Часть 2. Комментарии и дополнения

В послереволюционных источниках встречаются разночтения: фамилия Патриарха Тихона пишется как «Белавин», так и «Беллавин».

До революции в Псковской губернии встречались две фамилии: «Белавин» и «Беллавин», причем с двумя «л» писались фамилии духовных лиц. Во всех дореволюционных источниках фамилия будущего Патриарха писалась с двумя «л». Такое же написание фамилии встречается и во всех архивных материалах, которые подписывал отец Святейшего. Сам же Святейший Патриарх Тихон все документы подписывал «Беллавин». Первый автор, который в 1918 г. написал фамилию Патриарха Тихона с одним «л» был Емельян Ярославский, с легкой руки которого и пошло безграмотное написание фамилии, утвердившееся вскоре в антирелигиозной печати, а впоследствии и в других источниках. См.: Новиков Н. С. Колыбель опального Патриарха. Псков, Сельцо Михайловское «Робин», 1999. С. 30–36. Попов Ю. Г. Торопец Патриарха Тихона. Торопец: Изд-во Учебно-информационно-компьютерного центра, 2000. С. 10–11.

В дальнейшем при цитировании написание фамилии Патриарха Тихона будет соответствовать написанию первоисточника. – Ред.]

Данное «Жизнеописание» является главой из рукописи «Жизнеописание Тихона, Святейшего Патриарха Московского и всея Руси. Послания и документы», которое явилось одной из первых крупных работ, посвященных житию Святейшего Патриарха Тихона. В библиотеке Московской Духовной Академии имеется такая же машинопись, озаглавленная как: Афанасий (Сахаров), епископ. Послания и документы по истории Русской Церкви после кончины Патриарха Тихона. Машинопись. МДА. Загорск, 1958. Такой же сборник, одноименный сборнику, которым пользовался М.Е. Губонин, был передан в Синодальную библиотеку после смерти Бориса Петровича Шифрина (†1985), бывшего в начале 1920-х годов иподиаконом св. Патриарха Тихона. В двух упоминаемых сборниках данное «Жизнеописание» открывает массив документов, который был известен в церковных кругах в виде машинописных или рукописных списков. Вероятно, рукопись была составлена до Великой Отечественной войны. По мнению некоторых хранителей копий «Жизнеописания», авторство приписывается – Борису Петровичу Шифрину, по мнению других – самому Михаилу Ефимовичу Губонину (как бы то ни было, но как редактор рукописи Михаил Ефимович внес несомненный вклад в данный документ). Отметим, что данное «Жизнеописание» было положено в основу написания жития, составленного перед канонизацией свт. Патриарха Тихона. – Ред.]

О годах, проведенных Василием Ивановичем Беллавиным в Санкт-Петербургской Духовной Академии (1884–1888) следует сказать подробнее; они были очень важны для формирования его духовной личности и наложили большой и яркий отпечаток на его дальнейшей архипастырской, первосвятительской деятельности, которая – как известно – приобрела огромное церковно-историческое значение и, несомненно, еще в будущие времена будет влиять на судьбы нашей Церкви.

80-е годы XIX столетия оказались весьма знаменательными в жизни столичной Духовной Академии, куда в это же время из псковской глуши прибыл подростком Вася Беллавин, будущий Святейший Патриарх Тихон.

В те годы заканчивает свое образование в Академии и остается в ней в должности инспектора один из замечательных людей, оказавших большое влияние на дело восстановления русского патриаршества, – убежденный и пламенный глашатай необходимости возвращения тогдашнего строя высшего церковного управления на его исконный, канонический путь, – о. Михаил Грибановский, впоследствии ставший епископом Таврическим.

С полнейшим основанием его можно и должно провозгласить пророком и предтечею русского Патриаршества.

Поэтому, хотя бы кратко, необходимо остановиться на некоторых, наиболее примечательных штрихах его недолгой, но глубоко назидательной и целеустремленной жизни.

Еще с детства в нем обнаружились некоторые склонности и симпатии к углубленному вниманию в исторические судьбы Русской Церкви.

Обучаясь в Тамбовской духовной семинарии, еще совсем молодым человеком он был отмечен со стороны ее ректора, выдающегося впоследствии церковного археолога и историка, архиепископа Казанского и Свияжского Димитрия (Самбикина)⁷⁶, – тогда еще архимандрита.

«Ректор семинарии, архимандрит Димитрий, оказывал сильное влияние на Грибановского как преподаватель церковной истории. Он сумел заинтересовать своих учеников, и в том числе Грибановского, прошлыми судьбами Церкви христианской и в то же время воспитать в них любовь к занятию историей вообще, любовь к исследованию старины по первоисточникам, насколько они доступны были молодым его слушателям.

Из учеников архимандрита Димитрия весьма многие еще на семинарской скамье заявили себя печатными трудами на страницах „Тамбовских епархиальных ведомостей” о прошлом в истории Тамбовской епархии и ее прежних деятелях. И между ними немало потрудился Михаил Михайлович Грибановский.

Надо заметить, что в это время о. ректор был озабочен подготовкою к предстоящему (в 1879 г.) столетнему юбилею Тамбовской семинарии. Наряду с другими лучшими учениками был привлечен к разработке семинарского архива и Михаил Михайлович» [А. Л. Биографический очерк // Михаил [Грибановский], епископ. Над Евангелием. Полтава. 1911. Издание 3 исправленное и значительно дополненное, с биографией. С. 33–34; дальнейшие цитаты извлечены оттуда же. – Сост.].

Можно думать, что уже тогда, только что вышедши из отроческого возраста молодой Грибановский стал уже задумываться о существовании столь странной, нигде и никогда не бывалой форме высшего церковного управления, притом противной прямым и явным указаниям канонов, которая со времен Петра утвердилась в России на удивление всему православному миру. А поступив по окончании Тамбовской семинарии в Санкт-Петербургскую Духовную Академию, он еще более углубляется в этот волнующий его вопрос. Так, следуя совету своего семинарского ректора «и своим собственным симпатиям, Михаил Михаилович записался в число слушателей церковно-исторического отделения [Санкт-Петербургской Духовной Академии. – Сост.].

Из профессоров этого отделения, читавших лекции на 1 курсе, более всех понравились Коялович, бывший деканом отделения, Скабалланович и Прилежаев, а из профессоров по общеобязательным предметам А. Е. Светилин, читавший для 1 курса психологию. Относительно первых трех профессоров [...] Михаил Михайлович замечает с удовольствием, что все они примыкают к славянофильскому направлению, что „как нельзя более соответствует его личным симпатиям”» (А. Л. Биографический очерк. С. 44).

Профессорский состав Санкт-Петербургской Духовной Академии в те времена был замечательным.

Во время обучения М. М. Грибановского ректором ее состоял доктор богословия, известный протоиерей о. И. Л. Янышев (†14.06.1910). В октябре 1883 года он, однако, переводится на пост протопресвитера Большого Зимнего и Московского Благовещенского соборов и духовника их императорских величеств. На его место в Академию назначается Преосвященный Арсений [Брянцев], епископ Ладожский, известный впоследствии архиепископ Харьковский и Ахтырский.

«Петербургская Академия в то время блистала именами крупных ученых. Св. Писание Ветхого Завета читал один из лучших знатоков ветхозаветного текста Ф. Г. Елеонский, автор „Истории Израильского народа в Египте” (СПб, 1884). Философию преподавал М. И. Каринский, подвергший критике кантовскую гносеологию в своей работе „Об истинах самоочевидных”. Логику преподавал А. Е. Светилин. Особенно хорошо было представлено учеными силами историческое отделение. Там читали курсы такие корифеи, как И. Ф. Нильский, известный византолог М. О. Коялович, автор «Литовской церковной унии» и „Истории русского самосознания”, И. С. Пальмов, крупнейший специалист по истории славянства, профессор-протоиерей П. Ф. Николаевский („История Русской Церкви”). Церковную археологию и литургику читал Н. В. Покровский, известный знаток христианской иконописи. Курс догматического богословия читал А. Л. Катанский» и т. д. (Патриарх Сергий и его духовное наследство. М.: Изд. Московской Патриархии, 1947. С. 16).

Воспользовавшись случаем, отметим здесь, что некоторые из известных преподавателей Санкт-Петербургской Духовной Академии, читавшие свои лекции при М. М. Грибановском и далее – при В. И. Беллавине, дожили не только до их архиерейства, но иные даже и до возведения на Всероссийский Патриарший Престол бывшего ученика их…

Так, Елеонский Федор Герасимович, доктор церковной истории, профессор Санкт-Петербургской Духовной Академии, †3.06.1906 г.; Покровский Николай Васильевич, доктор церковной истории, профессор Санкт-Петербургской Духовной Академии, директор Петроградского Императорского Археологического Института, †8.03.1917 г.; Катанский Александр Львович, доктор богословия, профессор Санкт-Петербургской Духовной Академии, †12.03.1919 г.; Пальмов Иван Саввич, доктор церковной истории, профессор Санкт-Петербургской Духовной Академии, академик, †28.11.1920 г.

По позднейшему (обновленческому) отзыву, «Петербургская Академия культивировала преимущественно филологические и церковно-исторические знания, Московская – философию и вообще идеологические дисциплины, Киевская – догматику, литургику и археологию, Казанская – имела уклон миссионерский […]

Петербургская Академия была самой „светской” академией, где с трудом прививался монашеский дух. Этому способствовало также и то обстоятельство, что и некоторые ректора Академии – монахи – в Петербургской Академии были людьми не обычного тогда монашеского типа [...] таковы Антоний Вадковский (впоследствии митрополит Петербургский), Иоанн Кратиров и некоторые другие» (Зарин С. М., проф. Подготовка обновленческого движения в Петербургской Духовной Академии // Вестник Священного Синода... 1927. №4–17. С. 18).

Однако, несмотря на эту «светскость» тогдашней Санкт-Петербургской Академии (столь любезную нашим современникам-обновленцам), а также и несмотря на то обстоятельство, что до 1884 года в течение двадцати лет (!) среди студентов Санкт-Петербургской Академии не было монахов, – в этом именно году с полным и ясным сознанием стоящих перед ним задач, принимает монашеский постриг М. М. Грибановский, решившийся безраздельно посвятить все свои силы и всю свою жизнь родной Церкви и Православию. «Факт принятия Грибановским монашества, работа над собой, невольно сказывавшаяся в его отношениях к товарищам, видимая печать одушевления высокими истинами веры и любви к ближнему не могли пройти бесследными в жизни академического студенчества. Те, кто был ближе к нему по духу, образовали молодую дружину его почитателей и единомышленников, впоследствии избравших и для себя путь иночества. Те же, кто далеки были в мыслях от монашества, были даже идейными противниками его, должны были призадуматься. Никто не считал себя вправе упрекнуть своего товарища в неискренности и в карьеризме, а напротив, все или, по крайней мере, большинство наличности, выдающегося по уму, по искренности убеждений товарища примирились с самим принципом монашества, как института, отвечающего высочайшим стремлениям человеческого духа. Недаром в летописях Санкт-Петербургской Академии имя инока Михаила связывается с историей восстановления в ней студенческого монашества […]

В скором времени за ним состоялись пострижения в монашество и студентов III курса Н. А. Надеждина [впоследствии епископ Олонецкий и Петрозаводский Никанор. – Сост.], А. П. Храповицкого [впоследствии митрополит Киевский и Галицкий Антоний. – Сост.], Мещерякова [впоследствии митрополит Ставропольский Серафим. – Сост.], ныне [1911 г. – Сост.] здравствующих в высоком сане епископов и др. Все они составили дружину молодых иноков, центром которой и руководителем был о. Михаил. Сам о. Михаил прекрасно видел и понимал свое влияние на студенчество и радовался. Сожалел только, что не в силах проявить своего влияния шире, в смысле привлечения большего числа лучших студентов к принятию иночества, считая себя на это не способным и уступая в этом отношении энергичному и пылкому А. П. Храповицкому» (А. Л. Биографический очерк. С. 55–56).

В 1885–1886 учебном году «в Академии произошло событие, имевшее впоследствии важное значение как для о. Михаила, так и для внутренней жизни Академии. На место И. Ф. Нильского, уволившегося от должности инспектора Академии, Святейшим Синодом был назначен за два года пред тем принявший монашество профессор, а затем инспектор Казанской Духовной Академии, архимандрит Антоний (в миру Александр Васильевич Вадковский) [впоследствии митрополит Петербургский и Ладожский, Первоприсутствующий член Св. Синода; †1912 г. – Сост.]. К началу учебного года он уже вступил в должность. Прекрасные качества ума и сердца нового отца инспектора снискали ему сразу популярность среди студенчества и профессорской корпорации. Но особенно он был близок академическому монашеству.

Обаятельная личность его, чарующая простота и обходительность сразу привязали к нему восторженных юных монахов Академии крепкими, чисто родственными узами.

Отец Михаил, сверх того, был земляк отца инспектора, и это еще более привязывало его к нему. В квартире о. инспектора, а также и в квартире о. Михаила собирались очень часто по вечерам академические иноки и сочувствующие им студенты, светские и священники⁷⁷. Здесь, во время этих собраний, объединяющим их центром был отец инспектор, как человек административного такта и более глубокого жизненного опыта, а „старцем” и руководителем юных монахов был о. Михаил. Предметами бесед на собраниях чаще всего служили близкие и дорогие сердцу каждого идеалы современного монашества и вопросы о положении Русской Церкви, о воспитании духа церковности в учащейся русской молодежи. Отец Михаил, вспоминая эти собрания, говорил, что беседами, происходившими на собраниях, а подчас и спорам он обязан был тем, что впоследствии (немного позже) вынужден был выступать в защиту своих взглядов на те или другие вопросы и в речах на публичных собраниях, и в печати.

Дружною семьею жили члены академического монашеского братства, с горячею любовию относились они друг к другу, поддерживали друг друга в благородных стремлениях служить интересам Православия и русского монашества. О. Михаил всегда с любовию вспоминал эту, чисто братскую жизнь в стенах Академии в годы своего профессорства» (A. Л. Биографический очерк. С. 58–59).

В другом, позднейшем печатном источнике, этот период академической жизни излагается в следующих выражениях: «В начале 1886–1887 учебного года иеромонах Антоний [Храповицкий] после защиты своей магистерской диссертации „Психологические данные в пользу свободы воли и нравственной ответственности” – был избран в доценты Петербургской Духовной Академии по кафедре Ветхого Завета. Здесь он опять вступил в общество дорогих друзей во главе с архимандритом Антонием (Вадковским), впоследствии Санкт-Петербургским митрополитом. Здесь о. Антоний [Храповицкий] кроме своих научных и педагогических занятий усиленно принялся за разработку возлюбленной им с детства идеи о восстановлении Патриаршества в России. В числе студентов Академии был в то время Василий Беллавин, будущий Всероссийский Патриарх Тихон, который при своем избрании на Патриарший Престол в 1917 году засвидетельствовал, как в бытность его студентом группа наставников и больше всех их иеромонах Антоний [Храповицкий] в своих беседах со студентами постоянно говорили о необходимости восстановления в России Патриаршества и Патриарх Тихон тогда [в 1917 г. – Сост.] поздравлял Владыку Антония с осуществлением его юношеских грез» (Рклицкий Н. Блаженнейший Антоний // Сборник избранных сочинений Блаженнейшего Антония, митрополита Киевского и Галицкого: С портретом и жизнеописанием автора. Белград, 1935. C. XVI).

Таким образом, как показывают даже эти скупые, фрагментарные выдержки, к концу 1880-х годов заботами и усердием инспектора Академии, о. Михаила (Грибановского) и его ближайшего и энергичного сподвижника по культивированию среди монашеской молодежи Академии идеи восстановления в будущем канонического строя Русской Церкви, «новая» и «смелая» по тогдашним понятиям мысль эта постепенно дошла до сознания и сердец многих воодушевленных ею молодых монахов – будущих видных иерархов нашей Церкви, а располо-жение к ней со стороны замечательного и любимого всеми ректора, Преосвященного Антония (Вадковского), конечно, придавали ей еще большую значимость в глазах студентов⁷⁸.

Еще позже, когда мысль эта внедрилась в широкое сознание передового церковного общества, удержать ее дальнейшее развитие стало, конечно, невозможно…

Брожение началось и в церковно-административных, синодальных кругах. Несмотря на наличие крупного противника этой идеи в лице «всемогущего» тогда обер-прокурора Св. Синода К. П. Победоносцева, «убежденный патриархист» товарищ обер-прокурора Святейшего Синода «В. К. Саблер был солидарен с тогдашним епископом Волынским, а ныне митрополитом Антонием [Храповицким], проводившим [...] идею» восстановления в Русской Церкви Патриаршества «среди иерархии. К последнему примыкали архиепископ Николай [Зиоров], бывший Варшавский, митрополит Петербургский Антоний [Вадковский] и Экзарх Грузии Никон [Софийский], которые тоже были убежденными патриархистами. В это время Витте [С. Ю. – Сост.] в особом совещании поднял вопрос о реформе в церковном управлении, а Св. Синод, рассматривавший вопрос о возглавлении Русской Церкви – «чести ради» – Патриархом, провел его при молчаливом участии Саблера, который заменял Победоносцева. […]

Победоносцев был по этому вопросу иного мнения. […]

В докладе государю он внес предположение [вероятно, предложение. – Ред.] о необходимости, по примеру Византийских императоров, собрать церковный Собор в подходящее время, а предварительно созвать особое предсоборное совещание для обсуждения ряда вопросов для будущего Собора.

Государь согласился с мнением Победоносцева. […]

После этого дружеские отношения обер-прокурора и его товарища сразу оборвались. Саблер подал в отставку, был назначен членом Государственного Совета и уехал в имение» (Маевский В. А. Сербский Патриарх Варнава. С. 40–41).

В то время (1905) в связи с этим, в частном письме на имя члена Государственного Совета, бывшего товарища обер-прокурора,В. К. Саблера, епископ Житомирский и Волынский Антоний [Храповицкий] писал: «Последние дни Вашей службы [в Синоде. – Сост.] вы ознаменовали подвигом, которым увенчали цветущее древо своих заслуг, как бы золотым венцом, проявив столь горячее сочувствие восстановлению канонического строя церковной жизни» – т. е. вопросу о восстановлении Патриаршества в Русской Церкви. (Сборник избранных сочинений Блаженнейшего Антония. С. 292).

Так, постепенно, под повседневным, убежденным и воодушевляющим водительством о. Михаила (Грибановского) и «правой руки» его в этом деле, о. Антония (Храповицкого) создался большой правомыслящий идеологический круг будущих иерархов и вообще ученого монашества, всецело проникнутых непререкаемостью светлой идеи канонического устройства нашей Церкви в будущем. И если основы этой идеи были заложены в души своих питомцев преимущественно тщанием о. Михаила (Грибановского), то дальнейшее развитие ее и самоотверженное несение до самого момента ее исторического воплощения в 1917 году, – в виду преждевременной кончины этого предтечи нашего Патриаршества, выпало на долю его верного и последовательного преемника, – будущего митрополита Антония (Храповицкого), имя которого в этом смысле, несомненно займет почетное место на страницах новой истории Русской Церкви, развернувшихся уже на наших глазах…

Отсюда ясно, как и почему будущий первый Патриарх восстановленного русского Патриаршества, окончивший в 1888 году одним из первых Санкт-Петербургскую Духовную Академию и одушевленный самыми лучшими и искренними стремлениями к благу родной Церкви, устремляется на свое (ныне всем уже известное) самоотверженное архипастырское делание, завершив его величайшим подвигом создания и воплощения непререкаемо-прекрасного и светлого образа современного Первосвятителя – Патриарха!

Подвига, в конечном счете, стоившего ему жизни…

И при будущей детальной оценке его руководительства Церковью должна быть самым добросовестным образом отмечена та степень формирования его духа и психологии, которая всецело обязана своим происхождением усилиям его воспитателей и в первую очередь таких, как о. Михаил (Грибановский) и его ближайшее окружение.«Годы 1887, 1888 и 1889 в истории Петербургской Академии для лиц, близко стоявших к ней в это время, останутся навсегда в памяти как годы подъема среди студенчества научных интересов и развития и упрочения среди студентов проповедничества. Особенно это надобно сказать о 1888 годе. Кроме того, о. инспектор отмечает знаменательный факт принятия окончившими курс одиннадцатью студентами священного сана и притом большею частью в провинциях и даже в селах.

Развитием любви и охоты к внебогослужебным чтениям студенты, без сомнения, обязаны тому направлению внутренней жизни студенчества, какое она приняла за отмеченные годы, благодаря, главным образом, академической монашеской дружине. Нет надобности подробно говорить об этом, – в свое время сделает это история, которая годы инспекторства и ректорства Преосвященного Антония (Вадковского), без сомнения, отметит, как лучшие свои страницы. Здесь достаточно упомянуть о том, что волна оживления внутренней академической жизни, развития научных богословских интересов захватила всю лучшую часть студенчества и некоторых профессоров Академии. Еще в начале 1887 года в Академии начали устраивать так называемые „богословские вечера”, проект которых составлен был о. Михаилом. Цель их – выяснение Православия для современного сознания. В чтениях на этих вечерах принимали участие как профессора, так и студенты. Так, два раза выступал профессор И. С. Пальмов по вопросу о славянских Церквах, затем Е. П. Аквилонов, студент М. И. Булгаков о духовном регламенте; о. Михаилом было предложено чтение об единении Православных Церквей и о средствах к нему. Чтения эти сопровождались беседами по поводу прочитанного. Сначала они устраивались в квартире о. Михаила, а потом в аудиториях. И в том и в другом случаях присутствовало немало студентов.

В том же 1887 году, во 2 его половине, с возвращением в академическую монашескую семью о. Антония, вполне привились и укрепились внебогослужебные проповеди и чтения студентов. По инициативе о. Антония и под его руководством, в 1888 году студенты проповедники стали устраивать собрания с чтением и обсуждением рефератов, касающихся пастырского делания.

Кроме указанных специально-пастырских собраний, устраивались собрания в квартире Преосвященного ректора, о. инспектора и о. Антония с целью обсуждения вопросов миссионерства в самом широком смысле этого слова. Во время этих собраний намечен был проект открытия Братства, задачи которого „способствовать распространению, утверждению, торжеству и славе Единой, Святой, Соборной, Апостольской Православной Церкви”.

Проект Братства, как и следовало ожидать, составлен был о. Михаилом, видевшим в осуществлении его одно из средств к проведению начал церковности в сознание и быт общества, той церковности, выяснению которой была посвящена вышеупомянутая речь его, сказанная в заседании членов Братства Пресвятой Богородицы.

Жизнь в Академии била ключом. Отец Михаил на все ее живые явления откликался с особенною готовностью служить делу подготовления своих единомышленников и соработников по реформе Церкви в будущем. Царивший в академической жизни молодого монашества дух, общий тон настроения лучшего студенчества создавали самую желанную, дорогую атмосферу для такого деятеля, как о. Михаил» (А. Л. Биографический очерк. С. 67–69).

Дальнейшая судьба болезненного о. Михаила (Грибановского) складывается таким образом, что он в скором же времени принужден был покинуть свою должность инспектора Академии и серьезно заняться пошатнувшимся здоровьем (чахотка).

Отправленный врачами для излечения своего тяжкого недуга на южное побережье Крыма, он поселяется в Гурзуфе, где «условия жизни: в смысле внешней обстановки, были для больного самыми благоприятными. Со времени приезда в Гурзуф [октябрь 1889 г. – Сост.] здесь жили в течение нескольких недель [...] обер-прокурор Св. Синода Константин Петрович Победоносцев и его супруга Екатерина Александровна. Они всегда с особенною любовию и заботливостию относились к о. Михаилу, теперь же проявили к нему чисто родственное внимание. При их посредстве о. Михаил познакомился с доктором Гурзуфа […]

Однако о возвращении в Петербург, к месту служения в должности инспектора Духовной Академии, нечего было и думать [...] Стараниями лиц, заботившихся о нем (и прежде всего, конечно, К. П. Победоносцева), ему был продлен отпуск до 15 августа. Врачи поставили непременным условием не возвращаться в Петербург, и Св. Синод озаботился подысканием для о. Михаила постоянного места служения где-либо на юге. Внимание Св. Синода и К. П. Победоносцева остановилось на Афинах, где имеется русская посольская церковь. И вот, указом Св. Синода [...] о. Михаил увольняется по прошению от должности инспектора Петербургской Духовной Академии» и назначается настоятелем посольской русской церкви в Афинах (А. Л. Биографический очерк. С. 70–71). В 1894 году, вернувшись из солнечной Эллады на родину, архимандрит Михаил возводится в сан епископа и назначается на викарную Прилукскую кафедру (Полтавской епархии).

После непродолжительного пребывания здесь и в связи с все обостряющимся процессом его – совершенно неизлечимой тогда – болезни, он переводится в Крым, где, наконец, управляет самостоятельной Симферопольской и Таврической епархией.

Здесь же, сорока двух лет от роду он и погибает от неумолимого недуга 19 августа 1898 года.

К умирающему епископу Михаилу приезжают два его друга: епископ Вольский Никон (Софийский), трагически скончавшийся десять лет спустя в звании Экзарха Грузии, а «через два дня навестить больного прибыл и другой святитель, подобно Преосвященному Никону (Софийскому), также бывший член академической монашеской дружины» Антоний (Храповицкий), епископ Чебоксарский» (A. Л. Биографический очерк. С. 119).

В одном из позднейших (послереволюционных) изданий это горестное свидание описывается следующим образом:

«Знаменательным событием в жизни Владыки Антония [Храповицкого] в Казани – это была его поездка в 1898 году в Симферополь к умиравшему другу епископу Михаилу Таврическому, когда-то студенту Грибановскому, с которым студент Храповицкий мечтал в Академии о восстановлении канонического устройства Церкви. 18 августа 1898 года вечером епископ Антоний стоял у смертного одра своего друга, который сказал ему: „Вот, возьмите эту панагию, подаренную мне Преосвященным Антонием [Вадковским] Финляндским. Я не могу сказать вам связной речи, потому что сознание мое работает уже вполовину. Да послужит сия панагия знамением нашей духовной любви и связующего нас духовного единения. Я умираю, но духом всегда буду с вами и в вас. Я от всей глубины души разделяю ваше намерение устроить жизнь Церкви на началах канонических, древних, апостольских, на началах истинно христианских, человечных. Это должно подготовлять постепенно, общею любовию братии”.

Епископ Антоний отвечал умиравшему другу: „Благословите меня, Владыко, на это святое дело вашим священным даром, а я приму слова ваши, как ваше завещание для меня и для всех нас, братии по духу, священное”. Умирающий благословил епископа Антония и прошептал: „Да, я не могу работать со всеми вами”. Епископ Антоний целовал его руки, стоя на коленях у его одра и говорил: „Вот это вам, Владыко, и больно, что вас среди нас не будет, а с вами мы работали бы веселее и дружнее”. Умирающий улыбнулся и, слегка разведя руками, произнес: „Ну уже, что делать? Бог все устраивает так, как нужно для Его славы, и от меня берет жизнь, когда это стало наилучшим”. Затем за 15 минут до смерти умирающий подозвал епископа Антония и, задыхаясь от начавшейся агонии, произнес: „Помните же мое завещание о Церкви: не забывайте Ее истинной формы”» (Рклицкий Н. Блаженнейший Антоний. C. XXV–XXVI)⁷⁹.

В другом месте говорится: В Петербургской Духовной Академии «образовался кружок студентов [...] поставивших определенные цели – посвятить себя деятельности по возрождению русского монашества и по восстановлению канонического строя Русской Церкви, лишенного своего Главы – Патриарха и, благодаря этому, стесненной в своем развитии. Главными вдохновителями этого кружка были студент Грибановский (впоследствии епископ Михаил, скончавшийся в молодости от туберкулеза в Крыму), человек замечательного ума, образования и способностей и студент Храповицкий [впоследствии митрополит Киевский и Галицкий Антоний. – Сост.]. Епископ Михаил скончался в 1898 году и перед смертью он вручил прибывшему к его смертному одру епископу Антонию [...] свою панагию в залог осуществления их юношеских стремлений. С этой панагией, не блиставшей никакими ценностями, наш Владыка [Антоний Храповицкий. – Сост.] никогда не расставался и свое светлое знамя, поднятое в студенческие годы, пронес через все свое 50-летнее служение» (Рклицкий Н. Блаженнейший Антоний. C. XIV).

Самая кончина святителя Михаила (Грибановского) не заставила друзей, собравшихся у его ложа, долго ожидать себя.

За час до кончины умирающий спросил, сколько раз ударяют в колокол, когда умирает епископ, – настолько ясно и невозмутимо было его церковное самосознание в эти последние мгновения этой временной жизни...«Задыхаясь, за несколько минут до смерти, он шептал друзьям своим свой последний завет о самоотверженном служении Апостольской Церкви» (А. Л. Биографический очерк. С. 129).

«Дыхание больного стало более и более затруднительным, звуки голоса его стали глухи, едва слышимы. Чувствовал больной, что смерть уже витает около него, что доживает он последние минуты. Подозвав к себе находившегося при нем смотрителя духовного училища, он едва уже выговорил следующие слова: „Прошу, передайте друзьям, чтобы не удалялись...” Преосвященный Антоний начал читать молебный канон на исход души. Умирающий, крестясь слабою рукою, обратил молитвенный взор к св. иконе. Дыхание становилось редким и прерывистым. Окончилось чтение канона, было начало 11 часа. Взор умирающего, тускнея, становился неподвижным – сосредоточенным. Последовал глубокий и тяжелый вздох, вызвавший слезу на глазах умирающего; за ним два-три вздоха тихих, едва заметных; прошло несколько минут ожидания; взор умирающего совсем потускнел, не последовало еще ни вздоха, ни движения... Ясно было, что чистая душа святителя оставила тело и перешла в те горние обители, куда стремилась она и при жизни... По предложению Преосвященного Антония ректором семинарии, протоиереем В. В. Знаменским, прочитано было последование по исходе души. Прошло несколько минут, и редкие удары колокола, о чем лишь за час пред тем вспоминал почивший, возвестили жителям города, что лишились они своего любимого Архипастыря, так недолго украшавшего собою Таврическую кафедру» (А. Л. Биографический очерк. С. 123–124).

Так, по человеческим понятиям преждевременно, отошел из этой жизни интересующий нас святитель – епископ Михаил (Грибановский). Будущий историк Русской Церкви, в целях полного и ясного понимания явлений современной Ее жизни, должен будет со всей глубиной и проникновенностью вскрыть те нити и те связующие звенья, которыми, с конца прошлого столетия (XIX) культивировался тот круг людей и формировались те явления, которые в конечном своем итоге привели нашу Церковь к обретению Ею в 1917 году полной канонической свободы и создали тех богатырей духа, без которых они не могли совершиться и которыми столь обильно ущедрена светлая эпоха торжества восстановленного в нашей Церкви Патриаршества (1917–1925).

И, по-видимому, первым венцом славы в этом деле, по всей справедливости, должен быть украшен приснопамятный Преосвященный Таврический Михаил, светлое имя которого не может быть забыто в анналах истории Русской Церкви; в деле современного восстановления Ее извечного, канонического строя; в этом деле торжества Истины!

Отметим здесь и еще один момент.

«По словам близких к о. Михаилу людей, он обладал необыкновенною способностию „возбуждать к себе привязанность, уважение и даже благоговение. Его служба невольно уносила мысли присутствующих туда, где витал в это время его сильный дух”. [...] Даже люди других вероисповеданий относились с глубочайшим уважением к этому выдающемуся, редкому представителю Русской Церкви. И это всеобщее восхищение, преклонение нисколько не отражалось на о. Михаиле (Грибановском): он оставался всегда самим собой, простым, сердечным, без всякого подчеркивания своего значения, и это привязывало к нему всецело. Кто знал его, кто имел счастье с ним близко познакомиться, тот никогда не забудет его» (А. Л. Биографический очерк. С. 74–75).

Все, вышесказанное здесь, полнейшим образом и всецело может быть отнесено и к личности нашего первого Святейшего Патриарха, о появлении которого в Церкви так ратовал в течение всей своей жизни почивший епископ Михаил и которого – сам не ведая того, – буквально выпестовал своими руками! Не знаменательно ли это?!

В осуществившейся, наконец, идее «пророка и предтечи» нашего Патриаршества в значительной степени духовно воплотился как бы он сам!

И, наконец, достоин быть отмеченным и тот факт, что хотя и косвенным и лишь чисто внешним образом, но и сама преждевременная кончина епископа Михаила не осталась без влияния на продвижение по иерархической лестнице будущего осуществителя его идеи – его бывшего воспитанника – епископа Люблинского Тихона, в его постепенном, провиденциальном приближении к имеющему быть восстановленным Всероссийскому Патриаршему Престолу, так как на место почившего, на Таврическую кафедру, переводится епископ Алеутский и Аляскинский Николай (Зиоров), которому в преемники (в Америку) направляется Синодом один из самых молодых и деятельных иерархов-миссионеров того времени – Преосвященный Тихон.

Так, посмертно, епископ Михаил даже действенно помог своему бывшему питомцу и будущему первому Всероссийскому Патриарху в неведомом для него самого продвижении к возглавлению нашей Церкви, уже на канонических началах...⁸⁰

Закончим нашу справку о Преосвященном Михаиле концовкой литературного характера.

Один из прекраснейших рассказов А. П. Чехова (погибшего также от туберкулеза!), «Архиерей» навеян образом Таврического епископа Михаила (Грибановского).

Конец этого рассказа, где выведена пережившая своего сына-епископа старуха-мать, которая, выходя вечерами за околицу встречать свою корову, рассказывала иногда другим таким же старухам о том, как она хорошо жила раньше, и что у нее был сын архиерей, и как ей в этом иногда не верили, – быть может, буквально воспроизводил тогдашнюю действительность. Мать епископа Михаила, Фавста Ермиловна Грибановская, на три года пережила своего сына († в 20 числах июня 1901 г.). «И денег, оставленных после Владыки и вырученных от продажи его вещей, как раз хватило на ее содержание и погребение».

Отец Владыки – протоиерей Михаил Иерофеевич Грибановский, родился в 1805 году, скончался в декабре 1880 года.

Всех детей у родителей было одиннадцать человек.

Подробнее о рассказе А. П. Чехова «Архиерей» см. в содержательной и ценной для отечественного литературоведа статье: «А. Чехов и церковность», помещенной в №28 «Ярославских епархиальных ведомостей» за 1912 год, с. 540–544⁸¹.

И еще о «литературе»: Епископ Михаил (Грибановский) «особенно [...] любил Достоевского» (A. Л. Биографический очерк. С. 136).

[Подробности о студенческой жизни будущего Патриарха Тихона см.: Булгаков П. И., прот. «Патриарший курс» / Публ., вступ. статья и комм. Н. А. Кривошеевой // Вестник ПСТГУ. Вып. II: 2(19). М., 2006. С. 34–69. – Ред.]

В связи с учреждением Бруклинского викариатства тогдашняя церковная печать сообщала:

В воскресенье 29.02.1904 епископ Тихон впервые возглавляет чин архиерейской хиротонии, совершаемый русскими епископами в Северо-Американских Соединенных Штатах. В Бруклине, в сиро-арабском храме, епископ Алеутский и Северо-Американский Тихон в сослужении епископа Аляскинского Иннокентия [Пустынского] и сонма православного русского и арабского духовенства, среди коего: митрофорный протоиерей А. Товт, протоиерей А. Хотовицкий и мн. др., – совершает торжественную литургию и хиротонию во епископа Бруклинского, второго викария Алеутской и Северо-Американской епархии, архимандрита Рафаила (Ававини).

Не только храм, но и прилегающие к нему улицы заполнены молящимися и любопытствующими американцами, храм внутри убран цветами и иллюминирован снаружи – убран русскими и американскими национальными флагами.

В храме среди молящихся присутствуют: представитель российского императорского посольства в Вашингтоне, специально командированный на это торжество, А. Н. Бобров, российский императорский генеральный консул H. Н. Лодыженский, представитель епископального епископа Ч. Графтона – С. Фай и другие. Перед началом богослужения состоялась торжественная встреча „со славою” епископа Алеутского и Северо-Американского Тихона и нареченного во епископа, архимандрита Рафаила (Ававини), которые прибыли в храм, предшествуемые хоругвеносцами и духовенством в облачениях.

В положенное время митрофорный протоиерей А. Товт „приводит” архимандрита Рафаила (Ававини), который читает Исповедание веры частью на русском, частью на арабском языках. Далее совершается литургия Василия Великого, во время которой происходит архиерейская хиротония. Дальнейшая часть литургии совершается собором трех архиереев – „благолепие небывалое в этой стране” за все время существования в ней миссии.

Сиро-арабы ликовали и со свойственною восточным народам экспансивностью тут же в церкви выражали свой восторг громким гулом, который по временам чуть не прорывался в рукоплескания, в наиболее трогающие их моменты. Когда во время великого входа, передавая Преосвященному Рафаилу Святую Чашу, протоиерей Хотовицкий по-арабски, громко возгласил: „Архиерейство твое да помянет Господь Бог во царствии Своем” – и таким образом впервые гласно во всеуслышание приветствовал нового архиерея – арабы не могли сдержать своих радостных восклицаний и шумного восторга».

После окончания литургии епископ Тихон, вручая своему второму, новохиротонисанному викарию, жезл, произносит соответствующую речь, на которую епископ Рафаил отвечает по-арабски.

Преосвященный епископ Рафаил, возлюбленный о Христе брат!

Приветствую тебя с радостным и великим событием в твоей жизни. Ныне вся исполнишася света и радости зде. Веселится о тебе Церковь Американская, ибо с твоим посвящением в архиереи умножается число столь вожделенных делателей на Ниве Господней. Ликуют сродники и земляки – православные сирийцы, ибо ныне они получают то, о чем, быть может, только мечтали. Радостями играет и твое сердце, ибо ты днесь призываешься к высшему служению в церкви Божией, символ которого – архиерейский жезл – принимаешь ныне от моей руки. Но радуяся и благодаря Бога, благоволившего о тебе сице, вникни умом и сердцем в то, что хотя ты и облекаешься высокою властью, но символ ее дается тебе простой и скромный, – жезл, напоминающий пастырский посох.

Пастыреначальник Христос изрек Своим ученикам: князи язык господствуют ими, и велицыи обладают ими; не тако же будет в вас; но, иже аще хощет в вас вящший быти, да будет вам слуга, и иже аще хощет быти в васпервый, буди вам раб, яко же Сын человеческий не прииде, да послужат ему, но послужити (Мф.20:25–28). Значит, власть духовная есть служение другим низшим, и «архиерейство» есть не безответственное господство, не подавляющее самовластие, а отеческое попечение.

Это отеческое попечение о людях чаще всего в слове Божием представляет­ся под образом пастыря, пасущего стадо свое, почему и знаком онаго является пастырский посох. Сам Христос называет себя пастырем добрым (Ио.10:,11) и в Ветхом Завете: сия глаголет Адонаи Господь: яко же присещает пастух паству свою в день, егда есть облачен и мглян, среди овец своих разлученных, так взыщу овец Моих и избавлю я от всякого места, а може суть рассыпаны в день облачени примрачен, и изведу я от язык и соберу я от стран и введу я в землю их и упасу я на пажити блазе, и будут ограды их тамо и успнут и почиют тамо в пищи блазе и на пажити тучне; погибшее взыщу и заблудившее обрящу, и сокрушенное обяжу и немощное укреплю и крепкое снабдю (Иез.34:12–14, 16). Вот образец и для твоего подражания, возлюбленный брат, тем паче, что многое из вышеперечисленного приложимо и к твоим пасомым. Родные тебе сирийцы, нуждою гонимые, прибыли сюда из далекой родной земли искать счастья. Но сколько и здесь приходится им видеть «облачных и примрачных дней»! Как овцы, не имевшие пастыря, рассыпались они по лицу земли здешней. Бесхитростные, детски доверчивые, они часто делались добычею «зверей сельных»; и не было у них «взыскающего и обращающего» до самого прибытия твоего сюда. Отселе настают и для них лучшие времена: рассыпанные по разным местам, они собираются в приходы, для них строются церкви, отыскиваются пастыри, которые пасут их «на пажити блазе»; а ныне для дальнейшего успеха сего пастырского делания облекаешься ты и властью архиерейскою.Возлюбленный брат! Пастырь пасет своих овец с посохом в руках; с ним выводит он их на пажити, с его помощью ищет заблудшую овцу и отбивает похищенную. Приими и ты, как пастырь добрый, сей жезл доброты (Зах.11:7) и им паси вверенную тебе паству на пажити Христовой (Церковные Ведомости. Прибавления. 1904. №13–14. С. 486–487). – Ред.]

Затем архипастыри, духовенство и приглашенные гости следуют в помещение под церковью, где состоялась трапеза, сопровождавшаяся исполнением русского гимна, дружными многолетиями и бесчисленными речами сиро-арабских ораторов, «стремившихся наперерыв, с присущим даром цветистого красноречия и поэзии, изъяснить свои чувства радости по поводу совершившегося события и бесконечные благодарности и симпатии к России» и т. д.

«Великое благодеяние оказано Святейшим Всероссийским Синодом всей Православной Американской миссии и, в особенности, сиро-арабской ветви ее, возведением архимандрита Рафаила в сан епископа. Этим событием положен один из существеннейших камней в домостроительство ее. Вместе с тем, в лице новорукоположенного епископа нашему правящему архипастырю Преосвященному Тихону дается полезный и опытный сотрудник» (Наречения и хиротония архимандрита Рафаила во епископа Бруклинского, второго викария Алеутской епархии // Церковные Ведомости. Прибавления. 1904. №13–14. С. 485).

Храмоздательству архиепископа Тихона в Соединенных Штатах, Канаде и на Аляске можно было бы посвятить целое исследование, однако мы здесь ограничимся упоминанием лишь о двух воздвигнутых им в Америке величественных русских храмах, продолжающих и до настоящего времени быть средоточием Православия в теперешнем Американском Экзархате Московской Патриархии.

Имеем здесь в виду Свято-Николаевский собор в Нью-Йорке и Троицкий храм в Чикаго.

Прежде всего, как сообщала тогдашняя церковная печать, с благословения епископа Тихона, комитет по постройке православного русского храма в Нью-Йорке приобретает участок земли под храм, размером 75х100 футов за 36000 долларов (Хотовицкий А., свящ. Православная Церковь в Нью-Йорке // Церковные Ведомости. Прибавления. 1900. №6. С. 229).

Затем, 9 мая 1901 года, в присутствии членов Российского Посольства с графом А. П. Кассини во главе, военного и морского агентов, русского консульства в Нью-Йорке, проживающих в Филадельфии русских моряков, множества русских и иностранных представителей, епископ Тихон в 11 часов утра, в сослужении одиннадцати православных священников, среди которых находятся: А. Хотовицкий, Б. Кальнев, И. Каппанидзе, И. Клопотовский, П. Попов, И. Зотиков и архимандрит Рафаил (Ававини), при пении хора русских матросов из Филадельфии, совершает литургию и чин на основание храма (во имя святителя и чудотворца Николая), сооружаемого в Нью-Йорке, во время которого закладывает краеугольный камень и медную доску с соответствующей мемориальной надписью.

Торжество заканчивается провозглашением многолетия главам правительства России и САСШ, Святейшему Правительствующему Синоду и епископу Тихону.

Текст мемориальной надписи на доске – таков: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Построена в честь и память Святителя Николая Чудотворца в царствование благочестивейшего и самодержавнейшего государя императора Николая Александровича; Вильям Мак-Кинлей состоял президентом Северо-Американских Соединенных Штатов и Преосвященный Тихон – епископом Алеутским и Северо-Американским. В лето от сотворения мира 7409 и от Рождества Христова 1901. Мая 9 дня» (Сообщения из-за границы: Из Северной Америки // Церковные Ведомости. Прибавления. 1901. №22. С. 790).

Спустя полтора года Свято-Николаевский храм был сооружен.

10 ноября 1902 г. в Нью-Йорке происходит торжественное освящение нового Православного русского храма во имя святителя и чудотворца Николая.

Архитектор И. В. Бергезен. Внешний вид храма см.: Церковные Ведомости. Прибавления. 1902. №50. С. 1771.

С раннего утра к храму прибывает множество богомольцев, Православные русское и сербское братства из Нью-Йорка, Пассайка и Юнкерса, со своими знаменами и в парадных формах, а также американцы, стремящиеся проникнуть в церковь. Улица запружена народом и каретами.

На солее, с левой стороны помещается состав посольства в парадных мундирах, во главе с императорским чрезвычайным послом графом А. П. Кассини, генеральный консул H. Н. Лодыженский, русский посланник в Корее А. И. Павлов, консул в Канаде Н. Б. Струве, мэр города Нью-Йорка С. Лоу, чиновники, почетные прихожане и пр. Храм набит народом до отказа.

В алтаре – представители инославного духовенства во главе с епископом епископальной Церкви в Фон-дю-Лаке, Графтоном, присутствующим в полном облачении. После торжественного чина освящения храма, с речью, посвященной этому радостному событию, к присутствующим обращается епископ Тихон, зачитывающий затем приветствие, полученное из Петербурга, от лица Святейшего Правительствующего Синода.

Во время литургии, совершенной соборне Преосвященным Тихоном, в положенное время, возлагается камилавка на ключаря нового храма о. Илью Зотикова и набедренники на окрестных священников – о. В. Туркевича и о. А. Немоловского.

По окончании литургии в архиерейских покоях происходит парадный прием и обед на сто персон (Хотовицкий А., прот. Торжество освящения русского православного храма в Нью-Йорке // Церковные Ведомости. Прибавления. 1902. №50. С. 1770–1771).

Помещаем здесь речь Преосвященного Тихона, епископа Алеутского и Северо-Американского, сказанную им при освящении нью-йоркского храма:

«Приветствую вас, православные русские люди, с торжеством освящения вашего храма. Настоящий день столь же для нас радостен, как некогда для Израиля был радостен день, когда вместо скинии был создан при Соломоне храм Господень.

И подлинно, до сих пор мы имели в Нью-Йорке как бы только скинию. Как скиния переносилась из одного города в другой, так и мы переходили с своим храмом здесь с одного места на другое. И как Давид некогда смущался тем, что он живет в доме кедровом, а ковчег Божий находится под шатром (2Цар.7:2), так и мы многократно сетовали на то, что храм наш и беден, и тесен, и неудобен.

Ныне положен конец таким сетованиям и услышаны Господом сердечные воздыхания наши о том, чтобы в великом граде сем был воздвигнут храм, достойный русского народа и соответствующий величию Православной веры! Правда, по своим богатствам наш новый храм уступает многим храмам великой земли русской, но зато он, как и Соломонов храм, имеет миссионерское значение: уповаем, что о нем услышат и инославные, и придут в него, и помолятся здесь, и возденут руки своя к Богу нашему!Возблагодарим же Господа, благодеющего нам, подвигшего добрых русских людей на жертвы для создания храма сего и освятившего его ныне благодатию Всесвятого Духа Своего!

Вкусивши ныне яко благ Господь (1Пет.2:3), помогший нам воздвигнуть сей величественный каменный храм, и сами вы, братья, по слову апостола Петра, как живые камни устрояйте из себя храм духовен (1Пет.2:5), т. е. созидайте из себя церковную общину, столь же твердую и прочную, как и сей храм ваш. До сих пор, пока у вас не было настоящего храма, пока было лишь временное помещение для него, и другим казалось, и вам думалось иногда, что, быть может, и все дело Православной Церкви здесь лишь временное. Ныне, с устроением постоянного храма, опасения эти рассеиваются. Созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют Ей (Мф.16:18), и се Аз с вами есмь до скончания века, аминь (Мф.28:20). Верим и уповаем, что эти обетования Христовы касаются и нашего дела здесь, и посему приступайте ко храму сему без опасений, с дерзновением, соберитесь возле него, составьте одну дружную семью, союзом веры и любви связуеми. Вы знаете, что у нас в России храм и приход тесно связаны между собой. Пусть будет так и у вас. Любите свой храм и чаще посещайте его. Русские люди издавна слывут за набожных и за любителей святых Божиих церквей: храмами стоит и красуется святая Русь. К сожалению, иные русские, попав за границу, по малодушию стыдятся сохранять здесь добрые обычаи своей родной веры и отречением от оных думают снискать себе уважение иностранцев. Горькое и печальное заблуждение: отступников никто не уважает! Не говоря уже о том, что Господь нам изрек о таковых: кто постыдится Меня и Моих слов в роде сем прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын человеческий, когда приидет во славе Отца Своего со святыми ангелами (Мк.8:38). Вы же не тако: в Православной вере стойте, родные предания держите и храм Божий любите.

Объединяясь около храма, вы и из самих себя созидайте храм духовен (1Пет.2:5), чтобы самих себя, свою душу, свою жизнь посвящать на служение Богу. Не забывайте, что как храм ваш, так и вся ваша церковная община имеет миссионерское значение: вы – род избранный, люди взятые в удел, дабы возвещать окружающим вас инославным чудный свет Православия (1Пет.2:9).

В одной из дивных молитв при освящении храма мы просим Господа о том, чтобы созданный храм служил нам во управление жития, во исправление благого жительства и во исполнение всякие правды. Посему при освящении вашего храма нахожу благовременным умолять вас словами святого апостола Петра, которые имеют близкое приложение и к вам. Возлюбленные! Прошу вас, как пришельцев и странников удаляться от плотских похотей, восстающих на душу, и провождать добродетельную жизнь, дабы окружающие вас инославные, видя добрые дела ваши, прославляли Бога и Церковь вашу. Такова есть воля Божия,чтобы мы, делая добро, заграждали уста невежеству безумных людей; как свободные, не как употребляющие свободу для прикрытия зла, но как рабы Божии, будьте покорны всякому начальству, всех почитайте, братство любите, Бога бойтесь. Более же всего имейте усердную любовь друг к другу, ибо любовь покрывает множество грехов. Будьте все единомысленны, сострадательны, братолюбивы, милосерды, дружелюбны, смиренномудры. Служите друг другу каждый тем даром, какой получили от Бога, дабы во всем прославлялся Бог чрез Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков, аминь (1Пет.2:11–17; 3,8; 4:8–11)» (Сообщения из-за границы: Речь преосвященного Тихона, епископа Алеутского и Северо-Американского при освящении Нью-Йорской церкви // Церковные Ведомости. Прибавления. 1902. №50. С. 1768–1769).

Нашу заметку об освящении нью-йоркского Свято-Николаевского храма закончим статьей протоиерея А. Хотовицкого: «Торжество освящения русского Православного храма в Нью-Йорке» (выписка):

«Исполнились заветные желания православной миссии в Америке. На восточном побережье ее, в метрополии Нового Света – Нью-Йорке, куда эмигрантским прибоем забросило уже не одну тысячу наших земляков и единоверцев, и где давно нашли себе место молитвенные дома других исповеданий, красуется отныне величественнейший русский Православный храм. Радуя душу и проникая в глубины сердца, далеко разносился 10 ноября радостный благовест церковного звона, и, отвечая на его мощный призыв, спешил православный, оторванный от далекой родины, люд под своды новой обители испросить у Бога благословения новому делу…

Этот день был поистине торжеством Православия. Давно готовилась наша церковь к этому событию, и теперь, когда священнейшее благодатное действие совершилось, никогда не умрут в памяти богомольцев пережитые минуты. Так много радостных воспоминаний, впечатлений, умиленнейших чувствований! Они превысили даже тот подъем духа и те святые восторги, коими сопровождалось положение здесь краеугольного камня этого храма около года тому назад.

Просто не верится, что еще так недавно, на этом месте, где ныне возвышается благолепнейший русский храм, уныло глядели водруженные природой девственные скалы. На этой природной твердыне утвердилась твердыня духовная, и она – уповаем – не подвижится вовек.

Все нам родное – в новой постройке. Среди высоких американских домов рутинной архитектуры, она – точно солнечный луч на облачном небе. Невольно привлекает она взор своим изящным, полным творческой идеи, видом. Опираясь на гранитные основания, церковь облегчает себя по мере своего восхождения к выси небесной; ее средняя часть – серый камень, украшенный изящной узорчатой высечкой, перевитый гирляндами цветного кирпича, терракоты и майолики разных цветов. Последнее – новость в нью-йоркском зодчестве. Зеленая графитная кровля, белоснежные херувимы по голубому и золотистому фону, темно-красный кирпич, – все это сливается в один мягкий световой аккорд, который довершается пятью куполами сероватой покраски, увенчанными золотыми крестами. По общему признанию местных экспертов архитектуры, новая церковь – одно из красивейших зданий в Нью-Йорке и единственное в таком роде и стиле.

По гранитным ступеням вы входите в церковь, осеняемую при входе изображениями ангелов, художественно высеченных на камне, и через небольшой притвор вступаете во внутренность храма. Она поразительна: ей присуще нечто воздушное, точно купол оторван от земли и держится на крыльях херувимов, витающих в выси. Живопись еще не тронула стен. Только выступами и карнизами белой штукатурки разбиты они на множество подразделений песочного цвета, на которых впоследствии, если Бог поможет, щедрая рука благотворителей разместит священные изображения. Есть уже и проект внутренней росписи храма, но когда осуществится это предприятие – Господь ведает. Алтарь в виде полукруга, по сторонам коего две закрытые ризницы, и два открытых алькова, в коих удобно устроить придельные алтари.

Днем церковь освещена массою света, проникающего внутрь мягкими световыми лучами всевозможных цветов чрез цветные окна в куполе постройки и по ее стенам. Ночью – церковь светла как днем: сотни скрытых за карнизами и невидимых глазом электрических огней, сливаясь в одну общую световую волну, гонят прочь самое представление о царящем за пределами храма вечернем мраке и тьме. И когда, после полного света, при чтении первого часа, церковь погружается в полумрак, рассекаемый теплящимися пред иконами и алтарем лампадами и свечечками, как-то особенно умиленно творишь свою молитву и полагаешь последний поклон пред отходом в жилище свое.

Под церковью просторный этаж, с большим залом для школы (здесь временно и помещалась наша церковь), для братских собраний, для типографии, для складов, для церковного сторожа, и еще ниже подвальный этаж; здесь паровые котлы, угольный склад, газомеры, электрические проводники и т. д.

К церкви примыкает подворье. Это маленький домик в четыре этажа, общей с церковью архитектуры, составляющий с ней нераздельное целое. На одной поверхности с церковным полом находится архиерейский этаж, сообщающийся с церковью двумя внутренними ходами: в алтарь и в глубину храма; выше – этаж настоятеля и еще выше – остального причта.

Удобными путями сообщения – трамваями и воздушной железной дорогой – церковь приближена к различным концам многолюднейшего и длиннейшего города, в разных уголках которого приютились члены приходской семьи, в мастерских, на заводах и фабриках добывая себе пропитание. В нескольких шагах от нового храма – центральный парк, гордость и краса Нью-Йорка, раскинувшийся на десятки миль в окружности. Сюда стекаются в душные месяцы сотни тысяч людей – подышать свежим воздухом. Издалека, с разных концов парка, в осенние и в зимние месяцы, когда листва дерев опадает, видны золотые кресты нашей церкви, и далеко слышен благовест благозвучного колокола…

Торжество освящения храма началось накануне вечером. К восьми часам вечера внутренность храма была декорирована роскошными пальмами – дар одного из друзей России – американца г. Крейна. Алтарь и иконостас перевиты гирляндами зелени. Благодаря этому скрыта была убогость нашего маленького иконостаса, который, хотя и не отвечает размерам и богатству нового здания, оставлен в нашей церкви, ибо нового иконостаса пока соорудить нет средств…

Духовенство всего округа, до двадцати человек священнослужителей, собрались по призыву своего архипастыря, преосвященного Тихона, епископа Северо-Американского, разделить соучастием это редкое торжество Православия. Преосвященный владыка, отдавший столько сил созданию и устроению храма, уже за несколько недель прибыл в Нью-Йорк и лично направлял дело подготовления к празднику. Самый день освящения был назначен лишь за две недели, после того как из Петербурга был получен ответ приглашенных высокопоставленных сановников с выражением их сожаления по поводу невозможности лично присутствовать на торжестве. Но и двух недель оказалось достаточно для приготовления ко дню освящения.

Началось всенощное бдение – ряд моментов дивного молитвенного умиления, которое так возвышает душу, так возрождает человека, напояя его жаждой добра и благожелательства ко всему-всему миру... Уставная служба с канонархом, чудесное пение, служение архипастыря с сонмом духовенства, – все это умиляло, и служивших и богомольцев заставляло забыть, что мы в Америке, а не на родине, в недрах благочестивой матушки-Руси. Но в сугубой мере это дивное чувство было пережито всеми на другое утро, в самый день освящения.

С раннего утра 10 ноября стали стекаться богомольцы к новому храму. Прибыли братства – русское и сербское из Нью-Йорка, из Пассайка и из Юнкерса со знаменами, в своих парадных формах. Задолго до 10 часов прилегающая к церкви улица была запружена каретами и народом, стремившимся проникнуть внутрь церкви. Американцев пропускали по билетам. Вскоре пришлось воспретить дальнейший приток богомольцев. Храм вместимостью на 900 человек заключил в свои стены более двух тысяч народа, и свыше тысячи осталось стоять во всю службу снаружи, куда сквозь раскрытые двери слабо доносились звуки священных песнопений.

С левой стороны алтаря на солее поместилось посольство в парадных мундирах, во главе с императорским чрезвычайным послом графом А. П. Кассини, генеральный консул H. Н. Лодыженский с прочими чиновниками консульства, русский посланник в Корее А. И. Павлов, консул в Канаде Н. Б. Струве, мэр города Нью-Йорка С. Лоу, почетные прихожане и семейства причта.

Внутри алтаря, в правой придельной его части, заняли места приглашенные представители инославного духовенства, среди коих обращал на себя внимание почтеннейший старец, маститый епископ епископальной Церкви в Фон-дю-Лаке, Графтон, виднейший борец в Америке за кафолические начала в дисциплине англиканской Церкви. В полном епископальном облачении, со служебником в руках, он внимательно следил за ходом богослужения, за обрядом омовения и водружения престола и пр. Заметно было, как умиление сказывалось в его молитвенных воздыханиях и слезах. Описывая после торжество освящения нашей церкви, инославные органы с полным почтением отнеслись к присутствию епископа Графтона в его облачении.

Всем американцам облегчена была возможность следить за порядком богослужения и его главнейшими моментами благодаря программам, которые заблаговременно были раздаваемы всем входившим в церковь. Надо было удивляться, как спокойно и тихо, не производя ни малейшего шума, стояло это многочисленное собрание в течение трехчасовой службы, как внимательно следило оно за порядком ее. Для поддержания этого внимания и привлечения американцев к более активному участию в происходившем было произнесено по-английски несколько возгласов – сугубая ектения, поминовение на великом входе и речь настоятеля, благодарившего гостей за доброе расположение и выяснившего высокие заветы православного дела везде на всем земном шаре.

Кто опишет то радостное, умиленное чувство, какое переживалось всеми богомольцами? С того первого момента, когда сонм духовенства в новых белых облачениях встретил своего архипастыря пением величественного гимна: „От восток солнца до запад хвально имя Господне”, – молитвенная волна, ни на минуту не ослабевая, все полнее и полнее облекала душу, и сердце с полной силой вторило чудным словам – хвалы, прошения, благодарения. Чудные псалмы, чудное пение, чудные молитвы! Громко прозвучали удары камней, пригвождающих верхнюю доску ко престолу. Омыли престол святою водой, напоили его ароматами. „Вонмем!” – трепет пробежал по затаившей дыхание церкви. Святым миром утверждено сие освящение. Останки святых почили в ковчеге, под престольной доской. Опустилась вся церковь на колени и полилась ко Всевышнему вдохновенная молитва архипастыря от лица всей церкви.

„Слава Богу нашему во веки веков!

”Чье слово изъяснит тот великий, навсегда незабвенный миг, когда, с вознесенным над главой антиминсом и мощами святых, Владыка возгласил сквозь затворенные двери: „Возьмите врата князи ваша... и внидет Царь славы!”. „Кто есть сей Царь славы? – трепетно вопрошает лик, точно внедряя в сердце каждого особенное внимание к величию редкой минуты, точно призывая всех к особому тщанию достойно встретить Грядущего... Господь Сил Той есть Царь славы!” – раздается восторженный клик, проникая существо каждого богомольца, благовествуя вечную Славу Превысшего небес... Двери отверзлись и сердца всех подвиглись во сретение…

Еще минута – и церковь внимает поучению святителя.„Соберитесь возле этого храма, составьте одну дружную семью, союзом любви и веры связуеми. Любите свой храм. В Православной вере стойте, родные предания держите, храм Божий любите... Вы род избранный, люди взятые в удел, чтобы возвещать окружающим вас инославным чудный свет Православия...”Кончил Владыка свое архипастырское наставление и заключил его дорогим приветом, полученным из России:

„Святейший Синод призывает благословение Божие на всю собравшуюся при освящении паству”. Слава и благодарение Господу, подвигшему государя призвать всю Россию к созданию здесь первого храма! Слава и честь священноначалию русскому и добрым печальникам Православия и церковного дела, в трудные минуты не покинувшим нас благодатною помощью и щедрою жертвой! Поклон до земли всем вложившим лепту в это святое дело! Да воздаст Господь всем сторицею.

Вслед за осенением храма на четыре страны крестом начались многолетствования: государю императору всероссийскому и членам царствующего дома, Святейшему Правительствующему Синоду, Преосвященным митрополитам Церкви Российской, Преосвященному епископу Тихону, Преосвященному епископу Николаю [Зиорову], президенту Соединенных Северо-Американских Штатов, настоятелю и причту храма, создателям и благотворителям оного и всей пастве нью-йоркской.

С особым благолепием прошла божественная литургия святого Иоанна Златоустого, ознаменованная возложением камилавки на ключаря нового храма священника И. Зотикова и набедренников на окрестных священников – отца В. Туркевича и отца А. Немоловского. За причастным протоиерей Хотовицкий обратился с кратким приветствием к православным богомольцам, поздравив всех и поблагодарив братства за дружеское внимание и любовь.

После литургии в покоях Преосвященного владыки состоялся прием, устроенный по форме обычных американских „ресепсион”. Каждый из гостей представлялся его Преосвященству, спешил выразить свои восторги по поводу виденного и слышанного и уступал место другим, пожимая на ходу руки знакомым и проходя в другое помещение, где подавали чай, шоколад, тартинки и прочее. Как и обычно, эта церемония не потребовала долгого времени. В течение часа сменилось несколько сот гостей, и к двум часам остались только лица, приглашенные владыкой на обед, в количестве до 100 человек. Обеденный зал был декорирован тропическими растениями, – на передней стене был задрапирован во флаги портрет государя и портреты архипастырей. Продолжительное „ура” и троекратно исполненный гимн „Боже, царя храни” сопровождали первый, возглашенный господином послом графом А. П. Кассини, тост за здоровье Государя Императора. Тут же отправлена была, за подписью графа А. П. Кассини и епископа Тихона, телеграмма […]

С воодушевлением, с кликами „ура” и пением многолетий были встречены затем один за другим следовавшие тосты – за президента Соединенных Штатов, за Святейший Синод Всероссийский, за господина посла, за Преосвященного епископа Тихона, за друзей и печальников Православия – К. П. Победоносцева и В. К. Саблера, за бывшего епископа Американского Преосвященного Николая [Зиорова] [...] за строителей храма и причт. Официальные тосты были заключены застольной речью протоиерея Хотовицкого, посвященной воспоминаниям о ходе постройки, о добрых русских благотворителях и в конце приглашавшей всех присутствовавших примкнуть к выражениям благодарности и к чествованию того, кто ближе всех сроднился с новой постройкой и чей художественный гений и творчество помогли осуществить в такой совершенной форме нашу мечту: это – И. В. Бергезен, наш архитектор, который с редким бескорыстием отдал целиком принятому на себя делу свой труд, свои силы и свои редкие, увековеченные отныне дарования. Тут же был поднесен архитектору от церкви изящный подарок: на серебряном блюде работы Тиффони две солонки художественной работы русской эмали, в виде моделей Кремлевских башен. Мощным „ура” и дружным многолетием все собрание засвидетельствовало свою благодарность И. В. Бергезену. Спасибо ему!Задушевные тосты и разговоры тянулись еще долго, беспрерывной чередой. Уходя, гости уносили с собой приятное воспоминание о русском уголке, где под кровлей православного храма богомолец может исповедать Господу свою радость и горе и где в дружеской беседе с русской причтовой семьей может отдохнуть духом и мысленно побывать на своей дорогой родине.

В 7 часов вечера чудный звук колокола призывал прихожан вновь на молитву, в наш новый, прекрасный храм […]

Так совершилось давно жданное, великое в истории заграничного Православия событие! [...] Прочтет ли кто эти строки? [...] Примите нашу благодарность все, кто хотя на минуту подарил нас сочувствием; примите наш земной поклон все, кто помог нашему делу [...] когда по нужде протягивалась к вам за подаянием рука вашего заокеанского земляка и единоверца […]

Вспоминая все это, я усердно прошу всех отцов-пастырей, кто прочтет эти строки, передать своей пастве о нашем дивном празднике и поклониться благодетелям нашим глубоким-глубоким поклоном.

Протоиерей А. Хотовицкий» (Церковные Ведомости. Прибавления. 1902. №50. С. 1769–1775).«Со дня открытия в Нью-Йорке величественного русского собора к Православию стали очень быстро присоединяться все родственные верующие: униаты, поморцы, единоверцы [...] и вообще все те, у кого своей церкви в Америке не было, а к чужой пристать не хотели. Это было время расцвета Русской Церкви» (Независимая Православная Церковь в Америке (письмо из Нью-Йорка) // Церковь. Старообрядческий церковно-общественный журнал. 1908. №7. С. 222).

Подобным же образом созидается русский Православный храм и в другом крупном центре САСШ – Чикаго.

С прибытием в Америку епископа Тихона в Чикаго начинаются поиски участка земли, пригодного для постройки русской церкви и вскоре же, по личному указанию владыки, выбран участок в 12.500 кв. футов (255 кв. сажень).

16 марта 1903 г., в воскресенье, в 10 часов утра, епископ Тихон совершает освящение русского православного храма во имя Святой Троицы в г. Чикаго.

После освящения престола и антиминса состоялся крестный ход, по окончании которого епископ Тихон обращается к народу с архипастырским словом.

За литургией Василия Великого настоятель собора отец Иоанн Кочуров в красноречивой проповеди ознакомил молящихся с историей построения чикагского храма, а затем, по-английски, благодарил всех американских друзей за оказанное участие и материальную помощь.

Кроме множества богомольцев различных национальностей, на торжестве освящения присутствовали многочисленные почетные представители американского общества, епископ епископальной Церкви Графтон (в полном облачении), дипломатический корпус и различные гости, следившие за порядком богослужения по заранее розданным программам.

После литургии, в церковном доме, епископ Тихон устроил прием избранного общества, окончившийся торжественным обедом.

Чикагский храм и приходской дом при нем нужно без всяких оговорок признать прекрасными. По своему величию и благолепию они уступают разве только нью-йоркским. Строил их лучший в Чикаго архитектор господин Сюлливан.

Церковь построена в русском стиле и расположена в одной из тихих, уединенных частей города [...] здание церкви чрезвычайно красиво отделяется своей оригинальною архитектурою среди соседних зданий, а высокая колокольня собора, видная со всех сторон на далекое расстояние, точно маяк указывает на то место, где попавший на чужбину русский человек и каждый православный славянин найдет свою духовную родину, нравственную поддержку и утешение» (Церковные Ведомости. Прибавления. 1903. №17. С. 682–684).

Закончим эту нашу заметку следующими словами тогдашней церковной печати, высказанными в связи с переводом архиепископа Тихона из Америки на Ярославскую кафедру: «Великие памятники оставляет Высокопреосвященный Тихон на Северо-Американской земле, и его смело можно назвать создателем американской Православной Церкви» (Отъезд Высокопреосвященного Тихона, архиепископа Ярославского и Ростовского из Нью-Йорка (корреспонденция из Нью-Йорка) // Ярославские епархиальные ведомости. 1907. №15. С. 226).

Автор ошибается: Святейший Патриарх Тихон никогда не был почетным гражданином Северо-Американских Соединенных Штатов. И хотя этот слух усиленно распространялся в Москве в начале 1920 годов, в связи с известной деятельностью в стране организации «АРА», – но он лишен был всякого основания.

Святейший Патриарх был почетным гражданином города Ярославля.

Когда состоялся перевод его из Ярославля на Виленскую кафедру, Городская Дума г. Ярославля, в воздаяние его заслуг и трудов по управлению епархией, а также в знак своей любви и признательности за все соделанное им почтила его титулом «почетного гражданина города Ярославля».15 сентября 1914 г., в печати появляется сообщение о том, что «Св. Синод разрешил архиепископу Литовскому и Виленскому Тихону принять звание почетного гражданина города Ярославля. Этот случай избрания епископа почетным гражданином города является чуть ли не единственным в истории Русской Церкви. Высокопреосвященный Тихон пользовался, как известно, глубоким уважением и любовью Ярославской паствы» (Хроника церковно-общественной жизни // Вестник Виленского Свято-Духовского Братства. 1914. №18. С. 384).

[Интересен один мало упоминаемый факт из американской жизни святителя Тихона. «Высокое уважение американской епископальной Церкви к личности и деятельности Высокопреосвященного Тихона, архиепископа Алеутского и Северо-Американского, засвидетельствовано недавно состоявшимся поднесением владыке почетного звания доктора богословия от образовательного богословского учреждения Nashotah Hause. По предложению епископа Графтона и его коадъютера, директора этой богословской коллегии единодушно постановлено облечь нашего архипастыря этим званием, – пример исключительный в летописях не только нашей миссии, но и епископальной Церкви в отношении к членам иного вероисповедания. Высокопреосвященный принял это звание и в сердечном письме благодарил Nashotah Hause за доброе внимание, выразив со своей стороны полную симпатию и молитвенные пожелания преуспеяния сему учреждению, работающему во славу христианского дела» (Церковные ведомости. Приложения. 1905. №29. С. 1221). – Ред.]

К месту нового своего служения – в Ярославль – архиепископ Ярославский и Ростовский Тихон прибывает 11 апреля 1907 года. В местном епархиальном органе момент этот описывается следующим образом:

«Наконец давно жданный ярославцами Владыка Тихон прибыл к месту своего архипастырского служения. Ярославль готовился к достойной встрече и приему своего нового Архипастыря, шествующего на ярославскую ниву Божию из далекой Америки. Служебная телеграмма [...] из Петербурга принесла ярославцам весть, что архиепископ Тихон едет в Ярославль с 9-часовым вечерним поездом из Петербурга и, значит, к месту назначения своего прибудет в 2 часа дня 11 апреля. Задолго до прихода поезда на дебаркадере ярославского вокзала стали собираться представители духовенства, духовно-учебных заведений, городской администрации и полиции. Здесь были: господин вице-губернатор, бригадный командир, директор ярославского кадетского корпуса, городской голова, отец ректор духовной семинарии, смотритель духовного училища, преподаватели семинарии и женских духовных училищ, члены духовной консистории, множество духовенства и мирян. Незадолго до прихода поезда на вокзал прибыл Преосвященный Евсевий [Гроздов], епископ Угличский. Как только прибывший поезд остановился, духовенство во главе с Преосвященным Евсевием направилось в вагон 1 класса, чтобы получить благословение от святителя Тихона. Толпа народа жадно устремила свои взоры на дверь вагона и ловила момент выхода из него святителя Божия. Вот он показался, благодушный, улыбающийся, и весь народ, встречавший Владыку, обнажил свои головы и отдал святителю общий поклон. Архиепископ Тихон проследовал в директорское отделение вокзала, где и состоялось представление высших административных лиц, представителей духовно-учебных заведений и города. Под торжественный звон всех ярославских колоколов, которые возвещали о прибытии Владыки Тихона горожан, спешивших к кафедральному собору и Спасскому монастырю, архиепископ Тихон направился к собору⁸³. Около кадетского корпуса были выстроены шпалерами кадеты, приветствовавшие с благополучным приездом Архипастыря. [...] В кафедральном соборе Владыку встретило с подобающею честию старейшее городское духовенство. При входе в собор архиепископ Тихон возложил на себя мантию и приложился к Св. Кресту. Кафедральный протоиерей Н. Крутиков обратился к Владыке с приветственной речью, в которой, вспомнив о входе Господнем в Иерусалим, празднике, почти совпавшем с входом святителя Тихона в Ярославль, пожелал архиепископу Тихону доблестных трудов на ниве Ярославской, на которой трудились его славные предшественники. Отец протодиакон провозгласил „исполла эти деспота”, и певчие плавно, умилительно, под управлением регента архиерейского хора отца В. Зиновьева, запели „Достойно” – входное. Архиепископ Тихон проследовал в алтарь, приложился к Св. престолу, а потом к местным иконам – Спасителя и Божией Матери. Отец протодиакон произнес краткую сугубую ектенью и провозгласил многолетие государю императору, Св. Синоду и архиепископу Тихону, который третье многолетие произнес сам так: „Преосвященному Евсевию, епископу Угличскому, всему освященному собору и жителям богоспасаемого града сего многая лета”. Певчие пропели многолетие. Архиепископ Тихон обратился с первым своим святительским назиданием к новым своим пасомым. [...] После речи Его Высокопреосвященства все стали подходить ко Кресту, а певчие с особым чувством пропели „Днесь благодать Св. Духа нас собра”, – стихиру, вполне отвечающую и времени и настроению присутствовавших в храме.

Отец ключарь собора поднес Владыке описание Успенского ярославского собора и житие Св. благоверных князей Василия и Константина, ярославских чудотворцев. Приложившись к Св. мощам, архиепископ Тихон проследовал в Спасский монастырь, где в его покоях ожидали его начальствующие и преподаватели всех духовно-учебных заведений г. Ярославля, представители администрации, общества хоругвеносцев и проч. Под ионафановский трезвон колоколов архиепископ Тихон прибыл в свой архиерейский дом и направился сразу же в монастырский собор, поклониться св. ярославским чудотворцам – Феодору, Давиду и Константину. Все аллеи монастырского двора и садика были запружены народом, радостно взиравшим на своего нового святителя.

Из собора архиепископ по галерее, благословляя усердный народ, проследовал в свои покои, где был встречен со св. крестом и св. водою экономом архиерейского дома иеромонахом Аполлинарием. Приложившись к св. кресту и окропив себя св. водою, Владыка начал знакомиться со своими сотрудниками. Сколько задушевности и доброты светилось в глазах Архипастыря, когда ему начальники учебных заведений представляли господ преподавателей. Почти со всеми Владыка немного поговорил. Нашлись среди присутствовавших лица, которых Владыка помнил по Академии, нашлись земляки-псковичи. Председатель общества хоругвеносцев господин Гнуздев просил Владыку принять хлеб-соль. На роскошной серебряной солонке выгравирована надпись: „Высокопреосвященному Тихону, архиепископу Ярославскому и Ростовскому в память прибытия в Ярославль 19–11/IV–07 г.⁸⁴ от Ярославского общества хоругвеносцев”. Городское духовенство тоже по русскому обычаю приветствовало своего нового святителя хлебом-солью, равно как и братия Спасского монастыря в лице о. Аполлинария, Владыка благодарил всех собравшихся за оказанный ему радушный прием и, простившись со всеми, остался с Преосвященным Евсевием.

Массу впечатлений произвел приезд архиепископа Тихона, его внешность, его первое слово, его движения. И народ, расходясь по домам, вслух выражал свои чувства симпатии и уважения, которые уже успел снискать себе новый Владыка Ярославский» (Алексий, иеромонах. Прибытие Высокопреосвященного Тихона, архиепископа Ярославского и Ростовского в Ярославль // Ярославские епархиальные ведомости. 1907. №18. С. 257–260).

Это распоряжение весьма характерно для внутреннего облика тогдашнего архиепископа Ярославского и Ростовского Тихона, тем более что сам он вышел из низов захолустного, провинциального духовенства и, по-видимому, с детства еще помнил, что раболепство низшего духовенства и вообще клириков пред лицом епископа (особенно в те, давно прошедшие времена), не всегда, конечно, было искренним и выражавшим подлинные чувства любви и преклонения перед апостольским авторитетом епископа, а являлось большею частью лишь соблюдением давно сложившейся традиции, идущей еще от лет древних. С другой стороны, и предметы такового поклонения – епископы – также, безусловно, не всегда бывали на том, должном, уровне духовной высоты, которая теоретически предполагалась в них и которая, собственно, и вызывала к действию такую нижайшую форму преклонения.

Может быть, памятуя и имея в виду нечто от вышесказанного, Высокопреосвященнейший Тихон (в то время только что вернувшийся из Америки, где подобные формы проявления уважения между людьми безусловно исключались), наблюдая продолжавшуюся в России, известную ему еще с детства традицию совершения земных поклонов при всякой встрече клирика со своим Архипастырем, и счел благовременным прекратить в отношении себя проявление такого почитания со стороны хотя и подчиненных ему пастырей, но, до некоторой степени, все-таки унижающее их священный сан.

Как бы то ни было, распоряжение это вполне соответствует духу кротости и смиренномудрия сего архиепископа.

Кроме того, этим распоряжением не оставлен без внимания и должного исполнения и назидательный пример апостольский:

Когда Петр входил, Корнилий встретил его и поклонился, падши кногам его.

Петр же поднял его, говоря: встань; я тоже человек... (Деян.10:25–26).

Это и подобные ему распоряжения нового Ярославского Архипастыря были весьма необычны для того времени, и новый стиль управления епархией сейчас же был с благодарностью воспринят подведомственным духовенством и паствою, и с большим сочувствием отмечен тогдашней печатью.

Приводим об этом несколько кратких выдержек:

«Известно, например, его обращение к Ярославской пастве с таким предложением: 1) анонимных писем-доносов ему не присылать, ибо таковым не только не будет придаваться значения, но они не будут читаться им, 2) в прошениях не писать кавалеру орденов (духовные лица лишь сопричисляются к орденам, но не состоят кавалерами оных), 3) при представлении не делать ему земных поклонов» (Ярославские епархиальные ведомости. 1907. №19. С. 278; [Церковные ведомости. Прибавления. 1907. №28. С. 1141]).

Или:

«Показательным для архипастырского духа Преосвященного Тихона явилось его распоряжение о ставленниках, приезжающих в Ярославль для рукоположения. Он предписал им не привозить с собою жен и останавливаться либо в Спасском монастыре, где имелось помещение для ставленников, либо у родных и близких знакомых, но не в гостиницах, где обстановка не способствует духовной сосредоточенности и молитвенному настроению, столь необходимым при рукоположении» ([Церковные ведомости. Прибавления. 1907. №35. С. 1503–1504. – Ред.], Ведерников А. Ревнитель церковного единства. С. 66) и т. д.

В 1908 году архиепископ Тихон издает распоряжение, в силу которого подача прошений на его имя со стороны сельского духовенства разрешается по почте, взамен бывшей до того обязательной личной явки⁸⁵.

Автор в данном случае ошибается. Архиепископ Тихон был вызван на зимнюю сессию Св. Синода 1916–1917 гг. После назначения обер-прокурором Св. Синода В. Львова состав дореволюционного Св. Синода был распущен, и архиепископ Виленский и Литовский Тихон не был вызван в состав вновь избранного Св. Синода. Более подробно см. комментарий «О „разгоне” Синода В. Н. Львовым в 1917 году (документы), революционная „деятельность” обер-прокурора В. Н. Львова». См.: Т. 2. Комм. 8 – Ред.]

Эта статья из «Богословского вестника» полностью воспроизведена в нашем Сборнике. См. Комментарий «Речь профессора-архимандрита Илариона (Троицкого) на Соборе 1917–1918 гг. в защиту восстановления Патриаршества». [Т. 2. Комм. 47. – Ред.]

Знаменитая речь члена Собора 1917–1918 гг. профессора-архимандрита Илариона [Троицкого] «Почему необходимо восстановить Патриаршество?» в свое время была опубликована в октябрьско-декабрьской книжке «Богословского вестника» за 1917 год. [См. Акты... С. 41–46. – Ред.]

Существовало убеждение, что именно эта речь архимандрита Илариона [Троицкого] доставила окончательное торжество идее восстановления Патриаршества на Соборе, ибо только лишь после ее произнесения соборные обновленцы прекратили свои нескончаемые вылазки против патриархистов, и Патриаршество было восстановлено. (См. комментарий: «Речь професора-архимандрита Илариона (Троицкого) на соборе 1917–1918 гг. в защиту Патриаршества». Т. 2. Комм. 47).

Помимо так называемых «финорганов», которые, как это общеизвестно, на пополнение вечно дефицитного госбюджета извлекают из Православной Русской Церкви колоссальные денежные средства в виде различного рода и наименования налогообложений: «земельных рент», «страховок», налоговых «перерасчетов», «недоимок», «пеней» и т. д., и т. д., коими, как паутиной обвита Церковь, – «поповскими» заработками и доходами неизменно и пристально «интересуется» и гражданская печать, и наши казенные «атеисты» (хотя область эта – по официальному нашему законодательству – их совершенно не касается), строящие на этой базе свои «научно-атеистические» разоблачения «религиозного дурмана».См., например, статьи: Юрин А. На что духовенство тратит деньги верующих // Спутник агитатора. 1937. №23. С. 23–25; Доходы князей Церкви // Безбожник. 1938. №3 (636). С. 4–5 и множество других.

Вся эта публика, бесконечно копающаяся в чужих и, главное, чуждых ей поповских карманах и скрупулезно, по-гобсековски, пересчитывающая «доходы князей Церкви» с неиссякаемой алчной надеждой отжать в свою пользу лишнюю монету, – как правило, никогда и нигде, ни одним словом не заикается о поповских... расходах!

А следует отметить, что у «попов», кроме обычных, общечеловеческих, мотивов и побуждений для траты своих денег, имеется всегда еще одна расходная статья, о которой самым гуманным «научным атеистам» никогда и в голову не приходит…

Статья эта – личная благотворительность, вытекающая из самой сущности христианского учения, исповедуемого «попами».

И хотя все прекрасно знают о широчайшей христианской благотворительности, существующей и в настоящее время на всем земном шаре (кроме Советского Союза, где официальное проявление ее запрещено!), о тех неисчислимых великих благодеяниях, которые повседневно творятся ею по отношению ко всякого рода обездоленным людям, – факт гигантской общественной и личной христианской благотворительности замалчивается у нас самым тщательным образом в угоду все той же, так называемой атеистической пропаганде (которая давно бы развалилась без всех этих бесчисленных искусственных подпорок).

В своем усердии не по разуму некоторые антирелигиозные умники пытаются даже (правда, по-детски и совершенно безграмотно) подвести какую-то «теоретическую» базу под свои рассуждения на эту тему. Так, в одном нынешнем антирелигиозном журнале появляется ответ на вопрос, поставленный самой же редакцией: «Почему запрещается благотворительная деятельность Церкви?» (у нас любят сами себе задавать вопросы, чтобы в целях «поучения» иметь возможность высказаться на тему, о которой никто не спрашивает...).

Ответ борзописцев этого журнала, многократно указывающего на «колоссальность» церковных материальных средств, таков: «Жалкие подачки Церкви, вроде леденцов, не могут иметь какого-либо значения в жизни советских людей. Эти гроши, выделяемые Церковью из своих огромных доходов, способны лишь унизить человека.

Благотворительность не имеет никакого отношения к религии и потому является незаконной. О на противоречит и церковному вероучению» [разрядка наша. – Сост.].

Более оскорбительную для читателя беспардонную болтовню, полагаем, трудно где-либо сыскать в печати...«Скрытая цель благотворительности духовенства [продолжает „поучать” журнал. – Сост.] – это попытки возвысить авторитет Церкви и укрепить Ее влияние среди населения [...] Таким образом [?! – Сост.] „добрые деяния” церковников [...] преследуют „не вполне добрые цели”» (Против нарушения советского законодательства о культах // Наука и религия. 1960. №5. С. 86).

Таким образом, доводя до логического конца «философию» цитируемого журнала, с неизбежностью следует, что, например, многомиллионные средства, не вытребованные, а пожертвованные русскими верующими людьми (или Русской Церковью, что одно и то же) на оборону нашей страны во время Великой Отечественной войны 1941–1945 гг., ассигнованы были не на что иное, как на «не вполне добрые цели».

Вывод, с которым остается лишь поздравить почтеннейшую редакцию этого «научного» журнала!

Обратимся теперь к вопросу о личной христианской благотворительности.

Лица, коим действительно более или менее известны реальные «доходы» и расходы, скажем, Святейшего Патриарха Тихона или других «князей Церкви», а также личное отношение Святейшего Патриарха вообще к разного рода «доходам», держатся совершенно иного мнения по данному вопросу. Приведем здесь несколько первых попавшихся под руку выписок из печати былых времен об отношении к «доходам» некоторых наших архиереев и реальные (а не выдуманные в редакциях и на различного рода «процессах церковников») факты из этой области.

Например, в предреволюционное время, от Успенской Почаевской лавры «епархиальный [Житомирский и Волынский. – Сост.] Архиерей получал около 30 тысяч дохода в год. По свидетельству лаврских наместников, ко времени исчисления этого дохода от владыки Антония [Храповицкого] поступала написанная его рукой пачка денежных переводов с адресами тех лиц, которым должны быть разосланы следуемые ему деньги. Это были стипендии учащимся, пособия нуждающимся священникам и их вдовам, различным просителям. Это была широкая благотворительность, оказываемая щедрою рукою» (Рклицкий Н. Блаженнейший Антоний. C. XXX).

Другой факт: «Известен случай, что Хозяйственным Управлением [Святейшего Правительствующего Синода. – Сост.] было срочно выслано одному монастырю 1000 руб. потому, что насельникам монастыря нечего было есть в самом точном смысле этого слова; и в Московской епархии есть монастыри, где братия кушает без хлеба (напр., ужинает)» (Деяние 62:27. В. П. Шейн // Деяния. Кн. 6. Вып. 2. С. 149).

Не менее выразительна следующая выписка, касающаяся видного «князя Церкви», престарелого и больного (разбитого параличом) митрополита бывшего Московского и Коломенского Макария [Невского]:

«Потерпел наш Угрешский заточник и голод и холод, что еще более подорвало его здоровье. Некоторое время недостаток в пропитании на Угреше ощущался даже очень остро. Однажды нам прислали напоказ кусок хлеба, который подавали Святителю к столу – это был совершенно несъедобный ломоть, наполовину с отрубями, колючий» (Арсений (Жадановский), епископ. Воспоминания. М.: ПСТБИ, 1995. С. 51).

«Правду говорит пословица: от сумы да от тюрьмы не отказывайся. К Вашей любви прихожу с сумой: сотворите милость, наделите меня сахарным песком или сахаром – сегодня потребил последний свой запас. Если и у Вас нет, то и мне нечего думать о таком лакомстве». (Последняя выписка – из письма сего митрополита от 5–18.06.1920 г., к автору «Жизнеописания митрополита Макария (Невского)», епископу Арсению (Жадановскому) // Там же. С. 40).

Прекрасную отповедь всем непрошенным «исследователям» и счетоводам чужих денег дал митрополит Новгородский и Старорусский Арсений [Стадницкий] в своем выступлении на траурном заседании Собора 1917–1918 гг., посвященном памяти зверски убитого митрополита Киевского и Галицкого Владимира [Богоявленского], у которого – кстати сказать – перед смертью, убийцами обнаружено было всего-навсего лишь 100 рублей «деньзнаками» того времени.

Митрополит Арсений [Стадницкий] сказал: «Я уверен, что если бы те, кто в своем легкомыслии или по злобе [вот, это вернее! – Сост.] занимаются подсчетом архиерейских доходов и богатств, увидели бы скромную обстановку первого иерарха, они были бы посрамлены. Они убедились бы, какое неправильное понятие об архиереях составляется у людей, которые не знают сокровенной жизни их» (Речь митрополита Новгородского Арсения // Церковные ведомости. Прибавления.1918. №9–10. С. 342).

Что же касается христианской благотворительности интересующего нас Святителя – Святейшего Патриарха Тихона на различных этапах его Архипастырского и Первосвятительского служения народу, то, несмотря на общеизвестность (по крайней мере, в церковной среде!) этой стороны его деятельности, приведем несколько конкретных примеров.

По этому поводу, прежде всего, в одном из рукописных современных трудов, читаем: «Его необыкновенная чуткость и отзывчивость проявлялись и в его широкой благотворительности, в щедрой и нераздельной помощи всем неимущим и обездоленным.

Редкую доброту Святейшего Тихона не могли отрицать даже его враги и часто бывали обезоружены ею. „Подите к Патриарху, попросите у него денег, и он вам отдаст все, что у него есть, несмотря на то, что ему – Патриарху, в его возрасте, измученному после богослужения, придется идти пешком, что и было недавно”, – сказал небезызвестный Калиновский, один из зачинщиков церковной смуты» (Жизнеописание Тихона, Святейшего Патриарха... См. наст. сб. С. 67).

Из более ранней поры – дореволюционного времени – когда, будучи епископом и архиепископом, Святейший Тихон располагал неизмеримо большими личными средствами (и когда деньги были значительно дороже!), приведем, для примера, следующие краткие сообщения на эту тему:

Нужды детского приюта Кадьякской Иоасафовской школы [Аляска] «принимаются к сердцу» епископом Тихоном, повелевшим отчислять на содержание сего приюта пятьдесят долларов из штатных сумм (Церковные Ведомости. Прибавления. 1901. №41. С. 1556).

В селении Восток [Канада], епископ Тихон вносит свою щедрую лепту на церковь, богадельню, школу и читальню (Церковные Ведомости. Прибавления. 1901. №41. С. 1557).

В Холме [Волынь], в торжественной обстановке, в связи с празднованием 25-летнего юбилея воссоединения униатов зачитывается и распространяется в народе историческая записка «О былых временах Православия и унии в Забужной Руси», отпечатанная в количестве 5000 экземпляров на пожертвованные для этой цели 150 рублей епископом Алеутским и Северо-Американским Тихоном (Церковные Ведомости. Прибавления. 1900. №22. С. 866).

В Канаде, при объезде епархии, епископ Тихон жертвует на нужды местного Свято-Тихоновского Братства, – коего он состоит почетным покровителем, – 20 долларов (Церковные Ведомости. Прибавления. 1904. №43. С. 1718).

В связи с началом русско-японской войны епископ Алеутский и Северо-Американский Тихон вносит на нужды Российского Красного Креста – 500 рублей и организует сбор средств в Америке (Церковные Ведомости. Прибавления. 1904. №12. С. 453).

В 1905 году, «Апостол Японии» епископ Николай (Касаткин) трижды направляет епископу Тихону благодарственные письма за присылку денежных средств и церковно-богослужебных предметов для нужд русских военнопленных и раненых воинов, находящихся в Японии (Церковные Ведомости. Прибавления. 1905. №11. С. 458–459; №21. С. 882–884. №29; С. 1221–1224).

Наконец, приводим сводку данных о личной благотворительности Святейшего Патриарха Тихона в бытность его архиепископом Ярославским и Ростовским и – затем – Виленским и Литовским. Точнее о тех проявлениях его личной благотворительности, которые просочились в тогдашнюю печать (1907–1915 гг.) и которые, таким образом, стали достоянием гласности. Желающих убедиться в достоверности приводимых данных – отсылаем к сообщениям в Ярославских и Литовских Епархиальных Ведомостях за соответствующие годы.

В глазах непредубежденного, объективного читателя сводка эта никаких комментарий не требует. Перед «смотрящими же и не видящими» бисер метать не собираемся…

Итак: личные пожертвования архиепископа Тихона (Ярославского, а затем Виленского) на благотворительные и просветительские цели. (1907–1915 гг.). Неполный перечень по некоторым данным печати.

1907 г.

Угличскому Братству преподобного Паисия 50.00

Попечительству при Трехсвятительской церкви Ярославского духовного училища 50.00

Обществу взаимопомощи диаконов и псаломщиков Ярославской епархии 100.00

Братству Покрова Божией Матери при Ярославском Епархиальном Ионафановском женском училище 100.00

Ярославскому Епархиальному Комитету Православного Миссионерского Общества 100.00

Вклад в Толгский монастырь Ярославской епархии 500.00

Попечительству о бедных учениках Ярославской духовной семинарии 100.00

1908 г.

Сиротам священника с. Сеславина (Ярославского уезда) П. Головщикова 5.00

Благотворительному Обществу при церкви Троицы на Бору Ростовского уезда 25.00

Неимущим воспитанницам Ярославского женского училища духовного ведомства 1000.00

Попечительству о бедных учениках Ярославской духовной семинарии 1100.00

Попечительству при Трехсвятительской церкви Ярославского духовного училища 500.00

Братству Покрова Божией Матери при Ярославском Епархиальном Ионафановском женском училище 1100.00

Братству Покрова Божией Матери при Ярославском Епархиальном Ионафановском женском училище (к его 25-летию) 100.00

Угличскому Братству преподобного Паисия 50.00

1909 г.

Братству Покрова Божией Матери при Ярославском Епархиальном Ионафановском женском училище 1300.00

Строительной Комиссии по устройству нового храма в деревне Горелово Мологского уезда 50.00

Попечительству при Трехсвятительской церкви Ярославского духовного училища 600.00

Попечительству при Трехсвятительской церкви Ярославского духовного училища 50.00

Ярославскому Комитету «православного Миссионерского Общества» 300.00

Угличскому Братству преподобного Паисия 200.00

Иоанникиевской богадельне 25.00

Троице-Варницкой богадельне 25.00

Попечительству об учениках Ярославской духовной семинарии 100.00

1910 г.

Обществу духовной и материальной взаимопощи бывших питомцев Санкт-Петербургской Духовной Академии 100.00

Ярославскому Братству Св. Димитрия 600.00

Попечительству об учениках Ярославской духовной семинарии 100.00

Троице-Варницкой богадельне 25.00

Ярославскому Комитету «Православного Миссионерского Общества» 350.00

Попечительству при Трехсвятительской церкви Ярославского духовного училища 50.00

Иоанникиевской богадельне 25.00

Угличскому Братству преподобного Паисия 50.00

Свято-Тихоновскому монастырю в Северной Америке 10000.00

1911 г.

Ярославскому Епархиальному Попечительству о бедных духовного звания 6800.00

Ярославскому Комитету «Православного Миссионерского Общества» 400.00

Братству Покрова Божией Матери при Ярославском Епархиальном Ионафановском женском училище 5500.00

Угличскому Братству преподобного Паисия 250.00

1912 г.

Обществу вспомоществования нуждающимся учащимся Новинской учительской семинарии 25.00

Ярославскому Комитету «Православного Миссионерского Общества» 50.00

Угличскому Братству преподобного Паисия 50.00

Ярославскому Епархиальному Комитету Трезвости 25.00

Братству Покрова Божией Матери при Ярославском Епархиальном Ионафановском женском училище 1700.00

1913 г.

Благотворительным учреждениям при Петропавловской церкви в городе Ярославле 100.00

Ярославскому Епархиальному Попечительству о бедных духовного звания 200.00

Ярославскому Братству Св. Димитрия 100.00

Ярославскому Епархиальному Училищному Совету на пособие нуждающимся преподавателям 5000.00

Братству Св. Димитрия на устройство религиозно-нравственных чтений 2000.00

Братству Покрова Божией Матери при Ярославском Епархиальном Ионафановском женском училище 1700.00

Ярославскому Комитету «Православного Миссионерского Общества» 550.00

Угличскому Братству преподобного Паисия 350.00

Ярославскому Епархиальному Попечительству о бедных духовного звания (на нужды богадельни) 25.00

1914 г.

На нужды Ярославского городского управления 1000.00

Ковенскому Отделению западнорусского Общества 50.00

Санкт-Петербургской Духовной Академии на пополнение библиотеки 100.00

Санкт-Петербургской Духовной Академии на пополнение ризницы 50.00

Виленскому Обществу «Русское Зерно» 50.00

Виленскому детскому приюту «Ясли» 10.00

Виленскому Обществу «Красного Креста» 100.00

Литовскому Епархиальному Попечительству о бедных духовного звания 200.00

Виленскому Комитету «Красного Креста» (в счет содержания двух кроватей для раненых) 200.00

Виленскому Комитету «Красного Креста» (в счет содержания двух кроватей для раненых) 1200.00

Виленскому Свято-Духовскому монастырю на устройство помещения для паломников 2000.00

Нуждающимся учащимся средних мужских и женских учебных заведений 100.00

1915 г.

Попечительству о бедных воспитанниках Литовской духовной семинарии 200.00

Братству Покрова Пресвятые Богородицы при Борунской церковно-учительской школе 100.00

Виленскому Свято-Духовскому Братству 5500.00

Литовскому Патронату для выздоравливающих нижних чинов 100.00

Виленскому Свято-Духовскому монастырю 1000.00

В пользу бедных воспитанников Литовской духовной семинарии 200.00

Виленскому приюту имени о. Иоанна Кронштадтского 25.00

Литовскому Патронату для выздоравливающих нижних чинов 100.00

Певчим села Камень-Спасское Виленской епархии 10.00

Литовскому Обществу пострадавших от войны 100.00

Виленскому городскому попечительству о бедных 100.00

Всего рублей 56150.00

Пятьдесят шесть тысяч сто пятьдесят рублей 00 копеек.

При делении этой суммы на 9 лет получаем: 6238 рублей 00 к. в год.

При делении годовой суммы (6238.00) на 12 месяцев, получаем: 519 рублей ежемесячной траты личных средств на «никем» и «ничем» не побуждаемые дела милосердия!

«Лучше давать, чем брать» – говорит Священное Писание (а это невдомек «атеистам» и «фининспекторам»), и христианская душа не может не проявлять себя в доброделании.

Вместе с мудрецом античной древности Святейший Патриарх Тихон как от себя лично, так и от лица всей Православной Русской Церкви, возглавлявшейся им, имел полное право сказать, глядя с улыбкой на «инакомыслящих»: «У меня есть лишь то, что я роздал!»

Сообщение сомнительной достоверности. Калиновский снял сан с себя и ушел на антирелигиозную «работу» еще при жизни Святейшего Патриарха Тихона, о чем последний упоминает в одном из своих посланий, изданных по освобождении из заключения.

Что касается факта «пешего хождения» Патриарха после одного из богослужений, то это также вряд ли правдоподобно, так как служения его обычно происходили вдалеке от местожительства и ему неизменно бывал обеспечен транспорт. Как известно, он имел хотя не собственный, но постоянный выезд с известным всей церковной Москве Иваном Кирилловичем на козлах. Да и любой настоятель храма или приходской совет вряд ли бы отпустили Патриарха пешком после совершения им богослужения в их храме. Очень сомнительно…

[Калиновский Сергей Васильевич (ок. 1886–1930-е гг.), бывший священник. С 1910 г. священник Московской епархии. В 1917 г. полковой священник. С 1918 г. настоятель храма Гребневской Божией Матери на Лубянке. В 1919 г. безуспешно пытался создать «Рабоче-крестьянскую христианско-социалистическую партию». В 1921 г. организовал бесплатную столовую для голодающих при храме. С 1922 г. один из идеологов обновленческого раскола, издавал журнал «Живая Церковь». 13.05.1922 подписал первый программный документ московских, петроградских и саратовских обновленцев группы «Живая Церковь» под названием «Верующим сынам Православной Церкви России». В мае 1922 г. входил в группу обновленцев, ведших переговоры со св. Патриархом Тихоном. С 18.05.1922 член обновленческого ВЦУ. В августе 1922 г. вышел из ВЦУ, вскоре заявил о снятии с себя священного сана. Последние годы жизни вел антирелигиозную пропаганду (Следственное дело... С. 915). – Ред.]

Последним ставленником Святейшего Патриарха Тихона, которого он хиротонисал в храме Большого Вознесения у Никитских ворот, в воскресенье 23.03(05.04). 1925 года, уже будучи больным (за два дня до кончины), был Преосвященный Сергий [Никольский], епископ Ефремовский, викарий Тульской епархии. Как говорили тогда: в прошлом – офицер. Недолгое епископство его закончилось трагически: будучи арестованным в Бузулуке он затем переводится в Чкаловскую тюрьму, где 16 мая 1930 года был расстрелян как «контрреволюционер». Таким образом, цитата из приветственного слова, сказанного ему Патриархом, – приведенная в Сборнике, явилась, в буквальном смысле слова, пророческой.

[Сергий (Никольский Михаил Александрович; 1892–16.05.1930), епископ Бузулукский, викарий Самарской епархии. Внук архиепископа Исидора (Никольского). Окончил Духовную Академию, кандидат богословия. 1923–1927 гг. епископ Ефремовский, викарий Тульской епархии. Неоднократно арестовывался и находился в тюрьмах, не допускался властями к месту служения. В 1927 г. настоятель Скорбященского монастыря в г. Задонске. После выхода «Декларации» митрополита Сергия (Страгородского) на покое. В июне 1928 г. был осужден на 3 года ссылки. 27.04.1930 приговорен к высшей мере наказания – расстрелу. Расстрелян в г. Оренбурге на горе Маяк. – Ред.]

Великий русский историк Василий Осипович Ключевский, заслуженный профессор Московской Духовной Академии и Московского университета, – скончался от гангрены ног 12.05.1911 года.

Родился В. О. Ключевский в 1839 г. в Пензе, в семье священника, среднее образование получил в Пензенской духовной семинарии. Затем окончил Исторический факультет Московского университета; 1872 – магистр русской истории; 1879 – экстраординарный профессор Московской Духовной Академии и доцент Московского университета; 1882 – доктор русской истории.

Автор классического труда: «Курс русской истории» – 4 тома; работ: «Боярская дума на Руси», «Жития святых как исторический источник» и многих других.

Погребен В. О. Ключевский на старом кладбище Московского Донского монастыря, у алтаря летнего (большого) собора.

Отметим тот факт, что в своем послании от 28.08 (10.9). 1920 г., изданном в связи с закрытием Свято-Троицкой Сергиевой лавры и глумлением над мощами преподобного Сергия, Святейший Патриарх Тихон цитирует В. О. Ключевского.

Он писал:

«Наш знаменитый историк Ключевский, говоря о преподобном Сергии и о значении его и основанной им лавры, предвещал: „Ворота лавры Преподобного затворятся и лампады погаснут над Его гробницей только тогда, когда мы растратим без остатка весь духовный нравственный запас, завещанный нам нашими великими строителями Земли Русской, как Преподобный Сергий”.

Ныне закрываются ворота лавры и гаснут в ней лампады...» и т. д. [Акты... С. 168. – Ред.]

О В. О. Ключевском см. также биографический очерк: Шабатин И., проф. Ключевский В. О., великий русский историк (Доклад в МДА 26 апреля 1966 г.) // ЖМП. 1966. №7. С. 71, а также и воспоминания о нем см.: Федор Иванович Шаляпин. [Сборник. В 2-х т.] М., Искусство, 1957–1958.

Введение в научный оборот новых источников позволяет точнее оценить линию, которой придерживался Первосвятитель в послереволюционный период, стараясь отмежеваться и от вовлеченности в политическую борьбу и от надуманных обвинений. Одним из таких документов является ранее неизвестное обращение Патриарха в СНК от 1 августа 1919 г.⁸⁶ Это ответ на статью «некоего Карина», обвиняющего Церковь в «безудержной антисемитской и белогвардейской агитации» и организации погромов. Как одна из многих подобных статей, она является документом эпохи, характеризующим методы и приемы большевистской печати в борьбе с идеологическими противниками⁸⁷. В связи с этим, но главным образом для того чтобы понять смысл дальнейшей полемики, приведем ее текст полностью:

Во вчерашнем № «Известий» была помещена телеграмма из Киева, в которой сообщалось, что на заседании союза пастырей Киева и киевской епархии было внесено предложение о том, чтобы духовенство отмежевалось от погромов и обратилось с соответствующим заявлением к населению. «Почтенное» собрание с епископом Василием во главе единогласно это предложение отклонило. Таким образом, киевские пастыри не сочли даже нужным отмежеваться, хотя бы на словах, от тех ужасов и зверств, которые творили и творят над мирным еврейским населением Украины банды Григорьева, Зеленого, Петлюры и т. д. В этом нет ничего удивительного. Наше духовенство все время шло в авангарде отечественных погромщиков. Все кошмарные погромы царизма совершались при непосредственном идейном и фактическом участии священнослужителей всех рангов. Рясофорные погромщики именем Христа натравливали черную сотню и одурманенную несознательную толпу на евреев. Именем Христа люди-звери, натравленные попами и жандармами, разбивали головы восьмидесятилетних стариков и бросали с трехэтажных домов грудных младенцев.

Мы хорошо это помним. Кошмар гомельского и кишеневского погромов еще стоит у нас перед глазами. То же происходит теперь на Украине, но в гораздо более ужасных размерах; то же черные вороны реакции хотят вызвать и у нас, в Советской России.

Ни для кого не секрет, что почти по всем церквам Москвы святые отцы ведут самую безудержную антисемитскую и белогвардейскую агитацию в проповедях, под видом религиозных собеседований и т. д.

Добровольные, самые злостные агенты Колчака и Деникина, они разжигают человеконенавистнические инстинкты своих слушателей. Призванные поучать свою паству заветам любви к ближнему, служители алтаря своей погромной агитацией кощунственно оскверняют имя того, представителем которого на земле они являются. Но это их дело.

Советская власть не может попустить, чтобы такая агитация велась безнаказанно. Пользуясь полной неприкосновенностью, пользуясь полным невмешательством государственной власти в дела религии, они используют богослужебные места меньше всего для совершения культа, а, главным образом, для безудержной антиеврейской и антисоветской травли.

Не нам учить святых отцов заветам правды и любви. В этом они сами должны быть большими «специалистами».

Не знаем, состоится или уже состоялось собрание московских пастырей, не знаем, было ли там вынесено какое-нибудь решение, одобряющее или порицающее погромы, не знаем даже мнения по этому поводу патриарха Тихона, но так или иначе в Красной Москве не может быть места позабывшим свои прямые обязанности священствующим погромщикам.

Советская власть совершенно не вмешивается вдело религии, она отделила церковь от государства и не мешает всякому веровать так, как он хочет, и в этом отношении поставило верующих в условия, которых для них не существует почти ни в одной стране, ни в одном государстве. Власть трудящихся отняла только у духовенства их земли, их богатства, их привилегии и преимущества и отняла у него возможность дурачить в школах подрастающее поколение.

И если святые отцы, не желая мириться с потерей всего этого, в дикой злобе призывают несознательные массы на погромы и зверские расправы, советская власть должна раз навсегда поставить их на место и сказать им: „Довольно!” Карин» (Известия ВЦИК. 1919. №166 (718). 30 июля. С. 3).

Таким образом, в адрес Церкви и Патриарха был выдвинут ряд обвинений. Вполне очевидно, что обвинение в погромах являлось лишь логическим поводом к тому, чтобы доказать антисоветскую и антиобщественную сущность самого церковного института; так как тот, кто провоцирует и принимает участие в погромных эксцессах, видимо, с легкостью сделает подобное и по отношению к власти, противником которой является. Не случайно автор связывает воедино антисемитизм и «белогвардейскую агитацию».

Карин вводит в заблуждение читателей, что не известно мнение Патриарха Тихона относительно погромов. В своем послании от 21 июля 1919 г., т. е. буквально за неделю до публикаций в «Известиях» о погромных настроениях духовенства, обращаясь к «чадам Православной Российской Церкви», Святейший пишет: «Доносятся вести о еврейских погромах, избиении племени без разбора возраста, вины, пола, убеждений. [...] Православная Русь! Да идет мимо тебя этот позор. Да не постигнет тебя это проклятие. [...] Помни: погромы – это торжество твоих врагов. Помни: погромы – это бесчестие для тебя, бесчестие для Святой Церкви!»⁸⁸ Из вышеизложенного еще раз можно заключить, что обвинения автора статьи весьма далеки от действительности. Видимо, именно тот факт, что позиция Церкви относительно погромов довольно четко была сформулирована незадолго до этого в патриаршем послании, и поэтому вызвала немедленную реакцию Предстоятеля Русской Православной Церкви. Приведем это письмо Патриарха Тихона полностью:

Вынуждаюсь обратить Ваше внимание на непрекращающуюся в лубочных и официальных изданиях травлю против Православной Церкви и Ее служителей, – травлю, принявшую чисто погромный характер. Православной Церкви навязываются настроение и вины, вовсе ей несвойственные. Из непроверенных сообщений делаются спешные выводы, и авторы статей, направленных против Православной Церкви и ее служителей, изощряются в усилиях причинить ей боль и опорочить ее действия.

В №166–718 Известий ВЦИК-СРККД-МСРКД помещена статья некоего Карина „Рясофорные погромщики”. Основывая свои выпады на неправдоподобном, во всяком случае непроверенном телеграф[ном] сообщении из Киева, гр[ажданин] Карин поносит Православную Церковь и духовенство, называет последнее „авангардом отечественных погромщиков”, „натравливающих именем Христа черную сотню и одурманенную несознательную толпу на евреев”, „злостными агентами Колчака и Деникина”, „разжигающими человеконенавистнические инстинкты своих слушателей”, „использывающими богослужебные места главным образом для безудержной антиеврейской и антисоветской травли”, „позабывшими свои прямые обязанности погромщиками” и т. д. Не довольствуясь этим, гр[ажданин] Карин берет огульно под подозрение почти всю Московскую Церковь, донося по начальству: „Ни для кого не секрет, что почти по всем церквам Москвы святые отцы ведут самую безудержную антисемитскую и белогвардейскую агитацию в проповедях, под видом религиозных собеседований и т. д.”

Мы с негодованием отметаем весь этот погромный беззастенчивый поклеп на Св. Православную Церковь. Отношение ее к погромам достаточно определилось во дни печальной памяти минувших еврейских погромов. Кто, как не духовенство, выступало против погромов и устно и печатно? Кто останавливал стихийную резню еврейского племени? Если гр[ажданин] Карин не помнит этого, не помнит статей архиепископа Антония Храповицкого⁸⁹, о. Иоанна Кронштадтского⁹⁰, то пусть не спешит с своими обобщениями и стремления к погромной агитации, не сваливает с больной головы на здоровую.

Мы с негодованием отметаем и то утверждение автора, будто „ни для кого не секрет, что почти по всем церквам Москвы святые отцы ведут самую безудержную антисемитскую и белогвардейскую агитацию в проповедях и т. д.” Мы убежденно заявляем: это неправда. И такая „осведомленность” автора поистине изумительна, если сопоставить с ней его дальнейшее признание в неосведомленности: „Не знаем, – пишет он, – состоится или уже состоялось собрание московских пастырей, не знаем, было ли вынесено там какое-нибудь решение, одобряющее или порицающее погромы, не знаем даже мнения по этому поводу патриарха Тихона”.

Вот это и удивительно: знать, что происходит почти во всех церквах Москвы, читать в собеседованиях пастырей белогвардейскую и антисемитскую агитацию и не быть знакомым с действительно известным Московскому православному населению отношением Патриарха Тихона к больному вопросу о погромах и с теми взглядами, какие преподаны им в руководство по этому вопросу всем верным чадам Российской Православной Церкви, и какие изложены в его послании, написанном после покушения на его жизнь. Копию этого послания при сем прилагаем⁹¹. Не наша вина, что лишение нас средств к опубликованию наших обращений к народу ограничивает распространение их и ту пользу, какую в настоящие трудные часы могли бы принести мятущемуся обществу.

Остается согласиться с гр[ажданином] Кариным только в той части его утверждения, что действительно „Советская власть поставила верующих в условия, которых для них не существует почти ни в одной стране, ни в одном государстве”. О, да. Это правда. Самая горькая правда.

Нас зовут отмежеваться от погромов. Мы это всегда делали. Мы не окажемся в числе погромщиков.

Но мы зовем и вас: отмежеваться от погромщиков, травящих наподобие гр[ажданина] Карина неповинную часть русского населения. Такие погромщики неизмеримо больше вреда принесут Советской власти и стоящему под угрозой стихийной резни злосчастному еврейскому племени, чем самая „безудержная антисоветская и антиеврейская агитация” „рясофорных погромщиков”.

Патриарх Тихон.

1919 года Авг. 1 дня. Москва»

(ГА РФ. Ф. 550. Οπ. 1. Д. 126. Л. 8–9.)

Как мы видим, Первосвятитель четко дистанцируется от обвинений Церкви в экстремизме и контрреволюции. Вряд ли он рассчитывал, что это обращение облегчит положение Церкви. Тем не менее, в соответствии со своей последовательной позицией, отстраняясь от какой-либо политической борьбы с советской властью, Патриарх считает своим долгом защищать устои церковной жизни от ложных обвинений. (Публ. по: Лобанов В. В. «Вынужден обратить ваше внимание...» (Обращение Патриарха Тихона в СНК от 1 августа 1919 г.) // Вопросы гуманитарных наук. 2004. №6. С. 34–40). – Ред.]

23.11 (06.12). 1922 г. появляется в Москве и ходит по рукам подложное послание Святейшего Патриарха Тихона об анафематствовании обновленческого ВЦУ.

Апокриф этот проникает также и за границу и опубликовывается эмигрантской прессой. (Иные говорили, что послание это сфабриковано было за границей и уже оттуда проникло к нам. Могло быть и так и этак; существенного значения это не имеет.)

Посетивший значительно позже Москву, митрополит Литовский Елевферий (Богоявленский), в своих опубликованных воспоминаниях о поездке, между прочим, писал: Святейший Патриарх Тихон «как Великий Господин Российской Церкви, в котором, вследствие уничтожения большевистской властью Священного Синода, по воле Всероссийского Собора и существу Первосвятительского служения, сосредоточилась вся Высшая Церковная Власть, в своей краткой грамоте к Церкви, данной еще из узилища Донского монастыря (6 декабря 1922 года), назвав „Высшее церковное управление” антихристовым учреждением, анафематствует его» (Елевферий, митр. Неделя в Патриархии. С. 238).

По выходе из заключения, знакомясь постепенно с событиями и документами, накопившимися в Церкви за время его отсутствия, Святейший Патриарх Тихон встречается, наконец, и с посланием неизвестного автора, скрепленным подписью: «Патриарх Тихон».

Кроме того, Е. А. Тучковым (по-видимому) передается Патриарху для ознакомления и экземпляр белоэмигрантской газеты «Дни», где также воспроизводится это послание.

Опровергая этот подлог, Святейший Патриарх опубликовывает в советской печати следующее письмо:

«В редакцию газеты „Известия ВЦИК”.

Гражданин редактор!

Покорнейше прошу не отказать поместить в Вашей газете следующее опровержение:

В заграничной газете „Дни” от 28.5 (10 июня) с. г. за №184 напечатано послание, якобы исходившее от меня, по поводу отношения Нашего к ВЦУ и Советской власти, датированное 23.11 (6 декабря) 1922 года в Донском монастыре.

Настоящим заявляю, что такого послания я не писал, и что таковое является поддельным и не соответствующим Нашему взгляду. Это не что иное, как новая попытка зарубежных врагов Советской власти использовать Нас еще раз, как Патриарха, в политических антисоветских целях.

Донской монастырь, 10 июня 1923 года [н. ст].

Патриарх Тихон».

(Среди церковников // Известия. 1923. №153 (1890). 5 июля. С. 5.)

Говоря в своей статье, что «стремясь не на словах только к истинному церковному миру, Святейший Патриарх поручил состоявшему при нем архиерейскому Синоду вести переговоры с главарями обновленцев о присоединении их к Православной Церкви», автор затрагивает один из существеннейших и тяжелых моментов тогдашней церковной жизни.

Было известно, что «часть обновленческого епископата тяготилась отчуждением от Святейшего Патриарха и очень желала найти пути к примирению с ним. К таковым принадлежали Преосвященные: Иннокентий [Пустынский], Иувеналий [Машковский], Иосиф [Ясковский], Лоллий [Юрьевский] и др. Некоторые из них покинули обновленцев и примирились со Святой Церковью.

Митрополит Евдоким (Мещерский) [...] не мог не видеть, что Синод не в силах задержать поступательного хода истории, что вот-вот наступит крах „нового порядка”, и он ищет путей к переговорам со Святейшим Патриархом Тихоном, жертвуя многим [? – Сост.] и во многом идя на компромисс [? – Сост.]. […]

Со стороны обновленческого Синода для ведения переговоров были выделены архиепископы Алексий [Баженов] Казанский и Серафим [Руженцев] Владимирский. Святейший Патриарх, желая умиротворить Церковь и надеясь на успешный исход переговоров, выделил своих делегатов, Преосвященных архиепископов Крутицкого⁹² Илариона [Троицкого] и Серафима [Александрова] Тверского. Православная иерархия требовала от обновленцев отказа от женатого епископата, запрещения второбрачных и третьебрачных клириков, признания Святейшего Патриарха законным Главой Церкви Российской. Обновленцы шли на уступки и были готовы предложить женатым епископам отпустить от себя своих жен или уйти на покой без права служения архиерейским чином. Второбрачных же готовы были лишить сана. Но они упорно требовали отказа Святейшего Патриарха от управления Церковью и удаления на покой до созыва нового Поместного Собора в Гефсиманский скит [возле Троице-Сергиевой лавры. – Сост.] или иную обитель. Новый Собор должен был пересмотреть все дело Патриарха и вынести свое объективное решение. Потом, в ходе переговоров, они хотели, чтобы при Патриархе, если он останется или будет избран другой, всегда состоял и действовал Священный Синод и чтобы этот Синод ограничивал Патриарха в его функциях и он без обсуждения в Синоде не решал никаких дел. Переговоры этой смешанной комиссии не привели ни к чему.

Требования обновленцев об уходе Патриарха со своего поста были наглыми. Никто не мог согласиться с этим, потому что это привело бы к признанию власти Синода, незаконно возникшей. Это означало бы сдачу православных позиций, укрепление авторитета обновленцев и признание суда над Патриархом законным и справедливым.

Разумеется, никто не мог удовлетворить дерзких требований разбойничьего Синода» (Сергий (Ларин), епископ. Обновленческий раскол. [«Обновленческий» раскол. С. 353–354]).

Или, как сказано в другом месте короче: «Руководители Живой Церкви, подталкиваемые мирянами, сами подняли вопрос о соединении с Патриаршей Церковью. Патриарх не имел оснований уклониться от обсуждения этого вопроса, так как дело шло о спасении многих, отторгнутых от церковного единства, настаивая только на каноническом порядке соединения. [...] С августа 1923 г. по ноябрь тянулись эти переговоры, из которых стало ясно, что руководители Живой Церкви на вопрос соединения смотрят, главным образом, с точки зрения сохранения своих личных преимуществ» (Стратонов И. А., проф. Русская церковная смута. С. 97).

Первое свидание представителей сторон происходит 13(26).08. 1923 г. на квартире «лидера» обновленческих авантюристов, «митрополита» Евдокима [Мещерского]. Здесь, в продолжение 2 часов рассматриваются взаимные претензии и предложения о мерах к изжитию раскола.

Одним из непременных условий «примирения» со стороны обновленцев «митрополит» Евдоким выдвигает требование о необходимости немедленного созыва Собора Православной Русской Церкви. По мысли обновленцев (по крайней мере, некоторых из них) Собор должен быть собран и открыт Патриархом Тихоном, после чего происходит церемония «восстановления» его в сане со стороны обновленцев. Через некоторое время после этого Патриарх должен сделать Собору заявление о сложении с себя патриарших полномочий и устраниться от управления Церковью (См.: Гервасий [Малинин], епископ. Одна из прежних попыток староцерковников к примирению со Св. Синодом РПЦ // Вестник Священного Синода... 1927. №4–17. С. 23).

Следует отметить, что самый день встречи представителей русского епископата с раскольничьими «лидерами» был не обычным будничным днем; во-первых, подготовлялось большое дело – покаяние и прием в Церковь совратившегося в обновленческий раскол и более года косневшего в нем виднейшего из наших иерархов, митрополита Владимирского Сергия [Страгородского] (чин покаяния осуществлен был на следующий день вечером, в канун праздника Успения Божией Матери, за патриаршим служением всенощного бдения в старом соборе Донского монастыря), а кроме того, этот день был днем тезоименитства Святейшего Патриарха. Святейший совершал в этот день торжественную литургию в летнем (большом) соборе Донского монастыря, в сослужении сонма архиереев, съехавшихся со всех концов на день Ангела Первосвятителя, – принести ему свои поздравления и благопожелания.

Поэтому, очевидно, во второй половине дня вернувшиеся сюда после переговоров с обновленцами архиепископы Серафим [Александров], Иларион [Троицкий] и Тихон [Оболенский], с благословения Святейшего Патриарха (и – надо думать – после краткого доклада ему о происходившем собеседовании) пригласили гостей-иерархов в Михайловский храм монастыря (впоследствии «музей надгробий»), для сообщения им результатов первой своей встречи с обновленческим «лидером» по вопросу о примирении сторон. (Может быть, совещание предусмотрено было и заранее.)

Этот импровизированный Собор Архиереев в Михайловском храме составили 27 епископов.

Сохранились имена некоторых из них:

1. Тихон [Оболенский], архиепископ Уральский и Покровский

2. Серафим [Александров], архиепископ Тверской и Кашинский

3. Петр [Полянский], митрополит Крутицкий

4. Иларион [Троицкий], архиепископ Верейский, в. у. Московской епархии

5. Пахомий [Кедров], архиепископ Черниговский и Нежинский

6. Амвросий [Полянский], епископ Каменец-Подольский

7. Борис [Рукин], епископ Можайский

8. Вассиан [Пятницкий], епископ Новогеоргиевский

9. Парфений [Брянских], епископ Ананьевский

10. Гервасий [Малинин], нареченный епископ Арзгирский и др.

Святейший Патриарх Тихон на Соборе 27 епископов не присутствует.

Первым, с докладом перед иерархами, выступает архиепископ Тверской и Кашинский Серафим [Александров].

В позднейшем изложении обновленческой печати произносившиеся на Соборе речи выглядят следующим образом:

Выступление архиепископа Тверского и Кашинского Серафима:

«Богомудрые архипастыри, мы только что сейчас, в количестве 3 уполномоченных Святейшим Патриархом Тихоном лиц, были у высокопреосвященнейшего митрополита Евдокима, где около двух часов беседовали с ним обстоятельно по вопросу о ликвидации нашего церковного разделения. Высокопреосвященнейший митрополит Евдоким предложил нам обсудить три вопроса по этому делу безотлагательно, принципиально с коими мы согласились. Это: 1) согласны ли мы на примирение с ними. Если мы согласны, то надо, 2) завести сношения и начать совместную подготовительную работу к предстоящему Поместному Собору и 3) Поместный Собор открывает Святейший Патриарх Тихон. На этом Соборе Патриарх Тихон должен отказаться от управления Церковью и уйти на покой. Если мы согласны будем провести все это в жизнь, то высокопреосвященнейший Евдоким дал нам обещание, что Патриарх Тихон будет на Соборе ими восстановлен в сущем сане...»

[Вопрос одного из присутствующих епископов, имени которого автор статьи не помнит. – Сост.]

«Скажите, Ваше Высокопреосвященство, знает ли о всем этом нашем собрании и предметах обсуждения его сам Святейший Патриарх Тихон? Если он знает, то как он смотрит на все это?»

На этот вопрос последовал следующий ответ архиепископа Тверского Серафима: «Мы ни одного шагу ступить в делах церковных не можем без воли Патриарха Тихона. Конечно, обо всем этом я Святейшему докладывал и просил его благословения на собрание. Святейший Патриарх Тихон мне ответил так. Я привожу буквальные слова Его Святейшества: «Надоел я вам, братцы, возьмите метелку, да и гоните меня». По-видимому бы, Патриарх Тихон ничего не имел против того, если ему для блага Церкви необходимо отойти в сторону от кормила правления Русской Церкви».

