Смерть самозванца 1606 год
Эти совещания происходили в доме того, кто первый осмелился назвать Лжедмитрия обманщиком, кто ужасно пострадал за эту смелость, и хотя потом был помилован, но сохранил в душе жестокое воспоминание о минуте грозившей ему казни, — в доме князя Василия Ивановича Шуйского. Зная лучше всех о смерти истинного царевича, он считал своим долгом вывести Россию из заблуждения, особенно с того времени, когда все дела и поступки самозванца стали явно вредить счастью нашего Отечества. Может быть, вы удивитесь, что он не сделал этого с самого начала; но восхищение народа и его преданность воскресшему Дмитрию были так велики, что никто не поверил бы в то время словам князя Шуйского, и он, верно, сделался бы жертвой своего усердия. Теперь же было совсем другое дело: все ясно видели обман и искренно благодарили человека, который предлагал средство избавиться от стыда называть своим государем беглого расстригу. Князь Шуйский был умен, хитер, решителен; был любим народом как потомок царского поколения и как герой, не страшившийся умереть за правду, итак, ему нетрудно было управлять умами всех бояр, недовольных Лжедмитрием и его Поляками, и мало-помалу составить заговор, в котором участвовали почти все Москвитяне. Он умел склонить на свою сторону и городских чиновников, и военных людей: первые были уверены в согласии народа, вторые — войска. Кроме того, помещики предоставляли от себя усердных слуг, а Шуйские призвали в Москву 20 000 надежных людей из своих собственных деревень.
Все это было приготовлено очень скоро. Заговорщики решились истребить самозванца и Поляков и уже назначили для этого день: это было 17 мая 1606 года, через неделю после свадьбы царя.
Пышные праздники еще не кончились: Лжедмитрий намеревался удивить народ невиданной на Руси забавой — велел построить деревянную крепость за Сретенскими воротами, вывезти туда несколько пушек из Кремля и представить картину приступа. Марина также собиралась повеселить придворных дам маскарадом или, как Русские говорили тогда, собиралась плясать со своими Польками в личинах. Вы догадываетесь, милые читатели, что наши предки называли личинами маски. Надеть маску считалось у них величайшим грехом, и рассказы о приготовлениях царицы к маскараду выводили из терпения самых кротких и покорных людей. Досадуя на такое, по нашему мнению, безбожие, они готовы были на все предложения заговорщиков, особенно когда те прибавляли к своим рассказам описание нового праздника, затеваемого царем. Слушая их, нельзя было не верить, что деревянная крепость строилась не для забавы, а для погибели всех Русских бояр, которые будут на празднике, и что потом самозванец отдаст все места и должности, все богатства и всех их людей своим любимцам — Полякам. Разумеется, что, слыша это, никакой Русский, искренно любивший свое Отечество, не мог отказаться от участия в единодушном восстании. Одним словом, князь Шуйский распоряжался в этом деле с такой осторожностью и благоразумием, что вся Москва уже с нетерпением ожидала назначенного дня, прежде чем самозванец получил малейшее подозрение о том, что происходит около него. Даже накануне 17 мая, когда уже все двенадцать Московских ворот были заняты воинами Шуйского, а городские чиновники ходили по домам с тайным приказанием, чтобы все были готовы защищать церковь и царство и ожидали набата, Лжедмитрий и все Поляки веселились на великолепном празднике, вовсе не думая о том, что ожидало их на другой день.
