О происхождении Псалтири
Содержание
Предисловие I. Очерк истории ветхозаветного псалмопения II. Писатели и время происхождения песней Псалтири А. Существующие мнения о происхождении Псалтири Б. О писателях и времени написания псалмов в частности а) Псалом Моисеев б) Псалмы Давидовы в) Псалмы Соломоновы г) Псалмы Асафовы д) Псалмы Емана и Ефана Езрахитов е) Псалмы сынов Кореевых ж) Псалмы неизвестных писателей III. О происхождении собрания песней Псалтири
Предисловие
Книга Псалмов по содержанию своему составляет как бы сокращение всего Священного Писания, изложенное в виде молитв и благоговейных песнопений. «Закон повелевает, история поучает, пророчества предвозвещают тайны царствия Божия, нравоучение назидает и убеждает, а Книга Псалмов соединяет в себе все это, и есть некоторая полная сокровищница спасения человеческого1». «Она пророчествует о будущем, воспоминает о прошедшем, предписывает правила жизни, указывает что должно делать2», и как воздерживаться от худого». «В ней, как в раю, насаждено все, что по частям содержится в других священных книгах, и» всякий, читающий ее, может найти в ней всё, что для него нужно и полезно. В ней ясно и подробно изображена вся жизнь человеческая, все состояния духа, все движения ума, и нет ничего в человеке, чего бы не содержала она в себе. Хочешь ли ты каяться и исповедоваться, постигла ли тебя скорбь или искушения, гонят ли тебя, уныние ли и беспокойство овладело тобою, или что-нибудь терпишь, стремишься ли к добродетели и преуспеянию в ней и видишь, что враг препятствует тебе, желаешь ли хвалить, благодарить и славословить Господа? – в божественных псалмах найдешь наставление для всего этого3«. При такой важности своего содержания и особенной близости его к душе человека, Книга Псалмов с первых же времен Христовой Церкви получила в ней особенно широкое употребление, сравнительно со всеми прочими книгами Св. Писания, и сделалась, можно сказать, ручною книгою высшей премудрости как для церкви вообще, так и для каждого из сынов ее в особенности. Сам Господь наш Иисус Христос примером своим освятил богослужебное употребление Псалтири, пением псалмов заключив последнюю свою вечерю с учениками4; а следуя Своему Божественному Учителю и Апостолы, как сами славили Бога пением псалмов5, так заповедали и всем верующим назидать себя и вразумлять друг друга псалмами, воспевая в сердцах своих Господу6. По примеру Господа и Апостолов Св. Церковь Христова изначала приняла псалмы в состав своего Богослужения, и, с постепенным его развитием, распространила употребление их на все свои службы не только общественные, но даже и частные, совершаемые по разным нуждам отдельных верующих так, что в настоящее время нет почти ни одного церковного последования7, в которое бы не входили или целые псалмы, или отдельные из них изречения, и нет ни одного дня в году, когда бы Псалтирь совершенно не употреблялась при Богослужении. Кроме этого богослужебного употребления, по тому же примеру и завещанию Апостольскому псалмы так же рано заняли почетное место и в частной жизни верующих, – в быту их домашнем. Пением псалмов первенствующие Христиане услаждали печальные дни гонений и возбуждали себя к мужественному перенесению тяжких страдания мученичества, а в мирное время воодушевлялись в подвигах благочестия; псалмы же, заменяя светские народные песни, служили им приятным отдохновением во время различных трудов и занятий и назидательным развлечением во время отдыха. Путешественнику христианского востока во времена бл. Иеронима нередко вместо светских песен слышались псалмы, раздававшиеся на полях и виноградниках. «Земледелец, пишет он из Св. земли к Марцелле8, идя за плугом, поет аллилуиа, покрытый потом жнец развлекается псалмами, и виноградарь, срезывая кривым ножом виноградные ветви, поет что-нибудь из Давида. И это – любимые песни, как говорит народ. Они – покрикивание пастуха, они – орудие земледелия». «Путешественники, дополним это описание словами Св. Григория Нисского, и плывущие морем, или провождающие жизнь сидячую за какими-либо занятиями, и вообще все мужчины и женщины всякого состояния, здоровые и больные – почитают потерею для себя, когда не имеют в устах своих возвышенных поучений Давидовых. Даже на пиршествах и брачных торжествах принимают веселящиеся философию Давидову, как одну из принадлежностей веселия»9. Такая любовь христиан первых веков к Псалтири и особенная ревность их к употреблению в своем домашнем быту с течением времени значительно охладела, но, с принятием христианства в России, она опять с новою, еще большею силою и горячностью возобновилась в нашем русском народе, и чрез ряд веков продолжает сохраняться в нем отчасти и до настоящего времени. Справедливо можно сказать, что ни одна книга не была в таком большом употреблении и не имела столько влияния на образование и жизнь древнего русского человека, как Псалтирь. Мы не говорим уже об употреблении ее при Богослужении, которое наша Русская церковь вместе с святою верою приняла от православной Церкви Восточной и во всей широте его сохраняет до настоящего времени. Кроме этого собственно церковного употребления, Псалтирь с первых же пор принятия Христианства употреблялась у нас как книга учебная, изучение которой долгое время ограничивался весь круг образования большей части русских книжных людей; – вообще как книга назидательная для чтения домашнего, нередко сопровождавшая наших предков даже в их путешествиях, и как книга спасительная в некоторых особых случаях жизни, как напр. для чтения над тяжкими больными, особенно же над умершими, и даже для суеверного гадания, чтоб разрешить свои недоумения и т. п.10. Развитие Западно-Европейского образования в последнее десятилетия текущего века значительно изменило отношение к Псалтири в нашем русском обществе; тем не менее исчисленные нами различные виды древнего употребления их, хотя и не в таком широком развитии, как это было в древности, остаются и доселе в многочисленнейшей среде русского народа, и если в образованных его классах Псалтирь не употребляется уже более не в качестве учебной книги для чтения, и тем более для суеверного гадания, то и здесь для людей Христиански – образованных и благочестивых она не перестала и, конечно, никогда не перестанет быть молитвенною, назидательною и душеспасительною книгою. Многочисленные, быстро распространяющиеся издания Псалтири и частые переложения псалмов на стихотворную речь, непрекращающаяся до настоящего времени, служат наглядным доказательством того, что в русском обществе, не исключая и образованных его классов, продолжает жить особенная любовь к Псалтири и потребность разнообразного ее изучения, а постоянное употребление ее при Богослужении представляет надежное ручательство, что такая любовь к ней сохранится в сердцах русских людей и навсегда, пока Россия останется, как и была, Православною Россией.
Такое широкое и разнообразное употребление Псалтири в Православной Церкви вообще и в нашей Русской в особенности естественно предполагает наиболее полное и многостороннее ее изучение сравнительно с другими книгами Св. Писания. Не совсем так оказывается на деле. Обращаясь к древним временам Христовой Церкви, мы действительно находим, что отцы и учителя церковные 3-го, 4 и 5-го веков, известные как толкователи Св. Писания, особенно любили останавливаться на Псалтири и редко кто из них не оставил нам кратких или обширных писаний, если не о всех псалмах, то по крайней мере о некоторых из них. После Оригена из обширных трудов которого по исправлению текста и изъяснению псалтири дошли до нас только незначительные отрывки11, над изучением книги псалмов трудились: Евсевий Кесарийский12, Афанасий Александрийский13, Василий Великий14, Григорий Нисский15, Иоанн Златоуст16 , Бл. Феодорит Кирский17 также на западе: Иларий Поатьерский18, Амвросий Медиоланский19, бл. Иероним20 , бл. Августин21 не говоря уже о многих других, которых писания о Псалтири не сохранились до настоящего времени22. Само собою разумеется, что в трудах этих отцов и учителей Церкви нельзя искать полного и всестороннего, а тем более научного исследования о Псалтири. Соображаясь с действительными современными нуждами и потребностями верующих, они имели в виду почти исключительно практическую цель – назидание, и потому в своих трудах о Псалтири большею частью ограничивались простым разъяснением содержания псалмов, – именно раскрытием их смысла буквального или таинственного, догматического или нравственного, не заботясь при этом о строго научном изложении своих толкований и не вдаваясь в учебные библиографические и филологические изыскания. В основании их толкований обыкновенно лежит употребительный между тогдашними христианами Греческий текст 70 или, как у западных толкователей текст древнего латинского перевода, впрочем также составленного по 70; лишь только не многими из отцов и учителей Церкви сделаны были попытки к сравнительному изучению текста Псалтири по различным переводам и Еврейскому его подлиннику, как это видим отчасти в сличениях различных чтений у Евсевия, св. Златоуста23 и особенно у бл. Иеронима24 и в самостоятельных переводах Псалтири с Греческого и Еврейского у этого последнего. А что касается библиографических сведений о Псалтири, или отдельных ее песнях, то они большею частью ограничиваются общим изложением содержания и указаниями отношений его к различным состояниям верующих, или же общими похвалами Псалтири, и только в немногих толкованиях мы находим по местам более или менее научные, краткие исторические и другие заглавия, относящаяся собственно к области библиографии25, так что краткие исагогические сведения о Псалтири в Синопсисе Св. Писания, приписываемом Св. Афанасию26, можно признать последним результатом изучения Псалтири в этом отношении за весь рассмотренный период. Не смотря, однако, на неполноту и недостаточность изучения Книги Псалмов в писаниях отцов и учителей Церкви 3–5 веков, здесь собственно и оканчивается самостоятельное ее изучение в Православной Церкви. В последующие века мы мало встречаем литературных трудов по изучению Псалтири и те немногие представляют более или менее удачно сгруппированные собрания и компиляции трудов, предшествующих ее толкователей, таковы изъяснения псалмов на западе: М. Авр. Кассиодора (6 в)27, Беды Достопочтенного (8 в)28, на востоке: Максима Исповедника (7 в)29, Анастасия Синаита (7 в.)30, Фотия патр. Константинопольского (9 в)31, Никиты Митр. Ираклийского (11 в.)32, и Евфимия Зигабена (12 в.)33. Не более того сделано для изучения Псалтири и в нашей русской церкви. Мы уже очень рано имели на своем отечественном языке толкования псалмов Св. Афанасия и бл. Феодорита34 и этими двумя толкованиями почти до половины 16 века ограничивалась вся наша литература по изучению Псалтири. Преподобный Максим Грек обогатил ее переводом Толковой Псалтири, извлеченной из лучших толкователей древней восточной церкви35. При этом в своем послании к В. Князю, заменявшем предисловие к переводу, он впервые научным образом ознакомил русских с различными способами толкования, каким следовали встречающиеся там толкователи36, и кроме того оставил нам несколько собственных оригинальных сочинений, относящихся к изъяснению некоторых псалмов и отдельных изречений Псалтири37. В то же время ученик и сотрудник Максима, его толмач Димитрий Герасимов, перевел другую Толковую Псалтирь, составленную на западе Брюноном Еп. Вюрцбургским в 11 веке по лучшим западным толковникам: Иерониму, Августину, Григорию В.38, Беде и Кассиодору. Это толкование снабжено предисловиями, заимствованными, по всей вероятности, из той же Псалтири, в которых изложены общие сведения о Псалтири и псалмах, их надписях, краткие сказания о тех толковниках, которыми пользовался Брюнон, сказание о переводчиках Ветхого Завета с Еврейского на Греческий язык, о способах толкования, употреблявшихся в Западной Церкви в средних веках, – историческом, тропологическом, аллегорическом, анагогическом39. В этих двух Толковых Псалтирях Русская Церковь получила на своем отечественном языке большую часть того, что сделано было по изучению Псалтири в древние времена Христовой Церкви на востоке и на западе, и это драгоценное наследие древней вселенской Церкви, – с прибавлением небольшого числа экзегетических сочинений Преп. Максима, Киевских изданий Псалтири с краткими объяснительными замечаниями, – в одних на полях, извлеченными из святоотеческих толкований, как полагают Св. Димитрием Митр. Ростовским (†1709)40. В других – в самом тексте пред каждым псалмом, составленным наместником Киевопеч. Лавры. Варлаамом Голенковским41, и еще немногих, большею частью неисправных переводов Псалтири на современный язык, – долгое время, далее половины прошлого столетия, составляли для русских людей единственный источник, пособие и руководство к изучению этой, так любимой ими книги Свящ. Писания – Самостоятельные труды по изучению Псалтири за весь этот длинный период времени заключались у нас только в исправлениях первоначального ее, славянского текста и составлении в замен или объяснение его новых переводов на современный язык с Еврейского и Греческого, иногда с Вульгаты и даже с немецкого перевода. Как исправления, так и переводы, имевшие целью устранение допущенных вначале или вкравшихся впоследствии погрешностей и более ясное и понятное изложение мысли священного текста, с ранних пор и неоднократно с большим или меньшим успехом предпринимаемы были попечительными пастырями нашей Церкви, князьями и даже простыми верующими, пока наконец не получили своей относительной законченности, первые – в изданном в половине прошлого столетия (1751), вместе с прочими книгами Св. Писания, нынешним славянским тексте Псалтири, последние в употребляющихся теперь русских ее переводах – изд. Бывшего Библейского Общества 1822 г. И изд. Святейшего Синода 1871 г.42 Но с половины прошедшего столетия, около времени окончания последнего исправления славянской Библии, наступает у нас новая эпоха для изучения Св. Писания, а в частности и для изучения Псалтири. Распространение образования в среде нашего духовенства, особенно развитие языкознания и знакомства с результатами богословской науки на западе пробуждают самодеятельность мысли в кругу наших богословов, вызывая с одной стороны критическое отношение ко вновь проникавшим в наше общество религиозным взглядам и выводам иноземной науки, а с другой сознательную поверку и собственных, традиционно-унаследованных убеждений и верований. При этом взгляд тогдашних представителей нашей Церкви естественно всего более останавливается на лучшем, основательнейшем изучении самых источников вероучения – Св. Писания и его истолкования – Церковного Предания43. С лучшим устройством духовно-учебных заведений и введением в них более правильных методов преподавания, древний способ изучения Св. Писания, состоявший в механическом заучивании на память разных мест и даже целых священных книг вместе с существующими святоотеческими толкованиями, по большей части без надлежащего их разумения, постепенно уступает место сознательно разумному и более или менее научному усвоению содержащихся в них божественных истин44. Вскоре под влиянием новых начал образования Московская Академия дает нам целый ряд экзегетов, которые в многочисленных своих толкованиях Св. Писания обнаруживают уже значительную долю самостоятельности. Большая часть трудов их по изучению Священного Писания относится к книгам Нового Завета, как основания христианского вероучения; но в то же время не мало было сделано и для изучения Псалтири. В сохранившихся до нас рукописных трудах ректоров московской академии из второй половины прошлого столетия, – Гавриила (Петрова, 1761–63) впоследствии Митроп. С.– Петербургского45, в толковании на все Свящ. Писание Феофилакта (Горского, с 1769 до 1774) и в записках по классу чтения Св. Писания Афанасия (Иванова с 1786 до 1788)46, – значительная доля посвящается изъяснению книги Псалмов. Но особенно много потрудился в изъяснении ее бывший наставник той же Моск. Академии, а впоследствии Архиеп. Псковский Ириней (Клементьевский). Составленное им обширное толкование на Книгу Псалмов существует в двух различных изданиях, из коих в первом (Москва 1791 г.) он, пользуясь западным толковником Беллярмином, главным образом объясняет иносказательный и таинственный смысл; во втором (1807 г.), а также и других последующих изданиях, – преимущественно излагает смысл буквальный, при чем пользуется Еврейским текстом, изданным в Вене с приложением латинского парафраза, перевода 70 толковников и с подстрочными примечаниями47.Объяснения его в обоих изданиях большею частью правильны и основываются на церковном Предании, в изложении отличаются простотой, ясностью, логическою последовательностью, и, по крайней мере, во втором издании, не страдают схоластикою предшествовавших ему толкователей. Поэтому толкование Преосв. Иринея, с первых же пор одобренное Св. синодом, и доселе составляет почти единственное полное и лучшее толкование Псалтири. Но оно еще очень далеко от совершенства. Сообразно со своим назначением для общенародного употребления оно не имеет строго научного характера и занимается почти исключительно положительною стороною книги, с целью дать простейшее изложение мысли свящ. текста в том виде, как он употребляется при Богослужении. Поэтому при своих объяснениях Преосв. Ириней обыкновенно следует славянскому тексту Псалтири и обращается к еврейскому подлиннику лишь тогда только, когда первый представляет затруднение к пониманию. По той же самой причине довольствуясь простейшею передачею мысли, какая заключается в букве текста, или какая указывается в нем Церковным Преданием, он вовсе опускает общие библиографические сведения о Псалтири, редко и только мимоходом касается вопроса о писателях псалмов48 и мало останавливается на точнейшем определении исторических обстоятельств их происхождения, которыми большею частью обуславливается их содержание, равно как не входит в критические исследования, которые бы оправдывали его объяснения, по крайней мере важнейших догматических мест, против нападений экзегетов-рационалистов. Эти недостатки исторических исследований лишают его объяснения надлежащей основательности и иногда приводят к ошибкам, с первого взгляда, быть может, незаметным, но очень важным в своих последствиях, каково напр. допущенное им без всякой критической оценки мнение о Маккавейском происхождении псалмов 43-го и 78-го, которое в своем развитии может вести и действительно направляется рационалистами к подрыву учения о богодухновенности Псалтири. Само собою разумеется, что многие погрешности в этом, во всяком случае, замечательном труде могли произойти от поспешности его составления; но с другой стороны они были естественным следствием совершенного недостатка в то время научной разработки священной библиографии. Первый опыт несколько научного введения в кн. Св. Писания является у нас только в 1799 г.; это – «Руководство к чтению Свящ. Писания В. и Н. Завета» Преосв. Митр. Амвросия, составленное им в бытность его ректором москов. Академии по западному руководству Гофмана49. Но в первом издании этого руководства почему-то опущен был трактат о Псалтири, и первое введение к этой книги мы получили только уже при 2 изд. В 1803 г. Оно сообщает краткие библиографические сведения о Книге Псалмов и знакомит с содержанием, как целой книги вообще, так и каждого псалма в отдельности; но как в первом опыте подобного рода, конечно, в нем еще очень многого недостает для полноты обозрения Псалтири, а сообщаемые библиографические сведения страдают неопределенностью и недостатком научной критики. Говоря напр. о писателе Псалтири, составитель введения сообщает лишь относительно того различные противоположные мнения, не произнося никакого решительного суждения, и в подробном изложении содержания псалмов старается обходить лице писателя, хотя по местам и проглядывает сочувствие издавна ходячему у нас мнению о принадлежности всех псалмов одному Давиду50. Тоже мнение уже прямо высказывается и доказывается и в составленном, без сомнения, около того же времени предисловии к переводу Псалтири с еврейского на церковно-славянский Москов. Митр. Амвросия (Зертис Каменского 1771 г.)51. Несмотря впрочем на эту привязанность к обычному мнению нашей старины, составитель этого предисловия, которому, вероятно, принадлежит также составление некоторых замечаний и в самом переводе52, делает шаг вперед в изучении Псалтири, как по сравнительной научности изложения тех сведений об этой книге, какие изложены в предшествующем его опыте, так и потому, что обогащает библиографию ее новыми исследованиями о надписании псалмов и переводах Псалтири в нашем отечестве.
С преобразованием наших духовно-учебных заведений в 1808 г. изучение Св. Писания должно было получить у нас новые успехи. С этого времени чтение книг Св. Писания введено было и в семинарские курсы, в которых оно доселе не считалось обязательным, а для академии начертана была новая программа преподавания его с строго научным характером. Псалтири в этой программе давалось особенно важное положение между ветхозаветными книгами Свящ. Писания и на нее обращалось особенное внимание преподавателей. Псалтирь, по новому уставу академий, должна была заключать чтение книг Ветхого Завета, «потому что она есть как бы некоторое сокращение Ветхого Завета: в ней есть история, поучения и пророчества; она относится ко всем временам Ветхого Завета: ибо содержит песни Моисея, Давида, Соломона и прочих свящ. писателей, живших как прежде, так и после пленения Вавилонского, когда полагается печать на писания Ветхого Завета. Ее особенному употреблению в Церкви Христианской должно соответствовать особенное понимание к ее изъяснения53». Замечательно при этом, что уже в самом определении нового академического устава об научении Псалтири высказывается и общий взгляд относительно состава и происхождения этой книги Св. Писания, во многом существенно отличный от взглядов на нее, какие высказывались нашими толкователями предшествующего времени. Этот взгляд на Книгу Псалмов с того времени мало по малу и начинает делаться у нас господствующим, вытесняя собою прежние ненаучные воззрения, и полагается в основу последующего затем изучения этой свящ. книги в наших духовно-учебных заведениях, хотя при этом надобно сознаться, что изучение ее подвигалось вперед слишком медленно и до сих пор еще не достигло того совершенства, какое предполагалось уставом академий 1808 года. Началом и первым образцом нового научного изучения Псалтири послужило «Руководство к познанию Кн. Псалмов, особенно систематическому и богословскому54», составленное вскоре по введении реформы, в 1811 г., бакалавром первого курса СПб. Д. Академии Иеромонахом Филаретом Дроздовым, – впоследствии известным Митрополитом Московским. Оно предназначалось быть учебником для студентов академии и потому, конечно, представляет лишь краткий конспект несохранившихся до нас более пространных чтений В. Преосв. Филарета о Псалтири, в котором он, с свойственною ему систематичностью и сжатостью, сгруппировывая в одно целое исагогические сведения о Псалтири, изложенные прежде него частью в Руководстве к чт. кн. В. И Н. З. Митр. СПб. Амвросия (Подобедова), частью в предисловии к переводу Псалтири с евр. Митр. Амвросия (Зертис-Каменского), проверяет их в некоторой степени критическим анализом и пополняет новыми сведениями о внутреннем порядке в составе отдельных псалмов (15–16) и в расположении частей целой Псалтири (9–10), и изложением содержащегося в псалмах учения о Христе и Церкви (11–14). Само собою разумеется, что это первое научным образом составленное введение в Кн. Псалмов, при всех достоинствах научного изложения, обыкновенно отличавших все труды В. Преосв. Филарета, еще очень далеко от совершенства. Многих, и весьма важных библиографических сведений о Псалтири в нем еще совсем недостает, каковы напр. сведения о древней свящ. поэзии и музыке и в частности о псламопении евреев, о различных родах песней, содержащихся в Псалтири, о времени и обстоятельствах происхождения их и образовании настоящего собрания псалмов. Из сообщаемых же сведений не все передаются с надлежащею полнотой, ясностью и основательностью: одни из них, – как сведения о надписаниях псалмов и о писателях, – слишком кратки и недостаточны определенны; другие, – как напр. взгляд на сынов Кореевых, Емана и Ефана, происхождение некоторых псалмов (напр. 104 и 95) и на некоторые из надписаний (напр. Псс. 36 и 64, 119 и проч.) и т.п., – недовольно проверены критикой; некоторые, – как предполагаемое, будто бы более правильное деление Псалтири на 7 частей, – представляют собою бесполезные для изучения Псалтири схоластические умствования; иные, – как мнение о внутреннем порядке Псалтири и пророческом смысле некоторых псалмов, – заметно отзываются входившим тогда у нас в моду мистическим направлением. – Но как ни были несовершенны эти первые академические уроки о Псалтири, положенное ими начало изучения этой свящ. книги вскоре уже дало прекрасный плод, много обещавший в будущем. Уроки эти расположили к изучению Псалтири даровитейшего из студентов первого курса СПб. Д. Академии, впоследствии профессора ее и СПб. Университета и заслуженного Протоиерея Герасима Петровича Павского, и к концу его академического образования (1814 г.) вызвали его ученый труд о Псалтири: «Обозрение Книги Псалмов, опыт археологический, филологический и герменевтический55», значительно пополнивший пробелы в обозрении этой книги у его знаменитого учителя. Предметом своего исследования Павский избрал те именно стороны в изучении Псалтири, которые были или совершенно опущены или недостаточно рассмотрены в руководстве к познанию Кн. Псалмов Филарета, как и вообще в трудах его предшественников, – это вопросы о происхождении и составе Псалтири, которые он подразделяет на следующие четыре: о писателях псалмов, о содержании или предметах песней Псалтири, о языке их и, как важнейшей части содержания Псалтири, о псалмах пророческих, предваряя при этом все исследование кратким очерком истории свящ. ветхоз. поэзии и псалмопения. В рассмотрении избранных вопросов он вообще держится того взгляда, какой высказан был об этом предмете в уставе академии; но, при своей зависимости от готового взгляда, труд его отличается всеми достоинствами самостоятельного ученого исследования. Конечно, рассматривая его в настоящее время, при нынешнем состоянии науки, мы не можем не указать в нем многих недостатков. Сообщаемые им сведения о Псалтири, при всей их научности, слишком кратки и не полны56, не везде довольно основательны57, и особенно страдают недостатком критических исследований, которые бы оправдывали его положения и выводы против господствующих у западных толкователей рационалистических взглядов на книгу Псалмов, стремящихся низвести ее в ряд обыкновенных человеческих произведений европейской поэзии. Последнего рода исследования представляли, как и до настоящего времени представляют, тем большую нужду и важность, что уже в самом толковании псалмов Иринея Архиеп. Псковского, пользующемся у нас авторитетом церковного критерия в деле толкования Псалтири58, дается, как мы выше заметили, повод к подобным рационалистическим выводам его гипотезою о существовании псалмов Маккавейского происхождения; между тем Павский, находя нужным опровергать ходячий у нас неверный, но безвредный взгляд о принадлежности всех псалмов одному Давиду, на этот раз ограничивается лишь кратким категорическим замечанием, что Книга псалмов «во времена Ездры довершилась и во времена Маккавеев уже хранилась во Святилище59». Но, во всяком случае, своим Обозрением Кн. Псалмов Павский сделал весьма важный шаг вперед в деле только что еще начинавшегося у нас научного изучения Псалтири и оказал ему великую услугу: он первый из наших соотечественников смелою ногою вступил на новый, указанный уставом академии путь изучения этой свящ. книги, первый прошел его со светочем науки и, по справедливости, замечательным для того времени образом осветил его своими историческими, филологическими и экзегетическими изысканиями.
Положенное с таким успехом в первые же годы по введении духовно-учебной реформы начало новой эпохи в изучении Псалтири естественно подавало надежду на еще больший и лучший успех в дальнейшем продолжении начатого дела. Но эта надежда, поддержанная на первых порах появлением в 1822 г. русского перевода Псалтири (изд. Росс. Библ. Общ.), составленного также Прот. Павским60, вследствие различных, сложившихся обстоятельствами времени неблагоприятных условий для развития духовной науки, не оправдалась на деле. После рассмотренных нами трудов по обозрению Псалтири В. Преосв. Филарета и Прот. Павского, в течении более чем полустолетия у нас не появлялось ни одного научного исследования о Псалтири, и эти первые, еще, так сказать, недозрелые плоды совершенной тогда реформы оставались единственными у нас учеными трудами по библиологии Псалтири до времени недавно совершившегося вторичного преобразования наших духовно-учебных заведений61. Незадолго до этого последнего преобразования, в 1864 г., одним из членов общества распространения полезных книг, А. Невским, в составленном им «жизнеописании царя Давида», сделана была попытка к изучению псалмов, в связи с историей их происхождения, – что, конечно, при дальнейшем развитии и научной постановке дела могло бы внести много света в экзегетику Псалтири; – но эта прекрасная сама по себе попытка, сообразно с ближайшею целью сочинения дать назидательное чтение для народа, а не научное исследование, сделана была без всяких претензий на научность, ограничившись лишь краткими, голословными и, при отсутствии критики, нельзя сказать, чтобы везде правильными указаниями поводов к написанию тех или других псалмов из истории Давида, и, к сожалению, до настоящего времени не получила никакого дальнейшего движения и практического применения. Еще по экзегетике Псалтири время от времени появлялись некоторые труды, но и те большею частью проповеднического, а не научного характера, и притом обыкновенно ограничивавшиеся объяснением какого-либо одного или нескольких отдельных псалмов, или же, всего чаще, нескольких стихов из которых-нибудь псалмов, а не обнимавшие собою целой Псалтири и даже в общей совокупности своей, за весь более чем полувековой период, не составившие собою толкования и на половину этой свящ. книги. Весьма значительная часть и притом лучших трудов этого рода опять-таки принадлежит перу В. Преосв. Филарета, которым положено было начало и научного обозрения Псалтири. Так еще в бытность ректором С-Петербургской Духовной Академии в 1814 г. Напечатано было им замечательное в то время по учености толкование на 67-й Пс.62; а впоследствии подобного же рода толкование составлено было еще на Пс. 2-й63. Кроме того во все время своей жизни, в своих многочисленных проповедях он очень часто останавливался на различных местах тех или других псалмов и оставил в них весьма много прекрасных, редких по глубине, новости и оригинальности мысли объяснений на разные места Псалтири64. За ними первое место между толкованиями псалмов бесспорно принадлежит «Толкованию на первые 26 Псалмов» В. Преосв. Арсения, Митроп. Киевского. Этот обширный труд, более чем в 600 стр., только лишь год тому назад появившийся в печати, состоит из бесед на псалмы, говоренных В. Преосв. Арсением в Варшаве, в бытность его Варшавским Архиепископом (1848–1860 гг.). Чтобы в кратких словах дать о нем возможно близкое понятие, мы, кажется, не ошибемся и не преувеличем дела, если скажем, что этот высоконазидательный труд во всех почти отношениях представляет собою, в переложении на современный русский язык, свободное, но в тоже время близкое воспроизведение бесед на псалмы св. Иоанна Златоустого, примененное по возможности к нуждам и потребностям времени и слушателей, для которых оно предназначалось, и восполненное толкованиями других св. отцов и учителей Церкви. Как на отличительные особенности бесед на псалмы В. Преосв. Арсения, сравнительно с беседами св. Иоанна Златоустого, можно указать на то, что высокопочтенный автор их, конечно вследствие пользования толкованиями других отцов и учителей Церкви, заметно более, чем св. Иоанн Златоуст, склоняется к аллегорическо-таинственному смыслу65, а с другой стороны, заботясь не столько о научной правильности объяснения, сколько главным образом о назидании, менее св. отца придает значения уяснению исторических обстоятельств происхождения объясняемых псалмов66 и не останавливается, подобно ему, на объяснении буквального значения отдельных слов и выражений в псалмах с помощью еврейского текста и других различных переводов, ограничиваясь изложением смысла объясняемых мест лишь в целом их составе и исключительно по тексту славянскому. Но за исключением этих особенностей, вообще можно сказать, что беседы В. Преосв. Арсения заключают в себе все достоинства подобных же бесед св. Иоанна Златоустого и таким образом, с одной стороны, как бы популяризируя их для своего времени, а с другой восполняя место утраченных между ними бесед на целые 16 пс. из числа первых 26-ти67, представляют весьма важное приобретение и для экзегетики Псалтири, и для церковного проповедничества, и вообще для назидательной христианской литературы. Из прочих трудов по изъяснению Псалтири за рассматриваемое время особенного внимания заслуживают объяснения псалмов: 1-ю и 2-ю Преосв. Иннокентия, Еп. Пензенского68, 2-го псалма иеромонаха Феодора69, песней степеней в Воскр. Чтении за 1856–7, 5-го и 7-го псалмов – Писарева в Душ. Чт.70, и 136-го пс. Архиеп. Игнатия71. Сюда же можно отнести еще и систематический обзор Мессианских псалмов впрочем довольно схоластичный по изложению, в статьях Воскр. Чт., под заглавием: «пророческое учение о Обетованном Искупителе, содержащееся в псалмах"72. Если к этому присоединить еще не поименованные нами поучения, размышления и заметки на некоторые псалмы и преимущественно на разные места из псалмов, помещавшиеся в свое время в дух журналах, особенно в Воскр. Чт.73, то мы будем иметь полный список того, что сделано у нас для изучения Псалтири за рассматриваемый, более чем полувековой период от первого преобразования духовно-учебных заведений в 1808 году.
После недавно совершившегося вторичного преобразования наших духовно-учебных заведений, в изучении Псалтири заметно происходит у нас особенное оживление. Появлению ученых трудов, конечно, независимо от произведенной духовно-учебной реформы, предшествует появление в 1869-м году двух стихотворных переложений Псалтири: надв. сов. П. Носовича, и различных русских поэтов с приложением кратких объяснений исторического, таинственного и нравственного смысла псалмов, изд. Спб. книгопр. Шигина74, которые, не отличаясь поэтическими достоинствами, тем не менее, представляют не бесполезный труд, как для возбуждения в народе внимания и расположения к этой свящ. книге, так и для уяснения ее смысла, в славянском тексте для многих теперь мало понятного. Затем следует появление в свет одного за другим нескольких новых переводов Псалтири на русский язык. Как бы предвестником такого явления служит издание в 1868 г. при Душеп. Чтении (кн. Янв., Февр., Апр. и Май) исправленной особенною комиссией при Московской Дух Академии (1865 г.) второй половины русского перевода Псалтири Павского (76–150 пс.). Вслед за тем в 1869 году, в исполнение еще Павским и после архим. Макарием (Глухаревым) высказанной мысли о необходимости отдельного перевода Св. Писания на русский язык с греческого, известным нашим ученым, Епископом Чигиринским Порфирием (Успенским) сделан первый у нас опыт перевода псалмов (1–25) с греческого текста75, доведенный теперь до 75 псалма включительно76; а спустя год после того в 1871 г появились три русские перевода Псалтири: а) так называемый буквальный перевод с еврейского кандидата Спб университета Л. И. Мандельштама, б) перевод с еврейского же, исправленного по местам по греч 70, – Поневежского раввина Пумпянского и в) переводе изд Св. Синода77. Одновременно с этими последними переводами в составл. наставником Киевской Дух Сем Х. Ордою: «Руководстве к последовательному чтению учительных книг Ветх Завета» мы получили, наконец, и новое библиологическое обозрение Псалтири (стр. 41–151). Происхождением этого обозрения Псалтири мы обязаны уже собственно реформе дух семинарий. Оно составлено приспособительно к утвержденной Св. Синодом программе преподавания Св. П. в преобразованных семинариях и предназначалось в учебное руководство для воспитанников. При таком назначении своем оно, конечно, не могло представлять и не представляет какого-либо ученого библиологического исследования о Псалтири; но в предположенных им себе пределах оно делает значительный шаг вперед: так как кроме общих библиологических сведений о Псалтири, которые в нем пополнены двумя новыми, не встречавшимися в прежних обозрениях статьями: об употреблении Псалтири в Прав. Церкви и о музыке и музыкальных инструментах Евреев, употреблявшихся при псалмопении, мы находим уже в нем краткое, но в тоже время вполне достаточное для последовательного чтения Псалтири изложение содержания каждого псалма в отдельности, предваряемое притом и сопровождаемое при большей части псалмов различными историческими и экзегетическими замечаниями, относящимися к уяснению смысла то целых псалмов, то отдельных мест из них, или некоторых надписаний. Из всего обозрения, особенно же из этих последних замечаний ясно видно, что автор его хорошо знаком с древне-церковною письменностью о Псалтири, и что ему достаточно известны также и новейшие ученые исследования об этой книге, и хотя, при заметной поспешности в составлении своего труда, в некоторых частях его он не избегает замеченных нами уже в прежних обозрениях недостатков, – неполноты, неясности и неопределенности псагогических сведений78 и самого их изложения, и даже по местам не чужд довольно грубых ошибок и противоречий с самим собою79, тем не менее, труд его составляет пока наиболее полное и лучшее из существующих у нас обозрений Псалтири и, не только в качестве руководства для воспитанников семинарий, но и вообще, как пособие к вразумительному чтению Псалтири для всякого любителя Слова Божия, по справедливости может быть назван дорогим приобретением в нашей духовной литературе80. Менее чем год спустя после этого обозрения появилось в свет и новое «толкование на псалмы» Преосв. Палладия, Еп. Сарапульского (М. 1872 г.)81. Но это толкование не составляет приобретения для науки, так как не имеет ни малейшей претензии удовлетворять современным научным требованиям экзегетики, и хотя составлено с целью дать своим соотечественникам «сколько-нибудь удовлетворительное руководство к объяснению псалмов» (Предисл. стр. 5) взамен существовавших у нас толкований, которые и «мало известны и не могут быть признаны вполне удовлетворительными» (стр. 2), тем не менее, по сравнению с некоторыми из таких толкований, напр. толкованием Преосв. Иринея, Архиеп. Псковского и особенно В. Преосв. Арсения. Митр. Киевского, должно быть признано во многих отношениях гораздо менее удовлетворительным. Справедливо признавая, что «толкование Св. П. и в частности толкование псалмов при одних пособиях науки, хотя бы и современной, дело весьма смелое и опасное» (стр. 4), Преосв. Палладий чтобы избежать опасности заблуждений, поставил себе задачею совсем не обращаться к опасным пособиям науки, и особенно современной82, а ограничиться лишь «извлечением толкований на псалмы из сочинений знаменитых Отцов и Учителей Церкви», как самых верных и надежных руководителей в предпринятом им деле, и представляющих своим учением голос Св. Церкви, обязательный для всех верующих православных христиан на все времена» (стр. 3 и 4). Сообразно с такою задачею, толкование его представляет собою не что иное, как опыт сокращенного издания на русском языке средневековых катен, или, так сказать, словарь святоотеческих толкований на Псалтирь, но только словарь далеко не полный; так как в нем некоторые места псалмов, вероятно казавшиеся автору достаточно ясными, оставляются без всякого объяснения и притом извлечения толкований делаются не из всех Отцов и Учителей Церкви, занимавшихся объяснением Псалтири, а только из тех, которых толкования на псалмы ко времени его составления существовали в русском переводе (стр. 5). Кроме того и самый метод, какому следует автор в составлении своего святоотеческого толкования Псалтири, не отличается удобствами для предположенной им цели. Обыкновенно он выписывает стих за стихом славянский текст объясняемого псалма; за ним помещает краткий перифраз выписанного стиха или приводит русский перевод с еврейского, поясняя его иногда перифразом или же другими переводами греческими; затем делает краткие выписки из толкований одного или нескольких Отцов, – Василия Великого, Афанасия Алекс., Иоанна Златоустого или бл. Феодорита, по существующим русским переводам их творений, сопоставляя без всяких объяснительных замечаний нередко весьма несходные и даже противоположные между собою мнения, и, наконец, к составленному таким образом толкованию присоединяет по местам в подстрочных примечаниях свои собственные объяснения непонятных слов и выражений, состоящие большей частью в переводе или перифразе соответствующих им выражений еврейского или греческого текста и в сопоставлении их с текстом Вульгаты. При выборе из Отцов толкований автор заметно отдает предпочтение толкованием иносказательным мессианского характера и изъяснение буквального смысла псалмов поставляет далеко не главною своею целью: потому у него очень мало дается, а часто и совсем не дается места для указания исторических поводов к написанию того или другого псалма и для буквально-исторического объяснения, не делается предварительного изложения как общего содержания псалма, так и частных его отделов, и весьма мало встречается указаний связи и последовательности в течении мыслей. От этого толкование его является как то отрывочным, бессвязным, и сообщая читателю разнообразные объяснения отдельных слов, выражений и мыслей, не дает ясного отчетливого представления о целом содержании псалмов, их характере и последовательном развитии мысли; «вследствие же дословного приведения отеческих мнений, нередко несходных между собою и выраженных притом не всегда приспособительно к нашему образу понимания, по справедливому замечанию рецензента Воскресного Чтения, и понимание отдельных выражений не всегда легко дается», так что в этом отношении толкование Преосв. Палладия много уступает даже древнему толкованию Евфимия Зигабена, в котором отеческие объяснения передаются в связной речи, без дословных выписок83. Нельзя также не заметить и того, что сопоставление несходных между собою, а тем более противоположных одно другому мнений Отцов, не сопровождаемое указанием точек зрения или оснований, послуживших к их образованию, и вообще никакими примиряющими объяснениями, очень легко может, совершенно вопреки намерению автора, вести к унижению высокого авторитета отеческих мнений, подрывая доверие к ним, как общеобязательному голосу Церкви, которая как единая и нераздельная, не может противоречить себе. Впрочем, не смотря на все указанные и некоторые другие недостатки, труд Преосв. Палладия – все же труд полезный и справедливо может быть назван не малою услугою Церкви84; так как он может служить хорошим пособием к ознакомлению с представляемыми в нем в извлечении святоотеческими толкованиями Псалтири для того значительного большинства православных и даже не православных наших соотечественников, которым недоступны творения Отцов в полном их составе, ни в подлиннике, ни в русском или другом каком переводе. В тоже время, кроме рассмотренных нами трудов, обнимающих собою всю Псалтирь, в наших духовных периодических изданиях появилось не мало различных, более или менее обширных статей, относящихся к изучению Псалтири, частью по разным исагогическим вопросам, каковы напр. еще почти впервые появляющиеся в нашей литературе исследования: о древнееврейской музыке и пении85, и о рифме и метре ветхозаветной поэзии86 А. Олесницкого, и об употреблении Псалтири в древней Христ. Церкви А. Благовещенского, частью же экзегетического содержания по изъяснению тех или других отдельных псалмов, из числа которых помещенные в Воскр. Чтении за 1872-й год объяснения мессианских псалмов 2-го и 8-го и из восемнадцатой кафизмы псал. 1119–123-го, по редкому уменью соединять с научным характером краткость, ясность и простоту изложения, можно назвать прекрасными образцами общедоступного объяснения Псалтири, в каком всего более и чувствуется потребность в наше время. Сверх того в чт. Общ. Люб. Дух. Просвещ. в 1872 и в 1873 гг. начато печатание отдельными статьями и двух обширных, капитальных трудов по исследованию слав текста Псалтири: Свящ. М. Боголюбского, под заглавием: «Замечания на текст Псалтири по переводу 70 и славянскому«87 и Архим. Амфилохия, под заглавием: »Замечания на древне-славянский текст Псалтири 13–14 в. с греческим текстом из толковой Феодоритовой Псалтири 10 в. по древним памятникам»88. Первый из этих трудов филолого-экзегетического характера и имеет своею задачею подготовить материал для исправления или, по крайней мере, для научного объяснения славянского текста Псалтири, который, по своему церковному, а также по домашнему употреблению, будучи столько любим и уважаем нашим народом, представляет по местам много неясного и неудобнопонятного, в чем сознавались в свое время и сами исправители славянской Библии, установившие существующее чтение слав текста. Последний труд – историко-филологического характера и имеет в виду представить состояние славянского текста Псалтири в 11–16 вв. и его изменениями в различных списках объяснить постепенное образование настоящего славянского текста Псалтири. Сообразно с такою целью составитель этого последнего труда ограничивается лишь объективным сличением, или, точнее сказать, простым сопоставлением разностей текста различных списков славянской Псалтири 11–16 вв. и сравнением их с текстом древних списков греческих89; между тем как автор первого труда, выписывая одно за другим неясные места и выражения из нынешней славянской Псалтири и сличая их с текстом 70, по разным его спискам, Вульгатою и другими древними, преимущественно греческими переводами, особенно же с объяснениями Отцов и Учителей Церкви, а также и с существующим еврейским текстом, – к которому, впрочем, относится с большим недоверием, – выводит из этого сличения предполагаемый им правильный смысл и значение неясного места или выражения и сообразно с тем, в заключение каждого из замечаний, проектирует, – и, как кажется нам, большею частью весьма удачно, новый ясный и понятный перевод рассмотренного места в замен существующего перевода неясного. До настоящего времени труды эти не вышли еще на половину, но, уже, судя по началу, оба они, особенно труд о. Боголюбского, обещают пролить много света на изучение и изъяснение славянского текста Псалтири, и поэтому каждый из любителей этой священной книги может от души пожелать им скорейшего окончания и практического применения.
В виду начавшегося в последние годы особенного оживления в изучении Псалтири, при котором, как мы видели, каждый год наша литература по этой свящ. книге обогащается новыми и новыми, более или менее обширными, более или менее ценными трудами, есть основание надеяться, что скоро мы дождемся и еще новых, как ученых, так и общедоступных трудов о Псалтири, и по ее библиологии, и по экзегетике. Но до того времени, пока эта надежда не достигла своего осуществления, в заключение обзора существующей у нас литературы о Псалтири мы должны еще сказать, что изучение у нас этой книги далеко не соответствует тому широкому употреблению, какое она имеет и при Богослужении, и как назидательная книга для домашнего чтения. Мы не говорим уже о том, как далеко наше изучение Псалтири отстало от современной науки на Западе, где еще в 1-й половине прошлого столетия разных сочинений об этой свящ. книге насчитывали до тысячи90; но мы не можем не заметить того, что оно много отстало от развития нашей собственной науки по другим отраслям Богословия. Между тем религиозная жизнь нашего народа, почерпающая пищу из этой богодухновенной книги, требует глубокого и серьезного всестороннего изучения ее, и уже упомянутые выше популярные издания стихотворных переложений Псалтири служат очевидным свидетельством сознаваемой в нашем обществе этой потребности. Это сознание послужило и для нас побуждением из книг Св. Писания избрать для исследования эту всем известную священную книгу.
Из множества вопросов о Псалтири, ожидающих своего рассмотрения и решения, мы останавливаемся на самом первом вопросе о ее происхождении, так как на решение его, как мы выше дали заметить, основывается и правильное решение вопроса о свящ. авторитете Книги Псалмов, ее богодухновенности, а с другой стороны и надлежащее, основательное ее разумение. Без руководства истории даже и преданный сын Церкви, человек вполне благочестивый, любящий и ищущий истины, всегда находится в опасность впасть в заблуждение91, если только не предотвратит от него этой опасности особенная благодать Божия. Без светильника истории, он и простое место Писания найдет темным и, без нужды, умножит число мнимых аллегорий, к явному подрыву смысла аллегорий действительных92; а поставленный в необходимость учить других, придет в необходимость учить, так называемым, благочестивым обманам, выдающим за истину то, что только кажется непротивным благочестию, на самом же деле вовсе не истина; или, в более правильном порыве благочестивой души своей, он ограничится молитвою. Какое же поле превратных мнений, безумных глумлений и безвыходных споров откроется, и часто открывается, за незнанием истории, для такого толкователя, который и Церкви не чтит, и совести благой и веры нелицемерной не имеет? Чтобы разумение Писания было сколько возможно правильное, для этого недовольно воспитать в себе дух благочестия, недовольно быть сведущим в Предании Церковном и даже в подлинном языке Писания, хотя и все это совершенно необходимо93: нужно еще, сколько возможно, большее знакомство с положением вещей, современным писателю и первоначальным читателям той или другой свящ. книги. Только с ним вместе прочие условия толкования проливают должный, не обманчивый свет на постижимую для разумения сторону откровения; ибо сторона его непостижимая навсегда и остается непостижимою. Только с историческим знанием и можно приблизиться к истине и вместе к истинному назиданию; ибо одно то назидание истинно, которое основано на истине94.
Так как Книга псалмов представляет собою сборник свящ. песней ветхозаветных разновременного происхождения, то и вопрос о ее происхождении в нашем исследовании естественно подразделяется на два вопроса собственно о происхождении или написании псалмов и собрании их в одну книгу. Но как происхождение каждого отдельного псалма, кроме частнейших исторических условий ближайшей эпохи, имеет еще условия, общие ему с другими явлениями жизни народа Божия и управляется общими законами Одного и Того же Духа Божия, действующего вся во всех, и таким образом история отдельных псалмов представляет только звено в целой непрерывной исторической цепи развития ветхозаветного свящ. псалмопения, из которой не может быть выделена без ущерба в надлежащей ясности и связи; то мы и постараемся прежде представить общий связный очерк истории ветхозаветного псалмопения, а потом уже перейдем к исследованию о писателях и времени происхождения отдельных псалмов.
I. Очерк истории ветхозаветного псалмопения
Происхождение поэзии у всех народов обыкновенно предшествует происхождению письменности. Человек по природе поет задолго прежде, чем начинает писать и собирать свои поэтические произведения: есть народы, у которых изустные песни доселе служат почти единственным выражением внутренней их духовной жизни взамен неразвившейся еще письменности. По тому же закону история и священного ветхозаветного псалмопения, плодом и памятником которого служит для нас Книга Псалмов, начинается задолго до происхождения не только самой Книги Псалмов, но и самой ранней из входящих в состав ее песней. Как непосредственное выражение религиозного чувства человеческого, озаренного силою Духа Божественного, псалмопение по своему началу, конечно, должно быть современно происхождению Богооткровенной религии и в своем развитии близко совпадает с развитием и состоянием ее в человечестве. Чем живее в человеке чувство о Боге, чем глубже в нем сознание отношения своего к Богу, тем скорее, чаще и сильнее сердце его изливается в звуках священных песней; чем выше состояние религиозного духа в народе, тем обильнее в нем дары священного поэтического гения и вдохновения, и наоборот, как скоро охладевает религиозное чувство и его место заступает равнодушие, или как скоро начинается в народе деморализация, с тем вместе падает и поэтическое вдохновение священных певцов, священный гений псалмопения как бы вымирает в народе, так что, не смотря на свою национальную способность и достаточно высокую степень развития, он становится тогда не в состоянии производить песни, достойные имени священного псалмопения. Таким образом, времена высокого возбуждения религиозного духа в ветхозаветном обществе верующих являются периодами процветания священного псалмопения, равно как времена упадка первого представляют периоды упадка и последнего. Но так как истинная религия зиждется на откровении, и возвышении религиозного духа в Церкви Божией на земле совершалось чрез возбуждение силою действующего в ней Духа Божия, глаголавшего чрез пророков; то мера священного поэтического дарования и вдохновения псалмопевцев естественно должна сообразоваться с мерою сообщения божественных откровений и степенью возбуждения духа пророческого. Мы, конечно, далеки от того, чтобы утверждать и проводить полную параллель между развитием откровения и в частности пророчества и развитием псалмопения; тем не менее, не можем отрицать близкого отношения их между собою. Псалмопение в большинстве случаев служило отголоском великих откровений Божиих человечеству в природе и истории, в законе и вещаниях пророков; в них весьма часто, как в своем источнике, оно черпало свой священный поэтический восторг и из них заимствовало материю для своего содержания95. С другой стороны псалмопение, представляя собою наилучшую форму для предсказаний и речей пророков, нередко само возвышалось до степени пророческого созерцания. Во всяком случае развитие пророчества и псалмопения происходило в одних пределах времени, и часто оба дара сходились в одних и тех же лицах, которые в равной степени являлись и пророками и псалмопевцами; по крайней мере у пророков нередко встречаются вдохновенные песни (как напр. Ис.2, Авв.3, Ион.2 и проч.), а в псалмах находятся ясные пророчества. В этом смысле и Свящ. Писание некоторых псалмопевцев называет пророческим именем «прозорливцев»96, равно как и самое псалмопение соединяет с пророчеством в одном общем понятии אבָּנִ 97, как выражение одного и того же сверхъестественного дара вдохновенного провещания.
Как первое начало откровенной религии и Церкви Божией было в раю, то там же надобно искать начала и священного псалмопения. Первым опытом его, без сомнения, было первое выражение религиозного сознания, чувства хвалы и благодарности новосозданного человека своему Творцу и Господу, когда Он благоволил открыть Себя ему и вступить с ним в блаженный завет Свой. Всякое затем новое откровение свойств и совершенств Божественных, каждое новое познание красот и совершенств в прекрасной новосозданной природе, возвещавших славу Творца, должны были служить для человека обильным источником молитв или духовных песней. Грехопадение и следовавшее за ним наказание Божие, вместе с первообетованием о семени жены, естественно должны были вызвать в душе первых людей глубокие чувства раскаяния и радостной надежды будущего избавления, и эти чувства, без сомнения, имели соответственное себе выражение в словах молитв и песней. Каковы были эти первые опыты священной поэзии первых людей, конечно, мы не знаем; но довольно заметные следы поэтической формы речи в радостном восклицании Адама при виде новосозданной жены98, и даже в аллегорических именах жены и детей первых людей (3, 20, 4, 1–2 и 25), дают нам основание предполагать возможность выражения их в поэтической форме, близкой к той, какая впоследствии усвоена была в священной поэзии или псалмопении Евреев99. Вероятно в подобных же молитвах или начальных опытах духовных песней состояло и то призывание имени Господа Бога, какое, по сказанию Бытописателя, вскоре началось в благочестивом племени Сифа100. Изобретение музыки в потомстве Каина, именно в доме Ламеха, и торжественная песнь этого последнего, представляющая первый и единственный памятник довольно развитой уже мирской поэзии людей этого времени101, дают нам основание заключать, что первобытная священная поэзия, у всех народов обыкновенно предшествующая поэзии мирской, к концу первого мира достигла уже довольно значительной степени развития. Доказательством этого может служить пророчество Ноя о судьбе потомства сыновей его102, в котором мы находим достаточно выработанную поэтическую форму речи, составляющую собственную принадлежность священной поэзии103. Со времени призвания родоначальника избранного племени – Авраама и при следующих за ним патриархах Исааке и Иакове, частные явления и откровения Божия, возбуждая чувство веры и благочестия этих святых мужей, служили для них источником призываний имени Господа104, т.е. молитв, хвалений и благодарений Господу, которые впоследствии дали свое имя различным псалмам105, и, без сомнения, имели с ними некоторое сходство по своему содержанию и священно-поэтическому характеру. Это показывает уже те немногие, сохраненные Бытописателем, краткие, но сильные и вдохновенные отрывки молитвенных призываний имени Господа и изречений патриархов, а также некоторых домочадцев их, при различных обстоятельствах их жизни, особенно по случаю явлений и откровений Божиих. Таково изречение Иакова после видения им лествицы106 и его молитва пред свиданием с Исавом (32:9–12); таковы слова Агари после явления ей Господа в пустыне (16, 13) и молитва раба Авраамова, когда Господь благоволил указать ему невесту для Исаака в доме брата господина его (24, 27). Даже вне избранного племени, среди мира языческого, в эти времена раздавались не одни только песни мирского, чувственного характера, существование которых подтверждается прямым свидетельством Писания107, но из уст остававшихся там еще чтителей Бога вышнего и хранителей первоначальных преданий о Нем слышатся также звуки и духовной, озаренной благодатью поэзии, пример которой Бытописатель представляет нам в благословении Мелхиседека Аврааму по возвращении его с победы над царями, захватившими в плен Лота108, и в словах родственников Ревекки, которыми они напутствовали ее при отправлении из дома родительского для вступления в супружество с Исааком (24, 60). Все эти примеры, и особенно высокая вдохновенная поэзия пророческих благословений патриархов Исаака109 и Иакова (48:15, 16,20, 49:2–27) сынам своим не оставляют сомнения в возможности существования священных песней в период патриархальный. Можно сказать даже, что в книге Иова мы имеем самые образцы священных песней этого периода. Таковы приводимые в речах Иова и друзей его три отрывка древних песней, по содержанию и языку своему справедливо заслуживающие имя псалмов, так как в двух из них (8:11–19; 15:20–35) воспевается непрочность счастья нечестивых, а в третьем (12:13–24) – свободно действующие в мире всемогущество и премудрость Божия, точно также как эти предметы изображаются во многих псалмах, и притом в очень сходных образах и выражениях110. Эти отрывки песней, по замечаниям самой книги Иова, излились из сердца древних мудрецов, отличавшихся особенным долголетием111, коим одним дана была земля и среди коих не проходил еще чужестранец (15:19): – черты, свойственные временам патриархальным, – а если справедливо предположение о происхождении книги Иова около времени Моисея, то не подлежит сомнению, что указанные отрывки представляют собою остатки священных песней или псалмов патриархального периода112.
Следовавшее за смертью патриархов время пребывания избранного племени в Египте было для него временем тяжкого рабства со всеми его бедствиями и даже с опасностью заразы от идолопоклонства и нравственной порчи своих поработителей, тогда как откровения Божественные, так частные в период патриархов, надолго прекратились и Бог как бы забыл данные им Свои обетования113. Правда, в этой школе испытаний Евреи не потеряли веры в истинного Бога и Его обетования, но это была уже далеко не та твердая вера, какою одушевлялись Авраама и патриархи. Когда Бог посылает Моисея для их освобождения от рабства, они признают его божественное посланничество и ожидают избавления, но при виде новых гонений и озлоблений падают духом, теряют надежду на освобождение114, не доверяют обещанию Божественного посланника и вместе с тем могуществу Бога, именем и силою которого он действует. Такое состояние Евреев не могло благоприятствовать развитию среди них священной поэзии, хотя, конечно, и в это время она не прекращалась совершенно и, быть может, на ее вдохновенном языке раздавались те вопли и стенания, которыми Евреи взывали к Богу о помощи115. Во всяком случае известно, что у Египтян поэзия и музыка имели преимущественно религиозное значение116, а Евреи заимствовали от них музыкальные инструменты и отчасти усвоили употребление песней при религиозных празденствах117. Но со времени освобождения Евреев из Египта наступает для них новая эпоха самостоятельного существования, под непосредственным правлением Божественным. При горе Синае Бог торжественно объявляет сонм сынов израилевых Своим народом и священным царством, а Себя Царем его и дарованием закона возводит его в благоустроенное состояние в отношении жизни нравственной, церковной и гражданской. Вместе с этим началом новой жизни Израиля и для священной лирики должен был наступить новый период развития, который можно назвать периодом происхождения собственно еврейской священной лирики, из которой возникла потом и Книга Псалмов. Величественное событие освобождения от рабства египетского, с сопровождавшими его чудесными обстоятельствами, воскресило упавший дух Евреев, оживило в них веру и упование на Бога, пробудило и обновило все подавленные рабством благородные силы, а с тем вместе ожила сила и священного поэтического творчества. На берегу Чермного моря, чудесным переходом чрез которое завершился великий факт освобождения Евреев из Египта и рождения их в самостоятельный народ, Моисей и сыны израилевы воспели восторженную песнь хвалы и благодарности Богу – Спасителю Своему118. Священный восторг поющих мужей обнимает и жен израилевых: руководимые пророчицей Мариамной сестрой Моисея, они образуют собою не менее вдохновенный хор и, ударяя в тимпаны с ликованием, вслед за мужами радостно вторят словам священного гимна (ст. 20 и 21). Такое религиозно-поэтическое возбуждение еврейского народа не было скоропреходящим порывом минуты, но, как плод религиозного и политического возрождения, продолжалось и после сего события, – во время странствования по пустыне и занятия им земли обетованной. Чудная судьба Израиля в настоящем и великий его жребий в будущем являются предметом вдохновений пророчественной песни даже в устах иноплеменного прорицателя Валаама, призванного враждебными Израилю народами из языческой страны, чтобы проклясть его119. Тем более в самом Израиле, при обилии в нем даров духовных и благодатного озарения120, чудные действия попечения Божия не могли не возбуждать певцов к прославлению имени Иеговы и величественных дел Его. Чувства благоговения, радости и благодарности, наполнявшие сердца народа при новых опытах благодеяний Божиих к нему, естественно должны были изливаться и изливались в торжественных хвалебных песнях. Число таких песней уже во времена Моисея было настолько велико, что из них составился целый сборник песней под именем «Книги браней Господних«121; а при его преемнике Иисусе Навине и в следующие за тем времена мы встречаем и другой подобный сборник под именем »Книги Праведного»122. Судя по сохранившимся до нас незначительным отрывкам из этих сборников, можно полагать, что в них содержались песни в прославление благодеяний Божиих к еврейскому народу123 и особенно одержанных им, при помощи Божией, славных побед над врагами124, а также песни в похвалу некоторых мужей, прославивших свое имя какими-либо геройскими подвигами125. Быть может героическо-мирской характер этих последних и был причиною того, что оба названные сборника не дошли до нас, подобно как большая часть писаний Соломона мирского характера и содержания; но очень вероятно, что они не остались без влияния на происхождение некоторых песней Псалтири, для коих они могли служить и образцами и источниками126. К числу песней же торжественного хвалебного характера можно отнести и пророчественное благословение Моисея, которым он, подобно умирающему патриарху Иакову, пред своею смертью благословил сынов израилевых, предвозвестив каждому колену судьбу его и то призвание и положение, какое, по вступлении в землю обетованную, должно занять оно в отношении к Богу и окружающим народам (Втор.33).
