самому объяснять.

– Я вчера приходил беспокоить ваше-ство, – забормотал он, когда генерал поднял на него вопрошающие глаза, – не для того, чтобы смеяться, как вы изволили сказать. Я извинялся за то, что, чихая, брызнул-с. А смеяться я не думал, смею ли я смеяться. Ежели мы будем смеяться, так никакого и уважения к персонам не будет.

– Пошел вон, – гаркнул вдруг посиневший, затрясшийся генерал.

– Что-с? – шепотом спросил Червяков, белея от ужаса.

– Пошел вон, – повторил генерал, затопав ногами. В животе у Червякова что-то оторвалось. Ничего не видя и не слыша, он попятился к двери, вышел на улицу и поплелся. Придя домой и не снимая мундира, он лег на диван и помер.

Смирение это? Нет! Это тщеславное человекоугодие. «Ты познаешь тщеславного по особенной способности его к лести, к услужливости, ко лжи, ко всему подлому и низкому»⁸⁹, – говорит св. Игнатий Брянчанинов, как бы комментируя этот рассказ Чехова. Другим доказательством отсутствия смирения у экзекутора является отсутствие мира и спокойствия, ибо смирение приносит мир в душу и, как говорил некто, что даже если небо соединится с землей, смиренный не смутится.

Св. Симеон Новый Богослов пишет: «Иное есть говорить смиренныя слова, и иное – иметь смиренное мудрование. Иное опять есть смирение, а иное – цвет смирения, и иное – плод его. Иное есть красота плода его, а иное – сладость его, и иное – действия, бывающия от плода сего»⁹⁰. То есть смирение бывает разное и имеет как бы свои степени. Степень смирения определяет степень совершенства и чем выше степень смирения, тем больше появляется желание совершенствования, потому что смирение подобно страсти сребролюбия. И как сребролюбивый копит деньги, но ему постоянно их мало и он считает себя бедным, так и смиренный добродетели копит, копит, а ему все мало и он не видит от этого никакого прибытка и никакого богатства. Это и есть признак смирения души человеческой. Такая душа не только сама обогащается, но и других пользует своим богатством. Она, подобно полному пшеничному колосу, пригнувшемуся к земле от тяжести своих плодов и как бы желающему, чтобы его не заметили, однако же, всех привлекает к себе и пользует своим богатством, в отличие от того, кто, не имея плодов, высоко торчит среди поля, как бы показывая себя, но не привлекая к себе никого и не пользуя.

Для спасения через смирение надо, чтобы человек признал свое ничтожество. Ибо «как в начале Бог сотворил небо и землю из ничего, так той же Бог и ныне все из ничего творит. Кто мнит себе ничтоже, из того нечто, яко всемогущий, соделывает»⁹¹, – говорит св. Тихон Задонский. Ведь Бог – Творец из ничего. Здесь ключ. Когда человек, наконец, дойдет до признания того, что он ничего не значит перед Богом и перестанет надеяться на себя, тогда Господь начнет творить из него нечто значительное. Очевидно, кто приобрел такое самосознание, тот уже стал на спасительный путь, по которому Его поведет Господь, держа за протянутую к Нему руку смиренного произволения.

После сказанного уже предлагаю поговорить о том пути, который был указан Самим Спасителем и который некоторым образом связан с добродетелью предыдущей. На вопрос законника что делать, чтобы наследовать жизнь вечную, Господь в свою очередь спросил его:

– Что написано в законе, когда читаешь?

Тот в ответ сказал:

– Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя.

Тогда Он ему и говорит:

– «Правильно ты отвечал; так поступай, и будешь жить» (Лк.10:26–28).

И хотя, как мы видим, первой заповедью является любовь к Богу, но так как путь к ней и свидетельство ее, есть любовь к ближнему, то и говорить мы будем преимущественно о ней. А кто считает, что достаточно иметь лишь одну абстрактную любовь к Богу, допуская при этом ту или иную форму ненависти к ближнему, «тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит» (1Ин.4:20). По наставлению апостольскому "никто не должен искать своего, но каждый пользы другого» (1Кор.10:24), ведь и «Христос не Себе угождал» (Рим.15:3). Сами св. Апостолы считали несравненно лучшим для себя «разрешиться и быть со Христом, но предпочитали оставаться во плоти, так как это было нужнее для ближних» (Флп.1:23–24). Св. Иоанн Златоуст даже не считал за человека того, кто не заботился о пользе ближних своих, говоря: «Кто живет только для самого себя, а обо всех прочих не радит, тот лишний, тот не человек, а изверг рода человеческого»⁹².

Впрочем, заботящийся о благе ближнего своего, заботится и о собственном благе. Потому что, как говорит преп. Макарий Египетский: «Невозможно спастись иначе, как только чрез ближнего»⁹³. В силу этого, по словам св. Златоуста, «мы должны заботиться не только о своем спасении, но и о спасении ближних, иначе и сами не получим спасения»⁹⁴. Недостаточно для нас заботиться только о себе, не заботясь о прочих, потому что невозможно войти в соединение с Человеколюбцем, не имея любви к человеку. По причине этой великой любви Бога к человеку, как считает тот же Святитель, «Богу обычно оставлять наши грехи против Него, а за грехи против ближнего строго взыскивать»⁹⁵, и Его «ничто столько не раздражает, как небрежение о спасении ближних»⁹⁶. Так же считал и преп. Антоний Великий, говоря, что нет нечестия, которое было бы выше того нечестия, когда человек приносит скорбь ближнему и возносится над ним⁹⁷.

Так что по всем вышеназванным причинам любовь к ближнему является прямой целью духовного делания. В силу же этого, любовь к ближнему отличает и христианина от язычника. «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин.13:35), – говорил Господь своим ученикам. «Как ученик грамматика, ритора, философа, поэта, художника, и всякий другой ученик познается по учителю своему, – поясняет св. Симеон Новый Богослов, – так и христианин, ученик Христов, познается по Христу, Господу и Богу, доброму его Учителю, Который столько возлюбил нас, что ради нас соделался человеком и предал душу Свою во искупление нас. Почему кто не имеет любви, как может тот быть признан учеником Христовым или христианином? Как напротив кто имеет сию любовь, пусть он не может поднимать великих подвигов и трудов, а стяжал только одну эту любовь, тот, по закону Учителя нашего Христа, востек на самый верх совершенства святых»⁹⁸.

Более того, Отцы советовали именно те добродетели, «которые и для нас самих спасительны, и для ближнего наиболее полезны»⁹⁹. Итак, убедившись в том, что нет возможности спастись тому, кто не заботится об общей пользе, пусть каждый изберет этот путь, как лучший из всех путей, и начнет проходить его со всем усердием, помня, что естественным основанием для такого пути является человеческая природа. Ибо в ней, созданной по образу и подобию Божию, вместе с другими качествами богоподобия заложено и зерно естественной любви. Но если это зерно не будет развиваться, то останется зерном. Следовательно, чтобы получить развитие, любовь должна проявлять себя активно по отношению к ближним в добрых делах, в заботах о них и во внимании к ним. Этот закон развития любви подобен закону развития органической жизни. Кто не считает нужным применять естественные чувства любви, развивая их делами милосердия, у того это свойство атрофируется, так же как атрофируется орган живого организма, если он не упражняется. Чтобы этого не случилось, христианские подвижники делам любви предпочитали все. По слову преп. Иоанна Лествичника: «При сравнении зол, должно избирать легчайшее. Например, часто случается, что когда мы предстоим на молитве, приходят к нам братия; мы бываем в необходимости решиться на одно из двух: или оставить молитву, или отпустить брата без ответа, и опечалить его. Но любовь больше молитвы, потому что молитва есть добродетель частная, а любовь есть добродетель всеобъемлющая»¹⁰⁰. Выходит, оставлять молитву – зло, но не оказать любовь к ближнему еще большее зло. Так же предпочитали любовь посту. Преп. Иоанн Кассиан свидетельствует, что когда он пришел в Египет из Сирии, то там его приняли с великим радушием и ради него нарушили устав в принятии пищи, аргументируя это таким рассуждением: «Хотя пост полезен и постоянно нужен, он, впрочем, составляет жертву произвольного дара, а дело любви есть необходимое требование заповеди, которое нужно исполнить»¹⁰¹. Предпочитали любовь и другим подвигам, как это видно из следующего примера классического старческого рассуждения.

Однажды к одному старцу пришли три брата и стали ему хвалиться своими делами.

Первый сказал:

– Я выучил наизусть Ветхий и Новый Заветы, что мне будет за это?

Старец отвечал:

– Воздух ты наполнил словами, а все-таки пользы тебе от твоего труда нет.

За первым второй приступил и тоже спросил:

– А я, отче, все Священное Писание переписал для себя!

Старец сказал:

– И тебе нет пользы.

Тогда третий воскликнул:

– А я, отче, чудеса творю!

– И тебе нет пользы, – сказал и этому старец, – ибо и ты любовь отогнал от себя.

Потом, обратившись ко всем, сказал:

– Если хотите спастись, имейте ко всем любовь, в милости будьте прилежны и тогда спасетесь¹⁰².

«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, – объясняет св. Апостол, – а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий» (1Кор.13:1). Смысл очевиден: если мне станут известными все иностранные для меня языки и даже языки невидимых ангельских сил, но любви к ближнему я при этом иметь не буду, то ничем не отличусь от неодушевленных орудий. Более того, уподоблюсь таким орудиям, которые издают пустой, бесцельный, бесполезный звук и кажутся беспокойными, тягостными и несносными для окружающих. «И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы» (1Кор.13:3). То есть и подвиг нестяжания ничего не значит без любви. Даже сверхъестественные дарования без любви не имеют цены, потому что Господь говорил: «Многие скажут Мне в тот день: Господи! Господи! не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многие чудеса творили»? На что Он им ответит: «Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие» (Мф.7:22–23). Господь не признает их своими, несмотря на такие знамения, потому что эти люди не творили Его воли, которая состоит в исполнении заповеди о любви к ближнему.

Что же такое любовь? «У этой любви много имен и дел много, и признаков ея преобильно, и свойств премногое множество, – говорит св. Симеон Новый Богослов, – но существо ея одно и для всех совершенно непостижимо, и для ангелов и для людей, и для всякой другой твари, нам, может быть еще неведомой. Она неизъяснима словом, неприступна в славе, неизследима в советах. Она и вечна, ибо безвременна. И незрима она, ибо умопредставляется, но не постигается»¹⁰³. В этом отношении любовь сходна со смирением. Как Бог-Отец и Бог-Сын имеют одинаковую сущность, но различные ипостаси, так любовь и смиренномудрие, хотя и разные по своим проявлениям, но одинаковы по своей сущности. И как сущность Божия непостижима для человеческого познания (Ин.1:18), так непостижима в существе своем и любовь. Но как Бог познается через некоторые свои свойства, так и любовь можно определить по ее характерным качествам.

Итак, попробуем выделить некоторые качества любви. Говорят, что любить – это значит считать что-нибудь дорогим, приятным для себя, потому что это нравится по свойствам своим и рождает желание быть в тесном общении с ним для взаимного счастья. Такую любовь называют симпатической, ибо она основывается на симпатии, сочувствии и бессознательном влечении к кому-то или к чему-то. Симпатия обычно основывается на сходстве внешних или внутренних качеств, которые нравятся нам в других. Но хотя симпатия служит основанием для человеколюбия, она не составляет еще самой любви. Любовь не состоит в одних только приятных чувствах и ощущениях, она скорее состоит в благоволении, в искреннем расположении души, по которому человек желает другим блага и по возможности старается это благо доставить. По определению Климента Александрийского, любовь есть «дружеское и нежное усердие, соединенное со здравым пониманием пользы близких»¹⁰⁴. Кроме того, любовь простирается на всех в отличие от симпатии, которая любит подобных себе, ища взаимного удовольствия от общения. Поэтому симпатическая любовь не имеет цены пред Богом, сказавшим прямо: «Если вы любите любящих вас, какая вам за то благодарность? ибо и грешники любящих их любят» (Лк.6:32).

Примером подлинной христианской любви служит тот решительный поступок, который совершила одна молодая девушка египтянка, жившая в VI-VII веках. Жила она в Александрии и была круглая сирота, так как родители ее умерли, когда она только вышла из детства, но оставили по смерти своей хороший достаток. Девица имела благоустроенный дом и обширный виноградный сад, спускавшийся к Нилу. Наследство, которое она получила, было достаточным для того, чтобы прожить всю жизнь в удовольствиях, но молодая египтянка была чрезвычайно участлива ко всякому человеческому горю и ничего не жалела для того, чтобы помочь людям, впадающим в бедствие. Через это с ней произошел следующий роковой случай.

Однажды вечером, когда схлынул палящий египетский жар, египтянка пошла со своими служанками купаться к Нилу. После купания, освеженная и умиротворенная, возвращалась она домой, проходя через свой виноградник. Служанки ее тем временем еще оставались на реке, чтобы убрать купальные вещи.

Вечер после знойного дня был чудесным. Работники, окончив свое дело, ушли, и виноградник был пуст. Египтянка могла быть уверена, что она одна в своем саду, но вдруг, к своему удивлению, заметила в одной куртине присутствие незнакомого ей человека. Он как будто скрывался и в то же время что-то торопливо делал возле одного плодового дерева. Может быть, он рвал плоды и оглядывался, боясь, что его поймают?

Когда же она подошла ближе, то увидела, что этот незнакомец не плоды срывал, а делал что-то совсем другое. Он закреплял для чего-то шнур к суку старого дерева. Это показалось ей непонятным, и она притаилась, чтобы увидеть, что будет дальше. А незнакомец, сделав из шнура петлю, вложил в нее свою голову. Еще мгновение, и он удавился бы в этой петле, из которой слабой девушке не по силам было бы его вынуть, а пока она звала бы на помощь людей, удавленник успел бы умереть. Надо было помешать этому немедленно.

Египтянка закричала: «Остановись»! И бросившись к самоубийце, схватила руками за петлю веревки.

Незнакомец был пожилой человек, эллин, с печальным лицом и в одежде с неподрубленным краем. Увидав египтянку, он не столько испугался, сколько пришел в досаду и сказал ей:

– Какое несчастье! Злой демон что ли выслал тебя сюда, чтобы остановить мою решимость?

– Для чего ты хочешь умереть, когда жизнь так прекрасна? – отвечала египтянка.

– Может быть жизнь прекрасна для тебя и для подобных тебе, которые живут в полном довольстве. Раньше и я находил ее хорошей, но нынче судьба от меня отвернулась, и жизнь составляет для меня несносное бремя. Ты не права, что мешаешь мне умереть. Иди отсюда своей дорогой, оставь мне возможность вылезть по моей веревке вон из этой житейской ямы, где я не хочу больше терзаться между грязью и калеными углями.

Девушка не соглашалась его оставить и сказала:

– Я не позволю тебе удавиться. Я закричу, и сейчас же прибегут мои люди. Лучше возьми свой шнурок под одежду и пойди за мной в мой дом, где расскажешь мне свое горе. Если есть возможность облегчить его, то я это сделаю, а если оно в самом деле так беспомощно, как ты думаешь, тогда уходи от меня со своим шнуром куда хочешь, я тебе ни в чем не помешаю, и ты еще не опоздаешь повиснуть на дереве.

– Хорошо, – отвечал незнакомец, – и как не тяжело медлить на земле, но ты мне кажешься такой участливой, в глазах у тебя столько ума, в голосе столько ласки, что я тебе хочу повиноваться. Вот уже шнур мой спрятан под моей одеждой, я готов идти за тобой.

Египтянка провела отчаянного своего гостя в дом, приказала служанке подать фрукты и прохладительное питье и, усадив гостя среди мягких подушек на пышном ковре, вышла переменить свое купальное платье на другое. Когда же она возвратилась, то села рядом с гостем, а за ними встали две черные служанки и легким движением шелковых кистей начали приводить в колебание спускающееся с потолка огромное, напитанное ароматами опахало из больших пестрых перьев.

Египтянка желала как можно скорее узнать горестную историю незнакомца, что он и исполнил. Рассказ его был прост и немногословен. Покусившийся на самоубийство эллин имел недавно еще большое состояние, но потерпел неудачу в делах и до того задолжал, что не мог рассчитаться со своим заимодавцем. В этом затруднении он прибегнул к его состраданию, но это было напрасно. Богач соглашался оказать снисхождение, но не иначе, как на одном ужасном условии.

– В чем же заключается это ужасное условие? – спросила египтянка.

– Я не могу сказать тебе это при твоих слугах.

Она велела служанкам удалиться.

– У меня есть дочь, девочка твоих лет, она так же, как и ты, стройна станом, прекрасна лицом, а о сердце ее ты можешь судить по следующему. Заимодавец мой, большой и безнравственный сластолюбец, сказал мне: «Отдай мне твою дочь в наложницы, и тогда я освобожу тебя от темницы – иначе ты задохнешься в колодке». Я оскорбился и не хотел слышать об этом. Это было мне тем более тяжко, что у моей бедной дочери есть жених. Он беден, но имеет возвышенный ум, и дочь моя горячо любит его с самого детства. Кроме того, жена моя не снесет такого бесчестия, чтобы дочь наша стала наложницей, но беда настигает беду. Представь себе новое горе – дочь моя все это узнала и сегодня сказала мне:

– Отец, я все знаю. Я уже не ребенок. Я решилась, отец чтобы на твою старую шею не набили колодку. Прости меня, отец я решилась...

Она зарыдала, и я с ней еще больше, стал отговаривать ее, но она отвечала:

– Любовь к тебе и матери, которая не снесет такого унижения, во мне теперь говорит сильнее любви к моему жениху. Он молод, – продолжала она, глотая бежавшие слезы, – полюбит другую и с ней пусть узнает счастье супружеской жизни. А я – твоя дочь, дочь моей матери... Вы меня воспитали, теперь вы стары. Не говори мне больше ни слова, отец, потому что я твердо решилась.

При этом она пригрозила, что если я буду ей противоречить, она не станет ждать завтрашнего дня, когда заимодавец назначил мне срок, а уйдет к нему сию же минуту.

Незнакомец отер набежавшие на лицо слезы и закончил:

– Что еще скажу тебе? Моя дочь имеет решительный нрав и нежно нас с матерью любит... Что она порешила, против того напрасно с ней спорить... Я упросил ее только подождать до завтра и солгал ей, будто еще имею на кого-то надежду. Целый день я ходил как безумный, потом возвратился домой, обнял жену, дочь, оставил их вместе, а сам взял тихонько шнурок и побежал искать уединенного места, где мог бы кончить свои страдания. Ты мне помешала, но зато облегчила горе мое своим сердобольным участием. Мне мило видеть лицо твое, прекрасное, доброе, как лицо моей дочери. Пусть благословит тебя небо. Теперь прощай, не мешай мне, я пойду, кончу с собой. Когда я не буду в живых, дочь моя не станет бояться колодки, которую могут набить на шею отцу. Она выйдет замуж за своего жениха, а не продаст себя ради отца богачу на бесчестное ложе.

Египтянка внимательно выслушала рассказ незнакомца, а потом сказала, глядя ему твердо в лицо:

– Я понимаю во всем твою милую дочь. Она добрая девушка.

– Тем это тяжелей для меня, – отвечал незнакомец.

– Я понимаю это, но скажи мне, сколько ты должен?

– О, очень много, – отвечал незнакомец и назвал очень знатную сумму.

Это равнялось всему состоянию египтянки.

– Приди ко мне завтра, я дам тебе эту сумму.

Незнакомец изумился: он и радовался, и не мог верить тому, что слышал, а потом стал говорить, что он не смеет принять от нее столь великую помощь. Он напомнил ей, что долг его составляет слишком значительную сумму, и просил ее подумать, не подвергает ли она себя слишком большой жертве, которую он даже не в состоянии обещать ей возвратить.

– Это не твое дело, – сказала египтянка.

– При этом же, – сказал он, – припомни то, что я из другого народа, я – эллин и другой с тобой веры.

На что египтянка отвечала ему:

– Я не знаю, в чем твоя вера, это касается наших жрецов, но я верю, что грязь так же марает ноги гречанки, как и ноги всякой иной, и одинаково каждую жжет уголь каленый. Не смущай меня, грек, твоя дочь покорила мое сердце. Иди, обними твою дочь и жену и приходи ко мне завтра.

А когда незнакомец ушел, девушка тотчас опять взяла свое покрывало и пошла к богатому ростовщику. Она заложила ему за высокую цену все свое имущество и взятое золото отдала на другой день незнакомцу.

Через малое время, когда подошел срок сделанного заклада, ростовщик пришел закладывать и взял на себя все имущество египтянки, а она должна была оставить свой дом и виноградник и выйти в одном бедном носильном платье. Теперь у нее не было ни средств, ни приюта.

Скоро увидели ее в этом положении прежние знакомые и стали говорить ей:

– Ты, безумная, сама виновата, вот до чего довела тебя твоя безрассудная любовь.

Она же отвечала им, что ее доброта не была безрассудной, потому что теперь она лишь одна потерпит несчастье, а без этого погибало целое семейство. И рассказала им все о несчастье эллина.

– Так ты вдвое безумна, если сделала это для людей чужой веры!

– Да ведь не порода и вера страдали, а люди – ответила она.

Услыхав такой ответ, знакомые почувствовали против нее еще большее раздражение.

– Ты хочешь блистать добротой к чужеверным пришельцам, так живи как знаешь.

И предоставили ее самой себе. Великодушная девушка не могла избежать тяжких бедствий по причинам, которые крылись в ее воспитании. Она совсем не была приготовлена к тому, чтобы добывать себе средства своими трудами. Она имела молодость, красоту, светлый, даже проницающий ум, возвышенную душу, но не была обучена никакому ремеслу. Прелестное девственное ее тело было слабо для того, чтобы исполнять грубую работу береговых поденщиц, она не могла ни носить корзины с плодами, ни кирпичи на постройки. И когда она хотела мыть белье на реке, то зола из сгоревшего нильского тростника разъедала ее нежные руки, текучая вода производила у нее головокружение, так что она упала в воду и ее, без чувств вытащили из Нила.

Она очутилась в отчаянном положении: в мокром платье и голодная. С ней поделилась сухой ячменной лепешкой береговая блудница, одна из тех, которые во множестве бродили по берегу Нила, поджидая проходивших здесь вечером чужеземных матросов. Одна эта женщина поделилась с ней на ночь своей циновкой, она же прикрыла ее стужу сухой одеждой, а потом прекрасная египтянка стала такой же, как эта – прибрежной блудницей.

Все знавшие ее отвратились от нее, и она погибала. Иногда она приходила к своему бывшему винограднику, под то самое дерево, на ветвях которого хотел удавиться избавленный ею незнакомец. Вспоминая его рассказ, она все время находила, что не могла поступить иначе, как поступила. Пусть страдает она, но другие спасены. Это радовало египтянку, давало ей силы терпеть унижения. Но случались и минуты слабости, когда от отчаяния она готова была броситься в Нил. Тогда она садилась над кручею на красном, как кровь, песчаном холме и размышляла о том, неизбежно ли так должно быть, чтобы добрый всегда был между грязью и калеными углями? Или будь безучастен к горю людскому, или утони в горе сам? Третий выбор – плетись между грязью и углем. Для чего ж тогда нашим сердцам дано узнать сострадание? Или Небо жестоко? Почему оттуда никто не сойдет и не укажет, – как людям сделать жизнь свою лучше, чтобы отверженных не было и чтобы не было гордых, пресыщенных и нищих? О, если бы снизошел оттуда такой великий учитель! Если бы был такой человек, – как бы она хотела рыдать у его ног и всю жизнь исполнять все, что он прикажет!

В таком настроении она однажды тихо брела по берегу Нила в уединенном месте и не встречала в этот день даже буйных мореходцев. Она уже два дня ничего не ела и чувствовала мучительный голод, в глазах у нее мутилось. Она подошла к реке и нагнулась, чтобы напиться, но сейчас же отскочила в испуге: так самой ей показалось страшным ее изнуренное лицо с померкнувшим взглядом. А так недавно еще ее называли «прекрасной».

– О, я понимаю теперь, что это значит. Я уже больше не прекрасна, я страшна даже самым потерянным людям! Голод приблизился, мучительный голод, но я не ропщу. Я посылаю последний привет мой небу, которое внушило мне решение любить других больше себя и с тем умираю!

Она бросилась к реке, чтобы утонуть. Непременно исполнила бы это, но ее неожиданно кто-то удержал за плечо и она, оглянувшись, увидала перед собой пожилого человека скромного вида и в чужестранной одежде.

Египтянка приняла его за одного из чужестранцев, приходящих на это место с целями, о которых ей было известно, и сказала ему:

– Оставь меня в покое, я не хочу сегодня идти с тобой.

Но чужеземец не отошел, а, взглянув на нее ласково, сказал ей:

– Напрасно думаешь, сестра моя, что я был намерен сказать тебе что-либо другое. Мне показалось, что ты в каком-то борении с собой.

– Да, я вынимаю ноги мои из грязи, хочу ступить на горячий уголь, это требует силы.

– Ты очень слаба.

– Я два дня не ела.

– Так ешь же скорей.

Чужеземец поспешно перебросил из-за спины холщовую сумку, подал девушке рыбу, хлеб и воду с вином.

Египтянка стала есть, запивая глотками воды, а когда первый мучительный голод был утолен, она подняла глаза на незнакомца и тихо сказала:

– Нехорошо, что я ем твою пищу. Ты путешествуешь и тебе нужен запас для себя.

– Не беспокойся, сестра, я могу терпеть и поверь, что терпеть гораздо отраднее, чем видеть терпящего.

Египтянка вздрогнула:

– Чужестранец! – ты меня накормил и хорошо говоришь, но зачем ты уже два раза назвал меня своей сестрой? Разве не понимаешь, кто я такая?

– Ты такое же создание Бога, как и я, и сестра мне. Какое мне дело, чем житейское горе и жестокость людей теперь тебя сделали.

Девушка вперила в него свои глаза, опять засверкавшие былым огнем, и вскричала:

– Ты жжешь меня своими словами. Ты, быть может, посланник богов?

– Нет, я такой же простой человек, как и ты.

– Но кто мог научить тебя так говорить, что сердце мое горит и трепещет?

– Сядем здесь вместе, я расскажу тебе, кто научил меня так говорить.

Несчастная еще больше смутилась:

– Как? – Ты хочешь сесть со мной рядом? Тебя могут увидеть с блудницей почтенные люди, и что ты им скажешь в свое оправдание?

– А я скажу им, что Тот, Кто всех их почтенней, не гнушался такой, о какой ты вспоминаешь.

– Кто ж это был?.. Я о таком не слыхала. Но ты о нем говоришь, и слова твои льют новую жизнь в мое сердце... Может быть, Он-то и есть твой учитель?

– Ты не ошиблась. Это Он – мой Учитель.

Египтянка заплакала:

– Как ты счастлив, чужестранец. Где же он, твой небесный посланник?

– Он с нами.

– С нами!.. со мной! Не смейся над бедной блудницей. Я несчастна, скажи мне, где Он, я побегу, буду умолять, быть может, Он даст мне новую жизнь!

Чужеземец сам взволновался.

– Успокойся, – сказал он, – ты ее будешь иметь – новую жизнь. Развяжись только со старой. Развяжись скорей с тем, что гнетет тебя в прошлом.

– Слушай же скорее, кто я такая! – воскликнула с сожалением девушка и рассказала все, что с ней было, и когда повесть была окончена, она добавила в свое оправдание:

– Говорят, будто мне надлежало иначе размыслить, но я не могла, мое сердце тогда одолело рассудок.

– Кто кладет руку на плуг и сам озирается вспять, тот не пахарь, не жалей о том, как поступила.

Она потупила взор и сказала:

– Я не о том сожалею, но мне тягостно думать о том, что было после...

– После того, как ты совершила святейшее дело любви, – прервал чужестранец, – после того, как ты позабыла себя ради спасения других?! Оставь сокрушения эти!.. Когда каленое уголье жжет ноги, ноги ползут в холодную грязь, но любовь покрывает много грехов и багровые пятна белит, как волну на ягненке. Подними лицо твое вверх, прими от меня привет христианский и знай, что Тот, к Кому душа твоя рвется, перстом на сыпучем песке твой грех написал и оставил снести его ветром.

Египтянка подняла свое лицо и заплакала. А христианин глядел на нее, колени его незаметно согнулись, он поклонился ей в ноги и тихо промолвил:

– Ты была мертвая, а стала живая!

Утешение совершилось, пришла новая жизнь в смущенную душу египтянки. Христианин рассказал ей, в чем состоит учение Христово. Египтянка непременно захотела знать, есть ли люди, которые живут по этому учению взаимной любви и не имеют ни осуждения, ни зла, ни нищеты.

– Они были, – отвечал христианин.

– Отчего же они не все таковы теперь?

– Это трудно, сестра.

– В чем же тут трудность?

– Слушай, как они жили, – христианин прочел ей на память места из Деяний: «У множества веровавших в спасительность учения было одно сердце и одна душа. Никто из имения своего не называл своим, но все у них было общим. И все, что у них было, они разделяли по нужде каждого. Они каждый день собирались вместе и вместе принимали пищу и веселье по простоте сердца» (Деян.4:32).

– Так ведь это прекрасно! – воскликнула египтянка.

– Но для иных это трудно! «Так Иосия, прозванный от апостолов Варнавой, что значит «сын утешения» – левит, родом из Кипра, у которого было свое поместье – продал его и принес деньги к ногам апостолов» (Деян.4:36–37). После многих сумрачных дней лицо египтянки осветилось отрадной улыбкой: «Варнава отдал поместье и назвали его «сын утешения»...

Она выше подняла лицо и сказала:

– Это вовсе не трудно, это только так должно быть!

– Так иди же отсюда, куда я тебя научу, расскажи людям, к которым придешь все, что ты мне рассказала.

Чужеземец назвал ей место, где сходятся христиане Александрии и кто их епископ.

Египтянка немедля встала и пошла по его указанию.

Когда она пришла, ее тотчас же узнал один клирик и сказал:

– Мне очень знакомо твое лицо, ты похожа на ту блудницу, которая часто ходила по берегу Нила.

– Я сама есть та блудница, – отвечала египтянка, – но уже все кончено, я хочу быть христианкой.

– Ну, это не сразу, ты должна прежде очистить себя постом и раскаянием.

– Я готова исполнить все, что нужно.

Ей сказали, как надо поститься. Она пошла и долго постилась, питаясь тем, что ей давали из сострадания. Наконец, она изнемогла и пришла снова с просьбой, чтобы ее окрестили и приняли со всеми в общение. Клирики сказали ей:

– Ты так мерзко жила у всех на виду, что должна принести при всех покаяние.

– Да я за этим и пришла, чтобы сказать всем, как дурна моя жизнь. Но я изнемогаю, боюсь, что скоро умру. Прошу вас, скажите епископу, что я прошу скорей принять меня в общение.

Клирики сказали епископу, и тот скоро велел назначить ей катехизатора, который должен был протолковать ей все символы, догматы, потом удостоверить ее познания и тогда египтянку положили крестить.

Но она этого не дождалась. Нетерпеливое ее желание получить христианское имя и жить с христианами вместе снедало ее, она жаловалась, плакала, а все пренебрегали ею.

Тогда совершилось чудо! Когда отверженная египтянка лежала больная в малой хлевине, туда к ней среди ночи вошли два святых мужа и одели ее в белые «крестильные ризы». В них и осталось на земле ее мертвое тело, а живой дух отлетел в обитель живых.

Кончина египтянки, одетой в крестильные ризы, сделала затруднение клирикам. Они недоумевали, по какому обряду надо похоронить эту женщину, но неожиданно пришел тот чужестранец, который говорил с усопшей на берегу Нила. Он был философ и пресвитер сирийский, друг Исаака Сирийца. Он вернулся сюда с дороги по внушению Духа Святого. Он наклонился к усопшей и стал читать христианские молитвы, а пока он молился, тело ее зарыли в землю, но сириец еще долго стоял и смотрел вдаль. Он что-то думал, он был в восторге и двигал устами.

Его спросили:

– Верно, ты видишь чудное что-нибудь.

– Да, – отвечал он, – я вижу, как будто бы небо отверсто и туда кто-то входит...

– Неужто блудница?

– О, нет!.. блудницу вы закопали в грязи, – я вижу как легкая струйка с каленного угля сливается с ветром, и мне кажется, это восходит «дочь утешения».

Из этого рассказа видно, что возможно спасение одной лишь любовью, которая ищет полезного для всех, независимо от того, кто эти «все». От этого основного качества рождаются и все те другие качества, которые назвал св. апостол Павел (1Кор.13:4–7). Первым им названным качеством является «долготерпение», благодаря которому любовь переносит великодушно все неприятности, оскорбления и напраслины, не смущаясь при этом. Как искра, попавшая в море, тотчас исчезает, не причиняя вреда для моря, так и все неприятное, неожиданное, попадая на долготерпеливую душу, скоро исчезает, никак ее не возмущая. Другим качеством любви является «милосердие». Любовь милосердствует и, терпя неприятности, сама никому ничего плохого не делает. Напротив, входит в сочувствие скорбящему, старается облегчить его горе и пока не утешит, не поможет скорбящему, сама не успокаивается. Кроме того, любовь «не завидует» ни дарованиям, ни внешнему благосостоянию, ни успеху в делах, потому что это противно ее природе. Ее существо желает другим добра, и она не ищет, чтобы быть счастливее других. Любовь так же «не превозносится» ни словом, ни делом. Она действует потихоньку, высматривая, где и что можно сделать полезного, и если найдет, делает то без шума и заявления. Заносчивость же характерна для страстной любви, которая допускает много неосмотрительного, действует сгоряча в уверенности, что все от нее исходящее прекрасно и должно в других оставлять только изумление и похвалу. Поэтому она вмешивается во все со своим суждением и кроме смятения по себе ничего не оставляет. Любовь «не гордится», не надувается как пузырь, который полон своей пустотой. Она не думает про себя, что лучше других, но смиренно мудрствует. Любовь «не бесчинствует», не брезгует, не гнушается ничем, коль скоро того требует благо ближнего. Она сделает все для того, чтобы помочь, даже если ей придется перенести нечто плохое и срамное, по подобию родителей, которые, какими бы ни были мудрыми и красноречивыми, все же не стыдятся вместе с детьми лепетать и играть, и никто, смотря на это, их не осуждает. Любовь «не ищет своего», ибо для нее любимый составляет все. Любовь «не раздражается» и не огорчается неуспешностью трудов своих или когда встречает что-либо неприятное от того, кого любит. Любовь «не мыслит зла» и совсем не думает, чтобы в действиях ею любимого было зло. Она не видит даже во зле зла, так что все ей кажутся добрыми. И как сама не делает ничего плохого, так и не подозревает ни от кого по отношению к себе ничего плохого. Также любовь «не радуется неправде, а сорадуется истине», то есть, как объясняет св. Иоанн Златоуст, «не радуется, когда другие терпят зло, но радуется о тех, которые благоустроены в жизни»¹⁰⁵. «Все покрывает» добрым словом и отношением: и обиды, и огорчения, и грехи, и недостатки любимых. «Всему, что ни скажет любимый, верит», даже не подозревая, что может быть ложь. «Всего надеется» и никогда не останавливается, если встречает неуспех, но изобретает новые способы для делания добра. Не отчаивается, если любимый склонится к худому, но ожидает от него перемен на лучшее. «Все неприятности благодушно переносит» и все труды поднимает охотно, имея одну цель – сделать добро своему любимому. И «никогда не перестает», оставаясь постоянной, неподвижной и не ослабевает, даже если потерпит от любимого какое-либо оскорбление, потому что не может ненавидеть.

Среди людей много и красноречиво говорится о любви, все приглашаются к стяжанию любви, песни поются только о любви, весь мир опьянен идеей любви. Но, как говорят святые Отцы, слыша слово «любовь», да не подумает кто, что она есть дело удобоисправимое. И это не случайно. После грехопадения свойства наши изменились, повредились грехом, а особенно повредилось свойство любви. Чувство любви к ближнему присуще каждой человеческой душе, но, как и все другие чувства, естественная любовь заражена грехом. «В каких язвах, – говорит св. Игнатий Брянчанинов, – наша любовь естественная! Какая тяжкая на ней язва – пристрастие! Обладаемое пристрастием сердце способно ко всякой несправедливости, ко всякому беззаконию, лишь бы удовлетворить болезненной любви своей»¹⁰⁶. Какие только страсти не стараются изображать из себя самую святую и невинную любовь! И человекоугодие, и ложное смирение, и притворная скромность, и блуд в самых тонких сокровенных видах – все это пытается облечься в одежды истинной любви. Но мы не играть должны в любовь, а делать все, чтобы в действительности стяжать эту истинную любовь к ближнему. Надо строго различать кровяное, душевное и плотское от духовного. Одним из признаков плотской любви является забота доставить любимому земное благополучие. Все духовное, вечное ей чуждо, потому что ею руководит плоть и кровь. Она временна, изменчива и эгоистична. В ней нет постоянства, она может разгораться очень сильно, но часто после краткого времени легко обращается в отвращение, даже ненависть. Она желает безгранично владеть объектом своей любви и если не достигает желаемого, то бывает способна на многие безрассудные поступки. Такая любовь недостойна называться любовью. Она есть искажение любви. Она враждебна любви истинной, той любви, которая основывается на вере в Бога, исправляющего все болезненные свойства. Господь принимает только ту любовь, образец которой явил человечеству новый Адам. Любовь же ветхого Адама явилась после вкушения в Раю запрещенного плода. Она не дозволяется Богом. Она является в Раю Нового Завета тем самым запрещенным плодом, вкусив которого человек начинает любить создание вне Бога.

Чтобы легче было научиться правильной любви, Господь заповедал возлюбить ближнего «как самого себя». Руководствуясь этой заповедью, мы могли бы быстро обучиться правильной любви, если бы умели правильно любить себя. Несмотря на свою странность, подобное заявление имеет основание в плачевных опытах человечества. Как справедливо отмечает св. Игнатий Брянчанинов: «Большая часть людей ненавидит себя, старается сделать себе как можно больше зла. Если измерить зло, соделанное человеку в его жизни, то найдется, что лютейший враг не сделал ему столько зла, сколько сделал зла человек сам себе»¹⁰⁷. Какая тому причина? А причина та, что мы правильную любовь к себе заменяем самолюбием, внушающим стремиться к безразборчивому исполнению всех наших испорченных грехом пожеланий. Мы увлекаемся удовлетворением своих страстей, и этим самым злодействуем себе и губим себя. Правильная любовь к себе, как и любовь к ближним, заключается в исполнении заповедей Христовых, ибо «это есть любовь к Богу, чтобы мы соблюдали заповеди Его» (1Ин.5:3). Поэтому св. Игнатий Брянчанинов говорит прямо и конкретно, что возлюбить ближнего нужно следующим образом: «Не гневайся и не памятозлобствуй на него; не позволяй себе говорить ближнему никаких укорительных, бранных, насмешливых, колких слов; сохраняй с ним мир по возможности своей; смиряйся перед ним; не мсти ему ни прямо, ни косвенно; во всем, в чем можно, уступить ему, уступай; отучись от прекословия и спора, отвергни их, как знамение гордыни и самолюбия; говори хорошо о злословящих тебя; плати добром за зло; молись за тех, которые устраивают тебе различные оскорбления, обиды, напасти, гонения. Никак, ни под каким предлогом, не осуждай никого, даже ни суди ни о ком, хорош ли он или худ, имея пред глазами того одного худого человека, за которого ты должен отвечать пред Богом, – себя. Поступай относительно ближних так, как бы ты желал, чтобы поступлено относительно тебя. Отпускай и прощай из глубины сердца человекам согрешения их против тебя, чтобы и Отец Небесный простил тебе твои бесчисленные согрешения, твой страшный греховный долг, могущий тебя низвергнуть и заключить навечно в адские темницы»¹⁰⁸. В этом заключается правильная любовь относительно ближнего. Такая любовь часто бывает строгой, лишенной каких-либо выражений нежности и ласковости, потому что любящий такой любовью заботится прежде всего о пользе любимого, а не об исполнении его прихотливых желаний. При этом любовь не становится чем-то холодным и сухим. Евангельские заповеди, как уверяют святые Отцы, изгоняют из сердца плотской огонь естественной любви, которая потухает, когда встречается что-либо противное, но эти же заповеди вводят огонь духовный, который не могут потопить не только человеческие злодеяния, но и даже усилия всех падших ангелов вместе взятых. Такую любовь явил нам Господь наш Иисус Христос, Который, вися на кресте, терпя оскорбления, оплевания, бичевания и страдания, молился за своих обидчиков, врагов и распинателей.

Но вот вопрос: «Одинакова ли такая любовь в интенсивности своей и в своих проявлениях»? Хотя христианство и предписывает равную любовь ко всем людям, но оно не исключает того, чтобы эта любовь принимала различные оттенки и имела различные степени, соответственно различиям людей, на которых она простирается. Впрочем, это и так очевидно, иначе бы такая любовь не была бы живым человеческим чувством.

