Письма «нового» эмигранта
Закат века
Воплощаясь в жизнь, идеи вступают в подчинение ее законам: они последовательно проходят стадии юности, зрелости и одряхления. В государственно-политической жизни эти периоды принято называть радикализмом, господством и консервативностью идей. Попытки вернуть идею к уже пройденному ею этапу, насильственно омолодить ее, задержать ее развитие или упадок – именуются реакцией.
Идея отражения народоправства (демократии)[180] в партийно-парламентской системе и четырехчленной формуле – детище первой половины XIX в. В 1848 г. в Европе она вступила в период зрелости, стала господствующей. Одновременно с этим «Коммунистический манифест» оформил идею социалистического государства, базируя его на системе не только материалистического, но узко экономического миропонимания.
В дальнейшем обе идеи развивались параллельно, порою блокируясь, порою конфликтуя, но неизменно воздействуя одна на другую. Партийно-парламентская идея к половине XIX в. уже прошла стадию своей юности в форме подпольных и полутайных организаций: туген-бунда, карбонариев, итальянских, венгерских, польских и прочих национально-повстанческих обществ. Англия оснастила ее вековым парламентским опытом.
Социалистическая идея была моложе. Она реально продебютиро-вала лишь в 1843 г. блестящим провалом национальных мастерских в Париже.
Вторая половина XIX в. проходила под знаком беспрерывного роста обоих идей, их зрелости, причем социалистическая идея, будучи моложе, сотрудничала с первой в качестве ее подсобной составной части.
Финал Первой мировой войны ознаменовал торжество партийно-парламентской системы, ее кульминацию. На развалинах трех монархий парламентаризм праздновал свою полную победу, перекроив всю карту Европы, создав по своей схеме ряд новых демократических республик.
За периодом зрелости неминуемо следует период увядания, старости, одряхления. Задержка этого неизбежного закономерного процесса – реакция, повсеместное возникновение диктатур и легкость, с которой приходят к власти диктаторы всех рангов, – слишком значительный исторический фактор, чтобы отнести его за счет появления каких-то «сверх-личностей». Подобное объяснение было бы более чем наивностью. Ни одна диктатура не может возникнуть, а тем более удержать власть, без опоры на какие-либо значительные группы населения, по терминологии марксистов – массы. Сталин и Ленин, Гитлер и Муссолини, Пилсудский и Франко, – все они имели эти базы в лице организованных тоталитарных партий.
Таков, длящийся и поныне, финал развития партийной системы. Он закономерен и неизбежен, т. к. каждая партия неминуемо содержит в себе зерно тоталитаризма. Будь иначе, ее борьба и само ее существование не имели бы цели.
Характерною чертою переживаемого нами периода является то, что подавляющее большинство тоталитарных партий входили и входят в круг социалистического мировоззрения и проводят в той или иной форме социалистические принципы государственности и экономики.
Этот процесс перерождения парламентско-либеральных партий в тоталитаризм далеко не закончен с падением Гитлера и Муссолини. Его вспышки в том или ином виде отмечаются в текущем и неизбежны в будущем. Таковы в наши дни насилие социалистического меньшинства над народным большинством в королевском вопросе. Бельгия, отказ от радикального плана Шумана. Англия, саботаж социалистами столь же радикальной и прогрессивной идеи объединения Европы по проекту Черчилля. Англия, Германия, Швеция и т. д. Все эти явления не что иное, как попрание воли народов к миру, насилие над нею во имя суверенности своих партий, т. е. тоталитаризма.
Эта внутренняя связь социализма с тоталитаризмом не случайна. Она логически вытекает из сути социалистического мировоззрения, основанного на борьбе классов, а не либерально-парламентской коалиции сотрудничества, лежащей в основе буржуазно-демократической системы.
Что же происходит теперь в мире и особенно ярко вырисовывается в Европе?
Господствовавшая в половине XIX в. партийно-парламентская система пожирает сама себя, гибнет от злокачественной опухоли своих главных органов – партий. Она одряхлела, перестала служить в той или иной мере выражением воли народов. В борьбе за свою жизнь она насилует эту волю при помощи организованного меньшинства, т. е. из господствующей перерождается в консервативную с проявлением симптомов реакции.
Попытка строить на ней схему докризисного государства, в частности освобожденной России, есть реакция, а не прогресс. В своем старческом бессилии она не способна уже выражать собою массовую демократию, как формулировал это проф. Коган в Берлине на конгрессе борьбы за свободу культуры.
Отживание идей XIX в. не могло ускользнуть от внимания народов мира и не вызвать откликов в их мышлении. Эти отзвуки выразились в философии Ортеги, Сартра, А. Кестлера, Бердяева, персоналистов, течений различных, но объединенных признаком устарелости современных демократических форм, их отрыва от жизни народов, протеста против монополизации парламентаризмом защиты прав и свобод личности.
В народных массах это сознание выражено в явном охлаждении к четыреххвостке, снижении числа активных избирателей и легкости, с которой массы допускают приход к власти диктаторов.
Одряхление отжившей системы явствует и из полного бессилия ее лидеров противопоставить какую-либо положительную, творческую идею натиску разноцветного, а главным образом красного социалистического тоталитаризма.
В половине XX в. сознание и подсознание народных масс переживает грозящий страшной катастрофой припадок пессимизма.
Массы разочарованы в старых общественных идеалах, фетиши XIX в. развенчаны. Новых идеалов еще не найдено.
В центре этого кризиса – Россия, лежащая в границах СССР. Вполне естественно, что комплекс прогрессивных идей грядущего века возникнет там, в области максимального развития злокачественной опухоли, после ее ликвидации.
Этого комплекса сознательно и бессознательно ищут все народы Запада. Задача русской политической эмиграции включиться всеми силами в этот поиск. Мы имеем более глубокий опыт, чем другие народы. В силу пережитого нами мы смотрим шире и видим яснее.
Кому больше дано, с того больше и спросится.
Нам дано больше всех.
«Знамя России»,
Нью-Йорк, 26 сентября 1950 г.,
№ 25, с. 8–10.
Без посредниковI
Смена господствующих идейных комплексов происходит не мгновенно, но постепенно, в результате процессов, совершающихся в сознании масс. Революции есть лишь внешние, болезненные проявления этих процессов, выражающих себя помимо них в ряде фактов большого или малого значения.
В государственной жизни последних десятилетий мы можем отметить два таких показателя: развитие плебисцитной формы выражения воли народов и рост участия в управлении государствами специалистов всех видов. Характерно, что оба эти фактора врастают в жизнь государств, очень часто конфликтуя с партийно-парламентской системой и с ее социалистическим сектором в частности. Выделенные четыреххвост-кой представители народов оспаривают непосредственные решения этих же народов и борются претив применения плебисцита (Бельгия, Саар и др.). Не говорит ли уж одно это о том, что современные защитники прав народов перестали ими быть, выродившись из народных трибунов в контрагентов отдельных групп населения, нередко оплачиваемые этими группами? О том, что идея, господствовавшая и радикальная в XIX веке, стала консервативной в ХХ‑м и стремление закрепить ее – реакция?
Тем не менее, несмотря на противодействия партий, случаи применения плебисцита множатся. О чем говорит эта борьба двух систем народоправия? Не о том ли, что личность стремится вырваться из партийной кабалы и сама выразить свою волю, минуя искажение таковой контрагентами? Не есть ли это поиск непосредственной связи между народами и властью?
Крайне интересно в этой области возникновение в США института Галлупа, который можно рассматривать как зародыш постоянного государственного плебисцитного органа. Показательно, что он возник в Соединенных Штатах, в стране наиболее здоровой и действенной демократии, где функции парламентских партий разумно урезаны, а деятельность министров влита в деловое русло и защищена от партийных наскоков. За свою еще короткую жизнь этот институт уже проявил себя как чуткий прибор, включающий в себя компас, термометр и манометр политической настроенности масс.
Современные парламенты все гуще и гуще обрастают всевозможными комиссиями, подкомиссиями, комитетами экспертов-специалистов. «Великие» мира сего выезжают на совещания в сопровождении максимума технических специалистов при минимуме партийно-политических деятелей. Это тоже знамение времени: практика управления государством и его внешней политикой чрезвычайно усложнилась, и эта сложность выдвигает к рулю техника-специалиста в ущерб универсалисту-общественнику.
Свободная русская общественная мысль во всех оттенках спектра Зарубежья все еще базирует государственное устройство на двух китах – политике и экономике. Но современность уже ясно показывает реально вступившего в жизнь третьего – технический прогресс. Техника всех видов перестала быть служанкой экономики. Техническая мысль стремительно вторглась в сферу мирового и государственного устройства. Она уже диктует ему свою волю и явно стремится к приоритету над мыслью общественной и экономической. Атомные и прочие высшие технические организации – живой тому пример,
В связи с этим изменяется и структура носителей общественной мысли – интеллигенции. Ее хозяин и собственник XIX в. – универсальный публицист сдал ряд своих позиций интеллигенту-специалисту, Этот сдвиг коснулся всех плоскостей мышления, вплоть до религиозной, где в настоящий момент атомные физики и химики опрокидывают материалистическое миропонимание XIX в. и укрепляют ряд противоборствующих ему концепций религиозно-духовной культуры.
Советизм, реагирующий на современность быстрее демократии, учел эти сдвиги и использовал их в своих целях, создав слой подчиненной ему профтехнической интеллигенции и введя ее в русло государственного строительства.
Недооценка их привела демократии к ряду провалов, вроде начала Корейской войны, когда общественно-государственная машина была не в силах мобилизовать вовремя свой колоссальный технический потенциал.
Но консервативная мысль XIX в. не хочет видеть того, что окрепший технический фактор истории уже перекраивает всю карту мира, устанавливает новые силовые центры и новые линии связи между ними, что энергетика и индустрия связи уже диктует свою волю внешней и внутренней политике государств, и без учета их влияния не может быть построена гипотеза системы управления докризисным государством.
Необычайная динамика технического прогресса делает возможным сегодня и неизбежным завтра то, что было немыслимо вчера.
