Отечественная война 1812 год
Угас Наполеон!.. Как невероятны показались бы эти слова, если бы кто-то произнес их до 1812 года! Европе, оглушенной громом его побед, покоренной его власти, казалось, что его бессмертие было связано с тем величайшим могуществом, которого достиг в это время Наполеон. Но прежде чем вы, милые читатели, прочитаете о чудном низведении этого необыкновенного земного величия, вы должны понять, как высоко он был вознесен.
Тильзитский мир можно назвать началом блистательнейшей эпохи Наполеона: он разрушил союз России с Англией и тем самым уничтожил последнюю возможность, способную противостоять всесокрушающей силе покорителя Европы; Россия объединилась с Францией, и у Англичан не осталось больше никакой надежды. Их торговля, за счет которой они и жили, стала подвергаться величайшей опасности, так как по условиям Тильзитского мира все Европейские гавани закрылись для Английских кораблей. Напрасно старался Лондонский кабинет тайно настраивать государства на разрыв с Францией: все боялись ее могущества, еще более усилившегося в результате союза с Россией. Только одна Португалия, которая в торговых делах была в полной зависимости от Англичан, покорилась их желанию и необдуманно решила противиться Наполеону: ее гавани открылись для Английских кораблей.
Как только известие об этом было получено во Франции, судьбу Португалии можно было считать решенной, потому что Французские войска тотчас отправились туда. Ничто не досталось Наполеону так легко, как завоевание Португалии. Прежде чем его армия достигла Лиссабона, королевская фамилия по какому-то непонятному чувству безнадежности или нежелания защищать с оружием в руках свои права, оставила столицу и отправилась в свои Американские владения. После такого поступка правителей государства народ не мог противиться, и Французские войска, не сделав ни одного выстрела, вступили в Лиссабон, а Французский император без всяких предварительных переговоров с Португальским двором, торжественно объявил Европе, что «дом Браганцский перестал царствовать». В его намерения входил раздел Португалии и присоединение большей части ее областей к Франции. На это нужно было иметь согласие Испанского короля — соседа и близкого родственника Португальской королевской фамилии.
На троне Испании был тогда слабый Карл IV. Его согласие нетрудно было получить: министр, управлявший им, — Годой, известный под именем князя Мира, был давно в распоряжении Франции. Но Наполеону уже было мало одной Португалии: ему хотелось завладеть и Испанией, и, к несчастью, это ему сначала удалось сделать.
Годой из соображений собственной выгоды расстроил согласие в королевском семействе: внушил слабому королю, что наследник престола — принц Фердинанд Австрийский — участвует в заговоре против него. Раздраженный отец приказал судить принца, совершенно невиновного. Народ вступился за Фердинанда, заключил в темницу хитрого министра, и испуганный король, потеряв в нем своего руководителя, отказался от трона и отдал его Фердинанду.
Но Наполеон не нуждался в восстановлении согласия в королевском семействе, и Французские войска поспешили нарушить его. Они вошли в Мадрид, и в тот же день Карл IV объявил, что его отречение от престола было вынужденное и что он опять возлагает на себя корону.
Такое объявление, конечно, было делом рук Наполеона. Все убедились в этом тогда же, потому что король торжественно просил свидания у Французского императора для обсуждения расстроенного состояния своего государства.
Наполеон будто ожидал этого повода, столь удобного для того, чтобы начать распоряжаться делами Испании по своей воле, и поспешил на место свидания, назначенного в Байонне. Могущественный посредник пригласил туда и принца Фердинанда. И каковы же были результаты этих торжественных переговоров? Фердинанд с сыновней покорностью возвратил корону отцу, возложенную на него, а Карл IV все права на нее уступил Наполеону! Непонятно, как мог человек, желающий сделать свое имя великим и бессмертным, поступать так несогласно со всем, что дает истинное бессмертие и что носит отпечаток истинного величия! Мало того, что Наполеон принудил слабого короля к такой унизительной для королевской чести уступчивости; он созвал еще юнту[526], или собрание из 150 знатнейших Испанцев, и предложил им выбрать в короли одного из своих братьев. Пораженные уступчивостью своего короля, Испанцы, будто в каком-то оцепенении, повиновались и выбрали Иосифа, уже бывшего в то время Неаполитанским королем. Но это перемещение с одного трона на другой не заставило его задуматься о том, кто так неразборчиво раздает эти троны. Иосиф приехал в Мадрид, а на его место в Неаполе заступил зять* Наполеона, Мюрат.
Но завоевание Испании и Португалии, казавшееся сначала столь легким для Наполеона, превратилось вскоре в труднейшее дело, которое когда-либо ему доставалось. Не больше месяца народ с какой-то бесчувственностью покорялся повелению своего монарха, отдавшегося во власть Наполеона. Это затишье, или, лучше сказать, эта тишина перед бурей продолжалась и тогда, когда Испанцы уже знали, что принц Фердинанд после Байоннских совещаний был увезен пленником во Францию. Все переживали за него, называли его царственным мучеником, но ропот еще не был слышен слишком ясно, все как будто ждали случая, который вскоре представился: разнесся слух, что Французы хотят похитить и увезти во Францию и последнего инфанта[527] — малолетнего принца Франциска, уехавшего в Бразилию с Португальским двором. Появление этого слуха, казалось, было сигналом к восстанию всего Испанского народа. 2 мая 1808 года он разнесся по стране, и с этого дня началась жестокая, ужасная борьба Испанцев с притеснителями их Отечества. В первый раз они воскликнули в этот день: «Да здравствует Фердинанд VII! Смерть Французам!» И с этого дня началось поражение Французов в Испании! Все сословия народа, не исключая монахов и женщин, вооружались и явно, тайно, кинжалами, ядом, одним словом, всеми возможными средствами убивали Французов и, конечно, гибли сами. Но такая смерть не пугала Испанцев; они искали ее и считали святым пожертвованием; они были уверены, что за ней их ожидает венец мучеников, умирающих за Веру, Государя и Отечество. Война, которую они вели с того времени, не была похожа на обыкновенную войну: это была война партизанская, то есть война, которая велась малыми отрядами, без регулярных войск, без сражений по всем правилам, или лучше сказать, это была война Отечественная, народная, где сражались беспрестанно, где бились чем ни попадя, где все военные трудности переносились с железным терпением.
Эти воины, бесстрашные, неумолимые, вступившие в ряды сражающихся из всех званий, состояний, даже часто обоего пола, назывались герильясами*. Их отряды, ничтожные в глазах Наполеона, были первые, поколебавшие его исполинское могущество. Несмотря на все усилия Французских войск, рассеянных по Испании, невозможно было истребить этих жестоких мстителей за королевскую славу и народную честь. Французы губили их безжалостно, но на месте этих погибших появлялись новые мстители, которые над телами погибших отцов и братьев, матерей и сестер клялись в новой ненависти к Французам и исполняли свои клятвы. Одним словом, у Французов не было спокойного убежища во всей Испании: везде их ждала смерть в самых ужасных формах, изобретенных оскорбленным народом. Однако Французы все еще держались в Испании, все еще владели Мадридом, все еще называли Испанию страной, покоренной ими, а Иосифа называли Испанским королем. Трудно было удерживать свои позиции, тем более, что и Португальцы последовали примеру Испанцев и помимо того, они находились под защитой Англичан, приславших на помощь к ним свое войско.
Воины Наполеона в первый раз познали горечь неудач, а их счастливый полководец впервые не знал, как усмирить врагов. Но его устрашали не одни Испанцы и Португальцы, которых он все еще не считал серьезными врагами: его беспокоили военные приготовления в Австрии, продолжавшиеся в течение всего 1808 года. Кроме многочисленной армии, Австрийский император, решившийся искоренить память об унижении достоинства своей империи во время последней борьбы с Наполеоном, созвал земское ополчение[528]. Каждый его воин стремился исполнить желание государя, а этих воинов было около 350 000 человек.
Такое множество людей, решившихся на отчаянную битву, не могло не внушить беспокойства тому, кому угрожало их нападение. Император Французов больше всего боялся, чтобы и Россия не объединилась с Австрией, выбиравшей удобное время, чтобы отомстить за оскорбления, нанесенные ей. И для этого ему нужно было увидеться с императором Александром, нужно было удостовериться в его мирном расположении, и он пригласил государя на конгресс[529] в Саксонский город Эрфурт.
Александр, великодушный, благородный, свято соблюдавший условия договоров, заключаемых им, объявил Наполеону, что условия Тильзитского мира будут полностью выполняться, пока Французы тоже будут их выполнять.
Успокоенный такой постановкой вопроса, Наполеон вернулся из Эрфурта в Париж с новыми замыслами о подчинении себе Испанцев и Австрийцев. Франция должна была набрать для него свежее войско, Рейнский союз — выставить стотысячную армию. Счастье не покидало избалованного любимца: желания Наполеона были исполнены. Испанцы горестно почувствовали, что численность Французских войск увеличилась в их Отечестве, однако благородные защитники все еще продолжали свое сопротивление, хотя их число с каждым днем значительно сокращалось. Что же касается Австрийцев, то напрасными были их продолжительные и дорогостоящие приготовления: их война, начавшаяся с Французами в апреле 1809 года, несмотря на многочисленную армию Австрийцев, шла неудачно и закончилась в октябре того же года Венским миром, который был так же невыгоден, как и прежние: по его тяжелым условиям, Австрия теряла три с половиной миллиона жителей. К Баварии отошли Зальцбург, Инфиртель, Браунау и Гаусрук; части Каринтии, Карниолии, Далмации и Кроации составили новые Иллирийские провинции, отданные Франции и распространившие владения этого исполинского государства до границ Турции; Восточная Галиция и ее полтора миллиона жителей были присоединены к Варшавскому герцогству.