По учению преп. Иоанна Кассиана, ту любовь, которую называют ?????, что в переводе означает заботу и попечение, возможно оказывать всем. Она должна быть настолько всеобщей, что Господь повелел христианам питать ее даже ко врагам. Но сердечное расположение оказывается немногим, а только тем, которые связаны одинаковостью нравов или общностью добродетелей. Причем и такое расположение в свою очередь различается, ибо иная любовь к родителям, иная к супругу (супруге), иная к братьям, иная к детям, иная к друзьям, а иная к врагам. Даже Христос имел не ко всем одинаковую любовь. Он особенно любил ближайших своих учеников, а перед ними еще предпочитал Иоанна, которого любил больше их. И эта любовь к одному не означала холодности к прочим, но означала лишь больший преизбыток любви к нему. Св. Игнатий Брянчанинов считает, что для любви свойственна различная интенсивность, и поэтому «святые угодники Божии имели и равную любовь ко всем, и любили особенно тех, которые проводили жизнь благочестивую, как сказал святой Давид: «Мне же зело честны быша друзи Твои Господи» (Пс.138:17). Наставляемые чувствовали более расположения к тем наставникам, в которых усматривали особое обилие духовного разума и других духовных дарований. Наставники любили более тех духовных чад своих, в которых усматривали особую тщательность к добродетели и особенное действие благоволения Божия. Такая любовь, отдающая должную цену людям по степени их благочестия, вместе с этим равна ко всем, потому что она во Христе и любит во всем Христа»¹⁰⁹. Вывод такой, что в отношении к людям, с которыми христианин входит в непосредственное соприкосновение, может и должна проявляться любовь неодинаковая и в различных формах, тем более, что его любовь будучи человеческой может фактически простираться только на ограниченный круг людей, близко к нему находящихся. Ближний наш, как это ясно показал Господь в притче «О милосердном самарянине», есть тот, который находится в данное время возле нас. Люди, поставленные в более тесную связь и непосредственную зависимость от какого-либо человека, естественно имеют право пользоваться от него и преимущественными по сравнению с другими заботами, попечением и всеми проявлениями любви.

Следуя такому принципу, прежде всего должно любить своих родителей, братьев и сестер. Мы знаем, что сам Господь, хотя уже висел на кресте в невыразимых страданиях, однако, не позабыл позаботиться об участи Своей Матери, поручив попечение о Ней возлюбленному Своему ученику. Этого требует справедливость. Христиане должны делать добро всем, но, как учит св. апостол Павел, преимущественно близким по плоти. «Кто о своих и особенно о домашних не заботится – отрекся от веры, хуже неверного» (1Тим.5:8), – говорит он. В свою очередь, он свидетельствует о себе, что «желал бы быть отлучен от Христа за братьев своих, родных ему по плоти» (Рим.9:3). Правда, в Священном Писании встречаются некоторые выражения, которые если буквально их понимать свидетельствуют и призывают, по-видимому, к отказу от семейных отношений и даже к ненависти. Сам Христос говорил, что пришел для того, чтобы «разделить человека с отцом, дочь с матерью, невесту со свекровью. И врагами человека окажутся его домашнии» (Мф.10:35–36). Но здесь содержится тот смысл, что если домашние будут пытаться отвлечь от последования за Христом, Которого христианин должен любить больше, нежели самых близких своих лиц, становятся, по слову Христову, врагами ему. И заметьте, именно домашние оказываются врагами для христианина, а не он является врагом по отношению к ним, потому что для христианина вообще не должно существовать врагов, поскольку он призывается любить даже их. Христос только предостерегает от такой привязанности к близким, которая может оказаться сильней любви к Нему Самому и при испытании не выдержать. С этой точки зрения и именно в этом смысле следует понимать и другое Его изречение: «Если кто приходит ко Мне и не возненавидит отца своего и матери, и жены, детей, братьев и сестер, а при том и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником» (Лк.14:26). Конечно, ненависть как нравственное состояние у христианина не должна иметь место ни в каком смысле. Ненависть здесь понимается в смысле готовности и решимости пожертвовать ради Христа даже любовью к ближним. Эта ненависть называется бесстрастной и святой. «Когда люди, близкие к нам по плоти, вознамерятся отвлечь нас от последования воле Божией, – наставляет св. Игнатий Брянчанинов, – окажем к ним святую ненависть, подобную той, какую оказывают волкам агнцы, непретворяющиеся в волков и незащищающиеся от волков зубами (Ин.5:44). Святая ненависть к ближним заключается в сохранении верности к Богу, в несоизволении порочной воле человеков, хотя ее эти человеки и были ближайшими родственниками, в великодушном терпении оскорблений, наносимых ими, в молитве о спасении их, – отнюдь не в злоречии и не в однородных злоречию действиях, которыми выражается ненависть естества падшего»¹¹⁰. Тоже самое говорит и преп. Иоанн Лествичник: «Мы удаляемся от близких наших, или от мест, не по ненависти к ним (да не будет сего), но избегая вреда, который можем от них получить»¹¹¹. Увещевающий любить даже врагов (Мф.5:44), очевидно, не может заповедать ненависти к своим близким и тем более родным. Господь запрещает не любовь как таковую, а пристрастие к родным, могущее повредить спасению. По мысли преп. Иоанна Лествичника, пристрастие монаха к кому-либо из родственников или из других мирских особ весьма вредно, именно потому, что может мало-помалу привлечь его, да и всякого христианина, к миру¹¹². Если совместная жизнь с родными по плоти представляет препятствие к жизни по принципам христианским, то христианин, конечно же, не должен склоняться к единомыслию с ними, а обязан разорвать с ними союз вследствие той враждебности, которая царит по отношению к нему. Опять заметим, не его к ним, а их к нему. В этом смысле и учит Господь отсекать руку, ногу, вырывать глаз, которые нас соблазняют. Но при этом христианину не заповедано переставать любить своих близких. Он должен сохранить ту любовь, которая на греческом языке выражается таким словом как ..., что буквально означает нежную привязанность. Этот оттенок должен сохраняться в любом случае.

Существует еще один вид любви, который в греческом языке выражается словом ..., и означает привязанность, дружбу. Понятие «друга» связано с понятием другого, второго «я». По слову св. Иоанна Златоуста: «Имеющий друга имеет другого себя»¹¹³. А это значит, что друг, как несчастья, так и радости друга считает своими и равно их разделяет. Св. Игнатий Брянчанинов очень высоко ценил дружбу, считая ее даром Божиим. В основе своих дружеских отношений епископ Игнатий всегда полагал Христа, считая, что только та «дружба истинна и крепка, которую основывает и скрепляет Христос»¹¹⁴. По мнению его, дар дружбы дается земным странникам, чтобы друзья взаимной откровенностью, советом помогали друг другу достигать спасения. Именно эту цель дружбы он изложил в письме к одному из своих друзей: «Мое сердце – с такой же сладостною простотою к Вам, как и Ваше ко мне. Такие отношения – истинное сокровище. Любовь к ближнему – величайшее наслаждение! А то утешает меня особенно в моих отношениях дружеских, что причина этих отношений – Бог. Он – как говорит Писание, – святяй и освящаяй всяческая: Он источник всякого истинного блага, всякого истинного, чистого наслаждения. Он сохранит меня в Вашей памяти, а Вас в моей. Он даст нам усугубить талант дружбы, полученный от Него же. Вот чего я желаю: желаю, чтобы при вступлении в вечность мы сподобились в сонме благих и верных рабов предстать Господу, сказать Ему: Ты даровал нам прекрасный талант дружбы, приносим Тебе приобретенный на него другой талант: – талант драгоценный спасения»¹¹⁵.

Приведем из истории христианства пример настоящей дружбы и ее силы.

Два брата жили в пустыне и так между собой подружились, что дали обет никогда не оставлять друг друга не только в этой жизни, но и после смерти. Но вдруг на одного из них бес навел такую неодолимую скуку, что обуреваемый не мог стерпеть и сказал своему брату:

– Отпусти меня в людное место. Я не могу здесь терпеть, хочу жить как все и веселиться.

Благоразумный брат употребил все усилия уговорить несчастного, чтобы он возобладал над страстью и не губил стольких лет, прожитых в чистоте. Но тот никак не мог совладать с собою и стоял на своем, что ему надо уйти веселиться.

– Но как же быть мне в таком случае, – спросил благоразумный брат, – ведь ты же помнишь, я дал обет никогда с тобой не расставаться? Как мне быть после того, как ты предашься распутству, в которое я себя допустить не могу и не желаю?

– А уж мне до этого теперь никакой заботы нет, – отвечал страстью уязвленный брат, – поступай как знаешь. Я как сказал, так и пойду искать утешительной жизни, а ты оставайся в пустыне. Но, впрочем, – добавил он, – если ты хочешь быть при мне, пожалуй, иди со мной в город и повеселимся вместе. А может быть, мне там долго быть не понравится, и я скоро очувствуюсь. Тогда, может быть, я и возвращусь с тобой опять сюда.

Благоразумный брат подумал:

– Что за несчастье с человеком сделалось? Совсем омраченный. И можно ли отпустить его одного в таком омрачении? Один он непременно попадет в компанию распутников, сродную нынешнему его одержимому настроению. И он к ним так прилепится, что погибнет невозвратно. А надо лучше не выпускать его из глаз и ждать в нем перемены. Да, – рассудил благоразумный брат, – пусть лучше я сам приближусь к соблазну, но не оставлю человека совсем ослабевшим. Не покину его, пойду с ним и буду ждать, когда умные чувства его придут в светлое состояние.

Встал благоразумный брат и пошел в город вместе со страстным братом. Идти им было трудно, ибо путь был немал, а страстный брат бежал быстро. Когда же он прибежал в город, сейчас же вскочил в ограждение сада, откуда неслись пляски и песни, и виделись женские лица и плечи. А благоразумный брат сел на пыльной дорожке перед этим ограждением, набрал горстями земной пыли, зарыдал и стал насыпать себе пыль на голову. Люди, проходя, спрашивали его, о чем он плачет? А он отвечал по правде:

– Любимый мой брат, долго живший чистой жизнью, вошел вот туда в садовое ограждение.

Люди смеялись над ним и говорили:

– Что же тебе? Иди и ты туда же, повеселись вместе с нами.

И сами туда же входили. А благоразумный брат все сидел в пыли и плакал. Так прошла целая ночь. А брат, вскочивший в ограждение, все еще не выходил оттуда, пока на небе не засветился новый день. И тогда вывалилась из ограждения большая толпа мужчин. Все шумели и ссорились. И в их-то беспорядочном обществе находился страстный брат с бледным лицом, помятыми волосами, угасшим взором. И чуть только страстный брат вышел, благоразумный вскочил, бросился к нему с радостью и заговорил:

– Для чего ты так долго там оставался? Насилу тебя дождался. Хорошо, что ты, наконец, вышел. Конечно, ты видишь теперь, как это гадко и может тебя погубить. Пойдем скорее отсюда назад, в нашу пустыню.

– Ах, отстань ты, пожалуйста, – отвечал страстный брат, – это не очень-то и гадко как ты воображаешь. Мне, напротив, очень понравилось и я ни за что теперь не пойду в пустыню. А ты, если хочешь, уходи, я тебе не препятствую.

Как благоразумный брат не уговаривал страстного, все оказалось безуспешным. Страстному так понравилось в ограждении сада, что он совсем пришел в исступление и уже не боялся ни суда Божия, ни вечных мук и ни за что не хотел возвращаться с благоразумным в пустыню. Он слушал благоразумного молча, а сам в себе только и помышлял о том, чтобы как-нибудь поскорей скоротать день, а потом опять попасть в ограждение, об удовольствиях которого, чем больше думал, тем больше чувствовал к ним ненасытность. Видя такое страстное исступление несчастного, благоразумный брат перестал его уговаривать идти в пустыню, но опять стал вопрошать самого себя, можно ли ему оставить друга и брата в таком неистовстве? Обдумав дело с разных сторон, благоразумный брат увидел, что тот без него погибнет в беспутстве и решил с ним оставаться до тех пор, пока над тем пройдет его обладание. Но чтобы жить в городе, да притом еще веселиться в ограждении, надо было иметь деньги, а у пустынных братьев запасных денег не было. И вот они стали оба наниматься на работу. И оба работали во всю силу, как благоразумный, так и страстный. А вечером страстный забирал себе и свой заработок, и заработок своего брата и ночью истрачивал все это на свои удовольствия в ограждении. Благоразумный брат не жалел этого и о деньгах своих со страстным не спорил, но он жалел его, что тот так нравственно пал и всякий день все глубже и глубже погружался в смрадное болото порока, о котором благоразумный брат сам не имел никакого познания, изумляясь силе греха, так страшно возобладавшей над братом. Но при всем этом он верил, что любовь его как-нибудь спасет одержимого. И когда страстный входил в ограждение, благоразумный садился на дорожке напротив ограждения, насыпал себе на голову придорожной пыли и горестно плакал. Страстный это видел, но не останавливаясь, быстро уходил внутрь ограждения. И так каждую ночь один гулял, а другой оплакивал его безумие. Днем же братья между собой уже не говорили, становились на работу молча, уходили молча и благоразумный брат никогда больше не укорял страстного. И это, наконец, так тронуло страстного брата, что тот однажды бросился к благоразумному в ноги и воскликнул:

– Брат мой любимый, ты уязвил меня своим терпением. Возьми меня в свою власть, сделай со мной, что хочешь, я не хочу оставаться таким, каким сделался, но не могу собой править!

Тогда благоразумный брат сейчас же поступил, как почитал за лучшее. Он взял страстного прямо у ворот ограждения, где у стен произошел такой спасительный перелом и увел его из города в пустыню, и так приобрел себе брата своего. Видев же безумную страстность несчастного, благоразумный брат и в пустыне не оставил его на жертву собственной воле, а заключил его в тесную пещерку, где тот, покаявшись, скончался.

Очень верными в контексте этого рассказа являются слова преп. Иоанна Лествичника, что «тогда всякий из нас познает, что в нем есть братолюбие и истинная к ближнему любовь, когда увидит, что плачет о согрешениях брата и радуется о его преуспеянии и дарованиях»¹¹⁶.

Такой же примерно должна быть любовь и между юношей и девушкой, между мужчиной и женщиной, т.е. такова должна быть супружеская любовь. В настоящем своем виде эта любовь есть, прежде всего, тяготение души к душе, а уж потом тела к телу. Подобное влечение основывается на согласии двух душ, которые друг в друге видят и находят свое дополнение. Это некое чувство углубленной симпатии, дополняющее и физическое влечение. Любовь супружескую можно определить как некое органическое слияние двух душ в одну душу, выражающееся в желании и стремлении отдать другому все свои силы и содержание своей души. Супружеская любовь – это именно любовь всей душой. Этим она отличается от состояния влюбленности, при которой возбуждается только одна – чувственная часть души, сопровождаемая возбуждением крови. Вследствие чего все действия, слова и помыслы влюбленных носят явно чувственную окраску. Но такой любовью любят не человека как такового, а скорее то чувство, которое он возбуждает. В таком состоянии человек любит больше себя, чем другого, и ищет, прежде всего, своей выгоды, своего наслаждения. И опасность такой любви в том, что она способна создать ложный образ любимого человека, в результате чего, когда движимые одной только страстной любовью сходятся и страсть удовлетворяется, ум их может начать рисовать совершенно противоположный образ того, кого так недавно боготворил. Только этим и можно объяснить поведение Амнона по отношению к своей сестре Фамари. Как говорит Писание, пленившись ее красотой, Амнон худел с каждым днем, истаивая от желания обладать ею, но когда его страсть с нею была удовлетворена, то он «возненавидел ее величайшею ненавистью, так что ненависть, какою он возненавидел ее, была сильнее любви, какую имел к ней» (2Цар.13:15).

Подобное может случиться и при духовных отношениях, в особенности между лицами противоположного пола. Духовное руководство само по себе настолько велико и важно, что без него преуспеть в духовной жизни практически невозможно, и если кому-либо Господь по милости Своей послал такого руководителя, то, зная ценность руководства, необходимо принять все возможные меры, к тому, чтобы сберечь чистоту данных взаимных отношений. Притом, бесы всяческие будут употреблять средства, чтобы осквернить эти отношения и, прежде всего, страстью блуда. Когда руководимые поддаются этому искушению, то можно наблюдать, как постепенно центр внимания у них с плача о собственных грехах и сознания своего недостоинства переносится на радость общения с известным наставником. И по мере развития подобного пристрастия, наставляемые в своем наставнике начинают отыскивать везде и во всем благодать, интересуясь на самом деле уже не столько ею, сколько тем телесным органом, через который они ее получают. Неприметно для них самих создается тот образ, который заслоняет не только лик духовного отца, но и лик Бога, к Которому духовный руководитель обязан привести руководимого им. К первым и явным признакам возникших неправильных отношений можно отнести наличие ревности и зависти, которые начинают проявлять «духовные» чада по отношению к своему наставнику и его окружению. Возможным становится у них и такое, что зайдя в Церковь и не найдя своего духовного отца, они уходят, забыв даже перекреститься. К такому случаю применимы апостольские слова о том, что «все ищут своего, а не того, что угодно Иисусу Христу» (Флп.2:21). Им нет дела до Христа, ибо все жертвы их сердца приносятся созданному ими кумиру! Именно на эту опасность указывал в свое время святитель Игнатий Брянчанинов, говоря, что «всякий духовный наставник должен быть только слугою Жениха небесного, должен приводить души к Нему, а не к себе, должен возвещать им о бесконечной, неизреченной красоте Христа, о безмерной благости Его и силе. Пусть они полюбят Христа, точно достойного любви. А наставник пусть, подобно великому и смиренному Крестителю, стоит в стороне, признает себя за ничто, радуется своему умалению пред учениками, умалению, которое служит признаком и духовного преуспеяния. Доколе плотское чувство преобладает в учениках, – велик пред ними наставник их; но когда явится в них духовное ощущение и возвеличится в них Христос, они видят в наставнике своем только благодетельное оружие Божие»¹¹⁷. Поэтому «охранитесь от пристрастия к наставнику. Многие не остерегались и впали вместе с наставниками своими в сети диаволу. Совет и послушание чисты и угодны Богу только до тех пор, пока они не осквернены пристрастием. Пристрастие делает любимого человека кумиром: от приносимых этому кумиру жертв с гневом отвращается Бог. И теряется напрасно жизнь, погибают добрые дела, как благовонное курение, разносимое сильным вихрем или заглушаемое вонею смрадною. Не давайте в сердце Вашем места никакому кумиру»¹¹⁸. Наставнику же он дает такой совет: «Наставник, охранись от начинания греховного! не замени для души, к тебе прибегшей, собою Бога. Последуй примеру святого Предтечи: единственно ищи того, чтоб возвеличился Христос в учениках твоих. Когда Он возвеличится, – ты умалишься: увидев себя умалившимся по причине возраставшего Христа, исполнись радости. От такого поведения чудный мир будет навеваться на сердце твое: в себе увидишь исполнение слов Христовых: смиряяй себе вознесется»¹¹⁹. Если наставник приводит вверенную ему душу к себе, а не ко Христу, то он духовно прелюбодействует.

И всякая духовная дружба, и особенно братско-сестринские отношения оказываются на деле ни чем иным как прелюбодеянием, когда они не основаны на Христе. Только Христос может сообщить нашей любви правильность и только Он может научить нас любить не только близких, не только знакомых и не только тех людей, которые к нам хорошо относятся, но и тех, которые нас ненавидят и которые являются нашими злейшими врагами. Подобная любовь непонятна для плотского разума. Но Христос, по слову св. Иоанна Златоуста, «не заповедует ничего невозможного, так что многие даже превзошли Его заповеди. Кто же исполнил это? Павел, Петр, весь сонм святых. Впрочем, если я скажу, что они любили ближних, то не скажу ничего важного; они любили врагов так, как другой не мог бы любить близких к себе»¹²⁰. Мы помним, как св. апостол Павел решился за врагов своих, бросавших в него камни и бичевавших его, идти в геенну как за близких, имея возможность войти в Царствие Небесное. Пророк Моисей также молился за тех, которые хотели его убить, и желал ради них быть изглаженным из книги жизни. Пророк Давид, имея возможность умертвить Саула, оставил его в живых, тогда как сам подвергался от него опасности. Поступая так, человек получает, прежде всего, свою пользу, потому что, делая это, он уподобляется Богу, любящему всех, в том числе и врагов Своих. Впрочем, Евангелие, говоря о любви ко врагам, в тоже время повелевает не вверяться им и быть с ними осторожными. Спаситель, предостерегая учеников Своих, сказал: «Остерегайтесь же людей: ибо они будут отдавать вас в судилища и в синагогах своих будут бить вас, и поведут вас к правителям и царям за Меня, для свидетельства перед ними и язычниками» (Мф.10:17–18). Как же тогда любить врагов своих? Послушаем, что говорит Господь: «Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мф.5:44). Как видим в любви ко врагам не заповедана симпатия, или привязанность, или нежное чувство. Достаточно и того, если любовь к ним будет проявляться в прощении нанесенных ими обид, в молитве за них, в благословении их, в хороших словах о них, в благодарности Богу за причиненные напасти и в делании им добра вплоть до вкушения телесной смерти за спасение их (Лк.23:34).

В связи с этим возникает другой вопрос: «А как нужно относиться к язычникам и инакомыслящим, т.е. к людям, которые находятся вне ограды церковной и не являются нашими личными врагами, хотя могут при этом быть врагами Церкви»? В Евангелии мы читаем, как апостолы, считая, что поступили правильно, похвалились однажды, сказав: «Учитель, мы видели человека, который именем Твоим изгоняет бесов, он не ходит за нами и запретили ему, потому что он не ходит за нами». На что Господь вдруг ответил: «Не запрещайте ему, ибо никто, сотворивший чудо именем Моим, не может вскоре злословить Меня. Ибо кто не против вас, тот за вас» (Мк.9:38–40). Этим ответом Господь не дал свободу разномыслию, ибо это граничило бы с религиозным безразличием и равнодушием, но дал некоторые правила, по которым можно определять свои отношения к ненаходящимся в церковной ограде. Как мы видим, ученики запрещают неизвестному для них человеку изгонять бесов именем Господа только потому, что он не принадлежал к ним, хотя мы не видим, что он вел жизнь позорную, недостойную, греховную или что он неверующий человек. Первой причиной данного ответа Господня, является неправильный мотив, подвигнувший учеников к подобной «духовной ревности». Появлению такого отношения со стороны учеников послужило их самолюбие, проявившееся в форме честолюбия, не желавшего разделять честь творения чудес с кем-либо еще. Но хотя осуждаемый ими человек не ходил с ними, и не принадлежал к их окружению, он творил чудеса именем Христовым, делая по сути то же, что и они. Поэтому первое, на что указал Господь своим ответом, это на недопустимость в отношении к инакомыслящим примеси самолюбия и честолюбия, препятствующих пониманию и служащих причиной всех разделений церковных. Внесение такого плотского элемента в организацию Церкви Христовой является причиной бесконечных дроблений христиан на различные конфессии. Основной грех в этих разделениях – забвение заповеди о любви. Самолюбивая ревность, зависть и ненависть к инакомыслящим ради соблюдения чистого учения Христова, приводит к вражде и разделению. С другой стороны, не ходивший с апостолами за Христом, в тоже время «не злословил Господа и не был против" учеников Христовых. Последние два условия Господь берет как основание для своего ответа. Если бы этот человек злословил и был бы против учеников, мешая делу евангельской проповеди, ответ был бы другим. Поэтому второе, что имел в виду Господь, это то, что к людям мыслящим иначе, но не злословящим христианство и не идущим против Св. Церкви, возможна терпимость. К тем же людям, которые злословят христианство и враждуют против Св. Церкви, допускаются меры духовного противодействия. И степень этого противодействия равняется степени вражды по отношению к Богу и ближнему. По мнению св. Отцов возможно противодействие даже физического характера. К примеру, в отношении к тому, кто допускает хулу на Бога св. Иоанн Златоуст заповедует не только сделать словесное внушение, но и «если нужно будет ударить, не отказывайся, – ударь его по лицу, сокруши уста его и освяти руку твою ударом»¹²¹. Конечно, совершается это не по ненависти к богохульнику, а из заботливости о спасении души его. «Если мы увидим, что упал осел, – объясняет тот же св. Отец, – то все спешим подать руку и поставить его на ноги! А о гибнущих братьях не заботимся. Богохульник – тот же осел, не вынесший тяжести своего гнева и упавший. Подойди же и подними его и словом и делом, и кротостью и силой. Пусть разнообразно будет лекарство»¹²².

Главное же, чтобы религиозная ревность соединялась с любовью, а не с ненавистью к ближнему, ибо только любовь способна вразумлять заблуждающихся. В подтверждение тому вспомним того манихея, который отправился в далекий путь с тем, чтобы посетить одного из своих единомышленников. И так получилось, что ночь застигла его в том месте, где жил один старец, исповедовавший православие. Еретик медлил постучаться в двери его келии и попроситься на ночлег, ибо знал, что старец ведает о его ереси. Он смущался, предполагая отказ в приеме, и все же нужда заставила постучаться. Старец отворил дверь, узнал его, принял радостно, угостил трапезой и уложил спать. Манихей, размышляя о приеме, удивлялся, говоря в себе:

– Он не выразил никакого подозрения по отношению ко мне. Поистине он раб Божий!

Встав рано утром, манихей упал к ногам старца и сказал:

– С этого часа я верую как ты и не отступлю от тебя.

И остался жить при старце.

Нечто подобное произошло и в жизни преп. Макария Египетского. Однажды, он шел с учеником своим по пустыне. Ученик же по молодости своей и резвости далеко ушел вперед и на пути своем встретил языческого жреца, несшего на себе бревно. Поравнявшись с ним, он назвал его еретиком и слугой сатаны. Язычник, услышав это, разозлился и побил этого ученика до полусмерти. Когда же преп. Макарий, шедший сзади, встретился с этим же язычником, то в силу своего устроения поступил иначе. Он поздоровался с ним и сказал сочувственно:

– Тебе, наверное, тяжело нести бревно. Помогай тебе Господь!

Эти слова поразили жреца, и он пал к ногам старца, воскликнув:

– Ты поистине раб Божий!

И пошел вслед за Макарием.

Главным для христианина является соблюдение духа мира и любви. И там, где взаимная любовь верующих сильна и единение духа между ними не нарушается известным разномыслием мнений, то последнее даже допустимо. Как писал св. апостол Павел к коринфским христианам: «Слышал, что когда вы собираетесь в церковь между вами бывает разделение, чему отчасти верю. Ибо надлежит быть и разномыслию между вами, дабы открылись между вами искусные» (1Кор.11:18–19). Он допускает некоторое разномыслие, но при этом заповедует, чтобы все было «благопристойно и чинно» (1Кор.14:40). Конечно же, разномыслие должно иметь свои пределы. Там где оно нарушает единение духа и любви, где грозит расколом, тот же св. Апостол призывает к единомыслию. «Умоляю вас, – говорит он в таком случае, – именем Господа нашего Иисуса Христа, чтобы вы все говорили одно и не было между вами разделений, но чтобы вы соединены были в одном духе и одних мыслях» (1Кор.1:10). И св. апостол Иоанн Богослов, получивший от Господа урок снисходительного отношения к инакомыслящим, однако, впоследствии писал такие слова: «Кто приходит к вам и не приносит сего учения (христианского), того не принимайте в дом и не приветствуйте его. Ибо приветствующий его участвует в злых делах его» (2Ин.1:10–11). Этим повелением он запрещает общаться с еретиками в целях личной безопасности. Слабый в вере в случае неосторожного общения с инакомыслящим подвергается опасности заразиться его лжеучением. Любовь ведь не требует обязательного внешнего общения с человеком, от которого можно пострадать телесно или духовно. Тем более, что любовь может проявляться в разных формах: в доброделании, в молитве, в благословении, в прощении или хотя бы в отсутствии ненависти и раздражения. Один христианский сановник, например, обратил множество еретиков к православию тем, что в своем поместье во время сильного голода, отворил житницы и дал весь свой запас на пропитание бедным. Такое человеколюбие умилило еретиков и они, прославив Бога за простоту веры сановника и его чрезмерную благотворительность, приняли православие. Любовью действовал и святитель Леонтий, живший в XI веке в Ростовской земле населенной язычниками. В ответ на озлобление местных жителей он оказывал им любовь и внимание, плодом чего было обращение их к его вере. Именно такое отношение к еретикам приписывает Св. Церковь 77-м правилом Карфагенского Собора: «По дознании и исследовании всего, пользе церковной споспешествовать могущего, по мановению и внушению Духа Божия, мы избрали за лучшее поступать с вышеупомянутыми людьми кротко и мирно, хотя они беспокойным своим разномыслием и весьма удаляются от единства Тела Господня. Может быть, тогда, как мы с кротостью собираем разномыслящих, по слову Апостола, «даст им Бог покаяние в разум истины, и освободятся от диавольской сети, быв уловлены от него в свою его волю» (2Тим.2:25–26)».

Услышав однажды, что некоторые злословят ближних преп. Иоанн Лествичник запретил им. И когда они ответили, что они это делают из любви и попечения о злословимых, он им сказал: «оставьте такую любовь, чтобы не оказалось ложным сказанное: «оклеветающаго тай искренняго своего, сего изгонях» (Пс.100:5). Если ты истинно любишь ближнего, как говоришь, то не осмеивай его, а молись о нем втайне; ибо сей образ любви приятен Богу». Злословие не является признаком любви к ближнему. Если веришь по-иному, зачем оскорблять? Зачем глумиться над тем, что свято и дорого для другого человека? Разве этого требует закон Божий? Ведь он в одном слове заключается: «Люби ближнего твоего, как самого себя» (Рим.13:9). И поэтому «кто говорит: «я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?» (1Ин.4:20) А если он не любит Бога, то ему нет возможности стать гражданином Его Царства, в котором все законы правления основаны на любви.

Эту беседу мы начнем с упоминания той страсти, которая особенно ярко выделяется среди прочих страстей. Это страсть блуда, подобно паутине плотно опутавшая весь современный мир. Видимо начали сбываться пророческие слова о том нравственном состоянии людей последнего времени, когда оно будет таким же, как во времена Ноя (Мф.24:37), и люди будут делать то же, что делали жители Содома и Гоморры (Лк.17:28). Как бы то ни было, но даже живя среди разврата, нам необходимо все же заботиться о своем спасении. Один из путей к нему – путь Лота, жившего в Содоме. В городе, где царил разврат, он был тем праведником, ради которого сохранялся город. А спасался он тем, что жил иначе, нежели жители той страны. В подобной обстановке и с подобным поведением жил и Ной во времена допотопные. Ведь тогда люди отличались такими гнусностями, что Господь, глядя на мир, «раскаялся, что создал человека на земле» (Быт.6:6). А Ноя, проповедовавшего покаяние, все жители земли считали безумным и смеялись над ним, говоря: «Да что он от нас хочет? Мы живем как все». Св. Феофан Затворник резонно замечает по поводу подобного аргумента, что «множество согрешающих не изменяют закона правды и не избавляют никого от ответственности. Бог не смотрит на число. Все согрешают, всех и накажет»¹²³. По той причине, что все люди жили нечестиво, всех и потопил потоп; спаслись же только Ной и его семейство, которые жили по-другому.

Но говорить блудникам, что страсть блуда вредна для души, бесполезно. Они этого не понимают, как не понимали того люди, жившие во времена древние. Люди, как тогда, так и сейчас говорят, что это есть только исполнение закона естества и ничего плохого в этом быть не может. Но мы-то знаем из Священного Писания, что «никакой блудник Царства Божиего не наследует» (Еф.5:5). Противоположной блуду добродетелью является целомудрие, которое охраняет человека от погружения в плоть. И если блуд, растлевая человека и разрушая его личность, уподобляет его скотам (Пс.48:13), то целомудрие уподобляет его ангелам, ибо, по слову преп. Иоанна Лествичника: «Чистота есть усвоение бестелесного естества»¹²⁴.

Целомудрие бывает внешнее, состоящее в сохранении чистоты тела, а бывает внутреннее, заключающееся в чистоте помыслов, чувств и желаний. Церковное предание повествует нам историю о том, как у одной игуменьи в монастыре была племянница красивая собой, которая, недолго прожив, умерла. Игуменья думала, что она попала в райские обители, и молилась о том, чтобы ей было показано, где она находится. Открывшееся же ей видение показало, что ее племянница находится в огне адском. Она воскликнула:

– За что ты там оказалась?

Та объяснила:

– Я только во внешнем своем облике была чиста и сохраняла чистоту телесную, но мне нравился один юноша, ходивший в Церковь, и я всегда смотрела на него во время службы, оскверняясь в душе.

Этого оказалось достаточным, чтобы попасть в ад. Подобное целомудрие, может быть, больше требуется от людей монашеского звания, проводящих ангельское житие, хотя Господь для всех сказал, что смотрящий с вожделением «прелюбодействует» (Мф.5:28).

Признаком внешнего целомудрия является стыдливость. Правда, стыд появился после грехопадения. До него Адам и Ева стыда не имели. После же вкушения запрещенного плода они вдруг устыдились своего вида, почувствовав в себе плотские движения. Тогда они из листьев смоковничных «сделали себе препоясание», закрыв те места, которые наиболее вызывали у них стыд. Таким образом, стыд есть завеса греха и вовсе не святое состояние, хотя для падшей природы человеческой оно очень благодетельно, потому что не допускает желание греха осуществиться. Причем, по мере чистоты чувство греха обостряется, вызывая стыд даже там, где казалось бы и нет необходимости стыдиться. У преподобной Макрины, сестры св. Григория Нисского, однажды появилась болезненная опухоль на груди. Мать долго просила и умоляла ее воспользоваться услугами врача, так как и это искусство, говорила она, дано Богом на пользу людям. Макрина же из чувства стыда считала невозможным обнажение какой-нибудь части тела перед чужими глазами. Таким целомудрием она преклонила Божие милосердие и получила откровение, согласно которому нужно было по наступлении вечера, удалившись в храм, всю ночь припадать с молитвой к Богу и текущую из глаз воду смешивать с землей, а потом эту слезную грязь употребить вместо лекарства против своей болезни. Поступив так, Макрина получила исцеление. Подобную стыдливость показал и преп. Аммун, когда переправлялся через реку с одним братом. Чтобы не видеть друг друга обнаженными, преп. Аммун попросил брата отойти подальше. Но даже когда они удалились друг от друга, Аммун устыдился самого себя видеть обнаженным. И пока боролся со стыдом, не зная что делать, внезапно был перенесен на другой берег.

Такое целомудрие удерживало многих подвижников от посещения тех мест, где требовалось обнажение телесных частей. Сотое правило шестого Вселенского Собора гласит: «Очи твои право да зрят», и всяким хранением да соблюдай твой дух (Притч.4:23–25), завещает премудрость: ибо телесные чувства удобно вносят свои впечатления в душу. Посему изображения на досках, или на ином чем представляемые, обаяющие зрение, растлевающие ум, и производящие воспламенение нечистых удовольствий, не позволяем отныне, каким бы то ни было способом писать. Если же кто сие творить дерзнет: да будет отлучен». Это приговор разным художникам, фотографам, режиссерам, которые считают, что существует, так называемая ими, «целомудренная нагота», возводящая своей красотой к возвышенным чувствованиям. Но подобная красота способна вызвать святые чувства только у святых и бесстрастных, тогда как у болеющих страстями она вызовет лишь утрату целомудрия. И прав тот, кто сказал, что «лучше грязью, или навозом вымарать себе все лицо, чем смотреть на такое беззаконие, потому что для глаза не так вредна грязь, как любострастный взгляд и вид обнаженной женщины»¹²⁵.

По своему значению целомудрие – это добродетель всеобъемлющая. «Девство и брак не для всех, но целомудрие для всех»¹²⁶, – говорит св. Филарет, митр. Московский. И, прежде всего, целомудрие характеризуется верностью данным Богу, супругу (супруге) обетам.

Приведем примеры.

Некий монах Николай¹²⁷, бывший первоначально воеводой при царе Никифоре, еще до принятия монашества, однажды выступил в поход на войну с болгарами. Находился он тогда в цветущей поре возраста, был высокого роста, статный, сильный, красивый, с молодецкой военной выправкой. По этой причине на него постоянно обращали внимание женщины, хотя он их не замечал. Когда Николай проходил по Болгарии, то случилось ему ночевать в одной гостинице. Поужинав и помолясь Богу, он лег спать, но не успев еще заснуть, неожиданно почувствовал, что кто-то тихо до него дотрагивается. То «прииде к нему» дочь гостинника «девица весьма молодая». Николай ощутил горячее человеческое тело, почувствовал как молодые тонкие руки страстно сплелись с его руками и в то же время чьи-то страстные уста стали покрывать лицо поцелуями. Все ночевавшие в гостинице, спали крепким сном, и никто не мог им помешать, но он отстранился от ласкающей прелестницы и вопросил ее:

– Ты кто и чего хочешь?

Она же отвечала ему:

– Я дочь гостинника, «рачением любви к тебе уязвлена и притекоша влекущася страсти ради неисцельныя».

Николай начал останавливать страстную болгарку и напомнил ей, что она еще молода, что ей должно стараться блюсти свою девическую чистоту, чтобы вступить в честный брак или сделаться инокиней, но девушка так им увлеклась, что не слушала его нравственных увещаний, а обратилась к хитрости. Чтобы выиграть время и опять напасть на него, не наделав шуму, она отползла от него, улеглась потихоньку и притворилась будто заснула. К третьей страже ночи «паки припаде к нему влекуще». Когда Николай опять заговорил с ней строго, притом громко, девушка испугалась того, чтобы другие от их переговоров не проснулись, и отступила от него, тяжело дыша. Через время она вновь кинулась к Николаю, чем и переполнила меру его терпения. И он начал говорить в сердцах:

– О окаянная, исполненная всякого бесстыдства и неистовства, раба своих страстей! Не видишь ли, что бесы возмущают тебя, желая растлить твое девство и сделать тебя посмешищем и позором для всего рода твоего и для всех людей, душу же твою ввергнуть в вечную муку? Не видишь ли также, что я, недостойный, иду на кровопролитную войну с чужим народом? Как же я оскверню свое тело, идя на брань! Нет, Бог мне поможет, и я не осквернюсь!

Это и еще многое другое сказал он бесстыдной девице и со стыдом отослал ее от себя, оставив нам пример монашеского целомудрия.

А вот пример целомудрия супружеского. Некий купец перевозил товары в Африку и случилось кораблекрушение, которое его разорило. Купца посадили в тюрьму за долги, а жена, зарабатывая немного, могла приносить ему только пищу, но освободить его никак не могла из-за большого долга. Однажды, когда она была у мужа, туда пришел один из знатных людей. Увидев эту женщину, он пленился ее красотой и предложил ей выкуп мужа с условием, если она пробудет у него только ночь. Женщина не обнаружила ни гнева, ни досады, не стала и осуждать вельможу, а просто сказала:

– Я должна спросить у мужа. Как он скажет, так и сделаю.

Когда она все рассказала мужу, он заплакал, глубоко вздохнул и произнес:

– Недаром сказано: «Не надейтеся на князи, на сыны человеческия» (Пс.145:3). Пусть простит ему Бог обиду, которой он хотел нас унизить еще более, чем мы унижены. Пойди к нему и скажи, что мы не хотим купить свободу такой ценой.

В то время с ними сидел разбойник, который слышал разговор их и, умилившись их верностью друг другу, рассказал им, где находятся сокровища им награбленные, так как ему они уже не пригодятся, ибо его скоро казнят. Эти сокровища помогли освободиться от тюрьмы купцу.

Подобные примеры целомудрия человек не может явить без помощи Божией. В «Луге Духовном» рассказывается об одном иноке-пресвитере Кононе из монастыря Пентуклы, которому дано было послушание совершать Таинство Крещения над переходившими из язычества мужчинами и женщинами. Всякий раз, когда ему приходилось крестить взрослых женщин и помазывать их, он приходил в смущение, ощущая в себе похотную страсть, ибо в древности крестились нагими. По этой причине он вознамерился уйти из монастыря. Но тогда явился ему св. Иоанн Креститель и сказал:

– Будь тверд и терпи, и я избавлю тебя от этой брани.

Однажды пришла к нему для крещения девица персианка. Она была так прекрасна, что пресвитер не решился ее помазывать святым елеем, и, взяв свою мантию, удалился из монастыря со словами: «Я не могу более здесь оставаться». Но едва он поднялся на гору, как встречает его св. Иоанн Креститель и кротко говорит ему:

– Возвратись в монастырь и я избавлю тебя от брани.

– Будь уверен, – с гневом отвечал Конон, – ни за что не вернусь, ты не раз обещал мне это и не исполнил своего обещания.

Тогда св. Иоанн посадил его и, раскрыв его одежды, трижды осенил крестным знамением его чрево.

– Поверь мне, пресвитер Конон, – сказал Креститель, – я желал, чтобы ты получил награду за эту брань, но так как ты не захотел, я избавляю тебя от брани, но вместе с тем ты лишаешься и награды за подвиг.

Возвратившись в монастырь, пресвитер на утро, помазавши елеем, окрестил персиянку, даже совсем и не заметив того, что она была женщина. Такое отношение к противоположному полу у него было на протяжении 12 лет до блаженной его кончины. Отчего видно, что такое состояние бесстрастия возможно только по благодати Божией.

Состояние чистоты – это дар Божий и своими силами человеку его не стяжать. Только Господь может дать силы, наделив человека духовным услаждением так, что тот отвратится от услаждения телесного, плотского и спокойно сможет хранить себя в целомудрии и чистоте. Св. Игнатий Брянчанинов пишет: «изменяет естественное влечение Бог в том, кто всеми зависящими от него средствами докажет свое искреннее желание, чтобы влечение это изменилось: тогда Дух Божий прикасается духу человеческому, который, ощутив прикосновение к себе Духа Божия, весь, со всеми помышлениями и ощущениями, устремляется к Богу, утратив сочувствие к предметам плотского вожделения. Тогда сбываются слова Апостола: «прилепляяйся Господеви, един дух есть с Господем» (1Кор.6:17). Тогда самое тело влечется туда, куда стремится дух»¹²⁸.

