Прибавления к изданию творений святых отцов в русском переводе. Часть 10 (1851 г.)

Нынешний день, прежде проповедующего, сам говорит слово, которое отдаётся глубоко в сердце русском, и возбуждает думы: двадцать пять лет совершилось, как царствует над нами Благочестивейший Государь Император Николай Павлович.

Времена нельзя было бы и счислять, если бы их не разделяли на круги, ограниченные известными пределами. Посему Бог создал светила, с той, между прочим, целью, «да будут в знамения, и во времена, и во дни, и в лета» (Быт.1:14). He довольствуясь естественным разделением времён, Он дал им ещё разные сочетания, приспособленные к высшим, преимущественно нравственным и духовным, целям. Так образовал Он седмицу дней, a в законе Моисеевом и седмицу лет, и седмицу семилетий; и поставил в особенное внимание седьмой день, седьмой год и, по семи семилетиях, пятидесятый год: дабы человек, пройдя определённое поприще времени, особенно – не краткое, остановился как бы на рубеже, осмотрелся, рассмотрел над своими путями пути Провидения, воздал славу Небесному Водителю и Охранителю, из опытов прошедшего извлёк для себя наставление в отношении к будущему.

Пятидесятилетний круг времени, который у евреев был законным, церковным и государственным, у христиан, вместе с прочими ветхозаветными обрядовыми учреждениями, потерял силу закона; однако, не совсем уничтожился, а перешёл в область обычаев; и когда, быв приспособлен к человеку лично, представлялся слишком долгим для недолгой по естеству человеческой жизни; тогда понадобилось разделить пятидесятилетний круг на два, и образовать двадцатипятилетний круг. Ибо и двадцатипятилетие пребывания, деятельности, подвигов, в известном состоянии жизни представляет такое поприще, которое пройти значит одержать немалую победу над всё изменяющей силой времени.

Что̀ же скажем о благополучном совершении двадцатипятилетнего поприща столь высокой деятельности, столь многотрудных подвигов, как царствование над обширным Царством, во времена особенно трудные для царей и царств? – He по применению к обычаю только, но по размышлении о истинном основании для обычая, говорим, что день, запечатлевающий двадцатипятилетие благополучно продолжаемого царствования, – день нынешний, есть особенно достойный благоговейного внимания, достопамятный, благо знаменательный.

При рассматривании ознаменовавших сие двадцатипятилетие Царских деяний, можно близкими опытами поверять то, что древняя мудрость и царская опытность внушили Царю мудрецу написать: «егда царь праведен на престоле сядет; не противится пред очима его ничтоже лукаво» (Притч.20:8). Приметьте, что есть лукавое в царстве и праведного царя; потому что в небесном только царствии нет зла, ни порока, ни беды; но лукавое не имеет силы противиться царю праведному.

Лукавое с дерзостью явилось было в то самое время, когда Николай Первый должен был воссесть на прародительский престол; и внезапная буря угрожала общественному порядку и безопасности. Но Царь, твёрдый правдой Своего призвания и упованием на Бога, не поколебался ни на мгновение; крепостью Своего духа запретил буре; утвердил престол в то самое время, когда воссел на него; в первый день царствования сделался избавителем царства.

Вскоре потом две нехристианские державы, одна по другой, вызывали Его на подвиги бранные: и хотя открытая сила врагов подкрепляема была не менее значительной тайной силой завидующих России; однако, правда и крепость нашего Царя в брани и умеренность в победе низлагали открытое, и обезоруживали скрытое противоборство так, что исполнению намерений Его не могло противиться ничтоже лукаво.

Так было и тогда, когда народ, не совсем иноплеменный, утраченное им достоинство царства получивший только по милости Русского Царя, и доведённый до беспримерного, в прежней истории его, благоустройства и благосостояния, воздал за благодеяния неблагодарностью, и за благоуправление – мятежом. Грозен и неотвратим был громовый удар Царской правды, поразивший крамолу и своеволие: но вслед за тем, подобно как громовое облако благотворным дождём, разрешилась Царская правда Царской милостью, простираемой на всю страну, и в особенности на несчастных, и даже на виновных, поскольку можно было миловать безвредно.

Хотите ли видеть во внутренних делах Государства не воспящаемую затруднениями правду Царёву? – Посмотрите на законодательство. Век прошёл до Николая Первого в не утвердившихся предположениях и в неуспешных трудах, чтобы дать благоустройство Русскому Законодательству. Он совершил сие в немногие годы.

Говорящему в церкви было бы не свойственно не коснуться сколько-нибудь и дел Церковных в соотношении с делами Государства. Единство веры есть важное подкрепление единству народности; и оба сии единства вместе имеют важное отношение к силе Государства. Около двух миллионов русского народа, прежде – единоверных, в три прошедших века, чуждой хитростью и насилием отторжены были от Православной Церкви; и употреблены продолжительные всевозможные усилия прикрепить их к Церкви западной. Правительство же Русское поступало с ними по правилам веротерпимости. Посему, сколько должно было желать, столько же мало можно было надеяться их воссоединения с Православной Церковью. Но они вдруг, собственным движением, под предводительством всех своих высших пастырей, и почти всех священнослужителей, тихо и свободно пришли в Православную Церковь, подобно как овцы возвращаются во двор овчий, из которого недавно вышли. Как это сделалось? Если смотреть на средства человеческие: действие оказывается сильнее средств. Так и должно быть в деле Божием. Это – дар Провидения благочестивой правде Царёвой, ко благу Царства.

Но я не жатву собираю, а только срываю некоторые класы на многоплодном поле, Царского двадцатипятилетия.

Можно ли, однако, не упомянуть о недавних событиях, когда правда Царя нашего подвиглась на защищение оскорблённой правды царя союзника? – Не могло Державному Защитнику правды противиться ничтоже лукаво, хотя для сопротивления поднят был, почти поголовно, целый народ, обольщённый и обладаемый сынами лукавства, из многих народов соединившимися в единомыслие лукавства.

Приятно для верных сынов России слышать, что и в царствах, в которых на Россию привыкли смотреть только со страхом её силы, и с опасением её усиления, и сквозь туман собственных мечтаний не могли ясно видеть истинно высокого духа Самодержца её, наконец, в настоящее время раздаются громкие признания правоты, твёрдости, умеренности правил Самодержца Всероссийского в отношении к другим державам, и благотворной силы слова Его к прекращению опасных несогласий между некоторыми из них.

Прославим, россияне, Господа, в руце Которого власть земли, и Который «потребнаго воздвигает во время на ней» (Сир.10:4). Воистину, благопотребного воздвигнул Он Благочестивейшего Самодержца нашего, Николая Павловича, – благопотребного для России, чтобы твёрдой рукой держать бразды правления обширнейшего Царства, чтобы любовью ко всему отечественному охранять чистоту русского духа от чуждых влияний, – благопотребного для Православной Церкви, чтобы ревностью к православию споспешествовать распространению пределов её, чтобы неослабной попечительностью возвышать благоустройство в чине служащих Церкви, чтобы благочестием сообщать жизненную силу умственному и нравственному образованию народа, – благопотребного для многих царств и народов, чтобы силой правды и правдой силы и за пределами Своей державы поддерживать законную власть, порядок, взаимную правду и мир между царствами и народами, тогда как «род строптив и преогорчеваяй, род, иже не исправи сердца своего, и не увери с Богом духа своего» (Пс.77:8), волнует народы; когда царства, раздельшияся на ся, колеблются; когда неправда домогается восхитить силу, а сила не довольно чтит правду, когда мечтают – на мятеже основать законность, во всенародных распрях найти источник общественного согласия, иметь свободное управление посредством порабощённого правительства; когда безначалие хочет быть началом, очевидно, не созидательным, а разрушительным.

Поскольку же рассмотрение совершившихся в известном круге времени событий, открывая нам пути Провидения, должно, как мы сказали, преподать нам и наставление; то да слышим. Пример Царя, правдой победоносного и славного, проповедует правду народу. И взоры на всю современность, чем более их расширяем и углубляем, тем более их расширяем и углубляем, тем сильнее побуждают вопиять с пророком и с Царём пророком: «Правде научитеся живущии на земли» (Ис.26:9). «Правда возвышает язык; умаляют же племена греси» (Притч.14:34). «Правда мужей правых избавит их: безсоветием же уловляются беззаконии» (Притч.11:6).

Надобно ли объяснять, как нужна правда?

Вообрази, что ты окружён людьми, которые не говорят правды, не делают правды; что следственно, уверениям в доброжелательстве нельзя верить; что на обещания нельзя полагаться; что призываемый тобой, или посылаемый на дело, скажет: иду, и не пойдёт; что должник скажет: заплачу́, и не заплатит, что выслушавший твою просьбу о защите скажет: защищу, и не защитит. Можно ли между такими людьми хотя день провести спокойно и безопасно? Не видишь ли, что без правды нельзя жить?

Скажешь ли: я позволяю себе только малую неправду, от которой не будет великого бедствия? – Ответствует тебе Премудрый: «уничижаяй малая, пo мале упадет» (Сир.19:1). Если ты сегодня позволишь себе неправду в малом слове, завтра – в малом деле; если другие, приметив сие, будут отвечать тебе тем же; если начальствующий не будет соблюдать правды в распоряжении, подчинённый – в исполнении повеленного; если приходящий в суд позволит себе приносить неправые просьбы и прельщать судящего дарами, а судящий уступит прельщению: то неправда может неприметно возрасти в такую гору, которая, обрушась, многих погребёт под развалинами.

Впрочем, не совершенна была бы правда, если бы её исполняли только из страха беды и погибели. Да любим и да творим правду: потому что она сама в себе любезна; потому что сродна душе нашей, и ещё паче потому, что «Господь любит праведники» (Пс.145:8). Аминь.

Сеяй скудостию, скудостию и пожнет: а сеяй о благословении, о благословении и пожнет (2Кор.9:6).

Святой Апостол Павел, в послании к Коринфским христианам, между прочим, приглашает их собрать между собой милостыню, и приготовить для отправления в Иерусалим, в пользу тамошних бедных христиан. Он желает от них обильного благотворения, но не желает вынуждать оного: и потому притчей подаёт им мысль, посредством которой они сами расположились бы к щедрости. «Сеяй скудостию, скудостию и пожнет: а сеяй о благословении, о благословении и пожнет». Кто сеет скудно; у того скудна будет жатва: а кто сеет обильно, у того и жатва обильна будет. То есть: кто благотворит скупо, тот не имеет права на щедрое воздаяние: а кто благотворит щедро, тот получит обильный плод благотворения и щедрую награду от Бога.

Как обильно сеет благотворения Благочестивейший Государь Император наш, приемля, где можно, в содействие столь же благотворную руку Благочестивейшей супруги своей! Беспомощному младенчеству – питание, отрочеству и юношеству – воспитание и образование способностей к полезной и благополучной жизни в обществе, истощившей силы заслуги – почётное довольство, убогой старости и дряхлости – призрение и покой, вдовицам – тихое и обеспеченное убежище, болящим – врачевание и сердобольное служение, – вот разнообразное сеяние, которое никогда у него не прерывается. Кроме сего, каждое радостное событие в Его семействе вновь отверзает его сердце, чтобы благотворением даровать радость сердцам, стеснённым лишениями и скорбями. Если в каком бы то ни было крае обширного Царства случилось бедствие, от которого многие пострадали: при первой о сем вести, тотчас простирается рука Царя, чтобы на месте бедствия посеять вновь семена благосостояния. К правилу – «да не увесть шуйца, что творит десница» (Мф.6:3), Он присовокупляет другое, чтобы десница не была останавливаема тем, что творит шуйца: милующая и благотворящая десница Его нередко, видно или сокровенно, простирается и к тем, которых его правосудие поставляет ошуюю, – на месте суда и осуждения.

О «Даяй семя сеющему» (2Кор.9:10), и возращаяй плод и умножаяй жатву! Даруй, и не престани подавать Державному Сеятелю благодеяний обильную жатву Твоих благословений, – долгоденствие и благоденствие, радость благотворящего сердца, признательность облаготворённых, любовь народов, преуспеяние благих начинаний, победоносный мир и миротворную победу.

Мне, кажется, что сию молитву о Царе приносит вместе с нами и в Бозе почившая матерь Царёва, которая за двадцать пять лет пред сим завещала праздновать нынешний день особенно здесь, посреди облаготворённых и орудий благотворения, дабы к молитвам нашим тем удобнее преклонился милующий милующих.

Обратимся к самим себе.

Не думаю, чтобы кто принял намерение не сеять ни зерна добра на поле нужды и бедствия подобных себе. Таким расположением означилось бы не человеческое сердце. Но если надобно сеять: то конечно, лучше сеять с надеждой обильной, нежели скудной жатвы. А для сего, как учит апостольское слово, надобно и сеять обильно. «Сеяй о благословении, о благословении и пожнет».

Здесь представляется не незатруднительный вопрос: что̀ значит – сеять обильно? Если скажем, что это значит – сеять в большом количестве: то надобно будет заключить, что жребий – сеять обильно, и вследствие того иметь обильную жатву, то есть, щедрую от Бога награду, может достаться только немногим людям, богатым; и что, напротив того, наибольшее число людей, люди, не обладающие богатством, по необходимости должны ограничиться скудным сеянием, и потому не могут надеяться обильной жатвы благословений Божиих. Но можно ли думать, что таков суд Божий?

Верно не таков, как можем усмотреть из примера упоминаемой в Евангелии вдовицы, которая подала в церковь только две лепты, и, однако, по свидетельству и суду Христову, посеяла обильнее всех богатых. «Воистинну глаголю вам, яко вдовица сия убогая множае всех вверже» (Лк.21:3). Если бы она имела ещё две лепты, и подала их нищему: Господь, без сомнения, так же сказал бы, что она обильнее всех подала милостыню.

Скажем ли, что сеять обильно – значит благотворить в соразмерности с способами, какие для того имеем? Но удобно ли определить сию соразмерность при неисчислимо различных степенях довольства, и при разнообразии собственных нужд у призываемых к благотворению? У евреев был закон, который на богоугодные дела определял десятину, то есть, десятую долю от всего приобретаемого. Но Закхей мытарь нашёл для себя неудовлетворительной законную меру благотворения, и назначил себе иную: «се пол имения моего, Господи, дам нищим» (Лк.19:8). Закхееву меру благотворения, конечно, не удобно предлагать многим: но и меру еврейского народа многие ли найдут для себя удобной? Христианская Церковь не перенесла в свои правила закона иудейской Церкви о десятине: по предусмотрению ли неудобств в исполнении оного, или по уважению к свободе христианской, – о сем пусть рассуждает каждый, как хочет. Мой долг напомнить только, что, по достоинству христианства, христианская добродетель должна быть выше иудейской.

Предлагаем меру благотворения никогда не затруднительную, всегда верную и благонадёжную: такая мера есть – любовь. Тот сеет о благословении, и о благословении пожнёт, кто благотворит из любви к Богу, из любви ко Христу, из любви к ближнему.

Христос Спаситель сказал: «возлюбиши Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, а всею мыслию твоею, – возлюбиши искренняго твоего, яко сам себе; – в сию обою заповедию весь закон и пророцы висят» (Мф.22:37–40). Из сего апостол вывел заключения: любяй друга, закон исполни; – исполнение закона любы есть (Рим.13:8, 10). Другой апостол определил свойство закона исполнительной любви, когда сказал: «не любим словом, ниже языком, но делом и истиной» (1Ин.3:18). Из сих главных начал христианского закона очевидно следует, что кто благотворят из любви к Богу и ближнему, у того благотворение, в чём бы ни состояло, всегда имеет полноту, и таким образом он сеет всегда не скудно, всегда с надеждой благословенной жатвы. Имеющему же много любовь не позволит сеять мало.

Христос, грядущий Судия мира, предварительно изъяснил нам, откуда для сеющих благотворения возрастёт жатва вечного благословения. Она возрастёт не из вещества благотворения. Что̀ значат лепты, поданной нищему? Что̀ значит если угодно, и груды золота, рассыпанные щедростью?

Всё та же земля и тлен! Великое ли дело – по воле отдать другому нечто из того, что вскоре поневоле всё оставишь, или что ещё скорее тебя оставит? Вещество благотворения есть тело мёртвое, если не присутствует и не действует душа, то есть, любовь. Она даст благотворению жизненность, рост, плод, жатву. Нищего, которого так часто оставляют без внимания, или милуют с пренебрежением, Господь любит, и пострадал за него, и желает спасти его: и потому желает, чтобы он не отчаялся в своих страданиях, чтобы не умер преждевременно. Итак, если и ты, по заповеди Господней, любишь нищего: то ты встречаешься и соединяешься в любви с Господом. Если с любовью утешаешь нищего, и благотворишь ему: то, хотя мало, хотя ничтожно, однако же, споспешествуешь Господу хранить и спасать нищего. Вот каким образом твоё благотворение нищему переходит к Господу; и Он по истине глаголет: «понеже сотвористе единому сих братий Моих менших, Мне сотвористе» (Мф.25:40). Вот каким образом малое зерно благотворения приносит бесчисленную и бесконечную жатву: «приидите благословеннии Опща Моего, наследуйте уготованное вам царствие от сложения мира» (Мф.25:34).

Побуждаясь таковыми размышлениями, да не оставляем, братия, без исполнения совета апостольского: «благотворения и общения не забывайте: таковыми бо жертвами благоугождается Бог» (Евр.13:16). Притом, возлюбим лучший образ благотворения, – благотворение из любви. Сеемое рукой любви растёт уже в минуту посева. Любовь умножает утешение благотворящего: потому что ни что не делается с таким удовольствием, как то, что делается из любви. И получивший благодеяние, сделанное с любовью, сугубо чувствует благодеяние.

Но при такой важности любви в отношении к благотворению, если кто её не чувствует, когда предстоит случай к благотворению, и если не располагают к ней качества требующего благодеяния: не надобно ли уже удержаться от благотворения?

Отнюдь нет! Чтобы недостатки ближнего не препятствовали твоей любви, призови в помощь смирение. Если и не имеешь живого чувства любви, благотвори из послушания заповеди любви: Господь призрит на подвиг послушания, и дарует тебе радость любви и через неё – совершенство благотворения. Аминь.

«Прилучится же вам во свидетельство. Положите убо на сердцах ваших, не прежде поучатися отвещавати: Аз бо дам вам уста и премудрость» (Лк.21:13–15).

В обители высших знаний, и, следовательно, можно сказать, в обители мудрости, празднуем праздник святой мученицы. Есть ли какое отношение между обителью знаний и мученицей, между мудростью и мученичеством?

Нынешний день есть тот, в который, за несколько веков пред сим, св. дева, диакониса римской Церкви, Татиана, мученическим подвигом стяжала нетленный венец, и, посредством смерти за Христа, родилась в бессмертную блаженную жизнь. Нынешний же день есть тот, в который, почти за век пред сим, от мудрого благоизволения благочестивой Царицы родилась сия обитель знаний.

По правосудию Провидения, день подвига для мученицы сделался и на земле днём славы, не празднословной и суетной, какова бывает слава мирская, но действительной и благотворной. Тогда как Церковь, воспоминая подвиг, славит подвигоположника и венцедателя Христа, – тогда особенно дух увенчанной подвижницы привлекается посетить землю, как поприще совершившегося подвига, и в памяти чудесной благодатной помощи, споспешествовавшей подвигу, почерпает дерзновение предстательствовать о благодатной помощи, для просящих её с верой; а Небесный Венцедатель возобновляет награду подвига, многомилостиво преклоняясь к сему предстательству. Сим, без сомнения, помышляли воспользоваться руководители сего царского учреждения, когда решились день основания его воспоминать не просто, но с призыванием Божия благословения дальнейшему существованию и деятельности оного; и для того, созданный здесь храм вручили покровительству св. мученицы Татианы, и братию сего храма – её молитвенному предстательству. Помышление благочестивое, проистёкшее из чистого источника священнотаинственных преданий!

Но как, по учению апостола, все члены Церкви, следственно, и святые, «имеют дарования по благодати, данней им, различна» (Рим.12:6); следственно, и благотворят преимущественно по роду своего дарования; следственно, и желающим от них благодатной помощи прилично в некоторой степени сообразоваться с особенным их дарованием: то есть причина – вновь спросить: Есть ли какое отношение между мученицей и обителью знаний? Есть ли какое сродство между мученичеством и мудростью?

Ответствую: есть. Мученик есть сын мудрости, и уже не младенчествующий. Мученичество есть род мудрости, и очень не низкий.

Чтобы трудная встреча с бедствиями не сделалась сугубо трудной от их нечаянности, Христос Спаситель предварил об них Своих последователей: «возложат на вы руки своя, и ижденут, предающе на сонмища и темницы, ведомы к царем и владыкам, имене Моего ради»; и присовокупил: прилучится же вам во свидетельство. То есть: гонения за веру должны привести вас к тому, чтобы свидетельствовать. О чём?

Очевидно, об истине веры Христовой, о Божественной силе Христовой. Заметим, что из сего изречения Христова древней Церковью заимствовано наименование свидетеля, для означения мученика, так что на греческом языке мученик не иначе называется, как свидетелем. Можно догадаться, что для свидетельствования о Христе посреди сонмищ иудейских, вооружённых законом и преданиями, и пред лицом царей и владык языческих, действующих лжемудрованием, лестью, силой и яростью, потребна была не малая мудрость. Но на что догадка?

Сие очевидно из продолжения слова Христова: «положите убо на сердцах ваших, не прежде поучатися отещевати: Аз бо дам вам уста и премудрость, ейже не возмогут противитися или отвещати ecu противляющиися вам». Что̀ Христос Спаситель обещал, то, без сомнения, и делом исполнил. Итак, Он мученикам дал, и они имеют, премудрость, победоносную над всем, что̀ ей противоборствует.

Жребий мученичества – не для всех: но мученическая мудрость – не для одних мучеников. Она спасла и прославила их: и светит всем на пути истины и спасения.

Не пройди мимо сего света без внимания, кто бы ты ни был, ищущий путей мудрости, или только в простоте ходящий. Любопытствуй иногда, не бесплодным любопытством, узнать сей род премудрости, которую ты, может быть, не думал искать там, где она тебе указуется, – которая, «не прежде поучаяся», преподаёт сильные уроки, – которая победоносно свидетельствует об истине, – которой «не могут противитися противляющиися», – которая исходит от высокого начала, поскольку исходит от Христа: «Аз дам вам уста и премудрость».

Но что̀ за род премудрости у мучеников? Какой состав её? Как определить её?

Для рассуждения о сем не думаю прибегнуть к руководству тех любомудрых, которые, в виду премудрости Христовой, независимо от неё, столько раз предпринимали построить всеобъемлющую науку; но разрушали создание один другого, и не составили даже плана благонадёжного и общеприемлемого, для предполагаемого построения. Обращусь к любомудрию старому, но не лишённому силы: нет нужды, что устарелым покажется оно пред теми, которые проповедуют бесконечное движение к новому, т. е., плавание без пристани, стремление без цели. Книга Премудрости изображает премудрость следующими главными чертами: «целомудрию и разуму учить, правде и мужеству, ихже потребнее ничтоже есть в житии человеком» (Прем.8:7). И вот черты премудрости, которые прекрасно и величественно светят в словах, деяниях и страданиях мучеников христианских.

Не высокий ли разум, или благорассуждение, является у них, когда они, вопреки наследственным предрассудкам, уразумели нелепость многобожия, познали единого истинного Бога, усмотрели неудовлетворительность внешнего иудейского закона, открыли потребность благодати Христовой и её Божественную силу и действительность; и достоинство сего нового ведения определили для себя так решительно и твёрдо, Павловой оценкой: «вменяю вся тщету быти за превосходяшее разумение Христа Иисуса Господа» (Флп.3:8)?

Как совершенно их целомудрие, или воздержание, когда они отреклись не только от всех страстных чувственных удовольствий, но большей частью и от невинных, и не только не искали удовольствий, но решались на жесточайшие страдания, чтобы сохранить чистыми мысль, совесть, сердце, душу, тело, и «прославлять Бога в телесех и в душах, яже суть Божия» (1Кор.6:20)!

Как строга их правда, или праведность, когда от них требовали только слова или знака, благоприятного язычеству, а думать оставляли их, как хотят; и когда словом: я – не христианин, или даже одним молчанием они могли бы избавиться от страданий и смерти: но они не хотели ослабить правды ниже словом, ниже молчанием; – или когда, например, один из них, которому вложили в руку фимиам, и насильно наднесли её над языческий алтарь, допустил жечь сию руку¹, но не разжал перстов, чтобы фимиам не упал на алтарь, что удовлетворило бы истязателей, и избавило бы его от мучения; – или, когда, перенося несправедливые и жестокие оскорбления, лишения, истязания, не только не помышляли они об отмщении, но и оказывали гражданской и государственной власти гонителей точное повиновение во всём, что не противно закону Божию и нравственному!

Как величественно их мужество, когда они, будучи «предаваемы на сонмища, и ведомы к царем и владыкам, за имя» Христово, зная, что встретят страдания и смерть, шли неуклонно, спокойно, и некоторые даже с радостью; – когда язычество сражалось с ними угрозами, хулениями, бичами, разными орудиями пытки, огнём, раскалённым железом, кипящим маслом, мечем, но победа доставалась никого не уязвляющему оружию веры и любви Божией и терпения; – когда, например, св. Лаврентий, лёжа одним боком на раскалённой сковороде, сказал мучителям: «сожжено; обратите на другой бок»; или, когда св. Иаков Персиянин, которому отсекали члены один по другом, при отсечении каждого члена произносил славословие Богу, как свойственно победителю!

Я сказал, и повторяю: жребий мученичества – не для всех: но мученическая мудрость – не для одних мучеников. Она спасла и прославила их: и светит всем на пути истины и спасения.

Кто не хочет блуждать наудачу: тот хорошо поступит, если при сем свете осмотрится, находится ли он на сем пути, или, может быть, не слишком ли от него удалился.

К разуму истины Божественной, Христовой, спасительной, прилепились ли мы умом и сердцем так, что она сделалась нашим сокровищем, нашим утешением, и что знания низшие по предметам и целям уступают ей преимущество в нашем внимании, в нашей привязанности?

Это разум, которому учит премудрость. Или напротив, более книг священных и назидательных нас привлекают книги любопытные и забавные, и учение, которое обещает похвалу или выгоду, занимает более, нежели учение, ведущее к вечному спасению? – Это не тот разум, которому премудрость учит.

Целомудрие и воздержание так ли обладают нами, чтобы удерживать нас от чувственных удовольствий, по крайней мере, незаконных, страстных, излишних, – от зрения и слушания, не одобряемого скромностью? Или напротив, произвольно усиленная жажда чувственных удовольствий кажется требованием природы; привычкой к чувственным удовольствиям заглушается вкус к удовольствиям духовным; стыд не стоит на стражи против нескромных зрелищ и нецеломудренных слов?

Это совсем не то, чему учит премудрость. Она учит целомудрию и воздержанию.

Правда наша не в том ли только состоит, чтобы не обижать не обидевшего нас?

Это ещё не премудрость. Внимательно наблюдать и ревностно исполнять наши обязанности к Богу и ближнему, быть до самопожертвования послушными законной власти, всегда быть готовыми по возможности сделать ближнему добро, и отвратить от него зло, хранить прямодушие, верность в слове, нельстивость, – такова правда и праведность, которой учит премудрость.

Мужество мы знаем, и охотно прославляем – в жизни военной. А думаем ли о мужестве в жизни нравственной? Решусь ли спросить: как перенесли бы мы за веру и правду то̀, что̀ переносили мученики? Ограничусь вопросом лёгким: как переносим мы уязвление насекомого, – малую обиду, несправедливый упрёк, колкое слово, причинённый вещественный урон? Не раздражаемся ли? Не готовы ли отмстить? Как далеко сие от премудрости, – можно судить по тому, что раздражаться и, по движению одной ярости, чуждой ума, мстительно нападать на раздражающего – свойственно и зверям. Мужество и возвышенность духа, достойные человека и премудрости, должны оказаться в том, чтобы оскорбление, малое или великое, принять великодушно, оскорбившего простить, и поскольку возможно, благорассуждением и доброжелательством возвести его на лучший путь. Бывает потребность в мужестве не только в отношении к людям, которые против нас, но и в отношении к тем, которые, по-видимому, за нас. Есть приятные враги, которые делают нападение не с острым оружием, но с мягкими сетями. Есть люди, которые силой приязни и дружбы влекут к делам неблагородным и неблагонравным: и мысль о приязни и дружбе может ослаблять силу противоборства пороку.

Кто станет твёрдо, и силой благочестивого и нравственного чувства расторгнет сеть, и отразит соблазн: тот – сын мудрости, и ему принадлежит венец мужества. Уступить лукавому соблазну – значит малодушно изменить премудрости.

Христе, «Божия сила и Божия премудрость» (1Кор.1:24)! Молитвами и примером св. Твоих мучеников поучай и научи нас премудрости, не той, которую Ты обуил (8.) и осуждаешь за её гордость и суету, но той, которая «первее убо чиста есть, потом же мирна, кротка, благопокорлива, исполнь милости и плодов благих, несуменна и нелицемерна» (Иак.3:17). Аминь.

Святой Григорий Богослов, прославляя подвиги св. Афанасия Александрийского, в похвальном Слове, выразил желание «особым писанием изобразить его доблести, как и он описал жизнь божественного Антония». Важность заслуг святителя Александрийского для Церкви Христовой, – его непоколебимая твёрдость в защите истины, сила в обличении лжемудрований еретических, терпение в многократных изгнаниях за чистое исповедание учения Христова, заботливость об умиротворении Церкви, – всё это могло расположить св. Григория к более полному начертанию великих подвигов иерарха, неослабно в течении полустолетия действовавшего на многотрудном поприще, по временам оставляемого едва не всеми своими собратьями. И кому лучше было изобразить сии подвиги, как не современнику, хотя и младшему, принимавшему столь же живое участие в делах Церкви, боровшемуся с теми же врагами, против которых подвизался и св. Афанасий?

Но мы не видим желания св. Григория исполнившимся.

К счастью, сохранились до нас писания св. Афанасия, в которых он, по обстоятельствам времени, имел нужду говорить о своих делах, и это некоторым образом вознаграждает для нас недостаток других современных сказаний. Даже ближайшие повествователи церковные, как то: Сократ и Созомен, часто сами не находили лучших источников для сего времени, кроме писаний св. Афанасия.

Пользуясь преимущественно сим источником и соображая посторонние свидетельства, постараемся, хотя в слабых чертах, представить жизнь св. Афанасия Александрийского, для объяснения предлагаемых его творений.

* * *

Прежде нежели приступим к обозрению жизни и подвигов св. Афанасия, считаем нужным обратить внимание

1) на состояние христианства в его время в Египте, и

2) на значение кафедры Александрийской, которую он занимал.

I. Проповедь Евангелия, ещё при апостолах принесённая в страну, смежную с Иудеей, быстро распространилась по Египту, и многих привлекла в недра Церкви Христовой. Население христианское было многолюдное, и кафедры епископские встречаются чаще в нижнем Египте, или Дельте, где было сильнее влияние греческого образования на народ. Но ещё с началом III столетия являются «крепкие борцы» за имя Христово и из Фиваиды, или верхнего Египта². А в гонение Диоклитианово и Максиминово, в течение нескольких лет, каждый день страна сия представляла мужественных страдальцев за веру от десяти до ста, как пишет Евсевий, лично бывший там в это время³. В третьем столетии коренные жители Египта, Копты, уже имели Св. Писание на своём языке⁴.

Падение язычества в Египте представляется особенно поразительным доказательством божественной силы христианства. Религия, которой опорой служили многочисленные священные памятники, пережившие несколько столетий, и распространённое в целом мире языческом высокое мнение о мудрости жрецов её, – религия, которая в глубокой древности имела влияние на верования и других народов, и даже во времена неверия успела привлечь внимание образованных греков и римлян к своим таинствам, которая воспитала в философии направление, стремившееся к примирению всех верований против христианства, и своей таинственностью благоприятствовала некоторому одухотворению язычества, – пала при всех усилиях жрецов и философов поддержать её, при всём благоговении разно народных поклонников к её учреждениям, о котором и доселе свидетельствуют здания и надписи римского времени. «Се Господь седит на облаце легце, и приидет во Египет, и потрясутся рукотворенная египетская от лица Его, – и познан будет Господь египтяном: и уведят египтяне Господа в той день, и сотворят жертвы и дары, и обещают обеты Господеви, и воздадят» (Ис.19:1, 21). С каким утешением повторяли сии слова пророка христианские учители Александрии, взирая на дивную перемену, совершившуюся в виду не многих поколений, в стране, наиболее погружённой в суеверие⁵. Нигде слово Евангельского учения, ни над кем, не явило столько своей силы, пишет Евсевий⁶, как над Египтом.

Впрочем, не до́лжно думать, чтобы в Египте всё решительно изменилось. Язычество в этой стране было близко приспособлено к местным обстоятельствам. Одним из главных предметов обожания была р. Нил⁷, от которой зависело всё благоденствие края. У этого бога были свои жрецы⁸. И сии-то приверженцы лжеверия старались поддержать в народе мысль, что если он перестанет воздавать обычные жертвы и приношения своему божеству: то река не даст своих вод для орошения полей, и весь Египет должен страдать от голода⁹. Поэтому, даже до времён Константина Великого, упорствующие язычники продолжали отправлять обычные празднества пред началом разлития реки; и нилометр, или измеритель разлития Нила, как вещь священная, хранился в Александрии – в храме Сераписа, в других городах – в других храмах языческих. Этим хотели выразить, будто вся страна ещё признаёт себя под покровительством прежде чтимого ею божества. Константин Великий, сделавшись обладателем Востока, воспретил отправлять языческие церемонии на берегах Нила¹⁰, нилометр передал в храм христианский¹¹, и вместо языческих жертв стали возноситься христианские молитвы об изобильном разлитии плодотворных вод¹². Однако же, и после того, слепые приверженцы язычества, пользуясь смутами в Церкви александрийской, произведёнными арианством, продолжали отправлять свои суеверные обряды¹³. Тогда как в других городах указами Императоров уже прекращены были жертвоприношения в храмах языческих, – в Александрии они ещё совершались в храме Сераписа, и этот великолепный храм привлекал к себе отовсюду взоры язычников¹⁴. А вдали от Александрии, язычники тем свободнее совершали свои моления и празднества. В житии аввы Аполлоса Гермо́польского упоминается, что невдалеке от его кельи было до десяти селений, в которых жили язычники, и жрецы их торжественно выносили своих идолов из храма, и совершали свои таинственные обряды, умоляя о изобилии вод¹⁵. И нужны были сильное слово и чудодействующая сила отшельников, для обличения нечестивых и вразумления заблуждающих.

Кроме упорных язычников, в Египте и, в особенности, в Александрии, были и другие враги имени Христова – иудеи. До разорения Иерусалима считалось иудеев в Египте около миллиона; в Александрии они занимали две из пяти частей города¹⁶, который считал у себя до трёхсот тысяч граждан¹⁷. Восстание иудеев при Веспасиане отозвалось ужасными бедствиями для народа иудейского и в его чужестранных поселениях. Так и в Александрии истреблено было тогда греками до пятидесяти тысяч иудеев.

Но с другой стороны, падение Иерусалима, без сомнения, и приумножило число переселенцев иудейских в Александрии, столь близкой к их отечественной стране, и дотоле благоприятствовавшей их вере и благосостоянию гражданскому¹⁸. Христианские Императоры дозволяли им, как везде, так и в Александрии, жить по своему закону¹⁹. И во время смут арианских, иудеи неоднократно, вместе с язычниками, принимали участие в гонении на православных.

Торжеству Евангелия над верованиями и жизнью мира языческого и возвышению внутреннего благосостояния Церкви египетской особенно способствовали два важных учреждения, которые первоначально возникли в Египте, и отсюда распространили благотворное влияние на всю Церковь Христову. Это были: в области христианской науки – огласительное училище александрийское, и в области жизни христианской – монашество.

Александрийское училище, которое Евсевий называет древним учреждением, а бл. Иероним возводит начало его к временам Евангелиста Марка²⁰, с течением времени, по требованию обстоятельств, расширяя круг своих наук, предлагало не одни первоначальные наставления обращающимся в христианство. Сношения с учёными язычниками, которые имели в Александрии своё знаменитое училище, споры с иудеями, которых было здесь много, и которых нападения на христианство нужно было отражать, разные лжеучения гностиков, обольщавших своим мнимым ведением сокровенных тайн христианского учения, – всё это заставляло наставников александрийских ближе знакомиться с разнородными учениями их противников, и глубже входить в уразумение своего. Плодом сих занятий были: учёные защищения христианства против язычников²¹, тщательные изыскания относительно Священного Писания, и его изъяснение²², и основательные опровержения появившихся заблуждений²³. В училище александрийское стекались любознательные из разных стран, и выходили отсюда с таким образованием, которое сделало их достойными высших степеней церковных в своём отечестве. Сами же наставники часто были возводимы на кафедру Церкви александрийской²⁴.

Училище начало процветать особенно с конца II столетия. В IV веке славился между его наставниками Дидим, несмотря на слепоту свою от лет младенческих, обладавший обширными познаниями в разных науках. Своим изъяснением Писания, своей защитой православия против ариан, он обращал на себя внимание и пустынножителей египетских и пришельцев Запада, искавших на Востоке богословского образования²⁵.

Другое учреждение, возникшее также в Церкви египетской, и отсюда быстро распространившееся по всему Востоку и Западу, – монашество, имело преимущественное влияние на духовную жизнь Церкви. Исходя из духа ревности о благочестии, оно дало более строгий и определённый вид древнему подвижничеству, и при усиленном стремлении язычников в недра Церкви Христовой, под покровительством Императоров, содействовало Пастырям в преобразовании языческого направления и образа жизни в обращающихся, которых искренность и твёрдость расположения к вере не могли быть испытываемы, как прежде во времена гонений, тяжким искусом. Тот же дух благочестия, который удалял первенствующих христиан от удовольствий языческого общества, и заставлял их жертвовать всеми удобствами жизни и самой жизнью соблюдению закона христианского, – и в последующие времена из среды мирского общества изводил в пустыни на все лишения, чтобы в свободе духа беспрепятственно служить единому Богу. Посещение сих пустынножителей, воспитание у них детей, избрание подвижников на высшие степени церковные, всегдашний пример жизни иноческой, осуществлявшей собой указание Спасителя на совершеннейший образ жития (Мф.19:19, 21), – всё это благотворно действовало на другую часть христианского общества, в которой не отступали от обыкновенных условий общественной жизни.

Сначала, в Египте, желающие «внимать себе» не имели обычая отдаляться от своих селений; но избирали для себя поблизости их уединённое место²⁶. Антоний – первый своим примером познакомил ревнителей благочестия с пустынями, которыми окружена с обеих сторон населённая часть Египта. Родившись от благородных родителей, близ Гераклеполя великого²⁷, он в молодых летах остался сиротой, и вняв гласу Христову к богатому юноше (Мф.19:21), отказался от всего наследства отеческого, в пользу жителей того же селения и бедных, и начал вести жизнь подвижническую, сперва невдалеке от своего селения, с одним старцем, потом – один, но далее от селения, заключившись в гробнице, как живой мертвец. После пятнадцатилетнего приготовления такими подвигами, он решился и вовсе удалиться от обитаемых мест, и заключился в запустевшем укреплении²⁸, на восточном берегу р. Нила. Это было около 285 года²⁹. Двадцать лет провёл он здесь, не исходя совершенно из своего заключения, два раза в год, покупая для себя печёные хлебы, в борьбе с врагами невидимыми и с плотью, и в подвигах молитвы и богомыслия. Наконец, по усильному требованию желающих подражать его жизни, открыл к себе доступ, и стал принимать учеников, как уже опытный во всех искушениях и трудах духовной жизни наставник. С той поры, – замечает св. Афанасий, – стали размножаться в горах монастыри и пустыни населяться иноками.

Антоний отворил к себе двери в то время, когда в Египте, как и в других странах Востока, свирепствовало жестокое гонение Диоклитианово. Его не страшили мучения гонителей. Он сам являлся в Александрию для укрепления исповедников имени Христова, и если бы угодно было Богу, то и для пролияния своей крови за имя Христово. Его устрашило многолюдство, когда, с водворением мира в Церкви, отовсюду стали стекаться к нему, кто за советами духовными, кто за наставлением в жизни пустыннической, кто за исцелением недугов своих, – и он от пустыни решился искать себе новой пустыни. «Куда же ты хочешь бежать»? был ему голос небесный, когда он на берегу Нила дожидался уже лодки, чтоб удалиться от людей. «В верхнюю Фиваиду», – отвечал Антоний. Но тот же голос возразил ему: «Поплывёшь ли ты вверх – в Фиваиду, или вниз – в Буколию³⁰, – тебе не будет покоя ни там, ни здесь. Иди во внутреннюю пустыню». Так называлась лежавшая далее на Восток к Чермному морю пустыня, куда и удалился Антоний, последуя за проходящими сарацинами. После трёхдневного путешествия, нашёл он дикую высокую гору, с ключом воды и немногими пальмами в долине, и там остановился³¹. С той поры делилась жизнь Антония между новым приютом его уединения, которое отделялось от жилища человеческого неудобопроходимой пустыней, и между оставленным им монастырём – Писпиром, на берегу Нила³². Там, близ Чермного моря, нашёл он ещё любителя пустыни – Павла, из области Фиваидской, уже девяносто лет оставившего общество человеческое³³: а сюда, в Писпир, являлся по временам, для оказания помощи тем, которые приходили к нему из ближних и отдалённых стран. Только немногие удостаивались его видеть на месте его уединённого богомыслия.

Но жизнь отшельническая, какую вели Павел, Антоний и ученики его, не для всех была удобна и безопасна³⁴. Вскоре явилось монашество в другом виде, – в виде общежития. Здесь, при постоянном надзоре опытных в духовной жизни руководителей, давшие обет полного самоотречения и совершенной покорности своему настоятелю вернее могли идти к своей цели – к очищению души от страстей и усовершенствованию себя в добродетелях, скорее могли находить в искушении совет, в скорбях ободрение, в нуждах помощь; всем обеспеченные, на всё имея общие правила, на каждый час – своё дело, в тесном союзе братства легче могли совершать трудный подвиг самоумерщвления. Такое учреждение дано монашеству другим подвижником египетским, Пахомием³⁵.

Когда было Пахомию около двадцати лет, – он был взят вместе с другими в военную службу. Но, по случаю скорого окончания войны, отпущен на свободу. В это время успел он познакомиться с христианством и, возвратившись в своё отечество, в г. Хиновоске принял св. крещение, и избрал жизнь иноческую, под руководством старца Палемона. Когда же подвигами, изучением Писаний и молитвой, достаточно приготовлен был для того, чтобы быть руководителем других; тогда по наставлению ангельскому, приступил он к устроению монастыря, где положил учредить общежитие. Местом для сего избрано было запустевшее селение Тавенна³⁶, на берегу Нила. Это было уже по окончании гонения Максиминова, и ещё до начала арианства; – следовательно, между 312 и 320 годами³⁷.

Устав Пахомиев³⁸, определявший весь образ жизни иноческой, принят был ревнителями благочестия с такой радостью, что Тавеннийский монастырь вскоре наполнился монахами, и нужно было позаботиться об устроении новых обителей. Пр. Пахомий сам устроил ещё шесть монастырей, получивших своё название, по большей части, от городов и селений, близ которых находились, и именно: Пабау³⁹, в котором и жил потом преподобный, управляя всеми прочими через местных настоятелей, – Хиновоскийский⁴⁰, Монхозин⁴¹, Тивеве, Пахнум близ Латополя⁴², и, по просьбе епископа Панопольского, монастырь Тисмене⁴³. Сверх того, устроен был Пахомием, на тех же правилах общежития, один монастырь женский, в котором первой настоятельницей была сестра его⁴⁴. По кончине пр. Пахомия (349 г.), преемники его Орсисий и Феодор, вынужденные разделить между собой управление обширным братством, основали ещё новые монастыри: два – близ Гермополя, Кай и Ови, и один – близ Гермотина, и также ещё – один женский⁴⁵.

Братство Пахомия вскоре так размножилось, что его исчисляли тысячами. Ещё при жизни Пахомия, было у него братии до трёх тысяч человек⁴⁶, а в 404 году бл. Иероним возводит число их до невероятного множества – пятидесяти тысяч ч., полагая в каждом монастыре от тридцати до сорока отдельных зданий для келий, и в каждом доме – около сорока человек⁴⁷. Все братия содержались трудами рук своих, и в своё время, по гласу трубы⁴⁸, собирались к общему Богослужению. Бо́льшая часть иноков были египтяне; греков, или знающих греческий язык, было между ними немного⁴⁹. Сам Пахомий, как и пр. Антоний, не знал по-гречески⁵⁰. Но и греки стремились подражать образцам, какие представляла жизнь иноческая в Египте, как, напр., св. Василий Великий, учредитель общежительного монашества в Каппадокии.

Сам начальник отшельнической жизни, Антоний Великий, достойно ценил великие заслуги учредителя общежития. Драгоценное свидетельство об этом находим у жизнеописателя пр. Пахомия. По смерти Пахомия, двое из учеников его посланы были в Александрию, и на пути узнав, что Великий Антоний находится в своём монастыре на р. Ниле, почли долгом принять от него благословение. «Услышав о прибытии братии, – говорит жизнеописатель, – Антоний, понудив себя, встал (ибо был уже весьма стар), и вышедши к ним, приветствовал их, и стал расспрашивать: как живёт авва Пахомий?» Но из слёз учеников уразумев, что Пахомий уже скончался, Антоний сказал: «Не плачьте: все вы стали, как авва Пахомий. Я вам говорю: великую услугу оказал он, собрав такое множество братий; он шёл путём апостольским». Один из учеников, авва Закхей, на это сказал: «Ты, отче, – светило всего мира. Слава твоя дошла до царей, и за тебя прославляют Бога».

«Не говори того, Закхей», – отвечал Антоний. «В начале, как стал я монахом, не было ни одной киновии для воспитания других; но каждый из прежних монахов, после гонения, подвизался особо. После того, отец ваш устроил это благое дело, при помощи Божией. Ещё прежде его хотел учредить то же другой, по имени Аот; но поскольку не от всего сердца старался о сем, то и не получил желаемого. Об отце же вашем много раз слыхал я, что живёт он по Писаниям, и, истинно, часто желал видеть его телесно; но видно, был не достоин того. В царствии небесном, по благодати Божией, увидим друг друга и всех св. отцов и, что особенно дорого, самого Господа и Бога нашего Иисуса Христа. Дерзайте же, утверждайтесь и усовершайтесь»⁵¹.

Многочисленность братства Пахомиева тем для нас изумительнее, что в то же время существовали в Египте, в пустынях и даже городах, и другие многолюдные монастыри, о которых говорят свидетели, лично посещавшие их в конце IV столетия. Так, спускаясь ниже по Нилу от Киновии Пахомиевой, находим в округе Арсенойском пресвитера Серапиона с десятью тысячами иноков, которые трудами рук своих не только содержали самих себя, но и доставляли щедрые милостыни на судах в Александрию⁵²; в округе Гермопольском у Аполлоса – около пятисот братий⁵³; а город Оксиринх до того богат был иноками и инокинями, что посетителям казалось, в нём более было монастырей, нежели домов, и по свидетельству тамошнего епископа, в стенах и за стенами города, находилось до десяти тысяч иноков, и вдвое более инокинь⁵⁴. Окрестности Мемфиса и Вавилона также наполнены были бесчисленным множеством иноков⁵⁵; вблизи Александрии Палладий видел их до двух тысяч, живя между ними около трёх лет⁵⁶.

Около того же времени, когда Антоний удалился к пустынным берегам Чермного моря, а Пахомий основывал общежитие Тавеннийское, пр. Аммон открыл новое убежище для пустыннолюбивых иноков невдалеке от Александрии⁵⁷, в горе нитрийской. Семнадцать лет прожив со своей супругой в девстве, он решился наконец, по взаимному согласию, разлучиться с ней, и в уединении безраздельно посвятить себя Богу. Вскоре и эта гора стала наполняться кельями иноков, так что к концу IV столетия считалось здесь до пятидесяти монастырей, и жило до пяти тысяч человек – по одному, по двое, и многие – вместе⁵⁸. За горой начиналась обширная пустыня ливийская; когда и уединение горы нитрийской для некоторых не казалось достаточным, – Аммон, с благословения Антония, посетившего местопребывание своего друга, перенёс кельи и в сию пустыню⁵⁹, и с этой поры пустыня стала именоваться кельями⁶⁰. Ещё далее от нитрийской горы отстоял скит⁶¹, где положил основание иноческому жительству пр. Макарий египетский⁶². Сюда не было и проложенной дороги, или тропы; отыскивали путь к отшельникам по звёздам; но это страшное место, как называли его посетители, более, нежели другие обиталища иноков, богато было мудрыми и совершенными подвижниками; ибо, – говорит один из сих посетителей, – в такое место и селились только наиболее твёрдые мужи⁶³. Макарий удалился сюда ещё задолго до кончины пр. Антония⁶⁴, и юный подвижник приходил к многолетнему старцу учиться отшельническим добродетелям⁶⁵, и в свою очередь сам был наставником для множества переселившихся к нему. Так гора нитрийская, кельи, скит, пустыни в разных местах Египта, лишённые всех удобств для жизни земной, наполнились взыскующими града грядущего, воспитали для Церкви многих духоносных мужей, которых чудеса привлекали к ним страждущих, а мудрые правила и писания остались навсегда руководством к жизни духовной. «Не столько светло небо с множеством своих звёзд, – говорит св. Иоанн Златоуст, – сколько пустыня египетская, являющая нам всюду кущи иноков»⁶⁶. «И мне кажется, – говорит один из подвижников египетских, – над сею страной исполняется слово апостольское: «идеже умножися грех, тамо преизбыточествова благодать». Преумножилось некогда в Египте, больше нежели в других странах, многоразличное и нечестивое идолослужение: и где же в городах такое множество спасающихся иноков, сколько их предстоит Богу в пустыне египетской»?⁶⁷

2. Чтобы определить значение престола александрийской Церкви, мы должны обратить внимание

а) на её отношения к прочим Церквям Востока и Запада;

б) на ближайшие отношения её к Церквям египетским и

в) на епархиальную область, которой непосредственно заведовал епископ александрийский.

а. В иерархии Востока, епископ александрийский занимал первое место, до той поры, как Собор Вселенский 2-й утвердил сие первенство за престолом Церкви константинопольской. В истории III столетия не видим ни одного значительного церковного вопроса, на Востоке или на Западе, в решении которого не принимали бы участия епископы александрийские. В споре, о принятии падших в общение с Церковью, и Папа римский Корнелий и Новациан, его противник, старались склонить на свою сторону архиепископа александрийского, Дионисия. Приверженцы новацианского мнения приглашали его даже на Собор в Антиохию. Но просвещённый пастырь александрийский отверг виновника раскола, и посланием в Рим старался успокоить волнение церковное⁶⁸. Другой спор, о крещении еретиков, возникший на Западе, между Церквами римской и карфагенской, тот же архиепископ александрийский, по вызову самого Папы римского, Стефана, старался прекратить своими примирительными предложениями⁶⁹. Когда в Антиохии Павел самосатский начал проповедовать свои еретические мнения о Лице Иисуса Христа, тот же Дионисий приглашён был к участию в суждении Собора о нём, и только по преклонным летам своим отказался прибыть в Антиохию; но он не оставил предсмертным посланием изъяснить своё мнение⁷⁰. Не говорим уже о действиях того же Святителя против заблуждений, являвшихся в собственном его округе: против ереси Савелия пентапольского⁷¹ и лжеучения Непота арсенойского⁷².

б) Епископ александрийский, «по древнему обычаю»⁷³, управлял, как Патриарх, всеми Церквами в Египте, Ливии и Пентаполе. В его округе было около ста епархий⁷⁴. Предстоятель Церкви александрийской, чтимый от других наименованием «Папы», но обыкновенно, употребляя общее высшим Пастырям Церкви имя епископа⁷⁵, стоял в ближайших отношениях к подчинённым ему епископам, нежели как это было в других патриарших округах. В Египте не имели такой силы, как в других областях, права митрополитов, посредствующих между Патриархом и областными епископами. Управление сосредоточивалось преимущественно во главе Церкви александрийской⁷⁶. Даже в отдалённом от Александрии Пентаполе, власть александрийского епископа простиралась на все дела⁷⁷. Такая сосредоточенность власти давала более крепости церковному союзу.

Но, ещё во время гонения Диоклитианова и Максиминова, открылось в иерархии египетской разделение, возбуждённое спорами о принятии падших в общение церковное, и усиленное властолюбием. Тогда как св. Пётр, епископ александрийский, по духу любви и снисходительности, разрешал принимать падших во время жестокого гонения, как скоро снова обратятся к Церкви, налагая, впрочем, на них, смотря по степени их вины, различные церковные наказания⁷⁸, – Мелетий Еп. ликопольский, в Фиваиде, настоял, чтобы до окончания гонения никого из падших не принимать к покаянию, и решить их участь уже по восстановлении мира в Церкви⁷⁹. И когда св. Пётр должен был оставить свою Церковь и искать себе убежища в Месопотамии и Сирии⁸⁰, – Мелетий, освободившись из темницы, в которой был заключён вместе с прочими исповедниками, начал повсюду, в чужих епархиях, ставить своих пресвитеров и диаконов, и даже епископов, и своё общество именовать Церковью мучеников⁸¹. В самой Александрии, где св. Петром поручен быль надзор за делами Церкви некоторым пресвитерам, он произвёл раздор. Епископы, за имя Христово страдавшие в заключении, и сам св. Пётр, старались удержать зло увещательными посланиями⁸²; но общество Мелетиево возрастало более и более. Когда, наконец, св. Пётр возвратился в Александрию: то рассмотрел действия Мелетия, и подверг их осуждению, которого они оказались тем достойнее, что Мелетий, как открылось, сам предосудительно избавился от общих, вместе с прочими исповедниками, страданий⁸³. Но Мелетий не покорился суду церковному, и, во всё время последующих затем епископов александрийских – Ахиллы и Александра, оставался в отделении от Церкви православной: число епископов, им поставленных, возросло до 29⁸⁴. В таком положении оставались дела до Никейского Собора.

в) Епархиальный округ александрийского епископа был не обширен. Кроме Александрии, к нему принадлежала ещё область мареотская, или западная часть нижнего Египта, вне Дельты. В этой области считалось около двадцати пресвитеров⁸⁵. В самой Александрии многолюдство верующих и обширность города⁸⁶, ещё до времени умиротворения Церкви, заставили пастырей александрийских учредить, кроме кафедральной церкви⁸⁷, несколько приходских, к которым постоянно обращались с своими духовными нуждами все живущие поблизости христиане, и в которых назначенные священники исправляли обязанности пастырские. Это учреждение св. Епифаний заметил, как особенность в устройстве Церкви александрийской, без сомнения, имея ввиду, что в других городах или не было более одной кафедральной церкви, при которой находился епископ с низшим духовенством, или в существующих приходских церквах совершали Богослужение, по временам посылаемые из клира кафедральной церкви. Церквей в Александрии, по свидетельству св. Епифания, было много, и некоторые называет он по именам. Это были церкви – Дионисия, Феоны, Пиерия, Серапиона, Персеи, Дизия, Мендидия, Аниана, Бавкалы⁸⁸. Так как некоторые из сих церквей носят имена бывших прежде александрийских епископов и наставников (Дионисия, Феоны, Пиерия, Серапиона, Аниана), и об одной из них, именно – Феоны, св. Афанасий упоминает, что она устроена св. Александром александрийским⁸⁹: то можно думать, что и прочие были созданы в память чтимых епископов и учителей благочестивыми их преемниками⁹⁰. Судя по числу пресвитеров, подававших от себя отзывы по делам св. Афанасия, в Александрии было не более 16 церквей⁹¹. Но в четвёртом столетии уже не достаточно было такого числа для умножающейся паствы александрийской⁹².

Ещё при языческих императорах, бедные жители Александрии пользовались безденежной раздачей хлеба от правительства⁹³. Но тогда христианам нельзя было ожидать помощи от язычников. Св. Константин Великий поручил эту раздачу архиепископу александрийскому⁹⁴. Для призрения бедных устроены были особые жилища при церквах, где и находились они под надзором и попечением назначенных для этого клириков⁹⁵. Здесь были и странноприимные для пришельцев, и богадельни для увечных⁹⁶. Все сии благотворительные учреждения, состоя под управлением епископа, более и более связывали пастыря с его паствой.

* * *

Св. Афанасий родился в Александрин, вероятно – в конце III столетия, незадолго до гонения Диоклитианова (начав. 303 г.). Во время сего гонения он был в таких годах, что не всё мог помнить сам. В одном из своих сочинений он ссылается на слова родителей, что тогда некоторые язычники давали убежище христианам, и даже подвергались лишению имущества и заключению в темницу за то, что не хотели выдать укрываемых⁹⁷.

Скудны сведения о первых годах жизни св. Афанасия, столь богатой впоследствии великими деяниями. Несомненно, он получил учёное образование; нужды века и обыкновенный порядок тогдашнего учения заставили его знакомиться и с произведениями языческих мудрецов и поэтов Греции⁹⁸, но на это немного употребил он времени, как свидетельствует св. Григорий Богослов. Главное внимание обращено было на изучение Св. Писания, под руководством наставников; и св. Афанасий так изучил все книги Ветхого и Нового Завета, как другой не изучил и одной⁹⁹. Кто были его наставники, – неизвестно; но в одном из первых своих сочинений св. Афанасий даёт им наименование свидетелей (μάρτυρες) Божества Христова¹⁰⁰, высокое титло, которое в то время покупалось кровью. Без сомнения, то были наставники огласительного училища в Александрии, из числа которых был и св. Пётр, Александрийский епископ, скончавшийся мученически в 312 году¹⁰¹.

Умственное образование Афанасия довершено было в обществе подвижников. Если нельзя с достоверностью утверждать, что был он учеником преп. Антония¹⁰², по крайней мере, известно то, что многократно видал он великого пустынножителя, и сам был из числа «подвижников». Об этом свидетельствовал целый Собор египетских епископов.

Приготовляемый Промыслом Божиим к великому и многотрудному служению, св. Афанасий ещё с ранних лет сделался известным епископу александрийскому, Александру, поставлен им в диакона александрийской Церкви, и пользовался таким его расположением, что вместе с ним жил, и был его помощником в письменных сношениях, по делам церковным, с другими лицами¹⁰³. Его проницательный ум, сила рассуждения, основательное знание истин христианского учения, непоколебимость в своих здравых убеждениях, чистая ревность по истине, и тогда уже могли отличить его от прочих служителей алтаря. Никакие софизмы не могли затмить пред ним истины, которую открывали ему Слово Божие и наставления богопросвещённых мужей; никакие виды, никакие опасности не могли преклонить его к тому, чтобы он решился изменить ей. Глубоко понимая сущность христианского учения, он легко сознавал связь всех истин его, и легко разрешал все ухищрения лжи. Дорожа истиной Божественной, как сокровищем небесным, он готов был отдать за неё всё, только бы сохранить её.

Два сочинения, писанные св. Афанасием, по всей вероятности – ещё в молодых летах¹⁰⁴, уже давали право надеяться от него многого. Это – «слово против язычников» и другое – «о воплощении Слова». В первом, объяснив из падения человека начало язычества, он в кратких, но резких чертах, показывает нелепость и безнравственность мифологических преданий и религиозных учреждений языческого мира, и указывает естественные пути к познанию истинного Бога. Во втором он излагает учение об искуплении в связи с другими коренными истинами христианского учения, и защищает его от нападений неверующих иудеев и язычников. С какой силой убеждения он говорит здесь о необходимости воплощения Сына Божия для восстановления падшего человека, – и, обратно, действием Его проповеди, смерти и воскресения в целом мире доказывает, что воплотившийся есть Сын Божий! Защищать веру в Божество Сына Божия – было призванием, в сей жизни, Афанасия.

В Александрии появилось новое учение, усиливающееся подорвать самое основание христианства. Один из приходских священников Александрии, Арий, получивший образование в Антиохии, славившийся своей диалектикой, – вопреки Евангелию и всеобщему убеждению христианскому, за которое пролили свою кровь многие тысячи верующих, – стал проповедовать, что Христос, Сын Божий, не есть Бог по существу. Почитая мысль о рождении несовместимой с понятием о самосущности Божества, он признавал Христа только обоготворённым человеком за Его добродетели, и таким образом низводил христианство в ряд тех ложных религий, в которых обоготворяется человеческая природа. Когда такие нечестивые мнения начали распространяться в народе, – Александр, еп. александрийский, старался вразумить лжеучителя своими наставлениями. Но упорный в своём лжемудровании Арий не хотел покориться истине, и привлёк на свою сторону даже некоторых из священников александрийских и мареотских. Тогда Александр созвал всех священников и диаконов своей епархии для увещания их заблуждающихся собратий. Всё было напрасно. Александр пригласил всех епископов своей области на Собор. Арий и его единомышленники не скрывали своих нечестивых мнений и пред епископами, и были единомысленно осуждены, как еретики, и низложены. Только два епископа Ливии пентапольской: Секунд птолемаидский и Феона мармарикский, пристали к стороне Ария. Отверженный в Египте, он обратился к своим друзьям в Палестине и Сирии и малой Азии, где были у него товарищи, по училищу антиохийскому, на епископских престолах¹⁰⁵. То обвиняя защитников правого учения в искажении его, то прикрывая своё нечестие двусмысленными выражениями¹⁰⁶, он успел расположить к себе и таких людей, которые не согласны были разделять его христоборческое мнение.

Самое деятельное участие в судьбе Ария принял Евсевий, епископ никомидийский, его товарищ по антиохийскому училищу. По властолюбивым побуждениям, он перешёл в тогдашнюю столицу восточных императоров из Берита, и старался употребить всё своё влияние в пользу своего друга, в Египте и в других странах. Он писал в защиту Ария к Александру, располагал в его пользу и других епископов¹⁰⁷, сам разделяя вполне мнения лжеучителя¹⁰⁸. Другие, хотя не столь же нечестиво мыслили о Сыне Божием, и не именовали Его тварью, – но не признавая единосущия Сына Божия с Отцом (как Ориген), и в то же время увлекаясь лживыми уверениями Ария и настояниям его друзей, также приняли его сторону. Таков был Евсевий, епископ кесарийский, знаменитый своими учёными трудами, но не твёрдый в своих догматических понятиях¹⁰⁹.

Когда, таким образом, пагубное лжеучение Ария сделалось известным и вне Египта, и нашло себе более или менее ревностных покровителей: св. Александр, еп. Александрийский, нашёл нужным представить в истинном виде богопротивные мнения арианские пред всей Церковью Вселенской. Посему написав окружное послание, в котором изъяснил всю важность настоящих обстоятельств, и обличил ясными словами Писания лжеучение Ария и его единомышленников, разослал сие послание ко всем епископам Церкви Вселенской, предварительно предложив всему духовенству своей епархии засвидетельствовать своими подписями своё согласие с изложенным осуждением. Здесь, в числе подписавшихся пресвитеров и диаконов александрийских, между последними, упоминаются два Афанасия, из которых один, без сомнения, есть будущий епископ александрийский¹¹⁰. Несмотря на свои молодые годы, он и тогда принимал живое участие в распоряжениях епископа александрийского к подавлению ереси, и тем возбудил против себя ненависть единомышленников Ария. Сам он, при всей скромности писал: «когда Александр, по своей правой вере во Христа, не согласился принять Ария в общение (по просьбам Евсевия никомидийского и др.), тогда разгневались единомышленники Ария на Афанасия, бывшего в то время диаконом; поскольку разведывая, они узнали, что он по большей части живёт при епископе Александре, и уважаем им»¹¹¹. Это было ещё до Никейского Собора. Приведём здесь ещё слова св. Кирилла александрийского об отношениях Афанасия к Александру, к тому же времени относящиеся: «хотя не занимал он, – говорит св. Кирилл, – епископского престола, и оставался в клире; однако же, по остроте ума своего, по своей кротости и весьма тонкому и беспримерному благоразумию, был принят блаженной памяти епископом Александром как свой, и жил со старцем, как сын с отцом, руководя его ко всему полезному, и во всяком деле указывая ему лучший путь»¹¹².

Волнения, произведённые Арием, длились уже около трёх лет. В это время Константин Великий, поразив последнего гонителя Церкви Христовой, Ликиния, сделался обладателем и восточной половины империи. Исполненный самых искренних желаний – видеть повсюду торжество христианства, и даровать Церкви мир, он прибыл в Никомидию¹¹³, и здесь, к прискорбию своему, услышал о тяжких смутах, раздиравших Церковь александрийскую. С одной стороны Египет страдал от раскола Мелетиева, в котором упорствовали многие епископы, отделившиеся от престола александрийского, с другой – от споров, возникших с учением Ария. Последнее зло имело пагубное влияние и на другие Церкви. Там и здесь друзья Ария уже созывали соборы для рассуждения о принятии его в общение, и не отказывали ему в общении¹¹⁴. Так как епископ Никомидийский был другом Ария, то понятно, в каком виде могло быть представлено дело Ариево Императору. Полагая, что весь спор произошёл от раздражительного самолюбия епископа и пресвитера александрийских, и от углубления в предметы, не имеющие существенной важности для христианина, он отправил со своим посланием¹¹⁵ Осию, епископа кордовского, привести в порядок александрийские дела.

Но причины спора отнюдь не были так маловажны, как старались уверить защитники Ария. И Осия должен был возвратиться к Императору с убеждением, что нужны более сильные меры к умиротворению не одной только александрийской Церкви, но и других восточных Церквей. Ревнующий о мире мира и Церкви, Государь к наступающему двадцатилетию своего царствования положил созвать, невдалеке от своей восточной столицы, епископов из всех стран, в которых исповедовалось имя Христово, чтобы в общем голосе предстоятелей Церкви сама собой обнаружилась и утвердилась истина. Так составился первый Вселенский Собор, в 325 г., в Никее, из 318 епископов. Не излагая историю сего Собора вполне, скажем только о действиях его, имеющих тесную связь с излагаемым предметом.

Св. Собор, призвав Ария, с терпением выслушал его новое учение, рассмотрел его и отверг как богохульное. Епископы, оказывавшие благосклонность к Арию, или разделявшие его нечестивые мнения, старались поддержать его¹¹⁶. Но живое сознание истины, одушевлявшее св. пастырей, из которых многие недавно проливали свою кровь за неё, и учёные доказательства просвещённых святителей, опиравшихся на ясное учение Слова Божия и писания древнейших отцов и учителей Церкви, скоро восторжествовали над заблуждением нечестия. В этой борьбе достославное участие принимал и диакон александрийской Церкви, св. Афанасий, во всём вспомоществуя своему епископу¹¹⁷. Поборники неправомыслия, за недостатком правды на их стороне, думали помочь себе лукавством, предлагая прочим членам Собора такой символ веры, в котором неопределённость некоторых выражений о Сыне Божием давала место перетолкованиям ариан. Но св. отцы, исповедуя Сына Божия «из сущности Отца» рождённым и «Отцу единосущным», включили сии выражения в свой символ, и тем утвердили древнюю веру «в Бога истинна от Бога истинна». Символ сей охотно принял Император Константин, подписали все члены Собора, вместе с осуждением нечестивого учения Ария; подписали даже епископы, державшиеся стороны Ария, за исключением только двух ливийских: Феоны мармарикского и Секунда птолемаидского¹¹⁸: хотя пример Евсевия кесарийского¹¹⁹ и последующие действия, в пользу арианства, прежних его защитников, не показывают в них искренности убеждения. Упорный в своём нечестии Арий предан проклятию и, по повелению Императора, сослан в заточение, вместе с двумя ливийскими епископами; его богохульные сочинения велено предавать огню; скопище его заклеймено позорным именем порфириан, как богоненавистное¹²⁰. Потом за общение с арианами сосланы в заточение, в Галлию, и пощажённые прежде – Евсевий никомидийский и Феогний никейский, и на их места возведены православные епископы¹²¹.

Явив праведную строгость в отношении к упорным еретикам, св. Собор оказал снисхождение к отделившимся от епископа александрийского с Мелетием. Всем поставленным от него епископам и прочим духовным лицам Собор предоставил пользоваться правом священнослужения, но уступая во всём первое место постоянно пребывавшим в союзе с епископом александрийским; в случае смерти сих последних, – заступать их место, но не иначе, как по желанию народа и с согласия епископа александрийского. Самому же Мелетию Собор сохранил только имя достоинства епископского и пребывание в своём городе¹²², предоставляя всю власть в Египте одному епископу александрийскому¹²³.

Так св. Собор устроил дела Церкви александрийской.

Коснулся Церкви александрийской и последний вопрос, занимавший отцов Собора Вселенского: о единовременном повсюду праздновании Пасхи¹²⁴. Так как в Александрин утверждено было празднование Пасхи на правильном основании, и так как здесь знания астрономические давали более удобства к определению сего времени в точности, то епископу александрийскому предоставлено было – ежегодно объявлять посланиями, когда в том году надлежит праздновать Пасху¹²⁵.

Несмотря на то, что решения Собора Вселенского объявлены были в Александрии соборным посланием, и подкреплены повелением Императора Константина¹²⁶; волнения, произведённые в Церкви александрийской Арием и Мелетием, не утихли, так что Имп. Константин нашёлся вынужденным – значительнейших приверженцев Ария вытребовать из Александрии в Никомидию¹²⁷. А для предупреждения новых своеволий со стороны Мелетия, Александр истребовал от него список всех лиц, посвящённых Мелетием в епископы и поставленных им в епархии александрийской в священники и диаконы¹²⁸.

Среди сих забот об умиротворении Церкви, св. Александр скончался, менее нежели через пять месяцев по возвращении с Собора¹²⁹. Афанасия в то время не было в Александрии. Оставляя свою паству, умирающий старец искал вокруг себя блуждающим взором, кому бы желал поручить её. «Афанасий, Афанасий»! – взывал Александр, – «ты думаешь убежать. Нет! не убежишь»¹³⁰. Действительно, Афанасий не избежал жребия, предназначенного ему свыше. Предъизбранный отошедшим пастырем и желанием паствы, едва явился он в Александрию, как народ неотступно стал требовать от собравшихся епископов, чтобы посвятили ему в епископа Афанасия, и дотоле не успокоился, доколе не получил желаемого. «Это – христианин, муж благовейный, один из подвижников, истинно епископ», – провозглашал народ, изъявляя своё желание видеть Афанасия своим пастырем¹³¹.

Великий подвиг предлежал св. Афанасию в его пастырском служении. Последователи Ария, видя ещё в диаконе сильного противника своему учению, и особенно, на Соборе Никейском испытав неотразимую силу его слова, непоколебимую твёрдость в древнем благочестии, готовы были употребить все меры, чтобы отнять у него престол. Приверженцы Мелетия, хотя вскоре лишились своего предводителя, но получив взамен его Иоанна Архафа, бывшего помощником Мелетию, не только не думали о подчинении определениям Никейского Собора, но и сами присваивали себе право участвовать в избрании епископа александрийского. И когда избрание совершилось не по их желанию, то распускали клеветы, будто Афанасий поставлен шестью или семью епископами, тайно от прочих¹³². Были недовольные и между православными: слышны были отзывы, что Афанасий ещё слишком молод для того, чтобы занимать такой высокий престол¹³³. И между тем, Промысл Божий предназначил его не только для того, чтобы быть пастырем Церкви александрийской, но и чтобы служить опорой православия для всей Церкви, в течение едва не полстолетия. С именем Афанасия неразлучна история православия в IV веке.

Одним из первых дел св. Афанасия в его пастырском служении было личное обозрение своего округа. Тогда ещё не препятствовали ему заняться устроением своей Церкви внешние враги его, ариане; потому что предводители их были разосланы в заточение. Он не только посетил область мареотскую, дотоле свободную от мелетиан, но и предпринял путешествие до отдалённых пределов своего патриаршего округа, по р. Нилу¹³⁴. Епископы предлагали ему свои нужды; иноки встречали его со славословием. Между ними узнавал он людей, которых мог употребить для высшего служения Церкви¹³⁵. Иноки были ему верными помощниками в его великих трудах.

Но возобновившиеся смуты ариан вскоре заставили св. Афанасия обратить свой взор от сих мирных занятий к делам иного рода. Арий, посредством своих друзей при дворе Государя, успел возвратиться из заточения. Сестра Константина, Констанция, бывшая в супружестве за Ликинием, и хорошо знавшая Евсевия никомидийского, умирая, поручила благосклонности своего брата одного близкого к ней священника, единомышленного с Арием. Тот умел представить Государю еретика невинно гонимым, уверяя, что Арий в своём образе мыслей совершенно согласен с символом Никейского Собора. Константин желал в этом увериться, и вытребовал Ария к себе, обещаясь, в случае справедливости сего известия, возвратить его с честью в Александрию. Явившись ко двору по вторичному требованию, Арий просил Государя о возвращении ему общения с Церковью, представляя себя всегда верным её сыном, и изъясняя в своём исповедании учение о Сыне Божием в общих выражениях, которые на Соборе Никейском были признаны недостаточными¹³⁶. Исповедание сие было принято; однако же, Константин не дал никакого повеления о принятии Ария в Церковь, конечно, предоставляя это дело епископам.

Когда, таким образом, освободился из заточения Арий, – стали домогаться той же милости и епископы: никомидийский Евсевий и никейский Феогний? Они прямо писали: если возвращён из ссылки тот, кто осуждён был за неправомыслие; то тем менее повинны наказанию мы; потому что мы подписали составленный на Соборе Никейском символ веры¹³⁷. Получив дозволение возвратиться в свои епархии¹³⁸, они изгнали поставленных на их место, и стали стараться о распространении и утверждении своего учения, отвергнутого Собором Никейским. Для этого употребляли все меры, чтобы низложить своих противников; на их места определяли своих единомышленников, и положили, чего бы то ни стоило, восстановить Ария. Общество их вначале состояло из тех же лиц, которые и на Соборе Никейском стояли на стороне Ария; потом, мало-помалу, оно возрастало через рассеваемые книги в духе арианском, клеветы на православных и награждение изменников истины престолами, отнятыми у епископов православных. Главой сего общества, по-прежнему, был Евсевий никомидийский; ему помогал, хотя и не во всём единомысленный с ним, – пользовавшийся большим уважением у Императора по своей учёности, – Евсевий кесарийский.

Уже они успели низложить под разными предлогами св. Евстафия антиохийского (328 г.) и некоторых других епископов, защищавших истину на Никейском Соборе, не оставлявших и в последствии обличать лжеучителей¹³⁹. Торжествуя свою победу в Сирии, Евсевий никомидийский обратился с просьбой к епископу александрийскому, чтобы он принял Ария и его друзей в общение с собой. «В письме он просил, – говорит св. Афанасий, – а на словах с посланным угрожал»¹⁴⁰. Св. Афанасий отвечал, как верный блюститель своего стада, что он не может принять в общение еретиков, осуждённых Вселенским Собором. Тогда Евсевий нашёл случай оклеветать Афанасия пред Императором в том, будто он не принимает в свою Церковь желающих иметь с ней общение. Обвинение нарочито было представлено в общих чертах, чтобы могло относиться равно к мелетианам, как и к арианам. Константин, конечно, разумея первых, которым дозволен был Собором свободный приём в Церковь, с неудовольствием принял такой донос, и в грозных выражениях писал к Афанасию, чтобы он не препятствовал желающим возвратиться в недра Церкви¹⁴¹. Но св. Афанасию стоило только объяснить, о ком ходатайствуют клеветники его, – и Константин более не настаивал на своём требовании.

Видя, что напрасны будут все покушения – склонить епископа александрийского на свою сторону, – Евсевий искал теперь всеми возможными средствами вредить ему. Мщение его было неистощимо в клеветах. Он вошёл в тесные сношения с мелетианами, доселе не примирившимися с Церковью, и через них взводил, одни за другими, новые обвинения на Афанасия. Явились в Никомидию трое мелетианских епископов с жалобой на епископа александрийского, будто он обложил египтян податью, обязав их доставлять в пользу Церкви александрийской льняные одежды. Эта жалоба немедленно доведена до Императора. Но, бывшие в то время в Никомидии, двое пресвитеров александрийских раскрыли её несправедливость. Константин осудил поступок мелетиан, но пожелал лично видеться с Афанасием.

Ещё не успел Афанасий явиться в Никомидию, как уже готовы были против него новые обвинения от тех же мелетиан, будто он помогал деньгами какому-то мятежнику Филумену. Св. Афанасий личным объяснением успел разрушить и эту клевету, и так сильно подействовал на Государя, ничего столько не желавшего, как мира и согласия, что он отправил вместе с ним послание к православным жителям Александрии, в котором прославлял Афанасия, как «человека Божия», И достойно порицал вражду и зависть его противников¹⁴².

Но клеветы ещё не истощились. Мелетиане распустили молву, будто архиепископ александрийский, обозревая в своей епархии мареотскую область, приказал сокрушить, или сам сокрушил, найденные в церкви у одного мелетианского священника, Исхира, св. сосуды, сжечь священные книги, разрушить св. престол. Сложили и другую басню: будто св. Афанасий одного мелетианского епископа Арсения, города Ипселы, умертвил, и отсёк у него руку, для волхвования. Первое обвинение Афанасий имел случай объяснить Государю ещё при свидании с ним в Никодимии¹⁴³. Исхир отнюдь не был священником. Правда, его посвятил в этот сан, ещё при еп. Александре, священник же александрийский, Коллуф, самовольно восхитивший себе права епископские: но ещё на Соборе Александрийском, 324 г., при Осии кордовском, этот Коллуф низложен, как самозванец, и все им посвящённые не признаны действительно поставленными. В том селении, где жил Исхир, и где будто бы совершилось оскорбительное для святыни происшествие, не было своей церкви; и день, в которой будто бы оно совершилось, – замечает св. Афанасий, – не был воскресный, когда обыкновенно совершалось Богослужение. Итак, всё это происшествие было не что иное, как враждебный вымысел. Сам Исхир сознался письменно, что он принуждён был к такому несправедливому извету на Афанасия тремя мелетианскими епископами, которых указал и имена.

Другое обвинение Константин поручил исследовать брату своему Далматию, и рассмотреть Собору, который должен был собраться в Кесарии палестинской¹⁴⁴. Получив вызов к ответу от Далматия, св. Афанасий отправил диакона своего искать Арсения по монастырям. Посланный, хотя не нашёл его, но узнал монастырь, где он скрывался, и привёл с собой в Александрию священника Пинну, который способствовал его удалению оттуда, и монаха Илию, с которым он путешествовал. Оба объявили, что Арсений не только жив, но и ходит с обеими руками. Кроме того, дошло до св. Афанасия письмо Пинны к предводителю мелетиан после Мелетия, Иоанну Архафу, к которому он писал, что, так как дело объяснилось и стало всем известно в Египте, то нечего более обвинять Афанасия в умерщвлении Арсения.

Сам же Арсений удалился в Тир, где и был узнан тамошним епископом Павлом, и задержан.

Все сии обстоятельства св. Афанасий раскрыл Императору Константину в письме, и взаимно получил от него успокоительное послание, в котором с негодованием отзывался он о кознях мелетиан, и повелел прочесть сие послание публично, в посрамление врагов Афанасия. В тоже время Далматию и епископам, уже отправившимся на собор, Константин повелел возвратиться с пути.

Казалось, тем дело и должно было кончиться: Афанасий не искал наказания клеветников. Сам Арсений явился к нему с повинной головой, и просил его принять в общение с Церковью. Даже Иоанн Архаф, глава раскола, искал теперь союза с Церковью, и этим чрезмерно обрадовал Государя, всего более заботившегося о водворении мира, так что Константин вызвал его немедленно к себе¹⁴⁵.

Но какая неожиданная перемена! В следующем же году этот Иоанн переходит на сторону Евсевия; обвинения со стороны Исхира и Арсения возобновляются; по повелению Константина, назначается новый собор для рассмотрения их доносов; и собор оканчивается осуждением Афанасия. Виновники этой перемены – скрыты: но дух действующей партии виден, цель – низложения Афанасиева – ясна: лишь только произнесён приговор на Афанасия, – Арию разрешено общение с Церковью, и он отправляется в Александрию.

Назначая этот собор в Тире (335 г.), – как писал Константин, – для прекращения беспорядков, возбуждаемых «любопрением», и восстановления согласия в провинциях, разрушенного «высокомерием немногих людей», он уведомлял членов собора: «мной сделано всё, о чём вы писали: я отправил письма к тем епископам, к которым вы хотели, и требовал, чтобы они приехали и участвовали в ваших заботах; отправил также бывшего консула Дионисия, с повелением напомнить о приезде на ваш собор тем, кому до́лжно, и наблюдать за ходом дела, и особенно за благочинием. Если же кто, – чего, впрочем, я не ожидаю, – осмелится и теперь пренебречь наше повеление, и не явится на собор; то от нас послан будет человек, который, по царскому указу, изгнав виновного, научит его, что определениям Самодержца, направленным к защите истины, противиться не до́лжно»¹⁴⁶. В то же время и епископ александрийский получил повеление – беспрекословно отправиться в Тир, хотя бы то и против воли¹⁴⁷. Из приведённых слов послания Константинова к собору ясно видно, что враги Афанасия успели посеять сильные предубеждения против него в душе миролюбивого Государя. До сих пор Евсевий и его друзья втайне покровительствовали мелетианам: теперь они решились открыто защищать их, представляя виновником продолжающегося разъединения их с Церковью – Афанасия. Вменяли ему в вину и то, что он предварительным объяснением устранил необходимость нового рассмотрения принесённых на него жалоб мелетианами, на соборе в Кесарии, – и это представляли, как пренебрежение к воле Государя. Из последующего видно, что воспользовались случаем представить Константину в более благоприятном виде и дело Ария, который давно уже возвращён был из заточения, но не допущен в Александрию.

Предрасположив таким образом Константина против св. Афанасия, враги его сами указали Государю, кого бы они считали нужным на предполагаемом соборе; туда явились, – как будто люди необходимые, – даже из Мисии и Паннонии, недавно поставленные епископы Урзаций и Валент. Кто же это были? Ученики Ария¹⁴⁸.

Во всём виден заговор: мелетиане взяли на себя быть доносчиками, ариане – судиями¹⁴⁹.

Епископов собралось на собор до шестидесяти человек¹⁵⁰. Сверх того, прибыли из Египта со своим архипастырем 48 епископов¹⁵¹. Здесь присутствовали епископы именитых престолов: антиохийского – Флакилл, иерусалимского – Максим, солунского – Александр; – но главным действователем был Евсевий никомидийский со своими сообщниками. К ним не постыдился пристать и учёный епископ кесарийский, Евсевий, называвший своего соименника никомидийского «великим»¹⁵².

Св. Афанасий, явившись на собор со своими епископами, прежде всего потребовал, чтобы удалены были из числа судей его люди, питающие вражду к нему, равно как и ко всем православным, по-своему неправомыслию. Он указал на Евсевия никомидийского, Феогния никейского, Мариса халкидонского, Наркисса неронопольскаго, Феодора ираклийского и Патрофила скифопольского¹⁵³. Но требование Афанасия не было уважено присланным на собор чиновником Дионисием¹⁵⁴.

Начались допросы против обвинений, представленных мелетианами¹⁵⁵. Мелетиане старались уверить, что Афанасий избран в епископа немногими, как разглашали они и прежде.

Против этой клеветы был общий голос присутствовавших на соборе египетских епископов¹⁵⁶.

Повторили донос об умерщвлении Арсения, и принесли даже отсечённую руку, которую употреблял будто бы Афанасий для волхвования. Но Арсений представлен был собору св. Афанасием налицо и с обеими руками, к посрамлению клеветников.

Явился Исхир; прельщённый деньгами и обещанием епископского достоинства, снова свидетельствовал он о сокрушении св. сосудов пресвитером александрийским Макарием, будто бы по повелению Афанасия. Св. Афанасий представил опровержение и на это; но его словам не хотели верить, и положили исследовать это дело на месте. Предупреждая общее решение собора, кого послать в Египет для исследования¹⁵⁷, Евсевий и его сообщники тайно снарядили от себя комиссию из шести епископов, уже упомянутых выше: Феогния, Мариса, Феодора, и с ними Македония мопсуетского, Урзация и Валента, и ночью отправили их в Александрию. Между тем, обвиняемый в преступлении, пресвитер Макарий, как был представлен на соборе в узах, так и теперь оставался в темнице, в Тире.

Как скоро узнал об этом св. Афанасий, то принёс жалобу присланному для надзора за порядком Дионисию, что, противно всякой справедливости, назначены следователями те именно люди, которых он устранял от суда над ним¹⁵⁸; а епископы египетские подали о том же от себя объявление собору и тому же чиновнику Дионисию¹⁵⁹, и, не видя никакого удовлетворения по своей жалобе, вторично просили и епископов, и Дионисия остановить дело, предоставив дальнейшие разыскания воле Государя¹⁶⁰. Всё было напрасно. Заседания собора наполнились неописанного смятения. И прежде обвинители и пристрастные судьи не давали подсудимым свободно объясняться; теперь раздражение обличённых в явной несправедливости судей, крики посрамлённых клеветников, бессмысленные вопли черни, видевшей отсечённую руку и верившей клевете, вопреки очевидности, дошли до того, что можно было опасаться за жизнь Афанасия. И в один раз блюститель благочиния должен был силой извлечь его из собрания неистовствующих¹⁶¹. Тогда св. Афанасий с пятью из своих епископов решился тайно оставить собор и город, и просить себе справедливости лично у самого Государя.

Между тем, посланные в Египет, в отсутствие епископа, которого касалось порученное им исследование, без свидетелей от подсудимого, не входя в сношение с духовенством, которое обыкновенно сопровождало епископа во время обозрения им своей епархии, с одним префектом египетским и воинской командой, отбирали сведения о предметах, относящихся до Богослужения и таинстве у оглашённых и язычников, и сами запутывали себя их показаниями в неразрешимые противоречия. Оглашённые утверждали, что они были в то время внутри дома, когда сокрушены были сосуды Макарием: но по уставу литургии не могли быть тогда в церкви, когда предлагались сосуды со Св. Дарами. Другие говорили, что Исхир, во время прибытия туда Макария, лежал больной в келье: значит, он не совершал в то время Богослужения, как утверждали мелетиане. Всё мареотское духовенство, узнав о производимом исследовании, подало следователям, собору и префекту Египта, от себя объявление, которым, подтверждая слова своего епископа, уверяло, что мнимое разорение церкви есть одна клевета, что Исхир никогда не был священником православной церкви, и проч.¹⁶²; но это свидетельство не было принято. А в Александрии, вероятно, замечая особенную любовь христиан к своему архипастырю, депутаты собора позволили себе даже разные насилия и поругания¹⁶³.

Как бы то ни было, но по возвращении посланных из Египта, собор положил: за уклонение от собора, назначенного в Кесарии, и за смятения на соборе тирском, произведённые будто бы епископом александрийским и прочими епископами египетскими, которых привёл он во множестве; наконец, за сокрушение св. сосудов, будто бы несомненно дознанное депутатами собора, – лишить Афанасия достоинства епископского, и изгнать из Александрии, поставляя ему в вину самое удаление с собора до окончания дела, и те преступления, которые, по причине удаления его, остались не исследованными.

Многие, однако же, из присутствующих не согласились подписать такого беззаконного приговора. Другие оставили собор ещё ранее. Пишут о епископе Пафнутии, страдавшем во время гонения Диоклитианова, что он, взял за руку епископа иерусалимского, Максима, тоже – исповедника, вывел его из собрания, сказав: «нам, исповедникам, не прилично принимать участие в таком соборе».

Несмотря на то, приговор соборный сообщён был Императору, и объявлен в посланиях ко всем епископам; с тем, чтобы они прекратили всякое общение с Афанасием. А Иоанн мелетианский со всем своим обществом принят в общение церковное¹⁶⁴.

И после таких дел епископы собора не усомнились приступить к освящению новосозданного Константином великолепного храма в Иерусалиме, над гробом Господним! Такие дела думал закрыть красными словами Евсевий кесарийский, соединяя в своём повествования дела тирские с совершёнными в Иерусалиме. «Не позволительно, – пишет он, – приступать к Богослужению, не согласившись между собой во мнениях. Божественный закон предписывает, чтобы находящиеся в ссоре не прежде приносили дары Богу, как соединившись любовью, и примирившись друг с другом»¹⁶⁵.

Достойным заключением дел тирских было то, что судьи Афанасия в Иерусалиме приняли в общение церковное Ария, которого веру предписал им испытать Император, не принимая на себя произнести суд о её православии, – и который, не отказавшись от своего зловерия, научился только скрывать его в неопределённых выражениях¹⁶⁶. Здесь-то объяснилось, к чему стремились все предшествующие усилия собора – низложить Афанасия.

Но Афанасий нашёл себе защитника в Государе. Правда, и Константин, по внушённым ему от приверженцев Евсевиевых невыгодным понятиям о епископе александрийском, сначала – никак не хотел принять его к себе; но, узнав, что творилось на соборе в Тире, выслушал лично просьбу гонимого, и охотно согласился на неё. Афанасий просил, – как и на соборе тирском в последнем объявлении, поданном епископами египетскими, – чтобы Государь дал ему возможность оправдаться во всех винах, в его присутствии и пред самими обвинителями. Константин, в сильных выражениях порицая действия собора, предписал немедленно всем членам, составлявшим его, явиться в столицу, – «чтобы вы, – писал Государь, – показали самым делом чистоту и справедливость своего суда при мне, который, – чего и сами вы не отвергнете, – есмь искренний служитель Божий»¹⁶⁷.

Но из требуемых епископов явились в Константинополь только отъявленные враги Афанасия: два Евсевия¹⁶⁸, Феогний, Патрофил, Урзаций и Валент; прочих они распустили по епархиям, и, представ Государю, не осмелились повторять обвинений по делам Исхира и Арсения, но взвели новую клевету на Афанасия: будто он угрожал воспрепятствовать подвозу хлеба в новую столицу из Александрии¹⁶⁹. «Как могу я это сделать, – возражал Афанасий, – я – человек частный и бедный?» «Нет, – отвечал Евсевий никомидийский, – Афанасий человек сильный, богатый, и его на всё достанет»¹⁷⁰.

Чтобы понять всю важность новой клеветы, взведённой на Афанасия, надобно принять во внимание, что Константин Великий, основав новую столицу на Востоке, и заботясь об усилении её населения и о средствах к её содержанию, переменил назначение флота, который доставлял прежде хлеб из Египта в Рим для раздачи нуждающемуся народу, и предоставил впредь пользоваться этой милостью Константинополю¹⁷¹. До восьмидесяти тысяч мер раздавалось народу хлеба ежедневно¹⁷². Итак, задержание хлеба, следующего из житниц египетских, если бы только было возможно по характеру и средствам Афанасия, даже одно разглашение в народе о таком умысле могло угрожать возмущением столице. Обвинители думали, – как пишут епископы египетские, – этой клеветой подвергнуть Афанасия смерти¹⁷³. Но Константин назначил ему заточение в Галлию.

Что же обещанное рассмотрение жалобы Афанасиевой в присутствии обвинителей? Ужели, после многократных опытов дознанной клеветы, Константин поверил голословному обвинению врагов Афанасиевых, которых крайность вынуждала на всё? Для разрешения этих вопросов нельзя ничего лучше привести, как слова сына Константинова, Константина, который возвратил Афанасия из заточения. Он пишет, что отец его Константин только на время послал его в Галлию, чтобы удалить от врагов, угрожавших его жизни; что он намерен был восстановить Афанасия на его престоле, и только скорая смерть воспрепятствовала исполнению этого намерения¹⁷⁴. Сам св. Афанасий верил искренности сих слов¹⁷⁵, хотя и считал своё заключение знаком гнева Константинова¹⁷⁶.

В самом деле, сколько ни старались торжествующие свою победу ариане занять престол александрийский кем-нибудь из своих единомышленников, но при св. Константине не могли того сделать. Он с угрозой каждый раз останавливал такое покушение¹⁷⁷. Желая мира Церкви, он вскоре изгнал и Иоанна, мелетианского епископа, несмотря на то, что он был принят собором тирским¹⁷⁸.

Итак, св. Афанасий отправился в отдалённую Галлию, а Арий, по грамоте собора иерусалимского, возвращается в Александрию. Так мудрено бывает иногда решить, которым путём идёт правый, которым – неправый!

Но Господь изведёт яко свет правду праведного, и судьбу его яко полудне.

В Александрии Ария не приняли. Его появление здесь произвело одни смуты и волнения¹⁷⁹. Здесь хорошо понимали цель всех предшествующих насильственных действий, которых свидетелями была бо́льшая часть епископов египетских. Здесь видели, как депутаты собора тирского производили исследование по делу Исхира; и хорошо помнили, какие оскорбления нанесены были ими православным в самой Александрии. Хотя пастыря с ними и не было: но любовь к нему хранила чистоту их веры. «Изгнание Афанасия, – пишут епископы египетские, – было нашим изгнанием; с ним мы все почитали себя самих изгнанными»¹⁸⁰. В собраниях молитвенных возглашались молитвы о возвращении Афанасия¹⁸¹. Дух Афанасия жил здесь; наставления его – блюсти веру, утверждённую св. отцами Собора Вселенского, сохранялись в живой памяти.

Незадолго до удаления Афанасиева из Александрии, по приглашению епископов, приходил сюда из своей пустыни пр. Антоний, чтобы рассеять клевету, распространяемую арианами, будто он в единомыслии с ними. Явившись среди многолюдного города, восьмидесятилетний пустынножитель, пред которым благоговели не только христиане, но и язычники, дал торжественное исповедание своей веры, называя ересь арианскую предтечей антихриста. «Сын Божий, – говорил Антоний, – не есть тварь, и не из не сущих, но присносущное Слово и Мудрость Существа Отчего. Не имейте общения с нечестивыми арианами. Если соблюдаете благочестие, то вы – христиане: а те, именующие Сына Божия и Слово, сущее от Отца, тварью, ничем не различаются от язычников, потому что служат твари паче создавшего Бога». И когда потом Антоний намерен был возвратиться в свою пустыню, оставив сильное впечатление в жителях Александрии своим словом, чудесами и даже видом своим, – сам Афанасий провожал его торжественно из города¹⁸². – И теперь Антоний, из глубины пустыни своей, обращался к Константину в письмах с просьбой о возвращении Александрии Святителя Божия, Афанасия, хотя и не имел успеха; потому что Император, ничего так не желая, как мира, не хотел переменить своего решения, – так же как не уважил и прошения клира александрийского, ходатайствовавшего за своего архипастыря¹⁸³.

Другой знаменитый подвижник египетский, пр. Пахомий, говорил о св. Афанасии ученикам своим: Когда поставлен был Афанасий в епископа, то недобрые люди не одобряли определения Божия, над ним совершившегося, указывая на молодость его лет, и покушались разделить Церковь Божию. Но мне Дух Св. сказал: Я воздвиг его, как столпа и светильника Церкви. Много скорбей и оклеветаний человеческих ждёт его за благочестивую веру во Христа. Но победив все искушения, укрепляемый Им до конца, он возвестит истину Евангельскую Церквам¹⁸⁴.

Так епископы и клир, иноки и миряне, соединяясь в уважении и любви к своему архипастырю, охраняли чистую веру от приражений нечестия.

Отвергнутый Церковью александрийской, Арий возвратился в Константинополь. Друзья его решились здесь торжественно ввести его в церковь, и с ним совершить священнодействие. Св. Александр, епископ константинопольский, сколько ни противился тому, не мог противостоять им, и обратился с молитвой к Богу. Накануне того дня, когда, по намерению ариан, должно было совершиться это новое поругание православия, – падши на лицо своё пред Господом в святилище, он просил – лучше взять его от среды живых, нежели оставить видеть поношение достояния Божия. И молитва ревнителя чистой веры была услышана. Ария внезапно постигла позорная смерть, уже на пути к храму. Это событие, явно открывшее суд Божий над нечестивым, имело влияние на многих, прежде расположенных к нему¹⁸⁵.

Константин, послав св. Афанасия в Галлию, назначил ему местопребывание в Трире, где и сам живал, когда был обладателем только западной половины Империи, и где жил теперь старший сын его Константин, со званием Кесаря недавно получивший в управление Галлию, Испанию и Британию¹⁸⁶. Этот город, славившийся своей обширностью и богатством, имел тогда епископом Максимина, которого богоугодная жизнь прославлена в западной Церкви причислением его к лику святых¹⁸⁷, а благочестивая его ревность о поддержании православия не раз обнаруживалась на соборах западных. Св. Афанасий принят был епископом трирским с любовью и уважением¹⁸⁸, и сам взаимно сохранял привязанность к нему¹⁸⁹. Могло утешать его и благочестие жителей города, которые собирались для Богослужения даже в недостроенные храмы¹⁹⁰. Сам Константин – младший, питая глубокое уважение к добродетелям Святителя, старался облегчить скорбь изгнания, доставляя ему всё нужное в изобилии, хотя и видел, что великая душа Афанасия мало заботилась о внешних удобствах¹⁹¹. Нет сомнения, что пришелец александрийский, со своей стороны, не остался в долгу за любвеобильное гостеприимство, но делился со своими благотворителями сокровищами духовными. Непоколебимая твёрдость в православии епископов трирских – Максимина и преемника его Павлина, скончавшегося в изгнании, и раннее появление в Трире жизни иноческой, конечно, немало обязаны влиянию св. Афанасия. Книга его «о жизни пр. Антония», как пишет бл. Августин, воспламеняла здесь ревнителей благочестия к подражанию подвигам египетского пустынножителя¹⁹². Приятно вспомнить и то, что здесь, в Трире, через несколько лет, искал просвещения бл. Иероним¹⁹³; здесь, же родился св. Амвросий.

Во время пребывания своего на западе св. Афанасий познакомился и с другим сыном св. Константина, Констансом, управлявшим Италией, и равно приобрёл расположение к себе сего Государя, изъявлявшего усердие к вере христианской¹⁹⁴, и обогащавшего церкви щедрыми приношениями¹⁹⁵. По его требованию св. Афанасий, после своего возвращения, прислал ему несколько списков Св. Писания¹⁹⁶, которые, по уважению к трудам александрийских учёных в изъяснении Св. Писания и в очищении его текста, могли иметь особенную важность. – Знакомство с Констансом, как увидим, неоднократно служило, впоследствии, на пользу св. Афанасию и делу, которое защищал он, но по смерти Констанса было причиной новых для него огорчений.

Два года и четыре месяца провёл св. Афанасий в Трире¹⁹⁷, т. е. до кончины св. Константина (21 мая 337 г). На другой год после его смерти, три сына его: Константин и Констанс, управлявшие западной половиной Империи, и Констанций – восточной, съехавшись в Виминации (мизийском городе), и разделив между собой области Империи, положили, согласно с последней волей отца своего, возвратить всех заточенных епископов в свои епархии. Таким образом, и св. Афанасий, с посланием Кесаря Константина к православным жителям Александрии, был отпущен из Трира на свой престол. В Виминации он виделся в первый раз со своим Государем, Констанцием, который получил в свою власть Фракию, все азиатские области Империи и Египет¹⁹⁸.

К сожалению, не таковы были отношения к св. Афанасию восточного Государя, как двух западных. В последние годы Константина, живя на востоке, Констанций подчинился влиянию ариан, и, по вступлении своём на престол, сделался их покровителем. Тот же священник, который помог Арию возвратиться из ссылки¹⁹⁹, приобрёл себе расположение Констанция какими-то услугами по завещанию о престолонаследстве, и через него партия арианская надеялась теперь совершенно подавить православных исповедников «единосущия» Сына Божия со Отцом. Евсевий никомидийский, Феогний никейский и Феодор праклийский, имея епархии вблизи столицы, часто являлись ко двору, чтоб лично действовать на молодого Государя в пользу своей партии²⁰⁰. Двадцати лет вступив на престол, с живым, раздражительным характером, со слабой волей, подозрительный, он представлял много слабых сторон для нападений арианских. Двор его наполнен был евнухами, и между ними более всех пользовался доверенностью Государя Евсевий, также арианин²⁰¹. После этого понятно, чего должен был ожидать себе св. Афанасий. Возвращаясь на свой престол сухим путём, он ещё раз виделся с Констанцием в Кесарии каппадокийской, и ни в тот, ни в другой раз, ни одним словом не жаловался на своих несправедливых гонителей²⁰²; но они, со своей стороны, уже готовили против него новые ковы. Констанций отпустил его без письма от себя к Церкви александрийской.

Возвращение Афанасия (338 г.) принесло для паствы его неописанную радость. Все как бы ожили, все торжествовали, видя опять среди себя любимого пастыря. Народ, клир, епископы благодарили Бога за дарованное им утешение после тяжкой скорби²⁰³. Так как низложение Афанасия, на соборе тирском, никто не признавал законным, и его заточение в Галлию нисколько не зависело от решения собора: то и не считали нужным требовать нового беспристрастного рассмотрения тех обвинений, какие были приняты в Тире против епископа александрийского. Этим-то и воспользовались враги Афанасия.

Рассылая всюду послания, арианские епископы объявляли, что Афанасий, законно, соборным определением низложенный, без соборного определения снова занял престол александрийский. В то же время разглашали о насилиях, которыми, будто бы, сопровождалось его возвращение в Александрию. Небольшое общество ариан, живших в этом городе, и мелетиане, рассеянные по Египту, готовы были помогать им клеветой. Обвиняли, наконец, Афанасия и в том, будто он удерживает у себя хлеб, назначенный Константином В. для раздачи народу²⁰⁴. Враждебные действия ариан становились тем опаснее, что Евсевий никомидийский, изгнав из Константинополя возвращённого вместе с Афанасием из заточения св. Павла, сам занял престол константинопольский. В Антиохии не возвращён был престол св. Евстафию, но занят был единомышленником ариан, Флакиллом. Имея и других единомышленников, особенно между участниками собора тирского, Евсевий на соборе в Антиохии, как бы сожалея о долговременном сиротстве Церкви александрийской, постановил назначить туда епископа, и Секунд птолемаидский, осуждённый на Соборе Никейском, поставил в Александрию Писта, изверженного тем же Собором. Чтобы склонить на свою сторону и прочих епископов, Евсевий отправил от себя пресвитера и двух диаконов к Папе римскому, с обвинительным посланием против Афанасия и некоторых других епископов, и с просьбой принять в общение новопоставленного епископа александрийского²⁰⁵. Такие же послания были отправлены и к трём Императорам²⁰⁶.

Когда сделались известными в Египте козни ариан, и в Александрию уже явился лжепастырь, ими поставленный, с которым вся арианская партия имела сношения, тогда епископы египетские единодушно собрались в Александрию, чтобы подумать о средствах к защите своего архипастыря и к ограждению своего православия. Они положили обратиться с воззванием ко всем православным пастырям, и, раскрыв им беззаконные дела ариан и свои бедствия, просить у них братской помощи. Избрание Афанасия, суд над ним собора тирского, возвращение архипастыря из заточения, козни ариан, – всё это они представили своим собратьям в истинном виде. Не повторяя всего, чем уже воспользовались при изображении предшествующих событий, приведём здесь ответ египетских епископов на новые обвинения ариан.

Никаких насилий, никаких убийств, заключений в темницу, заточений – не было при возвращении Афанасия, писали епископы, верные своему архипастырю: святилища наши чисты от крови. Указываемые в послании ариан преследования некоторых лиц нисколько не относятся до Афанасия; они зависели от Епарха египетского, и, как видно из самых актов судебных, относятся к тому времени, когда Афанасия ещё не было в Александрии, и не принадлежат к делам церковным.

Защищая своего архипастыря от действий на него приговора тирского, епископы обратили внимание на состав собора и образ его действования. Между членами собора находились приверженцы Ария и люди, по своему поведению, недостойные занимать место на Соборе; возражения против них не были принимаемы. Присланный для наблюдения порядка воинский сановник был на стороне ариан. Обвинения против Афанасия были сущая клевета; но собор на это не обратил должного внимания. Арсений – жив доселе, и просит o принятии в общение церковное. Исхир не был совсем священником, как доказывают списки, и сам сознался в клевете: а исследователи нашли, что у него во время Богослужения сокрушены св. сосуды. Только теперь дают ему позволение и способы устроить у себя церковь, в награду за его услугу. Что же касается до клеветы, будто Афанасий корыстно пользуется хлебом, назначенным от царских щедрот народу, то епископы отвечали: Кроме хлопот ничего эта раздача Афанасию не доставляет. Кому следует получать, те не жалуются. В этой клевете лишь видно намерение лишить Церковь права раздачи, и передать его арианам²⁰⁷.

Послание назначено было ко всем епископам, в том числе и к Папе римскому, Юлию. Принёсшие его в Рим пресвитеры встретили здесь посланных от Евсевия, и вступили с ними в спор, доказывая незаконность поставления Писта, так что один из сих посланных счёл за лучшее тайно бежать из Рима, а двое остальных предложили рассмотреть спор между Афанасием и партией Евсевия на соборе. Папа Юлий охотно принял этот вызов, и отправил пригласительные послания к св. Афанасию и к Евсевию, предлагая первому избрать для этого, какое угодно, место²⁰⁸.

Между тем, как шли соглашения об этом, покровителя Афанасия, Константина, не стало: он был убит в междоусобной войне с братом своим Констансом (в марте 340 г.). И враги Афанасия стали действовать решительнее. Отступившись от Писта, поставленного отъявленными арианами и отвергнутого всеми, они положили избрать другого епископа в Александрию. В то же время желая освободиться от нарекания в нечестии арианском, – так как не все были единомысленны с Арием, – придумали составить свой символ веры. В это· время Император Констанций созвал в Антиохию до девяноста епископов, для освящения новосозданной, так называемой, златой церкви, которая начала строиться ещё при Константине В. Они-то, составив в Антиохии собор, отвергли символ Собора Вселенского, и в то же время, не согласные между собой, издали один за другим три своих символа, а потом и ещё – четвёртый, и ни в одном не хотели включить выражение, ясно определявшее православие: единосущный²⁰⁹. Решив по-своему дело веры, они обратились к делам Церкви александрийской. Предложили престол этой Церкви Евсевию емесскому²¹⁰, славившемуся своим образованием и обучавшемуся в Александрии, потом – у Евсевия кесарийского. Но тот сам отказался от сего предложения, зная по собственному опыту привязанность александрийцев к Афанасию. Вместо Евсевия избран был другой, Григорий, родом из Каппадокии, получивший образование также в Александрии, и некогда пользовавшийся расположением св. Афанасия²¹¹.