Выступление епископа бывшего Винницкого (Каменец-Подольского) Амвросия [Полянского]:

«Меня удивляет и мне не совсем понятно почему Вы, Ваше Высокопреосвященство называете Евдокима высокопреосвященнейшим митрополитом. Признаете ли Вы его за законного архиерея?» Архиепископ Серафим ответил утвердительно, что он пока его признает законным архиереем и что этот вопрос спорный. Далее епископ Амвросий продолжал: «А для меня и, наверное, и для других, здесь присутствующих, Евдоким вовсе не высокопреосвященнейший митрополит, а бывший архиепископ, потому что он присоединился к отщепенцам, самозванному духовенству, отколовшемуся от Святейшего Патриарха Тихона и (по его идеологии) от Церкви Христовой. Сами посудите, кто у них первыми вершителями дел были? Бывший епископ Антонин [Грановский], состоявший на покое в Заиконоспасском монастыре. Он из личных счетов пошел против Патриарха Тихона, а к нему примкнули и прочие из духовенства с темным прошлым. Антонин оказался богохульником. Он, как нам известно, идет против почитания святых угодников Божиих, признает только Святую Троицу и священные события из жизни Христа и Богоматери, иконостас он называет ненужной перегородкой, которую пора, по его словам, сломать, он не признает крещения младенцев и причащает по-католически. Епископ Леонид [Скобеев] – нам мало известная личность, но он, несомненно, подкуплен, дабы расшатать канонические устои Святого Православия. Введенский, бывший Петроградский священник, а теперь женатый архиерей, чуть ли не из евреев; священник Боярский высказывался кощунственно на их незаконном Соборе 1923 г. против почитания святых мощей. Вот эти опороченные люди и восстали против Святейшего Патриарха Тихона и Святого Православия, и Святейший Патриарх во всяком случае не мог им поручать управления Церковью и образовывать ВЦУ. Некоторым из них лицам поручено было только патриаршую канцелярию привести в порядок, а они, воспользовавшись этим, самочинно захватили и патриаршую власть в свои руки, образовали ВЦУ и устроили незаконный Собор. Вот к ним и присоединился бывший архиепископ Евдоким и тем самым откололся от Церкви Христовой, а посему он не может быть законным архиереем». […]

Выступление архиепископа Верейского Илариона:

«Да, для нас фактически митрополит Евдоким не является законным митрополитом, как сам отколовшийся от Церкви Христовой, но Церковь-то Христова своим постановлением юридически еще ведь не санкционировала его отпадение и ниспадение в разряд мирян. Она его еще терпит в сущем сане. Вот когда будет Собор, то все это будет рассмотрено, и если Собор признает митрополита Евдокима и других виновных отпадшими и сделает свое окончательное решение о сем, тогда мы не вправе будем величать владыку Евдокима Высокопреосвященнейшим». Все-таки епископ Амвросий с этим не согласился. «Архиепископ Иларион еще раз высказался, что он везде бывал, много говорил по церковному вопросу с компетентными людьми и пришел к тому заключению, что для них, тихоновцев, – больше выхода нет, как только одно – подойти в Священному Синоду Российской Православной Церкви, – договориться с обновленцами, не нарушая канонических устоев Православной Российской Церкви. Все наше разделение, говорил архиепископ Иларион, основано только на недовольстве некоторыми иерархами и православными мирянами личностью Патриарха Тихона». […]

Выступление епископа Новогеоргиевского Вассиана [Пятницкого]: «Я слышал на улице [?! – Сост.], один из моих знакомых светских людей, встретился и сказал: „Владыка, у вас сегодня будет собрание в Михайловском храме. Будете обсуждать о том [! – Сост.], как подойти к обновленцам и примириться с ними. Митрополит Евдоким признает Патриарха Тихона Патриархом, через него откроет Поместный Собор, удалит его на покой, провозгласив себя Патриархом. Но едва ли кто пойдет за Евдокимом, потому что он идет против монашества. Как все это могло случиться и допускаете ли вы возможность притязаний на Патриаршество со стороны митрополита Евдокима”». […]

И наконец: «Один из епископов (не помню имени его) спросил архиепископа Серафима [Александрова] и не получил на это ответа: „...Я не понимаю, почему мы должны идти к обновленцам по их предложению мириться? Если это им нужно, пусть они к нам идут для примирения. Мы будем очень рады”».

(Все приведенные выше цитаты о выступлениях епископов на Соборе, в Михайловском храме, почерпнуты из статьи «епископа» Гервасия (Малинина) из «Вестника Священного Синода...» за 1927. №4–17. С. 23–24.)

Собор не выносит какого-либо решения по докладу архиепископа Серафима но, по-видимому, одобряет дальнейшие усилия Православной Церкви к возвращению в свое лоно раскольников.

По другим данным, совещание резко разделилось на две группы, причем архиереи – представители Данилова монастыря – выступили с организованным энергичным убеждением собравшихся святителей в явной неканоничности и гибельности для Русской Церкви этого умысла против Святейшего Патриарха, грозящего не успокоением Церкви, а новой смутой.

Как бы то ни было, но, в результате, совещание подтверждает неизменную преданность и послушание епископата Святейшему Патриарху и каноническим устоям Русского Православия.

В народе же, – в ходе дальнейших переговоров с обновленцами – начинают циркулировать, главным образом, две версии предполагаемого соглашения между сторонами. Вкратце они сводятся к следующему:

1. В итоге соглашения должен быть создан Синод в составе 6 представителей Православной Русской Церкви («тихоновцев») и 6 представителей обновленческой иерархии (из числа канонически правильно поставленных епископов). Председательствует в Синоде Патриарх, права и обязанности коего несколько изменяются в сторону их ограничения; он становится подотчетным Синоду, отчитываясь перед ним за каждый межсессионный период.

Точнее, роль Патриарха отныне сводится лишь к почетному Председательствованию в Синоде; к символическому возглавлению Церкви.

Обновленческий глаголемый епископат из брачных священников и женившихся монахов, а также второбрачный клир ликвидируются: отпускаются «на покой» с пожизненным запрещением в священнослужении.

Церковь Русская переходит на новый («григорианский») календарный стиль.

2. Весь статут патриаршего строя в Православной Русской Церкви, разработанный и утвержденный Собором 1917–1918 гг., остается неизменным. Патриарх Тихон возглавляет Синод из 12 иерархов (по 6 от каждой стороны), но по истечении некоторого времени (приблизительно 3–4 месяца) с момента образования этого Синода, «по своему почину» подает на имя Синода заявление об уходе на покой и о сложении с себя обязанностей и прав Главы Русской Церкви, с назначением Патриаршего Местоблюстителя, который временно, до избрания нового Патриарха, возглавляет Патриарший Синод.

Наиболее рьяными противниками вообще какого бы то ни было соглашения и примирения между сторонами, со стороны обновленцев, называют клику незаконных брачных «архиереев» во главе с митрополитом «всея Сибири» (или «сибирским котом», как именовал его Святейший Патриарх Тихон) Петром [Блиновым].

Замечательно, что в самый день первой встречи сторон, 13(26).08.1923 г., в письме на имя обновленческого Рязанского Церковного Управления, «митрополит» Евдоким отваживается на лживое освещение происходящего, когда в этом письме сообщает о полном «разложении», царящем будто бы в Донском монастыре (т. е. в «лагере» Святейшего Патриарха Тихона) в связи с начавшимися переговорами. Сообщает и о несуществующей в действительности резолюции примирительного совещания и низложении Патриарха.

Одновременно не сидят сложа руки и другие многоразличные враги Церкви. Так, центральная гражданская пресса, со слов «лидера» «Живой Церкви», «протопресвитера всея Руси» В. Д. Красницкого, торопится сообщить своим читателям, что Святейший Патриарх Тихон и его «партия», после освобождения Патриарха из заключения, стали будто бы вести тайные переговоры с Троицким подворьем, т. е. с засевшими в нем обновленцами, о примирении, которое было почти достигнуто, но не состоялось» т. к. главой Церкви, с одной стороны выдвигался Патриарх Тихон, а с другой – митрополит Евдоким» (Среди церковников: На диспуте // Известия ВЦИК. 1924. №216 (2251). 21 сентября. С. 5).

Что же касается лагеря штатных безбожнических мракобесов, то эти, с присущей им деревенской развязностью и наглостью, в своем «Безбожнике», в статье: «Капитуляция тихоновщины» [одно заглавие чего стоит!! – Сост.], пишут: «Нам сообщают, что по почину сторонников Тихона, в настоящее время, с согласия б. [«бывшего»! – Сост.] Патриарха, ведутся переговоры об условиях присоединения тихоновцев к обновленческому движению» [разрядка наша. – Сост.] (У церковников: Капитуляция тихоновщины // Безбожник. 1923. №38. С. 6).

Словом, все – совершенно наоборот. У этих господ, по обыкновению, заворот кишок в голове и они пытаются уверить своих незадачливых читателей в том, что не Волга впадает в Каспийское море, а наоборот. И хотя это не верно, но в достаточной степени «чудно». А, как говорится, чем чуднее, тем скорее прославишься, что, собственно, и требуется.

Словом, и в этом случае, враги Церкви изощрялись на все возможные и невозможные манеры.

Но именно поэтому, ввиду жульнических, провокационных и совершенно несерьезных, не идущих к делу, трюкаческих способов ведения переговоров со стороны раскольнических «лидеров» и их подпевал, таковые, естественно, должны были окончиться и окончились полнейшим провалом, и обновленцы остались, как выражался про них Антонин [Грановский], «со своими свадебными бубнами», – что им было, очевидно, дороже всего…

По-видимому, время для их покаяния тогда еще не пришло, и лишь в середине сороковых годов им пришлось поодиночке, и уж по всей форме, каяться, превращаясь на глазах у изумленных зрителей из «митрополитов» и «архиепископов» – в диаконов, иеромонахов и псаломщиков.

Автор статьи нашего Сборника пишет: «В высокой степени интересно и крайне важно для характеристики этих переговоров, сорванных заправилами обновленчества, письмо к ним архиепископов Тихона [Оболенского], Илариона [Троицкого] и Серафима [Александрова], работавших в Патриаршем Синоде».

Этим письмом мы и закончим настоящее примечание о провокационной попытке обновленцев (вряд ли предпринятой без «благословения» Е. А. Тучкова) «примириться» с законным священноначалием и каноническим возглавителем Церкви, Святейшим Патриархом Тихоном, – перед которыми они были столь тяжко виновны и которые, несмотря на это, с радостью и готовностью стремились покрыть христианской любовью все причиненное и им, и Церкви в целом, зло.

Текст этого письма – заключительного документа в ходе переговоров – таков: «Евдокиму, митрополиту Одесскому и Херсонскому.

Ваше Высокопреосвященство, Высокопреосвященнейший Владыко! Мы получили отношение возглавляемого Вами Синода от 13 (26) октября с. г. за №2495, в котором мы поставляемся в известность, что Вы считаете возможным продолжать переговоры о церковном мире на условиях:

а) Удаление Патриарха Тихона от дел управления.

б) Удаление его на жительство, впредь до Собора, в Гефсиманский скит.

в) Перенесение окончательного решения дела Патриарха на Собор.

Мы пришли в крайнее недоумение, когда увидели, что в упомянутом отношении об этих условиях Вы говорите как о „признанных нами ранее приемлемыми”. Это непонятное для нас обстоятельство побуждает нас привести на память краткую историю наших раннейших переговоров.

Получив Ваше первое приглашение при первой встрече с Вами и А. И. Новиковым 13 (26) августа с. г. мы, с благословения Святейшего Патриарха Тихона, вели лишь предварительные переговоры для ознакомления с Вашими предложениями, которые мы обязаны были потом подвергнуть на благоусмотрение Святейшего Патриарха и на обсуждение православных епископов, сохранивших каноническое общение со своим законным Первосвятителем. Вполне понятно, что принимать какие-либо условия в виде резолюций до выяснения взглядов сонма епископов едва ли можно, не имея на то никакого права и никаких полномочий; мы тогда же неоднократно, в самой решительной форме заявляли, что никаких резолюций принимать мы не можем.

На нашем совещании 13 (26) августа и не было принято никаких постановлений, не было вынесено никаких резолюций, не было даже ни составлено, ни подписано никакого протокола. Высказанные Вами пожелания, близкие по смыслу (но не по форме) к перечисленным в Вашем последнем отношении условиям, разумеется, нас ни к чему не обязывали.

Скоро нам стал известен целый ряд совершенно непонятных нам и крайне прискорбных фактов. Так, например, в тот самый день, 13 (26) августа, когда мы предлагали высказанные Вами пожелания на обсуждение Собора 27 епископов, Вы писали на имя своего рязанского церковного управления:

„В Донском началось полное разложение и смятение. Тихон прислал уже к нам трех депутатов с просьбой о перемирии и примирении. На объединенном заседании даже его сторонники вынесли резолюцию: „сложить все полномочия и отдать себя на суд Собора епископов”. Резолюция уже вручена Тихону”.

30 августа (12 сентября) Вы писали в официальном отношении за №136 на имя митрополита Антония [Храповицкого]:

„Б[ывший] Патриарх Тихон запутался совершенно и, поняв это, подал заявление в Святейший Синод о примирении с отколовшимися от него духовенством и народом. Смешанная комиссия, устами даже его ярых защитников (епископ Иларион [Троицкий]), вынесла ему следующую резолюцию: сложить все полномочия, удалиться в монастырь, ждать над собою суда Собора епископов. Резолюция вручена”.

Это Ваше отношение, напечатанное в газете „Известия” от 25 октября, №244 (1981), получило широкое распространение и произвело, разумеется, немалое смущение среди православного народа, верного своему законному Главе, Святейшему Патриарху Тихону.

Вам лучше чем кому-либо известно, что такого заявления Святейшего Патриарха в Вашем Синоде не было и нет и что никакой резолюции с указанным Вами содержанием никто ему не вручал, так как и невозможно вручить резолюцию несуществующую.

Когда мы вторично получили от имени Вашего Синода приглашение, подписанное уже не Вами (6–19 октября), и когда мы встретились с другими представителями Вашего Синода (7–20 октября) – они сами признали Ваши сообщения не соответствующими действительности и заявили нам, что на выставленных Вами ранее условиях они больше не настаивают. И вдруг, всего через неделю, в отношении Синода от 13 (26) октября снова выплывают те же условия, и о них говорится, что они уже признаны нами приемлемыми.

С крайним недоумением отмечая такую непоследовательность Вашего Синода и с великим огорчением встречая распространяемые Вами, заведомо неверные известия, мы считаем своим долгом заявить, что указанные факты являются серьезным препятствием делу церковного мира, так как это святое дело, по нашему крайнему разумению, может быть совершено в духе истины и полной искренности. Мы полагаем, то прежде всяких новых переговоров должен быть исправлен тот вред, который нанесен делу церковного мира Вашими известиями, противоположными истине. По нашему убеждению, простой моральный долг обязывает Вас и Ваш Синод опубликовать разъяснение о том, что вышедшие от Вас известия о небывалом заявлении Святейшего Патриарха и о никогда не существовавшей резолюции, которая будто бы была ему вручена, не соответствуют подлинной действительности.

Кроме того, мы не можем не обратить внимания на разосланный от имени Вашего Синода циркуляр, ныне напечатанный в №1 „Вестника Священного Синода”, с. 16. Здесь на Святейшего Патриарха возводится явная неправда, будто бы он объединяет реакционные общественные силы для нового политического мятежа и взрыва и будто бы он управляет черносотенством и белогвардейщиной.

Нам хотелось бы верить, что Вы и возглавляемый Вами Синод решительно откажетесь от того, совершенно противного духу Христа и Его Истинной Церкви настроения, которым так глубоко проникнут указанный циркуляр. Иначе создается столь удушливая моральная атмосфера, что в ней нельзя работать хотя бы с малейшей надеждой на достижение желанного мира церковного. Вовсе не какие-либо политические вожделения заставляют нас собраться вокруг Святейшего Патриарха, а только желание сохранить верность своему архиерейскому обещанию и соблюсти непоколебимым канонический порядок иерархического преемства. И в наших переговорах с Вами и с другими представителями Вашего Синода нами руководило исключительно одно желание – воссоединить со Святой Церковью отторгнувшихся от Ее единства во время печальной смуты церковной. Это желание побуждает нас не уклоняться и от дальнейших переговоров, несмотря на тяжелые огорчения, которые доставили нам выше нами перечисленные факты; но эти переговоры, по нашему убеждению, возможны лишь в том случае, если не только подобные факты не будут повторяться вновь, но и имевшие место будут, по возможности, исправлены.

Мы будем рады узнать, что наши мысли, изложенные в настоящем письме, разделите Вы и Ваш Синод.

Серафим, архиепископ Тверской.

Управляющий Московской православной епархией архиепископ Иларион.

Тихон, архиепископ Уральский.

15(28) октября 1923 года. Москва».

Это письмо трех уполномоченных Святейшим Патриархом Тихоном иерархов для ведения переговоров с обновленческими «лидерами» последовало в ответ на нижеследующее отношение обновленческого Синода, за №2495 (по другим источникам: №2503), на имя православных архиереев:

«†Священный Синод Российской Православной Церкви. Окт[ября] 15(28) дня 1923 г. №2503. Гор. Москва. Самотека. Троицкое подворье.

Членам Комиссии от бывшего Патриарха Тихона по выработке проекта соглашения с Священным Синодом, архиепископам Серафиму и Илариону.

Священный Синод сим сообщает Вам, что в заседании своем от 13 (?) (26) октября сего года, определил: считать возможным дальнейшие переговоры при условии признанных Вами ранее приемлемыми, – а именно:

а) удаление бывшего Патриарха Тихона от дел управления,

б) удаление бывшего Патриарха Тихона на жительство впредь до Собора в Гефсиманский скит,

в) перенесение окончательного решения дела бывшего Патриарха Тихона на Собор.

Священный Синод поставляя о сем Вас в известность, предлагает сообщить, приемлема ли и ныне указанная выше позиция для Вас.

Председатель Священного Синода митрополит Евдоким.

Председатель Админ[истративного] Отд[ела] Св[ященного] Синода. Секретарь, член Св[ященного] Синода.

Печать Св[ященного] Син[ода] Православной] Российской] Церкви]»

(См. прилагаемую фотокопию этого документа, подлинник коего хранится в собрании обновленческих документов Преосвященного Сергия Ларина.)

Итак, 15(28). 10.1923 г. «представители Патриарха уведомили живоцерковного митрополита Евдокима, что они прекращают дальнейшие переговоры» (Стратонов И. А., проф. Русская церковная смута. С. 97).

К сожалению, автор в таких неопределенных речениях упоминает в своих примечаниях (в 36) о письме митрополита Сергия [Страгородского], что понять определенно, о каком именно письме идет здесь речь, совершенно невозможно.

Приведенная дата происшествия неверна; оно имело место на Петров день 29.06(12.07). 1919 года. Покушавшаяся на Патриарха П. К. Гусева привлекалась к суду, что было отражено в тогдашней антицерковной печати.

Остановимся несколько подробнее на этом, характерном для того времени, эпизоде.

29.06(12.07). 1919 года Святейший Патриарх Тихон, в сослужении сонма духовенства и при обычном, многотысячном, стечении молящихся, совершал торжественную литургию в храме Христа Спасителя по случаю Петрова дня.

По окончании ее и благословив молящихся Патриарх, в сопровождении своего многочисленного окружения и клириков храма Христа, вышел из кафедрального собора и направлялся к своей пролетке, стоявшей, по обыкновению, в низу широкой каменной лестницы. В это именно время из толпы к нему подбегает вооруженная ножом женщина и, воспользовавшись всеобщим мгновенным замешательством, наносит Патриарху удар в правый бок.

Пострадавшему немедленно оказывается медицинская помощь; устанавливается, что произведенное ранение принадлежит к разряду легких.

В связи с этим покушением на жизнь Патриарха в народе распространяется слух (оказавшийся ложным), что покушавшаяся в действительности является переодетым мужчиной.

Задержанная народом злодейка доставляется в милицию, где, при установлении ее личности, оказывается Пелагеей Кузьминичной Гусевой.

(Биографические данные о ней и портрет ее см. в журнале «Искры», за 1914 год, №26 и №28, где она именуется несуществующим именем Феония, а по другим источникам – Хиония.)

В 1914 г. и также в Петров день она покушалась на жизнь («пырнула ножом») в селе Покровском (Тобольской губернии) известного «старца» Григория Ефимовича Распутина-Новых, сводя с ним какие то свои старые счеты⁹³.

30.06(13.07).1919 г. ^{14(27).07.1919 г. – Ред.}, по случаю избавления Святейшего Патриарха Тихона от угрожавшей ему опасности (при покушении Гусевой), в храме Христа Спасителя, сонмом архиереев во главе со Святейшим совершается торжественная литургия с последующим благодарственным молебном, совершенном епископами, во время которого Святейший Патриарх, облаченный в мантию, стоит на солее пред образом Спасителя.

Множество народа переполняет храм. Вся солея и путь Патриарха усыпаются живыми цветами.

Несколькими днями позже представитель Советского Правительства наносит Патриарху Тихону на Троицком подворье визит вежливости с выражением сочувствия в связи с недавним покушением (Епископ Тихон Шарапов).

[Речи, произнесенные митрополитом Арсением (Стадницким) и Святейшим Патриархом Тихоном в храме Христа Спасителя 14(27).07.1919 после благодарственного молебна по поводу избавления от смертельной опасности Святейшего Патриарха Тихона.

Речь Митрополита Арсения

Ваше Святейшество.

Милость Божия, явленная на Вас, подвигнула верующую Москву на общую благодарственную молитву пред Господом за спасение Ваше от смертной опасности. Эта радость молитвенного подвига есть радость и всей Русской Церкви, избранным духовным вождем которой Вы являетесь. Здесь, в этом святом храме, сказалась о Вас воля Божия. Вы не искали этой почести, а были взысканы ею. Вы не желали ее, а Вас возжелал Господь, указав Вам великий подвиг первосвятительства в Русской Церкви, путь крестного служения, на котором, как на свитке, виденном некогда пророком Иезекиилем, пред выступлением его на пророческое служение, начертаны слова: плач, стон и горе. И Вы приняли на себя это бремя и пошли этим путем с верою в уповании на Промыслительную силу Божию, благовременно избирающего потребных людей для служения Себе.

Здесь же, в этом храме, пролилась и кровь Ваша от злодейского покушения на Вашу жизнь, – благодарение Богу, не осуществившегося. Является ли это печальное событие следствием злого умысла, заранее обдуманного, совершено ли оно под влиянием религиозного фанатизма, какой-либо ослепленной страсти, или по другим причинам, – нам не ведомо; но несомненно то, что оно есть плод смуты, охватившей нашу родину, представляющую собою ныне взбаламученное море.

По образному святоотеческому выражению, Святая Церковь уподобляется кораблю, плавающему по морю. Свирепеющее море и воздымающиеся волны силятся поглотить корабль Иисусов. Но тщетны их усилия, ибо на корабле этом бодрствует Небесный Кормчий Христос Спаситель, Который управит свой корабль, так как обетования Его о неодолимости Церкви вечны и неизменны.

В течение почти двадцативекового своего существования и земного устроения Святая Церковь, как Царство Божие, Царство света, мира, правды и любви, ведет духовную брань, по Апостолу, с царством мира сего, с миродержателями тьмы века сего, с духами злобы поднебесной (Ефес.6:12). И та брань вековая. Борьба добра со злом, Христа с Велиаром наполняет собою весь мир. Окончится она тогда, когда завершится мировая история, и вся земля поклонится паки грядущему Сыну Божию, чтобы завершить и увенчать эту борьбу окончательною и вечною победою добра над воплощением зла – Антихристом, которого, по Апостолу, Христос убьет духом уст Своих (2Сол.3:6). Когда это будет, нам не дано знать. Но каждый день и час мы должны быть готовы к этому. Это достойное приготовление к сретению Христа, являющееся вместе с тем и нашим спасением, совершается в учрежденной Им Церкви, как в спасительном корабле, для которого не страшны никакие бури и волны в виде тех испытаний, гонений, страданий и мучений, которым подвергались и подвергаются обитающие в Нем. Этим не только не колеблется сила и крепость Церкви, но еще больше укрепляется и утверждается. История Церкви свидетельствует, что мера гонений всегда была слабее духа исповедничества верных сынов ее, из которых многие запечатлели свою преданность Христу мученичеством.

Кровь мучеников – это то благодатное семя, которое давало обильно благостные плоды. Кровию Христовою утверждается Святая Церковь, и на крови мучеников она укреплялась и процветала. Так было в первые века христианства, так было впоследствии, так – теперь. Так будет до окончания века.

Что касается настоящего времени в жизни Церкви, то оно значительно напоминает первые времена христианства. Как тогда, так и теперь, в основу жизненного строительства полагается богоборческое начало, борьба против Бога, вражда против Христа и Его учения, вера объявляется суеверием, религия – опиумом для народа, а священнослужители – врагами народа, затемнителями его и вообще вредным паразитическим элементом, подлежащим упразднению. Подтверждением этого является сонм мучеников и исповедников веры последнего времени, преимущественно из архипастырей и пастырей, запечатлевших свою принадлежность к Церкви кровию. Они служат для нас, современников, пока остающихся в живых, ободряющим примером. Ибо мы, по Апостолу (1Кор.4:9), являемся насмертниками, т. е. как бы приговоренными к смерти. Дай Бог нам силу и крепость духа достойно переносить настоящее, и встречать грядущее, и быть верными даже до смерти в исполнении своего долга (Апок.3:10).

И в этом отношении, Вы, Ваше Святейшество, являете для нас живой, назидательный пример. Вы смело и бодро смотрите в глаза смерти, витающей над Вами, всегда уповая во всем на волю Божию, всегда благую и спасительную. Господь ведает, что творит, Господь ведет Свою Церковь ими же весть судьбами. Верим, что Небесный Кормчий управит Свою Церковь, а Вам, как земному Кормчему Русской Церкви, подаст силы и укажет способы вывести Ее из настоящего тяжкого положения Ее. Попустив совершиться этому злобному покушению, Он сохранил Вашу жизнь, очевидно, для блага Церкви.

Приветствуем Ваше Святейшество от всей Русской Церкви с этим чудом милости Божией. Мы имели утешение только что молиться с Вами при совершении Божественной литургии, за которою принесли бескровную Жертву о себе, о спасении живых и мертвых. А теперь благословите нас помолиться о Вас, да сохранит Вас Господь в мире, цела, честна, здрава, долгоденствующа, право правяща слово истины во благо Святой Церкви.

Ответное слово, произнесенное Святейшим Патриархом Тихоном в храме Христа Спасителя после благодарственного молебна по поводу избавления его от смертельной опасности

27 июля 1919 г.

Преосвященные Архипастыри и возлюбленные о Христе отцы и братие.

Приношу вам душевную благодарность за ваши добрые чувства, подвигшие вас в эти дни возносить о мне усиленные моления ко Господу и ныне собравшие вас в таком множестве в сей святой храм. Переживая прилунившееся здесь со мною две недели тому назад, я еще раз убеждаюсь в глубокой жизненности слов Св. Апостола, что мы Господом и живем, и движемся, и существуем [здесь и далее выделено в тексте архивного документа. – Ред.] (Деян.17:28). Знаете, как близка была ко мне опасность, но дерзновенно скажу вместе с псалмопевцем: смерти не предал меня Господь, не умру, но жив буду и повем дела Господня (Пс.117:17–18). Не для развлечения, конечно, была направлена на меня рука с ножом, но промышляющая о мне милость Божия направила нож не в глубь тела, а как бы вскользь под кожу, и всю боль поранения умягчила до ощущения незначительного щипка. Слава Богу, Благодеющему мне.

Господь призвал меня к высокому Патриаршему служению, коего я не искал, как совершенно справедливо сказал о сем сейчас Высокопреосвященнейший Митрополит Арсений. Господь и хранит меня до того времени, пока жизнь моя нужна для Церкви. Покорный воле Божией, я остаюсь спокоен и за свою участь. И посему, если исполнятся пожелания ваши мне многих лет, если Господь пошлет мне мирную кончину и удостоит меня великой чести почивать с Отцами моими и предшественниками в древнем святом Успенском соборе, буди имя Господне благословенно. Но если мне суждено прожить мало дней и умереть от ножа, или от расстрела, или иною наглою смертию, и не будут знать места погребения (Втор.34:6) – да будет воля Божия: я не лучше собратий моих (3Цар.19:4), которые уже так умерли. Желал бы только, чтобы такая смерть послужила во очищение многих грехов моих и была принята Господом как жертва благовонная за люди. И опять, – великое благодарение Господу, если бы Он сподобил меня видеть дни благи, когда родина наша станет снова единою, великою и могучею Русью и о Церкви нашей будут возглаголаны мирная и благая, но да будет воля Божия, если и мне, подобно ветхозаветным праведникам, не получившим обетованного (Евр.11:13), и Моисею, не вошедшему в землю обетованную, не суждено будет дожить до лучших дней.

В настоящие дни испытаний смирим себя под крепкую руку Господню, все печали наши возвергше нань, яко той печется о нас (1Пет.5:7–8). В совершающихся с нами научимся уразуметь перст Господень, указующий нам, как говорил и приветствовавший меня при входе в храм, идти ко славе чрез страдания, ибо многими скорбьми надлежит внити в Царствие Божие (Деян.14:22). Посему мы во всем должны являть себя как служители Божии, в великом терпении, в бедствиях, в нуждах, в тесных обстоятельствах, под ударами, в темницах и изгнаниях (2Кор.6:4–5).

Помолитесь, отцы и братие, чтобы Господь дал нам силу утвердиться в таких мыслях, и о еже Господу доброе намерение и желание верных своих во благое исполняти и всегда, яко щедр, благодеяти нам, и Церкви Своей Святей, от всякого обстаяния избавляя верных рабов Своих (из чина благодарственного] моления).

Патриарх Тихон.

14–27 Июля 1919 г. Воскресенье.

Москва, Храм Христа Спасителя.

ОР РГБ. Ф. 257. Карт. 8. Ед. хр. 14. Л. 7–7 об. Подлинник. Машинопись. Подпись-автограф. ГА РФ. Ф. 550. On 1. Д. Л. 5–6. Машинопись. Опубликовано: «От всякого обстояния избавляя верных рабов Своих...» / Публ. Н. Кривошеевой // Богословский сборник. Вып. 6. С. 154–159. – Ред.]

9(22).10.1919 г. Особая Сессия Московского Совнарсуда, при участии представителя Наркомюста П. А. Красикова, слушает дело по обвинению гражданки Гусевой Пелагеи Кузьминичны, в покушении на жизнь Патриарха Тихона.

Признав П. К. Гусеву, по данным медицинской экспертизы, психически ненормальной и в момент покушения находившейся в невменяемом состоянии, суд выносит решение о прекращении настоящего дела с последующим помещением Гусевой П. К. в психиатрическую лечебницу.

Характерно, что о прошлом покушении Гусевой на жизнь Распутина, в 1914 г., суд даже и не заикнулся.

Приводим сообщение печати о данном процессе. «И. Ш. Дело о покушении на Патриарха Тихона». (Отчет о слушании дела П. К. Гусевой в Особой Сессии при Совнарсуде). [И. Шпицберг? – Сост.]

22 октября 1919 г. [н. ст.] в особой сессии при Совнарсуде, в составе председателя А. А. Лисицина и судебных заседателей тт. Лебедева и Семенова, при участии представителя от Наркомюста П. А. Красикова, состоялось слушание дела по обв[инению] Пелагеи Кузьминичны Гусевой в покушении на убийство Патриарха Тихона.

Обстоятельства дела следующие:

12 июля [н. ст.] Патриарх служил обедню в храме Христа Спасителя. По окончании службы к Патриарху, по пути его с келейником, – к коляске подбежала женщина и ударила в бок ножом. На Патриархе оказались одетыми: 2 рясы и один подрясник. Нож запутался в рясах и выпал. При медицинском осмотре оказалось: на 2 сантиметра ниже 12 ребра с правой стороны сзади между правой лопаточкою и первою аксилюрною линиею имеется косая рана длиною около 2 см. Рана принадлежит к разряду легких.

Женщина была задержана и оказалась Гусевой Пелагеей Кузьминичной, из Симбирской губернии. Когда отец Александр [Хотовицкий? – Сост.] показал гр[ажданке] Гусевой нож и спросил, «зачем она ранила Патриарха?», Гусева ответила, что она убила антихриста.

В милиции Гусева показала: «Года два тому назад я видела сон. Сам Спаситель сказал мне: «Не бойся, Я с тобой». Долгое время я ходила по святым местам и там много слышала плохого про Синод, а Тихон в то время в Синоде был. Одно время я была арестована за политические дела. Выйдя из тюрьмы, опять пошла по святым местам и видела, как духовенство наживается. Я думала давно убить Тихона, когда он еще митрополитом был. В Москву я приехала месяца два тому назад одна. Вчера я была в Троицком подворье и узнала, что сегодня, т. е. 12 июля, Патриарх будет служить обедню в храме Христа Спасителя. Я пошла к обедне и ждала его выхода. По выходе Патриарха из церкви я и ударила его ножом в правый бок, бросилась бежать, но на площади у остановки трамвая меня задержала толпа и передала милиционеру. Тихона хотела зарезать за то, что он идет против народа, как и все духовенство. Пусть знают, что, может быть, кроме меня, найдется и другая. Самого главного зверя я ухватила, а остальные его зверьки, всем им будет крышка. Ножик остался в боку, когда я ударила Тихона. Хотела порезать весь живот, да силы не хватило. Два месяца я жила на Курском вокзале, ночуя на площади. Зарабатывала средства к существованию в Москве ноской багажа пассажирам. Дома у меня осталась дочь 14 лет. Два сына находятся в Красной армии на фронте».

Ввиду возникших сомнений в нормальности умственных способностей Гусева была подвергнута медицинскому освидетельствованию и наблюдению, причем врач Η. П. Тяпугин дал следующее заключение: «Гусева страдает душевной болезнью, характеризующейся систематизированным бредом преследования и бредом величия религиозного характера, выражающимся в том, что она считает себя посланницей Бога, Его „очами и руками”; она должна совершить акт возмездия по заповеди: „Мне отмщение и Аз воздам”. Возмездие должно быть совершено потому, что Патриарх Тихон – антихрист; он – давний враг христиан и пр. Наряду с бредовыми идеями, Гусева страдает слуховыми и зрительными галлюцинациями: она видела Спасителя в облаках, за 4 дня до покушения к ней являлась Божия Матерь, в белой одежде и окруженная сиянием, сказала: „Дерзай!” Душевная болезнь, которою страдает Гусева, – длительная и затяжная, представляющая в своем течении постоянные ослабления и ожесточения, в зависимости от различных внешних и внутренних условий; соответствует хроническому первичному помешательству.

Этой болезнью Гусева страдает, по-видимому, уже давно. По ее словам в ранней молодости она ходила по монастырям, читала Святое Писание, позднее она стала подвергаться искушениям диавола, который, являясь к ней в образе мужчины, лошади и проч., хотел „соблазнить” ее, но она всегда стойко противостояла искушениям, почему и была избрана Богом, Который дал ей великую миссию борьбы со злом и антихристом; она еще несколько лет тому назад сидела в тюрьме „за обличения”. Покушение на Патриарха Тихона совершено Гусевой под влиянием описанных бредовых идей и галлюцинаций. Во время совершения преступления Гусева находилась в состоянии сумасшествия, в таком же состоянии находится и в настоящее время».

На суде Гусева показала следующее: «Мне 46 лет, вдова, имею трех детей: двух сыновей и дочь. Виновной себя не признаю, считая, что уничтожала слугу сатаны. Приехала в Москву до Троицы и все время находилась на вокзале. Своим поступком я хотела показать, какой недостойный человек есть Тихон. Я видела видение, что у Патриарха Тихона была большая пасть. Господь покажет, что Тихон не истинный Патриарх. Мысль об его убийстве у меня возникла давно. Считаю себя здоровой, хотя и находилась в доме сумасшедших. Я считаю, что Патриарх имеет образ человека, а дух в нем сатанинский. Я не решалась убить Патриарха, но Бог сказал мне, что если я не убью, то он проклянет меня, тогда я подбежала и воткнула в него нож. Я считаю, что духовенство должно быть смиренно и кротко, а оно гордое, как оно есть. Я считаю, что духовенство идет против народа. Тихона я считаю антихристом».

Представитель Наркомюста П. А. Красиков в заключении своем полагал, что Гусеву следует ввиду ее болезненного состояния, благодаря которому ее религиозный фанатизм и отрицательное отношение к Православному духовенству приняли анормальную форму покушения на жизнь и здоровье представителя этого духовенства, – от наказания освободить и озаботиться помещением ее в условия, наиболее соответствующие ее психическому состоянию, в санаторию или в приют.

Суд постановил: 1) что актом врачебного освидетельствования психического здоровья Гусевой и сообщением доктора Психиатрической клиники Московского государственного университета Ганушкова⁹⁴ с несомненностью устанавливается, что в момент покушения на Патриарха Тихона 12 июля 1919 года, гр[ажданка] Гусева находилась в состоянии психической невменяемости, страдая душевной болезнью, характеризующейся бредом величия религиозного характера, выражающимся в том, что она считает себя посланницей Бога, для уничтожения, по ее словам, сатаны и антихриста в лице Патриарха Тихона, чтобы покарать врагов народа и христиан – гордых сатанинских вождей ибо, по ее словам, Господь поставит и изберет кротких и смиренных; 2) что Народный Суд, являясь органом диктатуры рабочего класса, который борется только организованным путем, не может не отнестись с осуждением к актам единоличной расправы даже с врагами народа; 3) что покушение на представителей духовенства, хотя и враждебного революции и трудовому строю, дает оружие в руки контрреволюции, как средство агитации среди еще находящихся под влиянием духовенства темных и несознательных слоев населения и извращает истинное понимание декретов советской власти, касающихся религии и Церкви; 4) что в отношении гр[ажцанки] Гусевой необходима дальнейшая экспертиза в порядке социального обеспечения для определения ее дальнейшей судьбы и принятия мер для излечения ее, как человека трудящегося [?! – Сост.] и социально необеспеченного. Посему Народный Суд постановил: 1) гр[ажданку] Пелагею Кузьминичну Гусеву за нанесение раны Патриарху Тихону от судебного преследования освободить, как психически невменяемую в момент совершения проступка, а также и в настоящее время и дело прекратить и 2) оставить гр. Гусеву на излечении в Психиатрической клинике Московского государственного университета и сообщить в медико-санитарный отдел и в Отдел Социального Обеспечения об освидетельствовании Гусевой для определения ее дальнейшего лечения и времени нахождения в больнице в зависимости от того, насколько болезнь ее излечима и насколько в дальнейшем она представляет опасность для окружающих» (И. Ш. Церковники и их агенты перед народным революционным судом: IV. Дело о покушении на Патриарха Тихона // Революция и Церковь. 1919. №3–5. С. 45–46).

В июле 1923 г., т. е. вскоре по освобождении Святейшего Патриарха Тихона из заключения, в стенах Донского монастыря происходит некий «Малый Собор» из числа «прилучившихся» православных иерархов, оставшихся верными каноническому патриаршему строю.

Испросив у гражданской власти соответствующее разрешение, собравшиеся епископы обсуждали создавшееся в Церкви положение и, осудив обновленческих раскольников, подтвердили свою незыблемую преданность Главе Церкви – Святейшему Патриарху Тихону.

Или, как об этом говорит сам Святейший Патриарх в своем ответном послании Константинопольскому Патриарху в 1924 году.

Православный Русский епископат «получив разрешение на собрание, еще в июле [...] соборным голосом осудил обновленцев, как схизматиков, а ко мне, – говорит Святейший Патриарх, – обратился с просьбой снова стать во главе Русской Православной Церкви и быть Ее Кормчим до того момента, когда Господу Богу угодно будет даровать мир Церкви голосом Всероссийского Поместного Собора и засвидетельствовать перед всем миром нашу правду».

Эти же (собравшиеся в Донском монастыре иерархи) составляют и издают ко всеобщему сведению «Послание Епископов Единой Православной Кафолической Российской Церкви» (или, как оно иногда именуется еще: «Воззвание Православного Российского Епископата от 1923 года»), – написанное в развитие послания Святейшего Патриарха от 2(15).07.1923 года. Об этом епископском послании и упоминает автор статьи, приведенной в нашем Сборнике (см. с. 84).

Желающим понять точку зрения на внешнее развитие и внутреннюю сущность обновленческого раскола с позиций Православного автора-современника и участника церковных событий начала 1920 годов, горячо рекомендуем ознакомиться с безусловно лучшим трудом по данному вопросу из написанных до настоящего времени, озаглавленным: Затворник А. Обновленцы по суду канонов Вселенской Православной Церкви. Девять лекций против обновленческого лжеучения. Уфа, 1927 (132 стр.).

С сожалением, однако, следует оговорить, что книга эта, изданная вряд ли легально и крайне ограниченным тиражом, представляет собою чрезвычайную библиографическую редкость.

Таким образом – как говорили тогда – «Малый Собор» состоялся в связи с возникновением в среде епископата вопроса о целесообразности дальнейшего управления Церковью Святейшим Патриархом Тихоном по освобождении из заключения. Как подчеркивали тогдашние газеты, Патриарх был выпущен на свободу не в силу отсутствия состава «преступления», а в связи с поданным им заявлением об отмежевании от внутренней и внешней контрреволюции и, в перспективе, ему продолжал грозить «суд». Поэтому – главным образом – и высказывались в епископате соображения в пользу воздержания его от управления, до этого, неминуемого «суда» (впоследствии отмененного под влиянием протеста мирового общественного мнения).

Но, кроме того, существовали в епископате (единичные) мнения и о том, что Святейший Патриарх «скомпрометировал» себя как Глава Церкви, не сумев предвидеть и предотвратить возникновение обновленческого раскола в 1922 году.

Был некий слух и о том, что сам Святейший высказывал намерение о добровольной сдаче высшей церковной власти кому-либо из старейших иерархов, вследствие своего нездоровья и усталости от непрерывной и превышающей человеческие силы борьбы «со стихиями мира сего»…

Но последнее – только слух и догадка, к тому же совершенно не отвечающая духовному облику Патриарха.

Несколько человек архиереев-«даниловцев», выразителей взглядов и суждений настоятеля Данилова монастыря, епископа Феодора [Поздеевского], иерарха весьма авторитетного в те годы, – заняли на «Малом Соборе» четкую и твердую позицию в пользу признания деятельности Патриарха безукоризненной и незапятнанной; возможность ухода Святейшего Патриарха от церковного руководства они оценили как страшную пагубу для Церкви и настойчиво поддержали возникшую среди епископата инициативу об обращении к Святейшему с убедительной просьбой не покидать своего поста в столь рискованный и опасный для Русской Церкви исторический момент.

Несколько позже, как знак признательности Патриарха архиереям-«даниловцам» за их стойкость, – им было направлено частное письмо настоятелю Данилова монастыря епископу Феодору [Поздеевскому], в коем последний возводился в сан архиепископа с правом ношения бриллиантового Креста на клобуке.

Протопресвитер военного и морского духовенства о. Георгий Иванович Шавельский родился 6 января 1871 г. в селе Дубокрай Витебской губ., в семье дьячка, «который тяжким крестьянским трудом добывал кусок хлеба для своей многочисленной семьи».В детстве он окончил духовное училище, а затем духовную семинарию. С 1891 г. – псаломщик в одном из приходов Витебской епархии и сельский учитель; 1895 г. – священник. Овдовев, оканчивает Санкт-Петербургскую Духовную Академию [со степенью кандидат богословия. – Ред.]; настоятель Суворовской церкви [Санкт-Петербурга. – Ред.]. Во время русско-японской войны – полковой священник, дивизионный благочинный и затем главный священник Маньчжурской армии; протоиерей. По окончании войны возвращается к своей прежней деятельности. Кроме того, законоучитель Смольного института, профессор богословия в Историко-филологическом институте; 1910 г. – [магистр богословия. – Ред.] член духовного правления военного и морского протопресвитера; 1911 г. – протопресвитер военного и морского духовенства Российской империи (преемник протопресвитера Е. П. Аквилонова). [1915–1917 гг. – член Святейшего Синода. Член Священного собора 1917–1918 гг. В августе 1918 г. после освобождения от должности протопресвитера военного и морского духовенства возвратился в свое имение, откуда пробрался в ставку генерала Деникина и возглавил военное духовенство Добровольческой армии. В начале 1920 г. Врангелем был освобожден от управления военным духовенством и отправлен за границу для окормления русских беженцев. – Ред.]. После революции эмигрирует в Болгарию. [В 1927 г. переходит в юрисдикцию Болгарской Православной Церкви. – Ред.] Здесь – преподаватель Софийского университета; профессор богословского факультета Софийского университета и, наконец, директор и законоучитель русской гимназии.

Скончался 2 октября 1951 г. в Болгарии.

[Питирим (Окнов Павел Васильевич; 28.06.1858, мыс Коженгузен Рижского уезда Лифляндской губ. – 02.02.1920, Новороссийск), митрополит Петроградский и Ладожский. Родился в семье протоиерея. В 1879 г. окончил Рижскую гимназию. В 1883 г. – Киевскую Духовную Академию со степенью кандидата богословия. 03.06.1883 пострижен в монашество, 12.06.1883 рукоположен во иеродиакона, 19.06.1883 – во иеромонаха и 19.06.1883 назначен преподавателем Киевской духовной семинарии. С 26.09.1887 инспектор Ставропольской духовной семинарии, с 24.03.1890 ее ректор. 08.04.1890 возведен в сан архимандрита. С 11.09.1891 ректор Санкт-Петербургской духовной семинарии. 17.08.1894 хиротонисан во епископа Новгород-Северского, викария Черниговской епархии. С 02.11.1896 епископ Тульский и Белевский. С 17.06.1904 епископ Курский и Белгородский. С 25.02.1905 именовался Курским и Обоянским. 06.05.1909 возведен в сан архиепископа. С 04.10.1911 архиепископ Владикавказский и Моздокский. С 22.12.1913 архиепископ Самарский и Ставропольский. С 26.06.1914 архиепископ Карталинский и Кахетинский, Экзарх Грузии, член Св. Синода. 23.11.1915 возведен в сан митрополита и назначен митрополитом Петроградским и Ладожским. 02.03.1917 был арестован Временным правительством наряду с царскими министрами, вскоре освобожден и постановлением Св. Синода 06.03.1917 уволен на покой с пребыванием в Успенском монастыре на горе Бештау (г. Пятигорск). При отступлении армии Деникина переехал в г. Екатеринодар, потом Новороссийск, где и скончался. – Ред.]

Последний при царском режиме, недолговременный Петроградский митрополит Питирим [Окнов] плачевно окончил свою жизнь: сейчас же, как только произошла революция и осуществилось свержение монархии, 6.03.1917 года он, без особых церемоний, был удален с кафедры и, как «распутинский ставленник», арестован. Однако, за неимением состава преступления, тут же был освобожден и, пробыв некоторое время в лаврской больнице, согласно предписанию новой гражданской власти в лице «революционного» обер-прокурора В. Н. Львова, удален на Кавказ (в монастырь на горе Бештау).

«В 1918–1919 гг. Жевахов (товарищ обер-прокурора Святейшего Синода при Η. П. Раеве) с митрополитом Питиримом жили в Пятигорске, а в самом начале января 1920 г. они переехали в Екатеринодар и поселились у митрополита Антония [Храповицкого], тогда управлявшего Кубанской епархией» (Шавельский Г. И., протопр. Воспоминания... Т. 2. С. 72). Произошло это таким образом. Разбушевавшаяся за эти годы тяжелая и кровопролитная гражданская война поделила русских людей и Россию на два непримиримых лагеря. Бежавший – по примеру других иерархов – из Москвы митрополит Киевский и Галицкий Антоний оказался в стане белогвардейцев на юге России, занятом «Добрармией» генерала Деникина. Митрополит и ряд других иерархов проживали тогда в Екатеринодаре и представляли собою некое местное автономное церковное самоуправление, отрезанное линией фронта от Главы Церкви – Святейшего Патриарха Тихона. Касаясь этого периода в своих воспоминаниях о екатеринодарской жизни в 1920 году, митрополит Евлогий [Георгиевский] впоследствии писал так: «Однажды зашел я в архиерейский дом, сидим мы, раздумываем о положении дел [церковных и междоусобных. – Сост.], – и вдруг входит старик, в мещанской чуйке, в шапке, изнуренный, измученный, по виду странник – и мы в изумлении узнали в нем... бывшего Петербургского митрополита Питирима. Оказывается, он был сослан в Успенский монастырь на Кавказе, на горе Бештау. Когда началась эвакуация [белогвардейцев. – Сост.], он бросился к нам. И теперь, дрожа от волнения, психически потрясенный, он униженно молил нас о помощи: „Не оставляйте, не бросайте меня”. „Не беспокойтесь, не волнуйтесь, мы не оставим вас”, – сказал я. „Отдохните у меня” – предложил митрополит Антоний [Храповицкий]. Неожиданной встречей я был потрясен. Помню митрополита Питирима в митрополичьих покоях... Как он домогался этого высокого поста! Как старался снискать расположение Распутина, несомненно в душе его презирая!..» (Евлогий, митр. С. 324).

Несколько позже, в связи с военным поражением генерала Деникина, все множество белогвардейцев, находившихся на занятой им территории, срочно эвакуируется за границу Черным морем. Некоторые русские архиереи, покидающие вместе с ними Родину, оставляют здесь, в Екатеринодаре, злосчастного старца-митрополита.

«Митрополита Питирима взять с собой не удалось: он заболел, ехать с нами доктор ему не разрешил. Мы оставили его на попечение митрополита Антония, которому власти обеспечивали, в случае опасности, своевременную эвакуацию. Митрополит Питирим проболел с месяц и умер» (там же).

Отпет и погребен митрополитом Антонием.

Или, как сообщает другой мемуарист, «митрополит Питирим заболел и 20 января (2 февраля) 1920 г. скончался, а Жевахов, за несколько дней до смерти митрополита Питирима куда-то уехал» (предварительно обобрав умирающего!) (Шавельский Г. И., протопр. Воспоминания... Т. 2. С. 72).

Так, в безвестности, среди скорбей и лишений, больной, опороченный и всеми оставленный, закончил свою жизнь этот старец, бывший некогда довольно видным (и, по-своему, совсем неплохим) представителем русской иерархии.

Вместе с ним ушла в историю и тень Распутина, так или иначе витавшая над Русской Церковью в последние дни царизма.

Суть варнавинского дела, или «Тобольского скандала» (как выражалась тогда левая печать), вкратце заключалась в следующем.

Началось это «дело» в Тобольске 27.08.1915 г.

Получив в ответ на свой запрос телеграмму императора Николая II о разрешении пропеть величание над мощами местночтимого Святителя Тобольского Иоанна [Максимовича], но запрещающую его прославление, – епископ Тобольский Варнава [Накропин]⁹⁵ в 11 часов вечера того же дня колокольным звоном собирает в собор массу богомольцев, где совершает молебен с пением тропаря св. Иоанну Златоусту (небесному покровителю митрополита Тобольского Иоанна Максимовича) и припевов просто: «Святителю отче Иоанне...» с сознательным не упоминанием титула!

В заключение молебна поется величание Святителю Иоанну Тобольскому, что исключалось содержанием царской телеграммы.

В последующие дни «служили так, чтобы можно было, если грянет гром и начнется следствие, свалить с Иоанна Тобольского на Иоанна Златоустого. Поэтому старались умалчивать о «Тобольском» и поминали просто Святителя Иоанна».

Невзирая на эти недостойные уловки, весть о полулегальном прославлении Святителя Иоанна достигает Петрограда, и епископ Варнава вызывается к допросу в Святейший Синод. Виновным себя епископ Варнава не признает. «На какой-то вопрос обер-прокурора Самарина, сидевшего за своим столом, когда Варнава, стоя перед синодальным столом, давал ответ Синоду, он резко заметил: – А ты кто такой здесь будешь? Прокурор, что ли? Коли прокурор – твое дело писать, а не судить архиерея!..

А потом добавил:

– Когда архиерей стоит, мирянам не полагается сидеть» (Шавельский Г. И., протопр. Воспоминания... Т. 1. С. 372).

Как бы то ни было, но из этого, не очень значительного внутрицерковного инцидента, распоясавшаяся предреволюционная «прогрессивная» печать, ради целей, известных одной ей, и в угоду некоторым определенным кругам, раздула невероятный «скандал», а отсюда, под предлогом распутинского засилья, очередной замаскированный удар направлялся, конечно, опять по адресу Церкви, «попов» и клерикалов.

11.12.1915 г. присутствующий в Святейшем Синоде архиепископ Виленский и Литовский Тихон командируется в Тобольск для расследования возникшего «дела».

Ему выдаются соответствующие документы и прогоны. На следующий день, 12.12.1915 г. архиепископ Тихон выезжает к месту назначения и вскоре обер-прокурор Волжин (уже!) получает от него документы, реабилитирующие до некоторой степени Тобольского епископа.

Свистопляска, поднятая «либеральной» печатью в связи с «делом» Варнавы, несколько затихает.

«Полученными от Тихона материалами Волжин остался вполне доволен» (Горев М. Последний Святой. С. 170).

По возвращении из командировки архиепископ Тихон продолжает присутствовать в Синоде.

Получение архиепископом Тихоном 6.05.1916 г. (день Ангела императора Николая II) бриллиантового Креста для ношения на клобуке (Высочайший рескрипт // Церковные Ведомости. 1916. №18–19. 6 мая. С. 119), впоследствии будет истолковано тем же М. Горевым как компенсация за удачное замазывание «Тобольского скандала»⁹⁶.

Однако вскоре же, невзирая ни на какие истерики «прогрессивной» печати, происходит давно ожидавшееся народом (особенно сибиряками) прославление Святителя Тобольского Иоанна; причтение его клику святых. Торжество это состоялось в Тобольске 09.06.1916 года, его возглавил митрополит Московский и Коломенский Макарий (Невский) с сонмом иерархов, съехавшихся из разных мест России. Несмотря на трудности и лишения военного времени, тысячи богомольцев съезжаются на торжество прославления.

(О Святителе Тобольском и всея Сибири Иоанне Максимовиче (род. 1615), бывшем архиепископе Черниговском, †10.06.1715 г., см.: Путинцев М., свящ. Святыни Сибири // Душеполезное чтение. 1873, март. С. 338–355; Абрамов Н. Иоанн Максимович, митрополит Тобольский и всея Сибири // Странник. 1863. №5. Май; С. 71–78; 1864. №1. Январь. С. 5–20. Сулоцкий А., прот. Жизнь Иоанна Максимовича, митрополита Тобольского и всея Сибири // Странник. 1864. Январь. С. 5–37. [Фомин С. В. Последний царский святой: Святитель Иоанн (Максимович), митрополит Тобольский, Сибирский чудотворец: Житие, чудеса, прославление, служба, акафист. СПб.: Общество святителя Василия Великого, 2003. – Ред.])

Потомки Святителя Иоанна – генерал Максимович с семьей, после революции эмигрировали в Константинополь, а отсюда в 1924 году перебрались в Лион (Франция). [Из рода Максимовичей происходил выдающийся святой Русской Православной Церкви Заграницей архиепископ Иоанн Сан-Францисский. – Ред.]

«Семья религиозная, церковная» (Евлогий, митр. С. 460).

Бывший поп-распутинец, переметнувшийся впоследствии в так называемые научные атеисты – Михаил Галкин (Горев) – в 1928 году неплохо, кажется, заработал на Святителе Иоанне [Максимовиче], посвятив истории его прославления свой пасквиль «Последний Святой», тогда же изданный ничем не брезгующим Государственным издательством.

Заканчивая свой «научный» бред, поп Галкин сообщает своим наивным читателям, что в последнее время «Варнава терся [!! – Сост.] в Москве, в качестве одного из ближайших агентов Патриарха Тихона. Когда же последнему стали указывать, что своей близостью к Варнаве он только компрометирует себя, Патриарх „с горечью” решил расстаться с Варнавой и выслал [? – Сост.] его в один из провинциальных городов.

Тогда [продолжает врать поп Галкин-Горев. – Сост.] оскорбленный Варнава решил порвать с Тихоном» (Горев М. Последний Святой. С. 256).

Заметим здесь, что, как и всегда у наших «научных атеистов», стремящихся выдавать желаемое ими за действительное, получилась «осечка» у Галкина-Горева и на этот раз. «Последний святой» – Святитель Иоанн [Максимович] оказался отнюдь не последним святым Русской Церкви и, смеем заверить Галкиных и тутти кванта⁹⁷, отечественных святых будет немало и впредь, так что «литературные» заработки им вполне обеспечены.

Что же касается Преосвященного Варнавы, то он до самой своей кончины прекрасно проживал в Москве.

Скончался он в 1922 году незадолго до ареста Святейшего Патриарха Тихона.

Так, в субботу, 09(22).04.1922 г., после совершения литургии в своем крестовом Сергиевском храме Троицкого подворья, Святейший Патриарх Тихон отбыл в храм Покрова Божией Матери, что на Филях, где в сослужении сонма духовенства, при многочисленном стечении молящихся, возглавил чин отпевания тела скончавшегося бывшего Тобольского архиепископа Варнавы, или «Суслика» – как в свое время титуловал его Распутин.

Тело архиепископа Варнавы погребено внутри ограды Покровского же храма, впоследствии закрытого.

К сказанному остается добавить, что почивший святитель среди некоторой части церковного общества пользовался глубоким почитанием и слыл за прозорливого старца-подвижника. В прошлом он был известен как незаурядный проповедник-народник и прекрасный хозяйственник-администратор.

В связи с его кончиной распространялся слух о предсказании им, незадолго до кончины, что в скором времени Москва сильно пострадает от огня. Об этом вспоминали в войну 1941–1945 гг.

С 60 годов XIX века и до восстановления Патриаршества в Русской Церкви в 1917 году, сменилось тринадцать гражданских «начальников» церковных, приставленных к Церкви для государственного контроля над Ней и удержания Ее в той извращенной внешней форме существования, которую изобрел Петр I, сломав в угоду идее самодержавия исконные канонические рамки Ее бытия, сложившиеся от лет древних согласно 34 Апостольскому правилу.

И хотя обер-прокуроры Святейшего Правительствующего Синода последнего предреволюционного пятидесятилетия представляли собой людей весьма разнообразных по своему духовному облику, но в большинстве своем это все же были люди православно-русские, в той или иной степени болеющие интересами Церкви. Научно-общественный ценз их неизменно был велик (за единичными исключениями), хотя иногда и мало отвечал специфическим церковным требованиям.

Наименее удачными из галереи последних обер-прокуроров следует признать двоих: Η. П. Раева и В. Н. Львова.

И безусловно крупнейшим во всех отношениях – К. П. Победоносцева.

Таким образом, за время жизни Святейшего Патриарха Тихона перед его глазами прошел довольно разнообразный контингент этих пресловутых царских «добрых офицеров», с которыми у него – как правило – складывались и поддерживались достаточно хорошие служебные взаимоотношения.

И действительно, как свидетельствуют ставшие теперь уже историческими факты: «не было ни одного из» обер-прокуроров, кто бы относился недоброжелательно к архиепископу Тихону, «кто бы не отдавал дани уважения его широким и глубоким познаниям, его такту, архипастырской опытности, отзывчивости и особенно его высокому христианскому настроению и никем не пререкаемой чистоте и высоте его архипастырского служения» (Православный календарь на 1918 год).

За указанный период времени обер-прокуроры Синода чередовались в следующем порядке:

Ахматов А. П. (28.02.1862–03.06.1865)

Толстой Д. А., граф. (03.06.1865–04.04.1880)

Победоносцев К. П. (24.04.1880–19.10.1905)

Оболенский А. Д., князь (20.10.1905–24.04.1906)

Ширинский-Шихматов А. А., князь (26.04.1906–09.07.1906)

Извольский П. П. (27.07.1906–05.02.1909)

Лукьянове. М. (05.02.1909–02.05.1911)

Саблер (Десятовский) В. К. (02.05.1911–05.07.1913)

Самарин А. Д. (05.07.1915–26.09.1915)

ВолжинА. Н. (30.09.1915–07.08.1916)

Раев Η. П. (30.08.1916–28.02.1917)

Львов В. Н. (28.02.1917–24.07.1917)

Карташев А. В. (24.07.1917–05.08.1917).

5 августа 1917 года обер-прокуратура ликвидируется и Временным правительством учреждается Министерство исповеданий. Первым и последним министром исповеданий является – Карташев А. В. (05.08.1917–10.09.1917).

После этой исторической даты Церковь наша освобождается от государственной опеки до середины 1927 г.

Ниже помещаем некоторые биографические данные о выше упомянутых обер-прокурорах Святейшего Правительствующего Синода, собранные нами из различных источников с неодинаковой полнотой.

[Ахматов Алексей Петрович (22.11.1817–25.11.1870) – выходец из дворянской семьи Симбирской губ., окончил Казанский университет кандидатом права. С 1836 г. на военной службе, генерал-лейтенант. В 1860 г. назначен харьковским военным губернатором. 28.02.1862 назначен обер-прокурором Св. Синода. С 1863 г. член Государственного совета. 03.06.1865 полностью уволен со службы вследствие крайне расстроенного здоровья и уехал за границу. Похоронен в Троице-Сергиевой лавре (Шилов Д. Н. Государственные деятели Российской империи. 1802–1917. Биобиблиографический справочник. СПб., 2002. С. 58–60). – Ред.]

[Толстой Дмитрий Андреевич (01.03.1823–25.04.1889). Родился в Москве в дворянской семье. В 1842 г. окончил Императорский Александровский лицей с золотой медалью. С 1843 г. на государственной и придворной службе. 03.06.1865 назначен обер-прокурором Св. Синода. Член Государственного совета и сенатор. 14.06.1866 назначен министром народного просвещения с оставлением в прежних должностях. 04.04.1880 уволен от должностей министра просвещения и обер-прокурора, с оставлением членом Государственного совета, сенатором и гофмейстером. 25.04.1882 назначен президентом Императорской Академии наук. 30.05.1882 назначен министром внутренних дел (с оставлением в других должностях). Похоронен в своем имении – с. Маково Рязанской губ. (Шилов Д. Н. Государственные деятели... С. 737–742). – Ред.]

Победоносцев Константин Петрович (21.05.1827–10.03.1907) – уроженец Москвы, сын профессора университета, внук священника Звенигородского уезда Московской епархии. Окончил Санкт-Петербургское Училище Правоведения и с 1846 г. поступает на службу в сенатскую канцелярию. С 1859 по 1865 г. занимает кафедру гражданского права Московского университета (автор «Курса гражданского права»). Как выдающийся юрист в 1861 г. приглашается преподавать законоведение умершему вскоре цесаревичу Николаю Александровичу. Затем преподает тот же предмет великому князю (позже императору) Александру III Александровичу и сыну его, будущему императору Николаю II. С 1868 г. – сенатор. С 1872 г. – член Государственного совета и с 24.04.1880 – обер-прокурор Святейшего Правительствующего Синода, каковую должность занимал в течение трех царствований, до 19.10.1905 г., т. е. свыше 25 лет.

«Все, что сделано в церковной области за это время, так или иначе носит печать его влияния, его таланта, его инициативы. Выдающийся юрист, церковный писатель, публицист – он все свои силы, всю свою преданность Церкви, все свое уважение к Ней посвятил на служение Ее благу, на служение православному народу русскому, как он понимал это благо, – и работал искренне, усердно, не покладая рук. [...] Церковно-приходская школа, поставившая просвещение народа под сень Церкви Христовой, – в полном смысле слова детище Константина Петровича. […]

За последнюю четверть века не было более известного во всех классах и слоях русского общества государственного человека [...] причем и почитатели и враги его одинаково сходились в признании, что это был человек просвещеннейший, великого ума, колоссальных знаний, неподкупной честности и изумительного трудолюбия» († К. П. Победоносцев // Церковные ведомости. Приложения. 1907. №11. С. 510).

Автор многих трудов из области богословия, права, публицистики.

Другой современник пишет о К. П. Победоносцеве:

«К. П. Победоносцев был оригинальной личностью, не замечавшей своих противоречий.

Выдающийся ученый юрист, человек огромного государственного ума, необыкновенной эрудиции и убийственного анализа, создавших ему славу всеразрушающего оппонента и в Совете Министров, и в Государственном совете, К. П. Победоносцев своим острым умом сразу проникал в глубь явлений, замечал его слабые стороны, прозревал могущие произойти от него последствия. Но чтобы решительной рукой остановить оказавшееся негодным и опасным и вместо него создать новое лучшее, – для этого у него не доставало творческого синтеза или воли, – вернее того и другого. И он примирялся со злом и даже своей пассивностью попустительствовал тому, что сам отрицал...» (Шавельский Г. И., протопр. Воспоминания... Т. 2. С. 163).

В самом начале двадцатого столетия, когда началось брожение революционных страстей, и многие крупные государственные деятели последнего царствования были убиваемы из-за угла, при помощи бомб, револьверов и адских машин, – не был обойден в этом отношении и такой необычайный государственный деятель, каким был К. П. Победоносцев. 09.03.1901 года, в начале 1 часа ночи, приехавший специально из Самары «сын титулярного советника Николай Константинов Лаговский [...] подойдя к дому обер-прокурора Святейшего Синода на Литейном проспекте, к освещенным в нижнем этаже окнам кабинета, в котором в это время занимался действительный тайный советник Победоносцев, произвел по направлению к письменному столу два выстрела».Стрелявший промахнулся (Покушение на жизнь обер-прокурора Святейшего Синода Константина Петровича Победоносцева // Церковные Ведомости. Прибавления. 1901. №11. С. 393–394).

Наконец, приведем и «научно-атеистическую» характеристику К. П. Победоносцева.

«Победоносцев Константин Петрович (1827–1907) – злейший реакционер и мракобес, обер-прокурор Синода в 1880–1905. По образованию юрист. Был идейным защитником неограниченного самодержавия, вдохновлял реакционную политику царизма. Важнейшей своей целью жизни считал борьбу с революционным движением [?! – Сост.], главную опору в этой борьбе видел в религии. Организовывал строительство церквей, особенно в рабочих районах, вел наступление воинств[ующей] церкви на просвещение народа под видом внедрения церковно-приходских школ, стремился искоренить светскую школу и подчинить церкви все народное образование. Через цензурное ведомство преследовал прогрессивную печать, вел войну с материалистической наукой и прогрессивной литературой [? – Сост.]. С именем Победосцева] связана травля Л. Н. Толстого и отлучение его от Церкви, а также массовое преследование сектантов» (Краткий научно-атеистический словарь. М., 1964. С. 436). [См.: Шилов Д. Н. Государственные деятели... С. 580–591. – Ред.]

[Оболенский Александр Дмитриевич (24.11.1855–21.09.1933), князь. В 1877 г. окончил Императорское училище правоведения, определен на службу в Министерство юстиции. Почетный мировой судья и предводитель дворянства Козельского уезда Калужской губернии. С 1897 г. товарищ министра внутренних дел. С 1901 г. сенатор. С 1905 г. член Кабинета министров, член Государственного совета. Обер прокурор Св. Синода (20.10.1905–24.04.1906). 1907–1917 гг. член Государственного совета. С 1920 г. эмигрировал в Германию. Скончался в г. Дрездене Германия. (См.: Шилов Д. Н.Государственные деятели... С. 526–528). – Ред.]

[Ширинский-Шихматов Алексей Александрович (19.11.1862–22.12.1930), князь. В 1884 г. окончил Императорское училище правоведения, определен на службу в Министерство юстиции. В 1885 г. переведен в Министерство внутренних дел, чиновник особых поручений при эстлянском генерал-губернаторе. С 1890 г. служил в ведомстве православного исповедания. Обер-прокурор Св. Синода (26.4.1906–09.07.1906). С 1906 г. член Государственного совета. С 1919 г. в эмиграции. В июне 1921 г. на съезде правых монархистов в г. Бад-Рейхенгалле (Бавария) избран одним из трех членов Высшего монархического совета. В 1921 г. участвовал в Карловацком церковном соборе. В 1924 г. переехал на жительство в г. Севр под Парижем, где и похоронен. (См.: Шилов Д. Н. Государственные деятели... С. 526–528). – Ред.]

Извольский Петр Петрович (14.02.1863–09.12.1928).

[Окончил историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета. Служил в министерстве иностранных дел и министерстве внутренних дел. 27.07.1906 назначен обер-прокурором Св. Синода с оставлением в придворной должности. Член Государственного совета. С 1917 г. жил в Ялте. В октябре 1920 г. выехал из Ялты в Константинополь, с 1923 г. проживал в Париже. – Ред.]

После революции эмигрировал за границу и окончил жизнь свою священником.

В Париже, на рю Дарю, он явился к управляющему западноевропейскими русскими приходами, митрополиту Евлогию [Георгиевскому] и выразил желание принять священный сан. Митрополит рукополагает его во священника [1922 г. – Ред.] и назначает настоятелем русской церкви в Брюсселе (Бельгия) на место умершего протоиереяо. Александра Смирнопуло.

«Отец Петр Извольский [первый, назначенный мною в Брюссель настоятель] был замечательным, образцовым священником. В нем сочетались смирение и кротость, столь трогательные в бывшем важном сановнике, со стойкостью, с уменьем стать авторитетным в глазах прихожан. К своему служению он относился с ревностью неофита, вложил в него все свои дарования. Прихожане его единодушно почитали, а для меня. Петр был утешением. Очень к нему был расположен знаменитый кардинал Мерсье [примас Бельгии. – Сост.]» (Евлогий, митр. С. 391). [См.: Шилов Д. Н. Государственные деятели... С. 302–304. – Ред.]

Лукьянов Сергей Михайлович (23.08.1855–02.09.1935).Член Государственного совета, сенатор, тайный советник, назначается обер-прокурором с оставлением его членом Государственного совета и сенатором.

Доктор медицины С. М. Лукьянов родился в Москве в 1855 году. Окончил гимназию с золотой медалью. Окончил Военно-медицинскую Академию со званием лекаря, с отличием и с награждением премией Иванова. По конкурсу оставлен на 3 года при Академии, для подготовки к профессорскому званию. В это время работал при клинике проф. С. П. Боткина. В заграничной командировке занимался в Страсбурге в лабораториях профессоров Гольтца и Гоппе-Зейлера. В 1883 г. – доктор медицины. Далее работает в Лейпциге, Геттингене и пр.

В Санкт-Петербурге, по возвращении из-за границы, удостоен звания приват-доцента по кафедре общей патологии. С 1886 г. – экстраординарный профессор Варшавского университета.

В 1894 г. – директор Института экспериментальной медицины в Санкт-Петербурге. С 1897 г. – совещательный член Медицинского совета Министерства внутренних дел. С 1898 г. – преподаватель училища правоведения по кафедре судебной медицины. В 1900 г. – член Комиссии по вопросу о реформе средней общеобразовательной школы.

С. М. Лукьянову принадлежит до 50 научных трудов (в том числе 3 тома «Оснований общей патологии»). Под его руководством опубликовано до 110 научных сообщений.

С. М. Лукьянов состоял членом-корреспондентом флорентийской медико-физической Академии; почетным членом медицинского общества в Генте; почетным членом Кавказского медицинского общества; председателем биологического отделения русского общества охраны народного здравия и многих других научно-медицинских обществ.

С 1904 г. – член Государственного совета.

2.05.1911 года С. М. Лукьянов уступает свой пост новому обер-прокурору, В. К. Саблеру – в прошлом товарищу обер-прокурора К. П. Победоносцева.

В связи с этим, 18.05.1911 года, в 2 часа, после окончания очередного заседания, члены Святейшего Правительствующего Синода приглашают в залу присутствия приехавшего для прощания с Синодом бывшего обер-прокурора, члена Государственного совета, сенатора, тайного советника С. М. Лукьянова.

Временно первенствующий в Синоде митрополит Московский и Коломенский Владимир [Богоявленский] после теплой, приветственной речи, подносит С. М. Лукьянову и благословляет его образом Спасителя.

Выразив свою благодарность, бывший обер-прокурор принимает благословение и трижды лобызается с каждым из архипастырей (Именные Высочайшие указы, данные Правительствующему Сенату // Церковные Ведомости. 1911. №19–20. С. 105. Прощание Святейшего Синода с бывшим обер-прокурором // Церковные Ведомости. Прибавления. 1911. №21. С. 859–863. Прощальные речи бывшего обер-прокурора Святейшего Синода С. М. Лукьянова // Там же. С. 922–926).

[14.12.1917 С. М. Лукьянов был уволен со службы (один из немногих бывших царских чиновников отказался ходатайствовать о пенсии перед советской властью). С 1918 г. преподавал в институте усовершенствования врачей. В ночь с 4 на 5 ноября 1919 был арестован в Петрограде и отправлен в Москву. Осенью 1920 г. по многочисленным ходатайствам был освобожден. 22.11.1920 избран профессором Государственного клинического института усовершенствования врачей. С 1930 – академик, пенсионер. – Ред.] [См.: Шилов Д. Н. Государственные деятели... С. 432–436. – Ред.]

Саблер Владимир Карлович (13.11.1845–08(09?).09.1929).

Родился в 1845 году. Сын штаб-лекаря и дворянки Тульской губ. Алексеевой. Окончил Московский университет. «Получил очень серьезное юридическое образование и после недолговременной профессорской деятельности в Московском университете был привлечен К. П. Победоносцевым к службе по духовному ведомству» в должности юрисконсульта.

Женат на аристократке Заблоцкой-Десятовской.

06.05.1905 г. «В. К. Саблер покидает службу в Синоде и назначается членом Государственного совета. Настоящие причины ухода В. К. Саблера не выяснены. Передают, однако, что главной побудительной причиной отставки были коренные разногласия во взглядах на церковные дела между К. П. Победоносцевым и его ближайшим помощником. История этих разногласий, по словам самого В. К. Саблера, очень сложна» (Новый обер-прокурор Св. Синода // Ярославские епархиальные ведомости. 1911. №21. С. 385).

Из различных позднейших (а отчасти и современных) сообщений печати нетрудно понять, что главным мотивом расхождения В. К. Саблера с К. П. Победоносцевым в 1905 г. был, в конце концов, вопрос о предстоящих неминуемых преобразованиях в Русской Церкви, включая восстановление в Ней Патриаршества, о чем уже тогда немало высказывалось мнений в гражданской и особенно церковной печати, с пожеланием недалекого и положительного разрешения этой проблемы.

Известно, что К. П. Победоносцев смотрел на этот вопрос весьма неодобрительно и занял совершенно отрицательную позицию в деле его положительного разрешения.

На этой именно почве возникали трения К. П. Победоносцева и с Первенствующим членом Св. Синода митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским Антонием [Вадковским], и с некоторыми другими иерархами, сочувствовавшими идее восстановления Патриаршества в России.

Через 6 лет, 02.05.1911 года, состоялось назначение на пост обер прокурора Св. Синода, действительного тайного советника, сенатора В. К. Саблера (Десятовского, по жене).

Позднейшие «научно-атеистические» пошляки, в стремлении опорочить «всех и вся» им неугодных, о В. К. Саблере – «правой руке» давно умершего Победоносцева, – в частности, писали: Саблер – «на жаргоне Распутина – „Цаблер” [...] – Не человек, а воск, чистый воск! – расхваливал Саблера Николаю Романову Распутин. – Подогреешь и жми его! Вот царский послушник... И церковник!.. Вот!..» (Горев М. Последний Святой. С. 264).

Как бы то ни было, «обер-прокурор В. К. Саблер [...] прекрасно знал Церковь, любил Ее и много работал для Нее; но тут случилась другая беда: его имя в обществе и в Думе связывали с Распутиным» (Евлогий, митр. С. 182).

Обер-прокурорство В. К. Саблера продолжалось – и вполне благоплодно для Церкви, несмотря на ряд нежелательных явлений в Ней, что от него не зависело, – до самого ближайшего предреволюционного времени, когда на этом посту его сменил А. Д. Самарин.

В. К. Саблер надолго пережил революцию и испытал на себе некоторую долю репрессий со стороны новой, революционной государственности, как «царский опричник», «махровый реакционер», «распутинец» и т. п.

Так, еще в первые дни революции, 24.04.1918 года, в Москву, под усиленным конвоем [!! – Сост.] доставляется арестованный под Новочеркасском, бывший обер-прокурор Святейшего Правительствующего Синода, В. К. Саблер (Десятовский). После недолгого пребывания в заключении, в чрезвычайной следственной комиссии «за отсутствием состава преступления» он, однако, освобождается из тюрьмы. (Петроградский церковно-епархиальный вестник. 1918. №9. С. 2).

Позже, «приватно» проживая в Москве, совершенно устранившись от какого бы то ни было касательства к церковным делам, он влачил довольно жалкое существование. Есть свидетельство, что он не очень благосклонно относился к позиции Святейшего Патриарха Тихона в отношении «внешних». Но с несомненностью следует понимать это его отношение лишь как оценку патриаршей «политики», которую, как известно, последний неуклонно осуществлял до конца дней своих. Что же касается личности Святейшего, то В. К. Саблер, прекрасно знавший Патриарха еще с давних пор, ставил ее, конечно, очень высоко. Кажется, В. К. Саблер считал, что иерарх, возглавляющий при данной ситуации Русскую Церковь, должен бы быть более ярко выраженной лояльной направленности, а может быть, и вообще более «гибким»…

В беседе с пишущим эти строки бывший священник села Колтова (Московская епархия, Каширский уезд), ранее долгое время служивший при храме в имении Саблеров, о. Василий Покровский, рассказал, что в начале 1920 гг. он как-то навестил проживавшего в то время в Москве (на Поварской) В. К. Саблера. Последний, в разговоре с гостем о текущем церковном моменте заметил, что, по его мнению, было бы, по-видимому, лучше для Православной Русской Церкви, если бы на Соборе 1917–1918 гг. Патриархом, вместо Святейшего Тихона, оказался избранным тогдашний Владимирский митрополит Сергий [Страгородский].

Оказался ли правым в этой своей мысли В. К. Саблер, теперь может судить каждый, кто более или менее знаком с правдивой историей нашей Церкви за послереволюционный период Ее существования.

В «безбожнической» брошюре некоего К. И. Сахарова, посвященной Святейшему Патриарху Тихону, совершенно неожиданно для читателя самоуверенный автор сообщает, что, в свое время, будто бы обер-прокурор Саблер «очень неодобрительно и подозрительно...» относился к архиепископу Тихону (Сахаров К. Я. Патриарх Тихон. М., 1925. С. 5). Эта, в полной мере безответственная фраза, нигде и ничем не подтверждаемая, притянута ни к селу и ни к городу автором лишь с целью лишний раз засорить внимание читателя на постоянных внутренних кознях и интригах в Церкви, якобы имевших место в действительности…

Но продолжаем о В. К. Саблере. В широких церковных кругах было хорошо известно о его личной щедрой благотворительности. Отметим здесь лишь малую крупицу из этой области.

В имении Саблеров, в 15 верстах от Каширы, расположенном в прекрасной, живописной местности на берегу Оки, была создана женская богословская семинария, рассчитанная на 500 девочек, с 6-летним курсом обучения. Величественные, многоэтажные корпуса этого замечательного духовно-учебного заведения свидетельствовали о широком размахе его учредителей и попечителей, из которых главным и первым был «никудышный» (по дальнейшему отзыву о. Г. И. Шавельского) В. К. Саблер.

Прекрасно поставленное дело преподавания как специально богословских дисциплин, так и общеобразовательных предметов, а также более чем просто хорошее содержание учениц этой семинарии, отличное питание и вообще весь продуманный общий учебно-воспитательный строй ее, – много десятилетий спустя (когда от всего этого учреждения не осталось и следа!), с любовью и благодарностью вспоминались былыми воспитанницами семинарии, успевшими уже превратиться в древних старух. Девицам, окончившим семинарию, предоставлялось право преподавания Закона Божия в общеобразовательных школах.

26 сентября, в день местного храмового праздника, на память преставления св. ап. и ев. Иоанна Богослова в семинарии бывало большое торжество и наплыв высокопоставленных, духовных и светских гостей; литургия в этот день совершалась здесь обычно собором епископов в сослужении многочисленного клира. 500 питомиц щедро одарялись различными гостинцами.

Вечером бывал торжественный и многолюдный прием в роскошном доме Владимира Карловича, где присутствовали все члены его семьи: супруга Ольга Андреевна и три сына.

В этот день, в 1916 году, заканчивая в Семинарии официальную, торжественную часть праздника, в предвидении грядущих событий, с теплой речью к питомцам обратился сам Владимир Карлович, который со слезами на глазах дал понять своим многочисленным слушательницам что, очевидно, близятся иные времена, когда, по-видимому, Семинария вынуждена будет прекратить свое существование... В связи с этим Владимир Карлович, завещал девушкам хранить в своей жизни то святое и доброе, что стремилась вложить в их души и сознание эта школа…

В революцию, конечно, все было разграблено и разрушено.

К концу своей жизни, будучи древним старцем, В. К. Саблер был сослан в Тверь (Калинин).

Здесь он, «оставленный на медленную муку [...] буквально голодал, и когда друзья приносили ему кусочек черного хлеба, маститый 85-летний старец плакал от чувства благодарности. Последние годы он провел в Твери, проживая в церковной сторожке...» (Маевский В. А. Сербский Патриарх Варнава. С. 42).

В своих воспоминаниях злой и (кроме себя) всеми недовольный, бывший протопресвитер военно-морского духовенства о. Г. И. Шавельский, даже в строках, посвященных памяти В. К. Саблера, ухитрился сохранить тон Собакевича, так-таки и не усмотрев в его облике совершенно ничего положительного. Он пишет: «Саблер не обладал ни умом Победоносцева, ни непреклонной волей князя Голицына, ни властностью Протасова, прежних обер-прокуроров. Он пробыл обер-прокурором всего четыре года, и, однако, он, как ни один из его предшественников и преемников, оказал решительное влияние на склад и характер всей церковной жизни предшествовавшего революции времени. В. К. Саблер был оригинальнейшим обер-прокурором. Он всегда был другом архиереев [...] Но он был другом и всего духовного и особенно монашеского чина. Его приемная всегда была переполнена монахами и монахинями, игуменами и игумениями, архимандритами и протоиереями. Они принимались в первую очередь. Игумены, архимандриты и протоиереи приветствовались троекратным лобзанием. Наблюдатель, правда, мог при этом заметить, что даже кончики усов Владимира Карловича не касались лика отцов. Но... звуки поцелуев все же раздавались. К игумениям, игуменам и архимандритам Владимир Карлович обращался не иначе, как „мать честная”, „отче святый” и т. п. Посещая монастыри, Владимир Карлович выстаивал шестичасовые монастырские службы, во время которых усердно ставил свечи, отбивал поклоны, вообще являл пример самого истового благочестия. Речь В. К., с кем бы он ни разговаривал, была пересыпана священными изречениями и словами, – даже от нее пахло елеем и ладаном. Ревность к делу у В. К. не оставляла желать большего. Он был занят каждый день и все время – с утра заполночь: очень часто он принимал посетителей после 12 часов ночи. Он все время был в суете и работе и все время, казалось, дышал церковностью. Какого же еще можно было желать обер-прокурора? Императрица и царский духовник, протоиерей А. П. Васильев, так и считали, что лучшего обер-прокурора Св. Синода, чем В. К. Саблер, и не может быть... Чем же ознаменовалось хозяйничанье [! – Сост.] Владимира Карловича? […]

Награды сыпались как из рога изобилия. Архиереи, архимандриты, игумены, священники были засыпаны всевозможными наградами. Викарии награждались такими орденами, каких раньше с трудом удостаивались архиепископы. Сорокалетние архиереи возводились в архиепископы, награждались крестом на клобуки – наградой, которой раньше сподоблялись лишь престарелые архиепископы. Митра для белого духовенства стала почти обычной наградой и т. д. и т. п. […]

Множество наградных дел [...] должны были бы свидетельствовать о [...] расцвете церковной жизни [...] Конечно, ничего подобного не было. Если можно говорить о каком-либо обязанном мощному содействию и покровительству Владимира Карловича расцвете, то только о болезненном [! – Сост.] расцвете так называемого „ученого” монашества, в руках которого и раньше была иерархическая власть Русской Церкви, а теперь оказалось и духовно-учебное дело. В „царствование” В. К. развилась какая-то эпидемия пострижений студентов Духовных Академий, пострижений без счету, выбору и разбору, своего рода скачек к архиерейскому омофору. Это безнравственное [! – Сост.] и уродливое [! – Сост.] явление в последнее время привело к измельчанию архиерейства, омирщению монашества, развалу [? – Сост.] руководимых монахами духовных учебных заведений» (Шавельский Г. И., протопр. Воспоминания... Т. 1. С. 281–286).

Как все это поразительно пахнет... обновленчеством!

Здесь о. протопресвитер явно «пхает телегу в мешок», но она не лезет. «Развал» духовно-учебного дела в предреволюционное время если и имел в действительности некоторое место, то должен быть отнесен не за счет администрирования никуда не годного – по убеждению Шавельского – обер-прокурора В. К. Саблера (каких мирян дай Бог побольше в Русской Церкви и впредь!), а за счет инициативы и закулисного влияния в этом деле со стороны различных церковно-думских и профессорских элементов с их подпевалами в рясах и вицмундирах из титлиновско-львовской «стаи славных», – всех тех «прогрессивных» и «либеральных» батюшек (особенно из столичных!) и профессоров, которые давно уже начали свою подпольную «работу» по подкапыванию Дома Божия... Отбросив здесь излишнюю скромность, следует вспомнить, что и сам о. протопресвитер являл собою в то время достаточно рельефный тип столичного «прогрессивного» батюшки с немалой долей обновленческой лигатуры в своем пастырском облике. И недаром его фамилия украшает собою страницы злобного пасквиля на Русскую Церковь бывшего его подчиненного священника и – в некотором роде – питомца, А. И. Введенского («Церковь и государство», с. 109–110), где о. Шавельский совершенно недвусмысленно (хотя, правда, и бездоказательно, как всегда у этого автора) выводится весьма «бунтарски» настроенным иереем, готовым принять самые левые обновленческие «идеи»... Надо думать, что в эмиграции о. Г. И. Шавельский имел полную возможность заново переосмыслить эту свою былую позицию и вполне отречься от нее⁹⁸.

Далее, в мемуарах своих, он пишет следующее о В. К. Саблере: «При некоторых своих несомненно хороших качествах ума и сердца, В. К. принадлежал к числу людей, для которых интересна сервировка стола, а не яства, что на столе; которых новая лампадка в иконостасе или киот больше радует, чем новая, свежая и сильная богословская мысль; которых пропуск нескольких стихир или псалмов за всенощной в духовной семинарии обеспокоют больше, чем безобразная постановка в этой семинарии богословской науки. […]

Из В. К. Саблера, может быть, вышел бы хороший художник, поэт, еще лучший анекдотист-рассказчик, наверное – отличный старообрядческий начетчик, а судьба поставила его у кормила Церкви в самую серьезную пору жизни русского народа. […]

В[ладимр] К[арлович] [...] на все смотрел как-то легко и просто: пусть будет книга самая пустая, но лишь бы в красивой обертке; пусть совсем загниет жизнь в монастыре, но лишь бы там красиво служили; пусть „святой” отец будет с пустыми головой и сердцем, но лишь бы вид его был „ипостасен”: важен на вид, сановит – в церковном смысле, непременно при длинной бороде и таких же волосах».

Поразительно, как все это нервирует о. Г. И. Шавельского! О, крамольный душок обновленческого тления, не выносящий никакой священной, национально-религиозной традиции! Как все это не по нутру нашему прогрессивному о. протопресвитеру – «умеренно-подстриженному» и с бородкой а ля Генрих Птицелов. Это – не мелочь! даже здесь просачивается их разрушительная, ядовитая преемственность. До чего же все это тесно переплетено, начиная от «реформ канонических» и кончая «рубашечками-фантези», о которых говаривал в свое время Антонин [Грановский].

«Характерна еще одна особенность В. К. Саблера. Казалось, где найти большего благодетеля для архиереев и всего духовного чина, чем Саблер? Когда только и как только ни целовал он владык и «честных отцов»! И, несмотря на это [...] ни раньше, ни позже – не было столько архиерейских перемещений и, кажется, даже увольнений на покой, как при нем.

Время пребывания Саблера у власти ознаменовалось: а) страшным упадком во всех отношениях, кроме количественного [! – Сост.], так называемого „ученого” монашества, широко открывавшего двери для всяких искателей приключений; б) понижением умственного и нравственного уровня в архиерействе [?! – быть может, и в протопресвитерстве? – Сост.]; в) расстройством и упадком духовно-учебных заведений, в особенности Духовных семинарий и академий; г) омирщением монастырей; д) огромным понижением образовательного, – при огромном повышении общего образования в России, – уровня в среде сельского белого духовенства, развитием „фельдшеризма” в пастырстве вместо „докторства”; е) общей отсталостью церковной жизни и работы; ж) совершенным не использованием огромных монастырских и других церковных богатств, все время остававшихся под спудом, пока не разграбили их большевики.

Сторонники Саблера укажут на его добродетели. [...] Я совсем не хочу отрицать ни некоторых добрых качеств, ни добрых дел Саблера, но считаю, что положительное, сделанное им для Церкви было столь мелко и ничтожно в сравнении с тем, что можно и должно было сделать при наличии тех сил и средств, которыми тогда располагала Церковь, что об этом положительном и говорить не стоит. Самое же главное в том, что тон, взятый Саблером, самый характер его работы были разрушительны для Церкви» [?! – Сост.] (Шавельский Г. И., протопр. Воспоминания... Т. 1. С. 286).

Такова, в конце концов, нелестная оценка деятельности благочестивейшего В. К. Саблера как обер-прокурора Синода со стороны одного из последних синодальных членов. И однако здесь же, в воспоминаниях своих, о. Шавельский, незаметно для себя, проговаривается, указав, несколькими строками ранее, что В. К. Саблер «как ни один из его предшественников и преемников, оказал решительное влияние на склад и характер всей церковной жизни предшествовавшего революции времени».

Если же – как теперь известно – «предшествовавшее революции время» привело нашу Церковь к Патриаршеству, то доля заслуги в этом принадлежит, бесспорно, и В. К. Саблеру, ибо и он был одним из «Никодимов» Русского Патриаршества...Стало быть, отбросив все второстепенное, в итоге общей оценки В. К. Саблера и его служения Церкви на антицерковном – в существе своем – посту обер-прокурора, следует признать, что деятельность его в целом была весьма положительной, проникнутой любовью и доброжелательством к духовенству и верующему народу и окрашена тем духом церковности, который мы тщетно стали бы искать у новых церковных «радетелей» типа о. протопресвитера и иже с ним.

В. К. Саблер не искал козлов отпущения – на кого бы свалить все те незадачи, доставшиеся ему в Русской Церкви в наследие от его многочисленных предшественников, а как умел и понимал, старался поощрять все то положительное и доброе, находившееся в сфере его компетенции и, может быть, действительно, меньше чем следовало бы боролся с безмерно распустившимися в его время так называемыми обновительными тенденциями, разъедавшими (пока что изнутри) организм Русской Церкви. Таким образом, по всей справедливости, единственной коренной ошибкой благочестивого и церковного – в самом лучшем смысле этих слов – обер-прокурора В. К. Саблера была его аристократическая и юридическая терпимость в отношении лукавых, политиканствующих батюшек своего времени, охотнее обивавших пороги различных конспиративных «Союзов 32» или думских «кулуаров», чем вверенного их попечению приходского храма.

И, наконец, если верующие православные люди призываются к подражанию «наставникам» своим и назиданию, взирая на конец живота их, то применительно к о. Шавельскому и В. К. Саблеру, лишь последний, но никак не первый, являет собою достойный вечного поклонения, подлинно православныйирелигиозный пример!А дар назидания своей смертью – дается немногим... [См.: Шилов Д. Н. Государственные деятели... С. 645–649. – Ред.]

Самарин Александр Димитриевич (30.01.1868–30.01.1932).

«А. Д. Самарин [...]– представитель славянофильской династии (племянник знаменитого славянофила Ю. Ф. Самарина и сын Д. Ф. Самарина, также известного славянофила) – пользуется огромной популярностью среди московской интеллигенции. Будучи очень религиозным человеком консервативного склада, А. Д. Самарин с юных лет выступал в качестве церковного публициста: в 1890 годы он приобретает известность своей резкой полемикой с В. С. Соловьевым, которая ведется им со строго православных позиций. Репутация строго православного деятеля обеспечивает ему влиятельное положение в московском земстве и назначение в 1915 году на пост обер-прокурора Святейшего Правительствующего Синода. На этом посту А. Д. Самарин проявляет необыкновенную стойкость и принципиальность. „Это личное назначение царя [...] оказалось неудачным для власти, потому что Самарин, человек правых убеждений, был слишком честен и непреклонен в своих религиозных убеждениях и мешал извилистой и нечистой церковной политике, корни которой через Распутина восходили к императрице”» (Милюков П. Н. Воспоминания (1859–1917). Нью-Йорк, 1955. Т. 2. С. 205.).

«В самом начале своей деятельности Самарин заявил царю, что он не отвечает за управление делами Православной Церкви, если Распутину будет разрешено влиять на них из-за кулис. [...] Самарин – один из самых популярных и уважаемых членов Правительства [...] Нужно напомнить, что Распутину удалось добиться назначения своего друга Варнавы [Накропина] епископом Тобольским. Поведение последнего вызвало в обществе такое возмущение, что Самарин призвал его к ответу. В результате он сам был уволен» (Бьюкенен Дж. Мемуары дипломата. М., 1922. С. 142–144).

Увольнение обер-прокурора А. Д. Самарина состоялось в связи с «распутинским засильем» в Синоде, вылившемся в известное «варнавинское дело» о незаконном прославлении Святителя Тобольского Иоанна [Максимовича].

«Московское депутатское дворянское Собрание постановило выразить Самарину скорбь по поводу оставления им поста обер-прокурора Св. Синода. Это была первая ласточка революции: московское дворянство выражало скорбь по поводу действий государя!..» (Шавельский Г. И., протопр. Воспоминания... Т. 1. С. 373).

В первые после революции годы имя А. Д. Самарина не сходит со страниц доживавшей свои последние дни церковной печати, а позднее муссируется в самой «отрицательной» окраске в печати так называемой «антирелигиозной», обличающей его в крайней контрреволюционности.

В действительности, в эти годы А. Д. Самарин, подобно ряду других– в прошлом высокопоставленных – лиц, сумел вполне отрешиться от всяких политических «надстроек» и целиком переключился в сферу религиозных, церковных интересов, всегда бывших ему близкими. Так, летом 1917 года он фигурирует на епархиальном съезде духовенства и мирян, экстренно созванном для избрания Московского митрополита, как один из возможных кандидатов на Московскую кафедру, а несколько позже развивает активную церковно-общественную деятельность на посту Председателя правления объединенного союза приходских советов Московской епархии. И, конечно, эта, весьма полезная для Церкви его деятельность, сейчас же берется под обстрел «безбожниками» и, в конце концов, дорого обходится ему – не раз влачимому по судам и трибуналам в качестве обвиняемого в... контрреволюции.

[Первый раз А. Д. Самарин был арестован в октябре 1918 г. и провел полтора месяца в тюрьме. Затем в 28.08.1919 был вновь арестован по делу Совета объединенных приходов (так называемое «дело Самарина–Кузнецова»), 11–15 января 1920 г. состоялся показательный открытый судебный процесс, на котором А. Д. Самарин был приговорен к высшей мере наказания – к расстрелу, который был заменен бессрочным заключением. Освобожден в марте 1922 г. В конце 1925 г. был арестован по делу митрополита Петра (Полянского) и приговорен к 3 годам ссылки в Якутию, после окончания ссылки вновь был сослан. – Ред.]

Последние годы жизни А. Д. Самарин проводит в Костроме, куда был сослан как «социально-опасный элемент». Здесь нередко можно было видеть его в роли чтеца или псаломщика в одной из не закрытых, тогда еще, местных церквей.

17(30).01.1932 г. А. Д. Самарин скончался.

Погребен на Александро-Невском кладбище г. Костромы. [См.: Шилов Д. Н. Государственные деятели... С. 656–658. – Ред.]

Волжин Александр Николаевич (08.05.1860–02.01.1933).

[Из дворянской семьи. Окончил гимназический и университетский курс в Императорском лицее цесаревича Николая. С 1889 г. на службе в МВД. Член Государственного совета. 14.12.1917 уволен со службы. После Февральской революции выехал на юг страны. В 1918 г. эмигрировал. Жил на Мальте, в Италии, Баварии, а последние годы во Франции. Похоронен на русском кладбище в Кокал в Ницце (Франция). – Ред.]

В Могилеве (царской ставке во время русско-германской войны) обер-прокурором Св. Синода «на место Самарина, был назначен гофмейстер Александр Николаевич Волжин, занимавший должность директора департамента общих дел Министерства внутренних дел. В состав нового Синода, кроме митрополитов и архиереев, по предложению обер-прокурора были включены два протопресвитера» – А. А. Дернов⁹⁹ протопресвитер придворного духовенства и Г. И. Шавельский – военного и морского. (Шавельский Г. И., протопр. Воспоминания...Т. 1. С. 373).

Об увольнении А. Н. Волжина тот же автор высказывается так: «Слетел с своего поста обер-прокурора Св. Синода А. Н. Волжин.

Честный, прямой и благородный, он [...] не пошел по пути компромиссов и этим сразу восстановил против себя „Царское” [Село. – Сост.].

Что он отказался от знакомства со „старцем” [Распутиным. – Сост.] и уклонился от визита Вырубовой, уже одного этого там не могли простить ему. Но он, кроме того, вел борьбу не на жизнь, а на смерть с митрополитом Питиримом [Окновым]. При поддержке своих верных друзей, как и надо было ожидать, митрополит Питирим победил» (там же. Т 2. С. 64). [См.: Шилов Д. Н. Государственные деятели... С. 147–149. – Ред.]

Раев Николай Павлович (1856–1919).

[Из духовного звания. Окончил институт восточных языков. С 1879 г. на государственной службе в Министерстве народного просвещения. Директор Петербургских высших женских курсов. – Ред.]

Далее следует назначение на пост обер-прокурора Св. Синода «избранного митрополитом Питиримом директора женских курсов Η. П. Раева, известного лишь тем, что он был сыном Петербургского митрополита Палладия [Раева] […]

Ближе всех к митрополиту Питириму был Раев, ибо в свое время теперешний митрополит пользовался покровительством его отца, Петербургского митрополита Палладия (Раева), выдвинувшего Питирима, когда он был архимандритом на пост ректора Петербургской духовной семинарии.

Η. П. Раев раньше не служил в духовном ведомстве. Вся его служба прошла на педагогическом поприще. Близость его к Церкви выражалась лишь в том, что отец его [...] когда-то был Петербургским митрополитом. О занятии обер-прокурорской должности год тому назад Η. П. Раев, уже близившийся к преклонному возрасту (ему тогда было за 60 лет), не мог и мечтать […]

Я [...] впервые увидел Раева. В парике ярко черного цвета, с выкрашенными в такой же цвет французской бородкой и усами, с чуть ли не раскрашенными щеками, в лакированных ботинках, – он производил впечатление молодившегося старика довольно неприличного тона. В Синоде он держался очень просто. […]

Этот господин по какой-то злой насмешке судьбы попал в церковные кормчие» (Шавельский Г. И., протопр. Воспоминания... Т. 2. С. 66–67). [См.: Шилов Д. Н. Государственные деятели... С. 619–620. – Ред.]

Львов Владимир Николаевич (02.04.1872–1934 (1941?)).

[Помещик. Депутат III и IV Государственных Дум от Самарской губ., октябрист, конституционный демократ, в обеих Думах председатель комиссии по делам Русской Православной Церкви. Окончил юридический и историко-филологический факультеты Московского университета, вольнослушателем посещал лекции в МДА. В 1905 г. участвовал в организации в Самаре и Самарской губернии отделений «Союза 17 октября». Член партии октябристов. В августе 1915 г. вошел в прогрессивный блок. Из шести списков будущего правительства, составленных и опубликованных в 1915 г., фигурировал в четырех в качестве обер-прокурора Св. Синода. Во время Февральской революции избран 27.02.1917 членом Временного Комитета Государственной Думы. 28.02.1917–05.08.1917 обер-прокурор Св. Синода при Временном правительстве. 03.03.1917 участвовал в переговорах с вел. кн. Михаилом Александровичем о его отречении от престола. 14.04.1917 реорганизовал состав Св. Синода (заменив почти весь его состав). 21.07.1917 подал в отставку. Член Священного Собора Российской Православной Церкви 1917–1918 гг. Выбыл из состава Собора. Участвовал в организации Корниловского выступления – по собственной инициативе был посредником между Керенским и Л. Г. Корниловым.

26.08.1917 был арестован, вскоре освобожден. Октябрь 1917 г. встретил в г. Бугуруслане, политической деятельностью не занимался. Отступая с войсками А. В. Колчака, в январе 1920 г. выехал в Японию, затем во Францию. В ноябре 1921 г. примкнул к «сменовеховству», выступил в Париже с докладом на тему «Советская власть в борьбе за русскую государственность» и в 1922 г. вернулся в Россию, примкнул к обновленческому расколу, член обновленческого ВЦУ. В 1927 г. был арестован по уголовному делу и по постановлению Коллегии ОГПУ от 29.04.1927 выслан в Томск на 3 года. В сентябре 1929 г. из ссылки освобожден и оставался на жительство в Томске, где и скончался. По другим данным, расстрелян в Москве в конце 1941 г. – Ред.]

В. Н. Львов «крупный самарский помещик, примыкавший в 4 Думе к националистам (партия Столыпина), войдя перед революцией в „желтый блок”, получил во Временном правительстве портфель обер-прокурора, так как в кругу своих единомышленников в Думе имел репутацию специалиста по церковным делам. Между тем, быть специалистом по каким бы то ни было делам он никак не мог: человек удивительно поверхностный, ни к чему, кроме произнесения либеральных речей, не способный и комически самовлюбленный, он представлял собой совершенно карикатурную фигуру; есть что-то роковое в этом – в том, что русская церковная реформация прямо начала с оперетки» (Левитин А., Шавров В. Очерки... С. 32).

В. Н. Львов – бывший председатель Комиссии по делам Православной Церкви Государственной Думы; «Октябрист-корниловец». Первый «революционный» обер-прокурор Временного правительства, В. Н. Львов был хорошим предтечею будущего безбожническо-обновленческого блока, обрушившегося впоследствии на Русскую Церковь, и положительная роль его (Львова) заключается в том, что своей безумной и безобразной деятельностью на посту обер-прокурора он сразу же открыл глаза широким слоям иерархии, клира и мирян на то, чего следует ожидать и опасаться Русской Церкви в будущем от сложившейся внутригосударственной действительности. Надо думать, что эта «деятельность» В. Н. Львова немало способствовала болезненному заострению церковного сознания в сторону охранения и спасения Церкви от произвола и ужаса всех видов церковного «либерализма» и «свободы»; единодушие большинства соборян 1917–1918 гг. в деле восстановления канонического строя церковного явилось, по-видимому, одним из положительных церковных «ответов делом» на разрушительные происки церковных деятелей типа В. Н. Львова.

И только в этом негативном смысле прослеживается некая «положительная» роль погромно-полицейской деятельности «революционного» обер-прокурора.

Начал он «с треском».

15(28).03.1917 года, под заголовком «Трагедия Св. Синода» газеты сообщили о смятении и возмущении синодальных членов, вызванных «бурной» деятельностью нового обер-прокурора, возомнившего себя повелителем Церкви.

«Члены Св. Синода переживают тяжелые дни. Заседаний нет, обер-прокурор в Москве [поехал будировать церковное население и клир против своего Архипастыря, митрополита Макария Невского! – Сост.].

Все время идут частные совещания то в квартире одного члена Синода, то другого. Положение создалось тягостное и неопределенное. Никто из синодальных архиереев не знает, что сулит ему грядущий день.

Депутация из членов Св. Синода была у М. В. Родзянко, была и у председателя Совета Министров кн. Львова [Георгия Евгеньевича. – Сост.], но эти визиты не дали в руки членов Св. Синода ничего определенного.

Правда, кн. Львов заявил, что новый обер-прокурор „несколько горячий человек”, но и только.

Из думских кругов докатились до Синода слухи о том, что якобы В. Н. Львова скоро заменит новое лицо. Слухи эти вселили было некоторую надежду, но потом оказалось, что они нуждаются в большой проверке» (Свободная Церковь. Пг., 1917. №1. С. 1).

Однако за три недели до открытия Всероссийского Поместного Собора 1917–1918 гг., по указу Временного правительства, В. Н. Львов освобождает обер-прокурорское кресло, уступив его следующему – последнему – обер-прокурору Святейшего, но уже не «Правительствующего» Синода.

Как участник «корниловского мятежа» В. Н. Львов некоторое время обретается «в нетях», а затем – позднее – появляется в среде эмиграции, в Берлине.

В момент зарождения обновленческой авантюры он вновь, неожиданно, оказался в Москве, пытался примазаться к обновленческому ВЦУ, выступал за обновленцев на многочисленных тогда общественных церковных диспутах и всячески жонглировал и заискивал перед новыми гражданскими и церковно-«революционными» властями. Обновленцы, по-видимому, не сочли для себя выгодным компрометировать свою «идею» близостью с представителем дурацкого Временного правительства, и вскоре В. Н. Львов – как это часто случалось в те годы, исчезает с горизонта…

Был Львов, и – нет Львова. Никто о нем и не вспоминал.

В начале 1960 гг. Патриарший Экзарх в Средней Европе архиепископ Берлинский Сергий [Ларин], в неофициальной беседе с карловацким епископом Нафанаилом [Львовым], сыном обер-прокурора, выяснил, что родитель этого раскольнического иерарха окончил дни свои в далекой сибирской ссылке в г. Томске…

Карташев Антон Владимирович (11.07.1875–10.09.1960).

[Профессор, церковный историк. По окончании Санкт-Петербургской Духовной Академии в 1898 г. со степенью кандидата богословия оставлен в ней профессорским стипендиатом, а с 1899 г. – и. д. доцента СПбДА. С 1905 г. – профессор Высших Бестужевских женских курсов. После окончания Академии активно вовлекся в общественную жизнь. Он начинает печататься под псевдонимами в различных изданиях. Когда об этом стало известно в Академии, то ему предложили выбрать или преподавание, или журналистику; он выбрал последнее и стал активно печататься уже под своим именем. После Февральской революции Временное правительство назначило обер-прокурором Св. Синода В. Н. Львова, который предложил пост своего помощника А. В. Карташеву. После того как В. Н. Львов покинул свой пост, на его место был назначен А. В. Карташев, а после упразднения поста обер-прокурора он становится первым министром вероисповеданий, которым пробыл только 10 дней. Всю свою энергию Антон Владимирович сосредоточил на скорейшем созыве Поместного Собора Православной Российской Церкви. Член Предсоборного Совета и Священного Собора Русской Православной Церкви 1917–1918 гг. В конце 1917 г. был арестован среди других министров Временного правительства, был освобожден по ходатайству Собора. В 1918 г. эмигрировал. С 1925 г. – профессор Богословского института в Париже. Автор значительного числа научных публикаций. Его многочисленные труды сосредоточены преимущественно на двух темах: «Воссоздание Святой Руси» и «Вселенская миссия православия», «Очерки по истории Русской Церкви» в 2 томах. – Ред.]

30.03(12.04).1917 года, указом Временного правительства, Председатель религиозно-философского общества А. В. Карташев назначается товарищем обер-прокурора Святейшего Синода В. Н. Львова, а 24.07(07.08) того же года состоялось назначение его обер-прокурором Святейшего Синода.

Антон Владимирович Карташев родился в 1875 г. Уроженец г. Екатеринбурга (Свердловска); в 1899 г. окончил Санкт-Петербургскую Духовную Академию; профессорский стипендиат по кафедре истории Русской Церкви; 1907 – читает курс истории Русской Церкви на высших женских курсах; заведующий богословским отделом Публичной библиотеки в Санкт-Петербурге; Председатель религиозно-философского общества; магистр богословия; член Предсоборного Совета; член Собора 1917–1918 гг. (на коем избран членом Высшего Церковного Совета при Святейшем Патриархе Тихоне).

Вся его недолгая обер-прокурорская деятельность была вполне благоприятной для Церкви и содействовала всем тем положительным церковным тенденциям, которые в итоге своем дали восстановление канонического строя нашей Церкви.05.08.1917 года, в самом преддверии Собора, обер-прокуратура, как явление церковно-ублюдочное и порожденное самыми крайними, «махровыми» устремлениями монархизма, ликвидируется и вместо нее учреждается Министерство исповеданий. Министром исповеданий назначается тот же А. В. Карташев.

Однако вскоре же 10(23).09.1917 г. «газеты сообщают, что [...] министр Исповеданий А. В. Карташев вручил заместителю министра-председателя [Временного правительства. – Сост.]

М. И. Терещенко для передачи А. Ф. Керенскому [...] заявление на имя министра-председателя» об увольнении его с поста министра исповеданий «в виду ясно определившегося засилия социалистов над Временным правительством и невозможности подлинной коалиционной структуры кабинета».

На просьбу М. И. Терещенко взять заявление обратно «А. В. Карташев категорически отказался сделать это» (Политическое обозрение: Указ А. В. Карташева / / Всероссийкий церковно-общественный вестник. 1917. №110. С. 4).

Впоследствии А. В. Карташев эмигрирует за границу. На закате жизни работает над историей Русской Церкви и читает курс ее в Бо­гословском Институте в Париже. (Изданы два тома, третий остался в рукописи.)Скончался последний обер-прокурор Русской Церкви А. В. Карташев в Париже, в конце 1950 гг. [†10.09.1960. – Ред.]

На страницы истории возрожденного патриаршества, со всяким благодарением должны быть занесены имена: П. В. Гурьева, Н. В. Нумерова, С. Г. Рункевича, В. Н. Самуилова, В. И. Яцкевича и Невского.Эти лица, из числа руководящих технических работников бывшего аппарата Святейшего Правительствующего Синода немало потрудились в деле обеспечения бесперебойной работы Собора 1917–1918 гг., а после восстановления Патриаршества на этом Соборе и разработки структуры органов Высшего Церковного Управления при Святейшем Патриархе создали и обеспечили гармоничное функционирование как обоих вспомогательных органов ВЦ Управления: Патриаршего Священного Синода и Высшего Церковного Совета, так равно и личной канцелярии Святейшего Патриарха Тихона.

Если принять во внимание условия тогдашней церковной жизни и весь объем происшедшей церковно-административной ломки, то самоотверженный, огромный труд этих людей поистине следует назвать героическим.

Эти «царские чиновники» на деле оказались подвижниками и вернейшими сынами своей Матери-Церкви в тяжелейший момент Ее жизни…

Гурьев Петр Викторович. Родился в 1863 г., сын протоиерея Московской епархии, окончил Московскую Духовную Академию, магистр богословия. С 1890 г. – старший секретарь канцелярии Святейшего Правительствующего Синода; коллежский асессор; 1900 г. – заведующий канцелярией Училищного Совета при Святейшем Синоде, член оного. 1912 г. – Управляющий канцелярией Святейшего Синода; действительный статский советник. Член Предсоборного Совета. 1917–1918 гг. – товарищ секретаря Всероссийского Поместного Собора. Член Соборного Совета. Член Юридического Совещания при Соборном Совете. 1918 г. и далее – Управляющий канцелярией Патриаршего Священного Синода и Высшего Церковного Совета при Святейшем Патриархе Тихоне.

В 1923 году, после несостоявшегося судебного процесса по делу «гр. Беллавина и др.», – в коем он был одним из главных обвиняемых лиц, – П. В. Гурьев находился некоторое время в заключении во Владимирской тюрьме совместно с многими другими «церковниками». [Был арестован в 1922 г. В 1924 г. отправлен в ссылку в Туркестан, Бухару.– Ред.]

Дальнейшая судьба его неизвестна.

Нумеров Николай Васильевич. Родился в 1875 г., кандидат богословия. Обер-секретарь Святейшего Правительствующего Синода. Заведующий общей канцелярией Поместного Собора 1917–1918 гг. и делопроизводитель Соборного Совета. [В 1918–1922 гг. делопроизводитель (секретарь) канцелярии Священного Синода и Высшего Церковного Совета при Патриархе Тихоне. – Ред.]

Он упоминается в исторических актах Русской Церкви, связанных с узурпацией патриаршей власти обновленческими авантюристами. В частности, фамилия его начертана в известной патриаршей резолюции о передаче временного исполнения патриарших функций митрополиту Ярославскому Агафангелу (Преображенскому), (1922). [В апреле 1922 г. Н. В. Нумеров был арестован в Москве по делу Высшего Церковного Совета, но вскоре был освобожден. – Ред.]

Дальнейшая судьба его неизвестна.

Рункевич Степан Григорьевич. Родился в 1867 г. [В 1891 г. окончил Санкт-Петербургскую Духовную Академию, в 1894 г. защитил магистерскую диссертацию. В 1900–1911 гг. Обер-секретарь Святейшего Синода. Одновременно занимался научной деятельностью: в 1900–1907 гг. приват-доцент Санкт-Петербургского университета. – Ред.]

Доктор церковной истории (1901). Помощник управляющего канцелярией Святейшего Правительствующего Синода [1911–1917]. Член Учебного Комитета при Св. Синоде [1903–1912]. Непременный член Медицинского Совета Министерства внутренних дел [1912–1917]. Член Предсоборного Совета. Член Св. Собора 1917–1918 гг. Председатель Редакционного Отдела Собора. Член Хозяйственно-распорядительного Совещания при Соборном Совете.

Автор многих церковно-исторических работ.

[Среди наиболее известных работ С. Г. Рункевича: Александро-Невская лавра, 1713–1913. СПб., 1913; Великая Отечественная война и церковная жизнь. Пг., 1916; История Минской архиепископии, 1793–1832. СПб., 1893;

Религиозные мотивы в сочинениях Пушкина. СПб., 1899; Описание документов архива западнорусских униатских митрополитов. СПб., 1897; История Русской Церкви под управлением Святейшего Синода. Т. 1. Учреждение и первоначальное устройство Святейшего Правительствующего Синода. СПб., 1900 (за которую он был удостоен степени доктора церковной истории); Приходская благотворительность в г. Санкт-Петербурге. СПб., 1914.

В Отделе рукописей Российской государственной библиотеки хранится личный архивный фонд С. Г. Рункевича.

Необходимо отметить, что С. Г. Рункевичу принадлежит неоценимая заслуга по спасению церковных архивов Русской Православной Церкви, особенно сохранению архива Священного Собора 1917–1918 гг. После закрытия Собора, Степан Григорьевич проживает в Москве в Епархиальном доме, оставаясь членом делегации Собора по сношению с советской властью. Когда власти конфисковали Епархиальный дом из церковного ведомства и передали другим организациям, он добился, чтобы находившиеся там архивы Высшего Церковного Управления были на время оставлены в нем. Вместе с тем он сохранил и комнату, в которой сам проживал. Соборный архив Рункевич поместил в «особом шкафу», а архив Св. Синода и другие архивные материалы перенес к себе в комнату. Все эти архивы в то время, практически не имея никаких гарантий сохранности, находились на его личном попечении. До 1920 г. С. Г. Рункевич прилагал усилия для сохранения церковных архивных фондов. Он понимал, что сохранить архивы можно, только передав их под опеку государства в Единый государственный архивный фонд (ЕГАФ). Сознавая свою личную ответственность за судьбу оказавшихся на его попечении церковных архивов, он прилагал все усилия, чтобы обеспечить их сохранность. Независимо от складывающихся обстоятельств, он стал приводить в порядок находившиеся в его комнате архивные материалы, готовя их к передаче в ЕГАФ. Многие дела Св. Синода и его учреждений, «оставшиеся без ответственного досмотра делопроизводств», были им «разобраны, снабжены индивидуальными описями и занесены в общую опись по каждому учреждению». Относительно архива Поместного Собора церковным руководством первоначально не было принято решения о передаче его в ЕГАФ. Но предвидя опасность, угрожающую соборному архиву, С. Г. Рункевич предпринял ходатайство, согласно которому ВЦУ согласилось передать, и Главархив принял в ЕГАФ и архив Собора. В очень нелегкой обстановке С. Г. Рункевичу приходилось хранить архивы и заниматься работой по их разбору. Само управление Главархива было заинтересовано, чтобы переданный в ЕГАФ соборный архив был приведен в порядок участником Собора. И здесь Степан Григорьевич оказался наилучшим исполнителем. Он, будучи председателем Редакционного отдела Собора, как никто другой представлял логические связи между массами разрозненных, находящихся в беспорядке документов. Уже к осени 1921 г. он составил и подготовил опись. В декабре 1921 г. «московский» архив Св. Синода был переправлен в Петроград и передан в ЕГАФ, туда же Рункевич препроводил четыре доклада «о находящихся в Москве архивах бывшего духовного ведомства». И только закончив дела, связанные исключительно с судьбой церковных архивов, он вернулся в конце 1922 или начале 1923 г. в Петроград. 12 марта 1924 г. С. Г. Рункевич скончался. И только тогда, когда появилась возможность работать с «закрытыми» архивами, мы можем по достоинству оценить, какую огромную услугу оказал Церкви этот выдающийся человек, обеспечив в годы лихолетия сохранность и будущее церковных архивов. (По статье: Щеглов Г., Ионов А. Делегация Высшего Церковного Управления и церковные архивы в первые годы после Октябрьской революции // Церковно-исторический вестник. 2004, №11. С. 155–159). – Ред.]

Самуилов Вячеслав Никандрович. Родился в 1862 г., магистр богословия. Правитель дел Учебного Комитета при Святейшем Синоде. Член Собора 1917–1918 гг. Секретарь Отдела Собора о Духовно-учебных заведениях. Заведующий Протокольной Частью канцелярии Священного Собора и составлением Соборных Деяний.

Имя его также упоминается в патриарших актах двадцатых годов.

Дальнейшая судьба его неизвестна.

Яцкевич Виктор Иванович. Род. в 1862 г., кандидат богословия. Директор департамента по делам Православной Церкви. Член Предсоборного Совета. Член Собора 1917–1918 гг. и т. д.

[Родился в Витебской губернии. Окончил Санкт-Петербургскую Духовную Академию, кандидат богословия. С 1887 г. состоял на службе в Канцелярии обер-прокурора Святейшего Синода. 1898 г. старший столоначальник. 1903 г. вице-директор, а с 1910 г. директор канцелярии. С 1912 г. член Учебного комитета при Святейшем Синоде. Кроме того, был членом статистического совета МВД, директором департамента православных вероисповеданий. В 1917 г. участвовал в работе Государственного Совета. В 1918–1921 гг. работал в Петроградском отделении центрархива ВЦИК. С 1921 г. до дня смерти – ученый секретарь Государственной археографической комиссии, заведующий ученым архивом и канцелярией. В марте 1922 г. был арестован по «делу митрополита Вениамина (Казанского)», но вскоре освобожден. Скончался 13 ноября 1924 г. в Ленинграде и был похоронен на кладбище Александро-Невской лавры (могила не сохранилась). – Ред.]

В самое ближайшее предреволюционное время состав Святейшего Правительствующего Синода и условия, в которых протекала его повседневная работа, по отзыву протопресвитера военного и морского духовенства, о. Г. И. Шавельского, бывшего одно время членом Синода, – выглядели следующим образом.

«За полтора года моего присутствования в Синоде, в течение трех сессий в нем перебывало много членов – архиепископов и епископов. Среди них были весьма достойные, как твердый, неподкупный, прямой и умный Новгородский епископ Арсений (Стадницкий), лучший наш богослов, архиепископ Финляндский Сергий (Страгородский), осторожный и чистый архиепископ Литовский Тихон, безгранично прямой и открытый епископ Рязанский Димитрий (Сперовский). К ним же я должен отнести и прямого, иногда до резкости, честного придворного протопресвитера] А. А. Дернова. Были сознававшие необходимость реформ и рвавшиеся к ним, как архиепископ Тверской Серафим (Чичагов). Были и недостойные. […]

Скажу теперь о деловой работе Св. Синода.

Заседания происходили по понедельникам, средам и пятницам от 11 до 1 ч. дня. В экстренных случаях назначались заседания и в другие дни, иногда в вечерние часы. Домой члены Синода обычно никаких дел с собой не брали и ими дома не занимались. Поступившие в Синод дела предварительно переваривались в синодальной канцелярии и уже в переваренном виде докладывались секретарями и обер-секретарями этой канцелярии на заседаниях Синоду.

На заседания члены Синода прибывали без лент, но обязательно со звездами на груди и занимали по старшинству места по обеим сторонам длинного стола, стоявшего против портрета государя, перпендикулярно к внутренней стене, посреди огромного продолговатого зала. Центральное, высокое с короной кресло под царским портретом, как предназначенное для государя, всегда оставалось незанятым. Обер-прокурор со своим товарищем садился за столом, стоящим около задней стены; управляющий синодальной канцелярией и его помощник – за другим столом, недалеко от входа в зал. Докладчик становился на кафедру у самого синодального стола против портрета государя. Как обер-прокурор, так и прочие чины являлись на заседание обязательно в мундирах со старшими орденами и при звездах, у кого они были.

Словом, внешняя сторона синодальных заседаний в отношении благолепия и торжественности не оставляла желать ничего лучшего. Дело, вероятно, не пострадало бы, если бы этой торжественности было немного и поменьше.

Деловая же сторона синодальных заседаний была куда слабее» (Шавельский Г. И., протопр. Воспоминания... Т. 2. С. 148–149).

Константин Петрович Победоносцев скончался в Санкт-Петербурге, в субботу 10 марта 1907 года. «Он завещал похоронить себя самым скромным образом: не возлагая на гроб его никаких венков, – тело везти на место упокоения на простых дрогах, отпевание совершить простому священнику» († К. П. Победоносцев // Церковные Ведомости. Прибавления. 1907. №11. С. 512).

Погребен Константин Петрович у алтаря церкви Свято-Владимирской женской церковно-учительской школы в Санкт-Петербурге.

Екатеринодар. В связи с гражданской войной на юге России (Украина, Дон, Кубань) – «связь с Патриархом порвалась [...] получилось странное явление: огромная территория, почти весь юго-восток России, с несколькими епархиями, оказалась без высшей церковной власти [...] Необходимость ее была очевидна» (Шавельский Г. И., протопр. Воспоминания... Т. 2. С. 329).

Собранное по инициативе протопресвитера Добровольческой армии и флота о. Г. Шавельского специальное заседание архиереев (бежавших сюда после падения Одессы) и бывших членов Московского Собора 1917–1918 гг. выносит постановления:

1. от имени собрания просить старейшего Ставропольского архиепископа Агафодора (Преображенского) созвать в г. Ставрополе Поместный Собор;

2. собор составить из всех находящихся на территории Добрармии епископов и членов Всероссийского Церковного Собора, присоединив к ним по 4 представителя от каждой епархии;

3. командировать в Ставрополь представителей епископата, клира и мирян для переговоров с архиепископом Агафодором (Преображенским) и

4. просить главнокомандующего генерала Деникина об отпуске на расходы 50 тысяч рублей.

В результате переговоров делегации с архиепископом Агафодором (Преображенским) созыв Собора намечается на 18(31).05.1919 г.

Практически открытие состоялось днем позже, т. е. в воскресенье 19.05(01.06). 1919 г. По этому случаю была совершена торжественная литургия собором пяти иерархов в сослужении многочисленного духовенства.

