История России в рассказах для детей

История России в рассказах для детей - Последние десять лет царствования Александра I от 1815 до 1825 года

Ишимова Александра Осиповна
(225 голосов: 3.8 из 5)
СодержаниеПолный текст Пред. главаСлед. глава 

Последние десять лет царствования Александра I от 1815 до 1825 года

Царское семейство, постоянно разлучаемое с императором на протяжении целых трех лет великой войны с Наполеоном, печально разделяло все беды Европы.

Наконец, по окончании 1815 года все изменилось: восстановление спокойствия в Европе и связанное с этим возвращение государя в Петербург были первыми радостями императорского семейства. Вскоре происшествия, случившиеся потом в царском семействе, были как бы вознаграждением за долгие страдания.

Великая княгиня Екатерина Павловна, лишившаяся супруга за два года до того, вступила во второй брак с наследным принцем Вюртембергским.

В феврале 1816 года праздновалось бракосочетание великой княжны Анны Павловны с наследником Нидерландского престола, принцем Оранским.

В 1816 году было бракосочетание великого князя Николая Павловича со старшей дочерью Прусского короля, принцессой Шарлоттой, нареченной в святом миропомазании Александрой Федоровной.

Во время этих семейных радостей и отдохновения, необходимого после столь великих трудов, Александр ни на минуту не оставлял своих государственных занятий.

В 1817 году появился Коммерческий Банк, учрежденный для купечества, которое могло за небольшие проценты получать оттуда денежные ссуды. В этом же году введение торговых сообщений и судоходного сообщения вообще было облегчено появлением пароходов, до той поры неизвестных в России. Это облегчило связь с иностранными государствами, а также и ведение внутренней торговли, потому что вскоре после начала пароходного сообщения между Петербургом и Ревелем пароходы появились и на судоходных реках и каналах на территории самой России.

В это же время было положено начало и другому важному нововведению, способствующему облегчению внутреннего сообщения — был утвержден проект строительства насыпной дороги, то есть шоссе между Москвой и Петербургом. Эта прекрасная дорога, во многом облегчающая частые переезды между столицами, была проложена на двести верст еще при жизни государя, ее основателя, полностью же окончена спустя несколько лет после его кончины. Она является одним из замечательных памятников царствования Александра.

В 1817 году произошло еще одно замечательнейшее событие для торговли всего южного края России, или, лучше сказать, всей Новой России: город Одесса стал порто-франко*, то есть вольным портом, в который можно было привозить все товары из иностранных государств без пошлины, обычно вносимой за них.

История Одессы, этого юного и цветущего города Новой России, этого средоточия всей ее торговли, так любопытна, что нельзя не рассказать, по крайней мере, о ее главных событиях. Несмотря на то, что город находится в близком соседстве с Крымом, читая описание этого знаменитого полуострова и путешествия туда императрицы Екатерины, вы не могли ничего узнать об Одессе, потому что Одессы тогда еще не было, и само место, где она построена, находилось во власти Турок. Только после взятия Очакова, и именно в 1789 году, это место было завоевано Русскими. Оно находилось в восьмидесяти верстах от Очакова, и на нем стояла в то время небольшая Турецкая крепость Хаджибей, важная для Турок, потому что она охраняла залив, в котором их военные и торговые суда находили пристанище во время непогоды.

Хаджибей, представлявший собой во время взятия его Русскими плохо и неправильно построенный Турецкий замок, известен был еще в XI веке: на его месте было тогда Греческое селение, называвшееся на языке Греков гаванью Истриян. Разделяя участь многих северо-западных Греческих селений, опустошенных нашествиями разноплеменных народов, оно долго оставалось в неизвестности, но в XV веке появилось под названием Качибея (Cacybei) и под покровительством Литвы. Наконец, после нового разорения от нашествия Турок Качибей превратился уже в маленькую Турецкую крепость Хаджибей и оставался такой до взятия его Русскими.

Так как все, касающееся столь любопытного места, как Одесса, должно быть интересно читателям, надо назвать и имя того, кто взял Хаджибей для России. Это был генерал-майор Иосиф де Рибас, лицо знаменитое в истории Новороссийского края. Уроженец Неаполя, он двадцатилетним юношей узнал графа Орлова-Чесменского в лучшие дни его блестящей славы на море и, увлеченный ею, поступил по его приглашению на Русскую морскую службу. Он проходил ее с особенным отличием и через десять лет, в 1780 году, был уже полковником и командиром Мариупольского полка в Херсонском войске. Это привело его в Новую Россию под начало ее первого преобразователя, Потемкина. Пылкий и деятельный, де Рибас радовался и такому необыкновенному начальнику, каким был Потемкин, и такому обширному поприщу, какое представляла для него новая страна. Но частые войны с Турцией препятствовали ее развитию и заставляли обращать внимание только на защиту прекрасных мест Новой России от нападения неприятелей, а не на преобразование их. Таким образом, для этих же целей и был взят замок Хаджибей. Будучи главным инициатором этого приобретения, де Рибас принимал деятельное участие и во всех последующих победах, одержанных Русскими на протяжении этой войны. Он был ревностным помощником Суворова непосредственно до заключения Ясского мира 23 декабря 1791 года. С присоединением всей Очаковской области и безопасность Новой России упрочилась. Границей Русских со стороны Турции стала река Днестр, и вдоль ее Русского берега надо было строить целую линию крепостей.