В Великую Четыредесятницу 341 г. получено в Александрии повеление, которым объявлялось о назначении туда нового епископа, а пред Пасхой (19 апр.) явился и он сам. Народ не оставлял своих церквей; напротив, слыша об опасности, угрожающей его истинному пастырю, собирался в оные ещё в большем числе. Тогда Епарх египетский, Филагрий, которому поручено было ввести Григория в церковь, собрав язычников, иудеев (так как православные не хотели быть предателями), с оружием ведёт их к избранной для сего церкви Кирина, разгоняет православных, и принуждает поруганиями и ранами выйти оттуда дев и иноков. Язычники вторгаются в святилище, сокрушают св. престол, сжигают св. книги, оскверняют своим нечестием крещальню. К довершению бедствия, церковь загорелась и оставлена в добычу грабителям. Затем начались истязания пресвитерам, девственницам и мирянам, наиболее выказывавшим ревности о церкви: их били, секли, заключали в темницы. Вошедши в одну церковь, Григорий заметил, что народ от него отвращается: этого было довольно, чтобы префект тотчас же захватил тридцать четыре человека, мужчин и женщин благородных, и предал их разным истязаниям. И это совершалось в великий Пяток. Истязания не прекращались и в светлые дни Пасхи. Дошла, наконец, очередь и до той церкви, где собирал народ св. Афанасий и в эти дни ужаса: но он предупредил нападение нечестивых, тайно оставив город.

В своём потаённом убежище св. Афанасий написал сильное воззвание к епископам всех Церквей, в котором изобразил все ужасы нечестия, совершившиеся пред его глазами, и умолял подать помощь славной Церкви александрийской, попираемой еретиками. Сравнивая себя с тем левитом, который призывал Израиля к отмщению Гаваону за поругание и смерть жены его, раздробив труп её на части и разослав по всем коленам Израилевым, – он указывал на расторгнутые нечестием члены целой Церкви, и говорил: Оскорбление нанесено не мне только, но и всем вам. Нарушены правила, отцами преданные; страждет вера, проповеданная Господом и Его апостолами. Если виновен в чём епископ александрийский, – его должны судить свои, православные епископы, а не еретики. Если он и признан будет недостойным престола, – надлежит избрать на его место из той же Церкви, а не извне привести, с воинской силой, никому не угодного. Григорий прислан от арианствующего Евсевия и его сообщества, и принёс с собой арианское нечестие.

Так взывал св. архипастырь! Но кто мог оказать ему помощь на Востоке, когда своеволие еретиков пользовалось покровительством Констанция? Епарх египетский осмелился даже обвинять самого Афанасия пред Императором во всех беспорядках, какие произошли в Александрии при возведении нового епископа²¹².

Благочестивые пастыри могли только плакать, и в слезах – просить помощи у Главы Церкви Иисуса Христа, подобно Антонию В., который провидел это бедствие Церкви александрийской за два года. Однажды, сидя с братиями на своей горе за рукодельем, вдруг объят он был духом и восхищён в видение. Потом, придя в себя, старец стенал, трепетал, преклонил колена и молился, долго молился. Когда восстал он, – устрашённые братия спрашивают его: что с ним? Антоний долго отказывался отвечать; наконец, со стенанием и слезами, сказал: лучше было бы умереть, прежде нежели сбудется то, что я видел. Грядёт гнев Божий на Церковь, и она предана будет людям, которые подобны бессловесным. Я слышал голос: Жертвенник Мой будет осквернён.

Но не унывайте, чада, – прибавил вдохновенный старец; как Господь прогневался, так Он же паки и исцелит, и Церковь скоро воспримет свою прежнюю красоту. Увидите изгнанных восстановленными: только не оскверняйте себя общением с арианами²¹³.

Ещё не кончилось в Александрии смятение, произведённое нахлынувшим полчищем ариан, как св. Афанасий получил от Папы Юлия упомянутое выше приглашение на собор, и, пользуясь предоставленным ему правом назначить для сего место, отправился в Рим (после Пасхи 341 г.).

По прибытии сюда св. Афанасия, Папа не замедлил послать к Евсевию и его сообщникам двух пресвитеров своих, Елпидия и Филоксена, с уведомлением об этом и с назначением времени для открытия собора. Но Евсевий и его единомышленники сочли за лучшее не являться со своими делами на суд православных епископов. С них было довольно и того, что они успели изгнать Афанасия из своей Церкви, и поставить туда своего епископа. Продержав у себя посланных до начала следующего года (342), – из Антиохии, куда собрались для совещания, прислали они укорительный для Папы римского ответ. Они считали для себя оскорблением то, что Юлий зовёт их к себе для ответа в их действиях; утверждали, что постановленное одним собором (тирским) не должен пересуждать другой, указывая на то, что и прежде постановленное на Запад о Новате было принято на Восток без нового рассмотрения; равно – определение Собора антиохийского о Павле самосатском – на Западе. Гневались на то, что Папа принимает в общение Афанасия и других, ими изгнанных епископов, и таким образом, вместо того чтобы поддерживать мир в Церквах, производит несогласие. В заключение, отказывались явиться на собор, под предлогом краткости назначенного срока и неблагоприятных обстоятельств Востока. Тогда Констанций вёл войну с персами²¹⁴.

Получив такой ответ, Папа ещё медлил несколько месяцев, ожидая, не явится ли хотя кто-нибудь из приглашённых с Востока. Но в Рим собирались только изгнанные арианами епископы и пресвитеры – из Фракии, Иллирии, Финикии, Палестины и Египта. Прошло уже полтора года, как св. Афанасий жил в Риме. Наконец Юлий решился открыть собор для рассмотрения его дела вместе с 50 другими епископами²¹⁵. По присланному прежде, обвинительному против Афанасия, письму и документам к нему приложенным можно было видеть, в чём, собственно, обвиняли епископа александрийского на соборе тирском; а теперь все могли слышать изустное защищение оклеветанного. Его оправдания столько были убедительны, что собор нимало не затруднился произнести своё решение. «Евсевия и его сообщников, – пишет св. Афанасий, – как сомнительных и убоявшихся явиться на собор, не приняли, и написанное ими признали ничтожным; a нас приняли, и с любовью вступили с нами в общение»²¹⁶.

Затем Юлий, по поручению собора, дал ответ епископам антиохийского Собора на их упрёки, с силой и достоинством. Они хотели оградить свой суд неприкосновенностью соборных постановлений: Юлий, оправдывал своё приглашение на собор собственным вызовом посланных от Евсевия, указывал антиохийцам: Для чего же они сами, не уважая определения Собора трёхсот отцов (Никейского), принимают в общение ариан, и даже возводят их на степени епископские? Для чего епископы у них своевольно переходят с одного места на другое (Евсевий никомидийский), в противность правилу того же Собора?

Оправданием в мнимом пристрастии к Афанасию для Папы служило рассмотрение беззаконных действий собора тирского. Полученные прежде послание Афанасия, и другое – епископов египетских, в защиту своего архипастыря, известия о новых кровавых событиях в Церкви александрийской, и свидетельства других страдальцев, прибывших из Египта, наконец, личные объяснения Афанасия на соборе римском, – всё это было твёрдой опорой для защитника Афанасиева. Юлию оставалось только повторить их слова в своём послании.

«Теперь посудите сами, прибавил Папа, – кто поступает против правил: мы ли, принявшие сего мужа на основании стольких доказательств его невинности, или вы, на расстоянии тридцати шести переходов избравшие в Антиохии какого-то чужестранца в епископа, и пославшие его в Александрию с военной силой, чего не сделано было и тогда, как Афанасий послан был в Галлию? Но я слышал, что не многие – виновники всех сих беспорядков. Постарайтесь же исправить сделанное вопреки правилам»²¹⁷.

Это было уже второе соборное защищение св. Афанасия. Казалось, оно тем более должно было иметь силы, что исходило от епископов посторонних. Но под грозным влиянием господствующей партии всё молчало на Востоке. Нужно было склонить западного Императора Констанса, чтобы он вступился за невинно гонимых пред своим братом. Но это было тем труднее, что Констанций, занятый войной, постоянно находился на восточных пределах своей Империи, окружённый арианствующими епископами. И Афанасий ещё долго принуждён был жить в удалении от своей паствы, с любовью принятый в Риме, но тревожимый известиями из Египта.

Кроме изложенного, почти нет никаких сведений о св. Афанасии, которые бы относились ко времени его пребывания в Риме. Случайно упоминает он, что пользовался здесь расположением сестры Константина В., Евтропии, которую называет истинной Евтронией т. е. благонравной, – что был хорошо принят и некоторыми другими значительными лицами в Риме²¹⁸. Здесь занимали любопытство благочестивых не столько вопросы о вере, сколько известия о новом, чудном образе жизни египетских подвижников. Св. Афанасий, посещая дома тех фамилий, которые уже приняли христианство или были расположены к нему, – своими беседами и повествованиями о жизни св. Антония, об учреждениях Пахомия и о добродетелях других старцев египетских, воспламенял своих слушателей, помогал им отрешаться от земных привязанностей, и, таким образом, положил в Риме первые начатки жизни иноческой. Одна из знатных римлянок, ещё в юности пользовавшаяся его наставлениями, Маркелла, после кратковременного супружества, посвятив себя вполне Богу, первая основала у себя иноческое общество, в котором собранные ей подвижницы не только занимались духовными подвигами, но и с необыкновенным усердием изучали Слово Божие. И это была великая победа в городе, где древние фамилии ещё упорно стояли за язычество, и даже между обращёнными в христианство убогая жизнь иноческая считалась презренной²¹⁹. Двое пресвитеров-иноков, бывшие с св. Афанасием в Риме, Аммоний и Исидор, также обращали на себя внимание всех своим строгим благочестием и мудростью. В многолюдном городе, наполненном великолепными зданиями, они ничего не хотели знать, кроме церкви св. Апостолов²²⁰.

Но сколько ни было велико уважение к св. Афанасию пастырей и христиан римской Церкви, – ничто не могло заменить ему паствы, которую беззаконно у него отняли и ложным учением развращали ариане. Время от времени доходили до него печальные известия о новых насилиях, ими производимых. Так, вскоре после его отъезда из Александрии, Григорий открыл гонение против епископов, не соглашавшихся иметь с ним общение, не щадя ни лет, ни достоинств. Между сими пастырями были исповедники, страдавшие в последнее гонение от язычников. Один из них – Потаммон ираклийский, который лишён был глаза за имя Христово, и на соборе тирском ревностнее других защищал своего архипастыря²²¹, – до того был избит, что через несколько времени скончался. Другой, также исповедник, Сарапаммон, был послан в заточение. Многие священники, юноши, девственницы подверглись бичеваниям и ударам. У вдов и сирот православных отнято было церковное содержание. Во время сих гонений, скончалась в Александрии сестра отца Афанасия: Григорий запретил её хоронить, и только под чужим именем могли её вынести из дома и предать земле. Во всех насилиях помогал ему начальник воинский, Валан, доколе не постиг его суд Божий, как предсказывал ему В. Антоний²²².

Слыша о таких страданиях своей паствы, мог ли не скорбеть св. Афанасий?

Наконец, после пятилетнего удаления его из Александрии, явилась ему некоторая надежда возвратиться на свой престол. В 346 г. Констанций возвратился в Константинополь, а Констанс прибыл из Галлии в Медиолан²²³. Поскольку Констанс покровительствовал православию, то некоторые епископы, изобразив ему настоящее состояние Церкви, и не видя другого средства помочь оному, кроме совокупного рассмотрения споров с епископами восточными, просили Государя склонить своего брата Констанция к созванию Вселенского Собора. Вняв сему прошению, и уже отнёсшись по этому предмету в Константинополь, Констанс вызвал св. Афанасия к себе в Медиолан. Зная о его страданиях и о безуспешности собора римского, он хотел обрадовать скорбящего изгнанника неожиданным для него известием о предпринятых сношениях, и, в ожидании благоприятных последствий, упросил его отправиться вместе с Осией кордовским в Галлию, ему уже знакомую, вероятно, для устроения дел тамошней Церкви²²⁴.

Констанций уступил требованию своего брата. Местом собрания епископов назначена была Сардика, город, лежавший на пределах владений обоих Императоров. Епископов собралось с Востока и Запада до 170 человек²²⁵. Явились сюда и обвиняемые, и обвинители, и гонимые, и гонители. Никоторые из пострадавших от ариан представили на собор и цепи железные, которыми они были связаны. От других, уже скончавшихся в гонении, явились друзья их и родственники с жалобами на гонителей. От разных Церквей прибыли донесения о насилиях, причинённых им арианами: где пользовались они военной силой, где – возмущением народным, где – угрозами, чтобы принудить православных к общению с ними. Поругание над девственницами, сожжение церквей, заключение в темницы служителей церкви, – всё требовало теперь суда на оскорбителей правой веры и благочестия²²⁶.

Главными предводителями арианствующих²²⁷ тогда были действовавшие на соборе тирском: Феодор праклийский, Паркисс иеронопольский, Менофант ефесский, Урзаций сингидунский и Валент мурзийский, – и присоединившиеся к ним: Стефан антиохийский, возведённый на место Флакилла, Акакий кесарийский, преемник Евсевия Памфила, и Георгий лаодикийский, из священников александрийских. Стефан, как управляющий всеми Церквами Сирии, Менофант, первенствующий в округе асийском, Феодор – во фракийском, Акакий, заведовавший Церквами палестинскими (кроме Иерусалима), – пользуясь своим иерархическим значением и властью, привлекли с собой и многих епископов из своих округов, которые не смели не подкреплять их голоса. К арианам присоединилось несколько мелетианских епископов из Египта, и между прочими Исхир, – которого александрийский собор не признал и священником, – теперь уже поставленный во епископа²²⁸.

Как скоро арианские епископы заметили опасность, им угрожающую от множества обвинений против них, – они положили объявить собору о своём прибытии, но не принимать в нём никакого участия, и связали свою партию разными угрозами непременно держаться такого решения. В самом городе они находились все в одном доме, и не позволено было никому отлучаться из него²²⁹.

Когда наступило время открыть заседания соборные, – Осия кордовский, прибывший сюда из Галлии вместе с св. Афанасием, и прочие православные епископы пригласили и явившихся с Востока к участию в делах собора. Но те отказались, поставляя предлогом, что собор имеет общение с Афанасием и другими епископами, которых они признают низложенными, и требовали, чтобы собор отлучил сих епископов от своего общения. Не получив в сем удовлетворения, так как низложение Афанасия и других, указываемых ими епископов, на соборе римском признано незаконным, – они снова повторяли свои жалобы на предвосхищение западными епископами права переменять соборные определения восточных: тогда как здесь дело шло вовсе не о превосходстве Запада пред Востоком, но о справедливости, которая равно должна быть наблюдаема на восточных и на западных соборах. Предлагали произвести новое исследование в области мареотской, по делу о сокрушении св. сосудов²³⁰: но и обвинение, составленное на основания прежнего исследования, при обстоятельствах, благоприятствовавших единственно обвинителям, оказывалось ничтожным.

Во всём этом обнаруживалось одно желание – как-нибудь уклониться от справедливости суда соборного.

Желая победить упорство противников, Осия соглашался на самые снисходительные условия. «Представьте ваши действительные обвинения против Афанасия, – говорил им неоднократно миролюбивый пастырь, – пред всем Собором, или мне наедине, и, будьте уверены, если человек этот будет признан виновным, – мы его отвергнем. Если же он окажется невинным, и изобличит вас в клевете, а вы и затем не захотите принять его, – я уговорю его удалиться со мной в Испанию». И св. Афанасий без противоречий соглашался на это²³¹. Но враги его, избегая грозящей им опасности, желали одного, под каким-нибудь предлогом удалиться с Собора, а потому объявив, что им нужно отправиться назад к себе, для торжествования победы Императора Констанция над персами, – оставили Сардику.

Между тем на пути, остановившись во фракийском городе Филиппополе, составили свой собор.

В Сардике остались из греков – епископы иллирского округа, а из латинян италийские, испанские и немногие из Галлии и Африки, числом около ста; все же по своим епархиям принадлежали они к западной половине Империи, управляемой Констансом. К ним присоединились из восточных ищущие правосудия у собора, и двое перешедших с арианской стороны: Макарий палестинский и Астерий аравийский²³². Сам епископ римский, Юлий, не присутствовал здесь, но прислал местоблюстителей двух пресвитеров. Всеми чтимый по летам и заслугам, Осия кордовский первенствовал на соборе.

Собору предстояло заняться тремя главными делами:

1) вопросом о вере,

2) жалобами на св. Афанасия и других епископов, обвиняемых арианами, и

3) обвинениями, принесёнными на арианских епископов.

1. Некоторые из присутствовавших на соборе предложили составить новое изложение веры, считая как бы недостаточным символ никейский; но собор отверг это предложение, и постановил довольствоваться символом, составленным в Никее, как достаточно полным для отражения тогдашних еретиков, дабы не подать повода к составлению и впредь новых изложений²³³.

2. Хотя невинность Афанасия достаточно обнаруживалась самым бегством его противников: однако же, собор со всем вниманием снова рассмотрел все обвинения, возводимые на него еретиками, и, на основании собственных их актов и свидетельств египетских епископов, обличил клеветников, и оправдал святого архипастыря александрийского. Также выслушал собор обвинения и против других епископов, осуждённых арианами; Маркелла аикирского и Асклипия газскаго, и, приняв от них объяснения, признал их правомыслящими и невинными.

Наконец,

3. предводителей арианского сборища, как обличаемых несомнительными доказательствами во множестве несправедливостей, в отношении к православным, и в особенности за то, что они не только принимали в общение, но и возводили на степени церковные осуждённых и изверженных вместе с Арием в Никее за еретическое учение, – собор объявил низложенными, воспретив православным иметь с ними общение, и подверг осуждённых анафеме²³⁴.

По окончании своих действий, собор окружным посланием объявил о своих решениях всем Церквам. И епископы Галлии, Африки, Египта, Италии, Кипра и Палестины, не бывшие на соборе, подтвердили подписью своё согласие с его определениями²³⁵. Собор донёс о своих действиях и обоим Императорам, Констансу и Констанцию. На Восток были отправлены двое епископов: Викентий капуанский и Евфрат кельнский. Констанс подкрепил их донесение своим ходатайством о возвращении несправедливо изгнанных со своих престолов, угрожая, в противном случае, лично отправиться в Александрию, и восстановить там давно желаемого паствой Афанасия, a полчища врагов его разогнать силой²³⁶.

Между тем, отделившиеся от сардикийского собора епископы, учредив свой собор в Филиппополе под председательством Стефана антиохийского, издали от себя, под именем собора сардикийского, обширное послание, в котором, повторяя свои клеветы против Афанасия и прочих епископов, или осуждённых, укоряли их в возмущении Церкви своими усилиями удержать за собой престолы, и жаловались на то, что западные епископы, вопреки определениям соборов, бывших на Восток, сохраняют с ними общение. В заключение, написав своё изложение веры, сие сборище объявило осуждёнными, как отвергаемых ими прежде – Афанасия, Маркелла, Асклипия и Павла, епископа константинопольского, так и епископов западных, наиболее им благоприятствовавших: римского Юлия, кордовского Осию, сардикийского Протогена, и др.²³⁷. И кто осмеливался изъявлять своё несогласие с сими определениями, тех ожидала горькая участь: епископа адрианопольского, Люция, в оковах отослали в заточение; десять человек из граждан адрианопольских, за сопротивление им, по повелению Императора, преданы были смерти. Епископ палестинский и аравийский, перешедшие на сторону сардикийского собора, подверглись также ссылке. В Александрию послано повеление: если явится туда Афанасий или кто из сосланных пресвитеров православных, того судия имеет право лишить жизни. В самой Антиохии, епископ сего города, Стефан, которого сардикийский собор объявил низверженным, покушался бесславием и клеветой лишить доверенности у Императора посланных от собора епископов, введши в их опочивальню, через своего преданного слугу, позорную женщину. Но клевета была обнаружена, и злоумышлявший на честь других сам лишён престола²³⁸.

Вразумлённый последним – до крайности постыдным делом Стефана антиохийского, видя нечестивую готовность ариан на всякие низкие меры к достижению своих целей, и опасаясь угроз своего брата, Констанций послал, наконец, к св. Афанасию приглашение возвратиться в Александрию. Св. Афанасий находился тогда в Аквилее²³⁹. Но не вдруг решился он последовать сему приглашению. Может быть, тревожили его слухи о грозных повелениях, посланных в Александрию. Да и как было ехать туда, когда там господствовал Григорий? Выжидая более благоприятных обстоятельств, по вызову Констанса, он отправился снова в Галлию. Тревожимый этой тесной связью между св. Афанасием и западным Императором, Констанций писал к святителю александрийскому во второй и в третий раз, призывая его на свою кафедру; писал и к Констансу, чтобы тот отпустил его в Александрию. В последнем письме уведомлял он, что уже целый год ждёт Афанасия, и что не позволяет в Александрии никаких нововведений, ни рукоположения нового епископа: Григорий уже скончался. В то же время писали к св. Афанасию и многие приближенные Констанция, которым более мог доверять святитель²⁴⁰. Тогда, наконец, св. Афанасий решился оставить своё убежище на Западе. Простившись со своим венценосным покровителем, с которым виделся уже в последний раз, он заехал в Рим, чтобы проститься и с Юлием. Сей архипастырь отправил с ним приветственное послание к Церкви александрийской, в котором, прославляя подвиги Афанасия и верность любви к нему паствы, искушённую многими страданиями, радовался торжественному возвращению святителя александрийского²⁴¹.

Действительно, возвращение св. Афанасия было торжеством не только для него и его Церкви, но и для Церкви вселенской. Как победитель шествовал теперь смиренный пастырь от западных пределов империи до восточных. Тихо, без насилий покорял он себе противников, внёсших огонь и меч в его Церковь. Его невинность признана посторонними судиями на двух многолюдных соборах: римском и сардикийском. Его святая жизнь и терпение привязали к нему и венценосца, и пастырей всего Запада. Церковь александрийская воспринимала в нём попечительного архипастыря, который более семи лет скитался в удалении от неё, изгнанный насилием, но никогда не оставлял заботы об освобождении её от лжепастырей, губящих стадо Христово. Церкви вселенской ещё нужны были его мужество и неустрашимость в предстоящей новой борьбе с врагами православия, – нужно было его громоносное слово против проповедников лжи; верным пастырям Христовым, соборам Запада и Востока нужно было его имя, как символ православия. Заслугам будущим уже пролагало путь настоящее. Афанасия узнал теперь Восток и Запад, как непобедимого защитника той священной истины, на которой создал Господь Свою Церковь.

Сами враги Афанасия устрашились торжества его, и начали искать союза с ним. Урзаций и Валент, прежде ревностные помощники Евсевия никомидийского в его кознях против Афанасия, теперь подали епископу римскому, Юлию, объявление, что все обвинения, какие они прежде взводили на Афанасия, были одна клевета, что они охотно желают быть в общении с ним, и осуждают арианское учение. Потом писали они и к Афанасию, что имеют с ним мир и общение церковное²⁴².

По желанию Констанция, св. Афанасий предварительно должен был явиться в Антиохию. Благосклонный приём при дворе Государя, казалось, должен был уверить архипастыря александрийского, что отныне все прежние недоразумения, между ним и Императором, кончились, что несправедливости, какие терпел защитник православия, более не повторятся. Сознание правоты своего дела и желание – прочнее утвердить мир церковный внушили св. Афанасию мысль просить Государя о дозволении, лично, в присутствии самих врагов, опровергнуть все клеветы, какие они возводили на него. Констанций уверял, что в этом нет нужды, и с клятвою обещал, что отселе не будет внимать никаким представлениям клеветников. Св. Афанасий жаловался на изданное от имени Государя предписание, которое угрожало смертью епископу александрийскому, отнимало некоторые права у клира, к нему приверженного. Констанций новыми повелениями старался всё загладить. Он писал к епископам египетским и духовенству александрийскому, что Афанасий, по повелению Божию и по определению верховной власти, снова возвращается в своё отечество и к своей Церкви; – всё, что было постановлено против имевших с ним общение, должно быть предано забвению; права, которыми издревле пользовалось православное духовенство, снова за ним утверждаются²⁴³. И правительство отселе будет почитать лучшим доказательством правоты для каждого – общение с Афанасием. – К народу александрийскому писал Император, чтобы, оставив свои разногласия, все приняли своего архипастыря с почтением и покорностью, угрожая, в противном случае, наказанием по законам. Правителю Египта дал он знать, что все прежние повеления против Афанасия отменяются, и послал особого чиновника для отобрания их назад²⁴⁴. Так Констанций, по-видимому, вразумлённый сильными представлениями своего брата, хотел вознаградить прежние оскорбления, нанесённые Церкви александрийской и её архипастырю. Но он не силён был совсем освободиться от партии арианской.

Возвращая престол Афанасию, Констанций в то же время просил его уступить хотя одну церковь в Александрии арианам. Но ревностный блюститель своей паствы отвечал, что не иначе может принять это предложение, как под условием, чтобы, равномерно, хотя одна церковь была уступлена православным в Антиохии, где тогда господствовали ариане. Такая взаимная уступка не могла, однако же, быть приятна для ариан: потому что они более страшились потерять, нежели надеялись приобрести в Александрии, под бдительным правлением св. Афанасия, они не могли обещать себе больших успехов, тогда как в Антиохии значительное число приверженцев православия, пользуясь терпимостью, могло возрасти ещё более, и изгнать от себя ариан. Потому Констанций взял своё предложение назад²⁴⁵.

Расставшись с Императором, св. Афанасий направи путь свой в Александрию, через Сирию и Палестину. В Иерусалиме оправдались слова епископа аравийского, Астерия, который ещё на соборе сардикийском говорил, что и на Востоке многие епископы расположены к союзу с поборником православия. Епископ иерусалимский, Максим, хотя и не имел тогда прав иерархических над прочими епархиями палестинскими, но собрал единомысленных в вере со св. Афанасием пастырей, чтобы засвидетельствовать пред ним свою радость о перемене в его судьбе, – и вместе с ними приветствовал Церковь александрийскую посланием, в котором прославлял возвращение к ней архипастыря, как чудо благости Божией²⁴⁶.

Наконец архипастырь, давно всеми ожидаемый, снова явился среди паствы (349 г.) Не говорим о многолюдной встрече, о криках радости народной: всего примечательнее нравственное действие, какое произвело на христиан александрийских победоносное возвращение Афанасия на свой престол. Церковь александрийская обновилась духом; повсюду видна была особенная ревность о благочестии. Усерднее посещались собрания церковные; явилось множество желающих посвятить всю свою жизнь подвигам иноческим; с необыкновенным усердием приносимы были пожертвования на содержание бедных. Словом, каждый дом, по благочестию в нём живущих, и молитвам, в нём воссылаемым к Богу, можно было назвать церковью, – говорит св. Афанасий. Всё оживилось, как оживляется природа после хладной зимы. Ток жизни духовной, стеснённой насилием, теперь открылся тем обильнее, чем более был задерживаем прежде. Кто увлечён был коварством или принуждением на сторону ариан, тот являлся к своему архипастырю с раскаянием и с осуждением еретического учения. Клеветники умолкли. Враги старались казаться друзьями. В Церкви водворился глубокий мир²⁴⁷. Но надолго ли?..

Доколе жив был Констанс, – никто не смел беспокоить архиепископа александрийского. Но покровитель Афанасия, в январе 350 г., убит был возмутившимся Магненцием. Дела с Персией, задерживавшие Констанция на Востоке, и отдалённость благоприятствовали видам властолюбца. Около трёх лет с половиной, удерживал он за собой титло Кесаря. Наконец, Констанцию удалось рассеять его приверженцев, – и Магненций окончил своё поприще самоубийством.

Едва не стало Констанса, – враги Афанасия, низложенные на соборе сардикийском, ободрились и возобновили свои нападения на архиепископа александрийского. Но Констанций, ещё не уверенный в успехе своего предприятия против возмутителя, сдерживал их безумную ревность, доколе не успел совсем низложить своего врага.

Ариане возобновили свои прежние клеветы против Афанасия, уже опровергнутые на соборе александрийском, римском и сардикийском, отринутые самим Констанцием, – и вымышляли новые. Чтобы представить со всей ясностью правоту своего дела всему миру, в опровержение прежних клевет, – св. Афанасий решился издать свою Апологию, в которой бы каждый из определений соборов и посланий епископов, из писем самих Императоров к Афанасию и об Афанасии, мог видеть его невинность и все козни его врагов. От себя он мало и говорит в этой апологии; но во всех пунктах оправдывает себя словами посторонних свидетелей и судей. Таким образом, он ясно доказывал, что дело его не требует нового суда; потому что уже было обсуживаемо не раз, не два, но многократно²⁴⁸, и что суд этот был произведён без пристрастия²⁴⁹.

Сам Констанций, опасаясь, чтобы новые оскорбления, не произвели гибельных движений в народе, приверженном к своему архипастырю, вскоре после смерти своего брата, спешил уверить св. Афанасия в своём расположении к нему, чтобы он не смущался никакими слухами неблагоприятными. «Наше твёрдое намерение, – писал он к Афанасию, – чтобы ты, согласно с нашей волей, всегда был епископом на своём месте»²⁵⁰. Такие уверения повторял он и впоследствии, до трёх раз, и даже присылал в Александрию особых чиновников с повелением к местному начальству, чтобы никто не дерзал строить козни Афанасию²⁵¹.

Успокаивая Афанасия своими письмами, Констанций в то же время внимал всем внушениям врагов его. Валент, один из тех двух епископов, которые отреклись от своих обвинений против Афанасия, как от клеветы, своим предсказанием успеха на сражении против Магненция при Мурзе²⁵², приобрёл у Императора особенную доверенность, как муж богоугодный²⁵³. Сей епископ, вместе со своим сообщником Урзацием, не устыдился теперь объявить, что его отречение было вынуждено обстоятельствами, что, имея епархию во владениях Императора Констанса, он устрашился последствий приговора собора сардикийского, который произнёс осуждение на главных поборников арианства²⁵⁴. Пользуясь легковерием Констанция, при таких сообщниках, ариане вооружали его против Афанасия новыми клеветами.

Мы видели, что св. Афанасий пользовался расположением Констанса, и при его содействии возвратился на свой престол. Враги Афанасия старались теперь уверить Констанция, будто Афанасий в тайных беседах с Императором западным посевал вражду между братьями, – тогда как Афанасий никогда не бывал у Констанса один, но всегда с епископом того города, где жил, – и мог указать свидетелей всех своих сношений с ним, в которых ничего не было недоброжелательного в отношении к Констанцию.

Магненций, провозгласив себя императором, отправил к Констанцию посольство, состоявшее из двух епископов Галлии и двух светских сановников, с предложением – признать его императором Запада. Посланные, проезжая на Восток, были в Александрии у Афанасия. Враги его воспользовались этим случаем, чтобы оклеветать его в сношениях с возмутителем: тогда как одно злодеяние Магненция, – убиение Констанса, покровителя Афанасия, – уже делало невероятным всякое соглашение архиепископа александрийского с кровожадным мятежником, и Афанасий мог свидетельствоваться, бывшими при свидании с ним посланных, начальниками городскими, что тогда же, как верный подданный своего Государя, совершил с народом молитву «о спасении Благочестивейшего Императора Констанция». В Александрии, за теснотой градских церквей, по настоянию народа, Афанасий дозволил в праздник Пасхи совершить богослужение в новоотстраиваемой на иждивение Императора церкви, прежде нежели она была торжественно освящена. Враги Афанасия обвиняли его в том, будто он из пренебрежения к храмоздателю не донёс в своё время о надобности освятить новоустроенный храм с приличной торжественностью; и сверх того, вменяли ему в вину самое разрешение служить в неосвящённом здании. Между тем, всем было известно, что как здание не было окончено, и требование народа явилось внезапно; то и не могло быть торжественного освящения. Самое требование, по многолюдству собирающихся на молитву, особенно в праздник Пасхи, заслуживало уважения; и было гораздо приличнее совершить богослужение христианское в ограждённом здании, нежели на открытом месте, в пустыне, куда хотел устремиться народ, и где могли видеть таинства христианские и язычники²⁵⁵.

Так, вымышляя небывалое, перетолковывая бывшее, злобствующие ариане своими политическими обвинениями покушались отнять у Афанасия последнюю опору безопасности, какую мог он находить в неоднократных обещаниях Констанция сохранить за ним престол александрийской Церкви до смерти. Констанций до времени всё молчал. Между тем, враги Афанасия искали новых против него обвинений на суде церковном.

Епископ римский, Юлий, защитник св. Афанасия, скончался (12 апр. 352). К преемнику его Ливерию явились новые жалобы, новые клеветы на Афанасия от арианских епископов. В чём они состояли, – определённо не известно. Но для опровержения их нужно было епископам египетским писать ещё защищение своего архипастыря. Ливерий, предложил и обвинительное, и защитительное послания на соборе италийских епископов, и собор не усомнился предпочесть свидетельство большинства клеветам немногих, известных недоброжелателей Афанасия²⁵⁶.

К сожалению, св. Афанасий не имел такого успеха в оправдании себя перед Констанцием. Смущаемый слухами, что ждёт его участь, недавно постигшая св. Павла константинопольского, который снова был изгнан арианами из Константинополя, и заточён в Кукуз, – он решился отправить (17 мая 353 г.) в Медиолан, где находился тогда Император, пятерых из своих епископов и трёх пресвитеров александрийских, для объяснения своих действий. В числе посланных находился Серапион, епископ тмуитский, друг Афанасия и Великого Антония. Но не прошло четырёх дней, – как прибыл в Александрию от Императора чиновник Монтан с письмом к Афанасию. Констанций писал, что ни в каких посредниках для объяснения он не имеет нужды, но предоставляет Афанасию, – как бы по его просьбе, – самому явиться ко двору. Удивило Афанасия такое письмо: никакой просьбы о дозволении быть у Государя, он не посылал, да и положение тогдашних дел не позволяло отлучаться из Александрии: потому что ариане того и ждали только, чтобы занять его престол кем-либо из своих. Справедливо догадываясь, что от его имени представлено было Государю подложное письмо, и видя, что нет прямого повеления быть у него, Афанасий положил остаться дома, объяснив только в письме своё недоразумение и свою готовность быть там, где он повелит. И это самое врагами Афанасия представлено было Констанцию как новое обвинение против него, будто он упорствует исполнить волю Государя²⁵⁷.

Но приблизилось, наконец, время, когда ковы врагов Афанасиевых вполне могли обнаружиться. Магнеция не стало (11 авг. 353 г.). Констанций, единодержавный обладатель Востока и Запада, мог теперь делать всё, что хотел, или чего они желали. И в том же году, или в начале следующего, назначен собор в Арле, – где находился сам Император, – не для рассмотрения взводимых на Афанасия обвинений, но для его изложения. Дано было прямое повеление, чтобы приговор, произнесённый о нём арианскими епископами на Востоке, был принят и западными епископами. Кто не согласится исполнить сего требования_; тому угрожала ссылка²⁵⁸. Павлин, Еп. трирский, не устрашился сей угрозы, – и был сослан в заточение²⁵⁹. Но легаты папские имели слабость уступить незаконному требованию, к искреннему сожалению св. Ливерия²⁶⁰. Желая поправить дело, епископ римский просил у Императора назначения нового собора.

Констанций, имея в виду и сам привлечь ещё более епископов на свою сторону, охотно согласился на сию просьбу. Назначен собор в Милане (355 г.). Явиться на этот собор значило – наперёд обречь себя на подвиг исповедничества, или постыдно согласиться на измену истине. Не многие избрали первый досточтимый жребий: большую часть угрозами и обещаниями Леонтий антиохийский, Урзаций и Валент, управлявшие всеми делами собора, успели совратить на свою сторону. Между первыми удержали своё место: Евсевий верцелльский, Дионисий миланский, Люцифед каларитский.

Евсевий верцелльский, по вызову Констанция, явился на собор, когда уже там, под влиянием арианской партии, приняты были решения, противные истине и справедливости²⁶¹. На требование, чтобы он подписал осуждение Афанасия, он отвечал: «Наперёд нужно согласиться в вере. Мне известно, что некоторые из присутствующих здесь заражены ересью». Вслед за тем, представляя Символ Никейский, он обещался исполнить всё, чего от него не потребуют, если только все согласятся подписать этот Символ. Дионисий миланский первый взял бумагу, чтобы засвидетельствовать своё согласие с сим исповеданием, – как Валент выхватил из рук его перо и бумагу, – и заседание кончилось общим смятением. Народ, присутствовавший в церкви, где всё это совершалось, начал изъявлять неудовольствие на оскорбление веры. Тогда ариане положили перенести заседания из церкви во дворец²⁶².

Вслед за тем, из дворца объявлено было народу от имени Констанция, составленное арианскими епископами, новое изложение веры в виде эдикта, или послания. Оно исполнено было нечестивых мнений, между тем, ариане выдавали его за внушённое свыше, и хотели заменить им исповедание никейское²⁶³. Поставляя предлогом умиротворение Государства и Церкви²⁶⁴, они домогались всеми мерами, чтобы это изложение, всеми было принято, и Афанасий всеми осуждён, отвергнут.

При возобновившихся заседаниях, во дворце, присутствовал сам Констанций, тайно, за завесой. Но ничто не устрашило мужественных защитников веры отеческой, ничто не заставило их поколебаться в неизменной верности ревностнейшему поборнику её на Соборе Никейском, и после Собора, в течение тридцати лет, за неё непрерывно ратовавшему с врагами. Не вытерпев смелых речей, какие исходили особенно из уст Люцифера, Констанций вышел из своей сокровенности, и когда ему указывали на недобросовестность обвинителей Афанасия, прямо объявил собору: «я сам обвинитель Афанасия; для меня поверьте им».

«Противно правилам церковным – осуждать отсутствующего, и входить в общение с еретиками», – возражали твёрдые епископы. «Моя воля, – отвечал Констанций, – вот для вас правило! Епископы сирские никогда мне в этом не противоречат. Или повинуйтесь моему требованию, или и вас пошлю в ссылку». Наконец, раздражённый несогласием подписать осуждение Афанасия, Констанций дошёл до того, что обнажил меч против защитников правды²⁶⁵.

Евсевий, Дионисий, Люцифер действительно были сосланы в разные города Востока, в заточение. Та же участь постигла и других епископов, которые не хотели отречься от общения с Афанасием. Разосланы были по городам чиновники с требованием от епископов, чтобы они подписали изданное повеление. О том же велено стараться и местным гражданским начальникам, под угрозой наказания²⁶⁶. Констанцию хотелось отнять у Афанасия всякую защиту на будущее время. Он не оставил в покое и еп. римского, Ливерия. Сперва отправил к нему своего евнуха с дарами, для преклонения на свою сторону, и когда эта мера не имела успеха, вызвал его к себе в Милан. Но и здесь не мог поколебать архипастыря, ублажавшего жребий изгнанных со своих престолов. «Соглашайся в пользу мира, подпиши, и возвратишься в Рим», – так говорил ему Констанций, заключая свои убеждения. Ливерий отвечал: «я уже простился с братиями в Риме».

«Даю тебе три дня сроку для размышления», – прибавил Констанций.

«Три дня, или три месяца, не переменят моего решения. Посылай, куда хочешь»²⁶⁷, – сказал еп. римский, и подвергся общей участи вместе с прочими защитниками Афанасия, – хотя и не выдержал подвига исповедничества до конца.

Не укрылся от гонений и столетний Осия в отдалённой Испании. Неоднократно писал к нему Констанций, чтобы отвлечь его от общения с архиепископом александрийским; двукратно вызывал его к себе для убеждения: но старец знал, кого защищал, видел, к чему стремятся замыслы врагов Афанасия. «Не верь сообщникам Урзация и Валента, – писал он Констанцию, – здесь дело идёт не об Афанасие, а об их ереси. С арианами не только не хочу я быть в согласии, но и проклинаю их ересь; – не подписываю осуждения Афанасия, которого мы, Церковь римская и весь Собор (сардикийский) признали чистым»²⁶⁸. Непобеждённый старец был задержан в Среме, или Сирмии, и здесь, около года, удерживаемый в удалении от своей паствы, обманом врагов и недугами старости преклонён был подписать неправославный символ, но осудить Афанасия и тогда не согласился.

В то время как угрозами, насилием и коварством приготовлялось на Западе общее отступление от Афанасия, – явился в Александрии (в авг. 355 г.) императорский нотарий, Диоген, с требованием, чтобы епископ александрийский оставил свою Церковь²⁶⁹, – не предъявляя, впрочем, никакого повеления от Констация. Хотя можно было гадать, от кого исходило такое распоряжение; однако же, св. Афанасий, имея в виду прежние письменные уверения Констанция сохранить ему престол до конца жизни, не мог оставить его по одному словесному требованию чиновника, тем более что сам Диоген к нему не являлся²⁷⁰. Со своей стороны, народ и даже городское начальство также не расположены были отречься от своего епископа, – и Диоген, после четырёхмесячных настоятельных требований, должен был удалиться²⁷¹.

Спустя две недели вступил в Александрию (5 янв. 350 г.) начальствующий над войсками, расположенными в Египте, Сириан, которому предписано было содействовать предпринимаемым против Афанасия мерам²⁷². Но так как и к нему не было прямого повеления удалить Афанасия из Александрии, – Констанций, или имел ещё столько совестливости, что не вдруг решился противоречить своим прежним повелениям, или переговоры его с западными епископами ещё не были кончены, – то дела оставались в прежнем положении. Между тем, содержание военных сил в Александрии, дружное обращение Сириана с известными арианами, разглашения ариан, будто они имеют письмо от Констанция об изгнании Афанасия, – всё это не предвещало ничего доброго.

Прошёл ещё месяц в тревожном ожидании. Вдруг, в одну ночь (с 8 на 9 февраля), когда народ, вместе со своим архипастырем, по причине наступающего пятка, находился в церкви Феоны, – Сириан придвинул к сему храму до пяти тысяч вооружённых воинов, и внезапно окружил собрание молящихся. Св. Афанасий, зная, против кого устремлено это нападение, и не желая подвергать опасности свою паству, приказал диакону читать псалом (135-й) а народу – припевать: яко в век милость Его, между тем расходиться всем по домам. Уже воины ломились в двери церковные; но народ не хотел оставить своего пастыря в жертву врагам. Воины ворвались в храм, пустили несколько стрел в молящихся, обнажили мечи, окружили святилище, рассыпались по церкви: народ не расходился. Тогда св. Афанасий приказал произнести молитву (вероятно, отпустительную), и когда уже бо́льшая часть вышла, а другие выходили, – монахи и клирики увлекли его с собой. Среди смятения, произведённого ворвавшимися воинами, и от пущенных стрел несколько девственниц лишились жизни, другие были ограблены, иные потерпели поругание²⁷³. Но тот, кого Сириан думал захватить в свои руки, хранимый десницей Божией, среди ищущих его воинов прошёл невредим, и, последуя повелению Божию, скрылся, дóндеже мимоидет гнев (Ис.26:20). Долго ещё искали его воины и по другим церквам: но всё напрасно. Он удалился совсем из Александрии в пустыню.

Между тем, народ не замедлил принести жалобу городскому начальству на смятения и убийства, совершённые в храме, почитая действия Сириана совершенно самовольными. «Если есть повеление преследовать нас, – говорили жалующиеся, – все мы готовы соделаться мучениками. Если же нет повеления от Государя, – просим епарха и всех начальствующих, чтобы впредь сего не было. Просим также, чтобы нам не давали другого епископа: до смерти мы готовы стоять за досточтимейшего Афанасия, которого Бог даровал нам изначала»²⁷⁴.

В таком же недоумении, относительно действий Сириана, был и св. Афанасий. Всё, наконец, объяснилось. Через четыре месяца, после удаления его из Александрии, (10 июня), прибыл²⁷⁵ Комит Ираклий, с повелением к сенату и народу александрийскому – послать верных людей для преследования Афанасия, – если они не хотят, чтобы Император считал их своими врагами. Констанций писал, что он только на время, из уважения к дружбе покойного брата своего, возвратил к ним Афанасия, – хотя сам же неоднократно, и после смерти Констанса, уверял Афанасия о неизменности своего расположения к нему. Дополняя сказанное в письме, Ираклий объявил, что Император повелевает передать церкви арианам, – и вслед за тем требовал от сенаторов, – хотя бы то были и язычники, – письменного обещания, что они примут, кого пришлёт к ним епископом Государь²⁷⁶.

Вследствие сих повелений, великая церковь александрийская (ἡ ἐν τῷ Καισαρείῳ)²⁷⁷, при помощи язычников, немедленно была занята арианами²⁷⁸. Святая трапеза, престол епископский, сопрестолие пресвитерское, завесы, – всё, что̀ можно было вынести из церкви, было вынесено и, как бы нечистое, сожжено пред вратами храма. Язычники ликовали.

Для отыскания Афанасия, произведён был строжайший обыск по домам: все жилища, сады и даже гробницы были осмотрены. Афанасия не нашли; но сим случаем враги его воспользовались, чтобы нанести новое оскорбление приверженным к нему.

При осмотри многое было расхищено; у других запечатаны дома²⁷⁹.

С отобранием церквей у православных, подверглось гонению и православное духовенство. Кто не хотел входить в общение с арианами, те, вслед за своим архипастырем, должны были бежать из Александрии: но и жилища их, оставленные родственникам, были у них отнимаемы. Кого успели захватить, тех подвергали истязаниям, и отсылали в аравийские рудокопни, где вредный климат скоро прекращал жизнь несчастных²⁸⁰. Беззащитные девственницы терпели поругания и притеснения. Нищие, питавшиеся при церквах, разогнаны, и даже воспрещено было подавать им милостыню. Так страдала паства св. Афанасия! Повторились для неё времена гонителей языческих, и она лишена была утешителя²⁸¹.

Положение Церкви александрийской стало ещё хуже, когда прибыл в Александрию новый епископ, Георгий (24 февр. 357 г.). Это был человек без образования, грубого нрава; служил он когда-то, по хозяйственной части, при армии²⁸², и теперь был избран арианами в Антиохии, чтобы заменить св. Афанасия²⁸³. По отзыву даже язычника, он умел только угождать Констанцию доносами и мнимым усердием к пользам государственным²⁸⁴; но, на самом деле, наблюдал только свои выгоды.

Явившись в Александрию, среди великой Четыредесятницы, в сопровождении военачальника Севастиана, он не замедлил усилить преследование православных. После Пасхи произведены были новые обыски по домам. Спустя неделю после Пятидесятницы, с тем же военачальником и тремя тысячами вооружённых воинов, Георгий устремился на христиан, совершавших в это время, по обычаю, моление на кладбище. Захвачено было несколько человек, и началось неистовство. Палили над горящим костром девственниц, секли мужчин иглистыми прутьями, принуждая к принятию арианского исповедания; скончавшихся в сих страданиях не позволяли погребать, а оставшихся в живых ссылали, через песчаные пустыни, в отдалённые оазисы²⁸⁵. Усердие иноков к своему прежнему архипастырю навлекло ярость гонителей и на монастыри: их разоряли, а монахам угрожали огнём²⁸⁶. Наконец, открыто было гонение на всех епископов египетских, которые не хотели изменить своему православному исповеданию. Шестнадцать из них, в том числе десять поставленных ещё при предшественнике св. Афанасия, Александре, были разосланы в оазисы²⁸⁷, в пограничные пустыни и в рудокопни. Для увеличения трудностей путешествия, каждому назначено было самое отдалённое пребывание от прежнего его жительства, так что ветхие старцы не все в состоянии были даже дойти до места своего заточения, и умирали на пути. До тридцати других епископов было разогнано, и дома их разграблены²⁸⁸. На место же заточенных и изгнанных были избраны такие люди, которые обещались быть в единомыслии с арианами. Не смотрели на то, что некоторые из избираемых ещё не приняли крещения, не знали, что такое христианство, не получили христианского наставления; что другие искали степеней церковных только по корыстным побуждениям, имея в виду преимущества, предоставленные духовному сословию. Такими пастырями наделяли епархии давние друзья ариан – мелетиане, сами, в своём отделении от Церкви, огрубевшие и не имевшие никакого образования. Таким образом, – скажем словами св. Афанасия, – осквернился весь Египет: доселе господствовало здесь одно православное учение; теперь всюду проповедовалось арианство²⁸⁹. Александрия сделалась пристанищем ариан. Сюда переселился друг и советник Георгиев, Аэций, прозванный от современников ἄϑεος – безбожник, а за ним – и ученик Аэциев Евномий, – которые довели начала арианского учения до последней крайности нечестия, и были главными предводителя секты аномеев²⁹⁰.

Радуясь успешному исполнению своих предначертаний, Констанций поздравлял александрийцев с таким архипастырем, каков был Георгий, и превозносил его достоинства до небес, издеваясь в то же время, – ослеплённый ненавистью и наветами ариан, – над скитающимся Афанасием, как над обманщиком и злодеем. В таких же ненавистных чертах описывал он св. архипастыря и в письме к правителям Абиссинии, предупреждая их на случай его появления в той стране, и требуя поставленного им первого абиссинского епископа, Фрументия, для наставления и утверждения, в Александрию к Георгию²⁹¹. Говорили даже, что назначена была цена за главу св. Афанасия²⁹².

Тяжело читать эти письма, в которых так постыдно обнаруживается раздражённое клеветой чувство, – негодование, ничем не заслуженное, выходит из всяких пределов умеренности, – и богопротивное дело выставляется, как дело справедливости! Чтобы несколько объяснить себе такое жалкое ослепление в душе гонителя, – приведём здесь слова св. Афанасия. «Сличая между собой письма Констанция, – говорит он, – нахожу, что Государь не по существу дела судит, но движется только мыслями окружающих, а своего суждения вовсе не имеет. Оттого, он пишет, – и потом раскаивается в том, что написал; раскаиваясь раздражается, в снова скорбит; и не знает, что делать. Всё это показывает отсутствие в нём рассудительности. Такой человек по справедливости достоин всякого сожаления: свободный по званию и по имени, он становится рабом нечестивцев, влекущих его по своему желанию»²⁹³.

Гораздо тяжелее видеть то бедственное положение Церкви, в какое привело её постепенно усиливающееся господство ариан. До смерти Констанса, зло ограничивалось пределами Востока. Православные епископы западные, под покровительством благочестивого Государя, братски поддерживали непоколебимых защитников православной веры на самом Востоке. Смерть Констанса отняла эту преграду для разливающегося зла, эту опору для гонимых пастырей Востока. Теперь и на Западе учреждаются соборы, на которых одерживает верх арианство; насилие заставляет повиноваться их решениям; не повинующиеся подвергаются изгнанию. И на Востоке восстановленные пастыри принуждены уступить свои престолы лжепастырям.

Но голос истины не умолк. Насилие не могло сделать заблуждения всеобщим. Минуту самого торжества нечестивых Господь обратил к их низложению.

Изгнанные пастыри, – пишет св. Афанасий, – обратили самое заточение в пользу своего служения. Проходя страны и города, они благовествовали истинную веру, хотя и были в узах, – и проклинали ариеву ересь. Таким образом, выходило противное тому, чего желали гонители. Чем далее было место заточения, тем более возрастало отвращение к арианам, и самое заточение было проповедью против их нечестия. Кто, взирая на проходящих, не удивлялся им, как исповедникам, и не отвращался от гонителей²⁹⁴?

Но и в тех церквах, которыми овладели ариане, сохранялась привязанность к вере апостольской и отеческой. Ариане всё сделали в пользу своей ереси, – пишет св. Афанасий, – но в каждой церкви блюдут веру, которой научились, ждут своих наставников, а христоненавистную ересь отвергают, и все убегают её, как змия²⁹⁵.

Усиленное гонение против истины вызвало просвещённейших Пастырей Востока и Запада к подробнейшему рассмотрению тех оснований, на которых ариане думали утвердить своё лжеучение, и это обличило, пред всеми, их противоречие Слову Божию и общей вере Церкви. Значительнейшие обличительные творения, против ариан, св. Афанасия на Востоке и Илария на Западе; (12 книг о Св. Троице), принадлежат ко времени изгнания сих пастырей.

Наконец, среди победы, какую думали торжествовать ариане над православием, открылось в их обществе непримиримое разделение. Ещё при начале арианства, как замечено выше, не все епископы, поддерживавшие Ария, одинаково нечестиво мыслили о Сыне Божием. Во время борьбы ариан с православными, это различие в образе мыслей не прекращалось, но по временам обнаруживалось в символах, на разных соборах издаваемых; только предводителями партии арианской оно было сдерживаемо. Теперь, когда защитников никейского исповедания считали уже побеждёнными, ариане и полуариане вступили в спор между собой, стараясь, друг пред другом, привлечь на свою сторону голос Императора. Богохульное учение Ария нашло себе строгих защитников в Аэцие и Евномие, которые не только отвергали единосущие Сына Божия с Отцом, но и не хотели признать Его подобным Отцу по существу, что допускали полуариане, во главе которых теперь стоял Василий, еп. анкирский. Соборы – сремский 2-й (357 г.), анкирский (358 г.), сремский 3-й (358), селевкийский (359) и константинопольский (360) были поприщем, на котором состязалась одна партия с другой, в присутствии, иногда, и православных епископов. Такое разделение в обществе арианском, низкие средства, какие употребляла одна партия, чтобы одержать верх над другой, крайнее нечестие ариан, постепенное сближение полуариан с православными, – всё это подрывало ересь: тогда как защитники никейского символа, своим единодушием, страданиями, неизменной верностью учению св. отцов, более и более обнаруживали, что только у них сохранялась истина Божественная, всегда в себе единая.

Указав кратко на ряд этих событий, имеющих тесную связь с делом, которое защищал св. Афанасий, и с его последующими действиями, – возвращаемся к повествованию о великом архипастыре александрийском. Вынужденный насилием удалиться из Александрии, он не разлучался духом со своей паствою, но считал долгом своим заботиться о её благе, как и прежде, предостерегая её от опасностей, и утешая в скорбях. С другой стороны, он видел нужду опровергнуть те клеветы, которыми хотели очернить его имя пред Императором. Наконец, ревность по истине побуждала его содействовать оружием слова против торжествующих врагов её. Вот занятия, которым посвящал он время в своём уединении.

Преследуемый арианами, св. Афанасий нашёл себе убежище в пустынях египетских. Его укрыла здесь любовь отшельников, верных своему архипастырю. Но потом, признал он за лучшее отправиться лично к Императору, – который находился тогда на Западе, – чтобы оправдаться пред ним в клеветах, распространяемых арианами, и объяснить ему истинные причины своего удаления из Александрии. Всё ещё не верил он, чтобы такие несправедливости могли совершаться по воле Государя, который уверял его в своей благосклонности. Афанасий уже отправился в путь²⁹⁶, вышел из. Египта, достиг, может быть, Италии, – и узнал истинное положение дел после собора миланского: узнал о насилиях, каким подверглись Ливерий и другие епископы западные, – о намерении правительства – предложить всем епископам к подписанию новый арианский символ, и о назначении в Александрию нового епископа Георгия. Тогда, не ожидая ничего доброго от личных объяснений с Констанцием, он решился возвратиться в свои пустыни, и в то же время отправил ко всем епископам египетским окружное послание²⁹⁷, в котором предостерегал их от новых замыслов со стороны ариан, убеждая – неизменно держаться символа, утверждённого на Соборе никейском. Заключая это послание, он писал о своих врагах: «доселе они не оставляют желания пролить нашу кровь; но это меня нисколько не беспокоит: ибо знаю и уверен, что терпящим будет награда от Спасителя, что если и вы, как отцы, пребудете в терпении, будете образом стаду и отвергнете странное и чуждое изобретение нечестивых, то будете иметь утешение, сказать: веру соблюдохом; и приимете венец жизни, егоже обеща Бог лобящим Его».

Плодом сего воззвания было то, что епископы египетские соглашались лучше терпеть всё, нежели приступить к сообществу арианскому.

Возвратившись к своим пустынножителям, св. Афанасий должен был искать себе безопасности в совершенной неизвестности. Потому, иногда оставлял и кров иноческий, и жил со зверями²⁹⁸. «И братии не можем мы видеть, – писал он к одному епископу, который находился в изгнании, как и он.

Свидетель Господь, что с той поры, как нас преследуют, не мог я видеть и родственников своих. Ибо чего не делают ариане? Стерегут на дорогах, смотрят за выходящими и выезжающими из города (Александрии, где были его родные), осматривают суда, бродят по пустыням, обыскивают жилища, допрашивают братию»²⁹⁹. При всём том, преданные своему пастырю христиане александрийские находили средства доставлять ему нужные сведения о своём положении.

Когда узнал он, что у православных отняты все церкви в Александрии, – в утешительном послании указывал им такие преимущества, которых не могли отнять у них никакие враги. «Они обладают зданиями, писал св. Афанасий, а вы имеете веру апостольскую. Они владеют местом, но чужды истинной веры; а у вас отнято место, но в вас – вера. Рассудим, что̀ более: место, или вера? Ясно, что вера ваша. Кто же более потерял, или кто имеет более? Тот ли, кто обладает местом, или кто – верой? Хорошо и место, когда в нём проповедуется апостольская вера. Свято и место, когда там обитает Святой... Возвратит нам Бог и церкви, – мы веруем сему: а теперь не заменяет ли нам их вера»³⁰⁰?

Особенную заботливость возбуждали в пастыре беззащитные девственницы, которых неистовствующие враги подвергали поруганиям, ранам, смерти, и не позволяли даже погребать умерших. Св. Афанасий писал и к ним несколько утешительных посланий. К сожалению, они не дошли до нас³⁰¹.

Утешая других, великий духом Афанасий сам не искал утешения от людей, но требовал от них только справедливости. Не успев лично объяснить Государю несправедливости тех обвинений, по которым ариане хотели представить его врагом благосостояния общественного, он послал теперь из пустыни к Императору свою апологию³⁰². Здесь он раскрыл свои отношения к Императору Констансу и к возмутителю Магненцию, объяснил дело о служении в церкви, устрояемой Государем, до торжественного её освящения, и почему не явился к нему, получив дозволение, которого, впрочем, не просил³⁰³. Не оскорбляя Констанция и тенью подозрения, – чтобы он мог верить клеветам, чтобы от него могли исходить такие несправедливые повеления, – во всём жалуясь на своих врагов – ариан, Афанасий указывал своему гонителю легчайший выход из того положения, в какое поставили его клеветники, в отношении к защитнику православия. «Умоляю тебя, – писал он в заключение, – прими сию апологию, и возврати епископов и других клириков в их отечество и к своим церквам, чтобы, таким образом, обнаружилось лукавство клеветников, чтобы и сам ты, Государь, ныне и в день суда, имел дерзновение сказать Господу и Спасителю нашему и Царю царей Иисусу Христу: Не погубих от Твоих никогоже. Вот кто строил всем козни! A я был поражён страдальческой кончиной и мучениями дев и другими оскорблениями, нанесёнными христианам, и возвратил заточенных их церквам».

Вслед за этой апологией, св. Афанасий издал другую, в которой оправдывал своё бегство из Александрии. Гонители хотели отнять у него славу подвига исповеднического, обвиняя его в малодушии, и тем хотели подорвать доверенность к нему православных чад Церкви. В опровержение такого укора, стоило только указать клеветникам на те насилия, какие причиняли они церквам на Востоке и Западе. «От добрых и кротких людей никто не бегает» С другой стороны, св. Афанасий представил в своей апологии и примеры, из ветхозаветной и новозаветной истории, благоразумного уклонения от опасностей. Что он не изменил обязанности пастыря защищать своё стадо, доказывало и то, что он последний оставил церковь, когда вторгся в неё с воинами Сириан.

В этой апологии примечательно ещё для нас суждение святителя александрийского о прежних его друзьях, которых победила жестокость страданий, и заставила на время уступить своим гонителям. Поражая открыто могущественных противников, он в то же время щадит немощь своих друзей. Ни одного слова не сказал он в упрёк Осии кордовскому, выставляет на вид одни его заслуги Церкви, и достоинства, и, если упоминает о несчастном его падении, то обращает его в вину самим гонителям. Ревность о православии никогда не угашала в архипастыре духа мира и любви³⁰⁴.

Из отцов никейского Собора оставшись один, на страже дома Божия, блюстителем правой веры, преданной отцами, св. Афанасий чувствовал великую ответственность перед Церковью, за сохранение сего священного залога. Сознавая всю важность колеблемой истины, учением и жизнью дознав, что вера в Сына Божия, Единосущного Отцу, Спасителя мира, есть единственное основание неложного упования для бедного человека в сей жизни и будущей, словом Христовым и размышлением уверившись, что на семь камени истинно зиждется и утверждается вся Церковь, с сей верой всё твёрдо в христианском учении и в церковных учреждениях, без неё всё колеблется, – св. Афанасий долгом благодарного сердца к своему Спасителю и Господу, долгом любви к своим собратьям признавал противодействовать всеми силами тому ложному учению, которое старалось затмить сию веру. Это доказывала вся его жизнь, подверженная страданиям, единственно, за сию веру. Если бы он согласился изменить своей вере, – все преследования окончились бы сами собой. Единомышленники Евсевия, – писал он к своим епископам, – как вы и сами знаете, предлагали мне на выбор: или согласиться с ними, хотя притворно, в нечестии, или ожидать от них нападений; но я не захотел пристать к ним, и признал за лучшее быть гонимым от них, нежели подражать примеру Иуды³⁰⁵. Оставалось св. Афанасию довершить свой подвиг: слово, которым защищал он исповедуемую истину на соборах, в прениях с еретиками, и на кафедре пред своей паствой, сообщить и целой Церкви, упрочить и на последующие времена в письмени; рассмотреть подробно те мнимые доказательства, которыми еретики прельщали неопытных, и обнаружить их бессилие, раскрыть в полном свете основания истинной веры в Божество Единородного Сына Божия Иисуса Христа.

Частные случаи, к опровержению тех или других мнений еретиков, представлялись св. Афанасию и прежде неоднократно. Иногда в проповеди, в толковании Св. Писания, иногда в письмах, по требованию своих друзей, входил он в рассмотрение приводимых еретиками доказательств, – как это видим из немногих, дошедших до нас, опытов. Так, объясняя слова Иисуса Христа: вся Мне предана суть Отцем Моим, опровергал он ложное заключение, выводимое отсюда арианами в пользу своей ереси³⁰⁶.

Ариане ставили в упрёк Собору никейскому, что он включил в своё исповедание о Сыне Божием слова: «сущность, единосущный», которые не встречаются в Св. Писании. По этому поводу, один из друзей св. Афанасия просил его объяснить, как шли дела на Соборе против Ария и его последователей. Свидетель и участник действий Вселенского Собора, св. Афанасий, в обширном послании показал уважительные причины, по которым приняты упомянутые слова, не вновь измышлённые Собором, но заимствованные из писаний некоторых предшествующих отцов и учителей Церкви, – защитил их от возражений еретиков, и в то же время обличил их лжемудрования о Сыне Божием³⁰⁷. Подобным образом, писал св. Афанасий в защиту св. Дионисия александрийского, в сочинении которого, против Савелия, ариане думали найти подтверждение своего лжеучения³⁰⁸.

Опровергая, таким образом, арианские мнения и доказательства по частям, св. Афанасий долго не решался предпринять более полное рассмотрение тех оснований, какие они думали найти для себя в Св. Писании. Не трудность разрешить лжеумствования, но высота предмета, о котором так дерзко и произвольно рассуждали нечестивые, устрашала истинного богослова. Между тем, иноки египетские многократно просили у него обличения на нечестивую ересь Ария. Посылая, наконец, им ответ, он писал: «Простите мне, человеку немощному. Сколько имел я желания писать, сколько понуждал себя размышлять о Божестве Слова, столько ведение удалялось от меня, – и в той мере, как я думал постигнуть его, чувствовал себя им оставляемым. Не мог я написать, что̀, казалось, и было на мысли; но и что̀ написал, вышло слабее бывшего в уме, хотя краткого, очертании истины. Поверьте мне, – часто решался я удержаться, не писать более. Но чтобы молчанием и вас не огорчить, и вопрошающих вас и любящих спорить не задерживать на путях нечестия, я понудил себя написать немногое. Примите сие не как полное изложение учения о Божестве Слова, но как писание, которое может послужить и к обличению нечестия христоборцев, и к наставлению, желающих, на путь здравого благочестия во Христе»³⁰⁹. Посылая то же слово к Серапиону, епископу тмуитскому, св. Афанасий воспретил списывать его даже для себя, прибавляя: «не безопасно издавать свои писания невежде, особенно – о догматах высочайших и главнейших, дабы, по немощи или по неясности, недостаточно сказанное не обратилось во вред читающим», и потому просил восполнить недосказанное, и возвратить³¹⁰. Так смиренно думал о своих трудах, так осторожно сообщал их другим святитель александрийский.

Получая новые вопросы и возражения, св. Афанасий писал на них новые ответы и опровержения. Обращая внимание и на ходившие по рукам сочинения Ария и Астерия софиста³¹¹, разрешал их хитросплетённые умствования, обличал превратные изъяснения Слова Божия. Так составились ещё три слова «против ариан», и все были приняты Церковью с торжеством, как победоносное оружие против злочестивых врагов. Они вознаграждали первые, не совсем счастливые, опыты полемики других против ариан, и открыли путь новым поборникам истины. Сочинения Маркелла анкирского, против Астерия, ранее написанные, подверглись подозрениям в неправомыслии, и по своей темноте и неопределённости, действительно, могли заслуживать такое нарекание³¹². Писания св. Евстафия антиохийского, также одного из первых защитников православия против ариан, оклеветанного ими в савеллианстве, и много лет, томившегося в безвестности заточения, не могли иметь обширного влияния, и, может быть, даже были истребляемы арианами³¹³. Вот, что̀ имели православные в отпор арианам, до появления обширного творения Афанасия. А вслед за ним, явились двенадцать книг «о Св. Троице» галликанского епископа Илария, из города Поатье, писанные им, во время заточения во Фригии (до 360 г.), для православных западной Церкви³¹⁴. Прошло не более пяти или шести лет после того, как св. Афанасий написал своё первое письмо против ариан, – выступил на то же поприще со свежими силами, недавно окончивший своё образование в Афинах, и посетивший Египет, клирик Церкви кесарийской в Каппадокии и будущий её епископ, св. Василий, со своими книгами «против Евномия»³¹⁵. Затем уже часто стали появляться новые труды, в опровержение арианства, того же св. Василия, св. Григория Богослова, св. Григория Нисского и других. Таким образом, шестидесятилетний старец, из пустыни поражавший врага, который отнял у него всё, кроме его веры, стал предводителем этой священной дружины словом ратовавших за Слово.

Но арианское нечестие восставало не только против Божества Сына Божия: оно распространяло столько же ложные мнения и о третьей ипостаси Св. Троицы, о Св. Духе, отвергая Его единосущие с Отцом и Сыном, и признавая Его творением Сына. Св. Афанасий замечал это ещё в словах против ариан³¹⁶. Другие отступили от ариан в учении о Сыне Божием, но остались при прежнем заблуждении относительно Духа Святого.

Узнав об этом новом видоизменении ереси, св. Афанасий с ревностью занялся его опровержением, доказывая единосущие и равное достоинство Духа Святого с Отцом и Сыном³¹⁷. Так св. Афанасий предначал борьбу с духоборцами, которая довершена была вторым Вселенским Собором. «И что̀ прежде даровано было, – скажем с св. Григорием Богословом, – великому числу отцов утвердить в догмате о Сыне, то он богодухновенно преподал впоследствии о Духе Святом».

И не одними богословскими трудами своими св. Афанасий поражал своих врагов. По просьбе тех же иноков, которые желали иметь опровержение арианства, он написал историю современных бедствий Церкви, от начала Мелетиева раскола³¹⁸. Уже по своему содержанию, эта история естественно становилась новым обличением против ариан: потому что имеет своим предметом изобразить их козни, насилия, гонения. Тем более она получила обличительный характер от изложения: назначаемая св. Афанасием для преданных ему иноков, как домашняя запись, она представляет события и взгляд писателя без всякого закрытия. Особенно св. Афанасий останавливается на событиях последних двух или трёх лет, после миланского собора, и здесь рассказ часто сменяется суждением, в котором отзывается голос чувства, огорчённого нечестием, нарушением всякого порядка и жестокостями преобладающих гонителей. Из этой истории, вместе, видно и то, что, не смотря на разобщение со своими друзьями, в пустыне он знал, что делалось и вне Египта, что, напр., говорил в его пользу Ливерий, что писал Осия, и чем окончилось их изгнание. Никто не забывал великого святителя в изгнании, кому дорога́ была вера.

Так, и в удалении от дел Церкви, Святитель непрерывно был занят её нуждами, её скорбями и страданиями.

Между тем, обстоятельства Церкви александрийской, по-видимому, готовы были принять благоприятный оборот для православных. Георгий был изгнан гражданами Александрии³¹⁹, выведенными из терпения его корыстолюбием и притеснениями. Он захватил в свои руки селитряный и соляной промыслы в Египте; взял в своё заведывание добывание папируса и тростника; завёл, чтобы никто, кроме приставленных от него людей, не смел хоронить умерших, и за это собирал себе плату³²⁰. Встречая сопротивление, он доносил Констанцию на непокорных, как на бунтовщиков³²¹. Ожесточённый народ напал на него в церкви Дионисия (26 авг. 358 г.), и угрожал его умертвить, так что он вскоре должен был оставить город.

С изгнанием арианского епископа, и церкви снова перешли в заведование православного духовенства. Но, при таких смутах, св. Афанасий не мог возвратиться на свою кафедру. В уповании; на Промысл Божии, он ожидал, когда законным путём возвращён будет ему престол. Через несколько недель, явился в Александрию военачальник Севастиан с войском, и церкви снова были отобраны у православных, и переданы арианам (дек. 24). А в следующем (350) году прислан был от Императора особый чиновник, нотарий Павел, с указом в пользу Георгия, и для наказания виновных в его изгнании³²².

Более надежды обещал, по крайней мере в начале, ход дел на соборах, назначенных, в том же году, в Римини, для западных епископов, и в Селевкии – для восточных, с тем чтобы помирить две партии, на которые делилось общество арианское. Вместо соединения, риминские отцы положили неизменно держаться никейского Символа. В Селевкии более ста епископов из полуариан отвергли небольшое число (около 20) арианских епископов, между ними – и Георгия александрийского, и обнаруживали, хотя не все, наклонность к сближению с православными, на стороне которых находились здесь одни только египетские. Св. Афанасий внимательно наблюдал за сими движениями³²³. Но лукавством ариан – Урзация и Валента всё было приведено к тому, что сперва депутаты того и другого собора, a потом и прочие епископы, подписали символ, один из худших между арианскими. Отсюда в Церкви ещё более произошло смущения.

Внешнее положение Афанасия нисколько не улучшалось. Его всё ещё искали в пустынях египетских. Сменивший военачальника Севастиана Артемий³²⁴, пользовавшийся особенной доверенностью Констанция, отправился сам с арианскими епископами и с военным отрядом отыскивать его по монастырям. Получив известие, что Афанасий особенно любит иноков тавеннских, Артемий думал найти его в их главном монастыре Пабау. Приплыв к нему рекой, окружил его воинами, допросил иноков, обыскал монастырь, и ничего не нашёл. Артемий был, однако же, человек благочестивый. Он просил молитв иноков о себе, и когда те отказались, по заповеди своего настоятеля не молиться с тем, кто имеет общение с арианами, – один молился в их храме³²⁵.

И не одни иноки сохраняли верность своему архипастырю. Люцифер, один из тех трёх епископов, которые, за несогласие подписать осуждение Афанасия на миланском соборе, были посланы в заточение, переводимый из места в место, и наконец, посланный в Фиваиду, отправил к Императору апологию за Афанасия, в которой доказывал всю несправедливость его действования в отношении к святителю александрийскому³²⁶. К сожалению, раздражительный тон защитника много вредил его цели: впрочем, после всего, что было говорено и писано в защищение св. Афанасия, трудно было ожидать, чтобы и более спокойное защищение могло иметь действие.

Гонению на св. Афанасия положен был конец смертью Констанция (3 ноябр. 361 г.) и указом его преемника Юлиана, которым все, изгнанные в предшествующее царствование, епископы возвращались «в свои города и провинции». Впрочем, этим указом они обязаны были неуважению нового Императора к православию; потому что возвращались все епископы без различия в их образе мыслей; a ещё более потому, что Юлиан тогда же объявил своё покровительство религии языческой. Нет!

Он хотел противопоставить своё правление царствованию Констанция, как отличающееся свободой и терпимостью³²⁷, хотя скоро изменил своему намерению.

Как бы то ни было, – теперь Афанасию открывался свободный путь в Александрию, тем более что и совместника его не стало³²⁸.

Восьмого февраля 362 г. получено в Александрию повеление Юлиана о возвращаемых епископах; через двенадцать дней, после того, снова вступил в свою Церковь св. Афанасий. Как возрадовались сему верные чада её, с которыми шесть лет он был разлучён! Возвращение Афанасия было для них и наградой, за подвиг понесённых страданий, и утешением в предстоящих, не менее трудных, обстоятельствах.

Юлиан издал прямое повеление открыть храмы языческие, и восстановить приношения жертв богам, отобрать у церквей, что̀ передали им прежние императоры от храмов языческих и жрецов. Ненависть к христианству выражалась в каждом письме, которое присылал он в Александрию. Новые начальники области старались оживить умирающее язычество; храм Сераписа наполнился снова поклонниками отовсюду³²⁹. Язычники были в восторге, когда нашли быка аписа со всеми нужными качествами, – и поспешили уведомить об этом Юлиана, как о добром предвестии для предпринимаемой им войны против персов³³⁰.

Не смущаясь суетными замыслами слепой вражды против христианства, хорошо понимая, что возвратить мир к тёмным языческим верованиям от света Евангелия невозможно, полагаясь на силу имени Христова, победившую мир, Афанасий спокойно совершал своё дело, и старался утвердить мир и в своём городе и в других Церквах. При таком раздражении против христиан, до которого доведены были язычники Георгием, при покровительстве, или по крайней мере, невнимании правительства ко всяким притеснениям христиан, он не возбудил ни в ком жалоб. Напротив, устраняя всякий повод к оскорблению язычников, он восстановил между разноверными жителями города то согласие, в каком они жили и прежде при нём. «Он примиряет, – говорит св. Григорий Богослов, – друг с другом и с собой мятущихся, не потребовав посредников; освобождает от притеснений, терпевших обиды (от Георгия), не разбирая, принадлежит ли кто к его стороне, или к противной»³³¹.

Труднее было – мирно окончить дело с арианскими епископами, поставленными в Египте. Изгнанные, которых места незаконно они заняли, подобно св. Афанасию, возвратились в свои города, и по всем правам должны были занять своё место. Но и здесь мир не был нарушен. «Он очищает святилище, – говорит св. Григорий, – от корчемствующих святыней христопродавцев, чтобы и в этом быть подражателем Христовым; впрочем, совершает сие не свитым из вервий бичом, но убедительным словом». Когда не поддерживала арианства высшая власть, и не привилось оно к сердцам народа, – ему не на чем было держаться.

Скажем более. В то время, когда Юлиан готов был покровительствовать всякой секте во вред Православной Церкви, и, как воспитанник Евсевия никомидийского³³², призывал к себе старого друга, Аэция³³³, превозносил учение Фотина³³⁴, издевался над тайнами веры христианской, воспрещал вход в училища христианам, – в это время св. Афанасий собирает рассеянные гонением члены Церкви, объясняет недоразумения между единоверными, и стремится утвердить мир в Церквах на непоколебимом основании веры в единосущное и Триипостасное Божество. «Он восстановляет падшее учение, – скажем словами св. Григория, – и снова свободно исповедуется Святая Троица, поставленная на свещнике, и чистым светом единаго Божества осиявающая души всех. Снова даёт он законы вселенной; обращает к себе умы всех; к одним пишет послания, других призывает; иные приходят и не призванные, и получают назидание; и всем предлагает один закон – добровольное согласие». Так описывает св. Григорий дела знаменитого собора александрийского, который созвал св. Афанасий, так сказать, в виду глумящихся язычников (362).

В последние годы царствования Констанция, частью обманом, частью принуждениями, ариане успели склонить почти всех епископов Востока и Запада, к подписанию такого символа веры, в котором сказано было о Сыне Божием, что «Он подобен Отцу по писаниям». Словом «подобен» они хотели сблизиться с полуарианами; прибавляя: «по писаниям» давали себе свободу изъяснять допускаемое подобие, в каком угодно смысле³³⁵. Вовлечённые в обман, скоро увидели свою ошибку; принуждённые страхом, желали поправить свою вину, когда опасность миновала. Недоверчивость пасомых к пастырям нетвёрдым, или недальновидным, разные толкования принятых слов увеличивали смущение в Церквах. Недоумевали, где найти точку опоры, и не находили, к кому лучше обратиться, как к архипастырю александрийскому.

Особенно жалкое зрелище представляла Церковь антиохийская. По изгнании св. Евстафия, более тридцати лет господствовали над ней ариане: но сохранилось здесь общество неизменно преданных своему архипастырю и православию. В 360 г., когда низложенный Евдоксий с престола антиохийского перешёл на константинопольский, – после долгих споров избран был ему преемником Мелетий, бывший епископом сперва севастийским, в Армении, потом – верийским, в Сирии. Ариане думали видеть в нём своего единомышленника: но обманулись. Со строгостью благочестия соединяя кротость и умеренность, но в то же время – и твёрдость в своём исповедании, – в первой же проповеди, после своего посвящения, он ясно выразил, что признавать Сына Божия тварью значит не понимать учения Писания³³⁶. Раздражённые сим ариане, через месяц, изгнали его из Антиохии, и возвели на его место Евзоия, одного из тех диаконов, которых осудил и низложил ещё Александр александрийский, за единомыслие с Арием. Отсюда произошло новое разделение между христианами антиохийскими. Одни пристали к Евзоию, другие, гнушаясь его нечестием, продолжали признавать своим епископом Мелетия, но не сливались с обществом евстафиан, которые не хотели принять его, как избранного арианами. Св. Евстафий сам – уже скончался: обществом приверженных к нему управлял пресвитер Павлин. С православными антиохийцами, которыми заведовал Павлин, св. Афанасий издавна имел общение³³⁷. И теперь к нему присланы были оттуда два диакона.

Для рассуждения о принятии епископов, обращающихся к православию, и для устроения дел Церкви антиохийской, св. Афанасий положил учредить собор из епископов египетских, по большей части – возвратившихся из заточения исповедников, и других. На этот собор прибыл также один из западных епископов, сосланных при Констанцие в Фиваиду, Евсевий Верцелльский, который принимал живое участие в делах Церкви антиохийской, – а другой, его товарищ в изгнании, Люцифер каларитский, отправился прямо в Антиохию, чтобы споспешествовать умиротворению сей Церкви. Но Люцифер, мало умевший владеть собой, и действовать в кротком примирительном духе, вместо того, чтобы стараться о слиянии двух разделённых обществ православных в Антиохии, только усилил между ними разделение. Не дождавшись решения александрийского собора, он поставил Павлина в епископа, тогда как другое общество православных, более многочисленное, никак не хотело лишиться Мелетия³³⁸.

Собор александрийский, не зная о случившемся в Антиохии, имел в виду постановить такие правила, касательно принятия в общение всех переходящих от ариан, которые бы могли быть приложены и к делам Церкви антиохийской. Руководствуясь духом мира и любви, он определил: принимать в общение церковное всех обращающихся к православной Церкви, но с тем, чтобы они согласились принять Символ никейский, анафематствовать ересь арианскую, и осудить учение тех, которые признавали Духа Святого тварью. Под тем же условием собор предоставлял пользоваться своими правами и всем епископам, которые вовлечены были в общение с еретиками обманом, страхом и принуждением, и теперь ищут мира с Церковью. Но сей снисходительностью не могли пользоваться главные виновники еретических смут³³⁹. Такие распоряжения легко могли вести к водворению мира и в Церкви антиохийской: мелетиане, недавно отставшие от общества арианского, исполнив требования собора, должны были составить одну Церковь с евстафианами, и так как сам св. Мелетий следовал исповеданию никейскому, то он и должен был остаться общим пастырем для всех.

Чтобы устранить всякие недоразумения между верными чадами Церкви и принимаемыми в общение, и тем облегчить взаимное их слияние в одно общество, собор нашёл нужным войти в объяснение некоторых особенных выражений, какие употреблялись в разных Церквах в учении о Св. Троице. Это было тем нужнее, что в самой Церкви антиохийской, между приверженцами Евстафия и державшимися Мелетия был об этом спор, и одни других подозревали в неправомыслии³⁴⁰. Говоря о Трёх Лицах Св. Троицы, одни употребляли выражение: Три Ипостаси. Другие, принимая слово: ипостась в значении сущности (οὐσία), и признавая единосущие Лиц в Св. Троице, выражали это словами: единая Ипостась, т. е. сущность, и выражение: три ипостаси отвергали, как неправомысленное. Объяснив значение, какое соединялось у тех и других со словом: ипостась, и в котором они не разнились между собой, – собор заключил желанием пользоваться теми выражениями, какие употреблены в Символе никейском.

Наконец, так как в последнее время начало распространяться неправомыслие и в учении, о воплощении Сына Божия: некоторые, признавая в Нём соединение Божеского естества с человеческим, не допускали в Его человеческом естестве присутствия высшей силы духа – ума, утверждая, что заменяло его Слово, или Божеское естество; то Собор отверг и это суемудрие, как ложное.

Постановив такие определения, собор поручил двум из своих членов, Евсевию верцелльскому и Астерию аравийскому, сообщить о них православным антиохийцам, собирающимся с Павлином, и убедительнейше просил сих епископов позаботиться, как отцам, наставникам и попечителям, о привлечении и отделяющихся мелетиан к единомыслию³⁴¹. Но было уже поздно. Неблагоразумием Люцифера дело было расстроено, и сам он, не соглашаясь на благоразумную снисходительность в отношении к епископам, увлечённым в общение с еретиками, отделился от Церкви. По крайней мере, не остались бесплодными распоряжения собора александрийского для других Церквей.

Голос мира и прощения из уст пастыря, – который, по своим долговременным страданиям, один мог быть без укора строгим к падшим своим собратьям, – был принят всей Церковью с восторгом. Папа римский Ливерий, епископы македонские, ахайские, испанские и галльские повторили его на своих соборах³⁴². Астерий на Восток, Евсевий на Запад, возвращаясь в свои епархии, возвещали слово мира в церквах, ими посещаемых на пути. И многие епископы не замедлили примириться с Церковью, которую оскорбили своим малодушием. Не говорим уже о том, сколько важны были догматические определения, постановленные собором о Божестве Духа Святого и о человеческом естестве, в Иисусе Христе, служившие изъяснением и дополнением сказанного в символе никейском. Обратим внимание на одно объяснение терминов богословских. Св. Григорий Богослов, свидетель споров, какие возникали от различного их употребления, причисляет это дело Афанасия к одним из важнейших его подвигов. Это полезнее продолжительных трудов и речей, – говорит он, – предпочтительнее многих бдений; это равняется достославным изгнаниям и неоднократному бегству самого Афанасия³⁴³.

Сильное влияние Афанасия на город Александрию и на дела отдалённых Церквей, встревожило Юлиана. От Александрии, ещё недавно славившейся своей философией, которая стремилась поддержать верования язычества, он ожидал вспомоществования, а не противодействия своим планам. И епископов он вызвал из заточения, православных и ариан, не для блага Церкви, но для того, чтобы более расстроить её раздорами и среди несогласий делать, что̀ ему хотелось³⁴⁴. Обманувшись в своих ожиданиях, он воспользовался лукавой неопределённостью своего эдикта о возвращённых епископах. Там не было сказано прямо, что они могут вступить в управление своими церквами, хотя никто иначе и не мог разуметь данного позволения. Итак, вменяя Афанасию в вину, будто бы он самовольно присвоил себе права, у него отнятые прежним императорами, Юлиан дал повеление изгнать его из Александрии немедленно. «Чтущему богов народу александрийскому, – писал он, – немало причиняет неприятности то, что снова занял он престол»³⁴⁵ – и угрожал тягчайшим наказанием за неисполнение сего предписания, – хотя не мог не знать, что большинство жителей – на стороне христианства, и следовательно – Афанасия.

Сколько ни было несправедливо такое повеление, – Афанасий повиновался, и немедленно оставив город (23 окт. 362 г.) поселился невдалеке от него³⁴⁶. Соскорбью и слезами провожали его верные; но он утешал их: не плачьте! это – небольшое облако, и оно скоро пройдёт. На другой день, вслед за Афанасием, изгнаны были и посланы в заточение два его пресвитера: Павел и Астериций. При этом не обошлось без насилий и даже кровопролития. Церковь Кесарева ещё раз пострадала от огня. Во всём этом главное участие принимал какой-то философ царский, Пифиодор, может быть, член языческого музея, или училища александрийского³⁴⁷.

Недовольные удалением своего епископа, александрийцы просили было императора о возвращении. Но Юлиан, назвав просителей «больной частью города», не только отверг их просьбу, но и приказал изгнать Афанасия из Египта. В послании своём к александрийцам, Юлиан напоминал им об основателе их города, Александре, об их прежних верованиях, глумился над почитанием Сына Божия, грубо смеялся над Афанасием, выставлял его человеком вредным для общественного спокойствия³⁴⁸. Всё это, однако же, дурно закрывало его тайную мысль, которая яснее выразилась, тогда же, в письме его к префекту египетскому: «весьма мне неприятно, писал Юлиан об Афанасии, что, при его старании, все боги – в пренебрежении, и он в моё царствование осмелился крестить знатных гречанок»³⁴⁹. Вот, что̀ раздражало Юлиана!

Узнав о неудачных последствиях ходатайства александрийцев, св. Афанасий тайно оставил место своего пребывания, и удалился в верхний Египет, к инокам, которые и прежде давали ему убежище³⁵⁰. Для них ничего не стоило и потерпеть, за своего архипастыря, какие бы то ни было страдания: они считали это гораздо богоугоднее и выше продолжительных постов, возлежания на голой земле и других подвигов самоумерщвления³⁵¹. Слыша о насилиях, какие совершались в Сирии и Палестине, – как там в жестоких страданиях умерщвляемы были епископы и миряне, – можно было опасаться подобной участи и Афанасию. Но опасность только более выказывала величие его духа и особенное блюдение над ним Промысла Вышнего.

Переходя с места на место, св. Афанасий прибыл в Антиной, к авве Паммону, который имел здесь свой монастырь³⁵². Сюда явился к нему и настоятель тавеннский, Феодор «освящённый», который также вблизи, на противоположном берегу Нила, в окрестностях Гермополя, имел монастырь, зависящий от Тавенны. Св. Афанасий намеревался плыть далее, укрыться в том монастыре, где прежде его искали. Оба аввы предложили ему свои услуги. Паммон изъявил желание быть ему спутником, Феодор дал крытую лодку и иноков для управления ей, и оба старались утешать его. Но, укрепляемый молитвой, он не унывал. «Поверьте мне, – отвечал он спутникам своим, – моё сердце не бывает столько полно упования в дни мира, сколько во время гонения. Ибо я уверен, что страдая за Христа, и укрепляемый Его благодатью, если и буду умерщвлён, – обрету ещё большую милость у Него».

Но на этот раз прозорливые старцы имели возвестить ему нечто более обыкновенных утешений. «В настоящий час пал Юлиан в Персии, – сказал Феодор. К нему идёт слово пророческое: презорливый и обидливый, муж и величавый ничесоже скончает» (Авв.2:5). В то же время Феодор предрёк, что преемник Юлиана будет христианин, но не долго будет жить, и потому советовал св. Афанасию, не утруждая себя дальнейшим путешествием, в Фиваиду, тайно поспешить ко двору нового государя. «Ты встретишь его на пути, – прибавил Феодор, – будешь принят им с любовью, и возвратишься в свою Церковь»³⁵³.

Юлиан скончался на войне против персов, поражённый стрелой (23 июня 363). Избранный на его место Иовиниан, действительно, был предан вере христианской. Итак, царство язычников кончилось. Покушение Юлиана было последней попыткой умирающего язычества – снова господствовать над империей; но эта попытка была отражена десницей Вышнего.

Св. Афанасий, вняв совету прозорливого старца, не устрашился предпринять указуемый ему отдалённый путь для блага Церкви³⁵⁴. В тогдашнем положении дел не нужно было выпускать из вида, что ариане постараются предвосхитить себе расположение нового Государя. Итак, не останавливаясь надолго в Александрии, и не открывая своего намерения многим, св. Афанасий отправился на Восток, в Сирию. Есть известие, что он доходил даже до Едессы, и там ещё предостерёг Иовиниана от внушений двух арианских епископов, уже явившихся сюда со своим исповеданием³⁵⁵. В Антиохии, когда окружили его проповедники разных учений, – Иовиниан пожелал иметь письменное изложение учения веры от старейшего из предстоятелей восточных, по кафедре и по достоинствам, участника никейского Собора, стоявшего во главе православных. Св. Афанасий представил ему это исповедание, которое защищал доселе словом и страданиями. Восхвалив расположение Государя к предметам небесным, он предлагает держаться символа никейского Собора, как веры апостольской, всеми принятой, исключая немногих; обличает ариан за их дерзкие покушения заменить его своими символами; исчисляет страны, в которых он содержится, начиная от Испании до Каппадокии; отвергает нечестивое учение, – что Сын – из ничего; осуждает и наименование Сына только подобным Отцу; наконец, ясно исповедует несозданность спрославляемого Отцу и Сыну Духа Святого, и единое Божество в Святой Троице³⁵⁶. Император принял это исповедание, и не искал другого. Прислали к нему своё исповедание македониане: но оно было им отвергнуто. Представил своё изложение веры и епископ антиохийский, Мелетий, с собором других епископов Сирии, к которому присоединились люди, умеющие приноровляться к обстоятельствам, из ариан. Исповедание Мелетиево, так же как и Афанасьево, содержало в себе символ никейский с некоторыми изъяснениями; но они не были довольно полны и определённы³⁵⁷.

Не успев привлечь Императора на свою сторону ариане, по крайней мере, старались очернить в глазах его Святителя александрийского. Евзоий, арианский епископ в Антиохии, хотел употребить для этого придворных евнухов – Проватия и других; вызвал из Александрии арианского священника Люция, чтобы им заменить Афанасия. Ариане останавливали Императора при выходе из дворца и на улицах, и не жалели слов, клеветы и осуждения против св. архипастыря. Кричали даже: «он был сослан при боголюбезнейшем, любомудрейшем и блаженнейшем Юлиане; он губит наш город; никто не хочет идти в его Церковь, он называет нас еретиками». Но Император прямыми и резкими ответами и неожиданными вопросами приводил в смущение еретиков, и рассевал их клеветы. Проватия, который вздумал подражать евнухам Констанциева царствования, подверг жестокому наказанию, а Люция с презрением отослал от себя прочь³⁵⁸.

Наконец, отпуская Афанасия на свою паству, Император снабдил его своим посланием, в котором, прославляя его святую и богоугодную жизнь, поставляющую его примером стаду, и его страдания за любезное ему православие, – изъявлял свою волю, чтобы он возвратился к делам своего служения среди своей Церкви, и пас народ Божий³⁵⁹.

Пребывание св. Афанасия в Антиохии, по-видимому, должно было вести к сближению его с Мелетием. Но Мелетий, по недоразумению и по внушениям неблагонамеренных людей, сам уклонялся от сношений с ним³⁶⁰. С одной стороны, поставление Павлина в епископа Люцифером, которого близкие отношения к Афанасию были известны, с другой, присоединение к Мелетиеву собору некоторых арианских епископов, которых искренность в обращении к православию была весьма сомнительна, легко могли разъединять предстоятелей двух великих Церквей Востока. Появилось даже сочинение, в котором Мелетиево исповедание, хотя без ясного указания на него, подвергалось порицанию: привязчивый писатель осуждал и такие выражения, которые допускал св. Афанасий, хотя и не признавал их вполне достаточными. Это сочинение, писанное кем-либо из приверженцев Павлина, ещё более могло отдалить св. Мелетия от тех, кто имел общение с Павлином³⁶¹.

Возвращение св. Афанасия в Александрию (13 февр. 364), в четвёртый раз – со славой исповедника истины, с победой над кознями своих врагов, казалось, могло уже обещать покой последним годам его многотрудной и многострадальной жизни. Но, по судьбам Вышнего, он должен был выдержать ещё подвиг. – Иовиниан, не достигши столицы, помер на пути (19 Февр. 361). Преемник его Валентиниан принял себе в соправители брата своего Валента, и вверил ему восточную половину империи, к которой причислялся и Египет. Валент, крещённый арианским епископом в Константинополе, Евдоксием, дал ему клятвенное обязательство поддерживать всеми мерами своё исповедание. Супруга Валента, Албия Доминика, также арианка, усиливала в нём такое расположение. Вот причина новых гонений на православие, и новых бедствий для св. Афанасия!

Через пятнадцать месяцев, по возвращении св. Афанасия в Александрию (5 мая 365 г.)³⁶², получено было от Валента повеление, которым все епископы, изгнанные Констанцием и возвращённые из заточения Юлианом, снова подвергались ссылке, под угрозой взыскания, в противном случае, с местных городских начальств огромной пени³⁶³. Город пришёл в сильное волнение. Префект Флавиан, с прочими властями городскими, настоятельно требовал, чтобы Афанасий оставил их город: народ никак не соглашался отпустить его. Защитники Афанасия просили – лучше вникнуть в обстоятельства дела, доказывая, что повеление императора на него не простирается. Около месяца продолжался этот спор. Наконец, префект объявил (8 июня), что представил это дело на разрешение императору. Город успокоился. Прошли ещё четыре месяца в ожидании; вдруг, в одну ночь, префект Флавиан, с военачальником Викторином и воинским отрядом, занял церковь Дионисия, при которой жил в то время Афанасий, произвёл строжайший осмотр в жилище епископа, и нигде не нашёл его (окт. 5). Св. Афанасий, за несколько часов пред тем, удалился из города, и скрылся невдалеке от него, в селении, где погребены были его родные³⁶⁴. От Валента всё ещё не было решения. Вероятно, бунт Прокопия³⁶⁵, овладевшего столицей, тогда как сам Император был в провинциях, замедлил дело; а опасение новых неудовольствий в Александрии, в такое смутное время, заставило Валента прекратить гонение против архипастыря, к которому была привержена не одна Александрия. Он повелел возвратить его в город, – и чиновник, присланный с этим повелением, начальство городское и народ торжественно отправились к Афанасию в его пристанище, ввели его в Александрию и в церковь Дионисия (1 февр. 366 г.), откуда он за четыре месяца должен был бежать. После того, уже страшились возмущать покой его. Тогда как в других местах свирепствовало гонение на православных, – св. Афанасий был ангелом-хранителем для своей страны и для своей Церкви. Ариане поставили было в Александрию своего епископа, Люция, того самого, который домогался сей чести ещё при Иовиниане: но едва он явился в сей город, как префект, через двое суток, выпроводил его оттуда с воинской стражей, опасаясь народного негодования (24 сент. 367)³⁶⁶.

Исполнилось уже сорок лет, как св. Афанасий, в сане святительском, на престоле и в изгнании, всегда неутомимо подвизался за слово истины. Господь укреплял его силы, и последние лета его жизни не менее ознаменованы благотворной для Церкви деятельностью, как и первые. Все, кому дорого было православие, обращали свои взоры к нему, сообразовали своё учение с его учением, представляли к нему на разрешение свои недоумения. Даже неправомыслящие домогались его одобрения. Он обличал их лжемудрования, ободрял и поддерживал новых защитников истины, и заботился об умиротворении Церкви.

Современные заблуждения, распространяясь в народе, требовали предостерегательных наставлений и для стоявших в ограде Церкви. Здесь не столько нужна была подробная полемика против ухищрённых умствований, сколько простое указание тех оснований, на которых утверждаются догматы спасительной веры, ложно изъясняемые еретиками. В таком именно виде св. Афанасий написал своё наставление: «о воплощении и против ариан», где он словами Писания доказывает истину веры о Божестве Сына Божия и Духа Святого, и касается других догматов, на ней основанных³⁶⁷.

Но заботливость Святителя александрийского простиралась не на одну его паству. Узнал он, что в смежной с его округом области карфагенской явились проповедники, которые противопоставляли важности Собора никейского риминский, несчастно окончившийся согласием – исключить из символа слово: единосущный. Св. Афанасий, от лица всех епископов египетских, написал и туда послание в защиту Собора вселенского и догмата, им утверждённого³⁶⁸. «Слово Господне, – говорит в сем послании святитель божий, – изречённое Собором вселенским в Никее, во веки стоит».

Из этого послания вместе видно и то, что св. Афанасий писал к Папе римскому, Дамасу, против миланского епископа Авксентия. Тогда как прочие защитники арианства на Западе, – Урзаций и Валент, были уже низложены, – этот сообщник их оставался ещё на своём месте, к вреду Церкви. И настояние Афанасия не осталось без действия. На соборе римском Авксентий был осуждён³⁶⁹.

В последние годы жизни св. Афанасия, часто видим его борющимся с разными заблуждениями, повреждающими правый смысл учения о воплощении Сына Божия. Они, частью, выродились из арианства, которое отрицая Божество Его, не могло правильно разуметь и Его человеческого естества; частью, были распространяемы противниками арианства, в тщеславной уверенности, что они нашли новые пути, неведомые Церкви, к изъяснению непостижимой тайны воплощения. Такие заблуждения встретили – епископ коринфский, Епиктет, и епископ онуфисский (в нижнем Египте), Адельфий, каждый в своей области, и сочли долгом представить вселенскому учителю, как они опровергали вновь возникающие лжеумствования, и просить его наставлений³⁷⁰. Св. Афанасий, одобряя их учения, предлагал им и своё защищение истины от священного Писания.

Подобный ответ составляет первая книга против Аполлинария, который хвалился перед другими общением и единомыслием с Афанасием, и был одним из ревностных защитников никейского исповедания о Сыне Божием, но неправо мыслил о воспринятом Им человеческом естестве. Не именуя лжеучителем, св. Афанасий опровергает его мнения и доказательства, и показывает, к каким последствиям они приводят. Такое же защищение церковного учения представляет и вторая книга против Аполлинария³⁷¹.

Таким образом, св. Афанасий был для всех руководителем не только в учении о Триедином Божестве (Θεολογία), но и в учении о домостроительстве спасения (οἰκονομία), и в своих писаниях оставил Церкви оружие и против тех ересей, которые возникли в следующем столетии, одна другую уничтожая, и обе уклоняясь в крайности от правого пути церковного учения, указываемого Святителем александрийским.

Руководствуя других к правому разумению и защищению догматов веры, св. Афанасий с утешением взирал на труды вновь являющихся защитников истины, помогал им своими советами, и поддерживал их. Некто Максим философ, уроженец александрийский, представил ему своё опровержение нечестивых арианских толков, также – о воплощении. Одобряя его труд, св. Афанасий указывает ещё стороны, на которые не было обращено внимание сочинителем³⁷².

Когда иноки кесарийские вознегодовали на то, что их архиепископ, св. Василий, в один раз, проповедуя о Духе Святом, по опасению от ариан, не именовал Его в своём слове Богом, хотя в других случаях неоднократно, из Писания и силой умозаключений, доказывал, что Он есть Бог; тогда св. Афанасий писал к неблагоразумным ревнителям, чтобы они повиновались своему Архипастырю, как дети отцу, и не противоречили тому, что он находит нужным. «Все мы смело можем сказать, – писал он к другому иноку, по тому же случаю, – что Василий есть украшение Церкви, подвизается за истину, и если является немощным, то для немощных, да немощные приобрящет. Возлюбленные наши братия, имея в виду цель его истины и приспособление к обстоятельствам, должны прославлять Господа за то, что Он даровал Каппадокии такого епископа, какого желала бы иметь всякая страна»³⁷³.

Но ратуя за истину, и одобряя новых защитников её, св. Афанасий в то же время заботился об умиротворении Церкви. Св. Василию кесарийскому³⁷⁴ и епископу Руфиниану³⁷⁵ он сам сообщил постановления собора александрийского о принятии в общение церковное ищущих мира с Церковью. К Диодору, епископу тирскому, поставленному Павлином антиохийским, он писал: «не усиливайся спорить с еретиками, но молчанием побеждай их многословие, кротостью – их злобу»³⁷⁶. Св. Епифанию кипрскому, по поводу каких-то споров о времени празднования Пасхи, дружески советовал: «перестань гневаться; лучше молись, чтобы в Церкви водворился прочный мир, и престали ереси, происходящие от скопища, дышащего убийством»³⁷⁷.

Но важнейшим из примирительных дел Святителя александрийского была забота о восстановлении мира между Церквами Сирии и малой Азин с Церковью римской, и об умиротворении Церкви антиохийской. Восточные епископы надеялись, что, когда утвердится мир между Востоком и Западом, – западный Император Валентиниан может своими внушениями остановить лютость ариан, покровительствуемых Валентом, подобно тому, как прежде Константин II и Констанс содействовали самому Афанасию в возвращении на его престол. Но Валентиниан не имел того усердия к вере, какое оказывали дети Константина Великого. Впрочем, св. Афанасий с усердием приступил к делу умиротворения, когда епископы восточные, через св. Василия предложили ему принять на себя посредство в сих сношениях. Письма св. Василия к Афанасию показывают, какие надежды все они полагали в архипастыре александрийском; но ни тому, ни другому Святителю Господь не дал дожить до исполнения их пламенных желаний³⁷⁸.

Св. Афанасий преставился 3 мая 373 года, после сорокасемилетнего управления Церковью александрийской. За пять дней до кончины своей, он рукоположил на своё место одного из старейших пресвитеров своей Церкви, Петра³⁷⁹: потому что ариане только и ждали кончины блаженного Святителя, чтобы ввести в Александрию своего, уже поставленного ими епископа, Люция. Но и это не спасло её от страшного нашествия арианского. Церковь александрийская оплакивала сугубое бедствие: лишение пастыря, которого никто заменить для неё не мог, и расхищение стада Христова волками. Девятнадцать пресвитеров и диаконов и двадцать три инока из Александрии, одиннадцать епископов из Египта, немедленно были разосланы в разные места в заточение. Сам Пётр вынужден был бежать в Рим. Снова настало для Александрии царство ужасов, – поругания святыни, насилий, жестокостей³⁸⁰. Но оставивший, по воле Божией, паству свою в страданиях на земле, пастырь истинный тем сильнее ходатайствовал за неё на небесах, содействуя своими молитвами сонму святых, подвизавшихся тогда за православие: Василия Великого, Григория Богослова, Григория Нисского и др.

Достоинства и заслуги св. Афанасия для Церкви св. Григорий Богослов кратко изобразил в таких словах: «его жизнь и нравы – правило для епископов; его догматы – законы для православия»: потому что это были догматы Церкви, догматы слова Божия. «Единородный Сын Божий есть истинный Бог, единосущный Отцу. Дух Святой, равночестный Отцу и Сыну, есть истинный Бог, единосущный Обоим». Вот догматы веры апостольской, веры мучеников, веры всей первенствующей Церкви, которые нашёл Афанасий в слове Божием, в писаниях отцов, в единогласном исповедании вселенского собора, – и всю свою жизнь посвятил на то, чтобы защищать сии спасительные догматы от нападений и превратных толкований еретиков.

После защищения православия, вторым делом св. Афанасия было умиротворить взволнованную еретиками Церковь: он старался объяснить недоразумения между державшимися правой веры, и оказывал снисхождение к тем, которые увлечены были на сторону лжемыслящих обманом и угрозами. Так, поражая врагов православия, он в то же время старался уврачевать раны, нанесённые ими Церкви.

Как в учении св. Афанасия, так и в прочих делах его пастырского служения видим твёрдость, достойную верного блюстителя законов Божественных. Военачальник ливийский вёл себя недостойно христианского имени: со зверской жестокостью он мучил своих подчинённых, и жил распутно. Это было в царствование Валента, когда св. Афанасий сам подвергался опасности изгнания. Не смотря на то, св. архипастырь, видя нужду пресечь соблазн, произнёс на недостойного члена своей паствы отлучение, и сообщил о том Архиепископу каппадокийскому, св. Василию, к епархии которого принадлежал военачальник Ливии, как уроженец каппадокийский³⁸¹.

В своей жизни следуя правилам, которые усвоил себе ещё в юности от подвижников благочестия, св. Афанасий взаимно оказал услугу пустынножителям, начертав им жизнь великого Антония. Изображая его подвиги, он изложил в виде повествования правила иноческой жизни, как замечает св. Григорий Богослов. Это жизнеописание было первым всемирным оглашением сокровенных подвигов великого пустынножителя, и с именем св. Афанасия быстро пронеслось до пределов Востока и Запада. На него указывал своим ученикам пр. Ефрем Сирин в Едессе³⁸²; его читали в Трире, – и придворные оставляли свет, чтобы подражать пустынножителю египетскому³⁸³. Августин слышал рассказ о нём в Милане и это решило его борьбу с самим собой, чтобы предаться Господу³⁸⁴.