Орган постоянного плебисцита, т. е. непосредственного выражения воли народа и его связи с властью был выражен в истории общим собранием античного города-государства и нашим русским вечем, Он отмер в силу территориального роста государства. Современная техника связи – телефонно-телеграфная сеть, радио, телевидение – возвращают его к жизни.
Вторжение технической мысли в законодательство и сферу международных отношении проявляется пока хаотически, стихийно, но современность уже ясно подчеркивает необходимость и неизбежность введения в систему управления государством высокоавторитетного органа технического им руководства, причем этот орган может быть создан только по принципу кооптации, но не на основе четырехчленной формулы.
Размеры статьи не допускают детализации этой гипотезы, уточнения прав и обязанностей каждого из предполагаемых к жизни органов. Это было бы бессмысленно, т. к. их взаимоотношения и формы выработаются в самом процессе оформления покризисного государства и в неизбежной борьбе между ними самими. Следовательно, они будут изменчивы и текучи.
Цель настоящей статьи – только попытка гипотетически заглянуть в будущее через призму настоящего, отрешаясь от консервативных очков XIX в., не смогшего осуществить подлинную массовую демократию, сведя ее лозунги к безответственным действиям профессионалов политики.
Сквозь туман коррупции партийно-парламентской системы уже намечаются две линии дальнейшего развития государственных форм: первая – стремление к непосредственному волеизъявлению масс, минуя партийных контрагентов, вторая – законодательство технического прогресса.
Таким образом, схема управления в покризисном государстве рисуется базирующейся на четыре основных силовых центра:
1. Отмирающий партийно-представительный орган (современный парламент), который, несомненно; еще долго будет бороться за свою жизнь».
2. Постепенно накопляющий силы орган непосредственного волеизъявления народа, массовой демократии (современный плебисцит).
3. Высший секционный совет специалистов, оформляющий деятельность политиков-универсалистов (современные эксперты).
4. Аппарат исполнительной власти, подчиненный Главе государства, гипотетическому рассмотрению которого автор надеется святить следующее «письмо нового эмигранта».
Положения и взгляды, высказанные в двух первых письмах относятся к рассмотрению покризисного государства вообще, но главным образом к грядущей России, т. к. именно ей всем ходом мировой истории предопределено выработать и осуществить эти новые формы государственности в силу пережитой и переживаемой ею трагедии.
Фокус кризиса в ней. В ней же и его разрешение.
«Знамя России»,
Нью-Йорк, 18 октября 1950 г.,
№ 26, с. 5–7.
Монарх или президент
Во главе докризисного государства может стать наследственный монарх, избранный большинством президент или ставленник организованного меньшинства – диктатор. Других форм возглавления государства мы пока не знаем.
Диктатура бесповоротно отвергается, как нами, – русскими монархистами, – так и всеми нашими политическими противниками, за исключением НТС (солидаристов), пытающегося прикрыться завлекательными ризами персоналистического раскрепощения личности.
Тем не менее, попытки прорыва к диктатуре в течение первого хаотически-стихийного периода становления покризисной России, несомненно, будут, но вряд ли в ней смогут быть созданы необходимые для утверждения диктатуры сильные организованные группы (партии).
Вернее будет предполагать, что борьба разыграется между сторонниками республиканского и монархического образов правления. Учету и сравнению шансов этих двух сил на базе современной России, при сохранении возможной объективности и отрешении от личных эмоций посвящает автор это письмо.
Что же говорит нам эта современная Россия в той мере, в какой возможно услышать ее голос и «там» – под прессом, и «здесь» – от единственно доступного нам ее отражения, «новой» и «новейшей» эмиграции.
Прежде всего то, что население современной России свободно от гипноза всех политических доктрин XIX в. за исключением одной – коммунистической доктрины. Эта последняя пожрала всех прочих фетишей, но, пожрав их, лопнула, не только не оправдав себя на практике, но разочаровав в себе и отвратив от себя основные массы населения России, главным образом крестьянства.
Советская пропаганда, самая активная, самая мощная и самая гибкая в мире, умело использовала все дефекты, все недочеты представительного строя, чтобы развенчать в сознании масс этот кумир XX в. и за 30 лет достигла цели. То же самое было применено ею и по отношению к монархическому строю, но в этом направлении она встретила непреодолимое препятствие – народную память.
Отбросим отвлеченные представления о монархической традиции или эмоциональных устремлениях к «батюшке-царю». Они не реальны. Человек, никогда не слышавший звона колоколов, не в силах ощутить поэзию этого звона. Но память абсолютно реальный фактор мышления. На ее основе подсоветские массы беспрерывно производят сравнение между прошлым «проклятым царизмом» и теперешним «социалистическим раем» во всех областях их бытия, и это сравнение столь же беспрерывно показывает им преимущества «времен царизма». Более того, прошлое, как всегда, обрастает легендой, его темные стороны смягчаются, а светлые – выступают ярче. Этот процесс развивается в народах СССР с неуклонной нарастающей силою.
Русское прошлое демо-представительного строя не только не имеет этого обаяния, но, наоборот, оно неразрывно связано в народной памяти с представлением о пресловутой керенщине, которая подавляющим большинством населения вспоминается с добавлением нецензурной характеристики.
Недолгое господствование Керенского столь же скомпрометировало идею демократии, сколь угнетательство Сталина – идею социализма.
* * *
Прошу уважаемых читателей из среды «старой» эмиграции прежде всего забыть о существовании Хорей, Калинычей, Платонов Каратаевых, «богоносцев», «правдоискателей» и проч… Их нет в СССР, революция их смела, если они и были. Современный подсоветский человек в массе прежде всего практичен и материалистичен. Выросший в обстановке беспрерывного полуголода, недостатка в самом необходимом, произвола, попрания основных прав личности и собственности, террора всех видов, – он не может быть иным, и не его вина в том, что он прежде всего хочет гарантии минимума своих человеческих прав – освобождения от вечного страха за будущее, от угроз голода, гарантий личного заработка, ценности сбереженного рубля, неприкосновенность дома и земельного участка, свободы найма и передвижения.
Кто же, по его мнению, вернее выполнит эту его первую и главную волю – наследственный монарх или временно принявший власть президент?
Прошу уважаемых читателей усвоить также, что современные подсоветские массы, даже колхозники, намного выше дореволюционных по уровню политической осведомленности. Сведения о жизни мира даются им тенденциозно и извращенно, но этот яд уже выработал противоядие себе: рядовой колхозник не только читает газету, но умеет расшифровывать советские сообщения и анализировать их.
Итак, вот перед ним, подсоветским колхозником, президент могущественнейшей и богатейшей республики – Гарри Трумэн, избранный большинством в один миллион голосов при общем числе избирателей в 90 миллионов, Этот приведший его к власти миллион голосов составляет почти 0,01 всей массы. Может ли эта одна сотая осуществлять действительную волю народа?
Гибкая и умелая советская пропаганда, конечно, разъяснила эту простую арифметическую задачу.
Подсоветский колхозник осведомлен также и о всех министерских кризисах Франции. То, что каждый министр охарактеризован, как ставленник буржуазии и враг народа, – подсоветского человека мало трогает: он знает цену этой «вражде народу» по личному опыту, но сам факт министерской чехарды внушает ему очень мало надежды на то, что подобная система гарантирует ему спокойную жизнь и главное – личную собственность.
Бешеная кампания советов против США, конечно, не оставляет в тени того тупика, в который загнал свою страну Рузвельт, тех жертв, тягот и налогов, которые взвалила на плечи американского народа его политическая линия. Хочет ли советский колхозник такого осуществления воли народа?
Добавьте к этому широкое осведомление подсоветских масс о всех скандальных парламентских процессах Запада, о случаях подкупа членов правительств, о стоимости каждых выборов, о гангстерах, тратящих по 400 миллионов долларов на взятки, о сверхприбылях захвативших власть банков и трестов… Добавьте к этому еще страх и недоверие, внушенное ему по личному опыту самим словом «партия»…
Вряд ли, освободившись от диктатуры партии, он станет сторонником партийно-парламентской системы.
Но чаши весов политического мышления подсоветского человека еще не полны. Кладем на них явную невозможность подкупа монарха и возможность подкупа президента; надпартийную независимость первого и зависимость второго от выдвинувшей его партии; содержание за счет народа одного (хотя бы и в предельной роскоши) и суммы, вырванные из доходов народа группой соратников второго (об этом колхозник тоже осведомлен) и многое еще по опыту понятое жителем СССР… Чья чаша перетянет?
Подсоветские массы и их интеллигенция чужды историческому миропониманию уже в силу одного того, что истории они не знают. Они воспитывают свою политическую мысль на современности – личном опыте и обильно поступающей к ним пропагандной литературе.
Личный опыт отталкивает их от коммунизма и социализма всех видов.
Порожденная нуждами войн, национально-патриотическая пропаганда последних 15 лет (срок не малый) показала им ряд выдающихся творцов монархической России: безмерно возвеличен царь Петр Великий, слит с народным движением Александр Благословенный, подчеркнут, как никогда раньше, героизм Невского и Донского, оправдан даже Иоанн Грозный… прошли перед глазами Суворов, Кутузов, Багратион; даже Скобелев очищен от «службы империализму» и восстановлен в звании родного солдату «Белого Генерала»…
Ни одного выдающегося лица представительной системы в современной советской литературе не показано. Спартаки, Пугачевы, Разины и прочие «народные вожди» теперь упразднены, как неблагонадежный элемент.
Каждая палка имеет, как известно, два конца. Один из них дал Сталинград. Что даст другой?
Современность в лице пятилеток, грандиозных планов орошения, строительства водных систем, облеснения миллионов гектаров и т. д. разъяснила массам значение широких исторических программ, рассчитанных на длительные сроки десятилетий и даже столетий. Массы впитали в себя это программное строительство своей родины, поняли его необходимость и неизбежность. Можно утверждать, что русский, народ и прежде, в течение всей своей исторической жизни, понимал и поддерживал широкие программы, выдвинутые Самодержавием. Так, всей громадою откликнулся он на земельную программу Столыпина и, более того, в течение 400 лет активно содействовал «восточной программе», выделяя из своей среды Ермаков, Дежневых, Хабаровых, тысячи «землепроходцев» и миллионы переселенцев…
Осуществление подобных программ возможно насильственно при «непоколебимости генеральной линии партии». Но оно возможно и добровольно>, в порядке патриотического долга, при преемственной политике наследственных монархов. Но возможно ли оно в таких размахах при периодической смене президентов, ставленников борющихся партий, а тем более при партийно-парламентской министерской свистопляске, «бузе», по советскому выражению?