С другой стороны в жизни Израиля, за описываемое время, как и во все продолжение дальнейшей его истории, кроме счастливых и радостных событий, чудных дел милости к нему Иеговы и величественных обетований о будущей судьбе его, – словом, кроме событий, служивших предметом торжественных, хвалебных и благодарственных песней, были также события и обстоятельства печальные, каковы многократные случаи непокорности Иегове, нарушения Его завета и следовавших затем наказаний Божиих. Уже при подножии Синая, где совершилось вступление в завет с Иеговою, едва только умолкли трубные звуки и громы, сопровождавшие Его явление, вероломный народ поклонился золотому тельцу, совершив ему языческий праздник, и за такое вероломство едва не подвергся совершенному истреблению по суду правды Божией. В виду земли Ханаанской, которую Бог обещал дать Евреям во владение и в которую Он так чудесно вел их из Египта, неблагодарный народ, забывши все благодеяния; все чудеса могущества и попечения Божия о нем, водимый одним страхом человеческим пред силою жителей Ханаанских, выказывает совершенное неверие обетованиям и открытое сопротивление намерениям Иеговы, чем навлекает на себя грозное осуждение Его на сорокалетнее странствование в пустыни, в течении которого должен был умереть весь непокорный и мятежный род еврейский, начиная с двадцатилетних юношей127. Но и после такого осуждения, во время самого странствования, Евреи не переставали прогневлять Бога своею неблагодарностью и непослушанием Ему, неверием и уклонением в идолопоклонство и пороки языческие, каждый раз вызывая на себя праведный гнев Божий128. Верные рабы Иеговы, священные певцы Израилевы, не оставались безмолвными и при этих печальных обстоятельствах, но песни их принимали тогда характер скорбно-молитвенный или обличительный и поучительный. Это были или излияния чувства скорби о грехах неблагодарного и непослушного народа, глубокой печали о постигших его Божиих наказаниях и молитвенных воплей о помиловании, или строгие обличения грешников с увещаниями возвратиться от пути погибельного на правый путь служения Иегове. От первого рода песней этого времени сохранился до нас 89-й Псалом, – «Молитва Моисея, человека Божия», где он, в виду исполнения над народом еврейским грозного осуждения Божия, когда погибал в пустыне мятежный род, исшедший из Египта, прославляя вечность и величие Божие, оплакивает кратковременность и суету жизни человеческой и молит Господа умилосердиться над рабами своими и превратить скорбь их в радость, дабы они возвещали славу Его. От песней второго рода мы имеем обличительную песнь Моисея129, где он, призывая небо и землю во свидетели, обличает народ еврейский в неблагодарности Богу за Его благодеяния и нарушении завета Его, и с одной стороны страхом наказаний, с другой – обещаниями милостей Божиих увещевает его пребывать в верности своему Господу, исполняя все слова закона Его.
Наконец, новое устройство богослужения в народе еврейском в описываемый период в свою очередь также послужило основанием к происхождению новых богослужебных песней, частью молитвенно-просительного, частью хвалебного характера, образцы которых представляют нам сохранившиеся в книге Чисел – священническое благословение130 и слова Моисея, произносившиеся им при воздвижении и поставлении ковчега131.
Относительное обилие, разнообразие и внутреннее поэтическое достоинство вполне или в отрывках сохранившихся до нас, или же только упоминаемых в Свящ. Писании произведений священной поэзии Моисеева периода, с присоединением к нему бывшего непосредственным продолжением его времени И. Навина, – свидетельствуют о значительно высокой степени развития только что начавшейся с Моисеем собственно еврейской свящ. лирики. Мы встречаем уже здесь образцы всех родов свящ. песней, какие впоследствии находим в Книге Псалмов, – хвалебно-благодарственных, элегически-молитвенных и пророчественно-дидактических. Правда, все эти песни отличаются еще первобытною простотой и безыскусственностью, не имеют еще правильного строфического разделения и соразмерности, но по высоте озаренного благодатью поэтического вдохновения, чистоте, живости и силе чувствований, священной важности языка, при своей краткости и сжатости, изобилующего богатством прекрасных возвышенных образов, – представляют настолько совершенные образцы свящ. еврейской поэзии, что совершенство их в такую раннюю пору истории еврейского народа решительно изумляет собою беспристрастных ученых исследователей и вынуждает к заключению, что «история Израиля и его литература подчиняются иному закону, отличному от закона постепенного развития от низшего к высшему132». Высокая личность Моисея, – освободителя, вождя и законодателя еврейского народа, великое, бессмертное в истории этого народа значение событий его времени, имевших решительное влияние на происхождение и содержание означенных песней, еще более возвышало их цену и важность, делая их величественными, классическими образцами или прототипами для всех времен развития священного псалмопения133. Оттого отголоски песней Моисеева времени раздаются во всей Псалтири до песней самого позднего происхождения134; а собиратели Псалтири даже прямо внесли молитву Моисея в число псалмов135, и таким образом ясно засвидетельствовали, что Моисей положил начало священного псалмопения Евреев и в частности – происхождению Книги Псалмов, более чем на пять веков предупредил главного виновника ее, «сладкого певца Израилева»136.
Следующее за правлением преемника Моисеева И. Навина время Судей, известное в истории Евреев крайним упадком религиозно-нравственным и политическим, с неоднократными и продолжительными угнетениями и порабощениями от различных Хананейских народов, – не могло, конечно, благоприятствовать развитию священной поэзии и непосредственно не представляет ничего для собрания псалмов. То было время, когда с утратою субъективных начал священного творчества, иссяк и внешний, общий ему с пророчеством объективный источник благодатного озарения свыше и непосредственного откровения Божественного, когда, по замечанию св. историка, «слово Господне было редко и видения были нечасты»137. Впрочем однажды и в эту печальную эпоху из уст пророчицы Деворы слышится торжественная победная песнь138, по высоте священного поэтического вдохновения и величественной красоте своей достойная гораздо лучшей поры свящ. псалмопения, и в свою очередь послужившая образцом для некоторых песней Псалтири (напр. Пс.1, 7, 67, 96 и проч.). В ней уже мы находим искусственное строфическое расположение и деление139, свидетельствующее о ранней обработке формы священных песнопений Израиля. Другая священная песнь раздается уже в самом конце судейской эпохи, на границе возвещаемого ею лучшего будущего; – это благодарственная молитва Анны, матери того, кто помазал в цари Псалмопевца Израильского.
С Самуилом наступают для Израиля предсказанные в пророчественной песни его матери лучшие времена. Этот великий и верный служитель Иеговы, последний из судей и величайший из пророков после Моисея, во все время своего управления Израилем сильно боролся против идолопоклонства и пороков, разрозненности колен между собою и других общественных зол. Своими действиями, поучениями и обличениями, ежегодными путешествиями по израильской земле, наконец, учреждением пророческой школы и вообще своим могущественным влиянием ему удалось возбудить религиозный дух народа, поднять его нравственность и даже умственное состояние, восстановить и закрепить надорванные в предшествующее время связи национального единства и таким образом возвратить еврейскому народу утраченную им политическую силу и дать ему наиболее прочное и обеспеченное положение среди постоянно враждебных ему народов языческих. Такое религиозно-нравственное и вместе политическое возрождение еврейского народа оживило в нем едва не угасшую силу священного поэтического творчества и подготовило наступивший с Давидом цветущий, золотой век священной еврейской поэзии. Особенную важность в этой подготовке имело Самуилово учреждение пророческих школ, где молодые люди под руководством самого великого учредителя, в удалении от мирских забот и тревог, среди благочестивых упражнений, – изучения Закона Божия, размышления, общественной молитвы, музыки и пения, – развивали и воспитывали в себе внутреннюю восприемлемость к внушениям Духа Божия, и таким образом подготовляли себя к принятию пророческого духовного помазания140. При тесном взаимоотношении и связи между пророчеством и псалмопением, равно как при свойственной тогдашним временам нераздельности поэзии от музыки и пения и сочетании этих искусств большею частью в одних и тех же лицах141, очевидным становится высокое значение пророческих школ для развития и процветания священной израильской лирики, тем более, что не подлежит сомнению сильное влияние этих учреждений на возвышение в Израиле духовной жизни вообще, – религиозной, нравственной и умственной. Одно уже простое вступление в круг пророческих учеников, пророчествовавших с музыкою и пением, производило неотразимое и потрясающее впечатление на душу человека, возвышая его самого до пророческого вдохновения142. И Самуил пророк, помазав Саула в цари над Израилем, прежде открытого, и всенародного вступления его на царство, посылает его на «Холм Божий» к сынам пророческим, чтобы огнем священного вдохновения согреть и обновить его холодное сердце для будущего высокого служения143.
Ранним сношениям с Самуилом и основанною им пророческою школой, без сомнения и Давид обязан, если не первоначальным возникновением, то во всяком случае развитием и образованием своего поэтического дара, как и вообще духовной своей жизни, от которой нераздельно его образование. Конечно, Давид от природы был музыкант и поэт, соединяя при этом с природным своим дарованием сердце полное благочестия. Рука его касалась струн уже тогда, когда еще слишком слаба была для военных подвигов и борьбы, когда он еще в нежном, почти детском возрасте пас на Вифлеемских пажитях стада отца своего, между тем как старшие братья его находились уже в войске. «Юнейший в доме отца моего, говорит от лица Давида неизвестный писатель псалма, помещенного в греческой и нашей славянской Псалтири после 150 псалмов, я пас овец отца моего. Руки мои сделали орган, персты мои настраивали Псалтирь» (ст. 1–2), – и очень вероятно, что тогда уже в мирной тишине дружественной природы он играл и пел не одни только чужие песни, но слагал и свои собственные. Во всяком случае большая часть прекрасных, заимствованных из природы чувственных образов, которые в таком изобилии встречаются почти в каждом из его псалмов, обязаны своим происхождением уже этому раннему впечатлительному периоду пастушеской жизни певца на долинах и горах Вифлеема. С помазанием в цари над Израилем совершилось и высшее посвящение его в псалмопевца Израилева. Дух Божий, почивший с сего времени на помазаннике, оживляет, возвышает и освящает богатые его природные дарования144, которые теперь, под благотворным влиянием помазавшего его Первосвященника-Пророка и в общении с сынами пророческими, а также, вероятно, и священниками, получают возможность развиться полнейшим и всесторонним образом. В благочестивом семействе отца своего еще с детства, конечно, наставленный в истинах веры и благочестия, Давид, без сомнения, лишь в этом, начавшемся со времени помазания своего сообществе пророков и священников уразумел всю ширину, глубину и высоту Закона Божия, здесь научился совершеннейшим образом познавать Бога Творца и Промыслителя и бесконечные совершенства Его в прекрасной величественной природе и судьбах жизни человеческой, – что так прекрасно он воспел потом во многих своих песнях. Мы не имеем прямых исторических свидетельств о сношениях Давида с Самуилом, равно как и с пророческою его школою и священниками, в период времени от помазания его до начала гонений его от Саула. Но нам известно, что при первых покушениях Саула на жизнь его, он укрывается в обществе сынов пророческих в Навафе, в Раме, и открывает Самуилу о замыслах против него Саула145; в другой раз он находит себе доверие и покровительство у священника Ахимелеха в Номве146, и под его защиту убегает сын этого священника, по умерщвлении отца его Саулом147. Все эти обстоятельства предполагают уже предварительное существование близкой связи и дружественных отношений между Давидом и пророком Самуилом, равно как и его пророческою школою и священниками, – что в свою очередь подтверждает достоверность важного и благотворного влияния таковых отношений и связи на развитие молодого помазанника в будущего сладкого певца Израилева, имевшего слово Иеговы на языке своем148.
Некоторые ученые с уверенностью утверждают, что первые псалмы Давида написаны им лишь во время гонений его от Саула149, и песней из периода пастушеской жизни так же мало в Псалтири, как в Новозаветном каноне-писаний апостольских из времени до Пятидесятницы, или в Евангелях – дел и речей Господа до крещения Его на Иордане150. Мы тоже того мнения, что в Псалтири нет Псалмов Давида прежде его помазания, и что лишь с того времени, как вместе с помазанием в царя израильского почил на нем Дух Божий, воспеты были им псалмы, образовавшие одну из составных частей священного канона; но нет оснований отвергать происхождение некоторых из его псалмов и ранее гонений его от Саула, в тот не совсем короткий промежуток времени151, какой судя по историческим сказаниям, должно предположить между началом гонений и временем помазания. Давид и после своего помазания не тотчас оставляет дом отца своего и отзывается от стад его к царскому двору, чтобы своей игрой на арфе разгонять уныние и успокаивать возмущенный дух отверженного Богом Саула152. Призванный ко двору царя, он несколько времени служил при нем, успел снискать его благоволение и сделался его оруженосцем (ст. 21–22). Затем мы снова видим его в доме отца его, при прежних пастушеских занятиях153, и вероятно, довольно прошло времени до новой встречи его с царем, так как царь почти уже забыл бывшего своего музыканта и оруженосца и после поражения им Филистимлянина спрашивает его: «чей ты сын юноша?»154. Равным образом и после славного единоборства с Голиафом до начала открытых преследований от Саула не мало прошло времени, в которое Давид успел приобрести известность пред народом в качестве благоразумного и храброго военачальника155; совершил несколько отважных военных подвигов по поручению царя (ст. 5:25–27), и за свою отважность получил в супружество дочь его Мелхолу (ст. 26–27). И только после этого супружества, когда любовь Мелхолы к своему храброму супругу, расположенность народа и особенно слава новых подвигов его в возобновившейся войне с исконными врагами – Филистимлянами еще более раздражили зависть и подозрительность в омраченной душе Саула, он открыто становится врагом Давида и преследует его до своей смерти156. Странно было бы представить, что весь промежуток времени до начала этих печальных обстоятельств, в которой через ряд знаменательных событий совершается постепенное возвышение Давида из низкой пастушеской доли до высокого звания приближенного к царю, военачальника Израильтян и зятя царского, прошел бесследно для Псалтири, что благочестивый и вдохновенный молодой певец, при стольких побуждениях прославлять Бога, во весь этот период ни разу не воспел хвалу Ему за чудный промысл Его в своей жизни, пока, наконец, скорби и страдания не разрешили язык его. История свидетельствует, что Дух Божий почил на Давиде со дня его помазания157, а этого уже было вполне достаточно, чтобы от природы певец и музыкант, прославивший вскоре своим искусством даже при дворе царя, тогда же мог сделаться и псалмопевцем. Уже вскоре после помазания игра его производит благодетельное действие на отверженного Саула, прогоняя мрачное влияние на него злого духа, чего нельзя объяснить одним простым успокаивающим свойством музыки, не приписывая музыке Давида особенного влияния в ней Духа Божия158; а если это справедливо, то, конечно, подобное же благодатное влияние следует допустить и в тогдашних песнях его, которые, без сомнения, соединялись с его музыкою159. Равным образом, если уже с детства он отличался благочестием, которое привлекало к нему Божие благоволение, и в юношеском возрасте его слова пред единоборством с Голиафом дышат такою силою веры и упования на Бога, какая впоследствии открывается в его песнях зрелого возраста160; то нет причины сомневаться и в его внутренней, субъективной способности и готовности в то время к псалмопению. Во всяком случае нет оснований происхождение первых псалмов Давида относить лишь ко времени его гонений, а скорее должно приписать их следующему за его помазанием времени пребывания его у стад отца или при дворе Саула161; и если нельзя несомненно доказать существование таких псалмов в Псалтири, то естественнее предположить утрату их, чем отрицать самую возможность их происхождения. Но с другой стороны надобно сознаться, что так же невозможно с несомненностью и отвергнуть существование в Псалтири псалмов Давида из названного нами времени; по крайней мере нельзя этого доказать относительно двух Давидовых псалмов 8-го и 143-го. Содержание псалма 8-го, в котором псалмопевец высказывает благоговейное изумление пред величием Творца и крайним снисхождением и благоволением Его к ничтожному падшему человеку, коего Он поставляет господином над делами рук Своих, – всего более идет ко времени пребывания Давида у стад отца, вскоре после помазания, которым он, по Божию благоволению, из низкой доли пастуха призывается к высокому званию царя над Израилем. Самый образ дарованного Богом господства человеку, заимствованный из области пастушеской жизни, говорит уже в пользу этого предположения. А о псалме 143-м в греческом надписании его сохранилось до нас, вероятно от 70-ти, древнее предание, подтверждаемое халдейским парафрастом и талмудистами162, которое относит написание псалма ко времени после единоборства Давида с Голиафом, и, судя по содержанию, как это мы увидим далее, очень вероятно, что он есть благодарственная песнь Богу за дарование победы над грозным исполином, и вместе с тем молитва о поражении всех врагов еврейского народа и благоденствии его.
Очень может быть также, что, кроме двух названных псалмов, есть в Псалтири и еще некоторые хвалебно-благодарственные песни, относящиеся по своему происхождению к одному с ними периоду, хотя, по общности их содержания и недостатку индивидуальных особенностей времени, а еще более по недостатку внешних свидетельств о их происхождении, нет возможности доказать это с достаточной вероятностью. Во всяком случае, число песней этого периода не могло быть значительно: не должно забывать, что здесь только начало истории священного псалмопевца и следовательно время происхождения лишь первых опытов его псалмопения; полное же развитие его священно-поэтического дара бесспорно принадлежит последующему затем времени его гонений от Саула.
Гонение и страдание есть великая школа образования, в которой развиваются и крепнут духовные силы и отдельных личностей и целых народов, если только нравственные силы людей, подвергаемых испытанию, не слишком расслаблены чувственностью и еще способны крепнуть и возвышаться. При таких условиях в школе скорбей и страданий, по свидетельству Апостола, научают терпению, духовной опытности, упованию163, словом, возрастают и укрепляются в вере и добродетели. Посему горькими опытами различных скорбных посещений воспитывал Господь народ Свой к предназначенной ему цели; путем страданий и скорбей возводил избранных Своих к предуказанному им назначению; тем же тернистым путем испытаний восходит на высоту своего призвания и св. Псалмопевец. Безвестный юноша-пастырь, благодаря искусству своему играть на арфе, призванный от стад отца своего ко двору Саула, сделавшись победителем Голиафа и удостоенный от народа торжественной встречи, возбуждает к себе зависть царя164, которая со дня на день быстро возрастает по мере возвышения и новых подвигов Давида в звании военачальника, и скоро переходит в жестокую непримиримую ненависть и вражду против него (ст. 29). Расположенность народа к молодому даровитому победителю и полководцу165, дружба сына царского, ходатайствующего пред отцом за своего невинного друга (гл. 18:1–4, 20:30–33), любовь царской дочери, сделавшая его зятем царя (гл. 18:20–21,28, 19:17), во всем особенное благоволение Божие к нему, не укрывшееся от Саула (гл. 18, 12, 28), – не только не укрощают, но еще больше разжигают в душе его злобу против Давида, и тем быстрее подготовляют открытое его преследование (19:1,11 и д.). Напрасно Давид думает найти безопасное себе убежище у Самуила и преданных ему людей, среди своего народа, еще так недавно к нему расположенного: при множестве рассеянных по городам сыщиков Саула166 трудно скрывать от него свое местопребывание, а жестокое мщение всякому, кто бы осмелился давать убежище или содействовать гонимому167, делает его пребывание среди населения родной земли своей решительно невозможным. Даже жители пустыни Зиф считают за лучшее выдать его Саулу (23, 19 и д. 26, 1 и д.) и граждане Кеили, только что избавленные им от опасности со стороны Филистимлян, не решаются укрыть его в стенах своего города от преследования его гонителя (23:1–12). Таким образом, будущий царь Израиля до самой смерти Саула должен был вести скитальческую жизнь, то укрываясь за пределами отечества у врагов своего народа – Филистимлян (21:10 и д., гл. 27) и Моавитян (22:3), то стараясь найти себе убежище в отдаленных необитаемых местах земли иудейской, в лесах (22:5, 23:15, 19), пустынях (23:14, 15, 24, 24:2, 25:1), в неприступных горах – жилищах диких серн (23:14, 26 гл. 24:3 и проч.), или в горных ущельях и пещерах, служивших только временным пристанищем для стад пустыни, (22:1, 24:4). Но и здесь он не был в безопасности от своего гонителя, который с войском ищет его всюду по горам, лесам и пустыням (23:14 и д. 24:3 и дал. 26:3 и д.), гоняется за ним, по выражению Давида, «как гоняются за куропаткою» (26:20), и только одному Божественному Промыслу, неусыпно бодрствовавшему над избранным Своим помазанником, нужно приписать сохранение его жизни (23:14, 26 и 27, 24:4 и д.).
Мы привыкли представлять себе страждущих героев с каким-то невозмутимым хладнокровием, с стоическим умением владеть своими сердечными движениями и не обнаруживать внутренних своих страданий168: в отношении к Давиду, благочестивому герою Израиля, такое представление не вполне приложимо. Во время своих гонений он не стыдится проявления человеческих чувствований страха, скорби и страдания, не скрывает своих слез и вздохов и открыто высказывает пред Богом свои жалобы на бедственность своего положения. Но при этом он не падает духом: печаль его далека от всякой нетерпеливости и отчаяния и жалобы его чужды всякого малодушного ропота. Видя свое одиночество и беспомощность своего положения среди окружающего мира, вооружившегося против него всеми враждебными своими силами, он живо чувствует, что сам Господь его помощник и избавитель, его спасение, щит и скала, на которой он безопасен169. Посему на Господа он возлагает все упование свое и в этом безусловном уповании сосредотачивается теперь вся духовная жизнь его170. Но если Господь один его помощник и избавитель, когда весь мир оставил его и вооружился на него, то не Он ли и виновник всех его несчастий, не Он ли попустил врагам преследовать его? «Почто Ты оставил меня?171 доколе будешь забывать меня; доколе будешь скрывать лице Твое от меня»?172 с стесненным сердцем спрашивает он Иегову при этой мысли, и взор страдальца невольно обращается к себе, чтоб в своем сердце и в своей жизни отыскать причину оставления своего Господом173. Но и по строгом самоиспытании, подобно праведному Иову, он не находит в себе преступления, которое могло бы навлечь на него столь тяжкий гнев Божий: потому что не уклонялся от путей Господних, отвращался беззакония, самым врагам своим делал добро и не платил злом притеснителю174. Но не ропот возбуждает в нем сознание своей невинности и незаслуженных страданий, а чувство безграничной преданности Промыслу, которому угодно было подвергнуть его испытаниям; не горькие жалобы пред Богом на свое оставление, а пламенные мольбы о помощи, в которых сквозь мрак печали и сетований светится радостная надежда лучшего будущего и среди воплей раздается голос благодатного ликования Богу-спасителю. По временам душа праведника возмущается представлениями несправедливости и злобы своих гонителей и, в порывах благочестивого негодования, изрекает на них страшные проклятия; но он не ищет погибели врагов своих и чувство мщения далеко от него; самому Богу предоставляет он суд и воздаяние и в Боге успокаивается душа его. «Если Господь возбудил тебя против меня, говорит он Саулу, то да будет это благовонною жертвою»175. «Да рассудит Господь между мною и тобою и да отомстит тебе Господь за меня; но рука моя не будет на тебе» (24:13).
Когда мы ясно представляем себе тяжесть и силу тех страданий, какие приходилось испытывать Давиду во время гонений его от Саула, и понимаем внутреннее состояние души гонимого, то понятно становится и то влияние, какое могли производить описанные гонения на развитие Давидова дара псалмопения. Музыка и пение, уже по общему признанию того времени, служившие наилучшим средством разгонять тоску и уныние176, и для Давида бывшие еще с детства любимым его занятием и развлечением в пустынном уединении у стад отца, конечно, теперь должны были получить особенную цену в глазах его и сделаться необходимым и почти единственно доступным ему средством утешения и успокоения удручаемой скорбью души его. Напрасно возражают, что в опасностях гонения Давиду было не до песней177: возражение это может иметь значение лишь в приложении к искусственным произведениям поэтов, чуждых истинного вдохновения, которых песни не оставляют непосредственного излияния их чувств. Напротив «жизнь истинного поэта есть его поэзия178» и грустные песни его во время тяжелых испытаний жизни столько же естественны179, как наши слезы и жалобы на горькую судьбу свою, когда нас тяготят несчастья и наше сердце полно горьких печальных чувствований. Это тем более должно сказать о нашем гонимом Псалмопевце, которого скорбное сердце полно при этом глубоких религиозных чувствований и жаждет излиться пред Богом в словах пламенной молитвы, и в устах которого вдохновенные слова молитвы пред «Святым, живущим среди славословий израилевых» (לארָשִׂוִ תיִלּחִתּֽ בשָׁוי Пс. 21–в евр. 22, 4), как бы невольно становятся славословием, песнью (חלָּחִתּ). Среди тяжелых испытаний разнообразные чувства, то мрачные, печальные, то более светлые, отрадные, – наполняют душу Псалмопевца; но чем полнее и обильнее источник его чувствований, тем чаще и сильнее изливается он в священных песнях, так что во время Давидовых гонений от Саула, равно как впоследствии время возмущения Авессалома, относительно самое богатое псалмами время, как это уже показывают сохранившиеся до нас над некоторыми псалмами исторические надписания (7, 33, 58, 51, 53, 55, 56, 141)180. В песнях Давид изображает пред нами тяжесть и глубину незаслуженных страданий гонения; песнями он успокаивает себя в страхе, облегчает скорбь свою, утишает справедливые порывы гнева и негодования при мысли о несправедливости к нему и злобе людей, которым он не сделал никакого зла; в песнях он изливает пред Богом глубокую печаль свою и умоляет Его о помощи; песнями он окрыляет дух свой к безропотному перенесению страданий, укрепляет себя в уповании на Иегову-помощника и воссылает Ему хвалу и благодарность за непрестанное Его попечение и охранение среди опасностей; песнью же наконец он оплакивает смерть своего гонителя Саула вместе с сыном его, своим другом Ионафаном, чем и окончилось его гонение181. Словом, духовные песни Давида сопровождают собою все важнейшие моменты обстоятельств его гонений от Саула, и раскрывая пред нами внутреннее состояние псалмопевца, таким образом пополняют самую историю гонений в 1 кн. Царств, которая дает нам только внешний очерк событий. При этом нередко, от изображения собственных страданий и надежды избавления, гонимый псалмопевец в пророческом духе переносится в песнях своих в отдаленное будущее и созерцать другого великого страдальца – Мессию, в невинных страданиях Которого провидит всемирную победу над злом и открытие нового царства правды, имеющего обнять собою все и не ведущие Бога народы земные.
Достигнув трона, Давид не оставил любимой своей арфы, которой обязан был первоначальным призванием своим от стад к царскому двору и которая потом сопровождала и утешала его во время бегства от Саула. Прекрасное гармоническое сочетание гениальных способностей певца и музыканта с высоким благочестием ревностного чтителя Иеговы, необыкновенного проницательного ума с мужеством и неустрашимостью героя, – замеченное в Давиде еще в бытность его Вифлеемским пастухом182, открывается в нем еще с большей ясностью когда он становится царем Израиля. Псалмопение по прежнему остается для Давида средством излияния души его пред Богом в различных обстоятельствах его жизни, только теперь оно получает более широкую и богатую сферу для своего развития; так как со времени вступления на царство с личною судьбой его тесно и неразрывно связана многознаменательная судьба целого народа Божия. Многочисленные и разнообразные дела и предприятия его царствования к обеспечению и возвышению внешнего положения Израиля среди постоянно враждебных ему окружающих народов, к улучшению и упрочению его внутреннего благосостояния и особенно к возвышению и утверждению первой и главнейшей силы народа – его веры и благочестия, – представляли вообще обильную материю для псалмопения, а успех великих дел и предприятий царственного певца, самым очевидным для всех образом свидетельствовавший об особенном благоволении Божием к нему и его царству, при его высоком благочестии, служил для него неотразимым возбуждением к излиянию своих благочестивых чувствований пред Богом – благодетелем в новых и новых священных песнопениях. При отправлении на войну против каких-либо врагов Израиля, или по одержании славной победы и расширении пределов своего царства183, равно как при мирном стечении народа на Сионе, по случаю перенесения ковчега завета в новоустроенную скинию184, или для празднования Пасхи185 – словом, при всяком деле, по свидетельству премудрого сына Сирахова, царственный певец Израиля «приносил благодарственное песнопение Святому, всем сердцем свои воспевал Всевышнему слова хвалы и любил Творца своего»186.
С другой стороны псалмопение, после вступления Давида на престол, становится для него одним из лучших и действительнейших средств высокого его служения Израилю. Как слово поучения и обличения в устах пророков, так псалмопение в устах царственного певца, в котором говорил Дух Божий187, является могучим органом общения его с народом, живою действенною силою для проведения в массу народа мудрых его планов, желаний и намерений, к возбуждению духа веры и благочестия188, национального единства189, мужества190, справедливости191 и прочих гражданских добродетелей. Псалмы Давидовы служили для народа верным зеркалом души славного царя его; в псалмах он слышит всю программу его царствования и узнает, чего желает его царь, чего можно от него надеяться и в чем должно его бояться (таков особенно Пс. 100)192.
Величественное обетование Божие Давиду о вечном, непоколебимом престоле дома его было для него новым непосредственно Божественным побуждением к прославлению Боа в песнях своих. Обетование это представляет неисчерпаемый источник вдохновения и возвышеннейший предмет песнопений и речей для всех последующих пророков и псалмопевцев; тем более оно должно было являться таковым Давиду, для которого служило величайшим доказательством особенного благоволения Божия к нему и роду его. Мало того, теперь пророчественный взор царя – пророка на будущую судьбу его царства проясняется и расширяется. В возвышении израильского царства, с видимым обитанием Иеговы на св. горе в городе мира, где царил некогда священник Бога Вышнего, он созерцает теперь образ вечного священного царства Мессии, которого исповедует Предвечным Сыном Божиим, называя себя рабом Его; а в своих победах над окружающими народами он видит поражение врагов Мессии и всемирное расширение Его владычества, и в торжественных веспах возвещает будущую славу царства Его193.
Грехопадения Давида и следовавшие за ними наказания от Бога в семейных его и общественных несчастиях, омрачают на время славу его царствования, но не лишают нас прекрасных песней сладкого певца Израилева. Глубокое, чистосердечное раскаяние, которым падший праведник спешит загладить вину свою пред Богом, дает удобный случай его дару псалмопения раскрыться в новой форме прекрасных покаянных псалмов, которые с того времени навсегда сделались незаменимыми образцами молитв для всякого кающегося грешника194. Равным образом тяжелые семейные и общественные несчастья, какие, по воле Божией должно было испытать псалмопевцу за свои грехопадения, становятся новым обильным источником целого ряда трогательных элегических песней, свидетельствующих о происходившей в душе его жестокой борьбе человеческих чувствований скорби и страдания с сознанием заслуженности гнева Божия и святыми чувствами веры и упования и преданности Промыслу. Такого рода песнями особенно богато время Авессаломова возмущения: для псалмопевца, и вместе с тем для псалмопения, в то время повторились обстоятельства Саулова гонения, только в гораздо большей мере и значении, – потому что теперь отец – преклонный старец спасает жизнь свою от собственного сына и людей, которых почитал друзьями и осыпал благодеяниями, бежит в пустыню царь, прославленный и возвеличенный, из столицы царства, самим им завоеванной, устроенной и посвященной в жилище Иеговы, к Которому всегда так пламенно стремилось его сердце. Правда, сохранившееся в надписаниях псалмов древнее предание относит к Авессаломову восстанию только три песни195, но, судя по содержанию, с достаточною вероятностью следует отнести к тому же времени и многие другие196.
Вообще, прообразовательно сложившаяся жизнь Давида весьма богата была превратностями, которые вызвали его то к хвалебным гимнам, то к скорбным элегиям и пламенным молитвам. Пример царя, на котором очевидно для всех почивало Божие благоволение, конечно, не мог остаться без влияния в его народе, не вызывая, по крайней мере, лучшие, более развитые его натуры к подражанию. И история свидетельствует, что как личная храбрость и мужество Давида вызвали ему из среды народа многих храбрых людей и из числа их трех неустрашимых героев-полководцев197; так псалмопение его возбудило целый ряд искусных певцов и музыкантов, из которых трое Асаф, Еман и Ефан с искусством пения и музыки соединяют в себе дар и вдохновенного священно-поэтического творчества198.
Особенно сильное влияние на возбуждение в еврейском народе музыкальных и поэтических способностей и на развитие псалмопения во всей его красоте и совершенстве имело сделанное Давидом внесение музыки и пения в состав еврейского богослужения, с учреждением при скинии постоянного хора певцов и музыкантов. Хотя начало употребления священных песней при богослужении, подобно как и употребление музыки, впрочем сперва почти под исключительною формою трубного звука при некоторых священных торжествах199, восходит к более ранним временам, но употребление это было только временное, внешнее, привходящее, случайное, между тем как сущность богослужения составляла сторона его обрядовая, символическая. Великий реформатор судейского периода пророк Самуил, – первый прямо и решительно высказавшись о неудовлетворительности одних животных жертв без внутреннего сердечного расположения200, внесением музыки и пения в число благочестивых занятий в устроенных им пророческих школах201 уже подготовляет путь к внесению этих искусств и в состав богослужения, как внутренней, сердечной жертвы хвалы и исповедания Господу. Замечание 1 кн. Паралипоменон (15, 16), что Давид, еще прежде преобразования богослужения, при перенесении ковчега завета на Сион «приказал начальникам Левитов поставить братьев своих певцов с музыкальными орудиями, чтобы они громко возвещали глас радования», дает основание думать, что он застал уже левитское пение и музыку и для совершенного им устройства богослужения воспользовался еще до него подготовленными средствами. Но во всяком случае музыка и пение при Давиде в первый раз получают общественно-богослужебный характер и значение. Утвердившись на престоле и сделав завоеванный им от Иевусеев Иерусалим столицею своего царства Давид совершает торжественное перенесение ковчега завета из Кириаф-Иарима в новоустроенную на Сионе скинию. Это торжество перенесения в столицу царства национальной святыни, почти забытой во времена Саула, имевшее важное значение для возбуждения в народе духа веры и благочестия, служивших всегдашнею основою и гражданского его могущества и славы, конечно, представляло для Давида прекрасный случай и побуждение еще послужить Церкви Божией своим вдохновенным даром пения, тем более, что уже Моисей каждое поднятие и поставление ковчега завета сопровождал благочестивыми изречениями202. В Книге Псалмов мы имеем под именем Давида две песни203, которые, по содержанию их и основанному на нем мнению почти всех толкователей, написаны именно на случай перенесения ковчега на Сион. Но при этом важно не столько написание Давидом песней, которыми он обыкновенно славил Господа при всех случаях своей жизни, но то обстоятельство, что перенесение ковчега на Сион совершается при звуке неслыханного до сих пор целого оркестра музыкальных орудий, причем, без сомнения, пелись и упомянутые, а может быть и еще другие песни Давида. Этим положено было начало общественно-богослужебного употребления музыки и пения, вслед за которым употребление это делается всегдашним и получает определенный порядок и устройство. Совершенное в первый раз несение ковчега завета с музыкою и пением с сего времени становится образцом для всех последующих шествий Евреев с своей святынею. «Впереди, обыкновенно, или поющие, позади играющие на музыкальных орудиях, в средине девы с тимпанами»204. Но мало того, музыка и пение, однажды употребленные при богослужении, делаются теперь постоянною, неотъемлемою его принадлежностью205. Из 38 тысяч левитов, Давид избрал четыре тысячи певцов и музыкантов для служения при скинии на Сионе206 и отчасти в Гаваоне, где оставалась скиния Моисеева207, и «заповедал им воспевать святое имя Господа, с раннего утра возглашать во святилище»208, и вечером славословить Его209. Этот огромный четырехтысячный хор подчинен был управлению названных выше искуснейших в музыке и пении благочестивых представителей трех левитских фамилий того времени: Асафу, Еману и Ефану210, и разделялся на 24 меньшие хора для очередного служения, из коих в каждой чреде было по 12 начальствующих и вместе с тем учителей, составлявших из себя отборный хор певцов и музыкантов в 288 человек211. Понятно, при таком учреждении и прежние и новые священные песни Давида находят себе достойное место и постоянное широкое употребление, становятся вечною собственностью и величайшим богатством народа Божия, распространяя свою чудную силу и освящение на всю духовную жизнь его. Давид с этого времени в полном смысле становится «сладким, любимым, певцом Израиля»212, а псалмы его делаются всегдашними образцами подражания для всех израильских певцов и духовных и мирских песней213. Слушая вдохновенные песни царя своего при своих священных торжествах, равно как при каждом ежедневном богослужении, народ еврейский воспитывает в себе любовь и способность к священному пению, которые никогда его не оставляют214: и после Давида он продолжает славить Господа по установлению Давида словами песней его и других вдохновенных певцов215, и во все времена своей истории имеет певцов и песни, как в эпоху наибольшего своего величия, так и самого глубокого унижения.216
Само собою разумеется, что пробужденная и воспитанная Давидом в народе еврейском любовь к священной музыке и пению всего сильнее и плодотворнее должна была проявиться при жизни самого Давида, под непосредственным его влиянием и руководством. А нами уже было замечено, что еврейская музыка и пение имели ту особенность, что оба эти искусства почти всегда соединялись в одних и тех же лицах, а лучшие из музыкантов и певцов при этом еще соединяли в себе дар вдохновенного поэтического творчества217. Пример такого троякого соединения мы видим на самом Давиде; тоже самое обнаруживается и в поставленных от него троих начальниках хора, равно как в целой фамилии певцов сынов Кореевых. Асафа, Емана и Идифума Св. Писание прямо называет пророками и прозорливцами и приписывает им дар вдохновенного провещания218; а этого было вполне достаточно, чтобы, занимаясь под руководством Давида переложением на музыку и исполнением песней его при богослужении и национально-религиозных празденствах, они и сами явились затем самостоятельными псалмопевцами. В этом отношении первое место между ними занимает Асаф из левитского племени Герсона219, которого поучительные песни строгого пророчественно-проповеднического характера220, вероятно, уже при Давиде употреблялись при общественном богослужении, почему и в последующие времена ставились наравне с Давидовыми221. За ним следует поставить сынов Кореевых из левитского племени Каафа, к которому принадлежал и Еман, – потомок Корея222, приобретшего себе печальную известность своим возмущением против Моисея и Аарона223. Это – нежные, элегические певцы, глубоко проникнутые искренним патриотизмом, живою верою и упованием на Бога, привязанностью к святому жилищу Его Сиону и Иерусалиму, избранному народу и царю, Его помазаннику224, от лица которого воспеты и некоторые их песни225. Св. Писание не сообщает нам имен их и не называет их пророками, подобно как начальников певцов Давидовых, но их содержания приписанных им песней ясно видно, что это также были мужи богопросвещенные, обладающие высоким даром пророческого созерцания, которые в своих песнях, по выражению одного из последующих певцов той же Корейской фамилии, являлись тростью в руках книжника скорописца – Духа Божия226. Очень вероятно, что и прозорливцы Еман и Ефан также не ограничивались только музыкальным исполнением песней Давидовых, но составили и собственные песни227, хотя в Книге Псалмов от каждого из них сохранилось до нас по одной только песни, о которых притом мы не можем сказать с определенностью, в какое именно время и при каких исторических обстоятельствах они были написаны228.
При сотрудничестве таких даровитых и богопросвещенных мужей боговдохновенный творческий гений Давида возвел псалмопение на такую высокую степень процветания, какой оно никогда более не достигало. Но это цветущее состояние псалмопения окончилось со смертью Давида. Правда, современные ему псалмопевцы пережили его229 и даже передали отличавший их дар псалмопения в наследие своим потомкам, так что и после них, в продолжение всего периода царства иудейского и даже после плена, во времена второго храма не переставали существовать певцы, а также и являться самостоятельные псалмопевцы из фамилии Корея230 и особенно Асафа231; но ни сами певцы Давидовы, ни их потомки при всех своих естественных и сверхъестественных – благодатных дарованиях, не могли заменить собою отца Псалмопения и даже сравниться с ним. Давид с своим богатым всесторонним гением псалмопения был и остался для всех последующих певцов высоким идеалом псалмопения232, к которому можно было только стремиться, но которого не мог никто достигнуть.
Уже Соломон при всей мудрости и славе своего царствования не мог поддержать того цветущего состояния псалмопения, в какое оно приведено было отцом его. Высокая мудрость этого знаменитого царя, которою он славился между жителями всего Востока и Египта и превосходили самых известнейших мудрецов израильских, была более рассудочного свойства, сродного скорее философии, чем поэзии, источником которой служит сердце и непосредственное ощущение. С другой стороны поэзии псалмов требует глубокого проникновения духом веры и благочестия, погружения в себя и внутреннюю духовную жизнь человека; а мудрость Соломона обращена была не столько к себе и душе, сколько к предметам внешнего окружающего мира, к благоустройству общественной и частной жизни в сфере более мирской, нежели духовной и религиозной. «Он говорил о деревах от кедра, что на Ливане, до иссопа, вырастающего из стены, говорил о животных и птицах, о пресмыкающихся и о рыбах», т.е. заботился более о том, чтобы распространять сокровища многосторонних знаний своих в народ для общего пользования, нежели о воспитании духа веры и благочестия, и если до своего падения он вообще отличался благочестием и в книге Притчей и Екклезиаста старается научить людей богопочтению и страху Божию, то нельзя не заметить, что и здесь он нередко отступает от главной своей цели и преподает уроки обыкновенного житейского благоразумия и благопристойности, хотя ни мало непротивные требованиям закона Божия и добродетели. Таким образом по особенному характеру своей мудрости Соломон является не псалмопевцем, а творцом особенного рода священной дидактической поэзии, известной под именем Притчей. Правда, по свидетельству 3Цар.4:32, он написал также 1005 песен233: но в священном каноне находятся под его именем только два псалма, 71 и 126, и драматически-таинственная Песнь Песней, и этим ясно показывается, что поэзия его большей частью мирского содержания и характера и более обращена к царству природы, нежели к царству благодати. Впрочем в первой половине своего царствования Соломон отличался благочестием и не только заботился о сохранении того устройства богослужения, какое оно получило при Давиде, но и старался придать ему еще большую торжественность234, чем естественно содействовал к поддержанию цветущего состояния псалмопения, судьба которого со временем Давида была тесно связана с богослужением. Во все это время, сперва при Скинии, а потом при построенном им храме Иерусалимском продолжали существовать учрежденные Давидом левитские хоры певцов для славословия Господу235, и раздаваться свящ. гимны, составленные Давидом и его певцами236, а по поводу некоторых, особенно торжественных обстоятельств царствования составлялись также и некоторые новые песни, каковы были например упомянутые выше Соломоновы псалмы 71 и 126 и вероятно псалмы: 44-й сынов Кореевых, воспетый, как полагают толкователи, по случаю брака Соломонова с дочерью царя Египетского, и 131, не обозначенный именем писателя, но очень может быть составленный самим Соломоном на освящение новоустроенного храма237.
Но Соломон не сохранил до конца жизни благочестивой своей ревности к служению Иегове, а с падением мудрейшего царя израильского пало благочестие и в народе, всегда отличавшемся склонностью к увлечению языческими заблуждениями и пороками. В свою очередь упадок веры и благочестия в народе не мог не отозваться неблагоприятно на псалмопении, которое, как мы уже заметили, будучи тесно связано с богослужением, всегда являлось как плод верующего благочестивого сердца и служило к выражению и распространению в народе веры и благочестия. Но гораздо сильнее обнаружилось это после смерти Соломона, когда возбужденное им под конец его царствования недовольство в народе, еще более увеличившееся вследствие отказа его сына Ровоама – удовлетворить народные требования, произвело разделение царства еврейского, оторвав от дома Давида, – отца псалмопения, – наибольшую часть его. Царь, избранный отложившимися десятью коленами, опасаясь, чтобы подданные его, ходя в Иерусалимский храм на поклонение, не возвратились под власть наследника Соломона, решился окончательно разорвать единство народа, и на место единой Иерусалимской святыни, религиозного центра всей нации, устроил в двух концах своего государства две новые святыни, где народ покланялся не невидимому Творцу неба и земли, а двум золотым тельцам. Почти ни один голос не поднялся в Израиле против этого безнравственного дела. Ведь сам Соломон, мудрейший из царей, построил идолопоклоннические жертвенники на горе пред Иерусалимом, в виду храма Господня, и таким образом приучил народ к подобному зрелищу. Прежние священники, учители народа, были удалены и бессмертные гимны Давида и певцов его перестали раздаваться в Израиле. Прежние праздники, к которым собирался весь народ в центральной святыне, чтобы наслаждаться чудными псалмами левитов, были отменены и заменены новыми, во время которых служили жрецы – невежды238. Напрасны были все старания великих посланников Божиих – возвратить Израильское царство к служению Иегове; напрасна была возникавшая по временам или лучше возбуждавшаяся пророками оппозиция язычеству со стороны уцелевших там чтителей истинного Бога: язычество, поддерживаемое правительством, подавило всякое сопротивление ему и уничтожало добрые плодов усилия святых ревнителей истинного богопочитания. Таким образом, Израильское царство навсегда погибло для истории псалмопения239, для существования и развития которого исключительным поприщем становится со времени разделения царства одна Иудея, где еще продолжала царствовать Давидова династия.
Иудея не падала так низко, как отделившееся от нее царства десяти колен; но и в ней не много было благочестивых царей, которые являлись хранителями истинной веры и благочестия, любили благолепие дома Божия и величественное богослужение, сопровождавшееся пением псалмов Давида и певцов его. Большинство преемников Давида на престоле царства Иудейского не были достойны своего великого предка, но предавались идолопоклонству и нечестию, которые старались распространить и между своими подданными. В городе Давидовом умножались идольские капища и курились идольские жертвы, а храм Иеговы постепенно пустел и – было время, когда он стоял совершенно пустым, был затворен, ограблен для украшения языческих капищ и осквернен устроением в нем идольских алтарей240. Понятно, что в эти времена упадка истинного Богопочтения не могли являться псалмопевцы и даже не слышны были певцы древних песней Давидовых. Псалмопение, так быстро развившееся и достигшее высокой степени процветания во времена, предшествующие разделению царств, – вслед за разделением с такой же быстротой склонилось к своему падению. Впрочем падение это не было совершенное и окончательное, как не было совершенным и окончательным в царстве Иудейском падение истинной веры, и благочестия и торжество идолопоклонства и нечестия. В продолжении 370-ти летнего существования Иудейского царства псалмопение еще три раза, хотя и не на долгое время, снова пробуждалось и опять возвышалось до значительной степени процветания. Так было в правление благочестивых царей Иосафата, Езекии и Иосии. Эти три царя, отделенные один от другого довольно длинными промежутками времени, с рядом нечестивых, идолопоклоннических царей, ревностно заботились о восстановлении истинной веры и благочестия, и, благодаря их усилиям, величественное богослужение храма Иерусалимского, после своего упадка, снова являлось во всей полноте своего благолепия по установлению Давидову. В доме Господнем опять поставляемы были хоры левитских певцов из сынов Каафовых, Кореевых и Асафовых, с кимвалами, псалтирями и цитрами, чтобы славить Господа словами Давида и других вдохновенных певцов его241. Торжественные празденства в Иерусалиме по случаю восстановления истинного богопочтения, а также и другим важным событиям, на которые были созываемы не только все Иудеи, но приглашались даже и отчуждившиеся от священного центра еврейской нации Израильтяне, как это было при Езекии, и которых празднование, кроме принесения установленных жертв, соединялось еще, как при Иосии, с чтением закона, наставлениями и всенародными обетами – хранить его, – все это, вместе с давно неслыханным величественным пением бессмертных гимнов древних вдохновенных певцов, естественно, должно было производить сильное религиозное возбуждение, снова соединившее весь народ во едино, как в лучшие времена царствования Давидова242. Чтобы еще более развить и упрочить в народе такое пробуждение национально-религиозного сознания, благочестивые цари старались поднять уровень религиозно-нравственного сознания народа. Иосафат сам обходил все пределы своего царства, чтобы обратить отпадших к Господу Богу отцов их и всюду внушить своим поданным страх Божий и сознание долга, честности, справедливости243, и кроме того учредил из князей, левитов и священников миссионерское общество проповедников и учителей, которые обходили все города Иудеи с книгою закона Божия и учили народ вере и благочестию244. Езекия прилагал особенное попечение о собрании и сохранении памятников древней священной письменности и с этою целью образовал особенное общество просвещенных мужей, трудами которых, как несомненно известно, была собрана значительная часть книги Притчей245 и вероятно также собраны были и многие из древних псалмов246, которым тогда снова дано было литургическое употребление, а можно полагать, и некоторые священно-исторические памятники – летописи царей, веденные современными пророками и государственные записи, – послужившие впоследствии к составлению 3 и 4 книги Царств и Паралипоменон. Такому попечению царей о вере и религиозно-нравственном, а вместе с тем и умственном образовании народа Иудейского, без сомнения, содействовали своею вдохновенною проповедью и высоким нравственным влиянием чрезвычайные посланники Божии – пророки, которыми особенно богато это время, сравнительно со всем остальным временем царства Иудейского247. Все это вместе не могло не содействовать к пробуждению в народе даров священно-поэтического творчества и к возрождению псалмопения, тем более, что многие пророки рассматриваемого нами времени с тем вместе были и вдохновенные певцы, как Иозиил при Иосафате248, Исаия249 при Езекии, Иеремия250, а может быть и Аввакум251 при Иосии, и сам царь Езекия, как показывает гимн его252 по случаю чудесного выздоровления253, тоже был поэт, конечно, больше подражательный, нежели производительный-оригинальный. Кроме того при Иосафате и Езекии совершились такие великие и многознаменательные для Иудеев чудесные события, которые одни, помимо всех других обстоятельств, долженствовали разом вызвать их к новой духовной жизни и, так сказать, мгновенно пробудить подавленный в предшествующее время, но не заглохший совершенно, природный поэтический гений к молитвенным хвалебным и благодарственным песням Господу сил, защитнику Богу Иаковлеву. Таковы были: при Иосафате предсказанное Иозиилом низложение многочисленных соседних народов, грозивших Иудее совершенным опустошением и порабощением254, при Езекии предвозвещенное Исаей чудесное истребление страшного войска Сеннахиримова под стенами Иерусалима255. Впрочем, пробуждение псалмопения, вызванное этими обстоятельствами, равно как и всею деятельностью царей Иосафата и Езекии с современными им пророками, пробуждение хотя живое и сильное, не было глубоко и продолжительно: преемники этих царей действовали вопреки их благочестивым намерениям, стараясь подавить в народе истинную веру и благочестие, и тем снова заставляли замолкнуть только что заговоривший гений псалмопения. Оттого-то это время, не смотря на живость возбуждения, осталось довольно слабо отмеченным в истории псалмопения. В Кн. Псалмов мы имеем несколько весьма живых и вдохновенных песней, большею частью Асафовых и Кореевых256, которые не смотря на отсутствие у них исторических надписаний, тем не менее должны быть отнесены ко временам Иосафата и Езекии, так как своим содержанием ясно указывают на обстоятельства их царствования и особенно на совершившееся тогда чудесное избавление от нашествия на Иудею страшных врагов; но число этих песней очень незначительно в сравнении с числом песней предшествующего и последующего времени.
Гораздо продолжительнее было пробуждение и оживление псалмопения при Иосии, которое не только переживает его, но проходит чрез весь период вскоре наступившего затем плена Вавилонского и даже продолжается после плена, до времени восстановления Иерусалима и храма. И на этот раз не благочестие царей, преемствовавших Иосии, и не религиозное возбуждение народной массы давало жизненную силу пробудившемуся при Иосии дару псалмопения. Преемники Иосии, подобно преемникам Иосафата и Езекии, не следовали его примеру ни в соблюдении истинного богопочтения, ни в управлении государством. Служение Иегове вытеснено было идолослужением, которое в самое короткое время так усилилось и распространилось, что, по словам Иеремии пророка, «сколько было городов в Иудее, столько Иудеи имели богов, и сколько площадей находилось в Иерусалиме, столько там было алтарей в честь срамного Ваала»257. В свою очередь идолопоклонство, с его гнусными, отвратительными обрядами, служило источником нравственной порчи258 в народе иудейском, больше и больше расслаблявшей душевные и телесные силы его. Только незначительная лучшая часть Иудеев осталась верною святому служению Иегове, и в этом-то святом семени продолжал еще, как нам кажется, жить и проявляться священный дар песнопения, пробудившийся в благочестивое царствование Иосии. Со смертью этого царя, когда завоевательные стремления Египта с одной стороны, и возраставшее постепенно страшное могущество Вавилона с другой, грозили поглотить нравственно и политически расслабленное царство Иудейское, для всех лучших людей Иуды ясно стало, что Иудея стоит на краю своего политического существования, что уже наступает для нее исполнение грозных пророчеств великого Исаии, повторявшихся после него всеми последующими пророками. Близость ожидаемого бедствия вызывает из их сердца молитвенные вопли к Богу о помиловании, а предчувствие неизбежности его побуждает искать утешения в древних непреложных обетованиях Божиих Израилю и в возвещаемом ему пророками помиловании и откровении нового славного царства, которое обнимет собою все народы земные. Таким образом, в виду приближающейся халдейской катастрофы голос предвещавших ее духовных стражей Израиля вызывает отголоски из среды лучшей, внимательной к нему части народа, пророчества сопровождаются целым рядом вдохновенных песней, в которых слышится лирическое изложение и повторение того, что высказывалось в них под формою строгих обличений, увещаний и угроз, или светлых созерцаний и ожиданий будущего избавления. В Книге Псалмов находится не мало таких песней, представляющих собою ясные отголоски пророческих предсказаний о плене и будущем избавлении, особенно из последней части книги пророка Исаии, которые с вероятностью следует отнести к периоду времени от Иосии до плена Вавилонского, когда, как мы уже заметили, близость и неизбежность его больше и больше выяснялись пред взором внимательных к божественным откровениям истинных чад Израиля, которые не хотели, подобно неразумной и развращенной толпе с ее недостойными правителями, намеренно скрывать от себя опасность своего положения259.
Вскоре наступило и падение царства Иудейского, о котором предсказывали пророки и вслед за ними возвещали псалмопевцы. Навуходоносор царь Вавилонский, уже дважды при преемниках Иосии поражавший и подчинявший его своей власти, наконец, совершенно разрушил его и положил конец его существованию. Иудейская страна была опустошена, Иерусалим взят и разрушен, храм сожжен, сокровища его унесены в Вавилон, священники, старейшины и вельможи большей частью умерщвлены мечем и голодом, народ, за исключением самого бедного класса, отведен в плен и обращен в рабство. Псалмопевцы, может быть те самые, которые заранее предчувствовали и возвещали гнев Божий на Иудею, вслед за пророком Иеремией260, оплакали теперь в молитвенных песнях своих пред Богом жестокие несчастья, постигшие избранный народ Его, погибель святого храма и города Давидова261.
Впрочем, с концом политического существования народа иудейского и началом его плена, как мы уже заметили, не оканчивается история его псалмопения. Грозный, карающий суд Божий, потрясая все основы народной жизни Иудеев, производит на них нравственно-отрезвляющее и вразумляющее действие, возбуждая с одной стороны раскаяние и отвращение к идолопоклонству и тем преступлениям, в которых опомнившееся сознание указывало тайную причину всех постигших несчастий, с другой – возбуждая особенную горячность к потерянному благу и готовность на все жертвы для его сохранения и возвращения. Стеснение свободы вероисповедания и открытые восстания язычества против служения Иегове, которое в своем отечестве Иудеи охотно меняли на служение Ваалу и другим мерзостям языческим, в плену Вавилонском только сильнее пробуждают и укрепляют религиозное чувство, производят между ними исповедников религии, готовых за нее на смерть и всевозможные мучения и навсегда излечивают их от глубокой и застарелой наклонности к идолопоклонству. В Иерусалиме, во дни нечестивых царей, Иудеи равнодушно проходили мимо храма Иеговы в языческие капища и холодно смотрели на опустевший храм и заключенные двери его: но из Вавилона горячие молитвы пленников неслись в ту сторону, в которой стоял Иерусалим и глубоко трогались сердца воспоминанием о храме, теперь разрушенном, о благолепии и священной торжественности совершавшегося в нем богослужения. Теперь и сионские песни, в сопровождении музыкальных инструментов оглашавшие некогда слух их в потерянном отечестве, получают в их глазах особенно высокую цену и вместе с пророчествами, которым прежде не внимали и от которых отвращались, становятся наилучшим и единственным средством утешения и ободрения, и уже не для одних только избранных, как во времена предшествующие плену, а для всего вразумленного несчастиями народа иудейского. «На реках вавилонских сидели Иудейские пленники, повесив на ивах арфы свои, и плакали, вспоминая сионские песни»262, которые, если они не могли петь вслух своих поработителей для их праздного развлечения и удовольствия, то конечно, не переставали петь в удалении от них в своих сонмищах для собственного утешения и назидания. При этом из возбужденной души вдохновенных певцов вслед за сионскими песнями изливались и собственные их молитвенные вопли к Богу о помощи, выражении живого упования на будущее избавление, или слова утешения и вразумления для пленных соотечественников, так что, если нельзя вполне доказать, что некоторые из древних псалмов во время плена получили соответствующие обстоятельствам прибавления263, то во всяком случае не подлежит сомнению, что к этому времени относится происхождение нескольких находящихся в Псалтири песней, каковы напр. Псалмы 101, 104 и 105.
