Николай Добролюбов
Добролюбов Николай Александрович (1836–1861) – критик, публицист, поэт. Его первые юношеские стихи отличались глубокой религиозностью, это были молитвы, переложения житий святых, что вполне соответствовало внешним и внутренним обстоятельствам его жизни в Нижнем Новгороде. Его отец и оба деда были священниками, и сам он в 1848–1853 годах учился в Нижегородской духовной семинарии. И первые свои стихи четырнадцатилетний семинарист послал в «Москвитянин». В те же годы, еще будучи семинаристом, он занимался собирательской деятельностью: записывал народные песни, местные предания, собрал около 1500 пословиц и поговорок. Поступив в 1853 году в столичный Педагогический университет, продолжил изучение фольклора. Его руководителем был выдающийся исследователь И.И. Срезневский. К годам учебы в институте относится и его «подвиг переделывания» самого себя, нашедший отражение в политических и богоборческих стихах. В апреле 1855 года состоялось его знакомство с Н.Г. Чернышевским, которое и определило всю его дальнейшую судьбу. За четыре года работы в некрасовском «Современнике» он стал центральной фигурой критических баталий, развертывавшихся на журнальных страницах. В «Современнике» были опубликованы и основные стихи Добролюбова, в одном из которых он вспоминает «гимнов божественных пение стройное», молитвы отца («В церкви»). Не менее характерно другое стихотворение 1857 года «Очарование». Никакого богоборчества в нем нет и в помине, если знать его ранние стихи. Они сохранились, но опубликованы были лишь в приложении к Полному собранию стихотворений, вышедшему в 1969 году в Большой серии «Библиотеки поэта». В данном издании эти ранние стихи Добролюбова представлены вместе с поздними как единый цикл его молитвенной поэзии.
Молитва
Небесный Отец! Да святится
Твое имя в наших душах!
Да царство Твое водворится
В колеблемых наших сердцах!..
Да воля Твоя исполняться,
Как на небе, будет у нас!
Нам хлебом простым напитаться
Дай, Боже, на нынешний раз!
Как мы, сколько можем, прощаем
Долги и своих должников,
Так, Боже, с небес ожидаем,
Прощенья и наших грехов!
Ты нас не введи в искушенье
И освободи от лукавств!
Все это в Твоем есть владеньи;
Твоя слава, сила и власть!
13 апреля 1850
Вечерня страстной субботы
Всю церковь мрачно облегает
Креп черный – общей грусти знак,
И грусть на душу навевает,
И молится уныло всяк.
Природа будто стосковалась,
С Христом страдания несла;
И в тучах солнышко скрывалось…
Природа пасмурна была…
Диакон в черном облаченьи
Пред плащаницею святой
Кадит в немом благоговеньи,
Поникнув горестно главой…
Положен в гробе Безконечный!
Владыка мира мертв лежит!
И смерти подчинился Вечный!
Какой ужасный, чудный вид!..
Но вот парамеи читают –
И радость сходит на людей:
Пророки в них предвозвещают
Величие Царя Царей!
«Воскресни, Господи, – запели, –
Будь судиею на земли!»
И будто ангелы слетели
И нас на небо понесли!..
Так вдруг проникла в душу радость,
Так сладки были те слова,
Так неизведанная сладость
Внезапно в сердце низошла!
И песнь святая громогласно
Под кровом храма разлилась;
И чудно-радостно-прекрасно
Отрада в душу пролилась…
И черный креп уже снимают
С паникадил и со свечей.
Блестящий вид их открывают, –
И радостен он для очей…
Священник, дьякон одеянье
Переменяют в алтаре
И в белых ризах и в сияньи
Выходят, взор стремя горе…
О, как Божественно прекрасен
Для православных этот час!
Труд рассказать это – напрасен,
Да и не нужен тут рассказ…
Святое чувство затаите
Во глубине своей души.
