Я вас, семинаристов, знаю
Где-то в конце первого года службы меня направили в командировку в город Пермь, потому что именно там предполагался в будущем комиссией Министерства Обороны какой-то показательный смотр частей.
Для наведения соответствующей красоты территории полков, ленинских комнат, интерьеров, стендов, транспарантов стягивались лучшие силы художников. Прибыв в один из полков города Перми, представился по всей форме майору небольшого роста.
— Да ладно ты, — сказал он мне. — Здравствуй, — и протянул руку, — вместе трудиться будем. Майор Трошко моя фамилия. Садись, я на тебя погляжу поближе. Как тебя зовут?
Узнав, что я из Питера, он вдруг повеселел, что-то вспоминая радостное, и засмеялся от души.
— Так я ваших питерских семинаристов знаю! — удивленно на меня посмотрев, воскликнул он. — Я, как в Питер приехал, первым делом купил трехлитровую банку пива и разыскал тамошнюю семинарию. Вместе с семинаристами пиво выпили в саду возле семинарии. Хорошие ребята! Я даже спросил, есть ли среди них «наши»? Они тоже любят шутки, говорят, что хватает этого «добра» везде.
Трошко засмеялся.
— У меня мать верующая, — разъяснял, заметив мое недоумение, майор. — Я ее как-то спросил, что с нами, коммунистами, будет со всеми? А она со вздохом: «Все друг с другом передеретесь, рано или поздно, и людям простым горя добавите, потому что о себе думаете». Это точно! Я из дома для работы что-нибудь несу, а другие офицеры — с работы. Где же государство сильное будет? А мы еще с тобой в Питере встретимся, на Невском, уж очень я хочу жить в этом городе,» — разоткровенничался майор Трошко.
Казарма, где нас, художников, разместили, не отапливалась. Кровати стояли двухъярусные. Среди солдат большинство были пьющие стройбатовцы, многие из которых, получив «условно» на свободе, «загремели» в «королевские войска», как тогда на военном жаргоне назывались инженерные соединения. Драки, водка и мат — постоянные спутники этих солдат. О их свирепости слагали легенды во всех войсках: «Говорят, такие звери, что даже оружие в руки им не дают никогда!»
Нас они почему-то побаивались, может быть, прознали, что это «белая кость», можно и загреметь куда подальше, но всех же других, в том числе шоферов, постоянно жестоко избивали.
Как-то уже в конце командировки, когда комиссия из двадцати восьми генералов Генерального штаба проверяла качество показательных полков, мы с шофером майора Трошко Романом сидели возле столовой в беседке.
— Я не могу больше так жить, — делился горем Роман. — Ночью избивают — так я уезжаю в город, в общежитие, к девушкам. А утром на меня орет Трошко, куда бензин дел?! Почему машина барахлит? Так орет, а мне спать охота, сплю за рулем. Терпения никакого нет, хоть в петлю лезь. Я задумал его убить, и дело с концом. Скажу — несчастный случай. У меня уже и план разработан.
— Очень интересно, как же это все произойдет? — осторожно и участливо поинтересовался я.
— Помнишь мост через речку возле переезда? — спросил Роман.
— Ну конечно, прекрасное просто место, — поддержал его я.
— Так вот. Как только заеду на мост, руль — вправо, машина с моста в воду, а я — налево, на мосту останусь, — закончил Роман.
— Замечательный план. Только когда тебя посадят, твой сын без папки бандитом вырастет, а сын Трошко, что сейчас в Афганистане воюет, кинется не с моста, а к душманам, животом на пулеметы, с горя! Ты об этом подумал, дорогой стратег?!
— Ну, тогда я сам себя, — медленно выдавил признание Роман. — Другим мог помочь в беде, а себе не могу. До армии десять мужиков одного убивали, так меня как по воздуху носило: один всех разогнал, а мужика спас. С собой только не справлюсь никак. Вот сейчас меня на «губу» заберут. Я ведь от патруля скрылся. Без строя шел, привязались, так я убежал, — рассказывал свои последние страхи Роман.
— Не бойся караула и с собой борись. Не принимай плохих мыслей — погубят они тебя. Думай о хорошем, о сыне своем, — увещевал я его.
— Что мне о нем думать? Я его даже никогда не видел, а женили по принуждению родители. Не люблю я свою жену, — грустно вздохнул Роман.
— Не ходи блудить к девицам, ночуй в казарме, терпи, как все терпят, не век же все будет продолжаться. А Трошко ты зря задумал убить. На него сейчас все заботы повешены, помогать и жалеть его надо, а не технику по ночам ломать. Перебирайся ближе к нам, художникам, — предложил я.
Роман сидел, низко наклонив голову, и думал о чем-то своем. Прозвучала команда заходить на обед, и мы расстались.
Вернувшись к себе в мастерскую, с новыми силами взялся за кисть, чтобы докрасить герб города Перми. Вдруг неизвестно откуда в душу стала вползать страшная давящая сила. Думая, что это просто в комнате мало воздуха, широко открыл дверь, но лучше не стало. Страх до того увеличился, что я выскочил на улицу, но ничего не помогало. Снова забежав в комнату и закрыв за собою дверь, встал на колени — и ну молиться: «Господи! Спаси свое создание, что же такое творится вокруг?! В чем дело?!»
Дверь открылась — на пороге стоял сержант:
— Роман только что на гауптвахте повесился, — мрачно сообщил он и вышел.
От такого известия я еще больше усилил молитву: «Господи! Иисусе Христе, Ты все знаешь от века, и все вещи Ты знаешь подлинно. Ну почему Ты не поможешь Роману?
Помоги так же, как он помог убиваемому мужчине. Спаси его Сам, ¬услышь меня и мою просьбу!» — продолжал взывать в своей душе непрестанно.
Прошло еще полчаса, и снова дверь открыл неизвестный сержант:
— Кажись, признаки жизни стал подавать. Дышит уже Роман.
Через два дня художников перебросили в Ульяновск, так как наш полк стал инициатором соцсоревнования под лозунгом «Мирному труду народа — надежную защиту!»
С тревожным чувством покидал уже ставший для меня не чужим город Пермь. Перед самым отъездом счастливый майор Трошко прыгал перед нами, махая руками, как воробей:
— Ребята! Ребята! Ура-а! Всем спасибо! Нам высшая похвала Совета Генерального штаба! В отпуск обещал командующий отпустить всех. А сейчас вас отправляют в Ульяновск.
Комментировать