«Печерские антики»
Летние каникулы продолжались с 15 июня по 1 сентября, срок достаточный для переутомившихся студентов. Основная часть учащихся сразу же отправлялась на свою малую родину. Совсем незначительная — по святым местам и монастырям. Немного студентов ездило в Пюхтицкий женский монастырь на хозработы, так как там щедро одаривала матушка-настоятельница Варвара за труд. Некоторые студенты поехали в Печеры-Псковские. Желание ехать именно туда было связано с тем, что там велось старческое наставление, к тому же, думалось мне, и отец Зинон теперь там работает, можно будет, по старой памяти, пообщаться и поучиться чему-нибудь у него.
Помнился совет архимандрита Иоанна Крестъянкина о том, что надо бы вникать постепенно в душевную стихию тех, кто по своему устроению внутреннему мне нравится.
Архимандрит Зинон сразу же вспомнил меня и предложил помогать в работе над росписью придела преподобномученика Корнилия в Никольском храме монастыря. Послушание было более чем скромное. Вместе с другими подручными надо было готовить доски для иконостаса.
Среди его учеников оказался тот самый юноша из армейского сна, послушник Георгий Гашев. Вместе со своим товарищем, впоследствии монахом Алипием, они числились в монастыре послушниками отца Зинона. Совсем юные, они часто разыгрывали всякие смешные истории или начинали по-детски ябедничать друг на друга, причем в присутствии отца Зинона.
— Отец Зинон! Отец Зинон! А Гоша подсматривал через дырку в занавеске на красивых девушек-прихожанок. Это грех! — ябедничал будущий Алипий.
— А он, а он вообще! — чуть заикаясь и смеясь, ябедничал Гоша. — Одевался в облачение, как свя-ащенник, и благословлял двумя руками, как а-рхиерей. Во ужас-то какой!
— Что творят, ну что творят? Сплошной детский сад. Послал Господь помощничков! — хватался сначала за голову отец Зинон, а потом брал кирзовый сапог и со всего маху запускал в учеников.
— Вот уйму от них нет! Хоть бы делом занялись, — сокрушался отец архимандрит.
Проделки юных послушников были неистощимы, распространялись и на паломников.
— Дядя Вася! Мы тебя ждем к себе! — кричали они из придела Корнильевского в придел Никольский. — Приходи к нам скорей!
«Дядя Вася» начинал со всей силой толкать железную дверь, а послушники, заперев ее с другой стороны на крюк, подбадривали:
— Давай, давай! Что-то ты, дядя Вася, не силен? — и давились при этом от смеха.
На мою просьбу учиться самому что-нибудь писать отец Зинон отреагировал так:
— Немного погодя, пойдешь в мастерскую и у столяра закажешь доску под икону, а сейчас помоги грунтовать наши доски.
Отец Зинон приболел дня три, а я, ободренный его разрешением, ринулся в столярную мастерскую.
— Мне нужна иконная доска! Прошу сделать мне доску, — обратился к бородатому мужчине в фартуке.
— А благословение у Вас есть на это? — спросил удивленно он.
— Все у меня есть. Делайте быстрей. Зинон благословил, — нетерпеливо требовал я.
— А когда благословил? — спросил опять столяр. — Всегда благословил, — ответил ему с ехидцей.
— Ну, тогда смотрите сами. Ваше дело. Я сделаю Вам доску. Нужно сегодняшнее благословение отца Зинона, — чуть обиженно ответил столяр.
Покрутясь в ожидании полчаса, почему-то захотел я присесть на свободную табуретку, на которой лежала белая, свежая, широкая доска, и сел…
Огромный белесый гвоздь, торчавший незаметно из доски, тихо и бесшумно вошел в мою кожу, что-то теплое побежало струйкой вдоль ноги.
«Вот тебе и дневное благословение, не будешь врать больше!» — мелькнуло в голове.
Хорошо еще, что, на счастье, был монастырский банный день. Баню монахи топили жарко. Иеродиакон Максим, шестидесятипятилетний белобородый дедушка, погромыхивал басом на полке:
— Ну, врачи приговорили меня, значит, к смерти, а я думаю, надо Божией Матери еще помолиться. Говорю, Матушка Владычица! Призови меня в монастыре тебе послужить! С тех пор здоровье на прибавку пошло, так сюда и попал.
