Ольга Мартынова
Мартынова Ольга Петровна (1832–1896) – поэтесса, переводчица, детская писательница, издававшаяся под псевдонимом Ольга Павлова, Ольга П. У нее вышел только один поэтический сборник «Стихотворения Ольги П.», изданный в 1857 году. Критика не удостоила его своим вниманием, хотя стихотворение «Ночь над Петербургом», впервые опубликованное в 1854 году в «Северной Пчеле», вполне могло вызвать такую же реакцию, как «Коляска» Аполлона Майкова и «Разговор в Кремле» Каролины Павловой, появившиеся почти одновременно в самом начале Крымской войны.
Ольгу Павлову не коснулся либеральных террор (выражение Федора Достоевского), видимо, потому, что она была далека от литературных распрей. В стихотворении «Ночь под Петербургом» она выразила те совершенно искренние чувства, которые испытывали все верноподданные (верные подданные) своего государя, а в стихотворном послании к Некрасову «Не может быть» – столь же общее преклонение перед литературным кумиром. Ее не коснулся зарождавшийся нигилизм того времени, который сведет на нет все идеалы. Сохранились дневниковые записи ее матери о знакомстве Ольги Павловой с Некрасовым, свидетельствующие о том, каким непререкаемым авторитетом пользовался в России поэт мести и печали.
4 октября 1865 ее года мать записала: «…Погода была дурна, ветрено, холодно, идти не близко к Бассейной, но мы дошли пешком, позвонили, в одну минуту к нам отворили, у меня сердце забилось, какой-то офицер с нами шел, спросил у человека: «дома принимает?» и на утвердительный ответ человека сказал: «ну и хорошо». Мы вошли вслед за ним. Я разделась, Оленька вошла в пальто. В кабинете было, кроме его, трое мужчин: двое стояли с ним, а третий старик, обросший волосами и огромной бородой, с сигарой, сидел и смотрел на всех испытующим взглядом наблюдателя. Мы лично не знали г. Некрасова и потому не знали, к кому из них обратиться; человек нам его показал, она подошла к нему, он ей поклонился очень учтиво, но холодно, и спросил: «Что вам угодно?» Она спросила: «С господином ли Некрасовым я имею честь говорить?» Он сказал: «Да». Она немного оробела или, может быть, его бледный и изнеможенный вид ее поразил; она остановилась на минуту. Я испугалась и подумала: «Матерь Божия, помоги ей». Она спросила его: «Не знаю, слышали ли вы обо мне. Я Ольга Петровна Павлова». Он сказал: «Извините, признаюсь, не слыхал». Она подала ему свои прекрасные стихи «Ваню» и «К***». Он начал читать и, вероятно, прочел не более трех, четырех строк и спросил ее: «Вам угодно, чтоб я сейчас прочел, или вы оставите у меня их, чтоб я прочел на досуге?» Разумеется, она согласилась; он записал наш адрес и сказал: «Я и дом-то знаю». Вероятно, по нескольким прочитанным им строчкам, как опытный, чудный поэт, понял, что это не обыкновенный набор рифм. Что же я делала в это время? У меня сердце билось, как от угара, я села в близ стоявшее от меня кресло, прислушивалась к каждому слову и в одно и то же время машинально рассматривала кабинет… Олюшке более нельзя было оставаться, она сказала ему: «Позвольте мне иметь счастье пожать вашу руку»… Хотела, вероятно, прибавить: «как первого нашего поэта», но не сказала. Он, без сомнения, понял, сжал ей крепко руку, и в этих угасших глазах блеснуло чувство, и взор оживился. Я подумала: неужели Некрасов держал ее руку… Он нас проводил в переднюю, позвал человека кротко, тихо, вторично подал Олюшке руку и взглянул ей в глаза так просто, с такой добротой. Я сказала ему, что она давно желала быть у него или видеть его, не помню хорошенько. Он продолжал смотреть на нее и сказал: «Я очень рад». Прием его мне очень понравился, без этих выходок и притворства всех этих господ и госпож, где нам случалось быть. Не знаю, что он сделает для нее, напечатает ли ее стихи, будет ли впоследствии для нее тем, чем был в первый наш приход, только скажу, что он поразил меня своей добротой, простотой в обхождении. Я так и начала припоминать его стихи, где так много чувства, в них непритворный отблеск его прекрасной души. Все пустые наговоры на него мне казались так низки, я не верю ничему, и все, что эти душонки о нем распространяют, происходит от зависти. Им до него, как до звезды небесной, далеко. Я вышла от него в чаду, мы наняли извозчика, и я чуть не сказала ему, что мы были у Некрасова и что он Олюшку так очаровательно принял. Приехали домой, сели обедать, я по обыкновению не могла ничего в рот взять, мне казалось, что мы от земли отделились. Одно мне только страшно, чтоб он от земли не отделился, он очень бледен, худ, взор угасший, тут можно вспомнить справедливую русскую пословицу: «Скрипучее дерево скрипит да стоит». Может быть, Господь и его сохранит для славы России».