Взвешивая шансы монархической и парламентско-партийной системы, царя и президента на весах политического мышления современного подсоветского человека, я сбросил с чашек гири эмоций.
Но одну из них сбросить нельзя. Эта эмоция – чувство собственности, безудержное стремление к ней у лишенного собственности жителя «страны победившего социализма».
То правительство, которое сможет твердо гарантировать собственность, не «функциональную», не условную, не подконтрольную, не дирижируемую, а хоть маленькую, но свою, полную, наследственную, «самую обыкновенную», с которой, «что хочу, то и делаю», то правительство твердо станет у власти и будет поддержано всем народом.
В ком же видят главу такой власти, гаранта личной наследственной собственности подсоветские массы? В наследственном монархе или в пришедшем временно к правлению в результате борьбы партий президенте? Не содержит ли в себе сам представительный строй постоянную угрозу личной собственности со стороны ее злейшего, непримиримого и неумолимого врага – социализма?
Массы страны «торжествующего социализма» разрешают этот для них главный вопрос на основе своего личного опыта, а не устарелых и скомпрометированных в его глазах идеек и доктрин, панацей и фетишей ушедшего века.
«Знамя России»,
Нью-Йорк, 31 октября 1950 г.,
№ 27, с. 7–11.
Единоличник всероссийский
«Господь создал человека по Своему образу и подобию, и человек отплатил Ему тем же» – злая эпиграмма Вольтера, которую по недомыслию и безграмотности любят повторять атеисты, не уясняя себе того, что ее острие направлено как раз против них самих, против несовершенства человеческой души, ее эмоций и мысли. Немногие видели это несовершенство столь ясно, как Вольтер, и еще меньше таких, кто смеялся бы над этим несовершенством так злобно и остро.
Злая формула Вольтера подтверждается и эллинизмом, создавшим утонченный идеал своей современности в образах Афродиты и Аполлона, и человеческими жертвоприношениями людоедов… Она порочна лишь в отношении Евангелия, порочна по той простой причине, что Евангелие дано Богочеловеком, а не создано самими людьми.
Но в отношении к носителю верховной власти на земле, выдвинутому всей суммой волеизъявления народных масс, эта формула полностью применима. Массы требуют от этого носителя власти, как бы он ни назывался, выражения своих идей, своих желаний и стремлений, своего образа и подобия. Это их неоспорное право.
Именно такими выразителями образа и подобия своих народов в их современности били и Цезарь, и Наполеон, и стопроцентный послеверсальский немец Гитлер, и неоспоримый вождь народных масс, охваченных безумием разрушительного периода революции, Ленин. В этом и был залог их могущества.
Власть Сталина иного порядка, и он удерживает ее лишь при помощи всей силы организованного централизма и террора, подавляя изменившуюся настроенность отрезвевших людей.
Эти массы людей, а в них совершенно очевидно превалирует крестьянство, – ищут в данный момент и будут искать в дальнейшем того правителя (или правительства), который выразил бы и носил бы в себе их основные идеи…
По их образу и подобию…
Каков же этот образ?
В этом письме, как и в предыдущих, я гипотезирую лишь на основе современности, принимая историзм только, как дополнительный, подсобный фактор. Я не вхожу также в моральную оценку явлений, ни с точки зрения «белого коня», ни из предвидения какой-либо формы «социалистического рая». Я беру факт, как он есть. И только.
Утверждать, что идея какой-нибудь государственной формы: монархической, демократической, социалистической или солидаристической – находит сейчас определенное выражение в мышлении масс СССР – не только нелепо, но просто ложно. Никакое выражение мышления немыслимо в условиях советчины. Предполагать его, а тем более утверждать его наличие предоставляю счастливым столоначальникам национальной революции с их 10.000 курьеров к облезлым ангелам социалистического рая за колючей проволокой того или иного калибра. Сам же я предпочитаю базироваться на предпосылках, исходных точках идей, подтвержденных фактами непрекращающейся крестьянской контрреволюции, саботажа колхозов, вплоть до обречения себя на смерть от голода (1932–1933 гг.), добровольной сдачи в плен четырех миллионов колхозников (1941 г.), перманентного пребывания в концлагерях десяти миллионов крестьян, нового наступления социализма на деревню в текущем году и проч.
Только на основе этих неоспорных фактов я определяю идеи основных масс российского народа (или – народов: дело не в грамматике), как: 1) стремление к полной единоличной собственности; 2) наследственное закрепление этой собственности; 3) гарантии первых двух условий со стороны пользующегося доверием большинства лица или коллектива.
Гипотетически проектируя этот образ (комплекс идей) на организацию верховной власти государства, мы видим: 1) монархию (единоличие); 2) династию (наследственность единоличия); 3) Романовых, как единственных возможных гарантов единоличной наследственной собственности, облеченных доверием крестьянского большинства.
Я предвижу, что это последнее мое гипотетическое утверждение вызовет особенно много визга со стороны всевозможных самозванных обладателей патентов на выражение воли народа. Поэтому нахожу нужным сказать о нем дополнительно.
Возможно ли доверие крестьянского большинства к какому-либо политическому коллективу – партии, коалиции партий, сменному президенту с парламентским кабинетом и т. д., доверие в гарантии им своей наследственной единоличной собственности?
Нет. Доверие к гарантиям какой-либо партии окончательно подорвано генеральной линией ВКП(б), что выражено ходкой в СССР формулой – «за что боролись, братишки?»
Доверие к парламентскому коалиционному коллективу парализуется уже одной лишь возможностью включения в него социалистов, врагов частной собственности. Неустранимая текучесть и изменчивость республиканизма не сулит ничего доброго стремлению к передаче собственности по наследству.
Опыт всего пережитого русским народом и того, что ему еще предстоит пережить в период освобождения и становления новой России, в корне подрывает всякое доверие единоличника к верховной власти коллектива.
Может ли снискать доверие большинства какой-либо «вождь» из среды эмиграции или из недр подсоветчины? Керенский, Туркул[181], Абрамович, Солоневич? Или Жуков, Конев, Буденный, чудом преображенный Берия?
Нет, никто. Свойственная крестьянству всех наций недоверчивость доведена теперь в СССР до психоза. Постоянным обманом народа советской властью, с одной стороны, и ее же пропагандой бдительности, с другой. Недоверчивость развита до предела всем советским бытом во всех слоях советского общества.
В период максимальной популярности генерала Власова среди военнопленных и «остовцев» очень часто слышалась фраза:
– А где он раньше был? Что он тогда делал? В Китае был уполномоченным? Туда «непроверенного» не пошлют… Сомнительно!
О возможности доверия к любому эмигранту (не Романову) и говорить не стоит: она равна нулю.
Но почему же я считаю возможным, вероятным и даже неизбежным вотум доверия охраны крестьянской собственности Романовым?
Память, как личная, индивидуальная, так и общественная, народная – полная реальность, а не «белый конь» и не «социалистический рай». В настоящее время эта память выполняет огромную, беспрерывную и повсеместную агитационную работу в пользу династии Романовых во всех областях жизни подсоветского человека. Все сопоставления прошлого и настоящего утверждают одно и то же. Именно этим и вызвано то, что молодежь, с, казалось бы, окончательно вывихнутыми советской пропагандой мозгами, идет от большевизма к монархистам, минуя промежуточные демо-республиканские идеалы. Главным образом крестьянская молодежь. Я должен быть правдивым и упомянуть об идущих к солидаристам. Это тоже понятно. Представители советской бюрократической элиты, они же и советская новая интеллигенция, идут к ним, т. к. их программа обеспечивает этой бюрократической интеллигенции дальнейшее благо жизни, особенно ее паразитной части.
Прошу прощения у читателей за циничный, но очень яркий и распространенный пример силы этой памяти, ее материального выражения.
«Романовские» деньги хранятся еще и до сих пор в крестьянских тайниках. До 1930 г. они были (тайно) в ходу в деревне, а в киргизских степях, где я побывал тогда, они были главной валютой.
Николаевский пул (деньги) – джюда якши (очень хороши), советский пул… – далее следовало не совсем приличное русское слово.
Я далек от стремления утверждать, что второе призвание Романовых состоится тотчас же или в скором времени по освобождении России, Те же наблюдения над современностью рисуют мне очень мрачные картины первых лет по свержении власти Политбюро, не лично Сталина, т. к., даже при частичном сохранении социалистического строя, режим мало изменится.
Период хаоса, крови и внутренних усобиц неизбежен, если его не нивелирует какая-либо внешняя сила. Неизбежны и муки последних родовых схваток перед рождением Новой России. Но эти неминуемые страдания лишь укрепят те факторы народной воли, которые становятся теперь уже ясными.
Осуществление этих факторов в повседневной личной жизни каждого сливается в формулу: единоличная наследственная собственность, т. е. спокойная жизнь, продуктивный свободный труд, пользование его плодами, обеспеченность и гарантия нынешнего и завтрашнего дня.
В переводе на язык государственности она выговаривается: монархия династии Романовых, продолжение насильственно прерванного естественного бытия России, не реставрация, не возврат к отжившим формам, но дальнейшее диалектическое развитие новой России и новой Российской Монархии, неразрывно связанных во всей их прошлой одиннадцативековой жизни и непрерывно видоизменявших в ней свои формы в слитной гармонии, в зависимости от требований времени, в беспрерывном росте могущества и благосостояния российского народа при носителе, выполнителе его действительной исторической воли – Русском Царе.
Будет ли это?
Да будет. Все кончается. Кончатся и страдания России.
«Знамя России»,
Нью-Йорк, 15 ноября 1950 г.,
№ 28, с. 5–8.