Строительство одной из них было намечено вблизи разоренного Хаджибейского замка. Крепость должна была стать очень важной, потому что имела обширный рейд для гребного флота, чем и обратила на себя особенное внимание Экспедиции строения южных крепостей. Так назывался специально учрежденный для таких построек комитет, руководителем которого был граф Суворов, а главными членами-распорядителями генерал де Рибас и инженер-полковник де Волан. Как же воспрянул духом пламенный де Рибас, когда получил это место, столь соответствующее его склонностям и представлявшее столь обширное поле для его неутомимой деятельности! Он искренне любил страну, давно сделавшуюся его вторым Отечеством, и искал случая доказать свое усердие, превышающее, по его мнению, то, которое он уже так часто доказывал в битвах за нее.

И вот подходящий случай представился: кроме крепости, которую предстояло строить в Хаджибее и основание которой уже было положено 10 июня 1793 года, на совете у Великой Екатерины было решено построить на Черном море большой военно-торговый порт, и выбор места для него пал на тот же самый Хаджибей, в котором уже строилась Русская крепость. Де Рибас был удовлетворен: новый порт, а с ним и новый город, было поручено строить исключительно ему. Он удостоился по этому случаю лестного рескрипта от императрицы, который был примечателен тем, что объяснял словами великой государыни будущее назначение и судьбу нового города. Вот эти строки, извлеченные из рескрипта: «Потщитеся, дабы созидаемый вами город представлял торгующим не только безопасное от непогод пристанище, но защиту, одобрение, покровительство, словом, все зависящее от вас в делах их пособия, через что без сомнения как торговля наша в тех местах процветет, так и город сей наполнится жителями в скором времени».

Эти слова императрицы можно назвать пророческими: так прекрасно они исполнились! Новый город, получивший название Одессы в память о лежавшем близ него в древности Греческого селения Ордиссосы (что по-гречески значит «великий торговый путь»), как будто волшебной силой поднимался стараниями де Рибаса.

22 августа 1794 года началась его закладка: в этот день были положены первые камни для церквей святого Николая и святой Екатерины, и меньше чем через год в Одессе было уже около 2500 жителей. В ее порт пришло 86 кораблей, а вышло 64 корабля.

Эти первые успехи юного города смогли порадовать его великую основательницу в последние дни ее жизни, и 22 октября 1796 года, то есть за две недели до своей кончины, она подписала указ об учреждении в Одессе цензуры для привозимых туда иностранных книг. Это учреждение ставило новый порт в один ряд с четырьмя другими главными городами, куда был позволен привоз книг из чужих краев: с Петербургом, Москвой, Ригой и Радзивиловым.

Но чтобы иметь полное представление о том, с какой быстротой строилась юная Одесса, мы послушаем одного почтенного путешественника — Павла Сумарокова, ездившего по всему Крыму и Бессарабии в 1799 году. В то время еще не исполнилось и пяти лет существования нового порта и города, а вот что он уже говорит о нем: «Уже был вечер, как я въехал в Одессу, и при всем моем предварительном о нем понятии, явление возрожденного сего города привело меня в чрезвычайное удивление. Я проезжал, оставляя в левой руке синеющее море, мимо огромных и освещенных каменных зданий, хороших обывательских[564] строений, широкими, правильными улицами и, наконец, привезен был в обширный дом генерала, князя Волконского (ныне барона Рено). Оный обнесен со всех четырех сторон, как замок, каменными строениями и отдавался внаймы разным лицам. Возможно ли, рассуждал я сам с собой, что когда у всех прочих народов, для построения и приведения в цветущее состояние города, потребно целое столетие, а чтобы у Россов только три или четыре года на то было достаточно? Не Цирцея[565] ли силой волшебства его произвела?»

«…Положение Одессы есть на горе, при самом Черном море, весьма красивое, где с левой стороны природа, составляя из крутых берегов перед ней полукружие, ограждает гавань ее от погод. Расположенная по равнине, она простирается версты на три в длину и версты на две в ширину большими прямыми улицами, которые, имея каменные мостовые, вмещают в себя площади и построения по ним: исключая малого числа деревянных домов, все суть каменные новейшего вкуса, однако же во многих по городу местах находятся пустыни, притом разные в нем заведения, иные начатые, другие более половины деланные, а некоторые и к концу приведенные, остаются еще недовершенными».