Присоединение Галиции и вследствие этого увеличение Варшавского герцогства нарушило условия Тильзитского мира, по которому запрещалось расширение территории этого герцогства как области соседней с Россией и враждебной ей в то время. Это было первой искрой разногласий между Русским и Французским кабинетами, и это прояснило императору Александру тайные замыслы Наполеона. Государь тогда же через Французского посланника Коленкура просил передать императору, что он первым не нарушит условий мирного соглашения, но будет отражать малейшее нападение. Коленкур старался уверить государя в дружелюбном и миролюбивом расположении Наполеона, тем не менее подозрение с того времени осталось в душе Александра, а действия императора Французов подтверждали их больше и больше.
Вскоре новое обстоятельство усилило неудовольствие дворов друг другом. Наполеон, усиливая с каждым годом свое величие, решил придать ему еще больше блеска и навсегда утвердить его, а для этого вступить в супружество с принцессой одного из знаменитых дворов Европы.
Но у него уже давно была супруга, и супруга коронованная им, — императрица Жозефина. Благородная и великодушная, она нежно любила Наполеона и поэтому не отказалась от его предложения, пожертвовать своим счастьем во благо Франции, для чего, по словам императора, был нужен наследник его имени. Жозефина согласилась развестись с супругом, и развод был делом нескольких дней.
Получив разрешение духовенства на вступление в новый брак, Наполеон обратил свои взоры, столь же ненасытные, как и его честолюбие, на знаменитейшие дворы Европы, и Александру было передано желание императора Французов получить руку одной из Великих Княжон, его Августейших сестер. Долго не получая никакого ответа на предложение, которое, по его мнению, могло вызвать только приятные чувства при любом дворе, Наполеон терял терпение и приходил в негодование. Удостоверившись, что ответ не может быть положительным, он поспешил сделать предложение Александрийскому двору.
В Вене, где еще во всем чувствовалось недавнее присутствие могущественного победителя, в Вене, еще так недавно покоренной его неодолимой силой, нельзя было отвечать на предложение императора Французов иначе, как согласием, и дочь Франца I, эрцгерцогиня Мария-Луиза, была принесена в жертву спокойствию Европы. Наполеон, сделавшись ее супругом, гордился уже не только величием своих дел, но и знаменитостью рода, с которым он соединил свой род, долженствовавший начать новое и, по его мнению, первое из царских поколений.
Замыслы, еще более надменные, появились с того времени в его душе. К ненасытному честолюбию, теперь полностью удовлетворенному, прибавилось желание отомстить за оскорбление, нанесенное ему Русским двором, и мысль о всемирной империи начала все сильнее занимать его, особенно с тех пор, как счастье, всегда баловавшее его, даровало ему и сына — наследника, которому он мог передать созданный им величественный трон. В марте 1811 года появился наследник, еще до рождения названный Римским королем, который с первых минут своей жизни был окружен таким блеском, на какой только был способен его восхищенный и могущественный отец. С полной уверенностью в своей счастливой судьбе, которая ранее не казалась ему столь благосклонной, как сейчас, Наполеон решил приступить к исполнению своих честолюбивых замыслов.
Разрыв с Россией должен был стать первым шагом к всемирному владычеству, потому что только Россия представляла собой препятствие для могущественного завоевателя. Но Александр, дорожа спокойствием Европы, столь часто и столь гибельно нарушаемым на протяжении многих лет, не начинал спора, хотя нарушение Тильзитского мира в отношении Варшавского герцогства[530] и давало ему повод к этому. Наполеон нашел новый случай сделать вызов великодушному монарху России.
В 1810 году — вскоре после знаменитого бракосочетания императора Французов — к его империи были присоединены новые владения: Голландия, половина Вестфалии[531], часть Тироля, страна между Северным и Балтийским морями и вольные города Бремен, Гамбург и Любек. В числе земель, беззаконно присвоенных Наполеоном, были и владения герцога Голштейн-Ольденбургского[532], состоявшего в ближайшем родстве с императором Александром (ведь великая княжна Екатерина Павловна была замужем за принцем Голштейн-Ольденбургским, а тот, в свое время, был военным губернатором Ярославля, Твери и Нижнего Новгорода). Сначала из уважения к этому родству герцогу был предложен размен его владений на какую-нибудь другую область, принадлежавшую Франции, но когда герцог не дал согласия расстаться с подданными, с которыми его дом был связан в течение десяти веков, Наполеон предложил ему взамен его владений княжество Эрфурт и отправил в Ольденбург Французских комиссаров[533] для опечатывания всех казенных сумм и для формирования внутреннего управления герцогства.
Император Александр, узнав о такой несправедливости от самого своего светлейшего родственника и от Русского посла в Париже, князя Куракина, едва мог поверить им и, считая все происшествие каким-либо недоразумением со стороны комиссаров, приказал князю Куракину удостовериться с большей точностью в случившемся и потребовать объяснения от Французского двора. При этом государь приказал напомнить Наполеону, что владения герцога Голштейн-Ольденбургского были закреплены за ним 12 статьей Тильзитского договора; что Русский император как глава Голштейнского дома является также и наследником герцога и что, следовательно, в случае нанесения оскорбления герцогу он вынужден будет защищать его и свои собственные права.
Что же ответил Наполеон на эти законные требования Русского государя? Странно видеть, к каким невероятным умозаключениям может прийти человек, когда ему нужно оправдать свою несправедливость! Вот любопытный в этом отношении ответ Французского министра иностранных дел князю Куракину: «Конечно, Эрфурт по пространству и народонаселению не может быть достаточным вознаграждением; но земля плодороднее, нежели в Ольденбурге, жители промышленнее и богаче, доходы одинаковы, а император Наполеон оставляет герцогу прежние его уделы в Ольденбурге. В Эрфурте нет дворца, но, помнится мне, есть большой дом, где герцог может удобно поместиться. Что касается до нарушения 12 статьи Тильзитского мира, то, без сомнения, она служит в пользу герцогу; но в ней также сказано, что, до окончания войны с Англией, Французские войска будут занимать герцогство. Во время заключения Тильзитского мира Ольденбург находился во власти императора Наполеона, который, возвратив свое завоевание герцогу, исполнил договор. Потом возникли новые политические соображения, вследствие которых нужно было присоединить сию область к Франции. Но герцог от того совершенно ничего не теряет: император Наполеон отдачей Эрфурта хочет сделать ему полное вознаграждение и тем явить новое свидетельство дружбы к государю. В происшествиях бывает неотвратимая случайность и надобно покориться ей. Мелкие владения не могут оставаться, когда их существование противно политике и выгодам больших держав, которые, подобно быстрым потокам, поглощают все, что встречают в своем течении. Вот правила императора Наполеона, и он не может отказаться от меры, единожды им принятой, тем более, что декретом[534] Сената, присоединившим Ольденбург к Франции, почитает себя совершенно связанным».
Такая настойчивая защита дела, в полной мере несправедливого, явно доказывала желание Наполеона нарушить согласие, препятствовавшее его намерениям, тем более что и на второе предложение Русского двора Наполеону подписать акт, в котором он обещал бы никогда не стремиться к восстановлению Польского королевства, император Французов отвечал, что хотя восстановление Польши и не входит в его политические предначертания, однако подписание подобного акта было бы несовместимо с его достоинством. К этому надо добавить, что в то же время по всей Франции и во всех подвластных ей и союзных с ней областях пополнялись армии, учреждались вновь целые полки, запасались оружие и военные снаряды, одним словом, велась подготовка к войне. Здесь вашему вниманию предлагаются точные данные о всех военных силах Наполеона во время его величайшего могущества, а также о той огромной части их, которую он под названием Великой армии предназначал для замышляемого им покорения России.
В феврале 1811 года действующих Французских войск в соответствии со списками было:
В Испании 305 245 человек.
В Италии 47 846 человек.
В Илларии и на Ионических островах 16 685 человек.
В Голландии 22 823 человек.
В Германии 47 250 человек.
Во Франции 198 610 человек.
Гвардии 37 302 человек.
Итого 675 761 человек.
С февраля 1811 года началось формирование этих войск, и к половине октября того же года оно было уже окончено, Французская армия состояла уже из 850 000 человек. Кроме того, Наполеон имел 337 000 человек вспомогательного войска из всех подвластных ему королевств. И из этого исполинского войска, численность которого доходила до 1 187 000 человек, император Французов в начале 1812 года создал так называемую Великую армию. Она состояла из 610 000 строевых, а с чиновниками и вообще со всеми людьми, относящимися к армии и имеющими название нестроевых, до 700 000 человек.
В этом огромном ополчении принимали участие следующие народы: Французы, Итальянцы, Швейцарцы, Нидерландцы, Австрийцы, Венгры, Баварцы, Вюртембергцы, Саксонцы, Вестфальцы, другие разные народы Рейнского союза, Пруссаки, Поляки, Иллирийцы, Португальцы и пленные Испанцы.
Все Русское войско, уже укрепленное к марту 1812 года, состояло из 590 973 человек, но из их числа только 218 000 могли быть направлены против неприятеля; остальные должны были охранять границы наших огромных пространств и, кроме того, участвовать в войне с Турками, в то время еще не оконченной.
Наполеон использовал все свое влияние на то, чтобы она и не была окончена: Французские курьеры[535] беспрерывно ездили от него в Константинополь с наставлениями Французскому посланнику. Но все усилия были напрасны: Турки под влиянием побед Кутузова пришли к необходимости заключения мира с Россией и заключили его в то самое время, когда Наполеон больше всего старался настроить их против Русских.
Мало успехов имели также и его старания в отношении Шведов. После многих тревог и волнений Швеция в это время только что достигла спокойствия, которое не хотела нарушать: на троне Густава-Адольфа был по-прежнему его дядя Карл XIII, но наследником этого короля, не имевшего детей, был избран, по желанию народа и, конечно, под влиянием императора Французов, Французский маршал Бернадот, принц Понтекорво. Однако, способствуя избранию своего маршала в Шведские кронпринцы, Наполеон ошибся в расчетах. Бернадот, став наследником престола знаменитого Густава Вазы и приняв лютеранское вероисповедание, будто превратился в настоящего Шведа. Благородное сердце говорило ему, что теперь вся его жизнь должна быть посвящена Швеции, и никакие убеждения Наполеона не могли заставить его ни на минуту забыть о ее выгодах. Уверенный, что эти выгоды заключались не в войне с Россией, а, напротив, в теснейшем союзе с ней, наследный Шведский принц отверг все лестные обещания, даваемые ему Наполеоном за помощь Шведов в войне против России, и сам предложил эту помощь Русскому императору.