Св. Афанасий хотел, чтобы пример жизни иноческой назидал не одних удалившихся от мира. Воспитанников пустыни, возвышавшихся своими добродетелями пред прочими, он призывал на служение Церкви, и поставлял в епископы. Ещё св. Александр избирал между иноками пастырей Церкви³⁸⁵: преемник св. Александра подражал его примеру, и чем более благотворными оказались первые опыты такого избрания, чем более стеснённые обстоятельства Церкви требовали, от пастырей её, готовности на всякие лишения, тем охотнее св. Афанасий вверял попечение о пастве Христовой инокам, устраняя всякий предлог, с их стороны, к уклонению. В этом отношении, особенно примечательно для нас письмо его к Драконтию, которого поставил он из настоятеля какого-то монастыря в епископа гермопольского, против его желания. В то время угрожало Церкви александрийской нашествие ариан. По страху ли предстоящей борьбы, или по расположению к пустынной жизни, Драконтий, при самом рукоположении своём, с клятвой объявил, что он долго не пробудет на кафедре, и действительно, скоро оставил свой престол. Получив об этом известие, св. Афанасий отправил к нему своего пресвитера с посланием, в котором увещевал его возвратиться к своей пастве. При этом писал он: «Не ты один поставлен из монахов, не ты один был прежде настоятелем, и любим был монахами. Ты знаешь, что и Серапион (тмуитский) – монах, и был прежде начальником над множеством иноков. Не безызвестно тебе, скольких монахов отцом был Аполлос; знаешь Агафона и Аристона; помнишь Аммония, с Серапионом отошедшего; конечно, слыхал и о Муите в верхней Фиваиде; можешь узнать и о Павле латопольском и о многих других. Все они, после своего поставления, не противоречили, но, имея в виду пример Елисея и Илии, последуя ученикам и апостолам Господним, приняли возложенное на них попечение, не пренебрегли служением, и не стали хуже самих себя, но ещё большей чают награды за труд, преспевая, и увещевая других преспевать в добродетели. Сколько людей они обратили от идолов? Сколько своими увещаниями отвлекли от бесовских обычаев? Сколько представили рабов Господу? Так, что видящие сии знамения не могут не удивляться. Разве не велико знамение – девицу утвердить в девственной жизни, юношу сделать воздержным, идолослужителя – христианином»³⁸⁶? Увещание св. Афанасия достигло своей цели, и Драконтий, возвратившись к своей пастве, показал себя достойным пастырем стада Христова, претерпев изгнание от ариан. Такое влияние, на паству свою, епископов, взятых из пустыни, и твёрдость их в исповедании правой веры, ещё более должны были располагать св. Афанасия к избранию на высшие степени церковные, преимущественно из иноков. И мы видим, что, когда открылось гонение на православных в Египте, вскоре после кончины св. Афанасия, – в числе изгнанных арианами было до одиннадцати епископов, «которые от юности до престарелых лет подвизались в пустыне»³⁸⁷. Примеру пастырей александрийских подражали и предстоятели других Церквей, где ни водворялось монашество. Везде строгая жизнь иноков, их ревность о православии обращали на себя внимание народа и пастырей, и при избрании на кафедры епископские, голоса часто склонялись в пользу иноков.

Так многообразно и благотворно было влияние св. Афанасия на жизнь Церкви!

Родися вам днесь Спас, Иже есть Христос Господь (Лк.2:11).

Таким благовестием обрадовал Ангел Господень пастырей вифлеемских, в ту самую ночь, когда совершилось всемирное знамение, предречённое пророком: «се Дева во чреве приимет, и родит Сына, и нарекут имя Ему Еммануил, еже есть сказаемо: с нами Бог» (Мф.1:23). Обрадованные не умедлили воспользоваться и тем знамением радости, какое указал им Ангел, глаголя: «се вам знамение: обрящете Младенца повита, лежаща во яслех» (Лк.2:12). Они поспешно пришли к пещере, обрели Марию и Иосифа, и Младенца, положенного в яслях (Лк.2:16.), и прославили Бога за всё, что дано им слышать и видеть, поскольку верно усвоили и приняли к сердцу всё, что̀ слышали и видели.

И в наших душах уже многократно, воспоминательным празднованием Церкви, печатлеется радостное благовестие о рождении Спаса, Христа, Господа Иисуса. Пред очами веры, изобразительно, в песнопениях церковных, представляются все обстоятельства сего дивного события, – и созерцание оного, в душах благочестивых, не должно не иметь своего действия. Оно, вероятно, уже сказало множайшим из нас, подобно пастырям вифлеемским: «прейдем до Вифлеема, и видим», – приблизимся к Богомладенцу, и, всматриваясь размышлением в знамения, окружающие пречистое рождество Его, не умедлим приложить их к своей жизни, во славу Божию.

По указанно Евангелия, не многочисленны те обстоятельства, на которые особенно благопотребно каждому устремить свою мысль, с благоговейным и сердечным вниманием. Евангелие повествует, что во время народной переписи, Иосиф с Марией, сущей непраздной, пришли в Вифлеем, Здесь Богоневестной Марии исполнились дние родити, и родила она Богомладенца в пещере вифлеемской, и, спеленав, положила в яслях. Но при всём убожестве, видимом окрест Богомладенца, вскоре, по устроению Промысла, открылось духовное величие Положенного в яслях, и засвидетельствовано в мире ангельском и человеческом (Лк.2:1–20; Мф.2:1–12).

При сих-то немногих обстоятельствах рождества Христова, не представляющих, по-видимому, ничего, кроме беспримерного убожества, христианскому размышлению свойственно поучаться в уразумении знамений дивных, достойных Небесной Премудрости, – знамений славы Того, Чья колыбель столь неблистательно окружена уничижением.

По-видимому, случайным делом была перепись, производившаяся по всей, подвластной римскому кесарю, вселенной, именно тогда, как оканчивались для Пресвятой Девы дни чревоношения. Но и сие дело свободы человеческой, зависевшее от римского Августа, высшей волей Мироправителя употреблено в средство к исполнению вечных предначертаний о Спасителе мира.

Суждено Спасителю родиться в одном из беднейших и ничтожных городов Иудейских, и именно, по пророчествам, как отрасли Давида, Ему надлежало родиться в Вифлееме – граде Давидова рода (Мих.5:2; 2Цар.7:12–19; Ис.11:1–5). Между тем, Иосиф, которому обручена была Дева Мария, которому поручена была в охранение чревоносящая Дева, имел собственное жилище в галилейском Назарете. Время оканчивалось: что же будет? «Изыде во днии те повеление от кесаря Августа, написати вселенную» (Лк.2:1). Повеление Августа приводит в движение всё народонаселение иудейское. Всем надлежало вписываться по коленам, племенам и родам, каждому в своём праотеческом городе. Иосиф и обручённая ему Мария, как происходившие от рода и дома Давидова, должны были, не взирая ни на какие неудобства, непременно идти в город Давидов – Вифлеем, и вписаться. В бытность же их там, исполнились дни чревоношения Девы Марии, – и родился Христос в Вифлееме! – Возблагоговеем пред судьбами Верховной Премудрости; и научимся отсюда, поверять судьбу свою Господу, промышляющему о нас и тогда, когда скрываются от нас, в потоке дел человеческих, следы Его промыслительных действий.

Суждено Спасителю, для заглаждения гордости, обуявшей человечество изначала, явить Себя, с самого вступления в мир, смиренным, приемлющим «образ раба» (Флп.2:7). И что̀ же видим? По случаю переписи, при самом рождении, Он действительно вписан в число подвластных Августу: – Царь мира по Божеству Своему, – Он вписан в число подданных римского кесаря; царственная отрасль Давида по воспринятому человечеству, – Он вписан наряду с последним из рабов иудейского народа, порабощённого язычнику. Можно ли нам, христиане, равнодушно взирать на сию поразительную черту самоуничижения Того, пред «именем Коего преклоняется всяко колено небесных и земных, и преисподних» (Флп.2:10)? И неужели это не довольно сильно напоминает христианам, чтобы, не занимаясь слишком много своими земными родословиями, все, каждый по мере дарования Божия, деятельным служением Богу и ближним, стремились «к почести вышняго звания» (Флп.3:14). Принадлежащие, по происхождению и законам общежития, к званию рабов, посмотрите, с утешением для себя на то, что и сам Единородный Сын Божий, пришедший в мир наш, «не да послужат Ему, нo послужити, и дати душу Свою» (Мк.10:45), благоволил принять на Себя зрак раба. Противляющиеся власти и пренебрегающие подчинённость, получите, из сего же примера Спасителя, неизбежное, строгое обличение; а все, верные слуги Царя Небесного и Царя земного, – высокое одобрение и подкрепление.

Для бедных пришельцев назаретских – для Иосифа древодела и безвестной Девы, – в Вифлееме, куда стеклись вписываться многие, не нашлось пристанища ни в одном из жилищ человеческих. Пристанище было необходимо, как по времени года, так, и в особенности, потому что наступало время рождения Богомладенца. Находилась в окрестностях города одна пещера, в которой, по временам, укрывались от бурь пастыри со стадами бессловесных. В сию-то пещеру должна была уклониться детораждающая Дева. В сем-то пристанище родился Божественный Младенец, Христос Господь, и, покрытый грубыми пеленами, положен в яслях.

Но и здесь, верой очищаемая мысль не претыкается: ибо в самой крайней степени уничижения, до какой низошёл Сын Божий, усматривает сокровенные пути Божества, и тем паче благоговеет пред Лежащим в яслях.

В самом деле, если бы Тот, Кому, ради спасения мира, надлежало явиться в зраке раба, родился в доме, хотя малом и убогом, и положен в колыбели, хотя беднейшей: зрак раба не все имел бы черты; ибо могла найтись и хижина, и колыбель ещё беднее. Но уничижительнее яслей пещеры, до которой, обстоятельствами переписи, доведена была Мария, едва ли что можно и представить.

С другой стороны, приметим, как сообразно сие с тем служением, на совершение которого Сын Божий «изшел от Отца, и пришел в мир» (Ин.16:28). Он, как врач человечества, приближаясь к растлённому и униженному грехом человеку, является не в блеске славы Своей, которой и Серафимы трепещут, является младенцем, лежащим в яслях. Он, как искупительная жертва за преступное человечество, в самом появлении в мир, предначинает уже крестный Свой подвиг, от яслей вифлеемской пещеры, претерпевая здесь тесноту и уничижение, за мирскую роскошь и надменность, – претерпевая бедность и грубые пелены, за нечистые удовольствия и необузданность мира. Не можно ли думать, что здесь и младенческие слёзы Его служили для нас очищением, – пролагали путь молитвенным воплям нашим и воздыханиям к самому престолу благодати? – Он, как наставник и руководитель человечества к совершенству жизни духовной, предначинает, можно сказать, проповедь Свою в Вифлееме примером Своим, прежде открытого слова, – примером глубочайшего самоуничижения в нисхождения до яслей.

И как поучительна должна быть и трогательна сия первоначальная проповедь Богомладенца! Внимая сей проповеди, пастыри душ человеческих, утверждайте в сердцах ваших заповедь – являть пример собственных добродетелей, предрасполагающий пасомых к учению о добродетельной жизни, – заповедь: «сотворить и научить» (Мф.5:19). Обременённые бедностью, лишениями, скорбями! воодушевитесь Его примером к безропотному перенесению тяжёлого жребия вашего на земле; но утешаясь близостью вашего жребия к тому, какой избрал для Себя Он, не забывайте при том и нищеты духовной, и сокрушения сердца. Окружённые изобилием благ земных! старайтесь не прилагать к ним сердца своего, да будете и имуще, якоже не имуще. Отягощённые грехами, уязвляемые в совести! всмотритесь в особенное знамение, которое сокрыто для вас в нисшествии Его до яслей. При столь глубоком снисхождении Спасителя, ничье сердце не должно колебаться мрачными помыслами отчаяния. Видимо не Возгнушавшийся возлечь в яслях, возгнушается ли – невидимой, всё освящающей благодатию Своей почить и в яслях души кающегося, хотя бы он ниспал во глубину бессловесных похотей? Все, вообще, возьмите, от Возлёгшего в яслях, урок о кротости и смирении, простоте и терпении!

Итак, для размышляющей веры, вовсе исчезает мрак вифлеемской пещеры, и всё озаряется светом духовным от воссиявшего в ней Солнца правды. Но мы ещё не всё обняли своими взорами, – не всё, что в ней представляется сколько поучительным, столько же и привлекательным для веры.

Привлекает наши взоры и внимание Пречистая Матерь Богомладенца.

Ещё до зачатия сего Сына была открыта ей тайна Богочеловека. От Архангела она услышала о преславном имени и достоинстве Сына, как Царя, грядущего восстановить престол Давида, и утвердить царство Израилево до века (Лк.1:30–33). Вскоре по зачатии, она приняла от Елисаветы наименование Матери Господа (Лк.1:39–55). Тогда же и сама пророчествовала Духом, как о всемирной славе, ожидающей носимого ей Сына, так и о том, что ублажат её все народы, все племена земные.

И после всего этого, «егда исполнишася дние родити ей», когда можно было ожидать всемирных знамений, во сретение приходящему в мир Божественному Царю мира, – Дева пришельствует в незнаемом граде. Матери обетованного Мессии ни один из домовладык Вифлеема не оказал не только услуги, привета, но никто не сжалился ни над ней, ни над хранителем её, искавшим для неё пристанища. Иосиф едва мог, наконец, обрести для рождающей Превечного пустынный пастушеский приют, и для Новорождённого – ясли бессловесных, вместо колыбели. – «Велия испытания сердца» (Суд.5:16)! И ни откуда, ни от кого, ни какого явления, во свидетельство совершившейся тайны: в мире – мрак и безмолвие ночи; люди погружены в сон; не слышится теперь – по рождестве – и того, что слышала от Ангела, прежде зачатия, Благодатная Дева! Она как бы предоставлена себе, – и только ей свойственная, совершеннейшая покорность судьбам Господа могла сохранить Её непоколебимой в терпении и несомнительной в уповании.

И вот, как бы в отраду проходящей испытание Богоматери, Вышний, дивными путями, приводит небесных и земных провозвестников славы Сына её, которые, пред её очами воздают Ему Божеское прославление. Внезапно, среди мрака ночного, слава Господня осияла пастырей вифлеемских. Они видят Ангела с множеством вой небесных, слышат о рождестве Спасителя проповедь, во свете её идут к пещере, и приносят слово света и радости к окружающим Младенца, «лежаща во яслех. Мариам же», слыша слово радости, и видя зарю славы Младенца, соблюдает слышанное, «слаголющи в сердцы своем» (Лк.2:19). Немного спустя, из отдалённых стран Востока, водимые чудной звездой, со знаменательными дарами, пришли в Вифлеем волхвы, чтобы воздать сему Младенцу поклонение, как Царю и Богу (Мф.2:10–11). Теперь уже открылось для Марии, что совершившееся в уничижённой пещере отразилось всюду божественной славою; ибо и мир ангельский, в слух неба и земли, провозвещал тайну Младенца – умиротворителя, воссылая славу в вышних Богу, утверждающему «мир на земли, к человекам благоволение». И мир иудейский – в лице пастырей, и мир языческий – в лице волхвов, торжественно исповедали славу Младенца – Спаса, Господа и Царя мира.

Для душ, возвышенных верой и смирением, очищаемых огнём искушений и скорбей, – ближайший урок в изображённом примере Богоматери. В их сердцах тайна царствия Божия напечатлена также глубоко, как в душе Ея тайна Царёва: и от них то, в особенности, требуется неизменное сохранение верности, среди тягчайших испытательных подвигов; они-то, в особенности, призываются, вслед «избранной дщери Царевой», стремиться даже до креста мысленной Голгофы.

Но и для всех нас терпеливость и не сомнительность Пресвятой Девы может послужить доступным образцом и вразумительным примером к охранению сокрытой в нас благодати, среди превратной жизни.

Среди случающихся огорчений душевных, и беспомощности от людей, в затруднительных обстоятельствах, да не предаёмся воплям малодушия и стонам нетерпимости: но с покорностью судьбам Вышнего, да мужаемся и крепимся, в уповании на всепромышляюшую десницу Его.

В случае обуревания духа от приходящих недоумений в вере, да не поспешим любопытствовать, или давать пищу сомнениям: но, сохраняя внимание к вещаниям веры, молитвою к Отцу светов, да не замедлим рассеивать бурю, и отражать от духа своего дух пытливости; дабы, в противном случае, не потерять кому-либо из нас верного пути приближения к Христу Спасителю, – пути пастырей, или пути волхвов, – и не упасть на путь лукавый – Иродов. Аминь.

Подвизайтеся внити сквозе тесная врата: яко мнози, глаголю вам, взыщут внити, и не возмогут (Лк.13:24).

По сказанию Евангелиста Луки, некто из слышавших учение Господа и Спасителя нашего, о Небесном царствии, вопросил Его: «Господи, аще мало есть спасающихся?» Прозирая в душе вопрошавшего не одно любопытство, но и сердечное сочувствие к небесному учению, Господь не оставил его без ответа. Он ответствовал так, что не только удовлетворил несуетному любопытству вопрошавшего, но и преподал необходимое, для всего собрания слушателей, напоминание о неотложном, деятельном, усильном и неослабном стремлении к небесному царствию, о неукоснительном подвижничестве, ради спасения. «Подвизайтеся, – сказал Господь в ответ, – внити сквозе тесная врата», бойтесь своей беспечности и бесплодной, для единого на потребу, траты дней своих, дабы не стало, наконец, поздно – вступать вам в подвиги, и тщетно – искать входа в царствие: «яко мнози, глаголю вам, взыщут внити, и не возмогут».

Таким вразумительным ответом возвестил Господь и всем последующим родам, следственно, и всем нам, ту, горькую для плотского человека, истину, что без борьбы, без самоумерщвления, без терпения и постоянства в подвижничестве, невозможно никому достигнуть царствия небесного. «Подвизайтеся внити сквозе тесная врата: яко мнози, глаголю вам, взыщут внити, и не возмогут». А потому, всем нам необходимо – воспоминать часто, и воспоминая поучаться, что вся жизнь наша должна быть непрерывным подвигом, ради царствия небесного, – что непрестанно нам должно бодрствовать и трудиться для спасения души своей. Подвизайтеся, – вот непреложное правило христианства, и призвание каждого христианина!

Не будет несправедливо сказать, что и для всякого человека неизбежно на земле – трудиться, терпеть и бороться с многоразличными обстоятельствами жизни; а потому, и сама по себе жизнь наша есть непрестанный подвиг и труд. «Непразднство велие создано бысть всякому человеку, – говорит премудрый сын Сирахов, и иго тяжко на сынех Адамлих, от дне исхода из чрева матере их до дне погребения в матерь всех. От седящего на престоле славы, и даже до смиреннаго на земли и пепеле: от носящего багряницу и венец, и даже до одевающегося льняной» (Сир.40:1–4), то есть, непрестанный труд и тяжкие подвиги предлежат всем сынам Адамовым во всех званиях и состояниях.

Но трудиться можно различно, и подвизаться можно для различных целей; а о многих трудящихся и подвизающихся можно повторить слова Пророка: «обаче всуе мятутся» (Пс.38:7). Всякий труд, всякий подвиг, если не будет иметь отношения к благу духовному, вечному, а только направлен будет к приобретению, или умножению и упрочению благ внешних, земных, временных, – это труд вмале полезный и подвиг суетный: «всуе мятется человек: сокровиществует, и не весть, кому соберет я» (Пс.38:7).

Тогда не всуе трудится человек, когда труды его проникаются мыслью о жизни загробной, воодушевляются духом веры, освящаются благодатным направлением всей деятельности трудящегося к исканию единого на потребу. Тогда не тщетны бывают подвиги, когда началом и концом их имеет человек Христа Спасителя, заповеди Христовы, царствие Божие, словом: вечное спасение своей души, – когда, притом, верно соблюдается, правило повелевающее сокращать заботливость о многоразличных предметах земной нашей деятельности: «ищите прежде царствия Божия и правды Его, и сия вся приложатся вам» (Мф.6:33). Если так, если заботясь о существенном, подвизаясь для спасения, мы исполняем всё, что̀ до́лжно, и приобретаем всё, что̀ нужно: то понятно, почему и древний священный мудрец, – для всех и каждого единственным и почти исключительным делом поставлял неуклонное подвижничество о спасении своей души, говоря: «яко сие всяк человек» (Еккл.12:13).

Правда, что наше спасение, в строгом смысле, есть дело не собственных наших усилий, но дело Божией благодати. Мы сами по себе до того слабы и немощами обложены, что не только достигать успехов в столь великом деле, каково наше спасение, то есть, деятельное очищение души от зловредных, богопротивных влечений ко греху, и благоустроение её расположений ко всему, «елика суть истинна, елика честна, елика праведна, елика пречиста, елика прелюбезна, елика доброхвальна, аще кая добродетель, и аще кая похвала» (Флп.4:8), но даже и помыслить что-либо доброе не можем, как сами от себя, «но довольство наше от Бога» (2Кор.3:5). Сам Бог, «действуяй в вас, и еже хотети, и еже деяти о благоволении» (Флп.2:13), начинает в нас дело спасения; Дух Божий дарствует нам и самую веру (Еф.2:8) и исповедание Спасителя нашего, Иисуса Христа, Господом (1Кор.12:3); изливает любовь в сердца наши (Рим.5:5), и Своей благодатью зиждет, устрояет, совершает деятельное возрождение наше, преобразуя нас по образу Христову (1Кор.12:6, 13).

Но тем не менее в сем дел требуется не малое участие и нашей свободы; необходимо с нашей стороны содействие, и отнюдь не сопротивление, – усилие, и отнюдь не пренебрежение, – бодрствование, и отнюдь не беспечность, – стремительность, и отнюдь не косность. Спасение, в сем смысле, уже становится делом нашей свободы, и без наших трудов и подвигов совершено быть не может. Потому, нам самим надлежит заботливо и деятельно стараться о нём, в течение всей жизни, постоянно и всегда неослабно. Сие внушал и сам Господь, когда возвестил ученикам Своим и народу: «царствие небесное силой берётся, и усильные искатели достают оное» непрерывными трудами (Мф.11:12). «Подвизайтеся внити сквозе тесная врата!» Посмотрите на великих подвижников Христовых. Вся жизнь их была непрерывным и самым напряженным подвигом спасения. Но и они, приближаясь к пределу жизни, не редко жаловались на краткость своего подвижничества, и жалели, что ещё мало трудились, – не столько, сколько нужно, подвизались для своего спасения.

До какой же степени неблагоразумными и невнимательными к самим себе оказываемся мы тогда, как более употребляем времени, не жалея трудов, для дел вмале полезных, для занятий суетных, нежели для того, что составляет главнейшую нашу потребность, труднейшее и необходимое упражнение, от которого зависит наша участь в нескончаемой вечности! Думать, что воспитание и приготовление наше к жизни небесной может совершиться само собой, с течением времени, легко, без особенных усилий с нашей стороны, – значит вовсе забывать и евангельские внушения, и наблюдения над жизнью мужей, опытных в жизни духовной. Слишком много дорожить земными приобретениями, – значит не дорожить ни сколько самим собой, вопреки слову Христову: «кая бо польза человеку, аще мир весь приобрящет, душу же свою отщетит» (Мф.16:26). Полагать, что для спасения достаточно, с нашей стороны, одного какого-нибудь доброго дела, и легкомысленно ждать удобного к тому случая, – значит ошибаться до крайности, и подвергать себя угрожающей опасности. Опасность угрожает с двух сторон.

Не должно̀ ли, с одной стороны, приводить нас в трепет и ужас грозное на неисправимых и беспечных Правосудие Господа? «Молчах, – говорит Он через пророка, – еда и всегда умолчу, и потерплю? Терпех, яко раждающая, истреблю и изсушу вкупе» (Ис.42:14). «Уже бо и секира при корени древа лежит, по реченному Иоанном, всяко убо древо, еже не творит плода добра, посекаемо бывает, и во огнь вметаемо» (Мф.3:10). Кто же поручится, или что обеспечит нас в том, что не решена ещё участь наша, также как сказано Господом в притче о бесплодной смоковнице, посечение которой отсрочено, уже в последний раз, на краткое время (Лк.13:6–9)? Ещё менее безопасными можем считать себя от участи, более страшной, какая постигла некогда нечестивых, если последуем пути Валаамову (2Пет.2:15) и мерзостям Вавилона (Откр.17:5).

По свидетельству Слова Божия, в то самое время, как нечестивый, в упоении страстей, всего менее опасается суда Божия, рука невидимого посланника Божия пишет приговор казни и гибели (Дан.5:25).

С другой стороны, угрожает погибелью лютый враг нашего спасения. Он всего более пользуется нашим легкомыслием и неосторожной забывчивостью, чтобы устроять и совершать нашу погибель. Тогда как люди спокойно спят, по слову Господню, враг их диавол бодрствует и бросает в сердца их злые семена (Мф.13:24–39). Отсюда вырастают плевелы, и созревает погибель беспечных. «Какое же безумие»! восклицает человек Божий, «ты не почитаешь душу свою достойной бодрственных и неутомимых попечений, между тем, как диавол ценит её столь высоко, что не жалеет никаких усилий, чтобы овладеть ей». Устыдимся и устрашимся беспечности, внимая спасительным предостережениям: «Бдите и молитеся, да не внидете в напасть» (Мф.26:41). «Трезвитеся, бодрствуйте, зане супостат ваш диавол, яко лев рыкая ходит, иский кого поглотити» (1Пет.5:8).

Если бы даже, силой даруемой нам благодати и усильными подвигами собственными, достигли мы некоторого совершенства в благочестии, и сделали значительные успехи в деятельном обновлении себя по образу Христову: и тогда, отнюдь не до́лжно останавливаться на мысли самодовольной, и тогда, опасно прекращать подвиг, или ослаблять бодрствование о своём спасении. «Мняйся стояти, – заповедует апостол, – да блюдется, да не падет» (1Кор.10:12). Никогда не надобно забывать, что всегда при нас остаются, и разнообразно стараются полагать претыкания стонам нашим, злокозненные враги спасения. Мир, всегда враждебный для всех хотящих благочестно жить, действует неутомимо, – не теряется в средствах и в выборе оружия к нападению на всякого, кто, не любя его, утверждает в душе своей, и являет в делах своих, любовь к Богу и святому Его закону. В мире готовы досадители, – и скрытные клеветники, и открытые гонители; найдутся люди, лестью уловляющие, и прелестью увлекающие; найдутся, может быть, и под видом доброжелательства коварствующие. Не любящему мира – дотоле суждено подвизаться и противостоять соблазнам мира, пока дух его не воспарит из здешнего мира к небу. Устоять против всех искушений и соблазнов мира тем труднее, чем сильнейший движитель скрывается в зловредных действиях мира: здесь, через людей раболепствующих миру, не редко с особенной настойчивостью, против не любящих мира вооружается князь мира – исконный человекоубийца. Бодрствовать против искушений от мира, и непрестанно быть стражем своего спасения, тем необходимее, что в каждом из нас остаётся до самой смерти неистребимое сочувствие к миру греховному. «Вижду ин закон во удех моих, каждый должен повторить за апостолом, противу воюющ закону ума моего, и пленяющ мя законом греховным, сущим во удех моих» (Рим.7:23). Искра под пеплом, сколько ни была бы загнетена, быстро возгорается и легко воспламеняется, как скоро неосторожность откроет преграды, закрывавшие её от дыхания ветра. То же бывает и в жизни духовной. Греховные страсти, остающиеся и в благочестивых, как искры под пеплом, при малейшей неосторожности, от тлетворного дыхания мира, возгораются и воспламеняются. Внимательные к повествованиям о христианских подвижниках знают, как много примеров, что нередко одна минута беспечности, одно гнилое слово, одно коварное внушение, одна злая мысль, губили труд и подвиги целых десятилетий. Всмотритесь внимательно в два примера, особенно поразительными представляющиеся в Слове Божием.

Кто был Саул? «Муж благ, приявший Духа Господня» (1Цар.9:2, 10:6). И однако ж, какая судьба постигла его? Послушал однажды помысла своекорыстного, не внял вещаниям Господа Бога, не отрёкся от своего помысла, и «устремился на корысти», – и за то отвержен навсегда от Бога (1Цар.15:19–35).

Кто был Давид? «Муж по сердцу Божию». И что же? Один неосторожный взор увлёк его в бездну падения; а сие падение повело к новому, ещё более тяжкому, преступлению (2Цар.11:2–27).

«Елика преднаписана быша, в наше наказание преднаписашася» (Рим.15:4)!

Итак, мы должны ясно сознавать, и всегда помнить, что не только в начале³⁸⁸, но и в продолжение духовного подвижничества, до конца жизни, необходима с нашей стороны бдительность строгая и бодрствование постоянное. В противном случае, и доброе наше начало, не оправдываемое верным продолжением и неуклонным подвигом, не будет иметь спасительного конца, не сделает нас достойными, уготованного верным до смерти, венца, по слову Христову: «никтоже возложь руку свою на рало, и зря вспять, управлен есть в царствии Божии» (Лк.9:62). Аминь.

Отец A., в известии своём от 17 сентября, писал ко мне из Мыюты, между прочим, следующее: «По возвращении моём с Улалы, я нашёл больного, некрещённого калмыка, в нашей юрте лежащего, всего покрытого болезненными язвами. При виде его, я вспомнил милосердие Божие к роду человеческому, впадшему в разбойники невидимые и изъязвлённому, за которое почёл себя должным – платить ближнему (Лк.10:30–38). Желая ему исцеления, говорил я с ним о Спасителе, в язвах Которого – исцеление наше (1Петр.2:24), и по его желанию, на третий день крестил его. Имей теперь попечение о нём, питаю и грей. Пришлите нужные для него лекарства и проч. В последний приезд Ο. А. на Улалу, я узнал от него, что сей новокрещённый Михаил, – бывший больной Уулак (45 л.), при помощи Божией выздоравливает, ходит, и уже начинает работать.

Слава и благодарение Господу! Усердием добрых людей дом в Мыюте для миссии построен о трёх комнатах, с сенями; но тёплая – ещё одна; в прочих не успели сбить печей³⁸⁹. Устроен и амбар при доме; но денег за него не плачено, и на постройку других принадлежностей – средств в виду ещё нет. В Мыюте и в Улали инородцы продолжают присоединяться к Церкви Христовой, приемля святое крещение семействами и поодиночке. Девочки и мальчики учатся по-прежнему. Усерднейше благодарим за всё, присланное с Д. Простите... и помяните нас и новопросвещённых наших братий и сестёр в св. молитвах ваших. Господь да спасёт и помилует вас и всех милующих нас и благотворящих недостоинству нашему».

От января 1849 года, из Улалы

Благодарим Господа, и вас благодарим, и радуемся пред Господом в рассуждении сотрудников и сотрудниц, коим Господь положил на сердце желание – послужить вместе с нами; просим объявить им наше приветствие с любовью о Христе Иисусе. Молим Господа устроить благополучный путь их, и просим их поминать в молитвах нас недостойных.

Всем, изъявляющим желание поступить к нам в сослужение, прошу заметить и иметь во внимании мысль Отца Макария, высказанную кратко, в письме к... известным присловьем: славны бубны за горами. Действительно, иногда бывают обманы воображения, и нужно обнажать их. У нас дела – самые обыкновенные; скажу кратко: Во-первых, – самим утверждаться в познании Христа Спасителя и в истинно христианских правилах; быть послушными, готовыми терпеть безропотно случайные трудности и неприятности, которые не должны расстраивать основания доброй решимости служить Господу при миссии, и без которых нигде между людьми обойтись нельзя; быть готовыми отказываться от своего рассуждения, по-видимому, лучшего, и принимать мысли и распоряжения старшего, по-видимому, худшие, а в случае нужды, просить объяснения на то. Во-вторых, – содействовать вообще всем полезным делу миссии, кто чем может, не считая низкими никаких трудов для сослужащих и для инородцев. Воины не всегда воюют, но и шьют, и пишут, и стряпают, и проч. И у нас дела бывают разные, и по хозяйству. Ещё вот правило Отца Макария: всякий должен быть готов на всякое дело, чтобы, когда одного нет, исправлял то другой, а дело не стояло бы. Плоды служения – пред Господом, какая бы ни была ветвь в руках; все ветви – на одном корне; только бы дело было пред Господом. Будем ходить за огородом, шить одежды, учить прясть, читать, писать, вообще – пещись о воспитании детей и обучении грамоте, закону Божию, рукодельям, – будем учить всех новокрещённых познанию Христа Спасителя, стараясь возбудить любовь ко Вселюбезнейшему и Сладчайшему; будем прививать оспу, помогать больным, бедным, и проч. Будем торговать, по выражению отца Макария, мелочным товаром, и класть всё в карман, а после – всё разберём. Видел я, как ищут золото. Труды сии для меня чрезвычайно назидательны; копают глубокие колодцы, ворочают и вытаскивают огромные камни, выкачивают множество воды, таскают и моют грязь, чтобы добыть одну малую песчинку золота.

От 16 мая 1800 года, из Бийска

Все служащие при миссии, слава Богу, благополучны. Ο.И. и Ο.Г. прибыли к нам в первых числах ноября 1849 года. Все мы вместе благодарили Бога, благодеющего нам через вас; служили молебен о здравии и спасении всех благотворителей наших, и панихиду по отце Макарии и всех из сего мира отшедших боголюбивых отцах, братиях и сестрах наших во Христе, благотворивших нам. Прошу вас и всех благотворителей наших принять искреннее благодарение и признательность Миссии за всё присланное с отцами, и прежде того. Господь да воздаст за всё сие.

В конце февраля сего 1850 года, Ο. И. отправлен на жительство при р. Чемале, с мальчиком Евгением. Здесь живут 15 или более семейств государственных крестьян раскольников; но они, как своевольно поселившиеся между некрещёнными калмыками, будут высланы в прежние места жительства. Несмотря на противодействие сих недобрых людей, для коих сожительство православного монаха – противнее, нежели близость церкви, от коей они в сие глухое место удалились, – Ο.И. крестил уже там пред их глазами троих взрослых калмыков. Можно надеяться, что Господь благословит труды его. Ο.Г. живёт в Улале, успешно изучает язык здешних инородцев, и обучает русской грамоте более 20 новокрещённых мальчиков.

Спешу выехать из Бийска в Улалу, где ждут меня желающие принять св. крещение, а также и недавно просвещённые св. крещением, 19 душ.

От 6 июля 1850 года, из Улалы

Вчера возвратился я от Ο.И. с р. Чемала̀. Он здоров и благополучен, но скучает по удобствам и благоустройству монастырской жизни. Это не удивительно. Кто привык к благоустройству иноческого общежития, тому трудно – вдруг стать на миссионерскую походную ногу, и быть спокойным, на каждом шагу встречая затруднения, недостатки, неприятности, неудачи и проч. Притом, он очень любит уединение, но так, чтобы оно было без затруднений, т. е. – уединение в монастырской кельи, где он не вынуждается необходимостью иметь попечение о пище и других телесных нуждах; а миссионеру это невозможно. Правда, что много оскорбляют его и раскольники, соседи его; что же делать? Но благословен Господь! Он не предаёт искушению выше сил наших. Я надеюсь, что и О.И., с помощью Божией, благополучно выдержит этот период самоумирания. Со мной это было по началу.

Я теперь собираюсь в дальний путь: полагаю, с Ο.Г. проехать через весь Алтай до китайских караулов, в вершину р. Чуи, где – стойбища двоеданческих Зайсангов; а оттуда, если Бог благословит, и здоровы будем, предполагаю проехать на Телецкое озеро. Впрочем, как поведёт Господь, и что̀ Он благословит сделать, или лучше, что̀ Он Сам сотворит и покажет нам, то̀ и будет. Буду стараться, если Бог благословит, умножать станы миссии в значительных расстояниях один от другого, и рассаживать по два или по три сотрудника, и таким образом, проводить миссионерскую линию по край кочевых инородческих, устраивая, где форпост, где редут. Вот, у нас Улала̀ и Мыюта̀ уже как форпосты, а Чемала̀, как редут. Эта мысль была и у отца Макария. По его предстательству, кажется, Господу угодно, чтобы она осуществилась. По возвращении из поездки на Чую, должно будет съездить и в Кузнецкий округ.

Слава Богу! Господь утешает нас приобретениями новых чад Церкви Своей. В 1848 году, при служении Миссии, вошло в общение с Церковью, св. крещением, 127 человек инородцев; в течение прошлого 1849 года, крещено при миссии 51 человек, и в сем 1850 году уже 38 человек: 4 – О.И., 15 – О.А. и 19 – мной.

От 5 октября 1850 года, из д. Нижний Карагуж

Господь да поможет вам во всех трудах ваших, да умножит и соделает вечными плоды любви вашей!

Благодарение милосердому Господу! Августа 18 дня, мы благополучно возвратились в Улалу из дальней и многотрудной поездки по Алтаю, куда мы с Ο.Г. отправились из Улалы июля 14 дня, а 16 июля простились с последним православным селением Мыюто̀ю. Переехав множество гор и ближние белки, июля 19 прибыли мы в д. Ко̀кей; жители сей деревни – давно крещённые инородцы, переехавшие сюда из томского уезда, и ещё там заражённые расколом, удаляются и ныне от общения с православной Церковью, и поселились здесь с этой целью. Место здесь холодное, почти кругом белки́; июля 20, палатка наша покрыта была инеем, а между тем, в это время здесь – ещё цвет на шиповнике, и пчёлы недавно начали роиться; клубники и земляники было ещё много; пшеница здесь родится плохо, и часто не доспевши вымерзает. За всем тем, раскольники, особенно из заводских крестьян, употребляют все усилия к переселению в это отдалённое место, и уже в двух местах вновь заселились здесь, без дозволения начальства. Кроме сих, здесь же в горах, недалеко от Кокеи есть два селения, верхний и нижний Уймоны, составившиеся из беглых солдат, рабочих заводских людей и проч., ещё при Императрице Екатерине забравшихся сюда, прощёных Ею, и приписанных в сословие ясачных инородцев. Все они – закоренелые раскольники, польской и других сект. К ним- то набираются сюда и другие раскольники, и заводят новые селения, как, наприм., на р. Катанде. Умножение таких жителей внутри Алтая может иметь вредные последствия, и послужить заразой раскола для христианства в Алтае; и в настоящее время, здешние раскольники живут весьма своевольно, и до крайности безнравственно; даже приносят идольские жертвы вместе со здешними калмыками, и в случае болезней, или покражи и подобных обстоятельств, призывают калмыцких Камов (шаманов), для суеверных гаданий и кровавых жертвоприношений их божествам и нечистым духам. Это весьма печально.

С нами была походная церковь и палатка; июля 20 дня мы служили литургию в д. Кокее, и приобщили св. Таин младенцев у живущих здесь новокрещённых инородцев. Июля 23 дня, крещена здесь мной инородческая дочь, девица 15 лет, во св. крещении – Мария, давно желавшая быть христианкой. Проживание здесь новокрещённых инородцев – для православия их не безопасно: они вступают в родственные свази со здешними раскольниками, и заражаются расколом. Но переселение их отсюда к православным, по их привычке к здешнему родному месту их, и отдалённости (около 200 в.) жительства православных, для них чрезвычайно затруднительно. К вразумлению здешних раскольников, июля 22 дня, здесь произошло следующее: Новокрещённый инородец, Евфимий Петров, живший здесь у инородца Кудрявцева, хозяина того гумна, в коем мы квартировали с палаткой и походной церковью, внушениями своей жены, воспитанной в расколе, и хозяина раскольника (для прикрытия раскола называвшихся православными) до того был расстроен, что весьма неохотно приходил к нам, и особенно в церковь к Богослужению, и почти всегда по неоднократному призыванию, также и жена его; а хозяин и дети его вовсе не приходили. Июля 22 дня, когда Кудрявцев на вопрос спутника моего, «почему он не ходит в церковь»? отвечал: «Зачем мне ходить в церковь? Я глух; ребята наши ходят», – в ту самую минуту последовал сильный громовый удар, и ребята его, бывшие на покосе, Евфимий и брат его, желавший креститься, убиты до смерти; жена Евфимия и дочь Кудрявцева опалены молнией, и едва остались живы. За всем тем, Кудрявцев и дети его не вразумились, и неохотно допустили поставить крест на том месте, где был престол и совершалась бескровная жертва в походной церкви нашей; но мы поставили, огородили, и приказали здешнему обществу наблюдать за целостью сего памятника, желая, чтобы он служил всегдашним обличением, и напоминал бы об истинной Христовой Церкви и вере православной, и прося от Господа благодати к их вразумлению.

Из с. Быстрянского от 20 октября 1850 г.

Оставляя описание поездки нашей по Алтаю до свободнейшего времени, спешу написать к вам о нужнейшем.

Вскоре по возвращении нашем из поездки, получены мной два дорогих письма ваших, от 27 июля и от 9 августа, со 160 руб. серебром, и две посылки с книгами и с походной миссионерской сумкой, дароносицей и проч. Приносим искреннее благодарение за всё присланное. Деньги присланы вами очень благовременно. Участвовавшим в сих пожертвованиях, христолюбивым благотворителям, прошу засвидетельствовать искреннюю признательность и благодарение церковной алтайской миссии; усерднейше желаем им и вам благодати и милости Божией. Ο.И. с Д. доселе живёт на Чемале.

Я нахожусь и пишу это письмо в д. Быстрянской (иначе – Торханской). Это большое инородческое селение – вёрстах в 40 от Маймы, на пути к Бийску. В проезд Преосвященного к миссии, в 1849 году, здешние инородцы объявили желание построить здесь деревянную церковь во имя Архистратига Михаила, с образованием нового прихода при оной. Преосвященнейший, неусыпно пекущийся об умножении церквей, рад был этому, и мне именем Божиим приказал, чтобы непременно была здесь церковь. Много было мне хлопот с этим народом, который хотя уже довольно обрусел, но всё ещё – не русский; у многих родственники остаются доселе не крещёнными; есть даже родители не крещённые. Осенью же 1849 года, собрано мной полное количество душ для нового прихода, постановлен и послан приговор о построении церкви и проч., и недавно отправлен в Томск, для ходатайства по сему делу, опекун, инородец Симеон Волынкин, в доме коего я ныне квартирую. Помоги ему Господи! Это первая церковь, усердием инородцев устрояемая. Благослови Господи сим новорождённым чадам Твоей Церкви воздвигнуть храм во славу имени Твоего, к утверждению их самих в недрах Твоей Церкви, и для удобнейшего призвания их сродников к общению с ними в Тебе, и с Тобой в них! Помогите нам в сем деле богоугодном, христолюбивые благотворители, отцы и матери, братия и сестры о Господе. Инородцы весь лес доставят сами, и уже многие доставили; камень на фундамент также доставят сами, и уже наломали в ближней горе; мох готовят, жертвуют и деньгами, но мало; и третьей доли потребного капитала на постройку собрать не могут. Но довольно с них и одного усердия их и доброго желания. Нам до́лжно помочь им. Хорошо, если бы к лету, 1851 года, Бог благословил получить мне хотя небольшое пособие на сей предмет, чтобы мне оправдать себя перед архипастырем, который в следующее лето непременно посетит нас, если Господь продлит жизнь его. Он обыкновенно приезжает через год.

В прошедшем 1849 г. Преосвященнейший был, и служил литургию у нас в улалинской походной церкви, в самый храмовый праздник (июля 28 дня) – Смоленской Божией Матери. Здесь ныне 20 мальчиков – новокрещённых инородцев, вновь начавших обучаться русской грамоте, представлены были мной на экзамен и благословение к Преосвященнейшему. Архипастырь всех их наградил серебряными крестиками и монетами, по выслушании уроков их, с благословениями. Один из учеников, 7-летний мальчик Пётр, сын новокрещённого инородца, Андрея Паяртина, не успел быть на экзамене, и узнав о сем от товарищей, с жалостным воплем прибежал в квартиру Преосвященнейшего, в неутешном плаче едва мог выговорить, что и он учился грамоте, что не успел прийти с товарищами, и остался не прослушанным, – и не прежде перестал плакать, как уже прочёл, с дозволения Преосвященнейшего, буквы русской азбуки; по получении же награды и благословения от Преосвященнейшего, скорбь его переменилась в совершенную радость; архипастырь, сверх награды, равной с товарищами сего мальчика, дал ему просфору, и он, вышедши от Преосвященного в восторге, с детской игривостью убежал к родителям.

В продолжение сего 1850 г., молитвами христолюбивых отцов и братий наших, споспешествующих делу служения нашего своим усердием и благими желаниями, 56 душ здешних инородцев обратились ко Христу, и восприяли св. крещение при служении миссии. Из числа крещённых мной, особенно замечательно обращение инородца кузнецкой округи 1-й половины телеутской волости, жившего в большом бачатском Улусе, Каная Петукова Тачичакова, 42 лет. Весной 1850 г., Канай был в Улали, у новокрещённого тестя своего, Афанасия Начинова. Родственники уговаривали его принять христианскую веру, и я убеждал его оставить суеверие предков, и обратиться к Единому, Живому и истинному Богу, и соделаться участником вечной жизни. Канай решительно отказался от всего; и слушать не хотел. Вскоре, по возвращении из Улалы в Бачат, жена его сделалась больна воспалительной горячкой; после усильных стараний о выздоровлении и суеверных жертвоприношений, на которые Канай издержал последнего своего скота, – больной жене его, Арукой, стало ещё тяжелее, и она, очевидно, была при смерти. Канай, не видя никаких средств к излечению жены, вспомнил, слышанное в Улале, слово о Боге милосердом и всемогущем, Спасителе бедных грешников, Иисусе Христе, Который мертвит и живит, низводит во ад, и возводит, – и всем сердцем возопил к Нему; и умоляя Его об исцелении жены, дал обещание: веровать во Иисуса Христа, как единого истинного Бога, и креститься со всем домом своим, если Он услышит молитву его, и поднимет с одра болезни жену его. Милосердый Господь, всегда готовый ко услышанию вопиющего к Нему, в сердечном сокрушении, бедного грешника (и прежде прошения нашего знающий нужды наши, но, по милосердию Своему к нам, удаляющимся от Него, Жизни нашей, – побуждающий нас нуждами обращаться к Нему, просить Его помощи, искать Его света и обретать Его самого), внял сердечному воплю Каная, и ясно показал, что Он слышал его молитву: в тот же день Арукой почувствовала большое облегчение от болезни; здоровье её видимо стало поправляться, и в скором времени она совершенно выздоровела. Канай, верный обету своему, в скором времени, несмотря на препятствия своего Бамлыка и соплеменников, и на дальнее расстояние (около 350 вёрст), приехал ко мне в Улалу, и объявил, что он всем сердцем верует, что Иисус Христос есть истинный Бог, и что желает принять св. крещение и сам он, и жена, и дети его, и переселиться из среды неверных к крещённым его соплеменникам в Улалу. Ноября 29 дня, 1849 г., Канаи оглашён мной, и наречён Андреем. В великий пост сего 1850 г., Андрей переехал в Улалу со всем домом своим, и в великую субботу (апр. 22 дня) просвещены св. крещением – он, Андрей Степанов 42 лет, и жена его Арукой Каралекова, 32 лет, в христианстве. – Ирина Афанасьева, дети их: сын Ярмок, 15-ти лет, по крещении – Симеон, и дочь Нуна, 7-ми лет, ныне – Александра; а в светлый день Воскресения Христова (апр. 23) сподобились приобщиться св. Тайн Христовых. Прежде упорный Канай, не хотевший и слышать о крещении, стал ныне верным Андреем, убеждает и своих соплеменников веровать в Бога истинного, Иисуса Христа, и принять св. крещение. При пособии миссии, он устроил в Улале домик, и усердно просил освятить его.

Возвратившись из поездки по Алтаю, я уже в другой раз отправился в поездку по селениям новокрещённых, вверх по р. Бии; и ещё предстоит поездка в Кузнецкой округ; дома бываю, как в гостях.

Рече же Мариам: се раба Господня, буди мне по глаголу твоему. И отъиде от нея Ангел. (Лк.1:38)

Как всякий великий церковный праздник, так и нынешний, призывает нас к созерцанию одного из таинств веры, составляющего предмет, душу, святость, славу праздника, дабы из сего созерцания почерпнуть пользу для души. Ибо церковные праздники составляются не для одного увеселения, как мирские, но для утешения и назидания, споспешествующего спасению душ. На праздниках мирских расточается то̀, что̀ собрано во дни труда: на праздниках церковных можно и должно собирать духовное сокровище мудрости созерцательной и деятельной так же обильно, или ещё обильнее, нежели во дни непраздничные.

Таинство настоящего праздника выражаем обыкновенно, называя его днём Благовещения Пресвятой Богородицы, то есть, препослания от Бога и принесения Архангелом Гавриилом Пресвятой Деве Марии благой вести, что в ней совершится воплощение Сына Божия, и от неё родится Христос.

Но если бы требовалось только передать весть: то для Архангела довольно было бы двух слов: родиши Христа. Дело произошло не так.

Архангел приблизился к Пресвятой Деве с приветствием: «радуйся благодатная: Господь с тобой: благословена ты в женах». Приветствие – величественное, но неопределённое; располагающее к ожиданию чудесного, но неизвестно – чего. Пресвятая Дева, знакомая со Священным Писанием, могла вспомнить, что когда к Гедеону Ангел приступил с приветствием: «Господь с тобой» (Суд.6:12), то приготовлял его к делам чудесным и к спасению народа Израильского от врагов. Она смутилась, как повествует евангелист, не смущением сомнения или неверия, но смущением смиренного чувства пред высокой нечаянностью. Светлый дух Архангела усмотрел сие чувство, и поспешил возвратить душе Пресвятой Девы мир и тишину, потребные для принятия сильнейшего духовного света: не бойся Мариам: обрела бо ecu благодать от Бога. За сим, в сердце Пресвятой Девы, как в сосуд уготованный и открытый, он изливает Божественный свет полной мерой: «се зачнеши во чреве, и родиши Сына – Сей будет велий, и Сын Вышняго наречется·, – и воцарится в дому Иаковли во веки, и царствию Его не будет конца».

Таким образом, великая воля Отца Небесного возвещена; таинство воплощения Сына Божия открыто: однако, сим ещё не вполне совершилось благовещение. В душе Пресвятой Девы рождается вопрос; и Архангел не смеет удалиться, доколе не разрешит его; потому что вопрос рождается не от недоверия, ни от пытливости, но от владычествующей любви к чистоте девства; и потому что сия-то владычественная любовь к совершенной чистоте и должна быть приятелищем таинства воплощения Бога Слова. Сия любовь к совершенной чистоте изрекла себя в вопросе Мариами: «како будет сие, идеже мужа не знаю?» и привлекла ей новый поток Божественного света и силы в слове Архангела: «Дух Святый найдет на тя, и сила Вышняго осенит тя». Что̀ может быть сильнее сего слова? Однако, и сие произнесши, Архангел не почитает своего посольства оконченным: он ожидает ещё некоего слова от Мариами. Видно, не довольно было того, чтобы она беспрекословно приняла небесную весть: надобно было, чтобы со словом Божественного благовестия обручилось слово её согласия. Для достижения сего, Архангел указывает ей на событие, хотя далеко низшее, однако также только посредством чуда Божия возможное, – на то, что праведная Елисавета, неплодная, престарелая зачала уже сына, – и вообще на чудодейственное всемогущество Божие: «яко не изнеможет у Бога всяк глагол». Так, наконец, смиренная воля Мариами подвигнута во сретение всевышней воле: «рече Мариам: се раба Господня, буди мне по глаголу твоему». Теперь, видно, Гавриил удостоверился, что дело предвечного совета, ему вверенное, вполне совершилось: «и отъиде оть нея Ангел».

При сем некоторые, может быть, подумают: мы слышим благовестие о таинстве, воплощения Сына Божия, видим принятие сего благовестия: но где самое таинство? Не просто дарование Божие, но самое Божество исполняет Пресвятую Деву: и как не примечаем мы собственно Божественного явления, ни отблеска света Божия на лице Мариами, ни выражения восторга у Архангела? «Отъиде от нея Ангел», – и только.

Легко не только для любомудрия, но и для неразумия легко делать вопросы, на которые никакая мудрость отвечать не в силах. Кто разуме ум Господень, иже изъяснит ѝ (1Кор.2:16)? Если вы хотите проникнуть в тайну воплощения Сына Божия до глубины её, или сие превышеестественное действие низвести в постижимое для вас явление: то вы хотите быть выше ангелов; – неуместное, без сомнения, притязание! Ибо, как сказует апостол, и самые ангелы в таинства Христовы только «желают приникнути» (1Пет.1:12), то есть, желают воззреть во глубину их, но не проникают; – желают по любви к Божественному, но не проникают по непостижимости Божественного, по несоразмерности ограниченного зрения с предметом бесконечным. – «Невместимаго Бога вместившая», без сомнения, ощутила внутренно свет и славу, и блаженство сего беспримерного Богосообщения; вероятно, и взор Архангела дивно и восхитительно ощутил зарю Божественного Света, в неё вселившегося: но непостижимое должно было оставаться непостижимым; «тайну, сокровенную от век и родов» (Кол.1:26), ещё не наступило время открывать многим; и это весьма благословно, если Богоматерь вселившийся в неё Божественный свет покрывала облаком своего смирения, и если Архангел только безмолвным благоговением почтил «честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим».

Рассматривание беседы небесного вестника с Пресвятой Девой может ввести нас в исследование другого рода, более для нас доступное, и более близкое к нашему назиданию. Для чего Архангел не довольствовался изрещи к ней слово благовещения, но употребил, можно сказать, настоятельные средства, чтобы достигнуть слова её согласия? Неужели без сего слова Мариами не совершилось бы воплощение Сына Божия? Неужели всемогущей воле Божией нужно соизволение воли человеческой? – Вопросы, по-видимому, трудные: но могут быть разрешены просто. Их разрешение можно найти там же, откуда они заимствованы, – в евангельском повествовании. Архангел Гавриил, без сомнения, исполнял в точности то, что внушил ему Божий повелевающий глагол. Но Архангел, не ограничиваясь словом благовещения, не прекратил беседы своей с Пресвятой Девою дотоле, доколе не услышал от неё слова согласия: «буди мне по глаголу твоему». Следственно, так угодно было Богу. Следственно, так должно было. Следственно, сего непременно требовала Божия премудрость и Божия судьба.

Если желаем несколько уразуметь, почему всемогущая воля Божия в деле, принадлежащем собственно всемогуществу, действует не без соизволения воли человеческой: обратимся к началу и к существенным свойствам естества человеческого. Человек сотворён по образу Божию. Важная черта образа сего положена в его воле; и есть разумная свобода, отличающая человека от низших созданий Божиих, образа Божия не имеющих. Посему Бог хранит ненарушимой свободу воли человеческой, храня в ней черту образа Своего: а потому и при действии неограниченного всемогущества, когда его действие должно коснуться внутреннего, духовного состояния человека, приемлет во внимание свободное изволение человека. И человек, со своей стороны, если почему может быть способен к ближайшему общению и соединению с Богом, то – по силе Божия в нём образа; потому что лучшее в сотворённых существах, достойнейшее Божия воззрения и благоволения, приближения к Богу и блаженного с Ним соединения, конечно, есть образ Божий: а потому для достижения общения и блаженного соединения с Богом и должен человек обращать к Нему свои способности, ознаменованные чертами образа Его, устремлять к Нему свой ум, волю, сердце, особенно же соединить свою волю с Его волей, движением свободного изволения, посредством веры и любви.

Пророк, предсказав высокое общение с Богом Преблагословенной Девы Марии посредством воплощения в ней Сына Божия, присовокупил: «приведутся Царю девы в след ея» (Пс.44:15). Под именем «дев» разумеются души, не растлённые любовью плоти и мира, или от неё очищенные. Это, если угодно, – ваши души, христиане, поколику они сохраняют духовное девство, в которое родились крещением, или поколику возвращают оное покаянием. Они также должны быть «приведены к Царю» Богу, хотя не рядом с Царицей Небесной, Которая впереди всех, потому что выше всех, однако же, «в след ея»; через последование в некоторой степени примеру её, они должны быть доведены до некоторой степени общения с Богом. Не нерадите пользоваться преимуществом, которое предлагается вам и почти усвояется пророчеством. Всматривайтесь внимательно, и действительно вступайте в след Царицы Небесной. Есть и для вас благовещение своего рода и степени; вам «благовествуется день от дне спасение Бога нашего» (Пс.95:2): принимайте слово спасения, как принимает дождь земля жаждущая. Снизошедший вселится в Деву Ипостасью Своей, ещё снисходит, чтобы «вселитися верой в сердца ваша» (Еф.3:17): не оставайтесь бездейственны; «исходите в сретение Жениху» (Мф.25:6); сретайте приближающуюся благодать Божию вашим сердечным желанием. Сотворивший вас без вас определил спасти вас не без вашей воли, ознаменовывая тем высокость вашей природы даже в её падении. Его воля, всегда спасительная, ждёт вашей воли, долженствующей принять спасение. Не отлагайте, не колеблитесь, решитесь твёрдо – вашу волю владычественной воле Божией покорить страхом в послушание, всеблагой воль Божией предать верой в надежде, наконец, соединить с оной волю вашу любовью, – «союзом совершенства» (Кол.3:14).

Только в очищенном от мглы своевольных, страстных, чувственных, мирских вожделений воздухе души воссияет блаженнотворный Божий свет. Только преданная Богу воля будет царствовать с Богом на небесах. И напротив, если что ещё в настоящей жизни возжигает в человеке адский огонь, и должно соделаться его пищей в вечности: то это воля, непокорная Богу. Аминь.

Не по одному только чувству благодарности к Божественному Искупителю, ради нас претерпевшему страдания и смерть на кресте, каждый мыслию и сердцем должен стремиться к подножию креста Христова, чествовать и самые изображения орудий смерти, освящённых смертью величайшего Человеколюбца. Для душ внимательных к внушениям Слова Божия, для духовных взоров, открытых к созерцанию Божественных Тайн, – вожделенно и само в себе таинство креста Христова. О высоте сего таинства даёт нам свидетельство св. вера, когда указывает на величие Божественной славы, просиявшей через крест Страдальца Голгофского – Победителя смерти. О глубине сего таинства даёт нам свидетельство св. вера, когда исповедует животворящую силу смерти Христовой, от креста изливающуюся на верных, по устроению Начальника жизни, распятого и воскресшего.

Неисследимо сие таинство и, во всей полноте своей, необъятно для человеческого созерцания. Оно есть дело вечной премудрости Живущего в свете неприступном (1Тим.6:16); а о действиях и явлениях Его премудрости сказано через Пророка: «Не суть совети Мои, якоже совети ваши, ниже якоже путие ваши, путие Мои, глаголет Господь. Но якоже отстоит небо от земли, тако отстоит путь Мои от путей ваших, и помышления ваша от мысли Моея» (Ис.55:8–9). И собственно о слове крестном написал апостол: «Понеже в премудрости Божией не разуме мир премудростию Бога, благоизволил Бог буйством проповеди спасти верующих ... Зане буее Божие, премудрее человек ест: и немощное Божие, крепчае человек есть» (1Кор.1:18–21, 25). «Глаголем премудрость Божию в тайне сокровенную, юже предустави Бог прежде век в славу нашу, юже никтоже от князей века сего разуме: аще бо быша разумели, не быша Господа славы распяли» (1Кор.2:7–8).

Посему мы должны не исследованию подвергать столь возвышенное и глубокое Божественное таинство креста. Но, по возможности, размышлением о тех светозарных истинах, которыми сам Господь разумов и Отец светов благоволил прояснять для верующих таинство Своей премудрости, надлежит нам благоговейно приближаться духом к сему таинству, и таким образом со дня на день оживлять в душах своих спасительную веру в Него, обновлять и воспитывать в себе дух любви по образу предначертанному в явлении Господа славы распятого. Чем ближе мы будем всматриваться в образ Вознесённого на кресте: тем ближе к сердцам нашим будет глагол Его и заповедь Его: «Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, якоже возлюбих вы. Больши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя... Сия заповедаю вам, да любите друг друга. Аще мир вас ненавидит, ведите, яко Мене прежде вас возненавиде. Аще от мира бысте были: мир убо свое любил бы: якоже от мира несте, но Аз избрах вы от мира, сего ради ненавидит вас мир. Поминайте слово, еже Аз Рех вам: несть раб болий господа своего. Аще Мене изгнаша, и вас изженут: аще слово Мое соблюдоша, и ваше соблюдут» (Ин.15:12–13, 17–20).

Размышление о сих истинах, удобнее и согласнее с существом таинства, может быть распределено так, чтобы сперва вошли в рассмотрение внушения веры о высочайшей славе, просиявшей на кресте Голгофском, а затем – о животворящей силе, проистекающей от него. Но в том и другом случае равно важно и необходимо для размышляющих – как бы пред очами иметь отчётливое понятие о том, что̀ собственно разумеется под именем креста, который столь возвышенным представляется в очах веры.

Понятие о кресте Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа с точностью определяется не иначе, как по соображению тех мест Писания, в которых встречается слово о кресте, именно – с указанием на таинство креста Христова. Так в послании к Галатам апостол говорит о кресте, как о славе и похвале христианина, пред которой слава и похвала иудеев, высоко думавших о своём обрезании, ничтожна; и таким образом указывает на величие и несравненное достоинство креста Христова. «Мне же, говорит апостол, да не будет хвалитися, токмо о кресте Господа нашего Иисуса Христа: имже мне мир распяся, и аз миру» (Гал.6:14). А в другом послании тот же апостол говорит о кресте, с преимущественно ясным указанием на спасительную силу его: «Не посла бо мене Бог крестити, – так писал он о себе Церкви Коринфской, – но благовестити: не в премудрости слова, да не испразднится крест Христов. Слово бо крестное погибаюищим убо юродство есть, а спасаемым нам сила Божия есть» (1Кор.1:17–18).

Легко приметить, что апостол в том и другом изречении, – и когда обозначает славу креста, и когда свидетельствует о силе креста, – в мысли своей содержит не одно ближайшее, простое понятие о кресте, как орудии, которое послужило к совершению нашего спасения, – как о жертвеннике, на котором принесена жертва искупления нашего, – как о победном знамении нашего Господа – Победителя смерти; но с особенной живостью переносится духом к главнейшему предмету таинства, и обнимает мыслью самую Жертву, самую смерть Искупительную, самого распятого за нас Богочеловека – Христа, Который Своего смертью на кресте победил, попрал и умертвил нашу смерть. Светлый взор апостола, обращённый на крест, не ограничивается одной освящённой внешностью креста, одним древом крестным; но отсюда простирается к созерцаю того, что совершилось на древе крестном, что дарует миру освящение вечное, – к созерцанию крестной Жертвы – самого Богочеловека, распятого и умершего. Из сих двух, если можно так сказать, составных, но не равнозначительных представлений, – о пресвятой жертве Христовой крестной, и об освящённом ей жертвеннике крестном, – у апостола слагается понятие о кресте Господа нашего Иисуса Христа.

Посему ни для кого не труден переход к тому правилу, чтобы при всяком размышлении, о славе ли, или о силе креста Христова, содержать в уме не иное, но такое-же совокупное понятие, по которому оба представления, – главное – о самой смерти распятого Иисуса Христа, и подчинённое – об орудии распятия, – соединяются под одним наименованием креста Христова.

«Глагола Иисус: ныне прославися Сын Человеческий, и Бог прославися о Нем» (Ин.13:31). Господь глаголал о сем тогда, как спасительное для нас Его шествие ко кресту, путём уничижения и терпения скорби, от убогой Вифлеемской пещеры до страшной Голгофы, оканчивалось; глаголал тогда, как уже немного оставалось часов до Его восшествия на крест.

Ещё и прежде, за несколько дней до Пасхи, по входе в Иерусалим, Божественный Искупитель наш, как вечно спасительная жертва, прообразованная в течение многих веков агнцем пасхальным, поведал ученикам Своим: «прииде час, да прославится Сын Человеческий» (Ин.12:23). И дабы душевный взор учеников Его, искавший насытиться открытой славою своего Учителя и Господа, как преднаречённой славы Израиля и чаяния языков, – дабы душевный взор их возвести превыше земной, временной славы, к долженствующему открыться таинству славы небесной и вечной, к духовному прославлению Сына Человеческого, Он определённо показывает, что час откровения славы небесной есть приблизившееся время Его страданий и смерти на кресте. Для сего именно, обращая речь Свою к ученикам, Господь сказал: «аминь, аминь глаголю вам: аще зерно пшенично, пад на земли, не умрет, то едино пребывает: аще же умрет, мног плод сотворит» (Ин.12:24). За тем, исповедуя покорение Богу Отцу Своей человеческой воли, которой естественно не желать смерти, смерти же крестной, Он возгласил: «Ныне душа моя возмутися: и что̀ реку? Отче, спаси мя от часа сего: но сего ради приидох на час сей. Отче, прослави имя Твое! Прииде же глас с небесе: и прославих, и паки прославлю» (Ин.12:27–28). И наконец, ко всему народу, стоявшему окрест и слышавшему глас небесный, но не уразумевшему силы гласа, Иисус Христос, чтобы назнаменовать свойство ожидающей Его славы, изрёк: «аще Аз вознесен буду от земли, вся привлеку к Себе» (Ин.12:32). Что сим изречением Он давал разуметь о славе креста, – о Своём распятии, о Своей смерти на кресте, – в том не позволяет сомневаться пояснение, какое присовокупил к сему евангелист: «сие же глаголаше, назнаменуя, коей смертию хотяше умрети» (Ин.12:33).

Окончился и последний день пред страданиями Господа Иисуса. Он уже совершил тайную вечерю с учениками. И в нощь по вечери, когда злоба ада уже ополчила злоумышленников на Христа Господня, когда Иуда, ученик вероломный и предатель, открыв сатане вход в сердце своё, уже сделался предводителем нечестивого сборища, – когда искавшие убить Начальника жизни (Деян.3:15) с оружием и дрекольми уже шли к месту предсмертных и молитвенных подвигов Господа, – когда уста хулителей уже разверзались, древо крестное устроялось: в сие самое время, лютое и мрачное, Господь Иисус возвёл очи Свои на небо, и торжественным гласом воззвал: «Отче, прииде час: прослави Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тя! Аз прославих Тя на земли, дело соверших, еже дал ecu Мне, да сотворю: и ныне прослави Мя Ты, Отче, у тебе самого славою, юже имех у тебе, прежде мир не бысть» (Ин.17:1, 4–5). Предваряя учеников Своих о наступающем, как бы уже о наступившем, Он возвестил о славе креста Своего: «ныне прославися Сын Человеческий, и Бог прославися о Нем!» Воть что слышится из уст самого Спасителя нашего и Господа Иисуса Христа о кресте; Голгофском!

До Его восшествия на крест, это древо позорной и лютой казни было древом проклятия для всякого, кто ни подвергался осуждению на распятие, по реченному в законе Божием: «проклят есть от Бога всяк, висяй на древе» (Втор.21:23). Но то же самое древо креста, с его смертными ужасами, для распятого на нём Христа Богочеловека послужило величественным и достойным орудием к прославлению Его и, по воспринятому человечеству, Божественной славою. Древо креста послужило орудием и к откровению богатства славы Бога Отца, по собственному слову Христову: «ныне прославися Сын Человеческий, и Бог прославися о Нем» (Ин.13:31. Слич. Еф.1:2–7, 2:7). Итак, древу проклятия, со дня и часа распятия Христова, суждено быть провозвестником на все времена и веки Божественной славы.

Не дивное ли это явление славы? Преизобильное богатство славы Божией является на кресте в преизбытке страданий Сына Человеческого! Не дивный ли и провозвестник славы? О вечной Божественной славе проповедует крест, обагрённый кровью Голгофского Страдальца.

Дух Божий, «испытующий вся, и глубины Божия» (1Кор.2:10), устами апостола Петра свидетельствовал о распятии и смерти Иисуса Христа на кресте, как о событии, совершившемся не по человеческому устроению, но по предвечному совету и определению Триипостасного Божества.

В день Пятидесятницы, по сошествии Святого Духа, Апостол, изъясняя собравшемуся народу великую тайну спасения, именно в крестной смерти Иисуса Христа открывшуюся, возгласил: «Мужие Израильстии, послушайте словес сих: Иисуса Назореа, мужа от Бога извествованна в вас силами и чудесы и знамении, яже сотвори Тем Бог посреде вас, якоже и сами весте, Сего нарекованным советом и проразумением Божиим предана приемше, руками беззаконных пригвождше убисте... Твердо убо да разумеет весь дом Израилев, яко и Господа и Христа его Бог сотворил есть сего Иисуса, егоже вы распясте» (Деян.2:22–23, 36).

Можно ли не видеть здесь изъяснительного указания на высочайшую славу креста Христова, заключающуюся именно в том, что на нём торжественно открылось совершение предопределения, или предвечного совета Божия, о спасении рода человеческого? Смущённой совести самих распинателей Христовых апостол хочет показать на кресте Христовом не мрачное позорище злодейства и жестокости народа христоубийственного, но светлое зерцало премудрости Божией, дивными путями совершившей предвечное таинство нашего спасения, Он, как бы повторяя сказанное Господом о Своих распинателях: «не ведят бо, что творят» (Лк.23:34), ясно показывает, что иудеи, действуя, в ослеплении злобы своей, враждебно против Иисуса Христа, когда влекли на распятие Господа славы (1Кор.2:8), послужили, – сами не ведая, что творили к исполнению того, чему надлежало быть по «точному определению и предведению Божию».

В сем общем указании Апостола на славу креста Христова, при соображении внушений веры о самом определении, или предвечном совете Божием, который исполнился на кресте, откроется для нас полное, в более ясных и определённых чертах, изображение славы креста.

Какой же это предвечный совет Божества, исполнением своим на кресте открывающий всю полноту славы креста Христова?

Совет в таинстве Пресвятой Троицы о спасении рода человеческого от вечной смерти, на которую, вследствие нарушения закона Божия, обречены были все по неизменному правосудию Божества.

Богу, как всеведущему, от века, когда ещё не было мира и времени, уже известно было, что человек, и получив при самом сотворении от Творца своего богоподобные силы духа, направленную к богоподобной жизни свободу, не устоит в правой и святой жизни, – не выдержит испытания и поколеблется, не останется победителем и пленён будет, когда приразится к нему искушение со стороны духа злобы и беззакония.

Богу, как правосудному, свойственно наказывать всякое злоупотребление свободы в существах, наделённых разумом и свободой, – поражать неотвратимым осуждением всякое нарушение вечного Божественного Своего закона, как оскорбление святости высочайшей, – и подвергать отпадшего, кто бы он ни был, отчуждению от Божественной жизни, которого последствием есть вечная смерть.

Богу, как «не хотящему смерти грешника, но еже обратитися и живу быти ему» (Иез.33:11), свойственно желать избавления падших от осуждения, – свойственно помышлять о возвращении к жизни отдалённых от жизни, о примирении виновных чад Своих с оскорблённой святостью Своей, но не иначе, как способом, вполне удовлетворяющим беспредельной Его Правде, – способом, не лишающим и падших употребления дара свободы.

Богу, как неистощимому в премудрости и советах благоволения о благобытии тварей, в тайне Пресвятой Его Троичности от века открытым является достойный и действительный способ к примирению с оскорблённой вечной Правдой человека падшего, но не вовсе, не с всеконечной потерей богоподобных сил и стремлений отпадшего. И вот то самое слово примирения, которое открылось всему миру «в последок дний» (Евр.1:2) на кресте, – то, о чём в ветхозаветные времена воспевал, в духе прозрения тайны, пророк: «милость и истина сретостася, правда и мир облобызастася» (Пс.84:11), – сохранялось от века в недрах Триипостасного Божества, как предопределение спасти падшего человека.

Сие-то предопределение, как стройное сочетание судеб и советов Самосущей Премудрости, предначертавшей порядок жизни существ, сотворённых во времени, и всё домостроительство нашего спасения предназначившей прежде сотворения мира и преемства времени, составляет предвечный спасительный совет Пресвятой Троицы о совершении восстановления падшего человечества. Потому немало не будет противоречия истине, если скажем, что Триипостасный Творец мира не прежде изрёк Свой Божественный совет: «сотворим человека по образу Нашему и по подобию» (Быт.1:26), как уже когда предопределён был способ восстановить и спасти падшего человека от всех зол падения; – не прежде сказано: сотворим человека, как уже по преднаречении, в тайне Троичности Божеских Лиц, Спасителя, Который именуется «Агнцем, заколенным от сложения мира» (Откр.13:8).

Соответственно внушениям Св. Писания, в которых заключаются различные черты вечного предначертания премудрости Божией, о домостроительстве нашего спасения, сущность предвечного совета Божия можно представить в таких определённых понятиях:

1. Бог Отец, милосердо взирая на судьбу человека, за злоупотребление свободы, за нарушение Божественной заповеди, осуждённого на вечную смерть, но и в самом осуждении сохраняющего в себе искру света и приемлемость блага, определил, чтобы Сын, Единородный и Единосущный Богу Отцу, вступил в служение посредника и ходатая между оскорблённой Правдой Божества и преступным осуждённым человечеством.

2. Единородный Сын Божий, по заповеди Отца и по силе любви к человеку, не вовсе утратившему черты образа Божия в душе своей, благоволил принять на Себя служение Ходатая и Посредника. Он, как Агнец, заколенный от сложения мира, благоволил определить Себя на то, чтобы в уреченное время воспринять в единство Своей Ипостаси человеческое естество, и, по человечеству, подвергнуться крестной смерти, как для искупления рода человеческого от осуждения на вечную смерть, так и для исходатайствования искупленным Божественных сил и дарований Духа Святого, потребных к жизни вечной.

3. Святой Дух, по ревности о славе Божества и по любви к человечеству, – соответственно благоволению Отца и Сына спасти преступное человечество, и восстановить в нём славу образа Божия, – принял на Себя: снизойти к людям, когда силой креста разрушено будет греховное средостение между Божеством и человечеством; вселиться в душах, покорных Искупителю; возрождать и воссозидать их Своей Божественной, вседействующей силой; утверждать их в союзе с многоплодной Божественной Маслиной – Христом, посредством общения страстей Его; и, таким образом, довершать в сердцах человеческих таинство искупления.

Указания Св. Писания, на основании которых составляется довольно подробное изображение предвечного совета Божия, представляются во многих и разнообразных изречениях. Некоторые из них дают свидетельства о том, что Бог благоволил, прежде создания мира, предназначить верных Христу Спасителю к вечному усыновлению и спасению. Другие частнее дают видеть участие каждого из Божественных Лиц в таинстве нашего спасения. Как те, так и другие указания, встречаем в изъяснительных изображениях уже открывшегося домостроительства Божия, по предвечному плану Божией премудрости.

1. Указания первого рода встречаются в послании к Ефесеям, где говорится, то об избрании нас во Христе к святости и непорочности прежде создания мира: «Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, благословивый нас всяцем благословением духовным в небесных о Христе: якоже избра нас в Нем прежде сложения мира, быти нам святым и пепорочным пред Ним в любви» (Еф.1:3–4); – то о предопределении усыновить нас Богу Отцу: «прежде нарек нас во усыновление Иисус Христом в Него, по благоволению хотения Своего» (Еф.1:5); – то о предназначении нам права – быть наследниками Божественных даров и блаженства: «в Немже и наследницы сотворихомся, прежде наречени бывше по прозрению Божию, вся действующего по совету воли Своея» (Еф.1:11).

В послании к Римлянам, открывшееся для всех народов спасение во Христе Иисусе называется именем тайны, «леты вечными умолчанныя, явльшияся же ныне, по повелению (устроению) вечнаго Бога, в послушание веры во всех языцех познавшияся» (Рим.14:24–25).

Подобные изречения в послании к (Кол.1:26–28; Еф.3:9–11; Слич. Деян.2:23). Здесь, как и во многих других местах новозаветного Писания, предвечный совет Божества, о спасении рода человеческого, именуется тайной, сокровенной от век и от родов. В объяснение сего наименования должно заметить, что, действительно, до времени пришествия Христова, домостроительство спасения, или порядок искупления, предначертанный премудростью Божией, никому не был открыт ясно и вполне. Не прежде, как уже по совершении спасения Иисусом Христом, и по сошествии Святого Духа, апостолы стали обстоятельно изъяснять сие таинство, и во-всеуслышание проповедовать премудрость Божию сокровенную, дабы «просветити всех, что есть смотрение тайны сокровенныя от веков в Бозе, создавшем всяческая Иисус Христом: да скажется ныне началом и властем на небесных Церковию многоразличная премудрость Божия: по предложению век (по предвечному определению), еже сотвори о Христе Иисусе Господе нашем» (Еф.3:9–11; Слич. 1Кор.2:10).

2. Указания второго рода представляют многие места Св. Писания, где упоминается раздельно о том, какое участие в домостроительстве нашего спасения собственно принадлежит каждому из Лиц Пресвятой Троицы.

Яснейшее указание на усвояемое Богу Отцу участие в предвечном совете, именно – на благоволительное определение спасти люден через Единородного Сына Своего, – представляется в следующих словах евангельских: «Тако возлюби Бог мир, яко и Сына Своего Единороднаго дал есть, да всяк, веруяй в Онь, не погибнет, но имать живот вечный. Не посла бо Бог Сына Своего в мир, да судит мирови, но да спасется Им мир» (Ин.3:16–17).

Подобн. – (Пс.39:7–10; Ин.17:4; Еф.2:4–7; Гал.4:4) и мн. друг.

Указания на дело любви Сына Божия, – Которому, по определению Отца, предуставлено, в уречённое время, Своими страданиями и крестной смертью совершить наше спасение, – заключаются в многократных собственных Его свидетельствах о Своём ходатайственном служении. Именно, говорит Он: «Дела, яже даде Мне Отец, да совершу я, та дела, яже Аз творю, свидетельстеуют о Мне, яко Отец Мя посла» (Ин.5:36). «Мое брашно есть, да сотворю волю пославшего Мя, и совершу дела Его» (Ин.4:34). «Сего ради Мя Отец любит, яко Аз душу Мою полагаю, да паки прииму ю̀. Никтоже возмет ю̀ от Мене: но Аз полагаю ю о Себе. Область имам положити ю, и область имам паки прияти ю̀. Сию заповедь приях от Отца Моего» (Ин.10:17–18). «Да разумеет мир, яко люблю Отца, и якоже заповеда Мне, тако творю» (Ин.14:31).

Апостол Пётр, увещевая верующих святостью жизни отвечать святости призвания христианского, говорит: «ведяще, яко не истленным сребром или златом избавистеся от суетнаго вашего жития, отцы преданнаго, нo честной кровию, яко Агнца непорочна и пречиста Христа, предуведеннаго убо прежде сложения мира, явльшагося же в последняя лета вас ради» (1Пет.1:18–20). Апостол Павел приводит слова псалмопевца, в которых знаменательно предъизображено самое явление в мир сего Агнца, непорочна и пречиста Христа, в такой речи от лица Сына к Богу Отцу: «Жертвы и приношения не восхотел ecu, тело же совершил Mu ecu: всесожжений и о гресе не благоволил ecu. Тогда рех: се иду: в главизне книжней написася о Мне, еже сотворити волю Твою, Боже» (Евр.10:5–7).

Подобн. – (Лк.22:22; Ин.6:38–40, 12:49–50, 5:19–20; Деян.2:23; Ис.50:2–7; Еф.1:5–11, 3:9–11; 2Тим.1:9–10).

Столь же решительное указание на принятое от века Духом Святым участие в домостроительств нашего спасения, – именно: усвоять искупленным грешникам заслуги Сына Божия, и Своим содействием довершать в сердцах человеческих таинство спасения, – не трудно открыть в следующих словах апостола: «избрал есть вас Бог от начала во спасение, во святыни Духа и веры истины» (2Фес.2:13). Ясно, что апостол спасение тех, которые от вечности избраны и предназначены ко спасению, поставляет в необходимой связи с освящающим воздействием Святого Духа на спасаемых. Без сего воздействия Духа, по смыслу речи апостола, не могли бы достигнуть спасения сами избранные ко спасению от вечности. Следственно, с мыслию, о предвечном избрании ко спасению, у апостола неразрывно соединяется и та мысль, что в предвечном же совете предуставлено Святому Духу совершать освящение спасаемых, то есть, преподавать и усвоять людям обилие благодати, приобретённой Сыном Божиим, и руководить их к вечному наследию царствия.

Сюда относятся и те места Писания, в которых

а) благодатное действие освящения и возрождения спасаемых представляется делом, собственно принадлежащим Богу – Духу Святому. Например, в беседе с Никодимом сам Господь сказал: «аминь, аминь глаголю тебе, аще кто не родится свыше, не может видети царствия Божия... аще кто не родится водой и Духом, не может внити во царствие Божие» (Ин.3:3, 5).

Подобн. – (Еф.3:16–17; 1Кор.12:3; Рим.5:5, 8:1–9, 14–16, 26–27; Тит.3:4–6; Гал.3:2–5, 5:22–25; 1Кор.6:19–20; 2Кор.3:18). Слич. (Иез.36:25–27. Иоил.2:28–29);

б) раздаяние даров благодатных усвояется Ему, как самовластному Раздаятелю: (1Кор.12:4–11, 2:10–14; Деян.2:2–4, 8:14–17, 19:1–6; 1Ин.2:20, 27; 1Фес.5:19).

Для совершения нашего спасения, по предвечному совету, Единородный Сын Божий снизошёл во глубину уничижения человеческого. Не переставая быть Сыном Божиим, Он соделался Сыном человеческим. «Слово плоть бысть, и вселися в ны, и видехом славу Его, славу, яко Единороднаго от Отца, исполнь благодати и истины» (Ин.1:14). Таинство открылось. Предопределение исполняется. Но ещё не здесь самое совершение предопределения; не здесь средоточие таинства. Высота его на самой крайней высоте уничижения Сына человеческого; средоточие таинства в самой глубине поносной смерти Спасителя на кресте. Не прежде, как в час смерти Своей на кресте, Божественный Искупитель приобрёл для мира мир и оправдание, животворящие дары и общение Духа Святого. «Сего ради, говорит Он сам, приидох на час сей» (Ин.12:27). Здесь только, – на кресте, – в искупительной смерти Господа славы распятого, спасение совершилось, предвечный совет исполнился, тайна премудрости открылась в возможной полноте, и слава Божия воссияла во вселенной.

Последнее предсмертное слово Распятого на кресте огласило вселенную: «Совершишася. Отче, в руце Твои предаю дух Мой» (Ин.19:30; Лк.23:46)! И от сего часа воссияла благодать Божия от креста; потоки Божественной животворящей силы потекли в умерщвлённое грехом человечество. Ещё прежде, нежели снято было со креста пречистое тело умершего Спасителя, когда земля потряслась, камни расселись, тогда «гроби отверзошася, и многа телеса усопших святых восташа» (Мф.27:52), и сии многие, по замечанию евангелиста, вышедши из гробов, «внидоша во святый град, и явишася мнозем» (Мф.27:53), по воскресении Господнем. Так, на кресте собственно открылась, на кресте провозглашена пред лицом неба и земли, словом крестным проповедуется дальним и ближним, слава Бога Спасителя – в Троице славимого!

Размышляя о такой славе креста Христова в духе благоговения и внимания к таинству спасения, христианин, ты постигнешь силу того чувства, каким объята была душа возвышенного созерцателя тайн Божиих, апостола Павла, – силу того пламенного чувства, каким преисполнено в особенности его послание к Церкви Ефесской. В самом начале послания возвышенное созерцание таинства представляется у него в живых потоках славословия Богу: «Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, благословивый нас всяцем благословением духовным в небесных о Христе: якоже избра нас в Нем прежде сложения мира быти нам святым и непорочным пред Ним в любви: прежде нарек нас во усыновление Иисус Христос в Него, по благоволению хотения Своего, в похвалу славы благодати Своея, еюже облагодати нас о Возлюбленнем: о Немже имамы избавление кровию Его, и оставление прегрешений по богатству благодати Его» (Еф.1:3–7).

(продолжение)

По той мере, как уясняется для нас слава креста Христова, размышлением о предвечном совете Божества, мы можем и должны глубже и глубже познавать, и чувствовать спасительную силу креста.

В совершении предвечного совета – на крест – открылось миру всё величие любви и милости Божией к падшему человечеству, – явилась во всей строгости правда Божия, ревнующая о святости вечных, непреложных законов своих, – воссияла беспредельная премудрость, в примирении, сколько очевидном, столько же и дивном, правды поражающей грех – с любовью прощающей грешников. В этом – высочайшая слава креста³⁹⁰. Но и тайна спасительной силы креста заключается в том же, что составляет славу его, – в совершившемся на нём исполнении предвечного совета Божия, то есть, в искуплении от смерти всего человечества, умерщвлённого грехом. В средоточии Божественной славы – на кресте – проторгается и самый источник силы, проводящей человечество от смерти к жизни.

Но, чтобы во всей полноте представилась нашему созерцанию спасительная сила креста, надлежит нам изобразить всю важность и значение совершившегося на нём, собственно, по отношению к делу нашего спасения.

Изобразим сие раздельно, когда, соответственно двум главным потребностям человечества, спасаемого от смерти, и возводимого к животу, примем во внимание два, существенно важные и необходимые для спасаемых, действия крестной смерти Спасителя:

1) действие искупления их от смерти и

2) действие уврачевания их греховных язв и немощей Божественной животворящей благодатию.

И в том, и в другом из сих действий, сила креста Христова является истинно Божественной: победоносной и животворящей.

«Если бы не было креста, – говорит один из богомудрых созерцателей таинства креста, – то и смерть не была бы попрана, не были бы истощены адовы царствия, не был бы лишён своей силы змий оный древний. О, поистине велик и драгоценен для нас крест Христов! Он есть лествица к небу...·смерти умерщвление, освободитель от истления»³⁹¹. С таким воодушевлением изображает пастырь Критский живое сознание необходимости и самих причин необходимости креста в устроении нашего спасения!

К подобному сознанию сих истин размышление приведёт и нас, когда тщательно сообразим те внушения веры, в которых представляется, с одной стороны, сила смерти и сокрушительный закон её, возобладавший в целом человечестве и в целом мире, с другой – решительное упразднение силы её спасительной силой креста.

Вера внушает, что смерть, которой «Бог не сотвори» (Прем.1:13), взошла в мир из области духов, отпадших от Бога. Они, – по слову апостола, «ангелы, не соблюдшие своего начальства, но оставльшие свое жилище» (Иуд.6), или: «ангелы согрешившие» (2Пет.2:4), – подвергшись сами, по своей вине, смерти духовной, заразили своим смертоносным дыханием и человека.

По свидетельству Слова Божия, в самом первом периоде жизни прародителей наших, имущий «державу смерти» (Евр.2:14) своим, сколько льстивым, столько же и дерзким внушением приклонил их к своевольному нарушению заповеди Божией (Быт.3:1–6; Прем.2:24; Откр.2:10, 20:2). И вот диаволом, которого называет Господь «человекоубийцей искони» (Ин.8:44), положено злохудожное основание державы смертной в роде человеческом!

То̀, – чем угрожал прародителям Творец и Воспитатель их свободы, когда вслед за изречением заповеди, в предостережение от нарушения оной, возвестил: «в оньже аще день снесте от него (от древа, еже разумети доброе и лукавое), смертию умрете» (Быт.2:17), – сбылось вскоре. Вслед за грехопадением они умерли духовно, ибо лишились света и жизни Божией; ум их омрачился (Быт.3:9); сердце заразилось ядом греха, и стало исходищем страстей губительных; воля поработилась влечениям чувственности, и устремилась к злу (ст. 7, 14). «Грех содеян раждает смерть» (Иак.1:15)! «Смерть, определённая праведным судом Божиим Адаму», говорит Макарий Великий, «сперва исполнилась на душе, когда все чувства ума её угасли через лишение пренебесного и духовного наслаждения благами, и стали как бы мёртвыми, потом, после девяти сот тридцати лет, и телом овладела»³⁹². «Мы называем, – пишет Григорий Великий, – первого человека мёртвым по душе, с того дня, в который он согрешил»³⁹³. И по телесной природе своей падшие подверглись немощам и болезням, которыми со дня на день приближалось тело к конечному разрушительному действию смерти (Быт.3:16–19). Отяготевшее над главами их проклятие постигло и весь мир, в котором суждено – рождаться в болезнях, жить в скорбях, и умирать преемственно племенам человеческим. «Оброцы греха смерть» (Рим.6:23). И вот началось всеобщее владычество смерти!

С течением времени, умножение потомства наших прародителей, осуждённых на смерть со всем потомством, умножало добычи ада и смерти. Апостол не обинуясь проповедует: «единем человеком грех в мир вниде, и грехом смерть, и тако смерть во вся человеки вниде, в немже вси согрешиша» (Рим.5:12) и далее: «единаго прегрешением во вся человеки вниде осуждение» (Рим.5:18).

С каждым поколением людей, по выражению св. Григория Нисского, возрастал тот дракон, которым смертоносные семена греха брошены в естество человеческое³⁹⁴. Итак, все люди, – когда бы ни рождались, где бы ни жили, – рождались, жили и умирали, как «чада гнева по естеству» (Еф.2:3), «отчуждени от жизни Божия» (Еф.4:18): по уверению апостола, все без изъятия, не только язычники, но и иудеи «под грехом и лишени суть славы Божия» (Рим.3:9, 23).

Как же мог быть изменён столь печальный, превратный ход жизни человечества, – жизни, которая неизменно, навсегда должна была служить только пищей смерти? Как могло быть освобождено человечество от несчастного порабощения имущему державу смерти, – от того губительного закона греховного и смерти, во власть которых оно предано было праведным судом Божиим? Короче:

Для сего необходимо было именно то, что совершилось на кресте Господа и Спасителя нашего. Необходимо было заглаждение вины преступления, за которое прародители, со всем потомством, подверглись смерти. Но загладить сию вину безмерную, – ибо оскорблена преступлением святость беспредельная, – не иначе возможно, как принесением совершеннейшего удовлетворения оскорблённому правосудию, и притом от лица Богочеловека. Сам Изрекший угрозу осуждения на преступников: смертию умрете (Быт.2:17), свидетельствуя о неизменности Своих глаголов обетования, даёт в то же время разуметь о неизменности и Своих глаголов осуждения: «глагол Мой, иже аще изыдет из уст Моих, не возвратится ко Мне тощ, дóндеже совершит вся, елика восхотех» (Ис.55:11).

Итак, необходимо –

Действие праведного суда Божия, по самому свойству своему, всегда и во всём достигает строгой соразмерности между достоинством и воздаянием. И самым, по-видимому, малым действиям правда Божия даёт справедливую цену и награду (Мф.10:42). Так же точно требует она должного возмездия и за всякое законопреступное действие, как за оскорбление святости Законодателя. Она непреложна и вечно действенна. Посему и осуждённых на смерть прародителей и всех потомков их, как чад гнева по естеству, она не может не преследовать смертью. Избавление их от смерти и примирение с оскорблённым Божеством не иначе было возможно, как посредством такой жертвы, которая представляла бы за них в полной мере удовлетворение оскорблённой правде. Для сего требовалось, чтобы жертва, равняясь безмерно тяжкой вине преступного человечества, вынесла на себе всю строгость суда, постигшего человечество, вытерпела всю лютость казней за беззакония человеческие и, по выражению пророка Исаии, претерпела самые «болезни адовы» (Ис.53:12 Пс.17:6).

На кого же могли быть обращены карательные действия правды за преступное человечество? Поставить жертвой какое-либо из невинных разумных созданий, было бы несогласно с справедливостью, и при этом не было бы удовлетворения вечному правосудию. Не согласно со справедливостью потому, что казнить создание разумно-свободное невинное, за человечество преступное, есть несправедливость. И ни в каком случае не удовлетворялось бы такой жертвою правосудие; ибо, какие ни представило бы воображение крайние страдания лица сотворённого, они не могут равняться безмерно тяжкому оскорблению вечного Бога, какое усматривается в своеволии всех человеков против беспредельно святой воли Создателя. Что̀ же творит неистощимая благость и премудрость Создателя? Она, для спасения человечества, не возлагает вину его на какое-либо невинное создание; но с неизреченной любовью к созданиям, Лицо Божеское, несозданное, Лицо Сына Божия возлагает вину человечества на Себя, и благоволит воспринять на Себя всю ответственность за преступников пред правосудием, которое безмерно оскорблено и требует удовлетворения безмерного. Сын Божий нарекается жертвою за человечество – «Агнцем, вземлющим грехи мира» (Ин.1:29). И для жертвоприношения, «Иже во образе Божии Сый, Себе умалил, зрак раба, приим, смирил Себе» (Флп.2:6–8). Ясны и знаменательны те изречения Священного Писания,

1) в которых оно представляет всех людей неоплатными должниками пред Богом (Мф.18:24), за коих в целом мире, ни в ком и ни в чём, не может быть удовлетворительного выкупа (Пс.48:8–9; Мф.16:26, 18:25); и

2) особенно – те, которыми внушается потребность и действительность жертвоприношения, за род человеческий, от Лица единородного Сына Божия, именуемого «Агнцем, заколенным от сложения мира» (Откр.13:8; Евр.10:5–7; 1Пет.1:17–19, 3:18; 1Кор.15:3; Рим.3:25, 4:25, 5:10; Гал.3:13, 4:4–5).

«Что̀ может человек найти столь ценное, – рассуждает Василий Великий, – чтобы дать в искупление души своей? Но нашлось одно равноценное всем людям вместе, что и дано в цену искупления души нашей: это святая и многоценная кровь Господа нашего Иисуса Христа»³⁹⁵. «Не могла искупить нас кровь Пророков, пишет другой богомудрый учитель, – не искупил нас Пётр, или Павел; один только мог искупить нас Своей смертью, кто и Бог есть и человек, чего никогда не в состоянии был бы сделать простой человек»³⁹⁶. «Не без причины восприял Он и смертное тело, – говорит св. Афанасий, – но для того, чтобы в Себе совершенно уничтожить смерть»³⁹⁷. А чтобы в Себе уничтожить Ему смерть нашу, надлежало соделаться удобостраждущим, воспринять на Себя человеческое естество и самую клятву, отяготевшую над ним; надлежало Ему всё претерпеть, к чему присуждено было праведным судом Божиим виновное человечество: таковы условия совершеннейшего удовлетворения!

Условия совершеннейшего удовлетворения правде оскорблённой окончательно и всецело выполняются на кресте Христа Спасителя. Все стрелы гнева Божия, вызванные преступным человечеством, истощены Его жертвенными страданиями и беспримерным терпением.

В безгрешном Его человечестве вознесена на крест жертва цены беспредельной; так как в Нём человеческое естество, быв воспринято в единство Божеского Лица, стало собственностью Единосущного с Богом Отцом, единородного Сына Божия: «Иже во образе Божии Сый, – говорит апостол, – не восхищением непщева быти равен Богу: но Себе умалил, зрак раба приим, в подобии человечестем быв, и образом обретеся якоже человек, смирил Себе, послушлив быв даже до смерти, смерти же крестныя» (Флп.2:6–8), «Иже грехи нашя, – продолжим словами другого апостола, – Сам вознесе на теле Своем на древо, да от грех избывше, правдой поживем: Егоже язвою исцелесте» (1Пет.2:24).

Разразившаяся над главами нарушителей закона Божия клятва отяготела над главой сего Агнца Божия, вземлющего грехи мира, и глава Его преклонилась на крест. «Христос ны искупил есть, – проповедует апостол, – от клятвы законныя, быв по нас клятва: писано бо есть: проклят всяк висяй на древе» (Гал.3:13; Втор.21:23).

Заслуженные грешниками всех времён и мест казни устремлены на Божественного Страдальца; и Невинный – «в язве от Бога и во озлоблении» (Ис.53:4) Праведник – «со беззаконными вменися» (Ис.53:12). По изображению пророка-евангелиста, «виде Его безчестен, умален паче всех сынов человеческих: человек в язве сый, и ведый терпети болезнь... Той язвен бысть за грехи нашя, и мучен бысть за беззакония наша, наказание мира нашего на Нем. Вси, яко овцы, заблудихом: человек от пути своего заблуди, и Господь предаде Его грех ради наших» (Ис.53:3, 5–6). По пророческому свидетельству псалмопевца, сей Страдалец «объят был жесточайшими болезнями смертными, бедами адовыми и лютыми муками» (Пс.114:3). А что̀ составляло неизмеримую глубину, и высоту, и долготу, и широту человеколюбия Божественного Страдальца (Еф.3:18), – в наказание за оставление и пренебрежение всеми людьми святых заповедей Господних, Он претерпел на кресте непостижимое оставление Отцом небесным, когда с воплем крепким взывал: «Елои, Елои, лама савахвани, еже есть сказаемо: Боже Мой, Боже Мой, почто Мя оставил еси» (Мк.15:34)?.

На распятом Богочеловеке исполняется, наконец, и приговор смертный, во всей силе. Безначальный и Бесконечный по Божеству, самосущая Жизнь и Жизнодавец, Он предаётся смерти, по Своему человечеству. Тогда как всё, что требовалось во всесовершенное удовлетворение правде Божией, было исполнено, Он полагает душу Свою за души наши (Ин.10:11–15), живот Свой полагает в жертву за живот мира (Ин.6:51). «И возглашь гласом велиим Иисус, рече: Отче, в руце Твои предаю дух Мой: и сия рек издше» (Лк.23:46).

Таким образом, на кресте правде Божией оскорблённой всецело удовлетворено, а человечество от смерти вечной спасено, потому что в Лице Богочеловека человечество уже понесло присуждённую себе смерть, понесло вполне, так как и мгновение смерти Богочеловека, по соприсутствию вечного Божества, равняется вечности³⁹⁸.

И в самых частных обстоятельствах крестного пути Христова, во всех многоразличных подвигах терпения, подъятых Божественным Страдальцем, любомудрие веры открывает знаменательные действия удовлетворения правде Божией, оскорблённой многоразличными грехами и беззакониями человеческими. За каждый грех представляется новая жертва; для каждой язвы – новое врачевство.

Представить можно несколько таких соображений:

1) В саду Гефсиманском начались предсмертные страдания Иисуса Христа, в соответствие тому, что в саду Эдемском произошло первое преступление прародителей наших.

2) Пренебрежение воли Божией в Эдеме повергло прародителей наших во глубину падения: безусловной преданностью в волю Божию Христос восставляет род человеческий в Гефсимании, говоря ко Отцу. «не якоже Аз хощу, но якоже Ты: буди воля Твоя» (Мф.26:39).

3) Множеством грехов всего человечества, пришедшего с лица земли, и грядущего на лице земли, преисполнена чаша гнева Божия: Христос Богочеловек предстал за всех пред грозное судилище правды, и принимает чашу гнева, дабы иссушить её до последней капли.

4) Неблагодарный и вероломный ученик лицемерным приветствием предаёт Божественного Учителя и Господа беззаконным судиям и мучителям: Господь ответствует на приветствие кротко, и вероломство предателя покрывает Своей любовью, говоря: «друже, твори, на неже еси пришел» (Мф.26:50). Не жертва ли это за ласкательство и лицемерие, вероломство и неблагодарность, разросшаяся в обществах человеческих?

5) Иисуса Христа связывают пришедшие «с оружием и дрекольми, как на разбойника» (Лк.22:52) и, невзирая на Его невинность, ведут на суд, обвиняют без суда у Анны, тестя Каиафы, ударяют в ланиту за свидетельство правды: это умилостивительная жертва за те, нередкие в мире, случаи, когда люди, по ненависти, зависти, мстительности, или по человекоугодию, преследуют праведника, обвиняют невинного, попирая всякую справедливость.

6) Господь на суде у Каиафы подвергается клеветам со стороны лжесвидетелей: Он безмолвно претерпевает лжесвидетельства за виновность людей, которые, ко вреду и погублению ближнего, любят изобретать разные клеветы, обманы коварства и лжесвидетельства.

7) На суде Пилата-язычника Господь признан невинно обвинённым, и, однако же, предпочёл Ему разбойника Варавву: Господь терпит такое поношение за наше самолюбие, по которому многие не терпят, чтобы не только низший, но и равный им пользовался предпочтением, другие завидуют и достоинствам высших, иные, едва имея один талант, терзаются мыслью о неравенстве своём с имеющим десять талантов.

8) Пилат уступил ярости народа и предал невинного Иисуса бесчеловечным мучителям: терпит Господь Иисус бичевание за привязанность людскую к плотоугодию и к неге, за все бесстудные их похотения и сладострастие.

9) На Иисуса Христа возлагают терновый венец, дают трость в десницу, насмехаются, «и плюнувше на Нь, прияша трость, и бияху по главе Его» (Мф.27:30): Господь терпит, таким образом, наказание за высокомерие, суетную надменность и гордость человеческую.

10) Иисуса Христа лишили последней одежды: Он подвергается сему поносному лишению за наше пристрастие к стяжаниям, за тщеславие и заботливость об украшениях внешних и убранстве.

11) Его напояли оцтом, с желчию смешанным (Мк.15:36) за усилившуюся в людях склонность к пресыщению и за сластолюбие в разнообразных видах.

12) Умученный, поруганный, изъязвлённый, среди болезненных ощущений во всех членах тела, распростёртого и висящего на кресте, истаявая душою в муках смертных (Пс.114:3), Христос Спаситель вступает во врата смерти, чтобы загладить грехи всех возрастов и состояний человечества – и проступки легкомысленной юности, и преступные замыслы честолюбивого мужества, и застарелые беззакония своенравной старости. «И не едино убо ныне осуждение сущим о Христе Иисусе, не по плоти ходящим, но по духу» (Рим.8:1).

Светлый взор апостола Павла, измеряя всемирную силу креста, представляет три, в особенности обширные, его действия:

1. Крестом побеждён, посрамлён и лишён добыч своих человекоубийца диавол.

В послании к колоссянам причину нашего осуждения и порабощения страшному владычеству миродержителей тьмы века сего – грех – представляя под именем рукописания, которое поставляло нас безответными рабами и вечными пленниками диавола, апостол пишет о Христе: «истребив, еже на нас, рукописание ученми (постановлений против нас), еже бе сопротивно нам, и mo взят от среды, пригвоздив ѐ на кресте: совлек начала и власти, изведе в позор дерзновением, изобличив их (восторжествовав над ними) в Себе» (Кол.2:14–15).

В другом послании прямо свидетельствует о сокрушении имеющего державу смерти и избавлении пленников его от смерти: «понеже убо дети приобщишася плоти и крови, и Той (Сын Божий) приискренне приобщися техже, да смертию упразднит имущаго державу смерти, сиречь диавола: и избавит сих, елицы страхом смерти через все житие повинни беша работе» (Евр.2:14–15).

2) Крестом разрушена преграда, отчуждавшая всех потомков Адамовых от Бога, и все, – как иудеи, стрегомые законом, так и язычники, блуждавшие без закона, – соединены между собой и с Богом примирены, равномерно и совершенно.

В послании к римлянам обо всех вообще говорит апостол: «Врази бывше, примирихомся Богу смертию Сына Его... Еще бо Христос, сущым нам немощным, по времени за нечестивых умре» (Рим.5:6–10).

В другом послании, обращая речь к верующим из язычников, которые блуждали в совершенном отдалении от Бога и были «безбожии в мире, отчуждени жития Израилева и чужди от завет обетования, апостол пишет: – Ныне о Христе Иисусе, вы бывшии иногда далече, близ бысте кровию Христовою. Той бо есть мир наш, сотворивый обоя едино, и средостение ограды разоривый, вражду плотию Своей: закон заповедей ученми упразднив (отменивший закон заповедей и постановлений): да оба созиждет Собой во единого новаго человека, творя мир: и примирит обоих во едином теле Богови крестом, убив вражду на нем. И прашед благовести мир вам далним и ближним: зане Тем имамы приведение обои во едином Дусе ко Отцу» (Еф.2:13–18).

3) Крестом восстановлено общение между родом человеческим и миром духовным – ангельским.

В послании к колоссянам, изображая таинство человеколюбия Божия и величие Спасителя нашего, апостол пишет о Христе: «яко в нём благоизволи (Отец) всему исполнению вселитися: и Тем примирити всяческая к Себе, умиротворив кровию креста Его, через Него, аще земная, аще ли небесная» (Кол.1:19–20).

Подобное указание встречается в славословии, какое предпоставил апостол своим наставлениям в послании к ефесянам, где сказано, что Бог Отец, «благословивый нас всяцем благословением духовным в небесных о Христе, прежде сложения мира положи возглавити всяческая о Христе, яже на небесех и яже на земли в нём» (Еф.1:3–10).

К правильному уразумению выражений, в первом месте: аще земная, аще ли небесная, и в другом: яже на небесех и яже на земли, ведут нас следующие, более определённые, слова того же апостола, в послании к евреям: «приcтyпиcтe к Сионстей горе и ко граду Бога живаго, Иерусалиму небесному, и тьмам Ангелов, торжеству и Церкви первородных на небесех написанных, и судии всех Богу и духом праведник совершенных» (Евр.12:22–23). Здесь определённо говорится о соединении людей, уверовавших во Иисуса Христа, с небесной Церковью, которую составляют святые Ангелы Божии, в которую, по совершении Иисусом Христом спасения нашего, возводятся и души праведников, отходящих из здешней жизни земной. Понятно отсюда, что и в обоих из приведённых мест апостол, говоря вообще об умиротворении крестом земных с небесными и соединении под единой Главою Христом всего небесного и земного (возглавити всяческая), разумеет не иное что, как тот же самый союз человеков, по силе веры составляющих воинствующую Церковь Его, со св. ангелами Божиими, составляющими Церковь небесную, в которую восприемлются и торжествующие над грехом и смертью души праведников отшедших. Глава той и другой Церкви, и воинствующей на земле, и торжествующей на небесах, – есть Богочеловек Христос Иисус.

Усматривая в крестных страданиях Иисуса Христа средоточие таинства спасения, св. Григорий возводит все действия благодатного смотрения Божия к сему конечному подвигу Искупителя и говорит: «Для сего Бог соединился с плотью через посредство души, и далёкое между собой совокуплено через сродство посредствующего с тем и другим. Всё соединилось воедино за всех и за единого праотца, – душа за душу преслушную, плоть – за плоть, покорившуюся душе и вместе осуждённую, Христос непричастный греху и высший греха – за Адама, бывшего под грехом.

Для сего ветхое заменено новым; страданием восставлен страдавший. За каждый наш долг воздано особо Тем, Который – превыше нас: и открылось новое таинство – человеколюбивое Божие смотрение о падшем через непослушание»³⁹⁹. –

Для сего древо – за древо, и руки – за руку: руки, мужественно распростёртые, за руку, не воздержно простёршуюся; руки пригвождённые – за руку дерзновенную; руки, совокупляющие воедино концы мира, за руку, извергшую Адама.

Для сего вознесение на кресте – за падение, желчь – за вкушение, терновый венец – за худое владычество, смерть – за смерть, тьма – для света, погребение – за возвращение в землю, воскресение – для воскресения.

Всё сие было для нас Божиим неким детоводительством и врачеванием нашей немощи, возвращающим ветхого Адама туда, откуда он ниспал, и приводящим к древу жизни, от которого удалил нас плод древа познания, безвременно и неблагоразумно вкушённый⁴⁰⁰.