Ни с кем об нем не говорите
И наслаждайтесь им в тиши!..
И что же? В этот миг блаженный
И солнце вышло из-за туч;
Открыло лик свой сокровенный,
К нам посылая светлый луч.
И наша радость возрастала,
И наше счастье все росло;
И сердце горесть забывало,
Веселье в душу низошло.
И все с волнением молились,
Взывая к Богу своему:
«Страстям Твоим мы поклонились
И воскресенью Твоему.
Днесь поклоняемся, Спаситель!»
Так в сердце к Богу всяк взывал
И к слову «умер Искупитель» –
«Христос воскресе!» прибавлял.
22 апреля 1850
Молитва за себя
О, дай, молю, о, дай мне, Провиденье,
До поздней старости дожить,
И всех надежд моих увидеть исполненье,
И все труды мои свершить!
Молю, дай пережить мне увлеченья
Годов кипучих молодых!
О, дай увидеть мне конечное решенье
Сомнений тягостных моих!
Я не хочу считать существованье
Числом пирушек и побед;
Хочу я приобресть познанья
И воле дать неложный свет.
Хочу по смерть мою работать и трудиться,
Пока могу полезным быть,
И лишь когда мой дух всех сил своих лишится,
Желаю в мире я почить…
21 августа 1851
В церкви
Гимнов божественных пение стройное
Память минувшего будит во мне;
Видится мне мое детство спокойное
И беззаботная жизнь в тишине.
В ризах священных отец мне мечтается
С словом горячей молитвы в устах;
Ум мой невольно раздумьем смущается,
Душу объемлет таинственный страх.
С воспоминаньями, в самозабвении,
Детскими чувствами вновь я горю…
Только уж губы не шепчут моления,
Только рукой я креста не творю…
1 апреля 1857
Очарование
С душою мирной и спокойной
Гляжу на ясный Божий мир
И нахожу порядок стройный,
Добра и правды светлый пир.
Нигде мой взгляд не примечает
Пороков, злобы, нищеты,
Весь мир в глазах моих сияет
В венце добра и красоты.
Все люди кажутся мне братья,
С прекрасной, любящей душой, –
И я готов раскрыть объятья
Всему, что вижу пред собой…
Мне говорят, я вижу плохо,
Очки советуют носить.
Но я молю, напротив, Бога,
Чтоб дал весь век мне так пожить.
5 апреля 1857
Иван Никитин
Никитин Иван Савич (1824–1861) – поэт, прозаик. Ему, что называется, на роду было написано стать преемником Алексея Кольцова, пойти по стопам своего знаменитого земляка. В 1842 году, в год смерти Кольцова, ему было восемнадцать, он учился в той самой Воронежской семинарии, в которой в 1829 году состоялось знакомство двадцатилетнего Кольцова со своим первым наставником на литературном поприще семинаристом Андреем Серебрянским (1808–1838). Первые поэтические пробы самого Никитина-семинариста относятся к этому же времени, когда, как описывал современник, воронежцы не раз встречали Кольцова «бледного и понурого, медленно прогуливающегося по Дворянской улице». Через двадцать лет та же участь постигнет и его самого. Чахотка сведет его в могилу в 37 лет (Кольцова – в 33). Но при всей общности судеб и роковых стечений обстоятельств их воронежской жизни они принадлежали к разным поэтическим эпохам. Кольцов – к пушкинской, Никитин – некрасовской, когда эстетические критерии сменили политические.