Еще больше написано было песней после возвращения из плена. Чувство возвращенной свободы, сознание себя опять нацией и церковью Иеговы, многознаменательные события восстановления Иерусалима и храма и торжественное освящение их, равно как торжество восстановления завета с Богом и законного Богослужения; а с другой стороны при этих торжествах всюду еще следы недавнего разрушения и опустошения и вследствие того еще продолжающаяся борьба с различными недостатками и нуждами, а всего более недоброжелательства и открытые враждебные действия со стороны соседних народов, которые старались помешать национальному возрождению Иудеев, – все это такие обстоятельства, которые попеременно вызывали из сердца возвратившихся в отечество пленников то чувства скорби и глубокого сожаления о грехах, то благодарной радости и ликования пред Богом и возбуждали между ними вдохновенных певцов петь новые, то скорбно-молитвенные, то торжественные, хвалебно-благодарственные песни Господу. Кто были вдохновенные псалмопевцы этого времени, мы не знаем, как не знаем певцов их времени пред наступлением и в продолжении плена. Можно, впрочем, догадываться, что это были потомки древних левитских фамилий, еще во времена Давида прославившихся даром псалмопения, которые потом продолжали существовать в период царства иудейского и из которых свящ. историки после пленного периода упоминают о сынах Асафовых264, хотя нельзя при этом не заметить, что сохранившееся в надписаниях псалмов древнее предание охотнее приписывает многие из песней этого времени жившим тогда пророкам Аггею и Захарии. Во всяком случае поэтическое возбуждение в народе Иудейском было тогда весьма живое и сильное, уступавшее по своей производительности только временам Давида, но за то далеко превосходившее все последующие времена возрождения священной лирики, так что в Псалтири насчитываем мы столько же псалмов, относящихся своим происхождением ко времени после плена, сколько их приходится на весь более чем 370 летний период существования царства Иудейского, даже со включением и 70 лет плена Вавилонского265.
Только это время не было продолжительно как вообще не бывает продолжительно время сильного возбуждения чувства или усиленно-напряженной деятельности. Восстановление и освящение стен города было последним великим побуждением петь новую песнь Господу. Вскоре затем великая реформаторская деятельность Ездры и Неемии, державшая только что возродившийся народ Иудейский в постоянно-напряженном религиозном состоянии, прерывается их смертью. В тоже время прекращается в Израиле и чудное пророческое служение: Малахия своею проповедью дает народу последнее завещание пророков помнить закон Моисеев и божественные обетования и – с тех пор не раздается более в обществе Израиля тот живой небесный голос, божественною силою которого оно было основано в начале и руководимо во все трудные времена. Следовавшие затем правители и представители народные не шли по следам Ездры и Неемии, занимаясь более своими личными, нежели общественными национальными интересами, а учители и руководители народные, заступившие место богодухновенных учителей-пророков, были чужды духа пророческого; их внимание останавливалось на одной внешности, на одной мертвой букве закона, далее которой они ничего не хотели или не могли видеть, а потому и деятельность их ограничивается стремлением оградить закон Моисеев от нарушения одними внешними предписаниями, определяющими каждый шаг Иудеев, но в сущности своей противными духу закона и не только не ограждающими, а прямо разоряющими заповедь Божию266. Естественно при этом, что и духовная жизнь в Иудейском народе падает и получает неправильное направление, высокое религиозное возбуждение постепенно слабеет и святая ревность по Боге и благоугождение Ему уступает место холодному, больше формальному и наружному, нежели внутреннему и искреннему, служению букве закона. С тем вместе и священно-поэтический восторг души и дар псалмопения, также как и дар пророчества, всегда в большей или меньшей степени живший и проявлявшийся в народе еврейском, начиная с древнейших патриархальных времен, прекращается с проповедью ветхозаветного пророка Малахии. Отсюда начинается время естественной человеческой письменности и изучения того, что изречено и воспето было Духом Божиим чрез Его орудия в те времена, когда в народ еврейский проникало выше-человеческое одушевление и когда в нем жило благодатное пророческое помазание. Конечно, народ Иудейский и после сего не лишился своих духовных дарований, и всегда отличавшие его поэтические способности сохранились в нем даже до настоящего времени267. Равным образом, в последующие за описанными времена его истории не было недостатка и в высоком одушевлении, доходившем иногда, как во времена Маккавеев, до геройского самоотвержения: но эти способности были естественные, человеческие и воодушевление было больше народно-патриотическое, нежели теократически-национальное. Словом, народу Иудейскому недоставало теперь того благодатного озарения, которое в нем жило и прекратилось с пророческим служением; а без этого озарения одни человеческие способности, при всем своем возбуждении, не могли произвести что-либо высшее естественного-человеческого, достойное занять место на ряду с Писаниями Божественными. Поэтому, если и по прекращении пророческого служения в народе Иудейском еще продолжали являться даровитые песнописцы и, по подражанию древним вдохновенным псалмам, составлялись новые духовные песни, не лишенные, конечно, поэтических красот и своего религиозно-национального значения, то эти песни существовали отдельно от свящ. песней пророческого периода, составляя особенные сборники в роде древних сборников «Книги Браней Иеговы» и «Книги Праведного» «или позднейших, – Псалтири Соломона268, и богослужебных песней нынешних Евреев269; но ни сами писатели, ни последующие собиратели никогда не дерзали присоединять таких песней к составленному, вероятно, уже Ездрой сборнику Псалмов, или к Псалтири, подобно тому, как никто не осмелился присоединить к священному канону, так называемых, книг неканонических, не смотря на все уважение, каким они всегда пользовались и пользуются в Христианской Церкви и у Иудеев270.
Некоторые ученые прошлого и нынешнего столетия старались, впрочем, и стараются доказать, что псалмопение продолжалось и после Ездры и Неемии и во времена Маккавеев достигало даже цветущего состояния, так что к этому будто бы времени относится, если не большая, то значительная часть песней Псалтири, приписываемых обыкновенно древнейшим богодухновенным писателям: мнение решительно противоположное высказанному нами и потому требующее от нас более или менее подробного критического разбора. Но так как решение вопроса об основательности или неосновательности этого мнения находится в тесной связи, или правильнее сказать, зависит от решения вопроса о писателях и времени происхождения песней Псалтири, а также времени собрания их в Книгу Псалмов, то, не останавливаясь здесь на разборе его, мы прямо перейдем к этим последним вопросам и уже после, на основании их решения, постараемся высказать о нем свои заключения.
II. Писатели и время происхождения песней Псалтири
В представленном очерке истории ветхозаветного псалмопения мы уже касались отчасти вопроса о писателях и времени происхождения песней Псалтири, как главного и единственного сборника ветхозаветного псалмопения; тем не менее посвящаемое ему настоящее исследование не будет излишним повторением: так как там мы имели в виду выяснить лишь общие условия и указать главные исторические моменты развития ветхозаветной священной лирики и потому касались этого вопроса только в общих чертах, по отношению к целому, более или менее обширному циклу священных песней того или другого периода, не останавливаясь на частнейшем применении его к отдельным песням Псалтири, происхождение которой и составляет предмет нашего исследования. При том же изложенные нами в истории псалмопения общие положения о времени и условиях его развития, сами по себе твердые и несомненные, какими и были признаваемы всегда, в отношении к происхождению Псалтири обыкновенно подвергались и подвергаются сомнениям и, подобно там же высказанному положению о времени прекращения ветхозаветного священного псалмопения и связанного с ним заключения Псалтири, могут получить свою твердость и значение доказанных положений только после подробного исследования о писателях и времени происхождения песней, входящих в состав Псалтири. К числу таких положений следует отнести даже и то самое общее, что Книга Псалмов есть собрание священных песней различных писателей, живших в разные времена и при различных обстоятельствах: потому что издавна существовало и еще доселе сохраняется другое мнение, что она есть произведение одного только пророка и царя Давида и что следовательно время происхождения всех существующих псалмов ограничивается лишь непродолжительным периодом жизни и царствования этого единственного псалмопевца. С рассмотрения этого мнения мы и начнем наше исследование о писателях и времени происхождения песней Псалтири.
А. Существующие мнения о происхождении Псалтири
Относительно того, кем написана была Книга Псалмов, издавна существуют два мнения: одним из них все псалмы приписываются Давиду; по другому предполагаются различные писатели. В числе представителей как того, так и другого мнения, кроме позднейших богословов и толкователей Псалтири, мы встречаем многих древних известнейших отцов и учителей Церкви271. Так, первое мнение, что все псалмы принадлежат Давиду, высказывали: св. Григорий Нисский, св. Амвросий Медиоланский и св. Иоанн Златоуст, бл. Августин и бл. Феодорит, также Кассиодор, Евфимий Зигабен, Филястрий и некоторые другие учители и писатели церковные; другого мнения о нескольких различных писателях псалмов держались: Ориген, св. Иларий Пиктавийский, св. Афанасий Александрийский, св. Василий Великий, бл. Иероним, Евсевий Кесарийский и некоторые другие. Если обратить внимание на то, что Давид был в полном смысле отцом священного псалмопения Евреев, что он возвел его на высшую степень процветания, какой оно ни прежде, ни после никогда не достигало, и первый дал ему важное богослужебное употребление, не только сохранявшееся во все времена существования ветхозаветной Церкви и сохраняющееся у нынешних Евреев, но и перешедшее в Церковь Христианскую, что наконец Давиду действительно принадлежит большая часть прекраснейших песней Псалтири, которые послужили образцом для всех остальных песней и современных ему и последующих писателей; – если принять все это во внимание то, конечно, Давида бесспорно можно назвать виновником и творцом целой Псалтири, или лучше всего Священного Псалмопения Евреев. В этом то смысле, уже в священных книгах Ветхого Завета, излагающих историю времен после Давида, в повествованиях об употреблении свящ. песней при богослужении, большею частью ставится имя одного только из псалмопевцев – Давида, именно как учредителя богослужебного употребления и преимущественного писателя такого рода песней272; в этом же смысле и в Новом Завете в послании к Евреям (4:7) псалмы приводятся под именем Давида как главного и как бы единственного их писателя. Отсюда же произошел очень древний и доныне сохраняющийся обычай Церкви называть псалмы именем Давида или Псалтирью Давидовою273. Но этот основанный на библейском словоупотреблении обычай Церкви – называть Псалмы именем Давида – и послужил впоследствии для названных выше отцов и учителей Церкви основанием признавать одного Давида писателем всей Псалтири: следуя ему, как и всегда большая часть верующих, без исследования действительных его причин и оснований, они приняли и отнесли к Давиду в полном и буквальном смысле слова то, что на языке Св. Писания и Церкви придавалось ему только по преимуществу, а potiori. При этом немаловажное значение имело и то еще обстоятельство, что многие Псалмы, не имеющие в еврейских кодексах Библии надписаний, а также некоторые из надписанных именами других писателей, в греческом переводе 70 и в некоторых других переводах надписываются именем Давида: некоторые из защитников мнения о принадлежности всех псалмов Давиду вывели отсюда благоприятное для себя заключение, что первоначально все псалмы имели в подлиннике те надписания, какие им придаются у 70 и подобных тому переводах, и настоящий недостаток их в еврейском тексте объяснили или ненамеренною утратою с течением веков, или даже злонамеренным опущением со стороны Иудеев274. Но очевидно, что такие основания далеко недостаточны для выводимого из них заключения, которое прямо опровергается многими другими, более ясными свидетельствами. Заметное и не для филологов, и не только в еврейском подлиннике, но и в переводах, различие, или точнее превосходство языка псалмов, надписанных в еврейском тексте именем Давида, пред всеми остальными, особенно пред теми, в надписаниях которых в переводе 70 встречаются имена одних позднейших пророков: Иеремии, Аггея и Захарии; встречающиеся в содержании псалмов, ненадписанных именем Давида или надписанных другими именами, ясные указания на времена позднее Давида, каковы времена последующих царей иудейских, разрушения Иерусалима, плена Вавилонского и возвращения из оного; самые надписания псалмов, в которых, кроме имени Давида, встречаются имена и других лиц – Моисея, Соломона, Асафа, Ефама и сынов Кореевых в грамматических сочетаниях совершенно одинаковых с сочетанием имени Давида, так что нет никакого основания придавать им значение отличное от значения сего последнего; наконец несомненное свидетельство 2 кн. Пар. 29:30 275, самым очевидным образом показывающее, что во время Езекии кроме песней Давида существовали еще песни Асафа, прозорливца, который наравне с песнями Давида употреблялись при богослужении во храме и следовательно, как по своему происхождению от пророка, так и по употреблению, имели не меньшее их право на внесение в Книгу Псалмов, где мы действительно находим несколько псалмов надписанных именем Асафа: все это говорит против мнения о принадлежности всех псалмов Давиду, как писателю, и служит сильным доказательством другого противоположного мнения о многих писателях Книги псалмов. Силу этих доказательств чувствовали уже сами отцы и учителя Церкви, – защитник пер<…>276
Так же мало основательны и столько же произвольны, как и самое мнение, для которого они придуманы, во многих случаях они, по сознанию самих изобретателей, оказывались на столько недостаточными для предположенной цели, что побуждали для подтверждения их прибегать к тому единственному, послужившему исходным пунктом рассмотрения мнения, основанию, что «ни Господь, ни Апостолы нигде не упоминают ни о каком другом писателе которого-нибудь псалма, кроме Давида»277. При всем том противоречие этого мнения с надписаниями и самым содержанием некоторых псалмов представлялось иногда так велико, что сами его защитники чувствовали невозможность устранить его и решались лучше уступить своим противникам. Так бл. Феодорит, собирая доказательства принадлежности всех псалмов Давиду, в заключении соглашается допустить вероятность мнения тех, которые, кроме Давида, приписывают некоторые псалмы Асафу, сынам Кореевым и другим278. И св. Златоуст, приписывая вообще всю Книгу Псалмов одному Давиду, высказавши мнение, что все песни степеней279 составляют пророчества его о возвращении из плена Вавилонского280, вслед затем в беседе на Пс. 131-й, в виду ясной несообразности содержания его с лицом Давида, как писателя, находит себя вынужденным отнести написание его к какому-либо другому псалмопевцу из потомков Давидовых281. Не смотря впрочем на очевидную несостоятельность, признанную отчасти даже такими авторитетными представителями его, каков св. И. Златоуст и бл. Феодорит, мнение о принадлежности всех псалмов Давиду, еще в прошлом столетии находило себе горячих защитников между учеными богословами и толкователями Писания, как нашей православной, так и западной римской и протестантской Церкви, которые усиливались подтвердить и обосновать его научным образом282. Но усилия их особенно в виду возбужденной отрицательным направлением ученой разработки богословской науки, не могли достигнуть желаемого результата. В настоящее время мнение это продолжает и, вероятно, еще долго будет жить только в незнакомой с научными основами и приемами свящ. библиографии и толкования Писания массе простых верующих, которые держатся его, конечно, не в силу каких-либо твердых доводов, а главным образом и, можно сказать, единственно основываясь на принятом издревле и освященном библейско-церковным словоупотреблением обычае – называть Книгу Псалмов Давидом, или Псалтирью Давидовою, не входя в исследование самого обычая. Что же касается более или менее богословски-образованной среды и особенно ученых богословов и толкователей Писания, то они почти283 все согласно признают постепенное происхождение Псалтири от многих различных писателей и мнение о написании ее Давидом в целом составе если и находит себе место в их исследованиях о книге Псалмов, то только как исторический памятник постепенной разработки вопроса о писателях Псалтири в нынешнем его виде со стороны отрицательной.
Другое столь же древнее, как и первое мнение, что Книга Псалмов состоит из песней различных писателей, живших в разные времена, основывается с одной стороны на свидетельствах надписаний псалмов, в которых называются имена их писателей или указываются обстоятельства их происхождения и употребления; с другой – на свидетельствах содержания и языка псалмов, сообразных или несообразных с характером и обстоятельствами жизни тех или других предполагаемых писателей их, или известной исторической эпохи, к которой думают относить их написание. Только о немногих псалмах мы имеем несколько внешних свидетельств из других книг и мест Св. Писания, которые впрочем не всегда отличаются ясностью и определенностью. Но не все псалмы в еврейском тексте имеют такие надписания, по которым бы можно было определить писателей или время их происхождения; надписания же, встречающиеся в греческом переводе 70, а равно и других переводах за исключением впрочем большею частью сходного с еврейским текстом перевода халдейского, не редко отличаются сбивчивостью и представляют явные несообразности и противоречия с некоторыми из еврейских надписаний, – что естественно порождает недоверие к надписаниям переводов, и отчасти и самого еврейского текста. В обоих указанных случаях при определении писателей и времени происхождения псалмов, как не имеющих надписаний, так равно и имеющих сомнительные, естественно приходится довольствоваться большею частью одними внутренними свидетельствами, заимствуемыми от их языка и содержания. Между тем свидетельства этого рода вообще, как известно, не отличаются ясностью и определенностью и всегда представляют обширное поле догадкам различных ученых исследователей. В отношении же псалмов это можно сказать по преимуществу. Написанные первоначально на языке еврейском, представляющем сравнительно с другими языками особенную трудность в точном определении мало отличающихся один от другого периодов его развития, а потому, конечно, и в определении времени происхождения тех или других памятников его письменности, – псалмы при этом, по самому своему назначению для употребления при общественном богослужении, большею частью общего назидательного содержания, и мало заключают в себе ясных индивидуальных особенностей и признаков времени жизни и обстоятельств или характера их писателей. Мало того, нередко в содержании и языке псалмов, при недостатке несомненных данных для решения вопроса о их происхождении, представляются еще некоторые более или менее важные противоречия с их надписаниями, и этим в глазах многих толкователей совершенно подрывается вера в достоинство их надписаний, как положительных свидетельств о писателях и вообще о времени написания псалмов; а сходство одних исторических событий и обстоятельств с другими, нередко определенными от первых значительными промежутками времени, при неопределенности исторических указаний в содержании псалмов, служит источником разногласий или нерешительности в определении времени их происхождения. Отсюда уже и названные выше древние отцы и учители Церкви, державшиеся мнения о многих писателях, вообще, будучи согласны между собою в этом мнении, не сходились в определении писателей и времени написаний отдельных псалмов. Еще более разногласия в этом отношении произвела отрицательная критика между новейшими толкователями Псалтири, так что об них без преувеличения можно сказать: Quot capita, tot sensus. Все это достаточно ясно показывает, какими трудностями сопровождается для толкователя более или менее точное решение вопроса о писателях или времени написания псалмов, как не легко при этом отыскать твердую точку опоры, чтобы суметь в разнообразных мнениях толкователей отделить истинное, или, по крайней мере, более вероятное от вымыслов, часто остроумных, но тем не менее по большей части относящихся к области фантазии. Мы, впрочем, не считаем нужным и особенно полезным для цели нашего исследования пускаться в бесконечный лабиринт разнообразных предположений и мнений различных толкователей о писателях и времени происхождения псалмов, с целью определить относительную их вероятность и достоинство. Заметим только, что все вообще новейшие толкователи псалмов, следующие началам отрицательной критики, в своих исследованиях по этому вопросу не отличаются беспристрастием, какого требует здравая основательная критика, или лучше сказать, прямо забывают настоящую цель всякого исследования – беспристрастное решение данного вопроса, наперед задаваясь мыслью доказать позднейшее происхождение псалмов. Только из этого предзанятого мнения и может быть объяснена большая часть высказываемых ими сомнений в подлинности и достоверности надписаний, часто без достаточного к тому основания, – большая часть отыскиваемых ими противоречий и несообразностей между надписаниями и языком или содержанием псалмов, или же между теми и другими свидетельствами и историческими событиями времен древнейших, с явным желанием везде и во всем отыскать признаки происхождения позднейшего. При таком направлении своих исследований о псалмах новейшие толкователи впадают в другую крайность, противоположную той, в которую вдавались защитники мнения о происхождении всех псалмов от одного Давида284; но, как и эта крайность далека от истины, видно уже из полного несогласия их между собою в определении времени происхождения псалмов, простирающегося нередко до решительных противоречий, которыми они взаимно исключают и опровергают друг друга285. Очевидно, что верное или в некоторых случаях, по крайней мере, более близкое к истине решение вопроса о писателях и времени происхождения псалмов может быть достигнуто только средним прямым путем, чуждым крайностей и увлечений предубеждения, на основании всех вместе доступных нам свидетельств о псалмах, и внутренних и внешних, при осторожном и благоразумном пользовании ими без всяких предзанятых мнений, на началах здравой и беспристрастной критики. Мы с своей стороны, при решении этого вопроса, считаем за лучшее и более надежное, прежде всего, держаться свидетельства надписаний еврейского текста286, везде, где только таковые находятся, пользуясь впрочем и надписаниями перевода 70, а равно и других переводов, когда это возможно без насилия и противоречия надписаниям еврейским, а также и другим более ясным признакам происхождения псалмов. При этом все прочие, как внешние, так и внутренние свидетельства при согласии с надписаниями послужат подтверждением достоверности этих последних; но преимущественно мы будем останавливаться на них в тех случаях, когда какими-либо толкователями усмотрены в них противоречия и несообразности с надписаниями, подвергающие сомнению их подлинность и достоверность, чтобы при строгом критическом разборе, как самых свидетельств, так и выводимых из них противоречий и несообразностей, показать, на сколько такие выводы основательны или неосновательны. Само собою разумеется, что относительно псалмов, вовсе не имеющих надписаний, по необходимости нужно будет довольствоваться теми признаками и указаниями, какие представляются в содержании и языке псалмов, или другими сохранившимися о них свидетельствами.
***
По тексту еврейскому две трети (100) псалмов имеют в надписаниях указания их писателей, называя имена: Моисея, Давида, Соломона, Асафа, сынов Кореевых, Емана и Ефама. Из остальных 50-ти псалмов, только у очень немногих (6–7 псалмов) можно с достаточною вероятностью определить их писателей; все же прочие должно отнести к числу писаний неизвестных писателей, относительно которых мы можем только приблизительно определять время и обстоятельства происхождения. Правда из числа анонимных по еврейскому тексту псалмов в различных переводах очень многие имеют в надписаниях имя Давида, а также имена сынов Ионадавовых и пророков: Иеремии, Иезекииля, Аггея и Захарии. Но соединение нескольких из этих последних имен в одних и тех же надписаниях287 и особенно сопоставление их с именем Давида288 даже в надписаниях тех псалмов, которые приписываются ему как писателю и в тексте еврейском289, дают основание думать, что имена эти, за исключением только одного имени Давида, поставлены переводчиками в надписаниях анонимных псалмов не в смысле указания писателей, но как свидетельства предания о литургическом употреблении тех псалмов названными в их надписаниях лицами и их современниками, как это особенно ясно видно в надписаниях псалмов 64 и 70-го, из коих в первом после имен Иеремии и Иезекииля, а в последнем после сынов Ионадавовых, поставляемых вслед за именем Давида, упоминаются еще в одинаковом с теми именами грамматическом сочетании «люди переселения» и «первые пленники», которые, конечно, могли быть только певцами, но не писателями означенных псалмов. Что же касается псалмов, приписываемых в переводах Давиду, то происхождение их от Давида только не во многих из них, именно 5 псалмах, подтверждается другими внутренними и внешними свидетельствами, как это покажет ближайшее их рассмотрение.
Б. О писателях и времени написания псалмов в частности
а) Псалом Моисеев
Моисею приписывается в Псалтири один только псалом 89 (евр. 90), который и в еврейском тексте и в переводах носит надписание: «Молитва Моисея человека Божия». Наименованием «человека Божия», какое придается здесь имени Моисея, ясно показывается, что по смыслу надписания писателем псалма следует признавать великого законодателя и вождя еврейского народа пророка Моисея, по преимуществу отличаемого в книгах Священного Писания таким почетным наименованием290, и устраняется мнение тех, которые предполагают другого соименного пророку писателя псалма из числа Давидовых певцов, или сынов пророческих, или других каких позднейших левитов291. В этом случае одно уже имя величайшего из ветхозаветных пророков в надписании псалма служит весьма сильным ручательством достоверности надписания, устраняя возможность подлога: потому что, при глубоком уважении Евреев к Моисею и его писаниям, и с тем вместе при существовании прямого повеления ничего не прибавлять к тому, что заповедано им292, трудно представить, чтобы кто-нибудь, по крайней мере, в библейский период, решился свое или другое чье позднейшее произведение выдать за писание великого законодателя. Этому ни мало не противоречит и выставляемое некоторыми толкователями293 действительное существование разных подлогов у еврейских раввинов-талмудистов; так как самое раннее происхождение таких подлогов и извращений писания, ради самоизмышленных преданий, во всяком случае будет позднее последнего собрания Книги Псалмов и заключения ветхозаветного канона, к какому бы позднему периоду этих последних не относили мы. Но сильнейшее подтверждение достоверности свидетельства надписания о происхождении псалма, бесспорно, составляет его содержание, в котором при должном внимании нельзя не распознать голоса древнего законодателя. Величественное изображение вечности и могущества Творца и Промыслителя вселенной294 и совершенного пред ним бессилия и ничтожества перстного, тленного человека со всем его самым продолжительным течением жизни и истории295, грозного величия божественного гнева, карающего преступников296, и бесконечной благости и милосердия Господа к прибегающим к Нему рабам Его297; в частности – мысли о творении и промысле Божием298, о падении человека и смерти его, как наказании за грех299 пророчественно-важный тон певца, который сам, пребывая в милости Божией, ходатайствует пред Богом за преступный народ свой, много лет уже поражаемый Его правосудием300, и в тоже время, как учитель этого преступного народа, старается из самого наказания его извлечь и преподать ему урок спасительной мудрости и страха Божия301; наконец и самый образ выражения псалма 89-го302: все это вместе представляет ясные следы одинакового происхождения его с обличительною песнью Моисея303, а также с его торжественным гимном по переходе чрез Чермное море304 и благословением соблюдающим и проклятиями нарушающим закон305, пророчественным благословением его по племенам пред его смертью306 и вообще со всеми речами или лучше со всеми писаниями Моисея, равно как с его характером и историей еврейского народа его времени. И это сродство псалма с писаниями Моисея тем разительнее, что в своих характеристических особенностях он имеет мало себе параллелей в других псалмах и стоит среди их одиноко. Посему мы ни мало не сомневаясь признать справедливость свидетельства о происхождении псалма, представляемого его надписанием, и, согласно с древними и лучшими из новейших его толкователей307, отнести написание его к пророку и законодателю еврейского народа Моисею, и именно к концу 40-летнего странствования в пустыне, когда, по силе божественного осуждения, вымерла в глазах его уже большая часть преступного народа, исшедшего с ним из Египта, и умирали последние поколения его, едва достигая 70 или 80 лет своей жизни308. Последним предположением опровергается уже и даже прямо устраняется и то возражение против происхождения псалма от Моисея, что в его время жизнь человеческая была продолжительнее 70 и 80-летнего периода, какой указывается для нас в стихе 10; так как сам он жил 120, а И. Навин 110 лет309. Вообще же все возражения против Моисеева написания 89 псалма чрезвычайно слабы и совершенно ничтожны пред указанным нами аргументом разительного сходства его с Моисеевыми писаниями, которого нельзя, конечно, объяснить просто случайностью, также как и намеренною подделкой позднейшего писателя, что уже выше мы признали невозможным и относительно надписания псалма. По нашему мнению самое сильное возражение против Моисеева написания псалма состоит в том, возможно ль допустить, чтобы подлинная песнь или молитва великого пророка и законодателя еврейского народа – Моисея не внесена была в состав его писаний в Пятокнижии, и как она могла при этом сохраниться до времени внесения ее в Книгу Псалмов. По совершенному отсутствию свидетельств нельзя, конечно, дать вполне удовлетворительного объяснения причины, по которой молитва Моисея могла остаться не внесенною в состав прочих Моисеевых писаний, но тем не менее возможность такого невнесения не подлежит сомнению. Это нам фактически доказывает, хотя и не совсем понятное, но тем не менее не беспримерное и, следовательно, вполне возможное явление, что некоторые писания пророков и других богопросвещенных писателей Ветхого завета не вносились в состав их писаний или других свящ. книг, сохранившихся до нас в свящ. каноне, как не вошла в состав писаний пророка Иеремии плачевная песнь его на смерть благочестивого царя Иосии310, как не были внесены в состав свящ. книг и потому не сохранились до нас подлинные писания пророков Нафана и Ахии Силомлянина, Гада, Самея и Адды-прозорливцев и других пророков, на основании которых составлены были книги Паралипоменон и 3 и 4-я кн. Царств311, и многие другие писания. Но как названная песнь Иеремии, вероятно по своему особенному назначению, была вписана только в существовавший у Евреев сборник плачевных песней, а не вошла в состав писаний пророка, сохранившихся в св. каноне; как песнь Давида на смерть Саула и Ионафана, и некоторые другие песни»312, заслуживавшие внимания и уважения со стороны таких пророков, как Моисей и И. Навин, и удостоившиеся занять место в канонических книгах Св. Писания, не были внесены в число песней Псалтири, а сохранялись в других сборниках религиозно-национальных песней Евреев, каковы: «Книга браней Иеговы» и «Книга Праведного» так точно возможно допустить, что и молитвенная песнь пророка Моисея, по особенному ее назначению для общенародного употребления (что совершенно ясно видно с первых слов ее: «Господи! Ты нам прибежище из рода в род…» и во всей песни от начала до конца), осталась не внесенною в книгу Закона313, но только записана была в один из существовавших тогда сборников песней народа Божия, вероятно в Книгу Праведного, в которой, конечно, и могла сохраниться до времени внесения ее в Книгу Псалмов314. Таким образом, и с этой стороны нет ни малейшего препятствия признать Пс. 89-й молитвенною песнью пророка Моисея, о чем так ясно свидетельствует нам его надписание и содержание.
Некоторые из древних Иудейских раввинов, по свидетельству Оригена315 и следующие 10 псалмов от 90 до 99, не имеющие в подлиннике надписаний, также приписывали Моисею, принимая при этом за правило, что ненадписанные псалмы следует относить к тем писателям, которых имена находятся в псалмах предшествующих. Мнение это, равно как и самое правило, на котором оно основывается, принимали и св. Иларий и бл. Иероним316. Но нельзя не заметить, что такое правило, придуманное, очевидно. С тою целью, чтобы безымянные псалмы приписать известным писателям, и, может быть, в других некоторых случаях действительно пригодное, не совсем годится в приложении к определению писателей Псалтири, которая прямо начинается двумя безымянными псалмами, а в настоящем случае опровергается содержание псалмов 96 и 98, из коих в первом говорится (ст. 8) о Сионе (слыша и возвеселился Сион и возрадовашася дщери иудейския ради судеб твоих Господи), а в последнем упоминается о Самуиле (Моисей и Аарон во иереех Его и Самуил в призывающих имя Его), и именно в смысле историческом, а не пророческом, как хотят понимать эти места названные нами церковные учители317.
б) Псалмы Давидовы
После Моисея древнейшим писателем псалмов является Давид. Ему, по свидетельству надписаний еврейского текста, принадлежат следующие 73318 псалма: 3–31; 33–40; 50–54319; 55–64; 67–69; 85, 100, 102, 107–9; 121, 130, 132 и 137–144. Но прежде чем приступим к рассмотрению и решению того, действительно ли все эти псалмы принадлежат Давиду, усилия новейшей отрицательной критики заподозрить самое существование псалмов Давидовых в Псалтири и отнести происхождение, если возможно, всех ее песней к позднейшим временам политического существования еврейского народа, – побуждают нас предварительно заняться вопросом, сохранились ли до нас псалмы Давидовы и возможно ли искать их в нынешней Псалтири?
Что Давид был писателем псалмов и вообще псалмы Давидовы существовали, – это не подлежит сомнению. Священная история, как мы видели уже, представляет Давида музыкантом и поэтом от природы, который уже в юношеские годы, еще в бытность вифлеемским пастухом, приобрел себе при самом дворе царском известность искусного игрока на гуслях320 и впоследствии столько прославился во всем израильском народе своим искусством музыки и пения, что получил от современников своих почетное название «сладкого певца» или «псалмопевца Израилева»321, сделавшееся затем на все последующие времена синонимом, или как бы собственным именем его, а самое его искусство осталось навсегда образцом подражания для всех музыкантов и певцов, как народного мирского, так и религиозного характера322. Правда, мы не имеем точных сведений о том, как много песней составлено было Давидом: его историк сообщает нам только четыре песни, – две народного характера: на смерть Саула и Ионафана323 и на смерть Авенира (3:33–34), и две религиозного, которые собственно только и могут быть названы псалмами, – это благодарственный гимн Иегове по избавлении от всех врагов (гл. 22) и пророчественная песнь его, известная под именем последних слов Давида (23:1– 7). Тем не менее, бессмертная слава Давида, как певца Израилева, самое наименование псалмопевцем, усвояемое ему преимущественно пред всеми прочими певцами еврейского народа, и сообщаемое Иисусом сыном Сираховым всегдашнее и общее иудейское предание, что «Давид при всяком деле приносил благодарственное исповедание Святому и всем сердцем воспевал Всевышнему слова хвалы» (47:9–10), дают нам право заключать, что число песней его вообще, и особенно религиозного содержания, или псалмов, было очень велико. Нет также оснований сомневаться и в возможности сохранения псалмов Давида до настоящего времени. Что они существовали в течении всего библейского периода, – это подтверждается несомненными историческими свидетельствами. Уже при жизни самого Давида одни из его песней народного характера, вошли в народное употребление и были внесены в существовавшие тогда сборники народных песней, какова напр. была Книга Праведного, откуда была заимствована его историком песнь на смерть Саула и Ионафана324; другие же религиозные, или собственно псалмы, после утверждения Давида в Иерусалиме и устроения Сионской скинии, им самим введены были в богослужебное употребление325, которое они удержали за собою и после построения храма Соломонова (2Пар.5:12–13, 7:6, 8:14–15), и удерживали во все последующие времена царства Иудейского. Если временное вторжение язычества при нечестивых царях Иудейских и заглушало пение священных песней Давидовых, то при следовавших за ними царях благочестивых оно опять было восстановлено во всей полноте первоначального установления. В повествовании о Езекии, жившем около 300 лет спустя после Давида, прямо говорится, что восстановляя упадшее при его предшественниках законное богослужение, он «поставил в доме Господнем левитов с кимвалами, псалтирями и цитрами по уставу Давида, царя Израилева и повелел им славить Господа словами Давида и Асафа прозорливца»326. Равным образом в повествованиях о восстановлении богослужения при Иосии и потом после плена Вавилонского при Ездре и Неемии упоминается о пении священных песней, «по установлению Давидову«327, при чем кроме псалмов позднейшего происхождения, так называемых: аллилуйя328, пелись и древние песни самого учредителя псалмопения, или по выражению книги Неемии: »осанна во дни Давида и Асафа установленные песни Богу хвалебные и благодарственные»329.
В последующие времена, в относящихся сюда неканоннических писаниях, мы не встречаем более ясных свидетельств о богослужебном употреблении псалмов Давидовых. В книге Премудрости И. сына Сирахова, и особенно в книгах Маккавейских, везде, где идет речь о богослужении, упоминается только о пении песней, псалмов и гимнов, но без указания их писателей, так что при этом имя Давида ни разу не встречается330. Тем не менее, это молчание о псалмах Давидовых нельзя еще считать признаком того, что в Маккавейский период они уже не употреблялись при богослужении, но всего скорее, как и вообще умолчание о писателях тогдашних богослужебных песней, следует объяснять краткостью и общим характером повествования и, вероятно, также принятым уже тогда обычаем обозначать все свящ. песни не по именам их писателей, а преимущественно по родовым наименованиям, дошедших и до нас в надписаниях псалмов רישׁ, רומום, חלָּחִת, отчего и целое собрание псалмов стало известно под именем םילִּחִתּ или Ψαλμοί331. Постоянное употребление их при богослужении со времени Давида и до второго храма, в течении более нежели 5 столетий, представляет уже надежное ручательство за сохранение такого употребления их и в последующее время: по крайней мере мы не видим, да едва ли и может кто указать основательную причину изъятия их из богослужебного употребления. Всегдашнее, никогда не прекращавшееся между Иудеями и доселе еще продолжающееся, высокое уважение к Давиду, именем которого обыкновенно просили себе милостей у Бога332, на племени которого покоились народные надежды будущего избавления и славы333, и которого образ служил идеалом ожидаемого обетованного Царя-Избавителя334; такое высокое уважение не могло допустить изъятия песней Давида из богослужебного употребления, особенно когда установленное им псалмопение вообще продолжало существовать и, следовательно, когда продолжали бы петься псалмы, составленные лишь по образцу Давидовых. Но если б даже и возможно было допустить, что после Ездры псалмы Давидовы почему-либо вышли из богослужебного употребления, то, во всяком случае, нельзя допустить того, чтобы с тем вместе они могли совершенно утратиться. Продолжительное употребление их при общественном богослужении в предшествующее время предполагает уже обширную известность их в народе; непрерывное преемственное сохранение и обращение их в многочисленном левитском хоре, продолжающем свое существование и во времена позднейшие335, и особенно распространение их в значительном числе списков и сборников, – чего необходимо требовало одновременное исполнение их в целом хоре, как то обыкновенно делалось в большие праздники: все это представляет надежные средства продолжительного их сохранения и устраняет возможность скорой утраты даже и в том случае, если бы они и потеряли прежнее свое значение и употребление. Но, что всего важнее, по древнему, весьма вероятному преданию, согласно принимаемому не только Иудеями, но и знаменитейшими отцами и учителями Церкви Христианской, уже при Ездре и Неемии, когда псалмы Давидовы, как видели мы, еще употреблялись при богослужении, стараниями этих богомудрых мужей, совершенно было собрание божественных писаний в один священный канон336, в состав которого, по ясному свидетельству 2 кн. Макавейской (2:13), вместе с историческими и пророческими книгами, внесены были и писания или псалмы Давидовы337. Отселе судьба их тесно и неразрывно связывается с судьбой закона Моисеева, пророческих и прочих священных писаний, иначе говоря, с судьбой вообще всего священного канона, и таким образом они навсегда уже ограждаются от всякой возможности утраты и даже повреждения. По древнему иудейскому преданию уже сами составители канона священных книг озаботились изысканием средств к сохранению его в первоначальной целости и не поврежденности своим учреждением постоянного союза ученых мужей338, получившего впоследствии название великой синагоги, одну из важнейших обязанностей которой составляло именно охранение и ограждение целости закона339, и которая, как свидетельствует история последующего времени, действительно была строгою хранительницею каждой буквы Священного Писания. И мы не имеем оснований сомневаться в том, что церковь иудейская вполне сохранила вверенное ей слово Божие340 и во всей целости и полноте передала его Церкви Христианской. Дошедшие до нас не многие сведения о в заветном каноне в церкви иудейской в период времени от Ездры и Неемии до пришествия Христова представляют его нам, относительно состава, или содержащихся в нем писаний, существенно в том же самом виде, в каком мы находим его во времена Христа Спасителя и какой он сохраняет до настоящего времени341. В книге Премудрости И. сына Сирахова, написанной почти за 200 л Р. Христова342, упоминаются те же составные части канона: закон Всевышнего, данный чрез Моисея, пророчества и мудрые изречения и песни343, какие указываются в словах Христа Спасителя344: «подобает скончатися всем написанным в закон Моисеов и пророцех и псалмех о Мне», а также в свидетельствах современных Ему иудейских писателей Филона и И. Флавия345, и какие различаются в заветном каноне до настоящего времени. Самое расположение священных писаний в каноне, по крайней мере книг пророческих, во времена И сына Сирахова представляется совершенно сходным с расположением их в нынешнем еврейском каноне; так как, прославляя в своей книге великих мужей иудейских, он называет пророков Исаию (48:22–28), Иеремию (49:7–9) и Иезекииля (ст. 10–11), и вслед затем упоминает о двенадцати пророках, не исчисляя их поименно (ст. 12), т.е. в таком же точно порядке, в каком располагаются писания пророческие в нынешнем еврейском каноне священных книг, в котором вслед за книгами Исаии, Иеремии и Иезекииля стоят писания малых пророков под общим именем двенадцати. Те же составные части: закон, пророки и писания (τοῦ νόμου καὶ τῶν προφητῶν καὶ τῶν ἄλλων πατρίων βιβλίων) различаются в еврейском каноне священных книг и в предисловии к переводу книги И. сына Сирахова на греческий язык, составленному внуком писателя ее, вероятно 40–60 лет спустя после него. Кроме того, тот же переводчик книги Премудрости И сына Сирахова, испрашивая у читателей снисхождения к некоторым неточностям своего перевода, указывает в свое извинение на замеченные им несходства с подлинником в существовавшем уже в его время переводе Священного Писания на греч. языке, и в этом переводе называет те же самые три части канона: закон, пророчества и прочие писания, какие были выше названы им в еврейском его подлиннике (ἀλλά καὶ αυτός ὁ νόμος καὶ αί προφητεῖαι, καὶ τά λοιπά τῶν βιβλίων ου μικράν ἔχεί τήν διαφοράν ἐν ἐαυτοῖς λεγόμενα). – Нет сомнения, что упоминаемый в приведенных словах греческий перевод Св. Писания был не иной, как греческо-александрийский перевод, так называемый 70 толковников (Sepluaginta), который, как известно, предпринят был при Птоломее Филадельфе ок. 270 г до Р. Хр.346: так как кроме этого перевода никакого другого в столь раннюю пору не знает история. Поэтому из приведенного свидетельства мы должны заключить, что существовавший во времена греческого переводчика книги И сына Сирахова (за 132 г до Р.Х.) греческо-александрийский перевод Св. Писания, представляя некоторые неточности в передаче еврейского текста, подобно как это замечается и в существующем у нас греческом переводе, известном под именем 70, по составу своему точно также соответствовал тогдашнему еврейскому свящ. канону, как этот последний в свою очередь соответствовал, как мы видели, тому же канону времен древнейших, а равно и всего последующего времени христианской эры, от начала ее и доныне. Такое заключение тем вероятнее, что в кн. И. сына Сирахова встречаются заметные указания на разные события, установления и изречения, или же прямо приводятся места почти из всех писаний Ветхого Завета347, какие, судя по указаниям в новозаветных писаниях, находились в каноне во времена И Христа и Апостолов348 и какие находятся в нем и в настоящее время, и что при этом приводимые в ней места из разных книг Св. Писания, относительно употребления в них греческих слов, а также периодического построения и связи мыслей, обыкновенно мы находим переведенными применительно к существующему у нас греческо-александрийскому их переводу349. Очевидно, что все цитируемые в книге Прем. И. сына Сирахова книги Св. Писания Ветхого Завета находились уже как в еврейском свящ. каноне, какой имел под руками составитель этой книги, так равно и в греческо-александрийском его переводе, каким пользовался греческий переводчик ее, и след греческо-александрийский перевод, по содержащимся в нем писаниям, был одинаков с еврейским своим подлинником и оба в свою очередь, разумеется за исключением последующих прибавлений к греческому переводу неканонических писаний, – одинаковы как с Палестинским, так и Александрийским каноном времен И. Христа, а равно и настоящего времени. К этому можно бы присоединить еще целый непрерывный ряд свидетельств из всех веков существования Церкви Христианской в доказательство постоянного сохранения в ней в заветного канона священных книг в первоначальной целости и полноте, в какой она приняла его от церкви иудейской350; но и приведенных свидетельств мы считаем совершенно достаточным для того, чтобы признать сохранение до настоящего времени и, следовательно, существование в нынешнем в заветном каноне всех тех писаний, какие были внесены в него при окончательном его образовании. Вместе с тем мы приходим к заключению, что в нынешнем в заветном каноне должны находиться и находятся те самые «писания» или «псалмы Давида» (τά τοῦ Δαυίδ), которые по приведенному выше свидетельству 2 кн. Маккавейской (2:13), при составлении книгохранилища священных книг, собраны были Неемиею. Это тем несомненнее, что и в каноне свящ. книг времени И. сына Сирахова, который, как мы видели, по составу своему был тот же самый, что и нынешний в заветный канон, не только находились псалмы Давидовы, но их-то преимущественно и следует разуметь под упоминаемыми в его книге священными песнями; так как высказав при этом намерение восхвалить священных певцов, изобревших напевы музыкальные и составивших письменные песни (44:1,5), далее он из всех певцов еврейского народа, восхваляет только Давида (47:9–12) и Соломона (ст. 19). Как бы они были по преимуществу священными певцами и им всего более принадлежали «письменные песни», находившиеся в каноне Священного Писания351. Наконец мы имеем и положительное доказательство, что псалмы Давидовы в нынешней Псалтири действительно находятся: историк псалмопевца во 2 кн. Царств приводя некоторые образцы его песней, сообщает благодарственный гимн его по избавлении от всех врагов, который мы потом встречаем и в Псалтири под именем псалма Давида (Пс. 17, по евр. 18). Это дает нам право заключать, что есть в Псалтири и другие песни из составленных Давидом, и что их прежде всего следует искать между псалмами, надписанными в еврейском тексте его именем, – к этим псалмам мы и обратимся теперь, чтобы определить, на сколько вероятны свидетельства их надписаний о их Давидовом происхождении.
Из дошедших до нас памятников древней восточной письменности и особенно поэзии видно, что у восточных поэтов и вообще писателей всегда существовал обычай выставлять в начале, в заглавии своих произведений свои имена, нередко сопровождали их своими родословиями или указаниями различных обстоятельств места или времени написания произведений352. Существование того же обычая замечается и в книгах Св. Писания Ветхого Завета с древнейших и до позднейших времен, и даже в писаниях Новозаветных. Только здесь рядом с обычаем писателей обозначать свои имена в своих писаниях мы замечаем также обычай указания имен писателей современными им или последующими за ними историками, или собирателями их писаний. В некоторых случаях указания имен писателей целых книг,353 или отдельных в них частей, пророчеств354 или песней355, находясь большей частью в тесной связи с дальнейшим течением речи обозначаемых ими книг или частей, как вступление к ним, не оставляют никакого сомнения в принадлежности их самим писателям; подобно как, наоборот, некоторые другие указания писателей, очевидно не относящиеся к составу обозначаемых ими писаний, каковы напр. надписания песней Деворы356, Езекии царя иудейского357 и самого Давида на смерть Саула и Ионафана358 и после побед над врагами359, а также подобные указания в кн. Притчей (25:1) и в Псалтири360, с первого взгляда ясно дают понять, что они принадлежат не самим писателям, а или, как первые четыре из приведенных надписаний, историкам того времени, или же, как два последние, последующим собирателям обозначаемых ими писаний. Большая же часть других подобных указаний не представляют никаких оснований для определения их происхождения, так что мы не можем сказать, которые из них принадлежат самим писателям и которые только их историкам или собирателям их писаний. К этому то последнему роду и принадлежат указания писателей, находящиеся в еврейских надписаниях псалмов. Но если эти указания, по невозможности определить их происхождение, и нельзя принимать за подлинные и потому несомненные свидетельства самих писателей о происхождении их песней; то, конечно, и нельзя при этом безусловно отвергать существование между ними такого рода свидетельств и, во всяком случае, ничто не мешает считать их достоверными историческими свидетельствами. Так большею частью и смотрели на них толкователи Псалтири до половины прошлого столетия; но после этого времени, именно с появления в свет сочинения Vogelя: inscriptions Psalmorum serius demum additas videri (1767), сделалось обыкновенным отрицать принадлежность надписаний не только самим писателям псалмов, но и древнейшим их собирателям, и прямо утверждать, что они вовсе не основываются на исторической традиции, а лишь по догадке приложены были к псалмам при позднейшей их редакции361. Имя Давида, как древнейшего писателя, всего чаще встречающееся в надписаниях псалмов, естественно при этом всего больше подвергается нападениям, и вот главнейшие основания, какие до сих пор приводятся в опровержение достоверности его, а также и имен других писателей, указываемых в надписаниях.
Свидетельства надписаний о писателях псалмов почти ограничиваются именами Давида и певцов его, между тем как Давидово время обнимает собою лишь только часть всего продолжительного периода, в который произошло образование Книги Псалмов. Не следует ли поэтому, заключают противники достоверности надписаний, название писателей только древнейших и умолчание о позднейших, но тем не менее несомненно участвовавших в составлении Псалтири и даже обнимающих собою, сравнительно с первыми, гораздо больший промежуток времени, объяснять предвзятым намерением какого-либо позднейшего собирателя псалмов – придать им высший авторитет, украсив их именами самого отца псалмопения или певцов его362? Мы ответим на это: конечно, нет. Потому-то в надписаниях псалмов именами Давида и певцов его и нельзя предполагать благочестивого обмана, что у псалмов, очевидно, позднейшего происхождения таких надписаний вовсе не имеется, между тем как, допустив подобное предположение, но логической последовательности, у этих то псалмов и нужно было ожидать такого рода надписаний. Отсутствие надписаний с именами позднейших писателей так же мало дает права отрицать достоверность надписаний с именами писателей древнейших, как вообще существование целых свящ. книг неизвестных писателей не дает основания отрицать достоверность свидетельств о писателях других священных книг, в которых они прямо названы по имени. И разве отрицание названных по именам писателей псалмов лишь потому только, что существуют анонимные псалмы, поможет нам открыть писателей этих последних, или по крайней мере разрешит недоумение, возбуждаемое молчанием о них?!... Молчание это – не беспримерное явление в Свящ. Писании: в исторических свящ. книгах также не приписывается участия в составлении священных песней никому после Давида, Соломона и певцов Давидовых: но из того нельзя, конечно, заключать к недостоверности свидетельства свящ. истории о том, что Давид, Соломон или певцы Давидовы действительно были псалмопевцами. В обоих случаях молчание о других певцах позднейших объясняется тем, что Давид, как псалмопевец, с сонмом певцов своих, в сознании Израиля стоял так высоко, что подле его имени, соединенных с ним его певцов и знаменитого его преемника на царстве, – не могло уже стоять никакое другое лицо, и никто из позднейших псалмопевцев не осмеливался назвать себя по имени. Безымянность псалмов, не принадлежавших Давиду, идет здесь рука об руку с другими фактами, – именно с тем, что ни один из этих псалмов не носит индивидуального и личного характера, что во всех их певец выступает, как орган народа, что позднейшие псалмы являются по большей части только подражаниями псалмам, приписываемых Давиду, и многое заимствуют из них в мыслях, выражениях и самой внешней форме, так что вся позднейшая свящ. поэзия справедливо может и должна быть названа отголосками поэзии Давидовой. Даже из певцов Давидовых не все отдельные писатели псалмов осмеливаются выступить с своим именем и скрываются под общим именем целого хора или племени певцов, как певцы из племени сынов Кореевых. Прямо называются по именам только главные начальники певцов Давидовых: Еман и Ефан, в надписаниях двух псалмов, и пророк Асаф, которого имя и история ставит на ряду с Давидом; но в свою очередь и за именем Асафа также скрывались некоторые позднейшие члены его фамилии, как это показывает содержание некоторых псалмов, надписанных его именем.
Последнее обстоятельство решает нам или устраняет и другое возражение против достоверности надписаний, основанное на том, что в содержании, тоне и характере многих песней заключается значительное различие, так что невозможно считать их за произведения одних и тех же писателей, которых имена они носят в своих надписаниях. Если мы допустим, что псалмы, надписанные именем Асафа, принадлежат не одному Асафу времен Давида, но и другим певцам Асафовой фамилии, сокрывших имена свои под именем своего великого предка; то указываемое в приведенном возражении различие ограничится только псалмами, надписанными именем Давида. Но что касается Давида, то, конечно, он и не достиг бы того высокого положения прекрасного певца Израилева, не сделался бы на все времена и для всех последующих певцов образцом и учителем псалмопения, если бы не отличался особенною широтою и многосторонностью священно-поэтического гения, если бы его дар псалмопения был односторонен и он не мог бы разнообразить своего голоса. К Давиду, в отношении к псалмопению, с полною справедливостью можно применить то, что и сам Евальд, которому между прочим принадлежит рассматриваемое возражение, нашел себя вынужденным сказать о пророке Исаии363: «У Исаии нельзя, как у других пророков, указать какого либо особенного свойства, или любимого колорита в изложении всех его проповедей. Он не есть по преимуществу ни лирический, ни по преимуществу ораторствующий, ни увещательный, или обличительный пророк; но, смотря по предмету, у него употребляются все роды речи». «В обличениях и угрозах, скажем словами другого ученого, он строг и силен; в утешениях и наставлениях он тих и проникает в сердце; в собственно пророческих речах он исполнен огня и парит как орел над потоками времен»364. Так и Давид проявил себя в самых разнообразных родах священной поэзии, – в песнях покаянных или скорбно-молитвенных, в псалмах поучительных или обличительных, в хвалебных и благодарственных гимнах и в возвышенных пророчественных песнях, где он, подобно прочим пророкам, живет в созерцаниях будущего царства Божия. И каждый из этих родов песней, а нередко и отдельные песни одного и того же рода естественно носят у него свой особенный отпечаток, и по внутреннему их характеру, и по внешнему изложению, отражающий собою ту или другую сторону его обширного поэтического гения, ту или другую черту его высокого характера, то или другое движение его великой души. Впрочем, при всем видимом разнообразии, чрез все его псалмы проходит нить единства, все многочисленные особенности гармонически соединяются и примиряются в одной великой личности Давида, и нет в его песнях ни одной выдающейся чреты, которая не находила бы себе объяснения в его истории, как это мы увидим далее при ближайшем сопоставлении его псалмов с историческими обстоятельствами их происхождения.
Гораздо труднее объяснить выставляемое против достоверности надписаний то обстоятельство, что 70 в своем переводе опустили имя Давида, встречающееся по нынешнему еврейскому тексту в надписаниях некоторых из так называемых песней степеней именно в Пс. 122, 124, 131 и 133 (у нас – 121, 123, 130 и 132), равно как и имя Соломона в надписании Пс. 127-го (126), – из чего противники достоверности надписаний думают выводить заключение, что во времена 70-ти еврейский подлинник Псалтири вовсе не имел еще указаний имен писателей, и что все такие указания суть прибавления позднейшего происхождения365. Мы с своей стороны не беремся представить несомненно верное объяснение такого явления, но во всяком случае заметим, что выводимое из него заключение гораздо обширнее своих посылов и вовсе из него не следует366. Конечно, очень, возможно, предположить, что еврейский экземпляр Псалтири, которым пользовались Александрийские переводчики, не имел в надписаниях вышеозначенных псалмов имен Давида и Соломона, как и вообще имен писателей, и это в свою очередь можно объяснить другим предположением, что песней степеней заимствованы были в этот и другие подобные экземпляры Псалтири из особого богослужебного сборника этих песней, где место отдельных надписаний заступало общее его заглавие תילעַמַּֽת רישִׁ. Возможно и другое предположение, что сами 70, по своим особым соображениям и побуждениям, намеренно опустили имена Давида и Соломона в надписаниях означенных песней степеней367, подобно тому, как в надписаниях других псалмов, наоборот, они прибавили имя Давида и некоторых других позднейших пророков, хотя таких прибавлений в еврейских списках не имеется. Но вообще, как бы то ни было, нельзя допустить, будто во времена 70-ти этих имен в надписаниях песней степеней вовсе не было ни в каких еврейских списках псалмов, и тем более нельзя отсюда заключать к не существованию и всех вообще надписаний псалмов с именами их писателей; так как все, дошедшие до нас еврейские списки Библии и древний перевод халдейский имеют в вышеозначенных песнях степеней имена Давида и Соломона368, а в указаниях писателей прочих псалмов Псалтири и вообще в надписаниях псалмов и 70-ть не только большею частью сходятся с названными списками и халдейским переводом, но неясностью и неудобовразумительностью в их переводе некоторых из надписаний, как мы увидим далее, показывают даже, что эти надписания по своему происхождению значительно древнее их, так что к их времени могли уже утратить первоначальное свое значение.
Некоторые указывают также на положение псалмов к концу Псалтири и вообще в двух последних частях ее, как на решительное препятствие к тому, чтобы, согласно с надписаниями, признать их Давидово происхождение369. Допуская относительную хронологическую постепенность образования Псалтири, как и вообще каких бы то ни было литературных сборников, нельзя не признать за этим мнением известной доли справедливости, – именно, что произведения более раннего происхождения, действительно, должны занимать в сборнике положение преимущественно в начале его, а позднейшего происхождения – наиболее к концу, и не могут стоять в самом его начале. Но при этом нельзя не заметить, что начало естественной, относительной постепенности собрания, если не допустить в нем участия позднейшего систематически-научного построения, не на столько строго и неумолимо, чтобы произведение самого раннего происхождения не могли занимать места не в начале сборника, а в середине или в конце его; потому что в этом случае положение их в сборнике определяется не временем происхождения, но временем внесения их в этот сборник, которое может быть и очень поздним. Так точно и собрание псалмов в Псалтири, если и представляет некоторую относительно-хронологическую последовательность, заключая, по свидетельству надписаний, в первых своих книгах преимущественно псалмы древнейшего, а в последних – наиболее позднейшего происхождения: то эта последовательность далека от научного хронологического порядка и, по свидетельству тех же надписаний, не выдерживается даже в одновременном собрании псалмов одного и того же писателя370, но есть не более как следствие постепенного равномерного образования Псалтири и потому ни мало не исключает возможности и обратного положения в ней псалмов древнейших после позднейших: так как при каждом из последующих собраний, после внесения в состав Псалтири многих позднейших псалмов, опять могли вноситься в нее псалмы древнейшие, которые не вошли в состав ее при собраниях предшествующих371.