Монархия и свобода
Представление о политической свободе личности претерпевает в эпоху пережидаемого нами всеобъемлющего кризиса глубокое изменения, как и другие политические понятия (о нации, суверенитете, государстве и т. д.).
Минувший XIX век прошел под знаком развития и стабилизации так называемых демократических, хотя на самом деле общечеловеческих, свобод, вытекавших из конституционных формулировок США 1776 г. и комплекса лозунгов Франции 1789 г.
Тогда, более 150 лет назад, этот политический комплекс был, несомненно, прогрессивен, радикален и глубоко актуален для его современности. Но рассмотрим его в свете нашей современности и попытаемся на ее основе спроектировать те политические гарантии, которые потребуют от своего правительства народы свободной покризисной России. По-кризисной потому, что иной новой России быть не может: узел кризиса туго завязан именно в ней.
Итак. Первая – свобода совести, религии, вероисповеданий. Будет ли гарантия ее тогда актуальной, вытекающей из потребности масс?
Не странно ли будет требовать ее, как, например, требовать гарантии 8‑часового рабочего дня в стране, закрепившей законом 40-часовую рабочую неделю? Или свободы освещения своего дома ночью? Ведь был же когда-то и строго проводился в жизнь закон о тушении огня… Не дико ли представлять себе в наши дни какое-либо правительство, проводящее религиозные гонения?
Для России же, не знавшей религиозных войн, в которой при «кровавой тирании царя» – о чем еще долдонят и теперь безнадежные тупицы, – где беспрепятственно молились и в костелах, и в кирхах, и в мечетях, и даже в шаманских капищах, в столице, которой, первой из европейских столиц, был воздвигнут буддийский храм не только с соизволения, но при моральной и материальной поддержке православного Императора, в этой России вряд ли возникнет потребность масс в гарантии религиозной свободы.
Скорее другое, массы верующих всех исповеданий потребуют гарантии своей свободы от изуверских насилий атеистических мракобесов. Свобода же совести может быть внесена и, конечно, будет внесена без возражений в конституцию покризисного Российского государства лишь как уступка пережиточному политическому мышлению последних «рыцарей демократии», нечто вроде студенческой шпаги, красовавшейся на бедрах «белоподкладочников» последних лет Императорских Университетов…
Далее. Свобода союзов и собраний. Здесь дело много сложнее. Демократия, скроившая свою политическую силу в XIX в. именно на этой форме свободы – развитии и укреплении политических партий, трудовых, профессиональных, культурных союзах и объединениях, в XX в. вынуждена сама аннулировать эту свободу, поставить ей предел, ликвидируя и запрещая нацистские, фашистские, а теперь и тоталитарно-социалистические (коммунистические) партии и союзы. Произошло неизбежное во времени: идея, воплотившись пожрала саму себя…
Установление новых форм необходимой для развития личности, но и не угрожающей ее общественной жизни, свободы социальной, новых форм политического коллектива – одна из основных задач кризиса. Ее разрешение возможно лишь в совокупности всех государств мира, а Новая Россия не сможет при любом правительстве исключить себя из системы планеты. Можно предположить, что нужная граница данного вида свободы будет указана миру именно Новой Россией, первым актом которой, несомненно, будет полная ликвидация коммунистической партии со всеми ее отделами и подотделами. Из этого всенародного акта и вырастут требования массами свободы союзов и собраний, а также и требования государственных гарантий, самозащиты от их возможного насилия над личностью.
Свобода слова на языке наших дней – свобода пропаганды, потребует пересмотра в тесной связи с установлением границы свободы союзов и собраний. Обе эти формы неразрывны. Симптомы требования обществом ограничения этой свободы мы видим уже и теперь. Во многих штатах Северной Америки изъята из школьных программ гипотеза Дарвина, усилены меры борьбы с клеветничеством в печати и порнографией, в католических странах взят под контроль показ аморальных кинофильмов… Трактовка свободы слова, принятая XIX веком, уже пересматривается ХХ-ым. Исход кризиса установит норму взаимных гарантий свободы слова и защиты общества от вредоносной гипертрофии этой свободы. Освобожденная Россия, будет ли монархической или республиканской, несомненно, возвратится к жизни, слитой с прочим культурным миром и примет выработанные развитием и ликвидацией кризиса новые формы свободы слова, на много разнящиеся от индивидуалистических и непротивленчески-либеральных трактовок XIX века.
Пока мы не встречаем ничего, что противоречило бы духу монархии, что не могло бы сочетаться с нею. Противодействия гарантиям свобод со стороны монархии не предвидится. Более того, гарантия их наследственным монархом, надпартийной, несменяемой в принципе личностью, дает больше уверенности в их соблюдении, чем гарантии сменного, неминуемо подверженного давлению со стороны партии президента республики или лидера кабинета.
Переходим к главному и основному – неприкосновенности и свободе личности, иначе говоря, к взаимоотношениям индивида-человека и коллектива-государства.
Представитель Германии на Берлинском конгрессе защитников культуры профессор Коган заявил: «Мы должны признать, что форм массовой демократии мы (культурный мир) осуществить не смогли».
Но какие же иные, не массовые, формы могут выражать истинный дух демократии? Не проще ли будет назвать их своим именем – олигархией политических партий, их парламентских блоков или, что будет всего вернее, олигархией стоящих за ними и субсидирующих их финансово-промышленных группировок.
Наблюдения над современностью дают нам в этой плоскости один чрезвычайно яркий и показательный пример, подтверждающий не только полную возможность сочетания монархического принципа с охраной свободы личности, но более твердую и надежную гарантию ее при сохранении надпартийного регулятора, каким является монарх.
В развитии событий последнего десятилетия государства Европы, сохранившие монархический строй (Голландия, Дания, Швеция, Норвегия) оказались наиболее стойкими в борьбе с красным тоталитаризмом внутри их самих, даже Греция, попавшая в чрезвычайно тяжелое положение, смогла успешно ему противостоять; Бельгия, поколебавши его, тотчас подпала под власть организованного меньшинства (королевский вопрос), т. е. утратила одну из главных прерогатив демократии; республиканские Франция и Италия стали наиболее угрожаемыми со стороны тоталитаризма; парламентская Англия, назвать которую монархией было бы ошибкой, подпала под давление внутреннего замаскированного тоталитаризма лейбористов, планомерно и неуклонно ограничивающего права личности – основу демократии.
Интересно отметить, что в наиболее актуальном для текущего дня вопросе защиты и охраны прогресса Англия и Франция заняли консервативные позиции: Англия, отказываясь от экономического союза (план Шумана), Франция, исключая из системы обороны Европы ее наиболее реальную силу – Германию; и обе вместе возражают против Испании. Все это есть проявление узкого шовинизма, явной реакции.
Эти примеры и их результаты, несомненно, будут учтены в свое время народом освобожденной России. Их учет еще раз подтвердит ему преимущества монархического строя, и теперь он сумеет в нем разобраться: сегодня политический опыт народонаселения России несоизмерим с уровнем 1917 г. Россияне многому научились.
«Знамя России»,
Нью-Йорк, 9 декабря 1950 г
№ 30, с. 5–7.
Главнейшая из свобод
Проблема свободы личности занимает необычайно широкую, многогранную и многообразную область в процессе прогрессивного развития человечества. По существу, она включает в себя все остальные виды свободы, ибо они только части единого, неотрывного от жизни стремления человека к внутренней и внешней свободе, к раскрытию своего творческого гения, искры Божией, Божия подобия.
В тесной связи с развитием прогресса растет и осознание этой свободы; потребность же в ней расширяется и видоизменяется во всех реальных проявлениях: непрерывно рождаются устремления к новым формам свободы и отмирает часть устаревших, утративших свою актуальность. Если средний человек ушедших веков, прикрепленный к своей низменной стоянке слабым развитием путей и средств сообщения, мало и даже совсем не нуждался в утверждении свободы передвижения, то для современного человека, подчинившего себе пространство, эта свобода стала насущной потребностью. И, наоборот, массы еще исторически недавнего прошлого остро нуждались в раскрепощении их от рогаток сословных привилегий, теперь же, когда сословность безвозвратно ушла в прошлое во веем, мире, требовать гарантий против опасности с ее стороны было бы столь не ненужно и нелепо, как спорить о тезисах иезуитов и янсенистов, по остроумному сравнению Артура Кестлера.
В XIX в. процесс развития свободы личности протекал необычайно интенсивно во всех областях жизни. Он шел под знаменем либерализма в почти полностью монархической Европе, где была тогда лишь одна настоящая республика – Швейцария и временами становилась ею Франция. Следовательно, монархический строй не противоречил свободному развитию личности, но, как увидим из дальнейшего, охранял это развитие.
Первая четверть XX в. ознаменована падением европейских монархий. Рухнули троны Испании, Португалии, Австро-Венгрии, Германии, России, окончательно утратила монархическую сущность Великобритания, пала неразрывная с европейской системой Отоманская Империя и вовлеченная с нею в связь Небесная. Версаль был более победой республиканской доктрины над монархической, чем союзников над Германией. Это ярко сказалось в результатах версальских решений, принятых вождями всех значительных республик мира, при почти полном отсутствии посланцев монархий: пожать плоды от победы над Германией не удалось, но плоды разрушения монархий были собраны полностью. Горькими они оказались для Европы… и для всего мира! Как же отразилось это торжество демо-республиканской системы на развитии победы личности, широко провозглашенной во всех новых и старых республиках?
Свобода денежного обращения, кредита и других основ международного товарообмена тотчас была замкнута и пребывает в оковах до сих пор. Свободы инициативы личности нет.
Свобода внутри государственного товарооборота взята под строгий контроль более или менее стесняющий личность в различных политических условиях, при различных степенях дирижизма.
Свобода предприимчивости личности ограничена (плановость, система лицензий и проч.).