И милостью всепрощения, приобретённой крестом единородного Сына Божия, и благом спасения от вечной смерти, купленный для всего мира «честной кровию сего Агнца непорочна и пречиста» (1Пет.1:19), не иначе возможно воспользоваться людям, как под условием воцарения жизни во всём существе их, деятельного очищения и уврачевания греховных язв и немощей.

А естество человеческое до такой степени изъязвлено грехом, и обессилено и подавлено водворившимся в нём злом, что не иначе может быть восстановлено к жизни, как силой Божественной, силой благодати, и мертвенное животворящей. Сия истина представляется очевидной, когда неложными указаниями слова Божия проясняем и поверяем собственное опытное сознание упадка сил и крайнего расслабления во всём существе нашем.

«Вемы, – говорит апостол, в самых точных чертах изображая немощь и греховное расслабление человечества, – яко закон духовен есть, аз же плотян есмь, продан под грех. Еже бо содеваю, не разумею: не еже бо хощу, сие творю: но еже ненавижду, то соделоваю... еже бо хотети прилежит ми, а еже содеяти доброе, не обретаю... Соуслаждаюся бо закону Божию по внутреннему человеку, вижду же uн закон во удех моих, противувоюющ закону ума моего и пленяющ мя законом греховным, сущим во удех моих» (Рим.7:14–23). Апостол не отрицает того, что сохранились некоторые остатки добра в естественном человеке, именно: сохранилась, при всём расстройстве нравственной жизни его, способность по внутреннему человеку уразумевать и одобрять добро, так же, как, по иному слову апостола (Рим.1:19), сохранилась в нём и возможность стремиться к истине и даже познавать разумное Божие, то есть, совершенства Божии, являющиеся в устроении мира и управлении. Сохранилась в его сердце способность сочувствовать познанному добру, в совести – движение, наклоняющее человека к тому, чтобы «соуслаждатся закону добра» (Рим.7:22). Сохранилась и в воле его та черта богодарованной свободы, чтобы уважать добро, изъявлять хотение добра, и отчасти стремиться к самому совершению добра (Рим.7:18)⁴⁰¹. Слич. (Деян.10:2–5; Мф.5:47, 8:10; 3Цар.17:9–23; 4Цар.5:4–19).

Но сии священные остатки образа Божия, сиявшего некогда в человеке, до того скудны и не крепки, так и загромождены наростами греховными, до такой степени подавлены преобладающим законом греховным, что человек не в состоянии не только высвободиться из своего погибельного плена, но даже не в силах и противоборствовать греху с успехом.

Как безнадёжный невольник, он весь во власти греха, тиранствующего во всём его существе. Как смертельно болящий, он, в минуты сознания нужды, для собственного уврачевания, во всецелом очищении и обновлении существа своего силой высшей усилий человеческих, восклицает: «окаянен аз человек: кто мя избавит от тела смерти сея» (Рим.7:24)?

Часто в слове Божием сие общее расстройство и расслабление сил естества человеческого представляется в указаниях на превратную и злую деятельность каждой из них в частности. Следуя таким указаниям, получаем полное понятие о крайнем растлении каждой из них в особенности, и тем несомненнее удостоверяемся о неисцельности духовного расслабления во всём существе человека падшего.

Под влиянием греха высшие духовные силы человека являются слабыми и недеятельными в области духовных предметов; напротив, покоряясь низшим чувственным, действуют живо и неутомимо в служении закону греховному и мертвенной плоти.

1) Разум тотчас по грехопадении является помрачённым и неспособным правильно понимать Творца своего и свои отношения к Нему: «услышаста, – говорит Бытописатель о падших прародителях, – глас Господа Бога ходяща в раи по полудни: и скрыстася Адам же и жена его от лица Господа Бога посреде древа райского» (Быт.3:8). Изъясняя сие, Григорий Двоеслов пишет: «В тени дерева думал скрыться первый человек, и сим ясно показал, каким мраком слепоты он поражён был внутренне. Ибо, если бы не был он во мраке, то не почитал бы Бога не вездеприсущим и не думал бы скрыться от очей Того, Который, как ему прежде хорошо было известно, видит тайная сердца»⁴⁰².

С течением времени, когда семя греха более и более раскрывалось и его влияние на жизнь человечества распространялось, разум вовсе осуетился в помышлениях своих (Рим.1:21) и сделался неспособным оценивать достоинство истины (1Кор.2:14).

Влияние на человека собственных страстей и духа злобы помрачает и остатки естественного света в разуме и доводить человека до того, что, когда возвещаются ему спасительные истины, он «тяжко слышит ушима своима и смежает очи свои» (Ис.6:10). Посему, мудрование омрачённого разума становится враждой на Бога, буйством, смертью (Рим.8:6; 1Кор.3:19).

Мудрствуя по преданиям человеческим и по стихиям мира (Кол.2:18), он превращает истину Божию во лжу (Рим.1:25), называет «лукавое добрым, доброе лукавым, тму светом, свет тмой» (Ис.5:20). Посему, его знание становится лжеименным (1Тим.6:20).

Обращаясь около предметов, удовлетворяющих потребностям, земным, служащих к удобствам и удовольствиям жизни, он любит мудрствовать только о плотском, забывая о духовном (Рим.8:5), любить пустословия и прекословия (1Тим.6:20), а вечную истину пренебрегает и называет юродством (1Кор.1:18).

2) Сердце, по вкушении прародителями плода запрещённого, прежде всего отпало от впечатлённой в существо его любви и преданности к Богу, потом потеряло силу свою – направлять деятельность прародителей к действиям взаимной любви. Доказательством первого служит недоверчивость к Богу, обнаруженная Евою в беседе с искусителем, после же вкушения – бегство и укрывательство обоих от Бога, вместо устремления к Нему с воплями сердечного раскаяния (Быт.3:8). Доказательством второго служит как то, что Ева, вкусивши плода запрещённого, не предостерегла мужа от испытанной ей заразы греховной, но и ему подала пагубную снедь, так и то, что Адам на суде Божием прямо, без всякого сожаления, слагает вину свою на Еву (Быт.3:12). Наконец, нельзя не заметить, как скоро сердце падших прародителей покорилось чувственности, и её низшим влечениям дало перенесть над высшими духовными. Сила – в том, что до падения, по словам бытописателя, «беста оба нага, Адам же и жена его, и не стыдястася» (Быт.2:25), а после падения тотчас открылось в них беспорядочное движение чувственных стремлений: «и отверзошася очи обема, и разумеша, яко нази беша: и сшиста листвие смоковное, и сотвориста себе препоясания» (Быт.3:7).

В потомках адамовых сердце – это живое начало жизни, или, по выражению премудрого, «исходище жизни» (Притч.4:23), является сердцем каменным и одебелевшим (Иез.11:19; Ис.6:10), то есть, не способным к ощущениям истинно высоким и духовным.

Оно соделалось средоточием и органом помышлений, ощущений и действий греховных: «от сердца бо, – по выражению Господа, – исходят помышления злая, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, татьбы, лжесвидетельства, хулы» (Мф.15:19; Слич. Быт.6:5).

Укоренение греха в сердце человеческом представляется так глубоким, и сила зла до того непреодолимой, что Пророк не усумнился сказать: «зло написано на скрижалях сердца писалом железным» (Иер.17:1).

Человек, не зная, где найти истинное удовлетворение влечениям своего сердца, по выражению апостола, «блуждает сердцем» по предметам мира (Евр.3:10), И, предаваясь грубым удовольствиям плоти, «любит тму более, нежели свет» (Ин.3:19).

На последней степени окаменения сердца, человек погружается в бездну непотребств и студодеяний (Еф.4:18–19).

3. Совесть, в состоянии невинности человека, соуслаждавшаяся действиями законными, не возмущала мира и радования души, – но в состоянии падения является грозной обличительницей; в смущении при её обличениях, и в страхе, прародители ищут убежища в скрытном месте (Быт.3:8).

Скоро и сама она лишилась свойственной ей силы: слабость сё усматривается в том, что она, то последуя предрассудкам разума, то увлекаясь страстями, часто даёт погрешительные суждения о предметах (Ис.5:20).

Она слабо действует на волю, так что не в состоянии бывает отклонить человека от явного беззакония (Рим.7:7–14).

Нередко и сама колеблется сомнениями в определении действий (Рим.14:23), а ещё чаще представляет преступление человека более достойным извинения, нежели осуждения, и не возбуждает в нём раскаяния (1Цар.15:3, 9, 15, 23).

Иногда совесть до того расслабляется, что позволяет человеку коснеть в бесчувствии и утопать в глубине зол (Притч.18:3; Еф.4:19), или же до того поражает мыслью о строгости суда, что повергает грешника в бездну отчаяния (Быт.4:13; Мф.27:3–5).

IV. Воля, вскоре по грехопадении, обнаружилась строптивой в желании прародителей оправдаться неправдой на суде праведном: Адам слагает с себя вину на жену и жалуется на самого Бога, говоря: «жена, юже дал еси со мной, та ми даде от древа и ядох»; Ева извиняет себя соблазном от змия (Быт.3:12–13).

Дальнейшее раскрытие воли в жизни человечества показало, что вся деятельность её извращена самолюбием; вместо того, чтобы все свои действия направлять к славе Божией и во всём искать пользы ближнего, человек ищет во всём своей славы и своей пользы (Дан.4:27; Флп.2:21; 1Кор.10:21). Она раболепствует страстям и решается на беззаконные действия, тогда как совесть ясно представляет их законопреступными (Рим.7:15).

Непреклонность и упорство воли во зле так велики, что она увлекает человека к беззаконным действиям, не смотря ни на какие увещания и советы, угрозы и наказания (Притч.23:35; Иер.5:3; Ис.9:13; Исх.7:6).

Пристрастившись к миру, она в стремлениях своих ограничивается одной похотью, в трёх видах, по слову апостола: «похотию плоти, похотию очес и гордостию житейской» (1Ин.2:16).

Необузданное устремление воли к царствующим в мире порокам, с забвением о благе духовном, представляется столько же сродным ей качеством, как чернота кожи – Эфиопу и пестрота – барсу (Иер.13:23).

V. Враждебными духовной деятельности представляются все низшие силы естества человеческого. Они, вместо того чтобы покоряться высшим, берут над ними перевес и увлекают их к делам плоти и помышлениям плоти (Еф.2:3). Плоть противоборствует высшим стремлениям духа, по выражению апостола, «похотствует на дух» (Рим.6:12) с такой силой, что дух, побеждаемый плотью, не препятствует всему человеку соделаться «плотию» (Быт.6:3; Рим.7:14).

Столь превратную деятельность человека, при расстройстве и греховном расслаблении всех сил его существа, слово Божие не удостаивает наименования жизни, но прямо называет «плодоношением смерти» (Рим.7:5), делами мёртвыми (Евр.9:14), а человека называет мёртвым в прегрешениях (Мф.6:21; Кол.2:13; Еф.2:1; Рим.6:13), живущим по воле «князя власти воздушныя, имущего державу смерти» (Еф.2:2; Евр.2:14), и говорит, что воцарились в самом существе человека грех и смерть (Рим.6:12, 5:21).

«Еда объемлют от терния грозды или от репия смоквы? – сказал Господь; – не может древо зло плоды добры творити» (Мф.7:16–18). Прилагая сии слова к падшему человечеству, св. Григорий пишет: «поскольку род человеческий в прародителях, как в корне своём, подвергся гниению; от того он и во всех ветвях своих становится иссохшим, и всякий человек рождается с греховной заразой потому, что первый человек не восхотел быть свободным от греха»⁴⁰³.

Таким образом, с очевидной ясностью представляется та истина, что всё человечество, в самом корне своём заразившись недугом греховным, естественно не может освободиться от греховного расслабления, как от своего неотъемлемого наследства. «Облекохомся во образ перстнаго: яков перстный, такови и перстнии» (1Кор.15:48–49). Злое, греховное начало, получаемое каждым в самом рождении, – по преемству – от прародителей⁴⁰⁴, при всей не сродности своей с нашей природой, обратилось как бы в самую природу⁴⁰⁵. Как семя, всеянное в неё исконным человекоубийцей, с течением времени, естественно более и более раскрывается и распространяет свои действия; с каждым порочным действием более и более заглушает семена добра, и тем успешнее увеличивает силу зла, чем шире открывается доступ к душе такому сильному и хитрому врагу, каков диавол.

Преемство поколений в человеческом роде ясно показало, как быстро в самом деле и возрастало сие наследство, и умножалась сила греха в потомстве Адама.

I. История мира допотопного показывает первый опыт усилившегося греха в первенце Адама. Гордость и зависть вспыхнули в Каине от одного предпочтения, оказанного Богом жертве Авеля пред его жертвою. «Опечалися зело, – свидетельствует бытописатель о Каине, – и испаде лице его» Плодом ожесточения Каина было братоубийство (Быт.4:4–9).

Потом, разделяя потомство Адамово на два племени, бытописатель показывает, что в одном из них постепенно возрастало и распространялось зло с утратой добра, – это в племени, которое означает он именем сынов человеческих, – в другом сохранялась надолго чистота нравов и не видно было быстрого распространения зла, – это в племени, которому, в отличие от нечестивого, даёт наименование сынов Божиих.

Но прошло несколько столетий, – и в самом племени сынов Божиих нравы склонились к разврату глубокому и всеобщему. По влечению чувственности они пристрастились к дщерям человеческим и стали входить в супружество с ними. Произошло смешение племён. После смешения худшее племя не сделалось лучшим, но лучшее увлечено было развращением худшего. Нечестие стало всеобщим во всём потомстве Адама, все погрязли в жизни плотской, и всякого рода разврат воцарился на земле. «Растляся земля пред Богом, – замечает бытописатель о временах близких ко времени потопа, и – наполнися земля неправды. И рече Господь Бог: не имать Дух мой пребывати в человецех сих во век, зане суть плоть» (Быт.6:3, 11).

Едва сохранился, наконец, один человек, ради которого можно было помиловать Господу Богу одно только семейство, при погублении потопом всех живущих на земле. «Видев же Господь Бог, яко умножишася злобы человеков на земли, и всяк помышляет в сердце своем прилежно на злая во вся дни. И рече Бог: потреблю человека, егоже сотворих, от лица земли... Ное же обрете благодать пред Господем Богом» (Быт.6:5–8).

II. После потопа, с распространением Ноева потомства, умножается опять и злоба человеков на земле. И не могло быть иначе, по суду произнесённому самим Господом о крайнем бессилии человека – противиться злу, укоренившемуся в нём: «зане пρилежит помышление человеку прилежно на злая от юности его» (Быт.8:21).

Потомки Ноевы скоро забыли истинного Бога, и славу нетленного Бога изменили в образ подобный тленному человеку и птицам, и четвероногим, и гадам (Рим.1:23). Идолопоклонство было причиной, что Бог, во гневе Своём, предал их, по похотям сердец их, нечистоте и страстям постыдным (Рим.1:22–32). Зло, таким образом, возобладав живущими на земле, угрожало истребить до конца и остатки добра в человечестве.

И в доме Фарры, сыну которого надлежало быть отцом верующих, уже встречаются признаки идолослужения (Нав.24:2). Нужно было непосредственное Божие воздействие, чтобы отделить Авраама от рода его; необходимы были чудеса, нужны были богоявления, чтобы воспитать в нём отца верующих, и в потомстве его – народ Божий, с решительным отделением от народов языческих.

Среди язычества, в продолжение тысячелетий, немного можно указать обнаружений доброго семени, подавленного силой распространявшегося зла, в немногих оставалось добра и настолько, чтобы чувствовать и сознавать в себе зло, испытывать борьбу между духом и влечениями чувственными, и воздыхать о своём бессилии в добре. Только немногие доходили до ясного убеждения в неисцельности того расслабления, каким поражено всё человечество, и в необходимости высшей помощи для его уврачевания. Послушаем, что̀ говорят лучшие из сих немногих. «Таится в смертных, – сказано в золотых стихах Пифагора, – бедственное противоборство, прирождённое им, всюду преследующее и терзающее их. Не возбуждать должно противоборство сие, но избегать оного, приучая себя к покорности»⁴⁰⁶. «Неоднократно в долгие ночи, – говорит Еврипид, – представлялся моему размышлению вопрос: от чего такая испорченность в нашей жизни? И мне кажется, что люди делают зло не по одному незнанию, ибо у многих есть хорошая рассудительность; но бывает так: мы часто знаем, что̀ добро, и даже убеждены в нём, а делать добра не хотим: одни не хотят по нерадению, другие предпочитают добродетели иного рода удовольствия»⁴⁰⁷. Платон в Алкивиаде представляет такое убеждение, что люди не могут сами по себе научиться жизни добродетельной, чтобы и пред небом оправдаться и в отношениях взаимных соблюсти справедливость. Он говорит: «надобно ожидать, чтобы явился тот, кто может сделать людей лучшими и научить добродетели»⁴⁰⁸. «Природа вложила в нас, – говорит Цицерон, – некоторые малые искры добра; но мы испорченными нравами и превратными мнениями скоро до того их истребляем, что никогда не появляется в нас сего естественного света. В наших душах есть врождённое семя добродетелей и, если бы возможно было развить его, то сама природа привела бы нас к блаженной жизни. Но мы, как скоро рождаемся в свет, постоянно занимаемся злом всякого рода и руководствуемся в жизни совершенно неправильными мнениями, так что, кажется, будто мы с молоком кормилицы всасываем в себя порок»⁴⁰⁹. «Известно всему роду человеческому, – писал Сенека, – что все мы нерассудительны и недальновидны, все малодушны и горды. Но для чего я прикрываю мягкими выражениями открытую для всех рану? Все мы злы; что̀ замечается в других людях, то̀ каждый найдёт внутри себя»⁴¹⁰.

III. В избранном племени Авраама оплотом против разливавшегося по всей земле нечестия и разврата служили непосредственные откровения Божии, потом закон, определявший все отношения жизни, данный через Моисея, и наконец ещё ряд боговдохновенных учителей, обличителей с силой чудотворений – ряд пророков.

Но и здесь грех, с течением времени, усиливался, беззакония из рода в род умножались; преграды не остановили разлития зла. И здесь уже слышится из уст Иова горькое убеждение в бессилии человека – бороться с грехом, потому что он владычествует во всех со дня рождения: «Кто чист будет от скверны? Никтоже, аще и един день житие его на земли» (Иов.14:4–5).

И в избранном народе царственный пророк усматривает, наконец, то же, что явно было в народах, преданных идолопоклонству: «растлеша и омерзишася в начинаниих: несть творяй благостыню: Господь с небесе приниче на сыны человеческия, видети, аще есть разумеваяй, или взыскаяй Бога. Вси уклонишася, вкупе неключими быша; несть творяй благостыню, несть до единаго» (Пс.13:1–3).

И при указаниях закона Божия невозможность противостоять злу, водворившемуся и постоянно усиливающемуся в самом существе человека, псалмопевец исповедует в следующих словах молитвы к Богу; «не вниди в суд с рабом Твоим, яко не оправдится пред Тобой всяк живый» (Пс.142:2). Ещё яснее определяет действие закона в избранном народе апостол, когда усвояет ему только приведение грешника к полному сознанию неисцельности греховных ран своих: «законом бо познание греха» (Рим.3:20); и в то же время утверждает, что неисцелённые раны, быв растравляемы законом, оставались смертельными: «Похоти не ведех, аще не бы закон глаголал: не похощеши. Вину же прием грех заповедию, содела во мне всяку похоть... Пришедшей заповеди грех убо оживе, аз же умрох: и обретеся ми заповедь, яже в живот, сия в смерть» (Рим.7:7–10; Слич. Рим.2:17–24, 3:9–19).

До какой степени простиралась злоба иудеев, любивших именоваться чадами Авраама, почивавших на законе и хвалившихся о Бозе (Рим.2:17), до чего доходило ожесточение их и упорство в беззакониях, – покажет нам, кроткое и в самых строгих обличениях, слово Христово: «Иерусалиме, Иерусалиме, избивый Пророки и камением побивая noсланныя к тебе, колькраты восхотех собрати чада твоя, якоже кокошь гнездо свое под криле, и не восхотесте! Се оставляется вам дом ваш пуст» (Лк.13:34–35). И, в сравнении с народами языческими, сказано о жителях городов галилейских: «горе тебе, Хоразине, горе тебе, Вифсаидо; яко аще в Тире и Сидоне быша силы были бывшая в вас, древле убо во вретищи и пепеле седяще, покаялися быша» (Лк.10:13; Слич. Мф.23:13–29; Ин.19:6–15; Деян.2:13, 7:51).

По соображению сказанного, понятно, в какой мере необходимо для пресечения гибельных действий греха, возобладавшего родом человеческим, –

1) истребить корень зла в существе человека сросшийся с ним и обратившийся как бы в самую природу,

2) оживить и оплодотворить подавленные в нём семена добра, – словом: весь состав человека, расстроенный и извращённый, необходимо исправить и преобразовать, или «возсоздать человека, – по выражению апостола, с – совлечением ветхаго и облечением в новаго» (Кол.3:9–10; Еф.2:10), необходимо «возрождение человека», по слову Христову (Ин.3:3).

Совершить сего не может никакая сотворённая сила; для воссоздания так же, как и для создания, естества человеческого нужна сила Творческая, Несозданная, Божеская. Подобает вам, сказал сам Господь вопрошавшему Его о пути к жизни вечной, «родитися свыше» (Ин.3:7): «аминь, аминь глаголю тебе, аще кто не родится свыше (снова), не может видети царствия Божия» (Ин.3:3). Когда потребовалось пояснить, что значит – родиться человеку свыше, – Господь сказал Никодиму: «аминь, аминь глаголю тебе, аще кто не родится водой и Духом, не может внити в царствие Божие» (Ин.3:5.); а чтобы легче было понять необходимость сего возрождения от Духа Святого посредством таинства Крещения, – Господь раскрывает совершенное бессилие падшего человека и отсутствие в нём духовной жизни, называл его плотью: «рожденное от плоти плоть есть» (Ин.3:6; Слич. Быт.6:3; Иуд.1:19; Рим.8:5). Итак, врачевство, необходимое для оживотворения человечества, есть «зиждительная благодать» Господа Животворящего – Духа Святого.

Затем, чтобы достигнуть жизни вечной, «внити в царствие Божие», человек должен идти к нему путём жизни, противоположным греховному, путём жизни, сообразной с волей Божией: «аще хощеши внити в живот, – сказал Господь, – соблюди заповеди» (Мф.19:17). Это путь деятельного возрождения человека. Он состоит в подвигах к совершенному истреблению остающейся в нас силы греха, – в подвигах любви и терпения для достижения зрелости духовной, «в меру полного возраста Христова» (Еф.4:13). На сем пути опять необходимо руководство и пособие Духа Святого (Рим.8:14), необходимо человеку «исполняться всегда Духом» (Еф.5:18), «утверждаться Духом» (Еф.3:16), «жить Духом» (Гал.5:25; Рим.8:9–11; 1Кор.3:16). По свидетельству одного из отцов высоких по опытности духовной, «как тело без души мертво, и не может ничего делать: так без души небесной, без божественного Духа, душа человека бывает мертва для царствия Божия; она не имеет сил совершать дел божественных; и: как рыба не может жить без воды, или как никто не может ходить без ног, видеть без глаз, говорить без языка, или слышать без ушей: так без содействия Божественной силы нельзя быть совершенным христианином»⁴¹¹. Таким образом, и для преуспеяния нашего в жизни духовной необходима «вседействующая благодать» Духа Святого.

Каким же многоценным залогом приобретается, каким чудом проторгается, столь необходимый для обессиленного и растлённого грехом естества человеческого, источник благодати Божией, возрождающей мертвенное наше, укрепляющей немощное наше?

Ценой крови Богочеловека, – крестом Христовым.

«Аще кто жаждет, – взывал Господь незадолго пред страданиями Своими, – да приидет ко Мне и пиет. Веруяй в Мя, якоже рече Писание, реки от чрева его истекут воды живы. Сие же, по изъяснению евангелиста, рече о Дусе, егоже хотяху приимати верующии во имя Его; не у бо бе (на них) Дух Святый, яко Иисус не у бе прославлен» (Ин.7:37–39).

При изъяснении евангелиста, можно видеть, что речь идёт об имеющем открыться для верующих обилии благодати Духа Святого. Податель благодати – сам Совершитель спасения Господь Иисус Христос: но ещё ожидается от Него безмерная заслуга, которая приобрела бы Ему право, без оскорбления правосудия, подавать грешникам не только прощение грехов, но и благодать Духа, для победы над грехом и смертью. На сию то заслугу, как заключающуюся именно в крестной смерти Его – Богочеловека указывает евангелист под образом прославления Иисуса.

«Не у бе Дух Святый, яко Иисус не у бе прославлен». Понятно, что временем прославления Иисуса Христа Евангелист, обозначает то же время, которое и сам Иисус Христос называет началом и средоточием Своей Божественной славы по воспринятому служению для спасения человечества. Это час смерти Его на кресте, как было замечено выше⁴¹². Почему же от сего часа преимущественно представляется Иисус Христос Подателем благодати Духа Святого? Потому, что в Его крестной смерти, смерти беспредельно ценной в беспредельном божеском Лице Богочеловека распятого, открывается безмерная заслуга, приобрётшая Ему право ввести свет и жизнь Духа Святого в умерщвлённое грехом человечество (2Пет.1:3). И сама вера в Него, с которой должны приходить к Нему жаждущие, теперь получает всю полноту свою.

В последнюю ночь пред страданиями, Господь, утешая учеников, с особенной силой изрёк им ту утешительную истину, что крестная смерть Его откроет благодати Духа Святого дверь к ним: «Уне есть вам, да Аз иду: аще бо не иду Аз, Утешитель не приидет к вам: аще ли же иду, послю Его к вам. Егда же приидет Утешитель, егоже Аз послю вам от Отца, Дух истины, Иже от Отца исходит, Той свидетельствует о Мне» (Ин.16:7, 15:26). «И аможе Аз иду, весте, и путь весте» (Ин.14:4).

Отсюда и для нас должно быть несомненно известно, что, если бы в крестной смерти Иисуса Христа, которой взошёл Он на высоту славы Своей (Лк.24:26), не заключалась безмерная заслуга, приобрётшая для всего человечества все животворящие дары Духа Святого: то никогда и не был бы ниспослан на землю Дух Святой.

И с другой стороны, если бы кто потерял из вида мысль о сей заслуге; то было бы ему вовсе непонятно, почему благодать, подаваемая Духом Святым, так решительно усвояется Совершителю спасения Иисусу Христу.

Так апостол называет Духа Святого:

1) Духом Сына: «понеже есте сынове, посла Бог Духа Сына Своего в сердца ваша, вопиюща: Авва Отче» (Гал.4:6).

2) Духом Христовым: «Вы несте во плоти, но в Дусе, понеже Дух Божий живет в вас. Аще же кто Духа Христова не имать, сей несть Егов» (Рим.8:9).

3) Вседействующую Благодать Духа Святого называет силой Христовой: И «рече ми Господь: довлеет ти благодать Моя: сила бо Моя в немощи совершается. Сладце убо похвалюся паче в немощех моих, да вселится в мя сила Христова» (2Кор.12:9; Слич. Гал.1:9).

4) Благодатию данного о Христе Иисусе: «благодарю Бога моего о вас, о благодати Божией, данней вам о Христе Иисусе» (1Кор.1:4; Слич. 2Тим.1:9).

5) Подобно тому, как Иоанн Креститель проповедовал о Христе: «Той вы крестит Духом Святым и огнем» (Мф.3:11), и апостол говорит, что Иисус Христос «есть святяй нас Духом Святым» (Евр.2:11, 10:14).

Сюда относятся те наставления, в которых св. апостолы животворящую благодать Духа Святого представляют купленной для верующих, именно ценой крестной смерти Господа нашего Иисуса Христа. Так –

1. Апостол Пётр, убеждая христиан оберегать себя от всего враждебного благодати, представляет к тому побуждение в величии той жертвы, которой приобретён для нас дар благодати: со «страхом жития вашего время жительствуйте: ведяще, яко не истленным сребром или златом избавистеся от суетнаго вашего жития отцы преданнаго, но честной кровию, яко агнца непорочна и пречиста Христа... душы вашя очистивше в послушание истины Духом» (1Пет.1:18–19, 22).

И далее, называя крестную смерть Христову ценой искупления грешников от жизни греховной, даёт разуметь, что и все благодатные средства к жизни праведной для них приобретены той же ценой смерти Иисуса Христа, «Иже грехи нашя Сам вознесе ни теле Своем на древо, да от грех избывше, правдой поживем: Егоже язвою исцелесте» (1Пет.2:24).

2. Апостол Павел, сказав о цели страданий крестных, что Бог и Спас наш Иисус Христос «дал есть Себе за ны, да избавит ны от всякаго беззакония, и очистит Себе люди избранны, ревнители добрым делом», о порядке благодатного устроения и обновления нашей жизни учит в следующих, особенно выразительных, словах: «егда же благодать и человеколюбие явися Спаса нашего Бога, не от дел праведных, ихже сотворихом мы, но по Своей Его милости спасе нас баней пакибытия и обновления Духа Святаго, егоже излия на нас обильно, Иисус Христом Спасителем нашим» (Тит.2:14, 3:4–6). Подоб. (Евр.9:13–14; Еф.5:25–27).

В наставлении к христианам из язычников, апостол усвояет им участие в благодати Духа Святого и общение с Богом Отцом не иначе, как по силе веры в преизбыточествующие заслуги Пролившего кровь Свою на кресте: «Вы бывшии иногда далече, близ бысте кровию Христовою. Той бо есть мир наш, сотворивый обоя едино. Зане Тем имамы приведение обои во едином Дусе ко Отцу. О Немже и вы созидаетеся в жилище Божие Духом» (Еф.2:13–22). Под. (2Кор.5:19; Кол.1:19–22).

Вообще, мысль о богатстве благодати, проистекающей от креста Христова, и ощущение любви Божией, изливающейся в сердца верующих Духом Святым, через Него им данным (Рим.5:1–5), составляют одно из главнейших оснований – и того дерзновения, с каким апостол хвалится о «Бозе Господем нашим Иисус Христом» (Рим.5:11), и того упования славы Божия, каким дышат слова его к борющимся, подобно ему, с превратностями жизни (Рим.5:2–5), и той живости в сознании ближайшего сродства верующих с Господом, какой отличаются его писания (Кол.1:18–24, 2:19; Рим.5:14–21, 7:4, 12:4; 1Кор.6:15, 12:12–27, 15:47–49; Еф.1:23, 4:4–16; 2Кор.4:10). Представляя Иисуса Христа родоначальником облагодатствованного человечества, подобно тому, как и Адам есть родоначальник человечества осуждённого, а верующих – порождениями нового Адама, пишет апостол: «Не якоже прегрешение, тако и дар: аще бо прегрешением единаго мнози умроша, множае паче благодать Божия и дар благодатию единаго человека Иисуса Христа во многих преизлишествова. Аще бо единаго прегрешением смерть царствова единем, множае паче избыток благодати и дар правды приемлюще, в жизни воцарятся единем Иисус Христом. Якоже царствова грех в смерть, такожде и благодать воцарится правдой в жизнь вечную, Иисус Христом Господем нашим» (Рим.5:15, 17, 21).

Из указанных наставлений Господа и апостолов Его, сама собой выясняется та истина, что спасительная сила креста составляет существенное начало благодатного царства Христова в человеческом роде, или, что то же, основание Божественное и крепкое вселенской Церкви Божией.

Примирение и воссоединение с Богом человеческого рода совершилось на кресте; исходатайствование, для всех искупленных, животворящей благодати Духа Святого совершилось также на кресте; прославлен Спаситель (по воспринятому Им человечеству) Божеской славой, и получил «всякую власть на небеси и на земли» (Мф.28:18), за претерпение смерти крестной (Евр.2:9; Флп.2:8–11). Соображая всё это, удостоверяемся, что крест служит таким основанием Церкви, без которого не было бы вселенской Церкви Христовой. «Основания бо инаго, – говорит апостол, – никтоже может положити, паче лежащего, еже есть Иисус Христос» (1Кор.3:11), «стяжавший Церковь кровию Своей» (Деян.20:28). По выражению св. Амвросия, «Христос водрузил Церковь Свою на кресте»⁴¹³.

Начатки благодати, по силе веры в искупительную жертву грядущего Спасителя, составлявшие основание Церкви ветхозаветной, были не более, как предуготовлением к полнейшему открытию царства Благодати, – предвестием обильного, по ходатайству Спасителя, излияния на верующих Духа Святого и явления на земле «царствия Божия пришедшего в силе» (Мк.9:1; Сн.8:31–38; Лк.11:20; Мф.12:28).

Сам Господь, по воскресении, изъясняя ученикам силу страданий Своих, и блага, приобретённые через них всему роду человеческому, говорит непосредственно о последующем распространении Церкви Своей во всех народах: «Не сия ли подобаше пострадати Христу, и внити в славу Свою?.. и проповедатися во имя Его покаянию и отпущению грехов во всех языцех, наченше om Иерусалима... И се Аз послю обетование Отца Моего на вы» (Лк.24:26, 47, 49). И внутреннее достоинство, и святость членов Церкви Христовой, по действию всеосвещающего Духа Святого, ниспосланного к ним от Отца, апостол представляет плодом любви и заслуг Спасителя: «Христос возлюби Церковь, и Себе предаде за ню, да освятит ю̀, очистив баней водной в глаголе: да представит ю Себе славну Церковь, не имущу скверны, или порока, или нечто от таковых, но да будет свята и непорочна» (Еф.5:25–27). Посему и все совершенства верующих, и все их подвиги, составляющие украшение Церкви, как плоды Духа Святого, исходатайствованного кровью Христовою (Гал.5:22; Еф.1:4–8), коренным основанием своим имеют крест Христов.

Не напрасно же Церковь Христова проповедует чадам своим о «силе честнаго и животворящего креста», почитает крест славою своей и украшением своим!

Человек рассудительный не решится ни на какое действие, не подумав о нём. Душе разумной и свободной свойственно соображать, почему действие преднамереваемое – нравственно хорошо или не хорошо, почему хорошее – достожелаемо, а худое заслуживает презрения, почему и из действий добрых можно избирать одни предпочтительно пред другими. То представление разума, на основании которого воля решается на какое-либо действие, называется нравственным побуждением. Побуждение совершенно различно от принуждения. В побуждении ещё нет принуждения; в принуждении включается больше, чем сколько даёт побуждение. Сущность побуждения составляют те основания, по которым преднамереваемое действие кажется нравственно чистым; напротив, отличительной чертой принуждения всегда бывает некоторое насилие, увлекающее волю иногда и к тому, в чём она не видит не только нравственного добра, но даже и внешней пользы. Побуждения и доброго можно не принять, если упрямая воля не захочет; но принуждению иногда невольно повинуется человек, или видя в нём меньшее зло, служащее средством к избежанию большего, или невольно уступая преодолевающему влиянию внешней силы. Потому побуждение и называется нравственным, что, склоняя волю к действию, не отнимает у неё свободы отвергнуть сие действие.

Из сего понятия о нравственных побуждениях открывается, что их количество также неопределённо, как и тех действий, из которых составляется духовная жизнь человека; ибо для каждого дела может быть своё побуждение, из одного побуждения может произойти много действий, и на оборот, к одному действию клонят волю иногда многие побуждения. Оценить все нравственные побуждения, какими руководится свободная воля, было бы также невозможно, как и исчислить все действия свободные, которых не может удержать в памяти и тот, кому принадлежат они. Довольно обозначить только главные побуждения, которые удерживают свободную волю в повиновении нравственному закону. Всякий нравственный закон ограждён обязательством, по которому мы признаем его над нами силу, и, по совести, повинуемся ему. Какие же побуждения обязывают нас исполнять Божественный закон? Так как сущность нравственного закона есть сама воля Божия, то на понятии о сей воле и можно основать деление побуждений, обязывающих к исполнению его. Определив, что воля Бога Всемогущего выразила себя в нравственном законе, мы должны будем указать на величие Законодателя, и отсюда извлечём побуждение к исполнению Его закона. Потом, перешедши к рассмотрению, в каком духе и в каких отличительных предписаниях начертала сия Воля свой закон, мы из достоинства закона получим убеждение соблюдать его. Далее, представив, каким по воле Божией создан человек, и в какое состояние приведён благодатью Иисуса Христа, мы в существенных стремлениях и в благодатном состоянии природы человеческой найдём подтверждение, что путь добра есть путь – к нам близкий и достолюбезный. Наконец, не забывая и того, что воля Божественного Законодателя обещает блюстителям нравственного закона, и чем, угрожает нарушителям его, мы должны будем определить значение тех побуждений к исполнению нравственного закона, какие проистекают из надежды блаженства и страха мучений.

Закон, от кого бы он ни происходил, всегда служит выражением воли законодателя. В предписаниях общего нравственного закона благоволила открыть себя воля Бога, Верховного Законодателя, Который есть вместе и Высочайший Благодетель человека и Первообраз нравственного совершенства.

Чем выше, величественнее законодатель, тем большее рождается уважение или благоговение к его закону. Что̀ же может быть выше воли того Законодателя, Который не только даёт законы, но и сотворил тех, кому их даёт? Как Его всемогущее слово воззвало бытие из ничтожества, так оно же даёт бытию различные виды и степени жизни. Если вначале, когда сказано было только да будет, начало существовать, чего не было; то менее ли могущественно новое слово да будет, по которому дан общий для всех разумных существ закон, в насаждение и поддержание в мире нравственного порядка? Тот, Кто положил пределы движущемуся веществу, начертал и нравственный закон, как ограду всякой жизни нравственной. Нужно делать требуемое сим законом, потому что Бог вдохнул в нас, вместе с дыханием жизни, и способность знать Его и чтить, как Верховного Законоположника. Нужно повиноваться воле Его, потому что ей всё обязано и своим бытием и продолжением своего бытия. Нужно покоряться ей, потому что премудрость её и благость напечатлены в жизни целого мира. Сие высочайшее происхождение и значение Своего законодательства открывал всегда сам Бог, когда непосредственно или через Своих избранных изрекал людям законы. Так ещё в Ветхом Завете, предписывая евреям законы высшей важности, Законодатель к каждому почти предписанию присовокуплял указание на Своё Божественное достоинство: «Святи будите, яко Аз свят есмь Господь Бог ваш...» (Лев.19:2); «субботы Моя сохраните: Аз Господь Бог ваш...» (Лев.19:3); «не последуйте идолом: Аз Господь Бог ваш...» (Лев.19:4); «да убоишися Господа Бога твоего: Аз Господь Бог ваш...» (Лев.19:14 и сл.). Те же предписания закона Моисей повторяя от лица Божия израильтянам, снова напоминает им о Божественном величии Законодателя, открывшемся в сих заповедях: «И призва Моисеи всего Израиля, и рече им: слыши Израилю оправдания и суды, елика Аз глаголю вам во уши ваши во днешний день, и научитеся их, и сохраните творити я». И далее, чтобы показать обязательную силу повторяемого закона, замечает, что сей закон есть тот самый, который дан был Богом на гор Синай: «Господь Бог ваш завеща вам завет в Хориве. Лицем кв лицу глагола Господь к вам на горе из среды огня. И аз сшоях между Господом и вами, во время оно возвестити вам глаголы Господня...» (Втор.5:1 и сл). Подобно Моисей и другие пророки проникнуты были чувством благоговения к могуществу Божественного Законодателя. Всю землю и небо призывали они ко вниманию, когда глаголал Господь (Ис.1:2). Как верность своих предсказаний свидетельствовали они тем, что «тако глаголет Господь, или – уста Господня глаголаша сия» так к принятию и исполнению Божиих повелений побуждали они сими напоминаниями: «Тако глаголет Господь, сотворивый тя; тако глаголет Господь, даяй путь по морю...» (Ис.48 гл). «Тако глаголет Господь Вседержитель» (Агг.2:12), «Святый Израилев... Сия глаголет Адонаи Господь...» (Иез. 18). Когда явился во плоти Божественный Законоположник, – Он также на своё Божественное достоинство указывал, как на незыблемую опору возвещаемого Им закона. Уча, яко власть имый, Он преподавал Свои заповеди новые в дополнение ветхого закона Моисеева, и чтобы побудить и их исполнению, присовокуплял только: Аз же глаголю вам... В сем слове – Аз же заключалась всемощная сила Божия, низлагавшая всякое упорство воли, готовой возразить проповеднику нового закона. Ту же силу Своей законодательной власти являл Спаситель, когда давал такой ответ: «аще кто хощет волю Его (Бога Отца) творити, разумеет о учении, кое от Бога есть, или Аз от Себе глаголю» (Ин.7:17). Итак, нужно только увериться в Божественном происхождении учения Христова, чтобы потом беспрекословно следовать ему, и чтобы избежать упрёка в противлении чистой и спасительной истине. Сим можно изъяснить, почему иногда апостолы, побуждая христиан исполнять какое-нибудь нравственное предписание, к убеждению наставляемых приводили одно то напоминание, что такова воля Божия. «О всем благодарите, – говорит апостол; и, далее только присовокупляет: – сия бо есть воля Божия о Христе Иисусе» (1Фес.5:18). Или: «сия ест воля Божия святость ваша» (1Фес.4:3). А св. ап. Иоанн, обязуя всех веровать в Иисуса Христа и любить ближних, побуждает к сему тем, что сам Бог дал нам такую заповедь: «сия есть заповедь Его, да веруем во имя Сына Его Иисуса Христа, и любим друг друга, якоже дал есть заповедь нам» (1Ин.3:23).

Но Единый верховный Законоположник есть вместе и высочайший наш Благодетель и Спаситель. Получаемые благодеяния обыкновенно располагают благодарить благодетеля, решаться для него даже и на трудные пожертвования. Люди благодарные, чтобы достойно почтить своих благодетелей, стараются воздать им, со временем, больше того, что̀ получили от них: но чем можем воздать Богу за всё, что Он воздаёт нам? Ничем более, как любовью к Нему. А сия любовь к Нему ничем вернее не может быть засвидетельствована, как исполнением Его заповедей: «аще любите Мя, заповеди Моя соблюдите» (Ин.14:15). Следовательно, по мере наших сил, полную благодарность Богу мы не иначе показать можем, как одушевляя все дела наши духом любви к Богу. Кром того, если, мы обязуемся любить Бога по образцу той любви, какой Он возлюбил нас, так как сказано: «мы любим Его, яко Той первее возлюбил есть нас» (1Ин.4:19); то самой любовью Его к нам мы побуждаемся любить Его не словом, но жизнью. «Недостаточно», говорит Златоуст, «свидетельствовать любовь к Богу только словами; нужно показать её и делами. Ибо Он сам явил любовь Свою к нам не словами только, но более делами. Покажи и ты сие на самом деле, и твори угодное Ему»⁴¹⁴. В Св. Писании весьма часто напоминания благодеяний Божиих обращаются в побуждения к исполнению нравственного закона. «Молю вас братие, – пишет апостол, – щедротами Божиими, представите телеса ваша в жертву живу, святу, благоугодну Богови словесное служение ваше» (Рим.12:1). Св. Златоуст замечает на сии слова: «После длинной беседы о Божием человеколюбии, в которой Павел доказал неизреченную Божию попечительность, несказанную и неисследимую благость, – сей уже самого благостью убеждает он облагодетельствованных Богом явить жизнь достойную дара. И удивительно ли, что не отказывается умолять их, когда представляет умоляющим самое милосердие. Божие? поскольку от Божиих щедрот излились на вас бесчисленные блага; то устыдитесь, убойтесь оных; потому что самые щедроты сии обращаются к вам с просьбой не обнаруживать в себе ничего их недостойного. Так, желающий пристыдить много облагодетельствованного обыкновенно представляет умоляющим самого благодетеля»⁴¹⁵. Так как щедроты Божии открылись в творении, промышлении и искуплении; то укажем здесь, как каждый из сих трёх видов благодеяний Божиих побуждает нас к соблюдению нравственного закона.

Дела любви Божией к человеку уготованы были гораздо прежде, нежели он пришёл в бытие и в состояние понимать их: ещё не было человека, а Бог заботился о нём, чтобы создать его по Своему образу и по подобию. А когда стал он существовать, – чем успел заслужить, что Бог даровал ему познание о Себе, превознёс его над всеми тварями разумом и свободой, дал ему способность наслаждаться красотами рая, и поставил его владыкой земли? Всё, что ни получил он при сотворении, есть нимало не заслуженный дар любви Божией к нему. Чем же, как не жизнью чистой и достойной, человек лучше может благодарить Творца за дар жизни? «Ежели в рождённых», рассуждает Василий Великий⁴¹⁶, «есть врождённая любовь к родившим, и это доказывают – привязанность бессловесных и в людях с первого возраста открывающаяся приверженность к матерям; то недостатком любви к Сотворшему нас и отчуждением от Него да не окажем себя неразумнее младенцев и свирепее зверей. Если б мы и не знали, каков Он по благодати; то по тому одному, что от Него получили бытие, должны мы безмерно любить Его, и непрестанно прилепляться к памятованию о Нём, как дети прилеплены к матерям».

Таким образом, первое дыхание человека в этом мире есть первое побуждение любить Творца, и исполнением Его воли угождать Ему. А потом, каждое новое наше в жизни дыхание не есть ли новый дар Творца и Промыслителя? Как слеп тот человек, который, непрестанно живя Божиими благодеяниями, не хочет разобрать эту, не из букв составленную, но из даров Божией благости сложенную, заповедь: «возлюбиши Господа Бога твоего»! «Если по природе мы имеем любовь и расположение к благодетелям», рассуждает Василий Великий⁴¹⁷, «и решаемся на всякий труд, чтобы воздать за оказанное нам благодеяние; то какое слово может изобразить Божии дары? Они таковы по множеству, что превышают всякое число; так велики и важны, что достаточно и одного, чтобы обязать нас ко всякой благодарности к Подателю. Но Он столько благ, что не требует воздаяния, а довольствуется тем, чтобы мы любили Его за дарованное Им». Св. писатели не редко благодеяниями Божиими упрекали противившихся Богу и Его закону. «Роде строптивый и развращенный, обличает Моисей упорных и непослушных израильтян, сия ли Господеви воздаете? Сии людие буии и не мудри. Не сам ли сей Отец твой стяжа тя, и сотвори тя, и созда тя? Помяните дни вечныя, разумейте лета рода родов: вопроси отца твоего, и возвестит тебе, старцы твоя, и рекут тебе...» (Втор.32:5–7). Иисус Навин в предсмертном завещании своём израильтянам, напомнив о недавних к ним благодеяниях Божиих, извлекает из сего такой урок: «укрепитеся убо зело хранити и творити вся написанная в книгах закона Моисеева, да не уклонитеся от него на десно или на лево...» (Втор.23:6). И впоследствии пророки, обличая народ Божий в нарушении закона и побуждая хранить его, напоминали законопреступным благодеяния Божии, полученные ими и их отцами. Сам Господь устами Своих пророков нередко напоминал неверному народу Своему о Себе, не только как о Законоположнике и Судии, но и как о Высочайшем Благодетеле: «Тако глаголет Господь избавляяй вас, Святый Израилев» (Ис.43:14). «Аз с тобой есмь, глаголет Господь, спасаяй тя» (Иер.30:11). «Тако глаголет Господь, избавивый тя Святый Израилев» (Ис.49:7). Даже, когда и уклоняется человек от пути правого, и тогда оставляет ли неблагодарного и слабого щедрая Десница Божия? Ежедневно он оскорбляет любовь Божию грехами своими, и ежедневно видит от неё новые благодеяния. Явно, что любовь Божия борется с нечестием человеческим, и побеждает благодатию упорное сердце, желая привлечь его к себе. Как человек слаб в своих жизненных силах, сколько опасностей ждёт его на каждом шагу, и, однако же, любовь Божия хранит его невредимым. Прекрасно св. Златоуст извлекает из сего обстоятельства побуждения к богоугождению: «Вспомни, как некогда ты обнесён был клеветой, и, однако же, освободился от обвинения; как среди мрачной ночи впал ты в руки разбойников, и, однако же, избежал их насилия; как понесённые тобой потери опять были вознаграждены; как подвергшись тяжкой болезни, ты получил выздоровление. Перечисли в уме твоём всё, в продолжение целой жизни, полученные тобой от Бога милости: ты изльёшься пред Ним в благодарности, и воспламенишься любовью к Нему⁴¹⁸. Но какое сокровище даров Божиих открылось пред человеком, когда сама любовь Божия воплотилась ради спасения грешников! «Ради мене», взывает благочестивый Тихон, Святитель Воронежский, «сшел еси с небес, да мене на небо возведеши. Ради мене смирился еси, да мене вознесеши. Ради мене, Бог сый, вочеловечился еси, да мене Божественнаго естества причастником сотвориши. Ради мене тужил, скорбел, печалился и плакал, да мене от скорби, туги, печали и слез вечных избавиши. Ради мене обесчещен и поруган был еси, да мене прославиши. Ради мене со беззаконными вменен был еси, да мене оправдаеши. Ради мене смерть вкусил еси, да мене оживиши. Что̀ воздам Господеви о всех, яже воздаде ми⁴¹⁹? Самые сильные побуждения к сему предлагает слово Божие, когда указывает на очистительную за грехи наши смерть Христову: «Возлюбленнии», напоминает ап. Иоанн (1Ин.4:11), «аще сице возлюбил есть нас Бог, и мы должни есмы друг друга любити. По Христе молим вас, – взывает ап. Павел, – примиритеся с Богом. Не ведевшаго бо греха по нас грех сотвори, да мы будем правда Божия о Нем» (2Кор.5:20–21).

Наконец, в Боге мы обретаем первообраз совершенств, и, имея образ, посему должны стремиться подражать Ему. Душе нашей врождено стремление к созерцанию красоты чистой и нравственной. Но то̀, что̀ непостижимо для ума и воображения человеческого, явилось в Сыне Божием, Который есть сияние славы Отчей и образ Ипостаси Его. Теперь, когда нам образ дан, требуется от нас подражание ему. Св. Василий Великий так о сем рассуждает: «От природы в нас есть вожделение прекрасного, хотя одному то, другому другое кажется прекрасным. Что̀ же досточуднее Божией красоты? Какое представление приятнее Божия великолепия? Какое желание душевное так живо, как желание, порождаемое Богом в душе, которая очищена от всякого порока, и с истинным расположением говорит: уязвлена есмь любовию аз? Подлинно неизреченны и неописанны блистания Божией красоты. Люди по природе вожделеют прекрасного; собственно же прекрасно и достолюбезно – благое; а Бог благ. Посему любовь к Богу требуется от нас, как необходимый долг»⁴²⁰. Сам Спаситель указывал на совершенства Божии и на Свои действия, как на образец для подражания: «Будите совершенни, якоже Отец ваш Небесный совершен есть» (Мф.5:48). «Будите милосерды, якоже и Отец ваш милосерд есть» (Лк.6:36). «Образ дах вам, да якоже Аз сотворих вам, и вы творите» (Ин.13:15). Во всех событиях земной Его жизни заключаются для нас уроки, как исполнять известные предписания закона, как стяжать не легко стяжаваемыя добродетели. В духовном и истинном благочестии путеводит нас Его пример: Он научил нас молиться, не только сказав нам слова молитвы, но и опытами Своей непрестанной и, во время ночи, уединённой молитвы. В повиновении родителям Ему мы подражать должны: ибо Сам – Творец всего, Он бе повинуяся има. В кротости, смирении и незлобии сам Он повелевает научаться у Него: «научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем» (Мф.11:29). В самоотвержении, за Его крестом мы должны нести крест свой: пострадав за нас, Он научил и нас безропотно терпеть страдания и скорби жизни. «Христос пострада по нас, нам оставль образ» (1Пет.2:21). Посему и ап. Павел не редко божественными совершенствами Бога и Спасителя и Его действиями возбуждает в христианах ревность к подвигам добродетели: «Бывайте подражатели Богу, яко чада возлюбленная» (Еф.5:1). «Подражатели мне бывайте, якоже аз Христу» (1Кор.11:1). «Сие да мудрствуется в вас, еже и во Христе Иисусе» (Флп.2:5). «Терпением да течем на предлежащий нам подвиг: взирающе на Начальника веры, и совершителя Иисуса» (Евр.12:1–2).

Итак, представляя Бога Законодателем, мы возносимся благоговением к Его величию, и сие благоговение побуждает нас уважать закон Его; постоянно испытывая, что Верховный Законодатель есть вместе и Высочайший наш Благодетель, наполняемся благодарностью к Нему, и в чувстве благодарности находим побуждение творить угодное Ему; когда созерцаем совершенства Божии, удивляемся духовной красоте Божественной, и стремимся подражать тому, что̀ в природе и действиях Божественных доступно нашему подражанию, и чему подражать учит нас самый закон Божий, высокое достоинство которого само служит для нас побуждением исполнять его.

Чем более имеет внутреннего достоинства закон, тем сильнее он действует на волю. Высшее достоинство Божественного закона заключается в его содержании и в его духе.

Нравственный закон – путь нашего боговедения и приближения к Богу

Содержанием нравственного закона служит откровение благой и премудрой воли Божией. Что же в законе открывает нам воля Божия? Она открывает нам тот путь, держась которого, мы можем не только совершеннее познать Бога, но и достойно чтить Его, – те условия, подчиняясь которым, жизнь наша может соделаться жизнью богоугодной. В предписаниях закона нравственного открыты нам нравственные качества Бога неописуемого. Если для благоговейных очей небеса поведают славу Божию (Пс.18:2), и невидимая Божия творенми помышляема – для ума не ослепленнаго видима суть (Рим.1:20); то ещё ближе и прямее совершенства Божии познаются в требованиях закона нравственного. Ибо Бог не стал бы требовать от нас того, что несогласно с Его нравственными свойствами и с вечными законами Его существа. Нам заповедует закон любить ближних, и много указано оснований сего требования: но все сии основания получают твёрдость от того, что в том же законе, главным признаком существа Божия поставляется любовь: «Бог любы есть» (1Ин.4:8). Заповедуется нам чистота нравственная и духовная, удаление от мрака греховного: глубокое и коренное основание таких требований – в том, что сам «Бог есть свет, и тмы в Нем несть ни единыя» (1Ин.1:5); Он – источник духовного света, при котором легко узнаются дела светлые, и обличаются дела тьмы. Кроме сего, многие действия Божии в мире и роде человеческом остались бы навсегда для нас непонятны, если б им не предшествовало откровение воли Божией в предписаниях нравственного закона: и история мира и Церкви свидетельствует, что многие поразительные события являлись в близкой зависимости от того, соблюдали ль люди закон Божий, или нарушали его. С другой стороны, откровение Божества в сем мире и многие благотворные действия Промысла не имели бы на человечество всего спасительного влияния, если б человек знал только одно то̀, что̀ исходит от Бога и что̀ говорит о Нём, но не знал бы пути, как прийти к Богу. Таким образом, закон нравственный необходимо входит в состав Откровения Божия. Из содержания закона изъясняется, почему он называется в Писании «путём», по которому ходить нужно (Пс.77:10), «истиной» (Пс.118:142), «светом» (Пс.118:105), «светильником»; a заповеди закона – «судьбами Божьими» (Пс.118:106), «стезями» (Пс.118:35), «свидениями» (Пс.118:144), «оправданиями» (Пс.104:45). В них действительно раскрылись многие судьбы Божии, указаны стези, которыми люди могут приближаться к нравственному совершенству и к единению с Богом. Каждая черта закона напоминает человеку о Боге, каждая учит, чем Он благоугождается, каждая поддерживает в сердце страх Божий. Закон раскрыл человеку, в чём состоит истинное и верховное благо, показал, что благо высшее должно быть не преходящее, не земное, а небесное, и что его нужно искать и можно найти только в Боге. Утвердив, что «дух есть, иже оживляет, и что плоть не пользует ничтоже» (Ин.6:63), что влечения плоти слишком слепы, что действия к её угождению разрушительны, что удовольствия её грубы и неудовлетворительны, – он борьбу духа с плотью признал неизбежной, для духа полезной, и господство духа над плотью соделал удободостижимым, предписав дела духа, и воспретив дела плоти. В суд над плотью закон являет себя строгим и беспристрастным: отклоняя тот вред, каким угрожает её слепота, он предписывает правила самоумерщвления и воздержания, даёт советы девства и подвижничества, без лести и поблажки осуждает то, что нравится греховному чувству. Предостерегая человека от превратного направления в жизни, закон с тем вместе изъясняет, что следует почитать истинным и доброхвальным. Через сие он научает, любить добро ради добра, и отвращаться греха, как греха. Посему мы не редко в Божием законе встречаем правила, к исполнению которых не указано другого побуждения, кроме того, что сии правила требуют правды и добра, или отклоняют от греха. «Чада, послушайте своих родителей о Господе: сие бо есть праведно» (Еф.6:1). «Молю творити молитвы за всех... сие бо добро» (1Тим.2:3). «Чадо Тите, хощу, да пекутся добрым делом прилежати веровавшии Богу: сия суть полезна человеком и добра» (Тит.3:8). «Братие моя, пишет апостол, елика суть истинна, елика честна, елика праведна, елика пречиста, елика прелюбезна, елика доброхвальна, аще кая добродетель и аще кая похвала, сия помышляйте» (Флп.4:8).

Все предписания нравственного закона одушевлены таким общим началом, которым много возвышается их нравственное достоинство, обязующее волю к их исполнению. Известно, что начало сие есть любовь: «она, по словам св. Златоуста, есть корень всего доброго»⁴²¹. Для чистоты нравственных действий требуется, чтобы человек, с одной стороны, не предполагал никаких корыстных видов, с другой – не ограничивался наружным благообразием действий, но творил бы дела правды от души и сокровенно. Любовь, поколику противоположна самолюбию, служит основанием чистого, бескорыстного благочестия. Она есть такое начало, без которого никакая духовная жизнь не может продолжаться. Подобно, как кровь содержит в себе силу, оживляющую тело, – любовь служит жизненным началом для души. Жизнь души есть постоянное стремление к совершенству; но любовь есть совокупность совершенства, и, следовательно, нелюбовь и ненависть есть удаление от совершенства, разрушение того, из чего слагается совокупность совершенств. Водворением своим в душе любовь полагает в ней начаток жизни, возрастанием своим укрепляет и украшает её. В сем смысли ап. Иоанн замечает: «вемы, яко преидохом от смерти в живот, яко любим братию» (1Ин.3:14). И как в Писании любовь именуется «плодом Духа» (Гал.5:22), «полнотой закона» (Рим.13:8), «соузом совершенства» (Кол.3:14), «большей из всех добродетелью» (1Кор.13:13); то можно заключить, как высок и досточтим тот закон, который одушевлён ей, и вдыхает её в душу вместе со своими нравственными внушениями.

Если содержание закона и начало, его одушевляющее, так чисты и совершенны; то он вполне достоин того, чтобы ему непринуждённо подчинялась свободная воля. С сей, конечно, целью так не редко в Писании указывается высокое достоинство правил Божия закона. 118-й псалом весь содержит справедливые хвалы закону Господню, возбуждающие в душе ревность исполнять его. «Благ мне закон Твой» – взывает поучающееся в нём день и ночь сердце. «Благ мне закон уст Твоих, паче тысящь злата и сребра» (Пс.118:72). «Вся заповеди Твоя истина» (Пс.118:86). «Возлюбих заповеди Твоя паче злата и топазия» (Пс.118:127). «Закон Твой истина» (Пс.118:142). «Правда свидения Твоя во век» (Пс.118:144). Ап. Павел многократно называет закон добрым, святым и духовным. «Наименовав закон духовным, – замечает св. Златоуст⁴²², – Апостол даёт тем знать, что закон есть наставник добродетели и враг порока. Быть духовным значит отводить от всякого греха. Это и делает закон, устрашая, вразумляя, наказывая, исправляя, советуя всё то̀, что̀ добродетельно».

Правда, что указанные похвалы относятся к ветхому закону Моисееву; но сим нисколько не уменьшается, а напротив, ещё увеличивается достоинство закона Евангельского. Не уменьшается: потому что вообще дух нравственного закона один; через совесть ли он вразумляет, в десятословии ли говорит, через благодатное ли помазание научает, – всегда изливает в сердце любовь, хотя и не всегда и не во всякое сердце в одинаковой мере. Увеличивается: потому что если столь высокой хвалы достоин был тот закон, для которого потребовалось дополнение и изъяснение; то несравненно высшую хвалу должен усвоить себе закон новый и духовный, разъяснивший и одухотворивший письмена древнего. В сем предпочтительном значении, Иисус Христос, после того как утвердил заповеди закона Моисеева, и представил их достособлюдаемыми, – иго Своего закона назвал «благим» (Мф.11:30). Посему и ап. Павел, полагая концом всякого нравственного завещания любы от чистого сердца и совести благие и веры нелицемерные, присовокупляет: «вемы, яко добр закон есть» (1Тим.1:5, 8). Если же в самом Св. Писанин встречаются места, которые содержат как бы укоризну Божию закону; то надобно заметить, что укоризны падают не на сущность закона, а на его употребление. Ап. Павел, наприм., назвал закон силой греха (1Кор.15:56). Но апостол сам себя изъясняет, когда говорит: «обретеся ми заповедь, яже в живот, сия в смерть» (Рим.7:10). Не потому законом усилился грех, будто закон одобрял греховное; но потому грех возымел новую силу, что закон воспрещал греховное, а испорченная воля с раздражением и усилием устремилась испытать запрещённое. «Когда питаем к чему-нибудь вожделение, рассуждает св. Златоуст, и нам воспрещают то̀; тогда огонь вожделения разгорается сильнее. Но сие происходит не от закона: он запрещал с тем, чтобы отвести от вожделения. Грех же, то есть, твоя беспечность, твоя злая воля самое добро употребила во зло. Худому человеку и доброе приказание служит часто поводом сделаться порочнее»⁴²³. Вообще, закон действует под условием свободного произволения со стороны человека, в воле которого – соделать его или для себя спасительным или опасным. Посему ап. Иаков замечает, что только «приникий в закон совершен свободы, и пребыв, блажен в делании своем будет» (Иак.1:25). Сие двоякое и совсем противоположное отношение закона ко благу человека и ап. Пётр имеет в виду, когда говорит, что лучше – сего закона не знать, нежели, познав, не следовать ему: «лучше им (рабам греха) бе не познати пути правды, нежели познавшим возвратитися вспять от преданныя им святыя заповеди» (2Пет.2:21). Заповедь Божию он называет святой, но вместе с тем находит знание её неполезным для тех, которые любят больше изведанную греха сладость, нежели познанную волю Божию. Итак закон сам в себе безусловно остаётся добрым и достоуважаемым, и «горе возвещается хулящим, иже хулят закон» (Ис.24:16).

Внутреннее достоинство закона Божия ещё яснее откроется, если его сравнить с нравоучениями, построенными разумом человеческим. Правда, что обличение их недостатков не необходимо для познания его совершенства. Но когда его совершенство изобличает их недостатки, – мы тем более уважаем его, тем усерднее возбуждаемся исполнять его. Надобно заметить, что лучшие нравоучения новых философов явились лучшими при пособии Евангельского учения. Нужнее видеть, что сделали нравоучители прежде христианства, чтобы полнее знать, как много сделало оно. Учение о верховном благе полагается в основание всякого нравоучения. Но ни одного из предложенных древними философами благ нельзя принять за верховное. Одни полагали главное благо в удовольствии; другие – вообще в жизни сообразной с природой. Стремления души к Богу и к жизни духовной или были вовсе забыты, или поставляемы были ниже потребностей жизни телесной. Правда, лучшие из древних философов возвышались до чистых понятий о верховном благе: так Платон признавал таким благом богоподобие; неоплатоники указывали его в единении с Богом. Но, во-первых, было у христианских учителей (Иустина, Климента Александрийского и у других мнение, что чистые и высшие истины естественной мудрости перешли в область её из недр истинной религии. Во-вторых, никто из мудрецов древности не оставил объяснения, в чём состоит уподобление Богу, и какие средства ведут к единению с Ним. А те средства, которые предлагаемы были к достижению счастья и блаженства, были не верны и не успокоительны для духа человеческого. Скажет ли эпикуреец: ищи удовольствий прочных? Но какие удовольствия прочны там, где всё непрочно? – Скажет ли стоик, что в одной добродетели истинное благополучие человека?

Но что̀ это за добродетель, которая хочет казаться равнодушной ко всему, независимой от обстоятельств; а между тем, когда обстоятельства худы, украшает своим именем самоубийство? Всюду в языческих нравоучениях видны слепота духа, недостаток религиозного чувства, гордость или тщеславие. Представляя природу человека неповреждённой, философы целью жизни поставляли то̀, к чему природа стремится, a себя – истолкователями её слепых влечений. Чувство скорби хотели они подавить одним размышлением, ибо не знали утешения выше его. Не видно в их нравоучении надежды на будущую жизнь, ни правильных понятий о Промысле, и свою добродетель вообще они отделяли от религии. Могло ли такое несовершенное учение сделать человека счастливым? Лактанций, обращаясь к Цицерону, назвавшему великим преступлением – порицать философию, – «мать общественной и гражданской жизни», говорит: «Ты именуешь философию обладательницей добродетели и матерью жизни; но никто в училище её не входил, кто бы не вышел из неё с большим против прежнего недоумением и сомнением. Какой добродетели она обладательница? Какой жизни она мать? Философы до сих пор ещё спорят, в чём состоит добродетель. Они стареют и умирают, не соглашаясь, каким образом надобно жить»⁴²⁴. Какие же средства употребляли языческие нравоучители и правители к поддержанию в народе добрых нравов? Большей частью лживые и недобросовестные. То они утверждали, что учение своё свели с неба, что бывали в дружеских беседах с богами; то держали народ в совершенном невежестве; то в поощрение к трудным подвигам обещали баснословные награды. Страбон говорит: «так как нельзя философу путём изъяснения вести толпы женщин и простого народа к благочестию и совестливости; то можно достигать сего посредством суеверия, облекая его в басни и чудесные истории. Основатели государств приняли это, как страшилище для детей»⁴²⁵. А Цицерон замечает, что обоготворения (апофеозы) место в великих государствах, дабы возбуждать людей к самопожертвованию за отечество⁴²⁶. Какое превосходство на стороне христианской религии, которая всегда чисто и искренно предлагала свои правила, и скорее хотела казаться строгой, нежели вести кого-либо в малейшее обольщение. Превосходство её правил, бескорыстие её требований, нелицеприятие ко всем, принимающим её, признавали открыто даже и враги её. Уже и отселе можно видеть, как справедливо в Писании напоминается превосходство откровенного Божия нравоучения пред учениями человеческими, и из превосходства его выводится побуждение исполнять его. Ещё в глубокой древности, Моисей, хорошо знавший содержание мудрости египетской, побуждая соотчичей хранить закон Божий, напоминает им, что им дано такое сокровище, какого нет у других народов. «Видите, показах вам оправдания и суды, якоже заповеда мне Господь Бог. И сохраните, и сотворите: яко сия премудрость ваша и смышление пред всеми языки, елицы аще услышат вся оправдания сия, и рекут: се людие премудрии и уметелны, язык великий сей. Кий язык велик, емуже суть оправдания и суды правы, по всему закону сему, егоже аз даю пред вами днесь» (Втор.4:5...)? Псалмопевец возбуждает весь Иерусалим хвалить Господа, между прочим, за то, что Он «возвестил слово Свое Иакову, оправдания и судьбы Своя Израилю, и не сотвори тако всякому языку, и судьбы Своя не яви им» (Пс.147:8–9). Сам Спаситель, открывая тайны Своего учения Своим последователям, называл ушеса их блаженными, и говорил им: «мнози пророцы и царие восхотеша слышати, яже вы слышите, и не слышаша» (Лк.10:24).

А в конце Своего учения назвал блаженными тех, которые будут исполнять Его наставления: «аще сия весте, блажени есте, аще творите я̀» (Ин.13:17). И превосходством Своего учения пред правдой фарисейской и мудростью языческой побуждал исполнять его: «Аще не избудет правда ваша паче книжник и фарисей, не внидите в царствие небесное. Аще любите любящих вас, кую мзду имате, не и мытари ли тожде творят? И аще целуете други ваша токмо, что лишше творите, не и язычницы ли тожде творят» (Мф.5:20, 46–47)?

Закон нравственный, по своей сущности, как закон чистый и святой, совершенно достоин, чтобы существа ограниченные безусловно покорялись ему. Но, кроме того, в себе самих мы носим побуждения любить его и исполнять его. Будем ли рассматривать природу человеческую в её состоянии естественном, или в благодатном, – легко увидим, что закон нравственный всегда ей нужен, что без его влияния она не может возрастать в духовной жизни, в успехах которой, собственно, и заключается её внутреннее достоинство. Если же для каждого должно быть дорого поддержание и сохранение своего нравственного достоинства; то каждый сим самым побуждается соблюдать закон Божий, как необходимое условие преуспеяния в духовной жизни, свойственной человеку, как разумному существу.

Человек сотворён нравственным. В себе самом он носит способность узнавать добро, иметь о нём понятие, и сообразно с сим понятием отличать его от зла. Это коренное расположение к добру некоторые (напр. Кант) почитали не только высшим, но даже единственным, свободе свойственным побуждением к нему. Хотя такое мнение нельзя назвать истинным, ибо есть закон нравственный выше того, который в нашем уме, и воля Высшего Законодателя есть вместе и высшее побуждение исполнять Его закон: но остаётся несомненным, что в себе самой воля наша содержит одно из чистейших побуждений к исполнению нравственного закона, именно в сознании долга. Уважая сие явление в жизни нашего духа, апостол заметил о язычниках, что они сами себе суть закон, по которому располагаются законное творить. Сие значит, что в души. нашей не только врождён закон, но и вложено живое побуждение исполнять его. Это есть необходимое условие к поддержанию нашего нравственного бытия: ибо нет нравственной жизни вне закона и добра. Обыкновенно говорят, что человек одарён разумом и свободой. Но без руководства внутреннего закона, что такое был бы разум человеческий, как не простая изобретательность, умножающая средства и блага земной только жизни; что такое была бы свобода, как не слепой выбор занятий, лишённых нравственного значения, подобно как замечаем сие в жизни животных? Каждое живое существо в себе самом хранит коренные основания своего бытия, побуждения к обеспечению своей жизни, или, по крайней мере, к поддержанию её, заботится о самосохранении: посему и в каждом человеке как вложено влечение к поддержанию телесной жизни, так от природы существуют и побуждения к охранению своего духовного бытия, – чувство обязанности и долга, неизгладимое стремление выражать свою личность в достойных и непостыдных поступках. Если люди иногда не слышат в себе этого из глубины души исходящего голоса, если не понимают, чего требует он; то нельзя ещё посему заключать, чтобы в чьей-либо душе совсем его не было. Голос внутреннего закона слышится внятнее по мере внимания к нему. Св. Василий Великий, советуя, чтобы каждый внимал себе, поучает: «Всякое живое существо от устроившего всё Бога имеет в себе побуждения к охранению своего собственного состава. И если прилежно станешь изучать; то найдёшь, что бо̀льшая часть бессловесных, не учась, имеют отвращение от вредного, и, опять, по какому-то естественному влечению спешат к наслаждению полезным. Посему и нам обучающий нас Бог дал великую заповедь, (внемли себе), чтобы мы были исправными хранителями данных нам от Него побуждений, бегая греха, как бессловесные избегают ядовитого в снеди, и гонясь за правдой, как и они отыскивают в траве питательное. Итак «внемли себе», то есть, душе своей. Её украшай, о ней заботься, чтобы своей внимательностью предотвратить всякую нечистоту, сообщаемую ей пороком, очистить её от всякого греховного срама, украсить же и просветить её всякой красотой добродетели. Не радей о плоти, потому что преходит; заботься о душе, существе бессмертном. Со всевозможным тщанием вникай в себя самого, чтобы уметь тому и другому дать полезное: плоти пропитание и покровы, а душе догматы благочестия, благопристойное образование, упражнение в добродетели, исправление страстей»⁴²⁷. Из сих слов Святителя видно, что в повиновении нравственному закону открыт путь к удовлетворению самых чистых и благороднейших стремлений нашего духа, – и если это побуждение не во всех людях сильно, то по крайней мере оно всегда бескорыстно. Оно учит любить добро для самого добра, потому что человек от рождения предрасположен чтить нравственный закон и, при его посредстве, усовершенствоваться; оно учит повиноваться нравственному закону, из внимания к потребностям нашей природы, достоинство которой поддерживается и возвышается повиновением ему.

Если же к исполнению нравственного закона побуждает нас сама наша природа: то нельзя ли возвести на степень законности и всё прочее, к чему влечение вложено в природе нашей? Действительно, есть люди, которые всё естественное готовы признать законным. Но все влечения нашей природы освящать именем закона – не значит ли давать тонкую поблажку греху, и питать тайную любовь к нему? Если б человек остался без повреждения, если б в его силах и стремлениях господствовало совершенное согласие: нет сомнения, что тогда все его естественные потребности имели бы характер законности, и никогда не должны бы были оставаться без удовлетворения. Но теперь нам нужно всегда разбирать и то, всё ли естественное в нас должно назвать естественным, чтобы потом почитать законным. И когда строже рассмотрим те влечения, которые вообще, по снисходительности человеческого самолюбия, носят имя естественных; то принуждены будем согласиться, что много в нас случайного, от вне превзошедшего. Иначе, откуда в нас это резкое разногласие наших сил и внутренних стремлений? Откуда не умиротворяемая в течение целой земной жизни борьба человека с самим собой? Естественным, конечно, следует назвать то, что свойственно существу, без чего оно перестаёт быть тем, чем должно быть. Но если б все замечаемые нами влечения человеческой природы были согласны с ней; то по сему самому они согласны были бы и между собой. При сотворении человека, в нём не могло быть, и не было никакого нестроения. Ибо если стройность есть необходимое условие красоты, и расстройство – очевидный признак безобразия; то могло ли образоваться в человеке при его сотворении что-либо нестройное, когда он сотворён по прекрасному образу Божию, и когда даже те вещи, которые далеко ниже его, были «добры зело»? Но теперь нам открыто, когда и откуда вкрались в нашу природу противоположные стремления. Следовательно, не всё в человеке теперь хорошо, и не всё может быть возведено на степень законности. «Не весь я, – размышляет св. Григорий Богослов, – не весь я чистая природа – ум, не весь и худшая – персть; но составлен из того и другого, и нечто иное с ними. А потому и терплю непрекращающуюся тревогу брани между враждующими взаимно – и плотью н душой. Я – образ Божий, и вовлекаюсь в греховность; худшее во мне несправедливо противится лучшему; или убегаю грехов и противлюсь им, но не без труда, после многих борений и при небесной только помощи. Ибо два, точно, два во мне ума: один – добрый, и он следует всему прекрасному, а другой – худший, и он следует худому. Один ум идёт ко свету, и готов покоряться Христу; а другой – ум плоти и крови влечётся во мрак, и согласен отдаться в плен велиару. Или один увеселяется земным, ищет для себя полезного не в постоянном, но в преходящем, любит пиршества, ссоры, обременительное пресыщение, срамоту тёмных дел и обманы, идёт широким путём, и, покрытый непроницаемой мглой неразумия, забавляется собственной пагубой; а другой восхищается небесным и уповаемым как настоящим, в одном Боге полагает надежду жизни, здешнее же, подверженное различным случайностям, почитает ничего не стоящим дымом, любит нищету, труды, и идёт тесным путём жизни»⁴²⁸. Влечения греховные, кроме того, что весьма слепы, сами в себе необузданны, и умеренность для них есть состояние неудовлетворительности и стеснения. Посему, лучшие из людей боялись силы закона греховного, и уклонялись от миролюбивого договора с ним. A ап. Пётр людей, управляемых влечением природы, называет бессловесными животными (2Пет.2:12). Они, как говорит другой апостол, что̀ по природе, как бессловесные животные, знают, тем растлевают себя (Иуд.1:10). Если же не всё, что̀ естественно, то̀ и законно, а потому достоисполняемо; то тем более мы получаем побуждения прилепляться и следовать тому, что в нас самих не только естественно, но и законно и благородно, что близко к высшим духовным и существенным потребностям нашей природы.

К различению того, что в нас поистине законно и что противозаконно, дано нам нравственное чувство, которое, поражаясь ощущением стыда от дел порочных, через сие самое удерживает волю в покорности нравственному закону. По влечению сего чувства, мы некоторых действий совершенно стыдимся и отвращаемся, хотя бы никто не внушал нам, что действия сии противозаконны. Если бы и никто не оказал человеку, что убийство худо, – тем не менее в душе его остаётся неизгладимое отвращение от такого злодеяния. «Все мы, – говорит св. Златоуст, – когда грешим, – стыдимся. Так, знаем мы, что̀ такое порок и что̀ – добродетель. Ибо знание добродетели вложил Бог в нашу природу. Чтобы знать, что целомудрие – добро, для сего не имеем нужды мы в чужих словах, ни в наставлении: потому что сами по природе имеем это знание. Не требуется ни трудов, ни забот, чтобы исследовать и найти, хорошо ли и полезно ли целомудрие; напротив, все мы общим голосом признаем сие, и никто не сомневается относительно этой добродетели»⁴²⁹. В ком правильно раскрыто чувство стыда и чести, тот из опасения получить пятно на своё поведение гнушается всякого, даже не важного, противозаконного поступка. И надобно заметить, что этот стыд есть верный страж нашего поведения: ибо тогда как все свидетели и приставники нашего поведения могут оставить нас в те минуты, когда открывается соблазн нарушить нравственный закон, или не исполнить его предписаний, – нравственное чувство заставляет человека остаться верным своему долгу. Различая чувство чести от гордости, св. Василий Великий рассуждает: «Величавость есть грех. Но возможно возноситься и похвальным образом, когда ты не мелочен, не заботишься о низком, но возвышен в мыслях, с великой душою и с высоким умом украшаешься высотой добродетели. Та высота воли достойна одобрения, когда не унижаешься в скорбях, и презираешь земное. И такая высота духа, обыкновенно, столько же различна от кичливого надмения, как истинное здоровье – от болезненной опухлости тела»⁴³⁰. И в Св. Писании честь, какой возвеличен человек при сотворении, обращается для всех в побуждение к непорочному житию и братолюбию. Ап. Иаков, изображая вред языка и изобличая тех, которые клянут ближних, замечает, что «не подобает сим тако бывати», и требование сие выводит из того, что все «человеки сотворены по подобию» Божию (Иак.3:9). Усыпление нравственного чувства, забвение чести, какой почтил человека Творец, признаётся такой степенью нравственного унижения, на которой человек становится хуже и неблагодарнее несмысленных животных. Св. Василий Великий на слова Псалма: «человек в чести сый не разуме, приложися скотом несмысленным» (Пс.48:13) замечает: «В чести сый, тем самым, что создан по образу Творца, почтенный человек не разуме, но перестав подражать Богу и уподобляться Создателю, соделался рабом страстей. Подлинно, это избыток несмысленности и скотского неразумия, если созданный по образу Творца не сознает первоначального своего устройства, не хочет уразуметь всего Божия о нём домостроительства, и по оному заключать о собственном своём достоинстве; но до того забывает всё это, что, отвергнув образ Небесного, восприемлет образ перстнаго»⁴³¹.

Когда человек затмил в себе образ Божий и свои понятия о добре, а вместе с тем ослабил и внутренние побуждения к добру, – потребно сделалось для падшего новое высшее состояние с новыми нравственными предписаниями и сильнейшими побуждениями к их исполнению.

«После как человек ниспал во грех, – пишет св. Василий Великий, – Бог не презрел его, но дал ему в помощь закон»⁴³². Без указаний закона человек не знал бы верно своего бедственного положения: «греха не знах, точию законом» (Рим.3:20, 7:7), говорит апостол. Хорошо греха не знать, чтобы не творить его; но неведение греха и безгрешность – не одно и то же. Напор воды тем опаснее, чем подходит она неприметнее. Так зло разливалось в мире тем шире, чем искуснее от ослеплённого человека скрывалась злокачественность порока под благовидной наружностью. Закон откровенный открыл человеку его нравственную тьму, и так как в падшем человеке две стороны – добрая и худая, то он явился защитником и другом одной и строгим судией другой. Не малая честь нашей природы, что закон Божий близок нашему сердцу, и находит в нём себе отголосок. Закон нравственности откровенной есть не что иное, как данное самим Богом изъяснение, восполнение и усовершенствование закона естественного, присущего нашей совести: посему искренняя, не предубеждённая душа, встречая правила закона Христова, находит их как бы своими, и скоро признает их досточтимость. Моисей очень выразительно показывает близость закона Божия к человеку: «Заповедь сия, юже аз заповедаю тебе днесь, не тяжка есть, ниже далече есть от Тебе. Не на небеси есть, глаголя: кто взыдет от нас на небо, и возмет ю нам, и услышавше ю сотворим. Ниже об ону страну моря есть, глаголяй: кто прейдет нам на ону страну моря, и возмет ю нам, и услышавше ю сотворим. Близ тебе есть глагол зело, во устех твоих, и в сердцы твоем, и в руку твоей, творити его» (Втор.30:11–14). Если сие сказано было о законе ветхом, которого некоторые заповеди приспособлены были к жестокосердию людей того времени; то ещё ближе сердце человеческое к закону Евангельскому, который, поколику дан на все времена и для всех людей, более приспособлен в своих правилах к общим потребностям человеческой природы. Отселе можно изъяснить всю глубокомысленность выражения Тертуллиана, что «душа, по естеству своему, христианка»⁴³³. Подобно как железо извлекает искру из кремня, учение нравственности евангельской, ударяя в грубое сердце, воспламеняет в нём искру новой жизни духовной, чтобы она потом горела, как лампада, чистым и неугасающим светом. Закон евангельский раскрывает наши нравственные силы, и питает их упражнением в добродетели. «Закон есть возделыватель и воспитатель сил, какие заключены в нас в виде семени», рассуждает св. Василий Великий⁴³⁴. А на вопрос – «с каким расположением до́лжно оказывать послушание тому, кто понуждает к исполнению заповеди»? – отвечает⁴³⁵: «с таким же расположением, с каким дитя, одолеваемое голодом, слушается кормилицы, которая зовёт его ко вкушению пищи, и с каким всякий человек, ищущий себе пропитания, слушается того, кто даёт ему средства для жизни». Что̀ в рассуждении хлеба – вкушение, то в рассуждении заповеди – исполнение, как говорит сам Господь: «Мое брашно есть, да сотворю волю Пославшего Мя» (Ин.4:34).

Ежели правила закона христианского для духа нашего – то же, что для тела яства, его укрепляющие, если душа человеческая в себе носит предрасположение повиноваться закону благодати: от чего же иные не только не следуют ему, но иногда даже вооружались против него? Объяснить сие явление не трудно, после того, как в истории человечества представляется неисчислимое множество примеров, когда человек охотнее избирал худое, нежели доброе, а доброе обращал во зло. Раб чувственности и самолюбия так привыкает к своему рабству, так сдружается с ним, что оно кажется ему состоянием не только правильным, но при забвении неизбежных горестей – довольно приятным, и он не хочет освободиться от уз, которые так крепко обложили его, как будто вросли в состав его тела. Привыкши к положению, из которого выйти не хочет, он смотрит на всё предубеждённым взором, и доходит до такого состояния, что делается малоспособным различать достоинство предметов духовных. Одни бегут от света, «да не изобличатся их тёмные дела» (Ин.3:20); другие не покоряются закону смирения, потому что возлюбили «паче славу человеческую, нежели славу Божию» (Ин.12:43), а все вообще чувственные люди смежают очи, и привыкают тяжко слышать (Мф.13:15), да не видят Божиих судеб, не слышат закона, который уверяет слепых в их слепоте, брением самоуничижения советует помазать духовные очи, и омыть их слезами раскаяния. Но как противление закону Божию не естественно для души человеческой, – сие обличается тем, что внутренно платят ему дань невольного уважения люди, которые сами не хотят следовать ему, или гонят его в лице других. Приверженец порока нередко приходит в негодование, что не за что и нечем уязвить добродетель; ибо много нужно ожесточения и насилия совести, чтобы гнать невинность. Несправедливый к другим ищет и желает, чтобы к нему все были более, нежели справедливыми, чтобы оказывали даже ему снисхождение. Беспорядочный в своей жизни прибегает к помощи и защите Божия закона, чтобы сим орудием поддержать порядок около себя, в своих подчинённых. Томимый скукой греха завидует покой, который так искренно и так ясно почивает на лице благочестивого. «Все мы, – говорит св. Златоуст, – от природы научены, и хвалим добродетель, хотя и не делаем её, равно как ненавидим грех, хотя и делаем его»⁴³⁶. Так природа человеческая глубоко и даже невольно сочувствует требованиям Божия закона, и нужно человеку много усилий, чтобы удалиться от того, что так близко к нему.

Книги Нового Завета преисполнены нравственных наставлений, основанных на представлениях о цели явления Христова во плоти, о дарах благодати, на достоинстве звания и состояния христианского. Ап. Павел, заповедуя Титу побуждать всех к исполнению своих обязанностей, в основание побуждений полагает то, что «Иисус Христос дал есть Себе за ны, да очистит Себе люди избранны, ревнители добрым делом» (Тит.2:14). Подобно, как в первобытном создании образ Божий был основанием нравственного достоинства в человеке, в воссоздании через Иисуса Христа снова утверждено сие основание: «Того бо есмы творение, создани во Христе Иисусе на дела благая, яже прежде уготова Бог, да в них ходим» (Еф.2:10). Цена крови Христовой есть для нас залог жизни доброй: «куплени есте ценой: прославите убо Бога в телесех ваших и душах ваших» (1Кор.6:20). Таинственное соединение со Христом, как Главою, есть новое побуждение для христианина блюсти чистоту и духа и тела: иначе, решаясь на дела порока, он оскверняет уды Христовы. Состояние благодати и её дары суть побуждения к житию богоугодному. Она, по слову апостола, для того и явилась, «да целомудренно, праведно и благочестно поживем» (Тит.2:12). Целомудрие требуется от христиан потому, что тела их суть храм Св. Духа; правда – потому, что для того и явился Сын Божий, да от грех избывше правдой поживём; благочестие, – ибо все дарования и все наши действия теряют своё значение без любви, а благочестие на всё полезно. Самое призвание в благодатное состояние в Писании представляется как побуждение к доброй жизни: «молю вы, – говорит апостол, – достойно ходити звания, в неже звани бысте» (Еф.4:1). «Не призва бо нас Бог на нечистоту, но во святость» (1Фес.4:7). Как нет выше в мире звания и имени христианского, то сие одно звание служит сильным предостережением от дел противозаконных, подобно как честное имя удерживает людей от поступков неприличных в обществе. Апостол Пётр, называя христиан, как древних евреев, родом избранным, царским священием, языком святым, людьми обновления, на сих наименованиях основывает важную для них обязанность возвещать в своей жизни добродетели Призвавшего их из тьмы в чудный свет Свой (2Пет.2:9). Все иносказательные названия, которыми обозначается в Писании состояние христианское, заключают в себе побуждения к различным добродетелям. Именуется, напр., сие состояние светом, а христиане носят имя сынов света: посему им заповеданы дела света. Состояние вне благодати уподобляется ночи, в которую люди духовно спали: посему, когда «ночь прейде, и день приближися, – чадам света и дня заповедуется отложить темныя дела, и облечься в оружие света» (Рим.13:12), бодрствовать и трезвиться (1Фес.5:5–6). Духовное возрождение называется спогребением Христу; по образу востания Христова от гроба, и новый человек, умерший для греха, должен «ходить во обновлении жизни» (Рим.6:4). Как Церковь Христова не имеет скверны или порока: так христиане, церкви Бога Жива, обязаны очищать себя от всякой скверны плоти и духа, и творить святыню в страхе Божием (2Кор.6:16). Возрождение называется омовением: и подобно как чистая дева говорит в книге Песнь Песней: «умых нозе мои, како оскверню их» (Песн.5:3), – омовенная от грехов душа боится осквернить себя снова пороком, помня, что она омылась водой бани пакибытия и обновлением Св. Духа.

Благодатное достоинство, в которое призваны все христиане, напоминая нам нужду заботиться о своей нравственной чистоте, побуждает нас любить и ближних, и соблюдать всё, чего требует их польза, честь и спасение. Апостол Павел, увещевая ефесских пастырей внимательно пасти вверенное им стадо, побуждает их к сему высоким достоинством общества, которое их надзору вверено свыше. Это общество есть Церковь Господа Иисуса, которую Он стяжал кровью Своей (Деян.20:28). А побуждая коринфян щадить людей, имеющих немощную совесть, указывает и на достоинство сих немощных и мнительных, заключающееся в том, что за них Христос умер (1Кор.8:11–12).

Не только возвышение и освящение нашей природы в состоянии благодатном, но и укрепление её содействием свыше служит для нас побуждением достойно ходить своего звания. «Для исполнения всех тех заповедей, какие даны нам от Бога», рассуждает св. Василий Великий⁴³⁷, «получили мы от Него и силы, чтобы невозможно было негодовать на то, будто от нас требуется что-то необыкновенное. Сими средствами действуя правильно и как должно, благочестиво проводим добродетельную жизнь; а расстраивая их действие, увлекаемся в порок». В Св. Писании нередко лёгкость для нас нравственного закона обращается в побуждение исполнять его. Так Моисей, показав, что заповедь закона близка сердцу человека, и заповедуя хранить её, называет её «не тяжкой». Сам Спаситель, предписав новые заповеди, в предупреждение, чтобы иго нового закона не показалось не удобоносимым, бремя сего закона назвал «лёгким». Апостол Пётр, напомнив христианам, что Божественной силой даровано им всё потребное к жизни и благочестию, советует им посему «отбегать яже в мире похотныя тли, и соединять с верой добродетель» (2Пет.1:3–5). Апостол Иоанн, побуждая христиан повиноваться закону любви, тотчас присовокупляет, что повиновение сие не отяготительно: «сия есть любовь Божия, да заповеди Его соблюдаем, и заповеди Его тяжки не суть» (1Ин.5:3).

Правда, что путь заповедей Евангельских сам Спаситель назвал узким, почему даже ближайшие ученики Его спросили Его в недоумении: «кто же может спасен быти» (Мф.19:25)? Но надобно различать, при каких обстоятельствах и для кого особенно он труден. Закон Божий требует самоотвержения. Но многие, уважая закон, не хотят для него ничем пожертвовать. Они и готовы служить Богу, но в то же время не хотят оставить рабства миру и страстям. И когда для них открывается необходимость оставить одного господина, чтобы сохранить верность другому, – они делаются подобными тому юноше, который с прискорбием оставил Спасителя: «бе бо имел стяжания многа». С другой стороны, кто вовсе не имеет усердия к исполнению закона, тому скоро он покажется тяжёлым. В обыкновенной жизни весьма часто можно видеть примеры, как лёгкое дело, без усердия к нему, сначала кажется скучным, потом трудным, и, напротив, как труд не труден тому, кто любит трудиться. Очень естественно, что и в деле служения Богу лёгкое бремя кажется тяжёлым человеку, который по своей лености и перстом не хочет двинуть его. Кроме того, усердие к исполнению закона невозможно без любви к нему. А с возрастанием любви к закону исчезает постепенно трудность его. Св. Златоуст на слова псалма: «в заповедех Его восхощет зело» замечает: «Любовь к Законодателю делает лёгким и приятным закон, хотя без того он, по-видимому, имеет некоторую трудность. Трудность сию производит не свойство предписаний, но беспечность человеческая. Кто с любовью и усердием сердца их принимает, тот скоро уверяется, что они удобоисполнимы и легки»⁴³⁸. Блаж. Августин в объяснение слов псалма: «постави на пространне нози мои», делает такое различение: – «Точно, тесен этот путь, и тесен для того, кто скучает им; а для любящего он широк. Один и тот же и тесен, и широк, постави на пространне, то есть, соделал для меня лёгким то оправдание, которое прежде было до невозможности трудно для меня»⁴³⁹. Наконец, мы не должны забывать того, чем успокоил Господь учеников, когда они выразили сомнение о возможности спасения. Он отвечал им, что «невозможная от человек возможна суть у Бога» (Мф.19:26). Исполнение закона Он сам назвал бременем; но это бремя и остаётся только бременем, доколе человек своей самонадеянностью хочет подъять его; но оно же делается лёгким, когда покоряющийся закону Христову прибегает к помощи Христовой. Таким образом, побуждение исполнять закон возрастает, когда в требованиях его то самое, что для немощи человеческой кажется трудным и даже невозможным, при помощи свыше делается не только удобоносимым, но даже и лёгким.

Закон нравственный потому досточтим, что выражает в себе волю Законодателя Всеблагого, что содержанием его служит истинное благо, и что, наконец, стремление к соблюдению его вложено в душе нашей. Когда человек, водясь сими побуждениями, живёт добродетельно: лучше ли ему от того? И в противном случае, когда иной совсем презирает и нарушает заповеди Божии: хуже ли нечестивому от его нечестия? Какая польза соблюдать закон, и какой вред нарушать его? И ежели есть не малая польза от его соблюдения, и вред от нарушения; то можно ли возвести на степень нравственных те побуждения для воли, какие возникают от благоприятных или неблагоприятных следствий, сопровождающих поступки наши? И надобно заметить, что сомнение относительно достоинства таких побуждений не слепо и не лишено оснований. Когда человек делает добро ради добра, – он сознает внутреннее достоинство добра, любит его бескорыстно: потому что не обольщается соблазнами, влекущими к пороку; – беспристрастно: потому что уважает и хвалить добро пред другими, не смотря на опасности, в какие может вовлечь его такой беспристрастный суд; – постоянно: потому что предан долгу даже и тогда, когда встречает затруднения в исполнении его. Не малодушным ли только свойственно любить добродетель, доколе благоприятствуют обстоятельства, или решаться на дела противозаконные, когда последование чистой совести грозит несчастиями?

Такие мысли и вопросы не позволяют признать безусловное и исключительное достоинство побуждений, опирающихся на различии следствий добра и порока; но нисколько не ослабляют их побудительной к добру силы. Несомненно, что сознание долга и благоговение к Законодателю – Богу рождают самую чистую и бескорыстную добродетель; но не забудем того, что предпринимать свободное действие и смотреть, какой плод принесёт оно, также свойственно для человеческой предусмотрительности, как и законно для совести. Без цели действие не будет нравственным: а цель есть искомое, что представляется достожелаемым, доколе действие не совершено, и есть следствие его, когда дело окончено. Таким образом, удовлетворение долгу есть первое следствие повиновения закону. Когда мы исполняем долг, – совесть без нашего ведома и старания дарит нас успокоением и утешением. Услаждение сие есть необходимое следствие доброго поступка: это видно из того, что дурной поступок не только не успокаивает души, но ещё производит в ней противоположное чувство беспокойства. Посему, если добродетель гонимая есть самая бескорыстная; то сие выражение имеет тот смысл, что она чиста от всяких внешних корыстных видов, – но ещё нельзя сказать, чтоб она не обещала в себе ничего отрадного тому, кто за неё страдает. Человек благочестивый глубоко и верно предан своей добродетели не потому, что она горька, a потому, что в самых горестях сладка. Но надежда человека, когда он терпит за добродетель, не ограничивается сим чувством довольства и покоя. Один поступок не стоит одиноко на поле нашей жизни духовной. Между одним совершенным и многими последующими действиями есть не всегда понятная, но часто очень верная и очень крепкая зависимость, подобно как в явлениях мира видимого всегда можно примечать господствующую в них связь причинности. Какое, напр., различие между семенем и целым деревом, – и, однако ж, между тем и другим существует столько же таинственная, как и необходимая связь. Так одно дело есть семя, из которого потом, как дерево и ветви, возникают другие свободные действия. Что такое наши привычки, как не повторение таких действий и расположений, которые в своём начале казались однократными? Теперь, если каждое семя даёт плод по роду своему, не естественно ли и человеку смотреть на каждое своё дело: какой плод принесёт оно, к чему может привязать или приблизить наше сердце? Дурное дело не потому только страшно, что оно худо, а ещё и потому, что оно открывает путь и приближает душу к другим худым делам. Таким образом, если бы цели и плоды свободных действий не простирать далее пределов жизни настоящей, – и тогда всякий, действующий разумно и свободно, легко может спросить себя: к чему поведёт его исполнение долга, что произведёт оно в кругу его деятельности, и что будет оставлять в его душе? Но так как тот, кто уважает добродетель, верует вместе и в бессмертие души; то здесь неизбежен новый вопрос: имеет ли какое значение настоящая наша деятельность в отношении к нашей будущей судьбе? Когда нам ясно указана цель жизни настоящей и её великое значение для жизни будущей, – нам весьма вредно и трудно отрешиться от мысли о будущих следствиях всех наших земных дел. Трудно: потому что и с усилием невозможно душе грешной изгладить в себе опасение, какое возбуждает в ней вообще таинственность будущего. Вредно: ибо, не смотря на беспечность человеческую, по непреложному закону правды Божией, дела умирающих идут в след за ними (Откр.14:13). Конечно, благочестивые спокойны относительно будущего своего, предавая его Промыслу: но откуда проистекает сие успокоение, как не из уверенности, что любовь к добру есть путь к блаженству? В ком не поколебалась бы сия любовь, если бы к трудам самоотвержения привходило лишение надежды на лучшую участь за гробом? Если таково свойство нашего естества, что всякий труд тогда привязывает нас к себе, когда обещает нечто утешительного, так что о «надежде должен есть оряй орати» (1Кор.9:10); то трудно было бы удержаться от порочности, когда порок, хотя и не обещает чего утешительного в будущем, но обольщает в настоящем, – и невозможно было бы сохранить приверженность и постоянное усердие к добродетели, если б она была преддверием злополучной вечности. Человек любит жизнь, и дорого ценит то̀, что служит необходимым условием её продолжения и её успокоения: но истинная жизнь и добродетель так между собой содружественны, как вечная смерть верно сопровождает порок. Таким образом, естественная любовь к жизни, и притом к жизни нескончаемой, служит естественным и законным побуждением исполнять закон. Не должно, однако ж, думать, что добродетель, основанная на потребности жизни спокойной и блаженной, есть добродетель самолюбивая. Ошибка не в том, что иной потребностью наслаждения возбуждается к исполнению закона, а в том, во-первых, что у многих взгляд на жизнь и её наслаждения не правилен, и, во-вторых, что наслаждение иные поставляли единственным побуждением к добродетели и как бы содержанием её. Если бы обетования и угрозы поставляемы были выше всяких других побуждений к исполнению нравственного закона; то нравственность, на них основанная, была бы не выше труда наёмнического и рабского. Посему нужно знать, какое значение имеют те побуждения к исполнению закона, которые извлекаются из представления о выгодах послушания ему и о невыгодах непослушания? К побуждениям сего рода относятся награды временные и вечные, обетованные исполнителям закона; наказания временные и вечные, угрожающие нарушителям его.

Обетованиями, относящимися к благоустроению и благополучию земной жизни, преимущественно обилен ветхозаветный нравственный закон. Все блага настоящей жизни для израильтянина поставлены были в зависимости от его повиновения Божию закону. Земля, текущая мёдом и млеком, часто упоминается в законе Моисеевом, и служила такой для добродетельных наградой, в понятии которой включалось обетование всякого великого благополучия. Но плодородие сей земли могло продолжаться не иначе, как под тем условием, если обладатели захотят пребыть верными закону Божию. «Аще в повелениих моих ходите, – говорит Божественный законодатель – (Лев.26:3 и след.), заповеди моя сохраните и сотворите я: и дам дождь вам во время свое, и земля даст плоды своя, и древеса сельная отдадят плод свой... и снесте хлеб ваш в сытость... и дам мир в земли вашей...» Те же условия земного благоденствия повторены были израильтянам и после времён Моисея: «аще хощете, и послушаете Мене, благая земли снесте» (Ис.1:19). В сих словах Божественного законодателя выражена та тесная связь между благополучием временной жизни и исполнением Его закона, которая так ясно и поучительно засвидетельствована превратностями судьбы иудеев. Хотя их нравственное состояние требовало именно таких, а не других побуждений к добру; но сим не уничтожается значение временных наград вообще для нравственной жизни всех людей во все другие времена. Справедливо, что народ вероломный и строптивый, каков был народ иудейский, не иначе мог быть убеждён в том, что Бог верен в Своих обетованиях, как через скорое исполнение некоторых из числа данных обетований; и вообще мало постоянный в служении Богу, едва ли бы остался верен Ему, без земных и временных наград. Посему, как прекрасно замечает Златоуст, «у иудеев награды не отлагались вдаль, а были выдаваемы как подённая плата слугам»⁴⁴⁰. Но отселе следует только то, что в жизни и судьбе иудеев временные награды имели большее значение, нежели как в нравственности христианской, где они также не утратили своей благотворной силы. В книгах Нового Завета прямо говорится, что «благочестие, на все полезное, соединено с обетованием даже и нынешняго живота» (1Тим.4:2 8), что ищущим Царствия Божия не редко и в сей жизни прилагаются (Мф.6:33) все блага её, и что «любящим Бога вся споспешествуют во благое» (Рим.8:28). Кроме сего, к исполнению разных частных обязанностей христиане побуждаются обетованиями благ жизни временной. Так апостол, заповедуя творить молитвы за властей, как награду за сию молитву, обещает от Бога тихую жизнь на земле (1Тим.2:2); а напоминая детям заповедь десятословия о почтении к родителям, указывает и на обетование, с каким была дана она (Еф.6:2–3). Из сих и подобных мест в новозаветных книгах ясно видно, что добродетель христианская не лишается временных земных наград.

Но не противоречат ли они её духу, когда ей указан трудный путь самоотвержения, путь вольных и невольных скорбей и лишений? Не унижается ли обещанием таких наград достоинство нравственного закона, данного таким Законодателем, Который и сам не имел, где главы подклонити, и Своим последователям не обещал зде пребывающего града? Действительно, если бы христианам обещаны были земные блага в виде такой награды за исполнение закона, далее которой не открывалось бы ничего более утешительного; то нравственность христианская утратила бы тогда свойственную ей чистоту и высоту. Но нигде в Новом Завете благоденствие земное и не обещается, как последняя награда за добродетель, а везде – или как отдохновение от подвигов для поднятия подвигов новых, или как поощрение к новым добрым делам. Основной закон в христианстве относительно благ внешних – довольство малым: если есть пища и одежда, тем и довольны будем (1Тим.6:8). Но апостол отказывает даже в праве на принятие пищи тому, кто не трудится, и, напротив, о трудолюбивом замечает, что ему прежде всех подобает вкушать плоды трудов своих (2Тим.2:6), и вообще по роду немощей телесных дозволяет употребление не необходимых вещей в жизни (1Тим.2:23). Таким образом, блага жизни временной суть средства к подкреплению сил; a подкрепление сил требуется для новых трудов. Христианин, получая в избытке блага жизни, входит вместе и в новые обязанности. Богатство представляется в христианском учении не как средство к роскоши и к наслаждению жизнью, a как прямое побуждение помогать бедным (1Тим.6:17–18; 1Ин.3:17). Таланты и силы душевные и телесные даются от Бога человеку не для услаждения его сердца, а для того, чтобы он назидал других в любви и добродетели, и чтобы носил немощи немощных (Рим.15:1). Радости жизни встречает человек, чтобы тем охотнее со радоваться радующимся (Рим.12:15), то есть, чтобы содействовал он их радости, и утешал малодушных (1Фес.5:14, 17) и печальных. Украшается правами власти и земного величия, чтобы с тем вместе не забывал и слова Христова: «болий в вас да будет всем слуга» (Мф.20:26; Мк.9:35). Впрочем у христианина не отнимается право в благах временной жизни почерпать некое вознаградительное утешение за труды добродетели. Закон христианский, запрещая их усиленно домогаться, дозволяет поддерживать покой утомлённой души. Ибо Бог дарует нам всё обильно, для наслаждения (1Тим.6:17). И сие не служит в унижение достоинства нравственного христианского закона. Страдание не есть необходимое условие исполнения его. Жизнь тогда и может быть названа жизнью, когда заключает в себе нечто отрадное и привлекательное: ибо нельзя любить того, что враждебно ей, что порождает разрушительную для человека печаль. Закон нравственный есть необходимое условие истинной жизни, а закон христианский именно и называется законом жизни (Рим.8:2). Посему закон христианский, как закон духа жизни, проливает свою живительную силу и на внешнее благосостояние человека. Не трудно приметить, какое важное улучшение в земной жизни человека происходит при влиянии на неё христианского закона. Христианство не требует отвержения всех земных утешений. Те христианские подвижники, которые налагали на себя самые трудные подвиги самоотвержения, говорили, что нужно делать сие с рассуждением, и что не должно лишать себя вдруг тех утешении, на которые право даёт честная, закону Божию подчинённая жизнь. «Есть люди», говорит св. Антонии Великий, «которые изнурили тело своё подвижничеством, – и, однако ж, удалились от Бога: потому что не имели рассудительности»⁴⁴¹. Сия рассудительность позволяет и на радости жизни смотреть как на награду за добрые дела и как на поощрение к тому, чтобы не унывать на трудном пути благочестия апостол говорит: «аще раздам вся имения моя, и аще предам тело, во еже сжещи ѐ, любве же не имам, никая польза ми есть» (1Кор.13:3). Следовательно, может остаться с пользой и тот, кто хотя и не всё имение своё раздаст, и несколько печётся даже об удобствах жизни телесной, но любовь имеет. Он не требует излишнего, не ищет услаждения; но когда мир доброй его совести сопровождается утешениями земной его жизни, он принимает сии утешения, как дары, как благословение от Всевидящего Промысла.