Сочинитель насчитал в Одессе 3 еще не оконченные церкви, 506 домов, 232 землянки, 500 лавок, 36 хлебных магазинов и 4147 жителей. Но вернемся к его описаниям.

«Возрастающая Одесса час от часу приобретала новые силы. Число жителей ее умножалось, места для построения домов и лавок разбираемы были в великом количестве; начались хорошие общества, балы, хотели заводить театр, и в стране оной, до того пустынной, толпы народа, успехами торговли ободренные, воспели свое блаженство. Она по своему местоположению не только что далеко превосходит все прочие наши порты, но со временем может вступить в совместничество с Петербургским. Прилегающая к ней Польская Украйна не имеет, кроме оной, другого выхода всем своим произведениям, к чему Днепр и Днестр подают выгодные средства, а без нее, все пути к тому остались бы пресеченными, и изобилие того края пребыло бы бесполезным. Иностранных земель, как то: полуденной Германии и Франции, всей Италии, Архипелагских островов, Турции, Анатолии[566] и Египта, купеческие суда удобнее пристани в России иметь не могут. Одним словом, она есть средоточие всей нашей торговли и надежным для империи сокровищем…»

Такова была Одесса в 1799 году. В 1803 году в ней было уже более 9000 человек жителей; в ее гавань пришло 552 корабля; из нее вывезено в чужие края одной пшеницы на 3 110 076 рублей, привезено же товаров на 936 189 рублей.

С этого года развитие Одессы получило новое, блистательное направление: ее военным губернатором и градоначальником стал один из благороднейших сынов растерзанной в то время монархической Франции, один из образованнейших ее эмигрантов — герцог Эммануил дю Плесси Ришелье. Соединяя с прекрасными качествами души необыкновенную преданность к несчастному семейству Людовика XVI, он с самого начала своего пребывания в России, принявшей его на свою службу после ужасов Франции, обратил на себя особое внимание великого князя Александра Павловича. В 1796 году его высочество пригласил его в свою свиту, и с того времени Ришелье был в числе самых близких особ, окружавших Александра. Узнав близко все его достоинства, государь, относившийся с особенной любовью к Одесскому порту, как одному из последних творений Екатерины, надеялся найти в герцоге все те качества, которые нужны были для окончания строительства и благоустройства нового города, и ожидания его оправдались самым лучшим образом: Одесса с первого года управления его новым градоначальником начала стремиться к своему усовершенствованию с быстротой, почти невероятной. Ришелье сначала только желал пламенно оправдать доверие глубоко чтимого им государя, но потом он чрезвычайно полюбил город, судьба которого во многом зависела от него, и все его внимание, все его старания были направлены на то, чтобы улучшить его благосостояние на самых прочных основаниях.

Невозможно перечислить всего, чем Одесса была обязана герцогу; коротко можно сказать только то, что в 1803 году, когда герцог принял в свое управление новый город и порт, в нем было не более 8000 жителей, 800 домов и землянок. Через одиннадцать же лет, в 1814 году, когда он оставил Одессу, в ней было 2000 красивых домов и около 100 прекрасных дач и садов; кроме того, она имела все необходимые для большого портового города общественные здания, например, таможню, карантин, театр, госпиталь и другие строения; ее торговля достигла оборота в 40 или 50 миллионов рублей в год, а жителей в ней было около 25 000 человек. Для образования и просвещения ее жителей, уже столь многочисленных, стараниями герцога были учреждены все те учебные заведения, которые было положено иметь в губернских городах; помимо того, при Коммерческой гимназии был открыт благородный институт для высшего образования Новороссийского юношества; другой благородный институт был открыт для воспитания девиц, и, наконец, уже после отъезда герцога был основан Ришельевский лицей. Привязанность герцога к Одессе оставалась все та же и в те времена, когда он уехал из России и снова жил в Париже, поступив на службу в своем Отечестве. Там он с восхищением принимал всех Одесских граждан, которых судьба иногда забрасывала так далеко от Отечества, и с любовью расспрашивал обо всем, что касалось незабываемого города.

Благосостояние Одессы, достигшей стараниями герцога звания первого торгового города на юге России, было увеличено новым благодеянием государя: в 1817 году ее порт был превращен в порто-франко. Вся торговля южной России сразу ощутила благотворные результаты этого.