Паломников в монастыре было хоть отбавляй, но туристов еще больше. Их огромные толпы сновали туда-сюда по монастырю. Много было и иностранных делегаций в разноцветных шортах.
— А что наших-то женщин не пускают в брюках? — спросил я. — А этих «забугорных» хоть бы что. Может, валюту отваливают вашему монастырю? — поинтересовался у Гоши.
— На этот вопрос нашим женщинам всех лучше отвечает монах Апполинарий. Он говорит, что в «раструбах» на таких «уродов» никто глядеть не будет, а за антирекламу даже благодарить их надо, монахам спасаться помогают, — рассмеялся удачной шутке Гоша.
— Гляди, гляди! Опять побежала, — указал на бегущую по спуску вниз экскурсантку иконописец. – Неделя не пройдет, и опять среди экскурсантов одержимая объявится. Под храмом, в проходе, экскурсию, слышишь, проводят? Рассказывают о том, как на этом месте царь Иван Грозный усек голову преподобному Корнилию и нес его на руках вниз: эта дорожка до сих пор зовется «кровавой». Эти одержимые съезжаются со всего Союза сюда, дома поскупали, у отца Адриана по четвергам с четырех часов отчитываются. Там такой ужас стоит! Так вот. Эти экскурсоводы ведь все атеисты, ну и грехов хватает, все-таки лекции против Церкви у них идут вовсю. Я тут не одну неделю слушаю, все стили выучил как молитву.
У нас, когда отчитка идет, послушник дежурит, чтобы любопытные не шастали. Он куда-то отлучился, может, по нужде, а эти, — он показал вниз на экскурсантов, — ринулись вместе с экскурсоводом на отчитку. «Вот, — говорит, — товарищи! Вы видите, что религиозный дурман с народом делает». А в это время там кульминация, отец Адриан их кропит святой водой, и бесы начинают людей корчить. Ну, батюшка по ходу и экскурсовода покропил святой водой. Что тут началось! Она стала гавкать, как дворняжка, без перебою. Экскурсанты все «ломанулись» с перепугу назад так, что двери затрещали. Такая давка была, не передать!
— А посмотреть на это «действо» можно? — залюбопытствовал я у Гоши.
— Я думаю, тебе, как будущему священнику, даже необходимо, — намекнул Гоша.
И я решил сходить на отчитку. Попал в храм уже почти к середине этой редкой службы. Храм был полон несколько необычными посетителями. Стоя у солеи перед иконостасом, батюшка еле внятно называл имена каких-то святых жен. Четкость произношения была слабой, я с трудом пытался что-то разо-брать, как вдруг сзади услышал грубый мужской голос из женщины:
— Не надо Татьяну, не любим Татьяну!
Сбоку, рядом со мною, стояла женщина с маленьким мальчиком лет четырех. «И зачем только детей берут, портить психику с таких лет», — осудительно подумалось в этот момент. Вдруг весь народ в храме зашумел, и в проходе показалась фигура отца Адриана с большой кистью в руке. Рядом с ним шел послушник в черном подряснике и нес большую чашу с водой, из которой батюшка кропил людей. Он остановился около одной полной женщины, махавшей руками, как птица крыльями, привскакивающей на ногах, с открытым ртом. «Ничтоже сумняшеся» отец Адриан захлестнул огромную порцию воды ей в рот и пошел дальше.
— Он нас крестит, а мы ему вот — фиги. Все равно все наши, — кричал из нее голос, — на машинах туда-сюда, невенчанные, некрещеные, все к нам попадут. А-А, — злорадствовал голос, и женщина от удовольствия потирала руки.
«О, ужас! Да здесь почти все, наверное, сумасшедшие», — подумал я. Между тем процессия с батюшкой приближалась к нам. Совершенно спокойно он обмакнул большое кропило и хлестнул водой на лицо четырехлетнего ребенка, стоящего тихонечко возле матери. Неожиданно мальчика согнула какая-то сила, и из него начал кричать матом голос Владимира Высоцкого.
«Какой кошмар, у такого мальчика — и уже темные силы. Не перескочат ли на меня?»
Рассказывая вечером эту историю послушникам, поделился страхами о том, что может же эта «зараза» вселиться в кого-нибудь из насельников обители.