Ранние стихи Никитина не сохранились. Видимо, он сам не счел нужным их сохранять, поэтический дебют в печати состоялся в конце 1853 года, когда «Санкт-Петербургские Ведомости» перепечатали из «Воронежских Губернских Ведомостей» его стихотворение «Русь». Именно «Русью» он вошел в русскую поэзию – сразу и навсегда. Хотя воспринято оно было примерно так же, как «Святая Русь» Петра Вяземского. В.А. Жуковский восклицал: «Святая Русь! – Какое глубокое значение получает это слово теперь, когда видим, как все кругом нас валится единственно оттого, что оторвался от него этот общий знаменатель». Но отклик Жуковского никак не мог повлиять на так называемое общественное мнение, зачислившее автора «Святой Руси» в ретрограды. Никитинская «Русь» была написана в 1851 году, но опубликована в самом начале Крымской войны, когда поэтические строки стали реальностью:
Уж и есть за что,
Русь могучая,
Полюбить тебя,
Назвать матерью.
Стать за честь твою
Против недруга,
За тебя в нужде
Сложить голову!
В 1856 году вышел его первый поэтический сборник, в который вошли и другие патриотические стихи уже непосредственно о событиях Крымской войны. Реакция последовала незамедлительно. Не кто иной, как сам Н.Г. Чернышевский, нанес ему со страниц некрасовского «Современника», по признанию поэта, «публичную пощечину». И в дальнейшем он не опубликует на его страницах ни одного стихотворения, несмотря на уговоры Н.А. Некрасова. Сближения с такими же, как и он сам, бывшими семинаристами Чернышевским и Добролюбовым не состоялось не только из-за злополучной рецензии. В 1843 году Никитин был отчислен из семинарии «по причине охлаждения к богословским наукам». В последние годы жизни он начал публиковать главы из повести «Дневник семинариста», во многом предвосхитив «Очерки бурсы» Н.Г. Помяловского и другие образцы антиклерикальной литературы. Но при всем этом он никогда не был богоборцем и, подобно Добролюбову, не совершил «подвига переделывания» самого себя, не отказался от веры. В одном из сохранившихся ранних стихотворений «Монастырь» он писал:
…Их сердце отжило для мира,
Ум с суетою незнаком,
Как будто светлый ангел мира
Их осенил своим крестом.
И внемлет вечное Бог-Слово,
Их тяжкий труд благословив,
Святых молитв живое слово
И гимнов сладостный призыв.
Никитин – один из самых глубоких религиозных поэтов, что роднит его не только с кольцовской песенной поэтикой, но и кольцовскими «Молитвой», «Перед образом Спасителя». Никитинская «Молитва», как и кольцовская, принадлежит к хрестоматийным образцам:
О Боже! дай мне воли силу,
Ума сомненья умертви, –
И я сойду во мрак могилы
При свете Веры и Любви.
Мне сладко под Твоей грозою
Терпеть, и плакать, и страдать;
Молю: оставь одну со мною
Твою святую благодать.
Приходится только сожалеть, что нет таких хрестоматий, в которые вошла бы эта «Молитва» (1851) и другие стихи Никитина: «Новый Завет» (1853), «Молитва дитяти» (1853), «Моление о чаше» (1854), «Сладость молитвы» (1854), «Лампадка» (1857). Никитин до сих пор представлен лишь своими стихами, отразившими «некрасовские мотивы».
Перемена
Была пора невинности счастливой,
Когда свой ум, тревожный и пытливый,
Я примирял с действительностью злой
Святых молитв горючею слезой;
Когда, дитя безпечное свободы,
В знакомых мне явлениях природы
Величие и мысль я находил
И жизнь мою, как дар небес, любил.
Теперь не то: сомнением томимый,
Я потерял свой мир невозмутимый –
Единую отраду бытия,
И жизнь моя не радует меня…
Бывают дни: измученный борьбою,
В тиши ночной, с горячею мольбою
Склоняюсь я к подножию креста;
Слова молитв твердят мои уста,
Но сердце тем словам не отвечает,
И мысль моя Бог знает где блуждает,
И сладких слез давно минувших лет
И на лице, и на глазах уж нет.
Так, холодом темницы окруженный,
Скорбит порой преступник осужденный
И к прежним дням уносится мечтой
От горечи существенности злой,
Но бедняку лишь новое страданье
Приносит лет былых воспоминанье.