За 30 лет существования, то есть в последние годы царствования Александра, Одесса стала процветающим городом. Ее успех понятен только в России и не удивляет только Русских. Мы так привыкли к этим успехам, что даже не замечаем их: они кажутся нам обыкновенным делом. Но надо спросить у иностранцев, поражает ли их все то, что делается в России. Например, как удивились те из них, кто в конце 1817 года приехал в Москву по случаю пребывания там императорской фамилии! Изумленные видом прекрасных зданий столицы, они едва верили, чтобы всего пять лет назад она представляла собой груду обгорелых развалин. Следы ужасного разорения почти исчезли; все блистало пышностью, дышало счастьем; народ был в том упоительном веселье, какое он всегда чувствует, видя перед собой царское семейство; августейшие члены этого семейства были наполнены также радостью вследствие недавних счастливых событий, а также были еще и в радостном ожидании: молодая великая княгиня Александра Федоровна готовилась стать матерью, и этот младенец — первое дитя счастливейшего брака, которому предстояло родиться в древней столице государства, — казался еще до рождения какой-то особенной драгоценностью и своего семейства, и народа. Будто предчувствуя будущее его предназначение, Московские жители заранее гордились высокой честью, ожидавшей их, и с пламенным усердием молились о его благополучном рождении. 17 апреля 1818 года оно совершилось, и великий князь Александр Николаевич явился на свет для будущего счастья. Никакое другое писание не может так истинно и так хорошо передать этот знаменитый для России день, как описание, сделанное тогда Жуковским в его превосходном послании к будущей государыне (тогда великой княгине) Александре Федоровне.

«Прекрасное России упованье
Тебе в твоем младенце отдает,
Тебе его младенческие лета!
От их пелен ко входу в бури света
Пускай тебе во след он перейдет,
С душой, на все прекрасное готовой,
Наставленный: достойный счастья быть,
Великое с величием сносить,
Не трепетать, встречая рок суровой,
И быть в делах времен своих красой».

Счастливая Москва первая назвала своим юного князя, ставшего впоследствии нашим общим благом, нашей общей радостью.

5 мая происходило крещение новорожденного в знаменитом Чудовом монастыре. Воспреемником его от купели был его августейший дед, Прусский король, специально для этого прибывший в Москву. Торжественные праздники, начавшиеся по поводу этого радостного события в Москве, закончились в Петербурге, куда в июне возвратилась вся императорская фамилия и ее царственный родственник и гость.

В сентябре 1818 года в Ахене был назначен первый после Венского конгресса съезд государей — членов Священного союза. Русский, Австрийский императоры и Прусский король приехали в Ахен в середине сентября; Франция и Англия, принадлежавшие также к Священному союзу, прислали своих полномочных представителей.

Главным предметом обсуждения на этом новом конгрессе должен был стать вопрос о том, выводить ли союзные войска из Франции? Снисходительный Людовик XVIII, надеясь, что его доверие к народу сблизит с ним его легкомысленный народ, сам умолял союзных государей о выводе их войск. На Ахенском конгрессе его желание было исполнено, но оно не принесло ожидаемых плодов: может быть, вывод войск, сопровождавшийся небывалыми до той поры празднествами, и новость положения, столь ценимая Французами, заняла на некоторое время их внимание, и они забыли свое привычное занятие — беспокойное участие в делах правительства; но как только прелесть новизны исчезла, все пошло по-старому с той только разницей, что теперь они уже не боялись быть наказанными: иностранных войск, надзиравших за ними, уже не было. Приверженцы порядка и законной власти боялись за короля, и их опасения оправдались: не прошло и двух лет после вывода союзных войск из Франции, как племянник Людовика XVIII, который должен был со временем наследовать его престол, герцог Беррийский*, пал от руки убийцы. Это ужасное злодеяние, поразив своей жестокостью королевское семейство, потрясло снова и всю Францию; но убийца, совершая свое страшное дело, не знал, что у герцога Беррийского вскоре должен был родиться сын. Эта неожиданная новость разрушила на время все дальнейшие замыслы заговорщиков, которые не могли успешно действовать без народа, а народ сочувствовал оставшейся молодой принцессе, вдовствующей супруге герцога Беррийского, и его новорожденному сыну, герцогу Бордосскому.

Предназначенный самой судьбой восстановить угасавшее поколение Бурбонов, юный Бордосский принц вызывал такие необыкновенные чувства, такое трогательное внимание к себе, что легкомысленные Французы в первые месяцы и даже годы его существования были совершенно покорены им: народные беспокойства утихли, даже несмотря на то, что в это время во всей Европе царствовал какой-то дух мятежа: везде желали перемен и улучшений в правительстве, одна за другой следовали революции Португальская, Неаполитанская и Пьемонтская. Начало их было положено в Испании, в этой несчастной земле, погруженной в безвластие во время пленения ее короля во Франции и народной борьбы с Наполеоном. Фердинанд VII, вероятно, отвыкший в несчастье носить с достоинством свою корону, вынужден был уступить настоянию возмутителей и согласиться на конституцию, которую они требовали. Это согласие принесло величайшее зло, и с этого времени начались постоянные беспокойства в государствах, до которых доходили слухи о происшествиях в Испании. Португалия была первая, принявшая конституцию по примеру Испанцев. Вскоре то же самое произошло и в Итальянских государствах. Но там возмутители спокойствия, состоявшие из карбонариев[567], были усмирены новым конгрессом союзных государей, собравшимся в городе Троппау, на котором силой оружия было решено уничтожить зло, грозившее новыми бедствиями Европе.

