(49 голосов: 3.5 из 5)

Оглавление

Жития святых

Предисловие

Жития святых — это литературный жанр. И как у каждого жанра, у него есть свои характерные черты. Поскольку это очень древний вид литературы, а Церковь — среда весьма консервативная (что само по себе прекрасно), то и агиография сохраняет в себе множество свойств, полученных ею многие сотни лет назад. Современный же человек — это минимизатор. Становясь чем далее, тем более плоским, он не понимает и отвергает всю пышную сложность прежних эпох, а значит, и своего прошлого. Многое кажется ему смешным, многое — наивным. Во многие вещи он верить отказывается. Святыми для него сегодня являются актеры и спортсмены, а жития этих «святых» умещаются в формат светской хроники или скандалов. Логический конец этого процесса заканчивается в аду. И что делать? Не пропадать же людям. Нужно идти друг другу навстречу, то есть приближать жития к современному пониманию, а людям интересующимся устремляться навстречу святым. Знакомство с любым из святых — это личная встреча двух человеческих душ. Встреча «через годы, через расстоянья». Именно пронзительной глубиной личного чувства эти знакомства и отличаются. Весь остальной исторический антураж — как то эпоха жизни святого, одежда, нравы, быт, смены царственных династий — отступает на задний план и становится вторичным. Мы бы очень хотели, чтобы у живущих ныне людей было как можно больше друзей из числа уже живущих в Небесном Иерусалиме. Мы бы очень хотели, чтобы люди общались со святыми, учились у них и брали с них пример, исполняя Павловы слова: «Подражайте мне, как я Христу». С этой целью мы и будем стараться рассказывать о святых с чувством личной теплоты, как о великих, но всё же друзьях, преодолевая шаблонность и схематизм, мешающие личному общению.

Это похоже на снятие ризы с древнего образа. Риза драгоценна и хороша, но древние краски лучше. Так, в начале XX века открылась миру рублевская «Троица», благочестиво спрятанная предыдущими поколениями за килограммами серебра. «Троица» была так хороша, что сами ризы были восприняты как скрытое иконоборчество. Также может быть вреден сусально-возвышенный стиль в разговоре о святости для изломанного человека XXI века. Путь непрост, но дорогу осилит идущий.

Бегство от мира

Се удалихся бегая, и водворихся в пустыни…

(Пс. 54:8)

О святых людях, оставивших мир и ушедших в пустыни, говорится, что они «убегали от мира». Думаю, что это не образный речевой оборот. Скорее, это точное название того, что эти люди делали. Они, скорее всего, бежали так, как бегут километровую дистанцию, сдавая норматив.

Километр — самая тяжелая дистанция. На стометровке нужен взрыв и мощное ускорение. На трех километрах нужна выносливость и расчет сил. Там может открыться второе дыхание. На километре же нужны и взрыв стометровки, и стайерское, длительное усилие. Те, кто убегал из мира, бежали километровую дистанцию.

Так могут бежать по перрону к отходящему поезду те, от кого собирается внезапно уехать любимый человек. Они бегут, огибая препятствия и ненароком задевая кого-то.

Точно так же, максимально напрягая силы, бегут те, кому угрожает опасность, те, за кем гонятся многочисленные и вооруженные враги. Мы все видели это в кино, и дай Бог нам не знать, что это такое на практике.

Мне кажется, именно так убегали из мира Антоний, Онуфрий, Пимен. Так ли вообще бегут в монастырь? Должно быть, так, потому что уход в монастырь — это бег за Любимым, Который хочет уехать. Это бег от врагов, которые вооружены и не знают жалости.

И даны были жене два крыла большого орла, чтобы она летела в пустыню в свое место от лица змия и там питалась в продолжение времени, времен и полвремени (Отк. 12:14).

* * *

Пустыня Библии — это не географическое понятие. Барханы, верблюды и «белое солнце» могут отсутствовать. Главное, чтобы не было людей и их отравленной грехом цивилизации.

Лесные дебри и горные утесы — это тоже пустыня, если там живет в молитве добровольно сбежавший из мира человек.

Даже не будучи богатыми верой, люди находят разные формы бегства от суеты. Туристы, геологи, охотники, скалолазы — всё эти люди, чье количество в иные времена достигало заумных чисел, пили чай у костра из железных кружек, а кто-то из них под гитару пел, зачем они сюда забрались. Оказывалось — «за туманом и за запахом тайги».

Отсюда, с привалов и ночевок, под сияющими звездами, огни больших городов казались тусклыми. Жизнь в этих городах казалась суетливой и мелкой, а человек, глядя в опрокинутую чашу неба, ощущал себя философом и вдыхал воздух свободы.

* * *

Цивилизация кажется значительной вблизи. Она мощна, сложна, «хитросплетенна». Как у бегемота, которым Бог напугал Иова, у этого «животного» сила в чреслах его, и крепость его в мускулах чрева его; поворачивает хвостом своим, как кедром; жилы же на бедрах его переплетены; ноги у него, как медные трубы; кости у него, как железные прутья (Иов. 40:1-13). С таким зверем невозможно воевать. Но от него можно уйти, и это будет победой.

* * *

Дело в том, что мир не только угрожающе велик, организован, мощен. Дело в том, что он не любит пользоваться силой и предпочитает скорее пленить, обмануть, влюбить в себя, нежели ломать через колено и насиловать. Эта вавилонская блудница хочет любви, а не покорности, ищет сердца, а не уплаты налоговых сборов.

* * *

Неотразимо красивая и одновременно неистово развратная красавица смотрит с презрением на всех, кто в нее влюблен. На вершинах безумия она даже может требовать смерти за одну ночь любви с собою. Все ей желанны, как жертвы, и все ей безразличны, как личности. Словно древний демон из сказки, она любит вас, пока ест вас. Проглотив, она вас забывает, и глаз ее выискивает новую жертву. Таковы богини разврата и кровавых жертв. Тот, кто пренебрег ее красотой, тот, кто не поддался ее очарованию, для нее смертельный враг и обидчик.

Такова же цивилизация. Таков «мир», если говорить о нем словами Иоанна Богослова и Исаака Сирина.

От мира нужно бежать. Для начала его нельзя любить. Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей. Ибо всё, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира сего (1Ин. 2:15-16).

* * *

Господь Иисус мог смирить искусителя в пустыне сильной рукой, мог без труда победить его и подвергнуть позору. Но тогда этой победой не смогли бы воспользоваться люди. Нужно было победить так, чтобы способ борьбы мог быть усвоен всеми детьми Адама. И Христос победил именно так: на каждый соблазн отвечая цитатой из Второзакония, смиренно и сдержанно. Спаситель выбил из рук врага, один за одним, все три вида оружия: похоть плоти (сделать камни хлебом), похоть очей (прельститься красотою царств мира) и гордость житейскую (сделать чудо: броситься с высоты в надежде на ангельскую помощь).

Давид победил Голиафа и как трофеем пользовался его мечом. Христос победил лукавого, и открыл нам его козни, и научил сопротивляться, чтобы не сделал нам ущерба сатана, ибо нам не безызвестны его умыслы (2Кор. 2:11).

* * *

Всё это — плоды пустынной победы. И можем ли мы усвоить эти дары, не имея опыта пустыни? Думаю, нет. Нужна, как говорил Григорий Богослов, «неподвижность глаз и языка». Нужна сознательная отстраненность от дел мира, хотя бы на малое время, отстраненность, подобная безразличию мертвеца к осеннему показу модных новинок. Так, как в стихах сказано:

Уединение. Уйди
В себя, как прадеды — в феоды.
Уединение. В груди
Ищи и находи свободу.

М. Цветаева

Выше всех те, кто жил в пустыне, не уходя из мира. Например, блаженная Ксения. В акафисте сказано, что она «в суете града велика-го аки пустынница жила еси, молитвы к Богу возносящи непрестанно». Или — Василий Блаженный. Это ведь вам не Антиохия, и не Палестина, чтобы всю жизнь прожить одетым лишь в набедренную повязку. Однако долгие годы промучился, синея от холода на улицах Третьего Рима, «нагоходец Василий», согреваясь словами сорока Севастийских мучеников: «Люта зима, но сладок рай».

Во внутреннюю ли, во внешнюю ли пустыню, навсегда ли или время от времени, но нужно уходить, убегать, удаляться. Причем пораньше, чтоб не так, как запутавшийся барин-писатель (разумею Толстого), — уйти на старости в никуда и умереть без Причастия.

Вслед уходящему завоет и заломит в отчаянии руки разукрашенная блудница-мир. Плюнь в нее, скажи, «чтоб ты пропала», и уходи, ускоряя шаг.

Затем будет страшное знакомство с собой. Сам себя человек не знает, пока не окажется в полном одиночестве, в земле сухой, в земле тени смертной, по которой никто не ходил, и где не обитал человек (см. Иер. 2:6). Все страсти проснутся, все мелкие змейки станут драконами. Всё, о чем даже не подозревал человек, станет явью, и горькое познание себя родит плач такой силы, что нужно будет, воистину, жить в пустыне, чтобы так плакать.

Уже вслед за тем, как останется далеко позади мир со своей обманчивой ложью; вслед за тем, как страх и недоумение родят слезы и первые крохи смирения, даст почувствовать свое приближение и главный виновник всех трагедий.

Он не любит проигрывать и не умеет прощать. Ты и так плюнул в него, когда крестился. Этот плевок он тебе не простил. Крепись. Дальше говорить не о чем. Зови Иисуса, зови Его Мать, зови Предтечу. Теперь твой голос, зовущий их Имена, надолго станет признаком этого места, независимо от времени года и времени суток. Такова последовательность: уйти от мира, смирить себя, Именем Божиим сразиться со змеем.

* * *

Только в пустыне возможна настоящая встреча человека с самим собой, настоящий взгляд Дориана Грея на свой портрет. Пустыня красива, молящемуся человеку она вожделенна, но всё же жизнь в ней страшна.

Какие слова должны звучать в сознании, чтобы смотреть на мир, не прельщаясь? Прелюбодеи и прелюбодейцы! не знаете ли, что дружба с миром есть вражда против Бога? Итак, кто хочет быть другом миру, тот становится врагом Богу (Иак. 4:4).

Или, может, это: выйдите из среды их и отделитесь, говорит Господь, и не прикасайтесь к нечистому; и Я прииму вас. И буду вам Отцем, и вы будете Моими сынами и дщерями (2Кор. 6:17).

* * *

Конечно, не стоит бежать на вокзал за билетом. Но стоит, вместо просиживания вечера перед телевизором, выйти в соседний парк, чтобы, подняв воротник и засунув руки в карманы, не спеша прогуляться, читая в уме псалмы. Возвращаясь домой, можно отказаться от лифта и подняться на свой этаж пешком. Можно лечь спать не поужинав и перед сном досыта почитать Исайю или Откровение. Уже засыпая, можно вспомнить о том, что патриарх Иаков спал, подложив под голову камень, а некоторые сейчас вовсе не спят, стоя на молитве. Сокрушенно вздохнув, можно уснуть. Ваш путь к пустыне начался.

Святость мелется на жерновах

Святость мелется на жерновах, святость вытаптывается в точиле и куется ударами молота. Иными словами, она появляется в результате труда, борьбы и сопротивления. Тот, кто топчет точило, хочет получить вино. Но тот, кто «топчет» святых, хочет их уничтожить. Вместо этого он отделяет сок от кожуры и косточек, то есть отделяет душу от тела.

Когда пролилась кровь, то есть когда молодое вино стекает и пенится, а под ногами остается мокрая каша из кожицы и семян, топтать больше нет смысла.

И если кто-то хочет уничтожить зерно и мелет его с остервенением, то, вместо уничтожения, произведет муку и прекратит молоть, раскрасневшись от работы.

Иосиф был рабом, Даниил был пленником, трое отроков были предназначены в пищу огню. Их непорочность, мудрость и верность были испытаны. Илия был гоним от своих, Елисей жил во время войн с соседями. Кто и когда наслаждался миром? Соломон. Но его мир был приобретен ценою подвигов отца, да и к чему привело его наслаждение миром и мудростью?

Хочется, конечно, не знать ни войны, ни гонений, ни голода. Но этот снаружи подаренный мир, это сытое спокойствие, пусть даже относительное, не есть цель и не есть мир окончательный. Внутри каждого человека и так идет война. Помыслы, сталкиваясь, осуждают и оправдывают друг друга. Ум и совесть стремятся к одному, но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного (Рим. 7:23). Мирное время дано для того, чтобы человек занялся собой, занялся делами своего внутреннего дома и очистил его. Эта уборка есть аскетизм и внутреннее делание.

Кто не хочет очищать себя усердием в добрых делах, внимательными молитвами, покаянием и воздержанием, тому придется довериться Лекарю. Тот, Кто не желает смерти грешника, будет вынужден употребить и жгучую мазь, и тугую повязку, и острый скальпель. Житейские беды, внутренние и внешние, как свора спущенных с цепи собак, будут грызть человека, будут смирять его, будут стапливать с него жир, будут помогать ему спасаться.

Если целый народ забыл о молитве, посте и милостыне, то беда ждет такой народ. Беда будет одновременно карой и врачевством. Для тех, кто озлобится, — карой. Для тех, кто вразумится и покается, — врачевством.

Внешние беды тоже выползают изнутри. Откуда у вас вражды и распри? не отсюда ли, от вожделений ваших, воюющих в членах ваших? (Иак. 4:1). Грех, который не побежден внутри, обязательно накопится, словно вода в туче, и прольется наружу злобой, клеветой, бранью. А затем — ударом, местью, войной.

Желающий жить в мире должен вести внутреннюю войну. Желание мира и при этом полное нежелание вести внутреннюю борьбу, более того — абсолютное неведение о законах внутренней жизни рано или поздно разразится войной неслыханной. Недаром две мировые войны, самые масштабные, самые беспринципные, самые бесчеловечные, произошли в двадцатом веке. Этот век унаследовал от двух предшествующих пафос веры в человеческий разум. Двадцатый век обогатился техникой и наплевал на этику. Он был весь в плену у внешнего мира, он смеялся над теми, кому был дорог мир невидимый и внутренний. Двадцатый век даже убивал таких людей. В результате на темном дне жизни ожили и пришли в движение древние чудовища. Эти чудовища быстро вырастали, питаясь грехом, который расцветал и рос повсюду, ничем не сдерживаемый.

Мы не хотим повторения ужасов прошлого века. Но мы должны понимать, что не повторение мантры «это не должно повториться», а только глубокая и внимательная внутренняя работа связывает и обессиливает мировое зло.

* * *

Если жизнь более или менее спокойна и все вокруг более или менее молятся, то Антоний уйдет в пустыню. Там он вытерпит и переживет такое, что слово бессильно будет это передать.

Если все вокруг по приказу царя сошлись на поле у подножия огромного идола, если все готовы по звуку свирели, цитры и кимвала поклониться истукану, то для трех юношей наступил момент Истины. Умирать ведь всё равно. Лучше умереть за Бога.

То, что тогда Господь спас тех трех, то, что Он не дал пролиться крови Исаака, не отменяет внутреннего мученичества. И Авраам внутренне пережил смерть сына, и отроки в Вавилоне распрощались с жизнью ради Истины. Их души расплавились в огне всецелой преданности, и в этом огне от них отделилась всякая нечистая примесь.

Не будем ждать великих потрясений и жестоких испытаний. Лучше займемся отделением от золота души низких примесей. Займемся при помощи внутреннего труда. Это родит своеобразную боль и множество неприятностей. Но это неизбежно, поскольку и зерно в муку превращается при помощи жернова, и виноград отдает сок или под топчущими ногами, или под прессом.

Прописаны в Небесном Иерусалиме

Онуфрий Великий 63 года прожил в пустыне. Прожил, как птица, не распахивая землю, не сея, не собирая в житницы. Исполнил Евангельские повеления буквально. Даже если бы он один был такой, и тогда нельзя сказать, что Слово Божие приятно слушать, но невозможно выполнить. Заблуждаешься, Лев Николаевич. Возможно.

Онуфрий был гол, как Адам, и молился, как ангел. А мы? Что мы? У нас всё иначе. Попробуйте раздеться и в голом виде прочитать хотя бы вечернее правило. Стыдно станет. Получится какая-то мелкая гадость и нелепость. То-то и оно.

А Онуфрия Бог одел по всему телу мягкими, как пух, волосами. И пальма, росшая возле его жилища, двенадцать раз в году отягчалась плодами. Совсем как те деревья в грядущем Царстве, о которых сказано в Откровении. Не могу не склониться перед памятью этого человека. Хожу одетый и «собираю в житницы», но радуюсь о том, что я с преподобным Онуфрием в одной Церкви.

* * *

Праведный Иоанн Кронштадтский жил в миру, а служил так, будто только что спустился с неба. Вся жизнь, словно столб огня, рвущийся к Богу. Священников на Руси и было, и есть множество, а Иоанн один. Пастырство оправдал, священство возвысил, перед всеми открыл зарытое сокровище. «Сказку о попе и о работнике его Балде» можно было написать только до Иоанна. Теперь нельзя. Лучшее покрыло худшее. Один Иоанн с Чашей в руках заслонил собой толпы ленивцев и фольклорно осмеянных персонажей. Ухватимся за его руку. Глядишь, оправдаемся.

Святитель Лука удивителен. Если заболею тяжко, хотел бы у него лечиться. Йодом крест на больном месте начертит, склонится к уху, скажет: «Молитесь Богу». И сам молиться станет. Затем, не прекращая молитвы, возьмет скальпель, сделает надрез, начнет операцию. Всё четко, без суеты, строго и милостиво. А уста под врачебной маской шепчут: «Господи, помоги. Ты — доктор, я — Твое орудие».

И поднимаются, поднимаются с постели неисцелимые прежде больные. Морг ждал и не дождался. Скажет: «Благодарите Христа. Это Его милость». А вечером на службу. Читать молитвы, предстоять Богу и, обратившись к людям, говорить слово Истины. И за Луку благодарю Тебя, Господи.

* * *

Блаженная Ксения. Теплое солнышко над холодной землей. Странница — «Ксения». Любила мужа и умерла для обычной жизни после его смерти. Молилась за любимого, просила, умоляла спасти, утешить, упокоить его душу. Потом всех полюбила и за всех молитвы стала приносить.

Походите полдня по кладбищу, почитайте псалмы у незнакомых могил. Поспите ночь на лавке. Ксения вот так сорок с лишним лет прожила. Тысячам помогла, многие сотни вымолила.

* * *

Ох, святые, святые! Всё у вас болело, как у всех людей. Болели натруженные руки, болело милующее сердце. Вы победили. Дайте теперь у вашего огонька погреться. Дайте насмотреться на вас. Осанка у всех негордая, взгляд прямой, одновременно и скорбный, и радостный. Каждый в отдельности красивее всех. К каждому на руки хочется забраться котенком и урчать довольно в безопасности.

Вот Иоанн Русский, плен, побои и унижение претерпевший. Вот Матрона, глазами слепая, а сердцем зрячая. Вот Георгий, стройный, сильный, красивый, на бесов ужас наводящий. А вот и он, самый любимый, всех других добрейший, но могущий и пощечину отвесить, — Угодник Чудотворец Николай.

А где тот, который прославил Бога тем, чем грешит и стар и млад, — языком? Вот он, Златоустый Иоанн, измученный земной жизнью и радостный в Господе.