Такой возвышенный образ мыслей был оценен по достоинству Александром, и искренние дружеские отношения соединили его с того времени со Шведским наследником. В самом деле, это был единственный принц, осмелившийся открыто встать на сторону Александра, оставленного в то время всеми державами. Без сомнения, многие из них были на его стороне и тайно желали успеха ему, а не Наполеону; но в действительности все они были его врагами, все шли на него под предводительством Наполеона.
Удивительную картину представляла собой Европа в то время, когда намерения Франции против России уже были всем известны, но война еще не была объявлена, когда все войска Наполеона уже были на пути к России, а в России готовились встретить неприятеля. С виду все было тихо, все было погружено в какое-то таинственное ожидание, которое походило на тишину — предвестницу бури. И во время этой грозной тишины посланники обоих государств вели, как обычно, переговоры, даже ездили от одного государя к другому с поручениями, имевшими, скорее, мирный, чем военный, характер.
Это было удивительно для толпы, но понятно каждому, кто хорошо знал Наполеона и Александра: первый — добивавшийся величия всеми средствами, не хотел в глазах Европы предстать несправедливым зачинщиком войны; второй — благочестивый и кроткий, боялся излишней поспешностью преждевременно подвергнуть Европу новому кровопролитию, с которым его совесть могла согласиться только в крайнем случае. Каково же было действительно положение дел, можно судить по тому, что Наполеон не только мечтал, но даже говорил со своими приближенными о завоевании у Англичан Индии с помощью покоренной им России, а император Александр почти в то же время писал своему главнокомандующему: «Прошу вас, не робейте перед затруднениями, полагайтесь на Провидение Божие и Его правосудие. Не унывайте, но укрепите вашу душу великой целью, к которой мы стремимся: избавить человечество от ига, под коим она стонет, и освободить Европу от цепей».
Такова была цель усилий Александра, но, несмотря на весь их возвышенный характер, он считал своим долгом избегать войны, насколько это возможно, и поэтому предложил посланнику, в последний раз приезжавшему к нему от императора Французов, самые легкие условия для сохранения мира. Соглашаясь даже на передачу герцогу Ольденбургскому других владений в Германии, Русский император настаивал только на выводе Французских войск из Пруссии и из Варшавского герцогства.
Наполеон называл эту настойчивость, имевшую целью сохранение спокойствия и безопасности Пруссии и России, оскорбительной для своего достоинства и для независимости Прусского короля и под этим ничтожным и несправедливым предлогом решил вторгнуться в Россию, даже не объявив ей надлежащим образом войны. Отдав приказание своей армии, стоявшей уже на Висле, идти ускоренным маршем к Русским границам и перейти пограничную реку Неман близ Ковно, он в то же время обнародовал следующий приказ: «Солдаты! Вторая война Польская началась. Первая кончилась под Фридландом и Тильзитом. В Тильзите Россия поклялась на вечный союз с Францией и войну с Англией. Ныне нарушает она клятвы свои и не хочет дать никакого объяснения о странном поведении своем, пока орлы Французские не возвратятся за Рейн, предав во власть ее союзников наших. Россия увлекается роком! Судьба ее должна исполниться. Не почитает ли она нас изменившимися? Разве мы уже не воины Аустерлицкие? Россия поставляет нас между бесчестьем и войной. Выбор не будет сомнителен. Пойдем же вперед. Перейдем Неман, внесем войну в Русские пределы. Вторая Польская война, подобно первой, прославит оружие Французское; но мир, который мы заключим, будет прочен и положит конец пятидесятилетнему кичливому влиянию России на дела Европы».
Вместе с Французской армией прочитали этот приказ и Поляки и были восхищены им. Он как будто был сочинен для подстрекательства их к мятежу, и, легкомысленные, они увлеклись лестными обещаниями повелителя Европы и, избавляясь от отеческой власти единоплеменного царя, сами отдали себя во власть жестокого и чуждого им государя-завоевателя. В Польше и в Польских губерниях, присоединенных к России, жители отделились от Русских и готовились встретить Французов для восстановления своего Отечества. Это было еще одной важной потерей для России, или, лучше сказать, это было еще несколько тысяч ее новых врагов. Что же делал царь во время опасностей, угрожавших его престолу? О делах царя, которым так справедливо может гордиться Россия, лучше всего можно судить по его собственным словам, обращенным к народу. Например, вот его первый приказ армиям, отданный 13 июня, на следующий день после вступления Французов в наше Отечество.
«С давнего времени примечали мы неприязненные против России поступки Французского императора, но всегда кроткими и миролюбивыми способами надеялись отклонить оные. Наконец, видя беспрестанное возобновление явных оскорблений, при всем нашем желании сохранить тишину, принуждены мы были ополчиться и собрать войска наши; но и тогда, ласкаясь еще примирением, оставались в пределах нашей империи, не нарушая мира, быв токмо готовыми к обороне. Все сии меры кротости и миролюбия не могли удержать желаемого нами спокойствия. Французский император, нападением на войска наши при Ковно, открыл первым войну. Итак, видя его никакими средствами непреклонного к миру, не остается нам ничего иного, как, призвав на помощь Свидетеля и Защитника правды, Всемогущего Творца небес, поставить силы наши против сил неприятельских. Не нужно мне напоминать вождям, полководцам и воинам нашим о их долге и храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь Славян. Воины! Вы защищаете Веру, Отечество, Свободу. Я с вами. На начинающего Бог!»
Прочитав этот приказ, исполненный такой кротости и такого благочестия, вы теперь представляете, милые читатели, все, что мог совершить и что в самом деле совершил государь, действовавший таким образом. Конечно, сердце, столь великодушное, душа, столь твердо надеющаяся на Бога, средства, столь сильные, какие могла предоставить своему государю могучая Россия, не могли не победить врага, гордившегося только силой собственного гения, надеявшегося только на людей, увлеченных этим гением. Так во все древние и новейшие времена, когда России суждено было бороться с нападавшими на нее врагами, Вера и Благочестие народа и царей спасали ее даже тогда, когда гибель казалась неизбежной. Она лучше других государств в мировой истории оправдала истину священного изречения: «Надеющиеся на Господа не постыдятся!» Но никогда еще эта истина не являлась глазам людей в таком ярком свете, как в 1812 году; никогда положение России не было опаснее, чем сейчас, никогда ее враги не были многочисленнее и искуснее в науке побеждать. Но что значила эта многочисленность и это искусство перед могуществом того, Чью помощь призывали Русские и прежде всего их благочестивый царь! Вы уже видели это в его первом воззвании к войскам. Теперь прочтите, что писал он для всеобщего обнародования, в собственноручном рескрипте к фельдмаршалу, графу Салтыкову, своему глубоко уважаемому воспитателю детства и юности.
«Граф Николай Иванович!
Французские войска вошли в пределы нашей империи. Самое вероломное нападение было возмездием за строгое наблюдение союза. Я, для сохранения мира, истощил все средства, совместимые с достоинством престола и пользой моего народа. Все старания мои были безуспешны. Император Наполеон в уме своем положил твердо — разорить Россию. Предложения самые умеренные остались без ответа. Внезапное нападение открыло явным образом лживость подтверждаемых в недавнем еще времени миролюбивых обещаний. И потому не остается мне иного, как поднять оружие и употребить все врученные мне Провидением способы к отражению силы силой. Я надеюсь на усердие моего народа и храбрость войск моих. Будучи в недрах домов своих угрожаемы, они защитят их со свойственной им твердостью и мужеством. Провидение благословит праведное наше дело. Оборона Отечества, сохранение независимости и чести народной принудили нас препоясаться на брань[536]. Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем».
В этом втором воззвании опять просматривается целый ряд знаменитых дел Александра. Достопамятные слова: «Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем», — были началом успеха Русских, были основанием, на котором твердость царя воздвигла величественное здание славы его народа и в то же время погибели могущественнейшего завоевателя. Вполне осознавая важность своего торжественного изречения, Александр во время всего пребывания Французов в своем государстве не склонился ни на какие предложения Наполеона о мире и тем довел гордого зачинщика брани до того крайнего состояния, в котором впоследствии он оказался и которое грозно предвещало его падение.
После этих двух воззваний императора, имевших такое важное влияние на исход Отечественной войны, вам остается узнать, милые читатели, еще о двух воззваниях, и тогда история знаменитого двенадцатого года предстанет перед вами во всей своей ясности, простоте и трогающем душу красноречии. Первое из них было обращено к нашей древней столице Москве, второе — ко всему народу.
«Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять наше Отечество. Хотя пылающее мужеством ополченное Российское воинство готово встретить и низложить дерзость его и зломыслие, однако, по отеческому сердолюбию и попечению нашему о всех верных наших подданных, не можем мы оставить без предварения их о сей угрожающей им опасности. Да не возникнет из неосторожности нашей преимущество врагу. Того ради, имея в намерении, для надлежащей обороны, собрать новые внутренние силы, наипервее обращаемся мы к древней столице предков наших, Москве. Она всегда была главой прочих городов Российских, она изливала всегда из недр своих смертоносную на врагов силу; по примеру ее, из всех прочих окрестностей текли к ней, наподобие крови к сердцу, сыны Отечества, для защиты оного. Никогда не настояло в том вящей[537] надобности, как ныне. Спасение веры, престола, царства того требует. Итак, да распространится в сердце знаменитого дворянства нашего и во всех прочих сословиях дух той праведной брани, какую благословляет Бог и православная наша Церковь; да составит и ныне сие общее рвение и усердие новые силы, и да умножатся оные, начиная с Москвы, во всей обширной России! Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице, и в других государства нашего местах, для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую мнит он низвергнуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России».