Наконец, свобода труда, самая святая, ценная и необходимая человеку свобода, у него отнята: ограничения для иностранцев, ограничения для нечленов синдикатов, профсоюзов, ограничения коллективных договоров, регулировка зарплаты, возрастные ограничения, национальные ограничения, не будучи реставратором, невольно вспомнишь «тюрьму народов», Царскую Россию, где каждый из ее разноплеменных жителей и иностранцев мог беспрепятственно трудиться, искать себе подходящего заработка и абсолютно свободно развертывать свою трудовую инициативу в любой области, нередко при поощрении и поддержке со стороны «тиранического» правительства.
В результате «монархического» XIX в. – необычайный рост благосостояния масс и подъем их жизненного уровня.
В результате «демократических» версальских решений – разгром Европы и России, голод и нищета в ней, нищета и в Европе, принужденной итти на содержание к США.
Интересно отметить тот факт, что чем «левее» идет правительство той или иной страны, тем больше становится запрещений. Англия, вступив на путь социализма, докатилась до 6.000 запретительных законов и постановлений в год. Принимая в расчет праздники – по двадцать в день. Дошло до того, что владелец сада не может проложить в нем дорожку без целой серии дозволений из разных мест.
Невольно рождается комический вопрос: во сколько бы раз пришлось увеличить в старой России ее нищенский штат урядников и городовых для осуществления хотя бы половины этих запретов!? Для современного рядового англичанина этот вопрос трагичен: шесть таковых уже содержат за свой счет одного бюрократа. Предвидится и дальнейшее размножение этого социалистического племени.
Под каким именем можно сообщить всю эту сумму ограничений свободы личности в демократических республиках?
Приходится говорить об остром конфликте человека-личности и коллективного организма-государства. Этот трагичный и глубокий вопрос современности приковывает теперь к себе общественную мысль всего свободного мира.
Колесо истории не поворачивается вспять. Возврат к либерализму монархий XIX в. невозможен уже потому, что в жизнь вступили новые факторы, требующие, контроля коллектива. Пример – атомная энергия. Может ли быть допущена к обладанию ею и ее развитию отдельная личность? Конечно, нет. Это угрожало бы безопасности всего мира. Следовательно, нужно искать равновесия взаимных гарантий государства и личности, их компромиссного соглашения, т. е. формы действительно реальной свободы личности, а не ее пропагандных или доктринерских формулировок.
Современность не дает нам никаких оснований для предположения, что это равновесие может быть найдено партийно-представительно-республиканской системой, не обладающей этим равновесием сил даже внутри себя.
Отрицая третью форму управления государством – диктатуру, приходится искать его у монархической системы. Сможет ли она обеспечить отдельной личности эти новые, порожденные веком, свободы? Свободы денежного обращения, торгового обмена, передвижения, труда, заработной платы и т. д.?
Может, ибо она надпартийна и, будучи укрепленной поддержкой основных масс (для России – крестьянства), сможет противостоять напору групп магнатов капитализма, синдикализма, тоталитаризма и прочих, посягающих на свободу труда, инициативы – основу подлинной свободы личности в наши дни. Может, именно потому, что она и только она ставит вне этих систем, вне их конфликтов с личностью и в силу этого является регулятором.
Но получит ли она в новой России этот необходимый ей базис, эту твердую опору?
Получит. Ибо только она одна может стать достойным доверия гарантом главнейшей для современного россиянина формы свободы, формы, абсолютно непонятной для человека Запада и тем более для американца – свободы собственности, распоряжения ею, ее сбережения, накопления, передачи по наследству и пользования плодами своего труда.
Потребность в этой форме свободы личности рождена периодом красного, коричневого, явного, маскированного и прочих видов тоталитаризма. Республиканско-представительный строй гарантировать этой свободы не может в силу того, что он по своей сущности беззащитен против вторжения и насилия всех видов, во всех видах являющихся более или менее активными врагами личной собственности.
Потребностью в этой свободе охвачены все слои подсоветских масс: и колхозники с не более чем единственной «сталинской» коровой, барщиной трудодня и подконтрольным приусадебным участком, и горожане, не располагающие седьмым метром жилой площади в своей комнате, и старики, лишенные возможности доживать свои нетрудовые годы на плоды трудов всей прожитой жизни, и молодежь, имеющая лишь условное право собственности на свой велосипед, радиоприемник, фотоаппарат… Все!
Непонятный человеку Запада вопль несется из-за железного занавеса:
– Своего угла! Своей маленькой жизни! Собственных!
Если он, этот человек Запада, поймет этот вопль – он победит в неизбежной, неотвратимой борьбе. Откликнувшись на него, он даст подсоветским народам главнейшую из свобод! Самую насущную, самую нужную им!
«Знамя России»,
Нью-Йорк, 28 декабря 1950 г
№ 31, с. 3–5.
Скипетр и держава свободной России
Предыдущее письмо было попыткой гипотетически представить те свободы, гарантий которых потребует народ от возможного монарха грядущей свободной покризисной России. Эта гипотеза была построена на устарелых концепциях так называемых «демократических свобод», не на традиционной трактовке этого термина, но исходя из стремлений и потребностей современного подсоветского человека.
Настоящее письмо является попыткой определить на той же основе современности комплекс прав, которые предоставят своему монарху освобожденный народ. Легитимистическая традиция русской монархии не может вступить здесь в противоречие с подлинной волей народа (но не партийных политиканов, конечно), т. к. стержнем этой традиции на протяжении веков был принцип державного служения Царя народу. Именно этот принцип побуждал российскую монархию к беспрерывным изменениям своей формы в соответствии о требованиями времени: революционный абсолютизм Петра сменялся просвещенным абсолютизмом Екатерины, искал новых путей в либерализме Александра Благословенного, закреплял достигнутую мощь в централизации Николая Первого, подготовляя базис для великих реформ Александра Второго. Напряжение всего государственного организма при осуществлении этих реформ потребовало передышки, данной Александром Третьим, за которой последовало завершение крестьянской реформы Николаем Вторым (программа Столыпина).
Можно ли, просмотрев этот путь, говорить о косности, исторической неподвижности, отсталости российской монархии?
Какие же права предоставят свободные российские народы своему монарху?
1. Изверившиеся в партийно-политических идеалах, глубоко разочарованные в осуществлении партийных обещаний массы российских народов передадут своему надпартийному и беспартийному Главе право формирования исполнительного аппарата власти. Предпосылку для этого решения воспитали в сознании масс сами большевики, поставив свои министерства на чисто деловые рельсы, полностью отрешив их от политической жизни. Принцип делового исполнительного аппарата власти глубоко вошел в сознание масс, принят им, и, можно смело сказать, что он восторжествует над принципом кабинета, формируемого в результате партийно-политического торга и весьма часто приводящего к руководству отраслями абсолютно не знакомых с ними людей. Утверждению делового принципа будет способствовать и современная профтехническая подсоветская интеллигенция. Это в ее интересах.
2. Введение в систему управления государством подлинно-народного плебисцитного органа не может быть осуществлено путем простой ампутации устарелых парламентских форм. Консервативные традиции представительства, хотя и выродившегося в профессиональное политиканство, все же очень сильны. Несомненно, что известный период времени оба органа будут действовать параллельно. Несомненно и то, что между ними возникнет борьба. Отсюда – предоставление надпартийному монарху верховного арбитража в законодательстве и права внесения собственных законопроектов на утверждение обеих палат и специалистов.
3. Напряжение пережитой войны (по всей вероятности, двух войн) укрепило в сознании масс и понятие необходимости твердого, решительного и последовательного в своей программе руководства обороной. В этом сознании – предпосылка к вручению монарху верховного руководства армией и права войны и мира.
4. Страдания, пережитые народами России под гнетом беспрерывного террора, побудят их вручить монарху высочайшую из его прерогатив – право помилования.
Мои возможные оппоненты усмотрят в изложенной гипотезе отказ народных масс от прямого участия в политической жизни страны. Это будет большой их ошибкой. К участию в управлении страной в подсоветской России на данном отрезке времени стремится лишь сравнительно небольшая группа политического актива, в широком, а не большевицком понимании этого термина. Этому стремлению монархия, нуждающаяся в кадрах работников всех видов, ни в какой мере не закрывает дверей. Но подавляющее большинство населения, безмерно утомленное непрерывными требованиями принесения в жертву политическим целям личной жизни, насильственным вовлечением каждого в политику, – стремится прежде всего к обеспечению гарантий личной безопасности, собственности, свободных труда и инициативы, обеспечения завтрашнего дня.
Наиболее надежным гарантом выполнения этих вполне естественных и законных требований масс является надпартийный наследственный монарх.
«Знамя России»,
Нью-Йорк, 27 января 1951 г.,
№ 33, с. 8–9.
Без романтики!
Там, где 200 лет назад еще шумела буйная Запорожская Сечь, теперь шумят динамо-машины сверхмощной электростанции. Пороги взорваны, и на их месте воздвигнута замыкающая Днепр плотина. Миллионы россиян всех племен стеклись сюда и трудятся в цехах десятков комбинатов.
Там, где 50 лет назад бродили лишь стада кочевников-киргизов, теперь дымят трубы Караганды, скрипят подъемные краны Кузбаса, и тоже трудятся миллионы россиян всех наречий…
Там, где 25 лет назад абхазский охотник постреливал горных туров, раскинулись Чиатурские разработки мирового значения, и редко услышишь там теперь абхазскую речь… она растворилась в потоке новых племен поселенцев еще недавно дикой окраины.
Так можно продолжать до бесконечности.
Плохо ли, хорошо ли, но факт остается фактом: произошла грандиозная ломка во всех плоскостях жизни России, возникли новые энергетические и производственные центры, они связались в узлы новыми путями сообщения… многомиллионные массы племен российских, то вольно, то невольно переместились на ее территории, изменили свою экономику, быт, языки, потребности, миропонимание… возникли новые очаги мысли и угасли прежние… сама мысль, чувства, психика народов изменилась…
Может ли современный прибалхашский киргиз, готовящий себе кашу-«шрапнель» на примусе, мыслить так же, как его дед, варивший своего барана на костре из арчала? Возможно ли в колхозе «Красная Диканька» появление старого Чуба или беспечного Каленика?