Благодатью Божией возможно достичь даже степени аввы Серена, при которой не бывает и таких возбуждений, которые свойственны детям¹²⁹. Этого состояния видимо достиг и св. Андрей, Христа ради юродивый, которого однажды женщины из публичного дома насильно затолкали к себе и, желая, чтобы он сотворил с ними блуд, вызывали его на это, искушая поцелуями. Но так и ничего не смогли добиться, решив, что он либо бесчувствен, либо мертв. А в это время Андрей видел беса блуда, который по виду был как эфиоп, губастый, вместо волос на голове у него был конский помет, смешанный с золой, с лисьими глазами, плечи были покрыты драным лоскутом и от него исходил страшный смрад. Святой, гнушаясь этого зловония, начал часто плевать и рубищем зажал нос. Демон же увидел, как он отвращается блуда, пришел в неистовство и испустил громкий вопль: «Меня люди за сладкий мед в сердцах своих принимают, а этот брезгает мной и плюет на меня»¹³⁰.

Бывают разные степени целомудрия и чистоты. По Лествичнику их три: начало чистоты – когда душа не сочувствует появляющимся страстным помыслам, середина – отсутствие нечистых мечтаний в бодрственном состоянии и во сне, а предел состоит в том, чтобы пребывать в одинаковом устроении при виде существ одушевленных и бездушных, словесных и бессловесных¹³¹. Степень аввы Серена – это шестая степень по классификации преп. Кассиана Римлянина¹³². Согласно ему, первая степень состоит в том, чтобы не подвергаться возмущению плотской похоти в бодрственном состоянии; вторая – чтобы ум не занимался сладострастными помыслами; третья – чтобы от взгляда на женщину нисколько не склонялся к вожделению; четвертая – чтобы в бодрственном состоянии не допускал и простого движения похоти; пятая – чтобы и самое тонкое согласие на сладострастное действие не помрачало ума, когда рассуждение или необходимость чтения приведет на память человеческое рождение, на которое он должен смотреть спокойным чистым взглядом сердца, как на дело простое и необходимо назначенное для размножения рода человеческого, шестая – чтобы даже и во сне не было соблазнительных мечтаний о женщинах или мужчинах и хотя подобное мечтание и не считается грехом, однако же это бывает знаком того, что в членах еще скрывается похоть. Полная же целомудренная чистота состоит в совершенном успокоении от плотских возбуждений.

Необходимо сказать еще о том, что целомудрие связано с различными добродетелями и достигается не без их помощи. К примеру, целомудрие напрямую связано с воздержанием в пище и питии. Проиллюстрируем эту взаимосвязь следующим рассказом.

В одном торговом месте жили в большой дружбе два купца, один женатый, другой холостой. У первого была красивая и целомудренная жена. Но супружеское счастье их было непродолжительным. Муж внезапно умер, и жена осталась вдовой. Она очень любила мужа и во второй брак вступать не хотела, хотя ее красота и скромность влекли к ней многих женихов. Оказалось, что ее красотой давно увлечен и искренний друг их семьи. Красавица, как женщина опытная и не раз видевшая перед собой влюбленных, заметила томление друга своего покойного мужа и признала за лучшее вывести дело на чистоту и оказать ему помощь.

– Друже, – говорит она, – я вижу, что ты сам не в себе, когда говоришь со мной. Не должна ли я из этого заключить, что ты, верно, имеешь ко мне что-то особенное, но стесняешься сказать это? Прошу тебя, не продолжай далее такого для себя вредного и для меня беспокойного состояния, потому что не хочу видеть тебя страдающим. Скажи мне, что тебе от меня надобно и будь уверен, что я сделаю все, как можно лучше.

Он, получив такое поощрение, обрадовался откровенностью и рассказал, что пленен ее красотой, почитает известные ее качества, и желает взять ее в жены. Она поблагодарила за уважение, но отвечала ему, что, испытав радости брака с любимым мужем, она уже не желает испытывать то же самое с другим человеком, ибо думает, что лучшее время жизни не повторится, а худшее родит только сожаление о прежнем и не составит ни для той, ни для другой стороны счастья. Поэтому предпочитает не вступать в союз ни с кем, а желает жить для детей и для честных забот, которые всегда достойны внимания и поглощают досуг с пользой для ближнего. При этом она указывала на молодых, только что дошедших до брачного возраста девушек, с которыми и советовала ему вступить в брак. Но молодой человек «толику извелся любовью, иже вся девицы ни во что вменяша». Он не слушал никаких доводов, нетерпеливо умолял ее быть его женой, был уныл и ходил «неистов, яко бесив». Такая докучливая неотвязчивость, неприятное приставание нестерпимо надоели вдовице, которая рассуждала так, что не может же она ради влечения его исполнить все, что он хочет. И чтобы покончить с этим она сказала однажды:

– Что ты терзаешь себя и меня? Долго ли это будет продолжаться?

Он отвечал:

– Так будет до веку, пока я или ты живем на свете, потому что душа моя и сердце стремятся к тебе. И ты напрасно говоришь мне о юных девах, я их видя, не вижу, и они чужды желания моего сердца, а по тебе истаивают все силы моего тела и мозг костей моих сворачивается. Исцели меня, уязвленного твоей красотой, стань женой моей или я умру.

– Горе мне с тобой, – отвечала вдова, – да не обманываешься ли ты, сказав, будто ты меня так любишь, что жить не можешь без меня? Неужели для счастья твоего нет ничего драгоценнее моей взаимности?

Купец клялся в этом, но она отвечала как бы с недоверием:

– Перестань клясться предо мной, так как я уже не девица и красным мужеским словам не доверяю. Все вы таковы, что когда пленяете женщину, то становитесь безрассудны, и в ту пору уста у вас чрез меры полны восхищения, но после бывает иное. Я потребую от тебя доказать, что для твоего счастья всегда потребно обладание мною и ничто иное тебя привлечь к себе не может.

Купец с радостью воскликнул:

– Я готов и если мне мир весь предложат, не взгляну на него, а к тебе устремлюсь.

Вдова улыбнулась и отвечала:

– Мир весь не наш, а Божий, и такой великой области для твоего искушения предложить не могу, но я поставлю тебе нечто меньшее и увидим, устремишься ли ты к этому неважному, а меня, тебе столь необходимую, отринешь.

– Никогда этого не случится, – воскликнул влюбленный.

– Иди же сейчас к себе домой, затворись в верхней комнате, выкинь мне ключ в окно и оставайся там, пока я не пришлю за тобой. Обещаешь мне это исполнить?

– И что говорить о таких пустяках. Хорошо!

– Если потом твое устремление будет все то же, то я даю тебе слово, что перестану вспоминать об умершем муже и отдам себя в твое угождение. Теперь, с этой минуты все, чему быть и чему не быть, зависит от тебя.

Купец побежал домой весело, потому что считал дело выигранным. Он зашел в свой дом, веселой рукой затворился у себя в верхней горнице, а ключ, выбросив в окно, велел отнести к вдове в доказательство того, что он урок уже начал. Вдова же приняла ключ, ничего больше жениху не сказав.

Купец пробыл в горнице день, провожая часы ожидания в любовных мечтаниях, ожидая, в чем дальше будет его испытание. Но сутки прошли, а вдова ни о чем новом ему не сообщила. На другой день он опять думал о вдове, но вспомнил также несколько раз о своем желудке, который был пуст и требовал пищи. На третий день голод стал так напоминать ему о себе, что купец уже не обращался в сладких мечтах о вдове, а гневался на нее и все думал о пище. Ночью он не смог спать, потому что и сон его наполнялся уже не видениями обольстительной вдовы, а запахом яств. Утро же четвертого дня купец встретил мучительной болью желудка и послал преданного ему человека ко вдове спросить, не забыла ли она о нем. Вдова отвечала, что не забыла.

– Но он умирает, – сказал ей посланник.

– Не пугайте меня этим, – отвечала вдова сквозь улыбку, – до смерти еще далеко. Но, впрочем, я не хочу томить его больше. Пусть он теперь одевается в гостиное платье, я за ним скоро пришлю, и он получит все, что пожелает.

В предобеденный час в дом купца пришла доверенная вдовы, имея ключ от жениховой двери, открыла и сказала:

– Радуйся, господин, ты вполне сдержал свое обещание. Иди же теперь к моей госпоже, она тебя ожидает и со своей стороны обещание свое сдержит.

Купец, одетый в гостиное платье, посмотрел на посланницу впавшими глазами и уныло, слабым голосом отвечал, что готов за ней следовать. Он был так изнурен, что даже пришлось позвать людей, которые взяли его под руки и помогли идти. Вдова встретила своего гостя в дверях своего жилища. Она была во всем блеске своей красоты, ибо сменила одежду своего вдовства, надев легкотканную одежду, державшуюся на ее плечах самоцветными стяжками и открывавшую шею и руки, с которых неслось приятное благоухание. Приняв входившего гостя под руки, вдова ввела его в большую горницу, которая была разделена надвое повешенным на кольцах ковром. В одной половине, ближайшей ко входу, был накрыт стол, устланный прозрачными кувшинами с искрометным питьем и блюдами, а на другой половине возвышалось пышное ложе с двойным изголовьем.

– Ты теперь господин в моем доме, – сказала вдова, – я тебе повинуюсь. Вот здесь трапеза, а здесь ложе, избирай, что хочешь. Я готова разделить с тобой и то, и другое.

Купец отвечал:

– Ах, помилуй меня, я истощен, дай мне вперед насытиться, – и он потянулся к столу и возлег, озирая посуду.

– Мы имеем достаточно времени, так как яства еще не поспели, – отвечала вдова.

– А что же покрыто на блюде?

– Это пшено, оно безвкусно, пока к нему не приспеет облива.

– Нет, мне теперь все вкусно, – ответил купец и, открыв блюдо, стал насыщаться пшеном без обливы.

На что вдова ему сказала:

– Вот теперь ты видишь, потреба потребе рознь. Без одного человеку жить нельзя, а без другого возможно.

С этими словами она велела подавать кушанья и опустила ковер, который навсегда закрыл от купца ее ложе.

Целомудрие зависит и от воздержания наших чувств восприятия.

Некий брат был послан из монастыря по службе. Идя по дороге, он пришел на место, где была вода и присел, чтобы отдохнуть и поесть. Но едва он присел, как приметил на берегу женщину, которая стирала. Расстояние мешало брату рассмотреть женщину и определить ее возраст, но тем не менее брат засмотрелся, как она, стирая, нагибается и сейчас же «прииде брань». Брат был неопытный в такого рода брани и не мог долго бороться с возникшими в нем похотными движениями. Он тотчас подошел к этой женщине, не стесняясь тем, что она была значительно старше его и сделал ей предложение, чтобы она разделила с ним удовольствие загоревшейся в нем страсти. Женщина оказалась очень рассудительной. Она посмотрела на взволнованного инока без всякого страха и отвечала ему с иронией:

– Мне не трудно тебя послушаться, но только смотри, не пришла бы тебе после этого скорбь.

– А какая мне может быть скорбь?

– Не стала бы тебя мучить совесть, не впал бы ты в отчаяние.

– Нет, я этого не боюсь, – отвечал инок.

– Ну, смотри, многие после каются.

– Да нет, я уж себя знаю.

– Нет, ты хорошенько подумай, не станешь ли после сильно жалеть?

– Да нет же, успокойся, ни о чем жалеть я не буду.

– А сколько лет прожил ты в монастыре?

– Семнадцать.

– И неужели тебе не жаль их?

– Нимало.

– А испытал ли ты, что есть жена?

– Нет, не знаю.

– А как же ты, не зная, соглашаешься бросить за это неведомое то, в чем наставлен и чего добивался целых семнадцать лет? Знай, что взять женщину значит взять на себя большое обязательство. Я, изволь, соглашусь на то, что ты манишь меня, и пусть будет по-твоему, но помни, что потом я от тебя не отстану и может случиться, что тебе придется принять на себя еще большую тягость.

– Какую же тягость?

– А такую. Есть ли у тебя, где содержать меня с детьми и чем нас кормить?

– Нет, у меня жилья нет и кормить нечем.

– Так как же ты смеешь меня звать?

– А я об этом и не думал.

– Ты, верно, думал, что можешь после удалиться?

– Да.

– Впредь же знай, что женщины не для того только созданы, чтобы угашать в вас огонь страсти, а что они имеют стыд и любовь к детям, и себя и своих детей оберегают и всюду готовы следовать за виновником их рождения. Осмелься только тронуть меня и я посмотрю, куда ты от меня денешься. Я пойду к твоему авве и скажу: «Авва, не давай ему ни хлеба, ни сочива, а прогони его вон, ибо я через него стала тяжелой и не могу больше трудиться, пусть он идет со мной и кормит меня и вместе со мной питает и дитя, которое имеет родиться». Авва тебя выгонит, и я заставлю тогда тебя вместо меня полоскать белье.

– Ты меня весьма просветила, – отвечал монах.

– То-то, образумься. Если уж посвятился в монахи, то иди скорей в монастырь и не стой по таким местам, где женщины могут появляться.

Брат почувствовал себя пристыженным и, испугавшись того, чем его устрашила прачка, возвратился бегом в монастырь. И никогда больше не засматривался на женщин, ибо всегда помнил эту прачку и со встречи с ней питал опасение к решительности женских характеров. В связи с этим можно вспомнить высказывание преп. Иоанна Лествичника: «Благий Господь, и в том являет великое о нас промышление, что бесстыдство женского пола удерживает стыдом, как бы некою уздою; ибо если бы женщины сами прибегали к мужчинам, то не спаслась бы никакая плоть»¹³³. Святые Отцы Церкви учат, что матерь целомудрия и чистоты, есть всестороннее воздержание, а отец – страх Божий, который приобретается удобнее всего памятью смертной, удерживающей от нарушения заповедей Божиих.

Пока испорчено естество, человеку приходится бороться с похотными движениями, возникающими в нем. В такой борьбе он показывает свое произволение, и Господь, видя это, дает ему силу на сохранение целомудрия даже в условиях всеобщего разврата, ибо оно, по слову св. Игнатия Брянчанинова, «есть дело Божие в нем, а отнюдь не свойство естества и не плод его усилий»¹³⁴. Своими силами человек не может сохранить себя в чистоте, особенно в наше время, когда грязь разврата заливает весь мир подобно потопу. Современный мир напоминает собой болото грязи, от которой, по словам св. Златоуста, пахнет геенной и нестерпимым наказанием. Мы все живем в этой обстановке. Все меньше остается таковых, кого не марал бы этот мутный и зловонный поток. В настоящее время требуется великий подвиг при стяжании добродетели целомудрия. И, несмотря на разлив чувственности, этой добродетели все же можно достичь. Лот среди развращенного города сохранял чистоту. Потому он и был спасен, что, видя кругом соблазны, не поддавался им, стараясь жить по заповедям Божиим. Конечно, он испытывал душевные муки, и каждый истинный христианин ныне эти мучения так же испытывает. Окружающая нас атмосфера разврата постоянно как бы насилует наше сердце и наш ум, подобно тем жителям Содома, которые ломали дверь дома Лотова, чтобы учинить там разврат. Иногда Господь защищает дом нашей души Своею благодатью, как защитил в тот момент семью Лота (Быт.19:10–11), а иногда попускает осуществиться насилию над нами в виде увлечения и осквернения душевного или телесного, как попустил насилие над наложницей того левита, который по пути домой заночевал с нею в Гиве (Суд.19:22–27). Но даже если нас, как в последнем случае, иногда и одолеет похоть при нашем усиленном ей сопротивлении, то это, скажем смело, не нарушит нашего целомудрия, как не нарушается оно при случившемся насилии. И если бы над дочерьми Лота все-таки совершилось насилие, то это бы не только не нарушило их целомудрия, но доставило еще и мученический венец, каковой получили многие девы подвергшиеся поруганию, как в первые века, так и в наш жестокий век гонения на Церковь.

Но даже если мы не смогли сохранить целомудрия, это вовсе не значит, что нет возможности его приобрести вновь. Пример тому дает преп. Мария Египетская, которая, быв блудницей, показала такой пример целомудрия, что святая Церковь в песнопениях обращенных к ней назвала ее «целомудренной блудницей». Невозможное человеку возможно Богу. Поэтому несохранившему целомудрия не должно отчаиваться, ибо через покаяние его можно снова вернуть и еще в большей степени. Кто-то из Отцов сказал, что Бог вменяет в чистоту саму борьбу за чистоту. К этому мы призываемся самим Богом здесь и сейчас, дабы не услышать потом в свой адрес гневный Его глас: «Возьмите его и бросьте во тьму внешнюю; там будет плач и скрежет зубов; ибо много званых, а мало избранных» (Мф.22:13–14).

Есть добродетель, которая более всего делает нас подобными Всемогущему Богу, и будучи свойством Всемогущего Бога, она так же всемогуща. По крайней мере, она способна доставить имеющим ее – спасение. Речь сегодня пойдет о милосердии.

По слову св. Григория Богослова: «Никакое служение так не угодно Богу как милосердие, потому что оно всего более сродно Богу, Которому предходят «милость и истина» (Пс.88:15), и Которому должно приносить в дар милость (Иак.2:13) прежде суда, и праведный Мздовоздаятель, положивший «на мерилех и весах милость» (Пс.28:17), ни за что так не награждает Своим человеколюбием, как за человеколюбие»¹³⁵. «Кто имеет уши слышать, да слышит! Когда же приидет Сын Человеческий во славе Своей и все святые Ангелы с Ним, тогда сядет на престоле славы Своей, и соберутся пред Ним все народы; и отделит одних от других, как пастырь отделяет овец от козлов; и поставит овец по правую Свою сторону, а козлов – по левую. Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне. Тогда праведники скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? или жаждущим, и напоили? когда мы видели Тебя странником, и приняли? или нагим, и одели? когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе? И Царь скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне. Тогда скажет и тем, которые по левую сторону: идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его: ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня. Тогда и они скажут Ему в ответ: Господи! когда мы видели Тебя алчущим, или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили Тебе? Тогда скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне. И пойдут сии в муку вечную, а праведники в жизнь вечную» (Мф.25:30–46).

Как видим, «помилованы будут только милостивые» (Мф.5:7), ибо нет милости «несотворшим милости» (Иак.2:13). «На суде Христовом потребуется в оправдание милость, как деятельное выражение любви, и заслужит помилование одна милость, как опытное доказательство любви»¹³⁶, – говорит св. Игнатий Брянчанинов. «Милостыня очищает грехи» (Притч.16:6) и «избавляет от смерти» (Тов.4:10). Св. Иоанн Златоуст, ублажая целомудрие и девство, все же считал, что милосердие и без девства может возвести на Небо, а девство без милосердия не в силах сделать этого. Поясняя притчу о десяти девах, он ее толкует в том смысле, что девы не смогли попасть в Царствие Небесное потому, что не имели милосердия. «Ведь девство есть огонь, а милостыня – елей. Потому, как огонь гаснет, когда не будет для него подливаться елей, так гаснет и девство, когда не имеет милостыни»¹³⁷. Это такая добродетель, которая человека делает человеком. Так что, «кто не имеет милосердия, тот перестает быть и человеком. И чему дивишься ты, что милосердие служит отличительным признаком человечества? Оно есть признак божества. «Будьте милосерды, – говорится, – как и Отец ваш милосерд» (Лк.6:36)"¹³⁸, – восклицает св. Златоуст. И св. Исаак Сирин считает, что «ничто не может так приблизить сердце к Богу, как милостыня»¹³⁹. Исходя из такого положения, преп. Петр Дамаскин сделал следующее заключение: «Бедный может быть жив и без того, чего у него просит, но всякий без того, чтобы быть милостивым, по возможности, не может быть жив или спастись»¹⁴⁰.

Чувство милосердия свойственно человеческой природе, но оно ныне требует немалых побуждений. Чтобы расположиться к милосердию надо иметь в виду, во-первых, достоинство просящего, потому, что просящий есть Господь, во-вторых, потребность нужды, ибо алчет Просящий, в-третьих, легкость подаяния, ибо Он просит напитать Его и требует только хлеба, а не наслаждений, в-четвертых, величие воздаяния, ибо за эту малость обещается Царство Небесное. Поэтому подавай всем, подавай всегда, подавай все, что можешь! – это принцип, выраженный св. Иоанном Златоустом. «Устрой жилище, куда бы приходил Христос; скажи: это – келия Христова, этот дом назначен для Него. Хотя бы это жилище было и не богато, Он не гнушается. Следовало бы принимать их в верхней части дома; но, если не хочешь этого, то хотя внизу примите Христа, хотя там, где помещаются мулы, где слуги», – умоляет он христиан¹⁴¹.

Милосердие – отличительная черта всех чистых сердцем. Св. Исаак Сирин говорит, что только чистое сердце есть сердце милующее, горящее о всем творении: о человеках, о птицах, о животных и даже о демонах¹⁴². Оно ежечасно со слезами приносит о них молитву, чтобы сохранились и очистились, а так же и о естестве пресмыкающихся молится с великой жалостью, которая без меры возбуждается в сердце его до уподобления во всем Богу. Такое милующее сердце имел современный нам святой Силуан Афонский, хотя и не сразу. О своем раннем жестокосердии он вспоминает следующее: «Один раз без нужды я убил муху, и она бедная ползла по земле больная с выпавшими внутренностями, и трое суток я плакал за свою жестокость к твари, и до сих пор все помню этот случай». В другой раз, «как-то у меня в магазине на портарейке (балконе) завелись летучие мыши, и я облил их кипятком, и снова много пролил слез из-за этого, и с тех пор никогда не обижаю я тварь»¹⁴³. Со временем он научился жалеть даже растительный мир. Рассказывает его ученик: «Однажды, мы вместе шли по тропинке, ведущей от монастыря к его домику. В руках у нас были палки, обычные для горных мест. По обеим сторонам тропинки росли редкие кустики высокой дикой травы. С мыслью не допустить зарастание тропинки этой травой, я ударил палкой по одному стволику около верхушки так, чтобы, надломив стволик, воспрепятствовать созреванию семян. Это движение старцу показалось грубым, и он недоуменно покачал головой. Я понял, что это значило и мне стало стыдно. Потом старец пояснил: «Дух Божий учит душу любить все живое, так что и зеленого листа на дереве она не хочет повредить, и цветка полевого не хочет потоптать». Впрочем, хотя старец по благодати Божией очень любил всю тварь, тем не менее он считал, что обращаться к твари, оставив мысль о Боге или заботиться о животных так, чтобы забывать страдания ближнего – это уже нарушение законов любви. Сколько бы мы не читали Евангелие, мы не найдем случая, чтобы Господь остановил Свое внимание на животных. Любя животных, Он однако все Свое внимание обращал на людей. Поэтому «животному и скотине дай пищу и не бей их, в этом милость к ним человека».

По отношению к людям милосердие бывает не только телесное, но и душевное, и духовное сообразно частям человеческой природы. Следовательно, как справедливо замечает преп. авва Дорофей: «Никто не может сказать: «Я нищ, и мне не из чего подавать милостыню», ибо если ты не можешь дать столько, сколько оные богачи, влагавшие дары свои в сокровищницу, то дай две лепты, подобно оной убогой вдовице, и Бог примет это от тебя лучше, чем дары оных богатых (Мк.12:42, Лк.21:2). Если и того не имеешь, имеешь силу и можешь служением оказать милость немощному брату. Не можешь и того? Можешь словом утешить брата своего; итак, окажи ему милосердие словом, и услышь сказанное: «слово паче даяния блага» (Сир.18:17). Если же и словом не можешь помочь ему, то можешь, когда огорчится на тебя брат твой, оказать ему милость и потерпеть ему во время его смущения, видя его искушаемым от общего врага, и вместо того чтобы сказать ему одно слово и тем более смутить его, ты можешь промолчать: сим окажешь ему милость, избавляя душу его от врага. Можешь также, когда согрешит перед тобою брат твой, помиловать его и простить ему грех его, чтобы и ты получил прощение от Бога; ибо сказано: «отпущайте, и отпустят вам» (Лк.6:37); и так ты окажешь милость душе брата своего, прощая его, в чем он согрешил против тебя, ибо Бог дал нам власть, если хотим, прощать друг другу согрешения, между нами случающиеся. И таким образом, не имея, чем оказать милосердие к телу, милуешь душу его. А какая милость более той, чтобы помиловать душу? И как душа драгоценнее тела, так и милость, оказанная душе, больше оказанной телу»¹⁴⁴. Поэтому прав св. Игнатий Брянчанинов, говорящий, что милостыня приведет к Богу не только тех, кто совершал ее вещественно, но и тех, кто творил ее сокровенно в душе своей, «охраняясь осуждать ближнего при его преткновениях, прощая ему оскорбления и обиды, воздавая ему за клятву благословением и за злодеяние благотворением»¹⁴⁵. Так же «приведет милость пред Христа тех, которые творили ее сокровенно в душах своих и миловали ближнего, охраняясь осуждать ближнего при его преткновениях, прощая ему оскорбления и обиды, воздавая ему за клятву благословением и за злодеяние благотворением. Приведет милость пред Христа пастырей церковных, которые преподавали братии своей нетленную пищу – Слово Божие, которые обнаженных грехом одевали в ризы добродетелей, доставляли духовное врачевство болящим душам, и долготерпеливо посещали назиданиями своими заключенных в темницах неверия или мрачного заблуждения. Приведет милость пред Христа смиренных иноков, которые стяжали таинственное и существенное познание живущего в себе Христа, взалкались блаженною алчбою евангельской правды, потщились облечь себя в преподобие и святыню, очистились от самых утонченных недугов человечества – житейских пристрастий, и тем достигли евангельской свободы. Приведет милость пред Христа и тех, которые возмогли оказать милость лишь самим себе, посетив себя рассматриванием себя и освободив себя от нищеты, от болезни, от темницы греховной покаянием. Человек, который окажется способным только для милости к самому себе, и сотворит эту милость, напитав Словом Божиим гладную душу свою, напоив ее ощущениями, исходящими из Святого Духа, отвлекши от гибельного странствования по различным видам греха, введши в дом благочестия и добродетели, одеяв ее добрыми делами, исцелив прежние согрешения исповеданием их и противоположною им деятельностию, изведши себя из темницы плотского мудрования и состояния в разум и состояние духовные – признан будет соделавшим все это Самому Господу Иисусу Христу»¹⁴⁶.

Милосердием отличается истинный христианин от язычника. Поэтому, хотя «мы неизвестны, но нас узнают, хотя мы нищи, но многих обогащаем и, хотя мы ничего не имеем, но всем обладаем» (2Кор.6:9–10). Язычники, жившие во времена апостольские, удивлялись любви и милосердию христиан. Именно этими добродетелями и привлекались многие из них к христианству. Так, к примеру, был обращен к вере преп. Пахомий Великий. Он был рожден и воспитан в язычестве, и о христианах узнал только в 20 лет, когда служил в императорской армии. Его поразило их необычное поведение. Обычно, когда действующая армия останавливалась в каком-либо городе, то население к войску относилось почти враждебно, зная, что военный постой всегда связан с реквизициями и насилием. Но в одном городе Пахомия удивило то, что к ним люди сами пришли с запасами хлеба и всяких кушаньев и усердно просили подкрепить свои силы. Когда Пахомий спросил, почему эти люди так заботятся о них, совсем не зная их, то ему объяснили, что это христиане, и поступают они так ради Бога. Пораженный таким милосердием, преп. Пахомий так пламенно возжелал служить Христу Богу, что тут же дал обет совершенной верности Христу с желанием делать по силам своим добро ближним.

Но делать добро можно по-разному. Мера преуспеяния сообщает добру тот или иной вид и характер. Проходящие телесное жительство творят телесное добро, живущие жизнью душевной способны на душевное добро, а взошедшие на высоту духовной жизни могут подать и милостыню духовную. Но как дух по природе своей противоположен телу, так и милостыня духовная внешне противоречит принципам телесного милосердия. Разве не странным выглядит следующий поступок великого в духовной жизни Пимена, говорившего о милосердии к ближним как одном из главных дел подвижничества¹⁴⁷. Однажды к нему пришел правитель и хотел увидеться, но Пимен отказал ему, не желая нарушать безмолвие. Тогда правитель взял его сродника и посадил в тюрьму. Потом передал Пимену, что если он придет и походатайствует за него, тогда отпустит его. Мать прибежала в пустыню и кричит:

– Иди, спасай родственника!

Пимен даже дверей ей не отворил. Мать обвиняла его в жестокосердии и пыталась плачем склонить его к милосердию, но услышала от Пимена лишь такой ответ, который был ей передан через одного брата:

– Пимен детей не родил и не имеет скорби.

Когда об этом узнал правитель, то сказал:

– Пусть хотя бы письмо напишет.

И старец написал ему письмо следующего содержания: «Да повелит благородие твое тщательно исследовать вину заключенного, и если он сделал что достойно смерти, пусть умрет и насильственной смертью очистит свои преступления в нынешнем веке, чтобы избежать вечной муки, если же он не сделал ничего достойного смерти, то учини о нем распоряжения указанные законом». Правитель, получив такое письмо и не добившись прихода Пимена, отпустил этого пленника. Такое странное на обывательский взгляд поведение аввы Пимена легко объясняется словами св. Исаака Сирина, говорящего, что «выполнять обязанность любви, доставляя успокоение телесное, есть дело людей мирских, а если и монахов, то недостаточных, не пребывающих в безмолвии, или таких, у которых безмолвие соединено с единодушным общежитием, которые непрестанно и входят, и выходят. Для таковых это есть дело прекрасное и достойное удивления. А тем, которые действительно избрали для себя отшельничество от мира и телом и умом, чтобы установить мысли свои в уединенной молитве, в омертвении для всего преходящего, для зрения мирских вещей и для памятования о них, – таковым подобает не служить деланием чего-либо телесного и правды дел явных»¹⁴⁸. С ним согласен и преп. Варсануфий Великий, который на вопрос, о том, что делать безмолвнику, которому предлагают деньги с условием, что если он не возьмет их и не раздаст, то они пропадут и не послужат к пользе нищих, ответил так: «Если хочешь оплакивать грехи свои, не обращай внимания на сие, чуждое тебе, дело, хотя бы ты и перед келию твоею видел кого-либо томящегося (голодом). Не принимай участия в раздаче чужого, чтобы не лишиться тебе плача и безмолвного пребывания»¹⁴⁹. Вот как «милостивы» к ближним пустынники! Для безмолвника прилична только милостыня духовная, и чтобы давать эту милостыню, ему надо пребывать в безмолвии, не нарушая вещественными делами свое внутреннее единение с Богом. Вспомним тех двух подвижников, которые нашли большое количество золота. Один, увидев золото, перепрыгнул и убежал, а другой взял его, вернулся в мир и на это золото купил большой дом, устроив в нем странноприимницу, больницу и основав еще при них монастырь. Остаток золота он раздал нищим и, снова оставив мир, пошел к своему брату. По дороге он начал высокоумствовать и осуждать брата за то, что тот не воспользовался найденным золотом для добрых дел и тогда явился ему Ангел с грозным видом, сказав: «Знай, что все, что ты совершил, не стоит прыжка, сделанного твоим братом через золото»¹⁵⁰.

Но и с другой стороны, действия аввы Пимена можно оправдать, если взять во внимание рассуждение св. Феофана Затворника, согласно которому «любовь всем законам и добродетелям не только евангельским, но и человеческим, гражданским есть основа. Следовательно, всякое действие, согласное с законом, согласно и с любовью, и всякая оценка действия, сообразная с законом или правосудная, сообразна и с любовью». Правда, «любовь выше и шире закона. Есть действия любви, не определяемые законом положительным, а они нимало не противозаконны; но действия, определяемые законом и не исполняемые лицом подзаконным, суть беззаконны и любви противны, хотя бы они клонились к благу кого-либо. Особенно это имеет значение в смысле юридическом. Если судья оправдает виновного против закона или наградит недостойного награды, то хотя и доброе, по-видимому, окажет дело виновному и недостойному, но больше сделает зла, чем добра, нарушив любовь к общему благу, власти и правилам. Скажете, хвалится милость на суде... Так, похвально поступлю я, если сумею оказать милость без нарушения правды суда, иначе милость мою стоит бить батогами. Милость должна сретаться с истиною»¹⁵¹. Не противоречит такому рассуждению и снисходительное отношение к согрешающим. Когда у того же Пимена спросили: «Если мы увидим брата согрешающего, должны ли сказать ему об этом»? Старец ответил: «Что касается меня, то если встретится мне нужда идти мимо и увижу его грешащим, – пройду мимо, ничего не говоря ему»¹⁵². Преп. Макария Египетского называли земным богом именно по той причине, что он как Бог прикрывал согрешения своих братьев. Обличается чья-либо греховность только тогда, когда она вредит окружающим. Тогда нужно, как говорит Священное Писание, обличить согрешающего наедине, потом при двух-трех свидетелях, а потом перед всей Церковью, и если он не покается, тогда придется отсечь этот больной член, чтобы он не заразил остальные члены тела Христова (Мф.18:15–17).

Но способность к духовному милосердию дается не сразу, а развивается постепенно через совершенствование в милосердии телесном, имеющем свои степени и правила. У желающих обучиться такому милосердию естественно возникают различные недоуменные вопросы, ответы на которые можно найти у преуспевших в этом делании. К примеру, для желающих выработать привычку подавать милостыню, обычно советуется напоминать себе о воздаянии, обещанном Богом, и начинать с самых последних вещей, по принципу: давай сначала то, без чего можешь обойтись и постепенно дойдешь до того, что отдашь все что имеешь. На вопрос, что давать нищим, преп. Варсануфий Великий отвечает словами Писания: ««Яко обретает рука твоя» (Еккл.9:10), или немного хлеба, или вина, или две малых медных монеты, или одну большую, только подай без скорби, со страхом Божиим»¹⁵³. А если при желании подать милостыню возникает сомнение о необходимости это делать в отношении того или другого, в таком случае важно выявить причину, производящую сомнение. «Испытай свой помысл, и если найдешь, что он делает так по скупости, то дай и еще несколько более того, что бы должно дать, например, одну медную монету, и это вменится тебе в милостыню»¹⁵⁴. Если же сомнение вызывает сам нищий, то пусть подающий поступает так, как ему кажется справедливей. Впрочем, по учению св. Иоанна Златоуста нужно подавать без всяких подозрений, упреков и обвинений в праздности. «Мы не поставлены быть судьями жизни других, – говорит он, – иначе мы никому не подадим милостыни. Когда ты молишься Богу, то не говоришь ли: «грехов юности моей и преступлений моих не вспоминай»? (Пс.24:7) Так и о нищем, хотя бы он был великий грешник, думай то же и не поминай грехов его. Ныне время человеколюбия, а не строгого суда, – милости, а не осуждения. Он хочет есть: если желаешь, дай ему; если же не желаешь, откажи, не исследуя, почему он беден и несчастен»¹⁵⁵. Поступать надо так же, как поступает Господь, в равной мере давая блага и праведным, и неправедным (Мф.5:45). Милосердие есть пристань для нуждающихся, а пристань принимает всех потерпевших кораблекрушение, злые ли они или добрые. По этой причине св. Златоуст был сторонником безразборчивой милостыни, внушая, что «если мы будем подавать всем без разбора, то постоянно будем оказывать милосердие, а если станем исследовать, то никогда не окажем милосердия»¹⁵⁶. Если даже нищий лицемерит, то лицемерит скорее от нужды и бедности, а милостыня тогда и бывает истинной, когда оказывается грешникам. Да и по свойству своему милосердие, когда видит кого-нибудь страждущим, не может исследовать о причине возникшей нужды, а скорее делает все для того, чтобы облегчить страдания. Впрочем, в святоотеческом предании существует и такое мнение, которое считает, что не противно христианской любви, если мы заставим неблагонамеренного нищего немного поголодать, чтобы этим расположить его к труду. Безразборчиво же каждый раз подавать милостыню, значит поощрять ленивого к его лености и нетрезвого к нетрезвости. Милостыня без всякого разбора и пытливости людей достаточных привлекает к благотворительности, а тунеядцев к попрошайничеству. Всякая добродетель должна соединяться с благоразумием и милостыня не является исключением из этого правила.

Бывает еще и такого рода недоумение, когда не знаешь, что отдать нищему из двух вещей – худшее или лучшее? Наше решение в данном случае будет зависеть от степени нашего духовного преуспеяния. «Если мы не достигли того, чтобы считать (всех) их равными и любить ближнего, как самих себя, то, зная свою немощь, сделай, что можешь, и дай им то, что менее ценно»¹⁵⁷, – советует преп. Варсануфий. Когда у него же спросили, что делать, если просят милостыни, а дать нечего, – должно ли взять взаймы и дать просящему? Он ответил: «Когда кто-нибудь просит другого подать ему то, чего и сей не имеет, то он не будет осужден, если не подаст ему, потому что и Апостол Петр, когда (хромой) просил у него милостыни, сказал: «сребра и злата несть у мене» (Деян.3:6), и не взял взаймы, чтобы подать ему. Также, если и кто имеет только необходимо-нужное для него самого, то и сего не должен издерживать (на милостыню), как случится, чтобы после, при собственном недостатке, не стал он скорбеть, не в силах будучи понести скудости. А когда просящий будет докучать ему, и он скажет: «прости меня, мне нечего дать тебе», то это не будет ложь, потому что тот, у кого есть только необходимо-нужное для него самого, не имеет, что дать другому. Пусть он скажет просящему: «прости меня, я имею только то, что необходимо нужно мне самому». Вспомни пять дев, которые, когда другие просили их дать им елея для светильников, отвечали им: «чтобы не случилось недостатка и у нас и у вас» (Мф.25:9). И апостол Павел пишет к Коринфянам: «ныне ваш избыток в восполнение их недостатка» (2Кор.8:14), и «не требуется, чтобы другим было облегчение, а вам тяжесть» (2Кор.8:13)"¹⁵⁸. Значит, не следует подавать милостыню так, чтобы после этого самому скорбеть от нужды. Но в то же время может возникнуть такое недоумение: как же скорбеть кому-либо о том, что он сделал по своей доброй воле? На подобный вопрос св. Симеон Новый Богослов ответил бы так: «Если кто и одного нищего презрит, повинным делается огню вечному¹⁵⁹. Так как имеющий ближнего своего как самого себя, не может дозволить себе иметь что больше ближнего; то если кто, имея, не раздает независтно, пока и сам не сделается бедным и не уподобится ближним своим, тот не оказывается точным исполнителем заповеди Владычней»¹⁶⁰. А преп. Варсануфий говорит, что «все должно делать с рассуждением. Делать же сверх силы милостыню или что-либо другое – нерассудительно, потому что приводит впоследствии делающего к смущению, унынию и ропоту. Хорошо и весьма хорошо, подобно Евангельской вдовице, подавать нуждающемуся, и в сем нет ничего худого; но если человек благо делает сверх силы, то он не может понести сего. (Да) и Бог требует того, что по силе человеку»¹⁶¹. Помните, что выше сил, то от бесов. Поэтому «каждый уделяй по расположению сердца, не с огорчением и не с принуждением; ибо доброхотно дающего любит Бог» (2Кор.9:7).

Важно не то, что человек делает, но как он это делает. Св. Иоанн Кронштадтский считает, что «все жертвы и милостыни нищим не заменят любви к ближнему, если нет ее в сердце; потому, при подаянии милостыни, всегда нужно заботиться о том, чтобы она подаваема была с любовью, от искреннего сердца, охотно, а не с досадою и огорчением на них»¹⁶². И св. Исаак Сирин говорит, что когда подаешь милостыню, то «пусть веселость лица твоего предваряет даяние твое, и добрым словом утешь скорбь его. Когда сделаешь это, тогда ласковость в уме его дороже и такого даяния твоего, которое было бы даже сверх потребностей тела»¹⁶³. Само слово «милостыня» показывает, что она должна быть делом и жертвой сердца, и подаваема с умилением или сожалением о бедственном положении просящего. Поэтому принято разделять дела милосердия и сердечную милостивость, от которой первое получает всю свою цену. Но и просто (не от сердца) подаваемая милостыня имеет свою цену. Вспомним мытаря Петра, который бросил хлеб, чтобы отогнать нищего, а впоследствии ему было видение, в котором было показано, как ангелы спорят за его душу и говорят, что у него нет добрых дел, разве что вот то, что он бросил хлеб¹⁶⁴.

Правда при подаянии милостыни надо всеми силами заботиться о том, чтобы удерживалась определенная дистанция, позволяющая сохранять себя от посягательства на свое имущество, как телесное, так и душевное. Если, к примеру, мы желаем подать Слово Божие просящему нас об этом еретику, то должно дать ему просимое, но при этом постараться избегнуть споров с ним, чтобы не заразиться его ядом. А когда мы увидим, что он по первом и втором увещании не исправляется, то такового, по слову Апостола, всякому должно отречься (Тит.3:10). И по слову богомудрых отцов, не должно подавать руки своей утопающему, чтобы он не увлек нас за собой, уцепившись за нас мертвой хваткой, свойственной утопающему, но можно подать ему жезл и при помощи его попробовать спасти его. А если не хватит на это сил, то, по крайней мере, будет возможность оставить в руках его жезл свой и спастись самому¹⁶⁵. Жезл – это слово, молитва или какое-либо благодеяние.