А где тот, кто совместил в своей жизни все мыслимые монашеские подвиги: и столпничество, и затвор, и старчество? Где преподобный Серафим? Вот он, радование наше. Вот он, тихий и светлый, ростом маленький и духом великий. Вот он, любимец Божией Матери.

Где Варвара, где «невеста Христова прекрасная»? Где она, познавшая Бога через наблюдение за прекрасным миром? Где она, за Сладчайшего Жениха своего истерзанная и изувеченная немилосердно? Вот и она рядом с Екатериной. Обе статные, красивые не поземному. Глянешь и опустишь глаза.

Я ведь тоже крещен. А раз крещен, то, значит, и прописан в Небесном Иерусалиме. Господь неба и земли мне, как и многим, определил в оном месте свой уголок, свою «жилплощадь», прописал меня в вечности. Попасть бы в место это.

Боже, пощади. Боже, не наказывай. Боже, не вспоминай грехов моих. Я, как Кукша, говорю: «хоть с краечку, но в раечку». Только бы видеть и слышать вас всех, Аллилуйя Богу поющих.

Только бы. Если бы. Хоть чуть-чуть бы.

* * *

«Подражайте мне, как я — Христу», — сказал апостол Павел. Кстати, где он? Где эти уста Христовы? Где этот пламенный в ревности богоносец? Вот он, чаша, полная благодати. Целую твои стопы.

Буду подражать и тебе, и всем похожим на тебя. Не буду обезьяной. Буду учеником.

Во многом не успею, многое не получится. Но буду дергаться и стараться, буду усиливаться и стремиться, как безногий пловец на Пара-олимпийских играх. Есть и для таких атлетов награда.

* * *

Пусть склеятся протестантствующие уста. Бога вы, святые, мне не заслоните. Только лишний раз укажете и жизнью, и молитвенным положением рук на Святых Святейшее Слово. И укажете, и помолитесь. Даже если бы не молились, любил бы вас всё равно.

Грешно таких, как вы, не любить.

Пророк Илия

Перед Вторым Пришествием мир будет представлять собой нечто страшное. Он и сейчас уже страшен, если сравнить его с жизнью столетней давности. Но там, в будущей неизбежной перспективе, бесы будут безработны, поскольку люди превзойдут их в лукавстве, злопамятстве, гордости и ненависти к Богу. Редкие верующие души будут томиться так, как томился Лот в Содоме, и ради них времена сократятся. В эту гущу развратившегося человечества, в этот воспаленный гнойник сойдет, как блеснувшая молния, Христос — уже не для того, чтобы спасать, но для того, чтобы топтать точило гнева Божия. Христос придет сокрушать и уничтожать то, что воспротивилось исцелению. Апокалипсис на контрасте с Евангелием Рождества, где Господь слаб и беззащитен, описывает Христа как сильного Воина, духом уст Своих убивающего нечестивого.

Но как перед Первым Пришествием Христовым и рождением от Девы родился от старицы Елизаветы Иоанн, и как перед проповедью Христовой заиорданская страна огласилась проповедью «большего из рожденных женами», так и перед Вторым Пришествием Христовым в мир придут Илия и Енох. Придут обличать антихриста и проповедовать покаяние.

В одном из псалмов Давид спрашивает: Кто есть человек иже поживет и не узрит смерти? (Пс. 81:49). Енох и Илия — это те, кто не вкусили смертную горечь и взяты с телом живыми из этого мира. Оба они — сильные борцы с нечестием. Енох — седьмой от Адама пророчествовал допотопному человечеству. А Илия, живший в период закона, обличал детей Израиля и ревновал о славе Истинного Бога. Им и придется вернуться на землю в самые нечестивые времена, придется говорить правду, придется и умереть за нее. Смерть они претерпят уже перед самым концом мира, как и Предтеча был убит незадолго до опустошения преисподней Воскресшим Христом.

Пророк Илия и Иоанн Предтеча очень похожи друг на друга. Оба девственники, постники, оба жили вдали от людей. Одевались в похожую одежду. Звали людей на прямые пути. Но главное, были одного духа. Иоанн «предшел пред Господом в духе и силе Илии». Потому и спрашивали его книжники: «Ты пророк? Ты Илия?» И Христа спрашивали Апостолы, дескать, книжники учат, что вначале нужно прийти Илии. Христос отвечал, имея в виду Иоанна, что Илия уже пришел, и сделали с ним, что хотели.

Илия жил в тяжелые времена. Народ даже при Моисее умудрялся отливать золотого тельца со словами: «Вот Бог твой, Израиль». А что говорить о временах, когда цари стали идолослужителями? Нечестивый Ахав царствовал над израильтянами, и еще более нечестивая жена его Иезавель покровительствовала жрецам Ваала. С истинно женской, нерациональной, безграничной ненавистью Иезавель преследовала пророка. И в этом он тоже похож на Иоанна — тот пал жертвой Иродиады, не терпевшей его обличений. Вынужденный скитаться, прятаться, Илия жаловался Богу: «Пророков Твоих убили, алтари разрушили, остался я один, и моей души ищут». На что Господь ему, а через него всем нам открывает тайну: у Бога есть в Израиле семь тысяч мужей, не поклонившихся Ваалу. Так сохраняется святой остаток во все эпохи, каким бы массовым ни было отступление и какой бы ожесточенной ни была борьба против истины.

В наказание за измену Богу Илия вымаливает у Господа засуху. Неизбежный при засухе голод должен заставить людей от бездушных идолов обратиться к Господу неба и земли. Засуха длится сорок два месяца, или три с половиной года. Запомним это число. Ровно столько продлится царство антихриста. Сам же Илия спасается от засухи в пустых местах, и Господь питает его.

О том, кто служил Илии в пропитании, — отдельная речь. Во-первых, его кормили птицы. Во-вторых, люди. И в-третьих, Ангелы. Все роды живых существ служили Илии, потому что он служил Богу. Из птиц Господь избрал ворон. Эти жадные до всего блестящего, вороватые, шумные, прожорливые птицы, ужасно похожие характером на некоторых людей, носили пророку хлеб и мясо. Они не съедали его, хотя в обычной жизни едят всё подряд. Так иногда Богу служат самые неожиданные слуги. Из людей тоже был избран необычный помощник. В Назаретской синагоге Христос говорил, что много было вдовиц в Израиле во дни Илии, но ни к одной из них не был послан пророк, а только в Сарепту Сидонскую. Женщина-вдова, имеющая одного сына, приняла Илию и согласилась испечь ему опреснок из оставшихся муки и масла. За это Бог благословил ее, и водонос муки не оскуде и чванец елея не умалися (3Цар. 17:16). Чудо взаимной милости. Непонятно, кто кого кормит: женщина Илию — или Илия женщину с сыном? Конечно, Господь — их обоих: язычницу-финикиянку и израильского пророка, столь непохожих наружно и столь близких духовно.

У женщины разболеется сын и умрет. Умрет единственная опора в грядущей старости. А она очень точно, по-библейски, выскажет свою скорбь: зачем ты пришел и напомнил мне мои грехи? Вблизи святых, как возле сильного источника света, видны все оспинки и морщинки, то есть все греховные изъяны. Женщина справедливо думает, что возле великого человека особенно заметны ее обыденность и греховность. Может, поэтому умер сын. Илия воскрешает мальчика, и это будет первое в истории Ветхого Завета воскрешение одного человека по молитвам другого.

Что касается Ангела, то он готовил Илию к длинному путешествию. Он разбудил спящего пророка и дал ему еду и питье. Илия опять уснул, и через некоторое время был разбужен Ангелом теми же словами: «Восстании, яждь и пий». После этого Илия сорок дней шел не останавливаясь до места встречи с Господом. Ему, ревностному и горячему, было дано познать, что Господь кроток и тих. Там, где Бог явился Илии, вначале явились бури и ветры, трясшие землю и разрывавшие камни. Но не было в них Бога. А потом повеял тихий прохладный ветерок. И там — Господь.

Не в образах и тенях, а разумно, лицом к лицу, Илия увидит еще раз Господа много лет спустя. Это будет на горе Фавор, куда Илия придет от небес и куда душа Моисея придет из преисподней. Там эти величайшие праведники Ветхого Завета, горячо служившие Богу и страстно желавшие видеть Его лицо, предстанут преобразившемуся Иисусу Христу. Они будут беседовать с Ним о Его будущем страдании и грядущей славе. Они будут видеть человеческое лицо Того, Кому служили до Воплощения.

Где ты сейчас, великий пророче? Где кони твои и колесница огненная? Далеко ли до тех времен, когда ты придешь на землю с последней проповедью, или нам можно еще пожить, не страшась антихристовых страхов? Беседуешь ли ты с Христом о Его тайнах и о будущем мира или просто молишься Ему? Если молишься, помолись о нас, грешных.

Свидетели чуда

В священном и неприступном Апокалипсисе Престол Божий изображен окруженным четырьмя животными. Они исполнены очей спереди и сзади, подобны, соответственно, льву, тельцу, человеку и орлу летящему. Они шестокрылаты. Не имея покоя ни днем, ни ночью, они взывают: свят, свят, свят Господь Бог Вседержитель (см. Отк. 4:6-8). Подобно тому, как великий Бог воспевается четырьмя особыми существами, тайна Богоматеринства на земле была вверена четырем особым людям. Вот их имена: Иосиф Обручник, праведная Елизавета — мать Предтечи, Симеон Богоприимец и пророчица Анна.

Иосиф

Ничем не выделявшемуся из окружающих людей, плотнику по профессии, старцу по имени Иосиф Господь уделил неслыханную благодать. Во дни Своего младенчества воплотившийся Единородный Божий Сын, никого не имеющий отцом, кроме Бога, называл старца Иосифа папой. Невинные и безгрешные у всех младенцев уста, несравненно более святые у Господа Иисуса, с любовью лепетали это имя, которое по-арамейски звучит как «авва». Уже одно это заставляет затрепетать. Нужно было иметь беспримерное смирение и чистоту, чтобы удостоиться такой чести.

Когда Иосиф узнал, что Мария имеет во чреве, он не хотел Ее обличать, но решился тайком отпустить Ее. Дело в том, что закон повелевает казнить смертью деву, потерявшую девство до брака. Иосиф поступил по-новозаветному, т. е. нарушил букву закона и совершил милость. Милости хочу, а не жертвы (Мф. 12:7), — звучало в его душе. Для того чтобы разрешить его недоумения, неоднократно к Иосифу посылались Ангелы. Не бойся принять Марию, жену твою, ибо родившееся в Ней есть от Духа Святаго; родит же Сына, и наречешь Ему имя Иисус, ибо Он спасет людей Своих от грехов их (Мф. 1:20-21). Вскоре Иосифу пришлось, опять же по повелению Ангела, брать Дитя и Матерь и бежать в Египет. «Что это за Спаситель людей Своих, которого нужно Самого спасать от убийц и преследователей?» — мог подумать праведник. Но он, не усомнившись, продолжает свое служение, как телохранитель Господний, бежит в указанную страну и со временем возвращается назад.

Он учил маленького Христа держать в руках долото, рубанок и стамеску. Столярные инструменты совсем не изменились с того времени, и Христос зарабатывал Свой земной хлеб, подобно тысячам людей, которые сегодня трудятся руками. Более того, Иосиф по долгу названного родителя учил Спасителя заповедям, объяснял смысл праздников и Закон. А неподражаемый в смирении Иисус — Творец Закона — с любовью и интересом слушал праведника, опять-таки смиренно говорящего о делах Божиих.

Всё это умилительно, чудотворно, я бы сказал, грандиозно, если бы это слово было уместно. Но слово это сюда не идет, так как не было ничего грандиозного в маленьком Назарете, а была благодать, действующая и проявляющаяся так, как никто из людей не ожидал и не мог подумать.

Если Иосиф сегодня будет молиться о нас, то Господь, содержащий всё в Своей власти, вряд ли откажет тому, кого удостоил тогда на земле называться Своим отцом.

Праведная Елизавета

Елизавета была по-нашему матушкой, то есть женой священника. Она первая на земле назвала Деву Марию Матерью Господа (см. Лк. 1:43). Каждый еврей несколько раз в день должен читать слова из Писания — «шма исраэль!», то есть «слушай, Израиль». Это краткий Символ Веры ветхозаветной Церкви: Слушай, Израиль, Господь Бог твой — Господь един есть. Читала эту молитву и Елизавета, ибо она была праведна пред Богом, поступая по всем заповедям и уставам Господним беспорочно (Лк. 1:6). Она больше других верила и знала, что Господь един и нет другого. Когда же родственница ее отроковица Мария пришла к праведнице, Дух Святой исторг из ее сердца исповедание Христа Господом, а Марии — Матерью Господа. Мы так легко и радостно сегодня называем Богородицу Матерью Света, Дверью спасения, одушевленным Храмом и еще многими другими образами и поэтическими выражениями благодаря тому, что этот священный труд восхваления Владычицы когда-то давно начала жена священника Захарии.

Праведный Симеон

Елизавета торжествовала и радовалась о славе Богоматери. Но не только слава была предуготована Марии, а и страдания, и подвиг. Об этом сказал другой святой человек — Симеон. По вдохновению он пришел в храм тогда, когда Мария и Иосиф совершали законные обряды над Младенцем Спасителем. Не медом были слова Симеона для святого семейства. Се, лежит Сей на падение и на восстание многих в Израиле и в предмет пререканий, (и Тебе Самой оружие пройдет душу) да откроются помышления многих сердец (Лк. 2:34-35).

Симеон пророчествовал о крестных страданиях Христа. Он, как Давид, будто видел перед глазами голгофскую трагедию. Ибо псы окружили меня, скопище злых обступило меня, пронзили руки мои и ноги мои. Можно было бы перечесть все кости мои, а они смотрят и делают из меня зрелище: делят ризы мои между собою и об одежде моей бросают жребий (Пс. 21:17-19).

Давид видел только страдающего Праведника, а Симеон видел рядом стоящую Мать. Он видел, как Ее душу пронзает невозможная скорбь, как эта скорбь делает Богородицу чувствительной ко всем скорбям человечества и сострадательной ко всем бедам Адамова рода. Он видел, как открываются перед Ней книги человеческих совестей, и Она становится молитвенницей за всех скорбящих. Вряд ли хватит слов, чтобы объяснить всё, что он видел. Вряд ли и Сама Мария до конца тогда понимала, что это значит, но лишь запоминала и складывала в сердце Своем виденное и слышанное.

Праведная Анна

Четвертым человеком была Анна пророчица, прожившая с мужем всего лишь семь лет, а затем опаленная скорбью вдовства и всецело предавшая себя Богу. В те дни ей уже исполнилось 84 года, и всё это время она не отходила от храма, постом и молитвою служа Богу день и ночь (Лк. 2:37). Просветленная и очищенная, она могла узнать среди множества людей, находившихся в Храме, Честнейшую херувим со Христом на руках. Анна подошла к святому семейству, стала славить Господа и говорила о Нем всем, ожидавшим избавления в Иерусалиме (см. Лк. 2:38).

Эта женщина менее всего известна среди перечисленных лиц. Но она особенно мила нам потому, что долгие и тяжелые десятилетия церковной истории судьба Православия в нашей стране была вверена вот таким вдовам и праведницам, не отходившим от храма, в меру сил служившим Господу и «говорившим о Нем всем».

* * *

Вот четверо великих, мало заметных во время земной жизни, навеки вошедших в библейский рассказ и, что более радостно, навеки вошедших в Царство Небесное. Два мужчины и две женщины. Плотник и книжник, жена священника и вдова. Ни одного юного, ни одного в цветущих и молодых годах.

Это были люди, долголетней жизнью и верностью Закону доказавшие Богу свою любовь к Нему. Люди, перенесшие множество бед и испытаний. Они ничего не ждали уже и не хотели для себя на земле. Все их мысли были устремлены к будущей жизни. Весь жар неостывшего сердца был направлен на ожидание Искупителя. Именно поэтому им, и только им, Господь открыл тайну Богоматеринства. Даже не всю тайну, а лишь отдельные грани ее.

Для того чтобы чистыми глазами смотреть на иконы Богородицы, чистыми устами повторять Ей вслед за Архангелом: радуйся, Благодатная, — нужно всматриваться и в эти священные фигуры, которые окружают в евангельском рассказе Приснодеву и призывают нас принести Ей должные хвалы.

Апостол Андрей Первозванный

В декабре, когда снег, как правило, уже покрывает землю, мы празднуем память Андрея Первозванного. Этот декабрьский снег определяет точку обзора, с которой интереснее всего смотреть на Апостола и его к нам приход.

Там, откуда к нам пришел Андрей, дети не играют в снежки, не катаются на санках и не лепят снежную бабу. Их зима — это наше лето. Нам легко и приятно путешествовать в те края. Но им отправляться в нашу сторону и холодно, и страшно. Тот Крым, в котором мы чаще всего греем свои кости, для жителей Римской империи был северной ссылкой, некой Сибирью в нашем понимании. Когда Климента Римского или Иоанна Златоуста ссылали на север, то это был север для них. Для нас это — юг. Если же наш юг — это их север, то кто мы такие в их глазах, как не жители полуночной, холодной страны, гиперборейцы, медведи, дикари?

Зачем из солнечной Палестины, обутый не в теплые сапоги, но в легкие сандалии, приходил к нам на заре христианской эры родной брат апостола Петра? Зачем вообще путешествуют люди?

Купцов гонит в дорогу жажда прибыли и непоседливый характер. Домосед не станет купцом. Он, скорее, станет ремесленником. Нужно иметь характер азартный, беспокойный, нужно, чтобы вместе с кислородом в крови бегали пузырьки авантюризма. Только в этом случае человек купит товар, снарядит корабли, наймет охрану и отправится в путь. Так ли путешествовали апостолы? На известных нам языках скажем: нет, nein, по. И не ошибемся.

Можно путешествовать, чтобы захватывать чужие города, уводить пленных, везти на телегах добычу. Этот вид путешествий — военный поход — тоже не апостольский.

Можно покидать родные края, спасая жизнь свою и своих домашних. С древних времен до сегодняшнего дня в мире живут миллионы беженцев, под свист стрел или под звук автоматных очередей, освещенных заревом пожаров, ушедших с насиженных мест в поисках безопасности. Этот вид перемещения в пространстве к апостолам тоже никак не относится.

Есть, наконец, еще один вид путешествий, выдуманный греками. Это путешествия из любознательности, из желания повидать неизвестные земли, узнать что-то новое, научиться чему-то у жителей незнакомых стран. Сличаем с апостолами и находим полное несоответствие.

Не беглецы и не захватчики, не авантюристы, не торгаши и не бродячие философы. Кто же они такие?

* * *

Феномен апостольской проповеди не вписывается ни в одну готовую схему. Он ни на что не похож, и его не с чем сравнивать. Как водный поток из источника, это явление проистекает из уникального факта Пятидесятницы. Человек, к которому прикоснулся огонь, не может неподвижно стоять на месте. Он реагирует, чувствует боль, его мышцы сокращаются. И человек, на которого в виде огненных языков сошел Утешитель, тоже не может оставаться на месте. Он не принадлежит себе. То, что дано ему, — не его собственность. Он должен послужить. И вот он идет, готовый дойти до края земли, и проповедует.

Человеческая жизнь коротка, и апостолам надо спешить. Тем более что против них наточены лезвия мечей и копий, против них собрались на совет мудрецы и сильные земли. Апостолы идут на верную смерть, но не идти не могут. Огонь Пятидесятницы не гаснет.

