В детстве я знал, что Евангелие – это самая главная книга, самая мудрая, самая правильная, и всё, что в ней написано, – правда. Мама так меня воспитала. Я знал, что будет Второе Пришествие и что все мои плохие поступки будут известны. Так стыдно становилось! А с возрастом стыд прошёл и меня понесло в дворовую жизнь. В девяностые улица была пропитана «блатной романтикой», наркотиками и прочими запретными вещами. Я закончил школу, пошёл работать, но трудиться хотелось как можно меньше, а развлекаться – как можно больше. Много чего делал плохого… Всё это привело меня в тюрьму.
В какой-то момент я понял, что такая жизнь меня не устраивает, а сил бороться уже нет. Знал, что попаду в тюрьму, совершая тот поступок… И я хотел туда ради того, чтобы избежать состояния, в котором находился. Это был единственный известный мне путь, потому что о Боге я не думал. Мама, видя всё происходящее, говорила, чтобы я сходил в храм. А я говорил, что для этого нужно желание и что «я верю, но не соблюдаю заповеди» – такая вот у меня была позиция. В итоге я оказался в тюрьме. Мама начала присылать мне молитвословы и иконы. Она не очень набожная. Верит, как и многие люди верят, не чувствует особой необходимости в исповеди и Причастии. Но через маму Господь стучался ко мне постоянно.
С первых дней я понял, что тюрьма сама по себе тоже портит, поэтому надо читать что-то познавательное, развиваться, чтобы не отупеть и не озлобиться. Памятуя дворовую жизнь, я почему-то стремился теперь быть лучше. Ведь на улице ценится что? В основном твоя дурость, ненужная храбрость, неадекватные поступки. Порой топчешь жалость, главное – переступить через неё и оказаться в чьих-то глазах крутым. Теперь я начал читать классику, книги по истории и психологии. Так шли месяцы.
В тюрьме мне рассказали про воровскую идею, которая заключается в словах: «Братство, единство, взаимопомощь, взаимопонимание». В ней, казалось, был тот отголосок хорошего, к которому я так стремился.
Я встал на эту тропу. Такой образ жизни автоматически направлен против администрации. Я нарушал режимы, и через два года мне добавили срок за поведение. Позже я пытался предостеречь людей, убеждая их, что это своеобразная секта – всё сладко выглядит, и только. «Первоходы», как правило, всё видят сквозь розовые очки – наслушались. Но на самом деле они представления не имеют, что происходит в лагерях, где находятся «бывалые». Нам думалось, что там живут «по понятиям», поэтому мы без сомнений нарушали всё подряд и сидели в штрафных изоляторах.
Меня перевели в Волковысскую колонию строгого режима. Именно там находится «бывалый» контингент – «знаменитости», которые сидят по 10–20 лет. Раньше они казались мне элитой воровского мира. И вот теперь я действительно увидел, как они себя ведут и какое у них отношение к людям. Казалось бы, идея, которой я был вдохновлён, подразумевает поддержку, уважительное отношение друг к другу, а тут понимаешь, что всё это работает только в том случае, если «ты мне нужен». Ты мне интересен, значит, с тобой всё будет хорошо, а другие – никто. Было видно, что здесь всё фальшиво и гнило.
В это время моя мама была проездом в Волковыске. Она упросила замполита разрешить нам свидание. Меня ведь не выпускали, я всё время был в изоляторах. Мама просит, а он ей: «А стоит ли? Вон уже и срок добавили, а он всё равно продолжает». При том образе жизни, который я вёл, я всё-таки любил маму. И вот на свидании она ставит мне ультиматум: «Если ты не собираешься ничего менять, тогда я забываю тебя, перестаю навещать и писать. Дальше сам живи, как хочешь, в этой тюрьме». Измениться значило пойти на контакт с администрацией, подчиниться порядку, установленному в колонии. Сейчас я понимаю, что совершенно нормально, скажем, выйти и потрудиться на благо этого учреждения, а тогда казалось, будто это что-то неправильное. После разговора с мамой три дня я ходил в раздумьях. В моём окружении заметили, что парень не в себе. На четвёртый день я всё-таки решил окончательно завязать с прошлым. По тюремной традиции я должен объявить, что отхожу от идеи. Объявил, никто не был против, хотя раньше могли за это и побить.
