Устремленный в Вечность. Старец Софроний (Сахаров), ученик преподобного Силуана

Устремленный в Вечность. Старец Софроний (Сахаров), ученик преподобного Силуана

Ильюнина Людмила Александровна
(9 голосов: 3.4 из 5)
Содержание

Оригинал

Архимандрит Софроний (Сахаров; 1896–1993) стал известен всему миру как автор самого удивительного жития, написанного в XX веке, книги «Старец Силуан Афонский» (впоследствии издававшейся как «Преподобный Силуан Афонский»). Она издавалась бессчетное количество раз на более чем двадцати языках мира, для множества людей в разных странах открыв путь к сокровенной и сердечной встрече с Богом в перипетиях бурного XX века. Сам Старец Софроний, верный ученик и наследник преп. Силуана, после многих лет подвигов на Афоне, основал в Англии, в Эссексе, монастырь Св. Иоанна Предтечи. Будучи богословом и исихастом, проповедником и духовником, автором множества книг и бесед, он поистине стал «всем для всех», щедро делясь своими духовными дарами. В слове старца Софрония многовековой сокровенный опыт православного Предания оказался выражен внятным и близким для нашего современника языком и оттого особенно важным.

* * *

«Живое предание Церкви, текущее через века из поколения в поколение, есть одна из самых существенных и вместе тонких сторон ее жизни. Там, где нет со стороны ученика никакого сопротивления учителю, душа последнего в ответ на веру и смирение открывается легко, и может быть до конца… и только тот, кто идет путем неложного и полного послушания, проникает в бесценное сокровище даров Духа Святого»[1], — писал старец Софроний в книге о преподобном Силуане Афонском. И эти слова полностью можно отнести к ученичеству самого старца Софрония. До конца своих дней, до глубокой старости (старец скончался в возрасте 96 лет) он оставался преданным учеником своего аввы — преподобного Силуана. При его жизни он старался «умом принять, сердцем уразуметь, душою удержат и усвоитъ его слово—вернее, устроение, дух»[2]. После блаженной кончины преподобного он имел решимость во всем последовать своему духовному отцу — в духовной мысленной брани, в молитве «за всего Адама», в любви к Богу и к людям. Можно сказать, что отец Софроний во всем уподобился преподобному Силуану и потому смог написать житие подвижника, которому, пожалуй, нет равных в агиографической литературе, во всяком случае последнего времени. Это житие-размышление, житие-проповедь, обращенное к «христианам последних времен». В житии преподобного Силуана прежде всего говорится о том, что должно быть главным для каждого верующего человека: о том, как стяжать, стараться не терять и искать при потере благодать Божию.

Когда-то слова преподобного Серафима Саровского «Цель христианской жизни в стяжании Духа Святого», ставшие для целого поколения христиан крылатым выражением, перевернули сознание многих верующих людей. Книга старца Софрония «Преподобный Силуан Афонский» явилась, по сути дела, подробным изложением, объяснением этих крылатых слов. Ее постоянно хочется читать и перечитывать, так как написана она в духе, и в ней можно найти ответы на многие вопросы, волнующие человека во все времена.

Кроме того, теперь, после того как, — мы веруем, — ученик соединился с учителем своим в Царствии Небесном, можно сказать, что многие характеристики из жития преподобного Силуана можно отнести и к его автору, самому старцу Софронию. Мы позволим себе их процитировать, и пусть они будут эпиграфами к тому жизнеописанию старца Софрония, которое мы предлагаем вам в этой книге.

«Он познал в опыте жизни своей, что полем духовной битвы со злом, космическим злом, является собственное сердце человека»[3]. «Духом он был подлинно велик. Наученный тайнам Божиим, свыше наставленный на духовную брань, он твердой ногой восходил к бесстрастию». «Старец был человек глубокого подлинного смирения, смирения и пред Богом, и перед людьми». «Понял он, что хранить благодать важнее и дороже всех прочих дел, и потому неустанно следил за тем, чтобы не прерывалась молитва его». «Удостоенный познания, какого удостаиваются лишь единицы из поколения».

Искатель Вечности. Жизнеописание старца схиархимандрита Софрония (Сахарова)

«Я не гнался ни за чем на этой земле, кроме как за вечным».

Схиархим. Софроний

Старец Софроний — один из немногих подвижников, кто не таил от людей свой внутренний опыт и факты биографии. В книгах, в беседах с братией основанного им монастыря, в письмах к различным людям он много рассказал о себе, рассказы эти сохранились в памяти людей. Это краткое жизнеописание мы основываем прежде всего на источниках (список их см. в конце книги). Мы не считаем нужным пересказывать слова старца там, где их можно процитировать, и потому вполне сознательно рассказ о жизни и подвижничестве схиархимандрита Софрония составили преимущественно из цитат. Приносим благодарность Свято-Иоанно-Предтеченскому монастырю в Эссексе за бережное хранение и публикацию наследия старца.

Детство и семья

Старец Софроний, много размышлявший о духовной свободе человека, простирал ее границы даже на акт рождения в этот мир. Он говорил, что Бог дает человеку возможность выбирать — становиться ему насельником земной юдоли или нет. Думается, что эти мысли были следствием истории рождения самого старца. Роды были столь сложны и мучительны, что врач сказал скорбному отцу: нужно выбирать, за чью жизнь ему бороться — матери или ребенка? Отец ответил: «Матери». Но выжили оба. Бог привел в этот мир Своего избранника. Но так же, как стремился он к земному бытию вопреки прогнозам врачей, так и всю жизнь будет стремиться к Небесному Отечеству, будет искать Живого Бога.

В биографии старца Софрония, в его рассказах о самом себе, о своем жизненном пути поражает отрешенность от земных реалий, начиная с глобальных исторических событий, кончая поворотными событиями личной жизни, связанными с историческими коллизиями. Все это было «скучными песнями земли», на которых не сосредоточивалась душа, от которых она томилась. Интересным, важным было только то, что вело к Небесному Царству или, наоборот, препятствовало входу в него. Потому в составленном нами жизнеописании старца преобладают не внешние биографические вехи, а те внутренние события, которые он сам считал наиболее значительными, на которые он призывал обратить внимание своих учеников. Потому что после многолетнего осмысления они оказывались имеющими отношение не только к самому старцу, но и в целом к пути человека к Богу (или к препятствиям на этом пути), которые переживают в той или иной степени многие люди в наше время.

Память о начале жизни души в Божьем творении сопровождала младенчество и детство будущего старца. Об этом он написал в книге «Видеть Бога как Он есть»: «Живого Бога я познал с самого раннего детства. Бывали случаи, по выходе, вернее сказать — выносимый на руках из храма, я видел город, который для меня был всем миром, освещенным двумя родами света. Солнечный свет не мешал ощущать присутствие иного Света. Воспоминание о нем связывается с тихой радостью, наполнявшей тогда мою душу. Из моей памяти выпали едва не все события этого периода, но Света сего я не забыл»[4].

В той же книге старец выразил свой первый детский опыт богообщения одной строкой: «Мысль о вечности усвоилась моей душе».

Тому, чтобы этот данный изначала опыт не был утрачен, помогал весь уклад жизни, который окружал мальчика в детстве. Сергей Семенович Сахаров (так звали отца Софрония в миру) родился 22 сентября 1896 года в Москве, в многодетной семье среднего предпринимателя. В семье было десять детей, Сергей был третьим ребенком. Его родители были глубоко верующими людьми. А мать свою Екатерину старец называл праведницей, приводя в подтверждение этой оценки обращенные к ней слова святого праведного Иоанна Кронштадтского. Однажды «всероссийский пастырь», провидец и чудотворец, увидев молодую девушку Екатерину среди большой толпы молитвенников у храма Свт. Николая Чудотворца в Москве, указал на нее и во всеуслышание воскликнул: «Смотрите, вот праведный человек!»

В поздних беседах с братией монастыря, в письмах к разным лицам отец Софроний не раз очень высоко говорил о материнской любви. «Нет на земли иной человеческой любви более крепкой и неизменной, чем материнская»[5] — эту истину он знал опытно. Он считал, что мать, ее молитва и забота охраняли его на всех путях жизни. Более всего мать беспокоилась о его вере, о том, чтобы он не переставал быть православным на всех путях своих странствований. Отец Софроний часто вспоминал, что перед отъездом за границу в 1921 году мать дала ему маленький нательный крестик как знак материнского благословения. Этот крестик хранился потом в монашеской келье батюшки и по завещанию был положен в гроб вместе с горстью земли с могилы матери.

Отец Софроний уже в зрелые годы получил еще одно подтверждение того, что мать его была праведницей. Во время предсмертных мучений одной из сестер отца Софрония, которая отличалась равнодушием к вере, мать явилась (во время бессознательного состояния) болящей и сказала: «Я умерла верующая — хочу, чтобы и вы умерли верующими». Так и по смерти рабе Божией Екатерине была дана возможность заботиться о своих детях.

Часто отец Софроний, пытаясь в образах человеческого опыта передать суть любви Божией, сравнивал ее именно с самоотверженной материнской любовью и призывал к такой истощающей себя ради других любви своих учеников.

Огромное духовное влияние в раннем детстве, наравне с матерью, на младенца и отрока Сергия оказала его няня. Об этом старец не раз свидетельствовал в книгах и беседах. Раба Божия Екатерина была особенным человеком — девственницей и молитвенницей. Молитва была для нее хлебом насущным, а церковь — родным домом. Недаром прогулки с маленьким Сережей по Москве почти всегда начинались и заканчивались в храме. Няня молилась, а маленький мальчик сидел у ее ног. Отец Софроний вспоминал: «Когда я был совсем мальчиком, промолиться полчаса, сорок пять минут для меня не составляло никакого труда. Это была как бы потребность»[6]. Няня же привила мальчику духовное горение. Старец в поздних беседах признавался: в детстве он сожалел о том, что не живет в такую эпоху, когда можно страдать за Христа.

В таком безмятежном состоянии твердой и горячей веры прожил юноша Сергей Сахаров до 17 лет. В семье царили мир и любовь, все ее члены (не только упомянутые мать и няня, но и отец, и дети) были людьми духовно утонченными, чуткими и самоотверженными. Особенно духовно близок был юноша Сергий к своему брату Николаю, который был на два года моложе его, но вполне разделял «стремление к размышлениям о бесконечном». Впоследствии старец напишет о своем брате: «Редкий, замечательный он человек. За всю свою жизнь стольким людям принес он мир, который в наше время так необходим»[7]. А однажды он даже назовет своего брата святым…

Любовь и заботу будет проявлять на протяжении всей своей жизни отец Софроний и к своим родным сестрам, таким образом подтверждая, что его семья была поистине не только родственным по крови, но и духовным союзом. Идеал братских отношений отец Софроний сможет впоследствии осуществить в монашеских общинах, собиравшихся вокруг него.

В семье Сахаровых поощрялось не только религиозное, но и культурное воспитание. В юности Сергей со вниманием прочел многие произведения русской классической литературы от Пушкина до Тургенева, Толстого и Достоевского, и через них открывал для себя глубину и трагичность жизни. Впоследствии старец в духовных беседах не раз будет цитировать поэтические строчки, выражая посредством их свои переживания.

Настоящей страстью мальчика с раннего детства было рисование. «Мне рассказывали, что, когда я еще не говорил ни “папа”, ни “мама”, я уже рисовал целыми днями что-нибудь, сидя под стулом в зале. А впоследствии искусство завладело мной целиком»[8], — говорил старец о своем детстве и юности. И более пространно объяснял это «владычество»: «Для меня мир был живопись. Тайна этого видения меня держала постоянно как бы прикованным к себе… Чувство красоты иногда развивалось у меня до такой степени, что терялось совершенно ощущение времени… И моя мысль терялась в ощущении тайны природы»[9].

Долгое время искусство и вера, искусство и молитва были неразрывными в жизни отрока и юноши Сергия. Но потом ему пришлось пережить богооставленность и даже богоборчество, что, увы, было знакомо почти всем просвещенным людям начала XX столетия в России.

Однако этот опыт был не только отрицательным, он в конце концов привел к той глубине покаяния, из которой родилось непрестанное, горящее искание Живого Бога, стремление «видеть Бога как Он есть», которое не оставляло старца Софрония до конца его дней.

Молодые годы в России и в Париже

Достигнув совершеннолетия, Сергей Семенович Сахаров поступил в Московский институт живописи, ваяния и зодчества, где проучился с 1915 года до начала революции, а потом, после недолгой службы в царской армии в инженерных войсках[10], стал студентом нового учебного заведения — так называемого ВХУТЕМАСа. Учеба прервалась один раз призывом в 1917 году в армию, в то время, когда у власти было Временное правительство, от призыва в армию большевиков уберегло то, что во время эпидемии Сергей заболел тифом. Кроме того, об освобождении от службы в армии большевиков в 1919 году за своего талантливого ученика хлопотал художник П. Кончаловский. В 1921 году С. С. Сахаров завершил свое художественное образование. В том же году Сергей Сахаров выехал из России: как пишет биограф преп. Софрония, «по традиции в самом начале карьеры молодые русские художники ездили учиться в Италию и Париж»[11]. Вместе со своим другом художником Леонардом Бенатовым Сергей Сахаров намеревался продолжить углубленные занятия живописью уже на Западе.

Эти занятия и первые художественные успехи юноши происходили на фоне утери детской веры. Впрочем, в то время это было общим поветрием, особенно среди последователей авангардистского искусства, которое считалось единственно подлинным искусством среди слушателей ВХУТЕМАСа. Искусство провозглашалось высшим средством познания мира и самовыражения. И наделенному недюжинным талантом молодому художнику трудно было не покориться этой увлекательной теории, тем более что, по позднему признанию отца Софрония, в то время «искусство владело им, как рабом». Целые дни с раннего утра до поздней ночи молодой художник проводил в своей мастерской, и даже ночью мысли о живописи не оставляли его. Искусство превратилось в святыню, заменило ее, и тогда к обезоруженной душе подступил искуситель. Вот как об этом пишет сам старец: «Первый удар я получил в Милютинском переулке — там, где Сретенка встречается с Лубянкой. В нескольких метрах от угла мне пришла мысль: “Ты молишься?” — “Да”. — “И все думаешь о каком-то бессмертии?” — “Да”. — “А что говорит Евангелие: люби Бога и ближнего”. В какое-то мгновение пролетела эта мысль… Но мне предстала картина, что есть что-то более великое, чем то, о чем говорит Евангелие. И тогда, несмотря на всю мою привычку молиться, с большим усилием я стал прекращать в себе эту молитву. Мне трудно было пройти мимо некоторых храмов… но я решил отойти от моей детской молитвы»[12].

Сергей Сахаров, раздавленный сознанием бессмысленности смерти миллионов людей в Первой мировой войне, утрачивает веру. Позднее старец Софроний сравнит масштаб своего духовного падения с падением Адама в раю. «На пороге моей физической зрелости (в 17–18 лет) Господь оставил меня, и я пал падением нашего Праотца. Не до конца удалился Он от меня… и приоткрыл мне духовную сущность первородного греха»[13]. «Я отказался от Живого Бога. Самое страшное, что я сотворил в своей жизни», — скажет в беседе о себе 93-летний Старец, и по щекам его будут течь ручейки слез. Суть этого греха — «гордый порыв к безумной свободе». Происшедшее с юношей в умственной, душевной сфере было неразрывно связано с исторической катастрофой, с тем, что происходило со всей страной: «Жуткая картина — обвал большой Империи. Жесткая и беспощадная схватка… Я жил в самой гуще страдашш многомиллионных масс: начался длительный “смертельный бой”. Параллельно с этим во мне самом рушились юношеские мечты и надежды…»[14]

Евангельская вера была оставлена, но стремление к вечности и к бессмертному идеалу не оставило душу. Юноша стал искать пути к бессмертию в иных областях, начал читать книги о буддизме, йоге и погрузился в восточную мистику. Медитируя, он переживал экстатические созерцания, которые увлекали, освобождали от оков времени и пространства и, казалось, приводили к вожделенному соприкосновению с вечностью — так как освобождали от всяких форм «космического бывания». А кроме того, помогали и в живописи запечатлеть нечто необычное, помогали в земных образах запечатлеть «идеи вещей». Картины художника Сахарова стали пользоваться успехом. Когда после недолгого пребывания в Италии и в Берлине в 1922 году он приехал в Париж, взлет его карьеры был столь стремительным, что в считаные месяцы о нем заговорили газеты. Он выставлял свои картины в известном французском салоне живописи — Salon d’Automne, и даже был приглашен в элиту живописного искусства Европы — Salon des Tuileries.

И вот на пороге полного посвящения всей жизни искусству Бог воззвал к себе блудного сына. Отпадение от веры отцов было отмечено мистическим явлением, и возврат к ней так же был связан с непосредственным соприкосновением с духовным миром. Когда Сергея мучил не разрешаемый ни средствами искусства, ни тем более чисто интеллектуальными средствами вопрос о возможности подлинного познания бытия мира, в его сознании вдруг вспыхнули евангельские слова Христа: Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим, и ближнего твоего, как самого себя (Лк. 10:27). Вот как об этом пишет сам старец: «Это был второй момент, аналогичный тому, что был со мной в Милютинском переулке. Вдруг мне стало ясно, что познание есть общение в бытии. А общение в бытии — прежде всего в акте любви… Тогда у меня снова началась молитва»[15]. Старец рассказал и еще об одном мистическом озарении, которое поставило его на новый путь жизни. На Пасху 1924 года он пережил наиболее важное в своей жизни Божественное посещение: «Знаю одного человека, в Париже, — писал он иносказательно о себе впоследствии, — который с Великой Субботы до третьего дня Пасхи в течение трех дней был в состоянии видения, которое в образах нашего земного бытия он находил возможным выразить только словами, что он видел утро невечернего дня. Утро — потому что свет был необычайно нежный, тонкий, “тихий”, как бы голубой. Невечерний же день — вечность»[16].

И еще одно посещение случилось вскоре: «Однажды (в Париже) я был на вечере широко известного поэта, читавшего свои произведения. Было много изысканной публики. Все было организовано исключительно корректно с общественной точки зрения. В полночь я возвращался к себе, по дороге я думал: как соотносится это проявление человеческого творчества, одного из наиболее благородных, с молитвой? Войдя к себе в комнату, я начал молитву: “Святый Боже, Снятый Крепкий, Святый Бессмертный…” И вот: тонкое пламя незримо и нежно пожигало на поверхности моего лица и груди нечто легкое как воздух, однако несогласное с духом Божиим»[17].

Бог позвал к себе блудного сына, но путь возврата в «Объятия» Отча был очень долгим и тяжким. Более двух лет молодой успешный художник, философ и богослов Сергей Семенович Сахаров переживал страшную внутреннюю борьбу, которая буквально разрывала его на части. Опять предоставим слово самому старцу: «Итак, с этого момента началась новая эпоха в моей жизни. Молитва все усиливалась, а живопись требовала всего меня. Вспоминая это ужасное состояние, думаю: не стоял лия действительно на грани сумасшествия? В каком смысле? Потому что два стремления — к искусству и к молитве — поглощали меня так, что я на улицах иногда не замечал окружающего меня мира… Эта борьба между искусством и молитвой, то есть между двумя формами жизни, которые требуют всего человека, продолжалась во мне в очень сильной степени. В конце концов я убедился в том, что те средства, которыми я располагаю в искусстве, не дадут мне того, что я ищу… И я решил оставить искусство, что мне стоило страшно дорого»[18].

Да, это было настоящее жертвоприношение, принесение в жертву Богу, ради спасения души, самого дорогого, чем он владел, — таланта художника. И в ответ на эту жертву был получен великий дар покаяния. Дар этот не был усладительным, он был мучительным, принес немалые страдания, но в конце концов вывел душу к Свету и к настоящей свободе. Теперь, вглядываясь в жизненный путь старца, мы обнаруживаем, что все это — и отступление от Евангелия, и увлечение восточной мистикой, и болезненное решение вопроса о искусстве и молитве — не случайно было попущено пережить отцу Софронию. Это было попущено для того, чтобы на основе личного опыта впоследствии помогать другим людям выбираться из столь распространенного в XX столетии увлечения Востоком и вообще интеллектуального (а не духовного, не жизненно-подвижнического) поиска Бога. Опыт выбора, борьбы между искусством и подвижническою жизнью очень пригодился старцу в общении с художественно одаренными людьми. Этой теме посвящено немало страниц его книг. Но любопытно, что еще в самом начале отпадения будущего старца от евангельской Истины няня дала определение, которое вобрало в себя вековой опыт: «Глупенький ты мой. Ведь человек без Бога — это как статуя».

Старец Софроний отвечал на вопросы, которые издавна задавала Православной Церкви интеллигенция п на которые она не получала удовлетворительных ответов, потому что среди духовенства было мало людей с личным опытом светского искусства, или же те, кто имел этот опыт, не хотели о нем вспоминать или не имели дара слова. В судьбе, в личности старца Софрония все это соединилось, чтобы через него люди XX столетия получили разрешение рождаемых новыми открытиями духовных проблем, но разрешение именно творческое, а не фанатически-отвлеченное. Старец постоянно напоминал о «тайне бытия», не выразимой словами, и о том, что смысл вещей этого мира мы постигнем только в вечности, но для этого надо быть «в муках творчества» всю земную жизнь.

Оставив искусство, Сергей Сахаров решил пойти учиться в Православный богословский институт при Сергиевском подворье в Париже. Тогда ему казалось, что его новое состояние вполне согласуется с желанием овладеть христианским мировоззрением, системой христианского учения.

Сергей Сахаров стал одним из первых студентов прославившегося впоследствии парижского Сергиевского института. Там собралась вся элита русской философии и богословия того времени. С самого начала института в 1925 году преподавательский состав включал в себя таких богословов, как епископ Вениамин (Федченков), А.В. Карташёв, Е.П. Ковалевский и др. Их ряды вскорости пополнили протоиерей Сергий Булгаков, С.Л. Франк, С.С. Безобразов, В.В. Зеньковский, В.Н. Ильин и Г.В. Флоровский, приходящим лектором был и Н.А. Бердяев.

Возможно, в другом состоянии, в том равновесии между верой и знанием, которое он знал в прежние годы, обучение в Сергиевском институте у корифеев русской богословской мысли было бы радостным и духовно питательным, но тогда, наверное, появился бы на свет еще один яркий богослов, ученик протоиерея Сергия Булгакова, который стал не только его преподавателем, но и духовным отцом, но не было бы старца Софрония. А может быть, мир не узнал бы и о великом святом XX столетия — преподобном Силуане Афонском…

Сам старец написал об этом с благодарностью Богу в одном из писем: «Если бы не открылся иной путь, то есть если бы я не стал монахом и священником, то и меня постигла бы участь, подобная участи, скажем, Н.В. Гоголя и многих других писателей и философов, которые с юных лет имели “видение иного мира”, созданного по образу и по подобию Божию, а в исторической действительности встречались в основном с “карикатурой” на этот божественный образ, и не выдерживали сего. Носить в себе видение лучшего мира и знать, что это не измышление воображения, но подлинная реальность, иметь сознание о человеке как образе Абсолютного Бога и видеть повсюду нечто противоположное сему нелегко»[19].

Первые годы возврата к «вере отцов» были наполнены постоянной мукой памяти смертной, ощущения преходящести всего на свете. Впоследствии старец Софроний осознал эту муку как великий дар Божий, призыв в Вечность.

Бог вел Своего раба необычными, не подчиняющимися человеческой логике путями. Так, Он вывел его из огня революции в России, почти не опалив этим огнем, поставил в благоприятные условия на Западе. Но во внешне благоприятных условиях Он никогда не давал ему покоя. Душа находилась в постоянном томлении и поиске. В Сергиевском институте, по словам старца Софрония, он «узнавал имена, даты, кто что говорил, узнавал об исторических трудностях Церкви, и так далее», а емухотелось «слышать только о том, как достигнуть вечности»[20]. К тому же покаянное чувство, пробудившееся после обращения от путей восточной мистики к вере отцов, было столь глубоким, что обесценивались все, абсолютно все земные ценности, в том числе и богословие, и наука.

«Томление души моей было непрестанным, днем и ночью, — пишет об этом периоде своей жизни отец Софроний. — Эта мука выливалась в такую непрерывную молитву даже во сне или когда я бывал на людях. При свидетелях, однако, некая сила удерживала меня от проявлений, но как только я возвращался к себе, так прежде, чем успею закрыть дверь моей комнаты, плач овладевал мною. Моментами боль души от разлуки с Богом бросала меня на пол, и в ночной тишине я часами не отрывался от рыдании о невыразимо великой потере моей»[21].

Путь выхода из этой муки вновь был послан Самим Господом. «Однажды, возвращаясь из Парижа, — пишет старец, — я ощутил, что мне надо пойти в монастырь, где люди отдают весь день и ночь одной мысли — как достигнуть вечности. Это единственный исход для меня»[22].

Молодой богоискатель не знал, как ему практически реализовать посетившее его озарение — призыв к иноческой жизни, но вскоре обстоятельства сложились так, что он смог поехать в Югославию, оттуда в Грецию и, наконец, на Святую Гору Афон.

Афон

Получив с большими трудностями разрешение на посещение Святой Горы, Сергей Сахаров вместе со своим однокурсником по Сергиевскому институту — будущим архиепископом Василием (Кривошеиным) — 19 сентября (2 октября) 1925 года прибыл на Святой Афон и паломником вместе со своим другом обошел все монастыри Святой Горы. 21 ноября (4 декабря) 1925 года в возрасте 29 лет, в праздник Введения во Храм Пресвятой Богородицы, Сергей Сахаров вступает в братию Свято-Пантелеимоновского русского монастыря. По словам старца, прибыв на Афон, он целовал землю Сада Божией Матери, выражая свое благоговение перед хранилищем монашеских традиций и моля о том, чтобы ему остаться здесь послушником.

Впоследствии владыка Василий расскажет, как их принимали в монастырь: «Отправили к старцу, который спросил будущего отца Софрония: “Для чего вы сюда приехали?” — “Для одинокой созерцательной жизни”. — “Вот хорошо, так вот ты пойди и стань помощником сторожа дверей”. А будущему владыке Василию говорит: “А вы для чего приехали?” — “Я приехал заниматься исследованиями богословскими, рукописями афонскими”. — “Вот хорошо, так ты иди на кухню”. И продержали некоторое так время там, чтобы стали в первую очередь монахами»[23].

Вскоре послушник Сергий получил иное послушание: для нужд общины игумен Мисаил (Сапегин) благословил его овладеть в совершенстве греческим языком (древним и современным). Он изучал его сначала в монастыре, потом в Карее (административной столице Афона). Сергий выучил язык за очень короткий срок — всего за 6 месяцев, и до такой степени совершенства, что удивил учителя: он не только читал с легкостью, но и писал на кафаревусе. Отец Софроний всегда, даже повседневный разговор вел исключительно на кафаревусе — языке святых отцов. Это выражало и его духовное состояние.

В 1930 году инок Софроний, прошедший различные послушания в монастыре, был рукоположен во диакона.

Монастырь святого Пантелеимона во время пребывания там отца Софрония воспитал много истинных подвижников. «Кроме игумена монастыря Мисаила (Сапепша), а затем Илиана (Сорокина) и архимандритов Кирика (исповедника общины) и Феодосия (отшельника Карули), там жили такие известные подвижники, как пустынник Вениамин Капсокаливит, о. Диадох, о. Трофим и прп. Силуан. Несмотря на это, монастырь переживал период кризиса по причине старения и резкого уменьшения числа монахов (вызванного войной и большевистской революцией, а затем запретом, исходящим от греческих властей, которые не разрешали поселяться на Афоне новым русским монахам). Когда отец Софроний приехал в монастырь, там было 550 человек браттш, а до 1914 года насчитывалось порядка двух тысяч монахов, в 1932 году число братии доходило до 380 человек, в 1947 году (год оставления старцем Афона) их число сократилось до 180 — это были уже в большинстве своем люди очень пожилые»[24].

За более чем два десятка лет (14 лет в монастыре и 7 лет «на пустыни») отец Софроний стал не только наследником афонских монашеских традиций, но и их продолжателем. Более того, он стал продолжателем многовековой святоотеческой традиции в целом. На Афоне отец Софроний обстоятельно изучал святоотеческое наследие. Библиотека Свято-Пантелимонова монастыря была одной из самых богатых на Афоне, здесь же находилось и ценнейшее хранилище древних рукописей. Знание греческого языка позволило ему читать творения восточных отцов в подлинниках. Так, по письмам афонского периода жизни старца отчетливо можно проследить, насколько основательно он был знаком с ними. Отец Софроний часто цитирует святителя Василия Великого, преподобных Макария Египетского, Исихия Иерусалимского, блаженного Диадоха Фотикийского, Дионисия Ареопагита, преподобных Варсонофия и Иоанна, Иоанна Лествичника, Исаака Сирина, Симеона Нового Богослова, Филофея Синайского, Григория Синаита, а также отечественных святых — святителя Игнатия (Брянчанинова), преподобных Серафима Саровского, Паисия (Величковского), святителя Феофана Затворника и святого праведного Иоанна Кронштадтского. Позднее он читал на греческом языке святителя Григория Паламу. Несомненно, основной круг его чтения составляли творения отцов, включенные в «Добротолюбие». Среди других книг, упоминаемых отцом Софронием, были «Древний патерик» и «Откровенные рассказы странника»[25]. Но не только через книжное научение, а прежде всего через каждодневный аскетический подвиг отец Софроний приобщался к великой духовной традиции, на страже которой он будет стоять всегда и продолжателем которой станет и в жизни своей, и в писаниях.

Однако в первые годы на Афоне внутреннее томление все-таки не оставляло будущего старца. Его покаяние было столь глубоким, терзание оттого, что он уклонился от пути истины к обманным поискам, таким язвящим душу, что спасти от этой муки могла только непрестанная молитва. В книге «Видеть Бога как Он есть» мы находим драгоценные свидетельства о том, какие дарования послал Господь Своему ученику в то время, когда он считал себя «неключимым рабом», предателем и блудным сыном.

«В начале моей монашеской жизни на Афоне Господь даровал мне непрестанную молитву, которая, не умаляясь в силе своей, переходила время от времени с одного предмета на другой. Расскажу о том, что помню достаточно ярко, так как речь идет о молитвах, оставивших неизгладимый след на моем бытии. Много раз случалось следующее: вечером, по заходе солнца, плотно закрою окно, занавешу тремя занавесками, так, чтобы создать условия наибольшей тишины и темноты… Приникнув лбом к полу келии, я медленно произносил слова молитвы одно за другим и терялось всякое ощущение тесноты моей малой комнаты, и ум, забыв тело, чувствовал себя во свете слова евангельского…» Еще одно свидетельство: «Вечером, когда солнце готово было скрыться за Олимпийскими горами, я садился на балконе близ моей кельи, лицом на заходящее светило. В те дни я видел вечерний свет солнца и вместе другой Свет, который нежно окружал меня и тихо проникал в мое сердце, странным образом давая мне испытать сострадание и любовь к людям, которые обращались со мною сурово; бывало и некоторое болезненное сочувствие твари вообще. По заходе солнца я заходил в мою комнату, для совершения правила готовящимся к служению Литургии, и Свет не покидал меня во все время молитвы»[26].

Находятся люди, которые высказывают свое неприятие того опыта созерцания Фаворского Света, о котором рассказал старец, обвиняют его в прелести. В ответ на эти нападки мы приведем свидетельства настоятелей афонских монастырей.

Архимандрит Иосиф, игумен монастыря Ксиропотам: «Отцы Церкви — это “вехи на пути”, они указывают своей эпохе истинный путь, ведущий к единению с Истинным Богом. И старец Софроний является такой вехой для гордого и потерявшего надежду человека двадцатого века. Путь, который он указал своей жизнью и писаниями, есть покаяние… Для самодовольного и эгоистичного человека западного человекоцентричного предания, отравленного нравственной самодостаточностью протестантизма и лживыми религиозными переживаниями папского консерватизма, православное аскетическое учение старца Софрония о самоосуждении является единственным действенным врачевством…»

Архимандрит Эмилиан, игумен монастыря Симонопетра: «В скорби и терпении отец Софроний “выстрадал Божественное” и в истощающей себя любви передал невыразимые состояния явлений Бога в незримом Свете. “Разшири уста твои и исполню я” — эти слова исполнились на блаженном старце… Его слабое здоровье не воспрепятствовало ему добровольно изнурить себя, чтобы, отдав кровь, принять Дух и передать Свет Христов сотням и тысячам душ… Православие всегда побеждало опытом внутренней жизни и силою Духа свидетельствовало о себе, чтобы явными стали слова: Сила Божия в немощи совершается (2 Кор. 12:9). Об этом свидетельствует обитель Честнаго Предтечи в Эссексе, имеющая истинную жизнь не в Иорданской пустыне, но в европейском мире, который постоянно оживотворяется богоданным отеческим опытом. Блаженный опыт! Он основан на преподобных старцах Афона и является богатством Православия стран Западной и Центральной Европы…»

Архимандрит Ефрем, игумен монастыря Ватопед: «На лице блаженного старца царила Благодать Божия. Всем было явно его великое смирение, по образу Кроткого и Смиренного Иисуса Христа. Когда мы похвалили его книгу “Видеть Бога как Он есть”, старец ответил: “Я — ничто, я только все говорю: Господи, помилуй. Я получил много похвальных отзывов, подожду, что скажет о ней Святая Гора”. Когда мы все засвидетельствовали, что афонцы приняли ее благосклонно, он благословил Бога и сказал: “Теперь я спокоен, оттого что сделал хорошо”… От благочестивых афонских старцев мы знаем, что многим молодым людям, возлюбившим монашеское житие, очень помогла книга отца Софрония о старце Силуане»[27].

Высочайшее признание подвижнического и богословского опыта старца Софрония было засвидетельствовано в 2007 году на международном конгрессе в Афинах «Старец Софроний — богослов нетварного Света». Эти свидетельства принадлежали не только докладчикам[28], но и направившим свои послания к участникам конференции Патриархам Московскому и всея Руси Алексию, Константинопольскому Варфоломею, Александрийскому Феодору, Сербскому Павлу, Румынскому Даниилу, архиепископам Кипрскому Хризостому и Афинскому Христодулу. Святейший Патриарх Алексий в своем обращении констатировал: «Можно без преувеличения сказать, что личность и дело старца Софрония имеют кафолическое измерение. Он был русским по происхождению, но ему удалось сочетать в своей жизни и тонкое знание греческого языка и культуры, и западноевропейскую образованность, так что он в одинаковой мере был близок и русским, и грекам, и европейцам, которые приходили к нему за советом и утешением. В нем сочетались образованность и простота, открытость по отношению ко всему, что его окружало, и углубленность в созерцание Божественных Таин»[29].

В изданных в 2017 году материалах международной конференции «Русь — Святая гора Афон: тысяча лет духовного и культурного единства» многочисленные докладчики постоянно ссылаются на опыт старца Софрония, признавая его одним из главных носителей святоотеческой традиции в XX веке.

В высокую духовную меру, о которой свидетельствуют православные иерархи, богословы, афонские подвижники, старец Софроний пришел благодаря самой значительной встрече в своей жизни — с преподобным Силуаном Афонским. Произошло это спустя пять лет от начала афонской жизни. Естественно, инок Сергий, живя в одном монастыре со старцем Силуаном, и до 1930 года не раз его видел, относился к нему с благоговением, но заговорить с ним молодой подвижник не решался. Преподобный сам пригласил к себе сокровенного молитвенника, после того как из рассказа одного из иноков узнал о глубине его покаяния. Старец Софроний очень любил вспоминать о той знаменательной встрече. Приведем здесь один из вариантов его рассказа.

«Как-то зашел ко мне один монах, инженер по образованию. Пришел на Афон раньше, чем я. И вот на второй, а может быть, и на первый день Пасхи 1930 года он приходит ко мне и говорит:

— Отец Софроний, как можно спастись?

Я, не понимая по-настоящему, что ему отвечаю, сказал:

— Стой на грани отчаяния. А когда нету сил, то отойди и сядь, выпей чашку чаю.

И я предложил ему чашку чаю как своему гостю. От меня он пошел к старцу Силуану и сказал: “Вот я был у отца С., и он мне сказал такую вещь”. На другой день по двору монастыря идет с одной стороны старец, с другой — я. Из почитания к нему я отхожу в сторону, чтобы дать ему дорогу, а он идет мне навстречу и говорит:

— Был у вас вчера отец Владимир?

— Был.

И первое слово мое вырывается:

— Что? Я не прав?

А он говорит:

— Нет, вы правы, но это ему не по силам. Придите ко мне: будем говорить.

И тогда он дал мне записки из своей жизни о духовной борьбе, когда он не мог преодолеть

Жизнеописание старца Софрония

в себе греха в плане мысли, то есть когда в мыслях проходит осуждение, в сердце бывает неприязнь, холодный взгляд, отталкивание человека, безразличие к нему и так далее.

Когда он в одну ночь был на грани отчаяния, то молился Богу: “Как возможно избежать этого?” И был ему ответ: “Держи ум твой во аде и не отчаивайся”. И это слово было для него началом победы, было исходом к вселенской любви»[30].

О значении общения с преподобным Силуаном отец Софроний не уставал говорить и писать до конца своих дней. Коротко он выразил то, что их связывало, так: «Восемь лет я провел у ног блаженного старца». И далее: «И этот малограмотный человек мне ответил на вопросы, которые меня занимали и на которые мне никто не ответил»[31]. Потому что ответы нужны были не рациональные, не «умные», а рожденные из глубокого сердца, из опыта богообщения и богооткровения. О значении этого опыта отец Софроний пишет так: «Общение со старцем привело к твердому сознанию, что пред верным христианином, святым подвижником раскрываются пределы возможностей человека. Все проблемы человеческого бытия встанут пред ним, и встанут с исключительной силой. Проблемы жизни и смерти, проблемы свободы и творчества, смысла жизни и страданий, веры и знания, закона и благодати, вечности и времени…» Решение всех проблем приходит свыше, как дар благодати: «Он (старец Силуан. — Л.И.) жил Богом и свыше, от Бога получал просвещение, и познание его не было отвлеченным пониманием, а жизнью».

Ученичество у старца Силуана не было подобно учебе у профессоров или корифеев-художников, это было таинство внутреннего преображения, не поддающееся обычной логике, невыразимое словом. Отец Софроний любил подчеркивать, что тайны духовной жизни земным человеческим словом передать невозможно, невозможно передать «общение в бытии» — ни в слове, ни в интеллектуальном рассуждении, ни в чувствах и эмоциях, ни в общем делании, работе, а именно «в бытии», на самой глубине. Это общение превыше всего, и если и выражать его словом, то это будет слово «любовь». Любовь Христова, Любовь Божия.

Преподобный Силуан показал своему ученику ту путеводную звезду, к которой надо идти, тот «предел совершенства», к которому надо стремиться. Перед своей кончиной в 1938 году он благословил отца Софрония «идти на пустыню» — вступить на путь отшельнической жизни. После недолгого испытания отец Софроний получил от игумена Пантелеимонова монастыря благословение на пустынножительство, которое продлилось три года. Пещера-келья отца Софрония находилась в пустынных скалах Карули около монастыря Св. Павла. Доступ в нее был тяжелый: там очень крутой откос к морю. Отец Софроний провел здесь с 1939 по 1941 год в очень тяжелых условиях, в абсолютной нищете, когда даже пустая консервная банка оказывалась для него величайшим богатством — из нее можно было пить воду. В целом в уединении «на пустыне» (после пещеры у Св. Павла он жил в скиту Живоначальной Троицы и в Андреевском скиту) отец Софроний провел восемь лет — ровно столько, сколько «у ног блаженного старца Силуана».