Они идут в города, туда, где есть науки и ремесла, где множество людей собрано вместе, и, значит, у Слова может быть множество последователей. Идти по селам и маленьким поселениям непрактично. Это так же опасно (в селе, как и в городе, разъяренные язычники способны на убийство), но перспективной паствы там меньше, и нравы грубее, и привязанность к древним культам глубже. Апостолы идут в крупные торговые и культурные центры: Коринф, Солунь, Афины, Рим.

Здесь опять, как следопыт перед неизвестным следом, мысль останавливается. Зачем апостол Андрей пришел на Киевские горы? Никаких городов, никакой цивилизации. Только непроходимые леса, малочисленные и дикие племена и торговый путь, транзитом проходящий через огромные неосвоенные территории.

Может, он шел, не думая останавливаться? Может, неожиданно, без всякого приготовления, сердце его вдруг учащенно забилось, и чуткая совесть расслышала слова Святого Духа о том, что здесь будет после? Как бы то ни было, приход к нам апостола Андрея и его пророчество об этих местах удивительны вдвойне. Еще рыба не успела отметать икру, а он уже издали благословил ту, будущую молодую рыбку, которая должна будет появиться.

Славяне любят знак Креста, часто изображают его на себе, проявляя любовь к Тому, Кто потерпел за нас Распятие. Возможно, истоки этой любви длинной и незримой цепочкой связаны с тем Крестом, который Андрей водрузил на горах Киевских.

* * *

Так вот Ты какой, Сыне Божий, и вот каково обещанное Тобою излияние Святого Духа. Под Его действием Твои ученики дошли до тех стран, о которых слухом не слышали, и преподали им спасительную благодать. А в нашем случае преподали так, что она столетиями ждала своего часа. Не улетела, как облако, и не испортилась, как залежавшаяся пища. Но сияла, подобно солнцу, над головами здесь живущих людей и переливалась над ними радугой, пока не выпала крупной алмазной росой на сердце князя Владимира.

Снег хрустит под ногами, осыпается с дрогнувших веток, летит в лицо. Да… Далеко на север дошли твои, обутые в легкие сандалии, ноги, святой Андрей. Спасибо тебе за всё.

Апостолы Петр и Павел

Кому и когда первому показалось, что церковная жизнь делает людей однообразными, так сказать, равняет по шаблону, неизвестно. Но мысль эта, как и прочие сорняки, легко укоренилась. Голыми руками ее не вырвешь. Мне же, как ни гляну на икону Петра и Павла, хочется и плакать, и смеяться. Радуюсь оттого, что такие разные — и вместе. Печалюсь оттого, что многим это непонятно. К ним — настоящее слово.

Трудно найти в мире людей столь не похожих друг на друга, как Петр и Павел. Начнем с семьи. Павел — девственник. Он хотел, чтоб люди подражали ему и, будучи свободными, всецело служили Богу. А Петр женат. Христос приходит к нему в дом и исцеляет его тещу. И потом в апостольских трудах супруга была его спутницей и помощницей. Семейный человек и старый холостяк — это люди с разных планет. Отметим для себя эту психологическую разницу, чтобы потом еще более прославить Бога.

Петр знает Христа во плоти. Совместные путешествия и молитвы прилепили сердце Петра к Иисусу Христу от начала. «Куда пойдем? У Тебя глаголы вечной жизни». Петр был очевидцем многих чудес. Он привязался ко Христу особенным образом. Не только благодать влекла его, но и годы, прожитые вместе, сама неотлучность от Учителя. Павел же Христа во плоти не знал и даже этим хвалился. Иоанн Предтеча — это конец пророков и начало апостолов, то есть конец тех, кто говорил, не видя, и начало тех, кто видел и свидетельствует. Точно так же апостол Павел — конец апостолов и начало святых Отцов, тех, кто не видел и не знает Христа во плоти, но знает Его сердцем и служит Ему не менее тех, кто вместе с Ним ел пищу.

Петр прост. Что такое рыбак? Натруженные руки, запах соленой воды и жизнь впроголодь. Это у нас рыба дороже мяса. А если есть ее каждый день и ее же выменивать на хлеб и другие продукты, то отношение к ней будет другое. Рыбаку не до книг, не до высоких созерцаний. Он суров, и большинство его молитв — о хорошем улове.

Павел — мудрец. Он — знаток Закона. Каждая йота в священных книгах была им обцелована неоднократно. Он не белоручка, нет. В религиозных школах у евреев отроки вместе со святыми книгами изучали ремесла. Слова Закона не для корысти, это не золотой венец и не лопата. Это и не средство для личной похвальбы, и не способ зарабатывать. Павел шьет палатки. Нуждам его и тех, кто с ним, служат его собственные руки. Но главное в нем — это высокий пафос горящего сердца и широкая образованность. Эллинские поэты ему не чужды. Его послания столь обширны и тайноводственны, что Петр — рыбак — находит в них нечто «неудобовразумительное».

Они разделили мир. Петр пошел к обрезанным. Павел же, отряхнув с ног пыль синагоги, ушел к язычникам. Те были более благодарные слушатели. Их сердца были более открыты, а у Павла было много слов и образов, чтобы коснуться этих сердец. Каждый из них спешил. Ведь мир велик, а дни человека посчитаны и вздохи его взвешены. Нужно было успеть обойти как можно более городов, чтобы на базарах и в синагогах говорить, убеждать. А потом ночью за городом или в подвалах богатых домов крестить, преломлять хлеб, рукополагать пресвитеров.

Они относились друг к другу без всякого пиетета и могли не сходиться во мнениях и спорить, могли обличать друг друга наедине и при свидетелях. Слово «великий», которое мы сегодня прилагаем к одному и к другому, они прилагали только к воплотившемуся Богу, Которого один из них знал дольше, другой меньше, но любили они Его одинаково. Собственно, эта любовь ко Христу и ставит их рядом друг с другом. Эта любовь приводит их в столичный город, чтобы пострадать за имя Христово в одно и то же время.

Еще одно не должно быть умолчано. Апостолы Петр и Павел — люди кающиеся. Наибольшую славу в проповеди Евангелия Христос уделил бывшему предателю и бывшему гонителю. Не чистых Ангелов и не незлобивых младенцев Господь поставил у ворот Небесного Иерусалима. Ключи Царства, власть вязать и решить Он дал тем, кто по опыту знает, что такое тяжко согрешить и прогневать Бога. Апостолы не осуждают грешников, но сострадают им. Сами они спасены не «от дел», но по милости. Это делает их близкими нам и вселяет в нас надежду.

В Рай они вошли не теми, какими когда-то были. Нужны были слезы и труды, угрозы и преследования. Нужно было в корне перемениться. Знаком этой перемены стала перемена имен. Симон стал Петром, то есть «камнем», Савл стал Павлом, то есть «маленьким». Меняйтесь и вы, говорят нам первоверховные. Тем, кто сможет измениться, Господь наречет новое имя, которое известно только Богу и тому, кто его носит.

Господи! Ты все знаешь; Ты знаешь, что я люблю Тебя (Ин. 21:17), — говорил Петр.

Жизнь — Христос, и смерть — приобретение, — говорил Павел (Флп. 1:21).

Совершенно разные по всем жизненным обстоятельствам: по воспитанию, по темпераменту, образованию, семейному состоянию, — апостолы стоят рядом друг с другом, объединенные одной верой, одним покаянным порывом, одним желанием послужить Сыну Божию. Такими видим мы их на иконах.

Может, кому-то кажется, что церковная жизнь равняет людей по одному шаблону. Вряд ли это верно. Праздник Первоверховных апостолов Петра и Павла не оставляет места подобным суждениям.

Апостол Петр

Нам, людям, нельзя быть самоуверенными. Одно из наших имен — немощь. Вместо «человека умелого», «человека разумного» наука могла бы нас назвать «человеком немощным». Даже те, от которых менее всего ожидаешь дрожи в коленях, по временам ослабевают и теряют самообладание. Яркий пример — апостол Петр. Волевой и смелый, горячий и порывистый, этот апостол вошел в историю не только исповеданием веры в окрестностях Кесарии Филипповой и проповедью Благой Вести, но и отречением во дворе архиерея.

Кто-то не боится вступить врукопашную с двумя или тремя противниками, но каменеет от страха при звуке бормашины. Кому-то не страшны ни болезнь, ни бедность, но изгнание из отечества может свести его в гроб. Другими словами, у нас есть всегда хотя бы одна болевая точка, и прикосновение к ней для нас нестерпимо. Победа над собой потому всегда была более славной, чем победа над тысячами внешних врагов.

Петр — пример человека, который, как Иаков, дерзает бороться с Ангелом, но может испугаться собачьего лая. Так тезка его — Петр Первый одолел и Софью, и Карла, но до смерти боялся тараканов. Эти «камни» не боялись ударов молота, но их могли пробить насквозь равномерно падающие капли воды.

* * *

Вода, кстати, и проявила это свойство души апостола. Увидев Христа, ходящего по морю, Петр попросил разрешить ему также по воде прийти ко Христу. Услышав из уст Господа: «Иди!», он пошел, но… испугался волн и ветра. Акафист Сладчайшему Иисусу говорит о том, что внутри у Петра была в это время «буря помышлений сумнительных». Душа смутилась от наплыва разных помыслов, испугалась сама себя в этом новом, неожиданном состоянии, и, как итог, Петр начал тонуть.

* * *

Нечто подобное было и во дворе архиерея. До этого Кифа бросался с мечом на воинов, пришедших в Гефсиманию. Он даже отсек ухо одному из пришедших. Но вот во дворе у костра, когда утихло волнение в крови, когда Невинный уже был связан и торжество зла становилось густым, как тучи, Петр испугался женщины. В известное время он был готов драться с мечом в руках против любого мужчины. Он не врал, говоря, что готов за Христом и в темницу, и на смерть идти. Вот только человек сам себя не знает, и храбрый Петр оказался трусом перед лицом служанки, приставшей к нему с вопросами.

Я хочу бросить тень на святого? Боже, сохрани. Я радуюсь его немощи? Нет. Я оплакиваю в нем себя и тебя, потому что вижу в нем слепок со всего человечества.

Писание не по ошибке и не случайно открывает падения праведных. Лотово пьянство с последующим кровосмешением, Соломоново женонеистовство, Давидов блуд… Это не для того, чтобы грешники оправдывали себя чужими грехами. Это для того, чтобы на фоне самых лучших людей мира, которые, оказывается, тоже грешники, засиял Единый Безгрешный, и мы могли на Литургии петь «Един Свят, Един Господь, Иисус Христос во славу Бога Отца. Аминь».

* * *

Свое согрешение апостол Петр оплакивал всю жизнь. А вот оплакал ли я свои грехи? Научился ли у Петра покаянию? Ведь и мы, греша, отрекаемся от Господа. «Тебе Единому согрешил», — говорит Давид, потому что грех — это не нарушение параграфа из книжки с моральными правилами. Грех — это деятельное отречение от Творца, отказ Ему служить.

* * *

У Арсения Тарковского есть стихотворение, в котором автор во сне переживает весь ужас отречения и просыпается встревоженным. Вот это стихотворение:

Просыпается тело,
Напрягается слух.
Ночь дошла до предела,
Крикнул третий петух.

Сел старик на кровати,
Заскрипела кровать.
Было так при Пилате,
Что теперь вспоминать?

И какая досада
Сердце точит с утра?
И на что это надо —
Горевать за Петра?

Кто всего мне дороже,
Всех желаннее мне?
В эту ночь — от кого же
Я отрекся во сне?

Крик идет петушиный
В первой утренней мгле
Через горы-долины
По широкой земле.

Что здесь удалось поэту?

Удалось чужой грех почувствовать как свой, а может — найти себя самого в чьем-то опыте греха и последовавшего затем исправления. Евангелие ведь должно говорить и обо мне. Среди блудниц и прокаженных, мытарей и книжников где-то всегда есть мое место. Если его нет — Евангелие незачем читать ни дома, ни в храме. Тогда это всего лишь история о людях, встретивших Бога когда-то давно и где-то далеко. Тогда это не про меня, а значит и не для меня. Но в том-то и раскрывается всё волшебство жизни Бога среди людей, что, говоря с самарянкой у колодца, Он и со мной разговаривает. И Петр, трижды повторяющий «не знаю Человека», тоже меня касается. Арсений Тарковский это почувствовал.

* * *

Не он один. Когда крещеный люд стопроцентно присутствовал на службах Страстной Седмицы, тогда множество сердец отвечали, вначале содроганием, а потом — слезами, на все события Великого Четверга и Великой Пятницы. Затем, когда благочестие ослабело, об этом стало возможно писать и размышлять как бы со стороны. Но и тогда честный разговор о святых событиях пронзал душу. Пронзает он ее и поныне.

«— Точно так же в холодную ночь грелся у костра апостол Петр, — сказал студент, протягивая к огню руки, — значит, и тогда было холодно. Ах, какая то была страшная ночь, бабушка! До чрезвычайности унылая, длинная ночь!

Он посмотрел кругом на потемки, судорожно встряхнул головой и спросил:

— Небось, была на двенадцати евангелиях?

— Была, — ответила Василиса.

— Если помнишь, во время тайной вечери Петр сказал Иисусу: «С тобою я готов и в темницу, и на смерть».

А Господь ему на это: «Говорю тебе, Петр, не пропоет сегодня петел, то есть петух, как ты трижды отречешься, что не знаешь Меня». После вечери Иисус смертельно тосковал в саду и молился, а бедный Петр истомился душой, ослабел, веки у него отяжелели, и он никак не мог побороть сна. Спал. Потом, ты слышала, Иуда в ту же ночь поцеловал Иисуса и предал Его мучителям. Его связанного вели к первосвященнику и били, а Петр, изнеможенный, замученный тоской и тревогой, понимаешь ли, не выспавшийся, предчувствуя, что вот-вот на земле произойдет что-то ужасное, шел вслед… Он страстно, без памяти любил Иисуса, и теперь видел издали, как Его били…

Лукерья оставила ложки и устремила неподвижный взгляд на студента.

— Пришли к первосвященнику, — продолжал он, — Иисуса стали допрашивать, а работники тем временем развели среди двора огонь, потому что было холодно, и грелись. С ними около костра стоял Петр и тоже грелся, как вот я теперь. Одна женщина, увидев его, сказала: «И этот был с Иисусом», то есть, что и его, мол, нужно вести к допросу. И все работники, что находились около огня, должно быть, подозрительно и сурово поглядели на него, потому что он смутился и сказал: «Я не знаю Его». Немного погодя опять кто-то узнал в нем одного из учеников Иисуса и сказал: «И ты из них». Но он опять отрекся. И в третий раз кто-то обратился к нему: «Да не тебя ли сегодня я видел с Ним в саду?» Он третий раз отрекся. И после этого раза тотчас же запел петух, и Петр, взглянув издали на Иисуса, вспомнил слова, которые Он сказал ему на вечери… Вспомнил, очнулся, пошел со двора и горько-горько заплакал. В Евангелии сказано: «И исшед вон, плакася горько». Воображаю: тихий-тихий, темный-темный сад, и в тишине едва слышатся глухие рыдания…

Студент вздохнул и задумался. Продолжая улыбаться, Василиса вдруг всхлипнула, слезы, крупные, изобильные, потекли у нее по щекам, и она заслонила рукавом лицо от огня, как бы стыдясь своих слез, а Лукерья, глядя неподвижно на студента, покраснела, и выражение у нее стало тяжелым, напряженным, как у человека, который сдерживает сильную боль».

Это Чехов. Рассказ «Студент». Это произведение Антон Павлович считал лучшим из написанных им рассказов. Опять Петр, опять поющий петух и опять неудержимо текущие слезы из глаз у тех, кто всё это почувствовал.

Чехов делает из произошедшего очень правильный нравственный вывод. Всё, о чем говорили, это не о ком-то где-то, а о нас и про нас.

«Теперь студент думал о Василисе: если она заплакала, то, значит, все, происходившее в ту страшную ночь с Петром, имеет к ней какое-то отношение…

Он оглянулся. Одинокий огонь спокойно мигал в темноте, и возле него уже не было видно людей. Студент опять подумал, что если Василиса заплакала, а ее дочь смутилась, то, очевидно, то, о чем он только что рассказывал, что происходило девятнадцать веков назад, имеет отношение к настоящему — к обеим женщинам и, вероятно, к этой пустынной деревне, к нему самому, ко всем людям. Если старуха заплакала, то не потому, что он умеет трогательно рассказывать, а потому, что Петр ей близок, и потому, что она всем своим существом заинтересована в том, что происходило в душе Петра».

Конечно, Петр нам близок. Нам близко его исповедание веры, и им мы уповаем спастись. Нам близко всё то, что Петр написал в посланиях и что рассказал устно, а за ним записал Марк. Но нам близко и падение Петра, его позор, его слабость. Это и наш позор, потому что мы не лучше Кифы. Мы хуже его, просто о наших грехах не известно всему миру, как известно об отречении Петра.

Если мы прикоснемся краешком своей души к душе апостола, мы сразу заплачем. Но слезы эти будут сладкими. Это будут слезы хотя бы частичного покаяния. Это будут слезы души, ощутившей самое главное. Кстати, об этом тоже есть у Чехова.

«И радость вдруг заволновалась в его душе, и он даже остановился на минуту, чтобы перевести дух. Прошлое, думал он, связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой.

А когда он переправлялся на пароме через реку и потом, поднимаясь на гору, глядел на свою родную деревню и на запад, где узкою полосой светилась холодная багровая заря, то думал о том, что Правда и Красота, направлявшие человеческую жизнь там, в саду и во дворе первосвященника, продолжались непрерывно до сего дня и, по-видимому, всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле».

Лучше не скажешь.

Победоносный воин Георгий

Синие версты
И зарева горние!
Победоносного
Славьте — Георгия!

М. Цветаева

Миссионерству нужно учиться у Христа. Он говорит с людьми о тайнах Неба при помощи самых простых вещей, с которыми ежедневно имеют дело рыбаки, землепашцы, домохозяйки. Что толку тянуть нити тонких рассуждений с простыми людьми? Есть ли польза окунаться в глубины священных текстов при разговоре с теми, кто с трудом умеет читать и работает всю неделю не разгибаясь?

И вот Господь, видя перед Собою женщин, говорит о муке и закваске, о потерянной монете, о светильнике, освещающем дом. Для рыбаков у Него есть слово о неводе. Для крестьян — о земле и семени. Он, пришедший с Небес, рассказывал им правду о Небе, одевая ее в одежды привычных понятий, и только с книжниками позволял Себе цитировать псалмы или пророков.

Любой земной труд, дающий людям тепло и пищу, может стать пособием в понимании реальности высшего порядка. А что же воины? Они, одетые в железо, носящие на теле отметины прошедших битв, суровые и немногословные? Их труд тоже может приоткрывать завесу тайн? Да и труд ли это — по звуку трубы или голосу командира бросаться в бой, рубить и колоть плоть подобного тебе человека?

Христос говорил и о битвах. Но мало. Его речь, обращенную к воинам, продолжил апостол Павел. Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских, потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной. Для сего приимите всеоружие Божие, дабы вы могли противостать в день злый и, все преодолевши, устоять. Итак станьте, препоясавши чресла ваши истиною и облекшись в броню праведности, и обувши ноги в готовность благовествовать мир; а паче всего возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого; и шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть Слово Божие (Еф. 6:11-17).