Кроме всего прочего, надо помнить правило, данное Спасителем: «Когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою. У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя, т.е. тщеславие не знает, что делает правая» (Мф.6:2–3). Пример тому дает преп. Моисей Оптинский. Один раз, когда у него были гости, в переднюю вошла пожилая женщина, бедно одетая, с подушкой в руках. Преп. Моисей увидел ее и по обычаю вышел к ней в переднюю с вопросом:

– Что тебе надо?

– Батюшка, сделайте милость, возьмите, у меня дома дети голодные, есть нам нечего.

– А что эта подушка стоит?

– Полтора рубля.

– Это дорого. Возьми рубль! – с этими словами отец Моисей пошел в спальню, взял пятирублевую бумажку и отдал старухе под видом рубля.

– Дорого, дорого, – приговаривал он. Женщина поклонилась и вышла, а он пошел к гостям. Старуха же, рассмотрев в сенях ассигнацию, опять отворила двери со словами:

– Батюшка! Вы никак ошиблись?

– Да ступай, я сказал, что больше не стоит!

Так он старался укрывать свои благодеяния от людской похвалы и тщеславия.

Тайная милостыня позволяет человеку свое сознание отвратить от внешнего фактора, ведущего к тщеславию, к внутреннему и сосредоточиться на рассмотрении различных движений, возникающих в душе во время совершения актов милосердия. Когда сознание наше установится таким образом на рассмотрении совершаемого падшим естеством милосердия, тогда оно ясно начнет усматривать все несовершенство такого делания, тогда оно побудит человека признать все свои благодеяния греховными действиями, обманывающими своей благовидностью не только других, но и себя, и тогда скажет он вместе со святителем Игнатием, что милосердие это лишь кажущееся. При внимательном рассмотрении становится очевидным, что милосердствуют в нас не заповеди Христовы, а страсти. Наше сердце согласно быть милосердным, но лишь по движению плоти и крови, а не ради Христа. Такое же милосердие, как произведение плоти и крови, не может быть богоугодной добродетелью, ибо «плоть и кровь Царства Небесного не наследует» (1Кор.15:50). Более того, движимый естественным милосердием подпадает под влияние врага рода человеческого. Вспомним милосердие Петрово. Когда Господь сказал, что Ему должно «идти в Иерусалим и много пострадать от старейшин и первосвященников, и книжников, и быть убиту, Петр, сострадая, воскликнул: «Будь милостив к Себе, Господи! да не будет этого с Тобою»! На что услышал резкий ответ: «Отойди от Меня, сатана! ты Мне соблазн! потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое» (Мф.16:21–23). Этими словами Господь ясно показал, что мысли и чувства падшего человека находятся под властью сатаны, хотя внешне и кажутся не таковыми. Так что это кажущееся милосердие надо заменить милосердием действительным, евангельским, которое появится только тогда, когда человек приобретет смирение, потому что на смирении основывается настоящая любовь и настоящее милосердие. Кто же «не погубляет души своей» падшей (Лк.17:33), как требует того Евангелие, действуя по влечению чувств сердечных от движения крови, тот непременно осуществляет свое «я», видит добро в своих действиях, оживляет падение в себе и приобретает мало-помалу высокое мнение о себе. В таком случае, как говорит св. Иоанн Златоуст, это не есть уже дело милосердия, но тщеславия и жестокосердия, ибо, «когда ты подаешь милостыню не из милосердия, но для того, чтобы показать себя, тогда она не только не есть милостыня, но даже является обидой, потому что ты выставляешь на позор своего брата»¹⁶⁶.

Итак, будем стараться свое природное сердоболие освящать боголюбием и естественное милосердие заменять на евангельское, ибо только в таком случае есть надежда услышать милостивый глас милосердного Владыки, Который скажет нам: «Придите благословении Отца Моего и наследуйте уготованное вам Царство Небесное» (Мф.25:34).

Поистине великий путь покаяния человек имеет в милостыне, которая может освободить его от множества грехов, но есть еще один, по выражению св. Иоанна Златоуста, весьма удобный путь, через который также можно освободиться от грехов: «Молись каждый час, не изнемогай в молитве, и неленостно умоляй человеколюбие Божие, а Бог не отвратится от постоянно молящегося, но простит тебе грехи твои и исполнит прошения твои»¹⁶⁷. Убеждаемые святоотеческой аргументацией, мы не можем не обратить внимания на эту добродетель и не заняться изучением условий ее приобретения. Удобство предлагаемого пути в том, что молиться можно в любом состоянии, в любое время и в любом месте. Для этого не нужно имущество, не нужны посредники, не требуется ничего, кроме правильного возношения ума нашего к Богу. Как емко и убедительно определяет этот путь св. Игнатий Брянчанинов: «Научись молиться Богу правильно. Научившись молиться правильно, молись постоянно, – и удобно наследуешь спасение»¹⁶⁸. Все, что здесь требуется – это научиться правильно молиться, ибо «от желающих приступить к Царю царей Он требует благоугодных Ему образа мыслей и сердечного настроения, того образа мыслей и того сердечного настроения, при посредстве которых приблизились к Нему и благоугодили Ему все праведники Ветхого и Нового Заветов. Без этого образа мыслей и сердечного настроения доступ невозможен, попытки и усилия к доступу тщетны»¹⁶⁹.

Сознавая необходимость этого, апостолы как-то попросили Господа научить их правильно молиться. Исполняя их просьбу, Он дал образец молитвословия к Богу, в котором прямо указал на то, что нужно просить в молитве и как нужно этого просить. «Когда молитесь, говорите: Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого» (Лк.11:2–4). Из этой Господней молитвы видно, что основанием ее является вера в Создателя своего, Который, будучи Отцом, готов исполнить любую просьбу любимого чада Своего. Как говорит св. Иоанн Кронштадтский: «Нужно такое настроение веры иметь во время молитвы, чтобы и на одну минуту не было в сердце тайного сомнения или тайной мысли, будто Бог нас не слушает, но чтобы во все продолжение молитвы душа представляла себе Бога пред собою и беседовала с Ним, как с Царем¹⁷⁰. Когда молишься, помни всегда, что ты беседуешь с Богом, Отцом щедрот и всякого утешения, неизменяемым, не утомляющимся нашими прошениями, и Который всегда бесконечно благ, премудр, всесилен, Коему по бесконечной благости, премудрости и всемогуществу так всегда удобно исполнять твои прошения, как тебе легко помыслить об них и искренно пожелать их, как легко выговаривать слова прошений, и даже бесконечно легче»¹⁷¹. Очень важно во время молитвы не иметь сомнения, потому что сердце сомневающихся не может получить за свои сомнения от Бога какого-либо дара. Это прямое неверие в Бога и Богу. «Во-первых, – объясняет св. Иоанн, – я прошу у Бога существующего, а не воображаемого только, не мечтательного, не фантастического блага, а все существующее – от Бога получило бытие, потому что «без Него ничто не начало быть, что начало быть» (Ин.1:3), и, значит, ничто и не бывает без Него, что бывает, а все или от Него получило бытие, или по Его воле или допущению бывает и делается при посредстве данных от Него тварям Его сил и способностей, – и во всем сущем и бывающем Господь полновластный Владыка. Кроме того, Он «нарицает и не сущая, яко сущая» (Рим.4:17); значит, если бы я просил и не сущего, Он мог бы мне дать, сотворив его. И второе – я прошу возможного, а для Бога и наше невозможное – возможно; значит, и с этой стороны нет препятствия, потому что Бог может сделать для меня даже то, что по моим понятиям невозможно»¹⁷². Таким образом, как говаривал еще преп. Иоанн Лествичник, «вера воскрыляет молитву; и без веры молитва не может возлететь на небо»¹⁷³, и «верующий не тот, кто думает, что Богу все возможно, но кто верует, что получит от Него все, что просит»¹⁷⁴. Так что «просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам!» (Мф.7:7)

Но что просить? О чем молиться? Часто мы не знаем о чем должно молиться и неразумно просим того, что может послужить только ко вреду. А «какой из вас отец, когда сын попросит у него хлеба, подаст ему камень? Или, когда попросит рыбы, подаст ему змею вместо рыбы? Или, если попросит яйца, подаст ему скорпиона? Итак, если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец Небесный даст благо просящим у Него» (Лк.11:11–13). Этим в большинстве случаев и объясняется факт неисполнения Богом наших прошений. Потому что они, по слову св. Феофана Затворника, «нередко походят на прошение змии и камня. Нам кажется, что то хлеб и рыба, чего просим, а Отец Небесный видит, что просимое будет для нас камень или змея – и не дает просимого»¹⁷⁵.

В молитве Господней указано, о каких нуждах следует молиться и в какой мере. Если просить вещей материального свойства, то только необходимых. Как говорил преп. Серафим Саровский, что если христианин попросит чего-либо без крайней нужды, то Господь хотя и не откажет ему в этом ради веры во Христа, «однако взыщет с него, зачем он тревожил Его, Бога, без особой нужды, просил у Него того, без чего мог бы обойтись»¹⁷⁶. Молиться о материальном благополучии, здоровье или чести людской – это все равно, что просить, как выражаются Отцы, гноя для себя. Св. Исаак Сирин предупреждает: «Не будь несмыслен в прошениях своих, чтобы не оскорбить тебе Бога малостию своего ведения»¹⁷⁷. Просящий у Царя царей чего-нибудь ничтожного, уничижает Его. Поэтому не требуй обязательного исполнения прошения твоего, не зная точно, полезно оно для тебя или нет. Присмотрись, бывает Господь удовлетворяет наши прошения, заменяя их на полезное. Уместнее всего нам просить об оставлении грехов (долгов) наших и искать согласования нашей воли с волей Божией. А Господь обычно дает большее тому, кто просит у Него по смирению своему меньшего. Об истинности этого положения свидетельствует хотя бы тот разбойник, который просил только помянуть его во Царствии, а Господь его туда вселил (Лк.23:42). Итак, «ищите прежде Царства Небесного, а все остальное приложится» (Лк.12:31).

Но где его искать? Там где Царь его, «иже еси на небесех». Туда надо возносить мысль свою, отрывая ее от земного. Сущность молитвы и заключается в возношении ума и сердца к Богу. Ими и надобно стучать во врата Царства Небесного. Только им отворят их. Но как стучать, чтобы достучаться, ведь врата, в которые следует стучать, невещественны, да и привратник имеет особый слух? Чтобы молитва была услышана Богом, следует, во-первых, ее слышать самому. Странным будет то желание, чтобы Бог услышал тогда, когда сам себя не слышишь. Для этого молитву должно творить со вниманием. Помогает этому произношение слов молитвенных вслух. Пример такой молитвы дал нам сам Господь. По окончании вечери, Он с учениками, воспев, отправился в Гефсиманский сад. Также Он во всеуслышание молился, когда воскрешал Лазаря. Св. апостол Павел со своим спутником Силой, когда были заключены в темницу, «воспевали ночью и молились, а прочие узники им внимали» (Деян.16:25). Польза от устной молитвы столь велика, что Церковь приняла для возбуждения молитвенного духа разные песнопения, тропари, кондаки, каноны, акафисты, чтобы мы привлекаемые псалмопением и его сладостью свой ум обращали к словам молитвы. Апостол назвал устную молитву «плодом устен» (Евр.13:15) и завещал ее приносить в жертву Богу, но вместе с этим не забывать воспевать и молиться в сердцах своих со вниманием, иначе это будет лишь биением воздуха.

Внимание – душа молитвы. Оно, по слову св. Симеона Нового Богослова, «должно быть связуемо и неразлучно с молитвою, как связано и неразлучно тело с душею»¹⁷⁸. Как тело без души умирает, так и молитва без внимания обращается в пустословие и умирает. «При внимании молитва составляет неотъемлемую собственность молящегося, – говорит св. Игнатий Брянчанинов, – а при отсутствии внимания она чужда молящемуся»¹⁷⁹. Когда человек помолится с рассеянностью, то он однозначно ощутит в себе опустошенность и сухость. Если в этом проявить постоянство, то легко можно усвоить себе состояние пустоты и сухости, из которого родится холодность к Богу, состояние уныния, помрачение ума, ослабление веры и мертвость духовной жизни.

Другим качеством молитвы является благоговение. «Проклят, кто дело Господне делает небрежно» (Иер.48:10). Проклятие проявляется на молитве в том, что человек остается бесплодным, безуспешным, несмотря на то, что регулярно посещает богослужение и молится дома. От небрежного исполнения молитв он никогда не получит никакого плода.

Еще одно важное качество – это чувство сердечное. Человек должен сочувствовать молитве. О молящихся без чувств Господь говорил: «Приближаются ко Мне люди сии устами своими, и чтут Меня языком, сердце же их далеко отстоит от Меня» (Мф.15:8). Бог хочет нашего сердца, и кто не молится сердцем, тот вовсе не молится. Если он молится устами, то в таком случае молится тело его, которое само по себе без души то же, что и земля; если молится умом, стараясь сохранить внимание, то ничего не добивается, потому что умственный процесс есть процесс образный, а так как рассудку нет возможности избавиться от образов, то значит нет возможности избавиться и от рассеянности. Безобразным может быть только сердце, и молящийся только тогда сможет избавиться от рассеянности, когда начнет молиться сердцем. Когда у св. Феофана Затворника спрашивали, как он молится, он отвечал: «Всячески стараюсь в час молитвы быть в том убеждении, что Бог вездесущий есть и тут, где мое сознание, и что Он видит и слышит не слово только, – произносимое или нет, – но и всякое движение мысли, и особенно чувство. Образа же всякаго избегаю, как это ни трудно. Когда приходит молитва с чувством, тогда никакого труда нет держать безобразность молитвы»¹⁸⁰. Таким образом, весь процесс молитвы сводится к тому, чтобы возбудить в себе чувства, которые производит молитва.

Наиболее свойственно для падшего человека иметь чувство покаяния и сокрушения о язвах своих. А когда будет боль от греха, наподобие зубной боли, естественно все мысли сосредотачиваются на том, чтобы поскорей избавиться от этой боли и нет при этом других, посторонних мыслей. Считается, что чувство покаяния и сокрушения, есть критерий правильности молитвы. «Без покаянных чувств, – говорит тот же св. Феофан, – молитва не в молитву. Так и пишите ее как не бывшую. Молитва без сих чувств то же, что выкидыш мертвый. Так у святых отцов. А слезы – раздувайте... Приучитесь голосить над собой, как над мертвым – и с причетами»¹⁸¹. «Блаженны нищие духом, т.е. молящиеся при глубоком осознании нищеты своей, яко тех есть Царство Небесное» (Мф.5:3). И «хотя бы ты взошел на всю лествицу добродетелей, однако и тогда молись о прощении грехов», – говорит преп. Иоанн Лествичник¹⁸². Некто, когда приступал к молитвословию, задавал себе такой вопрос: «Ты идешь пенсию получать или милостыню просить»? А ведь прошение отличается от требования.

Но чтобы во время молитвы всегда иметь такой настрой надо предварительно этот настрой искусственно вызвать. Поэтому святой Феофан Затворник заповедует не приступать к молитвословию без должного приготовления «Не вдруг, – говорит он, – становитесь на молитву после домашних хлопот, разговоров и беганий, а немного подготовляйтесь к ней, стараясь наперед собрать мысли свои и направить их к достодолжному предстоянию пред Богом»¹⁸³. Что для этого нужно делать? «Возбудите в себе чувство нужды в молитве, и именно в сей час, ибо другого, может быть, и не будет. Не забывайте также восстановлять сознание своих духовных нужд и ближе всего настоящей Вашей нужды: устроения мыслей в молитве с желанием найти им удовлетворение, и именно в Боге. Когда будет на сердце сознание и чувство таких нужд, тогда само сердце не даст Вам отбегать мыслями на другое, а будет заставлять Вас умолять Господа о них»¹⁸⁴. С другой стороны, так как в человеке расположение сердца наиболее сообразуется с положением его наружности, то нельзя игнорировать и внешнего положения тела. Именно поэтому святая Церковь предписывает самое благоговейное положение телу. «Стой на молитве твоей пред невидимым Богом, как бы ты видел Его, и с уверенностью, что Он видит тебя, внимательно смотрит на тебя, стой перед невидимым Богом, как стоит уголовный преступник, уличенный в бесчисленных злодеяниях, приговоренный к казни, пред грозным, нелицеприятным Судией»¹⁸⁵, – наставляет св. Игнатий Брянчанинов. Наружное благоговейное предстояние на молитве весьма нужно и весьма полезно для всякого подвизающегося в подвиге молитвы, особенно для новоначальных. Еще святыми Отцами ставится условие, чтобы молитву творить неспешно. Кому-то св. Феофан Затворник пишет: «Беспокоит совесть вашу поспешное совершение молитвословий... И праведно. Зачем врага слушаете? Это враг гонит вас... скорей, поскорей... От этого вы и никакого плода от молитвы не ощущаете... Но положите себе законом не спешить... Враг внушает: то надо и другое надо, а вы ответьте: без тебя знаю, поди прочь... Посмотрите, как пойдет молитва... А то у вас молитвословие только есть, а молитвы нет. Питает же душу одна молитва»¹⁸⁶. Читать молитвы требуется неспешно, очень неспешно, даже протяжно, стремясь к тому, чтобы не просто прочитать, но прочитать со вниманием.

Как правило, начинающим духовную жизнь нет возможности молиться без рассеяния и Святая Церковь в помощь таковым установила молитвенное правило, цель которого доставить для неопытной души необходимое количество правильных мыслей и правильных чувств. Душа необученная духовной жизни не может идти правильным путем молитвы; она постоянно совращается то в мечтательность, то в рассеянность, то в неправильные чувства. Святая Церковь, желая помочь начинающему молитвеннику, собрала молитвы святых, которые изложили свое сердечное движение к Богу в словах и оставили в помощь начинающим духовную жизнь. Как в книгах содержится дух писателя, так и в молитвах содержится молитвенный дух того человека, который их составил. Поэтому, когда со вниманием и усердием мы читаем молитвы святых, то в силу закона взаимодействия воспринимаем тот молитвенный настрой, который в них заключен. Но при этом надо помнить, что молитва без умного сердечного обращения это не молитва. Поэтому, как советует где-то св. Феофан Затворник, новоначальный пусть совершает свои молитвы по молитвослову, всячески стараясь, чтобы со словами шли мысли и чувства. Таким способом он приучится к молитвенным оборотам речи, а потом и сам своими словами станет совершать молитву, когда она подвигнется от сердца. Совсем же без молитвенника оставлять новоначального нельзя.

Необходимо избрать определенное молитвенное правило на каждый день. Сначала такое правило должно быть небольшим для того, чтобы можно было немощному духу как должно помолиться. Св. Игнатий Брянчанинов, например, дает такое правило желающему начать духовную жизнь: 20 земных поклонов с молитвой Иисусовой, 20 поясных с той же молитвой, 10 земных с молитвой Пресвятой Богородице, 10 поясных с той же молитвой, 5 поясных с молитвой: «Ангеле Божий Хранителю мой святый, моли Бога о мне грешном» и 5 поясных с молитвой: «Все святые молите Бога о мне грешном». Итого, 70 поклонов, из которых 30 земных и 40 поясных¹⁸⁷. При этом требуется, чтобы это небольшое правило было выполняемо неопустительно. После чего читаются утренние молитвы и помянник, а также две-три главы Евангелия. Если будет возможность и желание, это молитвословие можно повторять и днем. Вообще же новоначальным нужно заниматься молитвой понемногу, но часто, чтобы сохранить вкус и не произвести в уме утомление, от которого происходит обычно оставление молитвы.

Подобное молитвенное правило дает и св. Феофан Затворник: «Кладите пред началом молитвословия утренняго и вечерняго по 50 поклонов поясных, малых и 5 земных, на большом узле – большой поклон по четкам. То же и в конце правила. При поклонах – маленькие молитовки... Главная Иисусова. Потом Божией Матери, своей Святой и другим чтимым. Сколько на каждое лицо поклонов – назначьте сами, чтобы в совокупности вышло 50... Примерно – Спасителю 30, Божией Матери 15, другим святым 5»¹⁸⁸. Можно и иначе: «Предлагаю вам – коротенькую молитву творить не одну, а набрать их несколько, и потом употреблять утром и вечером и на дню иной раз. На первом месте поставьте: Иисусову молитву, затем 24 молитовки св. Златоуста (в молитвах на сон), далее: помилуй мя Боже – до – воздаждь ми радость спасения и проч. Если будет охота, выбирайте из псалмов молитвенные и покаянные воззвания... Все сие заучите с разумением смысла и чувством и потом употребляйте, ими одними ограничивая свое молитвенное правило. Утром прочитайте начальные до: От сна восстав... и начинайте возглашать коротенькие молитвы. Вечером прочитайте Боже вечный... и опять молитовки... Заключайте свое молитвословие воззваниями к Господу о своих настоящих потребах внутренних и внешних»¹⁸⁹. При этом он обещает, что такое правило с краткими молитвами, если совершать их с чувством, поможет избавиться от рассеянности, ибо «все будет подавать новую молитвенную мысль и поддерживать внимание... А если и это не поможет, будет значит, что вы совсем не хотите спасать душу и ни на что не хотите понудить душу свою. Царство же Божие получают только нудящие себя"¹⁹⁰.

Впрочем, заметим, что стояния перед иконами, совершение поклонов, повторение кратких молитв не составляют еще молитву, это только орудия молитвы или способы ее обнаружения и возбуждения. Сама же молитва есть возникновение в сердце нашем одного за другим благоговейных чувств к Богу – чувств самоуничижения, преданности, благодарения, славословия, прошения, сокрушения, покорности воле Божией. Вся забота должна быть о том, чтобы во время молитвы эти чувства наполняли душу, сменяя одно другим так, чтобы сердце не оставалось пустым.

Научившись молиться, можно будет оставить чтение тех или иных молитв, заменив их на свои собственные, ибо когда человек плохо знает язык, ему приходится пользоваться разговорником, постоянно заглядывая в него и изучая язык, а когда он хорошо научится говорить, тогда ему разговорник уже не нужен. Поэтому преуспевшие в молитвословии оставляют свои правила, заменяя их на одно правило – непрестанно молиться. Правило – это лишь средство для непрестанной молитвы. Следовательно, молитвенное правило не неизменно и может быть изменяемо и во времени, и в длительности, и в составе. Господь сказал, что «суббота для человека, а не человек для субботы» (Мк.2:27). На основании этого можно сказать, что и молитвенное правило для человека, а не человек для правила. Ведь оно должно способствовать достижению духовного преуспеяния, а не служить неудобоносимым бременем, сокрушающим телесные силы и смущающим душу. Поэтому преп. Матой любил говаривать: «Предпочитаю правило легкое, но постоянно совершаемое, правилу трудному в начале, но скоро потом оставляемому»¹⁹¹. Как правило, такую участь терпят все молитвенные правила, несоразмерные силам человеческим. Первое время это правило исполняется, но затем исполняющий его доходит до такого состояния, когда не в силах его исполнить, потому что ревность душевная, которая влекла его на это исполнение, иссякает. В результате чего можно оставить всякое правило и сделаться неспособным даже для исполнения малого правила. А по оставлении правила, даже при сокращении его, что случается? Ответим словами св. Игнатия Брянчанинова: «Непременно нападает на подвижника смущение. От смущения он начинает чувствовать душевное расстройство. От расстройства рождается уныние. Усилившись, оно производит расслабление и исступление, а от действия их безрассудный подвижник предается праздной, рассеянной жизни, с равнодушием впадает в самые грубые согрешения»¹⁹².

Чего же требуется достигнуть правилом? – Неотходного чувства к Богу, которым свидетельствуется то, что сердце зажглось любовью к Богу. Поэтому, как говорит св. Феофан: «Никогда не вяжите себя правилом, не думайте, что есть что-либо ценное в том, что имеете такое правило или всегда его совершаете. Вся цена в сердечном перед Богом припадании. Вон святые пишут, что если кто от молитвы не отходит осужденником, достойным всякой кары от Господа, то такой отходит от нее фарисеем. Когда дела не позволяют вполне совершать молитвенное правило, то совершайте его сокращенно, а спешить никогда не должно. Бог всюду есть. Скажите Ему утром благодарение, спросите благословения своими словами, несколько поклонов и довольно! К Богу никогда не обращайтесь кое-как, а всегда с великим благоговением. Не нужны Ему ни наши поклоны, ни наши многословные молитвы Вопль из сердца краткий и сильный – вот что доходно»¹⁹³. Тут должно руководить благоразумие. «Когда, где, сколько стоять на молитве, и какия употреблять молитвы... всякий может определять по своим обстоятельствам, увеличать, умалять, передвигать время и место... все направлять к тому, чтобы внутренняя молитва совершаема была как следует. Относительно же внутренней молитвы одно правило: непрестанно молиться. Что значит непрестанно молиться? Быть непрестанно в молитвенном настроении. Молитвенное настроение есть мысль о Боге и чувство к Богу совместно. Вот об этих двух – о мысли и чувстве к Богу всю заботу и иметь надо. Утреннее молитвословие на то и назначается, чтобы водрузить в сознании и сердце сии две вещи. И с ними потом выходить на дело свое и на делание»¹⁹⁴.

Ну а для того, чтобы хорошо помолиться, по совету афонского старца Никодима Святогорца, должно сначала все молитвы, которые содержатся в правиле, заранее прочитать и прочувствовать. «Потрудись, обдумав и прочувствовав молитвы, заучить их на память. Сделав это, ты будешь молитвы носить в себе. Пока они в молитвеннике, они вне тебя; а когда заучишь их, они станут внутрь тебя, и ты, в каких бы обстоятельствах ни находился, всегда будешь иметь с собой молитвенник свой. К тому же, заучивая молитвы, ты глубже напечатлеешь в себе мысли и чувства молитвенные, нежели как просто только обсудив их и обчувствовав. От такого изучения в тебе образуется молитвенный строй, если будешь не слова только заучивать, но и в мыслях тех и чувствах быть, которые содержатся в молитве. А это наилучший путь к успеху в навыке достодолжной молитвы»¹⁹⁵.

Как видно, настоящая молитва требует труда.

– Какая добродетель в подвижничестве труднее других? – спросили авву Агафона.

Он ответил:

– Простите меня, я думаю, нет большего труда, как молиться Богу¹⁹⁶.

Кроме всего прочего, трудность еще в том, что падшие духи постоянно стараются отвлечь молящегося от его молитвы, завидуя ему. Они, по слову преп. Антония Великого, «терзаются завистью к нам и не перестают приводить в движение все злое, чтобы мы не наследовали прежних престолов их на небе»¹⁹⁷. Они устраивают всевозможные козни, чтобы воспрепятствовать молитве. Какие это козни? Часто, когда человек собирается молиться, у него вдруг возникают неотложные дела, мысль о которых услужливо подкидывается ими. Если же им не удалось таким способом отвлечь от молитвы, тогда они стараются хотя бы осквернить молитву во время ее совершения помыслами, мечтаниями, действиями. По этой причине во время молитвы должно отвергать все помыслы как хорошие, так и плохие, ибо во время молитвы все помыслы являются плохими, как отвлекающие от молитвы. Действуют бесы во время молитвы и тем, что возбуждают разные греховные пожелания, которые до молитвы и не являлись в нас. Это делается для того, чтобы привести молящегося в недоумение и уныние, вселяя в него мысль, что нет никакой пользы от молитвы. Зная это, молящийся не должен оставлять молитву, а усерднее трудиться в ней, зная, и то, что трудно сначала, но потом становится легче, потому что и страсти уменьшаются, и бесы постепенно отходят, так как молитва их жжет. Правда, последние, если сами не могут мешать непосредственно, то подбивают на это людей. «Так, они подучают человеков, – поясняет св. Игнатий Брянчанинов, – вооружаться на делателя молитвы, осуждать его за странность поведения, за скудость полезной деятельности, – обвинять в праздности, лицемерстве и пустосвятстве, – приписывать ему намерения злые и коварные, действия порочные, – нарушать и возмущать его безмолвие, – принуждать к занятиям, противоположным его жительству, сопряженным с развлечением, рассеянностью, с нарушением сердечного мира»¹⁹⁸.

Св. апостол Павел заповедовал быть «в молитве постоянными» (Рим.12:12), почаще понуждая ум входить в молитвенное занятие. Это не так просто делать, ибо как объясняет св. Игнатий: «Не любит преступник – ум наш – темницы молитвенной; ему нужна безумная свобода; с насилием надо влечь его в темницу, в узы; без того не укротится, не возвратится к здравому смыслу беснующийся. В свое время, когда он укротится, сделается тих, как Ангел, – выйдет ему навстречу сердце со всеми душевными силами, как с чадами, со всеми телесными способностями, как с рабами, – и бывает мир дому тому, святый мир от пресвятаго Господа»¹⁹⁹. А до этого ему нужно трудиться. Отсюда и необходимость в продолжительности совершения молитвословия. Церковная история предоставляет нам примеры совершения очень продолжительных молитв. По преданию св. Симеон Дивногорец пропевал псалтирь в продолжение всей ночи. Об авве Арсении сказывали, что по вечерам в субботу на воскресный день он становился спиной к солнцу и, подняв руки свои к небу, молился до того времени, как солнце начинало светить ему в лицо, после чего он садился. Авва Дула рассказывал о своем учителе преподобном Виссарионе: «Вошел я к нему в келью и застал его стоящим на молитве. Руки его были простерты к небу, и он оставался в этом подвиге четырнадцать дней»²⁰⁰. Сам же Виссарион рассказывал, что сорок дней и сорок ночей провел в молитве без сна²⁰¹. Но как объясняет св. Игнатий Брянчанинов, «продолжительность молитв угодников Божиих – не от многоглаголания, но от обильных духовных ощущений, которые являются в них во время молитвы, обилием и силою этих ощущений уничтожается, так сказать, время, отселе преобразуясь для святых Божиих в вечность»²⁰². По этой причине они не замечают времени, как бы переходя в состояние вечности. Нам же необходима продолжительная молитва затем, чтобы, как говорит св. Иоанн Кронштадтский, «продолжительностью усердной молитвы разогреть наши хладные, в продолжительной суете закаленные сердца. Ибо странно думать, тем более требовать, чтобы заматеревшее в суете житейской сердце могло вскоре проникнуться теплотою веры и любви к Богу во время молитвы. Нет, для этого нужен труд и труд, время и время»²⁰³.

Но не будем забывать, что все достоинство молитвы определяется не количеством времени и молитвословием, а качеством ее совершения. Св. Игнатий Брянчанинов считает, что достоинство молитвы состоит единственно в качестве, а не в количестве, и «тогда похвально количество, когда оно приводит к качеству. Качество же истинной молитвы состоит в том, когда ум во время молитвы находится во внимании, а сердце сочувствует уму»²⁰⁴. Чтобы этого легче было добиться св. Феофан Затворник дает такой совет: «Если какое слово молитвы сильно подействует на душу, остановись на нем и не читай далее, стой на этом месте вниманием и чувством, напитай им душу свою, или теми помыслами, которые оно будет производить, не разоряй этого состояния, пока оно не пройдет само – это знак, что дух молитвы у тебя начинает внедряться»²⁰⁵.

И еще, молитва – это духовный барометр, показывающий насколько душа наша духовна. По-другому, молитва – это дыхание духа и если есть она, значит дух наш живет, а если ее нет, значит нет и жизни духовной. Таким образом, молитва указывает на бытие духовное и показывает меру этого бытия. Св. Игнатий Брянчанинов сравнивает Бога с солнцем, и как солнце испускает лучи, так и «Бог испущает лучи невидимые, но познаваемые явственным ощущением души: они исполняют сердце чудным спокойствием, верой, мужеством, кротостью, милосердием, любовью к ближним и Богу»²⁰⁶. Поэтому, как умоляет сам Господь, «придите ко Мне, все труждающиеся под игом страстей, в плену у падшего духа, обремененные различными согрешениями, и Аз упокою вы. Возьмите иго Мое на себе и обрящете покой душам вашим. Иго бо Мое благо, как способное исцелять от согрешений и самых великих и бремя мое легко есть!» (Мф.11:28–30)

В конечном итоге, жизнь наша на земле есть не что иное, как путь к смерти, и память об этом является превосходным средством для должного приготовления к переходу в блаженную вечность, ибо помнящий это, по слову преп. Варсануфия Великого, говорит помыслу своему: «Я и Бог – мы одни в мире! И если не исполню воли Его, буду уже принадлежать не Ему, а чужому»²⁰⁷. От такой мысли не может не рождаться у имеющего ее ежечасное ожидание исхода души из тела и последующей за этим достойной встречи Бога, чем и улучается незаблудный путь спасения. Именно об этом заповеданном Отцами спасительном делании и пойдет у нас сейчас разговор.

Моисей среди заповедей израильскому народу дал заповедь «помнить день исшествия своего из земли египетской во все дни жизни своей» (Втор.16:3). Это указание в духовном смысле, кроме всего прочего, применимо и к памятованию смерти, ибо земля египетская есть образ земной жизни. Необходимость такой памяти в том, как считает св. Игнатий Брянчанинов, что «если не будем принуждать себя к воспоминанию о смерти, можем совершенно забыть о ней. Когда забудем о смерти, тогда начнем жить на земле как бы бессмертные»²⁰⁸. По причине забвения собственной смерти люди усердно занимаются вещественным развитием, обращая все свое внимание на землю и забывая, что после смерти последует Суд Божий, на котором решится вечная участь каждого независимо от того, помнил он об этом или нет. А чтобы вечная участь не была скорбной, необходимо принуждать себя к вспоминанию о предстоящем Суде, ибо как сказал св. Симеон Новый Богослов: «Всякому, начавшему жить по Богу, полезен страх мук и поражаемая им болезнь сердца. Кто же без такого болезнования и без таких уз страха думает положить начало (доброй жизни), тот не на песке только полагает основание своих деяний, но мечтает построить дом на воздухе без основания, что конечно невозможно»²⁰⁹. Такую же пользу приносит память о конечной участи, следующей за Судом. Поэтому необходимо поминать и рай, чтобы этой памятью возбуждать себя к доброделанию, и ад, чтобы удерживать себя от зла.

Свят. Тихон Задонский, размышляя об этих предметах, говорит следующее: «Смерть нечаянно приходит и восхищает всякого, праведника и грешника, и посылает на оный век. По смерти суд Христов следует праведный, на котором слов, дел и помышлений беззаконных испытание будет, где следует или прославиться, или постыдиться. По суде две дороги откроются: едина во ад, которою поженутся грешники нераскаянные; другая в царство небесное, и пойдут тою праведнии и святии. Сих размышление есть истинная христианская философия, которая научает не натуру вещей испытовать, но суету мира, краткость времени и долготу вечности познавать, и сердце обращать от видимых к невидимым и от временных к вечным»²¹⁰. Упражнение в таком любомудрии доставляет человеку знание о том, что он не вечен в этом веке. А раз так, то ничего другого не остается ему, как оставить век сей и все его предметы. «Тогда подлинно не захочеши ни чести, ни славы, ни богатства, ни угодий в мире искать. Какая бо польза тебе от сих, которых или сегодня, или утро оставиши и нехотя? Кто бо при смерти ищет богатитися, в чести быть и славитися? Спроси у больных, находящихся при смерти: что они думают? Тогда они правильно о всех мирских вещах рассуждают: признают от сердца, что вся – суета. Ты теперь делай тое, признавай истину сию, и как за дымом не гоняешися, так и не будешь гоняться за суетою»²¹¹.

И не только к вещам сторонним не будет стремиться таковой, но и свои естественные потребности будет ограничивать. Живо поминающему смерть и пища на ум не приходит, и сон отлетает от очей. А с отсечением излишества в этих естественных потребностях становится возможным отсечение и потребностей противоестественных, основывающихся на падшем естестве. «Тогда, – по свидетельству преп. Антония Великого, – не прогневляемся ни на кого, не стремимся к собранию земных сокровищ, попираем все тленное страхом могущего ежедневно последовать отшествия отсюда и непрестанным размышлением о разлучении души с телом; тогда перестает действовать любовь к женскому полу, угасает пламень любодеяния»²¹². Памятью смертной можно обуздать и другие страсти. «Хочешь ли сказать что-нибудь гнусное, – поясняет св. Иоанн Златоуст, – помысли о том скрежете зубов, – и страх обуздает язык твой. Желаешь ли сделать какое хищение, послушай, что повелевает и говорит Судия: «Связав ему руки и ноги, возьмите его и бросьте во тьму внешнюю» (Мф.22:13), – и таким образом изгонишь и эту страсть. Если ты предан пьянству и ведешь жизнь невоздержную, то послушай, что говорил богач: «Пошли Лазаря, чтоб концом перста своего освежил горящий в пламени язык мой», – и не получил помощи (Лк.16:24–25), – и отстанешь от страсти невоздержания. Если ты любишь увеселения, рассуждай о тесноте и скорбях, имеющих быть там; после этого ты и думать о них не станешь. Если ты жесток и немилосерден, то припоминай тех дев, которые за то, что погасли их светильники, оказались вне чертога Жениха, – и ты скоро сделаешься человеколюбивым. Нерадив ты и беспечен? Размышляй о судьбе скрывшего талант свой, – и ты сделаешься быстрее огня. Тебя снедает страсть, как бы завладеть достоянием ближнего твоего? Воображай непрестанно неумирающего червя – и легко освободишься и от этой болезни, и все прочие (слабости) исправишь»²¹³. Таким образом, памятование смерти оказывает непреодолимую силу в борьбе с грехом, ибо кто действительно понял, что есть предел жизни сей, тот только может положить предел и своим согрешениям. Поэтому справедливо заключает премудрый, говоря: «Во всех делах твоих помни о конце своем, и во веки не согрешишь» (Сир.7:39) «По важности плода памятования смерти, – наставляет св. Игнатий Брянчанинов, – должно быть мужественным в возделывании его и преодолевать все препятствия разумным трудом и постоянством; должно веровать, что плод будет приобретен нами в свое время, по милости и благодати Божией. Воспоминание о смерти, о сопровождающих ее и о последующих ей страхах, воспоминание, сопряженное с усердною молитвой и плачем о себе, может заменить все подвиги, объять всю жизнь человека, доставить ему чистоту сердца, привлечь к нему благодать Святого Духа, и тем даровать ему свободное вознесение на небо, мимо воздушных властей»²¹⁴.

На основании вышеизложенного становится понятным утверждение св. Исаака Сирина, что «первая мысль, которая по Божию человеколюбию входит в человека и руководствует душу к жизни, есть западающая в сердце мысль об исходе сего естества. За сим помыслом естественно следует пренебрежение к миру; и этим начинается в человеке всякое доброе движение, ведущее его к жизни вечной»²¹⁵. Помышление о смерти рождает всестороннее воздержание, печаль по Богу, слезные молитвы и исполнение многих заповедей Божиих. «Как хлеб нужнее всякой другой пищи, так и помышление о смерти нужнее всяких других деланий»²¹⁶, – говорит преп. Иоанн Лествичник. Поэтому весь подвиг нашей души должен состоять в том, чтобы устремлять внимание на страшную мысль о смерти, которая, несмотря на постоянные напоминания в различных случаях жизни, постоянно уплывает из нашего сознания. Некто, скорбя об этом, восклицал: «Гроб мой! отчего я забываю тебя? Ты ждешь меня, ждешь, – и я наверно буду твоим жителем: отчего ж я тебя забываю, и веду себя так, как бы гроб был жребием только других человеков, отнюдь не моим»?²¹⁷

Причиной такого забвения является грех, которому свойственно закрывать истинное познание. Мешает помнить о конце и привязанность к миру сему. При развлечениях и заботах решительно невозможно сохранять таковую память. Поэтому преп. Иоанн Лествичник прямо сказал, что «кто хочет непрестанно сохранять в душе своей память смерти и суда Божия, а между тем предается попечениям и молвам житейским, тот подобен хотящему плавать, и в то же время плескать руками»²¹⁸. А св. Игнатий Брянчанинов пояснил это еще так: «Густым облаком, хотя оно состоит из одних тонких паров, закрывается свет солнца, – и телесными наслаждениями, рассеянностью, ничтожными попечениями земными закрывается от взоров души величественная вечность. Тщетно сияет солнце с чистого неба для очей, пораженных слепотою, – и вечность как бы не существует для сердца, обладаемого пристрастием к земле, к ее великому, к ее славному, к ее сладостному»²¹⁹.

Об этом-то более всего заботится сатана, ибо он весьма ненавидит этот помысел и всеми силами старается истребить его в человеке, чтобы не обратился тот к будущей жизни. Для того и придуманы им все развлечения и источники различной информации, чтобы человек не сосредоточился на этом помысле. «Если бы можно было, – говорит св. Исаак, – он отдал бы ему царство целого мира, только бы развлечением изгладить в уме человека таковой помысл»²²⁰. Слышите! Он готов даром дать все то, что является столь вожделенным и ради чего тратятся неразумными людьми невосполнимые годы их земной жизни, лишь бы никто не думал о конце своем.