В моём случае отпустили, сказали, ладно, иди, правильно…
Меня выпустили в лагерь, где все просто сидят и ждут окончания своего срока. Всё было обычно: знакомишься с людьми, общаешься, живёшь, читаешь, занимаешься спортом. Вскоре мама написала, что подходит моя очередь на квартиру. Я быстро устроился на работу, а доверенность оформил на маму. Она решала за меня все вопросы по жилью. Тогда я начал понимать, что если после всего, что мама для меня делает, я стану жить, как раньше, это будет плевок ей в лицо. Старался исправляться, ничего не нарушать, чтобы быстрее освободиться.
При этом чтение сыграло очень важную роль. В какой-то момент я дошёл до эзотерики. Это показалось мне таинственным, начал даже что-то практиковать. В лагере был один человек, о котором я знал, что он ерунды не читает. Рассказал ему про эзотерику. «Глупости! – говорит, – на вон, мол, про батюшку почитай». И дал мне книгу про отца Александра Меня. У меня сразу детское мышление включилось: «Раз про батюшку, значит, хорошая будет, давай». Начал читать, провёл какие-то параллели с эзотерикой. Потом этот человек дал мне ещё одну христианскую книгу, а затем мне снова попалась эзотерическая литература. И тут я наконец почувствовал какое-то несовпадение. И те, и другие книги говорят о вечности, но эзотерика почему-то называет Христа «мастером». Как-то странно, подумал я, надо почитать Евангелие, чтобы разобраться, как правильно. Беру книгу, начинаю читать. А общение-то такое в тюрьме – везде мат-перемат, у всех разгульный образ жизни, вот и спрашивают: что, мол, крышу сорвало? Нет, говорю, я всегда верил, теперь вот решил почитать Евангелие. Нападки начались, а это всегда отталкивает, боишься показаться ненормальным. К счастью, Господь дал решимости.
Вскоре я дошёл до слов «и многие лжепророки восстанут, и прельстят многих» (Мф. 24:11). В этот момент как будто спала ширма с глаз. Куда же я сам себя загнал?! На все прелести мира так повёлся, что теперь сижу в тюрьме. Это был поворот на 180 градусов. И тут начался взрыв неофитства. Я раздал всю литературу, стал читать только церковные книги. Молитвослов читал, хотя сначала стеснялся перекреститься перед всеми. Читаешь, и столько замечаешь мыслей таких, что просто жуть! Перестаёшь – всё нормально. Открываешь – снова гадости в голову лезут. Происходило открытие нового мира, но вместе с тем появился и фанатизм, фарисейство.
О своём новом опыте я много писал маме. «А почему тогда в храм не ходишь?» – спросила она как-то раз.
У меня в голове тогда поселилось какое-то странное заблуждение: церковь – это очень серьёзно, думал я, и если начну ходить в храм, а освободившись, вернусь к прежней жизни, то опять попаду в тюрьму.
Нет, надо выйти, стать на ноги и уже потом идти в храм. Три месяца я читал. Прочёл житие святого Серафима Саровского и начал совершать Иисусову молитву, соблюдать строгие посты. Потом наконец понял, что надо идти в церковь. Я пошёл к старосте тюремного храма, сказал, что хотел бы ходить на богослужения. Он меня записал, мне разрешили.
Итак, я впервые вошёл в храм. Под него было переоборудовано старое тюремное здание. Внутри хорошие росписи, резьба. По благословению батюшки читали и пели сами осуждённые. Конечно, это не сравнить с пением настоящего хора, но оно было искренним. Когда делаешь первые шаги, всё это завораживает. Прошла служба, и я просто взлетел. Я вспоминал потом митрополита Сурожского Антония, который говорил, что христианин – это человек, который видел Бога, не в физическом, а в духовно плане встретился с Ним. У меня тогда была именно такая встреча с Богом. Только зайдя в храм, я понял, что вот оно – то самое, чего искала моя душа. Жизнь без Церкви оставляла внутреннюю неудовлетворённость, но теперь я нашёл то, что мне надо.
Я сразу же загорелся идеей нести послушание в храме. Если ты работаешь при храме, то каждый день находишься в нём с утра до вечера. Я ринулся к старосте и начал умолять его взять меня в храм. По тюремным правилам все работы оплачиваются, и тут я весь такой «уважаемый» прихожу и говорю: «Не надо мне ничего платить, возьмите меня сюда хоть уборщиком, только чтобы я каждый день мог приходить». Через месяц меня взяли трудиться в храме.