Понимая, какое действие оказывают на Русских слова их царя, вам, милые читатели, нетрудно будет догадаться, каково было значение этих двух манифестов! Именно здесь таилась причина совершения длинного ряда смелых подвигов, великодушных пожертвований, беспредельного самоотвержения. Волшебному влиянию царского слова покорились все сословия, даже все возрасты.
11 июля эти манифесты были обнародованы в Москве. Вместе с тем Московские жители узнали, что государь сам прибудет в их столицу к вечеру того же дня. Надо было видеть, какой переворот в настроении жителей произвели эти два известия! Уже прошло четыре недели с тех пор, как Наполеон и его многочисленное разноплеменное воинство были в России, и все это время, казавшееся столь продолжительным для Русских, не только не было одержано ни одной победы над неприятелем, но главнокомандующие Русских армий, Барклай де Толли и князь Багратион, даже отступали и, как будто всеми силами стараясь избегать сражения с Французами, уступали им города и целые области. Это было нужно для соединения наших армий, уже разделенных Французами; но народ не понимал, для чего нужны такие меры благоразумия и предосторожности, и, необдуманно обвиняя военачальников в робости и недостаточном усердии к защите Отечества, падал духом и жалел, что не ему представляется случай сразиться с врагом за Царя и Родину. Особенно Москвичи были категоричны в таких рассуждениях, потому что они находились ближе других к неприятелю и, как жители столицы, во все времена славившиеся усердием к престолу, считали себя больше других обязанными явиться на защиту священных драгоценностей, хранившихся в их Божьих храмах, в их царских дворцах. И в такое время они получили два манифеста государя и известие о его скором прибытии! Невыразимы были их чувства, пришедшие на смену унынию! Им казалось, что они вышли из душной темницы на свежий, благоуханный воздух. Перед ними открывалось счастье, которое раньше казалось для них несуществующим! Они могли проявить свое усердие к Отечеству, и сам царь призывал их на это святое дело! И в тот же день они надеялись увидеть самого царя — это красное солнце России.
Весь вечер И июля народ толпился на Поклонной горе и около Дорогомиловской заставы, откуда должен был ехать государь. Каждый стремился раньше всех увидеть его; все сговаривались распрячь лошадей в его экипаже и на себе ввезти в столицу отца-государя. Но Александр, кроткий, смиренный больше всех других земных царей, вполне умея оценить любовь своего народа, не любил принимать торжественно пылких излияний, и всегда старался уклониться от почестей, которые все желали ему воздать. Так случилось и на этот раз. Он приказал распустить слух, что остается ночевать на последней станции; народ разошелся по домам, и в 12 часов ночи государь незаметно для всех въехал в столицу.
На другой день император, несмотря на всю свою скромность, уже не мог уклониться от торжественной встречи: с раннего утра Кремлевские площади заполнились народом, следившим за малейшим движением во дворце государя. В 10 часов Александр показался на Красном крыльце. Всегда трудно передать восторг Русских в ту минуту, когда они видят появление своих государей на Красном крыльце. Невозможно описать тот восторг, который был в сердцах всего народа утром 12 июля 1812 года! Звон колоколов — этот священный голос церкви, столь высокочтимый благочестивым народом и его царями, — и громкое, пламенно усердное ура! раздались одновременно в эту торжественную минуту, и вскоре их затмили новые восклицания:
«Веди нас, Отец наш! — кричали верные дети Александра всех званий и возрастов. — Веди нас, Отец наш! Умрем или истребим злодея!» Тронутый этим, государь с минуту обозревал сонмы усердного народа и потом продолжал свое шествие к Успенскому собору, где в тот день был назначен благодарственный молебен по случаю мира с Турками, воспринятого государем в это трудное для России время как особая милость Божья.
День 15 июля был еще более торжественный и сладостный для Русского народа. В Слободской дворец съехалось дворянство и купечество с просьбой к государю принять предлагаемую ими помощь. Эти просьбы были наполнены такой беспредельной преданностью Престолу и Отечеству, что император не мог без слез благодарить своих верных подданных. Прерывающимся голосом он сказал им: «Иного я не ожидал и не мог от вас ожидать: вы оправдали мое о вас мнение».
Но еще более лестным было для московских дворянства и купечества следующее письмо государя к графу Салтыкову: «Приезд мой в Москву имел настоящую пользу. В Смоленске дворянство предложило мне на вооружение 20 000 человек, к чему уже тотчас приступлено. В Москве — одна сия губерния дает мне десятого с каждого имения, что составит до 80 000 человек, кроме поступающих охотно из мещан и разночинцев[541]. Денег дворяне жертвуют до трех миллионов; купечество же — слишком до десяти. Одним словом, нельзя не быть тронутым до слез, видя дух, оживляющий всех, и усердие и готовность каждого содействовать общей пользе».
Если бы Наполеон — этот великий завоеватель, этот непобедимый воин своего века — мог иметь представление о силе веры и благочестия, о могуществе любви, основанной на них и соединяющей государя с его народом, как далек был бы он от мысли о покорении России! Какое различие между несметными полками, соединенными его гением, и войском, не столь многочисленным, но собравшимся во имя Божие! Даже вновь набранные отряды ополчений — это войско, образованное из простых крестьян, — даже и они, влекомые пламенным чувством своей преданности Государю и Отечеству, отличались удивительной неустрашимостью!
Не менее удивительна была и быстрота, с которой эти отряды образовались: Московское ополчение еще в августе присоединилось к главной армии. Смоленское и Калужское ополчения были готовы к сражению почти в то же время. Санкт-Петербургское и Новгородское ополчения, лучше всех сформированные, в начале сентября явились на подкрепление корпуса графа Витгенштейна, охранявшего от неприятеля дорогу к северной столице. Одним словом, за два месяца была образована новая армия в 130 000 человек. Конечно, не все ее воины могли приносить такую же пользу, как старые солдаты действующей армии, но каждый из них мог быть в резерве[542], то есть в таком отделении войска, из которого поступало пополнение взамен убитых и раненых в полках.
Но вернемся к действиям Русских армий. Мы оставили их отступающими от неприятеля для соединения разрозненных сил. Несмотря на все старания Французов помешать этому соединению, оно произошло 22 июля у Смоленска, и здесь-то состоялось первое кровопролитное сражении Русских с Французами — сражение, продолжавшееся два дня, а именно 4 и 5 августа. Здесь отличились генералы Коновницын, Ермолов и Раевский. Но, несмотря на всю свою храбрость, Русские должны были уступить Французам Смоленск, или, лучше сказать, его горящие развалины, чтобы защитить от врагов дорогу, по которой еще оставалось сообщение с нашими хлеборобными губерниями. Они отступили к Вязьме.
Как ни кровопролитна была битва у Смоленска, но все-таки ее нельзя было назвать генеральной, которую ждало все войско и весь народ. Воины, горя нетерпением сразиться, уже начинали роптать, и главнокомандующий Барклай де Толли решил удовлетворить его. Но прежде, чем было выбрано для сражения наиболее удобное место, к армии приехал новый начальник — князь Кутузов.
Князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов был тем самым главнокомандующим Русской армией в Турции, который сумел своим искусством и храбростью заставить Турок заключить столь необходимый для России мир, несмотря на все старания Французского императора помешать этому. Отличаясь с молодых лет и военными, и дипломатическими достоинствами, он не один раз бывал уже и командующим армией, и посланником при иностранных дворах и везде с полным успехом и истинной славой выполнял возложенные на него поручения. Императрица Екатерина II и императоры Павел и Александр всегда оказывали ему равное расположение. Вернувшись после заключения славного Турецкого мира в Петербург, он был принят жителями столицы с восхищением, тем более, что тогда уже общее уныние было повсеместно. Взоры всех с надеждой обратились на новые лавры, так недавно украсившие генерала — знаменитого сподвижника Суворова, и как только ополчения нескольких губерний были готовы явиться к армии, обе столицы единодушно назвали его главнокомандующим этим новым войском, предназначенным для защиты Отечества.
Император, ожидая больших успехов в действиях армии вследствие того восторга, с каким принят был Кутузов, и имея сам истинное представление о его высоких достоинствах, поручил ему командование над всеми своими армиями, и вот тогда-то Кутузов прибыл к ним, спустя несколько дней после сражения у Смоленска.
Одобряя в полной мере намерения Барклая де Толли дать, наконец, генеральное сражение, Кутузов сам выбрал для этого место при селе Бородине. Этот выбор обессмертил до тех пор никому не известное село: при Бородине 26 августа произошло одно из знаменитейших сражений, какие когда-либо описывались в военной истории народов: 132 000 Русских в смертельной схватке сражались здесь со 135 000 лучших воинов Наполеона, которыми он сам предводительствовал. Несмотря на превосходство сил неприятеля и на славу его предводителя, Русские сражались так отчаянно, что на протяжении целого дня, во время которого не прерывался гром 2000 орудий, не уступили Французам ни одной пяди земли! Французы не только не продвинулись вперед, но даже отступили несколько назад. Убитых и раненых генералов и других офицеров высших чинов при Бородине было так много, что это сражение названо Французами битвой генералов.
Ни с чем нельзя сравнить радости, какая была во всех местах России при получении известия об этой победе; она казалась всем предвестницей многих других побед, столь же знаменитых, и даже предвестницей изгнания Французов из Отечества. Но сколь же велика была горесть всех, когда через несколько дней они узнали, что Москва — эта драгоценная святыня Русских, этот заветный храм их величия, славы и счастья — была оставлена войском, до тех пор стремившимся защищать ее всей своей кровью, она, беззащитная, была оставлена во власть неприятеля!
