О «шлепках», чемоданах и гостиницах
«Шлепнуть», «в расход», «к стенке»… М. Волошин в своем стихотворении «Терминология» приводит одиннадцать подобных выражений. Это стихотворение написано в 1921 г. С тех пор лексикон этого вида фольклора значительно пополнился. Стенограммы процесса Кравченко зафиксировали для потомства новые перлы из той же сокровищницы русского языка. Да, сокровищницы без кавычек, и малейшего оттенка иронии, ибо всякое хранилище истины – сокровищница, а приведенные термины – истинное выражение отношения народа (в целом) к его самого систематическому истреблению. Язык не лжет.
В течение 1000 лет русской монархии казнили. Казнили, но не «шлепали» и не «расходовали». Люто казнили Стеньку Разина, и десятки песен то героических, то покаянных сложил народ об этой казни. Он глубоко прочувствовал, прострадал ее двусторонний – и для казнимого и для казнящего – трагизм. Казнили чуждых «низам», но близких «верхам» декабристов – и сколько пламенных глубоко пережитых строк посвятили им эти «верхи». В дни нашей юности (1905–1907 гг.) казнили многих революционных интеллигентов, и кто из нас тогда не читал с содроганием «Рассказа о семи повешенных» Л. Андреева?
В годы двадцатые, тридцатые, да и теперь надо полагать, два русских интеллигента, врача, инженера, профессора, встретившись в укромном уголке обмениваются новостями:
– Петра Ивановича-то шлепнули!..
– Как же… Я еще третьего дня узнал… шлепнули… И Семена Семеновича вчера взяли. Наверное тоже выведут в расход…
– Всенепременно!
Говорят тихо, со страхом за себя (все ведь возможно!), но без тени ужаса, перед самим фактом. Что ж такого? Быт. Обывательщина.
Все мы, бывшие там, слыхали подобное и сами говорили. Видали и детей, играющих в «шлепку». Закручивают одному из мальчишек руки, ведут, тычут в затылок деревянным наганом. Знание всех деталей абсолютно точное. Реализм исполнения поразительный. В порядке этого реализма в г. Россоши в 1937 г. восьмилетие ежовы и Вышинские закопали живым в землю четырехлетнего врага народа. Было расследование, родителей сослали, а участников веселой игры сдали в исправительно-трудовую колонию для дальнейшего в ней усовершенствования.
– Страшны не сами воинствующие революции, а их мирное последующее, – писал когда-то И. Тэн.
Добавим от себя: и предшествующее. Ведь без причин, нет следствий.
Передо мной «Современные записки» 1930 г. Самый толстый, самый умный, самым прогрессивный и осведомленный эмигрантский журнал. Имена так и блещут: Зайцев, Бердяев, Маклаков, не говоря уж о славной социалистической фаланге: Авксентьев, Осоргин, Вишняк, Керенский.
Не примите эти хвалебные эпитеты за иронию, или идиотскую попытку полемизировать сегодня с 1930 г. Журнал хорош, интересен, в нем много правды. Вот, например, «Девятьсот пятый год» М. Осоргина. Читая его, я вижу живых людей, правдивые образы тех, кто делил со мною юность.
Вот московский городовой, указывающий явочную квартиру незадачливым конспираторам. Об этой квартире весь участок знает, но молчит из сочувствия к прогрессивности… А на этой квартире готовятся убивать тех же городовых.
Вот «таинственная и торжественная» девица отстукивает на машине очередную банальную ложь прокламации, чувствуя себя великой героиней.
Целый ряд анекдотических фигур революционных Тартаренов русской интеллигенции. Пока все только смешно. Но за ними следуют не менее правдивые образы тех, о ком не приходится говорить со смехом.
Володя Мазурин. Его литографированные портреты хранили на груди гимназистки. «Добрый и милый человек», – характеризует его Осоргин, – «идеалист, ставший страшным террористом.