Плохо ли, хорошо ли, но колоссальные потрясения революции смешали и потрясли, как в огромном решете все племена и народы Российской Империи, создав в результате тип общий подсоветского человека, основу для роста надплеменного россиянина, гражданина Новой Российской Империи.
Вольно и невольно передвинуты целые народы. Процесс этого внутреннего переселения продолжается и теперь. Становление Новой России его не остановит, но лишь видоизменит: часть насильственно переселенных вернется на старые пепелища, но другая значительная часть, несомненно, осядет там, где уже пустила какие-то корни; некоторые из новых насильственно-созданных центров угаснут, другие, жизненные и почвенные, бурно развернутся. Весь этот процесс в целом потребует соответствующего административного районирования и предоставления местам максимума самоуправления.
На каких же основах может быть развернуто то и другое?
Ориентация на существовавшие до 1923 г. границы губерний Империи покажется современному подсоветскому человеку нелепым анахронизмом, но еще реакционнее и еще нелепее будет в его глазах ориентировка на границы когда-то существовавших государств, вроде Грузии, или никогда не существовавшие – вроде Украины.
Политической романтике нет места в атомном веке! Рабочий, копавший котловины Днепрогэса и шахты Кузнецка, замостивший своими костями сыпучие пески Караганды и тундры Печеры, не был ни великороссом, ни украинцем, ни грузином. Он был подсоветским рабом и, став свободным россиянином, он потребует себе и никому не отдаст плодов своего кровавого смертного труда.
Иначе говоря, федеративное районирование и устройство Новой России может быть осуществлено только на имперской основе, исходя из принципа общих всероссийских интересов, а не частных районных вожделений. Это сознает сейчас каждый полуграмотный землекоп, окропивший своим кровавым потом и берега Прибалтики, и горы Камчатки, Конфедеративные и сепаратистские бредни ему будут не только смешны, но и оскорбительны. Доктринерство г‑на Керенского столь же мертво, сколь мертвы политические идеалы современных мазей и Шамилей! К прошлому нет возврата!
Развитие местного самоуправления неизбежно и необходимо России более, чем какой-либо иной стране, уже в силу ее пространства, но может ли теперь оно основываться на этическом, узко племенном принципе?
Нет. Его базой может служить только новая расстановка производственных сил и ничто иное, т. к. быт, культурные особенности населения и другие факторы, намечающие границы федеративных единиц Империи, всецело подчинены ей.
Противоречит ли такая форма федеративного устройства Новой России утверждению в ней монархического строя?
Нет. Не противоречит ни в коей мере. Наоборот, две этих основы взаимно укрепляют друг друга, ибо только Всероссийский надплеменной, надклассовый монарх может беспристрастно сочетать в себе интересы всего народа в целом, может нелицеприятно разрешать неизбежные конфликты отдельных групп и стать неизменным твердым ядром грандиозного народно-государственного организма.
Он и никто другой!
«Знамя России»,
Нью-Йорк, 15 февраля 1951 г.,
№ 34, с. 8–9.
Неразрывная цепь
Недавно законченная крайне интересная и широкая анкета «Посева» о порядке землевладения в новой России привлекла к себе внимание решительно всех политических групп Русского Зарубежья и, надо отдать справедливость редакции этого еженедельника, самые разнообразные мнения нашли место на его страницах. Что же выявилось в результате этого опроса?
Во-первых, представители всех политических направлений сошлись на формуле «земля – на ней трудящимся» (некоторые формулировали – «крестьянам», что не точно, т. к. крестьянского сословия, как и прочих, нет ни в СССР, ни в Зарубежье).
Сторонников возврата земли дореволюционным крупным землевладельцам не нашлось. Следовательно, сказка о реакционных вожделениях «дворян-монархистов» бесповоротно разбита. Их в Зарубежье нет.
Во-вторых, прозвучало несколько голосов, ратующих за сохранение колхозов в той и или иной форме. Голосов этих было немного, и по характеру высказываний ясно от кого они исходили. Этими сторонниками колхозного крепостничества были: 1) социалисты, 2) паразитарные интеллигенты, питавшиеся за счет колхозов и 3) городские обыватели, боящиеся того, что раскрепощенный колхозник, потребовав за свой труд реальных ценностей, оставит их без хлеба, т. е. тоже потенциальные паразиты.
Сопоставим обе концепции и сделаем вывод. Он ясен. Крестьянской земельной собственности в новой России угрожает опасность не со стороны монархистов и правых (а тем более несуществующих помещиков), а со стороны «левых» направлений главным образом, со стороны социалистов и примыкающих к нам «демократических» групп[182]. Солидаристы по окончании дискуссии видимо были принуждены пересмотреть свою программу и отказаться от социалистической по духу «функциональной» собственности, но социалисты этого не сделали. Они и не могли этого услать, ибо все многочисленные разветвления отдельных сторонников социалистических доктрин стремятся в конечном счете к обобществлению средств производства и земли, расходясь лишь в тактике осуществления проблемы, темпах и сроках.
Лозунг «земля – крестьянам» принят и коммунистами, и на основе практики его колхозного осуществления становится ясным, что одна эта формула, без дальнейшего разъяснения ее, является лишь агитационной демагогической фразой, служащей в устах социалистов камуфляжем пролетаризации крестьянства, иначе говоря, его закабаления социалистическим государством.
Какой же тип государственного строя способен наиболее крепко охранить права собственности трудящихся на обрабатываемую ими землю, защитить их от порабощения социал-коммунистами?
Мы, «новые», исколесив в наших невольных скитаниях многие страны Западной Европы, смогли присмотреться к жизни крестьянина в них и сделать свой вывод; крестьянское хозяйство наиболее крепко и зажиточно там, где государственный строй еще сохранил монархический принцип, где этот принцип сдерживает вожделение социалистов, даже пришедших к власти (Бельгия, Дания, Голландия, Скандинавия); в странах же с республиканской формой правления экономический уровень крестьянства снижается (Франция, Италия). Разгадка этого в том, что мощные социалистические партии европейских республик, лишенные сдерживающего их надпартийного регулятора – монарха, действуя в своих партийных интересах, перекладывают бремя расшатанной войной экономики на плечи крестьянства, облегчая тем промышленный пролетариат и служилую (чиновничью) интеллигенцию – свою главную опору. Это подтверждается тем, что в большинстве стран Западной Европы основные массы крестьянства не поддерживают социалистических партий, а образуют свои или входят в католические.
Эта ситуация, ярко вырисовывающаяся в современной Западной Европе, дает право утверждать, что монархический принцип в становлении Новой России будет тесно связан с правом земельной собственности трудящихся, что первый станет наиболее мощным защитником второго, и второй, в свою очередь, станет наиболее твердой опорой первого, что цель, связывавшая на протяжении веков русского Царя и российского (без пламенных различий) крестьянина, – неразрывна и в грядущей свободной России.
Бросая взгляд на прошлое нашей страны, мы видим, что, вопреки всем демагогическим выкрикам русских «прогрессистов», русский Царь, бывший «первым дворянином» в период корпоративной службы государству дворянского сословия, никогда не был «первым помещиком». Подтверждений этому – множество: свободный труд «государственных крестьян» в период крепостничества; проведенная монархом при оппозиции помещиков реформа 1861 г.; успех крестьянской реформы Столыпина при яростном сопротивлении левых из Думы.
На основе этих неоспорных фактов тесной и неразрывной связи Царя и Мужика, много вернее было бы назвать Русского Монарха – Первым Крестьянином Российской Империи.
«Знамя России»,
Нью-Йорк, 31 марта 1951 г.,
№ 36, с. 7–9.
Единственный путь крестьянства
Сторонники успокоения на содержательной по своей неопределенности формуле «земля – крестьянам», которой успешно пользовались «левые» для разрушения Российской Империи, умышленно или по недомыслию оставляют в тени еще один вопрос чрезвычайно важный при решении проблемы земельного устройства новой России – ее малоземелие.
Факт этот, кажущийся невероятным на первый взгляд, подтвержден советской статистикой, устанавливающей в среднем 4–5 гектара посевной площади на колхозный двор – семью в 4–5 человек. Международная же статистика устанавливает, что мелкая земельная собственность рентабельна и способна к прогрессивному агрикультурному развитию лишь при размере подворного участка свыше 10–12 га. В противном не случае земля не в состоянии поглотить всей суммы труда средней крестьянской семьи. Это создает «внутрикрестьянскую безработицу», ведущую к обнищанию крестьянства, что и было в центральных губерниях Империи и на чем успешно спекулировали ее разрушители, направляя разрешение земельной проблемы по ложному пути – реквизиции крупных землевладений, что, как теперь известно, давало крестьянскому сектору, по данным 1913 г., лишь 13,6 % прироста общей земельной площади, и, следовательно, пресловутого аграрного вопроса ни в какой мере не разрешало…
Для экономики социалистических пятилеток проблема крестьянского малоземелья не актуальна по двум причинам: 1) колхозная семья, номинально числящая в себе 4–5 работников, фактически имеет лишь двух-трех или меньше, т. к., вследствие колхозной нищеты, – наиболее работоспособные ее члены уходят на сезонную или постоянную работу в промышленности, и «внутри-крестьянской безработицы» в колхозах нет, наоборот, в них всегда ощущается недостаток рабочей силы; 2) непомерная гипертрофия военной промышленности и стратегических работ не только поглощает все избытки рабочей силы крестьянства, но стимулирует выкачивание из него наиболее трудоспособных путем принципиальных вербовок и «наборов» в концлагеря. Поэтому, при огромных размахах пятилеток, увеличение посевной площади двинуто лишь по линии освоения земель, пригодных для ценных технических культур, главным образом египетского хлопка. Так возникли и возникают новые освоения в Средней Азии и Закавказье, стоящие народу непомерных затрат, но представляющие земельную базу количественно ничтожному контингенту крестьянства. Основная же его масса, ведущая животноводческо-зерновое хозяйство, не только не получает пополнений своей земельной площади, но даже сокращает ее, что советская статистика тщательно скрывает.