Но обстоятельства так сложились, что была необходима великая жертва. Местоположение Москвы и ее окрестностей было невыгодным для большого сражения, да и решиться на него благоразумие запрещало, потому что после Бородинской битвы Русское войско уменьшилось почти до 52 000 человек, а Французская армия все еще имела более 100 000 человек. Итак, надо было решить: или наверняка потерять все войско и потом столицу, или потерять столицу, но сохранить войско, с которым можно было надеяться возвратить ее. Мудрый и дальновидный военачальник недолго колебался в выборе и с тяжелым сердцем, объявив на совете собранных им первых генералов армий, что потеря столицы не есть еще потеря Отечества, приказал войску отступать.
Всю ночь перед отступлением князь Кутузов провел в глубокой горести и, по свидетельству одного из самых приближенных и любимых им офицеров, несколько раз плакал. Все генералы, офицеры и вообще все войско разделяло со своим командующим эту священную печаль, и Русский лагерь в эту последнюю ночь, проведенную им перед оставлением Москвы, представлял собой самую унылую картину.
Печальное утро настало. Это было 2 сентября. С рассветом наши войска через Дорогомиловскую заставу вошли в город и, пройдя его, вышли у Коломенской заставы. Между тем жителям за несколько недель до того было объявлено об опасности вторжения неприятеля в столицу и были предоставлены все средства для выезда со всем своим имуществом. Правительство также эвакуировало в Казань все присутственные учреждения, кроме Сената, все учебные заведения, все казенное имущество. Здесь главным действующим лицом и, так сказать, душой города, в это горестное время перед его сдачей был генерал-губернатор, граф Ростопчин.
Нельзя было найти человека более способного для утешения бедных Московских жителей, каким был этот доблестный, истинно Русский вельможа! Он исполнял не только свой долг и помогал Москвичам в трудных и печальных обстоятельствах, но, насколько это было возможно, одобрял и поддерживал их. Во все времена опасности для Москвы, то есть с тех пор, как войско Наполеона вступило в Россию и направило путь свой к Москве, он постоянно распространял среди простого народа небольшие печатные объявления, в которых разговаривал с ним как равный с равным, на всем понятном языке и в то же время так остроумно и забавно, что каждый читатель этого объявления невольно веселился и с бодростью повторял заветное слово каждого Русского: «Умрем за батюшку-царя и за Русь Православную».
Чтобы дать вам представление, милые читатели, об этих воззваниях графа Ростопчина к Московским жителям, мы предлагаем вашему вниманию одно из самых трогательных объявлений, изданных за несколько дней до оставления Москвы, когда еще вопрос о ее сдаче неприятелю не был решен и все войско, и все жители, напротив, готовились умереть на ее стенах.
«Братцы! Сила наша многочисленна и готова положить живот[543], защищая Отечество, и не впустить злодея в Москву. Но должно пособить и нам свое дело сделать: грех тяжкий своих выдавать: Москва — наша мать. Она нас поила и обогатила. Я вас призываю именем Божьей Матери на защиту храмов Господних, Москвы, земли Русской. Вооружитесь, кто чем может, и конные, и пешие, возьмите только на три дня хлеба, идите с крестом, возьмите хоругви из церквей и с сим знамением собирайтесь на Трех Горах: я буду с вами; вместе истребим злодея. Слава в вышних — кто не отстанет; вечная память — кто мертвый ляжет; горе на страшном суде — кто отговариваться станет!»
Все жители с воодушевлением приняли это воззвание к битве, все с радостью готовились победить, и вдруг 1 сентября все погрузились в неописуемое уныние: фельдмаршал прислал графу Ростопчину уведомление об оставлении Москвы. Несмотря на всю очевидную невозможность спасти ее, все — от графа до последнего дворянина в опустевших домах столицы — были недовольны, и только одно глубокое преклонение перед прославленными сединами 67-летнего фельдмаршала и беспредельное доверие к нему царя и всей России удерживали ропот войска и народа и внушили им ту безмолвную покорность, с которой 2 сентября войско уныло проходило по Московским улицам, а народ — еще более уныло провожал глазами своих удалявшихся защитников.
Многие жители ушли из города вместе с войском, потому что отъезд все еще продолжался, и, по сведениям графа Ростопчина, число всех остававшихся в Москве Русских ко 2 сентября было не более 10 000 человек.
Прежде, чем все Русские войска успели пройти Москву, Французские отряды уже показались у Дорогомиловской заставы, и наш арьергард[544], в котором были и все военные обозы[545], мог бы сильно пострадать от неприятеля на тесных Московских улицах; но ими командовал храбрый генерал Милорадович, и благодаря его твердости и благоразумию дерзость Французов, на которую некоторые из них уже настроились, была предотвращена. Он послал офицера объявить передовым отрядам неприятеля, которыми командовал Неаполитанский король, что если Французы нападут на него в то время, когда он будет проходить через Москву, то он будет защищаться до последней крайности, зажжет город и под его развалинами погребет себя и неприятеля.
Грозное обещание воина, прославившегося еще под знаменами Суворова в Италии, произвело ожидаемое действие: король-кавалерист — так называли иногда Мюрата — согласился не тревожить выходящее из города войско до тех пор, пока его последняя обозная повозка не окажется за Коломенской заставой.
Таким образом, кроме арьергардного войска, множество людей, успевших выехать из Москвы в это выигранное Милорадовичем время, обязаны были ему спасением своей жизни и имущества.
Наконец, в два часа и Наполеон подъехал к Дорогомиловской заставе, там он остановился и долго ждал депутатов из Москвы и ее знаменитых древних ключей. Но напрасным было ожидание: никто не являлся из опустевшего города. Невыразимо было его удивление, когда он узнал, что все правительственные чиновники, все дворянство, все сословия Московских жителей выехали, и он стал обладателем покинутого всеми, почти пустынного города!
Никакими словами нельзя выразить того, что происходило в душе гордого завоевателя! Это было и чувство обманутой надежды увенчать здесь свою славу, и чувство стыда за такую большую, признанную перед всеми ошибку, и чувство унижения самоуверенного человека перед величественной простотой народа, без сожаления покинувшего жилище и свои драгоценности ради спасения чести и независимости родины. Но это было еще только начало бедствий Наполеона. В Москве бедствия стали увеличиваться: к вечеру первого дня, проведенного здесь Французами, показался дым, и потом пламя в разных частях города. Это был пожар, начатый самими жителями Москвы в их собственных домах; это был пожар, в котором сверкало чистое пламя любви Русских к своему Отечеству, это был пожар, сжигающий со всех сторон исполинское величие Наполеона и испепеливший его до праха.
Ужасен был вид Москвы на второй, на третий и на четвертый день: пламя свирепствовало все больше и больше. Горели церкви, дворцы, частные дома; горели древние рощи и великолепные сады; горели мосты и суда на реках. Сильный вихрь бросал во все стороны горящие головни*. Крики несчастных жителей, спасавшихся то от огня, то от нападавших на них Французов, раздавались в воздухе. Одним словом, все ужасы разрушения мира, казалось, носились над несчастной Москвой и силились поглотить эту растерзанную жертву чести народной со всеми виновниками I ее погибели. Наполеон, минутный обладатель священного Кремля, с невыразимой тоской, как будто в предчувствии своего близкого падения, смотрел на страшное море пламени, бушевавшее в городе. Пораженный этим зрелищем, он воскликнул, стоя на балконе Кремлевского дворца: «Москвы нет более! Я лишился на-: грады, обещанной войскам!.. Русские сами зажигают!.. Какая чрезвычайная решительность! Что за люди! Это Скифы…»
Вскоре в Кремле было опасно оставаться — пожар начинался и там, и Наполеон выехал в загородный Петровский дворец. Огонь свирепствовал с одинаковой силой до 7 сентября и начал утихать только 8 сентября. В это горестное время Французы напомнили Москве ужасы варварских нашествий, каким она подвергалась во время владычества Татар. Получив от своего императора позволение грабить столицу, они предались этому с I необузданностью, в которой как будто желали заглушить все свое негодование на неудачный поход. Без всякого уважения к I Божьим храмам они грабили святыни церквей, ризы образов, богатые облачения священников; без всякого сострадания к полу и возрасту оскорбляли оставшихся жителей, отнимали у несчастных последнее имущество, выгоняли их из последних жилищ — подвалов и погребов, где бедные старались скрыться от жестокостей своих врагов.
Неистовства Французов над несчастными жителями не прекратились и после того, как пожар утих: они грабили до тех пор, пока еще могли найти что-нибудь в обгорелых стенах церквей и домов, они мучили человеческое достоинство, пока еще его тень оставалась в истощенных, почти полумертвых жителях.
Между тем 9 сентября Наполеон снова переехал в Кремлевский дворец и там, скрывая даже от своих приближенных терзавшее его беспокойство, ожидал, что Русский император пришлет к нему просить о мире. Долго ему еще ожидать; а мы пока заглянем в наш родной лагерь, к умудренному опытом фельдмаршалу, к нашим храбрым воинам.
До 5 сентября главнокомандующий вел свое войско по Коломенской дороге, чтобы уверить неприятеля в том, что он перейдет Оку, в то время как его намерение было сделать круг и снова подойти к Смоленской дороге, где он был гораздо опаснее для Французов, чем в других местах. Хитрость удалась: Наполеон, обманутый отрядами, нарочно посланными князем Кутузовым по Коломенской дороге, долго не знал, где находится Русская армия, и только 14 сентября обнаружил ее на Калужской дороге.
Русские отступали еще до 20 сентября, и в этот день остановились в укрепленном лагере у села Тарутина в 80 верстах от Москвы. Здесь, знакомясь в первый раз с выгодным для лагеря местоположением на высоком берегу реки Нарвы, фельдмаршал воскликнул: «Теперь ни шагу назад!» И он сдержал слово: Русские уже больше не отступали, но еще три недели оставались в Тарутине, и в течение этого времени князь Кутузов направил все усилия на то, чтобы скорее пополнить свои армии. Старания его закончились полным успехом: из всех губерний подходили ополчения, формировались новые полки, являлись на службу отставные дворяне, приходили многочисленные отряды казаков с Дона. Среди этих отрядов часто видели престарелого деда вместе с молоденьким внуком, едва вышедшим из детского возраста. Часто случалось даже, что в избу, служившую квартирой фельдмаршалу, приходили крестьянские мальчики лет 10 и 12 и усердно просили у дедушки (так они называли князя) не ружья, которые были для них слишком тяжелы, а пистолеты.
