Беседа с епископом Гродненским и Волковысским Артемием о его жизненном пути, о поисках веры и утверждении в ней, о служении Церкви.
Священник часто совершает богослужения, отпевает усопших, крестит детишек, венчает молодоженов ‒ его знают люди. Более того, в нем видят друга. А «епископ» ‒ это по-гречески «надзиратель». Он только всех ругает, указывает на недостатки, делает замечания… Но церковное делание не допускает никакого человекоугодничества. Пусть будешь для всех неприятен, но главное ‒ чтобы наше церковное дело развивалось.
‒ Ваше детство, Владыка, воспитание в семье каким-то образом повлияли на то, как сложился Ваш жизненный путь?
‒ Родители меня в храм не водили. Мама моя ‒ педагог, человек такой поэтический и музыкальный. Отец преподавал в аэроклубе, работал на автозаводе. Его я плохо помню, но как рассказывали его родные, отец очень любил уединение.
Осталось в памяти, что когда жили на Украине у бабушки, она приводила меня в храм. Потом мне рассказывали, что я стоял в церкви как вкопанный и не шевелился. Храм почему-то произвел на меня очень сильное впечатление. Вообще, все церковное, увиденное мной даже в художественном фильме, оставалось в сознании.
‒ Если Вас не воспитывали в вере, как же так получилось, что Вы стали священнослужителем?
‒ Мое воцерковление началось где-то в 8‑м классе, точнее, в 1967 году. Как это происходило, объяснить невозможно. В каждом человеке заложена программа богоискательства. И от самого человека зависит ‒ реализовать ее или нет. Иногда внешние условия способствуют тому, чтобы эта программа начала работать.
Лично мне страшно не нравилась советская пионерия, все эти походы, маршировки. Виделась в них искусственность, которая оскорбляла некое чувство свободы, чувство человеческого достоинства. Из нас делали каких-то китайских заводных болванчиков, а хотелось найти что-нибудь возвышенное.
Первый импульс к духовному самоопределению дали… церковные здания. В 1957 году мама получила новую квартиру недалеко от минского Александро-Невского храма. И когда я ходил в школу, то всегда смотрел на этот храм. А еще постоянно видел костел святого Роха ‒ он вообще в двух шагах от нашего дома был. Видя эти храмы, я стал понемножку интересоваться религиозным миром. И тогда же попала мне в руки одна духовная книжечка. Я оттуда две-три фразы усвоил, и это дало мне какой-то более осмысленный импульс.
Однажды гулял я возле военного кладбища, мимо храма проходил, и тут вышел сторож. У нас с ним завязался разговор. Благодаря прочитанной книжечке, я смог кое-что сказать на религиозную тему ‒ и так началась наша дружба. Я стал ходить в храм на службу, только не в Александро-Невский ‒ мама боялась, что у нас будут неприятности. Ходил в Свято-Духов собор ‒ он дальше от дома и от школы, где мама работала.
В то время, когда учился в Институте механизации и электрификации сельского хозяйства, ездил в Псково-Печерский монастырь. Прихожане подсказали, что есть такая обитель, помогли доехать. А там с семинаристами познакомился, с некоторыми монахами подружился. И это уже как-то определило жизненный путь.
После службы в армии пошел в Псково-Печерский монастырь послушником. Тайком от мамы, от всех прожил там год.
После уехал в Ленинград и поступил там в семинарию. Своим родственникам сказал, что перевелся с 3‑его курса технического вуза на библиотечный факультет Института культуры. И так «дурил» голову, пока не прошел срок моего обучения. Поступил в академию. Где-то на втором курсе захотелось попробовать реальной церковной жизни, и вместе с одноклассником поехали в Карелию. Там служил псаломщиком, позже, после рукоположения в 1982‑м, ‒ дьяконом.
И тут буквально чудо какое-то произошло: появилось свободное место дьякона в Минске, и именно в Александро-Невской церкви. Я написал прошение, и владыка Филарет взял меня в Минскую епархию. Два года служил дьяконом, а там и во иереи рукоположили.
Прослужил священником 14 лет. В это время начиналась перестройка, начиналось массовое крещение верующих, новые приходы, работа в больнице, преподавание на богословском факультете.
Ну, и потом уже, в 1996 году, Господь сподобил более тяжелого послушания на Гродненской кафедре. Вот здесь все знания, накопленные на приходе, нашли практическое применение. Поскольку сам был «солдатом», проще общаться со священниками ‒ знаешь их труд, их проблемы, трудности, слабости.
‒ Владыка, а Вы помните тот день, когда Вы впервые приехали в Гродно, первую службу в сане архиерея? Какие были у Вас чувства?