Об этой «блаженной поре» сам старец нам поведал следующее: «В одиночестве моей пещеры я получил исключительную привилегию отдаваться, целиком отдаваться беззаботной молитве. Она владела мной месяцами. Пресекалась в дневные дни житейскими делами, но, когда кончался трудовой день и начиналась безмолвная ночь в пещере, молитва снова обнимала меня: опять все выпадало из памяти, оставалось лишь сознание страшного невещественного греха, порождавшее во мне сожаление, стыд, отталкивание и даже ненависть к самому себе… Милость Бога ко мне выразилась в том, что Он даровал мне мощный порыв покаянного страдания, которое увлекало меня в ненасытимую молитву, — такую, что душа все забывала, ни о чем не помнила, но неудержимо тянулась к Богу невидимому, но любимому, неведомому, но знакомому, недостижимому, но близкому»[32].

В уединенном опыте страдания «Адамов плач» — тот, который был дан преподобному Силуану, теперь усвоился и его ученику. Это было сострадание всему страдающему человечеству, «всему Адаму», терзаемому новой страшной войной.

Условия жизни у отца Софрония в то время были тяжелейшие, пост был жесточайшим, келья была сырой (по стене текла вода) и холодной. В результате открылся туберкулез, от которого, он думал, ему суждено было умереть в молодом возрасте на Святой Горе.

Но подвижник как будто бы не замечал всех трудностей (в одном из писем к Д. Бальфуру он пишет и о страшных демонических искушениях, которые его преследовали, о непрестанной борьбе со страстями), потому что «такой свободой своего духа, которая была дарована тогда, ни с кем не поменялся бы»[33].

Однако, по слову евангельскому, светильник не может укрыться под спудом, — духовное восхождение отца Софрония было открыто монашествующим ближнего монастыря. Рукоположение во диакона монах Софроний принял еще в 1930 году от рук епископа Жичского Николая (Велимировича). А в начале 1941 года он был рукоположен во иеромонаха и получил благословение на духовничество в греческой обители Св. Павла[34]. После чего он стал духовником сразу нескольких монастырей: Св. Павла, Симонопетра и, возможно, Ксенофонта[35]. Это был первый случай, когда греки пригласили русского в качестве духовника! По признанию отца Софрония, этого послушания он «не искал никак»: «Глубоким было сознание моего убожества, но, несмотря на сие, я не мог отказаться от наложенного на меня служения». Так свершилось пророчество прп. Силуана — незадолго до своей кончины старец дал своему ученику благословение: «Когда вы будете духовником, не отказывайтесь принимать приходящих к вам»[36].

В книгу старца Софрония «О молитве» включена главка, которая называется «О духовническом служении (Из записок афонского духовника)», в ней мы находим описание того опыта, который приобрел старец в этом новом служении. «Неожиданный и непонятный Промысел Божий поставил меня в такое положение, при котором в течение ряда лет я был зрителем духовной жизни многих подвижников Святой Горы. Некоторые располагались открывать мне то, чего, наверное, не сообщали другим. Восхищало меня видеть избранников Божиих, скрытых за их смиренным видом. Иногда они сами, хранимые Богом, не понимали, сколь богатое благословение почивает на них.

…Сознавая себя далеко стоящим от должного совершенства, подолгу и с болью сердца умолял я Господа не попустить мне ошибаться, удержать меня на путях действительной Его воли, внушать мне слова, полезные братьям. И в самый час беседы с человеком я старался держать “слух” моего ума на сердце, чтобы улавливать Божию мысль и часто даже слова, которые нужно сказать…» Именно духовническое служение перенесло долголетнего уединенного подвижника «в таинственную ныне для нас сферу: я маленький человек, но я принадлежу к великому телу всечеловечества и не могу вырвать себя оттуда», потому что «духовник в своем служении стоит в необходимости всегда молиться за людей, близких и далеких. В этой молитве он погружается в новую для него жизнь. Молясь за тех, кто пребывает в отчаянии и непреодолимых трудностях борьбы за существование, он испытывает беспокойство, тревогу за них. Молясь за больных, он ощущает их душевный страх перед смертью. Молясь за пребывающих во аде (страстей), сам переживает адское состояние. Все сие он живет внутри самого себя, как свою муку. Но в действительности это не он сам: он лишь воспринимает и несет тяготы других лиц…

Отдавая свою жизнь, он, духовник, и себя самого еще не живет как совершенно свободного от страстей; он молится за других, как за самого себя, ибо их жизнь слилась с его жизнью. Он кается за себя и за других. Он умоляет о помиловании “всех нас”. Его покаяние становится покаянием за весь мир, за всех человеков»[37]. Духовническую молитву за людей старец Софроний уподоблял Гефсиманской молитве Христа Спасителя за весь род человеческий. Мучительность этой молитвы для старца Софрония усиливалась еще и тем, что весь мир в то время горел в огне мировой войны.

Отцу Софронию пришлось соприкоснуться с проявлениями военного противостояния не только в духовном плане, но и практически. Об этом рассказывает ученик старца Софрония иеромонах Ириней из афонского монастыря Каракалл: «В 1941 году Священный Кинот Святой Горы направил Адольфу Гитлеру письмо с просьбой сохранить монастыри от разрушения. На Афон прибыла группа немецких офицеров для того, чтобы составить и послать рапорт фюреру. От их отзыва зависело в то время будущее всего монашеского полуострова, потому важно было, чтобы в контакт с ними вступил человек духовный и одновременно хорошо образованный. Для этой важной миссии был избран отец Софроний. Своей образованностью, воспитанием и скромностью отец Софроний так поразил немцев, что рапорт, который они подали в ставку Гитлера после посещения Афона, был самым благожелательным. В результате во время оккупации ни один из монастырей Святой Горы не пострадал»[38].

Однако за великое дело спасения Афона враг отомстил старцу. Во время гражданской войны в Греции (в 1946 году) греческие монахи-националисты стали распространять слухи о якобы «сотрудничестве» отца Софрония с немцами. Эта немилосердная травля была одной из причин, заставивших старца покинуть место его многолетнего подвига. Другой причиной была необходимость издать уже подготовленные к печати «Записки» старца Силуана. А третьей причиной (которую сам старец не принимал во внимание) была серьезная болезнь, которая могла бы, если бы он остался на Афоне, привести к ранней смерти.

О почитании старца Софрония на Святой Горе свидетельствует публикация на официальном сайте «Слов архимандрита Софрония Сахарова, записанных разными афонскими монахами»[39]. Приведем эту публикацию, передающую духовное устроение старца.

  • Я не грек и не русский, я святогорец.
  • Я шестьдесят лет ношу рясу, но всегда, когда встречаю православного христианина или любого человека, низко склоняю перед ним голову.
  • Богословие — это содержание наших молитв.
  • Отцы IV века оставили нам некоторые пророчества, согласно которым в последние времена спасение будет связано с глубокими скорбями.
  • Надо иметь решимость преодолеть искушения, сравнимые со скорбями первых христиан. Все свидетели Воскресения Христова были замучены. Мы должны быть готовы претерпеть любые трудности.
  • Величайшее зло человечеству приносит сегодня психология. Потому что эта наука не учитывает Божественного откровения, согласно которому человек создан по «образу и подобию Божиему».
  • Все мы в любой момент нашей жизни имеем безусловную необходимость в Божественной благодати, которая дается человеку через боль и усилие. Когда молимся утром, молимся вечером, молимся каждую минуту — имеем право сказать: «Господи, не оставь меня, помоги мне».
  • Необходимо читать Евангелие — эту ни с чем не сравнимую книгу. Тогда наша жизнь будет созидаться на основе Слова Божия. И мы начнем думать и принимать решения в духе Божественных заповедей. Как прекрасно, когда человек думает так же, как Творец этого мира.
  • Когда мы начинаем вести христианскую жизнь, весь труд, весь наш подвиг направлен на то, чтобы с любовью воспринимать даже наших врагов. В этом и заключается мученическое свидетельство христианина.
  • Земная жизнь для нас ежеминутный Суд Божий. Если мы следуем Заповедям Христовым — к нам приходит Благодать Святого Духа, но когда их преступаем (пусть и в малом) — Бог оставляет нас и мы ощущаем ту оставленность, о которой внешние даже не знают. Они не понимают, что такое богооставленность.
  • Человеческая душа — это образ Бога. Она находит покой только когда достигает совершенства. Мы не думаем, как изменить мир своими силами.
  • Мы стремимся получить силу от Бога, чтобы во всех случаях действовать с любовью.
  • Когда к нам приходит благодать Божия, мы уже здесь живем в измерении вечности.
  • Самое главное в духовной жизни — стремиться получить благодать Святого Духа. Она изменит нашу жизнь (прежде всего внутренне, а не внешне). Мы будем жить в том же доме, в той же обстановке и с теми же людьми, но жизнь наша будет уже другой. Но возможно это только при определенных условиях: если мы будем находить время молиться пламенно, со слезами на глазах. С утра просить благословения Божиего, чтобы молитвенный настрой определил весь наш день.
  • Тот, кто отказывается от своего креста, не может быть достойным Господа и стать Его учеником. Глубины Божественной Сущности открываются христианину тогда, когда он распят за своего Спасителя. Крест — это основа подлинного богословия.
  • Великая трагедия христиан — невозможность найти духовника. Виной этому в том числе и сами миряне, неготовые прислушиваться к словам своих духовных наставников.
  • Жизнь без Христа безвкусна, грустна и беспросветна.

Итак, ведомый промыслом Божиим, в 1947 году старец Софроний возвращается в Европу. Но память о нем неизменно хранилась и хранится на Афоне. Ученик старца Софрония иеромонах Иерофей свидетельствовал: «Сейчас на Афоне слово о. Софрония является непререкаемым. Если в духовных вопросах возникают здесь какие-то недоумения, а у отца Софрония находят некое мнение на этот счет, то его принимают без обсуждения. До смерти старца в 1993 году многие афонские духовники считали необходимым советоваться с ним. Ему писали или звонили по телефону. В 1965 году я приехал из Англии на Афон и восемнадцать месяцев, до середины 1967 года, жил в монастыре Св. Павла, где он когда-то был духовником. Там я убедился, что отца Софрония помнят и уважают старые монахи, которые служили с ним или окормлялись у него в те годы»[40].

Париж (1947–1959)

В Париже отца Софрония ждало новое испытание — ему предстояло дать отчет Сергиевскому институту, в котором он намеревался завершить богословское образование, о своем отношешш к Московской Патриархии. Отец Софрошш никогда не скрывал своих симпатий к Московской Патриархии в послереволюционные годы — для него это была Церковь мучеников, гонимых за веру. В итоге отец Софрошш был принят в институт, но вскорости отчислен, как член клира Западно-Европейского Экзархата РПЦ. Он обосновался в Русском Доме, который находился в 35 километрах от Парижа в Сен-Женевьев-де-Буа. В то время там служили два священника, подчинявшиеся Московской Патриархии: отец Лев (Липеровсюш) и отец Борис Старк, который уехал в Россию в 1952 году. Отец Софроний стал третьим. Местом его служения стала кладбищенская церковь Успения Божией Матери, она была частью Русского Дома. В это время, хотя отец Софроний и получил исцеление от туберкулеза, здоровье его продолжало ухудшаться, в 1951 году он перенес тяжелейшую операцию по поводу язвы желудка. Но и в этих страданиях, и по плоти, и душевных, отец Софроний продолжал поддерживать многих и многих страждущих людей — он становится духовником не только русских эмигрантов, но и, благодаря прекрасному знанию нескольких европейских языков, всех ищущих утешения православных разных национальностей.

Однако новый подвиг духовничества в миру тяжело давался отцу Софронию. Об этом он также пишет в уже упоминавшихся записках духовника: «По моем приезде во Францию из Греции я встретился с людьми, от которых отвык за 22 года моей жизни на Святой Горе. Особенно за последние годы, когда я стал духовником для нескольких сот монахов всех видов аскетической жизни Афона. Не скрою, я был совершенно “дезориентирован”. Психология монахов, их терпение и выдержка настолько превосходили всё и всех, что я встретил в Европе, что я просто не находил ни слов, ни внешних форм общения. То, что монахи воспринимают с благодарностью, в Европе сокрушало людей.

…На Святой Горе я значительно легче встречался с больными монахами, чем по приезде в Европу с живущими в миру людьми. Первые (монахи) внутренне обращены к Богу, п все переводилось в духовный план. В Европе же превалируют психические напряжения, из-за чего вынуждается духовник проявлять соучастие в том же плане, чтобы помогать людям»[41][42].

Великой жертвой старца, умалением себя стало сострадательное служение множеству людей, которые вряд ли могли вполне понимать его, потому что от душевных, а тем более от плотских людей сокрыты пути духовного человека. Хотя в это время у него появились и настоящие духовные друзья — богословы Владимир Лосский и протоиерей Георгий Флоровский, иеромонах Сергий (Шевич), священник Борис Старк, и те ближайшие духовные чада, которые впоследствии составили костяк его монашеской общины.

Главным деланием отца Софрония в первые годы жизни в Европе стала работа над комментариями к запискам старца Силуана. Расшифровка записок, составивших вторую часть книги, заняла немало сил и времени (об этом свидетельствует сравнение окончательного варианта, подготовленного отцом Софронием, с фотографиями отдельных листов оригинала «Записок», ныне хранящихся в Эссекском монастыре), но не меньше сил пришлось отдать и работе над первой частью книги (биографической), так как, общаясь со своими прихожанами — мирскими людьми, отец Софроний понял, что они не смогут воспринять глубину и высоту духовной меры старца Силуана без подробного жизнеописания подвижника и изложения его учения на привычном, логически выстроенном языке. За эту работу отец Софроний берется с чувством величайшего смирения. «Дело моего служения моему старцу я понял как волю Божию о мне, ни на что не способном», — пишет он в это время отцу Георгию Флоровскому[43]. В 1948 году отец Софроний публикует первое, ронеотипное[44] издание книги «Старец Силуан» в количестве 500 экземпляров. Через четыре года, в 1952 году выходит первое типографское издание книги. Записки старца Силуана отец Софроний называл откровением Божиим, данным нашему времени, а издание их «вселенским делом Православия»[45]. В этой высочайшей оценке преданный ученик не преувеличил существа дела своего учителя и старца. Книга «Старец Силуан», ныне переведенная на 22 языка, а в России выдержавшая уже около трех десятков переизданий, действительно произвела переворот в сознании очень многих людей. Так свидетельствовал протоиерей Михаил Фортунато, тогда студента Св.-Сергиевского института: «Мы все были поражены: писать о православном подвижнике на современном языке!» Многие приняли православие под влиянием этой книги, для многих она является настольной книгой и постоянной путеводной звездой к подлинной христианской жизни в современном мире. Благодаря трудам отца Софрония, вызвавшим почитание старца Силуана во всем мире, в 1987 году Вселенский Патриархат причислил его к лику святых. Это прославление было принято в 1992 году и в Русской Церкви, где преподобный Силуан стал одним из самых любимых и почитаемых церковным народом святых.

Надо сказать, что в целом годы жизни в Европе после возвращения с Афона для отца Софрония были временем плодотворной богословской работы. В Париже он вновь погрузился в мир русской богословской мысли и рассмотрел это наследие через призму своего аскетического опыта. В 1950-1957 годах отец Софроний в качестве редактора сотрудничал с Владимиром Лосским в журнале «Вестник Западно-Европейского Патриаршего Экзархата». В «Вестнике» были опубликованы наиболее известные статьи отца Софрония «Единство Церкви» (1950 г.) и «Об основах православного подвижничества» (1952 г.). В настоящее время статьи старца Софрония на богословские темы собраны в книге «Рождение в Царство Неколебимое», изданной в Москве в 2000 году.

Однако отец Софроний во все периоды своей жизни стремился не замыкаться на книжности, учености, отвлеченном богословствовании, он ценил только «богословие как состояние», — все изложенное в книгах и статьях должно было воплощаться в жизни. Главное в учении преподобного Силуана — это откровение о единстве, о всечеловеке Адаме. Для того чтобы это учение не было умозрительным, оно должно было воплотиться в живой действительности. Так вокруг отца Софрония стала собираться монашеская община. Для нее он устроил в Русском Доме часовню и смог поселить всех членов общины неподалеку от нее. В конце 1950-х годов у отца Софрония были мысли о возвращении в Россию, чтобы стать насельником Троице-Сергиевой лавры[46]. Но осуществить это не удалось, и община стала искать место для обустройства монастыря. Неожиданно для всех их новым прибежищем стала Великобритания, графство Эссекс — это географическое название теперь хорошо известно всякому, кто почитает старца Софрония.

В Эссексе

Переселение в Эссекс стало возможно благодаря стараниям благотворителей Розмари Эдмнодс, Джоан Роскоу и Элизабет Адамс[47], которые выкупили землю для монастыря и подготовили к переезду общины старый усадебный дом. Дом был разделен на две жилые части: в одной поселился отец Софроний с несколькими монахами, в другой — будущие члены женской половины монашеской общины[48]. Была устроена и домовая церковь, иконы и утварь для нее были перевезены из Сен-Женевьев-де-Буа.

Монастырь с самого начала оформился (по образу Афона) как многонациональный. Здесь собрались люди более 15 национальностей: православные из Греции, с Кипра, из Румынии, Дании, Швеции, Финляндии, Германии, Франции. Преемником о. Софрония в качестве игумена монастыря долгое время был Кирилл (Акон) — грек, выходец из Австралии.

В «Письмах к близким людям» отец Софроний пишет о том, как много трудов пришлось положить на то, чтобы благоустроить монастырь. «Мы, то есть я и те, что со мною, мы сразу погрузились в пучину работы. Надо сделать чрезвычайно многое, чтобы наладить жизнь. Больших усилий стоила наша маленькая церковь внутри дома… Кроме того, надо, необходимо было организовать повседневную жизнь: “кухню”, огород, отопление, уборку дома, приведение в порядок комнат наших, уборку сада и прочее, без конца. Все мы работали действительно до упаду, спать мне приходилось нередко не более четырех часов в сутки»[49]. Забота об устройстве монастыря не покидала старца на протяжении долгого времени — после того как увеличилось число монахинь — насельниц обители, пришлось строить для них отдельный корпус. Также была построена трапезная, в верхнем этаже которой была устроена библиотека, в отдельных строениях были обустроены иконописная и швейная мастерские. А главное — была приведена в порядок пришедшая в запустение древняя церковь. Она стала главным храмом обители, посвященной св. Иоанну Предтече, в 1965 г. отошедшей (по благословению священноначалия Московской Патриархии) под омофор Вселенского Патриарха. Все, что делалось в монастыре, отец Софроний назвал однажды сражением, и когда все постройки были закончены, констатировал: «Можно сказать, что наша духовная битва выиграна»[50]. В начале 1970-х годов отец Софроний смог приобрести небольшой домик неподалеку от монастыря — он стал его «скитом», где он имел возможность уединяться для молитвы и писания книг.

Несмотря на то что отцу Софронию приходилось в первые годы жизни в Эссексе очень много времени и сил отдавать внешним делам, он писал: «Благодарю бесконечно Бога за то дивное безмолвие, которым окружен наш дом и наш храм»[51]. Кроме того, старец всегда старался добиваться, чтобы забота о внешнем никак не заслоняла внутреннего делания, на первом месте в монастыре всегда стояла молитва. Старец благословлял братию много читать, кого-то благословлял продолжать образование, прежде всего богословское. Кроме того, все внешние делания отец Софроний советовал подвергать духовному осмыслению или освящать памятью о том, что все делается не ради себя, а ради ближнего.

Таких «ближних» у монастыря с каждым годом становилось все больше и больше. Об основании православного монастыря в Эссексе было объявлено по лондонскому радио, о старце Софронии как авторе книги о преподобном Силуане постоянно писали журналы и газеты не только в Англии, но и в других странах.

Особенные отношения сложились у старца с окрестными жителями, и в первую очередь с детьми. Одна маленькая девочка, которая по традиции отмечала свой день рождения в монастыре и потом попросила, обняв его за шею, сфотографироваться со старцем, сказала: «Мне казалось, что я обнимаю Христа». Дети (да и многие взрослые люди тоже) чувствовали Христову любовь, которая исходила от старца, и они, как цветы под лучами солнца, раскрывались навстречу этой любви.

Отец Софроний в первый же год жизни в Эссексе начал получать сотни писем каждый месяц, со всех уголков планеты. Православные, говорящие на разных языках (и не только православные, а все ищущие истину люди) стали постоянными гостями в монастыре. Самому старцу в заботах о благоустройстве обители пришлось немало ездить по разным странам. Из этих поездок, а также из опыта общения с приезжавшими в монастырь паломниками он вынес печальные размышления о существовании всего человечества «новейшего времени». «О, какой кошмар наша современность!.. Получается картина страшной изолированности всех от всех, невозможность спокойного контакта, почти нигде нет тихого места, общий ритм жизни неестественно скорый… Люди теряют способность к спокойному досугу, к простой дружбе, к незаинтересованному общению между собой… Как много страдающих от одиночества! Никакое социальное обеспечение или обслуживание не спасет их от чувства страшной отрезанности, и тысячи и тысячи впадают в жуткую пустоту, в глухое отчаяние.

…Прибавить к этому кошмар непрестающих взаимных убийств, войн, разбоев, преступлений и подобное»[52].

Из постоянно открывавшегося старцу Софронию зрелища «стенающей и мучающейся твари» рождалась его вселенская молитва. «Наступила ночь, — пишет он сестре Марии, — и я вспоминаю тебя и всех, всех, благословляя весь мир с Востока на Запад, с Севера на Юг»[53]. Из этой молитвы родилось то «богословие состояния», о котором старец Софроний будет неустанно повторять до конца своих дней и которое является пространным развитием слов преподобного Силуана о «всех народах земли», о человечестве, о молитве за него как за всего Адама.

«Наша задача, которая поставлена перед нами Евангелием, — стать универсальными персонами, носить в себе весь Космос, жить всю глубину Истории мира и прежде всего ЧЕЛОВЕКА. Ибо все человечество — это “я”, и вся История — моя жизнь. Всякая боль, всякая радость, всякое иное переживание любви, неприязни, тоски, надежды, отчаяния, всякий опыт богатства, нищеты, голода, пресыщения, страха, власти, насилия, смирения, борьбы, непротивления… и всего прочего является для нас откровением происходящего в Человеческом Мире, и через наш личный, кажущийся столь малым и коротким, опыт — мы познаем Бытие в его возможной полноте. Идя таким путем, реагируя таким образом, мы приготовим себя к восприятию Духа Христа, Который явил нам совершенство сынов Божиих, и, став сами по образу Его, мы побеждаем Мир (Ин. 16, 33), становимся сверхмирными, надмирными, космическими и сверхкосмическими — в меру нашего подобия Христу. Мы не в силах искать боли, страданий: естественно всякому живому существу стремление к радости, любви, свету. Но наученные Богом, мы не ужасаемся перед страданиями, ибо через них мы также становимся обогащенными вечным познанием, получаем всеобъемлющую жизнь»[54]. Важно, что эти слова обращены не к монашествующим, а к мирскому человеку, так как стремление к расширению сознания в молитве старец Софроний считал главной жизненной задачей для всякого человека.

Постоянно погружаясь в такую молитву, которую он называл «ипостасной», подобной гефсиманской молитве Христа Спасителя, старец Софроний чувствовал себя стоящим на грани жизни и смерти. Кроме того, в это время он уже вступил в старческий возраст и болезни его стали усиливаться. Но он благословлял это «самое блаженное время наше на земле», когда «все мелкое и низкое отпадает — отпадает естественно, и мысль об ином порядке Бытия становится непрестанною»[55]. До конца дней своих старец проводил свою жизнь в непрестанной самоотдаче. Как написал его внучатый племянник иеромонах Николай (Сахаров), «вся духовная жизнь и ее организация (в монастыре. — Л.И.) обошлась для него очень дорого: ему пришлось поплатиться своим здоровьем, и, видимо, ради монастыря Бог продлевает ему жизнь лишь Ему Одному ведомым образом, поскольку Бог многое творит через него и многое ему открывает. И конечно, возникновение монастыря — заслуга отца Софрония. До сих пор монастырь живет на пожертвования людей, которых отец Софроний исцелил от различных болезней, порой безнадежно неизлечимых.

…По воскресным дням со всей юго-восточной Англии съезжаются множество людей (большей частью греки и киприоты), и это несмотря на то, что монастырь находится почти в пустыне и довольно долго до него добираться.

…Все здесь построено на полном доверии и послушании старцу, через которого Бог весьма открыто руководит каждым. Учение старца Силуана — основа духовной жизни»[56].

Об особенностях духовной жизни основанного старцем Софронием монастыря подробно и лучше всех рассказал его многолетний келейник и сомолитвенник схиигумен Серафим (Покровский):

«Структура жизни монастыря, и внешней, и внутренней, определяется таким сознанием Христа вселенского, всекосмического, всем хотящего спастися, умершего за грехи всего мира, в котором “нет уже Иудея, ни язычника… нет мужеского пола, ни женского” (Гал. 3:28), а есть новая тварь. Поэтому монастырь был многонациональным, там мирно соседствовали представители 15 стран, службы и общение тоже принципиально шли на разных языках, и старец строго следил, чтобы жизнь не уклонялась в сторону какой-либо эллинизации или русификации, которые он воспринимал уже как отпадение и искажение истинного духа православия.

Двери обители и сердец были открыты для любого человека, верующего, неверующего или просто ищущего, ибо старец смотрел не на происхождение, возраст, образованность или социальное положение человека, а именно на его сердце или, точнее, на его боль, говоря: “Важно видеть, как глубоко страдает человек”. Но стоит заметить, что все это происходило без малейшей тени экуменизма или синкретизма, старец знал и понимал границы допустимой свободы, но всегда так, чтобы человек не обижался и не оскорблялся.

Великое, удивительное и исключительное достижение старца Софрония в том, что ему удалось при помощи Благодати Божией, богатейшего жизненного опыта, глубокого дара рассуждения и, несомненно, молитвами преподобного Силуана перенести дух и суть православного афонского подвижничества в совершенно иные внешние формы западного мира, сделать великую культуру умного делания доступной для современного человека, без всякого обновленчества или искажения, но притом учитывая весьма ограниченные аскетические возможности нынешних поколений. Вот как о нем свидетельствует Святая Гора в лице дивного мужа и старца Эмилиана, игумена Симонопетрского монастыря, часто посещавшего Эссекский монастырь со своими монахами и нежно любившего старца Софрония: “Старец Софроний через познание Живого Бога, которое, по его словам, есть ‘дар несравненный’, воплотил образ истинной христианской жизни, сумел вдохнуть любовь Божию в тысячи людей.

Вот такое житие перенес преподобный старец со Святой Горы Афон в основанный им монастырь. Я не знаю человека, побывавшего там и не ощутившего великую радость благословения святого Никодима Святогорца, Панаш Величковского, Серафима Саровского, святого Силуана Афонского и доброго и тихого старца Софрония, который был душой монашеской общины Эссекса. Повседневная жизнь иноков погружена в светоносные лучи православия, она есть как крошечное его отражение, но эта простая жизнь сотрясает и собирает в себя весь земной шар дуновением Слова Божия. В этом многонациональном собрании иноков ты ощущаешь подлинность и соборность церкви апостольских дней. Здесь нет расчетов и корысти мира сего, единственная задача, которая стоит, — помочь душам, приходящим в это маленькое небо, способствовать их входу в вечность. Вот опыт подлинного христианского жития не в Иорданской пустыне, но в центре европейского мира. Пусть опорой для нас станут основы, заложенные преподобными святогорскими старцами, которые Православие на Западе делают более богатым. Это сокровище для всей вселенной”.

Однажды отец Эмилиан, глубоко проникшись духом жизни, установленной старцем Софронием, обратился к братии с такими словами: “Да, у вас суета, гости, совсем другие условия, и, быть может, вы порою думаете: нет у нас безмолвия. Нет, нет, это не так, вот старец — ваше безмолвие”, — намекая на то, что тому, кто хранит живое и непорочное послушание, как оно понимается в афонской культуре, без особых внешних подвигов дается чистая молитва, мир душевный и источники слез, какие он мог бы и не иметь при самых благоприятных условиях в пустыне.

Несмотря на самобытность жизни, устроенной старцем, все приезжающие в монастырь ощущали полноту евангельского бытия, и поэтому все многочисленные паломники, будь то греки, румыны, грузины, европейцы и даже афонские пустынники, чувствовали себя там дома, а русские, порой осторожно и недоверчиво настроенные, открывали для себя новое и неведомое измерение веры, постепенно освобождаясь от многих предвзятых представлений и свойственной искаженному русскому благочестию зажатости, скованности и уставного формализма.

В основу молитвенной аскетической жизни монастыря было положено очень четкое духовное видение, догматическое сознание, рожденное десятилетиями плача и терпения, которое пронизывало и освящало все моменты жизни даже до мелочей, ничего не было случайного, но было ощущение целостности жизни, определяемой видением последней цели, того, к чему надо стремиться, ради чего совершается монашеский подвиг, ради чего служится Литургия. Поэтому при всей своей простоте или, скорее, в силу этой простоты и целенаправленности атмосфера в монастыре получалась возвышенной, трезвой, ответственной и разумной. Внешних правил не было, но были очень четкие и строгие внутренние законы: любовь, долготерпение, уважение, благоговение к любому человеку, чуткость и благородство поведения, простота, бескорыстность и бесхитростность.

Старец весьма высоко ценил это монашеское целомудрие, убогость и строгость, которые он хранил до конца жизни, несмотря на свое положение. Все это выражалось во всем устройстве обители, в убранстве храма, в облачениях, в церковных распевах, напоминая о том, что наша жизнь должна быть внутренней, “сокровенной со Христом в Боге”, и старец часто приговаривал: “У кого крест наружи, тот всех хуже” и, как Амвросий Оптинский, — “где просто, там ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного”.

Определенного писаного устава в обители не было, хотя можно было бы вполне считать таковым писания преподобного Силуана. Богослужения были самые простые, самые насущные. Из суточного круга старец сохранил лишь Божественную Литургию, которая являлась источником вдохновения и стержнем всей жизни, ради которой все делалось. Все прочие службы заменялись также по афонской скитской практике Иисусовой молитвой, которая читалась соборно в храме, по разработанной старцем схеме сначала по три часа утром и три часа вечером, а потом, в силу умножившихся житейских обязанностей, по два часа утром и вечером. Старец говорил: “Кто может молиться два часа — у того непрестанная молитва. Два часа — это мера совершенных”.

Этот молитвенный устав возник у старца не столько по каким-то практическим внешним соображениям, как, например, отсутствие общего языка для богослужения, трудность устроения настоящего клироса и т.д., сколько на почве его богословско-аскетического опыта: личная покаянная молитва “Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, грешного” естественно перерастает в Адамов плач, приносимый за все человечество в жертву сострадательной крестной любви, высшим выражением которой является Божественная Литургия. Поэтому старец с глубочайшим рассуждением духа времен и положил в основу молитвенного делания эти два самых существенных момента, гармонично взаимосвязанных: призывание Имени Божия и приношение Бескровной Жертвы, отстранив все остальное. Конечно, нахождение обители вне традиционно православных земель с твердо устоявшимися литургическими практиками способствовало этому.

Правда, в воскресенье и двунадесятые праздники служилась Всенощная, но самым простым, почти приходским чином, без всяких нагромождений и повторений, песнопения, и византийские, и славянские, также были самые простые. Старец Софроний в свое время опытно прошел все формы молитвенного делания — на Афоне, в общежитии, в пустыне, а потом в условиях эмиграции “на земли чуждей”, в оторванности от какой-либо этнической богослужебной практики или обычаев благочестия, и хорошо знал все богатство православного литургического наследства, очень им дорожил. Однако, выделяя самые непреложные, богодухновенные его части, он говорил, что критерием подлинной богодухновенности текста является то, что его можно читать без конца, постоянно его повторять без утомления или отвращения.

Еще раз отметим, что внешне жизнь обители была устроена крайне просто. Во всем была умеренность, с глубоким пониманием немощи современных людей, тем более западных, привыкших ко всем удобствам. Особого поста, кроме установленного Церковью, не было. Особых бдений тоже. Службы начинались в 7 или 6 утра и по продолжительности своей никогда не превышали трех часов (кроме первой и последней седмиц Великого поста, когда службы совершались по уставу). По этому поводу старец говорил: “Поститься — это духовное наслаждение (сам он в начале своей жизни на Афоне постился подолгу, до 40 дней), но нам не дана Благодать поста, храните просто меру воздержания” — или повторял слова старца Силуана: “Мера воздержания должна быть таковой, чтобы после еды хотелось молиться”. Говоря о других телесных подвигах, он приводил слова Максима Исповедника: “Дай телу посильный труд и все остальные силы обрати на ум”, и был уверен, что мера подвига, особенно молитвенного, должна быть таковой, что монах сможет его нести многие годы ровно, без особых перепадов, надрывов и чрезмерного утомления, очень важны именно постоянство и стабильность. А еще важнее — несение подвига в духовном разуме и определение своей меры является одним из самых трудных моментов для подвижника.

Литургия в монастыре служилась четыре раза в неделю, не спеша, “сердцем сокрушения и духом смирения”, с живым творческим подходом и приготовлением, как великое событие, всегда новое, с максимальным старанием донести до сознания молящихся истинное измерение сего таинства и включить их в живое соучастие совершения его, как это было в практике раннехристианской Церкви. Само греческое слово “литургия”, “народное дело”, указывает именно на эту соборность службы, где весь народ — “царское священие язык свят” — во главе с предстоятелем едиными усты и единым сердцем, единомыслием изображает таинство жертвенной, крестной любви Пресвятой Троицы.

Как в свое время святой Иоанн Кронштадтский, святой Алексей Мечёв или живший совсем недавно дивный российский исповедник архимандрит Таврион (Батозский), старец Софроний очень заботился о возрождении подлинного, неискаженного литургического сознания. Много лет он трудился, чтобы воспитать не только в братии, но и в регулярных прихожанах и паломниках обители правильное восприятие Литургии, поскольку считал, что в наши дни духовного оскудения и расслабленности, когда невозможны уже те внешние подвиги поста, бдения и молитвы, которые мы видели у древних отцов, путь к христианскому совершенству и полноте богопознания лежит именно через максимально сознательное, глубокое служение Божественной Литургии и Причастие Святых Христовых Тайн, поскольку в Евхаристии дается нам “небесных Тайн откровение”, раскрываются нам пути во спасение вечное.

Литургия для старца была центром, критерием и мерилом всей жизни и являлась как бы ее продолжением. Он говорил, что если и вне храма будем поступать, говорить, мыслить в духе Божественной Литургии, “совершая Святыню во страхе Божьем”, то не будет уже мелочей, все ненужные проблемы и конфликты отпадут, не будет уныния, а жизнь будет воистину вдохновенной, благородной, радостной, достойной “почести нашего горнего звания”.

Литургия служилась очень просто, непосредственно, и атмосфера службы напоминала первохристианские общины (одна русская девушка, гостившая в монастыре, так и написала домой: “Мама, здесь настоящая Филадельфийская Церковь”). Она служилась всегда при открытых вратах (монастырь имеет ставропигиальный статус, и на это имелось право). В манере служения присутствовали элементы как греко-афонской, так и русской богослужебной практики. Весь Евхаристический канон торжественно читался вслух даже при служении Литургии Василия Великого.

Особенности были следующие: на двух малых Ектеньях добавлялось прошение о храме, на сугубой добавлялись прошения о живых, болящих и страждущих, и усопших с поминовением, но без длинного перечня имен. На Великом Входе торжественно читалась молитва Приношения Литургии Василия Великого: “Сый Владыко Божий, Отче Вседержителю”, и в заключительных ее словах, которые написал сам Софроний — “Да будем достойны приносити Тебе словесную сию и бескровную жертву о гресех наших и о гресех всего мира”, — старец выразил свое глубокое видение Литургического акта. Как “Христос очищение есть о гресех наших, не о наших же точию, но и о всего мира” (1Ин.2:2), так Божественная Литургия, являясь космическим, всеобъемлющим Божественным актом, приносится за грехи всего мира. Через Литургическую молитву наше сознание предельно расширяется, и по мере нашего проникновения в эту тайну мы становимся способными вместить “всех и вся” и, подобно распятому Христу, обнять все концы “сердцем сокрушенным и духом смирения”. В этом состоянии, когда молитва за “всего Адама” является подлинным состоянием нашего духа, старец видел последнее совершенство призвания во Христе»[57].

И так, «постоянно умирая», как выразился однажды отец Софроний, удручаемый множеством болезней, а главное — в скорби сердечной о людях, он провел тридцать последних лет своей жизни. В это время старцем Софронием были написаны исповедальные книги «Видеть Бога как Он есть» и «О молитве». О значении этих книг проникновенно сказал иеромонах Николай (Сахаров): «Многим людям, зашедшим в жизненный тупик, книги отца Софрония помогают найти выход, выход не из каких-то там догматических недоумений и абстрактных споров о Боге. Наше богословие проверяется тогда, когда ты в жизненном тупике. Любое научное богословие, если человек рассуждает о Боге и философствует об аскетике с чашечкой кофе в теплой комнате с кондиционером, — это не живое богословие. Оно мало кому поможет, каким бы мудрым оно ни казалось. Но именно в трудные моменты жизни богословие отца Софрония становится решающим, так как оно способно помочь. Для меня лично в богословии отца Софрония чувствуется дыхание вечности»[58].

Вот как говорит об атмосфере жизни в Иоанновском монастыре в Эссексе ученик старца иеромонах Рафаил (Нойка): «Отец Софроний иногда с улыбкой говорил другим людям в нашем присутствии: “Мне надо быть для них и отцом и матерью”. Многими годами позже я понял, насколько глубокими были его слова. Он сказал их шутя, по-доброму, но глубина их была большей, чем это могло показаться. Он жил это слово во всей его полноте и великом значении. Не обращая чрезмерного внимания на мелочи повседневной жизни, он, однако, все учитывал и обо всем заботился, как это может делать только родная мать. Каждый человек был предметом его заботы. А ведь я его встретил, когда он был уже далеко не молодой, ему было 66 лет. Несмотря на свой возраст, он по-матерински опекал каждого из нас»[59].

Кроме работы над книгами, в последние годы жизни старец считал нужным проводить с братией монастыря (иногда присутствовали и гости) духовные беседы. Их можно назвать духовным завещанием старца, потому остановимся на них особо.

Духовные беседы Старца Софрония

За несколько лет до кончины старец собирал братию монастыря каждый воскресный день после литургии в храме преподобного Силуана на беседы. Часто на этих встречах присутствовали и паломники. У старца была особая идея — служить приходящим людям, преподавая им все самое сокровенное, если это им поможет.

«Я передам вам мою жизнь, и вы приступите к дальнейшему творческому процессу более вдохновенные» — так говорил старец о назначении своего слова. Великое благоволение Божие в том, что беседы эти были записаны. Еще при жизни старца они попали в Россию, и слушали мы его голос с особыми неповторимыми интонациями, слушали повествование, прерываемое детски-радостным смехом, как откровение. Его слово являлось проводником того благодатного состояния, в котором сам старец пребывал после многолетнего монашеского подвига. Интуитивно мы распознавали Истину в слове старца. Слышали «голос вечности сердцем, не путем логических доказательств, а через внутреннее свидетельство, не поддающееся никакому анализу»[60].