Фельдмаршал с радостью смотрел на это почти поголовное вооружение народа, развившееся с новой силой после сдачи Москвы и ее бедствий под властью неприятеля. Он с радостью смотрел на усиление армий, и планы, гибельные для Французского войска, строились в его уме; а между тем, пока еще не наступило время для их исполнения, Французы оказались перед новой опасностью, до той поры не известной для них на Русской земле: началась партизанская война. Вы уже имеете представление о ней, милые читатели, из описания событий во время народной войны в Испании. Наши партизаны были почти то же самое, что Испанские герильясы. Одинаковые цели воодушевляли их, и одинаковы были их последствия: в России с Французами случилось то же, что и в Испании. В России они начали гибнуть точно так же, как гибли в Испании. Но так как наши состояли из регулярных войск, а именно — из малых отрядов, отделившихся от полков под командованием одного из офицеров, то и действовали они гораздо правильнее и успешнее Испанских. Отряды же крестьян и других добровольцев, выступивших на защиту Отечества и вооруженных наподобие герильясов, и так же, как герильясы, исполненных жесточайшей ненависти к Французам, — эти отряды, присоединяясь к партизанам, охотно поступали в безусловное распоряжение командира партии. Следовательно, беспорядков было здесь меньше, но дух, царивший среди Русских и Испанских воинов, был совершенно одинаковый, и народная война в России была так же ужасна для Французов, как и народная война в Испании. Она принесла новое бедствие Наполеону — страшный голод в Москве. Большая часть припасов сгорела во время пожара, другая была специально потоплена выезжавшими жителями в реке, так что Французы недолго могли довольствоваться тем, что нашли в Москве: надо было отправлять отряды для сбора продовольствия по окрестным деревням и селам, и тут-то перед партизанами открывалось обширное поле деятельности: они нападали на эти отряды и причиняли им каждый раз столько вреда, что Французам уже нельзя было выезжать и за пять верст от Москвы без больших конвоев[546]. Страшный голод стал свирепствовать в несчастной столице, и дошло до того, что победоносное воинство императора Французов вынуждено было питаться воронами, кошками и лошадьми.
Наконец, терпение Наполеона, ожидавшего от Александра предложений о мире, истощилось: прошло три недели его томительного пребывания в Москве, и он решил сам предложить этот, столь желаемый им мир. Но он жестоко ошибся и на этот раз в своих предположениях. Русский император, твердо решивший отомстить жестокому оскорбителю его Отечества и народа, не хотел слышать о мире, и презрительное молчание было ответом на письмо к нему Наполеона; это письмо было послано государю с одним отставным гвардейским офицером Яковлевым, оставшимся из-за болезни дяди в Москве и потом отправленным в Петербург Наполеоном.
Не получив ожидаемого ответа, Французский император предпринял новое предложение о мире: послал 23 сентября к князю Кутузову своего генерал-адъютанта Лористона для переговоров. Фельдмаршал, объявив посланнику, что государь запретил ему даже произносить слова мир и перемирие, мог обещать только то, что он донесет его величеству о желании Наполеона. Ответом императора Наполеону было все то же молчание, а князю Кутузову было приказано поспешить с возобновлением военных действий.
Князь не замедлил с исполнением воли государя; но прежде, чем мы устремимся за его армией, с этих пор ставшей победоносной, скажем несколько слов об отдельных Французских войсках, о корпусах, действовавших справа и слева от центра, находившегося под личным предводительством Наполеона и князя Кутузова. Они расположены были следующим образом: в Полоцке стоял Французский маршал Сен-Сир и против него — наш генерал, граф Витгенштейн, прославившийся защитой Петербургской дороги, на которую Французы совершили смелое нападение. Против Риги, защищаемой нашим генералом Эссеном стоял маршал Макдональд; против Игнатьева в Бобруйске — Польский генерал Домбровский; против Эртеля в Мозыре — Австрийский генерал Мор; против Тормасова и Чичагова, командующего Дунайской армией, пришедшей после заключения Турецкого мира в Луцк, где стоял Тормасов, — также Австрийский генерал, князь Шварценберг и Французский Ренье.
Все командующие отдельными Русскими войсками действовали по плану, начертанному самим государем, и все действовали с большим или меньшим успехом. Тормасов и Чичагов также заставили Австрийцев отступить. Но так как от настроения в войсках зависело положение дел в главных армиях, то мы и обратимся снова к ним.
6 октября произошло, наконец, первое наступление Русских, до сих пор только оборонявшихся. Французский корпус, подвергшийся этому нападению, находился под командованием Неаполитанского короля и был расположен близ укрепленного лагеря Русских при Тарутино[547]. Сражение 6 октября, где особенно отличились генералы Бенингсен, Милорадович, Орлов-Денисов, Дохтуров и где смерть вырвала из Русских рядов одного из храбрейших генералов — Багговута, прославило Тарутино, известное уже и потому, что оно было последним рубежом, куда дошли враги: дальше этого, прежде неизвестного, а теперь столь знаменитого, села Французы в Россию не проникли.
Наполеон, услышав о серьезном поражении, которое потерпел Неаполитанский король, как бы проснулся от летаргического сна[548], овладевшего им в Москве. Он понял тогда, что, совершив нападение, Русские не будут просить мира, и ужаснулся своему положению. Еще за несколько дней перед этим он уже намеревался оставить Москву, где больше не надеялся дождаться ответа Александра на свои мирные предложения. Сражение при Тарутине решило все его сомнения, и на следующий же день после него он выехал из несчастной столицы, настолько разрушенной и разоренной, что все подсчеты, сделанные впоследствии правительством об убытках, понесенных ею, кажутся невероятными, несмотря на всю их достоверность. Вот небольшая выдержка из подробного и огромного счета.
До нашествия Наполеона в Москве насчитывалось: монастырей, соборов, казенных строений, частных домов и фабрик — 9 257. Из них сгорело — 6 496; все прочие разграблены. Потери жителей в столице и уездах превышали 271 миллион рублей. По делам Комитета Министров показано разорение в 278 966 289 рублей, а по делам Государственного Казначейства — в 280 006 507 рублей.
Помимо ужасов, которые происходили в Москве в течение шестинедельного пребывания там знаменитейших армий, Наполеон сам отдал новый, ужасный по своему варварскому содержанию приказ: при своем отъезде из Москвы он приказал маршалу Мортье взорвать Кремль и зажечь в нем дворец, казармы и все уцелевшие еще казенные здания. Это варварское приказание, покрывшее несмываемым позором завоевателя XIX века, было в точности исполнено. Но оно содержало в себе и ответное наказание: распространившийся слух об уничтожении священного Кремля наполнил новым ожесточением сердца воинов и Русского народа, усилил их желание жестоко мстить губителю их святыни, и Французы испытывали на себе это мщение каждый день, можно сказать даже, каждый час, пока находились в России. Солдаты и крестьяне, старики и молодые люди, даже женщины и слабые дети — все стремились к истреблению их всеми возможными средствами.
12 октября произошло кровопролитное сражение у Малоярославца — небольшого городка Калужской области. Здесь предусмотрительный фельдмаршал заставил Наполеона расстаться с намерением отступать из Москвы по нашим хлеборобным губерниям и принудил его возвращаться по тому же разоренному им самим же пути, по которому он победоносно шел в Москву. Слишком много зависело от результатов сражения при Малоярославце, и это придало необыкновенное ожесточение войскам обеих сторон. Несчастный город переходил несколько раз от Русских к Французам и от Французов опять к Русским. Наконец, Русские одержали победу.
Вынужденный отступать по прежней дороге, Наполеон предвидел гибель своих полков из-за недостатка продовольствия, которое невозможно было отыскать в местах, опустошенных два месяца назад, и поэтому приказал отступать с чрезвычайной поспешностью. Марши Французских войск походили на бегство. Однако и оно не спасало несчастных, потому что кроме голода, который Наполеону не удалось остановить в Смоленске, на их пути встало еще и другое, может быть, величайшее для них зло: летучие отряды партизан и казаков, являвшиеся для них неминуемой гибелью везде, где только показывались отряды неприятеля в поисках продовольствия.
Кроме этих постоянных, внезапных и изнурительных нападений, которым подвергались Французы, несколько серьезных сражений близ Вязьмы и Красного довершили ужасное расстройство их армии. С этих пор обратный путь Французов представлял собой настоящее бегство, сопровождаемое голодом и бедствиями. Генералам Милорадовичу, Коновницыну, предводителю казаков графу Платову и партизанам фельдмаршалом было поручено преследовать неприятеля и как можно больше вредить ему. С жаром все стремились исполнить поручение, исходившее от царя: чтобы пожар Москвы был потушен кровью ее врагов.
Но ни чьи другие преследования не были так чувствительны для Французского войска, как преследования казаков. Смертоносные нападения на басурманов, осквернителей церквей Божьих и оскорбителей Отечества, так отличали воинов с Дона, что одно их имя внушало Французам не только страх, но и приводило в какое-то оцепенение. Они бледнели, увидев издали казаков, обращались в бегство или слагали оружие, когда те приближались.
На протяжении шести недель преследования неприятеля казаки совершили подвиги, истинно беспримерные. Подсчитано по достоверным источникам, что полки Донских казаков, предводительствуемые самим атаманом графом Платовым, взяли у неприятеля за это короткое время более 500 орудий, несметные обозы, 50 000 пленных, в том числе восемь генералов, тринадцать полковников и свыше 1000 штаб- и обер-офицеров[550]. Кроме того, они возвратили Московским церквам много ценностей, похищенных неприятелем, и, отличаясь всегда особенным благочестием и набожностью, принесли сорок пудов* серебра в дар Храму Казанской Божьей Матери в Санкт-Петербурге. Вы можете увидеть, милые дети, это приношение храбрых и усердных Донских казаков церкви Господней: из него выполнен чудесный серебряный иконостас[551] этой церкви. Под его главными образами есть и подпись: «От усердного приношения войска Донского».