‒ Страх и ужас. Вот какие были чувства. Привезли меня к зданию духовной консистории: страшный кирпичный цвет, все обшарпано, поломанные ступени. И показывают мне покои, где я буду жить. В этом же доме кафедра мединститута, рядом виварий с крысами и собаками, режут покойников. И мои 2–3 комнатки на третьем этаже… Ну, прямо пустыня ‒ Антоний Великий позавидовал бы!
Это был день Сретения Господня. Владыка Филарет привез меня в кафедральный собор и служил вместе со мной. И тут были сплошные сложности ‒ навыков-то архиерейского служения у меня не было. Но владыка меня везде по-отцовски своим «крылом» оберегал.
Но самое сложное было в том, что кругом было противостояние новому архиерею. Это сейчас уже совсем другое настроение, другой дух и в кафедральном соборе, и в других приходах, другие отношения с властями. А тогда была масса сложностей!
‒ На Ваш взгляд, Владыка, что главное в служении епископа?
‒ «Епископ» ‒ это по-гречески «надзиратель». И главное для него ‒ надзирать, надзирать и надзирать, чтобы никого и ничего не проворонить. Вот священник. Он часто совершает богослужения, отпевает усопших, навещает больных, крестит детишек, венчает молодоженов ‒ его знают люди. Более того, в нем видят друга. А епископ только всех ругает, указывает на недостатки, делает замечания. Поэтому и реакция соответствующая. Епископ как-то изолирован… Смотрите, слово «батюшка» ‒ значит «родной», а «владыка, епископ» ‒ это «надзиратель». Но церковное делание не допускает никакого человекоугодничества. Пусть будешь для всех неприятен, но главное ‒ это чтобы наше церковное дело нормально развивалось.
А еще епископ ‒ это «козел отпущения». Где-то я прочел рассказ про то, как в стадо овец пускают пару козлов. Когда волки нападают, они стараются разогнать овец, чтобы по одиночке всех перерезать. Но овцы видят среди стада инородное животное (козла) и собираются возле него в комок. Волки прыгают по этому комку, но с овцами уже ничего сделать не могут. Благодаря этому «козлу отпущения» и сохраняется стадо. Вот такова и роль епископа.
‒ Владыка, где и когда Вы принимали монашеский постриг?
‒ Сан диакона я принял в состоянии целибата (безбрачия). А постриг был в Жировичах, в 1996‑м, накануне епископской хиротонии.
Меня всегда парализует чувство ответственности: вроде бы я исполняю послушание, но, в то же время беру на себя какую-то ответственность. И как потом за нее отвечать?.. Этим иногда пользуется нечистик ‒ и впадаешь в уныние.
Будучи студентом, я думал: как это ‒ быть монахом или священником? Это же такая ответственность! Я не буду! Буду библиотекарем или электриком в епархиальном управлении, у меня для этого есть образование и навыки. И этим буду для Церкви какую-то пользу приносить. Если бы не владыки (Антоний (Мельников) и Филарет), которые меня рукополагали, то так бы и не собрался. Был бы вечным послушником.
Помню, когда был священником, думал: все это суета ‒ сплошные мероприятия, многолюдство, толпа, водоворот, бегом, бегом, бесконечные службы, так тяжело. Уйду в лес. Поеду на хутор и где-нибудь в отдаленном приходике буду один служить. И уже стал помышлять, куда бы мне в отдаленный приход уйти. А тут владыка Филарет меня подзывает и говорит: вот тебе послушание епископа. И вместо пустыни послал в водоворот ‒ вот твоя пустыня и твое исправление. Бог ведет каждого своим путем. Кого скорбями, кого радостью, кого одиночеством, кого, наоборот, через какое-то общение.
И сейчас я думаю: может, оставаться в идиллии того человеческого внимания, которым меня окружали прихожане, было бы более опасно? Могла начаться деградация… Ведь часто вокруг батюшки появляется культ личности, и он не ко Христу ведет людей, а к себе, создает институт духовных чад, тех, кто его почитает.
Если бы я подумал сейчас о монашеской жизни, то, видимо, ушел бы на пустынный остров Дальнего Востока работать на маяке. Когда твоя очередь дежурить, следи, чтобы маяк не погас, и читай Псалтирь ‒ с темноты до рассвета. И можно литургию служить, когда светло. И никто не мешает: нет бабушек, нет почитательниц, нет приносительниц даров, а надо самому трудиться: и самому стирать, и самому убирать. А то приходит человек в монастырь и: вы меня вымойте, накормите, спать уложите, постирайте мне, ‒ потому что я от мира отрекся. Иной колхозник такого отречения за всю свою жизнь не видел!