Вскоре после того как магнитофонные записи бесед стали тиражироваться по всей стране, в 2003 году вышел двухтомник «Духовные беседы», подготовленный Эссекским монастырем, и для многих «Беседы» стали откровением о том, «что такое духовная жизнь и как на нее настроиться».

Сами названия бесед (хотя они и условны) указывают на главные проблемы эпохи: «О прелести», «О цельности духовной жизни», «О смирении», «К вопросу о соединении Церквей», «О строительстве монастыря».

Все сказанное старцем Софронием как поучение людям, в стремлении передать свой опыт грядущим поколениям, рождалось из сокровенной молитвы. Старец в беседах неоднократно повторял: «Я жду слова от Бога» — и сетовал на скудость человеческих слов, на невозможность в полноте передать ими духовную реальность. В «Беседах» разбивается, меняется привычное значение слов и понятий. Например, «смирение», «богословие» — это внутреннее состояние, а не отдельный порыв, поступок или внешнее занятие. Старец, как и святые отцы, выстраивает иерархическую структуру ценностей: только через смирение возможно богопознание, богословие, возможно «войти в Царство». И при этом мы должны помнить, что в той или иной степени мы всегда пребываем в прелести, «мы не достигаем заповедей, то есть не живем вполне по-Божьи».

Беседа — это не проповедь и не книжная страница. Это — живое общение в среде духовно близких друг другу лиц. Это совместное со слушателями размышление. Старец постоянно обращался к слушателям с вопросом: «Правильно я говорю, как вы думаете?» Иногда и к кому-то лично он обращал этот вопрос, и это тоже не случайно — он беседовал не только с собранной вместе братией монастыря, но и с отдельными людьми, обладавшими разным человеческим опытом.

Итак, беседы — это не акт передачи готовых истин, это посвящение слушателей во внутреннюю жизнь; не теоретическое научение общим правилам спасения (типа: «смирись — и спасешься», «слушайся — и спасешься», «молись, трудись — и спасешься» и так далее), а обнаружение в самом духовном устроении человека радости от следования по пути спасения. К сожалению, бумага не может передать то, что сохраняет магнитофонная пленка: особые интонации старца (как, например, он спокойно, без грусти говорит: «Не могу читать. Ослеп»); его радостный смех; вообще какую-то мирно-радостную, веселую атмосферу всего собрания братии.

Слушая беседы старца, мы чувствуем присутствие всего эссекского братства. Старец так и называет себя, обращаясь к слушателям: «брат ваш». Не старец, не духовник, не основатель монастыря, не ученик преподобного Силуана, не отец духовный, а именно — брат.

Старцу суждено было от Господа открыть свой духовный опыт и обрести новый в общении со страдающими в миру людьми, увидеть и вскрыть те сложные вопросы, которые появились в духовной жизни в XX веке. Одна из самых важных в их ряду — подмена истины ложью.

Эта проблема особенно актуальна сейчас, когда и у нас в России, и на Западе так много проводится научных конференций, пишется книг, статей, читаются лекции о православной аскетике, об умном делании. «Добротолюбие», отдельные святоотеческие книги и поучения старцев, не один раз переизданные на русском языке, в последнее время стали доступным чтением для многих верующих и неверующих людей; цитаты из отцов-подвижников встречаются и в филологических, и в философских, и в исторических трудах с частотой, равной когда-то обязательной цитации из «классиков марксизма-ленинизма». И вот, как бы предвосхищая эту ситуацию, старец Софроний говорит о том, что, когда преобладает размышление, а не молитва, человек чисто интеллектуальное услаждение может принять за достигнутое духовное просвещение — и так погибнуть.

Все «Беседы» старца Софрония — это предупреждение современным верующим о том, «как опасно мы ходим», и потому самым главным, как во все времена, должно оставаться понимание своей глубокой развращенности и покаяние в этом.

«Беседы» старца Софрония, так же как и писания древних отцов, носят практический характер, и так же, как труды отцов «Добротолюбия», отвечают на один из главных для всякого христианина вопросов: «Как бороться со страстями? Как спастись?» «Культура ума — вот что остается как наиболее эффективный способ борьбы со страстями»[61] — такова суть ответа старца на этот вопрос. А далее подробно раскрывается, что такое культура ума и как ее обрести, борясь с каждой дурной, нечистой, низкой мыслью, которые постоянно нас осаждают. Борясь помощью Божией, молитвой. Борьба эта возможна, если ум не погружен в суету, а всегда помнит о духовном измерении жизни. И тогда, как говорит старец, даже находясь в предельной суете (как, например, преподобный Силуан, у которого в монастыре всегда были многолюдные послушания), можно не подчиниться этой суете.

При этом старец постоянно подчеркивал — для этого он и проводил свои беседы, для этого они теперь изданы и их можно читать и перечитывать, — что пред нами стоит задача уразумения евангельских заповедей, не только интуитивное усвоение, а именно сознательное постоянное научение. Старец был убежден, что от мировоззрения человека, от его догматического сознания зависит и его поведение, и вся его жизнь. А иначе можно быть христианином только в храме, а по жизни оставаться язычником, и даже не осознавать этого, не каяться.

Из всех бесед старца Софрония прежде всего надо обратить внимание на те, которые так или иначе связаны с Россией. Связь эта иногда скрытая. Так, например, беседа «Об устройстве монастыря» от самого старца получила характеристику: «Это я для России сказал». Суждения старца о происходящем в нашей стране признавались и признаются авторитетными духовно умудренными людьми. Отец Софроний, находясь вдали от Родины, видел то, что иногда очень трудно заметить вблизи. Во время духовной смуты в России — в конце 1980-х — начале 1990-х годов — слово старца для многих стало решающим. Неоднократно отец Софроний говорил о том, что главное в Церкви — это сохранить ее структуру, то есть остаться верными патриарху и тем духовным властям, которые действуют на местах. О патриархе Алексии II старец говорил, что он — «Богом данный Патриарх», провидя подвиг святейшего в то нелегкое время, когда ему пришлось руководить кораблем Церкви.

Старец Софроний в беседах признавался, что все годы на Афоне и потом в Европе он «с глубоким плачем молился за Россию», потом радовался, когда Церковь стала получать свободу восстановления, но и беспокоился об утрате аскетической, духовной традиции, преемственности, пресекшейся за годы гонений, предостерегал от узости, замкнутости на «национальной Церкви»: «Итак, молитесь за всю Церковь Православную, — призывал он братию, — будь то в Югославии, в Болгарии, в Румынии, будь то в России, в Греции, в Америке. Повсюду, где есть Православная Церковь, своим духом она возмущает мир, и против нее ведется борьба усиленная»[62]. То есть всегда, во всяком своем поучении старец Софроний призывал к борьбе с самостью, эгоизмом, в какие бы благочестивые одежды они ни рядились. Кратко характеризуя все сказанное и написанное старцем Софронием, его можно назвать «учителем покаяния XX века», продолжавшим дело великого проповедника покаяния Предтечи Господня Иоанна, в честь которого он и основал свой монастырь.

Духовные дарования отца Софрония как знак старческого служения

В духовной и исследовательской литературе, занятой изучением феномена старчества, называются несколько духовных дарований, которые отличают подлинного старца. Это дар рассуждения (или совета), дар прозорливости, дар исцеления (души и тела), питаемые неложным смирением[63], то есть признанием того, что источник даров — Бог, а человек только исполнитель Его воли.

Всеми названными дарами обладал схиархимандрит Софроний, об этом свидетельствуют самые разные люди. Почти всю жизнь страдавший от болезней плоти, отец Софроний своими молитвами не раз поднимал с одра смертного неизлечимых больных. По его молитвам происходили явные чудеса, среди них одним из самых важных можно назвать обращение к православию очень многих людей на Западе. Порой одна только встреча со старцем производила столь неизгладимое впечатление, что продолжала жить в сердцах людей долгие годы. Старец являл такую любовь, которую нельзя было забыть.

Особенно показательна в этом смысле история Давида Бальфура, книгу писем старца Софрония к которому подготовило Эссекское братство в 2002 году. В 1930-х годах Бальфур посетил Афон и встретился со старцем Силуаном и его учеником отцом Софронием. Эта встреча, а потом и переписка привели католика Бальфура не только к принятию православия, но и монашеского пострига. Но потом произошла трагедия — через несколько лет, не преодолев искушений, не послушавшись совета старца Силуана, архимандрит Димитрий (такое имя Давид Бальфур получил при постриге) отошел от православия и бросился в скитания «по стогнам мира сего». И все эти годы отец Софроний не оставлял своего блудного сына, продолжал молиться за него и постоянно писал ему письма.

В 1962 году в Женеве произошел последний и уже окончательный поворот во внутренней жизни Бальфура. Как-то ночью он разбудил свою семью и, находясь в необычно взволнованном состоянии, торжественно произнес: «Я вновь верую». Остается тайной, какое Божественное посещение он тогда пережил, но с того момента он усиленно искал воссоединения с Православной Церковью. Более всего жаждал он причащения Святых и Животворящих Таин — Тела и Крови Искупителя. Он незамедлительно отправился к отцу Софронию — своему старому и верному во Христе брату, к тому времени уже игумену Свято-Иоанно-Предтеченского монастыря в английском графстве Эссекс. Их трогательная встреча окончилась глубокой покаянной исповедью Бальфура за все годы его духовного отчуждения, прожитые вдали от Церкви. После этого Бальфур обратился к митрополиту Николаю (Еремину), экзарху Западной Европы, с просьбой принять его обратно в лоно Церкви как мирянина. С того момента Бальфур со всяким тщанием хранил верность Православию до конца своих дней, неизменно причащаясь Святых Христовых Таин. Многие вспоминали, как он, молясь за литургией, проливал горячие слезы покаяния. С этого момента возобновилось и его духовное общение с отцом Софронием. Духовническое руководство на этот раз осуществлялось не через письма, а лицом к лицу во время их частых встреч[64].

История одного человека — Давида Бальфура, спасенного по молитвам старца Софрония, — показывает, какую духовную борьбу вел старец за души людей. К этой борьбе его подготовила собственная схватка с силами косности и зла за свою душу, подготовила постоянная борьбы за смирение, о чем говорят все книги и беседы старца. Хотя, как подчеркивают почти все мемуаристы, борьба эта была незаметна — старец никому себя не навязывал, не навязывал своих советов, он давал возможность каждому реализовать себя как личность.

Дар прозорливости старец по смирению своему старался скрыть, но люди не раз замечали, что даже то, о чем отец Софроний вскользь упомянул, потом открывалось в своем подлинном значении, как предупреждение или укрепление в испытаниях.

Предсказал старец и время своей кончины. В последний год его жизни встал вопрос о кладбище для монастыря, и решено было построить склеп. Рабочие назвали время окончания стройки к 12-му числу, на что старец сказал: «Ну и я буду готов». Он скончался на следующий день после окончания работ.

«Казалось, что он лучше понимает нас, чем мы сами себя понимаем, и может ответить на все наши вопросы», — говорят авторы воспоминаний о старце Софронии.

Дар рассуждения или дар совета проявлялся прежде всего в том, что старец открывал людям горизонты духовной жизни, показывал, как важно не увязать в деталях, не прилепляться к своим проблемам. «Надо идти дальше», — повторял отец Софроний и передавал собственное состояние постоянного духовного горения тем, кто приходил к нему. «Он показывал духовный путь терпеливо, с любовью и строгостью, но еще и с юмором», — свидетельствуют духовные чада отца Софрония. Эта черта роднит старца Софрония, почти всю жизнь подвизавшегося за пределами своей родины, со многими русскими подвижниками и старцами. Свои поучения они часто соединяли с мягким, неподражаемым юмором, с шуткой.

Духовные дарования старца проявлялись, если можно так выразиться, и в материальной сфере: он писал иконы, фрески, писал молитвы. Но даже и его хлопоты по монастырю, забота о строительстве и восстановлении старых построек, забота о пропитании братии, по словам близких людей, «все, что отец Софроний делал, носило отпечаток его великого духа, того духа, который действовал в святых необъятной Руси».

«Благословен Бог, даровавший нам старца Софрония — эту икону Своей любви» — так с благодарностью говорят о подвижнике те, кто в своей личной судьбе пережил потрясение от живой встречи со старцем.

Насельник Эссекского монастыря архимандрит Захария (Захару) дал всеобъемлющее определение служению старца Софрония людям: «Как духовное явление старец Софроний стал знамением Божиим для своих современников. Вместе с ними он переживал трагедии и духовные искания беспокойного XX века. Своими жизнью, молитвами и словом он дал ответы на многие жгучие вопросы, волновавшие их»[65].

Последние дни старца

На двери кельи прп. Софрония была надпись — «Waiting Room», то есть «комната ожидания». Старец Софроний так определил свою келью, имея в виду, что вся наша повседневная земная жизнь — это всего лишь комната, где мы ожидаем, когда нас позовут наверх, в иную, лучшую жизнь. Такой надписью старец Софроний напоминал и себе, и другим, как важно для монаха всегда пребывать в памяти о вечности.

Последние десять лет своей жизни старец Софроний был болен раком. И пожалуй, эти годы наиболее поучительны для всех нас. Паломники, приезжавшие в монастырь, в один голос заявляли, что с таким явлением — высочайшей бодрости духовной при крайнем истощении физических сил — они сталкивались впервые. Старец в это время почти потерял зрение, слух, передвигался только с посторонней помощью, был мучим сильными болями, но при этом всегда был необычайно жизнерадостен, внимателен к людям и стремился к тому, чтобы послужить им словом, передать свой опыт.

Жизнь старца в эти годы можно назвать свидетельством, а его самого свидетелем (как по-гречески называли мучеников за Христа). Он свидетельствовал (так же как мученики) о вечной жизни, о том, что страдания земной оболочки служат очищению души и даже могут стать источником радости. Он свидетельствовал о том, что дух сильнее плоти, что уже здесь, на земле можно видеть «сияние Божества» и жить в Боге. «Живое свидетельство

Воскресения Христова» — так сказал о последних днях старца один из паломников. Страдающему старцу Господь в это время даровал дар молитвы за раковых больных, и многие из них хранят в сердце благодарность за исцеление по молитвам старца.

Господь дал старцу Софронию дерзновение, редкое среди подвижников: говорить о себе самом, не теряя при этом духовных богатств, которые он стяжал за всю жизнь, проходя путем аскетов. Это возможно только при подлинном бесстрастии, когда человек способен посмотреть на себя как бы со стороны, говорить о себе как бы в третьем лице и при этом не превозноситься. Эта способность даруется при подлинном смирении и непрестанном благодарении Бога за все, что Он дал, не приписывая себе каких-либо достоинств.

Сохранился бесценный документ, который свидетельствует о том, что этот настрой души, который старец сохранил до конца дней своих, отозвался в особом почитании его русскими старцами. Приведем полностью письмо отца Софрония с ответами на вопросы старца Псково-Печерской обители Адриана (Кирсанова), прозорливца и молитвенника.

«Христос Воскресе!

Отче Святый, Игумене Адриане, драгоценнейший нам о Христе брат и сослужитель у Престола Великого Бога и Спасителя мира.

Наконец достигло до меня Ваше пасхальное поздравление (от 25-III). Тороплюсь немедленно ответить Вам на 3 (три) Ваших вопроса.

1) И самый важный пункт: Какому движению церковному следовать. Умоляю Вашу Святыню послушать мой голос, грешного человека: Держитесь всеми силами только Патриаршей Церкви. Держитесь даже до “исповедничества” (чтобы не сказать “мученичества” (т.е. даже до смерти). Спасение только в Ней. Все другие движения, как бы ни были благочестивыми по внешнему их явлению, — западня вражия. Чрез них придет только раскол, ненависть, гибель общая.

Пишу Вам еще с великим сознанием моей ответственности пред Богом — и Церковью, искупленной драгоценной Кровью воплощенного Сына Божия.

Какими бы ни были неизбежные недостатки — Она, и только Она найдет Свой верный путь. Так говорил в свое время Иоанн Златоуст; так говорил пр. Серафим Саровский; так мыслят все, подлинно боящиеся погрешить подвижники всех родов.

Держитесь всеми силами только Патриаршей Церкви. Спасение только в Ней. Все другие движения — западня вражия

2) Молиться за бесноватых—значит “кровь проливать”.

Возможно, что Вы сейчас, после столь многих страданий, уже не имеете сил. Поэтому, если это возможно, отказывайтесь от этого подвига. Верю, что Господь не покинет Вас.

3) Поездка в Иерусалим (простите: я уже более чем на V2, уже 3/4 — слепой). Мне кажется, что если с Вами поедут люди, способные на каждый час помогать Вам, то подымите сей риск. Я знаю, что в Израиле сейчас очень тяжелая атмосфера. Но б. м. Русская миссия всё же сможет обеспечить Вас.

Я сам болею злокачественным раком. Просто не знаю, когда я умру. Сил у меня совсем мало. Дни и ночи проходят в борьбе с болями. Я почти всё время провожу в постели или в удобном кресле. Давно не служу Литургию. Не владею моими ногами. Не хожу один. Не могу поворачиваться у Престола и тому подобное, естественное моему возрасту (я родился в 1896 г.).

Мне всё стало через силу. Мне очень помогает иеромонах Серафим. Он француз, но вполне владеет русским языком. Он скоро, если даст Бог, поедет в Россию и б. м. посетит Вашу обитель. Ухаживать за мною будет иеродьякон Николай, которого Вы знаете. Его послал мне Господь на дни последней старости. Он внук моего любимого брата Николая. Он с любовью кланяется Вам до земли.

Простите за так плохо написанное письмо. Но умоляю Вас — ни за что не отрывайтесь от Патриаршей Церкви. И других детей Ваших духовных удерживайте только в ней (т.е. Патриаршей).

Преданный Вам с любовью Христовой Архимандрит Софроний (Сахаров)»[66].

Незадолго до кончины старец Софроний собрал своих учеников на прощальную беседу и зачитал им свое завещание. Несомненно, оно касается не только тех, к кому было обращено непосредственно, но и всех, кто любит и почитает старца, всех, кто хочет найти пути спасения в современном мире.

Отрывками из этого завещания мы закончим наше жизнеописание.

«Всю нашу жизнь мы можем расти, движимые словом и примером Самого Христа, доколе не достигнем единства веры и познания Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Христа (Еф.4:13).

Спасение состоит в восприятии дара Божественной жизни в ее извечной полноте. Говоря о “полноте”, мы имеем в виду ипостасную форму бытия. Полноту мы мыслим как любовь, которой свойственно совершенство познания, и сие в силу общения в самом бытии.

Не вредно повторять, что любовь перемещает жизнь любящего в лицо возлюбленного: существование возлюбленных мною лиц становится содержанием моей жизни. Если я всем моим существом люблю Бога, по смыслу первой заповеди: Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею, и всем разумением твоим (Мф.22:37), то я весь целиком пребываю в Нем. И только так Его бытие становится моим. Если я, подобно Христу, до конца люблю всех, то бытие всех силою любви делается моим бытием. И не только в смысле объема содержания, но и качества, через преображение благодатью Божией моей человечности. И так это явится особым родом нашего пребывания в Боге и Бога в нас. И это есть — живая вечность, то есть персональная, ипостасная»[67].

Отец Софроний отошел ко Господу 11 июля 1993 года. Дело его служения людям продолжает основанная им обитель. По словам одного из духовных чад старца, «на настоящий момент обитель насчитывает двадцать пять монахов и монахинь двенадцати различных национальностей. В обитель стекаются паломники со всего мира: она является не только одним из важнейших центров, через которые Запад знакомится с Православием, но и могучим свидетельством вселенской истины Православия»[68]. Сегодня старец Софроний является благовестником не только для западного мира, но н для России. Эссекский монастырь постоянно готовит к публикации и издает наследие старца, подготавливает и проводит конференции. Значение наследия старца и его подвига возрастает с каждым годом. Теперь, когда Церковь все больше наполняют не только «бабушки в платочках», а люди с высшим образованием (а часто и не одним), Христова истина для них может стать ближе через интеллектуально и художественно безупречное слово старца Софроння.

Книга же «Старец Снлуан» является непревзойденным творением духовной литературы на все времена.

«Знаю человека во Христе…» Материалы к канонизации схиархимандрита Софрония (Сахарова)

Материалы к канонизации схиархимандрита Софрония (Сахарова) содержатся в книге известного греческого богослова митрополита Иерофея (Влахоса)[69] «Знаю человека во Христе», перевод ее на русский язык стараниями издателей Свято-Троицкой Сергиевой лавры в 201 3 году вышел в свет в России.

Митрополит Иерофей знал старца на протяжении 1 5 лет и тесно общался с ним до самой его блаженной кончины. Первая же часть издания, посвященного жизнеописанию старца, собственно, и является (так и было задумано автором) материалом для церковной канонизации схиархимандрита Софроння. В жизнеописании постоянно подчеркивается масштаб личности отца Софрония, его богословское наследие ставится в один ряд с трудами отцов Церкви, его аскетический опыт приравнивается к опыту св. Григория Паламы и св. Симеона Нового Богослова, его жизненный путь назван путем «нового патриарха Божественной благодати нового народа Божиего». Такие высокие характеристики подтверждаются отзывами духовно авторитетных афонских старцев, современников схиархимандрита Софрония и простыми людьми — паломниками в монастырь, основанный старцем.

В этих свидетельствах наряду с надмирностью схиархимандрита Софрония перед нами открывается его детская открытость людям, его веселость, шутливость и даже смешливость[70], его доброта и мягкость, его простота, его художественная одаренность, его практическая (в деле обустройства монастыря) опытность. В конце концов — его святость.

Отметим и то, что автор выражает свое глубокое почтение и любовь к старцу Софронию стилистически неподражаемым образом. Приведу некоторые примеры. «Временами, находясь с ним рядом, я совлекался своих мыслей и даже воображения и размышления, чтобы погрузиться в тихий мир его образа и огненное внутреннее бытие» (с. 9).

«Сей муж, Софронием именуемый, жил благоразумно, праведно и благочестиво, ожидая Царствия Божия, и вразумил многих людей всякого племени, языка и нации, став таким образом вселенским учителем и наставником для многих на пути к прекрасному брачному чертогу Агнца Откровения» (с. 413).

«Бог удостоил меня знать святого. Великого отца Церкви с редким опытом и удивительными дарами. Я удостоился необычайного благословения — меня любил выдающийся святой и беседовал со мной, открывая мне величайшие тайны Царствия Божия» (с. 382).

Не удержаться от умножения цитат!

«Старец всегда был преисполнен мира и радости. За столом, трапезничая, он проявлял манеры аристократа. Во всем он вел себя благородно. Всегда находил способ преподать людям духовное наставление из своего богатого опыта» (с. 265).

«Я заметил, что каждое общение со старцем Софронием, пусть даже на самое малое мгновение, неизменно становилось источником вдохновения, ибо он всегда говорил слова, через которые взору открывались небеса и вечность. Каждое его слово было богословски насыщенным, пророческим, возвышенным, открывающим духовные горизонты» (с. 269).

Вторую часть книги составляют записи бесед со старцем Софронием, которые были сделаны «по горячим следам». На этой части книги прежде всего и сосредоточим наше внимание.

Иеромонах, впоследствии митрополит Иерофей (Влахос) на протяжении 15 с лишним лет, с 1976 по 1992 год, посещал и довольно-таки долго гостил в монастыре Св. Пророка и Предтечи Иоанна в графстве Эссекс в Великобритании. Приехал он в монастырь для того, чтобы встретиться с автором потрясшей его книги «Старец Силуан».

Старец Софроний принял молодого монаха с родственным вниманием и помог ему — ответил на мучительные вопросы, которые осложняли жизнь. После этого отец Иерофей посетил Святую Г ору Афон, где прошел по местам подвигов схиархимандрита Софрония — от Свято-Пантелеимонова монастыря до «страшной Карули» (пещеры на отвесной скале). Встретился с афонскими подвижниками, которые лично знали старца Софрония, от них он услышал самые возвышенные характеристики — вплоть до «современного Моисея-боговидца». Вдохновленный этим новым знанием об эссексском игумене, отец Иерофей после поездки на Афон ежегодно старался посещать основанную старцем Софронием обитель для того, чтобы побеседовать с «учителем монахов», набраться у него мудрости.

Обладая хорошей памятью, отец Иерофей после каждой беседы старался по возможности дословно по горячим следам записать все услышанное. О достоверности записей говорит тот факт, что они большей частью посвящены тем же темам, которые схиархимандрит Софроний развивал в своих книгах: о прп. Силуане и неизменном изумлении перед его личностью и его опытом «схождения во ад»[71], о молитве, о монашестве, о психологии и духовности, о духовничестве и об исповеди, о литургии, о бедности слова для выражения духовного опыта и о несовпадении этого опыта с теоретическим богословским знанием.

Однако кроме этих, традиционных для старца Софрония тем, в беседах с отцом Иерофеем он обсуждал вопросы, которые не затрагивал в книгах, но которые считал важными для будущего митрополита как пастыря множества людей. Это «латинство» и вообще особенности западной цивилизации и межчеловеческие отношения, в частности отношения в семье — между мужем и женой, родителями и детьми.

Высказывания старца Софрония на последнюю тему мы здесь подробно процитируем, так как они касаются большинства наших читателей.

Прежде всего старец призывает к тому, чтобы мы помнили о тонкости человеческих отношений, о невозможности применения трафаретов в этой сокровенной области, о том, что Бог беседует с каждой душой наедине.

«Обычно святые отцы не останавливаются подробно на вопросах брака и супружеской жизни. Когда человек живет в покаянии, он находит решение всех проблем. Человек, который имеет страх Божий, вразумляется в решении частных проблем.

Человек даст ответ Богу за каждое слово, сказанное людям, которое превосходит их разумение.

Мы должны уважать свободу другого человека. То, что делается по принуждению, не пребудет ни во времени, ни в вечности» (с. 397).

Удивительный совет дал старец тем, кто терпит нападки от близких: «Чтобы исцелиться, нам нужно применить следующий метод: мы оставляем злотворящего брата и развиваем диалог с Богом, молясь: “Боже мой. Я виноват. Я не достоин того, чтобы люди любили меня”… Христос во всем вел диалог не с людьми (при оскорблениях, непонимании, распятии. — Л.И.) а с Богом Отцом» (с. 399).

«Цель брака во Христе —чтобы люди достигли бескорыстной любви, чтобы они перестали жить по своей воле и от этого пришли к Богу» (с. 315).

В высказываниях старца о семейной жизни более всего внимания уделяется воспитанию детей, и здесь мы находим драгоценные советы:

«Воспитание детей начинается с момента венчания. Супруги должны жить с молитвой с страхом Божиим. Когда мать молится, будучи беременной, плод ее во чреве ощущает энергию молитвы. Когда ребенок зачат, родители должны хранить себя от гнева и раздражения. При родах же им нужно молиться даже до того, как младенец уже принят на руки. Все, что делает мать, должно сопровождаться молитвой: осенять крестным знамением дитя, когда оно спит, молиться. Когда кормит его своим молоком и дает пищу.

— В наше время многие дети проявляют жестокие инстинкты, потому что матери не кормят их грудью.

— Цель состоит не только в том, чтобы младенец причащался нетленных Таин Христовых, но и в том, чтобы он жил дома в атмосфере молитвы. Вся домашняя обстановка должна быть насыщена молитвой. Родители должны вдохнуть в детей своих любовь ко Христу и Богородице» (с. 384).

Говоря о воспитании детей в связи с духовными вопросами, старец верен своей любимой теме — неповторимости каждой личности и потому необходимости уважать уникальность каждого ребенка.

«Лучше, чтобы дети совсем не причащались Тела и Крови Христовых, чем причащались по принуждению родителей, против своей воли. В России было много атеистов, но наибольшими атеистами были дети священников. Мы должны заботиться, чтобы дети взрослели так, чтобы они не воспринимали Православие как нечто тяжкое и обременительное. Мать, которая молится во время зачатия, беременности и при родах, вместе с рождением по плоти дает ребенку и духовное рождение, т.е. она рождает духовное существо.

— Родители не должны тащить детей на службы и на проповеди. Так же в Англии многие родители-греки не разрешают своим детям дружить с английскими детьми. Это плохо. Ребенок должен научиться жить в обществе с разными людьми» (с. 385).

«Воспитание детей должно строиться на следующих началах: до брака требуется осмотрительность. Выбор подходящего супруга должен совершаться с молитвой. Супруги должны начинать свою супружескую жизнь с усердной молитвы, прося Бога просветить детей, которые у них родятся, чтобы их дети стали Его детьми. По мере того, как дети растут, следует предоставить им в разумной мере свободу и позволить им идти своим путем. Не следует употреблять глагол “запрещаю”, даже тогда, когда дело касается их досуга. Важны не второстепенные детали поведения, а то, насколько они любят Христа. Чтобы они полюбили Христа, мы должны не говорить с ними абстрактным и психологическим или богословским языком, а внутренне молиться за них всем сердцем. Дети чувствуют, когда в родителях внутри живет благодать Божия» (с. 386).

Далее старец объясняет, что значит свобода, которую надо предоставлять детям, и говорит о ее отличии от западного принципа вседозволенности. «Свобода не означает “делай, что хочешь”, но делай, что хочешь, имея в виду меру, т.е. когда мы говорим с детьми, не нужно выражать свое негодование или возмущение их плохими поступками: в некоторых второстепенных вопросах следует даже позволить им поступать по своей воле. Если ребенок хочет пойти на вечеринку, нужно сказать ему: “Помолись, и поступай, как тебе подскажет Бог”. И добавить: “Я не буду тебя удерживать, если ты пойдешь на вечеринку после молитвы”. Так мы развиваем в детях ответственность, личные отношения со Христом, учим их молиться Богу в каждом деле или поступке» (с. 386).

Думаю, что многие православные родители будут удивлены, прочитав эту рекомендацию, но тогда пусть они ответят на вопрос: «Почему многие верующие дети, войдя в подростковый возраст, уходят из церкви, не потому ли, что их вера не была основана на личной ответственности, вообще не была личной, а только “папиной и маминой”». И далее старец говорит о том, что делать, если отчуждение ребенка уже произошло: «Необходимо, чтобы в доме разговор был открытым. Там должна господствовать атмосфера молитвы, а не полемики. Нужно образовывать наших детей. Согласно Церкви, давать образ — значит давать образ, образ Христа. — Хорошо детям много встречаться и общаться со сверстниками — так они понимают, что отношения с другим полом не ограничиваются кровным родством, как в браке» (с. 386). То есть важно соблюдать в жизни нравственные принципы, учиться жить по заповедям на практике, в общении с разными людьми, и тогда выявится «образ Христов», не на словах, а на деле.

И вновь старец призывает «новообращенных христиан», страдающих «ревностью не по разуму» по отношению к своим детям: «Свобода играет большую роль в воспитании детей. Будем молиться, чтобы Бог дал нам вдохновение. Бог просвещает всех людей, особенно матерей, давая им вдохновение. Только так мы можем воспитать своих детей» (с. 386).

Одна из сестер Эссекского монастыря монахиня Магдалина написала по благословению старца Софрония книгу о воспитании детей[72], так как имела большой педагогический опыт. Она повторяет слова своего духовного отца о том, что мать и любой человек, который имеет дело с детьми, прежде всего должен каждый день просить, чтобы Бог дал ему нужное слово, чтобы Бог просветил и научил как действовать именно с этим ребенком в конкретной ситуации, избегая трафаретов и неразумного давления.

И наконец, как великий аскет старец Софроний напоминает о главном: «Печаль о ком-нибудь, даже если она оправдана, мучает сердце и приводит к тому, что теряется благодать Божия» (с. 313). «В Царство Небесное мы не пойдем ни с детьми, ни с семьей, поэтому нужно заботиться о своем спасении. Если мы сделали для детей все возможное, но они не послушали нас, надо оставить их Божиему промыслу» (с. 319).

Остановив на этом цитирование высказываний старца Софрония по поводу семьи и воспитания детей, адресованных через митрополита Иерофея (Влахоса) широкой читающей аудитории[73], позволим себе в завершение главы привести некоторые мысли старца, которого сам митрополит называл «гигантом духа», «одним из великих старцев нашего времени», «новым патриархом» и «человеком молитвы». Огромный опыт придал этим высказываниям афористичность, которая требует глубокого размышления.

  • Мы должны познать всю Божественную икономию нашего спасения (с. 390).
  • Необходимо найти меру всех вещей и поступать всякий раз в соответствии со своими физическими возможностями и духовным состоянием (с. 304).
  • Любовь — это когда человек становится всем для всех; когда он поступает искренно с людьми, которых встречает и с которыми живет; когда у него не возникает желания навязывать свою волю, но принять волю другого человека как свою (с. 281).
  • Прежде чем совершить что-либо, нужно ждать пока Господь даст на это силы. Например, если у вас есть желание уйти на Святую Гору, но нет сил на этот шаг, то, даже и исполнив его, мы не получим никакой пользы (с. 324).
  • Наша программа — стать такими, чтобы люди не боялись к нам приближаться (с. 336). Сначала Бог дает нам понятие о духовной жизни, и лишь по прошествии многих лет мы начинаем это осваивать (с. 360).
  • Чтение Священного Писания очищает ум (с. 363).
  • Многие люди хотят причащаться, но не понимают, как получить пользу от духа самой Божественной литургии, ибо он дает многое. Так, многие возмущаются, когда духовный отец на какое-то время рекомендует им воздержаться от святого Причастия. Не нужно возмущаться, а нужно извлечь духовную пользу от духа Божественной литургии (с. 366).
  • В духовной жизни необходима большая простота. Неграмотные старушки шепчут молитвы Богу, имея лицо ребенка, а образованные заняты размышлениями, и лица их исполнены тревоги и дикости (с. 392).
  • Многие имеют непреодолимое невежество (с. 392).
  • Тот, кто имеет послушание и любовь, приспосабливается ко всем ситуациям (с. 392)[74].

В небольшой главе невозможно передать всю грандиозность и необъятность духовного мира схиархимандрита Софрония, которая открывается нам благодаря книге митрополита Иерофея. Нашей задачей было призвать читателей самостоятельно ознакомиться с этим вдохновенным трудом и утешиться, задуматься, увидеть дальние горизонты, к которым призваны все мы, называющие себя христианами.

В 2019 году состоялась давно ожидаемая почитателями канонизация старца. 27 ноября Константинопольская Церковь причислила его к лику святых как преподобного Софрония Эссекского (хотя братия его монастыря предпочитает молиться ему как Софронию Афонскому). О значении этого прославления скажем словами многолетнего келейника преподобного отца нашего Софрония, ныне настоятеля скита во имя Всех святых на Валааме схиигумена Серафима (Покровского): «Старец стал для нас устами святого Силуана, устами самого Бога для нашего помраченного и потерянного века, как некий из древних пророков. Таким он воспринят церковным сознанием во всем православном мире, в Греции, на Кипре, в Сербии, в Румынии, с большим уважением к нему относятся инославные богословские круги. Для Святой Горы он, наряду с блаженным старцем Иосифом Исихастом, Паисием Святогорцем, Порфирием Афинским, является живым продолжением и новым выражением ее вековой традиции “Добротолюбия”». По словам архимандрита Эмилиана[75], «вот опытный монах, святогорский подвижник, духовник, ветвь вечнозеленой поросли, насажденной святым старцем Силуаном Афонским. Наш старец — ангел, “звезда сладостная” во свете Господа. Он не мертв, но воскрес и пребывает живым Духом…». «Опыт старца Софрония, подлинного русского человека, вобравшего в себя и гармонично сочетавшего мистический опыт русских богоносцев Сергия Радонежского и Серафима Саровского, исихазм Паисия Величковского, старчество Амвросия Оптинского, самые глубокие интуиции и проникновения о Боге и человеке русских богословов Лосского, Флоренского, Флоровского, Хомякова и прочих, усвоившего и бытийно, и творчески вобравшего в себя аскетическую культуру Святой Горы Афон, мог бы стать залогом возрождения духовности русского монашества. А через него и всей полноты многострадальной Русской Церкви, в духе неискаженного предания, сохраняемого в сокровищнице Святой Г оры Афон»[76].

«Его молитва — как живая вода…» Воспоминания о схиархимандрите Софронии (Сахарове)

Архимандрит Симеон (Брюшвайлер), Свято-Моанновский монастырь, Эссекс. «Я не гнался ни за чем на этой земле, кроме как за вечным»[77]

По очевидным причинам воспоминание о каком-либо человеке неизбежно является чем-то субъективным, а иногда даже пристрастным, оно не бывает и не может быть полным. Будучи правдоподобным, оно не претендует на фотографическую точность; так правдоподобен портрет, отражающий в то же время черты самого портретиста. Именно с этой точки зрения я рискну сказать несколько слов об архимандрите Софронии, отдавая себе отчет в том, что они представляют собой лишь несколько капель в океане.

Об отце Софронии я не знал ничего, кроме того, что русский монах, приехавший с Афона, жил под Парижем; я не знал ни его имени, ни тем более его адреса. В поисках этого «неизвестного монаха» я прибыл из Лозанны в Париж в конце декабря 1950 года и принялся разыскивать его координаты. Я пришел к Лосским в их просторную квартиру на острове Сен-Луи с видом на Сену, где в этот момент отмечали семейный праздник. Там мне сообщили нужные сведения: речь шла об иеромонахе Софронии, проживавшем в донжоне в Сен-Женевьев-деБуа (приблизительно 25 км к югу от Парижа).

Познакомился я с отцом Софронием в начале января 1951 года, когда ему было около 55 лет. Я встретился с ним не в его комнате в донжоне, а в «Русском доме», расположенном также в СенЖеневьев-де-Буа. Встреча была короткой, так как он был занят группой пожилых людей из этого дома престарелых, но смог все-таки отлучиться на некоторое время, чтобы поприветствовать меня. Мы провели несколько минут, стоя в коридоре, но их хватило, чтобы изменить направление моей жизни. В тот момент я об этом не подозревал, и только сейчас, оглядываясь назад, я могу это утверждать. Отец Софроний встретил меня с исключительной вежливостью, а затем сказал мне несколько слов, показавших мне, что его взгляд проник в глубочайшие уголки моего существа. Тогда мне стало ясно, что я нашел «драгоценную жемчужину», и я принял решение вернуться следующим летом, чтобы вновь встретиться с ним.

В то время отец Софроний не был известным лицом; его знали только в узких кругах русской эмиграции в Париже, преимущественно как автора книги «Старец Силуан», опубликованной им самим в 1948 году ронеотипным изданием. Условия его жизни отличались крайней скромностью, близкой к нищете. Только несколько человек были с ним знакомы и приходили к нему за советами и духовным руководством.

Теперь, более 50 лет спустя и через 10 лет после его смерти (2003 г.), ситуация радикально изменилась: отец Софроний стал известен во всем православном мире. Я имею в виду прежде всего Святую Гору Афон, Грецию, Кипр, где его популярность достигла славы наиболее известных старцев второй половины XX века, Россию и другие славянские страны, Румынию, арабское православие (Ливан и Сирию), а также православные круги в Европе и Америке. Эту популярность принесла ему главным образом книга «Старец

Силуан», вышедшая на русском языке в 1952 году и переведенная постепенно почти на все западноевропейские языки. Получив известность сначала как биограф св. Силуана, архимандрит Софроний стал признанным теоретиком православного монашеского подвижничества. С другой стороны, укрепилась его репутация как настоящего старца (в глубоком смысле этого слова), то есть духовного отца, располагавшего не только долголетним опытом, но и несомненным вдохновением и суждением от Бога.