Следующая запись датирована 11 октября: «Опять важный день в нашей летописи! Ездили опять к Некрасову и очаровались им еще более. Он такой человек, какого я в жизни еще не встречала. Мы пришли к нему за ответом об Олюшкиных стихах, которые он в первое наше посещение оставил у себя, чтоб прочесть на досуге (его слова). Он принял нас, как и прежде, очень учтиво и с своей обыкновенной грустью во взоре. Сказал, что читал ее стихи, что они хороши, что их можно напечатать; сотрудник его вмешался в разговор и сказал, что один уж напечатан, а Некрасов ответил на это: т.е. оба набраны, один будет напечатан в Октябре, другой в Ноябре. Что он сам к нам хотел зайти, чтоб если б Олюша не пришла, то он бы завтра у нас был; спрашивал, много ли у нее стихов, он бы желал все видеть. Она сказала ему: «Вы сказали слово, которое очень меня обрадовало». – «Какое?» – «Вы хотели к нам зайти». – «Что ж тут такого?» – «Когда вы приедете ко мне, все мои стихи к вашим услугам». – «Скажите мне, что вы за личность, я об вас не слыхал, как вы у меня между глаз прошли?» Тут только он вспомнил, что оба стояли. Он этих пустых приличий не наблюдает, он, как человек необыкновенный, не может подчинять себя этой кукольной комедии. «Сядьте». Они сели к окну, а я довольно далеко от них. Олюша ему объяснила, чем она занималась, где печатала свои стихи, что знает четыре языка. Он слушал со вниманием, не прерывая ее, только несколько раз сказал «ну» (это его привычка). Когда она его благодарила, что так скоро ее стих напечатан, то он сказал ей ласково: «За что же, лучше мы вас поблагодарим», и руку ей подал. Сказал, что будет у нас на днях. Прощаясь, подал и мне руку, и я была так счастлива. Когда мы вышли на улицу, я долго не могла опомниться. Шатаясь, едва передвигала ноги, взяла Олюшку под руку, мою милую, мою драгоценную, мое блаженство и счастье моей жизни. Через нее сколько мне было радостей, которых описать не достанет ни моих сил, ни ума. Неужели Некрасов, первый наш поэт и человек с такой душой, освятит своим присутствием наш скромный уголок…»
Некрасов не посетил их скромный уголок, но стихи Ольги Павловой были опубликованы в девятом и десятом номерах «Современника», одновременно с официальным рескриптом министра МВД о первом предупреждении издателя журнала. Ольга Павлова вряд ли догадывалась, какие черные тучи нависли в это время над Некрасовым. «…И черных птиц за мной летела стая, // Как будто бы почуяв мертвеца!» – напишет он в стихотворении «Возвращение», опубликованном в «Современнике» в том же девятом номере, что и стихотворение Ольги Павловой. Попытки Некрасова спасти журнал с помощью мадригалов к власть имущим тоже не дали результатов. Некрасов понимал свою обреченность, а потому, получив в марте 1866 года анонимное стихотворное послание «Не может быть», увидел в нем не обвинение, а поддержку. На тетрадном листе с присланным стихотворением он набросал строки «Чего же вы хотели б от меня…», но ответ прозвучал через год в знаменитом стихотворении «Умру я скоро. Жалкое наследство…», которое предваряется словами: «Посвящается неизвестному другу, приславшему мне стихотворение «Не может быть»». Незадолго до смерти, готовя последнее собрание стихотворений, записал: «Не выдуманный друг, но точно неизвестный мне. Получил, помнится, 4 марта 1866 г. Гденибудь в бумагах найдите эту пьесу, превосходную по стиху. Ее следует поместить в примечании».