1849
Молитва
О Боже! дай мне воли силу.
Ума сомненье умертви, –
И я сойду во мрак могилы
При свете Веры и Любви.
Мне сладко под Твоей грозою
Терпеть и плакать и страдать;
Молю: оставь одну со мною
Твою святую благодать.
1851
Новый Завет
Измученный жизнью суровой,
Не раз я себе находил
В глаголах предвечного Слова
Источник покоя и сил.
Как дышат святые их звуки
Божественным чувством любви,
И сердца тревожного муки
Как скоро смиряют они!..
Здесь все в чудно сжатой картине
Представлено Духом Святым:
И мир, существующий ныне,
И Бог, управляющий им,
И сущего в мире значенье,
Причина, и цель, и конец,
И вечного Сына рожденье,
И крест, и терновый венец.
Как сладко читать эти строки,
Читая, молиться в тиши,
И плакать, и черпать уроки
Из них для ума и души!
1853
Война за веру
Как волны грозные встают сыны Востока,
Народный фанатизм муллами подожжен,
Толпы мятежников под знамена пророка,
С надеждой грабежа, сошлись со всех сторон.
Языческих времен воскрес театр кровавый,
Глумится над крестом безумство мусульман,
И смотрят холодно великие державы
На унижение и казни христиан.
За слезы их и кровь нет голоса и мщенья!
От бедных матерей отнятые сыны
В рабы презренному еврею проданы,
И в пламени горят несчастные селенья…
Скажите нам, враги поклонников креста:
Зачем оскорблены храм истинного Бога
И Древней Греции священные места,
Когда жидовская спокойна синагога?
Когда мятежников, безчестия сынов,
Орудие крамол, тревог и возмущенья,
Не заклеймили вы печатаю презренья,
Но дали их толпам гостеприимный кров?
Скажите нам, враги Руси миролюбивой:
Ужель вы лучшего предлога не нашли,
Чтобы извлечь свой меч в войне несправедливой
И положить свой прах в полях чужой земли?
Ужель чужих умов холодное коварство
Вас в жалких палачей умело обратить
И для безславия жестокого тиранства
Народные права заставило забыть?
Ужели в летопись родной своей отчизны
Не стыдно вам внести свой собственный позор,
Потомков заслужить суровый приговор
И современников живые укоризны?
Иль духа русского досель вы не узнали?
Иль неизвестно вам, как Севера сыны
За оскорбление родной своей страны
По слову царскому мильонами вставали?
Вам хочется борьбы! Но страшен будет спор
За древние права, за честь Руси державной:
Мы вашей кровию скрепим наш договор –
Свободу христиан и веры православной!
Мы вновь напомним вам героев Рымника
И ужас Чесменский и славный бой Кагула,
И грозной силою холодного штыка
Смирим фанатиков надменного Стамбула!
Вперед, святая Русь! Тебя зовет на брань
Народа твоего поруганная вера!
С тобой и за тебя молитва христиан!
С тобой и за тебя Святая Матерь-Дева!
Придет пора, – ее недолго ждать, –
Оценят твой порыв, поймут твой подвиг громкий,
И будет свет тебе рукоплескать,
И позавидуют тебе твои потомки.
1853
Молитва дитяти
Молись, дитя: в устах младенца
Молитва, чуждая страстей,
Как голос радостного сердца,
И чище верой, и светлей.
Молись, дитя: тебе внимает
Творец безчисленных миров,
И капли слез твоих считает
И отвечать тебе готов.
Быть может, светлый ангел мира
Все эти слезы соберет,
И их из чувственного мира
К престолу Бога отнесет…
О, если б после многих лет,
В часы молитвы, со слезами,
Взглянуло ты на Божий свет
Такими ж светлыми очами!