Спокойствие в Неаполе, Сицилии и Пьемонте восстановили Австрийские войска раньше, чем Русские войска успели явиться туда по решению монархов. Но едва совершилось эта благодетельная акция Священного союза государей, как новое событие опять обратило на себя внимание всей Европы. Греки, так долго стонавшие под властью Турок, восстали против своих угнетателей, и в каждой Европейской области нашлись защитники этого, по мнению многих, правого дела. Они помогали несчастным Грекам деньгами, оружием, и часто даже жертвовали собственной жизнью, сражаясь в их рядах. Почти все были уверены, что Россия воспользуется случаем, чтобы поколебать могущество Турции, так часто вредившей ей, и всеми силами будет помогать Грекам свергнуть иго, которое они столь долго терпели. Но все ошибались и поняли это, когда узнали о словах, сказанных Александром Французскому министру Шатобриану на конгрессе, состоявшемся в Вероне в 1812 году по случаю событий в Греции. Вот эти примечательные слова, объясняющие причину, из-за которой Россия не приняла участия в борьбе Греков с Турками: «Я рад, что все узнают истинную цель и чистоту моих намерений. Враги наши говорят, будто слово союз служит только к прикрытию честолюбивых замыслов.

Можно ли помышлять ныне о каких-либо частных выгодах, когда просвещеннейшая Европа находится в опасности? Россия, Англия, Франция, Пруссия, Австрия имеют одну и ту же политику, которую бы долженствовали принять все народы и государи для всеобщего блага. Будучи уверен в истине правил, на коих основан мной священный союз, я первый должен был показать все сие на самом опыте. Случай к тому представился. В Греции произошло возмущение. Ничего, конечно, не было согласнее с моей пользой, с выгодами моего народа, с мнением моей империи, как священная война против Турции; но в возмущении Пелопонеса приметил я признаки революции. С сей минуты я удержался от войны. Чего не делали для разорвания союза! Всячески старались то возбудить мое подозрение, то растрогать мое самолюбие за явное оскорбление моей особы.

Весьма худо меня знали, если думали, что правила мои происходят от тщеславия или что я не могу предать забвению причиненного мне оскорбления. Нет! Я никогда не отделюсь от монархов, соединенных со мной дружеством. Весьма позволительно нам иметь явные союзы, дабы защитить себя от тайных обществ. И что бы могло побудить меня к нарушению Моих правил? Нужно ли мне еще распространять пределы моей монархии? Провидение вверило мне 58 миллионов подданных и 900 000 воинов не для удовлетворения честолюбия, но для защиты религии, нравственности и правосудия, для утверждения правил благоустройства, на коих основываются человеческие общества и счастье народов».

Можно с полной справедливостью сказать, что счастье народов было первой и драгоценнейшей целью Александра. Сострадательный и человеколюбивый, он принес много жертв во имя этой благородной, возвышенной цели. Заботясь, насколько это возможно, о благосостоянии народов, судьба которых зависела от его решения на конгрессах, добродетельный государь заботился и о счастье собственных подданных с неутомимым усердием. Чтобы лучше узнать их нужды, он часто предпринимал путешествия по различным губерниям нашего обширного Отечества. Отдаленные и близкие, они в равной степени были предметом его заботы, и в сентябре 1824 года государь в числе многих других мест посетил края, никогда до той поры не видавшие своих монархов: Екатеринбург, Пермь и Оренбург. В любом месте своего кратковременного пребывания он оставлял множество несчастных примиренными с судьбой: бедные получали от его щедрой руки пособие, невинные — правосудие, виновные — прощение. Его называли ангелом-утешителем. Но вот настал день, принесший с собой для России новое доказательство справедливости этого названия.

7 ноября 1824 года, спустя несколько дней после возвращения государя из его далекого путешествия, Петербург стал жертвой ужасного наводнения. Будучи в близком соседстве с морем, он всегда был подвержен наводнениям, но никогда наводнение не достигало такой страшной степени, как в тот несчастный день 7 ноября. Бедствие, причиненное им, было тем ужаснее, что никто из жителей, не помня ничего подобного, никак не ожидал его, а оно приближалось с быстротой почти невероятной. Когда утром 7 ноября начался ветер, жестоко дувший с моря, жители Петербурга, не предчувствуя ужасной беды, ожидавшей их через несколько часов, казалось, были в ожидании какого-то особенного веселья, и во всех домах шутили над проходившими и проезжавшими по улицам: сильный ветер срывал шляпы и шапки, салопы и плащи. Но вот из решеток на мостовых начала показываться вода. Это был повод для новой забавы, потому что вода вырывалась в виде маленьких красивых фонтанов. Наконец, она полилась на мостовую, разлилась по набережным Невы, Фонтанки и каналов, вынесла с собой на городские улицы и площади все большие и малые суда и барки, и ужас объял жителей тем страшнее и убийственнее, что разразился над ними мгновенно и неожиданно.