Все они еще спали глубоким сном, как вдруг в четыре часа утра раздался звон набата во всей Москве и народ побежал из домов на Красную площадь. Там его уже ожидали бояре и воеводы в полном вооружении. Впереди всех был князь Василий Шуйский с мечом в одной руке и с крестом в другой. По его знаку Спасские ворота в Кремле растворились, и вслед за ним туда вошли бесчисленные толпы народа. Набожно приложился он в церкви Успения к образу Божией Матери Владимирской и потом с жаром обратился к народу: «Во имя Божие идите на злого еретика![176]» Этих немногих слов было достаточно для убеждения: тихие толпы, еще в каком-то молчаливом ожидании шедшие за боярами, стали шумными, необузданными и с яростью бросились во дворец. Но там еще не скоро нашли они того, кого искали. С первыми ударами набата самозванец проснулся и в страхе, не зная на что решиться, видя, что уже и храбрый друг и защитник его, Басманов, убит, не мог придумать ничего более, как выскочить в окно. Несчастный злодей вывихнул себе ногу, разбил грудь и голову и упал прямо к стрельцам, стоявшим на карауле в Житном дворе. Однако они не сделали ему ничего дурного, а, напротив, слушая его уверения, что он истинный Дмитрий, убедили собравшийся к ним народ отнести его к царице-инокине[177] и от нее удостовериться, точно ли он сын ее. Печальная государыня была вызвана из кельи и торжественно объявила, что истинный царевич скончался на ее руках в Угличе и что она молчала об этом во все царствование самозванца от одного страха к нему: он угрожал тайно умертвить ее за одно неосторожное слово, сказанное против него. Царица винила себя за свое малодушие, со слезами просила прощения у народа и показала ему портрет маленького царевича: все увидели, что ни одна черта его ангельского лица не походила на расстригу.
Объявление горестной матери решило судьбу обманщика. С него сорвали царскую одежду, еще несколько минут расспрашивали, откуда он, и, не дослушав его рассказов, застрелили. Народ, раздраженный такой неслыханной дерзостью, не скоро оставил в покое и его мертвое тело: всякий, кто хотел, бил и колол его мечами, а потом чернь вытащила его из Кремля и положила на Лобном месте с маской, дудкой и волынкой. Этим наши предки хотели показать склонность самозванца к пляскам, шутовским забавам и музыке.
В то самое время, когда Отрепьев получил достойную награду за свои дела, его гордая супруга и с ней вся ее свита были в ужасном положении: народ с яростью бегал во все дома, где только думал найти Поляков, и везде убивал их. Марина скрылась в комнатах одной из своих придворных дам и была оставлена живой только по просьбе бояр, которые спасли также и ее отца, и Вишневецкого.
Семь часов продолжались убийства и смятение народа. Наконец, все утихло, и к вечеру того же дня Москва была так спокойна, что чужестранцы, жившие в ней, не могли надивиться этой быстрой перемене, тем более, что народ еще не имел царя и даже не знал, кто им будет.
Но эта неизвестность не была продолжительна. Сердца всех стремились к одному человеку, все были уверены, что никто лучше умного князя Шуйского не может управлять Россией, и 19 мая, на третий день после восстания, Василий Иоаннович уже был назван царем. Удивительно было видеть Шуйского в эту торжественную минуту на Лобном месте — там, где за несколько недель до этого он стоял, приговоренный к смерти! Какая чудная перемена! Тогда каждый старался скрыть слезы и свое сострадание к несчастному, невинно осужденному князю; теперь каждый думал только о том, чтобы показать ему свое усердие, каждый называл его избавителем Русского царства. Тогда все боялись одного имени Дмитрия, хотя некоторые уже знали об обмане; теперь тот же самый человек, устрашавший всех собой, лежал безжизненный, в нескольких шагах от нового царя! Всякому позволено было шутить и насмехаться над ним. Этого еще недовольно: и в самой земле не было места телу самозванца. Через три дня его похоронили у большой дороги, за Серпуховскими воротами. Вдруг некоторые из суеверных людей начали говорить, что видели какие-то ужасные чудеса над его могилой и что расстрига, бывший, по их мнению, большим колдуном при жизни, наверно, будет вредить России своим волшебством и после смерти. Итак, чтобы совсем избавиться от него, тело опять вынули из земли, сожгли и, смешав с порохом, выстрелили им из пушки в ту сторону, откуда самозванец пришел в Москву. Бедные Москвитяне думали, что с этим выстрелом далеко отлетят от них все беды, причиненные злодеем.
Комментировать