– Вы знаете, – говорил он, – я прирожденный педагог; и с детьми могу и с рабочими. Готов хоть в село учителем.
Юноша из рабочих. Перед отъездом в Москву убил шпиона.
– Раз позвал его чай пить в трактир, да по дороге и хлопнул по голове булыжником. А в газете написали, что рабочего убили «черносотенцы». – Тоже «герой».
Николай Куликовский, сотоварищ Каляева по убийству Великого князя Сергея Александровича, стоявший со своей бомбой на другом посту. «Знаю его, как моего милого и тихого гостя, большого домоседа, тонкого ценителя поэзии, скромного и приветливого человека», – пишет М. Осоргин.
Таких правдивых образов – десятки в воспоминаниях Осоргина. А таких же правдивых воспоминаний – сотни и тысячи. Страшно то, что все это подлинная правда, и что Каляев, готовясь к убийству, писал чуствительные стишки, которыми потом зачитывались московские гимназисты, и то, что Николай Морозов, соучастник цареубийства, был настолько чист душой и телом, что ругаться научился лишь через 25 лет, уже по выходе из Шлиссельбурга; правдив и сквозящий среди описаний образ самого М. Осоргина, русского интеллигента (не полу-, а полностью интеллигента), до сих пор гордящегося своим активным участием (хранением бомб, укрывательством террористов) в бессмысленном, подлом, гнусном избиении городовых, министров, сидельцев винных лавок – массовой репетиции к «шлепкам» и «разменам». «Генеральной репетиции», как правильно называют эту акцию коммунисты.
Повторяю, что не пытаюсь полемизировать ни с Осоргиным, ни с его единомышленниками, но лишь договариваю рассказанную ими же правдивую историю, которую можно было бы продолжать вплоть до июля 1762 г., когда русские интеллигенты того времени впервые глотнули крови русского императора. Сотни и тысячи их имен – лишь разнообразные по форме и звуку звенья одной и той же цени, разветвления которой теперь охватили весь мир.
И все они были милые, скромные люди, иные гонко любили поэзию, иные кошек, иные женщин, самоотверженно и преданно…
Звероподобные и демоноликие чекисты, пьяницы и кокаинисты – выдумка Брешко-Брешковского, жалкая пинкертоновщина которых никого не испугает, но правдивый Осоргин дней грядущих, вероятно, напишет в воспоминаниях о наших днях:
«Мы допивали чай с нежным задумчивым Васей и читали Пастернака…
– Как жаль, что пора кончать, – грустно сказал Вася – сегодня четверг и у нас шлепки… Очень много работы… – аккуратно сложил в портфель патроны и ушел, приветливо улыбаясь…»
Появятся и воспоминания очевидцев о том, как добивали Великих князей и педанты-историки поспорят, чем мылили веревку для старика Краснова… Все это будет, если у большевиков найдутся такие же правдивые (без кавычек) журналисты, как Осоргин и многие в среде эмиграции.
Все это будет правдой. Ведь и Дзержинский нежно любил детей, Сталин – несомненно тонкий ценитель балета, Робеспьер был подлинно неподкупным, а Кромвель с большим чувством пел псалмы Давида.
Это правда и именно в ней ужас нашего века, а не в бутафорских чекистах Брешко-Брешковского.
Ужас в детях, играющих в шлепку, в их отцах, буднично обменивающихся «расходными» новостями, и в их дедах и прадедах, идейно и практически подготовлявших эту «шлепку» и оправдывающих эту подготовку, а – сдернув фиговый листок, – и самую шлепку до сих пор. Ужас во всей так называемой «прогрессивной», оторванной от религиозных, государственных и национальных начал мысли, в частности, для нас во всем развитии русской интеллигенции и ее современном мышлении.
– Бурбоны ничему не научились и ничего не забыли.
Представим себе, что вожделенный и долгожданный нами день, наступил: непосредственные «шлепалыцики» обезврежены тем или иным способом, машина активного террора прекратила свою работу, и все мы, захватив свои весомые и невесомые чемоданчики, устремились к «месту первоначального жительства».