После литургии и молебна, совершенных в архиерейской Андреевской церкви, происходит деловое открытие Собора выступлением старейшего (среди наличного епископата) архиепископа Ставропольского Агафодора. После него приветствует Собор главнокомандующий «Добрармией» генерал Деникин, присутствующий здесь с начальником штаба.

После трапезы и небольшого перерыва Собор приступает к работе. Избирается президиум: председатель – архиепископ Донской и Новочеркасский Митрофан (Симашкевич); товарищ Председателя – от епископата архиепископ Таврический Димитрий (Абашидзе), от клира – протопресвитер Добрармии и флота Г. И. Шавельский, от мирян – князь Г. Н. Трубецкой.

Архиепископ Агафодор избирается почетным Председателем Собора.

Занятия Собора происходят с 19.05(01.06) по 24.05(06.06).1919 г.

В соборных занятиях принимают участие 55 человек. Некоторые из них являются членами бывшего в Москве Всероссийского Поместного Собора 1917–1918 гг.

Приводим полный список членов Ставропольского Собора 1919 г. (знаком «+» отмечены бывшие члены Московского Собора 1917– 1918 гг. [Отметки проставлены Составителем. – Ред.]

1. Аббати Андрей Иванович +;

2. Абрамов Николай Матвеевич, профессор +;

3. Агапит [Вишневский], архиепископ Екатеринославский и Мариупольский +;

4. Агафодор [Преображенский], архиепископ Кавказский и Ставропольский +;

5. Апраксин Петр Николаевич, граф +;

6. Арсений [Смоленец], епископ Приазовский и Таганрогский;

7. Беловидов Петр Иванович, протоиерей;

8. Верховский Павел Владимирович, профессор +;

9. Вознесенский Николай Павлович;

10. Востоков Владимир Игнатьевич, священник +;

11. Гавриил [Чепура], епископ Челябинский и Троицкий +;

12. Гаденко Константин Порфирьевич;

13. Гермоген [Максимов], епископ Аксайский;

14. Граббе Павел Михайлович, граф +;

15. Гладкий Иван Ефимович (?);

16. Димитрий [Абашидзе], архиепископ Таврический и Симферопольский +;

17. Добровольский Михаил Капитонович, протоиерей;

18. Завитаев Иван Макарович, протоиерей +;

19. Ивановский Александр Иосифович +;

20. Иоанн [Левицкий], епископ Кубанский и Екатеринодарский;

21. Карташев Николай Тимофеевич, протоиерей +;

22. Кожин Василий Иванович, священник +;

23. Козлов Иван Николаевич, священник;

24. Конограй Михаил Андреевич, священник;

25. Красовский Алексей Феодорович, священник;

26. Лаванов Владимир Алексеевич, священник;

27. Левшин Димитрий Феодорович, генерал;

28. Ломако Григорий Петрович, священник +;

29. Львов Владимир Александрович, протоиерей +;

30. Макарий [Павлов], епископ Владикавказский и Моздокский +;

31. Малиновский Александр Платонович, протоиерей +;

32. Митрофан [Симашкевич], архиепископ Донской и Новочеркасский +;

33. Михаил [Космодемьянский], епископ Александровский;

34. Ногатырев Алексей Гаврилович, священник +;

35. Николайченко Иван Николаевич, священник;

36. Окиншевич Кирилл Емельянович, протоиерей;

37. Оппоков Виктор Владимирович;

38. Павлов Георгий Андреевич, генерал;

39. Полихроний, монах;

40. Рейнке Михаил Михайлович;

41. Рождественский Александр Петрович, протоиерей +;

42. Россиев Павел Амалиевич +;

43. Свенцицкий Валентин Павлович, священник;

44. Сенько-Поповский Леонид Андреевич;

45. Сергий [Петров], епископ Сухумский +;

46. Смирнов Димитрий Андреевич, протоиерей;

47. Сперанский Яков Димитриевич +;

48. Терещенко Иван Никифорович;

49. Трубецкой Григорий Николаевич, князь +;

50. Хандалеев Василий Павлович, протоиерей;

51. Хомяков Василий Димитриевич;

52. Чернявский Николай Францевич, генерал;

53. Шавельский Георгий Иоаннович, протопресвитер +;

54. Якушев Петр Самуилович

и позже был включен в число членов Ставропольского Собора, прибывший на юг –

55. Трубецкой Евгений Николаевич, князь +.

(Кандидов Б. Церковно-белогвардейский Собор в Ставрополе в мае 1919 года. М., 1930. С. 59–60; Кандидов Б. Церковь и гражданская война на юге России. М.: Безбожник, 1931.)

О созыве и открытии работ Ставропольского Собора в стане генерала Деникина учредители его, поддерживавшие «хотя и не беспрепятственные связи с Патриархом Тихоном» (Обвинительное заключение по делу граждан: Беллавина Василия Ивановича, Феноменова Никандра Григорьевича, Стадницкого Арсения Георгиевича, Гурьева Петра Викторовича по 62 и 112 ст. ст. Уголовного Кодекса. М., 1923; [См.: Акты... С. 225–280; Следственное дело... С. 263–332. – Ред.], извещают последнего через лазутчика «Федю» (сумевшего пробраться через фронты гражданской войны в Москву) «на клочке бумаги» (там же).

Деятельность этого импровизированного Собора следует резко разграничить на две сферы: чисто церковную; организационно-административную и ярко выраженную политическую. В этой последней Собор немало времени и усилий затратил на обсуждение и организацию различных политических благоглупостей, вроде устройства «крестного хода» из Ставрополя в Москву (через все фронты!), для освобождения ее от большевиков и вызволения из египетского плена Святейшего Патриарха Тихона. Затея эта, конечно, осуществлена не была, хотя планировалась «всерьез».

Особенно отрицательное значение этого Собора следует усматривать в том, что все эти, не подлежащие его компетенции, политические увлечения явились впоследствии тяжелой и излишней нагрузкой обвинительного материала, предъявленного в 1923 году Святейшему Патриарху Тихону, которому, таким образом, предстояло рассчитываться за горшки, разбитые не в меру ретивыми отцами-соборянами в Ставрополе в 1919 году.

Согласно заявлению одного из членов Собора, епископа Ростовского-на-Дону Арсения (Смоленца)¹⁰⁰ «все постановления Ставропольского Собора должны быть представлены на утверждение [...] Патриарху Тихону задним числом» (там же). Таким образом, отцы Собора даже официально мыслили все свои деяния прикрыть впоследствии патриаршим именем и авторитетом.

Окончилась соборная деятельность 24.05(06.06). 1919 г.

«Если принять во внимание, сколько времени отняли у Собора выборы президиума, членов Временного Высшего Церковного Управления, наконец, церемониально-богослужебная часть [...] то на соборную ушло не более трех дней. В эти три дня Собор сделал чрезвычайно много: рассмотрел и принял проект Временного Высшего Церковного Управления на юго-востоке России, одобрил ряд соборных воззваний, рассмотрел вопрос о приходе, о духовно-учебных заведениях, о церковной дисциплине и пр. [...] Работа шла быстро, продуктивно, несколько спешно, но и эта спешность скорее помогала делу, сдерживая словоизвержения, чем вредила ему...» (Шавельский Г. И., протопр. Воспоминания... Т. 2. С. 340–341).

В связи с окончанием соборных работ у церковных и светских белогвардейцев возникает мысль об устройстве в стане генерала Деникина постоянно действующего местного (автономного) церковно-административного аппарата для управления епархиями, оказавшимися на территории занятой «Добрармией». Таким образом, «до установления правильных сношений» со Святейшим Патриархом Тихоном Ставропольский Собор учреждает Временное Высшее Церковное Управление на юго-востоке России. (Зародыш будущих зарубежных Карловацких организаций.)

Открытие учрежденного Ставропольским Собором ВВЦУ на юго-востоке России происходит 5(18).06.1919 г. в г. Екатеринодаре.

По этому случаю здесь, в Войсковом соборе, в 10 часов утра, в присутствии главнокомандующего «Добрармией» генерала Деникина, высших чинов штаба и прочих, совершается торжественный молебен соборным архиерейским служением.

Временное Высшее Церковное Управление составляют: председатель – Новочеркасский и Донской архиепископ Митрофан (Симашкевич), товарищ председателя – Таврический архиепископ Димитрий (Абашидзе), члены – протопресвитер о. Г. И. Шавельский, профессор-протоиерей А. П. Рождественский; профессор Ростовского университета П. В. Верховский и граф В. В. Мусин-Пушкин.

В послании, изданном Ставропольским Собором по поводу организации Церковного Управления, говорится о подотчетности последнего Святейшему Патриарху Тихону после «трепетно ожидаемого освобождения Великого Отца и Патриарха нашего» от большевиков.

Работа Церковного Управления протекает в форме периодически созываемых сессий. Таковых за время деникинщины было 14, а при бароне Врангеле – 11. Каждая сессия продолжалась от двух до пяти дней.

«Управление имело постоянный штат и ответственного руководителя в лице председателя. Управляющим канцелярией состоял Екзакустодиан Махароблидзе, старый и опытный работник полевой канцелярии дореволюционного протопресвитера военного и морского духовенства».

Заседания Временного Высшего Церковного Управления происходили последовательно в следующих городах:

с 5(18).06 по 6(19).07.1919 – Екатеринодар;

с 18(31).07 по 20.07(02.08). 1919 – Новочеркасск;

с 7(20) по 10(23).08.1919 – Таганрог;

с 23.08(05.09) по 24.08(06.09).1919 – Новочеркасск (паки) и т. д.

(Шавельский Г. И., протопр. Воспоминания... Т. 2. С. 329; Кандидов Б. Церковно-белогвардейский Собор 1919 года; Кандидов Б. Церковь и гражданская война на юге России.)

«Учрежденное Собором Высшее Церковное Управление было облечено всей полнотой власти, какая принадлежит Патриарху с его Св. Синодом и Высшим Церковным Советом, до восстановления связи с Патриархом, когда оно немедленно должно было бы сложить свои полномочия» (Шавельский Г. И., протопр. Воспоминания... Т. 2. С. 341).

Однако фантазиям церковных белогвардейцев осуществиться не было суждено; провлачив свое существование до времени полного военного поражения белогвардейских армий, ВВЦУ на юго-востоке России, физически разрушенное и распыленное в своем составе, эмигрировало в общем белогвардейском потоке за границу и вскоре возродилось вновь в виде столь нашумевшего впоследствии Карловацкого Высшего Церковного Управления, доставившего, как известно, немало хлопот и горя не только Святейшему Патриарху Тихону, но и его преемникам по возглавлению Русской Церкви.

Окончилась вся эта затея о. Шавельского и иже с ним, следующим образом: «С оставлением нашими [белыми. – Сост.] войсками Ростова, ВВЦУ лишилось почти всех членов, ибо архиепископ Митрофан [Симашкевич], епископ Арсений [Смоленец] и проф. Верховский остались на местах, первый в Новочеркасске, второй в Таганроге, третий в Ростове, а профессор-протоиерей Рождественский, тяжко больной, был эвакуирован, граф же Мусин-Пушкин выбыл в Крым. Остались только митр. Антоний [Храповицкий]» и протопресвитер Г. И. Шавельский. (Шавельский Г. И., протопр. Воспоминания... Т. 2. С. 384).

И, по отзыву последнего, деятельность ВВЦУ протекала чрезвычайно успешно. Он пишет:

«Я полтора года заседал в Св. Синоде, полгода в Высшем Церковном Совете при Св. Патриархе (в 1918 г.) и должен сказать, что ни в том, ни в другом высоком учреждении я не получил такого удовлетворения, какое я получил, работая в ВВЦУ, возглавлявшемся архиепископом Митрофаном [Симашкевичем]» (Шавельский Г. И., протопр. Воспоминания... Т. 2. С. 373–374).

Что же касается члена ВВЦУ профессора Павла Владимировича Верховского, то он был убит в Одессе во время прихода «красных», в январе 1920 года. По отзыву Шавельского: «человек нежной души, искренней веры и большой работоспособности».

Из всех деяний ВВЦУ самым крупным следует признать его суд над архиепископом Екатеринославским Агапитом (Вишневским) за чрезмерное увлечение последнего идеей Украинской «автокефалии». Этот святитель, как повествуют мемуары, «в разгар революции был увлечен волною украинской самостийности. Не будучи в состоянии разобраться в быстро сменяющихся событиях, ни хоть отчасти заглянуть в будущее, он при первом же обособлении Украины решил, что последняя крепко стала на ноги, и всецело примкнул к самостийникам […]

Когда с захватом Малороссии войсками генерала Деникина самостийности был положен конец, к архиепископу Агапиту предъявили ряд тяжких обвинений. Его обвиняли во многом: 1) что он в Екатеринославе на площади пред молебном взывал: „Москва нас знищила”; 2) звал к отделению Украйны от Москвы, а Украинской Церкви от Патриарха и сам прекратил поминовение Патриарха; 3) в декабре 1918 года в полном облачении, окруженный духовенством, встречал въезжавшего на белом коне в Киев Петлюру, своего ученика по Полтавской духовной семинарии, причем приветствовал его речью и троекратным лобызанием. Митрополит Платон [Рождественский] (бывший Одесский) уверял, что Агапит [Вишневский] (его друг) был уполномочен на это находившимися тогда в Киеве епископами [...] 4) в конце декабря [1918 г. – Сост.] [...] возглавлял сформированный из нескольких священников и мирян Петлюровский Украинский Синод, деятельность которого, кажется, ограничилась лишь тем, что он предписал поминать в украинских церквах на всех богослужениях троицу: „Сымона, Хведора” и еще какую-то, подобную им личность, т. е. Петлюру, Винниченко и их компаньона. Скоро эта директория была выгнана из Киева, после чего и Агапит [Вишневский] убежал через Одессу в Екатеринодар […]

К несчастью для Агапита (Вишневского) в это время вернулся [в Таганрог. – Сост.] из Галицийского плена Киевский митрополит Антоний (Храповицкий), беспощадно отнесшийся к экспериментам Агапита (Вишневского) и так же, как и главнокомандующий [генерал Деникин. – Сост.], потребовавший суда над ним».

ВВЦУ поручает ведение следствия архиепископу Кишиневскому Анастасию [Грибановскому], который, при этом «не покривил душой».

«Произведенное им самым тщательным образом следствие представило полную картину самостийных похождений Екатеринославского архиепископа, пробиравшегося по взбаламученному морю украинской жизни к Киевской митрополичьей кафедре.

По положению ВВЦУ не могло судить архиерея, – требовался архиерейский Собор. В октябре (кажется не ошибаюсь) 1919 г. в Новочеркасске такой Собор составился. Участвовало, кажется, 12 архиереев» (Шавельский Г. И., протопр. Воспоминания... Т. 2. С. 375–377).

В разное время в стане генерала Деникина (затем барона Врангеля) находилось порядочное количество православных иерархов (плюс-минус 30 человек!); из них-тο и составился Собор 12 архиереев для суда над архиепископом Агапитом.

Приводим (может быть, не совсем полный) список архиереев, оказавшихся в стане «Добрармии» и позже – в большинстве своем – покинувших Родину:

1. Агапит (Вишневский), Екатеринославский;

2. Агафодор (Преображенский), Ставропольский;

3. Алексий (?), викарий Минской епархии;

4. Анастасий (Грибановский), Кишиневский;

5. Антоний (Храповицкий), Киевский;

6. Аполлинарий (Кошевой), Рыльский;

7. Арсений (Смоленец), Ростовский-на-Дону;

8. Гавриил (Чепура), Челябинский;

9. Георгий (Ярошевский), Минский;

10. Гермоген (Максимов), Аксайский;

11. Дамиан (Говоров), Царицынский;

12. Димитрий (Абашидзе), Таврический;

13. Димитрий (Вербицкий);

14. Евлогий (Георгиевский), Волынский;

15. Иоанн (Левицкий), Кубанский;

16. Макарий (Павлов), Владикавказский;

17. Митрофан (Абрамов), Сумский;

18. Митрофан (Симашкевич), Донской;

19. Михаил (Космодемьянский), Александровский;

20. Питирим (Окнов), бывший Петроградский;

21. Платон (Рождественский), бывший Одесский;

22. Сергий (Лавров);

23. Сергий (Петров), Сухумский;

24. Феодор (?), викарий Минской епархии;

25. Феофан (Гаврилов), Курский;

26. Феофилакт (Клементьев), Елисаветпольский и некоторые другие.

По соборному суду архиереев архиепископ Агапит (Вишневский) приговаривается к лишению кафедры и ссылке в монастырь (Георгиевский, в Крыму: один из «богатейших и красивейших монастырей Крыма») (Шавельский Г. И., протопр. Воспоминания... Т. 2. С. 377–378).

Другой зарубежный церковный мемуарист на эту тему сообщает: «Архиепископ Агапит был инспектором Полтавской семинарии в то время, когда Петлюра в ней учился. Из семинарии Петлюру выгнали за какой-то неблаговидный поступок. Когда Петлюра въехал в Киев, архиепископ Агапит встретил его льстивой речью, приветствуя его как „героя” и „освободителя”. „Мы с вами давно знакомы...”, – между прочим напомнил он. Петлюра промолчал. Потом архиепископ Агапит повел резко украинскую линию. За этот уклон теперь Высшее Церковное Управление его и судило. Был поднят вопрос: оставить его на кафедре или уволить? Решили уволить на покой. На его место назначили Донского викария епископа Аксайского Гермогена [Максимова]. Однако политические события развернулись так, что он не мог добраться до своей кафедры» (Евлогий, митр. С. 321).

Таковы были церковные обстоятельства на юге России в начале патриаршества Святейшего Тихона…

К сожалению «былая позиция» о. Георгия осталась неизменной. В готовящихся в настоящее время к публикации новых интересных воспоминаниях протопресвитера о. Г. Шавельского «В школе и на службе (Воспоминания)», написанных в эмиграции незадолго до смерти и хранящихся в настоящее время в ГА РФ (Ф. 1486. Οπ. 1. Д. 7 и 8, объемом более 1000 листов), охватывающих период более 70 лет (со дня его рождения и до конца 1940), оценка истории и деятелей Русской Православной Церкви совершенно не изменилась. Единственный, к кому о. Георгий «не имел претензий», был Святейший Патриарх Тихон, о котором он писал всегда с неизменным уважением и почтением, что подтверждается выдержками из его «Воспоминаний»: «Имел наш епископат, конечно, и достойных представителей. Назову некоторых из них: наш Святейший Патриарх Тихон, Новгородский Митрополит Арсений [Стадницкий], Владимирский Сергий [Страгородский], Донской архиепископ Митрофан [Симашкевич], Могилевский архиепископ Константин [Булычев] и многие другие были настоящими носителями архиерейского сана. Но они, – думается мне, – в своем архиерейском служении были бы значительно выше, если бы прошли серьезную школу и имели более счастливую архиерейскую коллегию» (ГА РФ. Ф. Οπ. 1. Д. 7. Л. 172); «благостный и житейски мудрый архиепископ Литовский Тихон» (Шавельский Г., протопр. Русская Церковь перед революцией. М., 2005. С. 78).

В «Воспоминаниях», написанных в эмиграции, многих упреков удостаиваются мученики и исповедники Русской Церкви (к которым о. Георгий проявляет некое бесчувствие, не имея сострадания к их мученическому подвигу), и восхваляются многие «деятели», перешедшие в обновленческий раскол, такие как А. Введенский и А. Боярский, которых о. Георгий характеризует в своих воспоминаниях, «как лучшие кадры военного духовенства» (ГА РФ. Ф. Οπ. 1. Д. 7. Л. 362.).

На протяжении всех своих «Воспоминаний» о. Георгий скрывает такой существенный факт своей биографии: освобождение от должности протопресвитера военного духовенства, замечая лишь, что «я передал это заявление Патриарху Тихону [освобождение от должности протопресвитера военного духовенства. – Ред.], сказал ему: „Раньше я сумел бы помочь им, теперь я бессилен. Уповаю, что Вы этих пастырей... не оставите без своей защиты”. Патриарх Тихон был добрый, справедливый и рассудительный человек. Думаю, что моя просьба была принята им во внимание» (ГА РФ. Ф. 1486. Οπ. 1. Д. 8. Л. 434).

На заседании Соборного Совета №112 от 11(24) августа 1918 г. было вынесено следующее решение: «Слушали выписку из постановления Святейшего Патриарха, Священного Синода и Высшего Церковного Совета, 7(20) августа за №270, об увольнении Протопресвитера Г. И. Шавельского, согласно прошению, по болезни, от должности Члена Высшего Церковного Совета и Протопресвитера военного и морского духовенства и утверждении вместо него следующего по числу полученных избирательных голосов кандидата на сию должность прот[оиерея] П. А. Миртова.

Постановили:

1. Постановление Святейшего Патриарха, Священного Синода и Высшего Церковного Совета огласить на Соборе» (ГА РФ. Ф. 3431. Οπ. 1. Д. 152).

Нигде и никогда позднее о. Георгий не упоминает об этом постановлении и всюду говорит о себе как о пожизненном протопресвитере армии и флота.

В заключение к сказанному приведем отрывок из «Воспоминаний» о. Георгия Шавельского.

Московский Поместный Собор 1917 г. открылся торжественным богослужением в Московском Успенском соборе, закончившимся крестным ходом на Красную площадь. А. Ф. Керенский присутствовал на богослужении и участвовал в крестном ходе. К этому дню, Успения Божией Матери, Правительство пожаловало званием митрополитов трех архиереев: новоизбранных Московского Тихона [Беллавина] и Петроградского Вениамина [Казанского] и Экзарха Грузии, возглавлявшего тогда Синод, Платона [Рождественского].

Первые дни соборной работы были посвящены организации собора и принятию приветствий. Президиум Собора должен был состоять из председателя, двух товарищей председателя от епископата, двух от белого духовенства и двух от мирян. Я был избран товарищем председателя от белого духовенства. После этого на всех соборных заседаниях мне пришлось сидеть рядом с архиеп[ископом] Антонием (Храповицким), тогда считавшимся самым видным членом Российского епископата, и близко узнать его. До того времени я недостаточно хорошо знал его, но однако не разделял общего преклонения пред ним, считая его очень талантливым, но совсем не деловым человеком. Мое соседство с ним по креслу на соборных заседаниях и беспрерывное выслушивание его реплик и самых скабрезных анекдотов, как и основательное ознакомление с его работой окончательно убедили меня, что эта „яркая” звезда на архиерейском небосклоне была весьма дутой величиной. Архиеп[ископ] Антоний был безусловно талантливым человеком, много читал, много знал, обладал бойким умом и острым языком; был нестяжателен, отзывчив, прост в обращении. Но у него как-то странно уживались талантливость с бесталанностью, мудрость с наивностью, многознание с пустою болтливостью. Бывало, на заседаниях и в частных беседах, выскажет он десяток мыслей. Всегда они бывали, как евангельские девы: „пять от них мудрых и пять юродивых” (Мф.25:2). Оставшись со своими, и мудрыми и юродивыми мыслями, он, бывало, мудрые свои мысли забудет, а юродивые приведет в исполнение. Оттого, рассказывали мне и сам я потом в Екатеринодаре наблюдал, его епархиальное управление и вся его жизнь отличались редкой хаотичностью. А его словесный цинизм был беспримерным. Не знавший Антония мог подумать, что этот прославленный Владыка мыслил только блудными образами и лексикон его состоял из блудных слов и речений. А на Соборе ведь он был выдвинут первым кандидатом в Патриархи.

Среди приветствовавших Собор выступил и я. В своей речи я ярко изобразил крестный путь, пройденный нашей Армией, и ее тогдашнее, ужасавшее всех мысливших людей, состояние. Моя речь произвела на членов Собора огромное впечатление, обеспечившее мне большое внимание и тех, кто до того мало знал меня.

Материалы для соборных работ были подготовлены Предсоборным Совещанием в 1906 г., которое было составлено из самых видных архиереев, богословов, канонистов. Его протоколы и журналы, заключающие в себе целое богословие, были напечатаны в 1907 г. Но состав Собора не удовлетворил меня. Как известно, каждая епархия дала своих представителей от духовенства и мирян. Выбирались они по указанию своих Владык, из „самых благочестивых” членов паствы. Из разных епархий явилось на Собор не мало полуграмотных и даже неграмотных членов, совершенно неспособных разбираться в догматических и канонических вопросах. При голосовании потом неизменно наблюдалась одна и та же картина: каждый из таких членов следил за своим архиереем, встанет он или будет сидеть? Если же случалось, что такой член-простец поспешно вставал, а его Владыка не поднимался, то и этот член спешил опуститься в свое кресло. Такие члены чаще бывали ненужным балластом, тормозом, чем ценностью для Собора.

Памятен мне следующий случай. На соборном заседании обсуждался вопрос: какой теперь нужен пастырь приходу? Председательствовал на этом заседании архиеп[ископ] Антоний. Говорили архиереи, умные священники, профессора академий, ученые представители общественных организаций. Было высказано много умных, метких мыслей об условиях современной пастырской работы и о качествах, которыми должен отличаться современный пастырь. Когда речи кончились, председательствовавший архиеп[ископ] Антоний обратился к Собору: „Отцы и братия! Мы выслушали много ученых речей. Мне кажется, что нам следует услышать, как думает по этому вопросу простой народ. Может быть, кто из простецов-членов скажет нам что-либо?” На кафедру взошел благообразный, одетый попросту, пожилой крестьянин Н. „Ваши Высокопреосвященства, отцы и братия, – начал он. – Его Высокопреосвященство хочет знать наше мнение, какой нам нужен священник. Я отвечу: нам нужен такой священник, который умел бы хорошо петь”. Поклонившись Собору, Н. сошел с кафедры. Слова попросил очень умный и остроумный протоиерей Константин Маркович Аггеев, профессор богословия в одном из высших Санкт-Петербургских светских учебных заведений и Председатель Учебного Комитета при Св. Синоде. „Владыка Антоний, – начал он свою речь, – хотел узнать, какой, по мнению простого народа, должен быть приходской пастырь. Мне кажется, что мы – образованные люди – должны подымать простой народ до своего уровня, а не опускаться до его понимания. Я очень доволен, что Владыка Антоний услышал голос простого народа, выраженный членом Собора Н. По его убеждению, теперь народу нужен священник, который умел бы хорошо петь. Как вы все знаете, архиеп[ископ] Антоний является яркой звездой в блестящем созвездии наших архипастырей. Но член Собора Н. не взял бы его в свой приход священником, так как, как всем известно, архиепископ Антоний совсем не умеет петь”. Собор громким смехом ответил на реплику протоиерея К. М. Аггеева. Больше всех смеялся сам архиеп[ископ] Антоний. И вот такие члены Собора решали назревшие за 250 лет огромные церковные вопросы.

Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что трудно было Собору произвести нужную для Церкви работу. Епископат наш был в смятении: прежней опеки государственной власти он лишился; революционный обер-прокурор Львов, раньше в Думе вооружавший против попрания государственной властью свободы Церкви, теперь надругался над архиереями, над Синодом, над церковной свободой; в епархиях духовенство и миряне, почувствовав свободу, низвергали владык с их кафедр, в приходах прихожане прогнали своих духовных отцов; политическое положение страны не было радостным: Армия стала не боеспособной, немцы начали угрожать Киеву; Временное правительство теряло самообладание, а вместе с ним и авторитет в народе; скоро оно сменилось новым правительством, объявившим: „Религия – опиум для народа”. Требовался какой-то решительный поворот в церковной политике, в отношениях Церкви к государственной власти, во всей ее работе. В Соборе произошло разделение: одни из его членов рвались в объятия новой власти, – к сожалению, это была самая слабая в церковном отношении часть соборных членов; другие страшились мысли об общении с безбожной властью; третьи выжидали, как дальше поведет себя новая власть и окажется ли возможность какой-либо совместной с нею работы. Большинство членов Собора, – этого нельзя скрывать, – было настроено неблагосклонно к возмутившей российскую жизнь революции.

Собор заседал до 8 сентября 1918 г. Единственным реальным, оказавшим большое влияние на последующую жизнь Русской Церкви, было учреждение, или, правильнее сказать, восстановление Патриаршества, упраздненного Петром Великим в 1700 г.

Когда на Соборе был поднят вопрос о восстановлении Всероссийского Патриаршества, я, – откровенно сознаюсь в этом, – не примкнул к горячим защитникам его. Главной причиной этого было то, что я разочаровался в нашем епископате и не видел человека, который мог бы с честью и славой понести на своих плечах патриаршеское бремя. Более же всего меня пугала мысль, что на патриаршем престоле может оказаться Антоний, и тогда во всей Российской Церкви водворится тот же хаос, от которого страдали управлявшиеся Антонием епархии. Мое отношение к патриаршему вопросу было замечено многими, ставшими после этого моими недоброжелателями.

Порядок избрания Патриарха был таков: сначала избирали кандидатов, потом из выбранных кандидатов избирали трех лиц, – и в первом, и во втором случае тайным голосованием. Из выбранных трех лиц одного вынутием в храме жребия. При первом голосовании я оказался пятым по числу поданных голосов. На мою долю выпало 75 голосов¹⁰¹, как я потом узнал, принадлежавших самой интеллигентной части Собора. От второго голосования я решительно отказался, хотя многие видные члены Собора убеждали меня не отказываться. При втором голосовании прошли: Антоний, Арсений (Новгородский) и м[итрополит] Тихон Московский. Так как ни один из них не получил нужного числа голосов, то было произведено третье голосование, давшее тот же результат: на первом месте оказался Антоний, на втором – Арсений, на третьем – м[итрополит] Тихон. Скажу несколько слов об этих кандидатах.

Архиепископ Антоний уже достаточно охарактеризован мною. Хотя он стоял на первом месте, я считал его самым нежелательным кандидатом. Архиепископ] Арсений был очень серьезный архипастырь, но ему не доставало смелости и мужества при встрече с опасностями. В то время как Антоний стремился к Патриаршеству, как манне небесной, Арсений трепетал при мысли, что тяжкий жребий Патриаршества может упасть на него. Московский митр[ополит] Тихон не отличался ни ученостью Антония и Арсения, бывших ректоров в Академии, ни славой, витавшей около имен их. Но это был благожелательный и добрый, рассудительный и спокойный, простой и для всех доступный, благочестивый архипастырь. Спокойствие и благодушие не покидало его в самые трудные минуты его жизни. Он не был узким консерватором, но он был далек от увлечений не продуманного либерализма и был осторожен в отношении всяких новшеств. К вопросу о Патриаршестве он относился спокойно и благодушно, полагаясь во всем на волю Божию.

Избрание Патриарха происходило в Московском храме Христа Спасителя после торжественнейше совершенных литургии и молебнов. На молебен вышли все, участвовавшие в Соборе архиереи. Храм был переполнен народом. По окончании молебна старейший митрополит Владимир (Киевский) [Богоявленский] со мною и протопресвитером Успенского собора Н. А. Любимовым поднялся на амвон, к урне, стоявшей пред принесенной из Успенского собора Владимирской иконой Божией Матери. Перекрестившись, митрополит Владимир сломал печать, а избранный Собором иеросхимонах Алексий [Соловьев] опустил руку в урну и, вынув оттуда один из трех, свернутых в трубочку, билетов, передал его м[итрополиту] Владимиру, а тот – протопресвитеру Любимову, для объявления народу. Любимов своим могучим голосом возгласил: «Московский митрополит Тихон». Толпа, наполнявшая собор, покачнулась и послышался вздох облегчения. Величественный архидиакон Успенского собора К. В. Розов возгласил многолетие новоизбранному Святейшему Московскому и всея Руси Патриарху Тихону. Антоний, Арсений и Тихон не присутствовали на этой церемонии, – они остались у себя дома. Новоизбранный Патриарх Тихон принял известие об избрании спокойно и благодушно. Арсений радостно и перекрестился, когда ему сообщили об избрании Тихона. А Антоний крепко выругался. В Киеве, в Екатеринодаре, в Карловцах он покажет, чего можно было ожидать от него, если бы он стал Патриархом.

В начале 30-х годов, – конечно, нашего [XX] века, – митр[ополит] Евлогий [Георгиевский], сидя у меня, в Софии, вспомнил об избрании Патриарха. „А вы не забыли, – обратился он ко мне, – как вы тогда отличились? Кончилось богослужение. Патриархом избран митрополит Тихон. Все архиереи собираются уходить из собора и облекаются в соборной ризнице в верхние рясы. И вы были там. Вдруг раздался ваш громкий голос: „Теперь я вижу, что любит Господь нашу Церковь, – не допустил он архиепископа Антония до патриаршего престола”. Архиереи тогда страшно возмутились вашими словами. Признаюсь, и я принадлежал к числу возмущавшихся. Я теперь вижу, что вы сто раз были правы. Ставши Патриархом, натворил бы он дел...” На стороне же архиепископа Антония были почти все архиереи и почти вся серая часть Собора. Значит, не всегда глас народа бывает гласом Божиим…

Работа Собора не удовлетворяла меня, как и многих других самых сильных соборных, ожидавших, что Собор во многом исправит нашу церковную жизнь. Собор не хотел касаться самых важных, назревших вопросов, каковы тогда были: об архиерейском служении, об ученом монашестве, о реорганизации монастырей и монашеской жизни и др. Впрочем, монастырям Собор уделил некоторое внимание. На одном из заседаний раздались речи о необходимости привлечь насельников монастырей к просветительской деятельности – к проповеднической, издательской и т. д. Тогда на кафедру взошел Уфимский, честный и искренний, епископ Андрей (Ухтомский). „Отцы и братия, – обратился он к Собору. – Вы хотите заставить монахов, чтоб они проповедовали. О чем же они будут проповедовать? Их надо просить не о том, чтоб они проповедовали, а о том, чтоб они не смели проповедовать”... Члены Собора не могли не согласиться с еп[ископом] Андреем, так как наши монастыри почти сплошь были населены простецами, не способными ни к какой просветительной работе.

Если бы Собор взглянул на дело глубже и свою работу развил шире, тогда, может быть, не появилась бы у нас и Живая Церковь, не послужившая к славе нашей православной веры. Ведь, в начале в Живую Церковь ушли не худшие, а лучшие, и только потом к ним присоединились разные искатели приключений. Ведь и ныне чрезвычайно на Руси прославленный Патриарх Сергий тоже, было, примкнул к Живой Церкви и только потом, убедившись в ее несостоятельности, вернулся в патриаршую Церковь.

Недавно вернувшийся из Москвы, где он участвовал во Всеправославном церковном Совещании, Экзарх Болгарский Стефан сообщил мне, что там в России многие архиереи и священники продолжают считать большой ошибкой Московского поместного Собора, что он избрал в Патриархи м[итрополита] Тихона, а не меня. По их мнению, я был единственным человеком, который мог тогда вывести Церковь на правильный путь и избавить Ее от тех потрясений, которым она подверглась вследствие ошибок тогдашних Ее вождей¹⁰². Я совершенно не разделяю такого мнения. При том крушении, какое постигло Российскую державу, Церковь не могла без тяжких болезней и страданий продолжать свое существование, – потрясения для Нее были неминуемы. Может быть, всегда спокойный и неизменно благодушный Патриарх Тихон был именно тем человеком, который был нужен для того времени.

С избранием Патриарха [Святейший] Синод прекратил свое существование. Его место заступили два учреждения при Патриархе – Св[ященный] Синод и Высший Церковный Совет. Я был избран членом последнего.

Между тем, хотя Ведомства Протопресвитера военного и морского духовенства в январе 1918 г. было упразднено, военные и морские священники продолжали обращаться ко мне со своими нуждами и печалями. Особенно тяжело было положение находившихся на фронте священников. Для многих из них оставаться в своих распропагандированных частях не представлялось возможным. Епархиальные же архиереи встречали возвращавшихся с фронта крайне недружелюбно. Особенным недружелюбием отличался Волынский архиеп[ископ] Евлогий. В июле 1918 г. я получил длинное скорбное письмо, подписанное более чем 20 священниками. „От архиеп[ископа] Евлогия, – писали они, – мы терпим более насмешек, надругательств, бессердечия и оскорблений, чем от всех врагов на фронте”. Для меня было несомненно, что архиеп[ископ] Евлогий вымещал на моем духовенстве свою злобу ко мне за то, что я был противником его воссоединительной политики в Галиции. В старое время я скоро нашел бы управу в отношении таких архиереев. Теперь мне осталось одно: докладывать Патриарху. Но Патриарх со свойственным ему спокойствием относился и к моим жалобам. Тогда я подал заявление Патриарху, что, будучи не в силах защищать подчинявшееся мне, ныне страждущее военное и морское духовенство, я отстраняюсь от участия в Высшем Церковном Управлении, уповая, что после этого Его Святейшество примет на себя заботу о доблестно трудившемся на фронте, вынесшем так много лишений, страданий и всяких иных невзгод, духовенстве. Патриарх не хотел отпускать меня, но я настоял на своей просьбе. […]

Когда я отказывался от службы, у меня не было плана в отношении будущего. Я имел тогда небольшой, приобретенный мною в конце 1916 г. кусочек земли в Оржанском уезде Могилевской губернии, в 20 верстах от г. Витебска, и маленькие сбережения, которых должно было хватить мне на 3–4 года. Под влиянием обиды, нанесенной мне архиереями их отношением к моему духовенству, мне хотелось именно таким образом выразить свой протест. Я тогда был молод, силен, работоспособен и в своих жизненных требованиях скромен. Я был уверен, что так или иначе сумею добывать себе кусок хлеба. Я уехал в свой фальварок (50 дес[ятин] земли с домом и садом) Шеметово, где, казалось мне, я смогу укрепить свои расшатанные нервы» (Шавельский Г. И., протопр. В школе и на службе (Воспоминания). Машинопись. ГА РФ. Ф. 1486. Οπ. 1. Д. 8. Лл. 540–550).

Об о. Георгии Шавельском см.: Кострюков А. А. Протопресвитер Георгий Шавельский и Карловацкий синод // Церковь и время. 2006. №1 (34). С. 134–154; Бокач Феодор. Протопресвитер Георгий Шавельский // Церковно-исторический вестник. 1998. №1. С. 98–110; Шавельский Георгий, протопресвитер. Церковь и революция // Там же. С. 111–121. – Ред.]

Автор – манатейная монахиня, мать Анфия, старшая сестра Серафимо-Дивеевского подворья, находившегося на 1 Мещанской в Москве.

Из «простых», весьма малообразованная и вряд ли даже достаточно грамотная, она в то же время отличалась незаурядными административно-хозяйственными способностями и обладала большой практической смекалкой, столь присущей русскому простонародью. Эти ее врожденные деловые качества способствовали тому, что в свое время она был выдвинута дивеевской игуменией на ответственный пост старшей сестры монастырского подворья в Москве и в течение долгих лет, до самого разгона подворья, с честью несла это нелегкое послушание, к тому же отягощенное еще и пресловутыми «обстоятельствами времени».

Служебное положение матушки Анфии стало особенно острым и сложным после того, как неожиданно вселился в подворье «сам», всемогущий тогда, разрушитель Церкви Русской, Евгений Александрович Тучков со своей престарелой «мамашей» – весьма юркой и миниатюрной старушонкой, чрезвычайно религиозной и большой любительницей торжественных богослужений.

Вельможа Е. А. Тучков, расположившись в покоях Серафимо-Дивеевского подворья, убил сразу двух зайцев. Во-первых, он приобрел прекрасную, комфортабельную и бесплатную квартиру со всем ассортиментом полагающихся коммунальных удобств и, во-вторых, с самого момента въезда сюда, заимел ровно столько весьма услужливых, почтительных и также бесплатных горничных, прачек, кухарок и уборщиц, сколько было сестер в Дивеевском подворье.

Смекалистая матушка Анфия, конечно, нисколько не растерялась и прекрасно учла все те неисчислимые «блага», которые проистекали для подворья из самого факта проживания в нем «самого» и непосредственно руководила обслуживанием и ублаготворением «Евгения Александровича» и «ихней мамаши» («спаси их, Господи!»).

Справедливости ради следует отметить, что в те незабвенные годы, когда, ложась спать, люди не были уверены в том, пробудут ли они в своей постели до утра, – сестры Дивеевского подворья прекрасно и безмятежно почивали на своих перинах, поскольку «ангелом-хранителем» их являлся сам «Евгений Александрович»!

За все годы своего жительства на подворье он многократно оказывал всякого рода покровительство и некоторое, так сказать, пособие в хозяйственных и бытовых нуждах как подворью в целом, так и отдельным его насельницам, коль скоро – по тому или иному поводу – они прибегали под его высокую руку.

И естественно, что главным регулятором отношений между Е. А. Тучковым и сестрами подворья была все та же энергичная и неутомимая мать Анфия, вскоре же вполне сумевшая, нисколько не теряя своего достоинства (понятие о котором у нее было весьма высоким!), не только «укротить» своего страшного квартиранта, но даже несколько и расположить его в свою пользу.

Так, например, Евгений Александрович, заранее осведомленный по своим каналам, в свою очередь своевременно оповещал всех этих «лампадок» о местах предстоящих торжественных богослужений Святейшего Патриарха Тихона или архиепископа Илариона (Троицкого), которого особенно любили и почитали верующие москвичи... В таких случаях группа дивеевских монашек, облачившись должным образом и прихватив с собою «мамашу», отправлялась на богомолье по указанному «Евгением Александровичем» адресу («спаси его, Господи!»).

«Мамаша», конечно, тоже была весьма довольна, так как при этих паломничествах ей, естественно, обеспечивалось самое лучшее место (где-либо на клиросе), какая бы давка ни была в храме!Поэтому, в позднейших разговорах, когда речь заходила о той, минувшей уже эпохе самодержавного царствования в Церкви Е. А. Тучкова, мать Анфия, хоть и со вздохом, но неизменно благосклонно отзывалась об этой, слишком хорошо известной ей исторической (как-никак!) личности.

– Ну, да уж что вы! – скажет, бывало, она – с Евгением-то Александровичем еще жить было можно... Куды! Он, бывалочи, нам все ж таки немало помогал другой раз. То ордер на дрова даст, то – глядишь – еще чего... Мы уж ему премного благодарны. А то, ведь, другой-то, давно бы уж нас всех разогнал: кого-куды (и костей не соберешь!)…

И, задумавшись о чем-то невеселом, покивав своей старческой головой как бы в подтверждение этих невысказанных мыслей, добавляла:

– Нет, ничего; он мущина был обходительный. Не какой-нибудь фолюган; спаси его, Господи!..

Таким образом, в значительной мере благодаря этому оригинальному (чтобы не сказать: противоестественному) блоку, Серафимо-Дивеевское подворье просуществовало значительно дольше многих других монастырских представительств в Москве, которых было весьма немало в предреволюционную пору.

Но пришел и ему конец.

Когда его закрыли и разогнанные сестры разбежались и разъехались в разные стороны, престарелая уже, но бодрая духом и по-прежнему деятельная мать Анфия пошла работать уборщицей в ближайший оставшийся тогда храм Знамения, что в Крестах, в Ямской Переславской слободе, – как выражались в старину – близь Крестовской заставы, у Виндавского или Рижского вокзала. Более близкие к подворью приходские храмы, были тогда, по-видимому, уже уничтожены или закрыты. К числу первых надо отнести прекраснейший храм XVII века (типичнейшей для Москвы архитектуры) во имя свв. мучеников Адриана и Наталии и далее (к заставе, по левую руку улицы) храм Троицы в Капельках. Ко вторым – храм св. Филиппа митрополита на 2 Мещанской улице.

В крестовский храм (как тогда практиковалось) по мере уничтожения окружающих приходских церквей переносились их некоторые святыни. Так, сюда была перенесена икона св. муч. Трифона из разрушенного храма в Напрудной, весьма чтимая окружающим населением, и многое другое.

Настоятельствовал в то время в храме и выполнял обязанности местного благочинного ставший уже также вполне престарелым, митрофорный протоиерей отец Стефан Марков. Матери Анфии он был давно и хорошо известен, так как еще в своей далекой молодости, в самом начале 1920 годов, сей батюшка (только что рукоположенный в священный сан) настоятельствовал в миниатюрнейшем храмике Серафимо-Дивеевского подворья.

Впрочем, в те далекие времена весьма многие благочестивые местные жители недолюбливали молодого о. Стефана Маркова, ибо он позволял себе не только появляться на улице в светской одежде – дерзость неслыханная по тем временам! – но даже отваживался и на то, что на велосипеде отправлялся на Сухаревку за продовольствием, – что уж являлось совершенно беспрецедентным нарушением и потрясением всех традиций и основ духовного быта!

Потрудившись несколько лет на послушании уборщицы храма, добродетельная и трудолюбивая матушка Анфия, – по-видимому, в середине пятидесятых годов – тихо отошла ко Господу, и теперь никто уже нам не расскажет, сколько в действительности невидимых миру страданий и слез стоил тот «худой мир» с Е. А. Тучковым, который она с таким напряжением созидала ради своих сестер и любимого ею родного подворья…

Кстати два слова и о Тучкове.

Обновленческие церковные историки Анатолий Левитин (Краснов) и Вадим Шавров как-то высказывались о нем следующим образом:

«Умный, хитрый и волевой человек Е. А. Тучков (надо отдать ему справедливость) очень умно проводил правительственную политику в отношениях с Церковью. Выдающийся дипломат, он легко находил „ключ к архиерейским сердцам”... Одних умел припугнуть, с другими разговаривал по-дружески, с грубоватой фамильярностью, с третьими был утончен, но вежлив. Характерно, что впоследствии, уже будучи не у дел, он с большим уважением отзывался о Патриархе Тихоне и с величайшим презрением – об обновленцах» (Левитин А., Шавров В. Очерки... С. 66).

Совершенно не разделяя всю эту восторженную и вряд ли искреннюю, комплиментарную болтовню по адресу Е. А. Тучкова, отметим со своей стороны, что люди, пережившие лично ту церковную эпоху и знающие о ней не понаслышке только, конечно, с подобной характеристикой Тучкова согласиться никогда не смогут…

И прежде всего следует сказать, что никогда и никакой «правительственной политики» применительно к Церкви нашей не существовало и существовать не могло по той простой причине, что Церковь всегда рассматривалась и рассматривается как объект, подлежащий всегда и при всех обстоятельствах самому беспощадному разгрому и уничтожению, с неизменной конечной целью стереть Ее когда-либо с лица земли без малейшего остатка!

Это – общеизвестно и бесконечно проповедуется в течение пятидесяти лет на территории России. Поэтому очевидно, что при такой «правительственной политике в отношениях с Церковью» ни Тучкову, ни кому-либо другому, поставленному во главе дела физического разгрома Русской Православной Церкви, совершенно не требовалось быть «умным, хитрым и волевым человеком», ибо по положению своему – Тучков всегда был «прав» и «чем хуже» он орудовал в своем ведомстве, «тем лучше» это казалось творцам «правительственной политики в отношениях с Церковью».

Что же касается характеристики Е. А. Тучкова как «выдающегося дипломата», то полагаем, что она не лишена изрядной порции скрытой юмористики…

Надеемся, что в будущем церковные историки в должной мере займутся изучением этой колоритной фигуры и без особого труда сумеют доказать, что «король» этот (подобно андерсеновскому) был также совершенно гол!

Впоследствии Е. А. Тучков, отстраненный от «церковной» работы, долгое время находился на периферии, – говорили, в Казахстане. Затем возвратился в Москву, где и проживал до самой своей кончины.Говорили еще, что незадолго до смерти он ослеп.

Скончался Евгений Александрович Тучков в апреле 1957 года; погребен на Ваганьковском кладбище.

О кончине его «мамаши» каких-либо сведений не имеем.

[Тучков Евгений Александрович (1892–1957) – сотрудник ОГПУ–НКВД. Родился в деревне Теляково Владимирской губернии. В 1905 г. поступил мальчиком в кондитерскую. В 1911–1915 гг. служил конторщиком в кожевенно-обувной мастерской г. Шуи. В 1915–1917 гг. писарь при тыловых военных начальниках. В 1917 г. вступил в партию большевиков. В 1918 г. вступил в областную ЧК города Иваново-Вознесенска, заведующий юридическим отделом. В 1919 г. организатор отряда особого назначения, заведующий секретным отделом губернской ЧК. В 1919 г. участвовал в подавлении крестьянских восстаний в Башкирии. В 1921 г. руководил кампанией по изъятию церковных ценностей в Уфе. В 1922 г. назначен заместителем начальника VI отделения СО ГПУ, секретарь Комиссии по отделению Церкви от государства. 05.05.1922–20.10.1929 гг. начальник VI отделения СО ГПУ–ОГПУ. С сентября 1922 г. секретарь Антирелигиозной комиссии. На поприще борьбы с Русской Православной Церковью работал с Троцким, Бухариным, Сталиным, Менжинским, Ягодой и др. В 1923 г. за заслуги в проведении массовых репрессий духовенства награжден пистолетом системы «Маузер». Организатор и исполнитель преследований св. Патриарха Тихона, во время следствия над которым допрашивал Патриарха и многих архиереев. Инициатор провокаций и расколов в Церкви, опора обновленцев. В 1927 г. за арест и «дело» митрополита Петра (Полянского), создание смуты, связанной с митрополитом Агафангелом (Преображенским), окончательное оформление раскольничьей группы Григория (Яцковского) и опубликование декларации митрополита Сергия (Страгородского) награжден грамотой и золотыми часами. В 1929 г. сделал попытку учиться в МГУ, но оставил это занятие. В 1931 г. за «энергию, инициативу и находчивость» в деле уничтожения Церкви награжден орденом Трудового Красного Знамени. В 1931–1933 гг. полномочный представитель ОГПУ на Урале. С 1933 г. заместитель особо уполномоченного Москвы, руководитель уничтожения Церкви. Поскольку к 1939 г. на свободе почти не осталось православных священников и епископов, уволен из органов НКВД «за невозможностью дальнейшего использования». В 1939–1947 гг. лектор в Центральном союзе воинствующих безбожников. С 1947 г. на пенсии. Автор нескольких антирелигиозных брошюр. За несколько часов до смерти имел продолжительную беседу с Патриархом Московским и всея Руси Алексием I. Умер в 1957 г. в Москве. По некоторым сведениям, сохранился его архив и воспоминания, которые до настоящего времени не опубликованы. См.: Васильева О. В. Серый кардинал ВЧК // Новое время. 1993. №46. С. 40–45. – Ред.]

Подворье известного девичьего Серафимо-Дивеевского монастыря в Москве находилось в начале 1 Мещанской улицы, по правой ее стороне, если идти от Сухаревой башни в направлении Виндавского (или Рижского) вокзала.

В свое время здание подворья с примыкавшей к нему часовенкой всегда было выкрашено розовой краской, так что выглядело довольно миловидно и как-то несколько «игрушечно». Часовня была выстроена в псевдорусском архитектурном стиле, ставшем весьма модном в первые годы XX столетия. Своеобразную острую крышу часовенки завершали тоненькие барабанчики, увенчанные вытянутыми, луковичной формы, худосочными главками в «нестеровском» духе.

Вообще, внешне и внутренне, стилистически, подворье это перекликалось с Марфо-Мариинской обителью: оба эти здания были проникнуты одним настроением.

Там и тут чистота и порядок были идеальными.

Справа по входе в часовню, в стене был вмонтирован очень значительных размеров кусок того камня (по виду – серого гранита), на котором тысячу дней молился преподобный Серафим Саровский. Над камнем, на стене, был живописно изображен этот святой в коленопреклоненной позе, с молитвенно воздетыми руками. Камень был одной из главных святынь часовни, и прохожие верующие в течение всего дня беспрестанно заходили в часовню поставить свечку, помолиться и приложиться к камню.

Пели монахини подворья прекрасно. Хор имел какое-то совершенно своеобразное звучание; ансамбль был настолько спетым, что слышался как бы единый нежный звук какого-либо неведомого музыкального инструмента вроде небольшого органа или фисгармонии. Поэтому, когда в порядке очереди с другими московскими монастырями на Троицком Патриаршем подворье пели монахини Серафимо-Дивеевского подворья, то служение Святейшего Патриарха Тихона приобретало особо нарядный и очень своеобразный колорит. Впрочем, это было нечасто.

Совершенно особого покроя были наметки у здешних монахинь, накинутые на их высокие, несколько расширенные кверху клобуки: они делались из черного тюля и прикреплялись таким образом, что несколько нависали спереди и закрывали глаза и верхнюю часть лица, примерно до середины носа. Это было необычно и красиво, хотя, надо сказать, несколько... кокетливо.

По определенным дням недели в часовне Серафимо-Дивеевского подворья совершалось молебствие с чтением акафиста преподобному Серафиму, и тогда проникнуть в нее бывало невозможно. В таких случаях часть богомольцев, не попавшая внутрь, толпилась снаружи, на тротуаре.

Какое назначение было придумано для часовни после закрытия подворья– неизвестно. В помещение же келий, освободившихся после разгона монахинь, сейчас же понаехали какие-то «граждане» с детьми, корытами, кастрюлями, фикусами и прочими бытовыми принадлежностями обывателей ниже средней руки.

Варнава (Беляев Николай Никанорович, 12.05.1887–06.05.1963), епископ. Пострижен в монашество (духовный сын старца Алексия Соловьева) во время учебы в Московской Духовной Академии, которую окончил в 1915 г. со степенью кандидата богословия. В 1915–1918 гг. преподаватель Нижегородской духовной семинарии. 29.02.1920 хиротонисан во епископа Васильсурского, викария Нижегородской епархии. В 1922 г. подписал резолюцию Нижегородского епископата о признании обновленческого ВЦУ. Покаялся и понес епитимью, наложенную его духовным отцом. 29 сентября 1922 г. получил благословение старца Алексия на несение подвига юродства, чтобы не переходить в обновленчество, которое приняло все Нижегородское духовенство. Проживал в доме своих духовных детей, несколько раз арестовывался, но каждый раз был освобожден. Писал труд «Основы искусства святости (Опыт изложения православной аскетики)» в 3 томах (Нижний Новгород: Братство во имя св. кн. Александра Невского, 1995). В 1933 г. арестован в Москве «за создание тайного монастыря». Приговорен к 3 годам заключения в концлагере. После трех лет заключения в лагере проживал с 1936 г. по 1948 г. в Томске на поселении. С 1948 г. жил в Киеве, где и скончался. См.: Дамаскин (Орловский), иером. Мученики, исповедники и подвижники благочестия Российской Православной Церкви XX столетия: Жизнеописания и материалы к ним. Тверь, 1992. Кн. 1. С. 47–85; Проценко П. Г. Биография епископа Варнавы (Беляева). Нижний Новгород. 1999. – Ред.]

Приходской храм свв. муч. Адриана и Наталии в Мещанской (у Сухаревой башни) сооружен был в 1688 г. Закрыт в июне 1936 г., вскоре же снесен с тем, чтобы на месте его построить безобразный многоквартирный дом.

Разрушенный храм – типичный памятник московской церковной архитектуры своего времени, пятиглавый с шатровой колокольней.

Настоящая церковь во имя свв. Апостолов Петра и Павла. Начата она строиться повелением «великих государей царей Иоанна Алексиевича и Петра Алексиевича в 1686 г., а совершена в 1688 г., что видно из надписи, на колоколенной стене находящейся...» – говорится в одном старом справочнике о церковной Москве (Путеводитель по Москве, изданный Архитектурным обществом для членов V съезда зодчих в Москве / Под ред. И. П. Машкова. М., 1913. С. 171).

В другом справочнике (от 1882 г.) сказано: «Первоначально устроена сия церковь в 1688 г. во имя свв. Aпп. Петра и Павла с правым приделом во имя свв. мучеников Адриана и Наталии, по повелению царей Иоанна и Петра Алексиевичей и по благословению Патриарха Иоакима; затем в 1833 г. заложен и в 1835 г. окончен левый придел во имя св. Николая Чудотворца. Мать Петра Великого царица Наталия Кирилловна часто посещала эту церковь, почему в память сего день 26 августа [старого стиля. – Сост.] во имя свв. Адриана и Наталии празднуется торжественнее прочих святых, во имя которых устроены приделы. В 1812 г. эта церковь была совершенно разграблена и крыша оной сгорела» (Москва. Соборы, монастыри и церкви / Изд. Н. А. Найденова. Ч. 3. М., 1882. С. 190).

В свое время, в день престольного праздника, в храме сем обычно служил Святейший Патриарх Тихон.

Вениамин (Иван Афанасьевич Федченков, 12.09.1880–04.10.1966), митрополит. В 1903 г. окончил Тамбовскую духовную семинарию. В 1907 г. – Санкт Петербургскую Духовную Академию, кандидат богословия, иеромонах, профессорский стипендиат. С 1908 г. секретарь архиепископа Сергия (Страгородского). В 1910 г. исполнял должность доцента СПбДА. С 1911 г. инспектор СПб духовной семинарии. В 1917–1919 гг. ректор Тверской духовной семинарии, архимандрит. Член Священного Собора 1917–1918 гг. по избранию как клирик от Тверской епархии. В 1919 г. читал лекции в Таврическом университете. 10.02.1919 хиротонисан во епископа Севастопольского, викария Таврической епархии; в 1919–1920 гг. епископ армии и флота войск юга России; в 1920 г. член Совета Министров при генерале Врангеле. С 1920 г. в эмиграции; жил в ряде европейских стран. 1921 г. один из инициаторов Карловацкого собора, один из организаторов РПЦЗ. С 1923 г. – епископ Карпатской Руси. С 1925 г. инспектор и преподаватель Свято-Сергиевского богословского института. 03.12.1927 воссоединился с Московской Патриархией. С 1930 г. создавал в Западной Европе приходы Московской Патриархии. С 19.04.1932 архиепископ; в 1933 г. управляющий епархией Московской Патриархии в США; с 22.11.1933 архиепископ Алеутский и Сан-Франциский, Экзарх РПЦ в США; с 14.07.1938 митрополит. Участник Собора 1945 г. В 1946 г. получил советское гражданство. С 21.08.1947 митрополит Рижский; с 27.03.1951 митрополит Ростовский и Новочеркасский; с 28.11.1955 митрополит Саратовский и Балашовский; с 20.02.1958 на покое в Псково-Печерской лавре. †4.10.1961. Автор ряда сочинений и воспоминаний: «Записки архиерея», «На рубеже двух эпох» и мн. др., издающихся в настоящее время.

«Доктор М.»: Манухин Иван Иванович (1882–1958), доктор медицины, ученый. В 1921 г. эмигрировал вместе с семьей в Париж. Был домашним врачом митрополита Евлогия (Георгиевского). Его жена – Татьяна Ивановна Манухина (1885–1965) записала и отредактировала воспоминания митрополита Евлогия. Более подробно о семье Манухиных см.: Вениамин (Федченков), митр. Записки архиерея. М.: Правило веры, 2002.С. 844–847. – Ред.]

Опрометчивое замечание высокопоставленного автора о неверии «естественников» не может быть обойдено молчанием, так как легкомыслием своим оно льет воду на мельницу казенного «безбожия», и без того дошедшего до крайней наглости в своих утверждениях подобного рода.

Что встречаются «естественники» неверующие, – спорить не приходится, но то же самое бывает и с людьми всех других категорий.

Более того, Церковь Христова имеет все основания заявить, в опровержение утверждений настоящих и будущих лжецов, что величайшие люди истинной науки в своем подавляющем большинстве – суть люди религиозные, верующие в Бога! Да иначе и быть не может, ибо нормальный человеческий ум, чем более насыщает себя истинными знаниями, тем более и более приближается к Источнику и Творцу всех этих знаний – Богу¹⁰³.

Замечательно, что даже такая дубиноголовая русская историческая личность, как Петр Первый, по свидетельству Нартова, высказывался следующим образом на интересующую нас тему: «Кто не верует в Бога, тот либо сумасшедший, или с природы безумный. Зрячий Творца по творениям познать должен» (Карташев А. В. Очерки... Т. 2. С. 322).

«Наука и религия два могучих русла, по которым протекает духовная жизнь человека. Это два глаза, которыми человек взирает на сущее, два уха, которыми прислушивается к таинственному шепоту Вселенной, две руки, которыми строит свою жизнь, две ноги, на которых зиждется вся история человечества. Не безумно ли, поэтому, поднимать вопрос о несовместимости науки и религии.

И все же нельзя отрицать факт, что между наукой и религией (правильнее, богословием) существует столетняя вражда, выражавшаяся не только в словесной перебранке, но иногда доходившая до кровавой схватки и костра.

Наши профессиональные безбожники за последние годы начали организованное наступление на религию в надежде, что на переломе от старого к новому общественному строю, на развалинах бывшей казенной Церкви им удастся искоренить и религиозное чувство из сердец миллионов верующих. Миллионы экземпляров антирелигиозной литературы распространяются среди массы, устраиваются бесчисленные антирелигиозные доклады и делается все возможное, чтобы убедить массу, что религия дурман для народа. […]

По нашему искреннему убеждению антирелигиозная агитация немало содействовала подъему религиозного чувства. Раньше люди считались верующими по паспорту. Церковь часто посещалась по принуждению, учащихся заставляли зубрить катехизис и учебники по Закону Божию, самостоятельное рассуждение по религиозным вопросам почти не разрешалось, духовная жизнь замирала, и религия превращалась в поверхностное обрядоверие и неосознанный атеизм. [...]Антирелигиозная пропаганда заставила людей сознательно отнестись к вопросам религии, индифферентизм исчез, религиозное сознание проснулось, и начался процесс деления на верующих и неверующих, который и в настоящее время еще не закончился. Вот первая заслуга антирелигиозной пропаганды.

Никто из искренне верующих и интеллигентных людей не будет отрицать, что в темной массе осталось много суеверий, уцелевших со времен язычества и ужившихся с христианством. Наши безбожники, разоблачающие эти суеверия, делают доброе дело, за которое мы им только можем быть благодарны. Мы, стремящиеся к истинному христианству, тоже боремся против суеверий, но мы знаем разницу между суеверием и истинным религиозным опытом, мы убеждены, что за грубой оболочкой суеверия нередко таится чистый алмаз религиозного чувства. Разбивая оболочку, мы сохраняем алмаз. Не забудьте, что суеверный маг, астролог, алхимик, все же были отцами нашей науки. [...] Древние жрецы и учители религии равным образом блуждали и создавали много тленных суеверий, немало которых дошло и до нас, но [...] они искали постичь смысл, цели [...] жизни, искали сблизиться с духом вселенной, который они чувствовали [...] но которого не могли понять.

Нелепо отрицать науку потому, что она принимала столько ложного за истину. Аристотель как физик, Птолемей как астроном для нас больше не авторитетны, но было бы неблагодарно и несправедливо отрицать их заслуги и великий ум. Равным образом нелепо отрицать религию, потому что Будда, Магомет и другие учители и пророки религии не постигли всю полноту истины.

Мать религии– благоговение перед неизвестным, ее метод – вера, ее цель – постичь должное жизни не только в узком кругу земного опыта, но и в ее вселенской совокупности.

Мать науки – любопытство перед неизвестным, ее метод – самокритика, ее цель – познать сущее.

Возможен ли синтез между религиозным духом утверждения и научным духом отрицания? Мы верим, что это не только возможно, но и необходимо. Мир ученых и мыслителей знает немало таких примеров. Ньютон, Дарвин, Гекели, Друмонд были великие естествоиспытатели и при том люди религиозные. Мы имеем среди наших литературных гениев Гоголя, Толстого, Достоевского, Тютчева, Соловьева и целую плеяду других крупных мыслителей, совмещавших в себе критический разум и религиозное благоговение. Пусть наши безбожники объясняют это как хотят, но факты остаются фактами. Мы же верим и надеемся доказать, что число религиозных ученых увеличивается, а не уменьшается, что преграды, разделявшие прежде истинную науку от истинной религии устраняются и что мы начинаем новую эру научного и религиозного творчества, для которого современная отрицательная критика является лишь необходимой подготовительной работой […]

Мы будем руководиться лозунгом Апостола Павла: „Все испытывайте, хорошего держитесь”. Мы не боимся истины, ибо истина сделает нас свободными. Истина освободит нас от лженауки, суеверий, лже-религии и откроет нам смысл, цель и должное жизни, к познанию которых никогда не перестанет стремиться человечество» (Н[адеждин] Г. Наука и религия // Христианин. 1924. №1. С. 7–8; №2. С. 23–24).

Не углубляясь в поисках доказательств – в дебри этой темы, достаточно хотя бы лишь бегло перечислить кое-кого из представителей религиозного человечества из мира науки, чтобы понять, какой – в качественном отношении – богатейший духовный материал является «телом церковным»; какие умственные и эмоциональные творческие силы человечества цементируют собою здание Церкви Христовой!

Русские:

Писатели – Державин, Грибоедов, Тютчев, Крылов, Гончаров, Толстой, Лермонтов, Пушкин¹⁰⁴.

«Корифеи русской богословской мысли» – по выражению «Миссионерского сборника» за 1910 год: Жуковский, Соловьев, Хомяков, Гоголь, Достоевский, Аксаков, Герцен, Тихомиров, Чичерин, Самарин, Киреевский, Салтыков-Щедрин…

Композиторы – Глинка, Чайковский, Рахманинов, Римский-Корсаков, Глазунов, Балакирев, Ипполитов-Иванов, Гречанинов, Бортнянский, Турчанинов, Львов, Дегтярев, Ведель…

Художники – Суриков, Репин, Ге, Крамской, Иванов, Нестеров, Васнецовы, Врубель, Верещагин, Семирадский, Шебуев…

Актеры – Савина, Шаляпин, Нежданова, Ермолова, Яблочкина, Станиславский…

Ученые – Ломоносов, Павлов, Ключевский…

Врачи – Пирогов, Гааз, Филатов…

Военачальники – все древние, а также из новейших: Суворов (внук протоиерея Московского Архангельского собора), Кутузов, Нахимов, Макаров…

Архитекторы – Казаков, Баженов, Щусев…

Просветители – Ртищев, Иван Федоров (диакон), Новиков…

Государственные деятели – Богдан Хмельницкий, Сперанский и пр., и пр., без конца.

Не русские:

Философы – Кант, Якоби, Фихте, Шеллинг, Гегель, Лейбниц, Спенсер, Тейхмюллер, Секретан, Эйкен, Милль, Платон, Декарт, Беркли, Вольф, Спиноза, Навиль…

Композиторы – Бах, Бетховен, Гендель, Гуно, Россини, Моцарт, Лист (священник)…

Ученые – (в том числе и «естественники») Ляйель, Мюллер, Риттер, Линней, Пастер, Ампер, Гершель, Дарвин, Эдисон, Ньютон, Фарадей, Биою, Бишоф, Кеплер, Гельмгольц, Геер, Райнке, Медлер, Бойль, Коперник (священник) и пр., и пр., без конца.

Приведем высказывания о Боге некоторых из них:

Ляйель (великий геолог): «В каком бы направлении мы ни производили исследования, при всяком исследовании мы открываем яснейшие доказательства предусмотрительности, силы и мудрости творческого разума – Бога» (Апологические очерки: IV. Есть ли Бог? // Украинский православный благовестник. 1927. №5. С. 4).

Мюллер (ученый-историк): «Только с познанием Господа и по основательном изучении Нового Завета я стал понимать смысл истории» (там же).

Риттер (величайший географ): «Мы не напрасно пришли в этот мир: здесь мы созреваем для иного мира» (там же).

Опост Конт (основатель эмпиризма): признавал за религией естественные права и отводил ей место в человеческой жизни (там же).

Линней (описав все растения, их устройство и жизнь), восклицает: «Вечный, Великий, Всеведущий и Всемогущий Бог прошел передо мною. Я не видел Его в лицо, но Его отражение охватило мою душу и погрузило ее в благоговение» (там же).

Пастер: «Я много изучал и потому верую, как простой крестьянин, если бы я сделался еще ученее, то моя вера была бы так же глубока и пламенна, как вера простой женщины-крестьянки» (там же).

Ампер: «Берегись заниматься одной только наукой, одной рукой исследуй природу, а другой как дитя за одежды отца, держись за край Божьей ризы» (там же).

Гершель (знаменитый астроном): «Все науки приносят по камню в храм, воздвигаемый для прославления Творца Бога нашего» (там же).

Лейбниц: «Бог есть источник, из которого получают бытие все другие существа» (там же).

Дарвин, отец биологии, признавал Бога как первопричину всего существующего и, по свидетельству его ученика Уоллеса, усердно молился Богу (там же).

Чарльз Дарвин (будучи, между прочим, церковным старостой) писал: «Я заслуживаю быть названным теистом (верующим в Бога)» (4 издание, с. 88; подробности о Дарвине в этом смысле, см. в книге Данилевского «Дарвинизм» [См.: Данилевский Н. Я. Дарвинизм: Критическое исследование Н. Я. Данилевского. Т. 1–2. СПб., 1895–1899. – Ред.]).

Бэр (натуралист): «Гармония естественных сил ведет нас к всеобщей первооснове, и эта первооснова не может быть отличаема от Того Высочайшего Существа, на Которого указывает религиозная потребность человечества.

Если хотят принимать свидетельство Моисея не буквально (о творении мира), а только по существу, то должны согласиться, что более возвышенного свидетельства не доходило из древнего мира».

Все нападки на религию во имя науки Бэр называет «комическим анахронизмом, странными, запоздалыми возражениями, с которыми давно уже покончила естественная наука».

Кант: «Умно, что иные ищут успокоения в Евангелии, потому что это неиссякаемый источник всех истин, если исследовать всю вселенную, то нигде не найдется другого подобного источника».

Эрнест Ренан: «Изгладить Христово имя из этого мира будет равносильно потрясению мира во всех его основаниях» (Апологетические очерки // Украинский Православный Благовестник. 1927. №11. С. 171).

Фихте: «Все мы стоим на почве христианства со всей нашей цивилизацией, наукой и философией» (там же).

Маколей: «Кто делает что-либо для уничтожения христианства, тот совершает преступление против человеческой цивилизации, подобное тому, которое называется государственной изменой» (там же).

Биою (математик и физик): «Или Моисей имел в естественных науках то же глубокое познание, как и наш век, или он был вдохновен свыше».

Бишоф (химик и геолог, профессор в Бонне): «Не из точного исследования и не путем наблюдения и опыта приобрел свои познания бессмертный бытописатель, а из другого источника: из Божественного вдохновения познал он истину. Но истина на все времена будет оставаться истиною».

Кеплер (астроном): «В творении я ощущаю Бога, как бы руками». (Свое важнейшее произведение о гармонии мира он заключает благодарностью Творцу.)

Райнке: «Чудо стоит в противоречии не с природой, а что мы знаем о природе».

Медлер (астроном): «Истинный естествоиспытатель не может быть отрицателем Бога; естественный и божественный закон одно и то же».

Бойль (отец современной химии): «Истинный естествоиспытатель нигде не может проникнуть в познание тайн творения без того, чтобы не ощущать перста Божия».

Гельмгольц: «Библия поразительно согласуется с естественными науками».

Бубэ: «Библия написана в то время, когда естественные науки сделали еще столь ничтожные успехи, открывает однако же в немногих строках столь замечательные вещи, которых можно достигнуть не иначе, как только при помощи чрезвычайных успехов науки; фактов, описанных в ней, никто раньше не знал, философы впадали в противоречия; она и в научном и нравственном отношении возвышается – она не человеческое, а Божественное произведение».

Бэкон Верулемский: «Только поверхностное знание природы может отводить нас от Бога, – более же глубокое и основательное возвращает к Нему».

«Вера во Христа предъявляет к нашему чувству требования, налагает на нас обязанности, затрагивает наши интересы, потому-то так легко восстановить людей против Христа» (Остроумов Ст., прот. Знамение пререкаемое // Украинский православный благовестник. 1927. №11. С. 169).

Малебранш сказал, что «если бы математические теоремы стояли поперек нашим выгодам, то и они возбуждали бы споры» (там же).

Геер (геолог): признавал «Всемогущего и Всепремудрого Творца» (там же).

Ньюман (кардинал) утверждает, «что богословие есть такая же наука о Боге, как астрономия – наука о звездах» (Церковная жизнь. Владимир. 1924. №3–4. С. 4).

Павлов И. П.: «В недавней своей публичной лекции в Ленинграде, академик Павлов, творец рефлексологии, заявил, что подавление религиозного инстинкта действует депрессивно угнетающе на общий уровень психики» (там же).

Агриппа фон-Нетесгейм (знаменитый филолог; 1486–1535): известен как «склонявшийся к мистицизму».

Эдисон находит, «что на основании фактов научно обоснованных [...] можно прийти к заключению, что существует тот потусторонний мир, о котором говорит богословие. Материя вечна, неуничтожима – это доказано, «а потому, было бы противно здравому смыслу верить в возможность уничтожения духовных сил» («Богоискатели» // Безбожник. 1927. №16–17. С. 6).

Агассис (естествоиспытатель) называл свою науку «переводом мыслей Творца на человеческий язык».

Браунинг: «По мнению профессора Оскара Браунинга, Церковь в продолжении христианской эры имела самое сильное влияние на цивилизацию, всегда была главным двигателем, направляющим людей на путь благородства и добродетели» (Остроумов Ст., прот. Знамение пререкаемое //Украинский Православный Благовестник. 1927. №11. С. 171).

Генрих Гейне (в §7 своего завещания, о котором «умалчивают заграничные и русские издатели сочинений Гейне» определенного направления), пишет: «Четыре года уже прошло, как я отбросил всякую философскую гордость и вновь пришел к религиозным идеям. Я умираю с верой в вечного Бога, Творца мира, и призываю Его милосердие на свою вечную душу. Я скорблю, что я непочтительно отзывался о святых вещах, но я к этому увлечен был не столько внутренним расположением, сколько духом времени. За то, что я почти бессознательно оскорблял добрые нравы и целомудрие, Боже, прошу Тебя и всех людей простить мне»¹⁰⁵.

Лейбниц: написал гимн «Иисусе, смерть и страдания Которого, есть наша жизнь и радость».

Спиноза: «Бенедикт Спиноза учит: существует лишь одна субстанция, и это Бог. Эта единая субстанция бесконечна, она абсолютна. Все конечные субстанции берутся от нее, заключаются в ней, выходят из нее, в нее погружаются; существование их лишь относительное, преходящее, случайное. Абсолютная субстанция открывается нам как под видом бесконечного мышления, так и под видом бесконечного протяжения. То и другое, бесконечное мышление и бесконечное протяжение, суть два атрибута абсолютной субстанции; мы познаем лишь эти два атрибута, но Бог, абсолютная субстанция, может быть, имеет еще много других атрибутов, неведомых нам. […]

Только непонимание или злонамеренность могли придать этому учению эпитет „атеистического”. Никто не высказывался возвышеннее Спинозы о божестве» (Гейне Генрих. Полное собр. соч. Т. 8. М.: Изд. О. Вольф, 1908. С. 78–79).

Коперник, Кеплер, Ньютон: «Три великих основателя новейшей астрономии, Коперник, Кеплер и Ньютон, были все трое, в полном и высоком значении слова, чтителями Бога. Это одна из прекраснейших страниц в истории развития человеческой мысли. Ищут часто прикрыть ее забвением, но ни во власти никого уничтожить ее» (Навиль Э. Вопрос о зле. С. 163).

Коперник: «Когда открытие Коперника было обнародовано, оно вызвало против себя сильную и живейшую оппозицию. Противники были многочисленны. Это были, прежде всего, ученые, пристрастные к старой идее, которые не вдруг могли отказаться от результатов всех трудов, положенных ими» (там же. С. 160).

Исаак Ньютон при произнесении слова «Бог» – благоговейно снимал шляпу (Разные известия: Ответ «ученым» // Ярославские епархиальные ведомости. 1912. №20. С. 387).

Фарадей любил постоянно читать Библию и других приглашал к тому же.

А. С. Пушкин: «Англичане правы, что дают Библию детям. Мои дети будут читать вместе со мною Библию по-славянски»¹⁰⁶.

«Мы обязаны монахам нашей историею, следственно и просвещением» (Пушкин А. С. Некоторые исторические замечания // Пушкин А. С. Дневники. Записки. СПб.: Наука, 1995. (Серия литературные памятники). С. 66).

Джордано Бруно: был монах и до конца жизни остался им.

Роджер Бэкон (1244–1294) английский монах, открытия которого много содействовали развитию естественных наук.

Дарвин, Ренан: «Хотя ни один из них не был безбожником» (Остроумов Ст., прот. Знамение пререкаемое // Украинский православный благовестник. 1927. №11. С. 172).

Толстой Л. H.: «Трагична и кончина Л. Толстого, который четверть века боролся против церковного разумения Христа, а умирать бежал в монастыри Оптину и Шамордино» (там же. C. 171)¹⁰⁷.

Ницше: «Дерзкий Ницше [...] последние годы впал в душевную болезнь и успокаивался только при звоне колоколов» (там же).

Вольтер: «Вольтер предсказывал: „через сто лет Библия будет позабытою и неизвестною книгою; ее можно будет находить, как редкость, в кладовых и археологических музеях, как свидетельство глупости раннейших поколений”. Это предсказание записано было в парижском доме, в котором теперь, через 150 лет после предсказания Британское Библейское Общество имеет склад Библий, ежегодно распространяющий на разных языках более ста тысяч книг Священного Писания. А Вольтер полузабыт, да и умер-тο он с колебанием и великим страхом за свою грешную душу» (там же).

Д. Штраус: «Противник Евангелия Давид Штраус высказал надежду, что своими изысканиями он нанес смертельный удар христианству. Но он не догадывался, что Священное Писание с человеческою стороною, уязвимою, имеет божественную, нестареющую, открытую только верующей душе. Он умирал забытый и одинокий. За ним ухаживала христианская диаконисса во имя Того, против Кого он боролся лучшую часть жизни» (там же).

Сообщаемый митрополитом Вениамином (Федченковым) сон знакомого ему доктора, в котором главным действующим лицом была Богоматерь, а также отмечая факт кончины Святейшего в день Богородичного праздника (Благовещение) или день интронизации его на Всероссийский Патриарший Престол, совпавший также с днем Богородичного праздника (Введение), – все это вместе взятое приводит к предположению о несомненном покровительстве Богоматери Святейшему Патриарху Тихону в продолжение всего его жизненного пути.

Об этом знаменательном явлении, сопутствовавшем ему в несении Креста архипастырского и, затем, Первосвятительского служения, он совершенно ясно высказался в ответной речи делегатам Собора 1917–1918 гг., прибывшим на Троицкое подворье 05(18).11.1917 г. с благовестием об избрании его в Патриарха.

Он сказал тогда: «Утешением и ободрением служит для меня и то, что избрание мое совершается не без воли Пречистые Богородицы. Дважды Она, пришествием Своея честные иконы Владимирские, в храме Христа Спасителя, присутствует при моем избрании: в настоящий раз самый жребий взят от чудотворного Ее образа. И я как бы становлюсь под честным Ее омофором» (Приложение к деянию 36: Ответное слово митрополита Московского и Коломенского Тихона при благовестии ему Патриаршества // Деяния. Кн. 3. С. 118).

Другие же современники, как бы подтверждая эти высказанные Святейшим слова, со своей стороны добавляют:

«Пред сей иконою при избрании Святителей клали запечатанные царской печатью жребии, которые после молебна тут же вынимались митрополитом и распечатывались царем, при чем объявлялось имя избранного. Пред тою же иконой, после молебного пения, был по жребию избран на Патриарший Престол Всероссийский Патриарх Тихон» (Житие Святителя Иоасафа, чудотворца Белгородского: Приложение: Свыше указанный путь к спасению России / Сост. Н. Д. Жевахов. 2 изд. Новый Сад (Югославия): Филонов, 1929. С. 56).

«Митрополит Владимирский Сергий [Страгородский] составляет новый акафист в честь Владимирской иконы Пресвятой Богородицы, где восхваляет попечение Богоматери о земле Русской [...] и особенно радостно восхваляет Богоматерь, что Она Своею чудотворною иконою благословила работу Всероссийского Поместного Собора 1917–1918 гг. и от Своея же чудотворной иконы дала жребий восстановленного Патриаршества Своему избраннику Патриарху Тихону» (Полгода со дня кончины Святейшего Патриарха Сергия // ЖМП. 1944. №12. С. 28).

Столь явное и осознанное многими проявление особого покровительства Богоматери по отношению к первому – по восстановлении у нас Патриаршества – Святейшему Патриарху Тихону требует, как нам кажется, каких-то посильных разъяснений со стороны будущего биографа этого нашего Первосвятителя.

Действительно, весьма достойно внимания то обстоятельство, что Богоматерь, в лице ряда Своих икон неотступно сопутствовала Святейшему Патриарху Тихону на всех этапах его архиерейства (а может быть, и с детства; см.: комментарий 57). Таковы: Холмская (на Волыни), Толгская (в Ярославле; там же и Ярославская), Виленская (в Литве) и, наконец, Владимирская и Донская иконы Божией Матери в Москве (не говоря о других).

Особенно знаменателен, конечно, факт двукратного избрания на московскую (митрополичью и патриаршую) кафедру Святителя Тихона от подножья величайшей Московской и Всероссийской святыни – чудотворного Владимирского образа Божией Матери.

Особенно интересна и знаменательна эта связь Владимирской иконы – общерусской святыни – с избранием митрополита Тихона на пост главы нашей Церкви (т. е. также: «всея Руси»). И хотелось бы думать поэтому, что в масштабах его былой епархиальной архипастырской деятельности покровительство Богоматери ограничивалось местными Ее святыми иконами. Когда же Господь судил ему возглавить Церковь Русскую в целом, то и покровительство Матери Божией приняло иной, всероссийский, объем через посредство всероссийской же святыни – чудотворного образа Владимирской Божией Матери…

Добавим здесь, что именно к этому Богородичному образу со стороны Святейшего Патриарха Тихона, по некоторым данным, отмечалось особое благорасположение и теплое молитвенное тяготение.

Так, в связи с развернувшейся в первые годы революции большой работой по расчистке и реставрации лучших памятников древнерусской иконописи, приступлено было наконец и к удалению всех позднейших наслоений и записей с первоначального образа Владимирской Богоматери из Успенского Собора Московского Кремля. В то время крупнейший знаток и исследователь в области иконографии профессор Александр Иванович Анисимов¹⁰⁸ (погибший впоследствии на Соловках), как сам впоследствии сообщил пишущему эти строки, лично обращался за благословением на это начинание к Святейшему Патриарху и встретил со стороны последнего исключительное внимание и любовное отношение к отечественным церковным древностям вообще, а к вопросу о расчистке Владимирской иконы – в особенности.

В своей монографии, посвященной реставрации и истории чудотворного образа Владимирской Богоматери, сам А. И. Анисимов (в 1928 г.) писал следующее:

«Благожелательное отношение к великому памятнику со стороны как тогдашнего Главы Русской Церкви – Патриарха Тихона, так и музейного управления привело к тому, что Владимирская икона не только стала доступна теперь внимательному и подробному изучению, но и освободилась от всех позднейших наслоений и реставраций» (Анисимов А. И. Владимирская икона Божьей Матери. Прага: Seminarium Kondakovianum, 1928. C. 25)¹⁰⁹.

Тогда же, среди церковных москвичей, рассказывали, что после расчистки и реставрации этой прославленной иконы художник-реставратор Бородин снял с нее три копии в размер оригинала. Комиссия специалистов, возглавленная тем же профессором А. И. Анисимовым, отобрала лучшую из этих трех копий, которая после торжественного патриаршего служения в одном из храмов была преподнесена представителями московских приходов Святейшему Патриарху Тихону. Она становится затем келейной святыней Патриарха.

После кончины Святейшего икона эта (по-видимому, после краткого пребывания в Сокольниках, в жилище Местоблюстителя митрополита Крутицкого Петра Полянского) перешла в собственность Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Нижегородского Сергия (Страгородского) и сохранялась в Патриархии.

Вторая из трех копий находилась в храме свв. мучеников Адриана и Наталии на 2 Мещанской улице и помещена была в довольно аляповатом и претенциозном киоте работы резчика В. А. Чубарова, символически изображавшем Московский Кремль с «парящей над ним» Владимирской иконой Божией Матери. Несколько позже, при разрушении этого замечательного московского храма XVII столетия, как сам этот образ вместе со своим громоздким и надуманным киотом, а также и замечательное распятие (с Голгофой), последняя работа Виктора Михайловича Васнецова, – прихожанина этого храма (здесь же и отпетого по смерти), – отобраны гражданскими властями и с тех пор «канули, как в воду»…

Что же касается православного толкования происхождения и истории этого прославленного образа, то считается, что чудотворный образ Владимирской Божией Матери писан «по преданию апостолом Лукой и [...] доска, на которой она изображена, взята от того стола, который находился в жилище Иосифа и Богоматери в отроческие годы Иисуса Христа. В начале образ оставался в Иерусалиме, затем был перенесен в Царьград, а в XII в. был в женском монастыре в предместье Киева, откуда в 1155 г. [...] перенесен во Владимир. Икона эта прославилась дарованием многих побед над врагами, главным образом татарами, успокоением мятежей и междоусобиц и спасением от Тамерлана Москвы, куда она перенесена во время битвы из Владимира и где обретается и поныне с 1395 года» (Полный православный богословский энциклопедический словарь. Т. 1. С. 536–537).

После отобрания у Церкви этой религиозной, национальной и исторической святыни, она выставлена теперь для обозрения посетителей, в качестве экспоната, в Государственной Третьяковской Галерее (а перед тем – после расчистки – находилась в закрытом впоследствии «Отделе Религиозного Быта» Государственного Исторического Музея; в его фондах).

Наконец, затронув тему о покровительстве Богоматери Святейшему Патриарху Тихону, нельзя не коснуться вопроса о существовании и еще одного образа Матери Божией, имеющего непосредственное отношение и к Святейшему Патриарху Тихону так, равно, и ко всем его преемникам по Первосвятительскому Патриаршему Престолу.

Среди множества других чудотворных и чтимых изображений Божией Матери Православной Русской Церковью почитается также, – мало кому известная, – икона, носящая наименование «Патриаршей». Но несмотря на такое знаменательное наименование, кажется, ни в 1917 году, ни позже на ее иконографию и историю не было обращено никакого внимания, что, полагаем, давно следовало бы уже сделать.

Неизвестно (нам, по крайней мере) ничего и о ее значении и почитании в первый период русского Патриаршества (1589–1700 гг.).

Из сказанного о ней попалось нам на глаза лишь следующее.«Патриаршая икона Божией Матери, находится в Могилевской губернии, в монастыре Пустынском близ города Мстиславля. Явилась больному глазами князю мстиславскому Симеону в XII в. [!! – Сост.] на источнике, где теперь и находится обитель и храм. Икона прославлена многими чудесами и почитается не только православными, но и иноверцами. Празднование 15(28) августа [на Успение! – Сост.]»

(Полный православный богословский энциклопедический словарь. Том 2. С. 1784). К сожалению, никаких дальнейших указаний на связь наименования этой иконы с образом возглавления нашей Церкви, встретить нигде не удалось [впрочем, особенно и специально мы этим вопросом не занимались. – Сост.].

В ежегодных календарях, издаваемых Московской Патриархией, в алфавитных списках Богородичных чудотворных икон, а также в тексте под 15 (28) августа, об этой – Патриаршей – иконе Божией Матери не упоминается.

Конечно, над многими нашими Святителями простирался покров Богоматери. Закончим поэтому наше примечание на эту тему маленькой исторической справкой о почитании Богородицы со стороны известного Первосвятителя нашей Церкви синодального времени, ветхого деньми митрополита Новгородского и Санкт-Петербургского Исидора (Никольского), при котором закончил свое высшее духовное образование в стенах Санкт-Петербургской Духовной Академии, студент оной, Василий Беллавин, будущий Святейший Патриарх Тихон (в 1888 г.):

«Мать будущего [митрополита] Исидора, жена псаломщика, уходя на сельские работы в поле, не имея на кого оставить сына, клала его на лавке под иконой Богоматери, мысленно прося Владычицу оградить в ее отсутствие сына от всяких бед. Всю жизнь свою митрополит Исидор считал Богоматерь своей Заступницей (он родился в день Покрова), и не было просьбы, которой бы он не исполнил, когда его просили именем Пресвятой Девы» (Ярославские епархиальные ведомости. 1912. №36. С. 697).

Касаясь вопроса о «вещих снах» вообще, следует заметить в назидание нашим, слишком многочисленным «культурным» умникам и разного рода скептикам, что сновидения подобного рода, как ни истолковывай их и как ни относись к ним, являются в действительности не столь уж редким явлением в жизни людей, как это может показаться на первый взгляд. Об одном из «вещих снов» совершенно такого же характера (по своему значению), как и переданный в рассказе митрополита Вениамина (Федченкова), сообщается не только в произведениях различных «мракобесов» и тому подобных «отсталых личностей», но и во вполне современных и «культурных» изданиях, в частности и в сборнике, изданном государственным издательством «Искусство» (М., 1958 г.), озаглавленном «Федор Иванович Шаляпин» (Т. 2. С. 276–277). Сейчас сборник этот у нас широко распространен среди более или менее интеллигентной публики, еще не окончательно утратившей способность интересоваться некоторыми вопросами искусства в популярном изложении.

В сборнике, посвященном воспоминаниям о личности и творчестве Ф. И. Шаляпина, говорится, например, следующее (повествует Константин Коровин):

«Дурной сон.

Ко мне пришел доктор и сказал:

– Что же, температура нормальная. В солнечный день можете выйти ненадолго.

После его ухода я заснул.

И видел во сне, как пришел ко мне Шаляпин, голый, и встал около моей постели, огромный. Глаза у него были закрыты, высокая грудь колыхалась. Он сказал, держа себя за грудь:

– Костя. Сними с меня камень…

Я протянул руку к его груди – на ней лежал холодный камень. Я взял его, но камень не поддавался – он прирос к груди…

Я проснулся в волнении и рассказал окружающим и H. Н. Курову, который ко мне пришел, про этот страшный сон.

– Нехороший сон, – сказал H. Н. Куров. – Голый – это нехорошо…

А утром я прочел в газете, что Шаляпин умер.

Я встал, оделся, хотел куда-то идти. Лил дождь. Пришло письмо из редакции с просьбой поскорее написать о Шаляпине.

Я поехал в редакцию. Трудно было писать. Слезы подступали…

Вернувшись домой, я застал у себя П. Н. Владимирова – артиста балета.

– Вот ведь, – сказал он, – Федор Иванович умер. Борис приехал из Америки. Я его видел. Он спрашивал о вас. Я был в доме. Там не протолкаешься. Масса народу. Он умер в забытье» (Коровин Константин. Шаляпин: Встречи и совместная жизнь. Париж, 1956. С. 211–212.).

Так как с позиций правоверного марксиста-материалиста все вышеизложенное не более как самая стопроцентная чепуха и поповские сказки, то остается лишь сделать вывод, что наше государственное издательство занимается ничем иным, как распространением этих сказок (тир. 75000 экз.), т. е. играет на руку «попам».

Закончим это наше примечание сообщением еще об одном «вещем сне», о котором повествовал в свое время Преосвященный Тихон (Шарапов), епископ бывший Гомельский. Этот сон пригрезился ему в заключении, во время сна на нарах в камере Могилевского ГПУ. Позже, освободившись в Москве из заключения, Преосвященный изложил содержание этого сна на внутренней стороне переплета своего архиерейского Чиновника... Во второй половине 1920 годов пишущий эти строки, состоя старшим иподиаконом сего святителя, многократно держал в руках этот Чиновник.

Вскоре после своей хиротонии (9–22.03.1925) владыка Тихон появился во вверенной ему Гомельской епархии и повел там успешную войну против местных обновленцев. А так как это шло вразрез с интересами гражданской власти, то он вскоре же был арестован и, насидевшись в достаточной мере по провинциальным тюрьмам, препровожден этапным порядком в Москву – свалочное место для всех архиереев, недопускаемых Тучковым к управлению своими епархиями в целях обеспечения максимального успеха обновленцам в их погромной деятельности по развалу Церкви на местах.

Итак, в Чиновнике было изложено – примерно – следующее:

В молодости, во время проживания владыки в Почаевской лавре, у него был друг, из простецов, некий иеромонах о. Аркадий. К 1925 году, в связи с многолетним проживанием владыки за границей – в Германии, связь его с другом прервалась, в результате чего они надолго потеряли из виду друг друга... Конечно, грустили и мечтали о встрече.

В самом начале 1925 года о. архимандрит Тихон наконец вернулся на родину, где вскоре состоялась его архиерейская хиротония. За обычной суматохой и множеством дел, возникших в связи с его новым служебно-иерархическим положением, справок о своем старом друге, на первых порах навести не удалось (как предполагалось). А затем, весьма вскоре же, состоялся и отъезд на епархию, закончившийся – как сказано выше – более чем печально как для него лично, так равно и для порученного ему церковного дела.

И вот в Могилеве, находясь в заключении в местном ГПУ, лежа в вынужденном бездействии на нарах, Преосвященный Тихон задремал. Во сне он увидел своего друга иеромонаха отца Аркадия, причем в самом плачевном состоянии – где-то лежащим на койке при последнем издыхании; всякая помощь ему была бесполезна... Положение было трагичнейшим и беспомощным, так что горю владыки не было границ. И пока он метался в хлопотах, в поисках мер к спасению своего тяжко болящего и горячо любимого друга... о. Аркадий скончался.

Горю владыки, как оказалось, действительно не было предела, так как, проснувшись и с изумлением оглядевшись по сторонам, владыка почувствовал, что все лицо его мокро от слез и ряса, свернутая под головой вместо подушки, также влажна, пропитана слезами.

Проснувшись, он долго не мог прийти в себя и слезы продолжали по-прежнему лить из глаз под влиянием только что виденного печального зрелища.

Позже в Москве, вскоре после освобождения из заключения и дачи необходимой подписки о невыезде, Преосвященный принял немедленные меры к тому, чтобы навести справки о своем давнем и далеком друге.

Справку навести удалось. Оказалось в день «вещего сна» о. Аркадий скончался.

Все вышеизложенное в кратких речениях и сообщено собственноручно Преосвященным Тихоном на внутренней стороне задней крышки переплета Чиновника.

Впоследствии, в память покойного своего друга, владыка Тихон при пострижении в мантию своего келейника Никандра Перепечко, в соборном храме Московского Богоявленского монастыря, нарек его Аркадием (этот последний в конце 1930 или начале 1940 гг., в сане архимандрита, погиб где-то в сибирских концлагерях). [Аркадий (Перепечко, 1900–10.11.1937) – архимандрит. После ареста владыки Тихона последовал за ним в ссылку. С 1928 г. в ссылках и узах, отбывал наказание в Свирлаге. 1936–1937 гг. служил в г. Алма-Ате во Введенской церкви. В 1937 г. вновь арестован, и проходил по одному делу с владыкой Тихоном, приговорен к высшей мере наказания – расстрелу. Расстрелян в г. Алма-Ате. – Ред.]

Автор здесь ошибается. Подобный ответ со стороны Святейшего Патриарха Тихона последовал не митрополиту Петроградскому и Гдовскому Вениамину (Казанскому), а судя по сообщению «Церковных ведомостей» – протоиерею Рудинскому¹¹⁰. Это произошло во время встречи Патриарха с представителями Правления Петроградского Братства Приходских Советов.

Об этой встрече упоминается также у А. Левитина и В. Шаврова в их «Очерках» об обновленческом расколе, на страницах, посвященных Святейшему Патриарху Тихону (с. 46).

[В ответ на приветственную речь протоиерея Н. Рудинского Святейший Патриарх сказал: «Своей речью Вы напомнили мне ту полунощь, когда в большом волнении пришли ко мне по делу организации приходов. То, о чем говорили Вы, тогда очевидно послужило началом большого дела.

Я очень сочувствую участию мирян в церковной жизни и делу объединения приходских советов, ибо по опыту своему знаю, какую силу и мощь в церковном делании представляет собой мирской элемент, правильно направляемый. Миряне – живая сила.

Я слышал сейчас, что Братство объединяет людей, готовых на подвиги исповедничества, мученичества, готовых на смерть.

Русский человек вообще умеет умирать, а жить и действовать он не умеет.

Задача Братства не в том только, чтобы воодушевлять на мучения и смерть, но и наставлять как надо жить, указывать чем должны руководствоваться миряне, чтобы Церковь Божия возрастала и крепла. Наше упование – это жизнь, а не смерть и могила.

Меня утешает, что Приходские Советы объединяются, что все вы живете общим соборным разумом. И я уверен, что рано или поздно это будет везде, что в конце концов в каждой епархии будут такие Братства, объединяющие приходские общины.

Помогай вам Бог в вашем деле объединения пастырей и пасомых на пользу Церкви Божией» (В Братстве Приходских Советов // Петроградский церковно-общественный вестник. 1918. №16. 20(7) июля. С. 3). – Ред.]

Слова, приведенные митрополитом Вениамином (Федченковым) из известной «Декларации» 1927 г. неверны; там сказано так: «Одною из забот почившего Святейшего Отца нашего Патриарха Тихона пред его кончиной было поставить нашу Православную Русскую Церковь в правильные отношения к Советскому правительству и тем дать Церкви возможность вполне законного и мирного существования. Умирая, Святейший говорил: „Нужно бы пожить еще годика три”. И, конечно, если бы неожиданная кончина не прекратила его святительских трудов, он довел бы дело до конца» [См.: Акты... С. 509–510. – Ред.].

(Так называемая «Декларация» или вернее: Послание Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Нижегородского Сергия Страгородского и Временного при нем Патриаршего Священного Синода от 16–29.07.1927 года. [Акты... С. 509–513. – Ред.]).

Этот остроумный ответ Святейшего о беззаветной готовности русских людей умирать по первой надобности и полном неумении жить как нужно, – помнится, встречался еще где-то, в литературе.

Автор приведенных рассказов – Иван Иванович Василевский, весьма деятельный и подвижной старичок, сын одного подмосковного священника, настоятеля церкви в Вешняках (дачная местность), некоего о. Ивана Василевского. После революции Святейший Патриарх Тихон, узнав поближе этого вдового священника и оценив в нем какие-то скромные, не всем заметные (по-видимому) добродетели, – предложил ему архиерейский сан и вскоре хиротонисал его (с тем же монашеским именем) в епископа Бронницкого, викария Московской епархии.

Святитель этот был настолько простым, скромным и невзыскательным человеком, что все окружающие и знавшие его, даже и после хиротонии, неизменно продолжали называть его «отцом Иваном». Смиренный старичок-владыка никогда и не пытался даже оговаривать всех обращающихся к нему таким образом.

В историческом смысле архиерейство его достопримечательно в том отношении, что в роковой момент всеобщей «посадки» архиереев, как возглавлявших Церковь в целом, так, в частности, управлявших Московской епархией, – «отец Иван» по необъяснимой, счастливой случайности оказался не за решеткой и был одним из участников триумвирата московских викариев, управлявших тогда Московской Патриаршей областью, которую неправильно именовали Московской епархией.

Триумвират этот состоял из епископов: Дмитровского Амвросия (Смирнова), Серпуховского Алексия (Готовцева) и Бронницкого Иоанна (Василевского).

«Резиденция» этих столичных иерархов находилась в миниатюрном и полутемном подвале приходского храма Св. Николы, что в Кошелях, стоявшего почти на самом перекрестке Яузских ворот и потому оказавшегося весьма подходящим для сноса, так как, совершенно очевидно, «мешал» уличному движению... Так это вскоре и произошло.

Тогдашний церковно-исторический момент был чрезвычайно трагичным и совершенно бесперспективным. Управление этих святителей из подвала кошелевского храма вполне можно уподобить (и безо всякого преувеличения!) сидению на бочке с порохом... (1926–1927 гг.)

Скончался отец нашего автора И. И. Василевского, Преосвященный Бронницкий Иоанн (Василевский) 20.02.1931 г.

Что же касается самого И. И. Василевского, интересующего нас в данный момент, то впоследствии он хотя стоял и далеко от церковной стихии, но никогда окончательно не утрачивал связи с людьми из этого, по-видимому, близкого ему, мира... Сам он работал на каких-то административных, организационных ролях в сфере музееведения, прикладного народного творчества, искусства палешан и т. д. Он вечно устраивал какие-то хранилища и выставки древнего шитья, резьбы по дереву и т. п., изыскивал и подбирал коллекции для музея игрушек в стенах Троице-Сергиевой лавры (по-видимому, совместно с Бартрамом), организовывал хранение каких-то баснословно-огромных коллекций русского народного орнамента, на расхищение которых беспрестанно покушаются различные высокопоставленные невежды и предприимчивые евреи, окопавшиеся в каких-то комитетах и комиссариатах и т. д., и тому подобное. Короче – вся жизнь его, страшно деятельная и насыщенная, была целиком посвящена интересам русского народного творчества и кустарным ремеслам всех видов, которые он беззаветно любил и по-своему неплохо понимал.

Ближе к старости, когда энергии стало поменьше, он стал («тайно-образующе») заниматься изготовлением архиерейских облачений и митр (так как все подобные предприятия давно уже оказались ликвидированными, а нужда в подобной продукции не миновала!), которые он стремился изготовлять «в древнерусском стиле», а не как-нибудь. Затем, одно время, Иван Иванович увлекся руководством росписями храмов (например Борисоглебский собор в Рязани), для чего набрал волонтеров-живописцев и альфрейщиков из известных ему мастеров-палешан.

Так он и промышлял до самого того времени, когда разбил его паралич, и он в совершенном уединении и как бы «на покое» отсиживался в своем домике, в тех же Вешняках, где когда-то священствовал его родитель «отец Иван» и в ограде которой теперь еще хранится могила Бронницкого епископа Иоанна (Василевского)... Ее изредка навещает больной старичок с пышными, седыми усами…

В числе первых своих мероприятий, направленных «на благо народа», в 1918 г., новорожденная Советская власть ликвидировала все духовно-учебные заведения, от приходских школ до Академий включительно, как «очаги мракобесия».

Веками создававшееся колоссальное имущество, находившееся в обладании Духовно-учебного комитета Святейшего Синода, немедленно и с азартом было «национализировано», т. е., говоря попросту отобрано, и в большинстве своем бессмысленно уничтожено с одинаковым мстительным и злобным упорством по всей России, после чего Церковь Русская в течение 25 лет даже и не помышляла о каком-либо подобии духовного образования в своих недрах.

Однако, несмотря на совершенно неблагоприятные условия, отдельные энтузиасты дела духовного образования никогда не переводились, и попытки в этом отношении, хотя и абсолютно безнадежные предпринимались неоднократно. Так, в 1918 г., под высшим смотрением Святейшего Патриарха Тихона была открыта полулегальная, не имевшая никаких материальных средств к существованию, так называемая «Православная народная академия богословских наук» (Петроградский церковно-епархиальный вестник. 1918. №22 [?]), ютившаяся одно время в стенах московского Высоко-Петровского монастыря. Очень немногочисленные студенты сей академии жили на своих харчах, совершенно так же, как и энтузиасты из среды профессорско-преподавательского персонала.

Гражданские власти сейчас же, конечно, пронюхали о существовании такого зловредного и опасного заведения и приняли немедленные мероприятия к тому, чтобы поскорее и окончательно удушить поповское крамольное начинание. «Академия» эта пряталась по темным углам, перебиралась из чулана в чулан и вскоре окончательно протянула лапки кверху.

Но и энтузиасты духовного просвещения не сдавались, предпринимая новые попытки.

Так, например, с благословения Святейшего Патриарха Тихона известный в свое время, энергичный и предприимчивый, архимандрит Гурий (Степанов; впоследствии архиепископ Иркутский, питомец Казанской Духовной Академии) добился в каких-то хитрых, промежуточных инстанциях визы на открытие в Москве православных миссионерских курсов. Они действительно открылись и существовали некоторое время в Боголюбской башне китай-городской стены у Варварских ворот (в помещении закрытой «Народной Духовной Академии», перекочевавшей сюда из Петровского монастыря). Однако вскоре же, отчасти из-за отсутствия достаточных материальных средств, а главным образом, конечно, в силу «независящих обстоятельств», и это начинание пришлось оставить... Немного же позже наши мудрые «отцы города» разобрали по кирпичику не только вышеупомянутую Боголюбскую башню, но и всю китай-городскую стену со всеми башнями и прочими сооружениями древности, предварительно затратив несколько десятков миллионов рублей на тщательную реставрацию их к радости и удивлению всех любителей отечественной старины и искусства…

В 1919 г., в Петрограде предпринимается попытка создания Богословского Института. Протоиерей о. Николай Чуков, избранный Советом Института «на должность ректора [...] был утвержден в этой должности Святейшим Патриархом Тихоном. После закрытия Института в 1923 г. о. Николай стал во главе районных богословских курсов» (К восьдесятилетию митрополита Ленинградского и Новгородского Григория) // ЖМП. 1955. №3. C. 23)¹¹¹.

Помимо перечисленных, были и другие попытки в этом же направлении как в столицах, так равно и в провинции; энтузиазма-то было достаточно, но материальных средств к тому и всех других возможностей, как правило, не имелось...Подъем был большим, но и пресс оказывался невероятно тяжелым.

В одном позднейшем церковно-литературном труде эпоха эта описывается в следующих выражениях: «В ближайшие годы после октябрьского переворота Церковь переживала особое время расцвета и подъема [в широком смысле вызванных восстановлением Патриаршества. – Сост.]. Казалось, что Она расширилась и созидалась на долгие годы мира и духовного роста. Никто не думал о ближайшей перемене. Забила ключом приходская жизнь. С одной стороны, организовались братства, с другой – являлись талантливые проповедники, привлекавшие массы религиозного и ищущего смысла и цели жизни народа. Детские елки, собрания по домам, доклады и диспуты так и рождались в удивительном этом периоде. Казалось, что кто-то развязал все узлы и освободил от уз религиозную мысль [и инициативу. – Сост.]. Лучшие имена профессоров-богословов заблестели на вновь открытых курсах» (Отчизна неизвестная. С. 46).

Как бы то ни было, но в самом начале революции, когда еще не совсем угасли надежды на будущее, более или менее нормальное, положение Церкви в государстве, а потому и дело духовного образования казалось неизбежным в каком-то объеме, люди, болеющие этими вопросами, в целях изыскания хотя бы минимальных денежных средств, с благословения Святейшего Патриарха Тихона, решили в помещении Московского епархиального дома (тогда еще не окончательно отобранного у Церкви) систематически устраивать различного рода духовные концерты с участием лучших артистических сил Москвы. Весь чистый сбор должен был поступать на дело духовного образования.

К участию же в концертах на первых порах предположено было пригласить (и в действительности приглашались) следующие лица из мира искусства Москвы: И. М. Москвин, О. Л. Книппер-Чехова, А. В. Нежданова, Ф. И. Шаляпин, протодиаконы К. В. Розов, М. К. Холмогоров, лучшие церковные хоры московских храмов и многие другие.

Концерты происходили при переполненных сборах и сопровождались неизменным, бурным успехом. В 1920 г., по требованию гражданской власти, все это начинание пришлось прекратить, так как этот выход из тяжелого материального положения совсем не устраивал тех, кто давно еще и с таким смаком придумывал удушающую петлю делу духовного образования русского религиозного юношества…

Неизменно посещал все эти концерты и сам Святейший Патриарх, как бы давая этим добрый пример своим пасомым.

Изыскивались необходимые денежные средства в Фонд духовного образования и через приходские храмы; был кликнут клич по всей Руси Великой.

Здесь, в приходских храмах, также устраивались духовные концерты и богословские лекции-проповеди в разных вариантах. Тарелочный сбор поступал на те же цели.

Наконец, «внешние» совсем осерчали и взялись за свою обычную «научно-атеистическую» шарманку... И тут, конечно, не обошлось без яду:

«Москва буквально обклеена афишами церковников. Аршинными буквами москвичи оповещаются, что в таком-то храме, при участии Неждановой, Смирнова и Петрова, состоится лекция-концерт, или «вечер духовных песнопений» […]

В последнее время в практику церковников вошло афишами же оповещать Москву о патриарших служениях, совершаемых „при участии архидиакона Розова”. Афиши выпускаются и в том, наконец, случае, когда в каком-либо храме, по случаю престольного праздника или иного церковного торжества, богослужение совершает [...] архиерей» (Отклики: «Молитвенные вечера» // Революция и Церковь. 1919. №1. С. 22).

В связи со всем вышесказанным следует особо подчеркнуть то обстоятельство, что Святейший Патриарх – как никто другой – с большим доброжелательством организовывал и поощрял всякую инициативу в деле устройства всех этих концертов, так как смотрел на них не только как на предприятия материального значения, но в гораздо большей степени усматривая в них один из очень действенных путей для религиозного, богословского и церковно-эстетического воздействия на души человеческие, которым ни в коем случае не следует пренебрегать в наши дни…

И надо сказать, что именно этим путем церковно-религиозного просвещения Святейший Патриарх, на всем длительном пути своего миссионерского делания, пользовался постоянно и очень охотно. Ни в одном учебном заведении и ни на одной архипастырской кафедре он не забывал использовать все эти религиозно-просветительные мероприятия.

В церковной (епархиальной) периодике дореволюционного времени сохранилось не мало о том свидетельств. И мы приведем здесь некоторые из них для дополнения облика нашего Первосвятителя и с этой, – мало кому известной, – стороны. А она именно красной нитью проходит через всю его просветительную, миссионерскую, архипастырскую биографию.

Так, еще в Холме, вспоминает один очевидец, «при ректоре архимандрите Тихоне в семинарии еженедельно (по воскресеньям после обеда) бывали литературные вечера. Сначала выступал наш семинарский хор с песнопениями, потом бывали доклады: о католичестве, о Православии (обычно эту часть брал на себя преподаватель обличительного богословия); их сменяли рефераты на вольные, литературные темы. Преподаватели охотно принимали участие в программе вечера. На собрания допускалась и публика. Съезжалось и городское общество. По окончании докладов ректор устраивал у себя чай» (Евлогий, митр. С. 98).

В Америке епископ Тихон, помимо общеизвестной, бурной и многосторонней просветительной и миссионерской деятельности, успевает учредить, между прочим, и местный церковно-археологический музей, связанный с возникновением и развитием Православия в Новом Свете, названный им «Иннокентиевским древлехранилищем» в честь и память Иннокентия Веньяминова, просветителя алеутов, – впоследствии митрополита Московского (одного из величайших миссионеров Русской Церкви)¹¹².

В Ярославле этого рода деятельность архиепископа Тихона принимает особенно широкий и продуктивный размах. Он систематически организует (или содействует организации) литературно-музыкальные вечера и утренники в духовно-учебных заведениях; устраивает и поощряет всякого рода диспуты, доклады, лекции и собеседования на богословские и исторические, а также просветительные и нравственные темы, или лекции, посвященные памяти великих наших соотечественников, например Н. В. Гоголя, М. В. Ломоносова (в 200-летний юбилей его рождения) и т. д.

Архиепископ со своими викариями, как правило, неизменно присутствуют на всех подобных вечерах и утренниках.

Свое высокое покровительство и просвещенное содействие архипастырь неизменно оказывал всем обращающимся к нему в таких случаях.

В 1907 году архиепископ Тихон благословляет регенту архиерейского хора, духовному композитору о. Зиновьеву приступить к труду гармонизации по местному распеву в 4 голосном изложении «Воскресного всенощного бдения» (издано в 1908 г.) (О нотном произведении регента Ярославского Архиерейского хора, свящ. В. Зиновьева, озаглавленном «Воскресное всенощное бдение» // Ярославские епархиальные ведомости. 1908. №46. С. 826).

В 1909 году содействует в научных трудах церковному археологу Титову¹¹³ в его исследованиях относительно иконы Божией Матери, именуемой «Прибавление ума».

Затем оказывает содействие в исторических изысканиях архивному работнику Η. Ф. Флоровскому.

Способствует сбору денежных средств на сооружение памятника церковным композиторам: Бортнянскому, Турчанинову и Львову (1909).Принимает участие в широком молитвенном поминовении великого сына Русской Церкви – Н. В. Гоголя (1909) и т. д., и т. д.

Словом, редко бывало так, чтобы архиепископ Тихон не откликнулся на то или иное церковно-просветительное мероприятие, независимо от того, местного ли оно, либо общецерковного значения. Концерты же и лекции в епархиях архиепископа Тихона, как замечено выше, являлись постоянным средством религиозно-просветительного воздействия на пасомых и одним из мощных рычагов их духовного воспитания.

Есть основания полагать, что и сам архиепископ Тихон любил посещать всевозможные духовные концерты и разного рода иные церковно-просветительные мероприятия. Во всяком случае свидетельства об этом имеются. В качестве примера укажем на присутствие архиепископа Тихона на грандиозном концерте, организованном в Москве, в память 300-летия мученической кончины Святейшего Патриарха Гермогена, 19.02.1912 г., в 7 часов 30 минут вечера, в большом зале Московского Епархиального дома.

На собрании этом присутствуют великая княгиня Елизавета Феодоровна в сопровождении старшей сестры Марфо-Мариинской общины В. С. Гордеевой, митрополит Московский и Коломенский Владимир (Богоявленский), обер-прокурор Святейшего Синода В. К. Саблер, архиепископы: настоятель Донского монастыря Алексий (Опоцкий), Новгородский и Старорусский Арсений (Стадницкий), Ярославский и Ростовский Тихон [Беллавин], Тульский и Белевский Парфений (Левицкий), епископы: Вологодский и Тотемский Никон (Рождественский), Рязанский и Зарайский Димитрий (Сперовский), Волоколамский Феодор (Поздеевский), Дмитровский Трифон (Туркестанов), Серпуховской Анастасий (Грибановский), Можайский Василий (Преображенский), епископ Иоанникий (Казанский), настоятель Симонова монастыря епископ Мисаил (Крылов), настоятель Заиконоспасского монастыря епископ Евфимий (Елиев), настоятель Спасо-Андроньева монастыря епископ Владимир (Соколовский), Председатель Училищного Совета при Святейшем Синоде протоиерей П. И. Соколов, архимандриты, игумены и игумении московских монастырей и множество столичного духовенства. Из светских лиц, кроме обер-прокурора, присутствуют командующий войсками Московского военного округа П. А. Плеве, заведующий придворной частью в Москве князь H. Н. Одоевский-Маслов, Московский комендант генерал от инфантерии Е. П. Вишняков, состоящий при великой княгине Елизавете Феодоровне генерал от кавалерии М. П. Степанов, член Государственного Совета граф С. Д. Шереметьев, Московский градоначальник А. А. Адрианов, губернский предводитель дворянства A. Д. Самарин, попечитель Московского учебного округа А. А. Тихомиров, Московский вице-губернатор А. М. Устинов, ректор Университета М. К. Любавский, директор Румянцевского музея князь B. Д. Голицын, директор Консерватории М. М. Ипполитов-Иванов, почетный опекун князь А. Б. Голицын, профессор В. Д. Цветаев, историк Д. И. Иловайский, профессор живописи В. М. Васнецов и многие другие лица.

На заседании с речами, посвященными памяти и деятельности Патриарха Гермогена, – выступают: епископ Серпуховской Анастасий [Грибановский], В. В. Назаревский, академик А. И. Соболевский, Е. В. Барсов и протопресвитер Московского Большого Успенского собора Н. А. Любимов.

После речей Синодальный хор, под управлением H. М. Данилина, исполнил пять песнопений, имеющих отношение к торжеству, переложенных на музыку А. Д. Кастальским и М. М. Ипполитовым-Ивановым.

Собрание отличалось необычайным многолюдством, поэтому в ближайшие дни намечено неоднократно повторить вечер (Чествование памяти Святейшего Патриарха Гермогена в Москве: Торжественное собрание // Церковные Ведомости. 1912. №8. С. 331–332).

Таково было отношение архиепископа (а впоследствии и Святейшего Патриарха) Тихона ко всякой инициативе в церковно-просветительной и отчасти даже развлекательной области.

За это свое выступление в Епархиальном доме О. Л. Книппер-Чехова¹¹⁴ от вознаграждения категорически отказалась. В ответ на все мои просьбы и уговоры, говорит И. И. Василевский, она решительно отвечала, пожимая обе мои руки: «Не надо, не надо. Пожалуйста, ничего не надо. Благодарю очень, очень... То, что я сама пережила выступая у вас, – мне дороже всяких денег!»

Судя по этим словам можно предположить, что, хотя Ольга Леонардовна была и лютеранка, но, по-видимому, наша церковно-религиозная эстетика (не говоря о более глубоком) вполне проникала ей в душу.

Воспользовавшись случаем, коснемся здесь одного нового свидетельства о «религиозности» знаменитого супруга Ольги Леонардовны, Антона Павловича Чехова.

В одном воспоминании о нем, читаем:

«Что думал он о смерти? Много раз старательно твердо говорил он мне, что бессмертие, жизнь после смерти в какой бы то ни было форме – сущий вздор:

– Это суеверие. А всякое суеверие ужасно. Надо мыслить ясно и смело. Мы как-нибудь потолкуем с вами об этом основательно. Я, как дважды два – четыре, докажу вам, что бессмертие – вздор.

Но потом несколько раз еще тверже говорил прямо противоположное:

– Ни в каком случае не можем мы исчезнуть без следа. Обязательно будем жить после смерти. Бессмертие – факт. Вот погодите, я докажу вам это» (Бунин И. А. Чехов // Чехов в воспоминаниях современников. М., 1986. С. 497).

Помянем здесь и о том большом и глубоком почитании, какое высказывал в отношении Святейшего Патриарха Тихона Ф. И. Шаляпин, также предполагавший выступать на религиозных концертах в Епархиальном доме, о чем уже велись им соответствующие переговоры все с тем же неутомимым И. И. Василевским.

Практически участие Ф. И. Шаляпина в этих концертах не осуществилось, так как, кажется, весною 1921 года он навсегда покинул родину.

И. И. Василевского Ф. И. Шаляпин неоднократно просил свидетельствовать Его Святейшеству свое глубочайшее уважение и испрашивал святительского благословения себе и своему семейству.

Иван Иванович, в свою очередь, неукоснительно передавал Патриарху эти приветствия великого артиста.

До революции церковный хор под управлением Ивана Ивановича Юхова¹¹⁵ пользовался большой известностью среди московских церковных меломанов, прослойка которых среди верующих москвичей всегда была довольно значительной.

Много было юховского пения записано до революции и в граммофонной записи. Часто выступал этот хор и вне стен храма – в концертах народной и церковной музыки (что было тогда очень распространено). Турчанинов, Бортнянский, Ведель, а из новых – Чайковский, Архангельский, Кастальский и множество других, не сходили с репертуара.

В самом начале революции церковно-певческое предприятие И. И. Юхова расцвело настолько, что певцы его пели одновременно в нескольких храмах, состоя в ансамбле громадного певческого коллектива, который обслуживал одновременно несколько приходских храмов, меняясь – в зависимости от надобности и от усмотрения начальства – в своем качественном и количественном составе.

Одним из юховских филиалов управляла его родная дочь – Екатерина.

Эта широкая певческая деятельность династии Юховых закончилась, однако, как и следовало ожидать, – самым плачевным образом, подобно и всем прочим хоровым коллективам Москвы: в один злосчастный день множество регентов и наиболее ответственных певцов были арестованы и препровождены по известному адресу – куда Макар даже телят не загонял…

Так был ликвидирован известный юховский хор со всеми своими «филиалами»... Однако сам он лично и некоторые, наиболее «гибкие» из его певцов, совершенно безболезненно переключились на гражданское пение.

Боголюбов Димитрий Иванович (17.02.1869–22.06.1953), профессор-протоиерей, выдающийся миссионер. Родился в семье псаломщика. В 1890 г. окончил Самарскую духовную семинарию. В 1894 г. окончил Московскую Духовную Академию, магистрант. После окончания Академии был епархиальным миссионером в Тамбовской, Харьковской, Санкт-Петербургской епархиях. В 1911 г. за книги «Миссионерские беседы со штундистами» и «Православный противосектантский катехизис» был удостоен премии митрополита Макария (Булгакова). С 1913 г. инспектор Ставропольской духовной семинарии. С 1914 г. инспектор Воронежской духовной семинарии. Член Предсоборного Присутствия, член Священного Собора 1917–1918 гг. В 1921 г был приговорен к 1 году ссылки в Архангельскую область. В 1922 г. принял священный сан, приходский священник в Москве, был помощником св. Патриарха Тихона по управлению Московской епархией, благочинный. В 1924 г. был арестован «как активный реакционный деятель тихоновской церкви». Приговорен к 3 годам ссылки, по амнистии был освобожден, но вскоре был вновь арестован, и до войны находился в заключении. В 1943 участвовал в возрождении духовных школ. Патриарх Сергий хотел назначить его ректором Богословского института, но председатель Совета по делам религий Карпов воспротивился, сославшись на антисоветское выступление Д. И. Боголюбова на Соборе 1917–1918 гг. Был профессором истории раскола в Московском православном богословском институте, а затем в МДА. Участвовал в Поместном Соборе 1945 года. В 1947 г. удостоен степени магистра богословия. С 1951 г. на пенсии, духовник Троице-Сергиевой лавры (Муравьев H., Лебедев Н. Проф.-прот Д. И. Боголюбов (Некролог) // ЖМП. 1953. №7. С. 6–9). – Ред.]

История прославления иконы Божией Матери, именуемой «Державной», более достоверно излагается другим современником.

Впоследствии кратко сообщалось, что в четверг, 2(15).03.1917 г, в день подписания царем Николаем II акта об отречении от престола Российского государства в селе Коломенском под Москвой происходит явление чудотворной иконы Божией Матери, именуемой «Державной».

Она обнаруживается уроженкой Бронницкого уезда Московской губ. крестьянкой Евдокией Андрияновой.

В связи с появлением этой новой иконы в некоторых монархически-настроенных кругах возникло брожение и пробудились надежды реставрационного политического характера (Воскресное чтение. Варшава. 1937. №1 [?]).

Автор этих «Воспоминаний» уроженец Петербурга – Аркадий Ильич Кузнецов [09.02.1899–27.12.1980. На его надгробном памятнике выгравировано: «Девизом его жизни было „Laudatur Jesus Christ” („Восхваляй Иисуса Христа” – лат.)» – Ред.], с начала 1920 годов проживающий в Астрахани, где, по его словам, он нашел не только поприще для своей служебной деятельности и семью, но – прежде всего – обрел и духовную родину, встретившись по пути сюда с такой светлой личностью, каковым был архиепископ Астраханский, Высокопреосвященный Фаддей (Успенский). Близкие и добрые отношения с этим Владыкой не только воспитали А. И. Кузнецова в духе истовой, православно-русской церковности, но и прекрасно просветили его богословски, так как Владыка – сам доктор богословия – со всей любовью не только преподал своему питомцу полный курс знаний старой Духовной Академии, но и еще более развил и углубил эти знания, постоянно тренируя богословскую мысль своего ученика.

Имея высшее юридическое образование и будучи человеком вообще широких воззрений и незаурядной эрудиции, А. И. Кузнецов пользовался, по-видимому, репутацией солидного и делового специалиста в своей области, так как занимал командные должности в юридическом мире Астраханской области.

Такое положение, добытое долголетним трудом и глубоким знанием дела, продолжалось до конца 1950 годов, когда его близость к местным духовным кругам сыграла ему плохую службу. После неудачных попыток к «перевоспитанию» Аркадий Ильич был снят со всех занимаемых им служебных постов и ославлен в местных газетах как «мракобес» и проч. (со всеми вытекающими отсюда последствиями!..).

А. И. Кузнецов является автором ряда работ по юридическим вопросам, а также немалого количества трудов богословских и церковно-исторических. Конечно, все эти его произведения не изданы.