Эти две характеристики: богослов православного подвижничества, монашества и духовный отец-старец — далеко не исчерпывают богатство личности отца Софрония, поэтому я хотел бы обратиться к другим качествам старца и коротко рассказать о них. Архимандрит Софроний вобрал в себя многие черты, которые обычно трудно найти у одного и того же человека, так как они чаще всего исключают друг друга. Но у него, наоборот, они гармонично сочетались. Одним словом, он был человеком большой духовной и творческой одаренности. Приведу один пример из возможных: сочетание у отца Софрония крайней верности православной традиции с удивительно дерзновенным творчеством. Он был смелым, отважным творцом — это подтверждает, что традиция вовсе не основана на мертвом консерватизме, она является «постоянно возобновляемым творчеством», вдохновляемым Святым Духом. Се, творю все новое (Откр. 21:5).

Отец Софроний был открыт для всех, и на этом принципе он строил свой подход относительно и самой Православной Церкви, которая не ограничена ни определенной культурой, ни географической территорией, ни какой-либо исторической эпохой: она является Церковью Христовой в своей универсальности и полноте, ее нельзя считать лишь «восточной» частью христианства. Поэтому он расстраивался, когда нередко замечал, что дух национализма проникает в жизнь Церкви и деформирует ее универсализм, унаследованный ею от Христа, в Котором «несть ни иудея, ни эллина». Ему была совершенно чужда ограниченность духа, которую он с улыбкой называл «духом Дарданелл»[78]. Этот дух подвергает опасности другой аспект христианской жизни, которому отец Софроний придавал чрезвычайное значение: свободу. Он считал, что любой несвободный духовный акт, совершенный под физическим, моральным или психологическим давлением, — не имеет ценности перед Богом, но в то же время ставил послушание по образу Христа в основу всякой монашеской жизни, а также христианской жизни вообще.

Рассмотрим теперь коротко некоторые черты многогранной личности отца Софрония, позволявшие ему беседовать свободно, но с полным уважением к другим практически с любым человеком: будь то ребенок или старик, мужчина или женщина, богач или бедный, образованный или некультурный, православный, принадлежащий к другой религии или даже атеист, высокопоставленный или находящийся в самом низу общества или церковной иерархии, известный богослов или просто благочестивая бабушка.

Художник

Архимандрит Софроний посвятил первую часть своей жизни живописи. Когда он приехал в Париж в 1922 году, перед ним открылись большие перспективы, его картины были выставлены в престижных галереях: Salon d’Automne и Salon des Tuileries. Он был полностью поглощен своим искусством, но эта страсть уже предвещала особенную внутреннюю эволюцию: его искусство походило на мистагогию, старавшуюся проникнуть в тайны бытия, или скорее Высшего Бытия.

Восточная мистика

В этой перспективе он занимался еще в России формой медитации, удалившей его временно от христианства его детства, которое он воспринимал как бы находившимся в «психическом» измерении (то есть любовь к Богу и к ближнему), а не через призму Лица, выводящего за пределы всякой ограниченности. Это ограничение касалось, например, личности, которую он не отличал от индивидуума. Отец Софроний с решимостью погрузился в поиски этого надличностного Абсолюта, единственно достойного наших высших устремлений. Вот как сам отец Софроний писал об этом в книге «Видеть Бога как Он есть»: «На переломе созревавшей молодости я совершил великий грех: в безумном движении невежественной гордости я “оставил” Его ради иного, воображаемого Сверхличного Абсолюта. Преодолев добрый навык молиться моему детскому Богу, я в часы медитаций стремился к абсолютному Бытию»[79].

Монах

В Париже он осознал, что находится на пути, ведущем к «духовному самоубийству», то есть упразднению самого ценного в человеке — личности (персоны, по терминологии архимандрита Софрония). Его возврат ко Христу и Церкви был так же радикален, как и предыдущие поиски: ни живопись, ни занятия богословием в Свято-Сергиевском богословском институте не смогли удержать его в миру. В 1925 году он уехал на Святую Гору Афон. В 1930 году произошла встреча со старцем Силуаном, которая стала решающим событием для его последующей жизни. В некотором смысле эта встреча отдаленно предвещала основание нашего монастыря.

Отшельник и духовник

Старец Силуан скончался в 1938 г. В следующем году отец Софроний удалился на Карулию, находящуюся на южной оконечности полуострова Афон; став отшельником, он вел строго аскетический образ жизни в пещере. Он был рукоположен в священники в 1941 году и в 1942 году стал духовником. Его совершенное владение греческим языком (katharevousa) позволило ему осуществлять духовное окормление в монастыре Св. Павла. Он также поддерживал тесные духовные контакты с отшельниками и подвижниками в других греческих монастырях на западном побережье Афона. В этот период он жил в скиту

Св. Троицы; этот скит представляет собой пещеру, расположенную в скале, омываемой морем.

Богослов и автор аскетических работ

В 1947 году, проведя 22 года на Афоне, отец Софроний вернулся в Париж, для того чтобы напечатать писания старца Силуана. Как уже упоминалось, первое ронеотипное издание вышло в 1948 году, за ним последовало первое типографское издание на русском языке (в 1952 году). Тяжелая болезнь, превратившая его в полуинвалида, и другие заботы на некоторое время прервали его писательскую работу (он собирался написать третью часть книги о старце Силуане, которая так никогда и не вышла в свет). В 70-х годах отец Софроний возвращается к писательской деятельности. Одна за другой выходят его книги: «Его жизнь — моя» (на английском языке His Life is Mine — 1977 г.), «Видеть Бога как Он есть» (по-русски — 1985 г.) и «О молитве» (1991 г.). Он прежде всего обращается к области богословия монашеской и аскетической жизни, основанной на его собственном опыте и на святоотеческой традиции. Но ему не чуждо также и теоретическое богословие; доказательством тому служит его очерк «Единство Церкви по образу Св. Троицы» и книга «Видеть Бога как Он есть».

Автор писем

В монастыре Св. Пантелеимона отец Софроний вел обширную переписку с Д. Бальфуром (начиная с 1932 года, а затем — в меньшей степени — до смерти Бальфура в 1989 году). Впоследствии во Франции, а потом в Англии он регулярно переписывался с членами своей семьи, оставшимися в Москве, со священниками (например, с отцом Борисом Старком из Ярославля) и с другими лицами. Три тома этой огромной переписки уже вышли на русском языке, а другие готовятся к печати.

Гимнограф

Архимандрит Софроний оставил значительное количество личных молитв, а также целый ряд молитв, предназначенных для литургических служб, поминовения усопших и т. д.[80]

Основатель монастыря

С осени 1956 года небольшая группа людей разных национальностей, собравшаяся вокруг отца Софрония, начала собираться в бывшей овчарне, оборудованной под часовню. Она принадлежала наследникам Бедир Хана, политического беженца во Франции, преподававшего в Парижском институте восточных языков[81].

Недостаток литургических книг и разное лингвистическое происхождение участников и участниц этих служб привело к тому, что основным литургическим деланием стала молитва Иисусова, читаемая по очереди на разных языках, и Евхаристия, совершаемая отцом Софронием, тогда единственным священником в группе. В 1959 году отец Софроний с четырьмя членами группы пересек Ла-Манш с целью заложить основы монастырской общины; со временем она превратилась в Свято-Иоанно-Предгеченский монастырь в Эссексе (деревня Толлешант-Найтс возле Молдона).

Иконописец

В конце жизни архимандрит Софроний вернулся к увлечению своей молодости — живописи. Строительство большой трапезной, которая также может служить часовней (как, например, в Троице-Сергиевой лавре) вдохновило его на замысел и осуществление внушительного ансамбля настенной живописи, посвященного важнейшим праздникам литургического цикла и покрывающего стены и потолок трапезной. Группа монахинь и другие лица, которых он посвятил в тайны иконописного искусства, помогали ему, и он сам без колебания поднимался на леса, чтобы писать наиболее тонкие детали, особенно лики. Церковь Св. Силуана также расписана фресками, исполненными под его руководством или им самим, а ему в то время уже было более 90 лет.

Восточный или западный?

Отец Софроний провел в общей сложности половину своей жизни на Востоке (в России и в Греции), а другую часть на Западе (во Франции и в Англии). Будучи верным богатой восточной традиции, он не замкнулся в ней, а смог отозваться на западное наследие. Это проявилось, в частности, в том, что он пользовался в нуждах монастырской жизни иностранными языками, французским владея с юности, а английский начав изучать уже в преклонном возрасте. Насколько это было возможно, он поддерживал связь с отцом Евграфом Ковалевским, который настоятельно ратовал за взаимодействие Православия с христианским наследием Запада. В этом плане он также был близок Владимиру Лосскому. Он практически сразу выступил за то, чтобы мы служили литургию в монастыре по-английски, а это происходило тогда, когда в церквях православной диаспоры в Европе использовали почти исключительно греческий или славянский языки. Английский перевод литургии, сделанный сотрудницей отца Софрония, в течение многих лет использовался экспериментально в монастыре в рукописной форме, а в 1982 году был опубликован. Это чувство культурной адаптации ощутимо в иконографической манере, выработанной постепенно под его влиянием в монастыре Св. Иоанна Предтечи, — это византийский стиль, приспособленный к природной и культурной английской среде.

Дар слова

Отец Софроний обладал исключительным даром слова. Я уже упоминал о том, что он был способен беседовать с любым человеком, но сейчас речь идет не о том. Когда он говорил о вещах (реальностях) мира духовного, в котором он пребывал, он был способен в определенной степени ввести своих слушателей или собеседников в эту атмосферу. Его слово не являлось просто вибрацией воздуха, передающей мысли или идеи, — это была духовная энергия, которую он сообщал тем, кто был в состоянии ее получить. Слушая его речь, можно было постигнуть то, что старец Силуан имел в виду в своих писаниях: совершенные «от себя ничего не говорят… Они говорят лишь то, что дает им Дух»[82].

Чувство юмора

В характере отца Софрошш, личности антиномической, уживались противоположности. Перечислив черты его индивидуальности, было бы несправедливо не упомянуть о его исключительном чувстве юмора. Он обладал целым репертуаром анекдотов, которые любил при случае рассказывать. Они безусловно заключали в себе «урок», скрывавшийся за видимым образом, как, например, басни Крылова, цитируемые им время от времени.

Заканчивая этот короткий очерк, исходя из долголетнего опыта общения с отцом Софронием, я хотел бы добавить следующее. Богатство его личности в человеческом плане определяется сосуществованием в нем черт, которые редко встречаются у одного человека одновременно. Я намеренно ограничился внешними чертами его личности, не касаясь его внутренней, глубоко духовной жизни. Упомяну все-таки один из живых образов, который я сохранил о нем, а именно: сочетание слабого тела, изможденного болезнями и тяжестью лет, с удивительной силой духа и благодатью Духа Святого, не покидавшей его до самой смерти. В нем действительно осуществилось призвание человека: с земли он может обращаться к трансцендентному небесному Богу и истинно говорить Ему «Отче».

Схиигумен Серафим (Барадель-Покровский)[83]. Старца не понимают только рационалисты[84]

Старец Софроний всегда со слезами молился за Россию. В беседах с братией нашего монастыря он не раз выражал свое беспокойство по поводу утраты духовной традиции в России. Этому вопросу посвящена вся беседа «О цельности духовной жизни». Вот подлинные слова старца: «Разруха, причиненная семидесятилетним безумным гонением против Христа, действительно разорила Церковь. И так как за эти семьдесят лет народ был отрезан от настоящего учения Церкви за истекшие века, то сейчас наблюдается путаница в сознании людей.

…На вопрос старца печорского Адриана: “Что мне делать в связи с водоворотом всяких нелепых идей?” — я, по опыту моей жизни, ответил ему не о деталях, а о структуре Церкви… Разрушив всю культуру аскетическую и богословскую, большевики-безумцы все извратили. Они уничтожали людей, сожгли библиотеки. Но одно осталось целым по промыслу Божию — структура Церкви. И эта структура возглавляется в России современным Патриархом Алексием II. Единство Церкви, цельность ее возможны только через соединение в этой структуре…» В этой беседе старец сокрушался не только по поводу раскольнических настроений среди православных людей в России, но и по поводу неофитской самоуверенности. Так, он вспоминал: «Когда я поступил в монастырь Св. Пантелеимона на Афоне, то там я слышал такие слова, что старые монахи смотрели как на безумного на того, кто, прожив в монастыре менее десяти лет, уже говорил о духовных вещах».

Старец говорил, что для того, чтобы поучать кого-то, а тем более смирять кого-то, надо иметь на это право. Сам отец Софроний очень редко обличал даже своих ближайших духовных чад. Он призывал прежде всего с почтением относиться ко всякому человеку, бояться поранить. Так, он видел все наши недостатки, но он все терпел, брал все на себя — и молился. Молился со слезами за каждого, а не ругал, не командовал. Это было в духе его старца — преподобного Силуана Афонского, который никого не обличал; вспоминая о кротких вразумлениях, которые он получал в юности от своего отца, он говорил: «Вот такого старца хотел бы я иметь».

Один раз я видел, как наш настоятель подошел к старцу Софронию в алтаре в конце литургии и просил разрешить вопрос о немощи какого-то брата. Старец сказал: «Только молитесь о нем. Господь поможет». Отец Кирилл[85] воспринял дух старца — он не наказывает, не кричит, не приказывает, не унижает человека. Вообще не держит себя как начальник. Он молится. Иногда годами ждет, что человек поймет свои промахи, недостатки, покается и начнет исправляться. Это очень сложно. Куда легче, когда строгая внешняя дисциплина. Приказал — исполнили. А что на душе у человека?

В Эссекском монастыре по благословению старца обличали только в случае слишком яркого проявления гордости, да и то на проповеди, а не при строгом разбирательстве. Всегда есть опасение смутить человека так, что он отчается.

Здесь, в России, часто оправдывают слишком прямые, грубоватые отношения тем, что «жизнь теперь слишком жестокая, и мы не должны быть слишком мягкими». А старец Софроний говорил, что во все времена задача христианина одна — стяжать евангельское сердце. Это возможно только через молитву. А если видишь, что человек груб в отношениях с людьми (особенно если он настоятель монастыря или епископ, да и просто православный мирянин), то это настораживает. Ведь настоящая молитва облагораживает человека, умягчает, истончает его сердце. А если он груб, значит, что-то не так в жизни этого человека. Дело не в образовании, не в звании и чинах, а в покаянии. Так учил нас старец Софроний.

Молитва для старца была всеобъемлющей, все служило поводом молитве, и молитва простиралась ко всему. Каждое движение, каждое действие он начинал и кончал в присутствии Бога. Для него не было малых, ничего не значащих вещей, ведь он все и всех воспринимал через призму молитвы в присносущном Свете спасения Христова. При беседе с ним часто было ощущение, что он и слушает тебя, и одновременно духом на небе предстоит Богу, и прислушивается к сердцу, что скажет там Дух.

Книги, беседы и письма старца Софрония читаются сейчас как бы в предстоянии перед собственным отражением. Иногда нужно сказать: «Мне страшно, что я ничего не понимаю, что я такой дикий, такой грубый». И еще помнить: «Просите — и дастся вам». Нужно просить разумения при помощи благодати Божией, а не заявлять, как бывает, что все тут неправильно написано и сказано, потому что страшно смотреть в это зеркало. Отразившееся в нем лицо души отталкивает. Старец предвидел возможное непонимание его образа мыслей и его манеру выражаться, но все-таки благословил перед кончиной, чтобы все его наследие дошло до России. Это постепенно исполняется. Издано уже более десятка книг старца.

Особенно почитают старца Софрония в Греции, на Афоне. Он был знаком со многими греческими подвижниками. И в то время, когда сам подвизался на Святой Горе, и позднее общался с ними. И никто не смущался его духовной свободой, его дерзновенным словом о Фаворском Свете, потому что этот опыт им самим близок и знаком.

Если старца кто-то и не понимает, то это рационалисты, те, кто пишет схоластические, сухие учебники по богословию. Старец Софроний никогда не почитал кабинетное богословие, он был против стремления унифицировать духовную жизнь, дать одинаковые для всех рецепты спасения. Он давал направление, помогал усвоить основные принципы — что есть послушание, что есть смирение, что есть молитва. Он скорбел о «безотцовщине» многих христиан, о том, что даже в монастырях силен дух администрирования, армейской дисциплины, а не отцовства.

В древности во многих греческих монастырях, где не была утрачена традиция, настоятель монастыря — он же был духовником. Самые трудные проблемы разрешались не в суровой беседе, а на исповеди. Поэтому монахи не переходили с места на место. И почти в каждом монастыре или где-нибудь поблизости подвизался духовно авторитетный старец, советами которого руководствовался и сам настоятель.

Это все создает «цельность духовной жизни», как говорил старец Софроний. Если этого нет, то остается молитва. Старец постоянно повторял, что «молитвою все исцеляется, все исправляется, все очищается, все обновляется», и поэтому для него не было безнадежных положений, но единственным и самым верным путем к разрешению и преодолению всех проблем он считал такую «безумную», «отчаянную» молитву, исходящую из нашего бедственного положения — он во всех обстоятельствах поощрял так кричать Богу с болезненным сердцем: «Господи Боже, Спасителю мой, благосклонно приклони ухо Твое к молению моему: Ты зриши, как греховная смерть поглощает всего меня; молю Тя: исцели сердце мое, исцели ум мой, исцели душу мою, исцели все мое бытие благословением Твоим за молитвы отца моего духовного. Аминь».

Слово старца Софрония нужно России, в этом я убеждался не раз при встречах с разными людьми.

Схиигумен Серафим (Барадель-Покровский).
О молитве архимандрита Софрония[86]

Отверзу уста моя, и наполнятся Духа[87]

Вся жизнь старца Софрония была непрестанным стремлением ко Свету Лица Божия, к Тому, Кто Есть (Ilex. 3:22). Подобно Моисею, десятилетиями он взывал к Богу со слезами: «Яви мне Лице Твое!» Неутолимая жажда проникнуть в тайны Божественного Бытия не умалилась до глубокой старости отца Софрония. Иными словами, вся жизнь его была наполнена молитвой, болезненным исканием пути к нашему Творцу, чтобы вопросить Его: «Для чего Ты создал меня?» Отражением живого предстояния старца перед Вечным и Живым Богом являются молитвы, созданные старцем. Однако они дают лишь частичное представление о той глубокой молитвенной жизни, которая текла в нем. Молитва для старца была всеобъемлющей. Поводом к ней служило все, что окружало подвижника. Его молитва простиралась к Богу обо всем. Каждое движение, каждое действие он начинал и заканчивал с чувством Божественного присутствия. Сознанием этого освящалось все. Вокруг подвижника создавалась напряженная атмосфера непорочной святости, выраженной в словах прп. Серафима: «Стяжи дух мирен, и вокруг тебя спасутся тысячи». Писал ли он иконы, беседовал ли он с людьми или просто гулял — он «совершал святыню во страсе Божием». Для него не было малых, ничего не значащих вещей, поскольку он воспринимал все и всех через призму молитвы, в присносущном Свете спасения Христова. При беседе со старцем часто возникало ощущение того, что он и слушает тебя, и одновременно предстоит духом пред Богом, и прислушивается к сердцу, что откроет ему Святой Дух.

Старец Софроний говорил: «Великого Бога нужно просить о великом». Действительно, в его молитвах поразительным является его свободное, дерзновенное, но никогда не бывающее дерзким обращение к Спасителю. Интимное чувство Бога и стремление к общению с Ним через молитву было присуще ему от младенчества. Старец рассказывал, как, будучи маленьким ребенком, он мог подолгу молиться, стоя на коленях у своей детской кровати. В течение всей жизни, сознавая себя во мраке непонимания путей Божиих и томясь от зрелища трагедии человеческих судеб, подобно Иакову и Иову, он боролся через молитву за стяжание подлинного богопознания и вообще ведения о конечном смысле бытия, взывая: «Душе Святый, прииди и вселися в ны: напои нас, жаждущия, таинственными струями познания Твоего, и изведи из темницы греховный души наша». Подобно древним пророкам, и он беседовал с Богом лицом к Лицу, при этом до глубокой старости его никогда не переставало сокрушать сознание своего ничтожества и беспомощности. До последнего издыхания он приступал к Богу со страхом, боясь даже малейшим движением сердца оскорбить Духа Божия. Исходным началом его молитвы всегда являлось видение Христа «как Он есть», как Он открылся нам в деле спасения, рождающее болезненное чувство своей отчужденности от такого Святого Бога и смертельное томление оттого, что «мы в тисках греховной смерти, и истинная жизнь нам не дана». Именно это благодатное отчаяние, идущее дальше всякого отчаяния и рождающее молитвенный крик из сердца, влекло старца десятилетиями внутренне «кричать» к «Могущему спасти» от этой смерти, «и услышан бысть за благоволение».

Старец познал и открыл нам, что путь к истинному Бытию лежит через молитву, подобную Гефсиманской, в которой жертва любви приносится до конца. Лишь тогда человек во Христе и чрез Христа может сказать: «Ныне и аз есмь».

К этому переходу от смерти и тления страстей к жизни, всецело освященной заповедями Христовыми, была устремлена его молитва с чрезвычайным напряжением. Старец постоянно повторял, что «молитвою все исцеляется, все исправляется, все очищается, все обновляется», и поэтому для него не существовало безнадежных ситуаций. Единственным и верным путем к разрешению и преодолению всех проблем он считал такую «безумную», отчаянную молитву, исходящую из нашего бедственного положения. В любых обстоятельствах старец поощрял внутренне «кричать» к Богу с болезненным сердцем: «Господи, Боже Спасителю мой, благосклонно приклони ухо Твое к молению моему: Ты зриши, как греховная смерть поглощает всего меня; молю Тя: исцели сердце мое, исцели ум мой, исцели душу мою, исцели все мое бытие благоволением Твоим, за молитвы отца моего духовнаго. Аминь».

В опыте старца молитва была живым общением с Живым Богом, и, как таковая, она принимала бесконечно разные формы, соответствующие разным состояниям молящегося. Он говорил: «Всегда начинайте молитву, рассказав Богу о своем положении». Как глубоко личный и интимный акт, молитва не подлежит никаким внешним законам или ограничениям, она должна быть внутренней бытийной необходимостью и должна совершаться в духовной свободе. Поэтому уставная молитва в его глазах имела лишь предварительное, педагогическое значение, несомненно ценное, особенно в начале, для того чтобы проникнуться правильным молитвенным духом Православной Церкви, однако далеко не достаточное для того, чтобы довести человека до состояния мужа совершенного, в меру полного возраста Христова, для того, чтобы Бог был вся во всех. «Молитва—есть внутренний акт нашего духа. Выражаться он может в самых различных формах. Нередко и даже, может быть, особенно часто в молчании нашем пред Богом. Молчим, потому что Бог ведает всю глубину нашей мысли, все чаяния нашего сердца, а выражать их словами мы не всегда способны. Бог же разумеет тайные движения нашего сердца и отвечает на них… Предстоять пред Богом — вовсе не значит стоять перед иконами, но чувствовать Его в своем глубоком сознании как наполняющего Собою все. Жить Его как воистину Первую Реальность, после которой следует мир, в порядке низшей, второй, производной, тварной реальности. Для этого может быть пригодным всякое положение тела: лежачее, ходячее, сидячее, стоячее и тому подобное».

Именно поэтому старец не любил давать молитвенных правил. Он до конца доверял каждому человеку, видя в нем самые совершенные, самые высшие потенциальные возможности, и хотел через эту свободу довести каждого до осознания личной ответственности перед Богом. «Чтобы найти верный путь, лучше всего просить об этом Бога в молитве: “Господи, Ты Сам научи меня всему. Дай мне радость познания воли Твоей и путей Твоих. Научи меня воистину любить Тебя всем моим существом, как Ты заповедал нам. Устрой мою жизнь так, как Сам Ты в Предвечном Совете Твоем мыслил о мне… да, даже о мне, ибо Ты никого не забыл и никого не создал на погибель. Я безумно растратил (а) данные Тобою мне силы, но теперь, при конце моей жизни, Ты все Сам исправь, и Сам всему научи меня, но так, чтобы действительно Твоя воля совершилась в жизни моей, разумею я о том, или не разумею до времени. Не попусти меня ходить чужими путями, ведущими во тьму, но, прежде чем усну смертным сном, дай мне, недостойному (ой), увидеть Свет Твой, о Свете мира”. И так, своими словами, молись все о том же. Пройдет некоторое время, и сила слов этих проникнет вовнутрь существа твоего, и тогда потечет жизнь сама собою именно так, как хочет Господь, а внешне рассуждая, ничего мы не решим».

Для старца молитва, будучи вселенским и всеобъемлющим актом — в пространстве и во времени, достигала своей кульминации в совершении Божественной литургии, ради которой все совершалось и которая являлась средоточием всего дня и источником живой силы для него. «Литургическая молитва с частым причащением — полнота. Правда, для этого необходимо ее жить и разуметь. Тогда откроется, что литургия объемлет собою всю жизнь нашу; в ней заключены все планы нашего бытия в его обращенности к Богу. Литургия, если только она живется всем нашим существом, дает нам жить ее как воистину Божественный Акт, вмещающий не только весь этот видимый мир, но и выходящий безмерно за его пределы». Как литургическое священнодействие его молитва всецело была обращена ко Христу Спасителю, и через Него к Отцу и Духу Святому. Она непрестанно вдохновлялась видением великого дела спасения мира во Христе, обнимая все бытие — и Божественное, и человеческое — в акте жертвенной христоподобной любви. Молитву старца Софрония характеризует то, что она неразрывно связана с его боговидением, с его глубоким и ясным догматическим сознанием. Именно такая молитва есть истинное богословие, по его любимому выражению, как «состояние нашего духа, непосредственно созерцающего небесную действительность, и содержание нашей молитвы», в которой открываются тайны путей ко спасению. Самый яркий и дивный пример тому он усматривал в Евангелии от Иоанна. Поэтому старец безмерно любил молитвы Пятидесятницы, Богородичные догматики, но особенно анафору литургии Василия Великого, на которую он часто ссылался как на самый совершенный образец того состояния, когда созерцание прелагается в молитвенную форму, которая постоянно питала его собственную молитву.

В молитве, приносимой в подобающем духе, старец видел акт вечной ценности, и поэтому он переживал каждое молитвенное действие как новое событие. Мы можем забыть, что мы молились и о чем молились, но энергия молитвы пребывает в Боге и совосстанет с нами в день воскресения.

Он также говорил, что «молитва действует медленно и благородно». Ее действие может быть моментальным, но оно также может произойти через пять, десять или двадцать лет после того, как помолился человек, ведь ни один молитвенный вздох не пропадает пред Богом. Так, он видел, например, во всемирном и любовном почитании в наши дни прп. Серафима Саровского плод его покаянного подвига на камне, доселе тайно действующего в мире. Прежде всего он часто указывал на непрекращающееся действие Гефсиманского моления Господа нашего Иисуса Христа, на Его живое и животворящее присутствие в бытии мира с тех пор, как оно было принесено и, как Свет Любви Божественной, стало содержанием славословия Небесных Сил и неотъемлемым и спасительным достоянием всех сынов Адама.

Большинство молитв были написаны во время пребывания старца в Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем, где он поселился по возвращении с Афона и жил с 1946 по 1959 год. Многие из них — простые наброски, поскольку старец никогда не имел ни времени, ни свободы обрабатывать и отредактировать их: «Все, что я написал, — я всегда писал где-то в поезде, на краю стола, в полночь, полубольной. У меня никогда не было подходящих условий для такой работы». Однако про ту пору старец говорил, что у него было такое вдохновение, что молитвы сами выливались на бумагу. С одной стороны, в силу того что сразу после Афонской пустыни он находился тогда в исключительно благоприятном «духовном состоянии бесстрастия», и, быть может, еще потому, что тот период был для него чрезвычайно тяжким и полным разных скорбей и испытаний: крайняя нищета, немощь и болезнь телесная и многое другое удручали его. Во многих его молитвах слышны отголоски тех острых терзаний, которые, несомненно, углубляли его крик к Богу: «Тонкая ткань сердца моего болезненно раздирается, и изнемогает душа моя во еже тещи вслед стопам Твоим… Помяни болезни наша и скорби, труды и злострадания и, по множеству скорбей и воздыханий наших, умножи милость Твою на нас…»

Иисусову молитву старец любил разнообразить, вставляя то или иное слово, чтобы придать ей больший объем: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, Сыне Отечь, вземляй грех мира, помилуй нас… Господи Иисусе Христе, седяй одесную Отца, помилуй нас и мир Твой… Господи Иисусе Христе, милостив буди нам, грешным».

Другой выразительный пример этой молитвенной свободы можно видеть в том, как в последнее время своей жизни, сокрушенный угасанием веры в сердцах людей во всем мире, старец читал Трисвятое так: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный и Верный, помилуй нас». Однако здесь следует отметить, что этот свободный творческий процесс всегда происходил у отца Софрония в рамках предания Православной Церкви. Старец дорожил ее дивным литургическим богатством, многие тексты которого он знал наизусть, но он также говорил, что в наше время нужно писать новые молитвы, так как «Требник» уже не покрывает всех нужд нашей эпохи. Составляя новые молитвы, он заботился о том, чтобы оживить, возобновить притупившееся от постоянного повторения чувство молящихся.

Старец очень бережно и благоговейно относился к слову, так как он глубоко ощущал творческую силу всякого молитвенного действия, совершаемого с должным вниманием и напряжением. Он сам до конца жизни старался произносить всякое слово четко и ясно, с полным сознанием того, что говорится. Он настаивал, чтобы никогда не упускали из виду бытийного измерения молитвы, обращенной к Единому, воистину Сущему Богу, и не сводили ее к простому вычитыванию, поскольку критерием истинности молитвы является болезнь сердца и плач, указывающий на то, что молитва наша достигла своей цели. Этот священный и страшный характер всякого молитвенного призывания особенно чувствовался, когда он читал Иисусову молитву. Он произносил слова медлительно, напряженно, как смиренный стон из сердца, и в благоговейном чувстве того, что это — Имя Того, Имже вся быша и без Него ничтоже бысть, еже бысть (Ин. 1:3). Он всегда советовал читать молитвы медленно, повторяя слова, делая паузы, для того чтобы дух молитвы проникал вглубь и касался сердца: «Если твой ум и сердце испытывают молитвенное настроение при чтении Св. Писания, то ты оставайся в этом, доколе не прекратится это молитвенное настроение. Правило такое: всякое слово, всякое положение, при котором ум и сердце соединяются в единой жизни памяти Божией, не должно изменять, пока не утомится ум, или сердце, или тело».

На прочтение одной молитвы у старца уходило весьма долгое время. Он вообще предпочитал краткие молитвы, как отчаянные сердечные вопли, а длинные, которых, впрочем, немало среди его собственных молитв, он советовал разделять на части, так как внимание наше не выдерживает чрезмерного напряжения и нам нужны перерывы. «Кто может чисто молиться два часа, — говорил он, — у того непрестанная молитва. Два часа — это мера совершенных».

Драгоценным и необходимым условием для молитвы и для христианской жизни вообще старец считал вдохновение, к которому он часто возвращался в беседах. Он имел в виду то состояние, когда молящемуся человеку открывается в Духе Святом непостижимый Образ Христа-Бога, Который святою красотою Своею и непорочным совершенством Своим пламенно влечет душу уподобиться Ему. В молитве, как и в прочих аспектах жизни, принцип подвижника состоял в том, чтобы возвести ум и сердце человека именно к этой последней цели, к тому совершенству, к которому все призваны во Христе и которое выражено, по словам прп. Серафима, в «стяжании Святого Духа». Поэтому критерием того или другого молитвенного делания отец Софроний считал умножение в нас познания путей спасения и смиренного духа Христовой Любви.

«Весь смысл жизни в том, чтобы ум наш и сердце жили Богом; чтобы Бог стал нашей жизнью. Этого Он только и ищет. Для этого мы и созданы, чтобы жить Его жизнью, и притом во всей ее беспредельности… Это слово может нас пугать, когда мы видим наше настоящее жалкое состояние, но это так, и веру эту не надо терять. Одна из наибольших опасностей — снизить и умалить замысел Божий о человеке. Всякое наше страдание, даже неправое, знает Бог. Знает, и сострадает нам. С Ним необходимо установить “личные” отношения; почти “человеческие”… Я надеюсь, что ты меня понимаешь. Понимаешь, что под этим я разумею внутреннюю, интимную связь с Богом. Ибо к жизни в Нем призван весь человек, то есть не только его высшая способность созерцания — “дух”, но и чувства — “душа”, и даже тело».

Вдохновенный таким видением, человек не замечает мелочей, говорил старец, ведь все его внимание молитвенно устремлено ко Христу, и он не может грешить. Тогда жизнь течет просто, естественно, но из-за молитвенного напряжения одновременно и безгрешно, и свято, а без вдохновения — все скучно, уныло, мертво, и греха не избежать. Старец говорил: «Сердце христианина-монаха должно быть подобно вулкану. Чуть затронешь, и польется горячая лава». Так и было со старцем. Он, бывало, начнет читать: «Отче наш», а дальше — не может, потому что его душат слезы.

Как и вся его жизнь, молитвенный облик старца был прост, естествен, в нем не было ничего «театрального», ибо он более всего любил и ценил святую монашескую строгость во всем и царственную свободу духа, ни от каких внешних обстоятельств или принуждения не зависящую. Жизнь его духа была действительно «сокровенна со Христом в Боге» и проходила в «тайной клети» сердца. Лишь в последние его месяцы приоткрылась она, и нам дано было видеть, лишь отчасти, как он плакал поистине Гефсиманским плачем. Незадолго до смерти старец часто повторял: «У меня нет больше слов; я все сказал Богу». И на самом деле, в то время его молитва шла дальше всяких слов, которые, как и всякое человеческое явление, ограниченны, и претворялась в «неизглаголанные воздыхания» сердца, в безмолвное предстояние его духа, плененного видением Христа, молящегося в Гефсимании и восходящего на Голгофу. В таком-то состоянии он достигал подлинного созерцания, «когда небесные реальности становятся очевидными для нашего духа». И когда умиление переходило некую грань, тогда его немощное, престарелое тело едва выдерживало напор плача. В те моменты он мог умереть от чрезвычайной боли.

В такой молитве, повторяя со слезами слова: «Господи, приими душу мою…» — старец Софроний перешел от смерти в жизнь нестареемую во Свете возлюбленного им Христа. Мы же ныне, с твердым упованием на то, что старец в неизреченном смирении предстоит Святой Троице и, по обещанию своему, ходатайствует о мире, о котором он так долго и глубоко болезновал, благодарные за все «моления же и молитвы, которые он с воплем крепким и многими слезами» принес Богу о каждом из нас в жизни сей, всеблагоговейно возносим свою молитву о нем:

«Со святыми упокой, Христе, преподобнаго раба Твоего, и молитвами его помилуй нас и мир Твой!»

Схиигумен Серафим (Барадель-Покровский). Молитвенный и литургический опыт старца Софрония[88]

Как в свое время святой Иоанн Кронштадтский, святой Алексий Мечев или живший совсем недавно дивный российский исповедник архимандрит Таврион (Батозский), старец Софроний очень заботился о возрождении подлинного, неискаженного литургического сознания. Много лет он трудился, чтобы воспитать не только в братии, но и в регулярных прихожанах и паломниках обители правильное восприятие литургии, поскольку считал, что в наши дни духовного оскудения и расслабленности, когда невозможны уже те внешние подвиги поста, бдения и молитвы, которые мы видели у древних отцов, путь к христианскому совершенству и полноте богопознання лежит именно через максимально сознательное, глубокое служение Божественной литургии и Причастие Святых Христовых Тайн, поскольку в Евхаристии дается нам «небесных Тайн откровение», раскрываются нам пути во спасение вечное.

Литургия для старца была центром, критерием и мерилом всей жизни и являлась как бы ее продолжением. Он говорил, что если и вне храма будем поступать, говорить, мыслить в духе Божественной литургии, «совершая Святыню во страхе Божьем», то не будет уже мелочей, все ненужные проблемы и конфликты отпадут, не будет уныния, а жизнь будет воистину вдохновенной, благородной, радостной, достойной «почести нашего горнего звания».

Литургия служилась очень просто, непосредственно, и атмосфера службы напоминала первохристианские. Она служилась всегда при открытых вратах (монастырь имеет ставропигиальный статус, и на это имелось право). В манере служения присутствовали элементы как греко-афонской, так и русской богослужебной практики. Весь Евхаристический канон торжественно читался вслух даже при служении литургии Василия Великого.

Особенности были следующие: на двух малых ектениях добавлялось прошение о храме, на сугубой добавлялись прошения о живых, болящих и страждущих, и усопших с поминовением, но без длинного перечня имен. На Великом Входе торжественно читалась молитва приношения литургии Василия Великого: «Сый Владыко Божий, Отче Вседержителю», и в заключительных ее словах, которые написал сам Софроний — «Да будем достойны приносити Тебе словесную сию и бескровную жертву о гресех наших и о гресех всего мира», — старец выразил свое глубокое видение литургического акта. Как Христос очищение есть о гресех наших, не о наших же точию, но и о всего мира (1Ин.2:2), так Божественная литургия, являясь космическим, всеобъемлющим Божественным актом, приносится за грехи всего мира. Через литургическую молитву наше сознание предельно расширяется, и по мере нашего проникновения в эту тайну мы становимся способными вместить «всех и вся» и, подобно распятому Христу, обнять все концы «сердцем сокрушенным и духом смирения». В этом состоянии, когда молитва за «всего Адама» является подлинным состоянием нашего духа, старец видел последнее совершенство призвания во Христе.

Но главное новое приношение старца в литургию — написанные им «пятерицы» литургических молитв для приготовления к Евхаристическому таинству, по схеме, найденной у преподобного Симеона Нового Богослова. Вот как он сам пишет о них: «Мысль вовлечь в более тесное участие народ в совершаемое таинство, несомненно, правильна. В том месте, где обычно принято читать дополнительные молитвы или прошения на литургии, т.е. после Евангелия, я стал добавлять некоторые прошения и затем молитву, приготовляющие к таинству, чтобы помочь предстоящим перед самым важным моментом Евхаристического канона собраться и внутрь себя, и воедино со иереем. Я позволил себе ввести эти молитвы с тем, чтобы оживить внимание, притупляющееся от повторения одной и той же формулы».

Старец Софроний бесконечно любил наши богослужебные языки — древнегреческий и церковнославянский, которые он блестяще знал и дорожил ими. Он даже написал статью в защиту церковнославянского языка, как необходимого богослужебного. В Англии он был сторонником употребления староанглийского языка Библии короля Иакова и принял живое участие в переводе литургии на этот богослужебный английский язык. Но при этом он говорил, что при переводе и написании новых молитв нужно стремиться к ясности смысла и непосредственности молитвенного восприятия, поэтому нужно избегать сложных оборотов, синтаксических нагромождений, темных или двусмысленных слов, и там, где это возможно, вполне позволительна некая русификация для облегчения восприятия смысла современным человеком.