Соотношение удельного веса города и деревни в Свободной России, несомненно, резко изменится. В деревню хлынут многомиллионные волны раскулаченных, насильственно оторванных от земли крестьян, безработных с сокращаемых военных производств и, наконец, истомленных бездомными скитаниями горожан.
На основе формулы «земля – на ней трудящимся» ни одно из будущих правительств в грядущей России отказать таким трудящимся в земельном наделе не сможет. Следовательно, дальнейшее размельчение крестьянского хозяйства и неминуемо связанная с ним нищета неизбежны при всех путях к разрешению аграрной проблемы России, кроме одного… указанного Императором Николаем II, оформленного комплексом крестьянских реформ П. А. Столыпина и теоретически предугаданного акад. Д. И. Менделеевым, проф. А. И. Скворцовым и проф. П. Б. Струве[183].
Иного пути к благосостоянию российского крестьянства – нет. Но было бы наивностью страуса предполагать, что движение многомиллионной массы крестьянства по этому пути, из колхозного рабства к хуторскому благосостоянию, может быть осуществлено изданием соответственных законов «росчерком пера» какого-либо из возможных в свободной России правительств,
Проведение в жизнь этой программы теперь во много раз сложнее, чем во времена П. А. Столыпина и твердой централизованной власти Державного Самодержца. Оно потребует теперь твердой несокрушимой воли всех народов России, их готовности к жертвам, к тяготам, напряжения всех сил агротехники, промышленности, транспорта, здравоохранения, финансового аппарата – активизации всего населения и длительного, рассчитанного на годы (а быть может и десятилетия) срока.
Разгрузка переселенных центральных областей Европейской России, переброска избытков крестьянского населения на Восток, освоение им действительно необъятных массивов и создание на них подлинного благосостояния крестьянства – процесс не экономический, но исторический, завершение восточной программы. Начало проведения этой программы заложено взятием Казани первым русским Царем; дальнейшее ее развитие проводилось последующими Царями в тесном контакте с инициативой народных масс – в лице Ермака, Дежнева, Хабарова, тысяч «землепроходцев», сотен тысяч казачьих культуртрегеров, миллионов крестьян-переселенцев – эти массы приводились в движение волей народа, и движение осуществлялось волей Царя!
Те же два основных исторических элемента России, – и только они смогут разрешить труднейшую сложнейшую и важнейшую из задач построения новой свободной России. Только они, их сочетание, тесная связь, совместный труд и общая воля Царя и Народа, какими они были на протяжении веков.
Освоение земельных богатств Восточной России возможно только в общеимперском едином плане, при подчинении проявлении местного эгоизма всенародной целесообразности. Подобные устремления, несомненно, будут проявлены не только последышами узко-шовинистических группировок, но со стороны возродившегося русского и иностранного капитала. Защитить жизненные интересы крестьянства от этих на него покушений может только сильная центральная внепартийная и надплеменная власть. Этою властью может обладать только наследственный монарх, но не лица, получившие ее из рук политических или финансовых объединений.
Длительный срок проведения всей программы крестьянского благоустройства России в ее колоссальном объеме требует неуклонного соблюдения ее идеи в очень трудных условиях и на протяжении большого отрезка времени. Прямоту и неуклонность этой идеи может соблюсти только та же несменяемая наследственная власть, стоящая вне партийных и финансовых влияний, чего не может избежать в наш век ни одно выборное правительство, даже облеченный максимальными полномочиями народа президент США. Современный российский крестьянин знает это и по опыту и из советской пропаганды.
Те же преимущества твердой внепартийной и независимой центральной власти Империи обуславливают проведение всесторонней мобилизации всех ее сил ради поставленной цели. Опыт пятилеток рядом жестоких уроков научил этому все слои населения СССР.
Но может ли современный российский крестьянин уверовать в благую волю Монарха, в направленность к добру действий Помазанника Божьего, как верили его предки?
Отбросив, как в прошлых письмах, зыбкие предпосылки возможных эмоций и традиций, скажем уверенно: – нет, не может!
Современный подсоветский человек, испытавший на своей спине «благие намерения» десятков правительств всех видов, социалистический «рай», камуфлеты генеральной линии ВКП(б), «освобождение» Гитлером, – мало верит обещаниям политиков, и имеет право не доверять им. Уж больно обманула его революция, и февральская, и октябрьская.
Но та же революция осветила и укрепила в российском крестьянстве сознание того, что именно его стомиллионная громада является основной несменяемой силой государства, требующей такого же несменяемого выразителя ее творческой воли. Тот же опыт революции подтвердил крестьянству, что таким выразителем постоянной воли народа может стать только наследственный монарх, ответственный и отвечающий за свои действия перед Высшей Справедливостью, но не временные, ответственные лишь условно, «избранники» или совсем безответственные узурпаторы.
Именно это сознание, укрепленное всем развитием революции, ведет российского крестьянина к уверенности в благой направленности действий лично и династически ответственного перед историей монарха – единственного охранителя крестьянского благополучия.
«Знамя России»,
Нью-Йорк, 15 апреля 1951 г.,
№ 37, с. 3–6.
Хозяин и работник
Современный российский рабочий не менее крестьянина жаждет личной собственности и стремится личную производственную инициативу проявить. Стахановщина, потогонка соцсоревнований, бригадные колодки, авралы и прочие формы социалистического труда, тесно связанные с социалистической же нищетой, не убили в нем индивидуалистических стремлений, наоборот, укрепили в его психике их стимулы. Эпоха «построенного социализма», в которой он пребывает в настоящее время, с потрясающей и исчерпывающей ясностью показала ему подлинную сущность еще недавно обольщавшего его марева, и горькая фраза «за что боролись», как нельзя более ярко характеризует его настроения. Такова одна сторона медали.
Но есть и другая ее сторона. Действительно огромный размах индустриального строительства, действительно созданные его трудом ценности, фабрики, заводы, разработки поражают его сознание. Он ясно и вполне справедливо видит в них результат своего личного, безмерно напряженного, жертвенного труда, отнятый у него системой социалистического рабства и, ненавидя саму систему, он ни в какой мере не желает передать эти плоды его рабочего пота кому бы то ни било иному. Этот «иной» – в его представлении рисуется «акулой капитализма», «хозяином», «пауком-банкиром», в форме образов-пугал, умело и глубоко внедренных в его сознание советской пропагандой.
Ее проникновение в мозг рабочего значительно глубже и прочнее, чем в мозг крестьянина. Крестьянин много яснее видит ее лживость: загримированный в его врага «кулак» – по существу он сам, зажиточный крестьянин. Между ними нет грани. Но широка и глубока пропасть, отделяющая «акулу Уолл-стрита» от подсоветского ткача или металлиста…
Решение задачи создания своего благополучия для колхозника совершенно ясно: единоличное владение земельной собственностью. Ясности своих перспектив у рабочего нет. Единоличным владельцем сколь либо значительного производства он стать не может. Форма коллективного труда для него неизбежна. Неизбежен и какой-то «хозяин», организующий этот коллектив. Кто он? Кто станет после свержения социалистического рабовладельца? «Акула Уолл-стрита» – иностранный капитал? Свой «хозяйчик» – нэпман нового призыва? – И тот и другой равно чужды и враждебны интересам рабочего, и на ряду с вопросом «за что боролись» встает другой – «за что бороться, за что стоит бороться подсоветскому индустриальному рабу?»
Сочетание гарантий интересов рабочего, его справедливых притязаний на плоды своего уже произведенного труда и труда ему предстоящего, его индивидуалистических стремлений с неминуемым вторжением иностранного и нарастанием своего отечественного капитала – станет одной из труднейших задач перед каждым, любой формы правительством освобожденной России, но до сих пор ни одна из партий Зарубежья не наметила сколь либо рационального пути к ее разрешению. Социальные мероприятия по охране труда и нормированию заработка, произвольное деление промышленности на крупную (национализированную) и мелкую (частную), условный в той или иной мере дирижизм – все это только полумеры, не дающие коренного разрешения вопроса.
Суть же его лежит в том, что подсоветский индустриальный пролетариат хочет стать сам собственником, реальным владельцем накопленных им ценностей, и имеет на это неоспоримое право! Допуская в свою страну либеральный капитализм, он потребует своего врастания в него, превращение себя из батрака-пролетария в производителя-собственника на базе уже накопленных им орудий и средств производства.
Автор этих строк не экономист и делает свой вывод не на основе каких-либо научных или псевдонаучных теорий, но лишь на базе опыта, приобретенного им при жизни в СССР.
Исходя из этого опыта и только из него, ему представляется единственным путем к удовлетворению справедливых индивидуалистических стремлений российских рабочих, к защите их жизненных интересов от неминуемых посягательств «акул Уолл-стрита» и столь же неизбежных жадных аппетитов предстоящих собственных «щук» – путь кооперации труда и капитала. Конечно, при регулировании этого процесса, труд должен быть отграничен от капитала, поставлен в полную от него независимость не заинтересованным в капитале лично Главою Государства. А таким Главою может быть только наследственный монарх, но не сменяемый ставленник политических партий, финансируемых теми или иными группами.
Исходная точка этого пути – признание и закрепление за рабочими и техническим персоналом каждого отдельного производства их права собственности на данное производство в форме обозначенного в денежных единицах пая. Посторонний капитал, необходимый для развития оборота, вовлекается в данное производство также в виде паевых взносов, свободно котируемых на бирже и не превышающих в своей сумме совокупности рабочих паев[184].
В дальнейшем развитии процесса роль государства выражается в поощрении и поддержке поглощения частно-капиталистического сектора сектором рабочим, т. е. к сосредоточению всех паев в руках фактических производственников данного предприятия, получающих с него прибыли или несущих возможные убытки и непосредственно, в демократическом порядке, управляющих им.
В этой политике будущего государства и заключена «генеральная линия» врастания рабочего в капитализм, превращения его из наемного батрака в собственника-акционера обслуживаемого им самим производства[185].
Экономическая реальность освобожденной от коммунизма России создает невиданный в истории, исключительно благоприятный для развития этого процесса базис, ибо никогда и нигде трудящиеся индустрии не могли получить в свои руки столь грандиозной суммы накопления ими (хотя и жесточайшим способом насилия) производственных ценностей, и нигде как в будущей России не может быть создана столь благоприятная обстановка для вытеснения мирным путем паразитарного капитала трудовым накоплением рабочего.