Радостно читал эти слова всякий христианин, носящий на поясе меч. Радостно пробегал по этим строчкам и храбрый юноша по имени Георгий. Он узнавал в них себя и свои труды. С тех пор как священное имя Троицы прозвучало над ним, а крещальные воды трижды сомкнулись над его головой, он узнал, что есть иные битвы, и победителям в них готовятся иные венцы.

Сдержать свой гнев; себя, а не врага схватить за горло и не дать гневной речи пролиться из уст — это не легче, чем схватиться с противником в рукопашной. Силен был Самсон, но, побежденный женской лаской, потерял бдительность и попал в позорное рабство. Значит, целомудрие сильнее крепких мышц и драгоценнее перед Богом. Сколько рук ежедневно протягивается в ожидании милости? Разделить с нищими свой хлеб, отдать им часть жалования — это ли не дело, достойное верующего сердца?

Множество упражнений есть для тела. Не меньше их и для души. Строгий пост, ночные молитвы, хранение уст, чтение слов Господних. Всё это полюбил молодой христианин, стройный осанкой, но еще более стройный в мыслях; красивый лицом, но душой прекрасный еще более.

Когда накроет на стол хозяйка в ожидании дорогого гостя, то, кроме еды и питья, кроме ножей и вилок, хочет поставить на стол цветы. Пусть радуются глаза пирующих. Когда выстроит дом мастер, то хочет украсить стены рисунком, а окна — резным узором. Пусть будет в доме не только тепло и чисто, но пусть будет и красиво. Когда украсится душа добродетелями, то хочет пострадать за любимого Господа.

«Пусть и моя кровь прольется за Того, Кто Кровь Свою за меня пролил», — думает душа. Если же знает Господь, что по силам это душе, что не тщеславие, не горячка гордости, а любовь говорит в человеке, дарит Господь такой душе тяжелые и сладкие муки во имя Свое.

Римское царство обширно, и нелегко им управлять. В усмирении бунтов, в расширении и защите границ, в денежных и административных реформах проводит дни и ночи Диоклетиан — император. И еще есть у него забота — служить древним богам, тем, которые дали Риму власть и силу. Этим богам должны служить все. Горе тому, кто откажется надевать на богов гирлянды цветов, воскурять фимиам, поклоняться им.

Нет ничего проще, чем умереть в такое время. Скажи только: «Я — христианин» — и дотерпи до конца обрушившиеся муки. Скоро, очень скоро тогда сменишь земную жизнь на небесную. Только дотерпи до конца.

«Разве я убегал от врага? Разве видел противник в бою мою спину? Разве десятки раз не готовился я умереть? Тогда были битвы за кесаря, за империю, ради добычи. Неужели теперь, когда нужно служить Царю Небесному, задрожу при виде огня и железа, отведу в сторону взгляд?» Так думал Георгий, раздавая имение нищим, прося их молитв, готовясь идти к мучителям.

Сильна бывает любовь. Но чем сильнее она, тем лютее ненависть к бывшему любимцу, если он сменил господина и прежнему служить не хочет. Ничего не пожалел Диоклетиан для Георгия. Свинцовые палки, воловьи жилы, уксус и соль для натирания свежих ран, колесо, усеянное шипами. Сотню людей можно было б замучить тем, что терпел Георгий. Плоть отставала от кости, но мысль от Христа не отставала. Оком ума смотрел на Христа Георгий, а на избитое тело свое смотрел как на чужое. «Не оставляй меня, Иисусе. Помоги мне дотерпеть до конца».

В ужасе отворачивались и убегали люди. Только царь, не отрываясь, мрачно смотрел на юношу. И Небесный Царь смотрел на Георгия. И Ангелы удивлялись страдальцу, но не смели спросить: «Доколе?»

Всё когда-то закончится. Есть у всего предел. Понял царь, что не сломит Георгия. Понял Георгий, что скоро увидит Спасителя. После жестоких мук меч показался ему игрушкой. Стал на колени воин, никогда, кроме как на молитве, не стоявший на коленях. Голова отделилась от тела, и ясными были глаза.

Моли Бога о нас, Георгий. О тех, кто плавает в море, о тех, кто терпит беду, о тех, кто идет на бой. Обо всех, кто тебя любит. Обо всех, кто любит Христа.

Тебе, близко к Нему стоящему, Христос ни в чем не откажет.

Любимый больной. Целительная сила великомученика Пантелеймона

«Есть у Царя любимый больной, и я лечил его», — так отвечал отцу юный врач Пантолеон, объясняя свое долгое отсутствие дома. На самом деле юноша принял Крещение и провел несколько дней у своего духовного наставника Ермолая, занимаясь изучением догматов и молитвой. Этот юноша вскоре многочисленными исцелениями, совершенными во Имя Иисуса Христа, прославит Бога. Затем Господь окажет юноше особую честь: не только в Него веровать, но и за Него страдать. Посреди переносимых страданий Сам Господь переименует Своего раба, назвав его Пантелеймоном. С этим именем мы и знаем святого врача и великомученика.

«Есть у Царя любимый больной». Эти слова можно повторить, применяя их к каждому человеку. Господь совершенно нелицеприятен. Ему свойственно любить всех людей одинаково. Авраам, Павел, Давид отличаются от нас не степенью пристрастного к ним отношения со стороны Бога, но степенью своей отзывчивости на Господню любовь.

За всех вместе и за каждого в отдельности Христос умалился в Рождестве, унизился в Страдании и прославился в Воскресении.

«Ранами Его мы исцелились», — говорит пророк Исайя. «Исцелились», потому что без Христа, без этого Небесного Врача, смертельным недугом болеет человечество. Любимое создание — человек — тяжело и неисцельно страдает. «Есть у Царя любимый больной»…

Пантелеймон «лечил его». А я?

Душа моя, которая дороже всех сокровищ мира, получает ли всё необходимое для здоровья? Мой внутренний мир, который шире всего холодного космоса, согрет ли Евангелием?

Земля моего сердца спит, заросшая бурьяном, или проснулась, взрезанная покаянным плугом?

«Любимого больного» нужно лечить. Царь беспокоится о его здоровье. У Царя больше нет забот, как только переживать об этом! Его Царство твердо и непоколебимо. Никто снаружи не угрожает ему, никто внутри больше не восстает против него. И любящее сердце Царя страдает только оттого, что любимые им продолжают болеть.

Бог веселится, видя исправление человека, и вместе с Ним ангельский мир волнуется могучими волнами радости, «великой радости о едином грешнике кающемся».

Каждый подчиненный подстраивается под начальника. Секретарши одеваются по вкусу шефа, чиновники пишут отчеты и рапорты по форме, понятной руководству. Наш Владыка не хочет ничего внешнего. Внутреннее здоровье беспокоит Его, и надо нам заняться этим здоровьем. Исцеляться самому и способствовать выздоровлению ближних — единственный способ угодить Творцу неба и земли.

Исчезнувшего на несколько дней Пантоле-она искал не только отец. Земной царь тоже искал его, поскольку юноша был придворным лекарем. На вопрос: «где ты был?» царь услышал такой ответ: «Мой Отец приобрел для меня имение в наследство, и я знакомился с этим приобретением». Говоря царю об отце, святой имел в виду Бога. По слову Христа, Отец благоволит дать нам Царство (Лк. 12:32). Это будущее Царство Пантолеон изучал, знакомясь со Святым Писанием и постигая искусство молитвы. Только что омытый Крещением от грехов, напоенный благодатью, юноша опытно постигал, что Царствие Божие не пища и питие, но праведность и мир и радость во Святом Духе (Рим. 14:17).

Знать о том, что будущий век реален, более того — реальнее нынешнего, обязан каждый христианин. Благодать учит человека не прилепляться к нынешнему миру, но стремиться к будущему.

Когда евреи приблизились к границе Земли Обетованной, этому земному прообразу Царства Небесного, Господь повелел Моисею выбрать по одному человеку из каждого колена. Эти двенадцать человек должны были высмотреть землю Ханаанскую (см. Чис. 13). Они пошли и вернулись, неся вдвоем на плечах одну (!) виноградную кисть. Даже если бы они не ходили так долго по пустыне, земля показалась бы им прекрасной. На контрасте же с землей сухой и безводной это был рай!

Подобное «высматривание земли» существует и в отношении будущей жизни. Как тогда, так и сейчас есть небольшое число избранных, которые видели Горний Иерусалим, наполнились силой будущего века, действенно источают ее другим. Таков, например, Серафим Саровский. Во времена Пантелеймона это были многочисленные мученики за Христа, само название которых на греческом языке — мартирос — означает «свидетель». Несомненно, Ермолай рассказывал своему духовному сыну не только о Сыне Божием, но и о торжествующем соборе и церкви первенцев, написанных на небесах, о духах праведников, достигших совершенства (см. Евр. 12:23).

Двое людей задавали Пантелеймону вопросы. Он не солгал обоим, хотя и ответил притчей, а не буквально. Если бы он просто сказал, что крестился и был в доме священника, нам не было бы чему научиться. Атак, в двух коротких ответах — целая трапеза сокровенных сладостей.

Бог непрестанно думает о нас. Надо и нам чаще думать о Боге.

В Его доме обителей много (Ин. 14:2) Надо нам готовиться к тому, чтобы в них поселиться.

В общем, нужно «лечить больного, которого любит Царь» и «знакомиться с имением, которое подарил Отец».

Если задуматься, то всё это очень похоже на совет апостола Павла Тимофею: Вникай в себя и в учение; занимайся сим постоянно (1Тим. 4:16).

Любимый святой. Чудеса святителя Николая

Так сложилось (не по случаю, а по Промыслу), что о самых любимых святых мы меньше всего знаем. Речь идет о Божией Матери и о святом Николае. Смирение не ищет показать себя и прославиться. Смирению хорошо в тени, поэтому и «Благословенная между женами», и самый любимый на Руси святой прожили так, что известных фактов их земной жизни очень немного. Тем ценнее та слава, которую они приобрели после ухода из этого мира. Трудно найти христианский город на карте мира, где Матерь Божия не проявила бы Свою чудотворную любовь, исцеляя, защищая, вразумляя нуждающихся в помощи людей. Это касается и Мирликийского архиепископа.

Его помощь быстра и удивительна. Он и строг, и милостив одновременно. Из угла, где горит лампадка, он внимательно смотрит на простолюдина и на толстосума. В каждом храме есть его образ, и даже если мы больше никого из святых не знаем, то, увидев икону святителя Николая, сразу чувствуем себя в храме, как дома. Одно чудо из тысяч мне хочется вспомнить и пересказать.

Этот случай описан у С.Нилуса в одной из его книг. Речь там шла о воре, который имел суеверную любовь к Угоднику, и всякий раз, идя на воровство, ставил святому свечку. Не смейтесь над этим вором, братья. Это только со стороны кажется, что глупость очевидна. При взгляде изнутри зоркость теряется, и мы сами часто творим неизвестно что, не замечая нелепости своих поступков. Так вот, вор ставил святому свечи и просил помощи в воровстве. Долго всё сходило ему с рук, и эту удачу он приписывал помощи Николая. Как вдруг однажды этот по-особенному «набожный» вор был замечен людьми во время воровства. У простых людей разговоры недолгие. Грешника, пойманного на грехе, бьют, а то и убивают. Мужики погнались за несчастным. Смерть приблизилась к нему и стала дышать в затылок. Убегая от преследователей, он увидел за селом павшую лошадь. Труп давно лежал на земле, из лопнувшего брюха тек гной, черви ползали по телу животного, и воздух вокруг был отравлен запахом гнили. Но смертный страх сильнее любой брезгливости. Вор забрался в гниющее чрево и там, среди смрадных внутренностей, затаился. Преследователям даже в голову не могло прийти, что убегавший способен спрятаться в трупе. Походив вокруг и поругавшись всласть, они ушли домой. А наш «джентльмен удачи», погибая от смрада, разрывался между страхом возмездия и желанием вдохнуть свежего воздуха.

И вот ему, едва живому от страха и вони, является святитель Николай. «Как тебе здесь?» — спрашивает святитель. «Батюшка Николай, я едва жив от смрада!» — отвечает несчастный. На что святой ему отвечает: «Вот так мне смердят твои свечи».

Комментарии кажутся излишними. Мораль — на поверхности. Молитва грешника смердит, а не благоухает. Нужно не только молиться, но и жизнь исправлять, по мере сил. Так? Так. Но это выводы верхнего слоя. Есть здесь и более глубокий урок. И как говорил кто-то из литературных героев: «Так-то оно так, да не так».

Святитель Николай всё же спас грешника! Молитва хоть и смердела, но до святого доходила, и в нужное время он о грешнике вспомнил. Пусть моя свеча ныне смердит, пусть она еще долго смердеть будет (ведь не скоро запах выветривается), но я всё равно ее ставить буду.

Молиться чисто и горячо, как свеча горит, в один год не выучишься. Молиться так, чтобы Богу это приятно было так, как нам ароматом кадила дышать, — это труд всей жизни. И радуюсь я, что Господь накажет, и Он же потом пожалеет. А святые в этом Богу подобны.

Или вот еще случай. Дело было в Киеве при немецкой оккупации. В одной семье умирает мать. Остаются трое детей, мал мала меньше, а отец — на фронте. Дети кладут маму на стол. Что дальше делать, не знают. Родни никого, помочь некому. Знали дети, что по покойникам читать псалмы надо. Псалтири под руками нет, так они взяли акафист святителю Николаю, стали рядышком у мамы в ногах и читают. «Радуйся, добродетелей великих вместилище. Радуйся, достойный Ангелов собеседниче. Радуйся, добрый человеком наставниче». Конечно, какая тут радость. Один страх и горе. Но читают они дальше и доходят до слов: «Радуйся, неповинных от уз разрешение. Радуйся, и мертвецов оживление…» И на этих словах — Свят! Свят! Свят! — мама открыла глаза и села. Пожалел Угодник. Приклонился на детские слезы.

Образ святителя Николая созвучен и понятен нашей душе. Святой по себе книг не оставил. И народ наш больше верит делу сделанному, чем слову сказанному. Николай нищих любит, а у нас почти вся история — сплошная история нищеты, простоты и убожества. Когда итальянцы тело святого украли и к себе увезли, появился праздник «летнего Николая». Греки его до сих пор не признают, а предки наши этот праздник по-особому осмыслили.

Деды дедам сказывали, что сошли как-то с небес Николай да Касьян по земле походить, помочь, может, кому. Глядь — а в глубокой луже мужик с телегой завяз. «Пойдем, — говорит Николай Касьяну, — подсобим мужичку». А Касьян говорит: «Неохота ризы райские пачкать». Ну, Никола, делать нечего, сам в грязь полез и телегу вытолкал. Умилился Господь на такое человеколюбие и дал Николе два праздника в год — летом и зимой. А Касьяну — раз в четыре года — 29 февраля. Вот так.

В общем, с Писанием мы до сих пор плохо знакомы, невежества и грубости у нас тоже хватает. Даже поделиться можем. Но если увидит наш человек икону Николы Угодника, сразу три пальца щепоткой сложит и перекрестится. Скажет: «Радуйся, Николае, великий чудотворче», — а святой Николай с небес ответит: «И ты не горюй, раб Божий. Прославляй Господа Вседержителя и словом, и делом».

Много святых на земле было, много еще будет. Но мы так к Чудотворцу привязаны, будто живем не в нашей полуночной стране, а в Малой Азии, и не в эпоху Интернета, а в IV веке, в эпоху Первого Вселенского Собора. И это даже до слез замечательно.

Пастух и пастырь. Встреча со святителем Спиридоном Тримифунтским

То, что святитель Спиридон не похож на остальных святителей, становится понятно даже после первого взгляда на его икону. Древние святители чаще всего изображаются с непокрытой головой. Таков Златоуст, таков Василий Великий и многие другие.

Святители поздних эпох, кроме привычного архиерейского облачения, имеют на голове митры. Митрой украшен Феодосий Черниговский, Тихон Задонский, Иоасаф Белгородский. Перечислять можно долго. А вот святитель Спиридон, современник Николая Чудотворца, не простоволос, но и не в митре. У него на голове — шапочка из овечьей шерсти. Пастухом долгие годы был этот удивительный муж, а когда воля Божия привела его на епископскую кафедру, чтобы пасти словесных овец Христовых, то образ жизни Спиридон не поменял. Крестьянская еда, воздержность в быту, доходящая до бедности, пастушеская шапка — всё это так не похоже на признаки святительского сана. Зато внутренние богатства благодати, которые носил в себе святитель Спиридон, заставляли современников вспоминать имена пророков Илии и Елисея.

IV век, век жизни святителя, был тем временем, когда успокоившаяся от внешних гонений Церковь стала терзаться внутренними болезнями. Ложные учения, ереси стали тревожить умы верующих людей. Эпоха требовала богословского подвига и защиты апостольской веры на отточенном языке философских понятий. Спиридон менее всего подходил для этого. Он был молитвенником, подвижником, праведником, но никак не книжником и не оратором. Однако святой пошел на Никейский Собор, созванный императором Константином по поводу учения александрийского пресвитера Ария.

Ересь Ария поколебала вселенную. Этот священник дерзнул учить, что Христос не Бог, что Он не равен Отцу и было время, когда Сына Божия не было. Те, кто носил Христа в сердце, содрогнулись, услышав такие слова. Но те, кто еще не победил свою греховность и кто слишком доверял своему разуму и логике, подхватил Ариево кощунство. Таковых было много. Украшенные внешним знанием, кичливые и говорливые, эти философы страстно доказывали свои мнения. И святой Спиридон решил вступиться за Истину. Отцы Собора знали, что этот епископ в пастушеской шапке свят, но не искусен в слове. Они удерживали его, опасаясь поражения в диспутах. Но Спиридон совершил нечто неожиданное. Он взял в руки кирпич и, сотворив молитву, сжал его в руках. Слава Тебе, Христе Боже! В руках святого старца вспыхнул огонь, потекла вода и осталась мокрая глина. Кирпич, силою Божией, разложился на свои составные части.

«Смотри, философ, — сказал с дерзновением Спиридон защитнику арианства, — плинфа (кирпич) одна, но в ней — три: глина, огонь и вода. Так и Бог наш един, но три Лица в Нем: Отец, Слово и Дух». Против таких доводов должна была умолкнуть земная мудрость.

* * *

Это не единственное чудо святителя, и мы не случайно упомянули ранее имена Илии и Елисея. Великие пророки Израиля всем сердцем служили Богу, и Бог совершал через них удивительные чудеса. Мертвые воскресали, прокаженные очищались, Иордан разделялся надвое, небо заключалось на годы и отказывалось проливать дождь. Казалось, что Свою власть над сотворенным миром Господь временами отдавал Своим избранникам. Третья и Четвертая Книги Царств подробно рассказывают об этих чудотворцах.

Спиридон был подобен им. Киприоты-земледельцы были счастливы, имея такого архиерея, поскольку небо слушалось святого. В случае засухи молитвы Спиридона преклоняли Бога на милость, и долгожданный дождь поил землю.

Подобно Елисею, который проверил наличие на себе духа Илии, разделив воды Иордана (см. 4Цар. 2:14), и святитель повелевал водной стихией. Он шел однажды в город, чтобы вступиться за несправедливо обвиненного знакомого, и разлившийся ручей угрожал преградить ему дорогу. Святой запретил воде именем Божиим и продолжил путь.