Невозможно перечислить бедствия, причиненные этим ужасным наводнением, особенно в местах, ближайших к берегу, как, например, в Гавани и других частях Васильевского острова, на Петербургской стороне и в Коломне: были люди, потерявшие за один день половину своего семейства; другие люди получили в этот день смертельные болезни; наконец, были и такие, кто, будучи разлучены со своими семействами этим бедствием, не нашли даже и следов своих жилищ, унесенных волнами. Не один несчастный навеки потерял рассудок в таком ужасном положении.

Здесь-то среди этого хаоса и бедствий, император Александр явился снова ангелом-утешителем человечества. Не только по окончании наводнения, продолжавшегося около 10 часов подряд, но даже в эти самые страшные часы, когда почти все известные опасности носились над несчастной столицей, его величество сам отдавал приказания: каким образом помогать попавшим в беду, куда посылать своих приближенных, он умолял их не жалеть ничего для спасения несчастных и на следующий же день приказал выдать миллион рублей для помощи разоренным. Но эта сумма была только началом тех бесчисленных благодеяний, которые впоследствии были оказаны всем потерпевшим от наводнения комиссией, учрежденной специально для того, чтобы находить этих несчастных и помогать им всеми возможными средствами. Усерднейшим членом благодетельной комиссии можно было назвать самого государя, который лично осматривал все потерпевшие участки города, лично распоряжался, как помочь пострадавшим в первые дни, и с неутомимостью заботился впоследствии об их судьбе до тех пор, пока не было сделано все возможное.

Таким образом, отеческая забота государя смягчила жестокость бедствия, постигшего столицу, но ужасное потрясение, произведенное им, осталось. Какое-то неотразимое уныние надолго поразило высшие слои общества; что же касается низших слоев, то среди них все суеверно думали, что такое страшное несчастье недаром посетило царскую столицу, что оно предвещает какую-то, еще большую беду. Со страхом припоминали старики, что в 1777 году, перед самым рождением кроткого, обожаемого государя, Петербург также перенес сильное наводнение; что оно повторилось потом, хотя и в меньшей степени, в год его восшествия на престол. Эти почти забытые случаи ожили теперь в памяти народа, и невольно внушали какое-то тревожное ожидание.

Такое мнение народа, казалось, разделял и сам государь. Отличаясь необыкновенным благочестием в течение всей своей жизни и особенно со времени знаменитой войны, так явно оправдавшей его надежды на промысел Божий, Александр привык находить во многих событиях, с ним случавшихся, какое-то указание воли Провидения, какое-то небесное предостережение. Такому религиозному расположению души во многом способствовало постоянное чтение книг Священного Писания[568], которым государь занимался каждый день в определенные часы. Привыкнув часто углубляться в размышления о святых истинах веры, знаменитейший из царей своего времени учился с каждым днем все более и более отвращать свое сердце от величия земного и возносить его к величию небесному. Стоит ли удивляться после того, что мысль о смерти — этом неизбежном пути к радостям неба — перестала казаться страшной набожному государю; что она стала потом одной из его привычных мыслей, и, наконец, что столь ужасное всеобщее бедствие, каким явилось наводнение 1824 года, сблизило его еще более с ней и невольно навело на размышления о суеверном страхе народа за его судьбу.

Как бы то ни было, только впечатление, произведенное этим бедствием на чувствительную душу Александра, было очень продолжительно и так сильно, что, казалось, все мысли его получили какое-то грустное направление, которое тем более поддерживалось в нем, что здоровье его супруги, императрицы Елизаветы Алексеевны, находилось в это время в расстроенном состоянии. Доктора, испробовав все известные науке методы, не находили другого средства для поправки ее драгоценного здоровья, как пребывание в южном климате, и государыне в ее болезненном состоянии предстояло еще огорчение от разлуки с августейшим семейством. Для жительства ее величества был избран город Таганрог в Екатеринославской губернии. Подготовка к пребыванию там императрицы проводилась в течение лета 1825 года, и в первых числах сентября был назначен отъезд.

Но государь желал лично обозреть все, что было сделано для успокоения его супруги, прежде, чем она прибудет туда; желал сам встретить ее в местах, которые должны были возвратить ей здоровье, и для этого отправился туда несколькими днями раньше государыни. Обстоятельства, сопровождавшие этот последний выезд императора из столицы, содержали в себе нечто особенное. Когда впоследствии они стали известны, все увидели, что благочестивая душа Александра, столь преданная Господу, удостоилась от Него какого-то таинственного откровения о том, что должно было случиться. Подлинно, нельзя назвать иначе того темного предчувствия, которое было у государя, когда он уезжал из Петербурга. Несколько всем известных случаев, доказали это.