[В настоящее время издан труд А. И. Кузнецова «Обновленческий раскол в Русской Православной Церкви». См.: «Обновленческий» раскол: Материалы для церковно-исторической и канонической характеристики / Сост. И. В. Соловьев. М. Общество любителей церковной истории. Издательство Крутицкого подворья, 2002. В предисловии к «„Обновленческому” расколу» излагается история создания документа. В настоящем сборнике эта работа упоминается как рукопись архиепископа Сергия (Ларина). – Ред.]

Далее идет речь о проживавшем на покое в пос. Петушки Владимирской обл. епископе бывшем Ковровском Афанасии (Сахарове).

После тридцатилетних тюремных заключений и ссылок, владыка, в Петушках жил до самой своей кончины 15(28). 10.1962 года.

[Священноисповедник Афанасий (Сахаров) причислен к лику святых в 2000 г.

Более подробно о святителе Афанасии (Сахарове) см.: Молитва вас всех спасет: Материалы к жизнеописанию святителя Афанасия, епископа Ковровского / Сост. предел, и примеч. О. В. Косик. М., Изд-во ПСТБИ, 2000. (Материалы по новейшей истории Русской Православной Церкви / Ред. кол.: прот. В. Воробьев (гл. ред) и др.). В книге приведены материалы, касающиеся владыки Афанасия, вошедшие в дополнительный архив М.Е. Губонина. – Ред.]

В целях содействия распространению и укреплению обновленческого мятежа и, конечно, в прямое нарушение Декрета об отделении Церкви от государства, представители гражданской власти в центре и на местах планомерно и организованно оказывают всяческую поддержку смуте и расколу, административно помогая ему бороться с Православной Русской Церковью. В частности, поддержка эта выражается и в незаконном массовом отторжении «культовых зданий» (по-русски: церквей) от Православной Церкви и передаче их (по «праву» сильного) в ведение и пользование обновленческого ВЦУ и «Синода».

Произвол, незаконное отобрание храмов у приходов, находящихся в юрисдикции Святейшего Патриарха Тихона, и отдача их раскольникам принимает катастрофические для Церкви размеры в 1923–1924 годы.

С мест во ВЦИК направляется непрерывный поток жалоб, свидетельствующих о повсеместном, плановом наступлении безбожническо-обновленческого «блока» на жизненные, насущные интересы и права Русской Церкви.

В частности (для примера): Параскевиевский храм в пос. Дризна Орехово-Зуевского уезда, храм в г. Орехово-Зуеве, московский храм Николы что на Ямах, Петропавловский храм на Старой Басманной ул. (Москва), храмы в городах Перми, Козлове (Мичуринск), Городище Пензенской губ., Демьянске Новгородской губ., Владивостоке, Верхне-Удинске, Боровичах, в Туркестанской республике, в Кубано-Черноморской области (главным образом в Армавире), в Лукояновском у. Нижегородской (Горьковской) губ., селе Рассказове Тамбовской губ., селе Сеславине Козловского (Мичуринского) у. Тамбовской губ., храмы в станицах Кубанской области: Поповической (Мичуринской), Покровской, Дмитровской и многих других, – путем расторжения «всех договоров с группами верующих по различным поводам» неизменно вымышленным, – изымаются из пользования православного населения и передаются «крайне незначительным группам обновленцев, тогда как подавляющая масса местного населения принадлежит к староправославной Церкви» лишенная, ввиду отсутствия храмов «возможности удовлетворять свои религиозные потребности» (Гидулянов П. В. Отделение Церкви от государства. Сборник документов. М., 1924. С. 10–11).

«Во ВЦИК поданы жалобы о расторжении договоров с прежними группами и передаче [...] храмов обновленческой группе, хотя большинство местного населения принадлежит к старому толку Православной Церкви. Вследствие этого преобладающая [разрядка наша. – Сост.] часть населения, считая невозможным по религиозным соображениям присоединиться к обновленцам, не имеет, где удовлетворять свои религиозные потребности» (там же. С. 11).

«Во ВЦИК поступили жалобы [...] о расторжении договоров и передаче храмов крайне незначительным группировкам обновленцев, тогда как подавляющая [разрядка наша. – Сост.] масса прежних прихожан принадлежит к старому толку и вследствие отобрания храма стеснена в отправлении культа ввиду отдаленности или малой вместимости соседних храмов...» (там же. С. 12).

«Поданы во ВЦИК жалобы о расторжении [...] договоров и о передаче храмов незначительным обновленческим группировкам, тогда как большинство [разрядка наша. – Сост.] населения местного принадлежит к староцерковникам и, не считая возможным соединиться с обновленцами по религиозным убеждениям, или вовсе лишено возможности, или крайне стеснено в отправлении культа по своему исповеданию» (там же. С. 12).

О милых спутниках, которые наш свет

Своим присутствием для нас животворили,

Не говори с тоской: их нет,

Но с благодарностию – были…

В. Жуковский

Архиепископ Фаддей (Иван Васильевич Успенский) приехал в Астрахань в воскресенье 9(22) декабря 1923 года, а вообще Астраханская Церковь считала его своим епископом с декабря месяца 1921 года. В день Рождества Христова – 25 декабря 1921 г. (ст. ст.) имя владыки Фаддея впервые возносилось за литургией, вместе с именем епископа Анатолия (Соколова) – викария Царевского, как временно управляющего Астраханской епархией, за отсутствием владыки Фаддея в Астрахани. В январе месяце 1922 года владыка Фаддей прислал епископу Анатолию письмо, в котором уведомлял, что он не может приехать в Астрахань раньше апреля месяца, так как, будучи членом Синода, он задерживается в Москве в связи с синодальными обязанностями. В письме он просил епископа Анатолия прислать ему в Москву доклад о состоянии епархиальных дел.К тому времени церковная жизнь в Астраханской епархии, после тяжелых потрясений, вызванных убийством архиепископа Митрофана [Краснопольского] и епископа Леонтия [фон Вимпфена], а затем и последовавшей неожиданною кончиною вновь прибывшего на Астраханскую кафедру архиепископа Палладия [Соколова]¹¹⁶, стабилизировалась, приняла более или менее спокойное течение. Епископ Анатолий производил хорошее впечатление, часто служил, в обращении был прост, жил в полутемной келье Иоанно-Предтеченского монастыря, был всякому доступен. Часто после богослужений он передавал приветствия пастве от архиепископа Фаддея, рассказывал с амвона о его добродетелях и о скором приезде его в Астрахань. Астраханцы привыкли к мысли, что вскоре они встретятся с главой своей Церкви. Предстоящая встреча тем более волновала их: они ждали своего архипастыря, о котором говорилось так много и так хорошо. Но встреча затягивалась. Владыка Фаддей не приехал в апреле, как обещал. В начале мая месяца началось следствие по делу епископа Анатолия, ключаря кафедрального собора о. Димитрия Стефановского, профессора Дмитриевского и других лиц, по обвинению их в сопротивлении изъятию церковных ценностей по декрету правительства от 23 февраля 1922 года. Епископ Анатолий был подвергнут домашнему аресту у себя в монастыре и управлять Церковью не мог. В этих затруднительных обстоятельствах было решено отправить двух священников В. Смирнова и Е. Карасева в Москву к владыке Фаддею за инструкциями по поводу дальнейшего управления епархией. Но эта делегация вернулась ни с чем. Патриарх Тихон был под арестом, Синода не существовало. На Троицком подворье они нашли единственного человека – секретаря Синода Нумерова, который сообщил им, что владыка Фаддей последний раз участвовал в заседании Синода 21 апреля (5 мая), на котором рассматривался вопрос об упразднении заграничного Синода Русской Православной Церкви, возглавляемого митрополитом Антонием [Храповицким]. Владыка Фаддей подписал постановление Синода за №347 и вместе со всеми членами Синода ушел. С тех пор Нумеров больше его не видел, но высказал осторожное предположение об его аресте. Нумеров показал им подлинник указа №347 и даже дал им один экземпляр с подписью владыки Фаддея (позже о. В. Смирнов показывал мне этот экземпляр. На нем была подпись: Член Священного Патриаршего Синода архиепископ Фаддей Астраханский. Кстати, он все бумаги подписывал, употребляя букву фиту). Затем делегаты обратились к епископу Феодору (Поздеевскому), управлявшему Даниловским монастырем, у которого обычно жил владыка Фаддей, когда бывал в Москве. От него они узнали, что архиепископ арестован и этапирован вместе с митрополитом Кириллом [Смирновым], а затем и епископом Афанасием [Сахаровым] в тюрьму города Владимира.

Итак, правящий архиерей – в тюрьме, викарий – под судом и лишен возможности управлять Церковью. В таком положении оказалась епархия к маю месяцу 1922 года. Опять настали тревожные времена.

Вскоре начался судебный процесс над епископом Анатолием и прочими лицами, о которых мы уже упоминали. Верующие, искренне разделявшие печальную участь епископа Анатолия, тысячами собирались у монастыря и толпою провожали его каждое утро до здания бывшей городской думы, где происходил суд, с тревогой ожидая приговора, помня злую участь Митрофана [Краснопольского] и Леонтия [фон Вимпфена]. Но слава Богу! Суд закончился условным приговором, теперь, к радости верующих, епископ Анатолий может вернуться к управлению Церковью. Но надежды обманули верующих. Судьба обрушила на Церковь новый удар. Разрушительные силы обновленчества готовили Церкви новое испытание и увлекли за собою епископа Анатолия. Он пренебрег народной любовью, не захотел идти с теми, кто еще недавно шел с ним и благословлял его тернистый путь. Теперь он стал чужим и враждебным. Астраханская паства осиротела.

Тем временем владыка Фаддей шел крестным путем. Из Владимирской тюрьмы – в Нижегородскую, оттуда в Вятскую, из Вятки – в Сольвычегодск, а из Сольвычегодска пешком до Усть-Сысольска и уж после этого в село Покровское. Конечно, все это стало известно гораздо позже, а в то злополучное время для Церкви никто не знал, какие дороги уводили владыку Фаддея все дальше и дальше от своей паствы.

После того как в журнале «Живая Церковь» (№4–5 за 1922 г.С. 24) было напечатано постановление живоцерковников от 23 июня (6 июля) 1922 года: «Архиепископа Астраханского Фаддея уволить на покой, с воспрещением ему пребывания в пределах Московской епархии», местные власти запретили возносить его имя за богослужениями. Нельзя было возносить и имени Патриарха Тихона. Как же быть? Спасительная благодать Святого Духа указала астраханцам на Восточных Православных Патриархов, и они стали номинальными окормителями Астраханской Церкви. Что касается административного управления Церковью, то эти права стал осуществлять каждый приход, на основании предшествовавшей практики церковной жизни.

Между тем, обновленцы управлялись епископом Анатолием, забирали себе лучшие храмы, кремлевские соборы, хотя их храмы пустовали, и сами обновленцы испытывали на себе явную недоброжелательность верующих. Епископ Анатолий, будучи викарием, восхвалял, как мы уже говорили, архиепископа Фаддея, а теперь, став сам архиепископом Астраханским, не замедлил злословить своего бывшего начальника, называя его «тихоновцем», «контрреволюционером».

В конце 1922 года Астраханскую епархию принял под свое окормление православный епископ Сердобский Петр (Соколов)¹¹⁷, проживавший в Саратове. Конечно, епископ Петр мог управлять Астраханской Церковью также номинально, тем не менее это было большим плюсом для православного сознания.

1. Теперь епархия имела епископа, который если фактически и не управлял Церковью, то все-таки идейно объединял церковную жизнь самоуправляющихся приходов.

2. Всякий верующий знал, что на Руси продолжает преемственно существовать православный епископат, отличный от обновленцев. Этим разоблачалась обновленческая ложь о передаче им церковной власти Патриархом Тихоном.

3. Борьба с обновленчеством при таких условиях принимала идеологически осмысленные формы и указывала правильные пути церковной действительности.

В июне месяце 1923 года был освобожден из-под ареста Патриарх Тихон, вернувшийся к своей деятельности. Это было величайшим событием в Русской Православной Церкви, это являлось победой над силами разрушения и уничтожения.

В ноябре месяце 1923 года возобновилось возношение Астраханской Церковью имени архиепископа Фаддея. Астраханцы услышали радостную весть: владыка вернулся из заточения и вскоре приедет в Астрахань. Теперь он жил в Волоколамске – под Москвой, служил в Московских храмах. В конце ноября к нему выехали соборный ключарь о. Димитрий Стефановский и настоятель церкви Воздвижения о. Василий Смирнов.

Вот что мне позже рассказал о. Д. Стефановский. Приехали они в Волоколамск поздно вечером, отыскали дом, где жил владыка. Это была большая рубленая крестьянская изба на окраине города. Внутри дом имел три перегородки, за одной из перегородок жил владыка. В комнате стояла железная кровать, у окна – стол. Единственный стул предназначался владыке, а для гостей принесли две табуретки. «Владыка принял нас, – говорит о. Д. Стефановский, – не то что любезно, а как-то по-монашески кротко. Говорил он тихо и мало. Мы рассказали ему о положении епархиальных дел, о трудностях, переживаемых епархией, об обновленцах. Владыка слушал нас внимательно, кое о чем переспросил. Нас поразила общая скудость обстановки и его бедной одежды, но зато привела в восторг аскетическая внешность, застенчивость и какая-то детская робость. Когда, в конце беседы, мы положили перед ним пакет с деньгами на предстоящие расходы по поездке в Астрахань, владыка густо покраснел, смутился и, отодвигая от себя пакет, сказал: «Что вы, что вы, зачем же деньги, нет, нет, не надо, я приеду, приеду». Нам стало неловко, как будто мы сделали что-то очень непристойное или обидное. После чая, поданного молодым келейником, батюшки собрались уходить. При прощании владыка сказал им, чтобы они ехали домой одни, его не дожидались бы и что он приедет 8 или 9 декабря (ст. ст.). Особо владыка подчеркнул, чтобы о его приезде не оповещалось и не устраивалось каких-либо встреч или церемоний. «Вышли мы от него – рассказывал почтенный ключарь – и кое-как уговорили келейника взять пакет с деньгами, он долго отговаривался и, наконец, взял».

Познакомился я с архиепископом Фаддеем, если можно сказать, при драматических обстоятельствах. Было это 7(20) декабря 1923 года. Я держал путь в Астрахань, ожидая в Москве на Павелецком вокзале поезда – Петроград–Астрахань (так тогда курсировал Астраханский поезд). Из Москвы поезд отправлялся около 6 часов утра, поэтому я приехал на вокзал часом раньше. В залах и около касс толкались люди, сновали носильщики, предлагая услуги на приобретение билетов и переноску багажа. Было шумно, суетливо, как это бывает на всех вокзалах мира в часы ожиданий и отходов поездов. Носильщик ушел покупать мне билет, а я, выбрав отдаленный уголок зала, сел на скамейку. Недалеко от меня, в самом углу, сидел человек в рясе и монашеской скуфье. В руках у него был небольшой томик. Он читал, близко поднеся книжечку к глазам, как это делают близорукие. Рядом с ним на скамейке стоял небольшой саквояж, а на нем узелок, наподобие тех узелков, с какими пассажиры отправляются в дорогу, считая себя независимыми от станционных буфетов. Вскоре к читавшему подошел молодой человек, судя по рясе, скуфье и длинным, почти до пояса, волосам – монах. Он что-то говорил сидевшему. До меня долетело слово: «Астрахань». Я понял – это мои попутчики. Затем по залу прошел станционный служитель с колоколом в руках, позвонил и объявил посадку на поезд. Я вышел на перрон. Ехал я в жестком вагоне, тогда еще называвшимся вагоном третьего класса. Мое место было в последнем купе, в котором я был единственным пассажиром. Затем мое одинокое положение разделили пожилая женщина с огромным деревянным чемоданом, а после второго звонка в купе вошел, с саквояжем и узелком в руках, уже известный нам молодой монах, а вслед за ним и тот, который так сосредоточенно читал маленький томик. Он стал раздеваться, а молодой монах ушел. Вскоре поезд тронулся. Мой визави, сняв рясу и оставшись в одном подряснике, перехваченном на талии широким кожаным ремнем, сел и немедленно принялся за чтение того же самого томика. Для меня было несомненным, что это монах. Белое, аскетическое лицо, с ярким румянцем на щеках, большой лоб, умные глаза и гладко причесанные, с прямым пробором волосы, – определенно подчеркивали его принадлежность к черному духовенству. Он то читал, то дремал, прислонившись головою к стене. На какой-то станции я принес в своем дорожном чайнике кипяток, заварил чай и предложил ему разделить со мною чаепитие. Он поблагодарил меня, достал из узелка зеленую кружку, налил в нее чай, молча выпил и опять принялся за чтение. Словом, мой попутчик был удивительно молчалив – и это меня очень удивляло.

В Козлове наша третья пассажирка сошла с поезда, вместо нее Бог послал нам другого пассажира, шумливого озорника, омрачившего наше путешествие. Он был олицетворен молодым человеком лет 22–23, в военной форме, с рюкзаком за плечами. Он был пьян и сквернословил, сначала по адресу плохой погоды, перешел на железнодорожную администрацию, а затем, увидев духовное лицо, обрушил свою грязную ругань на моего молчаливого соседа. Долго бушевал наш новый пассажир, наконец, уснул. Рано утром на другой день я был разбужен толчком в спину. Около меня стоял вчерашний сквернослов. «Вставай, – иди водку пить!» – услышал я его хриплый голос. Он еле держался на ногах, на его койке стояли две фляги, отвратительно пахло самогоном. Я был взбешен бесцеремонностью пьяницы и почти отшвырнул его от постели. Это не смутило его: он принялся за моего соседа, который по-прежнему сидел в углу и дремал. Пьяный подсел к нему и толкнул в бок. Монах открыл глаза и, мягко отстранив его руку, вежливо просил оставить его в покое. Пьяница разразился отборной руганью, схватил монаха за руку и с криками: «расшибу», «уничтожу» – бросился на него. Я успел взять хулигана за плечи и оттолкнуть его. На шум сбежались пассажиры из других купе и общими усилиями удалось унять буяна. Где-то, кажется, в Аткарске, хулигана, при содействии милиции, сняли с поезда.

Легко себе представить состояние моего соседа: его побледневшее лицо выражало испуг и беспокойство, руки дрожали. Он глядел на меня благодарными глазами и дважды сказал: «Спасибо». Вот именно с этого и началось наше знакомство. Драматическое событие утра сообщило нам тему для разговора. Каждый из нас стал припоминать подобные случаи из жизни, затем разговор перешел на другие темы. Короче говоря, я узнал, что мой попутчик – архиепископ Фаддей и едет в Астрахань на кафедру. Его сан преисполнил меня уважения к нему, а нетребовательнось, по крайней мере дорожная, приятно дополняла мои представления о монахах-аскетах.

Я проснулся, когда поезд был недалеко от Астрахани. Владыка Фаддей, судя по теплой рясе и клобуку, приготовился к выходу. Он стоял у окна и сосредоточенно вглядывался в белые валуны тумана. На последней остановке мы явственно услышали колокольный звон, доносившийся из города.

Вот и вокзал. Я взялся за свой небольшой чемодан и жестом показал соседу на его саквояж, – дескать, и его могу взять. Но моя услуга оказалась излишней: через какую-нибудь секунду наше купе наполнилось встречающим владыку духовенством. Они подходили к нему под благословение, толпились и глазами искали его багаж и, кто знает, может быть были удивлены, увидев старенький, видавший виды, саквояж и почти нетронутый узелок с съестным и зеленой эмалированной кружкой.

Однако было видно, что эта восторженная встреча смущала владыку. Он был явно встревожен и возбужден. Было ли это от неожиданности, или от непривычности к таким сценам встречи, – я тогда не знал. Позже я узнал, что владыка просил не устраивать встречи и церемоний. При выходе из вагона он смутился еще больше, увидав на перроне толпу из духовенства и мирян, а далее за перроном, на вокзальной площади, волновалось людское море. Он растерялся, сунул мне уже знакомый нам узелок, вышел из вагона и сейчас же оказался в центре людского потока. У вокзала владыку ожидала пролетка, но сквозь толпу она не могла пробиться, – владыка пошел пешком, сопровождаемый толпою. Расстояние от вокзала до церкви Воздвижения – не более одного километра, но потребовалось около двух часов, чтобы дойти до нее. Моросил мелкий холодный дождь, было грязно, но это, по-видимому, мало смущало владыку. Он шел. В церкви Воздвижения звонили. Около 11 часов утра архиепископ Фаддей вошел в храм, началась литургия.

Я отчетливо помню этот воскресный день 9(22) декабря – праздник иконы Божией Матери Нечаянной Радости. Старейший протоиерей города Н. Г. Пальмов встретил владыку в храме приветственной речью на тему нечаянной радости, выпавшей астраханцам именно в день этого праздника Богородицы. Литургия окончилась в 3 часа дня, но владыка отбыл из церкви около 5 часов вечера. Целых два часа благословлял от молящихся в храме и толпившихся вокруг храма.

Вспоминаю одну подробность из первого богослужения архиепископа. Знали, что владыка не везет своего облачения. Как быть? Где его достать? Кафедральный собор и его богатейшая ризница – в руках обновленцев. Что делать? Кто-то вспомнил, что один комплект архиерейского облачения, принадлежавший отдаленному предшественнику архиепископа Фаддея – архиепископу Тихону (Малинину)¹¹⁸ находится в Покрово-Болдинском монастыре, там же есть и рипиды. Привезли это облачение с рипидами. Мантию, принадлежавшую покойному епископу Леонтию, отыскали у одного из монахов Иоанно Предтеченского монастыря, посох владыки Митрофана находился у протоиерея Н. Г. Пальмова. К первому богослужению архиепископа Фаддея не доставало трикирия и дикирия, – владыка служил без них.

Первые три дня владыка жил у настоятеля Воздвиженской церкви о. В. Смирнова, а затем переселился на Республиканскую улицу в дом №11.

По приезде в Астрахань я целый месяц не виделся с владыкой, хотя еще в поезде обещал заглянуть к нему в скором времени. Но во все это время я не переставал живейшим образом интересоваться его жизнью на новом месте. Я успел узнать, что на другой день после приезда владыки в Астрахань портной Поляков начал шить для него архиерейское облачение, что какие-то сердобольные старушки принесли владыке чуть не дюжину только что сшитого белья; староста церкви Князя Владимира Агафонов заметил на ногах владыки старенькие с заплатками сапоги, принес ему хорошую теплую обувь. Но что все это владыка немедленно роздал нищим. Из уст в уста ходила молва, что владыка очень мало ест, почти целый день проводит в церкви, по ночам что-то пишет, спит чуть ли не на голых досках. Словом, за этот месяц я получил десятки восторженных отзывов о новом архиерее.

Все эти рассказы вызывали у меня естественный интерес. Желание увидеть человека не от мира сего в домашней обстановке привело меня к нему. Был январь. Морозный полдень. Парадную дверь отперла мне древняя старушка. По короткой скрипучей лестнице я поднялся наверх и в коридоре увидел владыку, который тоже вышел на мой звонок. Встретил он меня ласково и повел в комнату. Вот я и в жилище этого удивительного человека. На всем, что находится в комнате, – печать простоты, вернее убожества. Владыка занимает две комнатки. В первой комнате стоит простой сосновый стол, покрытый цветной клеенкой, три или четыре стула, на двух окнах – кисейные занавески, в углу образа с полотенцами на киотах. Во второй комнате железная кровать, покрытая серым байковым одеялом. Первая комната имеет назначение столовой, приемной, кабинета, вторая – спальни.

Старушка принесла два стакана чая и несколько булочек. Владыка выпил свой чай и съел булочку. Второй стакан был около меня и, по-видимому, предназначался мне. Так как ни хозяин, ни его прислужница меня не угощали, я не знал, что делать с чаем. Выпил я полстакана, когда чай был почти холодным. Около часа я пробыл в доме владыки. Он рассказал мне о своих впечатлениях на новом месте, был очень доволен всем, спросил меня о моих делах. По дороге домой я не переставал думать о только что виденном. Для меня все было новым и неожиданным. Раньше я видел богатые архиерейские покои-дворцы, пышные выезды в дорогих каретах, сановных архиереев. А вот здесь – картина убожества, неприхотливость, какое-то непонятное отношение к гостю. Все необычно и странно. Я, конечно, догадывался об особых личных свойствах владыки, наблюдая его в поезде, но то было мелким, частным эпизодом. Мне казалось, что домашняя обстановка во многом изменит мои догадки. Мне понадобилось еще несколько недель, чтобы твердо узнать о нем все, что мне хотелось. Я увидел, что этот невзыскательный к жизни человек привлекал к себе людей именно этой невзыскательностью. Я присутствовал на его богослужениях в переполненных храмах, слышал его чудесные, вдохновенные проповеди, видел его кротость и смирение, доходившие до детского незлобия, я видел толпы народа, провожавшего его домой и толпившегося у его дома, на улице и во дворе, с утра до вечера ожидавшего, когда владыка пойдет в церковь. Его жилище было недалеко от Покровской церкви, куда он ходил ежедневно утром и вечером одной и той же дорогой – через парк. Дорога стала привычной: здесь толпа ждала владыку, чтобы вместе идти в храм. И долго, долго эта дорожка именовалась Фаддеевской. (Прошло несколько десятков лет с тех пор, а я помню эту аллею. Как мановением волшебного скипетра, живо воскрешает она прошлое. Когда иду я через парк, обязательно пройду по ней, посмотрю на покосившийся дом, и трогательные воспоминания нахлынут на меня тревожной, но тихой задумчивостью. Здесь живая связь сливается с вечной памятью.)

Я понял все, когда собственными глазами увидел источник, из которого родится обаяние и любовь к служителю духа. Нет, не ищите этого чистого источника в роскошных покоях, раззолоченных каретах! Красивые перья делают птицу красивой. Вот он – этот источник – в старенькой порыжевшей рясе; она как бы являлась олицетворением душевной красоты, возбуждающей все прекрасное в душе другого, открывающей глаза на правду жизни, на евангельскую любовь, на беспредельное богатство души. Истинное богатство человека – его внутреннее достоинство. Именно этим сокровищем владел приснопамятный владыка Фаддей.

Среди бесчисленных добродетелей владыки была одна такая, которая, во-первых, отомстила мне за мой эгоизм, а во-вторых, сделала меня искренним поклонником его. Вспоминая мой первый визит владыке, я часто думал над тем, почему он не счел необходимым предложить мне чай. Это ничуть не обижало меня, а как-то шокировало относительно простого такта к гостю. Такая ничтожная подробность визита, конечно, ни о чем не говорила, и не стоило бы о ней думать и вспоминать, если бы психологический эффект от такой мелочи не оказался таким неожиданным и огромным. Оказывается, владыка не имел ничего своего, собственного. Давали ему чай или обед, – он пил, ел, а если не давали – не спрашивал. Что делалось в доме по хозяйству, он не знал, ни во что не вникал, всегда считая себя гостем и зависимым от того, кто ему прислуживал. Вот – причина, которую я эгоистично возводил в какую-то негостеприимность. Узнав об этой великолепной аскетической черте полнейшего жизненного самоотречения владыки, я часто упрекал себя в несправедливом суде над ним. Разумеется, это еще больше покорило меня. Я мысленно поклонился величию духа этого необыкновенного человека.

Через два-три месяца я был в доме владыки Фаддея своим человеком, – он почтил меня своей дружбой.

Так как архиепископ Фаддей приехал в Астрахань в самый разгар обновленчества, автор считает необходимым изложить историю астраханской обновленческой смуты и ход борьбы с ней.

Изучая историю обновленческого раскола, я особенно интересовался источником, из которого текли мутные потоки обновленческих реформ. Я находил этот источник не в той внешней, своего рода, революционной акции, совершенной разрушителями Церкви 2(15) мая 1922 года, когда они обманно объявили свою ориентацию высшей церковной властью. Нет конечно. Обновленчество началось не теперь.

Сейчас оно только диалектически прошло через стадию завершения давно сформированных стремлений, а вообще силы разрушения питались старыми корнями. Желание узнать, не было ли чего-либо своего, предрасполагавшего к обновленчеству в Астрахани, привело меня к о. Вячеславу Соллертинскому – настоятелю церкви в Черкизове (Москва), ранее служившему священником Николо-Гостинной церкви в Астрахани. Вот что я узнал от него. Еще за несколько лет до революции настоятель Николо-Гостинной церкви Ксенофонт Цендровский вел с о. Вячеславом разговор о русской церковной жизни. Он сетовал на архиерейский деспотизм, резко высказывался против монашества, возмущался воспрещением второбрачия духовенства. Цендровский сотрудничал в журнале «Звонарь», издававшимся священником Белковым [Христофором. – Сост.], и одобрял выступления журнала за обновление церковной жизни. Цендровский имел несколько экземпляров решений 4 Всероссийского миссионерского съезда в Киеве в 1909 году. Известно, что этот съезд обновленцы пытались превратить в Поместный Собор без епископата. Цендровский, восхищаясь революционными лозунгами обновленцев, с которыми он выступал на этом съезде, распространял среди астраханского духовенства содержание этих лозунгов. «Мне, как молодому священнику, деятельность Цендровского казалась несовместимой с послушанием Церкви в силу нашего сана, – говорил о. Вячеслав. – Я думал тогда, не слишком ли крутой разрыв с традициями Церкви проектируют обновленческие идеологи, не поколеблет ли это устои Церкви? Иногда я возражал Цендровскому, но мои возражения приводили к осложнениям по службе». О. Вячеслав иногда бывал у Цендровского дома и заставал там священников Михаила Боровкова, Александра Юрикаса. Они редактировали какие-то обращения к духовенству, сочиняли проекты церковных реформ. «Тогда я чувствовал себя участником какого-то заговора против Церкви и спешил уйти домой». О. Вячеслав Соллертинский с протодиаконом Г. К. Антоненко (впоследствии патриарший архидиакон) выехали в Москву – в Черкизово, расставшись с Астраханью в первые же дни захвата обновленцами власти.

Такие сведения о существовании в Астрахани своего рода подпольного антицерковного кружка из духовенства вполне объяснили мне очень важный факт: обновленческую власть признало на первых порах все без исключения астраханское духовенство. Вероятно, долголетняя агитация астраханских идеологов обновленчества сыграла свою подготовительную роль. В начале июля месяца 1922 г. епископ Анатолий [Соколов] собрал в Иоанно-Предтеченском монастыре все городское духовенство и уездных благочинных. Он зачитал документ об организации в центре ВЦУ¹¹⁹, сообщил, что это вполне законная и преемственная церковная власть. На этом собрании он зачитал свое послание к духовенству и пастве, объяснив законное происхождение ВЦУ, которому и следует подчиняться. «Мы все подписались под этим посланием, ничего не подозревая и ни в чем не сомневаясь», – говорил мне священник Князь-Владимирской церкви о. Всеволод Виноградов.

Приблизительно через полмесяца епископ Анатолий вновь собрал все духовенство. Это собрание происходило в церковно-приходской школе при Троицкой церкви (сейчас ул. Псковская). На собрании выступил Цендровский с докладом о программе Живой Церкви. «Вот здесь мы и поняли, что значит ВЦУ. Едва докладчик окончил изложение живоцерковной программы, в зале поднялся шум, крики. Церковный староста Ильинской церкви Баринов зачитывает послание митрополита Агафангела (Преображенского), разоблачающее обновленческую ложь, а затем, обращаясь к присутствующим, призывает их не признавать ВЦУ и епископа Анатолия. Миряне и часть духовенства рукоплещут Баринову, раздаются крики «долой Анатолия», «гоните Цендровского!». Собрание закончилось, епископ Анатолий укрылся в квартире настоятеля Троицкой церкви о. Г. Степанова (в верхнем этаже школы). Цендровского проводили площадной бранью. «Я вернулся домой и сейчас же написал епископу заявление, в котором отвергал законность власти ВЦУ, не соглашался с живоцерковной программой и просил исключить мою подпись на послании», – рассказывал мне о. Всеволод Виноградов. Это было первое заявление протеста – оно вполне соответствовало благородной, прямой и смелой натуре о. Всеволода. Вслед за о. Всеволодом Виноградовым такие же заявления подали священник Христорождественской церкви о. В. Залесский, настоятель Иоанно-Златоустовской церкви о. В. Наследышев, священник Казанской церкви о. И. Болтинский. Осталось неизвестным, кто еще из духовенства официально декларировал свой отход от обновленчества; известно лишь то, что в течение ближайших недель около епископа Анатолия группировалось небольшое число его приверженцев. Обновленцы забили тревогу и, по-видимому, потребовали из Москвы подкрепления своих позиций. Вот тогда на Астраханской церковной арене появился Михаил Постников – уполномоченый ВЦУ, известный церковный погромщик, ставший затем обновленческим архиереем, а потом, к сожалению, принятый в состав православного епископата.

Постников пытался сговориться с непослушным духовенством, оправдать ВЦУ и обновленческое движение. Было созвано собрание духовенства и мирян опять в той же школе. Едва Постников, епископ Анатолий, Цендровский и Боровков заняли места в президиуме, раздались крики «долой их всех», «гоните Мишку кривого, Мишку – рязанского гармониста!» (так почему-то «окрестили» Постникова). Бушевали, конечно, миряне. Собрание было сорвано. В дальнейшем Постников реализацию своей миссии перенес в резиденцию епископа Анатолия, туда приглашались по три-четыре человека из духовенства, с ними он вел переговоры. Кажется, никто из не признавших обновленчество не откликнулся на его приглашение, кроме о. Всеволода Виноградова, который пошел затем, «чтобы сказать ему в лицо, что он негодяй!» Так мне говорил он сам.

19 июля (1 августа) Постников вместе с епископом Анатолием служил литургию в кафедральном соборе с водоосвящением, а накануне был вынесен Крест. После обедни он объяснил, что теперь служба будет по новому стилю. И действительно, в некоторых храмах служба стала совершаться по новому стилю. Не обошлось и без курьезов. В церкви Князя Владимира о. И. Великанов – настоятель – служил по новому стилю, а о. Виноградов – по старому. Произошел конфликт: верующие не пускали Великанова в церковь. У паперти дежурила толпа и всякий раз оттесняла Виноградова за ограду. Впрочем, продолжалось это недолго. Отец И. Великанов публично отрекся от обновленчества и, на этом окончилось богослужение по новому стилю.

В церкви Троицы произошло нечто обратное. Там настоятель о. Г. Степанов остался верен старому стилю, а новостильником оказался священник Тихон Березин. При содействии гражданских властей Троицкая церковь была зарегистрирована за обновленцами, и Березин стал настоятелем, а Степанов оказался на положении бесприходного священника.

Постников оставил по себе дурную славу своей наглостью и вероломством. Отец Василий Смирнов рассказывал в 1958 году, что он сам видел у Постникова револьвер, которым он угрожал ему – Смирнову и о. Евгению Карасеву, если они не присоединятся к обновленцам. После отъезда Постникова из Астрахани Смирнов и Карасев были арестованы – это были первые жертвы обновленческой смуты.

Теперь ясно определилось, кто остался на стороне Православия и кто – в лагере обновленцев. Обновленцы владели следующими храмами: кафедральным собором, Троицким собором (в Кремле), Николо-Гостинной церковью, Смоленской, Иоанно-Предтеченским, Благовещенским, Спасо-Преображенским монастырями, Духосошественской, Троицкой, Михаило-Архангельской, Ильинской (Ильи Пророка) и Рождества Христова. Все остальные храмы находились в руках православных. Священники, несогласные с обновленцами, ушли из занятых последними храмов и были размещены по православным приходам. Прихожане тоже ушли со своими священниками. Выявились и главные деятели обновленчества: Цендровский, Боровков (получившие от ВЦУ мандаты уполномоченных), Березин, Абрамов, Смиренномудрое, Царевский (вскоре принесший покаяние), Остроумов, Юрикас, протодиакон Талдыкин, иеродиакон Гервасий – монах Покровского монастыря, миряне: братья Кочергины Николай и Евтропий, В. И. Двинянинов, Прозоров. Другие обновленческие священники не проявляли себя, активностью не отличались, довольствуясь своим положением генералов без армий. Настоятель церкви Петра и Павла Н. И. Орлов, оставаясь обновленцем, формально ушел за штат, но не переставал служить с епископом Анатолием в других обновленческих храмах. Этим самым он сохранил Петропавловскую церковь за староцерковной ориентацией. Было ли это актом благородства с его стороны, или это случилось вопреки его намерениям – неизвестно.

Все эти главные деятели составили обновленческий штаб, названный Епархиальным советом. Для черновой работы он использовал сельских священников. Из с. Хмелевки был вызван священник Н. И. Котов, из Икряного – П. Калелейкин и еще кто-то. Какого рода черновую работу они вели, об этом будет рассказано дальше.

Цендровский и Боровков усиленно занимались агитационной работой: устраивали публичные собеседования, на которых доказывали благодетельность обновленчества, порицали монашество и обвиняли патриаршую Церковь во враждебности к новому политическому строю. Они оба предприняли поездки по уездам и очень скоро насадили обновленчество везде, за исключением Николаевской слободы. Метод, к которому они прибегали, был несложен: приехав в село к священнику, они требовали показать им храм; при осмотре храма они отбирали антиминс, который возвращался священнику после подписки о том, что он отвергает патриаршую Церковь и признает ВЦУ и Астраханский Епархиальный Совет. Отец А. Луцкий рассказывал, что он, зная о таком методе обращения духовенства в обновленчество, организовал в Николаевской слободе группы сопротивления в каждой церкви. Приехавшего в слободу Боровкова ни в один храм не пустили, а он, Луцкий, как благочинный не принял его у себя дома. Боровков в слободе успеха не имел.

На стороне староцерковников были маститые, образованные священники. Никто из авторитетных и почтенных священников в обновленчество не пошел. Достаточно вспомнить Н. Г. Пальмова, Г. Степанова, И. П. Болтинского, Е. И. Покровского, В. Григорьева, Б. Ветвицкого, известных своей высокой образованностью и религиозной принципиальностью; о. В. Залесского, о. Всеволода Виноградова, о. Д. Стефановского, о. А. Поспелова, о. Е. Фетисова, о. В. Наследышева, протодиакона Антония Позднякова– высоконравственных, богато одаренных благочестием. Это были столпы. Верующие шли за ними, находили в них опору и возлагали на них свои надежды. Было и еще очень много священников, преданных Православию. О них я не упоминаю не потому, что они не достойны добрых, благодарных слов. Они также проводники правды. Мало ли таких людей, которые не выделяются из среды особыми свойствами, но обладают способностью зажигать других в стоянии за правду?

Итак, обновленцы заняли часть храмов. Верующие почти в полном составе покидали свои приходские храмы и вместе с духовенством, если оно не оставалось в обновленчестве, уходили в другие приходы. Прихожане церкви Михаила Архангела перешли в церковь Афанасия Афонского, туда же перешли прихожане и Предтеченского монастыря. Прихожане Ильи Пророка перешли в Тихвинскую церковь, от Рождества Христова – в Покровскую, от Николы и Смоленской – к Воздвижению. Одним словом, обновленческие храмы пустовали, а православные пополнялись новыми прихожанами. Обычно с прихожанами приходило и свое духовенство. Оно получало право совершать богослужения: поздние обедни, акафисты, молебны. Например, прихожане собора перешли в единоверческую церковь. Ключарь собора о. Д. Стефановский служил здесь для своих прихожан литургии, читал акафисты. Это, конечно, мало устраивало верующих: церкви были постоянно переполнены, а с другой стороны – верующие видели, как пустовали их храмы, которыми завладели обновленцы. Покинутых верующими обновленцев также не устраивало благополучие непокорного стада. Обе стороны сошлись на одной и той же платформе, и каждая из сторон принимала меры к ликвидации затруднений. Православные обратились к гражданским властям с просьбой вернуть пустующие у обновленцев храмы; обновленцы просили гражданскую власть запретить комбинирование нескольких приходов в одном храме. Впрочем, вскоре по проискам обновленцев были арестованы о. Д. Стефановский, о. В. Залесский, о. Г. Степанов и «комбинирование» само собою прекратилось. Просьба православных не только не была удовлетворена, напротив, у них был отобран и передан обновленцам еще один храм – Введения во храм Пресвятой Богородицы. Верующие сопротивлялись, избили обновленческих уполномоченных и оставили храм, вследствие милицейских мер. Настоятель о. П. Дьяконов был арестован. Впрочем, вскоре все арестованное духовенство было освобождено.

В сентябре месяце в Москву выехала делегация, состоявшая из: о. Всеволода Виноградова, о. В. Залесского и регента Князь-Владимирской церкви С. В. Андреева. Целью их поездки было ознакомление с церковной жизнью в столице. Они привезли полнейшую информацию о захвате обновленцами церковной власти, о сущности и целях Живой Церкви, побывали у «возрожденцев» в Заиконоспасском монастыре. По возвращении в Астрахань о. В. Залесский выступал в православных храмах с докладами, в которых разоблачал обновленцев и призывал верующих крепко держаться Православия.

Другая делегация из духовенства выехала в октябре или ноябре в Саратов и добилась у Петра (Соколова), епископа Сердобского, согласия окормлять Астраханскую Церковь. Это был большой плюс в жизни православных, доселе не имевших епископа.

Но как только обновленцам стало известно, что у православных есть свой епископ, они предприняли ряд демаршей. На Николу епископ Анатолий решил служить на Трусове в Никольской церкви, не принадлежавшей обновленцам. Церковный совет уведомил епископа, чтобы он не приезжал к богослужению, так как прихожане, дескать, не состоят с ним в молитвенном общении. Настоятель церкви Серафим Аврорский поддерживал позицию церковного совета. По случаю престольного праздника к богослужению было приглашено городское духовенство, с возглавлением о. Н. Г. Пальмова. К 9 часам утра все собрались в храме, и тут произошло неожиданное: Серафим Аврорский вышел с Крестом для встречи архиерея. Приехал епископ Анатолий. Произошло замешательство. Староцерковное духовенство покинуло храм, церковный староста и прихожане разошлись. Епископ Анатолий служил литургию, а затем Серафим Аврорский запер храм, ключи унес с собой. Этот огромный, прекрасный храм стал обновленческим. Через неделю епископ Анатолий намеревался так же поступить и с Преображенским храмом. Он назначил там богослужение, но к приезду епископа храм оказался запертым. В ограде стояли – церковный староста В. А. Лебедев и второй священник о. А. Руднев: они объявили Анатолию, что в храм его не пустят. Епископ с позором уехал.

Летом 1923 года, в канун праздника Казанской, в Казанскую церковь явился Боровков с В. И. Двиняниновым. Они потребовали, чтобы храм был передан обновленцам. Церковный староста И. Ф. Осипов с помощью прихожан вытолкали из церкви и Боровкова и Двинянинова. Целую неделю в храме не было службы из-за опасности налета на него со стороны обновленцев, дежуривших у ограды. Ключи от церкви были отобраны у Осипова заведующим адмотделом E. Е. Терентьевым, и этот самый лучший из приходских храмов был передан обновленцам. Настоятель о. В. Григорьев перешел с прихожанами в Покровскую церковь, о. И. Болтинский – в Знаменскую, а священник Третьяков остался у обновленцев.

Наступление обновленцев на православные храмы шло усиленным темпом. Вскоре епископ Сердобский Петр был арестован. Теперь астраханцы оказались в тяжелейшем положении: у них отбирались храмы, не было своего епископа. Обновленческий агитпроп действовал активно. Так как ВЦУ отменило богослужение по новому стилю, обновленцы этим воспользовались и в своих публичных выступлениях не переставали доказывать, что теперь между староцерковниками и обновленцами разницы нет. Приходите и убедитесь. Неустойчивая часть верующих была в раздумье. Вероятно, и тревожные сомнения и смутные надежды попеременно овладевали их сознанием. Толпа легко переходит от зла к раскаянию и от поругания к обожанию. Именно в этот момент, когда волны сомнений могли увлечь своим мутным потоком многих, день 9(22) декабря 1923 г., день Нечаянной Радости, вывел на вокзальную площадь многотысячную толпу, чтобы показать ей ее надежду.

Приезд владыки Фаддея в Астрахань вызвал естественную тревогу у обновленцев, тем более нервировало обновленцев, что встреча архиепископа вылилась в такую небывалую демонстрацию, угрожавшую им потерей жалких остатков церковного стада. Первые службы архиепископа в церкви Воздвижения привлекли массу верующих. На Рождество (25 декабря 1923 г./7 января 1924 г.) владыка Фаддей служил утреню и обедню в старом соборе Рождества Богородицы (в храме верхнего этажа – во имя Вознесения Господня). Несмотря на то, что богослужение началось в 3 часа утра, огромная масса верующих заполнила храм, внутренние лестницы, площадку нижнего этажа, широкую паперть и часть улицы у Краеведческого музея. Другие Православные церкви тоже были переполнены молящимися. Зато Успенский кафедральный собор, в котором епископ Анатолий служил позднюю обедню, почти пустовал. В праздник Крещения Господня повторилось то же самое. Крестный ход на воду, начавшийся от старого собора, представлял собою грандиозное зрелище, масса верующих с иконами и Крестами заполнила всю Московскую (сейчас Советскую) улицу и протянулась через кремлевскую площадь до Волги. Обновленцы же вышли из Кремлевского собора с горсточкой своих приверженцев.

Легко себе представить, что думали обо всем этом в обновленческом лагере.

В то время много говорили о неуместности триумфальной встречи владыки Фаддея, да и сам владыка неодобрительно относился к такой церемонии. Толковали о вреде от такого открытого, демонстративного вызова обновленцам и, что греха таить, боялись ответных мер со стороны гражданских властей, поддерживавших обновленчество, как разрушителей Церкви. Опасения такого рода, разумеется, были не беспочвенными. Но я рассуждал иначе. Я спрашивал себя, чего могли ожидать верующие от приехавшего к ним епископа: приостановления обновленческих притязаний на православные храмы? Прекращения обновленческой смуты? Нет, конечно, ни того ни другого ожидать нельзя было, потому что эти процессы приостановить или прекратить было невозможно: развитие их было подчинено силам, стоявшим над обновленчеством. Приезд владыки Фаддея, как и следовало ожидать, нанес ущерб самой обновленческой идеологии, подтвердил ее лживость и порочность. Православные церкви по-прежнему переходили к обновленцам, обновленческие вожаки не переставали атаковать верующие массы и после приезда архиепископа, но доступ к сердцам верующих для них был закрыт. Именно поэтому триумфальная встреча владыки явилась определенной победой над обновленчеством, она укрепила православное сознание. Мне казалось, что такая демонстрация была нужна.

Любопытно отметить, что сам владыка за все время служения в Астрахани ни одного слова против обновленчества публично не сказал. Но для верующих не нужны были слова обличения, они без слов понимали правду Церкви, воплощенную в этом божественном сосуде кротости, смирения, преданности и полного отречения от всего, что не есть Церковь. Хорошо это чувство выразил астраханский идеолог обновленчества Ксенофонт Цендровский, когда приносил покаяние в грехе раскола. Он сказал: «Долго я коснел в грехе обновленчества. Совесть моя была спокойна, потому что мне казалось, что я делаю какое-то нужное и правое дело. Но вот я увидел владыку Фаддея, я смотрел на него и чувствовал, как в душе моей совершается какой-то переворот. Я не мог вынести чистого, проникновенного взгляда, который обличал меня в грехе и согревал всепрощающей любовью, и я поспешил уйти. Теперь я ясно сознавал, что я увидел человека, которому можно поклониться не только в душе, но и здесь на ваших глазах».

Замешательство в обновленческом лагере, вызванное приездом архиепископа Фаддея, очень скоро повлекло за собою поредение его рядов. Из обновленческого штаба ушли и вернулись в лоно Православия священники: Царевский и Третьяков, архидиакон Гервасий, миряне братья Кочергины; Юрикас ушел из обновленчества и опубликовал в газетах свое отречение от сана и Церкви. И, наконец, обновленчество покинул его астраханский идеолог – Ксенофонт Цендровский. Почти все сельское духовенство покинуло обновленчество и устремилось под окормление владыки Фаддея. Я присутствовал за богослужением в церкви Петра и Павла, когда братья Кочергины исповедали свой грех участия в обновленческой деятельности. Оба они, один за другим, обратились к верующим с покаянными словами, порицали деятельность обновленческих главарей, вскрыли их преступные способы, при помощи которых они овладевали храмами. Это было важным открытием, о котором я скажу ниже.

Но обновленцы своих позиций не сдавали. Генералы без армии напрягали свои силы и продолжали свое гнусное дело захвата храмов. В феврале месяце обновленцы заняли нижний храм старого собора Рождества Богородицы. Староста собора Ф. П. Гузик оказал сопротивление, не давал ключей, но был арестован, и ключи у него были отобраны и переданы обновленцам. Положение с богослужением в соборе осложнилось. В оба этажа ход в храм был через одну железную дверь. Православные попали в зависимость от обновленцев, владевших ключами от внешней двери. Чтобы попасть в верхний этаж собора, нужно было выпрашивать ключи у обновленческого старосты – Двинянинова, который давал их неохотно. Жаловались на это местным властям, но безрезультатно. Но несмотря на всяческие рогатки, владыке Фаддею удавалось служить в верхнем соборе, хотя обновленцы сопровождали его богослужения провокационными выпадами. Помню такой случай. В верхнем этаже идет архиерейская служба при переполненном храме. На внутренних лестницах, ведущих в храм, – толпы народа. Здесь же в коридоре, у входа в нижний собор, стоит Двинянинов и разглагольствует: «Эх, вы, бараны, чего толпитесь? Ведь вот храм – разве он не такой? Идите сюда. Привязались к Фаддею, а что он? Простой, без образования, монах, не чета нашему Анатолию – академику!» (слово «академик» он произносит «икадемик»). В молящемся народе возмущение, кто-то громко говорит: «Выбросьте его вон!» Двинянинов скрывается в пустующем храме. Перед Пасхой верхний храм собора перешел в руки обновленцев. Сначала Двинянинов отказал в выдаче ключей, около месяца собор был закрыт, а затем местные власти его зарегистрировали за обновленцами целиком.

Владыка Фаддей перенес свою кафедральную резиденцию в Знаменскую церковь. Это была одна из красивых и богатых церквей города. Но и этот храм удержался за православными одну неделю. Владыка Фаддей назначил в нем богослужение в одно из воскресений, а накануне явился к нему староста И. И. Козлов и сообщил, что храм перешел к обновленцам по распоряжению местных властей. Настоятель храма – престарелый Димитрий Фаворский остался у обновленцев, священники о. И. Орлов и о. И. Болтонский перешли: первый в Петропавловскую, а второй – в Покровскую церкви. Вместе с Знаменской обновленцы овладели и Воздвиженской церковью. К началу мая 1924 года у староцерковной ориентации оставалось 10 храмов: Петра и Павла, Иоанна Златоуста, Князя Владимира, Тихвинская, Никольская (прокаженных), Покровская, Афанасия Афонского, Донская, Вознесения (единоверческая) и на Трусове – Преображенская.

Но уже в середине мая обновленцы начали вести подготовку к отобранию церкви Петра и Павла. Настоятель храма о. Б. Ветвицкий был вызван в Губисполком, и там ему было сказано, что церковь Знамения предположено обратить в производственное предприятие и что в связи с этим обновленцы претендуют на церковь Петра и Павла. Это новое притязание обновленцев немедленно стало достоянием православных верующих. Возмущению их не было предела. Старосты отобранных церквей: Киселев, Баринов, Гузик, Коновалов, Григорьев, Осипов и другие ворвались в кабинет председателя Губисполкома с требованием прекратить поддержку обновленцев со стороны местных властей. Конечно, этой обструкцией они ничего не добились и поняли, что действовать нужно иначе, т. е. жаловаться в Москву.

Такая же мысль возникла у владыки Фаддея. И вот 14 мая (ст. ст.) вечером я был в доме у владыки. Он взволнован и подавлен. Едва я переступил порог его комнаты, владыка сразу же заговорил.«Вот хорошо, что вы пришли так скоро. Давайте подумаем, что делать с обновленцами. Заберут они все наши храмы. Я думаю, надо бы подать жалобу в Москву и поехать с ней вам и представителям от церквей. Вы слышали, что говорили Кочергины у Петра и Павла? А вот груда заявлений от верующих о мошеннических проделках обновленцев». Я вспомнил, что говорили Кочергины. Чтобы завладеть храмами, надо было представить в местные органы власти списки верующих, число которых превосходило бы количество староцерковников. А где их взять? И вот священники Калелейкин, Котов и даже Березин «пошли в народ», т. е. делали обход по домам. Войдя в дом, Котов так начинал свою речь: «Ты, бабушка, слыхала, как ругают живоцерковников, а ведь это несправедливо. Они лучше чем староцерковники. Чтобы помянуть родственников о здравии или за упокой, тебе надо идти в церковь, подавать записку, платить деньги, а вот мы будем поминать всех бесплатно. Говори, кого записать?» Следовал длинный перечень живых и умерших, узнавались фамилии. В результате – тысячные списки, поданные органам власти. Уже известный нам Терентьев показал эти списки старостам – жалобщикам. В одном из списков Баринов увидел себя. Так и было записано: «Баринов Федор Евдокимович».

На столе у владыки лежали заявления верующих, разоблачавшие махинации обновленцев. Я не стал раздумывать и согласился написать жалобу и поехать с нею в Москву.

Негодование против обновленчества во мне было невыразимо велико. Я отчетливо сознавал разрушительные тенденции обновленчества и воодушевился предстоящей мне миссией – защитой Церкви. Вероятно, высшая степень воодушевления затмила во мне чувства осмотрительности и предосторожности. Буквально на другой день моя квартира превратилась в какой-то штаб. Вечерами приходили экс-старосты, приносили заявления от верующих, в которых они разоблачали подлоги обновленцев при составлении списков. Приходили бесприходные священники и торопили с жалобой и отъездом. Когда жалоба с грудой приложений была готова, подписать ее собралось около 20 человек.

25 мая (ст. ст.) я, с Бариновым и Осиповым, выехали в Москву. Как проходила наша поездка, к кому мы обращались с жалобой и с чем мы вернулись в Астрахань, я подробно описал в записке, озаглавленной «Мои воспоминания о встречах с Патриархом Тихоном», вкратце дополню тот рассказ. При отъезде в Москву владыка Фаддей вручил мне письмо на имя Святейшего Патриарха Тихона, к которому мы должны были зайти, прежде чем идти с жалобой в правительственные инстанции. Так мы и сделали. Патриарх принял нас, оставил жалобу и все приложения у себя для прочтения, а на другой день все это вернул с письмом на имя Орлеанского. Мы его разыскали и через него попали на прием во ВЦИК к Смидовичу, который со своей, благоприятной для нас, резолюцией направил нас в Наркомюст к Красикову. Он накричал на меня, назвал тихоновцем, контрреволюционером, но обещал прислать ответ на жалобу письмом.

Узнав о моем возвращении из Москвы, мои «доверители» нагрянули ко мне на квартиру. Я и мои товарищи по поездке сообщили им пока не совсем утешительные сведения, упомянув все-таки, что Смидович сделал ободряющую резолюцию в том смысле, что Красикову предлагалось расследовать факты подложности списков обновленцев и вообще принять меры к восстановлению законного порядка. Такая резолюция, конечно, ко многому обязывала Красикова, но судя по тому, как он принял нас, швырнув жалобу с резолюцией в сторону, мы не возлагали больших надежд на благоприятный исход дела. Будем ждать ответа.

Но ответа нет. Вот уже прошло несколько месяцев. В конце августа мы вместе с владыкой Фаддеем выехали в Москву. Об этой поездке я подробно писал в тех же «Воспоминаниях о встречах с Патриархом Тихоном». Я был приглашен вместе с владыкой Фаддеем к обеду у Патриарха. Его Святейшество подарил владыке по случаю дня его Ангела дорогое облачение и бриллиантовый Крест на клобук, а мне собственную фотографию с трогательною надписью. Тогда же в канцелярии Красикова я узнал, что наша жалоба отправлена в Астрахань «для принятия мер».По приезде в Астрахань я раза два наведовался к Терентьеву за справками по поводу жалобы, но опять никакого определенного ответа. Дважды телеграфировали Красикову о положении дела, но, увы, кругом молчание. По-видимому, я очень надоел властям предержащим своими жалобами, и они решили от меня избавиться. В конце октября, утром в воскресный день, у меня дома был произведен обыск. Работники ГПУ Киселев и Мальцев изъяли у меня копии нашей жалобы со всеми приложениями и фотографию Патриарха, ту самую, которую Его Святейшество мне подарил с своей надписью. Мне было приказано явиться в ГПУ на другой день. Вечером я был у владыки Фаддея; он ободрил меня. «Завтра ничего с вами не произойдет, не бойтесь. Немножко побранят, прочтут вам лекцию, как опасно защищать Церковь и отпустят. Я помолюсь за вас». Утром я явился к Киселеву. Он обрушился на меня, называл опасным сообщником врагов революции, которые «цепляются» за Церковь, указал мне статью уголовного кодекса, по которой я буду привлекаться. Но к концу беседы Киселев неожиданно изменился, стал вежлив и предложил мне дать подписку в том, что я больше не буду оказывать юридической помощи староцерковникам. Я дал такую подписку и был отпущен. Все отобранное при обыске мне не вернули.

Теперь необходимо упомянуть о фактическом церковном положении в Астрахани к тому времени. После изъятия у православных Знаменской церкви (в марте 1924 года), положение как будто стабилизировалось. Обновленцы, покушавшиеся на Петропавловский храм, не давали о себе знать. Здесь, может быть, сыграла положительную роль жалоба в Москву. Хотя мы жаловались на беззаконный и преступный характер захвата обновленцами храмов и просили вернуть их православным, в Москве могли решить просто: захваченных церквей не отдавать, но и на оставшиеся в руках староцерковников храмы не посягать. Вероятно, это так и было, если судить по притихшим обновленческим главарям.

Уже в марте 1924 года владыка Фаддей сделал собором Князь-Владимирскую церковь, вмещавшую многотысячное количество верующих, церковь Петра и Павла – для воскресных всенощных и чтения акафиста Николаю Чудотворцу, Покровскую церковь – нечто вроде Крестовой церкви, где он ежедневно бывал и почти ежедневно совершал литургию. Постом владыка любил служить в единоверческой церкви, очень уютной, богато украшенной, снаружи увенчанной пятиглавой кровлей, со старинной пирамидальной колокольней. Впрочем, владыка часто посещал и все другие храмы и по будням служил то у Афанасия Афонского, то у Тихвинской, то у Николы (прокаженных). Все знали, что в любой день владыка где-нибудь служит. Но были у него и постоянно заведенные богослужения. В церкви Петра и Павла он служил каждую среду всенощную, а в четверг – акафист Николаю Чудотворцу, в пятницу он читал акафист Богородице в Покровской церкви, в воскресенье – акафист Спасителю – в Князь-Владимирском соборе. После акафистов владыка вел беседы. В церкви Петра и Павла он разъяснял Новый Завет. Начиная с первой главы Евангелия от Матфея и кончая Апокалипсисом, владыка останавливался на каждой строчке евангельского текста и разъяснял его смысл. Стоит, бывало, владыка на кафедре в мантии и омофоре и говорит, говорит. Его белое аскетическое лицо сосредоточено, – глаза горят, румянец на щеках – кумач, а в церкви тишина и какой-то особый проникновенный покой. Любил я эти святые минуты. За акафистами в Покровской церкви – по пятницам – владыка изъяснял Ветхий Завет, а после воскресных акафистов – жития святых дня. Проповеди владыка говорил за каждой литургией, даже и тогда, когда бывал нездоров. Помню, это было 8 (21) сентября 1924 года, в день Рождества Богородицы. Владыка служил обедню в Покровской церкви. Во время Херувимской он почувствовал себя плохо. Стоявший у престола по правую руку о. Димитрий Стефановский отвел владыку в кресло, принесли воду, нашатырный спирт. Все как будто обошлось, служба продолжалась, но при отпусте повторилось то же самое. Надо бы немедленно ехать домой и в постель, но владыка, едва оправившись от приступа, вышел с проповедью.

В течение 1924–1925 годов обновленцы искали примирения с Церковью. Епископ Анатолий дважды писал владыке Фаддею о необходимости примирения. С этими письмами приходил священник Боровков. Владыка не принимал Боровкова, а прочитав письма, передавал через келейника о. Халева, что он примет в общение с Церковью каждого желающего покаяться, но не признает обновленчество за Церковь и не может говорить о примирении с ним. Епископ Анатолий сам приехал к нему, но владыка Фаддей уклонился от встречи с ним. Когда вопрос о примирении не получил желательного для обновленцев решения, обновленцы перенесли его на «народное» обсуждение. С этой целью в кафедральном Успенском соборе в Кремле обновленцы устроили торжественную вечерню, а после нее собеседование на тему о примирении. Об этом было объявлено машинописной афишей, расклеенной на кремлевских воротах и других местах. Собор наполнился людьми, вечерня шла в полном благочинии и тишине. После вечерни епископ Анатолий снял облачение и вышел на амвон в рясе. Он обратился к стоящим в соборе с речью. Едва он коснулся сущности обновленчества, неосторожно упомянув о том, что принадлежность «тихоновщине» означает контрреволюцию, как раздались голоса протеста, кто-то из толпы двинулся вперед к амвону, епископ Анатолий, побледневший, испуганно бросился в алтарь. Было слышно, как он запер за собою дверь. Толпа долго не расходилась. Будто бы посылали за милицией. Приходил ли кто из милиции, – не знаю, не видел.

В 1924–1925 годах в Астрахани происходили публичные диспуты на тему «Есть ли Бог?». В качестве оппонентов приглашались архиепископ Фаддей и епископ Анатолий. Читал однажды лекцию ректор Московского университета М. Н. Покровский. Диспут происходил в кинотеатре «Модерн». Апологетическая речь владыки Фаддея вызвала шумные аплодисменты. Второй диспут, происходивший в театре «Аркадия», был для владыки огорчителен. Доклад проректора Саратовского университета Ильинского был содержательным, владыка Фаддей записывал некоторые места из доклада, собираясь выступить, но вслед за Ильинским выступил с докладом «присяжный лектор» астраханских атеистов – Образцов, допустивший в речи хулиганское объяснение всемирного потопа. Владыка Фаддей встал и немедленно вышел из ложи, за ним последовали о. Г. Степанов, И. Болтинский, о. А. Арнольдов. В президиуме диспута была оглашена записка владыки, что он не намерен участвовать в собрании, лишенном научного интереса и превращенного в арену антирелигиозных анекдотов.

Дважды приезжал обновленческий «благовестник» Александр Введенский с лекциями на тему: в первый раз – «Трагедия христианства» и второй раз – «Что такое Живая Церковь?». Несмотря на специальное приглашение владыка Фаддей оба раза уклонился от «удовольствия» присутствовать на лекциях «митрополита». Приезды Введенского были пышными: его встречало все обновленческое духовенство. Первый раз он приехал в Смоленскую церковь, где настоятелем был Боровков. Состоялся молебен в пустующей церкви. Второй раз Введенский был встречен в Успенском кафедральном соборе. Около паперти какие-то женщины кричали: «Один приехал, гражданин митрополит, или с женой?», «Который раз женат?»

Я взял на себя непосильный труд воспроизвести на бумаге облик архиепископа Фаддея, заранее зная, что этого сделать не могу: не хватит писательского таланта. Перед мысленным взором того, кто прочтет эти записки, я должен воссоздать образ человека необычайной монашеской красоты: мистического склада души, аскетических подвигов, ревностного, до самоотверженности, отношения к Церкви, смирения, кротости, беспредельной доброты и любви к людям. Какая-то необычайная гармония царила во всем существе этого человека. Я чувствовал эту гармонию, соприкасаясь с ним, она явственно мне слышится и сейчас, когда я пишу эти строчки. Но как передать ее тем, которые не видели его? Для этого нужно владеть огромным художественным воображением.

Не так много прошло [лет? – Сост.] со времени его кончины, но обычное среди людей забвение вступает и по отношению к нему в свои права. Образ его тускнеет, расплывается в отрывочных воспоминаниях, хотя и рисуется в верных очертаниях тех, кто знал его лично и знает со слов других. И уходит, таким образом, из памяти верующего общества замечательный русский человек, которому был дорог родной народ и святая Церковь, которую он любил до самозабвения. Именно вот эти кусочки его жизни, из которых я решился воссоздать его образ, помогут задержать архиепископа Фаддея в памяти, не дадут ему уйти совсем и отдадут его под покровительство современного и будущего поколения верующих людей, которые не утратили и не утратят способности распознавать в людях прошлого их величайших нравственных качеств и уважения к ним.

Владыку Фаддея считали святым, – и эта репутация святости создавалась не только верующими астраханцами, но и в кругах иерархических о нем отзывались точно так же. Я уже имел случай в «Воспоминаниях о встречах с Патриархом Тихоном» упомянуть о моей беседе с Патриархом. Едва я переступил порог его кабинета, Святейший спросил меня: «Вы от владыки Фаддея? Вы знаете, что он святой? И это не только мое мнение». Чтобы усилить силу своих слов, Патриарх рассказал мне о письмах митрополита Кирилла (Смирнова), которые тот присылал Патриарху из тюрем и ссылки. Я уже раньше упоминал, что владыка Фаддей был арестован, заключен в тюрьму и отправлен в ссылку вместе с митрополитом Кириллом, а затем и епископом Афанасием [Сахаровым]. Вот что рассказал мне Патриарх из писем митрополита Кирилла.

«Привезли нас во Владимирскую тюрьму с владыкой Фаддеем в один день и поместили в большую камеру вместе с ворами. Свободных коек нет, нужно располагаться на полу, и мы поместились в углу. Страшная тюремная обстановка среди воров и убийц подействовала на меня удручающе, я волновался, переживал и не знал, что с собой делать. Владыка Фадцей, напротив, был спокоен и, сидя в своем углу на полу, все время о чем-то думал, по ночам молился. Как-то ночью, когда все спали, а я сидел в тоске и отчаянии, владыка взял меня за руку и сказал: „Для нас настало настоящее христианское время, – не печаль, а радость должна наполнять наши души. Сейчас наши души должны открыться для подвига и жертв. Не унывайте, Христос ведь с нами”. Моя рука была в его руке, и я почувствовал, как будто по моей руке бежит какой-то огненный поток. В какую-то минуту во мне изменилось все, я забыл о своей участи, на душе стало спокойно и радостно. Я дважды поцеловал его руку, благодаря Бога за дар утешения, которым владел этот праведник. Через несколько дней в нашей камере появился молодой епископ Афанасий (Сахаров), о нем было предсказание владыки Фаддея. Владыке Фаддею почти ежедневно приходили передачки. Получив очередную передачу, владыка Фаддей передавал ее старосте камеры, а тот делил ее на всех, самому владыке доставалась всегда ничтожная часть из присланных продуктов. Как-то поступила обычная передача, владыка отделил от нее небольшую часть и положил под подушку, а остальное передал старосте для дележа. Я увидел это и осторожно намекнул владыке, что, дескать, он сделал для себя запас. „Нет, нет, не для себя. Сегодня придет к нам наш собрат, его нужно покормить, а возьмут ли его сегодня на довольствие?” Вечером привели в камеру епископа Афанасия, и владыка Фаддей дал ему поесть из запаса. Я был ошеломлен предсказанием и рассказал о нем новичку. В камере его любили: один из почитателей уступил ему свою койку. Вечером 14 (27?) июля владыка Фаддей лег спать раньше обычного. „Надо побольше поспать, а то завтра погонят нас дальше, – и придется ли уснуть?” – говорил он. И верно, утром на другой день нас погнали дальше».

Все это тогда рассказал мне Святейший Патриарх Тихон. Я не ручаюсь за дословную передачу рассказа, но за истинность смыслового содержания беру на себя полную ответственность. Сам покойный Патриарх был хорошо осведомлен о святости жизни владыки Фаддея. И не случайно называл его святым, а на приеме 21 августа 1924 года (ст. ст.), в моем присутствии, Патриарх, обращаясь с речью к владыке, назвал его «Светочем Церкви», «чудом нашего времени»^{120 121}.

О дальнейших испытаниях этих трех иерархов я узнал в октябре 1961 года, когда судьба свела меня с епископом Афанасием, жившим на покое в аскетическом уединении в с. Петушки Владимирской области. По рассказам епископа Афанасия, из Владимирской тюрьмы они долго странствовали по пересыльным пунктам. Едва они появлялись на том или ином пересыльном пункте, как архиепископу Фаддею доставляли передачу: продукты, подушку, белье, обувь и т. д. Оказывается, по следам узников шли мать и сестра владыки Фаддея – Вера Васильевна. Им как-то удавалось узнавать о путях этапа, и они каждый раз опережали прибытие узников на новое место. Епископ Афанасий так же, как и митрополит Кирилл, с любовью и благоговением отзывался о монашеских качествах владыки Фаддея: полном собственном забвении, необычайной кротости и детском незлобии его. «Все, что получал он „с воли”, делил на всех, а себе ничего не оставлял. Мне владыка почти насильно отдал подушечку, а сам спал на кулаках... Одному заключенному, когда тот „в котах” натер ноги, владыка отдал свои сапоги», – говорил епископ Афанасий. В связи с этими сапогами владыка Афанасий припомнил следующий эпизод: «Владыка отдал сапоги, оставшись в шерстяных носках, а так как вскоре предстояла наша отправка дальше, ему нужна была обувь. С „воли” прислали ему большие рабочие ботинки с шнурками. Шли мы последним этапом, где-то недалеко от Усть-Сысолька, и надо же было развязаться шнурку на одном его ботинке. Владыка Фаддей остановился и, пока управлялся со шнурком, конечно, немного отстал от партии. Один из сопровождавших нас подбежал к нему и со всей силой ударил его кулаком в спину, владыка упал, а потом с трудом догонял нас».

Около полутора лет они пробыли вместе, за это время, по словам епископа Афанасия, владыка Фаддей не только не выражал словами, но и виду не подавал, что ему трудно; ни одного упрека, ни одной жалобы на свою тяжелую судьбу. Он утешал своих собратий, и они испытывали на себе дар утешения, каким обладал владыка.

Даже такой церковный либерал и вольнодумец, как митрополит [? – Сост.] Антонин (Грановский), и тот преклонялся перед нравственным величием владыки Фаддея. Я уже упоминал, что в самом начале обновленческой смуты из Астрахани отправилась делегация в Москву, чтобы получить верные сведения о церковных делах. Делегаты побывали у митрополита [? – Сост.] Антонина. По словам делегата С. В. Андреева, Антонин принял их грубо, вышел к ним в старом засаленном подряснике, но узнав, что они из Астрахани и что там правящий архиерей – Фаддей, сразу смягчился и предложил стулья.

«Знаю, знаю владыку Фаддея, очень хорошо знаю. Святой жизни человек. Это – уникум в нашем мире», – говорил Антонин. В конце беседы Антонин вновь вернулся к разговору о владыке Фаддее: «Ведь он вылечил меня от болезни. Болел я белокровием. Было это во Владикавказе. Служить не мог, все лежал, и вдруг получаю указ Синода: во Владикавказ в помощь мне едет Волынский викарий Фаддей. Был конец февраля 1917 года, кругом забастовки, поезда ходили с перебоями. Владыка Фаддей с трудом добрался до Владикавказа, и прямо в собор. Отслужил литургию, приехал ко мне, и здесь мы познакомились. Я лежал в кровати, а ему подали завтрак. Помню этот день очень хорошо, потому что тогда повесился священник, и прямо в передней архиерейского дома. Остановился владыка в моем доме, каждый день служил, приносил из церкви просфоры, святой воды и всякий раз подолгу сидел у моей кровати. Я говорил о скорой смерти, а он утешал меня. „Вам бы, владыко, надо послужить литургию, причаститься и выздоровеете”. А мне, куда там идти в церковь, подняться не могу. И вот однажды взял он меня за руку и поднимает с кровати, и поднял такого верзилу, как я. И что же? Ничего у меня не болит. Утром поехал в собор, служил, причастился. Это он меня поднял с одра болезни. Праведник, праведник!»¹²².

В декабре 1943 года в гостинице «Москва» я познакомился с архиепископом Симоном [Ивановским], управлявшим Черниговской епархией. Узнав о моем знакомстве с архиепископом Фаддеем, владыка Симон рассказывал мне следующее: «Что владыка Фаддей – святой человек, – это известно всем, кто его знал и кто о нем слышал. Надо вам сказать, что я был преемником владыки Фаддея по его Владимиро-Волынской кафедре. Это было в начале двадцатых годов, когда Владимиро-Волынск, вследствие революционных событий в России, вошел в состав Польского государства. Владыка Фаддей находился у себя на родине – в России, а я остался за рубежом. Занял я Владимиро-Волынскую кафедру после двухлетнего вдовства и с первых же дней увидел, как крепко была спаяна паства с владыкой Фаддеем. Духовенство, народ не только помнили о нем, но считали его как бы временно отсутствовавшим, молились о его здравии за каждым богослужением. В доме многих верующих находились его фотографии, помещенные в переднем углу вместе с иконами. Как-то я сказал ключарю собора, что так пользоваться фотографиями владыки нельзя, но ключарь только развел руками: „Что с ними делать? Они говорят, что он святой”.

Как-то мне пришлось быть во Львове у униатского митрополита Андрея Шептицкого. Он спросил меня, где теперь находится епископ Фаддей? „Мои униаты в былое время тайком ездили к нему и теперь спрашивают, где его можно разыскать, они считают его святым”.

Во Владимиро-Волынске любили его за смирение, кротость, за простоту и постоянное общение с народом, за то, что он «ходил пешком» и «в нанковой рясе». Кстати, на этой почве между ним и Волынким архиепископом Евлогием [Георгиевским] произошел конфликт, говорит владыка Симон [Ивановский]. «Как-то архиепископ Евлогий решил побывать у своего викария – епископа Фаддея во Владимиро Волынске. О приезде была послана телеграмма. Подходит поезд, на перроне владыка Фаддей встречает высокого гостя со свитой, идут в вокзал, оттуда на площадь. Здесь архиепископ Евлогий ищет глазами карету, но увы, кареты нет. Оказывается, нужно идти пешком. Владыка Евлогий, любивший помпу, в ужасе, однако идет за хозяином, а он, не признававший карет, чувствовал себя спокойно. Так и дошли до архиепископской резиденции. Рассказывают, что архиепископ Евлогий на другой же день уехал из Владимиро-Волынска, считая себя обиженным и об этом написал Саблеру».

Ныне здравствующий митрофорный протоиерей о. Павел Нечаев вспоминает такой необыкновенный случай в своей жизни, связанный с владыкой Фаддем.

«Было это в 1925 году. Жил я в г. Свияжске Казанской епархии и служил священником в одной из свияжских церквей. Как-то получил я письмо из Астрахани от архиепископа Фаддея. В этом письме астраханский владыка писал, что он меня знает со слов Казанского архиерея (по-видимому, митрополита Кирилла) и предлагает мне переехать в Астрахань на должность настоятеля Преображенской церкви на Форпосте (сейчас Трусово). Предложение для меня было неожиданным, я не собирался покидать Свияжска, был хорошо устроен, отношения с верующими у меня были хорошими, и я ответил владыке Фаддею, что его предложение для меня очень лестно, я весьма благодарю за внимание ко мне, но предложения его принять не могу.

Прошло с год, как я послал такой ответ владыке Фаддею, и вот я получил от него второе письмо. В нем он напоминает мне о моем ответе на его предложение и пишет так: „Вы напрасно не согласились переехать в Астрахань. Храм Преображения хороший, впрочем, судьбы Господни неисповедимы, все может случиться, и вы еще послужите в этом храме”. В 1929 году в Свияжске закрыли храмы, в том числе и тот, в котором я служил. Я принужден был выехать из Свияжска. Путь мой лежал по Волге. Я остановился в Астрахани и пошел к владыке Филиппу [Ставицкому], не могу ли, дескать, получить место священника в каком-либо приходе. Владыка Филипп принял меня и на мою просьбу о предоставлении места священника сказал: „Вот идите, послужите у Преображения на Трусове, а там будет видно”. Мгновенно я вспомнил владыку Фаддея и от неожиданности такого совпадения разволновался и слезы потекли из глаз. Я рассказал об этом владыке Филиппу. Служил я в Преображенской церкви более двух лет, вплоть до ее закрытия в конце 1931 года. Этот случай всегда напоминает мне о высочайших духовных дарах, которыми владел приснопамятный владыка Фаддей».

Аскетический строй жизни, разумеется, сопутствовал владыке и во времена служения его в Астрахани. Может быть, его духовные дарования здесь даже стали выше и глубже, если, рассуждая по-человечески, учесть, что покинув Владимиро-Волынскую кафедру, он на протяжении почти пяти лет, с небольшим перерывом, был лишен свободы. Сознание оторванности от жизни, от людей, которым он служил своими монашескими идеалами, житейская скорбь, естественно, должны были углубить в нем чувство самоотрешенности и проявиться в высшей форме. Во всяком случае астраханцы увидали в нем всю необычайную красоту монашеского духа, созерцание и богомыслие. Именно таким предстает владыка Фаддей в памяти тех, кто его знал и видел.

В Астрахани владыка находился в окружении добрых людей; с ним вместе они трудились по управлению Церковью. Отец Григорий Степанов, о. Василий Наследышев, о. Иоанн Болтинский, о. Всеволод Виноградов, о. Евгений Покровский, о. Евгений Карасев и другие лица являлись не только помощниками владыки, но и составляли передовой фланг по борьбе с обновленчеством. Среди этих лиц были и праведники, такие как ключарь собора о. Димитрий Стефановский, о. Василий Залесский и незабываемый по кротости и смирению протодиакон о. Анатолий Поздняков – общий любимец и духовенства и верующих.

Я упомянул об управлении Церковью. Административную часть управления владыка от себя отстранял. У него не было канцелярии.

Была всего одна именная архиерейская печать для ставленических грамот и указов о назначениях и перемещениях. Ставленнические грамоты и окружные (пасхальные и рождественские) послания печатала на машинке дочь ключаря – Елизавета Димитриевна, а указы о назначениях выводил от руки сам ключарь о. Д. Стефановский. Все делопроизводство находилось у ключаря в саквояже. Быть может, в то время административные функции епархиального архиерея были очень незначительны. Приходами управляли церковные советы, с Москвой, если и была деловая переписка, то она заключалась в частных письмах, за исключением патриарших посланий. После кончины Патриарха и изоляции его Местоблюстителя – митрополита Петра [Полянского], епархии вообще остались без централизованного управления. Что же делать канцелярии, тем более в понятиях владыки Фаддея? Дисциплинарных дел не было, потому что за всю свою архиерейскую деятельность владыка Фаддей ни на кого и ни одного взыскания не наложил, больше того, никто не слышал от него устного упрека или грубого слова, сказанного в повышенном тоне. Формуляров на духовенство не велось, после того как в дни революции была уничтожена Консистория, а вместе с нею и формуляры. По правде сказать, и не было времени у владыки для канцелярских дел. Ежедневное утром и вечером посещение церкви и служба, а днем прием посетителей, постоянно толпившихся на лестнице, в коридоре, во дворе, в виду открытого доступа к владыке. Какой-то деревенский батюшка, узнав о простоте приема посетителей архиереем, явился к нему прямо с парохода в 6 часов утра. И ничего. Был принят, только батюшке ждать пришлось минут десять, пока владыка умывался¹²³.

Все это, разумеется, занимало много времени, уж некогда было вникать в дела административные, тем более владыка считал их третьестепенными.

Мне представлялось, что монашеский строй жизни выработал у владыки Фаддея сознание, что, помимо чисто монашеского духа: созерцания и богомыслия, его внешняя миссия как епископа должна состоять в постоянной апостольской связи с народом, в назидании верующего сердца. Все остальное приложится. Именно такое чисто духовное управление душами верующих, составляющих тело Церкви, импонировало внутреннему убеждению владыки. И не случайно говорил он часовые проповеди за каждым богослужением, вел беседы за акафистами, в течение двух лет объяснял священное писание, предпринимал апостольские поездки по епархии.

И верующие люди, следовавшие за ним тысячами, видели в нем не только отрешенного от всего мирского святого человека, но и своего духовного вождя – внешний притягательный центр. Скажите такому верующему, что владыка не управляет Церковью, он не поймет, удивится и скажет: «Владыка Фаддей объединил нас вокруг себя, вдохнул в нас новые благодатные силы. Наша Церковь расцвела, живет полнокровной жизнью, а вы говорите, что владыка не управляет нами?»

Собственный пример – вот главная сила в управлении Церковью владыки Фаддея.

Вот один из эпизодов, показывающих влияние собственного примера владыки на других. Дьякон церкви с. Никольского Димитрий Попов был уволен церковным советом из прихода за самогоноварение. Зная о моих близких отношениях к архиерею, он явился ко мне с просьбой, ссылаясь на бедственное положение его большой семьи, – не могу ли я замолвить за него слово перед архиереем. Есть место дьякона у Князя Владимира (у него отличный бас), но нужен архиерейский указ. Попов меня уверял, что обвинение его в самогоноварении клевета. Так, дескать, «я и скажу архиерею». Я согласился, и мы пошли к владыке. Оставив его ожидать в коридоре, я прошел в комнату и рассказал владыке, зачем я пришел. Оказывается, владыка знал об этом из письма старосты.

«А он не будет варить самогонку в городе?» – спросил меня владыка. Я ответил в том смысле, что это клевета и что вот он здесь и собирается опровергнуть обвинение. Я позвал Попова. Едва переступив порог комнаты, дьякон сразу же бросился в ноги архиерею. Владыка смутился: «Что вы, что вы, зачем это?» И, наклонясь, стал поднимать его за руку. А дьякон вопил басом: «Простите меня владыка святой... я недостойный, окаянный, дьявол меня попутал и завлек в этот грех...» Когда он успокоился, владыка спросил его: «Даете вы слово, что больше не будете заниматься самогонкой?» Обрадованный дьякон в слезах, крестным знамением дал обещание. Владыка преподал ему благословение и сказал: «Молитесь Божией Матери, чтобы Она помогла вам избавиться от этого соблазна».

Попов повернулся ко мне лицом и повалился в ноги, прося у меня прощения в том, что мне солгал.

Вспоминая этот случай, о. Попов мне говорил: «История моего назначения к Князю Владимиру – есть история исцеления от моих недостатков. Я лгал вам, что не варил самогона, хотел это вранье продолжить и у архиерея. Но увидев его, я понял сразу, что такому человеку лгать нельзя. Его аскетический вид, большие глаза, кроткие и проникновенные, покоряли и звали к правде Божией. Беру на душу величайший грех, если скажу вам, что другому архиерею, особенно тому, кто меня рукополагал, я солгал бы, зная, что за признание он оттаскал бы меня за волосы и другого места не дал... Данное обещание я твердо храню и со слезами вспоминаю милость ко мне этого чудесного человека».

Дьякон Попов, по отзывам духовенства и церковного совета Князь-Владимирской церкви, был примерным человеком, отличался благочестием. Через год владыка Фаддей сделал его протодиаконом, умер о. Попов от туберкулеза в 1933 году.

Этот случай мне также представлялся показательным, что касается управления Церковью, в иных условиях появилось бы дознание, канцелярская волокита, суд и приговор епископа. И кто знает, в каком случае исход дела был бы более благодетельным? Мои симпатии на стороне владыки Фаддея.

Понимая душу и мистический склад жизни владыки, его окружение старалось избавить его от всяческих административных и канцелярских дел. Под руководством о. Димитрия Стефановского духовенство занималось разными церковными вопросами. Я помню, что в коридоре архиерейской квартиры постоянно днем находилось духовенство. Что-то обсуждалось, перелистывались страницы книг. Иногда я слышал: «Надо на завтра позвать о. Иоанна Великанова, ведь он уставщик и скажет, как быть», или «Почему нет Болтинского, ведь он обещал принести комментарии к апостольским правилам». Иногда о. В. Наследышев доказывал какому-нибудь старосте, что «в это воскресенье владыка не может служить у вас, он уже утвердил расписание богослужений на этот месяц». Появлялся о. Димитрий Стефановский и, обращаясь к о. Евгению Карасеву, спрашивал: «Вы ответили в Харабали на запрос священника?», или «Вы говорили Жимскому, какую херувимскую надо петь в пятницу?» Обращались и к о. Димитрию Стефановскому: «Вы составили наряд духовенства на воскресенье?»

Одним словом, все эти вопросы стремились разрешить самостоятельно. План богослужений архиерея составлялся здесь же, ключарь показывал его владыке, обычно он с ним соглашался и один экземпляр прикреплял к стене у единственного стола. Часто владыка не знал, кто ему будет сослужить в том или ином богослужении, так как во все эти вопросы не вникал. Владыка любил церковное пение. Зная это, окружавшее его духовенство маневрировало певцами. Нужно сказать, что в Астрахани в те времена было несколько прекрасных хоров. У Петра и Павла руководил хором знаменитый Жимский, у Иоанна Златоуста – Васильев (бывший регент Успенского кафедрального собора), у Князя Владимира – Власов-Желудков. Одним словом, в каждой церкви, находившейся в окормлении владыки Фаддея, был хороший хор. И вот к тому или иному архиерейскому богослужению церковный хор усиливался за счет хоров других церквей. Иногда сам владыка говорил ключарю, чтобы он попросил регента спеть «Херувимскую» Рахманинова, Чайковского или еще какого-нибудь автора.

Иногда в этом же коридоре решались и хозяйственные вопросы. Вот из кухни выходит келейник о. Халев и обращается к собравшимся: «Отцы, помогайте! Вчера приходил хозяин и просил деньги за квартиру, а где их я возьму, а у владыки никогда их не бывает». Кто-то из присутствовавшего духовенства идет в Покровскую церковь, там достает деньги и улаживает квартирный вопрос. Или мать владыки просит у собравшихся немного денег на домашние нужды. Однажды едва я успел переступить порог этого дома, как ключарь спросил, нет ли у меня с собою денег. Понадобилась какая-то незначительная сумма, и вот весь дом в затруднении. Оказалось, что владыка собирается во Владимировку, поезд идет часа через два, а у о. Халева нет денег на билет. Случайно подвернулся я, и дело с деньгами было улажено.

Вообще дело с деньгами и с продовольственным обиходом было сложным, драматическим. Дело в том, что сам владыка плохо разбирался в деньгах, ни от кого денег не брал и о. Халеву запретил принимать всякие денежные подношения. Как же жить? Вскоре прибыло еще два иждивенца: мать и сестра владыки. Так как владыка о своем бюджете не думал, то о нем позаботились все те же отцы, окружавшие его. Они распределили между приходами расходы по содержанию архиерейского дома. Квартиру, освещение, отопление и все прочие расходы, связанные с квартирой, должен оплачивать приход Покровской церкви; за пользование выездной пролеткой расчеты с ее хозяином Федором Федоровичем должен нести приход церкви Иоанна Златоуста. Приход церкви Петра и Павла обеспечивал ежемесячную выдачу денег на продовольствие, обувь, одежду и прочее. Деньги выдавались сестре владыки Вере Васильевне. За церковью Князя Владимира оставлена обязанность покупки материалов и пошивка из него облачений, иподиаконских стихарей, расчеты с портными, хотя владыка предпочитал все время служить в своем ветхом, желтеньком облачении, а летом в белом полотняном, с голубой отделкой. Только под конец для него было сшито зеленое бархатное облачение. Кажется, один раз служил он в нем.

Нетребовательность ко всему у владыки была необыкновенная. Питался он, как правило, каким-нибудь грибным или овощным супом, овощными котлетами, в скоромные дни ему подавали рыбную уху, с кусочком рыбы и немного каши. Утром он пил один стакан густого, только что заваренного чая с булочкой, в скоромные дни булочку намазывал сливочным маслом.

Отец Халев не вынес всей суровости жизни в доме владыки, отпросился в отпуск, уехал и больше не вернулся.

В пятидесятые годы я как-то рассказывал одному из архиереев о жизни владыки, коснувшись его рациона. Чувствовалось, что мой собеседник внутренне негодует на такой «плебейский» образ жизни маститого архиерея и, чтобы узнать, были ли у владыки Фаддея гости, устраивал ли он приемы, какая сервировка стола, он спросил меня: «То, что Вы рассказываете, касалось келейной жизни владыки Фаддея, ну а какие вина и какая посуда подавалась, когда у него были гости?» – я рассмеялся до неприличия так же, как смеюсь в настоящую минуту, когда об этом пишу. Я ответил, что у владыки не было вилок, и он всегда пользовался только ложкой и ел из алюминиевых тарелок и гостей никогда не звал... Мой собеседник был явно шокирован и, может быть, даже усомнился в моем рассказе¹²⁴.

Что пища для владыки была на последнем месте, я это знаю из личных наблюдений над многими случаями.

31 августа 1924 года (ст. ст.) владыка предпринял, с астраханскими паломниками, апостольскую поездку в с. Иванчуг – от Астрахани в 3–4 часах езды по Волге. Иванчуг знаменит был тем, что там в церкви хранилась чудотворная икона Феодоровской Божией Матери. Астраханцы свято чтили эту икону, с давних времен богомольцы совершали в Иванчуг паломничество пешком, чудотворную икону с почестями привозили почти каждый год в Астрахань, перед нею совершались молебны. Вот туда – в Иванчуг и предпринял поездку владыка Фаддей. Духовенство Иванчуга арендовало у пароходства пароход «Чугунов» для этой поездки. Уже с полдня паломники являлись на пароход, а к двум часам пароход был полностью загружен. Ждали архиерея. На пароходе не было пассажирских кают, а внизу был кубрик или салон. Вот в этот салон принесли несколько кресел под белыми чехлами, раздвинули стол и уставили его винами и яствами. В кубрике сновал повар, приглашенный из какого-то ресторана. Словом, и на палубе, и в салоне ожидали архиерея. Он приехал. На трапе встречает его духовенство и, конечно, ведет в салон, но владыка идет по палубе к корме, толпа дает ему дорогу. На корме между якорями, цепями и лебедкой владыка увидел канатную бухту и сел на нее. Так три с половиной часа владыка не сходил со своего места, был окружен народом и беседовал с ним о завтрашнем празднике Симеона Столпника. Я помню, подул ветер, стало прохладно, и надо было укрыться в теплом месте. Из салона приходили, настойчиво звали его, но он беседовал и, по-видимому, не замечал холодного ветра.

В Иванчуге нас встретили с колокольным звоном, священники Иванчуга и окрестных сел, в светлых облачениях, стояли на берегу среди многотысячной толпы народа. На берегу стояла икона Феодоровской Божией Матери. Владыка приложился к иконе и направился с процессией в храм. Сейчас же началась всенощная, с акафистом Феодоровской Божией Матери. Она окончилась в 11 часов вечера.

Я и ключарь были приглашены на ночь в настоятельский дом, и поэтому ужинали вместе с владыкой. Владыка еле притронулся к пирогу, потом съел кусочек арбуза. Вот, все, что он съел за целый день.

На этом же пароходе все вернулись на другой день в Астрахань.

Спустя несколько лет сын настоятеля церкви с. Иванчуг отца Феодора Лушпаева – Василий Федорович Лушпаев, мой сотоварищ по профессии – рассказал мне, со слов отца, следующее: когда в тридцатых годах стали закрывать сельские церкви, и очередь подходила к церкви Св. Троицы в Иванчуге, он, настоятель, ночью вывез Феодоровскую икону Божией Матери из церкви, ночью же ее доставили в город, а оттуда отвезли в Киев. Лушпаев (сын) будто бы слышал от кого-то, что эта икона была вывезена за границу. Но как, кем и при каких обстоятельствах – неизвестно. Читая недавно книгу воспоминаний митрополита Евлогия [Георгиевского], я наткнулся на одно место, где рассказывается, как одна француженка привезла из России в Париж икону Феодоровской Божией Матери. Я подумал, не эта ли самая икона Богоматери украшает теперь русский храм в Париже?

Да, так вот пища занимала в жизни владыки какое-то третье место. Вспоминаю вот какой случай. Великий четверг 1924 года. Владыка служит в Покровской церкви. Идут часы, владыка стоит на кафедре среди церкви (он никогда не садился). Протодиакон о. Антоний и дьякон Голямин стоят на солее с кадилами.

«Благослови, Владыко, кадило», – говорит о. Антоний. Владыка углубился, немного опустил голову, никакого движения. Протодиакон снова еще громче просит благословить кадило, и опять никакой реакции. Оба идут к кафедре, получают благословение, и начинается каждение. После омовения ног я узнал, что владыка с понедельника ничего не ел и будет ли он что-либо есть до Св. Пасхи?

Зная, что владыка ест мало, о. ключарь всякий раз, когда приход после богослужения приглашал владыку на «чай», предупреждал местное духовенство, ни о чем за чаем не поднимать разговора, если не заговорит сам владыка. Так это было и на праздник Преображения в Трусове, когда собрались на «чай» в доме священника А. Руднева.

«Отцы, умоляю вас не начинать разговора за чаем. Владыка увлекается беседой и плохо ест», – говорил о. ключарь при входе в дом Руднева. Сели за стол, принялись за еду, владыке подали чай. Едва он притронулся к булочке, как священник А. Тихонов начал: „Меня тронуло Ваше упоминание в проповеди, владыко, когда Вы привели слова апостола Павла: „Аще не воста Христос, тщетна вера наша”. Отец ключарь мечет громы и молнии в сторону, где сидит Тихонов. Но владыка забыл и о чае, и о булочке, и принялся говорить на эту тему. Все едят и слушают, а владыка, по милости упрямого совопросника, ведет беседу. Конечно, все напились, наелись; владыка увидел, что никто уж не прикасается к пище, встал, прочли молитву. На этом и окончился „чай”».

Владыка был удивительно молчалив, что касается вопросов, не имевших отношения к религиозной или научно-богословской темам. Здесь же он вдохновлялся и мог говорить часами. Но стоило коснуться каких-либо других тем, наступало молчание. Редко, редко он скажет какую-нибудь отрывочную фразу. Прихожу однажды к нему и говорю: «Какой ночью был ливень с громом, на улице лужи...» Владыка смотрит на меня и о чем-то думает. «Да, да, ливень. Вот, в сегодняшней четьи-минее рассказывается о житии праведного, Христа-ради юродивого. Однажды застал его ливень в лесу...» Владыка воодушевляется рассказом. Воспользовавшись паузой, я говорю владыке: «У Вас в доме крыша худая, на лестнице вода». Молчание.

Прочитав его книгу «Единство книги пророка Исаии», я спросил владыку, в каком году он получил магистерскую степень. «А кто Вам сказал, что я магистр богословия?» «То есть как? – я прочел об этом в 4/д томе энциклопедии Брокгауза и Ефрона», – ответил я. «Мало ли что они напишут... Так на чем мы остановились? Да, я говорил о „Данииловых седьминах”...»

В Астрахани у владыки гостил епископ Феодор [Поздеевский]. Кажется, это было в 1924 году. Мы познакомились. Не помню по какому случаю я завел разговор о литературных трудах владыки Фаддея. «Оказывается, он магистр богословия», – сказал я. «Что Вы, что Вы он давно доктор богословия», – возразил мне владыка Феодор. Уже после отъезда епископа Феодора я попросил у владыки Фаддея его докторскую диссертацию.

«Вы узнали, что я доктор богословия?.. Это, конечно, владыка Феодор сказал... неважно, ничего не значит... в эту субботу начнут петь „Покаяния отверзи”, и мы окажемся в преддверии Великого поста. Я соскучился по литургии Преждеосвященных даров. Когда писал ее Григорий Двоеслов...»

Несколько раз я просил владыку рассказать что-нибудь из его биографии. В ответ было молчание. Однажды я взял в руки его архиерейский чиновник. Я знал, что этот чиновник привез ему в подарок епископ Феодор. Перелистывая чиновник, я увидел на передней и задней обложках и вставных листах мелко написанную епископом Феодором биографию владыки. Вот, что я узнал из нее.

Владыка Фаддей родился в г. Васильсурске Нижегородской губернии в 1874 году. (У Брокгауза неправильно указан год рождения – 1872)¹²⁵. Отец его – Василий Иванович Успенский был настоятелем Васильсурского собора. Мальчик учился в Нижегородском духовном училище, а затем и в духовной семинарии. По окончании семинарии, он поступил в Московскую Духовную Академию, на третьем курсе Академии принял монашество, на четвертом курсе – посвящен в сан иеродиакона. Академию окончил в 1898 [1896. – Ред.] году, со степенью кандидата. В 1901 году получил степень магистра богословия за капитальный труд: «Единство книги пророка Исаии», в 1902 году написал книгу «Записки по дидактике», ставшей теорией духовной педагогики. В 1908 году написал большое исследование под заголовком «Иегова». В том же году Московская Духовная Академия присудила ему степень доктора богословия.¹²⁶

По окончании Академии, иеромонах Фаддей был назначен преподавателем догматического богословия в Уфимскую духовную семинарию, затем там же был инспектором и, наконец, с 1908 года, в сане архимандрита, был ректором семинарии и настоятелем Уфимского Успенского монастыря. Владыка Феодор рассказывает в этой биографии о том, что они с владыкой Фаддеем – однокурсники по Академии, были в большой неразлучной дружбе, в один день были пострижены в монашество, а перед пострижением вместе проходили послушание на Валааме. Епископ Феодор отмечает особые благодатные дары, которыми владеет владыка. Кротость, смирение, аскетизм – основные черты пламенного монашеского духа – были присущи владыке Фаддею с юных лет. «Он – прирожденный монах, и мы – студенты Академии это ясно видели», – говорит епископ Феодор. Владыка Фаддей был на особом положении в Академии: книга, церковь и постоянное созерцательное состояние – вот его постоянные занятия. Ни развлечений, ни шумных игр, тем более студенческих пирушек, он не признавал и в них не участвовал.

В биографии рассказывается, почему ему дано имя Фаддей. В духовном училище, где учился Ваня Успенский, учитель словесности заставлял их разучивать басни Крылова в лицах. В одной из басен, которая начинается фразами: «Здорово, кум Егор! Здорово, кум Фаддей!» Ване выпала роль Фаддея. С тех пор это имя и превратилось в своеобразную кличку среди учеников. Ваня был уже в семинарии, и там нет-нет, да кто-нибудь и крикнет: «Фаддей!» Кто-то даже из товарищей по Академии и тот звал его Фаддеем. Одним словом, шло за ним имя героя крыловской басни. И вот Валаам – послушание перед постригом. Идет студент Успенский по монастырскому двору и вдруг слышит сзади себя: «Фаддей, Фаддей!» Обернулся и видит у кельи старца-схимника. Схимник хочет отворить дверь и не может. Успенский подошел и помог ему. И долго думал он, что бы это могло значить, откуда старцу известно, что так его иногда кличут? Но вот и постриг в монашество, новый инок слышит «брат наш „Фаддей” постригает власы главы своея». Что же происходит, почему Фаддей? Эта мысль сразу же возникает у вновь постригаемого, и он ошеломлен. Мгновенно встает перед ним духовное училище, басни, разучиваемые в лицах, «кум Фаддей», школьные товарищи, семинаристы, наконец старец-схимник – все они невольные провозвестники нового имени, нового рождения.

Архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий) давно слышал о монашеских добродетелях ученого монаха Фаддея. Сам пламенный до фанатизма монах, он давно хотел иметь рядом с собою таких же монахов, и вот Антоний (Храповицкий) в Уфе уговаривает архимандрита Фаддея перейти на службу на Волынь и обещает представить его к сану епископа. Но скромный и смиренный монах не ищет славы и отклоняет от себя епископскую честь. Целых два года владыка Антоний ведет с ним переписку и все по этому же вопросу и все тот же, отрицательный ответ.

«В Петербурге знали хорошо, что архимандрит Фаддей решительно не желает быть епископом, и все-таки последовал указ о возведении его в архиерейский сан, с назначением викарием к архиепископу Антонию Волынскому. Это было в 1911 году», – пишет епископ Феодор в биографии.

Владыка Фаддей подчинил меня своему нравственному влиянию. Я видел в нем человека исключительных дарований, красоты и высокой нравственности. Мне доставляло радость видеться с ним, меня тянуло к нему. Приду иногда к нему вечером, так просто, без дела, чтобы только посмотреть на него, а потом дорогою размышлять. И всякий раз я открывал в нем нечто новое для моих размышлений. Я думал: вот, живут в этом огромном человеческом хаосе люди, живут как случится, думают о чем случится, на что натолкнут их мысль внешние обстоятельства. Живут для того, чтобы удовлетворять свои низшие потребности, не отдавая себе отчета в смысле и цели жизни и не думая над тем, чем она окончится, увлекаясь непроизвольно и бессознательно приливом и отливом меняющихся видений и иллюзий, не имеющих ни реального смысла, ни внутренней связи. Человек живет с явным намерением поработить свой дух влиянию внешних обстоятельств. Говорят, что это и есть жизнь. Нет, это только бытие, существование. Человек не был бы человеком, если бы какое-то духовное организующее начало не вдохнуло в него жизнь. Часы имеют колесики, передаточное устройство, камни, стрелки. Но если чья-то мысль не организует взаимодействие этих механизмов, часы не станут часами. Точно также и человеческая жизнь. Она прежде всего – произведение духа, созидающего личность. Духовная жизнь – высшее назначение человека, как самодовлеющей личности. Если жизнь человека искажает этот идеал, является поруганием идеала, то это – противоречие природы. Герои духа – это огромный духовный капитал, он приобретен трудным, но верным путем, путем отрицания всего, что порабощает дух. Герои духа стоят над противоречиями человеческой природы, указывают на него [на них? – Сост.] людям, зовут к преодолению его [их? – Сост.].

Соприкасаясь с владыкой, я находился во власти такого рода размышлений. Их возбудила во мне личность этого христианского подвижника, его аскетический дух, кротость до детского незлобия, самоотречение, во имя жизненного подвига, до убожества в жилище, одежде, прикрывавшей величие духа.

Огромный религиозный подъем, вызванный в верующем народе таким необыкновенным подвижником веры, вызывал и во мне горячее религиозное чувство. Снова меня окружала атмосфера веры, я оказался в собственной стихии.

Я был воспитан в патриархальной благочестивой семье. В детстве и отрочестве меня постоянно влекло в церковь. Здесь все мне казалось величественным и таинственным. Жизнь Церкви представлялась мне какой-то особенной, не похожей на жизнь дома, где всегда люди суетятся, спорят, кричат. Мне нравились длительные богослужения, толпы богомольцев, все люди какие-то богобоязненные, важные. Я испытывал наслаждение, находясь среди всех этих сосредоточенных в молитве людей. Годы юности, учебы, забот, увлечение театром, танцами сказались на мне: вопросы церковные становились на второй план. Вера во мне не оскудевала, Церковь всегда вызывала у меня чувство уважения, но дух индифферентизма бродил во мне и отвлекал от Церкви! И вот теперь огромнейший подъем, прилив благодатных сил. Все воскресло во мне, и я понял величайшую цену Церкви, как ценность единственную, вечную. Несомненно, поэтому так яростно я восставал против обновленцев, разрушавших Церковь. Я догадывался, что дело не в самих обновленческих раскольниках: они исполнители чужих идей и чужой воли, но тем омерзительнее и подлее казались мне эти наемники, рабы злой воли, и я повел с ними борьбу.

Владыка Фаддей привлек меня и как крупнейший ученый богослов, писатель. Вскоре после приезда владыка перевез в Астрахань и всю свою огромную библиотеку, хранившуюся в разных местах. Я прочитал его труды: «Единство книги пророка Исаии», «Иегова», «Записки по дидактике». Все это – фундаментальные произведения, исследования глубокой, пытливой мысли. Вскоре владыка предложил мне изучать богословие... Я был рад почерпнуть и из этого кладезя мудрости. Я начал с нравственного богословия, затем изучил догматическое богословие, основные начала христианской философии, основное богословие, литургику, гомилетику, церковную историю. Помню, я не расставался с богословскими науками, засиживался за ними все ночи. Каждая новая богословская тема открывала передо мною неведомые горизонты. Когда я возвращал владыке ту или иную книгу, он спрашивал меня: «Разумевши ли, что чтеши?» Я отвечал, что все для меня понятно и кое-что усвоено. «Ну-ка, скажите, что такое грех с точки зрения нравственного богословия?» Я отвечал. «А как учили схоластики о грехе?» И еще ряд вопросов. Владыка хвалил меня за хорошее знание Священного писания Нового Завета.

В занятиях богословием прошел весь 1924 и половина 1925 года. В начале июня произошло событие, разлучившее меня с владыкой.

Наша жалоба на обновленцев, с которой я ездил в Москву, не получала столь долго разрешения, а между тем пустующие обновленческие храмы гражданские власти стали закрывать: закрыты и сейчас же снесены храм Иоанна Богослова в Благовещенском монастыре, храм Илариона Великого в Покровском монастыре, два храма в Иоанно-Предтеченском монастыре, храм Николая Черногорского на кладбище, Скорбященская церковь на Трусове. Все другие пустующие обновленческие храмы ожидает такая же участь. Тревога православных за участь храмов вновь побудила их искать защиты от обновленческого насилия в Москве. Снова, как и в прошлом году, меня стали осаждать просьбами еще раз побывать в Москве. Чувство омерзения к обновленцам оказалось во мне сильнее данной подписки не заниматься церковными вопросами, я пренебрег ею и предосторожностью и поехал в Москву. Но до столицы я не доехал, в Саратове был задержан, отправлен в тюрьму и целых девять дней был в полной неизвестности, по какому поводу я оказался за решеткой. На десятый день меня освободили с условием, что я не возвращусь в Астрахань.

Я переехал в Сталинград. Дома все-таки побывал, простился с владыкой, который нагрузил меня книгами для дальнейшего богословского образования. В Сталинграде обо мне стало скоро известно православному духовенству. Епископ Иов (Рогожин) приходил ко мне за советами, кому и как подавать жалобы на обновленцев, забирающих у православных храмы. Сменивший епископа Иова архиепископ Арсений [Смоленец] присылал ко мне келейника узнать, как я живу и не нуждаюсь ли в чем. В 1926 году меня навестил ключарь о. Димитрий Стефановский и привез мне письмо от владыки Фаддея, передал мне фотографию владыки с трогательной надписью. Вообще я вел с владыкой регулярную переписку.

27 ноября (10 декабря) 1926 года¹²⁷ на владыку Фаддея были возложены обязанности Заместителя Патриаршего Местоблюстителя, в связи с чем он выехал из Астрахани в Москву, но в Саратове был задержан и отправлен на жительство в г. Кузнецк Саратовской губернии. В связи с этим обязанности Заместителя Патриаршего Местоблюстителя принял на себя 16(29) декабря 1926 года Серафим [Самойлович], архиепископ Угличский.

Из Кузнецка я получил от владыки всего два письма. Я собрался было к нему, но он уговорил меня в письме, что ради безопасности ездить к нему не следует. В Кузнецке владыка пробыл до марта 1928 года, когда ему было разрешено сменить место жительства. Переехал он в Саратов, служил там, но продолжал именоваться Астраханским, а астраханской епархией управлял епископ викарий Енотаевский – Стефан [Гнедовский]. В сентябре месяце того же года владыка Фаддей переименован Саратовским, а в ноябре переведен в Тверь.

Вернулся я в Астрахань в августе 1929 года. Во главе епархии стоял архиепископ Филипп [Ставицкий]. Благополучен был неизменный о. Димитрий Стефановский.

О. Василий Залесский, протодиакон о. Антоний Поздняков, о. Петр Дьяконов, о. Александр Кузьмин и другие были осуждены, находились в лагерях.

13(26) сентября 1929 года были арестованы архиепископ Филипп, о. Д. Стефановский, о. Василий Наследышев, о. Евгений Покровский, о. Димитрий Алимов, о. Феодор Семченко. Их обвиняли в контрреволюционном заговоре (газета «Коммунист» от 1 октября 1929 г.). В связи с их арестом на городских предприятиях и в учереждениях собирались митинги с требованием для них смертной казни (хотя никто не знал, в чем они обвиняются и как тяжелы их «преступления». Времена и нравы!). Один из участников такого митинга рассказывает, что требования выступавших доходили до смешного: какой-то оратор потребовал для них «усекновения главы». И странное дело – люди голосовали за это «усекновение». Но так как арестованные в действительности были виновны только в том, что они – православные священники, то их отправили 1(14?) марта 1930 года в ссылку – в Усть-Цыльму. В ссылке умерли о. Д. Стефановский, о. Евгений Покровский, о. Д. Алимов и о. Ф. Семченко. Вернулись: через 5 лет – о. В. Наследышев и через 11 лет – владыка Филипп, который вновь управлял Астраханской Церковью с 1943 года и скончался в мире 29 ноября (12 декабря) 1952 года¹²⁸.

Тогда – в 1930 году – вместо владыки Филиппа в Астрахань был назначен епископ Андрей (Комаров), а во время его ареста, с сентября 1930 по февраль 1931 г., Церковью управлял епископ Алексий (Орлов). Епископа Алексия удалили из города за следующий «проступок». Он купил почтовую бумагу, на каждом листке которой сбоку было напечатано: «Религия – орудие угнетения трудящихся». Используя эту бумагу для деловой церковной корреспонденции, епископ Алексий слово «угнетения» очень ловко переделывал в «утешение». Кто-то обратил внимание на такую «недозволенную» переделку, и «справедливость восторжествовала».

В 1930 году началось интенсивное уничтожение церквей. Снесены были старый собор Рождества Богородицы, Воздвиженская, Смоленская, снесено несколько глав и колокольня Казанской церкви, Духо-сошественская, церковь Троицы, Афанасия Афонского, Единоверческая – Вознесения, церковь Спасо-Преображенского монастыря, величественная колокольня Благовещенского монастыря, Никольская церковь на Трусове, церковь Знамения превращена в хлебозавод, Николо-Гостинная использована под городской архив, в церковь Павла Исповедника переселился народный суд. Кафедральный собор и другие кремлевские церкви закрыты, закрыта церковь Преображения на Трусове. Обновленцы овладели церковью Петра и Павла. К 1932 году в их обладании находились церковь Введения, Ильи Пророка и Петра и Павла.

В 1934 году церковь Петра и Павла была закрыта.

Небезынтересно вспомнить судьбу церкви Петра и Павла. Целый год она стояла взаперти. Однажды ко мне как к консультанту Госрыбтреста обратился директор Пролетарского рыбозавода с просьбой поставить визу на договоре. Договор заключался между Горкоммунхозом и рыбозаводом на продажу на слом церкви Петра и Павла (рыбозаводу понадобилась щебенка кирпича). Я постыдил директора: неужели ради щебня нужно ломать старинную прекрасную церковь? Визу на договор я не поставил. Конечно, обошлись и без меня, но на службе стали именовать меня «церковник». Очень скоро церковь сломали, но кирпич и щебень несколько лет лежали неубранными.

В 1934 году церковная ситуация была следующая: хотя в обладании православных находилось 3–4 храма и во главе Церкви стоял епископ Андрей [Комаров], но с духовенством дело обстояло плохо. Настоятель церкви Князя Владимира о. И. Великанов, по выходе из тюрьмы, не стал больше служить. Церковь недели две не имела священника. Приходской Совет отыскал в городе высланного из Сталинграда священника о. Павла Александровского – 72 лет, он и стал служить без диакона. При отпеваниии моей матери – 17(?)(30) июля 1934 года, я читал апостол – не было псаломщика. Александровский к концу года был выслан из города, на его место вступил бесприходный единоверческий священник о. Евфимий Фетисов, затем Фетисова сменил о. Алексей Арнольдов. В начале 1936 года вернулся из ссылки о. Василий Залесский, ставший вторым священником в этой церкви.

В Тихвинской церкви служил о. Павел Нечаев. В церкви Иоанна Златоуста служили о. Григорий Степанов и о. В. Смирнов, в Покровской церкви пока оставались свои штатные священники: о. И. Болтинский, о. Викторин Тышко и о. Евгений Карасев. В 1936 году вернулся из заключения протодиакон о. Антоний Поздняков. Он стал служить в Покровской церкви.

Епископ Андрей (Комаров) с 1935 года фактически не управлял Церковью, потому что, будучи обложен большим подоходным налогом и не уплативший его, он был привлечен к ответственности за злостное уклонение от платежа налога. Дело окончилось в суде легким приговором, но, по-видимому, он опасался снова оказаться перед судом как неоплатный должник и перестал служить... Впрочем, он по приглашениям верующих ходил по домам с требами, исповедовал, причащал и отпевал покойников. В начале 1936 года епископ Андрей выехал из Астрахани. В конце 1936 года обновленцам была отдана часть храма Иоанна Златоуста. В двух приделах служили православные, а в одном – обновленцы, чередуясь в службах. Парадокс времени ощущался каждым верующим, и все понимали, что это значит. Во избежание провокаций о. Григорий Степанов, о. В. Смирнов и дьякон Алексей Милашевский покинули храм. В 1936 году храм был закрыт и обращен в склад, и сейчас же была снесена колокольня. Теперь обновленцы потянулись к Князю Владимиру, и также, как и в церкви Иоанна Златоуста, заняли часть храма. Здесь они начали свою деятельность с хулиганства: мешали православным служить, приспосабливая время своих богослужений к богослужениям Православных. Однажды получилось так, что обновленцы, явившись в церковь раньше, чем православные, завладели всеми церковными сосудами и сорвали у православных литургию; как-то они служили всенощную одновременно: пели в главном приделе, пели в левом. Отец А. Арнольдов покинул храм, за ним ушли о. Василий Залесский и В. Смирнов, и, таким образом, церковь Князя Владимира осталась в руках обновленцев. Вскоре и она была закрыта.

В 1937 году произошли аресты духовенства. Были арестованы о. Василий Залесский, о. Викторин Тышко, о. Евгений Карасев, о. Петр Дьяконов, о. Александр Кузьмин, о. Василий Наследышев, о. Антоний Поздняков (эти трое уже раз отбывали заключение, вернулись, и вот теперь – снова), о. Александр Руднев, о. Николай Покровский, о. Феодор Степанов, о. Петр Цветков и целый ряд сельских священников. Через несколько месяцев вернулись домой только двое: Степанов и Цветков, остальные исчезли. Тридцать лет прошло с тех пор, и никто не знает, где и какою смертью окончили жизнь невинные страдальцы.

После ареста духовенства ушли на покой И. Болтинский – из Покровской церкви, Г. Иванов – из церкви Донской Божьей Матери, оба они стали работать малярами. В. Смирнов работал где-то кассиром. С уходом Болтонского, Покровская церковь осталась без священника. Вскоре там стал служить престарелый священник о. Феодор Извеков. Раньше он служил в церкви села Житного, а после закрытия сельского храма питался подаянием возле городских храмов. Вот его то и уговорили служить в Покровской церкви.

В церкви Донской Божьей Матери пока служил о. Г. Таптыков, а после его смерти, последовавшей в 1939 году, храм был закрыт, обращен в слесарную мастерскую, а затем был вообще снесен.

Священник Тихвинской церкви о. Павел Нечаев был привлечен к суду за неуплату крупной суммы подоходного налога, на его имущество был наложен арест, а затем оно было изъято финорганами. В связи с таким положением он был вынужден покинуть церковь. Ее закрыли и сейчас же снесли.

У обновленцев дело обстояло так: управлял ими «архиепископ» Александр [Шубин], ходивший в церковь с женой. На его глазах закрывали и сносили церкви. В 1937 году у обновленцев остались церкви Введенская, Ильи Пророка и Рождества Христова. Справившись со своей задачей, которая состояла в ликвидации православных храмов, Шубин в 1937 году уехал из Астрахани. Там где-то подсчитали его трофеи – закрытые храмы и дали ему сан «митрополита». После его отъезда, в 1938 году была закрыта церковь Рождества Христова и снесена колокольня, затем в том же году гражданские власти обратили в склад деревянной тары церковь Ильи Пророка. У обновленцев осталась церковь Введения. Ее сдал под гараж обновленческий проходимец некто Рыбаков. Как-то ехал я в трамвае – в 1939 году. Ко мне подошел средних лет мужчина в хорошем пальто и шляпе и вдруг ни с того ни с сего обратился ко мне с такими словами: «По одежде и портфелю вижу я, что вы человек с положением, не можете ли вы указать мне, где бы я мог найти работу по должности начальника снабжения, завхоза, агента. Я бывший поп, долго морочил людям голову, сам ни во что не верил. Надоело это мне, пошел я на днях в Горсовет и отдал ключи от церкви Введения, дескать, никому церковь не нужна. Теперь там – гараж». Я спросил его фамилию, громко назвал его негодяем и подлецом и вышел из вагона.

Я был у владыки Фаддея в Твери в 1931 году, затем в январе 1933 года. Об этой последней встрече я уже упоминал в других своих записках. Напомню только, что, едва увидев меня, владыка спросил: «Вы слыхали, что Александр Введенский получил степень доктора философии за работу „Динамика бытия”? Ведь такая же работа была у владыки Феодора [Поздеевского]. Я грешу, уж не воспользовался ли Введенский его трудами?» Владыка был обеспокоен этим обстоятельством, высказывал разные догадки, и пока я был у него три дня, он неоднократно возвращался к этой теме разговора¹²⁹.

В Твери, как и в Астрахани, владыка был окружен всеобщей любовью верующих. Зримо ощущал я эту любовь в несметной массе богомольцев за его богослужениями. И сам владыка отвечал народу любовью, единением с ним, каждодневным посещением храмов, постоянными проповедями и поучениями, самоотверженным служением Церкви. И приятно мне было вспомнить чудесное прошлое. Давно я не испытывал такого светлого чувства, и вот снова эти три незабываемых дня.

Скорбью легло на мою душу известие о кончине владыки. Тем сильнее была эта скорбь, что владыка скончался в тяжелых условиях заключения. Верующие знают, что переселился этот подвижник веры в лучший мир, но время, место и обстоятельства его кончины остаются в области неоднородных сведений.

Я имел намерение поместить в этих записках имеющиеся у меня сведения о его кончине, но воздержался, случайно узнав, что в Калинине (бывшей Твери) есть рукописи, с наибольшей полнотой воспроизводящие печальную повесть о последних днях приснопамятного владыки. Это и понятно, кому как не калининцам, проводившим владыку в крестный путь, полагается знать, где и как окончился этот путь.

Будущее поможет нам устранить некоторые неточности в сведениях, и истина будет найдена.

Я закончил воспоминания кончиной владыки Фадцея, то есть я повел разговор о смерти. Но, говоря о смерти, я не встречал человека более живого, чем владыка Фадцей. Трудно представить, что его нет среди нас, среди верующих, окружавших его святой любовью. Он живой, потому что живет в памяти современников, как пламенный провозвестник Христовой Истины, как апостол, как человек, не знавший других интересов, кроме интересов Церкви. В унижении, гонениях, узах, но в величии духа и несгибаемой воли стоит он на Божественной страже в нашем живом сознании и указывает путь в жизнь лучшую, вечную.

Он живой в моем сознании, потому что его жизнь, его слова позволили мне понять то, что от меня было закрыто. Он дал мне глубину проникновения в тайны христианства. Все это живет во мне вместе с его живым образом.

В день Ангела владыки Фадцея – 21 августа (ст. ст.) 1924 года, покойный Патриарх Тихон, в своем приветствии именинника, назвал его «чудом нашего времени». Я всегда помню эти слова. Мне кажется, они имели глубокий смысл. «Наше время», о котором говорил Святейший Патриарх, – XX век – век переоценки ценностей, индифферентизма, богоискательства, стремления жить без христианства. Словом – это эпоха критицизма, вызвавшая упадок верующего чувства. Критический дух захватил и деятелей Церкви... Они устремились к реформам, будто бы религиозный подъем верующего народа без реформ невозможен. Но только эгоцентризмом и обновленческими нелепостями окончились пресловутые реформы.

Верующее чувство, между тем, ждало не реформ, не споров вокруг христианских идей, а подъема религиозного духа. И конечно, такое явление, как владыка Фаддей, на все вопросы христианского духа отзывающийся и все собою примиряющий, – есть чудо. Оно было даровано для того, чтобы все видели, как человек может воплотить в себе великие идеалы христианства.

Он животворил в людях христианский дух – в этом его память и бессмертие.Вечная память другу Божию!

Мы упоминали, что владыка Фаддей говорил проповеди и поучения за каждым богослужением (литургией, акафистом, иногда за всенощной). Все, что он произносил с амвона, он предварительно записывал или собственноручно, или диктовал переписчицам-любительницам, увлекавшимися его проповедями. Это были три молодые девушки: Андреева Ольга, Иванова Зоя и Мария Воробьева. Они старательно выполняли свои обязанности по переписке.

Каждая проповедь или поучение записывались на тоненькой тетрадочке, сшитой из бумаги размером в осьмушку. Такая тетрадочка всякий раз вкладывалась в пустую голубую обложечку такого же размера. При произнесении слова эта обложечка неизменно находилась в руках владыки; иногда он заглядывал в нее, чтобы прочесть какой-нибудь сложный текст.

В Астрахани владыка произнес более трехсот проповедей и поучений, за исключением многочисленных бесед на акафистах, на которых владыка разъяснял священное писание, но записей речей не хранил. Обычно их брал себе ключарь о. Д. Стефановский или те же переписчицы. Они снимали с них копии и передавали какому-нибудь почитателю владыки.

Ко мне попало двадцать собственноручных слов владыки; все, что было у ключаря исчезло при его аресте, а все, что хранилось у переписчиц, уничтожено ими в страшные тридцатые годы.

Помещенные здесь две проповеди и одно акафистное поучение написаны рукою покойного владыки. Все остальные его речи, имеющиеся у автора, требуют восстановления поврежденных мест, после чего будут также отпечатаны.

За литургией, в церкви Князя Владимира, г. Астрахани, – в день Св. Духа в 1925 году.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

«Пятидесятницу празднуем», воспевала Св. Церковь, «и Духа пришествие» (стихира на «Господи воззвах» праздн.), который в сей пресветлый день должен был «излиться на всякую плоть» по пророчеству Иоиля, засвидетельствовав Свое пришествие явственно чудными знаменьями, как говорится у того же пророка: «И будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши, и юноши ваши будут видеть видения, и старцы ваша сновидениями вразумляемы будут» (Ин.2:28; Деян.2:17). И предреченное о пришествии Духа Святого пророком Иоилем исполнилось в точности: мы видим, что действительно, по свидетельству книги Деяний апостольских, Дух Святой излился на апостолов в виде огненных языков и они начали пророчествовать на иных, неведомых им дотоле языках, вещать чудные дела Божии. Видим, что не одни апостолы сподоблялись дара пророчества и иных чудных действий Духа, но весьма многие. Если еще в Ветхом Завете, когда не было обильного излияния Св. Духа, Господь «взяв от Духа», Который почивал на Моисее, и сообщил дар пророчества семидесяти старейшинам, в том числе Елдаду и Модаду для пророчествования в стане. Это побудило даже Моисея сказать Иисусу Навину: «о, если бы все в народе Господнем были пророками!» (Числ.11:25–29), то что сказать о временах Нового Завета, когда «Дух излился на всякую плоть»?

Так излился Он на семь диаконов (Деян.6:3), особенно на Стефана, который, «исполненный Духа, совершал великие знамения и чудеса», побеждал в споре книжников знаменитой синагоги, так что последние «не могли противостоять мудрости и Духу, Которым он говорил» (Деян. 6, 5, 8–10). С каким дерзновением обличал он членов синедриона, угрозы которых еще при жизни Христа заставляли народ говорить о нем лишь тайно (Ин.7:13), а апостолов, по воскресении, побуждали держать двери дома запертыми «страха ради иудейска» (Ин.20:19)! Члены синедриона всячески заботились о том, чтобы имя Христа не упоминалось по смерти Его, запрещали накрепко апостолам «учить о имени Сем» (Деян.5:28), а св. Стефан не убоялся со всею силою обличать вождей народа за убиение Христа и свидетельствовать о Нем открыто (Деян.7:51–56). Разве не исполнение слова пророка Иоиля «юноши ваши будут видеть видения», в том, что Стефан, как свидетельствовал он в синедрионе, «видел небеса отверстые и Сына Человеческого, стоящего одесную Бога» (Деян.7:56)? Разве можно было без обильного излияния Св. Духа исполниться такой любви к врагам, чтобы молиться за своих убийц: «Господи! не вмени им греха сего!» (Деян.7:60), хотя закон, как его, впрочем, ложно понимали, допускал ненависть к врагам, требовал воздаяния «око за око и зуб за зуб», призывал к проклятию врагов, а не благословению их и молитве за них (Мф.5:38–44)?