Но если детства чистота
Когда-нибудь тебя оставит
И горькой жизни нагота
Тебя на жизнь роптать заставит, –
В те дни к подножию креста
Приникни с детскою любовью,
И твердой веры чистота
Здесь примирит тебя с собою.
Здесь ангел детства твоего
К тебе опять слетит незримо
И о тебе Творцу всего
Молиться станет невидимо.
1853
Музыка Н.А. Соколова (1886), Н.М. Ладухина, хор (1895), В. И. Ребикова (1902), А. К. Черткова (1907) и других композиторов.
Моление о чаше
И, прешел мало, паде на лице Своем,
моляся и глаголя: Отче Мой,
аще возможно есть,
да мимо идет от Мене чаша сия:
обаче не яко же Аз хощу,
но яко же Ты.
Евангелие от Матфея – 26:39–47
День ясный тихо догорает;
Чист неба купол голубой;
Весь запад в золоте сияет
Над иудейскою землей.
Спокойно высясь над полями,
Закатом солнца освещен,
Стоит высокий Елеон
С благоуханными садами.
И, полный блеска, перед ним,
Народа шумом оживленный,
Лежит святой Ерусалим,
Стеною твердой окруженный.
Вдали Гевал и Гаризим[116],
К востоку воды Иордана
С роскошной зеленью долин
Рисуются в волнах тумана,
И моря Мертвого краса
Сквозь сон глядит на небеса[117],
А там, на западе, далеко,
Лазурных Средиземных волн
Разлив могучий огражден
Песчаным берегом широко…
Темнеет… всюду тишина…
Вот ночи вспыхнули светила, –
И ярко полная луна
Сад Гефсиманский озарила.
В траве, под ветвями олив,
Сыны Божественного Слова,
Ерусалима шум забыв,
Спят три Апостола Христовы.
Их сон спокоен и глубок;
Но тяжело спал мир суровый:
Веков наследственный порок
Его замкнул в свои оковы,
Проклятье праотца на нем
Пятном безславия лежало
И с каждым веком новым злом
Его, как язва, поражало…
Но час свободы наступал –
И, чуждый общему позору,
Посланник Бога, в эту пору,
Судьбу всемирную решал.
За слово истины высокой
Голгофский крест предвидел Он.
И чувством скорби возмущен,
Отцу молился одиноко:
«Ты знаешь, Отче, скорбь Мою
И видишь, как Твой Сын страдает, –
О, подкрепи Меня, молю,
Моя душа изнемогает!
День казни близок: он придет, –
На жертву отданный народу
Твой Сын безропотно умрет,
Умрет за общую свободу…
Проклятьем черни поражен,
Измученный и обнаженный,
Перед толпой поникнет Он
Своей главой окровавленной.
И те, которым со креста
Пошлет Он дар благословенья,
С улыбкой гордого презренья
Поднимут руки на Христа…
О, да минует чаша эта,
Мой Отче, Сына Твоего!
Мне горько видеть злобу света
За искупление его!
Но не Моя да будет воля,
Да будет так, как хочешь Ты!
Тобой назначенная доля
Есть дело вечной правоты.
И если Твоему народу
Позор Мой благо принесет, –
Пускай за общую свободу
Сын человеческий умрет!»
Молитву кончив, скорби полный,
К ученикам Он подошел
И, увидав их сон спокойный,
Сказал им: «Встаньте, час пришел!
Оставьте сон свой и молитесь,
Чтоб в искушенье вам не впасть,
Тогда вы в вере укрепитесь
И с верой встретите напасть».
Сказал – и тихо удалился
Туда, где прежде плакал Он,
И, той же скорбью возмущен,
На землю пал Он и молился:
«Ты, Отче, в мир Меня послал,
Но Сына мир Твой не приемлет:
Ему любовь Я возвещал, –
Моим глаголам он не внемлет;
Я был врачом его больным,
Я за врагов Моих молился, –
И надо Мной Ерусалим
Как над обманщиком глумился!