Неоднократно смерть отдавала свою добычу, и по молитвам святого воскресали мертвые.

Нужно заметить, что житие святителя Спиридона известно нам не полностью, но лишь в небольших фрагментах. И даже то малое, что известно, поражает могуществом силы и славы Божией, действовавшей через этого человека.

Знакомство со святыми и со всем тем сверхъестественным, что было в их жизни, является пробным камнем для человеческого сердца. Очевидно, мы не можем повторить жизнь великих угодников. Но радость о том, что такие люди есть, и вера в то, что описанные чудеса действительны, говорит о том, что мы с ними одного духа. Пусть они, эти святые люди, полны, как море, а мы — как наперсток, но и в нас, и в них одна и та же живая вода. Если же человек скептичен к слышанному, то вряд ли в его сердце живет вера в Того, для Кого нет ничего невозможного.

Илия и Елисей — великие святые, но не их именем назывались израильтяне. Отец народа и одновременно отец всех верующих — Авраам. Это его непостижимая преданность Богу стала основой всей последующей священной истории. Одной из главных черт, характеризующих Авраама, было милосердие и странноприимство. Когда мы говорим о святителе Спиридоне, мы всегда вспоминаем праотца, поскольку любовью к нищим и странникам святитель вполне ему уподобился.

Любовь к людям выше чудес. Тот, кто может открывать нуждающимся вместе с сердцем и кошелек, и двери дома, тот — настоящий чудотворец. Больших чудес не надо. А если они и будут, то только при наличии главного чуда — человеколюбия.

Дом Спиридона Тримифунтского не закрывался для странников. Из его кладовой любой бедняк мог взять в долг любое количество пищи. Возвращал долг бедняк, когда мог. Никто не стоял рядом и не контролировал количество взятого и возвращенного.

Вместе с тем жестокие и корыстолюбивые люди встречались в лице Спиридона как бы с Самим Богом, страшным в Своей справедливости. Житие описывает несколько случаев, когда святой наказывал и посрамлял купцов, не стыдившихся наживаться на чужой беде.

Бывает, что человеку нужен не столько Небесный Отец, сколько Небесный «Дедушка», снисходительный к ошибкам и позволяющий порезвиться. Так, современника Спиридона Тримифунтского Николая Чудотворца с течением веков переодели в Деда Мороза и приспособили к разносу подарков. А ведь святой Николай не только тайком подарки раздавал. Временами он мог употребить к дерзким грешникам и власть, и силу. Так было при земной жизни. Так продолжается и сейчас, когда души праведных созерцают Христову Славу.

Спиридон добр, как Николай, и, как Николай, — строг. Одно не бывает без другого. Умеющий любить правду умеет и ненавидеть ложь. Человек, неправедно гонимый, человек, чувствующий слабость и беззащитность, в лице Спиридона может найти сильного защитника и скорого помощника. Только пусть сам человек, просящий помощи, не будет несправедлив к ближним, поскольку у святых Божиих нет лицеприятия.

* * *

Среди тех радостей, которые дарит человеку христианская вера, есть радость обретения чувства семьи. Верующий никогда не бывает одинок. Вокруг него всегда облако свидетелей (Евр. 12:1). Жившие в разные эпохи и в разных местах люди, достигшие Небесного Иерусалима, составляют ныне церковь первенцев, написанных на небесах (Евр. 12:23). С любовью наблюдают они за нами, всегда готовые, в ответ на просьбу, прийти на помощь.

Один из них — святитель Спиридон, радость киприотов, керкирская похвала, Вселенской Церкви драгоценное украшение.

Кого ты любишь? Победа преподобной Марии Египетской

Я люблю Марию Египетскую. Вот люблю — и всё. С тех пор как услышал ее житие, не проходит недели, чтобы не вспомнил о ней. Сам, как священник, читал его на пятой седмице поста в полумраке при свечах и не меньше четы-рех-пяти раз всегда останавливался, сглатывал комок, стоящий в горле, и вытирал слезы.

Сотни мыслей одолевают меня в связи с этой женщиной. Одна или две из них мне кажутся важными. Во-первых, мне больно оттого, что таких людей, какой была Мария до покаяния, и было, и есть очень много. Мне понятно, что кроме покаявшихся мытарей и блудниц, описанных в Евангелии, были тысячи тех и других, так и не исправившихся. Эти люди живут на острие ножа. Они балансируют над бездной, ежедневно — и еще более еженощно — погружаясь в адскую реальность. То, что обычному человеку нужно доказывать, прожженный грешник понимает без дополнительных аргументов. Наркоманы, например, знают, что есть ад: они в нем живут. И проститутки знают, что есть ад. Они знают это не умом, ум их как раз убежден в обратном. Это знает их душа. Душу невозможно обмануть, она страдает от неестественной жизни, от сотен партнеров, меняющихся, как колготки. Умом они придумали себе какое-то оправдание и носят его на себе, как бейджик. Но душа выше логики, она знает больше. Это знание изживает блудниц изнутри, и поэтому почти все они или пьют, или колются. Сквозь толщу веков для миллионов таких людей преподобная Мария показывает путь выхода. Почему они не идут по этому пути? Меня это мучит.

Что пленяет меня в ней, той, еще не покаявшейся? Честность. Блудницы вообще честны. Им незачем притворяться, все о них и так всё знают. По авве Дорофею, лгать можно словом и лгать можно жизнью. Ложь словом — это понятно. Ложь жизнью — это притворство. Это ситуация, когда развратник притворяется целомудренным, скряга и кровопийца — благодетелем. От этой второй лжи проститутки избавлены.

Тогда как «обычные» люди бывают причастны ко многим грехам, но пытаются выглядеть людьми порядочными, блудницам незачем притворяться. Ниже падать нельзя, и они, находясь на дне, могут быть предельно искренними. Остерегайтесь говорить с ними о нравственности. Они, как сточные канавы общества, знают всё, чем общество живет. Знают правду о «высокоуважаемых мужчинах» и об их «женах с безупречной репутацией». Раздраженная проститутка может отбрить любого. Она — на дне и, твердо упираясь в него, может говорить всем правду.

Мария не брала денег за блуд. Мысль об этом заставляет меня вздрогнуть. Здесь — корень ее спасения. Она честно думала, что смысл жизни — это плотские сласти. Ее невообразимый блуд — это искренняя самореализация. Как садовник-любитель не берет денег за выращенный им цветок или художник-аматор рисует не для продажи, а для души, Мария утопала в блуде ради блуда, а не ради наживы. Если бы к цепям разврата она добавила цепи сребролюбия, не вырваться бы ей из этой трясины вовеки.

Большинство гулящих женщин гуляет потому, что «нравится». То, что «быт заел» и «детей кормить надо», — это отговорки, придуманные после, комариный писк, пришедший из ума. Большинство из них не бросают свой проклятый образ жизни потому, что ничего не умеют делать, не хотят и не могут жить иначе, привыкли к праздности и дешевой роскоши своей профессии. У блаженной Марии этого не было. Эта великая женщина умела прясть и ткать, умела прокормить себя еще в период блудной жизни. Она умела не зарабатывать тем, в чем видела цель и суть. Когда Бог ей открыл истинную цель жизни и истинную суть ее прошлого, она мужественно пошла вперед, не оглядываясь, и сегодня может молиться о нас.

Таким был, кстати, апостол Павел. Он честно ненавидел христиан, от всей души любил закон и всё, что делал, делал до конца. Я думаю, что такие цельные и горячие натуры пристально высматривает Христос. Христос ищет таких людей — искренне заблуждающихся, ревностных в своих ошибках, но цельных и нелживых. Всезнающий Христос из них готовит светильников для всего мира.

Большинство из нас гнусны и гнилы не потому, что грешат, а потому, что грешат и каются вполдуши, вполсилы, кое-как.

Лермонтов сказал однажды:

И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви.
И царствует в душе какой-то холод тайный,
Когда огонь кипит в крови.

Лермонтов в этих строчках вторит Апокалипсису. Господь упрекает неких людей за то, что они ни горячи, ни холодны. О, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих (Отк. 3:16). Мария всю жизнь была горяча, и это — точка, в которой она и Бог встретились.

Хождение по водам и знание демонов, прозрение мыслей человеческих (то, что мы видим в ее житии) меня интересуют далеко не в первую очередь. Всё это внешние знаки внутренней победы. Она себя победила. Она совершила то, что в глазах всех мудрецов, где б они ни жили, стоит больше, чем выигранная война.

Образ этой великой женщины вошел в кровь нашего народа. Возможно, она сиянием своей святости озаряла Федора Михайловича, когда он писал о Сонечке Мармеладовой. Может быть, о ней думал Пастернак, когда писал о Магдалине:

Чуть ночь, мой демон тут как тут,
За прошлое моя расплата.
Придут и сердце мне сосут
Воспоминания разврата,
Когда, раба мужских причуд,
Была я дурой бесноватой,
И улицей был мой приют.

Есть в нашей речи глупые, слюнявые вопросы. Один из них: кого ты любишь? Его задают сюсюкающие бабушки заласканным внукам. Влюбленные с влажными глазами газели носят его на устах. Я побаиваюсь этого вопроса. Но если ночью меня разбудить и спросить: «Кого ты любишь?» — вполне вероятно, что я скажу: «Я люблю Марию Египетскую». Вот люблю — и всё.

Креститель. Выбор святого князя Владимира

Если человеку повезло родиться в такой семье, где несколько поколений живут бок о бок, то, вероятнее всего, воспитывать его будет бабушка. Мать будет кормить грудью, отец будет хмурить брови, если ребенок сделает что-то не так. А вот рассказывать о том, откуда взялись луна и звезды, какие в древности жили герои, почему звери не умеют разговаривать, и многом другом будет бабушка. Бабушкина любовь — это инстинкт, помноженный на опыт, это — грусть и нежность, рождающиеся от соприкосновения старости с новорожденной невинностью.

Если бы не пушкинская няня, мы вряд ли читали бы сказки Александра Сергеевича. И если бы не бабушка князя Владимира, он вряд ли крестился бы, а значит, и наша история потекла бы по совсем иному руслу. К своей обычной ласке Ольга добавляла крестное знамение. Она наверняка шептала молитву, глядя на внука, и это был первый посев, который со временем принес неожиданный и богатый урожай.

Церковная поэзия называет Ольгу утренней звездой, появление которой на небосводе Отечества предваряло восход Ясного Солнышка — князя Владимира. Владимир вымолен бабушкой, точнее, ею был вымолен тот могучий поворот руля, который был сделан ее внуком. Удобнее всего сравнивать тот исторический поворот с изменением курса большого корабля:

Вот паруса надулись, ветра полны. Громада движется и рассекает волны.

Святитель Николай Сербский пишет, что огромная нива, распростершаяся от Дуная до Тихого океана, начала вспахиваться и засеваться евангельским словом, начиная с Крещения Владимирова. В сравнении с огромностью этой нивы и Римская империя, и Византия кажутся малыми островками.

Обескровленная религиозными войнами, разуверившаяся сама в себе и в Истине, которую так долго и горячо исповедовала, Европа спасла себя в Америке. Белый человек с Библией в руках нашел за океаном новую родину и стал обживать ее, стремясь превратить в земной рай. Византия же спасла себя в Руси. Вернее, спасла не себя. Меч Магомета сокрушил ее могущество. Византия успела перепрятать сокровище, которым хвалилась и ради которого жила, — Христианство. Она принесла его на Русь. «Для Православия Скифия значила столько же, сколько Америка для западного христианства, и даже больше», — пишет святитель Николай.

Русь приняла христианскую веру в готовом виде — как ограненный, отшлифованный алмаз в дорогой оправе византийского обряда. Достойно удивления, что это сокровище Господь вручил народу, не искушенному в земной премудрости и науках, народу без написанной истории и без самой азбуки. Другие трудились, а вы вошли в труд их (Ин. 4:38), — эти слова Христа уместно применить и к новому христианскому народу Руси.

Для труб евангельских на новой земле не было Иерихона. Разрушать было нечего, кроме деревянных истуканов. Ни пирамид, ни пагод, ни мраморных скульптур, ни философии, ни театра, ни высокой поэзии… ничего похожего на Рим и Грецию, на Египет и Вавилон с их пышным и соблазнительным язычеством. Всё примитивно, всё близко к природе. Но и сам грех необуздан, как разгулявшаяся стихия.

Когда Бог хочет воплотить Свои направленные в вечность планы, Он ищет на земле людей, способных Ему помочь. Его выбор не сиюминутен. Если бы люди вместо Бога делали этот выбор, они непременно ошиблись бы. Ведь люди, в отличие от Бога, не знают тайну человеческого сердца. Так и Самуил, глядя на внешность, ошибался, кого из сыновей Иессея помазывать в цари над Израилем (см. 1Цар. 16:6-12). В случае с Русью Господь тоже совершил выбор, совершенно невозможный с точки зрения простого человека. Он выбрал Владимира.

Любовь к земным сластям, пороки и суеверия покрывали Владимира с головы до ног. Но нутро его, как сердцевина в дереве, было здоровым. Ему предстояло преобразиться, из гусеницы стать бабочкой и силой живого примера позвать за собой всех подвластных людей. Бог видел, что душа князя и мужественна, и не лжива. Он грешил, не зная истины, но был способен оставить грех, познав истину.

Его, как и нас, в вопросах веры и религиозной самоидентификации окружали и звали к себе иудаизм, ислам и Христианство. Свой выбор князь должен был осуществить, не имея достаточных знаний как религиозных, так и исторических. Предстояло решать, руководствуясь природным умом, здравым смыслом государственного мужа и интуицией.

Бог особо печется о князьях и царях. Фараон при Аврааме и Навуходоносор при Данииле видят пророческие сны или же особо вразумляются Богом. Это потому, что судьбы мира и жизни миллионов людей зависят от их решений. Это в полной мере касается и Владимира, даже когда он еще был язычником и вместе со всем народом стоял на историческом перепутье.

Его аргументация отказов в принятии всех вер, кроме Христианской, может звучать наивно. Но это та ситуация, о которой римляне говорили: «Повод ничтожен — причина велика». Католики и мусульмане отвергнуты по причинам далеко не принципиальным. Только иудеям князь задает вопрос, являющийся одновременно веским контраргументом: «Если ваша вера самая лучшая, где ваша земля, где государство и почему Бог рассеял вас по миру?» Но повторюсь, отвержение вер было совершено не на основании тех слов, которые были сказаны исламским, еврейским и западным миссионерам. Это было дело Промысла Божия, в котором Владимир исполнял роль орудия.

Из единого в то время христианства (до Великой схизмы более полувека) князь избирает восточный вариант. Если службы латинян послов не трогают, то византийская литургия, напротив, заставляет Владимировых купцов забыть, где они — на небе или на земле. Светлый образ княгини Ольги как нельзя кстати появляется в сознании послов. Они, растроганные богослужением, говорят, что мудрейшая Ольга не избрала бы Христианство, не будь оно самой лучшей верой. Проповедь греческого миссионера и икона Страшного Суда, образы которой он растолковал князю, сыграли свою роль. Владимир решает креститься. С тех пор и мы, его поздние внуки, чтим иконы, не мыслим веру без благолепного богослужения и, конечно, любим бабушек, воспитавших нас.

* * *

В Крещении Владимиром Руси есть еще элемент, рождающий вопросы. Князь крестил народ без предварительного оглашения, волевым усилием. «Кто не придет на Днепр креститься, тот мне недруг», — сказал Владимир, и после этих слов трудно было найти человека, желающего стать добровольным врагом князю. У Лескова в повести «На краю света» один из главных героев говорит, что «Владимир поспешил, а греки слукавили». То есть что греки наспех окрестили народ, не уразумевший начала веры. В этих словах есть правда, и отворачиваться от нее не стоит. В память о тех временах осталось в нашем языке слово «куролесить». Оно означает «делать нечто непонятное», а родилось из греческого «Кирие элейсон», то есть «Господи, помилуй». Службы долгое время совершались пришлым греческим духовенством на незнакомом для славян языке, и новокрещенный люд ходил в храмы, где греки «куролесили».

Но правда и то, что Русь полюбила новую веру. Прилепленное снаружи отлипнет через короткий срок, а вошедшее внутрь останется и углубится. Так углубился в русском народе посев Владимира, и в скором времени из недр новокрещенного народа рождаются богатыри духа — истинные монахи и подвижники. Та чудесная жизнь Палестины и Египта, глядя на которую в пятом, шестом веках удивлялось небо, повторилась на киевских горах в веке одиннадцатом. Затворники и молчальники, бессребреники и молитвенники, которых боялись бесы и слушались мертвые, не могли бы появиться, если бы не всецелая преданность русичей Христу и Евангелию. Достаточно на один день посетить Киево-Печерскую Лавру и бегло ознакомиться с ее историей, чтобы понять — Владимир не поспешил и не ошибся в выборе.

Да, правильный порядок действий предполагает научение и лишь после того — крещение. Русь же крестили так, как крестят младенцев, — без сознательной и взрослой веры. Когда мы крестим малышей, мы реально и действенно соединяем их с Иисусом Христом. Дети этого не понимают, хотя Таинство совершается в полной мере. Далее следует учить ребенка и делать всё, чтобы подаренная вера была усвоена и полюблена. Если взрослые не сделают этого, реальность рискует смешаться в такую кашу, о которой трудно будет вынести однозначное суждение. Если же крестить ребенка, а затем учить его вере и воцерковлять, то всё становится на свои места и вопросы снимаются.

* * *

Итак, Русь была крещена, как ребенок, и требовала дальнейшего научения и возрастания в вере. При Ярославе появились школы и библиотеки, пришли грамотные люди из Болгарии со славянскими книгами, появилось духовенство из числа коренных жителей. Дело Владимира нашло органическое и основательное продолжение. Но вскоре пришли монголы, и высокий полет закончился. Книжная мудрость и живая проповедь из разряда естественной необходимости надолго переходят в разряд редкого исключения. Русь занимает место среди христианских народов, но место это особое. Русь, как бы в ожидании своего часа и своей миссии, затаивается на долгое время, оставляя другим историческую сутолоку и решение больших вопросов.

Сегодня нам, вооруженным знаниями и чувствующим ответственность перед Богом и будущим, следует потрудиться на уже засеянной ниве, войти в труд тех, кто жил и трудился до нас. По количеству крещений и обращений, по количеству восстановленных и заново построенных храмов и обителей наше время справедливо названо Патриархом Алексием II временем «второго Крещения Руси». Только нам — правнукам святого Владимира — следует сегодня поступать иначе. Нам мало строить храмы. Нужно и учить людей вере. В эпоху всеобщей грамотности безграмотность в вопросах веры приобретает особенно страшные свойства. Владимир делал то, что Бог ему приказал, то, что почувствовало его сердце. Он не ошибся, но он ждет, что потомки продолжат его труд, так, как композитор хочет, чтобы его ноты были прочитаны, разучены и талантливо исполнены.

Запах святости. Знакомство с преподобным Иовом Почаевским

Великие события часто происходят на вершинах гор. На Почаевской горе в XIII веке след Своей стопы оставила Богородица. Вскоре на месте Ее явления возник монастырь. В XVI веке игуменом Почаевской обители стал монах по имени Иов.