В том, чтобы дать каждому вкусить благость Господню по слову псалмопевца: Вкусите и видите, яко благ Господь, старец усматривал подлинную вселенскость Православия, миссионерское призвание Церкви. Именно таким живым богообщением в молитве, реальным прикосновением к вечности Божией во время литургии он привлекал ко Христу самых разных людей. Такова была его смиренная проповедь любви Христовой. Ему был совершенно чужд всякий дух прозелитизма, и, зная, с какими житейскими и духовными страданиями связана Православная вера, он не пытался внешним образом обратить людей, ибо он слишком дорожил свободой в каждом человеке.

Он просто стремился показать людям Христа таким, как он есть, всю красоту Его Богочеловеческого Образа, чтобы они его полюбили. Но если кто показывал решимость к любым жертвам и безвозвратное желание последовать Христу, таких он с радостью принимал и потом всю жизнь во всех последующих испытаниях и искушениях был рядом и поддерживал, как это было с одаренным и мятежным его другом Давидом Бальфуром.

Начальный акт молитвы старца Софрония — это, с одной стороны, Синайское откровение, где Бог открылся Моисею, как «Тот, который есть», «Бытие — это Я», момент, бесконечно дорогой старцу и к которому он часто обращался в беседах. С другой стороны, он видел Христа «как Он есть», как Агнца Божия, вземлющего грехи мира, Христа, молящегося в Гефсимании и грядущего на Голгофу «да чада Божия расточенная соберет воедино силою крестной любви».

Поэтому его молитва как состояние его духа, непосредственно созерцающего Небесных Тайн откровение, была глубоко христоцентричной, как и вообще весь образ его жизни. Он говорил: «Христос для меня все», и к нему вполне могут быть отнесены слова апостола Павла: Не я живу, но живет во мне Христос. И во свете этого образа Христа, как он открылся ему, старец и воспринимал весь мир, всех людей, все бытие. Конечно, он нежно любил и Матерь Божию. (Характерен следующий случай, который приоткрывает его отношение к Ней. Однажды мы со старцем читали «Реквием» Анны Ахматовой и остановились на словах: «А туда, где молча мать стояла, так никто взглянуть и не посмел». Мне понадобилось отойти. Вернувшись через час, я застал старца прямо рыдающим от переживания и видения Пречистой Богородицы, стоящей при Кресте.)

С Крестителем Иоанном, которому он посвятил свой монастырь, его связывала таинственная дружба, он также очень любил преподобного Серафима Саровского и часто о нем говорил, и великомученика Пантелеимона, под особым покровом которого он находился от начала своей афонской жизни. Но, в конце концов, как истинный послушник, в своем сердце и догматическом сознании он носил только Христа, Слово Божие, им же вся быша, Свет и Силу крестной любви Святой Троицы, и огненное слово и богообразный лик своего старца Силуана, служкой которого он любил называться.

Для старца Софрония молитва была лишь иным названием творчества. Молитва — «бесконечное творчество, высшее всякого иного творчества и науки». Как действие Духа Святого, жизни Подателя, молитва в его сердце стремилась животворить весь окружающий мир, придавая всякому обстоятельству вечное вселенское измерение. Старец вообще обладал редкой и поразительной творческой силой, которая выражалась во всех областях жизни, как духовной, так и практической, вплоть до мелочей. Строил ли он храм, монастырь, писал ли книги, молитвы или иконы, прежде всего утешая и наставляя души человеческие, он стремился создать нечто новое, соответствующее его ясному богословскому видению целостности бытия. Поэтому существует удивительно гармоничное соотношение между всеми его произведениями: литургическими, иконописными и писательскими.

Старец любил сравнивать молитвенную жизнь с водой, то тихо, бесшумно текущей, то внезапно бушующей, то опять зеркально спокойной и отражающей небесный свет. Как живая вода, его молитва подвергалась бесконечным вариациям, следуя вдохновению его духа. Он не любил давать молитвенных правил. Одному молодому послушнику, просившему ему дать келейное правило, он сказал: «Я всегда жил без правил и вам не дам. Вы думаете, что молиться можно только перед аналоем, с книгой, лампадкой, иконами? Нет, молиться и помнить о Боге нужно всегда и везде». Как сказано, предзрех Господа предо мною выну яко одесную мене есть, да не подвижуся (Пс.15:8). Он рассказывал, как молился в афонской пустыне, воздевая руки и заканчивая молитву лишь тогда, когда падал от изнеможения.

О молитвенном правиле он говорил, что оно вначале помогает, но потом препятствует духовному совершенствованию, хотя и сознавал, что такого рода воспитание в духе свободы и благодати (как говаривал старец, «мои монахи растут, как деревья в лесу») приносит свои плоды гораздо медленнее, чем железная внешняя дисциплина, но зато эти плоды прочны и неотъемлемы, ибо они глубоко осознаны и выстраданы. Так старец воспитывал своих учеников, развивая в них чувство личной ответственности (он говорил, что «никто, даже самый великий святой, не может освободить нас от необходимости нести свой крест»), вдохновляя их на творческое искание путей к Богу и поддерживая в них предельное духовное напряжение, остерегая от духовной лености и успокоенности, которые могут породить всякое правило, устав и внешняя дисциплина.

Неоднократно старец восклицал: «Как бы я хотел, чтобы вы все были поэтами!» — в греческом смысле этого слова, так как «пиитис» по-гречески «творец», то есть чтобы монахи были вдохновенными творцами своего спасения, «со страхом и трепетом спасение свое содевающие». Христианское спасение есть творческое строительство, в котором каждый строит свой дом (в дому Отца моего обители многи суть (Ин.14:2)), хотя и на одном основании, «которое есть Иисус Христос».

Разве жития преподобного Сергия, преподобного Серафима или преподобного Силуана не есть величайшее творческое напряжение в их благодатном дерзновении? И сам старец Софроний молился: «Не отвержи мене от лица Твоего дерзновения ради моего, наипаче же умножи во мне сие святое дерзновение». Там, где при послушании и молитве теряется это творческое напряжение свободного самоопределения, и послушание, и молитва уподобляются военной дисциплине и, строго говоря, перестают быть церковными. Только на крыльях творческого вдохновения поднимается человек над своим естеством в выси церковности, ибо дух идеже хочет дышит. А с угашением духа, от которого не напрасно остерегает нас апостол Павел, церковность утрачивается, даже если и хранит внешние формы. Принцип старца состоял в том, чтобы в молитве возвести ум и сердце человека именно к этой последней цели, к тому совершенству, к которому все призваны во Христе.

Поэтому критерием того или другого молитвенного делания отец Софроний считал умножение в монахах познания путей спасения и смиренного духа любви Христовой: «Когда вы говорите с людьми, — говорил он, — не останавливайтесь на маленьких вещах. Надо их поставить перед глубокими вопросами. Так надо лечить людей: показать им вечный Свет Слова Христова, вдохновить их видением своего высокого призвания во Христе. Будьте совершенны, как Отец Ваш Небесный совершен есть (Мф. 5:48). Одна из наибольших опасностей — снизить и умалить замысел Божий о человеке. Сердце христианина-монаха должно быть подобно вулкану: чуть затронешь, и польется горячая лава». Таково было сердце самого старца. Он, бывало, начнет читать «Отче наш», а дальше — не может, потому что его душат слезы.

Опыт старца — выстраданный и испытанный, как злато в горниле, говорит о том, что во всей своей неизменности, в существе, Церковь всегда является новою и современною (не надо напрасно бояться этого слова). Старое звучит по-новому, и новое обретает себя в старом, в тайне единства Святой Троицы и Царствия Святых. Безумна и греховна мысль изменить что-либо в Церкви внесением новшества в духе модернизма и обновленчества, который был глубоко чужд старцу, но столь же безумно иссушить или остановить предание Духа, идущее от Христа через апостолов, до наших дней и даже до скончания века, и живую церковность и традицию превратить в археологию. Каждый себя находит и осуществляет в церкви в своем собственном лике, творчески. Поэтому подход старца к духовной жизни, к преданию, к молитве носит глубоко свободный, творческий и живой характер. Он мог видоизменять ту или иную молитву, вставляя новое слово, чтобы освежить или углубить ее восприятие.

Он настаивал, что в наше время нужно писать новые молитвы, так как «Требник», созданный главным образом в период крестьянского быта, уже не покрывает всех нужд нашей эпохи; кто тогда знал, например, про наркоманию, депрессию, разные душевные заболевания или прочие насущные проблемы современного мира? Уважая богатейшее богослужебное наследство нашей Православной Церкви и делая исключение для непреложных и вечных произведений духа, таких как Великий Канон Андрея Критского или Благовещенский акафист Божьей Матери и тому подобные, он все-таки говорил, что все эти тексты, каноны и т. д. были написаны, когда у людей был досуг, время для молитвы, а в наши дни многие молитвы, со свойственными византийской риторике языком и формой, со всевозможными неточностями или ошибками перевода, воспринимаются тяжело и зачастую вызывают в душе утомление и даже раздражение. Поэтому старец не любил обычных акафистов, молебнов или иных форм народного благочестия, нередко граничащего с суеверием и духовным невежеством.

В свободе и ведении Духа Благодати, подобно древним пророкам и патриархам, старец нередко составлял молитвы на ходу для того или иного случая. Когда человек весь в Боге и, поучаясь в законе Господнем день и ночь, пребывает в Благодати, то уста его отверзаются и наполняются Духом, и дается ему глагол, благовествующий тайны будущего века. Это свободное, творческое общение с Царством Святых знакомо не только в афонской среде, дышащей духом отеческого предания и где оно отнюдь не является соблазном или претыканием, но и в России: стоит вспомнить подробное описание того, как служил и молился святой Иоанн Кронштадтский. И он не единственный, но можно только с грустью отметить, что такие благодатные, богодухновенные опыты почти не оставили никакого следа в церковном сознании и богослужебной практике наших дней.

Вот свидетельство о старце Софронии близкого его ученика, говорящее о том, что Иисус Христос днесь, и вчера, и во веки той же (Евр.13:8), и Дух Святой, глаголавый пророками, жив и животворяй, доселе действует и глаголет через боящихся Господа. «Я пошел за благословением к старцу. Он прочитал надо мною тут же составленною им молитву, молитву огненную, содержащую в себе все основные мысли и всю глубину святоотеческого богословия. Он говорил как библейский патриарх, с неподдельной и бьющей ключом Божественною любовью. Когда старец возложил руку на мою голову и помолился, меня осенила такая благодать, такой огонь умиления, что и не в силах этого описать. Тогда я понял, что истинное богословие приобретается не дипломами, а истекает из чистого опыта подлинного покаяния, смиренного плача и послушания, путем, которым шел старец до последнего своего издыхания.

Опыт старца Софрония многогранен, уникален в своем роде, и, подобно опыту святителя Николая Сербского, прп. Иустина Поповича или нашего дивного российского исповедника архимандрита Тавриона, он имеет огромное значение для современного православия, переживающего кризис догматического и литургического сознания, и извне, и изнутри опасно колеблемого. Богословское и литургическое видение старца не есть результат, как некоторые говорили, какого-то «парижского богословствования», а выстраданный плод Духа, десятилетиями с плачем искания Лица Бога Живого «в скорбях и в болезнях, в лишениях, в теснотах и изгнаниях», плод страдальческой жизни. «Любое слово оспаривается другим словом, — говорил Григорий Палама, — но какое слово может оспорить жизнь?»

Старец плакал и скорбел о мире, о Церкви, о людях, его сердце и грудь изнуряли тайные муки. Он жил, ступая на горестные тропы, в страдании и терпении, по выражению Дионисия Ареопагита, он «претерпел Божественное» и с любовью передал нам свой опыт лицезрения невыразимых состояний явления Бога в нетварном свете. Расшири уста твоя, и исполню я (Пс.80:11–12), —говорит Писание.

Старец стал для нас устами святого Силуана, устами самого Бога для нашего помраченного и потерянного века, как некий из древних пророков. Таким он воспринят церковным сознанием во всем православном мире, в Греции, на Кипре, в Сербии, в Румынии, с большим уважением к нему относятся инославные богословские круги. Для Святой Горы он, наряду с блаженным старцем Иосифом Исихастом, Паисием Святогорцем, Порфирием Афинским, является живым продолжением и новым выражением ее вековой традиции «Добротолюбия».

К сожалению, немножко по-другому обстоит дело в России, как будто в подтверждение слов Господа, что «нет пророка в Отечестве своем». До недавних пор старец был малоизвестен в России, люди не знали, кто этот «таинственный» старец Софроний, автор популярной книги «Старец Силуан». Потом были всякие попытки оторвать его от преподобного Силуана: писали о Силуане, а личность старца Софрония тщательно скрывалась, даже имя его не упоминалось.

Нигде не говорилось и о том, как дошли до нас писания преподобного Силуана, кто сделал его известным миру, о чем отец Софроний очень скорбел, ибо именно в их неразрывном единстве, друг друга дополняющем, выявляется вся глубина Божественного промысла о них и вся сила их богоданного опыта. Не было бы старца Софрония, не было бы для нас и преподобного Силуана.

Естественно, в обычной русской среде незаурядность опыта старца, его стремление к совершенству, необычность его языка, его независимость от внешних форм, его творческий подход к духовной жизни, пребывание его духа в свободе и благодати, его дерзновенность в молитве, да и весь его облик совсем не русского схимника вызывали неоднозначную реакцию. Многие его горячо любили и им вдохновлялись, а другие возмущались, соблазнялись, иронизировали.

И, увы, последнее особенно было свойственно монашествующим и богословам; напомним тут слова знаменитого профессора Московской Духовной академии: «Отец Софроний — самый великий прелестник XX века». Это явление, конечно, весьма печально, поскольку Русская Церковь, хоть и обогащенная кровью новомучеников и украшенная подвигами и слезами многих преподобных, все-таки за 70 лет богоборчества потеряла нить живой традиции и преемственности (и даже раньше, в Синодальный период, претерпевшей глубокие искажения в литургическо-аскетическом сознании и практике).

Опыт старца Софрония, подлинного русского человека, вобравшего в себя и гармонично сочетавшего мистический опыт русских богоносцев Сергия Радонежского и Серафима Саровского, исихазм Паисия Величковского, старчество Амвросия Оптинского, самые глубокие интуиции и проникновения о Боге и человеке русских богословов Лосского, Флоренского, Флоровского, Хомякова и прочих, усвоившего и бытийно, и творчески вобравшего в себя аскетическую культуру Святой Горы Афон, — этот опыт мог бы стать залогом возрождения духовности русского монашества. А через него и всей полноты многострадальной Русской Церкви, в духе неискаженного предания, сохраняемого в сокровищнице Святой Г оры Афон.

Вот как о нем свидетельствует богоносный старец Эмилиан Симонопетрский: «Что сказать нам о трудах старца, испускающих сияние дальше видимых пределов? Больше нет нужды отыскивать духовные книги древних отцов и толкования на них. Мне кажется, что труды святого старца Софрония реально составили новое “Добротолюбие”. За эти святые книги, благодаря которым весь мир смог приблизиться к Богу, мы глубоко чтим отца Софрония как святого ангела, предстоящего ныне пред престолом величия Божия».

Митрополит Иларион (Алфеев). Архимандрит Софроний[89]

С отцом Софронпем, учеником и биографом преподобного Силуана Афонского, я сначала познакомился заочно — через книгу «Старец Силуан», которая в 80-х годах ходила по рукам в самиздате и пользовалась большой популярностью. Когда мне было лет шестнадцать, мне довелось познакомиться с сестрой отца Софроння, замечательной, скромной женщиной весьма преклонных лет, Марией Семеновной Калашниковой. Она жила в Москве, в старом одноэтажном доме на улице Рылеева, и мы с матерью часто ее посещали. Она рассказывала нам об отце Софронпп, давала читать его письма к ней, показывала фотографии его монастыря. История их общения весьма интересна. В детстве они были очень близки, но потом судьба разбросала их по разные стороны «железного занавеса». Отец Софроний эмигрировал, много лет провел на Афоне, потом оказался во Франции и, наконец, осел в Англии, где основал свой монастырь. Мария же оставалась в России и в течение многих лет вообще ничего не знала о судьбе брата, пока в 50-х годах он сам не разыскал ее. У них завязалась переписка; несколько раз Мария Семеновна ездила к нему в Англию.

Позднее, во время первого приезда в Англию, мне посчастливилось познакомиться и с самим отцом Софронпем. Первая встреча со старцем (так все называли отца Софроння в основанном им монастыре Св. Иоанна Предтечи в Эссексе) навсегда осталась в моей памяти. Меня привели в дом, где он жил. Навстречу мне поднялся человек маленького роста, чрезвычайно худой и очень старый: было ему далеко за девяносто. Первое, что меня поразило: контраст между немощным, старческим телом и каким-то светлым, живым, юношеским духом, который старец сохранял до самой смерти. Он приблизился ко мне вплотную, взял за плечи и долго смотрел прямо в глаза. Потом сказал: «Кожа да кости. Вам надо лучше питаться. Вас, должно быть, в России вообще не кормили» (что, конечно, не соответствовало истине). С этого момента меня в монастыре окружили особой заботой; по указанию старца одна из сестер следила за тем, чтобы у меня в келье всегда была еда.

С отцом Софронием мы встречались часто и беседовали подолгу. О моей жизни, о планах на будущее он расспрашивал во всех подробностях: его, казалось, интересует все. Мое желание учиться в Оксфорде он горячо одобрил. Ему вообще было свойственно уважительное отношение к богословскому образованию: всех своих монахов он посылал в различные богословские учебные заведения. Отец Софроний считал, что в наше время всякий монах и священнослужитель должен быть высокообразованным человеком. Такая позиция тем более удивительна, что сам отец Софроний систематического богословского образования не получил.

С чрезвычайным вниманием он относился к моим ученым трудам. Однажды я привез ему триста страниц стихотворных переводов «Гимнов» преподобного Симеона Нового Богослова с подробным богословским комментарием. Старец, который сам уже не мог читать, заставил своих келейников прочитать ему всю эту работу вслух (то есть прокричать через слуховую трубу). Причем ему читали не только сам текст работы, но и все сноски. Как рассказывал мне один из келейников, если во время чтения он видел, что сноска большая, и пропускал ее, старец останавливал его и спрашивал: «А не было ли там сноски?» После этого келейники старца умоляли меня не привозить ему на прочтение такие длинные сочинения.

Беседовать со старцем было необыкновенно интересно. Он говорил, как правило, обо всем сразу, переходя с одного предмета на другой. Каждый раз рассказывал истории из своей жизни, из времени своего пребывания на Афоне, всегда говорил о старце Силуане. Часто рассказывал о том, как впервые сблизился с преподобным Силуаном. Дело было так. Однажды отца Софрония посетил монах по имени Владимир, который спрашивал у него духовного совета. Отец Софроний сказал ему: «Стой на грани отчаяния». Потом добавил: «А когда больше не можешь, отойди и сядь, выпей чашку чая». На следующий день отец Софроний увидел идущего по монастырскому двору старца Силуана. Будучи молодым монахом, отец Софроний почтительно отошел в сторону, дабы уступить место старшему. Приблизившись к нему, старец Силуан сказал: «Был ли у вас вчера отец Владимир?» Отец Софроний спросил: «Что, я был не прав?» — «Нет, вы были правы. Но это не его мера». После этого старец пригласил отца Софрония к себе, дал ему свои записки. С того дня началась их духовная дружба, не прекратившаяся до самой смерти преподобного Силуана.

Когда отец Софроний рассказывал эту историю, глаза его увлажнялись слезами. Преподобного Силуана он вообще всегда вспоминал с большой теплотой.

Отец Софроний обладал даром слез. У него было то «сердце милующее», которое, по словам преподобного Исаака Сирина, «возгорается любовью о всяком творении, о всяком человеке, даже и о врагах истины». Когда отец Софроний слышал о чьей-либо беде, печали, о каком-то горе, случившемся с человеком, он проливал слезы сострадания и молился за этого человека. Если слышал, что кто-то тяжело болен, молился целыми ночами напролет, докучая Богу своей слезной молитвой. И бывали случаи, когда по молитве старца человек получал исцеление.

Умел старец и смеяться. Он любил рассказать какой-нибудь анекдот, историю из парижской или афонской жизни. Смеялся он по-детски — искренне и подолгу. Он, например, вспоминал некоего диакона в Париже, который однажды застал его в саду беседующим с дамой на духовные темы. Что уж вообразил диакон по этому поводу, остается загадкой, но только он потом долго всем говорил, поднимая вверх указательный палец и хитро прищуриваясь: «А этот Софроний-то — фруктик, фруктик!» Тот же диакон иногда приходил к отцу Софронию с бутылкой вина; откупорив ее и отпив из нее несколько глотков, он начинал рассуждать: «Отец Софроний, согласитесь, ведь здесь в Париже настоящих монахов нет: только вы и я. А остальные все так — любители».

А вот афонская история. Однажды, когда отец Софроний — это было уже после смерти преподобного Силуана—жил на Афоне в затворе, к нему пришел молодой монах, который стал расспрашивать его о том о сем. Чувствовалось, что пришел он для важного разговора, однако не решался его начать. Наконец он сказал: «Отец Софроний, ответьте честно, вы масон какой степени?» Отец Софроний был так удивлен вопросом, что двумя руками схватился за голову. Тогда монах выскочил из кельи и сообщил всем, что отец Софроний — масон десятой степени (так как на двух руках, которыми он обхватил голову, было десять пальцев).

Старец много говорил о России. Почему-то у него сложилось впечатление, что в России его книги не признаны; это доставляло ему большое огорчение. В монастырь приезжало много людей из Греции, ведущие иерархи Константинопольского Патриархата, такие как патриарх Варфоломей, митрополит Иоанн (Зизиулас), епископ Каллист, регулярно посещали старца. А из России приезжали редко. Кроме того, до старца дошли сведения о том, что один профессор в России критикует его книги. Я говорил ему о той огромной популярности, которой в России всегда пользовалась книга «Старец Силуан», а он отвечал мне: «А вот профессор такой-то считает, что я в прелести». Критику в свой адрес отец Софроний воспринимал с большим смирением и в молитве просил Бога указать ему на ошибки, которые он мог допустить в своих книгах.

Почти еженедельно старец проводил в монастыре беседы на духовные темы. К этим беседам он относился как к продолжению литургического служения, как к «литургии после литургии». Однажды старец благословил мне совершить Божественную литургию в монастырском храме: на ней он сам присутствовал и причащался. Когда служба кончилась, он сказал мне: «Я был за вашей литургией, а вы приходите на мою». Имелась в виду беседа, которую он проводил в монастырском храме в послеобеденное время.

В 1993 году, за двадцать дней до кончины старца, я приехал в Англию. Сразу же по приезде встретился со старцем. Беседовали мы без перерыва четыре с половиной часа. Как всегда, старец сохранял абсолютную ясность мысли, бодрость духа. Под конец он провел меня к себе в келью, мы помолились вместе, и он сказал: «Я очень рад, что мы с вами встретились перед моей смертью». А я должен был на следующий день лететь на двадцать дней во Францию, после чего возвращался на два года в Англию для учебы в Оксфордском университете. Я говорю: «Старец, через три недели я вернусь в Англию, и, надеюсь, мы будем часто видеться». Старец повторил: «Я очень рад, что мы встретились перед моей смертью». Когда двадцать дней спустя я позвонил из Франции в монастырь, чтобы сообщить о своем приезде, меня спросили: «Вы слышали, что старец скончался?» Я прибыл в день его похорон и участвовал в погребении.

Встреча со старцем была для меня событием огромной важности. В его лице я увидел человека, который достиг того, что на святоотеческом языке называется обоженпем. Одно дело — читать об обожении у древних отцов, другое — видеть это своими глазами, на примере живого человека, твоего современника. Глядя на него, ты вдруг понимаешь, что человек обоженный — это не какой-то небожитель; это такой же человек, как все мы, из той же плоти и крови, но только каждое его слово, каждый взгляд, каждое движение пронизаны Богом. Он остается человеком, но во всех его человеческих проявлениях присутствует Божественная энергия, Божественная благодать.

Иеросхимонах Рафаил (Нойка). Чудо естественной святости[90]

Святость не задумана Богом лишь для некоторых. Никого из людей с рождения Бог не воздвиг на высокий пьедестал. Отец Софроний ценил, возможно, превыше многих вещей естественность. И он был на редкость естественным человеком! В одном из Евангелий говорится, что апостолы окаменели сердцем, привыкнув к чудесам, которые творил Учитель. Видите, это естественность святости. Но как можно привыкнуть, как тебе может надоесть добро? Это я наблюдал в определенной степени сознательно, когда был с отцом Софронием. Я замечал, что привыкаю к отцу Софронию. Я мог бы рассказывать о нем днями напролет, но не знаю, почему вспомнил именно о естественности.

В старости отец Софроний уже не принимал, уже не мог ни исповедовать, ни общаться с людьми. Он оставлял это нам. Редко, если приезжал какой-то епископ, скажем высокопреосвященнейший Серафим, митрополит Германии, отец Софроний, превозмогая себя, говорил с ним, но это было очень редко. А если какой-нибудь раковый больной приезжал просить его молитв, он всегда выходил, часто поддерживаемый с обеих сторон людьми, которые вели его. Те, кто приезжал из Греции лечиться от рака в Англию, прежде чем обратиться в больницу или сразу после больницы, приходили в монастырь просить молитв отца Софрония. И я жил около отца Софрония в этой естественности — святых не чудеса увлекают и интересуют больше всего, а смирение и любовь, которые являются основанием человека, часто незримым. Основанием, на котором затем могут совершаться, по правде говоря, и чудеса. Чудо естественно человеку, когда он совершенен, и совершенство — это святость. Отец Софроний говорил, что рак — это болезнь, которая боится молитвы. И улыбался, и даже смеялся. А о себе самом часто говорил, когда я вечером приходил к нему: «Посмотри, опять приехали из Греции. Они считают, что я святой, обо мне идет сейчас слава по Греции. Но ничего, пусть верят, что я святой. Они будут верить в мою молитву, и тогда она исцелит их. Но Бог найдет средство смирить меня». И смеялся, говоря: «Для меня сейчас существует единственная реальность: все болит! Все мои кости болят!» И действительно так и было.

Эта естественность была и у отца Порфирия (старец Порфирий Кавсокаливит). Я не знал его лично, но знаю через его учеников и по книгам. И отца Паисия (афонский старец Паисий Святогорец) — его я знал, и у Ефрема из Катунак (тоже афонский старец). Все эти люди, будучи почти что ангелами, были такими простыми людьми! Одни были крестьянами, простолюдинами. Безграмотными; другие, как отец Софроний, — образованными, обладающими огромной культурой и воспитанием, но все простые и естественные!

И говорю это потому, что и мы должны этому следовать. Отец Софроний призывал к простоте и естественности. Он не любил притворства, наигранности и манерности. Совсем не любил. Он говорил: «Смирение воистину естественно, оно красиво, свято». И слова «красиво, свято и естественно» часто сочетались у него вместе в одной фразе.

Игумен Николай (Парамонов), настоятель Троице-Сергиевой Приморской пустыни. Наш современник[91]

Значение трудов схиархимандрита Софрония (Сахарова) было для нас огромным, потому что он на современном литературном языке излагал вековой аскетический опыт. Когда я говорю «мы», то имею в виду семинаристов духовных школ 1970-х годов.

Когда мы поступили в семинарию, то испытывали настоящий духовный голод и буквально набросились на нашу богатейшую библиотеку. И как-то сразу привлекла к себе внимание книга архимандрита Софрония о старце Силуане. Это было английское издание, видимо привезенное из-за границы владыкой Никодимом (Ротовым). «Записки» я прочитал на одном дыхании. Это было так близко — рассказ о том, какими путями одинокая человеческая душа приходит к Богу. Вторая часть книги в то время мне показалась очень трудной.

Эта книжка была созвучна тем, кто впервые пришел в Церковь в «застойные годы», кто самостоятельно искал богообщения и испытывал духовную жажду. В книге было отражено то, что все мы испытывали в молодости в расцерковленной среде, — духовный голод и одиночество.

Книжку я читал и перечитывал, но даже и представить себе не мог, что ее автор еще жив. И вот когда я уже был в священном сане и меня назначили председателем издательского отдела епархии (это было в начале 1990-х годов), я стал думать о том, как хорошо было бы сейчас начать издавать христианские книги для детей или даже журнал. Но, увы, я не получил поддержки своих планов и был страшно удручен. И вот в таком удрученном состоянии я пошел в гости к одной православной писательнице. Там я встретил ее мужа-художника, который меня поразил своим кротким видом и мирным духом, от него исходящим. И вдруг он мне говорит: «А хотите послушать одну запись? Беседу одного человека, который написал замечательную книжку. Я потом вам скажу, кто это». Я говорю: «Да, конечно». Он включил кассету. Я начал слушать. И был поражен. Не говоря уже о содержании беседы, сам голос свидетельствовал о том, что говорит человек глубокого покаяния, глубокого страдания, человек, который явно имел многолетний опыт богообщения — жизни по благодати. Мне невольно передавалось состояние говорившего, было такое ощущение, будто мне дали подышать кислородом. Буквально через несколько минут я вошел в состояние нормы, успокоился. И стал спрашивать хозяев: «А что это за человек? Как его имя? Это же Божий человек!» А они мне ответили: «Это тот, кто написал книгу о старце Силуане». — «Да? И он жив? Ведь ему, наверное, уже больше ста лет». — «Нет, ему девяносто с небольшим. Он живет в Англии, в основанном им монастыре, и мне Бог дал там побывать». — «Какой вы счастливый человек!»

Потом я услышал записи и других бесед. И думал: «Как хорошо бы все это донести до народа церковного. Люди испытывают духовный голод, а это как раз то, что может его утолить». Во всем, что писал и говорил старец Софроний, чувствовалось соединение знаний, традиции и внутреннего опыта — и это было свидетельство о том, что духовная, аскетическая традиция жива, не прервалась, но обретена на пути личного поиска.

Надо сказать, что в это время в России уже вышла книжка о старце Силуане. Но это было очень неудачное издание — текст мелкий, сплошной. А эту книгу нужно читать так, как издал ее Эссекский монастырь: большой формат, крупный шрифт, большие поля, с «воздухом» между строк. Обложку для этой книжки сделал сам старец Софроний.

Вскоре у меня появилась знакомая, которая несколько раз бывала у старца, у нее были записи бесед на кассетах, она дала мне их переписать. И я стал слушать эти записи каждый вечер, можно сказать, как вечернее правило. Голос был слабенький, запись ужасная, но драгоценные жемчужины мыслей и чувств, которые были заключены в этих беседах, потрясали. И, приходя к студентам Духовной семинарии на лекции (тогда я уже был преподавателем), я обязательно старался рассказать им, какой замечательный старец живет в Англии.

Потом я получил назначение в монастырь — в Сергиеву пустынь, и тут мне сказали, что старец почил о Боге. Это было в 1993 году. Это известие совпало с тем, что я первую ночь остался ночевать в монастыре. Я очень переживал, думал: «Такой гигант духа ушел от нас!» В монастыре все было в страшном запустении, было видно, какая огромная предстоит работа по восстановлению обители. И я еще про себя подумал: «Старец был художником, он меня бы понял, понял бы мои переживания».

И в эту первую ночь в монастыре (я был совсем один, ни братии, ни прихожан тогда еще не было) я увидел такой сон: большой стол, за которым сидят монахи, среди них старец Софроний, и я тоже тут сижу. На одну из монахинь он мне показал и говорит: «Вот это — моя старшая иконописица». Тогда я стал рассказывать, как нам трудно, и просить: «Может быть, вы хоть чем-то нам поможете. Хоть какую-нибудь маленькую иконочку нам дадите?» Она по-русски понимала плохо. А я все-таки понял, что она мне ответила: «Вы — дурак или только учитесь?» Старец начал смеяться и говорит: «Она тебя не поняла, что ты не понарошку просишь, а просто маленькую иконочку». Потом, когда он кончил смеяться, то захотел показать мне папку с рисунками, которая была у него в руках. Через стол ему было передавать неудобно, и он полез под стол, как это дети делают. Но под столом он застрял, потом вылез обратно и говорит: «Простите, я не рассчитал свой почтенный возраст, а хотел пролезть (как дети), чтобы за столом никого не поднимать, не мешать никому».

Этот удивительный сон я рассказал монахине Пелагее, которая имела связь с [эссекским] монастырем. Она написала туда письмо и получила ответ, что это точно был старец, потому что так вести себя мог только он. Они знали его несколько десятков лет и представляли, как он может поступать. Таким образом, старец духом поприсутствовал в нашем монастыре с первого же дня его существования. Для меня это было большое утешение.

Потом у меня была тяжелейшая операция, думали, что я после нее не останусь в живых. И кто-то мне сказал: «Прощаясь с миром, ты должен написать книжку воспоминаний о тех людях, которые встречались в твоей жизни, о важнейших событиях». И тут я вспомнил, что еще митрополит Иоанн (Снычев), когда я ему рассказывал какие-то истории, говорил: «А ты записывай». Я тогда подумал: «Что мне записывать? Я и так все помню». — «Так это другим пригодится». Мне вспомнилось завещание Владыки, и я решил писать. Но поскольку я думал, что могу умереть раньше, чем книжка будет дописана, то есть могу не успеть, то я стал очень торопиться. Писал быстро и требовал, чтобы быстрее все это было напечатано, чтобы я смог посмотреть. Дошло до белого каления — мы писали книжку до двух, до трех ночи каждый день. И человек, который все перепечатывал, буквально взвыл от такого темпа. Ей приходилось печатать по сорок страниц в день.

И вот в таком ее состоянии ей приходит во сне старец Софроний и говорит: «Вы не спешите. Не надо так сильно спешить. Делайте все не спеша, но основательно». И потом еще сказал такие замечательные слова: «Вы непременно спасетесь, но для этого вам нужно много пострадать». После этого я успокоился, остановил свою гонку. Понял, что все в руке Божией.

Совсем недавно я слушал рассказ одного афонского монаха о старце Силуане, о том, какой он был сострадательный. И подумал, что он и отца Софрония воспитал в этом духе, когда чужая боль становится своею. И так же, как старец Силуан проявлял сострадательность не только при жизни, но и после своей кончины, так и старец Софроний не забывает нас.

Бывали такие случаи, что когда старец сидел вместе с братией, то иногда вдруг вставал и говорил: «Братия! Сейчас терпит бедствие корабль (называл место). Помолимся». Таким же был и прп. отец Паисий на Святой Горе. Со старцем Паисием отец Софроний был связан духовной дружбой. В духе безначальной Божественной любви преодолевалось расстояние.

Вернусь к моему «знакомству» со старцем Софронием. Книгу о старце Силуане я постоянно перечитываю, и теперь (в отличие от студенческих лет) понимаю, почему вторая часть книги написана в философическом стиле. Дело в том, что в наше время люди идут к Богу в основном путем развития разума. И тогда для «Записок» старца Силуана нужны рациональные комментарии. Я знаю, что у некоторых богословов есть претензии ко второй части, но я вот уже двадцать лет читаю эту книгу, и пока ничего еретического не заметил.

Для меня отец Софроний — учитель и как для настоятеля монастыря. Его монастырь поначалу был закрытым, он не выходил на общественное служение. Пока люди не созрели — как коллектив не созрели, — им рано выходить на общественное служение. Это проблема наших монастырей. Монастыри только-только начинают созревать, а сразу приходит уже столько людей, что можно потерять духовную свободу. Так стоит вопрос: как правильно почувствовать грань между общественной нагрузкой и уединением? Это очень сложно. «Все, что сверх меры, — все от лукавого», — говорил Макарий Великий.

Старец Софроний дает почувствовать эту меру. Сейчас на дисках выпустили его беседы, надо их постоянно слушать — и Господь просветит, найдешь эту меру. И я знаю, что люди иногда, в автомобильных пробках находясь, их слушают и назидаются, утешаются. Но, конечно, не только в автомобиле можно слушать беседы. Это я просто привожу как пример служения старца людям уже в наши дни.

Еще напомню о книге «Письма в Россию». В ней тоже можно найти ответы на многие духовные вопросы. Меня поражает, как старец умел менять язык. Он пишет своим сестрам, которые были нецерковными людьми, о высоких вещах, но так, чтобы им было понятно. В этой книге часто звучит тема смерти. Иногда он говорит: «Мне кажется, что душа человеческая подобна космическому кораблю, который преодолевает земное притяжение и отрывается от материи». Так он объяснял людям маловерующим глубокие вещи.

Могу сказать, что я часто даю именно таким людям почитать старца Софрония, но предупреждаю: «Быстро прочитать эту книгу не получится, надо очень много думать о том, что тут написано». И бывает, что люди потом приходят и говорят: «Меня все это потрясло. Я нашел здесь состояние человека, который ищет Бога, близкое мне самому. Книга мне помогла разобраться в себе». А потом появляется желание перечитать, и при втором, при третьем чтении ты начинаешь открывать то, чего раньше не видел. Так всякий раз открывается что-то новое для ума, для души.

Напомню еще об одной особенности писаний старца Софрония, которую нужно иметь в виду. Он старается построить систему мировоззрения. Его высказывания, все его труды не автономны, они служат созданию этой системы. Пожалуй, самый «системный» труд отца Софрония — это статья «Основы православной аскетики». Надо сказать, что старец здесь не оригинален — это афонская традиция. В книгах прп. старца Иосифа Ватопедского, Иосифа Исихаста мы также находим изображение поэтапности духовного роста. Описание того, что может встретить человек на каждом этапе — о физическом, о мысленном, о созерцательном пути.

И в свои воспоминания я хочу вставить отрывки из доклада ученика прп. Софрония архимандрита Захария (Захару)[92], в котором он разбирает эту важную для каждого верующего христианина тему:

«Духовная жизнь подобна сфере», — часто говорил отец Софроний. Как каждая точка на поверхности сферы ставит нас в соприкосновение со всей сферой, в точности так и каждая добродетель, которую мы возделываем, делает нас причастниками полноты живодательной благодати Божией. Каждая наша встреча с Богом, каждое Его прикосновение к нашему сердцу дарует нам в то же время очищение, просвещение и обожение, и эти дары мы можем сполна принять даже в самом начале нашей жизни в Нем. Отец Софроний говорит, что некоторые люди получают первую благодать в совершенную меру святых еще до того, как начнут бороться со своим падшим естеством и страстями. Старец называет эту благодать пасхальной благодатью, потому что в ее свете нам открывается определенный образ жительства, в котором мы вкушаем от плодов каждой Божественной добродетели.

Когда он говорил о духовной жизни, отец Софроний остерегался формулировать схемы или составлять системы, по опыту зная, что духовные переживания не могут быть очерчены узкими границами человеческой логики, и у каждого человека свой путь к Богу, соответственно его стремлению к совершенству. Но всё же иногда и отец Софроний прибегал к определенным образам и моделям, чтобы лучше проиллюстрировать свои идеи, касающиеся определенных духовных тем. Так, заметив, что некоторые феномены повторяются в жизни людей на протяжении веков, он разделял духовную жизнь на три отдельных этапа, или периода.

Первый этап — это посещение Духа Святого, когда человек заключает завет с Богом. Второй — это долгий и тяжкий подвиг после того, как Господь отнимает Свою благодать от нас, а последним является стяжание вновь и навсегда благодати спасения… В действительности человек ощущает отступление благодати как духовную смерть, подлинную онтологическую пустоту. Каждый раз, когда он говорил об этом, главной заботой его было то, как обратить эту смерть, это состояние духовной пустыни в нетленную жизнь Божию.