Народу мир Я завещал, –
Народ судом Мне угрожает,
Я в мире мертвых воскрешал, –
И мир Мне крест приготовляет!..
О, если можно, от Меня
Да мимо идет чаша эта!
Ты Бог любви, начало света,
И все возможно для Тебя!
Но если кровь нужна святая,
Чтоб землю с небом примирить, –
Твой вечный суд благословляя,
На крест готов Я восходить!»
И взор в тоске невыразимой
С небес на землю Он низвел
И снова, скорбию томимый,
К ученикам Он подошел.
Но их смежавшиеся очи
Невольный сон отягощал;
Великой тайны этой ночи
Их бедный ум не постигал.
И стал Он молча, полный муки,
Чело высокое склонил
И на груди святые руки
В изнеможении сложил.
Что думал Он в минуты эти,
Как человек и Божий Сын,
Подъявший грех тысячелетий, –
То знал Отец Его один.
Но ни одна душа людская
Не испытала никогда
Той боли тягостной, какая
В Его груди была тогда,
И люди верно б не поняли,
Весь грешный мир наш не постиг,
Тех слез, которые сияли
В очах Спасителя в тот миг.
И вот опять Он удалился
Под сень смоковниц и олив
И там, колени преклонив,
Опять Он плакал и молился:
«О Боже мой! Мне тяжело!
Мой ум, колебляся, темнеет:
Все человеческое зло
На мне едином тяготеет.
Позор людской, – позор веков, –
Все на Себя Я принимаю,
Но Сам под тяжестью оков,
Как человек, изнемогаю…
О, не оставь Меня в борьбе
С Моею плотию земною,
И все угодное Тебе
Тогда да будет надо Мною!
Молюсь, да снидет на Меня
Святая сила укрепленья!
Да совершу с любовью Я
Великий подвиг примиренья!»
И руки к небу Он подъял,
И весь в молитву превратился;
Огонь лицо Его сжигал,
Кровавый пот по нем струился.
И вдруг с безоблачных небес,
Лучами света окруженный,
Явился в сад уединенный
Глашатай Божиих чудес.
Был чуден взор его прекрасный
И безмятежно и светло
Одушевленное чело,
И лик сиял, как полдень ясный;
И близ Спасителя он стал
И речью свыше вдохновенной
Освободителя вселенной
На славный подвиг укреплял;
И сам, подобный легкой тени,
Но полный благодатных сил,
Свои воздушные колени
С молитвой пламенной склонил…
Вокруг молчало все глубоко;
Была на небе тишина,
Лишь в царстве мрака одиноко
Страдал безплодно сатана.
Он знал, что в мире колебался
Его владычества кумир
И что безславно падший мир
К свободе новой приближался.
Виновник зла, он понимал,
Кто был Мессия воплощенный
О чем Отца Он умолял,
И, страшной мукой подавленный,
Дух гордый молча изнывал,
Безсильной злобой сокрушенный…
Спокойно в выси голубой
Светил блистали мириады,
И полон сладостной прохлады
Был чистый воздух. Над землей,
Поднявшись тихо, небожитель
Летел к надзвездным высотам, –
Меж тем всемирный Искупитель
Опять пришел к ученикам.
И в это чудное мгновенье
Как был Он истинно велик,
Каким огнем одушевленья
Горел Его прекрасный лик!
Как ярко отражали очи
Всю волю твердую Его,
Как радостно светила ночи
С высот глядели на Него!
Ученики, как прежде, спали,
И вновь Спаситель им сказал:
«Вставайте, близок день печали,
И час предательства настал»…
И звук мечей остроконечных
Сад Гефсиманский пробудил,
И отблеск факелов зловещих
Лицо Иуды осветил.
7 января 1854
Сладость молитвы
Бывают минуты, – тоскою убитый,
На ложе до утра без сна я сижу,
И нет на устах моих теплой молитвы,
И с грустью на образ святой я гляжу.