Но главное основание противников достоверности надписания דוִרִל, равно как и вообще названия в надписаниях псалмов их писателей, составляет открываемая ими несообразность псалмов по их содержанию и характеру, или по языку и изложению, с временем, характером и обстоятельствами жизни псалмопевца, особенно же с теми историческими поводами к написанию псалмов, какие указываются в некоторых надписаниях вместе с именем Давида. К рассмотрению этого основания мы и перейдем теперь, показав предварительно в упомянутых исторических и других указаниях самых надписаний подтверждение их свидетельства о писателе.
Из 73 псалмов, надписанных именем Давида, большая часть372, кроме его имени, имеют в своих надписаниях множество других еще, частью исторических и преимущественно археологических указаний, которые в свою очередь представляют более или менее ясные и определенные, прямые или непрямые свидетельства о их Давидовом происхождении. Так в надписаниях 14 псалмов, кроме имени Давида, как писателя, находятся еще более или менее подробные указания исторических поводов к написанию псалмов из обстоятельств жизни и царствования Давида. Каковы по хронологическому порядку указываемых событий надписания следующих псалмов: 58-го: «когда Саул послал стеречь дом, чтобы умертвить его» (Давида)373; 55-го: (молитва) «когда Филистимляне захватили его в Гефе»374, и 33-го: (благодарение) «когда он пред Авимелехом притворился безумным и, быв изгнан от него, удалился»375; 51-го «когда пришел Доиг Идумеянин и донес Саулу, что Давид пришел в дом Ахимелеха»376; 56-го: «когда он (Давид) убежал от Саула в пещеру», и 141-го: «молитва, когда он был в пещере»377; 53-го: «когда пришли Зифеи и сказали Саулу: Давид скрывается у нас»378, и 7-го: «относительно Куша из племени Вениаминова», под которым обыкновенно разумеют Саула или кого-либо из единоплеменных ему коварных слуг его379; 59-го: « когда он (Давид) воевал с Сирие Месопотамскою и с Сириею Цованскою, и когда Иоав, возвращаясь, поразил 12 тысяч Идумеев в долине Соляной»380; 50-го: «когда приходил к нему пророк Нафан, после того как он вошел к Вирсавии»381; 3-го: «когда он (Давид) бежал от сына своего Авессалома», и 62-го: «когда он (во время этого бегства был в пустыне Иудейской»382; 17-го: «когда Господь избавил его от руки всех врагов его и от руки Саула»383, и 29-го: «при обновлении дома», под которым, по всей вероятности, следует разуметь освящение места для будущего храма после избавления от моровой язвы384. Такие надписания составляют исключительную принадлежность одних только псалмов, надписанных именем Давида, и все вполне согласны с историей его жизни и царствования, так что, если вообще существование песней Давидовых в Псалтири не подлежит сомнению и справедливо свидетельство премудрого сына Сирахова, что песни его имели отношение к разным событиям и обстоятельствам его жизни385, то содержащиеся в этих надписаниях указания поводов к написанию псалмов из событий жизни Давида с первого взгляда уже представляются очень вероятными.
Обращаясь далее к вопросу о происхождении таких исторических надписаний, мы находим не мало оснований в доказательство достоверности представляемых ими свидетельств о происхождении надписанных ими псалмов. В этом отношении не маловажное значение имеет то уже обстоятельство, что содержание псалмов, отмеченных историческими надписаниями, по большей части очень обще и так мало имеет ясных отношений к указываемым в надписании событиям и обстоятельствам, что без помощи таких указаний было бы трудно или, вернее, невозможно определить означенные поводы и побуждения к их написанию. При этом не может уже иметь места предположение некоторых новейших критиков о привнесении исторических надписаний в Книгу Псалмов, на основании извлеченных из их содержания догадок какими либо из позднейших собирателей: так как, в противном случае, они всего скорее и естественнее должны бы явиться у псалмов более индивидуального характера и содержания, представляющих потому более места догадкам, каковы напр. псалмы: 19, 20, 23, 31, 60, 61, 67, 100 и др.; между тем как у этих последних они вовсе не находятся. Посему в объяснение существования их, у псалмов слишком общего содержания, остается допустим одно из двух, – или происхождение их от самого писателя псалмов, или же составление их на основании исторических преданий о происхождении означенных псалмов, сохранявшихся в каких-либо письменных памятниках древности и, может быть, в самых древнейших собраниях псалмов. Если принять во внимание упомянутый выше386 обычай древних восточных поэтов и вообще писателей отмечать свои произведения своими именами и другими историческими указаниями, – и то, что этот обычай мы находим весьма распространенным у библейских писателей и что ему следовал и Давид, от которого во 2 кн. Царств мы имеем пророчественную песнь, начинающуюся несомненно ему самому принадлежащим указанием его собственного имени (23:1–7)387 то с вероятностью можно допустить, что некоторые из исторических надписаний псалмов, обозначенных именем Давида, вместе с этим последним, могли произойти от самого писателя. Во всяком случае, происхождение их из достоверных исторических преданий не может подлежать сомнению. Самая форма этих надписаний совершенно одинакова с формою надписаний над песнями Давида и других писателей, приводимыми в священных книгах в исторической связи388; сходство большей их части не только в содержании, но и в выражениях с соответствующими им повествованиями исторических книг свящ. Писания389, а с другой стороны и некоторые сравнительно с ними особенности, устраняющие мысль о позднейшем заимствовании их из этих книг390: особенно же, наконец, почти буквальное повторение всего псалма 17-го вместе с его надписанием во 2-й кн. Царств (гл. 22): – все это вместе представляет достаточное ручательство того, что они вместе с самыми псалмами извлечены собирателями из исторических памятников, может быть, из цитируемых писателем Паралипоменон записей современных Давиду пророков Самуила, Нафана и Гада391, или других каких летописей, во всяком случае, не менее древних и так же достоверных, как и соответствующие им исторические книги Свящ. Писания с сохранившимися в них некоторыми песнями Давида и других писателей. Не говорим в частности о надписании Псалма 17-го, относительно которого следует заметить, что только склонность к сомнению может заподозревать историческую достоверность его, ясно засвидетельствованную в двух независимых один от другого свящ. письменных памятниках.
С другой стороны и содержание рассматриваемых псалмов, если и не представляет само по себе совершенно ясных отношений к указанным в их надписаниях обстоятельствам жизни Давида, то не представляет также и никаких решительных противоречий этим обстоятельствам, а тем более происхождению их от Давида. Все усилия новейших критиков отрицательного направления отыскать в содержании псалмов какие-либо противоречия и несообразности с их надписаниями оказываются совершенно напрасными; так как указываемые ими относительно некоторых, и притом очень немногих псалмов мнимые противоречия и несообразности, при надлежащем взгляде на дело, оказываются не более, как простыми недоразумениями, основанными преимущественно на предубеждении, на неправильном понимании характера и истории Давида, или же на отрывочном, не сообразном ни с контекстом речи, ни с параллельными местами Писания объяснении тех мест псалмов, которых они касаются. Так говорят392, что в 58-м псалме речь будто бы идет не о преследовании писателя псалма от соплеменных врагов, которых одних только и можно разуметь по надписанию псалма, но о нападении каких-то неприятельских народов (םיִונ ст. 6 и 9) и об осаде ими одного из городов еврейских (ст. 7–15), а в псалмах 3 и 62-м упоминается лишь просто о врагах, злоумышляющих на жизнь певца, но нисколько не видно отношений Давида, как отца к сыну своему Авессалому, – чего бы следовало ожидать по надписаниям этих псалмов. Но оба возражения, касающиеся впрочем только исторического повода, а не писателя псалмов, сами собою падают, если обратить внимание на то, что язычники (םיינ) псалма 58-го не более как «беззаконные отступники» (ст. 6) или язычески-мыслящие враги псалмопевца из его соотечественников, злоумышляющие против души его (ст. 4), вооружаясь клеветою и злословием (8:13), и мнимое нашествие неприятелей скорее потому есть поэтический образ преследования Давида подосланными от Саула, вероломными его приверженцами, которые подобно своре голодных псов, а не так как осаждающие, ходят вокруг города, где он находился, и стерегут свою добычу (7:15–16); а кажущаяся несообразность псалмов 3 и 62-го на самом деле всего сообразнее с историею отношений Давида к сыну своему Авессалому, которого он и во время самого восстания не переставал любить как сына, и не считал врагом своим, возлагая всю вину на его коварных подстрекателей393. Не более говорят против Давидова происхождения употребляемые в некоторых псалмах выражения: «исхитил меня»394, «извлек меня из вод великих»395, «извел из ада душу мою»396 и т.п., – так как это обычные образные выражения мысли об избавлении из глубины страданий и смертной опасности397, вовсе не требующие непременного заключения псалмопевца, подобно Иеремии, в темницу или цистерну; равно как и высказываемое иногда, будто бы вовсе несвойственное Давиду самооправдание псалмопевца398: потому что такое самооправдание гонимого псалмопевца есть не что иное, как выражение сознания своей невинности и правоты своего дела пред гонителем, какое Давид, по свидетельству истории, высказывает не раз и самому Саулу399. Равным образом не противоречит Давидовому происхождению и употребление имени его в заключении Пс. 17-го (ст. 51), потому что название себя по имени в молитвах своих к Богу, очень обычное у нас доселе, встречается и в других местах Писания и, что особенно замечательно, дважды именно в молитвенных воззваниях Давида400. Нельзя наконец признавать безусловно неуместною в устах Давида и заключительную просьбу псалма 50-го: «да созиждутся стены Иерусалимския» (ст. 20), так как по этимологическому значению слова חנִבִּ такая просьба не предполагает еще необходимо разрушения и не требует низведение псалма ко времени восстановления Иерусалима после плена, но может быть понимаема и просто о создании, утверждении и божественной защите святого города и вообще царства Иудейского, расстроенного в последние годы Саулова царствования, и даже имеет буквальное исполнение свое в построении Соломоном стен вокруг Иерусалима401. И вообще в содержании псалмов, при более внимательном рассмотрении их, не только не оказывается никаких противоречий с их надписаниями, напротив, при указании этих последних, по крайней мере, в некоторых из псалмов, открываются такие частнейшие стороны сходства и согласия с теми историческими обстоятельствами, в каких приписываются они, что не остается более сомнений в действительном отношении их именно к этим обстоятельствам, и исключаются все попытки – относить их к каким-либо другим позднейшим событиям. Так в 58-м псалме, как мы уже отчасти заметили, при указании надписания, довольно живо рисуется не ускользнувшее от внимания Мелхолы, опасное положение Давида в Гиве, после данного Саулом приказания тайно умертвить его402. В образе голодных псов, которые бродят по ночам вокруг города, напрасно выжидая свою жертву, чтобы схватить и растерзать ее, нам ясно представляется, как недоброжелательные к Давиду, продажные слуги Сауловы, действовавшие против него клеветою и злословием, разжигая подозрительность царя, зорко теперь следят за своим соперником и, рассеявшись по городу, особенно в ночное время, сторожат все входы и выходы, чтобы где-нибудь незаметно захватить его и нанести ему смертельный удар. Так, в Пс. 3-м отдельные черты изображений псалмопевца: поношение его, как отверженного Богом (ст. 3), опасная ночь (ст. 6), множество врагов (ст. 2) и выступившие против него вооруженные толпы народа (ст. 7), и, наконец, особенно отношение его к народу, на который он призывает благословение Господне (ст. 9), – все эти черты уясняются для нас, сливаясь в один цельный исторический образ, когда мы, при указании надписания псалма, представим себе положение царя Давида во время Авессаломова восстания, после той опасной ночи, в которую Ахитофел советовал сделать на него нападение, и когда в следующий день выступил против него с Авессаломом весь мятежный народ израильский403. Так изображаемое в пс. 59-м политическое состояние еврейского народа вполне соответствует времени Давидова, и именно только Давидова царствования, потому что только тогда еврейский народ нераздельно владел всем пространством земли Ханаанской, – и в Сихеме и Сокхофе, т.е. по обе стороны Иордана (ст. 8), и соединяя в себе все колена, – и Манассию, и Ефрема, и Галаад с коленами Рувимовым и Гадовым под скипетром Иуды404, вел отважные и победоносные войны со всеми окрестными враждебными ему народами, – Моавитянами, Идумеянами, Филистимлянами405, между тем как в следовавшее затем мирное царствование Соломона, также господствовавшего над всем Израилем, никакие народы не осмеивались нарушать его спокойствия, а при сыне Соломоновом Ефремово колено само присвоило себе царственный скипетр и, отделившись от Иуды никогда уже более не соединилось с ним406. При этом и положение псалмопевца, который, по изображению псалма, после понесенного народом его поражения от Идумеев407, изливает скорбь свою пред Богом, и, как предводитель своего народа, намереваясь преследовать врагов в их укрепленных городах408, на основании обетований Божиих Израилю (ст. 8–10), молится о помощи и Божием содействии ему в предпринимаемом отмщении врагам (ст. 11–14), – такое положение также всего более соответствует вождю всего Израиля Давиду409, которому повторено было обетование об избавлении чрез него Израиля от всех врагов его410, и именно при обстоятельствах, указываемых в надписании псалма, когда, во время Аммонитско-Сирийской войны, он со всем войском победоносно сражался с многочисленными союзными врагами на севере своего царства, а в то же время с юга в безоружную страну вторглись Идумеи и произвели ужасное опустошение411. Подобным образом в Пс. 17, в изображении верного раба Иеговы, невинно гонимого сильными и жестокими врагами, но силою божественною торжествующего над их злобою, отважного воина и могущественного царя победителя, пред которым преклоняются иноземные народы и трепещут непокорные, – мы видим как бы краткую автобиографию Давида, совершенно соответствующую подробной его истории в книгах Царств и Паралипоменон.
И в содержании прочих рассматриваемых нами псалмов412, хотя не видно таких ясных отношений к указываемым в их надписаниях событиям, но нельзя не согласиться, что внутренний образ псалмопевца, выражение движений души его, чувств, мыслей и желаний, – везде соответствуют как характеру Давида, так и особенностям тех положений его жизни, к каким псалмы относятся по надписаниям. Таким образом, если соответствие содержания псалмов, как и вообще письменных памятников, с характером известных лиц или событий составляет необходимое условие действительного отношения их по своему происхождению к тем лицам и событиям; то, в приложении к рассматриваемым нами псалмам, на сколько возможно при общности их содержания, условие это совершенно выполнено, так что с этой стороны не представляется препятствий к тому, чтобы признать достоверность свидетельства надписаний как о писателе, так и о поводах к их написанию. Мало того, следуя приемам самих новейших критиков, с полным правом можно сказать, – мы имеем здесь прямое подтверждение достоверности этих свидетельств: так как, если принять во внимание, что соответствие содержания псалмов или других письменных памятников каким-либо историческим лицам и событиям вообще может служить основанием, и обыкновенно приводится для подтверждения в решении вопроса о писателях и поводах к их написанию; то в настоящем случае основание это приобретает тем большую важность и значение, что содержание рассматриваемых нами псалмов, как мы уже заметили, одновременно представляет достаточное соответствие и лицу писателя, и поводам к написанию, которые притом указываются нам свидетельствами во всяком случае древнего предания, а не изыскиваются из истории самими позднейшими толкователями, на основании разноречивых догадок и более или менее остроумных соображений. Усилия некоторых новейших толкователей Псалтири, не смотря на все это, заподозревать достоверность исторических надписаний и на место указываемых ими писателей и поводов к написанию псалмов подыскать в позднейшей еврейской истории другие лица и события, на основании того же, в первом случае непризнаваемого сродства их с содержанием псалмов, обнаруживает странную логическую последовательность, которую можно объяснить только слепым предубеждением против древнего происхождения песней Псалтири и желанием низвести их к возможно позднейшим временам. Такое предубеждение еще заметнее выступает у них при решении вопроса о писателях псалмов на основаниях филологических. Здесь каждое новое слово или выражение, не встречавшееся доселе или редко встречавшееся в древнейших писаниях, но часто употребляемое в писаниях позднейших, всякая особенность строфического построения сравнительно с песнями предшествовавшего времени, – как например алфавитное расположение псалма, – сходство в выражениях с какими-либо другими псалмами, не только позднейшими, но и такими древними, как Пятокнижие Моисея, – все это и подобное тому выставляется как признак позднейшего происхождения псалмов и, во всяком случае, после Давида. Между тем с первого взгляда не трудно заметить, как мало в этих признаках того, что думают усматривать в них защитники позднейшего происхождения псалмов для предположенного заключения. Употребление слов, выражений или оборотов речи новых, неизвестных или малоупотребительных в древнейших писаниях, составляет естественное выражение развития языка и само по себе скорее свидетельствует в пользу, нежели против Давидова происхождения псалмов. Каждый писатель, хотя бы с посредственными дарованиями, имеет что-нибудь особенное в выражениях и, в большей или меньшей степени, обогащает язык новыми словами: потому, наоборот, было бы странным и непонятным явлением, если бы песни прекрасного певца Израилева, послужившего образцом для всех последующих псалмопевцев, не представляли собою ничего для развития и обогащения языка словами и оборотами речи. Иное дело если бы новые слова и словосочетания служили выражением понятий несомненно позднейшего происхождения, не свойственных цветущему периоду Давидова времени и характеризующих собою эпоху упадка и вырождения языка, как это замечается в писаниях халдейского периода; но ничего подобного не замечается в рассматриваемых псалмах, так как язык их, не смотря на привнесение новых слов и выражений, по общему сознанию лучших филологов-гебранстов, отличается классическою чистотой и свежестью поэзии, и вообще содержит в себе все качества древнего стиля лучшей цветущей эпохи развития какою справедливо признается образцовое в истории псалмопения время Давидово413. Этому нисколько не препятствует ни разнообразие строфического построения псалмов, ни алфавитное расположение Пс. 34-го (у нас 33-го), точно также как довольно искусственное развитие параллелизма членов и строфического расположения частей в песни Деворы и других несомненно древних песнях не требует непременного низведения их к позднейшим временам: замечаемая в том и другом случае искусственность представляет лишь новую ступень естественного развития формы в области свободного поэтического творчества, а не внешнее только украшение, в замен истинного поэтического вдохновения, свойственное тому времени упадка поэзии, когда она перестает быть плодом живого творческого духа народа, и возделывается только лишь искусственно. Что касается сходства в мыслях, образах и выражениях с другими писаниями, то свободное пользование древнейшими из них, особенно Моисеевыми писаниями, свидетельствует только о глубоком уважении к ним писателя псалмов, а не может, конечно, служить признаком несвойственного Давиду недостатка свободного поэтического творчества или оригинальности, так как ни в одном из рассматриваемых псалмов не видно никакого рабского подражания, характеризующего собою более позднюю эпоху; а параллельные места в позднейших псалмах и также пророческих и исторических писаниях, выставляемые новейшею отрицательною критикой за доказательства того, что псалмопевец пользовался этими писаниями, как источником, при ближайшем рассмотрении и сличении тона, языка и характера тех и других писаний, еще более дают основания к обратному заключению, что псалмы наши служили образцом для этих писаний и, следовательно, древнее их по своему происхождению. Достаточно обратить внимание на подражательный, репродуктивный характер большей части позднейших псалмов, песни Ионы, а также Иеремии пророка414, в которых встречается не мало параллельных мест с нашими псалмами, чтобы за этими последними признать первоначальность и более раннее происхождение сравнительно с теми позднейшими писаниями. Вообще же стоит только допустить, согласно с надписаниями этих псалмов, происхождение их от Давида, тогда сами собою исчезают и все сомнения, возбуждаемые сходством некоторых мест их с позднейшими писаниями. «Муж, поставленный высоко, помазанник Бога Израилева»415, а главное начинатель царства обетования и живой образ обетованного Мессии416, – Давид на все последующие времена приобрел в глазах ветхозаветного Израиля не менее высокое уважение, как и вождь и законодатель его Моисей, при котором и при посредстве которого совершилось рождение его в народ Божий; удивительно ли после этого, если псалмы Давида, вошедшие в состав установленного законом Моисеевым богослужения, сделались для всех последующих псалмопевцев и пророков образцом подражания, наравне с писаниями великого законодателя? И почему не допустить, что и величественный Исаия, у которого так много сходных мест с псалмами, надписанными именем Давида417, в речах своих свободно пользовался его песнями, когда мы знаем, что в тоже время, по повелению благочестивого царя Езекии и, без сомнения, с согласия и одобрения пророка, песни Давида и Асафа пелись левитами во славу Господа при общественном богослужении418. Иначе, допуская вместе с некоторыми новейшими критиками зависимость наших псалмов от тех писаний, с которыми они имеют сходство, мы должны будем допустить совсем невероятное предположение, что Давидовы псалмы, не смотря на священное и бессмертное для иудейского народа имя его писателя и на свое употребление при общественном богослужении, утратились для нас бесследно, уступив свое место позднейшим песням, из которых самые ранние едва восходят к веку Исаии пророка, хотя незадолго пред тем при жизни этого пророка, по приведенному свидетельству истории, и пользовались еще глубоким уважением.
Таким образом, многие вполне вероятные основания происхождения надписаний, если не от самого писателя псалмов, то от древнейших его историков, и с одной стороны общность содержания псалмов, устраняющая возможность подделки таковых надписаний, с другой – соответствия содержания, а вместе с тем и языка псалмов с лицом и характером Давида, равно как и с обстоятельствами жизни, какие указываются в надписаниях, и при этом совершенное отсутствие между теми и другими каких-либо противоречий и несообразностей, и вообще очевидная несостоятельность оснований, приводимых в доказательство их позднейшего происхождения, – все побуждает нас признать совершенную достоверность двойного свидетельства надписаний рассматриваемых нами псалмов, не только относительно как писателя, но и тех поводов, какие указываются в надписаниях. В последнем случае мы, конечно, далеки от того, чтобы утверждать, будто все эти псалмы в настоящем их виде произошли непременно в те самые моменты, какие указываются в их надписаниях419; мы полагаем только, что они служат точным выражением чувствований, мыслей и желаний псалмопевца, какие наполняли его душу в те моменты, хотя некоторые из них в свой настоящий вид могли быть приведены им лишь впоследствии, при воспоминании о пережитых им событиях и углублении в многознаменательное свое прошедшее, с определенною целью всем истинным Израильтянам дать возможность принять участие в молитвах веры и преданности Промыслу, низводивших к нему божественную помощь, утешение и укрепление420. Быть может, позднейшею обработкой и приспособлением для общенародного и, тем более, богослужебного употребления, и объясняется их общий характер содержания и в некоторых из них совершенное отсутствие индивидуальных отношений (как в Пс. 33), какие бы, казалось, были неизбежны, если допустить вполне законченное излияние их из души поэта непосредственно за обстоятельствами, указываемыми в их надписаниях421. Во всяком случае, эта ранее или позже законченная обработка их в настоящем их виде, как и первоначальное возникновение их в душе певца, конечно, должна вполне, принадлежать Давиду; так как вообще всецелая принадлежность ему всех этих псалмов по их происхождению, при совокупности так многих оснований за нее, представляется столь несомненною, что можно, ни мало не колеблясь, применить к ним во всей силе то заключение, к какому Гитциг, при своей беспощадной критике, вынужден был в отношении к Пс. 17-му: «если бы который нибудь из этих псалмов был не Давидов, то необходимо было бы предположить, что он написан от лица Давида и совершенно в его духе и характере: но кто же бы мог быть этот вполне равный ему псалмопевец422?». А чтобы не оставалось при этом места предположению о подражании423, прибавим от себя как бы в ответ на заключительный вопрос Гитнига, что из современных Давиду псалмопевцев не было таких искусных подражателей, которых бы песни нельзя было отличить от его песней: псалмы Асафа, Емана, Ефана и сынов Кореевых, при всем подражании их песням Давида, как отца и руководителя псалмопения424, при очевидном даже желании некоторых из Корейских певцов петь именно от лица Давида425, тем не менее, носят на себе заметный отпечаток своего особенного духа и характера, отличающий их от псалмов Давидовых. Еще менее вероятно предположить в последующие, позднейшие времена существование таких псалмопевцев, которые бы, почерпая свое вдохновение из дошедших до них песней и истории Давида, так могли войти в его дух и характер, тон и язык, что вполне воспроизводили бы в себе древнего певца Израилева. В книгах Свящ. Писания мы видим множество примеров подражания позднейших свящ. писателей писаниям своих предшественников, но не находим примера такого подражания, где исчезало бы всякое различие с оригиналом: этого не могли достигнуть ни писатель Премудрости Соломоновой, ни писатель 3-й книги Ездры, не смотря на свое желание и старание преподать своим современникам учение от лица Соломона и Ездры, в духе и характере этих мужей. Таким образом, если не подлежит сомнению, что песни Давида служили предметом подражания на все последующие времена для всех позднейших псалмопевцев; то также остается несомненным, что подражание это, как и вообще подражание в письменных, особенно поэтических произведениях, всегда имело и имеет свои пределы и не может восходить до совершенного тожества с своим оригиналом; признанием такого тожества в рассмотренных нами псалмах, по надписанию Давидовых, само собою исключается вероятность и возможность другого заключения, кроме того, что все эти псалмы действительно принадлежат Давиду.
Признав Давидово происхождение псалмов, в надписаниях которых с именем Давида соединяется указание поводов к их написанию из истории жизни и царствования этого псалмопевца, мы имеем уже ключ к положительному разрешению вопроса о написании Давидом и всех прочих псалмов, надписанных его именем. דוִדָלְ В надписаниях этих псалмов не подтверждается, подобно как у первых, указаниями обстоятельств их происхождения из истории Давида; но этот недостаток теперь заменяется для нас множеством других археологических указаний и замечаний относительно их религиозно-богослужебного, поэтического или музыкального характера и назначения, которые по большей части общи им с теми псалмами, несомненно Давидовыми. Все такие замечания надписаний, за исключением только наименований псалмов: молитва, песнь и хвала или славословие, חלָּפִתִּ (молитва) רישִׁ (песнь) חלָּחתִּ (хвала или славословие) употреблявшихся одинаково во все времена еврейской свящ. письменности, носят в себе несомненные признаки глубокой древности. Очевидным доказательством этого служат самые означенные надписания, если только сопоставить их с древним греческим, нашим славянским и русским, а также некоторыми другими их переводами и объяснениями. Так: םתָּכְמִ 426 писание427, 70 στηλογραφία или είϛ στηλογραφίαν428 (столпописание); ליכשׂמַ учение, т.е., поучительная песнь429, 70 συνέσεωϛ или είϛ σύνεσιν (слав. разума, в разум); חַצנַמלַ начальнику хора430, 70: είϛ το τέλοϛ (в конец)431, ויתידי־לעַ или ןיתידילִ432 начальнику хора Идивумова, или Идивуму (Пс. 39 и 62), 70: τῷ Ἰδιθούν или ὑπέρ Ἰδιθούν; תוֹנינִנִבִּ (Пс. 4, 6, 54, 55) или תנֵינ־לעַ (Пс. 61) на струнных музыкальных орудиях, 70: ἔν ὔμνοις (в песнях)433; תיליחִנְחַ־לאֶ – на духовых музыкальных орудиях434 (пс. 5). 70: ὑπέρ τῆς κληρονομούσης (о наследствующем)435; תיתִּינִתַ־לעַ на Гефском музыкальном орудии, или по Гефскому напеву (Пс. 8), 70: ὐπέρ τῶν ληνῶν (о точилех)436; תינִימשִׁחַ־לעַ (Пс. 6 и 12) на осмиструнном музыкальном орудии, – по другим: низким голосом, октавой, 70: ὑπερ τῆς ὁγδόης (слав. о осмом-ый)437; תלַחַמַ־לעַ (Пс. 53) на духовом орудии (в перев. Библ. Общ. и новом Синод. изд., т.е. сходно с переводом תוֹליחִנִחַ־לאֻ), 70: ὑπέρ Μαελέθ (о Маелене)438; םינִּשַׁשׁ־לעַ (Пс. 69, ср. 60 תוּדעֵ ןשַׁוּשׁ־לעַ) на музыкальном орудии Шошаним, 70: ὑπέρ τῶν ἀλλοιωθησομένων (о изменшихся или о изменитися хотящих)439; ןבֵּלַ תומ־לעֵ (Пс. 9) по смерти Лабена, 70: ὑπέρ τῶν κρυφίων τοῦ υἰοῦ (о тайных сына)440; רחַשַׁתַ תלֱיאַ־לעַ (Пс.22) при появлении зари, 70: ὑπερ ἀντιλήψεως εὠθινῆς (о заступлении утреннем)441 и תחַשְׁתַּ־לאַ Пс. 59, ср. 57 и др., не погуби, 70: μή διαφϑείρης (да не растлиши)442; а также музыкальный знак חלָסֶ в греческом: διάψαλμα443, переводимый у нас: возвышение444, или просто: перемена тона (там же Пс.9:17)445 и наконец самое название псалом – רוֹמזמ, перев. в греч. ψαλμός, а иногда ᾠδή (Пс. 38)446, особенно же в сопоставлении с словом רישׁ – песнь: רישׁ רימזמ. Ψαλμός ᾠδῆς447 или רומזמִ רישׁ, Ὠδή ψαλμοῦ448. Представленное сличение этих надписаний по еврейскому тексту и существующим переводам их и объяснениям с древним переводом греческим показывает, что уже ко времени происхождения этого перевода, которое полагают около 270 лет до Р. Хр., большая часть их были также темны и непонятны, какими остаются и до настоящего времени. Конечно, это одно не дает еще права возводить их вместе с псалмами, у которых находятся, непременно ко времени Давида, но во всяком случае позволяет заключать, что происхождение их теряется в глубокой ревности, на столько превышающей древность перевода 70-ти, что ко времени составления его входящие в состав их термины успели не только выйти из употребления, но и совершенно утратили свое значение, так что никакое, ни устное, ни письменное предание не сохранило его до переводчиков. Такая утрата предполагает громадный период времени, далеко превосходящий не более как полутораста летний промежуток между Ездрой (в начале 5 в пред Р. Хр.) и переводом 70-ти и, если допустить вместе с некоторыми толкователями, что большая часть надписаний псалмов сделаны во время Ездры, или самим Ездрой, а многие из псалмов с такими надписаниями, носящие над собою имя Давида, написаны лишь после плена Вавилонского, то было бы совершенно непонятно, каким образом смысл этих надписаний мог не сохраниться до времени переводчиков, тем более, что во весь этот промежуток не прекращалось ни пение свящ. песней при богослужении, ни преемство певцов, которые вместе с наследственным искусством музыки и пения естественно не могли бы и должны были сохранять и передавать последующим поколениям вместе с песнями своего времени и соединенные с ними различные технические, особенно же музыкально-вокальные термины. Не совсем ясный у 70-ти перевод надписаний 15-ти псалмов (120–134) תילעַמַּֽהַ רושׁ (в Пс. 121 חולעַמַּֽלַ) словами ᾠδή τῶν ἀναβαϑμῶν (слав. песнь степеней), не смотря на позднее происхождение такого надписания, – не раньше времен Ездры или возвращения из плена, – представляет в этом случае только по-видимому исключение: потому что замечаемая неясность перевода 70-ти существует лишь по отношению к нам, а сами переводчики, как можно думать, согласно с обще иудейскими, а частью и христианскими преданиями, соединяли с ᾠδή τῶν ἀναβαϑμῶν точное и определенное значение о пении означенных 15 псалмов на ступенях второго храма Иерусалимского при богослужении449, без сомнения соответствовавшее действительному тогдашнему их литургическому употреблению. Если же, как с вероятностью полагают многие толкователи, такое значение было изменением первоначального исторического смысла надписания, означавшего «песни восхождений»450 в Иерусалим частью при возвращении из плена Вавилонского451, частью во время предписанных законом Моисеевым452 путешествий для поклонения пред лицом Владыки Господа в три годовые праздника453; то изменение это, могло быть сделано не вследствие утраты первоначального исторического смысла означенных 15 псалмов, а с целью приспособить название их, указывавшее на редкие лишь и исключительные случаи их употребления, к более частому и обыкновенному употреблению их при богослужении в храме, подобно тому как и в настоящее время многие толкователи древних богослужебных установлений и обрядов изъясняют их смысл и значение применительно к существующей церковной практике и современному состоянию и потребностям верующих. Нельзя того же сказать о вышеприведенных надписаниях, из которых одни, как мы видели, оставлены без перевода, другие большею частью переведены невразумительно, по ближайшему буквальному значению слов без ясного понимания настоящего смысла, или с усвоением им не всегда ясного смысла иносказательного. Притом же из числа этих надписаний 70 не могли объяснить настоящего смысла даже и таких терминов, которые встречаются в книгах Паралипоменон и Ездры, написанных во время сего последнего и, может быть, самим же Ездрою, каковы слова: חַצנַמ454, תוֹמלָעַ־לעַ и תינִימִשְׁתַ־לעַ (ст. 21). Это последнее обстоятельство показывает, что ключ к разумению этих, равно как и других надписаний потерян был гораздо ранее и что при написании означенных книг они не существовали уже в живом языке Евреев; вошли же в них, как обновленные в то время древние, технические термины путем традиционных, или скорее чрез простое заимствование их от древних песней, которые тогда опять введены были в богослужение455. Таким образом, происхождение этих непонятных надписаний чрез времена плена, которые, конечно, и послужили главным образом к утрате их значения, отодвигается назад ко временам царей, и как естественный плод и свидетельство развития свящ. музыки и пения, бесспорно, должно быть отнесено к какой-либо цветущей эпохе псалмопения, богатой дарами свободного творчества. Но если для определения такой эпохи нам следует сделать выбор между образцовым в истории псалмопения временем Давида и непродолжительными периодами возрождения псалмопения в последующее время царей Иудейских, – при Иосафате, Езекии и Иосии; то мы, конечно, в этом случае должны отдать предпочтение первому. При Давиде псалмопение достигло высшей степени своего развития; Давид был и учредителем богослужебной музыки и пения Евреев и творцом всего их устройства на все последующие времена, так что и лучшие цветущие эпохи их, как время Езекии, в отношении к псалмопению, по ясному свидетельству свящ. историка, были не более как подражаниями времени Давида, стараясь действовать по его чину и установлению456: естественно, что в это преимущественно время и при непосредственном участии венчанного певца Израилева должна была получить свое развитие и обработку музыкально-вокальная или поэтическая терминология, образцы которой представляют нам псалмы, надписанные именем Давида. Употребление тех же терминов во времена позднейшие, как в песни Езекии457, или в молитве Аввакума (гл. 3), не только не опровергает, но даже подтверждает наше заключение о их Давидовом происхождении: так нам обе названные песни носят на себе очевидные следы подражания псалмам, надписывающимся именами Давида и певцов его458, показывая тем, что и надписания их, и вообще встречающиеся в них музыкальные и поэтические термины не первоначального происхождения, но также заимствованы ими из псалмов древнейших обыкновенно приписывающихся Давиду или его певцам, как בתָּכמּ Езекии459 из Пс. 16, или 56–60 (евр), חלָּפִתּ Аввакума (3, 1) из Пс. 17, תוֹניֹנשִׁ־לעַ – из Пс. 7 חַצנַמלַ יתָֹנינִּנבּ (ст. 19), – из Пс. 4 и 6, равно как חלָס (ст. 3, 9, 13), которое, за исключением двух анонимных псалмов – 66 и 67 (евр.), встречается только в псалмах, обозначенных именами писателей, и именно Давида и певцов Давидовых. При этом нельзя опустить из виду и того обстоятельства, что вообще все вышеперечисленные надписания находятся именно у псалмов с именами Давида и певцов его, и что у первых из псалмов они гораздо многочисленнее, полнее и разнообразнее, тогда как у последних гораздо реже, отрывочнее и, – за исключением трех только תךֹיךִיְ רישִׁ (Пс. 45–»песнь о возлюбленном«), תומלָעַ־לעַ (Пс. 46)460 и תונּעַלֽ Пс. 88 »для пения«, ср. Исх.32:18 461, в соединении впрочем с другими, встречающимися в первых словами и выражениями, – составляют повторение надписаний из псалмов, обозначенных именем Давида. Не служит ли это наглядным подтверждением того, что сам Давид действительно был первым изобретателем встречающихся в надписаниях технических терминов, и что пример его нашел себе подражателей прежде всего, естественно, между его певцами, которые пели по его указанию и под главным его руководством462, и для которых именно и назначалась эта непонятная нам терминология? С Давидовым же временем, именно с первоначальным устройством богослужебных хоров при Давиде, соединяется и упомянутое выше употребление некоторых из этих терминов у писателей Паралипоменон463: ясный знак, что и по несомненным свидетельствам древних исторических памятников, какими пользовался писатель этих книг, изобретение таких терминов, как и все вообще устройство богослужебной музыки и пения, всецело принадлежит тому же отцу псалмопения – Давиду464. Что же касается мнения некоторых ученых представителей отрицательного направления465 о позднейшем их происхождении или, по крайней мере, внесении их в надписания псалмов будто бы при последней редакции Псалтири, то оно достаточно опровергается уже упомянутою выше весьма раннею утратою их смысла, восходящей, как мы видели, далеко за времена Ездры, которому обыкновенно приписывается эта редакция. Притом же и чрезвычайно пестрое разнообразие надписаний – вовсе не редакционного характера; да и самое их содержание, касающееся преимущественно или поэтических особенностей песней, или же особенностей богослужебного их исполнения, скорее требует относить их происхождение или к самому писателю, или ближайшим к нему собирателям псалмов и исполнителям их при богослужении, которые, по своему отношению к псалмопевцу и его псалмам, могли знать и имели побуждение означить в надписаниях подобные особенности: но едва ли можно тоже допустить в отношении к позднейшим собирателям псалмов и редакторам Псалтири, руководившимся, по мнению самих же отрицателей подлинности надписаний, одними собственными, больше или меньше произвольными догадками. Вообще с какой бы стороны мы ни рассматривали содержащиеся в надписаниях псалмов, обозначенных именем Давида, различные археологические указания и замечания, – везде находим вероятные основания в пользу их весьма древнего, и именно Давидова происхождения. Для нас это тем несомненнее что те же, и другие466 подобные же им указания и замечания встречающиеся и у псалмов с историческими надписаниями, которые мы уже признали за псалмы Давидовы. Посему соединение таких археологических замечаний с именем Давида и в надписаниях всех других псалмов, как вполне гармоническое сопоставление с временем и лицом этого псалмопевца таких особенностей псалмопения, какие, как мы видели, всего более и лучше идут к его времени и лицу, – служит подтверждением подлинности и, во всяком случае, достоверности надписаний псалмов, и таким образом подтверждает свидетельство их о том, что псалмы эти действительно написаны Давидом.
Содержание псалмов с такого рода надписаниями, в котором как мы выше заметили, думают видеть главное основание против их происхождения от Давида, не представляет решительно ничего такого, что не согласовалось бы с характером, временем или историческими обстоятельствами жизни этого псалмопевца. Чрезвычайное разнообразие предметов содержания, тона и характера псалмов, или внешнего их строя, обыкновенно соответствующего внутреннему настроению певца, в этом случае ни мало не препятствует единству писателя. Надобно помнить, что Давид представляет собою не какого-нибудь посредственного, подражательного поэта, но единственного в истории гения псалмопения, которого развитие совершилось в великой школе собственной его жизни и потому естественно должно быть так же широко, многостороннее и богато, как многостороння и богата превратностями разнообразно сложившаяся жизнь его. Потому-то в очерке истории псалмопения мы и старались сколько возможно выяснить главные стороны и обстоятельства жизни Давида, под влиянием которых происходило и совершилось многостороннее развитие его гения псалмопения, и если, рассматривая содержания псалмов, мы будем иметь в виду хотя эти главные моменты, тогда для нас будет понятно, что чрезвычайное разнообразие их есть совершенно естественное следствие и как бы отражение разнообразно сложившейся жизни псалмопевца, и что нет нужды для объяснения его приписывать эти псалмы многим различным писателям. В одних из псалмов мы видим выражение мягкой, нежной, чувствительной души, которую легко трогают и величественные картины природы, и превратности человеческой жизни, и собственные радости или несчастия; в других – нам рисуется образ мужественного, неустрашимого героя веры, который силою своего Бога сокрушает полчища, перескакивает стену и не боится тем народа, отовсюду ополчившихся против него; там псалмопевец является нам в образе невинного, но кроткого и терпеливого страдальца, не воздающего злом за зло врагам своим, но Богу предоставляющего свое отмщение, в Нем полагая свой покой и блаженство; здесь выступает он строгим поборником благочестия и праведности, обличителем нечестия и грозным судиею и карателем преступлений, готовым истреблять от града Господня всякого делающего беззаконие; а иногда и его самого мы видим в образе кающегося грешника, со слезами умоляющего небесное правосудие о помиловании. Язык псалмов, обыкновенно легкий, чистый, живой, нередко быстрый, стремительный (напр. в Пс. 8, 10, 11, 12, 28, 60 и др.) становится иногда, особенно в изображении страданий, элегически растянутым (напр. в Пс. 21, 30, 68); мягкий, нежный, задушевный, с выражением какой-то детской простоты и искренности, там, где псалмопевец говорит о врагах своих и молитвенно призывает или пророчески возвещает им суд Божий, – делается жестким, мрачным, неровным, то переходит в какой-то глухой шепот, то, учащая суффиксы וֹמֹ, וֹמ־ָ , וֹמיַ- , раздается подобно раскатам грома в ночном мраке облаков467. Но столько же разнообразия представляет нам и история Давида, – то нежного юноши, пастыря овец, с поэтическою душою, проникнутого в то же время духом мужества и неустрашимости, то храброго воина-героя, наводившего страх на соседние народы, и в то же время человека кроткой, нежной, любящей души; то всеми оставленного невинно-гонимого страдальца, то славного царя, который твердою рукою держал скипетр царства и, умея прощать свои личные обиды, неумолимо казнил насилие, – мужа по сердцу Божию и праведника, но не чуждого и слабостей человеческих, только умевшего заглаждать грехи свои покаянием и снова преклонять на милость небесное правосудие. Таким различием состояний и соответствующего им внутреннего настроения достаточно объясняется и различие языка и тона псалмов, приписываемых одному и тому же Давиду. Что разнообразие это произошло не от различия писателей, видно уже из того, что нередко в одних и тех же псалмах замечается различие в языке и соединение даже противоположных один другому тонов и настроений души певца. Так иногда среди самого вопля молящегося псалмопевца из души его вдруг вырывается голос радостного ликования468, или из глубины скорби и уныния душа его постепенно, строфа за строфою, как бы по ступеням лестницы, воспаряет к радостному настроению и песнь, начавшаяся с самого низкого, плачевного тона, переходит к концу в торжественный гимн469; так же точно иногда тихая, ясная, спокойная, ровно льющаяся речь, вследствие какого-то внутреннего водоворота, вдруг как бы обрывается, становится жесткою, шероховатою, отрывочною, несется мрачным и бурным потоком470.
Чтобы сказанное нами о согласии содержания и языка псалмов, надписанных именем Давида, с характером и обстоятельствами времени и жизни этого псалмопевца не показалось простыми loci topici, не имеющими силы убедительности, мы сделаем возможно краткое сопоставление содержания отдельных псалмов или целых однородных групп их с историей Давида, чтобы в этой последней показать основу и начало их происхождения. Мы не берем при этом на себя задачи для каждого из псалмов указать действительный, исторический его повод, для каждого изображения – точно и несомненно исторически соответствующее ему состояние из времени жизни и царствования Давида. Такая задача невыполнима: потому что содержание псалмов, как было замечено о псалмах с историческими надписаниями, сообразно с их назначением для богослужебного употребления и религиозно-нравственного назидания, по большей части очень общего характера и слишком мало заключает в себе индивидуальных особенностей, чтобы можно было с точностью определить действительные исторические обстоятельства их первоначального происхождения. Мы не сомневаемся, что все эти надписанные именем Давида молитвы к Богу-помощнику, «благодарственные исповедания Святому и слова хвалы Всевышнему», равно как строгие обличения современного нечестия и нравственно-религиозные поучения и наставления, – все это возникло по поводу различных обстоятельств жизни Давида; но обстоятельства эти, составляющие исторический фон и основу песней, обыкновенно скрываются за развитием возбужденных ими чувств и мыслей певца, как и самое лице его по большей части отступает на задний план, сливаясь с общим образом верующего раба Иеговы, или народа Его – Израиля. С другой стороны и история жизни Давида, как она излагается в исторических книгах Св. Писания, довольно коротка и далеко неполна подробностями, чтобы можно было по общим и неясным указаниям содержания псалмов с точностью определять лежащие в их основе исторические события и не смешивать их с другими подобными. Отсюда происходит то, что всякая попытка, без помощи прямых исторических свидетельств, по одному содержанию псалмов, определить исторические поводы к их написанию, не может восходить далее предположений и догадок, более или менее вероятных, но не имеющих еще несомненной достоверности. Таким образом и наша попытка указать исторические основания такого или иного содержания различных псалмов из истории времени и жизни Давида, естественно, ограничится рядом вероятных предположений и догадок, которые, быть может, далеко не всегда будут соответствовать действительности и указывать настоящие исторические поводы и обстоятельства происхождения тех псалмов, но во всяком случае покажут, что при решении этого вопроса, как и вообще при определении писателей и времени происхождения псалмов, нет никаких разумных оснований выходить из исторических границ, определенных свидетельством их надписаний, так как не подтверждаемые никакими внешними свидетельствами остроумные догадки ученых и делаемые ими приспособления псалмов к позднейшим событиям представляют еще менее оснований своей вероятности и сообразности с действительностью.
Содержание Пс. 8-го, который даже Гитциг не решается оспаривать у Давида, живо напоминает нам раннюю пору юности этого псалмопевца когда, он вскоре после помазания пророком Самуилом еще продолжал пасти стада отца своего. Читая его, невольно представляешь себе, как в одну тихую, торжественную ночь, каких Давиду в пастушеской его жизни не мало, конечно, приходилось проводить на Вифлеемских пажитях на страже у своего стада471, взор его поражается прекрасною картиною необъятного свода небесного с сияющей на нем луною и бесчисленными звездами, и эта картина, глубоко проникая в душу, возбуждает его к прославлению величия всемогущего и премудрого Творца вселенной. Но при этом, обращаясь к себе, юный псалмопевец не может не сознавать, как слаб еще его голос для такого возвышенного хваления; а сравнивая себя с необъятностью созерцаемой им картины природы, не может не чувствовать, как ничтожен человек пред величием Творца. Но с другой стороны, озаряемый благодатным веянием Духа Божия472, он в собственном недавнем опыте предпочтительного его помазания пред братьями находит себе одобрение в своем намерении хвалить Господа. «Из уст младенцев и грудных детей Ты устрояешь себе хвалу, вопреки враждующим против Тебя, чтобы сделать безмолвным врага и мятежника»473, – многознаменательно и пророчески говорит474, он Господу, явно применяясь к словам его Самуилу пророку о старшем брате псалмопевца: «не смотри на вид его и на высоту роста его; Я отринул его; Я смотрю не так, как смотрит человек; ибо человек смотрит на лице, а Господь смотрит на сердце»475. С тем вместе особенно попечение о нем Господа, из безвестной доли пастуха предизбравшего его вождем народа Своего, Израиля476, во свете божественного откровения переносит его от настоящего ничтожества падшего человека к высокому назначению его быть владыкою природы и он духом созерцает полное осуществление такого назначения в образе малым чем умаленного в страданиях своих пред ангелами, но затем прославленного и возвеличенного пред всем миром Искупителем человечества477. В самом образе господства человека, или предвозвещаемого Мессии, над природою прежде всего выступают черты из пастушеской жизни, которые всего скорее и могли прийти на мысль Давиду-пастырю, среди дружественной природы окруженному мирными стадами, и в тоже время силою своего Господа умевшему господствовать даже и над дикими, кровожадными зверями478: «(Ты) поставил его (человека) владыкою над делами рук Твоих, все положил к ногам его, овец и волов всех, и диких зверей, птиц небесных и рыб морских»479. – Впрочем нет сомнения, что и во многих других псалмах Давида, написание которых следует относить к более поздней поре его жизни, большая часть заимствованных из природы прекрасных чувственных образов также обязаны своим происхождением пастушеской его жизни на долинах и горах Вифлеема, каков напр. в Пс. 22 образ Господа-пастыря, который покоит избранника своего на злачных пажитях и водит на тихие воды, каково в Пс. 28 изображение величественно-грозного гласа Господа в грозе и в буре, или картина восходящего солнца в Пс. 18 и т. под.
Близкий к 8-му по некоторым сходным мыслям и выражениям псалом 143-й, по содержанию своему также относится к ранней эпохе жизни Давидовой. Это благодарственная песнь Богу за одержанную псалмопевцем победу над врагами с молитвою о благоденствии его народа, живо напоминающая положение Давида после победы над Голиафом. С первых же слов псалма легко заметить, что это голос не Давида – мужа браней, искушенного в воинских подвигах, но еще недавно мирного пастыря, – Давида, еще не привыкшего к сражениям и только в первый раз с надеждою на помощь Божию поднимающего руку свою на врага отечества. И здесь, как в Пс. 8, в изображении народного благополучия выступают те же пастушеские образы480; но он уже знаком теперь и с городскою жизнью и даже с строением царских чертогов (ст. 12–14), – что естественно предполагает его пребывание при дворе Сауловом; и теперь он высказывает тоже смиренное сознание человеческого ничтожества481 и не смеет еще, как впоследствии в Пс. 17 (51), называть себя помазанником482, но уже в своей победе над врагом видит начало предназначенного ему возвышения к престолу, к подчинению ему Израиля (ст. 2), что со страхом и завистью предчувствовал и Саул, слыша торжественные клики народа, встречающего победителя483. В обращении к Богу, и в благодарении и в молитве, слышится тоже выражение твердой веры и упования на Бога-помощника, какое Давид высказывал Саулу пред своим единоборством484 и в своем ответе гордому Филистимлянину485. Самое описание характера врагов486 также всего лучше идет к исконным врагам еврейского народа – Филистимлянам, на слова и обещания которых, заявленные напр. в условиях единоборства с Голиафом487, невозможно было полагаться и для усмирения которых недостаточно было одной победы, а требовался целый ряд побед, нужно было совершенное их разъяснение и истребление: оттого вслед за выражением благодарности своей Богу за дарованную над ними победу, следует молитва о новой победе над ними488. Словом, все вообще содержание псалма прекрасно идет к Давиду после его победы над Голиафом, и не смотря на возражения отрицательной критики против его происхождения от этого псалмопевца489, все убеждает в справедливости надписания его: «Давидов» (דוִדָלִ), так равно и сделано в переводе 70-ти прибавки к нему: «против Голиафа» (πρός τόν Γολίαθ), как это согласно было признаваемо и другими древними переводами и толкованиями490.
Во многих других псалмах заметно выдаются отношения ко времени Сауловых гонений против Давида. Таковы псалмы: 11-й, 12, 13, 15, 16, 21, 30, 34, 35, 68 и 108-й491. Все они изображают псалмопевца в состоянии невинно гонимого страдальца, окруженного множеством злобных врагов, которые, то клеветою и злословием, то открытыми преследованиями ищут его гибели, оставленного всеми, даже самыми близкими людьми, принужденного влачить жизнь свою между ненавистными почитателями идолов492, беспомощного, изнемогающего под гнетом тяжких страданий и только в Боге одном обретающего подкрепление, утешение, защиту, и в уповании на Него – свой покой и блаженство. Эти черты изображения гонимого, конечно, слишком общи, но по местам они пополняются некоторыми подробностями и оттеняются такими штрихами, которые напоминают те или другие состояния Давида во времена Саулова гонения, или описываются в таких словах и выражениях, которые представляют как бы перифраз собственных слов Давида, сказанных им при том или другом случае. – «Отовсюду окружают меня словами ненависти, вооружаются против меня, без причины», – говорит псалмопевец, выражая сознание своей невинности пред гонителями493. «Ищущие души моей»494, «без вины скрыли для меня яму-сеть свою, без вины выкопали ее для души моей»495. Почти теми же словами высказывает сознание своей невинности пред гонителем и Давид, когда напр. говорит Ионафану: «что сделал я, в чем неправда моя, чем согрешил я пред отцом твоим, что он ищет души моей?»496. Или когда он говорит самому Саулу: «зачем ты слушаешь речи людей, которые говорят: вот Давид умышляет зло на тебя? Узнай и убедись, что нет в руке моей зла, ни коварства; я не согрешил против тебя, а ты ищешь души моей, чтобы отнять ее»497. Следующие за приведенным выражением сознания своей невинности слова псалмопевца: «за любовь мою они враждуют против меня; воздают мне за добро злом498, сиротством душе моей»499, – прямо не встречаются истории Давида, но, если принять во внимание, сколько добра делал Давид Саулу500, с каким глубоким уважением, с какою любовью относился к нему даже и тогда, когда ясно видел в нем своего жесточайшего врага и гонителя501, и какою черною неблагодарностью отплатил ему Саул за все его добро, за всю любовь его; то нисколько не удивительно, что и эти слова, как выражение действительных отношений между Саулом и Давидом, могли вырваться из души этого последнего. Даже слова: «и в болезни их (гонителей) одевался во вретище, изнурял постом душу мою и молитва моя возвращалась в недро мое502», – совершенно естественны в устах Давида и выражают глубокое сочувствие его к Саулу, страдавшему припадками мрачного уныния, для врачевания которых он и призван был первоначально к царскому двору. Это болезненное состояние Саула, составлявшее, конечно, главную причину его подозрительной раздражительности и жестокости, могло быть очень хорошо понятно для Давида и, при его всегдашнем уважении и любви к Саулу, без сомнения, не раз вызывало из души его глубокое сожаление и горячие молитвы к Богу за отверженного помазанника. – В истории гонимого Давида находят свое первоначальное основание и прообразовательно-пророческие слова псалмопевца о Христе Спасителе: «ради Тебя (Боже) несу и посрамление и стыд покрывает лице мое; ибо ревность по доме твоем снедает меня и злословия злословящих Тебя нападают на меня»503. По свидетельству истории действительно главным образом божественное изображение Давида и особенное к нему благоволение Господа делало его страшным для Саула, и даже вызвало к гонениям против него: «стал Саул бояться Давида, потому что Господь был с ним, а от Саула отступил. И увидел Саул, что Господь с Давидом и сделался врагом его на всю жизнь»504. Тоже благоволение Божие к Давиду, из низкой доли пастуха приблизившее его к царскому престолу и сделавшее любимцем народа, конечно, было главною причиною неудовольствия и зависти к нему со стороны многочисленным придворных Саула, видевших в нем опасного соперника. С другой стороны не могло им нравиться и благочестие и богобоязненность Давида: действуя из видов корыстолюбия и честолюбия, бесчестные льстецы и ласкатели, они всегда могли опасаться в Давиде сильного своего обличителя и, в случае восшествия его престол, по справедливому замечанию Саула, не могли рассчитывать на его благосклонность, чувствуя себя скорее заслуживающими наказания505. Это делало для них Давида еще более ненавистным и побуждало своими клеветами и злословием пред царем искать его погибели. С этой стороны Давид справедливо мог называть врагов своих восстающими против десницы Божией506 и говорит в своей молитве Господу: «ради Тебя несу я посрамление», – за мою любовь к Тебе и Твоему закону, и за Твое благоволение ко мне я терплю клеветы, злословия и преследования от врагов моих. Несомненно также, что Саулу очень не нравилась в Давиде и его ревность к дому Божию и богослужение, естественно поставлявшая его в сношения с пророком Самуилом и священниками, которые заметно отшатнулись от Саула со времени отвержения его Господом. Мы видим из истории, что каждое известие об участии Давида в религиозных празденствах507, особенно сношение его с местом богослужения и священниками, все больше и больше раздражает Саула и усиливает нерасположение его к Давиду. Представления Ионафана, что Давид отлучился от царского двора для участия в жертвоприношении всего родства его, приводят Саула в страшное негодование, в котором он едва не делается убийцею своего сына508; узнав о пребывании Давида в Раме, он тотчас шлет за ним к Самуилу одно за другим три посольства, и даже с нетерпением и гневом сам решается отправиться за ним к пророку509; донос Доига о пребывании Давида в Номве у первосященника Ахимелеха, несмотря на все справедливые представления этого последнего в свою защиту, оканчивается смертною казнью его со всем его домом, избиением всех священников Иеговы со всеми их семействами и опустошением целого города. Все эти и подобные им случаи неуважения Саула к дому Божию и законному богослужению, должны были болезненно отзываться в сердце Давида, и нет сомнения, что особенно последний кровожадный поступок Саула с священниками, обнаруживший в нем крайнее пренебрежение ко всему служению Иегове, поразил Давида глубокою скорбью о доме Божием, осиротевшем, оставшемся без служителей, и эта скорбь, в сознании некоторым образом его собственной, хотя и неумышленной виновности в таком поругании святыни его гонителями, естественно могла выразиться в таком исповедании Господу: «ревность по доме Твоем снедает меня, и злословия злословящих Тебя падают на меня», так как бы я был главным виновником их нечестия и поругания Твоего имени. Тяжело для меня переносить такое глубокое их заблуждение; «я плачу, пощусь душой моею: но и то ставят в порок мне»510. Далее опасение жестокого мщения со стороны Саула за всякое выражение сочувствия или покровительства гонимому Давиду, естественно, должно было отшатнуть от него всех, даже самых близких и преданных ему людей, которые не хотели подобно ему испытать на себе гонение или подвергнуться участи Ахимелеха и священников. Мы видим из истории, что Ионафан, сын Саулов, любивший Давида как свою душу, только украдкой видится с ним в лесу, укрепляя его единственно упованием на Бога511; родители, братья и родственники Давида не только не видят с своей стороны возможности оказать ему какое-либо содействие в его несчастном положении, но и сами себя находят не довольно безопасными в своем отечестве и вместе с ним ищут себе убежища в пустынной пещере и в неприятельской стране512. Само собою разумеется, что те из братьев и родственников Давида, которые оставались в своем отечестве, должны были для своей безопасности совершенно отказаться от Давида, и удаляться от всякого свидания с ним, чтобы не быть заподозренными в сношениях с ним. Такое именно положение гонимого и представляется у псалмопевца: «от всех врагов моих я сделался поношением даже у соседей моих, и страшилищем для знакомых моих; видящие меня на улице бегут от меня513. Чужим стал я для братьев моих и посторонним для сынов матери моей514». Но не находя себе сочувствия, сострадания или утешения в своем несчастном положении515 даже между самыми близкими и родными из своих соотечественников, гонимый Давид, с своей загадочною судьбой, то неизвестный пастырь, то победитель Голиафа, то любимый оруженосец, военачальник и зять царя, то страшный, ненавистный враг его, против которого предпринимаются военные походы, как против враждебных неприятельских народов, Давид в своем преследовании от Саула, по естественному порядку вещей, должен был обратить на себя всеобщее внимание, сделаться самым обычным и современным предметом разговоров и всевозможных толков народных, – и в семейном быту или при встрече между знакомыми, и в общественных собраниях у городских ворот и в какой-нибудь пирушке за чашей сикеры. А так как высказывать сочувствие гонимому царем было опасно, то само собою понятно, что большая часть толков были не в пользу Давида, направлены были к его осуждению, унижению, осмеянию и т.п.516. В таком именно положении и представляется во многих псалмах гонимый псалмопевец: «я сделался поношением даже у соседей моих517; увидев меня, кивают головами своими518. Я сделался притчею; о мне толкуют сидящие у ворот, поют в песнях пьющие сикеру»519. Впрочем, если Давид и не встречал от своих соотечественников ничего, кроме выражения холодности и оскорблений и, казалось, по выражению Анхуса царя Филистимского, «опротивел народу своему, Израилю»520, тем не менее сердце его обращено было к родному наследию Господа. Сам в нужде и опасности от гонителя, он всегда готов был на помощь своим соотечественникам, как и помог жителям Кеиля во время нападения на них Филистимлян521, и при первой возможности спешит выразить им свое расположение, посылая напр. дары из добычи взятой у врагов Господних522. Напротив того, находясь среди Филистимлян и пользуясь их покровительством, он, как истинный Израильтянин, не мог победить своего отвращения к язычникам и сделаться, как полагал Анхус, слугою его во век523. Подобную мысль о своей привязанности к народу Божию и отвращении своем к язычникам выражает и псалмопевец, – и в Пс.15 выражает ее в таких словах, что в них слышится как бы ответ Давида на злобную, но бессильную насмешку врагов его, какую напоминает он в речи своей Саулу: «сыны человеческие изгнали меня ныне, чтобы не принадлежать мне к наследию Господа, говоря: ступай, служи богам чужим»524. Но это изгнание, как бы так отвечает на это псалмопевец, все-таки не изменило ни любви моей к Богу и привязанности к истинным чтителям Его, ни отвращения к идолам и нечестивым поклонникам их: «ненавижу почитателей суетных идолов»525. «Во святых, которые на земле, и в великих», т.е. верных почитателей Иеговы, которых Он благоволил возвеличить и возвысить в народ свой526, «все утешение мое. Пусть другие умножают идолов своих, бегут к богу чужому; я не возливаю им кровавых возлияния их и не положу имен их во уста мои. Господь есть моя доля наследия и чаши; Ты возносишь жребий мой»527. Подобным образом изъявление своего упования на Господа и Ему предоставления возмездия гонителям, встречающееся в каждом из рассматриваемых псалмов и высказываемое в более или менее сходных выражениях, в Пс. 34 доходит почти до совершенного тожества с словами Давида, которыми он в речи своей с Саулом призывает Господа стать судьей между ним и его гонителем. «Да рассудит Господь между мною и тобою, и да отомстит тебе Господь за меня. Господь да будет судьей и рассудит между мною и тобою. Он рассмотрит, разберет дело мое и спасет меня от руки твоей»528. Почти теми же словами молится и псалмопевец в Пс. 34, так что весь псалом таким образом представляет как бы их молитвенно-лирическое развитие: «Вступись, Господи, в тяжбу с тяжущимися со мною, побори борющихся со мною. Возьми щиты и латы, и восстань на помощь мне, скажи душе моей: «Я спасение твое!... Подвигнись, пробудись для суда моего, для тяжбы моей, Боже мой и Господи мой! Суди меня по правде Твоей и да не радуются обо мне враги мои»529.