Старец подчеркивал тот факт, что духовный человек, совершенный человек проходит все эти три периода до конца. Обретая вновь благодать спасения в третьем периоде, он может теперь помогать себе подобным на протяжении этого пути подвигов.

Благодать первого воззвания соделывает многие изменения в сердце человека и открывает ему образ жизни Божественной. Первое наше единение с Богом, завет, который мы заключаем с Ним, когда получаем первую благодать, наполняет наше сердце радостью, утешением Божественным и ощущением Бога. Отец Софроний называет ее пасхальной радостью. В этот период Господь скоро исполняет любое прошение, которое мы Ему подаем; мы не можем оставить молитву, сердце молится непрестанно, даже во время сна; нам легко любить ближнего нашего, верить в Бога, бодрствовать.

Первый период духовной жизни, однако, непродолжителен, ибо человек не в состоянии хранить благодать и непременно утратит ее рано или поздно. Хотя отец Софроний обычно не ставил границ для духовных переживаний, он заметил всё же, что период первой благодати может длиться от нескольких часов до, самое большее, семи лет. Затем начинается подвиг второго периода. Теперь Бог попускает нам пройти через тяжелые искушения и испытания, давая нам таким образом повод доказать свою верность Ему в неблагоприятных обстоятельствах и проявить свою признательность за дивные дары Его благодати, чтобы удостоиться полноты духовной жизни, полной части нашего наследия.

Когда благодать отступает, очень важно знать, что скрывается за этим периодом испытаний, понимать и использовать его огромный духовный потенциал, чтобы привлечь на себя дары Божии. В свете этого понимания время испытания Господня становится неизреченно творческим, служа, однако, фундаментом, на котором зиждется спасение человека. Но чтобы не принять благодать Божию напрасно, следует исследовать со вниманием, как она приходит и по какой причине оставляет нас, — это подлинная наука, научающая нас собирать и хранить благодать в нашем сердце. Отец Софроний подчеркивает, что кто не пережил опыт оставления Богом, не только не совершенен, но даже не стоит в ряду верующих.

Свет первой благодати обнаруживает разлад нашего существа. На исповеди отец Софроний никогда не пытался приглушить это чувство разлада внутренней жизни, напротив, старался даже усилить его, зная, что те, кто решился выдержать это состояние духовного напряжения, обратятся всем существом к Богу и, преодолевая испытание, унаследуют Его благодать. Этот внутренний разлад может сопровождать нас до конца жизни. Во время испытания и духовной сухости воспоминание о мгновениях, когда Бог посетил нас благодатью Своей, придает силу и помогает нам обновить вдохновение. Поэтому нам нужно хорошо напечатлеть в уме то, чему мы научились, когда благодать ощутимо пребывала внутри нас.

Другой способ обновить вдохновение — вспомнить живодательные слова наших духовных отцов. Иногда отец Софроний прерывал чтение во время трапезы, чтобы внести некоторые пояснения. Его слова были так сладки, что мы совершенно забывали о еде, стоявшей перед нами, а в сердцах у нас звучали слова Евангелия: Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих (Мф.4:4).

Существует много способов, которыми мы, православные христиане, можем обновить внутри себя благодать Божию. Упомянем среди прочего: таинство Исповеди, Святую литургию, призывание святого имени Христова и чтение Священного Писания. В действительности всё, что мы делаем во имя Его, помогает нам вновь стяжать благодать. Отец Софроний называет Христа «желанием сердец наших»: «Истинный христианин тот, для кого Христос стал “краем желаний”, как мы поем в молебне Матери Божией, тот, кто ищет Господа с неутолимой жаждой и с ревностью исполняет Его заповеди». Пророк Давид говорит: Путь заповедей Твоих текох, егда разширил ecu сердце мое (Пс.118:32).

Ревность о Боге придает человеку силу преодолеть все испытания. Таким образом, нам непременно нужно пережить оставление Богом и вкусить духовную смерть, потому что только так будут испытаны наше желание по Богу и решимость следовать Христу. Превратится ли смерть, угрожающая нам, в источник жизни или уничтожит нас в конце концов? Это зависит только от нас. Если в продолжение второго периода мы продолжим пребывать в том, чему научились, когда благодать была с нами, тогда вера наша явится крепче смерти и победит мир, по слову святого Иоанна Евангелиста.

Также чередование мгновений благодати и духовной сухости наделяет нас даром рассудительности, научая различать нетварное и вечное от тварного и преходящего, которое может сопровождать нас за гробом.

Но, прежде всего, этот период отступления благодати является толчком к покаянию, к тому, чтобы проникать всё глубже в глубину судеб Божиих и исследовать самих себя в свете Его заповедей. Тогда мы с пониманием будем читать Писания и использовать всю мудрость, которой наделил нас Бог, чтобы найти способы предстать пред Ним с новыми смиренными и исполненными умиления мыслями, чтобы нам смочь всё более приближаться к Нему.

По мере того, как мы стараемся преобразовать бремя кажущегося отсутствия Бога в духовное созидание, то есть в собеседование всегда новое, мы открываем новые способы смирить себя. Это как если бы в нашем сердце работал трансформатор, превращающий энергию боли в энергию молитвы, сердце умиляется, и мы учимся возлагать всё упование на Божественную энергию утешения Духа Святого.

Второй период духовной жизни, таким образом, драгоценен, потому что дает человеку опыт осуждения на смерть. Трудности, через которые он проходит теперь, очищают его от надменной склонности к обожествлению себя и отделяют от всякой тварной вещи, а боль, сопровождающая это внутреннее преобразование, раскрывает его сердце к тому, чтобы принять Божественную благодать и ведение тайн спасения. Его душа научилась непрестанно пребывать в смирении, и, как говорит отец Софроний, благодать возлюбит его и уже не покинет никогда.

Третий период духовной жизни в общем краток, потому что открывается к концу жизни человека, но, в отличие от первого, он намного богаче благословениями Божиими. Его черты — это любовь и стойкость, а также глубокий мир, последующий за освобождением от страстей. Раны второго периода, которые мы получили, ударяясь о твердые скалы, научат нас быть внимательными, чтобы не навредить себе снова, и таким образом мы сможем лучше хранить дар, вверенный нам; но, как и тогда, можем его потерять, ибо человек подвержен колебаниям до конца жизни.

Последний период духовной жизни — период уподобления Богу. Он открывается к концу жизни человека…»

В своих еженедельно проводимых беседах с паствою в нашем монастыре я очень часто вспоминаю вышеизложенное учение старца Софрония, и многие люди говорят о том, что они наконец-таки получили объяснение своих состояний.

Люди сейчас хотят видеть перспективы духовного роста и плоды его. В книгах старца Софрония мы находим главное, такое нужное современным людям свидетельство — Бог тем, кто Его ищет, помогает, утешает и учит. Потому эти книги хочется постоянно перечитывать. Ты ощущаешь от них реальную помощь.

И кроме того, можно сказать, что писания старца Софрония полезны не только для верующих, но и для неверующих. Ведь многие люди сейчас представляют себе христианство собранием примитивных представлений о мире и о человеке, которые давно устарели, как царство каких-то грез и терзаний. Когда дашь такому человеку почитать старца Софрония, он возвращает с таким удивленным видом и даже говорит: «Оказывается, не все так примитивно в христианстве…» Появляется хотя бы уважение к Церкви и к христианству.

Я убедился, что на человека может подействовать даже взгляд на портрет старца. Из Эссекского монастыря по моей просьбе мне прислали фотографический портрет старца. Я его увеличил и повесил на стену в келье. Один человек, патриотически настроенный, но в Церкви не все принимающий, бывший боксер, пришел ко мне, увидел портрет старца, я дал ему послушать беседы. Он долго молчал, задумался, а потом, глядя на портрет, сказал: «Фундаментальный дед, оказывается». То есть человек почувствовал масштаб личности. И задумался о своей позиции.

Образ старца Софрония позволяет нам правильно ориентироваться при общении с так называемыми современными старцами или младостарцами. Был у нас в монастыре такой случай: приехал к нам один такой современный старец, начал всех поучать, как надо жить и спасаться, а мне говорит: «Хочу, чтобы каждый день у вас были торжественные службы с хором». Я ему долго объяснял, что у нас хор маленький, а большие хоры приезжают только на праздники. А он не унимался, никакие доводы не действовали. В конце концов, «взял меня за горло» и сказал: «Давай хотя бы три дня мне такую службу обеспечь!» Тогда пришлось ему ответить притчей. Пришел старец в монастырь, видит, молодые люди, надрываясь, тащат бревно. «Чем вам помочь, ребятки?» — спросил он и поставил свое плечо под бревно. А другой старец увидел это, и, ничего не говоря, вскочил на бревно: «Радуйтесь, вы Царя везете! Вам теперь легче». Но им-то не легче.

И как же поступил так называемый старец, выслушав эту притчу? Он начал буквально рукой бить меня по лицу. Я спрашиваю: «Что с вами такое происходит?» А он удивился и отвечает: «Я, когда был настоятелем монастыря, так одного по лицу нахлестал, а он, представляешь, взял и мне в ответ тумаков надавал! А я его за это взял и на коровник отправил». Долго мы потом в себя приходили от общения с этим «старцем» (а ведь кто-то его почитает таковым! И ученики у него есть — младостарцы).

Старец же Софроний не то что руку, голос ни на кого не поднимал, да и старцем себя не величал, а говорил только: «Я — брат ваш». То есть видно глубокое смирение, глубокое сокрушение сердечное, глубокое знание традиций, опыт духовного руководства.

Есть у нас теперь еще и «блуждающие старцы». Одного такого я спросил как-то: «А вы служите литургию?» — «Да, один служу». — «Так ведь это не канонично. Литургия — общественное служение. Человеку одному ее служить нельзя». То есть люди почтенные, в возрасте, а не знают традиции, не знают канонов. И их почитают за старцев… В необразованной среде они чувствуют себя просто королями, у них появляются архиерейские замашки, они всем навязывают свой авторитет. Это просто комикс духовный. Смотреть на это на самом деле печально.

Поэтому не устаю повторять: необходимо духовное образование, нужно читать книги о настоящем духовном опыте — и книги старца Софрония одни из самых насущных в этом смысле, — чтобы люди смогли различать, где истинная духовность, а где ложная. Иначе люди создают собственную традицию, типа почитания мальчика Славика или пензенских сидельцев…[93] И все это начинает принимать образ секты. Нужно приобщаться к настоящей духовной традиции, к испытанным ценностям, а не строить на пустом месте. Надо всегда спрашивать, чем питается тот или иной «подвижник».

Но все-таки не все так плохо. Например, показатель: как только вышел очередной, пятый том старца Паисия Святогорца, он мгновенно разошелся. Люди, читающие люди, ищущие люди, чувствуют настоящее. Так же не случайно книгу о старце Силуане постоянно переиздают, и она расходится. Переиздают «Письма в Россию» отца Софрония.

И надо сказать, что, если у нас все будет развиваться в правильном направлении, будут сохраняться духовные традиции, то еще появятся и настоящие старцы. А то мы уже как бы и приуныли: к кому нам пойти? Все старцы уже отошли в мир иной.

Эти настроения понятны. Ведь у людей бывают тяжелейшие жизненные ситуации. Помню, как я плыл на остров к старцу Николаю Гурьянову с одной женщиной. Она рассказывала, что у нее всю семью перебили, да еще с невероятной жесткостью. Кто ее утешит? Ну, приходской батюшка отслужит молебен, скажет какие-то слова. Но по-настоящему утешить может только старец. Он одно-два слова скажет, просто посмотрит на человека, и он утешится, душа воскреснет, он найдет силы жить дальше.

Появление настоящих старцев зависит от нас. Конечно, большая надежда на монастыри, где все-таки стараются сохранять и продолжать традиции и передавать их другим людям. Только бы им не мешали это делать.

Иерей Феодосий Амбарцумов. «А что есть об этом у старца Софрония?»[94]

У нас дома была машинописная книга про старца Силуана. Я эту книгу читал, она мне нравилась. Нравилась, но не до такой степени, чтобы я был в восторге… А потом наступил момент, когда мы как-то купили книгу, маленькую такую, совершенно случайно: «Письма близким людям». И это было все! Когда я прочел ее в первый раз, я не понял даже, что произошло. А потом за свою дальнейшую жизнь я прочитал ее раз 15 полностью, прочитал от корки до корки, и знал уже все, каждую строчку в ней. Такая это была сила, такая любовь! Самое главное — любовь! Как же любил отец Софроний этих Старков, их семью! И как они его любили! Этого я ни в одной другой книге не нашел. Семинаристы, которые со мной учились, видя у меня в кармане эту книгу (я ее носил с собой всегда у сердца в кармане куртки), говорили: «Что это, твое Евангелие?» Она была затерта полностью, даже расшилась, эта маленькая книжечка…

И я говорил тогда, что напечатал бы множество, миллионы тиражей этой книги, и всякому человеку, страдающему чем-то: переживающему депрессию, или тоску, или еще что-то, — я бы, как лекарство, выдавал эту книгу отца Софрония и говорил бы: «Вот это вам очень нужно». «Вам это очень нужно» — об этом еще сам старец говорил. А я убедился в этом на своем собственном жизненном опыте, потому что сколько раз были ситуации, когда испытываешь какое-то переживание, тоску, как говорил отец Софроний, скорбь. И вот думаешь: «Я читал “Письма к близким людям” много раз, я могу открыть книгу на любой странице и продолжить текст с закрытыми глазами, что может быть нового для меня?!» Но потом думаю: «Ну ладно, возьму». Открываю, читаю всего два-три строчки и чувствую, как у меня «появляются крылья», вдохновение, тоски нет, есть желание что-то делать, созидать. Понимаете? Это было чудо! Ни одна книга в моей жизни не оказывала такого влияния на мою душу, именно на мою жизнь, как книга «Письма близким людям» старца Софрония. Но я не знал о нем еще практически ничего, кроме того, что там было написано.

А потом был момент, когда надо было мне писать дипломную работу в Семинарии на пятом курсе. И мы долго думали с иеромонахом Мефодием (Зинковским), какую же тему выбрать для работы. И выбрали было тему, не связанную с отцом Софронием. Наступил уже последний день, когда должны были утверждать темы, и мне нужно было ехать в Духовную академию и убедиться, что эту тему приняли. Мы договорились с отцом Мефодием там встретиться. И вот я сидел дома и читал «Письма близким людям» — и буквально плакал от досады, что книга такая замечательная, он все так хорошо пишет, и как же жалко, что из этой книги не вытянешь никакой научный богословский труд… Что это? — «Письма близким людям», и все…

И вот тогда, возможно, произошло второе чудо, когда отец Мефодий, встретив меня, сказал: «Знаешь что, я подумал, не надо тебе писать на ту тему, которую мы выбрали. Пиши-ка ты лучше про отца Софрония (Сахарова)». А я тогда ему не рассказал, конечно, что у меня были такие мысли.

Я стал писать. Написал дипломную работу «Жизнь и богословские труды отца Софрония (Сахарова)» на пятом курсе семинарии. Потом я поступил в академию и три года, можно сказать, жил кандидатской диссертацией. Сочинения по разным предметам за два дня дописывал. Отец Софроний говорил: «Со всех моих работ я торопился в свою келью, чтобы плакать о себе самом». Так вот и я со всех уроков, какие только были, торопился, чтобы купить все книги отца Софрония, все их прочитать.

И когда я написал кандидатскую диссертацию и защитился, я сказал так: «Слава Богу! Если и есть во мне богословское образование, если я и знаю что-то о науках церковных, то — это старец Софроний». Потому что всегда потом, говорили ли мы с людьми на встречах или выступали в каких-то институтах и надо было что-то рассказывать, делать доклад, или мы просто беседовали на любую тему, у меня сразу же возникал вопрос: а что есть об этом у отца Софрония? И тут же находился ответ, потому что у него обо всем практически было сказано. И все, о чем я говорил, всегда начинал словами: «А вот у отца Софрония такая мысль». И поэтому все мои выступления по большей части были успешными. Я говорил, но, по большому счету, труда моего было немного. Даже если бы я просто цитатами «набил» всю свою дипломную работу, это уже была бы блестящая работа, потому что отец Софроний писал очень здорово.

Когда я окончил академию, меня назначили классным руководителем, куратором курса. А я думал: «Раз в неделю классный час — это час десять минут времени. О чем говорить? Тридцать человек, таких разных. Буду-ка я рассказывать про старца Софрония». И стал рассказывать. И мы столько всего обсуждали, самых разных вопросов в связи с этим, предлагались самые разные мнения: «Вот у отца Софрония было в жизни так, а как вы думаете, что… Вот он говорил, каждому должна быть своя келья, а в наших монастырях по-другому, а когда такое количество людей, как это с духовной жизнью связано? Как это связано с условиями обычной жизни?» И т. д.

Очень необычная вещь, и, конечно, не без Божией воли это было, что старец Софроний все страны Европы объездил, будучи схимником. Как он говорит: «Да я в Европе практически везде был. По пальцам можно пересчитать страны, где не был. Во многих подолгу живал. Где-то мне нравится, где-то отвратительно себя чувствую». Какой схимник в XX веке писал такие слова? Это трудносопоставимые вещи для многих. Но именно с таким опытом, с таким знанием мира и, конечно, с такой силой молитвы и можно помогать современным людям.

Потом еще два года после того, как я окончил академию, я собирал разные материалы про отца Софрония, выписки, упоминания о нем, письма. К сожалению, пока не завершил. Думал составить небольшую книжечку с жизнеописанием, собрать все доступные мне свидетельства про старца Софрония. Может быть, Бог даст, и придет момент, когда появится его полное жизнеописание. Но всякий труд о нем уже огромное благо, потому что дает возможность соприкоснуться со святостью, явившейся в наше время, и быть включенным в его молитву о спасении мира.

Монахиня Пелагея (Шеремет). Привлеченные духом старца Силуана[95]

В одной из бесед с братией и гостями монастыря отец Софроний говорит такие слова: «Когда я вижу вас п вы пришли сюда, привлеченные духом старца, блаженного Сплуана, конечно, я радуюсь этому глубокой радостью…» Можно сказать, что и нас Господь привел в монастырь отца Софрония молитвами прп. Силуана. Я говорю не только о себе, но и о других русских людях, приезжавших в начале 1990-х годов к отцу Софронпю. У каждого из нас, конечно, свой путь, своя история, но всех привела любовь к преподобному Силуану. Появление в наших кругах книги о нем стало особым событием. А если учесть еще то обстоятельство, что книг духовного содержания в те годы (середина 80-х) было очень мало, можно понять, какая это была драгоценность. Не полюбить этого человека, каждое слово которого несло в себе живое чувство любви, было невозможно.

Прошло несколько лет с тех пор, как эта книга и, конечно, сам старец Силуан своей молитвой вошли в нашу жизнь, и вот в год 1000-летия Крещения Руси Бог привел к нам человека, который стал нашим другом, — это известный многим сербский журналист и философ Павле Рак. Он очень хорошо знал и знает Афон, много раз бывал и жил там подолгу. И естественно, одним из первых вопросов был: «А вы видели мощи старца Силуана? Как они выглядят? Прославлен ли он Церковью как святой?» Павле рассказал о мощах преподобного Силуана, о его святой главе, что они находятся в Покровском храме монастыря Св. вмч. Пантелеимона. Сказал п о том, что в ноябре прошлого, 1987 года преподобный Силуан прославлен как святой Константинопольской Церковью.

Следующий вопрос был: «Ну а этот иеромонах Софроний, который составил книгу, он, наверное, уже умер?» — «Нет, — ответил Павле, — он жив, он сам старец и основал монастырь в Англии. Я бывал там не один раз и с его братией хорошо знаком». С этого момента началось приготовление к встрече с отцом Софронием, которая стала главным событием нашей жизни.

Павле прислал нам тексты тропарей, материалы прославления преподобного Силуана и книгу отца Софрония «Видеть Бога как Он есть». Надо сказать, что поначалу нелегко было ее читать, но очень хотелось понять его мысли, и книга «Старец Силуан» помогала в этом. Эти два человека стали восприниматься единым целым, и мы жили в то время их единством. А потом возникло желание написать отцу Софронию благодарственное письмо, поздравить его с Пасхой, и мы написали, рассказав немного о себе. Как узналось позже, письмо это его очень обрадовало. Из России до него доходили не всегда радостные вести. Не все понимали и принимали его духовный опыт. Он пригласил посетить их монастырь мою дочь Екатерину, которая ехала в Англию к знакомым. Вскоре из Эссекса пришло от нее письмо: «Мама, здесь такая жизнь! Это настоящая Филадельфийская Церковь!» А мы очень любили слова Господа из Апокалипсиса о Филадельфийской Церкви, что это Церковь, где есть первохристианская любовь: …ты не много имеешь силы, и сохранил слово Мое, и не отрекся имени Моего (Откр.3:8). Вернулась она, став другом монастыря, согретая теплотой, любовью, вниманием и старца, и всех отцов, сестер, и прихожан Эссекса.

Что же касается до моего знакомства с отцом Софронием и его братией, то это случилось в 1991 году — в год обретения мощей преподобного Серафима Саровского. Г од очень большой радости и вдохновения для всех православных, да и не только православных. Теперь уже очевидно, что это было событие вселенского или, как говорил отец Софроний, всекосмического значения, ибо за этим последовали колоссальные изменения в жизни России и всего мира.

Первая встреча со старцем произошла на второй день после приезда. Был понедельник, день, когда отец Софроний проводил беседу с братией. Гостей в монастыре после воскресного дня оставалось немного, и все могли присоединиться к братии, чтобы послушать слово старца. Не скрою, я робела, ожидая появления отца Софрония. Но вот мы встретились лицом к лицу, и первое, что меня поразило в нем, это его живой, юный и веселый взгляд при немощном теле. Он шел, опираясь на две палки, келейник держал его под руку. Старец ласково похлопал меня по голове и немного ее пригнул, так делал иногда наш батюшка отец Василий Ермаков. Сразу стало легко и не страшно, и мы пошли рядом.

Беседа проходила на этот раз в небольшом так называемом бюро, где проводились их монастырские собрания или какие-то деловые приемы и встречи. Отец Софроний сел на центральное место за большим столом, игумен, отец Кирилл, сел справа, мне указали место слева от старца, отцы и сестры расположились рядом и напротив.

Шли пасхальные дни, все запели по-русски «Христос Воскресе из мертвых». После пения отец Софроний молитвенно обратился к Божией Матери, святому Предтече и прп. Силуану благословить это собрание. Так старец молился всегда, порой разными словами, на всех беседах.

Сразу за молитвами возник трогательный момент. Все стали усаживаться для слушания, отец Кирилл сделал какое-то важное сообщение и вышел на звонок в дверь. Отец Софроний, воспользовавшись этим, обратился ко всем: «Он ушел? Я об игумене хотел вам сказать, и хорошо, что он ушел. Берегите его, мы второго такого на всей земле не найдем. Берегите его и делайте что нужно. Он борется за всех нас, за жизнь, но в борьбе этой необходимо, чтобы все работали по-настоящему, берегли бы, как нашу собственность и привилегию, монастырь». Отец Кирилл вернулся: «Ну, простите меня, простите, что ушел, перебивал молитву». Отец Софроний: «Но это было промыслительно, это было по Богу». Все радостно засмеялись. Меня это так тронуло, что то, некоторое напряжение, бывшее во мне, естественное для новых, неизвестных обстоятельств, совсем прошло. Было похоже на живую, семейную, теплую атмосферу встречи отца со своими детьми, никак не официальную, но любовную и доверительную. Наконец все утихло, и старец начал говорить слово «О смирении».

Как всегда я помню слова Господа, когда поведут вас пред цари и владыки, не приготовляйтесь к ответу, но в самый тот момент вам будет дано слово. Когда я был моложе, то дело было гораздо лучше, чем теперь. В чем было лучше? В том, что по молитве приходящее слово литературно не связано. Часто приходит точное слово, часто приходит как смысл, как состояние и т. д. Поэтому простите меня, раньше у меня был ум, способный в одну секунду переложить на более или менее правильную речь, а теперь мой мозг не так работает, и поэтому беседы становятся бестолковыми. Но все равно вы потерпите.

Итак, открыл я книжку нашего драгоценного великого Силуана и там читал о смирении. Чудное слово! И к тому, что он пишет там, что вы все можете читать и, пожалуйста, прочитайте, хочу сказать вам, немножко добавить богословский, если хотите, элемент.

Господь говорит Моисею, Аврааму, Исааку, Иакову: «Я открылся как Всемогущий, но Я не открылся ему с Именем Моим Яхве — “Аз есмь Сущий”».

В Посланиях своих Иоанн Богослов говорит тате Бог есть Свет, в котором нет ни единой тьмы. Бог есть Любовь. А Сам Христос в Евангелии сказал: Бог есть Дух. Это все разные аспекты откровения о Боге. И имена, которые даны Богу, — они даются по характеру Его явления человеку. И простите меня, что я буду говорить немножко о самом себе. Так как Бог мне показал человека такого, как Силуан, это мне раскрыло многие вещи на жизнь в Боге. И так как он говорит о смирении, Силуан говорит: есть смирение аскетическое — я хуже всех, а есть смирение от Бога, которое неописуемо. И он называет его Христово смирение. И если Бог является так человеку — смиренный. Если Сам Господь сказал: «Научитесь от Меня, яко кроток есмь и смирен сердцем», то допустимо сказать, что Бог есть смирение.

Но вопрос о смирении, конечно, всегда нас всех занимает. Нас задавила страсть греховная — гордость. И мы бессильны освободиться от этой страсти. Гордость стала нашим состоянием, и как переменить гордость на смирение, чтобы смирение стало состоянием нашей личности, нашей ипостаси? Из той страны, откуда мы имеем нашу гостью, я получил одно письмо некоторое время назад. И так как я не могу читать сам, потому что не вижу, ослеп, я попрошу отца Серафима прочитать это письмо, в той части, которая меня интересует сейчас для беседы.

«Дорогой о. Софроний, большое спасибо Вам за письмо. Вы благодарите меня за гостеприимство, за прием, оказанный о. Симеону, но у меня чувство, что я должна благодарить. Я почти ничего не сделала, а получила многое. Потому я благодарю Бога, Вас и самого отца Симеона за наше путешествие. Оно было таким легким, наполненным и радостным, как не может быть при нашей обстановке, при нашей бедности, грязи, плохих дорогах и, наконец, при нашей физической усталости. Но все покрывалось бесконечной добротой, простотой и благожелательностью о. Симеона, его любовью ко всем, живым интересом. Это очень важно, что целых 10 дней постоянно я жила в атмосфере, точнее в духе этой простоты и любви ко всем. Важно, потому что я кое-что узнала о смирении.

О смирении я много читала прежде, а когда стала искать в жизни, то немного достигла. Первое, я очень хорошо поняла, что такое несмирение — это я. Увидела некоторых людей, которые иногда поступали вопреки гордости. Но теперь я поняла: узнать что-то о смирении можно только если сам пожил в духе смирения какое-то время. Как с запахами, пока сам не вдохнешь, не узнаешь. Богу было угодно на целых 10 дней поместить меня совсем близко, в одну машину, в одно путешествие, за один стол с о. Симеоном, и ситуации были разные. И вот—драгоценный результат. Я смогла почувствовать, как это бывает, когда смирение. У нас принято много внимания уделять внешнему проявлению смирения: земные поклоны, целование рук, платок, невступание в разговор, некоторая прибитость. Но оказывается, можно быть смиренным человеком, оставаясь совершенно самим собой, сохраняя достоинство, говоря об очень умных вещах и даже рассердиться немного. Кажется, не в поведении инее отношении дело, а в состоянии. Смирение — это какой-то иной, более высокий план бытия, и, наверное, только Бог это может дать человеку. Видимо, конечно же, все это известно, и в этом нет ничего нового, но теперь это мой опыт, притом драгоценный».

Вот замечательное слово в этом письме, что смирение есть состояние нашего духа, если хотите — атрибут. Господь Сам о Себе говорит, как я привел слова Его, «Я смирен сердцем». Это Его состояние. Он тоже иногда нервничал, судя по Евангелию, потому что был окружен со всех сторон и демоническими нападками, и больными, и хромыми и т.д. У Марка сказано, что Он был неистов, но это не противоречит смирению. Вот письмо говорило об о. Симеоне, а я хочу сказать слово об игумене в его присутствии. Если он когда-нибудь на вас рассердится, то это совсем не значит, что он не смиренный. И это я говорю серьезно.

Так что надо переродить нашу падшую природу, которой свойственна гордость, из-за которой весь трагизм истории этого мира и гибель этого мира. Желание доминировать над братом, желание обладать богатствами этого мира в беспощадном истреблении, кто силен, всех, кто мешает ему на этом пути: к власти, к богатству. Отсюда все трагедии. Есть большое поэтическое творение Томаса Элиота, и там он говорит, что когда встречаются два гордых, то один должен умереть[96].

Итак, как приложить нашу гордость, чтобы наше состояние стало смиренным. Я не буду повторять того, что написано у старца Силуана в его книге о смирении. Но скажу вам, если встречаются какие-либо трудности в жизни, то будем проверять себя во всех отношениях, и, главным образом, не по моей ли гордости это, что я вызываю дурные чувства или что-нибудь в этом роде.

Та книжка, которая была недавно издана в Париже, моя книжка «О молитве», в ней не помещена была моя рукопись о том, что богословие может быть понято по-разному. В обычном смысле, в житейском, это профессиональное богословие — профессора богословия. Занимают они кафедру и говорят о Боге, как философы. Но есть другая форма — богословие как содержание молитвы. Самым ярким примером этого богословия я считаю литургию Василия Великого, его анафору. Это сплошь богословие, но оно принесено как молитва. И это я называю богословие как содержание молитвы. Но есть третья степень, самая важная и самая нужная для спасения, это богословие как состояние. Примером такого богословия я считаю Евангелие от Иоанна Богослова и Послания его. То, что он говорит, просто рассказывая, и то Церковью принято как догмат. Немного подобное этому, а быть может, и не немного, а много, мы можем говорить о богословии как состоянии великого старца Силуана.

Все вы знаете, все вы читали, что жизнь по заповедям Христа возможна не иначе как непрестанный подвиг. Слышал я от одного монаха, который говорил, что 25 часов я в предельном напряжении. Не 24, а 25 часов. Я был на Афоне, там приходили люди и после никогда не возвращались в мир. Когда я приехал на Афон и Бог дал мне устроиться там монахом, то, конечно, глубоким желанием сердца моего было, чтобы я никогда не видел больше прошлого, т.е., иначе говоря, чтобы я умер на Святой Горе. Но Божья воля была иною. Итак, этот монах, о котором я сейчас говорил вам, высказывал свою мысль такую, что всем нам нужны периоды отдыха. И тогда я сказал, что прожил в монастыре 14 лет и 7 лет на пустыне и потом еще, но никогда не слыхал на Святой Горе такой мысли.

Мы живем в свободе, мы переходим из монастыря в мир. И слава Богу, мне Господь дал утешение такое, что, кто из братий или из сестер наших бывал в миру, то они возвращались домой с жаждой.

Конечно, жизнь монашеская трудная, но мы имеем привилегию самого высокого порядка. Часами-часами, днями-днями, неделями-неделями, год за годом иметь мысль нашу в Боге. Как иметь такую привилегию без особого труда? Когда я был живописцем, искусство было моей жизнью, так если я ночью, во сне не работаю, то могу встать утром и не знаю, что я буду делать как художник. Этим я хочу сказать, что у страстного, артиста и день и ночь это напряжение. Один гениальный, признанный во всем мире — Шаляпин — говорил, что у него камертон работает день и ночь. Так что и в нашей жизни, раз мы хотим иметь эту привилегию и быть в Боге, то ясно, что мы должны потрудиться. И трудитесь, пожалуйста, защищайте каждый жизнь монастыря. Нас стало 25 человек. В условиях эмигрантской жизни, в условиях массового отпадения от христианства, в условиях, когда народы перестали молиться Богу, это чрезвычайная привилегия. Так, чтобы иметь эту привилегию, люди в миру не имеют времени для молитвы. Занимаются своим искусством, своей наукой, своей профессией таким образом, что на молитву нет времени. И это я хочу подчеркнуть вам, хотя знаю, что все это вы уже переживаете и жили много, но напомнить об этом не вредно. Как я сказал, что у нас living room — это Церковь, а наши келии — это постель, где можно отдохнуть, и место, куда можно скрыться для частной молитвы. Но никак это не устраивается, чтобы был комфорт просто внешний. Отсюда этот контраст, которому я научился много. На Афоне, в храме — все богатство вековой культуры. А в келии у человека ничего нет, только закутаться от холода зимою или еще что-то. И согревается монах только слезами.

Ну вот, пожалуйста, сохраните эти некоторые мысли для себя и берегите. Вот старец Силуан в своей главе о смирении говорит, что долго мучается монах прежде, чем научиться хранить благодать. Благодать может быть дана, но как ее сохранить? За всякое гордое движение сердца нашего или ума мы терпим богопокинутость, богооставленность.

Но и теперь вопрос, скажем о монашестве. Простите, что я говорю опять о себе. Когда здесь были сербы, то они меня спросили относительно будущего. Я сказал, если будет война, то никто не может сказать, что получится, никто не может предвидеть, предсказать. Но если войны не будет, то неизбежно возрождение христианства. И это было за год или два до того, как слово «перестройка» стало всемирно известным. Это очень хорошее слово, потому что и в монашестве стоит вопрос перестройки гордого человека на смиренного. Но так, чтобы смирение стало нашим состоянием. И тогда вопрос обожения человека становится более ясным.

Ничто нечистое не войдет в царство Христа. А что нечистое? Неумытые руки или ноги или еще что? Нет. Только тщеславие и гордость — это не войдет в Царство никак. Когда я был мальчиком, то в моем первом букваре была карикатура на спесь. Идет человек маленький, но в большой шапке, и перед ним радуга, и он задает себе вопрос: пройдет ли он? Пройдет ли он через эту дугу, чтобы шапку не сбить? Так вот гордость не может войти в Царство, даже под радугой они не проходят.

И вот сегодня я хотел говорить вам об этом предмете. Не потому, что вы не знаете, но потому, как говорит апостол Петр и другие, повторять это нам не вредно. Как каждый день мы повторяем: Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй…

На Афоне, в русском монастыре, незадолго перед тем, как я ушел в пустыню, был принят один бывший губернатор. Так вот, этот человек, привыкший в прошлом командовать и так далее, не мог воспринять настоящего монашества. И как-то, когда он шел с очень важным видом в церковь, монах какой-то его осудил, и он довольно грубо ответил и сказал мне: «Ну, я ему хорошо ответил». Я говорю ему: «Не думаю, что вы хорошо ответили, если оскорбили его». Так вот, видите, как трудно усваивается это состояние, и в миру мало кто понимает смиренное поведение. Смирение кажется им совсем чем-то недостойным человека. Но смирение для людей, которых коснулся Дух Святой, имеет такое свойство, что что бы ни знал человек, на какое бы высокое место его ни поставили, он остается смиренным. И это есть состояние.

Обычно мы замечаем, что люди образованные более гордые, чем люди необразованные, безграмотные. Но безграмотным тоже свойственна гордость. Канонизованный святой старец Оптиной Амвросий раз вышел и зовет где-то там сзади, в толпе, стоящего господина: «Подите сюда». Тогда один из крестьян говорит: «И здесь баре тоже на первом месте». Амвросий отвечает: «Он смиреннее тебя, и потому я его позвал». Можно быть барином, владеть и т. д. и быть смиреннее, чем самый простой человек.

Отец Софроний закончил: «Ну вот, я рассказал вам немножко, но, конечно, в центре моего внимания была моя соседка слева». А у меня невольно вырвалось: «Всё ко мне, всё ко мне направили». Старец ласково засмеялся. Так, с любовью, деликатно, иносказательно, но и определенно отец Софроний указал на мое состояние. И до сих пор для меня нет более ясного объяснения таких понятий, как смирение и гордость, чем это. Он показал Путеводную Звезду.

Слово старца «О смирении» приводится здесь полностью, так как оно не включено в собрание его опубликованных «Бесед» и было дано мне в магнитофонной записи в благословение.

Довелось бывать и на других беседах, которые в основном проводились в храме Прп. Силуана, где было больше места. Это были дни большого вдохновения, связанного с обретением мощей святого Серафима Саровского, и отец Софроний не один раз упоминал о нем в беседах, говоря о силе и действии его молитвы. «Обретены были мощи святого Серафима Саровского. Полтора века назад он молился в пустыне на камне. И до сих пор его молитва действует… — он кричал к Богу только за себя самого: “Боже, милостив буди мне, грешному!”, но по последствиям мы видим, что молитва его имеет космические влияния на всю историю человеческого бытия. Через сто пятьдесят лет и больше она продолжает действовать и возбуждать в миллионах душ радость воскресения».

В монастырь приезжало много людей, и все хотели слышать слово старца. Отец Софроний говорил, большей частью, по-русски, а отец Кирилл переводил сразу, когда старец заканчивал, для тех, кто не знал языка. Глубоко запала в сердце приподнятая, молитвенная атмосфера этих встреч.

Запомнилось очень хорошо при слушании бесед его глубокое внимание и беспокойство по поводу Русской Церкви. В те дни приехал к отцу Софронию посланец с вопросами от почитаемого в России духовника-старца Адриана Кирсанова о том, какого церковного направления надо держаться. Отец Софроний в большом волнении сразу написал ему ответ, что необходимо всегда оставаться только в патриаршей Церкви, что спасение только в ней, несмотря на все трудности и ошибки времени, которые исправятся. Он с большой любовью поминал в беседах русских святых: преподобных Сергия и Серафима, старца Амвросия Оптинского — известное выражение его: «Кто живет просто, с тем ангелов со сто»; не один раз упомянул старец в своем слове «О прелести» святителя Игнатия, митрополита Филарета и других.

Что бы ни говорил отец Софроний в беседах, он постоянно ставил на первое место перед собою преподобного Силуана, говоря, что и его жизнь, и жизнь монастыря строится на учении и молитве старца Силуана, напоминая часто о последнем слове преподобного — о любви к врагам.

При мне отец Софроний не служил литургию, но всегда молился за ней в храме Прп. Силуана, вначале сидя в кресле, а когда начинался Евхаристический канон, вставал и стоял до его окончания, затем его первым подводили к Чаше. Всегда замирало сердце, когда слышался стук ударяемой об пол палки, и старец появлялся в храме во время литургии, и, по ощущению, устанавливалась какая-то молитвенная полнота, хотя, может быть, это субъективно. Все отцы монастыря чудно служили и молились. Он причащался не в алтаре, а среди народа. И теперь, когда в наших храмах при выносе святой Чаши начинается суета, что первыми должны идти непременно дети, потом мужчины и только за ними женщины, и слышатся укоры — это так больно, и вспоминается литургия в монастыре, и совершенное равенство: люди идут принять Христа, а в Нем нет ни мужчины, ни женщины, нет ни эллина, ни иудея, ни царя, ни плотника, но новая тварь. Это чувство свободы и равенства в Боге незабываемо. Дал Бог милость испытать и на себе силу его молитвы, но это уже личное.