Вокруг меня в комнате тихо, безмолвно.
Лампада в углу одиноко горит,
И кажется мне, что святая икона
Мне в очи с укором и строго глядит.
И дума за думой на ум мне приходит,
И жар непонятный по жилам течет,
И сердце отрады ни в чем не находит,
И волос от тайного страха встает.
И вспомню тогда я тревогу желаний,
И жгучие слезы тяжелых утрат,
Неверность надежды и горечь страданий,
И скрытый под маской глубокий разврат,
Всю бедность и суетность нашего века,
Все мелочи жалких ничтожных забот,
Все зло в этом мире, всю скорбь человека,
И грозную вечность, и с жизнью расчет;
И вспомню я крест на Голгофе позорной,
Облитого кровью Страдальца на нем,
При шуме и кликах насмешки народной
Поникшего тихо покорным челом…
И страшно мне станет от этих видений,
И с ложа невольно тогда я сойду,
Склоню пред иконой святою колени
И с жаркой молитвою ниц упаду.
И мнится мне, слышу я шепот невнятный,
И кто-то со мной в полумраке стоит;
Быть может, незримо, в тот миг благодатный,
Мой Ангел-Хранитель молитву творит.
И в душу прольется мне светлая радость,
И смело на образ тогда я взгляну,
И, чувствуя в сердце какую-то сладость,
На ложе я лягу и крепко засну.
15 января 1854
Лампадка
Пред образом лампадка догорает,
Кидая тень на потолок…
Как много дум, дум горьких вызывает
Глазам знакомый огонек!
Я помню ночь: перед моей кроваткой,
Сжав руки, с мукою в чертах,
Вся бледная, освещена лампадкой,
Молилась мать моя в слезах.
Я был в жару. А за стеною пели, –
Шел пир семейный, как всегда…
Испуганный, я вздрагивал в постели…
Зачем не умер я тогда?
Я помню день: лампадка трепетала,
Шел дождик, по стеклу звеня.
Отец мой плакал… мать в гробу лежала.
В глазах мутилось у меня.
Но молодость сильна. Вдали блестело;
Полна надежды, жить спеша,
Из омута, где сердце холодело,
Рвалась вперед моя душа.
Вот эта даль, страна моей святыни,
Где, мне казалось, свет горит…
Иду по ней, – и холодом пустыни
Со всех сторон меня язвит.
Увы! лампадки яркое сиянье,
Что было пробуждая вновь,
Бросает луч на новое страданье –
Недавних ран живую кровь!
Я не нашел с годами лучшей доли,
Не спас меня заветный путь,
От тонких игл, что входят против воли
В горячий мозг, в больную грудь.
Все мрак и плач… рубцы от бичеванья…
Рассвет спасительный далек…
И гаснут дни средь мрака и молчанья,
Как этот бледный огонек!
1857
Романс А.М. Румына (1896).
* * *
В синем небе плывут над полями
Облака с золотыми краями;
Чуть заметен над лесом туман,
Теплый вечер прозрачно-румян.
Вот уж веет прохладой ночною;
Грезит колос над узкой межою;
Месяц огненным шаром встает,
Красным заревом лес обдает.
Кротко звезд золотое сиянье,
В чистом поле покой и молчанье:
Точно в храме, стою я в тиши
И в восторге молюсь от души.
Июль 1858
[116] Гевал (ныне Емадед-дин) и Геразим (ныне Шех-Гаден) близ Сихема, в колене Ефремовом, на север от Ерусалима в 52 вер. Шесть колен Израилевых на первой произносили проклятия, а другие шесть на второй – благословения, заповеданные Моисеем. Св. цер. география. В.П.П., изд. второе, 1848.
[117] Вода Мертвого моря светла и прозрачна, но чрезвычайно горька, как в наших солончаках. Самая большая длина его простирается на 91 версту, ширина на 25. Там же.
Комментировать