Разве не видением Христа обращен был к вере жестокий гонитель Савл и сделался великим «апостолом языков», через которого доселе лучи света Христова обильно изливаются на нас? Видимым образом сошел Дух Святой на евнуха Ефиопской царицы Кандакии, крещенного диаконом Филиппом (Деян.8:39). Без великих чудес и знамений, совершающихся силою Духа Христова, не могло быть вообще столь успешным обращение ко Христу народов, поэтому знамения и чудеса были в первые времена христианства многочисленны и чрезвычайны. В самый день Пятидесятницы, после излияния Духа Святого на апостолов, по проповеди ап. Петра, обратилось ко Христу около трех тысяч, после исцеления хромого – еще пять тысяч. Чудеса умножались настолько, что выносили больных на улицу в надежде на исцеление их самою тению проходящего Петра, и все более присоединялось к Церкви Христовой мужчин и женщин (Деян.5:14–16). В Церкви Коринфской, по словам св. апостола Павла, ссылающегося на опыт самих коринфян, не было «недостатка ни в каком даровании» Духа (1Кор.1, 14:1–5, 21); каждому, писал апостол, дается проявление Духа на пользу: одному дается Духом слово мудрости, другому – слово знания тем же Духом, иному – вера... иному дары исцелений, чудотворения, пророчество, различение духов, разные языки, истолкование языков (1Кор.12:7–10), о том же пишет св. апостол Павел в послании к Ефесянам (Еф.4:7–11), к Римлянам (12:6–8), а апостолы Петр и Иоанн в соборных посланиях (1Пет.4:10–11); (Ин.2:20, 4:1–2, 13).

Поэтому первые христиане хорошо знали о пришествии Духа (Ин.14:17), явление Духа было для них не пустым звуком, а тем, что они видели, слышали, испытывали, переживали сами. И не напрасно, а как знающим, переживающим на деле, говорили им апостолы о Святом Духе, как слышали мы и ныне в апостольском чтении: «не упивайтеся вином, в нем же есть блуд, но паче исполняйтесь Духа, глаголюще себе во псалмех и пениях и песнях духовных» (Еф.5:18–19), т. е. в песнях, составленных по вдохновению от Духа Святого, «поступайте, как чада света, потому что плод Духа состоит во всякой благости, праведности и истине» (Еф.5:8–9).

Но христиане нынешние о пришествии Духа как бы ничего не слышали, как бы ничего о Нем не знают (сравн. Деян.19:2). Правда, слышат о Нем в песнях церковных, торжественно празднуют сошествие Святого Духа, но все это как бы в каком-то полусне, полудремоте, и слышанное тот час забывают, как забывают многое виденное во сне. Слова о Святом Духе остаются для многих христиан словами о чем-то неведомом, совсем далеком от их жизни, – в собственной их жизни никогда не переживаемом.

Где пришествие Духа? Как ощутить последнее, узнать, было ли оно, или нет? – говорят они. Для них Дух Святой как бы не существует, а если и существует, то действует лишь в душах иных людей, потому что в собственной душе они такого действия никогда не замечали, хотя в действительности «Святым Духом всяка душа живится и чистотою возвышается, светлеется Тройческим единством священнотайне», без дыхания Святого Духа не может быть в душе человека духовной жизни, как тело замирает без дыхания.

Почему же многие христиане «не знают» Духа Христова (Ин.14:17), пришедшего в мир по обетованию Христову, как бы Его и не было?

Потому, прежде всего, что многие из них стали «плотик», живут по плоти, а не по духу, жизнь плотскую только и знают, ощущают, о духовной же не помышляют. Удивительно ли, что Дух Божий не может пребывать и в них, как не мог пребывать в людях перед потопом, сделавшихся «плотию» (Быт.6:3), думавших только о том, чтобы есть, пить, строить, покупать, продавать, жениться, выходить замуж (Мф.24:38; Лк.17:26–29), так что самый дух этих людей как бы растворился в плоти.

Если же иные продолжают помышлять и о жизни духовной, то не могут ощутить пришествия Духа потому, что хотят ощутить плотскими чувствами: «излияния духа» они готовы уподобить влитию воды внутрь тела, ощутимому тлению. Но, конечно, «излияние Духа» происходит духовно, подобно тому, например, как в душу «вливается» радость, или душа «изливается» в скорби (Пс.41:5). Это излияние ощутительно, но лишь для души. Хотя Дух Святой «излился на всякую плоть», но действия Его, заметные иногда и на плоти, как например, при даре пророчества, языков, направляются всегда в глубины духа, совести (1Кор.2:10–11).

Или не замечают многие действия Святого Духа потому, что ожидают непременно действий Его поразительно чудесных, например, чудесного изменения души против желания самого человека, или уподобляют действия Духа Святого воображаемым волшебным действиям колдунов, ворожей, которые заговорами могут будто бы без желания самого человека переменить его любовь в ненависть. На самом деле Дух Святой не действует в душе человека принудительно, Он не насилует нашего естества, нашего свободного хотения. Он незримо склоняет наш ум, сердце, волю в сторону добра, не насилуя их. Он просветляет ум, умиляет сердце, дает крепость воле, новое направление всей жизни человека, однако не без свободного согласия на то самого человека, так что человеку, находящемуся под незримым воздействием Св. Духа, кажется, что он действует сам от себя. Например, просветит Дух Святой ум человека, а ему при невнимательности думается, что он поступил умно, благодаря напряжению лишь собственного ума; умилит Дух Святой сердце, умягчит его, вызовет в нем спасительный порыв покаяния, а человеку кажется, что сердце само собою почему-то изменилось по собственному желанию человека. Отклонит Дух Святой человека от злого желания, направит на путь спасительный, а человек мнит, будто сделался лучше, добродетельнее, благодаря усилиям своей воли. И не хочет знать человек, что Дух Святой воздействует на него, скрывая Свои действия за собственными движениями души человека потому, что не хочет стеснять свободы человека, ищет от него любви свободной, а не насильственной, мнимой, продажной.

Если бы человек сам поступал всегда умно, то почему в порыве гнева, в увлечении страстью беззаконной любви, приобретения, честолюбия и т. д. действует часто столь глупо, что сам называет свои страсти безумными? Почему вслед за умилением нередко вскоре же наступает в душе полное бесчувствие, за порывом раскаяния – порыв злобы, искусительного соблазна. Почему ставший под влиянием иногда какого-то бессознательного, непонятного порыва, на путь добра опять возвращается на прежний путь? Если бы все движения в душе человека были его собственными, то почему вскоре же и против желания так скоро изменяются? Очевидно, многие из добрых движений – плод незримых воздействий Духа и, если захочет человек, эти движения могут удержаться в душе, не захочет, возвращаются к тому, чем был сам, без Духа Святого. Не замечает человек многих действий Духа и потому, что мало заглядывает в глубины совести, где действия Духа более всего происходят. Между тем, как совесть является «естественным законом» в духовной жизни человека; как в природе видимой за действием «естественных законов» многие не хотят видеть действий силы Божественной, утверждая, что действует во всем сама природа с ее законами, так за действиями «естественного закона» совести не замечают действий Св. Духа. По определенным законам природы движется солнце, распространяет свет, живительную теплоту, течет вода, обращается в пар, проливается из облаков в виде дождя, дуют ветры, оставляя всюду громадные следы своего движения, произращает земля растения и т. д. Но при внимательном наблюдении нельзя не видеть, что самая природа с своими законами исполняет лишь волю Творца, направляя действие сил и законов природы так, как требуется по Божественным промышлениям о мире, – потому что лишь Существо премудрое, разумное, всеблагое, всемогущее, всеправедное может действовать с такою благодетельною, всеобъемлющею целесообразностью, а не слепые силы неразумной природы. Так и действия Духа Святого нужно примечать не тогда лишь, когда они явно чудодейственны, превышают действие естественных сил, как в даре языков, пророчества, но и тогда, когда Дух Святой действует незримо в совести, производя в ней как бы естественные, но в то же время необъяснимые движения и направляя последние куда «хочет» (Ин.3:8).

Чрезвычайные действия Св. Духа необходимы были особенно в первое время христианства, когда нужно было со всею силою всколыхнуть море жизни человеческой и дать ей новое направление; потом море жизни должно было постепенно войти в свои берега, и действия Духа Святого в нем должны были сделаться как бы обычными, хотя это не значит, что они прекратились, как море вечно волнуется и без «дыхания бурна» (Деян.2:2) ветров. Притом, первые христиане гораздо более, чем последующие, открывали сердца для веяния Духа Христова, делаясь способными к восприятию по мере каждого (Рим.12:3; Еф.4:7) великих и даже чрезвычайных Его дарований, к чрезвычайным, сильнейшим волнениям души, переменам в духовной жизни; позднейшие же, оскудевая в вере и любви (Лк.18:8; Мф.24:12), давая все более место себялюбию в сердце, делались все менее способными и к малым духовным волнениям. От всякого, кому дано много, много и потребуется; и кому много вверено, с того больше взыщут (Лк.12:48), и потому, с оскудением силы веры и любви Дух Святой как бы ограничивал Свои чрезвычайные действия, все более скрывая Себя для «немогущих вместить» (Мф.19:12) под собственными движениями души таковых, не насилуя последних, но незаметно направляя, куда хочет. Если бы не пришел Дух Святой в мир, и все в духовной жизни людей происходило бы само собой, то чем же можно было бы объяснить чудную перемену в апостолах, которые, будучи простыми рыбарями, не чуждые общечеловеческих немощей, не только сами вполне преобразились духовно по сошествии Св. Духа, а с собою преобразили духовно и мир, поистине сделавшись «князьями по всей земле» в духовной жизни мира (Пс.44:17)? Каким образом, без пришествия Духа люди, перед пришествием Христовым развратившиеся, как перед потопом, целыми тысячами обращались к святой духовной жизни (Рим.2:18; 3:26)? Что воодушевляло людей, бывших себялюбцами и миролюбцами (Тит.3:3–6) идти за Христа на страшные муки? Почему христианство среди страшных гонений не уничтожалось, а распространялось? Почему кровь мучеников делалась семенем христианства, а не побуждала совсем забыть имя Христово? Почему целые тысячи людей, ранее преданных нередко удовольствиям, утопавших даже в страстях, добровольно шли в пустыни, отказываясь от всяких утех земных и начиная жить, как бесплотные ангелы?

«Дух Святой бе убо присно, и есть, и будет» (Стих, хвалитн. утрен. Пятидесят.). Возжелаем искренно, от сердца, Его пришествия и Он придет к нам, как явственно пришел к апостолам, ожидавшим Его пришествия, и приходил к первым христианам. Пусть придет Он незримо, но духовно ощутительно, или оставит явственные следы Своего посещения, произведши чудную перемену в душах, так что мы почувствуем в себе охоту и силу делать то, что еще час тому назад казалось нам совершенно невозможным (Мф.19:26): так, видя перемену обстановки в оставленной нами на время, запертой комнате, в которую никто не мог войти, мы говорим, что кто-нибудь там все-таки был. Незримо, постоянно посещает души людей и Дух Святой, производя в них необъяснимые перемены, и эти посещения будут тем чаще и заметнее, чем более сами мы будем их желать и о «пришествии Духа» к нам молить. Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Приидет день Господень, как тать ночью,

и тогда [...] стихии, разгоревшись, разрушатся […]

Если это все разрушится, то

какими должно быть вам в святой жизни

и благочестии (2Пет.3:10–11).

Слышите, возлюбленные, о чем нас спрашивает святой апостол в своем соборном послании, чтенном сегодня?

В самом деле, что мы можем сказать о смысле нашей жизни?..

Большинство из людей раз и навсегда решив для себя, что сокровенный смысл и высшая цель жизни недоступны для них, отказываются даже от попытки сколько-нибудь прояснить себе мрак жизни светом мысли или веры, а, чтобы лучше освободиться от тяжелого впечатления мрака, закрывают глаза, стараются заглушить в себе высшие вопросы и стремления духа, удовлетворяя низшие потребности своей натуры.

Но человеку нужно не только жить, но и давать отчет в смысле жизни. Между прочим, сколько бы человек ни старался заглушить в себе сознание и все высшие стремления духа, огрубеть, опошлеть, – это ему не удается: человеческая натура сказывается по временам, беспокойные вопросы о цели жизни возмущают самодовольство, и тогда человек должен думать об этом. Эти вопросы особенно возникают в старости, т. е. когда их поздно задавать.

Говорят, что жизнь наслаждение и пир, нечего искать каких-то других целей. Пользуйся жизнью, спеши захватить все, что она дает.

Но откуда в человеке такая сильная любовь к жизни, если в ней нет величайшего блага? Отчего люди стремятся к счастью, если счастье не есть цель жизни? Тогда где эта цель?

Есть ли, был ли за тысячи лет хоть один человек, который мог бы сказать о себе, что он достиг этой цели. Был ли человек, который узнал сам и передал другим, что такое счастье?

Правда, сначала человек идет на жизнь с бодростью и надеждами, но сама жизнь разбивает и разрушает светлое представление о ней. Кто испытывал в жизни одни радости без горя?

Много препятствий к достижению счастья извне, в противодействующих силах природы, во враждебных обстоятельствах среды, в недостатке собственных сил, но еще больше препятствий к достижению счастья состоит в том, что человек не находит счастья даже в удовлетворении своих желаний, и источник такого недовольства кроется внутри самого человека. Если бы жизнь со всех сторон улыбалась человеку, и у него не было бы предлогов к жалобам, человек стал бы их выдумывать.

Ведь жалуются все люди: и большие и малые, бедные и богатые, здоровые и больные, трудящиеся и тунеядцы, невежды и мудрецы. Вечное недоразумение, по-видимому, в том, что у человека нет определенного предмета для счастья, а силы ограничены. Тысячи людей борются за счастье, но, достигнув его, оказывается, что казавшийся венец счастья только дальнейшая ступень к новому идеалу.

И если бы жизнь была только сменой удовольствий, то разве одно уже представление о том, что через 30–40 лет все это кончится, разве это не внесет горечь в жизнь и не наполнит чашу веселья отравой?

Если вспомнить, что такая жизнь иногда строится на обидах и лишениях другого человека, то разве жизнь может быть пиром, а не ареной, где собрались животные, чтобы растерзать друг друга?

Другие утверждают, что жизнь является осуществлением идеалов добра, истины и красоты. Очень хороший и правильный взгляд. Но это стремление, в действительности же люди не могут найти средств к осуществлению этих идеалов. Покажите хоть одного человека (гения, мудреца), который был бы выражением этих идеалов, без упрека и пятна, чтобы ему можно было поклониться? Покажите хоть одно общество, где бы безмятежно царствовала истина, любовь, справедливость и мир, и чтобы оно было образцом для других?

Напротив, жизнь представляет поругание и искажение этих идеалов, – в этом противоречие человеческой природы.

Истина? Но что это такое – никто не знает, а крупицы ее, добываемые трудом поколений, теряются во тьме невежества и предрассудков.

Добродетель! Но в чистую добродетель люди не верят, потому что рядом с нею мы видим зло. Против зла общество устроило тюрьмы – печальные свидетели против добродетели.

Красота! Но это чувство в нас огрубело, и в жизни человеческой, при ее пороках, она не занимает больше места.

Справедливость! Но кругом жалобы на несправедливость, разъедающую человеческое общество. Иногда несправедливость искореняют новыми несправедливостями.

Любовь! Но вместо нее – господство эгоизма, отравляющего и помрачающего самые высокие человеческие чувства, источник зависти, ненависти и злобы. И едва ли проходит в истории человечества хоть год, хоть месяц или день, чтобы не проливалась кровь человеческая.

Кто-то сказал, что истина, ложь, добро и зло, правда и неправда – понятия относительные, что это так кажется ограниченному уму. В природе заблуждение необходимо для развития истины, зло способствует добру, ложь – правде и что эти элементы не противоположны, а только отрицательны. Нет, это не так. Добро не может быть источником зла, как и зло – источником добра. Нельзя свет назвать тьмою, белое – черным, горькое – сладким. Красота сияет лучше, если ее не безобразят.

До истины не надо доходить кривым путем. Логический путь есть путь от истины к истине. Говорят, что все-таки добродетель торжествует и что отрицательных явлений меньше, чем положительных, и что истина и добро имеют преимущество перед грубой силой. Однако в жизни мы наблюдаем обратные явления. Грубая сила повелевает и ругается над нравственной силой, ум преклоняется перед невежеством, тьма предрассудков гонит истину со света, унижает и преследует провозвестников истины. Всякий счастливый невежда и деспот готов уязвить мудреца, угнетенного поборника добродетели, с тем, чтобы отнять у него веру в истину и добродетель. Честный мудрец должен утешать себя тем, что ему при жизни не видеть своей истины, и что после смерти к нему придет слава. Правда, в истории это иногда бывает, но вообще-то благодарность и слава в потомстве – высокие и жалкие слова. Как будто мученику много пользы в том, что потомки его мучителей воздвигнут ему памятник на том месте, где его мучили – свидетельство преступления и бесславия прежних поколений. Да и верно ли, что каждого мученика ждет слава. Суд потомства и суд истории такие же, как и суд современников. Да и откуда черпает история сведения, разве не от случайных и пристрастных летописцев?

Говорят еще, что личная жизнь человека не удовлетворяет идеальным требованиям счастья, добра, истины и справедливости, но что все эти идеалы предназначено осуществить всей жизни человечества. После долгих исканий и колебаний, после тяжелых трудов и жертв человечество придет к своим идеалам, найдет счастье, узнает истину и установит справедливость, тогда люди будут наслаждаться этим, и не будет в человечестве несчастий и зла. До этого жизнь человека – непрестанная и тяжелая работа над достижением идеалов, и каждый век, каждый народ, каждое поколение и каждый человек вносит свою долю в эту сокровищницу труда. Работа идет безостановочно, люди живут, умирают, поколения меняются, народы исчезают, но каждый век, каждый народ передает своему преемнику, а этот дальнейшему.

Верно – жизнь непрестанный труд, прогресс и безостановочное движение. Но труд имеет цену, когда сознается его смысл. И движение имеет смысл, если сознается цель и верность его.

Итак работа идет из-за осуществления человеческого идеала.

Но что же это за слово «человечество»? Мы не знаем человечества как живого существа; мы знаем людей, поколения, народы. Миллионы людей живут, трудятся, борются для того, чтобы, наконец, явилось какое-то нравственно совершенное поколение, не знающее пороков и несчастий. Но верно ли, что всякий труд принесет свою пользу, и что в общечеловеческом прогрессе ни одна крупица истины и добра не пропадет?

История имеет массу противных примеров. Мы горды своими знаниями и успехами и думаем, что наши труды принесут пользу прогрессу человечества; но ведь жили и до нас люди, также трудились и имели успехи. Обломки жизни свидетельствуют о блестящей цивилизации, процветавшей на Ниле, Ганге и Евфрате. А теперь памятниками этой цивилизации остались лишь несколько жалких обломков, несколько слов и намеков на рукописях. Кто знает, не произойдет ли и с нашей цивилизацией то же самое? Может быть, нынешняя гордая и блестящая Европа некогда будет представлять из себя степь, вроде нынешних азиатских или африканских степей, и от блестящих городов останется столько же, сколько осталось от Ниневии и Вавилона?

Хотя говорят, что этого не произойдет, но кто знает, насколько современная цивилизация окажется способной обезопасить человечество от сокрушительной силы новых Атгил, Тамерланов и Чингизханов.

Итак, поколения вымирают, народы исчезают, цивилизации гибнут, и кто может поручиться, что они успевают передать новым поколениям все выработанные ими сокровища мысли и труда. Какое же будет иметь значение наши знания и труды, если ими не воспользуются последующие поколения? В ином месте собирались сокровища мысли и труда целые века, и вдруг в короткое время все это сокрушалось истребительными силами природы и людским невежеством.

Можно ли поверить, что и это исторический прогресс, в котором не пропала ни одна крупица труда и мысли?Каждая эпоха считает свои мысли и дела за истину, но так ли это?

Не кажется ли некоторым, что прогресс в человеческой жизни приведет человека к идеалу только тогда, когда человек поймет свое неидеальное состояние, зависящее от самой природы человека, и прежде всего займется внутренним совершенствованием. Достаточно ли для человека одних знаний и образования, чтобы прогресс человеческой жизни приближался к идеалу?

Нет спора, что частные знания человека увеличиваются, но... весьма спорно, ближе ли человек к истине, и не открывает ли горизонт неизвестности каждое новое открытие. Средств к удовлетворению потребностей больше, но счастливее ли человек?

Знаний больше, но лучше ли стал человек и можно ли нравы современного человека передать потомкам?

Пороки, зло, остаются теми же, что и у дикарей, с той только разницей, что цивилизация дает этим порокам и злу более тонкую форму. Злоба развитого человека опаснее злобы дикаря. Умножаются орудия и средства к благосостоянию человека, но и сооружаются более сокрушительные средства, и изобретатели этих средств тоже ведь считают их человеческим прогрессом. Неужели и этот прогресс приведет к идеалу?

Не найдя ответа на вопрос о смысле жизни, многие называют человеческую жизнь несчастьем, страданьем, вечным проклятьем и произволом судьбы. Жизнь – глупая шутка, дар случайный, дар напрасный. Скорее всего это сказано в минуты душевного угнетения или разочарования, потому что жизнь сама по себе и неистребимое чувство жизни, общее всем людям, сохраняющееся у человека в самые трудные минуты и не покидающее его до самой смерти – служит лучшим опровержением такого мрачного взгляда на жизнь.

Может быть, человеческому уму и не нужно доискиваться смысла жизни, может быть, жизнь – бессмыслица, призрак, сон, и существование человека – только мечта?

Такая мысль о жизни развивалась во взглядах целых философских систем. Таков был эпикуреизм.

Были люди, которые утверждали, что мир является произведением собственного «я», и подвергали сомнению свое собственное существование, и познание о мире они называли иллюзией. Но ведь каждый человек живет, мыслит, ест, пьет и, следовательно, жизнь – реальная сущность, а не мечта, и что уж по одному этому в жизни имеется определенный смысл.

Жизнь, как они говорят, есть громадный, сложный механический процесс, неизвестно когда, кем и для чего приведенный в действие и действующий по одним и тем же законам. Личность человеческая занимает маленькое место в этом процессе и увлечена общим движением, подчиняясь общим законам. Человек, вне этого процесса, ничего себе представить не может. Поэтому, зачем же спрашивать, для чего пущена в ход эта машина, если человек знает о жизни только из изучения движения, отношения вещей между собой, не зная их внутренней сущности.

Но, однако, вопросы о начале, сущности и цели бытия так глубоки в человеческой природе, что от этих вопросов нельзя отделаться ссылками на опыт. Позитивизм называет бытие сложной машиной, никогда не останавливающимся механическим процессом. Но кто устроил эту машину, откуда взялся материал, как материал сложился в правильные формы и как машина пришла в закономерное движение? Тогда имеет ли смысл движение или это бессмысленный хаос и путаница?

Если жизнь есть механический процесс, тогда надо отречься от души, мысли, воли и свободы. Тогда нет прогресса, не существует идеального стремления человека, и весь труд человека без смысла и цели?

Но христианство учит нас другому. Жизнь христианская есть путь для истины, добра и счастья. Именно поэтому в человеке заключено глубокое, неоспоримое стремление к идеалам правды. Нет на земле человека, который сознательно предпочел бы истине – ложь, добру – зло, счастью – страданье. Зачем же тогда человек, любя правду – лжет, любит добро, а делает зло. Это потому, что жизнь человеческая уклонилась от своего идеала. Когда-то этот нравственный кризис произошел в природе человека. Догмат о грехопадении объясняет нам эту тайну человеческого бытия. Он объясняет нам и другое – догмат Искупления, потому что душа человеческая хочет вернуться к прежнему идеальному состоянию, ищет путей к нему и в догмате Искупления находит этот путь. Именно в этих догматах открывается глубочайшая тайна человеческого бытия. Вера и свобода воли – основные начала для развития в человеке стремления к уразумению тайны жизни.

Какой же ответ дадим апостолу, вопрошавшему нас сегодня о смысле жизни? […]

Жизнь – великое сокровище, скажем мы. Не будем унижать цену жизни, не будем легкомысленно требовать от нее многого, иначе нам будет казаться малым то, что она нам дает. Не будем требовать от жизни одних радостей, но благодарить Бога за всякий свой и чужой успех, за всякое добро, сделанное другому. Будем воспитывать в себе христианские добродетели и искоренять дурные помыслы, будем любить справедливость и беспрестанно молиться Богу, чтобы Он, создавший нас по Своему Образу и Подобию, вел нас по путям Своей премудрости и благости. Аминь.

Примечание:

Проповедь эта сохранилась в подлиннике, будучи написанной рукою самого владыки. Но текст ее испорчен, вылинял. Порче особенно подверглись начало и конец речи. Между фразами: «В самом деле, что мы можем сказать о смысле нашей жизни?» и «Большинство из людей...» несколько строк восстановить нельзя. Эта часть печатается с небольшим пробелом.

Фраза «Жизнь – великое сокровище» – воспроизводится после пропуска трех строчек.

Возвышенность акафистной «похвалы» Пресвятой

Богородице, как напоминание о том, что бедствия

внешние должны вести не к угнетению, а к

подъему духа христианина.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Вспоминая, как, при каких обстоятельствах начала совершаться «Похвала Богородице», акафистное Ей пение в субботу 5 седмицы Великого Поста, мы видим, что началась эта «Похвала» с восхваления Божией Матери за избавление от бед внешних, от врагов облегших город Константинополь, персов и скифов (в 626 году), потом сарацын (673, 716 гг.).

Казалось бы, как могла бы душа быть способною к возвышенному славословию, когда сама она от сдавивших жизнь людей бедствий осады вместе с телом как бы пригнеталась к земле? Время ли тогда для высокого богословствования? Возможно ли тогда думать о чем ином, кроме сдавившей тесноты, гнетущей боли, способов избавиться от них? Однако в акафистном хвалении Богоматери мы видим лишь малую долю воспоминаний о бедствиях житейских; песнотворец, сказав о них немного, спешит перейти к самым возвышенным хвалам и восторженному богословствованию, как бы он забыл о бедствиях житейских, весь устремился на духовные высоты, высоты жизни не человеческой лишь, а и Божественной, на которые взошла Богоматерь, на которых во славе Она пребывает, с которых сияет миру, разгоняя дальний мрак греха и бед.

Если воспев «Взбранной Воеводе победительная, благодарственная», вознести моление: «но яко имущая державу непобедимую, от всяких нас бед свободи» (конд. акаф. 1), творец акафиста обращает нашу мысль в даль веков минувших, к первозданным Адаму и Еве, и видит, как и тогда сияла уже, как предрассветная заря, слава Богоматери во всем блеске: «радуйся, Ею же радость воссияет; радуйся, Ею же клятва исчезнет; радуйся, падшего Адама воззвание; радуйся, слез Евиных избавление» (икос 1). Воззрев на эту светлую славу Богоматери, песнопевец поражается ее неизмеримым величием: «радуйся, высото неудобовосходимая человеческими помыслы; радуйся, глубино неудобозримая и ангельскими очима» (икос 1). Откуда эта высота? Оттого, что Она – Матерь Самого Бога, глубины веков лучами спасения Своего озарявшего и в последние дни обновившего светом всю тварь: «радуйся, яко еси Царево седалище; радуйся, яко носиши Носящего вся; радуйся, звездо, являющая Солнце; радуйся, утробо Божественного воплощения; радуйся, Ею же обновляется тварь; радуйся, Ею же поклоняемся Творцу» (икос 1). Продолжая поражаться величием чудес, скрытых в Богоматери и Ее прославивших, певец Богоматери восклицает: «радуйся, совета неизреченного Таиннице; радуйся, молчание просящих веро; радуйся, чудес Христовых начало; радуйся, велений Его главизно».

Затем начинается ряд ветхозаветных величественных образов, под которыми прежде скрывалась, потом открылась духовная слава Богоматери, послужившей таинству воплощения Бога Слова: «радуйся, лествице небесная, ею же сниде Бог; радуйся, мосте, преводяй сущих от земли на небо» (икос 2); «радуйся, ниво, растящее многоплодие щедрот; радуйся, трапезо, носящая обилие очищений; радуйся, приятное молитвы кадило; радуйся, всего мира очищение» (икос 3); «радуйся, море, потопившее фараона мысленного; радуйся, каменю, напоивший жаждущие жизни; радуйся, огненный столпе, наставляя сущия во тьме; радуйся, покрове миру, ширший облака; радуйся, пище манны преемнице; радуйся, сладосте святые Служительнице; радуйся, земле обетования; радуйся, из Нея же течет мед и млеко» (икос 6). К Ней стеклись как бы все великие спасительные образы Ветхого Завета, потому что Она, ведь, «Селение Бога и Слова, святая святых большая, Ковчег, позлащенный Духом, Сокровище живота не истощимое» (икос 12).

Оторвалась мысль песнотворца от житейских бед означенными ветхозаветными образами великого таинства, чрез Пречистую Деву совершившегося. И переходя к временам «последним» Нового Завета, творец акафиста останавливает взор свой прежде всего и более всего на спасении духовном, которому Пресвятая Дева послужила: «радуйся, Агнца и Пастыря Мати; радуйся, дворе словесных овец; радуйся, невидимых врагов мучение; радуйся, райских дверей отверзение» (икос 4); «радуйся, во чреве носящая Избавителя плененным; радуйся, рождшая Наставника заблуждшим; радуйся, древо светлоплодовитое, от него же питаются вернии; радуйся, древо благосеннолиственное, имже покрываются мнози» (икос 7); «радуйся, столпе девства; радуйся, дверь спасения; радуйся, тлителя смыслов упраждняющая; радуйся, Сеятеля чистоты рождшая» (икос 10); «радуйся, купели живописующая образ; радуйся, греховную очищающая скверну; радуйся, бане, омывающая совесть» (икос 11).

В этой возвышенности явлений Богоматери великий урок нам: Господь посылает беды житейские не для того, чтобы оне, пригнетая тело, пригнетали и дух, но чтобы, напротив, чем более пригнетается тело, тем более порывался дух на высоту, как пар или воздух, чем более они сперты, тем выше стремятся подняться. Здесь образное напоминание о Кресте Христовом, под бременем которого падал Сын Человеческий, но на котором, сохраняя «дух бодр» в немощи плоти (Мф.26:41) подъял безмерно тяжкое бремя согрешений человеческих, раздрал и пригвоздил их рукописание и затем легко возлетел на небесную высоту, взяв на рамо и заблудившуюся овцу, падшего человека. Человек хочет вознестись на высоту благополучия и славы, не неся креста своего, но его высота всегда оказывается мнимою, по слову еще древнего пророка: «поникнут гордые взгляды человека и высокое людское унизится, и один Господь будет высок в тот день» (Ис.2:11). Если страдания житейские принимает человек без мысли о Кресте, они обращаются в бремя гнетущее, пригнетающее вместе с телом к земле и дух; если же человек принимает страдания, как Богом возлагаемый на него Крест, то силою благодати возвышается чрез них сначала дух, а затем, когда плоть покорится духу, то дух прославляется и в теле.

Будем поэтому молить Божию Матерь об избавлении от бед жизни таком, которое помогало бы возвышению духа. Будем молить: «не ввери мя человеческому предстательству, Пресвятая Владычице, но приими моление раба Твоего, скорбь бо обдержит мя: терпети не могу демонского стреляния, покрова не имам, ниже где прибегну окаянный, всегда побеждаем, и утешения не имам разве Тебе, Владычица мира, упование и предстательство верных, не презри моление мое, полезно сотвори», т. е. исполняя моление об избавлении от бед и скорбей жизни земной, «полезно сотвори», и для души это моление. Чем более человек будет сосредотачивать моление на однех житейских скорбях, тем более будет замедляться помощь и скорби не будут прекращаться, пока не будет ими сколько-нибудь уловлена душа, и как бы удою закрепиться самая совесть, чтобы извлечь человека из духовной погибели, более страшной, чем внешняя. Чем более молясь, человек будет обращать все внимание свое на душу гибнущую, тем скорее подаст Господь помощь и в бедах внешних, хотя бы человек о них как бы забыл и нарочито не просил. Аминь.

М. Смыслов¹³⁰

С восторгом и радостью прочитал я записки Аркадия Ильича о владыке Фаддее. Образ этого необыкновенного человека, который был близок мне и моей семье, предстал передо мною во всем величии и красоте. Многое из того, что содержится в записках, мне известно лично и особенно та часть, в которой упоминается о ежедневных богослужениях и страстных проповедях приснопамятного владыки. Не могу не вспомнить тысяч благоговейных богомольцев, неизменно присутствовавших на его богослужениях и огромной толпой сопровождавших его из церкви домой.

Верующие окружали его ореолом святости. В этой связи не могу забыть такого события. В единоверческом храме идет литургия. Владыка Фаддей стоит с чашей и преподает Св. Тайны. Верующие один за одним подходят к чаше. Но вот неожиданность: владыка отстраняет от чаши молодую девушку и с волнением что-то говорит ей. Девушка в слезах и в какой-то растерянности уходит с амвона, ее окружают, спрашивают о случившемся и она рассказывает, что вчера держала пари с подружками, что может причаститься без исповеди, но вот сегодня, едва подошла она к чаше, как неожиданно услышала от владыки: «Отойдите в сторону и не делайте греха; поисповедайтесь сначала...» Я помню и эту плачущую, растерявшуюся девушку и то огромное, потрясающее впечатление от ее рассказа.

Девушка эта впоследствии стала глубоко верующей и часто рассказывала людям об этом случае.

Помню я этого чудесного человека и молюсь об упокоении его святой души в обителях Отца Небесного.

А. А. Соловьев¹³¹

А. И. Кузнецов, в своих воспоминаниях о Высокопреосвященном владыке Фаддее, воссоздал со всей добросовестностью и душевной теплотой образ этого самого замечательного из наших иерархов XX столетия, возбуждавшего всеобщее умиление личностью своей и всеобщую к себе любовь.

Воспоминания эти имеют, несомненно, значительную ценность для истории нашей Церкви и для истинного понимания Православного духа.

К этому славному памятнику хочется возложить свое скромное приношение – личные воспоминания об этом дивном человеке и архипастыре, оставившем у всех, знавших его, самую светлую о нем память.

Переехав из Саратова в Астрахань в начале 1924 года, я по роду моей тогдашней службы был лишен возможности принимать активное участие в церковной жизни, но продолжал живо ею интересоваться, сохраняя то резко отрицательное отношение к «живоцерковникам», которое я со всей активностью проявлял в Саратове. О том, что происходит в церковной жизни, мне постоянно сообщала моя квартирная хозяйка – Т. А. Матвеева, вдова настоятеля Никольской церкви, у которой я поселился по приезде в Астрахань.

Т. А. Матвеева имела широкий круг знакомых среди астраханского духовенства, знала обо всем том, что происходило в церковной жизни, и сама принимала в ней некоторое активное участие. О владыке Фаддее она говорила с постоянным восторгом и умилением.

Иногда к ней заходили кое-кто их духовенства. Чаще других бывали священники Смирнов и Болтинский (всегда вместе). В то время им было лет по сорок. Это были священники образованные, интеллигентные, твердо противодействовавшие обновленцам. Когда они говорили о владыке Фаддее, то обычно ощущалась в их отношениях к нему некоторая двойственность: с одной стороны, они разделяли общее умиление его прекрасной личностью, его монашеской кротостью, смирением, чрезвычайной доступностью и простотой в обращении со всеми, с другой стороны, проглядывала добродушная ирония по поводу его метода управления епархией, состоявшего в полном самоустранении от всех административных дел. Правда, это не могло не казаться странным, совершенно необычным, противоречащим церковному порядку. Но ведь сам владыка-то был «необычный» во всех отношениях в ощущаемой всеми силе его глубокой молитвенности, в неутомимых, беспрестанных богослужениях (владыка служил литургию ежедневно), в его таком же неутомимом постоянном проповедничестве (владыка говорил проповеди за каждым богослужением), в его подлинном аскетическом образе жизни. Такому архипастырю можно было устраниться от всякого администрирования в обычном смысле, так как он осуществлял духовное руководство паствой, безмерно превосходящее всякое администрирование.

У Матвеевой я познакомился и с о. Димитрием Стефановским и протодиаконом о. Антонием Поздняковым. Отец Д. Стефановский своим обликом напоминал мне владыку Петра [Соколова] епископа Сердобского [викария Саратовской епархии. – Сост.]. Он и был, подобно владыке Петру, таким же твердым, прямым, смелым человеком, беззаветно преданным Церкви. Протодиакон Антоний Поздняков был таким же «необычным» диаконом, каким «необычным» был и владыка Фаддей. В детски ясных глазах о. Антония светилась кротость, доброта и чистота его души. Он имел красивую внешность: чисто русское правильное лицо, густые, длинные, кудрявые волосы золотисто-русого оттенка. Общий облик его был светлым и ясным, та же преданность Церкви.

В то время я ходил в церковь довольно редко, обычно на богослужения, совершавшиеся владыкой Фаддеем. Они производили на меня глубокое впечатление. Особенно памятно мне, с какою умилительной кротостью, с каким искренним глубоким религиозным чувством он возглашал: «Услыши ны, Боже, Спасителю наш, упование всех концев земли и сущих в море далече». Когда я впервые это услышал, то был совершенно потрясен, ибо я совершенно ясно слышал не богослужебный возглас, но обращение владыки к Богу, как предстоящему перед ним живому Существу. И вообще все богослужение владыки производило впечатление живой, непосредственной его беседы с Богом. Это ощущалось не только мною, но и многими, а возможно, и всеми.

В домашней обстановке мне пришлось видеть владыку Фаддея всего один раз у священника Иоанно-Златоустовской церкви о. Феодора Лебедева. Не помню, о чем говорили за столом. Владыка казался спокойно сосредоточенным и как бы несколько отчужденным от всего окружающего, казалось, что он находится в ином плане бытия, и это представлялось наиболее необычным для него, как архиерея и как человека. Это впечатление необычности владыки было таким же всеобщим, как и умиление перед его личностью, возбуждавшее всеобщую любовь к нему.

При таком епископе, каким был владыка Фаддей, обновленцы не могли, конечно, иметь никакого внутреннего успеха, так как вся ложность их отношения к Церкви становилась совершенно очевидной при сопоставлении с отношением к Церкви такого истинного архи­пастыря, каким был приснопамятный владыка Фаддей.

В этой связи мне вспоминается интересный факт. В 1925 году обновленческий «митрополит» Александр Введенский читал во всех городах по Волге свои лекции и вел диспуты. Одновременно на местах он проводил политику укрепления обновленчества. О своей поездке Введенский поместил очерк в журнале «ВЦУ»ⁱ. В нем он писал, что «в Астрахани ничего нельзя сделать полезного для Церкви, пока там сидит епископом фанатик Фаддей». Конечно, правильнее было бы сказать, что в Астрахани нельзя было причинить вреда Церкви, пока там такой дивный епископ Фаддей.

В 1928 году владыка Фаддей управлял Саратовской епархией и там в самое короткое время приобрел такую же всеобщую любовь.

Вечная память светлому Ангелу нашей Святой Церкви!

О кончине владыки Фаддея мне стало известно в марте 1934 года. Тогда в Покровской церкви была совершена панихида по нем. Панихида носила интимный характер, совершалась без посторонних лиц, в присутствии только церковного причта и старосты.

Священник о. Болтинский, совершавший панихиду, доверительно сообщил мне, что известие о кончине архиепископа привез из Москвы епископ Андрей [Комаров], узнавший о кончине от близких к митрополиту Сергию [Страгородскому] (Патриаршему Местоблюстителю) кругов. Епископ Андрей так передавал об этом событии Болтонскому, что смерть владыки Фаддея является достоверным фактом и что в Москве в Дорогомиловском Соборе была уже совершена панихида. Может быть, и еще кое-что об этом знал о. Болтинский, но ничего другого мне он не сказал. Я понимаю его, потому что в те времена на эту тему страшно было говорить.

Однако интимность панихиды очень скоро стала достоянием широких кругов верующих. Их не удовлетворяла скудная информация о кончине дорогого человека, они хотели знать подробности. Вскоре побрели по городу слухи, что кто-то куда-то ездил и будто бы с достоверностью узнал, что владыка Фадцей жив и находится в заключении. Слух этот стал всеобщим, люди порицали преждевременность панихиды и как бы в противовес ей массами подавали записки о его здравии. Церковь волновалась, были слышны обвинения епископа Андрея в том, что он преднамеренно распустил слух о кончине владыки. Для подозрений такого рода выдвигались основания. Дело в том, что епископ Андрей не пользовался авторитетом у верующих. Отсутствие авторитета объяснялось просто. Новый епископ был слишком бесцветен на фоне двух своих предшественников-архиепископов Фадцея и Филиппа (Ставицкого). И в самом деле, на протяжении одного десятилетия – две слишком колоритные, выдающиеся фигуры и одна слишком посредственная. Верующие это видели и, конечно, сравнивали. На первых порах епископ Андрей вел себя скромно, часто служил, верующие посещали его службы, но епископ Андрей не мог не видеть, что астраханская паства насыщена духом святости Фаддея и пламенеет христианским энтузиазмом Филиппа. Чтобы поддержать этот дух, нужно обладать духовными дарованиями своих предшественников. Но как быть, если таких дарований новый епископ не имел?

Вероятно, это обстоятельство озадачивало епископа Андрея, и он искал путей если не к сближению с паствой, то, по крайней мере, к ослаблению влияния на верующих своих предшественников.

Но на этом пути он сделал неверный шаг, прекратив возношение за богослужениями имени архиепископа Филиппа [Ставицкого]. Это оскорбило верующих, а архиепископ Филипп отозвался на это событие посланием к верующим (из тюрьмы), в которой резко осуждал епископа Андрея в самоуправстве и, как правящий епископ, запретил епископу Андрею, как викарию Вольскому, служить в Астраханской епархии. Конечно, никакого действия это послание на епископа Андрея не оказало, он продолжал служить и не думал об отступлении.

В апреле месяце епископ Андрей (после высылки из Астраханской тюрьмы архиепископа Филиппа) стал правящим и теперь объявил войну «Фаддеевщине» и «Филипповщине». Мне однажды довелось слышать слово епископа Андрея с амвона: «Фаддеевщину и Филипповщину я вышибу. Ее надо выжечь каленым железом...» Нетрудно представить себе настроение верующих: оно было враждебным. Через несколько месяцев это настроение верующих вылилось в обструкцию. Вот как это произошло. Епископ Андрей находился под арестом с октября 1930 года по февраль 1931 года. Епархией управлял Енотаевский викарий епископ Алексий (Орлов), скромный, обаятельный человек, молитвенник. Его полюбили и приглашали служить по приходам. Так было и в канун Сретения Господня 1931 года. Его пригласили служить всенощную в Тихвинскую церковь. Он приехал, его встретили, служба началась. Вскоре сюда же в церковь прибыл епископ Андрей (утром освобожденный из тюрьмы). Епископ Андрей, никем не встреченный, прошел в алтарь. Что произошло в алтаре – неизвестно, но только на литию вышел епископ Андрей. В церкви поднялся шум. Было слышно: «Где же владыка Алексий?» Верующие подступили к епископу Андрею: «Владыка, вы нам не нужны, уходите отсюда... Мы не хотим вас... Вы хотели всех нас каленым железом... Уходите!»

Служба была прервана. Епископ Андрей хотел что-то сказать, но во всеобщем гвалте слов его не было слышно.

В ближайшее воскресенье этот инцидент повторился в церкви Иоанна Златоуста. Там епископа Андрея не пускали в церковь.

Епископа Алексия вскоре выслали из города, а епископ Андрей, которому, после всего случившегося нужно было покинуть город, остался в Астрахани и не переставал твердить о «Фаддеевщине» и «Филипповщине». Таков был епископ Андрей.

Легко понять, что такие отношения епископа с паствой не могли развиваться на основе взаимного доверия между ними. Именно в этом корень подозрения верующих в недостоверности известия о кончине владыки Фаддея, поскольку это известие вышло от епископа Андрея.

Отсутствие уважения к епископу Андрею объяснялось еще и тем, что он был необычайно простоватым в быту. Носил он широкую и очень длинную серую рубашку без пояса «нараспашку», брюки были заправлены в рабочие сапоги, на голове старая помятая шляпа. В таком наряде он щеголял по городу с неизменной громадной кошелкой в руках. Его видели на рынках торгующимся с бабами. На психологию верующих это действовало отрицательно. Все видели епископа как бы растворившимся в обычной житейской обстановке, погрязшим в суете жизни.

Разумеется, я был далек от такого рода подозрений. Мне казалось совершенно невероятным, чтобы архиерей, а не какой-нибудь искатель приключений, решился на такую авантюру. Скорее всего епископ Андрей сам мог заблуждаться, находясь во власти недостоверного источника. В нем могло недоставать чувства критического такта, кругозора, но такое вероломство, в котором его подозревали, для меня было исключено.

Личные отношения с владыкой возлагали на меня обязанность найти истину. Я разослал письма: матери и сестре владыки – в Васильсурск, по последнему месту жительства владыки – в Тверь. И никакого ответа. Я поехал в Тверь. Хозяин дома, где жил владыка (помнится на ул. Крылова) любезно, но таинственно, как это было принято в то время, сообщил мне об аресте владыки, о смерти его матери и высылке из города его сестры. Арестован владыка был среди дня, был совершенно спокоен: ни тени волнения или испуга. Перед уходом поклонился в ноги матери и сестре, сказав: «Как я вас измучил», – потом благословил их. Вот все, что я узнал от владельца дома, посоветовавшего мне обратиться за подробностями к настоятелю Троицкой церкви.

Церковь Троицы – за городом. Чтобы попасть туда, нужно перейти деревянный мостик через узенькую речку. Было воскресенье, служба кончалась, я подождал о. Михаила у выхода из церкви. Вот какой диалог произошел между нами: Известно ли о. Михаилу о кончине владыки Фаддея? Да, известно; я служил по нем панихиду. Из каких источников это ему известно? Подают нам заупокойные записки, вот мы и служим. Я имею в виду официальные источники? Лично я не располагаю официальными данными, архиерея у нас нет, спросить не у кого, а вообще слух о кончине владыки упорный.

Мой собеседник говорил со мною неохотно. Я понял это и больше ни о чем его не спрашивал. Он уже повернулся, чтобы идти дальше, но что-то вспомнил и сказал: «Вон, смотрите, идет старичок-священник, он кое-что знает; спросите у него». Я догнал батюшку, пошел с ним рядом, познакомился. Это был протоиерей Петр Авксентьевич Соколов из города Бузулука, недавно освободившийся из заключения и теперь проживавший в Твери у дочери. Он был глухой, на улице говорить с ним было невозможно, и я зашел к нему домой. Вот что я узнал от него. Какая-то старушка, почти ежедневно приходившая в ГПУ с передачками для владыки Фаддея, однажды утром, по обычаю, принесла передачу. Постучав в окошечко к коменданту, она протянула туда узелок, но сидевший за окном человек передачи не взял и захлопнул окно, что-то пробормотав неясное. Через несколько минут окошечко вновь открылось и тот же человек подал старушке завернутые в бумагу вещи: подрясник, скуфью и белье. Это было неожиданно, старушка была озадачена, страшная догадка мелькнула в голове. Снова стала старушка стучать в окошечко и с мольбой просила объяснить, что все это значит, дескать, не умер ли владыка? Из окна грубый, лаконичный ответ: «да» и окно захлопнулось.

Слух этот стал немедленным достоянием всех верующих, и вот заупокойные панихиды. Сам о. Петр был уверен в совершенной бесспорности кончины владыки.

Вот такие сведения я добыл в Твери.

В Москве я побывал на Басманной¹³² – в резиденции Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия [Страгородского], который не мог меня принять, а его секретарь сообщил мне, что о кончине владыки известно только из частных сведений и что митрополит не располагает официальными сведениями.

Я был огорчен неудавшейся миссией, но что было делать в условиях того времени? Оставалось одно – примириться с тяжкой мыслью о кончине владыки. Конечно, тяжело было сознавать бессилие проникнуть в тайну этого события, но тогда я утешал себя мыслью, что обстоятельства кончины владыки Фаддея не могут пройти бесследно для истории; когда-то тайное станет явным. Сейчас наша Церковь измученная, израненная, лежит в обломках, но ведь не вечен девятый вал?…

1938 год. Как-то я нашел в своем почтовом ящике плотно запечатанный конверт. В нем лежал любопытный документ. Это была копия безымянного письма на имя неизвестной Марии Васильевны. Письмо было написано через копировку, из чего можно было заключить, что оно распространялось среди многих лиц. В письме излагались обстоятельства кончины владыки Фаддея. Отлично помню, что письмо начиналось так: «У нас в Твери 20 декабря погиб владыка Фаддей. Помолитесь за упокой его святой души там у себя в Астрахани...» Далее следует описание гибели. Владыка находился во внутренней тверской тюрьме. Как-то утром, по обычаю, пошел он в туалетную комнату, находившуюся в коридоре. Едва наступил он на пол, как пол обрушился и он упал в глубокую выгребную яму, там и скончался. В письме не был указал год, когда произошла эта трагедия, т. е. относилось ли это к 1937 году, или письмо имело свою историю, тянувшуюся с 1934 года. Позже мне стало известно, что официальная панихида (заочная) по владыке Фаддее была совершена протоиерем Η. Ф. Колчицким в Елоховском соборе 2(15) января 1938 года. Если сопоставить две даты, т. е. 20 декабря и 2(15) января, то последовательность обоих событий приводит к выводу, что кончина владыки случилась 20 декабря 1937 года [2 января 1938 года? – Сост.]. В таком случае вернее предположить, что со времени его ареста в 1934 году и до кончины – в 1937 году, владыка находился в местах заключения, откуда, по обстоятельствам того времени, он не мог подать о себе вестей. Все могло быть в то время!¹³³

Историю с возвратом его вещей тоже нетрудно объяснить: пришла фантазия тюремной администрации нарядить его в тюремную «спецодежду», чтобы он не выделялся из среды других, вот и сделали, а самый возврат вещей облекли в тайну. Как все это похоже на нравы того времени!

В качестве примечания о кончине архиепископа Астраханского Митрофана (Краснопольского) приводим рукописную брошюру А. Ильичева (Кузнецова А. И.) «Архиепископ Митрофан Астраханский (в последние годы жизни)». 1964 г.

Архиепископ Астраханский Митрофан (Иван Васильевич Краснопольский) был назначен с 6 июля 1916 года на Астраханскую кафедру с Минской кафедры, на которой был с 3 ноября 1912 года. Его назначение было встречено астраханцами с огромным восторгом и любовью. Дело в том, что владыка Митрофан принадлежал к числу лиц, о которых принято говорить, что они деятели первой величины. Он был известен всей России как выдающийся церковный деятель: первоклассный проповедник, обладающий всеми качествами ораторской эрудиции, администратор, неутомимый, энергичный работник на ниве церковной и молитвенник. Россия знала архиепископа Митрофана и как члена Государственной Думы. Его страстные речи с думской трибуны были предметом всеобщего внимания.

На пятой сессии третьей Государственной Думы 16 апреля 1912 года владыка Митрофан произнес сильную речь в защиту Православной Церкви, а 13 мая вместе с другим членом Думы – епископом Евлогием (Георгиевским) защищал в Думе тезис о значении Православной Церкви в России, как первенствующей (об этом есть у В. И. Ленина, в собрании сочинений, т. 15, стр. 382, 390¹³⁴). Тогда обсуждалась смета Синода. Полной неожиданностью для депутатов Думы явилось заявление одного из членов Думы – представителя левого течения: «Ни одного гроша народных денег – этим кровавым врагам народа, затемняющим народное сознание», «религия – опиум народа». И вот на долю архиепископа Митрофана выпало тяжелое послушание парировать такой удар. Речь его была потрясающей, логика – непревзойденная.

Вот такая всесторонне эрудированная величина воссияла на старинной свещнице Астраханской Церкви, встреченная астраханцами с триумфом.

В первую же литургию, которую совершал вновь прибывший архиепископ в кафедральном Успенском соборе в Кремле, при огромном стечении верующих, он произнес проповедь, отметив в ней ужасы происходящей войны, призвал паству к упованию на покровительство Божие, к усилиям и жертвам. Маститый протоиерей – Астраханский вития – Н. Г. Пальмов – так отзывался о речи владыки Митрофана: «Много на своем веку слышал я ораторов церковных и светских, многие вызывали у меня слезы, но такого оратора слышал я впервые: образность, темперамент, сила эмоции, глубочайшая вера в помощь Божию захватили меня до такой степени, что я был готов в благодарности пасть к его ногам».

Едва ознакомившись с состоянием епархиальных дел и наладив правильное их течение, владыка принялся за многотрудную работу, достойную его энергии и неиссякаемого энтузиазма. Это была подготовка к прославлению Астраханского митрополита Иосифа и проект восстановления Патриаршества на Руси. Это – два замечательных памятника, которые воздвиг себе приснопамятный владыка в сердцах верующих Руси. Он вошел в вечную историю Православной, и в первую очередь – Русской Церкви, как добрый воин, подвизавшийся добрым подвигом, как преданный, верный Церкви сын.

Канонизация святителя Иосифа была давно насущным вопросом. В кафедральном соборе, где почивают мощи мученика, собирались сведения, составлялись описания чудесных исцелений лиц, прибегавших к молитвенной помощи святителя Иосифа. В 1912 году кафедральный протоиерей И. Саввинский выпустил брошюру под названием «Святитель Иосиф, митрополит Астраханский». Автор систематизировал эти сведения, подробно изложив: кто, когда и при каких обстоятельствах получил чудесную помощь по молитвам святителя Иосифа. Это были заявления, присланные в свое время в собор из разных населенных мест Астраханской губернии и других городов. Синодальная Комиссия, прибывшая в Астрахань после опубликования брошюры о. Саввинского, подробно ознакомилась с положением дела и состоянием мощей святителя Иосифа. К началу 1913 года, при епископе Феофане (Быстрове)¹³⁵ ясно определилось, что св. Иосиф занимает достойнейшее место в сонме святых, в России просиявших, и что прославление его справедливо и неотложно. Однако по неизвестным причинам канонизация его затянулась. Преемники епископа Феофана – епископы Никодим (Боков)¹³⁶ и Филарет (Никольский)¹³⁷ отстраняли от себя этот важнейший для Церкви вопрос, и дело заглохло.

Архиепископ Митрофан с присущим ему сознанием чрезвычайной важности такого события, как прославление новоявленного угодника Божия, взялся за дело.

М. Н. Капустин, бывший тогда псаломщиком в кафедральном соборе, так вспоминает тот момент в деятельности владыки Митрофана: «Он воскресил дело о прославлении святителя Иосифа и со всей страстью предался этой идее. Все мы – соборный причт, чиновники Консистории и приглашенные со стороны лица – были заняты этим делом. Владыка всем нам давал поручения и настойчиво требовал точного исполнения. А дел было много. Нужно было произвести архивные разыскания, отыскивать, подбирать подлинные заявления. Каждое такое заявление владыка сам сличал с текстом брошюры Саввинского. Мы вызывали заявителей из разных уголков обширной губернии и производили опрос: принадлежит ли заявление самому заявителю, при каких обстоятельствах оно написано, в чем именно выразилось чудо исцеления, не оказывал ли кто давления на заявителя, в смысле уговора подать заявление или прямой фальсификации фактов. Мы и сами ездили к заявителям, если они не являлись по нашим вызовам. Сам владыка неизменно принимал участие в таких вопросах. Судите сами, какая это была огромная, спешная работа».

Когда эта подготовительная и проверочная работа была закончена, владыка создал комиссию и дал ее членам различные поручения. Один из членов этой комиссии, ныне здравствующий Н. Кочергин рассказывает: «Мне и моему брату Е. Кочергину владыка поручил составить житие св. Иосифа, тропарь и кондак, профессору А. А. Дмитриевскому – службу святителю, сам владыка взял на себя обязанность составить акафист, художнику Цветкову было поручено написать икону угодника. Все мы работали с большим усердием и успешно выполнили поручение архиепископа. Владыка составил доклад Св. Синоду, прочитал нам его, позволил предложить ему некоторые поправки и поблагодарил за работу».

Работая над прославлением святителя Иосифа, владыка Митрофан одновременно и с такой же энергией готовил доклад Поместному Собору о восстановлении Патриаршества на Руси.

Письмоводитель Консистории В. И. Кузнецов рассказывал: «Владыка Митрофан поручил мне переписывать на пишущей машинке обширные исторические исследования о Патриаршестве, паломнические статьи в журналы и газеты, тезисы к докладу, справки, выписки из ученых трудов. Иногда поздно вечером я шел в архиерейские покои и нес ему то, что я успевал сделать за день. Я заставал владыку за письменным столом, буквально заваленным стопами книг и журналов. Владыка сидел, сосредоточенно думал, писал, а я и келейник стояли около стола – нас он не замечал».

Вот какой гигантский труд ожидал Преосвященного Митрофана в Астрахани в первые же месяцы пребывания его на кафедре.

29 июня 1917 года, в день престольного праздника, владыка совершал литургию в сослужении викария – епископа Царевского Иннокентия (Кременского) в церкви Петра и Павла (против тюрьмы) – ныне несуществующей. После проповеди он говорил народу: «Мы все приготовили к Поместному Собору, что касается восстановления Патриаршества в Русской Церкви и прославления святителя Иосифа.

Наконец, после многих трудов, нам удалось дело о прославлении дорогого нам всем мученика сдвинуть с мертвой точки. Веруем, что святитель Иосиф, украшенный мученическим венцем, займет в сонме святых достойное место. Слава Богу за посланную мне и моим соработникам великую помощь в этом святом деле. Святителю Отче Иосифе, моли Бога за нас!»

Будущий мученик, прославляя святителя Иосифа, не думал тогда, что эта любовь к святому готовит и ему мученический венец. Пройдет немного времени, и она поведет его по тому же крестному пути, который некогда изведал святитель Иосиф.

С виду владыка Митрофан был строг. Может быть, это была природная строгость или, может быть, сосредоточенность, собранность, соединенные с огромной волей и требовательностью к себе и людям. Ключарь собора о. Димитрий Стефановский рассказывал автору: «Я сначала боялся его, – уж очень строгим он мне казался, а потом, узнав его ближе, убедился, что владыка ласков и добр. Бывая часто по долгу службы в архиерейском доме, я все ближе знакомился с личной жизнью владыки и все больше убеждался в том, что владыка прост и гостеприимен. Узнал и еще одну его черту: он много молился, каждый день был за литургией в крестовой церкви. Он очень рано вставал и до литургии успевал заняться делами».

Известный оперный певец – астраханец И. И. Великанов вспоминал: «Нужно было мне представляться владыке по поводу избрания меня членом Поместного Собора. Иду к нему и дрожу: как владыка примет меня, какой-то он строгий. Но как мне было приятно разочароваться в моем ложном убеждении. Владыка ласково меня встретил, усадил в кресло и, благословляя, обнял меня, а затем несколько раз повторил: „Хорош, хорош избранник!” Второй раз пришлось мне быть у владыки за несколько дней до отъезда на заседания Собора. Теперь я шел к нему смело. Владыка беседовал со мною и с другим членом Собора – доктором Романовым о предстоящих наших обязанностях на Соборе, осведомился, как нас обеспечили на дорогу деньгами, сколько именно дали каждому, есть ли у нас в Москве знакомые, берем ли мы галоши и зонты на случай дождя. Одним словом, выспросил у нас все до мелочей и сам проводил нас до дверей, ласково прощаясь с нами».

Отец Димитрий Стефановский как-то провинился в чем-то, это вызвало замечание со стороны владыки, которое он сделал почтенному о. ключарю в несколько повышенном, раздраженном тоне. «Я обиделся, – говорит о. Димитрий, – владыка понял это и, переменив тон, взял меня за руку, посадил в кресло, сел рядом со мною и с мягкой грустью заговорил: „Сам я знаю, что кажусь всем людям строгим, и часто думаю, что это за отвратительная черта? Но всегда успокаиваю себя тем, что это вовсе не суровая строгость, а скорее строгая задумчивость. Если бы вы знали, как суровы и безрадостны были мои детские и отроческие годы! Сколько человеческой гадости мне пришлось узнать, сколько обид, унижений, огорчений перенести! И вот с ранних лет легла на мое лицо печать задумчивости, и никак не могу справиться с нею”».

Автор этой рукописи интересовался историей детства и отрочества владыки Митрофана, но сведений об этом отыскать не мог. В письме из ссылки о. Димитрий Стефановский указывал, что интересующие автора сведения имеются у бывшего соборного старосты Д. И. Пряхина, но где он живет, жив ли он, автору долго не удавалось установить, и вот, наконец, встреча с Д. И. Пряхиным состоялась.

В свое время, после кончины владыки Митрофана, мать архиепископа Анастасия Семеновна рассказывала Димитрию Ивановичу Пряхину историю своей семейной жизни. «Она говорила, а я записывал слово в слово все, что слышал», – вспоминает Пряхин. Вот, что он записал.

«Я была дочерью сельского причетника, бедного, но благочестивого. У отца были еще дети помимо меня, так что мне не пришлось, по недостатку в семье средств, много учиться. Окончила я сельскую школу – вот и все мое образование, а дальше надо было помогать матери по хозяйству и по уходу за другими детьми. Рано меня решили сбыть с рук – выдать замуж и прочили видеть меня замужем за духовным лицом. Я и сама, когда пришла пора, все думала, уж если выходить замуж, то чтобы муж был обязательно священником: все-таки нужды будет меньше, чем у сельского псаломщика, вроде моего отца. Но никто из кандидатов в священники не сватался ко мне, – кому нужна такая бедная невеста! Не сбылась моя мечта, и вышла я замуж за простого рабочего. В нашей местности был небольшой кирпичный заводик, вот мой муж и работал на нем, делал кирпичи. При нашей бедности мне пришлось помогать ему, и я научилась этому ремеслу, делала кирпичи не хуже мужчин. Горько я думала о своей бедности и, молясь Богу, просила Его, чтобы у меня родился сын. Ах, если бы сын! Непременно он стал бы духовным лицом, я посвятила бы его Богу. Однажды я была в своем уездном городе и зашла в собор. Припала я там к иконе Божией Матери, прося Ее даровать мне сына, и так умилилась этой молитвой, что с тех пор была уверена, что у меня родится сын. И вот Бог дал мне сына Ваню. Разве я могла думать тогда, что мой сын, сын бедной каменщицы, будет известным в России святителем и что людская вражда приведет его к такой страшной кончине.

Шли годы, мальчик рос, а затем пришло время отдавать его в школу. Здесь же в нашем селе он и учился в сельской школе. Учился он прилежно и окончил школу первым учеником. Повез его отец в город, чтобы определить в духовное училище, но это было не так просто. Училище – для детей духовенства, в него трудно было попасть деревенскому мальчику – сыну каменщика. Кроме того, его надо в городе кому-то содержать, а на какие средства? Нечаянно для Вани¹³⁸ явился благодетель – его сельский учитель, полюбивший Ваню за прилежность в школе. Он вызвался определить его в духовное училище и оказывать ему содержание. Вот так с грехом пополам и стал наш сын учиться в духовном училище. Мы с отцом радовались, что сын наш будет духовным. Приезжал Ваня на каникулы, да и я иногда ездила к нему, когда очень скучала. Странное дело, я стала замечать в нем какую-то перемену. Он был задумчив, неразговорчив, избегал своих товарищей. Когда я спрашивала у него, что с ним случилось, он отмалчивался, а иногда с какой-то безнадежностью махал рукой. Может быть, скучал мальчик среди чужих ему людей? – думала я. Только потом от товарищей узнала, что в училище его обижали сверстники, называли мужиком, били, избегали с ним разговаривать. Ваня чувствовал себя одиноким и, конечно, загрустил. Однажды, в год окончания духовного училища, над ним устроили грубую шутку. Во дворе училища ученики накатали ледяную гору и в одну из перемен затащили на нее Ваню и толкнули вниз. Он покатился кубарем и влетел в окно кабинета инспектора училища. Зазвенели стекла, в кабинете поднялась суматоха. Злые товарищи сумели всю вину возложить на Ваню, он был обвинен в озорстве и исключен из числа учеников. Заступаться за него было некому, к несчастью, его благодетель только что умер. И вот я, низко кланяясь начальству, прошу его не исключать. Спасло его от исключения то, что он был лучшим учеником и что до окончания курса оставалось всего несколько месяцев. Потом Ваня поступил в духовную семинарию, и уже сам содержал себя, зарабатывая частными уроками. На мою долю, наконец, выпал счастливый день, о котором я так мечтала и которого так ждал его покойный отец, – мой сын стал священником. Это была необыкновенная радость – радость моей сбывшейся мечты.

Через несколько лет он овдовел, затем Академия, монашество, и вот Господь вознес его на высшую ступень священства – архиерейство. Перед хиротонией он просил меня привезти ему старинную семейную икону Богородицы „Умиление”, он очень любил ее и каждый день молился перед этой иконой».

Бедная мать рассказывала мне все это, прерывая рассказ рыданиями, говорит Д. И. Пряхин. В заключение она сказала: «Если придет время и вам представится возможность перенести прах моего сына в другое место, умоляю вас положить его рядом с могилой св. Иосифа и меня около него».

Мать владыки, после его кончины, поселилась в Благовещенском женском монастыре. Игумения Платонида отвела ей келью. Почти каждый день Анастасия Семеновна была на могиле сына, просиживала там целые часы. Умерла она в двадцатых годах и погребена на городском кладбище в склепе монастыря. Икону «Умиление» она передалао. Димитрию Стефановскому, дочь которого Елизавета Димитриевна отвезла ее в Михайловский монастырь – в Киев. При закрытии монастыря икона все еще находилась там, о чем Е. Д. Стефановская рассказывала автору. На обратной стороне иконы Е. Д. прочла надпись: «Смиренный инок Митрофан».

Вероятно, источник кажущейся внешней строгости приснопамятного владыки и следует искать в тяжелых обстоятельствах его раннего возраста, наложивших на него печать в действительности не принадлежавшего ему облика.

В личной жизни он был прост и нетребователен. Иподиакон Иоанн Пупов, или, как его все звали – Ванюша, вспоминал, как часто владыка посылал его с деньгами в бедные семьи. Кстати сказать, Ванюша так любил владыку, что переживал его кончину страшно тяжело. Говорили, что на этой почве он заболел туберкулезом и на глазах у всех таял.

Итак 15 августа 1917 года в Москве открылся Поместный Собор Русской Православной Церкви. Владыка Митрофан выехал в Москву 1 августа (с ним вместе выехали викарий Царевский Иннокентий [Кременский]¹³⁹, в связи с переводом его на другую епархию). Какую роль играл владыка Митрофан в решении соборных дел, видно из бюллетеней соборных деяний. Еще подробнее об этом рассказывали члены Собора – Великанов и Романов. Владыка был избран членом чуть ли не всех комиссий, к нему обращались за справками, он выступал с речами, предложениями и проектами решений. Будучи подвижным, он успевал везде. «Нам приходилось удивляться, как этот человек может столько и с таким знанием дела работать! Он мог сутками не спать и все работать и работать», – вспоминал доктор Романов. С большим чувством и благоговением сделал владыка Митрофан доклад Собору о необходимости канонизации святителя Иосифа, и, когда этот вопрос был решен Собором, владыка немедленно отслужил молебен перед привезенной им из Астрахани иконой новоявленного святителя, не дожидаясь общесоборного молебна по этому случаю.

С 11 октября по 5 ноября 1917 года Собор обсуждал вопрос о восстановлении в России Патриаршества. Как известно, основным докладчиком по этому вопросу был владыка Митрофан. Его доклад вызвал ожесточенную полемику. Известно, что на Соборе были оппозиционные силы, противодействовавшие восстановлению Патриаршества. Целых двадцать шесть дней шли ожесточенные дебаты. Титлинов, Рубцов, Кузнецов, Кашменский и ряд других участников Собора яростно нападали на идею Патриаршества и, конечно, на докладчика – епископа Митрофана. Владыке нужно было отбиваться от этих враждебных сил, он выступал против каждого из них. «Посмотрели бы вы на него в эти дни боевых схваток, – говорил И. И. Великанов. – Он почти не сходил с трибуны Собора и бесконечно выступал в защиту Патриаршества». Наконец, идея Патриаршества победила, потому что имя Патриарха дорого русскому православному сознанию, потому что подавляющее большинство церковных людей шло на Собор, чтобы отстоять свой искони сложившийся церковный строй, нарушенный два века назад Петровскими реформами. Как радовался владыка Митрофан победе истинно православных сил на Соборе: «Он расцеловал каждого из нас», – говорил И. И. Великанов.

Доклад и часть речей владыки Митрофана были напечатаны в газетах, в том числе и в Астраханских епархиальных ведомостях. Это был последний номер ведомостей, вышедший в декабре 1917 года, после чего издательство Ведомостей прекратило свое существование (было закрыто).

Здесь необходимо остановиться и забежать вперед, чтобы согласовать решения Собора по вопросам: прославления святителя Иосифа и восстановления Патриаршества и историческими данными, как они изложены в официальной печати.

В циркуляре наркома юстиции Курского №73 от 14(27) августа 1920 года «О ликвидации мощей» содержится указание на то, что «церковники в целях политического воздействия на отсталые массы, канонизировали митрополита Иосифа Астраханского, одного из видных деятелей по подавлению восстания эпохи Степана Разина». Этим, дескать, Церковь продолжает дореволюционную практику лжи и обмана верующих.

Но прославление св. Иосифа произошло не вдруг. Подготовка к нему длилась 12–15 лет, и самый факт канонизации его Собором явился лишь естественным развитием истории этого вопроса, было бы удивительным для русского Православного сознания, если бы прославление мученика Собор оставил без внимания и без соборного решения. Какая же здесь неожиданность и нарочитость, приуроченная к какой-то политической акции.

Такая же историческая неточность [а, говоря точнее: фальсификация. – Сост.] содержится и в оценке второго соборного решения – восстановления Патриаршества. В обвинительном заключении по делу Патриарха Тихона, обвинявшегося тогда в сопротивлении изъятию церковных ценностей, Вышинский, вспоминая в 1923 году деятельность Поместного Собора, критикует архиепископа Митрофана, как докладчика на Соборе по этому вопросу. «Основная мысль выступавшего по данному вопросу докладчика – епископа Астраханского Митрофана заключалась в утверждении, что русскому народу нужен духовный вождь и руководитель, который мог бы явиться представителем подвига и дерзновения и как стоятель за Русскую Церковь (читай: за интересы церковных и помещичьих землевладений и сохранения возможности прежней эксплуатации трудящихся, так как церковная фразеология была тут только формой)». [О каких это «церковных землевладениях» провокационно болтает здесь Вышинский в 1923 году?! – Сост.].

Чего здесь больше: неосведомленности или искусственных натяжек? Идея Патриаршества в России не принадлежит времени, совпадающему с эпохой Собора 1917 года. Она родилась одновременно с петровской церковной реформой, упразднившей Патриаршество. Уже тогда истинное церковное сознание скорбело по поводу управления Церковью «Патриархами в вицмундирах, а позднее – во фраках». К началу нашего времени вопрос о Патриаршестве приобрел такую актуальную форму, что он стал ареной борьбы между разными течениями. В ходе этой полемики защитники идеи Патриаршества давным-давно выработали и формулу, на которой базировались их взгляды: Патриарх – это Отец, церковный вождь, стоятель за Церковь. Именно этих аспектов и держался на Соборе докладчик – архиепископ Митрофан. Поэтому и в его фразах: «представитель подвига и дерзновения» вовсе не содержалось каких-либо политических девизов или намеков, противоречивших современной политической действительности. Если бы Собор происходил в дореволюционную эпоху, то и тогда эти фразы прозвучали бы одинаково, и никому в голову не пришло бы истолковывать их в противоречии с их чисто церковным смыслом. Само собой разумеется, что квалификация Вышинского ясного и простого смысла доклада в виде какой-то фразеологии, скрывавшей в себе надежды на сохранение в стране дореволюционных помещичьих порядков, объяснялась знаменем времени и попыткой выдать желаемое за действительность.

Нельзя насиловать историю!

В другом месте того же обвинительного заключения Вышинский, вновь коснувшись выступления архиепископа Митрофана на Соборе, говорит следующее: «В слове в день избрания Белавина в патриархи епископ Митрофан, резко обрушившись на русскую революционную современность, клеветнически им охарактеризованную как совокупность обмана, лжи, грабительства и клятвопреступления, заявил: „Чего же мы ждем от нашего грядущего патриарха, чем он должен явиться на Руси? По обстоятельствам переживаемого времени он, прежде всего, должен собрать все живые, верующие силы народа и вдохновить его на подвиг служения тем вековечным заветам, на каких строилась и жила Россия. Среди общего распада и разрухи он должен идти впереди своего стада, воодушевляя его своим примером”». И снова идет речь не о политических, а о живых церковных силах, т. е. силах, совокупность которых способна отстоять интересы Церкви. Если к тому моменту создалась реальная угроза Церкви, то как же должен был поступить любой иерарх, любой сын Церкви, для которого небезразличны интересы Церкви? Он, естественно, ожидает от патриарха мер, направленных к защите церковных интересов. Но ведь это не политические тенденции и не ориентация на какую-то враждебность. Неужели Вышинский рассчитывал на беспринципность?

Затем наступил перерыв в работе Собора. Владыка Митрофан прибыл в Астрахань с членами Собора и в сопровождении нового викария – епископа Царевского – Леонтия (барон фон Вимпфен), резиденция которого была в Иоанно-Предтеченском монастыре.

Владыка Митрофан провел в Астрахани Рождественские службы, новогодние праздники и совершив «Иорданский крестный ход» на Крещение, отбыл снова, вместе с другими членами Собора, в Москву по случаю возобновившихся заседаний Собора с 19 января (1 февраля) 1918 года¹⁴⁰.

Вернулся владыка Митрофан в Астрахань Великим постом. В его отсутствие, в период с 12 по 25 января [ст. ст.] 1918 г. в Астрахани шел первый этап гражданской войны. Казачьи войска обстреливали город и пытались овладеть Кремлем, занятым большевистскими воинскими частями. В результате боев войска отстояли Кремль, казаки были рассеяны. Однако владыку Митрофана, соборный причт и верующих ожидал неприятный сюрприз: во время обороны Кремля все три проезда в Пречистенских воротах были заделаны железными дверями, запиравшимися изнутри и охранявшимися снаружи. Доступ в кремлевские храмы верующим был затруднен. В особо тяжелом положении оказалось духовенство, проживавшее в доме внутри Кремля (при входе – направо), и сам архиепископ. Архиерейские покои, архиерейский двор, Консистория находились также в Кремле – ни пройти туда, ни выйти оттуда. К приезду владыки из Москвы сложилась именно такая ситуация: сам архиерей попасть к себе в дом не мог, проживавшее во дворе Кремля духовенство пользовалось неохотно выдаваемыми пропусками, верующие проходили к богослужениям по пропускам. Ныне здравствующий почтенный М. И. Смыслов вспоминает, как он сам ходил к коменданту Кремля Казакову за пропуском, чтобы попасть в собор.

Приехавший владыка Митрофан до выяснения дела поселился в Покрово-Болдинском монастыре за городом; через несколько дней ему было разрешено поселиться в своих покоях. Все имущество архиерейского дома, находившееся под наблюдением келейника, было в целости, за исключением архиерейской кареты и трех лошадей, взятых воинской частью во время обороны Кремля.

Вскоре в левом проезде Пречистенских ворот был сделан деревянный забор, отделявший собор от остальной части Кремля, и верующие получили беспрепятственный доступ к Успенскому и Владимирскому соборам (Троицкий собор и Никольская церковь оставались на территории гарнизона).

Пока церковная жизнь шла нормально. Владыка Митрофан служил в соборе и в приходских церквах. Постом он служил пассии, а затем совершал все страстные и пасхальные богослужения в кафедральном соборе.

После Троицы владыка Митрофан снова отбыл в Москву, откуда вернулся 10 или 11 июля ст. ст. 1918 г., а 15 июля, совершая богослужение в храме Князя Владимира по случаю храмового престольного праздника, объявил, что 19 июля состоится крестный ход церквей вокруг Кремля.

Этот крестный ход был актом величайшего благочестия; он остался в памяти ныне здравствующих его участников как большое историческое событие. В тот год Астрахани угрожала опасность. С берегов Каспия на нее двигались войска белой армии и англичан. Над городом ежедневно появлялись английские самолеты, бомбардировавшие город с воздуха. Город жил тревожной жизнью, гражданские власти извещали население об опасности. Владыка Митрофан, как он сам говорил 15 июля за богослужением, решил «едиными устами и единым сердцем» всех верующих горожан испросить помощь Божию в избавлении города от кровопролития.

Крестный ход начался после литургии в соборе и продолжался несколько часов. Верующие с крестами и иконами от многочисленных церквей города, в огромной процессии, под колокольный звон церквей, с пением медленно обходили Кремль. Шествие началось от Пречистенских ворот, обогнуло южную стену Кремля, вдоль Александровского бульвара (сейчас площадь Ленина), а затем мимо западной (Крымской) башни двинулось по северной стороне Кремля и мимо пыточной (артиллерийской) башни последовало по улице Экспланадной (ныне Трусова), около нынешнего универмага повернуло в табачный ряд (ныне ул. Кирова). У восточной калитки губернаторского (ныне Братского) сада владыка Митрофан остановился и, взяв кадило, отправился с протодиаконом Севастиановым к братской могиле в середине сада и там на могиле недавно погребенных воинов совершил краткую литию. Этот факт был известен многим, о нем тогда много говорили. Д. И. Пряхин, как соборный староста, шедший в крестном ходе рядом с владыкой, был очевидцем литии. Далее крестный ход направился вниз по этой же улице и, повернув на Белгородскую (ныне улица Ленина), остановился у Знаменской церкви. Здесь владыка, подняв высоко над головою икону Богоматери, громогласно сказал: «Пресвятая Богородице, спаси нас!» После этого процессия окончилась. Участники крестного хода рассказывают о необычайной молитвенной настроенности и духовном подъеме, царивших среди верующих почти всего большого города.

В праздник Успения – 15(28) августа – владыка за службой в кафедральном соборе говорил: «Вот видите, как мы умолили Владычицу нашу. Недавнее восстание в городе обошлось без кровопролития. Веруем, что наша общая молитва в крестном ходе будет служить залогом нашего спокойствия» (владыка говорил об известном августовском однодневном мятеже в Астрахани).

В сентябре 1918 года в Астрахани возник епархиальный союз церквей. Председателем его был епископ Царевский Леонтий (фон Вимпфен)¹⁴¹. Это было движение за демократизацию Церкви, попытки ограничения архиерейской власти. Одним словом, эта организация пила из того же источника, из которого почерпали свои идеи будущие обновленческие реформисты. Этот союз принес многие огорчения владыке Митрофану, из-за этого союза возникли разногласия между ним и викарием епископом Леонтием.Архиепископ Митрофан находил ненужной эту организацию, поскольку церковное управление принадлежит правящему епископу, и что приходская жизнь может быть устроена содействием и помощью епископа, а не путем разногласий с ним.

Владыка Леонтий, напротив, был вдохновителем такого союза и поддерживал его своим авторитетом. Архиепископ Митрофан был недоволен линией поведения своего викария и игнорировал этот союз, его деятельность и решения. Разногласия между архиереями росли на этой почве; владыка Леонтий открыто осуждал линию поведения владыки Митрофана.

Д. И. Пряхин вспоминает такой случай: «Пришел я как-то ко всенощной в Иоанно-Предтеченский монастырь и вижу странное: вместо богослужения во дворе монастыря идет какое-то собрание. В середине стоит стол, недалеко от него ряд скамеек. За столом сидит епископ Леонтий, на скамьях сидят священники и миряне, у скамеек толпятся люди. Что же происходит? Но недолго я был в недоумении: епископ Леонтий начал говорить. Говорил он о союзе церквей и о сопротивлении, которое оказывает союзу владыка Митрофан. Закончил он свою речь так: „Нам не нужен такой правящий епископ, каким является архиепископ Митрофан”. Меня это поразило. Я быстро вскочил на стол и стал говорить к собравшимся, что владыка Митрофан достойный архиерей и что такие суждения о нем, какие я сейчас слышал из уст епископа Леонтия, неправильны. Я еще что-то говорил в этом же духе, а потом спрыгнул со стола, и мне казалось, что участники этого собрания согласны со мною.

На другой день я рассказал об этом собрании владыке Митрофану, и в ответ от него услышал: „Бог с ним, пусть говорит. А ведь как просил меня быть моим викарием”».

Военные события в Астрахани к осени 1918 года приобретали все более актуальный характер. В Астрахань двигались с Кавказа остатки ослабевшей XI армии, город становился важным стратегическим пунктом. Сюда перебазировались штабные организации XI армии, в том числе и Реввоенсовет фронта, разместившийся со своим большим аппаратом в Кремле. Сначала был занят дом, в котором жило духовенство собора: кафедральный протоиерей И. Саввинский, ключарь Д. Стефановский, протодиакон Севастианов быстро собрали свой домашний скарб и покинули Кремль. Затем здание Консистории было очищено от чиновников и было занято военными. Наконец, дело дошло до архиерейского дома. Владыке Митрофану через келейного иеромонаха было передано требование освободить дом. Владыка начал оспаривать действия военных властей, пожаловался председателю Реввоенсовета Шляпникову, но получил отрицательный ответ. Помощник коменданта Кремля А. И. Иванов занял вещами коридор архиерейского дома. Коридор соединялся особым переходом с папертью собора. Теперь ход в собор для архиерея был закрыт. Со двора попасть в собор было тоже нельзя, так как сооруженный забор изолировал помещение архиерейского дома и у него не было связи с кремлевским двором, за исключением архиерейского двора, остававшегося пока в распоряжении архиерейского дома, но не имевшего выхода на улицу. А между тем, помещениями архиерейского дома распоряжались военные люди, занимали комнату за комнатой. Близкие к владыке люди поняли так, что владыка стал узником.

«Когда мы узнали об этом, – говорит соборянка Александра Михайловна Попкова, – мы сейчас же всеми правдами и неправдами пробрались в архиерейские покои и стали уговаривать владыку покинуть Кремль. О. Димитрий доказывал владыке всю опасность его положения, что среди властей идут о нем угрожающие слухи. Владыка был непреклонен. Я не выдержала и бросилась ему в ноги и тут я допустила неосторожность, сказав владыке, что ночью к южной стене Кремля будет поставлена лестница, и он может спуститься по ней в Александровский сад, а там мы будем ждать его. Владыка вскочил с кресла и, обращаясь к ключарю, гневно заговорил: „Это вы мне – архиерею – предлагаете позорный план бегства, будто я какой-то преступник. Легче часового уговорить бросить свой пост, чем русского архиерея, по крайней мере, меня. Вы хотите, чтобы я бросил собор, его святыню и стал бы нарушителем присяги? А что скажет моя паства, узнав, что архиерей бросил все и с позором бежал. Нет, нет! Я этого не сделаю. Уходите и не тревожьте меня!”.

Что делать? Назревал определенный конфликт. Мы уже собирались уходить от владыки, – продолжает Александра Михайловна, – как вдруг в дверях кабинета появился келейник и знаками стал вызывать к себе ключаря. Отец Димитрий вышел и, вернувшись минут через пятнадцать, взволнованный и бледный, стал о чем-то шепотом говорить владыке. Владыка перекрестился и принялся надевать рясу и клобук; через несколько минут мы все вышли из архиерейских покоев через ранее закрытый, теперь открытый коридор. Владыка шел впереди, а мы все за ним. Когда поровнялись с нижним собором, владыка вошел в него, приказав ключарю и иподиакону Иоанну идти с ним, а остальным ждать у дверей. Там они были минут двадцать. При выходе из Кремля владыка благословил нас и в нанятом экипаже с ключарем поехал к ректору семинарии в Спасо-Преображенский монастырь. Там он и поселился»¹⁴².

Отец Димитрий, вспоминая это событие, рассказывал автору: «Пока мы уговаривали владыку покинуть Кремль, военные власти решили выселить его принудительно и приказали коменданту Кремля связать архиерея и в таком виде выселить. Мы с келейником увидели в коридоре А. И. Иванова, который объявил нам, что он вызвал четырех солдат и сейчас будет приводить в исполнение решение военного командования. Еле-еле мы уговорили его дать часовую отсрочку, чтобы еще раз попробовать уговорить владыку покинуть дом. Он согласился, а я поспешил к владыке, и дело было урегулировано мирным путем; владыка без единого возражения покинул свои покои».

Рассказывая подробности этого события, о. ключарь так говорил о них: «Мы считали владыку узником, когда он был лишен возможности выхода из Кремля, и поэтому уговаривали его воспользоваться лестницей. К этому были большие основания. Вечером, перед этим А. А. Жданов передал протоиерею Н. Г. Пальмову, что его, Жданова, дочь – Елена Андреевна Туманова, служившая секретарем у председателя Реввоенсовета Шляпникова, была свидетельницей следующего. В кабинет Шляпникова пришел комендант Кремля Казаков с каким-то докладом, в конце которого речь зашла об архиерейском доме. „И чего мы церемонимся с архиереем. Ведь это отъявленный монархист, делец царской Думы. Он устроил громадную демонстрацию в июле под видом крестного хода. Ведь это был смотр контрреволюционных сил, а мы, как дураки, смотрим на это сквозь пальцы. Давно его надо к стенке”. Передавая отцу этот казаковский демарш, Елена Андреевна советовала убедить владыку в необходимости немедленно уехать из Астрахани. Вот мы тогда же и решили предложить владыке свой план».

В доме ректора духовной семинарии владыке пришлось жить недолго: в самом конце декабря 1918 года семинария и все монастырские помещения были заняты командными курсами. Владыка переселился к Н. Г. Пальмову – в дом Благовещенского монастыря, в котором Пальмов был духовником (сейчас это угол улиц 3 Интернациональной и Калинина №2–10). Это было последнее жилище, последнее пристанище мученика.

Между тем находящиеся в Кремле воинские части заняли не только архиерейский дом, но и соборы под складские помещения. 12(?–25) февраля 1919 года в Астрахани был создан Революционно-военный Комитет во главе с С. М. Кировым. Ревком разместился в доме Губина на Кутуме, архиерейский дом стал резиденцией коменданта Кремля Казакова; соборы по-прежнему использовались для военных нужд (они были освобождены и переданы верующим в 1920 году).

Приезд в Астрахань Кирова и Атарбекова 6(?–19) января 1919 года внес в жизнь города большие изменения. Тревожное состояние городской жизни перешло в напряженное положение, вследствие того, что началась встряска устоявшейся жизни. Оказывается, в городе таилось много противодействующих сил. В повестях, освещающих астраханские дела того времени (Холопов Г. К. Грозный год. [Роман]. М.: «Молодая гвардия», 1955 и др. изд; Кремлев И. Л. Большевики. Трилогия. Т. 1–3. М.: Советский писатель, 1956 и др. изд.) так и рассказывается, что Киров и Атарбеков считали своей главной задачей очистить город от контрреволюционных сил. Началась чистка партийных рядов, а затем и чистка советского аппарата. На первых порах были репрессированы рыбопромышленники: Агабабов, Беззубиков, Хлебников, Винников, владельцы магазинов: Шлеин, братья Фабрикантовы, хлебозаводчик Федоров, три брата – врачи Еллинские и многие другие (Холопов Г. К. Грозный год. С. 155).

25–26 (февраля? – 10–11 марта) в Астрахани происходила гражданская война, после которой репрессии усилились: были расстреляны одиннадцать человек – причт и совет церкви села Карантинного. 2(?–15) марта расстрелян староста Князь-Владимирской церкви Алексей Иванович Кочкарев – неграмотный конопатчик.

Владыка до сих пор сохранял внешнее спокойствие, совершал богослужения в приходских храмах, но после событий с репрессиями церковных работников стал нервничать и неоднократно повторял одну и ту же фразу: «Что же делать? Этак они уничтожат все духовенство. Как же быть?»

25 марта, в день Благовещения, владыка совершал литургию в Благовещенском монастыре и в проповеди коснулся «погибших в результате ненужных и бесполезных действий гражданских властей», а после литургии совершил панихиду по убиенным. Тогда это расценивалось в православных кругах как акт смелый, но влекущий за собой грозные последствия. Так это, конечно, и должно было случиться. После Благовещенской панихиды в воздухе запахло грозой... Все чаще до окружающих владыку Митрофана лиц стали доходить слухи об угрожающей ему опасности. Его имя все чаще и чаще упоминалось в кругах, настроенных против него. Тот же Казаков, теперь оказавшийся в составе ЧК, не переставал интересоваться владыкой. В конце марта, в самом конце Страстной недели, к владыке Митрофану явилась целая делегация и повела с ним разговор о необходимости немедленного выезда из города. «Я, – говорит о. Димитрий Стефановский, – и Пальмов стали доказывать ему крайнюю опасность дальнейшего пребывания его в городе. Я взял на себя смелость и сказал: „Владыко, нам подлинно известно, что среди военных есть лица, требующие вас „к стенке”. Вам нужно немедленно, именно сейчас, оставить Астрахань. Мы приготовили вам дощаник, на него уже погружена семья Саввинского. Вас там ждут. Завтра, может быть, уже поздно будет”. И снова владыка рассердился, как и в первый раз. „Вы предлагаете мне побег, и это в то самое время, когда у нас на глазах расстреливают невинных наших братьев. Нет, я никуда не уеду от своей паствы; на моей груди Крест Спасителя, и он мне будет укором в моем малодушии. Хочу спросить и вас: почему вы не бежите? Значит, вы дорожите своей честью больше, чем я должен дорожить своим апостольским саном? Знайте, я совершенно чист и ни в чем не виновен перед своей Родиной и народом”. Мы ушли от владыки, положась во всем на волю Божию».

Владыка Митрофан совершал пасхальные богослужения, был радостен. «Но в наших душах беспокойство за него росло все больше, потому что репрессии в городе не прекращались», – говорит почтенный отец ключарь.

Час, которого все боялись и со страхом предчувствовали его приближение, наступил. Это было 25 мая (7 июня), канун праздника Святой Троицы. Владыка служил всенощную в Троицкой церкви, ныне не существующей. После службы он остался ночевать у настоятеля – о. Григория Степанова, намереваясь утром, в день Троицы, служить здесь литургию. Он был арестован в первом часу ночи. Когда вошли вооруженные люди, владыка сидел в кабинете о. Григория и делал наброски к завтрашней проповеди. В доме заволновались, раздались женские плачущие голоса; владыка был спокоен. Он быстро надел рясу и скуфью о. Григория, перекрестился и, преподав благословение всем столпившимся около дверей людям, молча последовал впереди арестовавших его.

Эта ночь под Троицу открыла перед владыкой Митрофаном его крестный путь, который привел его на Голгофу.

В один и тот же час был арестован владыка Леонтий, в своей резиденции – Иоанно-Предтеченском монастыре.

Арест епископа Леонтия кажется тем более удивительным. Если владыка Митрофан был деятелем большого масштаба, пользовался всероссийской известностью и мог быть в определенную полосу одиозен для некоторых кругов, то в противовес ему владыка Леонтий был незаметен, скромен, за пределы чисто церковных дел не выходил. Больше того, в самом начале становления Советской власти он публично декларировал свою лояльность новому политическому строю, напечатав в местных газетах приветствие возрожденному будущему. И вообще никто бы не мог послать владыке Леонтию упрека в какой-либо его политической деятельности.

Обоих узников поместили в камеры ЧК в доме купца Степанова. Это красивый особняк (цел и сейчас) выходит фасадом на Кутум (Красная Набережная) под №40, а все дворовые постройки сквозного двора выходят на Б. Демидовскую (ныне ул. Свердлова) №45. В особняке со стороны Кутума помещалась администрация ЧК, а со стороны Б. Демидовской, в бывших торговых и складских помещениях, размещались тюремные камеры. Вход к ним с улицы был через узенький проход, с массивной железной дверью (все это сохранилось и теперь).

К утру население города уже знало об аресте архиереев. Днем иподиакон Алексей Милашевский передал через охрану небольшие постели и пищу арестованным, и ему даже удалось увидеть их обоих во дворе.

Так началась новая страница в жизни обоих узников.

Все были уверены в полной невиновности арестованных и, конечно, отдавали себе отчет в том, что их арест был вызван только тем, что они архиереи и своим положением могут оказывать влияние на массы. Если при этом учесть, что один из них известен всей России и как иерарх, и как член Государственной Думы, а другой – барон, то ясно, конечно, что пребывание на свободе их в те времена было чудом. Логика вещей слишком проста, и вряд ли надо было искать причин к их изоляции.

Между тем соборяне сейчас же принялись за поиски путей к освобождению заключенных владык. Нашли доступ к М. Л. Аристову, командиру 156 полка, видному представителю военного командования в Астрахани. Доктор Романов через своего товарища – доктора А. А. Каплина, встретился с Аристовым (шурином Каплина) и просил его о содействии через Кирова. Аристов обещал поговорить, но на другой же вечер дал отрицательный ответ. По словам Романова, Аристов не решился говорить с Кировым, а с Атарбековым¹⁴³ считал разговоры бесполезными, зная его жестокую натуру и вероломство. Но он беседовал со следователем, и тот ему сказал, что архиереи ни в чем не виновны и что допрос их, по указанию Атарбекова, ведется лишь в области их церковной деятельности. Аристов упрекал обоих архиереев в том, что они не учли обстановки и пошли на определенный риск, оставаясь в почти осажденном городе. От Аристова соборяне узнали фамилию следователя и его адрес. В передаче ключаря и соборного старосты И. И. Ивлева – фамилия следователя – Цепляев, у Пряхина – Сопляев. Вскоре Ивлев и Пряхин встретились со следователем, который полностью подтвердил слова Аристова о невиновности узников и советовал немедленно ходатайствовать за них. Это была трудная задача – идти к такому человеку, каким был в глазах астраханцев Атарбеков. Рассказывают, что когда он шел по улице, прохожие прятались в первые попавшиеся ворота. И все-таки соборный староста решил идти к нему. Вот как он передавал встречу с Атарбековым. «Пришел я в ЧК и после долгой процедуры получил пропуск к Атарбекову. Он сидел у себя в кабинете, худой, бледнолицый, меднобородый, с воспаленными глазами. Я рассказал ему о цели своего визита, он слушал не прерывая, и когда я кончил, он спросил меня, уверены ли верующие в невиновности архиереев и ручаются ли они за то, что они будут вести себя по-церковному и не будут вмешиваться в политику. Я обрадовался такому спокойному тону и, конечно, поручился за архиереев. В ответ на это Атарбеков сказал, чтобы я принес ему письменное ходатайство. Я ушел от него вполне уверенный в том, что визит удался и скоро наши узники будут на свободе. При выходе из коридора я почти столкнулся с владыкой Митрофаном; его вел от следователя конвоир, оказавшийся славным малым. Я сказал владыке о своем визите и о содержании беседы с Атарбековым. Владыка ответил: „Хлопочите, я чист и ни в чем не виновен – вы за меня краснеть не будете...”

В тот же вечер, на квартире у о. Димитрия, мы составили письменное ходатайство в духе требований Атарбекова, поставили на бумаге более десяти подписей и печать, а утром, окрыленный надеждой, я поспешил к Атарбекову. Он прочитал мою бумагу и сказал, почему ходатайство от собора, а не от союза церквей, я ответил ему, что соборянам казалось так лучше, если же требуется иначе, я готов принести любую нужную бумагу. Атарбеков вдруг рассвирепел: „Почему ваш Митрофан не вошел в союз церквей? А теперь ты цепляешься за этот союз и хочешь принести мне бумагу от него. Вот что, друг, бери свою бумагу и уходи и не попадайся мне на глаза. Если еще придешь, то я расстреляю сначала Митрофана, а потом тебя”. Я взял бумагу и быстро вышел не улицу. На Сапожниковском мосту меня ожидал ключарь и, увидев меня бледного и дрожавшего, понял, что моя миссия оказалась безуспешной».

Шли дни, узники находились в заключении. Почти каждый день им носили пищу. Следователь ЧК А. П. Доктусов постоянно информировал соборян о состоянии заключенных. Так что все заинтересованные люди знали все, что происходит с ними. Но вот тот же Доктусов принес страшную весть: узники расстреляны. Это было 23 июня (06.07) в день праздника иконы Владимирской Божией Матери. Ночью Доктусов был на службе в ЧК и был свидетелем совершенного убийства. Это произошло на рассвете. Доктусов тут же поспешил домой, и от него стало известно о случившемся.

Между тем, иподиакон И. Пупов, не знавший о смерти заключенных, утром по обычаю отправился в ЧК с передачей; конвоир передачи не принял, взял иподиакона за рукав и, приведя в караульное помещение (существует и теперь – у ворот с правой стороны) подвел к окну. Пупов увидел повозку, сверху накрытую рогожей и понял все. Через час весь город знал о смерти архиереев. В этот же день в газетах был напечатан список расстрелянных ночью. В числе 61 упоминались епископы Митрофан и Леонтий.

В слезах и страхе бросились соборяне в ЧК просить выдать им останки владык. «Мать владыки Митрофана в истерике бросилась к ногам часового, чтобы ее пропустили к Атарбекову, – говорит Александра Михайловна Попкова, – но нас безжалостно прогнали и не допустили к Атарбекову. Единственно, что мы увидели, по милости часового, – это повозку, наполненную телами под рогожей и стоявшую во дворе на солнцепеке. И шли мы к своим убитые горем, уверенные в том, что и архиереев отвезут вместе с другими на свалку собачьего бугра и там зароют. Что делать, как быть?» Но бедных женщин ждало неожиданное утешение: о. Димитрий с И. П. Ивлевым разыскали извозчиков, тех самых, на которых лежит печальная обязанность перевозки мертвых тел. Под большим секретом и за огромные деньги они согласились доставить прах убитых в условленное место, со строжайшим условием совершить погребение до наступления рассвета.

Около часа ночи, когда город засыпал, извозчики принялись за свою работу, потянулись повозки за город. Около Красного моста одна повозка на миг остановилась, с нее быстро сняли двух покойников и переложили в ожидавшую телегу.

Там, около Покрово-Болдинского монастыря толпились люди у свежевырытой могилы. Оба покойника были в ночном белье. Теперь, при замаскированном свете фонаря, можно было разглядеть их. Рубашка владыки Митрофана окровавлена на груди и у рукавов, правый висок раздроблен, левая часть бороды вырвана, вокруг рта рана, на сгибе правой руки синяк и кровоподтек. Окровавленную часть рубашки женщины вырезают. Владыка Леонтий убит залпом, судя по трем кровавым отверстиям в сердце и груди. Кровавое пятно на рубашке также вырезается. Обоих одевают в приготовленное новое белье, владыку Митрофана облачают в священнические одежды, о. ключарь снимает с себя наперсный Крест для владыки Митрофана, к цепи прикрепляется железная коробка и в ней записка с изложением обстоятельств кончины и погребения. Для владыки Леонтия нашелся епитрахиль. (Ни гробов, ни облачений добыть было нельзя ввиду спешности погребения.) Отец Димитрий начал панихиду. Все собравшиеся пели погребальные напевы, плакали и трогательно прощались с новопреставленными. Вечную память пели, когда уже занялась заря. Первым в могилу положили владыку Леонтия, а сверху – владыку Митрофана; обоих завернули в простыни, предали земле, на могиле сделали небольшой холм.

Могилу их отыскать не трудно. Если от западного входа в Покрово-Болдинский монастырь идти на юг вдоль внешней стороны каменной ограды, то надо дойти до самого южного угла; от угла повернуть на юго-запад и сделать 50 шагов в этом направлении. На их могиле был возведен небольшой кирпичный оштукатуренный памятник, на котором было написано: «Архиепископ Митрофан и епископ Леонтий – убиенные 23 июня (06.07). 1919 г.».

Автор вместе с архиепископом Фаддем (Успенским) дважды в 1925 году был у этой могилы на панихидах. В 1930 году памятник был разрушен, ввиду беспрерывных многочисленных паломничеств к могиле. Автор видел обломки памятника, старательно сложенные чьей-то благочестивой рукой в штабель. Теперь и обломки исчезли, и не осталось внешних примет.

Лишь под землей, на полуметровой глубине, заложены бутылки с вложенными в них записками, рассказывающими о страшной трагедии.

Наша печальная повесть была бы неполной, если бы в ней был пропущен главный пункт – момент смертной казни епископов. Тем более такое упущение было бы непростительным для автора, осведомленного вполне об этом обстоятельстве.

У почтенного о. ключаря в свое время было записано следующее: «Наконец мне удалось встретиться с очевидцем смертной казни архиереев. Это был средних лет человек по фамилии Терехов. Он рассказал мне, что в ночь их казни он, Терехов, был дежурным по камерам арестованных. Около трех часов ночи к камере, где содержались епископы, подошли комендант ЧК Волков и караульный начальник. Комендант вошел в помещение, и Терехов видел, как он толкнул ногой спавшего на койке архиепископа Митрофана и услышал голос: „Вставай”. Терехов видел, как тот встал и начал надевать рясу, но комендант схватил его за воротник рясы и закричал: „Живее выходи, на том свете обойдешься ив...” (тут он назвал один из предметов нижнего белья). Вслед за этим комендант ухватил его за руку и потащил к двери, а, оказавшись во дворе, быстро-быстро зашагал и тянул за собой свою жертву.

Архиепископ Митрофан был в одном белье и босиком; сделав несколько шагов, архиепископ споткнулся и упал. Терехов подбежал к нему, поднял и вместе с Волковым довел до закоулка, где происходили расстрелы. Здесь стояли трое с винтовками. Архиепископ Митрофан, увидев их, благословил по-архиерейски двумя руками, за что Волков ударил его рукояткой револьвера по правой руке и сейчас же схватил его за левую часть бороды, с силой нагнув голову владыки вниз, и в таком положении выстрелил из револьвера в левый висок. Убитый упал. Уходя с этого места, Терехов услышал второй выстрел из револьвера. Через несколько минут те же лица вновь вошли в камеру и вывели оттуда епископа Леонтия. Терехов слышал голос: „Эй, выходи скорее, клади своего приятеля в телегу”. Епископ был так же в нижнем белье. Едва он дошел до этого же места, как раздался ружейный залп. Утром Терехов видел, что у владыки Митрофана вырвана левая часть бороды и разорван рот».

Следователь ЧК А. П. Доктусов был в это время во дворе ЧК, видел самую казнь, и его рассказ совпадает с рассказом Терехова, с тем различием, что, когда солдаты после преподанного им владыкой Митрофаном благословения отказались стрелять, его убил выстрелом из револьвера сам Атарбеков, находившийся на террасе, рядом с местом казни. Может быть, это был второй выстрел, о котором говорит Терехов?

То же самое рассказывал и И. П. Ивлев, слышавший об обстоятельствах казни епископов из достоверных источников. Во всяком случае все это совпадает с тем, что видели погребавшие у убитых: и вырванную часть бороды, и рану у рта, и перешибленную руку, и раздробленный висок.

В повестях, посвященных обороне Астрахани в период гражданской войны («Крепость на Волге» – Кремлева, «Грозный год» – Холопова и трилогии Кремлева) упоминается о существовавшей в Астрахани контрреволюционной группе «цианистый калий». В брошюре Мушкатерова¹⁴⁴, посвященной борьбе за установление советской власти в Астрахани, утверждается, что среди участников этой группы находились архиепископ Митрофан и епископ Леонтий. Они будто бы, как и другие члены группы, принимали участие в заговоре против военных руководителей и личного состава воинских частей. Заговор состоял в том, что группа из шестидесяти одного человека должна была отравить цианистым калием намеченных лиц из числа военных.

Но такое утверждение, касающееся епископов, вряд ли может претендовать на достоверность. Невероятность подобной авантюры ясна сама по себе, если представить, как два человека в рясах и клобуках пробираются в расположение воинских частей и пускают в ход отравляющие средства. Представить себе такую картину может лишь человек с болезненным воображением. Но дело не только в психологическом подходе к этому вопросу. Мы располагаем данными, фактически и логически опровергающими участие епископов в заговоре. Во-первых, мы имеем свидетельства двух следователей ЧК – Цепляева и Доктусова, утверждавших полное отсутствие каких-либо обвинений против епископов. Во-вторых, Холопов трижды утверждает, что арест всех заговорщиков – 61 человека – произведен единовременно в ночь с 18 на 19 июня (1 на 2 июля) 1919 года («Грозный год», с. 240, 254). У Холопова так говорит Атарбеков: «особый отдел [...] узнал адреса и планы ее участников и в ночь с первого на второе июля [с 18 на 19.6 ст. ст. – Сост.] арестовал одновременно всех заговорщиков (там же, стр. 524). То же говорит и Муппсатеров в своей брошюре (с. 123), хотя и неправильно передает это событие. По Мушкатерову выходит, что группа из 61 человека в ночь на 19 июня (2 июля) должна была «начать осуществление своего плана», но была в эту ночь арестована, однако из диалога Кирова с Атарбековым 17(30) июня, т. е. за день до ареста («Грозный год», с. 240) видно, что эта группа существовала, но пока не действовала. Мушкатеров неизвестно для чего и в противоречие с взглядом самого Атарбекова активизировал группу.

Но дело, конечно, не в этом, а в том, что епископы были арестованы 25 мая (7 июня н. ст.), а не в ночь на 19.6 (2 июля), когда была арестована вся группа. Этот факт, т. е. арест епископов за 24 дня до ареста всей группы «цианистый калий» прежде всего доказывает, что они не являлись и не могли быть участниками заговора, если заговорщики были арестованы все одновременно. В интересах следствия было, чтобы все участники подверглись аресту одновременно. Это и понятно, потому что аресты поодиночке означали бы провал всей организации. Кто бы из членов группы стал спокойно ждать своей очереди и не предпочел бы скрыться? Разве не значит поэтому, что преждевременный арест двух «участников» группы – епископов испортил все дело, и ЧК вряд ли собрало бы к 18 июня (1 июля) всех подозреваемых. Это логически неоспоримо.

Что епископы были арестованы 25 мая (7 июня) – это факт неоспоримый. Еще живы сотни богомольцев, собравшихся в день Троицы (26 мая) на богослужение, но, увы, услыхавших страшную новость. Вчера владыка Митрофан служил всенощную, а вот сегодня осиротевшая паства, толпившаяся в ограде Троицкой церкви, переживала свое горе. Ключарь о. Димитрий тогда записал к себе в дневник: «26 мая (08.06) 1919 года. Сегодня ночью арестованы архиепископ Митрофан и епископ Леонтий. Что ждет нас дальше? Какая-то безнадежность и общее уныние».

В-третьих, поведение архиепископа Митрофана, пока он был на свободе, не вяжется с ролью «заговорщика». Его предупреждают об опасности, настаивают на том, чтобы он покинул город, – он непреклонен. Он знает, что раздаются голоса: «к стенке», и опять остается равнодушным ко всему. Неужели так может вести себя человек, замешанный в преступлении и уже обреченный? Не говорит ли этот факт за то, что он сознает себя лояльным и непричастным к каким-либо тайным политическим интригам и потому чужд опасений?

Какой же вывод может сделать объективный историк относительно причин гибели епископов? Причина одна – обстоятельства времени. Об этом очень красноречиво говорит Холопов в диалоге Кирова с Атарбековым: «Сколько всего человек подлежит аресту?» – спрашивает Киров. «Шестьдесят один». Киров продолжает: «Особый отдел нам надо превратить в грозный меч по борьбе с контрреволюцией... Нам надо расширить рамки завтрашней операции... ликвидировать не только группу „цианистый калий”, но и всех других явных и тайных врагов» (Холопов Г. К. Грозный год. С. 241).

В начале этого диалога Атарбеков говорит Кирову, что группа состоит из 61 человека, но из них трое остались неразысканными. Значит, на другой день, т. е. в ночь с 18 на 19.6 (с 1 на 2 июля) арестованных по этой группе могло быть только 58 человек. Чтобы список подлежавших расстрелу пополнить – в него и включили двух епископов, ранее арестованных без всякой вины. Это было так просто: следствия и суда не полагалось, достаточно было одного списка, содержание которого зависело всецело от Атарбекова. Поди там разбирайся, кто явный враг и кто тайный. Но интуиция Атарбекова¹⁴⁵ и в те времена не убедила верующую массу: она не поверила в заговорщическую деятельность епископов и оплакивала своих мучеников. Церковь и теперь молится о них. Это лучшее доказательство исторической правды. Имя этих двух святителей Христовой Церкви «пронесли яко зло», но «много скорбей у праведника» (Пс.33:20), именно потому «праведники наследуют землю» (Пс.36:29).

[[Митрофан (Краснопольский Дмитрий Иванович; 22.10.1869–06.07.1919), архиепископ. Родился в Воронежской губ. в крестьянской семье. В 1890 г. окончил Воронежскую духовную семинарию, рукоположен в сан диакона. Овдовев, в 1893 г. поступил в Киевскую Духовную Академию, которую окончил в 1897 г. со степенью кандидата богословия. В 1896 г. пострижен в монашество, в 1897 г. рукоположен в иеромонаха. В 1897–1902 гг. инспектор Иркутской духовной семинарии. В 1902–1907 гг. ректор Могилевской духовной семинарии в сане архимандрита. 11.02.1907 хиротонисан во епископа Гомельского, викария Могилевской епархии. В 1912–1916 гг. епископ Минский и Туровский. В 1916–1918 гг. епископ Астраханский и Царевский. С 25.04.1918 архиепископ Астраханский.

Определением Священного Синода от 26 декабря 2001 г. священномученик архиепископ Митрофан (Краснопольский) внесен в поименованный список Собора новомучеников и исповедников Российских. День памяти: 23.06/06.07. – Ред.]

1. Алексей Афанасьевич Дмитриевский – доктор богословия, профессор Киевской Духовной Академии. Будучи уроженцем Астрахани и окончивши астраханскую духовную семинарию, участвовал по приглашению архиепископа Митрофана в составлении службы св. Иосифу.

С 1918 по 1923 г. жил в Астрахани, отправлял обязанности псаломщика в соборе. В 1922 году, вместе с епископом Анатолием [Соколовым] и ключарем о. Димитрием, Д. И. Пряхиным и другими лицами был осужден по обвинению в сопротивлении изъятию церковных ценностей.

2. Отец Димитрий Стефановский – ключарь кафедрального собора – был маститый протоиерей, человек глубокой веры, бесстрашный, всегда находившийся в центре всех событий. Мы видим его, когда архиерею угрожает опасность. Это он вдохновляет людей, когда они идут в ЧК ходатайствовать за невинных; он никуда не бежит, узнав о казни архиереев, напротив, он добивается выдачи останков убитых и с огромным риском и бесстрашием совершает их погребение. Вообще бесстрашие – отличительная черта покойного о. Димитрия. В годы борьбы с обновленчеством его решительность и смелость были необыкновенны. Он резко выступал против разрушителей Церкви, за что неоднократно (более 10 раз) подвергался арестам, решительно ценой свободы отвергнул предложение присоединиться к обновленцам.

Отец Димитрий был осужден Астраханским губсудом по обвинению в сопротивлении изъятию церковных ценностей. Наказание отбыл.

1(14?) марта 1930 года вместе с архиепископом Филиппом (Ставицким) был выслан из Астрахани и скончался в Усть-Цильме.

Светлая личность этого исповедника ждет своего биографа¹⁴⁶.

3. Иван Иванович Великанов – сын настоятеля церкви Князя Владимира, окончил Астраханскую духовную семинарию, был псаломщиком в соборе г. Красного Яра Астраханской губернии. Став певцом, – обладатель большого голоса, – он в 1923 году, одновременно с Максаковой, поступил в Большой театр. Потом пел за границей.

4. Михаил Петрович Романов – известный в Астрахани врач. Был членом Поместного Собора 1917–1918 гг. Михаил Петрович был исцелен по молитвам св. Иосифа от тяжелой и считавшейся неизлечимой болезни. По словам Романова, это исцеление привело его к глубокой вере. Церковный общественник.

5. Александра Михайловна Попкова, активная церковная общественница. Принимала участие в церковной жизни со времен архиепископа Афанасия (Дроздова).

6. А. А. Жданов – местный присяжный поверенный.

7. Е. А. Жданова – дочь А. А. Жданова, в замужестве княгиня Туманова. В истории гражданской войны ее именуют «княжна Туманова», в действительности она княжной не была, будучи лишь замужем за князем.

8. И. П. Ивлев – рыбак из с. Камызяка, Д. И. Пряхин – церковный общественник.

9. А. П. Доктусов – родной брат Η. П. Доктусова, профессора Московской Духовной Академии [в 1940–1950 гг. – Сост.].

В Кремле

1. Успенский кафедральный собор (верхний храм);Владимирский собор (нижний этаж).

2. Троицкий собор.

3. Никольская церковь.

4. Нерукотворенного Спаса (крестовая).

В городе

5. Николо-Гостинная (сейчас гор. Архив).

6. Входо-Иерусалимская (в начале улицы Советской, снесена).

7. Знаменская (сейчас хлебозавод №3).

8. Спасо-Преображенский монастырь (строится концертный зал).

9. Кирилло-Мефодиевская (миссионерская).

10. Рождества Богородицы ( двухэтажная, снесена, на этом месте Дом книги).

11. Смоленская (ул. Трусова, снесена).

12. Благовещенский монастырь с двумя храмами: Иоанна Богослова и Живоносного Источника (остались монастырские стены).

13. Воздвиженская (снесена, находилась против женского монастыря).

14. Иоанно-Предтеченский монастырь (осталась одна церковь как склад).

15. Введения во храм (против Иоанновского монастыря, сейчас – гараж).

16. Никольская (в горобозе; уничтожена).

17. Афанасия Афонского (снесена).

18. Сошествия Св. Духа (снесена).

19. Николы Черногорского (снесена).

20. Покрово-Болдинский монастырь (остались некоторые здания).

21. Донской Божией Матери (на Казачьем бугре, снесена).

22. Казанская (на ул. Чехова; сейчас склад ящиков).

23. Покровская (пока, по милости Божией, существует).

24. Рождества Христова (отдана старообрядцам).

25. Петра и Павла (против тюрьмы, уничтожена).

26. Иоанна Златоуста (существует).

27. Князя Владимира (сейчас склад зерна). [В свое время освящена с участием о. И. И. Сергиева – Кронштадтского. – Сост.]

28. Тихвинская (на Паробичевом бугре, снесена).

29. Никольская (прокаженных, снесена).

30. Ильи Пророка (на Криуше, снесена).

31. Михаила Архангела (в Ямгурчеве, снесена).

32. Вознесенская (единоверческая, снесена).

33. Троицкая (на ул. Победы за каналом, снесена).

34. Петра и Павла (в Свободном, существует).

35. Преображенская (на Трусове, существует).

36. Никольская (на Трусове, снесена).

37. Скорбященская (на Трусове, снесена).

38. Никольская (на Заячьем острове, существует).

39. Георгия Победоносца (в Началове, снесена).

40. Рудненская (в Началове, снесена).

41. Павла Исповедника (на ул. Кирова, Нарсуд).

Домовые церкви (уничтожены):

1. Веры, Надежды, Любови (при женском епархиальном училище, сейчас школа Розы Люксембург).

2. Марии Магдалины (при Мариинской женской гимназии, сейчас школа имени Ленина).

3. Митрофана Воронежского (в архиерейском саду).

4. Утоли моя печали (не существует).Иноверческие церкви

а) Армянские: Успенский собор (в конце Советской улицы), Петра и Павла (против армянской семинарии, теперешнего мединститута), Григория Великого (там же), Великомученицы Екатерины (на Криуше), Воскресения Христова (на Армянском кладбище). Все снесены.

б) Католический собор во имя Успения Божией Матери (на ул. Победы, под складом утиля).

в) Лютеранская кирка (против мединститута, на углу, снесена).

г) Старообрядческое подворье с церковью Покрова Пресвятой Богородицы (ул. Свердлова, церковь снесена).

Городские часовни (все снесены):

Никольская (на Кутуме, у Коммерческого моста).

Феодоровская (на Косе).

Троицкая (на Татарском базаре).

Воздвиженская (у Красного моста).

Никольская (рядом с церковью Николо-Гостинной).

Александровская (рядом с торговой школой).

Кирилловская часовня в Кремле (здание сохранено).

Благовещенская часовня при девичьем монастыре (здание сохранено).

Считаем, что автор «Воспоминаний» здесь ошибается; в описываемое им время митрополит Крутицкий Петр (Полянский) внешне выглядел как весьма болезненный и даже дряхлый старец, хотя лет ему было и не так уж много (родился в 1863 г.). У него постоянно был нездоровый, серо-зеленоватый оттенок кожи лица и большие, коричневые круги под глазами; говорили, что результат какого-то почечного хронического недуга.

Густой «рыжей» бороды – как сообщает автор – у митрополита никогда не бывало: шевелюра на голове (довольно длинная) и борода были почти седыми, что в сочетании с нездоровым лицом и постоянно утомленным выражением глаз, бывших когда-то голубовато-серыми, а теперь старчески-бесцветными, – делало вид его определенно дряхлым, немощно-усталым.

По-видимому, описывая события почти сорокалетней давности, автор в данном случае спутал облик митрополита Петра с внешностью епископа Сарапульского Алексия (Кузнецова), именно в то же самое время появившегося в Донском монастыре, у Святейшего, и некоторое время фигурировавшего там.

Этот, действительно, был обладателем «густой рыжей бороды». О нем см. комментарий 55.

Совратившийся впоследствии в обновленческий раскол епископ Астраханский Анатолий (Соколов; бывший Председатель Училищного Совета при Святейшем Синоде в предреволюционное время)¹⁴⁷ первоначально зарекомендовал себя как прямой и стойкий православный иерарх.

Поведение его на астраханском процессе по «делу» о сопротивлении изъятию церковных ценностей достаточно рельефно обрисовано тем же автором в другой его объемистой рукописи, носящей название «Записки адвоката» (Астрахань, 1961), так и не увидевшей печати, так как содержит в себе слишком много «характерных особенностей» из юридического и правового мира, свойственных эпохе Сталина и Вышинского…

Относительно Анатолия (Соколова) в этой рукописи говорится:

«Когда в конце 1922 года рассматривалось дело по обвинению группы лиц в сопротивлении изъятию церковных ценностей, то этот процесс не только был организован по всем правилам, но на нем возникали и обсуждались тонкие юридические вопросы.

Фабула дела такова: в 1921 году [ошибка, следует: в 1922 г. – Сост.]

Советское правительство издало закон об изъятии из церковных хранилищ всех ценностей в пользу голодающих. Церковные организации отказались сдать их, т. к. все они состояли из священных предметов [и были пожертвованы в храмы вкладчиками для строго определенных, религиозно-богослужебных надобностей. – Сост.]. Церковные объединения увидели в этом акте наступление на чувства верующих и кощунство над предметами богослужения. Русский Патриарх усмотрел в этом вторжение власти „во святая святых верующего человека” и своим посланием указал „ценностей не сдавать”. На местах послание приняли к исполнению, и началось сопротивление мероприятиям власти. Конечно, ценности были отобраны, а люди, руководившие сопротивлением, были преданы суду.

Обвинялись местный епископ Анатолий, профессор Киевского университета-астраханец, живший в Астрахани, А. А. Дмитриевский, соборный ключарь Д. А. Стефановский и ряд других лиц.

Я уже сказал, что процесс был организован по всем процессуальным правилам, с участием двоих обвинителей: Фокина и Макарова и 8 защитников (Черняк, Жданов, Осипов, Коханов и др.). Председательствовал Ф. А. Криворотое.

Правда, процесс был больше похож на диспут. Фокин с Библией в руках доказывал, что библейский Бог – злой. В этом плане он допрашивал подсудимых, особенно Дмитриевского, а затем на библейских текстах построил обвинительную речь.

В первый день процесса стороны спорили по такому вопросу: Фокин спросил епископа Анатолия о том, к какой партии он принадлежит? Обвиняемый ответил: „Аполитичен”. Фокин: „Аполитичных людей не бывает [?! – Сост.]. Церковь находилась на службе у царского правительства – значит Ее деятели – монархисты”.

[Вопрос обвинителя явно провокационный, так как советский юрист не может не знать, что в нашей стране существует только одна партия – коммунистическая атеистическая, к каковой православный епископ принадлежать не может, даже если бы разделял ее социально-политические установки. – Сост.].

Епископ Анатолий: „Нет. Религия и политика – понятия различные. Религия – вечный союз с Богом, законы религии непреходящи. Политика же – только люди, подобно перчаткам и пуговицам. Мое кредо – состоять в вечном союзе с Богом, а не с политикой”.

Фокин: „Вы эти басни пока бросьте и рассказывайте их старухам, а мне отвечайте на вопрос прямо”.

Епископ Анатолий: „Если вы претендуете на остроумие, то в ваших словах его так немного. Я остаюсь при своем мнении”.

Защитник Черняк обращается с заявлением к суду об устранении вопроса обвинителя. Обвинитель Фокин настаивает на своем вопросе. Суд удаляется на совещание и определяет – считать вопрос Фокина устраненным.

Второй юридический вопрос возник в один из следующих дней, по такому поводу. Подсудимый епископ Анатолий жил в Ивановском монастыре и, будучи под подпиской о невыезде, ходил в судебное заседание пешком. Но уже с первого дня процесса его окружала многотысячная толпа, сопровождавшая в суд. Вся Советская улица была забита народом и, естественно, замедляла шаги епископа, и в здание, где происходил суд (Думский зал), он пробирался с большим трудом. Это, вероятно, была своеобразная демонстрация в защиту подсудимых. Фокин, сославшись на то, что епископ Анатолий „по неизвестным причинам” опаздывает на судебные заседания, обратился к суду с ходатайством об изменении ему меры пресечения, т. е. взятия под стражу на время суда.

Защитник Черняк энергично возражал, ссылаясь на то, что у суда нет права изменять принятую и утвержденную тем же судом меру пресечения, если обвиняемый ее не нарушил. Вопрос очень тонкий. Обвинитель еще дважды настаивал на своем заявлении. Защитник возражал. Суд удалился на совещание и отказал в домогательстве обвинителя, мотивировав тем, что если обвиняемый ничем не нарушил избранной меры пресечения, то у суда нет права ее изменять на худшую.

Процесс закончился небольшими сроками условного наказания».

После наказания, понесенного по этому процессу, епископ Анатолий возвращается в Астрахань и, по-видимому, «страха ради иудейска», совращается в обновленческий раскол, где, воленс-ноленс¹⁴⁸, уже в сане раскольнического «митрополита» громит Астраханскую православную епархию. Эта война его против Церкви продолжается до 1930 года; именно этот период его деятельности (т. е. особенно ретивую борьбу с Православием на первых порах перехода в обновленчество) имел в виду Святейший Патриарх Тихон, когда беседовал об астраханских делах с посетившим его в Донском монастыре автором «Воспоминаний».