Но таковые окажутся в трудном положении тогда, когда после издевок над «измышлениями попов» переступят черту жизни, хотя некоторые из них уверены и в том, что никаких скорбей у них не будет и там. Последнего рода уверенность основывается на современных «научных» исследованиях посмертного опыта, которые устраиваются не без помощи тех же бесовских сил. Практически все описанные учеными современные опыты посмертных переживаний являются совершенно не похожими на традиционные опыты загробной жизни, которые описывает христианская письменность. Основываясь на опросах людей переживших клиническую смерть, эти неразумные исследователи самодовольно заявляют, что они не встретили в рассказах опрошенных ими людей описаний распространенных мифологических картин посмертного бытия. Они говорят, что модель посмертной награды или наказания отсутствует или отвергается даже глубоко религиозными людьми (имея в виду протестантов) и что в потустороннем мире практически для всех без исключения существует курорт с приятными ощущениями и новыми неземными впечатлениями. Следовательно, не нужно бояться смерти, потому что после нее не будет ни суда, ни ада, ни воздаяния, а лишь продолжение жизненной самореализации на более высоком уровне сознания.

Поистине поразительна подобная духовная близорукость и детская наивность! Ведь современные исследования посмертных опытов могут доказать лишь то, что после смерти душа человеческая существует, но как она существует даже после нескольких первых минут и куда направляется, этого они сказать не могут при всем своем желании. Ибо во-первых, сфера, в которую попадает душа по выходе из тела – это еще не небо и не ад, а поднебесное воздушное пространство, где обитают падшие духи, которые все делают для того, чтобы обмануть нас и погубить. Иначе говоря, сфера, в которую первоначально попадает покинувшая тело человеческая душа, это не тот иной духовный мир, в который она определяется после смерти, а лишь невидимая часть этого земного мира, которую еще предстоит миновать, чтобы достичь неба. Во-вторых, доверять экспериментаторам в этой области бесовского обмана, по крайней мере, неразумно. Опыт, полученный в этой среде, по самой своей природе должен быть обманчивым. По слову иеромонаха Серафима (Роуза), подробно рассмотревшего в свете Истины современные описания посмертных опытов, одно дело «опыт» в материальном мире и совсем другое – «опыт» в воздушном царстве падших духов. «Сырой материал, с которым экспериментируют и который изучают, в одном случае морально нейтрален и может быть объективно изучен и проверен другими. Но в другом случае «сырой материал» скрыт, его трудно уловить и часто он имеет свою волю, – волю обманывать наблюдателя. Поэтому-то работы серьезных исследователей, вроде д-ра Моуди, Крукала, Осиса и Хараддсона, Кублер-Росс, в конце концов, почти всегда служат цели распространения оккультных идей, которые «естественно» получить из исследования оккультного воздушного царства»²²¹.

Воистину «воскресающие из мертвых не могут убедить покаяться тех людей, которые не слушают Моисея и пророков» (Лк.16:31), да и Самого Господа, неоднократно говорившего как о рае, так и об аде. Об этом Он говорил всегда с той целью, чтобы мы готовились к вечности, ибо от нас самих зависит наша судьба в вечности. Бесстрашие современного оккультного сознания перед лицом смерти, есть прямое следствие его невежества относительно будущей жизни. Истинные опыты или видения загробной жизни потрясают до глубины души и круто изменяют жизнь тех, кто нерадиво жил до этого. Примером тому является случай с одним нерадивым монахом, у которого однажды во время смертельной болезни наступила клиническая смерть. Потом, когда он пришел в себя, то умолял всех, чтобы они удалились. После чего закрылся и провел в келье неисходно 12 лет, никому не говоря ни пустого, ни дельного слова и ничего не вкушая, кроме хлеба и воды, а только постоянно сетуя о том, что увидел во время исступления. Когда же приблизилась смерть, то к нему пришли братья и спросили, почему он так делал. Его ответ был таков: «Простите, кто стяжал память смертную, тот никогда не может согрешить»²²².

Но познавший вышеописанную кознь невидимого врага, если начнет усиливаться в спасительном подвиге памятования смерти, внезапно обнаружит в себе новую брань его, выражающуюся в помыслах о достаточной крепости здоровья и продолжительности земной жизни, позволяющей пока отложить заботу о предстоящем исходе, или в помыслах о Божием милосердии. Большинство людей до тех пор, пока они здоровы и благополучны, о смерти не думают. Нет желания подумать и нет времени, ибо все мысли заняты каждодневными заботами. Кроме того, вся наша общественная жизнь построена так, чтобы смерти не видеть. Современная цивилизация направлена на отрицание смерти. Для многих сейчас смысл жизни в погоне за наслаждениями и развлечениями, а это со смертью совсем не вяжется. В результате, мы не видим смерти и привыкаем не думать о ней, и не только о своей, но и вообще о смерти не думаем. Надо искусственно напоминать себе об этом. Для сего полезно посещать тяжело больных и неопустительно присутствовать на похоронах, помня изречение, что «лучше ходить в дом плача об умершем, нежели в дом веселья» (Еккл.7:2), а, отходя ко сну, представлять свою смерть, так как сон есть образ смерти, а смерть есть образ сна. Для любителей новостей хорошо было бы собирать новости о внезапной и неожиданной смерти, уразумевая из сих случаев, что такая смерть постигает как раз тех, кто совершенно не думает о ней и не готовится к ней. Потому что тех, кто заботиться о своем спасении и думает о предстоящем загробном экзамене, смерть неожиданно не постигает. «Бог не возьмет души его дотоле, – говорит преп. Варсануфий Великий, – доколе не приведет его в меру высокую, в «мужа совершенна» (Еф.4:13)"²²³. Уповающим же на Божие милосердие при собственном нерадении немаловажно помнить предостережение святых Отцов о том, что злые духи часто, приняв светлый облик, стараются внушить, что память о смерти не необходима, а раскаяние и вовсе излишне. Но как говорил преп. Иоанн Лествичник: «Когда оплакиваешь грехи свои, никогда не слушайся оного пса, который внушает тебе, что Бог человеколюбив; ибо он делает это с тем намерением, чтобы отторгнуть тебя от плача и от бесстрашного страха. Мысль же о милосердии Божием принимай тогда только, когда видишь, что низвлекаешься во глубину отчаяния»²²⁴.

Естественно возникает воспоминание о смерти при всяких предприятиях, где вероятность смерти больше. Например, при отъезде в путь, при прохождении опасных мест в лесу, болоте, горах, при хирургической операции и т.п. Советуется вообще при совершении любого дела, задавать себе вопрос: «А что будет, если сейчас посетит меня Господь смертью»? Если при этом сердце осудит задуманное дело, то немедленно надо бросать его, ибо делателю добродетели надо быть готовым отойти в путь свой на всякий час. Смерть есть именно та реальность, которая вдохновляет на жизнь, исполненную покаяния и очищения, пока есть время. Когда преп. авву Дорофея некий брат спросил о себе, от чего он впадает в беспечность в келии своей, старец сказал ему: «Оттого, что ты не узнал еще ни ожидаемого покоя, ни будущего мучения. Ибо если бы ты достоверно знал это, то хотя бы келия твоя была полна червей, так что ты стоял бы в них по самую шею, ты терпел бы сие, не расслабевая»²²⁵.

А чтобы память смертная привязалась к нам совершенно, христианские подвижники рекомендуют ежедневно выделять специальное время на размышление о смерти, ее обстоятельствах и последствиях, чтобы свыкнуться с этими мыслями или лучше сказать, всецело ими проникнуться. Впрочем, как сами же они и предупреждают, не так то просто принудить себя даже к холодному воспоминанию о смерти. Навык к рассеянию и мрачное забвение постоянно похищают мысль о смерти у начинающих трудиться в этом подвиге. Не без помощи бесовских сил неожиданно являются дела и попечения земные именно в тот час, который мы отделили для дел и попечений небесных, или возникают сомнения относительно пользы подобного подвига, помыслы насмешки и хулы, именующие подвиг странным и глупым.

Но самым сильным противодействием в этом подвиге является мучительный страх, производимый живым воспоминанием о смерти. При одной только мысли ужас наполняет воображение наше, сердце начинает томиться невыносимой тоской и холодный трепет пробегает по телу. Это естественно для всякого живого существа. По сути страх смерти есть желание жизни, которое помогает сохранять ее. Чувство это неизбежно для всякого, кто облечен в тело. И Богочеловек ужасался при мысли о смерти, моля Отца Своего «пронести чашу сию" (Мф.26:39), и всем нам нет возможности избежать подобного страха. Материалистическая философия, господствовавшая в прошлом веке, пыталась помочь людям утверждением, что страха смерти вообще быть не должно, потому что не может быть страшно то, что естественно. Признавая всю логичность подобного утверждения, мы должны только заметить, что данное заявление не могло никого убедить по той простой причине, что смерть для живого существа есть явление противоестественное, явившееся в стране жизни как следствие греха (Иак.1:15). Поэтому всем нам в той или иной степени присущ страх смерти, который усиливается еще оттого, что, думая о конце нашего земного существования, мы думаем не о смерти тела, а о смерти вообще как о чем-то страшном и непонятном. Подобная ошибка мышления очень сильно пугает и рождает желание вообще об этом не думать. В результате мы знаем о смерти очень мало, в то время как самое страшное в ней именно неизвестность того, что будет с нами дальше. Отказываясь же думать и узнавать, мы делаем неизвестность еще более темной и страшной. При этом смерть оттого, что о ней не думают, не исчезает, и страх смерти тоже не исчезает, а прячется глубоко в сознании, все время отравляя радость жизни. Стараясь не думать о смерти, мы боимся ее еще больше. Мы не знаем, но предчувствуем, что после смерти нас может постигнуть что-то нехорошее, которое мы не в состоянии будем изменить. Страшит неизвестное, угрожающее и неотвратимое будущее. Избавиться же от страха смерти никогда не удастся, потому что этот страх нужен. Память смертная необходима и благодетельна для полноценного и достойного человеческого существования. Вследствие чего у праведника есть вера и надежда, а у грешника, наоборот, страх и отчаяние, в силу его неготовности к смерти. Но как бы глубоко ни потрясал душу этот страх, по словам преп. Иоанна Лествичника, не нужно останавливаться, но прилагать страх к страху, пока не истощится последняя сила в костях²²⁶. Не нужно отвергать этого делания из-за отчаянного страха от него рождающегося, ибо такой страх, по слову того же святого Отца, есть «признак нераскаянных согрешений»²²⁷. Следовательно, надо желать раскаяния в совершенных грехах, а не желать грешить дальше, избегая памяти смертной.

Итак, как сказал один старец: «Пойди, имея такие мысли, какие имеют преступники, находясь в тюрьме. Они постоянно спрашивают других: где судья? когда придет он? – и от ожидания (его) плачут»²²⁸. Так должен делать и всякий христианин, непрестанно внимая и облегчая свою душу.

Такое делание, по всей видимости, имел преп. Агафон, потому что, когда наступило время его кончины, он три дня смог пребыть в глубоком внимании к себе, не беседуя ни с кем. На вопрос братии:

– Авва Агафон, где ты?

Он ответил:

– Я предстою суду Христову.

Братия, удивляясь, опять спросили:

– Неужели и ты, отец, боишься?

Он отвечал:

– Я старался по силе моей сохранить заповеди Божии, но я – человек, и откуда знаю, были ли угодны дела мои Богу.

Братия опять спросили:

– Неужели ты не уповаешь на жительство твое, которое было сообразно воле Божией?

– Не могу уповать, – отвечал он, – потому что ин суд человечий и ин суд Божий.

Они хотели еще спросить его, но он их попросил:

– Окажите мне любовь, теперь не говорите со мной, потому что я не свободен.

Когда он кончался, ученики свидетельствовали:

– Мы видели его веселящимся, как бы он встречал и приветствовал дорогих друзей.

Но это уже плод памятования смерти и суда. Само же делание не так легко, как может показаться несведущему.

– Кто может носить помысел Антония? – спросил как-то Великий Сисой. А потом, имея в виду себя, добавил:

– Впрочем, я знаю человека, который может его носить.

Что это за помысел, который носил преп. Антоний и который трудно было носить кому-либо еще? Преп. Силуан Афонский объясняет, что преп. Сисой имел в виду тот помысел, которому преп. Антоний научился у сапожника александрийского, открывшему ему свое духовное делание. Когда преп. Антоний по указанию Божию пришел к сапожнику и спросил, как он живет, тот ответил, что ничего особенного не делает, а лишь во время работы смотрит на проходящих мимо него людей и помышляет так: «Все жители этого города от большого до малого войдут в царство Божие за свои добродетели, а я один пойду в вечную муку за грехи мои»²²⁹.

Великий Антоний, приготовленный подвигами и долговременным пребыванием в пустыне, почувствовал силу этого помысла и понял, что Господь через сапожника указал ему еще на одно делание, которое необходимо спасающимся. Умирая, он завещал не забывать об исходе своем во все дни жизни своей. От него это делание и восприняли отцы-пустынники и прочие монашествующие. Сам преп. Силуан боролся со своими страстями памятью адских мук. Этому деланию он научился непосредственно от Бога, Который во время молитвы дал ему такую заповедь: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся»²³⁰. Это делали и до него многие святые Отцы. Из наших соотечественников св. Тихон Задонский говорил: «Ныне сходи умом во ад, да не потом душею и телом снидеши»!²³¹ И св. Игнатий Брянчанинов, ссылаясь на преп. Иоанна Лествичника, советовал: «Стяжи предощущение адских мук, чтобы душа твоя при живом воспоминании о них содрогалась, отторгалась от греха, прибегала к Богу со смиренной молитвой о помиловании, в надежде на Его неограниченную благость и в безнадежии на себя»²³². Адские муки тяжелее всякой смерти, так что смерть во аде столько же вожделенна, сколько вожделенна жизнь на земле. Поэтому предлагается еще здесь приговорить себя на вечную муку, ибо из этого сознания легко будут рождаться молитвенные вопли, столь могущественные, что могут склонить Бога к помилованию нас и ввести в рай вместо ада.

Впрочем, как ни поразительны мрачные картины лютой смерти нераскаянного грешника или грозного Суда за гробом и в особенности вечных мучений в темнице адской, сами по себе они не могут тронуть и растопить ожесточенного сердца нашего. Один Бог может отнять «сердце каменное и дать сердце плотяное» (Иез.11:19). «Должно знать, – говорит преп. Иоанн Лествичник, – что память смертная, как и все другие блага, есть дар Божий; ибо часто, находясь и у самых гробов, мы пребываем без слез и в ожесточении; а в другое время, и не имея такого печального зрелища перед глазами, приходим в умиление»²³³. Такое памятование смерти существенно отличается от той частной мысли о смерти и ее последствиях, которая иногда тревожит грешника и от которой он старается скорее избавиться, и от той уверенности в неизбежной участи всякого смертного, которая холодно смотрит на все в отвлечении, и даже от ожидания близкой смерти, наводящей ужас на нашего телесного человека. «Будем же разуметь это, – говорит св. Исаак Сирин, – не о том первом помысле, который напоминанием своим возбуждает в нас память смертную, но о полноте сего дела, когда влагает оно в человека неотлучную память о смерти и когда помышлением о ней человек поставляется в состояние непрестанного удивления»²³⁴.

Первый помысел можно назвать помыслом телесным, а страх, рождающийся от него, есть страх души за тело, т.е. боязнь внезапно умереть. Когда же помышление принимает душевное свойство, то порождает уже страх не за тело, но за душу, доставляя душе тишину, отраду и мужество с готовностью исполнять заповеди Божии. Ибо как говорит св. Исаак Сирин: «Когда на страх за тело приникнет страх за душу, тогда страх телесный изнемогает пред страхом душевным, как воск от силы пожигающего огня»²³⁵. И хотя эти страхи сходны по внешности, но для рассудительных ясно и очевидно различие между естественным и сверхъестественным страхом смерти. И если первое помышление можно назвать телесным созерцанием – созерцанием, не выходящим за пределы тела, то второй род помышления, есть ни что иное, как созерцание духовное, облеченное светлыми мыслями и радостными чувствованиями. Благодатная память смерти уже не мучает, ибо, как утверждает преп. Иоанн Лествичник: «Совершенное чувство смерти свободно от страха»²³⁶. Поэтому, уразумев конечность краткой жизни нашей и ужасную будущность нерадеющим о ней, отвратим умное око наше от пристального внимания на приятную, но обольстительную красоту мира сего и обратим его к страшному, но спасительному зрелищу – предстоящей нашей смерти. Кто будет чаще созерцать сие страшное зрелище и «не станет уклоняться и бегать сердечного болезнования, пораждаемого страхом вечного мучения, но будет последовать ему произволением сердца и по мере успеха все более и более стягивать себя узами его, тот, – по слову св. Симеона Нового Богослова, – поспешнее будет шествовать»²³⁷. И нет сомнений в том, что такое шествие по пути спасения не замедлит скоро представить шествующего пред лице Царя царствующих и насладиться неизреченным зрелищем, которого человеческое око никогда еще не видело (1Кор.2:9).

«Бодрствуйте на всякое время и молитесь» (Мф.26:41), – заповедовал Господь некогда ученикам Своим. Впоследствии сами ученики, повторяя и поясняя эту заповедь, говорили: «Будьте постоянны в молитве, бодрствуя в ней с благодарением. Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить» (Кол.4:2, 1Пет.5:8). Этими словами они прямо указывали на тот путь добродетели, о котором у нас теперь пойдет речь. Это путь внимания, бодрствования и трезвения или путь собирания внутрь себя. А так как «Царствие Божие внутри нас есть» (Лк.17:21), то путь внутрь себя есть прямой путь в Царствие Божие. Поэтому св. отцы-подвижники постоянно твердят нам, что невозможно без усиленного внимания к себе преуспеть в добродетели и встать на путь спасения. Преп. Исихий Иерусалимский называет трезвение путем всякой добродетели²³⁸. Говоря о внимании, бодрствовании и трезвении, преподобные иноки обычно под ними разумеют одно – заключение сознания в сердце, составляющими которого являются вышеозначенные делания. Внимание есть собрание ума в сердце, бодренность – собрание воли, а трезвение – собрание чувств²³⁹. Преимущественное значение среди этих деланий получает трезвение, без которого невозможно осуществление первых двух и поэтому процесс самособирания и молитвенного над собой бдения чаще всего именуется подвижниками как трезвение.

По определению преп. Исихия: «Трезвение есть твердое водружение помысла ума и стояние его у двери сердца; так что он видит, как подходят чуждые помыслы, эти воры-окрадыватели, слышит, что говорят и что делают эти губители, и какой демоны начертывают и установляют образ, покушаясь, увлекши чрез него в мечтания ум»²⁴⁰. Объясняется это тем, что как находящемуся в центре круга видно по всем его радиусам, в отличие от вышедшего из центра, которому видно бывает по направлению одного только радиуса, так и собранному внутри души сознанию видно все движения сил душевных, равно как и приходящих в душу врагов. Рассеянному и находящемуся вне невозможно вовремя усматривать приход лукавых в душу помыслов и чувств, не говоря уже о том, чтобы иметь силы противостоять им. Собранный же подобно связанному пучку хрупких веточек или устроенному войску, силен бывает выдержать и победить то, что рассеянному не под силу. Зная это, преп. Исихий определяет трезвение как «духовное художество, которое, если долго и с постоянным усердием проходить его, с Божиею помощию, совершенно избавляет человека от страстных помыслов, и слов, и худых дел»²⁴¹. Особенная же важность добродетели трезвения в том, что она открывает человеку его собственное падение. Когда человек живет во вне и вне себя, он не знает себя, когда же он начинает вникать в себя, наблюдать за собой, за своими сердечными движениями, мыслями и чувствами, то начинает видеть, насколько он страстен. От сознания этого он приходит в раскаяние и становится способен принять Искупителя.

Итак, противоположным трезвению является рассеяние. И хотя, провождающие жизнь свою в суете, мало обращают внимания на эту немощь, тем не менее, она опасна. Во-первых, как говорит св. Игнатий Брянчанинов, «человек, преданный рассеянности, имеет о всех предметах, и самых важных, очень легкое, самое поверхностное понятие», так что не в силах бывает покаяться. Во-вторых, «рассеянный обыкновенно непостоянен: его сердечные ощущения лишены глубины и силы, а потому они непрочны и маловременны». Как при этом возможно приобрести глубокую сердечную веру? В-третьих, «как мотылек порхает с цветка на цветок: так и рассеянный человек переходит от одного земного удовольствия к другому, от одного суетного попечения к другому»²⁴². А такой род деятельности прямо противоречит христианскому образу жизни. Поэтому внимай себе, говорит Дух Святый через пророка Моисея, «чтобы не вошла в сердце твое беззаконная мысль» (Втор.15:9) и не последовало за мыслью соответственное дело. Все святые старались избавиться от рассеяния, сосредотачивая все свое внимание на себе, на своем сердце, на своих мыслях, чтобы исправить и направить их по Евангелию. «Разве вы не знаете, – говорит св. Апостол, – что вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас? Если кто растлит храм Божий, того покарает Бог» (1Кор.3:16–17). Как понимать эти слова? «Вы – храм Божий», и по телу, и по душе, и по духу. Через наш дух соединяется Дух Святый, Который действует на душу и тело. «Кто Божий храм растлит, того покарает Бог». Слово «растлит» содержит в себе корень «тлеть», а тление, есть разрушение. Растленный душой человек – это человек, разрушивший свою личность. А «кто растлит душу, того покарает Бог» тем, что отступит от человека, ставшего недостойным того, чтобы Он в нем жил. Каковы последствия? – смерть души и погребение ее в аду.

Господь говорил, что «светильник тела есть око» (Лк.11:34), называя оком – ум человеческий, а телом – его деятельность. «Итак, если око твое будет чисто, если разум будет свободен от смешения добра и зла, если там будет одно добро, то и все тело твое будет светло, т.е. деятельность будет правильной. А если оно будет худо от заражения злом, то тело твое соответственно будет темно. Итак, смотри свет, который в тебе, не есть ли тьма?» (Лк.11:34–35) В качестве иллюстрации приведем наблюдение, сделанное св. Игнатием Брянчаниновым по поводу читателей любовных романов. «Некоторые, – говорит он, – начитались романов, по ним настроили свой ум и сердце; впоследствии, пораженные какой-либо превратностью жизни, или по собственному внутреннему, проснувшемуся влечению, или по мановению милости Божией, эти люди захотели проводить жизнь благочестивую. Тогда-то обнаруживалось гибельное действие настроения, полученного предшествовавшим чтением. Навык к наслаждению сладострастием постоянно отвлекал их от чувства покаяния и вводил в самый подвиг наслаждение сладострастием, столь мерзостное перед Богом, соделывающее душу человека неприступной для Святого Духа, доступной для сатаны. С особенной ясностью это заметно на женском поле. Те женщины, которые читали много романов, потом предались набожности и даже подвижничеству, наиболее хотят, чтобы их новая жизнь была также романом. Они хотят быть по настроению души любовницами! Хотят, потому что воля, поврежденная неправильным употреблением ее, влечет их насильно к усвоившемуся сладострастию, а ум, ослабленный, помраченный, развращенный, плененный мыслями, сообщенными чтением, не имеет ни силы, ни способности руководствовать волей и удерживать ее от неправильного стремления. Напитанные чтением романов весьма способны к самообольщению, бесовской прелести, как стяжавшие вкус к наслаждению сладострастием, которое может действовать не только грубо, но и самым утонченным образом, непонятным и неприметным для человека, еще не свергнувшего с себя иго страстей»²⁴³. У него есть и другие высказывания о пагубности неразборчивого чтения, особенно книг, написанных западными подвижниками типа Фомы Кемпийского или Игнатия Лайолы, мало чем отличающихся от романов. Думается, что в контексте сказанного нет надобности вдаваться в подробные рассуждения о подобном или даже более сильном влиянии на душу человека просмотра определенного рода художественных фильмов, в особенности тех фильмов, которые поражают и распаляют и без того болезненное воображение. Кроме того, сейчас многие обращаются к христианству, пройдя через секты и усвоив там многие ложные мысли. Впоследствии они очень страдают от помыслов сомнения или хулы. И все это оттого, что не хранили своего душевного ока как должно. «Все, что мы ни сделаем вне Евангельского учения и законоположения, непременно произведет на нас вредное впечатление. Каждое дело, слово и помышление, как благое, так и злое, непременно кладет на нас соответствующую печать. Надо это знать и знать»²⁴⁴, – строго предупреждает св. Игнатий Брянчанинов.

Если открыть творения преп. аввы Дорофея, или преп. Иоанна Лествичника, или св. Исаака Сирина, то можно увидеть, что их поучения, прежде всего, начинаются с призыва к отречению от мира. И все святые наставники, когда учили, как вести христианскую жизнь, в первую очередь повелевали отвергнуться мира и того, что в мире. И Господь постоянно говорил: «Не любите мира, ни того, что в мире. Кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего. И мир проходит, и похоть его, а исполнивший волю Божию пребывает вовек» (1Ин.2:15–17). «Прелюбодеи и прелюбодейцы! не знаете ли, что дружба с миром есть вражда против Бога. Итак, кто хочет быть другом миру, тот становится врагом Богу» (Иак.4:4). Впрочем, есть изречения, говорящие и о противоположном, вроде таких, как это: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо не послал Бог Своего Сына в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был через Него» (Ин.3:16–17). Из всех этих высказываний ясно только то, что есть два значения «мира». В одном значении в Свящ. Писании употребляется слово «мир» для определения таких понятий, как вообще тварное бытие и упорядоченная совокупность всего сотворенного Богом, или как общество разумных свободных существ, включая ангелов и человека, или просто людской род и те условия, в которых он живет. Другой «мир» в Свящ. Писании описывается как мир, который «во зле лежит» (1Ин.5:19), в котором царствует смерть (Рим.5:14) и у которого есть свой князь – сатана (Ин.12:31). Соответственно, дух, царствующий в этом мире, есть «дух антихристов» (1Ин.4:3), и мудрость его есть "безумие перед Богом» (1Кор.1:20). Говоря языком обыденным, этот мир и есть та культура, которая ныне царствует, и царство которой характерно тем, что совершенно противоположно Царству Божиему.

Свое начало такая культура берет от первой четы человеческой. Первый же родившийся у них сын Каин за свою деятельность получил проклятие Божие. «И пошел Каин от лица Господня, т.е. в сторону от Бога противоположную, и поселился в земле Нод, на восток от Эдема» (Быт.4:16). Там он «построил город» (Быт.4:17), вероятно, с целью воевать и защищаться. В шестом же его колене родился сын Ламех, который взял себе две жены: «имя одной Ада (украшение гарема), а второй – Цилла» (тень, приятная прохлада), что свидетельствовало уже о грубом проявлении чувственности, ибо он взял не просто женщин, а самых красивых, и не столько для деторождения, сколько для удовлетворения похоти (Быт.4:19). Из детей рожденных Адой, первый сын Иавал стал «отцом живущих в шатрах со стадами, т.е. с ним возникли кочевой образ жизни и земледелие. После того, как установилась сытая, привольная жизнь, появилась нужда в развлечениях, и второй ее сын Иувал придумал для этого разные музыкальные инструменты. Рожденный от Циллы Тувалкаин научился ковать железо, в результате чего появилось первое оружие войны. А сестра Тувалкаина называлась Наима" (Быт.4:22). В переводе с еврейского Наима означает прелестная и исключительно красивая. В толковании св. Иоанна Златоуста между строк можно прочитать, что, имея такую красоту, она стала ее продавать. Согласно другим толкованиям она изобрела ткачество, что вполне логично, ибо с ее ремеслом напрямую должна была быть связана мода. Вот такое начало берет так называемый культурный прогресс, который является скорее прогрессом греха, чем святости, ибо о Боге никто из потомков Каина и не вспоминает.

Противоположное каинитам направление взяли сифиты. Они первые, кто начал служить Богу в молитве, установив богослужение (Быт.4:26). Люди этого поколения старались всей своей благочестивой жизнью угодить Богу (Быт.5:24). Некоторые представители этого поколения за чистоту и святость жизни своей сподоблялись прозорливости и ясного видения того, к чему может привести жизнь, созидаемая на началах отчуждения от Бога (Иуд.1:14–16). Эта жизнь именуется ими откровенно нечестивой, греховной, злой (2Пет.2:5), в отличие от жизни чистой, святой, доброй (1Сол.4:7).

С тех пор и до сих пор существуют эти два направления жизни. Один путь – служение Добру, другой – служение злу. Сторонников последнего служения в мире, «лежащем во зле», гораздо больше оказывается, чем сторонников противоположного служения. Из-за многочисленности злых и греховных проявлений в мире сем, святые Отцы обыкновенно словом «мир» и обозначают совокупность всех греховных движений. «Когда, – говорит св. Исаак Сирин, – в совокупности хотим наименовать страсти, называем их миром; а когда хотим различать их по различию наименований их, называем их страстями»²⁴⁵. Такой мир не может не омрачать тех, которые устремляют к нему свои вожделенные взоры. И даже те, которые подвизаются выйти из тьмы мира, доколе находятся еще среди него, не могут видеть оплетений его. «Мир удерживает в себе не только учеников и чад своих и тех, которые связаны им, но и нестяжательных, подвижников, тех, которые сокрушили узы его и, одним словом, стали выше его. Вот и их различными способами начинает уловлять в дела свои, повергает к ногам своим и попирает»²⁴⁶, – говорит тот же святой Отец. Как видим, мир держит в оковах даже тех людей, которые подвизаются выйти из него. Те же, которые находятся среди мира, бывают вообще не в силах преодолеть его пленяющего действия, подобно упившимся вином, не только не могущим преодолеть его опьяняющего действия, но порой даже сознать пагубность своего состояния. Пьянство от страстей подобно пьянству от вина. «Пьянство от вина есть, – по слову св. Тихона Задонского, – когда человек выше меры употребляет вино, а пьянство не от вина, когда человек любовью мира сего, суетными мыслями и беззаконными начинаниями упивается. Упившийся от вина часто не знает, что говорит и делает, и ни стыда, ни страха не имеет, и что ни делает, почти все смеха достойно делает. Так упившийся любовью мира сего и прочими беззаконными мыслями, не знает, что делает; то за то, то за другое хватается, но все начинание и дело его против него есть»²⁴⁷. Такой, например, знает, что умрет, но копит богатство, или видит тщетность славы, но все равно к ней стремится. Все это делает пьянство, не от вина, но от любви мира сего произошедшее, которое так омрачает ум, что упившийся этой любовью сам не знает, что делает. Но «упившийся от вина и сикеры удобно истрезвляется, а упившийся любовью мира сего, с великой трудностью. Похоть, которая в нем живет и обезумляет его, много причин вымышляет и не допущает ему истрезвиться. Мне, де, ради жены, ради детей, ради старости моей немало надобно»²⁴⁸. Но как «пьяный от вина не чувствует, сколь вредно есть пьянство, пока упивается, так и упившийся от похотей мира сего не знает, сколь вредны похоти те, пока в них пребывает. Ибо как у того, так и у сего ум помрачен бывает. Упившийся от вина, как начнет истрезвляться, познает, сколь вредно есть пьянство, так и упившийся от похоти мира, когда начнет в чувство приходить, познает, сколь вредны суть похоти мира сего»²⁴⁹. Потом, что чувствует пьяный, когда отрезвляется? Головную боль и общую расслабленность. Так и отрезвляющийся от похотей мира сего ощущает душевную расслабленность, духовное бессилие. Кроме того, «истрезвившийся от пьянства, жалеет и стыдится, что без меры употреблял вино, в бесчувствии был и бесчинно поступал, и так сам себе вредил и людям смех был, так и христианин, пришедший в чувство, жалеет и стыдится, кается и сокрушается, что за прихотями мира сего гонялся, оставлял истинное добро, и все прежние дни, как погибшие, оплакивает»²⁵⁰.

Но самое страшное то, что если человек пристрастится к миру, то он легко и даже естественно, по утверждению св. Игнатия Брянчанинова, отвергается Христа, принимая антихриста, ибо «при служении миру невозможно служение Богу... Друг мира соделывается непременно, может быть незаметно для себя, злейшим врагом Бога и своего спасения. Миролюбие вкрадывается в душу как тать, пользующийся мраком ночи – нерадением и невниманием к себе»²⁵¹. Примером тому является иудейское духовенство, которое распяло Христа из-за нежелания отречься от мирских благ. По этой же самой причине в конце мира люди примут антихриста. «Страшно миролюбие, – делает вывод св. Игнатий, – оно входит в человека неприметным образом и постепенно, а, вошедши, соделывается его жестоким и неограниченным владыкой. Постепенно приготовились человеки и стяжали душевное настроение, способное к богоубийству: постепенно они приготовляются, стяжевают настроение и характер, способный к принятию антихриста»²⁵². Постепенно и незаметно. Поэтому Господь и повелел последователям своим распяться миру, как это сделал Апостол, сказавший: «Для меня мир распят и я для мира» (Гал.6:14). Как мир распинается человеку, а человек миру? Когда человек отрекается от мира, оставляет имущество и суетные дела, тогда распинается мир ему. А когда, освободившись от внешних вещей, он подвизается против самих услаждений и пожеланий, тогда, умертвив свои страсти, он сам распинается миру. Первой ступенью отречения от мира является отказ от всего лишнего, второй – отказ от пристрастия к вещам. Добродетель не в том, чтобы мало иметь, а чтобы не пленяться этим. Можно иголку с ниткой иметь и о них все время думать. Полное освобождение от мира, есть освобождение от пристрастий к нему. Когда человек освобождается от мирских пристрастий, тогда он может жить среди мира, и это ему не повредит. Но дойти до этого удобнее через первичное отречение и телесное удаление от мира.

Как же жить человеку среди мира, если у него нет возможности телесно удалиться от него? Как находиться в житейском и не пристращаться к нему? Как утверждает св. Феофан Затворник, в этом нет ничего невозможного. «Есть у нас поверье, и чуть ли не всеобщее, что коль скоро займешься чем-либо по дому или вне его, то уже выступаешь из области дел Божеских и Богу угодных. Оттого, когда породится желание жить богоугодно или зайдет речь о том, то обыкновенно с этим сопрягают мысль, что уж коли так, то беги из общества, беги из дома в пустыню, в лес. Между тем, и то и другое не так. Дела житейские и общественные, от которых зависит стояние домов и обществ, суть Богом определенные дела, исполнение их не есть отбегание в область небогоугодную, а есть хождение в делах Божеских»²⁵³. Исходя из этого, он советует возыметь убеждение, что деятельность домашняя и общественная есть деятельность богоугодная, ибо «на все сюда относящееся есть особые заповеди. Заповедей же исполнение как будет неугодно Богу?!»²⁵⁴ Отчего не ладятся дела житейские? «Житейские дела лезут в сознание и память о Господе вытесняют. А следует, наоборот, о житейских делах хлопотать, но как о Господнем поручении и как перед Господом»²⁵⁵. Например, приходит к нам человек, а мы читаем Слово Божие. Вот, думаем, принесла его нелегкая, отвлекает от богоугодной жизни, а Господь послал этого человека и смотрит, как мы с ним поступим. Или мать стоит на молитве утром, а ребенок в это время просыпается и плачет. Что ей делать – молиться дальше или пеленать его? Разве пеленание – это богоугодное дело? Пеленание вряд ли, но любовь точно дело Божие. Подавление религиозных чувств зависит, как говорит св. Феофан, «не от природы житейских дел, а от нашей оплошности, по которой попускаем себе погрязнуть: и мыслями, и чувствами, и желаниями, и заботами в одно житейское. А ведь этого может и не быть»²⁵⁶. Для этого следует в хлопотах быть не всей душой, а, так сказать, одними концами ее рук и ног, и касаться их одной поверхностью внешних чувств, тогда как остальная часть вся обращалась бы к Богу.

Говорят, все время суечусь, имея в виду множество дел. Согласимся, что человеку приходится делать много дел, но это не обязательно составляет суету. Суета образуется от того, что человек при совершении одного дела думает о многих еще несовершенных делах и мятется. Таким образом, суету создают не дела, а образ их совершения. К тому же, совсем бросить совершение житейских дел нельзя. Мы связаны в отношении их заповедями, так что, не исполняя их, делаем Богу неугодное дело.

Еще бывает убеждение у людей, что для того, чтобы Богу угодить, надо делать какие-то великие подвиги: держать строгий пост, читать множество молитв, акафистов, канонов, кафизм. Но св. Феофан Затворник считает большим заблуждением то, «когда думают, будто для неба или – по-прогрессистски – для того, чтобы сделать и свой вклад в недра человечества, надо предпринять большие и громкие дела. Совсем нет. Надобно только делать все по заповедям Господним. Что же именно? Ничего особенного, как только то, что всякому представляется по обстоятельствам его жизни»²⁵⁷. Верный путь к богоугодной жизни, указанный Господом, есть исполнение заповедей: просящему дай, обидчика прости, грешника не осуждай, с соперником скорее мирись, недостает чего – молись и т.д. «Мне кажется, здесь все ясно и просто, – говорит св. Феофан, – и нечего Вам томить себя мудреными задачами. Надо выбросить из головы все планы о многополезной, многообъятной, общечеловеческой деятельности, какою бредят нынешние умники²⁵⁸. В житейском быту если есть что мешающее духовной жизни, то это совсем не дела и занятия, а пустая многозаботливость, точащая сердце²⁵⁹. Эта многозаботливость, точащая сердце и покоя ему не дающая, есть болезнь падшего, который взялся сам устроить свою судьбу и мечется во все стороны»²⁶⁰. Так что житейские дела не есть суетность, напротив, это Божии дела, только совершать такие дела надо с сознанием, что, исполняя их, мы волю Божию исполняем. Следовательно, для того, чтобы научиться вниманию и трезвению, нужно исполнять общественные и частные дела, потому что рассеянность не с ними соединена. Напротив, рассеянность соединяется с праздностью. И чтобы научиться вниманию, нужно, следовательно, не отвергнуть вообще дела, а отвергнуть дела пустые, праздные. «Занятие полезное, в особенности занятие служебное, сопряженное с ответственностью, не препятствует к сохранению внимания к себе, – подтверждает эту мысль св. Игнатий Брянчанинов, – оно руководствует к такому вниманию... Деятельность – необходимый путь к бдительности над собою»²⁶¹. Надо только приучиться начинать и совершать любое дело с молитвой, с возношением своего ума к Богу.

Итак, сущность трезвения в том, чтобы ум был сосредотачиваем на Боге и вещах духовных, не опьяняясь страстями и суетой. Отсюда делается понятным закономерность такого рода наставлений: «Смотрите же за собою, чтобы сердца ваши не отягчались объядением и пьянством и заботами житейскими, и чтобы день тот не постиг вас внезапно» (Лк.21:34). Чтобы ум не помрачался, требуется соблюдать умеренность во всем: в употреблении пищи и пития, во сне, в беседах и в житейских делах. Утерявшему правильность удовлетворения естественных пожеланий плоти, невозможно выйти из образовавшегося вследствие этого плотского состояния и приобрести светлость ума, способного беспрепятственно совершать духовные занятия, а значит и невозможно одержать победу над врагами своего спасения – грехом, диаволом и смертью. Ибо как наставляет преп. авва Пимен: «Доколе котел разогрет горящим под ним огнем: дотоле не дерзает прикасаться к нему ни муха, ни какое другое пресмыкающееся. Когда же котел остынет: тогда свободно садятся на него все гады. Подобное этому совершается и с иноком. Доколе инок пребывает в духовном делании: дотоле враг не находит возможности победить его»²⁶². Духовное же делание состоит прежде всего в памятовании Бога и в «отрезвлении» от всего препятствующего этому (1Кор.15:34). Великое усердие в этом делании показывал сам давший это наставление, как видно из следующего случая.

Однажды авва Исаак сидел у аввы Пимена. В это время раздался голос петуха. Авва Исаак спросил у аввы Пимена:

– Авва, здесь есть петухи?

Пимен ему отвечает:

– Исаак, зачем ты принуждаешь меня говорить об этом. Ты и подобные тебе слышат петухов, а тому, кто трезвится, нет дела до них.

Проходящие подвиг трезвения хотят быть «незнающими ничего, кроме Иисуса Христа» (1Кор.2:2), «в Котором сокрыты все сокровища премудрости и ведения» (Кол.2:3). Польза от такого «незнания» настолько ощутима и предпочтительна, что побуждает к такого рода поведению, от которого неведающие сего приходят в великое недоумение. Да и как не прийти в недоумение нам, рассеянным и стремящимся к собиранию всякого рода сведений от всевозможных информационных источников, когда мы прочитаем в Отечнике об одном подвижнике, жившем в пустыне со своим учеником и не знавшем даже его имени, хотя ученик тот находился при нем около двух лет. И в доказательство тому, что это было действительно нелюбопытство ради Бога, служит пример действия другого подвижника, пришедшего к нему по делу и спросившего об имени ученика его. Когда же он узнал о том, что старцу неизвестно имя ученика его, то, уразумев настоящую причину такого незнания, рассудил как истинный делатель трезвения: «Если ученик твой при тебе живет два года, и ты не знаешь имени его: то зачем мне узнавать имя его для одного дня?»²⁶³. Св. Игнатий Брянчанинов, поясняя такое странное для нас поведение, пишет, что «древние иноки-безмолвники, храня со всевозможным тщанием безмолвие души, крайне охранялись от любопытства, от всякого излишнего знания, могущего нарушить безмолвие сердца и прервать его таинственную беседу с Богом»²⁶⁴. И вспоминает случай, описанный в Добротолюбии об авве Филимоне, который не интересовался делами ученика своего и никогда не спрашивал его: куда он ходил, и что он делал. Он не изменил этому правилу даже тогда, когда его ученик отсутствовал продолжительное время, посетив Александрию, Константинополь и не известив об этом своего наставника. И не только безмолвники, но даже и настоятели монастырей в древности являли подобные примеры, как тот игумен, который ходил в Александрию по какому-то делу и когда по возвращении был спрошен своей братией о том, что видел в городе, то ничего не мог сказать, разве что:

– Поверьте, братия, кроме епископа, я никого там не видел.