В миру его звали Иваном, в честь Крестителя и Предтечи Христова. В монашестве — Иовом, в честь многострадального библейского праведника. В своей жизни он сумел объединить «долготерпение многострадального праотца» и «Крестителево воздержание». После его блаженного упокоения не только целебный источник и чудотворная икона притягивают на Почаевскую гору тысячи паломников, но и нетленные мощи святого Иова. Это не Синай в Египте и не Иерусалим в Израиле. Это — Почаев на Волыни. Жалко, если ты живешь в Украине и ни разу не смотрел на бескрайнее небо с высоты Почаевской горы. И совсем уж стыдно, если ты знаешь много о происходящем вдали и совсем не знаешь о святынях, находящихся рядом.

На самом нижнем уровне — уровне чувств — смерть связана с запахом. Тяжелый и сладковато-удушливый, это, кажется, он заставляет всех находящихся в доме, где лежит покойник, разговаривать шепотом. И еще холод. Человеческая плоть, всегда встречающая тебя теплом при поцелуе или рукопожатии, по смерти обжигает безжизненной холодностью мрамора.

Теплота и благоухание далеки от обычной смерти, как далек январь от августа. Теплота и благоухание — это имена молитвы. Молитва греет душу и благоухает, как кадильный дым. Если я узнаю, что чье-то тело и после смерти остается теплым и благовонным, о чем это будет говорить? О том, что душа, жившая в этом теле, продолжает молиться Богу. О том, что эта душа во дни земной жизни так горячо стремилась ко Христу и так тесно с Ним соединилась, что даже плоть, эта тяжелая одежда и грубая оболочка, пропиталась святостью и не хочет гнить после разлучения с душой. Я говорю об Иове Почаевском.

О нем тяжело сказать: «Он умер». Точнее сказать: «Его душа покинула тело три с половиной столетия назад — в 1651 году». А прожил он на земле 100 лет, из которых 90 был монахом! Такого игумена на Почаевской горе не было ни до, ни после Иова. Впрочем, что я говорю! Он и сейчас остается игуменом своего монастыря, и у него до сих пор можно брать благословение.

Через восемь лет после своего преставления Иов явился Киевскому митрополиту Дионисию и сказал, что Бог желает «прославить его кости». Митрополит не обратил внимания на сказанное ни после первого, ни после второго(!) видения. И только после третьего раза, когда преподобный употребил угрозу, пришлось митрополиту собираться в путь и ехать в монастырь Почаевский.

Исцеления и чудеса начались сразу, как только могила праведника была разрыта и гроб извлекли из земли. И еще раздалось благоухание. Сильное и тонкое, чудное, нерукотворное.

Святое тело положили рядом с пещерой, в которой Иов проводил многие дни, упражняясь в непрестанной молитве. Осенняя память преподобного совпадает с памятью Печерских отцов Дальних пещер. Подражая этим родоначальникам русского монашества, Почаевский игумен любил пещерное одиночество и умное предстояние перед Богом. Одно из песнопений службы преподобному Иову говорит следующее: «Открой уста твои, пещера каменная, и скажи нам, как часто потоки слез Иова омочили тебя? Как его воздыхания стен твоих не расторгли? Как свет Божественный тебя не ожег? Как Ангелы подвигам Иова удивлялись?»

Свет Божественный действительно озарял тесную пещеру. Это видел однажды один из учеников Иова. Это был тот же огонь, одетым в который стоял при служении литургии Сергий Радонежский. Это был тот же свет, которым сияло лицо Серафима Саровского при беседе с Мотовиловым. Это был свет Фаворский, свет благодати, подаренной обновленному человечеству.

Интересно, что фамилия Иова была Зализо, т. е. «Железо». Своей твердостью и постоянством в добре преподобный свою фамилию оправдал. Даже, думаю, если бы и вправду было у Иова железо вместо плоти и костей, то истерлось бы и искрошилось оно раньше 100-летнего возраста. Человек слаб, но его гибкая слабость может быть долговечнее твердости мертвого вещества.

От долгого стояния на молитве, от беспрестанных и многолетних трудов у преподобного болели ноги. Вначале отекали, затем покрывались ранами. Со временем раны начинали гноиться и кровоточить. И вот теперь это тело, которое когда-то отставало от костей, которое прежде смерти было умерщвлено трудами, лежит рядом с местом своих подвигов и благоухает.

Его нетленную руку можно поцеловать. Она тепла, и если тебе будет страшно, то вовсе не оттого, что ты прикасаешься к мертвому, а оттого, что ты грешен, а Иов свят.

На иконах он держит свиток, на котором написан стих из 15-го псалма: Ты не оставишь души моей в аде и не дашь святому Твоему увидеть тления (Пс. 15:10).

Он очень силен, Иов Зализо. Это хорошо знают демоны. Когда игумен несколько раз в году покидает место своего покоя, когда он на плечах священнослужителей в праздники обносится на крестном ходе вокруг своего монастыря, демонское полчище рыдает на многие километры вокруг. Но не только поэтому силен Иов. Он силен потому, что способен пробить брешь в самой неприступной крепости — в привычном бездуховном человеческом мировоззрении. На обычную жизнь с ее горестями и удовольствиями, на смысл жизни, на царствующую ныне смерть и на будущее всеобщее воскресение человек после знакомства с преподобным Иовом начинает смотреть иначе.

Холод умирающей жизни и ее греховный смрад хоть ненадолго, но отступят. Захочется тоже ожить, потеплеть от молитвы и запахнуть святостью.

Святитель Димитрий Ростовский

Он известен нам и любим нами за главный труд всей своей жизни — Жития Святых. Труд этот, даже при беглом знакомстве, представляет собой такую глыбу, что поднять ее под силу только титану духа.

Слово «подвиг» проще всего и чаще всего ассоциируется с героизмом на войне. Воцерковленным людям известно и другое значение этого слова. Значение, связанное с корнем «двиг». Совершает подвиг тот, кто сдвигает себя с мертвой точки, тот, кто движется в нужном направлении, преодолевая страх, лень и усталость. Жизнь по заповедям Евангелия, жизнь в молитве и воздержании требует непрестанного усилия, то есть подвига. Но и в этом случае «подвиг» ограничен представлениями о монашестве, юродстве, столпничестве, странничестве. То, что существует подвиг умный, думают нечасто, а ведь именно его совершил Ростовский Митрополит Димитрий. Чтобы понять глубже эту мысль, возьмем примеры из областей близких, но всё же других.

Гнедич, много лет проведя в трудах, перевел с греческого «Илиаду» и «Одиссею». Современники сочли его труд интеллектуальным подвигом во славу родной словесности и мировой культуры. И это правда. О людях, всю жизнь занимающихся переводами Данте, Шекспира, Вергилия, нужно говорить шепотом и с уважением. Это почтовые лошадки цивилизации, перевозящие с континента на континент и из эпохи в эпоху драгоценный груз лучших человеческих мыслей. Они часто бывают неприспособленны к жизни, одиноки и лично несчастны. Они могут годами не покидать свои кабинеты, как Кант, живший у моря и ни разу не видевший его собственными глазами. Физик, химик, философ, писатель — разве это не рыцари, честно служащие своему возвышенному идеалу? Их труд требует жертв, лишений, аскетизма, и они на это готовы. Не зря говорят на Востоке, что чернила ученого подобны крови мученика.

Димитрий Ростовский во всем был похож на ученых затворников. Только его труд выше. Он трудился ради Христа и Церкви. Кроме необходимой усидчивости, терпения, многолетнего напряжения всех душевных сил нужна была горячая вера и большая любовь.

Святитель Димитрий был человеком Церкви до последнего ноготка. Он был полностью погружен в Писание и Предание, жил богослужением и дышал еще на земле воздухом Небесного Царства. Вот записи из его дневника, приоткрывающие его внутренний глубоко церковный мир. «В лето от воплощения Бога Слова 1705-е, месяца февруария, в 9-й день, на память мученика Никифора, сказуемого Победоносца, в отдание праздника Сретения Господня, изрекшу Симеону свое моление: ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, в день страданий Господних пятничный, в который на кресте рече Господь: совершишася, — перед субботою поминовения усопших и пред неделею Страшного Суда, помощью Божией и Пречистой Богоматере, и всех святых молитвами, месяц август написася. Аминь». Это слова человека, живущего в Церкви так, как рыба живет в воде. А вот слова святого отца, написанные на смерть матери: «В самый великий пяток спасительныя страсти, мать моя преставися в девятый час дня, точно в тот час, когда Спаситель наш, на кресте страждущий за спасение наше, дух Свой Богу Отцу в руце предал… А и то за добрый знак ея спасения имею, что того же дни и того же часа, когда Христос Господь разбойнику, во время вольныя страсти, рай отверзал, тогда и ея душе от тела разлучитися повелел». Весь внутренний мир, как видим, словно закваскою заквашен событиями литургического года и ежедневного богослужебного круга.

* * *

На Жития святого Димитрия сегодня слышится немало нареканий. Диалоги кажутся длинными и пафосными, манера однообразной. Христовы страдальцы первых веков изображены непобедимыми героями, в сравнении с которыми гонители — не более чем злобные и слепые в своем неверии карлики. Человеку, знающему, какой кровью умылась Церковь в 20-м веке, знающему, как не похожи недавние страдания бесчисленных мучеников и исповедников на те, которые описаны у святителя Димитрия, читать его Жития бывает тяжело. В чем здесь дело? Дело в духе тогдашнего времени и в образовании, которое получил святой.

Жития святых — это словесная икона. Димитрий Ростовский писал свои иконы в барочном стиле. Так он был воспитан. Вся образованность, из Киевских школ распространявшаяся по Руси, была полуеретична. Это были те страстные восторги, которые пришли на Русь с Запада. Страстность и восторженность вошли в проповедь. С тех пор она криклива, безжизненна и искусственна. Страстность вошла в архитектуру, и храмы стали снаружи щегольскими, а внутри полными резьбы, от которой рябит в глазах, дешевой позолоты и пузатых ангелочков — копий античных амуров. Страстным стало пение, многоголосое, оперное, итальянское. Не хватало только органа или скрипичного концерта посреди службы. И лики на иконах покрылись румянцем, то ли стыда, то ли отменного здоровья. Благословляющие персты стали пухлыми, обратная перспектива исчезла, уступая место технике портрета. Это было великое и незаметное (!) отпадение от Православия. Незаметное потому, что Таинства продолжали совершаться, и Символ Веры пели в храмах без еретических добавок. Но западное пленение совершилось. Некритично впитав в себя католическую мистику и эстетику, народ через сто лет начнет некритично впитывать вольтерьянство. А затем — социалистические идеи. А затем…

Святитель Димитрий жил в этой атмосфере. На его искреннюю любовь ко Христу и благодатный церковный опыт наложились и католический пиетет, и барокковая эстетика. Святость была возможна лишь в случае победы внутреннего опыта над внешним воспитанием. И Димитрий не был одинок.

Та же борьба предстояла всем таким, как он. Стефан Яворский, Иоасаф Белгородский, Тихон Задонский и другие были людьми, которые изнутри преодолевали внешнее западное давление и церковное, и государственное.

* * *

Новые агиографы напишут проще и точнее. Они уйдут от «плетения словес» и стилистических завитушек. Как апостол Павел, в простоте слова, чтобы не упразднить Крест Христов, они напишут о далеком и близком прошлом Матери-Церкви. Но им, как и Димитрию Ростовскому, нужно будет жить в Церкви, и жить Церковью, а не просто «оказывать Ей услуги извне». Чтобы написать о святом, нужно войти в общение со святым и нужно, чтобы святой твоему труду не воспротивился. Труду Святителя Димитрия святые не только не противились, но и помогали ему.

Так, 10 августа 1685 года между звоном к заутрени и чтением кафизм явилась святому великомученица Варвара. Димитрий взмолился Варваре о том, чтобы она умолила Бога о грехах его, на что услышал: «Не ведаю, умолю ли, ибо молишься по-римски». Эти слова Святитель истолковал в том духе, что к молитве он ленив и молится кратко, как у римлян принято. На слова Варвары он опечалился, но услышал от нее: «не бойся» и другие утешительные слова. Вскоре проснулся он с радостью в сердце и надеждой на Варварину помощь. Так же в иное время, после целонощного труда, под утро мало задремав, увидел Димитрий мученика Ореста, о котором только что писал. Мученик показал ему раны, полученные за Христа, которые у Димитрия остались неописанными.

Так что ответ на труды был еще при жизни, и ответ не от читателей только, но и от героев святых повествований. Сегодня Димитрий Ростовский с теми, о которых писал при жизни. Больше других знавший о святых, Димитрий видит сегодня их лица. Любивший при жизни земной воспевать Иисусово Имя, он сегодня присоединил свой голос к небесному хору.

Святитель Димитрий умел петь и любил пение. «Взирай с прилежанием», «Иисусе прекрасный», «О горе мне, грешнику сущу» — эти и многие другие канты, написанные святителем, поются до сих пор. Незадолго до смерти, почувствовав себя худо, святитель позвал к себе в келью певчих. Он попросил их спеть те песнопения, которые написал в юности. Потом долго рассказывал о том, как молился в молодости, как горел желанием угодить возлюбленному Господу. Затем отпустил певчих, а любимому келейнику поклонился до земли. Эту ночь он провел в молитве. В положении молящегося человека, на коленях, перед образом, его и нашли утром. Дно гроба, по предсмертной просьбе святителя, выстлали черновиками его сочинений.

* * *

Не только жития описывают кончину святителя. В скудные и тяжелые годы изгнания, в конце 20-х годов, в Париже писал об этом Иван Бунин. Один из его коротких рассказов так и называется — «Святитель». Автор вспоминает обстоятельства смерти святого и еще вспоминает одного знакомого мужика из «прошлой», дореволюционной жизни. У этого мужика была икона, изображавшая Димитрия, молитвенно стоящего на коленях. Хозяин иконы имел к святому глубокую любовь, доходящую до нежности. Он часто обращался с молитвой к святому, говоря при этом: «Митюшка, милый!»

«Только один Господь, — заканчивает рассказ Бунин, — ведает меру неизреченной красоты русской души».

Святой Иоанн Русский

Есть на Руси святой, к имени которого добавлено слово «грек». Это Максим, образованный монах, приехавший на Русь заниматься переводом Священных книг. Неласково поступила с ним новая родина. Оклеветали, осудили и, по сути, сгноили в тюрьме. Преподобный Максим всё претерпел, смирился и с молитвой на устах покинул скорбную землю. На стене темницы оставил надпись: «Благословен смиривший мя».

И есть в Греции святой, к имени которого добавлено слово «русский». Это — Иоанн Русский, исповедник. Греки не были к нему так суровы, как русские к Максиму Греку. Когда Иоанн жил на земле, греки сами стонали под гнетом турок и насущный хлеб смачивали слезами.

Иоанн родился в Малороссии, там, где речь украинская ближе всего к себе самой, — на Полтавщине. Как солдат в войске царя Петра, Иоанн участвовал в русско-турецкой войне и оказался в плену. Насколько сладко крещеному человеку в турецкой неволе, любому из нас представить нетрудно. «Худшим народом из всех исповедующих ислам» называл турков Николай Сербский. И раньше были, и сейчас есть много благородных, милостивых, великодушных мусульман. Но те, в чьи руки попал Иоанн Русский, были не таковы.

За отказ принять ислам Иоанна жестоко били, сожгли волосы на голове, морили голодом. С готовностью умереть, но от Христа не отказаться, страдалец претерпел всё. Работать и жить его отправили на конюшню.

На чужой стороне солнце иначе светит. Самый вкусный хлеб жуется, как вата. Но вкусного хлеба у Иоанна не было. Были однообразные, медленно тянущиеся дни, тяжелый труд и повелительные окрики на непонятном языке. Хорошо, если у человека, попавшего в такую беду, есть вера и молитва. Иначе можно зачахнуть от печали, сойти с ума, сломаться и принять чужую веру. У нашего Иоанна было то, о чем говорит его тезка Иоанн Лествичник: «Сжатая вода поднимается вверх, а скорбящая душа возводит очи к Богу». Конюшню он орошал по ночам слезами и превращал ее молитвой в благоуханный храм. Животные полюбили его и с нежностью тянулись к нему бархатными губами, ластились, как когда-то в Раю — к Адаму.

Турецкое селение имело греческое название — Прокопион. И храм там был в честь Великомученика Георгия. На паперти этого храма праведный Иоанн провел множество ночей, стоя на коленях, по памяти читая молитвы из Всенощной службы. Насколько можно часто, принимал пленник в этом храме Причастие.

Людям дано распознавать святость. Пусть не всегда, пусть не сразу, пусть не без ошибок, но сердца человеческие смягчаются, ощущая благодать. Если святой одет в шелк и бархат, святость затмит красоту его одежд. Если святой беден, святость сделает бедность незаметной. Турки почувствовали в своем рабе неземную силу и красоту. Они стали предлагать ему поменять место жительства на обычный дом, удобный и чистый. Иоанн Русский отказался. Кто почувствовал пользу болезни, тот не хочет выздоравливать.

Однажды, когда хозяин, по закону своей веры, отправился в Мекку, в дом собрались гости. Все блюда были вкусны, но вкуснее всего был плов. Кто-то сказал: «Жаль, что хозяин не ест с нами этот чудесный плов». Кто-то с улыбкой ответил: «Скажи этому русскому, пусть отнесет». Смеясь, позвали с конюшни Иоанна, дали блюдо и велели отнести в Мекку. Взяв блюдо и поклонившись, святой удалился. А вскоре вернулся с пустыми руками и сказал, что повеление исполнено. Веселью гостей не было предела: «Какой хитрый русский! Ай да святой! Съел плов так быстро».

До чего же пришлось всем удивиться, когда хозяин вернулся из хаджа и с собою принес блюдо. Когда он увидел его в своем шатре, плов был горяч так, как будто только что был приготовлен.

Век земной праведного Иоанна был недолог, и начинающаяся слава не успела его испортить. Не старше сорока лет он покинул землю. Перед смертью причастился. Священник, боясь с Причастием идти в дом мусульман, прислал Святые Тайны внутри яблока. А через три года этому же священнику во сне явился святой и сказал, что тело его Бог сохранил нетленным, и желает Бог тело его открыть и прославить.

Люди всех вер и всех национальностей стали почитать праведного Иоанна Русского. «Святой человек, не лишай нас твоей милости», — молились они ему.

В 20-х годах прошлого столетия малоазийские греки воевали с турками. Эти события вошли в историю под именем малоазийской катастрофы. Многие греки бежали и, убегая, уносили с собой святыни. Так тело святого Иоанна попало в Грецию. В 1925 году оно нашло покой в селении Новый Прокопион. Это селение на острове Эвбея знают сегодня все греки.

Тело Иоанна Русского сохранилось чудесно. Глядя на его мощи, трудно поверить, что прошло без малого триста лет со дня его преставления. Когда преклонишь колени у его гроба, сразу захочешь плакать спокойными и радостными слезами. А на улице возле храма, в небольшой часовне можно надеть на голову шапочку и на тело — пояс. Эти предметы освящены на мощах святого. Шапочку — чтобы мысли просветлели, а пояс — чтобы плоть от страстей не бесилась.

И в это время ты очень точно понимаешь, что самое необходимое для человека — это светлость ума и победа над страстями.