Там нас встретят 170.000.000 вот этих самых детей, играющих в «шлепку» и их родителей, о ней же беседующих за стаканами чая, т. е. людей, не по своей вине утративших примитивное уважение к жизни и смерти, элементарное представление о добре и зле и тем более о государственных и общественных формах добра и зла, но не утративших, а, наоборот, болезненно усиливших в себе в силу ряда разочарований поиск этого общественного добра, его форм, стремление к нему.
Вполне естественно, что они скажут нам:
– Мы выросли или долго прожили в атмосфере газовой камеры, а вы на вольном воздухе свободной мысли… Дайте же нам кислорода из ваших чемоданов!
И мы будем принуждены их, эти чемоданы, открыть. В них…
…у одной, к счастью, малочисленной группы русской эмиграции окажутся лишь наскоро изготовленные в Нью-Йорке новейшие комментарии к Карлу Марксу, «ревизии программ», подпорки платформ и прочий хлам, от которого русский народ в лице новых Ди-Пи здесь уже отмахнулся (за социалистов в известной анкете «Посева» проголосовало лишь 0,75 %), а «там» досыта наглотались «победившего социализма» и знают ему цену.
Раскроются «чемоданы» другой группы, тех самых русских «прогрессивных» интеллигентов, которые бережно укрывали в своих кабинетах «милых и скромных» убийц тогда, теперь – профессиональных, деловитых «шлепалыциков». Эта группа будет крупнее, быть может, даже самой крупной и привезенный ею товар будет гораздо разнообразнее и привлекательнее на вид. Будет здесь и парламентаризм, и чистота демократических принципов, и свободы всех видов, и права лиц и личностей, т. е. именно те блестящие побрякушки, которыми щеголяла российская «прогрессивная» интеллигенция, выращивая и пестуя любителей стихов и шлепки. Щеголяла и дощеголялась. И по существу все эти «прогрессивные» посулы есть и будут глубоко реакционными и реставрационными, ибо и в европах-то, где у них глубокие корни, они все же доживают теперь последние сумеречные денечки, не очень приятные для европейских народов.
Будет и другой товар поновее: «завоевания февраля, очищенные от большевистских обманов», да еще наново отшлифованные a la personne, что по-русски переводится: «тех же щей, да пожиже влей» или колхоз с приусадебным участком в 0,3 га, переименованный в «функциональную собственность»…
И, конечно, во всех чемоданах будут у обеих этих групп игрушки-пугала «самодержавие», «царизм», «порабощение», «произвол» – те самые, которыми играла 150 лет «прогрессивная» русская интеллигенция… и доигралась.
Вернется в Россию и еще одна группа; даже крупная, занимающая в анкете «Посева» 38 %, к примеру, больше, чем коммунисты в парламенте Италии или Франции. Привезет и она свой гостинец, свой идейный багаж, и, если в этом багаже будет не сусальный белый конь, не прекрасный, но сказочный Иван-Царевич, а тем более не парламентские марионетки, а образ очищенного от копоти прогрессивных клеветников подлинного Русского Державина, то к нему-то и притечет Державная Мощь русского народа, и две эти Державные Силы тысячелетнего бытия и величия России, две единственные подлинно прогрессивные силы русской истории воссоздадут Российское Самодержавие.
Но над возобновлением (не реставрацией, не подновлением), очищением этого образа в сознании русского народа, а предварительно в собственном сознании надо потрудиться. Здесь программкой или платформочкой не отделаешься. Сделать это должны те, кто называет себя монархистами, – мы, монархическая эмиграция! В этом наша задача и оправдание нашего бытия.
Начать это очищение надо с самих себя, ибо монархисты… тоже разные бывают.
[Алексей Алымов]
«Наша страна»,
Буэнос-Айрес, 13 мая 1950 г.,
№ 44, с. 6.
Комментировать