- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- 9
- 10
- 11
- 12
- 13
- 14
- 15
- 16
- 17
- 18
- 19
- 20
- 21
- 22
- 23
- 24
- 25
- 26
- 27
- 28
- 29
- 30
- 31
- 32
- 33
- 34
- 35
- 36
- 37
- 38
- 39
- 40
- 41
- 42
- 43
- 44
- 45
- 46
- 47
- 48
- 49
- 50
- 51
- 52
- 53
- 54
- 55
- 56
- 57
- 58
- 59
- 60
- 61
- 62
- 63
- 64
- 65
- 66
- 67
- 68
- 69
- 70
- 71
- 72
- 73
- 74
- 75
- 76
- 77
- 78
- 79
- 80
- 81
- 82
- 83
- 84
- 85
- 86
- 87
30
Через два дня, после суетливых и нервных сборов, погрузки лошадей, вооружения, разнообразного военного скарба, Иркутский пехотный полк был размещён в нескольких составах и отправлен на запад России.
— На фронт, дружок, на фронт, — неестественно приподнято говорил Григорий Волков, странновато, рассеянно улыбаясь не побритым очужевшим лицом. «Как будто скалится», — подумалось Василию.
На Иннокентьевской из вагона ранним утром Василий смотрел на грязные улицы и заулки с одноэтажными мещанскими домами, пожухлой сырой листвой тополей и клёнов, почерневшими заплотами и тротуарами, неспешными подводами крестьян и купцов и сонноватыми кучерами на облучках. Было туманно и волгло, даль просматривалась слабо, но свежий холодный воздух, щедро накатывавшийся с Иркута, бодрил и даже веселил Василия, пощекотывая в ноздрях и ушах. Зелёная, с робкими желтоватыми вкраплениями тайга отчуждённо лежала за городом, и казалось Василию, что не было и не могло появиться на земле силы, способной изменить, как-то переиначить эти леса, холмы, реки и озёра, как бы свернуть с вековечного природного хода сибирское немерянное раздолье.
Но мир действительно пошатнулся.
Василий не смог попрощаться с родными: в дикой спешке, которой был охвачен полк, этого просто невозможно было сделать.
Со своим взводом он ехал в вагоне-теплушке, который прохудился, и со всех сторон сквозило; раньше, с неделю назад, вагон использовался для перевозки скота из Туркестана. От разбитого копытами пола наносило запахом мочи и помёта, однако солдаты не жаловались на неудобства, потому что было много соломы, и в ней можно день и ночь напролёт спать или просто смотреть в потолок, в щелях которого виднелось небо. Василий подолгу смотрел в проём раздвижных дверей на убегающие к востоку равнинные сибирские земли, разглядывал на станциях разношёрстный народ; в его душе было тревожно, но в тоже время ясно и чисто, каким ясным и чистым было всё время пути бесконечное небо бесконечной России.
Прислушивался к разговорам солдат:
— Наперчим одно место растреклятому австрийцу или немцу. Добраться бы, мужики!
— Доберёшься, доберёшься, Аника-воин!..
На станциях, больших железнодорожных узлах с подходом военного эшелона собирался пёстрый возбуждённый народ. Восторженные люди, большей частью дамы, институтки и гимназистки, забрасывали солдат цветами — скорее, отцветками осени, — навешивали на них гирлянды из мишуры, одаривали немудрёной снедью, тёплыми вещами, иконками, лезли с поцелуями и рукопожатиями. Скандировали или порознь выкрикивали:
— Слава русскому воинству!
— Бо-о-о-же, царя-а-а-а храни-и-и-и!..
— Скажи, Россия-матушка, новое слово святости всему погрязшему во грехах миру! Положи на лопатки германское начало! — учёно и замысловато говорили одни.
— С Богом, братушки! Будем молиться, чтобы вы только побеждали, — простецки изъяснялись другие.
Звучали духовые оркестры, порой произносились речи, проводились скорые молебны. Но особенно солдатам и офицерам нравилось целоваться с дамами, а потом, посмеиваясь, смаковать каждый такой случай:
— Ух, вонишша от неё, заразы смазливой, ан прия-а-атно: духи хранцузские всё никак!
— Духи, валенок ты жигаловский!..
В Новониколаевске Василию пожилой господин в шляпе и с коротко стриженной щеголеватой бородкой сунул в руку газету «Русское знамя», и Василий вяло, без интереса прочитал: «Нынешние дни надлежит считать временем могучего пробуждения национальной гордости и самосознания русского народа. Немец — это только повод. России пора освободиться от всякой иноземщины…» Василий не дочитал, отдал газету офицеру. Плотнее укутался в новую, неношеную шинель, когда паровоз, пронзительно свистнув и обдав людей паром, решительно дёрнул состав. Вагоны медленно, как бы крадучись покатились, скрипя ржавыми сцепками, звончато постукивая на стыках рельсов и уверенно разбегаясь. За городом дунуло в лицо Василия прелым запахом сырой, отдавшей урожай земли, и он чему-то своему улыбнулся посиневшими от студёного ветра губами. «Еду убивать?» — каменисто перекатывалась в голове мысль. О своей смерти он почему-то не думал.
Комментировать