На их удивление по поводу случившегося с городом, он дал такое объяснение:

– Я старался, когда шел по городу, ни на кого не смотреть и никого не видел, кроме епископа.

Подобных случаев в жизни христианских подвижников встречается довольно много и учат они тому, что все силы ума своего и сердца следует обращать единственно к вещам духовным, не обращая внимания своего на вещи преходящие. Ведь если «образ мира сего проходит» (1Кор.7:31), то неразумно его запечатлевать в своем сознании. Так что христианину, если он действительно хочет, чтобы по имени его было и житие его, необходимо все внимание ока души своей сосредоточить на образе Христа, явленном в Евангелии и внимать единственно этому образу «доколе не изобразится в нем Христос» (Гал.4:19), по образу и подобию Которого он сотворен.

После предыдущей беседы, иллюстрированной монашескими примерами, самое время поговорить и о том пути, который был указан св. апостолом Павлом и который кажется плохо сообразующимся с тем, что было сказано перед этим. Обращаясь к женщине, он как-то написал, что она, «прельстившись, впала в преступление, но может спастись через чадородие, если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием» (1Тим.2:14–15). Его мысль выводится из тех слов Священного Писания, где сказано, что за нарушение заповеди женский пол в лице Евы был наказан болезненным рождением детей. И сказал Господь Бог жене: «Умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей» (Быт.3:16). Но наказание Божие не есть наказание в том смысле, как мы это обычно понимаем. Наказание Божие есть «наказание» врача уколами и горькими таблетками больного человека. Если Бог наказал жену родовыми болезнями, значит это ей весьма полезно и спасительно. Под болезнями рождения разумеются не только болезни во время родов. Это, как считает св. Иоанн Златоуст, болезненность вообще всей родовой сферы: и «тот великий труд, какой должна терпеть (жена), нося плод, как бремя, в продолжение стольких месяцев, – также некоторыя особенныя, происходящия отсюда, боли, растяжение членов и те нестерпимыя страдания, которыя знают только те (жены), которыя испытали (их)»²⁶⁵, и, как считаем мы, трудности воспитания рожденного. Ведь Апостол, говоря о возможности спасения через деторождение, ясно указал, что спасительность этого пути не в акте рождения самом по себе, а в процессе воспитания рожденного. Жена "спасется не просто через чадородие, но если при этом пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием». Чадородие как процесс питания, сна и прочих физиологических отправлений не может спасать само по себе. Разве можно спастись через пищу, которая хотя и не удаляет от Бога, но и не приближает? (1Кор.8:8) А кто угодил Богу сном своим? Что же касается рождения, то рождают не только люди, но и животные. Почему же и им не спастись через чадородие свое? А как быть бесплодным женам? Ужели для них закрыт путь ко спасению? Нет! Конечно, Господь обещал спасение «всем, кто верует в Него» (Ин.3:36) и «исполняет заповеди Его» (Мф.19:17), заключающиеся в любви к Нему и к ближним (Ин.13:34). «И для женщин не особые условия спасения, а те же, какие определены вообще человечеству: вера и любовь»²⁶⁶, – говорит св. Феофан Затворник. Очевидно, жена может спастись чадородием лишь в случае формирования в себе добродетельных свойств и передачи этих свойств своим детям, ибо это способствует их духовному рождению. Так что настоящим деторождением можно назвать воспитание. Родитель не тот, кто родил, а тот, кто воспитал. «Не ношение во чреве делает матерью, – утверждает св. Иоанн Златоуст, – но доброе воспитание»²⁶⁷. Если же кто родил, но не воспитал, а бросил на самовоспитание, то такового принято называть деторастлителем и детоубийцей²⁶⁸. «Нерадение о детях, – как считает тот же святитель, – больше всех грехов и доходит до самого верха нечестия», и «хотя бы у нас все наше было благоустроено, мы подвергнемся крайнему наказанию, если нерадим о спасении детей»²⁶⁹.

Доказательством тому служит пример нерадения о детях, содержащийся в Свящ. Писании. Среди иудеев жил один первосвященник по имени Илий. Его слабохарактерность проявлялась, прежде всего, в том, что он не в силах был обуздать крайнего своеволия, любодеяния и святотатства своих сыновей. Как говорится в Писании, он скорбел о таком поведении детей, и даже пытался словом и убеждением отклонить их от нечестия, но «они не слушали голоса отца своего» (1Цар.2:25). Ибо слова достаточно для имеющего ум (Притч.17:10), а при недостатке разума необходимо употреблять более строгие способы вразумления. А так как он понерадел об этом, оказав неуместное в данном случае снисхождение к своим детям, то вместе с ними лишился и своего спасения. Он был наказан за то, что «знал, как сыновья его нечествуют, и не обуздывал их» (1Цар.3:13), не проявлял настойчивости и не применял необходимую при этом силу. Господь назвал преступление Илии непростительным (1Цар.3:14). Между тем сам Илий был безупречен и в личной жизни, и в служении священническом. Погиб же он единственно за то, что не заботился о детях должным образом. Господь прямо сказал ему об этом через ученика его Самуила (1Цар.3:12–14).

Впрочем, дети самого Самуила, сделавшись судьями, тоже не пошли «путями его, а уклонились в корысть и брали подарки, и судили превратно» (1Цар.8:3), чем так же возбудили недовольство народа. Но отсутствие Божьего наказания Самуилу, очевидно, свидетельствует об отсутствии вины ревностного пророка. Ввиду строгого характера Самуила, можно предположить, что противозаконное поведение его сыновей было не результатом отеческой слабости и нерадения, как у первосвященника Илии, а скорее жертвой самоотверженной общественной деятельности пророка. «Из года в год он ходил и обходил Вефиль, и Галгал и Массифу и судил Израиля во всех сих местах» (1Цар.7:16), что лишало его возможности должным образом заняться воспитанием своих детей, ибо даже когда он «возвращался в Раму», где был его дом, то и там приходилось уделять внимание народу, а не дому своему (1Цар.7:17). Но случай с Самуилом имеет скорее исключительный характер, ибо его служение народу было крайне необходимо в тот исторический период. Бегать же от семейных обязанностей, отдавая все свои силы и внимание общественным делам, ссылаясь при этом на пример богоизбранного пророка, будет скорее обличать ложь и лицемерие бегающего. Ибо в большинстве случаев неисполнение семейного долга мотивируется родительским эгоизмом. Не хочется лишаться прежде бывших выгод: привычного образа жизни, свободы в действиях, телесного покоя, любимых удовольствий и даже, как считают некоторые, спасительных условий. При подобном настрое дети воспринимаются как неудобные и постоянно мешающие нам существа. Что-то вроде искушения, которое нас постигло, не смотря на ежедневные наши воззвания в молитве Господней. Это появившееся из собственного нашего чрева маленькое существо постоянно встает на пути наших же желаний. Нам хочется почитать и помолиться, а оно не дает, требуя внимания к себе; нам хочется пойти в храм на праздничное богослужение, а оно не пускает нас своей беспомощностью и слабостью; нам хочется отдохнуть, а оно в это время затевает игру или просто шалит; нам хочется его сделать соответствующим нашим понятиям, вкусам и желаниям, а оно, вопреки этому, все делает так, как ему это представляется более правильным и желанным. Оно везде и всюду становится на нашем пути и не дает нам идти туда, куда нам хочется. Такое обстоятельство побуждает нас убрать его как препятствие. И как убрать?! – Силой! Ведь мы гораздо сильней его и почему бы нам не воспользоваться своим преимуществом и не отодвинуть его в сторону, обеспечив тем самым свободное свое продвижение? Но такое продвижение, очевидно, должно осуществляться в одиночестве, что принципиально противоречит родительскому статусу и не спасает нарушителей взятых на себя родительским положением обязательств. Поэтому святые Отцы, обращаясь к родителям, обычно говорят им следующее: «Вам нельзя одним спасать душу свою. Часть в этом неотложную имеете и попечение о детях»²⁷⁰. И «если родители не оказывают должнаго попечения о детях, не учат их разуму, не внушают им добрых правил, то души детей всеконечно взысканы будут от рук их»²⁷¹.

Как вообще спасение наше в ближнем и через ближнего, так в частности, и спасение родителей в детях и через детей. И как «не любящий брата своего, которого видит, не может любить и Бога, Которого не видит» (1Ин.4:20), так и родитель, не любящий рожденного им, не может любить Бога. Таким образом, цель всех взаимоотношений между ребенком и родителем та же, что и цель всех людских взаимоотношений – любовь друг к другу. И чтобы легче было осуществить эту цель родителям, Бог вложил в их природу естественную любовь к рожденному ими чаду. «Заповедь о любви есть самая великая и важная, – говорит св. Симеон Новый Богослов, – почему сам Бог от начала вложил в естество человеческое некую любительную силу... Эта естественная сила любви дана Богом в помощь разумному человеческому естеству, чтобы оно, пользуясь ею, востекало ко всеобщей любви самоохотно и произвольно»²⁷². Но эта любовь, исходящая от естества, испорчена, так же как и само естество. Вследствие чего мы можем наблюдать те или иные извращения родительской любви, которые губительным образом сказываются как на детях, так и на самих родителях. Разве не губительна та любовь, которая всю свою заботу обращает на приобретение только житейских, тленных и скоропреходящих благ. И как можно улучить спасение там, где учат совершению таких дел, за которые Христос возвестил неизбежную погибель. «Горе богатым» (Лк.6:24), – предупреждает отеческий глас истинно любящего Родителя. Но не прислушивающиеся к этому гласу родители все свои усилия направляют к тому, чтобы дети их разбогатели. И даже если приобретение денег связано с крайним душевным вредом, «любящие» родители не только не останавливают неразумное свое дитя и не «отсекают» протянутую им руку (Мф.18:8), но всячески поощряют и помогают ему, любя его неразумно. «Горе смеющимся и живущим в утехах» (Лк.6:25), – говорит тот же глас свыше. Но не понимают ослепленные плотскими удовольствиями, что эти утехи уводят от спасительного пути и, беря за руку вверенную им младенческую душу, прямо ведут ее к той яме, которой сами не видят по слепоте своей (Мф.15:14). Господь объявил, что гнев и оскорбление готовят геенну (Мф.5:22), но не слушающие этого грозного приговора смеются над этим и укоряют в слабости и трусости молчаливо переносящего обиды. Смеются они и над тем, кто стремится к честности и выполняет данные им обещания (Мф.5:34). Что же касается прощения обид, то об этом они даже слышать не хотят и укоряют своих детей, когда те прощают долги должникам своим. Одним словом, каков корень, таков и плод. Как от горького корня происходят и плоды горькие, так и от любви к тленному и гибельному происходят пагубные дела.

Пагубна так же и эгоистическая любовь, любовь к самому себе (Ин.12:25), которая ищет выгоду и пользу только себе, совершенно не думая о пользе других. Имеющие такую любовь родители неизбежно входят в конфликт со своими детьми и вызывают отторжение, так же как и при взаимодействии с ближними своими. Особенность здесь только та, что на взрослых подобный эгоизм может не повлиять отрицательным образом как на личности уже сформировавшиеся, а на детях это сказывается деформированием их духовного и психического роста. И прежде всего это связано с тем, что эгоист игнорирует всех и вся, кроме себя и своей выгоды. В отношении ребенка это выражается в игнорировании личности последнего, его интересов, особенностей, качеств. Любой ценой эгоист добивается того, чтобы, зависимый от него человечек стал удобным и никак не мешающим ему. Если родитель поверхностно ознакомлен с православным учением, то он обычно оправдывает свою эгоистическую позицию святоотеческой фразеологией, говоря, что ребенок должен быть тихим, послушным и смиренным. Но, добиваясь якобы этих благих качеств, он на самом деле все делает для того, чтобы подавить, заглушить и уничтожить те или иные особенности и личные качества, которые доставляют ему ненужные беспокойства и неприятные ощущения. Всякое со стороны ребенка сопротивление этому противоправному по сути своей делу, воспринимается как проявление гордости и пагубного своеволия, хотя движущим фактором подобного поведения является попытка отстоять богодарованную личностную свободу. Но если даже это стремление переходит в гордостное своеволие, то только вследствие такого же гордостного родительского своеволия, упорно стремящегося сделать ребенка таким, каким ему хочется. Детский эгоизм – это почти всегда отражение родительского эгоизма, ставящего свои интересы выше чьих бы то ни было и мнящего себя центром всего существующего. В силу такого крайне несовершенного сознания, всякая претензия на смещение с занимаемого центрального положения, сомнением ли в правомочности такого положения, неприятием ли суждений, исходящих от такого «непогрешимого авторитета», игнорированием ли такой «значимой» личности, вызывает попытки самоутверждения за счет унижения претендующего на их место «наглеца» и «нахала». Верный признак незрелого отношения к себе – это недопустимость по отношению к себе суждений со стороны, как правило, несовпадающих с существующим собственным о себе мнением. Таковой, оказавшись на положении воспитателя, будет всячески пытаться утвердиться в своем о себе мнении за счет своих подопечных. Последствия такого самоутверждения для детей весьма тяжелы и разнообразны, как то: упадок сил, отсутствие самостоятельности, формирование малодушия, парализация интереса к жизни, различные варианты патологического эгоцентризма, гипертрофия чувства вины или, наоборот, отрицание этого чувства, низкий уровень самозащиты – от ступора вплоть до агрессии и т.п. Чтобы этого не случилось, надо, во-первых, понять, что любой человек, независимо от возраста, может иметь свое отношение и суждение о чем и о ком угодно, потому что он есть существо мыслящее! Во-вторых, не надо забывать, что одна из задач педагогики заключается в том, чтобы развить способность к самостоятельному мышлению и правильному суждению. Следовательно, необходимо, чтобы отношения и суждения младшего имели свободное выражение. Без этого невозможно будет своевременно узнать, что нами посеяно, и исправить возможные ошибки. Кроме того, надо учитывать, что неведение, себялюбие и рождающаяся от них тирания ассоциируются с «князем мира сего» – диаволом, чадами которого можно соделать своих воспитанников при эгоистичном подходе к делу воспитания. В таком случае, закономерным представляется сопротивление со стороны воспитуемых, не желающих, хотя и неосознанно, а в силу некоего чувства души богоподобной, становиться на тот путь, на который их толкают инфантильные взрослые. Если родители поймут это сразу и вместо того, чтобы подстраивать ребенка под себя, будут сами под него подстраиваться, сообразовываясь с его нежной и еще несформированной натурой, тогда они смогут добиться того, что их ребенок пойдет вслед за ними по тому пути спасения, на который они и сами в силу этого встанут.

Этот педагогический прием показал нам святой апостол Павел, старавшийся быть всегда «всем для всех» (1Кор.9:22), чтобы таким самоотвержением привлечь их к себе и спасти, научив такой же бескорыстной и жертвенной любви, которая «не ищет своего» (1Кор.13:5) и даже готова действовать во вред и убыток себе, заботясь о пользе любимого. Впрочем, жертвуя собой, любящий не утрачивает содержания и совершенства своей жизни. Напротив, приобретает сторицею по закону, действующему во всякой органической жизни. «Как пшеничное зерно, павшее на землю, если не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода, так и любящий душу свою погубит ее, а ненавидящий душу свою в мире сем, сохранит ее в жизнь вечную» (Ин.12:24–25). Но, проявляя самоотверженную любовь к людям, христианин должен стремиться делать это не из расчета о собственном благополучии, а по чистому бескорыстному влечению любящего сердца и из убеждения, что это угодно Богу. Хотя для несовершенного сознания приемлема и форма долга, по которой нельзя быть «должными никому ничем, кроме взаимной любви, ибо любящий другого исполнил закон» (Рим.13:8). При этом замечается, что по мере выплаты этого долга, должник не беднеет, а все более и более обогащается. Потому что, кто любит, тот, исполняя весь закон, видит, что получает от этого пользу для себя, чем более и более побуждается к любви. Впоследствии, с развитием и совершенствованием любви, христианин уже действует в самозабвении, забывая себя в действительности.

Только обучение такой любви оправдывает брак, который сам по себе является делом безразличным как пост, уединение, чтение и другие аскетические делания. Он, как и эти делания, может послужить или для приобретения добродетелей, или для утверждения в страстях. Пост может одухотворить и послужить к смирению, а может привести в самомнение и превозношение. Уединение полезно молящемуся и трезвящемуся, а при праздномыслии оно бесполезно и вредно при самомнении. Чтение может образовать ум, а может лишь изострить язык. Так же и брак может обучить любви, а может расслабить чувственностью, ожесточить суровой действительностью или привести к унынию от постоянных семейных проблем. Чтобы получить пользу от брака, надо сразу понять и принять изречение Господне о том, что «нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» (Ин.15:13). Родительство опытно показывает, «в вере ли мы» (2Кор.13:5) и живет ли в нас Христос, Который есть »Любовь" (1Ин.4:8). Ведь отдавая себя воспитанию, помогая и сопереживая детской душе, родитель не условно, а вполне конкретно начинает «нести бремя другого», исполняя этим закон Христовой любви (Гал.6:2). Он не на словах, а на деле начинает познавать любовь в том, что как Христос «положил за нас душу Свою, так и мы должны полагать души свои за братьев» (1Ин.3:16). Приходит и понимание очевиднейшей истины, что не может быть любви Божией у того, «кто имеет достаток в мире, но, видя брата своего в нужде, затворяет от него сердце свое» (1Ин.3:17). Все эти слова никого не касаются так близко, как собственных детей, ближе и родственней которых не бывает никого на свете. И если преп. Силуан суть любовного отношения к ближнему определил так, что «брат наш есть наша жизнь»²⁷³, то родители по праву могут говорить, что их жизнь – это их дети. И именно с ними и через них, а не через каких-то еще воображаемых ими ближних можно научиться христоподражательной любви. Жизнь семейная является мерилом христианского преуспеяния для живущих в миру. Здравие души определяется семейным миром и беззаветной любовью ко всем членам семьи. Для того-то Господь и установил брак и устроил семейный быт, чтобы люди взаимно друг друга любили и привязывались друг к другу. И не случайно Господь запретил браки между родственниками, потому что они и так любят друг друга, будучи соединенными естественными узами. Он для того соединяет посредством брака людей совсем чужих, чтобы расширить круг любви и этим способом соединить между собой как можно больше людей.

Таким образом, вступая в брак, христианин выступает из этапа формального исповедания своей веры и вступает в этап опытной проверки истинности и глубины своих убеждений. Учение Христовой любви, воспринятое теоретически, теперь усваивается им практически, уча его самим делом любить так, как любит Бог-Отец, Который «отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин.3:16). Только тогда познает родитель поучительность любви, когда усвоит начала жертвенной и безусловной любви. Такая любовь любит несмотря на то, как ведет себя ее любимый, что делает или говорит, в каком пребывает настроении, какими обладает внешними данными, имеет ли способности, таланты, власть, богатство. Эти условности по природе своей преходящи и любовь, имеющая вечное значение (1Кор.13:8), не может быть зависима от этих условностей. Конечно, для человека, живущего в условиях преходящего мира и зависящего от его преходящих условностей, трудно и даже невозможно вполне достичь совершенной, безусловной любви, но по мере устремления к достижению этой любви и усилий, Тот, Который обладает ею в совершенстве, будет изливать ее обильно на приготовляемое трудами самоотвержения человеческое сердце. Этот самоотверженный труд должен быть направлен к тому, чтобы, как выразился некто, заменить желание – жалением. А жалость ко всякой твари святыми Отцами поставляется в признак сердечной чистоты и совершенной любви²⁷⁴.

Такая установка сознания и является тем краеугольным камнем, на котором можно безопасно строить все здание семейной педагогики. Без этого фундамента родительские обязанности будут только мучительным, давящим бременем, тяжести которого не выдержат песочные основания суетных наших представлений (Мф.7:26–27). Секрет хорошего воспитания состоит в умении любить своего ребенка так, как возлюбил нас Христос. Этому надо научиться сперва самому, а потом научить своего ребенка. В этом суть христианского воспитания. «Полюбите детей, – говорит св. Феофан Затворник, – и они вас полюбят»²⁷⁵. Так уж устроено детское сознание, что оно не создает, а лишь воспроизводит то, что воспринимает извне. Чтобы научиться любить, ребенку надо сначала почувствовать любовь к себе. Он отражает любовь, а не первым начинает любить и отражает ту любовь, которую ему показывают. Если это любовь Божественного свойства – самоотверженная, безоговорочная и безусловная, то она научает жить по Божьему велению, а если это любовь свойства демонического – эгоистическая, лицемерная и пристрастная, то она производит нарушение психики и нечувствие к действию благодати.

Когда одна родительница пришла к о. Иоанну Кронштадтскому с жалобой на упадок нравственности в своих детях, то услышала такой вопрос:

– А ты за сердцами их ухаживала? Направляла ли их так, чтобы они, помимо людского одобрения, еще и Божьего бы одобрения достигали?

– Внушала по силе, да ведь в сердце и своего ребенка двери не всегда найдешь, – ответила она.

На что батюшка сказал гневно:

– Не нашла в их сердце дверей, так вот и получай вместо детей зверей! Забыла, что пример роду человеческому показан на примере птичьего рода. У птиц сперва родится яйцо. Если оно не пробудет положенное время в материнском тепле, то оно так и останется только бездушной вещью. Так и у людей. Рожденный ребенок, что яйцо: с зародышем к жизни, но бездушен к процветанию во Христе. Которого ребенка не прогрели (любовью) родители и ближние до корня души, до корней всех чувств его, тот так и останется мертв духом для Бога и добрых дел²⁷⁶.

О таких родителях с полным правом можно сказать, что они хуже детоубийц. «Ибо те отделяют тело от души, а эти то и другую вместе ввергают в огонь геенский. И не так жестоко изострить меч, взять его в правую руку и вонзить в самое горло сына, как погубить и развратить душу; потому что ничего равного ей нет у нас»²⁷⁷, – говорит св. Иоанн Златоуст. Уж "лучше тогда умереть бездетным, нежели иметь детей нечестивых» (Сир.16:4). Понимающие это все свои силы отдают на то, чтобы научиться любить своего ребенка «не словом или языком, но делом и истиною» (1Ин.3:18). Потому что именно поведение родителей показывает ребенку воочию, есть у них любовь к нему или нет. Ребенка удовлетворяют не словоизъявления нашей к нему любви, а конкретные действия, подтверждающие нашу к нему любовь. По нежно-эмоциональной своей организации он очень тонко улавливает наши чувства, видя, как мы себя ведем в отношении его и как выражаем свою расположенность к нему.

Так как дети, по выражению св. Василия Великого, суть существа телесные, то и соответствующим способом выражения нашей к ним любви будет телесный (физический) контакт. Ребенок просто нуждается в том, чтобы к нему как можно чаще прикасались с любовью и нежностью. Пример такого обращения показал сам Христос. Когда принесли к нему детей, Он, «обняв их, возложил руки на них и благословил их» (Мк.10:16). К физическим проявлениям любви относятся все формы физических ласк. Чем меньше ребенок, тем больше у него потребности в том, чтобы его прижимали к груди, обнимали, ласкали, гладили, целовали. Особенно это важно в трудные жизненные моменты: когда у него горе, или когда он болеет, или когда у него трудности, неудачи, страхи, или когда неожиданная радость, приятная новость и т.п. То есть все его эмоциональные движения желательно сопровождать реальными для него физическими ощущениями. Другим хорошим проводником содержания нашей души является взор, который еще называют зеркалом души. «Тогда как в других чувствах душа остается сокрытою, – говорит св. Феофан Затворник, – глаз открывает ее взору других. Пусть же через сие отверстие проходят до души дитяти души матери и отца с чувствами святыми»²⁷⁸. Естественный, открытый и доброжелательный взгляд прямо в глаза ребенку часто используется родителями для передачи своих чувств. К сожалению, родители, сами того не осознавая, используют это средство для передачи совсем не святых и далеко не любовных чувств. Особенно родители стараются смотреть пристально в глаза своему ребенку, когда строго настаивают на своем, как правило, неприятном ребенку. Наш взгляд становится выразителен в те моменты, когда мы приказываем, ругаем, упрекаем, поучаем свысока. Согласимся, что такое использование контакта глаз в отрицательном ключе, эффективно действует на ребенка, но и не будем забывать, что это психически травмирует его, уча его нелюбовному отношению к ближним. Еще ужаснее привычка специально в качестве того же наказания прятать глаза от своего ребенка, что куда мучительней, чем когда его наказывают физически. Сознательное уклонение от прямого контакта для демонстрации своего неодобрения действует на ребенка угнетающе и опустошающе и обычно являет собой пример обусловленной любви. При таких условиях ребенок не может развиваться полноценно, в атмосфере любви. Искренне любя ребенка, родителям должно ввести себе за правило по возможности часто смотреть на него с любовью. И не только это. Очень важно доказывать безусловность своей любви еще, так называемым, пристальным вниманием к ребенку, при котором мы полностью на нем сосредотачиваемся и даем ему почувствовать значимость его для нас, подлинный к нему интерес и внимание. Это есть прямой акт самоотверженной любви, ибо, кроме времени, это требует порой отвержения своих интересов, дел и потребностей. Лучший способ для осуществления подобного заинтересованного внимания – это возможность побыть с ребенком один на один, ни на что не отвлекаясь. Только при этом надо общаться с ним откровенно, доверительно, без всякой фальши и напряжения. Кроме того, это правило применимо к каждому ребенку в отдельности, и если детей в семье много, то задача хотя и усложняется, но никак не снимается. К тому же на это требуется не так уж много времени. Главное, чтобы он в эти несколько минут, проведенных с ним наедине, почувствовал свою нужность и значимость для отца или матери.

Только так удовлетворяется потребность человеческой природы, которой, по мысли св. Василия Великого, ничто так не свойственно, как иметь общение друг с другом и нужду друг в друге. Правда, удовлетворению этой потребности мешает приобретенная в падении самость, и в этом плане житейские узы представляются весьма полезными и спасительными. Именно взаимные нужды, как считает св. Иоанн Златоуст, являются той самой уздой, которой Бог обуздывает наше самолюбие, потому что дети вынуждены обращаться к родителям, нуждаясь в их помощи, а родители обращаются к детям, нуждаясь в том, чтобы дети нуждались в них.

И такие отношения возможны не только между родственниками по плоти, но и вообще между взрослыми и детьми, тем более христианами, которые постоянно исповедуют свои родственные отношения друг к другу такими словами, как брат, сестра, батюшка, матушка. Так что идти путем чадородия может и не имеющий собственных детей, помня, что принимающий «единого от малых сих» во имя Христово, принимает через то Самого Христа (Мф.18:5). Такое приятие совершается через участливое отношение к любому встречаемому на нашем пути ребенку. Может, он потерялся, отстал от своих родителей или лишился их вследствие нападения разбойников и, оставшись в одиночестве, заблудился на перепутьях жизненных дорог. Не проходи мимо только потому, что он не твой! Вглядись в его лицо: на нем печать тоски и ожидания. В его глазах вопрос, обращенный ко всякому проходящему: «Не видали ли вы Того, Кого любит душа моя»! (Песн.3:3) Если можешь, проводи его до Него или хотя бы укажи дорогу к Нему. Но не вздумай обмануть его, ибо как предупреждает Господь, «кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской» (Мф.18:6).

Не эти ли обманутые когда-то взрослыми дети, повзрослев, потом поют печально:

Постой, не уходи, Мы ждали лета, пришла зима, Мы заходили в дома, но в домах шел снег. Мы ждали завтрашний день, Каждый день, Ждали завтрашний день В наших глазах потерянный рай, В наших глазах закрытая дверь...

Да, мы в ответе за своих и чужих детей. И горе, если по нашей вине они не дошли до назначенной Творцом цели. Но благо нам, если, представ в день Страшного Суда пред лице Небесного Судии, окруженные чадами, мы сможем сказать Ему радостно: «Се аз, Господи, и дети мои, которых Ты даровал мне, и не едино из них не погибло»!

Мы все видим, что наше время имеет множество признаков конца своего и правы, видимо, те, которые говорят, что мы живем в последние времена. Эти времена действительно последние. Они таковы по характеру, по напряжению силы зла, по ослаблению стремления людей к Богу, к добру. Но что делать и какие принимать меры, чтобы не быть втянутым в тот процесс апостасии, который вокруг нас совершается? Бороться со всеобщим отступлением, обличая всех и все, или, вспомнив изречение св. Игнатия Брянчанинова, что отступление попущено Богом и не надо пытаться остановить его своей немощной рукой²⁷⁹, довольствоваться тем, что еще осталось, и благоговеть перед случившимся попущением? Как обращение к нам звучат ныне слова св. Апостола, говорящего, что лучше всего «внимать себе и своему стаду» (Деян.20:28), а не тому, что делают вокруг нас люди, ищущие от этой жизни иного, «памятуя», чему учили нас наши наставники (Деян.20:31). «Мы должны быть особенно внимательны к слышанному, чтобы не отпасть. Ибо, если через Ангелов возвещенное слово было твердо, и всякое преступление и непослушание получало праведное воздаяние, то как мы избежим, вознерадев о толиком спасении, которое, быв сначала проповедано Господом, в нас утвердилось слышавшими от Него, при засвидетельствовании от Бога знамениями и чудесами?» (Евр.2:1–4) Но, несмотря на это, «большинство людей, упоенных лживым и обольстительным учением духов отверженных, обуявших от действия в них этого учения, презрели Слово Божие, не ведают и не хотят уведать его. Нужно, крайне нужно внимание к Слову Божию»²⁸⁰, – говорит св. Игнатий Брянчанинов. Почему? Потому что «ум наш как омраченный грехом никак не может удовлетвориться по отношению к спасению собственными помышлениями, немощными, колеблющимися, обманчивыми; ему необходимо посредством внимательного чтения или тщательного слышания Слова Божия заимствовать из него помышления Божественные и вразумляться ими. Должно заниматься изучением Слова Божия весьма благоговейно и весьма часто, чтоб оно было руководителем нашим в деле спасения, потому что наши собственные помышления легко могут отвлечь нас от спасительного пути, приняв неправду за правду»²⁸¹. Особенно в наше время истина закрывается ложью, и чтобы отличить истину от лжи, нужно ее изучать, а изучать можно только в Слове Божием. Поэтому поговорим о важности изучения этого Слова.

Спаситель, посылая апостолов на проповедь, заповедал им проповедовать Евангелие всякой твари, имея в виду всякого человека. Эту заповедь апостолы передали своим преемникам, повелевая им проповедовать слово с настойчивостью вовремя и не вовремя, обличая, запрещая, увещевая со всяким долготерпением и назиданием (2Тим.4:2). Эти наставления не только предлагались устно, но и письменно. Со временем оформилась целая наука, учению которой святая Церковь стала повелевать всем следовать. Хотя и так, «все имеющие здравый смысл стараются следовать учению святых Отцов»²⁸², – говорит св. Кирилл Александрийский.

Кто такие святые Отцы? Обычно определяют их как приемников апостолов, видевших свою задачу в том, чтобы апостольское учение сохранить в неприкосновенности, ничего не добавляя лишнего, точнее ложного, а только пытаясь это учение более или менее раскрыть. Для этого они должны обладать необходимым рядом качеств. Прежде всего, это наличие православной веры и исповедование этой веры как устно, так и письменно. Ясно, что с этим соединяется и причастность к Православной Церкви, которая, в свою очередь, определяется личной святостью! Но и наличие этих качеств еще недостаточно для того, чтобы считаться Отцом Церкви. Отцами называют только тех людей, которые получили способность порождать новых чад к жизни во Христе, имея достаточное к тому совершенство. «Хотя у вас тысяча наставников, но не много отцов, – говорит св. апостол Павел, и, указывая на собственное отцовство, добавляет, – я родил вас во Христе Иисусе благовествованием» (1Кор.4:15). Эти слова могли повторить только те из совершенных в духовной жизни, которые, по слову священномученика Мефодия, составляют «как бы одно лице и тело Церкви. И подлинно лучшие и яснее усвоившие истину, как избавившиеся от плотских похотей чрез совершенное очищение и веру, делаются Церковью и помощницею Христа, как бы девою, по словам Апостола, соединяясь с Ним и уневещиваясь Ему, чтобы, приняв чистое и плодотворное семя учения, с пользою содействовать проповеди для спасения других. А несовершенные и еще начинающие спасительное учение возрастают и образуются, как бы в материнском чреве, от более совершенных, пока они, достигнув зрелости возрождения, приобретут величие и красоту добродетели, и потом по преуспеянии сами, сделавшись Церковью, будут содействовать рождению и воспитанию других детей, во вместилище души, как бы в утробе, непреложно осуществляя волю Слова»²⁸³. Отцами называют тех, которые стали причастны Церкви настолько, что получили способность рождать словом своим чад в Духе и помогать им образовываться, возрастая духовно.

Это делается возможным по причине того, что они приобретают в той или иной степени Дух Истины, в силу чего и их слово становится истинным. В своей совокупности их учение, по выражению их же самих, верно, ибо это учение Святого Духа, и кто будет держаться его, тот будет идти прямым путем ко спасению. Поэтому, скажем словами св. Игнатия Брянчанинова: «Усвой себе мысли и дух святых Отцов чтением их писаний. Святые Отцы достигли цели: спасения. И ты достигнешь этой цели по естественному ходу вещей»²⁸⁴. Конечно, для исполнения этой цели, лучше найти живого носителя Духа Святого. Но таковой всегда был редкостью. Поэтому уже с первых времен ученики Христовы призывались к тщательному изучению Божественного Писания (Ин.5:39), а так же писания прославившихся святостью жизни по Богу. И польза от этого чтения видна из того, что враг вооружается против него различными видами борьбы, как то: нехваткой времени, многозаботливостью, непонятливостью, леностью, сонливостью, унынием или борением хульными гордыми помыслами. «Из этой брани против чтения святых Отцов, – говорит св. Игнатий, – мы должны заключить, как спасительно для нас оружие, столько ненавидимое врагом. Усиленно заботится враг о том, чтобы исторгнуть его из рук наших»²⁸⁵.

Итак, для желающих достичь спасения необходимо заняться чтением творений святых Отцов Православной Церкви! Но здесь, как и во всяком деле, есть некоторого рода сложности и даже опасности. Во-первых, надо уметь правильно читать, ибо от неправильного чтения есть опасность стать книжником или фарисеем, т.е. тем, кому свойственно попирать истину. Во-вторых, надо знать, что читать и в какой последовательности, ибо безразборчивое чтение может скорее доставить вред, чем пользу, как безразборчивое употребление лекарств скорее погубить, чем доставить здравие.

Евангельские повествования свидетельствуют о том, что Господь более всего обличал людей, знавших Священное Писание и всю жизнь занимавшихся его изучением. Вследствие этого, понятия слов «книжник» и «фарисей» ныне стали нарицательными и даже оскорбительными, хотя первоначально эти наименования были почетными. Классы книжников, законников и фарисеев образовались после Вавилонского плена, вследствие ревностного порыва еврейского народа вернуться к забытой религиозной жизни. За неимением истинных наставников, каковыми ранее были патриархи, судьи и пророки, он обратился к изучению их писаний. Но это изучение вопреки указанию Моисея, требовавшему слагать (Втор.6:6) и «хранить» в сердце все заповеди Божии (Втор.4:9), приняло исключительно умственный, теоретический характер. В результате такого подхода к изучению Священного Писания, сформировалась особая праведность, которую назвали праведностью законнической, требовавшей наличие не столько религиозных чувств и расположений, сколько подробных знаний всех многочисленных предписаний, опутывавших буквально каждый шаг еврея. Следствием возникшего направления явилась необходимость полного и детального знания закона, породившая особый класс людей, делом жизни которых и было изучение и толкование закона. Эти люди назывались книжниками и пользовались особым авторитетом как руководители еврейского народа. Но их пагубной чертой, по слову св. Феофана Затворника, было «знание закона без заботы о жизни по закону»²⁸⁶. Именно за эту черту Господь и осуждал их. И чтобы не подпасть под подобное осуждение, нам надо не только читать, но и исполнять прочитанное. Св. Игнатий Брянчанинов говорит: «Учение школьное, по букве, не только очень полезно, но и необходимо, как доставляющее точные и подробные познания о христианстве по преданию Православной Церкви более нежели когда-либо, настоит крайняя нужда в основательной проповеди и изучении христианства. Но теоретическое изучение требует, чтобы непременно ему сопутствовало и ему последовало учение деятельное. «Закон свободы деланием заповедей чтется»²⁸⁷. Христианский книжник должен научиться Царству Небесному не только от слышания проповеди о нем, но и опытно»²⁸⁸. Поэтому, вторит ему св. Феофан Затворник: «Читайте, рассуждайте и к себе прилагайте. К себе прилагать есть цель и плод чтения. Если читать без сего приложения к себе, толку не будет, а еще зло. Только теории собираются в голове и учат не себя направлять на добро, а других осуждать»²⁸⁹. Такое чтение только ум острит да язык, которые научаются укорять ближних, осуждая их за то, что они не так и не то делают, но на себя при этом не смотрят.

Но нужно еще учитывать, что и одно внешнее исполнение предписаний не приводит к желаемому результату, как не привело оно тех людей, которые вошли в историю с наименованием фарисеи. В отличие от книжников фарисеи заботились не столько о теоретическом изучении закона, сколько о точном исполнении его предписаний. При этом они старались исполнить все ту же букву закона, забывая о его внутреннем содержании. Понятно, что для фарисеев ценным было внешнее поведение и обрядовое благочестие, к которому они относились как к самодостаточному средству богоугождения. Превратив средство в цель, фарисеи выработали тот тип праведности, который был так же осужден Господом. «Берегитесь, – говорил Он постоянно своим ученикам, – закваски фарисейской, которая есть лицемерие» (Лк.12:1). Лицемерие – плод эгоизма, а эгоизм характеризуется отсутствием сочувствия к кому бы то ни было, кроме себя и своих выгод. У законченного фарисея нет сочувствия к людям и полностью отсутствует чувство к Богу. Их черта, по слову св. Феофана Затворника, «исправность внешнего поведения без особенной заботы об исправности сердечных чувств и помышлений»²⁹⁰. И чтобы этого не случилось, следует не только узнавать закон Божий, но и по нему жизнь учреждать, стараясь со внешней исправностью соединять исправность внутреннюю, сердечную. Для этого советуется держать истину в уме до тех пор, пока она не сорастворится с сердцем, а это возможно только при условии очень медленного чтения. Св. Феофан считает, что чтение, не возбуждающее духа, «должно быть почитаемо неправым, уклонившимся от истины. Это – болезнь многочтения по одной пытливости, когда одним умом следят за читаемым, не доводя до сердца, не услаждая его вкуса. Это есть наука мечтать, не созидающая, не учащая, а разоряющая, всегда ведущая к кичению»²⁹¹. Последнее появляется не вследствие знания, а вследствие поверхностного, рационального, неглубокого, несердечного знания или полузнания.

Имея в виду все это, Господь и сказал, что «если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное» (Мф.5:20). Поэтому, заключает св. Феофан, «узнал что, не останавливайся на этом знании, а иди дальше и сделай вывод, к чему, в каком случае обязывает тебя такое знание, да и положи по тому неотложно действовать. В поведении же так поступай, чтобы не чувства и расположения шли за внешними делами, а внешние дела были вызываемы чувствами и расположениями, и служили им точным выражением. Устроясь таким образом, будешь выше книжников и фарисеев, и дверь Царствия не будет затворена пред тобой»²⁹².

Указателями на этом пути служат творения святых Отцов. Некоторыми учение святых Отцов сравнивается с записками путешественников, посетивших многие страны. И как путешественники обычно пишут путевые заметки о всем, что встречают достойного внимания на своем пути, так писали свои заметки и избранники Божии, в разных направлениях проследившие все тропы духовной жизни, о всем, что встречали, испытывали на этом трудном шествии своем. Но между теми и этими заметками есть существенная разница. Когда мы читаем записки путешественника, мы можем представить ту страну, которую он посетил, а читая духовную литературу и не исполняя прочитанного на деле, мы не сможем понять, о чем пишется, ибо учение духовное познается, выражаясь словами святого Исаака Сирина, «по силе жития»²⁹³. И поэтому записки святых Отцов понимать могут только шествующие указанным ими путем. Для не вступивших на него это совершенно неведомая страна. Понятия духовные уясняются по мере шествия и углубления в страну Духа, т.е. по мере умножения собственных опытов жизни духовной становится ясным и понятным указание опытов, отмеченных святыми Отцами в писаниях своих.

Но если мы заглянем в сокровищницу, содержащую отеческие писания, то увидим, что собрание книг там находящихся составляет огромную библиотеку, которую даже просто прочитать представляется делом невозможным для одного человека. И чтобы не утонуть в этом море слов и мыслей святоотеческих, надо благоразумно выбрать основную для себя литературу и начать читать согласно вышеизложенным правилам, т.е. внимательно, неспешно, с сочувствием и практическим применением их советов в своей личной жизни.