Вполне соответствует характеру Давида и положению его во время Сауловых гонений и то обстоятельство, что почти все относимые нами к этому времени псалмы его, представляя собою скорбные, хотя, конечно, исполненные упования, молитвы к Богу о помощи и избавлении, вслед за излияниями скорби и мольбою, обыкновенно переходят к выражению полной уверенности в божественной помощи530 и даже в излиянии благодарности за избавление531: потому что, как ни тяжки, как ни продолжительны были гонения Давида, как ни велики и многочисленны были опасности, каким он подвергался тогда, они не могли поколебать в гонимом праведнике его упования и преданности воле Божией, а с другой стороны и промысл Божий, подвергавший Давида такому испытанию, не переставал бодрствовать над ним, охраняя его в опасностях, и каждый раз, по-видимому, не оставалось никакой надежды на спасение от гонителя, неожиданно посылал ему избавление, претворяя плачь его в радость и вопль мольбы переменяя на зов хвалы и благодарности за избавление. Равн. обр. находит себе соответствующее положение в истории Давидовых гонений от Саула и кратко упоминаемый в 30 Пс. Случай божественного избавления псалмопевца от опасности в укрепленном городе: «Благословен Господь, что явил мне дивную милость Свою в укрепленном городе! В смятении моем я думал: отвержен я от очей Твоих; но Ты услышал голос молитвы моей, когда я воззвал к Тебе532». Гонимый Давид, после продолжительных скитаний по пустыням и укрывательства в лесу или в ущельях гор, когда уже внутренний голос начинал внушать ему опасение, что рано или поздно ему не избежать руки Саула533, по особенному покровительству Промысла Божия действительно нашел себе, наконец, безопасное убежище в Филистимском городе Секелаге534где и пребывал до смерти Сауловой535. Кроме того, многочисленность врагов окружающих псалмопевца, которые сравниваются с множеством волос на голове536; характер этих врагов, которые приближаются, как люди преданные миру и удовольствиям своего чрева537, хитрые льстецы, коварные клеветники538, жестокие и кровожадные притеснители народа539, как свирепые львы, готовые терзать свою невинную жертву540; продолжительность и тяжесть страданий гонения, неоднократно грозивших псалмопевцу смертью541: – все это хорошо соответствует истории гонимого Давида, который в продолжении нескольких лет от множества врагов своих не находил себе безопасного убежища не только между своими соотечественниками, но и в необитаемых пустынях, и между иноземными народами. То придворные Саула преследуют его своими доносами, клеветами и злословием; то сам Саул с отрядом войска ищет его по всем пределам Израильским, а соотечественники Давида, частью из угодливости царю, частью из боязни его мщения, не смеют дать гонимому убежища; то Зифеи и вероломные жители Кеила хотят выдать его гонителю; то грозит ему опасность со стороны Филистимлян, которые узнают в нем ненавистного им победителя Голиафа. Характер гонителей живо напоминает развращенных придворных Саула, из личных своих нечистых расчетов, подобно Довгу, готовых на всякое предательство; равно как сражение их, то с тучными тельцами и буйволами542, то с свирепыми и кровожадными львами, подобно представлению божественной защиты под образом неприступной горы или скалы, напоминает всегдашнее пребывание псалмопевца в пустынях, где паслись стада, в лесах, где обитали хищные звери, среди гор и скал, служивших ему убежищем от гонителя. Мы не утверждаем, чтобы жалобы порчу нравов и образ нечестивых особенно в слишком общих по содержанию Пс. 11, 13 и 35, заимствованы были исключительно из времени Саулова гонения; псалмы эти, подобно как и многие другие, могли произойти впоследствии, во время царствования Давида, и тогда, конечно, многие черты изображения могли быть приведены в них из позднейших наблюдений псалмопевца под современною ему порчею нравов, и особенно из времени Авессаломова восстания; но это еще нисколько не мешает им носить в себе и сходные черты из более раннего времени преследований от Саула. Может показаться странным, что в изображении врагов псалмопевца, нигде не выдается образ Саула, главного гонителя Давидова; так как и в Пс. 105 черты изображения врага543 скорее идут к Донгу или подобным ему врагам Давида из поданных Сауловых, нежели к самому царю Саулу. Но история отношений Давида к Саулу показывает также, что он всегда щадил своего гонителя, уважая в нем помазанника Божия, и главным образом вину своих преследований возлагал на недостойных подстрекателей его. В речи своей к Саулу Давид прежде всего упрекает его в том, что он слушает клеветы и доносы злых людей и, предоставляя свое отмщение в отношении к Саулу праведному суду Божию, только на этих последних изрекает проклятия Господа; зачем ты слушаешь речи людей, которые говорят: вот Давид умышляет зло на тебя? Господь да будет судьей и рассудит между мною и тобою544. И если Господь возбудил тебя против меня, то да будет это от тебя благовонною жертвою; если же сыны человеческие, то прокляты они пред Господом»545. С этой точки зрения ничего нет странного, а напротив, совершенно сообразно с историей и характером отношений Давида к Саулу, если он в псалмах своих не выставляет прямо своего гонителя, но выражает справедливое негодование только против злобных и коварных слуг Сауловых, и на них одних изрекает страшные проклятья, которые таким образом представляют лирическое развитие произнесенной на них клятвы в речи его к Саулу.
Замечательно, что все псалмы рассматриваемой нами группы очень сходны в содержании и даже в выражениях, как между собою, так и с 8-ю псалмами, которые историческими надписаниями приписываются различным обстоятельствам жизни Давида из времени его гонений от Саула: во всех одинаковое состояние невинно-гонимого; такие же изображения коварства и жестокости врагов, сравниваемых с тельцами, псами и кровожадными львами; те же образы ископания ямы, поставления сети или обуревания водами; те же выражения надежды на Бога-помощника и представление Его под образом горы или скалы; одинаковые призывания на врагов праведного мщения Божия, доходящие до страшных проклятий и проч. и проч. Такое сходство, с одной стороны, как обыкновенное, вероятное основание для заключения об одном писателе псалмов и сходных обстоятельствах происхождения; с другой – совпадение его с свидетельствами надписаний о действительном единстве писателя и исторических обстоятельств написания, в отношении к рассматриваемой группе псалмов может служить доказательством того, что показанное нами соотношение их содержания с характером и историей Давидовых гонений от Саула, не есть случайное и произвольное, но составляет естественное следствие действительного происхождения их из обстоятельств этого времени, и что все они на самом деле принадлежат одному писателю Давиду, которого именем надписываются.
Не мало впрочем сходства представляется в содержании этих псалмов с историей и молитвами пророка Иеремии, которого потому и думают многие546 признавать их писателем. Подобно псалмопевцу, пророк Иеремия, за свою ревность по Боге и богоугождении, и за свои смелые обличения современных пророков и нечестия, был предметом ненависти и преследований своих современников, терпел насмешки, ругательства, грубые и жестокие оскорбления и не раз подвергался даже опасности смерти. Всеми гонимый, не имея покровителей и защитников, многострадальный пророк, точно также как и псалмопевец, только в Боге находит утешение и подкрепление в своих страданиях, от Него ожидая праведного возмездия своим притеснителям, и в своих молитвах к Богу нередко буквально сходится с воплями и мольбами, какие особенно слышатся в псалмах 21, 30, 34, 68 и 108547. Но на это следует заметить, что сходство молитв Иеремии с рассматриваемыми псалмами, и тем более сходство исторических обстоятельств его жизни с положением псалмопевца, при совершенном отсутствии всяких других свидетельств, еще нисколько не доказывает, что писателем этих псалмов был Иеремия, а не Давид, также находившийся в подобном бедственном положении гонимого и в устах которого эти псалмы не менее уместны. Сходство положений производит одинаковое душевное настроение, причем позднейший страдалец естественно может молиться Богу словами подобного же ему страдальца предшествующего времени: отсюда происходит то, что много сходного с рассматриваемыми скорбными псалмами, кроме Иеремии, находим мы в книге Иова, и в изображении страждущего раба Иеговы у пророка Исаии, и даже в молитвах Ионы пророка; между тем как отсюда еще нисколько не следует, да и никто не выводил заключения, чтобы псалмы эти принадлежали писателю книги Иова, Исаии или Ионе548. Понятно отсюда, что если содержание псалмов представляет одинаковое сходство с историей нескольких лиц, то в решении вопроса о писателе их, следует отдать преимущественно тому, на стороне которого и внешнее свидетельство, каково напр. свидетельство надписаний. Но такое преимущество единственно на стороне Давида. Другое дело, если бы при внешнем свидетельстве о Давиде. Как о писателе, содержание псалмов представляло решительные несообразности с его временем, лицом и характером, которые все могли бы примириться только в другом историческом лице, напр. Иеремии. Но усилия отыскать такие несообразности оказываются несостоятельными, потому что даже самые главные из таких несообразностей, в которых думают полагать всю силу возражения против Давидова происхождения псалмов, – это замечаемые в Пс. 13549 и 68550 намеки на времена плена, – также как и в Пс. 50 (ст. 20–21)551. Если не могут быть объясняемы, как литургические прибавки к Давидовым псалмам, сделанные во времена плена, то удобно устраняются вполне естественным предположением, что в обоих означенных местах псалмов образно высказываются молитвы к Богу. В первом – об освобождении истинного Израиля от господства нечестия, какое псалмопевец испытал на самом себе552, во втором – об утверждении и устроении Сиона и вообще царства Иудейского, расслабленного и расстроенного в последнее время царствования Саулова, когда одни из городов много пострадали от неприятельских нападений, другие как Номва553 подверглись опустошению от самого Саула554. Другие две мнимые несообразности555 еще менее противоречат Давидову происхождению псалмов, таковы: а) высказываемые в Пс. 68:31–32, будто бы принадлежащая Иеремии556 мысль, что внешние, обрядовые жертвы, без внутренней сердечной жертвы послушания и преданности воле Божией, неугодны Богу: потому что такая мысль ясно была высказана уже Самуилом557 и вслед за тем встречается у Давида558 и современника его Асафа559, а потом с подробностью развивается у Ис.1:1 и дал., жившего задолго до Иеремии; и б) указание на элегический, свойственный будто бы Иеремии стиль этих псалмов, – что, как мы уже замечали, объясняется одинаковым положением и настроением Давида и Иеремии во время гонений, тем более что и вообще они оба представляют много духовного сродства в своих благородных, нежно-чувствительных, любящих душах. Если же замечают, что Иеремия мягкостью и нежностью превосходит Давида, то это скорее служит к подтверждению Давидова происхождения псалмов, потому что в проклятиях врагам гонителям псалмопевец доходит по местам до грубости и жесткости, какие не встречаются в писаниях Иеремии.
Есть правда, в рассматриваемых нами псалмах между многими сходными чертами и такие, которые не представляют полного соответствия с лицом Давида или со временем и обстоятельствами его гонений от Саула; но черты эти одинаково не подходят и к Иеремии, равно и ко всякому другому ветхозаветному лицу. Так напр. картина всеобщего нравственного повреждения в Пс. 13560 с ожиданием от Сиона избавления пленного Израиля, переходит далеко за пределы простого исторического изображения порчи нравов, усматриваемой Давидом в развращенной толпе гонителей, или Иеремией в большей части его современников, и, по изъяснению Апостола561, есть пророческое созерцание поврежденного и плененного грехом рода человеческого, чающего искупления во Христе Спасителе. Равным образом, многие черты страданий псалмопевца, особенно в Пс. 21 и 68, лишь только в общем и несобственном смысле могут быть применены к гонимому Давиду562, между тем как, по свидетельству Евангелистов, с буквальною точностью исполнились на Христе Спасителе и с живописною верностью изображают пред нами Его крестные страдания, – поругания Его воинами, разделяющими одежды Его и бросающими жребий о Его хитоне563, мучительное положение Распятого, растяжение членов обнаженного тела Его, томительную, палящую жажду564, для утоления которой мучители Его предлагают уксус, смешанный с желчью565, насмешки и ругательства проходящих, и особенно книжников и старейшин иудейских, высказываемые прямо словами псалмопевца566, которые в отношении к нему самому, очевидно, имеют только общее значение. Так точно и клятвы псалмопевца на врагов своих, имеющие в отношении к врагам Давида только общее значение молитвы об отмщении, буквально исполнились на Иуде предателе и на врагах Христовых567. На Христе Спасителе, в воскресении Его из мертвых, а не в Давиде получила буквальное исполнение свое и надежда псалмопевца на избавление его из самых уз смерти, из области тления568. Ко Христу Спасителю, и только к Нему, могут быть отнесены и те надежды, какие псалмопевец соединяет с своим избавлением, приписывая ему великое мировое значение, – каково обращение к Господу всех племен и народов, дотоле неведующих Его и устроение на земле одного вечного царства Божия569. Но все эти и другие встречаемые в псалмах черты несходства с историей Давида, имеющие полное отображение свое в одном Лице Христа Спасителя, нисколько не нарушают общей сообразности их с лицом Давида и указанными выше обстоятельствами его гонений от Саула, чтобы можно было усомниться в их происхождении от этого псалмопевца. Не должно опускать из виду, что муж по сердцу Божию, Давид, был прообразом Христа Спасителя и в своей жизни типически предизобразил Его уничижение и прославление, и в то же время был пророком, издалеча созерцавший тайны царства Мессии570. Но между образом и прообразуемым не может быть совершенного равенства или сходства во всех отношениях571, а потому и Давид, в самом себе пророчески созерцая будущего Мессию, созерцает в Нем и такие состояния уничижения и прославления, какие лежат за пределами его собственной прообразовательной истории. Понятно, что где прообразуемое в духовном созерцании пророка переступает за пределы своего исторического прообраза, там уже нельзя искать полного соответствия его с этим последним; здесь уже кончается область исторической действительности и пророк от первоначального своего исторического типа, – будет ли это он сам или другое лицо и событие, – путем поэтической идеализации восходит в область чистых пророческих созерцаний. Так происходит и с Давидом. В пророческом созерцании с своими воплями он нисходит в глубину, лежащую за пределами его собственных страданий, и с своими надеждами восходит на высоту, которая недосягаема для высоты его собственной награды за страдания; его собственный, исторически-прообразовательный тип постепенно теряет свой исторический элемент и становится идеальным, а этот идеальный – пророческим. Но этот последний, как мы уже видели, нисколько не противоречит первому, а, проистекая из него, согласуется с ним в общем его значении и характере. С этой стороны пророческий элемент псалмов нисколько не мешает соответствию их с лицом Давида и историческими обстоятельствами его жизни; напротив того с помощью новозаветного откровения, указывающего нам исполнение пророчеств во Христе Спасителе, он становится для нас новым доказательством происхождения этих псалмов от Давида, которому они приписываются в надписаниях: так как новозаветные писатели, приводя пророческие места из этих (15, 68 и 108-го) и некоторых других псалмов (как 109-го и 2-го), прямо замечают, что они изречены были Давидом, или устами Давида Духом Божиим. Противник псалмов Давидовых думают ослабить это важное свидетельств тем предположением, что в Новом Завете имя Давида, приводимое при указаниях мест из псалмов, употребляется не в смысле писателя, а в общем значении Книги Псалмов, по преимущественному участию Давида в развитии псалмопении издавна называвшейся «Псалом» или "Книгой Псалмов Давидовых». Предположение это отчасти находит себе подтверждение в посл. к Евр.4:7, где Апостол под именем «Давида» цитирует место из 94-го псалма, без сомнения, позднейшего происхождения. Но в этом случае и самое выражение: εν Δαβίδ λεγων, показывает что, приводя место из 91-го Пс., именем Давида он называет не писателя псалма, а книгу, в которой этот псалом находится, без отношения к ее писателю, что совершенно равносильно выражению: говорящая в Давиде (ср. в нашем слав.: в Давидовом глаголе), т.е. в книге, называемой Давид ( ἐν βίβλῳ Δαβίδ или что тоже, – в Книге Псалмов (ἐν βίβλῳ ψαλμῶν) как в Деян.1:20572. Между тем о других псалмах имя Давида в новозаветных писаний употребляется в таком грамматическом сочетании, что и не может быть понимаемо иначе, как в смысле указания писателя, каковы именно свидетельства книги Деяний о псалмах 68 и 108, о которых замечается, что они изречены Духом Святым устами Давида – διά στόματοϛ Δαβίδ,573 и о Пс. 15, о котором прямо сказано, что в нем говорит Давид – Δαβίδ λέγει574. В том и другом случае выражение, в каком поставляется имя Давида, не имеет ничего общего с выражением Евр.4:7 и не оставляет ни малейшего сомнения в том, что означенные в них псалмы – 15, 68 и 108 относимы были Апостолами к Давиду, именно как писателю. Если же о других псалмах рассмотренной нами группы мы не встречаем в Н. Завете таких же свидетельств о их Давидовом происхождении, то тесная связь их между собою в содержании, выражениях и пророческом значении, вместе с другими основаниями, достаточно ручается нам, что новозаветные свидетельства о некоторых из них имеют отношение и ко всем, – что они принадлежать одному и тому же писателю Давиду.
Другая, еще большая группа псалмов, надписанных именем Давида, напоминает своим содержанием обстоятельства, следовавшие за его падением, – покаяние его пред Богом и Божие наказание за грех, какое испытал он в восстании сына своего Авессалома. Что касается первого обстоятельства, то после 50-го псалма, который в самом надписании своем отмечается как памятник сокрушенного покаяния, принесенного Давидом Богу во грехе своем после обличения его пророком Нафаном, Св. Церковь из числа Давидовых псалмов издавна считала покаянным (Psalmi poenitentiales) псалмы: 6, 31, 37 и 142-й. Имелось ли при этом в виду их историческое отношение к покаянию Давида, подобно как такое отношение всегда признаваемо было за Пс. 50, мы не знаем; во всяком случае несомненно, что Церковь признавала за этими псалмами преимущественное приличие их состоянию кающихся575, хотя бы то и с целью практического их употребления; но, при сопоставлении их с псалмом 50-м и надписании именем Давида, и это уже дает некоторое право предполагает относительное соответствие их и состоянию кающегося Давида. В свою очередь содержание этих псалмов, с присовокуплением не упоминаемого между ними, но тем не менее заслуживающего с таким же правом занять место в ряду покаянных – Пс. 38-го, совершенно оправдывает такое предположение, представляя полное соответствие с характером и историей кающегося Давида. Изображение в Пс. 31 мучительного состояния грешника, снедаемого угрызениями совести, и чувства внутреннего мира и блаженства в сознании прощения грехов своих, получаемого чрез покаяние и сокрушенное исповедание их пред Богом, как нельзя более идет к Давиду, который, после своего грехопадения, около года отлагая свое покаяние, пока не был вызван к тому обличением пророка Нафана, собственным опытом изведал всю тяжесть состояния нераскаянного грешника; а получив от Бога прощение грехов, после принесения сердечного раскаяния, тем живее познал и восчувствовал высокую цену блаженного состояния внутреннего мира с Богом и с своей совестью576. Так свидетельствуют о писателе этого псалма и Апостол Павел, который, приводя в послании к Римлянам (4, 6–8) начальные слова его, замечает, что именно «Давид называет в них блаженным человека, которому Бог вменяет праведность». Потому, если не подлежит сомнению, что Пс. 50-й есть плод сердечного сокрушения Давида во грехах своих, после обличения его Нафаном пророком, то Пс. 31-й бесспорно составляет выражение чувства радости и благодарности пред Богом за получение прощения грехов. Такое соотношение псалмов подтверждается и тем еще, что в 50 Пс., испрашивая у Бога прощения грехов и возвращения внутреннего мира и радости духовной, кающийся псалмопевец дает обещание научить беззаконных путям Божиим (ст. 15), а в Пс. 31, по получении просимого, он действительно исполняет свое обещание, из собственного опыта предлагая грешникам урок не медлить покаянием и обращением своим к Господу577. Прочие покаянные псалмы – 6, 37, 38 и 142 – составляют собственно молитвы к Богу об избавлении от гонителей, в которых псалмопевец сознает праведное наказание Божие за грехи свои, и потому молит небесное милосердие о прощении и помиловании. Такие чувства псалмопевца очень идут к состоянию Давида, гонимого Авессаломом; почему, за исключением Пс. 6-го, во многом впрочем почти буквально сходного с 37-м, большая часть и древних и новых толкователей относили эти псалмы к Авессаломову восстанию578, почему также в надписании одного из этих псалмов, – 142-го, в греч переводе после имени Давида издавна, и, может быть, самими переводчиками сделана была объяснительная прибавка относительно времени происхождения псалма: «когда он (Давид) гоним был сыном своим Авессаломом579. После принесения раскаяния, Давиду хотя и было возвещено прощение от Бога, но тот же пророк объявил ему, что он все же должен будет понести за свой грех наказание, – что Бог воздвигнет против него зло из его собственного дома, возбудит врагов из среды ближних его и тайный грех его обнаружит пред всем Израилем580. Посему восстание Авессалома, когда большая часть близких доверенных людей и друзей Давида перешли на сторону мятежника, а недоброжелатели его, как Семей, не стеснялись уже злословить его, открыто заявляя о его тайных преступлениях, – все это как буквальное исполнение угрозе пророка, живо приводило ее на память Давиду, и возбуждая в нем сознание виновности своей пред Богом и заслуженности наказания, естественно должно было снова вызвать из души его покаянные вопли к милосердию Божию о прощении грехов и помиловании. – Отдельные мысли и выражения рассматриваемых псалмов также вполне соответствуют тогдашнему состоянию Давида, или напоминая собою те или другие обстоятельства этого времени, или же представляя как бы поэтический перифраз тех немногих слов Давида, какие сохранила до нас история. Выражение глубокой скорби и внутренних терзаний души в сознании всей тяжести заслуженного бегства581, напоминают отчасти картину мучительного состояния грешника в Пс.31:3–4, становится вполне понятным в лице Давида, преступного отца, наказываемого за свой грех восстанием против него любимого его сына. С другой стороны и эта смиренная покорность карающему правосудию Божию, жалеющая грешника, оставленного искренними друзьями и преследуемого множеством коварных врагов582, находит свой вполне соответствующий образ в Давиде, предательски ославленном его друзьями, гонимом собственным сыном его, когда он в сознании заслуженности своего наказания пред Богом, в смиренном и терпеливом молчании выслушивает злословия Семея, не позволяя окружающим себя наказать ругателя. «Я сознаю вину мою, сокрушаюсь о грехе моем», говорит псалмопевец Господу583. «Я стал нем и не открываю уст моих, потому что Ты соделал это584. Я как человек, который не слышит и не имеет в устах своих оправдания, ибо на Тебя, Господи, уповаю я, Ты услышишь585. Господи Боже мой586». В таких словах нельзя не узнать Давида, который безмолвно выслушивая злословия Семея, говорит своим слугам на их желание наказать дерзкого ругателя. Что мне и вам? Оставьте его, пусть он злословит; ибо Господь повелел ему злословить Давида… Может быть Господь призрит на уничижение мое, и воздаст мне Господь благостью за теперешнее его злословие587«. Вообще из числа этих псалмов, совершенно сходных между собою по содержанию и даже выражениям, только в Пс. 37, и то одна черта смущала некоторых толкователей, возбуждая сомнение в отношении его к Давиду, – это изображение страданий псалмопевца в ст. 8–12, сходное с изображением страданий праведного Иова588, дававшее потому повод предполагать в лице его какого-то страдальца, пораженного проказою589. Но очевидно, что сомнение и выводимое из него предположение основываются на неправильном, буквальном понимании некоторых выражений указанного места, между тем как в Священном Писании, и в частности в псалмах, слова: болезнь, язва, струпы и т.п. очень часто употребляются в переносном смысле для обозначения всякого рода страданий и скорбей590, и в настоящем месте, как видно из дальнейшего контекста речи, означают страдания от гонителей591, увеличиваемые сознанием заслуженности их пред Богом, которое естественно вызывает еще мучительнейшие угрызения совести592. Но все это, как видели мы, нисколько не противоречит, а вполне соответствует положению Давида во время гонения его от Авессалома593.
К этому же времени, кроме означенных покаянных псалмов, очень подходят по содержанию своему и многие другие из надписанных именем Давида, которые все вместе, при известном более или менее хронологическом расположении, можно назвать как бы лирическим изложением истории Авессаломова восстания. Одни из таких псалмов, как: 5, 10, 25, 40, 54, 57, 63, 139594, в отношении к самому началу истории Авессаломова восстания, именно, к возникновению и постепенному развитию заговора, представляют даже некоторые новые черты и особенности, которые впрочем нисколько не противоречат общему ее характеру, но, как кажется нам, значительно уясняют происхождение этого печального явления и отношения к нему Давида. Нужно заметить, что во 2 кн. Царств, где излагается история Авессаломова восстания, эта сторона его совсем опущена, и начало возмущения представляется слишком отрывочно, как-то вдруг, без всякой почти исторической завязки или подготовки фактов. Из обстоятельств, предшествовавших открытому восстанию, мы узнаем там только о старании Авессалома своею обходительностью и мнимым попечением о правосудии вкрасться в любовь и доверие народа, в тоже время возбудив в нем недоверие и нерасположение к отцу своему Давиду; но отсюда еще далеко до открытого восстания и переход к нему представляется совсем неясным. Каковы бы ни были усилия Авессалома приобрести себе любовь народную, но если в этом случае он действует один, без содействия многочисленных сообщников, как это представляет нам история; то остается непонятным, каким образом в непродолжительное время, не более 4-х лет595, притом же оставаясь неотлучно в Иерусалиме, мог он приобрести себе такую громадную популярность во всех концах царства Давидова, что по одному слову: «Авессалом воцарился», народ, оставляя еще недавно любимого царя своего, толпами стекается к мятежнику. Непонятно и то, каким образом сам Авессалом, после попыток расположить к себе народ, сделанных в одном только Иерусалиме, мог смело перейти к открытому восстанию против царя, с полною уверенностью, что сердце Израильтян уклонилось на его сторону и что жители Хеврона, древнейшего царственного города Давидова, куда он отправляется провозгласить себя царем, тотчас же не выдадут его отцу его Давиду, как дерзкого мятежника. Еще менее понятно, каким образом Ахитофел, – если, по буквальному смыслу исторического сказания 2 книги Царств, не допустить предварительного соглашения его с Авессаломом, – Ахитофел, еще недавний советник и друг Давида, по одному приглашению Авессалома, сделанному уже из Хеврона, мог, не колеблясь, оставить Давида, и принять участие в составленном против него заговоре? – как сам Авессалом, без предварительного соглашения с Ахитофелом, в такую важную для своего замысла минуту, каково пребывание его в Хевроне, решился обратиться к такому человеку, который, как ближайший доверенный советник и друг Давида, мог тотчас же расстроить весь созревший уже план мятежника и вместе с его жизнью положить конец его замыслам, и отчего Авессалом не предпочел в этом случае скорее обратиться к Иоаву, который и раньше являлся его заступником пред отцом его? Для разрешения таких недоумений необходимо предположить, что заговор против Давида составился не в Хевроне только, по буквальному выражению истории596, – потому что туда Авессалом прибыл уже объявить себя царем, и следовательно для исполнения совсем уже составленного плана, – но что такой заговор задолго до того веден был уже в Иерусалиме, что в нем принимала участие многочисленная партия недовольных Давидом сообщников Авессалома, которые в разных концах царства старались возбуждать народ против царя и располагать в пользу его мятежного сына, что наконец и Ахитофел давно уже стоял на стороне Авессалома и руководил его преступными замыслами. Но предполагая существование заговора против Давида в самом Иерусалиме, еще задолго до обнаружения его в Хевроне, мы встречаемся с недоумением, ужели оно могло укрыться от глубокой проницательности Давида, от которой несколько ранее того не скрылось тайное ходатайство Иоава за Авессалома597, и возможно ли, чтобы никто из довольно многочисленных верных слуг Давида также нисколько не подозревал почти на их глазах возраставших преступных замыслов мятежников, дабы заблаговременно известить о том царя своего? Внезапная перемена в отношениях Иоава к Авессалому, ничем не объясняемое в истории охлаждение его в прежнем своем сочувствии к этому последнему598, кажется нам, дает некоторое основание догадываться, что он рано понял преступные планы покровительствуемого им царского сына и, желая оставаться верным царю, отшатнулся от него, как от опасного государственного изменника. Но если эта догадка близка к истине и таким образом не невероятно, что и до царя доходили слухи о существовании против него заговора, то возникает новое недоумение, отчего Давид не принял надлежащих мер к благовременному обнаружению и подавлению его в самом начале, но допустил ему развиться до открытого восстания? – Все такие недоумения, возникающие при чтении повествования 2 кн. Царств о начале Авессаломова восстания разрешаются для нас, как скоро согласимся признать, что исчисленные выше псалмы действительно принадлежат Давиду, которому приписываются в надписаниях. Содержанием своим они очень идут к этой не совсем ясной в истории эпохе, и именно сходятся с теми предположениями, какие мы нашли необходимым допустить для ее разъяснения. Именно, они дают нам заключать, что заговор Авессалома, прежде обнаружения его в Хевроне, веден был тайно599 и тогда уже, когда Давид еще не видел необходимости удаляться из Иерусалима600, но еще с полною свободою пользовался милостью Господа – покланяться во святом доме Его601. Мы видим также, что Давиду очень рано стали известны коварные замыслы врагов его, клонившиеся к низвержению установленного Богом правительства602; равно как давно было известно и то, что для достижения своих преступных целей враги его действовали клеветою и ласкательством603, стараясь возбуждать против него неудовольствие народа, а к себе привлекать его расположение; но сознавая правоту свою и совершенную свободу от несправедливо возводимых нареканий, и в то же время, с твердою верою в правосудие Божие, почти убежденный в безуспешности безумных предприятий604, он не предпринимает еще никаких мер против мятежников, кроме молитвы к Богу о защите и кроткого обличения и вразумления, какие находим мы в его песнях. В виду обвинений в жестокости605 и недостаточной заботливости о справедливости и правосудии, возводимых на него заговорщиками, он подвергает испытанию пред Богом и собственною совестью внутренние свои расположения и стремления, свою жизнь и деятельность, и это самоиспытание представляет ему, что он не уклонился от правого пути милости и истины и потому молит Господа – не дать ему погибнуть наравне с людьми, действительно заслуживающими такого рода обвинений, неправедными, мздоимцами и кровожадными злодеями606, но, вопреки несправедливым порицаниям врагов, руководствовал его в правде своей, которой он всегда старался следовать в своей жизни607. С другой стороны, обращаясь к своим обвинителям, хвалившимся своею любовью к истине и справедливости, он находит, что они сами именно заслуживают тех обвинений и порицаний, какими хотят поколебать народную к нему любовь и доверенность. «Подлинно-ли правду говорите вы, сильные, и справедливо судите, сыны человеческие?» – кротко обращается он к ним в 57-м Пс., как бы прямо отвечая на коварные слова Авессалома и, без сомнения, его сообщников к идущим на суд к царю, будто у царя нельзя найти справедливости и что только они одни могли бы быть достойными представителями безукоризненного правосудия608. И чтоб с одной стороны вразумить безумных, с другой – предостеречь народ от увлечения их мнимой любовью к истине и справедливости, далее он прямо разоблачает перед ними действительную низость их души и коварство их замыслов: «напротив»609, т.е. похваляясь мнимою заботливостью о правосудии, «беззакония составляете в сердце, кладете на весы злодеяния рук ваших на земле. С самого рождения отступили нечестивые; от утробы матерней заблуждают, говорят ложь…»610. Далее Пс. 40-й представляет еще новую черту для пополнения и уяснения истории этого времени, именно, что развитию заговора много содействовала продолжительная болезнь Давида, без сомнения давшая Авессалому случай открыто разыграть пред народом роль рачительного и беспристрастного судьи, и тем еще больше вкрасться в его любовь и доверенность. Видно, что заговор тогда достиг уже громадных размеров, и, к увеличению скорби больного Давида, к партии заговорщиков пристал уже и его советник и мнимо преданный друг Ахитофел, прообраз новозаветного Иуды предателя611; но заговорщики не начинают открытого восстания, надеясь спокойно достигнуть своей цели со смертью больного царя. «Слово Велиара пришло на него612; он слег; не встать ему более», – с злобною радостью мечтают заговорщики во время болезни Давида613, и с притворным участием посещая больного, в то же время в развращенных душах своих с нетерпением ждут его смерти: «когда он умрет, и погибнет имя его (ст. 6–7)?». Между тем Давид, глубоко потрясенный дошедшими до него известиями о замыслах и намерениях заговорщиков, не теряет надежды, что Господь восставит его от одра болезни и даст ему возможность отмстить врагам своим: «Ты, Господи, помилуй меня и возставь меня, и я воздам им» (ст. 11 и дал.), говорит он в молитве своей к Богу614. Молитва его была услышана и, вопреки злорадным ожиданиям врагов, он восстал от болезненного одра; но только у него не достало мужества и решимости воздать врагам своим, – силою подавить беззаконное их предприятие, прежде чем оно успело возрасти до открытого восстания. Сознание своей виновности пред Богом и заслуженности Его гнева и праведного наказания615, которое, по предсказанию Нафана пророка, должно было возникнуть именно из его собственного дома, вместе с любовью к Авессалому, отнимало у него решимость энергически действовать против мятежников и побуждало с молчаливою покорностью Промыслу предоставить Его Божественному правосудию и милосердию исход на своих глазах созревшего заговора616. Таким образом, он не только дает ему полную возможность созреть и развиться до открытого восстания, но даже не решается принять благовременно меры к собственной безопасности. Когда все уже было «кончено, предприятия обдуманы»617 и ежеминутно готово было вспыхнуть пламя открытого мятежа, приближенные Давида советуют ему бежать в горы618; но он отклоняет этот совет, утешаясь всевидящим оком Иеговы, праведного отмстителя нечестивых619: «на Господа уповаю; для чего говорите душе моей: улетай на нашу гору, птичка? Ибо вот нечестивые натянули лук, стрелу свою приложили к тетиве, чтобы во тьме стрелять в правых сердцем620». Только с началом восстания он решается последовать предлагаемому совету621, когда и сам с скорбью и страхом замечает обнаружение его в самой столице своей, Иерусалиме. Нечестивые «возводят на меня беззаконие, и преследуют меня с яростью», говорит он тогда в молитве своей к Богу; «Страх и трепет нашел на меня и ужас объял меня. И я сказал: кто бы дал мне крылья, как у голубя? Я улетел бы и успокоился бы; далеко удалился бы я, и поселился бы в пустыне; ибо я вижу насилие и распри в городе; днем и ночью ходят они кругом по стенам его; злодеяния и бедствие посреди его. Посреди его пагуба; обман и коварство не сходят с улиц его».622. С этим совершенно согласно и повествование истории, которая представляет нам Давида в таком же смущении и страхе, когда он, с получением известия о начале открытого восстания, решается бежать из столицы и, описывая самое бегство его, замечает, что он именно удалился в пустыню. «Встаньте, убежим», говорит он приближенным своим, «ибо не будет нам спасения от Авессалома; спешите, чтобы нам уйти, чтобы он не застиг нас и не захватил нас, и не навел на нас беды, и не истребил города мечем… И вышел царь и весь дом его за ним, и народ (из Иерусалима) … и пошел по дороге в пустыни»623.
Подобным образом и с дальнейшею историей Авессаломова восстания в псалмах, надписывающихся именем Давида, заключается не мало весьма близких соотношений, побуждающих видеть в них произведения этого именно псалмопевца, вызванные обстоятельствами со дня бегства его из Иерусалима до окончательного усмирения мятежников. Таковы следующие десять псалмов: 4:22, 24, 26, 27, 36, 60, 61, 85 и 140. По большей части это молитвы псалмопевца об избавлении его от множества злобных и коварных врагов, очень сходные как между собою, так и с выше рассмотренными псалмами 3 и 62, равно как и с покаянными: 6, 37, 38 и 142, из которых первые приписываются этому времени в самых надписаниях подлинника, а последние, по своему содержанию, с ясными намеками на ругательство Семея, издавна относимы были сюда и относятся многими толкователями. Только три из них разнятся от прочих по своей форме, каковы: 22-й изображающий пастырскую попечительность Господа в судьбе преследуемого врагами псалмопевца, 61 и особенно 36, составляющие поучительные уроки для всех верующих, извлеченные им из обстоятельств своего преследования и конечно гибельной участи своих гонителей. Но, не смотря на эту разность, во всех исчисленных псалмах, в изображении псалмопевца и особенностей его положения, находим черты совершенно сходные с лицом царя Давида и обстоятельствами вышеозначенного времени Авессаломова восстания. С большею или меньшею ясностью мы видим в лице псалмопевца – гонимого праведника, который сознает свою невинность пред гонителями624, но в то же время чувствует, что он привлек на себя гнев Божий тяжким своим преступлением625. И это не простой гонимый смертный, а человек прославленный и возвышенный626, но которого враги умыслили свергнуть с высоты и затмить славу его627; это человек, с судьбой которого связана судьба целого народа, помазанник Божий и царь Израилев628, которому открыт завет Господень, что потомство его будет обладать землей629 и царство его будет вечное630; но он оставлен теперь самыми близкими ему людьми631, находится в изгнании, вдали от дома Божия, к которому так сильно стремится сердце его632, от конца земли с глубокой скорбью взывает к Господу о помощи633 в удалении от Его жертвенника приносит Ему свою молитву вместо курения фимиама, и возношение рук своих вместо вечернего приношения634. Но в твердом уповании на Бога, который милостью Своею и прежде избавлял его от опасностей635, он терпеливо, с полною покорностью Промыслу переносит гонения от врагов своих636 и не боится многочисленных ополчений, с какими они выступили против него637. И Господь дивно хранит святого Своего; как заботливый пастырь печется о нем; в виду врагов его уготовляет ему трапезу638; среди самой крайней опасности ниспосылает ему помощь, утешение и подкрепление639, а врагов его, надеявшихся на преобладание, хищение, суетную человеческую силу, поражает, низлагает и обращает в ничто их коварные замыслы640.» Видел я, говорит псалмопевец, нечестивого грозного, расширявшегося, подобно укоренившемуся многоветвистому дереву; но он прошел, и вот нет его; ищу его и не нахожу»641. Это ясный образ погибели Авессалома642. Страшного, могущественного мятежника, который, казалось, почти успел уже захватить под свою власть все еврейское царство, как правосудие Божие внезапно ужасным образом исторгло его из среды живущих, не оставив ему потомства, чтобы сохранилась память имени его»643. Вообще все черты изображений псалмопевца, рассеянные в рассматриваемых псалмах, совершенно идут к лицу царя Давида и обстоятельствам истории Авессаломова восстания, и в своей совокупности представляют нам довольно полную и ясную картину его внутреннего состояния в означенное время, подобно как 2-я кн. Царств дает нам внешнее фактическое описание этого события. Это как бы две стороны одной и той же истории, – внутренняя психическая и внешняя фактическая, которые, нисколько не противоречат одна другой, а гармонически сходятся между собою, и – в первой мы находим указания, хотя и очень краткие и не везде довольно ясные, на те же факты, которые в последней излагаются в подробности, и, наоборот, встречаем там полное, подробное развитие внутренних душевных движений, чувств и желаний одного и того же героя истории, Давида, которые здесь, при внешнем изложении фактов, передаются слишком сжато, в отрывочных изречениях, или же совсем опускаются и только подразумеваются. Так история почти ничего не говорит нам ни о глубокой скорби, какая тогда наполняла душу Давида, ни о молитвах его к Богу, ограничиваясь только краткими замечаниями: «шел (он) и плакал»644, «взошел на вершину горы (Елеонской), где покланялся Богу» (ст. 32); молитву его против Ахитофела передает нам только в четырех словах: «Господи, разрушь совет Ахитофела» – (ст. 31): псалмы напротив представляют нам самый плач Давида и подробное излияние его скорбных молитвенных чувствований пред Богом. История лишь только однажды, и то в немногих словах, высказывает о желании Давида скорее возвратиться к дому Божию645; а рассматриваемые нами псалмы почти все проникнуты этим желанием, и оно составляет первый и главный предмет молитв его к Господу. В истории ни слова нет о благодарности Давида Богу и вообще о том, с какими чувствами он принимал в то время явления ему помощи божественной, хотя при этом она дает нам заметить, что в разрушении Ахитофелова совета и особенно в поражении многочисленного войска мятежников даже окружающие и современники Давида видели опыты особенной к нему милости Божией646: между псалмами находятся такие, которые, как 22, 27:6–9, 36, 61, восполняют этот пробел истории, представляя нам частью в молитвах, частью в поучительных уроках трогательное и высоко-назидательное изображение попечения Божия о гонимом праведнике и вполне достойное благочестивого царя Израилева выражение глубокой благодарности Господу за его чудное промышление. Правда, все указания рассматриваемых нами псалмов на исторические факты, к которым мы относим содержащиеся в них молитвы и благодарения Господу, слишком кратки и не настолько ясны и определены, чтоб устранялось всякое сомнение в действительности такого отношения; но они таковы же и в других вышеисчисленных сходных псалмах, которые относятся к обстоятельствам этого времени и надписаниями и древними церковными преданиями; притом же ведь они нисколько не выиграют в ясности и определенности, если мы вместе с представителями отрицательной критики без всяких других оснований, кроме одного случайного сходства, станем объяснять их о других событиях и приписывать эти псалмы другому времени и другим писателям. Сами по себе такие указания, конечно, не могут служить решительными, несомненными основаниями для определения писателей и времени происхождения псалмов; но мы и не думали выставлять их как такие основания. Мы имели в виду показать, что содержание рассмотренной группы псалмов нисколько не противоречит, а вполне согласно с одною из эпох царствования Давида, которому они приписываются в своих надписаниях, и таким образом нет оснований, вопреки свидетельству этих последних, приискивать для них каких-либо других писателей, – и полагаем, что сказанного нами для этой цели вполне достаточно.
Подобным образом другие псалмы из надписывающихся именем Давида представляют своим содержанием близкое соответствие военным подвигам этого псалмопевца, которыми так богато было его царствование. Так псалом 9-й, которого принадлежность Давиду не отрицает даже и Гитциг647, представляя соединение двух сродных между собою песней, – благодарственной по случаю славной победы над враждебными народами648 и просительной об избавлении от угнетений вторгнувшихся в землю Иеговы гордых и жестоких язычников649, – очень идет к обстоятельствам войны Давида с Сирийцами, во время которой он с своим войском на севере одерживает славные победы над врагами и расширяет пределы своего царства650, между тем как на юге в безоружную страну вторгаются хищные отряды Идумеев и производят страшное опустошение651. При таком историческом положении становится понятным соединение в одном псалме торжественного гимна в начале с скорбно элегическою песнью в конце его. Правда, на основании такого различия в содержании, в еврейской Библии этот псалом разделен на два; но тесная связь их обоих во многих мыслях и выражениях652 и даже во внешней форме построения, – так как во втором из них заметно одинаковое строфическое построение и продолжение того же алфавитного порядка, какой представляется в первом653, – а также и отсутствие надписаний в последнем, оправдывают соединение их в один псалом в переводе 70-ти, давая основание предполагать, что во всяком случае оба они близки один к другому по времени и обстоятельствам происхождения, и очень вероятно, что начатая Давидом благодарственная песнь Богу за дарованные ему победы в войне с Сирийцами прервана была печальным известием об опустошительном вторжении в беззащитные пределы его царства Идумеев и, прошедши сквозь призму возбужденных такою вестью скорбных чувствований, вслед за тем излилась из души священного поэта новою уже песнью, в которой, при сохранении прежней поэтической формы и тожестве мыслей и выражений веры в божественный Промысл о избранных Его, прежние светло-торжественные звуки радости и благодарности сменяются скорбно-молитвенными воплями о помощи. Псалом ни в первой, ни во второй своей части не называет определенно языческих врагов, – ни тех, которые уже были побеждены654, ни тех которые явились новыми угнетателями в земле Божией655; видно только, что все это происходило, когда Господь уже царствовал на Сионе656, т.е. по перенесении ковчега завета в Иерусалим657, что псалмопевец был муж испытанный скорбями и опасностями и на себе самом видевший спасающую руку Божию (ст. 14), и в то же время воинственный царь, одержавший славные победы над врагами народа Божия и разрушивший города неприятельские658, но еще не успевший довершить своих военных подвигов окончательным их поражением659, как новое угнетение еще более жестоких врагов постигает царство Божие660. Все это, кончено, не совсем ясно и определенно, но тем не менее очень подходит к указанным историческим обстоятельствам; тем более, что жалобы на оставление Господом и мольбы к Нему во второй половине псалма661 звучат почти так же, как в происшедших при тех же обстоятельствах псалмах: принадлежащем Давиду же 59-м662 и 43-м сынов Кореевых663, из коих первый самым надписанием своим664 приписывается ко времени идумейского нашествия665. Справедливо замечают666, что в изображении врагов во второй половине псалма мы видим слишком общий образ грубого жестокого нечестивца, притеснителя слабых, – образ обыкновенно употребляемый для изображения внутренних домашних врагов и нарушителей общественного спокойствия; но нельзя не признать, что тот же образ хорошо идет, и даже в первой же части псалма прилагается667 и к внешним врагам еврейского народа, неведующим Бога, гордым и надменным язычникам668, а тем более такой образ идет к Идумеям, которые по характеру своих хищнических набегов на израильскую землю, скорее походили на внутренних разбойников и грабителей, нежели на неприятельский народ, ведший более или менее правильные войны с Евреями. Подобные же изображения хищнических идумейских племен мы встречаем и в книге Иова669, а в настоящем случае и название этих угнетателей народа Божия язычниками в заключении псалма670, – точно так же, как называются враги его, о поражении которых говорится в первой половине псалма671, – показывает уже, что общность изображения не мешает разуметь под ними внешних врагов Израиля, и именно Идумеев.
В свою очередь избавление от опасности, какою грозило Израилю внезапное нашествие Идумеев, с вероятностью можно считать поводом к написанию псалма 125-го672, представляющего благодарственную песнь Богу за избавление израильского народа от восстания каких-то врагов, грозившего им неминуемою гибелью. Враги Израиля, о восстании которых говорится в этом псалме, так же как и в рассмотренном 9 псалме. Не называются по имени; но за то образы, под которыми представляется их восстание, и описание опасности, грозившей при этом Израилю, решительно сходятся с обстоятельствами нашествия Идумеев. Занятые войною с Сирийцами, Израильтяне опрометчиво сосредоточили все свои войска исключительно на севере, оставив южные пределы свои совершенно беззащитными. При таком положении вторжение идумейских орд с юга, внезапно застигнувшее их, как неожиданное наводнение, угрожало не только опустошением их стране, но даже самому войску их поражением и истреблением. Увлекшиеся своими победами, Израильтяне неожиданно оказались теперь в положении птички, неосторожно попавшейся в сеть, будучи с обеих сторон окружены врагами, которые, если бы на то была воля Божия, при взаимном согласии и правильном ведении войны, могли бы истребить всю их армию, отрезать ей всякую возможность отступления. Поэтому, избавившись от грозившей опасности, Израильтяне справедливо должны были сказать: «если бы не было Господа с нами, когда восстали на нас человеки: то живых поглотили бы они нас; потопили бы нас воды, покрыли бы душу нашу воды бурные. Благословен Господь, что не отдал нас на растерзание зубам их. Душа наша избавилась, как птичка от сети ловящих; сеть расторгнута, и мы избавились (ст. 2–7)». Такое сходство содержания псалма с обстоятельствами вторжения Идумеев, при отсутствии других прямых указания на это событие, если и не исключает возможности происхождения его и при другом подобном же вторжении врагов, каких вообще немало было в Давидово царствование673; то во всяком случае прямо показывает, что в содержании псалма нет оснований сомневаться в действительности написания его царем Давидом, которому он приписывается в надписании в еврейском тексте, в халдейском переводе, у бл. Иеронима и в некоторых латинских кодексах674. За Давидово же происхождение ручается и живой сильный язык псалма, исполненный любимыми образами и выражениями сладкого певца Израилева675. Что же касается положения его в Псалтири между песнями степеней, из которых значительная часть после-пленного происхождения, то оно объясняется простым лишь благочестивым употреблением его во время и после возвращения из плена, когда Господь снова даровал Израилю избавление от опасности погибнуть в плену и избавил его от многочисленных бедствий, встречавших его в опустошенном отечестве, и таким образом нисколько не мешает признавать писателем его Давида царя, как это показывает и самое сопоставление надписаний תוֹלעֲמַּֽחַ רָיִשִׁ и דוִֹדָלְ и в еврейском тексте и в вышеупомянутых древних переводах. Такого же в сущности взгляда на этот предмет держались и древние толкователи из отцов и учителей Церкви: св. И. Златоуст, бл. Феодорит, Иларий, которые согласно признавали, что 123-й псалом принадлежит Давиду, но только, в объяснение положения его между песнями степеней и главным образом соответствия его состоянию возвратившихся из плена, прибавляли, что он есть пророчество Давида о возвращении Иудеев из плена и обстоятельствах первого пребывания их в своем опустошенном отечестве, – что впрочем нисколько не исключает указанного нами исторического смысла и прямого отношения псалма ко временам Давидовым: так как пред взором пророков нередко образы настоящего служили прообразом отдаленного будущего676.
Гораздо яснее отношение к войнам Давида в другой паре рядом стоящих и сходных между собою псалмов 19 и 20. Это – молитвы народа к Богу за царя своего, просительная пред отправлением его на войну и благодарственная по возвращении с победы. В обоих псалмах ясно выступает образ славного и могущественного царя677, победителя678, господствующего над народом Божиим, когда Иегова имел святилище свое на Сионе (19:3), возлюбленного Его помазанника (19:7), удостоившегося получить обетование вечного царства (20:5,7): – образ ясно представляющий нам царя Давида, которого имя стоит в надписаниях псалмов; а враги этого царя представляются как воинственный народ, владеющий конницею и вооруженными колесницами (19:8–9), каковы во времена Давида были Сирийцы, в войне с которыми он, по свидетельству истории, однажды взял тысячу колесниц и семь тысяч всадников и 20 тысяч пехоты679, в другой раз истребил семь сот колесниц и 40 тысяч всадников680. К Аммонитско-Сирийской войне буквально подходят и другие частнейшие образы псалма 20-го, как-то: упоминаемое в ст. 4 возложение на голову царя-победителя венца из дорогих камней и в ст. 10 изображение погибели врагов под образом сожжения в разженной печи. История повествует нам, что Давид по взятии Раввы Аммонитской «взял венец царя Аммонитского с головы его, а в нем было золота талант и драгоценные камни и возложил его на свою голову: а народ, бывший в городе, вывел и положил их под пилы, под железные молотилки, и бросил их в обжигательные печи. Так поступил (Давид) и со всеми городами Аммонитскими»681. Все это делает вероятным, что рассматриваемые псалмы относятся ко времени Аммонистко-Сирийской войны, и составлены – один пред отправлением на сражение, другой по возвращении с победы682. Обыкновенно только сомневаются в том, чтобы сам царь Давид мог составить такие молитвы народа за царя, о котором везде говорится в третьем лице, и потому охотнее думают относить написание их к какому-либо неизвестному нам современнику Давидову683. Но ужели же царь не может от лица народа составить церковной молитвы о благополучном управлении своего царства? И кто же всего скорее мог являться истолкователем чувствований народа Божия, как не Давид, который всегда жил в народе и с народом, с любовью входил в его состояние, заботился о его потребностях и всегда служил ему поэтическим даром своим? И в других своих псалмах Давид позволяет себе иногда говорить о самом себе в третьем лице684; таким образом, изложена почти вся его благодарственная молитва к Богу по получении обетования, имеющая много сходного с 20 псалмом685; таким же образом, как мы увидим далее, написана и молитва Соломона (Пс. 71): почему же не допустить, что и в этих псалмах от лица народа говорит сам же Давид, как то дают нам заключать их надписания?
Та же, может быть, Аммонистко-Сирийская война, или точнее победа Давида над Аммонитянами и торжественное возвращение победителей в Иерусалим в предшествии ковчега завета, послужила историческим поводом к написанию псалма 67-го, в типическо-пророчественном смысле представляющего победный гимн восходящему на небеса победителю греха и смерти Христу Спасителю686. Новейшие толкователи-рационалисты, полагающие своею задачею, вопреки свидетельству надписаний, отрицать существование псалмов Давидовых, опровергая один другого, относят происхождение его к различным временам еврейской истории от Соломона до Маккавеев687; но уже указание на то, что после воспеваемой здесь славной победы над могущественными врагами, в полученной от них богатой добыче принимают участие и противящиеся тому, чтобы Господь обитал на Сионе (ст. 19)688, переносит нас во времена близкие к завоеванию Сионской крепости от Иевусеев, из которых, конечно, многие, как Орна, или другие иноземцы, сделались потом верными подданными и храбрыми воинами Давида689, и к перенесению ковчега завета из Кириаф-Иарима в Иерусалим, что неохотно приняли сочувствовавшие Сауловой династии колена дома Иосифова690, которые между тем принимают потом участие в победоносных войнах Давида и получаемой при них добыче. Кроме того, торжественное шествие с ковчегом завета в Иерусалим (ст. 19, 25–30), напомнившее псалмопевцу чудную историю шествий Господа в своем народе и с народом от горы Синай до того времени, когда Он нашел себе место постоянного обитания на св. горе Сионской (ст. 2–17), между тем как после плена возвратившиеся в отечество Иудеи не имели уже у себя этой национальной святыни691; участие в религиозно-победном торжестве всего Израиля, еще в полном составе колен своих (ст. 25–28), тогда как после разделения царства никогда все колена не присутствовали вместе при богослужении, не исключая и времени Езекии, когда лишь только некоторые из колена Асирова, Манасиина и Завулонова согласились принять участие в праздновании Пасхи в Иерусалиме692, после же плена не могло быть и речи о коленах прежнего царства Израиля, из которых возвратились лишь отдельные лица; изображение Израиля воинственным и победоносным народом (ст. 18–24), показывающее, что он еще не испытал тогда внутренних и внешних политических потрясений, какими так обильна его история со времени разделения царства; наименование Египта, как представителя мирового владычества (ст. 31–32), свидетельствующее, что во времена псалмопевца еще не могло быть могущественных азиатских царств – Ассирийского и Вавилонского; – все это вместе достаточно показывает, как произвольны и несообразны с содержанием 67-го псалма различные мнения о времени его происхождения, неоснованные на свидетельстве надписания, и как напротив все черты его хорошо согласуются с временем Давида, которому надписание приписывает его, как писателю. Мы не утверждаем, что именно победа над Аммонитянами, а не другая из многочисленных побед Давидовых, могла послужить поводом к написанию этого псалма; заметим только, что лишь в повествовании об одной Аммонитской войне упоминается о пребывании в шатрах ковчега Божия693, с которым, по описанию в псалме, возвращаются победители, хотя вообще нельзя отрицать возможности того, что ковчег завета носим был и в другие важные походы Давидовы. Во всяком случае, нет основания заподозривать Давидово происхождение 67-го псалма, и надобно согласиться, что мы имеем в нем торжественный, победный гимн на случай возвращения победителей с ковчегом завета в Иерусалим после одной из славных побед Давидовых694.