Нельзя оставить без внимания, что здесь на земле не только не все добрые благоденствуют, но напротив, ещё очень многие из них страдают. Если же не верно земное благоденствие, – можно ли обращать его в побуждение к добродетели? Что оно не верно, – это показывает ежедневный опыт. Но вопрос в том, для кого оно больше не верно, – для добродетельных или порочных? Можно ли добродетельного назвать несчастным в несчастии, a порочного счастливым в счастье? По крайней мере, одна и та же горесть жизни совершенно различно действует на доброго и порочного: один упадает духом, и через малодушие повергается в отчаяние; a другой цветёт радостью, когда жизнь его омрачается бурями скорбей; мир совести, – благо, которого не может отнять никакое несчастие в жизни, всегда даёт утешение благочестивому независимо от суеты земной и превратностей судьбы человеческой. A упование на Промысл, не постыждающий преданных Ему, довершает то, чего не достаёт для них в печальной действительности. «Благословение Господне на главе праведнаго, сие обогащает и не имать посему приложитися ему печаль в сердцы» (Притч.10:22). Посему-то св. Отцы не редко повторяли ту мысль, что и земная участь людей порочных хуже и несчастнее скорбной жизни праведников. Так о сем рассуждает св. Василий Великий: «Трудно, говорят, благочестие. Какое же из благ достаётся легко? Кто почивая воздвиг себе победный памятник? Никто, не пробежав поприща, не берёт награды. Труды рождают славу. Если рассмотреть строго, то и дьявольские дела делателям беззакония обходятся не без труда. Воздержание отнимает ли столько у тела, сколько портит адская и бешеная невоздержность? Бессонны ночи у тех, кто проводит их в молитвах; но страсть к удовольствиям совершенно гонит всякое успокоение. Если же избегая узкого пути, ведущего ко спасению, идёшь пространным путём греха: боюсь, чтобы, продолжая идти широкой дорогой, не нашёл ты и пристанища, соответственного этому пути»⁴⁴². Но если удел несчастия лежит на всех земнородных, и если он даже тяжёл лежит на людях порочных; то ещё вопрос не решён: можно ли благоденствие земное обращать для всех в побуждение к добру? Мы и не говорим того, чтобы земное счастье для всех служило необходимым побуждением, – как будто тот и не обязан повиноваться нравственному закону, кто несчастлив в жизни. Много у Бога средств обращать заблуждающих на путь истины и спасения, и поддерживать постоянство в тех, которые идут уже по сему пути. Одного спасает Он бедствиями, другого ободряет счастьем жизни. Пример одних не служит законом для других. Посему и благоденствие для некоторых нельзя почитать побуждением к добродетели, потому что они не пользуются им, не получая его; а вообще в мире нравственном оно может служить действительным побуждением, потому что для многих уже служило средством к добрым делам. Благоразумный отец, когда видит, что одно средство вразумления мало действует на детей, – употребляет другое. Сам, давши в руки дитяти вещь, как награду за послушание, отнимает её, когда видит, что оно слишком пристрастилось к ней, и приобретает привычку быть своенравным. Подобно сему Небесный Отец различными путями ведёт человека, – и берёт у него счастье земное, когда оно неполезным становится для счастливого, не возбуждая его к трудным делам благочестия, а воспитывая в нём тщеславие и гордость. Познав лишение, несчастный вспоминает, как пользовался счастьем; уразумеет и то, для чего оно было дано ему. Таким образом, то̀ самое, что̀ в своё время, по слепоте или упорству человека, не привело, по-видимому, к цели, и не побудило к добродетели, приведёт к ней впоследствии, когда будет утрачено. Непостоянство земного счастья весьма поучительно для нравственности, и каждой своей переменой учит человека добру. «В непостоянстве, – рассуждает св. Григорий Богослов, – остаётся одно только постоянным, – изменение во всём. И это премудро и удивительно; потому что скорбь не остаётся без утешения, а счастье без вразумления. Те благоразумно поступают, которые несчастиями вразумляются, с которыми то же бывает, что и с Петром, призвавшим спасение, когда он уже утопал, и которые через болезнь более приближаются к Богу, и через скорбь приобретают благодетеля: потому что болезнующая душа близка к Богу, и скудостью обращается к Могущему дать, тогда как могла бы и презреть Его при обилии даров. Посему будем обращать взор свой горе во всякое время и при всяком случае, будем ограждать себя благой надеждой, дабы нам в радости не потерять страха, и в скорбях – упования. Будем помнить при ясном небе о ненастье, и во время бури – о кормчем; не будем злыми рабами, которые исповедуют Владыку, когда Он «благосотворит им» (Пс.48:19), и не обращаются к Нему, когда наказывает; между тем как иногда болезнь лучше здоровья, терпение – отрады, посещение – пренебрежения, наказание – прощения. Скажу кратко: не будем упадать духом от бедствий, ни надмеваться от довольства»⁴⁴³. Кроме того, Бог уменьшает земную награду добродетели, дабы подвижнику уготовать бо̀льшую награду на небе. У св. отцов была уверенность, что утешения земные, приемлемые с услаждением, уменьшают небесную награду за добродетель⁴⁴⁴, и сами они по мере того, как отрешались от земного, – возносились к горнему.

В книгах Нового Завета многократно изречено обетование о вечном блаженстве, ожидающем добродетельных на небе. Закон евангельский есть источник жизни бессмертной: «аще кто слово Мое соблюдет, – даёт обетование Иисус Христос, – смерти не имат видети во веки» (Ин.8:52). Не трудно приметить, что обетование жизни вечной в Ветхом Завете предлагаемо было прикровенно и не часто, а в Новом оно напоминается и весьма ясно и почти непрерывно. Это служит новым признаком, что нравственные побуждения Божественный Законодатель приспособляет к состоянию тех, для кого даёт положительный закон. Назначив правила закона Евангельского для людей, освящаемых и укрепляемых благодатью, Он яснее и решительнее обещает им жизнь духовную и вечную, нежели благополучие земное. Напротив, людям чувственным и ещё не дошедшим до более зрелого возраста в жизни духовной, Он чаще обетовал довольство в стране, текущей мёдом и млеком. Как сильно действует на волю побуждение, основанное на обетовании жизни блаженной, – это показали многочисленные сонмы праведников, сим обетованием ободрявших себя на трудном пути благочестия. Если бы можно было представить жизнь на земле совершенно счастливую, – и тогда побуждение сие не утратило бы силы. Любя жизнь, человек не желает её конца. Посему он естественно располагается верить в жизнь будущего века, а веруя в неё, желает, чтоб она была счастлива, и ищет средства сделать её счастливою. Такое средство в законе Божием указано ясно: «аще хощещи внити в живот, соблюди заповеди» (Мф.19:17). Но так как нет на земли верного счастья, то тем больше побуждений искать его на небе. Самая благополучная жизнь земная исполнена непредвиденных огорчений, неудовлетворённых желаний, нелёгких, нередко даже и изнурительных трудов. Для чего сие допущено Промыслом, как не для того, чтобы человек, не хотевший сохранить блаженства, в котором первоначально познал свою жизнь, горьким опытом изведал, чего лишился, и путём послушания и добродетельной жизни тем усерднее востекал к отечеству небесному. «Если мы, – поучает св. Златоуст, – непрестанно будем помышлять о царстве небесном, о бессмертии и нескончаемой жизни, о ликах ангелов, о пребывании со Христом, о славе непреходящей, о жизни беспечальной; если вообразим, что и слёзы, и поношения, и уничижение, и смерть, и печали, и труды, и болезнь, и уныние, и бедность, и злоречие, и вдовство, и грех, и осуждение, и наказание, и всякое другое зло и бедствие из оной небесной жизни изгнано; что, напротив, там обитают мир, кротость, благость, милосердие, любовь, радость, слава, честь и прочие блага, каких словом описать невозможно; если будем, говорю, непрестанно размышлять о сем: то ни одно из настоящих благ не прельстит нас, и мы будем восклицать с Давидом: „когда прииду, и явлюся лицу Божию“»?⁴⁴⁵ Побуждение исполнять закон ради вечной жизни нисколько не ослабляется тем, что жизнь сия даруется ради заслуг Спасителя и приобретается через веру в сии заслуги. Где сказано, что спасение наше не от нас, а Божий дар (Еф.2:8), туне даруемый, – присовокуплено и то, что вера в заслуги Искупителя должна быть облечена в добрые дела и чиста от дел порока (Еф. гл. 4; Гал.5:6; 1Тим.6:11; 2Тим.4:7; Иак.1:27, 2:14 и след). Для жизни вечной нужно не только веровать, но и исполнять закон веры, и, следовательно, побуждение, основанное на обетовании жизни вечной, приобретает новую силу, когда нам открыто, что средства спасения не введут в живот вечный, без повиновения закону и без добрых дел.

Как, с одной стороны, свободная воля предрасполагается повиноваться Божию закону наградами за послушание ему; так, с другой, предостерегается многими угрозами от поползновения нарушить его. Если бы кто сказал, что угрозы и страх наказаний могут иметь место только в человеческих законодательствах, в которых иногда не достаёт других средств к обузданию своеволия: то мнение сие, открывая слабую сторону человеческих законодательств, нимало не объясняет ни происхождения угроз и наказаний, ни их связи с нравственным законом. Надобно помнить, что нет чистого и правдивого закона без вредных следствий от нарушения его. Если закон, вообще, есть основание согласия в мире, то нарушение его есть нарушение сего согласия, начало беспорядка и расстройства. Когда земля, которая по закону притяжения «во век стоит» (Еккл.1:4), от беспорядочного движения стихий сотрясается, – это зло сопровождается злом: на месте прекрасных окрестностей и зданий являются обрывы и развалины, или, где дотоле всё дышало жизнью, там разливается «мёртвое» море. То же и в мире духовном: если закон есть основание нравственной жизни, то нарушение закона есть разрушение или, по крайней мере, повреждение сей жизни. Нарушение закона называется беззаконием: действительно, в делах греха и порока мы не видим закона и исполнения его. А если нет причины, то нет и следствий: выражение закона в деле сопровождается благими следствиями; посему не выражение закона в действии есть вместе и отсутствие его живительной силы, лишение тех выгод, какие он привносит с собой. Сие лишение есть первое и ближайшее наказание за нарушение закона. Но так как содержание закона есть добро, исходящее от всеблагой воли Божией и ведущее к Богу, как к верховному Благу: то нарушение закона есть отвержение добра, удаление от Бога, призвание в деятельность и жизнь того зла, которое воспрещается законом. Самое достоинство нравственного закона требует того, чтобы оно ограждено было угрозами наказаний. Закон должен иметь священную для всех важность; но что священно, то вместе должно быть неприкосновенно. Неприкосновенным же мы называем то̀, чего мы не имеем права употреблять так, как нам хочется, чего мы не можем коснуться ни своей властью, ни произволом, и к чему дерзкое прикосновение сопровождается или возмущением совести, или неблагоприятной переменой в нашем благосостоянии. Если б нарушение закона ничем не угрожало человеку, ни возмущением его внутреннего покоя, ни неприятными переменами в его судьбе: испорченная воля так же стала бы на него легко смотреть, как смотрит своенравное дитя на забавляющую его вещь, которую ныне оно ставит выше всего на свете, а завтра ломает и бросает. Но теперь каждый, нарушая закон, боится его; презирая его своими действиями, уважает его в своём сознании. Почему человек желает зла себе, не как зла, а как добра? Не потому ли, что он, уважая закон, хочет наблюсти хотя некоторую сообразность с ним в своих действиях, и, нарушая его, мечтает извинить себя перед его судом тем, что в своих противоположных действиях не искал себе зла, а обещал себе добро? Из сего отчасти открывается неосновательность предположения, что страх наказаний есть побуждение к добру насильственное, неестественное нашей природе. Что чувство страха и опасения есть чувство враждебное и не свойственное душе нашей, – это справедливо. Но спрашивается: как же поселилось в душе нашей и это враждебное ей чувство? Как открылось место страху, когда человеку нечего было бояться? Не усомнимся сказать, что и появление страха в душе человеческой было наказанием за нарушение закона. Доколе не нарушен был первый данный людям закон, – они не знали тревожного чувства, называемого стыдом; а тотчас, как закон был нарушен, они стали стыдиться, бояться, скрываться. Так сама наша природа требует наказаний за нарушение закона, и первое из них есть угрызение совести. Правда, что страх, поскольку муку имать, не свойствен душе: но отсюда следует не то, что будто страх наказаний есть насильственное и, следовательно, не нравственное побуждение к исполнению закона, а – то̀, что нарушение закона есть явление, противное нашей доброй природе, враждебно и болезнетворно действующее на неё. Страх наказаний даже открывает больше удобности к упражнению свободы. Угрозами определяется различие тех следствий, какие вызывает исполнение или нарушение закона; и каждый, поставляя себя в том или другом отношении к Божию закону, наперёд знает свою судьбу, заблаговременно угадывает, что̀ готовит себе своим повиновением или преслушанием. Следовательно, прежде чем изберёт одно из противоположных действий, он может верно обсудить достоинство каждого из них со всех сторон его, даже со стороны самых отдалённейших его последствий.

Таким образом, угрозы в кругу нравственного законодательства имеют своё весьма важное место и значение. Сим объясняется, почему сам Божественный Законодатель издревле присоединял их к Своим повелениям и заповедям. Так самый первый положительный закон, данный Богом человеку, ограждён страшной угрозой: в «оньже аще день снесте от него (от древа познания добра и зла), смертию умрете» (Быт.2:17). И потом все положительные заповеди Божии большей частью сопровождаемы были или новыми прещениями, или повторением прежних. Из числа наказаний, возвещаемых в Св. Писании нарушителям Божия закона, одни угрожают грешнику ещё в сей жизни, другие ожидают его в жизни будущей.

Как благополучие жизни человека земной Бог поставляет в зависимости от повиновения его нравственному закону, так за нарушение его издревле угрожал человеку злополучием в жизни. «Аще не послушаете Мене, – говорит Господь народу Своему, – ниже сотворите повелений Моих сих, но ни покоритеся им, и о судьбах Моих вознегодует душа ваша, яко не творити вам всех заповедей Моих, яко разорити завет Мой: и Аз сотворю сице вам, и наведу на вас скудость, и посеете вотще семена ваша, и утвержу лице Мое на вас, и падете под враги вашими, и поженут вы язвами за грехи ваша... И сотворю грады ваши пусты, и опустошу святая ваша, и не обоняю жертв ваших» (Лев.26:14 и след.). Слова сии читаются в ряду многих прещений и угроз, какие изрёк Бог, предостерегая народ Свой от нарушения данного на Синае закона. Замечательно, что прещения сии изречены в строгой постепенности. Сначала Законодатель угрожает менее тяжкими наказаниями за нарушение закона, как, напр., не обильным плодоносием земли; далее, за непокорность угрожает голодом; потом, за упорство – нападением врагов; ещё за дальнейшее не чувствие и нечестие – язвой; наконец, за ожесточение во грехе – совершенным потреблением с лица земли. Все бедствия иудеев сам Господь поставлял в соответственности с их поведением; подобно как тень соответствует очертанию тела, так в судьбе иудеев отображалась их нравственность. Нельзя думать, чтобы страх временных наказаний был только для иудеев возбуждением к исправлению. Сам Иисус Христос из бедствий жизни человеческой извлекал нравственные уроки, и нечестивым угрожал великими несчастьями. Так падение башни Силоамской и участь под ней погибших Спаситель обратил в предостережение оставшихся до времени невредимыми людей нечестивых: «аще не покаетеся, ecu такожде погибнете» (Лк.13:5). Что прещение сие оправдывалось в жизни людей нечестивых, – сие изъясняет ап. Павел, когда говорит, что ещё здесь на земле «открывается гнев Божий с небесе на всяко нечестие и неправду человеков» (Рим.1:18); и в другом месте, имея в намерении показать, как опасно приступать к причащению без достойного приготовления к нему, замечает, что многие из небрежных грешников от сего и умирают (1Кор.11:30).

Различны цели, с какими Бог подвергает временным бедствиям законопреступников: то сими бедствиями Он пресекает разливающееся в мире зло; то у нечестивых берёт средства, какими пользовались они ко вреду ближних; то самих наказуемых побуждает к исправлению; то свидетелям наказания подаёт самый явственный и поразительный урок, какими горькими плодами ещё здесь на земле обременяет себя порок. Но как бы ни были различны цели временных наказаний, – все они соприкасаются к одной – чтобы не угасло совсем в людях повиновение нравственному закону. Св. Василий Великий так рассуждает о значении сих наказаний: «Необходимо сказать и то, что когда наказываем сделавших какую-либо вину, тогда имеем в виду не то, что уже сделано (ибо каким бы способом сделанное стало не сделанным?), но то, чтобы или сами сделавшие несправедливость впредь стали лучшими, или для других послужили примером целомудрия»⁴⁴⁶. «Итак, познаем, что за уклонение наше от Бога и за нерадение насылает на нас Он удары не с намерением сокрушить, но с желанием исправить, как и добрые отцы исправляют нерадивых детей; и они раздражаются и восстают на юных, не о том помышляя, чтобы сделать какое-нибудь зло, но от детской небрежности и от грехов юности приводя к рачительности»⁴⁴⁷. «Поэтому, и наедине, и всенародно, все мы исследуем жизнь свою, будем внимательны к засухе (говорено во время голода и засухи), как к детоводителю, который каждому из нас напоминает его грехи»⁴⁴⁸. Польза временных наказаний за грехи весьма очевидна. Не один народ израильский ими приводи́м был на путь исправления, так что об израильтянах прямо сказано: «егда убиваше я, тогда взыскаху Его (Бога), и обращахуся» (Пс.77:34). Не один царь Манассия теснотой и скорбью плена пришёл к раскаянию и памятованию о Боге и Его законе. Бесчисленны примеры тех, которые в училище несчастий научились смирению, страху Божию, послушанию, целомудрию, состраданию. Когда все вообще бывают набожнее, как не тогда, когда одно бедствие постигнет всех? Когда уважительнее смотрят на закон и усерднее располагаются служить ему, как не на краю гибели, открываемой пороком? Посему, даже и тот, кто, быть может, сравнительно, менее других имел нужду в уроках несчастий, – исповедался в наказаниях милующему Богу: «благо мне, яко смирил мя еси» (Пс.118:71). Св. Григорий Богослов, языком глубокого чувства, изображает те благие плоды, какие производят в душе грешной временные наказания: «Наказываешь ли Ты меня, Спаситель мой, за горький грех, или укрощаешь скорбями, как укрощают коня молодого, гоняя его по непроходимым местам, или останавливаешь превозношение моего ума, или моими бедствиями хочешь Ты вразумить смертных, чтоб они возненавидели порочную жизнь, – которая непостоянна, приводит к погибели всякого, – поспешали же к иной жизни, к постоянной, неразвлекаемой, а для благочестивых и лучшей; – но в великих глубинах премудрости Твоей сокрыто сие, что значат в продолжение превратной жизни преподаваемые смертным уроки, и благие и горестные, во всяком же случае самые полезные»⁴⁴⁹.

Но не служит ли признаком слабости закона, когда внешние неблагоприятные обстоятельства жизни человеческой как бы призываются на его защиту и поддержание? Дабы решить сие, – надобно припомнить, откуда произошли несчастья в жизни человеческой. Св. Писание вразумляет нас, что они произошли первоначально от греха, или от нарушения закона. Но нарушение закона можно ли обращать в вину законодателю или закону? Несчастья неизбежно следуют за грехом. А как скоро они показывают вред греха, то в сие же самое время, по противоположению, лучше помогают ценить и уважать добродетель, и, таким образом, побуждают исполнять закон. Несчастья в мире существуют не потому, что они дают воле побуждение любить и исполнять закон, а потому они побуждают исполнять его, что они делаются следствием нарушения его. Бог не творил зла, чтобы вышло благое; а когда превзошло в жизнь существ свободных зло, – извлекает из него благое. Временные наказания за грех не служат необходимым побуждением к исполнению закона. Для укрепившейся в добре воли такое побуждение не существует. Возлюбивший добро, как добро, страдает ли, или благоденствует, во всяком случав привержен к закону, и исполняет его независимо от внешних обстоятельств, по той успокоительной и твёрдой уверенности, что преданность долгу поведёт ко благу. Таким образом, побуждение сие есть побуждение условное и случайное, хотя, при настоящем состоянии человечества, весьма полезное. Для одних оно спасительно; другие не имеют в нём нужды. Одни горьким опытом жизни узнают вред порока, и отвращаются от него; другие бегают порока, хотя он им и не грозит несчастиями, и приверженными остаются к добродетели, хотя и страдают за неё.

Из того, что не всегда порок грозит несчастиями, возникает новый вопрос: не ослабляется ли частым на земле торжеством порока то побуждение к исполнению закона, которое основано на угрозах временных наказаний за нарушение его? Под сим торжеством порока должно разуметь ту его сладость, которая так льстит испорченному вкусу нравственному, и которая часто на земле приобретает как будто право безнаказанности. Но может ли порок всегда остаться безнаказанным? Отвечать на сие утвердительно препятствует вечный закон Божия правосудия, по которому рано или поздно, но должен «каждый понести своё бремя» (Гал.6:5). Если же наказание за нарушение закона – неизбежно: может ли законопреступная совесть успокоить себя тем, что наказание сие не последовало тотчас за дурным делом? Когда долг растёт, – утешительно ли должнику, что ему отлагают срок уплаты? Лучше ли и законопреступнику, если он, успокаиваясь временной безнаказанностью за свои дела, умножает свои долги пред Богом? Кто никогда не встречал наказания за свои грехи, – не напрасно должен опасаться тяжких бед за него. И когда свыше и скоро посылается оно, – это служит явным признаком, что общий всех Судия не во веки прогневался на грешную душу, но горьким вразумлением требует от неё плодов покаяния. Св. ап. Павел в послании к евреям (гл. 12.) весьма выразительно показывает, что наказания за грехи лучше безнаказанности. Во-первых, он наказания сии прямо поставляет знаком Божия благоволения: «егоже любит Господь, наказует». Аще наказание терпите, яко же сыновом обретается вам Бог. Далее внушает, что наказания сии, направленные к пользе наказуемых, до́лжно принимать с большей готовностью и покорностью, нежели отеческие: «плоти нашей отцы имехом наказатели, и срамляхомся (боялись их): не много ли паче повинемся Отцу духовом, и живи будем?» В заключение же подтверждает, что сии наказания служат действительным и сильным побуждением к добродетели, и жизнь наказуемого обогащают плодами праведности: наказание в настоящее время не мнится радость быти, но печаль, «последи же плод мирен наученым тем воздаст правды». Итак, несмотря на торжествующий порок, временное наказание за него есть достожелаемое приобретение. И если люди не всегда понимают это спасительное значение несчастий в жизни, то сие происходит от дебелости их ума, – как замечает св. Григорий Богослов. Против сей дебелости направлено другое нравственное побуждение – страх будущих вечных мучений.

Угрозы сих мучений весьма часты в Св. Писании, и излагаются в потрясающих Душу чертах. Страх будущих мук св. отцы столько почитали для души полезным, что одного сего побуждения к добру, по их мнению, для души достаточно, чтобы навсегда отклонить её от грехов. «Не забывай, – советовал один подвижник другому, – вечного суда, и не будет в тебе греха в душе твоей»⁴⁵⁰. Авва Сисой в ответ трём подвижникам, которых смущал страх вечных мучений, сказал: «Блаженны вы, братия; я позавидовал вам. Один из вас говорил об огненной реке, другой о преисподней, третий о тьме. Если душа у вас проникнута таким воспоминанием, то вам невозможно грешить»⁴⁵¹. Люди, преданные греху, сие побуждение к исполнению закона, хотят ослабить сомнением, вечны ли будут мучения за гробом. Им представляется невозможным, чтобы Всеблагий Бог допустил вечно мучиться Своему созданию. Но кто верует в силу закона, открытого в Св. Писании, тот, конечно, должен понимать буквально и те угрозы, которые ясно и определённо повторяются в нём. На сем основании св. Василий Великий сомнение в вечности мучений почитает безумным. «Когда многие, – говорит он, – как бы забыв обо всех изречениях и определениях Господних, обещают себе конец мучению, чтобы свободнее отваживаться на грех; то сие, конечно, есть одна из козней дьявольских. Ибо если будет когда-нибудь конец вечному мучению, то и вечная жизнь, без сомнения, должна иметь конец. А если не смеем думать сего о жизни, то какое основание – полагать конец вечному мучению? И мучению и жизни равно придаётся слово; «вечный»⁴⁵². В другом месте тот же Святитель рассуждает: «Бог благ, но и правосуден. А правосудному должно воздавать по достоинству. Посему не будем знать Бога вполовину, и человеколюбие Его обращать себе в повод к лености. Для того громы, для того молнии, чтобы не была презираема благость. Кто даёт дождь, Тот дождит и огнём. Одно показывает благость, другое – строгость: или за первое будем любить, или за последнее страшиться, чтобы и нам не было сказано: «по жестокости и нераскаянному сердцу собираеши себе гнев в день гнева» (Рим.2:5)⁴⁵³. Сия-то жестокость и нераскаянное сердце грешников служит отчасти причиной, почему будущие наказания за нарушение нравственного закона должны остаться вечными. Благость Божия пребудет неизменной; но противники Богу и Его закону сделаются навсегда неспособными вкусить даров её. Впрочем, гораздо безопаснее и полезнее верить ясным словам Писания, и, по крайней мере, страхом вечной злополучной судьбы удерживаться в повиновении закону, нежели приводя в сомнение предсказание ясные, и обещая себе неверную безнаказанность, слепо решаться на законопреступные дела.

После того, как изъяснены сущность и влияние каждого из главных побуждений, склоняющих волю исполнять закон Божий, – естественно рождается вопрос: если их сравнивать между собой, – одинаковы ли они по своей важности, или одно из них выше другого? Вместе с ответом, что достоинство их не одинаково, можно, по справедливости, первое в ряду их место предоставить любви, а последнее – страху. Различие сие издревле замечаемо было и св. отцами. Так св. Григорий Богослов руководит нас в различении нравственных побуждений: – «Для христиан – приятнее страдать за благочестие, нежели для других – прославляться и быть нечестивыми. Потому что мы мало заботимся об угождении людям, а всё наше желание – получить честь от Бога; истинно же любомудрые и боголюбивые – выше и сего: они любят общение с добром ради самого добра, а не ради почестей, уготованных за гробом. Ибо это уже вторая степень похвальной жизни – делать что-либо из награды и воздаяния, и третья – избегать зла по страху наказания»⁴⁵⁴. Св. Василий Великий также различает три степени в побуждениях к добру, одобряя предпочтительно побуждение любви: – «Вообще, я усматриваю три различные расположения, в которых неизбежна необходимость послушания: или боясь наказания, уклоняемся от зла, и бываем в состоянии рабском; или гонясь за выгодами награды, исполняем повеленное ради собственной пользы, и тем уподобляемся наёмникам; или делаем сие ради самого добра и из любви к Давшему нам закон, радуясь, что удостоились служить столь славному и благому Богу, – и в таком случае имеем сыновнее расположение»⁴⁵⁵. Впрочем, не до́лжно заключать из сих слов, что св. отцы как бы совсем исключали из круга жизни нравственной побуждения надежды и страха. Напротив, они и из не совсем чистых побуждений хотят и учат извлекать чистую добродетель: ибо то̀, что̀ вначале не чисто, духом благодати может быть очищено впоследствии. Один подвижник жаловался на себя, что все его благотворения, оказанные ближнему, враг спасения унижает, как будто они были плодом человекоугодия. Св. Пимен предложил ему такую притчу: – «Два земледельца жили в одном месте. Один из них посеял и собрал немного хлеба, хотя нечистого; а другой, поленившись сеять, не собрал ничего. В случае голода, кто из них будет иметь пропитание? Брат отвечал: тот, кто собрал немного хлеба, хотя нечистого. Старец сказал: так будем же и мы сеять немного, хотя даже и нечистого, дабы не умереть от голода»⁴⁵⁶. Конечно, страх, в своём начале, есть чувство рабское: но тот же страх, постепенно очищаясь, потом «на стезях любления поставляет» (Сир.1:13), а любовь потом из рабов делает сынами. Равным образом искание награды может быть названо иногда наёмническим искусством; но это далеко возвышается над ремеслом наёмника, когда благочестивый воздыхает к горнему отечеству не для того, чтобы самолюбиво блаженствовать, а в том поставляет своё блаженство, чтобы «со Христом быти» (Флп.1:23), когда «Бог будет всяческая во всех». В самой любви чтитель закона Христова различает высшие и низшие стороны и степени. Он любит Бога выше всего, потому что всё от Бога и всё стремится к Богу; любя Его, любит и закон Его, как добро и как истину, ибо любовь не радуется о неправде, «радуется же о истине» (1Кор.13:6). Потом, любя ближних потому, что за них умер Иисус Христос, он исполняется самоотвержения для их блага. Наконец, он и ради себя любит и чтит св. закон; но в своей природе тем преимущественно побуждается вести себя честно, что̀ само в себе чисто, или одухотворено верой, освящено благодатью. Вообще, во всех нравственных побуждениях господствовать должен один дух, должна все их проникать одна живительная сила любви, без которой, если бы возможно было представить какое-нибудь побуждение к добру, – это побуждение было бы не крепко и не надёжно. Любовь утверждает навык к исполнению закона, и даёт душе чувствовать некое таинственное и неразрывное сродство с ним. О сем так рассуждает св. Григорий Богослов: – Кто упражняется в добре из каких-нибудь видов, тот не твёрд в добродетели: ибо цель минуется, и он оставит доброе дело, подобно как плывущий для прибыли не продолжает плавания, если не видит прибыли. Но кто чтит и любит добро ради самого добра, тот, поскольку любит нечто постоянное, и расположение к добру имеет постоянное, так что, ощущая в себе нечто, свойственное Богу, может сказать о себе сказанное самим Богом: я один и тот же, «и не изменяюся» (Мал.3:6). А потому он не будет превращаться, принимать различные виды, соображаться с обстоятельствами и делами, делаться то тем, то инаковым, менять различные цветы, подобно как полип принимает цвет камня, к которому он пристал; но всегда пребывает один и тот же, – непоколебим среди колебаний, несовратим среди превратностей, и как представляю себе, – это скала, которая, при ударах ветров и волн, стоит незыблемо, и сокрушает приражающееся к ней⁴⁵⁷. «Если б кто, – говорит тот же Святитель, – снискал навык к добру, то для него трудно пасть; ибо добро обращается уже в природу, как и сия любовь, которая в нас и с которой мы совершаем служение любви истинной и возлюбленной, и избранной нами в руководство для целой жизни»⁴⁵⁸.

Нижеследующее послание заимствовано из Сборника Московской Синодальной Библиотеки, в 4 д., XVI в., по каталогу 1823 г. под № 935. Сборник сей в надписи на книге называется: блаженнаго Кирилла собрания разных дел. Надпись сделана в XVII столетии, вероятно, по указанию какого-нибудь малороссийского учёного. Слова: разных дел явно указывают на подражание латинскому: varia opera, то есть, разные сочинения. Имя блаженного Кирилла поставлено здесь по первой статье, которая надписывается: «Слово блаженного Кирилла, поучение о чернеческом житии», и издана между творениями св. Кирилла Туровского (в Памятник. Росс. Словесности XII в. М. 1821, стр. 102).

Но нельзя сказать об этом сборнике, чтобы он составлен был трудами св. Кирилла Туровского, и представлял список с подлинной его рукописи. В том же сборнике, между статьями древними по языку, находятся и новые, иногда с определённым указанием имени писателя. Так на л. 276об. помещено поучение Архиепископа Новгородского Семиона (XV в); – л. 293. Поучение от митрополита Киевского священником во Псков о вдовых священниках, писанное митрополитом Фотием (XV в.); – л. 308. Сказание Максима старца Грека, горы Синайския, или послание к Царю, впрочем, несправедливо приписываемое пр. Максиму Греку, но писанное кем-то из русских, как видно из содержания.

Но хотя нельзя назвать сию рукопись сборником св. Кирилла Туровского, – в ней, кроме упомянутого его поучения, находится и ещё слово, по другим рукописям принадлежащее тому же архипастырю Туровскому. Здесь оно озаглавливается: л. 72. О некотором Цари, ратного оружия не имяше. Повесть чудна о черноризцех. В печатном издании надписывается: «Повесть к Василию игумену Печерскому. Притча о белоризце человеце, и о мнишьстве, и о души и о покаянии».

Предлагаемое послание помещено в сей рукописи л. 11–18, с надписью: послание некоего старца к богоблаженному Василию Архимандриту, о скиме. Из содержания послания открывается, что сей архимандрит Василий был одним из преемников пр. Феодосия Печерского, следовательно – настоятелем печерской обители, и, по всей вероятности, – одно и то же лицо с игуменом Василием, к которому писал св. Кирилл притчу «о белоризце». По летописям известно, что первые настоятели печерские, облечённые саном архимандрита, не отлагали наименования игумена. Так в киевской летописи, настоятель печерский Поликарп, до 1171 г. именуемый игуменом (Полн. Собр. летоп. Т. 2, стр. 95, 96, 98, 100, 101), с 1174 называется вместе архимандритом и игуменом. Сретоша ѝ с кресты, Митрополит, и Архимандрит печерский игумен (стр. 107). Под 1182 г. – Преставися блажены Архимандрит игумен печерский, именем Поликарп, месяца июля в 24 день (стр. 126). Подобным образом и Василий называется в летописи тем и другим именованием: священа бысть церковь святого Василия... Архимандритом печерским игуменом Василием (стр. 428). Тогда же Князь... созва ... Епископа Андреяна Юрьевского... и Архимандрита Василия печерского игумена. И не только в Киеве, настоятели Киево-Печерского монастыря назывались вместе архимандритами и игуменами, но то же видим и в епархиях Новгородской и Владимирской, когда там учреждены были архимандрии в монастырях Юрьеве и Владимиро-Рождественском. Преставися игумен святаго Георгия Саватия, Архимандрит Новгородский (Т. 3. лет. Новгор. 1, стр. 42). Послаша по Кирилла игумена и архимандрита монастыря святыя Богородицы Рождества... (Т. 4. Лаврент. лет., стр. 492).

Такое явление, многократно повторяющееся в разных областях Русской митрополии, нельзя объяснить сбивчивостью летописцев. Мы видим, что и в Греции архимандриты иногда подписывались игуменами, иногда – тем и другим именованием вместе. Так на Соборе седьмом Вселенском, в деянии 3-м, Савва Студийский, Платон Саккудийский, Иосиф Ираклийский названы просто игуменами, а в четвёртом деянии все они подписались архимандритами и игуменами. Σάββας ἀρχιμανδρίτης καὶ ἡγούμενος μονῆς τῶν Στουδίων, и т. д. Так же подписались и ещё пять настоятелей иных монастырей (Binii Concil. Т. III, par. 1. Sect. 1. p. 522 et 597). Наименованием «игумена» выражалось отношение известного лица к монастырю, как настоятеля, а наименованием «архимандрита» – отношение его к прочим настоятелям, пред которыми он первенствовал достоинством, а иногда и заведовал ими.

Итак, послание писано к известному архимандриту Печерскому Василию, об избрании и поставлении которого повествует летопись киевская под 1182 г.

Кто писал это послание, – остаётся неизвестным до открытия других его списков с именем писателя. Но, по приточному характеру послания, с вероятностью можно приписать его тому же епископу Туровскому, св. Кириллу, который писал к архимандриту Василию притчу «о белоризце». Подтверждением такой догадки могут служить некоторые выражения послания, встречающиеся в упомянутой притче «о белоризце», и в другой – «о человечестей души». Представим примеры.

Хотя обе сии притчи составлены самим сочинителем, однако же, он, предлагая в них учение евангельское, не сомневается сказать, что берёт их от Божественных писаний. В первой притче он говорит: «не мы сим повестем творци, но от Божественных вземлюще писаний» (Памятники XII в., стр. 125). Приступая к изложению второй притчи, св. Кирилл говорит: «не буди нам особь (чит. о собе) подвигнути ненаказан язык, но от Божественных вземлюще писаний, с многой боязнию Евангельскых касаяся беседовати словес» (стр. 134).

Так и в послании, пред началом приточного наставления, сочинитель говорит: «аз же не о собе скажю ти о святей скиме, но от святых книг, паче же от самаго Христа притчю извещю...».

В послании приводятся слова псалма (Пс.75:12), в переводе несколько отличном от нынешнего чтения, но близком к греческому тексту: «обещайтебося, рече, и воздадите». Так же читаются сии слова и в первой притче: «обещайтебося, рече, и воздадите славу Богу» (Памятники, стр. 121.)

В послании сочинитель смиренно говорит: «моа словеса аки поучина сама ся деруть. не бо могуть к пользе; сълнути, не имущи влагы Святаго Духа».

Во второй притче св. Кирилл выражается о своём сочинении так: «мне в телесных вязящему похотех, невъзможно о духовных беседовати, не слагаетьбося грешнича словеса, не имуще влагы Святаго Духа», стр. 141.

Предлагаемое послание к архимандриту Василию, между прочим, любопытно в том отношении, что указывает нам в сем настоятеле Киево-Печерском строителя каменной ограды вокруг Лавры. Во время пр. Феодосия она имела деревянную ограду. В летописи сказано: «монастырь огородиша столпьемъ» (Нестор. Лет. Т. 1, стр. 68). В Сказании о пр. Матфее прозорливом, который дожил до игуменства Никонова, также упоминается о деревянной ограде: «скочил со столпья» (Там же, стр. 82). Летопись говорит потом о сооружении каменной трапезы в печерском монастыре (стр. 120, 121): но нигде не упоминает о существовании или сооружении каменной стены вокруг Лавры. Только в сочинении позднейшего времени, Синопсисе Киевском, вслед за повествованием – о начале Киево-Печерского монастыря, сказано: «самый монастырь окрестъ каменными стенами обведен бысть на два стрельбища; в толстоту же или в широту каменна стена бяше на сажень, и врата каменныя же, идеже ныне Церковь Тройцы Пресвятыя, бяху двои..». (Изд. 1823, стр. 65).

Посланием к Василию теперь определяется, когда и кем устроена сия стена.

Во время нашествия татар она была разрушена, и монастырь снова обнесён был деревянной оградой. Ныне существующая каменная ограда устроена в 1698 г. (См. Описан. Киевопечер. Лавры. 1847, стр. 35).

статья 2⁴⁷⁴

Печерская обитель, лишившись в одно почти время двух великих своих отцов и основателей, Антония и Феодосия, не могла не чувствовать своего сиротства. Избранный, по желанию братии, в преемники Феодосию игумен Стефан хотя вырос, как говорила братия, под рукой его и послужил ему, но не имел столько дарований духовных, чтобы мог заменить великого Феодосия.

Стефану, при его вступлении в управление монастырём, предстояла важная забота выстроить храм, основание которому положено Пр. Феодосием. Через три года управления Стефана обителью (Июля 3-го 1077 г.), работы вчерне были окончены, но церковь шесть лет ещё оставалась неотделанной. Так как новая церковь, выстроенная на Берестовом поле, была от монастыря сажень на двести в юго-западном направлении, то самая необходимость требовала уже перевести туда и монастырь. Стефан около новой церкви устроил деревянные кельи, и перевёл в них из старого Печерского монастыря братию, оставив там только несколько иноков для погребения умирающей братии, и для ежедневного совершения Литургии за усопших и за благодетелей обители. Новый и старый монастырь соединялись оградой, но разделялись двором, который устроен был Феодосием для принятия нищих.

Но Стефан не успел окончательно устроить новый монастырь. Неудовольствие, против него открывшееся между иноками, заставило его не только отказаться от игуменства, но и совсем оставить монастырь в 1078 г. Привязанный сердечной любовью к Печерскому монастырю, и в изгнании он не хотел далеко отойти от него. На другом, отделении Печерской горы, обращённом к старому городу⁴⁷⁵, он основал новый монастырь во имя Пресвятой Богородицы, в память положения честной Ея ризы, называемый по месту своему Кловским, а по главному храму – Влахернским. Стефан видел, пишет блаженный Симон к Поликарпу, как пришли из Греции мастера каменного дела, с иконой Богоматери, и рассказали видение Царицы Небесной во Влахернском храме, и поэтому сам на Клове создал Влахернскую церковь. Приношения бояр, духовных детей Стефана, порученных его руководству ещё преподобным Феодосием, дали ему средства выстроить и украсить сей монастырь. Там он собрал много братии, и в своём монастыре ввёл устав монастыря Печерского.

Преемником Стефану в игуменстве монастыря Печерского избран был братией Никон, который после смерти преподобного Феодосия снова пришёл в Печерскую обитель из своего монастыря. Самовидец подвигов Антония и Феодосия, присный их сотрудник и друг, Никон правил десять лет обителью в духе сих отцов. При нём живы были ещё прославившиеся при Антонии и Феодосии подвижники: Матфей прозорливый, Исаакий затворник, Агапит врач, Григорий чудотворец, Евстратий. При нём просияли и новые подвижники: Иоанн, бывший после него игуменом, Николай, бывший епископом Тмуторакони, Нестор, Григорий творец канонов, Феоктист, бывший после епископом Чернигова, Алимпий иконописец, Никита затворник, Пимен постник, Онисифор прозорливый⁴⁷⁶.

В 1083 г. пришли к Никону из Константинополя иконописцы чудесно, как повествует Симон, нанятые там преставившимися ко Господу начальниками Печерского монастыря, Антонием и Феодосием. Тогда же греческие купцы привезли и мозаику на украшение церкви⁴⁷⁷. Но Никон не дожил до освящения её. Уже при его преемнике игумене Иоанне, на другой год после кончины Никона, 1089 г., августа 14-го, она была освящена митрополитом Иоанном с четырьмя подвластными ему русскими епископами, – Иоанном Черниговским, Исаией Ростовским, Лукой Белогородским, Антонием Юрьевским. Двое из сих Епископов Исаия и Лука были постриженики печерские⁴⁷⁸.

Красота и великолепие церкви Печерской изумляли современников. Внутренность её блистала золотом и мусией, привлекала взоры иконной живописью. Помост в ней устроен был мозаически из разноцветных каменьев, расположенных красивыми узорами. Верхи её были позолоченные, и большой крест на главном куполе, как уверяет Атопет, выкован был из чистого золота. Современники называли Печерскую церковь небеси подобной, и говорили, что она составляет славу и украшение всего народа Русского⁴⁷⁹.

Пройдя книги Ветхого и Нового Завета, писал Симон к Поликарпу, не найдём таких чудных сказаний о святых церквах, как о сей Печерской. Глас от изображения Господа нашего Иисуса Христа повелевает нести на уготованное место пояс и венец. По тому же Божественному гласу церковь измерена поясом и видена прежде построения. Также и от греков прибыла икона с мастерами, и мощи святых мучеников положены под всеми стенами, где и сами они написаны по стенам. Что славнее начала и основания сей церкви? Отец свыше благословил росою и столпом огненным и светлым облаком; Сын дал меру Своего пояса; a Святой Дух огнём невещественным уготовал место. В основание стен положены святые мощи, и на сем камени Господь соорудил церковь сию, и врата адовы не одолеют её. Что же ещё? И Пресвятая Царица Богородица даёт золото мастерам за три года труда, и, вручив икону своего пречистого образа, назначила её быть наместной⁴⁸⁰.

Главной святыней Печерского храма была Влахернская икона Пресвятой Богородицы, принесённая из Константинополя мастерами, которые строили сию церковь, и с первого времени прославившаяся чудотворениями. Она была наместной в новосозданной церкви⁴⁸¹.

Братии Печерской хотелось, чтобы в сей церкви лежали и мощи преподобного основателя её Феодосия. «Не прилично, – говорили они на общем совете, – лежать отцу нашему, Феодосию, где-либо кроме соборной церкви монастырской, потому что он основал церковь и собрал черноризцев». Они приготовили место в церкви, где положить мощи Феодосия, и в 1091 г., за три дня до Успения Богоматери, Игумен велел копать место, где погребён Феодосий. Выслушаем рассказ летописца, который был участником сего дела. «Приходит ко мне игумен, и говорит: пойдём в пещеру к Феодосию; и пошёл я с игуменом. Никто ещё не знал о сем. Осмотрели место, и назначили, где копать. Игумен сказал мне: не говори никому из братии, чтобы они не знали; возьми только кого нужно тебе на помощь. Я приготовил заступы, и, во вторник вечером (12 авг.), взяв с собой одного брата, пришёл в пещеру и, пропев псалмы, начал копать. Уставши сам, передал я заступ брату, и мы копали до полуночи. Мы утомились, а ещё не докопались, и я начал скорбеть, не в сторону ли мы копаем. Я взял заступ и стал копать усерднее, а друг мой спал перед пещерой. Ударили в било к утрени, а я прокопал в это время до мощей Феодосия. Брат, проснувшись, говорит мне: ударили в било; а я говорю: я докопался уже. Ужас объял меня, когда я докопался, и я начал взывать: Господи помилуй! В то время два брата сидели на монастыре, дожидаясь, не понесёт ли игумен с несколькими из братии потихоньку мощи Феодосия. Когда ударили в било, – они видят, что три столпа как бы радужных стали над верхом пещеры, где положен Феодосий. Тогда же Стефан, преемник преподобного Феодосия в игуменстве, в то время бывший уже епископом, находясь в Кловском монастыре, увидал из своего монастыря свет над пещерой как бы зари. За день перед сим он уже знал о намерении перенести мощи Феодосия. Думая, что несут их и, сожалея, что переносят без него, взял с собой Климента, которого после себя сделал игуменом на Клове, и немедля пошёл в Печерскую обитель. Им всё виден был свет над пещерой. Когда стали ближе, – им казалось много свечей около пещеры. Но когда были подле пещеры, – света уже не видели, а нашли, что мы сидим у мощей Феодосия. Между тем, прокопав до мощей, я послал к игумену сказать: приходи, вынесем мощи. Игумен пришёл с двумя братиями. Мы опустились в могилу. Феодосий лежит, как был схоронен, составы тела не распались, только волосы присохли к его голове. Положив мощи на мантию, мы вынули их из могилы. На следующий день (авг. 14), собрались епископы Ефрем Переяславский, Стефан Владимирский, Иоанн Черниговский, Марин Юрьевский, пришли игумены из всех Киевских монастырей с братией, и много народа; взяли мощи Феодосия с фимиамом и свечами, и перенесли их в новую церковь, положили в притворе на правой стороне, и праздновали этот день светло»⁴⁸². Прославление имени пр. Феодосия довершено через семнадцать лет, причислением его к лику Святых. По распоряжению митрополита Никифора, имя его внесли в синодик по всем епископиям Русской митрополии⁴⁸³.

Другая каменная церковь выстроена была во имя Иоанна Предтечи на вклад сына Боярина Иоанна Захарии, постригшегося в сем монастыре⁴⁸⁴.

Едва только монастырь Печерский начал устраиваться, как постигло его разорение. В 1096 г., Июля 20-го, подошли нечаянно к Киеву половцы. Едва они не овладели самым городом; а окрестные монастыри подверглись разорению. Они выжгли Кловский Стефанов монастырь и Германов, или Спасский на Берестове, основанный около 1072 г. И тогда, как иноки печерские после утрени почивали по кельям, они подошли к монастырю, подняли крик около него, перед воротами поставили два стяга. Одни из иноков бежали за дом монастырский, другие скрылись на полатях. Половцы, выломивши двери, пошли по кельям, расхищали всё, что находили, потом зажгли монастырь. Всё деревянное строение вместе с церковью ветхой монастыря сделалось добычей пламени. И у нового храма половцы зажгли северные и южные двери и, вторгнувшись в притвор Феодосия хватали иконы, и ругались над святыней. Некоторые из иноков, не успевшие скрыться, были убиты, другие взяты в плен.

Инок Печерского монастыря, описавший бедствие, постигшее сию обитель, говорит: «Бог наказывает рабов Своих напастями ратными, да явятся, как злато в горнил искушённое: ибо христианам многими скорбями и напастями надлежит войти в царство небесное»⁴⁸⁵.

В самом деле, нашествие половцев послужило к прославлению некоторых подвижников печерских. Взятые в плен, среди неверных они проповедали имя Христово. В числе сих пленённых иноков был постник Евстратий. Его с 50-ю другими пленниками, из которых 30 было монастырских работников, продали они в Корсунь одному еврею. Еврей стал требовать от своих пленников отречения от христианства. Но мужественный Евстратий укреплял их в вере своими наставлениями. И они решились лучше умереть от голода, нежели отречься от Христа. Один за другим они скончались, кто через три дня, кто через семь дней, кто через десять. Остался один Евстратий, с юности привыкший к посту; 14 дней пробыл он без пищи и пития. Еврей на нём одном решился излить свою месть. Когда наступил праздник Пасхи, – еврей распял Евстратия на кресте. Но блаженный страстотерпец, пятнадцать дней вися на кресте, благодарил Господа Иисуса Христа за то, что Он удостоил его пострадать так, как пострадал Сам. «Я верую, – говорил Евстратий, – что Господь скажет некогда и мне, как сказал разбойнику: днесь будеши со Много в раю. Но на вас придёт отмщение за кровь мою и других купленных вами христиан». Раздражённый еврей проколол копьём пригвождённого. И добрый воин Христов Евстратий предал дух свой Богу. Тело св. мученика брошено было в море. Казнь Божия постигла убийцу; он был повешен. Многие из евреев, свидетели мученического подвига Евстратия и исполнения его пророчества, истинно уверовали и крестились.

Другой пленный инок печерский Никон, знатного рода из Киева, держимый в оковах, не хотел, чтобы его выкупали. «Не тратьтесь за меня, – говорил он сродникам, пришедшим выкупать его. – Если бы Господу было угодно, чтобы я был свободен, то Он не отдал бы меня в руки беззаконников. Прияв благая от руки Господней, ужели не стерплю злого»? Не получив выкупа, половцы начали мучить инока. Три года терзали его, иногда жгли на огне, иногда резали ножами. Окованный по рукам и по ногам, он был опаляем солнцем, истаевал от глада и жажды, зимой его выталкивали на стужу. По два и по три дня, иногда и более, не давали пищи. И за всё сие Никон непрестанно благодарил Бога и молился. Половчанин употреблял все жестокие меры для того, чтобы вынудить большой выкуп. Но Никон сказал ему: «Христос избавит меня от рук ваших туне; я получил уже извещение о сем. Мне явился мой брат, которого вы продали жидам на распятие, и сказал мне: в третий день ты будешь в Печерском монастыре, ради молитв святых Антония и Феодосия и прочих черноризцев». Думая, что Никон хочет бежать, половчанин подрезал ему жилы, и стал крепко его стеречь. На третий день, когда все сидели около Никона, в самый полдень, он вдруг сделался невидим, и в то время как братия пели причастен, он вдруг явился в Печерской церкви. Никон не хотел рассказывать случившегося с ним чуда. Но тяжкие железа на нём бывшие, неисцелённые раны, сгнившее от них и ещё облитое кровью тело заставили его рассказать истину. Он не хотел расставаться со своими оковами, но игумен убедил его снять их. «Если бы Господу было угодно, – сказал он, – чтобы ты носил оковы, то Он не освободил бы тебя из плена». С Никона сняли оковы, и перековали их на вещи, нужные для церкви. Довольно спустя времени пришёл в Киев половчанин, у которого Никон был в плену. Увидев его в живых, он рассказал всё, что было с Никоном, и не возвратился уже в землю половецкую, но крестился со всем своим родом, сам со сродниками своими постригся в монашество, и окончил жизнь свою в Печерской обители, служа своему прежнему пленнику. Заключая повествование о сих подвижниках веры и благочестия, бл. Симон, Епископ Владимирский, писал к Поликарпу: «Как возмогу достойно прославить святых мужей, бывших в честном монастыре Печерском, которые своим добродетельным житием обратили неверных к вере и к жизни иноческой? Но и не могу умолчать ещё о блаженном священномученике и черноризце сего же монастыря, Кукше, о котором все знают, как он бесов прогнал, вятичей крестил, дождь свёл, озеро иссушил, и сотворил многие другие чудеса, и после многих мук убит был с учеником своим Никоном? С ними скончался в один день и Пимен постник, за два года предузнавший своё отшествие к Богу, и пророчествовавший о многом, исцелявший недужных. Став посреди церкви, он громко сказал: брат наш Кукша убит на рассвете. Сказав это, он преставился в один день и час со святым»⁴⁸⁶.

Тогда как сии святые мученики прославляли Печерскую обитель подвигами среди неверных, внутри она украшалась разнообразными добродетелями своих иноков. Конечно, обители иноческие не суть жилища совершенных, но только людей ищущих духовного совершенства. Среди совершенных всегда есть немощные, которые или не совсем с чистым намерением пришли в обитель, или не имели столько бдения над собой, чтобы очистить себя от греховных страстей, и соблюсти в чистоте святые обеты иночества. Похоть плоти, похоть очес и гордость житейская, которые инок стремится подавить обетом целомудрия, обетом нестяжания, обетом послушания, – имея корни свои в повреждённой природе человека, при ослаблении бдительности его, и при внушениях врага спасения, иногда овладевают душою с невыразимой силой. В жизни самых великих подвижников бывают времена столь сильных искушений, что они с трудом борются с ними. Нужна особенная помощь Божия для спасения души от совершенной погибели. Такие искушения и полезны для подвижника. С одной стороны, они утверждают его в смирении; с другой, образуют его нравственный характер, давая ему силу и твёрдость.

Блаженные Симон и Поликарп, бывшие сами иноками Печерского монастыря, передали нам несколько драгоценных известий о жизни печерских подвижников. Искушения были велики, особенно для тех, которые решались на великие подвиги. Был во дни игумена Никона, пишет Поликарп, брат именем Никита, искушаемый желанием славы от людей. Избрав великое дело – не Бога ради, он просил у старца дозволения идти в затвор. Игумен не позволял ему. «Чадо! ты молод, – говорил он, – и посему нет пользы для тебя сидеть праздным; лучше тебе трудиться среди братии, и ты не потеряешь своей мзды. Сам ты видел брата нашего Исаакия, как был он прельщён. Только великая благодать Божия спасла его, и он творит ныне многие чудеса». Никита отвечал: никогда не соблазнюсь по его примеру, а прошу у Господа Бога, дабы он дал мне дар чудотворений.

«Выше сил твоих, – возразил ему Никон, – прошение твоё. Остерегись, брат, чтобы, вознёсшись не пасть. Смирение наше велит тебе служить братии». Никита настоял на своём. Но не прошло года его затворнической жизни, как он сделался добычей искусителя. Диавол, явившись в виде Ангела, дал ему совет оставить молитву, и заниматься только книгами, а на себя принял молиться за него, и молился в виду его. Вскоре открылся в Никите дар прозорливости. В один день послал он сказать Великому князю Изяславу: ныне убит Глеб Святославич в Заволочье; пошли скорее сына своего Святополка на престол Новгородский. Как сказал, так и было. Глеб убит (в 1078 г. мая 30-го⁴⁸⁷. С изумлением сходились слушать Никиту. Одну странность в нём замечали: он знал на память Ветхий Завет, но не хотел читать книг Нового Завета, ни беседовать о них. Опытные старцы поняли состояние Никиты, и все богоносные отцы, бывшие при Никоне, пришли к прельщённому и, помолившись, отогнали от него беса, и тот более не видел его. Они вывели его из затвора, и спрашивали о ветхом законе, желая что-нибудь слышать от него. Но он с клятвой уверял, что никогда не читал книг, и теперь не знал ни слова. Преподобные отцы едва научили его грамоте. С сего времени он предал себя воздержанию и чистому смиренному и послушливому житию, так что превзошёл прочих добродетелями. Поставленный в епископа Новгорода, он прославился даром чудотворений.

Тяжкой борьбой иногда искупали иноки верность обету целомудрия. Пример великой борьбы со страстью плотской представляет подвижник Иоанн⁴⁸⁸. Послушай, – так рассказывал о себе Иоанн одному брату, находившемуся по причине страстных помыслов в сильном унынии и пришедшему к нему за советами, – послушай, я расскажу тебе, что случилось со мной. От самой юности много я пострадал мучимый похотью плотской, и не знаю, чего не делал я для своего спасения. Два и три дня пребывал я без пищи, часто и по целой неделе я не ел ничего, томил себя жаждой, носил на себе тяжёлые вериги. В таком страдании провёл я три года, и всё не находил желанного покоя. Я пошёл в пещеру, где лежит отец наш Антоний, и пробыл тут день и ночь, молясь пред его гробом. Тогда я услышал голос: Иоанн! тебе надобно затвориться здесь, чтобы, по крайней мере, невидением и молчанием ослабить брань, и Господь поможет тебе, молитвами Своих преподобных. С того времени я поселился в сей скорбной и тесной пещере. Вот уже тридцать лет я здесь, и недавно только нашёл покой, а всю жизнь провёл боримый страстями. Жестока была жизнь моя в постоянной борьбе с плотской страстью. Не имея сил выносить эту борьбу, я думал бежать отсюда. Наконец, я возложил на себя тяжёлые вериги и, выкопав себе яму по плечи, при наступлении великого поста, влез в неё, и своими руками засыпал себя землёю, так что только руки и голова оставались у меня свободными. Так, гнетомый землёю, я провёл весь пост, не имея возможности двинуть ни одним членом тела. Но и тут не вдруг прекратилось вожделение плотское. Ноги мои, засыпанные землёю, были как в огне, так, что корчились жилы, кости трещали, жар обнимал утробу и все члены мои. Но я забывал лютую болезнь, и в душе своей радовался, что через это утихали нечистые движения. Подлинно, я лучше желал сгореть, Бога ради, в этом огне, нежели выйти из ямы. Враг спасения причинял мне страхи, желая выгнать меня из пещеры. Я увидел страшного змия, который хотел пожрать меня, дыша пламенем, осыпая меня искрами, и много дней продолжалось это действие лукавого. В самую ночь Светлого Воскресения этот змий так напал на меня, что моя голова, казалось, была в его пасти. Тогда я воззвал из глубины сердца: Господи Боже мой и Спасе мой! Почто мя оставил еси? Ущедри меня; ибо Ты Един человеколюбец. Избавь меня от скверного беззакония моего, да не увязну в сети неприязненного. Избавь меня от уст врага моего, блесни молнией, и прогони его... Лишь только произнёс я сии слова, – вдруг блеснула молния; змий исчез, и я не видал его с тех пор. Свет Божественный осиял меня, как солнце, и я услышал голос: «Иоанн! вот тебе помощь. Отселе внимай себе, чтобы не случилось с тобой худшего, и не пострадать тебе в будущем веке». Я поклонился и сказал: «Господи! Зачем же Ты оставлял меня так долго мучиться?» и услышал ответ: «по силе терпения твоего Я навёл на тебя искушение, да будешь выжжен, как злато. Крепким и сильным слугам назначает господин тяжёлую работу, а немощным и слабым – малую и лёгкую. Так бывает и при борьбе с плотской страстью. Ты молись о себе здесь погребённом; он может помочь тебе в этой борьбе. Он был более Иосифа». Я не знал имени умершего; после узнал, что это был Моисей Угрин. Молись и ты, брат, сему преподобному Моисею.

Безопаснее и свободнее от искушений был путь тех, которые смиренно подвизались в послушании. Отсечение своей воли и полное послушание воле игумена для иноков есть надежнейшее средство к достижению спасения. Был, – рассказывает Симон, – во святом Печерском монастыре один брат, проводивший святое и богоугодное житие, именем Афанасий. После долгой болезни он скончался. Два брата обмыли его тело, одели его, как нужно, но не похоронили; приходили и другие, но, посмотрев на него, также ушли. Мертвец остался весь день непогребённым. Он был очень беден, и никто не хотел позаботиться о нём. Ночью некто явился игумену и сказал: человек Божий два дня лежит не погребённый, а ты веселишься. Поутру игумен, со всей братией, пришёл к умершему, и нашёл, что он сидит и плачет. Все ужаснулись, видя его живым, и спрашивали, как он ожил и что видел? На их вопросы он не отвечал ничего, a только говорил: спасайтесь. Они просили его сказать что-нибудь им на пользу, с клятвою обещаясь исполнить его слова. Тогда Афанасий сказал: «Имейте во всём послушание к игумену, кайтесь ежечасно, и молитесь Господу нашему Иисусу Христу и Пречистой Его Матери и преподобным Антонию и Феодосию, чтобы скончать живот свой здесь! Более не спрашивайте». Вслед за тем, он вошёл в пещеру, заклал у себя двери, и пробыл тут 12 лет. В течение всего времени он не сказал ни с кем ни слова, плакал день и ночь, мало вкушал хлеба, через день немного пил воды. Когда наступило время его кончины, – созвав всю братию, он опять повторил им наставление о важности послушания и покаяния. Вскоре после кончины от прикосновения к его мощам болевший ногами брат Вавила получил исцеление⁴⁸⁹.

Труды послушания были различны, но смиренное прохождение служения братии равно освящало труд. Пред судом Божиим равно достойными оказались вечного блаженства и князь Николай Святослав, и иконописец Алимпий, и гробокопатель Марк, и просфирняки Спиридон и Никодим.

Сын Давида Святославича, князя Черниговского, князь Святослав, в иночестве Николай⁴⁹⁰, был в супружестве, имел детей. В 1099 г. был он князем Луцким, но осаждённый Боняком и Давидом Игоревичем, он выехал в Чернигов. В 1105 г. оставил он княжество и всё, что было дорого, и удалился в Печерскую обитель⁴⁹¹. Три года провёл он в поварне, работая на братию; своими руками рубил дрова для варения гороха братии; часто носил воду с реки на своих плечах. Братья его Изяслав и Владимир не могли удержать его от подвигов. Как истинный послушник, он с любовью испросил дозволение – год варить на братию кашицу. После сего как испытанный и совершенный, приставлен был к вратам монастыря, и здесь пробыл три года, не отходя никуда, кроме церкви. Потом велено было ему служить на трапезе, и таким образом волей игумена и братии он вынужден был иметь себе келью. Он устроил её, сделал при ней огород, и насадил его своими руками. Во всё время монашества никто не видал его праздным. Постоянно занимался он рукоделием, поя Псалтирь, и тем снискивал себе одежду. Хотя и принимал он приношения, но не употреблял для своего удовольствия, а всё отдавал на нужды странным и на церковное устроение. Много его книг было в монастыре во время блаженного Симона⁴⁹². Сам он питался монастырской пищей. Много надобно было твёрдости, чтобы перенести упрёки за решимость князя на такую жизнь. Тогда ещё никто из князей не обрекал себя добровольно на труды и смирение иночества. Братья Святослава много старались возвратить его миру, особенно через врача, поселившегося для Святослава в Киеве. Врач говорил, как вредна для здоровья князя такая суровая жизнь. Да и благочестивые братья твои, Изяслав и Владимир, – говорил врач Пётр, – терпят унижение от твоей бедности. Кто из князей поступал так? Блаженный ли отец твой Давид или дед Святослав? Кто из бояр пожелал сего, кроме Варлаама, бывшего здесь игуменом?

Но блаженный отвечал ему: «Брат Пётр! много думал я, и положил не щадить плоти моей, чтобы не восстановить брани на себя; пусть стесняемая многим трудом смирится. И хотя никто из князей не делал этого прежде меня, – пусть я буду вождём, и кто захочет, тот пойдёт по моим следам. Благодарю Бога, что Он освободил меня от работы мирской, и сотворил меня слугой рабам Своим, блаженным сим черноризцам. Братья же мои пусть внимают себе; умереть для Христа – прибыток мне». Опыт показал, что подвижническая жизнь лучше искусства врачевания. Святослав бывал не здоров; но каждый раз выздоравливал прежде, нежели приходил врач. Раз, захворал врач, и очень тяжко. Князь инок послал ему сказать: «если не будешь пить зелья, – будешь здоров; а если не послушаешься, – много будешь страдать». Врач не послушался, и едва спасся от смерти. В другой раз, когда тот же врач был тяжко болен, преподобный Николай послал сказать ему: если не будешь лечиться, – в третий день будешь здоров! Врач послушался, и выздоровел. После, таких уроков Пётр стал переменяться в мыслях, потом решился быть иноком, и как предсказал преподобный, скоро скончался, а Николай жил ещё 30 лет. В 1142 г. он по просьбе Великого Князя примирил князей Черниговских с братьями В.К. Всеволода⁴⁹³. Это было последнее его служение для Церкви и родины. В день кончины его (14 октября) собрался весь Киев на погребение. Брат его Изяслав выпросил себе на благословение крест умершего, а потом стал носить на себе и власяницу его, на исцеление от болезней и на избавление от опасностей в брани⁴⁹⁴.

Алимпий отдан был в научение иконописцам греческим, пришедшим расписывать Печерскую церковь. Когда окончено было стенное писание в Печерской Церкви, – Алимпий пострижен был при игумене Никоне. Будучи весьма искусен в иконописании, Алимпий писал иконы для игумена и для братии. Если слышал, что где-либо в церквах есть обветшавшие иконы, – он брал их к себе и поправлял, не требуя платы. Никогда не видели его без дела. Только Божественная служба, которой он не опускал ни для какого дела, отвлекала его днём от иконописания, а большую часть ночи проводил он в молитве и пении. Если случалось ему получить плату за свой труд, то часть употреблял на материалы для иконописного дела, другую – в милостыню нищим, а третью – на свои нужды. За свои великие добродетели и чистую жизнь, по одобрению игумена, он рукоположен был во священника. Присутствие в нём Божественной благодати обнаруживалось даром чудотворений. Как лекарством он помазывал своими «вапами» струпы больного, и он исцелялся. Один христолюбивый мирянин хотел сделать для церкви Деисус и две местных иконы. Он поручил двум инокам печерским договориться о сем деле с Алимпием. Иноки несколько раз брали деньги с него, но удерживали их у себя, не говоря Алимпию, и, наконец, объявили, что Алимпий не хочет писать икон. Заказывавший пошёл жаловаться игумену. Алимпий говорил, что он и не слыхал о сем поручении. Послали за досками, на которых должны быть написаны иконы. Они явились написанными чудным образом. Благодать Божественная вскоре прославила сии иконы. Случился пожар, сгорела и церковь, где были сии иконы. После пожара нашлись чудные иконы совершенно невредимыми. Князь Владимир Мономах был свидетелем сего чуда. Он одну икону, изображающую Пресвятую Богородицу, взял и перенёс в Ростов, где она прославилась чудесами. Другой христолюбец поручил Алимпию написать икону к празднику Успения, Алимпий был так болен, что не мог взяться за кисть. Когда поручивший написание иконы скорбел, что не может к празднику Успения видеть икону в храме, – препод. Алимпий сказал ему: Не гневайся, брат. Разве я от лености не сделал сего? Достаточно единого слова Божия, чтобы икона Пресвятой Девы была написана. Вот я отхожу от сего света, как открыл мне Господь, и по моем отшествии утешит тебя Господь.

В праздник Успения икона была уже на своём месте, чудесно написанная. Боголюбец пришёл к игумену, и рассказал ему о случившемся; вместе они пошли к препод. Алимпию, которого застали уже при конце его жизни. Ангел, сказал он, написавший икону, предстоит теперь предо мной, и хочет взять меня. С этими словами предал он дух свой Богу⁴⁹⁵.

Спиридон и Никодим занимались печением просфор. Тридцать лет, единодушно и в добром подвиге, провели они при пекарне. Спиридон был неграмотный селянин. Пришедши в монастырь, он выучил наизусть всю Псалтирь. Рубил ли дрова, месил ли тесто, всегда он пел псалмы, и каждый день прочитывал всю Псалтирь. Раз от огня из печи загорелась кровля его хижины; он закрыл печь мантией, а в свите, завязав рукава, принёс воды. Ни мантия не сгорела, ни из свиты не вылилась вода.

Преподобный Марк пещерник жил обыкновенно в пещере, и постоянно копал землю, приготовляя места для погребения братии. За свой труд не брал ничего, а если кто давал что-либо, то он отдавал нищим. Однажды, устав от трудов, он не успел раскопать пошире места в пещерах. Случилось же тогда умереть одному из братий. Место было так тесно, что нельзя было воздать обычного долга усопшему. Братия начала роптать на Марка. Тогда Марк сказал умершему: брат, тесно: сам потрудись, взлей на себя масло. Мёртвый простёр руку, взял масло, и возлил его себе на лицо и перси крестообразно, потом отдал сосуд, и опрятавшись почил.

Некоторые из братий посвящали себя на служение нуждам ближних: – таков был Прохор. Во время княжения Святополка Изяславича, к игумену Иоанну пришёл из Смоленска мирянин, прося пострижения. Он был пострижен и назван Прохором. Он так возлюбил воздержание, что лишал себя хлеба, а вместо его растирал лебеду, из неё делал себе хлеб, и тем питался. Никогда он не вкушал хлеба кроме просфоры, ни овощей, ни вина, и всегда весело работал. Настал голод. Преподобный Прохор начал более собирать лебеды, растирать её и делать из неё хлебы. Всем бедным и умирающим от голода он раздавал свой хлеб, который казался всем сладок, как будто с мёдом был испечён. Когда, по причине военного времени, оказался в Киеве недостаток соли, – Прохор собрал золу из всех келий, и раздавал её всем нуждающимся, которые находили в ней вкус соли. Между тем, князь Святополк, желая воспользоваться общим недостатком к своему обогащению, послал отнять соль у Прохора. Привезли отнятую соль; оказалось, что это пепел; три дни подержали, и выбросили. Прохор велел просившим у него соли подбирать выброшенный князем пепел, и он был солью для них. Узнав о том, как Прохор делал хлеб из лебеды, и соль из пепла, Князь с чувством раскаяния пришёл в монастырь к игумену Иоанну, которого сослал было в заточение в Туров, и только по настоянию Мономаха возвратил. А к блаженному Прохору возымел такое уважение, что взял с него слово, – если умрёт он прежде, то чтобы Прохор своими руками положил его во гроб, а если блаженный умрёт прежде, то обещался на своих руках внести его в пещеру. Настало время кончины Прохора. Князь собирался тогда на войну с половцами. Блаженный послал ему сказать, что если хочет он, пусть придёт исполнить своё обещание. Преподав наставление князю, Прохор предрёк ему победу, благословил его, и вскоре скончался. Князь своими руками перенёс его в пещеру и положил в гроб. Потом Князь отправился на войну, и возвратился с победой, и впоследствии пред всяким путём, приходил за благословением в обитель⁴⁹⁶.

Некоторых благодать Божественная путём страданий телесных и болезней призывала к царствию небесному. Таков был Пимен многострадальный. Оп родился больным и вырос в болезнях: страдания очистили его душу от грехов. Много раз просил он родителей, чтобы дозволили ему постричься. Но им не хотелось отдать в монастырь единственного наследника. Наконец, когда болезнь так усилилась, что не было надежды на выздоровление, родители отнесли его в Печерский монастырь, дабы молитвы святых отцов Печерских подали ему здравие. Но усердные молитвы подвижников не могли дать исцеления. Молитва Пимена, говорит блаженный Поликарп, была сильнее молитвы всех отцов; он просил не здравия, а приложения болезни, чтобы ему не удалиться от обители. Он молился Богу только о том, чтобы сподобил его быть постриженным. И вот, в одну ночь, пришли какие-то иноки, совершили над ним обряд пострижения, облекли в иноческую одежду. Никто не слыхал, как пришли они никто не знал, как в запертой церкви, в раке Феодосиевой, очутились волосы Пимена, отъятые при пострижении. Только звуки пения дошли до некоторых, но обряд был кончен, когда пришли свидетельствовать. Нашли Пимена уже постриженным, и свеча была в руках его. Много лет пробыл Пимен в тяжкой болезни, так что и прислуживавшие ему гнушались им, и часто оставляли его в алчбе и жажде, по два и по три дни, но Пимен с радостью всё переносил.

В ту же пещеру к Пимену принесён был другой больной, чтобы ходить за ними вместе, но и после того часто оставляли без присмотра. Брат, – сказал Пимен лежащему с ним, – служащие нам гнушаются нами. Если Бог тебя исцелит, – можешь ли ты исправлять сию службу? Больной обещался остаться до смерти своей в услужении больным. И по слову Пимена встал здравым, и служил болящему. Раз, он обленился в своём служении, и вновь его постигла болезнь, от которой исцелился по слову Пимена. Маловерный, – сказал ему тогда Пимен, – разве ты не знаешь, что равную награду получают болящий и служащий ему? Терпение убогих не погибает вовсе. Здесь – скорбь и туга и недуг лёгкий; а там – радость и веселие. Поэтому-то я всё и терплю. А Бог, Который исцелил тебя от болезни, может сделать здравым и меня. Но я не желаю. Ибо претерпевый до конца тот спасётся. Пусть весь я сгнию в этой жизни, дабы там плоть моя оставалась без истления; пусть здесь будет смрадный запах, но чтобы там наслаждаться неизреченным благоуханием. Что – эта смрадная и тесная храмина, как не суд прежде суда, мучение прежде бесконечной муки?

Двадцать лет провёл Пимен в страдании. Перед смертью своей он сделался здоров, простился со всей братией, поклонился гробу св. Антония, указал себе место для погребения, и скончался в мире⁴⁹⁷.

В удалении от мира и его соблазнов, ведущие жизнь одинокую, – если не имеют ещё крепкой любви к Богу и не совсем тверды в надежде на Него, – иногда подвергаются страсти сребролюбия. Сердце, не наполненное любовью Божественной, ищет вблизи себя предмета привязанности; рождается тайное беспокойство о своей будущности: и неопытный подвижник незаметно заражается страстью любостяжания, не столь грубой, по-видимому, как страсти плотские, но тем не менее опасной, по своим последствиям. Благо – подвижнику, если Промысл своими многообразными вразумлениями открывает, как гибельна эта страсть.

Был, – пишет Поликарп инок Феодор⁴⁹⁸. Раздав всё своё имение нищим, он вступил в монастырь, и с благословения игумена поселился в варяжской пещере, прилегавшей к пещерам Феодосиевым. Много лет пробыл он тут в строгом воздержании. Но по внушению врага спасения, родилась в нём скорбь о розданном имении. Ему представлялась мысль, что он долго проживёт, изнеможет телом, и довольствоваться монастырской пищей ему нельзя будет. Занятый этой мыслью, оставив надежду на Бога, он предавался своей скорби более и более, и близок был к отчаянию. Не таил он своей скорби от других, но выражал её перед всеми. Один из иноков, Василий, принял в нём участие. Молю тебя, брат Феодор, – говорил он, – не погуби своей мзды. Если ты хочешь имения, – возьми всё, что у меня есть, только дай слово перед Богом, что всё, тобой розданное, будет моей милостыней. А ты, имея богатство, будешь без печали, если потерпит тебя Господь. Страх Божий пробудился в душе Феодора. Слезами раскаяния спешил он омыть своё согрешение, и привязался сердечной любовью к брату, который вразумил его. Но страсть сребролюбия не совсем погасла в его сердце. Однажды, брат Василий, по делам службы монастырской, ушёл из монастыря. Диавол, явившись в образе ушедшего брата, внушил Феодору мысль просить у Бога стяжания, и в видении указал ему сокрытое в пещере золото и дорогие сосуды. Нашедши сокровище, Феодор хотел идти из монастыря и, купив село, жить в мире. Но Василий после трёх месяцев отсутствия пришёл, и обнаружил обольщение бесовское. Феодор стал внимательнее к себе, и чтобы в праздности не увлекаться вредными помыслами, поставил у себя в пещере жернова, брал из закромов зерновой хлеб и ночью перемалывал его. Много лет провёл он в такой работе, и всё молил Бога избавить его от помысла сребролюбия, и, наконец, до того очистился от сего помысла, что золото и серебро вменял в ничто. Долгими подвигами он приобрёл такую власть над духами нечистыми, что они повиновались ему. Тесная дружба соединяла Феодора с Василием. Они положили завет между собой не скрывать друг от друга ни одной мысли, но обсуживать и рассматривать их вместе. Состарившийся Феодор перешёл в старый монастырь, где выстроил себе келью, вскоре после сожжения его половцами, а Василий поселился на его место в пещере. Между тем, до Мстислава, сына Святополка, дошёл слух, что Феодор нашёл много сокровища в пещере. Призвав Феодора, князь спросил его, точно ли он нашёл сокровище, и кем оно положено? Да, нашёл, отвечал Феодор. Ещё в житии Антония рассказывается, что здесь было варяжское хранилище, и потому сия пещера названа варяжской. Я там видел много золота, серебра и сосудов латинских. Но Бог отнял у меня память: теперь я не знаю, где они скрыты. Мстислав, не удовлетворённый таким ответом, велел мучить Феодора, и пустил стрелу в друга его Василия. Оба друга в следующую за тем ночь скончались. Но и Мстислава вскоре постиг суд Божий, как предсказывал ему Василий. Вынув из себя пущенную в него стрелу, сей инок бросил её к ногам Мстислава, и сказал, что он сам погибнет от стрелы. В 1099 г. сей князь, осаждённый во Владимире, на стене городской был смертельно ранен стрелой.

Другой инок Арефа имел много богатства в своей келье, и никогда ничего не подавал нищим. В одну ночь, воры украли все его деньги. В отчаянии он хотел лишить себя жизни. Духовные старцы уговаривали его возложить печаль на Господа. Но он отвечал грубостями на все убеждения. От крайней скорби о потери; имущества, он сделался болен. Но находясь и при последнем издыхании, не переставал роптать. Тогда милосердый Господь в чудном видении открыл ему, что если бы он с благодарностью к Богу перенёс потерю имущества, то она вменилась бы ему в милостыню; иначе, он – добыча диавола. Вразумлённый сим видением, Арефа перестал скорбеть о своём имуществе, повторяя слова Иова: Господь даде, Господь отъя: якоже Господеви изволися, тако и бысть⁴⁹⁹.

Около половины XII столетия обитель Печерская украшалась сонмом великих подвижников. Дар чудотворений, свидетельствующий о святой, богоугодной жизни обладающих им, в таком изобилии был распространён между подвижниками, что в одно время было между ними до тридцати иноков, которые своей молитвой могли исцелить бесноватого. Один из братии, – так рассказывает Поликарп, – именем Лаврентий, захотел идти в затвор. Святые черноризцы, видевшие примеры сильных искушений в жизни затворников Исаакия и Никиты, не позволили ему. Ио Лаврентий ушёл в Изяславов монастырь св. Димитрия, и там затворился. Ради крепкого его жития Господь даровал ему благодать исцеления. Однажды, привели к нему беснующегося, прося об исцелении. Долго пробыл бесноватый при Лаврентии, но не получил желаемого. Лаврентий велел его вести в Печерский монастырь. Едва вступил бесноватый в обитель, как бес его оставил. Когда спросили болевшего: кто исцелил тебя? – он, смотря на икону Богоматери, сказал: с сей иконой тридцать иноков (которых назвал он по именам) встретили меня, и я исцелел. Всего в монастыре тогда было братий 180 человек.

Высокая жизнь подвижников печерских, и сама по себе возбуждала всеобщее благоговение.

Притом мы не должны забывать, что Печерская обитель была первым приютом образованности русской. Нашедши первый приют среди духовных, и преимущественно в обителях иноческих, древняя русская образованность получила характер совершенно духовный. Книги Св. Писания, отеческие сочинения, – вот что составляло предмет чтения и изучения для наших предков. Почти до XVIII в. сохранялось это направление образованности русской, дававшей религиозный характер всему народу. В этом-то состоит одна из высоких заслуг обителей иноческих. Посему любовь и уважение к иночеству были общей принадлежностью того времени. Воспитываемые под влиянием Церкви, образуя ум и сердце чтением Священного Писания, поучений отцов Церкви и житий святых – единственными учебными книгами того времени, – предки наши с юности начинали чувствовать достоинства жизни иноческой.

Особенным усердием к иноческой жизни отличались князья. Мы видели, как глубоко чтили Феодосия Киевский князь Изяслав и Святослав. О Всеволоде Ярославиче летописец говорит⁵⁰⁰, что он весьма любил иноков. Особенно светлым взглядом на иночество отличался Владимир Мономах. Монашество не спасёт вас, – писал он детям своим в завещании; но вместе приказывал им: принимайте епископов, священников, игуменов с любовью; берите от них благословение, не устраняйтесь от них, и, по силе, любите и снабдевайте их, дабы они молились за вас Богу⁵⁰¹. Сам он, – замечает летописец, – особенно любил иноческий чин, поил, кормил приходящих к нему иноков и инокинь, как мать своих детей. Это усердие к инокам происходило от чисто-благочестивого и любвеобильного духа. Он знал, что иноки, принимая на себя высокие обеты, остаются теми же людьми, и могут подвергаться слабостям. Поэтому Мономах, если и видел между иноками слабо живущих, не осуждал, но всё покрывал любовью⁵⁰².

Свою любовь к иночеству князья выражали построением обителей и щедрыми вкладами в них. В 1108 г. В. князь Святополк Изяславич соорудил в Киево-Михайловском монастыре вместо древней Михайловской Церкви каменную, с 15 позлащёнными верхами, украсил её, по выражению летописца, дивно; стены её покрыты были мусией. Греческая княжна Варвара, бывшая супругой Святополка, привезла из Греции мощи св. великомученицы Варвары, которые и положены были в новоустроенной Церкви⁵⁰³. Святославом Ярославичем на горе Вздыхальнице построен был Симеоновский монастырь⁵⁰⁴. В 1128 г. Мономаховым сыном Мстиславом Великим основана была Церковь св. Феодора. Его сыновья учредили при ней мужеской монастырь, и назвали его в память своего отца, там погребённого 1132 г., Отчим монастырём. Здесь постригся князь Игорь, мученической смертью скончавшийся в 1147 г.⁵⁰⁵. Великим князем Андреем Юрьевичем, в 10 вёрстах от Печерского монастыря и в 2½ от Днепра, устроена Кичаевская пустынь. Невдалеке от неё был загородный дом Великого князя. Лощина, окружённая со всех сторон горами, покрытыми дремучим лесом, ручей, опоясывающий это место, – всё казалось устроенным самой природой для безмолвия и богомыслия отшельнического⁵⁰⁶.

Князю Мстиславу Владимировичу приписывают обновление и украшение Межногорского монастыря, в 18 вёрстах от Киева, вверх по течению Днепра. Основание этого монастыря приписывают ещё инокам грекам, прибывшим с первым митрополитом Михаилом⁵⁰⁷.

В двух вёрстах от Печерской Лавры, вниз по течению Днепра, в прибрежной глубокой долине, живописно окружённой горами, лежит Выдубицкий монастырь. Первоначальное основание его приписывают ещё первому Киевскому митрополиту, св. Михаилу, В 1069 г. Князь Всеволод Ярославич заложил здесь каменную церковь. В 1199 г., усердием Киевского князя Рюрика Ростиславича, вокруг сего монастыря построена была каменная стена. Стена эта составляла предмет удивления для современников⁵⁰⁸; строителем её был Пётр Милонег, может быть, тот же самый, который в Новгороде соорудил церковь св. Вознесения⁵⁰⁹.

Всеволод в 1086 г. заложил церковь св. Андрея, и устроил при ней монастырь, в котором постриглась дочь его девица Анна, и, собрав много черноризиц, жила с ними по монастырскому уставу⁵¹⁰. Она предпринимала путешествие в Константинополь. Сестра Анны, Евпраксия, и дочь Владимира Марина также в иночестве кончили свою жизнь⁵¹¹.

Князья заключали мирные договоры в монастырях⁵¹². Игумены были миротворцами князей, и князья не отвергали их наставлений⁵¹³. Но из всех обителей Печерская, славой своих основателей и подвигами своих иноков, привлекала к себе более благоговения и усердия князей и народа. Сын Изяслава Святополк не прежде отлучался от Киева, как помолившись в сем монастыре, у гроба преподобного Феодосия, и взяв благословение у игумена, a по возвращении первым долгом почитал принести благодарение Богу в Печерской обители⁵¹⁴. Ростислав Мстиславич каждую субботу и воскресенье Великого поста приглашал к своему столу 12 старцев печерских с их настоятелем, а в Лазареву субботу призывал к себе, всех печерских иноков. В обыкновенное время каждую среду и пяток кормил братию. Он желал и сам быть постриженным в Печерской обители, и просил игумена Поликарпа приготовить для него келью⁵¹⁵. Иногда, усердных к Печерскому монастырю и пр. Феодосию Промысл сам приводил окончить дни свои в сей обители. Нифонт, епископ Новгородский, постриженик печерский, пришёл в Киев, чтобы дожидаться прибытия митрополита Константина. Здесь он заболел, и за три дня до своей болезни он видел замечательный сон. Во время отдохновения, после утрени, казалось, говорит он, что я в Печерской церкви стою на месте Святоши, и много молился со слезами Пресвятой Богородице, чтобы мне видеть отца Феодосия. Много братий сбиралось в церковь, и один из них подошёл ко мне, и сказал: хочешь ли видеть отца Феодосия? Я отвечал: если можно, – покажи мне. Взяв меня за руку, он ввёл в алтарь, и показал Феодосия; я подошёл и поклонился ему. Он благословил меня, обнял своими руками, начал целовать, и сказал: Хорошо, что ты пришёл сюда, сын мой и брат Нифонт. Отселе, ты будешь с нами неразлучно. Он держал свиток в своей руке, и по моей просьбе, дал дне его посмотреть. Я развернул и прочёл; в нём было в начале написано: се аз и дети моя, яже ми есть дал Бог, Тогда я проснулся⁵¹⁶.

Многие князья, вельможи и знатнейшие граждане вменяли себе в особенное счастье быть погребёнными в церкви или в ограде Печерской. Симон называл блаженными тех, которые сподобились быть погребёнными в Печерской обители, и поминаются в святой церкви Печерской; он называет Печерскую обитель морем, которое извергает из себя гнилое. Посему в сказании об Онисифоре прозорливом раскрывает мысль, что погребённый в Печерской обители, ради ходатайства Антония, Феодосия и прочих святых, удостаивается помилования от Бога. О себе он говорит: «Я бы рад был оставить епископство и служить игумену. Кто не знает красоты церкви соборной Владимирской и другой – Суздальской, которую я выстроил? Сколько мест, городов и сёл принадлежит им! По всей земле той сбирают десятину, и всем владеет наша худость. Но, перед Богом скажу тебе, всю эту славу и власть вменил бы в прах, если бы мне привёл Бог хоть колом торчать за вратами, или сором валяться в монастыре Печерском, и быть попираема людьми. Ибо лучше день один в дому Божией Матери, нежели тысячи лет временной чести. Желал бы лучше в нём пребывать, нежели жить в селениях грешничих»⁵¹⁷.

Вместе с почтением к монастырю возрастало количество приношений и пожертвований в его пользу.

Ефрем, Епископ Суздальский, постриженик Печерского монастыря, дал монастырю Печерскому двор в Суздале с церковью св. Димитрия и с сёлами⁵¹⁸.

Ярополк Изяславич отдал Киево-Печерскому монастырю своё имение, волость Небльскую, Деревьскую и Лучьскую, и около Киева. Зять его, Глеб Всеславич, дал 600 гривен серебра и 50 гривен золота, a по смерти князя супруга его Анастасия Ярополкова дала ещё 100 гривен серебра и 50 гривен золота, и сверх того пред своей смертью отказала 5 сёл⁵¹⁹.

При увеличении внешних средств к содержанию, Печерская обитель украшалась и в своих зданиях. Следы разорения половецкого, в 1096 г., скоро были уничтожены. Деревянное здание в старом и новом монастыре тогда же было вновь воздвигнуто.

В 1108 г. окончена была строением трапезница в Печерском монастыре, при Игумене Феоктисте, выстроенная на иждивение Глеба Всеславича⁵²⁰.

Усердием князя Николая Святоши устроено новое больничное здание в Печерском монастыре.

Замечательным было для Печерской обители правление игумена Василия. Прежде он был священником в Киеве на Щековице. По смерти Поликарпа (ок. 1182 г.), братия Печерского монастыря не знали, кого избрать в игумены. Но, совершив моление Пресвятой Богородице, единогласно провозгласили игуменом Василия. Он был изумлён этим избранием. Правда, что иночество давно у меня было на сердце, отвечал он на предложение иноков печерских. Но как вздумали вы поставить меня в игумена? Иноки, однако же, успели склонить его на свою сторону, привели его в монастырь, и там он пострижен был митрополитом Никифором в присутствии Лаврентия, епископа Туровского, и Николая, епископа Полотскаго.

При Василии монастырь Печерский обнесён был высокой каменной стеной, имеющей в толщину сажень⁵²¹. В ней сделано было двое ворот. Одними входили Князья и духовенство; другими – простой народ, и выносили умерших⁵²². Без сомнения частые междоусобия и вторжения половцев заставили Василия оградить монастырь крепкой стеной. Незадолго пред тем, в 1169 г., Берендеи зажгли и Печерский монастырь при взятии Киева Мстиславом⁵²³.

После половины двенадцатого столетия, настоятели Киево-Печерской Лавры, в летописях, начинают именоваться архимандритами. Первый настоятель с сим именованием встречается Поликарп, предшественник Василия.

Яко свободни, а не яко прикровение имуще злобы свободу, но яко раби Божии: всех почитайте, братство возлюбите, Бога бойтеся, царя чтите (1Пет.2:16–17).

Что важнейшие из сих заповедей, преподанных апостолом, знакомы нам, и не остаются у нас без действия, – о том свидетельствовать может нынешний день.

Заповедь – Царя чтите – является в действии, когда благословенный день рождения благословенно царствующего Царя вы воспоминаете радостно и торжественно.

Заповедь – Бога бойтеся – является в действии, когда Вы вашу радость о Царе, ваши о Нём желания и надежды прино́сите пред Бога, чтобы Он благословил вашу радость, призрел на ваши желания, совершил ваши надежды.

И да будет неразрывен союз сих двух заповедей, прекрасный и благотворный! Народ благоугождающий Богу – достоин иметь благословенного Богом Царя. Народ чтущий Царя – благоугождает через сие Богу: потому что Царь есть устроение Божие.

Как небо, бесспорно, лучше земли, и небесное лучше земного: то так же бесспорно лучшим на земле должно быть то, что устроено по образу небесному, чему и учил Бог боговидца Моисея: «виждь, да сотвориши по образу показанному тебе на горе» (Исх.25:40), то есть, на высоте боговидения.

Согласно с сим, Бог, по образу Своего небесного единоначалия, устроил на земле Царя; по образу Своего вседержительства – Царя Самодержавного; по образу Своего царства непреходящего, продолжающегося от века и до века – Царя наследственного.

О если бы все Цари земные довольно внимали своему небесному достоинству, и к положенным на них чертам образа небесного верно присоединяли, требуемые от них, богоподобную правду и благость, небесную недремленность, чистоту мысли, святость намерения и деятельности! О если бы все народы довольно разумели небесное достоинство Царя и устроение царства земного по образу небесному, и постоянно себя ознаменовывали чертами того же образа, – благоговения и любовью к Царю, смирением послушанием Его законам и повеления, взаимным согласием и единодушием, и удаляли от себя всё, чему нет образа на небесах, – превозношение, раздор, своеволие, своекорыстие и всякое зло мысли, намерения и действия! Всё, по образу небесному благоустроенное, по образу небесному было бы блаженно. Все царства земные были бы достойным преддверием царства небесного.

Россия! ты имеешь участие в сем благе паче многих царств и народов. «Держи, еже имаши, да никтоже приимет венца твоего» (Откр.3:11). Сохраняй, и продолжай украшать Твой светлый венец, непрерывно подвизаясь – совершеннее исполнять венцедательные заповеди: Бога бойтеся, Царя чтите.

Простираясь от известного к тому, что, может быть, менее усмотрено и понято в слове апостольском, обращаю ваше внимание на то, что апостол, уча страху Божию, почтению к Царю, повиновению начальствам, с тем вместе учит свободе. Повинитеся, говорит, всякому человечу начальству Господа ради; аще царю, яко преобладающу, аще ли же князем, яко от него посланым, – яко свободни. Повинуйтесь, как свободные. Повинуйтесь, и пребывайте свободны.

Кто усомнился бы, довольно ли совместимы сии части учения, того спросил бы я: если есть обязанные долгом повиновения тебе, например – подчинённые по званию и должности, слуги, работники: не примечаешь ли, что из них одни повинуются только по необходимости, неохотно, принуждённо, другие – добровольно, охотно, усердно, следственно – свободно? И не разумеешь ли, что повинующийся только по необходимости будет уступать сей необходимости не более, как поколику не может преодолеть её, будет работать для тебя, как можно, менее, с малой заботой о успехе дела и о твоей пользе, и даже готов совсем пренебречь дело, как скоро не будет понуждать надзор, или угрожать наказание и лишение воздаяния; напротив того, повинующийся по свободному расположению будет трудиться для тебя полной силой, верно и без надзора, тщательно и вне страха наказания? Итак, не очевидно ли, что повиновение может быть соединено со свободой, и что такое повиновение лучше повиновения не свободного?

Но есть трудность в том, каким способом согласить и соединить повиновение и свободу, когда их направления представляются противоположными; – свобода хочет расширять человеческую деятельность, а повиновение ограничивает её. В сем случае дело зависит наиболее от того, как понимают свободу. Ибо едва ли есть в языках человеческих слово, которое столько было бы подвержено неправому пониманию и злоупотреблениям, как слово: свобода.

Некоторые под именем свободы хотят понимать способность и невозбранность делать всё, что̀ хочешь. Это мечта; и мечта не просто несбыточная и нелепая, но беззаконная и пагубная.

Знаете ли, кто первый на земли прельщён был сей мечтой?

Первый человек, Адам. Получив при сотворении высокие способности и могущественные силы, быв поставлен владыкой рая и земли, он пользовался обширнейшей свободой, какую может иметь сотворённое существо. Но и сей свободе поставлен был предел, – древо познания добра и зла. Адаму не предоставлено было свободы вкусить от плода его. Злоупотребитель свободы, старейший человека, через злоупотребление свободы сделавшийся духом тьмы и злобы, тёмными внушениями научил тому же злоупотреблению человека. Человек захотел иметь свободу совершенно неограниченную, как Бог, и дерзнул переступить за предел, положенный заповедью Божией. И что же последовало?

Он не только не приобрёл большей свободы, но утратил большую часть и той, которую имел; и если бы и не осудил его Бог, то естественная необходимость повреждённой грехопадением его природы так же осудила бы его на рабский труд: «в поте лица твоего снеси хлеб твой».

Удивительно покушение праотца незаконно расширить область свободы, и без того почти всемирную; впрочем, оно может быть объяснено недостатком знания опытного, хитростью искусителя, и самой обширностью действительного владычества, при которой легко было не остановиться перед пределом, по-видимому, ничтожным. Что касается до его потомков, обнаруживающих подобное стремление, – не знаю, более ли надобно дивиться тому, что они не уважают, и как бы не видят пределов, указываемых человеческой свободе и законом Божиим, и самым составом общества человеческого, и необходимостью природы, – или более оплакивать сию прирождённую заразу, которую они наследовали от заражённого злоупотреблением свободы праотца, и которую, по омрачению ума, подобным образом наследственному, не довольно умеют усмотреть, и ещё менее уврачевать, хотя это и просто при свете истинном.

«Разумейте же, – скажу с пророком, – разумейте безумнии в людех, и буии некогда умудритеся» (Пс.93:8). Поймите, мечтатели безграничной свободы, гибельное безумие ваших мечтаний, – поймите, наконец, хотя после жестоких опытов, когда сокрушавшая свои пределы свобода не раз обагряла лицо земли неповинной кровью, и, проливая потоки крови человеческой, утопляла в них и сама себя!

Но как же правильнее понять и определить свободу?

Любомудрие учит, что свобода есть способность и невозбранность разумно избирать и делать лучшее, и что она по естеству есть достояние каждого человека. Чего бы, кажется, и желать более? Но сие учение имеет свой свет на высоте умозрения природы человеческой, как она должна быть: а нисходя к опыту и деятельности, какова она есть, оно встречает темноту и преткновения.

В неисчислимости рода человеческого многие ли имеют так открытый и образованный разум, чтобы верно усматривать и отличать лучшее? И те, которые видят лучшее, всегда ли имеют довольно силы – решительно избрать оное и привести в действие? От лучших из человеков не слышим ли жалобы: «еже хотети прилежит ми, а еже содеяти доброе не обретаю» (Рим.7:18)? Что̀ сказать о свободе людей, которые хотя не в рабстве ни у кого, но покорены чувственности, обладаемы страстью, одержимы злой привычкой? Свободен ли корыстолюбец? Не закован ли в золотые оковы? Свободен ли плотоугодник? Не связан ли, если не жёсткими узами, то мягкими сетями? Свободен ли гордый и честолюбивый? Не прикован ли, не за руки и за ноги, но головою и сердцем, не прикован ли к своему собственному истукану?

Таким образом, опыт и сознание, по крайней мере – некоторых людей, в некоторых случаях, не говорят ли того, что вообще говорит Божественная Истина: «всяк творяй грех раб есть греха» (Ин.8:34)?

Наблюдение над людьми и над обществами человеческими показывает, что люди, более попустившие себя в сие внутреннее, нравственное рабство, – в рабство грехам, страстям, порокам, – чаще других являются ревнителями внешней свободы, – сколь возможно расширенной свободы в обществе человеческом пред законом и властью. Но расширение внешней свободы будет ли способствовать им к освобождению от рабства внутреннего?

Нет причины так думать. С большей вероятностью опасаться должно противного. В ком чувственность, страсть, порок уже получили преобладание, тот, по отдалению преград, противопоставляемых порочным действиям законом и властью, и, конечно, неудержимее прежнего предаётся удовлетворению страстей и похотей, и внешней свободой воспользуется только для того, чтобы глубже погружаться во внутреннее рабство. Несчастная свобода, – которую, как изъяснился апостол, имеют, яко прикровение злобы! Благословим закон и власть, которые, поставляя, указывая и защищая по необходимости поставленные пределы свободным действиям, сколько могут, препятствуют злоупотреблению свободы естественной и распространению нравственного рабства, то есть рабства греху, страстям и порокам.

Я сказал: сколько могут; потому что совершенного прекращения злоупотреблений свободы я, погруженных в рабство греха, возведения в истинную и совершенную свободу не только нельзя ожидать от закона и власти земных, но для сего не довлеет и закон Небесного Законодателя. Закон предостерегает от греха, согрешившего обличает и осуждает; но не сообщает рабу греха силы расторгнуть узы сего рабства, и не преподаёт средства загладить содеянные беззакония, которые, как огненная печать греховного рабства, лежат на совести. И в сем то состоит «немощное закона» (Рим.8:3), о котором не обинуясь свидетельствует апостол.

Здесь вновь представляется вопрос: что̀ же есть истинная свобода, и кто может её дать, и особенно – возвратить утратившему её грехом?

Истинная свобода есть деятельная способность человека, не порабощённого греху, не тяготимого осуждающей совестью, – избирать лучшее при свете истины Божией, и приводить оное в действие при помощи благодатной силы Божией.

Возвратить сию свободу рабу греха может только Тот, Кто даровал её при сотворении безгрешному человеку. Сие объявил сам Творец свободы: «Аще Сын вы свободит, воистину свободни будете» (Ин.8:36). «Аще вы пребудете во словеси Моем, воистинну ученицы Мои будете, и уразумеете истину, и истина свободит вы» (Ин.8:31–32). Иисус Христос Сын Божий, в воспринятом естестве нашем пострадав и умерши за нас, Своей «кровию очистил совесть нашу от мертвых дел» (Евр.9:14), и расторгши узы смерти Своим воскресением, расторг и связующие нас узы греха и смерти, и, по вознесении Своём на небо, ниспослав Духа истины, даровал нам через веру свет Своей истины – усматривать лучшее, и Свою благодатную силу – творить оное.

Вот свобода, которой не стесняет ни небо, ни земля, ни ад, которая имеет пределом волю Божию, и это не в ущерб себе, потому что и стремится к исполнению воли Божией, которая не имеет нужды колебать законные постановления человеческие, потому что умеет в них усматривать ту истину, что «Господне есть царствие, и Той обладает языки» (Пс.21:29), которая непринуждённо чтит законную человеческую власть и её повеления, непротивные Богу, поскольку светло видит ту истину, что «несть власть, аще не от Бога, сущия же власти от Бога учинены суть» (Рим.13:1). Итак, вот свобода, которая совершенно согласна с повиновением закону и законной власти, потому что она и сама того хочет, чего требует повиновение.

Много имел бы я сказать о христианской, внутренней, а не внешней, нравственной и духовной, a не плотской, всегда благоделающей, и никогда не мятежной свободе, которая может жить в хижине так же удобно, как в доме вельможеском или царском, которой подвластный, не преставая быть подвластным, может пользоваться столько же, как властелин, которая и в узах и в темнице ненарушима, как то можно видеть в христианских мучениках. Но уже время положить конец слову.

Возлюбим свободу христианскую, – свободу от греха, от страсти, от порока, свободу охотно повиноваться закону и власти, и делать добро Господа ради, по вере и любви к Нему. И никто да не будет прельщён людьми, от каких остерегает нас апостольское слово, – которые «свободу обещавают, сами раба суще тления» (2Пет.2:19). Аминь.

Посем глагола им: Лазарь друг наш успе. (Ин.11:11).

Успение Пресвятой Богородицы воспоминаем ныне благоговейно и торжественно. Что значит успение? По силе слова: отхождение ко сну. А означается сим кончина земной жизни Матери Божией.

Приметно, Святая Церковь хотела избежать наименования смерти, говоря о Матери Жизни. Но откуда же заимствовано наименование сна для означения смерти? До́лжно думать, что – из уст Христа Спасителя. «Лазарь друг наш успе», – сказал Он апостолам, когда, по силе Своего всеведения, возвещал им о постигшей Лазаря смерти, находясь вдали от места его кончины. Видно, что это был новый язык: потому что апостолы не поняли его, и Господь нашёл нужным перевести Своё изречение на их обыкновенный язык: Лазарь умре.

Что же значит сей новый язык? Для чего Христос и Церковь называют смерть сном? Какие через сие хотят нам подать мысли? Теперь не неблаговременно и не бесполезно – дать на сие ответ.

Почему смерть праведного Лазаря названа «сном», – понять не трудно. Она имела ту отличительную черту сна, что вскоре должна была прекратиться пробуждением, то есть, возвращением прежней жизни. В слове: «успе», вместе с извещением о смерти Лазаря, заключено было пророчество, что он через четыре дня воскреснет.

Подобно сему можно уразуметь и то, почему телесная смерть Божией Матери названа успением. И она имеет ту отличительную черту сна, что вскоре окончилась пробуждением, то есть, совершенным воскресением в жизнь вечную. В слове: успение скрывается указание на церковное предание, что Божия Матерь на третий день по Своём преставлении от земли, явилась апостолам в небесной славе и – то был не один дух Её, но купно с воскресшим телом, которого потому уже и не обрелось во гробе Её.

Впрочем, в Писаниях Апостолов виден утвердившийся обычай – не только в особенных знаменательных случаях, но и вообще, называть смерть успением и сном. Так, апостол Павел об очевидцах воскресшего Господа пишет: «множайшии пребывают доселе, нецыи же и почиша» (1Кор.15:6). Он также пишет относительно воскресения мёртвых: «ecu не успнем, ecu же изменимся» (1Кор.15:51). То есть: мы не все умрём, потому что последний день мира застанет на земли живущих; но все изменимся, потому что тем, которых последний день мира застанет живыми, некогда будет умереть и быть погребёнными; их тела, не подвергаясь смерти, изменятся из тленных в нетленные, какие будут иметь и воскресшие из мёртвых.

Переименовывая смерть успением и сном, богомудрые мужи, без сомнения, хотели внушить своим последователям, что христианин должен смотреть на смерть не «якоже и прочии, неимущии упования», что смерть не есть решительное отрицание жизни и погибель личности и бытия, что, как уснувший вечером пробуждается утром с обновлённой силой жизни, так уснувший смертью телесной пробудится в новую бессмертную жизнь в день всеобщего воскресения. Таким образом, если мы внимательны: то произнося слово: «успение», мы напоминаем себе учение о бессмертии души и утверждаем себя в надежде воскресения и тела.

Обращаясь от Новозаветных Писаний к Ветхозаветным, примечаем, что там нет сей утешительной заботы – облечь мысль о смерти светлой одеждой. Кончина даже праведных и святых там не называется успением, но смертью.

В книге Бытия о Патриархах первого и второго мира одинаково пишется: «поживе – и умре» (Быт.5:5). О самом Отце верующих написано: ослабев умре Авраам (Быт.25:8). Подобно и о пророке Самуиле: «умре Самуил» (1Цар.25:1). Ещё печальнее Патриарх Иаков изъяснился сам о своей смерти: «сниду к сыну моему сетуя во ад» (Быт.37:35). От чего в ветхозаветные времена такой не отрадный взор на смерть даже у святых, хотя они, без сомнения, также как и мы, веровали в воскресение мёртвых и жизнь будущего века? – От того, что тогда, как говорит апостол, «царствова смерть» (Рим.5:14), ещё не побеждённая животворящей смертью Христовою; – от того, что тогда «не у явися святых путь» (Евр.9:8), ещё не был открыт вход во святилище неба, «идеже предтеча о нас вниде Иисус» (Евр.6:20); – от того, что ветхозаветные Патриархи, пророки, праведники – «по вере умроша вси сии, не приемше исполнения обетований, но издалече видевше я и целовавше» (Евр.11:13)·, и потому на них сильнее знаменовался близкий мрак смерти, нежели отдалённый свет воскресения.

Из противоположности новозаветного состояния человечества с ветхозаветным открывается новая причина того воззрения на смерть, пред которым она перестаёт казаться смертью и превращается в сон. Если бы мы, ещё в первых прародителях осуждённые на смерть и ежедневно сами подтверждающие собственное осуждение произвольными грехами, не были искуплены от смертного осуждения страданием и смертью Христовою: то смерть временная препровождала бы нас в смерть вечную без надежды пробуждения к жизни. Это была бы совершенная смерть. Но когда «Христос за ны умре» (Рим.5:8); когда мы «примирихомся Богу смертию Сына Его» (Рим.5:10); когда «Бог, богат сый в милости, за премногую любовь Свою, еюже возлюби нас, и сущих нас мертвых прегрешеньми сооживи Христом» (Еф.2:4–5) когда, вследствие сего, «якоже о Адаме вси умирают, такожде и о Христе ecu оживут» и, по смерти (1Кор.15:22), и оживут в жизнь вечную и блаженную, какова не может не быть жизнь о Христе: тогда смерть действительно перестала быть смертью и превратилась в сон. Это сон кратковременный в сравнении с последующей вечной жизнью, сон мирный, как отдохновение от трудов, как облегчение от скорбей, как покой умиротворённых Христом в совести, сон не бессознательный, – ибо спит тело, а душа не спит, но сознательно сладкий, как предвкушение будущего блаженства.