Мне все-таки привелось быть послушником в монастыре. Такое впечатление от обители осталось: сплошная хозяйственная работа. И никто не предложил мне как начинающему: вот почитай эту книгу, и давай немножко подумаем, что ты хочешь в жизни избрать? Это тоже откладывает отпечаток на всю жизнь.
‒ Для Вас, как для епископа, наверное, очень важно возведение храмов?
‒ Конечно, строить храмы очень важно. Но ведь можно построить храм очень красивый, но там не будет организована церковная жизнь. И такой храм может принести только бедствие. Там люди не будут идти ко Христу, а будет, как я называю, «фабрика ритуальных услуг» или музей какого-то культурного наследия.
Сейчас важно привести в порядок и по возможности организовать церковную жизнь. Если приход строится, он должен быть задействован. Какой толк, если мы строим храмы, священники все силы полагают, а народу это порой не нужно? Порой глубина церковной жизни бывает и не затребована. Нам нужно яйцо освятить на Пасху, веточку волшебную принести домой с Вербного воскресения, водичку чудотворную. И потом: трах-тибидах ‒ ничего не делая, стать другим человеком. Так здорово! Не нужно каяться, не нужно трудиться, не нужно крест нести, не нужно жертвовать собою, не нужно рисковать. Попил водички, съел что-то освященное, к какой-то святыне приложился ‒ и стал другим. Но мы даже не просим, чтобы Бог нас изменил, а просим: дай нам, дай нам, дай нам хорошие условия для нашего удовольствия. Мы для этого к Тебе и пришли. А то, что Ты говоришь в Евангелии, это совершенно непонятно нам и нас не касается.
Поэтому пускай лучше будет самый маленький приходик на весь город, но пусть там будет живая община, какой она была во времена апостольские. Это будет лучше десяти громаднейших позолоченных соборов.
‒ Владыка, Вы много работаете с молодежью. Скажите, почему Вы считаете, что молодежь ‒ это важно?
‒ Мне нравятся слова владыки Антония Сурожскрго: «…молодежь ‒ это не наше будущее, это наше настоящее».
Старшее поколение, к которому я и себя отношу, мы ‒ люди больные, зомбированные. Мы прошли через советский период, и сознание у нас уже парализовано, сила воли парализована. Как бы мы ни хотели от этого избавиться, этот паралич врожденный остается в нас. И страх какой-то, и двойственность, и какие-то комплексы, и стереотипы прошлого ‒ они продолжают работать.
А у молодых людей сейчас больше возможностей искать Бога. И хотя они не имеют опыта церковной жизни, в них есть то, чего не было у нас, ‒ искренность, непосредственность. Ведь как мы приходили в церковь? Батюшка с нами боялся беседовать, потому что ему уполномоченный строжайше запрещал. И у священника могли забрать регистрационную справку, если он работает с молодежью. Катехизаторами тогда были бабки. А бабки ‒ это и «плюс», и тройной «минус». С одной стороны, это, вроде бы, неувядаемый актив, а с другой стороны ‒ это такая «тьма египетская»! До конца дней не разберешься в том, чему тебя научили. И поэтому все эти кликушеские комплексы, ощущение себя изгоем, которого за церковность могут репрессировать, ‒ все это, конечно, наложило отпечаток.
А сегодня молодые могут и с учением святых отцов ознакомиться и углубиться в него. О чем говорят молодые, когда общаются? Они ищут истоки православия. И ищут их в истории древней Церкви, в основах православия, а не во внешней «бутафории», на которой зациклилось старшее поколение. Поэтому, конечно, молодым надо уделять больше внимания.
Молодость ‒ это такое прекрасное свойство, которое очень быстро проходит. Поэтому ничего страшного ‒ духовный опыт появится, а тот импульс, который они несут своей свежей кровью, я думаю, оживит и преобразит нашу Церковь.
‒ А в чем «генеральная линия» Вашей деятельности?
‒ Генеральной линии нет. Она была в детстве, и до сегодняшнего дня идешь по инерции, благодаря тому импульсу, который был где-то в 14–16 лет. Сказать, что я доволен прожитыми годами и своей деятельностью, абсолютно не могу. Скажу так: самое страшное, когда человек становится профессионалом. Тогда он теряет чувства. Посмотрите сами на психологию врачей, юристов ‒ вся эта профессиональная деятельность накладывает отпечаток. И не всегда положительный. Точно так же, одно дело ‒ влюбленность, другое дело ‒ супружество. Пока ты прихожанин в церкви ‒ это одно, когда ты священник, работаешь в храме ‒ это уже совершенно другое.
Смею надеяться, что сами наши переживания и будут, по слову Достоевского, нашим путем ко спасению. По крайней мере, хотя бы переживали…
Подготовили Галина Дядичкина, Елена Букша
Источник: Официальный сайт Гродненской епархии
Фото: Гродненская епархия
Комментировать