Преподобный Серафим

— Жарко. Очень. Еще мухи эти… — Он мотнул головой, и несколько мух отлетели в стороны, но тут же сели опять, одни — на влажный нос, другие — на голову возле глаз. — Был бы рядом ручей или речка…. Стой! Что это пахнет так?

Он встал на задние лапы и с силой втянул в себя воздух. Мед так не пахнет, и малина тоже. Это что-то вкуснее и необычнее. Медведь опустился на четыре лапы и пошел на запах, ломая ветки и раздвигая кусты.

На поляне был человек. Маленький и совсем не страшный. Таких людей можно не бояться. Ни топора, ни ружья в руках у него не было. Руки были немного подняты, и он с кем-то разговаривал, стоя на коленях. С кем — непонятно. На поляне больше никого не было.

— Иисусе, монахов радосте. Иисусе, пресвитеров сладосте. Иисусе, девственных целомудрие. Иисусе, грешников спасение.

Медведь, конечно, не понимал человеческой речи, но, когда человек повторял одно и то же слово — Иисусе, запах, гуще меда и слаще малины, волнами подплывал к его ноздрям. И не он один это чувствовал. Несколько птиц замерли на ветках и, любопытно склонивши набок голову, наблюдали за человеком. Казалось, что листья на деревьях перестали шуметь и муравьи в траве перестали суетиться. Человек молился, и природа, затаив дыхание, слушала его разговор с Создателем.

Сама природа молиться не может. У нее есть законы и инстинкты, но нет свободы. Есть чувства, но нет слова и разума. Природа ждет, когда начнут молиться люди, чтобы затем сладко замереть и прислушиваться.

Медведю вдруг так понравился этот маленький и нестрашный человек. Так вдруг захотелось подойти к нему и потереться мордой о его ноги. Захотелось поиграться, как тогда, в детстве, когда он с братьями возился и кувыркался весь день, а мать шлепала их лапой по загривку, но без злобы, а тоже играючи.

Он заурчал и двинулся к человеку. Тот опустил руки и обернулся. Когда он посмотрел медведю в глаза, зверь опустил голову и пригнулся. Точь-в-точь, как те львы, что ластились к Даниилу во рву, словно кошки.

Человек улыбнулся, встал с колен и медленно пошел в махонький домик, в котором, наверное, жил.

— Ну вот. Ушел.

Глаза у медведя стали грустными, но уже через минуту они засияли радостью. Человек вышел из домика и направился к нему. В руках у него было что-то похожее размером на камень, а цветом на кусок земли.

— На-ка, пожуй, косолапый.

Медведь взял губами осторожно с человеческой руки еду и проглотил ее в мгновенье. Вкусно. Но, может, это не сама еда такая вкусная. Может, она пропахла этим словом, которое человек повторял так часто. У него и руки пахли этим словом, и весь он был какой-то особый, сладкий, что ли.

— Ну, иди, иди теперь.

Человек потрепал его за ухом и повернулся уходить.

— Моя бы воля, никуда бы отсюда не ушел, — подумал, вернее, почувствовал медведь. Но не послушаться маленького, вкусно пахнущего человека было невозможно. Он повернулся и, как ребенок, которого попросили выйти из комнаты взрослые, нехотя углубился в лес.

Он, конечно, еще придет сюда. И не раз. Разве можно не идти на такой запах? Разве можно не смотреть, пусть даже из чащи, не выходя на поляну, на такого человека? Как вы думаете, люди?

Медведь еще обязательно придет. А вы?

Безумная любовь. Жизнь и подвиг блаженной Ксении Петербуржской

Из всех городов России Петербург — самый нерусский город. На политической карте мира только в Африке множество стран имеют границы, нарезанные под линейку. Это — наследие колониализма.

Также под линейку построен Петербург. Москва обрастала пригородами так, как купчиха обрастает юбками, как луковица обрастает плотью. Столетиями органически растут города. Но не Петербург.

Распланированный под линейку, он возник в считанные годы, тогда как другие города наживали мясо на костях, обрастали слободами и пригородами на протяжении целых столетий. Построенный под прямым углом, утопивший под мрамором тысячи душ, давший фору Риму, Амстердаму и Венеции вместе взятым, вырос он на гнилых болотах ни с того ни с сего — и тут же ощетинился пушками против врагов и крестами против демонов.

Молодой город уже через полстолетия подтвердил свою русскость своей святостью. Одной из первых и неофициальных его святых была женщина, казалось бы особо ничем не примечательная. Город был имперский, служивый, чиновничий. Сотни Акакиев Акакиевичей сновали туда и сюда с казенными бумагами. Нищета зябла на морозе и протягивала руки за милостыней. Было много церквей, но мало подвига Христа ради и мало милосердия.

Вдруг появляется женщина, раздавшая всем всё и молящаяся обо всех так, как будто это ее родные дети. Бездетные женщины, как правило, жестоки. Зэки, провожающие на свободу друзей, поздравляют их, но хоронят в душе горечь обиды. Ведь те уже уходят, а они еще остаются. Бескорыстно вымаливать другим то, чего сам лишен, — это высшая степень любви.

Ксения Григорьевна очень любила своего мужа. Прожили в браке они недолго и детей не нажили. Внезапная смерть супруга перевернула с ног на голову всю жизнь молодой вдовы. В браке ведь муж и жена сочетаются в одну плоть. И если одна половина раньше другой переступает грань жизни и смерти, то и вторая половина влечется за грань, хотя время ей еще не пришло. Тогда человек прежде смерти умирает.

Одни умирают для общественной жизни и спиваются. Другие умирают для греховной жизни и начинают подвиг ради Бога.

Ксения хотела, чтобы муж ее был спасен для вечности. Лишившись временного семейного счастья, она хотела, чтобы в вечности она и он были вместе. Ради этого стоило потрудиться. И вот молодая вдова начинает безумствовать, по-славянски — юродствовать. Она отзывается только на имя своего мужа, одевается только в его одежды и во всем ведет себя, как сошедшая с ума. Отныне и на полстолетия за личиной безумия она сохранит непрестанную молитву о своем муже.

Молящийся человек всегда от молитвы о ком-то одном переходит к молитве о многих. Сердце разгорается, расширяется в любви и охватывает собою путешествующих, недугующих, страждущих, плененных, умирающих и много других состояний, в которых пребывают мятущиеся людские души. Большое начинается с малого. Стоит полюбить кого-то одного и невидимо пролить кровь в молитве об этом одном — как тут же откроются бездны и перед мысленным взором окажутся тысячи скорбящих, трепещущих, унывающих, нуждающихся в молитве.

Ксения нашла это, хотя этого не искала. Она хотела вымолить для блаженной вечности душу любимого мужа — Андрея Федоровича. Но эта горячая молитва об одном человеке сделала ее молитвенницей обо всем мире. Так из маленького вырастает большое. Так люди находят то, чего не ждали.

Ксения Григорьевна не родила детей от Андрея Федоровича, которого любила. Не насладилась семейным счастьем, не увидела внуков. Однако она вымаливает людям решение многообразных житейских проблем: примирения с тещами и свекрухами, обретения места работы, размены жилплощади, избавления от бесплодия…

Обычно кто чего не имел, тот того не вымолит. Не воевавший не понимает прошедшего войну. Не рожавшая не поймет многодетную. И так далее… А вот блаженная Ксения, хотевшая, но не имевшая мирского счастья, без всякой зависти вымаливает это самое счастье всем тем, кто обращается к ней.

* * *

Петербург — самый нерусский город. Спланированный под линейку, как Африка, нарезанный наподобие пирога, он весь родился из ума, а не от жизни. Однако заселили его русские люди, и уже через полстолетия родились в нем русские святые.

Они преодолели и собственную греховность, и неестественность среды, в которой жили, и явили нам торжество Вселенского Православия на продутых всеми ветрами северных широтах никому до сих пор не известной местности под названием Санкт-Петербург…

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Есть вопросы, кажущиеся простыми. Ответы на такие вопросы почти всегда ошибочны. Например: «Зачем нужны священники?» — «Ну, батенька, это просто. Крестить, хоронить, молебны служить».

Ответ неверный. В первую и главную очередь, священник нужен для того, чтобы служить Литургию. У многих возникнет вопрос: а что такое Литургия? Хорошо. Первый правильный ответ рождает следующие правильные вопросы.

В храме читают Часы. А в алтаре священник стоит перед жертвенником и приготавливав ет хлеб и вино для Безкровной жертвы. Берет большую просфору и, держа в правой руке копие, трижды осеняет просфору знаком креста. На каждом крестном знамении говорит: «В воспоминание Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа».

Если бы не Литургия, мир давно бы забыл о Первом Пришествии Спасителя, и никто бы не был готов ко Второму.

Помни Господа Иисуса Христа от семени Давидова, воскресшего из мертвых, по благовествованию моему (2Тим. 2:8).

Священников на Руси были тысячи. Это были монахи и бельцы, образованные и едва умевшие читать. Одни стали персонажами сказок, другие вошли в святцы. Но никто из них не служил Литургию так, как служил ее отец Иван Сергиев, он же — праведный Иоанн Кронштадтский.

Этот человек, родившийся на холодном севере нашей и без того холодной страны, воспитанный бедными и набожными родителями, стал эталоном для всех священников до самого Судного дня.

По звуку камертона выстраиваются голоса поющих. Слушая Баха и Моцарта, можно понять, что такое музыка. Понять, кто такой священник, можно, глядя на Иоанна Кронштадтского. По камертону его литургических возгласов стоит настраивать разноголосицу многолюдного священнического хора.

У него многому можно поучиться. Вернее, нет в священнической жизни такой грани, которая в жизни отца Иоанна не засияла бы, подобно бриллианту. Он был милостив к бедным; непримирим и строг в отношении безбожия и различных умственных шатаний; он помогал начать новую жизнь тысячам людей, опустившимся на самое дно. Сказать, что он молился горячо, значит ничего не сказать. Он молился чудотворно, и когда он разговаривал с Богом, то бытие Божие, присутствие Бога здесь и сейчас ощущались людьми как первая и главная реальность.

В те годы, когда о. Иоанн начал свое служение, Русская Церковь осваивала новый, а вернее хорошо забытый старый, вид деятельности — миссионерство. Вектор действия был направлен на восток, туда, где на огромных просторах империи жили многочисленные некрещеные народы. Волна миссионерской активности даже выплеснулась за пределы страны: в соседней Японии трудился Николай Касаткин, впоследствии названный равноапостольным.

Иоанн Сергиев хотел послужить делу православной миссии и вначале серьезно думал о проповеди в далеких краях. Но… Внимательный взгляд вокруг открыл ему картину странную и жуткую. Ничуть не меньше, чем язычники, в просвещении Христовым светом нуждались крещеные люди. Среди богатых и образованных — разврат и вольнодумство. Среди простого народа — невежество, пьянство, озлобленность. Чтобы спасать из адовых челюстей бесценные души, не нужно никуда ехать. Поле для борьбы открывается на каждом шагу, в каждом селе или городе.

Отца Иоанна можно назвать всероссийским батюшкой, но всё же он в первую очередь — Кронштадтский. Это в низкие двери кронштадтских лачуг входил он после службы, неся в руках пакеты с едой или лекарства. На улицах этого приморского военного городка озябший бедняк мог нежданно-негаданно получить в подарок от молодого священника пальто или сапоги. Там о. Иоанн причащал умирающих, крестил детей, служил молебны, и там он начал ежедневно совершать Божественную Литургию.

* * *

Святые будут судить мир. Об этом говорит апостол Павел. Святые уже сегодня судят мир. Судят одним фактом своего существования. Людям было бы легче находить себе оправдание, если бы не было тех, кто преодолевает мирскую логику и живет Христовым умом. Люди, в сердцах которых нашел покой Иисус Христос, в исходном положении такие же, как и мы. Молились тому же Богу, боролись с теми же страстями, читали ту же Книгу. Почему они светлы, как солнце, а мы нет — загадка.

Может, святость подобна таланту, и сколько ни учи ребенка музыке, Моцартом ему не стать? Возможно. Отец Иоанн служил ту же Литургию, что и мы, но нам не дано служить так, как он. Не дано. А может, не хотим?

* * *

Литература о кронштадтском батюшке огромна. Это и описание чудес, и различные воспоминания, и злобные прижизненные нападки либеральной печати (святых любят не все). Есть и его дневник — «Моя жизнь во Христе». Со всем этим не то что стоит, а надо ознакомиться. Но каждый раз от разговоров о «Доме трудолюбия», о путешествиях по России с непрестанными службами и частыми исцелениями, о корзинах писем с просьбой помолиться нужно возвращаться к разговору о главном — о Литургии. Между словом Литургия и жизнью о. Иоанна можно поставить знак равенства. Уже видя на горизонте грозовые тучи надвигающихся гонений, о. Иоанн показал всему миру, и особенно всему клиру, каким сокровищем мы обладаем и как им надо пользоваться.

Иоанн означает «Божия благодать». Это имя, ставшее у нас крестьянским и простонародным, носил Предтеча. Им был украшен любимый ученик Господа. Так же звали самого огненного и златословесного проповедника. В этом же ряду стоит и наш сородич — Иоанн Сергиев-Кронштадтский.

К святым обычно обращаются: «моли Бога о нас». К о. Иоанну можно обращаться: «научи нас понимать, любить и служить Божественную Литургию».

Киево-Печерская Лавра

Людям не привыкать спускаться за сокровищами под землю. Земля богаче всех, и нужно либо тревожить ее недра, либо на время прощаться с солнечным светом и спускаться под землю самому, чтобы завладеть золотом, нефтью, углем, солью, металлами…

Бывает, что опытный человек, держа в руках горящий светильник, говорит своему неопытному товарищу: «Спускайся за мной». Наверное, это искатели приключений или драгоценностей, подумаем мы, услыхав такие слова. И можем ошибиться. Потому что есть на свете места, куда нужно спуститься с горящим в руках светильником, спуститься вслед за опытным проводником, но не в поисках материальных сокровищ. Духовные сокровища, оказывается, тоже иногда хранятся глубоко под землей.

Киево-Печерская Лавра прекрасна собою. Когда бы ни смотрел на нее, когда бы ни ходил по ней, когда бы ни стоял на ее службах, всегда можешь сказать о ней Соломоновыми словами: Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе! (Песн. 4:7).

Но блажен тот, кто знает о корнях этой красоты, блажен тот, чья слеза падала на эти корни.

Если Лавра — дерево, то красота ее в ветвях и листьях, а сила — в корнях, т. е. в пещерах лаврских. Оттуда начинался монастырь. Туда, в темноту пещерную, на заре русского христианства уходили мужественные и цельные люди в поисках Света Господнего, Который просвещает всех (см. Ин. 1:9).

Не странно ли то, что за Светом эти люди уходили в пещеры? Конечно, странно, но не для всякого ума. Странно для ума, который годен лишь на то, чтобы лакейски обслуживать земную жизнь. А если же человек может повторить за апостолом: мы имеем ум Христов (1Кор. 2:16), то для него это — продолжение всего удивительного, о чем возвестило Евангелие. Если Бог Един в Существе и троичен в Лицах, если в Иисусе Христе соединился Бог и человек, если в Марии сочеталось девство и материнство, то почему бы не поискать особой благодати, уйдя не только от людей, но и от солнечного света?

* * *

Первым был Антоний. Он принес на нашу недавно крещенную землю монашеский образ жизни, и звали его так же, как звали первого монаха на земле — Антония Великого. Любовь к Иисусу Христу у этого земного Ангела была столь сильна, а общение с Ним столь постоянно, что на людях авва появлялся редко. Но каждое появление среди монашеской братии и богомольцев было подобно выходу солнышка из-за тучи и несло с собой всегда бесценные советы, духовные врачевания, неземную силу. Мы и сейчас не можем приложиться к мощам родоначальника Лавры. По повелению преподобного Антония мощи его погребены в недоступном для монахов и паломников месте.

Зато множество его учеников и последователей лежат в Ближних и Дальних пещерах перед нашими глазами. Пещеры Лавры, возлюбленные, — это настоящее кладбище, дышащее силой и святостью тех, кто на нем лежит. Вы посещали когда-нибудь кладбище, чтобы вдохнуть силу, исполниться бодрости, приобрести мудрость? Нет? Так почему же вы не идете в пещеры к преподобным?

Их безмолвие будет полезнее моих слов. Хотя очень полезно перед тем, как пойти на молитву к отцам, почитать о них, познакомиться с «Киево-Печерским патериком». И тогда иди, спускайся, освещая путь дрожащим огоньком свечи, проси исцеления, защиты, помощи.

* * *

В тяжелых крестных страданиях Христос одержал победу над нашей греховностью. Своей крестной смертью Сын Божий попрал, разрушил, победил нашу смерть.

Преподобные отцы были подражателями Спасителю. Будучи Христовыми, они распяли плоть со страстями и похотями (см. Гал. 5:24). Христова победа над смертью со временем проявилась среди Печерской братии многообразно и удивительно.

Так, ученик Антония Агапит, монастырский врач и целитель, перед смертью сражался за душу искусного врача-иноверца. Тот предрек святому смерть через три дня и в противном случае обещал принять Православие, зная, что его прогнозы безошибочны. Агапит вымолил себе продолжение жизни, переживая не о своей отсрочке, а о душе ближнего.

Монах Афанасий, «бессмертный» по имени, умер и был приготовлен к погребению. Но перед самыми похоронами ожил. Не отвечая ни на какие расспросы, он попросил позволения затвориться в келье, где проплакал много лет, ни с кем не разговаривая. Лишь перед своим вторым успением он просил монахов не покидать обитель, во всем слушаться наставников и молиться ежечасно Христу и Богородице. После этого мирно почил до дня общего воскресения.

Один из отцов занимался погребениями и ухаживал за могилами. Звали его Марк-гробокопатель. Не он боялся смерти, но она боялась его. Не только боялась, но и слушалась. Несколько раз преподобный Марк, понуждаемый обстоятельствами, просил умирающих еще пожить или мертвого на время воскреснуть. Всякий раз смерть вела себя, как раба, отступая от больных или возвращая уже охладевших.

* * *

Таких историй — неложных, святых, удивительных — здесь много. Сам воздух пещер — это воздух победы над смертью, Христовой победы, которую усвоили люди, пожертвовавшие собою ради Христа.

Если смерть, этот последний враг (1Кор. 15:26), вела себя здесь без привычной наглости и безнаказанности, то, значит, и другие враги были здесь побеждены. Воздух пещер — это воздух победы над духом блуда, духом сребролюбия, духом лени. Кратко сказать, нет такого нечистого духа, который не был бы побежден и посрамлен жившими здесь отцами. А потому и мы, когда мучаемся от нечистых страстей, — да бежим за помощью к Моисею Угрину и к Иоанну Многострадальному. Не можем сдержать свой язык, «и празднословный, и лукавый», — да просим помощи у Молчаливого Онуфрия и у многочисленных затворников, ни с кем, кроме Бога, не говоривших годами. Страдаем от лени — есть для нас врачи, к чьим именам, как награда, прибавлено слово «трудолюбивый».

Думаю, нет такой нужды, в которой мы не нашли бы помощника из числа святых Печерских угодников Божиих. Узнать об этих врачах и обратиться к ним за помощью — необходимый труд всякого больного, знающего о своей болезни.