При сем не надобно забыть, что преимущество новозаветного благодатного состояния человечества, хотя открыто для всех, доступно всем, однако не принадлежит каждому из нас потому только, что мы живём в новозаветные времена. Были люди отдалённых ветхозаветных времён, которые принадлежали и к Новому Завету по духу. Таков был Авраам, который «рад был видеть день Христов: и виде и возрадовася» (Ин.8:56), и, конечно, насладился и всеми благами, открытыми человечеству во Христе. Напротив того, есть и в новозаветные благодатные времена люди, которые по внутреннему расположению не принадлежат к благодатному Завету Божию, хотя наружно украшаются именем христиан. Дверь благодати для всех отверста во Христе, Который рек: «Аз есмь дверь: Мной аще кто внидет, спасется» (Ин.10:9). Но надобно войти в сию дверь; а входят в неё верой, и притом живою и деятельной. «Верой живу Сына Божия» (Гал.2:20), говорит апостол. Кто возбудил и сохраняет в себе сию жизнь: тот и во гробе «не уснет в смерть», но и с одра тления воспрянет в нетление, в жизнь, в небо, в блаженство, в славу. Но кто, не подвизаясь проникнуть в высшую, блаженную жизнь духа, живёт жизнью ветхого Адама, проводит жизнь плотскую, чувственную, греховную, движимую помыслами страстей и похотей: тот среди признаков жизни погружается в действительную внутреннюю смерть, – потому что «грех содеян раждает смерть» (Иак.1:15); потом, если не обратится и не покается, умирает видимой смертью «грешника, которая люта» (Пс.33:22), – потому что ей, наконец, он переходит в смерть вечную, которую как ни желал бы он превратить в глубокий сон, чтобы забыться от её мук, но не возможет, потому что его непрестанно будить будут огнь неугасающий, червь неумирающий, жупел кипящий, и будить будут не к жизни, но всегда к новой смерти.

Брат смертный! Да будет, сколь возможно, долга твоя жизнь: однако, наш смертный одр не далеко, и, как часто случается, вероятно, ближе, нежели мы думаем. Подумай же благовременно, что желаешь найти на нём, – успение мирное, или смерть лютую? А найдёшь верно то, что сам изберёшь и приготовишь. «Еже бо аще сеет человек, тожде и пожнет» (Гал.6:7). Перестанем сеять для себя смерть и мучение нашими грехами. Посеем для себя жизнь и покой покаянием, верой и добродетелью. Аминь.

Вы желаете видеть продолжение моих писем⁵²⁴. Сознаюсь, давно должен бы я исполнить ваше желание. Но нет худа без добра. Время шло не даром, и делало своё дело. Появилось мнение Литтре, возбудило толки, во многих вызвало сочувствие к себе. Прошло несколько лет, и Литтре забыт, и его мнение перешло в историю заблуждений. A между тем учение о конечных причинах, по словам Литтре, отовсюду изгнанное и окончательно разрушенное, стоит несокрушимо, и как истина, возвещаемая Словом Божиим, переживёт все временные изменения вещей, и все изменяющиеся о них мнения человеческого разума, и вполне раскроется и осуществится под новым небом, на новой земле (Откр.21:1). Хорошо Василий Великий называет естественные науки много попечительной суетой⁵²⁵, если они ведут к неправильным понятиям о мире и его Творце.

В настоящем письме я обещался рассмотреть с вами, как истина конечных причин раскрывается в слове Божием. Взгляд священных писателей на целесообразность мира – сколько глубокий, столько же и возвышенный. Близорукое воззрение Литтре – слишком ничтожно, чтобы сопоставлять его с созерцаниями мужей боговдохновенных. Поэтому, в настоящем письме я не думаю входить в препирательство с ним, или с подобными ему, но желаю рассмотреть вместе с вами откровенное учение о целесообразном устройстве мира. В разумении сего учения нам помогут отцы и учители Церкви. Приступим к Божественному учению с верой и с благоговейным желанием умудрения, а не с дерзкой пытливостью кичливого разума.

Небо, земля и море, говорит св. Григорий Богослов, словом – весь сей мир есть великая и преславная книга Божия⁵²⁶. В этой книге человек находит и умудрение своего ума, и утешение своего сердца, и укрепление своей воли во всех многоразличных судьбах и переворотах жизни. Если Творческий ум «хощет, да не будут праздны (бесцельны) дела премудрости Его» (Прем.14:5), но всем делам Своим предначертает цели мудрые и благие: то и для ума человеческого нет ничего естественнее и сроднее, как благоговейное наблюдение и изучение сих мудрых и благих целей Мироздателя. Бог, невидимый и непостижимый, открывает Себя человеку в делах Своих, в устройстве мира естественного, в судьбах мира нравственного: но человек тогда понимает сие откровение, когда видит не внешнюю только сторону дел Божиих, но проникает в их внутренний смысл и значение, в намерения и цели действующего. Для сего и дан человеку разум. «Положил есть око свое на сердцах их (людей), – говорит сын Сирахов, – показати им величество дел Своих: да имя святыни Его восхвалят, и да поведают величество дел Его... И судьбы своя показа им: величество славы видеша очеса их, и славу гласа их слыша ухо их» (Сир.17:7–8, 10–11). Разумному духу естественно – действование сознательное и целесообразное: также точно его существенная потребность – понимание и уразумение целей во всём, что он наблюдает и созерцает. Посему-то, пророк обличает невнимательность к делам Божиим, как расслабление и огрубение духа, погружённого в чувственность. Нечестия иудеев уже подвигнули на них праведный гнев Божий, а между тем они, по словам Исаии, «с гусльми и певницами, и тимпаны, и свирельми вино пиют, на дела же Господня не взирают, и дел руку Его не помышляют» (Ис.5:12). Другой Пророк предсказывает нечестивому дому Израилеву грядущее наказание за нечестие; но предсказанное наказание медлит, не приходит. Вместо того, чтобы уразуметь благую цель такой медлительности – Божие долготерпение, ожидающее покаяния – и подобно ниневитянам, отвратить наказание постом и сокрушением, нечестивцы, не внимательные к советам Божиим и огрубевшие во грехах, дерзают глумиться над Богом пророков, медлящим исполнять предсказанное. «Долги дни, – говорят они, – погибе всякое видение» (не сбудется пророчество). Сие дерзкое глумление, наконец, истощает Божественное долготерпение, и предсказанное наказание приходит быстро и неожиданно (Иез.12:21–28). В таких же чертах изображает Давид горделивую самомечтательность нечестивца, который, прилагая грехи ко грехам, издевается над страхом Божественного правосудия, глумится над верой в Бога и Его Промысл. «Нечестивый хвалится похотью души своей. Нет Бога в мыслях его. Чужды для него суды Божии. Нечестивый в дерзости своей пренебрегает Господа. Говорит в сердце своём: не поколеблюсь, в род и род не приключится зла. Говорит в сердце своём: забыл Бог, закрыл лице Своё, не увидит никогда. Он не смотрит, не взыщет» (Пс.9:24–27, 32, 34). Такое безумное самообольщение нечестивых сильно обличает пророк: «видел я нечестивого, грозного, расширявшегося, как укоренившееся ветвистое дерево: но он исчез, и вот нет его; ищу его, и не нахожу» (Пс.36:35–36). «Не коснит Господь обетования, – пишет ап. Пётр, – якоже нецыи коснение мнят: долготерпит на нас, не хотя, да кто погибнет, но да вси в покаяние приидут. Приидет же день Господень, яко тать в нощи» (2Пет.3:9–10). Невнимательность к долготерпению Божию апостол обличает и в душе каждого грешника, который спокойно коснеет во грехах, нисколько не помышляя, что стрелы гнева Божия уже давно готовы пасть на его голову, и что Бог медлит наказанием, ожидая его раскаяния. «Или о богатстве благости Его и кротости и долготерпении нерадиши, неведый, яко благость Божия на покаяние тя ведет. По жестокости же твоей и непокаянному сердцу собираеши себе гнев в день гнева» (Рим.2:4–5). Весь языческий мир подвергается апостольскому обличению за невнимательность к делам Божиим. Язычникам открыто было всё, что можно знать о Боге путём естественного ведения. «Невидимая бо Его, – говорит апостол, – от создания мира творенми помышляема видима суть, и присносуищая сила Его и Божество». «Посему, – заключает апостол, язычники, погрязшие в мерзостях идолопоклонства, безответны пред Богом» (Рим.1:20–23). Они не достойны прощения, по выражению мудрого, потому что увлеклись одной видимостью, остановили мысль, ищущую Бога, только не красот и совершенств видимого, и не возвели её к благоговейному и благодарному созерцанию невидимого Виновника видимой красоты. А ум чистый и неомрачённый от видимого естественно восходит к Невидимому. «От величества бо красоты созданий сравнительно рододелатель их познавается» (Прем.13:5, 8).

Нечестивые и немудрые или увлекаются видимостью и не восходят умом к невидимому Мироправителю, или коснеют в чувственности и в невнимательности к делам Божиим: напротив, люди благочестивые и мудрые любят вникать во все дела Божии, размышлять о великих деяниях Господа (Пс.76:13). И сам Бог, как учит сын Сирахов, побуждал рабов Своих прославлять чудные дела, которые сотворил Он, Всемогущий, преукрашая мир Своей славой (Сир.42:17). «Бог, – говорит Соломон, – премудрости предводитель есть и премудрых исправитель. Сей даде мне о сущих познание неложное, познати составление мира и действие стихий, – начало и конец и средину времен, возвратов премены и изменения времен, лет круги и звезд расположения, естество животных, и гнев зверей, ветров усилие и помышления человеков, разнство летораслем, и силы корений. И елика суть скрыта и явна, познах: всех бо художница научи мя премудрость» (Прем.7:15, 17–21).

Не напрасно же Бог возбуждает мудрых к созерцанию дел Своих. Созерцая дела Божии, человек входит в глубочайшее познание и себя и Бога. «Природа, – пишет Григорий Богослов, – как на общем пиршестве, предложила тебе всё, – и что нужно для тебя, и что служит к твоему удовольствию, чтобы ты, сверх прочего, из самых благодеяний познал Бога, и из своих потребностей приобрёл больше сведений о себе самом»⁵²⁷. Внимая внушению, возбуждающему мудрых к созерцанию дел Божиих, Давид с любовью и радостью воспевает чудные дела Божии в мире естественном и нравственном. «Хорошо – славить Господа и петь имени Твоему, Всевышний. Ибо Ты возвеселил меня, Господи, творением Твоим; делами рук Твоих я восхищаюсь. Коль велики дела Твои, Господи! Весьма глубоки помышления Твои. Человек несмысленный не знает, и невежда не разумеет сего» (Пс.91:2, 5–7). «Славлю Тебя, Господи, от всего сердца в совете праведных и в собрании. Велики дела Господни и вожделенны для всех, любящих оныя» (Пс.110:1–2). Пророк, сам ревностный и пламенный проповедник великих дел Божиих, внушает и других не утаивать, но велегласно возвещать славу и величие дел Божиих (Пс.104:1–2, 5, 106:31–32), и сам пересказывает то, что другие видели, испытали и наблюдали в великом царстве Божием. Так с воодушевлением он передаёт нам рассказы мореходцев: «Ходящие по морю на кораблях, производящие дела на водах многих, они видели дела Господни, и чудеса Его во глубине. Скажет, и восстаёт ветр бурный, и подъемлет на нём волны, восходят до небес, нисходят до бездн: душа их истаявает в бедствии; кружатся, шатаются, как пьяный; вся мудрость их исчезает: но воззвали ко Господу в скорби своей: и Он вывел их из бедствия их. Он превращает бурю в тишину, и умолкают волны их. Веселятся, когда они утихнут, и Он приводит их в желаемую ими пристань. Да славят Господа за милость Его, и за чудеса Его для сынов человеческих! Да превозносят Его в собрании народном и да хвалят Его в соборе старейшин» (Пс.106:23–32)!

Во всех трудных и тяжких состояниях нравственной жизни люди, водимые Духом Божиим, искали себе умудрения и укрепления в созерцании чудных дел Божиих. Впадает ли ум в мрачную глубину сомнений, истаявает ли сердце в скорбях и страданиях, изнемогает ли воля в борьбе с врагами добра, – в делах Божиих, в делах бесконечной любви и мудрости, и обильный свет блуждающему во тьме сомнений, и утешение страждущему, и ободрение и укрепление изнемогающему. Богопросвещённый Давид испытал на себе тяжкое состояние сомнений, как сам о себе свидетельствует: «Благ Бог к Израилю, к чистым сердцем. А я – едва не уклонились ноги мои, едва не поскользнулись стопы мои: ибо я вознегодовал на безумных, видя благоденствие нечестивых. Ибо нет им огорчений до самой смерти, и тело их тучно. В трудах человеческих нет их, и с прочими людьми не страждут они» (Пс.72:1–5). Сомнение сие разделяли многие из народа. «Как же знает Бог, – говорили люди, – и есть ли ве́дение во Всевышнем? А вот сии нечестивые счастливцы мира умножают богатство. Так не напрасно ли я очищаю сердце мое, и омываю невинностию руки мои» (Пс.72:11–13)? Святая душа мудрого естественно не могла сочувствовать таким сомнениям «И так начал я размышлять, – говорит он, – чтобы узнать сие: но сие трудно было в глазах моих, пока наконец вошёл я во святилища Божии и узнал конец их» (Пс.72:15–17). Мудрый входит умом во святилища Божии, проникает во святые цели и намерения Промыслителя, по которым Он попускает временное благоденствие нечестивых, понимает всю ничтожность благополучия нечестивых пред светлой и блаженной судьбой даже и злостраждущей добродетели. Созерцание сих целей успокаивает его душу и рассеивает мрак его сомнений. Он видит, что нечестивый поставлен на скользком месте, что его благоденствие – пустой призрак сновидения, исчезающий с пробуждением, что добродетель, напротив, и в злострадании опирается на крепкую руку Божию, которая ведёт её по своему произволению, и возводит к вечному, блаженному единению с Богом (Пс.72:18–28). «Если бы Судия, – замечает бл. Феодорит, – в настоящей жизни все блага отдал одним только праведным; то делатели зла нашли бы тут сильный предлог к извинению себя. Они стали бы говорить то же, что̀ сказал учитель их Богу об Иове: Даром ли Иов чтит Бога? Не Ты ли оградил дом его, его имение кругом, благословил дела рук его, и стада его распростёр по земле? Но простри руку твою, и коснись имения его, не отречётся ли он Тебя пред лицом Твоим (Иов.1:9–16)»⁵²⁸? Таким образом, благосостояние нечестивых с одной стороны снимает подозрение с добродетели, которая в злострадании являет свою внутреннюю силу и величие, а с другой лишает нечестивого всякого оправдания пред Богом, Который самыми благодеяниями призывает его на путь добродетели. Вразумлённый созерцанием мудрых целей, по которым Бог попускает благоденствовать нечестивцам и руководит добродетель путями злостраданий к славе и блаженству, праведник раскаивается в своём сомнении, и, как очищенный и укреплённый внутренним испытанием, всей силой сердца устремляется к Богу. «Когда кипело сердце мое и терзалась внутренность моя (в сомнениях): тогда я был невежда и не разумел: как скот был я пред Тобой... Кто мне на небе? И с Тобой ничего не хочу на земле. Томится по Тебе плоть моя и сердце мое» (Пс.72:21–22, 25–26).

Настал для Сиона день гнева Божия. Народ отведён в плен. Иерусалим превращён в пустыню. Горькими слезами оплакивает Иеремия его падение и позор. Сам пророк, провозвестник совершившегося суда Божия над Иерусалимом, столько испытал страданий и оскорблений и от соотечественников, и от врагов, что забыл, что такое радость и счастие. Душа его насыщена скорбью (Плч.3:15, 17), глаза болят от слез (Плч.3:51), скорбный и возмущённый дух не находит себе утешения и покоя (Плч.3:49). Из этой-то глубины скорби сетующий пророк возводит взор на дела Божии, и всюду видит в них милость и любовь. В мире вещественном он видит, что каждое утро обновляется милость Божия к тварям, что Бог верен и неизменен в Своих каждодневных благодеяниях, изливаемых на существа земные (Плч.3:23). Обращая мысль к миру нравственному, пророк припоминает себе, что Иегова всегда благ к уповающему на Него, что Он всегда милостив к душе, которая ищет Его (Плч.3:25), или, как говорит апостол, «взыскающим Его мздовоздаятель бывает» (Евр.11:6). Такое созерцание милости и любви в делах Божиих умиряет скорбную душу пророка, и скорбь её растворяет утешительной мыслью, что Бог не навсегда поражает людей, и если поражает, то Он же и опять помилует по великой милости Своей, что Бог не от сердца, не охотно преогорчевает сынов человеческих (Евр.11:31–36). Из созерцания дел Божиих пророк выносит, наконец, радостную уверенность, что, когда грехи истощают Божие долготерпение, Господь хотя посылает наказание на грешников, чтобы пробудить души усыплённые, смягчить сердца огрубелые и ожесточённые, но никогда не затворяет Своего милосердия, всегда готов принять покаяние грешника и помиловать кающегося. Сам утешенный в своей скорби созерцанием путей Божиих, пророк убеждает скорбящих и страждущих – безропотно, с безмолвной преданностью Промыслу ожидать помощи от Бога (Евр.11:26).

Видите теперь, что Писание и внушениями, и примерами ясно показывает нам, как спасительно – наблюдение путей Божиих в природе и мире нравственном, и как опасна и гибельна невнимательность к советам Божиим. Но ограниченный разум не всегда может проникнуть в цели и намерения Промысла, и, останавливаясь только на видимости или внешности дел Божиих, естественно заблуждается и обманывается. Единственно верная и надёжная опора для него – слово Божие, как Откровение, сообщённое «Духом Божиим, Который вся испытует, и глубины Божия» (1Кор.2:10). Правда и в самом Писании открыты не все советы Божии о мире и человеке: полнейшее прозрение в сии советы будет доступно человеку только в жизни будущей (1Кор.13:9–10). В настоящей жизни открыто столько, сколько может человек вместить. (Ин.16:12), и сколько нужно для целей земной жизни, в которой «верой ходим, а не видением» (2Кор.5:7). Но такая довременная сокровенность премудрости Божией в высочайших тайнах своего промышления не препятствует благоговейно изучать советы её, уже открытые боговдохновенным созерцателям. И в том, что̀ открыто, как исповедует апостол, «глубина богатства, и премудрости и разума Божия» (Рим.11:33).

«Живый во веки созда вся обще» (Сир.18:1). К Вечному, конечно, не во времени пришла мысль о творении. Иначе, она произвела бы изменение в Неизменяемом, приращение в Всесовершенном. Всесовершенный не возрастает и не умаляется, не усовершается и не оскудевает. Вечный и Всеведущий от вечности видит всё, что̀ есть, было и будет. Таковы и понятия разума о Боге. И в Священном Писании есть ясные указания, что Творец от вечности содержит в уме Своём мысль о мире в полном её раскрытии, так что всё бытие мира во времени есть продолжающееся осуществление вечной и неизменной мысли Божией. Прежде создания мира Бог от вечности созерцал в уме Своём все Свои будущие создания. От вечности в уме Божием существует образ или очертание мира физического в целом его составе, в сокровеннейших свойствах, во всех даже самых малейших частях, очертание и мира нравственного во всех его отдалённейших судьбах, во всех его свободных действиях и их следствиях, во всём его нескончаемом бытии. Так, в книге пророка Даниила находим следующее свидетельство о предведении Божием: «Боже вечный, и сокровенных ведателю, сведый вся прежде бытия их» (Дан.13:42). «Прежде неже создана быша, – пишет сын Сирахов, – вся уведена Ему» (Сир.23:29). Его взор простирается на всю вечность – «от века на век» (Сир.39:26). Апостол Иаков, говоря, что спасение язычников предсказано и пророками, прибавляет: «от вечности известны Богу все дела Его» (Деян.15:18). Апостол Павел свидетельствует, что усыновление нас Богу Иисусом Христом предопределено Богом прежде сложения мира (Еф.1:4–5), что в «Иисусе Христе исполнилось предвечное определение премудрости Божией» (Еф.3:10–11), и что домостроительство спасения есть «тайна, сокрывавшаяся от вечности в Боге» (Еф.3:9).

Согласно с Откровением и Отцы Церкви учат о вечной мысли Божией о мире. Св. Григорий Богослов так рассуждает: «Помыслил много-художный родитель всяческих – Божий ум, и произошла материя, облечённая в формы; потому что Он не походит на живописца, в котором видимый пред очами образ возбудил нечто подобное сему образу, чего не мог бы начертать один ум. Поскольку Богу нельзя приписать недеятельности и несовершенства; то чем занята была Божия мысль прежде, нежели Всевышний создал вселенную и украсил формами? Она созерцала вожделенную светлость своей доброты... Мирородный ум рассматривал также в великих своих умопредставлениях им же составленные образы мира, который произведён впоследствии, но для Бога и тогда был настоящим. У Бога всё пред очами, и что будет, и что было, и что̀ есть теперь. Для меня такой раздел положен временем, что одно – впереди, другое – позади; а для Бога всё сливается в одно, и все держится в мышцах великого Божества. Всё породил в себе Ум, a рождение вовне совершилось в последствии благовременно, когда открыло великое Божие Слово»⁵²⁹. У Иоанна Дамаскина читаем в третьем слове, о св. иконах: «От века существуют в Боге понятия о тех вещах, которые имеют принять бытие от Него, т. е., предвечный Его совет, который – всегда одинаков. Ибо Бог – непременен, и совет Его – безначален, и то, что Он от вечности в нём положил, исполняется в предопределённое от Него время и предустановленным образом. Посему, понятия Божии о каждой из тех вещей, которые от Него имеют принять бытие своё, суть их образы, чертежи, или, как называет св. Дионисий, предопределения. Ибо в совете Его начертан образ всем вещам, которым предопределено быть, и которые непременно будут, ещё до бытия их»⁵³⁰.

Если бы Творцом мира был ангел, или какая-нибудь хотя и высокая, но ограниченная сила; то в плане мироздания, конечно, возможны были бы недоконченность, несовершенства, несообразность средств с целями, как это бывает в предначертаниях человеческого разума. Но в плане, созданном всесовершеннейшим умом, могла ли быть хоть тень несовершенства? Не могли вкрасться несовершенства и при осуществлении Божественного плана. Ибо Создатель сего плана сам же его и осуществитель. Мысль о мире измыслила высочайшая премудрость, осуществило её всемогущество. Что мир есть достойное осуществление Творческих идей, – в этом прежде всего уверяет нас суд самого Бога о мире, воззываемом к бытию. Каждый день творения получает одобрение Творца. «И виде Бог, яко добро» (Быт.1:4, 8, 10, 12, 18, 21, 25). «Одобрение красоты у Бога – не таково, как – у нас. Для Него прекрасно – то, что совершено по закону искусства, и направлено к благопотребному концу. Посему-то, Предположивший явственную цель созидаемого одобрял творимое по частям, сообразуясь с Своими художническими законами, поколику оно служило к достижению конца. Когда рука лежит сама по себе, а глаз – особо, и каждый член статуи положен отдельно, тогда не для всякого покажутся они прекрасными. А если всё поставлено на своём месте, то красота соразмерности, часто и с первого взгляда, усматривается даже невеждой. Но художник и прежде сложения знает красоту каждой части, и хвалит её отдельно, возводя мысль свою к концу. В таком же смысле изображается здесь и Бог, как одобряющий каждое Своё произведение порознь». Так Василий Великий изъясняет произносимое Творцом одобрение созидаемого мира⁵³¹. И не только сам Художник, но и умные Силы видели красоту мира ещё до окончания творения. Создание звёздного неба привело в восторг ангелов. Егда сотворены быша звёзды, говорит Бог у Иова, «восхвалиша Мя гласом велиим вcu Ангели Мои» (Иов.38:7). Когда окончено было творение, – Творец нашёл его достойным полного одобрения и благословения. «И виде Бог вся, елика сотвори: и се добра зело. И благослови Бог день седмый», как первый день новосозданного мира (Быт.1:31, 2:3). Ипостасная Премудрость Божия, Которой создана быша всяческая, яже на небеси, и яже на земли (Кол.1:16), говорит о Себе в книге Притчей, что Она «радовала Иегову устроением мира, и Сама веселилась о создании земли, и радовалась сотворению человека» (Притч.8:27–31). Радовать вечную Премудрость, конечно, может только красота и совершенство. Пророк, созерцая чудное устройство мира, прозревает радование о нём Творца его. «Буди слава Господня во веки: возвеселится Господь о делех Своих» (Пс.103:31).

Св. писатели единодушно выражают глубокое благоговение к Создателю, взирая на мудрое устроение мира. Мудрость, по общему понятию, есть избрание наилучших целей и достижение их наилучшими средствами; значить, мудрое устроение мира есть то же, что – целесообразность. «Благослови душе моя Господа, – поёт Давид, восхищённый созерцанием чудных дел Божиих: – Господи Боже мой возвеличился ecu зело. Яко возвеличишася дела Твоя Господи: вся премудростию сотворил ecu» (Пс.103:1, 24). «Господь, – говорит пророк, – сотворивый землю в крепости Своей, устроивый вселенную в премудрости Своей, и разумом Своим простре небо» (Иер.10:12). «Бог премудростию основа землю, – пишет мудрый, – уготова же небеса разумом» (Притч.3:19). По словам самого Бога, надобно не иметь ни очей, ни сердца, чтобы не видеть чудес премудрости в устройстве мира, и не чувствовать благоговения к Создателю. Господь повелевает пророку указать людям на море, которое держится в своих пределах, и при всей ярости и волнении не смеет переступить их. Поразительно – это обличение человеческого ослепления: оно падает и на современных суемудров, которые видят в мире только одни свойства материи. Пророк говорит от лица Божия: «Слышите сия людие буии и не имущии сердца: иже имеюще очи, не видите, и уши, и не слышите. Мене ли не убоитеся, рече Господь? Или от лица Моего не устыдитеся? Иже положих песок предел морю, заповедь вечну, и не превзыдет его, и возмутится, и не возможетв: и возшумят волны его, и не прейдут того» (Иер.5:21–22).

Как в художественном произведении ваяния человек, понимающий искусство, видит не только красоту целого, но совершенство в каждой части порознь, удивительную соразмерность в самых мелких подробностях, в тончайших линиях: так боговдохновенные созерцатели прозревают чудную целесообразность или мудрость в целом устройстве мира, и усматривают мудрое устройство каждой его части, художническое совершенство в самых малейших частях. Художник мира в Писании представляется под образом скудельника, который выделывает из глины различные сосуды, и каждому из них даёт такую меру и форму, какая – согласна с художнической его мыслью, какой требует назначение и употребление сосуда. Форма каждого сосуда единственно зависит от знания и воли скудельника. Так «вся тварь в руках Божиих, якоже брение в руку скудельника» (Иер.18:6). «Яко брение скудельника в руце его, вси путие его по изволению Его» (Сир.33:13). От художника зависит и целая форма сосуда, и все её особенности и частные украшения (Прем.15:7; Ис.45:9). «Бог», говорит Василий Великий, «прежде нежели существовало что-нибудь из видимого ныне, положив в уме, и подвигшись привести в бытие несущее, вместе и помыслил, каким должен быть мир, и произвёл материю соответственную форме мира. Для неба отделил Он вещество приличное небу, и в форму земли вложил сущность, свойственную земле и для неё потребную. Огню же, воде, воздуху и формы дал, какие хотел, и в сущность их привёл, как требовало умопредставление каждой из творимых вещей»⁵³². И не только великие части мироздания, но и все самомалейшие вещи в мире получили и вещество, и форму от руки единого Художника. Соломон во всей славе своей не одевался так пышно, как каждая из полевых лилий. И её одеяние предначертано и устроено Богом (Мф.6:28–30). Земля, вода, воздух и огонь, эти главные или первые стихии сложных вещей, которых и само название, по разумению Василия Великого, означает стройное, чинное шествие⁵³³, при всей своей разнородности, представляют собой удивительную целость и согласие. Так, по словам мудрого, «стихии пременяемы, якоже в гуслех гласы сличия имя пременяют, всегда храняще звук» (Прем.19:17), т. е., как звуки, исторгаемые из струн арфы, пересекаясь и смешиваясь, сливаются, однако, в гармоническое согласие: так и стихии срастворяются и смешиваются одна с другой, одна другую проникают и изменяют и, несмотря на такое смешение противоположных и враждебных свойств, они составляют удивительную стройность и согласие. «Вся сугуба, – замечает сын Сирахов, – едино противу единаго: и не сотвори ничтоже скудно. Едино от единаго утверди благая: и кто насытится зря славу Его» (Сир.42:25–26)? Весь мир составлен из противоположностей: таковы, напр., свет и тьма, теплота и холод, сухость и влажность, лёгкость и дебелость и т. п. Из таких-то противоположностей всезиждительная Премудрость составляет чудную гармонию. Кто насытится зря славу Его? «Целый мир», как любомудрствует Василий Великий, «состоящий из разнородных частей, связал Он каким то неразрывным союзом любви в единое общение и в одну гармонию: так что части, по положению своему, весьма удалённые одна от другой, кажутся соединёнными посредством симпатии»⁵³⁴. Подобно сему рассуждает св. Григорий Богослов: «Сотворивший всё премудрым Словом через срастворение противоположностей составил неизреченную гармонию вселенной»⁵³⁵. «Сей мир дотоле стоит твёрдо и в мире с самим собой, доколе в нём ни одно существо не восстаёт против другого, и не разрывает тех уз любви, которыми всё связал художник – творческое Слово: дотоле соответствует своему названию, и подлинно есть мир (κόσμος) и красота несравненная»⁵³⁶.

Если в мире царствует гармония, чудно составленная из противоположностей; то, значит, Творец, вводя в бытие несущее, примирил враждебные свойства вещества; с совершеннейшей точностью определил количество и качество составных частей мира; каждой вещи дал количество сил, достаточное для её бытия и назначения, так что она не может, до определённого ей времени, истощиться в силах; каждой вещи указал путь, назначил время, поставил предел и дал определённую меру, так что одна вещь не может мешать другим. В таких чертах и представляют мироздание св. писатели. Господь даёт пророку торжественное обещание избавить из плена народ Свой, и уверяет в сем пророка неизменностью и непреложностью мировых законов: «Тако рече Господь, давый солнце в свете дне, луну и звезды на свет нощи, и вопль на мори, и возшумеша волны его, Господь Вседержитель имя Ему. Аще премолкнут законы сии от лица Моего, рече Господь, то и род Израилев престанет быти язык пред лицем Моим во вся дни» (Иер.31:36–37). «Да восхвалят имя Господне, – говорит псалмопевец, – яко Той рече, и быша: Той повеле, и создашася. Постави я в век, и в век века: повеление положи, и не мимоидет» (Пс.148:5–6). В книг сына Сирахова читаем: определение Господа сохраняют дела Его от начала; и с самого сотворения их Он распределил части их; благоустроил дела Свои на век, и основания их в роды родов, так что он ни алчут, ни утомляются, и не престают совершать дела свои, одно другому не препятствует, и никогда не нарушают слова Его (Сир.16:25–29). Как это, говорит бл. Феодорит, небо стоит столько тысяч лет, и не ветшает, нисколько не изменяется от времени, хотя природа его изменяема? Какое оно получило устройство из начала, такое и сохраняет до конца⁵³⁷. Воздух, разлитый между солнцем и землёю, умеряет силу солнечных лучей, и своей влажностью и холодом умягчая их сухость и жгучесть, наслаждение светом делает для нас безболезненным. Но не думай, что воздух есть единственная вина такого блага: смотри, и солнечная теплота в свою очередь умягчает непомерное действие воздуха. Ибо никто бы не перенёс его хладность, если бы она не растворялась теплотой⁵³⁸.

Воодушевлённый подобными размышлениями, восклицает мудрый: «вся мерой, и числом, и весом расположил ecu» (Прем.11:21). Такое воззрение мудрого раскрывается в Св. Писании в чертах частных и довольно подробных. Так, по свидетельству св. писателей, в творческом плане мироздания определена была мера земли (Иов.38:5, 18), мера гор и вес холмов (Ис.40:12), количество пылинок (Притч.8:26), мера или количество воды на земле (Иов.28:25). Творец предназначил, какое пространство на земле должны занимать моря, предначертал их пределы, затворы и врата. «Предел положил ecu, – говорит пророк, – егоже не прейдут, ниже обратятся покрыти землю» (Пс.103:9). Невольно увлекаешься красотой библейских изображений. «Заградих море враты, – говорит Бог Иову, – егда изливашеся из чрева матере своея исходящее. Положих же ему облак во одеяние, мглой же пових е: и положих ему пределы, обложив затворы и врата. Рех же ему: до сего дойдеши, и не прейдеши, но в тебе сокрушатся волны твоя» (Иов.38:8–11). Море, столь изобильное водами, столь бурное и яростное, грозит поглотить всю землю: но, по слову Всемогущего, заключено в пределы и лежит, как слабый ребёнок, повитый пеленами. Песок служит ему пределом (Иер.5:22), туман и облака – связующими пеленами. Заключивший море в пределы предназначил пути для источников, и среди моря определил места для островов. Бог есть, по слову пророка, «посылаяй источники в дебрях» (Пс.103:10). «Мыслию Его преста бездна, и насади в нeй островы» (Сир.43:25). Водная стихия является в различных видах или формах, – и виде дождя, росы, льда, инея и проч. Все сии формы предначертаны мыслью Творца (Иов.38:28–29). В таких явлениях, по слову пророка, Вседержитель открывает свои мысли человеку (Ам.4:13, по тексту подлинника). Зиждитель мира, как образно представляют св. писатели, устроил сокровищницы или хранилища снега и града, хранилища ветров и облаков, в которых все сии вещества заготовлены в такой мере, в какой они нужны и достаточны на всё время бытия мира. «Пришел ли ecu в сокровища снежная, – говорит Бог у Иова, – и сокровища градная видел ли еси» (Иов.38:22)? Бог есть, по слову пророка, «изводяй ветры от сокровищ Своих» (Пс.134:7; Иер.10:13). Отверзошася сокровища, – пишет сын Сирахов, – и парят облацы, яко птицы (Сир.43:15). Под сими образами скрывается та мысль, что Творец создал водную сущность в количестве, достаточном на всё время бытия мира, и предназначил ей формы, применительные или соответственные нуждам земли. Проявление сих форм – во времени, но предначертание их – в вечном плане Мироздателя. Они образуются по естественным законам; но законы сии предвидены Творцом, путь и образ их действования предначертан или предопределён в вечной мысли Божией о мире. Поэтому-то и говорится о Боге, что Он исчисляет облака премудростью (Иов.38:37). Приведём здесь объяснение Василия Великого: какая была потребность в том, чтобы вода избыточествовала в такой преизобильной мере? Во вселенной необходима огненная сущность не только для благоустройства земных вещей, но и для восполнения вселенной. Целое было бы не полно, при недостатке самой важной и благопотребной из всех стихий. Но огонь и вода – противоположны между собой, и друг для друга разрушительны, именно, огонь – для воды, когда преодолевает её силой, и вода – для огня, когда превосходит его множеством. А надобно было, чтобы и между ними не происходило мятежа, и совершенное оскудение того или другого из них не послужило к разрушению вселенной. Посему-то, Домостроитель вселенной приуготовил влажное естество в такой мере, чтобы оно, постепенно истребляемое силой огня, пребывало во всё то время, какое назначено стоять миру. А Расположивший всё весом и мерой знал, сколько времени определить пребыванию мира, и сколько нужно приготовить пищи огню. Такова причина преизбытка воды во время творения⁵³⁹. Одевающий небо облаками (Пс.146:8), и бездной, как одеянием, покрывший землю (Пс.103:6), не только определил известное Ему количество облаков и дождя для земли (Иов.38:25, 37), но даже «изочтены Ему суть капли дождевыя» (Иов.36:27). Он определил количество дней ясных и дождливых, тёплых и холодных, каждому дню в году назначил свою степень теплоты, холода, долготы (33:7). Он определил вес ветров, количество воздушных явлений, назначил пути дождю, молниям и громам (Иов.28:25–26, 38:25, 35). Иные из них проходят места дикие и пустынные, иные идут местами населёнными (Иов.38:26–27). И не случайно, но по указанию Зиждителя, дождевые облака постоянно обходят иное место, производят в нём засуху, или, по слову пророка, превращают землю плодоносную в сланость (в солёную степь) от злобы живущих на ней (Пс.106:34); не случайно молния падает на жилище и на главу человека, – она идёт путём, назначенным ей в плане мироздания. «Огнь, и град, и глад, и смерть, вся сия создана быша на месть» (Сир.39:36). Случай есть облачение провидения, по выражению одного из церковных учителей. В карательные молнии, которые, как думают, поражают человека случайно, облачается Божественное правосудие, при самом миротворении определившее наказание нечестивцу. Молнии, по свидетельству пророка, суть стрелы, которые гнев Божий рассыпает на нечестивцев (Пс.17:15). По свидетельству мудрого молнии идут путями намеренными или предначертанными: «пойдут праволучныя стрелы молниины, и яко от благокругла лука облаков на намерение полетят» (Прем.5:21). Хвалите Господа, говорит псалмопевец: «огнь, град, снег, голод, дух бурен, творящая слово Его» (Пс.148:8), т. е., исполняющие Его определение, идущие путями, Им указанными и предопределёнными. Так, в мироздании всему назначено своё место и время, определённая мера, количество и форма. Каждая молния знает свой указанный ей путь; каждое облако несёт определённое количество воды, и идёт по указанному месту, и одной капли воды нет лишней. Тобой сияет солнце, поёт св. Григорий Богу, Тобой путь луны и вся красота звёзд. Ты создал всё, каждой вещи указываешь её чин и всё объемлешь Своим промыслом. Но кто откроет ум и глубины его в Тебе, Царь? Ты знаешь число дождевых каплей и морского песка; Тебе известны стези ветров⁵⁴⁰.

Да не покажется вам такой взгляд на устройство мироздания слишком напряжённым и преувеличенным. За истинность его вполне ручается непререкаемая достоверность боговдохновенных и богопросвещённых созерцателей. Творец соблюдает порядок и меру даже в самомалейших частях мира, вызываемого к бытию. Что же тут несообразного с понятиями разума? Только или слабый, или кичливый разум может находить тут несообразности. Бог предопределяет путь каждой молнии, измышляет форму для каждого цветка, исчисляет дождевые капли и т. п. Скажут, что такие вещи – слишком малы и ничтожны, и по своей малости недостойны обращать на себя внимание Зиждителя мира. Подлинно, говоря словами Василия Великого, ткут паутинную ткань те⁵⁴¹, которые рассуждают так о Творце. Когда художник измышляет план и устройство какого-нибудь художественного произведения, мысль его приходит в более или менее тягостную напряжённость. Как внутреннее раскрытие мысли в уме художника, так особенно осуществление её в самом произведении совершается постепенно, не без трудов и усилий, не без борьбы и внутреннего томления. Только разве дитя в таком же виде может представлять себе творческую деятельность Домостроителя мира. В существе Всесовершеннейшем не возможно никакое постепенное раскрытие идей. Творческая мысль о мире не постепенно раскрывалась и уяснялась, как мысль ума человеческого, но от вечности существовала в уме Божественном в своём полном раскрытии; от вечности содержались в уме Творческом образы и самых великих и самых малых вещей в их полном очертании. Творец осуществлял Свою мысль единым словом, по разумению отцов, одним мановением воли. Всё величие видимого, как говорит Василий Великий, привёл в бытие одним мановением воли. Когда приписываем Богу глас, речь и повеление, – хотим в виде повеления изобразить самое мановение в воле⁵⁴². И малые вещи заключались в плане Мироздателя; а иначе – они не были бы сотворены. «Вся Тем быша, и без Него ничтоже бысть, еже бысть» (Ин.1:3). «Мала и велика Сей сотвори, подобне же проразумевает о всех» (Прем.6:7). И будто мысль о них не достойна Творца? Только грубый разум определяет достоинство вещей по их массивности и величине. И в делах рук человеческих – в иной малой вещи гораздо больше искусства, устройство и соразмерение частей – несравненно труднее, чем устройство большой. В планах и предначертаниях человеческих недосмотре и малостей обличает недостаток строителя; опущение из вида так называемых мелочей отнимает не мало достоинства у целого, и часто совершенно его портит. Великий ум обнаруживает свою силу и в малом, и в великом, в совершенной полноте и законченности своих произведений. И что такое – вещь малая или вещь великая в очах Божиих, когда пред Господом «и тысяща лет, яко день един» (2Пет.3:8), и – весь мир пред Ним, «яко капля росы утренния, сходящия на землю» (Прем.11:23), «и ecu язы́цы, яко ничтоже суть» (Ис.40:17)? Кичливому разуму представляется делом ничтожным измышление формы для каждого цветка, хотя человек, не совершенно огрубелый, не может не изумляться пред разнообразием, красотой и мудрым устроением царства растительного; а иное растение своей целительной или иной благодетельной силой, своим применением к местным нуждам и потребностям, являет в себе дивное дело Премудрости многопопечительной и любвеобильной. Так, напр., в полуденной Африке в так называемой большой пустыне путник, палимый зноем и жаждой, при крайнем недостатке воды, встречает одно растение, тонкий ствол которого оканчивается плодом величиной с человеческую голову. Этот плод заключает в себе ноздреватое вещество, наполненное чистой и холодной водой. Наконец и мера, которой измеряет человек великость или малость вещей, очень неопределённа. Сила малая со временем, при ближайшем знакомстве с ней, признается великой, даже величайшей. Пример у нас пред глазами. Что бы казалось ничтожнее пара, который выходит из кипящего котла?

А силой этого пара человек торжествует теперь над пространством и временем. Извините за отступление. Возвращаемся к Писанию.

В устройстве земли св. писатели видят строжайшее соблюдение порядка, числа и меры: то же они свидетельствуют и об устройстве неба. Творец, утверждая небо, определяет его величину или протяжение, – «измери небо пядию», говорит пророк (Ис.40:12), показывая сим совершеннейшую точность измерения. Господь сил изводит воинства Свои, т. е. звёзды, в определённом числе (Ис.40:26), «исчитаяй множество звезд, и всем им имена нарицаяй» (Пс.146:4). «Нарицающий не сущая, яко сущая» (Рим.4:17), нарицанием определяет сущность и форму нарицаемого, или воззываемого к бытию. Он устрояет порядок между своими воинствами, «и не имут ослабети в стражбах своих» (Сир.43:11), определяет взаимные отношения небесных тел (Иов.38:31), каждому указывая определённое место (Иов.38:32) и назначение (Быт.1:14–18), предначертывает все изменения небесные (Иов.38:33), на одно из каковых указывает сам Спаситель: с вечеру вы говорите, – будет вёдро; потому что небо – красно; и по утру, – сего дня ненастье; потому что небо – багрово (Мф.16:2–3). Надобно заметить, что св. писатели, сообразно с целями своих Писаний, осматривают только видимую сторону неба, в его непосредственном отношении к земле. Взор их не простирается в глубину небес. Впрочем, от кpaсоты и устроения видимого неба они восходят мыслью к благоустроению и благолепию звёздных миров, которых не видно с земли. Так, премудрый сын Сирахов, с восторженным чувством обозревая красоты мироздания, оканчивает своё созерцание исповеданием неисповедимого величия Божия, и изумлением пред мудрым устроением многих миров, гораздо больших земли, но невидимых с земли по их отдалённости. «Много имамы рещи, пишет он, и не имамы постигнути (т. е., как бы много ни говорил я о творении, никогда бы не сказал всего), и скончание словес: все есть Той. Страшен Господь и велик зело, и чудно могущество Его. Многа сокровена суть вящшая сих (т. е. больше земли и видимых небесных тел): малая бо видехом дел Его. Им благополучный конец получают, и словом Его составляются всяческая» (Сир.43:29, 31, 35, 28). Не проникая в глубину миров сокровенных, в устройстве видимого мироздания св. писатели согласно видят высочайшую мудрость Мироздателя, точнейшее измерение и исчисление сущностей и форм, количеств и качеств вещей, дивную соразмерность частей и целого. В заключение библейских сказаний о мудром, художническом устройстве мира приведём замечательное свидетельство Соломона. Мудрейший из всех древних мудрецов, знавший природу от кедра, иже в ливане, и даже до иссопа, исходящего из стены, изучавший животных, и птиц, и гадов, и рыб (3Цар.4:31–33), находит творение Божие столь совершенно устроенным, что в нём нет ни малейшего излишества или недостатка, что оно не требует никакого прибавления или убавления. «Разумех, яко вся, елика сотвори Бог, сия будут в век: к тем несть приложити, и от тех несть отъяти» (Еккл.3:14). В другом месте он говорит: «что было, тожде ест, еже будет: и что было сотворенное, тожде имать сотворитися: и ничтоже ново под солнцем» (Еккл.1:9–10). Нет ничего нового, потому что в Творческом плане с совершеннейшей точностью определена мера каждого вещества, достаточная на всё время бытия мира; предначертаны все формы и видоизменения веществ, и каждое вещество является постоянно и неуклонно в одних и тех же предначертанных ему формах, и идёт рядом одних и тех же видоизменений. Нет ничего нового, потому что сотворённое так совершенно, что в продолжение стольких веков стоит непоколебимо, не стареет, не ветшает, не требует никакого поновления, улучшения, или исправления.

Если устроение бездушных вещей являет в себе дело великой мудрости и попечительности Творца: то, конечно, ещё больше чудес зиждительной мудрости и ещё больше много попечительной любви явил Строитель мира при созидании тварей живых и чувствующих. И «рече Бог: да изведут воды гады душ живых, и птицы летающыя по земли, по тверди небесней: и бысть тако. И рече Бог: да изведет земля душу живу по роду, четвероногая, и гады, и звери земли по роду: и бысть тако. И виде Бог, яко добра» (Быт.1:20, 24–25). Глас повеления – краток, пишет Василии Великий, или лучше сказать, это – не глас, а только мановение и устремление воли, но мысль, заключающаяся в повелении, столько же многообъемлюща, сколько есть различий и сходств у рыб, которых всех описать подробно то же значит, что и счесть морские волны, или попытаться ладонью вымерять море⁵⁴³. Слова Писания, читаемые просто, состоят из нескольких кратких слогов: «да изведут воды птицы летающыя по земли, по тверди небесней». Но исследуем смысл, заключающийся в словах, и тогда откроется великое чудо премудрости Создателя. Сколько различий предусмотрел Он в птицах! Как отличил между собой одинаковых породой! Как снабдил каждую птицу отличительными свойствами⁵⁴⁴! «Да изведет земля душу живу», и скотов, и зверей, и гадов. Представь глагол Божий, протекающий всю тварь, некогда начавшийся, до ныне действенный, и готовый действовать до конца, пока не скончается мир... Природа существ, подвигнутая одним повелением, равномерно проходит и раждающуюся, и разрушающуюся, тварь, сохраняя последовательность родов посредством уподобления, пока не достигнет самого конца; ибо коня делает она преемником коню, льва – льву, орла – орлу, и каждое животное, сохраняемое в следующих одно за другим преемствах, продолжает до скончания вселенной⁵⁴⁵. Такое объяснение св. Василия имеет твёрдое основание в Писании. «Мои суть ecu зверие дубравни, – говорит Бог у пророка, – скоти в горах и волове. Познах вся птицы небесныя» (Пс.49:10–11), конечно, знанием, свойственным только одному Богу, о котором свидетельствует апостол: «несть тварь неявлена пред Ним, вся же нага и объявлена пред очима Его» (Евр.4:13). Оживотворитель всего живущего (1Тим.6:13), если предназначил путь каждой молнии, то, конечно, уже предопределил и образ, и цель бытия каждой живой твари, которой Он даёт жизнь, и дыхание, и всё (Деян.17:25). Исчисляющий даже капли дождевые, без сомнения, предназначил число тварей живых и чувствующих. О сем свидетельствует сам Господь: «Не пять ли птиц ценятся пенязема двема? И ни едина от пих несть забвена пред Богом» (Лк.12:6). Каждому роду тварей Зиждитель мира предназначил своё место на земле, зверям – леса, птицам – деревья, высокие горы – сернам, каменные утёсы – кроликам (Пс.103:20, 17–18). Домом дикого осла сделал Он пустыню, и жилищем его – степь (Иов.39:6). Каким образом, пишет св. Василий, каждая порода рыб, получив в удел удобную для себя страну, не делает нашествий на другие породы, но живёт в собственных своих пределах? Ни один землемер не отводил им жилищ, они не ограждены стенами, не отделены рубежами, но бесспорно каждой породе уступлено полезное. Один залив прокармливает такие породы рыб, а другой – другие; во множестве водящиеся здесь рыбы – редки в других местах. Не разделяет гора, возносящая острые вершины, не пересекает перехода река; но есть какой-то закон природы, который равно и правдиво, сообразно с потребностями каждой породы, распределяет им место жительства⁵⁴⁶. Мысль Василия идёт ко всему царству животных, каждому роду которых Творец назначил определённое место жительства. Пророк воспевает высокую мудрость Творческого распоряжения, по которому человеку и зверям предназначено различное время деятельности. Звери выходят на добычу, когда человек отходит на покой; с восходом солнца человек выходит на дела свои, и звери тотчас удаляются в свои логовища. Творец, предвидя, что подчинённые человеку звери некогда восстанут на своего падшего владыку и сделаются опасными для его жизни и благосостояния, разъединил их и местом жительства и временем деятельности, зверям отдал ночь, человеку – день. «Положи тму, и бысть нощь, в нейже пройдут вси зверие дубравнии: скимни рыкающии воcxumumu, и взыскати от Бога пищу себе. Возсия солнце, и собрашася, и в ложах своих лягут: изыдет человек на дело свое, и на делание свое до вечера». Поражённый мудростью такого распоряжения, пророк восклицает: «яко возвеличишася дела Твоя Господи: вся премудростию сотворил еси» (Пс.103:20–24). Дабы не горько было жить тебе, в постоянном страхе от зверей, пишет бл. Феодорит, Бог поселил их вдали от тебя. Ядовитых тварей Он сокрыл в норах, определил жить им в подземных пещерах, не позволил им безбоязненно ходить между людьми, но повелел им постоянно скрываться от людей, показываться изредка, и когда выходят из своих нор, по повелению Его бегут при одном виде человека, как владыки. Зверям четвероногим Промыслитель мира установил жить в лесах, в степях, в местах диких, необитаемых людьми. Ночь назначил временем их пастьбы⁵⁴⁷.

Чудные инстинкты животных изумляют своей целесообразностью, так что в этой бессознательной их деятельности самому человеку представляются примеры поучительные и достойные подражания. Не в одних только великих животных можно усматривать неисследимую премудрость, говорит Василий Великий; напротив того, и в самых малых легко соберёшь не меньшее число чудес⁵⁴⁸. Так, в малейшем из насекомых мудрый видит образец трудолюбия, поучительный и обличительный для человека. «Иди ко мравию о лениве, и поревнуй видев пути его, и буди онаго мудрейший» (Притч.6:6). Он летом собирает себе пищу на зиму (слова Василия Великого) и не проводит времени в праздности, потому что ещё не наступили зимние скорби, а напротив того, с каким-то неутолимым тщанием напрягает себя к работе, пока не вложит в свои сокровищницы достаточного количества пищи. И делает сие не с пренебрежением, но прилагает мудрую заботливость, чтобы пищи достало, сколько можно, на большее время. Он рассекает своими клещами каждое зерно пополам, чтобы оно не проросло, и не сделалось негодным для употребления ему в пищу. Также просушивает зёрна, когда приметит, что они отсырели, и не во всякое время рассыпает их, но когда предчувствует, что воздух будет долго находиться в ветряном состоянии. Верно, не увидишь льющегося из облаков дождя во всё то время, когда рассыпан запас у муравьёв⁵⁴⁹. Сам Бог указывает на различные свойства животных, как на разительные доказательства Своей творческой премудрости. Такие указания находим в книге Иова. Во свидетельство Своей высочайшей премудрости, явленной в устройстве земных тварей, Господь указывает Иову между прочим и на свойства некоторых животных, на пр. на мужество бранного коня, который восхищается своей силой, смеётся над страхом, идёт на встречу оружию (Иов.39:21–22), на силу бегемота, которого кости – трубы медные, составы – рычаги железные (Иов.40:13), на крепость крокодила, который железо считает за солому, медь – за гнилое дерево (Иов.41:19). «Кто есть пустивый осла дивияго свободна, узы же его кто разрешил? Похощет ли ти единорог работати, или поспати при яслех твоих? Твоей ли хитростию стоит ястреб, твоим ли повелением возносится орел» (Иов.39:5, 9, 26–27)? Под этими вопросами, которых много предлагается Иову, скрывается та очевидная мысль, что все свойства того или другого животного предопределены Богом. Творец указывает Иову высокую целесообразность данных Им свойств той или другой твари. Бегемот есть один из самых громадных и сильных зверей. Если бы он был животное плотоядное и лютое подобно волку или тигру, то, при своей громадности и силе, он истреблял бы огромное количество животных. Но он ест траву, как бык (Иов.40:10), и так кроток, что около него безбоязненно играют и пасутся самые малые и слабосильные животные (Иов.40:15). На сие то данное ему свойство питаться травою, на сие соединение в нём великой силы и великой кротости указывает Бог, как на дело Своей премудрости, и бегемота называет одним из превосходнейших дел Своих (Иов.40:14). Твоим ли повелением, спрашивает Бог Иова, поднимается орёл, и гнездо ставит на высоте? На скале живёт он и ночует на вершине горы и твердыни (Иов.39:27–28). Но зачем дано такое повеление орлу вить себе гнездо в местах сокровенных, на самых высоких деревьях, или на неприступных вершинах скал? Естествоиспытатели (Бюффон) уверяют, что орёл выводит большей частью одного и никогда не более двух птенцов. При таком малоплодии размножение орлов шло бы очень медленно, и количество их всегда было бы очень скудно, если бы гнёзда их были легко доступны человеку и зверям. Для безопасности орлиных яиц и птенцов природа учит орла устраивать гнездо на местах, недоступных никакому хищнику. Орёл, уединённый на своей голой скале, должен внизу, на земле, искать пищу себе и своим детям. Для сего Творец дал ему самое острое зрение, так что он с вершины горы может видеть добычу на очень далёком расстоянии. «Тамо сый ищет брашна, издалеча очи его наблюдают» (Иов.39:29). Так каждое свойство животных свидетельствует своей целесообразностью о премудрости Создателя. Страус оставляет яйца свои в песке, не заботясь, что их растопчет нога человека, и раздавит дикий зверь, даже забывает своё гнездо и вместо него попадает на чужое. «Яко сокры Бог ей премудрость, и не удели ей в разуме» (Иов.39:17). Для чего же сокрыта от страуса мудрость, данная живым тварям, заботливость о сохранении своих детей и материнская к ним любовь и попечительность о них? Думают⁵⁵⁰ для того, чтобы остановить в соразмерных пределах сравнительно слишком быстрое размножение этих ненасытимых птиц. Малоплодный орёл, по повелению Творца, кладёт свои яйца на недоступной высоте: многоплодный страус бросает свои под ноги проходящих. В том и другом случае средство совершенно сообразно с целью. Но и глупому страусу, так же как и орлу, мудрость Творческая даёт средства самосохранения. По своей величине он не может летать; но бегает быстрее лошади: «посмеется коню и седящему на нем» (Иов.39:18). У Иова приводится ещё изумительный пример Творческой попечительности о тварях. Бог говорит Иову: «Аще уразумел ecu время рождения коз живущих на горах каменных? Усмотрил же ли ecu болезнь при рождении еленей? Исчислил же ли ecu месяцы их исполнены рождения их? Болезни же их разрешил ли еси» (Иов.39:1–2)? Естествоиспытатели согласно свидетельствуют, что лани родят трудно, в сильных болезнях, но по рождении находят некоторую траву (serpentinum), которая тотчас утишает их боли. Творец, как видно из приведённого текста, определил число месяцев плодоношения ланям, и притом – так, что беременность их оканчивается в то время, когда созревает нужная им трава. Лани рождают весной. Усмотрев болезненность рождения, Он приготовил врачевство, и дал больной способность находить целительную траву. И это не единственный пример Творческой попечительности и премудрости, которая, по словам Соломона, «достизает и проницает сквози всяческая» (Прем.7:24). Василий Великий рассказывает: медведица, когда ей нанесены самые глубокие раны, часто лечит сама себя, всеми способами затыкает язвены травою – коровьяк, которая имеет свойство сушить. Можем увидеть, что и лисица лечит себя сосновой смолой. Черепаха, наевшись ехидниной плоти, избегает вреда от яда, употребив вместо противоядия душицу. И змея вылечивает больные глаза, наевшись волошского укропа. Рассматривая различные свойства животных, Василий восклицает: Какого слова достаточно будет на сие? Какой слух вместит это? Достанет ли времени описать и поведать все чудеса Художника? Скажем и мы с пророком: «яко возвеличишася дела Твоя Господи: вся премудростию сотворил еси» (Пс.103:24)⁵⁵¹.

Таким образом св. писатели единодушно восхваляют высочайшую премудрость, или целесообразность в устройстве мира. С таким же единодушием прославляют они и высочайшую благость Творца, излиянную Им на всю тварь. Благость в Боге есть такое свойство, по которому Он всегда готов сообщать и действительно сообщает Своим тварям столько благ, сколько каждая из них может принять по своей природе и состоянию. Каждой твари преблагой Творец даёт возможную для неё полноту жизни, совершенств, благосостояния. Творец расположил всё мерой и числом: но эта исчисленность и измеренность не есть скудость, или расчётливость какого-нибудь земного домовладыки, близкая к скупости. «И не сотвори ничтоже скудно», говорит сын Сирахов (Сир.42:25). По замечанию Екклесиаста, в творении нечего убавить, но и нет ничего, что бы к нему прибавить. «К тем несть приложити, и от тех несть отъяти» (Еккл.3:14). «Отец щедрот и Бог всякия утехи» (2Кор.1:3) даёт «нам вся обильно в наслаждение» (1Тим.6:17), как исповедует апостол «Вси путие Господни милость», говорит пророк (Пс.24:10), следы Господни умащены туком (Пс.64:12). С восторгом воспевает Давид благость Божью, благословляющую плодородие земли. Взираешь на землю и орошаешь её... Напаяешь борозды её, равняешь глыбы её, дождевыми каплями размягчаешь её, благословляешь её произращать. Ты увенчиваешь год, Тобой ублаготворённый, следы Твои умащены туком. Тучнеют пустынные пажити, и холмы радостью препоясываются. Луга покрываются стадами, и поля одеваются пшеницей; торжествуют и поют (Пс.64:10–14). Мудрый представляет, что благословение Божие, как река, разливаясь по сухой земле, не только обильно напаяет её, но и покрывает собой. «Блогословение Его яко река покры, и яко поток сушу напои» (Сир.39:28). Милосердие Божие к тварям возобновляется каждодневно: не прекратились щедроты Твои, взывает к Богу Пророк Иеремия (Плч.3:22–23), но обновляются всякое утро: велика верность Твоя. Псалмопевец провидит, что люди из рода в род будут возносить хвалу великой благости Божией, и сам, восхищённый созерцанием сей благости, восклицает: «щедр и милостив Господь, долготерпелив и многомилостив: благ Господь всяческим, и щедроты Его на всех делех Его» (Пс.144:8–10). «Милость человеча, говорит сын Сирахов, на искренняго своего: милость же Господня на всяку плоть» (Сир.18:12). Благодать есть всех кормительница (Прем.16:25). Господь есть «даяй пищу всякой плоти» (Пс.135:25), питающий и возвращающий всякое животное. «Очи всех на Тя уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении: отверзаеши Ты руку Твою, и исполняеши всякое животно благоволения» (Пс.144:15–16). «Воззрите на птицы небесныя, – говорит сам Спаситель, – яко не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы, и Отец ваш небесный питает их» (Мф.6:26). На вопль младенца спешит мать, его питающая: так кормительница всех благость Божия с материнской любовью внимает крикам птенцов ворона, и готовит им пищу: «кто врану уготова пищу, – говорит Бог у Иова, – птичищы бо его ко Господу воззваша, облетая, брашна ищуще» (Иов.38:41). «Пойте Богу, – говорит псалмопевец, – дающему скотом пищу их, и птенцем врановым призывающым Его» (Пс.146:7:9). Вообще, как бы ни была мала и ничтожна тварь, благость Божия не только не гнушается ей, но с любовью заботится о её жизни и нуждах. «Не две ли птицы (воробья) ценятся единым ассарием, – говорит Господь, – и ни едина от них падет на земли без Отца вашего» (Мф.10:29)? «Любиши сущая вся, – говорит премудрый Богу, – и ничесогоже гнушаешися, яже сотворил ecu: ниже бо ненавидя что устроил ecu. Какоже пребыло бы что, аще бы Ты не изволил ecu? Или, еже не наречено от Тебе, сохранилося бы? Щадиши же вся, яко Твоя суть, Владыко душелюбче» (Прем.11:25–27).

Следя за столь возвышенными воззрениями св. писателей на мудрое и благое устройство мира, вы легко можете найти на вопрос: настоящий мир есть ли мир наилучший и совершеннейший, и мог ли Творец, создать мир лучше и совершеннее? Отвечать на этот вопрос – не мудрено. Творческая сила не измеряется никакой мерой. Всемогущество не знает никаких пределов. Василий Великий, объясняя слова Моисея: в начале сотвори Бог, говорит: сперва упомянул о начале, чтобы иные не почли мир безначальным; а потом присовокупил: сотвори – в показание, что сотворённое есть самая малая часть Зиждителева могущества. Как горшечник, с одинаковым искусством сделавший тысячи сосудов, не истощил тем ни искусства, ни силы; так и Создатель этой вселенной, имея творческую силу, не для одного только мира достаточную, но в бесконечное число крат превосходнейшую, всё величие видимого привёл в бытие одним мановением воли⁵⁵². В Писании ещё разительнее изображается вся ничтожность мира пред величием и силой Творца. «Вси язы́цы, – по слову пророка, – пред Богом, яко капля от кади, яко ничтоже суть» (Ис.40:15, 17), и весь мир пред Ним, по слову мудрого, «яко капля росы утренния, сходящия на землю» (Прем.11:23). Сии и подобные изображения показывают, что творение мира не было делом трудным для Творца, в котором бы истощилось всё Его всемогущество и дошло до последних пределов своей силы. Если Творец мог создать мир совершеннее, то чем же Он определил ту степень совершенства, на которую поставил мир?

Мудрой сообразностью средств с целью. Земля создана в жилище человеку, и потому создана сообразно с его состоянием и его потребностями. Если бы на земле жили ангелы, – она бы имела более красоты и совершенств. Если бы на ней жили люди не падшие и не согрешившие, – она была бы совершеннее; так как теперь она ожидает обновления и просветления вместе с прославлением её обитателей. Итак, обитаемый нами мир есть наилучший и совершеннейший, не в том смысле, что Творец не мог создать лучшего, но в том смысле, что созданный мир наилучшим и совершеннейшим образом приноровлён к состоянию, нуждам и потребностям обитающего в нём человека. В таком духе рассуждает сын Сирахов: «Дела Господня вся, яко добра зело, и всяко повеление во время свое будет. И несть рещи: что сие? на что сие? Вся бо сия во время свое взыскана будут (т. е., всё имеет своё время и свою цель). Несть рещи: что сие? на что сие? Вся бо на потребу их создана быша. Вся дела Господня блага, и всю потребу во время свое подаст (т. е., всё во время имеет свою пользу). И несть рещи: сие сего злее. Вся бо во время на угождение будут» (Сир.39:21–22, 27, 40, 41). Земля назначена в светлое (Откр.21:10–11, 23) и блаженное жилище человеку правому: но, когда человек пал и заболел грехом, та же земля сделалась и местом его борьбы, и его больницей. Потому и устройство её сообразно с таким многоразличным её назначением. «Всяческая, яже сотвори, добра во время свое» (Еккл.3:11), или, как говорит апостол, «всякое создание Божие добро, и ничтоже отметно, со благодарением приемлемо» (1Тим.4:4), то – как случай для борьбы, необходимой на поприще усовершенствования, то – как врачевство, хотя горькое, но спасительное для больного. Но об этом ещё будет случай говорить.

От устройства мира физического св. писатели восходят мыслью к устроению мира нравственного. Если всё в мире устроено с удивительной целесообразностью или премудростью, если определено число и мера самых малых вещей, если каждая тварь бытием своим и свойствами свидетельствует о великой благости Творца: то, конечно, Зиждитель мира явил ещё большую премудрость и благость в природе человека, для которого и создан весь обитаемый нами мир, и, конечно, ещё более чудная целесообразность – в судьбах мира нравственного, хотя человек не всегда её понимает. Указуя на чудеса премудрости и благости Божием в природе видимой, на её чудное устройство, св. писатели внушают смиренную преданность промыслу, который конечно более печётся о человеке, чем о вещах бездушных, и с большей мудростью и благостью устрояет судьбы его, хотя человек не может проникнуть во все планы провидения. Такие убеждения находим у Соломона в книге Премудрости, у сына Сирахова, у Екклесиаста, когда они решают вопрос, занимающий умы людей от глубокой древности, именно: почему блага земные разделены не равно, почему благочестивые часто страдают, а нечестивые благоденствуют? На это же убеждение в мудром устроении мира нравственного наводит Бог Иова в Своей обличительной речи, указывая страждущему праведнику на чудеса Своей премудрости в устройстве мира вещественного. «Кто уготова дождю велию пролияние, и путь молнии и грома? Кто исчисляяй облаки премудростию? Кто врану уготова пищу?» и т. п (Иов.38:25, 37, 41). Глубочайшая мысль, скрывающаяся во всех вопросах, которые Бог предлагает Иову (Иов, глл. 38–41), та, что Расположивший всё числом и мерой в мире вещественном, конечно, соблюл тот же закон премудрости в устройстве человека и его судеб. Точно так и сам Спаситель внушает нам доверенность к промыслу, указывая на попечительность Божию о самых малых тварях. «И о одежди что печетеся, – говорит Господь, – смотрите крин сельных, како растут? Не труждаются, ни прядут. Глаголю же вам, яко ни Соломон во всей славе своей облечеся, яко един от cux. Аще же сено сельное днесь суще, и утре в пещь вметаемо, Бог тако одевает: не много ли паче вас, маловери» (Мф.6:28–30)? «Не две ли птицы ценятся единым ассарием, и ни едина от них падет на земли, без Отца вашего? Вам же и власи главнии вси изочтени суть» (Мф.10:29–30).

Всезиждительная премудрость Божия, с радостью возводящая мир в бытие, преимущественно радуется о человеке, как о совершеннейшем творении на земле. «Егда веселяшеся вселенную совершив, и веселяшеся о сынех человеческих» (Притч.8:31). Славлю Тебя, поёт Давид Богу, потому что я дивно устроен (Пс.138:14). Сам Творец непосредственно образует тело первозданного, и устрояет в нём чудное единение духа и плоти (Быт.2:7). Дающий человеку благословение чадородия, конечно, определил образ его рождения. «Руце Твои сотвористе мя, и создасте мя, – говорит Иов Богу. – Или, не якоже ли млеко измелзил мя ecu, усырил же мя ecu ровно сыру? (не Ты ли пролил меня, как молоко, и сгустил меня, как сыр?) Кожей же и плотию мя облекл ecu, костми же и жилами сшил мя еси» (Иов.10:8, 10–11). Ты сотворил внутренность мой, говорит пророк, составил меня во чреве матери моей. Ни одна кость не сокрылась от Тебя, хотя я устроен втайне, соткан во глубине земли (Пс.138:13, 15). Под глубиной земли разумеется утроба матери, в которой незримо от людей образуется младенец; но Бог видит его образование, так что ни одна кость не утаится от Его всевидящих очей. Так, Ты извлёк меня из чрева; Ты упокоил меня у груди матери моей (Пс.21:10). Конечно, образование и рождение каждого человека совершается по законам, данным природе; но эти законы во всех малейших подробностях определены в плане Творческом, и Бог видит и поддерживает каждое их действие. Мужественная мать Маккавеев, убеждая сынов своих на подвиг мученичества, между прочим говорит им: «не вем, како во чреве моем явистеся, ниже бо аз дух и живот дах вам, и коегождо уды не аз составих, но мира Творец создавый род человеч, и всех изобретый рождение» (2Мак.7:22–23). Зародыш мой видели очи Твои, говорит Давид, в Твоей книге всё то написано (Пс.138:16), т. е., в Твоём творческом плане определён весь ход моего утробного образования и образ рождения. Сравнивая Церковь с телом человеческим, апостол замечает о последнем, что Бог, составляя тело, каждому члену его определил известную меру деятельности, и установил между членами различные вспомоществующие соприкосновения (Еф.4:16). Все многоразличные члены тела составляют согласный союз, целостное единство. «Тело едино есть, и уды имать многи, – пишет апостол, – вcu же уда единаго тела, мнози суще, едино суть тело» (1Кор.12:12). Каждому члену творческая премудрость назначила определённое место в теле, сообразное с назначением и деятельностью того или другого члена. «Ныне положи Бог уды, единаго коегождо их в телеси, якоже изволи» (1Кор.12:18). Каждому члену назначена своя определённая деятельность, и все они так мудро расположены, что все помогают друг другу, и каждый, отправляя свою частную деятельность, служит общим пользам целого тела. Ныне же мнози убо удове, едино же тело, пишет апостол. «Не может же око рещи руце: не требе ми ecu, – или паки глава ногам: не требе ми есте. Но много паче, мнящиися уди тела немощнейши быти, нужнейши суть» (1Кор.12:20–22). Все члены, рассуждает бл. Феодорит, сообща служат благосостоянию единого тела. Каждому вверена какая-нибудь частная деятельность, и с тем вместе каждый служит их общему делу. Глаз водит ноги, – и сам носится ногами. Ухо, принимая звуки, возбуждает глаз к видению, и, таким образом, открывает ему причину звука. Разве только безумный найдёт несообразность в том, что членам разделены различные деятельности. Каждый почувствует любовь и удивление к Творцу, Который так мудро различил члены, каждому из них назначил приличную деятельность, и частную деятельность того или другого члена сделал общей для целого тела. Каждому члену назначено какое-нибудь частное отправление, но оно приносит пользу целому телу⁵⁵³. Есть в нашем теле члены не так красивые и благообразные, как другие; но этим неблагообразным членам Бог дал такое значение в теле, что человек заботится об них более, чем о благообразных; и благообразнейшие члены поставлены от них в зависимость и служат им. Этим Бог, по замечанию апостола, уравнял члены тела, чтобы не было в них разделения, чтобы никакой член не заботился только о себе, но все они, помогая один другому, вместе служили благу целого тела. «И их же мним безчестнейших быти тела, сим честь (попечение) множайшую прилагаем. Но Бог раствори (уравновесил) тело, худейшему большу дав честь: да не будет распри в телеси, но да равно един о другом пекутся уди» (1Кор.12:23–25). Устрояя союз членов, Творец определил величину и целого тела. «Кто от вас, – говорит Господь, – пекийся может приложити возрасту своему лакоть един» (Мф.6:27)? Не без цели дано человеку тело малое и слабосильное сравнительно с телами многих животных. В скудости данных человеку физических сил ясно открывается премудрость Творческая. Малая величина и слабость тела даёт больше свободы силам и стремлениям духа. Заключённый в огромное тело согрешивший дух человеческий ещё больше бы оземленился, и глубже ниспал бы в плотские желания, и при великих физических силах человек не знал бы ни преграды, ни утомления на пути растления. Но теперь, слабость и малость тела имеет влияние сдерживающее и уцеломудривающее. И это одно из свойств всемогущей Премудрости малыми средствами достигать великих целей. Человек, облечённый столь малым и немощным телом, владычествует над природой и держит в своей власти животных несравненно его сильнейших. Не скорби о том, пишет блаж. Феодорит, что тебе дано малое тело, но смотри, сколько животных служат ему, и от души восхвали Того, Который подчинил их тебе, и за самую малость тела возблагодари Творца. Заботясь о спасении души твоей, Он не облёк тебя очень большим телом, дабы ты, слишком сильный и душою и телом, не впал в кичение дьявольское. Если ты и в своём малом теле восстаёшь и вооружаешься против Творца: то чего не сделал бы ты, имея огромное тело? Теперь же, самая скудость тела учит тебя целомудрию и покорности Творцу. В недостатке телесных сил утешает тебя дар разума. Силой разума ты управляешь и подчиняешь себе неразумных тварей⁵⁵⁴.

Господь неба и земли, исчисляющий и звёзды, и дождевые капли, ведающий вся прежде бытия их (Дан.13:42), по слову пророка, ведёт писание или перепись народов, в которой записывается всякий новорождённый в том или другом народе (Пс.86:6; Слич. Ис.4:3; Иез.13:9). Представление, очевидно, образное. Под переписью пророк разумеет Творческую идею, или план мира, в котором предначертано бытие всех народов – существовавших, существующих и имеющих существовать на лице земли, и до единого человека предъисчислено или предопределено число людей в каждом народе. В Новозаветных Писаниях упоминается о книге жизни, в которую вносит Бог имена уверовавших во Христа и избранных к вечному блаженству с Ним (Флп.4:3; Откр.3:5, 22:19). Книга жизни, говоря человечески, заведена Богом не во времени, не с основания христианства, но от вечности, и есть вечная мысль или предопределение Божие об избранных во Христе, об искуплении падшего человека смертью Сына Божия. Апостол ясно свидетельствует, что искупление есть предвечное определение Божие (Еф.3:11), и пишет Ефесским христианам, что «Бог избра нас в нём (во Христе) прежде сложения мира» (Еф.1:4). Таким образом и перепись народов, о которой говорит пророк, есть вечная мысль Божия о бытии народов, определение того порядка, в котором они одни за другими должны возникать на земле, назначение числа людей, имеющих родиться в том или другом народе. Не случайно на том или на другом месте земли возникает народ, размножается, приходит в силу и цветение, потом начинает ослабевать, умаляться, поглощается другим народом, исчезает с лица земли. Каждому народу премудрость Мироправителя предназначила и своё время и своё место на земле, пределы бытия и размножения и степень благоденствия. Об этом ясно свидетельствовал апостол Павел афинским философам: «Бог сотворивый мир и вся, яже в нём, Сей небесе и земли Господь сый, сотворил есть от единыя крове весь язык человеч, жити по всему лицу земному, уставив предучиненая времена и пределы селения их» (Деян.17:18, 21, 26). Сион думал некогда, что он забыт Богом, и навсегда останется в разрушении. Бог отвечает ему через пророка: «се на руках Моих написах стены твоя, и предо Мной ecu присно» (Ис.49:16). Апостолы спрашивали Господа о времени восстановления царства Израилева: «Господи, аще в лето сие устрояеши, царствие Израилево? – Господь отвечал им: – несть ваше разумети времена и лета, яже Отец положи во Своей власти» (Деян.1:6–7). От вечности Бог знает или видит время рождения и бытие каждого человека. В переписи народов записывается каждый рождающийся (Пс.86:6). Зародыш мой видели очи Твои, говорит пророк, в Твоей книге всё то написано (Пс.138:16), a очи Господни от вечности видят всё будущее и возможное. От вечности Бог избирает орудия Своих особенных целей, определяет путь или назначение Своим избранным, сообразное с мудрыми целями мироправления и, конечно, соответственное силам и свойствам самых избранных. Бог, по сказанию Мудрого, в своё, определённое время воздвигает на земле человека потребного, годное орудие Своих мудрых целей. «В руце Господни власть земли, и потребнаго воздвигнет во время на ней» (Сир.10:4). Так апостол пишет об Иакове и Исаве: «еще не рождшымся, ни сотворившым что благо или зло... речеся ей (Ревекке): яко болий поработает меншему» (Рим.9:11–12). Задолго до рождения Кира пророк преднарекает имя его, предсказывает его появление, его победы и отношение к Израильскому народу (Ис.45:1–2). В своих победах сам Кир видит назначение, определённое ему небесным Владыкой всех царств и народов (1Ездр.1:2). Сам Бог, указывая на Свои предвечные определения, говорит Пророку Иеремии: «прежде неже Мне создати тя во чреве, познах тя, и прежде неже изыти тебе из ложесн, освятих тя, пророка во языки поставих тя» (Иер.1:5). В том же смысле говорит о себе апостол, что он избран в апостольское служение от чрева матери своей (Гал.1:15). В творческом плане каждому человеку назначено определённое время жизни, и никто не может прибавить себе ни одного лишнего дня. «Господь созда от земли человека, – пишет сын Сирахов, – и паки возврати его в ню. Дни, числа и время даде им» (Сир.17:1–2). Иов, оплакивая краткость человеческой жизни, – которая как цвет выходит и увядает, бежит, как тень, и не останавливается, – говорит, обращаясь к Богу: «изочтени же месяцы его (человека) от Тебе, на время положил ecu, и не преступит» (Иов.14:5). По слову пророка, в книге Божией начертаны или определены дни каждого человека: зародыш мой видели очи Твои, в Твоей книге всё то написано, и дни начертаны, когда ещё ни одного из них не было (Пс.138:16).

«Каждому свое время раждатися и умирати» (Еккл.3:2). Почему же не определена одна общая мера человеческой жизни? Конечно, не без мудрой воли Промысла один доживает до глубокой старости, другой умирает в цвете юности. Конечно, человеческий разум не может проникнуть во все советы Божии о судьбах людей. Впрочем, Писание открывает нам различные благие цели, по которым Бог одного долго оставляет на земле, у другого сокращает дни земной жизни. Долгоденствие есть и естественное следствие добродетельной жизни, и вместе награда от Бога за добродетель. «Венец хвалы старость, – пишет мудрый, – на путех же правды обретается» (Притч.16:31). «Страх Господень прилагает дни» (Притч.10:27). «И аще пойдеши путем Моим, – говорит Бог Соломону, – сохранити заповеди Моя и повеления Моя, якоже хождаше Давид отец твой, и умножу дни твоя» (3Цар.3:14). Любящему Бога Господь обещает Свою защиту, прославление и долгоденствие: «долготой дней исполню его» (Пс.90:14–16). «Блажени вcu боящиися Господи, – восклицает пророк, – ходящии в путех Его». В числе благословений, ниспосылаемых на них Богом, пророк упоминает и благословение долгоденствия. «И узриши сыны сынов твоих» (Пс.127:1, 7). Долгоденствие благочестивого есть благодеяние Божие для его окружающих, как живой, назидательный пример благочестия и живое обличение нечестия (Прем.2:10); – есть благодеяние и для целого человеческого рода, потому что «семя свято стояние его» (Ис.6:13). Порочная жизнь влечёт за собой скорое наказание – раннюю смерть. «Лета нечестивых умалятся», по слову Соломона (Притч.10:27); «души беззаконных погибают безвременно» (Притч.13:2). «Праведнии насладятся в богатстве лета многа: неправеднии же погибнут вскоре» (Притч.13:24). «Мужие кровей и лести, – говорит пророк, – не преполовят дней своих» (Пс.54:24) В самом наказании видна благая цель Наказующего. Продолжительнейшая жизнь нечестивого только увеличила бы бремя грехов его. Но мы видим примеры, что и нечестивые долгоденствуют. Напротив, люди добрые и благочестивые рано изхищаются из среды живых. Ранняя кончина одного для многих имеет тяжёлые следствия: продолжительная жизнь другого никому не нужна, и не дорога и для него самого. Нечестивым даётся иногда и долголетие жизни по Божественному долготерпению, ожидающему их покаяния. «Бог дает им, – как говорит мудрый, – времена и место, имиже бы изменилися от злобы» (Прем.12:20). Видящий бездну и сердце (Сир.42:18), конечно, видит, кому из грешников полезнее долготерпение, отлагающее день смерти, и кому скорое наказание ранней смертью. В книге Премудрости находим замечательный взгляд на кончину юноши мудрого или добродетельного. Люди, по замечанию мудрого, глумятся над такой кончиной, нисколько не понимая здесь благих целей провидения. «Узрят кончину премудраго, и не уразумеют, что усоветова о нем, и во что утверди его Господь: узрят и уничижат его, Господь же посмеется им» (Прем.4:17–18). Какие же цели имеет Господь, посылая раннюю, по мнению людей, неблаговременную кончину мудрому? Мудрый прежде всего обличает несправедливость мнения о неблаговременности такой кончины. Старость обыкновенно определяют длительностью жизни, числом прожитых лет. Но есть старость, которая измеряется не числом лет, но числом приобретённых добродетелей, мерой снисканной мудрости, степенью духовной зрелости. «Старость честна немноголетна, ниже в числе лет исчитается: седина же есть мудрость человеком, и возраст старости житие нескверно» (Прем.4:8–9). Такая старость, т. е., преспеяние в мудрости и добродетели, возможна и в юноше. Юный праведник, умирая, умирает благовременно: он готовее к смерти и способнее к будущей жизни, чем человек, хотя достигший и глубокой старости, но бедный мудростью и добродетелями. «Осудит же праведник умираяй живых нечестивых, и юность скончавшаяся скоро долголетную старость неправеднаго» (Прем.4:16). Цель, с которой посылается, равняя кончина праведному, есть, по видимому, раннее, но на самом деле благовременное успокоение его от земной суеты и крушения, а иногда и избавление от грядущих искушений и падений. Бог, по великой любви Своей, не оставляет надолго юного праведника в стране земного пришествия, но за раннее преспеяние рано возводит его в тихое пристанище небесного упокоения. «Скончався вмале исполни лета долга: угодна бо бе Господеви душа его, душа юная, но уже созревшая для небесной жизни. Сего ради потщася (поспешил) от среды лукавствия» (Прем.4:13–14). Притом же, самая высокая мудрость или добродетель в продолжение земной жизни стоит не вне опасности искушений и падений. Бог, предвидя скорби и искушения, грядущие на юного праведника, его тяжкую борьбу и, может быть, падения, в награду уже за приобретённую им добродетель, избавляет его от сих скорбей ранней смертью. «Праведник, – говорит мудрый, – аще постигнет скончатися, в покои будет. Благоугоден Богови быв, возлюблен бысть, и живый посреде грешных преставлен бысть: восхищен бысть, да не злоба изменит разум его, или лесть прельстит душу его. Рачение бо злобы помрачает добрая, и парение похоти пременяет ум незлобив» (Прем.4:7, 10–12). Сих то благих целей провидения в судьбах праведного не понимают иногда люди, видящие кончину юного. «Людие же видевше и не разумевше, ниже положше в помышлении таковое, яко благодать и милость в преподобных Его, и посещение во избранных Его» (Прем.4:15).

Такое же мудрое соответствие средств с целями указывает нам Писание в устройстве внутренней и нравственной жизни человека. Каждому даётся своя определённая мера естественных способностей или дарований. «Корень премудрости кому открыся, – пишет сын Сирахов? – Сам (Господь) созда ю, и виде, и сочте ю, и излия ю на вся дела Своя со всякой плотию по даянию Своему» (Сир.1:6, 8–11). «И овому убо даде пять талант, – говорит сам небесный Раздаятель дарований, – овому же два, овому же един, комуждо противу силы его» (Мф.25:15). Различны таланты у людей не только по количеству, но и по качеству, и по направлению, и так премудро распределены между людьми, что только совокупной деятельностью этих различных талантов условливается и поддерживается благоустройство и благосостояние человеческих обществ. Каждое гражданское общество есть живое тело, в котором каждый член имеет свой талант, свою частную деятельность; но и члены, и их деятельности так соразмерены и уравновешены в теле, что только их совокупным взаимодействием поддерживается жизнь целого тела, так что с остановкой или прекращением той или другой деятельности, хотя бы самой неважной и грубой, нарушается благосостояние целого тела, и происходит расстройство и в самых высоких и благородных его отправлениях. Есть таланты не столь видные и блестящие, как другие, но не менее их плодотворные и необходимые в устройстве человеческого общежития. Не все имеют, рассуждает сын Сирахов, высокие дары ведения, мудрости созерцательной, способности правительственные и т. п. Земледелец, древодел, ковач, горшечник всё время проводят в своём делании, и всё своё искусство истощают в усовершенствовании своей работы. Но и каждый из них в своём делании мудр: «вси сии на руки своя надеются, и кийждо в деле своем умудряется» (Сир.38:25–36). Каждый мудр – потому, что каждый служит своим талантом общему благу. Таким образом, каждый талант, как бы ни казался незначительным, есть дар творческой мудрости, необходимое орудие для благоустройства человеческой жизни.

К подобным размышлениям приходит бл. Феодорит, решая вопрос: почему не все равно богаты? При равном разделе золота, если бы все были одинаково богаты им, как же бы люди доставали себе необходимые вещи? И кто согласился бы служить другому, имея одинаковый с ним достаток? Если бы не заставляла бедность, кто захотел бы сидеть у печи и готовить снеди? Кто стал бы изготовлять хлеб, и на мельнице молоть пшеницу? Кто повёл бы рабочих быков под ярмо и стал бы пахать землю? Кто занялся бы каменоделанием, чтобы приготовить камин на постройки, и искусно складывая их, строить дома, если бы не заставляла нужда и не побуждала к деятельности? Кто бы взялся за корабельное мастерство? Принял ли бы кто на себя должность кормчего или труд корабельного работника? Кто бы стал работать в ткацкой или швейной? Захотел ли бы кто быть горшечником или медником? При равном у всех количестве денег, один не стал бы служить другому, а было бы необходимо одно из двух: или каждый должен бы был тщательно изучать все нужные искусства, или все оставались бы при одинаковом недостатке необходимых вещей. Нет нужды доказывать, что одному человеку невозможно изучить все искусства... Остаётся, следовательно, то, что равное у всех обилие денег для всех было бы гибельно, и стало бы с ними, что̀ бывает с людьми, которые от пресыщения теряют удовольствия вкуса. Одни от беспрестанного употребления яств притупляют аппетит; а другие из любви к деньгам хотят нуждаться даже в необходимом, и гибель с богатством предпочитают жизнь с бедностью. Но перестанем препираться с ними; и здесь мы видим попечительность Божию, по которой так называемое ими неравенство есть причина житейских удобств, и основание благоустроенного общежития⁵⁵⁵. Что ты слишком негодуешь и сетуешь на бедность, когда видишь, что и богатство в ней сильно нуждается, и что богатые не могут жить без неё? Подивись лучше мудрости Устроителя, Который одним дал деньги, другим искусства, и их взаимной нуждой сблизил и сдружил. Богатые дают деньги, а бедные за это приносят им произведения своих искусств⁵⁵⁶. Таким образом, каждый талант, как бы он ни казался не значительным, премудро принаровлен к пользам общежития. Бог, по мнению Златоуста, провидя, что люди будут самолюбивы, связал их взаимными нуждами, и сим, как уздой, обуздал их самолюбие. Люди, говорит Святитель, и не подумали бы заботиться о выгодах ближнего, если бы не были поставлены в необходимость взаимных сношений. Бог соединил их такими узами, что каждый может искать собственной пользы не иначе, как только содействуя пользам других⁵⁵⁷. Мы теперь и имеем нужду друг в друге, однако же, необходимость этой взаимной нужды не связывает нас дружбой; а если бы каждый из нас всё для себя находил сам собой, то не жили ли бы люди, как дикие звери? Теперь силой принуждения и необходимости Бог подчинил нас друг другу, и мы каждодневно приходим в столкновение друг с другом. Но, если бы Бог снял с нас такую узду, кто бы стал искать дружбы другого⁵⁵⁸? Подобным образом рассуждает апостол о дарованиях духовных или благодатных. Каждому верующему даётся своя степень приемлемости сих дарований, мера веры (Рим.12:3), и по мере веры ниспосылается тот или другой благодатный дар, и каждый дар – без излишества, и без недостатка, но в определённой мере. «Единому комуждо нас, – говорит апостол, – дадеся благодать по мере дарования Христова» (Еф.4:7). Св. Дух разделяет благодатные дары между верующими, якоже хощет, не по человеческим соображениям и желаниям, но по целям Своей премудрости, и каждому даёт тот или другой дар на пользу приемлющего и во благо Своей Церкви. «Разделения дарований суть, а Тойжде Дух: и разделения служений суть, а Тойжде Господь: и разделения действ суть, а Тойжде есть Бог, действуяй вся во есех. Комуждо дается явление Духа на пользу. Овому бо Духом дается слово премудрости, иному же слово разума, о том же Дусе. Исчисляя различные дары, даруемые Духом, апостол заключает: вся же сия действует един и тойжде Дух, разделяя властию коемуждо, якоже хощет» (1Кор.12:4–11). В разделении различных дарований верующим апостол открывает высочайшую мудрость Основателя Церкви. Церковь апостол сравнивает с человеческим телом. В составе тела нет ни одного члена лишнего, но каждый исполняет определённую ему деятельность, необходимую для жизни тела. Члены тела, которые кажутся слабейшими, гораздо более содействуют благосостоянию тела, и которые кажутся нам менее благородными в теле, по своему важному значению в жизни тела, заставляют прилагать о себе большее попечение (1Кор.12:14–25). Также мудро устроено и тело Христово – Церковь. Каждый член сего тела или каждый верующий получает благодатное дарование, спасительное для него и полезное для целого тела. «И овых убо, – говорит апостол, – положи Бог в Церкви первее Апостолов, второе Пророков, третие Учителей, потом же силы, таже дарования исцелений, заступления, правления, роди языков» (1Кор.12:28). Каждый из сих даров дан членам Церкви в известной мере, а мера сия определяется нуждами Церкви, её бо̀льшей или меньшей потребностью в том или другом даре. «Еда ecu Апостоли? еда вси Пророцы? еда ecu Учители? еда ecu сили? еда ecu дарования имут исцелений» (1Кор.12:29–30)? Господь в таком порядке разделяет благодатные дары членам Церкви Своей, что при соразмерном действии каждого члена и при их взаимном содействии или вспомоществующих соприкосновениях, поддерживается и возрастает благодатная жизнь целого тела, целой Церкви. Глава Церкви – Христос, от Которого всё тело, составляемое и совокупляемое, посредством всякого вспомоществующего соприкосновения, при соразмерном действии каждого члена, получает приращение для своего назидания в любви (Еф.4:16). Есть дары не столь возвышенные, как другие, но более их нужные и полезные для верующих. Небесный Раздаятель дарований имеет в виду не столько величие и возвышенность Своих даров, сколько их пользу или применяемость к пользам Церкви. Так на пр. дар чудотворений или исцелений величественнее, чем дар учительства; но последний – необходимее при настоящем состоянии верующих (1Кор.14:5.), а потому и дан в гораздо бо̀льшей мере, чем первый, излиян на гораздо большее число верующих. Так и каждый дар даётся в такой мере, в какой он необходим для пользы Церкви.

Как в раздаянии дарований, так и во всех советах Божиих о человеке Писание открывает Божественную премудрость, соразмеряющую средства с целями. Постигает на пр. человека несчастие, как наказание и врачевание греха: Врач душ даёт лекарство в известной мере, сообразной с силой и свойством болезни. «Напитаеши нас хлебом слезным, – говорит псалмопевец, – и напоиши нас слезами в меру» (определённой мерой) (Пс.79:6). Пророк уверен, что не прольётся ни одна слеза человеческая без ведома Божия, что в плане творческом начертаны все пути человека, исчислены все судьбы его. У Тебя исчислено, говорит Давид Богу, моё скитание, слёзы мои хранятся в сосуде у Тебя, они в книге Твоей (Пс.55:9). Бог, по уверению пророка, помнит кровь, не забывает вопля угнетённых, взирает на обиды и притеснения, и записывает их на руке Своей, хотя нечестивый и говорит в сердце своём: забыл Бог, закрыл лицо Своё, не увидит никогда (Пс.9:13, 35, 32). С подобной уверенностью апостол увещевает верующих не упадать духом и не унывать в искушениях, потому что искушения соразмерены с силами искушаемых, и невозможно – искушение, превышающее силы человека. «Искушение вас не достиже, точию человеческое: верен же Бог, Иже не оставит вас искуситися паче, еже можете, но сотворит со искушением и избытие (облегчение), яко возмощи вам понести» (1Кор.10:13). Сюда идёт мысль Григория Богослова: «Меры Божии уравниваются с нашими мерами; какими здесь меряем друг другу, такими и великий Бог воздаст людям... Мне, если в омрачённом сердце обесчещу Христа, в такой же мере угрожает скорбь, в какой предлежит добрая слава, если приближаюсь к Божеству. Ибо как по Божиим мерам отмеривается мера нашей жизни, так по мерам жизни отмеривается и Божия мера»⁵⁵⁹.

Устройством своего существа и судьбами своей жизни человек свидетельствует о великой мудрости своего Творца: с тем вместе он носит в себе свидетельство об Его беспредельной благости. Господь ничем не гнушается (Прем.11:25), и с любовью созидает и последнюю из полевых лилий (Мф.6:28–29); но человек из всех земных тварей есть предмет особенной любви Божией. Вспомним, что всё, что видим в человеке и около него безобразного, нестройного, несовершенного, есть дело не рук Божиих, но – самовольное произведение самого человека. Мы не можем теперь представить, как совершен был первозданный. Сколько открывает нам бытописание, обитатель рая имел великие силы духа (Быт.2:20), был столь совершен и столь близок к Богу, что мог входить с Ним в непосредственное общение (Быт.3:8). Тело его было безболезненно, способно жить вечно (Быт.3:22), власть над всей тварью – поистине царственная. Человек пал, потерял способность к райской жизни, обезобразил первозданную красоту, ослабил свои силы и свою власть над подчинённой ему тварью, немощствует телом, немощствует и душою. Но и в своём уничижённом состоянии, при всех немощах и растлении, человек являет ещё в себе великие силы и дары творческой любви, свидетельствующие собой о непостижимом теперь для нас величин первобытных совершенств, им потерянных. Красота и совершенства человека, уже помрачённые и растлённые грехом, возбуждают в боговдохновенном созерцателе восторженное и глубоко благодарное чувство. «Господи, – восклицает пророк, – что есть человек, яко помниши его? или сын человеч, яко посещаеши его? Умалил ecu его малым чим от Ангел, славою и честию венчал еси его: и поставил ecu его над делы руку Твоей, вся покорил еси под нозе его. Господи Господь наш, яко чудно имя Твое по всей земли» (Пс.8:5–10). Вся история человека первозданного есть история чудес любви к нему Божией. Но любовь Бога к человеку, если можно так сказать, явилась ещё в большей силе, ещё увеличилась, когда человек пал, подобно тому, как любовь матери делается горячее и заботливее к заболевшему ребёнку (Сир.18:10–11). И сам Бог именно сравнивает Свою любовь к человеку с любовью матери, которая не может оттолкнуть от груди своей дитя своё, и не может равнодушно слышать вопль его. Так пророк говорит от лица Божия людям, которые думали, что Бог забыл об них: «Рече же Сион: остиви мя Господь, и Бог забы мя. Еда забудет жена отроча свое, еже не помиловати изчадия чрева своего? Аще же и забудет сих жена, но Аз не забуду тебе, глаголет Господь» (Ис.49:14–15). Сам Господь называет Себя Отцом человеков: «един ест Отец ваш, Иже на небесех» (Мф.23:9). Бог так любит, пишет Златоуст, что Своей любовью столько превосходит самих отцов, сколько благость превосходит злобу. «Аще вы лукави суще, умеете даяния блага даяти чадом вашим: кольми паче Отец ваш небесный даст блага просящим у Него» (Мф.7:11).

Наконец, высочайшее явление любви Божией к человеку есть искупление рода человеческого смертью Сына Божия. «Тако бо возлюби Бог мир, яко и Сына Своего единороднаго дал есть, да всяк веруяй в Онь не погибнет, но имать живот вечный» (Ин.3:16). Едва ли кто решится умереть, рассуждает апостол, и за праведника. Не много найдётся таких, которые бы пожертвовали жизнью за своего благодетеля. Но умереть за грешника, за врага – дело возможное только Любви беспредельной. «Едва бо за праведника кто умрет: за благаго бо негли кто и дерзнет умрети. Составляет же Свою любовь к нам Бог, яко еще грешником сущим нам Христос за ны умре» (Рим.5:7–8). «Иже убо Сына Своего не пощаде, но за нас всех предал есть Его: како убо не и с Ним вся нам дарствует» (Рим.8:32)? Ежели Бог даровал нам Сына Своего, говорит Златоуст, и не только даровал, но и предал на убиение, то, прияв в дар самого Владыку, что ещё сомневаемся во всех прочих дарах?.. Кто даровал врагам важнейшее, тот ужели не дарует друзьям менее важного⁵⁶⁰?

Теперь видите, в каких возвышенных чертах изображают устройство мира боговдохновенные созерцатели. Единодушно исповедуют они, что всё сотворено премудростью, т. е., каждой вещи в мире указана цель и даны средства к ней; всё сотворено благостью, т. е., каждой твари дано столько благ, сколько она вместить может. Как Благий, Бог каждую вещь, как бы ни казалась она незначительной, творит с любовью; как премудрый, все самые малейшие вещи располагает весом, числом и мерой. Творящий по вечным идеям Своего высочайшего ума не мог, конечно, допустить в творении чего-нибудь бесцельного, недостаточного, излишнего.

Для какой же цели воззван к бытию мир, и так премудро и преблаго устроен? Не нужда, или необходимость заставила Творца привести в бытие мир. Вседовольный и всеблаженный и прежде сложения мира, от вечности, и по сотворении мира, Он, по свидетельству апостола, «ни от рук человеческих угождения приемлет, требуя что, Сам дая всем живот, и дыхание и вся» (Деян.17:25). Ни блаженство тварей, ни добродетели человека ничего не могут прибавить к вечному и всесовершенному блаженству Бога. В этом смысле и говорит один из друзей Иова: Неужели человек доставляет пользу Богу? Напротив, умный человек себе доставляет пользу. Какое удовольствие Вседержителю, – что ты праведен, и какая прибыль, – что ты чистые имеешь пути свои (Иов.22:2–3.)? Славу Божию, по словам сына Сирахова, ничто не может ни увеличить, ни уменьшить, – «не леть умалити, ниже приложити» (Сир.18:5). От вечности Бог самоблажен, как свидетельствует пророк: обилие радостей пред лицом Твоим, утехи в деснице Твоей на века (Пс.15:11). Но если Бог и не имел никакой нужды в мире, то не мог же сотворить его и без причины. Премудрости не свойственно – действовать без целей, точно так, как благости Божией не свойственно – действовать своекорыстно. «Не вотще сотвори ю», говорит Бог о земле (Ис.45:18), «не всуе сотворил есмь вся, елика сотворих в нём, глаголет Адонаи Господь» (об Иерусалиме) (Иез.14:23). С сильным негодованием мудрый обличает тех, которые «вмениша игралище быти живот наш» (Прем.15:12). Писание открывает нам различные цели мироздания. Свои цели назначены миру, свои цели – человеку, но все сии цели подчиняются одной последней высочайшей цели всего сотворённого бытия.

Почему человек сотворён после всех видимых тварей? Между прочим, и потому, как объясняет знаменитый толкователь книги Бытия, что «все прочие твари земные сотворены на службу его: и потому, он вводится в мир, как владыка – в дом, как священник – в храм, совершенно устроенный и украшенный»⁵⁶¹. Все земные твари носят на себе следы или отражения совершенств Творческих; один только человек украшен образом и подобием Творца. Образ Божий имеет многие черты, лежащие в самом существе, человека; но по отношению человека к миру образ Божий есть полномочие человека на владычество над видимой тварью. Сия черта образа Божия, согласно с разумением Златоуста и Феодорита, так объясняется в толковании на книгу Бытия: Бог есть Владыка всего, – и человек поставлен владыкой видимого мира. Человек украшается образом Божиим для того, что видимые твари созданы для него, а он – для Бога: ибо ничто не может быть так любезно Высочайшему Существу, как образ высочайшего совершенства Его; и не может быть большего полномочия для обладания тварями, как – образ Творца⁵⁶². Из бытописания видим, что Бог, благословляя первозданную чету, торжественно вручает Адаму и жене его право владычества на земле. «И сотвори Бог человека, по образу Божию сотвори его: мужа и жену сотвори их. И благослови их Бог, глаголя: pacmumeся, и множитеся, и наполните землю, и господствуйте ей, и обладайте рыбами морскими, и зверми, и птицами небесными, и всеми скотами, и всей землей, и всеми гадами пресмыкающимися по земли. И рече Бог: се дах вам всякую траву семенную сеющую семя, еже есть верху земли всея: и всякое древо, еже имать в себе плод семене семеннаго, вам будет в снедь» (Быт.1:27–29). Вводя первозданного в рай сладости, Господь отдаёт в полную его власть блаженное жилище, так что на всей земле и во всём раю одно только древо познания добра и зла поставляется вне власти человека (Быт.2:16–17). Грех ослабил и ограничил власть человека над подчинённой ему тварью; но не мог совершенно отнять её у человека. Доселе разум человеческий открывает различные средства, которыми порабощает и покоряет себе то ту, то другую силу природы. «Всякое естество зверей, как говорит апостол, укрощается и укротится естеством человеческим» (Иак.3:7). Несомненно, что до падения владычество человека над тварью было гораздо полновластнее и неограниченнее. Стихии не действовали разрушительно на тело первозданного (Быт.2:25). Возделывание рая не требовало утомительных трудов и не сопровождалось изнурением; земля не произращала терния (Быт.3:18–19). Звери не только не дерзали нападать на человека, но не смели коснуться и плодов земных, назначенных в пищу человеку, довольствуясь травою (Быт.1:29–30). Не без основания предполагают, что в первобытном состоянии мира звери не были плотоядными, и жили не только в полном подчинении человеку, но и в полном согласии между собой. Всем зверям, и птицам и гадам Бог назначает в пищу траву, и только (Быт.1:30). Пророк Исаия, изображая будущее состояние обновлённого мира, очевидно, берёт черты с первобытного его состояния. И в обновлённом и в первобытном мире все животные не только совершенно покорны человеку, но и – в неразрывном мире между собой; малый ребёнок будет водить льва, дитя играть с змеёю, волк – жить вместе с ягнёнком, телёнок и львёнок – жить в дружбе. Вот слова пророка: «и пастися будут вкупе волк со агнцем, и рысь почиет с козлищем, и телец и юнец и лев вкупе пастися будут, и отроча мало поведет я. И вол и медведь вкупе пастися будут и вкупе дети их будут, и лев, аки вол, ясти будет плевы: и отроча младо на пещеры аспидов и на ложа исчадий аспидских руку возложит: и не сотворят зла, ни возмогут погубити никогоже на горе святей Моей» (Ис.11:6–9). О сем то блаженном состоянии, из которого вся тварь выведена грехом человека, она, по слову апостола, «совоздыхает и сболезнует даже доныне» (Рим.8:22). Обозрение и наречение животных показывает с одной стороны полную власть Адама над всеми земными тварями, а с другой совершенную покорность ему и близость к нему животных. Бог приводит к человеку всех зверей и всех птиц небесных, чтобы он посмотрел, как – назвать их, и чтобы, как наречёт человек всякую душу живую, так и было имя ей. «И нарече Адам имена всем скотом, и всем птицам небесным и всем зверем земным» (Быт.2:19–20). Что после греха, пишет бл. Феодорит, и звери вышли из-под власти человека, a прежде были под властью, и признавали своё рабство, – об этом свидетельствует прародитель наш Адам, нарекший имена всем животным. Он не боялся их, не бежал от них, и не потерпел никакого вреда. О сем же свидетельствует и второй родоначальник людей, блаженный Ной, который в своём ковчеге был пастырем не только кротких, но и самых диких животных, и в продолжение целого года тех и других держал вместе, и плотоядных заставлял питаться травой. О том же свидетельствует и великий Даниил, брошенный в ров ко львам, но поразивший их сиянием своей добродетели, и приведший их в трепет чертами образа Божия. В образе они видели светлое и блистательное отражение Первообраза, а потому, признали своё рабство, укротили свою свирепость, думая видеть в Данииле Адама, который до грехопадения нарекал им имена⁵⁶³. И действительно, чудесная власть некоторых праведных над стихиями или над зверями есть принадлежащее человеку право владычества, данное ему при творении, потерянное им в грехопадении и уже в виде чудодейственного дара получаемое избранными силой веры, добродетели и благодати, которые, потому, заграждают уста львов, как – Даниил, угашают силу огненную, как – три отрока в печи (Евр.11:33–34). «Аминь глаголю вам, – говорит Господь: – аще имате веру яко зерно горушно, речете горе сей: прейди отсюду тамо, и прейдет: и ничтоже не возможно будет вам» (Мф.17:20). Веришь ли Господу, пишет Василий Великий, сказавшему: «на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия» (Пс.90:13)? И по вере имеешь власть попирать змей и скорпионов. Разве не знаешь, что ехидна, прикоснувшаяся к Павлу, когда он собирал хворост, не сделала ему никакого вреда, потому что святой нашёлся исполненным веры (Деян.28:3–6)? А если не имеешь веры, то бойся не зверя, а своего паче неверия, через которое сделал ты себя от всего удоборазрушаемым⁵⁶⁴.

Власть человека над тварью, как ни была ослаблена грехом, но, как черта образа Божия, не могла быть совершенно изглажена и сокрушена. После истребления первого мира потопом, Бог подтверждает за человеком право владычества на земле в лице Ноя и сынов его. «И благослови Бог Ноя и сыны его, повествует бытописатель, и рече им: раститеся и множитеся, и наполните землю, и обладайте ей. И страх и трепет ваш будет на всех зверех земных (а на всех скотех земных), на всех птицах небесных, и на всех движущихся по земли, и на всех рыбах морских: в руце ваши вдах я. И всякое движущееся, еже есть живо, вам будет в снедь: яко зелие травное дах вам все» (Быт.9:1–3). Благословение – то же, какое дано и Адаму. Замечательны в нём слова, которых не было в благословении, данном Адаму: страх и трепет ваш будет на всех зверех земных: да страшатся и да трепещут вас все звери земные. Человек, исказивший в себе образ Божий, делается страшным для твари, страхом, принуждением заставляет служить себе тварь, которая невинному служила безбоязненно, охотно и непринуждённо. Адам был владыкой твари, читаем в записках на книгу Бытия, но не страшным. Когда же внутреннее достоинство человека уже не покоряет ему тварей, Бог обуздывает их страхом. Сей страх освобождает нас от опасностей со стороны сильнейших, нежели мы, животных, и заставляет их служить нам; но пользуясь сими преимуществами, мы должны вспоминать, колико ужасен грех, когда грешник в самом благословении Божием страшен. А если иногда звери и выходят из сего страха, мы также не должны обращать сего в предосуждение благословения Божия, но в осуждение себя самих⁵⁶⁵.