Есть также несколько псалмов с именем Давида, в содержании которых заметно отношение к обстоятельствам перенесения ковчега завета в Иерусалим в новоустроенную скинию Сионскую и к учрежденному в ней богослужению. Существование такого рода песней Давидовых естественно предполагать уже по самому образу перенесения ковчега завета, совершавшегося с музыкою и пением, равно как и потому, что вслед затем музыка и пение введены были в состав постоянного богослужения, так что, судя по этим обстоятельствам, казалось бы даже, что мы имеем в псалтири слишком мало песней, прямо относящихся к религиозным празденствам царствования Давидова, если бы только этот недостаток не восполнялся песнями общего религиозно-нравственного содержания и другими составленными при различных исторических обстоятельствах, с приспособлением для общенародного религиозного употребления. Более ясные отношения к перенесению ковчега завета в Иерусалим выступают в содержании псалмов 100-го, 23 и 14-го. Первый из них, как можно полагать, воспет был еще пред перенесением ковчега из дома Аведдарова, последние два – на самое его перенесение в скинию Сионскую695. Известно, что предпринятое Давидом перенесение ковчега завета из Кириаф-иарима в Иерусалим в первый раз прервано было неожиданным поражением Озы, неосторожно и, конечно, без должного благоговения прикоснувшегося к святыни Господней. Опечаленный и устрашенный таким несчастным событием, Давид не решается везти далее ковчег завета в свою столицу и оставляет его на пути в доме Аведара Гефянина. Однако такое положение святыни Господней не давало сна очам Давида и веждям его дремания696. «Как войти ко мне ковчегу Господню», говорит он в смиренном сознании своего недостоинства пред Святейшим Господом; но удерживаемый страхом от перенесения Его святого ковчега в Иерусалим, в то же время сгорает нетерпением скорее увидеть в своем городе этот видимый образ невидимого присутствия Господа. В Пс. 100 мы видим, как он с томительною тоской спрашивает Господа: «когда Ты придешь ко мне» (ст. 2)697, т.е. когда Ты позволишь перенести Твой святой ковчег завета в мой царственный город и сделаешь его Своим святым городом? (ср. ст. 8) и – успокоенный известием, что благословение Божие почило над домом Аведдара за его любовь к святому ковчегу Божию, решаясь снова приступить к перенесению его в Иерусалим, он дает в этом псалме твердый обет очистить и освятить себя и свой город к достойному принятию Господа, украсить себя всеми царственными добродетелями милости, правосудия и совершенной чистоты и непорочности, и уничтожить всех злых в Иерусалиме, чтобы сделать его угодным Господу жилищем святыни Его. Сообразно с таким обетом, чтобы достигнуть очищения и освящения своего царственного города в достойное жилище Господа, в псалмах 14 и 23 он старается внушить всем Израильтянам, что для достойного восхождения на гору Сионскую, вместе с ковчегом завета, и для поклонения Господу в новоустроенной скинии, равно как и для самого пребывания в Иерусалиме, который с перенесением в него святыни Господней становится жилищем Господа, нужно стараться удерживать себя от всякого порока и нечестия, и стремиться к добродетели и нравственному совершенству. «Кто взойдет на гору Господню? И кто станет на святом мест Его698? Господи, кто может пребывать в скинии Твоей? Кто может обитать на святой горе Твоей (Пс.14:1)? – спрашивает псалмопевец, и в ответе его слышится тот же голос царственного пророка, который в Пс. 100 дает Господу обет чистоты и непорочности: «тот, кто поступает непорочно, чистосердечно, справедливо, не делает ближнему зла ни словом, ни делом, тверд и верен в словах, чист и безкорыстен в поступках, кто благоговеет пред именем Господа и уважает боящихся Его»699. Как вопросы, указывающие на восхождение на гору Господню и всего более уместные при начале, или при первом установлении новых отношений к национальной святыне, так и ответы, совершенно сходные с приведенным выше обетом царственного псалмопевца, в ожидании им пришествия Господа, – дают уже вероятные основания предполагать, что оба эти псалма назначены были для пения при шествии на гору Сионскую с ковчегом завета и освящении царственного города Давидова его вступлением в святое жилище Господа700. Еще яснее показывает это следующее далее в Пс. 23 обращение к воротам Сионской крепости с требованием поднять верхи свои, чтобы открыть и расширить вход для вступления царя славы, Господа воинств, как любил называть Господа царь Давид, Его силою одержавший множество побед над врагами Израиля и прославивший царство свое701. Такое обращение, выражающее сознание псалмопевца, что врата Сиона, справедливо называемые им вечными, – так как происхождение их теряется в глубокой древности, может быть еще времен Мелхиседека, – слишком низки и тесны, пред величием вступающего в них Господа, естественно и уместно при первом вступлении в них Господа, а не тогда, когда бы Он и раньше того входил ими; точно так же, как и Соломон подобное же сознание крайней ограниченности и ничтожества его храма для вездесущего и всенаполняющего собою Бога, было высказано не позже, как при посвящении его в жилище Божие702. Даже двукратное повторение обращения к воротам, так же как и повторение вопроса. Кто сей царь славы? – и ответа: «Господь сильный в брани, Господь воинств», имеющие, конечно, целью возбудить в народе особенное внимание и благоговение к вступающей на Сион святыне, всего более приличествует первому перенесению ковчега завета на Сион, после того как он до того времени долго находился в пренебрежении и забвении703. Словом, все в рассматриваемых нами псалмах прекрасно идет к совершенному Давидом перенесения ковчега завета в новоустроенную им Сионскую скинию в Иерусалиме, и все таким образом убеждает, что не напрасно носят они Давидово имя в своих надписаниях. Древние отцы и учители церкви, согласно признавая Давидово происхождение этих псалмов, 14 и 23-й из них обыкновенно объясняли в смысле таинственном, – о вознесении Христа Спасителя на небо и восхождении верующих в Него в духовный Иерусалим в обителях Отца небесного704; но этот таинственный смысл нисколько не отрицает, но предполагает собою указанный нами смысл исторический: потому что в Ветхом Завете, служившем сенью грядущих благ705, богопросвещенные мужи обыкновенно в настоящих событиях своей истории усматривали будущее, и в видимом и чувственном созерцали невидимое, духовное. Так и здесь вдохновенный псалмопевец в горе Сионской созерцает небо, в возносимом на гору ковчег завета – грядущего на небеса прославленного победителя смерти Господа, в восходящих с ковчегом на гору – спасаемых во Христе верующих в Него, в хоре певцов, сретающих ковчег в воротах Сиона пением: «кто сей царь славы», – лики небесных воинств, сретающих возносящегося на небеса Господа706: словом, в основе пророческих созерцаний псалмопевца везде лежит историческое событие перенесения ковчега завета в Сионскую скинию, которое и следует признавать поводом к написанию этих песней.
Очень вероятно также, что обстоятельства, сопровождавшие перенесение ковчега завета, именно упреки Мелхолы Давиду, будто он унизил свое царское достоинство, позволив себе скакать пред ковчегом и притом в короткой, не царской одежде, послужили для Давида поводом к написанию псалма 130-го. Эта краткая песнь, представляющая выражение смиренного сознания своего недостоинства пред Господом и тихой преданности Его благому Промыслу, составляет как бы перифраз ответа Давидова на упреки Мелхолы. «Как отличился сегодня царь Израилев, обнажившись пред глазами рабынь рабов своих, как обнажается какой-либо пустой человек»! говорила Мелхола. В ответ на это Давид высказывает ей, что пред Господом достоинство и слава не в гордом самовозвышении пред низшими себя людьми, но в смиренном сознании своего недостоинства пред Ним и в самоуничижении; ибо Господь унижает гордых и надменных, как унизил отца ее Саула, и возвышает смиренных, как и возвысил его, поставив вождем народа Своего, Израиля; потому он не ищет иной чести пред Господом, кроме той, которая состоит в смирении и унижении себя в глазах своих, чтобы не надмеваться и пред последним из рабов своих. «Пред Господом играть и плясать буду. И я еще больше уничижусь и сделаюсь еще ничтожнее в глазах моих, и со служанками, о которых ты говоришь, – с ними я буду славен» (2Цар.6:20–22). Тоже самое, хотя и другими словами, в Пс. 130 исповедует псалмопевец пред Господом, преподавая урок подражания народу своему Израилю: «Господи! Не надмевается сердце мое и не возносятся очи мои, и я не вхожу в великое и в то, что выше меня. Истинно, я покоен и тих душою моею, как отнятое от груди дитя подле матери своей, как дитя, отнятое от груди, душа моя во мне707» (ст.1–2), т.е. в смиренной и всецелой преданности Господу и в чувстве общения с Ним находит полное свое довольство и не знает мучительных стремлений самолюбия и честолюбия, которые испытывают люди гордые и надменные. Те же чувства смиренного упования и преданности Господу внушает он к народу своему, Израилю, предостерегая его от гордого самомнения, в сознании своего собственного призвания или своего могущества и славы пред другими народами: «Да уповает Израиль на Господа, отныне и во век» (ст. 3). – Впрочем надобно заметить, что указанные обстоятельства представляют не единственный случай в жизни Давида, который мог послужить ему поводом к написанию рассматриваемого псалма. Глубокое смирение и безусловная покорность водительству Промысла составляют постоянную отличительную черту в характере Давида. Помазанный на царство пророком Самуилом. Он не стремится к своему возвышению, и видимо возвышаемый Господом, не домогается престола, но терпеливо проходит долгий путь глубокого унижения, пока рука Божия не возводит его к высокому его предназначению. И на высоте своего царского величия, принимая обетование вечного царства в роде своем, он смиренно сознает свое недостоинство пред Господом; славный победитель многочисленных и сильных врагов еврейского народа, он смиренно и с покорностью выслушивает обличения своих человеческих слабостей со стороны посланников Божиих, сознает свои грехи и не стыдится открыто исповедывать их пред Господом; грозный каратель преступлений, он безнаказанно позволяет Семею злословить себя в присутствии народа и щадит самых злобных врагов своих, признавая в них орудие карающего правосудия Божия за свои собственные преступления. Естественно при этом каждый опыт новых милостей Божиих служил для Давида достаточным побуждением к исповеданию своего недостоинства, смирения и преданности воле Божией. Но кроме того, не смотря на свое всегдашнее смирение, Давид неоднократно слышал несправедливые обвинения и укоризны в гордости, надменности и властолюбия, даже со стороны собственных братьев своих708, особенно же со стороны Саула и многочисленных его приверженцев709. Каждое из таких обвинений могло представлять новое побуждение исповедать пред Господом, что сердце его далеко от всякого высокомерия и надменности, и что он невинен в тех властолюбивых притязаниях, какие несправедливо приписывают ему710. Вообще, в жизни Давида не мало было обстоятельств, которые делают совершенно естественным в устах его такое исповедание своего смирения и преданности воле Божией, какое мы имеем в Пс. 130, и если не упреки Мелхолы послужили действительным поводом к его написанию, то во всяком случае нельзя отрицать принадлежности его Давиду, которому приписывается он в еврейском тексте. Этому нисколько не мешает положение его между песнями степеней, в числе которых действительно есть песни, составленные во время или вскоре после плена Вавилонского, и которые вообще по своему употреблению относятся к после-пленному периоду711. Основанием для преимущественного употребления его после плена могло послужить преподаваемое в заключении его наставление Израилю уповать на Господа, весьма уместное при тогдашнем печальном положении Израиля в опустошенном отечестве, когда упование на милость Божию служило ему единственным утешением и укреплением; но тоже наставление, преподаваемое в псалме в предостережение от увлечений гордости и высокомерия напротив показывает, что он есть произведение не печальных времен после плена, которые сами собой внушали Израилю смирение, но времени счастливого и цветущего его состояния, каково особенно время блистательных побед Давидова царствования, когда действительно могла представляться опасность подобных увлечений, которой, как известно, не избежал и сам Давид712. Нужно ли после всего этого отрицать указываемое надписанием Давидово происхождение 130-го псалма, чтобы вместо того отнести его к неизвестному писателю несообразного с его содержанием времени после плена или тем более времени Маккавеев, как того хотят его толкователи-рационалисты?713
Близки, кажется, своим происхождением ко времени же перенесения ковчега завета в Иерусалим и псалмы 121 и 132, надписывающиеся в еврейском тексте именем Давида714. Подобно 130-му, оба они поставлены в числе песней степеней, и неудивительно. По своему содержанию, представляющему выражение горячей любви псалмопевца к св. городу Иерусалиму, и к совершающимся в нем всенародным праздничным собраниям, псалмы эти очень естественно могли сделаться любимыми песнями, как возвращавшихся из плена Иудеев, так и путешествовавших в Иерусалим в три годовые праздника, почему и были внесены в состав образовавшегося со времен сборника песней, употреблявшихся при таких случаях. Но понятно, что такое употребление их и положение вместе с песнями после-пленного происхождения еще не составляет доказательства, что они и написаны были не ранее этого времени, подобно как в нашем богослужении употребление древнейших песней на ряду с позднейшими нисколько не унижает древности первых в глазах беспристрастного историка. Содержание их еще лучше идет ко времени Давида, которому они приписываются в еврейском тексте, между тем как многие черты, особенно в Пс. 121, несообразны с временем после плена Вавилонского. Описание Иерусалима, как великолепно устроенного, укрепленного и украшенного дворцами города715, представление израильского народа, еще в разделении на колена восходящего по закону Израилеву в Иерусалим славить имя Господне716, упоминание о престоле дома Давидова717 и полном благословения и мира пребывании Господа на Сионе718: – все это вполне идет ко времени Давида и представляется анахронизмом после плена Вавилонского, когда Иерусалим стоял в развалинах, престол Давидов оставался праздным, когда весь возвратившийся Израиль719 состоял лишь из остатков двух колен Иудина и Вениаминова720 с присоединением к ним священников и левитов и разве только отдельных лиц из 10 колен бывшего царства Израильского, а история пребывания возвратившихся в своем отечестве представляла печальную картину внутреннего неустройства и несогласия и почти беспрерывных притеснений и опасностей со стороны внешних врагов. Чтобы устранить такую несообразность защитники после-пленного происхождения этих псалмов прибегают к предположению, что псалмопевец, обрадованный позволением возвратиться из плена в отечество, или быть может уже после возвращения, при виде восходящих в Иерусалим к какому-либо празднику многочисленных поклонников, переносится мыслью к прошедшим временам славы Иерусалима, когда в нем стоял царственный престол дома Давидова и когда действительно стекались в него все колена еще единого нераздельного царства Израилева721. Но подобное объяснение не имеет вероятности, так как изображение Иерусалима и восходящих в него колен Израилевых до того живо и картинно, что требует предположить в писателе псалма очевидца, а не человека, отделенного веками от изображаемой действительности. Конечно, можно предположить, что писатель его был человек, переживший пленение Вавилонское и в молодые годы свои видевший Иерусалим в прежнем его величии722; но во всяком случае не мог уже видеть восхождение колен Израилевых, которое прекратилось со времени разделения царства Еврейского723, почти за 4 века до плена, и, за исключением малоуспешной попытки Езекии724, никогда не восстановлялось более. А стих 7-й совершенно устраняет и такое предположение, показывая, что Иерусалим не в воспоминании только псалмопевца, но в настоящей своей действительности представлялся ему укрепленным и украшенным дворцами городом: вы противном случае мог ли бы он выразить свое благожелание Иерусалиму в такой форме: «да будет мир в стенах твоих, благоденствие в чертогах твоих», когда бы ни стены, ни чертоги не существовали, а только рисовались в его воображении? Не гораздо ли естественнее и сообразнее с действительностью725 было бы возвратившемуся или возвращавшемуся пленнику, вспоминая о прежнем великолепии и укреплении Иерусалима, желать своей разоренной столице скорейшего ограждения и украшения чертогами?726 Да и самый радостно-торжественный тон псалмов не соответствует воспоминанию о прежнем величии Иерусалима при настоящем его печальном положении. Воспоминание о великолепии первого храма Соломонова при закладке второго храма, как и представление настоящих бедствий опустошенного Иерусалима, одинаково вызывали у Иудеев слезы и вопли727: не иные, нам кажется, должны бы быть и чувства псалмопевца при воспоминании о прежнем великолепии Иерусалима. Правда, находят в тех же псалмах и некоторые несообразности с происхождением их от Давида, но несообразности только мнимые, кажущиеся, которые легко устраняются при внимательном рассмотрении содержания псалмов и сличении их с историей и другими писаниями Давида. Так не представляет ничего несообразного с лицом Давида, как писателя, если во 2 ст. Пс. 121-го псалмопевец представляет себя в числе богомольцев, пришедших в Иерусалим для поклонения; так как псалом этот, подобно некоторым другим псалмам Давида728, воспет им для народа и от лица народа, с сонмом которого впрочем и сам он восходил в свой столичный город при перенесении ковчега завета729 и, без сомнения, нередко ходил в дом Божий для поклонения Господу, особенно во дни великих праздников730. Народным же характером песни объясняется и то, что в ст. 5 того же псалма говорится в 3-м лице о престолах дома Давидова731. Что же касается самого выражения: «дом Давидов», то оно нисколько не странно в устах Давида, так как он на самом деле основал новый царственный дом вместо дома Саулова732, чего, конечно, он не мог не сознавать, как и действительно сознавал и неоднократно высказывал со времени получения обетования о вечном царстве его рода733. Еще менее препятствует считать его писателем псалмов упоминание о доме Божием734, под которым некоторые думают разуметь храм Соломонов; потому что название дома Божия придавалось не только храму, но и скинии, как древней Моисеевой, так и новой Сионской, и даже просто какому-либо месту, ознаменованному особенным явлением Божиим735, и такое название очень употребительно во многих псалмах Давидовых736. Подвергают, наконец, сомнению существование в Давидово время упоминаемого здесь обычая путешествовать в Иерусалим для поклонения Господу по установлению Израилеву737; но известно, что установленный законом Моисеевым обычай сходиться в три годовые праздника к святилищу738 соблюдался Евреями даже во времена крайнего упадка веры и благочестия, в период Судей739, и если в последнее время царствования Саула, очень подозрительно смотревшего на сношения с священниками740, не обращались к ковчегу Божию741, то с перенесением ковчега в столицу, имевшем именно целью положить конец прежнему забвению святыни Господней, и с восстановлением богослужения в новой, более торжественной и величественной форме, естественно должны были возобновиться и религиозные путешествия для поклонения Господу. Само собою разумеется, что с перенесением ковчега в Сионскую скинию местом таких религиозных путешествий, вместо прежнего Силома или Гаваона должен был стать Иерусалим, сделавшийся в то же время и гражданскою столицею царства Еврейского742. Правда, и после того, во все время царствования Давида и даже при Соломоне, Моисеева скиния оставалась в Гаваоне и время от времени была посещаема благочестивыми Израильтянами743: но это не делало излишним путешествий в Иерусалим; так как главною святынею и символом видимого присутствия Божия был ковчег завета, и к посещению места пребывания этой именно святыни относилось предписание закона – «три раза в году являться пред лице Господа»744. Можно полагать, что Давид оставлял Моисееву скинию в Гаваоне, щадил народную привязанность к этому издавна освященному месту богослужения; но совершенно невероятно, чтобы при ревностной заботливости об исполнении закона Божия и устроении богослужения в Иерусалиме, он мог оставить без исполнения приведенное предписание закона, имевшее при том весьма важное значение для возвышения его столицы в политическом отношении, – что также составляло один из первых предметов его заботливости. Напротив того, собрание представителей всего народа к празднованию перенесения ковчега завета в Иерусалим показывает, что Давид желал сделать свою столицу центром всенародных религиозных собраний и – это первое собрание можно потому считать образцом для предписанного законом совершения великих годовых праздников и в последующее время Давидова царствования, тем более, что в Соломоново время существование религиозных путешествий к Иерусалимскому святилищу в установленные праздники не подлежит сомнению: так как известно, что воцарившийся после Соломона над отделившимся от его дома 10-ю коленами Иеровоам принимает уже меры против путешествий в столицу Иудейского царства на праздники, установляя свои религиозные центры и новые празденства в противоположность и подражание совершавшимся там законным праздникам745. Вообще, наибольшая вероятность на стороне существования религиозных путешествий в Иерусалим в Давидово царствование; отсутствие же положительных свидетельств об них истории этого времени не может служить доказательством несуществования их: потому что история точно также умалчивает об них и в Соломоново время, между тем как упомянутые нами меры против них первого царя 10-ти коленного Израильского царства ясно показывают, что они были тогда во всей силе. Но если даже существование таких путешествий в Иерусалим в Давидово царствование мы и признаем делом сомнительным, по крайней мере, недоказанным; – во всяком случае, указание на собрания народа в Иерусалиме или путешествия к нему колен Израилевых в Пс. 121 и 132, подобно как другие приведенные нами мнимые несообразности, не представляют ничего несвойственного времени Давида: потому что не подлежит сомнению, что Иерусалим был уже тогда столицею и политическим центром царства еврейского, что в него не раз собирались представители всех колен Израилевых746, равно как сходились все искавшие верховного суда царского Израильтяне747. Таким образом, все вообще вероятные основания за Давидово происхождение этих псалмов и нет никаких решительных побуждений придумывать для них другого писателя748. Вероятность происхождения их от Давида еще более возвышается, если мы предположим, что они написаны были на случай какого-либо из праздничных собраний в Иерусалиме вскоре после перенесения ковчега завета в Сионскую скинию, когда с тем вместе Иерусалим должен был сделаться религиозным центром народа Еврейского. Содержание обоих псалмов всего лучше объясняется из побуждений этого именно времени. Руководившее Давидом в перенесении ковчега завета в Иерусалим желание, с одной стороны, восстановить должное благоговение к главнейшей национальной святыне, остававшейся в небрежении и забвении в Саулово царствование, с другой – возвысить в глазах народа значение вновь избранной им столицы царства, весьма естественно требовало возбудить и поощрить установленные законом всенародные собрания пред перенесенным в Иерусалим ковчегом завета, так и вообще расположить и приучить народ к новой столице и новому месту святилища, вопреки недовольству и обычному предубеждению некоторых против подобных изменений и нововведений. А что недовольство или предубеждение против перемещения столицы и особенно ковчега завета действительно существовало в народе, не смотря на то, что оно совершено было Давидом в согласии старейшин народных, это можно заключать из псалма 77-го, где современный Давиду псалмопевец Асаф пророк заметно старается оправдать пред народом перенесение ковчега завета и столицы царства в Иерусалим749. При таких обстоятельствах и побуждениях составление песней в прославлении Иерусалима, как прекрасного и благоустроенного религиозного и политического средоточия народного, или в похвалу братского согласия народа, выражающегося в многочисленном собрании его на Сионе, где Господь благоволил утвердить благословение и жизнь на век, – представляется, как нельзя более естественным и целесообразным750. С этой стороны надписание 121 и 132 псалмов именем Давида в еврейском тексте, при отсутствии в их содержании каких-либо несообразностей с лицом и временем Давида, получает силу вполне достоверного свидетельства о их писателе и времени происхождения.
Сказанное о псалмах 121 и 132 имеет отчасти отношение и к псалму 64-му, представляющему благодарственный гимн Богу за Его благодатные действия на Сионе и благодеяния народу Своему, являемые в плодородии земли и даровании побед над иноземными народами. Здесь также между прочим высказывается столь свойственное Давиду стремление к дому Божию (ст. 5) и упоминается о богослужебных собраниях народа к Сионскому святилищу (ст. 2–3). Другие черты в содержании псалма, – упоминание о допущенных псалмопевцем тяжких грехах и о прощении их Богом (ст. 4), и о чудных победах над восставшими против Израиля иноземными народами, во своей земле прославивших имя Иеговы (ст. 6–9), – также идут к лицу Давида и ко времени его царствования. Потому очень вероятно, что и этот псалом написан был Давидом по случаю всенародного празднования на Сионе одного из великих праздников, может быть, пасхи, ко времени которой поспевала жатва в Палестине. Судя по упоминаемому избавлению от нападений враждебных народов (ст. 8) и изображению мирного состояния Израиля (ст. 9–14), можно предполагать, что это было в последние мирные годы Давидова царствования, когда внешние и внутренние враги были усмирены и народ мог спокойно посвятить себя мирным занятиям земледелия и пастушеской жизни. Такое предположение отчасти подтверждается сходством 64 псалма с 17-м751, который, по ясному и несомненному свидетельству истории, воспет был Давидом в это именно мирное время, «когда Господь избавил его от рук всех врагов его»752. Более точного определения времени его происхождения, по недостатку исторических указаний, сделать нельзя753; но неопределенность эта не так велика, чтобы из-за нее можно было усомниться и в самом писателе псалма. Правда, в надписании его, рядом с свидетельством о Давидовом происхождении, в нашей славянской Библии мы читаем прибавление, встречающееся также в некоторых греческих списках754 и в Вульгате: «песнь Иеремиева и Иезекиилева, людей преселения, егда хотяху исходити». Но не говоря уже о том, что такое прибавление позднейшего происхождения и не находится ни в еврейской Библии, ни в древнейшем тексте 70-ти, приводимом в экзаплах Оригена, ни в переводах сирском и халдейском755, между тем как свидетельство о написании псалма Давидом обще всем известным спискам и еврейского подлинника и различных переводов, не трудно видеть, что оно не может быть принимаемо за свидетельство происхождения псалма в эпоху плена Вавилонского, опровергающее свидетельство первой древнейшей части надписания: «псалом Давидов». Строгое единство развития мыслей, поэтического характера и языка в псалме не может допустить более одного писателя, а соединение имен пророков Иермии и Иезекииля с народом, возвращавшемся из плена в смысле указания времени происхождения псалма, представляет очевидную историческую несообразность: потому что Иеремия и Иезекииль никогда не были вместе во время плена: первый после отведения народа в плен оставался в разрушенном Иерусалиме и никогда не был в Вавилоне756, последний со времени первого переселения находился в плену757, и ни тот, ни другой пророк не дожили до возвращения из плена и не видели «людей преселения, егда хотяху исходити»758. Да и содержание псалма в буквально-историческом смысле большею частью не может быть применено к возвращавшимся из плена Иудеям; так как, по справедливому замечанию бл. Феодорита, «по возвращении из плена, ни плодородия, ни обильных дождей», ни, прибавим от себя, славных побед над враждебными народами, «ничего подобного не было и Иудеи долгое время жили в великой бедности, как это показал Ездра»759. Поэтому бл. Феодорит полагает, что «надписание», указывающее будто бы на происхождение псалма во время или после плена, «прибавил кто-нибудь, не вникнув в смысл псалма и не изучив истории»760. Мы с своей стороны, желая лучше избежать подобного строгого приговора над неизвестным нам составителем означенной прибавки в надписании псалма, полагаем, что он не имел в виду означить в этой прибавке писателя или время происхождения псалма; но признавая писателем его Давида, согласно свидетельству древнейшей части надписания, которую потому и оставил неприкосновенною, хотел только указать время преимущественного употребления псалма в истории народа Божия и, вероятно, в своем указании основывается на каком-либо предании. На сколько древне и достоверно предание, служившее ему основою, того, конечно, никто теперь сказать не может; но нет ничего удивительного и невероятного, если песнь Давида, изображающая особенное благоволение Господа к народу своему, благоговеющему пред святилищем Его в Сионе, могла сделаться любимою песнью Иеремии, оплакивавшего несчастья народа и опустошение Сиона за небрежение к его святыням761, или Иезекииля и пленников, которых взоры и молитвы обращены были к Сиону762, равно как возвращавшихся и может быть даже возвратившихся из плена763, то со скорбью воспоминавших о прежней славе и величии своего царства и Иерусалима, то утешавших себя надеждою на будущее свое возвышение764. Изображаемая в псалме картина прошлого величия Иерусалима и благоденствия Израиля, со времени отведения его в плен и опустошения священной столицы его царства при Иеремии пророке, на все последующие времена его истории должна была сделаться обличительным и поучительным уроком, внушающим сознание своей виновности в драгоценной утрате и научающим ценить и стараться возвратить потерянное благо765, в то же время с другой стороны, представляя просвещенному взору прообразовательно-пророческое изображение будущей славы и блаженства нового Израиля в благодатном царстве обетованного семени Давидова766. С этой точки зрения сопоставление имен различных пророков в прибавлении к надписанию 64-го Пс. перестает быть анахронизмом или историческою несообразностью, и самое прибавление не только не опровергает свидетельства древнейшей части надписания о Давидовом происхождении псалма, но, рассматриваемое в связи с его содержанием, даже подтверждает такое свидетельство, предполагая древнейшего писателя из времен славных побед над внешними врагами и внутреннего благоденствия Израиля, какого писателя мы и узнаем в лице указываемого надписанием венчанного певца Израилева.
Получение Давидом величественного обетования о вечном продолжении царствования в его потомстве, на которое более или менее ясные указания мы не раз уже встречали в различных псалмах, написанных по разным обстоятельствам его жизни767, также не осталось неотмеченным в Псалтири особенною песнью. Таковым из надписанных именем Давида псалмов по всем вероятным признакам следует признать псалом 39. Проникнутое духом глубокого сердечного умиления, радостно-скорбное, благодарственно-молитвенное содержание этого псалма как нельзя более соответствует обстоятельствам получения Давидом обетования, когда, с одной стороны, многократно облагодетельствованный Господом и полный упования на Его милости царь-псалмопевец глубоко огорчен был объявленным ему чрез пророка запрещением построить столько желанный им постоянный храм в Иерусалиме, которым он хотел принести благодарную жертву Богу за Его благодеяния и вместе с тем надеялся тверже объединить все колена израильского царства и упрочить в своем доме царственную династию, а с другой стороны вслед за тем еще в большей степени был обрадован сообщенным ему чрез того же пророка обетованием, что желанный им храм будет построен сыном его и, всего важнее, Господь утвердит его царство в его потомстве и престол его будет непоколебим до века. В применении к такого рода обстоятельствам нам становятся понятными не объяснимые при других случаях быстрые смены разнообразных чувствований псалмопевца в 39 псалме, и все части, все стихи этого псалма, представляющиеся, по видимому, отрывочными, бессвязными между собою, легко объясняются в совершенно естественной логической связи и последовательности. Новое явление милости Божией, немедленно вызвавшее из души Давида полную глубокого смирения и преданности благодарную молитву к Господу благодетелю768, естественно должно было вложить в уста его и новую песнь хвалы и благодарности Господу769. Но как это новое явление милости Божией представляло собою лишь новое звено в длинной, непрерывной цепи Божиих милостей к Давиду, и как потому пророк Нафан, приступая к сообщению величественного обетования, от имени Господа напоминает сперва о прежде явленных ему Божиих благодеяниях770; то, соответственно сему, и псалмопевец новую свою песнь к Господу начинает благодарным прославлением прежних явленных ему милостей и благодеяний, особенно во время его гонения от Саула и до утверждения на царстве. «Твердо уповал я на Господа, и Он приклонился ко мне, и услышал вопль мой. Извлек меня из страшного рва, из тинистого болота (как обыкновенно называл Давид опасности Саулова гонения, – ср. Пс.68:2–3, 15–16, 17:17 и др.); и поставил на камне ноги мои, и утвердил стопы мои; и вложил в уста мои новую песнь, – хвалу Богу моему… Много соделал Ты, Господи, Боже мой: о чудесах и помышлениях Твоих о них хотел бы я проповедовать и говорить; но они превышают число771». Воздавая благодарность Господу за дарованное Им величественное обетование772, Давид при этом с кроткою покорностью воле Божией приемлет и прискорбное ему запрещение построить в Иерусалиме вместо скинии постоянный, благолепный храм Господу773. Следующая за вышеприведенными словами псалма и представляют нам выражение такой готовности Давида исполнить прискорбную для него волю Божию. «Жертвы и приношения Ты не восхотел, всесожжения и жертвы за грех Ты не потребовал774», т.е. говоря языком истории, не хотел принять от меня в благодарственную жертву за Твои милости ко мне дом жертвоприношений, в котором бы, по выражению Соломона, исполнителя желания Давидова, «возносились всесожжения, утром и вечером, в субботы, и в новомесечья, и в праздники, как навсегда заповедано Израилю»775; «Но Ты открыл мне уши»776, т.е. сообщил величественное обетование о вечном продолжении моего царства, внушающее мне беспрекословное повиновение воле Твоей, или, как почти буквально сходно, но с большею определенностью выражается Давид в благодарственной молитве своей к Богу по случаю получения обетования: «Ты, Господь Саваоф, Боже Израилев, открыл ухо777 рабу Твоему, говоря: устрою тебе дом»778. «Тогда я сказал, – продолжает псалмопевец, – вот иду; в свитке книжном написано о мне»779, т.е. готов исполнить то, что определено о мне в Твоем божественном совете, возвещено Твоим пророком и начертано в свитке его пророчества. «Я желаю исполнить волю Твою, Боже мой, и закон Твой у меня на сердце»780. Далее история свидетельствует нам, что Давид, смиренно покоряясь определению воли Божией относительно построения постоянного храма в Иерусалиме, не скрыл о нем от своего народа, но как о новом явлении милости Божией в дарованном ему обетовании вечного царства, так и об этом определении правды Божией, открывающем недостоинство его пред Богом, чистосердечно возвестил пред многочисленным собранием представителей от всех колен народа израильского, при чем объяснил даже и невысказанную прямо пророком Нафаном причину, по которой Господь не соблаговолил на исполнение его желания, сказав, что он, как человек воинственный, проливший много крови, недостоин воздвигнуть храм Богу мира781. А в следующих за приведенным нами выражением покорности воле Божией словах псалмопевца мы находим именно соответствующее такому обстоятельству исповедание его пред Господом, что он не скрывал в своем сердце о Его праведном определении, равно как не утаивал о милости Его, но и о том, и о другом возвещал в многочисленном собрании. «Я возвещал правду Твою в собрании великом; я не возбранял устам моим: Ты, Господи, знаешь. Правды Твоей не скрывал в сердце моем; возвещал верность Твою и спасение Твое; не утаивал милости и истины Твоей пред собранием великим782». Следующая за этим исповеданием молитва псалмопевца о продолжении к нему милости Божией в постигшем за его грех несчастии и особенно об избавлении от многих торжествующих при этом врагов его783, по видимому, всего ближе идет ко времени Авессаломова восстания784, и, может быть, действительно в это печальное время вторично излилась из души певца, составив таким образом для нас отдельный 69-й псалом; но в тоже время эта молитва не представляет ничего неестественного и несообразного и в положении Давида после получения им обетования. Бесспорно, великая милость Божия возвещена была Давиду в дарованном ему обетовании, но исполнение сего обетования должно было последовать лишь в отдаленном будущем; между тем в настоящем объявлено было ему, что Господь не благоволит к его дарам и жертвам, а это естественно вызвало в душе его сознание виновности своей пред Богом и в тоже время подвергало его посмеянию со стороны многочисленных врагов его, всегда готовых, подобно известному Семею, радоваться его неудачам и несчастьям и почерпать в том для себя надежду на совершенное отвержение его Господом785. Обогащенный обещанием великой милости Божией в будущем, в своем настоящем Давид действительно, по выражению псалма, являлся «беден и нищ» (ст. 18), нуждался в попечении и помощи Божией против злобных, издевавшихся над ним врагов его, а в таком положении, конечно, всего естественнее ожидать от него именно такой молитвы, какою и заключается рассматриваемый нами псалом: «Не удерживай, Господи, щедрот Твоих от меня; милость Твоя и истина Твоя да охраняют меня непрестанно. Ибо окружили меня беды неисчислимые; постигли меня беззакония мои, так что видеть не могу… Благоволи, Господи, избавить меня… Да постыдятся и посрамятся все, ищущие погибели душе моей!... Да смятутся от посрамления своего говорящие мне: хорошо! Хорошо!... Я беден и нищ да попечется о мне Господь!786 Ты помощь моя и избавитель мой; Боже мой, не замедли». Подобные мольбы о продолжении милостей Божиих в устах Давида после получения им обетования представляются нам тем вероятнее, что они имеют себе некую аналогию в том благодарственном исповедании Давида, какое, по свидетельству исторических книг, изречено было им пред Господом непосредственно за получением обетования: так как и там, после выражения хвалы и благодарности Господу за величественное обетование и другие многочисленные милости Его, в заключении исповедания мы тоже находим молитву о том, чтобы Господь утвердил на веки слово Свое, которое Он изрек о рабе Своем и о доме его, и не замедлил ниспослать обещанное ему и его дому Свое благословение787.
В греческом переводе, известном под именем 70-ти, хотя и не во всех его списках, а также в посл. Ап. Павла к Евр.10:5–7, где приводятся 7–9 стихи 39-го псалма, выражение 7-го стиха: «Ты открыл мне уши», на которое мы указывали, как на имеющее себе почти буквально соответствующее выражение в благодарственном исповедании Давида после получения обетования788, – переводится словами: уготовил мне тело (σῶμα δέ κατηρτίσω μοι)». Но это разночтение, образовавшееся, без сомнения, совершенно случайно из первоначального чтения 70-ти: ὦτία δέ κατηρτίσω μοι (может быть вследствие того, что в одной древней рукописи, писанной без разделения слов и знаков и потом послужившей оригиналом для позднейших, к слову ΩΤΙΑ отнесено было конечное Σ от предшествующего слова ἠϑέλησαϛ, а слог ΤΙ ошибочно прочитан был за Μ789, и потом употребленное Апостолом, на том конечно основании, что это чтение, не изменяя сущности смысла приводимого места, наиболее соответствовало выраженной им мысли о единой угодной Богу и спасительной жертве тела Иисус Христова (διά τῆς προσφορᾶς τοῦ σώματος Ιησοῦ Χριστοῦ ст. 10), не только не противоречит высказанному нами мнению относительно повода к написанию псалма, но даже, после данного Апостолом мессианско-пророческого объяснения, служит еще в некоторой степени подтверждением ему, показывая, что такой псалом мог быть написан именно при подобном указанному нами обстоятельстве жизни Давида, когда Господь, не благоволив принять от него жертв и приношений, открыл ему тайну воплощения от его семени Сына Божия, и когда сам псалмопевец всецелою покорностью своею воле Божией прообразовал крайнее послушание обетованного ему великого Потомка Отцу небесному, явленное Им в принятии на себя человеческого естества и в принесении Себя в жертву за грехи мира. Такому обстоятельству написания псалма как нельзя более соответствует и употребляемое Апостолом выражение: входя в мир глаголет790, которым он влагает приводимые далее слова псалма в уста Иисусу Христу: потому что именно с возвещением Давиду обетования, по поводу которого, по нашему предположению, и был изречен им рассматриваемый псалом, Христос, в лице указанного обетованием ближайшего и важнейшего родоначальника Своего по плоти, и входил в мир сей, – становился, как обыкновенно называли Его, сыном Давидовым791. Что же касается изъявляемого некоторыми богословами сомнения о том, сообразно ли с достоинством Апостола употребление в приводимом месте из псалма не первоначального, а так или иначе измененного чтения; то оно, по нашему мнению, достаточно устраняется тем, что св. Апостол Павел, подобно как и другие св. новозаветные писатели, приводил свидетельства из ветхозаветных писаний не столько по букве, сколько по мысли792, а употребленное им в приведенном месте измененное чтение, как мы уже заметили, по мысли не противоречит чтению первоначальному, а только, оставляя буквальную, историческую сторону представляемого последним образа – послушания Давида откровенной воле Божией, сообразно с его целью793, останавливает внимание читателей исключительно на другой, внутренней и сокровенной стороне того же образа, раскрывая всегда прообразовательно содержавшуюся в нем мысль о высочайшем послушании Отцу небесному обетованного Давиду Христа Спасителя, какое Он явил в Своем воплощении и страданиях794.
Заметно также отношение на дарованному Давиду величественному обетованию вечного царства в надписываемых его именем псалмах 137 и 169, хотя из содержания их и нельзя с большею или меньшею точностью определить время, в которое, и случай, по которому они были написаны. Псалом 137-й есть благодарственная песнь Господу за Его благоволение к псалмопевцу, спасительную помощь в опасностях во время гонений жестокими врагами и особенно за возвещенное ему величественное откровение, имеющее некогда обратить к Господу все народы земные. Псалмопевец прямо не говорит о себе, кто он; но из того, что в речи о будущем обращении к Господу язычников, он упоминает только о царях земных (ст. 4), можно догадываться, что и сам он – благочестивый царь народа Божия (ср. ст. 1–2). Во всяком случае, очевидно, что он человек, из низкой доли возвышенный Господом за свое смирение (ст. 6), испытавший притом много опасностей в гонениях от жестоких врагов, но по молитве своей всегда избавлявшийся от них помощью Божией (ст. 3 и 7). Он не говорит также, в чем состояло полученное им божественное откровение, превышающее славу всех прежних великих дел Божиих (ст. 2); но ожидание обращения к Господу всех царей земных, когда они услышат это божественное слово Его, показывает, что оно касалось главнейшего в истории Израиля обетования о Мессии, имевшем сделаться Господом и царем всех царствующих. Если ко всему этому прибавить сходство 137-го псалма с благодарственною молитвою Давида по получении обетования о вечном царствовании его потомства795, и с другими Давидовыми псалмами, особенно в которых упоминается о том же обетовании796; то не остается сомнения, что и этот псалом также написан Давидом после получения им обетования797. Некоторые впрочем из новейших ученых798, опираясь на греческое надписание псалма именами Аггея и Захарии799, принятое и в нашу славянскую Библию, а также на сходство ожидаемого в псалме обращения царей языческих с предсказаниями означенных пророков800, из коих некоторые обращены к лицу Зоровавеля801, думают относить составление его ко времени Аггея и Захарии, и именно самого Зоровавеля считать его писателем. История, однако, не дает нам оснований с такою же непринужденностью применить к Зоровавелю указанные выше черты личного изображения псалмопевца, с какою применяются они к лицу Давида. Притом же, если на Зоровавеля, как наследника величественного обетования Давидова, и обращены были взора народа и современных ему пророков, тем не менее, везде и во всем он является и действует вместе и нераздельно с первосвященником Иисусом; с ним разделяет он унижение плена и власть над возвратившимися в отечество, заботы и труды по восстановлению храма и устройства церковного и гражданского, равно как и опасности, грозившие народу от враждебных ему соседей; с ним же делает он и пророческие обетования особенной милости Божией и будущего прославления Израиля802; поэтому странно и неестественно считать его писателем благодарственной песни с таким единоличным характером, какою представляется нам псалом 137-й. но главное, защитники такого мнения совершенно игнорируют древнейшее надписание псалма по еврейскому тексту, приписывающее его Давиду, и особенно то обстоятельство, что это надписание оставлено неприкосновенным и после греческой прибавки к нему имен Аггея и Захарии, между тем как это последнее обстоятельство прямо дает понять, что сделавшие такую прибавку не отрицали Давидова происхождения псалма и следовательно сделали ее с иною целью, нежели указание писателя или времени написания псалма803. Очень вероятно, что цель эта была одна и та же, с какою напр. в надписании Пс. 64 прибавлены имена пророков Иеремии и Иезекииля, или с какою некоторые из Давидовых псалмов названы в надписании песнями степеней, – именно: указать время наиболее широкого церковного их употребления. Содержание 137 псалма вообще благоприятствует предположению, что он был любимою и очень употребительною песнью во время Аггея и Захарии. В это время, – как и вообще в печальные времена политического упадка народа иудейского, – псалом напоминающий о древних благодеяниях Божиих к нему и особенно о величественном обетовании вечного престола в Давидовом потомстве, естественно должен был сделаться утешением для униженного и угнетенного Израиля, представляя ручательство веры, что «Господь не оставит дела рук своих», но «совершит» слово свое, которое Он изрек Давиду рабу своему804, что падший род его, а с ним и народ, снова восстанут в прежней своей славе и величии. Подобные утешительные предсказания, как выше замечено, находятся и в писаниях самих Аггея и Захарии, – что тоже подтверждает вероятность церковного употребления рассматриваемого нами псалма во времена этих пророков, а быть может вместе с такого рода употреблением послужило отчасти и к надписанию его их именами805.
Что касается псалма 109-го, то составление его царем Давидом, как это указывается в надписании его, выше всякого сомнения. Оно подтверждается ясным свидетельством Самого Иисуса Христа и апостолов, и было признаваемо за несомненное всею современною их Иудейскою церковью. «Что вы думаете о Христе? Чей Он сын?» – спрашивал однажды И. Христос собравшихся около Него фарисеев. Они отвечали Ему: «Давидов». Тогда Иисус Христос сказал им: «как же Давид по вдохновению называет Его Господом, когда говорит: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих? И так если Давид называет Его Господом, как же Он сын ему806» – Вопрос И. Христа основывается сколько на Мессианском содержании псалма, столько же, с другой стороны, на его Давидовом происхождении, и следовательно, как то, так и другое, по Его божественному признанию, одинаково несомненно. Нельзя предполагать, чтобы имя Давида употреблено было Господом только в общем обширном значении Книги Псалмов, а не в строгом теснейшем смысле писателя псалма; так как это ясно видно из самого образа выражения: «Давид по вдохновению называет Христа Господом, когда говорит: сказал Господь Господу моему 807, – да и по самой сущности вопроса не может быть понимаемо иначе. Равным образом нельзя думать и того, чтобы, называя Давида писателем 109-го псалма, Иисус Христос применялся в этом случае только к обычному взгляду на этот предмет современных Иудеев808, потому что в противном случае вопрос Его терял бы догматическую важность и свою существенную цель и значение, – дать плотским Иудеям понять неправильность и односторонность их взгляда на происхождение и достоинство ожидаемого Мессии, – и обращался бы в какое-то кичливое, софистическое совопросничество, недостойное Божественного Учителя; между тем известно, что в том же догматически-мессианском смысле понимали и изъясняли этот псалом и богопросвещенные истолкователи учения Христова, Его Апостолы809, которые этим точно также со всею ясностью исповедали, что Давид был его писателем. «Давид не восшел на небеса», замечает Св. Апостол Петр в объяснение пророчества Давидова о Мессии в Пс. 15-м, и затем прибавляет: «но сам говорит (λέγει δε αὐτόϛ…): сказал Господь Господу моему: седи одесную меня…810». Не может быть наконец оставлено без внимания и согласное убеждение современников Иисуса Христа в том, что приведенный Им псалом действительно написан был Давидом. Так как вопрос, предложенный Господом, основывался с одной стороны именно на таком происхождении псалма, и должен быть сам собою пасть, как скоро оно будет отвергнуто; то совопрсоники Христа Спасителя, книжники и фарисеи, прилагавшие все старание, чтобы уловить Его в словах811, конечно, не упустили бы удобного случая посрамить своего обличителя, если бы составление 109-го псалма Давидом не имело за себя твердых оснований и если бы только представилась хоть малейшая возможность подвергнуть его сомнению. И однако же составление псалма царем Давидом для фарисеев, и, конечно, для всех тогдашних иудеев, которых они были представителями и учителями, казалось столько же достоверным и несомненным, как и происхождение Мессии из потомства Давидова, так что, не признавая божественного достоинства Мессии, – по которому Он будучи и потомком Давида по человеческому происхождению от него, в то же время, как Сын Божий и Бог, мог быть и был его Господом, – они не могли ни слова отвечать на вопрос Христа Спасителя812. После приведенных свидетельств казалось бы излишним искать каких-либо других доказательств Давидова происхождения 109 псалма; но в наше время находятся ученые, которые не признают священного авторитета древних свидетельств, в достоверности которых не смели усомниться иудеи, современники И. Хр., и, на место свидетельств даже Самого Божественного Основателя нашей веры, охотнее ставят соображения собственного разума и самоизобретенные мнимые исторические аналогии с содержанием псалма. Мы не считаем нужным входить в подробное изложение и разбор разнообразных мнений таких ученых о времени и происхождении и писателе 109 псалма813, но только укажем для них на то, что содержание псалма представляет наилучшую и самую естественную аналогию с временем, лицом и историей Давида, которая таким образом подтверждает вышеприведенные внешние свидетельства о написании его Давидом и делает излишними и неуместными все произвольные предположения и догадки о других его писателях. Содержание псалма составляет обетование Иеговы об избранном Его наместнике, имеющем соединить в себе звание царя с достоинством первосвященника и силою Иеговы поразить всех врагов Его царства: очевидно, что писателем такого псалма мог быть только пророк, удостоенный слышать и сообщать людям божественные откровения814. Таков и был называемый в надписании псалма и новозаветных свидетельствах писатель его царь Давид, – муж поставленный высоко, помазанник Бога Израилева815, удостоенный неоднократных откровений Божиих и в своих изречениях и песнях прямо сознававший себя орудием Духа Божия. «Дух Господень говорит во мне и слово Его на языке у меня», так говорит он о себе в последней пророчественной песни своей816. Начало псалма: «сказал Господь Господу моему», также довольно близко совпадает с названною последнею песнью Давида, в которой после замечания о самом себе, следуют слова: «сказал Бог Израилев, говорило мне скала Израилева» (ст. 3). И в самом предмете псалма подобное же сходство с песнью Давида, в которой также изображается обетованный царь, «владычествующий над людьми в страхе Божием» (ст. 3) и истребляющий нечестивых, как выброшенное терние (ст. 6–7). Равным образом и частнейшие стороны и черты изображения обетованного царя всего лучше объясняются из истории Давида. Для кого из псалмопевцев ближе и естественнее мог представляться образ царя-священника817, как не для царственного певца Израилева, Давида, который столько прилагал попечения о лучшем и торжественнейшем устройстве богослужения818, который при перенесении ковчега завета в Иерусалим, в сопровождении многочисленных отборных представителей Израиля, шествовал пред ним в священнической одежде, сам совершал жертвоприношения и преподавал народу священническое благословение819? Притом и перенесение столицы царства и святилища в Иерусалим, находившийся на месте древнего Салима820, естественно воскрешало пред царем Давидом и многознаменательный образ древнего царя Салимского (םלִשָׁ ךלמ) Мелхиседека, который в то же время был и священником Бога Всевышнего821, – и этот величественный образ его он переносил в духе на будущего, обещанного ему царя мира (םילשָׁ=םלשָׁ Быт.33:18, 34:21), которого царство будет вечное822. Самый образ сидения обетованного царя одесную Иеговы (ст. 1) живее и нагляднее мог представляться во времена Давида и самому Давиду, который, совмещением столицы царства и святилища с ковчегом завета в одном Иерусалиме, видимым образом поставил царский престол народа еврейского рядом с престолом сидящего на херувимах Господа Бога Израилева823. Еще ближе для Давида был образ могущественного царя, силою Иеговы ниспосылаемою с Сиона, славно господствующего среди врагов своих, поражая царей и истребляя полки неприятельские824. Это был собственный образ Давида, в котором преимущественно представляет нам его история, и в каком нередко сам он изображает свои военные подвиги в благодарственных песнях своих к Богу по избавлении от врагов своих825. При этом изображение победы обетованного царя над враждебными ему царями и народами языческими (в ст. 6) очень много напоминает собою знаменитые и особенно кровопролитные победы Давида над союзными царями во время продолжительной Аммонитско-Сирийской и Идумейской войны, окончившейся завоеванием Раввы (חבָּרַ), столицы Аммонитской826, – на что, быть может, и намекается в псалме выражением: «сокрушить главу на земле обширной – חבָּרַ ץרֶאְ в которой эпитет можно переводить и собственным именем: «в стране Раввы, или в земле Аммонитской»827. Наконец можно думать, что и образ уничижения Мессии и следующего затем прославления Его в заключении псалма (ст. 7) также заимствован из военно-походной жизни Давида. Во всяком случае очень вероятно, что Давиду, часто разделявшему все трудности военной жизни с своими полководцами и воинами, в многочисленных его войнах с различными врагами Израиля, особенно во время их преследования, не раз приходилось, забывая удобства царской жизни, освежать и восстановлять утомленные силы свои, утоляя жажду свою из какого-либо встречающегося на пути мутного потока828; потому созерцая обетованного Мессию, как царя победителя, он в духе прилагает к Нему и этот знакомый ему образ из трудной военной жизни: «из потока на пути будет пить, и потому вознесет главу», т.е. подобно полководцу, из мутного потока на пути утоляющего жажду свою, чтобы с освеженными силами довершить поражение врагов своих, он испиет горькую чашу страданий, и путем глубокого уничижения достигнет славы победителя над врагами царства Божия829. Вообще в содержании и характере 109 псалма довольно резко выдаются черты известного Давидова типа, и в основании вдохновенных пророческих созерцаний его ясно лежат события Давидова царствования: перенесение ковчега завета на Сион с сопровождавшими его обстоятельствами, победоносные войны Давида с соседними народами, особенно с Сирийцами и Аммонитянами, и дарование ему обетования о вечном царе из его потомства; между тем как за исключением употребления двух-трех грамматических форм из позднейшего периода, нечуждых впрочем и писаниям древнейшим830, ничто не говорит о позднем происхождении псалма. Таким образом, все внутренние основания, также как и приведенные выше внешние свидетельства, ведут к одному и тому же заключению, что 109 псалом действительно есть песнь царя Давида, и в своей совокупности служат достаточным опровержением всех разнообразных догадок о позднейшем его происхождении. Правда, история не говорит нам о получении Давидом обетования о вечном царе – священнике по чину Мелхиседекову, имеющем воссесть одесную Иеговы и владычествовать над всеми царями и народами, и мы не можем прямо указать момента времени из царствования Давида, к которому бы относилось написание псалма: но точно также подобного обетования не встречаем мы и в позднейшей истории, и вообще история не говорит нам о многом другом, как напр. не говорит ничего о многих пророках и о времени получения различных откровений, какие мы находим в сохранившихся под их именем писаниях, – и тем не менее мы признаем существование таких пророков и подлинности их писаний. Так и в настоящем случае незнание времени и повода к написанию рассматриваемого псалма, или молчание истории о получении Давидом такого обетования, какое мы имеем в этом псалме, не дает еще основания отрицать его происхождение от Давида, тем более, что нет ничего невероятного предполагать, что возлюбленный помазанник Бога Иаковлева, говоривший Духом Его, действительно имел такое откровение Божие831 и не замедлил возвестить его людям в такой песни, подобно как возвещал в песнях о других откровениях и явлениях ему милости Божественной832.
Таким образом, в большей части псалмов, надписанных именем Давида, при всей общности их содержания, мы замечаем некоторые, хотя и недовольно ясные, индивидуальные черты, указания и намеки на события жизни Давида и вообще исторические обстоятельства его времени, которые однако, в совокупности своей с другими признаками древности и достоверности надписаний, и подкрепляемые при этом несколькими прямыми и ясными свидетельствами других писаний Ветхого и Нового Завета о действительном Давидовом происхождении тех или других псалмов, могут служить достаточными основаниями для того, чтобы, согласно с надписаниями, признавать писателем их Давида, вопреки произвольным догадкам новейших толкователей-рационалистов. Эта признанная достоверность большей части надписаний в свою очередь может служить ручательством достоверности их и в остальных немногих псалмах, приписываемых Давиду, в содержании которых не представляется никаких специальных отношений к событиям Давидова времени и вообще к каким-либо историческим обстоятельствам, по которым можно бы было догадываться о времени их происхождения и писателе. Разумеем псалмы 18, 28, 102, 138 и 144, представляющие собою общие хвалебно-благодарственные гимны благочестивого раба Иеговы своему Господу, как премудрому и всеблагому Творцу и Промыслителю вселенной и преимущественному Защитнику и покровителю народа своего Израиля. Во всяком случае совершенное отсутствие в этих псалмах специальных отношений к историческим событиям Давидова времени, при полной вероятности Давидова происхождения большей части других псалмов с таким же надписанием: דִודָלְ не только не может быть принято за признак недостоверности их надписаний, а напротив скорее служит к подтверждению их достоверности, давая видеть, что в этих псалмах надписания основываются не на каких-либо неясных исторических указаниях, извлеченных из содержания псалмов позднейшими их собирателями, а исключительно на древнем предании о их писателе, с каким они сохранились в левитском хоре певцов, и с которыми внесены были в сборник священных песней, составивший со временем настоящую Книгу Псалмов. Признаком позднейшего происхождения оно могло быть в том лишь случае, когда бы содержание и дух или язык рассматриваемых псалмов представляли очевидную несообразность с лицом и временем Давида, или когда бы другие не менее древние и вероятные свидетельства каким-либо образом подрывали вероятность свидетельств о писателе псалмов, представляемых их надписаниями. Но что касается содержания и характера означенных псалмов, то в этом отношении не представляется в них ничего несвойственного «рабу Господню» Давиду833, и с этой стороны никто не высказывал возражений против достоверности их надписаний именем Давида. Сочувственное отношение к окружающей видимой природе и благоговейное созерцание бесконечного величия Божия в различных ее явлениях, еще большее удивление пред величественными явлениями премудрости, всеведения, благости, правосудия и других бесконечных совершенств божественных в управлении миром нравственным, в истории избранного народа и в частности в высоком совершенстве богодарованного ему закона, а также в опытах собственной жизни псалмопевца; живое опущение всегдашней близости своей к вездесущему Промыслителю и глубокое сознание своей крайней человеческой ограниченности своего недостоинства и греховности пред Ним, успокаивающееся в чувстве полнейшей преданности Его святой воле и уповании на Его беспредельное милосердие; эти и другие подобные мысли и чувства, равно как самый образ выражения, дышащий силою и свежестью первоначального, неподдельного одушевления лучших времен священной поэзии, все это вполне идет к Давиду и встречается во многих других псалмах, которых принадлежность ему доказана и из коих некоторые, как 8, 10, 11, 17, равно как благодарственная молитва после получения обетования во 2Цар. 7 гл., не оспариваются у него даже самими рационалистами834. Равным образом и в отношении к языку рассматриваемые псалмы не представляют никаких особенных препятствий к тому, чтобы признавать их песнями Давида. Если же по местам и встречается в них, особенно в Пс. 102, 138 и 144 (по евр. 103, 139 и 145) употребление грамматических форм и слов арамейского происхождения835, то оно не на столько значительно, чтобы необходимо требовало низводить эти псалмы в ряд писаний позднейшего периода, когда еврейский язык, вследствие неизбежных сношений с Ассириянами, Вавилонянами и другими народами, принял в себя много элементов арамейских и сиро-халдейских, но объясняется, подобно как и в других древних песнях, напр. в песни Деворы, и особенным свойством еврейской поэзии, всегда отличавшейся предпочтительным употреблением слов, грамматических форм и оборотов речи наиболее редких, мало употребительных в языке разговорном, прозаическом и заимствованных из других сродных наречий, особенно арамейского836. Во всяком случае, сомневаться в Давидовом происхождении рассматриваемых псалмов на основании лишь нерешительных свидетельств языка и потому уже неосновательно, что древняя иудейская церковь, без сомнения, всегда хранившая в хорах своих певцов предания о происхождении исполняемых ими священных песней и которой, как по ее хорошему знакомству с языком всего Священного Писания, так равно по живому языку своему, можно было гораздо ближе и вернее определить эпоху появления той или другой песни, всегда верила в достоверность свидетельства надписаний об их писателе и не изъявляла сомнений в составлении их действительно Давидом. 70-ть делают в надписании некоторых из этих псалмов прибавки, содержащие в себе указания относительно времени преимущественного употребления их при богослужении, как в надписании 28-го псалма: «при окончании праздника кущей»837 и 138-го: «Захария, во время рассеяния», т.е. певшийся во времена Захарии, когда еще многие Иудеи находились в рассеянии между различными народами; но при этом оставляют в надписаниях как этих, так равно и прочих из рассматриваемых псалмов, имя Давида, ясно показывая тем, что, не смотря на свидетельствуемое ими богослужебное употребление некоторых из этих псалмов в позднейшую эпоху церкви иудейской, они вполне признавали их песнями древнего псалмопевца Израилева, царя Давида. Равным образом и церковь христианская, в лице своих представителей св. Отцов и учителей церковных, всегда признавала писателем этих псалмов Давида, которого имя имеют они в своих надписаниях838. Принимая все это во внимание, и мы с своей стороны не видим оснований сомневаться в достоверности свидетельства их надписаний о их писателе и придавать какое-либо значение произвольным и разноречивым догадкам некоторых из новейших хитроумных толкователей о позднейшем их происхождении839.