Вместо Казанского собора, где государь обычно молился перед каждым своим выездом из Петербурга, на этот раз им был избран монастырь святого Александра Невского. Такой выбор был тем более удивителен, что только за день до отъезда государь посетил монастырь по случаю торжественного праздника 30 августа. В этот день его величество объявил Высокопреосвященному митрополиту, что желает в день своего отъезда, 1 сентября, отслужить молебен перед священной гробницей святого Александра. Желая молиться Богу, в уединении от всех, государь приехал в монастырь один, без всякой свиты, в 4 часа утра. Весь город был погружен в глубокий сон, никак не предполагая, что над ним протекала ночь последнего прощания с Благословенным.

Между тем таинственное пребывание государя в монастырских стенах, несмотря на его кратковременность, было полно самых грустных впечатлений. Отслушав молебен в каком-то особенно благоговейном расположении духа, его величество посетил митрополита и потом еще одного монаха-схимника. Кроме необычности, которой всегда в той или иной степени отличаются слова и речи человека, давно отказавшегося от мира и живущего в одних, ничем не развлекаемых размышлениях о Боге и будущей жизни, император был поражен всем, что увидел в отшельнической келье схимника. Стены и пол, обитые черным в той комнате, где он принимал государя, еще ничего не значили в сравнении с тем, что он показал в другой комнате, когда его величество спросил, где он спит. Это был гроб со всеми его принадлежностями: в нем-то благочестивый старец проводил немногие часы, отведенные им для своего успокоения. Несмотря на грусть, которую должны были внушить столь мрачные предметы, в государе ни в малейшей степени не изменилось то невыразимое благоволение, которым он так осчастливливал всех приближавшихся к нему: от схимника до последнего монаха из всего провожавшего его духовенства — все сохранили в своем сердце сладкое воспоминание о его необыкновенной кротости, о его ласковой приветливости. Но под этим внешним приятным расположением духа добрый государь скрывал в день своего отъезда в Таганрог грусть, которая невольно тяготила его сердце и которая могла опечалить окружавших его.

Однако был человек, заметивший грусть Александра, — это был его кучер[569]. Он как единственный спутник государя в тот день рассказал впоследствии, что государь, всегда с особенным удовольствием проезжавший по своему любимому Каменноостровскому мосту, на этот раз не только не проявил ни малейшего удовольствия, но даже с особенной печалью смотрел и на величественную Неву, и на ее прекрасные берега. Проезжая в тот же день по дороге в Царское Село, его величество приказал остановиться на Пулковской горе и, стоя в коляске, долго и уныло смотрел на покинутый город. Это была минута торжественного, грустного, угаданного любящей душой прощания.

Но на этом и кончились печальные предчувствия государя: всю дорогу до Таганрога он был спокоен и даже весел; его занимала приятная мысль, что здоровье кроткого ангела, его супруги, будет восстановлено, что она, наконец, будет избавлена от страданий. Занятый этой мыслью, его величество был необычайно весел и в Таганроге, занимаясь сначала подготовкой к принятию государыни, а потом ее встречей.

Императрица, соединившись с супругом, с которым так часто разлучали ее то войны, то его частые путешествия, видевшая доказательства любви в той нежной заботе, которой он постоянно окружал ее, обрадованная его непритворной веселостью, так редко наблюдаемой после бедствия Петербурга в ноябре 1824 года, почувствовала облегчение с первых дней пребывания в Таганроге. Очевидное улучшение ее здоровья так обрадовало всех окружавших, и особенно ее супруга, что все с грустью думали о предполагаемом путешествии государя в Крым, которое должно было снова разлучить августейших супругов; сам же император был так недоволен предстоящим путешествием, что был готов отказаться от него, и не сделал этого только потому, что еще раньше дал слово осмотреть Крым графу Воронцову, имевшему там большие поместья и уже два года управлявшему Новороссийским краем.

Итак, к общему сожалению и оставшихся, и отъезжавших, государь отправился в это несчастное, последнее путешествие. Неохотно уезжая, его величество неоднократно сокращал свой маршрут и в итоге оно теперь было рассчитано уже только на семнадцать дней, необходимых для обозрения замечательного полуострова. На 20 сентября был назначен день отъезда, 5 ноября — день возвращения.

О! Как отличались эти два дня для Таганрога! Государь, уезжавший с цветущим здоровьем и красотой, полный сил и надежд, возвратился больным, унылым, слабым. Позднее время года, сильные ветры, дувшие с морских берегов и в горах, вредные испарения в болотных местах и особенно в Козлове (Евпатории), где государь осматривал церкви, мечети, синагоги[570], казармы и даже карантины; недостаточные меры предосторожности, какие принимал он во время путешествия по стране, где часто свирепствовали заразные болезни, и при осмотре не только карантинов, где находились люди, приехавшие из опасных в этом отношении стран, но и кораблей, еще не освидетельствованных представителями карантинов, — все это подвергло его величество влиянию одной из гибельных Крымских лихорадок.