Это было похоже на монастырь. Ты постоянно трудишься на благо храма, только поесть и переночевать выходишь в жилую часть. Сотрудники в храм заходили редко, поэтому ты почти всегда один, максимум нас трое. Утреннее правило длилось часа полтора-два, в обед молились около часа и вечером минут тридцать. В остальное время – уборка, хозяйственные дела, чтение. Над алтарной частью находилась библиотека, в ней были не только книги, но и телевизор с DVD, мы могли слушать лекции и смотреть православные программы. Я поглощал тогда книжку за книжкой. Помню, один из братьев сказал мне: «Ты хоть думай, что читаешь, а то глотаешь всё подряд!» А я как-то у Амвросия Оптинского читал, что не надо тут особо мудрствовать, читай, молитву Иисусову твори, и Господь как надо вразумит.
Появился и опыт христианской жизни. Я воочию убеждался, что значит «как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними» (Мф. 7:12). Если я осуждал кого-то, то мне всякий раз оставалось подождать пару дней, чтобы я получил такое же испытание, и, конечно, я не проходил его. Потом я начал поститься, постоянно пытался совершать Иисусову молитву. Там от этого ничто не отрывало. Ещё и в прелесть впал – подвижником себя почувствовал.
Я всё думал: в миру ведь как считается – в храм пришёл и вроде всё у тебя хорошо. А тут молитва, посты и такое было состояние как будто меня изнутри жгут. Настолько тяжело было.
Я не мог понять, что это такое. Сейчас понимаю, что это, наверное, бес пытался выгнать меня из храма, чтобы я не трудился, а вернулся и дальше читал бы себе книжки в жилой зоне.
Первая сознательная исповедь была тоже в тюрьме. Меня всего кидало в пот, когда я шёл к ней. Казалось потом, что скинул мешок с плеч. После всех тюремных Причастий я «летал». Интервал между таинствами составлял примерно месяц. К концу месяца ты аж воешь, хочешь причаститься.
Тюремная Пасха в 2010 году тоже вызвала у меня восторг. Мы тогда так готовились! Молитва, чтение Евангелия, в рационе только чай и хлеб. Когда дождался её, удивлялся: в прошлом году даже не помню, в какой день Пасха была, а теперь такое переживание.
Батюшка как-то говорил, что после тюремного храма на свободе христианами остаётся только 1% людей. Для меня это был шок, ведь я это всё пережил, я многое понял! Как же я могу освободиться и вернуться обратно? Кто-то шутил, мол, выйдешь, будешь снова чудить, но я был уверен, что такого уже не может случится.
Храм, кстати, был освящён в честь Преподобного Серафима Саровского. Чудо произошло у меня в жизни с этим святым. Мама рассказала, что когда мне добавляли срок, она узнала о Серафиме Саровском. Зашла, говорит, в собор, стою около его иконочки, плачу, молю, чтоб помог. После этого меня и привезли в Волковыск, я начал менять своё мировоззрение, потом пришёл в храм в честь святого Серафима. Получается, святой, позвал меня даже потрудиться к себе в храм.
Я пробыл в тюрьме ещё восемь месяцев. Отсидел половину добавленного срока, и меня предоставили на «химию», или в ИУОТ – исправительное учреждение открытого типа. С моей-то статьёй, да ещё с раскрученной, это было фантастикой. Мне очень хотелось всё, что я приобрёл, скорее внести в жизнь. Ещё до ИУОТа я решил, что уйду в монастырь, освобождался тоже с этой уверенностью. Помню, один из «заседатых» говорил: «Видел ты собаку на цепи? Её ж когда спускаешь, она тоже прыгает, лает – так радуется. Вот то же самое и у тебя будет». Ну, может, если бы я с меркантильными желаниями выходил, было бы всё так, а я из храма выхожу, хочу освободиться – и быстрее в монастырь. Когда вышел, было хорошо на душе. Тишина, мысли никакой, просто спокойствие.
