Буду министром
В школу меня отдали с восьми лет. Папа к тому времени уже работал учителем труда в этой школе. Помню, как сейчас, этот солнечный день. Около школы было много парт выставлено. Их, наверно, чинили и красили. Под зеленой молодой березой стоял стол, за которым сидела учительница Екатерина ¬Семеновна. Она записывала в большую книгу желающих поступить в первый класс. Запомнился диалог с нею.
— Ну, Васенька, кем же ты хочешь стать, когда выучишься?
Я ответил, что буду министром. Это вызвало большое удивление у Екатерины Семеновны. Я, конечно, не знал, кто такие министры, потому что слышал об этом только по радио. Потом, учась в Духовной Семинарии, второй раз вспомнил эту историю на уроке латинского языка, потому что слово «министр» с латинского языка переводилось со значением «служитель» — то есть имело тот смысл, ради которого мы были призваны и для чего пришли учиться в духовные школы.
В классе четвертом стал задумываться над смыслом жизни. Не «смыслом в жизни», а именно «смыслом жизни». Первый раз этот вопрос возник в моей душе, как ни странно, в минуты семейного праздника на природе, когда многие родственники гуляли и пели песни.
— Вот всем весело, но ведь так всегда не будет, и в самом веселье нет полноты счастья. Тогда в чем же постоянная радость, которая может объединить всех и никогда не расставаться с нами?
Классе в пятом или в шестом этот душевный запрос усилился. Вся школа участвовала в похоронах пожилой учительницы литературы Зинаиды Васильевны, очень доброй и уважаемой всеми женщины.
День был сентябрьский, солнечный и очень тихий. Вся природа ликовала разноцветными, от ярко-желтых до красно-коричневых, красками осенних деревьев. Мне показалась наша грустная процессия в черных одеждах огромным несоответствием с яркой, пышущей природой.
— Вот мы хороним доброго человека, который уже никогда не будет жить на этой земле, — думалось мне, — а эта неговорящая природа все так же будет жить. Какая страшная несправедливость. Ведь должен же быть ответ на этот вопрос. Когда вырасту большим, то обязательно найду ответ — зачем живет человек? Почему существует смерть?
Года через два мы с приятелем Женей усердно занялись живописью и рисунком. Успехи в этой области отмечали в собственной газете под названием «Суриковец». Очень хотелось написать маслом Казанскую икону Божией Матери, а другу Жене — «Святую Троицу» Рублева. Работа, которую я написал красками на холсте, была далека от совершенства, но все же было очень жаль, когда узнал, что она исчезла. Как потом выяснилось, эту самодельную икону мой папа вывез в лес и прибил гвоздем на сосну. Лет через пять я писал маслом портрет дедушки Андрея Ульянова в Русской Темрязани, и он мне поведал о чуде обретения иконы местными жителями в лесу несколько лет тому назад.
В то школьное время мне казалось, что я нашел смысл жизни. Думал, что он — в постижении красоты, везде нас окружающей, а живопись — лишь одно из средств ее понимания. Если все будут любить красоту, рассуждал я, то будут добрыми, потому что никто не захочет нарушать и портить всеобщую гармонию.
Этот интуитивистский пантеизм очень смахивал на эстетический пантеизм Гете и Шиллера, но я в то время ученых книг не читал и доступа к ним не имел.
Когда я начинал рисовать, то как бы уходил в этом творческом постижении красоты во вневременное состояние неведомого и необъятного, таинственного и вечно живущего движущегося чуда. Каждый час за палитрой с красками был новой встречей с ним и новым открытием.
Моя самая первая работа была живопись с натуры в летнем саду. Очень хотелось изобразить сидящую на красном тюльпане ярко-желтую с разводами бабочку. Все это на ярко-зеленом фоне просвечивалось солнечными лучами и, словно живое, пламенело и трепетало.
Видеть эту необыкновенную красоту было откровением и волнующей радостью для души. Изобразительные средства и умение передать восторг открывшегося чуда были поистине ничтожны, но меня это не ввергло в отчаяние. Созерцание ликующей природы являлось питанием для сердечного чувства. Сколько прекрасного вокруг нас! А люди подчас совершают такие недостойные поступки: ругаются, пьют водку и вино, дерутся в состоянии взаимного ослепления.
Учеба в средней школе к тому времени заканчивалась, и неизбежно вставал вопрос о продолжении образования и дальнейшего самоопределения. Все помышления мои и сердечные пожелания были направлены к тому, чтобы и далее продолжать заниматься влекущими меня живописью и рисунком. Отказаться от этого казалось делом немыслимым и даже предательским.
Мой товарищ по живописным увлечениям после восьмого класса поступил учиться в педагогическое училище на художественно-графическое отделение, и эта перспектива меня привлекала отчасти. Немного смущало то, что придется заниматься вопросами педагогики, о чем я имел весьма абстрактные представления.
Выбор у меня был небольшой, так как с домашней подготовкой дерзать поступать в серьезное художественное училище я откровенно побаивался.
Комментировать