В день возвращения государя в Таганрог состояние его здоровья еще поддерживалось радостью свидания с супругой, нежность к которой, казалось, увеличивалась в нем по мере приближения роковой разлуки; но на следующий день, 6 ноября, лихорадочные припадки проявились в такой степени, что государь, несмотря на свое отвращение к лекарствам, согласился проглотить 8 пилюль[571] и на другой день принять новое лекарство, которое, однако, не помогло. С 7 ноября его величество перестал заниматься делами и, смотря на кипы бумаг, скопившихся в его кабинете, часто высказывал сожаление о своем бездействии. До 14 ноября болезнь с каждым днем усиливалась, но слишком страшного пока еще ничего не было. Однако в этот день слабость и лихорадка достигли такой сильной степени, что лейб-медик государя, Виллие, потерял почти всю надежду и объявил об этом императрице.

Невозможно описать, что почувствовала несчастная государыня, услышав приговор, отнимавший у нее обожаемого супруга! Только одна святая помощь Господа, в которой Он никогда не отказывал столь благочестивой и столь совершенной христианке, какой была императрица Елизавета, дала ей силы перенести жестокий удар, поразивший ее так неожиданно. Она перенесла его и сделала даже больше: при своем слабом здоровье она набралась такой твердости, что подготовила своего супруга к мысли о разлуке с землей и о приготовлении к вечности. С неподражаемым смирением благочестивейшего христианина 15 ноября он исповедался и потом в присутствии императрицы, не покидавшей ни на минуту своего августейшего супруга, причастился святой Тайне.

Почувствовав спокойствие, обычно следующее за этим священным действием, государь с сердечным удовольствием благодарил супругу, с этого дня соглашался на все, что предлагали ему доктора. Но было поздно: никакие лекарства, от которых он отказывался накануне, теперь уже не помогли, и 16 ноября болезнь достигла высочайшей степени. Государь находился в беспамятстве до 18 ноября. В этот день он, казалось, почувствовал некоторое облегчение, и в сердцах всех ожила надежда, но она полностью исчезла к вечеру того же дня. Беспамятство и жар не прекращались до самой кончины, которая последовала на другой день, 19 ноября, за 10 минут до полудня.

Императрица, до конца сохранившая твердость, собственными руками закрыла глаза Александра. Исполнив свой горестный долг, августейшая страдалица, уже без внешнего спокойствия, теперь уже не нужного для ее супруга, предалась своей невыразимой печали со всей горестью нежно любящей души. Не больше полугода после кончины императора государыня смогла переносить свою безотрадную жизнь. В мае 1826 года не стало и Елизаветы! Ее величество скончалась на обратном пути в Петербург, в городе Белеве Тульской губернии. Тело ее, так же как и тело ее супруга, было привезено в столицу.

Останки императора Александра были провезены с торжественной печалью от одних границ царства до других. Так, некогда в истории Древнего Рима плачущий народ встречал и провожал от одного города до другого тело императора Траяна*, называвшегося отцом Отечества и скончавшегося, подобно Александру, на границе своей империи. Благодарные Римляне, привезя священные останки в свою славную столицу, погребли их под колонной, воздвигнутой в честь Траяна. Русские, положив драгоценный прах в храме Божием — в месте вечного успокоения их царей, — воздвигли также в честь оставившего их великолепную колонну, которая своей простой надписью на протяжении веков будет красноречиво выражать их чувства к Благословенному:

«Александру I благодарная Россия».

[564] Обыватель — постоянный житель какой-либо местности, относящийся к податным сословиям.

[565] Цирцея — в греческой мифологии волшебница, дочь бога Солнца Гелиоса и океаниды Персеиды. Местом ее жительства считался остров Эя. Попадавших на этот остров людей волшебница превращала в животных.

[566] Анатолия (греч. восток) — древнее название полуострова Малая Азия. В Турецкой (Османской) империи оно закрепилось за провинцией на западе Малой Азии с центром в городе Кютахье.

[567] Карбонарии (итал. угольщики) — члены тайного общества в Италии в XIX веке. Карбонарии боролись за национальное освобождение и объединение Италии. Их организация имела сложную систему обрядов, главным среди которых был ритуал выжигания древесного угля, символизирующий духовное очищение человека.

[568] Священное писание — религиозные книги, составляющие Библию: Ветхий и Новый заветы.

[569] Кучер — возница, человек, правящий лошадьми, запряженными в повозку, карету, колесницу.

[570] Синагога (греч. собрание) — в иудаизме молитвенный дом, а также община верующих.

[571] Пилюля — твердый шарик из лекарственного порошка.

Пред. страница К оглавлениюСлед. страница

Жанры и темы

Детская проза, История, Школьнику

Рекомендуем

Комментировать

 

1 Комментарий