Конечно, Астраханской епархии он причинил – в свое время – много бед и скорбей…

Скончался обновленческий «митрополит» Анатолий в 1942 году в Костроме, состоя «на покое», – вне общения (конечно) с Православной Русской Церковью, Которой когда-то отдал значительную часть своей ученой пастырской жизни и деятельности…

Отметим, как курьез, что отпевание тела почившего совершено другим проживавшим там же обновленческим «митрополитом» бывшим Воронежским и Задонским Корнилием (Поповым), состоявшим в то время в одном из костромских обновленческих приходов, на амплуа... приходского священника!

Напомним, что в самые первые годы текущего столетия этот «митрополит», будучи еще священником Константином Поповым, состоял Ярославским епархиальным миссионером и пользовался любовию и доверием тогдашнего архиепископа Ярославского и Ростовского Тихона – впоследствии Святейшего Патриарха, которому так жестоко – злом за добро – отплатили впоследствии оба эти, с позволения сказать, иерарха!

Полагаем, что здесь автор «Воспоминаний» ошибается, и персонаж, фигурирующий у него под фамилией Орлянского, в действительности был Орлеанским, известным в 1918–1920 гг. погромщиком Православной Церкви в Костромской епархии (где еще в 1929 году жила о нем печальная слава; «славно бо прославися»!..).

Если замечание наше является справедливым, то пребывание его в ведомстве Смидовича-Красикова в середине 1920 годов, где и когда автор «Воспоминаний» имел незавидный случай с ним встретиться явление вполне закономерное: заслуженный рост по работе.

П. А. Красиков (см. о нем ниже), о котором упоминает автор «Воспоминаний», был в то время заведующим VIII Отделом (позже переименован в V Отдел) Наркомюста (или НКЮ, т. е. Народного Комиссариата Юстиции).

Что же это за Отдел Наркомюста и чем он занимался?Возник он «9 мая 1918 года при Народном Комиссариате Юстиции и по предложению его заведующего и бессменного руководителя П. А. Красикова назван „Отделом по проведению в жизнь декрета об отделении церкви от государства”» (Персиц М. М. Отделение церкви от государства. С. 111–112).

Таким образом, судя по названию, казалось, что его единственной и естественной деятельностью, как Отдела Народного Комиссариата Юстиции – должны были быть: разъяснительная правово-юридическая работа по всем вопросам, связанным с воплощением декрета в жизнь и руководство по наиболее безболезненному практическому осуществлению этого декрета на местах.

Казалось, что Отдел с первых же шагов своей деятельности сумеет занять правильную позицию и во всяком случае взять под защиту нарождающейся законности многомиллионное православно-русское население от беззаконных наскоков на него со стороны «научно-атеистических» пришибеевых, почувствовавших праздник на своей улице и прекрасно усвоивших факт полнейшей безнаказанности за любые насилия и безобразия, чинимые над «попами» и иже с ними, ради так называемого светлого будущего.

В действительности все пошло по совершенно иному пути. Ни о каком охранении чьего-либо права или законности никто в Отделе даже и не помышлял, и, как выяснилось с самых же первых дней его существования, он был задуман и создан только как ударный штаб по разгрому Православной Русской Церкви и по борьбе «с религией», т. е. с тем многомиллионным населением России, которому была чужда и неприемлема новоявленная, нерусская идеология Красиковых…

Для видимости (в целях большего тактического эффекта) этому учреждению была придана законническая, правово-юридическая внешность.

Нисколько не удивительно поэтому, что с самых первых своих шагов и во все дальнейшее время своего существования этот Отдел не только не корректировал юридически возникавшие на местах конфликты и тяжелые недоразумения, порожденные отсутствием законов, касающихся регламентированных декретом новых взаимоотношений Церкви и государства, но нередко своим участием еще более осложнял тяжелые и запутанные отношения, сложившиеся на местах у гражданских властей с представителями церковных организаций. Отдел сразу же стал поучать и стращать апеллирующее к нему – по неведению – верующее население, так что последнее второй раз уже не рисковало искать «законности» в затруднительных случаях, совершенно основательно опасаясь «как бы чего не вышло!..».

Поучая «несознательные» верующие массы и переругиваясь с «попами», деятели VIII Отдела этой своей показной, декоративной «работой» на деле прикрывали более важную и сокровенную: постоянную организацию и консультацию всех антицерковных сил на местах и нацеливание их на «законную» борьбу с Церковью и «попами». Таким образом, все бесчисленные, последующие, тяжелые конфликты Церкви с новой государственностью не только никогда не находили своего «законного» разрешения при содействии этого специально созданного учреждения, но, по-видимому, как раз наоборот, именно этим, так называемым VIII Отделом НКЮ, всегда сознательно осложнялись и заострялись до последнего предела и неизменно решались не в пользу Церкви, которая с точки зрения этого Отдела, по-видимому, никогда и не могла быть принципиально правой постольку, поскольку Она является именно Святой Православной Церковью…

Поэтому, по всей справедливости (и как это теперь уже в достаточной степени выявлено исторически), этот пресловутый VIII Отдел следует рассматривать (при всей его внешней законнической замаскированности) как первоначальную государственную организацию по борьбе с Церковью на базе декрета об «отделении Церкви от государства», целиком проникнутого – как известно – началами совершенной нетерпимости к религии и Церкви. И, конечно, декретом этим VIII Отдел воспользовался в полнейшей мере, а заданный им тон антирелигиозной «работы» оказался таковым, что два-три десятилетия спустя, распустившись в своем махровом цветении, с одной стороны, стал (и совершенно законно!) «притчей во языцех» буквально у всего цивилизованного человечества, а с другой стороны – принес столь неисчислимые и невероятные страдания великому множеству лучших русских людей, «виновных» лишь в том, что мозги их затесаны не так, как у тов. П. А. Красикова, а по-иному, и отсюда «вечные вопросы» решаются ими не совсем так, как приказывает начальство…

И поскольку «шила в мешке не утаишь» и народ наш не так уж глуп, как на это надеялся Красиков и иже с ним, то, несмотря ни на какую «косметику», истинная физиономия этого Отдела со страшной быстротой обнажилась во всей своей неприглядности на первых же порах его деятельности. И игра на два фронта выявилась во всем своем объеме.

Так, широковещательно «в специальном циркуляре от 21 декабря 1918 г. (3 января 1919 г.), касающемся проведения декрета в жизнь, VIII Отдел Наркомюста указал на необходимость избегать действий, которые оскорбляли бы религиозное чувство». Поэтому, например, «при передаче богослужебного имущества группам верующих граждан [имущества, только что отобранного у последних же! – Сост.]» совершенно «недопустимо, – говорится в циркуляре, – отобрание церковных облачений, мантий, платков с престолов, орлецов, других ковров и прочих богослужебных предметов и употребление их для революционных целей (перешивание на флаги и т. д.); недопустимо также снятие серебряных риз и украшений с икон, Крестов, Евангелий и престолов. […]

Циркуляр предписывал „избегать каких бы то ни было действий [...] могущих казаться [! – разрядка наша. – Сост.] оскорбительными для того или иного культа”» (Персии, М. М. Отделение Церкви от государства. С. 128–129).

Это – одна сторона «деятельности» VIII Отдела; другая выглядит несколько иначе. Вот иллюстрация, заимствованная из антирелигиозной брошюры, изображающая ответ VIII Отдела «гражданам» деревни Подцубной, по наивности обратившимся сюда в 1918 году, в поисках своих юридических прав на организацию религиозного воспитания своих детей.

По первоначалу многие прекраснодушные русские верующие люди принимали слова и положения декрета об отделении Церкви от государства за чистую монету!..

Вместо четкого и толкового ответа по существу заданного вопроса просители получают лицемернейшее велеречивое послание-поучение, которое не только уж по форме, но главнее того – по существу своему является самым недвусмысленным «оскорблением религиозного чувства» и, стало быть (тем самым), и нарушением декрета об отделении Церкви от государства.

«В заключительной части письма говорится: „VIII Отдел предлагает гражданам деревни Поддубной, если у них имеется потребность [! – Сост.] у самих по старой привычке искать разъяснение вопросов жизни и природы в религии [! – Сост.], а не в науке, продолжать свободно [? – Сост.] самим придерживаться религиозных обрядов и верований, поскольку они не нарушают интересов мировой борьбы трудящихся с капиталом [!!?? лихо завернуто! – Сост.], детям же своим остерегаться [разрядка наша. – Сост.] навязывать [?! – Сост.] устарелые сведения об устройстве мира как физического, так и общественного, ибо сведения эти не могут быть полезны им в их борьбе с природой и с эксплуататорами. Что касается нравственности, то надо помнить, что не религия заставляет быть добрым гражданином и нравственным человеком трудящегося, а его борьба за устройство общественной жизни на основании правильно понятых им классовых интересов и правильно понятых законов природы”.

Этот и другие документы [продолжает автор брошюры. – Сост.] показывают, что VIII Отдел не ограничивал свою деятельность чисто юридической областью [разрядка наша.– Сост.]. Он поставил перед собой цель – всесторонне разъяснять декрет, а также разоблачать антинаучную роль религии и контрреволюционную деятельность духовенства [! разрядка наша. – Сост.].

Письменными ответами на запросы VIII Отдел не ограничивался. Почти каждое [!! – Сост.] письмо его в местный Совет заканчивалось уведомлением о возможности посылки лекторов для разъяснительной работы.

[Нетрудно себе представить, что это были за «лекторы» и какого рода «разъяснительную работу» они проводили на местах! – Сост.]

VIII Отдел издавал антирелигиозную литературу, призванную [? – Сост.] разъяснять политику Советской власти в отношении религии и Церкви. С 1919 г. начал выходить под редакцией VIII Отдела НКЮ журнал „Революция и церковь”, в котором печатались официальные материалы и статьи на научно-атеистические темы» (Персиц М. М. Отделение Церкви от государства. С. 115–116).

Полагая, что приведенная цитата, в силу своей колоритности никаких особых комментариев не требует, добавим лишь, что заключительное утверждение почтенного автора о «научно-атеистических» статьях, печатавшихся в «Революции и Церкви» – совершенно фантастично ибо, во-первых, сам уровень руководителей журнала был весьма невысоким по своему интеллектуальному содержанию, а во вторых, строго говоря, как деизм, так равно и атеизм, никогда не были и не могут быть ни «научными», ни «ненаучными», так как находятся совершенно в иной плоскости человеческого восприятия, чем сфера мыслительно-познавательная; один из них проповедует разумно-недоказуемое положение, а другой лишь отрицает его, проповедуя взамен «ноль».

Правда, так как ноль есть ноль, последний, то есть атеизм, постоянно нагло цепляется за вульгарную псевдонауку из чисто спекулятивных соображений, но, по крайней мере уже в наше время, эти его беспомощные и жалкие потуги никакого эффекта на мыслящего человека не производят. Таким образом, монополизированная VIII Отделом НКЮ «научно-атеистическая» сфера, с первых же дней своего существования в открытой форме, оказалась не под покровительством какого-либо гуманитарного учреждения, где ей по всей справедливости и следовало бы быть, а в цепких руках псевдонаучных шарлатанов и под тяжелой пятой законников и полицейщины где, впрочем, весьма уютно и, по-видимому, надолго устроилась.

Такого рода «научно-атеистической» деятельностью, на первых порах, с огромным азартом занялись следующие высокопоставленные лица: мадам А. М. Коллонтай, В. Д. Бонч-Бруевич, И. А. Шпицберг, П. А. Красиков, наконец «сам» Емельян Ярославский (М. И. Губельман) и тутти кванти... Впоследствии, когда безнаказанность и доходность такого рода деятельности выявились со всей очевидностью, миссионеров безбожия появилось бесчисленное количество, причем в немалой степени пополняется оно (и впредь, конечно, будет пополняться) за счет отбросов Церкви в виде разного рода Осиповых, Дулуманов, Кубиных, Спасских и тому подобных, но следует зафиксировать то обстоятельство, что пальма первенства бесспорно принадлежит здесь «знаменитому» попу-безбожнику о. Михаилу Галкину (он же Горев М. В.) и некоему «недоучившемуся семинаристу» Ионе Брихничеву.

Из первоначальных ожесточеннейших врагов Русской Церкви следует отметить следующих.

1. Коллонтай Александра Михайловна (1872–1952). Эта мадам не долго, но блистательно подвизалась на поприще «научного атеизма» в самые первые дни революции 1917–1918 гг., а затем вскоре переключилась на дипломатическую деятельность. Однако подготовка к национализации церковного имущества, насильственный захват Александро-Невской лавры и ряд других, подобных же мероприятий – теснейшим образом связаны с ее именем¹⁴⁹.

Пишущий эти строки прекрасно помнит эту даму по встречам с нею в Москве, когда – будучи еще подростком – многократно встречался с нею в саду, примыкавшем к особняку Вогау; на Воронцовом поле (ныне улица Обуха). Эта прекрасная усадьба была превращена в некий детский клуб, куда и жаловала частенько для оказания своего высокого и просвещенного внимания детям именовавшаяся в те дни Народным Комиссаром Общественного Призрения мадам Коллонтай.

Она держалась со всеми со снисходительной простотой царицы, а детей собирала в кучку вокруг себя и поучала с медоточивой улыбкой, но совершенно серьезно, немедленно доносить ей на своих родителей, буде последние осмелятся пороть своих чад или иными «устарелыми и отжившими» методами воздействовать на них в воспитательных целях, в то время как у нас провозглашены «высокие принципы братства, равенства и свободы». Эта знаменитая тогда дама тут же, в популярной форме, излагала окружавшим ее с разинутыми ртами малышам основы советской морали, этики и тому подобное, после чего все мы стремглав разбегались по домам – поделиться с родителями своими новыми познаниями, которые, впрочем, их слишком мало радовали!

Вскоре, однако, феерическая антирелигиозная деятельность мадам А. М. Коллонтай как-то померкла, затихла и всеми забылась…

2. «Бонч-Бруевич Владимир Димигриевич (1873–1955) – видный деятель Коммунистической партии и Сов [етского] гос[ударст]ва [...] публицист и издатель, этнограф и историк-исследователь в области религ[иозно]-общественных движений в России [...]. С 1946 Б[онч]-Б[руевич] руководил музеем истории религии и атеизма АН СССР [в Ленинграде] и сектором истории религии и атеизма Ин[ститу]та истории АН СССР [...] После Окт[ябрьской] революции Б[онч]-Б[руевич] принимал участие в подготовке декрета об отделении Церкви от государства и состоял членом Комиссии ВЦИК по отделению Церкви от государства» (Краткий научно-атеистический словарь. М.: Наука, 1964. С. 88).

В. Д. Бонч-Бруевич еще по дореволюционным временам известен как горячий покровитель всякого рода сектантства (особенно толстовского стиля) и ярый ненавистник Православной Русской Церкви. Последние 20–30 лет своей жизни на политической, государственной поверхности не фигурировал. Как говорили, будто бы занимался «научной» работой в домашней, кабинетной обстановке.

3. Шпицберг Иван Анатольевич (1881–1933) – руководитель научного общества и изд[ательст]ва «Атеист», организованных в 1922 для издания атеистич[еских] и антиклерик[альных] работ сов [етских] и зарубежных авторов. «Под руководством Ш[пицберга] об[щест]во осуществило издание в 1923–1930 книг П. Гольбаха, А. Древса [...] и др., не всегда, однако, на достаточно научном уровне. Изданы также работы сов [етских] ученых по истории христианства и Русской Православной Церкви. Ш[пицберг] был также редактором журн[ала] «Атеист», выступал в качестве переводчика...» (Краткий научно-атеистический словарь. С. 608).

О «научно-атеистической» деятельности этого персонажа сохранились в печати некоторые сообщения, весьма колоритные и характерные для той эпохи (1918–1920), когда он впервые появился и «прославился» на этом своем новом поприще.

Буквально не успели еще отгреметь громы октябрьского переворота, как в Петрограде, с антицерковными лекциями высунулся, главным образом среди солдат и матросов, бежавших с фронтов, – первый по времени из штатных антицерковных говорунов-демагогов, в прошлом чиновник Святейшего Правительствующего Синода по бракоразводным делам (как утверждали тогда), присяжный поверенный, «адвокат» Иван Анатольевич Шпицберг, – в стилистическом и даже «эрудиционном» плане предтеча всех неисчислимых последующих «антирелигиозных» и «научно-атеистических» учителей, наставников, прорицателей, чревовещателей и пифий.

Так, образно выражаясь, тогдашняя печать, сообщала: «Пришел адвокат Шпицберг и сказал: Бог – буржуй! И наступило атеистическое сумасшествие народа, представители которого в припадке религиозного помешательства стреляют в Причастие, иконы, духовенство» (Петроградский церковно-епархиальный вестник. 1918 [?]).

И далее: «Вот одна из его лекций.

Публики немного... Преобладают „товарищи”... Они ведут себя во время лекций очень мило и непринужденно: разговаривают, свертывают „цигарки”, раскуривают, сплевывают, аппетитно зевают... потягиваются, читают газеты, сидят, возлежат в живописных позах…

Нечто новое все же есть и у Шпицберга…

Это невероятно хамский тон всей лекции. Циничные, грязные выпады против Христа, Его Матери. Нужно ли приводить эти мерзости?.. С непередаваемой злобой, в каком-то бешенстве, с пеной у рта говорит Шпицберг о „попах”…

Но... не станет попов, о ком же будет читать свои „лекции” Шпицберг?

Пусть же остаются попы... Они еще нужны... Ими еще долго будет питаться Шпицберг...» (там же).

Или – в другом месте:

13(26).01.1918 г. в Петрограде, в Михайловском артиллерийском училище, присяжный поверенный («товарищ народного комиссара») И. А. Шпицберг, выступая на лекции на тему: «Современная Церковь и семья в освещении революции», – громит Православную Церковь и Святейшего Патриарха Тихона, называя последнего «самозванцем». (Лекция Шпицберга // Церковные ведомости. Прибавления. 1918. №5. С. 205–206).

Сохранились и подробности этой «лекции», изложенные в соборных «Деяниях» со слов одного из очевидцев: «Мне пришлось быть на лекции товарища народного комиссара, как его рекомендовали, Шпицберга Ивана Анатольевича [...] Эта лекция была на тему: „Современная Церковь и семья в освещении революции”. Лекция эта в существенных чертах такова: учение Церкви совершенно не согласно с учением великого учителя морали, человека Иисуса Христа. Патриарх Тихон – самозванец. Как его сделали „святыней”, кто его сделал „святыней”, какие по этому поводу произносились контрреволюционные речи и почему иначе быть не могло? Судьба богатейшего имущества нестяжательной Церкви. Вымирание богов-царей – воскресение Человечества (с большой буквы). Вот, в моих руках пригласительный билет, на котором и напечатаны эти пункты. Когда я пришел в зал, он наполнен был по преимуществу солдатами и матросами. Лекция эта с точки зрения религиозного человека имела самый кощунственный характер. То, что здесь говорилось о лице Иисуса Христа и о Пресвятой Деве Марии, передано было языком, который употребляют солдаты, передавая друг другу анекдоты. Религиозное чувство не могло не возмущаться этим; но все-таки эта часть речи не могла так беспокоить, как те выводы, которые сделал товарищ комиссара. „Я, заявил он, автор декрета о разводе и браке, и я должен сообщить вам, что предстоит еще более сложный революционный процесс. Мы свергли земного царя, но нам предстоит свергнуть и небесного. Предстоит издание декрета о том, что запрещается совершение таинства Причащения, как колдовского действия, а затем, во-вторых, предстоит декрет о закрытии всех храмов. Это, прибавил он, жестоко, но мы должны к этому прибегнуть. Французская революция пришла к этой мысли на 4 год, а мы пришли к этому же на первый год революции. Будет запрещено богослужение и будут отобраны церковные сосуды, как средство для колдовства; духовенство будет объявлено подозрительным по революции. Все духовные учреждения должны быть реквизированы. Что касается школы, то она должна быть светская”.

Аудитория настроена была целиком в пользу лектора и принимала все положения с восторгом и рукоплесканиями. Когда лектор читал один синодальный указ, я громко крикнул: „Подтасовка!”, и когда сообщены были им ложные сведения о Соборе, я сказал: „Ложь!” За это меня едва не вывели. Сообщая о Соборе, автор сказал, что жребий при избрании Патриарха вынимал уклоняющийся от военной службы монах. „Он девяностолетний старец!” – сказал я. Лектор видимо сконфузился, но меня опять хотели вывести; лектор успокоил толпу и заявил: „Накажем его молчаливым презрением”.

Мне кажется, что лекция эта имеет чрезвычайное значение...» (Деяние 67: М. Ф. Глаголев // Деяния. Кн. 6. Вып. 1. С. 33–34, Введенский А. И., прот. Церковь и государство. С. 143–144).

А спустя две недели, 27.01(09.02).1918 г., в Петрограде же, в зале Армии и флота, он читает очередную лекцию о новых декретах, касающихся Церкви.

Не утруждая внимания своей аудитории вопросами юридическими и правовыми, «лектор перешел к пошло-балаганному кощунству над Православным богослужением, над литургией [с легкой руки графа Льва Николаевича Толстого! – Сост.], над настолованием Патриарха. В отношении Патриарха он допустил фразу с прозрачным намеком: „Патриарх еще жив”. По мнению лектора, нужно положить конец Собору и „другим затеям” духовенства» (Лекция Шпицберга // Церковные ведомости. Прибавления. 1918. №5. С. 205).

Приведенной справки, полагаем, вполне достаточно для того, чтобы читатель вполне смог представить себе моральный облик и «научно-атеистическую» эрудицию этого характерного для своего времени персонажа.

Злобно-демагогические антицерковные выступления Шпицберга, несмотря на всю их гнусность имели все же одно положительное свойство: они в значительной степени мобилизовали церковно-общественное мнение и довольно правильно ориентировали Церковь в смысле объема и содержания зол и бед, готовящихся на Ее голову. В мстительном недержании речи адвокат Шпицберг раньше времени выболтал всю ту программу-максимум по разрушению Русской Церкви, которая тогда еще только вынашивалась в утробе нашей «научно-атеистической» мамы, только что сочетавшейся с VIII Отделом НКЮ и прочими «сурьезными» гражданскими инстанциями…

Замечательно (и это следует подчеркнуть), что все то, что выболтано было Шпицбергом в 1918 году, в той или иной (почти всегда предельной) степени, рано или поздно было осуществлено в ходе выполнения многолетней программы по уничтожению Русской Церкви…

4. Красиков Петр Ананьевич (1870–1939).

О нем имеем следующие отзывы: «Тов [арищ] Красиков – самый деятельный работник в области отделения Церкви от государства; декрет об отделении Церкви от государства и ряд позднейших законодательных актов связаны с его именем. В области антирелигиозной пропаганды т[оварищ] Красиков является также большой силой».

Он род[ился] в 1870 г., старый большевик. «Примкнул к с[оциал]-д[емократическому] движению в начале 1890 гг. Помощник присяжного поверенного».

После октябрьского переворота «председатель комиссии по борьбе с контрреволюцией, член коллегии НКЮ СССР, прокурор и зам[еститель] Предс[едателя] Верх[овного] суда СССР».

«Проводит работу по отделению церкви от государства». Редактор журналов: «Революция и церковь» и «Воинствующий атеизм».

В 1923 г. издан сборник публицистических статей Красикова: «На церковном фронте» (Малая советская энциклопедия. Т. 5. М., 1959. С. 34; Краткий научно-атеистический словарь. М., 1964. С. 298–299).

«Блестяще развернулись качества большевика-революционера Петра Ананьевича Красикова особенно в первый период Советской власти. Ему принадлежит в значительной степени разработка декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви [...] То, что было программой большевистской деятельности на протяжении десятилетий, надо было осуществить, когда большевики взяли власть. Надо было сломить власть церкви, господство религии над массами. Надо было нанести ей сокрушительный удар. Эту работу взял на себя Петр Ананьевич [...] Он участвовал во всех мероприятиях партии и правительства к тому, чтобы ослабить, парализовать, разбить влияние церковников, влияние религии» (Памяти П. А. Красикова // Ярославский Е. О религии. М., 1957. С. 317).

«Красиков – бывший присяжный поверенный – пьяница фантастический, в прежнее время выступал по делам об увечьях» (Левитин А., Шавров В. Очерки... С. 199).

Добавим к этим отзывам еще одно впечатление современника. Причем впечатление, так сказать, живое, – сложившееся от непосредственного общения с П. А. Красиковым, в годы бурной «юридической» деятельности последнего, когда он неизменно пребывал (по свидетельству очевидцев), так сказать, в трансе совершеннейшего «административного восторга».

Так, один молодой юрист в своих воспоминаниях о посещении (по церковному делу) Москвы в 1922 году, пишет:

«Перед отъездом из Москвы я решил побывать в V Отделе НКЮ, ведающим вопросами по отделению Церкви от государства. Этим отделом заведовал т[оварищ] Красиков. У меня с собой был экземпляр напечатанного в ярославской типографии послания митрополита Агафангела [Преображенского]. Я решил показать его т[оварищу] Красикову интересуясь, что он скажет, ознакомившись с содержанием этого послания. [Послание это извещало православное население страны об аресте и заключении под стражу Святейшего Патриарха Тихона, появлении обновленческого раскола и о вступлении в должность Заместителя Патриарха – подписавшего это послание, митрополита Ярославского. – Сост.]

Прочитав его, т[оварищ] Красиков сказал: „Что такое? Где это вы достали? Да ведь, это какая-то контрреволюция”. На мой вопрос, в чем он именно усматривает контрреволюционный характер этого послания, т[оварищ] Красиков вместо ответа набросился на меня со словами: „Да кто вы такой, чем вы занимаетесь?”. – Я сказал, что окончивши Саратовский университет, продолжаю заниматься правовыми науками. „Хорошо, – сказал Красиков, – мы напишем в Саратов, чтобы вас удалили из Университета [!! – Сост.]. Как ваша фамилия?” Я назвал. Он вынул записную книжку и написал в ней, как я хорошо видел, „Синицын” вместо „Соловьев”. По-видимому, он лишь брал меня „на испуг”. Я откланялся. На прощанье он мне сказал: „Бросьте, молодой человек, бросьте заниматься этими делами”» (Соловьев А. А. Борьба с «Живой Церковью» в Саратовской епархии... Рукопись. Астрахань, 1963).

5. Ярославский Емельян Михайлович (Губельман Миней Израилевич; 1878–1943). Род[ился] в Чите, в семье учителя. Работал аптекарским учеником. В молодости примкнул к революционному движению. До 1917 г. «вел партийную работу в Сибири, Петербурге, Одессе, Москве, Туле» и т. д.

В 1917 г. – член Московского Военно-Революционного Комитета. «Неоднократно избирался в руководящие партийные] и советские] органы [...] По поручению партии Я[рославский] вел большую антирелигиозную] работу. Он возглавлял Союз воинствующих безбожников СССР в качестве председателя Центр[ального] Совета этого Союза, был ответственным] редактором газ[еты] „Безбожник”, журн[алов] „Антирелигиозник” и „Безбожник”. В парт[ийной] и атеистической] печати было опубликовано мн[ого] статей Ярославского] по самым разл[ичным] вопросам критики религии […]

Большое внимание уделял Я [рославский] подготовке кадров пропагандистов атеизма» (Краткий научно-атеистический словарь. 1964.С. 626–627). И прочее.

Кончина Е. Ярославского, последовала в самый разгар Отечественной войны, в 1943 году, и хронологическое совпадение смерти его с моментом резкого и неожиданно положительного поворота курса государственной власти по отношению к Православной Русской Церкви (реставрация Патриаршества после двадцатилетнего перерыва; признание в законодательном порядке прав юридического лица за Церковью, в отмену одного из основных положений декрета об отделении Церкви от г[осударст]ва; открытие многих, до того закрытых, храмов и монастырей; восстановление учебно-духовных заведений: Академий, семинарий и многое другое), – послужило основанием для упорного слуха о его казни, – слуха, распространявшегося как внутри страны, так равным образом (если не еще более), за рубежом.

В одном русском эмигрантском издании нам встретились следующие слова, написанные на полях его страниц:

«Ныне [...] исполнилось пророчество прозорливого старца о. Алексия Мечева [...] что, когда придет время, – Бог пошлет нужных людей, которые спасут Россию. – Бог послал Иосифа Виссарионовича Сталина и его сподвижников, который закрыл [...] Союз безбожников и казнил его председателя».

И. В. Сталин «приказал открыть православные храмы, учредил Комиссариат Православной Церкви [...] установил для всех днем отдыха воскресенье; восстановил Патриаршество в полном блеске и сказал Патриарху» Сергию (Страгородскому), «что он желает укрепления Православия» (Мемориальная надпись неизвестного автора на страницах книги: Сурский И. К. Отец Иоанн Кронштадтский. Т. 2. Белград, 1941; из библиотеки епископа Сергия Ларина).

Насколько правдоподобно это сообщение – сие покрыто (до времени) мраком неизвестности. Но то обстоятельство, что именно Е. Ярославский являлся наиболее лютым и непримиримым врагом Православной Русской Церкви (во всяком случае, из числа явных), – это общеизвестно. И поэтому кончина его, предварившая собою некоторое относительное улучшение положения Церкви в нашей стране, вполне способна была привести мысли даже совсем непредубежденного современника к вышеизложенным выводам. Как бы то ни было, но само совпадение этих двух моментов в нашей современной церковной истории – весьма знаменательно само по себе.

6. [Галкин Михаил Владимирович (литературный псевдоним Горев) (?–1930). До ноября 1917 г. священник Спасо-Колтовской церкви в Петрограде. 1917–1918 гг. редактор газеты «Свободная церковь». С 09.05.1918 сотрудник VIII (V) («ликвидационного», «по проведению отделения Церкви от государства») отдела НКЮ. Принимал участие в разработке Декрета об отделении Церкви от государства. С 1921 г. член Комиссии по учету и сосредоточению ценностей. С 13.03.1922 член Комиссии по изъятию церковных ценностей (КИЦЦ) Московской губернии. С 20.03.1922 заместитель П. А. Красикова в Центральной КИЦЦ. В июле 1922 г. член Комиссии Политбюро ЦК РКП(б) по отбору кандидатов на расстрел среди приговоренных к смерти по делу петроградского духовенства и верующих («дело митрополита Вениамина»). В октябре 1922 г. был рекомендован на должность секретаря Антирелигиозной комиссии. С 1922 г. помощник редактора газеты «Безбожник» (Архивы Кремля. В 2-х кн. / Кн. 2. Политбюро и Церковь. 1922–1925 гг. Новосибирск – М., 1998. С. 535). – Ред.]

Что же касается такого столпа «научного атеизма», как пресловутый петроградский «батюшка» отец Михаил Галкин, то наиболее красноречивое свидетельство о его внутренней сущности, из встретившихся нам в печати, приводим здесь, для справки, несколько ниже.

В 1917–1918 годах, в целях развала изнутри с таким трудом налаженной соборной работы и для поддержания шатких позиций церковных леваков всех оттенков, в виде обновленчествующих соборных батюшек и маловерующей профессуры из б[ывших] Духовных Академий со всем их «прогрессивным» лагерем, – на период деятельности Собора, из Петрограда в Москву перекочевывает газетка под моднобульварным названием «Свободная Церковь», являющаяся, по свидетельству востоковской «Церковности» «еще бесстыднее Всероссийского церковно-общественного вестника» (руководившегося тогда известным Б. В. Титлиновым; о нем. см. Т. 2. Комм. 3)

Теперь приводим выше помянутую цитату:

«Редактор-издатель газеты о. Галкин, помещающий в газете много пикантных историй об архиереях и монахах, не удосужится ли нам как-нибудь и притом поскорее рассказать, как он в своем Спасо-Колтовском храме в Петрограде, следуя основам „Свободной Церкви” униженно и подобострастно принимал приглашенных им митрополита Питирима [Окнова] и Распутина?..» (Ракитины в рясе // Церковные ведомости. Прибавления. 1918. №5. С. 196–197).

Само собою понятно, что для Емельяна Ярославского и иже с ним такой сотрудник в деле развала Церкви, как о. Галкин, явится совершенно ни с чем не сравнимой величиной. Поэтому никто особенно и не удивился, когда некоторое время спустя перекрасившись из «попа» Галкина в «безбожника» Горева, он начал со страшным азартом крушить своих недавних собратьев по сану, выслуживаясь перед своими новыми «хозявами»; особенно перед своим знаменитым шефом Е. Ярославским, к которому он устроился на амплуа помощника редактора газетки «Безбожник».

Об этой «идеологической» и «публицистической» работе батюшки Галкина-Горева приводим еще следующий отзыв: «На столбцах газет появилась серия громовых статей против церковников, начались аресты священников, – вся Церковь пришла в движение. Карьеристы и конъюнктурщики, как всегда, еще более накаляли атмосферу, подливая масла в огонь, стремясь во что бы то ни стало заработать политический капитал. Особо лез из кожи некий Мих[аил] Горев, статьи которого, наполненные призывом к расправе с духовенством, не сходили тогда со столбцов центральной прессы. Читатели его статей, злобных и хлестких, вероятно, очень удивились бы, если бы узнали, что всего 4 года назад антирелигиозный вития сам был священником» (Левитин А., Шавров В. Очерки... С. 53–54).

Таким образом, первым по времени и значению попом-ренегатом следует по всей справедливости признать отца М. В. Галкина-Горева.

Так, перечисленные выше (и некоторые другие) лица в течение длительного времени составляли основное ядро или генеральный штаб по разработке «методов» и руководству не очень благородной работой по систематическому избиению, по сути дела, лежачей Церкви.

К этому штабу, как к остову, примазалась немедленно же самая различная «антирелигиозная» мелочь (впрочем, в несметном количестве, так как дело, прежде всего, оказалось чрезвычайно «не пыльным, но денежным»!). Некоторых из них, – наиболее назойливых, – назовем по именам. Это прежде всего некий «недоучившийся семинарист» (по рекомендации, кажется, о. И. Восторгова) Иона Брихничев (по-видимому, «по имени твоему и житие твое», как говорили монахи в старину), затем, печально окончивший дни свои генеральский сынок Борис Павлович Кандидов, подвизавшийся в качестве безбожнического «церковного историка» (попросту: вор церковных документов); какой-то Ф. Н. Олещук; хроникер многочисленнейших тогда антицерковных «открытых» и «закрытых» судебных процессов, некий М. М. Шейнман, затем наши доморощенные, многочисленные как песок морской разные бесконечные «Ивановы, Петровы, Сидоровы»…

Из художников на этом злачном поприще особенно прославились Д. С. Моор, Мих[аил] Черемных, некий Коггоут и многие другие.

Как назвать всю эту публику, которая всю свою жизнь питается и живет за счет той Церкви, которую она бесконечно жалит, грызет, кусает, истязает, оплевывает и третирует – затрудняемся; будущие русские люди, может быть, придумают ей соответствующее наименование…

Упоминаемый автором епископ Алексий (Кузнецов)¹⁵⁰, управляющий Сарапульской епархией, посещавший в это же время Донской монастырь и Святейшего Патриарха Тихона, – не принадлежал к числу популярных или чем-либо прославленных иерархов того периода.

В прошлом – миссионер Урмийской миссии (в Персии).

В своих «Воспоминаниях», ругатель «всех и вся», прогрессивный и либеральный протопресвитер о. Г. И. Шавельский, именует (неизвестно: основательно ли?) и сего иерарха «распутинцем». Говоря о епископе Алексие как об авторе вышедшей перед революцией книжки о юродствовании святых Русской Перкви, – написанной им, будто бы, в оправдание и защиту Распутина (что, впрочем, ничем не подтверждается!), – Г. И. Шавельский пишет:

«Мне говорили, что книга эта составлена архимандр[итом] Алексием распутинцем, в оправдание Распутина. Может быть, в награду за эту услугу архимандрит Алексий, по протекции Распутина, в 1916 г. был сделан викарием Московской епархии. […]

Архимандрит Алексий, как мне сообщил профессор] H. Н. Глубоковский, представлял эту книгу в С[анкт]-П[етербургскую] Духовную Академию для получения степени магистра богословия, но там ее, конечно [?! – Сост.], отвергли» (Шавельский Г. И., протопр. Воспоминания... Т. 1. С. 67).

Как бы там ни было и что бы там ни думалось отцу протопресвитеру, но, побыв недолго московским викарием, епископ Алексий, в 1917 году (и, стало быть, уже безо всякой «протекции» Распутина!) переводится на самостоятельную Сарапульскую кафедру. В разгар обновленческого мятежа он, как один из многих, «поползнувшихся в настоящем веке лукавствия» иерархов (как выражался Святейший), примкнул к обновленцам. Вскоре, однако, одумался, – покаялся и до самой кончины своей состоял в неизменном общении с законным священноначалием нашей Церкви.

Пользуемся случаем, чтобы привести здесь два любопытных документа, изданных этим архиереем именно в это же самое время, тотчас же по возвращении из Москвы в свой епархиальный град Сарапул. В церковно-историческом отношении они интересны потому, что в них, до некоторой степени, отражены те подпочвенные, замаскированные течения, царившие на Предсоборном обновленческом Совещании, – о которых очень не любили говорить в печати и устно обновленческие деляги. Представители этих течений, хотя и различно, с некоторыми вариациями, но, в конце концов, требовали от своих «лидеров» одного и того же: примирения с Матерью-Церковью и Ее Главою Святейшим Патриархом Тихоном.

Как известно, «лидеры» до этого не допустили, резонно усмотрев в этом требовании не более и не менее как совершенную капитуляцию «обновления Церкви».

Итак, первый документ.

«Циркулярно.

Сарапульский епархиальный архиерей. 15(28).07.1924. №301.

Преосвященным викариям и оо. благочинным Сарапульской епархии.

Считаю своей обязанностью осведомить духовенство Сарапульской епархии о следующем: в бытность мою в Москве, в начале июня месяца, я детально ознакомился с происходившим в Москве в то время обновленческим Предсоборным Совещанием, на которое обновленцы возлагали так много надежд, и хочу осветить ход заседаний этого Совещания.

Сначала на Совещании рассматривался вопрос об управлении церковном и постановлено было ввести соборное управление с Синодом, а также и выборное начало при назначении на места священно-церковнослужителей, рассуждали о белом епископате, второбрачии духовенства, об отношении к сектантству по докладу В. 3. Белоликова и др. На Совещании образовалась центральная группа большинства (во главе с профессором Б. В. Титлиновым), стоявшая за примирение с Патриархом Тихоном и требовавшая постановки этого вопроса на голосование Совещания для прекращения продолжающегося разделения в Русской Церкви, и если бы этот вопрос был проголосован, то пришлось бы согласиться с мнением большинства и раздору церковному положен был бы конец. Но именующие себя митрополитами Евдоким [Мещерский] и Петр [Блинов] и меньшинство членов обновленческого Предсоборного Совещания не допустили голосования по данному вопросу, и Совещание не пришло к единению. Таким образом, мы видим усиленное тяготение большинства обновленцев к Патриарху Тихону как каноническому Первосвятителю Русской Церкви, и я сам видел у Его Святейшества депутацию членов Совещания, приходившую к Патриарху для переговоров о соединении с ним. В Москве я узнал, что сообщение именующего себя митрополитом Евдокима [Мещерского] о низложении Вселенской Патриархией Патриарха Тихона оказалось неправдоподобным, ибо Константинопольский Патриарх Григорий, с которым Патриарх Тихон находится в общении, так же, как и с другими Патриархами: Фотием [Пероглу] Александрийским, Григорием [Аль-Хаддадом] Антиохийским, Дамианом [Касатос] Иерусалимским и Димитрием [Павловичем] Сербским, – канонически не может касаться дел Русской Церкви, не состоящей под его ведением, что на Предсоборном Совещании не было никаких трех восточных митрополитов, которых ждали в Москву, о чем оповещал именующий себя митрополитом Евдоким, что на Совещании не оглашалось никаких посланий Восточных Патриархов о признании ими и утверждении обновленческого Синода. Святейший поручил мне передать духовенству Сарапульской епархии о том, что переговоры об окончательном принятии в общение Красницкого ведутся и о возможности допущения его в состав Высшего Церковного Управления при Патриархе, что Поместный Собор предполагается созвать им в 1924 г. или в следующем 1925 г., что в молитвенном общении с Красницким, принесшим покаяние Патриарху, последний пока не находится.

Именующий себя митрополитом Евдоким освобожден от председательствования в обновленческом Синоде и получает трехмесячный отпуск – так о сем сообщали некоторые из членов Великого Предсоборного Совещания» (Архив Ижевской епархии).

Второй документ.

«Божиею милостию, смиренный Алексий, епископ Сарапульский, – всем верным чадам Святой Православной Церкви Сарапульской епархии, о Господе радоватися.

«Учениями различными и чуждыми не увлекайтесь»,

говорит Ап. Павел в 13 гл., 9 ст. посл. к Евреям.

С этим апостольским наставлением я, по долгу своего архипастырства, обращаюсь к вам, возлюбленные братие и сестры о Господе, прося вас не увлекаться распространяемыми различными учениями обновленцев, которые говорят, что нет обновления, что ничего нового у них не вводится в Церкви, что служат они по-старому и что не нужно в Церкви допускать разделения. Давно ли они стали это проповедовать? С тех пор, как большинство верующих, поняв их сектантский дух в учении их, нетерпимость к мнениям других, их стремления к цели при отсутствии христианской любви и чувства доброжелательности, отшатнулись от них, признав обновленцев раздорниками, схизматиками в церковном отношении. Кого они предостерегают от разделения? Ведь сами прекратили общение с законными, каноническими православными архипастырями и пастырями, наставили, нарукополагали себе разных своих архиереев, не имеющих за собой никакой канонической основы, стали назначать их на живые, несвободные архиерейские кафедры, начали вмешиваться в управление епархиями, объявили епископов старого поставления, не имеющих общения с обновленцами – чуждыми Православия, некоторых запретили в священнослужении и т. д., и т. д. Сами обновленцы внесли раздор в жизнь Церкви и сами же умоляют не производить разделения. Получается странное противоречие. Прекрати обновленцы свою раздорническую церковную деятельность, смута церковная сама собой уничтожится. Значит все дело умиротворения церковной жизни и прекращения церковных нестроений зависит от самих обновленцев, которые сами должны оглянуться на себя и на свои деяния и к самим себе направить увещание св. Апостола Павла в 1Кор.1:10 и др.: „умоляю вас, братие, именем Господа нашего Иисуса Христа, чтобы все вы говорили одно и не было между вами разделений, но чтобы вы соединены были в одном духе и в одних мыслях”. Ведь обновленцы отлично видят и хорошо знают, что в среде их идут распри и происходят споры и разделения; единомыслия между обновленцами нет; замечается среди них вражда и недовольство взаимное; отношения их между собой чужды христианской любви и взаимной добросердечности: Евдоким [Мещерский], именующий себя митрополитом, отлучает Антонина [Грановского], Антонин громит Евдокима, Михаил [Бирюков] и Николай [Ашихмин], именующие себя епископами, разносят Михаила [Трубина], именующего себя епископом, Иоанникий [Соколовский], именующий себя епископом «Трудовой церкви», не имеет ничего общего с остальными обновленцами. Александр Введенский, именующий себя архиепископом, чувствует себя одиноким, а о. Красницкий совершенно откалывается от всех иных и приносит покаяние Патриарху. Где же правда и истина у обновленцев? Ведь они учат, что правда Божия на их стороне, они зовут к себе, даже насильно тащат, а между собою столковаться, поладить не могут. „Разве разделился Христос?” – спросим мы их вместе с ап. Павлом (1Кор.1:13), что среди них, обновленцев, нет единства, а происходят споры и разделения. Если они дерзают звать всех к миру, к прекращению церковных распрей, то значит у них пребывают мир и единение. Но видим совсем обратное – мира среди обновленцев нет, единомыслие среди них отсутствует. Как же они после этого осмеливаются звать к себе и учить о прекращении разделения церковного? „Вожди слепые”, скажем мы словами Спасителя (Мф.23:21), сначала примиритесь сами с собой, придите к церковному единению и поступите потом так, как поступают многие из вас, приносят покаяние и возвращаются к единству Православия, чтобы единым сердцем и едиными устами славить Господа и быть под духовным водительством Святейшего и законных архипастырей церкви. Так, например, поступил недавно в Москве, после Великого Предсоборного обновленческого Совещания обновленческий архиерей Александр Аккерманский, публично принесший в церкви покаяние и поведавший о своем разочаровании в обновленчестве, и особенно в неудовлетворенности от Предсоборного обновленческого Совещания, разбившего все его идеи и мечты и приведшего его к сознанию своего заблуждения в том, в чем он просил прощения и умолял о принятии его в церковное общение... Или не знают обновленцы, что первый обновленческий архиерей Иван Иванович Альбинский, порвавший с обновлением, принес покаяние Святейшему, или им не ведомо о приносимых покаяниях другими обновленческими архиереями: Артемием [Ильинским] Лужским, Иннокентием [Летяевым] Ставропольским и др.? О, они хорошо знают об этом, но молчат. Или им не известно ничего о покаянии Красницкого, засвидетельствовавшего печатно о том, что Патриарх Тихон, как Глава нашей Православной Церкви, сохраняя всегда строгое единение в области церковного вероучения, со всею массою церковного народа стоял на страже веры во все время своего патриаршего служения? Обновленцы хорошо осведомлены о том, что Красницкий печатно призывает к единению с Патриархом с прекращением соблазна и разделения ради церковного мира и единения всех во единой вере Православной, сознавая допущенные им, о. Красницким, ошибки и разделения в церковном деле. Наконец, наши обновленцы отлично осведомлены о тяготении к Святейшему не только верующих масс, но и большинства обновленцев, что особенно ярко выявилось на Великом предсоборном обновленческом совещании в Москве, где большинство членов требовало примирения с патриархом Тихоном. Меньшинство этого не желало и скомкало все Совещание, не приведшее к единению, которого оно, значит, не желает. А потому все уверения обновленцев о прекращении разделения, все призывы к этому при наличии их нежелания идти по стопам в этом отношении большинства обновленцев, сознавших фальшь обновления и раскаявшихся в своем заблуждении, – дышат лицемерием, неискренностью и вызывают в верующих осторожную опасливость и недоверчивость к сладким речам обновленцев, заговоривших теперь другим языком, которым они произносят медоточивые речи о церковном единении, а в сердце своем таят яд сектантства и церковного раздорничества.

Блюдитесь, братие, да никто же вы прельщает тщетною лестию, скажу вам словами Ап. Павла и берегитесь от творящих церковные раздоры и соблазны. Имеяй уши слышати – да слышит.

01(14).08.1924.

Епископ Алексий».

«С подлинным верно. Благочинный К. Овчинников.

Предлагается членам причтов храмов: Люкского, Никольского, Б.-Норьинского, Романовского и Ильинского для переписки и прочтения в храмах и возвращения обратно, а потому о. настоятель храма по снятии копии потрудится переслать настоящее послание по указанному расписанию.

15(28).08.1924 Благочинный, Свящ[енник] К. Овчинников». (Архив Ижевской епархии).

В пояснение приведенных документов добавим: на открывшемся в Москве 10(23).06.1924 года обновленческом «Великом предсоборном совещании» действительно, как сказано выше, выделяется некая «центральная группа большинства», возглавляемая известным обновленцем, профессором Б. В. Титлиновым, стоящая за примирение со Святейшим Патриархом Тихоном, но, конечно, на известных условиях.

Однако под давлением злостных обновленческих «лидеров», «митрополитов» Евдокима [Мещерского] и, главным образом, Петра [Блинова], вопрос о примирении всячески заминается и на голосование не ставится.

Тем не менее депутация членов «Великого предсоборного совещания», состоящая из представителей «центральной группы большинства», является в Донской монастырь к Святейшему Патриарху для переговоров о способах своего воссоединения с Православной Церковью.

Тогда для спасения своего положения и в пику «группе большинства», Совещание в своем официальном приветственном обращении к правительству, «между прочим» сообщает, что одной из главнейших его (Совещания) задач будто бы «является полное и безусловное отмежевание от Тихона».

Можно думать, что это заявление подсказано было со стороны ведомства Е. А. Тучкова, потребовавшего от обновленцев ясного и четкого ответа об их истинном тогдашнем отношении к вопросу о примирении с Патриархом.

Особенно нервирует «Великое Предсоборное Совещание» полнейшее игнорирование его со стороны Православной Церкви: Святейшего Патриарха Тихона и его Высшего Церковного Управления. За этой мертвой тишиной обновленцы, со всей очевидностью, усматривают спокойствие и величие силы и правды; молчаливое осуждение всей их минувшей и настоящей деятельности. Наиболее чуткие из них со всей ясностью сознают, что обновленческая авантюра окончательно зашла в тупик.

Гражданская печать, весьма небезразличная и нервозно-ревнивая к судьбе обновленчества, старается подхлестнуть активность его «лидеров» едкими высказываниями на своих страницах.

«К Тихону вернулось Совещание в последний день своей работы. […]

И Совещание сыплет громы и молнии на голову [...] Тихона.

Опять профессор Покровский [А. И., «знаменитый». – Сост.] с исторической точки зрения доказывает ненужность Патриаршества. Опять президиум с затяжной надеждой ждет хоть маленького скандальчика и...

Опять ничего...»

«Безбожник» на своих страницах характеризует «Великое Предсоборное Совещание» как «живой труп»! (Вестник Священного Синода... 1925. №3. С. 2–4, 6–8; 1926, №6(2). С. 9–18; Созыв Всероссийского предсоборного совещания // Известия. 1924. №86(2121). 13 апреля. С. 5; Среди церковников // Там же. №166(2201). 23 июля. С. 6).

Приведенные нами выше акты, изданные Преосвященным Сарапульским Алексием, особенно ценны потому, что с исчерпывающей полнотой и искренностью отражают тот церковко-исторический момент, чрезвычайно острый и интересный сам по себе. Это получилось, очевидно, потому, что автор этих документов сам только что вырвался из-под обновленческого гнета, незадолго до того (в мае 1924 г.) принеся Святейшему свое раскаяние в грехе отпадения в раскол... словом, извивался как мог в самой гуще тогдашних тяжелых событий.

При этих условиях отсиживаться в эмигрантской недосягаемости, вне пределов «церковного землетрясения» и пописывать ядовитые мемуарчики, обозначая ярлыком «распутинца» всех несимпатичных лиц, как это проделывал протопресвитер Г. И. Шавельский и ему подобные, избравшие такую же «благую часть», – заслуга не велика!..

Об авторе приводим следующие краткие данные: «Рождественский Александр Петрович – протоиерей церкви Мариинского дворца в Петрограде, профессор Петроградской Духовной Академии, присутствующий в Святейшем Синоде, член Предсоборного Совета, председатель Отдела о Духовных Академиях, член Соборного Совета [...] доктор богословия» (Алфавитный список членов Собора // Деяния... Кн. I. Вып. 1. С. 85).

[В плане дополнительного архива Михаил Ефимович предполагал составить более подробную статью о протоиерее А. Рождественском, но, к сожалению, в архиве такой статьи не оказалось. Воспоминания о. Александра Рождественского ценны тем, что он учился вместе с Василием Беллавиным в Псковской духовной семинарии, а в 1886–1888 гг. учился одновременно с будущим Патриархом в Санкт-Петербургской Духовной Академии, затем в 1890–1891 гг. служил в Псковской духовной семинарии, когда Василий Иванович преподавал в ней.

Рождественский Александр Петрович (20.06.1864–22.12.1930), протоиерей. В 1879 г. окончил Псковское духовное училище, в 1885 г. – Псковскую духовную семинарию, в 1890 г. Санкт-Петербургскую Духовную Академию, профессорский стипендиат по кафедре еврейского языка и библейской археологии, кандидат богословия, диссертация «Откровение Даниилу о семидесяти седминах» (Дан. IX). В 1891–1894 гг. учитель русского и церковнославянского языка в Великолукском духовном училище и Псковской духовной семинарии. С 1894 г. исполнял должность доцента кафедры Св. Писания Ветхого Завета СПбДА, после защиты диссертации (31.05.1896) утвержден 10.07.1896 магистром богословия и доцентом академии. С 1901 г. экстраординарный профессор. С 1903 г. священник Мариинского дворца в Санкт-Петербурге. С 1911 г. доктор богословия (работа «Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова»), В 1903–1905 гг. редактировал журнал «Церковный вестник». В 1904–1910 гг. преподавал Закон Божий дочерям Их Величеств, в 1905 г. состоял членом Особого совещания о цензуре и печати и Комиссии для выработки правил для наблюдения за духовной литературою. В 1906 г. секретарь Комиссии по научному изданию Славянской Библии.

Член ряда общественных организаций. В 1911–1918 гг. ординарный профессор СПбДА. В 1917 г. член вновь созванного Св. Синода. Член Священного Собора 1917–1918 гг. по должности и по участию в Предсоборном Совете. В 1919 г. участвовал в Ставропольском Юго-восточном русском церковном соборе, эмигрировал в Болгарию. В 1921 г. член Карловацкого Всезаграничного церковного собора, но в заседаниях участия не принимал. В 1921–1923 гг. преподаватель Софийской духовной семинарии. В 1924 г. в связи с болезнью был освобожден от занятий. Умер в Моравской Тшебове (Обзор деяний. Т. 1. С. 366.) – Ред.]

«Корсунская икона Божией Матери. – О происхождении ее имеется два предания. Одно гласит, что икона Корсунская – Ефесская, писанная евангелистом Лукою, в 988 г. перенесена из Корсуня в Киев, а затем в Москву; другое же повествует, что икона принесена в XII в. в Россию Полоцкой княжной в монашестве Евфросинией. И установлена в Корсунском храме. В 1239 году, по желанию Евфросинии, образ был перенесен в Торопецкий храм, где происходило бракосочетание князя Александра Невского с дочерью Полоцкого князя, и с тех пор он там и обретается. Икона чудотворная, празднование ей – 9(22) декабря» (Полный православный богословский энциклопедический словарь. Т. 2. С. 1474).

В IX главе воспоминаний С. П. Руднева (см. наст, сборник. Т. 2) воспроизведены слова приветственной речи архиепископа Антония (Храповицкого), сказанной нареченному Патриарху Тихону, только что избранному в храме Христа Спасителя (5–18.11.1917) на этот высокий пост.

В этой речи говорилось о том, что «избрание Тихона Патриархом было как бы предсказано еще задолго до того, как он принял монашество».

Предсказание усматривалось в том, что, – как говорил архиепископ Антоний (Храповицкий), обращаясь к нареченному Патриарху, – «Ваши собственные товарищи по Академии прозвали Вас Патриархом, когда Вы были еще мирянином и когда ни они, ни Вы сами не могли и помышлять о действительном осуществлении такого наименования, данного Вам друзьями молодости за Ваш степенный, невозмутимо солидный нрав и благочестивое настроение».

Факт этот упоминается и в других печатных изданиях.

[Приводим отрывок из воспоминаний «Патриарший курс»¹⁵¹ сокурсника св. Патриарха Тихона о прозвище «патриарх», данном его товарищами по Академии: «Да. Мы звали его Патриархом. Над этим словом приходится остановиться.

Вскоре после избрания на Московском Соборе Патриархом Высокопреосвященного Тихона в одной дальневосточной газете я прочитал статью, подписанную одним бывшим на Соборе епископом, посвященную этому избранию. Автор, как будто и расположенный к совершившемуся факту, позволил себе изобразить студенческие годы избранника несколько... странно [разрешив себе] допустимую иронию по поводу якобы „шуточного” названия, а также по поводу „патриаршего антуража” из студентов-товарищей Тихона. Там были и чтецы, и певцы, и протодиакон и т[ому] под[обные] „чины” освященного причта. Получалось впечатление некоторого кощунства со стороны студентов „патриаршего” курса. Об антураже скажу ниже. Но касательно студенческого титула „патриарх” заявляю, что весьма не правы те, кто видит в этом шутку.

Сколько я ни напрягаю память, не могу вспомнить, откуда пошло это наименование. Одно утверждаю – в нем не было ничего шуточного. Пред товарищами высилась необычайная личность по своим умственным и, главное, нравственным свойствам. Называя Василия Ивановича патриархом, товарищи этим самым подчеркивали его выдающееся положение в своей среде. Вышеупомянутый Экзарх Грузии, в студенчестве свящ[енник] Николай Софийский, вовсе не принадлежал к шутникам. А преосвященный Филипп, в студенчестве Яков Бекаревич, никогда не смеялся. Улыбался очень часто, но когда начинали шутить с целью насмешить слушателей, будущий Переяславский викарий немедленно напоминал: за „всяко слово праздно, еже рекут человецы, воздадят о нем в день судный”. И этот-то никогда не смеявшийся человек никогда не называл Василия Ивановича по имени и отчеству, а всегда величал: „патриарх”, как и будущий Экзарх.

Речь о шуточном названии заканчиваю словами Лермонтова:

...Тогда расходятся морщины на челе,

И счастье я могу постигнуть на земле,

И в небесах я вижу Бога.

Мы никогда не видели морщин на челе патриарха, и совершенно естественно думали, что „он постиг счастье на земле и в небесах видел Бога”.Он был солнце между нами. Не то солнце, которое то опалит вас, хотя бы и скрывается за тучами тропического тумана, то дозволит морозу распоряжаться вами в минуты самого яркого блеска, как это бывает в полярных странах. Нет: наше солнце патриарх и светило, и грело, как большой ум и великое любвеобильное сердце» (Булгаков П. И. «Патриарший курс» // Вестник ПСТГУ. Вып. II: 2(19). М., 2006. С. 49–50). В данной статье приводится много неизвестных подробностей об академических годах учебы будущего Патриарха. – Ред.]

[Гермоген (Константин Петрович Добронравин; 21.02.1820–17.08.1893), епископ Псковский. В 1845 г. окончил Санкт-Петербургскую Духовную Академию, магистр богословия, определен преподавателем философии и латинского языка Московской духовной семинарии. 24 октября 1846 г. рукоположен во иерея и определен к церкви на Волковом кладбище в Санкт-Петербурге. В 1854 г. была издана его книга «Утешение в смерти близких сердцу», которая явилась плодом усиленной духовной работы, которая произошла после смерти жены. В этом же году он определяется законоучителем 3 Санкт-Петербургской гимназии и настоятелем гимназической церкви. В 1869 г. на епархиальном съезде духовенства избирается на должность смотрителя Александро-Невского духовного училища. 1 сентября 1873 г. пострижен в монашество, а 8 ноября того же года хиротонисан во епископа Выборгского, викария Санкт-Петербургской епархии. С 9 сентября 1876 г. епископ Ладожский, 24 апреля 1882 перемещен на Таврическую кафедру. С 9 марта 1885 г. епископ Псковский и Порховский. В 1893 г. был вызван для присутствия в Святейшем Синоде в Санкт-Петербург, где вскорости и скончался. Отличительными чертами святителя во всех местах его служения являлись удивительная скромность, искренние и сердечные отношения ко всем, заботливость о просвещении паствы, для которой он не только организовывал духовно-просветительные общества и беседы, но сам лично участвовал в этих беседах, попечительность о вдовах и сиротах духовенства. Автор трудов по истории Русской Церкви, догматическому богословию, литургике, духовно-нравственного содержания.

Представляет интерес письмо епископа Гермогена, епископа Псковского и Порховского, к правителю дел Учебного комитета при Св. Синоде

А. В. Добрякову от 22 июня 1888 года.

«Ваше Превосходительство,

Милостивый Государь Александр Васильевич!

В Псковской семинарии, за перемещением преподавателя Транквиллитатина, согласно его прошению, в Орловскую семинарию, открылась вакансия по кафедре догматического и нравственного богословия. Занять эту кафедру пожелал окончивший ныне курс в Санкт-Петербургской Академии по группе главных богословских наук кандидат Василий Беллавин, уроженец Псковской епархии, и просил моего содействия исполнению его желания. Преосвященный Ректор Академии, епископ Выборгский Антоний дал мне в письме от 15 июня 1888 года такой отзыв о Беллавине: ,,Г[осподина] Беллавина я могу с полной уверенностию рекомендовать как прекраснейшего и солиднейшего человека. Он и учился прекрасно, но, кроме того, и по направлению серьезному, церковному был выдающимся среди студентов. Поэтому я с своей стороны ходатайствую за него”. Ввиду такого благоприятного отзыва о господине] Беллавине, я с своей стороны очень желал бы иметь его в среде преподавателей в вверенной мне семинарии, о чем имею честь представить Вашему благовниманию и усерднейше просим Ваше Превосходительство иметь господина] Беллавина в виду при замещении открывшейся в Псковской семинарии преподавательской вакансии.

Вашего Превосходительства,

Милостивого Государя, покорнейший слуга

Гермоген, Епископ Псковский и Порховский.

22 июня 1888 года».

(РГИА. Ф. 802. Оп. 9. Д. 36. Л. 108. Рукопись («О размещении окончивших в 1888 году курс воспитанников Духовной Академии»). Опубликовано: Новые материалы к житию / Публ. В. Розанова, Е. Чистякова // Богословский сборник. Вып. 6. М., 2000. №6. С. 76–77. – Ред.]

В довольно обширной богословской и церковно-исторической литературе, которую нам удалось просмотреть (впрочем, с очень значительными пробелами!), кроме двух случаев [по словам М.Е. Губонина. – Ред.], не встретилось трудов будущего Святейшего Патриарха Тихона. Поэтому обнаруженные труды – как редкие образчики его ученого богословского творчества – нами здесь полностью и воспроизводятся.

Это – статьи архимандрита Тихона, опубликованные в богословском журнале «Странник» в 1893, 1895 и 1897 годах, на следующие темы: «Вегетарианство и его отличие от христианского поста», «О подвижничестве» [и «Взгляд Св. Церкви на брак (по поводу ложных воззрений гр. Л. Толстого»). – Ред.].

Вот эти статьи.

Христианский пост многократно и многообразно подвергался нападениям и нареканиям со стороны «плотских» людей. Нападения эти становятся тем ожесточеннее, чем более в известное время люди ходят по плоти и заботятся об угождении ей. В такие времена господства плоти и измельчания духа голоса в защиту поста раздаются редко и робко. Тем приятнее слышать голос в пользу поста, раздавшийся в наши дни из мира светского, который далеко не часто поет в унисон с миром духовным, церковным. Разумеем вегетарианское движение, возникновению которого оставалось бы только радоваться, если бы сами вегетарианцы не допускали в своем учении немалых промахов и погрешностей.

Под именем вегетарианства разумеется такое направление в воззрениях современного общества, которым допускается употребление в пищу только растительных продуктов, а не мяса и рыбы¹⁵² (отсюда произошло и название вегетарианства – от латинского слова вегетаре произрастать). В защиту своего учения вегетарианцы приводят данные 1) из анатомии: человек принадлежит к разряду существ плотоядных, а не всеядных и плотоядных; 2) из органической химии: растительная пища содержит все необходимое для питания и может поддерживать силы и здоровье человека в той же степени, как и пища смешанная, т. е. животно-растительная; 3) из физиологии: растительная пища лучше усвояется чем мясная; 4) из медицины: мясное питание возбуждает организм и сокращает жизнь, а вегетарианское, напротив, сохраняет и удлиняет ее; 5) из экономии: растительная пища дешевле мясной; 6) приводятся, наконец, и нравственные соображения: убивание животных противно нравственному чувству человека, тогда как вегетарианство вносит мир и в собственную жизнь человека, и в его отношения к миру животных¹⁵³. Некоторые из этих соображений высказывались еще в глубокой древности, в мире языческом (Пифагором, Платоном, Сакиа-Муни); в мире христианском они чаще повторялись, но все же высказывавшие их были единичными личностями и не составляли общества; только в половине нынешнего столетия [XIX века. – Сост.] в Англии, а затем и в других странах возникли целые общества вегетарианцев. С тех пор движение вегетарианское все более и более возрастает; все больше и чаще встречается последователей его, которые ревностно распространяют свои взгляды и стараются осуществить их на деле; так, в западной Европе есть немало вегетарианских ресторанов (в одном Лондоне их до 30), в которых кушанья готовятся исключительно из растительной пищи; издаются книги вегетарианского поваренного искусства, в которых содержатся расписания кушаний и наставления для приготовления более 800 блюд. У нас в России также есть последователи вегетарианства, к числу которых принадлежит и известный писатель гр[аф] Лев Толстой.

Вегетарианству обещают¹⁵⁴ широкое будущее, так как, говорят, человечество волею-неволею в конце концов придет к способу питания вегетарианцев. Уже и теперь в некоторых странах Европы замечается явление уменьшения скота, а в Азии это явление почти уже совершилось, особенно в наиболее населенных странах – в Китае и Японии, так что в будущем, хотя и не близком, совсем не будет скота, а следовательно, и мясной пищи. Если это так, то вегетарианство имеет ту заслугу, что его последователи разрабатывают способы питания и образа жизни, к которому рано или поздно люди должны будут примкнуть. Но кроме этой проблематичной заслуги вегетарианству принадлежит та несомненная заслуга, что оно предъявляет по адресу нашего сластолюбивого и изнеженного века настойчивый призыв к воздержанию.

«Присмотритесь, говорит Толстой, к нашей жизни, к тому, чем движимо большинство людей нашего мира; спросите себя, какой главный интерес этого большинства? И как ни странно это может показаться нам, привыкшим скрывать наши настоящие интересы и выставлять фальшивые, искусственные, главный интерес большинства людей нашего времени – это удовлетворение вкуса, удовольствие еды. Начиная с беднейших до богатейших сословий общества, обжорство, я думаю, есть главная цель, есть главное удовольствие нашей жизни. Бедный, рабочий народ составляет исключение только в той мере, в которой нужда мешает ему предаваться этой страсти. Как только у него есть время и средства к тому, он, подражая высшим классам, приобретает самое вкусное и сладкое... А посмотрите на жизнь людей образованных, послушайте их разговоры. Какие все возвышенные предметы как будто занимают их: и философия, и наука, и искусство, и поэзия, и распределение богатств, и благосостояние народа, и воспитание юношества; но все это для огромного большинства ложь, все это их занимает между делом, между настоящим делом – завтраком и обедом, пока желудок полон и нельзя есть еще. Интерес один живой, настоящий интерес большинства – это еда. Как поесть, что поесть, когда, где? Ни одно торжество, ни одна радость, ни одно открытие чего бы то ни было не обходится без еды. Люди притворяются, что обед, еда им не нужны, даже в тягость; но это ложь. Попробуйте вместо ожидаемых ими утонченных блюд дать им, не говорю – хлеба с водою, но каши и лапши, и посмотрите, какую бурю это вызовет, и как окажется то, что действительно есть, именно то, что в собрании этих людей главный интерес не тот, который они выставляют, а интерес еды»¹⁵⁵. Конечно, в приведенной характеристике современного общества есть некоторое преувеличение, но есть и значительная доля правды. Посему и настойчивый призыв со стороны вегетарианцев к воздержанию, к сокращению прихотей является как нельзя более кстати; и если бы они ограничились этим призывом, то оставалось бы только радоваться успеху и росту вегетарианского движения. Но нередко успех кружит голову и надмевает человека. То же случилось и с последователями вегетарианства: они приписывают ему то, чего оно не имеет и не может иметь.

Вегетарианцы думают, что если бы люди не употребляли мясной пищи, то на земле давно уже водворилось бы полное благоденствие. Еще Платон, который показал нам пример того, как можно умно рассуждать об идеях и т. п. высоких материях и в то же время далеко не умно решать вопросы из области государственной и общественной жизни, – еще Платон в своем диалоге «о республике» корень несправедливости, источник войн и других зол находил в том, что люди не хотят довольствоваться простым образом жизни и суровою растительною пищею, а едят мясо¹⁵⁶. А у другого сторонника вегетарианства уже из христиан, анабаптиста Трайона (ум. в 1703), находятся на этот счет слова, которые автор «этики пищи» приводит в своей книге с особым «удовольствием». «Если бы люди, – говорит Трайон, – прекратили раздоры, отказались от угнетения и от того, что способствует и располагает их к тому, – от умерщвления животных и употребления в пищу их крови и мяса, – тогда в короткое время ослабели бы, а может быть и совсем перестали бы существовать между ними взаимные смертоубийства, дьявольские распри и жестокости... Тогда прекратится всякая вражда, не будет слышно жалостных стонов ни людей, ни скотов. Тогда не будет ни потоков крови убитых животных, ни зловонья мясных рынков, ни окровавленных мясников, ни грома пушек, ни сожженных городов. Исчезнут смрадные тюрьмы, рушатся железные затворы, за которыми томятся люди вдали от жен, детей, свежего, вольного воздуха; смолкнут вопли просящих пищи или одежды. Не будет ни возмущений, ни хитроумных изобретений для разрушения в один день того, что созидалось тяжким трудом тысяч людей, ни страшных ругательств, ни грубых речей. Не будет ни напрасного истязания животных непосильной работой, ни растления девиц. Не будет отдачи в аренду земель и ферм по таким ценам, которые принуждают съемщика изнурять и себя, и слуг, и скот почти до смерти, и все-таки оставаться в неоплатном долгу. Не будет угнетения низших высшими, не будет нужды за отсутствием излишеств и обжорства; смолкнут стоны раненых, не нужно будет медиков для вырезывания пуль из их тел, для отнятия раздробленных или поломанных рук и ног. Затихнут крики и стоны страждущих от подагры или других тяжких болезней (вроде проказы или чесотки), кроме недугов старости. И дети перестанут быть жертвами бесчисленных страданий и будут такими же здоровыми, как ягнята, телята или детеныши всяких иных животных, не знающих недугов»¹⁵⁷. Вот какую обольстительную картину рисуют вегетарианцы, и как легко всего этого достигнуть: стоит не есть мяса, и на земле водворится настоящий рай, жизнь безмятежная и беспечальная.

Позволительно, однако, более чем усумниться в осуществимости всех радужных мечтаний вегетарианцев. Хотя они и заявляют, что «их система поражает самый корень зла и обещает выгоды не утопические»¹⁵⁸, однако от того, что люди перестанут есть мясо, едва ли водворится на земле рай, Царство Божие, ибо Царство Божие, по премудрому слову Ап. Павла, не пища и питие, но праведность, мир и радость в Святом Духе (Рим.14:17). Христианское учение всегда было чуждо духа мечтательности. Оно тем и отличается от разных утопических теорий, что ясно различает идеал и действительность и, указывая человеческим стремлениям конечную цель в идеале, в то же время никогда не теряет из виду и действительности. А в этой-то действительности и невозможно полное осуществление идеального счастья. Нужды, горе и ссоры всегда будут отравлять земную жизнь человека, всегда будут спутниками в нашем настоящем состоянии, так как причина этих несчастных явлений не внешняя, не случайная и преходящая, а глубочайшая, внутренняя, заключающаяся в греховном состоянии самой природы человека, в повреждении ее грехом. Пока такое состояние человеческой природы будет продолжаться, пока не изменятся в корне ненормальные условия нашей жизни, пока не восстановятся у нас правильные отношения к Богу, к собственному назначению и к внешнему миру, т. е. пока настоящая жизнь не сменится новою вечною жизнью, пока не откроется для человечества новое небо и новая земля, в которой правда живет (2Пет.3:13), – до тех пор всегда будут нужды, бедность, горе и болезнь. А так как корень всех этих бедствий лежит гораздо глубже, чем думают вегетарианцы и подобные им мечтатели, то и средство, на которое они указывают, одно само по себе не может уврачевать зла: оно слишком для этого мало, поверхностно и незначительно.

То правда, что воздержание вообще и в частности от употребления мясной пищи обуздывает наши страсти и похоти плотские, дает большую легкость нашему духу и помогает ему высвободиться из-под владычества плоти и покорить ее своему господству и управлению. Однако было бы ошибочно полагать это телесное воздержание в основу нравственности, выводить из него все высокие нравственные качества и думать вместе с вегетарианцами, что «растительная пища сама по себе создает много добродетелей»¹⁵⁹. Вопреки мечтам вегетарианцев, один из подвижников благочестия (прп. Иоанн Кассиан), которых, конечно, никак уже нельзя заподозрить в небрежении к посту, при виде трапезы которых, напротив, даже ангелы небесные радовались, по выражению Св. Иоанна Злат[оуста], – говорил, что «мы не полагаем надежды на один пост (телесный). Он не есть сам по себе благо или сам по себе необходим. Он с пользою соблюдается для приобретения чистоты сердца и тела, чтобы, притупив жало плоти, человек приобрел умиротворение духа. Но пост иногда обращается даже в погибель души, если неблаговременно соблюдается. Надобно стараться, чтобы те добродетели, которые составляют истинное добро, были приобретаемы постом, а не для поста должны быть совершаемы действия тех добродетелей. Итак для того полезно сокрушение плоти, для того к нему должно быть присоединяемо врачество воздержания от пищи, чтобы через него мы могли достигнуть любви, в которой заключается неизменное и постоянное добро»¹⁶⁰. Значит, пост телесный служит только средством и пособием для приобретения добродетелей – чистоты и целомудрия, и должен необходимо соединяться с постом духовным, – с воздержанием от страстей и пороков, с удалением от худых помыслов и злых дел. А без этого сам по себе он недостаточен для спасения. Не делаем выписок о сем из творений Св. Отцов, так как трудно «вместити пишемых»: все отцы и подвижники согласно учат, что истинный пост бывает тогда, когда человек воздерживается от зла. Взамен всего приведем характерный рассказ о св. Макарии Вел[иком]. Ему однажды сам искуситель сказал: «Я не силен против тебя, Макарий. Все, что ты делаешь и я делаю. Ты постишься, а я совсем не ем. Ты бодрствуешь, а я совсем не сплю. Одним только ты побеждаешь меня». «Чем же?» – спросил Макарий. «Смирением, – отвечал диавол. – Вот почему я не силен против тебя»¹⁶¹. Отсюда видно, что нельзя еще возлагать все надежды на один телесный пост.

Не считая одного телесного поста достаточным для спасения, подвижники благочестия в то же время не признавали и того, чтобы пост этот был для всех всегда обязателен (как хотят того вегетарианцы) ибо, говорит св. Нил Сорский, «все организмы невозможно подчинить одному и тому же правилу: тела имеют большое различие в силе, как медь и железо в сравнении с воском»¹⁶². Проповедуя только постоянную умеренность в пище и питии и сами воздерживаясь от вкушения мяса, они для других не запрещали вкушения по временам мясной пищи. Нужно все употреблять во славу Божию, говорили они, ни от чего совершенно не удаляясь, как делают еретики, безрассудно отвергающие то, что Бог сотворил весьма хорошим. От всех находящихся снедей, хотя бы и сладких, нужно брать понемногу. Таково рассуждение мудрых, а не то, чтобы некоторые роды пищи выбирать, а другие оставлять, дабы и Бога благодарить и сохранить ненадменность души: так мы избегнем возношения и не будем гнушаться тем, что Бог сотворил хорошим¹⁶³. Тех же людей, которые останавливаются на веществе снедей и пития, оставляя в стороне «разумение», – таковых отцы называют «нерассудительными». Эти нерассудительные люди ревнуют посту и трудам святых с неправильным разумением и намерением и думают, что они проходят добродетель. Диавол же, стерегущий их как свою добычу, ввергает в них семя радостного мнения о себе, от которого зарождается и воспитывается внутренний фарисей, и предает таковых совершенной гордыне. Ибо ничто столь удобно не побуждает к гордости, как знающая о многих своих заслугах совесть и дума, живущая в уповании на оные¹⁶⁴. К таким людям обращается с предостережением и пресвитер Исидор: «Если подвизаетесь, – говорит он, – то не гордитесь; если же тщеславитесь сим, то лучше есть мясо, ибо не так вредно есть мясо, как гордиться и надмеваться». А отцы Гангрского Собора даже возглашают анафему тому, «Если кто осуждает человека, который с благоговением и верою вкушает мясо (кроме крови и идоложертвенного)».

Таков поистине мудрый взгляд св. Церкви на вкушение мяса. В своих постановлениях Она всегда имеет в виду не какого-то отвлеченного, бесстрастного и бесплотного человека, какового нередко имеют в виду разные мечтатели вроде вегетарианцев, а человека живого, плоть носящего, человека со всеми его нуждами, потребностями, немощами; и к ним Церковь, следуя по примеру своего Божественного Основателя, относится с величайшею снисходительностию и милосердием. Бывали примеры, что великие подвижники и святые мужи, – эти лучшие выразители церковных воззрений, – «сразсуждая немощному естеству человеческому», не только не укоряли тех, которые ели в пост «неподобающие снеди», но даже и сами «мало» вкушали от сих снедей.Так о святителе Тихоне рассказывают, что когда он жил на покое в Задонском монастыре, то однажды в пятницу на шестой неделе великого поста посетил монастырского схимника Митрофана. У сего последнего в это время был гость, некто Косма Студеникин, Елецкий гражданин, которого за его благочестивую жизнь любил и святитель. Случилось, что в этот день знакомый рыбак принес отцу Митрофану для Вербного Вокресения живого верезуба. Так как гость не рассчитывал пробыть до воскресения в обители, то схимник и распорядился сразу же приготовить из верезуба уху и холодное. За этими яствами и застал святитель Митрофана и его гостя. Схимник, испугавшись такого неожиданного посещения и считая себя виновным в нарушении поста, пал к ногам св. Тихона и умолял его о прощении. Но святитель, зная строгую жизнь обоих друзей, сказал им: «Садитесь, я знаю вас; любовь – выше поста», при этом сел сам за стол, съел ложки две ухи и угощал Коему. Такое снисхождение и доброта святителя поразили друзей: им известно было, что св. Тихон во весь великий пост по понедельникам, средам и пяткам не употреблял даже масла, а тем более рыбы¹⁶⁵. А о другом подвижнике благочестия, еще при жизни прославившемся даром чудотворения, св. Спиридоне Тримифунтском рассказывается, что некто зашел к нему с пути уже по наступлении великого поста, когда святитель с домашними держал по обыкновению строжайший пост и вкушал пищу только в известные дни, оставаясь в прочие совсем без пищи. Видя, что странник очень устал, Спиридон велел дочери своей предложить путнику покушать. Та отвечала, что нет ни хлеба, ни муки, ибо запас этого по причине поста был бы излишен. Тогда святитель помолился, попросил прощения и приказал дочери изжарить случившегося в доме соленого свиного мяса. После изготовления его Спиридон, посадив с собою странника, начал есть мясо и убеждал и своего гостя делать то же; а когда последний отказывался, называя себя христианином, святитель сказал: «Тем менее надобно отказываться, ибо Слово Божие изрекло: для чистых все чисто» (Тит.1:15)¹⁶⁶.

Не знаем, известны ли эти случаи вегетарианцам, и как они к ним относятся; но думается, что с вегетарианской точки зрения указанные святые мужи представляются «немощными». Однако св. апостол Павел в послании к римлянам (14 гл. 2 ст.), где тоже в свое время были споры о том, есть ли мясо или только овощи, называет немощным того, кто считает позволительным для христианина есть только овощи – и кто на вкушение мяса смотрит как на что-то безнравственное и преступное (как и смотрят наши вегетарианцы).

И действительно, такой человек есть немощный христианин, готовый, по словам апостола, возвратиться к немощным и бедным вещественным началам и снова поработить себя им (Гал.4:9). Такой человек думает, что пища сама по себе может приблизить нас к Богу (1Кор.8:8), как будто царство Божие есть пища и питие, а не праведность, мир и радость во Святом Духе (Рим.14:17); он забывает, что все чисто (Рим.14:20), и всякое творение Божие хорошо, и ничто не предосудительно, если принимается с благодарением (1Тим.4:4). Непредосудительно, посему, и вкушение мяса в те дни, когда оно разрешается св. Церковью.

В начале роду человеческому были назначены Богом в пищу семена и плоды (Быт.1:23). Но когда человек грехом повредил всю свою природу и навлек проклятие и на землю, то растительная пища оказалась недостаточною для рода человеческого, и из Библии мы знаем, что после потопа Сам Бог наряду с зеленью травною дает в пищу людям и животных, и птиц, и рыб (Быт.9:3). Стало быть, употребление мясной пищи разрешено Самим Богом¹⁶⁷ и, как такое, оно не заключает в себе ничего противозаконного и безнравственного.

Но убивая животных в пищу, человек этим самым, по словам вегетарианцев, нарушает принцип справедливости и сострадания к животным. Он лишает их жизни, которую дал им не он, и причиняет им столь ужасные страдания, что даже привычным людям иногда становится жутко при виде мучений, испытываемых животными. В сочинениях вегетарианцев («Научные основания вегетарианства», «Этика пищи») целые страницы посвящены картинному описанию тех жестоких мучений, которым подвергает животных человек, этот «сластолюбивый обжора», «ненасытный чревоугодник», «злой палач». Сострадание, конечно, чувство в высшей степени почтенное, но только в таком случае, если оно носит трезвый и здравый характер, а не ложный и сантиментальный. Встречаются иногда особы, которые падают в обморок при визге собаки, но которые остаются безучастны к слезам и горю человека. Кто же такое чувство сострадания признает здравым и истинным? Или кто одобрит индийцев, устроявших госпитали для кур, голубей и в то же время допускавших, чтобы парии тысячами умирали от жажды во время засухи, и не позволявших им пользоваться водою из колодцев для людей знатных. В таких случаях сострадание и любовь к животным развиваются за счет людей и в прямой ущерб этим последним.

Этот недостаток индусов, религией которых так восхищаются вегетарианцы главным образом за ея «возвышенные принципы милосердия к животным», присущ и вегетарианству. Защищая права животных, вегетарианцы, как говорится, «хватили через край». Очень многие из них¹⁶⁸ признают, что «животные совершенно однородны с человеком и в физическом, и в нравственном отношении», как и человек, «наделены разумом и нравственным чувством», иногда даже «в большей степени», «имеют те же понятия, чувства и способности»¹⁶⁹, «животные одного с человеком класса», «имеют одинаковое с ним право на жизнь», «они наши братья», и посему убиение их есть «братоубийство».

Но рассуждая так, вегетарианцы этим самым заявляют себя сторонниками материализма, который тоже не видит существенной разницы между человеком и животными. А материализм давно уже потерял всякий кредит в глазах ученого мира [!! – написано в 1895 г. – Сост.]: нет ни одного серьезного и беспристрастного ученого, который бы стал утверждать, что внутренний мир человека и животных один и тот же¹⁷⁰.

Эти материалистические тенденции очень вредят чистоте вегетарианского учения, и нельзя не пожалеть, что вегетарианцы вместо того, чтобы вести дело проповеди своих идей в союзе с св. Церковью и в духе учения Христова, предпочитают почерпать подкрепление своим воззрениям из мутных кладезей ложных учений.

Архимандрит Тихон (Беллавин)

(Опубликовано: Странник. 1895. №3. С. 487–499.)

Вторая статья архимандрита Тихона.

К именам многих св. подвижников (Антония, Евфимия, Феодосия, Иоанникия, Арсения и др.) Церковь присоединяет название «великий». Хотя в гражданской истории об этих «великих» людях и не упоминается, однако название это дано им Церковию по праву. Главное величие человека заключается в силе его духа, и такое величие и проявляли в себе подвижники. Это – люди, которые избирают себе единую цель жизни, единый путь – Христа. Все свои стремления, помыслы и деяния они направляют к тому, чтобы приготовить своего внутреннего человека ко вселению в него Христа. Снедаемые желанием Божественного, распаляемые стремлением к истинному свету и вечной жизни, они оставляют все, что может задержать их на избранном пути. Чтобы жизнь их не прониклась суетою, удаляющею от Христа, чтобы предметы земные не овладели их сердцем, они оставляют шумный свет и удаляются в пустыню. Но так как «от себя никуда не уйдешь», и, следовательно, и в пустыне у человека могут из сердца исходить «помышления злая», то подвижники ведут упорную и ожесточенную брань с нечистыми помыслами и распинают плоть свою со страстьми и похотьми. В этой борьбе ветхий, плотской человек, тлеющий в похотях прелестных, умирает и в них обновляется новый духовный, созданный по образу Божию. Жизнь их теперь всецело управляется духом. Всякое слово их, всякий взгляд, каждое действие, мысли, чувство, – все это проникнуто духом, который все земное преобразует в духовное во Христе и приносит обильный плод духовный: любы, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, веру, кротость, воздержание (Гал.5:22–23).

Такова внутренняя сторона жизни св. подвижников. А вот несколько черт из их внешнего быта.

Подвижники жили в безлюдных пустынях, в дремучих лесах, в глубоких пещерах и на бесплодных скалах. Нередко лет 30–40 и больше они не видали ни одного человека. Впрочем, многие из них, избегая совершенного уединения, жили по два, по три и в недальнем расстоянии друг от друга. В субботние и воскресные дни они сходились в одно место для пения псалмов и по целым ночам стояли на молитве. Если и вступали в беседу, то вся беседа их состояла в решении вопросов касательно внутреннего состояния их духа; все разговоры ограничивались взаимными наставлениями, как в том или в другом случае хранить свое сердце, как вести борьбу с искушениями, как умножить труды и подвиги. После недолгих свиданий, опять отходя на безмолвие, они погружались в созерцание, с глубоким вниманием следя за всеми своими мыслями и чувствами и стремясь достигнуть состояния бесстрастия. Для этого они соблюдали строгий пост и обрекали себя на разные лишения. Многие из них в продолжение сорока дней не вкушали пищи. Были добровольные страдальцы, которые носили тяжелые железные вериги. Иные в самый жаркий полдень выходили к болотистым местам и отдавали там пить кровь свою лютым мухам африканским. Некоторые, испытывая сильные искушения, зажигали костер сухих ветвей, повергались в огонь и спрашивали себя: «Горячо ли?» и сами отвечали: «Горячо, помни же огнь геенский и бойся греха». Постом и трудами они до того иссушали плоть свою, что на иных оставались одни кости да кожа. Платье их от долговременной носки само спадало с плеч, и отшельники нередко оставались без покрова под знойным небом Африки и под холодными и сырыми ночами Азии.

Вот против этих-то телесных подвигов и восстают по преимуществу противники подвижнического жития. Тело, говорят они, творение Божие, дано человеку самим Богом; следовательно, удовлетворение телесных потребностей так же законно и необходимо, как и душевных потребностей, и о теле нужно столь же заботиться, как и о душе, ибо только в здоровом теле может быть здоровый дух. А подвижники, вместо этого, всячески изнуряют свое тело!

Но ведь тело, хотя и творение Божие, однако взято Богом из персти земной, когда как душа есть дыхание Вседержителево, и в ней-тο и заключается образ Божий и величие человека по сравнению с прочими тварями. Посему странно уравнивать в правах дух и тело; тело только орудие души, и о нем нужно заботиться лишь в той мере, насколько оно необходимо для деятельности духа: на удовлетворение телесных потребностей нужно смотреть как на средство, а не как на цель, иначе попечения о плоти превратятся в похоти (Рим.13:14). Если древние и говорили, что только «в здоровом теле здоровый дух», то не нужно забывать, что изречение это принадлежит язычникам, которые принижали дух и возвышали плоть; да и означает оно, собственно говоря, то, что в здоровом теле и дух здоровый, т. е. крепкий, мужественный, а вовсе не то, чтобы в здоровом теле находились глубокий ум, отзывчивое и доброе сердце, горячее религиозное чувство и т. п. качества духа, столь ценные для христиан.

Итак, упрек подвижникам, что они заботятся больше о душе, а не о теле, только делает им честь: об этом должен заботиться и всякий истинный христианин. Неоснователен упрек и в том, что они в своих подвигах идут против своей природы телесной и ее законных потребностей. Один подвижник (прп. Пимен) сказал: «Мы научились умерщвлять не тело свое, но страсти, живущие в теле». Подвижники идут не против природы и ее законных требований, а против ее расстройства и особенно против развращенной воли человека, неспособной держать его при удовлетворении потребностей в должных границах. Что в природе человеческой есть расстройство и что с ним нужно бороться, это едва ли требует подробных доказательств. Все в природе, говорит Преосвященный Амвросий (Ключарев) в слове об аскетизме, имеет нужду в пище и питии, но один только человек обращает и то и другое в наслаждение, доходящее до страсти, и утучняет себя пищею и питием до потери здоровья и самообладания. Все в природе имеет нужду в отдыхе и сне, но один человек обращает сон в негу, просыпает срок, назначенный для деятельности. Все живущее в природе имеет инстинкт продолжения рода, но один человек обращает этот инстинкт в источник пороков и болезней. Итак, ужели не нужно умерщвлять плоти, иссушать в ней почву, на которой может возникнуть и разрастись нечистое семя греха?! Всякая уступка в пользу плоти сопровождается вредом для духа. Имея это в виду, подвижники едят и спят мало, чтобы не дать отучнеть и отяжелеть телу и не развести в нем гнезда лености и сладострастия, чтобы не сделать из него гнилого болота, из которого непрестанно поднимались бы в область духа вредные испарения праздных и нечистых мечтаний и вожделений. В видах воздержания подвижники суровую пищу предпочитают роскошной и лакомой и остерегаются употреблять вино, которое волнует кровь и возбуждает страсти. Они избегают зрелищ, игр, праздных бесед и развлечений, потому что все это прерывает строгое настроение ума, расслабляет дух, наполняет воображение и память пустыми образами и воспоминаниями. Они отрекаются от имений, от супружества, чтобы житейские заботы не связывали их в служении Богу.

Говорят: все это еще более или менее понятно. Но зачем жесткие власяницы и тяжелые вериги? Зачем столпы и многолетнее стояние на них? Зачем жизнь под открытым небом, лежание на голой земле, питание травою и корениями? Зачем непрестанные коленопреклонения и деннонощные молитвословия?.. Но ведь сильные и застарелые болезни и врачуются сильными средствами. Мудрено ли, что ревнители духовной чистоты в борьбе разгоревшегося духа с застарелыми греховными навыками и страстями и особенно в начале этой борьбы прибегали к сильным средствам и нередко чувством боли и телесных страданий отвлекали свое внимание от приражений греховных. Только тот, кто не принимался за борьбу со страстями, не знает, каких усилий и подвигов стоит эта борьба.

Противники подвижнического жития любят говорить еще: зачем подвижники убегают от мира? Легко спасаться в пустыне, где нет ни искушений, ни соблазнов, ни развлечений, ни забот. Гораздо большая награда была бы им, если бы они спасались среди шумного мира.

Из вышесказанного видно, легко ли спасаться в пустыне, где подвижники вступают в брань не с плотию и кровию только, но с миродержателями тьмы века сего, с духами злобы поднебесной (Еф.6:12). «А лучше, – говорит св. Иоанн Лествичник, – иметь борьбу с людьми, нежели бесами, потому что люди хотя иногда ожесточаются и не покоряются, но потом опять смягчаются и повинуются: бесы же никогда не перестают против нас злобствовать и неистовствовать». Что же касается обещания большей награды за спасение в мире, то тот же св. Иоанн Лествичник приписывает такие слова и мысли внушению искусителя, который хитрым обещанием больших наград хочет отвлечь нас совсем от пути спасения¹⁷¹. Истинно подвизающиеся заботятся не о наградах, а о том, чтобы очистить себя от страстей. Само собой разумеется, что можно и в мире спастись: немало святых, которые, живя в мире, угодили Богу. Но сосчитай, говорит Преосвященный Гермоген (Добронравии), если можешь, угодивших Богу в мире и в уединении, и ты увидишь, что в пустыне больше угодников Божиих¹⁷². И это понятно: в мире так много суеты и крушения духа, так много случаев и поводов привязываться к земле и забывать о небе! Что же странного в том, если св. подвижники покидали шумный мир и стремились уединиться. Насколько уединение важно для сосредоточенной и внимательной деятельности, это, думается, легко понять. Ученик, когда хочет основательно приготовить урок, уходит от семьи в уединенную комнату. Ученые и художники, когда берутся за работу, требующую напряжения духа, любят уединяться до совершенного отчуждения от всяких шумных развлечений, и глубокомысленные ученые труды свои и художественные произведения выносят из тиши уединения, а отнюдь не среди шума толпы и суеты общественной жизни. Насколько при этом они стремятся к полной сосредоточенности и стараются избегать даже незначительных впечатлений, видно из того, что некоторые философы имели привычку даже днем заниматься с закрытыми ставнями при свете лампы. А о Декарте сообщают, например, что он имел привычку, обдумывая философские вопросы, лежать в постели по 16 часов в сутки и притом с опущенными шторами и закрытыми ставнями, потому что в этом покойном положении ум его был деятельнее и сильнее, нежели когда его развлекали внешние впечатления¹⁷³. Если даже отвлеченное мышление требует такого уединения от внешних впечатлений, то тем более потребность в этом должны чувствовать подвижники.

Умное созерцание Божественного, к которому они стремились, требовало полного удаления от мирских соблазнов, безраздельной сосредоточенности духа, совершенной нерассеянности его. А все это возможно в обществе лишь на самое короткое время и мимоходом, в полном же своем виде оно возможно лишь в удалении от общества. Это и побуждало подвижников к уединению, к отшельничеству из мира. И вот подвижник оставляет мир и идет в пустыню, так как в ней полнее может разгораться его пламенная любовь к Богу. Как рыба может жить только во влаге, так и монах может жить и возрастать только в пустыне, говорит св. Антоний Вел[икий]. В пустыне все располагает отшельника к богомыслию. Ясный день, который в мире так часто манит людей на гулянье и развлечения, пустыннику говорит о любви Отца Небесного, иже солнце Свое сияет на злые и благие (Мф.5:45). Лес, вода, птицы, звери, – все это располагает его к служению Богу. Он смотрит на деревья и думает: эти деревья растут все выше и выше от земли; мне ли, созданному Господом для неба, пресмыкаться сердцем по земле? Смотрит на ручей и думает: о если бы и моя жизнь текла так мирно, так светло, как течет этот ручеек! О если бы камни преткновения и соблазна не возмущали души моей, как не возмущают ручейка камни, лежащие на дне его! Смотрит на птиц небесных, слышит, как они с раннего утра до позднего вечера поют песнь своему Создателю, – и думает: я ли, ради которого Слово Божие стало плотию, я ли перестану возносити слово хвалы и благодарения своему Творцу, Промыслителю и Искупителю?¹⁷⁴

Есть и еще возражение, которое часто приводится противниками иноческого жития. Говорят, что подвижники, как и все иноки, – эгоисты, люди, которые заботятся только о своем спасении, которые ради своего блага уходят из мира и покидают общество, не хотят быть полезными для него; они – мертвые члены рода человеческого.

Отчего же, однако, мы не считаем эгоистами и не осуждаем, а напротив, относимся с глубоким уважением к ученым труженикам, которые, ради служения своей науке отказываются от мира, его удовольствий и радостей, от шумных светских собраний и зрелищ, становятся чуждыми житейским хлопотам, заключаются в свой ученый кабинет и там свободно, без помех, предаются своим любимым научным занятиям? Ведь отреклись же они от мира? И, однако, сам мир признает, что они приносят ему пользу учеными трудами. Пользу приносят ему и св. подвижники. Правда, они отрекаются от мира, умирают для него, чужды его жизни и интересам. Но каким? Они умирают для зла, в котором лежит мир; они становятся безучастными к тому, что мешает служению правде и истине: к мирскому стяжанию, к честолюбивой погоне за внешними достоинствами, к похвалам и оскорблениям. Так, когда однажды к Арсению Вел[икому] пришли сказать, что досталось большое наследство, он ответил: «Скажите, что Арсений давно уже умер для мира». А о Макарии Египетском рассказывают, что он велел одному своему ученику идти на кладбище и там сначала поносить мертвецов, а потом хвалить их. Когда ученик возвратился, Макарий спросил его: «Что тебе сказали мертвецы?» – «Ничего», – отвечал тот. «Так и ты будь мертв: когда злословят тебя молчи и не сердись; когда хвалят, не превозносись, будь как мертвый и спасешься».

Вот в каком смысле подвижники отрекаются от мира, а не в том, чтобы порывать всякие, хотя бы и нравственно благодетельные связи с людьми. Отшельники приносили и приносят миру великую пользу. Находясь в пустыне, они служат спасению и благоденствию мирских людей, во-первых, своими горячими молитвами за мир. Люди мирские постоянно заняты мирскими заботами, по недосугу, а чаще по рассеянности духа, с трудом располагаются к молитве и потому имеют большую нужду в молитвах других за них. Подвижники, освобожденные от многих земных забот, молятся не о себе только, но и о ближних, и своими чистыми молитвами низводят на грады и веси благословение и милость Божию и отводят от них удары праведного суда Господня. Правда, многие из нас, по своей привязанности к чувственным и земным благам, не ценят и не понимают значения для мира молитв св. подвижников. Но ведь и слепорожденные не ценят и не понимают, что такое солнечный свет, и, однако, он нимало не теряет от этого своей ценности.

Подвижники, далее, своею строгою, святою жизнию своими мудрыми наставлениями производят самое благотворное влияние на людскую нравственность. Светильник не остается под спудом, а ставится на свещнике, чтобы светить людям (Лк.11:33), и не может град укрытися вверху горы стоя (Мф.5:14). Отшельники покидают мир, но сам мир ищет их. К ним стекаются алчущие и жаждущие правды. Они ждут от подвижников наставления и вразумления, и не вотще бывают их ожидания. На первый взгляд вам не кажется в речах старцев ничего необыкновенного, но вы слышите проповедника, отрекшегося от мирского, кому не нужны более ни слава мира сего, ни его богатства, ни удобства жизни, ни все то, что обыкновенно побуждает людей льстить, лицемерить, скрывать истину. Пред вами учитель, который тяжелыми подвигами своей жизни и непрестанною борьбою со своими страстями и похотями уже вполне утвердился в том, чтобы служить одной только правде и говорить ее в глаза каждому, не боясь ни прещений, ни угроз, ни наказаний. Пред вами говорит человек, достигший высокой степени нравственного совершенства, по справедливости называемый «ангелом во плоти». Ему известны все тайные изгибы души человеческой. Слово его проникнуто духом и жизнию, исполнено благодати; наставления его проверены продолжительным опытом собственной жизни. Неудивительно посему, что наставления подвижников производят чудеса нравственного обновления людей и что люди жаждут слов «учителей благих». К подвижникам (и древним – Антонию, Феодосию, Пахомию, Макарию Египетскому, и русским – Феодосию, Сергию Радонежскому, Тихону Задонскому, Амвросию Оптинскому) со всех сторон стекаются толпы народа, и не простецов только, но и знатных, и ученых; около них поселяются сотни учеников. И вот пустыня процветает, безлюдное место дает бытие многолюдному селению. Образуется монастырь, который нередко устрояет на свои небогатые средства больницы, странноприимницы, школы, а в годины общественных бедствий и сам жертвует всем, и других располагает к тому же, и является оплотом веры и опорою отечества (как, например, Троице-Сергиева лавра в смутное время). Если люди, преданные чувственному и земному, не могут понять духовных благ, оказываемых миру подвижниками, то пусть они оценят хотя эти видимые и открытые благотворения отшельников. Если мир и это отвергает, то он отвергает свою собственную пользу.

Можно ли после этого говорить, что подвижники – мертвые и бесполезные члены общества, что они заботятся только о своем спасении и не проявляют любви к ближним? Ведь признаем же мы их достигшими высокой степени нравственного совершенства. А разве мыслимо было бы это совершенство, если бы у них не было такой важной добродетели, как любовь к ближним? Для кого эти рассуждения покажутся малоубедительными, тот пусть послушает примеров.

Один подвижник, прп. Агафон, до того любил ближних, что если кто, войдя в его келью, останавливал внимание на какой-нибудь вещи, то преподобный умолял его взять ее себе и не отпускал до тех пор, пока тот не исполнял его просьбы. Он до того любил людей, что иногда говаривал: «О если бы я мог отдать прокаженному свое здоровое тело». И это не были одни только слова. Вот, например, какой случай был однажды с ним. Шел он из пустыни в город для продажи небольших сосудов его изделия. На пути встретил он прокаженного, который сказал ему: «Старец, снеси меня туда, куда ты идешь». Агафон донес его до города. Но тот велел ему положить его на том месте, где будут продаваться сосуды. Когда преподобный продал один сосуд, прокаженный сказал: «Отдай мне деньги». Агафон отдал. То же повторилось при продаже и остальных сосудов, так что все деньги перешли в руки прокаженного. Когда преподобный начал собираться в обратный путь, прокаженный сказал: «Снеси меня туда, откуда взял». Старец покорно принес его на прежнее место. Тогда прокаженный сказал ему: «Благословен ты, Агафон, от Господа на небе и на земле», – и стал невидим, ибо это был ангел Божий.

О другом подвижнике, преподобном Серапионе, рассказывают следующее. Однажды ему нужно было идти в Александрию. Время было холодное. Бедная одежда едва прикрывала изнуренное подвигами тело старца. Но вот идет ему навстречу нищий, который, не имея одежды, весь дрожит от холода. «Как, подумал Серапион, – я монах и подвижник – останусь в одежде, а этот нищий – брат мой – будет умирать с холода? Не осудит ли меня Господь на страшном суде, если я не окажу теперь помощи?» С этими мыслями старец тотчас снял с себя одежду и отдал ее нищему. Нагой сел он у дороги, держа в руках единственную теперь свою собственность – небольшое Евангелие. Скоро показался один путешественник, знавший Серапиона. Увидя его в таком положении и думая, что его ограбили разбойники, путник с сожалением спросил старца: «Кто так безжалостно раздел тебя, отче?» «Оно меня раздело», – отвечал Серапион, указывая на Евангелие. В другой раз Серапион встретил человека, которого займодавцы мучили за долг, тогда как он подпал этому несчастью без вины и имел многочисленное семейство. Сердце человека Божия не вытерпело при виде страдальца: он немедленно продал в уплату долга и ризу свою и Евангелие, а сам нагой пришел в свою келью. «Где же риза твоя, отче?» – спросил его ученик. «Я послал ее вперед, отвечал старец, туда, где всем нам кроят и шьют платье». «А твое Евангелие?» «И оно теперь там же». Ученик изумился и выразил сожаление. «А не оно ли, – сказал старец, – постоянно твердило мне: продай все и раздай Христа ради нищим. Теперь только я прав пред ним, когда не пожалел и его!» Тот же Серапион, услышав об одном человеке, что он благочестив, но держится Манихейской ереси, оставил любимую пустыню, пошел и нанялся к этому человеку в работники и служил ему до тех пор, пока не убедил его оставить ересь¹⁷⁵. Бывали и такие старцы, которые даже продавали себя, чтобы выручить другого из беды.

Да и вообще, многие пустыни процветали подвижниками, подобными Агафону и Серапиону. А часто ли в мире встретишь подобную любовь?

Но довольно. Думается, что сказанного достаточно, чтобы видеть всю высоту и величие подвижнической жизни и всю несправедливость нареканий на нее. Великое часто подвергается насмешкам и порицанию со стороны людей мелких. Удивляться ли, что св. подвижники испытывают ту же участь от людей, которые, невзирая на свою скудость и слабость понятий о предметах духовной жизни, берутся судить и отвергать то, чего и сами не понимают... Еще апостол Павел сказал, что душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что почитает это безумием и не может разуметь, ибо о сем надобно судить духовно (1Кор.2:14). А кто судит духовно, тот не затруднится приложить к святым подвижникам слова того же Апостола: по пустыням и горам, по пещерам и ущелиям земли скитались в милотях и козиих кожах, терпя недостатки, скорби и озлобления, те люди, которых весь мир не был достоин (Евр.11:37–38).

Архимандрит Тихон (Беллавин)

(Опубликовано: Странник. 1897. №6–7. С. 219–229).

[Предлагаем еще одну статью В. Беллавина, опубликованную в том же журнале «Странник».

В последние времена отступят некоторые от

веры, внимая духам обольстителям и учениям

бесовским, чрез лицемерие лжесловесников,

сожженых в совести своей, запрещающих

вступать в брак (1Тим.4:1–3).

Гр[аф] Л. Толстой в своих недавних произведениях («Крейцерова соната», «Послесловие к ней», «Юлий и Памфил») допускает лишь такой брак, в котором муж относится к жене своей только как к сестре. Это и есть, по нему, настоящий христианский брак. «Церковные же учения, незаконно называющие себя христианскими, потеряли истинный идеал целомудрия, данный Христом, и взамен этого попытались установить такой брак, в котором и плотская любовь признается законною; но это лишь церковный брак, а не христианский: христианского, в таком смысле понимаемого брака не может быть, ибо он противен учению Христову».

Цель настоящей нашей статьи – показать, что учение Св. Церкви о браке неизмеримо выше учения гр[афа] Толстого о том же предмете и что воззрение первой, а не второго, есть воззрение христианское.

Преблагой Бог щедро наделил первого человека дарами Своей благости. Адам имел ум чистый, светлый, здравый, свободный от предрассудков и заблуждений и способный познавать вещи с величайшею легкостью; в нравственном отношении он был чист и невинен, воля его не была испорчена, и сердце не было заражено грехом. Тело первого человека было облечено крепостью, обладало силами свежими, неиспорченными, не имело в себе ни малейшего расстройства, было чуждо всяких болезней и страданий. Жил он в раю, или, по выражению Св. Иоанна Дамаскина, «телом водворялся в блаженной и прекрасной стране, а душею жил в несравненно высшем и прекраснейшем месте, где наслаждался сладчайшим созерцанием Бога». Несмотря, однако, на такое блаженство, Адаму чего-то недоставало: не добро быти человеку единому: сотворим ему помощника по нему (Быт.2:18). Без этого помощника не полно было и самое блаженство рая: одаренный способностью мыслить, говорить и любить, первый человек своею мыслью ищет другого существа мыслящего, его речь печально звучит в воздухе, и только мертвое эхо служит ему ответом; его сердце, полное любви, ищет другого сердца, близкого и равного ему; все его существо жаждет другого существа, подобного ему; но такого существа нет: твари мира видимого, его окружающие, стоят гораздо ниже его и потому не могут быть помощниками по нему; Существо же Высшее, невидимое, даровавшее ему жизнь, безмерно выше его. Тогда Всеблагой Бог, заботящийся о блаженстве человека, удовлетворяет его потребности и творит ему помощника по нему – жену. Он создает Еву из ребра Адамова, чтобы при таком единстве природы они сильнее прилеплялись друг к другу, сильнее чувствовали в себе взаимную любовь и жили нераздельною жизнью, составляя как бы одного человека, одну плоть (Быт.2:24).

Итак, вот первая цель брака – взаимное вспомоществование супругов в прохождении жизни. Это нравственная, духовная сторона брака. Но в нем есть и физическая сторона (как и сам человек есть существо духовно-чувственное); он имеет еще и другую цель – размножение рода человеческого. Церковь учит, согласно с Словом Божиим, что «Бог, будучи благ и преблаг, создал мир на тот конец, дабы и другие существа, прославляя Его, участвовали в Его благости». Желая, чтобы этим блаженством пользовалось возможно большее число тварей, Бог благословляет их на размножение. Такое же благословение дает Он и первым людям: благослови их Бог глаголя: раститеся и множитеся и наполните землю (Быт.1:28).

Таково было назначение брака до падения человека; но и после падения смысл и задачи его остались те же. Брак до падения имел своею задачею вспомоществование супругов. После падения человек даже больше стал нуждаться в помощнице: если ему нужен был помощник в стране блаженства, то не нужнее ли он стал в юдоли плача и печали? Таким помощником для мужа и является жена. Как живущая по преимуществу сердцем, женщина со свойственными ее сердцу чертами – нежною любовью, покорною преданностью, кротостью, сострадательностью, долготерпением – является лучшим товарищем, другом, утешителем и помощником мужчины, как человека по преимуществу ума, твердости, мужества, характера. Муж получает восполнение своих сил из даров женской природы; в жене он находит себе поддержку на помощь. «Властитель, оскорбленный в своих правах и раздраженный сопротивлением его воле, или людскими пороками и дышащий гневом и мщением, – дома утихает, успокаивается и, примиряясь с человеческими слабостями, возвращается к людям с пощадою и милостью. Здесь честный труженик, изнемогающий в борьбе с препятствиями, получает ободрение и подкрепление и выходит на подвиг с новым мужеством и новыми силами. Здесь несчастный, доведенный неудачами до отчаяния, находит утешение в любви доброй жены и, ободряемый верою в Провидение, которою по преимуществу живет женское сердце, возвращается к делам с надеждою на лучшее будущее. Нет столь обидного общественного положения, нет столь тяжкого труда, нет столь горькой доли, с которыми не примирила бы мужа любящая и добрая жена»164. Так необходима жена для мужа, и столь важное значение имеет брак как нравственный союз!

Брак, как нравственный союз мужчины и женщины, допускает и гр[аф] Толстой, но он не понимает его во всей его глубине и полноте: в христианстве брак не только нравственная связь, но и благодатный союз, таинство: тайна сия велика есть: аз же глаголю во Христа и во церковь (Еф.5:32); союз мужа и жены в христианстве есть образ таинственного, благодатного союза Христа с Церковью. Толстой же не хочет признавать брака за таинство; по его взгляду, «старая основа» (т. е. вера в брак как таинство) «износилась и надо найти новую»; во всяком случае, «верить или не верить в таинство – это не важно». Напротив, мы думаем и утверждаем, что верить в брак как таинство весьма важно и что нет никакой нужды заменять эту старую основу, так как все спасение от разврата заключается в том, чтобы держаться христианского идеала брака как таинства, – идеала, отступление от которого ведет к разврату и преступлениям, как показал это и сам Толстой в «Крейцеровой сонате».

Часто приходится слышать, что брачные узы тяжелы для человека; и действительно, обязанности супругов высоки и трудны. Не говорим уже о том, что супруги должны жить друг в друге и друг для друга, служить один для другого подпорою и помощью, вместе делить радости и горести, не оставлять друг друга до самой смерти и т. п. Но как бы ни была сильна любовь супругов, они, как люди, не могут обойтись без того, чтобы не встретить друг от друга каких-либо неприятностей и огорчений; для уврачевания их они необходимо должны иметь терпение и снисходительность, в противном же случае скоро могут укорениться взаимные неприятности, которые сначала только охлаждают любовь, а потом и совершенно иссушают ее. Золотое правило брачной жизни – «терпи и переноси». Из всех качеств добрый нрав в семейной жизни оказывается наиболее полезным и производительным. Соединенный с самообладанием, добрый нрав порождает терпение переносить без жалобы, слушать не отвечая и не раздражаясь, а кротко выжидать, пока пройдет сердитая вспышка.

Такое терпение вполне необходимо как для мужа, так и для жены.

Женщина в физическом отношении характеризуется чертами большей нежности, слабости, немощности, а в нравственном – чертами кротости, скромности, чувствительности. Сообразно с такими типическими свойствами христианство называет женщину «немощнейшим сосудом» (1Пет.3:7).

В силу же того, что жена существо слабейшее мужа, этот последний должен обращаться с нею весьма заботливо, осторожно, терпеливо. Мужие любите своя жены, якоже и Христос возлюби Церковь и Себе предаде за ню,да освятить ю… (Еф.5:25). Некогда человечество было нечисто, порочно, безобразно; но Христос не отвратился от его безобразия; Он пересоздал и исправил его, искупил его грехи; Он не только смыл его нечистоту, но создал из него Церковь Святую. Не насилием, порицанием и угрозами достиг Он этого, а великою заботливостью и самоотверженною любовью к людям. Свои заботы о их чистоте, святости и непорочности Он простер до того, что пожертвовал даже для этого собственною жизнью. Вот идеал христианских отношений мужа к жене. Возлюбив ее искренне всем сердцем, он все делает к ее пользе; в его отношениях к ней не может быть и тени насилия и унижения. Жена слабее мужа, но слабость ее для мужа христианина только служит большим побуждением к тому, чтобы помогать ей, поддерживать ее, защищать, обращаться с нею с большею любовью, кротостью, терпением и снисходительностью к ее недостаткам, ветрености, расточительности, суетности и друг[им].

Не в меньшей степени нужно терпение и для жены. Жены, своим мужем повинуйтеся, якоже Господу: зане муж глава есть жены, якоже и Христос глава Церкве, якоже Церковь повинуется Христу, такожде и жены своим мужем во всем (Еф.5:22–24). А такое повиновение немыслимо без терпения. Жене нередко приходится переносить своеволие, грубость, капризы, дурные желания своего мужа. Своим благоразумием, своею нежностью она должна терпеливо перевоспитать своего мужа, незаметно для него самого умирить его страсти и увлечения, направить его на все доброе и святое. Иногда жена покидается мужем и делается вдовою живого; после немногих дней радости жизнь ее отравляется холодностью; она – как нежный цветок, вырванный из родной почвы, чтобы пересадить его на лучшую почву, а на самом деле брошенный на дорогу под жгучие лучи солнца! У ней отнято счастье быть любимой, но зато осталось право любить, и она пользуется этим правом. Она следует по стопам Христа, который также не был признан и к которому тоже люди были холодны и несправедливы. Она продолжает быть помощницей того, кто ее безжалостно оскорбляет; она пьет без ропота чашу, подносимую ей каждый день жестокою рукою мужа. За его неблагодарность она платит ему двойною любовью, сугубою преданностью, сугубыми жертвами. Она безмолвствует и смиряется в той надежде, что сердце мужа со временем будет ей возвращено, будет покорено ее любовью. Почему знать, может быть она и спасет своего мужа? (1Кор.7:16). Но положим, он до конца остается несправедливым; терпит до конца и жена, имея в сердце образ Христа распятого; терпением она спасает свою душу (Лк.21:19).

Вот слабое изображение высоких и трудных обязанностей. Супружеский союз есть образ союза Христа с Церковью. Но осуществим ли этот идеал при одних естественных испорченных силах человека? Исполнимы ли высокие требования, предъявляемые к брачным лицам? Если мы без помощи Божией не можем творить полного и истинного добра (Ин.15:5), если все довольство наше от Бога (2Кор.3:5), если Бог производит в нас добрые действия (Флп.2:14), то разве не нужна супругам благодать Божия, чтобы свято выполнить высокие обязанности? Необходимость для этого благодатной помощи прозревал ранее и сам гр[аф] Толстой: один из героев его романа .«Анна Каренина» – Левин говорил: «Что я могу в этом страшном деле брака без помощи? Именно помощи мне нужно теперь». И христианским супругам такая помощь подается. Христианский брак есть не только союз нравственный, но и союз благодатный, тайна, таинство, в котором подается божественная благодать, освящающая и возвышающая брачный союз в образе союза Христа с Церковью и содействующая супругам в исполнении ими высоких обязанностей. Вот почему христианин не может удовольствоваться одним только гражданским браком без церковного венчания, ибо хотя он и может быть нравственным союзом, но остается без высшего христианского освящения, так как только к браку, благословленному Церковью, – этою сокровищницею благодати, – привлекается благодать Божия, гражданский же брак в основу и охрану брачной жизни кладет не зиждительные религиозно-нравственные начала, не духовно-благодатную силу Божию, а одни юридические обязательства и внешнюю силу, с которыми супруги не уйдут далеко по пути нравственного совершенства.

Другая сторона в браке – физическая. Гр[аф] Толстой со всею беспощадностью нападает на эту сторону; в браке он признает только одну нравственную сторону: единство идеалов, подвигов, духовное сродство, плотская же любовь не должна иметь места в нем. Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением (похотью), уже прелюбодействовал с нею с сердце своем (Мф.5:23), – эти слова Спасителя, по взгляду Толстого, относятся не к одной чужой, посторонней женщине, а преимущественно к жене. Целомудренный настоящий брак это тот, в котором муж смотрит на свою жену только как на сестру. Чрез это замолкнут страсти и из них самая сильная и злая, половая плотская любовь, а благодаря этому настанет уединение людей, чем люди исполнят закон, данный им для достижения блага. Правда, чрез это прекратится и род человеческий, так как невозможно продолжаться без естественного рождения, но дело в том, что ему незачем продолжаться. Зачем жить? Ведь Шопенгауэры, Гартманы, да и все буддисты утверждают, что благо заключается в том, чтобы не жить. И они правы в том, что благо совпадает с самоуничтожением. К этому Толстой присоединяет еще и христианские церковные учения, проповедующие кончину мира и рода человеческого.

Что и по учению Христианскому мир кончится и размножение рода человеческого прекратится, это верно, но когда и где это будет? Христос Спаситель сказал некогда Апостолам: не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти (Деян.1:7). Значит, от воли Господа, а не от нашей воли, зависит положить предел размножения рода человеческого и открыть новое царство, где ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают как Ангелы Божии (Мф.22:30). Это будет уже на новой, обновленной земле. В условиях же настоящего, земного существования, когда люди и остаются людьми, а не как ангелы Божии, размножение будет иметь место, и брак с своей физической стороны будет служить средством для этого. Бог не только до падения благословил первых людей на размножение, но и после потопа, когда род человеческий давно уже находился в состоянии падения, повторяет Свое благословение сынам Ноя, глаголя: раститеся и множитеся и наполните землю (Быт.9:1).

И это потому, что, по библейскому взгляду, хотя человек грехом и внес порчу в природу и жизнь, однако ни та, ни другая не есть сплошное зло, как утверждают пессимисты, а за ними и Толстой. Христианское воззрение на жизнь чуждо крайностей оптимизма и пессимизма; оно весьма удачно соединяет в себе то, что есть истинного и в том, и в другом.

Мир был создан прекрасным, в нем царила гармония, но вот чрез грех вошло в него зло. Это стал мир греха, смерти, тления, но тем не менее он – мир Божий, в котором разрушающие силы находят себе постоянное противодействие со стороны силы творческой и созидающей, и в котором даже помимо избавления благость и милосердие Божие обнаруживаются в бесчисленных проявлениях. Он, конечно, лишен верховного добра и в этом отношении представляет собою область неудовлетворительности и недостатков, тем не менее заключает в себе много всяких относительных благ, относительную добродетель и счастье, действительные сокровища, которые хотя отнюдь не безусловны, однако же не лишены и известной ценности. Поэтому, хотя в жизни и есть весьма много страданий и бедствий, тем не менее они не могут уничтожить всякую цену ее и делать бытие хуже небытия. Жизнь не есть одно сплошное зло: непредубежденное сознание и незатемненное нравственное чувство всегда будут одобрять те разумно-нравственные проявления жизни, которыми осуществляются внутренние требования добра. В жизни есть немало радостей и светлых сторон, которые уравновешивают и даже пересиливают страдания. Во всяком случае страдания и неудовольствия не делают жизни хуже и ниже небытия. Живой человек испытывает страдания, но зато он испытывает и радости и удовольствия, за которыми забывает всякие бедствия, между тем как к небытию безусловно неприложимы признаки ни приятного, ни неприятного. Прекратив существование в форме чувствующих и сознательных личностей, мы, правда, выиграем в том отношении, что безусловно освободимся от всех неудовольствий и страданий, но зато вместе с тем лишим себя и всех радостей и удовольствий. Будет ли в будущем вьппрыш? Никакого.

Вообще, пессимистическое настроение в смысле полного и всецелого отвращения от всей и всякой жизни не есть нормальное и всеобщее чувство: все живое по природе любит жизнь и отвращается от смерти. В жизни благо, а отнюдь не в самоуничтожении. Поэтому даже ветхозаветный писатель, изобразивший всю суетность настоящей жизни, говорил: поди, ешь с веселием хлеб твой и пей в радости сердца вино твое, коль скоро Бог благоволит к делам твоим. Пусть во всякое время одежды твои будут белы и пусть масти не оскудевают на голове твоей. Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь,во все время суетной жизни твоей и которую дал тебе Бог на все суетные днитвои, потому что эта доля твоя в жизни и в трудах твоих (Еккл.9:7–9). А с пришествием Христа на землю стало еще больше оснований для светлого взгляда на жизнь. Жизнь и страдания Христа дают путь и средство к восстановлению нарушенной гармонии, снова открывают нам двери рая. Христос возродил мир во упование живо (1Пет.1:3); Он живот бе, и живот бе свет человеком (Ин.1:4); в Нем мы приобрели больше, чем потеряли в Адаме. Посему и христианство не гроб для человеческого рода, не безлюдная и безжизненная пустыня, а напротив, оно сообщает своим приверженцам новую жизнь.

Итак, если жизнь не есть зло, то, значит, и призвание новых существ к жизни, или размножение рода человеческого чрез брак – путем рождения, не заключает само в себе ничего худого, греховного. Напротив, чрез это увеличивается число существ, славящих Бога, для какового прославления люди и призываются из небытия к бытию. А посему и физическая сторона в браке законна, и тот, кто отрицает ее и признает брак как исключительно сердечно духовную связь, тот по слову Св. Ап. Павла, внимает духам обольстителям (1Тим.4:1–3).

Но тот же Апостол, допуская физическое общение между супругами христианами, повелевает, чтобы брак у них был честен и ложе непорочно (Евр.13:4). И Св. Церковь требует от супругов не только исполнение обета супружеской верности, но и целомудрия, т. е. чтобы в отношениях друг к другу они старались обуздывать свои чувственные пожелания, умели соблюдать свой союз в святости и чести, а не в страсти похотения, как язычники (1Сол.4:4–5).

В христианском браке естественное влечение ставится под господство духа, и физическая сторона его, хотя и не вытесняется и не уничтожается нравственною стороною, как ложно думает Толстой, однако подчиняется этой последней. В браке, как и во всяком другом отношении, человеку поставлено задачей не отрицать свою природу, но обращать ее на службу просвещенному и освященному благодатию Божиею духу. Брак одною стороною касается физической природы, но то, что есть в нем физического, должно быть преддверием высшего начала. Жена, по слову Ап. Павла, спасется чрез чадородие, но не чрез одно чадородие, а если пребудет в вере и любви, и в святости с целомудрием (1Тим.2:14), т. е. не чадородие само по себе служит к спасению жены, а пребывание в вере и любви, в которых она воспитывает детей своих: жена спасется чрез рождение детей в веру.

Таким образом, в христианском браке физическая сторона (плотская любовь) является только средством для осуществления одной из целей брака – рождения и воспитания детей. А где это средство обращают в цель, где нет такого господства нравственного принципа, где физическая сторона не только не подчиняется духовной, но и сама берет перевес над нею и поглощает ее, там такое состояние со всею силою осуждается Церковью, как унижающее и оскорбляющее идею брака. Поэтому не Толстой только, но и Церковь осуждает такое провождение молодыми супругами «медового месяца», когда они без удержу удовлетворяют своей похоти. Не один Толстой, далее, а и всякий истинный христианин никогда не одобрит такого образа жизни супругов, когда для получения наслаждений или муж продолжает физическую связь с женою, несмотря на зачатие ею младенца, или жена истребляет плод. При таком ходе дел брак теряет всякое нравственное значение и становится одною половою связью; чувственная сторона выступает здесь на первый план, неподобающее ей место, и женщина рассматривается только как орудие для наслаждения. Со строгостью, хотя и более благоразумною, чем строгость Толстого, относится Церковь и к разводу, на который ныне стали люди очень падки, чтобы легче отдаваться «свободной любви». Развод возможен только после прелюбодеяния, когда брак уже нарушен в самом существе его: виновная сторона этим показывает, что она видит в браке лишь средство для удовлетворения чувственности и потому ищет новых наслаждений вне прежнего союза. В других же случаях брак не может быть расторгнут: еже Бог сочета, человек да не разлучает (Мф.19:6). Внешняя непривлекательность мужа или жены, несходство в характерах, взаимная неприязнь, – все это должно быть принесено в жертву высшей нравственной цели. Все столкновения, все неприятности должны уступить силе нравственной любви; неудовольствие, основанное на внешней эстетической неприязни, должно умолкнуть при чувстве истинной нравственной привязанности; раздоры и несогласия показывают только недостаток любви и должны побуждать супругов позаботиться о стяжании духа любви.