И в других местах Писания есть указания на богоданное человеку право владычества на земле. Так пророк изливает пред Богом благодарное и благоговейное чувство при созерцании высокого назначения человека на земле. «И поставил ecu, его над делы руку Твоей, вся покорил еси под нозе его, овцы и волы вся, еще же и скоты польския, птицы небесныя и рыбы морския» (Пс.8:7–9). «Господь созда от земли человека, – пишет сын Сирахов, – и даде им власть над сущими на ней. И положи страх его на всякой плоти, еже властелствовати зверьми (и скоты), и птицами» (Сир.17:1–2, 4). «Боже отцев, взывает мудрый, и Господи милости Твоея, сотворивый вся словом Твоим, и премудростию Твоей устроивыи человека, да владеет сотворенными от Тебе тварми, и да управляет мир в преподобии и правде, и в правоте души суд да судит» (Прем.9:1–3).

После столь ясных указаний св. писателей нельзя уже сомневаться о назначении земли и всех земных тварей. Земля создана, обильно наполнена, великолепно украшена в жилище человеку (Ис.45:18). Она и все живущие на ней твари отданы в полную власть и распоряжение человека, назначены удовлетворять все его телесные нужды и потребности, доставлять ему различные удовольствия и наслаждения (Пс.103:15; сн. Сир.31:31–32). Когда человек подвергся смерти, – та же земля назначена местом упокоения его бренному телу. Наконец, поскольку все земные твари в своих красотах и совершенствах носят следы совершенств творческих: то приражение сих совершенств к человеческому духу раскрывает внутреннейшие силы его, и возводит к благоговейному созерцанию Первообраза и Виновника всех видимых красот и совершенств. «Небеса, – говорит пророк, – поведают славу Божию» (Пс.18:2), конечно, человеку, который один только на земле может принимать и понимать их вещания. «Невидимая Его, – говорит апостол, – от создания мира творенми помышляема видима суть, и присносущная сила Его и Божество» (Рим.1:20). В этом состоит высшее служебное назначение земли и всех её тварей.

Обладание землёю и наслаждение её благами не есть последняя цель человека, потому что с земной жизнью не оканчивается бытие его. Правда, человек сотворён не на скорби и страдания, и никогда не узнал бы никаких скорбей и лишений, если бы пребыл верен заповеди Божией. Творец с любовью устрояет и внешнее его благосостояние. Сам созидает для него райское жилище и поставляет его владыкой над ним. Природа юная, блистающая красотой, ещё не осквернённая и не омрачённая грехом человека, как картинная галерея, доставляет чистейшие наслаждения его уму и сердцу. С сотворением жены Бог открывает человеку новый источник благословенных радостей. Но внешнее благосостояние человека необходимо условливается его внутренним величием, так что с потерей сего величия человек лишается и внешнего благосостояния. Адам падший, как неспособный и недостойный жить в раю, изгоняется из него, и осуждается на труды, лишения и скорби. «Ищите прежде царствия Божия и правды его, – заповедует Спаситель, – и сия вся приложатся вам» (Мф.6:33), т. е., Промысл не оставит вас и без внешних благ, потребных вам, если вы будете достойны Его попечений исканием царствия Божия, – преуспеянием и усовершением в добре. Бог является Соломону и говорит ему: проси, что хощеши себе. Соломон просит мудрости. И угодно бысть слово сие пред Господем, яко испроси Соломон глагол сей. Господь даёт Соломону высокую мудрость; но в награду за его любовь к мудрости и за предпочтение её всем благам земным, вместе с мудростью Господь даёт ему и все сии блага, которых он не просил. «И рече Бог к Соломону: понеже бысть сие в сердце твоем, и не просил ecu богатства имений, ниже славы, ниже душ противящихся тебе, и дней многих не просил ecu, нo просил ecu себе премудрости и разума... Премудрость и разум даю тебе, богатство же и имения и славу дам тебе» (3Цар.3:5, 10; 2Пар.1:11–12). «И аще пойдеши путем Моим сохранити заповеди Моя и повеления моя, яко же хождаше Давид отец твой, и умножу дни твоя» (3Цар.3:14). «Приидоша же мпе благая вся, – говорит сам Соломон, – вкупе с ней (премудростью) и безчислено богатство рукама ея. И возвеселихся о всех, яко ими обладает премудрость: не ведех же ю родительницу быти сих». (Прем.7:11–12). «Ищите прежде царствия Божия; а оно не далеко от вас. Се бо царствие Божие внутрь вас есть» (Лк.17:21), т. е., в ваших душах есть способность к жизни царствия Божия, возможность блаженства с Богом. Искать царствия Божия значит раскрывать эту способность к нему, осуществлять возможность блаженного единения с Богом возвышением в добродетели. Внутреннейшее основание этой возможности есть образ Божий, положенный в существо души человеческой. Возвышать образ к Первообразу стремлением к Нему, уподоблением Ему, возможно полнейшим отражением на себе Его совершенств, святостью жизни – вот последняя цель человека в земной жизни. «Благочестие на все полезно есть, обетование имеюще живота нынешняго и грядущего» (1Тим.4:8). «Того есмы творение, создани в Христе Иисусе на дела благая, яже прежде уготова Бог, да в них ходим» (Еф.2:10). «Избра нас в нём прежде сложения мира, быти нам святым и непорочным пред Ним в любви» (Еф.1:4). По сему-то, заповедует Бог: «будете святи, яко свят есм Аз Господь» (Лев.11:45). «Будите вы совершени, – внушает Сын Божий, – якоже Отец ваш небесный совершен есть» (Мф.5:48). «По звавшему вы Святому, – пишет апостол, – и сами святи во вceм житии будите» (1Пет.1:15).

Но нравственное преуспеяние и усовершение, возможное в земной жизни, есть только приуготовление к будущей вечной славе и блаженству человека. Слава сия так велика, что в сравнении с ней ничего не значат все скорби и страдания настоящей жизни. Я считаю, пишет апостол, что нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с той славою, которая откроется в нас (Рим.8:18). Будущее блаженство человека не только не может быть сравнимо ни с какими земными радостями, но теперь не может быть объято и мыслью человека. Не только ничего подобного ему человек не знает по опыту, но и вообразить не может. «Ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, яже уготова Бог любящим Его» (1Кор.2:9). Сие блаженство есть возможно близкое для ограниченного существа единение с Богом, и возможно полное участие в божеском блаженстве. Для| человека первозданного путь к сему блаженству был проложен в раю, светлый, безболезненный, не преграждаемый смертью; но человек потерял райский путь, и идёт к небесному отечеству путём земного, тяжкого странствия, путём смерти, тления и воскресения. Пути различны, но ведут к одной цели – к вечному блаженству с Богом. Это-то блаженное единение с Богом в вечности и есть цель, для которой создан человек. Апостол, показывая будущую близость человека к Богу, говорит «видим убо ныне якоже зерцалом в гадании, тогда же лицем к лицу: ныне разумей от части, тогда же познаю, якоже и познан бых» (1Кор.13:12), т. е., тогда человек так будет близок к Богу, как теперь Бог близок к человеку. Спаситель, отходя на страдания, в молитве к Отцу Своему единение верующих с Собой и Богом Отцом представляет последней целью Своего искупительного служения. «Не о сих же (об апостолах) молю токмо, но и о верующих словес их ради в Мя: да ecu едино будут: якоже Ты, Отче, во Мне, и Аз в Тебе, да и тии в Нас едино будут. Отче, ихже дал ecu Мне, хощу, да идеже есмь Аз, и тии будут со Мной: да видят славу Мою, юже дал ecu Мне, яко возлюбил Мя ecu прежде сложения мира» (Ин.17:20–21, 24). Апостол сравнивает благодатные права верующих в будущей жизни с естественными правами детей в доме родительском. Как в доме отца дети его – наследники его имущества: так в дому Отца небесного верующие – наследники Его блаженства, и сонаследники единородного Сына Его. «Самый Дух спослушествует духови нашему, яко есмы чада Божия. Аще же чада, и наследницы: наследницы убо Богу, снаследницы же Христу» (Рим.8:16–17). Тот же апостол, изображая последние судьбы настоящего мира, воскресение мёртвых, кончину мира, низложение всех врагов под ноги Сына Божия, истребление последнего врага – смерти, говорит, что Сын Божий, оканчивая и представляя Отцу Своему возложенное Им на Него дело искупления совершенно оконченным, приведёт воскрешённых в вечное и блаженное единение с Богом, из которого ниспал человек грехом и в которое возвращён смертью Искупителя. «Егда же покорит Ему всяческая, тогда и сам Сын покорится Покоршему Ему всяческая, да будет Бог всяческая во всех» (1Кор.15:23–26 28).

Все частные цели, назначенные тому или другому роду тварей, как свидетельствует Писание, объединяются в одной общей, последней, высочайшей цели всякого сотворённого бытия. «Вся содела Господь Себе ради», говорит мудрый (Притч.16:4). То же свидетельство повторяет апостол в различных посланиях. Так в послании к римлянам читаем: «Яко из Того, и Тем и в нём (к Нему) всяческая» (Рим.11:36); – к колоссянам: «всяческая Тем и о Нем (для Него) создашася» (Кол.1:16); – в послании к евреям: «Егоже ради всяческая и Имже всяческая» (Евр.2:10). Вседовольный и Всеблаженный, не имеющий никакой нужды в тварях и приведший их в бытие по единой благости Своей, всё сотворил великия ради славы Своея. Слава Творца есть последняя цель всего сотворённого. Светлый взор пророка во всей твари видит отражение славы Божией, прославление Бога её совершенствами и красотами. «Небеса поведают славу Божию» (Пс.18:2). «Хвалите Господа с небес: хвалите Его в вышних. Хвалите Его ecu Ангели Его: хвалите Его вся силы Его. Хвалите Его солнце и луна: хвалите Его вся звезды и свет. Хвалите Его небеса небес, и вода яже превыше небес. Да восхвалят имя Господне: яко Той рече, и быша: Той повеле, и создашася. Хвалите Господа от земли: змиеве и вся бездны: огнь, град, снег, голоть, дух бурен, творящая слово Его: горы и вcu холми, древа плодоносна и вся кедри: зверие и вси скоти: гади и птицы пернаты: Царие земстии и вси людие, князи и вcu судии земстии: юноши и девы, старцы с юнотами, да восхвалят имя Господне: яко вознесеся имя Того единаго, исповедание Его на земли и на небеси» (Пс.148). «Положил есть око Свое на сердцах их (людей), – пишет сын Сирахов, – показати им величество дел Своих: да имя святыни Его восхвалят, и да поведают величества дел Его. Завет вечный постави с ними, и судьбы Своя показа им. Величество славы видеша очеса их, и славу гласа их слыша ухо их» (Сир.17:7–8, 10–11). Пророк говорит от лица Божия, что Бог не оставит никого из наречённых именем Его: для славы «бо Моей устроих его, и создах его, и сотворих ѝ» (Ис.43:7; слич. 61:3). По свидетельству апостола, Бог избрал нас во Христе прежде сложения мира в похвалу славы благодати Своей, «еюже облагодати нас о Возлюбленнем» (Еф.1:4, 6), «яко быти нам в похваление (к возвеличению) славы Его» (Еф.1:12). Сам Спаситель свидетельствует, что величайшее дело любви Божественной искупление человеков имеет целью славу Божию. «Аз не ищу славы Моея, – говорит Господь иудеям: – есть ищя и судя. Аще Аз славлюся Сам, слава Моя ничесоже есть: есть Отец Мой славяй Мя, егоже вы глаголете, яко Бог наш есть» (Ин.8:50, 54). «Ныне прославися Сын человеческий, начинает Господь Свою последнюю беседу с учениками, и Бог прославися о Нем» (Ин.13:31). Пред самым страданием, в молитве ко Отцу, Он говорит: «Отче, прииде час: прослави Сына Твоего да и Сын Твой прославит Тя. Аз прославих Тя на земли, дело совершив, еже дале ecu Мне, да сотворю» (Ин.17:1, 4). Точно так же и второе пришествие Господа на землю будет ради славы Его. «Приидет, – говорит апостол, – прославитися во святых Своих, и дивен быти во всех веровавших» (2Фес.1:10).

Посему, как Бог всё делает ради славы Своей, так и человеку внушается во всех своих делах иметь целью славу Божию. «Тако да просветится свет ваш пред человеки, – говорит Господь, – яко да видят ваша добрая дела, и прославят Отца вашего, Иже на небесех» (Мф.5:16). Апостол внушает верующим не скрывать дары многоразличной благодати Божией, но служить ими друг другу, и тем прославлять Облагодатствовавшего: «да о всем славится Бог Иисус Христом, Емуже есть слава и держава во веки веков, аминь» (1Пет.4:10–11). Другой апостол, желая показать всю важность служения общественной благотворительности, говорит, что благотворимые, видя опыты сего служения, будут прославлять Бога, «искушением служения сего славяще Бога» (2Кор.9:12–13). Верующим внушается постоянно славить Бога добродетелями своих душ, чистотой своих тел. «Прославите убо Бога в телесех ваших, и в душах ваших, яже суть Божия» (1Кор.6:20). «Аще убо ясте, аще ли пиете, аще ли ино что творите, вся во славу Божию творите» (1Кор.10:31), т. е., прославляйте Бога трезвенностью, воздержанием, благодарением Насыщающему, чистотой и святостью во всех самых обыкновенных и маловажных делах житейских.

Итак, последняя цель всего сотворённого есть слава Божия. Что же такое, спросите, слава Божия? И неужели Бог, если не дерзко так выразиться, славолюбив? Слава Божия есть всевозможное проявление Божественных совершенств в существах конечных, возведение существ разумных к вечному единению с Богом, и выражению Его совершенств в своей деятельности. Вся тварь в своих красотах и совершенствах носит на себе отражение совершенств Божиих, но носит бессознательно. Вся земля, исполненная славы Господа Саваофа (Ис.6:3), поведает носимую на себе славу человеку, который один только на земле может понимать её хвалебные вещания. Таким образом, человек составляет живую связь между небом и землёю, между Творцом и тварью. Через его сознание и свободу проносится к Творцу бессознательное славословие земных тварей. Созерцая совершенства Божии в природе, сознавая ещё высшие совершенства в своём собственном существе, раскрывая в себе образ Божий стремлением и уподоблением Первообразу, восполняясь богоподобными совершенствами, человек сознательно и свободно прославляет Господа, и таким образом, как царь и священник природы, возносит славословие и своё и всех подчинённых ему тварей великому Творцу вселенной. Очевидно, Бог ищет Себе славы не так, как ищут её славолюбивые искатели славы человеческой, которые не всегда могут соединить свою славу со счастьем тех, которые служат орудиями их прославления. Слава Божия неразрывно соединена с совершенством и блаженством тварей; она и есть самое их совершенство и блаженство. Слава Божия в природе есть её красота и благосостояние, в существах нравственных – их духовные совершенства и соединённое с ними блаженство. Если человек совлекается славы Божией, это значит, он оскудевает в совершенствах и в блаженстве. И наоборот, чем более осиявается человек славой Божией, тем более возрастает в совершенствах и возвышается в блаженстве. «Вси согрешиша, – говорит апостол, – и лишени суть славы Божия» (Рим.3:23), т. е., грехом потеряли первобытное совершенство, в котором сияла слава Божия, и соединённое с ним райское блаженство. Теперь тварь, проклятая за человека, ждёт избавления из работы тления в свободу славы, ждёт времени, когда снято будет с неё проклятие, и она явится в первобытном совершенстве и благосостоянии (Рим.8:21). И вся блаженная вечность человека есть постоянное возвышение его в совершенствах и блаженстве, или постепенно восполняемое осиявание славою Божией, восхождение от славы в славу (2Кор.3:18). Такое дивное сцепление целей творения, чудный союз славы Божией и совершенства и блаженства тварей есть изумительное дело бесконечной мудрости и благости Творца.

Итак, по свидетельству св. писателей, мир, устроенный с высочайшей премудростью и благостью, создан для блаженства тварей и ради славы Божией. Узнаёте ли вы в этом светлом изображении наш мир, в котором мы живём и о котором свидетельствует апостол, что он «весь во зле лежит» (1Ин.5:19)? Славу ли Божию поведают нам разрушительные действия природы, страдания тварей, болезни, скорби, беззакония человека, страшное владычество смерти? По намерению Творца, на земле постоянно должно возноситься хвалебное славословие Ему, песнь радования и блаженства: а с вашей земли постоянно несётся к небу болезненный вопль плача и рыданий. Что же? Или Бог разлюбил мир, отказался от Своих намерений, переменил Свои советы о мире? Но «не яко человек Бог колеблется, иже яко сын человеческий изменяется: Той глаголаше, не сотворит ли? Речет, и не пребудет ли» (Чис.23:19)? В человеке естественна перемена мыслей, отречение от своих предположений, раскаяние в своих намерениях. Но Бог непременяем. Советы Его непреложны. «И не обратится, ниже раскается Святый Израилев: занеже не яко человек есть, еже раскаятися Ему» (1Цар.15:29). «Нераскаянна, – по уверению апостола, – дарования и звание Божие» (Рим.11:29), и в Отце светов «несть пременение, или преложения стень» (Иак.1:17). Что Бог не разлюбил мира, – об этом свидетельствует изумительное дело любви Его – послание Сына Своего в среду грешного и развращённого мира. «Тако возлюби Бог мир, яко и Сына Своего единороднаго дал есть» (Ин.3:16). Или тварь изнемогла от времени, истощилась в данных ей силах, начала болезненное и разрушительное шествие к ничтожеству, и не может идти и дойти до назначенной ей цели? Но не забудем, что её держит и ведёт Рука всемогущая, Которая не знает никакого утомления. «Отец Мой, – говорит Господь, – доселе делает, и Аз делаю» (Ин.5:17). Что же это за делание, – объясняет апостол, когда говорит о Сыне Божием, что Он «носит всяческая глаголом силы Своея» (Евр.1:3), что «всяческая в нём состоятся» (Кол.1:17), что о «Нем живем, и движемся и есмы» (Деян.17:28). По свидетельству мудрого, творческая премудрость сильно действует в мире до самых крайних его пределов, и всякую тварь направляет к благим целям: «досязает же от конца даже до конца крепко, и управляет вся благо» (Прем.8:1). Мир, повешенный на ничтожестве, низринулся бы в ничтожество, если бы не держала его крепкая рука Вседержителя. Притом же, изнеможение твари и открывшаяся в ней невозможность достигнуть своей цели показывали бы в Творце её или недостаток могущества, по которому Он не мог дать твари сил, достаточных для достижения её цели, или недостаток мудрости, так что Он назначил твари цель высокую, а средства дал несоразмерные с целью. По слову пророка, законы мира, поставленные Богом, не умолкнут пред лицом Его (Иер.31:36–37), или как говорит псалмопевец: «постави я в век века: повеление положи, и не мимо идет» (Пс.148:6). И сам Бог свидетельствует, что «во вся дни земли сеятва и жатва, зима и зной, лето и весна, день и нощь не престанут» (Быт.8:22).

Есть ещё мнение, что Бог печётся о целом составе мира, хранит роды существ, но Его взор и попечительность не простираются на каждое существо в отдельности. Тысячи тварей гибнут, на их место рождаются новые. Бог поддерживает это продолжение тварей: но не удостаивает Своего попечения каждую отдельную тварь, имея попечение только о том, чтобы род её не истребился на земле. Всё изложенное здесь учение Откровения об устройстве мира сильно говорит против этой мысли. Веруя в Бога всеведущего и везде присущего, странно в то же время думать, что в мире может быть что-нибудь без ведома Божия, и что Он далёк от Своих тварей. Напротив, Писание убедительно уверяет нас, что Бог не далёк от каждого (Деян.17:27), близок к каждому (Пс.144:18), близок к каждой и малейшей твари Своим всеведением, Своим везде присутствием, Своим промышлением. В разительных чертах изображается в Писании близость Божия к тварям. Бог великолепно одевает каждую из полевых лилий (Мф.6:28–29), каждому зерну даёт тело, какое хочет, и каждому зерну своё тело (1Кор.15:38). Воробей не упадёт на землю без воли Его (Мф.10:29). Он слышит крики птенцов ворона, взывающих к Нему о пище (Иов.38:41). Не упадёт волос с головы человеческой без ведома Его (Мф.10:30). Он слышит каждое слово, произносимое человеком (Мф.12:36). Он видит каждую чашу холодной воды, подаваемую жаждущему или утомлённому (Мф.10:42). Каждый вздох человека предстаёт пред лицо Его (Пс.78:11). Каждая слеза человеческая записывается в книге Его (Пс.55:9), или, как исповедует Церковь в молитве пред причащением: «не таится Тебе, Боже мой, Творче мой, Избавителю мой, ниже капля слезная, ниже капли часть некая». Пред взором Его открыты и бездны морские, и бездны сердца человеческого. Ни одна мысль ума человеческого не утаится от Него (Сир.42:18, 20). Он видит каждое биение сердца, каждое движение воли (Иер.17:9–10; Пс.7:10). Он видит все тайны мыслей и дел человеческих. «Той открывает глубокая, и сокровенная, сведый сущая во тме, и свет с Ним есть» (Дан.2:22). «Приидет Господь, – пишет апостол, – Иже во свете приведет тайная тмы, и объявит советы сердечныя» (1Кор.4:5). Дивно изображает Давид близость Бога к человеку: Господи! Ты проникаешь меня и знаешь: Ты знаешь, когда я сяду, и когда я встану; Ты предусматриваешь мысль мою издали. В пути моём и в отдохновении Ты окружаешь меня; все стези мои Тебе известны. Ещё нет слова на языке моём, но се, Ты, Господи, уже знаешь всё. Сзади и спереди Ты заключил меня, и наложил на меня длань Твою. Чудно для меня ведение Твоё; высоко, не постигаю его. Ни одна кость не сокрылась от Тебя, хотя я устроен втайне, соткан во глубине земли. Зародыш мой видели очи Твои, в Твоей книге всё то написано, и дни начертаны, когда ещё ни одного из них не было (Пс.138:1–6, 15–16).

Таким образом, по непреложному свидетельству слова Божия, Творец, расположивший всё в мире мерой, числом и весом, создавший всё премудростью и благостью, для блаженства тварей и ради славы Своей, не оставил мира, не разлюбил его, напротив, хранит, блюдёт мир, с любовью печётся о благосостоянии каждой самомалейшей твари. Откуда же, спросите, зло, господствующее в мире? Почему Творец допустил самую возможность зла? Почему зло не уничтожено в самом начале? Почему допущено ему так глубоко проникнуть в мире? За что страдает тварь, нисколько не виновная в грехе человека? Как зло согласуется с мудрыми и благими целями Провидения? К чему блюдётся зло, и какой будет конец ему? Напрасно издревле старался разум разрешить все сии вопросы. Только Слово Божие даёт на них успокоительные ответы. На этих вопросах прекращаю беседу с Вами до следующего письма.

Предлагаемое письмо не столько важно по вопросу, в разрешение которого оно писано, сколько по обстоятельствам, которых касается ответ. Оно заимствовано из рукописи Московской Синодальной Библиотеки в 4 д. под № 927, XVI в., содержащей в себе разные статьи, относящиеся до Иосифова Волоколамского монастыря, и писаной рукой Вотьмицкого Архимандрита Вассиана, как сие означено в самом начале рукописи. Сей Архимандрит, по монашеству, был учеником старца Волоколамского Фотия, который сам в свою очередь пользовался духовными наставлениями сподвижника Иосифова Кассиана Босого. Настоятель Вотьмицкий переписал в свою книгу краткий патерик Волоколамский: житие пр. Иосифа, описанное Саввой Крутицким, и надгробное ему слово Досифея Топоркова; также – житие старца Кассиана Босого и грамоты к нему и о нём писанные Великим Князем, и некоторые послания пр. Иосифа Волоколамского; потом, поместил он и своё сказание о старце Фотии († 1554), своём наставнике, и службу, написанную Фотием в честь пр. Иосифа, а на конце присоединил упомянутое письмо, неизвестно кем писанное (л. 179 и сл.). Невероятно, чтоб оно принадлежало самому Вассиану⁵⁶⁶: своё письмо не внёс бы он в такую книгу, в которой собрал только то, что особенно для него было дорого и священно.

Кто бы ни был сочинитель сего письма, – разрешая вопрос о причинах вражды между иноками Кириллова Белоезерского и Иосифова Волоколамского монастырей, он касается более или менее близких к нему по времени лиц и событий, и сообщает некоторые новые о них сведения. Из письма его узнаем, что пр. Нил Сорский, прежде духовных наставлений, заимствованных им от святогорских иноков, был учеником известного по своим достоинствам старца Паисия Ярославова, Игумена Свято-Троицкой Сергиевой Лавры.

Любопытно узнать, что вопрос об имениях монастырских был предложен на соборе не самим Великим Князем, но строгим отшельником – пр. Нилом, что предложение освободить монастыри от управления отчинами было сделано и защищаемо старцем, который, продолжительными духовными подвигами умертвив в себе все земные пристрастия, опытно познал истинное достоинство жизни иноческой в отрешении от всего земного, чтобы тем беспрепятственнее стремиться к единому небесному.

Любопытно видеть, как смотрели на тот же предмет и другие богоугодные иноки, и чем оправдывали тогдашний порядок дел, имея в виду также не своекорыстные цели, но благо Церкви.

Письмо это, хотя немногими словами, проливает некоторый свет и на судьбу пр. Максима Грека. Автор, говоря не столько о видимых или на вид выставляемых причинах тех или других распоряжений, сколько о внутренних, не для всех открытых побуждениях главных действователей, замечает, что причиной гонения на святогорцев было их мнение о неприличии – монастырям владеть сёлами.

Итак, дополнение вышеизложенных сведений о пр. Ниле Сорском и объяснение некоторых новых обстоятельств, имевших влияние на судьбу пр. Максима – вот что побудило представить здесь письмо неизвестного нам старца, вероятно, Иосифова монастыря, писанное около половины XVI столетия. Внимательный читатель усмотрит здесь и некоторые другие черты, живо характеризующие то время и пополняющие его историю. Со своей стороны мы приложим в замечаниях некоторые объяснения о лицах и событиях, в сем письме упоминаемых.

Спросил мя еси, почему Кирилова монастыря старцы Иосифовых старцов не любят? И аз вкратце реку ти, с коих мест нелюбка межь их.

Егда бысть собор при Великом Князе Иване Васильевиче всея Руси и при Симоне Митрополите, о вдовых попех и о диаконех, в лето 7012 (1), а на том соборе были Архиепископы, и Епископы, и Архимандриты, и честные игумены, и честные старцы изо многих монастырей. Да тут же был старец Паисея Ярославов (2), еже бысть приемник Великаго Князя Василия от святыя купели, и ученик его старец Нил, по реклу Майков: сей Нил был в Святей горе, и Князь Великий держал их в чести в велице. И егда совершися собор о вдовых попех и диаконех, и нача старец Нил глаголати, чтобы у монастырей сел не было, а жили бы черньцы по пустыням, а кормили бы ся рукоделием: а с ним пустынники Белозерские. И сие слышав Игумен Иосиф нача им вопреки глаголати, приводя на свидетельство святаго преподобнаго Феодосия, общему житию начальника, и святаго преподобнаго Афанасия Афонскаго, и святых преподобных отец Антония и Феодосия Печерских чудотворцев, и иных многих монастырей, еже у них села. Таж и се глагола: аще у монастырей сел не будет, како честному и благородному человеку постричися? И аще не будет честных старцев, отколе взяти на Митрополию, или Архиепископа, или Епископа и на всякия честныя власти? А коли не будет честных старцов и благородных, ино вере будет поколебание. И Божиими судьбами по их воле не осталося. То первая нелюбка!

Как не стало старца Нила, а ученик его Князь Вассиян Косой, Княжь Иванов сын Юрьевича, и нача сей Князь вельми поборати по своем старце Ниле, еже бы у монастырей не было сел (3), и с им сташа иные старцы, с нимиж святогорцы (4). Се же бысть при Великом Князе Василье Ивановиче всея Руси. И не попусти сему быти, и им мнение на Иосифа же. То вторая нелюбка!

Також и Новгородские еретики нача (д. б. начаша) каятися лестно, а не истинно. И старец Князь Васьян поверил им и учал за них печаловатися Великому Князю; а с ним и от Владык, и от старцов начаша печаловатися (5). И сие слышав Иосиф, да написал к Великому Князю, чтобы лестному их покаянию не верил, велел бы их держати неисходны от темницы, чтобы иных людей не прельстили. И Князь Великий Иосифа послушал. То третья нелюбка! И они стали Иосифа про то укоряти великими укоризными.

Да в те-жь времена старцы Звенигородской Князь Деони (Дионисий), да Нил Полев (6), Иосифовы постриженники, жили в пустынех на Беле озере, близко Кирилова монастыря. И старец Князь Дионисей Звенигородский прииде к пустыннику и узре у него крест под постелей, и прилучися в та времена с ним священник мирской. И паки, во иное время, прииде ко иному пустыннику, а тот священник с ним же: аже тот пустынник держит у себя в руках книгу; а келья у него топится. И как зазрел старца Дионисия, и тот пустынник книгу вкинул в печь и книга згорела. И ту великую ересь видел старец Дионисий да и священник. И к Иосифу старец Дионисий прислал старца Серапиона крестечника с граматой, а в ней напиcaно, что у пустынников видел ересь. Иосиф прочет грамату, да послал ту грамату к Ростовскому Архиепископу Васьяну, понеже в его Архиепископьи. А в та времена Васьян Архиепископ на Москве был (7). И Васьян Архиепископ ту грамату подал Великому Князю. И Князь Великий ту грамату показал старцу Князю Васьяну Косому и рече ему: добро ли чинят твои пустынники? И Васьян рек Великому Князю: та деи, Государь, грамата писана лукавством, а всё солгано. Вспроси-де, Государь, попа. И Князь Великий велел поставити попа, да вспросил попа. И поп сказал так, как в грамате писано. И старец Васиан Князь попа просил на пытку, и попа пытали, и ногу изломали, и поп и умер, а не сговорил (8). И Князь Великий ополелся на старца на Князя Дионисия, да и на старца Нила, глаголюще: сами-де межь собя бранятца, и меня греха доставили. Да велел Князь Великий старца Дионисия, да с ним Нила старца взяти в Кирилов монастырь, и пустыни их велел сжечь. То последняя вражда и до сех мест!

Егдажь Дионисей старец, Князь Звенигородский и старец Нил Полев были в Кирилове в опале, и поведаша нам, яко тогда в велицей нужи многи скорби претерпеша. И поведа нам се старец Нил Полев: егда, рече, бых в велицей нужи и молихся со слезами и вспомянух, яко без благословения изыдох от Отца Иосифа и обещания своего пострижения, и о сем зело оскорбихся, и забых всю нужу свою, и бых в страсе велице, и Рех во сердци своем: что сотворих аз окаянный, яко умираю без прощения. И начах призывати Отца Иосифа в молитве своей и прощенья просити и рех: «Отче Господине Пр. Иосифе! аще и местом растояния далече есмь, но сердцем и мыслию пред тобой есмь, прости мя грешнаго», – и легох мало опочинути, и видех себя в монастыре Отца Иосифа, и паки яко приидох в келью ко Отцу Иосифу, и егда узрех его, падох на нозе ему, прощения прося. Он же объят мя мантией своей и рече ми: Бог тя простит. Аз же от радости воспрянув и обретох сердце свое без всякия скорби. И в мале времени Князь Великий повелел нам ехати во Иосифов монастырь.

Князь же Васьян старец враждовал много на Иосифа и монастырь его, хотя разорити. И Божиими судьбами по мале времени ополелся на него Князь Великий и послал его во Иосифов монастырь (9). Он же в монастыре и преставися, и погребен бысть тамо.

О искони злоначальный враг роду человеческому! Иосиф всё благочиние и благоговеинство снимал с Кирилова монастыря. И се ныне диавол мнением не смирну вражду положи меж таких светил. Во истину сбыстся, якожь Святии Отци рекоша, яко мнение – второе падение. И паки рекоша: всем страстем мати – мнение.

1) О соборе Московском 1503 г. свидетельствуют и Летописи⁵⁶⁷ и акты⁵⁶⁸. Но в Летописях не говорится, что на этом соборе рассуждали и об имениях монастырских. Между тем сохранилась запись, или доклад собора Государю по сему предмету, в разных рукописях⁵⁶⁹. В этом докладе собор представлял, что правилами св. отцов не воспрещено святителям и монастырям иметь сёла и деревни, и что святители, по тем же правилам, отдать посвящённое церквам и монастырям «не смеют и не благоволят», что Цари Константинопольские и Великие Князья Русские жертвовали церквам и монастырям населённые имения и с них доходы, безвозвратно. Представление, как известно, имело свою силу: но в записи решения Великого Князя не находится. Равно и ни чьих мнений, или голосов не приведено. Сей последний недостаток счастливо вознаграждается повествователем о жизни пр. Иосифа, по имени нам не известном, но, как видно по всему, близким ко времени преподобного⁵⁷⁰. «Бысть Царскому повелению, – говорит жизнеописатель, – священныя мужи с Архиереи в господствующий град сбирающу видети о словеси, монастырем села и нивы аще не приятна суть? Некоим бо отцем, иже безмолвие и уединенное житие проходящим и любящим, и отеческая учения о нестяжании черноризцем добре внявшем, побольша о стяжании сел монастырем, непщующе, (яко) суетно отречение мира сотворяют входящии в монастырь: паки бо, аки миряне, сих ради молвяще и крамолующе с миряны и с собой, судия обходящим им и тяжущемся. И сих ради молиша Самодержца, аки имуще дерзновение к нему, ради крепкого жительства и добродетели множества, и зело от самодержец приемлеми и почитаеми. И о сем сбору сбрану, не мала же рассуждения добрых лишитися непщующе Отци, аще Иосифу не сущу с ними, сего ради и понудиша его в град Москву взыти. Совопрошающежеся о сих – общей волей прияша взыскания, отъискони коими винами притяжашася села монастырем? Истязующе же опасно, обретоша разум сел монастырем тако: Русстии монастыри мнози в начало просвещения еще водрузишася священными Епископы и Христолюбивыми Князи». Далее говорится, что созидатели монастырей первым делом для себя поставляли воздвигать в них св. храмы: для священнодействия в храмах потребны были священные хлебы, свечи, фимиам; нужно было содержать священнослужителей своих. Чтобы монастыри по смерти ктиторов не упали, нужно было обеспечить их более прочными средствами к содержанию. «И сия вся сматряюще, лепотно и добре, препъдобнии здателие, боголюбивии Епископи и благочестивии Князи монастырем своим обильная стяжания сел и прочая имения и доходы возложиша, – судивше праведно и се, да елици убожеством яти, или нищетой обстоими, или недуги другими, монастыря обходяще утеху приимут, милосердия ради и обилия стяжания церкви сущия в них; мниси же, отрекшиися мира и в монастыри сия вшедше, – с постом и молитвами, да и работы в монастыри; работают, предстояще страннолюбию... И сии черноризци, изволяющии в смиренном мудровании труждающеся (труждатися) странных ради и болящих упокоения, паче же церковных ради мужей и священных предстателей их, и потребу нужных своих от монастырских, паче же церковных, приемлюще, не токмо не осуждаются, но паче сея самыя ради вины, велию мзду с постничеством своим восприимут. И тии же блаженнии ктитори воздаяние боголюбия вечное воспримут от Бога, и в вечную память, воспоминанием священными жертвами, души их присно пользуются и приношением избаву о согрешениих улучат.

Аще же неции, не добре недугом лихоимственным емшеся, и вообразиша Божия неправедно, тии едини суд страстем подъимут. Ниже сих ради немнозех, не внимающих о своем спасении, не малых пользующихся и спасти хотяще (хотящих) презреша оправдания священная от Церкви отсещи и толикой пользы лишити блаженных здателей.

Тем же повинутися древним боголюбезным мужем паче судиша, и оправдания церковная неподвижна соблюдати собор избрав, оправда, яко хотящим истинно спастися несть повреждение – стяжания церковная, иже в монастырех».

В сих же совопрошениих, – заключает повествователь, – Троицкой Сергиева монастыря Игумен Серапион да Иосиф разумно и добре разчиняя (разчиниша) лучшая к лучшим, смотря обоюду пользующая.

2) Паисий Ярославов был игуменом Троицкой Лавры с 1479 по 1482 г. Но по неудовольствиям с Троицкими иноками оставил игуменство. Князь Великий не перестал питать к нему уважение и помышлял возвести его в митрополита на место Геронтия, которому предлагал отказаться от престола⁵⁷¹. Паисий и ученик его Нил Сорский пользовались уважением и от иерархов русских. Когда открылась в Новгороде ересь жидовствующих и всюду распространены были ожидания кончины мира в 1492 году, – архиепископ Новгородский Геннадий просил (в 1489 г.) Иосафа архиепископа Ростовского посоветоваться с сими старцами, как надлежит рассуждать о сих ожиданиях: «да чтобы еси послал по Паисея, да по Нила, – да с ними бы еси о том посоветовал: прейдут три лета, кончается седьмая тысяща...». и проч.⁵⁷². Обоих старцев: Паисия и Нила приглашали на собор по делу жидовствующих в 1490 году⁵⁷³. Из письма Геннадия можно заключать, что Паисий, сложив с себя игуменство, удалился на север в область Ростовской епархии⁵⁷⁴: подобно как и Нил там же основал свою пустынь.

3) Князь Вассиан, в мире, Василий Патрикеев, сын Ивана Юрьевича, родного племянника Великого Князя Василия Васильевича Тёмного, спасённый в 1499 г. от смертной казни ходатайством митрополита Симона, Архиепископа Ростовского, и друг., только под условием пострижения в монашество⁵⁷⁵. Он пострижен в Кириллове Белоезерском монастыре, и вскоре успел познакомиться с великим старцем пр. Нилом Сорским, которого дошло до нас и послание к Вассиану «о помыслах». После его кончины, Вассиан принимал попечение о его пустыне⁵⁷⁶. Его образ мыслей о владении монастырей отчинами ясно высказывается в ответах его на соборе 1531 г.⁵⁷⁷: «тех (иноков) не похваливаю, которые сёла держат». В книге правил церковных, или Кормчей, им составленной и послужившей между прочим к его обвинению на соборе, вопреки истине было сказано: «такожь и Росейскыа земли здешние наши начальницы и чюдотворцы: Антоний и Феодосий Печерскыи, иже в Киеве чюдотворци, и Сергий Радонежский и Кирил Белозерскый и Варлам Новогородскый и Дионисий Глушицкый и Дмитрей Прилуцкый, и Павел Комельскый – сел к своим монастырем не имали, но своих учеников учили по Евангелию жити и по иноческому обещанию»⁵⁷⁸. О нерасположении своём к Иосифовским инокам, из числа которых был тогда и митрополит Даниил, Вассиан прямо говорил на соборе: «Иосифова монастыря старцы у меня и в келье не бывают; аз их к себе не пущаю и дела мне до них нет».

4) Из святогорцев, бывших тогда в России, здесь разумеется пр. Максим Грек. Скромный автор не называет его по имени, может быть, потому что он был ещё в живых. Мнение Максима о неприличии монастырям владеть сёлами и деревнями высказано им преимущественно в двух сочинениях, писанных под влиянием живых впечатлений, какие вынес он из продолжительного странствования по западным странам Европы. Там он пленился правилами и образом жизни Картузианского ордена, основанного в конце XI века Брюноном епископом Гербиполенским, и изобразил начало и устройство сего ордена в «повести», не называя, впрочем, по имени ни ордена, ни его основателя. В жизни сего епископа рассказывается, какими обстоятельствами приведён он был к учреждению сего ордена. Он был поражён необычайными явлениями при смерти своего наставника, парижского доктора, Раймунда Диокра, человека учёного, но самообольщённого и превозносившегося своими знаниями до богохульства. В этом состоянии застигнутый смертью, Раймунд – среди своих собратий, которые уже готовились нести его тело в могилу, внезапно встал и произнёс: «justo Dei judicio adcusatus sum (или, как переводит Максим Грек: поставлен есмь пред Судией)», и снова умер. Через несколько времени он снова пробудился от смертного сна и, вставши, сказал: «justo Dei judicio judicatus sum (y Максима: испытан есмь)» – и опять пал мёртвый на свой одр. Наконец, встал он ещё раз, чтобы произнести: «justo Dei judicio damnatus sum (осуждён есм)», и более уже не пробуждался к жизни⁵⁷⁹. Такие поразительные явления, как говорит житие Брюнона, расположили его и некоторых из его товарищей удалится в дикую, уединённую пустыню Шартрскую, и постановить самые строгие правила для своего общества. Сими-то правилами восхищался православный ревнитель благочестия пр. Максим, описывая домашние занятия иноков Шартрских или Картузианских, их нестяжательность, надзор за благочинием и управление, – и нередко поставляя в сравнение с сим тогдашние Русские монастыри, не совсем для них выгодное. «Несть у них ничтоже своё, – пишет пр. Максим о Картузианах, – но вся обща. Нестяжание же любят, аки велие богодуховное, соблюдет бо их в тишине и всякой правде и непоколебании помыслом».

Чем же они содержатся?

«Пo вся дни настоятель обители отпущает мниха два, имуща кождо мех льняной на левом плечи висящь, иже вшедше во град обходят домы сущия во единой улице и просят о имени Господни хлебы на братию, и наполнивше мехи чистых пшеничных хлебов, возвращаются в обитель свою. Сим образом по вся дни добывают себе вседневную пищу, пременяюще улицы градския»⁵⁸⁰. Нравилось иноку афонскому такое убожество, – и он в другом слове или «беседе актимона – нестяжательнаго с филоктимоном – любостяжательным» старался раскрыть достоинство такой безъименной жизни, и устранить возражения, какие представляли ему защитники иного порядка дел. Здесь ещё более резким тоном он говорит о несовместности с обетами иноческими многосложных дел управления сёлами и деревнями. «Мы же глаголемии Евангельстии ученицы, – пишет он, – имъже тщание есть взыти в совершенство еже по Бозе жития, егоже ради отрицаемся самоизвольне всех красных мира сего суетнаго, внегда обещаемся Богу пред избранными Ангелы Его, по святых Его заповедех устроити оставшее жития нашего со всяким смиренномудрием, правдой же и преподобием, Христоподобным же убожеством и кротостью, – таж обет наших забывше и аки ничтоже возмневше их, стяжания паки себе и стада всяческих скот, якоже и в первом мирском житии, тщимся всегда пристяжати, и злато и сребро себе скопити на земли со всяким неправдованием и лихоимством беззаконных ростов, Евангельстей заповеди сицевыя богомерзкия прибытки крепце отричющей; и в безчисленных печалех паки и житейских молвах, тяжбах же и сварех себе влагаем, равне держащимся мирского жития»... Напрасно Филоктимон говорит своему собеседнику: «ни едино нам прибывает осуждение от еже стяжати имения, и владети землями и селы: ничтоже бо никомуже свое есть, ниже леть кому взятии что от сих, и инде отнести: его же ради мы достойни есмы парицатися суще нестяжательни».

Актимон не принимает такого оправдания, и отражает его словами апостола: «никто же воинствуя сплетается куплями житейскими»⁵⁸¹. Защитник нестяжательности не усомнился даже предложить пример описанного им ордена для подражания русским монастырям. «Латыне, – пишет он, – аще и во многих соблазнилися, чюждая некая и странная учения приводяще от сущего в них многоученаго Еллинского (языческого) наказания прильщаеми, но и не до конца отпадают веры и надежи и любве, яже во Спаса Христа, егоже ради по святым Его заповедем уставляют прилежно иноческое их пребывание сущии у них мнихи, их же единомудренное и братолюбное и нестяжательное и молчаливое и безпечальное подобает нам подражати, да не обрящемся их втории... Сия же пишу не яко да покажу Латинскую веру чисту, совершенну и прямо ходящу во всех: да не будет на мне таково безумие! Но яко да покажу православным, яко и не у правомудренных Латынех есть попечение и прилежание Евангельских спасительных заповедей и ревность за веру Спаса Христа»⁵⁸².

Вассиан, князь-инок, был в близких отношениях к Максиму Греку, и, без сомнения, был очень рад найти себе единомышленника в учёном святогорском иноке. Но управлявший в то время митрополией Даниил успел отклонить опасность, угрожавшую монастырям. Нашли способы заподозрить православие святогорца Максима; не выставляя на вид его одобрительных отзывов о латинских монастырях, напали на его исправление церковных книг.

Между тем суждения Максима о монастырях, владеющих отчинами, расходились в народе, и появившиеся в половине XVI ст. лжеучители в Москве умели ими воспользоваться к предосуждению иноков. Дело старался поправить ученик пр. Максима Зиновий, инок Отенского монастыря. В своём опровержении лжемудрований, рассеваемых тогдашними еретиками, он писал: «Разсмотрим похваляемое Максимом Латынского монастыря жительство, предлагаемое от него во образ нестяжателей, аки во укорение Русским монастырем. Глаголет же о нём, похваляя его, яко на коюждо неделю двократы исходят на то учинечнии мниси, имеюще мешца, и проходяще град собирают подаемое им от гражан брашно и пиво и приносят в монастырь, и тако питаются; и жительство их от любве есть, рекше от подаяния дающих милостыню: просят бо и приемлют любовь, иже есть даяние, и тем упокоение в жительстве своем имут.

Которое же убо согрешение множайше от Латынского монастыря мнится быти, Русским монастырем такожь приемлющим любовь? Ибо мужь произволивый сотворити любовь сущим в монастыри, по заповеди Господни, и вместо на коюждо седьмицу ожидати двократы мнишеска прихожения в дом свой, еже приимати любовь от него, по Латынскому обычаю, единой во упокоение монастырю даеть в любовь доходы деревней, могущая питати живущая в монастыри в приходящая лета, въместо двократнаго к дому в седмицы прихожения и прошения. И якоже Русстии монастыри от милостыни, сотворяемыя к ним от Христолюбивых, такоже и Латынский монастырь жительство имать от подаяния прииманием. И обои милостыней питаются, якоже Латынскии монастыри, якоже и Русстии монастыри; единем разнствуют токмо сим, еже Латынский монастырь по вся седмици двократы град проходит собирая брашно и вино, еже мнится и молву граду такожь сотворити, якоже и в деревнях: Русстии же монастыри (мниси?) единой летом, в деревни изшедши, соберут плод и прочее лета безмолвствовати в монастыри, могуще приседити посту и молитвам, аще не некая ина потреба ко исхождению понудит». Потом Зиновий замечает, что в разных странах держатся разные обычаи, и эта разность иногда условливается самой природой: «в Египте и скити мнози со удобством: в Русстей же скитом не всяко возможно быти». Да и между скитскими отцами можно примечать различие: одни заготовляли для себя пищу только на день, продавая каждый день своё рукоделие; другие, обрабатывая поля, заготовляли себе содержание на год. Вслед за тем Зиновий продолжает: «слезити ми найде от жалости сердца. Прииде бо ми в память ныне, яко иногда видех мнихов некоих монастырей онех, иже осужаемых ради деревень Васияном и Максимом благоговейными, – имеющих руце оклячевших ради страдания многа, и кожу на них аки волую и разсадающуся, и лица их опусневша, и власи их разтрощены, без милости же от истязающих дани повлачими нещадно, биеми жестоце, аки от иноплеменник истязуеми, нози же и руце посиневших и опухших. Овии убо храмлюще, овии же валяющеся, имением же своим толико могущим (могущи), яко и просителем нищим паче изобиловати их. Овем бо сребрениць пять или щесть имеющим, овем же три или две, множайшим же в них редце обретати у себе и едину мъдницу. Брашно же в них обретаемо хлеб овсян не веян, или класы ржаныя толчены, и таковая хлебы их без соли, пития же – воду, и варение имеющих капустное листвие; преимеющии же в них аще зелие имеют, свеклу и репу; овощи же им, егда обретаются, рябина и калина. О одежи же что и глаголати? Искропаны... Видех же и некогда нестяжателей именующихся и оправдающихся творяще заповеди, имеющих мешци, в них же по сребрениц и множае лежащих, ядущих же пшеничный хлеб, чистый, мягкий, и икры белые и черные, и прутие белужие, осетрее, белые рыбицы и иные, и паровыя рыбы, и ухи белыя и черныя и красныя, и овощи имут смокви, стапиды, рожцы, сливы, вишни, дули, яблоки; и зелие имеющих, инбирь, перец, коркуша, мушкать, сахар; одеяния же имеющих мягка, и тепла, и легка. Могий о Господе разсудити о онъх стяжателей, имеющих деревни, и о сих нестяжателех, котории от обой тесными враты и прискорбным путем шествовати мнятся, да рассудит: аз бо о сем глаголати не хощу. рассмотрим же и о благоговейнем иноце, князе Васиане и законоположении его, ельма он от монастырей разнствова ради деревень? Изволи пустынное житие жити, последи же волей Великаго Князя в монастыри Симонове живяше. Не изволи же Вассиян брашна Симоновского ясти: хлеба ржанаго и варения, еже от листвия капустнаго, и от стеблия свекольнаго, и каши застроеныя ово с соком избойным, ово же млеком, творящим скорое изсучение, и млека промзглаго, и пива чистительнаго желудку, монастырского не пияше: яко сие брашно и пиво от деревень имать, сего ради монастырского брашна и пива Васиян не яде и не пияше. Ядяше же мних Васиян приносимое ему брашно от трапезы Великаго Князя, хлебы пшеничны, чисты, крупичаты, и прочая брашна зело желаемая и многопестротне застрояемая, и вся яже обычне на трапезу Великаго Князя приносятся, яже от рыб и масла и млека и яиц. И благоговейный мних Васиян Князь разнствова в брашне от Симонова монастыря, ради стяжания двою тысящу вытей: тако бо древле слышах яко Симонов вытей имать, известно же не вем, колико имать. Не разнствова же Васиян в брашне и от Христолюбиваго и боголюбиваго Великаго Князя, имеющаго тьмы тьмами вытей... Пияше же нестяжательный романию, бастр, мушкатель, ренское белое вино».

5) Известно послание старцев Вологодских монастырей против Иосифа, который требовал, чтобы правительство не обращало внимания на лицемерное раскаяние уличённых еретиков жидовствующих⁵⁸³. В предуведомлении к сему посланию сказано: «Кирилова монастыря старцы и всех Вологодских монастырей совокупишася, и о сем подвигшеся, положиша тому посланию старца Иосифа свидетельство сопротивно, избравше от Божественных писаний, что не кающихся еретиков и не покаряющихся велено заточити, а кающихся еретиков и свою ересь проклинающих, Церковь Божия приемлет простертыми дланьми». Послание написано по местам довольно колко, и может быть принадлежит Князю Вассиану.

Известно и послание самого Иосифа к инокам о повиновении соборному определению относительно еретиков (1504 г). В этом послании Иосиф опровергает защитников покаяния жидовствующих, и доказывает; что

1. жидовствующие – не еретики, но отступники; потому, правила церковные относительно кающихся еретиков на них не простираются;

2. что раскаяние жидовствующих было не произвольное, но вынужденное страхом смертной казни: «и о сих убо покаянии и обращении ни в котором же писании даже до нас дошедших книг нигде же писано есть, како сих приимати покаяние и исповедание, и како искушати, аще истинно каются или лестно»;

3. что простые иноки, не облечённые никакой властью в Церкви, не должны брать на себя суд о соборном приговоре⁵⁸⁴.

6) О сих старцах: Дионисие Князе Звенигородском и Ниле Полеве в вышеприведённом житии пр. Иосифа сказано: «Иного постящася у отца (Иосифа) в монастыре, Дионисиа, иже от Звенигородских князей, глаголет, трудолюбне зело: в хлеботворнице бо двою братов работу един страдаше, к сим же седьмьдесять и седмь псалмов пояше и по три тысящи метаний на кийждо день творяше. Возлюбив же уединение и просися у отца отпущен быти ко отцу Нилу, – и тако получи прошение, – иже сияше тогда, яко светило в пустыни на Беле, езере. Вкупе же и Нил отъиде тамо, по реклом Полев, един светлейший от иже в Синклите державнаго владыки Волоцкаго, и последи в Рузе у сына его быв, и паки у Дмитровского державнаго Князя Георгия». Старец Дионисий происходил из рода Литовского выходца (в 1408 г.) Александра, к. Звенигородского⁵⁸⁵. Дионисий Звенигородский и митрополит Даниил оба были постриженниками пр. Иосифа Волоколамского и, вероятно, вместе жили в обители его. Посему-то Даниил не оставлял его утешительными посланиями в несчастии⁵⁸⁶.

Нил Полев по предкам своим принадлежал к князьям смоленским, которые во время В. Князя Василия Дмитриевича, лишившись своего княжения, удалились в Москву⁵⁸⁷. Приняв сан иноческий, Нил не укрылся от молвы и разных огорчений. До нас дошли два письма его к старцу Герману, писанные в то время, когда все ещё заняты были спором Иосифа с архиепископом Новгородским Серапионом, по причине перехода из епархии Новгородской и княжения Волоцкого под покровительство в. князя Московского. Нил в то время жил уже в Белоезерской пустыне. Так как сии письма знакомят нас с духом Нила и некоторыми обстоятельствами Иосифовских иноков, то мы представим извлечение из сих писем⁵⁸⁸. «Господину старцу Герману грешный черничишко Нил Полев челом бью. Был, господине, у мене ныне старец Дионисий Звенигородский и сказывал ми, что ты приказываешь к нам, будто отец наш Игумен Иосиф и мы вси его постриженницы от Архиепископа Серапиона Новгородского отлучены от святых и животворящих Таин Христа Бога нашего и причащаемся через правила св. Отец.

Ино – мы благословлены и прощены от святых правил, потом же и от всего собора Русские митрополии... И грамату благословенную отцу нашему Иосифу дали; а Архиепископа Серапиона не благословили. А нас уже тогда много время и в монастыре несть. И аще мы отлучени, тогда и вси преставльшиися отлучени будут от Божией милости Иосифовы постриженницы.

А еще глаголеши, яко подобает и нам смиритися и прощения просити от Архиепископа нашего Серапиона; и, аще не тако, ино, речеши, с нами вам всем православным христианом не подобает ни ясти, ни пити, ни совокуплятися. Ты же напреди рассуди себе сего, что Отец наш игумен Иосиф не в едином угле сие дело сотворял, но посреди стола и матере градовом и много-человечнаго града Москвы и Самодержца Великаго Князя Василия Ивановича всея Руси и среди престола патриаршеского всея Русския митрополии, – и прощение и разрешение получившу от главы всех человек, сиречь от Митрополита и всего собора, ты от сего неблагословеннаго повелеваеши требовать прощение!.. Аще ли глаголеши, яко Патриарх и весь собор, побояся Царя, сойде на слабость и не право суди... и ты иди и обличи Царя и весь собор.

Аще ли же, господине, от святых сих мест нас отлучити ополчаешися; ино, аще Бог с нами, никтоже на ны. К сему же помяни великаго патриарха Авраама, како повеле ему Бог оставити дом, – и без коснения послуша... И мы грубии потщахомся оставити отечество, и свою землю, и по духу Отца и братию и покой, и вместо Египта вселитися в Белоезерския страны, хотяще терпети в незнаемей земле всякия скорби и беды от незнаемых человек. Но и ныне есьмя готовы терпети просяще от Бога милости, ц аще и более того на нас вооружитеся.

Но видим и познаем, яко сего ради и Отца нашего Геннадия истязаеши, что нас на духове держить, и глаголеши ему, яко причастие твое им не причастие, и дора твоя им не дора.

Ино, господине, колик огнь возгнещаеши главе своей, что священников судиши и их учиши в таковых вещех, их же нам не подобает и глаголати... Егда же ти приносится слово о вразех Христовых и отступницех православныя веры Христианския, о идолопоклонницех, – и ты глаголеши; нам судити не подобает никого, ни верна, ни не верна, но подобает молитися за них, в заточение не посылати. А ныне ты Митрополита и Епископов, и игуменов судиши; a чернец еси простой, якоже и вси мы иноцы».

Во втором письме, отвечая на извинения Германа в огорчении, причинённом вышеизложенным отзывом, Нил прибавляет: «сего ради к тебе жестоко пишу, поминая твоего духовнаго отца и своего непрелестнаго наставника (Иосифа?) и житие и подвизи и к Богу правую и истинную его веру, и не могый терпети не от Тебе, но и от всех твоих советников, на сие шипевание устремившихся».

7) Архиепископ Ростовский Вассиан был брат пр. Иосифа Волоколамского. Он управлял епархией Ростовской с 1506 г. Янв. 18 д. и скончался 28 Авг. 1516 г. Этим определяется и время описываемого происшествия.

8) Не сговорил, т. е., не переменил своего показания. Ниже: ополелся, т. е., положил опалу.

И меня греха доставили, т. е., и меня ввели в грех.

9) О судьбе Вассиана после собора князь Курбский пишет: «блаженнаго Вассьяна, по плоти сродника своего изымав (В. Князь), заточити повелел и связанна святаго мужа, аки злодея, в прегорчайшую темницу, и подобным себе, в злости презлым Осифлянам, в монастырь их отослал и скорой смертию уморити повелел. Они же яко лютости его скорые послушницы и во всех злых потаковницы, паче же еще и подражатели, умориша его вскоре»⁵⁸⁹. Так как в рассматриваемом нами письме уже говорится и об опале великого князя на Вассиана, и о смерти сего старца в Иосифовом монастыре; то отсюда можно сделать заключение о времени, когда оно писано.

Начало иноческой жизни положил Антоний Великий. Руководя своих учеников примером своим и наставлениями, он представил образец строгого отшельничества. Устав общежития введён был Пахомием Великим. «В начале, как стал я монахом, – говорил сам Антоний ученику Пахомия Закхею, – не было ни одной киновии для воспитания других; но каждый из прежних монахов, после гонения, подвизался особо. После того, отец ваш устроил это благое дело при помощи Божией. Ещё прежде его хотел учредить то же другой, по имени Аот; но поскольку не от всего сердца старался о сем, то и не получил желаемого. Великую услугу оказал он, собрав такое множество братий». Так судил о Пахомии основатель и отец иночествующих⁵⁹⁰.

В самом деле, если важно пробудить ревность и усердие к иноческой жизни, то не менее важно было дать такие правила, которые могли бы утвердить эту ревность к богоугодной жизни, сделать её постоянным навыком, удержать немощную волю от расслабления. Бо́льшая часть правил монашеских, данных Великим Пахомием, сохранились доселе, и руководят иноков на их пути самоумерщвления. А в своей жизни Пахомий представил прекрасный образец наставника иноков, которому могут подражать настоятели иноков.

Пахомий родился в верхней Фиваиде около 292 года. Его родители были язычники, но с самых юных лет его видно было, к чему он предназначался. Он не мог пить вина и есть мяса идоложертвенного; жрецы языческие не могли терпеть его при своих жертвоприношениях. Привязанные к идолопоклонству, родители Пахомия со страхом смотрели на своего сына, как на неугодного мнимым богам. До двадцати лет пробыл Пахомий в доме родителей. В эти лета он принуждён был вступить в военную службу, и отправлен был вместе с другими к войску. Милосердие и любовь, оказанные молодому воину христианами, жившими в одном селении на пути их, обратили его внимание на учение христиан. Познакомившись с главными истинами христианства, он тогда же дал обет быть христианином. И как скоро новонабранные воины отпущены были в свои дома, он в селении Хиновоски в верхней Фиваиде в округе Диосполийском принял крещение⁵⁹¹.

Пламенная любовь, пробудившаяся в душе Пахомия к новой вере, к Богу – Искупителю повлекла его в уединение, чтобы там служить Ему одному. Но здесь его юная вера подверглась сильному испытанию. Его нашли отступники от православия и старались увлечь в свои секты. Сначала приверженцы Мелетия, потом последователи Маркиона убеждали его к единомыслию с ними. Волнуемый недоумением, он со слезами молил Бога открыть ему, где истина. Голос с неба возвестил ему, что истина внутри православной Церкви, и голос её слышится через Александра, епископа Александрийского⁵⁹². Испытав собственным опытом, как опасно молодому подвижнику жить одному, он решился ввериться руководству опытного старца.

В пустыне Фиваидской славился тогда подвигами отшельник Палемон, много лет подвизавшийся в посте и молитве. К нему пошёл Пахомий, и у дверей его кельи молил, чтоб он принял его жить с собой. «Ты слишком молод и не можешь жить со мной, – сказал ему Палемон. – Многие приходили ко мне, полные решимости вести жизнь подвижническую, но изнурённые трудами уходили назад. Я питаюсь только хлебом с солью; масла и вина у меня никогда не бывает; бо́льшую часть ночи, а иногда и всю ночь привык я проводить в молитве и богомыслии». «Испытай меня, – отвечал Пахомий, – и тогда увидишь мою твёрдость. При помощи Божией и при твоей молитве надеюсь всё совершить». Тогда Палемон принял Пахомия, и они вместе начали подвизаться в молитве, псалмопении и посте. Домашним рукодельем их было вязание власяниц. Своими трудами они не только добывали себе пропитание, но помогали и бедным. Когда усталость начинала склонять их ко сну, – старец отправлялся со своим учеником на гору, и там они перетаскивали в корзинах песок с одного места на другое, чтобы приучить себя бодрствовать ночью, когда надобно молиться. «Бодрствуй Пахомий, – говорил Палемон, – чтобы враг не искусил тебя и не лишил плода трудов». Так учился Пахомий побеждать сон. Часто подвижники, распростёрши руки крестообразно, проводили ночи в молитве.

Пищей для подвижников был хлеб с солью, а иногда, и то очень редко, употребляли они в пищу овощи без масла и всякой приправы, разве только посыпая пеплом, чтобы пища менее имела приятности. Однажды, в день Пасхи, Палемон велел ученику своему ради великого праздника приготовить пищу ранее обыкновенного. Пахомий, думая, что в этот день можно отступить от обычного правила, приготовил овощи с маслом. Но когда он поставил на стол приготовленное кушанье, Палемон со слезами на глазах сказал: мой Спаситель был распят, вкушал оцет и желчь, а я стану есть теперь масло! Он потребовал только хлеба с солью⁵⁹³.

Под таким строгим руководством воспитывался Пахомий. Умерщвляя тело своё постом, он тем более заботился о чистоте душевной и телесной, об утверждении в душе своей чувства смирения. Упражняясь часто в чтении Священного Писания и размышлении о написанном в нём, он старался, забывая всё земное, устремлять все свои мысли и надежды к Богу, обращать в жизнь и деятельность истины слова Божия. Не без удивления и с чувством великой радости следил Палемон за успехами в духовной жизни своего юного сподвижника.

Подле горы, где жили Палемон с Пахомием, была пустыня, поросшая терновником и дикими травами. Пахомий часто ходил туда за дровами. Иглы кололи его не обутые ноги, но он терпел всё, воспоминая гвозди, которыми пригвождён был Спаситель ко кресту и имея в устах молитву. Среди работы в лесу иногда он останавливался и долго молился наедине. Здесь вдали от людей в глубоком уединении сердце его так разгоралось любовью к Богу и ближним, что хотело бы обнять весь мир и привести всех к Богу. Божественная благодать возгревала в нём эти чувства любви, потому что призывала к служению для спасения других⁵⁹⁴.

Ходя по пустыне, Пахомий однажды отошёл от своего жилища далее обыкновенного и достиг Тавенны – места, лежащего на берегу Нила, в округе Тентирском. Здесь он остановился для молитвы; долга и усердна была его молитва. И вот он слышит голос: «поселись здесь и выстрой монастырь; к тебе соберётся много иноков». Вместе с этими словами явился перед ним ангел с медной дской, на которой начертаны были правила иноческой жизни.

Пахомий рассказал своё видение Палемону. Вместе они осмотрели место; старец присоветовал повиноваться сему голосу. Пахомий расстался с Палемоном и поселился в Тавенне. Но духовный союз между Палемоном и Пахомием не разрывался; они поочерёдно навещали один другого, пока Палемон на руках Пахомия не предал дух свой Богу⁵⁹⁵.

Первый пришёл к Пахомию в новую пустыню брат его Иоанн и поселился с Пахомием. Они питались также трудами рук своих, и могли ещё уделять бедным избытки. Одежда их состояла из одного левитона, который переменяли только тогда, как нужно было мыть. Пахомий под левитоном носил ещё часто власяницу. Он не ложился для сна, но садился на камень или на что-либо другое посреди кельи, чтобы не прислониться к стене. Иногда много дней он совсем не спал, и даже просил Господа, чтобы совсем освободил его от сна.

Веруя в исполнение обетования Божия, Пахомий начал строить монастырь для имеющей прийти к нему братии. Но его брат, любивший безмолвие, препятствовал ему в трудах; и один устроял обитель для принятия многих, другой хотел, чтоб она была как можно теснее. Безмолвно переносил Пахомий это препятствие своему делу, которое считал делом Божиим, но не мог внутри себя подавить чувства огорчения. Его мучило это чувство, и повергшись на землю, обливаясь слезами, он взывал ко Господу: «Вижу, Господи, что мудрость плотская ещё владычествует во мне, вижу, что я ещё работаю её закону. Горе мне, в течение долгой жизни в пустыне не выучившемуся укрощать свой гнев!.. Как дерзну я руководить других, когда сам себя не умею побеждать»? Так заботился Пахомий о незлобии своего сердца, так глубоко каялся в чувстве нетерпеливости, которое овладело им! С этого времени он старался во всём угождать брату, пока тот был жив. Страхом Божиим памятью суда всеобщего и вечных мук он ограждал сердце своё от всех нечистых помыслов.

После смерти брата он свободнее мог приступить к своему делу – устроению монастыря, но много искушений вынес он от духов злобы. Крепкий верой и надеждой на Бога он разрушал все наветы лукавого, нападавшего на него различными способами. Так приготовлен был Пахомий дивными путями Промысла в наставника иноков⁵⁹⁶.

Первые ученики Пахомия были Псентезий, Сур и Псой. К ним присоединились: Пекизий, Корнилий, Павел, Пахомий, Иоанн, и потом пришёл Феодор, юноша пятнадцати лет, сделавшийся любимым учеником Пахомия.

Пока мало было число братии, Пахомий один принял на себя все заботы о монастыре, чтобы ученики его, свободные от внешних забот, легче собирали свои помыслы и усовершались во внутренней жизни. Он приготовлял всё необходимое для трапезы братии; сам сеял и поливал овощи. Если кто стучался в монастырские ворота, он спешил сам отворить и переговорить с ним. Если нездоровилось кому-либо из братии, он даже в ночное время сам готов был для службы ему, и всегда был слугой для всех учеников, оставляя им только сладкое утешение упражнений духовных. Ученики не могли надивиться его подвигам, его любви, смирению, умерщвлению себя и сохраняемой среди беспрерывных внешних занятий собранности духа. Воодушевляясь примером Пахомия, ученики хотели разделять его труды. «Оставьте меня, – говорил Пахомий. – Нужно ли жалеть о воле, который вертит колесо»? Так учил Пахомий примером своих учеников, – как они должны будут со временем управлять другими, соединяя с созерцательной жизнью жизнь деятельную⁵⁹⁷.

Заботы Пахомия о спасении ближних не ограничивались малым кругом его учеников. Видя, что многие окрестные пастухи лишены счастья слышать слово Божие и причащаться Святых Тайн, он, с согласия Серапиона, епископа Тентирийского, выстроил для них церковь, где по субботам и воскресеньям собирались они. Туда, пока не было священника, ходил Пахомий с некоторыми из своих учеников и предлагал им наставления. Он учил так мудро и так просто, что самые неразумные понимали его, и живо трогались его словами, не только потому, что слова его были слова жизни, но и потому, что его ревность по благочестии, исходя из сердца, отражалась в его лице и во всех его действиях⁵⁹⁸. Многие из язычников увлекались его беседами и крестились. Свои наставления подкреплял Пахомий слёзной молитвой к Господу, чтобы они были действенны.

Слава Пахомия разнеслась далеко, и привлекла к нему толпы учеников. С умножением братии он вводил свой устав.

Раскроем подробнее этот устав, как первый устав общежития иноческого⁵⁹⁹.

О желающем вступить в монастырь извещают настоятеля. Настоятель поручает опытному старцу испытать его расположение и искренность желания. В продолжение десяти или более дней вне монастыря он должен повергаться на землю пред проходящими братиями, терпеть поношение, чтобы показать опыты смирения и терпения. Его учат в это время молитве Господней и Псалмам, и тщательно испытывают, – не от беды ли какой идёт он в монастырь, свободного ли он состояния, может ли оставить родителей, отречься от имущества? Пахомий не только не позволял приходящим в монастырь приносить с собой какое-либо имущество, но не принимал от них денег и на пользу монастыря, чтобы давший не гордился своим приношением, или при выходе из монастыря не вздумал требовать их обратно. С вступающего в монастырь снимают мирскую одежду и облекают в монастырскую, давая разуметь, что для него чуждыми сделались все те вещи, которыми он владел, что он не должен иметь ничего своего, не должен заботиться о завтрашнем дне, возлюбить нищету Христову. Скинутая мирская одежда с новопоступившего хранится у эконома, и когда новопоступивший утвердится в правилах иноческих, то отдают её нуждающимся мирянам; а если заметят в нём ропот и неповиновение, то возвращают мирскую одежду и высылают из монастыря⁶⁰⁰.

Одежда иноков Пахомия состояла из льняного хитона без рукавов, в знамение отчуждения от всего мирского и в знак того, что руки не должны быть готовы на обиду. На голове носили они шерстяные шапочки (κουκούλιον) без подвязки в знак того, что они должны жить чисто и непорочно, подобно детям, на которых надевают такие шапочки для прикрытия их головы. На кукулях делались кресты красного цвета, и ещё, – когда увеличилось число монастырей под ведением Пахомия, – значки монастыря и дома, из которого был инок. Хитоны препоясывались по чреслам поясом и перевязью (ἀναβολεύς). Это были два снура шерстяных, которыми, накинув их на затылок и спустя под мышцы, опоясывали себя, дабы, сдерживая одежду, иметь более свободы в действии. Шею и плечи покрывали небольшою епанчей, внушая мысль, что надобно быть готовым для служения Богу и для подвигов. Сверх хитонов, по примеру Илии и Иоанна Крестителя, носили кожаную одежду – милоть, чтобы, памятуя подвиги Пророка и Предтечи, мужественно противиться нечистым пожеланиям. Сапогов иноки Тавенские не имели, но в случае холода или жара обувались в сандалии; в руках носили жезлы. Волос иноки не стригли, но носили длинные, распущенные по плечам. Инок не только выходить, но даже и спать должен в полной одежде. Для сна устраивались седалища с наклонённым задником и двумя загороженными стенками; единственная постилка была рогожа, более ничего не позволялось подстилать. Только тогда, как приступали к причащению, иноки разрешали пояса и скидали милоть⁶⁰¹.

Принятый в число братии и облечённый в иноческую одежду не прежде года был допускаем в общество братии. Его прежде всего знакомят с правилами монастырскими. Когда узнает их, – назначают ему двадцать псалмов и два послания апостольских для изучения. Но если он не знает грамоты, то в первый, третий и шестой час должен ходить к старцу, который читает ему псалмы и послания. Потом, начинают его учить азбуке, дабы каждый в монастыре знал грамоту, и мог сам читать по крайней мере псалмы и Новый Завет. Новоначальный инок под надзором старца занимается сначала принятием странных и услужением им. Если он служит им безропотно, с терпением и смирением, то его допускают в сообщество братии⁶⁰².

Вступив в монастырь, новый инок вверяется старцу, который прежде всего старается приучить его побеждать свои желания. Для этого с намерением старец приказывает ему делать то, к чему у него нет расположения; ибо умерщвление своей воли есть источник всех добродетелей. Чтобы молодой подвижник лучше сохранял чистоту помыслов, заставляют его открывать помыслы тотчас, как они возникнут, и в суждении об их доброте или вреде основываться не на своём мнении, а на суде старца. Это – лучшее средство оградить подвижника от обольщений диавола⁶⁰³. К высшим подвигам допускаем он был не прежде трёх лет⁶⁰⁴.

Послушание старцу требуется безусловное, так что молодой инок не может без его позволения ни сделать шагу, ни сказать слова, ни сорвать тростинку с земли, ни протянуть руку к пище прежде него.

Когда голос трубы призывает в церковное собрание, каждый немедленно выходит из своей кельи, так что занимающийся письмом бросает писать на том месте, где застаёт призыв, не смея окончить даже начатой буквы⁶⁰⁵.

Три раза собирались иноки на общую молитву: днём, вечером и ночью⁶⁰⁶. Здесь прочитывались двенадцать псалмов и два чтения: одно из Ветхого, другое из Нового Завета; а в субботу и воскресные дни, равно как в дни Пятидесятницы – два чтения: одно из апостольских посланий, а другое из Евангелия,

Псалмы при чтении разделяли на две и на три статьи, оканчивая каждую статью молитвой. Читающих менее двух и более четырёх не было в собрании. Они поровну разделяли между собой чтение, которое не должно быть спешно, но не должно быть и слишком протяжно.

Когда читают псалмы, – слушающие сидят на низких седалищах. По окончании псалма встают все для молитвы и делают поклон до земли⁶⁰⁷.

Никто не должен не только разговаривать в храме, или выходить из храма, но и смотреть на молящихся в храме.

В первый и последний день недели иноки причащались Святых Таин⁶⁰⁸. Литургию совершали обыкновенно священники из соседних сёл. Пахомий не хотел, чтобы кто-либо из братии его принял степень священства, дабы не питать в них духа любочестия⁶⁰⁹.

Три раза в неделю – в среду, пяток и воскресенье настоятели предлагают братии поучения⁶¹⁰.

Трапеза для братии предлагалась в полдень⁶¹¹, кроме среды и пятка, в которые иноки ничего не вкушали⁶¹². Трапеза была для всех общая, и инок не имел права ничего есть вне трапезы, – ни виноградных ягод, ни овощей, ни полевых плодов. Если кто во время работы найдёт плоды под деревьями, то должен собрать их и положить при корне дерева. Ревнителям поста позволялось, впрочем, не ходить за трапезу, а брать в келью один только хлеб.

Во время трапезы братия должны сохранять совершенное молчание. Если что нужно подать на стол или взять со стола, то дают знак стучанием, а не голосом. Вкушая пищу, они опускают кукули на самые глаза, и кроме предложенной им пищи ни на что не должны смотреть, дабы не видеть, как другой употребляет пищу.

Роскошью во время стола считался рубленый лук, дикая капуста, оливы и небольшие солёные рыбки; вина никогда не употреблялось. Выходя из храма или из трапезы, никто не должен разговаривать⁶¹³.

Приходя в келью, в которой обыкновенно жило по два или по три брата, немедленно принимались за рукоделия; рукоделия сменялись молитвой; после молитвы опять следовало рукоделие. Вставали они от сна прежде пения петухов и продолжали бдение до рассвета, так что утренний свет находил их укреплёнными ночным бдением и духовным размышлением. Иноки должны заботится, чтобы у них не было ни минуты без дела или молитвы. Предписывалось даже правилом двенадцать раз молиться днём, двенадцать раз вечером и двенадцать ночью. Рукоделие ограждало от пустых и праздных помыслов, молитва очищала помыслы и служила отдохновением от рукоделия. Сколько бы ни получалось прибыли от рукоделия инока, всё должно считаться собственностью обители. У инока нет своей собственности. Если он и по ошибке назовёт своими книгу, письменные доски, грифель, одежду, которые выданы ему от обители, и за это он подвергается епитимии⁶¹⁴.

Если назначается общая работа, то впереди идёт настоятель и за ним братия в молчании. Инок не должен ни с кем останавливаться для беседы, брать кого-либо за руку и подходить к другому ближе, чем на локоть⁶¹⁵.

За грубый ответ, за небрежное исполнение послушания, за беседу с отлучённым от молитвы или с кем-либо из мирских, хотя бы то были и родители, за приём писем и ответ на них полагалось духовное наказание, а за более важные проступки и телесное⁶¹⁶.

Свидание с родственниками, впрочем, дозволялось, но не иначе, как с дозволения настоятеля и в присутствии другого брата. Для принятия странных и посетителей устроена была вне монастыря гостиница. Их принимали с честью; омывали ноги их. Если кто из приходящих хотел участвовать в церковных молитвах, то с позволения настоятеля вводили его в церковное собрание. Не отказывали в приёме и женщинам. Но для этого назначалось особое отделение в гостинице⁶¹⁷.

Если надобно было послать кого-либо из монастыря; то посылали не одного, а двоих. Если им приходилось ночевать вне монастыря, то они преимущественно должны избрать для ночлега православный монастырь. О том, что они видели и слышали вне монастыря, не должны рассказывать⁶¹⁸.

Всё общество своё Пахомий разделил на двадцать четыре разряда. Каждый разряд носил имя одной из греческих букв, так чтоб это название соответствовало его жизни и нравам. Например: простейшие назывались иота, хитрейшие зита или кси; другие другими буквами, сколько можно было приспособить свойств разряда к начертанию букв. Когда настоятелю нужно было спросить своего помощника о ком-либо из братин, он, спрашивал у своего помощника, в каком состоянии находится чин альфы или виты? Знаки эти понятны были только духовникам⁶¹⁹.

Когда монастырь Пахомия сделался тесен для братин, – в пустыне, называемой Проу или Пабау, он выстроил монастырь, который сделался главным монастырём. Несколько времени спустя после основания Пабау Эпониш, настоятель монастыря Хиновоскийского, отдал свой монастырь под управление Пахомия, и в нём введён был устав Пахомия. Также поступили пустынники, жившие в Монхозине. Пахомий основал ещё пять монастырей в Фазе, в Тивеве, в Тисмене, в Пахнуме на берегу Нила близ Латополя. Кроме того, на другом берегу Нила Пахомий основал женский монастырь, в котором первой жительницей была сестра Пахомия⁶²⁰.

В каждом монастыре было до тридцати или до сорока домов; в каждом доме жило около сорока человек братии⁶²¹. Три или четыре дома составляли общину, которая собиралась для общих молитв⁶²². Иноки помещались в домах по роду рукоделья, каким занимались. Так, один дом населяли ткавшие, другой – те, которые плели циновки, третий – плотники и пр.⁶²³. Внешнее управление монастыря состояло из аввы – главного начальника, из экономов, которые заботились о пище и одеянии иноков, из строителей, из недельников и настоятелей каждого дома. Недельник после утренних молитв испрашивает у аввы приказаний, и потом объявляет их по домам; начальник дома осматривает, всё ли сделано как должно, учит и руководит неопытных, и каждую неделю даёт авве отчёт в том, что сделано в его доме⁶²⁴. Надзор за духовным состоянием вверяется старцам: каждому старцу поручалось по десяти человек⁶²⁵. Ни один начальник монастырский не изъят от подчинения; сам Пахомий никогда не позволял себе взять самой необходимой для него вещи без позволения брата, которому поручено хранение монастырских вещей, и который, раздавая в свою очередь, сам для себя не смел ничего взять без позволения другого⁶²⁶.

В день Пасхи все иноки собирались вместе в главный монастырь праздновать этот день. Месяц Мезор (соответствующий августу) праздновался подобно юбилею, как время отдохновения. В это время отпускались грехи; если кто имел вражду, примирялись друг с другом, и здесь же избирались начальники для монастыря, если это нужно⁶²⁷.

Пахомий принимал в свой монастырь и детей, с той целью, чтобы им дать воспитание в духе христианского благочестия⁶²⁸, и этим подал прекрасный пример для последующих иноков, имевший такое благотворное следствие для Христианства. Он любил повторять, что дети по своему возрасту могут приобретать спасительный навык – ходить пред лицом Господним, и через благочестивые упражнения восходить по примеру Самуила на высоту нравственного совершенства, и сравнивал детей с землёй, которая приносит или благие плоды, ежели с заботливостью возделывают оную, или терние, если оставляют невозделанной и без надзора, хотя бы и брошены были в неё семена добрые. Поэтому, говорит преподобный, мы должны иметь особенное попечение о детях, как повелел нам Господь; тогда можем надеяться, что Он будет милостив и к нашим душам⁶²⁹.

Дети воспитывались в тех же правилах, как и взрослые; для них предлагалась та же и пища. Дух благочестия и сокрушённой молитвы внушаем им был прежде всего. Кроме чтения они обучались рукодельям. Наказания соразмерны были с виной, и мудро приспособлены к исправлению детей⁶³⁰.

Для успокоения больных и престарелых из братии назначен был в монастыре Пахомия особый дом. Для надзора за ними приставлены были особые старцы и кроме их никто из братии не имел права входить в дом, где лежали больные. Больным выдавалось всё нужное для пищи и одеяния; в уставе касательно пищи для них делалось послабление, необходимое для больного⁶³¹. Если кто из приходящих сделается болен; то его успокаивали в гостинице, а не в больнице монастырской⁶³².

В монастырях Пахомия иноков считалось до трёх тысяч человек⁶³³. Управление такой многочисленной братией требовало многих трудов, и Пахомий был самым мудрым начальником иноков.

Его мудрость в управлении, его усердие и любовь и применение к нуждам иноков были беспримерны. Не было добродетели, которой он не был примером; не было минуты, в которую бы он не пёкся об их пользе; не было случая, который бы он опустил без назидания; не было труда и заботы, которых бы он добровольно не брал на себя в попечении о нуждах духовных и благе временном своей братии. Он имел все качества, нужные для наставника: и высшее призвание, и просвещение, и чрезвычайные дары благодати. Лучшим свидетельством о его способности быть наставником служат те плоды жизни, которые он производил в душах иноков.

Отличительной чертой его характера была кротость и снисходительность. Они дышат во всех, наставлениях и советах братии⁶³⁴. Его беседа с учениками была беседа отца с детьми. Приводим для примера одно наставление Пахомия⁶³⁵.

«Почитай Бога», – так учил Пахомий, – «и будешь благополучен. Помни скорби, которым подвергались святые. Мы должны быть единодушными и постоянными в том деле, на которое призваны. Должны более всего стараться о том, чтобы строго провождать ту жизнь, которую избрали, и, совершив поприще её, сделаться угодными Богу. Не должны быть подобны тем людям, которые находят удовольствие в вещах суетных и скоропреходящих, чтобы сердце наше не совратилось с правого пути, не уклонилось в грех и не лишилось надежды вечных благ. Познание и исполнение воли Божией лучше всего. Человек, последующий истине, бывает выше всего. Но противиться воле Божией и исполнять свою волю – самое первое зло. Кто исполняет волю свою, тот не будет иметь познания о Боге. Кто следует воле своей; тот не может идти путём святых, и в день последнего суда будет плакать и погибнет. Угождать Богу мы должны в настоящей жизни; потому что спасение наше приобретается во время печали (Ис.33:2). Мы должны быть твёрдыми в вере не только во время радости, но и во время печали; потому что написано: аще обещаеши обет Богу, не умедли отдати его (Еккл.5:3). Посему, в печали не ослабевай, но будь терпелив и приноси молитвы Богу. Он даст тебе крепость той веры, которую получили через Св. Духа пророки, и в которой были тверди апостолы, получившие обещанные награды за перенесение гонений. Зная сие, мы не должны колебаться в вере и увлекаться в заблуждения, но – пребывать в ней твёрдыми и непоколебимыми, и непостоянство тех мыслей, которые кипят подобно воде, охлаждать и утишать непрестанным воспоминанием о законе Божием. Так мы уничтожим в себе закон порочных желаний, будем исполнять то, что угодно Богу, и предохраним себя от житейских забот и всякой гордости, которая есть самое великое безумие и зло. Должны всегда иметь пред глазами Господа и воспоминать о Его крестном страдании и смерти, которой мы искуплены и оживлены. Должны ненавидеть мир и всё, что находится в нём, ненавидеть всякое спокойствие телесное, отказаться от сей жизни и жить только для Бога. Возлюбленные, мы должны помнить звание своё, в котором мы обещались служить Богу. В день суда у нас спросят о сем. Посему, мы должны терпеть голод, жажду, наготу, проводить ночное время в бдении, петь псалмы, заниматься молитвою, воздыхать из глубины сердца, проливать слёзы, рассматривать себя и испытывать, есть ли что в нас достойное Бога и Его бесконечной к нам милости. Несчастий мы не должны убегать. Таким образом, мы получим утешение от Господа и удостоимся блаженной и вечной жизни».

Когда наставления и увещания Пахомия не производили доброго действия, – его любовь к несчастным разгоралась ещё более. С горячей молитвой повергался он перед Господом, умоляя Его о спасении заблудших. «Ты повелел, Господи, – так молился он, – любить ближнего как себя самого. Молю Тебя, помилуй сих слепцов! Воззри милостивым оком Твоего милосердия, чтобы они, проникнутые искренним раскаянием, страшились оскорблять Тебя и лучше помнили обязанности звания, которое они приняли на себя, и полагали в Тебе одном всё своё счастье и всю свою надежду». Когда не мог ничем склонить заблуждающихся к исполнению общих монастырских правил, – назначал для них другие самые лёгкие, и только испытав всевозможные меры, высылал из монастыря⁶³⁶.

Дух управления Пахомия братией выразился в его наставлении Феодору. Вверяя ему управление несколькими иноками, он сказал: «не лёгкое дело править другими. Если заметишь, что кто-либо из духовных детей твоих впадает в расслабление, призови его наедине и увещевай с терпением обратиться к прежней ревности. Если он не исправится, оставь его на некоторое время, а сам молись Богу, чтобы Он обратил его сердце. Настоятелю кротостью и терпением должно врачевать братию. Если проступок будет важен, – скажи мне, и я употреблю средства, какие внушит мне Бог. Пекись о больных, как о себе самом; своей любовью неси с ними их кресты и несчастия. Будь отцом для них, ибо его место ты для них занимаешь. Сам первый исполняй всё предписанное для братии, чтобы быть ей примером»⁶³⁷. Даже умирая, он говорил другому Феодору, любимому ученику своему: «заклинаю тебя, не оставляй заботы о ленивых в служении Господу, непрестанно увещевай их жить благочестиво»⁶³⁸.

Но эта любовь Пахомия, эта снисходительность к немощным не была слабостью. Когда требовала слава Божия, сохранение порядка монастырского и благо братии, – он являлся и строгим. Он заставил одного инока пять месяцев пробыть на хлебе и воде за то, что он, сделавши в день две циновки вместо одной, с тщеславием принёс их к Пахомию⁶³⁹. В другой раз, узнав, что повара в его монастыре вместо того, чтобы готовить пищу, плели циновки, – так как никто из старшей братии не ел варева, – велел пятьсот циновок, сплетённых ими бросить в огонь⁶⁴⁰. Он лишил христианского погребения инока, под видом благочестия, скрывавшего нечистую жизнь⁶⁴¹. Он любил пост так, что заплакал, когда увидел, что все братия с удовольствием ели предложенные на трапезе плоды; а когда ему подали овощи, приправленные маслом, то он до тех пор лил на них воду, пока не смыл масла; но подверг строгому наказанию инока за чрезмерное воздержание, когда им питалась гордость⁶⁴². Он отрешил от должности эконома, который продал рукоделья братские дороже, нежели как назначил Пахомий⁶⁴³. Подверг покаянию иноков, которые во время голода согласились без денег принять хлеб для монастыря⁶⁴⁴.

Пахомий часто посещал свои монастыри; он входил в кельи иноков, чтобы видеть, чем они занимаются, не нуждаются ли в чём-либо. Если видел, что им нужны наставления, – он тотчас учил их, подкреплял слабых, объяснял Священное Писание, убеждал всех – мужественно противиться наветам лукавого памятью присутствия Божия и силой Духа Святого. Когда сам был не в силах посещать монастыри, то посылал Феодора⁶⁴⁵, или писал послания⁶⁴⁶ к настоятелям о предметах необходимых. Владея даром прозорливости, он иногда посылал эконома сходить к какому-либо брату и обличить его в нерадении⁶⁴⁷.

Сам Пахомий охотно принимал наставления от кого бы то ни было. Раз, в Тавенне, вместе с братией он плёл циновки. Мальчик, тут бывший, сказал, что он не так делает. «Так покажи мне, дитя, – сказал Пахомий, – как надо делать». Тот указал, и Пахомий поблагодарил его⁶⁴⁸. Гордость и самолюбие были чужды его душе. Его смирение было глубоко и искренно. Украшаясь всеми добродетелями, он считал себя великим грешником. На свою власть начальническую он смотрел, как на обязанность служить всем⁶⁴⁹. Он не терпел никакого отличия для себя⁶⁵⁰. Ученик Пахомия Феодор подал ему больному воды умыть руки; он попросил Феодора, чтобы тот дал ему вымыть свои ноги. «Если я не умою ног твоих, то совесть будет мучить меня, почему я, обязанный служить другим, принимаю сам услуги»?

Будучи главным начальником настоятелей монастырей, он подчинялся настоятелю того монастыря, в котором жил, и охотно принимал советы духовные, как бы несведущий в духовной жизни. Всё необходимое для себя он брал от общего раздаятеля как милостыню, не смея ничем сам распоряжаться. Во всех работах монастырских он участвовал сам. «Для чего ты, – спрашивали его братия, – исполняешь сам все работы монастырские»? «Кто, – отвечал он, – откажется подставить ярем под бремя, когда увидит, что я не только не сетую на него, но и с радостью готов упасть под ним? Милосердый Бог, призирая на моё смирение, подаст и вам силу, или приведёт других, которые охотно поднимут это бремя».

– Он не столько страшился вечных мук, – говорит его жизнеописатель, сколько недостатка кротости и смирения⁶⁵¹.

Смирение более всего старался Пахомий внушить и своей братии. Он имел обычай по вечерам предлагать братии поучение о духовной жизни. Однажды вместо себя велел он говорить Феодору, которому не было тогда и двадцати лет. Старые иноки, оскорбившись тем, что их начинает учить молодой инок, оставили собрание и ушли в кельи. Когда кончилось собрание, – Пахомий призвал ушедших иноков и сказал: «Почему вы оставили собрание во время духовной беседы?» «Ты назначил нам в наставники, – отвечали они, – новоначального, как будто мог он давать наставление всем братиям и даже старшим из них». При этих словах Пахомий, глубоко вздохнув, сказал: «Знаете ли вы, что гордость начало всех зол в мире, что она низвергла Люцифера в бездну, а Навуходоносора сделала бессловесным? Разве вы не знаете слов Писания, что всякая гордость мерзка пред очами Божиими, и всякий возносящийся смирится? Забыв тяжесть греха, вы попустили демону лишить вас всего украшения добродетели; вы показали презрение не к Феодору, но к слову Божию; вы изгнали Духа Святого из своей души. О, как несчастны и как жалки вы! Бог смирил Себя, послушлив быв до смерти, смерти же крестные, а мы, жалкие и ничтожные твари, надмеваемся гордостью. Высший всех тварей по Своему величию и могуществу спас мир смирением, тогда-как мог уничтожить его одним мановением; а мы жалкие, ничтожные создания, мы осмеливаемся возноситься гордостью, не опасаясь того, что этим делаемся ещё презреннее! Дал ли я вам пример оставить собрание, когда начал говорить Феодор? Не слушал ли я его со вниманием? И я уверяю вас, что я много получил пользы. Не я ли приказал ему говорить, хотя бы только для пользы и утешения моей души? Итак, если я, которого вы считаете отцом и начальником своим, если я не считал для себя унижением слушать его, – ибо нуждаюсь в наставлении, – почему же вы стыдитесь делать это? Пред лицом Божиим говорю вам, если вы не загладите своего проступка слезами и строгим покаянием, – вы непременно погибнете»⁶⁵².

Он внушал также своим инокам, чтобы они береглись суетности, не искали ни украшения в одежде, ни изысканности в пище, ни пышности в строении, ни светских познаний в книгах. «Лучшее украшение верующего человека, – говорил он, – состоит в готовности хранить заповеди Божии»⁶⁵³.

Никто так не отказывал себе во всяком виде удовольствия, как он. Лишь только ощущал он в себе какое-либо чувство суетной радости, или тайное услаждение наполняло его сердце, – он немедленно старался уничтожить его в себе. В монастыре Монхозине он выстроил весьма красивую церковь с колоннами и другими украшениями. Вид её красоты наполнил его сердце радостью. Опасаясь, не суетным ли тщеславием порождена эта радость, он велел отломать колонны и все украшения, чтобы предотвратить тщеславие⁶⁵⁴.

Всегда иметь страх Божий в сердце и открывать свои помыслы опытным старцам внушал Пахомий ученикам своим, как два самые действительные средства в борьбе с искушениями.

Заботы Пахомия о своих детях духовных и его мудрая попечительность не могли не принести вожделенных плодов. На общество Тавенское можно было смотреть как на образец, с которым должны сообразоваться духовные руководители, обязанные вести других к нравственному совершенству. Сам Пахомий с душевной радостью видел успехи своей братии; но это не была радость самолюбия, но глубокое чувство благодарности милосердию Божию, не оставившему труд его бесплодным.

Обители Пахомия имели множество благочестивых иноков, которых всё старание устремлено было к тому, чтобы, отвергшись мира, носить сладкое иго Христово. Они заботились единственно о спасении своей души; они совсем забывали мир, и все их помыслы устремлены были к горнему; их утешение и радости заключались во внутреннем мире, превосходящем все наслаждения мира. Друг с другом они соединены были союзом самой чистой и святой любви; один другого побуждал к преспеянию в духовной жизни; беседовали между собой только о средствах побеждать страсти и диавола, и достигать высшей святости. Хотя между ними большая часть была из простых поселян, необразованных и малограмотных; но они полны были мудрости Божественной, которую почерпали в слушании и исполнении Священного Писания, и в небесном просвещении, неоскудно изливавшемся на них.

Руководство таких душ по пути спасения как ни приятно, но вместе с тем требовало великого труда. С людьми, стоящими на высокой степени нравственного совершенства, бывают такие искушения и падения, от которых предохранить и которые уврачевать может только муж, глубоко опытный в духовной жизни, просвещённый небесной благодатью. Таков был духоносный Пахомий. Он старался умерять стремление к особенным подвигам, не редко питающим тщеславие. Так, не одобрял желание мученичества за Христа, которое пробудилось в одном иноке. Но когда этот инок при страхе мучений отвергся Христа, – Пахомий не отверг его, обнадёжив его упованием на бесконечное милосердие Искупителя⁶⁵⁵.

Особенно заботился он, чтобы чрезвычайные состояния облагодатствованных душ, сверхъестественные дары чудотворения и прозорливости не повредили смирению украшенных ими. Как избранный сосуд благодати Божией, владея даром чудотворения и прозорливости, Пахомий всегда сохранял смирение, и эти дары благодати не нарушали спокойного состояния его духа и не отвлекали его от обыкновенных занятий. Если, когда не исполнялась его молитва о чём-либо, он покорялся воле Божией. «Для нас всего полезнее то, – говорил он, – что даёт Его милосердие, а наши просьбы, и с чистым намерением приносимые, могут быть Ему неприятны»⁶⁵⁶. Невидимое чудо исцеления души он учил предпочитать видимому чуду исцеления телесного. «Какое чудо выше, – говорил он, – исцелить ли слепого, или просветить помрачённого тьмой идолослужения? Я не знаю высшего чуда, как удержать язык от празднословия, душу от гордости, лености и всех пороков, и заставить человека по милосердию Божию переменить жизнь, исправить худые привычки»⁶⁵⁷.

Когда один из иноков просил его рассказать о каком-либо видении, Пахомий сказал: «Такому грешнику, как я, не позволено желать иметь видения. Я восстал бы этим против воли Божией, и впал бы в обольщение. Но вот самое чудесное видение: если ты увидишь лицо человека, в котором отражается чистота и глубокое смирение сердца; ибо какое лучше видение, как видеть невидимого Бога обитающим в человеке, как в своём храме»⁶⁵⁸? Пахомий предостерегал своих учеников от видений, из опасения, чтобы ложные видения не совратили их с истинного пути. Он сам искушаем был от диавола через ложные видения; но его духовная опытность открыла ему ясный признак обманчивости в том смутном, тревожном ощущении, которое производили они. Видение от Бога должно производить мир и тишину в душе⁶⁵⁹. Однажды еретики ариане для доказательства православия предлагали ему пройти по воде, как посуху. «Всё моё старание, – сказал Пахомий, – и все мои усилия устремлены к тому, чтобы избежать страшного суда Божия; как же я дерзну искушать Его подобными чудесами? При помощи демонов, – сказал он, обратившись к ученикам своим, – ариане могут сделать и это; но царствия Божия не получат». Усердно он предохранял учеников от ересей арианских н от сочинений Оригена, которых не позволял им и читать⁶⁶⁰.

Мудрость наставлений Пахомия привлекала к нему всех пустынников окрестных стран, находились ли они под его управлением, или нет. В духовных своих нуждах они искали его помощи. Настоятели различных монастырей обращались к нему за советами в затруднительных случаях, как к человеку, получившему небесное просвещение. Даже епископы посылали к нему монахов на суд⁶⁶¹. Не только из Египта, но из Армении и с Запада слава Пахомия приводила многих в монастырь его, чтобы вступить под его руководство. Из его монастыря немало иноков заняли епископские престолы.

Казалось, что благочестие обителей Пахомия, так прочно устроенное и так хорошо основанное, должно было сохраняться долго, долго. Но велика слабость человеческая! Хотя во времена бл. Иеронима, Руфина, Палладия и Кассиана, то есть, около 50 лет спустя после смерти Пахомия, иноки Тавенские были ещё строги; но не много спустя, эти обители представляли только жалкие остатки прежнего духа.

Будущая горестная судьба Тавенских обителей не сокрылась от прозорливого взора Пахомия. Господь, может быть, для большего смирения открыл ему упадок духовной жизни в основанных им монастырях. Однажды, во время молитвы, Пахомий, пришедши в восторг, видит, что одни из его братии окружены пламенем, из которого не могут выйти; другие так оплетены тернием, что оно колет их отовсюду; иные стоят на краю страшной пропасти, и не могут отойти от неё. В другой раз, когда он молился о будущей судьбе своей обители, пред ним открылось другое видение. Пред его глазами был ров, наполненный иноками. Они хотят выйти из него, но не могут, и тогда как поднимаются к берегу, другие приходят и останавливают их. Только немногие с трудом выходят из рва, и их осиявает свет. С рыданием повергся на землю преподобный. «Господи, взывал он, – если такова судьба иноков; то зачем Ты восхотел, чтобы были киновии и монастыри? Помяни завет Твой, в котором Ты обещал до конца сохранить служащих Тебе. Ты знаешь, что с тех пор, как я принял на себя иноческий сан, я смирялся перед Тобой, не вкушал досыта хлеба и воды». Тогда он услышал голос: «Не хвались, слабый человек, но проси прощения. Всё держится Моим милосердием», Пахомий, повергшись на землю, умолял о прощении. Во время смиренной молитвы явился ему Господь Иисус и сказал: «Семя твоё духовное не оскудеет до конца века. А из тех иноков, которые будут после тебя, многие выйдут из глубины мрачного рва и явятся высшими нынешних иноков; потому что без руководителей спасутся; иные спасутся через напасти и скорби, и явятся равными великим святым». После сих слов Господь вознёсся: и Пахомий вознёс благодарные молитвы к Нему⁶⁶². Верно слово Божие! Хотя в стране, где основал свою обитель Пахомий, нет почти и следа иноческих жилищ; но его правила, его наставления живы, и в других странах руководят иноков к совершенству. Воздвигаются гонения на иноков, ослабляется иногда и духовная жизнь среди их: но всегда среди их есть души, огнём ли бедствий, или самопроизвольными подвигами возвышающиеся над бездной погибели, воспаряющие к небу и озаряемые светом благодати Божественной; и верим, что духовное семя Пахомия не оскудеет вовек.

Пахомий скончался от заразительной язвы, которая явилась в его монастырях. В короткое время умерло от неё более ста иноков, – в числе их много главных подвижников, каковы Сур, Корнилий, Пафнутий, и другие. Пахомий сорок дней был тяжело болен, но постоянно сохранял весёлое расположение духа. За два дня до смерти он созвал начальников и строителей всех монастырей своих, и сказал им: «Чувствую, что конец мой приближается. Помните всё, что я так часто вам внушал. Будьте бодры в молитвах и рассудительны во всех действиях. Не имейте общения с последователями Мелетия, Ария, Оригена; сближайтесь только с теми, которые боятся Бога и могут принести вам пользу своей беседой, доставляя душам вашим истинное утешение. Изберите между вами человека, который бы правил вами по духу Божию». По желанию братии он назначил в преемники себе Петрония. Любимому ученику своему Феодору поручил попечение о ленивых из братии. Оградившись знамением креста, он со светлым лицом предал дух свой Богу 9 мая 348 года, 57 лет от роду, 35 лет подвизавшись в иночестве⁶⁶³.

Не весте ли, яко храм Божий есте, и Дух Божий живет в вас; Аще ли кто Божий храм растлит, растлит сего Бог: храм бо Божий свят есть, иже есте вы. 1Кор.3:16–17).

Сими словами апостола Павла сам Дух Святой учит нас чувствовать истинное своё достоинство, и всего того избегать, чем сие, признанное всем небом, достоинство унижается, и что противно высокой чести, которой сам Создатель почтил нас. Какое же сие достоинство, и в чём сия честь состоит?

В том, говорит Учитель язычников, что вы храм Божий, и Дух Божий живёт в вас. Внимайте сему, все человеки! Вот благородство, всем вам предназначенное; ибо все вы, сотворённые по образу Божию, назначены быть живым храмом живого Бога. Вы потеряли сие достоинство в ветхом Адаме, но оно вам возвращается в новом, который есть Господь с небес, Иисус Христос, единородный Сын Божий. Внемлите сему, все христиане! Разве вы не знаете, что вы храм Божий во Христе Иисусе? Не доходите же до того, чтобы грех соделывал вас мрачным вертепом невидимых разбойников, миродержителей тьмы века сего, поднебесных духов злобы. Уважайте в себе храм Божий, и Духа Божия, живущего в вас, не оскорбляйте противлением воле Его. Ученики Иисусовы! Уважайте также храм Божий друг в друге, и страшитесь разорять его друг в друге соблазнительными примерами, внушениями и возбуждениями. Злодеяние не останется не наказанным; Бог поразит и погубит, Бог отмстит за святой храм Свой. Но помните, что сей храм вы, и сия память да соблюдает вас от порока, да поощряет вас к добродетели.

Братия и отцы, соорудившие и украсившие храм сей в славу единого в трёх Лицах Бога! Вспомните, где вы поставили храм сей?

Не под небом ли? – а небо престол Мой, глаголет Господь. Не на земле ли? – а земля подножие ног Моих, говорит Вседержитель. Вся природа есть храм Божества; и может ли человек произвести нечто подобное сему храму – огромностью, богатством, великолепием, стройностью? Помышляйте о сем с благоговением; и радуйтесь, об исполнении благих желаний ваших в сооружении храма сего, «со страхом Божиим»; с трепетным чувством смирения благодарите Господа за сей храм, которому благоизволил Он совершиться по усердию вашему. Радуясь о совершении, посещайте, православные христиане, посещайте усердно сей храм, чтобы едиными устами и единым сердцем призывать, славить и воспевать пресвятое имя Отца Небесного, внимать здесь чистому слову истины Божией, укрепляться в благодатном союзе с Богом, причащаясь тела и крови Христовой. Ибо для того Бог и даровал вам сей святой храм; а Сам для Себя Он никакой не имеет нужды. Его дом всё творение. Его поёт солнце; Его славит луна; Ему присутствуют звёзды; Его слушает свет; Его трепещут бездны.

Но мы сами к себе не ближе ли, чем сие светозарное солнце, бесчисленные звёзды на тверди небесной блистающие, и златовидная луна, сиянием своим украшающая безмолвие ночи, и самая сия земля со всей полнотой разнообразных порождений своих? От созерцания внешней природы обратись, человек, на рассмотрение и познание самого себя, войди в себя, войди со светильником истины; ты увидишь себя опять в удивительном храме Божием, и сей храм – ты со всеми чудесами премудрости, благости и всемогущества Божия, составляющими тричастное существо твоё. Сколь велики дела Твои, Боже, в строении телесного храма нашего, которое Ты зачинаешь и совершаешь под покровом глубокой тайны! Какая чудная ткань многоразличных нитей жизни! Какие связи и точные соотношения между членами! Какое согласие между органами, которые, соответствуя один другому, составляют вкупе восхитительную гармонию! Какое многоразличие и какое единство! Но это ещё область жизни вещественной и тленной; что же сказать о душе со всеми её ощущениями, воображениями и помышлениями, со всеми склонностями, побуждениями, стремлениями и отвращениями? Что же сказать о духе, который одарён разумом, словом и свободной волей, о духе, который по лествице творений восходит к познанию Бога, о духе, которому Бог открывает Себя и говорит, и который может говорить Богу, и быть пророком Его, о духе, который хранит непреложные законы Божии в святилище совести, и которого воля тогда красуется и торжествует в венце свободы, когда порабощает себя закону Божию, и когда все желания душевные содержит под игом заповедей Господних? Бог есть Дух; и дух человека в особенности есть храм, в котором Богу угодно иметь селение. Но дух разумный – в душе, а душа – в теле: сии три составляют одно существо человека, представляющее и в этом черту образа и подобия Пресвятой Троицы; и сии три суть единый храм Триединого Бога, храм, падший в грехопадении прародителей наших, но посредством возрождения водой и Духом, восстановляемый Богом Отцом, через Господа нашего Иисуса Христа. Посему не только о духе сказано, что прилепляющийся к Господу становится один дух с Господом, но и о телах христианских написано: или не весте, яко телеса ваша храм живущего в вас Святаго Духа суть (1Кор.6:19). А в другом месте св. Павел явственно указывает на все три части нашего храма, говоря: сам Бог мира да освятит вас во всем совершенстве, и ваш дух и душа и тело во всей целости да сохранится без noрока к пришествию Господа нашего Иисуса Христа (1Фес.5:23).

Теперь внемлите. Как сей новосооружённый храм невидимой благодатью всё освящающего Духа, и присутствием Царя славы и Божественной Евхаристии, освящён и соделался храмом Божиим; так истинный христианин потому называется храмом Божиим, что Дух Божий живёт в нём, и производит плоды Свои: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, веру, кротость, воздержание. В сем храме Божием принесена и будет приносима бескровная жертва умилостивления за грехи мира; между тем истинный христианин тело своё приносит в жертву живую, святую, угодную Богу. Сей дом Божий есть дом молитвы; но и в духовном доме Божием сам Дух Святой совершает молитву воздыханиями неизглаголанными. Как в сем внешнем храме имя Божие прославляется святыми песнями; так и во внутреннем храме сердца своего христианин, по наставлению св. Павла, поёт и воспевает Господу, исполняясь Духом. Наконец, для того во внешнем храме Божием и слово Божие проповедуется, чтобы оно слышимо было во внутреннем храме души твоей, православный христианин, чтобы ты прилежно учился – и уразумевать слышимое и исполнять уразумеваемое и ближним передавать исполняемое.