Что касается наконец остальных трех псалмов с надписание: «Давиду», – 52, 69 и 107-го, – то они представляют собою почти буквальное повторение уже рассмотренных выше Давидовых псалмов: 52-й – псалма 13-го; 69-й – последней части псалма 39-го, ст. 14–18; 107-й – конца псалмов 56-го, ст. 8–12 и 59-го, ст. 7–14. Из сличения текста тех и других, особенно из сложного состава 107 Пс., не трудно видеть, что Пс. 52, 69 и 107-й представляют позднейшую измененную редакцию тех Давидовых псалмов, из которых они составлены; но изменения, допущенные в этой редакции, ограничиваются лишь переменою имен Божиих: חוָֹחיְ (Сущий, Вечный, в слав. – Господь. Ср. Пс.14:2, 4, 6 и 7 и Пс.40:14 и 17) и ינָדֹאֲ (Господь, Владыка в Пс.40:18) на םיחִלֹאֲ (Бог, Всемогущий ср. Пс.53:3, 5, 6 и 7 и Пс.70:2, 5 и 6), и наоборот: םיחַלֹאֲ (Пс.40:18) и ינֶדֹאֲ (Пс.57:10) на חוָֹחיְ (Пс.70:6; Пс.108:4), также опущением (חצֵרְ Пс.40:14; דחַיַ и חּתָוֹפּסְלִ ст. 15; יבִּלִ ןוֹכנָ Пс.57:8), или вставкой некоторых слов (דחַפַ חיָחָ ־אֹל Пс.53:6), или же замена их другими созвучными синонимическими (ובושׁיָ Пс.70:4 на וּמּשְׁוָ Пс.40:16, נסָ וֹלּכִּ Пс.53:4 на רסָ לבֹחַ Пс.14:3 Ср. особ. Пс.14:5–6 с 53:6), так что псалмы остаются существенно те же самые, как и рассмотренные нами, из которых они составлены, и таким образом, кому бы ни принадлежала такая измененная редакция их, не перестают быть псалмами Давидовыми. Но судя по употреблению в надписаниях их древних технических терминов, сверх употребленных уже в надписаниях тех псалмов, из которых они составлены (ליבִּשְׂמַ תלַחַמַ־לעַ Пс. 53, ריבְּוחַלְ Пс. 70; רוֹמְומִ רישִׁ Пс. 108), без сомнения, эта измененная редакция их относится к очень древнему времени и, может быть, даже принадлежит самому Давиду: потому что вообще нет ничего невероятного или недостойного для его гения псалмопения, чтобы он с особенною целью богослужебного употребления изменил состав прежних своих песней и составил из них новые. Так как Давид, следуя примеру Моисеевых писаний, в одних из своих псалмов любил называть Бога почти исключительно именем Елогим и Адонай, в других только именем Иегова840, то очень вероятно предположить с его стороны желание, чтобы некоторые из песней его употреблялись различно, и с тем и с другим именем Божиим, чтобы таким образом одними и теми же песнями славить Бога и как Всемогущего Творца, и как Бога завета, хранителя и осуществователя обетований, дарованных избранному народу Его Израилю841.
Таким образом из 73 псалмов, надписывающихся в еврейском тексте именем Давида, мы не находим ни одного, которого бы нельзя было с полною вероятностью приписать этому псалмопевцу, как писателю, или который с большею основательностью следовало бы отнести к позднейшим временам плена Вавилонского и следующим за ним, включительно до Маккавейского периода, как того хотят толкователи псалмов рационалисты. Основания, представляемые в доказательство позднейшего происхождения их, по большей части не выдерживают критики и прямо исключаются очевидными и положительными данными за составление их Давидом; в других же случаях хотя имеют некоторый вид основательности, но сравнительно стоят ниже оснований в пользу Давидова происхождения, а если иногда и равняются с ними в представляющейся вероятности, то и тогда на стороне этих последних остается значительное преимущество в ручательстве представляемого надписаниями древнего предания, какого не имеют за себя догадки новейших толкователей и которое потому и должно дать перевес в решении вопроса о писателе. Но кроме псалмов приписываемых Давиду в еврейском тексте, есть вполне вероятные основания отнести к нему и некоторые из псалмов, не имеющих надписаний в подлиннике и надписывающихся его именем только у 70-ти и в других древних переводах, каковы псалмы: 1, 2, 32, 70 и 103-й.
О псалме 2-м мы имеем прямое и ясное свидетельство новозаветного откровения, что он есть пророчественная песнь Давида о Мессии. Апостолы в общей молитве своей к Богу, жалуясь словами этого псалма на восстание людей против Мессии Иисуса, единодушно исповедуют, что так возвести Бог «устами праотца Давида раба Своего, – сказав Духом Святым: что мятутся язычники и народы замышляют тщетное?»842. Нет нужды доказывать, что в приведенных словах Апостолов заключается прямое указание вдохновенного писателя псалма; потому что если вообще и справедливо, что иногда на языке Свящ. Писания слова: «песнь Давида» и «псалом» – слова синонимические, то в настоящем случае самое выражение: «сказал Бог устами Давида раба Своего», настолько ясно и определенно, что понимание его в несобственном общем смысле простого указания Книги Псалмов – представляется очевидно натяжкою и извращением действительного его значения. Нельзя, конечно, отрицать того, что называя Давида писателем второго псалма, Апостолы в этом случае повторяют древнее предание церкви Иудейской, сохранившееся и доселе в надписании псалма в переводе 70-ти и у замечательнейших из иудейских толкователей; но это нисколько не уменьшает важности и достоверности свидетельства их: потому что никаким образом нельзя предполагать, чтобы богопросвещенные проповедники откровенной истины сообразовались в этом случае с ошибочными взглядами и понятиями своих современников, или как-либо несознательно повторяли ошибочное верование их в Давидово происхождение псалма, которому они в своей проповеди о Христе придавали особенно важное значение. Но непререкаемое в самом себе свидетельство Апостольское должно иметь для нас полную силу доказательства Давидова происхождения 2-го псалма и потому уже, что и содержание псалма всего ближе подходит к Давиду и Давидову царствованию. Псалмопевец созерцает в этом псалме восстание народов и князей на Бога и Его Помазанника (ст. 1–3), слышит гнев Иеговы и глас Его, нарекающий Помазанника царем Сионским (4–6); слышит глас самого Помазанника, возвещающего славное о себе определение Иеговы, – определение, как о Сыне Божием и царе народов (7–9), и обращаясь к непокорным царям и народам, увещевает их благоговеть пред Сыном Божиим (ст. 10–12). С первого взгляда легко заметить, что подобные созерцания, рассматриваемые в связи между собою, вовсе не исторического, а пророческого характера, и что черты изображаемого здесь Помазанника Божия в целом своем составе не могут быть приложены ни к одному из царей еврейского народа, кроме обетованного Мессии, который один только есть истинный и собственный Сын Иеговы843, Помазанник Его844 и царь Сиона, владычествующий над царями и народами во всех концах земли845, сокрушающий мятежников как сосуды горшечника846 и дарующий блаженство преданным Ему847. В пророчественном смысле о славном царе Мессии изъясняло его и древнее предание церкви Иудейской848; о Христе Спасителе объясняет его нам и новозаветное откровение849. Но с другой стороны и пророчества, происходя во времени, имеют исторические поводы и от современных исторических событий заимствуют образы для представления предвозвещаемых ими событий будущих. Поэтому исторический элемент в большей или меньшей степени находится во всех пророчествах и тем уместнее в пророчествах псалмопевцев, которые по преимуществу отличаются субъективным характером и объективные истины откровения любят сообщать форме, заимствованной от своих личных отношений и обстоятельств своего времени. С этой точки зрения второй псалом, рассматриваемый как прямое пророчество о царе-Мессии, предполагает исторические поводы, возвысившие псалмопевца к пророчественному созерцанию Мессии, и отношения его к тем или другим событиям тогдашнего времени, сообщавшим ему настоящий образ и форму выражения. То и другое представляется нам в истории именно Давидова времени. Давиду чрез пророка Нафана возвещено было Божие обетование, что по нем восстанет семя его, которого престол управлен будет до века, которому сам Иегова будет Отцом и которое Ему будет Сыном850 и сделается первенцем превыше царей земли851. Вот начало и основа содержащихся во 2-м псалме пророческих созерцаний о Мессии, как Сыне Божием и вечном царе, владычествующем над всеми царями и народами. С другой стороны, царствование Давида известно многочисленными восстаниями внутренних и внешних врагов и почти беспрерывными войнами, в которых он силою Иеговы одерживал славные победы, усмиряя мятежников, истребляя непокорных и подчиняя своей власти враждебных царей и народов852. Эти обстоятельства объясняют нам происхождение того образа Мессии, в каком изображает его псалмопевец во 2-м псалме. Возвышаясь верою к своему обетованному потомку, имеющему некогда устроить вечное царство в Израиле, Давид естественно переносит на него в увеличенном размере свои собственные отношения, созерцая духом с одной стороны восстание против него царей и народов земли, а с другой – торжество его над всеми своими противниками, как избранного Помазанника и Сына Божия, господствующего над миром божественною силою и властью. После Давида ветхозаветная история не знает другого царствования, в котором бы соединялось столько данных для объяснения содержания и характера псалма. Царствование Соломона, ко времени которого относят некоторые происхождение второго псалма853, было царствование мирное и потому не могло служить образом для представленного в этом псалме царства Мессии в борьбе Его с непокорными и мятежными царствами земными и народами. Если же к концу царствования Соломона история упоминает о некоторых возмущенных854, то мятежники его были и незначительны по своей силе, и не находились в союзе между собою. Притом же чрез них сам Господь наказывал согрешившего царя, тогда как в псалме Бог могущественно вступает против мятежников за царя Сионского, как своего возлюбленного сына (ст. 7 и 8). Что же касается преемников Соломона на царстве Иудином, то они большею частью были или слабые, или нечестивые, которые потому самому не могли служить для пророков прообразом праведного царя Мессии. Если же некоторые из них, как Иосафат или Езекия, и были верными чтителями Иеговы и в тоже время вели удачные войны с соседними народами, то все же в царствование их не представляется ничего подобного соединенному восстанию прежде находившихся под их властью каких-либо царей и народов, как это мы видим в изображении царства Мессии в псалме 2-м855. Но кроме того за Давидово происхождение псалма говорит и близкое сходство с другими пророчественными песнями Давида о Мессии, как-то: последнею его песнью о Владыке Израилевом во 2Цар. 23 и псалмом 109-м, который и в Новом Завете поставляется на ряду с Пс. 2-м, как свидетельство о Мессии-Иисусе, вечном Первосвященнике и Сыне Божием856. Все эти песни представляют развитие одного и того же дарованного Давиду обетования о Мессии (во 2Цар.7) и почти совершенно сходятся между собою в изображении его, как праведного и могущественного царя Сионского, божественною силою владычествующего над царями и народами земли, покоряя и истребляя всех противящихся Ему. Особенно же сходство между псалмами 2 и 109-м представляется до такой степени близким и в образах, и в самых выражениях, что было бы неестественно относить их к различным писателям и, приписывая один из них Давиду, признавать другой только позднейшим подражанием ему. Почему и 70-ть, признавая близкое соотношение между обоими псалмами, которое они ясно засвидетельствовали тем, что 3-й ст. 109-го псалма перевели не по нынешнему мазоретскому чтению («как роса из чрева зари, так у тебя юношество твое»857, а согласно с мыслью и выражением ст. 7 во 2 Пс.: «из чрева прежде денницы я родил тебя»858, не усомнились в прибавленном при этом ими надписании приписать 2-й псалом Давиду859, подобно как приписывается ему 109-й псалом в надписании подлинника. Не сомневались, конечно, в Давидовом происхождении его и древнейшие собиратели Псалмов, которым принадлежит последняя редакция Псалтири, так как невероятно, чтобы они поставили его в начале длинного рода Давидовых псалмов только по одной связи его с первым псалмом, отличающимся общим, пригодным для вступления характером. Равным образом позднейшие иудейские толкователи нашей христианской веры, решившись «для противоречия еретикам» (т.е. христианам) отрицать признававшийся издревле Мессианский смысл псалма, никогда не отвергали и не отвергают отношения его к Давиду и его времени860. Таким образом, все вообще внутренние основания и внешние свидетельства предания с древнейших времен сводятся к одному заключению, что писателем которого псалма следует признавать царя Давида, как, согласно с вышеприведенным свидетельством Апостолов, и признавала всегда церковь христианская, и как признает значительная часть лучших из новейших ученых толкователей Псалтири861. Самого момента из времени Давидова царствования, к какому относится составление псалма, по недостатку прямых указаний, конечно, нельзя определить с точностью. Несомненно только то, что он написан после перенесения ковчега на гору Сионскую, соделавшего ее горою Святою (Пс.2:6) и сосредоточением Феократии, и после получения Давидом обетования о происхождении от него Мессии. К этому можно прибавить, как вероятную догадку, что ближайшим поводом к написанию его была союзная Сирийско-Аммонитская война, в которой Сирийцы, уже прежде покоренные Давидом862, соединились с Аммонитянами и другими сирийскими племенами, чтобы свергнуть с себя ненавистное иго израильское863, но силою Иеговы посрамлены были. Приведены в смятение864 и должны были снова покориться Его помазаннику865. Сходство обстоятельств этой войны с изображенным в псалме восстанием царей и народов против Мессии, Сына Божия, поражения их и покорения Его власти силою Иеговы, делает весьма вероятным, что псалом воспет был пророком Давидом вскоре после указанных событий, когда образ их еще живо предносился пред пророческим взором его; а судя по обращенному к царям и судиям земли увещанию пророка вразумиться и покориться Господу и его помазаннику (ст. 10–12), кажется, можно полагать, что псалом написан не в последнее мирное время Давидова царствования, но когда войны с иноземными народами продолжались еще и между соседними царями и народами оставались еще такие, которые не смирились пред силою Давида, подобно царям Сирии866, но продолжали беспокоить его царство своими нападениями. Впрочем, повторяем, это не более, как вероятные догадки, основанные на предположении может быть преувеличенной нами субъективности в пророческом изображении царя Мессии в настоящем псалме, между тем как на самом деле псалмопевец – пророк мог гораздо менее ограничиваться субъективными образами от современных ему предметов и событий, но, простирая взор свой в отдаленное будущее, созерцать его более определенно от своего настоящего, а таким образом и в своем увещании к царям и судиям земли мог, независимо от враждебных народов своего времени, разуметь таких царей и народов земли в царстве Мессии, с которыми не вело борьбы и которых не знало в своих сношениях царство Давидово.
Признавая писателем 2-го псалма царя Давида, мы тем самым уже произносим решение и относительно писателя псалма первого. По древнему преданию, одинаково распространенному в Церкви Христианской и между Иудеями, оба эти псалма считались за две составные части одного целого. Во многих древних греческих списках Нового Завета, в Деян.13:33, о приводимых там словах второго псалма: «Сын Мой еси Ты"… ст. 7) замечается, что они находятся ἐν τῷ πρώτῳ ψαλμῷ, как это место читали уже Иустин мученик (во 2 Апол.), Тертуллиан (contra Marcion lib 4) и некоторые другие из древних отцов и учителей церкви. Подобным образом между Иудеями с древнейших времен сохраняется предание, что первый псалом и начинается, и оканчивается, т.е. в Пс.2:12, упоминанием о блаженстве867, или, как замечается в талмуде, 1 и 2 Пс. составляют одно целое (חשרף אדח)868. И действительно во многих древних еврейских и греческих кодексах Ветхого Завета второй псалом соединялся с первым, считаясь с ним за один первый псалом. De Rossi насчитывает до семи таких списков869, и о существовании их упоминается уже у Оригена870, известного знатока древнего священного текста, и у других древних церковных писателей871. Мы не думаем этим доказывать, что оба псалма следует считать за один, так как каждый из них сам по себе достаточно округлен и закончен, чтобы можно было считать за отдельный псалом. Тем не менее в обоих псалмах представляется очень много такого, что наводит на мысль о ближайшем их соотношении между собою. Занимая положение один подле другого, в начале Псалтири, пред длинным рядом псалмов Давидовых, оба они развивают сходную мысль о двух противоположных состояниях и жребиях праведных и нечестивых, с тою только разницею, что в первом псалме она излагается в общих чертах, представляя как бы фон и общую основу для второго, между тем как в этом последнем она раскрывается в особенном применении к царю Мессии, в восстании против Него представляя картину борьбы двух противоположных царств добра и зла. При этом оба псалма соприкасаются между собою и в развитии своей мысли, и в самом образе выражения. Псалом первый начинается прославлением блаженства праведников (ונו שׁיאִחֶ ירשׁאַ ст. 1): тою же мыслью и тем же выражением второй псалом оканчивается (וֹב וסֵוֹח־לכָּ ירַשִׁאַ ст. 12); и наоборот первый заключается возвещением божественного суда над нечестивыми (ст. 4–6): второй начинается с этого пункта и продолжает его развитие (ст. 1, 4, 5, 9); в псалме первом, изображая последнюю судьбу нечестивых, псалмопевец говорит, что «путь нечестивых погибнет» (דבאֹתּ םיעִשָׁרִ ךְרדּ ст.6), теми же словами в Пс. 2 он угрожает непокорным и мятежным царям земным, если они не покорятся Мессии, Сыну Божию: «почтите Сына, чтобы Он не прогневался, и чтобы вам не погибнуть в пути вашем» (ךרִר ודּבִאֹתוִ ст.12). Наконец самое изображение мятежных замыслов против Мессии в Пс. 2: «племена замышляют тщетное» (ст. 1), получает больше силы и значения, когда рассматривается в противоположении с размышлением праведных о законе Господнем, о чем говорится в 1 Пс. ст. 2 и притом в одинаковом выражении (חנֶחִיֶ Пс. 1:2 и Пс.2:1). Такое близкое соприкосновение обоих псалмов и в мыслях, и в тоже время в словах и выражениях странно было бы представлять явлением случайным, не имеющим никаких разумных оснований. По нашему крайнему разумению, оно должно быть естественным следствием или тожества писателя обоих псалмов, или преднамеренному подражания писателя одного из них другому. Последнее предположение о подражании, после того как мы уже признали писателем второго псалма царя Давида, естественно возможно только в отношении к псалму первому: потому что иначе мы должны бы были или возводить его происхождение ко временам древнее Давида, или же самого Давида считать подражателем кому-либо из его современников. Понятно, что общее содержание первого псалма, одинаково свойственное всем временам существования царства Божия на земле, само по себе нисколько не препятствует считать его позднейшим подражанием кого-либо из певцов после Давидова времени; только в этом случае происхождение его следует относить ко времени прежде Иеремии: так как в одной из речей этого пророка, любившего пользоваться пророчествами и изречениями своих предшественников, мы встречаем уже распространенный несколько перифраз первого псалма872, не оставляющий сомнения в том, что во времена Иеремии псалом этот не только существовал, но в качестве священной песни пользовался известностью и уважением, что только и могло служить для пророка побуждением включить его в состав своей речи. При таком отношении к писаниям Иеремии становится очевидно неосновательность попытки низвести его происхождение ко временам Ездры873, и даже к Маккавейскому периоду, как того хотят новейшие толкователи из западных рационалистов874. Но с другой стороны, по той же общности содержания подражательное отношение его к Пс. 2-му представляется совершенно неестественным. Мы уже заметили, что псалом 1-й представляет общую основу или как бы введение для второго псалма, составляющего частнейшее развитие его мысли в применении к царству Мессии, а это предполагает уже обратное отношение обоих псалмов и зависимость второго от первого. Таким образом, представляется гораздо лучше принять другое предположение, что псалом 1-й принадлежит одному со 2-м псалмом писателю Давиду и составляет с ним двух-частное целое произведение или соединенную пару псалмов, подобно как такого рода пары представляют псалмы 19 и 20, 41 и 42 или соединенные у нас в один (9-й), но разделенные по еврейскому тексту псалмы 9 и 10. Предположение это вполне объясняет нам и взаимоотношение обоих псалмов, и положение их одного подле другого в начале длинного ряда псалмов Давидовых, и в тоже время не заключает в себе ничего невероятного875: так как первый псалом по всем внутренним и внешним признакам вполне достоин царя Давида, и по своей возвышенной и благородной простоте, своему спокойному и в тоже время живому характеру, тесно примыкает к несомненно Давидовым псалмам, каковы например 8, 14, 22, 30, из которых особенно с последним он имеет много сходного и в самом образе выражения. Да и самые противники Давидова происхождения первого псалма никогда не представляли, и едва ли представят когда, довольно сильные возражения, которые могли бы возбудить основательные сомнения в достаточной его вероятности. При этом, принимая во внимание, что предположение о Давидовом происхождении 1-го псалма принималось уже древними греческими переводчиками, которые точно также, как и псалом 2-й, надписали его именем Давида, и что, наконец, во все времена оно признаваемо было Христианскою Православною Церковью и никто из отцов или учителей ее не изъявлял сомнения в совершенной достоверности его876, мы имеем, таким образом, все вероятные основания с не меньшею уверенностью относить этот псалом к Давиду, чем и псалмы, надписанные его именем в еврейском тексте.
Подобными вероятными основаниями подтверждается принадлежность Давиду и прочих указанных нами псалмов – 32, 70, 103 – из числа ненадписанных в еврейском тексте, но усвояемых этому псалмопевцу в надписаниях 70-ти и других древних переводов. Все они точно также, как 1-й и 2-й, или в еврейском тексте Пс. 10, занимают в псалтири место около или между псалмов Давидовых: П. 32-й стоит среди длинного ряда псалмов (3–40), надписанных именем Давида и несомненно принадлежавших ему; 70-й заключает группу псалмов Давидовых (67–69); 103-й следует за псалмом Давидовым (102). Равным образом, как первый псалом, по содержанию своему, характеру и образу выражения, тесно примыкает к следующему за ним второму псалму, или как по еврейскому тексту анонимный 10-й псалом соединяется в одно двухчастное целое с предшествующим ему Давидовым Пс. 9-м; так и все рассматриваемые нами псалмы тесно примыкают каждый к своему предшествующему псалму, представляя вместе с ними пары псалмов, соединенных между собою не случайным или подражательным сходством некоторых выражений, а имеющих между собою внутреннюю, так сказать, органическую связь, которая вполне удовлетворительно может быть объяснена только тожеством их писателя. Так псалом 32-й начинается с призывания праведных торжествовать и радоваться о Господе, которым оканчивается предшествующий ему 31-й, и представляет не случайное только повторение заключения его, но естественное и необходимое продолжение его и развитие. В радостном сознании прощения грехов своих псалмопевец естественно желает, чтобы радость его о Господе разделяли все верные Израильтяне, и потому благодарственно-поучительную песнь свою о блаженстве получивших прощение грехов заключает обращением к праведникам радоваться о Господе. Но такое обращение, вытекая непосредственно из чувства псалмопевца, а не из содержания псалма, в отношении к этому последнему представляет слишком резкий и не совсем естественный переход от частного к общему, и оставленное без всякого развития, как оно находится в заключении 31 псалма, не могло бы быть ни понятным, ни убедительным для тех, к кому оно относится, и не могло бы потому производить на них желаемого впечатления. Нет сомнения, что и сам псалмопевец, останавливаясь спокойным взором на произведения своего религиозного вдохновения, не мог не сознавать, что испытываемое им чувство святой радости о Господе не могло быть достаточным побуждением к такой же радости для всех сынов Израиля, и потому естественно было ожидать от него или изменения заключительной мысли 31-го псалма, или же ее уяснения и развития. Псалом 32-й, начинаясь с этой заключительной мысли, и представляет ожидаемое ее объяснение и развитие, указывая для Израиля в величественных свойствах Божиих и делах творения и промышления о мире и особенно о нем самом, как избранном народе, такие побуждения, которые действительно могут располагать к духовной радости о Господе и к прославлению Его. И если Пс. 32 представляет развитие заключения Пс. 31-го, то Пс. 70-й составляет продолжение решительно одной и той же молитвы гонимого праведника о помощи, какая содержится в Пс. 69, и вообще оба псалма так тесно соприкасаются между собою в содержании, характере и языке, и в частности в некоторых повторяющихся в них выражениях (ср. 69:2–3 с 70:12–13 и 24), напоминающих собою повторительные стихи, составляющие особенность некоторых псалмов877, – что многие ученые считают 69-й псалом введением к Пс. 70-му, и мы с своей стороны никак не признали бы их отдельными псалмами, если бы находили их раздельными в Книге Псалмов. Такое близкое, доходящее до тожества, сходство этих псалмов подтверждается и тем еще обстоятельством, что оба они представляют измененное несколько, свободное воспроизведение сходных по содержанию Давидовых псалмов из времени гонений Саула и Авессаломова восстания878. Подобным же образом и Пс. 103-й близко сходятся с Пс. 102, как по тожественному им обоим началу и заключении879, так равно и по своему живому, высоко-поэтическому характеру и самому содержанию; потому что в обоих псалмах прославляется премудрость и благость Божия, с тем только различием, что в Пс. 103 псалмопевец созерцает величественные свойства Божии в творении и сохранении мира видимого, а в Пс. 102–в управлении миром нравственным и в преимущественном промышлении об избранном народе Божием, Израиле880. Вообще близкое взаимоотношение рассматриваемых псалмов с предшествующими им псалмами настолько ясно и очевидно, что его не отвергают даже ученые отрицательного направления881, а напротив, на основании его утверждают, что каждая такая пара псалмов принадлежит какому-либо одному писателю. Потому, признавая, что 31, 69 и 102 псалмы, согласно с их надписаниями, принадлежат Давиду, мы имеем таким образом основание относить к Давиду же и парные с ними ненадписанные псалмы 52, 70 и 103. Очень вероятно, что собиратели псалмов потому именно и оставили их без надписания имен писателей, что при тесной связи их с предшествующими псалмами, в надписаниях которых указаны уже их писатели, повторение подобных указаний, подобно как и у Пс. 10 (с евр.) и 42, представлялось излишними вставками, которые, не прибавляя ничего для их современников, только бы прерывали непосредственную последовательность каждой такой пары псалмов, как двухчастного целого, или по крайней мере взаимосвязанного произведения одного и того же писателя. Но какова бы ни была действительная причина того, что в еврейской Библии псалмы эти остались не надписанными, древнее предание церкви Иудейской, засвидетельствованное греческими надписаниями этих псалмов в переводе 70-ти, и непрерывное убеждение Церкви Христианской в лице ее богопросвещенных пастырей и учителей, занимавшихся изъяснением псалмов, – всегда были согласны за их Давидово происхождение, и для нас не представляется никаких достаточных побуждений не следовать в этом случае голосу церковного предания. Ни в содержании, ни в характере, ни в языке псалмов не представляется ничего такого, что было бы не сообразно с лицом или временем царя Давида; а напротив того в Пс. 32 и 70 есть даже такие черты, которые всего лучше объясняются из истории его царствования. Упоминание о враждебных для Израиля замыслах народов, ниспровергаемых Иеговою-защитником его882, и сознание ненадежности для спасения одной человеческой силы без помощи божественной, – будет ли это сила могущественного царя, храброго исполина или вооруженной конницы (ст. 16–17), – все это очень хорошо идет к царствованию Давида, известному двумя неудавшимися коалициями против Израиля соседних языческих народов883 и славному неоднократными своими победами над Сирийцами и Филистимлянами, из которых первые славились в то время своей конницей884, а последние – своими исполинами885. Из времени Давидова же царствования исторически объясняется и происхождение мысли, что Господь во время голода пропитает боящихся Его (ст. 19); так как, по свидетельству истории, во дни Давида был в земле Израильской трехлетний голод, когда боящиеся Господа действительно могли испытать на себе упоминаемую здесь милость Его. И в Пс. 70-м образ благочестивого старца, от юности преданного Господу, которого он славит на псалтири и гуслях, много испытавшего в своей жизни и великих бед, и еще больших милостей Божиих, прославленного и возвышенного, но теперь гонимого беззаконными врагами, которые советуются погубить его, – такой образ, по многим чертам своим уже знакомый нам из других псалмов Давидовых, вполне идет к лицу царя Давида во время Авессаломова восстания, когда он почти уже семидесятилетним старцем должен был спасаться бегством от преследования мятежного сына своего и его сообщников886. – Старцем называет себя Давид и в другой своей песни из того же времени, составленной, как можно полагать, по случаю печальной участи мятежников887, с целью преподать современникам урок – твердо держаться пути добродетели и не завидовать обманчивому счастью порочных: «я был молод и состарился и не видел праведника оставленным»888. – Псалом 103 не представляет никаких исторических признаков времени его происхождения: содержание его есть вдохновенный плод глубокого познания закона Божия, видимой природы и промыслительных в ней действий Творца и Мироправителя, и одинаково свойственно всем временам ветхозаветной церкви, когда только существовали богопросвещенные мужи, разумевающие тайны естественного и сверхъестественного откровения Божия. Но потому самому не представляется оснований оспаривать его и у Давида, мужа Божия любившего дни и ночи поучаться в законе Божием, и хорошо знакомого с видимой природой, с которою он уже с детства находился в непосредственном обращении, и в которой он в годы мужества, в продолжительный период гонений своих от Саула, изучал величественные действия всеуправляющего Промысла, – тем более, что царь Давид действительно любил воспевать величие Божие в видимой природе и в Книге Псалмов оставил нам не мало вдохновенных гимнов Творцу и Промыслителю вселенной, имеющих много сходства с 103 псалмом889. Одно только «аллилуиа», которым заканчивается псалом в нынешнем еврейском тексте и нашем русском переводе, может наводить на мысль о позднейшем его происхождении; так как об этом хвалебном восклицании в первый раз упоминается только в книгах Паралипоменон890 и Ездры (3:11), написанных уже по возвращении из плена Вавилонского, и потому обыкновенно полагают, что оно вошло в употребление не ранее этого времени. Но а) очень возможно допустить, что «аллилуиа» не принадлежит к первоначальному составу псалма и прибавлено было к нему позднейшим собирателем псалмов на основании богослужебного употребления его во времена второго храма с такою заключительною формулой891, подобно тому как в псалмах 40, 71 и 88, на том же основании прибавлена другая заключительная формула: «аминь. Аминь» (слав. «буди, буди»), точно также не относящиеся к первоначальному их составу. А б) с другой стороны очень вероятно, что «аллилуиа» в нынешнем еврейском тексте только ошибочно отнесено к концу 104-го (у нас 103) псалма и должно на самом деле составлять надписание или начало следующего 103 ( у нас 104) псалма, – что было бы гораздо сообразнее с законом однородности или внутренней аналогии (lex homogeneitatis vei analogiae internae), по которому, как замечают892, расположены псалмы в Псалтири; потому что в таком случае два рядом стоящие псалма 104 и 105 (евр. 105 и 106) и начинались бы и оканчивались словом: «аллилуиа». Такого именно мнения и держится древний греческий перевод 70-ти, Вульгата и наш славянский перевод, равным образом и все древние церковные толкователи псалмов, отцы и учители церкви, которые все согласно относят «аллилуиа» к началу 104-го псалма893, и таким образом устраняют сомнение в древнем происхождении предшествующего ему псалма 103. Еще менее можно сомневаться в древности происхождения псалма 70-го на том основании, что во многих списках перевода 70-ти, а равно и в нашем славянском, в надписании его вслед за именем Давида прибавлено: «сынов Ионадавовых (Рихавитов, см. Иер.35:1–11) и первых пленшихся»; потому что приведенная прибавка, как указывающая на целое общество лиц, очевидно не имеет ничего общего с указанием писателя, но, точно также как прибавочное надписание вслед за именем Давида в Пс. 64 («Иеремии и Иезекииля с народом переселенным»), должна быть понимаема в смысле указания времени преимущественного употребления этого псалма, и таким образом нисколько не противоречит приводимому в том же надписании имени Давида. Без сомнения сделавшие такую прибавку хотели чрез нее обозначить только то, что этот Давидов псалом был любимою песнью благочестивых сынов Ионадава и других Иудеев, плененных при Иоакиме. По своему скорбно-молитвенному содержанию псалом действительно очень хорошо подходит к положению Вавилонских пленников, и потому мог, конечно, сделаться их любимою песнью. Если же это и не дает еще нам объяснения, почему он по преимуществу усвоен был Рихавитами; то с другой стороны из предполагаемой надписанием особенной любви их к этой песни еще никак не следует отрицать всякое значение упоминаемого в том же надписании пред их именем имени Давида и вместе с Деличем выводит заключение, что псалом принадлежит Иеремии, на том лишь основании, что в его книге упоминается о Рихавитах и что они всего скорее, будто бы, могли усвоить себе песнь названного пророка в признательность к нему за то, что он похвалил их за ревность в исполнении преданий родоначальника их Ионадава, сына Рихавова894.
Кроме исчисленных 78 псалмов у 70-ти, а за ними и в других древних переводах, приписываются Давиду и еще многие псалмы из числа ненадписанных в евр. тексте и частью приписывающихся другим писателям895. Но судя по содержанию и характеров таких псалмов, а также и по некоторым другим основаниям, с большею вероятностью следует относить их к другому времени и к другим писателям, как мы и постараемся показать это в дальнейшем исследовании.
в) Псалмы Соломоновы
Кроме царя Давида, которому, как мы видели, принадлежит наибольшая часть песней Псалтири, между указываемыми в надписаниях псалмов писателями их в евр. тексте мы встречаем имя другого славного царя Израилева, – сына и преемника Давидова Соломона. Ему приписываются в еврейском тексте два псалма 72-й (у нас 71) и 127-й (у нас 126). Но в надписании последнего в переводах 70-ти и нашем славянском, как и вообще в надписаниях песней степеней, к которым он принадлежит, опущено имя писателя; у первого же надписание читается в измененном виде: «о Соломоне, псалом Давиду», – так как бы это был псалом не Соломонов, а Давидов, только воспетый им в отношении к Соломону, или по случаю вступления на престол сына его Соломона.
Мнение о происхождении 71-го (или по евр. 72) псалма от Давида вслед за 70-ю толковниками повторяют и все другие древние переводы, а также и древние церковные толкователи896 за исключением только перевода халдейского и из толкователей – Евсевия Еп. Кесарийского, которые, согласно с еврейским надписанием, приписывают псалом Соломону. Главнейшим основанием такого мнения и для переводчиков, и для толкователей одинаково служит помещенное после заключительного славословия псалма замечание известного нам собирателя псалмов: «кончились молитвы Давида, сына Иессеева»897. Понимаемое в строго-буквальном смысле такое замечание очевидно ведет к заключению, что все предшествующие ему псалмы собрания принадлежат Давиду, а следовательно и заканчивающий это собрание Пс. 71-й также следует считать произведением царя Давида. Отсюда далее естественное следствие, что находящееся в надписании этого псалма указание חמֹלשְׁלִ, надобно понимать не о писателе псалма и переводить не τῷ или τοῦ Σαλωμών – псалом Соломонов, как обыкновенно понимали и переводили דוִדָל или указания других собственных имен в надписаниях священных песней, но в значении указания предмета псалма, как песни о Соломоне, или относящейся к Соломону – εἰϛ Σαλωμών, in Salomonem. Однако же на самом деле такое основание Давидова происхождения 71-го псалма далеко не представляет достаточной основательности. Не видно никакой причины, почему бы замечание: «кончились молитвы Давида» … следовало понимать непременно в строго буквальном смысле, а надписание חמֹלשִׁל в несобственном, по крайней мере в совершенно необычном значении и вообще в книгах Священного Писания при подобном же грамматическом сочетании собственных имен, так в частности и в этом самом собрании псалмов, – будем ли распространять его на всю вторую часть Псалтири от 41–71 Пс., или же ограничим только одними псалмами с именем Давида от 50–71 Пс. Напротив того уже самая необычность употребления собственных имен в соединении с לֽ в надписаниях различных песней в каком-либо ином значении, чем указание писателей тех песней, ведет к обратному заключению, что скорее замечание об окончании псалмов Давидовых следует понимать не в строго-собственном значении. К тому же заключению побуждает и то еще, что в самой второй части Псалтири от 41–71 Пс., – если только она тожественна с собранием, к которому относится означенное замечание, – находится несколько псалмов, надписанных именем сынов Кореевых (41, 43–48) и один именем Асафа (Пс. 49), которые по тону и характеру заметно отличаются от песней Давидовых и вообще не представляют оснований к тому, чтобы оспаривать их у названных писателей. Но нельзя на основании указанного замечания приписывать все псалмы собрания Давиду и в том даже случае, если оканчиваемое таким замечанием собрание следует начинать только с 50-го псалма898, откуда идет ряд песней, большею частью надписанных именем Давида; потому что и в этом ряду все же есть четыре песни899 без имени Давида, из коих у трех900 отсутствие имени этого псалмопевца представляло бы совершенно необычное явление. Если бы они принадлежали ему, а не другому писателю. Надобно заметить, что в отношении указания писателей псалмов, в первых трех книгах Псалтири, предание было скорее слишком щедро, нежели скупо, и, – если не считать двух первых ненадписанных псалмов, которые вероятно присоединены были к древнейшему собранию псалмов Давидовых в качестве введения к нему и к целой Псалтири, при позднейшей уже ее редакции, – оно обыкновенно оставляло без надписаний только те псалмы, которые по тесной связи с предшествующими надписанными псалмами, соединяясь с ними как бы в одно двухчастное целое произведение, естественно не нуждались в отдельных указаниях писателей, каковы псалмы 10901. Нельзя указать подобных оснований для опущения имени Давида в надписаниях псалмов 65, 66 и 71, и это представляется тем более странным и непонятным, что такое опущение очевидно противоречит цели нашего собирателя, если он, по смыслу заключительного замечания (71, 20), имел в виду дать своим современникам собрание именно псалмов Давидовых. Нельзя думать, чтобы собиратель не осмеливался делать в надписании Давидовых псалмов какие-либо собственные замечания и указания и помещал их в собрании своем с теми лишь надписаниями, с какими находил их в свое время; гораздо вероятнее предположить противное, – что большая часть надписаний принадлежит именно собирателям псалмов; – но если даже и возможно допустить такое маловероятное предположение, то и тогда по цели собирателя требовалось по крайней мере в надписании 71-го псалма прибавить имя Давида, как это сделано в надписаниях предшествующих ему псалмов 38 и 61, где также встречается собственное имя другого лица – Идифума, не бывшего их писателем: оставлять его с одним именем Соломона значило как бы намеренно возбуждать сомнение к принадлежности его Давиду или поставлять своих читателей в неразрешимое недоумение, – чему больше следует верить, – надписанию ли псалма или следующему за ним заключительному замечанию, и кому таким образом приписывать псалом, – Соломону ли на основании свидетельства первого, или Давиду – по утверждению последнего?! Все это ведет к заключению, что помещенное после 71 псалма замечание об окончании псалмов Давидовых не может быть понимаемо в строго-буквальном смысле; иначе сказать, оно не заключает в себя мысли, будто все предшествующие ему псалмы собрания принадлежат Давиду, подобно тому как не доказывает, что после него нет или не может быть псалмов Давидовых902. Сами 70-ть, а также и другие переводчики, как кажется, не отрицают того, что в рассматриваемом собрании псалмов могут быть псалмы и не принадлежащие царю Давиду; по крайней мере принадлежащий к этому собранию псалом 65 они не надписывают именем Давида903 по примеру прочих анонимных в еврейском тексте псалмов, чего бы в случае признания его псалмов Давидовых тем естественнее было ожидать от них, что у остальных, не надписанных именем Давида псалмов того же собрания (66, 70 и 71), они не забыли сделать такое надписание. Если же таким образом замечание: «окончились молитвы Давида», вообще не исключает собою возможности существования в заканчиваемом им собрании и псалмов не Давидовых; то очевидно, на основании его одного, без других каких-либо более прямых внутренних или внешних оснований, нельзя псалом 71-й приписывать Давиду, извращая для этой цели общепринятый смысл его надписания, свидетельствующий о принадлежности его Соломону. Между тем псалом не дает никаких других оснований, по которым бы можно было с большею вероятностью приписать его Давиду, нежели Соломону. По содержанию своему он есть вдохновенная молитва о том, чтобы Бог даровал царю мудрость и правду, дабы он судил народ свой разумно и справедливо (ст. 1–4), чтобы царствование его было продолжительно и счастливо (ст. 5–7), чтобы власть его простиралась на самые отдаленные народы (ст. 8–11), в пределах царства его господствовали бы мир и довольство (ст. 12–16) и все благословляли имя Его (ст. 17). В выражении просьб своих пред Богом и благожеланий царю псалмопевец нередко переступает за пределы естественной человеческой возможности (см. ст. 5, 7, 11–12, 17), так что полного осуществления их нельзя искать ни в одном земном царе, кроме обетованного царя Мессии; тем не менее нельзя сомневаться, что первым и ближайшим предметом молитвы был царь Соломон904, частью осуществивший, частью прообразовавший в своем лице и царствовании то, чего просит и что созерцает в пророческом взоре молящийся псалмопевец905. Но кто же этот псалмопевец? Так как вся молитва от начала до конца приносится в 3-м лице и псалмопевец ни разу не дает заметить, что он молится о себе, и в себе самом видит прообраз обещанного Мессии, что Соломон, или царь и сын царев, составляющий предмет его молитвы, – одно с ним лицо; то представляется естественным считать его за какое-либо другое лицо, отличное от Соломона, и с этой точки зрения получает вероятность предположение, что псалом есть пророчественная молитва Давида, изреченная им при воцарении сына его Соломона о мирном и благополучном его царствовании. Но с другой стороны и молитвы о самом себе, приносимые как бы от другого лица, равно как подобные же созерцания в своем лице и времени пророчественных предуказаний лица и времени обещанного Мессии, не представляют у псалмопевцев, как и у пророков, какое-либо необыкновенное и беспримерное явление. И у Давида, которому хотят приписать этот псалом, находятся в таком же роде молитвы о царе, которые он возносит о самом себе от лица народа, каковы его Пс. 19 и 20, и есть также пророчественно-мессианские псалмы, в которых он от обстоятельств своей жизни, – несправедливых гонений и своего возвышения или своих побед над врагами народа Божия, – возвышается к лицу Мессии, то страждущего, то прославленного, и к победному торжеству его царства над всеми враждебными ему сынами мира, как это особенно видим в его Пс. 15, 21, 39, 67, 2, 109 и мн. др. Поэтому не будет неестественным и странным допустить, что и в Пс. 71-м подобным же образом молится о себе сам Соломон; но только как посредник между Богом и своим народом, имеющий в виду не свою собственную славу, а прежде всего народное счастье и благоденствие, он влагает эту молитву в уста самих своих подданных: потому что судьбы их в его руках и от его способностей к управлению царством зависит их счастье и благоденствие. Равным образом ничего нет странного и неестественного в том, если Соломон, при озарении премудрости свыше, созерцавший вечную Ипостасную Премудрость Божию (Притч.8–9), подобным же образом и здесь в своей молитве о правосудном и мирном, счастливом царствовании своем проразумевал в нем прообраз будущего блаженного царства праведного Князя мира. Таким образом, если первое предположение о составлении псалма Давидом и представляется вообще возможным и вероятным, то с другой стороны оно вовсе не требуется, как необходимое и неизбежное, и вызывается исключительно только замечанием собирателя, которое, как видели мы, не исключает существования в собрании псалмов и не Давидовых. Напротив того, второе предположение, что псалом написан Соломоном, прямо требуется по буквальному смыслу надписания псалма и, в отношении к содержанию при частнейшем рассмотрении его и сопоставлении с историей Соломонова царствования, является гораздо более естественным и непринужденным, нельзя первое, что он принадлежит Давиду. Не станем в этом последнем отношении указывать на то, что от Соломона в исторических книгах мы действительно имеем молитву906, в сущности очень сходную с содержанием псалма, которая таким образом, вместе с следовавшим за оною обетованием Божиим907, и могла послужить ему материей для настоящей песни, между тем как от Давида история не сохранила нам подобной же молитвы; потому что, не смотря на молчание истории, все же такая молитва в существе своем естественна и весьма прилична в устах умирающего царя Давида при воцарении избранного им наследника престола, напоминая собою молитвенно-пророческие благословения древних патриархов Исаака и Иакова. Но нельзя того же сказать в отношении к Давиду об упоминаемом в псалме принесении воспеваемому царю даров царями Фарсиса и островов, Шевы и Савы (ст. 10 и 15). Называемые здесь страны ни разу не упоминаются в книгах Священного Писания до времени Соломона, и история не дает нам решительно никаких оснований заключать, чтобы уже Давид царь или его подданные находились в каких-либо сношениях с ними. Только при Соломоне в первый раз упоминаются Фарсис, как один из главных пунктов предпринятой им морской торговли, откуда вывозимы были дорогие металлы и другие редкие произведения908, и Шева, – народ счастливой Аравии, царица которого с многочисленной свитою и богатыми дарами предпринимала путешествие в Иерусалим, чтобы лично удостовериться в мудрости и славе знаменитого царя Израильского909; и лишь после Соломонова времени у пророка Исаии страны эти являются в синекдохическом значении всех вообще отдаленнейших царей и народов земных, имевших некогда вступить в царство обетованного Мессии910. Поэтому как бы ни объясняли мы приведенное место псалма, – в значении ли исторического намека на события Соломонова царствования, прообразовательно указывавшие на будущие события царства Христова, или же в прямом пророческом смысле, как образно-поэтическое обозначение чрез известные при Соломоне отдаленнейшие страны мира всех вообще самых крайних границ беспредельного, всемирного царства Христова, – во всяком случае это место псалма не может быть с непринужденностью приписано Давиду, потому что, при всей непосредственности пророческого созерцания, исторический и тем более географический кругозор пророка, откуда он заимствовал свои образы будущих созерцаемых им событий, обыкновенно оставался в пределах современной ему или прошедшей, вообще известной в его время истории и географии, и нет примера, когда бы пророк называл пред своими слушателями такие страны, которые до того времени не были им известны по каким-либо историческим обстоятельствам или отношениям. Кроме того преобладающий, объективный характер псалма и более искусственный, какой-то рассуждающий тон, в замен свойственного Давидовым псалмам непосредственного излияния чувства, равно как афористическое, характеризующее именно Соломоновы писания изложение каждой мысли большею частью в двух параллельных полустишиях, – все это вместе решает вопрос в пользу предположения о написании псалма Соломоном911. Без сомнения это – вдохновенное, поэтическо-пророческое воспроизведение молитвы, которою Соломон в Гаваоне испросил себе у Бога мудрость и вместе с нею величие и силу своего царствования, – воспроизведение, сделанное им для общественного богослужебного употребления, чтобы повторением пред Богом молитвы своей от лица народа упрочить за собою и царством своим богодарованные дары, необходимые для блага и счастья народного, и вместе с тем испросить совершение их в вечном и всемирном царстве обетованного царя Мессии, в котором благословятся все народы земные (ср. ст. 17).
Подобным образом и псалом 126-й, – на основании вышеупомянутого нами опущения в переводе 70-ти имени Соломона в его надписании, а главным образом вследствие его особенного положения в Псалтири между песнями степеней, употреблявшимися по преимуществу во время и после возвращения из плена Вавилонского, откуда, без сомнения, и произошло у 70-ти опущение в надписаниях этих песней имен их древних писателей, – очень многие древние и новые толкователи оспаривают у Соломона и относят его происхождение ко временам после плена912; другие же если и соглашаются признать писателем его премудрого царя Израильского, то все же при этом смотрят на него, как на пророчество о создании второго храма Иерусалимского913. Содержание псалма, представляющее развитие мысли, что успех всякого человеческого предприятия, в созидании ли дома, или в охранении города, равно как вообще в устроении благосостояния семейного и гражданского, всецело зависит от Бога, а не от человеческих усилий, – действительно идет ко времени после плена Вавилонского. По возвращении в отечество Иудеи с ревностью приступили к восстановлению храма и города, но вскоре встретили себе сопротивление в Самарянах и других соседних народах: Моавитянах, Аммонитянах, Аравитянах, которые всеми мерами старались препятствовать их предприятию. Посему, чтобы обезопасить себя и свое предприятие от нападения враждебных соседей, они поставили вооруженную стражу, которая должна была стеречь город, и под прикрытием ее с оружием в руках производили работы с раннего утра до позднего вечера914. При таких обстоятельствах весьма уместно было предложить Иудеям урок, чтобы они не были самонадеянны и не слишком полагались на принятые ими меры и усилия, а просили бы при этом и ожидали себе помощи от Господа; потому что от Него одного, а не от собственных усилий человека зависит и безопасность от врагов и успех всякого созидания и предприятия человеческого915. Но такое близкое соответствие содержания псалма положению Иудеев при восстановлении Иерусалима и храма, послужившее, конечно, причиною причисления его к употреблявшимся тогда песням степеней, не только не исключает происхождения его от Соломона, которому он приписывается в еврейском надписании, но даже не требует при этом непременного объяснения его в пророческом смысле о временах после плена Вавилонского. Еще с большею близостью содержание его соответствует и обстоятельствам Соломонова царствования, представляя собою благодарственно-поучительное исповедание премудрого царя пред Богом и народом, что совершенное им и стоившее стольких забот и трудов построение величественного дома Божия в Иерусалиме, равно как мир и безопасность от внешних врагов, и внутреннее благоденствие и возрастание могущества Израиля, отличавшие его царствование, не плод человеческих усилий его и его подданных, так как все возможные человеческие усилия без воли и помощи Божией совершенно напрасны и бесполезны, – а единственно дело благости Господа, без всякого труда, во сне ниспосылающего все потребное своему возлюбленному. Не на основании только возможности и целесообразности мы приписываем Соломону такое исповедание; мы его слышим в молитвах Соломона при освящении построенного им храма Иерусалимского, сохранившихся до нас в двух исторических памятниках 3 кн. Цар. и 2 Пар. Не себе и своим стараниям приписывает премудрый царь израильский совершение этого храма, а Иегове, Богу Израилеву, исполняющему чрез него слово Свое, которое изрек Он рабу Своему Давиду, отцу его; и не своей мудрости усвояет мир и благоденствие, отличающие его царствование, а благости Господа, верного Своим обетованиям, какие даровал Он народу Своему Израилю. «Благословен Господь Бог Израилев, который сказал Своими устами Давиду отцу моему и ныне исполнил рукою Своею916. Благословен Господь Бог, Который дал покой народу Своему Израилю, как говорил! Да будет с нами Господь Бог наш, как был Он с отцами нашими, да не оставит нас, да не покинет нас917». И что исповедал Соломон, тоже вслед за тем подтверждает ему и Сам Господь в ночном видении, возвещая, что могущество и благоденствие Израиля зависит от верности его завету Иегову и что ничто не сохранит народ еврейский от тяжких бедствий и ужасов падения, если своею неверностью завету он навлечет на себя праведный гнев Божий918. Таким образом и собственное сознание Соломона, в виду беспримерного для того времени внешнего величия и внутренней особенной важности для еврейского народа воздвигнутого им храма Иерусалимского, и при этом внушение от Господа, – в верности Его завету полагать свое счастье и благоденствие, – все располагало премудрого царя израильского предложить такого рода исповедание для общенародного употребления, и, нам кажется, что только предзанятое мнение о происхождении псалма в период после плена не позволило бл. Феодориту замечать такое близкое соответствие содержания его со временем и характером Соломона и вызвало с его стороны прямо противоположное тому заявление, что «пророческое слово (псалма) приличествует не Соломонову построению, но совершенному Зоровавелем по возвращении» (т.е. Иудеев из плена Вавилонского919). Между тем, кроме показанного общего соотношения, в рассматриваемом псалме заметны еще черты ближайшего соответствия с историей Соломона, чего не представляет история восстановления Иерусалима и храма при Зоровавеле. Так, во 2-й половине 2-го стихопсалмопевец говорит: «тоже самое», т.е. чего вы напрасно домогаетесь своими трудами и усилиями, «Господь подает возлюбленному своему во сне (ст. 26)»920. По отношению к возвратившимся из плена Иудеям слова эти заключают в себе не более, как только общую мысль о благоволении Господа к уповающим на Него, но в применении к Соломону они получают особое значение фактического подтверждения такой мысли, как прямое указание на описанное в истории Соломона921 событие в Гаваоне, когда Господь, внемля молитвам благочестивого юноши-царя, в сонном видении даровал ему премудрость и знание, а с ними и все то, что так возвысило и прославило его царствование. При этом и употребленное здесь имя возлюбленного Иеговы – חוָֹחְי דידִיִ – (ст. 2) прямо соответствует имени Соломона חָירְידִיְ, какое по слову Господа наречено было ему при рождении прор. Нафаном (2Цар.12:25), и таким образом подтверждает вероятность нашей догадки, что в приведенных словах псалма заключается намек именно на лице Соломона. Нельзя не заметить также, что псалом представляет не мало и внутреннего и внешнего сходства с писаниями Соломона. Главная мысль нашего псалма, что человеческие усилия без помощи Божией напрасны и что успех всякого дела зависит от благости Божией, – есть одна из любимых мыслей Соломона, которую он неоднократно повторяет и развивает в различных отношениях в книге Притчей и Екклезиаста. «Благословение Иеговы, только оно обогащает, а труд ничего к нему не прибавит»922; «сердце человека обдумывает дорогу его, но шествием его управляет Иегова»923. «Все труды и заботы человека, которыми он изнуряет себя под солнцем – суета»924. «Существенное одно: это – бояться Бога и заповеди Его хранить» (12, 13). «Человеку, который угождает Ему, Он дает мудрость и знание и радость (2:26). И если какой человек ест и пьет и наслаждается благами от труда своего, то это – дар Божий» (3:13 ср. 5:18). То же самое только в других словах внушает и псалмопевец: «Если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его; если Господь не охранит города: напрасно бодрствует страж. Напрасно вы рано встаете, поздно просиживаете, едите хлеб в изнурении; тоже Он подает возлюбленному своему во сне. Вот наследие от Господа: дети; награда от Него – плод чрева» (ст. 1–3). Впрочем и в образе выражений Пс. также довольно много сходного с книгою Притчей925, а форма изложения до того отличается приточным характером, что кажется, с большим удобством можно бы поместить его в состав названных выше писаний Соломона, нежели в Книге Псалмов; по крайней мере наверное можно сказать, что если бы он помещен был не в числе песней степеней, а где-нибудь в составе кн. Притчей или Екклизиаста, то никто бы не заподозрил его не подлинности и не стал, как теперь, оспаривать принадлежность его писателю названных книг, Соломону. Все это вместе достаточно показывает, что הוֹמלֹשִׁלִ в евр. надписании псалма не есть случайная и ошибочная прибавка, на которую будто бы не должно обращать внимания, равно как не есть типическое название восстановителя Соломонова храма Зоровавеля, как думает бл. Феодорит926, но точно также, как и דיִרָל, или употребление других собственных имен в надписаниях псалмов в подобном же грамматическом сочетании, есть сохраненное древним преданием имя писателя псалма; – и что псалом действительно принадлежит Соломону, премудрому царю израильскому927. Напротив того не представляется никаких достаточных оснований, чтобы не признавать достоверности надписания псалма и отрицать его Соломоново происхождение; те же основания, на которые ссылаются защитники позднейшего происхождения псалма, имеют лишь только вид основательности и нисколько не доказывают защищаемой ими гипотезы. Довольно близкое соответствие содержания псалма обстоятельствам восстановления Иерусалима и храма после плена Вавилонского есть не более как случайное совпадение их в некоторых отношениях с историческими поводами составления псалма и удачное приспособление его к позднейшему времени, а положение его среди песней степеней есть непосредственное следствие такого приспособления и общенародного, богослужебного употребления его в период после плена. Что же касается опущения имени Соломона в переводе 70-ти, то обстоятельство это, не смотря на кажущуюся его важность в решении вопроса о писателе псалма, при совершенном отсутствии других данных против его происхождения от Соломона, само по себе не дает еще права утверждать, что 70-ть переводчиков не признавали Соломона писателем рассматриваемого псалма и относили его, как и все вообще песни степеней, ко временам по возвращении из плена. Гораздо последовательнее, а потому и правильнее думать, что в отношении к песням степеней 70-ть остановили все свое внимание исключительно на известном в их время богослужебном употреблении этих песней и вовсе не касались вопроса об их писателях и времени происхождения: иначе чем объяснить совершенное отсутствие в их переводе в надписаниях этих песней каких бы то ни было замечаний по этому вопросу и исключительное, какое то упорное ограничение одним только Ὠδή τῶν ἀναβαθμῶν, тогда как вообще заметно, что в других случаях они любили обозначать в ненадписанных псалмах имена их писателей или время написания928, а в надписаниях прибавлять другие имена или делать свои замечания и поправки в случае, если почему либо не соглашались с свидетельствами евр. текста (как в Пс. 71, 41, 44–18 и др.)? Между тем, если таково действительно было отношение 70-ти переводчиков к песням степеней, тогда неудивительным становится, что они опустили все встречающиеся в еврейских надписаниях этих песней имена писателей и нигде не сделали никаких замечаний по вопросу их происхождения, исключительно ограничиваясь одним только названием их песнями степеней, которым именно обозначалось тогдашнее их богослужебное употребление. При этом может быть, как мы уже выше заметили, что они заимствовали эти песни для своего перевода из какого-либо богослужебного сборника, где они находились под одним только общим заглавием песней степеней без всяких других надписаний, не относящихся к богослужебному употреблению; подобный выбор оригинала для перевода, в виду предполагаемого нами отношения их к песням степеней, является вполне естественным и законным. Но каковы бы ни были действительные причины опущения имени Соломона в надписании 126 Пс., во всяком случае распространение подобного же опущения имени писателя на все песни степеней, где только указываются писатели, и совершенное отсутствие каких-либо замечаний о времени их написания и т.п. – показывают, что 70-ть во всех этих случаях только игнорировали указания писателей псалмов, а не отрицали достоверности таких указаний, и таким образом חמֹלשְׁלִ в надписании рассматриваемого нами псалма должно иметь для нас значение вполне достоверного свидетельства о его писателе.