Его отцовская заботливость изливалась на всех и на все вокруг. Как заботливая мать, которая не выпускает из поля зрения своих детей, таки старец, когда был в силе, обходил монастырь, живо интересуясь каждым делом, всяким встреченным человеком. Обходил — это, конечно, сказано условно, без помощи других он уже тогда не передвигался, кто-то держал его под руку, и опирался он на две палки, но немощным при этом не выглядел. Когда отец Софроний шел вот так по монастырю, можно было присоединиться и пойти рядом. Однажды на такой прогулке он подошел к участку земли за трапезной, расчищенной от всякого мусора. Старец остановился и долго-долго смотрел на него из-под руки и сказал: «Меня очень волнует, что же мы будем сажать на этой земле?» (сейчас там сажают картофель). Такая заботливость!

От сестер я слышала, что он говорил: «Я не могу умереть, пока у сестер не будет своего дома». И Бог дал, по его молитвам, землю напротив монастыря. Сосед-фермер продал им ее, и теперь там прекрасная большая территория с садом, теплицами, кельями сестер, большой новой трапезной, которая украшена чудными фресками. Удивительно было видеть через годы, как действует молитва, все начинает созидаться и расцветать, и, главное, что это плод молитвы не только старца, но всех отцов и сестер монастыря. Потому что именно о единстве, о молитве всех за каждого, постоянно напоминал отец Софроний как о главной цели их жизни.

Как-то старец заговорил на такой прогулке об одной девочке. Он вдруг сказал: «Есть такие дети, которые не хотят становиться взрослыми. Приезжала в монастырь одна девочка-гречанка с родителями, которая не хотела быть взрослой женщиной. Однажды она попросила меня с ней сфотографироваться. Ей поставили стульчик рядом, она обняла меня за шею и сказала: “Мне кажется, я обнимаю Христа”. И Бог забрал ее к Себе, она заболела и умерла». Неудивительны слова этой девочки. Рядом со старцем у меня всегда возникало чувство не просто святости, а именно близости Христа, самой непосредственной близости, такой, которая возникает при чтении Евангелия или Деяний апостолов. Один из русских паломников, посетивших в те годы монастырь, сказал такие слова: «Старец готовит Церковь последних времен». Думается, что всякому, кто попадал к ним и становился соучастником их жизни, невольно приходило сравнение с жизнью первохристианских общин. Любовное, заботливое отношение ко всякому пришедшему, возможность дать каждому принять участие в их молитвенной, трудовой, литургической жизни, несмотря на различие языков и национальностей, — все это приводило на память то, что описывается в первых главах Деяний святых апостолов. Этим духом единства и любви жил весь монастырь, все отцы и сестры, и становилось на деле ясно, что имел в виду отец Софроний, когда говорил в своем «Завещании», что «он решился предложить им такую семейную жизнь», не раз обращая их внимание на прощальные слова Господа к Его ученикам: По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин.13:35). Нет нужды говорить, что все это, конечно же, давалось не малыми усилиями, годами молитвы с плачем старца, его собратий и сестер, непрестанным вниманием их к духовной жизни.

Монастырь постепенно украшался мозаиками по замыслу отца Софрония, и мне посчастливилось принять участие в этих трудах, а благодаря им сильнее сблизиться и крепче сдружиться с некоторыми сестрами и прихожанами обители. Наша дружба длится доныне. Мозаичная мастерская расположена ближе всех к домику старца, и когда он был в силе, то прежде всего заходил туда. Очень внимательно смотрел на то, как набирались мозаики, задавал вопросы, делал замечания, иногда шутливые, но очень профессиональные. Тот, кто его сопровождал, часто нес мешочек с гостинцами, а отец Софроний мог сказать при этом: «Там конфеты, но они с ликером, ешьте их осторожно». Когда сестры, с которыми мы вместе работали, уезжали куда-либо по послушанию, то келейник приносил нам пакет с угощением: «Старец послал вам это в утешение».

Отец Софроний заботился и о том, чтобы мы (не только я, но и еще кое-кто из русских, в то время приехавших из России) посетили известные и красивые места, расположенные неподалеку. Милые сестры возили нас к постройкам еще времен римских завоеваний, на морское побережье, близкое к монастырю, а по дороге мы всегда останавливались в каких-то небольших кафе, угощались кофе, сладостями, покупали подарки для родных, и это тоже было благословением старца. А как-то зашел он в мастерскую и, увидев нас работающими (были две сестры, одна гречанка из прихожан монастыря и я), благословил на другой день передохнуть и обязательно посетить знаменитый зоопарк в городе Колчестере. Кстати сказать, из этого города родом равноапостольная царица Елена. При этом он рассказал забавный эпизод из своей жизни о том, как он с одним русским монахом посетил в 20-х годах зоопарк в Белграде и сказал нам: «Знаете, обезьянам, кажется, не нравится черный цвет одежды, они так возбудились, увидев нас». Как это ни удивительно, но все получилось по его рассказу, одна из обезьян повела себя очень недружелюбно, и мы вспомнили тогда напутствие старца.

В его отношении было столько теплоты и заботливости, что, если говорить по-детски, создавалось впечатление, как будто добрый, бесконечно любящий отец обнял вас и посадил к себе на колени.

Можно вспомнить здесь некоторые рассказы одного из наших друзей, художника-иконописца Дмитрия Ермолаева (ныне покойного игумена Иллариона), с его разрешения.

Незадолго до его визита в Эссекс он посетил другого русского старца, отца Павла Груздева. Известно, что в поведении отца Павла были некоторые элементы юродства, за которыми скрывался глубокий смысл. Вот и здесь, при встрече, он ввел этого художника в алтарь и дал ему выпить вина. Тот спросил, за что пить, а старец ответил: «За кротость, любовь и смирение». Когда он приехал в монастырь, его повели к отцу Софронию, и, увидев старца, Дмитрий подумал про себя: «Какой старец маленький», а отец Софроний встречает его словами: «Да, я маленький». Затем он предложил келейнику налить ему вина и, как при случае с о. Павлом, сказал: «За кротость, любовь и смирение». Прошло несколько дней, и о. Софроний благословляет его поехать в город и купить новую одежду со словами: «В которой можно прийти к патриарху». Вернувшись в Россию, Дмитрий оказывается по работе в одном русском монастыре, куда приезжает в это время Патриарх. Он встречает его именно в этой одежде.

Вспоминал он, как старец с веселой шуткой представлял его братии: «Оказывайте Дмитрию Михайловичу любовь и внимание, как и всякому человеку, приходящему к нам, но имейте и другую мысль: ах, попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети, не расстанемся с тобой, пока не научишь нас правильно писать иконы». Он был художники-конописец, и он показывал сестрам, как в России пишут иконы. Им же была написана там, в монастыре, большая икона прп. Силуана. Работая, он пользовался рисунком и рассказами самого отца Софрония и следовал за тем иконописным образом, который создал сам старец. Будучи художником, он верно передал его черты.

Дмитрий много времени провел в беседах со старцем: о России, о художниках, их жизни и трудах и просто о всяких житейских делах. Очень ярким был его рассказ о том, как отец Софроний ездил вместе с ним, несмотря на свой возраст и немощи, в ближайший городок к известному композитору Арво Пярту услышать написанное им симфоническое произведение на «Адамов плач» прп. Силуана. По просьбе Дмитрия отец Софроний сказал очень важное слово «О монашестве» (эта беседа опубликована в двухтомнике «Бесед», изданных Эсескским монастырем), благословил его стать монахом, что исполнилось и в его, и в моем случае.

Нужно непременно сказать, что в том, как устроен монастырь, как он оформлен и украшен — во всем чувствуется творческая мысль старца именно как художника. И слава Богу, что и сейчас, в новых работах по устройству монастыря, видна та же самая мысль и тот же самый художественный вкус, что и при жизни отца Софрония.

Всегда помню последний визит старца в мастерскую. Он пришел и вдруг запел старую солдатскую русскую песню: «Последний нонешний денечек гуляю с вами я, друзья, а завтра, завтра чуть светочек заплачет вся моя родня. Заплачут родны братья, сестры, заплачут родны мать, отец, заплачут шурины и гости, вздохнет проезжий молодец…» О счастье, о радости, что можно сказать? Как выразить эти переживания, чувствования, ощущения в словах? Невозможно, не передать. Об апостолах при Вознесении Господа сказано, что «они возвратились в Иерусалим с великою радостью», — очень просто, но как передать словами эту радость? Невозможно. И я не могу ничего особенного рассказать о самых счастливых днях моей жизни рядом со старцем, живя около двух месяцев жизнью его семьи, его монастыря. В те дни набирался в мозаике текст из 132-го псалма: Се что добро, или что красно, но еже житии братии вкупе, по-английски. Мне выпало набирать последние слова. По-английски это: together in unity, то есть вместе, вкупе. Имею теперь эти слова как некий пароль, который соединяет меня символически с самым дорогим моему сердцу.

Екатерина Полякова. «Ты уж поклонись в ножки старцу»[97]

В Англию я прилетела в канун Нового года. Меня встретили в Лондоне друзья и привезли в монастырь. И я сразу попала в атмосферу удивительной любви! Не знаю, как еще можно описать то чувство, которое тогда меня переполнило. Несмотря на то что все говорили на разных языках: в монастыре говорят п на английском, и на греческом, и на русском — ВСЁ было понятно. Сразу возникло ощущение, что это модель Вселенской Церкви — ни эллина, ни иудея. И дальше было только подтверждение этого ощущения.

Всех, кто приезжал в монастырь, принимали всегда с большой сердечной радостью. А приезжали туда люди совершенно разные: из разных стран, разного возраста, с разным духовным опытом. В общем, и я попала в эту удивительную чашу любви. И это была первая встреча со старцем, поскольку все в Эссексе — плод его труда и молитвы.

А вот живьем мы встретились на другой день. Старец жил в отдельном домике несколько в глубине монастыря, с ним келейник — отец Иероним. Мама, собирая меня, говорила: «Ты уж поклонись в ножки старцу за всех за нас!» Меня привели в домик старца, и я, честно выполняя материнский наказ, бухнулась в ноги отцу Софронию. Он поднял меня прямо с болью в глазах, никак не ожидая и не желая поклонения своей персоне… Стало немножко стыдно. А потом мы сидели на кухоньке и беседовали. Просто, о жизни, о России, о моем приходе и друзьях. Было легко, радостно и создавалось впечатление, что знакомы мы уже давно. Беседа длилась недолго, но ушла я с ощущением радости и света.

Позже мы пересекались со старцем после литургии около храма, в трапезной, где-то в монастыре — он по вечерам гулял с келейниками. У меня не было серьезных духовных вопросов к нему, поэтому я просто брала благословение, напитываясь каждый раз благодатью. Однажды, в мой второй приезд, отец Софроний как раз гулял по монастырю и находился около стены, где росли вьющиеся розы. Он сорвал и подарил мне веточку, до сих пор храню эти цветы. Когда я возвращалась в конце дня в свою келейку, всегда находила там разные сладкие утешения, которые посылал старец: шоколадки, печенья, один раз бутылочку пива. Думаю, старцу это дарили приезжавшие люди, а он, как и подобает старцу, все раздавал. Такой была моя первая встреча с отцом Софронием.

Я посещала Эссекс всего три раза — дважды, когда старец был жив, один раз уже после его смерти. Второй раз прожила в монастыре около двух месяцев. Вот тут уже на опыте увидела и устроение обители, почувствовала и заботу, и огорчение старца. Он знал обо всех делах монастыря, за все переживал и обо всем, конечно, молился. Все, кто его окружал, помогали в этом. Отец Кирилл, шумен монастыря, удивительный, добрейший и внимательнейший человек. Отец Симеон, отец Захария, отец Рафаил — духовники, которые находили для каждого посетителя время на беседу, нужное подкрепляющее слово. Чудные сестры монастыря, все разных национальностей, но старающиеся жить в мире и согласии друг с другом. Хотелось бы, чтобы и в русских монастырях жизнь налаживалась именно в духе согласия и мира среди насельников, хотя понятно, что в советские годы все было разрушено и теперь нужны годы и годы молитв.

Монастырь в Эссексе — плод любви и труда старца Софрония. И конечно же, все давалось очень большими усилиями, слезами, глубокой молитвой. И это во всем. Если кто-то ссорился, старец очень и очень огорчался. Он всегда говорил о Путеводной Звезде, о том, что во главе всего должен быть Христос, а не мелкие человеческие страсти.

Мне посчастливилось побывать на нескольких беседах, которые отец Софроний проводил с братией монастыря, приглашая на некоторые из них и гостей. После одной, когда отец Софроний уже шел к себе в домик, я подошла и спросила, можно ли увезти в Россию запись этой беседы. Он спросил: «Вы думаете — стоит?» — «Конечно!» — сказала я и увезла с собой две или три такие записи. По-моему, это были первые в России записи слова старца. Конечно, их просили не распространять. Но… светильник укрыть не удалось!

Здесь мне хочется привести слова старца из беседы «Об устройстве монастыря», которые особенно легли на сердце после того, как я их услышала впервые. «Читайте старца Силуана, где он говорит, что в этом мире у всех свое послушание: один — царь, другой — патриарх, третий — учитель или профессор, четвертый — рабочий. “И все это не важно”. Быть царем или рабочим — для старца нет разницы. Важно — кто больше любит Христа, кто “усваивает Его по слову Апостола… И умоляю вас: не отдайте никому этого Христа истинного, Творца всего мира, Спасителя и Бога! Если вы Христа сведете до уровня национальности, то знайте, что вы во тьме. Можно видеть реальности жизни, разделяющие нас, но эти разделения могут быть преодолены человеческим усилием, а сознание Христа Бога дается Духом Святым”… Важно, чтобы было у нас полное сознание того, что мы в Духе Христа Бога. И тогда, как говорит св. Иоанн Богослов, между нами есть единение в общении духовном. А иначе будет с нами то, что случается в миру, и особенно в образованной среде, где царит страшное одиночество. Там каждый человек, стяжавший свое мировоззрение, дорожит им. И когда его мировоззрение не совпадает с другими, они не могут жить вместе. Но вы “будьте как дети”, которых можно смешать и они сразу начинают быть в общении»… «Молиться за весь мир и любить врагов — вовсе не ересь, как часто слышишь от людей, которые благочестие сводят к соблюдению постов или каким-нибудь другим внешним проявлениям аскезы. Этого мало и совсем не хватает. Надо переродиться в самой основе нашей…»

Огромное впечатление — это служение литургии. Об этом говорить непросто, но это — величайшая глубина молитвы, это замирание сердца, это соучастие в таинстве — все было в сердце, когда, стоя в церкви, мы слышали его голос. После литургии старец всегда шел сразу же в келью, казалось, усталый, как после большого труда.

Его очень любили греки. Они приезжали в монастырь огромными семьями и, когда видели старца на дорожке, бежали к нему и кричали: «Папу! Папу!», что означает «дедушка». И в этом возгласе слышалась вся их любовь и нежность к старцу.

Эту любовь и тепло увезла и я с собой из монастыря. Увезла навсегда, навсегда сложила глубоко в сердце. И каждый раз, когда вспоминаю об отце Софронии, охватывает удивительное чувство теплоты, добра, света. Порой, в трудные минуты жизни подумаешь: что бы сказал на это старец? Огорчился? Похвалил? Пожурил? Порадовался? И останавливаешься на мысли, что он по-отечески, по-старчески все равно бы все понял, покрыл, помолился бы за меня — и на душе обязательно стало бы легче!

Наверное, у всех, кто соприкоснулся со старцем, осталось свое ощущение в сердце от встречи с ним. Удивительно другое: когда встречаются те, кто видел отца Софрония, провел с ним хотя бы малое время — всех объединяет незримая нить, необъяснимая другим, на лицах появляются улыбки, глаза зажигаются теплым светом. Единство в Духе. Единство во Христе.

Павле Рак. Встречи со старцем Софронием, или о смысле подвига

В далеком 1976 году, только что закончив философский факультет в Белграде, я решил сам себе сделать подарок: поездку по греческим островам. Но имел в виду не поиск духовных сокровищ, а интересное времяпрепровождение среди красот любимой страны, посещение музеев и, прежде всего, — море. Ничего особенного я от этой поездки не ждал. И ошибся. Первая же остановка на пути из Белграда в Афины была — священный Афон. И здесь тоже красоты природы и архитектуры были тем, к чему я, тогда неверующий, стремился. О монахах, да и о верующих вообще, я тогда думал как о людях, просто боящихся смерти, которые по-детски ищут утешение в болезнях и других непреодолимых бедствиях. В те годы я не знал других верующих, кроме нескольких соседок в весьма преклонном возрасте, и свое предвзятое мнение о них распространял на всех христиан, не ожидая здесь решительно ничего.

И вот афонские монахи пожалели меня. Хорошо приняли, угостили, долго разговаривали, пригласили поработать вместе с ними, прогуляться, даже покупаться на прекрасных пляжах полуострова (только много лет спустя я узнал, что это в действительном порядке вещей на Афоне не разрешается). И я увидел и оценил не слабых людей, запуганных и темных, а, наоборот, сильных духом, умных, открытых, даже веселых. Предрассудки рухнули. Не говорю, что я стал верить, до этого было еще далеко, но я их полюбил, а это уже немало. Сейчас, задним числом, понимаю, что тогда с Афона я увез драгоценнейший подарок: как «молодому философу» монах подарил мне книгу, о которой (не зря!) думал, что она заинтересует даже и неверующего, а именно сербский перевод «Старца Силуана», книгу, тогда недоступную в социалистической Югославии. Монах угадал: идеи, образы, слова старца Софрония поддержали и укрепили то хорошее впечатление, которое я получил от первой встречи с христианством. С тех пор я больше не думал, что христианам нечего сказать.

Прошло несколько лет. Немного. Я уже жил в Париже и стал ходить в церковь (и не только ходить, но и петь в хоре и посещать лекции в Институте преподобного Сергия). И вот мы с Татьяной Горичевой получаем письмо от одноклассника, самого близкого нам среди студентов, Иеремии, прекрасного юноши, который после первого курса куда-то исчез. Оказалось, что он покинул учебу и стал послушником в монастыре в Англии. Он приглашал нас посетить его, а прежде всего их знаменитого старца Софрония. Письмо немного странное, с каким-то юмором, не совсем типичным для нашего серьезного Иеремии. Там было написано, что он стал не только послушником, но и келейником старца, его нянькой, ведь старец немощен и большую часть времени проводит в постели; а чтобы иметь силу двигаться, чтобы выходить к братии, ему необходимо заниматься, лежа в постели: разрабатывать ноги гимнастикой, с мячиками, обручами… Какая смелость — так писать о старце! Но письмо заканчивалось припиской — другим, удивительно красивым почерком, приблизительно так: «Прочел я это письмо. Да, все точно, могу сказать, что у меня очень хорошая нянька. Приходите, дорогие гости, уверьтесь сами. О. Софроний».

Вот и поехали. После двух заочных — первая настоящая встреча с отцом Софронием. Благословение! Исповедь! С одной стороны, стыд: ну, как я, такой поверхностный и ничтожный, могу говорить со старцем; но, с другой, ощущение великого облегчения и свободы: я вижу, что он обо мне заботится, что любит, что прощает. Да, и свобода, великая, удивительная свобода в общении. Пока с трепетом ждем свою очередь перед комнатой старца, за дверями иногда слышим широкий, освобождающий смех. Что такое происходит на исповеди, что духовник и исповедующийся так весело смеются?

Последовали годы моих частых поездок на Афон…

Однажды, во время ужина в трапезной греческого монастыря, я услышал знакомый ритм слов, пробивающий туман моего плохого понимания греческого языка: «Скучает душа моя о Господе, и слезно ищу Его. Как мне Его не искать? Когда я был с Ним, душа моя была весела и покойна, и враг не имел ко мне доступа; а теперь злой дух взял власть надо мною, и колеблет, и томит душу мою, и потому скучает душа моя о Господе даже до смерти, и рвется дух мой к Богу, и ничто на земле не веселит меня, и ничем не хочет душа моя утешиться, но снова хочет видеть Его и насытиться Им». Подобное чтение в трапезных разных монастырей я потом слышал еще много раз. Свидетельствовали они о великом авторитете, которым старец Силуан и отец Софроний пользовались у греческих монахов. Да, понятно, греки — наши учителя в духовной жизни, понятно, что они несравнимо лучше сохранили предание в трудном двадцатом веке, когда у славян из-за невиданной катастрофы вся жизнь перевернулась вверх дном и под угрозой было всякое, не только духовное, бытие народа. Они — наши исторические учителя, но и в наши дни мы от них можем и должны учиться, ведь у нас почти ничего не осталось. Но вот наши учителя благоговеют перед поучениями старца Силуана и старца Софрония! Как это возможно? Да, возможно. Потому что в тех словах смысл христианства выражен так ярко, таким свежим, таким жизненным способом, что настоящий духовный человек, и прежде всего монахи лучших афонских монастырей, не могли не откликнуться на них. Какими бы опытными монахами они ни были, но именно потому, что у них есть духовный опыт, они читают, и будут читать поучения «наших» старцев.

Когда я жил почти год в монастыре Каракал, то там подружился с иеромонахом Иринеем, бывшим пострижеником старца Софрония. Он мне говорил: «Павел, читайте творения отца Софрония. Они должны быть настольной книгой каждого монаха, и не только монаха… Отец Софроний и старец Силуан — это как Симеон Новый Богослов и Симеон Благоговейный, только приспособленные к нам, людям двадцатого века. Нигде так сильно не выражено то, над чем нам всем надо трудиться. И подкреплено это словами непосредственного опыта…» Да, так оно и есть. Сам отец Ириней, когда-то стремившийся любой ценой попасть на Афон и для этой цели покинувший обитель отца Софрония, многажды при мне слезно каялся за свою упрямость. Цена этого упрямства была слишком велика. Он на Афоне сменил три монастыря, но не нашел того, что с отъездом от отца Софрония потерял: благодатный покров великого молитвенника, который всегда вел подопечных к самому существенному. «Все они хорошие, — говорил отец Ириней, — но такого святого старца мне больше нигде не найти».

Перечитываю эти мои воспоминания о старце Софронии и не перестаю удивляться и сокрушаться: как банальны, как заурядны они по сравнению с тем, что от старца я в жизни получил. А знаю, что учения старца определили мое понимание христианства, понимание жизни. Ведь без них я был бы непонятно кем, и непонятно, что бы мною тогда двигало. Но как это выразить? Почему не удается найти настоящие слова? Мне так стыдно!

В книге «Духовных бесед» старца можно прочесть, как он однажды просил афонского подвижника объяснить суть монашеского дела и тот говорил о посте, молитве, но не сказал ничего о том, зачем поститься, зачем молиться, что есть цель всего. Но все добродетели и все методы их стяжания стремятся к одному: стать по образу Божьему, точнее, проявить «ту любовь, которую проявил Сам Христос», плакать за всех, за весь мир, «отдавать жизнь свою, чтобы жили другие» — вот конечное задание христианина, вот «в чем было бы спасение мира». Стяжать Духа Святого значит стяжать любовь к врагам, только ею можно подтвердить присутствие Духа, только этого человек не может сам осуществить. Все остальное лишь средства, «какие-то мелочи» (как об уставах, правилах, подвигах, даже о постах и молитвах смело выразился старец), которые имеют смысл, только если ими мы движемся в направлении «подражания Христу». Монашество, да и вся человеческая жизнь вообще, оправданы лишь как движение в этом направлении.

Есть события, которые определяют жизнь индивидов и целых поколений. Для меня такими событиями стали балканские войны в девяностых годах прошлого столетия. Ненависть, которая полилась из всех дыр и всех углов, застала меня всполох. Такого ужаса я не ожидал. Казалось, мир рухнет под гнетом ненависти. Ненавидеть, причем смертельно, всех иных и инаковых — вот руководящая идея девяностых. Где тут любовь, причем к врагам. Многие утверждали, что проповедь любви к врагам — просто ересь. Что невозможно освободиться от национализма. И действительно, национализм процветал, процветала ненависть, моя страна разрушалась в страшном грехе. Я был в отчаянии. И опять, больше чем когда бы то ни было, мне помог старец. Он еще раз ясно и четко сказал, что «любовь к врагам вовсе не ересь», что «если невозможно преодолеть в себе национализм, тогда невозможно и спасение». И конечно, преодолевать можно и нужно собственный национализм, не национализм своего врага.

Не знаю, как обстоит дело моего спасения, в жизни набралось много и разного. Но в одном отец Софроний уже спас меня, утвердив раз и навсегда (так надеюсь) в отрицании исключительности собственного национализма и национализма в своей среде. С точки зрения православных, как это лучшим образом выразил отец Софроний, война на Балканах была прежде всего собственной духовной катастрофой, и в этом надо каяться. Тем более что годами, до самого конца войны, многократное преимущество во всех видах вооружения было на нашей стороне, и военные действия почти полностью зависели от воли наших военачальников. В любой момент они могли войну прекратить, навязав свои условия. Но они ее продолжали, желая окончательной и абсолютной победы. Бог распорядился иначе, допустив позднее, но решающее вмешательство сторонников наших врагов. Увы, особенно в конце войны, и православные много пострадали. А пострадавшему, потерпевшему поражение, труднее каяться. Труднее любить врага. Легче его ненавидеть.

К сожалению, часто видно, что православные, хотя и признают возвышенность слов Господа о любви к врагам, с досадой от них отворачиваются, ведь у них в данный момент есть другие дела, с теми словами несовместимые. Мне до слез больно было видеть, что именно такая реакция у моих одноплеменников. Неужели для нас нет спасения, неужели своим упрямством мы сами себя его лишаем? Но вижу тоже, что отец Софроний не уставал повторять основную свою мысль о единственном пути. Не раз и не три раза он это говорит, а сотни раз, утешая отчаянное сердце. «Метод этот такой: увидеть нашу конечную цель и к ней идти, начиная с азов». «Учение догматическое приходит позднее. Сначала сердце любит Господа и идет вслед Ему, куда бы Он ни пошел (а пошел Он на Гологофу и отдал жизнь свою для того, чтобы другие, в том числе «враги», жили. — П.Р.). А потом добавляется постепенно несравненное наслаждение постигать пути спасения сего мира… Итак, повторяю вам, покамест это не вкоренится в ваши сердца и в ваши умы, что таков есть путь спасения».

Вот конкретная духовная задача нашего времени и всех времен, не только послевоенных Балкан. Воплотить, в той мере, в которой это нам возможно, Дух Христов. В том спасение, в том надежда. Мы не сироты. Нам показывает, как это делать, и о нас молится отец Софроний.

Монахиня Силуана, Свято-Покровский монастырь в Бюсси, Франция. В каждом человеке он видел Христа[98]

Меня пригласили приехать в Эссекский монастырь в то время, когда я была крайне утомлена. Я поехала, не ожидая, что меня там ждет что-то особенное, думала: «Просто поеду, отдохну». Было это в 1988 году. Итак, моя встреча со старцем Софронием была промыслительно уготована на Небе, но никак не подготавливалась на земле. Я даже не думала о том, что в монастыре я встречу старца. Но уже через две минуты после разговора с ним отец Софроний стал в моей жизни человеком номер один.

Отец Софроний был великий человек, и отблеск его личности распространялся на всех окружающих его людей. Когда ты попадал в монастырь, то казалось, что он весь состоит из духовных гигантов, казалось, что люди, которые постоянно живут рядом с отцом Софронием, все ему равны. Потому что ему была свойственна необыкновенная демократичность (в хорошем смысле этого слова). Он говорил: «Я не старец, я брат ваш», но не только говорил, он так вел себя. Он в каждом человеке видел Христа и невероятно уважал личность другого человека. Старец поднимал людей на свой уровень, когда люди с ним общались, и все делались великими, исчезала всякая мелочность. И дело было не только в поучениях старца и его молитвах, это было естественное влияние его личности на людей.

Он действительно в каждом человеке видел Христа. И так учил своих монахов, он говорил, что, даже если к нам придет человек, который продает мыло, надо его встретить как Самого Христа.

После того как старец стал моим духовником, я стала ездить в монастырь по возможности часто, писала письма, звонила и получала ответы через келейника отца Серафима. Главным в богословии старца было утверждение, которое имело практическое применение: «Даже если вас одолевают страсти, переносите это как часть общечеловеческой скорби. Не замыкайтесь на этой страсти. Говорите: “Господи, Ты видишь в каком состоянии мы (не «я», а «мы») все, помоги!”»

У отца Софрония было такое горячее сердце, что он постоянно стремился передать свой опыт другому человеку, передать, чтобы помочь ему. Я в жизни видела много замкнутых монахов, которые боятся открыть свой путь, а у отца Софрония этого не было. Это не значит, что он полностью открывал себя, но предупреждал, что закрытость связана с тем, что мы постоянно боимся впасть в ошибку, и так мы отвергаем Духа Святого («а вдруг я сделаю неправильно»), так вот лучше нам впасть в ошибку, чем отвергнуть Духа Святого.

В своем монастыре от игумении Феодосии я получила благословение получить постриг от отца Софрония, так как он стал моим духовником. Пострижена я была в 1990 году в Эссексе и по молитве к преподобному Силуану получила его имя.

В Эссексе у меня была большущая привилегия: я приезжала в монастырь на две недели и могла почти каждый день в домике беседовать со старцем. Мне трудно сейчас воспроизвести эти долгие беседы. Скажу о главном: старец любил постоянно возвращаться к рассказу о моменте своей духовной встречи с преподобным Силуаном. Он постоянно во всех подробностях возвращался к рассказу об этой встрече. Каждый раз, когда я к нему приходила, он об этом рассказывал, и через это изливалась его любовь. Он вообще делился опытом своей жизни, много о себе рассказывал. И когда я нему входила, у меня уже не было никаких вопросов, хотя до этого я их «копила». Вопросы сами по себе исчезали.

Отец Софроний был удивительно любящий человек. Я знала, что я бы ни сделала, как бы я себя ни повела — этот человек будет меня любить, и это никак нельзя изменить. С ним не может быть так: очаровался-разочаровался, в настроении, не в настроении — он любил всегда. И думаю, что все те, кто знал старца, думали, что именно к нему отец Софроний относится исключительно, по-особенному. Такова была мера его любви — «для всех я стал всем».

Мне трудно говорить об отце Софронии, его личность такая неохватная для меня, я теряюсь в словах. Столько граней. Кроме того, что он был старец и монах, он, несомненно, был еще и представителем русской интеллигенции начала XX века. Даже его жесты: как он ходил, как он наклонял голову, его интонации, словесные обороты — напоминали мне моего дедушку, который был настоящим старым интеллигентом.

А для монахов главное — это отношение старца к литургии. Как он ее служил! Для него это был центр Вселенной. И больше нигде и никогда я не имела такой литургии, как в Эссексе. Такое впечатление, что на небесах стоишь, и все присутствующие участвуют в литургии, и общее молчание молящихся насыщено каким-то вселенским молчанием. Такого ощущения, переживания я нигде не имела.

Еще отец Софроний был очень веселый человек, такая у него была натура. Когда я приехала в монастырь во второй раз, то была несколько скована, и вдруг старец подошел ко мне и на ухо пропел: «Цыпленок жареный, цыпленок пареный…» И после этого отошел от меня, а все мое смущение отступило. Он часто шутил, и шутил неожиданно. Так, например, узнав, что кто-то его не принимает и даже высказывает обвинения в его адрес, говорил в ответ на это: «Не могу вам сказать, как я счастлив, что у нас есть враги, а то б сюда приехало бы еще больше народа, и мы все издохли бы. Они не понимают, какое благодеяние они для нас делают». И при этом он никогда никого не осуждал, а говорил: «Человек—животник (так говорила одна прихожанка, плохо знавшая русский язык) изменчивый». То есть сегодня может хулить, а завтра полюбит — и наоборот. Старец знал, что человек меняется и всегда надо ему давать шанс внутреннего роста. А мы часто вешаем ярлык на человека: он — такой-сякой. А он уже через две минуты не такой. И от этого происходит осуждение.

Старец жил всегда на духовном уровне, как будто он вынул свое сердце, так оно у него горело, чтобы освятить как можно больше народа. Эта открытость была результатом многолетнего слезного покаяния, которое он переживал на Афоне.

Но не надо думать, что отец Софроний был каким-то елейным существом, нет, он одним своим присутствием мог человека перетормошить до самых глубин. Хотя он был исключительно деликатный человек, у него не было такого взгляда, о котором говорят «насквозь видит», у него был косвенный взгляд, который человека не задевал, не проникал грубо в душу; легкий взгляд, в котором не было никакой «телепатии».

Он был великий человек, и, что бы он ни делал, что бы он ни говорил, — все носило отпечаток его величия. И еще он умел слушать, когда вы что-то говорили или отвечали на его вопросы, он всегда очень внимательно слушал. И отвечал очень определенно: если ему не нравилось то, что ты говоришь, он так и говорил, что он не согласен; а если нравилось, то он готов был дальше повести тебя. Но при этом не было ощущения, что отец Софроний кого-либо в жизни поучал. Хотя он мог быть очень категоричным, когда с чем-то не соглашался.

Один раз я привезла ему письмо одной дамы из Франции. Она была в очень тяжелом состоянии, у нее была глубокая депрессия. Батюшка меня очень хорошо принял в тот мой приезд, но потом, когда я ему сказала, что привезла письмо от N., он вдруг сказал: «Я его читать не буду». Я была в ужасе, что мне теперь делать? В следующую мою встречу я опять заговорила о письме, и он очень строго повторил: «Я сказал уже, я это письмо читать не буду». И тогда я взмолилась: «Она в очень тяжелом душевном состоянии, и если я еще ей скажу, что вы не стали читать письмо, то что тогда будет?» — «Хорошо, давайте». Он взял это письмо, прочел его и сказал: «Понимаете, люди мне пишут и спрашивают о чем-то, я даю совет, но потом они этому совету совершенно не следуют, а я несу ответственность. Передайте ей так: наши страдания мы не должны делать нашими страданиями, а смотреть на них шире, как на часть страдания всего человечества. Не надо замыкаться на эгоизме: “Я бедный, страдаю!” Но если мы посмотрим широко, то увидим, что туг же за стенкой кто-то еще больше страдает. И наши страдания — только часть мирового страдания». Потом он конкретно сказал: «Пусть она делает так и так, если она просит моего совета. А дальше пусть сама смотрит». Я передала все слова старца по приезде во Францию той даме, она была в восторге. Сказала: «Это то слово, которое мне нужно было услышать!» И не стала делать ничего!

Еще нужно учесть, что одно дело — книги, но в личном общении старец всегда обращался к конкретному человеку, и то, что он советовал одному, нельзя было отнести к другому человеку. Поэтому нельзя говорить: «Вот отец Софроний советует так сделать». Это он лично этому человеку говорил, а не как общее правило к исполнению. Один раз он мне с огорчением говорил: «Кто-то хочет издать мои письма, которые я писал одной женщине. Но она была неуравновешенным человеком, и мои советы ей имеют отношение только к ней. А ведь потом кто-то будет читать и говорить: “Вот, отец Софроний сказал, что надо так делать”». И очень огорчался от всяких приписываемых ему общих советов.

Другое дело «Беседы», которые он обращал ко всем. И слава Богу, что они изданы. Но если все-таки сказать о духовничестве старца в целом, то его основным призывом были слова Христа, обращенные к преподобному Силуану: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся!» Но я должна сказать, что каждый человек понимает их в свою меру, на почву сердечную у каждого человека эти слова ложатся по-разному, потому что мы все находимся на разном духовном уровне.

После смерти отца Софрония я приехала в Эссекс поклониться его могилке. Я была там неделю, приходила к месту упокоения старца, молилась, пела панихиду. И вот пришла в последний день проститься, взять благословения у отца Софрония. Прихожу, а меня встречают страшные пилящие и сверлящие звуки — электрик что-то там чинил, и я поняла, что это ответ старца мне: «Не впадайте в слишком большую серьезность, живите дальше».

Валерий Лепахин. Нежная память

Встреча со старцем Софронием

На книжной полке стоит фотография в скромной темной рамке. На обратной стороне надпись: «Дорогому Валерию, нашему о Христе брату, с любовью и всяческим благословением. Архимандрит Софроний. Октябрь 1988». Почерк удивительно красивый, чувствуется рука художника и дореволюционная школа каллиграфии.

А началось все так. Настоятель нашего храма отец Т. был в Англии на конференции. Приехав, он рассказал прихожанам о монастыре Св. Иоанна Предтечи, куда их возили организаторы, о братии обители, о старце Софронии. Его рассказ был таким красочным, добрым и вдохновенным, что мне захотелось побывать там. В то время у меня уже была известная книга «Старец Силуан» в мягком переплете — вся зачитанная едва ли не до дыр. Для начала я взял адрес монастыря у отца Т. и написал отцу Софронию. В ответ я и получил эту фотографию с надписью, а также письмо от келейника старца, отца С. Возможность же поехать в монастырь мне представилась лишь через пять лет. К тому времени я уже был знаком с отцом С., мы случайно встретились в трапезной Свято-Сергиевского института в Париже. Вслед за тем пришло благословение на приезд в монастырь.

Из Парижа до Лондона добирался на автобусе. Ла-Манш пересекали на пароме. В Англии до этого я никогда не был и при виде берегов туманного Альбиона не мог сдержать волнение. Конечно, на него накладывалось и предчувствие скорого свидания со старцем. Лондон встретил туманом и мелким дождем. Прибыл я туда около часа ночи, а поезд отправлялся дальше только утром. И вот я решил от автобусной станции на нужный мне железнодорожный вокзал почти через весь Лондон пройти пешком. Дождь кончился, туман немного поредел, и я направился в сторону Темзы. Лучшей прогулки по городу у меня в жизни не было. Одно дело — читать, как выглядит Лондон в туманную погоду, другое дело — несколько часов гулять по нему в одиночку глубокой ночью под желтыми огнями редких фонарей. Убедился, что любое самое восторженное описание ночного туманного Лондона не погрешит против истины. По дороге я заблудился, потому что карта на обратной стороне автобусного билета была совсем маленькая и многие улицы на ней просто не были обозначены. Встречал прохожих: одного, другого, третьего, спрашивал, как пройти. Они шарахались от меня в сторону, испугавшись, думаю, моего английского. Я медленно шел дальше, любуясь знаменитой столицей. Под утро появились мусорщики, они не испугались ни меня, ни произношения и толково объяснили, как пройти на вокзал.

Благополучно добравшись на поезде до нужной станции в графстве Эссекс, я вышел и тут же увидел такси. Спросил, сколько стоит проезд до монастыря, пересчитал свои скромные фунты, вспомнил, что я паломник, и решил пойти пешком. Таксист объяснил, в какую сторону идти, и я отправился в путь уже без карты. Дорога была совершенно пустынна: ни машин, ни пешеходов. Изредка попадались одиноко стоявшие усадьбы с красивыми названиями. Шоссе несколько раз разветвлялось, приходилось спрашивать, какая дорога ведет в монастырь. Молился святому Иоанну Предтече и прп. Силуану Афонскому, чтобы они привели меня в свою обитель. Живо запомнился один случай. От развилки дорога уходила даже не в двух, а в трех направлениях, и я стоял, как витязь на распутье. Невдалеке шла охота с собаками, кажется, на зайцев, хотя и на лис тогда еще не была запрещена. Передо мной лежало широкое поле, вдалеке виднелся серо-зеленый лесок, лаяли собаки, слышались редкие выстрелы, и дымок сизыми облачками всплывал над ружьями то тут, то там. Я что-то прокричал ближайшему ко мне охотнику. Подошел сначала один человек, за ним другой. И хотите верьте, хотите нет, дорогой читатель, но скоро охота прекратилась, а вокруг меня собралась настоящая толпа. Все наперебой старались мне объяснить, когда и куда мне надо поворачивать по дороге в монастырь. Это был такой контраст после убегавших от меня лондонских прохожих (столица и провинция!), что дальше я летел, как на крыльях. И вот когда пришла усталость, начали болеть ноги, и я уже успел малодушно пожалеть, что не поехал на такси, вдруг услышал за спиной гудок. Тот самый таксист остановил машину и добродушно открыл дверцу. Оказалось, его попросила подобрать меня пожилая паломница, сидевшая на заднем сиденье. Так последние полтора-два километра я все же проехал, а не прошел.