Для облегчения этой задачи мы можем предложить вам перечень основных на наш взгляд книг. Прежде всего, нас будет интересовать та литература, в которой имеются советы, относящиеся к духовной жизни, потому что это общая для всех нас жизненная задача, и в силу поставленной перед нами такой задачи, как очищение от страстей и приобщение к духовному миру, основным чтением должны стать книги духовно-нравственного характера. К последнего рода книгам относятся не просто книги религиозного содержания, но книги, несущие на себе помазание Святого Духа и содержащие преимущественно аскетические советы, необходимые для установления и развития духовной жизни. Исходя из этого принципа, мы оставляем в стороне нашего рассмотрения книги догматического, экзегетического и полемического характера.

Среди творений аскетических и духовно-нравственных особого внимания заслуживают творения св. Игнатия Брянчанинова. Как он сам говорил, его книги должны составить чтение крайне нужное для истинных христиан последнего времени по той причине, что тогда будет крайняя нужда в ясном объяснении душевного христианского подвига, а этой нужде никто не сможет удовлетворить по недостаточеству своему. Св. Игнатий испытал это на личном своем опыте и говорил впоследствии, что он так и не нашел наставника, который бы удовлетворил запросы его души, «который был бы живым изображением аскетического учения Отцов Православной Церкви»²⁹⁴. Современное ему общество забыло святоотеческую аскезу, и это вынудило его обратиться к тем, кто письменно запечатлел свои аскетические опыты. «Не живые человеки были моими наставниками, – говорил он, – ими были почившие телом, живые духом святые Отцы. В их писаниях нашел я Евангелие, осуществленное исполнением; они удовлетворили душу мою»²⁹⁵. Но прежде, чем научиться правильному духовному деланию, он, как сам признавался, 20 лет бился «как рыба об лед»²⁹⁶. Свои опыты духовной жизни св. Игнатий сверял с опытами прежде бывших Отцов-аскетов и записывал их для себя и для некоторых своих знакомых. Так появились на свет его статьи, из которых составилась книга под названием «Аскетические опыты». По самому названию уже видно, что она имеет практический характер. В ней можно найти существенно необходимое для христианина учение о молитве и прочих, содействующих молитве, христианских добродетелях. Она единственная в своем роде, потому что со времени введения в России образования никто не писал в таком стиле. Св. Игнатий постарался дать возможную отчетливость и исправность книге, приготовляя ее в течение 20 лет, пересматривая, выправляя, дополняя, чтобы учение Отцов, изложенное в ней, имело удовлетворительную ясность и полноту. Отцы, в особенности древние, по возвышенности своей, несмотря на простоту слога, малопонятны для современного сознания, крайне слабого в христианском отношении. А она содержит в себе учение Отцов-аскетов, творчески переработанное приспособительно к современным христианам и монашествующим, с учетом психологии нашего времени. Его «Аскетические опыты» заменяют «Добротолюбие», будучи гораздо понятнее, чем «Добротолюбие» и содержа все, о чем говорится в «Добротолюбии». К тому же она написана с незаурядным мастерством, в разнообразной литературной форме, которое облегчает чтение и заинтересовывает к нему, что чрезвычайно полезно для настоящего поколения. Как писал св. Игнатий: «Образ изложения, наружная форма, самый слог, – может быть новость в духовной русской литературе. Так мне внушилось, – и я действую просто по внушению²⁹⁷. Разнообразие слога нахожу неизбежным; будучи естественным, оно составляет одно из достоинств собрания сочинений»²⁹⁸. От этого она представляется легкой по духу, но содержащей мысли и чувствования весьма глубокие и высокие. Именно этого и добивался св. Игнатий и даже прямо говорил: «Мне хочется, чтобы книга моя была другом, всегда утешительным, никогда не обременительным. Хочу, чтобы книга удобоприступна была каждому как друг, и чтобы гордый ум смиряла высотою истин и глубиною чувств. Друг должен быть с характером»²⁹⁹. И хотя по образу изложения все его книги отличаются от древних отеческих книг, но по характеру «они подходят к писаниям древних аскетов»³⁰⁰. Из-за этого характера его книги не принимались некоторыми иноками, получившими академическое духовное образование. Тот же святитель Феофан, многие годы проведший в академической среде, отзывался о сочинениях св. Игнатия, так что книги у него хорошие (за исключением «Слова о смерти»), но «только образ сочинения нехорош. Не знаю почему, но ни одна у него статья, по прочтении ее, не дает ясного понятия о предмете»³⁰¹. Но святитель Игнатий не желал перестраиваться на академический образец, объясняя, что его настроение образовалось «от вынужденного болезнями и другими обстоятельствами затвора и сопряженного с ним душевного делания и подвига, невидного и непонятного для мира»³⁰². Это именно настроение и проявляется на характере его книг и передается при чтении их, поселяя в душу особое состояние, столь не похожее на повседневное состояние нашей души и увлекая этими новыми ощущениями в мир пустыни, подвига и чистоты. Кроме того, св. Игнатий любил повторять, что читающий его сочинения заимствует из них все мысли и чувствования его самого, которые, в свою очередь, заимствованы им всецело из учения Святых Отцов Восточной Православной Церкви.

Таким образом, через его книги вполне достигается та цель чтения, о которой говорилось в начале. А потому можно согласиться с утверждением самого Святителя, что его книги, в особенности «Аскетические опыты» и «Аскетическая проповедь», должны составить чтение крайне полезное для современных истинных христиан как современное по духу и настроению³⁰³. В них сделано такое извлечение, которое возможно только по долговременном изучении отеческих писаний, а учение, принадлежащее святым Отцам, не может не принести существенную пользу желающим проводить жизнь богоугодную. Как говорил сам св. Игнатий, чтение одних его книг уже «становит внимательного читателя в разряд истинных православных христиан и дает ему решительное одностороннее спасительное направление»³⁰⁴. Все вышеприведенные мысли есть мысли самого Преосвященного Игнатия, высказанные им в разных письмах, к разным людям. Некоторых могут смутить такие смелые высказывания Святого о своих писаниях. Не противно ли это духу смирения, не есть ли это гордость? На такое возражение отвечает сам Святитель: «Это не мое сочинение: по этой причине выражаюсь о нем так свободно. Я был только орудием милости Божией к современным православным христианам, крайне нуждающимся в ясном изложении душевного христианского подвига, решающего вечную участь каждого христианина»³⁰⁵. Слова его оправдались и оправдываются среди тех, кто знакомится с его сочинениями. Наш современник игумен Никон (Воробьев) говорит, что без него понимать древних Отцов, а главное, применять их к себе почти невозможно. «Учиться надо и молитве, и вообще христианству у св. Игнатия Брянчанинова. Лучшего учителя для нашего времени нет»³⁰⁶.

Впрочем, не все отзывались и отзываются о книгах св. Игнатия в положительном смысле. Содержанием его книг соблазнялись как в его время, так и в наше. Мы не берем во внимание тот «спор», который произошел между святителем Игнатием и святителем Феофаном, ибо он имеет больше богословский характер и к тому же есть спор о словах. Здесь мы затронем только такого рода соблазн, который непосредственно связан с нашей темой. Это соблазн по поводу учения св. Игнатия о руководстве святыми книгами вместо святых наставников. Именно из-за этого учения св. Игнатий оказался не в благоволении у некоторых старцев Оптиной пустыни, так что они запрещали вообще читать его сочинения, боясь, что они повредят новопоступившему к ним неопытному послушнику, зародив в нем мысль недоверия старцам. Но такое допустимо было еще в среде Оптинских старцев, о которых св. Игнатий отзывался особо, для тех же, кто не имел постоянного старца, учение св. Игнатия было драгоценным. Даже для самих иноков Оптиной пустыни сочинения еп. Игнатия были весьма полезны и никак не мешали быть в послушании у своих старцев. Тем более, что сам св. Игнатий во многих местах своих сочинений говорит о благотворности старческого руководства. А по поводу нападок говорил так: «Слышу, что писания мои, заимствованные из изучения Отцов, встретили нарекания и некоторые гонения. Это благой признак³⁰⁷. Этим я не смущаюсь, напротив того, ободряюсь и утешаюсь. Поругания служат очищением для меня. Притом, из церковной истории видно, что лица и писания точно церковные были встречаемы и преследуемы ненавистью сынов мира»³⁰⁸. Все распространявшие слово Божие имели труды и скорби, а не признание со стороны мира. Но были в его время и такие, которые выступали в защиту сочинений св. Игнатия. Например, преп. Никон Оптинский говорил, что «читающий сочинения еп. Игнатия внимательно и без предубеждения, ясно увидит, что они и не идут против старчества, а указывают лишь на то, что ныне истинные старцы весьма оскудели, что старца найти ныне весьма трудно, и что независимо даже от того, каков старец и имеется ли он налицо – самое житие под руководством у старца стало ныне редкостью и по многим причинам весьма затруднительным или, как выражается еп. Игнатий, и не надо нашему времени»³⁰⁹.

Кроме того, св. Игнатий, предостерегая от безрассудного послушания лжестарцам, в то же время призывает к послушанию нравственному, к послушанию наших ума и сердца учению отеческому. Следовательно, он не дает никакого повода к самочинию, самоосмыслению и презорству, как это может показаться при беглом и невнимательном чтении его сочинений. А те, кто создает на основании его сочинений так называемое «богословие непослушания», прикрывают тем лишь собственное свое нежелание кому-либо подчиняться. Во всяком случае, по слову преп. Никона Оптинского, «к такому лукавому отношению к делу послушания сочинения еп. Игнатия не дают ни малейшего повода; такое отношение доказывает не недостаток сочинений, а злую волю человека, для которой даже подлинное слово Божие может явиться вонею смертною в смерть, как сказал св. апостол Павел»³¹⁰.

Но книги св. Игнатия, по его собственному признанию, преподают лишь новоначальное делание и требуют по изучении их умом и сердцем перехода к изучению других книг. На основании характеристики тех же Оптинских старцев, говоривших, что книги св. Игнатия Брянчанинова – азбука, а св. Феофана Затворника – грамматика духовной жизни, можно сделать заключение, что после изучения книг св. Игнатия следует перейти к изучению книг св. Феофана. Именно этих авторов советовал и даже усиленно рекомендовал студентам и выпускникам семинарий св. Серафим (Чичагов), говоря, что прочитавший их поразится своему невежеству.

Основным трудом св. Феофана считается его «Начертание христианского нравоучения», в состав которой входит и «Путь ко спасению». Как говорил сам автор: «Тут все, что мной писалось, пишется и будет писаться»³¹¹. А именно, «тут представлена история всякого спасающегося христианина, от начала зарождения христианской жизни до конца»³¹², и так, что «христианство деятельное изображено довольно полно»³¹³. И хотя эти книги некоторыми критикуются, якобы за нечистоту православного учения, сам Святитель, смотревший их спустя 20 лет после написания, говорил, что «истина в них содержится чистая»³¹⁴. Кроме того, эти книги были пересмотрены и одобрены св. Игнатием Брянчаниновым³¹⁵.

Еще св. Феофаном были составлены такие книги, как: «Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться», «Письма о духовной жизни», «Письма к разным лицам о разных предметах веры и жизни христианской», «Мысли на каждый день года» и разные статьи, заметки, если не считать его переводы и экзегетические труды. Кроме того, к сочинениям св. Феофана вполне можно отнести и книгу св. Никодима Святогорца «Невидимая брань». Эта книга в ее настоящем виде представляет собой двойную переработку западного курса аскетики. Сначала старец Никодим перевел и исправил сочинение Лаврентия Скуполи «Брань духовная или наука побеждать свои страсти и торжествовать над пороками», обогатив ее святоотеческими примечаниями. Потом св. Феофан по просьбе афонских монахов переложил эту книгу на русский язык, «немножечко пообчистив»³¹⁶. Как он сам признается, в «Невидимой брани» многие главы им переделаны и даже заново составлены: «Та книга католиком написана, а католики об умной молитве и иных вещах подвижнических иначе от нас судят. Старец Никодим поправил, но не все. Я докончил поправку»³¹⁷. Но св. Феофан настолько ее «перетушевал», что по его собственному признанию, «подлинника не узнал бы и сам старец Никодим»³¹⁸. Вследствие такой переработки, содержание «Невидимой брани» стало очень близко к учению святых Отцов Восточной Православной Церкви и к учению самого св. Феофана. В таком виде «Невидимая брань» без сомнения является душеполезной книгой, отличающейся замечательно тонким психологическим анализом духовного опыта, написанная к тому же простым ясным языком. А то, что «пишется в сей книге, не для одних монахов идет, а ко всем относится, кто хочет очистить свое сердце»³¹⁹, – заранее предупреждает св. Феофан возможное возражение ленивцев.

Свои книги св. Феофан советовал всем своим знакомым читать и перечитывать, потому что, как он объяснял, «не знаю, где бы еще полнее изображено было все касающееся жизни христианской. Другие писатели, может быть, и лучше бы написали, но их занимали другие (вопросы) предметы, а не те, о которых познания ищем мы с вами»³²⁰. Впрочем, он все же сокрушался по поводу неумения своего так писать, чтобы это всех заинтересовывало. «Сколько раз приходится жалеть, что не умею так писать, чтобы всех затрагивать. Когда бы умел, составил бы такую книгу, что всякий читающий непременно решился бы начать соделывать свое спасение. У нас большой недостаток в такого рода книгах»³²¹. В отношении этого он отчасти прав, ибо стиль написания некоторых его книг желает лучшего. Преп. Алексей, затворник Зосимовской пустыни, говаривал, что писания св. Феофана Затворника страдают сухостью, оттого что в них много схоластической школьной учености. Валаамский старец схиигумен Иоанн Алексеев также признавал, что «после чтения святоотеческих книг, конечно, покажутся сухими книги епископа Феофана»³²². Но нужно заметить, что такую характеристику не ко всем его книгам можно отнести. Особенно нельзя сказать этого по отношению к его письмам, писанным из затвора. Они написаны простым и живым языком, доступно объясняющим самые сложные предметы духовной жизни. Его сочинения настолько разъясняют учение святых Отцов, что даже появилось сравнение, согласно которому «святоотеческие книги – это сметана, а епископа Феофана – снятое молоко и разбавленное водой»³²³.

Теперь после характеристики сочинений предыдущих Отцов, следует назвать имя того святого Отца, который оказал огромное влияние на их становление. Это святитель Тихон Задонский. Как на св. Игнатия, так и на св. Феофана он очень повлиял своим жизненным примером и образом мышления. Пробыв недолго на Воронежской кафедре, св. Тихон оставил ее и поселился в Задонском монастыре, где и были им написаны его замечательные произведения. Особенно следует выделить такие его книги, как «Сокровище духовное от мира собираемое» и «Об истинном христианстве», в которых путь к Богу изображен как на ладони. И хотя многие идеи этих творений заимствованы от западных писателей и не лишены по форме своей той же схоластичности, в которой св. Тихон был образован, несмотря на это, они несут в себе обильное духовное помазание, которое он стяжал ведением правильной духовной жизни. К достоинствам его творений следует отнести, прежде всего, простоту слога, ясность изложения и вместе с тем художественность. Характерно для него еще и то, что он не столько писал сам, сколько диктовал своему келейнику, когда ощущал в себе наитие Духа Святаго. К недостаткам его сочинений можно отнести встречаемые латинские формулировки и термины касательно Искупления или Таинств Церкви, а так же его любовь к сосредоточенности на теме страстей Христовых. Но все это и подобное этому – неизбежная дань времени и школе, в которой он образовывался. И это не удивляет. Удивляет больше то, как св. Тихон смог не только внутренне, духовно, но и в писаниях своих настолько освободиться от окружавшего со всех сторон латинского духа, чтобы суметь сравниться со св. Иоанном Златоустом, которому он мало в чем уступает.

Итак, мы назвали имена трех святителей, в книгах которых содержится все необходимое для научения духовной жизни. Кажется, нет такого вопроса духовной жизни, ответ на который было бы невозможно найти в их творениях. Для не имеющих возможности основательно и подробно изучить все отеческие писания достаточным будет, если они ограничатся изучением книг только этих трех святителей. Во всяком случае, чтение их творений должно быть основным, ибо без этого трудно будет составить полное представление о христианстве и правильной духовной жизни. После усвоения их учения или параллельно с этим, если есть возможность, можно изучать книги и других Отцов. Но не нужно упускать из виду, что в чтении отеческих писаний нужно соблюдать постепенность и определенную последовательность. Это необходимо по той причине, что читающий неизбежно увлекается направлением написанного. Особенно это присуще новоначальному. «По этой причине, – говорит св. Игнатий Брянчанинов, – когда отеческие книги остались нам в единственное средство руководства, должно с особенной осторожностью и разборчивостью читать их, чтобы единственное средство к руководству не обратить в средство к неправильной деятельности и проистекающему из нее расстройству»³²⁴. Непременно нужно чтение, соответствующее образу жизни. Поэтому «отшельник пусть читает Отцов, писавших о безмолвии; инок, живущий в общежитии, – Отцов, написавших, наставления для монашеских общежитий; христианин, живущий посреди мира, – святых Отцов, произнесших свои поучения вообще для всего христианства»³²⁵. Такая разборчивость связана с тем, что учение святых Отцов надо применять на практике. А если живущие посреди мира будут читать книги, написанные для отшельников, то естественно, они не смогут их правильно к себе применить, живя в совершенно других условиях и не имея того духовного преуспеяния, которого достигли писавшие. Читая наставления, адресованные отшельникам, они будут восхищаться ими и мечтать о том делании, которое преподается, не замечая, как постепенно в них будет образовываться мечтательность и то прелестное состояние, в котором будет казаться, что можно приобрести описываемые добродетели. В результате такого чтения неразумный читатель не только будет стремиться к тому, что осуществить невозможно в силу отсутствия необходимых условий и духовных сил, но не будет делать и того, что можно и надлежит делать в данных условиях.

Итак, запомним правило, данное св. Игнатием: «Христианину, которого жребий – проводить и окончить жизнь среди мира, должно читать святых Отцов, писавших вообще для всех христиан»³²⁶. Назовем их имена.

Из древних Отцов мирянам лучше всего читать св. Иоанна Златоуста. Именно о нем св. Игнатий Брянчанинов говорил одному мирянину: «Предлагаю вам того церковного писателя, который необыкновенной чистотой, ясностью, силой христианского учения возносит читателя превыше всего земного. На высоте заоблачной витает этот духовный орел и оттуда показывает землю питомцу своему»³²⁷. Поэтому, вторит ему св. Феофан Затворник, «Господа ради, не забывайте прочитывать св. Златоустого, какая бы книжка его вам ни попалась. Он писал просто, без приготовлений, так, как вещи зрелись его духом и мысли о том слагались в сердце. Многое у него с первого взгляда кажется ничтожным, но продолжайте далее и найдете сокровище, которому нет цены»³²⁸.

Из русских святых нельзя не помянуть св. прав. Иоанна Кронштадтского, из сочинений которого особенно ценна книга под названием «Моя жизнь во Христе». Она составилась из его ежедневных дневниковых записей, которые он вел в течение 35 лет. Подготовив их к изданию, он в предисловии к ним написал: «Все содержащееся в них есть не что иное, как благодатное озарение души, которого я удостоился от всепросвещающего Духа Божия, в минуты глубокого к себе внимания и самоиспытания, особенно во время молитвы»³²⁹. Читавшие эти записи свидетельствовали о получении собственного озарения, почему св. Феофан Затворник и сравнивал их с «утренним весенним ветерком благоуханным»³³⁰. Что же до содержания, то св. Феофан относительно книг св. Иоанна делал следующее признание: «Они одного сорта с моими. Но в них есть многое лучше написанное, чем у меня»³³¹. Действительно, при чтении его дневников, реально ощущается, что писавший их находился в состоянии особенного вдохновения, которого не найдешь во многих других произведениях духовной литературы. Впрочем, дневник о. Иоанна могут хорошо понимать и усваивать душой лишь те, которые сроднились духом с Христовой верой, а не те, которые пытаются читать его из любопытства и без участия сердца.

Достойными внимания могут быть и изданные письма Георгия, затворника Задонского. Св. Игнатий Брянчанинов пишет кому-то: «Не была ли у вас в руках книжка писем Задонского затворника Георгия? Вот духовный писатель, ушедший далеко от всех духовных писателей нашего времени. С пера его текут струи благодатные, недостаточество внешнего образования заменяется обильным достоинством духовным³³². Предуховная книжка, наполненная утешительнейших наставлений для страждущих»³³³. Она одного духа и направления с сочинениями св. Тихона Задонского³³⁴.

Еще св. Игнатий Брянчанинов поминал малоизвестного архиепископа XIX века Никифора Астраханского – «писателя очень основательного и с помазанием»³³⁵. А мы позволим себе назвать имя пока еще малоизвестного епископа XX столетия, которому идет подобная характеристика. Это св. Василий, еп. Кинешемский. Его беседы на Евангелие от Марка – чтение, заинтересовывающее с первых строчек и доставляющее уму и сердцу большое удовлетворение.

Конечно, мы не можем обойти молчанием и имя свят. Димитрия, митрополита Ростовского. Его «Четьи-Минеи» – излюбленное чтение всех благочестивых христиан. Впрочем, все же мы должны иметь в виду, что хотя «сочинения святителя Димитрия носят на себе печать благодатного помазания и сообщают это помазание читателям своим, но святитель жил в Западной России и там образовался, а в Западной России имели тогда сильное влияние иезуиты, вообще латинизм. Поэтому сочинения св. Димитрия не совсем чисты, не вполне в Восточном характере»³³⁶. Во всяком случае, так считает св. Игнатий Брянчанинов. И его мнение не голословно. Жития Святых составлялись свят. Димитрием, главным образом, по западным источникам. В частности, использовались и латинская обработка Метафрастовых житий Л. Сурия, и польский сборник житий П. Скарги, и «Анналы» кардинала Барония, и многое тому подобное. А если мы внимательно прочтем проповеди свят. Димитрия, то встретим в них немало ссылок на западных писателей и даже найдем некоторые католические суждения. Например, в проповеди о «Поклонении пресвятой Богородице» св. Димитрий говорит: «Покланяюся твоему безгрешному зачатию от святых родителей»³³⁷. На что св. Филарет, митр. Московский, замечает, что «не невероятно и то, что он понимал оное так, как о сем мудрствуют ныне на Западе. Он получил первоначальное образование так, что в сем более участвовали западные наставники и западные книги. Встреченное мнение, ознаменованное благоговением к Божией Матери, могло быть принято по чувству сего же благоговения, тогда как не приходило на мысль строго исследовать оное в отношении к догмату искупления рода человеческого от первородного греха единственно Кровию воплощенного Сына Божия»³³⁸. Известны и его симпатии к Кемпийскому Фоме, о котором он говорил, что он хоть и «иностранный купец, но приносит добрый товар»³³⁹. Но пусть не смущает благочестивого читателя подобный латинизм, ибо, по слову св. Игнатия Брянчанинова, «мы не знаем, когда Святитель Димитрий введен был в благодатное достоинство Святаго Отца и, может быть, указанное написал еще тогда, когда был просто благочестивым писателем или проповедником»³⁴⁰. Во всяком случае, если следовать логике, то лучшим у св. Димитрия должно представляться то, что он написал ближе к концу жизни своей.

Подобную характеристику могут получить и творения св. Иоанна митрополита Тобольского, современника св. Димитрия Ростовского. Наиболее известны такие два его произведения как «Илиотропион» и «Царский путь креста Господня». Язык этих произведений исполнен множественными латинскими словами и оборотами, и очень часто встречаются ссылки на древних языческих философов и западных учителей, таких как Сенека, Эпиктет, Фома Аквинат, Бернард, Боэций, Фома Кемпийский и прочих. Но при всех этих внешних недостатках по содержанию своему сочинения св. Иоанна заслуживают пристального внимания всякого благочестивого читателя и до сего дня, ибо нигде более не найти такого подробного изложения учения о видах, способах и условиях сообразования воли человеческой с волей Божией и достодолжного несения жизненных скорбей.

Вот таким на наш взгляд обрисовывается круг духовной литературы для мирян нашего времени.

Для монашествующих нужны другие книги. Попробуем сделать беглый перечень этих книг в той последовательности, в которой необходимо их читать согласно указаниям святых Отцов.

Азбукой монашеской жизни называют поучения и послания преп. аввы Дорофея, которые он адресовал ученикам своего монастыря. Они содержат в себе учение о начальном монашеском делании (об отречении от мира, о раздаче имущества, об отсечении воли, о борьбе со страстями и стяжании добродетелей) и не касаются учения о жизни безмолвной. Заметим при этом, что его поучения являются азбукой монашеской жизни и рекомендовать его начинающим христианскую жизнь кажется не совсем уместным.

Преп. Феодор Студийский, будучи настоятелем монастыря, составил для монашествующих особые так называемые огласительные поучения (великое оглашение состоит из 254 поучений, а малое – из 135 поучений), в которых изложил общие правила и законы монастырской жизни. Что до характера поучений, то, по словам св. Феофана Затворника, он в них «берет сторону не высшую, а самую низшую видимую деятельность монастырскую и ее одуховляет. В добром исполнении всех послушаний видит путь ко спасению, научая, как эти простые превращать в Божии и Богу угодные»³⁴¹.

В творениях св. Василия Великого тоже можно найти некоторые нравственные правила общежительной жизни, основанные на традиции египетских монастырей и даже руководство к жизни монашеской. Впрочем, как мимоходом замечает св. Феофан: «У него умозрение преобладает»³⁴².

Правила жизни палестинских и египетских общежитий для руководства монахам изложил и преп. Кассиан Римлянин. В отзыве о своих писаниях он подчеркивает: «Я имею целью повествование не о чудесах Божиих, а о том, как исправить наши нравы и проводить жизнь совершенную»³⁴³. По свидетельству его ученика пресвитера Геннадия Марсельского св. Кассиан «охватил всю область деятельных наставлений для всякого образа монашества»³⁴⁴. Его писания содержат в себе постановления киновитян и собеседования египетских подвижников. Что касается постановлений, то они, по слову самого автора, «относятся к благочинию внешнего человека», а собеседования «более к благочинию внутреннего человека, к совершенству сердца, к жизни и учению отшельников»³⁴⁵. Поэтому, следуя порядку изучения святоотеческой литературы, его собеседования лучше отложить до времени.

Ценны для монашествующих и духовно-нравственные наставления преп. Ефрема Сирина и ценны они тем, что в них содержится много покаянных мыслей и чувств. Читая его размышления, невозможно не расположиться к смиренному сознанию своего недостоинства. Из века в век христиане, в особенности монашествующие, заимствовали его молитвословия для собственных келейных молитв и богомыслия.

Неоценимым сокровищем для монашествующих является «Руководство к духовной жизни» преподобных Варсануфия Великого и Иоанна Пророка. Эта книга содержит 850 ответов на вопросы архиереев, иереев, монахов и мирян и разрешает самые неразрешимые темы. По слову св. Никодима, она полезна всем, а «особенно монахам: безмолвствующим и общежительным, новоначальным, средним и совершенным, преимущественно же немощным, находящимся в различных искушениях и страданиях и имеющим посему нужду в духовном утешении»³⁴⁶. Правда, надо иметь в виду, что до 216 ответа даны советы отшельникам и затворникам, а значит мало пригодны и полезны для общежительных.

«Лествица» преп. Иоанна Синайского написана по просьбе преп. Иоанна Раифского с целью изложить главные обязанности монашеского звания и дать руководство инокам, согласно которому они бы могли благоустроить свою жизнь, шествуя благонадежнейшим путем к высшему совершенству. В этой книге преподобный Иоанн раскрыл все главнейшие подвиги, какие они должны пройти и совершить, указывая поступенчатое, деятельное восхождение к совершенной жизни. Отличительная особенность этой книги в том, что она указывает порядок иноческих обязанностей, наглядно показывающий, с чего надо начинать и в какой последовательности вести дело своего исправления и спасения. Автор книги по своему опыту и по опыту других вполне сознавал важность этой последовательности и на протяжении всей книги не раз выражает мысль о великой важности для подвижников соблюдения правильной и строгой постепенности в совершении подвигов. Поэтому, согласившись, по настоянию преподобного Иоанна Раифского, быть руководителем иноков, святой муж не удовольствовался тем, чтобы дать им только сухой перечень обязанностей их звания, но пожелал указать именно наилучший благонадежнейший порядок совершения подвигов. Описанные подвиги, которые должен пройти инок, он расположил и соединил по связи их между собою не столько логической, сколько практической, основанной на накопленном им и другими синайскими подвижниками опыте духовной жизни.

Весьма полезным для общежительных иноков, но любящих уединение св. Игнатий Брянчанинов называет сочинения святых Исихия, Филофея и Феолипта, помещенные в Добротолюбии.

Из более современных нам наставников монашествующих можно назвать преподобных Оптинских старцев Льва, Макария, Амвросия, двух Анатолиев, Варсанофия и Никона, которые были напитаны чтением вышеназванных отеческих писаний, сами руководствовались этими писаниями и руководствовали ими всех обращавшихся к ним за назидательным советом. Никогда не давали они советов из себя, а всегда предлагали в поучение изречения Писания или Отцов, что и сообщало их советам силу.

Все вышеперечисленные Отцы в своих творениях описывают в основном деятельную монашескую жизнь, которую ведут общежительные монахи. С этих книг и должно начинать изучение монашеского делания. Но одними ими ограничиваться монаху не следует. По прошествии значительного времени, можно приступить и к чтению книг, написанных для безмолвников. Наставления для безмолвников давались теми подвижниками, которые не только на протяжении длительного времени вели жизнь уединенную, но и достигли в ней значительного преуспеяния. Св. Игнатий Брянчанинов прямо предостерегает против того, чтобы скоро обращаться к подобному роду чтения. И хотя к такому чтению влечет любознательность, а само чтение производит наслаждение и даже восторг, наша свобода по свойству времени должна быть ограничена. Усугубляется это еще тем, что если человек увлечется чтением и уклонится с правого пути, то некому уже будет вернуть его обратно, и никто даже не заметит того, что он уклонился. Часто пагубное увлечение признается неопытными наставниками великим преуспеянием, и увлеченный поощряется к большему увлечению. Следовательно, надо очень и очень осторожно подходить к чтению возвышенных Отцов в наше скудное по духовному преуспеянию время.

Творения таких Отцов мы перечислим в хронологическом порядке.

И начнем это перечисление с писаний великого пустынножителя IV века, преп. Антония, представляющие собой более или менее пространные речи, обращенные ко всем приходившим к нему за советом и руководством в духовной жизни. Впрочем, более характерными для него являются краткие изречения, исполненные глубокого смысла и силы. По свидетельству св. Афанасия Александрийского, преп. Антоний говорил с такой силой на пользу вопрошавших его, что многие из ведших светскую жизнь расставались с миром и делались монахами, а нерадивые монахи снова делались ревностными и крепкими в подвигах. Но одно дело подвигнуться к ведению духовной жизни, и совсем другое взять себе в руководство то, что превышает духовные силы и является преждевременным. Это и следует учитывать при чтении изречений преп. Антония, которые при всей своей простоте и доступности содержат в себе нечто неудобовразумительное для человека душевного, «не разумеющего того, что от Духа Божия» (1Кор.2:14). Примером неправильного восприятия поучений преп. Антония может служить некий Малпа из Едессы, известный в истории как ересеначальник евхитов. По свидетельству св. Исаака Сирина, Малпа слышал от преп. Антония «таинственные словеса, изглаголанные им о чистоте и спасении душ: слышал тонкие вопросы о страстях, в которых Антоний объяснял, что ум, по очищении своем, имеет созерцания духовных таин и что душа может, по благодати, сподобиться бесстрастия, когда деланием заповедей совлечется ветхих страстей и придет в здравие первобытного своего естества»³⁴⁷. Выслушав то, что было для него еще несвоевременным, он по высокоумию своему взялся за исполнение подвигов отшельнического характера с надеждой достигнуть той высоты созерцания тайн духовных, о которой слышал. В результате Малпа развил в себе бесовский род прелести, заключающийся в приятии ложных понятий о духовных предметах и называемый Отцами «мнением». Таким образом, преждевременное знакомство с поучениями великого учредителя пустынножития и неправильное их восприятие может далеко увести от пути спасения всякого неразумного подвижника, считающего себя способным повторить делание великого отца-пустынника во всей его полноте.

Ближайшим преемником учительского дара преп. Антония был преп. Макарий Египетский, который, надо полагать, достаточно часто слушал беседы Отца монашествующих. Во всяком случае, в духовных беседах преп. Макария можно найти некоторые наставления, повторяющие слово в слово наставления преп. Антония. Из писаний великого египетского пустынножителя наиболее значимыми и известными являются его «Духовные беседы», подробно объясняющие дело освящения падшей души действием благодати Духа Святого. При этом преподобный Отец опускает все частности жизни подвижнической, потому что его беседы были обращены к деятельно проходившим подвижническую жизнь и интересовавшимся самой сущностью духовного делания. Кроме того, не вызывает сомнения тот факт, что отраженный в его творениях опыт относится к отшельническому или полуотшельническому типу подвижничества. И хотя в сочинениях преподобного содержится опыт общежительного монашества, особенно в «Великом послании», но данный опыт не является опытом доминирующим. Следовательно, предостережения, относящиеся к наставлениям преп. Антония Великого, вполне распространимы и на писания преп. Макария Египетского.

К вышеописанному типу сочинений относятся и духовно-нравственные слова аввы Исаии Отшельника. В доказательство этого говорит само наименование, с которым вошел в историю сей преподобный отец. Отшельником он назван по причине своей любви к уединению, в котором и провел много времени. Непрестанное поучение в Божественных Писаниях и богомыслии сделало его творцом тех прекраснейших словес, которые составили целую книгу душеспасительного содержания. Как и в писаниях преп. Макария, в словах аввы Исаии замечаются местами откровенные заимствования из наставлений преп. Антония Великого, что свидетельствует о преемственности учительного дара преп. Антония, как это имеет место и в случае с преп. Макарием.

О преп. Марке, жившем в V веке, его современники отзывались как о великом подвижнике, глубоко изучившем тайны духовной жизни. Чтобы не скрыть сего таланта, он много учил и писал. К сожалению, до нашего времени дошли только некоторые из его писаний. В Добротолюбии имеется одно его послание, содержащее очерк подвижнической жизни, и несколько сот кратких изречений, касающихся законов духовной жизни. Св. Исаак Сирин свидетельствует, что преп. Марк пространно изложил в своих писаниях то, что изведал на личном опыте³⁴⁸. Наставления преп. Марка весьма просты и вразумительны. И хотя местами можно встретить некоторую неясность, но это происходит не от способа изложения, а от того, что излагаемый материал лучше понимается не посредством слов, но посредством дел. Исходя из этого, скорее можно сделать заключение, что преп. Марк писал и учил из состояния высокой степени совершенства, на которой сподоблялся слышанию неизреченных глаголов.

Живший в VI веке св. Исаак Сирин уже в молодости выделялся из среды прочих своей ученостью и подвижничеством. Говорят, что он до такой степени усердствовал в изучении Священного Писания и постнических трудах, что лишился зрения, но и ослепнув, не прекратил своих литературных занятий, прибегая к помощи писцов-монахов и диктуя им свои мысли, из которых составилась целая книга подвижнических слов. Причину написания их он объясняет так: «Сие на память себе и всякому, читающему сочинение это, написал я, как заимствовал из Писаний, из поведанного правдивыми устами, а нечто из собственного опыта»³⁴⁹. Правда, как добавляет он, «вследствие собственного своего подвига не сподобился я дознать опытом и тысячную часть того, что написал своими руками»³⁵⁰, но это заявление следует от великой скромности, ибо в то же время он невольно признается, что действие благодати в нем было так велико, что иной раз во время письменных занятий персты его неоднократно останавливались на хартии и он не мог терпеть от сладости, вторгавшейся в его сердце³⁵¹. Это признание, да и само содержание сочинений св. Исаака, ясно показывает, что он преподавал не просто нравственно-аскетическое учение, применимое для всякого христианина, но раскрывал самую высокую степень духовного совершенства, которой сподоблялся разве один из века в век.

Писания св. Симеона Нового Богослова как при его жизни, так и впоследствии вызывали осторожное к себе отношение. И хотя сам св. Симеон жил в XI веке, его писания были изданы лишь в конце XVIII века и то не в подлинном тексте, а в пересказе Дионисия Загорейского, старавшегося «отредактировать» его малопонятное учение. Св. Феофан Затворник отказался переводить на русский язык «Гимны» святого отца, так как находил их слишком возвышенными, а значит, и опасными для рядового читателя. В форме составления сочинений св. Симеон, по всей видимости, подражал преп. Феодору Студиту, в монастыре которого он начинал свое подвижничество. Но по содержанию его изложение близко к самым возвышенным созерцателям. Центральное место в проповедях св. Симеона Нового Богослова занимают те видения света и познания Божественных тайн, соучастником которых он старался сделать всех, кто с ним соприкасался. «Это пожелал я написать вам, братья мои, – говорит св. Симеон, – не для того, чтобы стяжать славу и быть прославленным от людей. Да не будет! Ибо такой человек безумен и чужд славы Божией. Но написал для того, чтобы вы увидели и познали безмерное человеколюбие Божие и то, сколь легко бремя заповедей Спасителя нашего Бога»³⁵² и «чтобы не скрывать таланта, который Он мне дал, подобно худому и неключимому рабу, проповедую милость Его, исповедую благодать, всем показываю сделанное Им мне добро, чтобы подвигнуть тем и вас словами учения – восподвизаться получить и себе то, что получил я»³⁵³. Но для многих его духовный путь обязательного видения Божественного света представлялся бременем неудобоносимым, так что вызывал еще при жизни его сопротивление у находившихся под его руководством. Наименование же нового Богослова первоначально он получил в уничижительном смысле, как придумывающий новое учение, хотя впоследствии его стали так называть как достигшего вершин созерцания и богословия.

Прямой ученик св. Симеона Нового Богослова преп. Никита Стифат наследовал добродетели и познания своего учителя в такой мере, что явился после него как бы вторым солнцем на небосклоне духовной жизни того времени. Обучив свой ум познавать доброе и лукавое, он породил ряд высоких и премудрых изречений, в которых как в зеркале отображено совершенство богоподобной жизни. «Они, – говорит св. Феофан Затворник в предисловии к ним, – как высоки по мыслям, так благолепны и по красоте выражений, так что недоумеваешь, мысль ли в них заключающаяся или красота изложения такое услаждение вливают в душу читающих»³⁵⁴.

Особую страницу высокодуховной литературы занимают писания св. Григория Синаита и его духовных преемников.

Св. Григорий Синаит явился основоположником Синаитско-святогорского движения XIV века, которое вызвало к жизни целое монашеское течение, известное как исихазм. Этимология слова «исихия» (безмолвие, покой) указывает на уединенно-отшельническую форму подвижничества. Так что наименование св. Григория основоположником исихазма указывает не на изобретение им новых принципов духовной жизни, а на возрождение уже изрядно забытого к тому времени созерцательного типа подвижничества. Когда св. Григорий впервые пришел на Афонскую гору и посмотрел на делание безмолвников, то увидел, что они практически не занимались созерцанием. Возгоревшись ревностью, он стал учить безмолвников соответственному им деланию, что и отразилось на его писаниях, которые считаются совершеннейшим руководством в умно-сердечной молитве. Образцом в построении аскетической системы для св. Григория послужила «Лествица» преп. Иоанна Синайского. Подражая последнему, святой Отец свел учение об исихии в сложную, но детально разработанную схему, по которой выстраивается путь восхождения к высшей ступени духовного развития – сверхъестественному созерцанию. Практически все учение св. Григория Синаита, за исключением первой части его системы, основано на творениях святых отшельников.

Прямыми преемниками его учения об исихии были св. Каллист и его сподвижник Игнатий Ксанфопулы, написавшие свои наставления безмолвствующим. Эти наставления отличаются практическим характером и сообщают совершенное познание о делании приступающих к безмолвию. «Рассмотри сочинения Каллиста и Игнатия Ксанфопулов о безмолвии и молитве, – говорит св. Игнатий Брянчанинов – и увидишь, что оно написано для иноков, пребывающих в затворе или проводящих жизнь отшельническую, подобную жизни иноков Египетского скита»³⁵⁵.

К ученикам св. Григория Синаита можно причислить и св. Григория Паламу, творения которого дали миру богословский синтез духовности восточных монахов. Учение св. Григория Паламы, изложенное в Триадах, беседах (омилиях) и различных главах, развивает и дополняет учение св. Григория Синаита.

К сочинениям подобного рода и духа относятся и писания русского подвижника преп. Нила Сорского. Его писания рекомендуются как более доступные для понимания современным инокам. Что же касается содержания, то в его книге мы не найдем ничего нового по сравнению с вышеперечисленными произведениями святых подвижников. Но чтение этой книги все-таки должно «предварять чтение греческих писателей, ибо она, постоянно ссылаясь на них и объясняя их, приготовляет к чтению и правильному пониманию этих глубокомысленных, святых учителей, нередко витий, философов, поэтов»³⁵⁶.

Конечно, было бы несправедливо здесь не сказать о существующих предисловиях на сочинения святых Григория Синаита, Филофея Синайского, Исихия Иерусалимского и Нила Сорского. Эти предисловия или «предпутии» были написаны схимонахом Василием Поляномерульским с целью наставить непогрешительному пониманию вышеперечисленных возвышенных писаний. На эти предисловия близкие к нам Отцы указывают как на более доступные для современности, ибо написаны они и по времени ближе к нам, нежели писания греческих светильников, и целью своей имеют приготовление к чтению писаний все тех же греческих Отцов³⁵⁷.