Надлежит нам теперь с сокрушением сердца помыслить о том, что мы все во Христа крестились, все облеклись во Христа, все печатью Святого Духа ознаменованы в Божественном Миропомазании, и приступаем к тайной Христовой вечери; но не все так живём, так поступаем, так говорим, так мыслим и чувствуем, чтобы в нас был храм Божий и жилище Св. Духа. Увы! многие разорили сей храм беззакониями. Прежде засорили его разными грехами неведения и немощи, и как не спешили сей сор выметать, и очищать совесть повседневным покаянием и исповеданием пред Богом; то, – подобно пыли, которая разъедает лицо и руки, и производит важные струпы и язвы, когда ленятся смывать её всякий день, – маловажные, по-видимому, уклонения от правоты, превратились в бедственное нерадение и привычку грешить; и наконец, от засорения, оставленного без внимания, произошло ужасное разорение. Разорение духовному храму Божию в человеке от опьянения, разорение – от распутства, разорение – от сладострастия, разорение – от гордости и сребролюбия, разорение – от ненависти и зависти, разорение – от злобы и мстительности. Все сии и другие пороки и страсти оскверняют, опустошают, расстраивают и душу, и дух и тело. А кто храм Божий разорил в себе таким образом, того погубит Бог, т. е. человек сам себя погубит, избирая в жребий свой, вместо бессмертия и блаженства в небесном царствии, вечную муку в неугасающем пламени правосудного Бога. Чтобы избежать сего несчастия, один путь остаётся для нас – покаяние, а покаяние есть война со грехом; посему, чтобы мы в сей брани духовной не ослабели и вспять не обратились, св. апостол, ободряя нас, провозглашает: Не весте ли, яко храм Божий есте? Воспримем сей глагол Божий, как меч духовный, чтобы им рассекать и умерщвлять всякие противные Духу Божию помышления, чувствования и желания. Око ли соблазняет при воззрении на человека другого пола? Помысли вправду, что ты храм Божий, по назначению твоему; и получишь облегчение, и не трудно тебе будет бегством от опасных лиц и месть обратить сатану в бегство. Привлекают ли друзья, лжеимённые к жалким удовольствиям? Помысли вправду, что ты храм Бога живого, по христианскому званию твоему; помощь к тебе придёт свыше, так что не трудно будет тебе выйти из среды общества, любящего чувственные удовольствия и пребывать в трезвении духа.

Так удерживаясь от всякого рода зла, мы привыкали бы ко всякому делу благому; соблюдая в чистоте и тело и душу, как церковь Божию, мы научились бы прославлять Бога и в теле, и в духе, которые суть Божии. Тогда пришёл бы Дух Утешитель, и вселился бы в нас, и паки со делал бы нас святыми храмами Божиими; а в день общего воскресения и телесная наша хижина обновилась бы, и прославившись была бы сообразной прославленной плоти Иисуса Христа, и весь храм нашего существа был бы исполнен славы единого три ипостасного Бога. Благодарение Ему и поклонение во веки веков. Аминь.

Сообщу вам немногие мысли мои о желании скорее умереть, которое по временам вы в себе чувствуете, как в предыдущем письме объяснились.

Бдите и молитеся, да не внидете в напасть: зане супостат наш диавол, яко лев, рыкая ходит, иский кого поглотити. Нет добродетели, которой бы он не умел превратить в грех; нет чистоты, которой бы он осквернить не умел; нет высоты, с которой бы он не мог, по Божию попущению, низринуть ума и сердца человеческого, в бездну ослепления, отчаяния, погибели. Не оскудение ли терпения есть источник вашего желания смерти? Испытайте себя пред Богом. Вам объявлено высочайшим манифестом слова Христова всемилостевейшее прощение, и от гнева Божия избавление, и в любовь Отца небесного восприятие, и с Его Сыном единородным, как с бессмертным женихом вашей души обручение. Но вы должны убелить ризы свои в крови Агнчей, дабы в приличном одеянии явиться на браке Его в небесном царствии, в котором никакая скверна плоти и духа не может места иметь. Для сего очищения Господь дарует вам время: а потому, не должно ли оно быть драгоценным для вас? Настоящая жизнь есть сеяние; а будущий век – жатва: благодарите же Бога и радуйтесь, что вы идёте по полю вашему, слезами сеете, и участок, для вас назначенный, всё ещё вдаль простирается пред вами, и новых слёз требует: ибо тем восхитительнее и обильнее будет на небесах для вас бесконечная жатва присноживотия.

Что касается до меня, – я не желаю, чтобы вы умерли скоро телесной смертью, но чтобы вы умерли для греха, для мира и для всего, что приятно для самолюбия нашего, и любви к Богу противно, и с любовью Божией к нам не совместно в наших душах, желаю, чтоб вы познавали Иисуса Христа и сего распята, чтобы Иисус распятый явственнейшим, чистейшим, полнейшим образом воображался в вас, и чтобы вы, причастившись страданий Его, получили общение и сонаследие славы, которую Он имел у Отца прежде сложения мира.

Сокрушайте с миром сердце своё памятью о согрешениях, которыми оскорблено величество Божие, но с миром, говорю, и с упованием на безмерное милосердие вечной Любви. Лучшее и чистейшее, что вы во Христе обрели, есть Его собственная чистота и непорочная девственность. В царствии Христовом все будут девственниками; и хотя души, которые в жизни земной не осквернили риз своих ни с женой, ни с мужем, будут отличаться от прочих искупленных особенной честью и славою: но не все ли он наши? И слава их не будет ли вашей по любви вашей к ним и к единому Господу? Я опять при сем случав вспомнил о Павловом изречении: вся вашa (1Кop.3:21); и опять у нас с вами ничего не осталось в собственности, кроме греха и ничтожества.

1829 года.

Дверцы же отверсты ему в горнице его противу Иерусалима, в три же времена дне бяше преклоняя колена своя, моляся и исповедаяся пред Богом своим. (Дан.6:10)

Так в книге пророка Даниила описывается молитвенное правило сего пророка.

Слыша сие вы можете подумать: для чего беру я теперь сей образец? Он представляет молитву домашнюю: а мы находимся теперь в новоосвящённой церкви; и потому, если надобно обновить церковь размышлением о молитве, то не лучше ли было бы указать некий, достойный особенного внимания и подражания, образец молитвы церковной?

Правда, что это – церковь; но примите в рассуждение и то, что она – в доме. Потому, мысль о молитве церковной встречается здесь с мыслью о молитве домашней; и отсюда рождается вопрос: почему благоустроители сего дома, и сего общеполезного учреждения, не предоставили населяющим дом сей довольствоваться в нём только домашней молитвою, а возжелали доставить им способ в самом доме пользоваться и церковной молитвою?

Пример пророка Даниила поможет нам разрешить сей вопрос, оправдать сие дело, и даст нам полезные наставления.

Дверцы же отверсты ему в горнице его противу Иерусалима. То есть: когда пророк Даниил хотел молиться в своём доме: тогда он отворял дверцы окна, обращённого к стороне Иерусалима, и пред сим окном преклонял колена для молитвы. Надобно при сем вспомнить, что это было в то время, когда Иерусалим и иерусалимский храм истинного Бога, разрушенные вавилонянами, лежали в развалинах; а Даниил находился в пленении вавилонском, в самом Вавилоне, или, может быть, в персидской столице Дария Мидянина, откуда пророку так же невозможно было видеть Иерусалим, как – нам отсюда. Если бы мы могли войти в горницу молящегося Даниила: то могли бы спросить его: для чего, молясь, смотрит он в окно, в земную даль? Если он ищет в видимом того, что̀ приближало бы его к невидимому присутствию Божию: то не лучше ли было бы ему возвести очи горе, на небо, на что есть некоторое указание от самого Бога одному из предшествовавших пророков; небо престол мой? (Ис.66:1), или не лучше ли было бы смотреть к востоку, по указанию другого пророка: воспойте «Господеви, возшедшему на небо небесе на востоки» (Пс.67:33–34). Вопросы наши не дойдут до Даниила, и не принесут нам ответа: но мы сами должны уразуметь его действие так, чтобы оно было сообразно с достоинством пророка, которого нельзя подозревать в суеверном пристрастии к Иерусалиму. Он знал, что храм иерусалимский, при освящении, со знамениями небесного огня и облака славы, получил постоянный дар благодатного присутствия Божия, как о сем свидетельствовал Бог собственным словом: «будут очи Мои my и сердце Мое во вся дни» (3Цар.9:3). Он разумел, что вавилоняне могли сжечь дерево и разрушить камни храма; но не могли коснуться невидимой благодати. Он провидел, что благодать первого храма, разрушенного, хранится для имеющего воздвигнуться второго храма, которого должна быть «велия слава последняя паче первыя» (Аг.2:10); поскольку в нём явится источник благодати – Христос. Таким образом, где обыкновенные люди видели только развалины храма: там Даниил созерцал благодать храма и благодатное присутствие Божие. И потому, отворяя окно и простирая взоры к стороне Иерусалима, он шёл духом в иерусалимский храм; и, преклоняя колена, он молился уже как бы в храме иерусалимском.

Итак, можно сказать, что молитва пророка Даниила была не только домашняя, но и церковная. И примечательно, как он не удовлетворялся молитвой домашней, как сильно чувствовал преимущество и потребность молитвы церковной, как усиленно к ней устремлялся, несмотря на препятствия, несмотря даже на опасность жизни. Неблагорасположенные к нему чиновники и князи Дария Мидянина коварно выпросили у сего Царя повеление, чтобы в продолжение тридцати дней никто не смел приносить прошения никакому Богу, ни человеку, кроме Дария, под страхом – быть отданными на съедение львам. Даниил знал сие, и, без сомнения, понимал, что эта смертная сеть поставлена для уловления его. Но и сие не принудило его заключиться совершенно в одной домашней молитве, никому неприметной, и потому, безопасной. Он продолжал, по своему обыкновению, во время молитвы открывать окно к Иерусалиму, и устремляться взором и духом к храму иерусалимскому, что̀ прямо вело, и действительно привело его к смертной опасности, из которой только неожиданным чудом он был исхищен. Голодные львы не посмели растерзать пророка.

Если в пророке примечаем столь непоколебимую уверенность о недостаточности одной домашней молитвы, о преимуществе и потребности молитвы церковной: то и мы позволим ли себе колебаться в той же уверенности?

Если Даниил, по свидетельству небесному, «муж желаний» (Дан.10:11), человек, который живёт и дышит желаниями, простёртыми к Богу, совершенный молитвенник, для возбуждения и возвышения своей молитвы иметь нужду в храме: то для нас, – признаемся, – большей частью далёких от совершенства в молитве, а, может быть, и неохотных к ней, не приобучившихся к вниманию молитвы, склонных к рассеянию мыслей, колика необходимее храм Божий, который бы нас от рассеянности собирал, и в себе заключал, и своими священными образами и действиями сосредоточивал внимание молитвы, возбуждал и возвышал дух молитвы, взгревал теплоту её!

Если Даниил, «иже Духи Божия свята имать в себе» (Дан.4:5), не довольствуется тем, чтобы искать благодатного присутствия Божия только в своей внутренности, но ищет оного в определённом месте, в котором особенным тайнодействием положил и утвердил оное Бог для Своей Церкви: то нам, которые, может быть, и начатка духа ещё не имеем, колика необходимее искать Бога преимущественно в храме, в котором Он, как в Своей сокровищнице, положил Своё присутствие, Свою благодать, Свои таинства, Свою силу, Свои дары!

Признаем же правою и благочестной мысль создателей храма сего, которые умственное образование детей, соответственно потребностям звания, желая упрочить, возвысить и увенчать образованием нравственно-христианским, нашли нужным доставить и не только учебные храмины, с их уроками, но и святой храм, с его молитвою и таинствами. Признаем прекрасно облагодетельствованными тех, которым даровано в такой близости, с таким удобством пользоваться освящённым ныне храмом. И да примут они сей священный дар благоговейно; и да пользуются сим благодеянием благодарно и усердно.

Да и все мы примем от пророка Даниила наставление, благоговеть ко храму, быть усердными к молитве. Или, если вам неугодно наставление; потому что вы это знаете, а наставление нужно незнающим: то подумайте, верно ли исполняете знаемое, и уклоняясь от наставления знанием, не подвергаете ли себя обличению в неисполнении знаемого?

Даниил через тысячи поприщ устремлялся ко храму, по возможности, и сверх возможности. Мы не ленимся ли иногда достигнуть храма только через несколько сот шагов? Даже, тогда, как храм посылает к нам призывные звуки праздничного колокола, не являемся ли, подобно как осуждаемые в притче, невнимательными к сему благодатному призванию, не «отходят ли иные, ов убо на село свое, ов же на купли своя» (Мф.22:5), иди ещё хуже, иной на суетное увеселение, иной на нескромное зрелище?

Пророк благоговел пред отдалённой святыней даже разрушенного храма. Мы, даже внутри храма, пред его неприкосновенной святыней, не забываем ли иногда, что находимся пред лицом Божиим, и, занимаясь с предстоящими, не отвлекаем ли друг друга от Того, Кому предстоим?

Даниил, в три времена дне бяше преклоняя колена своя моляся и исповедаяся пред Богом своим. Похвалимся ли мы подобным прилежанием к молитве, по крайней мере, домашней? Скажем ли, что не похвалимся; однако, можем иметь некоторое извинение в нечастой молитве, потому что нас от утра до вечера занимают должности, дела, работы?

Но Даниил разве на досуге молился часто? Он был один из трёх верховных вельмож при Дарие, которым подчинено было сто двадцать князей, и даже «царь постави его над всем царством своим» (Дан.6:1–3). Имея на своих руках дела огромного царства, Даниил находил однако время – трижды в день коленопреклонно молиться.

Не будем взыскательны. Не потребуем, чтобы каждый на пути к Богу не отставал от Пророка. Но предложим вам и должное и возможное, если скажем: чтите и любите храм Божий; посещайте его с благоговением так часто, как можете, и как требует священный чин Церкви, особенно в праздничные времена; посвящайте Богу начатки каждого дня и ночи в молитве, благодаря Его за прошедшее, прося благословения Его на будущее, и в продолжение дня, из часов, похищаемых у вас миром и его делами, похищайте, по возможности, хотя минуты, дабы вспомнить Бога, тайно вознося к Нему сердце и мысль благоговейную, благодарную, молитвенную. Упражняясь в сем внимательно и постоянно, вы найдёте в себе то, что написано в псалме: помянух Бога, и возвеселихся (Пс.76:4). Аминь.

Защита дел Божиих против сомнений и мудрований разума не только должно возбуждать в человеке благоговение пред величием Творца, пред Его могуществом и силой, но и любовь к Его милосердию и благости. Грозные и разрушительные явления природы и неверующему убедительно проповедуют силу и могущество Творца природы: но надобно иметь чистые и светлые очи ума, чтобы в явлениях Божия гнева и прещения видеть не только Божие правосудие, но и Божию любовь, – правду всегда милосердую и никогда неразлучную с благостью⁶⁶⁶. «Ты страшен, – говорит псалмопевец Богу, – и кто устоит пред лицем Твоим во время гнева Твоего» (Пс.75:8)? «Пред лицем гнева Божия колеблются основания гор» (Пс.17:8), «трепещут столпы земли» (Иов.9:6), «содрогаются воды и бездны» (Пс.17:17). «Огнь и град и дух бури спешат исполнить грозное слово Его» (Пс.148:8). Всю тварь, по слову Мудрого, Господь во гневе Своём вооружает страшными орудиями разрушения и истребления (Прем.5:14). Такое грозное вооружение – против человека. И когда тварь, как простое орудие в руках Божиих, вооружаясь на человека, страшится и безмолвствует (Пс.75:9), – человек не может страдать бессмысленно и бессознательно, но необходимо стремится уразуметь внутренней смысл и цель как собственных страданий, так и грозных на него вооружений твари. И на земле один только человек в грозных действиях гнева Божия и может и должен видеть не только явление высочайшей премудрости и могущества, но и явление той же Божественной любви, которая нисходит к нему в неисчислимых милостях и благодеяниях. Но не каждый и не всегда способен возвыситься до такого светлого созерцания. Всего чаще человек, через облегающий его мрак искушений и бед, видит только могущество и крепость поражающей его десницы, но не понимает и не хочет понять, что не мстительность, не беспощадная жестокость, но любовь движет и направляет наказующую его и поражающую руку. В день гнева Своего, – говорит Пророк, – Господь скрывается в облаках, сквозь которые не проникает молитва наказуемого и поражаемого грешника (Плач.3,44). Почему же не проникает? Не потому, чтобы Господь не хотел её слушать (Ис.59:1–2), но потому, что в самом грешнике оскудевает дух молитвы, молитвенное дерзновение, сыновнее доверие к Богу. В своих скорбях и страданиях он видит не действие отческой любви, наказанием умудрявшей любимого сына, но один только безжалостный гнев грозного и неумолимого Владыки, поражение даже незаслуженное и несправедливое (Иов.9:17; Иов.9:22). При такой мысли сердце холодеет к Богу, отдаляется от Него. Человек малодушествует, унывает, доходит до ропота, ропщет на самый дар жизни или, что ещё хуже, приходит в ожесточение, в своих бедствиях и страданиях не только не видит никакой разумной цели, но готов признать их следствием слепой необходимости, бессмысленной борьбы стихий или свойств материи. К таким-то людям относится изречение Пророка: «Рече безумен в сердце своём: несть Бог» (Пс.13:1).

Как возвышен, напротив, и успокоителен взгляд священных писателей на болезненные и разрушительные действия зла, которые так возмущают и волнуют сердце человека, мудрствующего земная! Основание, или источное начало всего зла, тяготеющего над человеком, по учению Писания, есть зло нравственное, т. е. человеческий грех, в котором Бог нисколько невиновен. «Человеком грех в мир вниде, и грехом смерть» (Рим.5:12) и все её страшные спутники – изнурительные труды, болезни, лишения, скорби и страдания. «Бог, со Своей стороны, не искушает никогоже (Иак.1:13) и хотением не хощет смерти грешника» (Иез.18:23); а как хотение Божие не может быть бесплодным и бессильным, то, следовательно, Он хотением хочет, всеми средствами содействует, или помогает, ему «обратитися от пути зла, и живу быти ему». Также и зло физическое, т. е. внешние лишения и бедствия, Бог попускает и посылает на людей неохотно, как говорит Пророк: «не от сердца преогорчевает» или поражает «сынов человеческих» (Плч.3:33), но только как бы вынужденный опасным состоянием их греховности, подобно тому, как врач делает болезненные, но спасительные прижигания и рассечения в отвердевших и загрубелых наростах или отнимает даже больной член для сохранения целого тела. Слишком далёкие от того, чтобы во внешних лишениях и бедствиях, поражающих человека, видеть действие неумолимого гнева или бессердечной жестокости, священные писатели видят, напротив, в физическом зле орудие премудрости Божией, явление милости и Божеской любви к человеку, хотя всякое наказание, как замечает апостол, в настоящее время «не мнится радость быти, но печаль» (Евр.12:11). Пророк с глубоким и благоговейным вниманием следил пути Божии (Пс.24:4) и торжественно возвещает, что «вси пути Господни», по которым Господь ведёт человека, «милость и истина» (Пс.24:10); «вси путие»: значит, и светлые – радостные и скорбные – тесные. Какими бы путями Господь ни приближался к человеку, – перед лицом Его, по свидетельству Мудрого, всегда «идут милость и истина» (Пс.88:15). Посему-то, от лица мудрости даётся заповедь, вполне понятная только мудрому: «Сыне, не пренебрегай наказания Господня, ниже ослабевай (не раздражайся) от Него обличаемый (наказуемый): егоже бо любит Господь, наказует, биет же всякого сына, егоже приемлет» (Притч.3:11–12). С этой точки воззрения на дела Божии, открывается нам глубокая истинность мысли, которая, хотя в бледных очерках, носилась перед лицом Лейбница⁶⁶⁷, – той мысли, что созерцание (только не при слабом мерцании разума, а при свете Откровения) целей Божиих в явлениях и действиях зла, господствующего на земле, не только возбуждает в душе человека благоговение перед величием и всемогущей мудростью Творца, но возбуждает и питает в нём любовь и благодарность к дивной, неизглаголанной благости Промыслителя. Пусть эта мысль будет вместо эпиграфа к настоящему письму.

Из глубокой древности слышатся пытливые вопросы разума о происхождении зла. Темной и неразрешимой загадкой представляется господство зла в мире, в котором на каждом шагу встречаются чудеса премудрости и свидетельства великой благости Создателя. Не умея примирять таких противоречий, древние мудрецы признавали два враждебных начала мира, доброе и злое, светлое и тёмное, или вымышляли бытие материи совечной Богу, из которой Он образовал мир и которая и есть начало зла. Согласитесь, что древние мудрецы в своих гаданиях о зле стоят выше новейших суемудров, которые видят в зле бессмысленную и бесцельную борьбу стихий или даже дерзают Самого Бога признавать виновником зла. Древние самыми заблуждениями своими ясно свидетельствуют, что в уме человека лежит глубокое и неискоренимое убеждение в благости Творца мира, так что уму легче было признавать другое, злое начало мира, чем Самого Бога почитать причиной зла. Но, во всяком случае, – при наших понятиях о происхождении мира и о Творце его – такие гадания младенчествующего разума, хотя они повторялись и во времена гораздо позднейшие, не могут быть предметом большого внимания. «Мы веруем, – как говорит Григорий Богослов, – что весь мир, видимый и невидимый, сотворен Богом из ничего и управляется Промыслом Сотворшего. Мы веруем, что зло не имеет ни особой сущности, ни царства, что оно не безначально, ни самобытно»⁶⁶⁸. Но тем труднее теперь объяснить происхождение зла в мире, который получил бытие от Бога премудрого и преблагого и стоит под управлением Его всевидящего и всеобъемлющего Промысла. Бог не может быть виновником зла. Всё в мире устроено по совершеннейшим законам Божественной премудрости и благости. Ничего в мире не делается без ведома и без воли Божией. И, однако же, зло не только существует в мире, но и глубоко проникло тварь и неискоренимо никакими усилиями человека. Зло – в нём, зло – около него, я сам человек и весь мир во зле лежит (1Ин.5:19). Откуда же зло? «Не из праха же, – как говорит один из друзей Иова, – выходят несчастия, и не из земли возникают бедствия» (Иов.5:6).

«Как действительно лишённый ума и смысла безумен тот, – рассуждает Василий Великий, – кто говорит: несть Бог. Но близок к нему и нимало не уступает ему в бессмыслии и тот, кто говорит, что Бог – виновник зла. Я полагаю, что грех им равно тяжек, потому что оба равным образом отрицают Бога благого, один – говоря, что Бога нет, а другой – утверждая, что Он не благ. А поэтому, в том и другом случае отрицается Бог»⁶⁶⁹. Не только богохульна, но и нелепа мысль, что Бог есть сила всемогущая, неограниченная, не признающая никаких законов, и что вся тварь так ничтожна перед Ним, что Он не имеет никакого обязательного побуждения соблюдать в отношении к ней законы справедливости. Это, очевидно, самое грубое понимание всемогущества. Бог и всемогущ, и свят, и обязан праведностью Самому Себе, Своему собственному существу: «праведен и преподобен Господь (Втор.32:4). Праведен Господь во всех путех Своих и преподобен во всех делех Своих» (Пс.144:17). От такого дикого понятия о Божием всемогуществе отрекались и враги славы Божией⁶⁷⁰. Благонамеренные мыслители, исповедующие премудрость и благость Творца, старались разгадать внутренний смысл и значение господствующего в мире зла, понять или открыть его разумную необходимость, и тем думали оправдать Творца, Который будто бы произвёл зло не вопреки Своей премудрости, по целям разумным и мудрым. Я представлю вам здесь несколько соображений в этом роде. Они известны под общим именем оптимизма. Так утверждали, что зло есть неминуемая, необходимая степень в развитии как целого человечества, так и каждого человека в частности. Человек должен выстрадать себе совершенство, или добродетель, опытно узнать зло, чтобы вернее понять достоинство добра и крепче полюбить его, постепенно восходить к тому, чем он должен быть, и если постепенно, то необходимо начать с низшей степени. Эта низшая степень по отношению к высшей есть: неведение, немощь, стеснение, несовершенство; словом – зло⁶⁷¹. Что же такое зло – как необходимая степень человеческого развития? Если это зло физическое, то есть внешние бедствия и лишения, то, конечно, оно необходимо как очищение, как врачевство, как обуздание и наказание греха, но необходимо только в настоящем, растленном состоянии человека. Конечно, теперь «узкая врата и тесный путь, вводяй в живот» (Мф.7:14). Но, как свидетельствует Писание, человеку не тесный был назначен путь к жизни и блаженству. Путь человека первозданного и невинного был проложен в раю, путь светлый, радостный, безболезненный, не преграждаемый смертью. «Адам, – говорит блаженный Августин, – хотя по телу был земля и носил тело душевное, данное ему при творении: однако же, если бы не согрешил, – изменился бы в тело духовное и, не вкусив смерти, перешёл бы в то нетленное состояние, которое обещается верующим и святым. Если бы Адам не согрешил, то не совлекался бы тела, но облёкся бы в бессмертие и нетление, так что смертное тело в нём было бы поглощено жизнью, то есть из душевного перешло бы в духовное»⁶⁷². Бытописание Моисеево изображает в первобытном состоянии человека возможность постепенного восхождения его к совершенству, однако же – такого восхождения, которое начинается не путём зла и смерти. И разум, не ослеплённый какой-нибудь предвзятой мыслью, решительно ничего не может сказать против такой возможности. Итак, и зло физическое не есть необходимая ступень в человеческом усовершении. Тем более зло нравственное, то есть грех, и не есть и никогда не может быть необходимой ступенью (моментом) человеческого развития или усовершенствования. «Мерзость Господеви – пути нечестивых», говорит Мудрый (Притч.15:9). Господь «ненавидит беззакония и неправды», уверяет Пророк (Ис.33:15). Невозможны были бы в Боге такая ненависть и омерзение к нашим грехам, если бы грех действительно был необходимым путем человека и притом – путём, возводящим его к жизни и совершенству. Но грех есть широкий путь «вводяй в пагубу» (Мф.7:13). Конец этого пути – смерть. «Человеком грех в мир вниде, и грехом смерть» (Рим.5:12). Положим, говорит, что грех есть болезнь, страдание души; но это – болезни рождения, в которых рождается добродетель⁶⁷³. Но если добродетель и рождается в болезнях, то в болезнях совершенно другого рода. Это – печаль по Боге, неизменного покаяния (2Кор.7:10), борьба против греха, умерщвление в себе его движений (Рим.8:13). А печаль греха (Сир.14:1), греховные лишения и скорби, страсти, или греховные страдания, если и бывают болезнями рождения, то в них рождается плод, совершенно противоположный добродетели. Плод греховных страстей – смерть (Рим.7:5). «Сего мира печаль, – пишет апостол, – смерть соделывает» (2Кор.7:10), или, как говорит другой апостол: «похоть зачиная рождает грех: грех же содеян рождает смерть» (Иак.1:15). В собственном, сознании человек носит неложное свидетельство, что грех не есть путь необходимый, не – путь усовершенствования и к совершенству, а, напротив, уклонение с этого пути. Это свидетельство сознания есть раскаяние. Если бы грех был необходимый путь, ведущий к нравственному преуспеянию, то соделанные грехи не лежали бы тяжким бременем на совести и не вызывали бы в душе грешника горькое чувство раскаяния. Покойно и даже радостно человек смотрел бы на свои прежние соделанные грехи, как на путь усовершения необходимый, хотя болезненный, но уже пройденный и приблизивший его к добродетели. Отчего же в душе грешника – не мир и радость, но тяжесть и раскаяние при взоре на свою греховность? Мы не чувствуем раскаяния за неведение и немощи младенчества, необходимые в постепенном возрастании человека. Человек не чувствует угрызения совести за такое страдание, которого не сам он причиной и которого не мог отвратить. Слепорождённый может скорбеть о своей судьбе; но одно это страдание само по себе не возбудит в нём раскаяния. Раскаяние не есть только простое, страдательное чувство болезни, но упрёк себе, самоосуждение, самообвинение, сознание, что дело, в котором человек раскаивается, он и мог, и должен был не делать. Опыт свидетельствует, что чем сильнее и владычественнее делается грех в душе, тем слабее и бесчувственнее становится совесть. Вот ещё осязательное доказательство, что в грехе не рождается добродетель, а, напротив, умирает. После всех таких соображений открывается несправедливость мысли, что зло, физическое и нравственное, есть необходимый путь к нравственному совершенству, будто бы указанный человеку мудрой волей Самого Творца.

Конечно, вы не раз встречались с мнением, которое ещё не так давно было в большом ходу, именно с мнением, что зло есть возбудитель, двигатель добра, что эгоизм – страсть есть души, тайная пружина добродетели, что без возбудительной силы зла добродетель коснела бы в усыплении, и только постоянной борьбой со злом, то есть с влечениями чувственности, со стремлениями эгоизма, поддерживается в ней живость, бодрственность, стремительность деятельности⁶⁷⁴. В таком отношении зла к добру хотят видеть разумную необходимость зла. Такое рассуждение напоминает слово апостола: «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия: потому что оно для него кажется безумием, и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно» (1Кор.2:14). «Плоть, – говорит Григорий Богослов, – мудрые прекрасно называют мраком ума»⁶⁷⁵. В этом мраке люди так огрубевают и оземленяются, так свыкаются с внутренней и внешней суетой греха, что уже не в состоянии становятся представить себе лучшее бытие в образах более высоких и духовных, и отсутствие этой греховной суеты представляется им пустотой, безжизненной и безотрадной. Добродетель, недоступная греху, или хотя всеми силами удаляющаяся от его искусительных приражений и волнений, представляется состоянием безжизненным, недеятельным, усыплением духа. Совершенно противоположный взгляд на добродетель – людей опытных в духовной мудрости. Высшее состояние духовного делания они изображают, как состояние бесстрастия; и один из опытнейших в подвигах добродетели так описывает это состояние: «Под бесстрастием не иное что разумей, как внутреннее небо ума, для которого демонские злоухищрения – то же, наконец, что и детские игрушки. Итак, в собственном смысле бесстрастен и признается бесстрастным, кто плоть соделал нерастлеваемой, ум возвысил над тварью, покорив ему все чувства, и лицу Господню представил душу, которая непрестанно, даже сверх сил своих, устремлена к Богу... И если признак совершенного порабощения страстям – немедленно давать в себе место почти всему, что посевают в нас демоны: то принимаю за признак святого бесстрастия – быть в состоянии открыто сказать: «уклоняющаяся от меня лукавого не познах» (Пс.100:4); не познал – как и зачем лукавый приходил, и как ушёл; но совершенно уже стал нечувствителен ко всему подобному, потому что всецело пребываю и всегда буду соединён с Богом»⁶⁷⁶. Тот же великий подвижник между признаками преуспевающих на добре, между прочим, поставляет уменьшение раздражительности, рассеяние омрачений, отчуждение страстей, приумножение рачения; а между признаками преуспевших в добре – ум неволненный, мысль непорочную, неодолимую стражу над собой, смерть для мира⁶⁷⁷. Таким образом, свидетельства опытнейших в духовной жизни уверяют нас, что добро не имеет никакой нужды во зле, а, напротив, возрастает и усиливается по той мере, в какой удаляется от приражений зла. И созерцание, и делание добра тогда достигает особенной силы и полнота, когда душа, говоря словами Григория Богослова, преданная светлым, небесным помыслам, поставляется далеко от плоти, отрешившись от всего, что, пресмыкаясь по земле, блуждает и вводит в заблуждение⁶⁷⁸.

Защитники мнимой необходимости зла⁶⁷⁹ вздумали приписывать Богу какую-то жестокую благость и неправедное правосудие. Бог, говорят они, затем поставил человека под власть зла, чтобы было Ему над кем проявлять Свою благость и правосудие; как будто благость Божия и может только являться в единственном виде милосердия к страждущим, или правосудие Его может нисходить к человеку только карающим его, а не награждающим. «Богу не нужен грешник», говорит Мудрый (Сир.15:12). «Бог не находит утешения в смерти нечестивца», уверяет Пророк от лица Божия (Иез.18:32). Из слов апостола: «подобает и ересям в вас быти, да искуснии явлени бывают в вас» (1Кор.11:19), выводят заключение, что зло введено в мир для славы добра, чтобы безобразие порока через противоположность возвышало красоту добродетели, расширяло и укрепляло в добродетельных душах радостное чувство добра и любовь к красоте его. Апостолу приписывают мысль, которой он вовсе не имел. Апостольские слова заключают в себе только предсказание будущих ересей, а вовсе не имеют в виду объяснять происхождение и цель ересей и другого какого зла. Точно так слова Спасителя: «нужда есть приити соблазном» (Мф.18:7) не доказывают необходимость соблазнов, а только предсказывают будущие соблазны, возможные и естественные при господстве зла в мире. Изречение Господа: «нужда есть приити соблазном» – показывает в Нём только предведение действительного проявления соблазнов, а не необходимость их. Вообще, мнение о необходимости зла для проявления на нём Божией благости и правды, или для славы добра, оскорбляет и величие Божие, и достоинство человеческое. В Лакедемоне смотрели на рабов, как на вещи и не признавали в них личных человеческих прав. Господин намеренно приводил рабов своих в безобразное и скотское состояние, чтобы их примером возбуждать в детях своих отвращение от порока и любовь к добродетели. Не будет ли близка к богохульству мысль, что и Бог известное Ему число людей приводит в унизительное греховное состояние с той целью, чтобы их жалкой судьбой уцеломудривать и возвеличивать Своих избранных, любимых сынов Своих? Прежде всего – человек есть существо личное, возвеличенное образом Божиим. И Бог, говоря по-человечески, из уважения к Собственному образу, не может употреблять человека для Своих целей, как безличное существо, как простую вещь. Писание уверяет нас, что дорог перед очами Божиими каждый человек, как бы ни был он немощен и грешен. Нет воли Отца Небесного, – говорит Сам Спаситель, – чтобы погиб и один из младенцев (Мф.18:14). На небе бывает великая радость при покаянии и одного грешника (Лк.15:7). Тяжким грехом признает Апостол приведение в соблазн и слабого брата, за которого умер Христос (1Кор.8:11; сл. Рим.14:15). Сам Господь грозное изрекает прещение на соблазнителя дитяти (Мф.18:6). Ездра горячо любил своё отечество и, горько оплакивая его бедственное состояние, жаловался Богу на строгость судов его. В утешение ему Бог говорит, между прочим: «Много тебе останет (ещё многого не достаёт в любви твоей), да можеши возлюбити Мое сотворение паче Мене» (3Ездр.8:47).

Нет ничего легче, как мысль любимую, горячо преследуемую, незаметно для себя, довести до крайности. Печальный пример тому – Лейбниц. Оптимизм свой довёл он до последних крайностей. «Уму Божию, – говорит философ, – от вечности присущ был бесконечный ряд возможных миров, более или менее совершенных». (Как будто в Божественном уме могут быть планы или идеи неполные, несовершенные!). «Лучшим из этих возможных миров – тот, в котором необходимым предполагалось существование зла. Творческий ум избрал и привёл в бытие этот лучший и совершеннейший из всех миров». На основании такого странного соображения Лейбниц искренно уверяет, что мир, в котором бы не было зла, был бы хуже и несовершеннее, чем мир настоящий, в котором зло господствует⁶⁸⁰. Простим философу такую странную мысль за её добрую цель – защитить премудрость Божию от дерзких нападений Бэля, хотя она нисколько не достигает своей доброй цели.

Все такие подобные гадания о необходимости и разумности зла – не более, как детские соображения, если поставить их перед твёрдым и глубоким учением мужей боговдохновенных. Писание ясно и решительно свидетельствует, что Бог не есть виновник зла, существующего в мире; в числе творений Божиих нет ни греха, ни болезней, ни смерти, что «вся, елика Бог сотвори, добра зело» (Быт.1:31), всё сотворено ради Творца и для блаженства тварей. Разрушительная сила зла не есть дело рук Божиих. Бог «несть нестроения Бог, но мира» (1Кор.14:33). Он создал человека правого (Еккл.7:30) и ввел его в такое состояние, в котором не было ни слёз, ни плача, ни вопля, ни болезни, ни смерти (Откр.21:4). «Несть Бог, Бог мертвых, но Бог живых» (Мф.22:32). Всё, что Он создал, создал не для смерти, но для жизни несмертной и неразрушимой. «Бог смерти не сотвори. Созда бо во еже быти всем» (Прем.1:13–14·). Отец лжи – диавол. Он же – измыслитель смерти⁶⁸¹, – был человекоубийцей от начала (Ин.8:44). «Бог несть искуситель злым, не искушает же Той никогоже» (Иак.1:13). Он свят и благ. Как Благий, не может ни творить зла, ни возбуждать к злу. Как Благий, не хочет зла, хотением «не хочет смерти грешника» (Иез.18:32), любит «сущая вся» (Прем.11:25). «Благому не свойственно, –– говорит Григорий Богослов, –– насаждать в нас злое свойство, и в тех, кого любит, возбуждать мятеж и ненависть»⁶⁸². «Вполне совершенными сотворил Ты нас, – говорит св. Ефрем, обращаясь к Богу; – без меры повредили мы сами себя. Ты научил нас правому, а мы стали поступать превратно, изгладили в себе преимущества природы своей; Ты образовал нас из персти, мы совлекли с себя образ Твой и подобие Твоё»⁶⁸³.

Писание ясно указывает – откуда и как произошло зло: не только без воли Творца, но и решительно не по воле Его. Кратко и просто – сказание Моисеево о падении человека. Так и обыкновенно Дух Святой изображает в Писании великие события и тайны, в каждом слове заключая неисследимую и неизмеримую глубину смысла. Моисей повествует, что Творец, благословляя первосозданную чету, отдаёт в полное обладание Адаму и жене его землю и все земные твари. На всей земле и во всём раю одно только древо познания добра и зла поставляется вне власти человека. Бог запрещает человеку вкушение плодов сего древа, и притом – под угрозой смерти: «И заповеда Господь Бог Адаму, глаголя: от древа же, еже разумей доброе и лукавое, не снесте от него, а в оньже аще день снесте от него, смертью умрете» (Быт.2:16–17). Страшный день этот наступил. Ненадолго отдалила его от человека любовь к Творцу. Угроза и страх смерти не остановили его приближения. «И виде жена, яко добро древо в снедь, и яко угодно очима видети, и красно есть еже разумети: и вземши от плода его, яде: и даде мужу своему с собой, и ядоста» (Быт.3:6). И исполнилось слово Божие: человек смертью умер. За святотатственным вкушением от запрещённого древа последовала смерть духа, отчуждение от жизни Божией (Еф.4:18), разъединение с Тем, Кто есть жизнь всего живущего и свет человеков (Ин.1:4), изгнание человека из рая, удаление его от древа жизни, осуждение на труды, болезни, скорби, смерть и разрушение тела, проклятие ради его всей твари. «Единем человеком грех в мир вниде, – пишет апостол, – и грехом смерть, и тако смерть во вся человеки вниде» (Рим.5:12). Итак, в грехе, – вся тайна зла, тайна глубокая и мрачная, глубины сатанинские (Откр.2:24), из которых исторглась и исторгается смерть и всё зло и в которые с трудом и ужасом проникает человеческое разумение.

Я предугадываю вопросы, которые хотели бы вы предложить мне. Как же мог человек восстать против непреложной и святой воли Бога всемогущего и произвести такой страшный переворот в царстве Божием? Как мог человек, существо ничтожное перед Богом, стать во вражду с Творцом своим и вместе с собой увлечь и всю тварь в бездну нестроения и зла? Почему Творец не уничтожит зла в самом его зародыше, а допустил ему войти в мир? Зачем дана человеку самая возможность зла? Зачем дан случай, или повод, ко греху – древо познания? Зачем ещё допущен в рай искуситель, столь хитрый и сильный в зле? Как будто мало было одной, данной человеку, возможности греха? Употреблены все средства, чтобы ускорить переход этой несчастной возможности в действительность. Открыт человеку и случай ко греху, дан и опытный учитель греха.

Человек введён Богом в состояние испытания, за которым, если бы он прошёл это испытание счастливо, его ожидала светлая и блаженная вечность.

Но, говорят⁶⁸⁴, неужели мы признали бы мудрым и добрым такого отца, который бы намеренно ввёл своего сына в искусительное и опасное положение, в котором несчастный и погиб, а он после стал бы уверять, что вовсе не погубил своего сына, потому что он только попустил зло, но не хотел его, не содействовал ему? Человек не видит и не может видеть – чем кончится испытание, которому он подвергает другого. Но Бог от вечности предвидел, что человек не устоит в испытании, падёт и низринет за собой всю тварь: зачем же Бог вводил человека в испытание? Какую могло иметь цель испытание, когда Испытующий несомненно знал его гибельный конец?

Нет спора, что решение таких вопросов недоступно разуму, особенно дерзкому и кичливому. Но искреннее и благоговейное желание умудрения найдёт в Писании успокоительные на них ответы, доступные разумению человека в сей жизни, в которой «верой ходим, а не видением» (2Кор.5:7), но удовлетворительные и для разума, пришедшего в «послушание веры» (Рим.14:25). О тварях разумных иное явил нам Бог, – богословствует св. Григорий, – а иное блюдёт в тайниках Своей премудрости, чем хочет обличить пустое тщеславие смертного⁶⁸⁵. «У Бога положен такой закон: благоволить к плачущим и обсекать крылья высокомерным»⁶⁸⁶. Но к уму смиренному и благоговейному близок Господь, и если убегает от него, то не затем, чтобы скрыться, но чтобы постоянно приближать к Себе, увлекая его за Собой от высоты на высоту созерцания. «Тот, Кто всё наполняет, – говорит Богослов, – и Сам выше всего, Кто умудряет ум и избегает порывов ума, увлекает меня на новую высоту тем самым, что непрестанно от меня ускользает»⁶⁸⁷. Из сих глубоких слов святителя, которому, конечно, не без основания преимущественно усвоено имя Богослова, вы можете видеть и уверится, что требовать полного и решительного объяснения планов Божиих о судьбах человека значить требовать невозможного, а кичливостью требования удалять от себя и то ведение, которое – возможно. Обратимся теперь к вопросам, которые ждут решения.

«Прежде всех век и тварей Божия мысль, – говорит св. Григорий, – созерцала вожделенную светлость своей доброты»⁶⁸⁸. «Но поскольку для благости недовольно было упражняться только в созерцании себя самой, а надлежало, чтобы благо разливалось, шло далее и далее, чтобы число облагодетельствованных было как можно бо́льшее, то Бог измышляет, во-первых, ангельские и небесные Силы. Потом, измышляет другой мир – вещественный и видимый. Наконец, художническое Слово созидает живое существо, в котором приведены в единство то и другое, то есть невидимое и видимая природа»⁶⁸⁹. Итак, измышлены и приведены в бытие различные причастники Божией благости, между которыми есть твари, чуждые Богу и далеко отстоящие от Божественного естества, каковы твари неразумные и неодушевлённые: есть существа и сродные Божеству, силы умные и бесплотные, и человек. В предвечном совете Триипостасного Божества о сотворении человека Бог определяет создать человека «по образу Своему и подобию» (Быт.1:26–27). Основная черта образа Божия в природе человеческой есть её личность или духовность. «Дух есть Бог» (Ин.4:24) и Отец духов (Евр.12:9). Вещество сложное и разлагаемое носит на себе некоторые следы, бессознательные отражения совершенств Божиих, но не может принять в себя образ Бога нетленного, невидимого (1Тим.1:17). Сотворением вещей неодушевлённых и тварей неразумных Бог, по словам Григория Богослова, показал, что Он силен сотворить не только сродное себе, но и совершенно чуждое естество⁶⁹⁰. Существенные черты духовности – самосознание и свобода. Называем разумность и свободу основными и существенными чертами образа Божия в человеке, – любовь к Богу, нескончаемое стремление, уподобление, приближение к Нему, блаженное и вечное единение с Ним. Так понимали образ Божий и Отцы Церкви. Так, например, говорит Афанасий Великий: «Бог сотворил род человеческий по образу Своему и через уподобление Себе соделал его созерцателем и знателем сущего, дал ему мысль и ведение о собственной Своей вечности, чтобы человек, сохраняя сие сходство, никогда не удалял от себя представления о Боге и не отступал от сожития со святыми... но – был счастлив и собеседовал с Богом, живя невинной, подлинно блаженной и бессмертной жизнью»⁶⁹¹. «Душа твоя, – говорит св. Кирилл, – одарена свободой, прекраснейшее дело Божие, созданное по образу Создавшего»⁶⁹². Итак, духовность есть, существенное свойство образа Божия в человеке.

Бог есть Дух самобытный и бесконечный, а человеческий дух сотворён и ограничен. Следовательно, между образом и Первообразом – расстояние бесконечное. Бог, как Дух беспредельный, имеет в Себе всецелую полноту возможных совершенств, без всякого недостатка и ограничения, а потому, как всесовершенный, Он неизменяем, всегда одинаков в Своём существе, в Своих силах и совершенствах, – совершенствам Его невозможно ни возрастание, ни умаление, ни восполнение, ни оскудение. В Духе беспредельном и неизменяемом – и ум беспредельный, всеведение и свобода совершеннейшая, всегда святая и благая, самая святость и благость, не могущая быть несвятой и неблагой. Посему, Бог всемогущ и в нравственном смысле, может всё, чего хочет, потому что хочет только сообразного со Своей совершеннейшей природой и не может хотеть того, что ей противно. «Отрещися Себе не может», как говорит апостол (2Тим.2:13); или, как выражается Августин «не может иметь хотения и не хочет иметь возможности зла»⁶⁹³. «Возможность зла в свободе Божественной, – говорит Богослов, – показывала бы в Боге бессилие, а не силу»⁶⁹⁴. Итак, свобода Божия всесовершенна, неизменяема, не может ни хотеть, ни делать зла. Никакое сотворённое существо, как бы ни было высоко, совершенно, близко к Богу, не может иметь такой всесовершенной и неизменяемой свободы. А иначе, оно было бы не тварью, не образом Божиим, но существом совершенно равным Богу. Свободу небесных, ангельских Сил, перед которыми человек «умален хотя и малым чим» (Пс.8:6), Отцы Церкви не дерзают назвать неподвижной, непреклонной к злу, но признают только неудобоподвижной на зло, неудобопреклонной к злу⁶⁹⁵. «Желал бы я сказать, – говорит Григорий Богослов, – что они вовсе неодолимы злом, но удержу слишком борзо несущегося коня, стянув браздами ума. О тех, которые предстоят чистому Всецарю и преисполнены светом, боюсь сказать, что и они доступны греху; а с другой стороны, опасаюсь изобразить в песни моей (Стихотворение об умных сущностях) неизменяемую доброту, так как вижу и совратившегося князя злобы»⁶⁹⁶. В точном изложении веры Иоанна Дамаскина читаем: «Ангельское естество, как разумное и одарённое умом, имеет свободу: но, как сотворённое, неизменяемое, может свободно пребывать и преуспевать в добре, и уклонятся к злу. Ангелы неудобопреклонны к злу, но не совсем непреклонны»⁶⁹⁷. «Им теперь свойственно – не грешить, они даже не подвижны на зло»⁶⁹⁸: но не такими вышли из рук Творца, а «сделались такими, пройдя путь испытания, крепко утвердились в добре»⁶⁹⁹ и, как говорил Августин, «достигли неподвижности на зло, уже после падения диавола, в награду за добрую волю, которой устояли в истине»⁷⁰⁰.

«Малым чим, по слову пророка, умален человек от Ангел, венчан славою и честью» (Пс.8:6). Адам получил из рук Творца могущественные силы и великие совершенства. Ангелы, по выражению Богослова, суть умы быстродвижные⁷⁰¹; в быстроте и светлости своего ума первозданный немного уступал умам бесплотным. Ум Адама, говорит Августин, по своей силе и быстроте был настолько же выше величайшего из известных нам человеческих умов, насколько птица – быстрее черепахи. Но и это сравнение представляется Августину слабым и недостаточным⁷⁰². О великой силе ума Адамова свидетельствует и Писание. По повелению Божию Адам нарекает «имена всем скотам, и всем птицам небесным, и всем зверем земным» (Быт.2:20). Наречение имён показывает в Адаме глубокий и проницательный взгляд ума, быстро проникающий в сущность и свойства тварей. В наречении имён, по свидетельству Августина, и языческая мудрость видела явление великого ума. Пифагору, говорят, принадлежит изречение, что тот был мудрейший из людей, кто первый дал название вещам⁷⁰³. Апостол пишет, что человек возрождённый обновляется «в познании по образу Создавшего его» (Кол.3:10): следовательно, замечает Августин, до падения человек имел то познание, ту силу ведения, которую благодать обновляет и восстановляет в человеке возрождённом⁷⁰⁴. Высок был ум Адама, но не был ум всесовершенный и неограниченный, для которого невозможно бы было никакое дальнейшее возрастание и усовершение. Неограниченное совершенство принадлежит только уму Божескому. Постепенное усовершение есть необходимый закон всякого сотворённого духа, какими бы высокими силами и совершенствами ни обладал он. В этом смысле св. Феофил не усомнился сказать об Адаме, что он был ещё младенец, потому что не мог ещё вместить познания, которого бы удостоился⁷⁰⁵. Высоко было совершенство ума Адамова, однако же, это совершенство было не более, как младенческое состояние в сравнении с тем величием, до которого он мог бы достигнуть. И Адаму предлежал путь развития, но путь лёгкий, быстрый, светлый, без тех скорбей и трудов⁷⁰⁶, с которыми пролагают себе и разрабатывают путь знания его потомки. Ни одна нечистая мысль или желание не возмущало светлого состояния его ума. Чувственность, с которой у нас непримиримая борьба, которая так часто увлекает и порабощает наш ум, есть уже порождение греха. Внутренняя брань ещё не открывалась в душе человека невинного. Он в совершенном мире с самим собой. Низшие силы его были в мирном и согласном подчинении владычественной силе ума⁷⁰⁷. «И беста оба нага, Адам же и жена его, и не стыдястася» (Быт.2:25). Стыд есть нравственный страх при виде или при представлении какого-нибудь недостатка, несовершенства, нестроения. Стыдливость, по выражению знаменитого учителя, есть род покаяния⁷⁰⁸. Следовательно, нагота, чуждая стыда, есть совершенное неведение зла, не только отсутствие действительных недостатков и несовершенств, но отсутствие и самой мысли о них. «Обаче сие обретох, – говорит мудрый, – еже сотвори Бог человека праваго» (Еккл.7:30). Свобода первозданного была свобода чистая, обращённая и направленная к добру, не колеблющаяся между добром и злом, но совершенно согласная с нравственным законом, с волей Божией. Творец, как святой и благой, не мог вложить в неё искусительного влечения к злу (Иак.1:13), но внедрил в сущность её закон добра, написал Свой закон в сердце человека (Рим.2:15). Свободе первозданного предлежал нескончаемый путь возвышения и усовершения в добре. «Все твари, – говорит Лествичник, – прияли от Творца чин бытия и начало, а иные – и конец. Но добродетели положен беспредельный предел»⁷⁰⁹. Однако же, эта самая свобода сделалась источным началом всего зла. Свобода твари, как бы ни была чиста и совершенна, не есть свобода неизменяемая, обладающая всей полнотой нравственного совершенства. Для ограниченной и сотворённой свободы возможна и естественная изменяемость на лучшее, постепенное возрастание и укрепление в добре, но есть в ней возможность и удаления от добра, влечения к злу. Творец создал человеческую свободу чистой, невинной, безгрешной; вложил в неё стремление к добру; но, не разрушая свободы, не мог исторгнуть из неё возможности зла. При постоянном возрастании и укреплении в добре проходила бы и самая возможность зла. Свобода пережила бы эту возможность и удалилась бы от неё, как пережила её окрепшая в добре и, теперь уже непреклонная к злу, свобода Ангелов; но в сотворённой свободе первоначально должна быть возможность зла, чтобы самое укрепление её в добре было свободно и непринуждённо. Человек так был создан, наделён такими могущественными силами и совершенствами, что для него гораздо легче была добродетель, чем грех, в нём несравненно сильнее была потребность добра, чем возможность зла. Прекрасное и совершенное устройство человека ясно свидетельствует, что не Творец приготовил его падение. Каким был создан Адам, совершенным или несовершенным? «По самообразованию (κατὰ κατασκευήν), – отвечает Климент Александрийский, – Адам ещё не был совершенным, но был настроен к принятию добродетели. Ибо иное дело обладать добродетелью, а иное дело настроенность к её приобретению. Настроенность – только стремление к добродетели, а ещё не добродетель. Что касается до устройства его, – мы утверждаем, что Адам был совершен. Ибо в нём были все черты, определяющие идей, или образ человека»⁷¹⁰. «Созданный и устроенный Богом человек, – пишет св. Ириней, – соделывался по образу и по подобию несозданного Бога, по благословлению и повелению Отца, по действию, творчеству Сына, при питании и укреплении от Духа, вместе с тем, как сам он преуспевал мало-помалу и восходил к совершенству. Надлежало, чтобы человек прежде всего получил бытие, получив – возрастал, возрастая – мужал, мужая – укреплялся, укрепляясь – усовершался, усовершаясь – прославлялся, прославляясь – удостоился видеть Бога»⁷¹¹. «Бог сотворил человека, – рассуждает Иоанн Дамаскин, – безгрешным по естеству и свободным по воле; безгрешным – говорю, не потому, чтобы он был недоступен для греха, – ибо одно Божество грешить не может, но потому, что возможность грешить имел он не в своём естестве, а в своей свободной воле. Именно, при содействии Божией благодати, он мог пребывать и преуспевать в добре; а равно – по своей свободе – при попущении Божием, мог и отвратиться от добра и быть во зле. Ибо то – не добродетель, что делается по принуждению»⁷¹². Августин различает в нравственном состоянии свободных тварей «возможность не уклоняться от добра» и «невозможность уклониться от добра», или иначе – «возможность не грешить» и «невозможность грешить» (posse non рессаre et non posse рессare). Возможность не грешить есть состояние невинности, в котором поставлен был Адам: невозможность грешить есть состояние Ангелов, святых и блаженных в жизни небесной⁷¹³. Возможность не грешить при постепенном укреплении в добре перешла бы в невозможность грешить, как было и со святыми Ангелами, говорит Августин. Некоторые из духов пали по своей свободной воле; другие по той же свободной воле устояли в добре и за сие укрепление в добре удостоились получить награду, такую полноту блаженства, которая даёт им совершеннейшую уверенность, что они навсегда останутся непоколебимы⁷¹⁴. Но человек поступил не по-ангельски. Вместо того, чтобы возвышаться к невозможности греха, он осуществил возможность зла. Осуществление этой несчастной возможности есть то преступление, грех, который, – как говорит апостол, – человеком взошёл в мир, а за ним – смерть и всё зло.

Конечно, вы не считаете вопрос о начале зла окончательно решённым. Глубину его не проникнем одним взглядом. И чем пристальнее мы будем всматриваться в возможность зла, носимую свободой человека невинного, тем яснее будет открываться нам, с одной стороны, неизреченная благость Творца, а с другой – неизвинительная виновность падшей твари.

Предлагают вопрос: зачем Бог дал человеку самую свободу, дар опасный и гибельный⁷¹⁵? Движимый беспредельной благостью, Бог воззывает к бытию твари. Безмерная любовь Его благоволила, чтобы существовали не одни только бессознательные носители совершенств Божественных, твари бездушные и неразумные, но, чтобы были и сознательные и разумные причастники Его блаженства. Благоугодно Ему было в тварях не только рабское, бессознательное служение необходимости, но и духовное служение любви. Неприступный и Беспредельный, по безмерной благости Своей, хочет сблизиться со Своей тварью и, сколько возможно для неё, приблизить её к Себе. Чтобы сколько возможно возвысить и облаженствовать Своё создание, – Бог некоторых из тварей украшает и возвеличивает Своим образом, и в нём даёт их возможность к уподоблению, к приближению к Себе, к блаженному соединению с Собой. Ничего нет любезнее для Творца, как видеть образ Своего высочайшего, Божеского совершенства. Нет ничего выше и блаженнее для твари, как носить в себе образ Творца. В образе Божием – и явление высочайшей любви Божией к человеку, и высочайшее величие, какое только возможно и доступно существу сотворённому. Существенные черты образа Божия и вместе величия человеческого составляют сила ума и сила свободы⁷¹⁶. Существо разумное или самосознательное не может быть несвободным. Сознание себя самого самостоятельной виной своих стремлений и действий без действительной возможности на самом деле быть виной своих действий, или самосознание без свободы – пустой призрак, самообольщение. Посему требовать, чтобы Бог создал тварь сознательную и разумную, но не давал ей свободы, значит требовать, чтобы Бог истины (Пс.50:6), Которому невозможно солгать (Евр.6:18), оставил Свою тварь в постоянном самообольщении и обмане. Да и к чему был такой обман твари? Нельзя придумать ему никакой разумной цели. Бог мог бы поставить человека в состояние необходимости, которой подчинены животные: но, даруя ему свободу, Он возвысил человека над всеми видимыми тварями и приблизил его к Себе, как священника и царя природы. Следовательно, роптать на Бога за дар свободы значить роптать на Него за то, что Он слишком благ и милостив к человеку, роптать, зачем Он так возвысил человека и зачем не уравнял его с животными. И больно думать, что нашёлся бы человек, который мог бы искренно упрекнуть Творца за высокие дары разума и свободы.

Но говорят, если свобода есть столь высокое и существенное достояние человеческого духа, то зачем же Творец дал ей возможность зла? Разве Он не мог создать свободу без этой гибельной возможности? Кто дерзнёт утверждать, что Бог не мог создать свободу, недоступную греху и неодолимую злом? И «из камней» Он может «воздвигнути чада Аврааму» (Мф.3:9). Но чем бы такая свобода отличалась от необходимости? Свобода, созданная совершенно окрепшей и окончательно утверждённой в добре, невольно, по самому естественному устройству обращённая к добру, была бы не любовь, а чистая необходимость, – то же, что – неуклонная верность, или правильность движения машин, – то же, – что необходимый ход вещей бездушных или природные свойства и деятельности животных. Григорий Богослов, доказывая, что невольное целомудрие скопцов не добродетель, говорит, между прочим: Какая честь огню, что он жжёт? Жечь – природное его свойство. Или – воде, что течёт вниз? Это свойство дано ей от Творца. Какая честь снегу, что он холоден? Солнцу, что светит? Оно светит и поневоле. Покажи мне, что желаешь добра⁷¹⁷. «Бог, – говорит святитель, – почтил человека свободой, чтобы добро принадлежало не меньше избирающему, чем и вложившему семена оного»⁷¹⁸.

«Бог сотворил душу, – пишет Василий Великий, – а не грех. Преимущественным благом её было пребывание с Богом в единстве с Ним посредством любви. Отпав от Него, она стала страдать различными и многовидными недугами. Почему же в ней есть общая приемлемость зла? По причине свободного стремления, всего более приличного разумной твари. Не будучи связана никакой необходимостью, получив от Творца жизнь свободную, как сотворённая по образу Божию, она разумеет, доброе, умеет им наслаждаться, одарена свободой и силой соблюдать жизнь, какая ей естественна; но имеет также свободу и уклониться от прекрасного... Но говорят, – продолжает святитель, – почему в самом устройстве не дано нам безгрешности, так что нельзя было бы согрешить, хотя бы и хотели? Потому же, почему и ты не тогда признаешь служителей исправными, когда держишь их связанными, но, когда видишь, что добровольно выполняют перед тобой свои обязанности. Поэтому и Богу угодно не вынужденное, но совершаемое добровольно. Добродетель же происходит от произволения, а не от необходимости; а произволение зависит от того, что в нас; и что – в нас, то свободно. Кто порицает Творца, что не устроил нас безгрешными, тот не иное что делает, как предпочитает разумной природе неразумную, природе, одарённой произволением и самодеятельностью, неподвижную и не имеющую никаких стремлений»⁷¹⁹. «Человек так был создан, – пишет блаженный Августин, – что возможность греха была в нём необходима, а самый грех – только возможен». «Человек не имел бы и самой возможности греха, если бы он имел естество Божеское: он был бы тогда совершенно неизменяем и не мог бы согрешить. Не потому согрешил, но потому мог согрешить, что приведён из небытия в бытие. Между грехом и возможностью греха великое различие: грех виновен, возможность греха естественна»⁷²⁰. Возможность зла так первоначально необходима и естественна человеческой свободе, что, и по духу разума, уничтожить эту возможность в человеке – то же значило бы, что пересоздать человека; точно так же, как теперь остановить в человеке возможность греха значило бы то же, что совершать над ним постоянное чудо⁷²¹.

Страшной представляется нам возможность зла в невинной свободе Адама, потому что мы сравниваем её возможность с нашей возможностью, которая перешла в нас почти в необходимость зла или по крайней мере, в преобладающую наклонность к злу, в страсть греха. Но представляйте, что возможность зла, как тень, неотлучно преследовала невинную свободу Адама и, как внутренний неумолимый искуситель, влекла её ко греху, подобно тому, как наша чувственность не даёт нам покоя и жадно ищет средств и случаев ко греху. Возможность зла в невинной свободе далеко не имела такой страшной силы.

Если бы Адам не согрешил, то возможность зла не возрастала бы в нём и не усиливалась, постоянно бы ослабевала, проходила; наконец, сделалась бы столько слабой и далёкой от свободы, что уже никогда не возмогла бы перейти в действительность. Таким путём шла и прошла возможность зла в природе духов чистых. Таким путём она должна бы идти в человеке. «Если бы мы, – говорит св. Богослов, – пребыли тем, чем были, и сохранили заповедь, то сделались бы тем, чем не были. Чем же бы мы сделались? Бессмертными и близкими к Богу»⁷²². Возможность зла, осуществлённая свободой человека, постепенно усиливаясь, перешла теперь в непобедимую человеческими силами наклонность к злу: но если бы не была осуществлена, – она бы перешла в непреклонность к злу, была бы совершенно поглощена крепкой любовью к добру. Несправедливо представляют себе, что невинная свобода носила в себе возможность зла, как плодотворное семя зла, которое точно так же, как и семя вещественное, будучи брошено в землю, уже необходимо совершает раскрытие своих возможностей, необходимо начинает своё развитие, свои жизненные и плодоносные движения⁷²³. Такая возможность есть раскрытая необходимость и вся вина на осуществление такой возможности падала бы на Того, Кто дал её. Действительно, все возможности, которые видим в окружающих нас вещах, в сущности своей суть сокрытые необходимости. Например, семя носит в себе возможность будущего растения. Брошенное в землю, оно оживает и, при благоприятствующих условиях земной влаги, воздуха, света, теплоты, оно необходимо уже осуществляет свою возможность, даёт ствол, листья, цветы, плоды. В душе младенца есть возможность сознания: в своё время она приходит в движение и осуществляется. В нашем теле есть возможность разложения или разрушения: и эта возможность неминуемо приходит в действительность. Но такова была возможность зла в свободе невинной. Эта возможность – исключительная, единственная и беспримерная во всём царстве сотворённых возможностей. Как возможность свободы, она не носила в себе необходимости осуществления, подобно возможностям физическим: но, при всех условиях и обстоятельствах, могла не переходить в действительность и навсегда остаться только возможностью. Такая самоопределяемая возможность, свободная от необходимости осуществления, не есть дело невозможное и в настоящей свободе человека. Человек имеет полную возможность известного греха: все условия к её осуществлению благоприятны; готовы – и предмет греха и средства ко греху; есть даже, чего не было в свободе невинной – внутреннее, сильное влечение ко греху: при всём этом, человек всегда может оставить свою возможность греха одной возможностью – не сделать греха. Если свобода и нечистая, и ослабевшая может ещё подавлять в себе различные греховные возможности, то эта возможность греха, конечно, была несравненно свободнее от греха в человеке невинном, ещё чистом и безгрешном. Немудрено, что подобной возможности мы не замечаем в земных тварях, в которых всякая возможность есть сокрытая необходимость, при благоприятствующих условиях необходимо переходящая в действительность. Возможность, безусловно, свободная от необходимости осуществления, единственно возможна только в свободе. – Ещё неестественнее – представлять себе состояние невинной свободы, как состояния тяжкого колебания, как внутреннюю борьбу между добром и злом. Борьба предполагает уже не простую возможность зла, но влечение к злу, влечение равносильное со стремлением к добру, с которым оно борется. Человек, у которого сердце двоится, по словам апостола, подобен волне морской, ветром поднимаемой и разбиваемой (Иак.1:6–8). Состояние, конечно, не райское. – Несправедливо, наконец, представлять себе состояние невинной свободы, как равновесие между добром и злом, в котором свобода была одинаково доступна и открыта тому и другому, равно подвижна и на добро и зло. Такое воображаемое равновесие есть то же, что – застой, неподвижность, недвижимое коснение, возможное в безжизненном веществе, но неестественное и невозможное в жизни столь тонкой и неусыпной, какова жизнь человеческая духа, особенно духа юного, преисполненного сил и неутомлённого жизнью. Адам получил из рук Творца могущественные силы ума и воли, направленные к созерцанию и деланию добра. На сердце человека был начертан закон добра, богодарованный, по словам Богослова, и всем врождённый ум – сей первоначальный в нас и всем данный закон, закон неписанный, руководитель к Богу, испытатель наших дел⁷²⁴, который, – как говорит Златоуст, – был для Адама первым обличителем и свидетелем его греха⁷²⁵. Следовательно, для добра дан был закон, определённое требование; для зла была только возможность. Закон ума, который в человеке падшем является как желание добра, но часто бессильное и бесплодное (Рим.7:15–23), боримое и побораемое злом, – в невинном состоянии человека, конечно, был стремлением светлым, сильным, беспрепятственным. Августин, имея в виду слова апостола: «еже не хощу, сие творю» (Рим.7:16), пишет о невинной свободе Адама: «Адам имел силы неповреждённые. Посему, без сомнения, творил то, что хотел, то есть повиновался Божию закону не только с полной возможностью, но и без всякой трудности»⁷²⁶. «Первый человек крепость в добре не получил как дар от Бога, но его собственной свободе было предоставлено укрепляться в добре или не укрепляться. Свобода его, сотворённая безгрешной и неборимая ни одним внутренним пожеланием, имела великие силы. Посему, очень справедливо, что укрепление в добре предоставлено было произволению Адама, который имел столько добра в себе и такую удобность к доброй жизни»⁷²⁷. Сравнивая в первобытной свободе потребность добра и возможность зла, осуществление последней, и по суду разума, признают столь неожиданным и естественным, что за эту неожиданность и неестественность называют грех Адамов чудом, неисследимой тайной тьмы⁷²⁸.

Напрасно враги истины сравнивают Бога с отцом, который, чтобы испытать сына, намеренно вводит его в искусительное и опасное состояние. «Верно слово, что Бог не искушает никогоже» (Иак.1:13). Напротив, Бог, в отношении к Адаму, подобен отцу, который предвидит и мудро предупреждает самую возможность искушения или, по крайней мере, всеми средствами укрепляет его и приуготовляет на подвиг испытания. Кроме того, что возможность зла в невинном человеке была слишком слаба в сравнении с крепкими силами ума и воли, направленными к добру, и немощна перед силой естественного закона, написанного на сердце человека, – кроме того, Бог Сам непосредственно содействует Адаму к укреплению в добре и Собственной силой предохраняет его от зла, конечно, в такой мере, чтобы не стеснять его свободы.

Рай, в который был введён первозданный, многие из Отцов Церкви представляют себе не только вещественным, но и духовным. По вещественной стороне рай был блаженным жилищем человека на земле; по духовной стороне райская жизнь была состояние особенной близости человека к Богу. В этом смысле Григорий Богослов райскую жизнь и называет жизнью небесной⁷²⁹, в которой, по словам Дамаскина, человек наслаждался сладчайшим созерцанием Бога и питался сим созерцанием⁷³⁰. При такой близости человека к Богу, тем ужаснее представляется его отпадение от Бога. Из несомненных свидетельств Писания известно, что в раю бывали богоявления. Бог непосредственно являлся прародителям, беседовал с ними и вводил их в свет богопознания. В книге Бытия читаем уже о падших прародителях: «И услышаста глас Господа Бога ходяща в раи по полудни». Адам говорит Богу: «глас слышах Тебе ходяща в раи» (Быт.3:8–10). Адам и жена его издалека узнают глас Бога, ходящего в раю, как глас уже прежде слышимый и известный из прежних богоявлений⁷³¹. Сам Бог вводит первозданного в рай, Сам дает заповедь «делати рай и хранити», Сам приводит к Адаму жену (Быт.2:15; Быт.2:22). Такая близость Бога к человеку не только озаряет обильным светом естественные силы Адама, но и пробуждает в нём даже силу пророчественного прозрения в будущее распространение человеческого рода⁷³². Озаряя ум Адама светом Своих непосредственных явлений и собеседований, Господь Бог не оставил и свободы его самой себе, но поддерживал и подкреплял её всемогущей силой Своей благодати. До своего падения Адам постоянно стоял под её наитием. Со стороны его необходимо было только свободное хотение добра, столь лёгкое и естественное в природе чистой и благоустроенной: благодать с любовью оценила сие хотение, вливала в него жизнь, силу, крепость, неотступно помогала свободе путать и возвращать хотение добра в крепкую и непоколебимую добродетель. По рассуждению Григория Богослова, в человеческой добродетели две доли принадлежат Богу, и одна доля – человеку. От Бога – и способность к добру, и сила, поддерживающая в доброте; от человека – только искреннее, свободное хотение добра. Добродетель, – говорит Богослов, – не дар только великого Бога, почтившего Свой образ, потому что нужно, – и твоё стремление. Она – не произведение твоего только сердца, потому что потребна превосходнейшая сила. Хотя и очень остро моё зрение, однако же, видит зримые предметы не само собой и не без великого светила, которое освещает мои глаза, и само – видимо для глаз⁷³³. «Бог, – пишет блаженный Августин, – дал человеку добрую волю; такую волю создал в нём Создавший его правым; Он дал ему и Свою вспомоществующую силу, без которой бы Адам не мог устоять в добре, если бы хотел; но самое хотение добра было предоставлено его свободной воле. Следовательно, он мог бы устоять в добре, если бы хотел, потому что с ним была та вспомоществующая сила, которую он мог и без которой не мог бы устоять в добре, если бы и хотел. Но что он не хотел устоять, – в этом и вина его. Если бы человек по своей свободной воле не отринул благодатного вспомоществования – он навсегда пребыл бы добрым: но он отринул благодать и был отринут ей»⁷³⁴. Если и теперь Бог близок к каждому из нас, хотя грех не даёт нам ощущать сию благодатную близость; если благодать Божия приходит и стучит в двери сердца человеческого, уже заключённые грехом (Откр.3:20), то как была она близка к сердцу человека ещё чистого и безгрешного? Адам, – по выражению св. Златоуста, – прикрыт был покровом горней благодати, облечён ею, как светлой одеждой, окружён ею, как сиянием славы⁷³⁵, или, – как выражается Дамаскин, – имел своим домом и светлой ризой – Бога⁷³⁶.

Итак, Адам не мог оправдываться в своём падении тем, чем думают оправдываться в грехах своих его потомки. Прародитель не мог жаловаться ни на тяжесть добродетели, ни на немощь своих сил. Силы он имел могущественные, направление к добру прямое и беспрепятственное. Путь её был путь райский, светлый, блаженный, не затрудняемый ещё внутренними греховными влечениями. Благодать осеняла его своей всемо́щной силой. Сам Бог был его наставником и воспитателем. Бог сделал всё, что только можно было сделать для твари свободной, не стесняя её свободы. Со стороны человека требовалось свободное хотение добра. Богу оставалось создать в Адаме самое это хотение, то есть сокрушить в нём свободу или спасти человека без его хотения, против воли, насильно. Но такое насильное спасение, или облаженствование человека и не достойно Бога, даровавшего свободу, и недостойно человека, как существа свободного. К чему бы тогда была и самая свобода? Бог, насильно влекущий человека к блаженству, разрушал бы Свой собственный дар свободы; человек, насильно увлекаемый к блаженству, был бы и неспособен, и недостоин блаженства. Хорошо рассуждает о сем св. Ефрем: «Милость Божия может и насильно соделать человека праведным, но она не уничтожает в нём силу ума, хотя и знает, что может сделать человека праведным. Одно из двух должен предположить тот, кто захотел бы вести закрывшего себе глаза: или – что у него младенчески-детский рассудок, или что это – жестокая и горькая насмешка, и хочет он перед видящими изъявить пренебрежение к глазам. Тому, кто взял бы на себя труд вести его, было бы стыдно – почему не заметит он, что у дозволившего ему вести себя есть глаза. Так и Бог, который ведёт человека со здоровыми глазами, не попустит ему поругаться над Собой и изъявлять пренебрежение к глазам, которые Сам Он дал нам... Не употребит над ними насилия Бог, когда Сам Он дал человеку свободу. Кто хочет, чтобы вели его насильно, тот недостоин милости»⁷³⁷.

Но к чему, говорят, заповедь? Зачем среди рая древо познания, искушение, случай греха? Зачем – искуситель?

Что касается до древа познания – то оно было простое средство, которым свобода могла обнаружить принятое ей направление к добру или к злу. В пустыне при Синае евреи, не имея из чего сделать идола, слили его из золотых серёг, который они взяли из ушей своих жён и дочерей (Исх. гл. 32). Но женские же украшения были причиной идолопоклонства. И в раю человек, возмечтавший быть равным с Богом и независимым от Него, нашёл бы и иное средство, которым бы обнаружил своё отпадение от Бога, если бы и не было запрещённого древа. Древо познания само по себе не имело никакой особенно обольстительной и искусительной силы. Рай полон был красивых и плодоносных дерев. Ева, доколе не смотрела на древо познания глазами греха, – не видела в плодах его какой-нибудь особенной, чрезвычайной красоты. Надобно предположить, что в прародителях был совершенно детский разум, если бы могла их обольстить красота древесного плода. «Божественное Писание, – говорит Златоуст, – имеет обычай по случившимся событиям называть те места, где эти события случились. Так вот почему Божественное Писание назвало это дерево древом познания добра и зла, – потому, то есть, что около него (περὶ αὐτό) совершится преступление или соблюдение заповеди»⁷³⁸. Но зачем же заповедь?

«Нам вверен был рай, – пишет Григорий Богослов, – нам дана была заповедь, чтобы, сохранив её, заслужить славу, – дана не потому, что Бог не знал будущего, но потому, что Он постановил закон свободы. Человека, почтив свободой, Бог поставил в раю. Даёт ему и закон для упражнения свободы. Законом же была заповедь – какими растениями ему пользоваться, и какого растения не касаться. А последним было древо познания, и насаждённое вначале не злонамеренно, а запрещённое не по зависти»⁷³⁹. Для чего в раю было древо познания? «Для того, – отвечает Василий Великий, – что нужна была заповедь для испытания нашего послушания»⁷⁴⁰. Что же это за закон свободы – испытание, и для чего оно было нужно?

Если бы в сотворённом существе свобода явилась первоначально без возможности зла, как крепкое и неуклонное стремление к добру: то она была бы не свобода, а необходимость добра. Посему, первобытное состояние существа, сотворённого свободным, необходимо есть состояние невинности, то есть такое состояние, в котором свобода, хотя имеет природное стремление к добру, но и носит в себе возможность зла. Не насильно свободное существо должно было выйти из нерешительного состояния невинности. Исход из сего состояния возможен был двоякий: или укрепление, навык в добре, переходящий, наконец, в нравственную невозможность греха, в святость; или осуществление возможности зла, удаление от добра, падение в грех. Свобода человека, следуя своему природному стремлению, из состояния невинности должна была свободно избрать себе и выйти на путь добра и, идя постоянно этим путём, всё более и более укрепляясь в добре, прийти, наконец, в невозможность греха, в состояние уже окрепшей и неуклонной добродетели, или святости. Это-то восхождение свободы из состояния первобытной невинности в состояние добродетели или святости и есть путь испытания, как видите, путь неизбежный и необходимый для всякой сотворённой свободы, которая не может с самого начала явиться в нравственном существе крепкой, неуклонной в добре, святой. Руководителем невинного человека на пути испытания, кроме непосредственного Божественного благодатного содействия, был закон нравственный, внедрённый в существо свободы, или написанный на сердце человека, данный Адаму и всему человечеству, – как выражается Златоуст, – надёжным спутником, или сотоварищем, в жизни⁷⁴¹. Кроме нравственного закона Адаму дана была положительная заповедь о древе познания. Но заповедь эта есть тот же внутренний нравственный закон, только в его приложении к частному предмету деятельности. Общее требование нравственного закона есть любовь к Богу, преданность Его воле. Но человек не иначе может выражать свою любовь и преданность Богу, как в частных поступках, в частных различных случаях своей жизни и деятельности. Частные приложения закона к различным случаям и предметам человеческой жизни и деятельности на библейском языке называются заповедями. Такова и была заповедь, данная в раю о древе познания. Заповедь, как частное, определённое выражение закона, не только не затрудняла свободу на пути добра, напротив, как и все заповеди Божии, была светом, просвещающим очи человека (Пс.18:9). Известное дело, что чем закон ча́стнее, тем он определённее и понятнее. Проникая мыслью в заповедь, данную Адаму, мы видим в ней свидетельство о великой премудрости и благости Заповедавшего. Заповедь дана о самом частном предмете; но при своей частности она проявляет в себе весь дух нравственного закона, всю сущность его требований – любовь, преданность Богу, и сим показывает человеку определённый образ для всей его деятельности, определяет, направление всей его жизни, – послушание, повиновение воле Божией. В таком духе понимал заповедь Августин; «Древо – доброе, но не касайся его. Почему? Потому что Я – Господь, а ты – раб, вот вся причина»⁷⁴². Если не Господь, то сама заповедь Его говорила Адаму о преданности, покорности Богу: а в этом – и вся сущность закона. Бог ограждает заповедь угрозой: «В оньже аще день снесте от него, смертию умрете» (Быт.2:17). Нравственный закон не предсказывал человеку смерти. В душе ещё невинной совесть была светла и покойна. В своей угрозе Бог открывает Адаму то, о чем ещё не могла говорить ему совесть, именно – горькие следствия нарушения закона, и, таким образом, заповедью восполняет закон и страхом усиливает в человеке уважение к Нему. Наконец, Бог, провидит искушение, которому подвергнется человек от диавола. Любовь и преданность к Богу, дарователя жизни и всех райских благ её, сильны были спасти человека от искушения. Но Бог даёт человеку ещё сильное орудие против искусителя – страх смерти. Для той же благой цели Он даёт заповедь самую лёгкую и удобоисполнимую. Запрещается вкушение от плодов одного только древа. Невозможно придумать заповеди более лёгкой, особенно для того, кто владел целым раем и всей землёю. Запрещённый предмет не имел в себе ничего особенно соблазнительного; следовательно, тем легче человек мог сохранить заповедь, выдержать испытание, отразить искусителя. Итак, напрасно многие сетуют на древо познания. Оно насаждено было с целью мудрой и благой. Заповедь, хотя и была ограждена страхом смерти, вела не к смерти, но к жизни. И «вем – говорит Господь, – яко заповедь Его (Отца) живот вечный есть» (Ин.12:50).

Но говорят: известное дело, что запрещение раздражает желание. «Когда чувствуем пожелание к предмету, – пишет Златоуст, – и нам запрещают этот предмет, то огнь пожелания разгорается сильнее»⁷⁴³. Ещё задолго до Златоуста мудрый сделал наблюдение, что сладки ворованные воды, то есть запрещённые удовольствия, и вкусен утаённый хлеб (Притч.9:17). То же замечает и апостол, что заповедь служит поводом греха. «Вину прием грех заповедию, содела во мне всяку похоть: без закона бо грех мертв есть» (Рим.7:8). Правда, что запрещение действует на нас как возбуждение или раздражение желаний; но так ли оно действовало на чистую и безгрешную волю Адама? Да если бы и так, то виновата ли в этом заповедь? «Грех не знах, точию законом: похоти же не ведах, аще не бы закон глаголал: не похощеши» (Рим.7:7). Заповедь, указуя человеку зло, выводит его из опасного неведения зла и предостерегает от указуемого зла. В воле человека – воспользоваться предостережением или найти в нём указание и повод к опытному изведанию запрещённого. Бог дал человеку свободу и оградил его свободу заповедью. Свобода пала и в заповеди нашла только повод к греху. Виноват в сем не Дарователь свободы и не заповедь Его, а падшая свобода и вследствие падения приобрётшая такую необузданную раздражительность, что запрещения не охлаждают, а только усиливают в ней незаконные желания. «Что убо речем? спрашивает Апостол, закон ли грех? да не будет: но греха не знах, точию законом. Пришедшей заповеди, грех убо оживе, аз же умрох: и обретеся ми заповедь, яже в живот, cия в смерть. Грех бо вину приемль заповедию, прельсти мя, и той умертви мя. Темже убо закон свят, и заповедь свята, и праведна, и блага. Благое ли убо бысть мне смерть? да не будет: но грех» (Рим.7:7; Рим.7:9–13). Слова апостольские находят себе достойное объяснение у Златоуста. «В худом употреблении лекарства, – говорит святитель, – виновен не врач, а больной. Бог не для того дал закон, чтобы им воспламенять похоть, а для того, чтобы угашать её. Хотя вышло и противное, но виновен в том не закон. Несправедливо было бы винить того, кто больному горячкой, который рад непрестанно пить холодное, не даёт много пить, и тем усиливает в нём столь пагубное для него желание. Что из этого, что грех получил повод посредством закона? Худому человеку и доброе приказание часто служит поводом – сделаться ещё порочнее. Так диавол погубил Иуду, ввергнул в сребролюбие и соделал татем принадлежащего нищим. Но не вверенный ему денежный ящик был причиной его погибели, а худое расположение воли. Оно же изгнало из рая Адама и Еву, побудив их вкусить от древа: и не древо было в том виной, хотя им подан повод... Посему, и апостол сказал: «и обретеся ми заповедь, яже в живот, cия в смерть». Не сказал: сделалась смертью или породила смерть; но «обретеся в смерть», объясняя тем необыкновенность и странность такой несообразности, в которой виновны единственно сами люди. Хочешь ли знать цель закона? говорит Апостол. Он вёл к жизни, для чего и дан. Если произошла от него смерть, – виновны в сем принявшие заповедь, а не самая заповедь, которая ведёт к жизни»⁷⁴⁴.

Но с какой же, говорят, целью допущен в рай искуситель и притом столь хитрый и сильный во зле? Рассуждая, что зло не от Бога, Василий Великий предвидит и разрешает вопрос о диаволе. «Откуда Диавол, если зло не от Бога? Что скажем на cие? То, что и на сей вопрос достаточно нам того же рассуждения, какое представлено о лукавстве в человеке. Ибо, почему лукав человек? По собственному своему произволению. Почему зол диавол? По той же причине; потому что и он имел свободную жизнь, и ему дана была власть – или пребывать с Богом или удалиться от Благого. Гавриил – Ангел, и всегда предстоит Богу. Сатана – ангел, и совершенно ниспал из собственного чина. И первого соблюло в горних произволение, и последнего низринула свобода воли. И первый мог стать отступником, и последний мог не отпасть. Но одного спасла ненасытная любовь к Богу, а другого сделало отверженным удаление от Бога. И это отчуждение от Бога есть зло»⁷⁴⁵. Диавол не создан злым: он пал гордостью и сделался искусителем и врагом человека по зависти. «Отчего у него брань с нами? – продолжает св. Василий. Оттого, что став вместилищем всякого порока, принял в себя и болезнь зависти и позавидовал нашей чести... Не создан он был нашим врагом, но завистью приведён с нами во вражду. Ибо видя, что сам низринут из Ангелов, не мог равнодушно смотреть, как земнородный через преуспеяние возвышается до ангельского достоинства»⁷⁴⁶. Бог – не виновник зла. И диавол создан был духом чистым и светлым, и человек – невинным и безгрешным. Бог не возбранял диаволу искушать человека потому же, почему не возбраняет и человеку сорвать смертоносный плод с древа познания. Для этого Богу надлежало бы ограничить их свободу, даже отнять её у них: но «нераскаянны дарования Божия» (Рим.11:29). Двери рая отверсты искусителю; путь к древу познания открыт человеку, потому что и искуситель и искушаемые – существа свободные, а добро и зло должно быть делом их свободного избрания, а не физической необходимости или нравственного принуждения. Адам – не ребёнок, чтобы насильно отводить его от искусителя и укрывать от него опасные предметы. Диавол является в рай не как притеснитель человека, готовый употребить против него насилие и принуждение, но как обольститель, который мог действовать хитростью, советом, внушением, именно – теми орудиями, которые хотя могут действовать на свободу, но не могут её принудить, стеснить, приневолить. Бог со Своей стороны сделал всё, что только можно было, для укрепления человека против искушения. Хитр был искуситель, преухищрен на зло, – по выражению Богослова⁷⁴⁷, – но и человек не дитя был умом. При великих силах духа, ещё чистых, светлых и не омрачённых грехом, человек легко мог отразить хитрость искусителя, когда и потомки его, по крайней мере, лучшие из них, легко различают и посрамляют коварные внушения диавола, как бы ни были они тонки и хитры. «Чистые и богоподобный души, – пишет Григорий Богослов, – весьма скоро уловляют покушающегося против них, как он ни хитёр, ни разнообразен в своих нападениях»⁷⁴⁸. Бог даровал Адаму крепкий и светлый ум, душу чистую, укрепил сердце его прирождённой любовью к добру, вооружил его страхом смерти, оградил свободу его заповедью ясной, определённой, лёгкой, облёк его силой Своей благодати, Сам непосредственно являясь ему, был его наставников и воспитателем. После сего, какой же искуситель мог быть опасен для Адама? Какое искушение могло пересилить волю его, кроме искушения собственной похотью, которая и действительно зачала и родила грех? Бог, по уверению Апостола, не допускает искушения, которое было бы не по силам искушаемому (1Кор.10:13).

Диавол искушением сам начинает вражду или открывает борьбу с человеком. Бог попускает сию борьбу, но, по Своей неисследимой мудрости, нисколько не стесняя свободы врагов, направляет сию борьбу к поражению и унижению искусителя, и к торжеству и возвышению человека. В борьбе с диаволом раскрываются и крепнут нравственные силы человека. Зло, измышлённое и введённое в мир диаволом, не переставая быть злом, служит благим и мудрым целям Мироправителя. «По Господню домостроительству, – пишет св. Василий, – у нас – борьба с диаволом, чтобы мы преобороли его послушанием и восторжествовали над противником. Мудрый и благопромыслительный Домостроитель дел человеческих воспользовался его лукавством к обучению душ наших, как и врач употребляет яд ехидны в состав спасительного врачества... Тысячи есть победных гласов, свидетельствующих о конечном низложении врага»⁷⁴⁹. И естественный разум, смотря на ход дел человеческих, наконец, попал на мысль, что начальник зла, несмотря на всю свою злобу и полную свободу – делать зло, всегда хочет зла, но невольно содействует добру. Сии слова влагает в уста диаволу знаменитый мыслитель новейшего времени⁷⁵⁰.

Конечно, никто не станет спорить, что в общем ходе судеб человеческих добро торжествует над злом. Мир и путём зла идёт: однако же, придёт к благой цели своего бытия. Но частные явления зла разве делаются от этого утешительнее? Положим, что большинство разумных тварей достигает предназначенной им цели: но прочие гибнут. Зачем же, говорят, Бог создал существа, о которых знал, что они не устоят в добре и погибнут? Не больше ли было бы благости – вовсе не давать им жизни, чем дать её на погибель? Подобные вопросы волновали душу одного из мужей, близких к Богу. «Лучше бе не дати земли Адаму, – говорит Ездра, – или егда уже дана бысть, удержати его, да не согрешит. Что бо пользует человеком в настоящем веце жити в скорби, и мертвым (по смерти) чаяти казни? Что пользует нам, аще обещано есть нам бессмертное время (жизнь), мы же смертная дела соделахом? И яко показан будет рай, мы же не внидем» (3Ездр.7:46–47; 3Ездр.7:49; 3Ездр.7:53–54)? Припомним здесь слова апостола: «Темже убо, о человече, ты кто еси, против отвещаяй Богови? Еда речет здание создавшему ѐ: почто мя сотворил eси тако? Или не имать власти скудельник на брении, от тогожде смешения сотворити ов убо сосуд в честь, ов же не в честь» (Рим.9:20–21)? Конечно, человек не мог бы препираться с Богом и требовать у Него отчёта, если бы и действительно был создан на погибель. Но да идёт от нас такая мрачная мысль! В приведённых словах апостол ограничивает только необузданную пытливость человеческого разума, который дерзко стремится проникнуть в глубочайшие планы Мироправителя, и научает человека смиренной преданности и покорности Богу премудрому и благому, а вовсе не проповедует нам божество мрачное и бессердечное, подобное судьбе, которую выдумали и перед которой трепетали язычники. Бог, Которому мы веруем и о Котором возвещает нам откровенное слово Его, не есть только сила всемогущая. «Если бы у нас кто спросил, – говорит св. Григорий Богослов, – что мы чествуем и чему покланяемся? – ответ готов: мы чтим любовь. Ибо, по изречению Св. Духа, „Бог наш любы есть“ (1Ин.4:8); и наименование сие благоугоднее Богу всякого другого имени»⁷⁵¹. Движимый беспредельной благостью, Бог воззывает к бытию существа Себе близкие и подобные, сознательные и свободные, назначает целью бытия их участие в Своём собственном блаженстве, провидит их падение, но и предопределяет их спасение. В предвечном совете Триединого Божества определено и сотворение человека, и искупление его; посему Спаситель наш и называется Агнцем, закланным прежде сложения мира (Откр.13:8). «Если бы для тех, – рассуждает св. Дамаскин, – которые, по благости Божией, предназначены к бытию, послужило препятствием к получению бытия то, что они по собственному произволению сделаются злыми, то зло победило бы благость Божию»⁷⁵². Если провиденная Богом погибель грешных, как рассуждают некоторые, могла бы остановить Творческую благость, восхотевшую создать разумных тварей, то почему же и блаженство праведных и спасённых, также провиденное Богом, не могло подвигнуть Его к творению? И тогда, как погибающие в грехах по своей злой воле, при всех средствах спасения, дерзают роптать на Жизнодателя и на благость Его, миллионы разумных существ ликуют и славословят Творца за радости блаженного бытия. Неужели же хотят, чтобы в глазах Божиих зло было дороже добра, так, чтобы из-за зла Он отказал в бытии и добру? Случилось мне слышать ответ мужа опытного в духовной мудрости на тот же вопрос, о котором у нас речь. «Если бы вы, вступив в супружество, – сказал он предложившему вопрос, – наверное, знали, что из десяти будущих у вас сынов восемь будут умны и добродетельны, и счастливы, будут вашей отрадой и утешением, а двое остальных, несмотря на все ваши усилия, останутся неисправимы и погибнут; то, при таком предведении, стали ли бы вы отмаливать благословение и отреклись ли бы от желания чадородия? Предположим, что над вами есть сие благословение, и в вас есть это желание». Спрашивавший не нашёлся, что отвечать. И действительно, сказать нечего. И по человеческим соображениям, и не благо и неправедно – из-за гибели немногих лишать блаженства многих. Близкая к таким соображениям есть мысль у Златоуста: «Бог знал, – пишет святитель, – что Адам падёт; но видел, что от него произойдут – Авель, Енос, Енох, Ной, Илия, произойдут пророки, дивные апостолы – украшение естества и богоносимые облака мучеников, источающие благочестие»⁷⁵³. Но, скажут, каждый дорог сам себе.

Не только – себе, но – и Богу. Сам Господь уверяет нас, что на небе великая бывает радость и об одном грешнике кающемся (Лк.15:7). И чего Бог не сделал и чего не делает, чтобы грешник не погибал во грехах, а покаялся и обратился? Но «перестанем, – как говорит св. Василий, – перестанем поправлять премудрого. Перестанем доискиваться того, что́ было бы лучше Им сотворённого. Хотя сокрыты от нас причины частных Его распоряжений, однако же, утвердим в душах своих следующее положение: от Благого не бывает никакого зла»⁷⁵⁴.

Итак, зло, существующее в мире: не есть дело рук Божиих, но самосозданное произведение человеческой свободы. Источное начало всего и всякого зла на земле есть падение или преступление Адамово. Истина сия на первый взгляд представляется неудобопонятной, но она перестанет казаться невероятной, если мы вникнем в сущность греха и во все его возможные и необходимые следствия. В чём же состоял первый грех прародителей? Откуда взялась в нём такая страшная сила, что она доселе разливается в мире неиссякаемым и неудержимым потоком зла?

Книга Бытия кратко описывает падение прародителей. «И виде жена, яко добро древо в снедь, и яко угодно очима видети, и красно есть еже разумети: и вземши от плода его, яде: и даде мужу своему с собой, и ядоста» (Быт.3:6). По внешности – проступок детский, но внутри его скрывается великая сила и неизмеримая глубина зла. С именем греха мы любим, почему-то, соединять мысль о человеческой немощи. Такой взгляд на грех, миролюбивый и примирительный, обличает только нашу неискренность и пристрастие ко греху. Некоторые из новейших умствователей уверяли, что грех есть естественное следствие человеческого несовершенства, или ограниченности; потому, он – более жалок, чем виновен. Старая, но не стареющая истина – что ограниченность не есть ни зло, ни начало зла. Один Бог неограничен, то есть имеет в Себе всю полноту возможных совершенств. В отношении к Богу все существа – от пылинки де Серафима – ограничены, потому что каждому из них дана своя определённая мера совершенств, одному – большая, другому – меньшая. Из сотворённых существ одни – выше и совершеннее, другие – ниже, несовершеннее: но каждое может быть совершенно само в себе, в своём чине, в своей мере. Ум ангельский светлее и сильнее ума человеческого: но следует ли из этого, что человеческий ум есть безумие? Ограниченное существо – совершенно, если имеет меру сил и совершенств, достаточную для своей цели, если идёт и достигает своего назначения. Но грех есть отклонение человека от своей цели, стремление вопреки своему назначению. Следовательно, между ограниченностью и грехом нет никакой необходимой связи. Ненависть, злоба, не есть только ограниченность, известная мера любви, но стремление, совершенно противоположное любви. Те, – которые признают ограниченность началом зла, – утверждают, что грех по своей внешней стороне есть только недостаток, скудость добра, а по внутренней стороне он есть немощь ограниченной воли, стремящейся к добру⁷⁵⁵. То и другое, очевидно, неправда. Если бы грех был только недостаток добру, тогда между святостью и греховностью было бы только количественное различие, то есть в святости была бы большая мера добра, в греховности – меньшая. Грех не есть скудость, но противоположность добру, не есть только, неполное соблюдение закона, но совершенное нарушение закона, – «грех есть беззаконие», как говорит апостол (Ин.3:4). Кто станет оспаривать, что в грехе мы видим не скудость только противоположного совершенства или добродетели, но отсутствие её, стремление ей враждебное и противоположное, часто даже ослабление и притупление самой способности к этой добродетели? Например: разврат не есть только недостаточность, скудость целомудрия, но совершенное его искоренение, как бы изгнание из души и, при усилении и укоренении греха, потеря самой способности к целомудрию, нравственная невозможность чистоты.

Не менее странной представляется мысль, что грех есть немощь ограниченной свободы в стремлении её к добру. Действительно, есть грехи слабости, они возможны при внутренней борьбе между любовью к добродетели и влечением греха, которое осиливает, превозмогает любовь к добру. О таком грехе пишет апостол: «не еже хощу добре, творю: но еже не хощу злое, сие содеваю» (Рим.7:19). Не хощу, по толкованию Златоустого, значит: не хвалю, не одобряю, не люблю⁷⁵⁶, делаю против воли, по немощи – противостоять искушению, делаю с нелюбовью, с отвращением, с ненавистью (Рим.7:15) ко греху, который делаю. Осмелимся ли мы тоже сказать о своих грехах? Каждый, по крайней мере, перед своей совестью, должен сознаться, что большей частью мы делаем грехи без борьбы, без упрёков, радостно, с любовью, с услаждением. Что же это значит? А то, что сила греха так велика, что прирождённая нам любовь к добру не может вступить и в борьбу с ней. Грех является вовсе не как немощь свободы, стремящейся к добру, не как слабость любви к добру, но как холодность, вражда, ненависть к добру. «Мерзость грешнику благочестие», говорит сын Сирахов (Сир.1:25); «злые возненавидеша премудрость», уверяет мудрый (Притч.1:29). Грех очень ощутительно даёт чувствовать свою усиленность, напряжённость, упорство, непреклонность, ожесточение, свою силу неискоренимую, разрушительную не только для души, но иногда и для тела. Это ли свойства немощи? Есть грехи, которые действительно сопровождаются ослаблением и разума, и воли: но это грехи самые грубые, или плотские. Расслабление, производимое такими грехами, есть не только немощь духовная, сколько истощение телесное. Иногда сила греха ещё свирепствует в душе, хотя истомлённое тело отказывается служить грубым желаниям или видимо изнемогает и разрушается под тяжким бременем греховного служения. Но чем грех независимее от тела, чем он тоньше, духовнее, тем сильнее он изощряет разум и напрягает волю. Неужели немощь воли – развиваемый страстью удивительный талант приобретения в корыстолюбце или эта изумительная сила отречения не только от удовольствий, но и от необходимых потребностей жизни в жестокосердом скупце? Так называемые духовные страсти нередко представляют в себе силу близкую к одушевлению, к самоотвержению, и в них действительно – одушевление, только нечистое, самоотречение греховной расчётливости, отречение от меньшего настоящего блага ради воображаемого бо́льшего будущего. И Писание не только признает во грехе усиленную, напряженную деятельность (ἐνέργεια πλάνης, 2Фес.2:11; 2Фес.2:9), но называет его мудрованием плотским (Рим.8:6), мудростью плоти (2Кор.1:12), сим названием означая, конечно, не немощь греха, но его хитрость, расчётливость, благоразумие в кругу своих целей и выгод. И Сам Господь говорит: «Сынове века сего мудрейши паче сынов света в роде своем суть» (Лк.16:8). Сердце ваше безотчётно отгадывает, что грех вовсе не есть только немощь свободы, стремящейся к добру. В нашем сердце есть природное сочувствие ко всякой немощи или слабости. Но грех чем грешнее, тем отвратительнее или ужаснее. Если бы в грехе была только немощь свободы, то начальник зла был бы существо самое слабое и немощное и, следовательно, самое достойное нашего сострадания: но сострадание ли мы чувствуем к исконному человекоубийце?

«Бог есть любовь» (1Ин.4:8). Сила Его в немощах совершается (2Кор.12:9). Благодать Его врачует немощи и восполняет оскудения. Но Бог, по изображению Писания, взирает на грехи не как на немощи, требующие Его милосердия и помощи, но во гневе затворяет от них милосердие Своё (Пс.76:10), посылает на них стрелы и молнии гнева Своего (Пс.17:15), вооружает на них всю тварь страшными орудиями мщения и разрушения (Прем.5:17). Предстают на суд Сердцеведца и грехи немощи, умоляющие о помиловании и исцелении (Пс.6:3). Но грех быстро возрастает. Писание обличает в нём силу обязательную и неуклонную, подобную силе закона (Рим.7:23), величавую, горделивую изобретательность на зло (Рим.1:30), нечестие грозное, расширяющееся, как укоренившееся ветвистое дерево (Пс.36:35). Грех изображается в Писании как равнодушие, пренебрежение к Богу (Пс.2:3), холодность к Нему (Откр.3:15), разъединение с Ним, восстание на Него (Пс.73:23), вражда с Ним, непокорение (Рим.8:6), противление Ему (Кол.2:3), даже как неспособность покоряться Богу (Рим.8:6), ожесточение против Бога (Исх.7:3), хула на Духа Святого (Мф.12:31), ненависть к святыне, к благодати, к Богу. И Господь, который не гнушается ничем, что сотворил (Прем.11:25), гнушается коварством греха (Пс.5:7). «Мерзость Господеви помысл неправедный, мерзость Господеви устне лживы, мерзость Господеви путие нечестивых, мерзость самые жертвы» их, как уверяет мудрый (Притч.12:22, 15:26, 15:8–9). Скверна перед Господом самая молитва законопреступника (Притч.28:9). «Открывается, – пишет апостол, – гнев Божий с небесе на всякое нечестие и неправду человеков» (Рим.1:18). «На грешницех почиет ярость Его» (Сир.5:7). «Муж безумный и законопреступник радуется о всех, ихже ненавидит Бог» (Притч.6:12; Притч.6:16). Господь ненавидит всех делающих беззаконие (Пс.5:6), сокрушает зубы нечестивых (Пс.3:8). Премудрость посмевается и радуется поражениям нечестивых (Притч.1:26). Господь смеётся над замыслами и надеждами беззаконных (Пс.2:4; Пс.36:13), поражает их жезлом и ранами (Пс.88:33), до земли унижает их (Пс.146:6). Конечно, всё это – выражения образные: но из-за этих образов ясно просвечивает истина, что Писание – очень далеко от того, чтобы видеть в грехе немощь воли для стремления к добру, которая скорее привлекала бы к себе Божие милосердие, чем гнев и более бы имела нужды в подкреплении, чем в наказании и сокрушении.

В большом ходу – мнение, что начало зла в нашей чувственности. Чувственность есть естественная и необходимая сила существ разумных, облечённых плотью, и сама в себе, как Божие устроение, не есть ни зло, ни грех; но иное дело – её преобладание в душе, противление уму, восстание против духа. Это исхождение чувственности из подчинения уму и есть зло. Чувственность стремится к приятному, к удовольствию, ум – к добру. В своих стремлениях они не сходятся, расходятся, враждебно сталкиваются: чувственность берет перевес над умом, пересиливает его стремление. Преобладание чувственности над умом и есть грех. Если бы это мнение было и справедливо, всё же оно нисколько не объясняет дела. Вопрос о сущности зла остаётся нерешённым. Что же значит, спросят, и откуда такое разъединение между чувственностью и умом? Где его основание и какой смысл? Почему чувственность не находит утешения в добре, которого ищет ум, а ум не сочувствует радостям и удовольствиям чувственности? Грех есть преобладание чувственности. Но отчего же чувственность преобладает над умом? Значит, ум слаб в сравнении с силой чувственности. Отчего же такая немощь в уме? И что за странное явление в человеческом духе: сила высшая, владычественная, покоряется и рабствует силе низшей, служебной? Отчего такое извращение естественного порядка? Мнение о чувственности, как о начале зла, все такие вопросы оставляет нерешёнными и, кроме того, ведёт к ложному понятию о зле. Преобладание чувственности обличает немощь ума, – оно только и возможно при немощи ума, – а если в этой немощи и заключается начало зла, то между злом и добром опять не существенное различие или противоположность, но только различие количественное. Если ум сильнее чувственности, то он покоряет её себе, и плодом такой победы бывает добродетель; если ум слабее чувственности, то покоряется ей, и следствие такого ослабления ума есть грех и порок. Следовательно, и добродетель, и грех – плоды одной и той же свободы, одинаковые по природе, но различные по степени силы и совершенства, как дети одной и той же матери, из которых одно – здоровое и крепкое, а другое – слабое и больное. И может быть справедливо, как представляется некоторым⁷⁵⁷, что мнение о чувственности, как о начале зла, не простая только ошибка разума, но злой умысел человеческого самолюбия. Человек не может не признать себя существом нечистым и грешным, но и при этом вольном или невольном сознании своей греховности, таится в нём самолюбивое желание самоизвинения, самооправдания. И вот человек отдаляет зло от сущности своего духа и переносит его на чувственность, которая есть нечто внешнее, преходящее, и от которой совлечётся человек вместе с телом. Существенная сила духа – ум хочет только добра, и если делает зло, то по немощи, препобеждаемый непреоборимой силой чувственности. Следовательно, грех – не столько наше свободное действие, сколько наша участь, жалкая болезнь нашей природы, неминуемая при соединении духа с не сродной ему дебелостью: не столько мы делаем зло, сколько терпим зло.

Есть ли такой умысел самолюбия в разбираемом мнении или нет, но то неоспоримо, что взгляд на зло, как на плод чувственности, останавливается только на внешней, наружной стороне нашей греховности, не проникая в её сторону внутреннейшую и сокровеннейшую. Много грехов, в которых чувственность не находит никакого утешения, напротив, терпит болезненные стеснения, лишения и ограничения. Такова, например, скупость, упорно отрекающаяся не только от удовольствий, но и от чувственных потребностей жизни. Таково тщеславие, из-за видимости и наружного блеска осуждающее себя на труды и внутренние лишения. Такова гордость, самая тяжкая из всех человеческих страстей, зло первенствующее, как называют её Отцы⁷⁵⁸. С радостью она обрекает себя на лишения, труды и подвиги и находит в них своё самоуслаждение, греховную пищу своей самомечтательности. Фарисей приходит в церковь помолиться и поблагодарить Бога за свою праведность. Он не таков, как прочие: не грабитель, не обидчик, не прелюбодей, он даёт милостыни, соблюдаете посты. Какое в нём преобладание чувственности? Но его молитва и праведность, его посты и милостыни отвергнуты, осуждены, признаны нечистыми, грешными (Лк.18:10–14). Греховность является не только как ниспадение духа в грубые пороки чувственности, но и как самовозвышение духа, его кичливая чистота и праведность. Есть грехи, которые любят прикрывать себя личиной добродетели и похожи на гробы, снаружи красивые, но внутри исполненные нечистоты (Мф.23:27). Есть грехи, которые действительно враждуют с чувственностью и любят сокрушать её, питаются лишениями, отречениями, трудами, добродетелями. «Дух отчаяния, – глубоко замечает Лествичник, – с радостью видит приумножение пороков, а дух тщеславия – приумножение добродетелей. Дверь первому – множество язв, дверь второму – богатство трудов»⁷⁵⁹.