Стоял январь. В монастырь меня пригласили на Богоявление. Там я сразу узнал, что отец Софроний болен, не выходит из келии и никого не принимает. Я был страшно расстроен. Надо же! Проделать такой путь, чтобы потом уехать, не повидав старца. Несколько дней я жил в монастыре, ходил на богослужения, читал книги старца Силуана и отца Софрония, но его самого мне не удавалось увидеть. Настоятель отец К. дал мне послушание: сгребать прошлогоднюю листву на территории монастыря. Оказалось, что послушание не такое простое и легкое, как могло показаться на первый взгляд. Со стороны океана дули сильные ветра. Часто я не успевал собрать листья в кучу, как ветер налетал и разбрасывал их по своей воле. Я ходил в библиотеку, после трапезы оставался на кухне мыть посуду с отцом С., гулял по окрестностям. В своей комнате, где я жил один, молился о том, чтобы Господь устроил встречу со старцем.

Пришло Крещение. После освящения воды иеромонахи разделили между собой территорию и строения монастыря и пошли окроплять их святой водой. Верующие тоже разделились на группы. Не раздумывая, я пошел за отцом С. Уже несколько дней подряд шел мелкий дождь. Стоило сойти с бетонной дорожки, как нога едва ли не по щиколотку уходила в размокшую землю. Отец С. покропил иконописную мастерскую, потом пошел к келии старца. Мы за ним. Кажется, это была самая многочисленная группа паломников. Мы шли и пели тропарь и кондак Богоявления на церковно-славянском, на греческом и на английском поочередно. Отец С. вошел в келию старца, дверь осталась чуть приоткрытой, и мы услышали слабый старческий дребезжащий голосок старца Софрония, который подпевал отцу С. тропарь: «Во Иордане крещающуся Тебе, Господи…» Небольшой толпой мы молча стояли у ступенек крыльца и прислушивались к тому, что происходило в знаменитом домике. Вдруг дверь приоткрылась, но в ней появился не отец С., а старец Софроний. Он был весь светлый, чистый, сияющий. Долгие болезни, терпение и молитва преобразили его. Лицо светилось, а серебристые волосы были подсвечены сзади горевшей в коридоре лампочкой. В толпе было много греков-киприотов. У них есть свое слово «герондос», или «геронда» в звательном падеже, но тут со всех сторон послышалось в греческом произношении благоговейное русское: «Старец, старец!» Когда отец Софроний начал благословлять нас, передние женщины-гречанки встали на колени прямо в мягкую кашеобразную землю. Старец улыбался, благословлял и слегка кланялся нам. Я же мысленно обращался к нему: «Вот, отче, я проехал тысячи километров, чтобы поговорить с тобой. Мне бы хоть пять минут, мне бы хоть двумя словечками перемолвиться с тобой. Услыши меня, старче!» Так я напряженно молился и смотрел на него из толпы. Мысленно я задавал ему и вопрос, с которым приехал. Вдруг он поднял руку и строго-строго начал грозить пальцем в толпу. Стоявшие впереди начали оглядываться на стоявших за ними, те в свою очередь на задних. Послышался шепот: «Кому это он грозит?» И так по принципу домино повернутые головы дошли до меня. Стоявшая передо мной женщина прямо обратилась ко мне: «Ты что такое натворил?! Ведь это он тебе грозит!» А я стоял под взглядом десятков глаз, не зная, что думать. Старец опять заулыбался, еще раз благословил всех и медленно прикрыл дверь.

Мы пошли дальше освящать поля и подсобные помещения монастыря, а у меня перед глазами стояло светлое лицо в серебристом ореоле и предостерегающий перст старца. Он ответил на мой вопрос. Познакомился я и с женщиной, которая определила, к кому относился грозящий жест. Это была Ц. — жена известного композитора П. Позже я познакомился и с ним, и с их сыновьями. До сих пор вспоминаю ее с благодарностью. Если бы не она, я бы, скорее всего, не понял, что старец молча ответил именно на мой безмолвный вопрос. Ее уверенность передалась и мне. Жить стало легче, ушло тревожное ожидание встречи.

Но утешения на этом не закончились. За два дня до отъезда я узнал, что старцу стало немного лучше и после вечернего богослужения состоится, как обычно, беседа в храме Прп. Силуана Афонского. Эти беседы с насельниками монастыря старец Софроний проводил регулярно в течение нескольких лет. На этот раз он говорил о монашеской жизни, которая есть лествица от земли на небо, говорил о том, как Христос помогает взбираться по ней, буквально за руку подтягивая к Себе, что мы видим на иконах с изображением лествицы прп. Иоанна Синайского. Он рассказывал о простоте прп. Силуана, о высоте его духовного опыта, о его кончине. Из наставления игумену я запомнил следующее: настоятель только тогда сможет успешно руководить монастырем, когда, назначая послушания, будет сообразовывать их не только со врожденными способностями насельников, но и с их духовным возрастом. Старец говорил о необходимости и пользе послушаний, повторяя, что насельники ни в коем случае не должны делить их на высокие и низкие: всякое послушание может способствовать спасению. И старец приводил пример афонского монаха, который сорок лет провел на кухне, не расставаясь с Иисусовой молитвой. Не буду в подробностях вспоминать ту памятную мне беседу. Все беседы отца Софрония записаны на магнитофон, многие изданы.

Незабываема была атмосфера, в которой происходила эта встреча. В храме было полутемно, все сидели на скамьях, ловя каждое слово старца. Он сидел в середине, на него падал свет, волосы и борода светились. Было такое впечатление, что даже его темная мантия отливает серебром. Старец говорил из собственного духовного опыта, и в этом состояла особая притягательная сила его бесед. Внимательно следя за его словами, можно было легко обнаружить источник той или иной мысли: это из Евангелия, это из «Добротолюбия», это из апостола Павла, это из 118-го псалма и т.д. Но все знакомое и известное по книгам в устах старца обретало особое значение и смысл. Умственное знание, которое не обязывает человека поступать и действовать в соответствии с этим знанием, в наших душах тут же преображалось в сердечное, духовное ведение, превращалось в мудрость, вызывало желание жить в соответствии с этой вечной не лжеименной мудростью. Когда старец заговорил об исповеди, то это был не призыв к покаянию, а личное свидетельство великой силы покаяния — этого таинства, которое способно совершенно преобразить самого закоренелого грешника. Он говорил о духовной жизни, о самых простых вещах, которые знакомы каждому верующему, но его молитвенная манера говорить, его естественность, его слабый, как бы надмирный голос, ударения и повторы, которые он делал, желая выделить ту или иную мысль, проникали так глубоко в душу, что застревали в ней вечным напоминанием. И даже легкий налет юмора, с которым старец говорил о некоторых характерных ошибках в духовной жизни, не снимал общую духовную сосредоточенность и покаянное настроение присутствующих.

Самое запомнившееся — комментарий старца к следующему стиху псалма: «Твой есмь аз, спаси мя» (Пс.118:94). Отец Софроний с таким выражением сказал это «Твой есмь аз», что стало страшно. Мы все вдруг почувствовали высокое извечное значение и запредельную цену этих слов. Ведь однажды и мы предстанем пред Господом и должны будем вымолвить эти слова. Но если мы всю жизнь вели себя перед Богом не как сыны, а как пасынки? И в Боге видели не любящего Отца, а отчима?.. Когда в храме наступила мертвая, напряженная тишина, старец тихим и слабым, строго-отрешенным голосом вымолвил: «Бойтесь, чтобы в ответ не услышать: “Отойди от Меня, не знаю тебя!”» И тут напряжение не возросло, а спало. Оно разрядилось в слезы и покаяние. К тому времени я уже лично знал многих насельников и могу с уверенностью сказать, что среди них не было экзальтированных людей. Однако после этих слов старца послышались всхлипы и еле сдерживаемые рыдания, кто-то начал шарить по карманам в поисках носового платка, кто-то уже каялся мысленно, не дожидаясь завтрашней исповеди.

И еще что запомнилось: старец часто с благоговением и смирением цитировал по памяти прп. Силуана Афонского. Было видно, что он реально ощущает особое покровительство, которое преподобный оказывает монастырской общине.

В конце беседы келейник отца Софрония тихо сказал мне: «Подойди к старцу при выходе из храма и проводи нас до келии». Так я получил возможность лично поговорить со старцем. Мы медленно двигались по направлению к келии, несколько раз к старцу подбегали паломники, брали благословение или задавали вопрос. Мы останавливались, потом медленными шажками шли дальше. В конце немного постояли на том крыльце, с которого старец грозил мне пальцем. Кажется, у отца С. был в руках диктофон, так что эта беседа, скорее всего, тоже записана, а память меня может подвести, и я неточно передам слова старца. Все же, опуская все, касавшееся меня лично, хочу привести то, что особенно запечатлелось в памяти. Предваряю, что это не цитаты, а мой пересказ того, что наскоро на полстранички записал себе тогда. К сожалению, некоторые записи так кратки, что теперь не могу восстановить слова старца полностью.

О гордости. Чем нам гордиться? Что у нас своего? Нечем нам гордиться. Бойтесь гордости. Это такое копыто, которое одним ударом может сбросить вас с любой высоты.

О любви. Бог наш — Бог Любовь. Но трудно выстоять в любви. Потому любви нашей нужна подпорка. Бог наш — не только Бог Любви, но и Бог смирения. Соедините любовь со смирением. Ищите смиренную любовь и любовное смирение.

Об образовании. Слово «образование» происходит от слова «образ». Истинное образование — это не накопление теоретических и практических знаний, а восстановление в человеке образа Божия, потемненного грехом. Божественное призвание человека состоит в том, чтобы стать живой иконой Творца, очистить в себе образ, данный от Бога в шестой день. Поистине образованный человек — это святой, ибо в святом образ Христов сияет во всей чистоте.

На следующий день отец С. передал мне книгу архимандрита Софрония «Старец Силуан» в твердом переплете. Тем же почерком, что и на фотографии, на ней было старательно выведено: «Валерию, дорогому о Христе брату со всяческим благословением и многими теплыми молитвами. Архимандрит Софроний. Свято-Предтеченская обитель. Богоявление 1993 г.». Ниже была сделана приписка и указана страница: «Кто смирил себя, тот победил врагов (стр. 129)». Открываю книгу, читаю подпись и думаю, что враги меня побеждали тогда, побеждают и ныне. Значит, не смирил себя…

Разговор со старцем Софронием, как у меня записано, произошел 11 января, ему было уже 96 лет, а ровно через полгода, 11 июля, он переселился в вечные обители. И произнес перед Спасителем заветное: «Твой есмь аз, спаси мя»…

В следующий раз я приехал в монастырь опять зимой, опять на Богоявление. В монастыре что-то невидимо изменилось. Так бывает в семье, когда отец уезжает в долгую-долгую командировку. После ужина отец С. служил панихиду в крипте, где покоится изнуренное болезнями и подвигами тело старца. С нами стояла только матушка М. Было сыро и холодно, но от гробницы старца веяло ровным молитвенным теплом.

Старец Софроний не только открыл миру прп. Силуана Афонского, он открыл читателю также высокую молитвенную поэзию писаний своего учителя. «Удивительно, — пишет он, — что в самых серьезных органах в отделе литературной критики глава “Плач Адама” отмечена как художественное произведение высокого достоинства. Один из критиков выразился даже так, что отныне немыслима антология русской литературы без этого произведения, то есть “Плача Адама” старца». Это высказывание отца Софрония подвигло меня в свое время выбрать из писаний прп. Силуана отрывки, которые звучат наиболее ритмично, и сделать разбивку на строки. При этом я не изменил ни одного слова, лишь иногда опускал начало или конец высказывания преподобного либо потому, что там начиналась новая мысль, либо потому, что там менялась ритмика. Более всего я заботился о том, чтобы не исказить мысль прп. Силуана.

Георгий Мандзаридис. Воспоминания о старце Софронии (Сахарове)

Лекция, прочитанная в Софийской митрополии 20 октября 2009 года[99]

Старец Софроний запечатлелся в моем сознании как церковный человек высочайшего ранга. Он жил и осуществлял на деле православную христианскую жизнь в ее богословской полноте.

Из уважения, с которым он относился к каждому, человек мог понять, как и в какой мере нужно уважать себя и близких. Из свободы, которую он предоставлял, ты мог почувствовать, насколько необходимо уважать свободу другого. Из горизонтов, которые раскрывал перед тобой, можно было понять, какими бесконечными возможностями ты обладаешь.

Одна его краткая реплика, небольшое указание могли очертить направление всей твоей жизни. Еще до того, как ты понял самого себя до конца, постиг полностью свой собственный характер, он мог высказать тебе свое предупреждение или поощрение, исключительно важные для всего твоего жизненного пути.

Находясь рядом с отцом Софронием, можно было стать свидетелем чудес не только в виде сверхъестественных исцелений, но прежде всего в качестве и масштабе его сострадания и поддержки людям в трудностях, которые они переживали или им предстояло пережить (он это предварительно знал) в своей жизни. Хотя я уверен, что нарушу принципы его монастыря, все же отмечу, что мне известно много несомненных чудес, произошедших по его молитве. Для его духовных чад и продолжателей его дела, однако, самое большое чудо отца Софрония — это его сочинения, которые служат руководством для личного совершенствования многих людей в их монашеской жизни.

Старец Софроний имел истинный опыт Божией благодати и с чувством ответственности отражал этот опыт в своем боговдохновенном слове, когда было нужно. Но самая главная его заслуга состоит в том, что он изложил ясно, актуально и без нововведений православное богословское учение в современном обществе с его непоследовательным мышлением.

Бесплодным усилиям наших современников приблизиться и отразить истину о человеческой личности старец Софроний противопоставил ответ православного богословия, проверенный на его собственном опыте. Преодолевая персонализм и позитивизм, легко превзойдя всякие философские и психологические определения, он рассматривает человеческую личность в ее общении не только с другими человеческими личностями, но прежде всего с абсолютной Личностью Бога.

Основа жизни и учения старца Софрония — Божие Откровение, начинающееся словами, обращенными к Моисею на Синае: Аз есмь Сущий (Исх. 3:14), и достигающее своей полноты с приходом Христа и схождением Святого Духа на землю. Он отбросил философский метод приближения к Богу, основывающийся на человеческом разуме и применяющий человеческие категории к Божеству. Он был чужд всякой богословской акробатики и ее последствий для антропологии, которые в изобилии присутствуют в сочинениях современных богословов.

Три Лица Бога, три божественные Ипостаси — это не понятия, лишенные сущности, а бытийные носители Божественного бытия. Вне ипостаси не существует ничего, она — первое и последнее начало, которое охватывает все. Вот почему я считаю, что старец Софроний с полным основанием может считаться богословом ипостасного начала, личности. Личностное начало в человеке имеет свою основу в Троичном Боге, и именно оно делает возможным обожение через приобщение человеческой ипостаси к Божественной бесконечности.

Старец Софроний жил в Божественном присутствии. И именно поэтому был исключительно близок к каждому отдельному человеку. Когда любой человек разговаривал с ним, он был уверен, что старец понимает его лучше, чем он сам себя, и что он в состоянии ответить на все его вопросы. А если случалось, что он не отвечал на что-то, — значит, ошибка заключалась в самом вопросе. Иногда его слова вызывали недоумение. Позднее, однако, человек понимал их при дальнейшем развитии событий или при более глубоком познании самого себя.

В старце Софронии можно было увидеть Божьего человека, «живого свидетеля» истинного богословия[100]. Подобно всем святым в истории Церкви старец Софроний является «Божьим знамением» для своего поколения[101]. Его письменное и устное слово несет печать святоотеческой древности и в то же время исключительно современно.

Многие люди не без основания утверждают, что предварительно знают ответ, который духовник даст им на их вопрос. Это не относилось к отцу Софронию. Он говорил: «Вы должны следовать за Христом, Который восходит на Голгофу». Этот общий и в то же время такой конкретный для каждого призыв есть правило жизни и поведения христианина. Мера человека — это Христос, «безначальный Факт Бытия». Руководством в действиях верующего является жизнь Самого Христа, а условием его духовного развития — соблюдение заповедей.

Старец Софроний рассматривает человека как чистую потенцию, которая постепенно с течением времени может вместить в себя все богочеловеческое бытие. Положительное или отрицательное самоопределение человека по отношению к Творцу является вопросом его свободы. Положительное самоопределение, однако, предполагает правильное понимание Бога, то есть православное догматическое сознание.

Догмат и этос, вера и жизнь старца Софрония являются единым целым. Истинная христианская жизнь основывается на правильном понимании Христа и Святой Троицы. «Вся моя жизнь в Боге, — пишет он, — привела меня к убеждению, что даже малейшее отклонение нашего духовного сознания от правильного понимания Откровения неизбежно отражается на проявлениях нашего духа в практике нашей ежедневной жизни»[102].

Опытное переживание веры приводит старца Софрония к формированию того, что он называет «догматическим сознанием». Это сознание характерно для всех истинных старцев, для отцов Православной Церкви и является непогрешимым руководством в вере и жизни христиан.

Для старца Софрония его служение как духовника означало идти вместе с духовным чадом. Тот, кто приходил к нему как к духовному отцу, сразу же видел его рядом с собой как своего верного спутника. Он хотел не руководить, а сопутствовать, и это его сопутствование было наилучшим личным руководством. Рядом с ним человеку было легко и свободно. Каждым своим словом и действием он старался воздать должное человеку, поддержать его, заставить его почувствовать себя бесценной личностью неповторимого значения. Даже его остроумные реплики имели такую цель. Однажды к нему пришел молодой богослов, который работал ассистентом на богословском факультете. Он представился старцу Софронию как помощник своего профессора, и старец ему сказал: «Ты помогаешь своему профессору, а тебе да поможет Бог!»

Каждый разговор со старцем был духовным событием, производившим на собеседника глубокое впечатление. Его обращение с людьми было умеренным и приятным, его мысль была ясной, он был ласков со всеми. Отец Софроний ясно излагал свои позиции и был краток в ответах. Уважал каждого, независимо от его положения и возраста. При этом ставил себя ниже всех. Внимательно выслушивал слова собеседника и отвечал на его вопросы мудро и с благодатью.

Уважение старца Софрония к человеческой свободе было безграничным. Он не только избегал навязывать свое мнение другим, но даже не хотел влиять каким бы то ни было образом на свободу их мышления. Помню, как однажды мы обсуждали заглавие его книги, которая готовилась к изданию. После долгого обсуждения старец сказал: «Зачем мы будем предварительно влиять на читателя, формулируя какое-то заглавие, которое будет выражать нашу позицию? О чем сама книга? О молитве. Почему бы тогда не озаглавить ее “О молитве”?»

Он был человеком исключительной чистоты, любящим и вмещающим в себя все человечество. И тем, которые соприкоснулись с ним, он также передал жажду такой всемирной любви. Возле него человек забывал о разделениях и противостояниях в ежедневной жизни, чувствовал мир и единение, раскрывал в себе всемирного человека с искренним стремлением к истинной универсальности и всемирности.

Вселенские горизонты мышления старца Софрония сочетались с абсолютно православным догматическим сознанием. Его поведение в отношении инославных и немногие, но очень актуальные заметки об экуменическом движении и попытках объединения христиан (которые заслуживают рассмотрения и представления в более широком богословском контексте) могут оказать значительную помощь в нахождении правильного отношения к большому соблазну разделения меж христианами.

Вторую половину своей долгой жизни старец Софроний провел в сердце неправославного и секуляризованного христианского Запада, но вопреки этому твердо отстаивал православную веру и жизнь. Он обладал кристальным церковным сознанием и непоколебимой приверженностью институтам Церкви. Ни личное огорчение, ни церковно-политическая конъюнктура не могли поколебать его верности церковной иерархии. Архимандрит Софроний уважал академических богословов и проявлял живой интерес к церковному образованию. Он непрерывно молился за всю Православную Церковь и, «глубоко плача», молился о многострадальной Церкви своей родины России. Старец страстно любил литургическую жизнь. В глубокой старости, даже за два месяца до своей смерти, он все еще продолжал служить. Скупой на слова, он был истинно церковным мужем.

Старец Софроний испытывал уважение и искреннюю любовь ко всем людям, но в то же время имел ясное отношение к их религиозным различиям, и это было воплощением православного христианского мышления и духа. Для него три вещи были непонятны: вера без догматов, христианство вне Церкви и христианство без подвижничества[103].

Отец Софроний глубоко сочувствовал людям в их тяготах и трудной борьбе в различных сферах жизни. Он переживал с ними их боль, страдал об их неудачах и безысходности. Старец старался любым способом облегчить несчастье, которое видел возле себя. Но одновременно он думал и молился о том, чтобы верующие посвятили себя единственной борьбе, соответствующей человеческому достоинству, — духовной борьбе.

Духовная борьба тяжела и трудна. Она превосходит человеческую меру. Учитывая свой личный опыт, старец Софроний колебался говорить о больших трудностях в этой борьбе, так как боялся человеческой слабости. Но в то же время его мечта о том, чтобы человек усвоил великие Божии дары, вынуждала его неустанно молиться за весь мир, за всего Адама.

Целью духовной борьбы человека является, по сути, преодоление смертности. Эта борьба не может быть выиграна только человеческими силами, она не может осуществиться только человеческой волей. Духовную борьбу можно вести только при встрече Божественной и человеческой воли.

Старец Софроний неразрывно связывал духовную борьбу и всю жизнь христианина с переживанием содержания самой веры. Духовная борьба не является некой роскошью и не ведется в стороне от церковной жизни. Она находится в центре этой жизни и является ее основной чертой. Духовная борьба — это ежедневная битва человека за победу над грехом и вхождение в святость; она есть ежедневное усилие человека остаться в руках Бога, чтобы исполнять Его волю. «Дня совершенного, святого, мирного и безгрешного испросив, сами себя и друг друга, и всю нашу жизнь Христу Богу предадим».

Тот, кто следует за Христом, восходящим на Голгофу, хочет по сути достичь Недостижимого. Это, однако, не оправдывает малодушия или отчаяния и не позволяет принизить цель. Сам Христос сказал: Дерзайте. Я победил мир (Ин.16:33). А этой победы Христос добился как человек. Как говорит старец Софроний, Человек Христос содержит в Себе полноту человеческой природы и Его жизнь в той или другой мере должна повториться в жизни каждого христианина.

Конечная цель истинного христианина — уподобление Христу. Тот, кто уподобился Христу в Его земных проявлениях, уподобляется Ему и на божественном уровне. Старец Софроний подчеркивал, что это уподобление не должно казаться нам немыслимым; нам не следует считать себя немощными существами, чтобы таким способом оправдывать наши многочисленные преступления Божией воли. Если мы так думаем, то, по сути, отказываемся следовать за «Христом, Который восходит на Голгофу».

Предпосылкой уподобления Христу является покаяние. Многие связывают покаяние с начальным уровнем, соответствующим самой низкой ступени духовной жизни, а высшим богословием считают рассмотрение темы обожения человека. Старец Софроний думал иначе. Он не ограничивал покаяние только этическим уровнем, а рассматривал его прежде всего как онтологическое событие. Старец различал два вида покаяния: несовершенное покаяние, которое совершается на этическом уровне, и совершенное покаяние, которое совершается на духовном или онтологическом уровне по действию Святого Духа[104]. Вот почему покаяние есть путь к обожению. Человек не может познать Бога как Отца иначе чем через покаяние. Покаяние “не имеет конца на земле”, потому что его конец означал бы полное уподобление Христу[105].

К концу своих дней старец Софроний был старейшим духовником Православной Церкви. Он обладал исключительными познаниями о человеке и богатым духовным опытом, который приобрел еще во время своего пребывания на Святой Горе. Старец жил там более двадцати лет в строгом подвижничестве в общежитийном монастыре как монах, как отшельник, как духовник. Там он был посвящен и в созерцание нетварного света. Поэтому он был в состоянии преодолеть стеснение и говорить о чудесных посещениях Бога в своей жизни так, что это напоминало св. Симеона Нового Богослова.

Богословский вклад старца Софрония и монашеское братство, созданное им, является сегодня бесценным достоянием как его духовных чад, так и всей Православной Церкви.

Использованная литература

Труды архим. Софрония (Сахарова)

Видеть Бога как Он есть. М., 2000.

Духовные беседы. СПб., 1997.

Духовные беседы. Т. 1. М., 2003.

Молитвенное приношение. М.: СТСЛ, 2016.

Переписка с протоиереем Георгием Флоровским. М., 2008. Письма в Россию. М., 2003.

Преподобный Силуан Афонский. СТСЛ, 2002.

Подвиг богопознания. Письма с Афона к Д. Бальфуру. М., 2002.

Гавриила, мон. Бытие. Творчество и жизнь архимандрита Софрония. М., 2017.

Захария (Захару), архим. Христос как путь нашей жизни. Введение в богословие старца Софрония (Сахарова). М, 2002.

Игумен N. Сокровенный Афон. М., 2002.

Иерофей (Влахос), митр. Навпактский. Знаю человека во Христе. Жизнь и служение старца Софрония, исихаста и богослова. СТСЛ, 2013.

Иларион (Алфеев), иером. Православное богословие на рубеже столетий: Статьи, доклады. М., 1999.

Маидзаридис, Георгий. Воспоминания о старце Софронии (Сахарове).

Николай (Сахаров), иеродъяк. Основные вехи богословского становления архимандрита Софрония (Сахарова) // Церковь и время. № 3 (16). М., 2001.

Николай (Сахаров), инок. Выдержки из писем // Христианос. Вып. 1. Рига, 1991. С. 89-94.

Николай (Сахаров), игум. Предисловие // Софроний (Сахаров), архимандрит. Духовные беседы. СПб., 1997.

Модель Сергий, свящ. Архиепископ Василий (Кривошеин) и Афон.

Рафаил (Нойка), иером. Культура Духа. М., 2006.

Рафаил (Нойка), иеросхимонах. Жизнь по слову, данному от Бога. Беседы с братией и паломниками монастыря Св. Иоанна Предтечи в Англии.

Серафим (Покровский), схиигумен. Молитвенный и литургический опьгг старца Софрония (Сахарова).

Симеон (Брюшвайлер), архим. «Я не гнался ни за чем на этой земле, кроме как за вечным» // Православный летописец Санкт-Петербурга. 2004. № 15. С. 17–24. Этот же текст опубликован под названием «Стремление к Божественной вечности: воспоминания об архимандрите Софронии» в «Альфа и Омега» (№ 47, 2006).

Egger М. Preface // Archimandrite Sophrony. Words of Life. Essex, 1996.

[1] Софроний (Сахаров), архим. Преподобный Силуан Афонский. С. 91. Описание использованных источников см. в конце книги. — Ред.

[2] Софроний (Сахаров), архим. Преподобный Силуан Афонский. С. 60

[3] Софроний (Сахаров), архим. Преподобный Силуан Афонский. С. 51, 56, 59, 68, 79.

[4] Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. С. 33.

[5] Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. С. 130.

[6] Софроний (Сахаров), архим. Письма в Россию. С. 21.

[7] Софроний (Сахаров), архим. Письма в Россию. С. 14.

[8] Софроний (Сахаров), архим. Письма в Россию. С. 28.

[9] Там же. С. 25, 22

[10] В годы революции С. С. Сахаров дважды подвергался арестам, но по молитвам близких был спасен.

[11] Гавриила, мон. Бытие. Творчество и жизнь архимандрита Софрония. С. 58.

[12] Софроний (Сахаров), архим. Письма в Россию. С. 24.

[13] Он же. Видеть Бога как Он есть. С. 206.

[14] Софроний (Сахаров), архим. О молитве. С. 89.

[15] Софроний (Сахаров), архим. О молитве. С. 26–27.

[16] Софроний (Сахаров), архим. Опыт богопознания. Письма к Д. Бальфуру. 18 апр. 1935 г.

[17] Софроний (Сахаров), архим. О молитве. С. 65–66.

[18] Софроний (Сахаров), архим. Письма в Россию. С. 28.

[19] Софроний (Сахаров), архим. Письма в Россию. С. 78.

[20] Софроний (Сахаров), архим. Письма в Россию. С. 29.

[21]Там же. С. 103.

[22] Там же. С. 29.

[23] Модель Сергий, свящ. Архиепископ Василий (Кривошеин) и Афон

[24] Модель Сергий, свящ. Архиепископ Василий (Кривошеин) и Афон

[25] Николай (Сахаров), иеродиак. Основные вехи богословского становления архимандрита Софрония (Сахарова). С. 253.

[26] Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. С. 174–175.

[27] По изданию: Протатон: Двухмесячный святогорский бюллетень. Карея, Святая Гора Афон. 1994. № 45.

[28] В общей сложности в ходе научных заседаний было прочитано 40 докладов. Среди докладчиков — видные богословы и иерархи Поместных Православных Церквей, профессора богословских факультетов. Общее число слушателей составило более двух тысяч человек. Зал Афинского Военного музея, где проходил конгресс, был переполнен, не хватало мест, пришлось поставить большой экран даже на улице. Здесь собрались простые люди, которым старец Софроний помог лично или через свои писания — они пришли с чувством благодарности.

[29] http//www.patriarchia.

[30] Софроний (Сахаров), архим. Письма в Россию. С. 31–33.

[31] Там же. С. 30.

[32] Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. С.140–141.

[33] Софроний (Сахаров), архим. Письма в Россию. С. 47.

[34] Монастырь Св. Павла был основан греками, отделился от Ксиропотама в начале Средневековья, пришел в запустение, в XIV в. восстановлен сербами. Располагается монастырь Св. Павла (особо, кстати, почитаемого старцем Софронием), непосредственно возле гигантской пирамиды горы Афон, на высоте свыше 2000 м над уровнем моря.

[35] К нему также относились и насельники, скитов и пустынники Карули и проч. Некоторые требующие проверки источники говорят еще и о духовничестве старца в Григориате.

[36] Софроний (Сахаров), архим. О молитве. С. 140–141.

[37] Софроний (Сахаров), архим. О молитве. С. 116, 149, 142–143.

[38] Игумен N. «Сокровенный Афон». С. 63. Впрочем, этот рассказ не всеми признается достоверным, и, возможно, дальнейшие исследования внесут ясность на этот счет.

[39] http://www.agionoros.ru/docs/294.html

[40] Игумен N. «Сокровенный Афон». С. 65.

[41] Софроний (Сахаров), архим. О молитве. С. 122, 126.

[42] Софроний (Сахаров), архим. Переписка с протоиереем Георгием Флоровским. С. 44.

[43] Софроний (Сахаров), архим. Переписка с протоиереем Георгием Флоровским. С. 44.

[44] Т. е. напечатанное на ручном печатном станке, ротаторе.

[45] Софроний (Сахаров), архим. Переписка с протоиереем Георгием Флоровским. С. 40.

[46] Однако для того, чтобы на краткое время навестить родных, отцу Софронию удавалось несколько раз приезжать на родину.

[47] Розмари Эдмондс, известная английская переводчица русской классики, познакомилась со старцем Софронием в Париже. Впоследствии по благословению старца переводила его книги на английский язык: «Старец Силуан», «Его жизнь — моя» («Аз Есмь»). В 1982 г. издательство Оксфордского университета опубликовало служебник с текстами трех православных литургий, «главным образом для использования в ставропигиальном монастыре Святого Иоанна Крестителя в Толлшант-Найтс в Эссексе». Этот перевод с церковнославянского языка на английский был сделан Р. Эдмоне.

[48] По образцу некоторых древних обителей монастырь отца Софрония «двойной», т.е. имеет мужскую и женскую части. Такие монастыри знали в древности и на Руси. Были такие обители и в наше время, например Белецкий монастырь или Жировицкий в Белоруссии, но они появились в связи с исторической ситуацией, когда власти насильственно сселяли в один монастырь мужскую и женскую обители.

[49] Софроний (Сахаров), архим. Переписка… С. 137–138.

[50] Софроний (Сахаров), архим. Письма в Россию. С. 118.

[51] Там же. С. 85. В те времена это была глубокая провинция.

[52] Софроний (Сахаров), архим. Письма в Россию. С. 144–145.

[53] Там же. С. 145.

[54] Софроний (Сахаров), архим. Письма в Россию. С. 139.

[55] Там же. С. 124.

[56] Инок Николай (Сахаров). Выдержки из писем. С. 92, 93.

[57] Серафим (Покровский), схиигумен. Молитвенный и литургический опыт старца Софрония (Сахарова).

[58] http://www.bogoslov.ru/text/516035.html

[59] Жизнь по слову, данному от Бога. Беседы иеросхимонаха Рафаила (Нойки) с братией и паломниками монастыря Св. Иоанна Предтечи в Англии

[60] Николай (Сахаров), игумен. Предисловие // Софроний (Сахаров), архимандрит. Духовные беседы. С. 22.

[61] Софроний (Сахаров), архим. Духовные беседы. Т. 1. С. 128.

[62] Софроний (Сахаров), архим. Духовные беседы. Т. 1. С. 35.

[63] Следует отметить, что о смирении старец Софроний писал и говорил гораздо более, чем о любом другом делании христианина. Вслед за преподобным Силуаном он стремился не к смиреннословию («я хуже всех»), а к подлинному «Христову смирению».

[64] Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. С. 22–23.

[65] Захария (Захару), архим. Христос как путь нашей жизни. С. 11.

[66] https://pravoslavie.ru/104508.html — на сайте представлено факсимиле письма.

[67] Софроний (Сахаров), архим. Духовные беседы. Т. 1.С. 327–328.

[68] Egger М. Preface. Р. 5.

[69] На русский язык переведе следующие книги известного в России греческого богослова нашего времени митр. Перофея (Флахоса): «Православная психотерапия», «Одна ночь в пустыне Святой Горы», «Православная духовность», «Рай и ад», «О смерти младенцев», «Смерть и первородный грех».

[70] «Созидательный смех» — так пишет митр. Иерофей.

[71] Опыт этот был выражен фразой: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся».

[72] Магдалина, мон. Размышление о воспитании детей. СТСЛ, 2010.

[73] А о том, что такая аудитория старцем могла предполагаться, говорит тот факт, что старец Софроний знал и высоко ценил книги о. Иерофея и благословлял его продолжать труды.

[74] Конечно, выбор цитат субъективен — выбрано то, что затронуло душу автора этой статьи. Тот, кто будет читать большой, почти пятисотстраничный труд митрополита Иерофея самостоятельно, вероятно, обратит внимание на совсем другие высказывания. И это будет результатом сокровенного личного общения со старцем Софронием через его слово.

[75] Эмилиан (Вафидис; 1934–2019) — схиархимандрит, настоятель греческих монастырей на горе Афон, проповедник, экзегет, патролог, автор работ по православной аскетике.

[76] Серафим (Покровский), схиигум. Молитвенный и литургический опыт старца Софрония (Сахарова).

[77] Этот небольшой доклад составлен и прочитан архимандритом Симеоном, сподвижником и другом старца Софрония, одним из духовников монастыря Св. Иоанна Предтечи в графстве Эссекс в Англии. В заглавие вынесена цитата из книги: Софроний, архимандрит. Видеть Бога как Он есть. С. 54. По благословению архимандрита Симеона доклад был переведен Надеждой Жирововой на русский язык и впервые опубликован в журнале «Православный летописец Санкт-Петербурга» в 2004 г.

[78] Дарданеллы — узкий пролив, разделяющий Европу и Азию, между Эгейским и Мраморным морями (ширина в самом узком месте 1,3 км).

[79] Софроний (Сахаров), архим. Видеть Бога как Он есть. С. 54.

[80] См.: Софроний (Сахаров), архим. Молитвенное приношение. М., 2004.

[81] Селедэт Бедир Хан (1893–1951) — дипломат, писатель, лингвист, политический деятель курдского национально-освободительного движения. Юридическое образование получил в Стамбуле, говорил на многих языках, в том числе и на русском. Автор работ по курдскому языку. В эмиграции в последние годы вынужден был зарабатывать фермерством.

[82] Софроний (Сахаров), иеромон. Старец Силуан. С. 27.

[83] Схиигумен Серафим (Покровский) — ученик и келейник старца Софрония, в настоящее время духовник скита Всех святых в Спасо-Преображенском Валаамском монастыре.

[84] Записала Л. Ильюнина.

[85] Архимандрит Кирилл (Акон) был настоятелем обители с 1993 по 2019 г.

[86] Софроний (Сахаров), архим. Молитвенное приношение. С. 3 16.

[87] Канон Богородицы. Глас 4. Песнь 1.

[88] Записала Л. Ильюнина.

[89] Публикуется по книге: Иларион (Алфеев), иеромон. Православное богословие на рубеже столетий. С. 335–355.

[90] Рафаил (Нойка), иером. Культура Духа. М., 2006. С. 41–42.

[91] Записано Л. Ильюиной.

[92] Архимандрит Захария (Захару) — ученик старца Софрония, систематизатор его идей, духовник Иоанно-Предтеченского монастыря в Эссексе. Автор ряда книг по православной аскетике, переводчик русской духовной литературы на европейские языки. Выступает в разных аудиториях с рассказами о прп. Силуане и старце Софронии. Упоминаемый доклад был прочитан о. Захарией в Яссах 22 октября 2015 г.

[93] Имеются в виду почитатели «Славика Чебаркульского» и группа людей, ушедших «спасаться» в ожидании конца света в пензенские пещеры в 2008 г.

[94] Клирик Преображенского собора в Санкт-Петербурге, руководитель Детской духовной миссии. Воспоминания записаны Л.Л. Ильюниной. Впервые обнародованы в виде аудиозаписи ма диске «Старец Софроний (Сахаров)», выпущенном Детской миссией имени прп. Серафима Вырицкого.

[95] Записано Л. Ильюниной.

[96] Вероятно, о. Софроний имеет в виду пьесу Томаса Стернза Элиота (1888–1965) «Убийство в соборе»: «Гордыне / Двух гордецов конец? — Как наковальне с молотом смириться?» (пер. В. Топорова).

[97] Записано Л. Ильюниной.

[98] Записано Л.А. Ильюниной.

[99] Перевод с болгарского: https://rn.pravoslavie.bg; Георгий Мандзаридис (р. 1935) — один из крупнейших современных богословов, исследователь наследия свт. Григория Паламы, профессор Университета имени Аристотеля в Салониках. Автор полутора сотен статей и исследований, трех с половиной десятков книг на греческом и иных языках.

[100] См.: Старец Софроний. Ще видим Бога както си е. С. 120.

[101] См.: Захария (Захару), архим. Исследование богословия старца Софрония. С. 352.

[102] Захария (Захару), архим. Исследование богословия старца Софрония. С. 352.

[103] См.: Софроний (Сахаров), архим. Подвиг богопознания. С. 270.

[104] Архимандрит Захария. Цит. соч. С. 244 (также примеч. 2, с. 110).

[105] Там же. С. 110.

К оглавлению

Жанры и темы

Жизнеописания, Монашество

Другие книги автора

Рекомендуем

Комментировать

 

Пожертвовать