Вот те немногие, но основные книги, повествующие о высоком духовном делании монахов, которые следует читать очень и очень осторожно, помня, что неправильное их восприятие может ввергнуть в пагубную бездну самообольщения³⁵⁸. Основой самообольщения всегда является гордость падшего естества, ставящая себя выше всех и считающая себя достойной великих даров. Поэтому всякому приступающему к жизни созерцательной нужно приобрести сначала через деятельное подвижничество чувство «неключимого раба» (Лк.17:10), чтобы не подпасть высокоумию при знакомстве и прохождении подвигов и дел высокой духовной жизни. Кроме того, предваряя жизнь созерцательную жизнью деятельной, подвижник обучается искусству противоборствования врагам истины и приобретает достаточное духовное рассуждение, способное распутывать диавольские сети.

Впрочем, если быть объективным, то по необходимости следует признать вместе со святителем Игнатием Брянчаниновым, что нашему времени не дано не только полное подражание древним отцам пустынникам, но даже само постижение их делания стало для нас недоступным. Возможно лишь одно благоговейное и благоразумное его рассматривание и усвоение духа его, но никак не буквальное его воспроизведение.

Святитель Игнатий Брянчанинов, больше всех говоривший об обсуждаемом нами пути, признавался, что жизнь при руководстве книгами ведет к преуспеянию в духовной жизни много медленнее, чем при живом руководстве боговдохновенного наставника, потому что «плотской и душевный человек, слыша духовное слово, понимает его соответственно своему состоянию, извращает, искажает его, и, последуя ему в его извращенном смысле, стяжевает ложное направление, держится этого направления с упорством, как направления, данного святым словом»³⁵⁹. Вследствие этого, необходима крайняя бдительность, крайняя осторожность в предприятии каких-либо шагов в нашем внутреннем делании. Ведь при руководстве книгами, руководителями своей души являемся уже фактически мы сами, а значит, неизбежны ошибки и падения. «Книга, начертанная на бумаге, не может заменить живой книги – человека. Чудная книга – ум и сердце, исписанные Святым Духом! Так и пышет из нее жизнь! Так и сообщается эта жизнь слушающим с верою³⁶⁰. Всякая книга, хотя бы исполненная благодати Духа, но написанная на бумаге, а не на живых скрижалях имеет много мертвости: не применяется к читающему ее человеку! Потому-то живая книга – бесценна»!³⁶¹ Но положение наше таково, что мы приступили к духовной трапезе уже по окончании роскошного обеда богатого Домовладыки. И нам оставлены лишь крохи, чтобы «удовольствоваться понятием гадательным и приблизительным о блистательной и насладительной трапезе, которою воспользовались почетные гости»³⁶². Нужны годы, многие годы, чтобы опытно познать написанное святыми Отцами в книгах, потому что путь наш теперь таков, что мы познаем ошибки только после их совершения³⁶³. Но, несмотря на кажущуюся безысходность положения нашей духовной жизни, несмотря на множество прочных сетей, закрывающих нам путь к Небу, в самом этом состоянии нашего положения кроется возможность удивительного спасения душ наших, поскольку медленность преуспеяния и многочисленность преткновений невольно смиряют наш дух, столько склонный к превозношению, и доставляют драгоценное познание наших немощей, приводя к упованию на единое милосердие Божие, которое «не посрамит!» (Рим.5:5)³⁶⁴

Братья и сестры! В условиях нынешнего земного существования все, что имеет начало, имеет и конец, и это – последняя, заключительная наша беседа, которую мы начнем с напоминания того, что каждый христианин при Крещении своем обещается Богу последовать вслед Его. Господь называет Себя Пастырем, а овцами Своими считает только тех, которые идут за Ним, слыша глас Его. Глас Пастыря – это учение евангельское, а шествие вслед Его – совершение добродетелей, предписываемых евангельскими заповедями. Желающий спастись должен услышать глас Евангелия, узнать предписания его и вступить на путь спасения. Удивительно то, что наш Пастырь не только указывает спасительный путь шествования вслед Его, но и показывает как нужно идти. Для этого Он Сам перед овцами своими ходит», руководствуя их Своим образом жизни (Ин.10:4). И те из Отцов, которые говорили, что пути спасения разнообразны и способов спасения много, в сущности, разумели один путь спасения. «Заповеди Христовы да будут единым общим для всех нас путем»³⁶⁵, – так формулирует эту истину от лица их св. Симеон Новый Богослов. По его учению, для спасения тех, кто не верует во Христа, нужно уверовать в Него, а для тех, которые уже уверовали, нужно идти за Ним деланием заповедей Его. И хотя, как он говорит, «Слово объявляет много путей, много указывает способов, могущих привести человека в Царство Небесное, на самом деле путей не много, а один путь, только он разделяется на многие пути, сообразно силам и произволению каждого. Ибо каждый из нас начинает особыми делами и деланиями, как бы мы начинали движение из разных мест и городов, стремясь, однако же, прийти в одно и то же место, то есть в Царство Небесное. Когда слышим о деланиях и путях тех людей, которые жительствуют по Богу, то должны разуметь под этим духовные их добродетели. И те, которые начали шествовать ими, должны все одно иметь в виду и к одной стремиться цели, чтобы всем из разных стран собраться в один город, то есть в Царство Небесное»³⁶⁶.

Когда у преп. Варсануфия Великого спросили, достаточно ли для спасения одной какой-нибудь добродетели, он ответил: «Как тело одно, а членов много, и если не достает одного члена, то и тело несовершенно, так и заключать нужно о внутреннем человеке, члены которого суть многие добродетели и если не достает одной из них, то человек не бывает совершенным»³⁶⁷. Отсюда следует, что нам нужно приобретать все добродетели, а не какую-либо одну. По слову св. Симеона Нового Богослова: «Все заповеди, которые Христос заповедовал апостолам, равно заповедал и нам, чтобы мы их соблюдали все до одной. И мы можем их соблюсти, даже находясь в мире, но не хотим, потому что слабоваты в вере и любви ко Христу»³⁶⁸. Как в ветхозаветные времена, так и во времена новозаветные были такие, которые имели семьи, жен, детей, попечения мирские, но, однако же, благоугодили Богу. «Но прошу тебя, – говорит при этом св. Симеон, – вникни хорошенько в силу слов, которые сейчас хочу тебе предложить. Представь в уме своем некий царский путь, весь углаженный стопами тех, которые прежде добре и богоугодно шествовали по нему. По ту и другую сторону его вообрази горы, лощины, обрывы, утесы и прорывы, а между ними предположи поля, луга, увеселительные места с тенями и деревьями, полными разных плодов. Представь также, что там в разных местах скрываются многие дикие звери, грабители и убийцы. Ведай теперь, что если мы ступим на сей путь, шествовать будем по нему, подражая тем, которые прежде нас шли по нему, то ничто из этого не может обольстить нас и повредить нам. Когда, шествуя путем заповедей Господних, мы, при проходе между сказанными предметами, не будем обращать очей своих ни на один из них, тогда никто ни из грабителей тех, ни из зверей не посмеет явно напасть на нас. Не посмеют они даже подойти к нам близко, особенно если последуем какому-нибудь духовному руководителю и имеем многих добрых спутников»³⁶⁹. Эти слова св. Симеона показывают нам образно наш путь к Царству Небесному. По словам же св. Феофана Затворника: «Собирающемуся идти в путь, чтобы благополучно совершить свое путешествие, надобно знать сей путь, знать направление его, долготу, равно как и все, могущееся встретиться на его протяжении. И при самом шествии надо видеть и сам путь и то, чем он окружен. Так и христианину, желающему достичь живота вечного, надобно знать ведущий к нему путь»³⁷⁰.

Этот путь к вечности мы с вами и рассматривали на протяжении наших бесед, определив его как путь покаяния. Шествует этим путем наше сердце. Его ноги – это плач и смирение, без которых невозможно продвижение. Милосердие с любовью – это его руки, помогающие благополучному продвижению, как себе, так и спутникам своим. Молитва подобно дыханию обеспечивает его жизнедеятельность, а исповедание греховности есть как бы уста его. Образ передвижения каждое сердце избирает по своему желанию. Какое-то сердце избирает супружеский союз, соединяясь с другим сердцем, идущим к той же цели. Помогая друг другу и удовлетворяя нужды друг друга, они шествуют хотя и не очень быстро, но более безопасно. А какое-то сердце избирает более быстрый, но и более опасный образ продвижения – монашеский, основная опасность которого состоит в том, что путник идет один, а значит менее защищен от внезапных нападений. И чтобы обеспечить свою безопасность, таковому нужно предварительно рассчитать свои силы и если их недостаточно, то, занявшись изучением приемов борьбы, защиты и нападения, подготовить себя ко всяким неожиданностям, могущим встретиться на пути. В любом случае, быстрое продвижение всякому сердцу обеспечивает память смертная, которая торопит его и не дает ему задерживаться, засматриваясь на красоту мимоходящую, или останавливаться, увлекаясь различными соблазнами. Руководством на пути ему являются книги Священного Писания и святых Отцов. Они показывают дорогу и одновременно освещают путь, потому что период времени нашего пути – это глубокий вечер, почти ночь. Солнце уже скрылось, и для освещения остались только луна – Священное Писание, да звезды, которые друг от друга разнствуют – писания святых Отцов. Если сердце откажется от этих светильников, то окажется в глубокой тьме и наверняка собьется с пути. Охраной ему в этом опасном шествии служит трезвение. А целомудрие – это его «брачное одеяние», необходимое для того, чтобы попасть на брачный пир к Царю. Если у сердца не будет такой одежды, то не будет и гарантии, что его не выгонят с позором, даже если удастся каким-то образом попасть на небесное торжество (Мф.22:11–13).

Таков тот «тесный путь», ведущий ко спасению, который указан Господом в Евангелии (Мф.7:14). «Широкие врата и пространный путь – путь омраченного и испорченного грехом сердца – ведет в погибель» (Мф.7:13), но многие идут им, потому что он не требует самопротивления и самопринуждения. Тесный путь в отличие от широкого всегда имел мало путешественников. В последние же времена, как свидетельствует Евангелие и Отцы, тесный путь оставлен будет почти всеми. «Но из этого не следует, – говорит св. Игнатий Брянчанинов, – что широкий потеряет свойство вводить в пагубу, что тесный сделается излишним, ненужным для спасения. Желающий спастись непременно должен держаться тесного пути, положительно завещанного Спасителем»³⁷¹.

На этом можно было бы закончить наши беседы и благословить в дальнюю дорогу, пожелав всем благополучного шествия. И все было бы хорошо, если бы не наша слабость. Вот мы решились ступить на этот тесный путь, несмотря на то, что там мало путешественников, но вдруг обнаруживается, что у нас нет сил идти и нам нужен кто-то, кто бы буквально тащил нас за руку по этому пути. Об этой нашей слабости говорили святые подвижники еще первых времен христианства. Так некоторый египетский старец пришел однажды в исступление и сделался зрителем следующего духовного видения. Он увидел трех монахов, стоявших на берегу моря. Вдруг с другого берега раздался им голос: «Примите крылья и придите ко Мне». Вслед за гласом два монаха получили огненные крылья и быстро перелетели на другой берег, а третий остался на месте, так как не имел крыльев. Он долго плакал и вопиял, пока ему, наконец, не даны были крылья, но не огненные, а простые и какие-то бессильные. Он полетел через море с большим трудом и усилием. Часто ослабевал и погружался в море. Видя себя утопающим, он вопиял жалостно, приподымался из моря, снова летел тихо и низко, снова изнемогал, снова опускался в пучину, снова вопиял, снова приподымался и истомленный, едва перелетел через море. Первые два монаха служили изображением христиан первых времен, а третий – христиан времени последнего, скудного и по числу, и по преуспеянию³⁷². В другой раз некоторые Отцы египетского скита пророчески беседовали о последнем времени.

– Что сделали мы? – говорили они.

Один из них, великий авва Исхирион, ответил:

– Мы исполнили заповеди Божии.

– А что сделают те, которые будут после нас? – спросили его.

– Они, – сказал авва, – примут делание вполовину против нас.

Еще спросили:

– А что будут делать те, которые после них?

Авва ответил:

– Они не будут иметь нашего делания, но им попустятся скорби, и те из них, которые устоят, будут выше нас и отцов наших³⁷³.

Скорби – это тот самый двигатель, который помогает идти по тесному и трудному пути спасения. Основываясь на святоотеческих указаниях, можно выделить три способа спасения, первый из которых – не грешить. Очевидно, что для падшего человека этот путь спасения невозможен и этим путем еще никто не спасся. Второй – согрешив, покаяться. Этим путем, как свидетельствует предание, спасались христиане, жившие до нас, непрестанно плача о грехах своих. На сомнение в возможности такого пути св. Симеон Новый Богослов так возражает: «Скажи же мне, человече, почему невозможно каждодневно плакать? А святые чем другим просияли в мире и сделались светилами для него? Если бы это было невозможно, то и они не возмогли бы это справить; потому что и они были люди, как и мы, и ничего особенного пред нами не имели, кроме доброго произволения и ревности о всяком добре, терпения, смирения и любви к Богу. Так стяжи себе это и ты, и душа твоя, вместо окаменелой и ожесточенной, сделается источником слез; если же не хочешь сокрушаться и воздыхать, то не говори по крайней мере, что это дело невозможное. Говорящий так отрицается очищения: ибо от века неслыханно, чтобы без слез очистилась какая-либо душа, согрешившая после крещения»³⁷⁴. Необходимо признать вместе со святыми нашего времени, что нашему поколению трудно и практически невозможно идти указанным св. Симеоном способом, потому что в нас нет того произволения, которое имели древние святые, нет их решимости. Поэтому-то Господь дает нам в помощь скорби. Это третий и наиболее доступный путь спасения. Этот путь преп. Иоанн Лествичник определил так: «Покаяние есть добровольное терпение всего скорбного»³⁷⁵. Св. Игнатий Брянчанинов считал, что это почти единственный путь спасения: «Ныне, не будь скорбей – нечем спастись. Подвигов нет, истинного монашества – нет, руководителей – нет: одни скорби заменяют собой все. Подвиг сопряжен с тщеславием: тщеславие трудно заметить в себе, тем более очиститься от него; скорбь же чужда тщеславия, и потому доставляет человеку богоугодный невольный подвиг, который посылается Промыслителем нашим сообразно произволению»³⁷⁶. А подвижник XX века игумен Никон (Воробьев) прямо заявил: «Мы в настоящее время пришли в такой период жизни человечества, когда спасаются исключительно только безропотным терпением скорбей, с верой в Бога и надеждой на Его милосердие. Другими путями сейчас не умеет спасаться никто. Остался для нашего времени только один единственный путь: терпение скорбей»³⁷⁷. И хотя мы не можем согласиться с этим вполне, зная о существовании еще одного пути, состоящего в том, чтобы, «если не переносим скорбей, плакать о недостатке терпения»³⁷⁸, но все же согласны с тем, что путь скорбей – достаточно безопасный и благонадежный путь в наше время, и посему не должно считать странным, видя себя в скорбях, а тем более предаваться и унынию.

Напротив, должно благодарить Бога за встречаемые скорби, потому что это знак избрания к вечной блаженной жизни, и помнить, что и в прежние времена спасались скорбями. Скажем больше – нет ни одного святого, который без скорбей наследовал бы Царство Небесное. Различие только в том, что если раньше спасающимся скорби помогали шествовать по пути покаяния, то ныне скорби нас тащат по нему как на буксире, ибо мы вообще не в состоянии оказываемся двигаться. А так, тесный путь установлен для всех Самим Богом Иисусом Христом, и Он Сам провел земную жизнь, подвергаясь непрестанным скорбям, гонениям, клеветам, говоря, что "в мире, во время земной жизни, скорбни будете и мир будет ненавидеть вас», последователей Моих, гнать, уничижать, предавать смерти (Ин.16:33). И это установление невозможно изменить.

До грехопадения скорби не были нужны человеку. Ведь Господь создал человека не для того, чтобы мучить его. Напротив, Он создал его для блаженства и удовольствия. По слову св. Григория Богослова, «мы получили бытие, чтобы благоденствовать, и благоденствовали после того, как получили бытие», но, преступив закон, были изгнаны из рая и испытываем теперь многоразличные скорби³⁷⁹. Итак, с точки зрения догматической, человек создан не для скорбей, но с точки зрения аскетической, человек не может быть без скорбей, потому что он – существо падшее. Аскетика имеет дело с испорченной природой и требует противиться злой силе, живущей в этой природе и завладевшей ею. Бог помогает бороться с этой злой силой другим «злом», которое в сущности не есть зло, являясь им лишь по внешности, – скорбями. Часто люди путают эти положения и хулят Бога, не понимая того, что сами неправильно мыслят. Чтобы понять, что скорби – не зло, надо понять, что злом является грех. И как клин клином же вышибается, так и Господь побеждает грех посредством страданий, и приобщиться к этой победе можно только через скорби, через крест земной жизни. Поэтому от скорбей никто не освобождается. Особенно, как заметили святые Отцы, «Бог налагает искушение на ленивых и нерадивых, чтобы помышляли они об искушениях, а не о суетном. Творит же сие Бог всегда с любящими Его, чтобы вразумить, умудрить и научить их воле Своей. И когда будут умолять Его, нескоро внемлет им, пока не изнемогут и пока несомненно не дознают, что за нерадение и за леность их приключилось с ними это»³⁸⁰.

В первую очередь, смысл скорбей и польза их в том, что они освобождают человека от пристрастия к этому земному миру. Блаженный Августин считает, что «по Божьим неиспытанным судьбам люди подвергаются ежедневным скорбям, дабы не возлюбили самого пути вместо Отечества. Для того путь мира многотруден, чтобы люди, наслаждаясь отрадой в нынешней жизни, и как бы пленяясь красотой пути, вместо того, чтобы скорей перейти его, не пожелали долее шествовать по нему и, увеселяясь на пути, не забыли того, что ожидает их в Отечестве. Все в мире растворено желчью скорби, дабы люди сладости мира не считали за высочайшее благо... И потому мнимую сладость сей жизни Господь растворяет желчью скорбей, чтобы мы стремились к блаженству истинному и спасительному. Но, о горе роду человеческому! Горек мир, а его любят. Как же бы он привязывал всех, если бы был исполнен наслаждений... Если так прилепляются к нечистому, то как пленял бы чистый?»³⁸¹. Св. Игнатий Брянчанинов тоже говорит, что «скорбь действует противоположно наслаждению, а потому противодействует нашему падению, способствует нашему восстанию. По этим свойствам своим скорбь необходима нам ко спасению. По причине необходимости ея, Спаситель повел стезею скорбей Свое святое стадо в страну блаженства вечного. Тому, кто отказывается от скорбей, Он возвещает решительно: «Кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня» (Мф.10:38)"³⁸². Кого возлюбит Господь, тому посылает скорби, и они умерщвляют сердце избранника Божьего к миру, приучают его витать близ Бога. И хотя «спасение – дело простое; только эта простота недешево достается. Да и тот, у кого шея не вытерта хорошенько скорбями, не дает должной цены этой простоте. Помни, что Господь заповедал душу стяжевать в терпении³⁸³. Признак призвания Божия во спасение – скорби. Кого Бог возлюбит и захочет сделать Своим, тому посылает скорби, того умерщвляет к любви мира скорбями»³⁸⁴. Сам христианин подобен кораблю, а жизнь его посреди мира подобна плаванию корабля по морю. «Корабль, доколе находится в море, подвергается влиянию ветра, течениям, бурным волнам, ударяется о подводные камни, сталкивается с другими кораблями, подвергается многоразличным опасностям, терпит многоразличные повреждения, которые исцеляются покаянием... Невозможно требовать для корабля, когда он находится в открытом море, того спокойствия, которым он пользуется в пристани. Невозможно кораблю войти в тихое пристанище, если он не подвергнется сперва многотрудному плаванию в открытом море»³⁸⁵.

Скорби – это дар Божий и Божия благодать. Св. апостол Павел так и говорит относительно скорбей: «От Бога даровася благодать сия» (Флп.1:29). «Итак, – восклицает св. Иоанн Златоуст, толкуя эти слова Апостола, – не стыдитесь дарования (изгнания, мучения за веру); оно гораздо чудеснее дара воскрешать мертвых и творить чудеса!»³⁸⁶ В чем ценность этого дара? В том, что он ведет к Богу. «Искушения необходимы для нас, – говорит св. Игнатий Брянчанинов, – они попускаются нам Промыслом Божиим, чтобы мы, угнетенные ими, прибегали к забытому нами Богу, опытно познали Его»³⁸⁷. И еще: «Действие производимое скорбями, подобно действию, производимому ядом. Как тело, принявшее яд, умирает от естественной ему жизни, так и душа, вкушающая скорби, умирает для мира, для плотской жизни, родившейся из падения и составляющей истинную смерть. Посему кто отказывается от скорбей, тот отказывается от спасения»³⁸⁸. Вот почему святые всегда просили Господа не оставить их без искушений и скорбей. Они понимали, что Бог так чудно устроил дело нашего спасения, что зло, имея злую цель и действуя с намерением повредить спасающемуся, способствует его спасению. Например, скорбь, возникающая от нашего падшего естества в виде греховных помыслов, ощущений и дел, дает нам познание нашей испорченности, а мир, доставляя горечь, показывает, что земная жизнь превратна и обманчива, отчего рождается холодность к этому миру; люди же, искушая подвижника, дают возможность исполнить заповеди евангельские в отношении их, а демоны, досаждая по попущению Божьему, возводят его в великий подвиг. Когда человек выдерживает всю эту брань и скорбь, тогда он после смерти проходит и мытарства беспрепятственно, а если противится искушениям и скорбям, то действует против своего спасения, которое ему предоставляется скорбями.

Уясним себе, что причиной всякой скорби является грех. По мысли преп. Марка Подвижника: «Скорби находят за прежде наделанные грехи, принося с собою сродное каждому прегрешению»³⁸⁹, и «если хочешь приносить Богу неукоризненное исповедание, то, не воспоминая по виду (в подробностях) прежних своих поползновений, терпи мужественно последствия их»³⁹⁰. Св. Игнатий Брянчанинов, основываясь на учении преп. Марка Подвижника, считает, что «терпение скорбей с благодарением Богу, с признанием себя достойным скорби, с признанием попущенной скорби именно тем спасительным врачевством, в котором нуждаемся для исцеления, есть знамение истинного покаяния»³⁹¹. Скорби даже предпочтительнее покаяния, потому что «прежние грехи, будучи воспоминаемы по виду, приносят вред имеющему благую надежду: если возникнет это воспоминание в соединении с печалью, то им отнимается упование; если же возникнет без печали, то обновляет внутри прежнюю скверну. Когда ум, чрез отречение от самого себя, простотой (несложностью) мысли приобретет надежду, тогда враг, под предлогом исповедания, изображает (в памяти) преждесодеянные согрешения, чтобы возобновить страсти, которые благодать Божия изгладила забвением, чтобы таким образом неприметно причинить вред человеку. Тогда и твердый, ненавидящий страсти (ум) по необходимости помрачится, смутившись воспоминанием соделанных грехов»³⁹². А так скорби все равно приходят в наказание за прежние грехи, принося всякому согрешению соответствующее возмездие и поэтому «разумный и ведущий истину исповедуется Богу не воспоминанием соделанных грехов, но терпением приключающихся скорбей»³⁹³.

Могут возразить: «А где в Священном Писании имеется учение о том, что по вине каждого и по праведному суду Божьему находят бедствия на человека?». Но тот же пророк Давид! Он подвергся оскорблениям восставшего сына по повелению Божьему за свою вину убийства мужа Вирсавии, и поэтому не стал мстить сыну, а лишь, исповедуясь, повторял: «Разумех, Господи, яко правда судьбы Твоя и воистину смирил мя еси» (Пс.118:75). Эти же слова Давида полезно произносить и нам, когда подвергаемся укоризнам от кого-либо, и благодарить Бога за то, что Он послал обличителя сокровенных в нас лукавых мыслей, и послал с той целью, чтобы мы, рассмотрев мысль нашу с достоверностью, исправили себя. Здесь необходимо учитывать еще и то, что наводимая для обличения скорбь часто не уподобляется по наружности вине, хотя в духовном значении отношение одного к другому сохраняет точную правду. Задавленные упавшей башней Силоамской не обрушали башни на других. Пленники, отведенные на 70 лет в Вавилон, не брали в плен других. Средства наказания не всегда имеют сходства с виной. Как уличенные в преступлении подвергаются наказаниям не в то время, когда совершали зло и не в том виде, в каком совершали его, так и мы наказуемся постигающими нас скорбями, но не в то самое время, когда согрешаем и не тем злом, в котором виновны. Св. Иоанн Златоуст объясняет, почему в некоторых семьях бывает домашняя война, начинающаяся с того, как жена неожиданно встречает мужа упреками, подозревая его в измене³⁹⁴. И хотя муж будет всячески оправдываться, война не прекратится до тех пор, пока муж не вспомнит тот грех, который когда-то, еще может быть до того, как познакомился с будущей своей женой, совершил, или думал совершить, не покаявшись в нем. Признание греха и раскаяние в нем вмиг прекращают начавшуюся войну. Поэтому, как говорит преп. Марк Подвижник, «не будем любопытствовать при встречающихся с нами искушениях, подвергая подробному исследованию качество восприятия, как, когда, через кого пришло искушение: одному Богу свойственно знать соответственность каждого из них с виной, определение на них своего времени, направление всей твари к содействию попускаемому искушению (это содействие называется обыкновенно стечением обстоятельств). Наша единственная обязанность веровать правде Божией, и знать, что все постигающее нас скорбное против воли нашей, постигает или по любви, или за греховность, что по этой причине мы обязаны переносить искушения с терпением, не отражая их противодействием им»³⁹⁵. Тем более, что если скорбь наведена Богом и по воле Божьей, то человек никак не сможет освободиться от нее, сколько бы к этому ни прилагал усилий и средств. Лучше сразу смириться, чтобы не оказаться воюющим против Бога и своего спасения.

Будем помнить слова св. Исаака Сирина, что «как лекарства истребляют нечистоту худых соков в теле, так и жестокость скорбей очищает сердце от лукавых страстей»³⁹⁶. И с благоговением примем совет преп. Иоанна Лествичника, который так наставляет каждого: «Усердно пей поругание, как воду жизни, от всякого человека, желающего напоить тебя сим врачевством, очищающим от блудной похоти; ибо тогда глубокая чистота воссияет в душе твоей»³⁹⁷. Скорби очищают от невольных грехов, которые имеют даже и святые. «Святые, все без исключения (Евр.12:8), несмотря на то, что победили вечную смерть и раскрыли в себе вечную жизнь еще во время этой временной жизни, подвергались многим и тяжким скорбям и искушениям. Отчего это? Свойственно грешникам привлекать на себя наказание Божие; по какой же причине жезл Божий не минует избранных Божиих, поражает их ударами? – спрашивает св. Игнатий Брянчанинов и тут же отвечает, – разрешается этот вопрос, по наставлению Священного Писания и святых отцов, следующим образом. Хотя греховность и побеждена в праведных человеках, хотя вечная смерть уничтожена присутствием в них Святого Духа, но им не предоставлена неизменяемость в добре на всем протяжении земного странствования»³⁹⁸. Неизменяемость – несбыточная мечта в земных условиях. Даже св. апостолу Павлу был дан «пакостник плоти. Для чего? Для того, чтобы не превозносился» (2Кор.12:7).

Господь сказал, что во время земной жизни люди будут скорбны. И Его предсказание сбывается. Но на протяжении времен характер скорбей постоянно менялся. Характерная особенность скорбей нашего времени, по утверждению св. Игнатия Брянчанинова, это их тонкость и мелочность. Наши скорби настолько утончены, что при поверхностном взгляде на них трудно даже назвать их скорбями. И здесь просматривается хитрость вражья. Падший дух усмотрел, что искушения явные, грубые, жестокие возбуждают в человеке пламенную ревность, мужество при их перенесении, поэтому он заменил грубые скорби слабейшими, утонченными, которые действуют лучше, потому что не вызывают у сердца ревности к стойкому их перенесению. Такие скорби, держа в нерешительности, томят, постепенно истощая душевные силы человека, ввергают в уныние, в бездействие и губят, соделав его жилищем страстей по причине расслабления, уныния и бездействия.

Главная же причина, по которой скорби особенно тягостны, – отсутствие руководства. Ныне, когда человек обращается к жизни христианской, то ему сначала достаточно тех наставлений, которые он получает от окружающих, но когда он идет дальше, то приходит в величайшее затруднение, ибо дальше ему никто не помогает, а идти самому трудно. Как человеку, который идет в гору, сначала идти хорошо и приятно: благоухают травы, дают тень деревья, поют птицы и много встречается попутчиков, но чем выше он поднимается, тем скуднее растительность, круче горы и меньше спутников, а чтобы забраться еще выше, нужны особые умения, снаряжение и риск. По этой причине многие останавливаются еще в самом начале пути духовной жизни и дальше не идут, ограничиваясь внешними добродетелями. Что остается Богу? Посылать скорби, которые будут подталкивать вверх идущего. По образному сравнению, часто встречающемуся в святоотеческой письменности, «как вода, будучи сжатой, поднимается вверх, так случается и с душой, которая, будучи стеснена бедствиями, восходит к Богу и спасается».

Но необходимо не только принять свой крест и свои скорби, но и последовать за Христом. «Каждый христианин должен с покорностью, с преданностью воле Божией, с исповеданием правосудия и милосердия Божия, с благодарением Богу переносить те именно скорби и лишения, какие попустит ему Божественный Промысл, – говорит св. Игнатий Брянчанинов, – ведь у каждого человека – крест свой. И этот-то крест свой заповедано каждому христианину принять с самоотвержением и последовать Христу. Кто принял крест свой, отвергшись себя, тот примирился с самим собою, с обстоятельствами своими, с положением своим, внешним и внутренним, тот только может разумно и правильно последовать Христу»³⁹⁹. Под своим крестом надо разуметь не только крест соответственный лично каждому, но и крест сообразный кресту Христову. Тот человек, который несет свой крест, совершенно не имея в виду креста Христова, несет его напрасно. Такой крест суетен и бесплоден, как бы ни был он тяжек. Необходимо, крайне необходимо, чтобы крест этот преобразовался в крест Христов преданностью воле Божией, ибо все терпят скорби, но не все их терпят ради Господа, а посему и не получают от этого никакой пользы.

Для правильного перенесения скорбей должно веровать, что всякая скорбь приходит к нам не без Божьего попущения. Преимущество такого настроя в том, как объясняет преп. авва Дорофей, что «кто не имеет своей воли, тот всегда исполняет свое желание. Поскольку таковой не имеет своего желания, то, что бы ни случилось с ним, он всем бывает доволен, и так оказывается, что он всегда исполняет свои желания; ибо он не хочет, чтобы дела исполнялись так, как он желает, но хочет, чтобы они были как будут»⁴⁰⁰. А если следовать своей воле, то невозможно будет избежать ропота, от чего и сама скорбь станет нестерпима. Два разбойника, распятых со Христом, имели одинаковую скорбь, но разными были у них мысли, чувства, слова и последствия тоже оказались разными. Эти два разбойника служат образом всего человечества. «Каждый человек, – говорит св. Игнатий Брянчанинов, – истратив свою жизнь неправильно, в противность назначению Божию, во вред своему спасению и блаженству в вечности, есть по отношению к самому себе и тать, и разбойник, и убийца. Этому злодею посылается крест, как последнее средство к спасению, чтобы злодей, исповедав свои преступления и признав себя достойным казни, удержал за собою спасение, дарованное Богом»⁴⁰¹. Распятый, но ропщущий на свои скорби, отвергает свое спасение. При ропоте и хуле крест делается невыносимо тяжелым и увлекает в ад распятого на нем. Часто крест именно кажется тяжелым, не будучи таковым на самом деле. Мнение человека увеличивает тяжесть его. По этому поводу св. Иоанн, митрополит Тобольский писал: «Люди смущаются и страдают не от самого свойства вещей, но от того, какое имеют понятие о них. Случается, что на двух человек налагается подобный, или один и тот же крест, но для одного из них и более ревностного он кажется легким, а для другого малодушного и унылого он кажется тяжелым, как свинец: вещь одна и та же, а различие только во мнении»⁴⁰². Объяснить это можно таким примером. В некоторой обители жил новоначальный брат, который сперва был усерден во всем, тщателен, а потом мало-помалу стал тяготиться тем, что поначалу казалось ему нетрудным. Особенно его смущало то, что ему как новоначальному нужно было носить черную послушническую шапку. Смотря на нее унылым взором, он считал это тяжким крестом, тогда как никто из братии этим не тяготился. Кому не покажется странным, что он считал для себя тяжестью шапку, которая по свойству своему легка и по чину обители носится всеми? Таким образом, все зависит от отношения нашего к вещам.

Облегчаются скорби и искушения смирением. Попавший в скорбные обстоятельства подобен мореплавателю, попавшему в бурю. Опытный мореплаватель знает, что нет смысла бороться с волнами и противиться им. «Те, которые по какой-нибудь надобности плавают в море, – говорит преп. авва Дорофей, – если они знают искусство плавания, то, когда находит на них волна, они склоняются под нее, пока она пройдет, и таким образом безвредно продолжают свое плавание; если же захотят сопротивляться волне, то она их отбрасывает и уносит на далекое расстояние. И когда они опять продолжают плыть, находит на них другая волна, и если они и ей противятся, то она также отталкивает и отбрасывает их прочь, и они только утомляются без всякой пользы»⁴⁰³. Еще св. Исаак Сирин говорит, что как в руки судей даются преступники для наказания, а те не сознаются, упорствуют и тогда многим подвергаются пыткам, но если смирятся и покаются, то могут даже освободиться от наказания, так, если человек не смирится, то скорби увеличатся и одна за другой будут подобны связанной веревке, пока не познаем себя и не признаем беззаконий своих.

Очень важным средством к благодушному перенесению скорби считается благодарность. Советуется для борьбы с мрачными помыслами и ощущениями произносить такие слова, как «Слава Богу за все», или «Господи, буди со мной воля Твоя», или «Господи, благодарю Тебя за все, что Тебе было угодно послать мне», или «достойное по делам моим приемлю». Не следует пытаться рассматривать скорбные свои помыслы, ибо от этого в большее можно прийти уныние. Надо эту сложность мысли своей упрощать, сводить в один благодарный помысл. Преп. Марк Подвижник прямо воспрещает разбирать во время скорби свои мысли, потому что это смущает дух и вселяет в душу семена памятозлобия и ненависти, а благодарение Богу мирит с ближним. При явлении печального помысла или тоски сердца начинайте от всей души, от всей крепости произносить одно из благодарений, произносить его тихо, неспешно, не горячась и со вниманием; произносите до тех пор, пока не известится сердце пришествием благодатной помощи Божией и доколе не придет в душу мир, а он непременно придет, потому что это свойство слов, которые произносятся.

И еще требуется помнить, что во время скорби грех, обладающий всем существом человеческим, не перестает шептать человеку: «Сниди со креста». И если последний сходит, думая обрести правду вне креста, то попадает в душевное бедствие, выражающееся в потери связи с Богом, ибо кто не на кресте, тот и не с Христом!

Каков плод от терпения скорбей? Назовем один, указанный святому Богослову в видении. Когда он спросил небожителей, показывая на бесчисленное собрание светоносных белоризцев, которые были перед Крестом Божьим, откуда они пришли, ему ответили: «Это те, которые пришли от великой скорби; они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровию Агнца» (Откр.7:14). Все это осуществилось благодаря земным скорбям, которые и скорбями недостойны называться. «Отчуждение от Бога, вечная мука в аде, вечное общение с диаволами и диаволоподобными людьми, пламень, хлад, мрак геенны – вот что достойно назваться скорбью! Это точно – скорбь великая, ужасная, нестерпимая»⁴⁰⁴, – говорит св. Игнатий Брянчанинов. Этих скорбей приличнее всего бояться.

В заключение приведем одно видение, которое было некоему старцу, жившему в уединении, и однажды впавшему в уныние, от незнания того, правильно ли он живет. К нему явился Ангел и спросил:

– Что смущаешься? Ты не первый и не последний идешь этим путем, многие им прошли, многие идут и многие придут в светлые чертоги райские. Ступай, я покажу тебе разные пути, какими ходят сыны человеческие и куда приводят сии пути. Смотри и вразумляйся.

Старец погрузился в созерцание и видит по левую от себя сторону пустой мрак, как стену непроницаемую. Там шум, смятение, тревога. Всматриваясь внимательно во мрак, он увидел широкую реку, в которой волны ходили взад-вперед.

– Это волна неверия, это волна немилосердия, – пояснял Ангел, – неги, пьянства.

В этих волнах люди барахтались и шумели. Старец воскликнул в ужасе:

– Господи, неужели все сии погибнут, и нет им надежды на спасение?

Ангел повелел смотреть далее. Старец взглянул еще на реку и увидел ее по всей широте, и там она была покрыта малыми ладьями, в которых сидели святые юноши со всякого рода орудиями для спасения утопающих. Они всех призывали к себе, иным подавали руки, другим спускали жерди, доски, бросали веревки, иногда погружали в глубь свои руки – не ухватится ли кто. И что же? Редкий-редкий откликался на призывный голос, а еще меньше было таких, которые пользовались подаваемыми орудиями спасения как следует. Наибольшая часть отвергала их. С диким каким-то услаждением погружались они в реку, издававшую чад, смрад и гарь. Старец простер взор далее реки и в конце увидел бездну, в которую низвергалась она. Юноши в большом количестве стремительно плавали в ладьях туда-сюда у самого края бездны, заботливо подавая помощь всякому, но, несмотря на то, в каждую минуту на каждой точке реки целые тысячи людей вместе с рекой низвергались в бездну, откуда уже слышались стоны, отчаяние и скрежет зубов. Старец закрыл лицо и зарыдал.

– Но кто виноват?! Скажи, что Я еще мог сделать для спасения их, чего бы ни сделал? Они с ожесточением отвергают всякую подаваемую им помощь. Они отвергнут Меня, если снизойду на помощь к ним и в самые безотрадные места их страдания, даже если во ад спущусь.

Успокоясь несколько, старец обратил очи свои на правую сторону и был утешен отрадным видением: те, кто внимал зову, подавали руку юношам, хватались за какое-нибудь спасительное орудие и извлекались на правый берег. Там их принимали другие лица, вводили в стройное здание, обмывали чистой водой, одевали в чистые одежды, опоясывали, обували, давали посох и, подкрепив пищей, отправляли в путь далее к востоку, заповедав не озираться назад и не пропускать ни одного подобного здания без того, чтобы не зайти в него, не подкрепиться пищей и советом от тех, чьему попечению вверены эти здания. Старец посмотрел на них. На лицах их всех отпечатлевались радость и воодушевление. Было видно, что они все чувствовали необыкновенную легкость, силу и неудержимо стремились вперед. Первая стадия пути усеяна была приятными цветами. Старец обратил взор дальше к востоку и вот, что ему открылось. Приятная поляна оканчивалась скоро. Далее начинались горы. Они шли, поднимаясь все выше и выше, пересекались то пропастями, то голыми утесами, то кустарниками, то лесами. Повсюду видны были путники. Иной карабкался на крутизну, другой сидел в утомлении, кто-то боролся со зверем или со змеей; один шел прямо к востоку, другой перерезывал поперечно пути другим. Только все были в труде и в поте, в борьбе, напряжении сил душевных и телесных. Редкий путник всегда видел дорогу, иногда она совсем пропадала, раздроблялась на распутья. Но вот что дивно – повсюду по горам были рассеяны красивые здания и те, кто туда заходил, получали помощь, силу, ободрение, потом выходили и шли дальше. Всякий, кто преодолевал какое-либо препятствие, становился крепче, выше и красивей. Потом, когда доходил он до цели, то входил в светлое облако. Старец поднял очи выше и увидел чудный, неописанной красоты свет, но, поднявшись на ноги, он увидел, что с разных высот немалое число путников стремительно бежали снова к реке, то молча, то с криком и бранными словами. Каждому из них сверху, с боков кричали:

– Остановись! Остановись!

Но гонимые какими-то малорослыми эфиопами, они не внимали остережению и снова погружались в смердящую реку. Когда старец в изумлении сказал:

– Господи, что сие?

Ангел ответил:

– Плод самочиния, непокорности в богоучрежденном порядке.

И тем видение окончилось.

Нет нужды много объяснять. Река – это мир. Люди, погруженные в нее – это живущие по духу мира. Светлые юноши – Ангелы. Бездна – ад. Здания – храмы. Восход на гору – труды по очищению от страстей. Звери, гады – враги спасения. Светлое облако – Царство Небесное. За нами – выбор пути!

Согласимся, что трудно сделать правильный выбор из-за слепоты нашей и слабой ревности по Богу. Но, видя это, Господь и говорит ободрительно: «Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога, и в Меня веруйте. В доме Отца Моего обителей много. А если бы не так, Я сказал бы вам: Я иду приготовить место вам. И когда пойду и приготовлю вам место, приду опять и возьму вас к Себе, чтобы и вы были, где Я. А куда Я иду, вы знаете, и путь знаете» (Ин.14:1–4). А кто еще не понял, что это за путь, тот пусть услышит сие недвусмысленное утверждение: «Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ин.14:6). Ему же слава, честь и поклонение со Отцем и Пресвятым Духом ныне и присно и во веки веков. Аминь.