В то время, как главная армия Наполеона, предводительствуемая им самим, в самом жалком положении, доведенном до отчаяния наступившими в конце октября морозами, спешила покинуть Россию, другие отдельные корпуса его армии терпели поражения одно за другим от Русских войск. Граф Витгенштейн уже овладел Полоцком, потом одержал победу при Чашниках. Адмирал Чичагов принудил Австрийцев под командованием князя Шварценберга заключить с ним соглашение, по которому они обязались выйти за пределы России.
Наконец, почти все отдельные корпуса по приказанию фельдмаршала должны были сойтись к берегам реки Березины. Здесь Наполеон еще мог надеяться на спасение: за Березиной еще были войска, принадлежавшие его армии, были еще Литва и Курляндия, города Вильна, Гродно и Ковно, где он думал найти продовольствие и военные запасы. Кутузов понимал все значение переправы неприятеля через Березину, и все его распоряжения в последнее время имели одну цель: не допустить этой переправы. Но либо генералы отдельных корпусов не смогли с нужной быстротой пройти большие расстояния, отделявшие их от Березины, либо они не могли вовремя получить сообщаемых друг другу донесений, либо Провидение имело в этом деле особенную, скрытую для нас цель, только усилия фельдмаршала, всегда удачные до сих пор, на этот раз не имели успеха, и 15 ноября Наполеон перешел Березину. Конечно, эта переправа дорого стоила ему: он потерял до 20 000 пленных, несколько тысяч убитых и утонувших в реке, 25 пушек, много других орудий и огромный обоз, но он все-таки переправился через Березину, и желания императора Александра и фельдмаршала не были выполнены: «Не истребили Русские врагов своих до последнего человека». Фельдмаршал чрезвычайно досадовал на эту неудачу, успокоился только через несколько часов и сказал: «Бог довершит то, чего не успели сделать отдельные генералы. Немного недоставало, и наш брат Псковский дворянин взял бы Наполеона в плен!»
Но и за Березиной надежда обманула императора Французов: спасение могло его ждать только во Франции, и 24 ноября он объявил своим маршалам и корпусным командирам Мюрату, Бертье, вице-королю[552] Даву, Нею, Мертье, Лефебру и Бессьеру, что уезжает в Париж, где его присутствие необходимо для формирования новой армии.
Грустно было расстаться маршалам со своим повелителем, тем более в таких трудных обстоятельствах, когда на время отступления он поручил командование армией Мюрату, который уже давно потерял бодрость духа и думал только о том, как бы самому спастись из России.
Экипажи отправлявшегося в путь императора не были роскошными и состояли из кареты, взятой у какого-то помещика, и саней. В карете сидел он сам с Коленкуром, под его именем он и надеялся доехать до Франции; в санях сидели обер-гофмаршал Дюрок и генерал Мутон. Из всех трофеев[553], увозимых из России героем, всего за несколько недель до того непобедимым, были: соболья, крытая зеленым бархатом шуба и теплая шапка. Мороз — этот жестокий враг войска Наполеона — доходил в день его отъезда до 28 градусов, и на этот раз был для него поистине спасительным, так как остановил от выезда в тот вечер и в ту ночь партизан Сеславина, разъезжавших по большой дороге, и тем избавил императора Французов от неминуемого плена. Он счастливо пронесся по своему опасному пути во всю прыть лошадей, и утром 26 ноября был уже за границей России, так жестоко оскорбленной им, и так грозно отомстившей ему за это оскорбление.
После его отъезда Французские войска, доведенные давно до полного расстройства, пришли в еще большее уныние. Русским уже не надо было сражаться с остатками главной армии, бывшей раньше под предводительством Наполеона, теперь надо было только умело распорядиться, куда помещать пленных, сдававшихся целыми отрядами и полками, и больных, страдающих от холода и всякого рода лишений, которые испытывала несчастная армия, увлеченная преступной надеждой победы на земле, которая всегда умела храбро защищать себя.
Русские почти без боя вступили 28 ноября в Вильну и нашли там более 40 пушек, 15 000 больных и богатые запасы продовольствия и военного снаряжения. 30 ноября Французы отступили до города Ковно, оставили там еще 2000 пленных и 10 орудий и, наконец, 1 декабря в количестве 20 000 человек перешли пограничную реку Неман.
Кроме этих 20 000 человек в России были еще два отдельные корпуса армии Наполеона, в которых насчитывалось около 60 000 человек: корпус Макдональда — у Риги, и корпус князя Шварценберга — в Гродненской губернии. Вы уже знаете, что последний заключил своего рода соглашение о перемирии с Русскими, по которому к 13 декабря все Австрийцы выступили из России. В корпусе Макдональда было все вспомогательное Прусское войско под командованием двух их генералов — Йорка и Массенбаха. Во время их общего, со всеми Французскими войсками, отступления к Неману начальник передового отряда корпуса Витгенштейна, генерал-майор Дибич, успел искусно отделить Пруссаков от Макдональда и заставить их заключить с ним соглашение о нейтралитете впредь до повеления Прусского короля. Это было первое явное отделение от Наполеона, и король Фридрих-Вильгельм III был доволен им, потому что оно спасло около 20 000 человек его лучшего войска.
Макдональд, оставленный таким образом Пруссаками, спешил спастись с остатками своего корпуса; однако 22 декабря он имел еще одно жаркое сражение с Русскими, в котором потерял до 1500 человек убитыми и 500 пленными. Он ушел в Кенигсберг, который на следующий день поспешно покинул, потому что по его следам шли Русские. Богатая добыча досталась Русским в Кенигсберге: много наших пленных, отправленных раньше в этот город Французами, много значительных запасов, 8000 усталых и больных и 13000 пленных Французов.
Так, в конце декабря 1812 года последние неприятели России были прогнаны за ее границы, и великие слова Александра исполнились: ни единого неприятельского воина не осталось в его царстве.
Рассказывая о событиях Отечественной войны 1812 года, А.И. Михайловский-Данилевский написал: «Из 700 000 неприятелей, которые вошли в Россию, возвратилась назад едва ли десятая их часть, то есть около 70 000 человек. Остальные 600 000 человек погибли в сражениях, от ран, голода и стужи, убиты жителями, взяты в плен в бою или сдались добровольно, предпочитая временную неволю неизбежной смерти. Пленных осталось в России до 200 000 человек, в том числе 48 генералов и более 4000 офицеров. В Смоленской, Московской, Калужской, Могилевской, Витебской, Гродненской, Виленской и Минской губерниях было сожжено и зарыто в ямы 306 000 трупов. Много человеческих тел осталось в реках, озерах и болотах, было съедено хищными зверями и сгнило в лесах, пещерах и расселинах гор, где во время своего бегства укрывались враги. В Ковно на льду Немана осталось и было спущено в реку 15 000 трупов. Потеряв людей, Наполеон утратил и все огнестрельное и белое оружие, казну, армейское снаряжение, лошадей и награбленную в России добычу.
Хотя во время своего бегства он сжигал, взрывал, ломал и топил знамена, штандарты[554], оружие и обозы, однако при всем этом Русскими отбито у неприятелей силой или ими брошено на дорогах большое количество казны, комиссариатских[555] и провиантских[556] запасов, артиллерийских снарядов, обозов, до ста знамен и штандартов и более тысячи пушек. Таковы были трофеи Отечественной войны, по количеству своему не имевшие равных в истории. Пространство от Москвы до Немана, покрытое обломками Наполеоновых армий, было похоже на морской берег, на который разъяренные волны выбрасывали остатки разбитых бурей и утонувших кораблей. Неприятельские орудия были свезены в Москву и сложены там в Кремле, а знамена и штандарты выставлены в Санкт-Петербургском Казанском соборе, где признательный Александр повелел отвести место для вечного успокоения полководца, под предводительством которого были приобретены многочисленные трофеи».
Итак, вы видели великодушного государя Александра I в минуту его глубокой горести в Москве, которая самоотверженно доказала ему свою любовь и преданность. Посмотрите же на него теперь, в первую минуту его великого торжества, когда он, радостный, благодарный к своему доброму народу, явился в Вильну тотчас после получения известия о ее занятии нашими войсками.
Это было 11 декабря. Сильный мороз, постоянно державшийся в это время, несколько смягчался от лучей зимнего солнца, довольно ярко блиставших, хотя на дворе уже было 4 часа пополудни. В Вильне уже знали, что государь приедет из Петербурга, и в тот день пришло известие, что он находится на последней станции перед Вильной. Все собрались около замка, где была приготовлена квартира для императора и где также жил фельдмаршал. В пятом часу и он вышел к подъезду, чтобы ожидать государя. Все военные, толпившиеся у подъезда и около дворца, давно не видели своего знаменитого командующего в таком парадном виде. Во время войны из-за связанных с ней тревог и беспокойств он всегда носил сюртук, который не снимал и ночью. Теперь на нем был полный генеральский мундир, с шарфом через плечо. В руке он держал строевой рапорт, в котором готовился лично доложить императору о спасении Отечества. Приятно было каждому воину посмотреть на торжествующий вид своего победоносного предводителя, приятно было всему народу видеть храброго избавителя от бедствий, разорявших Отечество.
К концу пятого часа на улицах раздались радостные восклицания народа и у подъезда остановилась тройка лошадей с открытыми дорожными санями, в которых сидел государь. Снег и иней покрывали его одежду. Фельдмаршал поспешил подойти к нему, и восхищенный император обнял спасителя своего царства, а затем рука об руку пошел с ним во дворец. Здесь первым делом государь наградил фельдмаршала. Эта награда была знаменитейшей для Русского воина: орден святого Георгия 1-й степени, поднесенный князю на серебряном блюде обер-гофмаршалом Двора. Незадолго перед тем за победы, одержанные нашими войсками в Смоленской губернии, фельдмаршал получил звание князя Смоленского и титул светлости.