Нас посадили в машину и завезли в ИУОТ. Во время знакомства с администрацией оперуполномоченный спросил о моём прошлом. Я рассказал и добавил, что нисколечко не жалею о том, что сидел в тюрьме. Потому что тюрьма – это просто место, которое порой для нынешнего мира даже спасительное. Тебя ограждают от алкоголя и наркотиков, легче бороться с этими страстями. Я лет двадцать согласился бы отсидеть ради того, к чему пришёл. Для него это было удивительно.
Будучи на «химии», нужно обязательно работать. Я в своё время получил профессию столяра-станочника, мне и по сей день нравится столярная работа. Начальник помог устроиться в фирму по производству мебели. Так я стал работать на хорошей работе и по выходным бывал дома. В будние дни просыпался, летел домой читать правило, готовил кушать и шёл на работу. В субботу убирал дома, в Воскресенье с «химии» бежал в церковь. Тогда уже действовал наш Нижний храм. Каждое Воскресенье было для меня мини-Пасхой, настолько я это радостно переживал. Даже усталости от молитвенного правила не чувствовал.
«Химия» длилась восемь месяцев, потом ещё были исправительные работы. Всё думал, что сейчас это закончится и я сразу отправлюсь в монастырь. Был при храме, пошёл в братство.
Тогда я о хоре и помыслить не мог. С детства у меня есть слух и голос, но я думал, что это всё уже потеряно. Однажды в день освящения храма я случайно оказался на клиросе. Хор поёт, матушка всеми руководит, а я стою рядышком. Слушаю и думаю: «Вот это поют!». Я дома магнитофон включу, мелодию пою, а чтобы какие-то тональности, ноты, своя партия… Даже во сне такое не снилось. Ушёл в уверенности, что мне здесь точно никогда ни петь.
Мы с братством часто ходим в гости к одиноким людям. Конечно, придём, помолимся, «Отче наш» споём, «Достойно есть». Оля Филипик услышала, что есть голос, ну и говорит как-то в воскресный день: «Пошли на акафист, там никого сегодня не будет». Я пошёл. В очередной раз почувствовал, что Господь всегда вовремя посылает то, что необходимо. Работу тебе – пожалуйста, хор – держи! Мы, как правило, много хотим, и ничего не получается, но в тот момент, когда Господу надо, Он берёт тебя и просто ставит в нужное место.
За три месяца я уже знал все службы и мог петь. Естественно, руководствуясь только слухом. Сначала было не по себе: тут все преподаватели стоят, а ты как-то к ним затёрся. Но Господь дал быстро научиться всему.
Господь «крюконул» меня благодаря хору.
Мир имеет свойство очень быстро затягивать человека. Со временем неофитство начало проходить, появился интерес к материальному. Тяжесть на душе образовалась, молитва не в радость, уныние. Порой в субботу вечером хочется отдохнуть вместо того, чтобы идти в храм. И если бы не хор, я бы отдохнул, но тут уже чувствуешь ответственность. Господь меня с помощью хора всё время обратно затягивал в храм, потому что были моменты, когда становилось нелегко.
В тюремном лагере я познакомился с Володей – ответственным по пожарной части. Он был уже на пенсии, приходил к нам в храм, молился, варенья приносил. Очень искренний человек, по сей день с ним общаемся. И вот когда я позвонил ему на Пасху, чтобы поздравить, он спросил, не женился ли я ещё. «Нет, – говорю, – я как-то больше думаю о монастыре». Он спрашивает: «А ты не боишься?» Ему я, конечно, сказал «нет». Но потом начал рассуждать. Я ведь с упрямством поставил себе цель: решил – значит пойду. Сейчас живу один, никаких проблем, что хочешь, то и творишь, ни за кого ответственности не несёшь. Я понял, что боюсь потерять эту свободу. В общем, не пошёл, хотя по сей день думаю об этом. Хочется сказать: ну какие мои силы? А вообще-то наших сил почти и нет в этих делах. Отец Сергий как-то сказал: «Порыв благородной души порой требует монастырской жизни». Такие порывы, по его мнению, происходят, потому что это гораздо выше всей мирской суеты. Пока я остаюсь, служу при хоре, в братстве. Главное – просить Господа, чтобы Он как-то научил спастись, а в нужный момент Он тебя куда надо определит.
***
Через несколько месяцев после интервью Павел стал послушником в монастыре.
Источник: православный журнал «Поколение»
Комментировать