— И чему вас только, семинаристов, учат в Семинарии? — спросил один из них. — У нас старики говорят, что в духовных школах нет духоносных наставников, а о богословии профессора рассуждают как философы. Игнатий Брянчанинов в свое время писал, что в Питере встретил магистра богословия православного, который не верил в воскресение мертвых. Сюда бы их на отчитку привести, пусть посмотрят на реальных бесов. Одними лекциями их из людей не выгнать, — засмеялся послушник.
Кроме приезжающих «со всех сторон света» на отчитку, очень многие ехали в Печеры для беседы со старцами, отцом Иоанном и отцом Адрианом.
Большущая очередь приезжающих со всего Союза паломников выстраивалась перед входом в трапезную.
Благочинный монастыря отец Ириней с присущей ему украинской мягкостью в голосе попросил меня подежурить возле отца Иоанна, когда он будет вести прием людей.
С двух часов дня я занял свою позицию возле дверей, ведущих в приемную комнату, ожидая, какие будут инструкции по ходу приема.
Появившийся в дверях отец Иоанн замахал приветливо руками в сторону большущей очереди:
— Деточки мои! Идите скорее все ко мне сюда. Заходите все! Побыстрее, дорогие! — пригласил он радушно всех ожидающих в очереди.
Приемная комната была забита сидящими на стульях людьми до отказа.
— Остальных будешь впускать, как только выйдут первые, — скомандовал батюшка.
Любопытство просто разжигало посмотреть, что же он будет делать с таким большим количеством людей разом.
Батюшка подходил отдельно к каждому, подставлял ушко близко и слушал, что ему говорят.
— Так, так. Пьет, значит. Ну-ну. А Вы сегодня приехали в обитель? Да, да. Уж Вы поживите, Ваше дело не простое, причаститесь, помолитесь, а через недельку опять ко мне, будем через «ренгентик» Вас просвечивать.
Паломники, судя по лицам, в основном были верующие люди, но в углу комнаты я заметил супружескую чету с красными носами. «Что же он им-то скажет?»
Дойдя до них, батюшка всплеснул обеими руками и воскликнул:
— Голубчики вы мои! Что же вы наделали с собою? Господи! Спаси свое создание!
Красные лица супругов сделались пунцово-лиловыми от стыда.
Вечером делился дневными впечатлениями с новыми друзьями-послушниками.
— Как отцу Иоанну хватает сил и любви на такое громадное количество людей? — спросил я.
— Здесь подвиг и благодать соединились, — сказал Гоша, — вот и Божье творчество получается.
— Скажи, а что-нибудь известно об отце Иоанне до монастыря? — спросил друзей.
— Мало что известно. Говорят, сидел в тюрьме при Сталине. Я слышал недавно о нем одну историю. Будто бы он служил где-то на приходе простым сельским батюшкой и после службы долго молился в алтаре. Залезли в храм воры-преступники, думая, что все уже ушли, застали его в алтаре и решили убить, как ненужного свидетеля. Он попросил дать время помолиться и так ушел в молитву, что этот мир и тот соединились. Не знаю, что уж он там видел, но когда очнулся, то преступники просили у него прощения, потому что, как выяснилось, он так просил Бога помиловать их, что любовь Божия коснулась их черствых сердец. Я лично в это верю, потому что такие сердца здесь при встрече с ним оттаивают. Я убедился, и любой убедится, если понаблюдает, как он принимает паломников.
— Скажите, — вновь любопытствовал я, — а кто этот монах, что с одной рукой, совсем пожилой. Давеча как сел за стол во время братской трапезы ¬напротив него, так сразу подумал, глядя на его седую голову:
— А сколько же ему лет, с какого года он здесь?
Он меня не видел, все время в чашку смотрел, вдруг голову поднял и отвечает:
— Я, сынок, здесь с сорок пятого. С сорок пятого я.
У меня так все и обмерло внутри.
— Да это же наш отец Анатолий, регент хора. Ему на фронте руку оторвало. Он с отцом Алипием, настоятелем этого монастыря, вместе пришёл с войны, — объяснил с жаром сидевший рядом монах.
Побыв месяц в монастыре, стал подумывать о доме, о родителях, как там у сестры Вали с сенокосом? Во дворе монастыря встретил одноклассника Анатолия и сообщил ему, что еду домой.
— А я, знаешь, Василий, останусь здесь, может, навсегда. Хорошо мне здесь. Не поеду я больше в семинарию, тоскливо мне там без молитвы и благодати. К тому же меня берут в послушники, — объяснил свое решение Анатолий.
Комментировать