Воля поэта была исполнена. В примечаниях к «Неизвестному другу» неизменно приводилось стихотворение «Не может быть». И лишь через столетие были опубликованы дневниковые записи матери Ольги Мартыновой-Павловой, одна из которых имела самое прямое отношение к стихотворению «Не может быть». 7 апреля 1866 года мать поэтессы записала: «Большой мороз. Первый день поста. Олюша на 6-е число, т.е. воскресенье, написала стих Некрасову. Заставила меня плакать от восторга. Вот этот стих». Далее в дневнике приводится стихотворение, которое приписывали другим поэтам, но имя Ольги Павловой не было названо ни разу.
Не может быть
Мне говорят: твой чудный голос – ложь;
Прельщаешь ты притворною слезою
И словом лишь к добру толпу влечешь,
А сам, как змей, смеешься над толпою.
Но их речам меня не убедить:
Иное мне твой взгляд сказал невольно;
Поверить им мне было б горько, больно…
Не может быть!
Мне говорят, что ты душой суров,
Что лишь в словах твоих есть чувства пламень,
Что ты жесток, что стих твой весь любовь,
А сердце холодно, как камень.
Но отчего ж весь мир сильней любить
Мне хочется, стихи твои читая?..
И в них обман, а не душа живая?..
Не может быть!
Но если прав ужасный приговор?..
Скажи же мне, наш гений, гордость наша,
Ужель сулит потомства строгий взор
За дело здесь тебе проклятья чашу?
Ужель молве дано тебя язвить,
Когда весь свет твоей дивится славе?
И мы сказать в лицо молве не вправе:
Не может быть!
Скажи, скажи, ужель клеймо стыда
Ты положил над жизнию своею?
Твои слова и я приму тогда,
И с верою расстанусь я моею.
Но нет! и им ее не истребить;
В твои глаза смотря с немым волненьем,
Я повторю с глубоким убежденьем:
Не может быть!..
Имя Ольги Павловой связано не только со стихотворением «Не может быть» и двумя публикациями в некрасовском «Современнике», которые сами по себе являются фактом истории русской поэзии. Десятки романсов на стихи русских поэтов создала Елизавета Шашина, самым знаменитым из них стал «Выхожу один я на дорогу». Никому из композиторов ни в XIX, ни в XX веке не удалось преодолеть магию ее мелодии. Елизавета Шашина создала семь романсов на стихи Лермонтова и столько же на стихи Ольги Павловой. Таким образом, в русской поэзии Ольга Мартынова предстает как автор религиозных стихов, стихотворного дифирамба Николаю I, послания Некрасову «Не может быть» и романсной лирики.
Молитва
За первый цвет весны животворящей,
За теплый дождь и раннюю зарю,
За лунный свет и солнца луч горящий,
Творец земли, Тебя благодарю
За те часы, которые безпечно,
Я здесь любви и радости дарю,
За все, что мне дано Тобой, Предвечный,
Податель благ, за все благодарю!
За горести, испытанные мною,
Хвала Тебе, Небесному Царю!
Они залог сближения с Тобою:
Всесильный Бог! за них благодарю.