Следующий день — 12 декабря — был днем рождения государя и был избран им для изъявления благодарности всей его армии в лице собравшихся во дворце генералов. Выражая эту благодарность, он между прочим сказал им эти примечательные слова: «Вы спасли не одну Россию, вы спасли Европу».
В этот день фельдмаршал давал обед, во время которого палили из Наполеоновских пушек Французским порохом, и вечером на балу, также данном фельдмаршалом, перед государем были повергнуты новые трофеи его храбрых войск — знамена, отнятые графом Платовым у неприятеля и за полчаса до бала привезенные к князю Кутузову.
Наградив главного виновника Русской славы 1812 года и потом всех отличившихся генералов-сподвижников его, император пожелал, чтобы каждый участник знаменитой войны навсегда сохранил память о признательности его и Отечества, чтобы каждый носил с собой очевидное свидетельство своего участия, и для этого он учредил серебряную медаль с надписью на одной стороне: «1812 год» под лучами Всевидящего ока, и с надписью на другой стороне: «Не нам, не нам, а имени Твоему». Такая надпись характеризовала самым лучшим образом скромную и благочестивую душу Александра.
После этих торжественных изъявлений благодарности всему войску, после объявления еще в ноябре месяце благодарственного манифеста народу Государь занялся сразу проблемами организации помощи несчастным жителям Москвы и других губерний, разоренных неприятелем во время его ужасного нашествия. Все, что могло облегчить положение бедных страдальцев, было намечено и исполнено императором и его августейшим семейством. Государыни императрицы Елизавета Алексеевна и Мария Федоровна и государыни великая княгиня Екатерина Павловна и великая княжна Анна Павловна совершили бесчисленные благодеяния в этот год народных бедствий.
Под покровительством императрицы Елизаветы Алексеевны было организовано в Петербурге Женское Патриотическое Общество, облегчившее в скором времени участь многих осиротевших страдальцев. Кроме помощи, которую почетные члены, избираемые по большей части из числа первых особ двора и столицы, оказывали бедным людям всех сословий, Патриотическое Общество основало впоследствии прекрасное заведение для образования дочерей убитых и раненых в Отечественной войне офицеров, — заведение, известное под названием Патриотического Института, а также основало и несколько Патриотических школ, где дочери бедных людей низших сословий обучались всему, что могло обеспечить их жизнь в будущем.
Второе общество, организованное в Петербурге в 1812 году, называлось «Сословие призрения разоренных от неприятеля».
Здесь принимались добровольные приношения в пользу пострадавших и разоренных неприятелем городских и сельских жителей. Кроме того, в Петербурге была учреждена газета под названием «Русский Инвалид». Все вырученные за нее деньги поступали в пользу изувеченных в сражениях воинов и осиротевших семейств. Немалые приношения поступали от всех сословий Русского народа и в эти два Общества, но самые щедрые дары обычно присылались императрицей Марией Федоровной. Государыня сопровождала их всегда следующей запиской: «От счастливой матери и детей ее». Здесь имелись в виду только что вышедшие из детского возраста великие князья Николай Павлович и Михаил Павлович и великая княжна Анна Павловна. Их императорские высочества, принимая живейшее участие в преодолении последствий бедствий, выпавших на долю народа и войска, желали, насколько это возможно, облегчить участь многочисленных страдальцев и потому всегда участвовали во всех благотворительных начинаниях своей августейшей родительницы.
Великая княгиня Екатерина Павловна, жившая в это время в Ярославле, где ее супруг был военным генерал-губернатором, имела возможность быть ближе, чем все другие особы императорской фамилии, к пострадавшим Московским и Смоленским жителям, и поэтому ее благотворительные дела в этих разоренных краях были невыразимо велики. Участие, принимаемое ее высочеством в малейших событиях, касавшихся военных действий, простиралось до такой степени, что командир казачьего полка, стоявшего на Ярославской дороге во время приближения неприятеля к Москве, обязан был обо всем примечательном, что случалось на пути, вверенном ему, докладывать непосредственно великой княгине, несмотря на слабое состояние здоровья.
Велико было участие императорской фамилии в бедствиях народа в 1812 году. Александр I не оставил без внимания горестное положение и тех несчастных, которые были оторваны ненасытным завоевателем от их родины и их семейств и которые погибали среди всех ужасов народной ненависти в стране, чуждой им во всех отношениях. Вы догадываетесь, что я говорю о пленных, оставшихся в России в 1812 году. Положение этих несчастных было неописуемо. Разлученные со всеми, кто был им близок в их драгоценном Отечестве, лишенные всего необходимого в жизни, окруженные врагами, справедливо ожесточенными против них, они должны были переносить больше, чем может перенести природа человеческая. Государь, сострадательный в высочайшей степени, предписал всему местному начальству оказывать им всевозможную помощь. Он приказал снабжать их пищей, в которой они очень нуждались, так как иначе они бы умерли с голоду, одеждой, которая также была им необходима в большом количестве по причине жестоких морозов, продолжавшихся почти всю зиму 1812 года; приказал защищать их от мести крестьян, от оскорблений солдат, одним словом, приказал облегчить их положение во всех отношениях, и несчастные страдальцы, проклиная Наполеона, честолюбие которого так безжалостно погубило их счастье, благословили Александра, вернувшего их от ужасов войны к жизни.
[526] Юнта — собрание из 150 знатнейших испанцев.
[527] Инфант, инфанта (лат. юный, дитя) — в Испании и Португалии титул принцев, принцесс королевского дома.
[528] Земское ополчение — народное войско, созываемое в России в момент серьезной военной опасности.
[529] Конгресс (лат. встреча, собрание) — съезд, совещание представителей государств, ведущих между собой переговоры.
[530] Герцогство — феодальное владение герцога, представителя наиболее титулованной дворянской аристократии. В ряде случаев суверенное (независимое) монархическое государство.
[531] Вестфалия — историческая область в Германии между реками Рейн и Везер. В 1807–1813 годы она была зависимым от Франции королевством, правителем которого являлся брат Наполеона Жером Бонапарт. С 1815 года Вестфалия стала прусской провинцией.
[532] Ольденбург — графство, затем герцогство в северной Германии. В 1667–1773 годах Ольденбург был владением датских королей. Представители династии графов Ольденбургов в 1460–1863 годах правили в Шлезвиг-Гольштейне (Голштинии).
[533] Комиссар (лат. поручение) — должностное лицо, выполняющее важнейшее поручение правительства.
[534] Декрет (лат. постановление) — разновидность законодательного акта, правительственного распоряжения.
[535] Курьер (лат. бегу) — должностное лицо для доставки сообщений.
[536] Брань — война, битва, сражение.
[537] Вящий (др. — рус.) — больший, более сильный.
[541] Разночинцы (люди разного чина и звания) — сложившаяся в России в конце XVIII века категория выходцев из разных сословий, занятая преимущественно умственным трудом.
[542] Резерв (лат. сберегаю) — часть армии, войска, отряда, не участвующая в военных действиях и предназначенная для использования в самые критические моменты боя или сражения в качестве замены понесенных потерь, а также для пополнения и отдыха воинских частей.
[543] Живот (др. — рус.) — жизнь.
[544] Арьергард (фр. тыловая стража) — часть армии, отряда, прикрывающая тыл главных сил. Исключительно важная роль отводится арьергарду во время отступления основных войск, когда он прикрывает их от преследования противника.
[545] Обоз — несколько подвод, повозок или саней с кладью, следующие друг за другом. Обозом называют также все приданные армии или войску перевозочные средства.
[546] Конвой — вооруженный отряд, сопровождающий кого-нибудь или что-нибудь в качестве охраны или для предупреждения побега.
[547] Тарутино — село в Калужской области, в начале XIX века принадлежавшее обер-гофмейстерине Нарышкиной. Кутузов, оставляя Тарутинский лагерь, где после оставления Москвы русские войска пополнялись и готовились к наступлению, просил в письме помещицу, чтобы Тарутинские укрепления «остались неприкосновенными… Вы не имеете нужды воздвигать памятников, — говорил фельдмаршал в конце своего письма. — Тарутинские укрепления будут сами по себе неизгладимыми следами Русского мужества и Русской славы». Однако впоследствии памятник все же украсил это знаменитое место. Его воздвигли за свой счет благодарные крестьяне. Государь император Николай Павлович позволил им это сделать, и в 1834 году памятник был поставлен и освящен.
[548] Летаргия (летаргический сон) — похожее на глубокий сон состояние неподвижности с отсутствием признаков жизни.
[550] Штаб-офицеры — наименование группы старших офицерских чинов в званиях от майора до полковника. Категория штаб-офицерского состава в русской армии была введена Петром I в 1722 году. Обер-офицеры — наименование группы младших офицерских чинов в званиях от прапорщика до капитана. Категория обер-офицерского состава в русской армии была введена Петром I в 1722 году.
[551] Иконостас — в православном храме это своего рода стена с иконами и резными дверьми, отделяющая алтарную часть от остальной части храма. Иконостас — это граница между двумя мирами: видимым и невидимым. Иконостас как бы раскрывает молящимся духовную сущность того, что совершается в алтаре и во всей церкви.
[552] Вице-король — титул наместника испанских колониальных владений в Америке.
[553] Трофей (греч. памятник победы) — вооружение и военное имущество противника, захваченное победившей стороной во время сражения, войны.
[554] Штандарт (нем.) — полковое знамя в кавалерии; флаг главы государства, поднимавшийся в месте его пребывания.
[555] Комиссариатский запас — в русской армии предметы, необходимые для снабжения войск: деньги, вещи, обмундирование, обоз, лагерные принадлежности. Наряду с провиантским комиссариатский запас был важной частью снабжения армии вплоть до 1864 года.
[556] Провиант (нем.) — продовольствие для армии.
Комментировать