Киев красив с высоты крутого правого берега, на котором расположилась Лавра. Отсюда город не кажется шумным. Поезд метро, бегущий по одноименному мосту, похож на проворную гусеницу. Машины — те и вовсе движущиеся точки. А Днепр всё так же течет, как и во времена Антония и Феодосия, и всё так же смотрятся в него, как в зеркало, проплывающие облака.

Если мы отсюда, с лаврской высоты, не смотрели на Киев, значит, мы никогда не были в Киеве. А если камень лаврских дорожек помнит тяжесть нашей походки, но пещеры Лавры не помнят нашего молитвенного шепота, значит, мы никогда не были в Лавре.

Полные Богом. Слово о мучениках

В одной из серий «Семнадцати мгновений весны», где Штирлиц уже под колпаком, где подозрения растут, а воздуха становится всё меньше, его — полковника Исаева — ведут в подвалы гестапо. По коридору навстречу с посторонней помощью двигаются до неузнаваемости изуродованные заключенные. Справа и слева из соседних камер даже через бетонные стены слышатся жуткие вопли истязуемых. Штирлица по всем законам жанра не пытают, а только дают возможность переночевать среди этих криков на панцирной кровати. Дают посмотреть на орудия возможных пыток. Они лежат на столике, накрытые белой материей. Пилы, щипцы, сверла, гладкие и никелированные — они похожи на врачебные инструменты. Видно, уж такова диалектика: пытают и мучат тем, чем спасают и лечат.

От одной подобной ночи можно сойти с ума, и от одного вида мучилищных орудий можно рассказать всё, что знаешь, плюс прифантазировать, если объем показаний мал. Не зря ведь документы, составленные в сталинских застенках, изобилуют самыми гротескными, неправдоподобными признаниями. Их можно было бы считать фантазиями, если бы их не было так много и если бы машинописные листы с этими «фантазиями» не подписывали ползающие в крови по цементному полу, за одну ночь поседевшие люди.

Человеку легко сделать больно. Будучи последним, самым искусным творением Бога, человек чрезвычайно нежен. Чуть холоднее — и он уже зябнет, синеет кожа, стучат зубы, и вместе с коченеющим телом цепенеет мысль. Кто замерзал, тот знает: во время холода невозможно думать.

Чуть горячее — и он не знает, куда себя деть. В сознании самого упертого атеиста оживают мысли об аде, стоит ему минут на пять пересидеть дольше положенного на верхней полке сауны.

Одна-две ночи без сна — и ум, как балерина, на цыпочках становится близ тонкой грани, отделяющей разум от безумия. Любую власть, любую роскошь в это время человек вменяет в мусор и без раздумий предпочтет всем благам мира возможность закрыть глаза и забыться сном хотя бы на час. А ведь это — не мучение в чистом виде, это всего только лишение необходимого, некоторая чрезмерность в условиях жизни. Еще огонь не жег тело и острое железо не прикасалось к нему. Еще не выворачивались суставы и не разрывались сухожилия. Еще не отнимали от человека родных и близких и не обнажали на позор перед глазами толпы.

И вот теперь, когда мы довольно сказали о немощи человека и о том, что сделать больно ему легко, можно говорить о мучениках. Тайна их терпения — в их благодатности. Ведь без благодати Божией взгляд на орудия пыток может лишить человека сознания. Мученичество — это один из первых исторических плодов Пятидесятницы. В своем настоящем, подлинном виде христианство — это явление сверхприродное. Из жителя мира сего оно делает человека жителем мира иного, с иными чувствами, иными мыслями, иными свойствами. Если человек обновился под действием благодати, то он может плакать там, где другие смеются, детской забавой считать то, чего страшится большинство. Может он и терпеть муки так, как будто находится в чужом теле.

Среди людей, перенесших за Христа страдания, были такие, которые отрекались и потом каялись в этом, были колеблющиеся и малодушные, были потерявшие силу и храбрость из-за совершенного греха. Но всё же большинство мучеников — это люди, сохранившие благодать крещения. Прежде крещения они, как правило, были наставляемы в вере. Они приходили ко Христу свободно и сознательно, приходили разумно под действием Слова. До крещения их ожидал процесс оглашения. Он состоял из посещения богослужений с непременным оставлением храма после слов «оглашенные, изыдите». Писания они не только слушали в храме, но и изучали отдельно, под руководством епископа или пресвитера. Они учились поститься и молиться, могли выполнять церковные послушания и только после длительного искуса подходили к воде для того, чтоб наполниться Духом.

Опыт крещения, опыт благодатной перемены сохранялся в душах навсегда и был оттиснут так прочно, как образ царя чеканится на золотой монете. Их внутреннее сердечное чувство могло еще долго питаться чувством перемены, наступившей после Таинства, чувством контраста между прежней жизнью и новой. Крещение и следующее за ним частое участие в Евхаристии дарует человеку Христа со всеми Его совершенствами. Рай становится близок. Божественный мир становится реальней, чем мир видимый. Видимое и переживаемое сердцем ощущается как первая и главная реальность, тогда как окружающий мир — реальность вторая. Вот поэтому дыбы, колеса, топоры и пилы теряли свою обычную страшность, становились похожими на игрушки малых детей. Мученики были полны Богом, и отречься от Него было просто невозможно. Ради этой суетной и исчезающей жизни? Она и так потеряла вкус. Ради удовольствий бесящейся плоти? Но плоть смирилась и высохла, научилась повиноваться уму и уже не диктует, как раньше, своих требований. Ради богатства и почестей? Это так смешно, что на это не стоит давать ответа. Может быть, ради семьи и детей? Но ведь они тоже участники Таинств, и они читали о семи братьях Маккавеях и матери их Соломонии.

Эта твердость обескураживала палачей. Настоящих мясников и садистов между ними не так уж много. Любой мучитель чаще стремится, не прибегая к пыткам, запугать, сломить человека и подчинить его своей воле. Любой палач знает, что ножи, котлы и плети страшнее не тогда, когда пущены в дело, а тогда, когда костры разводят, ножи точат, а плети вымачивают. Ожидание боли, как правило, больнее самой боли.

И вдруг ясный и не ускользающий взгляд; прямая, хотя и лишенная надменности, осанка; внятные слова, произнесенные не дрожащим голосом; готовность стоять на своем до конца. Девушки давали связать себе руки так спокойно, будто им заплетают волосы и готовят к брачной церемонии. Старики твердо и не спеша поднимались на связки дров, готовые запылать через минуту, так, будто всю жизнь ждали этого мгновения.

Если крик глашатая оповещал о готовящемся на площади мучении для христиан, юноши выбегали из своих домов и бежали на площадь с большей проворностью, чем их сверстники-язычники бегут, соревнуясь в ловкости и силе. Они бежали разделить мучения с братьями и сестрами и вместе с ними получить венец. Стыдно и страшно оставаться в земле изгнания, быть может, на долгие годы, в то время как молившиеся с тобою уже готовы уходить Домой.

Всё это было столь ошеломительно и ново, всё это охватило столь многие народы и страны, всё это, как закваска, положенная в муку, заквасило все возрасты человеческой жизни — детство, юность, зрелость, старость, что мы до сих пор изумляемся их страданиям каждый раз, когда совершаем их память. Писатели последующих эпох раскрасили страдания мучеников пышными диалогами, иногда даже сообщили им некий драматургический пафос, тогда как это было ослепительное, как молния, и неожиданное явление новой жизни в одряхлевшем и измученном мире.

То, что были они — Георгии, Димитрии, Варвары, Екатерины из того же, что и мы, теста, и то, что были они тем же миром (буквально) мазаны, пугает и радует одновременно. Пугает оттого, что на фоне святых не знаешь, куда себя деть, вспоминаешь вопль из Апокалипсиса: Горы, покройте нас (см. Ос. 10:8). И радует тем, что есть у тебя заступники, так сильно любящие Царя и так сильно Им любимые в ответ, что Царь им ни в чем не откажет.

Согретые Пасхой

Сербская деревушка, XIV век.

Стоян был самым красивым юношей не только в своей деревне, но и в окрестных. Высокий, чернобровый, с уже покрытой черным пушком верхней губой, он давно заставлял тревожно биться не одно девичье сердце. Родители его умерли, и юноша жил в доме дяди — кожевника. Местные турки тоже любили Стояна, а кади — тот и вовсе часто звал парня к себе и подолгу с ним беседовал, угощая сладостями.

То ли кади был хитрый, то ли Стоян — глупый, то ли некому было его уберечь, но решил он принять ислам. Кади уговорил. Сербы поплакали, турки порадовались, а потом жизнь потекла своим чередом.

Наступила Пасха. Светозарная ночь опустилась на Балканы. В каждом христианском селе горели свечи, и радостью горели глаза людей. Сулейман — так теперь звали Стояна — не мог уснуть. Он вышел на улицу, и ноги сами повели его к храму. Там только закончилась полунощница, и крестный ход с иконами и хоругвями уже выходил на улицу. Медленно и торжественно три раза обошли церковь люди. И вот в ночной тишине раздался громкий голос священника: «Слава Святей Единосущней и Животворящей Троице!» Сотни душ ответили «Аминь», и в воздухе раздалось победное «Христос воскресе из мертвых!»

Сердце, как пойманная в сети голубка, забилось в груди Сулеймана. Ни о чем не думая, он побежал к людям, чтобы присоединить свой голос к их хору, чтобы обняться с ними и разделить их радость. Каков же был его ужас, когда он увидел, что все, от мала до велика, сторонятся его, как прокаженного. Он понял, что нарушил их радость, и на возмущенных лицах читал: «Ты не наш».

* * *

— Скажи, кади, если кто-то продал мне свинец вместо серебра, а я по неопытности купил его, законна ли эта сделка?

Судья сидел на мягких подушках и, глядя в окно, перебирал четки.

— Нет, сынок, эта сделка незаконна.

— Могу ли я отдать свинец и забрать свое серебро?

— Можешь, сынок, — сказал кади, неподвижно глядя на дерево за окном. Но уже через секунду его глаза расширились, а лицо изобразило смесь ужаса и удивления. Его приемный сын, его ученик Сулейман снял с себя турецкую феску, бросил на пол и, наступив на нее обеими ногами, сказал:

— Забирайте свой свинец и своего Магомета. Отдайте мне мое серебро — моего Христа.

* * *

Стояна казнили на следующий день. Сначала его сильно избили, но быстро поняли, что это не поможет. Потом хотели морить голодом, но у парня в глазах было написано, что и этого он не боится. Спешили: нужно было не дать христианам окрестных сел узнать об отречении и собраться вместе. Дело могло перерасти в бунт. Поэтому юношу и судили, и обезглавили быстро.

Он вел себя смело и даже не дал завязать себе руки. Только сильно побледнел, когда увидел палача с обнаженной саблей. Были бы живы мать и отец, не избежать бы истерик и крика. А так сотни пар глаз молча и внимательно смотрели на юношу. Кто-то шептал молитву, чьи-то руки перебирали четки, кто-то лишился чувств. А турки спешили, потому что знали — кто-то мог сжимать кулаки или греть в широкой ладони рукоятку ножа.

Когда голова отделилась от тела, народ охнул и стал креститься. Мертвый он был еще красивее, чем живой. Черные глаза его были открыты, и даже не знающий грамоту мог прочитать в них надежду и молитву юноши к Тому, за Чье имя он только что умер.

* * *

В Болгарии, Греции, Сербии эти истории не были редкостью. Пятьсот лет, шутка ли сказать — полтысячелетия, христиане здесь платили за веру кровью. Подробный курс истории Христианской Церкви никто из них не читал. Может быть, имена Траяна, Нерона, Веспасиана значили для них не больше, чем для нас — фамилии китайских писателей. Но чашу мучеников они пили до дна, и опыт их был тождествен. И тех, и других согревала Пасха. Не иудейская, с печеным ягненком и горькими травами, а христианская — с ночным торжеством и чувством того, что стоишь на пороге Вечности. В этом опыте стиралась грань между мирянами, духовенством и монашествующими. Перед лицом смертельных угроз пасхальная радость была общей и питала всех одинаково.

Когда молодая римлянка Перпетуя вздрагивала всем телом от звука лязгающего замка и открывающейся двери в ее темницу, то стражники, улыбаясь, бурчали: «Что ты будешь делать там, когда увидишь зверей на арене или разложенные перед тобой орудия пыток?» — «Там, — отвечала молодая женщина, — во мне будет Другой, Который вместо меня перетерпит мои муки». Другой был со всеми и везде, где только ни лилась кровь за Его имя. Чтобы умереть за Него, мало верить верой философов и верой ученых. Нужно верить верой Авраама, Исаака и Иакова, верой Петра и Павла, верой Стефана. Эту веру рождает Пасха.

Первый век в Риме, семнадцатый в Греции, двадцатый в России… За Христа умерло и в Нем воскресло множество людей, ныне душами собравшихся воедино. Хлеб в виде зерен рассеивается по полям, чтобы потом собраться в одно в виде свежей горячей буханки. Святые живут в разных странах и в разное время, носят разную одежду и говорят на разных языках. Но имя Иисуса им понятно, кто бы его ни произнес. Сегодня они в белых одеждах стоят перед Престолом Агнца. Они пришли от великой скорби, и одежды их белы оттого, что вымыты кровью Безгрешного.

Есть смысл всмотреться в сияющие лица богомольцев на наших пасхальных всенощных, в нашем третьем тысячелетии. Возможно, мы смотрим в лица еще не прославленных святых, на иконы, еще не ставшие чудотворными…

Верность до смерти

В углу моей комнаты висит икона Спасителя с горящей перед ней лампадой. Я привык к ней и редко задумываюсь над тем, какое место икона занимает в моей жизни. Православное украшение интерьера, что-то привычное для молитвы, одна из обрядовых сторон Церкви, красота, наконец… Вот что значит икона для бытового сознания. Но за этими красками разверзаются бездны.

Приближается первая неделя Великого поста. Я готовлюсь к проповеди о торжестве иконопочитания, перебираю в памяти всё, что знаю о «богословии в красках». Две вещи вспоминаются ярче всего.

Средневековая Грузия. Маленькую христианскую страну постоянно терзают различные захватчики. Храбрые благоверные воины и мученики за Христа — самый многочисленный лик грузинских святых. Верность Христу буквально оплачивается кровью.

Очередной враг — царевич Джелаль-ад-Дин — захватывает Тбилиси. Он повелевает снять купол с кафедрального собора и усаживается на него. Внизу, у моста через Куру, поставлены иконы — те самые, перед которыми молились многие поколения горожан. Царевич повелевает жителям города подходить по одному и, плюнув на образ, живым перейти на другой берег. Возле икон стоят воины с обнаженными мечами, и несогласных ждет неминуемая смерть. Подходит первый человек. Крестится, склоняет голову и в последний раз целует знакомый образ. Острый меч мгновенно отсекает голову, и тело первого мученика бросают в реку. Подходит второй, происходит то же. Третий, четвертый… Люди стоят в длинной очереди за смертью, трепещут, молятся, однако, крестясь, целуют иконы и, обезглавленные, падают в реку.

До позднего вечера шли ко Христу православные тбилисцы, омывались кровью и уходили в Небо. На иконы не плюнул никто. С удивлением смотрел Джелаль-ад-Дин на мучеников, которых он захватил, но не поработил.

Средневековая Япония. Европейские мореплаватели открывают для себя этот островной народ и открывают для японцев европейскую цивилизацию. Гавани полны кораблей, чьи паруса украшены крестом. Диковинные товары наводняют страну. Проповедуется новая вера. Европейцы изучают японский язык, переводят на него Евангелие. Множество туземцев откликается на проповедь о Христе, принимает новую веру. Сёгуны (правители) благоприятствуют этому и даже позволяют совершать службы и молиться в своих замках. Но вскоре японцы чуют неладное. Успех католической миссии грозит колонизацией страны. Религия может послужить инструментом политики. К тому же наводнившие страну миссионеры не являют пример христианской жизни. Представители разных монашеских орденов враждуют друг с другом. Японцы принимают радикальное решение — они выгоняют всех европейцев и запрещают им впредь появляться на островах. Япония на долгие столетия сознательно изолирует себя от всего мира. Благодаря этому она избежит судьбы многих стран Индокитая и никогда не будет колонией. Но внутри страны остается много христиан-японцев. Что делать с ними? Их решают выявить и уничтожить.

Выявляют христиан особым способом.

Сёгунам ясно, что есть вещи, которые христианин не сделает ни при каких условиях. Например — не наступит на икону Христа. И вот вооруженные отряды объезжают страну и в каждой деревне предлагают людям одно и то же — попрать ногами образ Спасителя. Расчет оказался верным. Верующие сразу обнаруживают себя категорическим отказом.

Их всех ждала мучительная смерть.

Для грузин и японцев, для греков и русских, для православных христиан любой национальности всегда было ясно, что Христос — не только Слово Отца, но и Образ Бога невидимого. Чтить нужно не только Его Книгу, но и Его Образ. Икона не тождественна природе Изображаемого, но тождественна Его Личности.

В углу моей комнаты висит икона Спасителя с горящей перед ней лампадой. Я часто смотрю на этот образ и привык к нему. Но сегодня, вспоминая мучеников, я смотрю на икону как будто впервые — и вижу в ней святыню, за которую можно умереть.

прот. Андрей Ткачев
Мы вечны! Даже если этого не хотим. Книга 2 - Жития святых

Жития святых

Предисловие

Бегство от мира

Святость мелется на жерновах

Прописаны в Небесном Иерусалиме

Пророк Илия

Свидетели чуда

Иосиф

Праведная Елизавета

Праведный Симеон

Праведная Анна

Апостол Андрей Первозванный

Апостолы Петр и Павел

Апостол Петр

Победоносный воин Георгий

Любимый больной. Целительная сила великомученика Пантелеймона

Любимый святой. Чудеса святителя Николая

Пастух и пастырь. Встреча со святителем Спиридоном Тримифунтским

Кого ты любишь? Победа преподобной Марии Египетской

Креститель. Выбор святого князя Владимира

Запах святости. Знакомство с преподобным Иовом Почаевским

Святитель Димитрий Ростовский

Святой Иоанн Русский

Преподобный Серафим

Безумная любовь. Жизнь и подвиг блаженной Ксении Петербуржской

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Киево-Печерская Лавра

Полные Богом. Слово о мучениках

Согретые Пасхой

Верность до смерти

Примечания

Комментировать

Отменить ответ

Жития святых

Предисловие

Бегство от мира

Святость мелется на жерновах

Прописаны в Небесном Иерусалиме

Пророк Илия

Свидетели чуда

Иосиф

Праведная Елизавета

Праведный Симеон

Праведная Анна

Апостол Андрей Первозванный

Апостолы Петр и Павел

Апостол Петр

Победоносный воин Георгий

Любимый больной. Целительная сила великомученика Пантелеймона

Любимый святой. Чудеса святителя Николая

Пастух и пастырь. Встреча со святителем Спиридоном Тримифунтским

Кого ты любишь? Победа преподобной Марии Египетской

Креститель. Выбор святого князя Владимира

Запах святости. Знакомство с преподобным Иовом Почаевским

Святитель Димитрий Ростовский

Святой Иоанн Русский

Преподобный Серафим

Безумная любовь. Жизнь и подвиг блаженной Ксении Петербуржской

Святой праведный Иоанн Кронштадтский

Киево-Печерская Лавра

Полные Богом. Слово о мучениках

Согретые Пасхой

Верность до смерти

Примечания

Рекомендуем

Комментировать

Отменить ответ