И наконец за то, что, Благодатный,
К Тебе я вся любовию горю,
За кроткий глас, душе моей понятный,
Благой Отец, Тебя благодарю!
Великий пост
Великий пост! Мольбы святое время,
Веселий нет, но храмы все полны,
И с верою спешит людское племя
Сложить с души мучительные сны.
Как я люблю, в час сумерек спокойный,
Бродить одна по улице пустой,
Когда молчит и шум колес нестройный,
И крик толпы блестящей и живой.
И благовест, как эхо неземное,
Звучит один в небесной вышине.
Вечерний звон! спокойствие святое
И много дум рождаешь ты во мне.
Не празднично, не шумно возвещает
Священный гул молитвы тихой час,
А прозвучит и будто ожидает,
Чтоб дальний звук на воздухе угас.
И вновь звучит, и вот опять молчанье
Рождает страх, и сердцу говорит.
В нем слышу я нездешнее признанье:
Он свыше мне понятное сулит.
Ответ небес на робкую молитву
Хранителя душе доступный глас!
Благослови на жизненную битву
И силу дай в сомнений горький час!
Я не прошу величия земного,
Создатель мой! его не надо мне:
Хочу любить Твое святое слово
И скромный труд в безвестной тишине.
Да пред Тобой, смиренное созданье,
По мере сил, полезное свершить;
Да сладкий гул вечернего призванья
Моей душе вовеки не смутить!
Крест
Печальный друг христианина,
Его сопутник в жизни сей!
Примером Божеского Сына
Дружна я с тяжестью твоей!
Ты мне не страшен: я с тобою
Путем указанным пойду
И под кровавою слезою
Улыбку ясную найду.
Благодарю Тебя за муку,
Творец земли и бытия:
Твою карающую руку
Благословить умею я.
Я знаю все!.. Путем страданий
Меня к спасенью Ты ведешь
И лишней капли испытаний,
Я верю, бедной не пошлешь.
Но люди… Боже! как любила
Я братий, посланных Тобой,
Как жадно участь их делила
Слезами, радостью, мольбой.
И что же!., милою рукою
Мне в жизни все отравлено,
И ближних гордою молвою
Мне осуждение дано.
А все ж не в силах я проклятья
Изречь могучему врагу.
Прощаю все!.. Бог с вами, братья!
Я ненавидеть не могу.
Прости ж и мне, Отец Небесный,
В чем пред Тобой виновна я,
И пасть не дай стезей безвестной
Под тяжкой ношей бытия.
Ночь над Петербургом
Грозный город тихо спит,
Светом месячным облит.
Тихо все: дворцы и домы,
Темны пышные хоромы,
И лачужка бедняка
Уж давно без огонька.
Над обширными садами,
Над безмолвными рядами
Длинных улиц, площадей,
Над оградами церквей,
Над святыми их главами
И всесильными крестами
Разлилась, как в поле рать,
Вешней ночи благодать.
Спите, люди! Вы устали,
Спите сладко, без печали.
Свыше – небо вас хранит.
Здесь Один за вас не спит:
Для Него лишь нет покоя,
Он семью свою покоя,
Бремя тяжкое забот
На челе Своем несет!..
Спи, столица дорогая,
Под защитой Николая:
Сам Господь Его хранит!
Он надежда нам и щит.
Нам покров Его объятья,
Бог нас любит, верьте, братья,
Он – опорой алтаря
Дал нам нашего Царя!..
Широкое небо
Широкое небо, лазурная даль,
Душе моей сладко сродниться с тобою,
Такое ж в ней небо, но часто печаль
В нее западает с тревожной мечтою.
Такое же небо в ее глубине,
В том небе не звезды таинственной ночи
А звезды другие виднеются мне,
Те звезды родные, знакомые очи.
Души моей небо багрово, глубоко,
И в нем мои звезды любовью горят;
Те звезды, те очи далеко, далеко
Куда-то волшебною силой манят.
Музыка Елизаветы Шашиной (1871).
Комментировать