К Соломону же по всем вероятным основаниям следует отнести и еще одну из песней степеней, только не имеющую в надписании имени писателя, – Пс. 131-й. Мнения древних и новых толкователей о его происхождении очень расходятся между собою. Одни929 считают его молитвою пленных Иудеев к Богу об исполнении обетований Его дарованных царю Давиду; по мнению других930 это – молитва Иудеев по возвращении из плена об устранении препятствий и Божием содействии к совершению предпринятого ими восстановления храма и Иерусалима; иные931 относят его к освящению второго храма, а некоторые из новейших ученых932 думают даже приспособить его к событию торжественного вступления Симона Маккавея в Иерусалимскую крепость после очищения ее от остававшихся там сирийских войск и с ними иудейских вероотступников933. Но содержание псалма в целом его составе не благоприятствует ни одному из этих мнений. По ходу и развитию мыслей совершенно ясно видно, что главный предмет, около которого группируются все составные части псалма, это – торжество по случаю отыскания постоянного жилища Господу, и именно места пребывания святого ковчега Его (ст. 7–8). Псалмопевец начинает воспоминанием о Давиде, о многотрудных и неусыпных заботах, с какими этот благочестивый царь израильский старался устроить прочное жилище ковчегу Божию (ст. 1–5), и отсюда переходить к воспоминанию о странствованиях ковчега завета с одного места на другое, пока не было избрано и устроено место для него постоянного пребывания (ст. 6). Но не трудно видеть, что все эти воспоминания вызваны в душе певца современным ему событием, которым положен конец прежним странствованиям ковчега завета, в котором совершилось то, чего так пламенно желал Давид, что не давало сна очам его и веждям его дремания. Это – обретение места Иегове, жилища крепкому Богу Иакова, к торжеству которого псалмопевец вслед затем приглашает своих современников, вместе с ними умоляя Господа, чтобы Он благоволил вступить в новое жилище Свое. «Пойдем к жилищу (Господа), поклонимся подножию ног Его. Встань, Господи, на место покоя Твоего, Ты и ковчег могущества Твоего» (ст. 7–8). Но как с устроением дома Божия в обетовании, дарованном Давиду, соединялось еще обещание особенных милостей Божиих к его потомству и главным образом вечного утверждения престола в его роде934; то совершившееся теперь, давно ожидаемое событие водворения святого ковчега Господня в новоустроенном ему жилище дает псалмопевцу дерзновение напомнить Господу Его обетования и молить Его – ради благочестия раба своего Давида совершить на помазанном его преемнике и его царстве обещанные ему милости Свои (ст. 9–18). Нельзя, конечно, отвергать того, что сами по себе мольбы об исполнении обетований, дарованных Давиду, весьма приличны были Иудеям и во время или после плена, как и вообще во время ослабления или упадка престола Давидова (ср. Пс.88); но в рассматриваемом нами псалме они являются вовсе не как следствие предполагаемого падения царства и Давидова935, а напротив называются, как видели мы, исполнением одной части обетований Божиих Давиду, которая естественно должна была напоминать собою соединенные с нею прочие обетования. При этом торжественный тон псалма вовсе не дает предполагать бедственного положения тогдашних Иудеев. Но что всего важнее, предположение о падении царства и дома Давидова решительно опровергается содержанием псалма. В 10-м и следующих стихах псалмопевец умоляет Господа – ради Давида и дарованных ему обетований не отвратить лица от помазанника Своего. По связи мыслей и самому образу выражения этой молитвы ясно видно, что называемый в ней помазанник не есть кто-либо из первосвященников, которые после плена были единственными помазанными936 представителями верховной власти в еврейском народе937, не есть вообще царский сан или царственный род938, или же самый избранный народ Иудейский939, по отношению к которым в Писании никогда не употребляется имя помазанника940; очевидно также, что под именем его нельзя разуметь и самого Давида, который в сознании народном действительно являлся всегдашним ходатаем пред Богом за народ свой и своих потомков941, равно как и обетованного Мессии, хотя Ему по преимуществу принадлежит имя помазанника942; а должно в прямом и собственном смысле разуметь царя-помазанника из потомства Давидова, не представляемого только, воспоминаемого из времен прошедших или ожидаемого в будущем, но действительного, настоящего, существующего, «того, как соглашается и св. Златоуст, кто тогда был помазан, управлял и стоял во главе народа»943, и именно того, кто происходит от Давида и восседал на престоле его944. Таким образом, псалом решительным образом переносит нас в период царей Иудейских, потому что со времени плена, когда отнят был у Иудеев последний помазанник Господа (חוָֹחיְ חַישִׁמְ Иер. Плч.4:20) из народа Давидова, престол Давидов более не восстановлялся, и самое имя помазанника – חַישִׁמָ – сделалось именем одного только обетованного царя Мессии, ожидаемого восстановителя и устроителя вечного царства Давидова945; бывшие же после плена правители Иудеи, даже самые известнейшие из них и пользовавшиеся справедливым уважением всех современных Иудеев, как Зоровавель или Симон Маккавей, которых некоторые из толкователей и хотят разуметь под упоминаемыми в 10 ст. помазанником946, также как Неемия и другие, обыкновенно назывались только חדָוחיִ תחַפַּ947 правителями, областеначальниками или пашами Иудеи948, но никогда не назывались священным именем помазанников. С другой стороны нельзя не признать также некоторого соответствия содержания рассматриваемого псалма с событием построения и освящения второго храма, когда Господь снова вступал в избранное Им и возлюбленное жилище свое (ст. 8, 13, 14): но в тоже время нельзя не видеть, что поводом к написанию его послужило не это, а какое-либо другое более ранее событие; потому что под водворением Господа в своем жилище, о котором говорится в псалме, очевидным образом, разумеется, поставление ковчега завета на новоустроенном для него месте, в Сионе (ст. 8 и 13–14), между тем как ковчег завета ко времени разрушения храма был утрачен безвозвратно и во втором храме его уже не было949. Судя по изложенному выше развитию мыслей в псалме, воспеваемое в нем событие (ст. 7–8) по времени своему было близко к пребыванию ковчега завета в Кириаф-Иариме, – потому что вслед за упоминанием о пребывании ковчега в этом городе (ст. 6) псалмопевец приглашает уже своих собратий праздновать водворение Господа в новом постоянном жилище Его (ст. 18); но это не есть событие совершенного Давидом перенесения ковчега завета из Кириаф-Иарима в Сионскую скинию: потому что эта скиния не была еще прочным местом покоя для Господа и потому перенесение в нее ковчега не удовлетворяло вполне задушевных желаний и неусыпных стараний благочестивого царя – устроить постоянное жилище крепкому Богу Иакова, о которых вспоминается в начале псалма (ст. 1–5), и не могло дать основания для выражаемых далее псалмопевцем надежд на исполнение дарованного Давиду обетования о вечном утверждении его престола в семени его (ст. 10 и дал.). Как то, так и другое мы видим лишь в построении храма Соломона. Только с устроением храма обретено было место покоя и вечного пребывания для Господа, что так давно лежало на сердце Давида; а с исполнением этого благочестивого желания Давида, согласно с дарованным ему обетованием, подавалась надежда, что Господь исполнит и все то, что вместе с обетованием о создании храма изрек Он рабу своему. Поэтому всего вероятнее думать, что рассматриваемый нами псалом воспет был по случаю перенесения ковчега завета из скинии Сионской в воздвигнутый Соломоном храм Иерусалимский950. Вероятность этого предположения подтверждает нам и близкое сходство псалма не только в мыслях, но даже в самом изложении их, с началом благодарственной молитвы Соломона, произнесенной им при освящении новоустроенного храма, после поставления в нем ковчега завета. Соломон также начинает свою молитву воспоминанием о Давиде и, благословляя Господа за исполнение чрез него желаний благочестивого царя-отца своего, переходит затем к мольбе об исполнении и прочих дарованных ему обетований об утверждении престола царства его. «Я построил храм в жилище Тебе, место, чтобы пребывать Тебе во веки», говорит он Господу… «У Давида, отца моего, было на сердце построить храм имени Господа Бога Израилева…, и Ты исполнил рабу Твоему, что говорил ему; что изрек Ты устами Твоими, то в сей день совершил рукою Твоею… И ныне, Господи, исполни рабу Твоему Давиду то, что говорил Ты ему, сказал: не прекратится у тебя пред лицо Моим сидящий на престоле Израилевом, если только сыновья твои будут держаться пути своего, ходя предо Мною так, как ты ходил предо Мною»951. Такое сходство псалма с молитвою Соломона, подтверждая вероятность предположения о написании его по поводу перенесения ковчега завета в храм Соломонов, в то же время дает еще вероятное основание предполагать, что он написан был по этому поводу именно самим Соломоном. В подтверждении как того, так и другого предположения мы имеем и прямое свидетельство древнего предания во 2 кн. Паралипоменон. Писатель этой священной книги, которым, по наиболее принятому и вероятнейшему мнению, признается живший около времени создания второго храма Иерусалимского известный ученый и богодухновенный священник Ездра952, 8-й, 9 и 10 стихи рассматриваемого псалма вносит в состав вышеприведенной молитвы Соломона на освящение новоустроенного им храма Иерусалимского953, и таким образом ясно показывает, что, не смотря на употребление этого псалма вместе с другими песнями степеней при богослужении второго храма, он и его современники не считали его произведением времени этого храма, как полагают многие из позднейших толкователей, а признавали молитвенною песнью Соломона на освящение первого храма Иерусалимского. Думают впрочем ослабить свидетельство книги Паралипоменон тем предположением, что писатель ее вовсе не имел в виду нашего псалма, и приводимые под именем Соломона слова, сходные с 8, 9 и 10-м ст. псалма, заимствованы им не из этого последнего, а из какого-то другого источника, которым точно также пользовался и псалмопевец954. Но предположение это не изменяет только что высказанного нами заключения, потому что и тогда не представляется никакого основания отрицать, что означенные слова действительно принадлежат Соломону; признавая же принадлежность их Соломону, по тесной связи их с целым содержанием псалма, мы должны вместе с тем признать, что и весь псалом принадлежит тому же писателю. Что же касается другого, в связи с предшествующим высказываемого предположения, которым стараются оправдать несообразность содержания псалма с обстоятельствами времени второго храма, будто бы писатель этого времени употребил по отношению к торжеству освящения второго храма без всякой перемены слова из молитвы Соломоновой при освящении первого храма955; то хотя заимствование соответственных образов и представлений из прошедшего для изображения событий настоящих вообще и возможно (ср. напр. начало 67 Пс.), но в данном случае оно не может иметь места, потому что относится к словам, которые упоминают о ковчеге завета и о царствующем помазаннике из рода Давидова, т.е. иначе сказать, заключают в себе представления, решительно несоответствующие предполагаемой эпохе писателя. При том же нельзя допустить такого заимствования образов прошедшего, чтобы за ними совершенно исчезало настоящее и не оставалось ни одной черты, ни одной отличительной особенности, по которым бы можно было по крайней мере догадываться о действительном предмете песни или времени, к которому она относится; между тем в содержании рассматриваемой песни решительно все переносит нас ко временам Соломона и нет ничего, что представляло бы хотя неясный намек на позднейшую эпоху ее происхождения956. Наконец нельзя оставить без внимания и того, что слова псалма, которые думают считать заимствованными из молитвы Соломона, находятся в такой тесной органической связи со всем содержанием псалма, что решительно исключают всякую мысль о заимствовании. Иное положение их в кн. Паралипоменон, носящей на себе ясные следы репродуктивного происхождения, где они стоят не в непосредственной логической связи и последовательности, а только внешним образом присоединяются в молитве Соломоновой через соединительное חתָּעַוְ957. Поэтому гораздо вероятнее предположить, что писателем Паралипоменон они заимствованы были из нашего псалма, в составе которого имеют первоначальное свое происхождение, и присоединены к молитве Соломоновой, как изречение одного с нею писателя и притом сказанное им по одному и тому же обстоятельству958. Во всяком случае по всем вероятным основаниям следует признать, что псалом 131-й есть песнь Соломона, воспетая им по случаю перенесения ковчега завета из скинии Сионской в новоустроенный им храм Иерусалимский959. Но без сомнения, тот же псалом впоследствии времени вместе с другими песнями древних писателей воспеваем был при освящении второго храма Иерусалимского, которое естественно должно было напоминать собою Иудеям торжество освящения первого храма Соломонова960. Этим обстоятельством и объясняется положение его между песнями степеней, известными по своему употреблению во время и после возвращения из плена Вавилонского, которое в свою очередь многим толкователям подало повод и самое его происхождение относить к позднейшей эпохе, ко времени плена или восстановления храма Иерусалимского и т.п.
г) Псалмы Асафовы
Двенадцать песней Псалтири: а именно: псалмы 49-й и все от 72-го до 82-го включительно, по свидетельству их надписаний, принадлежат Асафу (ףסָאָלְ τῷ Ἀσάφ)961. Кто был и когда жил этот псалмопевец, – ни надписания, ни самые псалмы не дают на это определенных указаний; но из четырех лиц с именем Асафа, упоминаемых в различные эпохи ветхозаветной истории, под именем Асафа-псалмопевца обыкновенно разумеют Левита, сына Берехии из племени Гирсонова, одного из трех начальников хора при Давиде962. Вместе с четырьмя сыновьями своими он начальствовал над чредами певцов Давидовых, и, играя по наставлению и под непосредственным руководством самого царя Давида963, является главным распорядителем священной музыки и пения пред ковчегом завета в Сионской скинии964. Но при этом он был не исполнителем только песней Давида или других певцов, но и сам вместе с отцом псалмопения участвовал в составлении псалмов для церковно-богослужебного употребления. Св. Писание называет его пророком (חוֹֻח) и свидетельствует, что песни его и в последующие времена всегда пользовались глубоким уважением Евреев наравне с песнями Давида, на ряду с этими последними употреблялись при богослужении965 и, без сомнения, подобно им, как песни одного из главных певцов, служили образцом для последующих псалмопевцев, которые, по замечанию Писания, всегда следовали установлению Давида и Асафа пророка с прочими знаменитыми певцами Давидова времени966. При таком глубоком уважении со стороны Евреев и, в частности, священных богодухновенных писателей, и при постоянном богослужебном употреблении, песни Асафа пророка, не смотря на отдаленную древность их происхождения, естественно могли и должны были сохраниться и до времени образования священного канона и занять место в его составе, точно также как и псалмы Давида, вместе с которыми они употреблялись при богослужении. Внесение их в состав Псалтири наравне с песнями Давида тем несомненнее, что Давид и Асаф составляют как главы свящ. певцов (םירִדְשֽׁמּהַ ישִׁארָ) Израиля уже в кн. Неемии (12:46), происхождение которой относят ко времени окончательного образования канона, – и о песнях этих певцов по преимуществу упоминается в книгах Паралипоменон, писателя которых обыкновенно признают священника Ездру, которому приписывается и составление св. канона, а следовательно и окончательное собрание песней Псалтири. Уже это одно дает нам основание с несомненностью полагать, что в Кн. Псалмов, непрерывно и неизменно сохранившейся в свящ. каноне со времени его образования, вместе с псалмами Давида должны были находиться псалмы и современного ему певца, Асафа пророка. И так как Священное Писание нигде не называет нам другого псалмопевца Асафа, кроме одного только современника Давидова, то надписания псалмов именем Асафа, представляющие собою древнее предание о их происхождении, мы можем принимать, как доказательство того, что во времена последнего собирателя псалмов и составителя свящ. канона существование в Псалтири песней пророка Асафа действительно признавалось, и что древнее предание указывало их в числе псалмов, которые надписываются именем Асафа.
Все псалмы, надписывающиеся именем Асафа, носят на себе какой-то особенный тип, заметно отличающий их от псалмов без надписаний или надписанных именами других писателей967. Вообще они отличаются тоном увещательно-пророческой настойчивости, и не только там, где псалмопевец поучает или обличает своих современников968, но и там, где он славит и благодарит Бога за явленные Им милости и благодеяния к народу своему (как в Псс. 74, 75, 80), или умоляет о помощи и избавлении его от постигших несчастий969. С другой стороны во всех родах этих псалмов заметно преобладание исторически-повествовательного элемента. Описывая в том или другом отношении современное положение Израиля, псалмопевец любит обращаться ко временам прошедшей его истории, и то извлекает отсюда уроки благочестия и богоугождения для блага и счастья народного970, то, на основании прежних чудесных опытов божественного водительства, тем с большею настойчивостью веры и упования молит Господа не оставлять народа Своего милостью и в настоящем его положении971. Кроме того, в Асафовых псалмах замечаются и некоторые другие более или менее общие им характеристические особенности, таковы: часто встречающиеся картинные изображения явлений Бога – Судии и свойственный по преимуществу пророческим писаниям обычай говорить от лица Божия972; очень частое сравнительно со всеми прочими псалмами упоминание об Иосифе или коленах Иосифовых973; попеременное употребление самых разнообразных наименований народа Божия и особенно любимое представление отношений к нему Бога под образом Пастыря и стада974. Такие общие отличительные особенности Асафовых псалмов естественно предполагают близкое соотношение их между собою по своему происхождению и делают вероятными надписания их одним и тем же именем Асафа. Тем не менее, не смотря на близкое соотношение этих псалмов в тоне, характере и образе выражений, нельзя их все двенадцать относить к одному и тому же писателю – пророку Асафу, современнику Давидову. Судя по содержанию, ему могут и должны быть приписаны из числа их только пять псалмов: 49-й, 72, 77, 80 и 81-й.
Псалом 77 представляет в своем содержании ясные признаки происхождения его во времена царя Давида или не позже, как в первое время царствования Соломона, а потому писателем его, следуя свидетельству надписания, должно признавать именно пророка Асафа, современника Давидова, который, как можно видеть из 2 кн. Паралипоменон (5:12), жил еще и при преемнике Давида Соломоне и вместе с прочими певцами участвовал в торжестве освящения воздвигнутого им храма Иерусалимского. По роду своему содержания он есть поучительная песнь, в которой псалмопевец, рассмотрением древнейшей истории народа Израильского от времени исшествия из Египта до царствования Давида, старается предостеречь своих современников от неверия и непослушания отцов своих и побудить их к надежде на Бога и соблюдению закона Божия. Но вникая ближе в содержание этой поучительной песни, нельзя не заметить, что она имеет при том еще особенную цель – оправдать перенесение святилища из колена Ефремова, из Силома, вместе с царскою властью в колено Иудино, на Сионе, и удержать недовольные таким перенесением колена Израильские от предусматриваемого псалмопевцем отпадения их от Давида, или от дома Давидова и законного святилища Сионского. Этою особенною целью псалма и объясняется, почему писатель его по преимуществу останавливается на отвержение Силома и колена Ефремова (ст. 60–67) и на избрании вместо него Сиона и колена Иудова, а из сего последнего – царя Давида, повествованием о чем, как главною своею мыслью, и оканчивается псалом (ст. 68–72). Здесь же заключается причина, почему он и в истории древнего неверия и непослушания Евреев также преимущественно пред всеми коленами преступного и мятежного народа называется именно сыном Ефремовых (ст. 8–10), как бы прямо тем показывая, что предлагаемое им наставление из всех современников его особенно относится к коленам дома Иосифова, которые все еще не вразумились примером предков своих. Некоторые из толкователей такое преимущественное обращение обличений псалмопевца к Ефремлянам объясняют как следствие совершившегося уже отпадения 10 колен от дома Давидова и следовавших за тем враждебных отношений между царствами Иудейским и Израильским, и потому происхождение псалма относят к различным пунктам времени после разделения царств975. Но в таком случае будет совершенно непонятно, почему псалмопевец останавливается на изображении грехов Ефрема только до времени Давидова царствования, и нисколько не упрекает его за отпадение от богоизбранного царственного рода Давидова и, упоминая о неверности его Богу во времена Судей, ни слова не говорит о постыдном служении идолам во времена Иеровоама, между тем как эти последние грехи Ефрема, казалось бы, должны быть, как и были для многих пророков и других благочестивых людей того времени976, предметом преимущественного обличения. Оканчивая же свои обличения временем Давида и умалчивая об отпадении от его рода и уклонении в идолопоклонство 10 колен царства Ефремова, псалмопевец тем самым показывает, что эти печальные события в его время не совершились еще, но что Ефрем, утративший свое святилище в Силоме, продолжал еще оставаться верным Иегове, и не смотря на недовольство свое избранием Иудова колена, все еще оставался под скипетром богоизбранного пастыря, царя Давида. Он только еще предвидит эти печальные события и своими обличениями и предостережениями хочет предотвратить их от Израиля. Действительно во времена Давида, особенно в последние годы его царствования, представлялось не мало поводов сомневаться в верности и преданности ему колен дома Иосифова, к которым мы относим и колено другого сына Рахили – Вениамина, вследствие ли своего теснейшего родства по происхождению, или по чему-либо другому, но только ближе, чем с другими коленами сходившегося с ними в своих политических стремлениях977. Воинственное и богатое Ефремово колено уже во времена Судей не раз заявляло свои притязания на особое уважение к нему пред прочими коленами (Суд.8:1 и дал., 12:1 и дал.), а гордые своею силою и храбростью сыны Вениаминовы отважились даже однажды вооружиться против всех колен еврейского народа, не желая подчиниться совершенно справедливому решению их о наказании виновных жителей Гивы, одного из городов Вениаминовых (Суд.20). С воцарением Саула, происходившего из Вениаминова колена, честолюбивые стремления сынов Иосифова дома достигли своего удовлетворения (1Цар.22:7); но, с восшествием на престол Давида, они естественно должны были лишиться своих преимуществ и потерять свое особенное политическое значение в народе израильском. Перенесение в новую столицу религиозного центра, – святилища Иеговы, прежде находившегося то в Ефремовом, то в Вениаминовом коленах, лишало эти колена и еще одного из преимуществ. Само собою понятно, не легко было примириться с такими потерями. Притом же Иудино колено, в которое теперь перешла царская власть и главная святыня, по своему особенному положению внутри земли обетованной, изолированное от сношений с иноземными народами, кажется, наиболее разнилось от прочих колен строго-патриархально замкнутою жизнью. Это в свою очередь также могло не мало затруднить для прочих колен, и тем более для колен дома Иосифова, примирение с новою царственною династией. Поэтому в продолжении 7 лет только одно колено Иудино признавало Давида. Но и после того, как Авенир привел в покорность ему и все прочие колена, в доме Иосифовом продолжали еще оставаться искры недовольства новою династией и зависти к колену Иудину, которые нередко разгорались до опасных размеров. В этом то недовольстве и зависти колен, особенно Ефремова и Вениаминова, скрывается начало разделений и партий в народе, даже открытых возмущений, какие мы видим в Давидово царствование. Им следует приписать первое возникновение и дальнейший успех Авессаломова восстания978; отсюда же, по усмирении мятежников, возникло и новое возмущение Савея Вениамитянина979. Может быть и то обстоятельство, что Иоав не производил счисления народа в Вениаминовом колене980, также имело свое основание в сопротивлении этого последнего. Эти и подобные им обстоятельства достаточно могли дать псалмопевцу понять, какою опасностью для царства Давидова грозило такое враждебное настроение колен дома Иосифова, а вызванные тем опасения естественно представляли ему побуждения для вразумления недовольных колен показать в своей песни, что они справедливо и по своей вине отвержены, а Иуда призван господствовать; потому что, пока святилище находилось в Силоме, в колене Ефремовом, Израиль должен был терпеть великое поругание, так что самый ковчег завета попал в руки неприятелей, доколе наконец Господь, как бы пробудившись от сна, не умилосердился над своим народом и снова даровал ему победы над врагами, а вместо Ефремова колена избрал колено Иудино и поставил Давида раба своего пасти наследие Свое, Израиля (ст.60–72). Что эти и подобные мысли вполне свойственны временам Давида, можно указать и на то, что мы встречаем их отчасти уже у самого отца псалмопения. В Пс. 67, изображая победное возвращение ковчега завета на гору Сионскую, он довольно ясно дает заметить, что от него не укрылись завистливые взоры, какие бросали на эту богоизбранную гору соседние высокие и холмистые горы, которых однако не избрал Господь в жилище себе, – и подобно Асафу, обличает их неразумную зависть указанием на особенное божественное избрание Сиона в жилище Божие и на то, что это избрание благодетельно для самих же завидующих ему; так как и они пользуются дарами побед, одерживаемых силою обитающего на Сионе Господа. – «Что вы завистливо смотрите, горы высокие на гору, на которой Бог благоволил обитать, и будет Господь обитать вечно!... Ты взошел на высоту, привел пленных, принял дары для человеков, даже и для противящихся тому, дабы обитал Ты здесь, Господи Боже! (ст. 17 и 19)»981. Нет сомнения, что эти завидующие Сиону и противящиеся избранию его в жилище Божие горы холмистые, между прочим суть те же самые колена Иосифова дома982, которых обличает и пророк Асаф, и называются горами за их надменность и высокомерие983, а также вероятно и потому, что такой образ и по внешней стороне гораздо характеристичнее обозначает эти колена, как обитавшие в гористой местности, славившиеся многими особенно высокими горами984, и уже в пророчествах Иакова и Моисея о судьбе колен Израилевых отличаемые от других благословениями гор древних и холмов вечных (Быт.49:26, Втор.33:15). Впрочем о царствовании Давида, которым, как мы заметили, и оканчивается в нашем в псалме обозрение истории Израиля, псалмопевец выражается в прошедшем времени: «Избрал (Господь) Давида раба своего,… и он пас (Израиля) чистым сердцем и водил мудрыми руками» (ст. 70, 72). Это, по видимому, побуждает к заключению, что псалом написан был уже при Соломоне, намек на царствование которого видят некоторые еще в выражении ст. 69: «устроил (Господь) святилище Свое, как горние Свои селения»985, хотя эта последняя догадка, быть может, и неосновательна; так как не только Соломонов храм, но и скиния Давидова, устроенная на горе Сионской, в сравнении с древним Силомским святилищем, могла казаться, как горние селения Иеговы. Но кажется гораздо вероятнее полагать, что он был написан еще при жизни Давида, во время его старости, когда на царствование его можно уже было смотреть, как на прошедшее; так как это время, при слабости правления дряхлого старца-царя и существовании партий внутри его семейства, – разумеем партии Соломона и Адонии, – представляло псалмопевцу наиболее оснований опасаться возбуждения сепаративных стремлений со стороны колен, недовольных династией из дома Иудина. Кажется, что и самая краткость и скромность похвалы Давидову царствованию (ст. 72) также ведет к заключению, что она высказана была псалмопевцем еще при жизни похваляемого царя986. Но так или иначе, во всяком случае – это песнь Асафа пророка, одного из главных певцов царя Давида, и нет достаточных оснований сомневаться в достоверности древнего предания, которое надписало ее именем этого пророка.
С псалмом 77-м имеют ближайшее сродство и остальные четыре псалма, которые мы вместе с ним приписали пророку Асафу, современнику Давидову. Из всех псалмов, надписанных именем Асафа, эти псалмы по преимуществу отличаются внушительно-проповедническим тоном, показывающим, что их писатель по преимуществу пророк (הוֻח) между псалмопевцами, и только одни из числа их – поучительного содержания, тогда как все прочие или молитвенно-просительного, или благодарственного. Такое ближайшее сродство между собою естественно предполагает принадлежность их одному и тому же писателю, с чем соглашаются отчасти даже защитники позднейшего их происхождения987. Правда, кроме Пс. 77-го ни один из прочих псалмов, приписываемых нами древнему пророку Асафу, не имеет в своем содержании исторических признаков, которые бы с большею или меньшею ясностью указывали на время жизни этого псалмопевца; но за то, с другой стороны, они не заключают в себе и ничего такого, что не сообразовалось бы с лицом или временем знаменитого певца Давидова988. Предметы поучительного содержания их вполне идут ко времени Давида и очень удобно объясняются из различных событий его царствования. Так в Пс. 49-м псалмопевец от лица Самого Бога, Которого он изображает с Синайскою славою грядущим от Сиона, чтобы произнести Свой суд над народом Своим, со всею строгостью обличает лицемерное благочестие тех, которые все богоугождение полагают в одном лишь устном исповедании предписаний закона и наружном исполнении его обрядовых постановлений, внушал им, что Богу не угодны и многочисленные животные жертвы, без духовной жертвы благодарного исповедания сердца и благоговейной молитвы к Нему, и что проповедание закона одними устами, без деятельного исполнения его в жизни своей, – грех пред Господом. Что такая пророческая проповедь об истинной приятной Богу жертве и богоугождении, которую напрасно считают свойственной лишь временам упадка веры и благочестия в период служения Иеремии989, или в которой хотят видеть голос утешения для вавилонских пленников, с потерею отечества лишившихся возможности приносить законные жертвы во храме Иерусалимском990, не менее уместна и целесообразна и во времена благочестивого царствования Давида, – это видно из того уже, что она часто слышится и в песнях самого благочестивого царя991. Неправильное понимание истинного богопочтения в народе еврейском, в большей или меньшей степени свойственное всем временам его существования, замечено было уже пророком Самуилом, еще задолго до воцарения Давида возвестившим царю Саулу, что «послушание Богу лучше жертвы и повиновение лучше тука овнов»992. Тот же неправильный взгляд на богопочтение, может быть еще более развившийся в последние годы царствования Саула, естественно оставался в народе и во времена Давида. Почему при восстановлении и новом устройстве богослужения, когда оно по внешней своей обстановке являлось в новом блеске и торжественности, вполне уместно и необходимо было позаботиться о возвышении внутреннего его значения и возбуждения в народе духа веры и истинного благочестия, тем более что и самая торжественность богослужения представляет опасность увлечься исключительно внешнею его стороною в ущерб внутренней его сущности. И когда сам Давид, вполне сознавая такую необходимость возбуждения и возвышения в народе духовного служения Богу, не упускал случая, чтобы напомнить ему в своих песнях, в чем должно состоять это служение и кто может достойно восходить на гору Божию993; то удивительно ли если современник благочестивого царя, пророк Асаф, также возвышает вдохновенную свою проповедь о бесполезности одного внешнего богопочтения, и не скорее ли напротив мы и должны были ожидать такой проповеди от этого певца-пророка, «игравшего по наставлению царя»994 и разделявшего с ним все труды по восстановлению и устройству богослужения?
По тем же побуждениям вполне естественно и справедливо приписать пророку Асафу, современнику Давидову, и псалом 80-й, представляющий пасхальную песнь995, в которой после приглашения к торжественному празднованию великого праздника с пением и звуками священной музыки (ст. 2–5), псалмопевец напоминает об исторических обстоятельствах его установления, освобождения из Египта и следовавшем за тем странствовании (ст. 6–8), и, подобно как в Пс. 49, даже отчасти в одинаковых выражениях996, от лица Самого Бога увещевает Израильтян пребывать верными завету Его, чтобы за то побеждать врагов своих и наслаждаться спокойствием и благоденствием (ст. 9–17). А что касается мнимых признаков позднейшего происхождения псалма около времени возвращения из плена997, или во времена Маккавейские998, какие думают видеть в предостережениях Израилю от уклонения в идолопоклонство (ст. 10) и в намеках на притеснения от врагов, ненавидящих Иегову, (ст. 15–16); то они с не меньшим, если еще не с большим, удобством применяются и ко времени Давида; потому что тогда в Еврейском народе еще более скрывалось остатков прежней его наклонности к идолопоклонству, нежели со времени плена, – как то со всею ясностью доказала последующая история, – равно как не мало было и временных притеснений от соседних языческих народов, войны с которыми наполняют почти все продолжительное Давидово царствование999. Из высказываемых в псалме обетований за верность завету Иеговы видно, что во времена Псалмопевца Евреи вообще пользовались плодородием и благоденствием, только для пользования этими благами не имели прочных оснований в будущем, и если были притесняемы иногда иноплеменными врагами, то вообще побеждали их, но только не в состоянии были скоро и вполне привести в покорность себе, – что могли бы совершить при неуклонном послушании завету Божию. «Я скоро смирил бы врагов их; ненавидящие Господа раболепствовали бы им, а благоденствие их продолжалось бы навсегда. Я питал бы их туком пшеницы, и насыщал бы их медом из скалы» (см. 15–17). Все это очевидно гораздо лучше идет ко времени Давида, нежели к какому-нибудь из предполагаемых позднейших пунктов времени, когда Евреи вообще не пользовались независимостью, спокойствием и благоденствием.
Подобным же образом и содержание псалмов 81-го и 72-го вполне объясняется из времени Давидова царствования. Первый из них представляет обличительную пророческую проповедь против неправедных судей, и мог быть вызван теми злоупотреблениями некоторых судей Давидовых, которые подали Авессалому повод возбуждать в народе сомнение в правосудии отца своего и недовольство всем его правлением1000. Последний, на основании долговременных размышлений и собственного опыта псалмопевца, дает верным Израильтянам предостережение от увлечения и соблазна видимыми преимуществами и счастьем нечестивых; потому что все их преимущества и счастье непрочны и обманчивы, а истинное блаженство человека только в Боге и в ближайшем общении с Ним, которое приобретается чистотой сердца и совершенной преданностью воле Божией. Такой нравственный урок мог быть извлечен псалмопевцем и из недавней истории незаслуженных гонений со стороны отверженного царя Саула против благочестивого избранника Божия Давида, окончившихся гибелью гонителя и торжеством невинно-гонимого, и еще лучше из обстоятельств временного успеха Авессаломова восстания и следовавшей за тем печальной участи мятежника, тем более что эти последние обстоятельства и самому Давиду подали повод в двух своих песнях1001 предложить подобные же уроки о непрочности счастья нечестивых1002. Защитники позднейшего происхождения псалмов, конечно, игнорируют подобные поводы из времени Давида и охотнее ищут их то во временах плена1003, то еще более позднего Маккавейского периода1004, когда Иудеи, с потерею гражданскою свободы и независимости, принуждены были терпеть много притеснений, насилия и даже открытых преследований от нечестивых языческих своих правителей и их наместников, и в тоже время, видя благоденствие своих притеснителей, могли приходить к сомнению в благости и правосудии Иеговы к почитателям Его и ради земных выгод склонились даже к отпадению в язычество. Содержание псалмов действительно представляет некоторую аналогию с указываемыми обстоятельствами; но само собою понятно, что аналогия, на которую с одинаковым правом опираются различные мнения, не может ни для одного из них служить достаточным основанием. Еще можно бы было признать за подобными догадками некоторую степень вероятности, если бы рассматриваемые псалмы в каком-либо отношении представляя очевидные признаки позднейшего происхождения. Но в Пс. 81-м и сами защитники позднейшего происхождения псалмов не указывают таких признаков ни в содержании, ни в форме или словоупотреблении, и относят его к позднейшему времени лишь потому, что он занимает положение между псалмами, которые они решили приписывать позднейшим писателям1005. А в Пс. 72-м указываемые в этом отношении признаки ограничиваются лишь сходством мыслей с книгою Иова, которое обще ему с некоторыми Давидовыми псалмами (36 и 61-м), и употреблением нескольких, впрочем очень немногих, слов, или вообще малоупотребительных, или же редко встречающихся в древнейших писаниях1006, и очевидно нисколько не говорят о позднем происхождении псалма, а только показывают, что писатель его не чуждался следовать древнейшим образцам песней, напр. книги Иова, но в тоже время далек был от рабского им подражания и отличался своеобразным языком и образом выражений. Притом же в содержании рассматриваемых псалмов, при замечаемой в них некоторой аналогии с позднейшими событиями, представляются и явные несообразности с этими событиями, решительно не позволяющими допустить, чтобы псалмы имели к ним какое-либо отношение. Так напр. в Пс. 72-м незаметно ни одной черты, которая бы давала заключать, что псалмопевец имеет в виду не просто опасность свойственного всем временам увлечения примером счастливых нечестивцев, а именно опасность уклонения в язычество; напротив того из ст. 17-го мы ясно видим, что в то время свободно можно было входить во святилище Божие, чтобы найти там в молитвенном общении с Богом и откровенном слове Его разрешение своих недоумений о жребиях праведных и нечестивых, и таким образом естественно должны заключить, что происхождение псалма не может быть отнесено ни ко времени плена, когда святилище уже не существовало, ни ко времени религиозного гонения в период Маккавеев, когда, по выражению историка того времени, «святилище стояло как пустыня, жители же Иерусалима бежали и он сделался жилищем чужих, а свои сыны оставили его»1007. Очевидно также, что и в Пс. 81-м, под судиями, которых обличает псалмопевец, нельзя разуметь языческих правителей или их наместников; потому что усвояемое им в псалме имя богов и сынов Вышнего в Свящ. Писании Ветхого Завета никогда не дается языческим владыкам, и в настоящем случае, без сомнения, оно заимствовано из Пятокнижия1008, где относится к одним только Израильтянам. Притом же и обличения псалмопевца исключительно направлены против дурного судопроизводства, пристрастия к нечестивым, отказа в правосудии бедным и т.п., что гораздо ближе относится к собственным Израильским судиям, нежели к языческим правителям Иудеев, тем более что подобные же обличения и наставления встречаются отчасти уже в Пятокнижии1009, слышатся в речи благочестивого царя Иосафата1010 и повторяются у многих пророков1011, и везде одинаково обращены к собственным судиям Еврейского народа, почему и в настоящем псалме не представляется основания относить их к иноземным властителям Иудеев или их наместникам. Таким образом, если рассматриваемые нами псалмы и не представляют в себе ясных и определенных признаков происхождения во времена Давида, то, при совершенной сообразности их содержания и языка с этим временем и очевидной несостоятельности предпринимавшихся доселе различными толкователями попыток отыскать в позднейшей истории ближайшие поводы к их написанию, или по крайней мере доказать их позднейшее происхождение, все же остается более основательным и вероятным признать, что они принадлежат славному певцу Давидову, пророку Асафу, именем которого надписываются и с песнью которого (Пс. 77-м), как мы выше заметили, имеют наибольшее сходство.
Остальные семь псалмов, надписывающиеся именем Асафа (73–76, 78, 79 и 82), как мы уже заметили, не принадлежат пророку Асафу, современнику Давидову. Содержание их представляет довольно ясные признаки происхождения в различные эпохи последующей истории Иудейского царства от времени Иосафата до плена Вавилонского. Кто были их писатели – определить нельзя. Впрочем очень вероятно, что они были из племени Асафа певца Давидова, почему и старались подражать ему в своих песнях и свои имена скрыли под его именем, подобно как певцы из племени Кореева, не имея у себя столь знаменитого певца-родоначальника, скрыли свои имена под общим племенным названием сынов Кореевых. Во всяком случае исторически известно, что фамилия певцов, потомков Асафа пророка, существовала во все эпохи, к которым, судя по содержанию и другим признакам, следует относить происхождение рассматриваемых семи псалмов1012. Во времена Иосафата из числа сынов Асафовых история называет Иозиила пророка, который предсказал царю и народу победу над соединившимися против Иудеев многочисленными соседними народами1013. Нет сомнения, что и в другие эпохи были в этой фамилии подобные же вдохновенные пророки и певцы, но только имена их не сохранила до нас история. К числу этих-то вдохновенных потомков Асафа, конечно, и принадлежали писатели семи псалмов, надписывающихся его именем.
Псалом 82-й, по мнению некоторых, мог быть написан и пророком Асафом, современником Давида царя, по поводу его войн с Аммонитянами и другими соседними народами1014. Другие же полагают, что поводом к написанию его послужили враждебные действия Самарян и других соседних народов против возвратившихся из плена Иудеев при Зоровавеле и Неемии1015; а любители Маккавейских псалмов утверждают, что он воспет был по поводу войн Иуды Маккавея с окрестными народами, которые тогда, в виду успехов Иудеев в борьбе за свою независимость, как бы по данному знаку, со всех сторон поднялись против них, чтобы воспрепятствовать их политическому возвышению и утверждению своей самостоятельности1016. По содержанию своему псалом есть молитва к Богу об избавлении Его народа от страшного нашествия многочисленных языческих народов, соединившихся для совершенного истребления Израиля, и действительно представляет некоторую аналогию с каждым из указанных исторических событий, в которых разные толкователи думают видеть поводы к его написанию. Но каждое из этих событий, при незначительном сходстве с описанными в псалме историческими обстоятельствами, представляет так много непримиримых с ними несообразностей, что оставаясь беспристрастным, невозможно ни которого из них признать действительным поводом к написанию псалма. Изображаемый в них враждебный союз многочисленных языческих народов против Израиля далеко не походит на враждебные союзы времен Давида, или восстановления Иерусалима после плена Вавилонского, равно как и на неприязненные ополчения окрестных народов в правление Иуды Маккавея. В составе этого союза называются псалмопевцем десять различных народов: Идумеи, Измаильтяне, Моав и Агаряне, Гевал и Аммон и Амалик, Филистимляне с жителями Тира и Ассур, из которых во главе союзного войска стоят сыны Лотовы (ст. 6–9), т.е. Моавитяне и Аммонитяне1017. Между тем, если во главе одного из враждебных союзов при Давиде мы и видим сынов Лота, – Аммонитян, то вместе с ними воевали тогда против Евреев только различные племена Арамеев или Сирийцев1018, о которых вовсе не упоминается в псалме; из прочих же исчисленных в нем народов ни один не принимал в этом союзе никакого участия. В составе двух других враждебных Евреям союзов в Давидово царствование находились исключительно только различные племена Сирийцев1019, не называемые в числе союзных врагов Израиля, о которых говорится в псалме. Правда, Давид вел также войны с Филистимлянами1020, Моавитянами1021, Идумеями1022 и Амаликиктянами1023, которые принимали участие в описанном у псалмопевца союзе против Израиля; но все эти народы при Давиде делали нападения на Евреев каждый отдельно, не вступая в союз между собою, или с какими-либо другими народами, тогда как во времена писателя рассматриваемого псалма они «сговорились единодушно, заключили союз против Господа; стали мышцею для сынов Лотовых»1024. При том же в псалме в числе врагов Израиля называются жители Тира, между тем как, по свидетельству истории, Тиряне во все времена царствования Давида и сына его Соломона были друзьями Евреев и находились с ними в мирных торговых сношениях1025. Еще менее соответствия в содержании псалма с враждебными действиями некоторых соседних народов против Иудеев при восстановлении ими Иерусалима и храма после плена Вавилонского. В это время главными врагами Иудеев были Самаряне1026, о которых ничего не говорится в псалме и которых нет никакого основания разуметь под именем Ассириян или какого-либо из других названных в нем народов, как произвольно предполагают это некоторые толкователи1027. При Неемии выступают против Иудеев и сыны Лотовы, – Аммонитяне1028; но они занимают во враждебном союзе только второстепенное положение, как союзники Самарян, действуя по мысли и под главным управлением Самарийского сатрапа Санаваллата1029. Вместе с ними в союзе против Иудеев принимали участие еще Аравитяне и Филистимляне, или собственно Азотяне, жители филистимского города Азота1030; но участия прочих названных в псалме народов, как-то: Идумейских племен, Моавитян, жителей Тира и Ассириян, – решительно не видно из истории. Напротив того о Тирянах известно, что во времена Неемии они мирно вели торговлю с Иудеями и особенно с столицею их, Иерусалимом1031, а что касается Амаликитян и Ассириян, то предполагать участие их вместе с Самарянами в союзе против Иудеев было бы непозволительным анахронизмом, явно изобличаемым несомненною историей. Оба эти народа еще задолго до времени означенного враждебного союза покончили свое политическое существование. «Уцелевшие» от поражений при Сауле и Давиде «остатки Амаликитян», державшиеся в горе Сеир, еще в царствование Езекии окончательно истреблены были Симеоновым коленом, и с того времени самое имя Амалика исчезло из истории1032. Подобным образом и Ассирияне, еще до пленения Иудеев покоренные Вавилонянам и Мидянам1033, вместе с этими последними вошли потом в состав Персидского царства1034, и если после этого времени у священных писателей употреблялось иногда имя Ассура (רושׁאַ), то оно означало не Ассириян в собственном смысле, а заступивших их место победителей их, Персов1035, которые, как известно, не только не были врагами Иудеев, а напротив, в лице своих государей, всегда являлись им покровителями и защитниками1036. Тот же исторический анахронизм является и в применении псалма к войнам Иуды Маккавея с окрестными языческими народами1037. Напрасно думают устранить очевидную несообразность с Маккавейским временем упоминания об Амалике тем предположением, что истребление Амалкитян при Езекии было не полное и часть их продолжала существовать до позднейших времен1038, или же, что имя Амалика употребляется в псалме не в собственном смысле слова, но как поэтическое название древних врагов Израиля1039: первая догадка не имеет никакого основания в истории и противоречит совершенно ясному смыслу вышеприведенного сказания кн. Паралипоменон1040; последняя опровергается общим историческим смыслом псалма, где все другие имена народов признаются историческими и, судя по ходу речи и по образу выражения (особ. ст. 9), так особенно по сопоставлению их с воспоминаниями о прежних несомненно исторических событиях (ст. 10–12), не могут быть понимаемы иначе, как только в собственном, строго-историческом значении. Также несостоятельна попытка примирить с историей Маккавейского времени и упоминание об Ассирии. В основании ее обыкновенно полагается предположение, что именем Ассирии псалмопевец называет господствовавшее в то время в большей части юго-западной Азии Сирийское царство Селевкидов. Действительно у некоторых языческих писателей этого и последующего времени имена Сирии и Ассирии употребляются иногда смешанно, одно вместо другого1041, и нынешний квадратный шрифт еврейский называется в Талмуде ירושׁאַ בתָכּ, т.е. Ассирийским шрифтом, тогда как по исследованиям некоторых новейших ученых местом происхождения его были Сирия царство Селевкидов1042. Но ни то, ни другое не ведет к желаемому заключению, будто под именем Ассирии в псалме следует разуметь Сирию: потому что замечаемое у некоторых языческих писателей смешение названий двух различных стран Сирии и Ассирии, имеющее свое основание главным образом в созвучии обоих названий на греческом и латинском языках не имеет ничего общего с словоупотреблением Священного Писания Ветхого Завета, на языке которого Сирия всегда отличается совершенно особенным названием Арама1043, или с прибавлением к нему других отличительных имен: Арама рек1044 или Падан-Арама1045, т.е. Месопотамии или плоской Сирии, и Арама Цованского1046 и Арама Дамасского1047; а потому правильнее думать, что и название Ассирийским еврейского квадратного шрифта, производимого некоторыми учеными из Сирии, основывается не на этом происхождении его и следовательно не на смешанном употреблении имен обеих стран одного вместо другого, но на древнем предании, которое первоначальным отечеством названного шрифта считало Ассирию, откуда вероятно и заимствовали его сперва Сирийцы, а потом чрез этих последних и Евреи1048. Впрочем если бы даже и можно было допустить употребление на библейском языке имени Ассура для означения Сирийского царства Селевкидов, то и тогда бы содержание псалма одинаково не соответствовало историческим обстоятельствам Маккавейского периода; потому что при участии в союзе против Иудеев могущественное в то время царство Сирийское должно бы было занимать первенствующее и господствующее положение между союзными, большею частью зависимыми от него народами, между тем как в псалме Ассур занимает второстепенное и подчиненное положение, являясь помощником Моавитян и Аммонитян: «Ассур пристал к ним (союзным народам); они стали мышцею сынов Лотовых» (ст. 9). Нельзя наконец не заметить и того, что по описанию псалмопевца все исчисленные им народы состояли в союзе против Израиля; между тем во времена Иуды Маккавея многочисленные враги Иудеев, если по своим именам и совпадают большею частью с врагами, названными в псалме1049, то почти все они действовали против них отдельно, не вступая в союз между собою, и отдельно были отражаемы и усмиряемы Иудою1050. Таким образом, ни одно из трех приведенных мнений о происхождении 82-го псалма, не смотря на кажущуюся с первого взгляда некоторую вероятность, не выдерживает здравой исторической и логической критики. По сличению описанного в нем враждебного союза с описаниями других подобных союзов против Израиля в его истории, наиболее сходства и отсутствия исторических несообразностей представляет враждебный союз против Иудеев, бывший в царствование Иосафата1051, который потому кажется всего вероятнее признавать историческим поводом к написанию псалма1052. Правда, в истории этого события, во 2 кн. Паралипоменон, упоминаются далеко не все народы, которые называются в числе врагов Израиля в союзе, описанном у псалмопевца; их упоминается здесь даже значительно менее, чем сколько упомянуто в истории войн Иуды Маккавея, но происходящие отсюда трудности в примирении этого события с содержанием псалма удобно можно устранить, не впадая в анахронизмы и другие исторические несообразности, чего напрасно стараются достигнуть в применении псалма к Маккавейскому времени и другим историческим событиям1053. Именно, из десяти различных народов, исчисленных в псалме, в истории враждебного союза против Иудеев в царствование Иосафата называются прямо только главные враги Иудеев: Моавитяне и Аммонитяне; а что касается союзников их, то они не исчисляются подробно, как в псалме, но обозначаются лишь вообще по месту пребывания их, как жители «страны Моанитской»1054 и далее как «обитатели горы Сеир» (10:22 и 23). Но в горе Сеир обитали многие Идумейские племена, а в том числе и те из них, которые называются между союзными врагами у псалмопевца, как-то: Идумеи в теснейшем смысле слова, Амаликитяне1055, а также и Гевал, обитавшие, как полагают, на северном склоне Сеирского хребта, на юг от Мертвого моря1056. Подобным образом под Маонитами, обитавшими в соседстве с Идумеями на востоке от гор Сеирских1057 в северо-восточной части нынешней Аравии, и которых Иосиф Флавий прямо считает за Аравитян1058, можно разуметь и называемые в псалме Аравийские имена Измаильтян и Агарян. Таким образом остается сомнение лишь относительно участия в союзе против Иосафата Филистимлян, Тира и Ассура. История этого события совершенно об них умалчивает; но только молчание это в настоящем случае нельзя считать равносильным отрицанию: потому что оно могло быть естественным следствием общего характера повествования, по которому историк точно также не исчисляет поименно и других союзников, и тем более уместно в отношении к этим трем народам, так как и в псалме, при подробном исчислении союзников, они занимают последнее место, как второстепенные помощники сынов Лотовых, представлявшие собою на всякий случай, так сказать, резерв союзного ополчения и, быть может, оказывавшие им свое содействие1059, не выходя в поле сражения. Во всяком случае предположение участия их в союзе против Иосафата не представляет исторических несообразностей. Филистимляне были всегдашними врагами Иудеев и нередко делали нападения на них в союзе с Идумеями, Аравитянами и др. народами, как это мы видим и в царствование сына и преемника Иосафата Иорама1060. И Тиряне после разделения царств изменили прежней дружбе своей с Евреями и нередко соединялись против них с исконными их врагами Филистимлянами и Идумеями и другими народами, за что пророки и возвещали им разрушение и опустошение их богатых владений1061. Ничто не препятствует предполагать в союзе против Иосафата и Ассириян, тем более, что второстепенное положение их между союзниками соответствует тогдашнему политическому состоянию Ассирии, еще не достигшей верховного владычества в западной Азии, как это было спустя одно столетие после времени Иосафата. Все прочие отличительные черты неприятельского союза, бывшего при Иосафате и описанного в псалме, вполне совпадают между собою. Там и здесь во главе союза стоят сыны Лотовы: Моавитяне и Аммонитяне, а прочие народы присоединяются к ним, как их помощники; там и здесь делают нападение с одной целью, – не с тем, чтобы получить только добычу, или чтобы ослабить Израиля и воспрепятствовать его возвышению, как при Неемии и Иуде Маккавее, но чтобы совершенно истребить его из числа народов и самим занять его владения1062; там и здесь действуют тайно с хитростью, так как, по словам псалмопевца, враги Израиля «составляют коварный умысел, совещаются против хранимых» Богом (ст.4), и в истории нашествия на Иудею союзных врагов при Иосафате мы видим хитро обдуманный план, по которому неприятели неожиданно вторгаются в Иудею с юга, откуда менее можно было опасаться нападения, и притом с такою быстротой, что весть об их набеге дошла до Иерусалима тогда только, когда они уже стояли у Энгадди, не более как в двух днях пути от столицы Иудеи1063. Кроме того и исторические воспоминания псалмопевца о неприятельских нашествиях на Израиля при Деворе и Гедеоне и ниспосланных тогда от Бога чудесных избавлениях от врагов (ст. 10–12), также, кажется, гораздо ближе подходя к обстоятельствам подобного нашествия при Иосафате; потому что с одной стороны мы видим здесь отчасти тех же врагов, различные племена Идумеев и Аравитян1064, а также без сомнения и Хананеев, к которым принадлежали Филистимляне1065 и Финикияне (Авд. 20), – с другой и здесь и там Сам «Господь приводит врагов в замешательство»1066 и «меч одного обращает против другого», так что союзное войско погибает в междоусобной войне1067. Наконец и надписание псалма именем Асафа тоже замечательно согласуется с названным событием Иосафатова царствования; так как в то время действительно действует один из потомков Асафа пророк Иозииль, который во время всенародной молитвы к Богу об избавлении от врагов воодушевляет Иудеев надеждою на помощь Божию, предсказывая им на следующий день чудесную победу без всякого сражения1068. При таком обилии сходных отношений в содержании псалма с историей нашествия на Иудею различных союзных народов при Иосафате, не смотря на некоторые, впрочем удобовосполнимые недостатки и трудности в применении его к этому событию, кажется, не будут произвольным и невероятным предполагать, что он написан был именно по случаю этого события и есть молитвенная песнь пророчествовавшего тогда Иозиила, левита из сынов Асафовых, которою певцы хвалили Господа, выступая впереди Иосафатова войска на встречу неприятелям1069. Конечно, в виду вышеупомянутых, хотя и немногих и не непреодолимых препятствий к полному соглашению псалма с историей указанного события при Иосафате, такое мнение о его писателе и обстоятельствах написания не может быть названо вполне и несомненно доказанным; но во всяком случае нельзя не согласиться с тем, что оно пока есть вероятнейшее из всех доселе высказанных мнений о происхождении псалма.
Другие два псалма из надписанных именем Асафа, 74-й и 75-й, по всей вероятности принадлежат кому-либо из потомков Асафовых времени царствования Езекии. Последний из них уже во многих списках древнего греческого перевода имеет в своем надписании прибавку: «πρόϛ τόν Ἀσσύριον» (слав. «ко Ассириянину»)1070, указывающую на отношение его к бывшему пр. Езекии Ассирийскому нашествию на Иудею. И если подобное замечание древних переводчиков, или же только следовавших за ними других каких-либо древних издателей греческого текста, может иметь для нас некоторое значение по отношению к вопросу о происхождении псалма; то его с одинаковою степенью основательности следует относить и к предшествующему 74-му псалму: так как оба эти псалма, и по характеру, и по содержанию своему и даже по образу выражений, представляют теснейшую связь между собою, предполагающую единство писателя и времени их происхождения1071. Псалом 75-й есть, так сказать, естественное историческое продолжение предшествующего 74-го, представляя собою торжественное, лирическое описание совершения над гордыми врагами Иудеи того праведного суда Божия, который там возвещается им и ожидается. Но и независимо от приведенного внешнего свидетельства о времени и обстоятельствах происхождения, оба псалма так много имеют внутренних, очень ясных признаков отношения к обстоятельствам Сеннахиримова нашествия на Иудею и во многом так как близко соприкасаются с историей этого события, как она изложена в 4 кн. Царств (18:17–19 гл. 37 ст.), 2Пар.32:1–2 и у пророка Исаии (гл. 36 и 37), что некоторые даже из ярых защитников Маккавейских псалмов соглашаются признать это событие историческим поводом к их написанию, не решаясь вместе с другими защитниками Маккавейских псалмов, отстаивать невероятную гипотезу об отношении их к победам Иуды Маккавея над Аполлонием и Сироном, военачальниками Антиоха Епифана1072. Предмет содержания псалмов действительно составляет избавление народа Иудейского от врагов, которые приходят от севера1073, где находилась Сирия. Но это не Сирийцы времен Давида, как полагали некоторые1074, и не Сирийцы последующего времени царств Иудейского и Израильского; потому что они до времени царства Селевкидов не представляли господствующего народа западной Азии, между тем как по описанию в псалме, враги Иуды – могущественный народ, поколебавший многие окрестные народы и царства земные, который потому надмевается своими победами и самонадеянно говорит осажденным, что ни от востока, ни от запада, ни от пустынных стран юга, – ни откуда нельзя им ожидать себе помощи и избавления1075. Но это и не Сирийцы могущественного царства Селевкидов, некоторое время действительно представлявшие собою победоносную и господствующую в Азии нацию: потому что господство их падает на то время, когда пророчество в народе Иудейском давно уже безмолвствовало1076, между тем как в Пс. 74-м приводится ясное пророчественное обетование, непосредственно от лица Самого Бога изрекающее скорое совершение праведного суда Его над гордыми врагами Его избранного народа (ст. 3, 4, 11), и притом оба псалма дышат такою первоначальною свежестью поэзии, что было бы совершенно неестественно считать их лишь позднейшими отголоска