- Турист
- Казнь
- Бессмертники
- Сюжет для рассказа
- Свадьба
- Перед жизнью
- Юбилей
- На зимней даче
- Мгновение
- Учительница
- Мужики
- Архимед
- На кладбище
- Песня
- Лиза
- Ученый
- Проповедь
- В ссылке
- Несчастье
- Рахиль
- В Татьянину ночь
Перед жизнью
Отрывок
К дверям приколота пером бумажка: «располагаю свободным временем от 5 до 6 часов утра. Авдеев». Кто-то приписал сбоку карандашом: «почти остроумно».
На дворе третий час утра, но за дверями горит лампа. Авдеев пишет сочинение на медаль. При зеленом полусвете номер кажется наряднее, чем всегда. Даже диван, у которого словно выедена середина, похож на кушетку, покрытую нежной зеленоватой тканью. Авдеев по временам откидывается на спинку стула и, жмуря усталые глаза, улыбается: как подходит эта тонущая в тихом зеленом свете обстановка к той жизни, о которой он пишет! Он пишет о жизни, которая настанет когда-то на земле, высокая, совсем не похожая на нашу. Быстро, одна за другою, ложатся кривые строчки. Глядя на него, улыбается на стене, в черной рамке, старик-профессор, — единственная фотография в комнате, с собственноручной надписью: «моему ученику Ив. Дм. Авдееву».
За окном побелело. Авдеев встал и открыл окно.
Ночи уже не было. Высоко над городом стоял белый странный свет, словно где-то горела большая белая лампада. Все было белое, однотонное, в легком тумане, даже тополи внизу с своей молодой блещущей листвой. Крыши соседних домов и дорожки во дворе потемнели от ночного мороза. Пахнет необыкновенно хорошо — свежестью и тонкими дорогими духами, — так всегда пахнет на рассвете весною.
— Славно! — говорит Авдеев. — Еще страничку нацарапаю и баста!
Когда, нацарапав страницу, он опять сидит на подоконнике, солнце уже взошло, деревья блестят и шумят торжественно. Воздух наполнен золотом: золото горит на железных крышах, на дорожках, в листве деревьев.
Глава слипаются от усталости. Авдеев подставляет стул, кладет голову на подоконник и через секунду уже спит…
Сквозь сон он слышит, как детские голоса поют:
Гори, гори, ясно.
Чтобы не погасло.
Птички летят.
Колокольчики звенят…
Это у девочек из гимназии большая перемена, — значит, полдень. Он открывает глаза. Какой день! Все наполнено солнцем — сияет, пышет, томится. Теперь бы в лес, полежать на зеленой травке, около воды! Внизу, под окном, девочки играют в горелки. Хорошо бы поиграть с ними — гореть, бегать, визжать от страха и счастья, когда тебя догоняют. И вообще на этом свете, можно хорошо жить, особенно весною, особенно когда смотришь на мир с высоты пятого этажа, как птица с неба.
После чая Авдеев идет к профессору. Отворяет двери в профессорской квартире старуха Мавра.
— Дома профессор?
— Иди, батюшка, — дома. Бумагу пишет!
Авдеев поднимается по лестнице и робко стучит в первую дверь направо.
— Входите, пожалуйста! — откликается из комнаты знакомый хриповатый голос.
В этом кабинете, где вдоль стен стоят большие темные шкафы с книгами, тихо, как в келье. Единственное окно занавешено тяжелой шторой. Над длинным столом постоянно горит электрическая лампочка. Хозяин — старик, с белоснежной головой, которая трогательно блестит, точно осияна мудростью.
— Ах, это вы, коллега!.. Садитесь. Что у вас? Опять поэма?
Он смотрит на Авдеева с детским изумлением и радостью.
— Вот кончил главу об идее счастья в праве.
— Такс… Прочтите.
Он усаживается поудобнее в кресле. Авдеев начинает читать.
— Позвольте, позвольте, — стремительно кричит старик. — Как это понять? Я не согласен. Вы увлеклись…
Авдеев слушает, как старый человек, с сиянием на голове, ровно, точно, неумолимо разбивает одно за другим почти все, что написал он сегодня ночью, и ему жутко, неловко, хочется взять назад свою рукопись и извиниться за беспокойство.
Наконец, старик окончил.
— Вот видите, профессор, какой я ученый, — глухо говорит Авдеев, поднимаясь со стула. — Лучше бросить.
— Нет, нет, — пугается старик. — У вас есть способность к обобщениям… Вам сейчас мешает жар… жар сердца… Но это, Бог даст, пройдет… Может быть, отобедаете со мной?
Авдеев отказывается и прощается.
Обедает он в студенческой столовой. После обеда спит час, потом пьет чай, сидя на подоконнике.
Еще солнце червонит стеклянный купол над университетской библиотекой и верхушки старых кремлевских башен, но в воздухе стоит тишина, деревья внизу умолкли, — все готовится к отходу на ночь. Небо горит золотом, бирюзой, синью. Старый город помолодел, нежно вспыхнул от румяного заката и притих, умиленный…
Авдеев пишет. Солнце село совсем. Тихо. Как давеча, на рассвете, пахнет тонкими дорогими духами. Небо похоже на синюю ткань. Если долго смотреть, начинает казаться, что где-то и когда-то вы уже видели эту дорогую, прозрачную синь, — быть может, в закладке, которую подарила вам в юности на память любимая девушка, быть может, в глазах этой девушки…
Через полчаса на синей ткани вышиты узоры. Сколько в них золота, огня, как прихотлив и вдохновенен рисунок!
Сквозь сумерки, во дворе, на узеньких дорожках, видны гуляющие пары. Кто-то, наигрывая на гармонике, прошел к скамейке и сел — как раз под окном. К подъезду дома, что напротив, подъехал экипаж. Слышно, как приехавший побежал по лестнице наверх, стуча по железным плитам…
— За барышней приехали? спрашивает чей-то голос, вероятно, у кучера.
— За ей, — густо отвечает кучер.
Под окном, на скамейке, слышны голоса: это рабочие из пекарни.
— Ты, Валдай, скорее. Все на местах, — сердито кричит кто-то, наклонившись к подвальному окну.
— Сейчас, — слышится оттуда высокий тонкий голос, похожий на струну. Через минуту этот голос слышен около скамейки.
— Садись, Валдай!
— Нет, я, лучше стоя…
Гармоника стихла… Авдееву показалось, что кто-то запел под небом, — так, высок был одинокий голос.
— Ой, полна, полна моя коробушка, — пел Валдай, страдая и наслаждаясь.
Хор вразброд, вполголоса подхватил конец песни и некоторое время тревожно и беспокойно колебался, словно хотел и не мог овладеть тяжелой и дорогой ношей песни. Но вот он овладел, согласные ноты зазвучали твердо, вот он взвился на высоту, точно молодой орел, пробующий свои силы, и замер — охваченный безбрежным простором. Каждый изгиб, каждое слово выступали отчетливо на этой потрясающей головокружительной высоте: вся песня дрожала и мгновенно меняла свои краски, точно тени на траве от ветра…
В окнах домов появляются первые огоньки.
Комментировать