Таков высокий взгляд Св. Церкви на брак, – взгляд, несомненно возвышающийся над воззрениями Толстого. Как в других случаях (напр[имер), по вопросу «что нам делать?»), так и на этот раз главную силу учения Толстого составляет отрицательная сторона, критика нашей жизни, указание разврата, проникшего в семью: здесь он высказывает не мало горькой жизненной правды. Но когда дело касается положительной стороны, то он предлагает нечто несбыточное и неосуществимое: между его теориею и действительностью существует целая пропасть, которая увеличивается еще оттого, что Толстой имеет в виду чистую духовную природу человека. Быть может, многие смотрят у нас на брак как только на средство для удовлетворения чувственных пожеланий. Однако, как показано выше, и христианская мораль и Церковь, – ее истолковательница, – прямо и решительно осуждают такие взгляды, но не жертвуют из-за них самым браком и не приходят к тем нелепым выводам, к каким пришел Толстой. Христианство историческое, церковное, – такое, каким содержит его Церковь, тем именно и отличается от всяких мечтательных, утопических теорий (в том числе и теории Толстого), тем их и превосходит, что оно ясно различает идеал и действительность и, указывая человеческим стремлениям конечную цель в идеале, в то же время никогда не упускает из виду и настоящей действительности. А в этой-то действительности, в условиях настоящего земного существования человека и невозможно полное осуществление идеально-целомудренного брака, указываемого Толстым, – брака, в котором муж относился бы к жене своей только как к сестре.

В последние времена отступят некоторые от веры, внимая духом обольстителям и учениям бесовским, чрез лицемерие лжесловесников, сожженных в совести своей, запрещающих вступать в брак (1Тим.4:1–3). Восстанут лжехристы и лжепророки; и так если скажут вам: вот Христос в пустыне, невыходите, вот Он в потаенном месте, не верьте (Мф.24:24–26). Вот и гр[аф] Толстой, отрицая церковный брак, зовет ныне нас в некую пустынь «соломенного» вдовства и выдает такой свой взгляд за истинно христианский, как будто христианство своим благовестием всецело принадлежит безлюдной и безжизненной пустыне. Но у нас есть свои руководители, за которыми мы и следуем, так как они, а не Толстой, указывают путь, истину и жизнь. Они учат, что хорошо человеку не касаться женщины (1Кор.7:1), и что невыдающий замуж своей девицы поступает лучше выдающего (38 ст.). Однако, не все вмещают слово сие, но кому дано (19:11): каждый имеет свое дарование от Бога, один так, другой иначе (1Кор.7:7). Сообразно с этим, тем, которые могут вместить, христианство предлагает подвиг полного целомудрия, а кому не дано вместить, – оно предлагает и подвиг более слабый – брак, но все же подвиг христианский. А посему выдающий замуж свою девицу, по словам Ап. Павла, поступает хорошо, т. е. нравственно, по-христиански; если и женишься, не согрешишь, и если девица выйдет замуж, не согрешит (1Кор.7:38, 28). Конечно, истинное девство выше брака; но следует ли, говорит св. Кирилл Иерусалимский, из-за того, что мы имеем золото, отнимать цену у серебра? Да не будет этого!..

В. Беллавин

(Опубликовано: Странник. 1893. №12. С. 641–652). – Ред.]

Утверждение автора о том, что с кончиною матери у будущего Святейшего Патриарха Тихона не осталось в живых никого из родственников, кажется, не лишено достаточного основания.

Правда, в повседневном быту, не было видно при нем близких родных, как это нередко практикуется у архиереев, а затем было и у его ближайших преемников – Патриархов Всероссийских Сергия (Страгородского) и Алексия (Симанского). При первом из этих двух одно время находилась его родная сестра Александра Николаевна (окончившая дни свои, как говорили, в тюрьме); при втором долгое время проживала также сестра, Анна Владимировна Погожева (по мужу, давно уже скончавшемуся), впоследствии постригшаяся под именем Евфросинии. Скончалась в Киеве, в сане игумении Покровской женской обители. О родственниках, более или менее близких, Патриарха Тихона, сохранилось, однако, мало устных и печатных сообщений.

[Исследование о ближайших родственниках Патриарха Тихона произвели А. А. Бовкало, помощник заведующего библиотекой Санкт-Петербургской Духовной Академии и исследователь из Великих Лук Н. С. Новиков. Приводим полностью статью А. А. Бовкало:

В Центральном Государственном Историческом архиве Санкт-Петербурга хранится копия метрического свидетельства, которую Василий Иванович Беллавин (будущий Патриарх Московский и вся России Тихон) представил в Санкт-Петербургскую Духовную Академию при поступлении в нее в 1884 г.:

«Свидетельство

По указу Его Императорского Величества, дано сие из Псковской Духовной Консистории, за надлежащим подписом и приложением казенной печати, на основании 1047 ст[атьи] IХ Т[ома] Св[ода] Зак[онов] в том, что в метрической книге Воскресенской церкви погоста Клина Торопец[кого] уезда за тысяча восемьсот шестьдесят пятый год в части первой о родившихся под №4 значится: января девятнадцатого родился, двадцать третьего числа крещен Василий. Родители его: оного погоста священник Иоанн Тимофеев и жена его Анна Гаврилова. Восприемниками были: погоста Борка священник Петр Малиновский и погоста Петра и Павлова священническая жена Татьяна Спиридонова. Таинство крещения совершил погоста Борка священник Петр Малиновский с дьячком Иваном Карзовым и пономарем Васильем Черепниным.

Г[ород] Псков. Августа второго дня. Тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года. Свидетельство это выдается для представления в С[анкт]-Петербургскую Дух[овную] Академию.

Член консистории [подпись] Протоиерей Алексий Дегожский

Секретарь [подпись]

И. д. столонач[альника] [подпись]¹⁷⁶»

Копия свидетельства хранится среди документов тех студентов, фамилии которых начинаются на букву «Т», поскольку в метрической книге не была указана фамилия отца будущего св. Патриарха, а только его отчество – Тимофеев, хотя фамилия Беллавиных встречается среди учеников Псковской духовной семинарии уже в 1826 году¹⁷⁷. Подобные случаи в метрических книгах встречаются не столь уж редко. Из лиц, участвовавших в крещении, известна пока лишь судьба пономаря Василия Черепнина: он служил в этом погосте до выхода за штат и умер 29 декабря 1899 года¹⁷⁸. О предках же Св. Патриарха Тихона не так давно опубликована работа¹⁷⁹.

Священник Иоанн Беллавин¹⁸⁰ впоследствии был переведен в Преображенскую церковь г. Торопца. Он стал также благочинным одного из округов Торопецкого уезда и членом правления местного духовного училища, в котором учились его дети. Жила семья Беллавиных в домике при церкви. У Василия Беллавина было три брата. Старший – Павел – родился 14 января 1857 г. Пройдя общеобразовательный курс Псковской духовной семинарии, он в 1877 г. поступил в С[анкт]-Петербургский историко-филологический институт и окончил его в 1881 г. по разряду русской словесности со званием учителя гимназии. За неимением свободных вакансий по Ведомству народного просвещения, Высочайшим Повелением от 17 августа его освободили от обязательной службы по министерству¹⁸¹. Он выразил желание служить по учебно-духовному ведомству, и с 22 ноября 1881 г. был назначен учителем латинского языка Сызранского духовного училища, но через два года, в 1883 г., умер¹⁸².

О втором брате Иоанне известно, что он родился 7 октября 1859 г. в Клину. Был учителем Закона Божия в Торопецком мужском училище. Умер в начале 1890 годов¹⁸³.

Младший брат Святейшего Патриарха, Михаил, родился в Торопце 24 сентября 1873 года. Окончив Торопецкое духовное училище, он поступил учиться в Псковскую, а после четвертого класса перешел в Холмскую духовную семинарию, где ректором был будущий Святейший Патриарх, и окончил ее в 1895 году. В 1898 г. он приехал к брату, служившему уже на Аляске, и с 1 декабря 1898 г. служил псаломщиком в церкви г. Бриджпорт. 1 ноября 1899 г. Владыка Тихон назначил его своим личным секретарем и библиотекарем. М. И. Беллавин «с особым рвением занимался приведением в порядок» библиотеки, «заботясь о ее ценности и сохранности». Но, отличавшийся слабым здоровьем, 21 ноября 1902 г. он скончался от паралича сердца¹⁸⁴. По заказу М. И. Беллавина для Торопецкого духовного училища «в Почаевской лавре монахом-художником были написаны на полотне прекрасные иконы Спасителя и Богоматери (копия Васнецовской – во Владимирском соборе в Киеве), иконостасного размера, для предполагавшейся к устройству домовой церкви при училище. Святые иконы получены и находятся в училищном зале, где совершаются общие молитвы (согласно воле г. Беллавина)... От того же благотворителя Торопецкое училище имеет прекрасную фисгармонию и две отличных скрипки для учеников и получило большой взнос в „общество вспомоществования учащимся в Торопецком духовном училище”»¹⁸⁵. В память о М. И. Беллавине в Торопецком духовном училище была учреждена стипендия¹⁸⁶.

В 1888 г. после окончания С[анкт]-Петербургской Духовной Академии Василий Беллавин был назначен преподавателем основного, догматического и нравственного богословия в Псковскую духовную семинарию (с 9 июля). 14 декабря 1891 г. он принял монашество с именем Тихон, а 22 декабря был рукоположен во иеромонаха. Определением Святейшего Синода от 12–17 марта 1892 г. иеромонах Тихон был назначен инспектором Холмской духовной семинарии, и с этих пор его церковное служение проходило за пределами Псковской епархии, но он часто приезжал в Торопец, где проживала его мать.

Уже будучи ректором Холмской духовной семинарии, архимандрит Тихон в июне 1896 г. побывал в Торопце, а 21 июня 1896 г. сопровождал епископа Псковского и Порховского Антонина (Державина) в его поездке в погост Якшин, Торопецкого уезда¹⁸⁷. 19 октября 1897 г. в Санкт-Петербурге состоялась хиротония архимандрита Тихона во епископа Люблинского, викария Холмско-Варшавской епархии. На обратном пути из Петербурга к месту своего служения новый епископ «побывал на своей родине в г. Торопце, где, прожив пять дней, участвовал в совершении всенощных бдений и молебнов, а также посетил Духовное училище. В пятницу, 7 ноября, преосвященный Тихон с вечерним поездом» отбыл из Торопца¹⁸⁸. Через год состоялось его назначение в Америку. «Преосвященный Тихон (Беллавин), вновь назначенный епископ Алеутский и Аляскинский, – сообщали „Псковские епархиальные ведомости”, – посетив 13–14 октября на пути из места своего прежнего служения г. Псков, прибыв в свой родной Торопец 17 минувшего октября, в 11 часов дня, и в первый день никуда не выезжал. 18 октября он пред литургиею прибыл в [Корсунско-Богородичный. – Авт.] собор, где был встречен всем торопецким духовенством; после же литургии, отслужив акафист Божией Матери и сказав речь, он, в сопровождении настоятеля собора священника В. Д. Щукина, посетил местного предводителя дворянства, городского голову, исправника и других. 19 – побывал у всех священников, в духовном училище, а также у смотрителя оного Н. С. Зимина; 21 – служил литургию в соборе, после которой совершил царский молебен, а вечером служил всенощное бдение в Казанской церкви¹⁸⁹. В этот день он снялся со всем торопоградским духовенством у фотографа. 22 – преосвященному Тихону был предложен в доме о. Владимира Щукина от духовенства обед, на котором было произнесено много тостов и пропеты многолетия за преосвященнейших Антонина и Тихона; 23 октября в 8 часов утра Владыка отбыл из Торопца в С[анкт]-Петербург»¹⁹⁰.

31 мая 1903 г. епископ Тихон снова приехал в Торопец. На следующий день, 1 июня, он служил раннюю литургию в Вознесенском кладбищенском храме, а после нее – панихиду на могиле отца и братьев. 7 июня он молился за всенощным бдением в Корсунско-Богородицком соборе, выходил на литию и читал акафист перед чтимой Корсунской иконой Божией Матери. А 8 июня в том же соборе он совершил позднюю литургию в сослужении всего торопоградского духовенства. После литургии Владыку от лица духовенства и жителей Торопца приветствовал соборный священник Константин Беллавин. В ответной речи Владыка Тихон говорил о своей духовной связи с Торопцом и его жителями и о всегдашнем своем молитвенном общении с ними. «И сейчас молю Всевышнего, – закончил он свою речь, – да укрепит Он у вас то благочестие, каким отличались предки торопчане». После молебна епископ Тихон совершил на соборной площади чин освещения воды по случаю открывавшегося в этот день крестного хода по городу с Корсунской иконой Божией Матери. 12 июня Владыка Тихон отбыл из Торопца в Псков и Петербург¹⁹¹.

20 июня 1903 г. Преосвященный Тихон был вызван для присутствия в Святейщем Синоде¹⁹², а 17 декабря уволен во вверенную ему епархию¹⁹³. «22 декабря Его Преосвященство предполагал уехать из Санкт-Петербурга в Торопец и там провести Рождество в родном доме», а 28 декабря отбыть из Торопца прямо за границу¹⁹⁴. Это был его последний приезд к матери. Анна Гавриловна «последние годы жила почти безвыходно в своем уютном, скромном домике при Спасской церкви, прикованная к креслу тяжелым недугом – водянкою. Этот тихий домик в оригинальном тупике, имеющий пред собою красивый и прибранный цветник, был известен всему городу, – так как любящий и почтительный сын... Преосвященный Тихон, когда бывал в Торопце, всегда останавливается... у матушки... Матушка родного торопчанам архипастыря... вследствие посещений Владыки пользовалась общею известностью и симпатиями, особенно в среде духовенства и бедных, которые всегда находили сочувствие и помощь одинокой старицы... [Она] в страданиях своих находила утешение видеть и чувствовать на себе защиту единственного далекого сына-святителя. Когда для духовного училища был сделан увеличенный фотографический портрет умершего в Америке младшего ее сына (Михаила), во имя которого в училище учреждена стипендия, матушке был показан портрет Михаила и предложено, не пожелает ли она для себя иметь такую увеличенную карточку, она спокойно и с верной любовью ответила: «Зачем мне большой портрет? Они живые, предо мною... И Владыка часто, часто пишет мне... Я любовь их чувствую. Закрою глаза, – и вижу их, как живых, пред собой... И почившего и далекого... Храни их Господь!»¹⁹⁵

Анна Гавриловна скончалась в возрасте 72лет 29 апреля 1904 г. 30 апреля в своей епархии епископ Тихон служил панихиду по новопреставленной Анне, а 3 мая, в день ее погребения, – заупокойную литургию¹⁹⁶. Отпевание совершало торопецкое духовенство. С особого разрешения епископа Арсения (Стадницкого) «в отпевании и проводах к месту последнего земного упокоения принимали участие учащие и учащиеся Торопецкого духовного училища»¹⁹⁷. Погребена Анна Гавриловна рядом с мужем у Вознесенской кладбищенской церкви. До сих пор верующие торопчане с любовью ухаживают за могилами иерея Иоанна и Анны и поддерживают их в должном порядке. В настоящее время на месте захоронения установлена часовня (Бовкало А. А. К истории семьи Беллавиных // Вестник ПСТГУ. Вып. II: 2(19). М., 2006. С. 11–16).

Родословную св. Патриарха Тихона впервые опубликовал Н. С. Новиков, см.: Новиков Н. С. Родословное древо Святителя Тихона // Московский церковный вестник. 1992. №4(70). Март. С. 6; Новиков Н. С. Колыбель опального Патриарха. Псков, сельцо Михайловское: «Робин», 1999.

Необходимо привести еще один важный документ. Когда в апреле 1923 г. Патриарх Тихон был заключен во Внутреннюю тюрьму ГПУ, то только келейник Патриарха Яков Анисимович Полозов и его жена Наталия Васильевна обратились в Политический Красный Крест со следующей просьбой:

«От Якова и Наталии Полозовых, Троицкая ул., д. 9, кв. 15.

Заявление.

Ввиду того, что Святейший Патриарх Тихон не имеет родственников и что Яков Полозов является служащим его в протяжении двадцати лет, обращаемся к Вам с просьбой разрешить нам делать ему передачи из наших собственных средств. Надеемся, что наша просьба будет удовлетворена. Наталия Полозова. 28/IV-23» (ГА РФ. Ф. 8409. Οπ. 1. Д. 27. Л. 175. Рукопись).

Никакие другие родственники, если они и были, не выразили желания помочь опальному Патриарху. – Ред.]

Почтенный о. протоиерей А. Рождественский здесь, в своих воспоминаниях, сообщает:

«За время службы в Америке Преосвященный Тихон только один раз приезжал в Россию, когда был вызван в Святейший Синод для участия в летней сессии. Тут перед высшими иерархами и перед светскими правителями Церкви, – тогда обер-прокурорствовал еще К. П. Победоносцев, – обнаружились духовно-административные таланты молодого епископа, и он вскоре был возведен в высший сан архиепископа».

Все это совершенно справедливо. При всем том следует, однако, отметить то обстоятельство, что на основе воспоминаний митрополита Евлогия (Георгиевского), – святителя, в свое время бывшего весьма близким Преосвященному Тихону, – возможно предположить, что за время своего архипастырства в Америке (1898–1907), последний не один, а два раза приезжал на родину.

В «Воспоминаниях» сказано буквально так: «Возвращался Преосвященный Тихон на родину дважды».

В другом месте сообщается следующее: «Вскоре по получении мною указа [Св. Синода, о назначении самостоятельным епископом Люблинским и Седлецким. – Сост.], навестил меня епископ Тихон (впоследствии Святейший Патриарх). Он приехал в отпуск из Америки, узнал в Петербурге о моем назначении и пожелал меня поздравить. Несколько дней он провел со мною; мы вместе служили. Для меня это был праздник, – и не только для меня одного. Духовенство встретило его как родного. Он чувствовал себя в Холмщине словно возвратился домой, – с таким радушием, с такой любовью все его приветствовали» (Евлогий, митр. С. 148).

Если вышесказанное отнести к 1903 году, то выявляется недопустимая со стороны митрополита Евлогия ошибка, заключающаяся в том, что в этом году епископ Тихон приезжал в Россию не в отпуск и не для отдыха (как говорится в вышеприведенной выписке), а по вызову, для присутствования в Святейшем Правительствующем Синоде. И действительно, судя по сообщениям тогдашней церковной печати, видно, что приехал он в Санкт-Петербург вскоре после Троицына дня 1903 года, а отбыл к себе в епархию в самом конце того же года; во всяком случае, высочайшее повеление о роспуске состава летней сессии Синода последовало 17.12.1903 года.

Таким образом, вопрос о пребывании Преосвященного Тихона в 1903 году, в России, в связи с отпуском – отпадает сам собою.

Следовательно, остается лишь предположить, что приезд его в Россию в связи с отпуском, мог состояться в 1905 году, когда, действительно, Преосвященный Евлогий был назначен самостоятельным, правящим архиереем с титулом «Люблинского и Седлецкого» (измененного впоследствии «Холмского и Люблинского»?). Однако такое предположение противоречит утверждению протоиерея о. А. Рождественского о единственном посещении России Преосвященным Тихоном за период времени с 1898 по 1907 г.

Таким образом, со всей обоснованностью примирить это противоречие в высказываниях двух почтенных церковных мемуаристов остается задачей будущего церковного историка.

Со своей же стороны предлагаем следующий компромиссный вариант решения поставленной задачи (по нашему мнению совершенно реальный).

Хотя, несколько выше мы и сообщили, что Преосвященный Тихон в 1903 году приезжал в Россию не в отпуск, а по вызову д ля присутствования в Синоде, но утверждение это относится более не к формальной стороне интересующего нас вопроса, а, так сказать, в широком плане: для объяснения и оправдания столь длительного пребывания Преосвященного вне пределов своей епархии. Что же касается именно формальной стороны, то, действительно, он мог приехать и для использования здесь своего отпуска, и по каким-либо другим причинам (нам неизвестным), так как высочайшее повеление о присутствовании его в Синоде, последовало лишь 20.06.1903 г., т. е., приблизительно, тремя неделями позже (!) после того, как он прибыл на родину и, возможно, уже собирался обратно к себе в Америку. Да и сам текст повеления свидетельствует о том, что оно написано персонально Преосвященному Тихону, а не сонму иерархов, приглашаемому к присутствованию в предстоящую сессию, как это бывало обычно. Повеление это гласило:

«Государь император, в 20 день июня 1903 года, высочайше соизволил повелеть Преосвященному Алеутскому Тихону присутствовать в заседаниях Святейшего Синода» (Высочайшее повеление // Церковные Ведомости. 1903. №27. С. 275).

А отсюда не исключается (как нам кажется) возможность и того, что, при желании, Преосвященный Тихон мог навестить своего друга, новохиротонисанного епископа Евлогия в Холмщине и сразу же по приезде из Америки, и в течение всего длительного периода своего пребывания в России в 1903 году; вся эта визитация на место своего прежнего архипастырского служения могла занять не более 10 дней.

Правда, такое решение вопроса не согласуется с утверждением митрополита Евлогия о двукратном приезде в Россию его заморского друга-епископа и справедливым, поэтому остается утверждение о. протоиерея А. Рождественского, но, следует сказать, что в литературе (церковной) того времени, нам, по крайней мере, нигде не попалось – никаких сообщений о приезде Преосвященного Американского в Россию, ни в 1905, ни в каком-либо другом году!

А это тоже, полагаем, говорит не в пользу сообщения из митрополичьих воспоминаний, ко времени написания которых автор мог давным-давно перепутать и забыть ряд фактов и дат из времен давно минувших и заслоненных в памяти множеством огромной важности и значения трагических событий последующего, небывалого исторического периода в жизни Церкви.

Что же касается посещения России Преосвященным Тихоном в 1903 году, то этот приезд его в свое время довольно подробно был освещен в церковной печати, благодаря чему мы имеем возможность хотя бы схематически представить себе его тогдашнюю занятость.

Так, еще по пути на родину, на Троицын день 25.05.1903 г., в Берлине, епископ Тихон совершает в местной русской посольской церкви торжественную литургию, чем «обрадовал всю православную берлинскую общину» (Церковные Ведомости. Прибавления. 1903. №9. С. 890).

На следующий день, 26.05.1903 г. (Духов день), он совершает литургию в Православном братском кладбищенском храме близь Тегеля (См.: Церковные Ведомости. Прибавления. 1903. №23. С. 890).

Как отмечено было выше, высочайшее повеление о присутствовании в Синоде Преосвященному Тихону последовало почти месяц спустя по его приезде (См.: Церковные Ведомости. 1903. №27. С. 275).

В июле месяце в связи с многочисленными запросами касательно условий поступления на духовную службу в Америку, т. е. прав и преимуществ для духовенства, связанного со службою там и тому подобное, епископ Тихон через печать оповещает интересующихся об основных требованиях и условиях для желающих служить в Американской епархии (См.: Церковные Ведомости. Прибавления. 1903. №30. С. 303–304).

В том же месяце Преосвященный обращается в Святейший Правительствующий Синод с ходатайством о разрешении настоятелю православного русского храма в Нью-Йорке, о. Александру Хотовицкому, произвести церковный сбор средств в России на устройство иконостаса в Нью-Йоркском храме (См.: Церковные Ведомости. Прибавления. 1903. №33. С. 327).

8.08.1903 года выносится положительное определение Синода по означенному ходатайству Преосвященного Тихона, за №3632 (там же).

В том же месяце Преосвященный Тихон посещает временно находящегося в Санкт-Петербурге Экзарха Грузии архиепископа Карталинского и Кахетинского, Высокопреосвященного Алексия (Опоцкого), у которого встречается с прибывшим к митрополиту Санкт-Петербургскому и Ладожскому Антонию (Вадковскому) священником англиканской миссии в Иерусалиме Доулингом. Здесь ведется общая беседа по вопросу о сближении Англиканской Церкви с Церковью Православно-Русской (См.: К вопросу о сближении церквей // Церковные Ведомости. Прибавления. 1903. №38. С. 1465).

12.09.1903 г. прибывает в Санкт-Петербург из Соединенных Штатов, в сопровождении диакона Фея и В. И. Бирбека глава Фондюлакской англиканской епископальной епархии епископ Ч. Графтон, приглашенный Преосвященным Тихоном в Россию для ознакомления на месте с русским Православием и установления личного контакта с выдающимися представителями Русской Церкви.

Престарелый епископ Графтон, говорит автор заметки, «снискал себе сердечную приязнь трех преемственных русских епископов в Штатах: Владимира [Соколовского], Николая [Зиорова] и Тихона» (там же. С. 1467–1468).

Заметим здесь кстати, что, между прочим, проезжая обратно в Америку через Лондон, епископ Графтон посещает здесь русского протоиерея, о. Евгения Смирнова, в беседе с ним восторженно отзывается о русских иерархах, с которыми ему приходилось соприкасаться в России. Естественно, что отзыв этот в значительной степени относится и к епископу Алеутскому и Северо-Американскому Тихону – близкому и уже давнему другу епископа Графтона ( Смирнов Евг., прот. Впечатления американского епископального епископа Графтона о России и Православной Русской Церкви // Церковные Ведомости. Прибавления. 1903. №44. С. 1717).

2.10.1903 г. епископ Тихон совместно с сонмом иерархов – членов Святейшего Правительствующего Синода и викариями Санкт-Петербургской епархии – принимает участие в торжественном отпевании и погребении тела скончавшегося епископа бывшего Полоцкого, Преосвященного Маркелла (Попеля), одного из крупных деятелей по воссоединению западнорусских униатов и произносит надгробное слово перед отпеванием почившего святителя.

Чин отпевания совершается в Исидоровском храме Александро-Невской лавры; в нем участвуют Экзарх Грузии архиепископ Карталинский и Кахетинский Алексий [Опоцкий], архиепископ Новгородский Гурий [Буртасовский], епископ Тихон, епископ Пермский Иоанн [Алексеев], епископ Гдовский Константин [Булычев], епископ Ямбургский Сергий [Страгородский], епископ Нарвский Антонин [Грановский] и епископ бывший Старицкий Павел [Поспелов].

Приводим текст надгробного слова, сказанного Преосвященным Тихоном:

Ныне отпущаеши раба Твоего,

Владыко, по глаголу Твоему с миром,

яко видесте очи мои спасение Твое.

(Лк.2:29–30).

Эти слова святого Богоприимца Симеона почивший святитель Маркелл (Попель) применял к себе еще 25 лет тому назад, когда он оставлял архиерейскую кафедру в Холме. Уже тогда он почитал главную задачу своей жизни исполненною, а себя – готовым отойти в иной мир. Но только ныне он велением Божиим он взят от среды нашей, и Дух и ему глаголет: блажени мертвии, умирающие о Господе. Ей, да почиют от трудов своих, дела бо их ходят в след с ними (Апок.14:13).

Какое же дело связано с именем почившего святителя?

Здешний стольный град мало знал Преосвященного Маркелла, хотя и прожил он в нем около 15 лет. Он прибыл сюда на склоне своих лет, со старческими немощами, вел здесь жизнь замкнутую и уединенную. Однако, не обинуяся можем сказать, что ныне мы погребаем деятеля исторического, святителя, имя которого неизгладимо вписано на страницы новейшей истории нашей Церкви и отечества; он принадлежал к избранникам Божиим, которым дано было совершить великие дела.

Преосвященный Маркелл родился в Галиции. Страна эта русская, но не принадлежит к Российскому государству, и насельникам ее приходится отстаивать свою веру и народность от вражиих посягновений стереть и то, и другое с лица Галицкой земли. На поприще борьбы за русскую веру и народность подвизался в родной Галиции и почивший святитель, когда был там учителем и священником; деятельность его была столь ревностна и плодотворна, что когда понадобились подобные же борцы и для Холмской Руси, он был одним из первых приглашен сюда (в 1867 году) русским правительством.

В то время как раз началось пробуждение русской народности в Холмщине и Подляшье. Край этот издревле был населен русскими православными людьми. Но находясь на рубеже с другим государством, хотя и славянского племени, но иной веры, русские подпали под власть более сильных поляков, и те задумали переделать их на польский лад. Зная, что русские черпают главные силы для сохранения своей народности в вере православной, поляки посягнули на это священное достояние и придумали для русских унию, единение с Римом, и навязывали ее всякими насилиями. Долго боролись православные люди против злосчастной унии, но сила на время превозмогла: уния была принята и началось постепенное, но неуклонное уничтожение русской веры и народности в Холмщине. Богослужение стало все более приближаться к католическому, из храмов начали выбрасывать иконостасы, заводить статуи, латинские изображения, употреблять органы; униатам внушалось, что вера их и латинян одно и то же, что они для удовлетворения своих духовных потреб легко могут обращаться к ксендзам, в костелы; самые церкви их нередко отдавались в аренду евреям. И такая работа по уничтожению русской веры продолжалась почти три столетия! Неудивительно, что после этого русская вера и народность, если и сохранилась в Холмщине, то лишь в виде едва тлеющей и готовой потухнуть искры.

Но вот эту потухающую искру задумали (после польского мятежа 1863 г.) раздуть в яркое пламя: возникло благое намерение освободить русский народ от польского гнета, пробудить в нем русское самосознание, восстановить обряд, обычай, язык. Для этой благодарной, но очень тяжелой работы и были вызваны деятели из Галиции и в числе их о. Маркелл. Здесь он быстро выдвинулся в ряду прочих, и ему поручались важные и ответственные дела по умиротворению смут, по разъяснению униатам необходимости восстановить прежний обряд. Вскоре он был поставлен во главе униатского духовенства и назначен администратором Холмской униатской епархии. Принимая это важное назначение, о. Маркелл высказал, что „тяжелые труды и многие скорби ожидают его на предстоящем поприще служения, но, невзирая на то, он выступает на этот путь с бодростию духа и готовностию принести все свои силы на алтарь Церкви и отечества”. И Бог благословил его труды таким успехом, что в короткий срок не только уния значительно освободилась от латино-польских наслоений, но даже во многих местах явилась мысль совсем оставить унию и присоединиться к Православной Церкви. Движение в пользу Православия, искусно и твердо направляемое о. Маркеллом, стало все более расти и в 1875 г. разрешилось присоединением около 200 тысяч холмских униатов к Православной Церкви. Тогда же о. Маркелл был посвящен во епископа и прожил в Холме еще четыре года, укрепляя воссоединившихся в вере православной; а всего он пробыл в Холме около 12 лет. Это была лучшая пора его жизни и деятельности. Сам он так о ней отзывался: „Двенадцать лет усиленного неусыпного труда; двенадцать лет удручающих душу опасений и розовых оживляющих надежд; но по милости Божией, труд увенчался успехом, опасения прошли мимо и надежды сбылись. Вековое заблуждение паствы моей рассеялось пред светом истины: уния, введенная насилием и хитростью, исчезла, как исчезает всякое дело обмана, Холмская Русь опять стала веровать, как веровали ее предки. „Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром, яко видесте очи мои спасение Твое”.

Вот это-то воссоединение Холмских униатов и есть то великое дело, которое совершено Преосвященным Маркеллом, которое стяжало ему благодарную память в роды родов и которое запишет имя его в историю Русской Церкви и государства.

И после Холма Преосвященному Маркеллу вверялись в управление епархии Подольская и Полоцкая, в которых некогда была уния; и в самом Святейшем Синоде, где он заседал последние 15 лет, особо живое и деятельное участие он принимал в вероисповедных делах западных епархий. Так до конца дней своих он оставался верен раз избранному и излюбленному делу просвещения бывших униатов.

Мы не перечисляем других архипастырских трудов почившего святителя, его забот о развитии проповедничества, церковного пения, школ, братств. Добрые плоды этих забот сохраняются и до днесь в тех епархиях, где он подвизался. Равно живет в них и добрая память о простом, сердечном отношении его к пастырям и пастве, о теплом, искреннем участии в их нуждах, о горячей любви и постоянной помощи родным и близким людям. В нем билось доброе и отзывчивое сердце, хотя по наружности почивший старец и казался суровым и замкнутым в себе. И самая замкнутость не вытекала ли у него из сознания того, что им уже совершено предназначенное ему Богом дело, и что он, как сам выражался, не здешний уже гражданин, а взыскует грядущего града в ином мире.

Ныне он и отозван в другой мир…

Помолимся же, братья, да упокоит Господь почившего святителя Маркелла в селениях праведных; да отпустит ему вся прегрешения вольные и невольные, яко несть человек, иже жив будет и не согрешит, и в таких великих и трудных делах, какое совершил почивший, нелегко избегнуть ошибок и прегрешений; но уповаем, по слову святого апостола, что почивший, яко обративый грешников от заблуждений, спасет душу от смерти и покрыет множество грехов (Иак.5:20).

Архиерейство его да помянет Господь Бог во царствии Своем всегда,ныне и присно и во веки веков. Аминь» (Речь перед отпеванием преосвященного епископа Маркелла // Церковные Ведомости. Прибавления. 1903. №41. С. 1567–1569).

Теперь продолжаем наши выписки о Преосвященном Тихоне.

28.11.1903 г. Преосвященный Тихон совместно с сонмом иерархов и в присутствии обер-прокурора Святейшего Синода К. П. Победоносцева принимает участие в чине наречения настоятеля Тифлисского Спасо-Преображенского монастыря и члена Грузино-Имеретинской Синодальной Конторы архимандрита Евфимия (Елиева) во епископа Алавердского (См.: Церковные Ведомости. Прибавления. 1903. №49. С. 1929–1930).

В ноябре же (?) месяце, в целях развития миссионерского дела среди инородцев своей Северо-Американской епархии, Преосвященный Тихон входит с мотивированным ходатайством в Святейший Синод, об открытии в Северо-Американской епархии Аляскинского викариатства с местопребыванием архиерея в г. Ситхе (Булгаков В. С. Настольная книга для священно-церковно-служителей. С. 1394; Ведерников А. В. Ревнитель церковного единства. С. 63).

29.11.1903 г. состоялось высочайшее утверждение доклада Святейшего Синода, – по представлению епископа Тихона, – об учреждении в Алеутской и Северо-Американской епархии кафедры викарного епископа, с присвоением ему именования «Аляскинский» и о бытии епископом Аляскинским наместнику Московского Чудова монастыря, архимандриту Иннокентию (Пустынскому).

30.11.1903 г. епископ Тихон совместно с сонмом иерархов участвует в хиротонии епископа Алавердского Евфимия (Елиева), происходящей в Троицком соборе Александро-Невской лавры (Высочайшие повеления // Церковные Ведомости. 1903. №49. С. 388).

12.12.1903 г. в зале заседаний Святейшего Правительствующего Синода епископ Тихон совместно с сонмом иерархов принимает участие в чине наречения архимандрита Иннокентия (Пустынского) во епископа Аляскинского.В своей речи нарекаемый, между прочим, возлагает надежду на дальнейшую помощь себе в предстоящих архипастырских трудах, на своего «умудренного опытом и богатого любовию начальника» (Церковные Ведомости. Прибавления. 1903. №51–52. С. 2023–2026). (Упование, которое этот ставленник успел основательно забыть через двадцать лет, когда он стал обновленческим «митрополитом» Киевским и воевал против Церкви и Святейшего Патриарха Тихона!..)

14.12.1903 г. в Санкт-Петербургском Казанском соборе, епископ Тихон совместно с сонмом иерархов принимает участие в хиротонии своего викария, епископа Аляскинского Иннокентия.

По окончании литургии, Первенствующий – митрополит Московский и Коломенский Владимир (Богоявленский) – обращается к новохиротонисанному епископу с краткой приветственной речью, после чего приветствует и вручает архипастырский жезл новохиротонисанному его Кириарх, епископ Алеутский и Северо-Американский Тихон (См.: Церковные Ведомости. Прибавления. 1903. №51–52. С. 2026).

15.12.1903 г. Экзарх Грузии архиепископ Карталинский и Кахетинский Алексий (Опоцкий) и епископ Алеутский и Северо-Американский Тихон на высочайшей аудиенции представляются императору Николаю II (Церковные Ведомости. 1903. №51–52. С. 399). Впоследствии в печати сообщалось, что «на приеме у себя Северо-Американского епископа Тихона, Государь император изволил показать в беседе с епископом свое близкое знакомство с ходом миссионерского дела в епархии, свой участливый интерес к нему и свое всемилостивейшее одобрение его» (Из Америки // Церковные Ведомости. Прибавления. 1904. №11. С. 407).

И, наконец, как упоминалось выше, 17.12.1903 г. последовало высочайшее повеление об увольнении епископа Алеутского и Северо-Американского Тихона во вверенную ему епархию (Высочайшие повеления // Церковные Ведомости. 1904. №1. С. 1).

По пути в Америку, 31.12.1903 г., в берлинской посольской церкви Преосвященный «совершает всенощное бдение накануне нового года и в само новолетие литургию» (см.: Церковные Ведомости. Прибавления. 1904. №9. С. 332).

Так в общих чертах (по данным печати) провел время в Санкт-Петербурге епископ Тихон при посещении им родины в 1903 году.

Высочайшее повеление о переводе архиепископа Ярославского и Ростовского Тихона на Виленскую и Литовскую кафедру состоялось 22.12.1913 г. Одновременно, тем же повелением, на место архиепископа Тихона в Ярославль переводится архиепископ Виленский и Литовский Агафангел (Преображенский).

Истинная причина этой рокировки так и осталась невыясненной вследствие того, что с одинаковой настойчивостью и достоверностью передавались в свое время факты, будто бы ее вызвавшие, причем, в некоторых случаях упор делается на архиепископа Агафангела (Преображенского), а в других – на архиепископа Тихона. Так это и осталось…

Таким образом, «Преосвященного Тихона [...] перевели на Виленскую кафедру, а в Ярославль прислали Виленского архиепископа Агафангела [Преображенского]. Это тоже достойнейший архипастырь [...] и причины такого перемещения были непонятны. Кажется, вмешался „Союз Руского Народа”, тогда весьма влиятельный в высшем духовном мире» (Рождественский А., прот. Святейший Тихон... С. 10–11 [См. наст. сб.]).

В Ярославле у архиепископа Тихона будто бы «были и столкновения. Одно из них произошло с ярославским губернатором, который добился перевода Преосвященного Тихона на другую кафедру. [...] Преосвященный Тихон стал архиепископом Литовским и Виленским» (Ведерников А. В. Ревнитель церковного единства. С. 67).

Архиепископ «Тихон [...] был переведен в Вильну вопреки своему желанию, вследствие столкновения с ярославским губернатором» (Московский церковный голос. 1917. №16. С. 1).

Архиепископ Виленский и Литовский Агафангел в свою очередь (по неофициальным данным) должен был покинуть свою кафедру из-за конфликта, происшедшего у него с мадам Кизиветтер, – влиятельной виленской дамой, которой он отказал в своем участии в крестном ходе и молебне у монумента графу М. П. Муравьеву, что было мадам Кизиветтер и ее окружением истолковано как антипатриотическая демонстрация со стороны правящего архиепископа.

Как бы то ни было, но высочайшее повеление состоялось, и двум архиепископам оставалось лишь выполнить его.

Проводы архиепископа Тихона из Ярославля происходили следующим образом (по свидетельству тогдашней печати).

12.01.1914 года «духовенство и граждане Ростова Великого прощались с архиепископом Тихоном. Слух о том, что в этот день сам архиепископ Тихон будет служить в соборе позднюю литургию, собрал еще до начала службы множество народу. Среди молящихся немало было духовенства из уезда, прибывшего проститься с Архипастырем. В 9 часов утра с соборной звонницы раздались густые звуки трехвекового старца благовестника „Сысоя”. Звал он ростовскую паству на последнюю совместную молитву с добрым Святителем. Архиепископ Тихон прибыл в собор в сопровождении Преосвященного Иосифа [Петровых] и был встречен служащим духовенством. В 10 часов началась литургия. Богослужение было на редкость торжественное. В архиерейском служении участвовали: Ростовского Богоявленского монастыря архимандрит Николай, Борисоглебского монастыря архимандрит Власий, Варницкого монастыря архимандрит Корнилий [Попов; впоследствии обновленец, а затем митрополит Горьковский. – Сост.], Николо-Улейминского монастыря архимандрит Амвросий, Алексеевского монастыря архимандрит Птоломей, настоятель Ростовского собора протоиерей А. Троицкий, настоятель Ростовского Петровского монастыря иеромонах Валентин, смотритель Ростовского духовного училища священник И. Карташов и священники собора С. Розов и А. Чуфаровский. Во время литургии были рукоположены: во иерея диакон А. Малиновский и во диакона псаломщик В. Никольский. По окончании литургии Архипастыри и все городское духовенство вышли на середину храма (для) совершения молебного пения. Перед началом молебна настоятелем Ростовского собора протоиереем А. Троицким был прочитан адрес Ростовского духовенства. […]

По прочтении адреса архиепископу Тихону духовенством поднесена была ценная панагия с частями св. мощей Ростовских угодников Леонтия, Исаии, Игнатия и Димитрия. Возложив панагию на себя, архиепископ Тихон обратился к ростовской пастве с прощальным словом. […]

С глубоким вниманием слушали все присутствовавшие в храме прощальные слова Архипастыря. У многих на глазах видны были слезы. В конце молебна протодиаконом И. Саввинским было возглашено многолетие государю императору, Святейшему Синоду, архиепископу Агафангелу [Преображенскому], архиепископу Тихону и епископу Иосифу [Петровых]. И сам архиепископ Тихон возгласил многолетие всему освященному собору и гражданам Богоспасаемого града Ростова... Служба кончилась. Густой вереницей тянулись богомольцы к Владыке получить от него святительское благословение…

Всем служащим литургию и многим почетным гражданам г. Ростова в покоях настоятеля собора был предложен обед. Во время обеда Преосвященный Иосиф сказал глубоко трогательное слово. Выступали с речами и другие ораторы... Многие плакали, не скрывая своих слез. Растроган, видимо, был и сам Владыка. В его всегда ласковом взоре светилась тихая печаль отца, прощающегося с милыми сердцу детьми. Но вот трапеза кончена. Благословив присутствующих, архиепископ Тихон в сопровождении Преосвященного Иосифа и многочисленного духовенства отправляется на станцию для следования в Ярославль... С соборной звонницы пронесся прощальный звон колоколов. Вздыхал своей могучей грудью „Сысой”, бархатными стонами рыдал Полиелейный, пел прощальную песнь Лебедь, плакали детскими голосами зазвонные...

Проводить Владыку на вокзал прибыло много духовенства и граждан города Ростова. Всем хотелось последний раз взглянуть на Владыку, услышать его ласковое слово. Печаль видна была на всех лицах. Подошел поезд. Владыка вошел в вагон. Под пение многолетия поезд тихо двинулся. Провожающие долго смотрели вслед, пока поезд не скрылся из глаз» (Прощание архиепископа Тихона с ростовской паствой // Ярославские епархиальные ведомости. 1914. №11. С. 232–233, 235–236).

«В воскресенье 19 января [1914 г., в Ярославле. – Сост.] Высокопреосвященный Тихон совершал в Крестовой церкви Спасского монастыря прощальную литургию. Владыке сослужили: епископ Угличский Иосиф [Петровых], епископ Рыбинский Сильвестр [Братановский], три архимандрита, несколько протоиереев, наместник Толгского монастыря о. Серафим [Самойлович; впоследствии архиепископ и Заместитель Патриаршего Местоблюстителя. – Сост.] и два иеромонаха. Богослужение отличалось особой торжественностью. Архиерейским хором под управлением о. В. Зиновьева исполнялись песнопения Кастальского, Чайковского и другие. За богослужением присутствовали: губернатор граф Д. Н. Татищев, вице-губернатор В. П. Кисловский, губернский предводитель дворянства князь И. А. Куракин, военные и гражданские чины, городской голова П. П. Щапов, товарищ гор. головы В. С. Лопатин, гласные городской Думы, председатель губернской земской управы Л. А. Каратыгин, дамы городского общества, члены общества хоругвеносцев. Обширная Крестовая церковь была переполнена до тесноты. Масса богомольцев не могла попасть в храм. Галереи и монастырский двор были усеяны народом. По окончании литургии Владыка Тихон разоблачился и в мантии голубого цвета вышел на амвон. Здесь ему одним из протоиереев города был прочитан адрес от духовенства и старост городских церквей и поднесена митра. Растроганный Владыка благодарил духовенство и старост за выраженные чувства и подношение […]

К речи Архипастыря внимательно прислушивается собравшийся в церкви народ. На многих лицах слезы. По окончании речи Владыка опускается на колени и кланяется духовенству и народу, а затем прощается и благословляет всех. Хор в это время исполняет ему „Патриаршее многолетие” (XVII в.) [!! – Сост.]. Создается особо трогательное настроение. Благословение народа продолжается почти два часа.

В покоях Владыки собрались депутации. Их много. Первый адрес читается губернатором графом Д. Н. Татищевым, второй от городского управления читается П. П. Щаповым, от Духовной Консистории, Братства Святителя Димитрия и много, много других. Почти во всех адресах отмечается доброта, простота, доступность Владыки для каждого. Высокопреосвященный Тихон благодарил за приветствия и подношения: панагию, посох, мантию, четки, иконы и пр. Приветствия носили искренний, сердечный характер […]

В честь архиепископа Тихона в помещении губернского земства состоялся прощальный обед, на котором присутствовали губернатор, вице-губернатор, губернский предводитель дворянства, городской голова, члены городской управы, председатель губернской земской управы, епископы Иосиф и Сильвестр, генералы В. Г. Веселаго и Д. А. Долгов, профессора В. Н. Ширяев и А. И. и И. И. Успенские, полковник В. В. Витковский, архимандрит Корнилий [Попов; упоминавшийся выше. – Сост.], много гласных городской Думы и целый ряд других лиц, всего около 70 человек.

Прощальные речи произнесены губернатором Д. Н. Татищевым, князем И. А. Куракиным, товарищами городского головы В. С. Лопатиным и С. Д. Чистяковым. Последний, как хорошо знающий условия жизни западного края, в своей речи выяснил, что в новой епархии Преосвященный] Тихон сумеет стяжать себе любовь и симпатии туземного населения» (Проводы архиепископа Тихона // Ярославские епархиальные ведомости. 1914. №6. С. 117–119).

В этот же день, «при прощании с архиепископом Тихоном члены Епархиального Училищного Совета подносят ему приветственный адрес.

„Члены местного Отдела Палестинского Общества, проживающие в г. Ярославле, и сотрудники по устройству Палестинских вечеров, явившись в полном составе во главе с господином] Товарищем Председателя Отдела, Ярославским вице-губернатором В. П. Кисловским, сочли своим непременным и приятным долгом почтить бывшего своего председателя особым адресом, напечатанным в виде свитка и заключенным в сафьяновый тисненый золотом футляр голубого цвета с соответствующей надписью. По уполномочию господина] товарища председателя, адрес был прочитан действительным пожизненным членом Ярославского Отдела Палестинского Общества В. А. Андронниковым...”

По прочтении адреса растроганный Владыка в теплых выражениях благодарил всех» (Прощание членов Ярославского Отдела Императорского Православного Палестинского общества с архиепископом Тихоном, бывшим Ярославским, а ныне Литовским и Виленским // Ярославские епархиальные ведомости. 1914. №39. С. 817–819).

«В архиерейские покои для принесения Владыке прощального приветствия от Епархиального Ионафановского училища, вместе с депутациями от других учреждений явились: о. председатель Совета священник И. К. Миртов, начальница О. М. Ликвентова и инспектор классов А. Г. Котельский. Начальница училища вручила Владыке вышитый золотом и шелками образ св. Николая Чудотворца собственной училищной работы, а инспектор классов произнес [...] речь» (там же).

По выслушании речи, Владыка благодарит за выраженные чувства кратким ответным словом.

Здесь обращаем внимание читателя на то, что речь инспектора классов А. Г. Котельского, ярко выражающая духовную сущность архиепископа Тихона как Святителя и Архипастыря-администратора, кроме того и главным образом содержит в себе совершенно необычайные слова очень знаменательного, пророческого характера, полностью сбывшиеся впоследствии. Это и послужило причиной к полному воспроизведению речи здесь…

Вот ее полный текст.

«Ваше Высокопреосвященство,

Милостивейший Архипастырь и Отец!

В настоящий торжественный и печальный час Епархиальное Ионафановское училище не может оставаться безгласным, холодным зрителем того, что здесь совершается... Ибо, если говорят, что радость отверзает, а печаль смыкает уста, то бывает и так, что тяжелая утрата ищет себе выхода и облегчения в слове…

Епархиальное Ионафановское училище просит Вас, Владыко, принять сей образ Святителя Николая Чудотворца. Святитель Николай Мир Ликийский в церковных песнопениях изображается: „правило веры и образ кротости”, „свидетельство ваше светлость лица твоего душевное незлобие“, еще: „всех пристанище и заступник, скорбных утешитель, сущих в бедах прибежище”, „милости превеликия сокровище”. В благоговейном удивлении пред высотою христианских подвигов Святителя Церковь величает его „ангелом на земли, Святителей благолепием”.

Простите, Владыко, если я дерзну сказать, но я думаю выражу общие чувства, что Ваша светлая личность слагается из таких черт и душевных расположений, которые в дивной гармонии составляют чарующий образ Архипастыря, носителя человеколюбивого и долготерпеливого духа Христова, истинную красу наших иерархов. В этом – полагаю – заключается тайна того нравственного обаяния, которое Вы возбуждали во всей Вашей пастве, без различия званий, состояний и направлений, что показывает и настоящее собрание, слившееся „в одну душу” в чествовании Вашего отбытия из епархии.

Мы должны отметить под Вашим благодатным правлением, счастливейший период в жизни училища: завершение его учебного строя чрез расширение предметов общего образования и открытие педагогических 7 и 8 классов, лучшее обеспечение административно-педагогического персонала и внешнее благоустройство чрез сооружения общежития, а также и процветания Покровского Братства, которое встало на ноги и развило посильно-широкую благотворительную деятельность благодаря Вашему непосредственному участию в делах его и особенно Вашим ежегодным щедрым жертвам. Вы оказывали нам такое доверие, которое нас трогало иногда до глубины души, и предоставляли широкий почин нашим начинаниям, Вашим ласковым ободряющим словом поддерживая нас в минуты уныния и Вашими руководственными указаниями, мягко умиротворяющим влиянием направляя деятельность всех к истинному благу учебного заведения и епархии... Мы шли к Вам с нашими делами и, приближаясь к Вам, находили в Вас, Владыко, не высоко официального начальника, а снисходящего к нам с высоты святительского престола человека, способного переживать с нами наши радости и огорчения, и уходили от Вас всегда с обновленной душой; так Вы скоро стали для училища близким, дорогим Архипастырем, разлука с которым повергает нас в истинную скорбь, заставляя чувствовать свое сиротство... Ибо и мы должны применить к себе, что некогда сказал апостол Павел христианам: „Многи пестуны имате о Христе, но не многи отцы” (1Кор.4:15).

Но очевидно, такова воля Божия. Смиренно преклоняясь пред волею Божьего провидения, мы, однако, лелеем отрадную надежду, что она направляет Вас ведомыми Ему путями к благу Вашему и Святой Церкви и поведет Вас, со временем, от славы к славе, от чести к чести до почестей вышнего звания, когда должен осветить Церковь лучезарный образ Ваших добродетелей, как тот евангельский светильник, который не скрывают под спудом, но поставляют на свещнице, чтобы он больше осветил храмину (Мф.5:15). Может быть, в живительных лучах этого света нам суждено ощутить благодатное веяние новой пробуждающейся жизни – это мучительно чаемой весны в нашей отечественной Церкви... [разрядка наша. – Сост.].

Не откажите, дорогой Владыко, принять от училища сей образ работы наших детей и их воспитательниц, с горячими молитвенными пожеланиями: да сохранит Вас Господь, предстательством великого угодника Христова, ко благу Святей Православной Церкви и утешению всех чтущих и любящих Вас чад Вашей бывшей паствы в Ионафановском училище» (Прощальное приветствие Высокопреосвященнейшему Тихону от Епархиального Иоанафановского училища // Ярославские епархиальные ведомости. 1914. №7. С. 139–141).

Наконец, в понедельник 20.01.1914 г. «архиепископ Тихон выехал к месту нового своего служения. В 4 часа дня, в Спасском монастыре, в храме св. благоверных князей был совершен напутственный молебен, который служили Преосвященный Иосиф, Преосвященный Сильвестр в сослужении многочисленного духовенства. По окончании молебствия иеродиаконом о. Феодором были возглашены многолетия. Затем Владыка Тихон произнес многолетие гражданам Ярославля и всей ярославско-ростовской пастве. После этого епископ Сильвестр сказал напутственное слово, в котором отметил деятельность Владыки за время его служения в Ярославской епархии. Высокопреосвященный Тихон ответил на это слово еще раз, призвав благословение Божие на ярославскую паству. Хор пел Владыке многолетия. Переполнявший храм народ подходил к нему за благословением.

Во дворе выстроились воспитанницы епархиальных женских учебных заведений, весь двор запружен народом. У ворот монастыря оркестр военной музыки; от монастыря до самого московского вокзала выстроены шпалерами войска. Масса народа.

Наступило время отъезда. Архиепископ выходит из покоев и благословляет собравшихся воспитанниц и народ, а затем вместе с Преосвященным Иосифом садится в экипаж, который тихо направляется из монастыря. Музыка заиграла „Коль славен”, загудели колокола. Звон разрастался по всему городу. Впереди едет и. д. полицмейстера Д. Д. Подгородников, затем следует губернатор гр. Д. Н. Татищев, за ним экипаж архиепископа. Владыка Тихон во все время пути благословляет войска и народ.

Около вокзала, в вокзале и на платформе тысячи народа. В парадных комнатах вокзала собрались проводить Владыку представители города и администрации. В 6 час. веч. Владыка направляется к вагону. Оркестр играет „Коль славен”. До отхода поезда Владыка стоит на площадке вагона, беседует с провожающими, благодарит за оказанное ему внимание.

Последний звонок. Звуки музыки мешаются с прощальными напутствиями. Снимаются шапки, военные взяли „на караул”. Владыка кланяется и благословляет народ. Женщины плачут, видны крестящие поезд руки. Колокольный звон разлился в теплом, почти весеннем воздухе. До Рыбинска архиепископа Тихона сопровождает епископ Сильвестр (Братановский). Народ стоит на платформе до тех пор, пока поезд не скрывается из глаз, а затем постепенно начинает расходиться, делясь воспоминаниями об уехавшем Архипастыре.

Старожилы не запомнят, чтобы Ярославль провожал с такой единодушной признательностью кого-либо из своих Архипастырей...» (Проводы архиепископа Тихона // Ярославские епархиальные ведомости. 1914. №6. С. 119–120).

Так град Ярославль расстался со своим любимым Архипастырем.

Приведем еще несколько выписок из тогдашней церковной печати, связанных с перемещением Владыки Тихона на новую кафедру и характеризующих отношение к нему со стороны ярославской паствы.

«Его провожали в 1913 г. [...] с непритворными слезами, избрав почетным гражданином г. Ярославля, каковая честь редко выпадала на долю наших святителей. На прощание архиепископ Тихон все, что имел, раздал на разные благотворительные учреждения» (Православный календарь на 1918 г.).

В связи с отъездом архиепископа Тихона к месту своего нового служения, в Вильну, Ярославская городская Дума учреждает в высших городских училищах 6 стипендий имени Владыки (Кронштадтский пастырь. 1914 [?]).

«Ярославцы с неподдельной нежностью называли его „ясным солнышком”. Град Ярослава Мудрого так полюбил своего доброго и мудрого архипастыря, что при расставании с ним оказал ему совершенно исключительную честь, избрав его „почетным гражданином” г. Ярославля» (Иоанн (Поммер), архиеп. [Акты... С. 381]).

«Проводы Преосвященного Тихона в Ярославле были необычайно трогательны; всеобщая любовь и уважение к нему ярославцев сказались в том, что городская дума избрала его почетным гражданином Ярославля, – отличие, не выпавшее на долю ни одному, кажется, из тогдашних архиереев» (Рождественский А., прот. Святейший Тихон... С. 11).

«Случай избрания епископа почетным гражданином города является чуть ли не единственным в истории Русской Церкви. Высокопреосвященный Тихон пользовался, как известно, глубоким уважением и любовью ярославской паствы» (Хроника церковно-общественной жизни // Вестник Виленского Свято-Духовского братства. 1914. №20. С. 422).

«Вернувшись из Америки в Россию на кафедру Ярославскую, в 1907 г., в период начавшейся политической и церковной реакции, он явно уклонился от добровольно принятой на себя большинством тогдашнего русского епископата [...] неблагодарной задачи решительной борьбы с обществом за царское и епископское самодержавие. Он с решительным и нескрываемым отрицанием относился ко всем преследованиям со стороны церковной власти лиц духовного ведомства за политические и церковно-общественные воззрения и настойчиво не принимал никакого участия в монархических организациях; на последней почве, насколько нам известно, у него произошло столкновение с ярославским губернатором, вследствие которого он и был переведен на Литовскую кафедру; ярославское общество приняло сторону архипастыря и выразило ему сочувствие избранием его гражданином Ярославля» (Первый Московский архипастырь по свободному избранию клира и мирян // Богословский вестник. 1917. Июнь-июль. С. 138).

(Эта выписка, написанная в 1917 году после Февральской революции кем-то из церковных «либералов», знаменательна в том отношении, что всего через пять лет будет «бить по устам» своих авторов с их злостными клеветническими инсинуациями, направленными против Святейшего и Православной Русской Церкви.

Увы! Если начать планомерные археологические раскопки в пластах первоначальной «революционной» печати, подобных отзывов будет обнаружено немало…

Обращаем на это внимание будущего исследователя.)

Говоря о митрополитах Питириме (Окнове) и Макарии (Невском) как о «распутинцах», автор здесь, по-видимому, несколько увлекается. Если о первом из них, действительно, установилась прочная репутация «распутинца», что и подтвердилось до некоторой степени при назначении его на Петроградскую кафедру, то митрополит Макарий (Невский) совершенно никакого (а тем более «близкого») отношения к Распутину не имел. Эту клевету на него (как и на множество других, неугодных им лиц) распространяли разного рода леваки через свою прессу, почти совершенно свободную от опеки какой бы то ни было цензуры в предреволюционные годы. Митрополит категорически опроверг возведенную на него клевету в своем известном открытом письме «к собратьям-епископам», написанном им в виде протеста против удаления его с московской митрополичьей кафедры маньяком В. Н. Львовым. В свое время письмо это было широко обнародовано в печати.

Основывать связь митрополита Макария с Распутиным только на том факте (а других нет!), что тот и другой появились в столицах, прибывши из далекой Сибири, слишком фантастично…

По своим общественным, политическим воззрениям митрополит Макарий, как это всем известно, был ярко выраженный и последовательный консерватор (и наверное – монархист). Этого было вполне достаточно. И не нужно ему было быть «распутинцем», чтобы являться постоянной мишенью для всяческих инсинуаций разного рода леваков, включая, конечно, и церковных.

Относительно Распутина ограничимся следующими краткими замечаниями.

Указание на содействие епископа Феофана (Быстрова) продвижению Распутина в высшие придворные сферы [см.: Вениамин (Федченков), митр. На рубеже двух веков. М., Отчий дом, 1994. С. 133–134. – Ред.], неоднократно встречающееся в печатных данных о Распутине, подтверждает в своих мемуарах и протопресвитер о. Г. И. Шавельский.

По этому поводу он пишет:

«История восхождения Распутина к „славе” была такова.

В начале нашего столетия [...] среди друзей епископа Феофана [Быстрова] был священник Роман Медведь, почти однокурсник его по Академии [известный в Москве в 1920 гг., при Патриархе Тихоне. – Сост.], очень способный, хоть и очень своеобразный человек. Этот отец Медведь паломничал от времени до времени по монастырям, встретил в одном из них Распутина, узрел в нем Божьего человека и затем поспешил познакомить с ним епископа Феофана. Последний [...] в свою очередь, познакомил его с великой княгиней Милицей Николаевной.

Распутин стал посещать дом великого князя Петра Николаевича, а затем и дом его брата великого князя Николая Николаевича. Обе эти семьи в ту пору увлекались духовными вопросами. […]

Обе сестры великие княгини [„Анастасия и Милица Николаевны – дочери Черногорского короля”, примеч. о. Г. И. Шавельского. – Сост.], были тогда в большой дружбе с молодой императрицей, еще более их мистически настроенной. Они ввели в царскую семью нового „пророка” и „чудотворца” Григория Распутина.

Скоро „пророк” занял в царской семье такое положение, что смог навсегда отстранить от нее разочаровавшихся в нем своих прежних покровителей: и великих княгинь и епископа Феофана» (Шавельский Г. И., протопр. Воспоминания... Т. 2. С. 50–51).

Конец Распутина. В Петрограде, в ночь с 16 на 17 декабря 1916 года, на Мойке 94, во дворце кн[язя] Юсупова, совершается убийство «старца» Григория Ефимовича Распутина-Новых (род[ился] в 1871 г. По другим данным «в 1864 или 1865 году» (Последний временщик последнего царя / Публ. А. П. Сидорова // Наука и жизнь. 1965. №6. С. 100–107). Убийство организовано и совершается В. М. Пуришкевичем, князем Ф. Ф. Юсуповым-Сумароковым-Эльстон и великим князем Димитрием Павловичем.

Мотив убийства: спасение монархии от разложения и унизительного общения с «развратником», «хлыстом» и «мужиком» Распутиным.

«Труп „старца” по извлечении из реки поздно вечером был перевезен в Чесменскую богадельню (за Московской заставой), где было произведено вскрытие. В 4 часа утра викарий Вятской епархии епископ Исидор (Колоколов)¹⁹⁸, в последнее время друживший с Распутиным и через это пользовавшийся большим вниманием Царского [Села. – Сост.] [...] совершил литургию и отпевание. Затем тело было перевезено на грузовике в Царское Село, где возле устраивавшегося Вырубовой приюта для инвалидов было погребено духовником их величеств, протопресвитером А. П. Васильевым¹⁹⁹ [расстрелянным, кажется, в конце 1918 или начале 1919 г. в Петрограде. – Сост., расстрелян 05.09.1918. – Ред.].

Царь, царица, наследник и царевны присутствовали при погребении...» (Шавельский Г. И., протопр. Воспоминания... Т. 2. С. 251–252).

«Брошенный в Неву труп был выловлен поднятой на ноги полицией, перевезен в Царское Село и тайно [? – Сост.] похоронен Александрой [Федоровной. – Сост.] [...] вблизи царского дворца...» (Горев М. Последний святой. С. 237).

Как говорили впоследствии, в действительности отпевание Распутина совершали: епископ бывший Михайловский (викарий Рязанской епархии), Исидор (Колоколов; в 1918 году расстрелянный будто бы за свою прошлую связь с двором)²⁰⁰, в сослужении архимадритов Иерофея (Померанцева)²⁰¹ и Досифея (Степанова)²⁰².

Труп Распутина после революции будто бы был вырыт из могилы, сожжен и прах развеян по ветру. (Горев М. Последний Святой. С. 237; Палеолог Морис. Распутин: Воспоминания. М., 1923. С. 120; Шавельский Г. И., протопр. Воспоминания... Т. 2. С. 233–264).

По отзывам современников, церковно-мыслящие люди следующим образом реагировали на убийство Распутина:

«Отъезд мой из Луцка совпал со следующим обстоятельством. Я приехал на вокзал, купил газету, развернул ее – и вижу заголовок: „Убийство Распутина”... Первое впечатление, которое не изгладилось и впоследствии – вздох облегчения. Темная сила отошла...» (Евлогий,митр. С. 259).

«Я знаю достоверно, что когда убит был Распутин, даже весьма благочестивые духовные лица, конечно, не делавшие на нем карьеры, искренно перекрестились» (Булгаков С. На пиру богов. С. 35).

Закончим эту заметку о «распутинцах» и Распутине, небольшой выдержкой из трудов того же автора, посвященной анализу внутреннего, идейного, так сказать, смысла «распутинства» в широком его понимании.

«Самое мучительное было связано с Распутиным и его влиянием. О действительном характере этого влияния много врали и спорили. Чаще всего приплетали всякую грязь, которой я не верил, но совсем почти не знали действительной причины его силы, – именно болезни наследника и рокового и таинственного влияния на ход этой болезни (и даже мне, который, как отец, должен был бы это понимать, не приходило в голову никогда, каким непрестанным и скрытым мучением, обессиливающим и терзающим была для царской четы неизлечимая болезнь единственного сына).

Я никогда не видел Распутина. Услышал о нем впервые в 1907 г., в бытность членом 2 Государственной] Думы, от М. А. Новоселова, который тут же выразил и сомнение в мистической доброкачественности этого совершенно особого человека. Тогда же я познакомился и с архимандритом Феофаном [Быстровым], который позднее сыграл столь роковую роль в знакомстве Распутина с царской семьей. О Распутине заговорили несколько лет спустя, и тогда же М. А. Н. [Михаил Александрович Новоселов. – Сост.], со свойственной ему ревностью о вере, начал собирать материалы о нем и готовить печатное его обличение, однако, задержанное полицией. Затем Распутин был ранен и удалился в Сибирь [точнее: был ранен в Сибири, Гусевой, летом 1914 г. – Сост.], но с начала войны влияние его опять стало колоссально. Теперь степень этого влияния выясняется из писем царицы, но и тогда, во время войны, оно было общеизвестно и приукрашивалось, разумеется, слухами об измене. Газеты были полны намеками, сообщениями, выпадами относительно „темной силы”, тем более что она давала себя знать ощутительно и в церковной жизни (удаление Самарина, опала митрополита Владимира Богоявленского, возвышение епископа Варнавы Накропина, Питирима Окнова). Это был позор, позор России и царской семьи, и именно как позор переживался всеми, любившими царя и ему преданными. И вместе с тем это роковое влияние никак нельзя было ни защищать, ни оправдывать, ибо все чувствовали здесь руку диавола. Про себя я государя за Распутина готов был еще больше любить, и теперь вменяю ему в актив, что при нем возможен был Распутин, но не такой, какой он был в действительности, но как постулат народного святого и пророка при царе. Царь взыскал пророка, говорил я себе не раз, и его ли вина, если вместо пророка он встретил хлыста. В этом трагическая вина слабости Церкви, интеллигенции, чиновничества, всей России. Но что это царь в наши сухие и маловерные дни возвысился до этой мечты, смирился до послушания этому „Другу” (как в трагическом ослеплении зовет его царица), это величественно, это – знаменательно и пророчественно. Если Распутин грех, – то всей Русской Церкви и всей России, но зато и самая мысль о святом старце, водителе монарха, могла родиться только в России, в сердце царевом. И чем возвышеннее задание, чем пророчественнее, тем злее пародия, карикатура, тем ужаснее падение. Таково действительное значение «распутинства» в общей экономии духовной жизни русского народа. Но тогда это был самый страшный тупик русской жизни и самое страшное орудие в руках революции. Этого не понимали легкомысленные попы, как Востоков, пошло игравшие в демагогию на распутинской теме, но это отлично сознавали мои друзья, которые вели через Елизавету Феодоровну скрытую борьбу с Распутиным при дворе, когда А. И. Гучков просил их дать материалы о Распутине для „запроса” в Государственной] Думе и они отказались дать эти сведения. Они не хотели революции, которой хотели все злорадствовавшие о Распутине» (Булгаков С. Н. Автобиографические заметки. Париж, 1946. С. 84–86).

Фраза, начинающаяся словами «Великое церковное торжество происходило в Успенском соборе...» и далее, – не соответствует действительности.

Торжество, конечно, происходило, но народ не только не «наполнял Кремль» (и тем более Красную площадь), но срочно были приняты все возможные административно-полицейские меры к тому, чтобы не допустить в Кремль и тех, сравнительно немногих людей, которые (по предварительной договоренности с комендатурой Кремля) были снабжены специальными соборными пропусками для присутствования в Успенском соборе на торжестве настолования Патриарха.

Что же касается крестных ходов, то и здесь дело обстояло совершенно иначе, чем описывается. Никаких крестных ходов «изо всех московских церквей» в этот день также не было. По окончании литургии с чином настолования в Успенском соборе был совершен крестный ход лишь из этого собора в Чудов кафедральный монастырь и – обратно.

По-видимому, автор здесь путает обстановку, сопровождавшую торжество интронизации с проектировавшимися при этом обще-московскими крестными ходами с действительно бывшими обще-городскими крестными ходами в Москве, состоявшимися в разное время, в 1917 и 1918 годы, по различным поводам. Один такой – грандиозный – крестный ход был устроен в связи с открытием Поместного Собора (15.08.1917); другой – не менее грандиозный, – явился протестом народа против начавшегося похода со стороны новой гражданской власти на Русскую Церковь (28.01–10.02.1918). Третий – состоялся в связи с чудом, происшедшим с образом святителя и чудотворца Николая на Никольской башне Кремля (9–22.05.1918).

Второй из этих крестных ходов был особенно грандиозным. Вызванный появлением декрета о так называемом отделении Церкви от государства, вернее о всестороннем ущемлении и угнетении Церкви, Ее полнейшем внешнем (физическом) разрушении и низведении до положения нелегальной «контрреволюционной» организации, стоящей естественно вне закона, второй из этих крестных ходов был настолько внушительным и впечатляющим, что новое правительство нашей страны поспешило принять все самые радикальные меры к тому, чтобы они более не могли повторяться в будущем…

Московский крестный ход состоялся 28.01(10.02). 1918; впечатление о нем очевидца и участника изложено в нашем Сборнике.

Накануне по всей Москве расклеивается, а также печатается в большевистской прессе Обращение Президиума Совета Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов г. Москвы и Московской области, направленное против обще-московского крестного хода, возглавляемого Святейшим Патриархом Тихоном.

Автор обращения – небезызвестный Емельян Ярославский (Губельман) (См.: Ярославский Е. О религии. С. 17–18).

Это обычное, демагогическое «поучение» наших, так называемых «безбожников», «полное упреков по адресу Православной Церкви», между прочим, утверждает, что Церковь восстала [? – Сост.] не против нарушения Ее свободы, ибо де свобода Церкви никогда не была и не будет нарушена, а против того материального ущерба, который причинит всему духовенству и монашеству декрет об отделении Церкви от государства.

Крестный ход в этой прокламации трактуется как демонстрация протеста.

«Около советских объявлений – группы горожан. Быстро возникают летучие митинги. К советскому воззванию отношение у большинства резко отрицательное. На летучих митингах говорят о гонениях на Церковь» (Церковные Ведомости. Прибавления. 1918. №3–4. С. 161).

Однако совершенно напрасно лез из кожи вон этот Емельян Ярославский и его присные – крестный ход в Москве принял небывалые размеры и прошел с необычным подъемом, оставив о себе в москвичах, участвовавших в нем, незабываемо радостное воспоминание, как о редчайшем церковном торжестве.

И вообще надо сказать, что все крестные ходы тех лет, как столичные, так и провинциальные, являясь единственным возможным и легальным средством протеста против начинавшейся расправы с Церковью, носили необычайно героический жертвенный характер. Эти совершенно безобидные религиозные шествия в те времена нередко являлись мишенью для озверевших представителей местной власти не только в переносном, но и в самом прямом смысле этого слова. В какой-то отрезок времени расстрел крестных ходов являлся вполне обычной нормой, так как они и печатно, и устно трактовались как «контрреволюционные демонстрации», подавлять которые необходимо любыми средствами.

И – подавляли!

Петроградский крестный ход состоялся на неделю раньше и наделал немало суматохи в Смольном, где на первых порах пристроилась новая государственная власть.

Председатель «комнаты №75» Смольного дворца (будущей ВЧК), Владимир Димитриевич Бонч-Бруевич принимает соответствующие меры для спасения революции от угрозы ей со стороны крестного хода и Петроградского митрополита Вениамина (Казанского).

Впоследствии он вспоминает с обычной для него развязностью.

«Я не дозвонился митрополиту, а соединился с каким-то архиереем, который как раз позвонил мне по поводу того, что они хотят устроить крестный ход по Невскому от Исаакиевского собора до Невской лавры, и что он требует разрешения. Я ответил ему, что требовать он может у себя в приходе от своих дьячков и попов, а в Смольный ему надо обращаться с просьбой, так как здесь заседает законное рабочее правительство, что на первый раз я не ставлю ему в вину его некорректность, отнеся ее к его плохому семинарскому воспитанию. Сказал, что крестный ход правительство разрешает совершенно свободный, и если в нем будет не 200000, как он говорит, а даже миллион людей [цифра близкая к тому, что было. – Сост.], то для нас это [будто бы! – Сост.] совершенно безразлично, и что я ему гарантирую полную безопасность крестного хода по всем улицам Петрограда, но со своей стороны его официально обязываю, как главного командира этой процессии, взять на себя ответственность за полный порядок внутри самой процессии.

– Как! – возопил он по телефону мне в ответ. – Я должен взять на себя обязательство за порядок в крестном ходе, да как же я могу это сделать?..

– Это меня не касается, – ответил я ему, – правительство разрешило свободу религиозных процессий, но под строгой ответственностью их организаторов. То время, когда урядники, полицейские и жандармы охраняли порядок в крестных ходах, минуло безвозвратно, и вам остается только одно – заменить этих представителей полиции вашими многочисленными монахами, дьяконами, священниками, расставить их по всему крестному ходу для наблюдения за порядком. И предупреждаю вас, что если внутри процессии произойдут какие-либо недоразумения или столкновения, то вы вместе с вашими благочинными и другими вашими начальствующими лицами ответите перед законной властью [вот как запугал!! – Сост.].

Я слышал по голосу архиерея, что он был чрезвычайно недоволен этим моим разговором с ним, перепуган и почти готов отказаться от крестного хода [какое болезненное, исступленное самомнение! – Сост.]. Я тут же ему сообщил официально для передачи митрополиту по поводу воззваний Патриарха Тихона и сказал ему, что если в крестном ходу будут раздаваться подобные листки, то арестовывать будут не тех, кто их берет, а тех, кто их раздает, и близь идущее наблюдающее за порядком духовенство, в каком бы чине оно ни было и в какой бы мундир ни было одето.

Крестный ход состоялся, но в нем участвовало, конечно, не двести тысяч²⁰³. На всем пространстве его шествия, особенно на перекрестках улиц, были поставлены вооруженные отряды красной гвардии, которые должны были наблюдать, чтобы никто из толпы, не находившейся в крестном ходу, не помешал бы его шествию, чтобы никто не произносил каких-либо оскорбительных речей, насмешек над священными предметами культа и т. д. На всем пространстве шествия крестного хода было арестовано восемь человек, которые пытались своими провокаторскими выступлениями нарушить порядок и вызвать столкновение групп населения, и эти восемь человек были доставлены к нам в Смольный в 75 комнату для следствия и суда.

В свою очередь, чтобы воспользоваться этим крестным ходом для агитационных целей, мы отпечатали воззвание к гражданам, в котором подробно разъяснили им о советском правительстве и о тех законах, которые оно издало и будет издавать. Мне хотелось, чтобы эта самая некультурная, самая серая толпа [пример „аристократического” понятия о верующих русских людях со стороны „научных атеистов” и „демократов”! – Сост.], которая шла за духовенством в крестном ходу, познакомилась бы с сущностью декрета об отделении церкви от государства. Эти прокламации мы широко раздавали в крестном ходу...» [!! – Сост.] (Бонч-Бруевич В. Роль духовенства в первые дни Октября // Безбожник. 1928. №45–299. С. 2–3; №46–300. С. 2–3).

Почтеннейшему Бонч-Бруевичу, как видно, и не пришло в голову, что этот грандиознейший крестный ход в Петрограде, равно как и все многочисленные подобные же крестные ходы в провинции, как раз и явились результатом того, что эта «самая некультурная и серая» (по его тупым понятиям) толпа именно должным образом и очень скоро прекрасно разобралась в самой «сущности» декрета, отбросив всю его демагогическую дымовую завесу, старательно созданную творцами декрета, «родными братьями» В. Д. Бонч-Бруевича.

Крестный ход в Петрограде состоялся в воскресенье 21.01.1918 г. Во время этого грандиозного церковного шествия «лаврский протодиакон громовым голосом прочел грозное послание» Святейшего Патриарха Тихона от 19.01.1918 г. об анафематствовании творящих беззакония и насильников веры и Церкви Христовой²⁰⁴.

В связи с крестным ходом петроградская епархиальная пресса писала:

«Глубокое спасибо митрополиту Вениамину за устройство памятного, радостного и ободряющего крестного хода.

История отдаст ему должное за незнающую, по-видимому, границ готовность его идти навстречу религиозным движениям и исканиям народной души.

Но он сам, конечно, мало думает об истории.

В слиянии с народом, с духовными стремлениями народа, митрополит Вениамин живет сам.

Он вышел из народной среды, вырос в единении с нею, страдает и радуется с народом.

И ему не нужно угадывать настроений народных.

Он сам их переживает...» (Петроградский церковно-епархиальный вестник. 1918 [?]).

Все эти слова (быть может, даже и в еще большей степени!) совершенно приложимы и к Святейшему Патриарху Тихону.

По призыву Собора и Святейшего Патриарха крестные ходы, вызванные появлением декрета об отделении Церкви от государства (в столь невероятной редакции!) и общим, непримиримо-враждебным отношением новорожденной государственности к религии вообще и к Православной Русской Церкви в особенности, состоялись почти во всех губернских городах страны и во множестве более мелких провинциальных центров.

Причем в Саратове, Нижнем Новгороде, Вятке, Владимире и во множестве других городов, безобиднейшие крестные ходы подвергаются вооруженному нападению со стороны усердствующих не по разуму новых градоправителей. В результате – немало раненых и убитых!

Приведем некоторые примеры из тогдашней печати.

В Харькове крестный ход в связи с декретом об отделении Церкви от государства подвергся обстрелу.

В Воронеже при попытке захвата Митрофаниевского монастыря, в связи с декретом об отделении Церкви от государства, происходят массовые волнения, избиение комиссара и «массовые церковные манифестации».

В Ярославле, в ответ на требование местным советом описей церковного имущества – собрание приходских советов выносит постановление о недопущении постороннего вмешательства в имущественные дела Церкви, распорядителем коих является православное население.

Отдельные попытки конфискации вызывают народные волнения.

Местная власть объявляет в городе военное положение, в результате с обеих сторон имеются человеческие жертвы.

Даже в провинциальной глуши в связи с декретом происходят нередко народные волнения. Таковое, например, произошло у одного из храмов Пошехонского уезда Ярославской губ., вследствие которого арестованы около 100 человек. Из числа арестованных несколько человек расстреляны, «другие угодили под революционный суд».

В Пензе возбуждение церковного народа, вызванное декретом об отделении Церкви от государства, принимает такие размеры, что местный совет рабочих депутатов вынужден забаррикадироваться «в надежном архиерейском доме» (Титлинов Б. В., проф. Церковь во время революции. Пг., 1924. С. 127).

В Орле 2(15).02.1918 г., к совершающему Божественную литургию в местном кафедральном соборе епископу Орловскому и Севскому Серафиму [Остроумову], является прямо в алтарь комиссар, который, угрожая «именем народных комиссаров», требует отмены предполагаемого сегодня крестного хода из церквей всего города, так как иначе якобы «будет кровопролитие» (!!).

На спокойное замечание епископа: «Бог милостив, мы стрелять не будем» – комиссар не находит ответа и, смущенный, удаляется из собора.

По окончании литургии совершается общегородской крестный ход «ввиду воздвигнутого на Святую Церковь гонения», возглавляемый епископом Серафимом (Остроумовым).

Во время крестного хода распространяется послание Святейшего Патриарха Тихона от 19.01.1918 г.; «отпечатанное с большими затруднениями в местных типографиях, в количестве 10000 экземпляров, оно разбиралось нарасхват».

В связи со всем этим в городе происходит «экстренное заседание губисполкома по вопросу о поповской контрреволюции. Президиум губисполкома арестовал в этот день архиерея Серафима (Остроумова) и нескольких попов и церковных старост» (Деяние 80:23. Доклад епископа Орловского Серафима // Деяния... Кн. VII, Вып. 1. М., 1918. С. 56–58; Безбожник. 1928. №45. С. 299).

В Казани 2(15).02.1918 г. на общегородской крестный ход, организованный в связи с декретом об отделении Церкви от государства и молебствием об избавлении «от воздвигнутого на Нее Народными Комиссарами гонения» – собирается до 50000 человек молящихся (Церковное оживление в Казани // Церковные ведомости. Прибавления. 1918. №15–16. С. 533).

В Туле 2(15).02.1918 общегородской крестный ход подвергается расстрелу.

В результате – 13 человек убитых и много раненых (!) (Титлинов Б. В., проф. Церковь во время революции. С. 127).

В связи с имевшим место (4–17.2.1918) в Омске общегородским крестным ходом, в ночь на 6(19).02.1918 производится арест епископа Омского и Павлодарского Сильвестра (Ольшевского).

«После ареста черносотенного [?! – Сост.] епископа, во всех церквах [...] раздался набат, поднявший на ноги город [стало быть, весь город – „черносотенный”! – Сост.]. Толпа во время шествия к Дому Республики, жестоко избила нескольких рабочих и солдат, пытавшихся разъяснить сущность декрета об отделении Церкви от государства и причины ареста епископа» [избила за „разъяснения”?! – Сост.].

(Наука и религия. 1922. №21[?]). И так далее, и тому подобное.

Короче говоря, как сказано в «Послании Святейшего Патриарха Тихона к Константинопольскому Патриарху о воздвигнутых на Церковь Божию в России гонениях» (№2740 от 15–28.05.1918), «в разных городах нашего Отечества, как-то: Воронеже, Туле, Твери, Омске, народ, шествовавший за святым Крестом и иконами с пением молитвы в крестных ходах, для моления Бога об умиротворении жизни и о хранении Его Церкви, подвергся обстрелу, причинившему смерть и ранения немалому числу благочестивых мужей, жен и детей». [См.: Акты... С. 131. – Ред.]

Таковой оказалась конституированная «свобода» Церкви!

Так началось «отделение Церкви от государства»!..

Ошибка автора; запроектированный было первоначально, согласно разработанного ритуала, крестный ход вокруг Кремля (совершаемый по древней традиции после окончания чина настолования Святейшего Патриарха) осуществлен не был, так как комендант запретил это мероприятие. Он заменен был маленьким крестным ходиком внутри самого Кремля: из Успенского собора в Чудов монастырь, к мощам святителя Алексия – и обратно.

Вокруг же Кремля состоялся только объезд Святейшего Патриарха с сопровождающими его лицами, на четырех экипажах.

Во время этого объезда Святейший Патриарх совершал окропление святой водой кремлевских стен и народа, собравшегося в немалом количестве в некоторых местах, по пути его следования.

После объезда Кремля Патриарх направился к себе, на Троицкое подворье…

Вот как описывается этот церемониал в соборных «Деяниях»: «35) В 1 час 52 минуты дня совершается выезд Патриарха через Троицкие ворота вокруг Кремля. Впереди Патриарха на особой колеснице диакон с патриаршим Крестом. Святейший Патриарх едет с сакелларием Успенского собора [протоиереем Н. И. Пшеничниковым. – Сост.], каковой имеет в руках чашу со святою водой. Святейший Патриарх во время объезда патриаршим иссопом окропляет святой водой народ. В местах особо большого стечения народа Святейший Патриарх окропляет народ стоя. За Патриархом в особой колеснице едут: архиепископ Кишиневский Анастасий [Грибановский] и епископ Черниговский Пахомий [Кедров]. За архиереями на особой колеснице едут назначенные для составления соборного Деяния о поставлении Святейшего Патриарха делопроизводители Священного Собора В. Н. Самуилов, Н. Д. Кузнецов и А. И. Платонов.

36) Шествие направляется от Троицких ворот по Неглинной улице, по Кремлевской набережной и между Кремлевскою стеною и собора Покрова Пресвятые Богородицы (святого Василия Блаженного), приближается к Спасским воротам.

37) Святейший Патриарх, в сопровождении архиепископа Кишиневского Анастасия и епископа Черниговского Пахомия входит в часовню св. Спаса у Спасских ворот и совершает краткое молебствие, по окончании коего, по выходе из часовни, Святейший Патриарх благословляет народ.

38) От Спасских ворот шествие направляется по Красной площади к часовне Иверской Божией Матери.

39) Святейший Патриарх в сопровождении тех же архиереев входит в часовню и совершает краткое молебствие и, по выходе из часовни, благословляет народ.

40) Шествие направляется по Воскресенской и Театральной площадям, по Петровке, по Кузнецкому мосту, Неглинному проезду, к Трубной площади.

41) Во время шествия многое из народа теснятся к колеснице Святейшего Патриарха и получают от него благословение и окропление святой водой. Народ во время проезда Патриарха, за редкими исключениями, обнажает головы и осеняет себя крестным знамением. Наибольшее скопление народа было у Троицких ворот, у поворота с Кремлевской набережной к Спасским воротам, у собора Василия Блаженного, на Красной площади и у Иверской часовни.

42) На Трубной площади, у Птичьего рынка, Святейшего Патриарха встречает крестный ход из Рождественского женского монастыря с участием игумении Иувеналии и монахинь, и из окрестных храмов. Патриарх, по выходе из колесницы, восходит на особо уготованное возвышенное место и совершает краткое молебствие при пении хора монахинь и певчих приходских церквей, пришедших с крестными ходами. На молебствии возглашается многолетие Святейшему Патриарху.

43) С Трубной площади Святейший Патриарх, через Самотеку, направляется на Троицкое подворье [...] куда прибывают все епископы и приглашенные гости» (Деяние 47 // Деяния... Кн. 4. С. 56–60).

А один из иерархов-современников и участников события впоследствии в своих воспоминаниях так пишет об этом патриаршем объезде Кремля.«По древнему обычаю после интронизации Патриарх должен торжественно объехать Кремль, благословляя народ. Эта процессия обставлялась когда-то с большой пышностью. Теперь патриарший объезд Кремля являл картину весьма скромную. Патриарх ехал на извозчике [...] впереди, тоже на извозчике, – „ставрофор”, т. е. крестоносец, иеродиакон с патриаршим Крестом. Несметные толпы народа при приближении Патриарха Тихона опускались на колени. Красноармейцы снимали шапки. Патриарх благословлял народ. Никаких приветствий из толпы – благоговейная тишина... Большевистская кремлевская стража косо посматривала на процессию, но выражать неудовольствие не решалась.

Я проводил Патриарха глазами, пока он не скрылся, и уехал в Троицкое подворье ожидать его к торжественному обеду, который был устроен на несколько сот человек.

На встречу съехались и другие члены Собора» (Евлогий, митр. С. 281).

19.01.1918 г., накануне открытия второй сессии Всероссийского Поместного Собора 1917–1918 гг., в ответ на сложившуюся в стране и осложнявшуюся с каждым днем братоубийственную кровавую обстановку, Святейший Патриарх Тихон счел вынужденным себя издать отрезвляющее послание с анафематствованием творящих беззакония и гонителей Церкви Христовой.

Конечно, врагам Церкви, постоянно жаждущим обличительных материалов против Нее и Ее представителей, было бы крайне выгодно иметь в этом документе политический, антисоветский акт, как они – уже десятилетиями – и пытаются выдавать и истолковывать его, хотя каждому здравомыслящему человеку совершенно очевидно, что это самая наглая ложь!

О какой бы то ни было «политике», «революции» или «контрреволюции» послание совершенно не упоминает и не касается этих вопросов, абсолютно не интересующих Церковь особенно в наше время. Общеизвестно, что вопросы эти никогда на затрагивались Патриархом Тихоном и во всех других, подобных же его актах, за исключением, быть может одного, только его послания к пастве 8(21).07.1919 г., в котором, впрочем, также не говоря ничего ни о какой «политике», Святейший Патриарх рисует лишь идеальную позицию современного русского православного христианина, какую ему следует занять в ответ на все, происходившее вокруг него в те дни.

Послание же Патриарха от 19.01.1918 г., по выражению одного видного тогдашнего церковного деятеля, всего-навсего явилось лишь ответом на то, что «язычество нас захлестнуло. Как и в послании Святейшего Отца нашего Патриарха сказано, многие – по рождению православные, а по духу враги Христа» (Деяние 78:44. Прот. С. Г. Шлеев // Деяния... Кн. 7. Вып. 1. С. 14).

Другой тогдашний Святитель – утопленный в реке Туре епископ Гермоген (Долганев) – в своем письме из Екатеринбургской тюрьмы на имя Областного Совета Урала совершенно справедливо квалифицирует это послание Патриарха и соответствующие ему соборные определения, как лишь «защиту вопиющих, органических нужд и потребностей самой Церкви» и только (Под флагом религии: Еще о гермогеновщине // Революция и церковь. 1919. №3–5. С. 49).

Причина, по которой послание издавалось Патриархом лично от себя, не дожидаясь открытия соборной сессии, заключалась в том, что он ни в коем случае не хотел связывать этого акта с деятельностью Собора, стремясь оградить его от какой бы то ни было ответственности за этот акт и беря таковую всецело на себя. Необходимо иметь в виду, что в те дни на Собор и без того уже бросались весьма недвусмысленные косые взгляды из нарождающихся новых гражданских сфер.

Впоследствии обстоятельство это будет сформулировано суконным языком А. Я. Вышинского следующим образом: послание написано «лично Тихоном-Беллавиным, как это видно из собственноручной надписи его на одной из копий этого послания» (Обвинительное заключение... [Акты... С. 229; Следственное дело... С. 269]).

Но как бы ни ухищрялись разные вышинские, а практически, в послании придраться было не к чему: ничего антисоветского (как такового) в нем совершенно не обнаруживалось.

По адресу нарождавшейся гражданской власти направлена в послании всего лишь одна – единственная – фраза. Причем фраза не полемического или какого-либо осудительного характера, будирующая или «призывающая к сопротивлению», а всего-навсего упрек в недолжном направлении деятельности этой новой власти, в частности по отношению к Православной Церкви, оберегать интересы Которой было, конечно, первейшей обязанностью Патриарха. (К этой фразе вернемся ниже.)

Кроме того, если принять во внимание, что сформировавшаяся впоследствии Советская власть (в процессе весьма длительном и очень негладком) в то первоначальное время своего существования, пребывала еще в. совершенно, так сказать, газообразном состоянии, или, как выражаются теперь, «становления» ее еще далеко не произошло, то оказывается, что и упрек Патриарха, адресованный ей в послании 19.01.1918 года, прозвучал чисто декларативно и имел своим последствием не практическое, а только историческое значение…

О чем же все-таки писал в своем послании Святейший Патриарх Тихон, безмолвно созерцая со своего высокого места изо дня в день творящийся окрест кошмар: бесчисленные неповинные смерти и лютые страдания, потоки крови, грабежи, разбой, разврат, насилия и произвол?..

А вот о чем.

После обычного для актов подобного рода обращения к своим пасомым и краткой цитаты из послания св. Ап. Павла к Галатам (1:14), он пишет, что явными и тайными врагами Церкви воздвигнуто на нее гонение. Одновременно всюду царит злоба и ненависть друг к другу, так как забыты и отвергнуты заповеди Христовы о любви; оповещает о нескончаемых жестоких убийствах, происходящих у всех на глазах денно и нощно по всей стране, и, упомянув о глубокой скорби своего сердца в связи со всеми этими печальными и трагическими явлениями, провозглашает всех таковых убийц и насильников извергами рода человеческого; призывает их опомниться и прекратить убийства и кровопролития, грозя, в противном случае, огнем геенским и справедливым проклятием потомства. И как крайнюю меру воздействия на остатки совести всех этих кровавых садистов, Святейший Патриарх (отказав им в Тайнах Христовых) призывает на их головы самое крайнее прещение церковное – анафему! – если они еще где-либо, в последних крупицах своей совести считают себя хоть в какой-то степени христианами, или даже «если только вы носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной» – пишет он, как бы подчеркивая, что послание его обращено исключительно к церковному сознанию людей, хотя бы и до последней степени помраченному, но не к сознанию безцерковному (а тем более антицерковному, не говоря уже об антирелигиозном, к которому, конечно, совершенно бессмысленно было бы направлять призывы религиозного или морального порядка!).

После этого, обращаясь к верным чадам Церкви, Святейший Патриарх призывает их не общаться с первыми («с таковыми извергами рода человеческого»), т. е. с убийцами, бандитами и всякого рода злодеями, о которых шла речь выше.

Затем, продолжая рисовать картину ужасов, творившихся в стране в те дни, Святейший перечисляет и акты гонения на Церковь Христову, вполне справедливо усматривая в них корень всех зол и бед. Он говорит о массовом отвержении крещения младенцев, браковенчаний и под., разрушении и кощунственном оскорблении храмов, о повсеместных захватах и грабительском расхищении церковного достояния, собранного верующими людьми, под предлогом принадлежности его якобы «народу» (надо думать, в первую очередь, все-таки народу верующему?!..) и т. д. Справедливо плачется, наконец, и по поводу насильственного отобрания у Церкви всех принадлежавших Ей (и созданных Ею же!) бесчисленных духовно-учебных заведений…

«И, наконец, власть, – сетует Патриарх, – обещая водворить порядок на Руси, право и правду, обеспечить свободу и порядок, проявляет всюду только самое разнузданное своеволие и сплошное насилие над всеми и, в частности, над Святой Церковью Православной». Вот единственная фраза во всем послании Святейшего Патриарха Тихона от 19.01.1918 г., непосредственно адресованная к тогдашней гражданской власти. И повторяем: вернее даже и не к власти в нашем обычном понимании значения этого слова, а ко всем тем силам, нередко еще противоборствовавшим друг другу, из которых впоследствии должна была окончательно сформироваться и выделаться таковая; в данный же момент она еще только мечталась и обдумывалась, слагаясь пока что в весьма неясные и крайне произвольные формы…

Для того момента процесс этот был вполне, по-видимому, закономерным и вряд ли теперь, когда он рассматривается в ретроспективном историческом плане, найдутся люди, попытающиеся возражать против факта его существования в те дни, со всеми присущими ему печальными и трагическими эксцессами.

Далее Патриарх, недоумевая о способах спасения Церкви от наступления на Нее разного рода «врагов неистовых», призывает всех верующих, во главе с собою, к естественной защите оскорбляемой ныне Церкви, конечно, имея в виду не материальные средства самообороны, а лишь духовные: веру, преданность Церкви и прочее.

Так, увлекая своих чад к стоянию за Церковь до страдания и самопожертвования, Святейший Патриарх особенно призывает к ревности церковной Архипастырей и пастырей, выражая уверенность, что силу духовную не одолеет никакая сила внешняя, физическая, в подкрепление чего приводит известное, непреложное обетование Христа Спасителя: «Созижду Церковь Мою и врата адовы не одолеют Ей».

Вот и все; следует подпись и дата.

Таково содержание послания Святейшего Патриарха Тихона от 19.01.1918 года! Ни о каких-либо «большевиках» или «меньшевиках», ни о каком «советском правительстве» или «коммунистах» в послании нет, конечно, и помину!

Нет в нем (повторяем) также ни единого звука и о «контрреволюции», ни в смысле агитационном за нее, ни в смысле призыва ее: мобилизации на защиту Церкви и веры Христовой, или чего-либо подобного.

Все это совершенно исключается.

Наоборот, следует отметить нечто как раз противоположное; именно то, что послание это, – особенно принимая во внимание тот исторический момент, – являет собою документ совершенно особой духовной настроенности, особой возвышенности над «стихиями мира сего». В своем широком историческом смысле оно, в конце концов, толкует и плачется о горестной утрате русскими людьми тех многих неоценимых, духовных ценностей, которыми они обладали до того и которые с такими жертвами и с таким трудом накапливались тягчайшим внутренним напряжением и подвигом многих предшествовавших поколений лучших людей и непревзойденных героев духа нашей нации. Блюсти эти ценности именно и поставлен был Патриарх всего лишь полтора месяца тому назад!

И не выполнил ли он этим посланием свой первейший нравственный и исторический долг перед Церковью и русским народом, указав на «знамения времени» не для всех, очевидно, явные.

Как бы то ни было, но именно этому посланию Святейшего Патриарха Тихона суждено было сделаться главным обвинительным аргументом как против него самого и его Архипастырской, Первосвятительской деятельности, так, равным образом, и против Церкви в целом.

Дело мастера боится: в руках опытных квалифицированных «стряпчих» и разного рода «подрядчиков церковной разрухи» (См.: Затворник А. Обновленцы... С. 16) с присосавшимися к ним бесчисленными специалистами по русским церковным вопросам из «Союза безбожников», – фокус этот оказался весьма по плечу.

Как известно, с самых первых дней революции все, прежде распыленные, злобные антицерковные силы в нашей стране, были кем-то тщательно собраны воедино и организационно оформлены в совершенно четкую и определенную секту «безбожников», которая, представляясь неким новым идейным организмом (хотя в действительности по внутренней сущности своей является такой же старой, как и само человечество со всеми его умственными заскоками!), немедленно примазалась к новой государственности и устроилась к ней на содержание, вполне импонируя общему «научно-материалистическому» направлению последней.

Секта эта сейчас же, с места в карьер, начала самую ожесточенную и оголтелую войну против всякой веры в Бога и – естественно – против Православной Русской Церкви в первую очередь и главным образом, громя и круша все без разбору – направо и налево, совершенно не разбираясь в средствах, с адской последовательностью придерживаясь своего неизменного «принципа»: чем хуже, тем лучше!

С течением времени представители этой секты, ратоборствуя от имени гражданской власти, постепенно настолько вошли во вкус, что присвоили этой своей деятельности некую даже, как бы государственную, функцию и общественно-полезную значимость. Таким образом, задрапировавшись в государственную тогу, сектанты, наконец, и печатно и устно стали выдавать себя чуть ли не за представителей государственной власти, действуя в отношении своих противников всем необъятным арсеналом полицейских мер воздействия, предоставленным им и в центре, и на местах, так как они очень скоро поняли, что гораздо эффективнее крушить своих идеологических противников не словом, а дубиной.

Действуя от имени «воинствующего материализма», секта «безбожников» бесконечно изощряется в своих погромных подвигах во славу этой философии, услужая (не бескорыстно, конечно!) последней в деле идейного и административного разгрома всех ее противников и «еретиков»…

И так продолжается... десятилетиями!

И вот, как это ни невероятно, как это ни парадоксально, но в высшем смысле гуманнейшее и благонамеренно-патриотичнейшее послание Святейшего Патриарха Тихона от 19.01.1918, в оборотистых руках новорожденных сектантов-«безбожников» превратилось в потенциал злобы и нетупеющий меч, бесконечно разящий ту самую Церковь и тех самых Ее представителей, от которых оно произошло. Ток христианской любви, освоенный по хитрому, материалистическому рецепту сектантскими знахарями, превращен в орудие разрушения Церкви и угнетения верующего населения России.

Ознакомившись с этим посланием, некоторые не лишенные остроумия «безбожники» сообразили, что если с ним (посланием) произвести некоторый, так сказать, психологический трюк, то оно явится воистину неисчерпаемой «идейной» и материальной кормушкой как для них самих, так, равно, и для многих поколений их потомков и «идеологических» преемников по развалу религии и Церкви.

А трюк этот заключался в следующем: надо сделать вид, что вся направленность этого патриаршего акта, все его – совершенно ясное и недвусмысленное – содержание, адресованы не против разбойничающих в стране элементов (тогда нередко действовавших, из маскировочных соображений, от лица неоформившейся еще новой гражданской власти), разного рода проходимцев, насильников, бандитов и пр. уголовников, а... против этой самой новой гражданской власти!!..

И, на удивление всему миру, бесчестный трюк этот со всей возможной «серьезностью» был проделан. И, таким образом, после подобной переадресовки весь смысл патриаршего послания немедленно приобрел архиконтрреволюционный характер, причем настолько «махровый» по своей концентрации, что «изучать», «исследовать», «аннулировать» и обрабатывать его в нужном плане журналистской братии из числа новых сектантов-«безбожников» хватит ровно до самого второго пришествия.

Действительно: получилось очень эффектно и – главное – ужасно контрреволюционно, что и требовалось.

Поколениям же миллионов православных русских людей остается лишь в безмолвном изумлении и негодовании наблюдать этот бессовестный адский эксперимент наших злых клоунов и жонглеров от «научного атеизма», которым и в голову никогда (за 50 лет!) не приходило: сколько невероятного горя и страдания причинено ими подобного рода «методикой и практикой антирелигиозной пропаганды».Впрочем, о гуманности у них свои понятия…

Таким образом, стоило лишь сделать вид в вышеизложенном смысле, и гражданская печать наша немедленно же и хором разразилась нескончаемым кошачьим концертом по адресу Церкви и – главным образом – Ее Главы, Святейшего Патриарха Тихона, сверкая самыми отборными перлами «научного атеизма», в которых ложь, наглость и глупость захлебывались в оголтелом соревновании друг с другом.

Приводим некий иллюстративный материал из того океана злобного маниакального бреда, который раздался в ответ на патриаршее послание.

Так, оказывается, работа второй сессии Собора «открывается прочтением знаменитого по своей неслыханной дерзости „послания Смиренного Тихона”» (Сережников В. Епископ Филипп Ставицкий и православная церковь. С. 26).

«19 января 1918 г. патриарх Тихон обратился к духовенству и верующим с посланием, полным клеветнических нападок на Октябрьскую революцию. Патриарх предавал анафеме (церковному проклятию) Советскую власть и призывал бороться с нею...» (Ярославский Е. О религии. С. 587).

«Контрреволюционный заговор» в 1917–1918 гг. возглавлялся «патриархом православной церкви Тихоном и церковным собором 1917–18 гг., предавшим [предавшими? – Сост.] анафеме (церковному проклятию) Советскую власть и ее деятелей» (там же. С. 5).

«Патриарх Тихон проклял Советскую власть» (Сидоров Д. Как относится коммунистическая партия к религии. М., 1956. С. 16).

«В 1918 году Патриарх Тихон издает свое знаменитое послание с проклятием на Советскую власть» (Церковный вестник. 1925. №8–9 [?]).

«Патриарх Тихон, возглавивший в те годы церковь, проклял Советскую власть» (Осипов А. А. Критика проповеднической деятельности православной церкви. Чему поучают с амвона. Л., 1962. С. 16).

«Патриарх Тихон в специальном послании в январе 1918 года проклинал Советскую власть, призывая „верных чад Православной Церкви” не общаться с нею, и обещал тем, кто ее поддерживает, „огонь геенский в жизни будущей”» (Каширин П. А. Реакционная сущность религиозной идеологии. [М.]: Госполитиздат, 1951. С. 28).

«Патриарх Тихон предавал анафеме большевиков и Советскую власть...» (Ярославский Е. О религии. С. 209).

«Почин в деле политического воинствования церкви» положило «знаменитое патриаршее анафематствование большевиков» (Красиков П. Четыре послания патриарха Тихона / / Революция и церковь. 1919. №1.С. 2).

«Патриарх [...] провозгласил Советскую власть „антихристовой” и анафематствовал ее» (Юдин Н. И. Правда о петербургских «святынях». Л., 1962. С. 23).

«Церковь, в лице значительной части ее духовенства, руководившаяся бывшим Патриархом Тихоном [...] встретила революцию анафематствованием, проклятием, призывая к борьбе с революцией, к борьбе с Советской властью» (Ярославский Е. О религии. С. 35).

Послание Патриарха «с призывом верующих к выступлениям против Советской власти» (Антирелигиозник. 1930. №11. С. 43).

«Смиренный Тихон, Божиею милостию Патриарх Московский и всея России [...] звал «православно-русский народ» восстать на борьбу с пролетариатом...» (Дмитриев А. Церковь и идея самодержавия в России. М.: Атеист, 1930. С. 227).

«Обращаясь к большевикам, Тихон восклицает: „Опомнитесь безумцы, прекратите ваши кровавые расправы!..”» и пр. (Каменев С. А. Церковь и просвещение в России. М.: Атеист, 1929. С. 31).

«19 января 1918 года патриарх Тихон [...] обнародовал свое историческое „послание”, где называл „извергами рода человеческого” и предавал „анафеме” рабочих и крестьян зато, что они „отбирали имущества монастырей и церквей” у дармоедов попов и монахов» (Логинов А. Новый «вселенский собор» // Безбожник. 1926. №26–179. С. 1).

«„Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви Христовой, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-либо общение”.

Последняя фраза является открытым призывом к полному саботажу Советской власти, призывом к срыву всех начинаний, характеризовавших первые, наиболее трудные и ответственные шаги Советской власти» (Каменев С. А. Церковь и просвещение в России. С. 31).

«„Смиренный Тихон” обрушился на большевиков посланием [...] Большевикам, конечно, ничего не сталось от тихоновской анафемы; большевики не ребята малые и не трусливые старухи, чтобы испугаться несуществующего „огня геенского”» (Ярославский Е. Церковь, земля и революция // Безбожник. 1926. №10–163. С. 2).

«Оглашается послание патриарха Тихона, полное дикой злобы и непримиримой вражды к советскому строю. Большевики называются „извергами рода человеческого”, их дело – „делом сатанинским”. „Анафематствуем вас” – заявляет патриарх и предлагает верующим не вступать ни в какое общение с большевистской властью, а священнослужителям – отлучать большевиков от причастия Святых Таин...» (Смоленский процесс над церковниками в сопротивлении изъятию церковных ценностей // Революция и церковь. 1924. №1–2. С. 79).

И, наконец, нечто, уже совершенно неслыханное по своей зоологической злобе и наглости (очевидно, с построчным гонораром!):

«Оскалив зубы, с налитыми кровью глазами, широко замахнулась своим золотым крестом церковь христова на рабочих и крестьян».

«Сгиньте, дьяволы, сгиньте, проклятые крамольники, разрази вас Господь, мужичье и фабричная рвань пролетарская».

«Святейший патриарх Московский и всея Руси, смиренный Тихон, рассылал во все углы и закоулки свое знаменитое воззвание: „Опомнитесь, безумцы... То, что творите вы, не только жестокое дело; это – поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы геенскому огню в жизни будущей, загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей – земной. Властью, данной нам от Бога, анафематствуем вас, если только вы носите христианские имена. Заклинаем и всех вас, верных чад Православной Церкви, не вступать с таковыми извергами рода человеческого в какое-нибудь общение. „Измите злаго от вас самех”.

Вот как приветствовала русскую революцию проповедница кротости и любви Христовой – святая церковь.

Крестьянам, у которых на глазах у попов клочьями сшибали кожу со спины господа своими арапниками, рабочим, которых истязала непосильным трудом на заводах и фабриках широкоротая, ненасытная русская буржуазия, – им нахально бросил в глаза этот смиренный разбойник брызжущие пеной бешеной злобы выражения:

„Дети сатаны”... Чертовы дети. „Исчадье ада”, отродье дьявольское.

Русским рабочим, русским крестьянам, которые потом, своими слезами поливали помещичьи поля, поливали все те места, куда ступала только нога дармоеда, людям, которые, подыхая с голоду, доставляли покой, уют и сытую роскошь своим повелителям-паразитам, людям, кровью которых кормились бездельники, им, когда они восстали на борьбу за свои человеческие права, нахально попранные дармоедами, – им, высокопоставленнейший блюститель заветов Христовых не нашел ничего умнее как сказать: „Анафемы вы, мужики, прокляты вы, трудящиеся. Сжечь вас всех в огненной пещи, испепелить пламенем адским”.

„Измите злаго от вас самех”, „сверните голову Советской власти”, – ревел патриарх» (Логинов А. Не поможет им Бог нас осилить // Безбожник. 1926. №43–196. С. 1).

Вот перл «научно-атеистической» «работы» с «массами»!..

Нетрудно, полагаем, представить себе тот «благородный эффект» и те последствия, которыми ознаменовался для Церкви (т. е. десятков миллионов русских людей!) этот, с позволения сказать, перевод патриаршего послания от 19.01.1918 г. с призывом к миролюбию и прекращению кровопускания в стране со всем понятного русского языка на злоухищренный иезуитский жаргон новоявленных сектантов.

Следует, однако, сказать, что подобные шулерские трюки периодически встречаются в истории; в частности и в истории церковной. В качестве аналогии – правда, противоположного, негативного значения – к вышеприведенному нами эксперименту 1918 года, остановимся здесь вкратце на рассмотрении подобного же трюка, который произведен был десять лет спустя с другим документом общецерковного значения, также привлекшим к себе внимание мирового общественного мнения.

Имеем здесь в виду знаменитую «Декларацию» Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) от 16(29).07.1927 г., которой он рассчитывал приобрести мир церковный и возможность нормального церковного домостроительства.

Разница заключалась лишь в том, что в 1918 году иванушками-дурачками прикинулись представители секты «безбожников», а в 1927 году то же самое проделали (с таким же «успехом») наши белоэмигранты, окопавшиеся в европейских столицах; устроившие не меньшую, по своему шуму и напряженности, свистопляску по поводу того – как они утверждали, что митрополит Сергий, тогдашний Глава Русской Церкви в звании Заместителя Патриаршего Местоблюстителя (пребывавшего в заключении) «продался большевикам», заявив им будто бы во всеуслышание всего изумленного человечества, что «ваши радости – наши радости»! (выражение это навязло тогда у всех в зубах и в ушах!..).

Так, в 1918 году злостно-провокационный политический водевиль был разыгран, так сказать, «слева», а в 1927 году, то же проделано было «справа». Только в этом и разница!Потрясение же церковное и страдания людские в обоих случаях были немалые!..

По выходе в свет «Декларации» внутренние и внешние эмигранты сейчас же провозгласили ее автора «изменником Православию», «продавшимся большевикам» и чуть ли не «агентом ГПУ» – всего лишь по той простой причине, что одна фраза в этой «Декларации» читалась всеми этими лицами не так, как она была написана в действительности, а так, как им – по их политическим симпатиям – хотелось чтобы она звучала.

Пришлось также сделать вид, что содержание акта усвоено иначе, чем предполагалось автором его.

В «Декларации» митрополит Сергий писал: «Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи».

Очень ясно и понятно.

Но некоторые господа в рясах и сюртуках тогда потрудились сделать вид, что поняли написанное не так (как оно написано!), а иначе; митрополиту Сергию приписали явный «большевизм» ибо, дескать, он сам во всеуслышание заявляет в своей «Декларации», что радости Советской власти – наши (т. е. церковные) радости, а неудачи Советской власти – наши неудачи.

Отсюда уже делался окончательный – «логический» – вывод, что, мол, если большевики вконец разгромят Русскую Церковь, то по силе вышеизложенной формулы «Декларации» и эта их большевистская радость будет, конечно, радостью для митрополита Сергия и всех иже с ним. И так далее.

Провокационный политический трюк этот за границей принял тогда такие же гигантские размеры, как и «антирелигиозно-методический» фокус-покус с посланием Святейшего Патриарха Тихона от 19.01.1918 г. Принцип – повторяем – был один и тот же; разница лишь та, что там его проделали политиканы-монархисты-антисоветчики, а у нас здесь «научные атеисты» и «безбожники», разного рода изобретатели «методики и практики антирелигиозной пропаганды».

По поводу этой зарубежной провокации приезжавший в 1928 году в Москву митрополит Литовский Елевферий (Богоявленский) в своих воспоминаниях писал:

«Мне [...] вспомнилась одна из многих бесед с м[итрополитом] Сергием. Речь шла об его известной Декларации 1927 года.

– Что особенно взволновало русскую эмиграцию в вашей декларации – это ваши слова: „радости и успехи власти – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи”. Вы не можете себе представить, какое негодование возбудили в ней эти слова против вас, сказал я ему, прохаживаясь с ним в его келии. Он остановился, вскинул на меня свой пристальный взгляд и с едва заметной на лице улыбкой спросил меня:

– А вы читали мою декларацию?

– А как же? Читал.

– Там ведь нет тех слов, какие вы мне приписываете. Там есть: «радости и успехи нашей родины – наши радости и успехи, а неудачи ее – наши неудачи». Если будет в нашей стране неурожай, голод, повальные болезни, кровавая междоусобица, ослабляющие наш народ, то, конечно, этому народному горю мы не будем радоваться. А если под управлением Советской власти страна наша будет преуспевать, богатеть, улучшаться, то мы этими успехами нашей страны не будем огорчаться, как радуются и огорчаются враги Советской Республики. Но разумеется, если в нашей стране станет увеличиваться неверие, Церковь будет преследоваться, мы не можем этому радоваться, как об этом заявлено мною в письме от 1(14) марта 1928 года. В своих верованиях и чаяниях мы стоит твердо. И не у вас только по своему за границей прочли это место декларации [разрядка наша. – Сост.], нашлись такие и здесь, у нас. Ко мне обращались они с вопросами: – что это значит? Пришлось им выяснить письменно.

Я немного смутился. Хотя я лично не придавал существенного значения этим словам декларации, если бы они и были выражены в редакции, усвоенной заграницей, потому что я и сам их так воспринял, но невольно подумал: что же это? Или в заграничной печатной декларации неверно передано это место [разрядка наша. – Сост.], или сам м[итрополит] Сергий старается истолковать в примирительном смысле неудачно сказанное?– А так ли это, простите Владыко? – спросил я.

– Прочтите сами, если сомневаетесь. И он достал печатную декларацию, нашел то место: „читайте!”.

Действительно: „Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи…

”Тогда это несколько изменяет дело...» (Елевферий, митр. Неделя в Патриархии. С. 216–217).

Но вернемся к патриаршему посланию и посмотрим – что же в действительности послужило ближайшим, так сказать, непосредственным поводом к изданию Святейшим Патриархом Тихоном своего послания от 19.01.1918 года?

Причин к тому (во всяком случае очевидных) было две. Первая – это общий антихристианский дух чрезвычайной силы и направленности, усвоенный и воспринятый на вооружение новой, зарождающейся государственностью в ее отношениях к старой Русской Церкви; дух совершенной нетерпимости и озлобленной, непримиримой агрессивности с нескрываемой конечной целью: совершенного физического уничтожения Церкви и создания условий, при которых в будущем стало бы невозможным какое бы то ни было проявление церковности в России.

Вторая – бурная и все нараставшая волна самого разнузданного кровавого террора, катившаяся по стране и в значительной степени касавшаяся Церкви и Ее представителей. Волна эта возникла тотчас же после падения царизма, прокатилась хронологически через всю эпоху царствования ублюдочного Временного правительства и приняла особенно трагические формы и широкий размах в связи с расширением и углублением гражданской войны в течение долгих последующих лет.

Резня эта унесла великое множество лучших представителей иерархии, клира и мирян во всех частях нашей страны.

В этих условиях Патриарху молчаливо созерцать происходящее у него перед глазами было бы, по меньшей мере, странно. Он вынужден был возвысить свой голос, призвав народ утихомирить свои разнузданные страсти и прекратить разбой, садизм и кровопускание.

И думается, что это отрезвляющее вмешательство Патриарха прежде всего достойно самой глубочайшей благодарности как со стороны современников, так, равно, и потомства…

Но – как говорится – «Бог судил иное».

Приведем для справки несколько первых попавшихся под руку выписок из газет, в которых отражены некоторые трагические эксцессы, наполнявшие в те дни церковную жизнь. Следует учесть и то, что в печать просачивалось далеко не все из событий подобного рода.

29.05(11.06).1917 г. газеты сообщили: «В селе Отхожем Борисоглебского уезда зверски убит с целью ограбления дьякон Архангельский и его жена с двумя малолетними детьми. Похищен сундук с 1500 рублями. Убийцы скрылись» (По городам свободной России // Свободная Церковь. 1917. №8. С. 4).

15(28).06.1917 г. в Москве – убийство настоятеля церкви на Лазаревом кладбище протоиерея Н. А. Скворцова и его жены Евгении Михайловны.

«В 3 часа утра протоиерей о. Скворцов был разбужен каким-то стуком и шумом, несшимся со стороны кухни. Выйдя из своей спальни, о. Скворцов пошел посмотреть, в чем дело, и увидал трех мужчин. Последние, как оказалось, забрались в кухню через окно, в котором выломали раму. Прислуги в кухне не было.

Злоумышленники, вооруженные револьверами, топором, потребовали от священника денег, а затем один из разбойников ударил о. Скворцова топором по голове и убил его наповал. Убийцы, увидя шедшую на шум жену священника, произвели из револьвера несколько выстрелов. Одна из пуль попала ей в голову.

Спавшие в соседней комнате дочери о. Скворцова, закрыв свою дверь на крючок, открыли форточку и стали кричать о помощи...»

Не успев ограбить квартиру, бандиты скрылись, но спустя 1 час после заявления о случившемся в уголовную полицию, были задержаны, и оказались людьми с большим уголовным прошлым (Зверское убийство священника // Свободная Церковь. 1917. №13. С. 4).

Летом же 1917 года в Борисоглебске (Тамбовская епархия) ограблена на крупную сумму соборная церковь. «Престолы осквернены. Разные священные предметы и деньги похищены. Святотатцы скрылись» (Свободная Церковь. 1917. №10 [?]).

4(17).07.1917 г., во вторник, в Петрограде совершается зверское убийство духовника Александро-Невской лавры иеромонаха Филарета, 63 лет.

«Труп убитого с перерезанным горлом был обнаружен одним из служителей на полу у двери келии, которая при осмотре оказалась разгромленной. Причиной убийства предполагается грабеж» (Два убийства // Свободная Церковь. 1917. №13. С. 4).

9(22).07.1917 г., в воскресенье, в Сергиевой пустыни под Петроградом совершается зверское убийство старейшего иеромонаха пустыни о. Паисия, участника Цусимского боя (русско-японская война) на броненосце «Орле», награжденного за свои подвиги золотым крестом на георгиевской ленте.

Убийство совершили два солдата, поспешно скрывшиеся при попытке их задержать.

«С коридора же раздались душуераздирающие крики. Когда они [монахи. – Сост.] поднялись на лестницу второго этажа, то с ужасом остановились перед о. Паисием, который стоял согнувшись в коридоре и держался за грудь.

На вопрос: „Что с вами, батюшка?” – о. Паисий прокричал:

– Меня зарезали два солдата!

Около него были две большие лужи крови. Нанесен был чудовищный удар в правую сторону груди. Тут же в коридоре он стал падать. Принесли носилки, и скончался он, как только внесли его в больницу монастырскую. После удара ножом промучился он больше 40 минут […]

Розыски так и остались безрезультатными» (Два убийства // Свободная Церковь.1917. №13. С. 4).

«В начале нынешнего сентября [1917 г. – Сост.] в одном селе под Орлом [...] был зверски убит уважаемый священник о. Григорий Рождественский со своим юношей-племянником на глазах жены; заграбив деньги, разбойники бежали, заслышав набат, а собравшиеся прихожане, увидав плавающего в своей крови убиенного пастыря, принялись растаскивать все, оставшееся после грабителей имущество осиротевшей матушки: рожь, овес, яблоки – все что попадало под руки. [...] Отсюда видно, что не только одни отщепенцы человеческого общества, но чуть ли не целые деревни могут постепенно обращаться в злодеев. Недалеко от них ушли и все современные лихоимцы, припрятывающие хлеб и товары, а затем продающие их за удесятеренную цену. Вот до какого страшного времени дожила наша, когда-то Святая Русь» (Послание Св. Собора всем чадам Православной Российской Церкви // Церковные ведомости. 1917. №43–45. С. 399–400).

В понедельник, 6 ноября 1917 г., Святейший Синод выносит определение №5733, о прочтении в церквах послания Священного Собора всем чадам Православной Российской Церкви по поводу «поступающих сведений об ограблении церквей, монастырей, землевладельцев, а нередко и об убийствах служителей Божиих и мирных обывателей мирского звания» (Определения Святейшего Синода // Церковные ведомости. 1917. №43–45. С. 402).

Одно из январских заседаний Собора (1918 г.) заканчивается повествованием крестьянина-миссионера А. Д. Зверева – Собору, о попытке кровавой расправы с местным священником в селе Борисове Московской епархии [Коломенский уезд? – Сост.] (См.: Деяние 66:19. А. Д. Зверев // Деяния... Кн. VI. Вып. 1. С. 18).

В самом конце года, в Царском Селе совершается дикая и бессмысленная расправа над протоиереем о. Иоанном Кочуровым, расстрелянным озверевшими матросами на глазах своего сына-подростка. (см. комментарий: «Зверское убийство протоиерея о. И. А. Кочурова в Царском Селе в 1917 году; реакция Собора и Патриарха на это злодеяние». Т. 2. Комм. 36).

19.01.1918 года, в тот самый день, когда Святейший Патриарх издает свое послание, в Петрограде в упор расстреливается матросами почтенный протоиерей о. Петр Скипетров, увещавший солдат и матросов образумиться при инциденте в связи с захватом Александро-Невской лавры.

Наконец, 25.01(07.02). 1918 года, в Киеве совершается зверское убийство маститого и заслуженнейшего представителя Православной Российской Церкви, Почетного Председателя Всероссийского Поместного Собора, престарелого митрополита Киевского и Галицкого Владимира (Богоявленского), (см. Т.2. Комм. 39).

И – что же? – спросим мы хористов ансамбля из вышеупомянутой секты «безбожников», – Святейшему Патриарху не следовало реагировать на все эти кошмары и на всю эту кровь?..

Сомневаемся! Полагаем, что и сектанты эти не решатся гласно и открыто утверждать подобное.

В связи с систематическим и массовым обнаружением фактов насилия и недоброжелательства к Русской Церкви и Ее представителям Соборный Совет в своем заседании 14(27).02.1918 г. выносит решение о расследовании на местах всех случаев насилия, имеющих отношение к Церкви и Ее служителям (протокол №64) (Постановление Святейшего Патриарха и Св. Синода // Церковные ведомости. 1918. №11–12. С. 80).

12(25).04.1918 г. в Курске происходит наглейшее похищение всероссийской святыни, чудотворной иконы Божией Матери, украшенной золотой ризой и драгоценными камнями на сумму 7.000.000 (семь миллионов) золотых рублей (Петроградский церковно-епархиальный вестник. 1918. [?]).

29.04(12.05).1918 г., ночью, в Москве происходит дерзкое ограбление чудотворной Иверской иконы Божией Матери. Из ризы иконы вынуты крупные бриллианты, имеющие очень высокую ценность (Петроградский церковно-епархиальный вестник. 1918, №12 [?]).

1(14).05.1918 г., в Москве, проникшие ночью в храм Христа Спасителя грабители похищают с темно-синей бархатной хоругви, стоящей справа от алтаря, все бриллианты, «ценность которых очень велика» (там же).

И так далее, до бесконечности.

Произошла трагическая метаморфоза: люди, вчера еще благоговейно шедшие в храм Божий на молитву, ныне, вооружившись ломами и отмычками, принялись за ограбление тех же святых мест и за убийство священников, у которых накануне принимали благословение.

Произошло «атеистическое безумие народа», в припадке которого люди стали стрелять в то, чему недавно еще поклонялись (как отмечалось в церковной прессе).

Характеризуя же психологию всего этого уголовного отребья, всех этих «извергов рода человеческого», тогдашняя церковная пресса, доживавшая свои последние, считанные, дни, писала:

«Злобно притаился в народной гуще – „враг человек”. Для злой досады пастырям и не для счастья чьего-либо появился он, своеобразно „воспринявший” свободу. Не много нашлось по деревням таких: 2–3 человека в обществе, но их яд проникает глубоко. Они поняли светлую свободу как возможность полной разнузданности; не как отрадное равноправие без нудной полицейской опеки и созидание спокойной жизни на началах справедливости и глубокого уважения человеческого достоинства, не как зарю широкого просвещения для всех и самоопределения своей деятельности по мере сил и умения, и преклонения пред законом, имеющим в виду оберегать каждую честную гражданскую личность, а как беспорядочную, безответственную, самовольную ломку всего, что стоит перед глазами, что просто не нравится почему-либо. Ложно толкуя свободу, играя на низменных чувствах доверчивых людей, не успевших разобраться в нахлынувших огромных впечатлениях, они, черня всячески духовенство, нередко обличавшее их дела [вот и скрытая причина: месть! – Сост.], свободно и громко орут, что „вышли права прогонять попов, переменять, выбирать по своему вкусу”» и т. д. (Обзор церковно-общественной мысли // Русский паломник. 1917. №22. С. 253).