Конечный идеал этого процесса – создание эволюционным путем реально бесклассового общества – государства.
Но какая же форма управления государством сможет наиболее верно и неуклонно провести его индустриальных рабочих между Сциллой капитализма и Харибдой социализма, двух угрожающих им с разных сторон рабовладельцев?
Только независимая от обоих чудовищ, свободная от их влияний, стоящая над ними, внеклассовая и надклассовая. Выразить и осуществить эту форму государственной власти может только наследственный монарх, ибо все остальные формы неминуемо будут классовыми, а не национально-всенародными.
«Знамя России»,
Нью-Йорк, 29 апреля 1951 г.,
№ 38, с. 6–8.
Российская национальная революция
В термин «революция» мы вкладываем теперь множество, порой противоречивых, значений, необычайно расширяя его смысл. Так, например, г. Ржевский, в своей блестящей статье («Наша страна»), причисляет к революционным актам крещение Руси св. князем Владимиром. Нужно признать, что в философском плане он прав. Но, стремясь к ясности этой короткой газетной статьи, ограничимся в ней наиболее упрощенной и примитивной формулировкой: революция есть насильственное низвержение существующего государственного строя и утверждение нового. Вопрос о пресловутой «прогрессивности» этого нового строя пока рассматривать не будем, чтобы не залезать в дебри анализа самого понятия об истинном прогрессе человечества. Ограничимся лишь напоминанием о диалектическом принципе исторического процесса: борьба тезиса и антитезы рождает в результате высший, а следовательно, и прогрессивный синтез.
Итак, на данном этапе, мы, подсоветские монархисты по «эту» и по «ту» сторону железного занавеса, прежде всего революционеры, даже более того – самые «крайние» революционеры, ибо стремимся и ищем более полную антитезу существующему и господствующему в России тезису социалистического тоталитаризма (сталинизму), отвергая компромиссные формы марксизма (меньшевизм, «народную» демократию, отрыжку эсэровщины и проч.).
Опыт прошлого показывает нам, что революции разжигаются по этапам: 1) нарастание революционных настроений; 2) борьба оружием; 3) разрушение предшествующего строя и 4) утверждение последующего строя, причем переход от третьего к четвертому этапу необычайно благоприятен для возникновения диктатур, которые обычно и проявляют себя в этом периоде.
Многие признаки говорят нам о несомненном наличии в России первого этапа революции – подъема протеста существующему строю. Таковы пораженчество 1941–1942 гг., возникновение РОА и РОД, невозвращенчество при репатриации, «новая» эмиграция, рецидив колхозного саботажа и др. Они негативно подтверждаются усилением террора, гонением на «космополитов», укрупнением колхозов и другими репрессиями Политбюро. Молекулярная теория солидаристов на этом этапе революции содержит значительную долю правды: ячейки-молекулы протеста несомненно возникают и множатся сейчас в СССР.
Но размножение этих молекул само по себе еще не может перевести революцию на ее второй этап. Разобщенные», не организованные атомы не могут дать мощного взрыва, и возможные локальные вспышки будут неминуемо затушены. Детонатор извне необходим, и им может стать только война». Думается, что лучше всех понимает это Сталин, в силу чего и ведет борьбу с миром свободы всеми путями, кроме прямого удара, избегая его даже при максимально выгодной для него ситуации, какая была в Европе до 1950 г.
Не будем гадать на кофейной гуще, предрешая характер этого второго периода (борьбы оружием) и его финала (падение большевизма). Ограничимся лишь мрачной, но трезвой мыслью о том, что он неминуемо связан со многими тяжелыми для народов России переживаниями. Бескровных революций не бывает. Знаем это по личному опыту и возложим надежды на Господа Бога.
Третий период (разрушение, лишенного своего центра советского строя) неминуемо связан с хаотическими сдвигами масс, центробежными порывами окраин, борьбою народившихся партий и попытками к установлению диктатуры. Этих последних можно ожидать со стороны высшего командования армией и со стороны тех партий, которые вовлекут в себя административную часть советской интеллигенции, благоденствие которой подлинная политическая свобода ставит под угрозу. «Правящий слой» солидаристов станет яркой приманкой для паразитарно гипертрофированного советско-социалистического чиновничества.
Только по прохождении этих этапов может наступить завершительный, выявляющий во всей полноте национальное лицо антисоветской, антисоциалистической российской революции, – этап утверждения нового порядка, надклассовой, надпартийной, надплеменной, надсословной Народной Монархии, в основу которой лягут сознание российского надплеменного единства и приоритет общественной совести над личным и партийным эгоизмом.
Имеем ли мы теперь, в данный момент, реальные, фактические предпосылки для возможности предположить утверждение двух этих начал? Мне хочется, как и в предыдущих письмах, избегнуть шаткой опоры на эмоции, традиции и проч. невесомые элементы исторического процесса. Но вот факты. Недавно г. Токаев («Соц. Вестник», № 2) привел слова маршала Жукова, свидетельствующие, что в Сталинградской битве участвовало 70 % нерусских россиян, а под Берлином их было 50 %. Что могло спаять этот разноплеменный конгломерат татар, грузин, якутов, узбеков и проч. в единый боевой монолит, без чего победа была бы невозможна, как это было в 1941–1942 гг.? Этой спайке могло послужить основой только осознание себя не якутом, не узбеком, не русским даже, но россиянином, так же, как на Куликовом поле ратники суздальские, муромские, московские, белозерские осознали себя русскими. Базой для этого надплеменного российского патриотизма послужил весь период равенства в страдании, равенства в нищете, общности в подавленном протесте, проявлявшемся и в мозгу якута и в сознании рязанского колхозника; из безличного подсоветского раба вырастал патриот-россиянин.
Еще более яркими показателями того же надплеменного всероссийского патриотизма были устремления представителей различных народов – грузинского, армянского, горцев, среднеазиатских к созданию в годы немецкой оккупации общероссийских антикоммунистических формирований.
Ну, а совесть? Видим ли мы показатели ее пробуждения? Где? В ком?
Вспомните о Гузенко[186]. Что толкнуло его на страшный риск неподготовленного бегства из советского полпредства ради раскрытия атомного заговора? Прочтите внимательно очерки Г. Климова – «В советском Кремле», «Записки балтийца». Разве это не исповеди заблудшихся душ? А статистика американцев, показывающая, что 55 % «новейших» перебежчиков называют себя монархистами? Ведь ничего доброго не сулит им эта откровенность, но они не могут молчать. Откуда у них, у 20–22-летних подсоветских парней, это устремление к тому государственному строю, которого они не видели, и о котором им внушалось только отрицательное представление? А запись в армию ген. Власова в январе-феврале 1945 г., когда ее обреченность была уже очевидной? Немногие надеялись тогда на победу, но многих, очень многих побуждало к записи великое, неизменное русское стремление «пострадать»… ставшее ныне российским, А стихийная тяга к церкви, так ярко выявленная в период оккупации? Неудержимая тяга к забытому, неведомому, но ощущаемому душой, Богу?
Пока это лишь первые ростки насильственно засушенных, но не погибших, выживших и в адском пламени, семян. Пока это только атомы в молекулах революционного протеста, существующих не только на страницах «Посева», как думают скептики, но «там», за железным занавесом и, быть может, в большем числе, чем мы предполагаем «здесь». В ходе национальной российской революции и атом и молекула будут развиваться совместно, и в ее последнем созидательно-конструктивном периоде, при претворении идеи в реальность, в плоть, в кость, при стабилизации процесса в твердую форму, реальным выразителем российской народной совести, категории не изменяемой, но постоянной и неизменной, может стать только.
Несменяемый, Всенародный, Надклассовый и Надпартийный, Всероссийский Национальный Монарх.
«Знамя России»,
Нью-Йорк, 15 мая 1951 г.,
№ 39, с. 5–8.
[180] Автор стремится по возможности избегать термина демократия, вследствие множества значений, вкладываемых теперь в него, в результате чего сам термин утратил ясный и определенный смысл. – Прим. автора.
[181] Антон Васильевич Туркул (1892–1957) – генерал-майор. Участник Первой мировой и Гражданской войн. Офицер, а затем и командующей Дроздовской армией. Во время Второй мировой войны командовал отдельной казачьей бригадой, в конце войны вошедшей в состав вооруженных сил Комитета Освобождения Народов России (КОНР). После войны был инициатором образования Комитета Объединенных Власовцев (КОВ). Написал книгу воспоминаний «Дроздовцы в огне».
[182] И не случайно, в Нью-Йорке, группа потенциальных паразитов-интеллигентов срочно организовала приложение к одной местной газете, назвав таковое «Своим путем» – вестник «крестьянской России» – трудовой крестьянской партии, совершенно справедливо взяв слова «крестьянской России» в кавычки. Да и название – «Своим путем» – вполне отвечает настоящим целям г. Бутенко и проч., к крестьянскому пути никакого отношения не имеющих. – Прим. ред. газеты «Знамя России».
[183] Желающие глубже ознакомиться с затронутым вопросом и деятельностью указанных ученых рекомендую прочесть статью П. Б. Струве – «Мои встречи и столкновения с Лениным». – Возрождение, тетрадь 10, 1950 г., с. 109–118. — Прим. автора.
[184] Производства особого вида (оборонное, атомное, главные энергетические центры и т. п.) должны стать недоступными для частного капитала, сектор которого заполняется государством. – Прим. автора.
[185] Дирижизм государства допустим лишь в форме поощрений, но не ограничений свободы производственной инициативы (система Менделеева-Вышнеградского-Витте-Струве). Исключения составляют лишь критические периоды жизни человечества (войны, стихийные бедствия, экономические кризисы). – Прим. автора.
[186] Игорь Сергеевич Гузенко (1919–1982) – начальник шифровального отдела посольства СССР в Канаде, передавший канадской стороне шифры и документы с данными советской агентуры, внедренной в атомную отрасль.
Комментировать