С этого, действительно, началось. Но, как известно, «аппетит приходит во время еды». И дальше, при полнейшем в ту пору безначалии в стране и вытекающей отсюда безнаказанности, звериные страсти подобных персонажей возрастали в своем зоологическом развитии с чрезвычайной прогрессией.

«Переменять и выбирать» «попов» оказалось уже неинтересно; куда занятнее их лупить, грабить и выпускать им кишки. И – дело пошло…

К этому прибавился и еще один, весьма выгодный и совершенно безопасный промысел: грабить церкви и монастыри, еще ломившиеся тогда от золотой и серебряной утвари, осыпанной драгоценными камнями и бесчисленным, как песок морской, жемчугом, собиравшейся веками в монастырских и приходских ризницах, куда они бесконечным потоком поступали как доброхотные дары, – вклады, приносимые верующим русским народом «на вечные времена».

Печальный и позорный почин в святотатственном ограблении Церкви поначалу был сделан в Кремле, в Патриаршей Ризнице, хранившей в своих недрах художественные и материальные сокровища мирового значения: древнюю церковную золотую и серебряную утварь и оклады, осыпанные драгоценными камнями – вклады (поминальные) и дары старых московских царей, бояр и других именитых людей, а также древние облачения всех Российских Первосвятителей митрополитов всея Руссии и Святейших Патриархов Московских... Все эти саккосы, митры, омофоры, панагии и фелони со стихарями, иногда сплошь унизанные жемчугом и по сейчас являются основным фондом сокровищ музея Оружейной палаты, куда собрано теперь все, оставшееся от грабежей и распродажи оптом и в розницу.

Эпидемия безнаказанных и дерзких ограблений храмов и монастырей прокатилась в начале революции буквально по всей стране, и, конечно, не найдется такой бухгалтерии, которая сумела бы подсчитать материальные убытки, понесенные нашим верующим народом (Церковью)…

Говорить же о какой-либо оценке погибших художественных или тем более религиозных ценностей – не приходится! Им нет цены в финансовом выражении…

Все вышесказанное и многое другое: тяжелое, трагичное, гнетущее и дух человеческий и его внешнюю физическую жизнь, в изобилии бытовавшее в ту эпоху, все это вместе взятое и явилось в конце концов, вполне достаточной и оправданной побудительной причиной к изданию Святейшим Патриархом его послания от 19.01.1918 г. Цель этого послания – образумить людей и призвать их к покаянию и умиротворению, т. е. к доброму и спокойному созиданию жизни.

Патриарх Тихон с невыразимой скорбью повседневно наблюдал и видел, что «зло разливается [...] и зальет бедную Русь» (Собрание писем Святителя Феофана [Говорова]. Вып. 8. М., 1902. С. 49), и не мог, конечно, не принять доступных для него мер к обузданию злых сил. Это было профилактическое мероприятие со стороны Главы Церкви, направленное против злобно-кровавой стихии, разошедшейся в те дни по стране и в значительной мере воевавшей против Церкви, Ее служителей и Ее чад.

И справедливым оказалось замечание Главы Румынской Православной Церкви, Патриарха Юстиниана (Марины), оброненное им в беседе, сорок лет спустя описываемых событий (в конце 1950 гг.), сказавшего, что «мы живем в эпоху, когда диавол переступил порог Храма».

Можно спорить, конечно, о том, насколько удачно Патриарх Тихон выступил в защиту возглавляемой им Церкви, но оспаривать его право на подобное выступление вообще, – как это пытались доказывать тогдашние и позднейшие мракобесы от «безбожия», – едва ли допустимо и, по меньшей степени, странно.

Повторяем: казалось бы, что нарождавшаяся, тогда еще административно-беспомощная и недееспособная новая гражданская власть, должна была всецело поддержать отрезвляющую инициативу Патриарха и уж во всяком случае быть ему бесконечно благодарной за самоотверженный и добрый почин в деле призыва к порядку и спокойствию в стране…

В действительности, однако, произошло нечто совершенно противоположное. Силы, враждебные Церкви, даже в тот тревожный и неустойчивый момент нашей истории решили повернуть эту добрую инициативу Церкви против Нее же и во вред Ей!

Настолько великой оказались ненависть к Богу и Церкви и безразличие к людским страданиям!

И теперь, когда почти полвека отделяют нас от первых лет революции и когда, наконец, вскрыты и заклеймены позором все те недобрые и подлые «методы» борьбы с инакомыслящими, которые от лица государственной власти практиковались лицами, подобными пресловутому «законнику» А. Я. Вышинскому (кстати сказать, подписавшему в свое время «Обвинительное заключение» Святейшему Патриарху Тихону и тем самым лично увековечившему свою правово-юридическую несостоятельность и безграмотность), является наконец возможность более спокойно и объективно разобраться во всех тех недобросовестных нагромождениях, которыми, в частности, опутано и послание Патриарха от 19.01.1918 г. (Исх. №7).

Следуя исторической правде, память Святейшего Патриарха Тихона должна быть совершенно очищенной от лживого, одиозного и провокационного клейма контрреволюционера (и вообще какого бы то ни было политического деятеля), в каковом звании постарались утвердить его «безбожники» и их постоянные подпевалы, обновленцы всех наименований. В связи с этим посланию его с анафематствованием творящих беззакония и гонителей Церкви Христовой (как следовало бы именовать послание от 19.01.1918 года) необходимо уделить особое внимание, так как с ним связан если не самый основной, то, безусловно, один из самых основных пунктов обвинения Патриарха в активной «контрреволюционности».

Конечно, от того, что некоторые личности по незнанию дела или из провокационных соображений будут называть и называют устно и печатно Святейшего Патриарха Тихона «контрреволюционером» – слава и чистота его нисколько не померкнут. По неизвестной еще нам исторической закономерности облик его и дальше будет расти и кристаллизоваться до какого-то необходимого предела, и никакие инсинуации замедлить или остановить этого процесса не могут. Но есть люди (и их немало), которые по недомыслию или недосугу, помраченные ходячей уличной терминологией, до сих пор под влиянием всех этих причин не разобрались в церковно-исторической значимости и церковно-религиозном смысле образа и дела Патриарха Тихона. И наша попытка есть, в первую очередь, стремление помочь им в их правильном восприятии.

В высшей степени знаменательно и характерно, что еще самые первые рецензенты, откликнувшиеся на патриаршее послание тотчас же, совершенно не усмотрели в содержании или духе этого акта какой-либо «политики», не говоря уж о «контрреволюции». Так, самый первый, по-видимому, из них, следующим образом оценивает сущность послания.

«Политические в собственном смысле этого слова вопросы в послании не затрагиваются. Осуждается не партия с ее политической программой, не преступная воля, превращающая страну в сплошной пожар гражданской войны и в бескрайнее море крови... Осуждается не определенный государственный строй, но «дело сатанинское»... Из-за прекрасных слов о братстве и равенстве, из-за понятных все-таки слов о классовой борьбе выступает темная, мрачная сила зла, апокалипсический зверь из бездны; в страданиях и бедствиях родины переворачивается страница общей мировой трагедии: борьба добра и зла. Прямые линии переживаемых нами событий уходят в бесконечную даль вечной борьбы Христа и Сатаны. Отсюда понятно и грозное слово обличения и прещения вождя Русской Церкви. […]

Кровь мучеников за Церковь Христову уже пролита, она проливается. Страдания пришли, они усугубятся еще. Русская Церковь в терновом венце подымается на свою Голгофу, и вождь Ее, тишайший, кроткий, незлобивый, верный пастырь Христов, Святейший Патриарх Тихон, зовет всех верных чад Церкви подняться вместе с ним на Голгофу любви Христовой и силе внешней противопоставить силу святого воодушевления, крепкого стояния за Церковь даже до смерти. Этот призыв не остается и не останется безответным. Церковь, о которой легкомысленно утверждали, что Она в параличе, Церковь, об одеждах Которой метали уже жребий ныне собирает всех верных и подымается в лучезарной красоте тернового венца Христова» (Сагарда А. Послание Святейшего Патриарха // Церковные ведомости. Прибавления. 1918. №3–4. С. 150–151).

Далее особо подчеркнем и то обстоятельство (чрезвычайно показательное), что вопреки истерической демагогии «безбожников», поднятой вокруг послания, даже такой – по их же словам – матерый «контрреволюционер», как знаменитый в свое время протоиерей о. И. Восторгов, и тот ни на один миг и ни на йоту не «спекулировал» этим патриаршим посланием в своих политических целях, что, конечно, обязательно проделал бы, если бы послание это давало бы ему хоть малейший материал в этом смысле!..

Известно, да и в печати осталось зафиксированным, что в своей проповеди прихожанам храма св. Василия Блаженного (на Красной площади, где он был настоятелем) 20.01(02.02). 1918 г. (т. е. в день оглашения послания на Соборе архиепископом Тамбовским Кириллом Смирновым) за всенощной, заканчивая свое слово на тему о только что вышедшем в свет послании Патриарха, он обещает слушателям продолжить его (свое слово) на другой день «за литургией, если, конечно, после службы или ночью меня не арестуют и не убьют...» (что в действительности произошло несколько позже).

И на другой день о. Иоанн Восторгов, говорил в храме прихожанам-богомольцам (слово от 21.01–03.02.1918 г.):

«Теперь всем нам предстоит особо напряженная борьба за веру и Церковь. К тому зовет нас патриаршее послание. Не о политической борьбе мы говорим. Но есть область – область веры и Церкви – где мы [...] должны быть готовы на муки и страдания... Церкви грозит опасность. И опять прибавим: к этому и призывает нас теперь наш общий отец, Святейший Патриарх всея России. И н е думайте, что говорим о так называемых большевиках. Нет. Когда изверг Львов [В. Н. – Сост.] сидел обер-прокурором в Святейшем Синоде, то он задолго до большевиков... проявил такую сатанинскую злобу и неправду по отношению к служителям Церкви [...] что не лучше и не выше был теперешних насильников над святынями и над Церковью. Мы говорим вообще о всех, кто вторгается незаконно в дело Церкви, в совесть православных христиан...» [разрядка везде наша. – Сост.] (Введенский А. И., прот. Церковь Патриарха Тихона. С. 45).

В одном же из позднейших церковных актов касательно разбираемого послания Святейшего Патриарха Тихона говорится, что подобные всенародные выступления его тех лет «направлялись не против власти в собственном смысле. Они относятся к тому времени, когда революция проявляла себя исключительно со стороны разрушительной, когда все общественные силы находились в состоянии борьбы, когда власти в смысле организованного правительства, обладающего необходимыми орудиями управления, не существовало. В то время слагающиеся органы центрального управления не могли сдерживать злоупотреблений и анархии ни в столицах, ни на местах. Всюду действовали группы подозрительных лиц, выдававших себя за агентов правительства, а в действительности оказавшихся самозванцами с преступным прошлым и еще более преступным настоящим. Они и избивали епископов и священнослужителей, ни в чем не повинных, врывались в дома и больницы, убивали там людей, расхищали там имущество, ограбляли храмы и затем бесследно рассеивались. Было бы странным, если бы при таком напряжении политических и своекорыстных страстей, при таком озлоблении одних против других, среди этой всеобщей борьбы одна Церковь оставалась равнодушной зрительницей происходящих нестроений.

Проникнутая своими государственными и национальными традициями, унаследованными Ею от своего векового прошлого, Церковь в эту критическую минуту народной жизни выступила на защиту порядка, полагая в этом свой долг перед народом. И в этом случае Она не разошлась со своим вероучением, требующим от Нее послушания гражданской власти, ибо Евангелие обязывает христианина повиноваться власти, употребляющей свой меч во благо народа, а не анархии, являющейся общественным бедствием. Но с течением времени, когда сложилась определенная форма гражданской власти, Патриарх Тихон заявил в своем воззвании к пастве о лояльности в отношении к Советскому правительству, решительно отказался от всякого влияния на политическую жизнь страны» («Соловецкое послание» [См.: Акты... С. 503–504]).

Приведем и еще одно высказывание о патриаршем послании, – митрополита Литовского Елевферия (Богоявленского), – иерарха, бывшего одно время чрезвычайно близким автору послания (в бытность его викарием на Виленщине) и потому хорошо знавшего духовную настроенность и образ мышления Святейшего Патриарха. В этом высказывании митрополит Литовский по-своему раскрывает внутренний смысл патриаршего обращения к пастве и так же, как и все прочие объективные рецензенты, совершенно не усматривает здесь никаких политических тенденций или намеков.

Он пишет:

«Патриарх Тихон в своем [...] послании [...] явился не выразителем церковного взгляда на власть, – он ее не коснулся, при виде величайшего смятения и разрушения Церкви и родины „явными и тайными их врагами”, но выразителем болезненно-горького чувства, крика пораженного небывалым горем своего сердца и благомыслящей части народа. „Властию, данной Нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас, если вы только носите еще имена христианские и хотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной”, – со всею решительностью объявлял он в своем послании к Церкви [„к Церкви”!! – Сост.]. Однако этот удар, не касаясь власти по существу, не затрагивал и прав ее церковных, ибо во главе ее стояли или безбожники или бывшие христиане, ставшие безбожниками. Анафема относилась к вр[еменно] забывшим совесть и разум русским православным,ноиздесь она теряла свою силу, будучи безличною, общею. Скорее всего она явилась предохранительным средством для людей, еще не потерявших страха Божия. Такого же характера были и последующие его послания. [...] Как обращенные к безбожникам, они в прямом смысле не были Архипастырскими посланиями, а скорее с обезглавлением государства воплем к Богу печальника Русской Земли, а вместе с тем громким откликом потрясенных душ благоразумной части народа, в котором она могла найти своему горю хотя некоторое успокоение: „Если наша совесть это – Патриарх; пусть его не послушают, но он говорит и еще скажет за нас” (Елевферий, митр. Неделя в Патриархии. С. 226–227).

И действительно: что послание адресовалось не против власти гражданской, а против разбойничающих в стране элементов, что вполне доказывается основной фразой послания: «Властию, данною Нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас...» Это – так сказать – лейтмотив документа. И слишком «странно», что «безбожники» наши не смогли (будто бы!) разобраться в его адресации, очевидной для всякой «серой бабы», ходящей в церковь (о которых они обычно отзываются с невероятным презрением и нетерпимостью, забывая в своем помраченном злобою сознании, что это их собственные матери, сестры и бабки!).

И было бы совершенно ни с чем несообразно, если бы Святейший Патриарх анафематствовал представителей новой, нарождающейся гражданской власти, которые могли ему быть неприятны лишь как всякие другие безбожники и только, а бандитов, грабителей и садистов, заливавших кровью мирного населения необъятные просторы нашей страны – о чем поступал к нему неиссякаемый поток сообщений, оставил бы совершенно безо всякого внимания и прещения!

Святейший Патриарх Тихон, надо думать, не хуже кого бы то ни было разбирался в идеологической направленности тогдашних представителей власти, не только не скрывавших своего религиозного неверия, но, наоборот, всячески афишировавших его и похвалявшихся им; они и без всякого запрещения не «приступали» и не «приступают» к Тайнам Христовым. Больше того: других призывают и принуждают даже следовать тому же. Какой же смысл запрещать им то, к чему они не только не стремятся, но даже полностью игнорируют и осмеивают? Каждому ясно, что никакого! Только «безбожникам» – неясно!

Таким образом, – повторим еще раз, ибо это весьма существенное и вразумительное замечание, – что так называемые «безбожники» наши, возводя небывалое «преступление» на совесть и ответственность Патриарха за издание им этого послания (некоторые сознательно, а подавляющее большинство их бессознательно, в силу совершенной своей безграмотности в вопросах церковно-религиозных, о которых они обычно берутся толковать с такой неслыханной, нахальной развязностью) совершенно упускают из виду самый существенный момент в содержании настоящего акта: его значимость для негодных людей из среды верующего населения, коих анафематствование способно отрезвить и удержать от злодеяний, и полнейшую бессмысленность его в приложении к людям, считающих своей идейной концепцией атеизм…

Непосредственно к гражданской власти, тогда еще окончательно и не сформировавшейся еще, обращена (и совершенно недвусмысленно!) всего лишь одна-единственная фраза, никакой логической и редакционной связи с предыдущей – анафематствующей – не имеющая.

«И, наконец, власть...» и т. д.

Наконец!!. Разве не ясно всякому грамотному человеку, что, стало быть, до сего времени говорилось не о власти?!.

С некоторой натяжкой, если угодно, дух послания в целом задевал лишь те административные, полицейские силы новой государственности, в первую очередь созданные и направленные ею для охраны своего становления, которые, на первых порах, не только не обращали никакого внимания на происходящую в стране поножовщину, но своей полной пассивностью в отношении последней, как бы даже несколько санкционировали ее разгул; деятельность – и самая активная – новых революционных полицейских сил, как известно, была направлена всецело и исключительно на подавление и ликвидацию всякого рода «контрреволюции», и только. Но ясно, что от этого патриаршего упрека до самой этой «контрреволюции» или какой бы то ни было «политики», как говорится, «дистанция огромного размера»! И «не заметить» ее вряд ли возможно!

В чем же тогда причина той истерики, которую господа «безбожники» устраивали и будут устраивать и дальше вокруг послания Святейшего Патриарха Тихона от 19.01.1918 г. и аналогичных ему актов Церкви?

Явление это церковному сознанию совершенно понятно и никакой загадочности в себе не содержит.

Церковь Христова (в частности Русская) в мечтаниях Ее врагов обречена на ликвидацию и чем скорее, тем лучше. Но чтобы иметь внешний повод и основание для Ее разрушения, необходим обвинительный материал против Нее. А так как в действительности его нет, то он и создается искусственно, «при помощи простых рук», хотя и на удивление всему миру…

Эксперимент «безбожников» с патриаршим посланием – один из видов фабрикации церковного «криминала» («если его нет, то его следует выдумать...», как они выражаются еще с конца XVIII века…)

И выдумывают, хотя, конечно, не всегда остроумно.

Таким образом, и это патриаршее послание в опытных руках фокусников от «безбожия» превратилось в тот капитал, пенками с которого еще долго будут питаться бесконечные создатели «методики и практики антирелигиозной пропаганды», окопавшиеся в различных редакциях с «просветительными» и «гуманистическими» вывесками…

Однако Церковь Христова как установление Божественное человеческими домыслами и средствами уничтожена быть не может: «сие от них не зависит...», поэтому и силы, борющиеся с Нею (как этой истины не понимающие), обречены на вечные бесплодные потуги и усилия, питаемые злобным внутренним сознанием своей безуспешности. Борьба эта будет продолжаться (с разной степенью накала) и впредь; совершенно бесполезная для «безбожия» и жизненно-необходимая для самой Церкви. Этот кажущийся парадокс в действительности чрезвычайно прост: в этом огненном горении, сжигая все тленное, примазавшееся к Ней и закаляя Свое подлинное тело (народ церковный!) – Церковь укрепляется и обновляется (вот где обновление церковное, о котором мечтали многие поколения церковных мыслителей и чего не понимали наши «обновленцы»!).

Ибо «яко во огни искушается злато, тако и человецы приятни в пещи смирения» – как сказано где-то…

А смирение, как доподлинно ведомо религиозному сознанию, есть величайшая и непреоборимая сила, сокрушить которую невозможно, так как, во Христе, оно беспредельно... (отмечено это и у Ф. М. Достоевского).

И поэтому доброе дело делают наши так называемые «безбожники» воюя с Церковью; они, сами не зная того, служат Ей, как мусорщики выметая из Нее неизбежно накапливающуюся нечистоту, освежают Ее, чистят, моют и даже полируют до блеска.

За эту деятельность их остается сказать только одно: спаси их, Господи!

К великому, однако, сожалению, не все церковно-мыслящие люди в наши дни склонны рассуждать таким же образом. Есть некоторая прослойка их, которая (невольно подпевая «безбожникам») усматривала, вопреки очевидности, некоторую политическую направленность и в этих самых патриарших посланиях, к которым прицепились «безбожники». В частности и в послании Святейшего от 19.01.1918 г.

Так, даже святитель-мученик, архиепископ Иоанн (Поммер), откликаясь на кончину Патриарха, счел возможным в своей мемориальной речи высказать на интересующую нас тему следующие соображения:

«Проследим те приемы борьбы, которые были применены к нему [т. е. к Святейшему Патриарху Тихону. – Сост.] и против которых он с честью устоял. Первый прием, обольщение: ценою признания власти [...] ценою публичного призыва народа к таковому признанию Патриарху давалась возможность купить себе все те внешние блага, какие способна дать своим сторонникам наличная власть. На эти искушения Патриарх ответил своими, всему миру известными посланиями к народу, в коих он объявляет наличную власть безбожною [...] и предает ее анафеме […]

Представители [...] третьего интернационала усмотрели в этих посланиях вмешательство Церкви в политику и всячески поносили и поносят за них Патриарха и его сторонников. Но родной Патриарху народ, история и живое христианское сознание не могут не видеть в этих посланиях высочайшего проявления христианского и гражданского мужества и верности национальному и патриаршескому долгу. Подобно св. Филиппу и св. Гермогену, в тяжелую для родины годину Патриарх должен был осветить народу текущие события с церковной точки зрения, и он этот свой долг исполнил» (Вера и жизнь. Рига. 1925. №5–6. [См.: Акты... С. 384]).

Высказывание это не одиноко; раздавались и другие, подобные же голоса.

Так, позднейшие церковные историки А. Левитин и В. Шавров, в стремлении «объективно» и «беспристрастно» обрисовать патриаршие выступления со своими учительными посланиями в первые годы революции, частично хотя и высказываются в пользу всего вышесказанного нами, но, в целом, вокруг этой положительной оценки разводят такую казуистику, что от нее (оценки) в конце концов не остается ничего доброго.

В ответ на эту их «услугу», пользуясь старой русской поговоркой, остается Лишь сказать им от лица Церкви: «не нужен твой мед – не пачкай мой хлеб!»

Они пишут:

«Мы охарактеризовали деятельность Патриарха в бурные революционные годы (1917–1921 гг.), забыли мы сущую „малость”: знаменитые антисоветские воззвания Патриарха и его деятельность в качестве одного из вождей антисоветских сил в стране. Остановимся и на этой стороне его деятельности. На предыдущих страницах мы старались дать совершенно объективную характеристику Патриарха Тихона как деятеля и как человека. Как видит читатель, Патриарх Тихон был умным и добрым человеком, который, однако, являлся типичнейшим представителем дореволюционного русского духовенства, – таким он был и по своим воззрениям, и по своим вкусам, и по своему психологическому складу. Странно было бы ожидать от этого человека, чтобы он рассуждал как марксист, да еще большевик и приветствовал бы Октябрьскую революцию; тогда он не был бы Главой русского, в целом консервативного, духовенства. Отражая позицию русского духовенства и почти всей тогдашней русской интеллигенции (даже таких людей, как А. М. Горький, Куприн, Скиталец и другие), Патриарх выступил против советского правительства с рядом воззваний. С крещенским воззванием 6–19 января [ошибка; следует 19.01–1.02. – Сост.] 1918 года, в котором он выступил с протестом против кровавых эксцессов, с воззванием против Брестского мира, а также с резким письмом к В. И. Ленину, написанным к первой годовщине Октября, в котором содержалось требование всеобщей амнистии. Что характерно для всех этих воззваний? Прежде всего отметим, что Патриарх, в противоположность некоторым священникам, нигде не восстает против социалистических или коммунистических принципов, ни даже против революции как таковой; он восстает, главным образом, против эксцессов и против отдельных актов советского правительства (Брестский мир). Правда, иногда Патриарх не видит за деревьями леса и не желает замечать тех огромных исторических сдвигов, которые несет Октябрьская революция, но это, конечно, не его вина, а его беда – это следствие той среды, в которой он вырос и развивался; это результат вековой позиции русского духовенства, которое всегда отличалось косностью и консерватизмом» (Левитин А., Шавров В. Очерки... С. 47–48).

Оставляя сказанное без каких-либо комментариев, закончим на этом все наши рассуждения «вокруг да около» патриаршего послания об анафематствовании творящих беззакония и гонителей Церкви Христовой и обратимся к последнему, существенному пункту, подлежащему рассмотрению…

В 1922–1923 гг. Святейший Патриарх Тихон находился в заключении, и в недалеком будущем предполагался его судебный процесс, по совокупности за все «грехи», вместе взятые, сформулированные с иезуитской придирчивостью и скрупулезностью в известном «Обвинительном заключении по делу гр. гр. Беллавина В. И. и др.», подписанном «знаменитым» в свое время А. Я. Вышинским.

Однако сверх всякого ожидания насторожившегося мирового общественного мнения процесс не только не состоялся, но и главное обвиняемое лицо – Патриарх – был выпущен на свободу с последовавшим вскоре совершенным прекращением его «дела».

Необходимым условием освобождения Патриарха из заключения послужило его известное заявление в Верхсуд РСФСР от 3(16).06.1923 г., в котором имеется одна фраза, непосредственно касающаяся нашей темы. Фраза эта в корне противоречит всему, высказанному нами, в защиту Патриарха и его послания от 19.01(01.02). 1918 г. и целиком поддерживает и оправдывает все инсинуации «безбожников» в отношении послания, о которых говорилось выше. Таким образом, сам автор послания, Святейший Патриарх, как бы поддерживает все нарекания на него и тем самым как бы признает свою виновность за это свое давнишнее выступление…

Но дело все в том, что вот именно: «как бы»…

Однако обратимся к этой фразе.

Перечисляя в своем заявлении некоторые пункты предъявленного ему обвинения, в той или иной степени признаваемые им основательными, упоминает он и такое:

«Анафематствование в том же году власти...»

Весьма недвусмысленное: «анафематствование» «власти»!Конкретность этой формулировки, по-видимому, исключает всякие дальнейшие разъяснения и перетолмачивания…

Но и опять скажем: это только «по-видимому»... а в действительности – не так, и потому мы нисколько не склонны отступать от всего сказанного выше даже и после этого заявления Патриарха.

Дело в том, с одной стороны, что к 1923 году «безбожническое» толкование патриаршего послания настолько уже было распространено в широких нецерковных кругах, настолько въелось в сознание и память бездумной массы, принимающей обычно за чистую монету всякое «печатное слово» (особенно при теперешнем благоговейном трепете перед газетами!), что возражать и разъяснять что-либо по поводу своего послания со стороны Патриарха было бы совершенно непроизводительным занятием. Он, очевидно, и держался той мысли, что гораздо лучше во всех отношениях, не ворошив всего прошедшего, формально согласиться задним числом с тем «статусом кво», который создался с годами относительно этого злополучного его документа.

С другой стороны – не следует упускать из виду и того, что редакция патриаршего заявления в Верхсуд РСФСР от 3(16).06.1923 г. принадлежала, по-видимому, не одному только Патриарху. А это очень существенный момент в смысле отображения в нем подлинного мнения Патриарха о трактуемом предмете.

Наконец, не исключается и то, что, стремясь к освобождению из узилища не ради личной, внешней свободы, а имея в виду лишь благо Церкви (когда в связи с разыгравшейся обновленческой вакханалией, его присутствие в Ней являлось для Нее не только существенно необходимым, но и единственно спасительным условием целостности и внутренней неповрежденности) полагаем, можно допустить мысль и о том, что Святейший Патриарх Тихон был вполне способен пожертвовать исторически своей аполитичностью и вообще какой бы то ни было своей политической незапятнанностью (в угоду противоположному лагерю) ради немедленной возможности личного вождения церковного корабля среди разбушевавшегося «житейского моря»... (ради чего, собственно, заявление и писалось).

Известно: когда тонет корабль, бросают в пучину морскую и драгоценные грузы…

Таким образом, резюмируя сказанное, приходим к обобщающему выводу, что заявлению Святейшего, кажущемуся на первый взгляд противоречащим всем нашим построениям, никак не приходится придавать того безапелляционного смысла, каковой он производит по первому впечатлению. И это не значит вовсе, что заявление Патриарха фальшиво или неискренне, но говорит лишь только о том, что

1) в тот момент, для блага Церкви, Святейшему Патриарху необходимо было быть на свободе и снова принять бразды правления в свои руки;

2) казуистическим препирательствам о предметах в данное время совершенно не актуальных (но которые способны отрицательно повлиять на его освобождение) Патриарх счел возможным не придавать особого значения и от них уклониться;

3) вряд ли его личное Святительское реноме способно серьезно пострадать от некоей, весьма несущественной «дани времени» в глазах благомыслящего церковного общества, которое также в достаточной степени ориентируется в тонкостях наличной церковной обстановки.

И решив именно как-то так возникшую перед ним задачу, Святейший Патриарх вышел на свободу, сокрушил обновленческую гидру и указал Церкви Ее дальнейший спасительный путь к Вечности, не запятнав и себя…

А в широком смысле – по церковному – все это выразится так:

Блаженны есте, егда поносят вам, и изженут, и рекут всяк зол глагол на вы лжуще, Мене ради.

Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех! (Мф.5:11–12).

В качестве концовки приведем некоторые сообщения высказанные в печати в связи с патриаршим посланием от 19.01.1918 г.

И, прежде всего, в одном из современных церковных документов говорилось, что «Священный Собор Православной Российской Церкви с любовию (!) приветствует послание Святейшего Патриарха Тихона, карающее злых лиходеев» (Каменев С. А. Церковь и просвещение в России. С. 31). «Лиходеев» – добавим от себя, т. е. разбойников и злоумышленников, а не представителей власти (!), и в его развитие издает послание верующим, о текущем церковном моменте («От века неслыханное творится у нас на Руси Святой...»). Напечатанное в действующей еще тогда типографии Рябушинского, оно во множестве экземпляров распространяется среди верующего населения Москвы и провинции.

Святейший же Синод (доживавший тогда свои последние минуты) выносит определение (№170) об обнародовании послания Святейшего Патриарха Тихона от 19.01.1918 г. (См.: Церковные ведомости. 1918. №2. С. 10).

Тут следует заметить, что несмотря на премудрое мероприятие – немедленную национализацию (или реквизицию) всех типографий в стране сразу же после октябрьского переворота, послания Святейшего Патриарха Тихона и, в частности, послание от 19.01.1918 г., печатались еще довольно свободно и, конечно, совершенно открыто, вполне легально во многих, ставших уже государственными, типографиях, причем печатали их те самые рабочие, на которых – по словам «безбожников» – будто бы почему-то так ополчился нехороший Патриарх-«контрреволюционер» и которых эти самые «безбожники» готовы защищать до самой последней возможности (хотя никто решительно их об этом и не просит!).

Даже в самой Москве послания эти печатали совершенно безо всякой конспирации и продолжали бы так же точно действовать и дальше, если бы на рабочих-печатников не было бы оказано давление из гражданско-правительственных сфер, вопреки бесконечной демагогии о «свободе слова» и тому подобном.

Так, несколько позднее на заданный ему вопрос «председатель рабочего коллектива (Московской] Синодальной типографии) ответил, что рабочие [...] никогда не отказывались от печатания по заказам Синода, исключая одного раза, когда по требованию теперешнего правительства [разрядка наша. – Сост.] должны были прекратить печатание послания Патриарха» (Деяние 75:263. Архиепископ Тамбоский Кирилл // Деяния... Кн. VI. Вып. 2. С. 241).

А вскоре после этого первый (по времени) «безбожнический» орган, выходивший под высоким протекторатом первейшего антицерковника, «спеца» и законника – П. А. Красикова, так сказать, не сморгнув глазом, с непревзойденным бесстыдством заявляет печатно своим наивным читателям о том, что Патриарху Тихону «предоставлена свобода печатать его воззвания [разрядка наша. – Сост.], ибо заставить замолчать Патриарха было бы [видите ли! – Сост.] просто невыгодно с точки зрения развития политического сознания в массах» (Красиков П. Четыре манифеста Патриарха Тихона // Революция и Церковь. 1919. №3–5. С. 4).

Вот как – демагогически – вышел из положения радетель о «развитии политического сознания в массах», адвокат Красиков, только что сбегавший в Синодальную типографию и запретивший тамошним рабочим печатать патриаршее послание!

Таковы были условия первых шагов деятельности только что избранного Святейшего Патриарха всея России!

А вот, еще один исторический штрих, относящийся к тем же пресловутым патриаршим посланиям, кое-кому весьма не нравившимся. Автор – небезызвестный для церковного читателя Владимир Димитриевич Бонч-Бруевич!

«В ноябре [1917 г. – Сост.] была организована в Смольном так называемая семьдесят пятая комната, т. е. такое учреждение, которое, по воле Революционного комитета, утвержденного Петроградским Исполкомом, должно было заняться борьбой с пьяными погромами, контрреволюцией, саботажем, бандитизмом и другими многочисленными контрреволюционными проявлениями, которыми старый мир [? – Сост.] хотел пошатнуть новую молодую пролетарскую власть. Исполком назначил меня председателем этой Комиссии [„ЧК” – Сост.], поручив нашему Комитету власть для борьбы со всеми контр-революционными элементами. Не успели мы организовать Комиссию из самых отборных рабочих петроградских заводов, как наши рабочие комиссары, рассыпанные решительно везде по Петрограду, сообщили мне, что повсюду, в самых глухих закоулках, появились чьи-то печатные прокламации, в которых проклинается советская власть и призывается на голову этих „безбожников и насильников” „гнев Божий” и которые обращаются ко всем верующим противиться этой „дьявольской власти”, ей не подчиняться, беречь „мать Церковь, ее служителей” и оставаться „верными чадами Православной Церкви”. Когда мне рассказали содержание расклеенных по заборам прокламаций, я догадался [! – Сост.], что это несомненно произведение рук духовенства православной церкви. Я чувствовал себя обязанным во что бы то ни стало как можно скорее открыть первоисточник, откуда идут эти произведения поповской печати и арестовать тех, кто написал эти воззвания и кто распространяет их. Нам посчастливилось. Недалеко от Смольного в переулках также появились подобные прокламации. Возмущенные рабочие и просто обыватели, сорвавши их и найдя некоторое количество экземпляров, подброшенных на крыльца домов, собрали все это и принесли мне в Смольный. Я тотчас же направил в эти районы с десяток рабочих комиссаров, которые быстро рассыпались по всем переулкам и закоулкам и в одном из них арестовали двух благочестивых старушек, которые, ковыляя по тротуару, одетые в полумонашеские «черничные» платья, тихонько расклеивали эти листки. Одна мазала забор клейстером, а другая прихлопывала бумажку, тщательно разглаживая ее. Застигнутые врасплох, они заахали, были крайне изумлены, когда рабочие комиссары, бережно взяв их под крылышки, не спеша повели в Смольный. Они были приведены ко мне в 75 комнату. Эти сморщенные божии старушки были ужасно перепуганы и почти не могли отвечать. Видя, что разговаривать с ними не представляется возможным, я сказал, чтобы у них отобрали прокламации и отдали мне на просмотр. Старушки замерзли, я велел напоить их чаем с булками и дать погреться у печки. Старушки расположились, сначала робко поглядывая на нашу боевую обстановку, куда постоянно являлись и матросы, и солдаты, приводили арестованных, вносили конфискованное оружие, бомбы и т. п. Видя, что на них никто не обращает внимания, старушки вплотную засели за чаек. Один из комиссаров угостил их яблоками, и они с аппетитом выпивали стакан за стаканом, изрядно закусывая хлебом. Когда я увидел, что старушки обогрелись, распотели, я повел с ними беседу, кто они такие, кто их послал делать то дело, которое они делали и просил рассказать мне все подробно. Старушки встрепенулись и, видимо, не знали, как им быть. Я в это время прочел воззвание, которое оказалось подписанным патриархом Тихоном. Мне важно было знать, кто вокруг этих старушек действует. Старушки очень скоро подробно рассказали, что им дал по целковому их знакомый, у которого этих воззваний целые горы и который собирает вот таких лиц, как они, и рассылает их по всему городу и уезду. В это время ко мне в комнату вошел как всегда энергичной походкой тов. Благонравов, комендант Петропавловской крепости, в полном боевом вооружении, а с ним два его сотоварища, также в боевой, походной форме. Они приехали по моему вызову, чтобы немедленно отправиться и прекратить погром на одном из водочных заводов, который пьяная толпа громила на Мойке. Так как уничтожить погром было делом более важным и спешным, чем уничтожить штаб-квартиру патриарха Тихона, то я сказал Благонравову, чтобы он ехал на погром, а потом вернулся ко мне для отыскания конспиративной штаб-квартиры патриарха Тихона и для ареста всех тех лиц, которые там находятся, и я показал ему прокламации Тихона. Когда он узнал, кто их распространяет, то пристально посмотрел своим упорным, долгим взглядом на одну из старушек, которая перепугалась этого взгляда и вдруг стала садиться, как бы защищаясь от него руками. Это было так смешно, и для нее, очевидно, так трагично, что все в комнате расхохотались, а она почти заплакала. Благонравов круто повернулся и вышел. Старушек мы больше не беспокоили, и они в томлении ожидали своей участи. Я им сказал, что они будут дожидаться вот того, который смотрел на них, и его они должны будут повести на ту квартиру, из которой они получили листки. Благонравов вернулся часа через полтора и сказал, обращаясь к старушкам:

– Пойдемте, да смотрите – не путать и не врать. Нам с вами возиться долго нечего.

Через полчаса Благонравов звонил мне по телефону, что он открыл квартиру, сплошь заваленную прокламациями, всевозможными книгами, свеже-напечатанными против советской власти и что главное действующее лицо – хозяин этой квартиры – арестован, а также и все те, кто были там, что он ведет расследование. Всю эту публику он посадил в автомобиль и отправил в Петропавловскую крепость. Мы быстро нашли типографию, которую немедленно закрыли, арестовали ее владельца и всех тех, кто принимал участие в печатании этих прокламаций. Так началось наше первое знакомство с противосоветской пропагандой [?? – Сост.] представителей Православной Церкви.

Наутро я сообщил об этом инциденте Владимиру Ильичу, показал ему прокламацию Тихона и спросил его, что он велит делать нам с автором этих прокламаций.

– Ничего, – ответил Владимир Ильич, – сообщите ему, что советская власть не намеревается надеть на его голову венец мученичества, но все те, кто будет распространять его произведения, будут немедленно арестовываться и предаваться суровому суду. Напечатайте обо всем этом в газетах и предупредите рабочие кварталы, чтобы строго следили за появлением прокламаций.

Я сказал ему, что предполагаю немедленно сообщить Петроградскому митрополиту и поставить его в известность, что он как глава петроградского духовенства будет ответственен перед советской властью, в частности перед нашей Комиссией, за антиправительственную пропаганду в церквах и что он должен предупредить всех своих благочинных и священников, что такая пропаганда в открытом общественном месте с кафедры в церкви, будет нами преследоваться как контрреволюционная, согласно объявленного осадного положения в Петрограде, по всей строгости и суровости законов нашего времени. Владимир Ильич одобрил и эту меру и прибавил:

– Надо всегда ставить в ответственность самых высоких лиц Православной Церкви, хорошо помня, что низшее духовенство и особенно паства являются орудием в их руках и часто совершенно не ответственны за то, что делает высшее церковное управление и главари его.

Старушек мы на другой день призвали из Петропавловской крепости в 75 комнату Смольного, подробно им объяснили всю гнусность [!! – Сост.] пропаганды Патриарха Тихона. На старушек это произвело впечатление, когда они увидели у меня в шкафу за стеклом их прокламации рядом с бомбами контрреволюционеров. В конце концов мы их отпустили на все четыре стороны. Они клялись, что более никогда не будут этим делом заниматься и другим закажут, поблагодарили нас за хлеб-соль и ушли.

Всего за несколько дней и ночей мы арестовали около сорока человек, которые расклеивали в различных местах Петрограда эти прокламации Тихона» (Бонч-Бруевич В. Д. Роль духовенства в первые дни Октября // Безбожник. 1928. №45(299). С. 2–3; №46(300).С. 2–3).

Касаясь патриаршего послания об анафематствовании всех творящих в стране кровавые беззакония и гонителей Церкви Христовой, один из многих безбожнических специалистов по русским церковным вопросам сообщает в своем «научном труде», что с резкими протестами и возражениями против мероприятий новой гражданской власти, направленных к ущемлению деятельности церковных и религиозных организаций, выступил, между прочим, не один лишь Святейший Патриарх Тихон, но и представители всех других вероисповеданий: мусульмане, протестанты, буддисты, католики, иудеи и др.

Относительно этих последних читаем:

«Аналогичную [Святейшему Патриарху Тихону. – Сост.] позицию заняло и иудейское духовенство [...] образованный в Москве сионистами и раввинами еврейский национальный совет через три месяца после Октябрьских дней выступил с декларацией, в которой предал анафеме (херему) трудящихся [?? – Сост.] евреев, поддерживающих Советскую власть и обрушился на декрет „Об отделении церкви от государства и школы от церкви”, клеветнически [тоже? – Сост.] изображая его как акт гонения на религию.

Еврейские клерикалы [...] пытались отстоять не только дальнейшее существование еврейских религиозных школ – хедеров, талмуд-тор и ешиботов, но и сохранить за раввинами их чиновничьи функции...» (Персиц М. М. Отделение церкви от государства. С. 158).

Раз уж зашла речь о евреях, уместно здесь заметить, что в Гомеле, в 1923 году привлекался за сопротивление против мероприятий советской власти в отношении хедеров раввин Барышанский, прозванный в местных еврейских кругах за непреклонность занятой им позиции – «еврейским Тихоном». (Славин И. Клерикализм и сионизм у евреев // Революция и Церковь. 1924. №1–2. С. 9).

(Всестороннему разбору – со всех точек зрения – послание Патриарха Тихона было подвергнуто после оглашения его на первом заседании второй сессии Собора, в выступлениях многих членов Собора, что исчерпывающе отражено в 66 соборном деянии.

Протокол этого деяния воспроизводится и А. И. Введенским в сочинении его «Церковь и государство» с. 111–169.)

Приводим это слово Святейшего Патриарха Тихона, сказанное им при служении своем в Казанском соборе на Красной площади (собор впоследствии снесен [ныне восстановлен. – Ред.]), по случаю престольного праздника 8(21).07.1918 г.

Воспроизводим его по выписке из неопубликованных «Деяний» III, последней, сессии Всероссийского Собора 1917–1918 годов. Отметим, что материалы этой сессии являются большой редкостью, т. к. (по слухам) при закрытии Собора, тогда же, в 1918 году, были вывезены заграницу одним из эмигрировавших соборных секретарей (об этом было упомянуто и в печати²⁰⁵):

«[...] 108. Протоиерей П. Н. Лахостский. (Внеочередное заявление.) Я выпросил себе слово, чтобы познакомить в нем в кратких словах с тем, о чем теперь со вчерашнего дня очень много говорят в Москве. А если многие знают и говорят, то и члены Собора должны знать это и обстоятельно подумать. Дело в том, что вчера Святейший Патриарх в Казанском соборе совершал литургию, и после Евангелия выступил с словом, которое он произнес экспромтом. Это слово, с разрешения Его Святейшества, я записал. Вот с ним-тο я и познакомлю вас.

Блаженни слышащии Слово Божие

и хранящий е (Лк.11:28)

Эти слова, сейчас прочитанные в Св. Евангелии, сказаны Господом Иисусом Христом тогда, когда одна женщина из народа в порыве священного восторга от Его проповеди воскликнула: «Блаженно чрево, Тебя носившее, и сосцы Тебя питавшие» (Лк.11:27), т. е. счастлива Мать, родившая и воспитавшая такого Сына. Господь, поставлявший и в других случаях родство духовное выше телесного (Мф.12:46–50), отвечал ей: «Блаженни слышащии Слово Божие и хранящий е», т. е. больше чем родные Мне по плоти, счастливы те, которые близки Мне по духу, которые слушают Мои слова и хранят их, живут так, как Я учу словами жить. Значит счастье, блаженство наше заключается в соблюдении нами Слова Божия, в воспитании в наших детях Заветов Господних. Эту истину твердо помнили наши предки. Правда, и они, как все люди, отступали от учения Его, но умели искренно сознавать, что это грех, и умели в этом каяться. А вот мы, к скорби и к стыду нашему, дожили до такого времени, когда явное нарушение заповедей Божиих уже не только не признается грехом, но оправдывается, как нечто законное. Так, на днях совершилось ужасное дело: расстрелян бывший государь Николай Александрович, по постановлению Уральского Областного Совета рабочих и солдатских депутатов, и высшее наше правительство – Исполнительный Комитет одобрил это и признал законным. Но наша христианская совесть, руководясь Словом Божиим, не может согласиться с этим. Мы должны, повинуясь учению Слова Божия, осудить это дело, иначе кровь расстрелянного падет и на нас, а не только на тех, кто совершил его. Не будем здесь оценивать и судить дела бывшего государя: беспристрастный суд над ним принадлежит истории, а он теперь предстоит пред нелицеприятным судом Божиим, но мы знаем, что он, отрекаясь от престола, делал это, имея в виду благо России и из любви к ней. Он мог бы, после отречения, найти себе безопасность и сравнительно спокойную жизнь заграницей, но не сделал этого, желая страдать вместе с Россией. Он ничего не предпринимал для улучшения своего положения, безропотно покорился судьбе... и вдруг он приговаривается к расстрелу где-то в глубине России, небольшой кучкой людей, не за какую-либо вину, а за то только, что его будто бы кто-то хотел похитить. Приказ этот приводят в исполнение, и это деяние – уже после расстрела – одобряется высшей властью. Наша совесть примириться с этим не может и мы должны во всеуслышание заявить об этом, как христиане, как сыны Церкви. Пусть за это называют нас контрреволюционерами, пусть заточают в тюрьму, пусть нас расстреливают. Мы готовы все это претерпеть в уповании, что и к нам будут отнесены слова Спасителя нашего: «Блаженни слышащии Слово Божие и хранящий е».

Вот слово, произнесенное Его Святейшеством, мною записанное, просмотренное и одобренное Святейшим Патриархом. Я наблюдал, какое впечатление производило оно на народ. Его Святейшество говорил с волнением. К сожалению, его слышали не все, но мне показалось и другим, что те, которые слышали, почувствовали какое-то облегчение от сознания, что заговорили те, кому следует говорить и будить совесть. Правда, на улицах говорят различно, некоторые злорадствуют и одобряют убийство, но верующие будут чувствовать себя смущенными. Вчера, без всякой связи со словом Святейшего Патриарха, в храме Христа Спасителя совершена панихида. В храме св. Спиридония, по требованию народа, панихида совершена дважды²⁰⁶. Народ ждет, что мы как представители и носители христианской совести присоединимся не к тем, кто убивает и одобряет убийство. Мое предложение к Собору: присоединиться к слову Святейшего Патриарха, подобно тому, как Собор присоединился в свое время к посланию Его Святейшества с анафематствованием. Настоящее слово прекрасно выражает, представляет собою самую суть того, что говорилось о событии на Соборе в пятницу [6(19).07.1918 г. – Сост.], пред совершением панихиды. Мы делом уже выразили свое согласие со словом Патриарха» (Выдержка из сборника: «Выписки из Деяний III сессии Священного Собора 1917–1918 гг.». Рукопись. М., 1929. [См. Обзор Деяний... Т. 3. С. 46–49, 62–65. – Ред.]).

Приведем небольшую справку и о чудотворной Казанской иконе Божией Матери, которая триста лет хранилась в Казанском соборе на углу Красной площади и Никольской улицы, сооруженном в свое время иждивением (главным образом) освободителя Москвы от поляков, князя Димитрия Михайловича Пожарского (московская усадьба его находилась невдалеке, на углу Большой Лубянки и Фуркасовского переулка). Казанский собор, вскоре же после прекрасной его реставрации, выявившей и восстановившей все его первоначальные (XVII в.) архитектурные детали, был, по распоряжению наших «отцов города», снесен до основания!

В 1612 году, вскоре по освобождении Москвы от полчищ поляков, пишет один из новейших историков Русской Церкви, «появился русский праздник иконе Казанской Божией Матери 22 октября [ст. ст. – Сост.]. В Казани чудотворная икона, как известно в 1902 г., была преступно украдена и уничтожена. Это было зловещим предзнаменованием русского поражения со стороны нехристианской Азии [имеется в виду русско-японская война. – Сост.]. А в свое время явление иконы вскоре после падения Казанского царства было благим предзнаменованием победоносного русского и православного наступления до берегов Тихого океана. Профессор А. А. Дмитриевский утверждает, что в 1612 г. под Москву направлена была не копия Казанской иконы [как считали. – Сост.], а самый оригинал. Копия же осталась в Казани. Она и похищена, а хранившаяся в Казанском соборе на Красной площади Казанская икона и есть оригинал. Она в Москве сохранилась...» (Карташев А. В. Очерки... Т. 2. С. 80–81).

В память архидиакона К. В. Розова заметим следующее.

Жизнь его окончилась не трагически, как неверно сообщает автор, а – по человеческим понятиям – преждевременно; казалось, он мог бы пожить и еще, т. к. ему не было и пятидесяти лет.

Великий Патриарший Архидиакон Константин Васильевич Розов умер в среду 17 (30) мая 1923 г., в то время, когда горячо любимый им Святейший Патриарх Тихон находился в заключении.

Покойный – уроженец Симбирской губернии. Первоначально, еще в дореволюционное время, назначается в Москву на должность второго диакона в храм Христа Спасителя, но по ходатайству великой княгини Елизаветы Феодоровны переводится в Санкт-Петербург, в придворный храм. После весьма недолгого пребывания здесь, вновь переводится в Москву – первым протодиаконом Московского Большого Успенского собора в Кремле, где и служит до закрытия кремлевских соборов в 1918 году, когда вместе со всеми другими клириками этого (Успенского) собора переводится к храму бывшего Крестовоздвиженского монастыря на Воздвиженке (против теперешнего центрального магазина «Военторга»; храм впоследствии был снесен).

К. В. Розов – неизменный богослужебный спутник Святейшего Патриарха Тихона во всех (почти) его многочисленных служениях в Москве и ее окрестностях.

Как сообщали впоследствии – много лет спустя – обновленческие историки А. Левитин и В. Шавров, «известный московский архидиакон Розов умер в конце 1922 года от дистрофии, вызванной голодом» (Левитин А., Шавров В. Очерки... С. 330).

Помимо того, что дата кончины здесь указана неверная, не верна также и сама причина смерти; только при обновленческом непонимании того, кем был Великий архидиакон К. В. Розов для церковной Москвы тех времен и для своих бесчисленных почитателей, – можно предположить, что он мог умереть с голоду. В действительности, К. В. Розов в Москве (хотя и голодной) не голодал... Да ему и не дали бы умереть с голоду, точно так же, как Святейшему Патриарху или любому другому архиерею или священнику – уважаемому и чтимому народом.

Как ярко выраженный русский человек Розов, к сожалению, страдал одним печальным «национальным» недугом, унесшим в могилу много наших талантливых людей; он пил больше, чем следовало бы…

Отпевание тела К. В. Розова было совершено 19.05(01.06).1923 г. в храме Большого Вознесения у Никитских Ворот, при огромном стечении верующих москвичей, собравшихся отдать последний долг «Косте».

Погребен на Ваганьковском кладбище у храма, рядом со своим настоятелем по Успенскому собору в Кремле, протопресвитером Николаем Александровичем Любимовым.

На его могиле водружен белый деревянный крест с надписью, исполненной славянским шрифтом: «Великий Архидиакон Константин Васильевич Розов. Род[ился] 10(22) февр[аля] 1874 г. Сконч[ался] 17(30) мая 1923 г.»

Церковная Москва без Розова стала уже не та…

Вскоре после освобождения своего из заключения – 25.06 (08.07). 1923 г., после совершения литургии в храме Святителя Николая Чудотворца, что в Ваганькове, Святейший Патриарх Тихон посетил Ваганьковское кладбище и совершил здесь панихиду на могиле своего Архидиакона. (Богослужебный дневник Патриарха Тихона. Рукопись.) Этот молитвенный акт Патриарха сейчас же, конечно, вызывает злобную реакцию в стане обновленческих раскольников. Так, известный тогда всему свету небывалый «протопресвитер всея Руси»

В. Д. Красницкий заявил (через гражданскую прессу):

«Вчера [...] Тихон служил панихиду на могиле архидиакона Розова. На панихиде присутствовали в полном составе польская миссия, торговое представительство Англии и проч. Зачем это? [отвечаем: чтобы воочию убедиться, что патриарх действительно выпущен из тюрьмы, чему не только заграницей, но и у нас-το никто не верил первое время. – Сост.]. Ясно, что каждое выступление Тихона – смотр контрреволюционным силам Москвы. Удивляюсь Советскому правительству – что оно это допускает [продолжает свою провокацию Красницкий, делая вид, что не понимает положительного значения для нашего правительства в том, что Патриарха представители капиталистического мира имеют возможность наблюдать в непосредственной близости. – Сост.]. Власти необходимо вмешаться и помочь нам бороться с тихоновщиной» (Большаков А. У «князей» церкви: У Красницкого // Красная газета. Пг., 1923.12 июля. С. 2).

«Некоторое время спустя (4–17.07.1923) в Москве «начинает демонстрироваться кинофильм „Тихон после раскаяния”, в котором запечатлены его служения в различных храмах Москвы и, в частности, панихида на Ваганьковском кладбище по архидиаконе К. В. Розове. (Фильм этот создан был также с целью убедить скептический западный мир в действительном освобождении из заключения Патриарха.)

Московские кинотеатры: „Арс”, „Форум” и „Уран”, в которых демонстрировался 4(17), 5(18), 6(19) июля кинофильм, осаждались толпами с раннего утра. Перекупщики мест продавали билеты по невероятно высокой цене (билет на „Тихона” стоит, примерно, столько же, сколько на Шаляпина).

Этот кинофильм скоро перекочевал на европейские и американские экраны и всюду производил сенсацию» (Левитин А., Шавров В. Очерки... С. 320).

Относительно Крестовой церкви Троицкого подворья и самого подворья в старых справочниках Москвы сообщается:

Церковь во имя св. «Сергия Радонежского чудотворца, что при доме митрополита, Мещанской части.

Существовавшая при означенном доме церковь, в 1812 году сожжена неприятелем, с разрешения Святейшего Синода, изъясненного в указе от 13 ноября 1813 года, за №3656, означенная церковь возобновлена в 1815 году, а в 1875 г. прибавлен к ней придел во имя Иверской иконы Божией Матери» (Указатель улиц и домов столичного города Москвы... М., 1882. С. 881).

Храм этот, теперь ликвидированный, являлся местом многочисленных богослужебно-молитвенных подвигов Святейшего Патриарха Тихона в период 1917–1922 гг. и архиерейских хиротоний многих святителей – современников, произведенных от руки Святейшего.

Расположенный во втором этаже подворья небольшой храмик этот, весьма уютный и вместительный, имел с правой стороны алтаря специальную моленную келью, в коей Святейший Патриарх (а до него Московские митрополиты) молились в тех случаях, когда не принимали личного участия в совершавшемся богослужении. Ход в эту моленную был непосредственный – из внутренних покоев подворья (минуя богомольцев). Другая, находившаяся в храме дверь, соединяла его с покоями, но она всегда находилась на запоре и ею обычно не пользовались за исключением случаев особо многолюдных молитвенных собраний (вынос св. Плащаницы в Великий Пяток и под.), когда молящиеся, переполнявшие храм, располагались и в близлежащих к нему комнатах – личных патриарших, составлявших часть его жилья.

Относительно Троицкого подворья в целом выписываем нижеследующую краткую справку:

«Троицкое подворье в Москве, недалеко от Сухаревой башни, близь церкви св. Троицы, что на Троицкой [храм сохранился доныне, но, конечно, не функционирует. – Сост.], с разными строениями и садом на земле, которая с 1609 г. принадлежала лавре [Сергиевой, Свято-Троицкой. – Сост.] по обеим сторонам реки Неглинной. Дом построен в 1759 и 1760 г.; в 1812 г. выжжен неприятелем, 1815 г. возобновлен. При нем домовая церковь во имя прп. Сергия. Дом сей служит обыкновенным местопребыванием митрополитов Московских, как настоятелей лавры, когда находятся в Москве» ([Горский А. В.]

Историческое описание Свято-Троицкия Сергиевы лавры. М., 1873.С. 195).

Официальный адрес Святейшего Патриарха был таков: Москва, Самотека, 3 Троицкий переулок, Троицкое подворье.

[См.: У Троицы на Самотеке: Подворье Свято-Троицкой Сергиевой лавры в Москве / Под общей ред. архимандрита Лонгина. М.: Московское подворье Свято-Троицкой Сергиевой лавры, 2003; Троицкое подворье при Святейшем Патриархе Тихоне / Публ., вступ. статья и коммент. Н. А. Кривошеевой // Вестник ПСТГУ. Вып. II: 2(19). М., 2006.– Ред.]

Деятельность митрополита Евлогия (Георгиевского) в Европе – его управление православными русскими приходами, конфликт и борьба с Карловацким Синодом, переход в юрисдикцию Константинопольской Патриархии и прочее – все это представляет собою одну из колоритных и интереснейших драматических страниц истории нашей зарубежной Церкви времен Святейшего Патриарха Тихона и его ближайших преемников, вполне достойную самого тщательного изучения со стороны будущего церковного историка.

Попытаемся здесь в кратких речениях и схематическом изложении, насколько возможно, осветить этот вопрос, расположив в относительной хронологической последовательности некоторые данные, накопившиеся у нас из различных церковных печатных источников этого времени.

Основными материалами вопроса (в будущем) должны будут послужить, конечно, печатные источники церковной эмиграции, а также архивы различных зарубежных церковных управлений.

Начнем с того, что православные русские храмы в Западной Европе существуют с начала XVII столетия, возникая последовательно в Швеции, Англии, Германии, Париже, Вене.

«К 1910 г. в странах Западной Европы насчитывалось кроме 22 посольских и миссийских храмов, 30 церквей приходского характера [...] 8 надгробных, 7 Берлинского,Братства св. Владимира и 12 частных. Должно отметить выдающееся архитектурно-художественное значение весьма многих из них. После войны 1914–1918 гг. рост русских православных церквей увеличился [в связи с колоссальным потоком белоэмиграции. – Сост.]. Так, к 1930 г. из находившихся в ведении митрополита Евлогия 67 церквей только 12 храмов представляли собой довоенные сооружения».

До революции русские храмы в Европе – при посольствах и др., состояли, независимо от своего территориального местонахождения, в юрисдикции Петроградского митрополита. Нахлынувшая теперь в Европу масса русских эмигрантов, естественно, требовала архипастырского о себе попечения, а митрополит Петроградский, отрезанный от западноевропейских русских приходов фронтами гражданской войны и странами, не признавшими еще тогда нашу новую государственную власть, полностью лишен был возможности управлять ими; связи не было, и в ближайшее время она не предвиделась.

Учитывая это обстоятельство, так называемое Временное Высшее Церковное Управление на юге России, зародившееся в 1919 году в стане генерала Деникина и эвакуировавшееся позже в Константинополь, 2(15).04.1921 года издает указ (№318) о назначении эмигрировавшего из России архиепископа бывшего Волынского и Житомирского Евлогия (Георгиевского, временно обосновавшегося тогда на жительство в Сербии, в местечке Белая Церковь) управляющим всеми западноевропейскими русскими церквами на правах епархиального архиерея.

Указ гласил:

«Его Высокопреосвященству, Преосвященнейшему Евлогию, архиепископу Волынскому и Житомирскому.

Сим имею честь уведомить Ваше Высокопреосвященство, что постановлением Высшего Временного Русского [Церковного. – Сост.]

Управления Вам вверено управление всеми западноевропейскими русскими церквами на правах Епархиального Архиерея, включая и церковь с приходом в Болгарской Софии и в Букуреште; прочие же русские церкви на Балканском полуострове и в Азии управляются Р[усским] В[ысшим] Церковным Управлением; все сие впредь до восстановления сношений с Всероссийским Свят[ейшим] Патриархом.

Председатель В[ысшего] Ц[ерковного] Управления

Антоний [Храповицкий] митр[ополит] Киевский и Галицкий.

2–15 апр[еля] 1921. №318. Печать: Высшее Русское Церковное Управление.

Назначение Ваше состоялось 2(15?) окт[ября] 1920 г. в Симферополе и подтверждено в начале ноября в Константинополе» (Евлогий, митр. С. 344).

Таким образом, «управление Западно-Европейской епархией» было поручено митрополиту Евлогию «Высшим Русским Церковным Управлением, вначале обосновавшемся в Константинополе, а потом в Карловцах, в Сербии, где всем [...] русским архиереям, было оказано широкое гостеприимство».

Это Высшее Церковное Управление в 1919 году организовалось на юге России, в стане генерала Деникина, как временный церковно-административный центр для управления епархиями и церквами, оказавшимися по ту сторону фронтов гражданской войны.

Архиепископ Евлогий «по вступлении на должность [...] почувствовал, что» его «полномочия канонически зыбки и нуждаются в подтверждении высшей инстанции Русской Церкви – Московской Патриархии».

Из Берлина (Германия) ему «удалось снестись с Патриархом Тихоном, – и вот, летом 1921 г. в Берлин прибыл патриарший указ, подтверждающий [...] назначение временно управляющим русскими православными церквами и приходами в Западной Европе впредь до восстановления правильных, нормальных сношений с Россией» архиепископа Евлогия.

Само обращение архиепископа Евлогия непосредственно к Святейшему Патриарху Тихону расценивается утвердившемся в Карловцах «Архиерейским Синодом» во главе с митрополитом бывшим Киевским и Галицким Антонием (Храповицким) как некоторое недоверие к себе, подчеркивание канонической неправомочности этого Синода как высшей церковной инстанции Русского Православия заграницей.

По-видимому, отсюда – начало всех дальнейших, принявших впоследствии всемирную огласку трений между архиепископом Евлогием и зарубежным Синодом «карловчан».

Между тем, ввиду полной невозможности иметь регулярные сношения с западноевропейскими русскими приходами для митрополита Петроградского, ведению коего они подчинены (о чем было упомянуто выше), – Святейший Патриарх Тихон, «воспользовавшись присутствием в Западной Европе наших архиереев», эмигрировавших из России, с согласия митрополита Вениамина (Казанского), поручает одному из них – именно архиепископу Евлогию – управление православными русскими приходами в Западной Европе.

26.03(08.04). 1921 г. Святейший Патриарх Тихон и Патриарший Священный Синод издают указ (№424) о назначении архиепископа Евлогия и объеме его полномочий. (У Буевского, в «Журнале Московской Патриархии» №3 1953 г., приводится иной номер указа – 423.)

Вскоре, в связи со всем этим, архиепископ Евлогий получает из Петрограда от митрополита Петроградского и Гдовского Вениамина пакет «со следующими важными бумагами:

1. Указ Святейшего Патриарха Тихона и соединенного присутствия Патриаршего Священного Синода и Высшего Церковного Совета от 26.03(08.04). 1921 г., за №423, об утверждении архиепископа Евлогия в занимаемой должности врем[енно] управляющего западноевропейскими русскими приходами;

2. копия того же указа, за №424, на имя архиепископа Финляндского Серафима (Лукьянова), и

3. собственноручное письмо митрополита Петроградского и Гдовского Вениамина архиепископу Евлогию от 8(21).06.1921 г., о полном согласии митрополита с решением Патриарха и Соединенного Присутствия по сему вопросу.

Текст этого последнего документа таков:

«В. П. И. Митрополит

Петроградский и Гдовский

8(21) июня 1921 г.

Петроград.

Ваше Высокопреосвященство,

Досточтимейший Владыка.

С своей стороны я даю полное согласие, чтобы в это время, когда почти нет сношений с заграничными церквами, Вы заведовали ими, тем более что это временное заведование Вашим Высокопреосвященством указанными церквами признано и подтверждено и Святейшим] Патриархом.

Душа моя болела за эти церкви, но помочь им было невозможно.

Вашего Высокопреосвященства нижайший послушник Вениамин митрополит Петроградский» (Зарубежная церковная смута // Вестник Священного Синода... 1927. №2–15. С. 23–25; Раскол в Зарубежной Русской Церкви // Украинский Православный Благовестник. 1927. №15. С. 246).

«Разумеется, эти документы совершенно укрепили мое [пишет архиепископ Евлогий. – Сост.] каноническое положение; источником своих церковных полномочий я имел уже не Временное Заграничное Церковное Управление, а высшую власть Русской Церкви» (ЖМП. 1931. №2. С. 24–30; 1953, №3; Евлогий, митр. С. 354–356; Троицкий С. В. Размежевание или раскол. С. 141–142. Зарубежная церковная смута // Вестник Священного Синода... 1927. №2–15. С. 23–26).

О назначении своем архиепископ Евлогий оповещает некоторых знакомых священников; в частности о. Иакова Смирнова, настоятеля посольской церкви в Париже. «В ответ получил от него сдержанное письмо […]

Осторожность о. Иакова Смирнова послужила средством к утверждению меня в правах: он запросил архиепископа Серафима (Лукьянова) Финляндского, не может ли он снестись с Патриархом Тихоном относительно законности моих прав. В результате последовал указ Патриарха, подтверждающий мое назначение (к этому указу я своевременно вернусь)».

Своим спутником в разъездах по Европе архиепископ Евлогий приглашает некоего Е. И. Вдовенко; «по профессии электротехник, но церковный человек, близко знавший Патриарха Тихона и московское духовенство, часто вращавшийся в этой среде. Я предложил ему быть диаконом при мне и поехать вместе со мною в Европу; он согласился» (Евлогий, митр. С. 345).

Так, «единственный из русских архиереев, кто имел право пребывать заграницей и окормлять верующих, был митрополит Евлогий, которого Патриарх Тихон поставил управлять русскими Православными храмами на западе» (Днепров Р., Полторацкий Н. Под крылом Матери-Церкви //Ж М П . 1955. №8. С. 66).

Поэтому «митр[ополита] Евлогия [...] довольно широкие круги русского рассеяния считают единственным каноническим авторитетом, представляющим заграницей власть Всероссийского Патриарха» (Благовест. Периодический орган русских католиков. Париж. 1930. Январь-март. С. 52).

«Таким образом, – поясняет в свою очередь митрополит Евлогий, – вся власть над всеми русскими православными церквами заграницей передавалась мне. Но, не желая единолично пользоваться этими полномочиями и осуществляя соборное начало церковной жизни, я решил осуществить их в братском единении с другими епископами, а потому согласился на установление ежегодных Архиерейских Соборов и Синода в Карловичах, под председательством старейшего м[итрополита] Антония [Храповицкого]» (Зарубежная церковная смута // Вестник Священного Синода... 1927. №2–15. С. 24).

17(30).01.1922 г. Святейший Патриарх Тихон и Патриарший Священный Синод издают указ №64 о возведении в сан митрополита управляющего православными русскими приходами в Западной Европе архиепископа б[ывшего] Волынского и Житомирского Евлогия (Церковные ведомости. 1922. №2).

В конце февраля 1922 года (примерно) патриарший указ №64 доставляется в Берлин.

«Среди берлинской эмиграции распространяется слух о прибытии кого-то из Москвы с известием, что Патриарх возвел меня в сан митрополита. Я не поверил. Но вот как-то раз, на одном литературном собрании прихожан, подходит ко мне протодиакон и говорит: „А ведь, – верно! приехали из Москвы какие-то коммерсанты, и в кармане у них патриарший указ на ваше имя...” – „Вы путаете, что-нибудь не так...” – ответил я. „Нет, – верно! завтра они придут к вам”. На другой день, действительно, указ был мне вручен. […]

В Крестопоклонную всенощную князь Ширинский-Шихматов поднес мне на блюде белый клобук. Я надел его...» (Это было 5–18.03.1922 г.). (Евлогий, митр. С. 367–368).

Заграницу и – прежде всего – в Польшу этот указ и другие патриаршие акты были вывезены архимандритом Тихоном (Шараповым), приезжавшим из Польши в Москву к Святейшему Патриарху и вернувшимся обратно. Вполне возможно, что в Берлин указ был им переправлен с какими-либо коммерсантами, что вполне вероятно еще и потому, что польской почте на основании личного горького опыта, со стороны о. архимандрита Тихона – доверия не было.

Что же касается Карловацкого ВЦУ, то еще 22.04(05.05). 1922 г., в связи с явной антисоветской политической линией поведения этого Управления (Карловацкий Собор 1921 г. и многое другое), незадолго до ареста Святейшего Патриарха Тихона, последним и Патриаршим Священным Синодом Карловацкое церковное руководство упраздняется, о чем в одном из позднейших актов митрополита Сергия (Страгородского) сказано так: «Образованное в Карловцах так называемое Высшее Управление Русской Церковью за границей за свою ярко политическую деятельность было указом покойного Патриарха Тихона упразднено. Однако, успокаивая себя разными софизмами, это Управление продолжало существовать» (ЖМП. 1931. №6. С. 74).

В связи с этим патриаршим указом 19.08(01.09).1922 г. в Сремских Карловцах (Сербия) происходит совещание 12 зарубежных русских архиереев, управляющих русскими православными приходами и членов Всезаграничного Высшего Церковного Управления.

«Собор архиереев был созван Председателем Высшего Церковного Управления (заграницей) митрополитом Антонием [...] Собор этот было предположено созвать тотчас же по получении указа, но он был отложен до настоящего времени вследствие болезни управляющего русскими православными церквами митрополита Евлогия, уезжавшего для лечения на месячный срок в Киссинген, и ввиду отсутствия находящегося на лечении Святейшего Патриарха Сербского, благословение которого требовалось на созыв Собора».

Предметом созыва и работы Съезда является полученный два месяца тому назад указ Патриарха Тихона и Патриаршего Священного Синода от 22.04(05.05). 1922 г., за №347, о ликвидации Всезаграничного ВЦУ и подтверждении полномочий митрополита Евлогия на управление заграничными русскими приходами. Кроме того, собравшиеся занимаются разработкой условий для созыва 21.11(4.12). 1922 г. очередного Всезаграничного Русского Церковного Собора, имеющего окончательно решить вопросы, связанные с дальнейшей организацией высшей церковной власти заграницей.

Вследствие того, что, с одной стороны, патриарший указ митрополитом Антонием расценивается как «вредный путь компромисса Патриарха Тихона с большевиками» и, с другой, ввиду того, что получен он был в момент, когда Патриарх Тихон был уже арестован, зарубежные церковники во главе с митрополитом Антонием остроумно решают, что в силу немедленно должен вступить не этот – полученный ими указ, а циркулярное постановление Патриарха и его Синода от 20.11(03.12). 1920 г., за №362, об организации церковной власти на местах в случае неожиданного прекращения деятельности Патриарха и состоящего при нем Высшего Церковного Управления.

Несмотря на то, что указ №362 издан на два года ранее указа, полученного недавно (от 22.04–5.05.1922 г.), но он писан не для 1920 года, а для того времени, когда наступит предусмотренный в нем момент, т. е. когда деятельность Святейшего Патриарха и вспомогательных при нем органов высшего церковного управления окажется парализованной.

Это и случилось именно во время получения указа №347.

Когда митрополит «Евлогий приехал в Карл овцы, для выполнения указа» Патриарха Тихона о ликвидации Всезаграничного Высшего Церковного Управления, «митрополит Антоний стоял за то, чтобы указа этого не исполнять (вспоминается притча Спасителя: Мф.21:28–31)...»

Отсюда, в связи с изложенными выше соображениями и благодаря излишней мягкости, проявленной митрополитом Евлогием (Георгиевским) в вопросе ликвидации Всезаграничного ВЦУ (мягкости, как сказано выше, основанной не нежелании его единолично пользоваться данными ему Патриархом Тихоном прерогативами власти в отношении управления заграничными русскими приходами), – «на окончательном совещании, без участия мирян и пресвитеров, архиерейский Собор, выражая полную покорность и сыновнее послушание Патриарху Тихону», выносит компромиссное решение, суть которого сводится к следующему:

а. во исполнение указа №362 от 20.11 (03.12). 1920 г. – учреждается «Архиерейский Синод» с непременным присутствованием в нем митрополита Евлогия и

б. во исполнение указа №347 от 22.04(5.05). 1922 г. – ликвидируется Всезаграничное Высшее Церковное Управление.

Таким образом, воля Святейшего Патриарха Тихона была искажена, и все дело сведено лишь к перемене вывески. Централизованное Всезаграничное Церковное Управление продолжало прекрасным образом существовать и осуществлять свои прежние функции (Вестник Священного Синода... 1927. №2–15. С. 16–23; Приложение: Трегубов И. «Живая церковь» и Церковное возрождение // Булатов И. П. К расколу в Православной Русской Церкви (с кратким историческим обзором православия). Вологда, 1922. С. 56–58).

Вспоминая этот период жизни заграничной Русской Церкви, митрополит Евлогий пишет в своих воспоминаниях:

«По приезде в Карловцы я почувствовал сразу, что здесь за лето настроение изменилось. Сформировалась оппозиция указу Патриарха. Слышались речи о том, что „указ вынужденный, – не свободное волеизъявление Патриарха, что его можно не исполнять”. Я доложил на заседании Высшего Церковного Управления об указе; секретарь Управления Махароблидзе прочел докладную записку, в которой приведены были доводы доказывавшие, почему с патриаршим постановлением можно не считаться. Я заявил, что тон взят недопустимый по отношению к Главе Русской Православной Церкви, и я ухожу... Собрание перешло к голосованию. Резолюция большинства гласила: „отсрочить выполнение указа, впредь до выяснения обстоятельств, при которых он был издан”. Я выступил с „особым мнением”. Настроение в собрании создалось напряженное…

На другой день прибыл запоздавший архиепископ Анастасий [Грибановский]. Он завил, что, по его убеждению, „волю Патриарха исполнить надо”, но так как в указе сказано „предоставить архиепископу Евлогию соображения относительно организации Управления...”, то Высшее Церковное Управление следует упразднить, но созвать в следующем году новый Собор для устроения нового Управления, а тем временем Архиерейский Синод сделает подготовку к нему, испросит разрешение сербских властей и соберет нужные материалы. Епископ Вениамин [Федченков] с этим предложением не согласился: „Митрополит Евлогий должен взять управление в свои руки без всякого Собора, а если необходимо Синод временно сохранить, то надо, чтобы митрополит Евлогий, – не митрополит Антоний, – был его председателем”. Тут мне следовало и проявить власть, заявить, что отныне указы Карловацкого Синода для меня силы не имеют, что я исполню волю Патриарха... Но я ради братского отношения к собратьям-архиереям, закинутым в эмиграцию, во имя любви к митрополиту Антонию, старейшему зарубежному иерарху, с которым меня связывала долголетняя духовная дружба, ради всех этих сердечных, может быть, сантиментальных, побуждений... пренебрег Правдой – волей Патриарха. В этом была моя великая ошибка, мой большой грех перед Богом, перед Матерью Русской Церковью и перед Святейшим Патриархом Тихоном, и в этом заключалась главная причина не только моих личных бед, но и источник всех дальнейших нестроений в жизни зарубежной Церкви. Глубоко сознаю свою вину и приемлю все эти испытания, как справедливое „наказание за преступление”, хотя и содеянное во имя любви к моим собратьям – карловицким епископам и особенно митрополиту Антонию. В таких случаях сама любовь оборачивается враждою» (Евлогий, митр. С. 370).

В другом месте по этому же поводу, он пишет:

Патриарх Тихон всю «полноту церковной власти за рубежом вручил мне, назначив меня временно управляющим Православными приходами в Западной Европе, с предписанием немедленно распустить Высшее Церковное Управление в Карловцах и выработать новый проект управления церквами. […]

Архиереи во главе с митрополитом Антонием, т. е. все члены Высшего Церковного Управления поначалу волю Патриарха признали, но вскоре же стали искать путей, – формально ее исполнив, – фактически ее не исполнять, а возродиться под другим наименованием, в том же составе, с теми же притязаниями, – и начать борьбу со мною, дабы свести на нет мои полномочия главы Православной Русской Церкви заграницей» (Евлогий, митр. С. 554).

По разъяснению проф[ессора] С. В. Троицкого, Карловацкое Высшее Церковное Управление, согласно определению Карловацкого же Собора, состоит из Синода и Церковного Совета.

Выполняя формально указ Патриарха Тихона и Патриаршего Священного Синода №347, карловацкие иерархи, в стремлении, с одной стороны, показать послушание Патриарху Тихону, а с другой – сохранить любыми средствами централизованное заграничное церковной руководство, ликвидируют Высший Церковный Совет, передав его функции Заграничному Архиерейскому Синоду, в коем сосредотачивается, таким образом, фактическое руководство зарубежным русским Православием вопреки патриаршему указу.

У С. В. Троицкого отношение к указу заграничных церковных верхов, отчасти можно уловить из следующих строк: «указ Патриарха Тихона от 22.04(05.05). 1922 г. о закрытии Карловацкого Управления не противоречит Постановлению, так как это Управление основано еще до того времени, как Постановление сделалось известным в Карловцах и, кроме того, устройство Управления не отвечает, как мы видели, Постановлению. Кроме того, указ издан не Патриархом, а Высшим Церковным Управлением во главе с Патриархом, каковое имеет право и отменить Постановление. Попытка опорочить законность указа, воспользовавшись его 3 пунктом, упоминающем о неполном числе членов Московского Синода, неудачна, так как этот пункт говорит о неполноте состава Синода для судебных дел, для которых нужно 12 епископов, тогда как для административного акта, каковым является указ, по определению Собора от 7(20). 12.1917 о Священном Синоде и В[ысшем] Ц[ерковном] Совете (п. 14) достаточно и половины членов Синода и Совета. Таким образом, указ 1922 года является актом вполне законным и обязательным к исполнению, поскольку он касается власти Карловацкого Ц[ерковного] Управления над русскими церквами вне территории Сербского Патриархата» (Троицкий С. В. Размежевание или раскол. С. 147).

Впоследствии, оправдывая задним числом незакономерность этих своих действий, карловчане заявляют, что «в указанное время был закрыт не настоящий наш Архиерейский Синод, в Временное Высшее Церковное Управление», или (митрополит Антоний): «22 апреля (05.05) заграничного Синода вовсе не было, а было Высшее Церковное Управление, которое и было немедленно закрыто нами, согласно распоряжению Патриарха» ( Троицкий С. В. Идеология Карловацкого раскола // ЖМП. 1948. №2. С. 46).

В другом месте по этому поводу читаем:

«На пути канонического устроения русской церковной жизни за рубежом возникло препятствие в виде так называемого „Высшего русского церковного управления заграницей”, самочинно основанного группой епископов-эмигрантов и занявшего по отношению к Русской Православной Церкви и русскому народу (?) враждебную позицию. Русская Православная Церковь в лице Святейшего Патриарха Тихона осудила политическую деятельность этого „управления”. Однако последнее не подчинилось решению высшей церковной власти и учинило раскол, получивший название „Карловацкого”» (Русская Православная Церковь: Устройство. Положение. Деятельность. М.: Московская Патриархия. 1958. С. 144–145).

Внутри церковного зарубежья конфликт митрополита Евлогия с карловчанами постепенно дошел до своего предела и через год после кончины Святейшего Патриарха Тихона вылился в форму открытого разрыва, к огорчению всего Православия.

Раскол этот между зарубежной церковной иерархией обнаружился в Карловцах 12(25).06.1926 г.

На происходящем здесь очередном Архиерейском Соборе русских епископов, между главой Карловацкой группы архиереев и одновременно Председателем Карловацкого Архиерейского Синода митрополитом Антонием – с одной стороны и управляющим западноевропейскими приходами и Главой Западно-Европейского Митрополичьего Округа митрополитом Евлогием – с другой, происходит разрыв служебно-деловых и личных отношений, возникший на почве притязаний митрополита Антония и его группы, на возглавление всей зарубежной Русской Православной Церкви, вопреки неоднократным указам Патриарха Тихона (от 26.03–8.04.1921; 22.04–5.05.1922 и других, аналогичных) о вверении бывшей заграничной области митрополита Петроградского попечению и руководству митрополита Евлогия, санкционированном в свое время (8–21.06.1921) и лично выраженным согласием тогдашнего митрополита Петроградского и Гдовского Вениамина [Казанского].

На последовавших затем заседаниях подобные притязания вызывают решительный протест со стороны митрополита Евлогия, справедливо рассматривающего их как явное и неосновательное нарушение воли почившего Патриарха Тихона, могущей быть измененной лишь его каноническими правопреемниками по Патриаршему Престолу (Зноско Владимир, прот. Зарубежная церковная смута // Украинский Православный Благовестник. 1926. №21. С. 8–10).

15(28).06.1926 г. митрополит Евлогий подает письменный протест против включения в повестку дня Архиерейского Собора вопроса о возглавлении Архиерейским Синодом в Карловцах всей зарубежной Русской Церкви.

Он «ясно увидел, что на этом Соборе снова начинается домогательство усилить, расширить и закрепить власть Архиерейского Синода в Карловицах и ограничить данные ему б[ывшим] П[атриархом] Тихоном полномочия [...] тогда решено было снять с повестки дня этот вопрос» (Украинский Православный Благовестник. 1926. №21. С. 48–50; Зноско Владимир, прот. Зарубежная церковная смута // Украинский Православный Благовестник, 1927. №3; Вестник Священного Синода... 1927. №2–15. С. 23–26).

16(29).06.1926 г., в связи с переходом викария митрополита Евлогия, епископа Берлинского и Германского Тихона (Лященко) и ряда других архиереев на сторону митрополита Антония в возникшем конфликте этих двух митрополитов по вопросу о высшем церковном управлении заграницей – митрополит Евлогий на Архиерейском Соборе остается в меньшинстве.

«Тогда, – говорит он, – я вышел из Собора [...] потому, что до глубины души был огорчен и не мог помириться с такими приемами соборной работы. […]

Я уходил с Собора с тяжелым чувством... К глубокому прискорбию, Собор своими постановлениями явно нарушил волю Св[ятейшего] П[атриарха] Тихона [...] он сломал установленную церковную организацию, чем превысил свои полномочия. […]

Нарушив эту волю Патриарха [...] Собор [...] внес разделение в нашу зарубежную церковную жизнь» (Фомин П., прот. За границей // Украинский Православный Благовестник. 1926. №21. С. 9).

Впоследствии происшедший разрыв митрополит Евлогий описывает следующим образом:

Первоначально он ехать на Собор Архиереев в Карловцах не предполагал, но прибывший в Париж (по пути в Карловцы) Американский митрополит Платон [Рождественский] убеждает его в необходимости поездки. В результате – оба направляются в Сербию.

В первом же заседании, у Синода с митрополитом Платоном возникает столкновение: последнего обвиняют в притязаниях на автономию американских епархий.

«Возникает резкий обмен мнений, из которого выясняется, что митрополит Платон (Рождественский) и я... – пишет митрополит Евлогий, – признаем за Архиерейским Собором и Синодом лишь морально-общественное значение, но отнюдь не каноническое и не судебно-административное. Митрополит Платон отказывается подписать протокол обсуждения его доклада об устройстве Русской Церкви в Америке, в котором его несправедливо обвиняют в том, что он якобы проповедует сепаратизм, отделение Американской Церкви от Русской. Я отказываюсь подписать его тоже. Собор настаивает на протоколе. Тогда возмущенный митрополит Платон покидает зал заседаний...На следующий день поднимается буря из-за меня» (Евлогий, митр.С. 559).

По проискам епископа Берлинского Тихона (Лященко) соборным решением Германское викариатство выделяется в самостоятельную епархию, независимую от своего бывшего управляющего, митрополита Евлогия. Происходит скандал, в результате которого митрополит Евлогий покидает Собор, подав мотивированное заявление о причинах своего ухода.

«Так интрига епископа Тихона увенчалась успехом, и Собор с удивительной легкостью зачеркнул указ Святейшего Патриарха Тихона» (там же. С. 560).

Далее, в ходе развития конфликта и разрыва отношений между карловчанами и митрополитом Евлогием (Георгиевским), последний назначает на должность настоятеля Берлинского прихода протоиерея Гр. Прозорова. «Младшему причту предписано указом „не принимать участия в богослужении с еп[ископом] Тихоном”. В свою очередь м[итрополит] Антоний шлет еп[ископу] Тихону телеграфное указание: „Никого не слушайте. Распоряжений м[итрополита] Евлогия не исполняйте”. А самому м[итрополиту] Евлогию – запрещает священнослужение в церквах Германии. М[итрополит] Евлогий немедленно проникает в Берлин, с целью „морально поддержать и укрепить” свою паству и по прибытии призывает на нее с амвона Божие благословение „за крепкое стояние на страже заветов Св. Патриарха”.

Еп[ископ] Тихон неистовствует [...] В ожесточении сердца и ретивости ума даже доходит до такого «святотатства», что признает с амвона Карловицкий Собор не только стоящим вне подчинения пок[ойного] Патриарха, но даже выше его» (Зноско Владимир, прот. Зарубежная церковная смута // Украинский Православный Благовестник. 1927. №3. С. 49).

Таким образом, – пишет митрополит Евлогий, – этот «Собор выкопал глубокий [...] ров между собою и мною; он незаконно присвоил высшую власть в Русской Церкви, могущую изменить и даже отменить канонические распоряжения Патриарха Тихона, и, таким образом, создал наш горестный зарубежный церковный раскол. […]

Вокруг меня непрерывно вилась сложная паутина интриг, козней, наветов... – все с целью лишить меня той полноты власти, которой я был облечен по воле Патриарха» (Евлогий, митр. С. 561).

10(23).07.1926 г. в Сремских Карловцах издается «Окружное послание» главы Карловацкой иерархии митрополита Антония. Происшедший на недавнем Архиерейском Соборе разрыв отношений между «карловчанами» и митрополитом Евлогием, управляющим западноевропейскими приходами, получает в «Окружном послании» «превратное и тенденциозное освещение» (Церковные ведомости. 1926. №13–14; Фомин П., прот. За границей // Украинский Православный Благовестник. 1926. №21 С. 8).

13(26).01.1927 г. в Сремских Карловцах происходит завершение конфликта между русскими зарубежными иерархами. Требуя признания своего авторитета и полнейшей ему покорности, карловацкие иерархи доводят до предела свой нажим на «непокорного» митрополита Евлогия. «Последний к 12(?)(25) ноября 1926 г. представил потребованное от него объяснение на 62 страницах. Карловацкий Синод 25–26 ноября (8–9.12) 1926 г. признал „несостоятельность и каноническую необоснованность” представленных митрополитом Евлогием соображений и окончательно предложил ему к 13–26 января 1927 года прислать заявление о полном подчинении Синоду, угрожая ему в противном случае „применить к нему меры прещения”. Митрополит Евлогий 7(20) января 1927 г. прислал в Ср[емские] Карловцы заявление о том, что ввиду краткости срока, он не может приготовить обстоятельный ответ, но признает действие Собора, особенно относительно Германской епархии, противоречащим распоряжениям Патриарха Тихона».

Поэтому, 13(26).01.1927 г. Карловацкий Синод постановляет: «Митрополита Евлогия предать суду епископского сословия. Кроме того, за наиболее тяжкие его антиканонические преступления [...] теперь же в качестве меры пресечения временно до решения предстоящего Собора и суда епископского сословия или до полного его раскаяния и заявления полной покорности Архиерейскому Синоду отстранить от управления русскими Православными церквами в Западной Европе и запретить его в священнослужении, временное управление означенными церквами поручить Высокопреосвященному Серафиму (Лукьянову), архиепископу Финляндскому и Выборгскому, к мерности которого отныне должны обращаться все и имя которого возносить в церквах после имени председателя и т. д. – Высокопреосвященого митрополита Антония [...] Об этом решении сообщить всем. […]

Митрополит Евлогий, конечно, не обратил внимания на все это, а продолжает исполнять свою должность, на которую его поставил Патриарх Тихон. […]

Раскол в Русской заграничной Церкви привлекает внимание всех» (Раскол в Зарубежной Русской Церкви // Украинский Православный Благовестник. 1927. №15. С. 244).

Далее, в ответ на апелляцию митрополита Евлогия к Вселенскому Престолу по вопросу о запрещении его в священнослужении группой Карловацких архиереев Константинопольский Патриарх Василий III высказывает порицание Архиерейскому Синоду заграницей и заявляет о неканоничности их прещений (Евлогий, митр. С. 564).

Продолжая отстаивать свою позицию и полемизируя с митрополитом Евлогием об объеме его канонических полномочий, митрополит Антоний «доказывает, что его противнику не были даны „особые” полномочия и что м[итрополит] Евлогий неоднократно писал Патриарху, чтобы он „уточнил” его положение. А потому, если бы все эти „особые” полномочия и истекали из данного указа от [22.04–05.05.1922 г. – Сост.], то м[итрополиту] Евлогию незачем было бы обращаться к Патриарху, который ничего ему не ответил [так как находился в это время в заключении. – Сост.], ибо не разделял его точки зрения».

Утверждая свою позицию, занятую им в конфликте с митрополитом Антонием, «м[итрополит] Евлогий уверяет, что ни за что не сойдет со своего пути, и никто не в силах его свести, кроме законного правопреемника Патриарха».

В конфликте двух зарубежных митрополитов «голоса мирян разделились – на приверженцев Антония и верных водительству м[итрополита] Евлогия. Сторонники последнего – профессор Таубе, Стратонов, Франк, Гартонг, утверждают, что каноническая сторона права м[итрополита] Евлогия, согласно непосредственному и ясному волеизъявлению Патриарха Тихона и пок[ойного] м[итрополита] Вениамина [Казанского], представляется бесспорной. Закрепление данных м[итрополиту] Евлогию полномочий сопровождалось также и осуждением „самочинной” архиерейской организации в Карловицах, принесшей Русской Церкви много непоправимого вреда. [...] Сторонники м[итрополита] Антония [...] монархисты-субсидисты: Марков 2, А. Масленников, Катенин, устроили [...] публичный доклад, на котором присутствовали сторонники б[ывшего] П[атриарха] Тихона. [...] В споре двух митрополитов Масленников предполагает наличие сил, работающих против Православной Церкви. [...] Марков познакомил с целым рядом документов, касающихся управления Православной Церкви заграницей и, разводя тончайшую казуистику, оспаривал право Патриарха вообще кого-либо назначать. А потому заявление м. Евлогия (Георгиевского), что он „назначен” Патриархом, – заявление произвольное» (Зарубежная церковная смута // Вестник Священного Синода... 1927. №2–15. С. 25).

В изыскании путей к укреплению своих канонических позиций, потрясаемых в конфликте с группой карловацких архиереев, митрополит Евлогий 21.02(05.03). 1927 года обращается с письмом к главе автономной Финляндской Православной Церкви, архиепископу Карельскому и всея Финляндии Герману (Аав), следующего содержания:

«Ваше Высокопреосвященство, Милостивый Архипастырь.

В последнее время между епископами Русской Церкви, пребывающими заграницей, произошли печальные разногласия, гибельно отражающиеся на церковной жизни.

Обстоятельства этого прискорбного дела следующие: Принужденные [? – Сост.] покинуть пределы России некоторые русские епископы организовали заграницей Управление русскими церквами, каковое Управление сначала, некоторое краткое время в 1920 году, пребывало в Константинополе, а потом сосредоточилось в Сербии, на канонической территории Патриарха Сербского.

Управление это указом Святейшего Патриарха Тихона от 22.04(05.05). 1922 года было закрыто, и управление заграничными церквами передано мне, причем мне поручено было представить свои соображения о порядке управления этими церквами.

На это выразил свое согласие и Петроградский митрополит Вениамин (Казанский).

В целях мира я решил осуществить эти широкие, данные мне Патриархом Тихоном церковные полномочия не единолично, а в братском единении с другими русскими епископами, и условно согласился на новую организацию управления Русской Церковью заграницей в виде ежегодно созываемых Соборов этих епископов и постоянно действующего органа – Архиерейского Синода. Может быть, это разделение власти с другими епископами было моей ошибкой и некоторым отступлением от точного смысла указа Патриарха Тихона, но оно вытекало из доброго побуждения, и притом согласие свое я обусловил тем, что эти учреждения должны находиться в полном подчинении власти Московского Патриарха, и ни в чем не будут отступать от его распоряжений, и что во внутреннем управлении моею епархией, в пределах Западной Европы, я буду самостоятелен и автономен.

Однако Архиерейские Соборы и Синод не сохранили этого условия и с самого начала пошли по пути искусственного и незаконного расширения свой власти, стремились представить себя полномочными носителями высшей власти над всей Русской Церковью не только заграницей, но и внутри России, неким совершенным Собором, которому я обязан безусловно подчиниться во всем, вопреки ясно выраженной воле Патриарха Тихона, давшего именно мне права на управление заграничными русскими церквами.

Я долго терпел эти незаконные посягательства, это явное нарушение воли Патриарха Тихона, но, наконец, в 1926 году, на очередном Соборе, когда снова был поставлен вопрос об этом, я заявил свой решительный протест против такого игнорирования указа Патриарха и покинул Собор. Точно так же и еще ранее меня покинул этот Собор и митрополит Северо-Американский Платон (Рождественский), также обиженный ими в делах, касающихся управления его епархией.

После моего ухода в мое отсутствие и без моего ведома было составлено определение о выделении из моего управления части моей епархии, германских приходов с образованием самостоятельной Германской епархии (всего 7 приходов), чем грубо нарушено 8 правило Третьего Вселенского Собора, 16 правило Антиохийского и 64, 67 и 111 правила Карфагенского Собора. Я не мог принять этого незаконного постановления в течение долгого времени (с июля месяца 1926 г. до января 1927 г.), вел переписку, убеждая Синод не проводить в исполнение этого постановления, и искал мирных путей к разрешению создавшегося конфликта. Однако мои доводы не имели успеха, и Архиерейский Синод требовал от меня полного и безусловного подчинения и, наконец, вынес еще более тяжелое и незаконное, противное церковным канонам, определение об устранении меня от управления вверенной мне Патриархом Тихоном епархии с запрещением священнослужения и с преданием церковному суду пребывающих за границей русских епископов. Так как этим актом окончательно нарушилась и воля Патриарха Тихона об управлении русскими заграничными церквами, и наше соглашение, то я совершенно прервал всякие официальные отношения с русским Архиерейским Синодом в Карловцах.

Я не мог согласиться на требование полного и безусловного подчинения ему по следующим основаниям: во-первых, каноническое положение Синода не получило санкции от Всероссийской церковной власти – от Московского Патриарха, а во-вторых, он пребывает на территории другой Поместной Церкви – Сербской и потому подлежит Ее каноническому ведению, в-третьих, он состоит из епископов, уже не управляющих своими епархиями, которые властью Патриаршего Престола в России уже замещены другими лицами, и посему, согласно 37 правилу Шестого Вселенского Собора и 18 правилу Антиохийского Собора, прав управления не имеют. Что же касается меня, то я имею свои права на управление заграничными русскими церквами не от бесправных епископов-эмигрантов, а от ясно и определенно выраженной воли Патриарха Тихона, выраженной в его указах от 26.03(08.04). 1921 года, №424, от 17(30) января 1922 г. №64 и 22.04(05.05). 1922 года, №349 [следует: №347. – Сост.]. Отменять или изменять ее веления не могут ни заграничный Синод, ни Собор, как учреждения несовершенные, не имеющие под собой твердого канонического основания.

Так как наши разногласия вызывают большую смуту и разделение в нашей пастве, то я предлагал Архиерейскому Синоду всевозможные пути к тому, чтобы остановить сие пагубное для Святой Церкви разногласие, но он оставался непреклонным в своем незакономерном решении.

Исчерпав бесплодно все доступные мне средства к тому, чтобы дать мирное разрешение создавшегося церковного нестроения и чтобы направить Синод на путь точного исполнения церковных канонов и воли Всероссийского Патриарха, я, оторванный политическими обстоятельствами от общения с Матерью Русской Церковью, излагаю пред Вашим Высокопреосвященством все это дело в твердом уповании услышать Ваш справедливый голос в защиту истины.

С моей точкой зрения совпало и только что полученное письмо Заместителя Местоблюстителя Патриаршего Престола митрополита Сергия (Страгородского), написанное им в ответ на запрос пребывающих в Сербии русских Преосвященных по делу о разногласии со мною.

Из предлагаемой копии этого документа Вы усмотрите, что митрополит Сергий (Страгородский), во-первых, не санкционирует никаких прав заграничного русского Архиерейского Синода, говоря, что не знает, какие его полномочия, во-вторых, ввиду недостижения соглашения предлагает стать на почву канонов, и пребывающим в Сербии русским епископам подчиниться власти Сербского Патриарха, в-третьих, указывает для стран неправославных, в каком положении находится моя епархия, – организовать отдельные управления без подчинения их искусственно созданному центру, каким является русский Архиерейский Синод заграницей.

Все это дает мне твердую надежду, что на основании вышеизложенного, а также прилагаемых при сем документов, Ваше Высокопреосвященство не откажете высказать свое беспристрастное суждение о том, что я имею все бесспорные права на управление православными русскими церквами в Западной Европе, что, получивши эти права непосредственно от Патриарха Тихона, я не обязан безусловно подчиняться заграничному, пребывающему в Сербии, Архиерейскому Синоду, таких прав от Высшей Русской Церковной Власти не имеющему, а получившему их лишь от нашего взаимного согласия в виде постоянно действующих канонических норм, а потому лишенному твердых канонических оснований, и что ни Архиерейский Синод, ни Собор заграничных архиереев не имеют права отменять или изменять веление Патриарха Тихона и тем более не имеют права лишать меня управления епархией, запрещать в священнослужении и предавать церковному суду только за то, что я по мере сил моих и разумения стараюсь строго исполнять эту волю Святейшего Патриарха Тихона.

При сем прилагаются:

1. Копии указов Патриарха Тихона о моих полномочиях за №424, 349 [следует – 423 и 347. – Сост.], от 26 марта – 8 апреля 1921 года и 22.04 (5 мая) 1922 года.

2. Письмо митрополита Петроградского и Гдовского Вениамина (Казанского) от 8–21 июня 1921 года.

3. Письмо Заместителя Местоблюстителя Патриаршего Московского Престола, митрополита Нижегородского Сергия (Страгородского) от 30 августа – 12 сентября 1926 года.

Испрашивая Вашего Святительского благословения и молитв, с глубочайшим уважением и братскою о Христе преданностью имею честь быть Вашего Высокопреосвященства покорнейший слуга

Митрополит Евлогий» (Раскол в зарубежной Русской Церкви // Украинский Православный Благовестник. 1927. №15. С. 245).

Известный русский канонист, эмигрант, профессор С. В. Троицкий, окидывая ретроспективным взглядом происшедшее на Западе печальное разделение зарубежной иерархии, в своем исследовании этого вопроса пишет:

«Патриарх Тихон предполагал, что Западно-Европейская часть Русской Церкви будет устроена на более широких началах, чем простая епархия, так как епархиальное управление там уже существовало в момент указа и, следовательно, представлять соображения о нем было бы излишне. К сожалению, вместо того чтобы точно выполнить указ Патриарха и организовать митрополичий Западно-Европейский округ, митрополит Евлогий вступил в компромисс с Карловацким Управлением [самозванным по своему происхождению. – Сост.], удовлетворился вывеской округа вместо самого округа и этим создал почву для столкновения с епископом Тихоном [Лященко], а потом с Карловацким Управлением. Митрополит Сергий [Страгородский] в указе от 1(14).07.1927 №96 (Церковный вестник. 1927. №3. С. 1–2) горько упрекает его за такой образ действий: „22.04(05.05) 1922 года, читаем мы здесь, состоялось постановление Святейшего Патриарха Тихона и Священного при нем Синода, коим упразднено временное Высшее Управление русскими церквами заграницей [...] попечение же об означенных церквах возложено на Ваше Высокопреосвященство, с поручением Вам представить свои соображения о дальнейшем устройстве церковного управления заграницей. Данное Вам поручение осталось не исполненным ни в 1922 году (может быть, потому что Святейший был тогда изолирован), ни в 1923 году, когда Святейший снова стоял во главе управления Русской Церкви. Между тем упраздненное ВЦУ возродилось (и, кажется, не без Вашего содействия)”» (Троицкий С. В. Размежевание или раскол. С. 141).

Тяжелая и запутанная ситуация, сложившаяся во второй половине 1920 гг. в русском церковном зарубежье, внезапно усугубилась еще более.

Тогдашний временный Глава Русской Церкви, Заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополит Нижегородский Сергий, летом 1927 года издает (нашумевшую в то время во всем мире) свою знаменитую «Декларацию». В развитие последней последовал запрос Патриархии зарубежному русскому клиру о даче обязательства в лояльности к существующему в нашей стране государственному строю, так как до того, нередко, поведение зарубежных иерархов и церковных русских организаций осложняло и без того тяжкое положение Патриархии.

В результате переписки Заместителя с митрополитом Евлогием, последний первоначально дал требуемые от него Патриархией обязательства в такой лояльности, но затем, вскоре же, нарушил их своим известным лондонским выступлением.

В связи с этим вновь возникли нестроения в западноевропейском митрополичьем округе и возобновилась тягостная переписка между Заместителем митрополитом Евлогием, печально закончившаяся отрешением последнего от вверенного ему управления русскими приходами в Европе и назначении на этот пост архиепископа б[ывшего] Белостокского Владимира [Тихоницкого].

16(29).06.1930 г. в Париже собирается Епархиальный Съезд западноевропейских православных русских приходов, для рассмотрения конфликта, происшедшего между Заместителем и митрополитом Евлогием, завершившегося указом Московской Патриархии об увольнении митрополита Евлогия на покой.

Обсудив создавшееся горестное положение, Съезд обращается к последнему с просьбой «не покидать епархии, не обрекать ее на новые гибельные потрясения, а продолжить управлять тем кораблем, который вручен [ему. – Сост.] [...] волею почившего Патриарха Тихона».

Епархиальный Съезд постановляет:

«Митр[ополит] Евлогий остается на своем посту, а указ митрополита] Сергия (Страгородского) оставляется без исполнения. […]

Каноническая связь западноевропейской епархии с Российской Церковью остается незыблемой, но эта епархия впредь будет фактически образовывать автономный округ» (События в Православной Русской Церкви: Зарубежье // Благовест. Периодический орган русских католиков. Париж, 1930. Апрель-сентябрь. С. 158–161).

Примерно в июле в Париже появляется послание митрополита Евлогия по поводу указа Заместителя о своем увольнении от управления западноевропейскими приходами (Церковный вестник. 1930, №8 [?]).

(Полный текст этого указа от 28.05–10.06.1930 г. приводится в первом издании «Журнала Московской Патриархии» №2 за 1931 год).

В стремлении разрядить создавшуюся сложную и накаленную атмосферу опубликовывается «Необходимое разъяснение» митрополита Евлогия (Париж, сентябрь 1930), по поводу происходящих нестроений и волнений в управлении западноевропейскими приходами (Церковный вестник. 1930. №10 [?]).

Одновременно в зарубежной, «евлогианской» церковной печати все более и более возвышаются голоса, осуждающие Заместителя за якобы отход его от пути, избранного и указанного Святейшим Патриархом Тихоном, – в сторону подчинения Церкви в России гражданской, безбожной власти (Федотов Г. К вопросу о положении Русской Церкви // Вестник Русского Студенческого Христианского движения. Париж. 1930. №11. С. 10–14).

15(28).10.1930 г. появляется письмо Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Нижегородского Сергия №4563 – митрополиту Евлогию, по вопросу об отделении его и западноевропейских русских приходов от Московского Патриархата (Троицкий С. В. Размежевание или раскол. С. 98).

26.11(09.12).1930 г. последовало письмо митрополита Евлогия Заместителю по тому же вопросу (Церковный вестник. 1931. №3 [?]; Ведерников А. Памяти Митрополита Литовского и Виленского Елевферия (Богоявленского) // ЖМП. 1957. №9. С. 72).

Наконец, 11(24).12.1930 г. издается указ Заместителя №261 по вопросу об отделении от Московского Патриархата западноевропейских русских приходов.

Указом упраздняется находящееся в Париже Епархиальное Управление, а митрополит Евлогий предается суду архиереев.

Так, наконец, под влиянием различных факторов канонического, церковного и нецерковного порядка окончательно слагается тяжелая ситуация в русском церковно-эмигрантском зарубежье.

Не видя иного выхода из создавшейся обстановки и в целях укрепления своего, весьма шаткого канонического положения, митрополит Евлогий, по плохому примеру финских самочинников (а может быть и по прямому совету архиепископа Германа Аав?), решается, наконец, на крайнюю меру: переход в юрисдикцию Константинопольской Патриархии и с этой целью выезжает в Константинополь совместно с секретарем Парижского Епархиального Управления Т. А. Аметистовым.

В те годы Вселенским Патриархом был Фотий II, которому не без основания «ставили в вину его отношение к „живоцерковникам”; от общения с ними он не уклонялся, полагая, что заблуждение „Живой Церкви” временное, что оно пройдет, и ее разрыв с патриаршей Церковью не окончательный».

Константинопольский, Вселенский Патриарх проживает в Фанаре, – той части Константинополя, которую «пожалуй, можно назвать задворками турецкой столицы.

Нас ввели в Патриархию не через главные ворота, а через другой вход. После того как турецкий султан [Махмуд. – Сост.] приказал повесить на воротах Патриарха Григория [V, в 1821 г. – Сост.], главные ворота всегда на запоре».С готовностью и без особых проволочек Патриарх Фотий II принимает в свою юрисдикцию митрополита Евлогия со всеми западноевропейскими русскими церквами и назначает его на ту же должность, в которой он состоял до сих пор, со званием Экзарха Константинопольского Патриарха.

Несколько позже о сем издается специальный том (от 4–17.02.1931 г. за №346).

(Главнейшие акты, относящиеся к разрыву митрополитом Евлогием молитвенно-канонических отношений с Московской Патриархией и подчинению его Цареграду, напечатаны в «Церковном Вестнике» №8 и следующие номера за 1930 г. См. также: Возрождение. 1930. №2066; Троицкий С. В. Размежевание или раскол. 1932; ЖМП. 1957. №9 и др.)

Осведомившись о переходе митрополита Евлогия и его пасомых в юрисдикцию Константинополя, Заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополит Сергий обращается со специальным посланием ко Вселенскому Патриарху Фотию II, в котором просит его пересмотреть в отрицательном смысле вопрос о приеме митрополита Евлогия и тем самым возвратить его на путь канонического послушания своему законному священноначалию в лице Московской Патриархии.

Основные документы (кроме вышеуказанных), характеризующие отношения Московской Патриархии с митрополитом Евлогием: переписка с ним, послания и определения Заместителя по этому делу, переписка Заместителя с Константинопольским Патриархом Фотием II по вопросу о переходе митрополита Евлогия в юрисдикцию Константинополя и пр., см.: Журнал Московской Патриархии. 1931. №2. С. 24–30; №3. С. 37–39; №6. С. 75–80; №7–8. С. 85–88; 1933. №14–15. С. 157–164; №16–17. С. 180–181.

В течение долгого времени ответа Константинополя на послание Заместителя по делу митрополита Евлогия, кажется, так и не последовало, и таким образом зарубежный раскол в Русской Церкви затянувшись, принял хронический характер.

Так шли годы…

В 1934 году, во взаимоотношении зарубежных церковных группировок хотя и произошло некоторое, чисто внешнее, изменение к лучшему, но, к сожалению, оно не послужило поводом к изжитию конфликта и водворению утраченного единства и мира.

Так, летом 1934 года митрополит Евлогий приезжает в Сербию (из Парижа, где имеет постоянное местожительство), на архиерейскую хиротонию бывшего Почаевского (и вообще Волынского) церковно-общественного деятеля, известного архимандрита Виталия [Максименко] и в Белграде посещает уже престарелого и многоболезненного своего учителя и друга митрополита Антония, с коим уже в течение ряда лет состоял в молитвенно-каноническом отчуждении. Оба митрополита тяжело переживали создавшиеся между ними сложные взаимоотношения, возникшие на почве борьбы за власть в зарубежной Русской Церкви; на почве различного понимания своего архипастырского долга и канонических полномочий на управление рассеянных по зарубежью миллионов русских эмигрантов.

«Когда я вошел – повествует в своих воспоминаниях митрополит Евлогий, – митрополит Антоний, в окружении нескольких духовных лиц, доканчивал утреннее правило. Больной, дряхлый, он сидел в кресле и заплетающимся языком произносил возгласы. Я подошел к нему. Он заплакал... Первые минуты нашей встречи прошли на людях. Пили чай. Говорить было трудно. Митрополит Антоний грустно глядел на меня. „Все такой же... и улыбка все та же...” – сказал он. Слушать бедного больного моего друга и учителя было мне горько. „Пойдем прочитаем молитву”, – предложил он. Мы перешли в его маленькую спальню. Митрополит Антоний надел епитрахиль и прочел надо мною разрешительную молитву. Потом я – над ним. На душе стало ясно и легко... „Ты с дороги устал, – отдохни... Потом поговорим”.

Вечером совершенно неожиданно для меня появилось несколько епископов – и ясное небо вновь стали заволакивать тучи... Митрополит Антоний и я начали было обсуждать, как нам вместе служить, а епископы запротестовали: нельзя, надо предоставить дело на решение Синода [Карловацкого. – Сост.].

На Вознесенье за литургией митрополит Антоний и я стояли вместе на клиросе. Митрополит Антоний от слабости едва обедню достоял. Пытался сказать проповедь, но мысли у него путались, он начал говорить о Вознесении, потом забыл и перешел на Воскресение, посреди „слова” вдруг разволновался, раскричался, зачем забыли форточку закрыть... Очень он был жалкий в своей старческой беспомощности» (Евлогий, митр. С. 577).

Но, как бы то ни было, а в августе 1934 г. в Сремских Карловцах, на очередном Съезде Карловацких иерархов, выносится постановление о снятии запрещения в священнослужении с управляющего западноевропейскими русскими церквами митрополита Евлогия и о восстановлении молитвенного общения с ним (там же).

Общецерковное положение, однако, не улучшалось, и Русская Церковь в состоянии раскола внутреннего (обновленчество, григорианство и многое другое) и с утратой значительных внешних своих частей (карловчане, «евлогианцы», американские епархии и пр.) продолжала свое тяжкое (особенно в 1930 гг.!) бытие вплоть до Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.

Флавиан (Городецкий Николай Николаевич; 26.07.1840, Орел – 04.11.1915, Киев, Киево-Печерская Успенская лавра), митрополит Киевский и Галицкий. Родился в дворянской семье. С десяти лет круглый сирота. После окончания гимназии поступил на юридический факультет Московского университета. На четвертом курсе он направился в Николо-Угрешский монастырь, где был принят в число послушников. 10 декабря 1863 г. перешел послушником в Симонов монастырь. В 1866 г. поступил секретарем к архимандриту Гурию (Карпову), назначенному настоятелем посольской церкви в Риме. 17 февраля 1866 г. пострижен в монашество. 18 февраля 1866 г. рукоположен во иеродиакона, после возвращения в Россию был зачислен послушником в Казанский Спасо-Преображенский монастырь, и 9 апреля 1867 г. рукоположен во иеромонаха. 15 февраля 1868 г. перемещен в г. Симферополь в число братии Таврического архиерейского дома. 6 июня 1873 г. назначен членом Пекинской миссии, где в течение 10 лет проходил миссионерское служение; изучив китайский язык, принял на себя труд перевода богослужебных книг и книг религиозно-нравственного содержания, собирал материалы для китайско-русского словаря. 2 декабря 1879 г. назначен начальником Миссии с возведением в сан архимандрита. В 1884 г. возвратился в Россию и был зачислен в число братии Александро-Невской лавры. 2 февраля 1885 г. хиротонисан во епископа Аксайского, викария Донской епархии. С 29 июня 1885 г. епископ Люблинский, викарий Холмско-Варшавской епархии. С 14 декабря 1891 г. епископ Холмский и Варшавский. 15 мая 1892 г. возведен в сан архиепископа. С 21 февраля 1898 г. архиепископ Карталинский и Кахетинский, Экзарх Грузии. С 10 ноября 1901 г. архиепископ Харьковский и Ахтырский. С 1 февраля 1903 г. митрополит Киевский и Галицкий. Член Св. Синода. Почетный член Санкт-Петербургской, Казанской и Киевской Духовных Академий. В течение многих лет его связывали дружеские отношения с будущим Патриархом Тихоном, именно он предложил архимандрита Тихона на должность своего викария и целый год ждал его посвящения в епископы. По воспоминаниям чиновника Св. Синода Роговича, «в 1907 г. Преосвященный Тихон был переведен с кафедры Американской на кафедру Ярославскую, и по этому поводу вспоминается мне не совсем обыкновенный случай. Это было в Петербурге. После длительного заседания в Александро-Невской лавре, спускаемся мы вдвоем с Митрополитом Флавианом по лестнице митрополичьих покоев, и я заговорил с ним по поводу перемещения Преосвященного Тихона в Ярославль. „Скажите мне что-нибудь, Владыко, про нового Ярославского Архиепископа? Вы его, кажется, близко знаете, а меня интересует все, что относится к Ярославлю”. Митрополит остановился, из-под белого клобука сквозь очки на меня уставился его пристальный взор, и он как-то особенно значительно, с расстановкой произнес: „Вы спрашиваете меня про Преосвященного Тихона? Так вот попомните мои слова: если когда-нибудь будут выбирать в России Патриарха, то лучшего, чем он, никого не выберут”. Я всегда глубоко чтил светлый ум и высокий уровень милого Киевского Владыки, но мог ли я тогда думать, что слышу из уст его поистине „пророчество”?» (Рогович А. П. Святейший Тихон, Патриарх Московский и всея России // Святейший Патриарх Московский и всея России Тихон в воспоминаниях современников. М.: Крутицкое подворье, Общество любителей церковной истории, 2000. С. 33). – Ред.]

Аггеев Константин Маркович (1868–28.05.1920), протоиерей, Председатель Учебного Комитета при Святейшем Синоде, магистр богословия, член Предсоборного Совета, член Собора 1917–1918 гг., член Высшего Церковного Совета при Святейшем Патриархе. Ранее – законоучитель в Петербургском Смольном институте, Ларинской гимназии и др.«Либерал». Любил говорить: «Я прежде Православный, а потом патриот; у нас, к сожалению, наоборот».

В гражданскую войну расстрелян как «контрреволюционер» при занятии Крыма Красной гвардией.

Иероним (Илья Тихонович Экземплярский, 20.06.1836–02.11.1905), архиепископ. Окончил в 1861 г. Киевскую Духовную Академию со степенью кандидата богословия, после окончания Академии на учебно-духовной службе. 30.06.1870 удостоен степени магистра богословия. 19.09.1871 рукоположен во иерея, с 1877 г. протоиерей. Овдовев, 27.07.1885 принял монашество. 3.11.1885 хиротонисан во епископа Чигиринского, викария Киевской епархии; с 3.06.1890 епископ Тамбовский и Шацкий; с 30.04.1894 епископ Литовский и Виленский; с 6.05.1895 архиепископ; с 27.02.1898 архиепископ Холмский и Варшавский; с 6.06.1905 именовался «Варшавским и Привисленским».

Из воспоминаний о святителе Иерониме ключаря кафедрального собора протоиерея Терентия Теодоровича.

«Святитель поражал всех, знавших его, исключительной приветливостью, ласковой речью, чуждой обидного упрека, нежным обращением со скорбной, мятущейся и даже пред ним виновной душой. Чувствовалась такая теплота и доброта души, что искренность охватывала человека, и он высказывал все сокровенное, как доброму участливому отцу. Могу ли забыть? Три года, из них два особенно часто, по долгу службы, я бывал у владыки, – и ни разу я не вышел из его приветливых покоев угнетенным, неудовлетворенным, немирным. И выговор, который трудно было заслужить у нашего владыки, облекался в такую осторожную, мягкую форму, что уча, наставляя, он не бил, не угнетал. Бывало, идешь к архиерею, не раз угнетенный, смущенный, со скорбью на душе, служебной ли, житейской, даже семейной – и несколько минут беседы – общения с умиротворенной душой архипастыря так тебя успокоят, так тебя ободрят, что иным, примиренным идешь в жизненный путь. Только на почве высокой христианской любви мог развиться этот мир, эта радость души святителя, во всех ценившего образ Божий и человеческое достоинство.

Но красота и доброта души владыки ни в чем так ярко не отражалась, как в делах милосердия. Часто он со слезами говорил:

– Не могу видеть спокойно горя людского; вот – бедная диаконская сирота, как бы ей помочь, устроить?

– Владыка, – говорю однажды, – бедная женщина просит разрешения сделать церковный сбор в соборе для уплаты за правоучение в гимназии.

– Зачем собирать, я могу дать, – и передает немалую сумму.

И как знали доброту души владыки! Две недели назад встречаю в коридорах собора плачущего юношу. Говорит: „Я к архиерею, слышал, что он помогает, я – сын священника [...] сирота, мать бедная, – 8 детей”. Говорю о нем владыке в соборе – во время причастия, и сразу – „При первом свидании поговорим и устроим его”. И дождался бы бедный внимания к себе и начало уже сделано, если бы не болезнь и смерть [...]» (Мануил (Лемешевский), митр. Русские православные иерархи периода с 1893 по 1965 гг. (включительно). Т. 3. Erlangen, 1979–1989. С. 193–198. – Ред.]

Леснинский девичий монастырь находится, в настоящее время, в пределах Польши, недалеко от г. Бялы, бывшей Седлецкой губ.; в 5–6 часах езды от г. Холма.

Воспользовавшись предлогом, упомянем здесь в качестве антипода Леснинской игумении-кляузницы и интриганки, об одной из русских игумений давно прошедшего времени, у которых, тем не менее, никогда не поздно учиться всем игумениям последующих времен.

Имеем в виду известную, в свое время, игумению Марию Тучкову, основательницу подмосковного Бородинского девичьего монастыря. В миру она – Маргарита Михайловна, вдова знаменитого героя 1812 года, Александра Алексеевича Тучкова, погибшего в Бородинском сражении.

Монастырь свой она основала на самом Бородинском поле, где супруг ее был убит.

Итак, «в бытность свою уже игуменией, она по делам монастыря приехала к митрополиту Филарету [Дроздову], который, справившись о положении обители, спросил у нее: „довольна ли она сестрами?”.

– Слава Богу, Владыка, отвечала она, – все они у меня такие славные, добрые! Жаловаться мне не на кого, только в том беда моя, что я-то грешная!

Митрополит, обратившись к образу, перекрестился и сказал:

– Благодарю Господа, наконец-то в моей епархии нашлась грешная игумения, а то с кем ни поговори – все святые...» (Ярославские епархиальные ведомости. 1912. №36 [?]).

Такова была игумения Мария Тучкова; не в пример – Леснинской…

Придравшись, также к случаю, скажем несколько слов и о судьбе могилы матери митрополита Московского Филарета [Дроздова].

Евдокия Никитична Дроздова скончалась 20.03.1853 г. в Москве. Погребена на Пятницком кладбище, что за Крестовской заставой.

С годами, место захоронения ее праха забылось, и несколько десятилетий никто решительно этим вопросом совершенно не интересовался.

Поэтому, быть может, не лишено будет некоторого интереса то, что рассказали в 1961 году пишущему эти строки:

Живет в Москве врач Д., – очень благочестивый старичок. Однажды (в 1959–1960? гг.) приснился ему сон: видит, будто бы к нему в комнату (в которой он спит) входит какой-то старец духовного вида, очень маленького роста и, отрекомендовавшись бывшим Московским митрополитом Филаретом, обратился к доктору с покорнейшей просьбой: отыскать на Пятницком кладбище в Москве могилу его матери, восстановить ее и привести в должный порядок.

Ни о митрополите Филарете, ни тем более о его матери доктор наш никогда прежде особенно не задумывался, а так как сновидение это было очень реальным и произвело глубокое впечатление, то проснувшись и передумав все виденное, доктор Д. со всеми подробностями рассказал своим близким. Последовала, конечно, обычная для нашего времени, реакция: «Глупости, чепуха... Не обращай внимания. Мало ли чего во сне в голову не лезет!..»

Старичок-доктор, при всем своем благочестии, так и поступил.

Примерно через полгода сон, в точности, повторился, только митрополит на этот раз держал себя несколько иначе: он гневно обрушился на нерадивого доктора и уже не просил, а потребовал, чтобы на сей раз просьба его была выполнена безоговорочно. В противном случае пригрозил доктору недобрыми для него последствиями.

Теперь, проснувшись, доктор уже никому ничего рассказывать не стал, а передумав еще раз все, принял к сведению и исполнению.

Явившись как-то на Пятницкое кладбище и опросив всех могильщиков и церковного сторожа, он с огорчением убедился, что дело это безнадежное, так как все это был народ новый, ничем, кроме денег, не интересующийся, и разговаривать с ним на подобные темы – совершенно бесполезно. Отчаявшись в достижении какого-либо успеха, он тем не менее зашел в кладбищенский храм – поговорил еще и с духовенством, но и батюшки не могли сказать ему ничего утешительного, так как сами ничего не знали.

Таким образом, наш доктор пошел было уже вон с кладбища, но по пути к воротам разговорился с каким-то стариком, местным прихожанином. Поначалу и старик ничем не помог доктору, но затем стал припоминать, что в давние времена в самом храме, где-то у правого клироса находилась чья-то могила с соответствующей надписью на металлической доске, прибитой к стене…

Доктор встрепенулся, и, упросив старика, они оба вернулись в храм и стали исследовать указанное место. В стене, действительно, обнаружились гнезда от болтов, на которых, по-видимому, крепилась в свое время доска над местом захоронения, как это нередко бывает видно и теперь кое-где в старых храмах.

На консультацию привлекли церковного сторожа, который как человек новый (сравнительно) мало чем помог. Никакой доски с надписью здесь на его памяти не было, а что было до него – он не знает.

Тогда, общим советом, решено было искать доску и стараться найти ее во что бы то ни стало, хотя, конечно, надежды на ее нахождение не было почти никакой.

Обыскали все чуланы и церковные закоулки – результата никакого.

А через несколько дней, когда доктор Д. вновь появился в кладбищенском храме, сторож сообщил ему, что нашел на чердаке, среди хлама, какую-то металлическую доску с надписью. Принесли ее в храм и приладив на то место у клироса, убедились, что она именно та самая, которая когда-то здесь была.

Надпись, разобранная с трудом через грязь и копоть, убедила доктора Д. в том, что именно здесь и погребена Евдокия Никитична Дроздова – родительница знаменитого Московского митрополита Филарета.

И казалось бы: остается доску прибить на ее старое место, и делу конец. Но тут взбунтовалось духовенство и, главным образом, так называемый приходской совет или, всесильная теперь, «двадцатка», которые ни в коем случае не разрешили водружать в храме ничего «нового».

Опечаленный доктор ушел и, обдумавши создавшееся положение, решился на крайнюю меру: добившись не без труда аудиенции у Святейшего Патриарха Алексия (Симанского), спрятанного от народа за семью замками (стараниями Совета по делам Русской Церкви), он, зная о его благоговении и почитании памяти митрополита Филарета (Дроздова), рассказал ему обо всем, начиная с двух виденных им снов, и кончил просьбою о содействии довести начатое дело до желаемого конца.

Всю эту историю Патриарх принял близко к сердцу и, конечно, дал немедленное указание кому следует о полном восстановлении, приведении в порядок и должном содержании впредь могилы E. Н. Дроздовой (Сообщила Н. Г. Гаврилова. М., 1961).

Мы вполне согласны с тем, что рассказанная история имеет мало связи с Бородинской игуменией Марией Тучковой и еще менее – с Леснинской игуменией-интриганкой, но нам показалось, что она все-таки не лишена некоторого своего бытового интереса и потому достойна быть сохраненной, как говорится, «в анналах истории».